«Калифорнийская сюита (В отеле «Беверли Хиллз»)»

Калифорнийская сюита (В отеле «Беверли Хиллз») (fb2) - Калифорнийская сюита (В отеле «Беверли Хиллз») (пер. Ирина Валентиновна Головня) 261K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Нил Саймон

Нил Саймон Калифорнийская сюита [=В отеле «Беверли Хиллз»]

комедия в двух действиях

California Suite by Marvin Neil Simon (1976)

перевод с английского Ирины Головня

Картина первая

1. Гостья из Нью-Йорка

Комнаты 203–204 — гостиная и спальная комната. Из спальни дверь в ванную. Кругом преобладают веселые радужные тона.

На стенах гостиной висят художественные репродукции картин Ван Гога и Ренуара. В каждой комнате большой цветной телевизор. В гостиной камин.

Около часу дня позднего солнечного-калифорнийского лета. В гостиной у окна ХАННА УОРРЕН. Скрестив руки на груди, она задумчиво смотрит в окно — в одной руке сигарета. ХАННЕ немного больше сорока. Это интеллигентная женщина с острым складом ума. На ней элегантный шерстяной костюм, слишком теплый для Калифорнии, но вполне соответствующий погоде Нью-Йорка, откуда, она только что прибыла. На кровати в спальне лежат упакованные чемоданы, готовые к отъезду.

Звонит телефон.

Ханна (в трубку). Алло!.. Ты где?.. Поднимайся наверх. Комната двести три. (Кладет трубку, последний раз затягивается, нервно гасит сигарету в пепельнице. Снова берет трубку)… Пожалуйста, дайте комнатный сервис. (Ожидает). Алло! Сервис?.. Говорит миссис Уоррен из номера 203. Прошу один стакан чая с лимоном и двойной шотландский виски со льдом… Да, номер 203. Спасибо.

Опускает трубку. В спальне звонит второй телефон.

ХАННА идет в спальню, садится на кровать, берет трубку.

Алло!.. Да, да… Это ты, Боб?.. Надеюсь сегодня же улететь обратно в Нью-Йорк. У меня билет на трехчасовой рейс… Боюсь, что не успею… Видно, все так скоро не кончится… Весь город пахнет перезрелой дыней… А как в Нью-Йорке?.. Да, что ты!.. Выпал снег — это же чудесно!.. Нет, нет. А здесь солнце палит во все лопатки — около 80 градусов, и это в День Благодарения… Противно даже.

В дверь гостиной стучат.

…Входи! Дверь открыта. (Продолжает свой разговор, но уже приглушенным голосом)… Нет, пока еще ничего не решено, меня это как-то не волнует…

К гостиную входит УИЛЬЯМ УОРРЕН (БИЛЛИ), привлекательный мужчина, ему около сорока пяти, загорелый, подтянутый. На нем спортивная рубашка с отложным воротничком, шерстяной джемпер с вырезом, летние светлые туфли, фирменные хлопчатобумажные брюки. Закрыв дверь, он осматривается.

…Он только что появился… Нет, до адвоката пока еще не дошло. Посмотрим, как дальше развернутся события… А ты когда-нибудь видел, чтобы я позволила себя шантажировать?.. (Смеется)…Нет, тот раз не считается… Да, я помню, помню все подробности… Ты не услышишь великолепно оформленный эротический разговор с моим бывшим мужем в соседней комнате… Возможно, нас будет слушать телефонистка… Да, непременно… Как только он уйдет… Я тебя тоже… Пока.

Кладет трубку, секунду сидит в той же позе, затем берет карандаш, что-то пишет на тумбочке у кровати. Видно, она не очень-то спешит принять своего визитера. Встает, бросив оценивающий взгляд в зеркало, входит в гостиную.

Прости. У меня был телефонный разговор. В Нью-Йорке идет снег. Значит, у нас будет снежный День Благодарения. Как тебе это нравится? (Садится).

Он продолжает стоять, улыбается.

И эта обворожительная, теплая улыбка для меня?

Билли. А тебе все еще трудно просто сказать мне «Привет»?

Ханна. О, прости. Ты всегда придавал большое значение всяческим мелочам… Привет, Билл!

Билли (тепло и сердечно). Привет, Ханна!

Ханна. Боже мой! Дай мне на тебя взглянуть. Ты снова превратился в юношу.

Билли. Это я?

Ханна. А ты не замечал? Ты выглядишь прелестным четырнадцатилетним мальчиком. Ты все ещё ездишь летом в спортивный лагерь, не так ли?

Билли. Я провел там три недели в июле. И как ты себя чувствуешь?

Ханна. Ну… В данный момент я не в своей тарелке.

Билли. Только ты могла так ответить в обычном разговоре: «Я не в своей тарелке».

Ханна. Не смеши, дорогой. Я говорю так за завтраком… Повернись, дай мне посмотреть на тебя.

Билли. Быть может, нам следовало бы поцеловаться, пожать друг другу руки, ну или еще что-нибудь такое?..

Ханна. Давай прибережем это на прощанье. Мне нравится твой калифорнийский костюм.

Билли. Всё из Нью-Йорка от Блюмингдейла.

Ханна. Очевидно Нью-Йорк самое подходящее место для калифорнийской одежды. Ты выглядишь таким… Не могу подобрать нужное слово… Таким…

Билли. Счастливым?

Ханна. Случайным. Здесь мне трудно сказать — одет ли ты торжественно или спортивно?

Билли. Я думал, что галстук не обязателен для нашей встречи.

Ханна. Ах, вот оно что! Когда я вошла, я решила, что мы с тобой пойдем играть в теннис.

Билли. Для этого ты выглядишь еще довольно сносно.

Ханна. Довольно сносно?.. Какой же ты гнусный человек! Я выгляжу потрясающе!

Билли. Да, ты права. Ты хорошо выглядишь.

Ханна. Нет, это ТЫ хорошо выглядишь. Я выгляжу потрясающе.

Билли. А я похудел на целых десять фунтов.

Ханна. Я же говорю — ты просто обворожителен! Мне нравится твоя новая прическа. Тебя стрижет тот же мастер, что и Барбару Стрейзанд?

Билли. Тебе нравится моя стрижка? Я записан к моему мастеру на четверг. Если хочешь, пойди к нему вместо меня… А вообще, я чувствую себя отлично.

Ханна. Это видно невооруженным глазом. Какой у тебя загар! Вот какая жизнь в Калифорнии! У тебя офис на открытом воздухе?

Билли. Нет. Только мой стол стоит у окна… Эй, Ханна, если мы будем препираться друг с другом, дай мне немного времени для разбега. Мы не виделись девять лет, и мои извилины несколько заржавели.

Ханна. Ничего, все восстановится. Это как полузабытый французский. Пикировки мне тоже будет недоставать, если я покину Нью-Йорк.

Билли. А от нас до Сан-Франциско рукой подать. Мы всегда начинаем пикировку, когда самолет идет в пике.

Ханна. Это правда?

Билли. Стал бы я тебе лгать?

Ханна. Сан-Франциско мне никогда не нравился. Слишком холмистая местность. Я всегда боялась выпасть из кровати и скатиться вниз по холмам.

Билли. Только не ты, Ханна. Ты непременно скатишься вверх по холмам.

Ханна. Ты хорошо пошутил. Стало быть, мой прилёт сюда не безнадежно потерян… Почему ты не сядешь, Билл? Или здесь тебя зовут Билли? Знаю от Дженни, что здесь ты — Билли.

Билли (пожав плечами). Да, я Билли.

Ханна. Восхитительно! Сорокапятилетний Билли! Он стоит предо мной в своих элегантных теннисках и кашемировом джемпере… Сядь пожалуйста, Билли. А не то я чувствую себя твоей учительницей математики.

Билли. Когда я ехал сюда на машине, я дал себе слово быть с тобой вежливым и обходительным. Что я и делаю.

Ханна. Ты всюду ездишь на своей машине?

Билли. Да.

Ханна. И даже к своему гаражу?

Билли. Нет. Я лучше закажу что-нибудь выпить!

Ханна. Я уже заказала.

Билли. Двойной шотландский со льдом я больше не пью и вообще, завязал со спиртным.

Ханна. Вот как? Что же тебе заказать?

Билли. Стакан чая с лимоном.

Ханна. Уже заказала. И совсем ничего спиртного?

Билли. Даже вина. Предпочитаю яблочной сок.

Ханна. А сигареты?

Билли. Я бросил курить.

Ханна. И тебе не жаль, что по утрам ты больше не кашляешь и не отхаркиваешься?

Билли. Кашель будил собак. Сейчас у меня две собаки.

Ханна. Все-таки какая замечательная вещь развод!.. Ну а по части сладостей? Прошу, не говори мне, что ты отказался от сникерсов.

Билли. Прости, но это так.

Ханна. Вот это потрясающая новость! Ты изменился, Билли…

Билли. Да. Душой и телом. Тебя это не шокирует?

Ханна. Пусть они мирно сосуществуют тысячу лет. Я говорю это совершенно серьезно… А как ты следишь за собой?

Билли. Соблюдаю диету. Не ем мясного… Ты все-таки шутишь. Тебе до смерти хочется меня уязвить. Что ж, не возражаю… Ты не поверишь, что я каждое утро пробегаю пять миль?

Ханна. Бежишь за кем или за чем?

Билли. За газетой. Собаки мои ленивы… Мне продолжать?.. Я плаваю каждый вечер, когда возвращаюсь домой из студии. Делаю двадцать стежков по воде. Каждый уик-энд гоняю восемь партий в теннис. Я хорошо сплю. За три с половиной года не проглотил ни одной таблетки снотворного. Принимаю витамины и ем натуральную экологически чистую здоровую пищу.

Ханна. Ага! Здоровую пищу! Наконец между нами появилось нечто общее.

Билли. Неужели ты отказалась от острых гамбургеров с «Чили»?

Ханна. Нет, не отказалась. Но я кладу их поверх экологически чистых ячменных лепёшек… Наш разговор просто меня умиляет. Расскажи мне побольше о себе. От Дженни знаю, что ты берешь уроки игры на банджо?

Билли. На гитаре. Классическая и «кантри-мюзик».

Ханна. Потрясающе! А тогда в Нью-Йорке ты даже не смог настроить телевизор на пятый канал… Ну, говори же, говори!

Билли. Я совершаю восхождение.

Ханна. Прости, не поняла.

Билли. Прошлые летом я поднялся на гору в Сиерра-Неваде. Покорил высоту в десять тысяч футов.

Ханна. Это не так уж трудно. Я покоряю такую высоту три раза в неделю, когда поднимаюсь к своему психоаналитику.

Билли. По таким врачам я не хожу.

Ханна. Об этом я уже слышала. Одобряю твои горный туризм и с натяжкой — гитару. По как ты обходишься без психоаналитика? Почему ты его бросил?

Билли. Я выздоровел. Я совершенно здоров.

Ханна. Совершенно здоров! Это прелестно! Хочешь сказать, что каждый день ты так запросто общаешься с миром?

Он улыбается, кивает.

Но ты когда-нибудь чувствуешь депрессию?

Билли. Чувствую.

Ханна. Когда?

Билли. Сейчас.

Ханна. Я очень рада, что солнце еще не окончательно иссушило твои мозги… Какие еще новости?

Билли. Я сменил местожительство.

Ханна. О, да! Ты уже больше не живешь в каньоне Харди?

Билли. Ты хотела сказать, в каньоне Лорел?

Ханна. Лорел, Харди — какая разница. Где сейчас ты живешь?

Билли. В Беверли Хиллз, один квартал севернее от Бульвара Сансет.

Ханна. А дом в каком стиле?

Билли. В очень удобном.

Ханна. Не сомневаюсь. Я имею в виду архитектуру, постройку…

Билли. Снаружи он напоминает изящную французскую ферму.

Ханна. Изящная французская ферма один квартал севернее от Бульвара Сансет, это звучит впечатляюще. Мне кажется, что мы даже пролетали над ней. Она мне показалась марокканской виллой, превращенной в техасское ранчо.

Билли. Да, население у нас смешанное.

Ханна. С воздуха мне все это понравилось.

Билли. А как протекает жизнь над подземкой?

Ханна. Прекрасно. Я по-прежнему живу в нашей старой квартире. Но теперь она бы вызвала твою неприязнь.

Билли. И что ты для этого сделала?

Ханна. Ровно ничего.

Билли. Я слышал, ты была в госпитале на операции?

Ханна. Так, женские мелочи. Меня выписали в тот же день. А у тебя были какие-то осложнения с простатой?

Билли. Боже, как тесен мир!

Ханна. Нас догоняют грехи нашего прошлого… Что же еще я могу рассказать о себе?

Билли. Дженни снабжает меня информацией.

Ханна. Не сомневаюсь.

Билли. Я слышал у тебя появился новый поклонник?

Ханна. Новый поклонник? Упаси Боже! Мне уже сорок два года, у меня есть любовник.

Билли. Он тоже писатель?

Ханна. Журналист из «Вашингтон пост». Ему 54 года. Имеет проблемы с сердцем. Он астматик. Склонен к алкоголизму. Он самый яркий среди тусклых второсортных интеллектов. Ну, а у тебя как с сердечными?

Билли. С моими сердечными?.. Я встречаю одну очень милую девушку.

Ханна. О, неужели? И куда ты ее провожаешь?

Билли (раздраженно). Ну, перестань, Ханна!

Ханна. А что я такого сказала? Неужели, я тебя обидела?

Билли. Давай прекратим эту колючую перепалку. У нас есть более важные темы для разговора.

Ханна. Прости. Вижу, что я тебя обидела.

Билли. О, боже, у меня давно не было столь бездарного разговора.

Ханна. Прошу прощения, но именно ты сказал: «Я слышал, у тебя появился новый поклонник» и дальше: «Я встречаю одну очень милую девушку»… А у меня нет подростковой стрижки, и я не владею подростковой фразеологией.

Билли. Понятно. Ты приехала, чтобы травить медведя, не так ли?

Ханна. Травить медведя? Я не ослышалась? Ты сказал: «Травить медведя»? Таков ваш колоритный жаргон у костров в Сиерра-Неваде?

Билли. Чаю не надо. Я уж лучше выпью двойной шотландской.

Ханна. Уже заказано. И то и другое.

Билли. Давай поговорим о Дженни.

Ханна. К чему спешить? Ведь ей еще только семнадцать. И впереди у нее целая жизнь. Уж если я отдам тебе свою дочь — чего я не сделаю — я все же хотела бы знать, что ты за человек.

Билли. Дженни наша общая дочь. НАША дочь.

Ханна. Возможно. Впрочем, это мы еще посмотрим.

С ненавистью смотрят друг на друга.

Внезапно ОНА улыбается.

И так, ты живешь на французской ферме рядом с бульваром Сансет. Есть ли у тебя бассейн?

Билли. О, Господи!

Ханна. Давай, Билли, поговорим. Я набросала семьдесят четыре вопроса. Не заставляй меня искать список. У тебя есть бассейн?.. Конечно, есть. Раз у тебя есть загар, стало быть, у тебя есть бассейн… Он в форме почки?.. Печени?.. Или желчного пузыря?

Билли. Поджелудочной железы. Его устанавливал главный хирург онкологической больницы. Нет, ты невыносима! Ты не пробыла здесь и двух недель, А уже точно знаешь, как мы живем? Жаль, что ты так скоро от нас уезжаешь и не увидишь, как мы празднуем Рождество. Ты просто обалдеешь, когда увидишь на моей лужайке розовую ёлку… или Деда Мороза на крыше в крокодиловых сапогах с микрофоном. Он будет петь «Ночь тиха».

Ханна. Но когда ты это увидишь, все очарование пропадет.

Билли. Почему нет виски?

Ханна. Какая марка твоей машины?

Билли. Ты спрашиваешь это серьезно или ты шутишь?

Ханна. Очень серьезно. Если мне придется оставить с тобой мою драгоценную дочь, я имею право знать, в какой она будет ездить машине.

Билли. В коричневом «Мерседесе» — номер 450, серия «эс-э-эл».

Ханна. У тебя нет шика! У тебя никогда не было шика. Если ты живешь в Беверли Хиллз, у тебя должен быть красный «пинто»… Вот это шик… Могу я задать тебе еще несколько вопросов?

Билли. Это не вопросы. Это отравленные стрелы!

Ханна. А куда делась твоя умненькая жена? Я не имею в виду себя, а ту, что пришла следом за мной. Ты тоже с ней разошелся?

Билли. Она все время куда-то ездила. А я домосед. Первые три года все было не так уж плохо.

Ханна. О, да, конечно. Она была певицей, я не ошиблась? На Рождество кто-то в шутку прислал мне в подарок один из ее дисков. Я просто давилась от смеха.

Билли. Неужели? Она прошла третьим номером, а в прошлом году получила две премии Грэмми. По-моему, она была хорошей певицей.

Ханна. Ну, что бы тебе раньше не научиться играть на гитаре?! Ты мог бы выступать вместе с ней, и ваш брак не распался бы. А теперь расскажи мне о той, с кем встречаешься. Кто она?

Билли. Она актриса. Довольно хорошая. Была раньше замужем. У нее сын, ему одиннадцать лет.

Ханна. А о свадьбе вы не подумали? Или я слишком уж любопытна?

Билли. Для редактора «Новостей» это нормально. Да, свадьба уже намечена. Мы всё обсудили и всё порешили. Тебе может показаться странным, но мне нравится состояние женатого человека.

Ханна. Хорошо. А в твоем маленьком французском фермерском домике найдется ли место для всех? Или ты должен будешь перебраться в итальянский палаццо на Бульваре Уилшир?

Билли. Почему ты все время ехидничаешь? Раньше какой ты была яркой и остроумной. А теперь стала колючей и ядовитой.

Ханна. Это приходит с возрастом. Когда ты уже больше не можешь отбить крученый мяч, ты невольно начинаешь как-то выкручиваться…

Билли. Пожалуйста, избавь меня от твоих спортивных метафор. Ты и раньше не могла отличить «шорт трэк» от «лонг трэка», ходила на стадион для демонстрации своих туалетов… С допросом покончено?

Ханна. Нет! Меня интересует твоя новая девушка.

Билли. Ее зовут Бетси ла Сорда. Ее отец был первоклассным режиссером. Она может поймать форель и обыграть меня в теннис. Девушка что надо. Что еще?

Ханна. Я знаю, Билли, что ты изрядно мотался по бабам. Скажи, ты ее действительно любишь или тебе просто нужно получить свидетельство о браке?

Билли. Боже мой! Могу себе представить, как вы перемываете мои косточки. Ты и твой приятель — самый яркий второсортный интеллект. Я кое-что скажу тебе, Ханна. Ты одна из умнейших женщин Америки и ты обкусала меня со всех сторон. Твой ум работает как счетчик с чертовской скоростью и он непроницаем для благородного чувства или высокой мысли.

Ханна. А ты весь кишишь благородными чувствами. Стоит тебе только услышать, что кто-то поет балладу, ты тут же влюбляешься. Нет, ты не безнадежный романтик. Ты хуже. Ты перспективный романтический идиот! Такие, как ты, считают, что могут разрешить проблему голода во всем мире, если люди будет есть в ресторанах… Предпочтительно в дорогих китайских ресторанах.

БИЛЛИ встает, направляется к двери.

Билли. Что ты решила в отношении Дженни?

Ханна. Кто — я?

Билли. Ты готова обсуждать это разумно и искренне, или ты хочешь устроить для нее нечто вроде кроссворда Нью-йоркской газеты?

Ханна. Перестань злиться. Ты можешь одеваться как подросток, но ты должен вести себя как мужчина.

Билли. А если я пошлю тебя ко всем чертям и уйду? Не возражаешь?

Ханна. Что ты с ней сделал, Билли? Она изменилась. Раньше, когда она возвращалась в Нью-Йорк — конечно она подрастала за лето — ей всегда не терпелось увидеть своих подружек. А теперь?.. Она медитирует и жует пшеничные зерна.

Билли. Недавно ей исполнилось семнадцать. Что-то должно было в ней измениться?

Ханна. У тебя нет на нее законных прав. Ты это понимаешь?

Билли. Да.

Ханна. Тогда и скажи ей, чтобы она возвращалась в Нью-Йорк вместе со мной.

Билли. Уже сказал. Но ей хочется годик побыть со мной… Ханна, она несчастлива в Нью-Йорке.

Ханна. В Нью-Йорке нет счастливых людей. Однако от этого никто не умирает.

Билли. Я не могу спорить с тобой. Если ты хочешь ее увезти — увози. Но ты совершаешь ошибку.

Ханна. Ей осталось всего лишь год доучиться в школе.

Билли. Поверь, у нас здесь тоже хорошие школы. Хочешь, я покажу их тебе?

Ханна. О, это будет захватывающе! Нечто вроде обзорного тура «Юниверсал студио»?

Билли. Какой же ты все-таки сноб!

Ханна. Слава Богу, что нас, снобов еще немного осталось.

Билли. Подумаешь, Нью-Йорк! А что в нем особенного? Что дает тебе право смотреть свысока на жизнь других людей? Да, ты живешь в центре Нью-Йорка. Но ведь сам Нью-Йорк не пуп нашей распрекрасной вселенной, чёрт бы ее побрал! Да, Нью-Йорк пульсирует, стимулирует, возбуждает — он фантастический город, но далеко не Мекка… Хотя пахнет также.

Ханна. Довольно о Нью-Йорке, Бостоне, Вашингтоне и Филадельфии! Меня не так беспокоит ГДЕ будет жить Дженни. Меня больше беспокоит КАК она будет жить. Дженни умная, доброжелательная девочка. Пусть эти хорошие качества растут и крепнут. А чему она может научиться у вас в Калифорнии, где дети занимаются парковкой машин, чтобы заработать несколько баксов…

Билли. А наши интеллектуалы простаивают в очереди в своих пляжных сандалиях, чтобы попасть на выставку картин какого-нибудь знаменитого художника… а вот твои политические друзья никогда не производили на меня впечатления… Я был на одном благотворительном завтраке в помощь сборщикам винограда — одно лицемерие!.. Впрочем, хватит препираться. Давай поговорим о Дженни.

Ханна. О Дженни? Что ж, неплохая идея.

Билли. Если ты уважаешь ее как личность, ты должен уважать ее право на свободный выбор.

Ханна. Лето она проводит с тобой. Считаю, что это вполне достаточно. Если бы судья увидел стиль твоей жизни — ты был бы счастлив заполучить ее хотя бы на полдень и то в Праздник Труда.

Билли. Интересно, А каков стиль твоей жизни?

Ханна. А у мена нет стиля. У мена есть жизнь.

Билли. Чёрта с два! Ты живешь лишь по вторникам утром, когда твой журнал поступает в продажу. Ведь ты же газетная ищейка, выискиваешь что-нибудь этакое «солененькое», выкидываешь из номера все здоровые счастливые, положительные моменты в жизни людей, потому что они не интересуют твоих читателей, которые платят по доллару за экземпляр.

Ханна. Иногда мне тебя действительно не хватает. Ты бы не хотел вернуться в Нью-Йорк и мы бы втроем вели бы хозяйство?

Билли. Ты хочешь знать, что о тебе думает Дженни?

Ханна. Она мне сама сказала. Она думает, что я сука. Она также думает, что я занятная сука. Она меня любит, хотя я ей не нравлюсь. Она боится меня. Потому что я держу ее в строгости. Она уважает меня, но не хотела бы на меня походить. Словом, у нас с ней нормальные отношения — дочки-матери.

Билли. Дженни сказала мне, что в Нью-Йорке она задыхается. И только здесь в Калифорнии ей дышится легко.

Ханна. У меня есть отличный врач на 84-ой улице — специалист уха, горла, носа.

Билли. Как можешь ты столь легкомысленно относиться к благополучию собственной дочери?

Ханна. А как можешь ты с таким апломбом не признавать здоровый дух противоречий в подростке. Если бы она не жаловалась, — то я возможно отправила бы ее в дорогую психушку. Но так как она проводит со мной десять месяцев в году, то естественно, что скучать она будет по тебе. В общем-то, мы с ней неплохо живем, но очевидно ей, как всем девочкам ее возраста, хочется иметь образ отца. Я не возражаю, если в июле и августе этим отцом можешь оказаться ты.

Билли. Но сейчас уже ноябрь, День Благодарения. Она прилетела ко мне без твоего разрешения.

Ханна. Очевидно она просто перепутала даты. Она никогда не была сильна в числах.

Билли. Чтобы ты сделала, если бы я оставил ее у себя?

Ханна. Не смеши.

Билли. А все-таки чтобы ты сделала, Ханна?

Ханна. Я бы наняла самого лучшего адвоката в Калифорнии и заставила бы его выбить из тебя эту дурь.

Билли. И ты готова начать судебную тяжбу, если я скажу, что оставляю ее здесь на полгода?

Ханна. Я подниму на ноги главного прокурора штата (кстати он мой друг), если Дженни не будет со мной на трехчасовом рейсе.

Билли (усмехается). Ханна, — почему ты никогда не баллотировалась на выборах? Из тебя бы вышел отличный губернатор штата.

Ханна. Потому что я не верю в нашу демократическую систему выборов. Предложи мне монархию — тогда поговорим. (Смотрит на часы). Пятнадцать минут второго. Кто позвонит Дженни — ты или я?

Билли. Только не я.

Ханна. Тогда объясни, как добраться до твоей маленькой французской фермочки. Я сама заеду за ней.

Билли. Ханна, сколько времени ты ей уделяешь? Ты когда-нибудь завтракаешь вместе с ней? Сколько вечеров девочка ужинает в одиночестве? Неужели ты думаешь, что она счастлива, если ты сунешь ей 20 долларов перед поездкой в Вашингтон на уик-энд? Девочка растет одинокой. Быть может, ты скажешь мне, что у нее есть кошка и канарейка?..

Ханна. У нее две собаки. Кухарка-мексиканка и десяток подружек, которые ночуют в нашем доме, когда я уезжаю. У нее хорошие отметки в школе, и ее жизнь не похожа на жизнь Джейн Эйр в сиротском заведении.

Билли. Уверен. Если мы дадим Дженни право решать самой — с кем ей остаться — у тебя не будет шанса усадить ее в самолет. Разве не так?

Ханна. Да, это так. Иначе наша дурочка не сбежала бы от меня к тебе. Кто сказал, что у нас с ней нет проблем? Ей только семнадцать. И когда мы ссоримся, естественно, ей нужно чье-то плечо, чтобы выплакать свою обиду. Но я буду проклята, если я передам свою дочь кашемировому плечу на расстоянии трех тысяч миль от меня.

Билли. Господи, это действительно тебя пугает… Это что-то из ряда вон выходящее. Я вижу впервые, как сильно ты нервничаешь.

Ханна. Неправда. Я нервничала в нашу первую брачную ночь. Но это было уже после нашей близости.

Билли. Пожалуйста, не придумывай. На тебя это не похоже. Ведь был же у нас маленький шанс на счастье. Но секс никогда не был камнем преткновения.

Ханна. Но он также не был шедевром творческого воображения. Нет, тебя я не упрекаю. Ты был очень приятен в постели. Ты мог часами ласкать меня. Но как только экстаз проходил, ты глубоко вздыхал и принимался излагать какие-то свои планы на будущее… Твоя близость была стимулирующей, но все твои планы были такими невыносимо скучными.

Билли. Скучными?.. Я занимался любовью с женщинами при включенном телевизоре, но Эрика Сиварида никогда не смотрел.

Ханна. Иногда нам нужны вспышки фантазии, чтобы взлететь на вершину волшебной горы.

Билли. Знаешь что, Ханна?.. Ты мне больше не нравишься.

Ханна. Отлично. Иногда я сама себе тоже не нравлюсь… И все-таки, что же мы будем делать, Билли? Я хочу, чтобы моя дочь вернулась бы вместе со мной. Только ты один можешь мне в этом помочь.

Билли. Не знаю, ты говоришь искренне или же нет? Ты так редко бываешь искренней. И даже когда ты говоришь как бы искренне, я всегда ищу какой-то подвох.

Ханна. Билли… Чего же ты ждешь от будущего?

Билли. Это что — допрос?

Ханна. Ты меня знаешь. Мой ум всегда забегает вперед… Заглянем в будущее. Тебе уже сорок пять лет, ты был дважды женат, имеешь дочь, ты сменил десятки адресов, у тебя была перспективная карьера журналиста и ты добился сомнительного, но все же неплохого коммерческого успеха… Хотела бы я знать, чего ты ждешь?

Билли (подумав). Субботы… Люблю уик-энд.

Ханна. Для шалопая — простачка ты иногда выказываешь незаурядный ум… Прошу, помоги мне.

Билли. Отправить Дженни домой? Так она через две недели будет дома. И останется с тобой.

Ханна. Только если я привяжу тяжелые гири к ее ногам. У нас остался всего лишь год нашей совместной жизни. В сентябре она поступает в колледж. Вернется через четыре года — либо монашкой, либо революционеркой, а что еще хуже… похожей на меня или на тебя.

Билли. Немного от каждого из нас. Не так уж плохо.

Ханна. Ты любил свою мать?.. Не уходи от ответа. Ты любил ее?

Билли. Она была невротичкой, но неплохой женщиной.

Ханна. А я свою не очень любила. Такие люди, как ты и я — эгоисты. Но я не хочу, чтобы Дженни выросла эгоисткой, чтобы она меня ненавидела… Потому я не хочу, чтобы она росла здесь, потому что я могу ее невзлюбить… Быть может, нам нужно было бы оставаться вместе, а Дженни отпустить?.. Что ты на это скажешь?

Билли. Я ошибся. Ты снова мне нравишься.

Ханна. Он долго не проживет.

Билли. Кто он?

Ханна. Мистер «Вашингтон Пост», мой друг. У него была открытая операция на сердце, но, увы, поздно.

Билли. Мне очень жаль.

Ханна. Мне тоже. Вот он мог по-настоящему меня рассмешить.

Билли. Это делает ему честь.

Ханна. Иногда ты выигрываешь, иногда проигрываешь.

Билли. Но всегда восстанавливаешь баланс.

Ханна. Для неглупой женщины в мире, где всем заправляют мужчины, я достаточно преуспела.

Билли. Да, ты права… Чтобы ты не волновалась, хочешь, я познакомлю тебя с моей подругой, актрисой? Будешь знать, что Дженни не попала в недобрые руки.

Ханна. Сейчас я не в той форме, чтобы встречаться с кем-то моложе меня… Большое тебе спасибо.

Билли. Спасибо — за что?

Ханна. Ты должен был сказать: «Она не выглядит моложе тебя».

Билли. Прости, но она выглядит… Но только в остроумном разговоре первенство она уступит тебе.

Ханна. Спасибо… Билли, хорошо быть влюбленным?

Билли. Да.

Ханна. А почему?

Билли. Потому что это сейчас.

Ханна. Мне не нравится, как проходит наша встреча. мне кажется, что почва уходит у меня из-под ног. Почему бы нам не слетать в Нью-Йорк и там всё порешить?

Билли. А можно сделать иначе.

Ханна. Как?

Билли. Зимой ты возьмешь себе летний отпуск. Приедешь сюда. Я найду тебе прелестное бунгало на побережье. И мы вместе будем видеть Дженни.

Ханна. Жить здесь целых два месяца?! У меня высохнут все мозги!

Билли. Ты боишься.

Ханна. Боюсь — чего?

Билли. Что тебе здесь может понравиться. А кое-что даже очень. Счастье — ведь это банальная вещь, неправда ли?

Ханна. Нет. Просто люди так говорят. А в действительности все иначе. Давай оставим все, как есть, Билли. Бог подарил нам только девять лет совместной жизни. Ведь он знал, что делал.

Билли. Значит, мы с тобой ничего не решили?

Ханна. Нет, мы решили, что на два месяца я сюда не приеду, и чтобы, это решить, мне стоило сюда приехать. А дальше пусть решит сама Дженни.

Билли. Хочешь, я сюда ее позову? Она сидит в машине с упакованными чемоданами… Она готова подчиниться любому нашему решению.

Ханна. Ловко ты всё это подстроил! Какой же Хитрюга! Если мы ей скажем — лететь в Нью-Йорк, она Подумает, что это я заставила тебя принять такое решение. А если мы скажем — оставайся здесь, ей будет обидно, что я так легко от нее отказалась — сдалась без боя.

Билли. Думаешь, что у нее такой уж изощренный ум?

Ханна. Еще бы! Она МОЯ дочь.

Билли. Хочешь, чтобы я тебе помог, Ханна? Я готов. Последнее слово за тобой. Пусть будет так, как ты скажешь. А я уже скажу Дженни, что это наше совместное решение.

Ханна (поистине озадачена). Господи! Не удивительно, что в Калифорнии так много торговцев подержанными автомобилями. Сколько у меня времени? Я никогда не могла быстро найти выход из тупика.

Билли. Думай, сколько хочешь.

ХАННА смотрит в окно.

Ханна. Какая твоя машина? У вас здесь все машины «Мерседесы». Почему ты так на меня смотришь?

Билли. Мне не часто приходилось видеть тебя такой растерянной.

Ханна. Сделай фотографию… Такой ты меня больше не увидишь… Оставь ее себе.

Билли. Кого?

Ханна. Дженни. Оставь не только на шесть месяцев, но и на год. А я выберу школу… Господи! Что же я делаю?

Билли. Оставайся на уик-энд, Ханна. Поговорим о Дженни. Ничего не решай лишь потому, что у тебя в кармане билет на самолет.

Ханна. У меня сильный упрямый характер, Билли. Если я останусь здесь на уик-энд, я заберу с собой не только Дженни, но и твою новую девушку.

Билли. Не вызывай меня на это, Ханна… А почему бы нам втроем об этом не поговорить? Я приглашу сюда Дженни.

Ханна. Нет! Ни за что! Если я от нее откажусь, она непременно захочет остаться со мной. Если ты этого хочешь — тогда позови ее.

Билли. Ханна, значит ты разрешаешь ей остаться со мной?

Ханна. Да.

Билли. Тогда прими мой комплимент. Ты уже не та Ханна, которую я оставил девять лет назад.

Ханна. Да, уже не та. После маленькой операции, Которая лишила меня некоторых атрибутов женственности.

Билли. Теперь я чувствую себя не в своей тарелке.

Ханна. Тебе в голову не приходило, что я могу сказать — ДА? По-моему, ты не готов принять свою дочь. Сидеть на пляже в течение двух месяцев и наблюдать, как она плавает — далеко не то же, что быть отцом и родителем. Билли, мне кажется, что ты уже начинаешь терять свой загар.

Билли. Если ты думаешь, что я боюсь, — ты абсолютно права.

Ханна. Вот это мне нравится. Это мне даже очень нравится. Посмотришь, какой у нее аппетит. К Рождеству ты будешь банкротом.

Билли. Ты приняла большое решение, Ханна.

Ханна. Я тоже так думаю.

Билли. А если вдруг я почувствую, что у нас что-то не клеится, я отправлю ее обратно к тебе.

Ханна. Отправишь?! Чёрта с два! Теперь ты отец, Билли.

Билли. Вероятно, ты захочешь увидеть ее перед отъездом?

Ханна. Вероятно, не захочу. Я уже ее видела. Теперь позвоню ей из Нью-Йорка.

Билли. И что я скажу ей?

Ханна. Скажи, я надеюсь, что она будет счастлива и что я собираюсь продать ее коллекцию музыкальных пластинок.

Билли. Знаешь, а все-таки нам с тобой было неплохо. Ведь мы произвели на свет замечательную дочь.

Ханна. Ты немного ошибся… Вы вдвоем произвели на свет чертовски замечательную мать.

Билли. Пожалуй, ты права… Ну а теперь мы можем попрощаться, пожать друг другу руки? Мне пора…

Ханна. Конечно. Почему бы нет? Мне уже нечего больше терять…

Пожимают друг другу руки. ОН ее обнимает.

Давай ей побольше спаржевой капусты и бобов.

Билли. Она их любит?

Ханна. Терпеть не может! Но, это уже твоя проблема!

Билли. До-свидания, Ханна… Я рад был вновь тебя повидать.

Ханна (готова разрыдаться). Я вдруг ощутила себя художником, который продал свою самую дорогую картину, с которой он не желал расставаться.

Билли (нежно). Я окантую ее и буду все время держать на виду.

Ханна. Пожалуйста… Позаботься также о Дженни.

Прощаются. БИЛЛИ обнимает ее и целует в щеку. Хочет еще что-то сказать, но Передумывает, порывисто открывает дверь, уходит. ОНА секунду постояла, затем подошла к окну, разглядывает что-то внизу. Идет к телефону, снимает трубку. Ее душат слезы.

Сервис?.. Сервис, когда же я наконец получу свой заказ?

Медленно гаснут огни.

Затемнение

2. Гости из Филадельфии

Комнаты 205–204 в гостинице «Беверли Хиллз».

Лучи утреннего солнца заливают гостиную. Шторы раздвинуты. В спальне, напротив, очень темно. Спущены жалюзи, задернуты шторы. Мы слышим смачный, протяжный зевок мужчины. Это МАРВИН.

Марвин. О-о-о-о! (Трет руками лицо). О, Господи!

Встает, направляется в ванную с тупым выражением лица. МАРВИНУ около сорока двух. После тяжелого похмелья его движения почти бессознательны. На нем трусы, майка, на одной ноге носок. Всклокоченные волосы. Слышно, как он полощет горло. Выйдя из ванной, он ложится в постель, затем приподнимается, садится.

Уф!.. Чтобы я теперь когда-нибудь еще… в своей жизни… Нет, никогда! (Остается сидеть в той же позе, стараясь ровно дышать).

Вдруг из-под простыни высовывается рука. ЖЕНСКАЯ РУКА. Он вздрагивает от испуга.

Это еще что??

Берет руку, подносит ее к глазам, разглядывает. Приподнимает одеяло. Под ним ЖЕНЩИНА, очевидно привлекательная. На ней рубашка от его пижамы.

Эй, как тебя там, что ты здесь делаешь? Я был уверен, что ты уже ушла.

Никакого ответа. Словно кто-то отключил ее от электросети.

Эй, ты! (Толкает ее). Давай вставай, леди! Тебе нельзя здесь оставаться! Проснись же! (Ощупью находит на ночном столике часы, вглядывается в циферблат). Неужели одиннадцать часов? О, Боже! (Вскакивает с постели как ошпаренный). Слышишь, просыпайся! Вставай, уже одиннадцать часов!.. Ты что не понимаешь? (Берет телефонную трубку). Это чёрт знает что! Неужели я сошел с ума? (В трубку). Алло! Скажите, который час? Как, одиннадцать? Почему вы меня не разбудили?.. Я же просил разбудить меня в восемь… Это мистер Макэлз из комнаты 203… Как так?!.. Неужели?.. Ах, да, у меня было срочное дело… Но теперь уже не важно… Мне кто-нибудь звонил?.. Пожалуйста, снимите сигнал. Я буду сам отвечать на звонки. (Кладет трубку). Как же я мог забыть?.. Болван!.. (Снова толкает девушку. Начинает одеваться). Вставай! Ну проснись же!.. Тебе надо успеть одеться и отсюда исчезнуть. Каждую минуту может войти жена. Уже одиннадцать часов. Ее самолет уже пришел. (Надевает брюки и второй носок). Ты встанешь или нет? Положение чрезвычайное!!

Надевает рубашку. ДЕВИЦА не шелохнулась.

Что с тобой?.. Ты оглохла? Или у тебя что-то еще не в порядке?

Снова пытается ее разбудить. ДЕВИЦА издает стон, но остается неподвижной. Возле кровати на полу он замечает пустую бутылку.

Боже! Ты выдула целую бутылку водки?!.. А ко мне приезжает жена! Ты что, ненормальная? (Расталкивает ее). Ты меня слышишь?

ДЕВИЦА стонет.

Ты, кажется, что-то сказала?.. Не понял…

ДЕВИЦА вновь застонала. Он прикладывает ухо к ее губам.

Тебе плохо? Тебя подташнивает?.. Еще бы! Ты выдула шесть мексиканских коктейлей и бутылку водки. Теперь мне понятно. Послушай, одевайся, бери такси, поезжай домой и валяйся в свое удовольствие хоть целый день. Ты слышишь?

Ответа нет.

Господи, что же мне делать?.. Воды?.. Конечно, воды!.. (Подбегает к столу, наливает из графина воды)…Прошу тебя, милая леди, выпей немного водички.

Поднимает ее голову, пытается влить в рот немного воды. Но губы ее плотно сжаты, вода растекается по лицу.

Выпей, дорогая. Прошу. Ну, ради меня… Открой рот, идиотка!.. Спокойно, Марвин. Только без паники… Паника — самый верный путь к разводу. (Окунул пальцы в стакан, побрызгал на ее лицо). Вставай!.. Ну, вставай и пой!.. Раз-два, подъем!

Ничего не помогает, снова побрызгал ей на лицо. ОНА не реагирует. ОН трясет ее за плечи. ОНА падает на подушку как тряпичная кукла.

Пошевеливайся, пошевеливайся!.. Боже милостивый, сделай так, чтобы она встала!.. Обещаю Тебе, что никогда больше не буду грешить! Не совершу ни одного дурного поступка!.. Ну, сделай что-нибудь!.. Придется силой заставить тебя встать, одеться и усадить в такси!.. Главное — встать. Как только встанешь на ноги, все будет о'кей! Ты уж меня прости, что все нескладно так получилось… Что-то я смутно помню… но то был чудесный вечер, как тебя там?.. Вставай, дорогая, вставай! Ты не хочешь или не можешь?.. Значит, все безнадежно?.. Значит, шевели мозгами, Марвин!.. Думай, Марвин… (Стучит по лбу). Нужно немедленно убираться отсюда! Но как? (Снимает трубку). Алло!.. Мистер менеджер?.. (Говорит девице). Послушай, у меня двое прелестных детей… Сама понимаешь, что им нужен отец… (В трубку). Алло! Это мистер Микэлз из номера 203. Я просто возмущен! В этом номере невозможно уснуть… Всю ночь в туалете капала вода… Что?.. Слесаря?.. Нет, слесаря мне не надо. Прошу, перевести меня в другой номер. Я ожидаю жену из Филадельфии. Это будет для нее неприятный сюрприз. Она будет просто в шоке, я не могу этого допустить! Что, как вы сказали? Как это?.. МОЯ ЖЕНА?? Вы говорите, что МОЯ ЖЕНА УЖЕ ЗДЕСЬ?! И вы самовольно отправили ее ко мне в номер, не предупредив меня? Как вы могли?.. Так поступают только в дешевых отелях!.. Пошлите же кого-нибудь, чтобы ее задержать! Такого позора она просто не выдержит!

Стук в дверь гостиной. МАРВИН кладет трубку, в отчаянии мечется по комнате.

Боже мой! Боже мой! Что же мне делать?.. (Девице). Я иду в гостиную. Прошу, запри дверь изнутри. Никому не открывай. Ты меня поняла? Никому.

Снова стук в дверь. Закрыв дверь спальной, он выходит в гостиную. Спрашивает с самым невинным видом.

Кто там?

Милли. Это я.

Марвин. Милли?

Милли. Да, да.

МАРВИН хватает со стола пепельницу, полную окурков и два бокала, выбрасывает их в окно, выходящее во внутренний дворик. Открывает дверь.

Марвин. Привет, дорогая!

Милли. Привет. А почему ты так долго не открывал мне дверь? И почему ты не встретил меня в аэропорту?

Марвин. Почему?..

Милли. Да, почему?

Марвин. Почему?.. Знаешь, всю ночь мне было так плохо… Меня тошнило. Там, в спальне. Не заходи туда. Десять минут назад от меня ушел врач. Я что-то съел… У меня обострение… Но ничего, ты не беспокойся.

Милли. О, Господи! Когда же это случилось?

Марвин. Около двух часов ночи.

Милли. Что же ты съел?

Марвин. Спагетти с соусом из моллюсков… Морские такие, крошечные… В мексикано-итальянском ресторане, т. е. в итальяно-мексиканском…

Милли. Спагетти с моллюсками? Такос?

Марвин. Очевидно, такос… И еще черепаховую шейку с какой-то гадостью… За соседним столиком тоже ели… Я видел, им тоже стало плохо. Сначала я подумал, что я простудился, а потом понял, в чем дело. Никогда не ел ничего подобного.

Милли. А как же ты вызвал врача?

Марвин. Я позвонил брату. Он прислал мне самого крупного специалиста, гастроэнтеролога… Очевидно гастрит. Знаешь, такого грязного ресторана я в жизни своей не видел. Даже салфетки от стыда падали на пол.

Милли. У тебя вид больного человека. Ляг в постель тебе станет лучше.

Марвин. Нет! В постели мне станет хуже. Боюсь, что снова начнет тошнить, здесь мне намного лучше, как-то веселее. Я должен принять «компазине спансулес».

Милли. Это зачем?

Марвин. Чтобы остановить приступ тошноты.

Милли. Ты позвонил в аптеку?

Марвин. Но у них нет этого средства. В нем содержится кодеин. Ближайшая аптека на бульваре Санта Моника. У них оно есть, но на дом они не доставляют. Я должен сам поехать туда. Боюсь, что в такси меня снова начнет тошнить.

Милли. Хорошо. Тогда поеду я. А где рецепт?

Марвин. Какой рецепт?

Милли. Разве доктор не выписал тебе рецепт? Кодеин без рецепта не отпускают.

Марвин. Отпускают. В Калифорнии отпускают «Компазине спансуаес». (Хватается за живот).

Милли. Если рецепт не нужен, тогда пошли за лекарством шофера такси. Я безумно устала от перелёта.

Марвин. Мне сказали, что здешним шоферам доверять нельзя. Они берут денежки на лекарство и не возвращаются… О Господи, чего бы я только не дал за «ком-пазине спансула»…

Милли. А как быть с праздником для мальчиков? Такой торжественный день у твоего племянника. Мы пойдем или нет?

Марвин. Разумеется, пойдем. Ведь ради этого Дня мы сюда прилетели. Хорошо, что ты мне об этом напомнила. Гарри звонил мне несколько минут назад. Он просит, чтобы мы как можно скорее прибыли бы в храм. Так почему ты не идешь, чтобы заказать такси? А я пока успею одеться.

Милли. У нас есть еще время. Мы должны там быть к часу дня.

Марвин. Это касается всех прочих гостей. Гарри просил нас приехать пораньше и занять места в первом ряду. У мальчика очень тихий голос, и Гарри боится, что мы не услышим его чтения… Почему ты не идешь? Спускайся вниз, а я тем временем оденусь.

Милли. А мне что надеть?

Марвин. Как что? Свое парадное платье, я же сказал тебе, чтобы ты захватила с собой лучшее платье.

Милли. Его у меня нет. (Начинает всхлипывать). Они не могут найти мой чемодан.

Марвин. Кто это они?

Милли. Служащие в аэропорту. Мой новый чемодан с моим новым платьем и новыми туфлями.

Марвин (с наигранным гневом). Ты потеряла свой чемодан?! Твой новый чемодан — мой рождественский подарок?! Боже, можно сойти с ума! Именно в этот день в этот век потерять багаж!

Милли. Она обещали позвонить нам в отель, как только багаж найдется. А я поспешила сюда, чтобы принять ванну и немного вздремнуть.

Марвин. Чтобы вздремнуть — у нас нет времени. О, я знаю эти аэропортовские штучки! Ты должна поехать туда и устроить скандал. Вызывай такси. Мы немедленно едем в аэропорт и требуем компенсации.

Милли. Я не хочу компенсации. Я хочу получить свой чемодан с моим платьем!

Марвин. Купим новое платье в Беверли Хиллз. Сейчас самое время для покупок, пока туда еще не хлынул народ.

Милли. Но мы уже и так поистратились на эту поездку. И почему ты снял такие дорогие апартаменты?

Марвин. Мне хотелось доставить тебе удовольствие — отпраздновать нашу первую поездку в Калифорнию… Но получилось не так, как хотелось. В спальне очень душно — просто нечем дышать. И всё из-за вьюнов, что растут под окном. Я попрошу администрацию совсем закрыть спальную комнату. Разместимся в одной, этой весёлой гостиной.

Милли (осматриваясь). Но в этой комнате нет кроватей?

Марвин. О, да, это как-то не пришло мне в голову. Я не подумал, что ты захочешь здесь переночевать. Я думал, что сразу после приёма, мы полетим в Сан-Франциско.

Милли. Как? В этот же день? А когда посмотрим Лос-Анджелес?

Марвин. Здесь нечего смотреть… Ничего особенного.

Милли. Это же третий самый большой город США!

Марвин. Только по числу населения. Конечно, ты увидишь здесь много людей, но мы же никого из них не знаем.

Милли. Совершить перелёт в три тысячи миль только лишь для того, чтобы побывать на Дне Мальчиков! Таких дней я видела предостаточно. Никогда больше так со мной не поступай!

Марвин. Не поступай — как?

Милли. Ведь это была твоя идея лететь разными самолетами? Зачем? Мы волновались, что вдруг с нами что-то случится в пути… боялись, что дети могут остаться круглыми сиротами. И что же произошло в результате с каждым из нас? Я потеряла свой чемодан, а ты приобрел гастрит. (Встает). Мне надо в туалет.

Марвин (вскрикивает). Сейчас?? (Бросается к двери, преграждает ей дорогу).

Милли. Я терпела целых четыре часа. Больше терпеть не могу.

Марвин. Я же тебе сказал — меня там вырвало. Все перепачкано — ванная, пол, зеркало… Нет, я не позволю тебе…

Милли. Все эти прелести я видела раньше, когда тебе было плохо…

Марвин. Но не на отдыхе. Не во время праздничных каникул. На отдыхе надо сохранить чувство романтики… Если бы это произошло дома — я бы не возражал.

Милли. Но я не могу ждать, пока мы вернемся домой… И вообще, ты себя как-то странно ведешь. Быть может, у тебя лихорадка или еще что-то?

Марвин. Весьма вероятно. Доктор сказал, что я подвержен приступам лихорадки, но бывают еще и периоды каких-то совершенно необъяснимых происшествий.

Милли. Что за необъяснимые происшествия?

Марвин. Не знаю… Вот происходит что-то казалось бы самое тривиальное, а я не могу этого объяснить. Доктор считает это вполне вероятным.

Милли. Не могу понять, что ты болтаешь.

Марвин. Вот это и есть то самое, необъяснимое.

Милли. Мне нужно в уборную.

Марвин. Сначала я должен все там убрать… Прошу тебя, подожди.

Милли. Мы женаты уже пятнадцать лет. И ты никогда не чистил уборную специально для меня.

Марвин. Вот именно и потому я хочу это сделать сейчас. (Целует ее в щёку). Пока я привожу всё в порядок, ты просмотришь эти рекламы. Выбери для нас на завтра какой-нибудь симпатичный ресторанчик, но только не мексикано-итальяно.

МИЛЛИ подходит к столу, просматривает брошюры, он уходит в спальню, запирает дверь изнутри, подбегает к кровати. Девушка все еще находится «в отключке». Он поднимает ее с постели.

Прости, я не хотел бы так поступить. Но я должен выдворить тебя в холл. (Тащит ее к двери). Там тебе будет неплохо. Слуги отеля о тебе позаботятся. У них сервис на высоте. (Одной рукой открывает дверь, другой поддерживает девушку. Высовывает за дверь голову).

Кто-то проходит мимо.

Алло! Привет!.. Как вы меня напугали. Алло! (Продолжает кому-то кивать. Тащит девицу обратно, запирает дверь, бросает сонную жертву в постель).

МИЛЛИ нервно ходит по комнате. Ей очень нужно в уборную. Ее терпение на пределе… Стучит в дверь.

Милли. Марвин!.. Марвин, открой дверь.

Марвин. Не слышу тебя! Я в ванной комнате. (Накрывает девицу одеялами. Ноги ее ему не повинуются, он их выпрямляет, лихорадочно разглаживает покрывало).

Милли. Марвин, открой дверь! Почему она заперта?

Марвин. Она не заперта. Очевидно что-то заело. (Разгладив покрывало, он прячет под кровать туфли и какие-то принадлежности дамского туалета).

Милли. Ради Бога, открой же!

Марвин. Я еще не окончил уборку.

Милли. Я больше терпеть не могу. Ты откроешь мне или нет?

Марвин. Открыть — что?

Милли. Ну, дверь. Конечно же дверь.

МАРВИН открывает дверь.

Марвин. Ну видишь, дверь была открыта. Ты разве не знаешь, как открывают дверь?

Милли. Но почему ты там замешкался? В чем дело? У тебя женщина?

Марвин (стараясь превратить все в шутку). Ты угадала. Рыжеволосая девица в постели… Ну вот, я все прибрал. Теперь ты можешь войти.

Милли. Какая шикарная ванная комната. И чего это тебе вздумалось переезжать в другой номер? Зачем?

Марвин. Действительно — зачем? Так глупо…

МИЛЛИ закрывает дверь ванной. МАРВИН мечется по комнате, не зная как освободиться от девушки. Заглядывает в стенной шкаф, входит вовнутрь, убеждается, что место для нее есть. Бросается к кровати, сдергивает покрывало, поднимает беспомощную девицу, стаскивает ее с кровати. В этот момент зашумел в туалете бачок.

Не получилось.

Снова кладет ее на постель, повторяет всю предыдущую процедуру, «утрамбовывает» тело, садится на краешек кровати, чтобы заслонить девушку.

МИЛЛИ выходит из ванной.

Милли. Чистота идеальная. Ты постарался, милый. К тому же в ванной телефон — как это удобно.

Марвин. Да, очень удобно. Ты хочешь туда пойти и позвонить детям?

Милли. Зачем? Ведь я только что с ними рассталась, и только что воспользовалась уборной… А как ты себя чувствуешь?

Марвин. Не так хорошо, как бы хотелось… Я подумал, быть может ты захочешь принять душ, а я бы часок подремал. У нас еще много времени, А быть может, и чемодан объявится.

Милли. О, я надеюсь. Давай подремлем вместе.

Марвин. Как! Вместе?

Милли. Чему ты удивляешься? Мы же всегда спим вместе.

Марвин. Да, мы спим вместе, но дремлем раздельно.

Милли (направляясь к кровати). Никогда не слышала от тебя подобной чепухи… Подвинься. Я хочу лечь.

Марвин. (быстро вскакивает). Нет! Нет. Я прошу, чтобы ты минуточку посидела. Милли, я хочу тебе что-то сказать.

Милли. Разве ты не можешь сказать мне об этом лёжа?

Марвин. Вот именно это ты должна услышать от меня сидя.

Милли. (пожав плечами). Ты хочешь, чтобы я села — я сяду. (Садится в кресло, сбрасывает туфли).

Марвин. Милли, ты значишь для меня гораздо больше, чем ты думаешь. Но мы иногда оступаемся. Совершаем маленькие глупости, которые помимо нашей воли могут как-то задеть или обидеть другого человека.

Милли. Не думаю, чтобы ты когда-нибудь сознательно меня задел или обидел.

Марвин. Сознательно — конечно нет. Но быть может, какое-то небрежное слово, или оскорбительный жест…

Милли. Все это мелочи, Марвин. Ну, были какие-то размолвки, но ничего серьезного.

Марвин. Я рад это услышать. А что бы ты сочла серьезным?

Милли. Серьезным?.. Не знаю… Не могу представить себе, чтобы ты мог совершить что-то серьезное… По мелочам — да, но ничего серьезного.

Марвин. Ну а если бы… Если бы я вдруг временно утратил бы свою личность… Если бы какая-то болезнь заставила меня совершить ряд глупых поступков, то какой бы из них мог обидеть тебя больше всего, чтобы ты сочла это серьезным?

Милли. Мне трудно сказать… Думаю, грубое обращение с детьми — это очень серьезно.

Марвин (ухватившись за эту идею). Да, это оскорбление номер один. Самое худшее, что может причинить муж жене в их семейной жизни. Грубое обращение с детьми — непростительно!.. А все остальное можно простить. (Бросает взгляд в сторону постели).

Милли. А если бы я застала тебя с другой женщиной — это было бы самым серьезным!

Марвин. Давай не будем так быстро уходить от детей! Ведь дети — это отражение любви двух людей… Дети — это воплощение духа любви…

Милли. У меня разболелась спина от этого перелета. Мне нужно полежать хотя бы несколько минут. (Поднимается с кресла, направляется к кровати).

МАРВИН вскакивает, преграждает ей путь.

Марвин. Почему бы нам не заняться любовью в гостиной?

Милли. Что?

Марвин. Почему, говорю, нам не заняться любовью в гостиной на диване, как тогда, во Флориде, во время нашего медового месяца.

Милли. То был наш медовый месяц.

Марвин. А что если прямо здесь на ковре? Я закажу шампанского. Столько уже лет прошло с тех пор, как мы с тобой на ковре…

Милли. Во-первых, это не ковер, а ковролин. А во-вторых, сама идея для меня неприемлема.

Марвин. Ну не ломайся, Милли. (Ложится на пол). Ведь мы же поехали с тобой отдыхать. А не то скоро превратимся в ленивых пожилых людей.

Милли. Но тогда почему же не в кровати? В кровати ведь тоже было неплохо?

Марвин. Я стараюсь придумать что-то оригинальное, чтобы разнообразить монотонность постели.

Милли (обидевшись). Никогда не считала наш интим таким уж монотонным.

Уходит в спальню. МАРВИН следом за ней.

Марвин. Ну разумеется! Наш интим восхитителен. Но само место действия — кровать — вносит элемент монотонной повторяемости. (Хватается за живот). Кажется у меня начинается новый приступ.

Милли (вспыхнув). А кто заставлял тебя есть это итало-мексиканское месиво? Не думай, что только у тебя одного болит живот… В самолете у меня тоже начались боли в животе… женское нездоровье… Такая досада! Ведь это же наш первый совместный отдых за последние два года… Поэтому не говори мне о своем животе! (Всхлипывает, кидается на кровать, плачет в подушку рядом с посторонней женщиной, скрытой покрывалом).

МАРВИН перепуган.

Марвин. Нет! Нет!!

МИЛЛИ приподнимает голову, садится на постели, затем встает, с любопытством смотрит на него.

Милли. Я не думала, Марвин, что мое нездоровье расстроит тебя в такой степени. Не моя вина, что это совпало с Днем совершеннолетия твоего негодного племянника. Мне очень жаль, мне очень жаль, Марвин… Прости меня, что я капризная, раздражительная. Ты знаешь, что в эти дни я всегда нервничаю.

Марвин. Знаю.

МИЛЛИ ложится в постель.

Милли. Полежи со мной, Марвин. Нам не обязательно заниматься любовью. Ляг, обними меня и скажи, что не сердишься на мою раздражительность.

Он ложится на пол возле кровати.

Ну, Марвин, почему ты не ляжешь в постель?

МАРВИН встает с пола, отходит от кровати.

Марвин. Милли, я больше не могу этого выдержать. Боюсь, что у меня будет инфаркт. Я должен тебе что-то сказать.

Милли. А что это, Марвин? Что ты хочешь сказать, дорогой?

Марвин. Милли, никогда у меня даже в мыслях не было обидеть тебя. Но не исключаю, что через несколько минут ты будешь считать себя оскорбленной.

Милли. Что-то серьезное или так — мелочи?

Марвин. Для меня это мелочи, но ты можешь воспринять это как нечто очень серьезное.

Милли. Говори, Мартин… Это уже не может быть очень серьезным, раз ты это не пытаешься скрыть от меня.

В этот момент спящая ДЕВИЦА каким-то движением сбрасывает с себя покрывало, открывая зрителям свое тело. МИЛЛИ смотрит в другую сторону, МАРВИН перепуган, не знает, куда спрятать глаза, смотрит в потолок, МИЛЛИ следует за его взглядом.

Марвин. Милли, я должен что-то тебе показать… Но сначала я прошу тебя десять секунд помолчать… А сейчас повернись, Милли. И что бы тебе не пришло в голову, помолчи десять секунд… ради нас с тобой. А теперь можешь повернуться.

МИЛЛИ поворачивается, молчит, глядя на ДЕВУШКУ. Отсчитывает секунды, разражается смехом.

Милли. Я молюсь, Марвин. Я молю Бога, чтобы эта девушка оказалась уборщицей, что она пришла убрать комнату, что у нее закружилась голова от сверхурочной работы и ей стало дурно в твоей кровати. Я молю Бога, чтобы все уборщицы этого отеля носили пижамы как спецодежду.

Марвин. Милли, она не уборщица.

Милли. Тогда я надеюсь, что она врач… Она твой врач, Марвин, или же тебе придется обратиться к адвокату.

Марвин. Милли, это не врач… Это женщина.

Милли. Такова была моя третья догадка, можешь позвонить в «Америкэн Эйрлайнз» и сказать, чтобы они не беспокоились о моем багаже. Мне он уже больше не нужен… Но позволь мне задать тебе самый простой, глупый вопрос: почему она не шевелится?

Марвин. Сейчас объясню.

Милли. Если ты мне скажешь, что у тебя были интимные отношения с паралитиком — я этому не поверю. Не играй на моем чувстве жалости, Марвин!

Марвин. Она выдула подряд шесть коктейлей и бутылку водки, в придачу. Она будет спать мертвецким сном до завтрашнего утра… Милли, я ничего не отрицаю.

Милли. Еще бы! Потому что я тебя во всем обвиняю! (Садится в кресло, надевает туфли). Она шлюха, Марвин? Или она твоя знакомая? Если она шлюха, то я с тобой развожусь. Если она твоя знакомая, тогда я просто тебя убью.

Марвин. Я не знаю ее. И никогда не встречал. Вероятно она шлюха, но я ее об этом не спрашивал.

Милли. Какое унижение… Какое унижение, лежать в одной постели со спящей шлюхой, да еще рассказывать тебе о своем нездоровье.

Марвин. Милли, ну дай мне возможность признать свою вину… Знаю, что все остальное ты у меня отберешь. Оставь мне хотя бы мою вину!

Милли. Скажи этой шлюхе, чтобы она вернула твою пижаму. Это все, что я тебе оставляю.

Идет к телефону, он ее не пускает.

Марвин. И это все, о чем ты думаешь? О возмездии? А пятнадцать лет нашей совместной жизни? Разве это были плохие годы?

Милли. Это были чудесные годы… Но я никогда не смотрела по другую сторону нашей постели. (Снова хочет взять трубку).

Марвин. Еще пять минут… Если я не смогу убедить тебя, значит я не стою того, чтобы ты меня удерживала.

Милли. Слава богу, что ты сам мне все рассказал. Представь себе, я бы уснула и проснулась в ее объятиях?

Марвин. Я оступился. Я согрешил. Я совершил прелюбодеяние…

Милли. С трупом?.. Это же некрофилия!.. Пусти меня!

Марвин. Она не спала, правда, была пьяна, но не спала. Я тоже выпил. Мы вместе выпили. Неужели ты думаешь, что бы мог совершить такое в трезвом состоянии?

Милли. Такими признаниями ты ничего не достигнешь. (Берет трубку)…Алло! Попрошу администратора… (МАРВИНУ). И еще позволь мне кое-что тебе сказать. Грубое обращение с детьми — это преступление номер два. А вот это — номер один.

Марвин. Только для тебя, Милли. И я понимаю, в чем именно. А для меня это пустая формальность.

Милли. И тебе не совестно, Марвин? Меня всегда огорчает, когда ты не получаешь удовольствия. (Смотрит на безжизненное тело). О каком удовольствии может быть речь? Она же покойница!.. (В трубку). Алло! Это миссис Макэлз из комнаты 203… Я хочу вызвать такси, да, пожалуйста сейчас. Спасибо. (Кладет трубку). Вероятно, это будет то же самое такси, которое доставило меня сюда.

Марвин. Тебе станет легче, если я скажу, что я ее не вызывал. В номер свой не приглашал.

Милли. Так кто же прислал ее тебе? Бюро комнатного обслуживания?

Идет в гостиную, МАРВИН следует за ней.

Марвин. Мне ее подбросили… Подбросили в качестве подарка… Как сюрприз. Кто-то, видно, оплатил ее услуги.

Милли. Так кто же это сделал?

Марвин. Не все ли равно — кто.

Милли. А все-таки, кто?

Марвин. Это совсем неважно.

Милли. Нет, важно… Твой братец Гарри!.. Он единственный человек в Калифорнии, который знает тебя! О боже! Я слышала о таких шуточках в День Мальчиков… Но эта шутка самая возмутительная!.. Ручаюсь, что Гарри послал такую фифу всем мужчинам… А что же получат женщины — по флакончику духов?!

Марвин. Нет, он послал только мне… Это как бы был его ответный подарок. Гарри на четыре года моложе меня. Когда ему исполнилось шестнадцать, я подарил ему на День Рождения его первую женщину. И он давно хотел отблагодарить меня… Он знает, что мы женаты уже пятнадцать лет и что я никогда не смотрел на других женщин… Мы у него пообедали, немного выпили, я был в отличном настроении. И Гарри сказал мне, что когда я вернусь в отель, я найду в своей комнате его подарок… Это будет сюрприз… Но уж такого сюрприза я никак не ожидал. Ну, думаю, это будет корзина с фруктами… Конечно, я мог бы отказаться, но я не отказался. Девушка уже была в комнате, она была привлекательная, слегка навеселе и ей уже заплатили. Кроме того, я не хотел обидеть Гарри. Он это сделал из любви ко мне… Конечно, все это слабое оправдание… Такое никогда больше не повторится не только потому, что я никакого удовольствия от этого не получил, но я просто этого даже не помню. Вот такова история. Если ты захочешь бросить меня, я это пойму… А когда я покончу с собой — надеюсь, ты это поймешь.

Милли (встает). Я потрясена… Я в полном шоке… Я просто не знаю, как реагировать… Но я подниму такую бурю, когда осознаю весь ужас позорнейшей ситуации… Я лежу рядом со шлюхой… (Возвращается в спальню). И я смотрю на шлюху, которую имел мой муж… и она спит в постели, в которую я не могу лечь!..

Марвин. Не хочешь ли ты выпить, моя любимая? Я закажу… Это тебя успокоит.

Милли. А я не хочу успокаиваться!! Я хочу запомнить этот момент. Ты захватил с собой фотоаппарат?.. Я хотела бы сохранить фотографию нашей первой поездки в Калифорнию… Вот так, втроем.

Марвин. Ну, полно, Милли. Забудь. Чем раньше ты выбросишь это из головы, тем скорее ты все это забудешь.

Милли. У тебя нет аппарата, Марвин? Давай пригласим Гарри и штатного фотографа с Праздника Мальчиков… Какая наглость, прислать тебе такой подарок! Сколько по-твоему она стоит? Долларов пятьдесят? Ну, какова цена этой шлюхи?

Марвин (оценивающим взглядом смотрит на девушку). Затрудняюсь сказать… Да, долларов пятьдесят, не больше.

Милли. Ну и скупердяй же твой братец! Мы потратили сто семьдесят пять долларов на его сопливого мальчишку!

Марвин. Милли, я уже получил хороший урок. Обещаю, такого больше никогда не будет.

Милли. Запомню… И все же ты хочешь, чтобы я поехала на семейное торжество и сказала бы «поздравляю» человеку, который оплатил шлюху для любовных утех моего мужа?! Ты хочешь подвергнуть меня еще и этому унижению?

Марвин. Но ведь Гарри не знает, что ты это знаешь.

Милли. Ах вот как!.. Пусть он подавится своей шуткой! Выходит, что только я и ты знаем, то есть, что мы с тобой знаем, что только я об этом знаю?..

Марвин. Я сделаю все, что ты хочешь. Забудь о моем племяннике, о его совершеннолетии… если ты хочешь улететь следующим самолетом в Филадельфию, я полечу вместе с тобой.

Милли (после долгого размышления). Нет!.. Я не доставлю ни тебе, ни твоим близким такого удовольствия… Я покажу им свое достоинство, какое и тебе даже не снилось. Я приду на прием, высоко подняв голову… Я не уйду от тебя, Марвин. И развода тебе не дам… Я собираюсь тебя простить. Я забуду все, что случилось, и постараюсь понять причину, почему это случилось. И пока мы с тобой живы, я ни одним словом тебе не напомню… А сейчас я поеду в Беверли Хиллз и спущу там все твои деньги, все до последнего цента!

Марвин. Милли, подожди! Я поеду с тобой, вот только оденусь… Мы купим все, что ты хочешь… А потом поедем на церемонию. А вечером переедем в другой отель. Ты согласна, Милли?

Милли. С радостью! Мне самой этого хочется. Мар-вин, я хочу доверия и открытости в наших отношениях… Я хочу, чтобы в нашей жизни никогда ничего подобного не повторилось бы.

Марвин. Обещаю тебе, Милли… Я люблю тебя. (Хочет ее поцеловать).

Милли. Нет, только не в присутствии этой шлюхи.

Марвин (кивает). Сейчас, я побреюсь и мигом буду готов.

Милли. Быть может, оставить ей записку?

Марвин. Не надо. Вероятно она привыкла к таким виражам судьбы. А ты очень внимательна и заботлива. Я люблю тебя еще больше. Все же счастливый я человек! (На глаза навертываются слезы. Быстро уходит в ванную комнату).

Телефонный звонок. МИЛЛИ берет трубку.

Милли. Алло!.. Алло!.. Кто?.. (МАРВИНУ). Звонок от наших детей!..Алло, дорогая! Ну как вы там?.. (Садится на кровать). Скучаете? Я тоже по вас скучаю… (Прилегла на кровать). Как папа? Папа прекрасно. Хотя он плохо спал эту ночь…

Рука девицы ударяет МИЛЛИ. МИЛЛИ с отвращением на нее смотрит.

…Сказать тебе правду, я тоже немного расстроена, дорогая… Мой багаж затерялся в аэропорту…

Занавес начинает закрываться.

Пропало мое нарядное платье, новые туфли и все остальное. Вот почему я очень расстроена, моя дорогая. (Утирает слезы).

Затемнение.

3. Гости из Лондона

Гостиная утопает в цветах. Ранний апрель, пять часов дня. В обеих комнатах подняты жалюзи. Все залито солнечным светом. В гостиной СИДНЕЙ НИКОЛЬС, англичанин, ему около сорока. Он в смокинге, потягивает джин с тоником, читая «Дэйли вэрайети». Смотрит на часы, нервно начинает барабанить по ручке кресла. Из ванной комнаты выходит ДИАНА НИКОЛЬС, закрепляя в ушах серьги. ДИАНА тоже англичанка. На ней длинное до полу вечернее шифоновое платье, очевидно очень дорогое. Она подходит к большому зеркалу.

Диана. Сидней, это все. Я готова. Только взгляну на себя в зеркало. (Замечает, что на левом плече ткань пузырится). Сидней, катастрофа! Сущая катастрофа!.. На шифоне вырос горб, почти величиной с «Титаник». О, Боже, что сотворил модельер?

Сидней (снова смотрит на часы). Отчего так долго нет машины?

Диана. Либо слишком мало шифона, либо слишком много моей плоти… Сидней, сейчас я нагнусь налево… Надеюсь, что это неровный пол… Сидней, подойди и посмотри — но только осторожно.

СИДНЕЙ встает, направляется в спальню.

Сидней. Уже больше пяти. Мы должны были выехать десять минут назад. (Останавливается в дверях, смотрит на нее).

Диана. Ну как?

Сидней. Сколько оно стоило?

Диана. Нисколько, за все заплатил Джо Левин.

Сидней. Тогда оно мне нравится.

Диана. Это чёртово платье тебе не нравится. У тебя ведь хороший вкус. (Продолжает смотреться в зеркало). Сидней, что они со мной сделали? На левом плече ярко выраженный горб! Платье стоит не менее семисот долларов, а я выгляжу в нем как Ричард Третий. Ты видишь горб, Сидней?

Сидней. Разве это не твой родной горб?

Диана. Не шути со мной. Мне выступать по национальному телевидению.

Сидней. Никаких горбов нет. По крайней мере в данный час не вижу никаких горбов. (Подносит стакан к губам).

Диана. Пузырится с левой стороны. Разве ты не видишь, что материя топорщится?

Сидней. Ты вынула папиросные прокладки?

Диана. Мне надо было бы надеть что-то попроще… Мой черный брючный костюм… Почему я не надела свой черный брючный костюм?

Сидней. Потому что его надел я.

Диана. Нам не надо было приезжать сюда. Я никогда не знаю, что надевать в этой идиотской стране! В Англии все так просто. Надо только надеть что-нибудь теплое. Сидней, почему мы сюда приехали?

Сидней. Потому что нам это ничего не стоило, моя дорогая.

Диана. А вот Гленда Джонсон никогда не ездит в Калифорнию, хотя она каждый год получает приглашение. Ведь мы тоже могли бы остаться в Лондоне и подождать звонка из Голливуда. А награду за меня мог бы принять Майкл Кэйн. Майкл очарователен и остроумен. И тогда никто не заметил бы моего горба.

Сидней. Дорогая, извлеки из него пользу. Люди увидят твой недостаток, пожалеют тебя, и ты получишь награду.

Диана. А что если ты положишь руку на мое плечо? (Показывает). И будешь все время держать ее в таком положении? А если они объявят мое имя, мы вместе взойдем на сцену, твоя рука меня обнимает, и люди подумают, что мы все еще безумно любим друг друга через двенадцать лет после свадьбы.

Сидней. О, действительно — двенадцать лет. Совсем забыл…

Диана. Сколько стаканов джина с тоником ты уже выпил?

Сидней. Три джина и один тоник.

Диана. Придется выпить еще несколько тоников. Мы должны произвести сегодня хорошее впечатление и не ударить лицом в грязь, понимаешь? (Взбивает волосы). Что у меня с волосами? Похоже, будто я разглаживала их полотенцем.

Сидней. Когда ты играла королеву Елизавету, ты выглядела как поганка и никогда не жаловалась.

Диана. Одно дело сцена, другое дело — жизнь. А в жизни я хочу быть красивой… О, мои волосы! Что за странный цвет?.. Я просила девицу в салоне только ополоснуть их, а она добавила краситель.

Сидней. Значит я должен идти, прикрывая рукой твою голову?

Диана. Не смешно, Сидней! Это чистый абсурд. У тебя абсурдное чувство юмора.

Сидней. С людьми абсурдного менталитета это часто бывает.

Диана. О, Боже, как я ненавижу такие платья! Но почему-то я чувствую себя в них более свободно, чем любая другая женщина. Впрочем, я также была бы абсолютно счастлива в платье Гедды Габблер.

Сидней. Попробуй костюм Квазимодо.

Диана. А ты попробуй помолчать! Который час?

Сидней. Больше, чем нужно. Мы безнадежно опоздали.

Диана. Еще раз хорошенько посмотри на меня. Не слишком ли на мне много драгоценностей?

Сидней. А ты ими побренчи. Когда услышу — тогда и скажу.

Диана. Прошу, будь со мной полюбезней и сделай мне хотя бы один паршивенький комплиментик. Ведь я с шести часов утра одеваюсь для этой светской показухи.

Сидней. Ты выглядишь очень мило. Если этого тебе мало — ты выглядишь ослепительно!

Диана. А почему бы нам не посмотреть всю церемонию по телевизору? Мы могли бы лежать в кровати, попивать шампанское и заниматься любовью…

Телефонный звонок. СИДНЕЙ берет трубку.

Сидней (ДИАНЕ). Ты поступай как хочешь, но я ни за что не пропущу этот цирк. (В трубку). Алло!.. Да, да… Хорошо. Мы будем внизу через две минуты. Благодарю. (Кладет трубку).

Диана. Почему все эти церемонии начинаются так рано? Ни одна женщина не может выглядеть хорошо в пять часов дня.

Сидней. Напоминаю, что все номинанты должны прибыть в половине шестого для встречи с прессой.

Диана. С прессой? Мне просто не терпится прочитать, что они напишут о моем горбе.

Сидней. Диана!

Диана. Что?

Сидней. Почему ты делаешь из мухи слона? Не думаю, что это тебе так приятно.

Диана. Дай мне сигаретку. (Щупает живот). О, Боже, у меня повышается кислотность. Не забудь захватить таблетки «Тамс».

Сидней. Чтобы ты сидела перед всей Америкой с белой пеной на губах? Лучше выпей-ка двойной джин. Он остановит процесс брожения в твоем желудке. (Прикуривает для нее сигарету, смешивает напиток).

Снова телефонный звонок.

Диана. Все это сплошной идиотизм! Восемь лет я проработала в Лондонском Национальном театре. Сыграла в двух пьесах Гарольда Пинтера, в девяти пьесах Шекспира, в трех Бернарда Шоу. И вот только сейчас получаю номинацию за какую-то паршивенькую комедию.

Сидней. Вот это и есть Голливуд! (Дает ей джин).

Телефонный звонок.

Диана. Меня здесь нет. Кто бы там ни был. Пусть даже сама Королева-Мать. Меня нет.

Сидней. Алло!.. О, привет!.. Мне кажется, что она немного нервничает… Вы думаете, что она получит?.. Что ж, будем надеяться… Благодарим вас за цветы, вино, апартаменты… ну и за все еще, что вы пришлете к часу ее триумфа. Одну минуту, Джо. (Прикрывает рукой трубку, ДИАНЕ). Это твой спонсор Джо. Он хочет пожелать тебе удачи.

Диана. Скажи ему, что я в клозете.

Сидней. Человек оплатил эту поездку, комнаты в отеле, дал тебе лучшую роль в своем фильме, какой у тебя не было за эти пять лет — как я могу ему сказать, что ты в клозете?!

Диана. Тогда я сама ему скажу. (Берет трубку). Джо, дорогой, я просила Сиднея сказать тебе, что я в клозете… Потому что я не хотела с тобой говорить… Потому что я чувствую такую ответственность… И не хочу сегодня тебя подвести… Я знаю, как много значит для тебя этот фильм. И я так хочу получить за него для тебя награду, Джо… Без тебя не было бы никакого фильма… Клянусь, но это так… После того, как четыре студии его забраковали, ты заслуживаешь особую награду за свою пробивную настойчивость… Ты милый толстячок, и я тебя обожаю… Если я сегодня получу приз — это будет не «Оскар», а маленький Джо… Ты сущий ангел. (Кладет трубку).

Сидней. Очень мило.

Диана. Тебе понравилось? Это будет моя речь.

Сидней. При получении награды?

Диана. О повторю все, кроме того, что я была в клозете. Ведь мы с тобой знаем, что у меня нет никакого шанса, но я должна что-то подготовить. Не могу же я стоять на сцене, хлюпать носом, да еще с такой горбатой спиной… Дорогой, я могу еще выпить? Ты за меня не волнуйся. Пока я не проиграю — в штаны не наделаю. (Берет у него стакан).

СИДНЕЙ тоже наливает себе.

Сидней. У тебя столько же шансов, что и у других.

Диана. Но симпатии жюри не на моей стороне. Нужно дать им какой-то повод, разжалобить их, чтобы они проголосовали за меня, любая приличная актриса может выдать великолепное шоу…но умирающий муж был бы самой надежной гарантией… Ты бы согласился, мой ангел, придумать ради меня что-нибудь такое фатальное?

Сидней. Почему ты мне раньше не сказала об этом, я бы прибыл сюда на катафалке.

Диана. Какие мы с тобой циники, Сидней! Бог нас за это накажет.

Сидней. Думаю, что уже наказал… Выпьем!

Пьют.

Диана. Знаешь, Сидней, что я сделаю в новом сезоне?

Сидней. Делай все, что угодно. Только не Ибсена.

Диана. Возможно я брошу театр. Брошу сцену. Перестану играть. Театр уже не приносит мне больше радости, как прежде. Знаешь, что мне однажды сказал Лэрри Оливье?

Сидней. Быть может, ты мне скажешь об этом в машине?

Диана. Лэрри сказал: «Искусство актера — это тончайший и благороднейший вид человеческой деятельности. И ему стоит отдать свою жизнь, если только вам очень повезет и вы будете счастливы»… Ведь это потрясающе, Сид?

Сидней. Просто мурашки забегали по коже… А если же вам не повезет, и вы женитесь на актрисе… (Направляется к двери).

Диана. Прости меня, Сид. Вероятно я допустила бестактность. Всё это не имеет к нам никакого отношения. Я всегда была несчастной. И вот почему я всегда была чертовски хорошей актрисой… Это все, что я есть.

Сидней. Допивай свой джин. Я не хочу пропустить награждение звуковых операторов.

Диана. Я завидую тебе, Сидней. У тебя ничего нет, кроме таланта. Ты стряпаешь лучше, чем я. Ты пишешь лучше, чем я. И видит Бог, ты одеваешься лучше, чем я.

Сидней. «Чем» — это лишнее.

Диана. Ты говоришь лучше меня. Господи, как я рада, что ты приехал! Иначе мне пришлось бы одной пройти через все это.

Сидней. Номинантам не разрешено приезжать без сопровождающих. Иначе они бы приставили к тебе Берта Рейнольдса или кого-нибудь еще.

Диана. Мне кажется, тебе никогда не нравилась такая суета; торжественные открытия, приемы и все такое прочее.

Сидней. Я люблю торжественные открытия, я обожаю приемы. Я веду очень весёлую жизнь. Скажи мне честно, мой ангел, знаешь ли ты много продавцов антиквариата в Лондоне, которые бы присутствовали на церемонии вручения академических наград?

Диана. По-моему, ты ненавидишь свою маленькую захламленную лавку. Когда бы я не позвонила, я никогда тебя там не заставала. Где ты бываешь в полдень, Сидней?

Сидней. В Лондоне полдня не существует. (Смотрит в окно). Лучше бы я ждал тебя у входа в отель. Я мог бы немного загореть.

Диана. Зачем ты это бросил?

Сидней. Бросил сцену?

Диана. Да. Ты был великолепен. Ты подавал такие надежды, больше, чем кто-либо из нас.

Сидней. Что же такого я подавал?

Диана. Ты был таким благородным на сцене. Играл с такой отдачей. В твоем характере много душевной мягкости.

Сидней. Вероятно, я мог бы отлично сыграть Офелию.

Диана. По правде говоря — да.

Сидней. Жаль, что я не смог остаться шестнадцатилетним подростком. Какое будущее меня ожидало! Джульетта, Роксана — роли без конца!

Диана. Сидней, вернись. Ты можешь вернуться, если захочешь.

Сидней. В качестве твоего мужа? Это создало бы столько проблем! Какой ужас! Мы бы цапались за те же самые роли… Нет, нет. Я абсолютно счастлив, торгуя дверными молоточками восемнадцатого века.

Пауза.

Диана. А что ты делаешь в полдень, Сидней?

Сидней. Дорогая, я только что сказал тебе. Хожу, разыскиваю старинные дверные молоточки… Ну а теперь, пойдем и покончим с этой мучительной церемонией!

Диана. Сначала поцелуй меня и пожелай мне удачи.

Сидней. Вот мой поцелуй. (Целует ее). А теперь повернись, я потру на счастье твой горбик.

Диана. Не говори мне гадости, Сидней. У меня от страха поджилки трясутся.

Сидней (с большой нежностью). Я желаю тебе всего самого-самого… Желаю удачи. Желаю любви. Желаю счастья. Ты талантливая и необыкновенная женщина. Двенадцать лет ты терпела меня и все мои завихрения, — не знаю сам — почему. Но я благодарен тебе… У тебя была половинка мужа и три четверти карьеры. А ты заслужила большего. Пусть увидят академия искусств и уважаемый Совет твою красоту, талант и мужество, которые я лицезрел добрую четверть своей жизни. Я надеюсь, что ты получишь этого досточтимого «Оскара»… А я через пятьдесят лет его загоню и получу целое состояние. (Снова целует ее).

Диана. Я люблю тебя, Сидней!

Сидней. Тогда упомяни мое имя в своей речи. Идем!

Подталкивает ее к выходу. ОНА берет свою сумочку.

Диана. Леди и джентльмены… Почетные члены Академии. Благодарю вас за эту награду… Но у меня в горле комок, а на моем платье горб.

Уходят, закрывая за собой дверь. Постепенно день переходит в ночь.

Комнаты погружаются в темноту.

Картина вторая

Прошло некоторое время. Около двух часов ночи. Входит СИДНЕЙ, зажигает свет. Он навеселе, галстук развязан. Он садится, оставляет дверь открытой. Через несколько секунд появляется ДИАНА. Она изрядно выпила и, мягко сказано, в дурном настроении. Она неуверенно стоит на ногах в дверном проеме, рассматривая номер комнаты.

Диана. Какого чёрта, что ты здесь делаешь?

Сидней. Это наша комната.

Диана. Нет, не наша. Наша комната в другом конце холла. Выходи, дуралей!

Сидней. Дорогая, ты выпила. Ложись спать. (Скидывает лакированные туфли).

Диана. Дай мне ключ.

Сидней. Я же тебе сказал: это комнаты наши — 203 и 204.

Диана. Нет: 201–202.

Сидней. Ну, если хочешь, отправляйся спать в чужой номер. Ты всегда легко завязывала контакты.

Диана. Ха! Как ты со мной разговариваешь! (Входит и закрывает дверь). Который час?

Сидней (смотрит на часы). Два тридцать пять — половина третьего. А быть может, три тридцать пять.

Диана (сбрасывая туфли). Не показывай мне свое дурацкое превосходство!

Сидней. От тебя пахнет.

Диана. А ты весь вечер злорадствовал… (Падает на диван). Простите за выражение — вечер.

Сидней. Простите за наглое выражение?

Диана. За этот «сволочной» вечер.

Сидней. Тогда почему ты прямо так не сказала?

Диана. Потому что я — леди. Пораженка, но леди. Чем больше я теряю, тем большей леди я себя чувствую.

Сидней. И кто та девушка, на которую тебя вырвало?

Диана. Прошу прощения?

Сидней. Я спросил: кто та очаровательная молодая девушка в экстравагантном платье, которую ты испачкала?

Диана. Почем я знаю! Если бы я стала считать всех девушек в экстравагантных платьях «пуччи му-му», на которых меня вырывало, у меня не было бы времени ходить по магазинам и делать покупки.

Сидней. Но ее муж один из заправил на «Юниверсал Пикчерз». Мне кажется, что скорее снег выпадет на Таити, прежде чем ты снова получишь работу на студии «Юниверсал Пикчерз».

Диана. Ну а если в фильме по ходу роли нужно будет вырвать на платье девушки в «пуччи му-му»… Тогда они рассмотрят мою кандидатуру на эту роль.

Сидней. Я не выношу подробности физиологических отправлений. Но ты же не завтракала, не обедала, а на вечере не прикоснулась ни к одному сэндвичу, то как ты могла при пустом желудке, вызвать такие извержение лавы?

Диана. Если у женщины есть шик, она может сделать все. (Шатаясь, встает).

Сидней. Надеюсь, ты не станешь демонстрировать на мне свой шик?

Диана. Как долго это будет еще продолжаться?

Сидней. Продолжаться — что?

Диана. Наше пребывание в чужом номере. Я устала. Я хочу сбросить свою горбушку и лечь спать.

Сидней. Это был не вечер, а какая-то тягомотина. Ты согласна? Мура какая-то. Не считая того, что ты потеряла «Оскара» и что тебя вырвало на платье той девушки — в основном это был ничем не примечательный вечер.

Диана. Я сказала тебе, что я ее встретила?.. как ее там?.. В дамской уборной?

Сидней. Встретила — кого?

Диана. Ну, как ее имя?.. Ту, которую я встретила в дамской уборной.

Сидней. Откуда мне знать?

Диана. О, Боже! Ты ведь ее знаешь… Она была в дамской уборной.

Сидней. Но я не хожу в дамскую уборную. Дай мне подсказку.

Диана. Барбару.

Сидней. Стрейзанд?

Диана. Ну, да. Она была в дамской уборной.

Сидней. Она пела?

Диана. Нет. Ее никто не просил.

Сидней. А как она выглядела?

Диана. Хм… Как все. В дамской уборной мы все похожи друг на друга.

Сидней. Могу представить!

Диана. Она думала, что я получу «Оскара».

Сидней. Она так сказала?

Диана. Нет. Это сказала я. Но она со мной согласилась.

Сидней. Очень мило с ее стороны.

Диана. Ты не сказал мне, кому вручили награду, когда я вышла в уборную?

Сидней. Объявили награду за лучший документальный фильм.

Диана (яростно). Это же моя любимая категория! Кто получил приз?

Сидней. «Лейпцигская мошкара»… короткометражка, совместное производство Польши и Чехословакии. Продюсер Зигмунд Веднецкий, режиссеры-постановщики Литвайль Зумбредович и Стефан Велч.

Диана. На них я так и подумала… А лучший художественный фильм, чёрт бы его побрал?

Сидней. Лучший художественный фильм? Ты же была в зале, когда они объявили… Сразу за лучшей актрисой года.

Диана. В тот момент я была в глубокой депрессии. Так какой же фильм был признан лучшим?

Сидней. Ты имеешь в виду лучший фильм года или же фильм, который ОНИ признали лучшим?

Диана. Кто получил «Оскара», ты, жопа. (Вариант — «жопик»)

Сидней. Я не жопа. Прошу не называй меня так!

Диана. Сейчас не время для сантиментов. Меня только что вырвало на лучших людей Голливуда. Так какой фильм был признан лучшим?

Сидней. Я тебе не скажу.

Диана (величественно). Сидней, я тебя не спрашиваю. Я тебе приказываю. Какой фильм был признан лучшим?

Сидней. Я сказал, что не скажу.

Диана. Ты не хочешь назвать мне лучшую картину?

Сидней. Даже не назову тебе номинантов.

Диана. Нахал!

Сидней. Теперь и подавно тебе не скажу.

Диана. А все-таки хотел сказать, пока я не назвала тебя нахалом?

Сидней. Не исключаю.

Диана. Тогда беру свое слово назад. Ты не нахал.

Сидней. Но все же продолжаю оставаться жопой?

Диана. Да.

Сидней. Теперь уж окончательно тебе не скажу.

Диана. Я иду в нашу комнату. Дай мне ключ.

Сидней. Сегодня вечером ты омерзительно себя вела.

Диана. Неправда!

Сидней. Омерзительно!

Диана. Неправда!

Сидней. Омерзи…

Диана. Жопа. Нахал!

Сидней. Сейчас ты ведешь себя намного лучше, чем на приеме… Теперь ты имеешь представление, как непристойно ты себя вела. (Встает).

Диана. Куда идешь ты, болван?

Сидней. Иду спать. Хочу немного уснуть. В десять у нас самолет.

Диана. В десять утра?! Это уже совершенно лишнее. И ты весь вечер болтал много лишнего.

Сидней. Когда? Когда? Я болтал много лишнего?

Диана. Когда ты повернулся ко мне и сказал: «Прошу прощения», после того, как какой-то болван или какая-то болванка получили «Оскара». Это было совершенно лишним.

Сидней. Сначала ты обругала меня, потом его или ее — не слишком ли много болванов за один вечер?..

Диана. Нет! Болваны всегда есть болваны! Учитывая, что именно я должна была получить «Оскара» эту статуэтку, то я вела себя просто безукоризненно… Плесни мне, пожалуйста, еще.

Сидней. Ты выпила все, что есть в Калифорнии. Теперь попробуй, что осталось в штате Невада. (Выключает в гостиной свет, направляется в спальню. Зажигает свет).

Диана. Я чудесно провела время. (Идет в спальню). Ты меня слышишь? Я сказала: я чудесно провела время. (Осматривается). Эта комната точь-в-точь как наша.

СИДНЕЙ расстегивает манжеты, снимает запонки.

Сидней. Ты видела когда-нибудь в жизни большее скопище лицемеров под одной крышей?

Диана. А разве там были лицемеры? Я что-то их не приметила. Почему ты мне их не показал? (Смотрится в зеркало).

Сидней. Лицемерные лицемеры. Они тебя любят, обхаживают со всех сторон, когда ты на пути к успеху. Но если ты проиграл — они тебе скажут: «Не повезло, голубчик. Заходи когда-нибудь…» Вот на таких-то надо было тебе наблевать. Па всю эту шушеру.

Диана (глядя в зеркало). Сидней!

Сидней. Что?

Диана. Неужели меня ударил автобус? Я выгляжу так, будто меня зашиб «Грейхаунд», тяжелый скоростной автобус.

Сидней. А я был возмущен тем, как быстро все награжденные «Оскарики» получили свои машины к подъезду… Кто мог так сразу их подогнать, если победители заранее не были известны? Потому что все было подстроено… А мы приезжаем за шесть тысяч миль на эту высасывающую из тебя кровь тусовку, и они паркуют нашу машину чуть ли не в Ван-Кувере!

Диана (зеркалу). Сидней, я постарела… На моем лице появляются все новые морщинки… Я напоминаю хорошо от реставрированное запасное колесо.

Сидней. А тот маленький польский пройдоха, награжденный за короткометражку, получил свою машину раньше нашей… И проезжая, плеснул водой на мои парадные брюки… А сколько к нам кинулось репортеров, когда мы сюда входили, они нас щёлкнули раз пятьдесят. А когда выходили, к нам подошел только один маленький мексиканский мальчик с шоколадкой и спросил: где Лайза Минелли?

Диана. Я голодна. (Направляется к телефону).

Сидней. Что ты хочешь?

Диана. Хочу позвонить в сервис, заказать яичницу а ля «бенедикт» с ветчиной и кремом.

Сидней (снимая визитку). Тебя снова вытошнит. Будь добра, поищи для этого соответствующее место.

Диана. Я должна послать Барбаре записку, поблагодарить за то, что она меня поддержала. (В трубку). Хэлло! Пожалуйста, один омлет а-ля «бенедикт»…

Сидней. Сначала надо попросить сервис, дурочка.

Диана. Пожалуйста, дайте сервис… (СИДНЕЮ). Дурак и еще половинка.

Сидней. Я тронут.

Диана (В трубку). Как, сервис уже не обслуживает? Вы уверены?.. Быть может, там есть кто-нибудь? Один омлет «бенедикт»… Я могу спуститься и приготовить его… Понимаю. До чего же невезучая ночь!.. (Кладет трубку).

Сидней (расстегивая рубашку). Опять неудача?

Диана. Сволочизм, сволочизм, дорогой. (Старается расстегнуть молнию на платье). Я обнаружила, что люди здесь в этом году какие-то удивительно непривлекательные. И еще я заметила, что стало меньше подтяжек лица и трансплантированных волос. Явление всеобщее. Что это: экономический кризис? А ты как думаешь?

Сидней. Люди здесь мало цивилизованные — это ясно. Ты не заметила что Джек Николсон сидел на приеме в теннисках. В черных лакированных теннисках. В жизни не видел ничего подобного.

Диана. Интересно! Вероятно ты был единственным человеком в зале, кто смотрел на ноги Джека Николсона… Между прочим, кто этот очаровательный молодой актер, с которым ты проболтал весь вечер? Роскошный юноша, не так ли? Где ты его откопал?

Сидней, За нашим столом. У нас было общее блюдо с закуской.

Диана. Как близко и как удобно!

Сидней. Поделикатней, дорогая. Ты очень устала и расстроена. Давай не будем переходить на мелкие колкости.

Диана. О, прости. Поговорим о зрелищной процедуре. За кого голосовал ты, Сидней?

Сидней. Дорогая, я же не голосую. Я не принадлежу к миру киноиндустрии. Я продавец антиквариата… Когда-нибудь ты станешь антикварной редкостью, тогда обещаю проголосовать за тебя.

Диана. Я не о том. За кого ты в тайне отдал свой голос?.. В глубинных тайниках своего многослойного ума кто, как ты думал, получит «Оскара»?

Сидней. По какой категории?

Диана. Знаешь, со мной случилась невероятная вещь. Когда меня «прокатили», я вдруг почувствовала облегчение… и когда мисс Соблазнительный Бюст взбежала на сцену, источая слезы и потрясая своими телесами, я ощутила спад напряжения в каждой клеточке своего тела. И я спросила себя, что было причиной такой радости — была ли я счастлива потому, что все это наконец закончилась… или я просто была счастлива?

Сидней. Когда ты выпьешь, в тебе пробуждается какой-то неугомонный чертёнок… Но он с тобой, когда ты ешь, сидишь и ходишь.

Диана. О, Сидней, почему ты такой несносный? Несговорчивый, капризный? Все придираешься, цепляешься, цепляешься ко мне… Расстроился, потому что не тебе довелось надеть мое платье?

Сидней. Дорогая, если бы я надел твое платье, на мне бы оно хорошо сидело. Нет никакой личной обиды.

Диана. Между нами никогда не бывает ничего личного. Или же все это становится слишком уж личным?

Сидней. Поверь, мне искренне жаль, что ты не получила «Оскара». Но посмотри на это с другой стороны. Что такое «Оскар»? Маленькая статуэтка. Обнаженный лысый человечек.

Диана. Вот таким ты когда-нибудь станешь. (Возится с молнией). Прошу, сними с меня эту шифоновую плащ-палатку. Если снимешь — я разрешу тебе проспать в ней всю ночь.

Он расстегивает молнию.

Сидней. Диана, почему мы говорим друг другу колкости? Давай постараемся быть милыми, нежными, как и прежде.

Диана. Скажи мне… Он случайно не нацарапал для тебя на паштете номер своего телефона?

Сидней. Иди ты к чёрту!

Диана. К чёрту? Что это такое? Прямое оскорбление или фронтальная атака? Это так на тебя не похоже, Сидней. Твой стиль — пикировка. Остроумная пикировка. Это твой стиль.

Сидней. Иногда меня просто тошнит от тебя.

Диана. Когда, Сидней? В любое время я в твоем распоряжении.

Сидней. Когда у тебя нет того, что ты хочешь, ты всех вокруг делаешь в равной мере несчастными.

Диана. Я что-то не заметила равных себе вокруг. Я не считаю себя несчастной. Но я актриса. И только творчески я несчастна.

Сидней. У тебя потрясающая способность не только к пищевым, но и к словесным извержениям. (Вешает рубашку в шкафчик).

Диана. Адам? — его имя Адам? Первый человек… нет, тебе это не подходит… Он выглядел настоящим калифор- нийцем. Напоминает актрису Дорис Дэй.

Сидней. О, ради Бога, перестань! Если мы на людях соблюдаем благопристойность, то почему мы не можем сохранить ее в наших взаимоотношениях?

Диана. То есть, лгать друг другу, делать вид, что мы идеальная пара? Сортирная пара — вот мы кто, Сидней!

Сидней. Давай не будем продолжать этот вульгарный поединок… Я приму снотворное. Если я в девять часов не проснусь — значит я перебрал дозировку.

Направляется в ванную. Она снимает платье.

Диана. Этого бы мне не хотелось. Сидней, что же я буду делать без тебя?

Сидней (из ванной). Все, что ты хочешь, дорогая.

Диана. Нет, я серьезно. Никогда больше этого не говори мне. Я не хочу, чтобы ты умирал.

Сидней. Но даже при этом варианте я не буду далеко от тебя. Я завещал, чтобы меня кремировали, а урну с прахом поставили бы у твоей кровати. Пепельный цвет мне всегда был к лицу.

Диана. Почему он летит в Англию?

Сидней. Кто?

Диана. Тот юноша. Он сказал. «Увижу вас в Лондоне через неделю». Что он делает в Лондоне?

Сидней. Играет, конечно. Снимается в фильме.

Диана. В каком фильме?

Сидней. Я не слежу за фильмами малоизвестных людей. Я едва успеваю следить за твоими фильмами. (Выходит из ванной в пижаме).

ДИАНА в ярости швыряет свое платье на пол.

Диана. Пусть он будет проклят! Проклинаю тебя! (Пинает платье ногами). Проклинаю «Оскаров»! Проклинаю Калифорнию! Пусть будет проклято все!! Всё!

Сидней. Что такого ты нашла в климате Калифорнии, что вызвало у тебя столько яростных библейских проклятий?

Диана. Ты, подонок, отвечай: почему ты меня не любишь?

Сидней. Откуда эта цитата?

Диана. Сукин ты сын, отвечай на мой вопрос. Почему ты не любишь меня?

Сидней. Это прозвучало не как вопрос…

Диана. Я устала за все платить и ничего не получать взамен.

Сидней. Я полагал, что все оплатил Джо Левин.

Диана. Если бы не я, ты бы никогда не попал на этот вечер и не встретил бы его, чтобы на следующей неделе назначить с ним свидание в Лондоне… Почему ты больше меня не любишь, Сидней?

Сидней. Я никогда не переставал любить тебя, но любил по-своему.

Диана. По-своему? Это мне ничего не дает! Я хочу, чтобы ты любил меня по-моему!

Сидней. Уже почти три часа ночи. Мы оба вконец измотаны. Сейчас не время обсуждать наши биологические несовпадения.

Диана. Ты гомик!..

Это его останавливает.

Сидней. Вот так. Не думал, что ты когда-нибудь спросишь меня об этом. (Направляется в ванную).

Диана. Не уходи от меня!.. Я так сегодня несчастна, Сидней!.. Не уходи!

Сидней. Прости меня. Сегодня был вечер потерь.

Диана. Провались они пропадом все «Оскары»! К черту все академические награды!.. Люби меня, Сидней, пожалуйста…

Сидней. Диана!

Диана. Прости. Я не в том смысле… Я не хочу вмешиваться в твою игру.

Сидней. Досадно, что есть ночи, которые безнадежно куда-то уходят…

Диана. Дьявольская ночь, если она возбуждает желание…

Сидней. Я еще не принял снотворное.

Диана. Не принуждай себя… Я не хочу, чтобы ты меня обманул.

Сидней. Диана, я всегда здесь для тебя.

Диана. Моя дружеская заправочная станция! Сидней, почему ты не держишься людей своей ориентации? Если я что-то ненавижу, — так это сексуальную двойственность. И наших и ваших? Или это как-то по-другому?

Сидней. Срабатывает в любом направлении. (Идет в ванную).

Диана. Сидней!

ОН останавливается.

Видит Бог, А так тебя люблю, Сидней!

Сидней. Я это знаю…

Диана. Почему ты тогда остаешься со мной? Что я даю тебе? Чем я удовлетворяю тебя?

Сидней. Более широким кругом возможностей… После чего отношения с другими антикварами мне кажутся прелюбодеянием.

Диана. Жаль, что я сегодня не получила «Оскара». Тогда бы твоя визитная карточка была бы заполнена на целый год.

Сидней. Нам вдвоем было не так уж плохо… Я более нежен с тобой, чем какой-нибудь каскадер.

Диана. Ты не ответил на мой главный вопрос.

Сидней. Отвечаю да. Я люблю тебя больше, чем других женщин, которых я встречал.

Диана. О, боже! Я не хочу разрыва.

Сидней. Я сделаю все, что смогу.

Диана. Я тебе благодарна. (Протягивает ему руку)…

Сидней (берет ее руку). Ведь нам вдвоем всегда было весело.

Диана. Еще бы! Одни лишь разговоры за обедом чего-то стоили…

ОН ее обнимает.

Моя вина в том, что я безнадежный романтик. Я верю во все фильмы, в которых снималась… А ты умеешь так нежно любить…

Сидней. Тебе было бы легче, если бы я давал тебе пустые обещания?

Диана. Конечно, нет… И со мной что-то не то, Сидней… Годы мы боремся с этим. И почему я не бросила тебя ради какого-нибудь волосатого мужчины?

Сидней. Потому что вместе нам хорошо. Потому что каждый из нас убежище для другого от наших жизненных невзгод и разочарований.

Диана. У тебя есть дар найти болевую точку и успокоить ее. (Ложится в постель).

Сидней. Устала?

Диана. Потеря «Оскара» всегда так действует на меня.

Сидней. Я встану пораньше и закажу для тебя омлет «бенедикт». (Гасит верхний свет).

Диана. Ты очень ко мне внимателен, Сидней. В наши дни это большая редкость.

Сидней (ложась в постель). Ты тоже ко мне внимательна.

Диана. Это был какой-то сумбурный вечер, не так ли?

Сидней. Ммм…

Диана. Ты уже засыпаешь?

Сидней. Не приставай, мой ангел.

Диана. Я люблю тебя, Сидней.

ОН склоняется над ней, нежно целует.

Сидней, не закрывай глаза.

Сидней. Я всегда закрываю глаза.

Диана. Но только не сегодня… Сегодня смотри на меня… Сегодня пусть это буду я.

Меркнут огни.

Затемнение

Оглавление

Картина первая

Картина вторая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg