«Призраки»

Призраки (fb2) - Призраки 260K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Эдуардо де Филиппо

Эдуардо де Филиппо Призраки

Действующие души

Паскуале Лойяконо (страждущая душа).

Мария его жена (заблудшая душа).

Альфредо Марильяно (мятущаяся душа).

Армида его жена (скорбная душа).

Сильвия, 14 лет

Артуро, 12 лет

Раффаэле, привратник (черная душа).

Кармела его сестра (проклятая душа).

Гастоне Калифано (свободная душа).

Саверио Калифано учитель музыки и Маддалена его жена (бесполезные)

Два грузчика (обреченные души).

Профессор Сантанна (полезная душа, на сцене, впрочем, не появляющаяся)

Действие первое

Большая прихожая, в которую выходят двери всех комнат старинной квартиры. Для истории, которую я намереваюсь рассказать, совершенно обязательно следующее расположение декораций.

По сторонам авансцены — два балкона в ярко выраженном стиле XVII века. Как в левой, так и в правой стене имеются по две двери, ведущие в комнаты. Дверь на лестницу находится в глубине сцены справа. От левой стены, примерно в метре от двери, перпендикулярно к ней отходит другая стена, которая почти на середине сцены образует угол и, идя по диагонали, упирается в заднюю стену рядом с входной дверью. В задней стене имеется простая деревянная дверка. Она приоткрыта. За ней видны первые две ступеньки уходящей за кулисы лестницы, которая ведет на плоскую крышу (террасу). Сквозь маленькое окошечко в левой стороне задней стены, той, что пересекает поперек сцену, можно видеть всех, кто поднимается на террасу и спускается с нее.

По сцене в беспорядке разбросан разный домашний скарб: корзины с посудой, кухонные принадлежности, подсвечники, большие и маленькие узлы, свертки; кое-как расставлена жалкая мебель. В общем, по беспорядку и разнообразию вещей можно догадаться, что в эту квартиру въезжает новый жилец. В момент поднятия занавеса в комнате совершенно темно. Немного спустя из глубины сцены слышится шум шагов и виден слабый свес свечи. Голос Раффаэле: «Ну давай, двигай… Молодец, вот так: иди вперед, а я пойду сзади и буду тебе светить; ну, помнишь, как вчера, когда мы тоже таскали барахло. Иди смело, знай, что я тут, за твоей спиной».

Входит первый грузчик. Он тащит два стула и чемодан. На голове его множество мужских шляп, вставленных одна о другую, Ему с трудом удается удерживать их в равновесии.

Раффаэле (который идет за ним следом, кричит). Постой, обожди! Электричество еще не подключили, поставь-ка вещи посреди комнаты, не то кончится тем, что мы оба расквасим себе нос. Сейчас открою дверь на балкон… (С опаской идет к балкону. Сделав несколько шагов, останавливается и, быстро обернувшись, смотрит на грузчика.) Обожди, ни с места! (В голосе его слышится некоторая растерянность.) Уж не собираешься ли ты улизнуть?.. Что? Струсил? А ну еще несколько шагов…

Первый грузчик делает несколько шагов вперед.

Молодец! Теперь стой… (Опасливо подходит к балконной двери и распахивает ее.)

Сцену заливает дневной свет.

Уф! Слава создателю, наконец-то светло! (Открывает дверь на другой балкон.) Вот так!

Первый грузчик сваливает свою ношу в углу сцены и собирается уходить.

(Сердито набрасываясь на него.) Ты, кажется, снова вздумал улизнуть…

Первый грузчик. Я спущусь за другими вещами.

Раффаэле. А я что ж, по — твоему, должен один оставаться? Нечего спешку пороть! Вот поднимется твой приятель, побудет здесь, а ты сойдешь вниз.

Первый грузчик. А как же шкаф? Не могу же я тащить его один! В нем никак не меньше десяти пудов.

Раффаэле. Подождем хозяйку. Когда она придет, мы спустимся. А она посторожит тут.

Из входной двери появляется второй грузчик. В руках у пего чемодан, швабра, метелка и еще какие-то мелочи.

Давай сюда, клади на пол.

Второй грузчик сваливает вещи на пол.

Еще что-нибудь осталось?

Первый грузчик. Я же сказал — шкаф. (Второму грузчику.) Веселей, Тото! Еще разок — и все… (Направляется к входной двери)

Раффаэле. Ты, я вижу, упрям как осёл… Вот ведь уперся! Если вы пойдете вниз, то я пойду с вами. Не могу же я оставить дом незапертым, мне за него отвечать.

Первый грузчик. Значит, будем впустую время терять?

Раффаэле. А когда ты его выгадываешь, ты что, сыт им бываешь? Если и потеряешь несколько минут, от тебя не убудет! Да разве не приятнее вот так плевать в потолок, чем ишачить в поте лица? Подождем, пока кто-нибудь придет, тогда я с ним останусь здесь, а вы пойдете за шкафом.

Первый грузчик (второму грузчику). Что ж, можно и подождать.

Грузчики садятся.

Скажите, а почему вы не хотите оставаться один? Раффаэле. Это тебя не касается. Я страдаю… солидарностью!

Появляется Гастоне Калифано. Ему около тридцати пяти лет. Симпатичный, жизнерадостный, но сегодня он в плохом настроении. Раздражен. Выходит из глубины сиены и обращается к Раффаэле.

Гастоне. Простите, это последний этаж или есть еще?

Раффаэле. Нет, выше только терраса,

Гастоне. А привратник тут есть? У подъезда сидит какая-то женщина, я начал было ее расспрашивать, но она ничего толком не могла объяснить.

Раффаэле. Такая седая, что ли?

Гастоне. Да.

Раффаэле. Это моя сестра, она придурковатая.

Гастоне. Так какого же черта вы сажаете придурковатую сторожить дом?

Раффаэле. Вообще-то привратник тут я, но вот пришлось отлучиться на минутку. Сейчас спущусь вниз. Что вам угодно?

Первый грузчик. Ну, мы пошли за шкафом.

Грузчики встают и собираются идти.

Гастоне. Я тоже ухожу.

Раффаэле (кричит грузчикам). Обождите! Разве не слышите, что он уходит?

Грузчики снова усаживаются.

Гастоне. Это квартира, которую снял Паскуале Лойяконо?

Раффаэле. Она самая.

Гастоне. А хозяина нет?

Раффаэле. Нет. Вот уже скоро два месяца, как он снял эту квартиру. Спальня, столовая, гостиная уже обставлены, по он никак не может решиться прийти сюда ночевать. Сегодня он прислал еще вот и эти вещички и велел сказать, что вечером они с женой наконец переедут.

Гастоне (думая о своем). Да — да… с женой. Он прислал много мебели? А мебель стоящая?

Раффаэле. Не думаю, что особенно стоящая… Да, впрочем, не так уж и много ее… Как я сказал вам, хватило на спальню, столовую, гостиную, кухню и вот на эту прихожую… И все… А ведь в квартире-то восемнадцать комнат, и все большие…

Гастоне (обеспокоенный, словно это касается его лично). Восемнадцать?

Раффаэле. Квартира занимает целый этаж. Вы видите эти два балкона? Таких, как они, в доме шестьдесят восемь.

Гастоне. Да это прямо королевский дворец!

Раффаэле. Какое там королевский! Бери выше! Это настоящий дворец семнадцатого века… И тот, кто его построил, в те времена значил побольше, чем нынешние короли. У него были свои солдаты… Вот не понравится ему кто-то, и он сразу на него войной… Вы видели главный двор? Родригес Лос Де Риос… Он построил этот дворец для одной смазливой бабенки, которая была его любовницей… И что за прелесть была эта бабенка!.. А поскольку он хотел баловаться с нею ежедневно и всякий раз в другой комнате, то и дворец, имеет ровно триста шестьдесят шесть комнат.

Гастоне. По ведь в году триста шестьдесят пять дней!

Раффаэле. Тот год был високосный! Потом, когда сюда принесло французов, дворец стал ихней резиденцией. А потом пошли турки, швейцарцы… Кого только он не перевидал! И все время находятся новые желающие… Так что мы к этому уже привыкли. На первом этаже, к примеру, поселилась ватага американских солдат.

Гастоне. Прямо-таки исторический дворец!

Раффаэле. Мало сказать — исторический!

Гастоне. А теперь вот эту квартиру сиял Паскуале Лойяконо… И сколько же он платит в месяц?

Раффаэле. Вот этого я не знаю.

Гастоне. В самом деле, сколько платит, столько и платит, кто там будет считать? (Имея в виду кого-то и что-то, что заметно его волнует.) Я ведь так однажды и сказал этой дуре: «Ты его теряешь! Ты его теряешь!» Он живет в свое удовольствие… развлекается… (Словно предупреждая.) Мужа все это совершенно не трогает. Она беспокоится, что будет с детьми. Что дети! Дети должны идти своей дорогой. Надо подумать о ней самой! Вы видели? Восемнадцать комнат… Старинный дворец… Ладно… Как тебя зовут?

Раффаэле. Раффаэле, к вашим услугам.

Гастоне. Рафё, вот тебе пятьсот лир. Мне нужно поговорить с женой этого Лойяконо, когда самого его не будет дома. А теперь мне пора. Я зайду сегодня, или завтра, или послезавтра… Ты только скажешь, дома ли хозяйка, — и я поднимусь

Раффаэле (пряча деньги в карман). Ладно.

Гастоне. Всего хорошего. (Направляется к входной двери, разговаривая сам с собой.) Восемнадцать комнат, старинный дворец… Я же говорил ей: «Ты его теряешь! Теряешь!» (Уходит через вестибюль.)

Первый грузчик (словно хочет сказать: «Давайте поживее»). Дон Рафё!

Раффаэле. Знаю, знаю… немножко терпения… (Бродит по сцене, останавливается у одной из корзин, роется там, вытаскивает из нее цветные носовые платки и галстуки. Рассматривает их.) Ничего вещички… (Стараясь, чтобы не заметили грузчики, прячет в карман несколько галстуков и платков. Потом непринужденно.) Посмотрим, не пришел ли кто! (Выглядывает на левый балкон.) Подождем. (Замечает и почтительно здоровается с профессором Сантанной, живущим в доме напротив.) Приветствую вас, профессор. (Слушает то, что говорит ему профессор.) Как же, как же, сегодня переезжает в эту квартиру. Но думаю, что завтра же и съедет отсюда. Не выдержит. (Слушает.) Сегодня ночью? (Слушает.) Свет? Где, снаружи, на этом балконе? (Слушает.) На другом? (Показывает на правый балкон.) И на крыше тоже? Раз уж вы говорите, значит, так оно и есть. Л слоновья голова давно не появлялась? (Слушает.) Уже дней двадцать?.. А дым?.. Вчера вечером?.. С искрами?.. А воин, воин больше не показывался? (Слушает.) Ну что касается меня, то я расскажу обо всем, как просил хозяин, а потом сойду вниз.

Первый грузчик (увидев Паскуале). Вот и хозяин! (Второму грузчику.) Ну, вставай, пошли вниз!

Второй грузчик поднимается.

Входит Паскуале Лойякоио. Ему лет сорок пять. У него измученное лицо, быть может, потому, что его постоянно терзает мысль о необходимости найти выход, какое-то решение, которое бы позволило ему жить хоть немного поспокойнее и дать своей жене хоть немного достатка. Беспокойный взгляд человека, недовольного жизнью, но не желающего признать себя побежденным… В общем, его не удивишь никакими неприятностями. Он всегда готов «поставить точку» и «начать новую жизнь». Густые волосы па его голове курчавятся в самых неожиданных местах. Лицо бледное. Одет бел особого изящества, но опрятно. Правой рукой прижимает к гpyдu курицу. С одного из пальцев той же руки свисает обвязанная веревочкой дыня. Под мышкой связка тросточек два зонтика. На мизинце болтается маленькая клетка с зеленоватой канарейкой. Он ступает неуверенно, осторожно, с опаской, так же как привратник Раффаэле в начале этого действия.

Паскуале (грузчикам). Вы здесь? Оставили у подъезда шкаф, бросили без присмотра тележку… Я дожидался внизу, думая, что вы спуститесь.

Первый грузчик. Дон Рафё не пускал нас. Сказал, что не хочет оставаться один.

Паскуале. Что за чепуха! А где Рафё?

Первый грузчик. На балконе. (Показывает рукой.)

Паскуале (зовет). Рафё!

Раффаэле. Сию минуту. (Затем обращаясь к профессору.) Простите. (Возвращается с балкона.) Добро пожаловать! (Имея в виду вещи, принесенные Паскуале.) Разрешите.

Паскуале (ставя клетку на стол и протягивая дыню Раффаэле). Держите дыню.

Раффаэле (берет дыню). Наконец-то вы решились!

Паскуале. Куда мне деть курицу? Я говорил жене: давай зарежем ее и съедим. «Нет, что ты, я к ней привыкла!..» Будто это не курица, а собака…

Раффаэле. Пустим ее на балкон, давайте ее сюда.

Паскуале. Хорошо, только сперва надо подрезать крылья, а то удерет. В этой курице сам черт сидит.

Раффаэле (берет курицу из рук Паскуале). Ну иди сюда, цыпонька. Погуляй-ка на свежем воздухе… (Но видит, что «цыпонька» мертва.) Дон Паскуа, она сдохла…

Паскуале. Сдохла? Дай посмотреть. (Осматривает курицу.)

Раффаэле. Чувствуете? Она еще теплая. Наверное, уже минуты две, как она сдохла.

Паскуале. Не успел войти в дом. Дурной знак.

Раффаэле. Да вы не бойтесь. Поди, сами ее задушили. Наверно, когда несли, сильно зажали голову под мышкой.

Паскуале. Возможно. Но она кудахтала, по дороге хотела удрать. Голос у нее был совсем как у Таманьо.

Раффаэле. Ну так я могу унести ее вниз?

Паскуале. Унести? Зачем?

Раффаэле (с наигранным отвращением). Неужели вы будете есть дохлую курицу?

Паскуале. А ты ешь их живыми?

Раффаэле. Нет, но ведь вы же нашему брату не чета… Я знаю, что есть господа, которые ни за что не станут есть курицу, пока не удостоверятся, что она не дохлая…

Паскуале. Это когда неизвестна причина смерти…

Раффаэле. Да — да… Когда неизвестно, что с ней стряслось…

Паскуале. Но мы-то знаем, почему она издохла. Птица скончалась от удушья, не по своей воле.

Раффаэле. Ну да.

Паскуале. Это был несчастный случай. Завтра я сварю из нее бульон.

Раффаэле. Ешьте на здоровье.

Паскуале. Я повешу ее на балконе.

Раффаэле. Там есть подходящий гвоздь.

Паскуале (выходит на правый балкон и ищет гвоздь). Вот, все в порядке. (Подвешивает курицу.) Ночку она повисит и завтра будет помягче. (Прикрывает ее тряпкой.)

Раффаэле. А когда придет ваша жена?

Паскуале. Скоро. Когда я уходил, она укладывала последние вещи и ссорилась с нашей прежней хозяйкой. Представь себе, хозяйка говорит, что мы засорили водопровод, что была утечка газа… Подумать только, что за три комнаты с кухней, которые выкроила она из своей квартиры, без ванной и без обстановки, и когда она, в сущности, сидела у нас на голове, у нее хватало нахальства драть с нас по пять тысяч лир в месяц, не считая платы привратнику.

Раффаэле. Кстати… мы должны будем договориться относительно моего жалованья.

Паскуале. Непременно поговорим.

Раффаэле. Но раз уж мы заговорили, почему бы не договориться теперь, не откладывая в долгий ящик? Конечно, я не настаиваю, но деньги я хочу получить.

Паскуале. Ты не настаиваешь, но деньги хочешь получить!

Раффаэле. Вот, черт возьми, ослиная моя голова… я и впрямь не настаиваю, вернее, не слишком настаиваю, но если я совсем не буду настаивать, то что же я буду иметь в конце месяца?

Паскуале. Ты нрав, я очень хорошо тебя понимаю. Но не волнуйся, мы непременно об этом поговорим.

Раффаэле. Ах, сударь, об этом-то мы, конечно, успеем еще поговорить, но сейчас я обязан передать вам от имени хозяина кое — какие его просьбы и пожелания.

Паскуале. Я тоже хотел тебя кое о чем спросить.

Раффаэле (грузчикам). Эй, ребята, вы что, к полу приросли? Идете за шкафом или нет?

Первый грузчик. Идем, конечно! Но поскольку сейчас уже половина шестого, а у нас с утра маковой росинки во рту не было, то вот мы и решили сперва заглянуть напротив и подкрепиться стаканчиком вина, а потом уж заняться этим шкафом.

Паскуале. Сперва или потом, меня не интересует, важно, что — бы вы его принесли.

Первый грузчик. Не извольте беспокоиться!

Грузчики уходят.

Паскуале. Так вот, Рафе, я должен с тобой поговорить всерьез.

Раффаэле. Слушаю.

Паскуале. Садись. (Усаживается на стул.)

Раффаэле. Спасибо, ваша милость. (Садится напротив него.)

Паскуале (после короткой паузы, во время которой пристально смотрит в глаза Раффаэле), Рафё, скажи, похож я на сумасшедшего?

Раффаэле. А кто это утверждает?

Паскуале. Не перебивай, дай мне сказать. Если я переехал сюда, значит, у меня есть на то свои причины. И если бы тут было не восемнадцать комнат, а тридцать шесть или семьдесят две, я бы все равно переехал.

Раффаэле. Дело хозяйское.

Паскуале. Рафё, тайна этого дома мне известна, или, лучше сказать, легенда, которая в течение веков создавалась досужей фантазией… Призраки… духи… свет… шум… цени…

Раффаэле (серьезно и убежденно, не скрывая, что дело идет о чем-то весьма опасном). Дым… воин… голова слона…

Паскуале. Да, в общем, вся та чепуха, о которой болтают люди. Ты мужчина. Если мы с тобой сейчас поладим, то в будущем ты сумеешь получать хорошие деньги. В жизни я перепробовал все, брался за самую черную работу, был даже театральным антрепренером… 11 вот, все перепробовал, ии в чем не преуспел. Я женат и должен прокормить свою женушку и самого себя. Жизнь тяжела, и никто тебе не поможет, или, лучше сказать, если кто и поможет, то только однажды, и то чтоб потом укорять: «Я ведь тебе помог…» А после скажет «Привет», и точка. Стало быть, лучше рассчитывать па собственные силы. Хозяин уступил мне квартиру даром, чтобы развеять дурную славу, которая идет об этом доме. Он предоставил ее мне на пять лет. Пи минуты не сомневаюсь, что он все испробовал, чтобы сдать ее, но так и не смог.

Раффаэле. Он ее отремонтировал, вбухал в нее кучу денег. Здесь всюду текло, сквозь крышу виднелось небо. Но ничто не помогло — съемщиков не нашлось.

Паскуале. У меня свои планы. Если я смогу здесь остаться, в чем я убежден, так как ни капли не верю в то, что болтают, я меблирую все восемнадцать комнат и буду их сдавать, открою пансион. Ты понимаешь, что на то, что можно этим заработать, я заживу как синьор… Жене, конечно, я ни гуту, иначе она не согласилась бы переехать сюда. Понятно, хозяин поставил мне определенные условия, которые я буду в точности соблюдать…

Раффаэле. Это уж хотите 96 хотите, а придется. Хозяин лично поручил мне следить за тем, чтобы вы их соблюдали. Об этом я и хотел нам сказать… Если не будете аккуратно выполнять его, я лишусь места. (Словно делая ему предупреждение, не допускающее никаких отговорок.) Час утром, час вечером вы должны поочередно выходить на все балконы, чтобы показать людям, живущим напротив, что в доме есть жильцы. Балконов шестьдесят восемь.

Паскуале. Да к вечеру я с ног буду валиться от этакой работы!

Раффаэле. Что поделаешь! (Принимая прежний тон.) По утрам по крайней мере на двух — трех балконах с каждого из четырех фасадов дворца вы должны будете выбивать по четыре, по пять ковров. Люди услышат шум, увидят вас и окончательно успокоятся.

Паскуале. Да, об этом мне говорил домовладелец… Но дело в том, что у меня нет ковров.

Раффаэле. Вы их купите или одолжите. С одним ковром вы сможете обслужить но крайней мере двенадцать балконов.

Паскуале. Но ведь необязательно выбивать ковры, можно выбивать и пальто?

Раффаэле. Ну конечно. Выходя на балкой, вы должны насвистывать или петь — в общем, вы должны казаться веселым. Пусть люди видят, что вам радостно на душе, что вы смеетесь.

Паскуале. Меня примут за идиота!.. Петь — еще куда ни шло… Человек, у которого спокойно на душе, конечно, может напевать па балконе, В этом пет ничего странного… (Напевает мотив первой пришедшей ему в голову песни.)

Раффаэле. Но самое важное вот что: в случае, если вы не выдержите и сбежите, то вы никому не должны рассказывать о том, что видели и слышали в этом доме.

Паскуале. Да — да, но ты не беспокойся, никуда я не сбегу.

Раффаэле. Лучше не ручайтесь. Здесь еще никто не выдерживал. Как бы кто ни храбрился, а через четыре — пять дней бежал, как заяц…

Паскуале. В самом деле? Ну, знаешь, люди порой бывают удивительно наивны. Расскажи-ка лучше, в чем дело, что тебе об этом известно самому? Что здесь такое происходит? Я-то, понятно, не верю, но, знаешь ли… Не буду врать, меня это все же чуточку пугает…

Раффаэле. Еще бы! Когда вы вошли, вы так дрожали, что задушили курицу.

Паскуале. При чем тут курица? Я и не заметил. Так что же ты можешь сказать? Ты видел что-нибудь своими глазами?

Раффаэле (утвердительно кивает). Конечно, на ночь глядя не хочу нагонять на вас страху, но люди говорят, что та самая смазливая бабенка, которую безумно любил и никак не мог разлюбить испанский гранд, владелец этого дворца… была связана…

Паскуале. Что?

Раффаэле. …была связана…

Паскуале. Имела связь? А ты говоришь: «была связана»…

Раффаэле. В общем, как бы это сказать… в общем, путалась с одним изящным и благородным кавалером. Этот кавалер был самого деликатного обращения и редкой воспитанности. Когда испанский гранд Родригес Лос Де Риос учуял, что остался с носом…

Паскуале. Что его водят за нос, хочешь ты сказать.

Раффаэле….он очень рассердился и велел замуровать любовников живыми в той комнате, где их застали в то время, как они занимались своими глупостями…

Паскуале. И эта комната находится в этом дворце?

Раффаэле. Даже в этой самой квартире, но какая точно, неизвестно.

Паскуале. Может быть, даже эта?

Раффаэле кивает.

Хотя я не думаю, чтобы они занимались своими глупостями в прихожей, имея столько комнат…

Раффаэле. Откуда мы знаем, как было принято в старину…

Паскуале. Все это хорошо, но ты-то сам видел хоть что-нибудь?

Раффаэле. Лично я — нет, потому как никогда не входил в этот дом один… Я бы умер от страха… Да и вообще после того, что случилось с моей бедной сестрой… Моя сестра была прямо цветок, когда мы поступили сюда. А теперь видели, во что она превратилась?

Паскуале. Во что же?

Раффаэле. Вы ее никогда не видели?

Паскуале. Нет, никогда.

Раффаэле. Ах, вы спрашиваете, во что она превратилась! Так как этот дом пустовал, несчастная моя сестра приходила сюда сушить на террасе белье. Однажды утром мы услышали какие-то крики. Как я уже говорил, она поднялась туда красивая и здоровая, а спустилась седая и придурковатая.

Паскуале. Придурковатая?

Раффаэле. Ну, не совсем придурковатая… но немного не того. В общем, глупее, чем была прежде.

Паскуале. Так, значит, у нее и раньше не все были дома?

Раффаэле. Нет… но она женщина.

Паскуале. Так что же, разве все женщины такие?

Раффаэле. Но они не мужчины… Когда она рассказывает о том, что произошло в тот день, то вдруг теряет нить, и больше уже ничего не поймешь.

Паскуале. Но о том, что произошло, она рассказывает?

Раффаэле. Рассказывает, но что именно произошло — толком не поймешь. Бормочет что-то бессвязное…

Паскуале. Хорошо, пусть она поднимется сюда, мы с ней поговорим, и я, быть может, судимо разобраться, что там такое произошло.

Раффаэле. Как спущусь, сразу же пришлю ее к вам. Сестру зовут Кармела. Ну, стало быть, мы обо всем условились. Не забывайте наставлений хозяина. Желаю всего наилучшего…

Паскуале. Ты что… уходишь?

Раффаэле. Но ведь должны же вы привыкать к этому дому!

Паскуале. Да-да, конечно. Но я спрашиваю, уходишь ли ты, потому… Я хотел… я хотел повесить эту клетку с канарейкой на балкон.

Раффаэле. Там (показывает на балкон слева), там есть гвоздь… да — да, я точно помню… (Берет клетку и выходит па левый балкон. Повесил клетку на гвоздь.) Так хорошо?

Паскуале. Вполне.

Раффаэле (увидев профессора). К вашим услугам, профессор!

Паскуале. Кто там?

Раффаэле. Профессор Сантанна. Сейчас он дает урок, у него школа на дому. Профессор остался вдовцом и женился во второй раз. Во время землетрясения в Мессине потерял сестру. У него маленькое поместье возле Салерно и брат в Америке — уехал тридцать два года назад. Профессор болен диабетом. (Обращаясь к профессору и показывая ему на Паскуале.) Новый жилец.

Паскуале делает легкий поклон.

Будем надеяться…

Паскуале (обращаясь к профессору, который, вероятно, сказал ему какую-то любезность). Спасибо, профессор.

Раффаэле. Вот кто мог бы порассказать о том, что он видит со своего балкона… Свет в окнах, искры, голову слона, воина…

Паскуале. А что это за воин?

Раффаэле. Это старинный воин с перьями па шлеме, с обнаженным мечом, в белом плаще. Он трубит в рог и прогуливается до карнизу дворца. Правда, после окончания войны он больше не показывался.

Паскуале. Наверно, уволили в запас.

Раффаэле (почти с укором). С такими вещами не шутят, поверьте мне… Вы, например, сидите дома, а за окном шум дождя, гром, молнии, буря, холод, снег — словом, светопреставление! Вы выходите на балкон и видите солнце… Или вот, например… В одно прекрасное утро вы просыпаетесь, весь дом залит солнцем — чудесный день! Вы одеваетесь во все самое нарядное, легко — легко… надеваете белые туфли… выходите из дома… А тут, о боже, проливной дождь! Вот видите, какие шутки они с вами выкидывают. Ну, будет, я пошел. (Профессору.) с вашего разрешения…

Паскуале (профессору) Честь имею.

Возвращаются в прихожую.

Раффаэле (направляясь к входной двери). Так, значит, я пришлю к вам мою сестру. (Делает несколько шагов, потом возвращается.) Чуть не забыл сказать про самое главное. Чтобы не было каких-нибудь недоразумений и напрасных подозрений, имейте в виду, что здесь иной раз случаются разные пропажи. Вы оставляете, к примеру, шляпу и больше ее не находите, то же самое с платками и галстуками. Но чаще всего — с продуктами. И если исчезнет что-нибудь ценное, то заранее имейте в виду, я не хочу иметь никаких неприятностей. (Неожиданно становясь серьезным и переходя па угрожающий тон.) И не вздумайте идти заявлять о пропаже… не то вам не поздоровится. Ведь это призраки, привидения, с ними шутки плохи… Пощечины, пинки, а то и просто палкой по башке… Например, спускаясь по лестнице, вы вдруг чувствуете, что вас толкают, и вы трескаетесь головой прямо об стену. А потому лучше не заикайтесь о кражах, которые могут произойти в этом доме, потому как потом вы об этом сами пожалеете. Договорились? Так-то! (Становится вновь любезным, и почтительным.) С вашего разрешения… Всего хорошего!.. (Уходит.)

Паскуале, оставшись один, расхаживает взад и вперед по прихожей. То насвистывает, то смеется про себя. Расставляет по местам столы, и стулья. Видно, однако, что он чем-то озабочен: время от времени он вдруг резко поворачивается на каблуках, словно кто-то его окликнул. Потом с глупой улыбкой начинает снова расхаживать по прихожей. Видно, что беспокойство его все растет. И вот, когда фантазия его окончательно разыгрывается, он неожиданно начинает бегать по прихожей, то пытаясь что-то оторвать от себя, то будто стряхивая пыль с пиджака, особенно энергично сзади, со спины, словно что-то невидимое держит его и мешает бежать. Наконец, красный и задыхающийся, он находит путь к спасению — стремительно выскакивает на левый балкон, с силой захлопывает за собой стеклянные двери и деревянные ставни так, чтобы произвести как можно больше шума. Совершенно очевидно, что он нагнал страху и на профессора Сантанну, который в испуге спрашивает его, что случилось и что такое страшное увидел Паскуале.

Паскуале. Ничего, профессор… ничего… (Нервно смеется и сильно жестикулирует, что плохо вяжется со спокойствием, которое он хочет изобразить на своем лице.) Решительно ничего… Все в порядке… Сущая чепуха. Сейчас буду выбивать ковры.

Из входной двери появляется К ар мела и смотрит вокруг, словно ища кого-то. Это женщина лет сорока пяти — пятидесяти, но ей можно дать семьдесят. Одета, как одеваются простые женщины. Вид у нее неряшливый. Седые волосы растрепаны, всклокочены. Оглядевшись вокруг, она приготавливается терпеливо ждать и становится возле лестницы, ведущей на террасу, застыв в неподвижности, словно перед фотографом, который просил принять эту позу. Паскуале, придя немного в себя, в знак приветствия машет профессору рукой и с большой осторожностью приоткрывает стеклянные двери и ставни, чтобы вернуться в комнату. Сделав три шага от балкона в глубь комнаты, он замечает Кармелу. От ужаса крик застревает у него в горле, и он падает на ближайший стул. Потом он вскакивает, быстрыми шагами достигает другого балкона и выпрыгивает на него с молниеносной быстротой. Кармела, подобно фигуре со старинной картины, сходит со своего места и приближается к правому балкону; ответами, бессвязными и беспорядочными, как и ее мысли, приглашает Паскуале вернуться

Паскуале. Что тебе надо? Ты. кто?

Кармела. Я сестра привратника, Вы меня звали? (И при этом смеется идиотским смехом.)

Короткая гротескная игра, продолжающаяся до тех пор, пока Паскуале не понимает, что перед ним Кармела — сестра привратника, а не душа, осужденная на вечные муки.

Паскуале (входя в комнату). Так ты Кармела? Кармела…

Кармела. Слушаю… (Снова смеется.)

Паскуале. Ты сестра привратника?

Кармела (словно подтверждая и в то же время отрицая). Э-э-э.

Паскуале. Ты поняла или нет?

Кармела (так же). Э — эхх!..

Паскуале. Ну, хватит. Я послал за тобой, чтобы ты рассказала все, что тебе известно о призраке, который разгуливал по крыше.

Кармела (это единственное, что ее интересует, она сразу же понимает, о чем ее спрашивают, и готова рассказать все, что видела). Я, как обычно, пошла на террасу развешивать белье. Вышла вот из этой двери (показывает на входную дверь) и поднялась по этой лестнице. (Показывает.) Каждую неделю… Однажды в субботу я скверно себя чувствовала, ночью не могла уснуть, потому что слышала музыку в голове…

Паскуале. Музыку?

Кармела. Да, музыку. Музыка шла откуда-то издалека, тихая — тихая, одни скрипки. Я поднялась по ступенькам и услышала музыку совсем близко… так близко, что я сказала себе: пойду взгляну, где это играют, может быть, это в церкви напротив… А музыка продолжала раздаваться па террасе совсем рядом. Я никогда не боялась мертвых. Когда я хочу погулять, хочу немножко подышать воздухом, я всегда хожу на кладбище… А лотом, мать и отец у меня умерли… Так почему же я должна их бояться? Когда я развешивала белье, прилетела птичка. «Птичка, птичка, как ты красива., куда ты летишь?..»

Вдруг, совершенно неожиданно, дойдя до этого места рассказа, она внезапно издает душераздирающий вопль. Взгляд се становится неподвижным, стеклянным — страшным взглядом слабоумной. Силясь что-то произнести еще, она издает лишь бессвязные звуки и какое-то звериное рычание. Рассказ ее становится невнятным, пугающим. Продолжая бормотать что-то бессвязное, она сильно жестикулирует и показывает то па входную дверь, то па террасу. Ужас Паскуале достигает апогея, когда Кармела вдруг срывается с места и бежит, словно она вновь пережила страшную сцену того злосчастного дня. Объятый страхом, Паскуале также решает спастись бегством. Он начинает лихорадочно собирать вещи: шляпы, зонтики, чемоданы, — но все валится у него из рук. В тот момент, когда он доходит почти уже до самой входной двери, он сталкивается с грузчиками, несущими шкаф.

Первый грузчик (обращаясь к другому, который помогает ему тащить большой платяной шкаф). Так, еще немного… Осторожно… не зацепи… Хозяин, куда его поставить?

Паскуале (ободренный присутствием грузчиков, приходит в себя. Он измеряет ширину шкафа, измеряет стены и решает поставить его к стене слева). Сюда, сюда… Я думаю, что здесь ему самое место.

Грузчики ставят шкаф.

Первый грузчик. Знаете, четыре этажа… мы чуть не надорвались…

Из глубины сцены входит со свертками и чемоданами в руках Раффаэле.

Раффаэле. Вот и хозяйка!

Входит Мария.

Входите, входите! Добро пожаловать в ваш дом.

Мария — молодая, привлекательная женщина лет двадцати шести. Вид у нее немного печальный, может быть, потому, что она устала; разговаривать ей явно не хочется. В руках у нее хозяйственная сумка и маленький чемоданчик.

Мария (к Паскуале). Где спальня?

Паскуале (показывает первую комнату налево). Вот эта.

Мария подходит к двери, указаннойl Паскуале.

Тебе что-нибудь нужно?

Мария. Те вещи, что принес привратник. (Уходит в спальню.)

Паскуале (к Раффаэле). Дай сюда.

Раффаэле протягивает ему вещи.

(Грузчикам.) Можете идти. Завтра утром приходите за остальными деньгами.

Первый грузчик. Счастливо оставаться и будьте здоровы. (Уходит через входную дверь в сопровождении своего товарища.)

Раффаэле. Я могу идти?

Паскуале. Если понадобишься, я тебя позову. (Уходит в спальню.)

Раффаэле, оставшись один, оглядывается вокруг, затем направляется на балкон слева, снимает с гвоздя курицу и уносит ее. Сцена остается пустой. Вот — вот наступят сумерки. Сквозь стеклянную дверь балкона, находящегося слева, вся комната наполняется густым красноватым светом, и последний холодный луч заходящего солнца золотит шкаф, падая на самую его середину. Пауза, медленная игра света. Вдруг, словно по волшебству, дверцы шкафа медленно открываются, и появляется освещенная солнцем фигура мужчины лет тридцати шести. Он осторожно выходит из шкафа и вынимает оттуда большой букет! оглядываясь по сторонам, ставит цветы в вазу и пододвигает се на середину стола. Затем, все так же размеренно, как автомат, он извлекает из шкафа сверток, аккуратно перевязанный золотой тесемкой, не спеша развязывает и достает оттуда роскошную. жареную курицу, кладет ее на блюдо, которое случайно попалось ему тут же под руку, а затем ставит его па полку стоящего рядом буфета. Все так же медленно входит обратно в шкаф, закрывая за собой дверцы.

Паскуале (выходит слева, продолжая разговаривать с женой). Я сбегаю в лавку и куплю свечи… Если не сходить сейчас, то придется весь вечер просидеть в темноте. Электричество еще не подключили… (Направляется к входной двери. Замечает цветы и останавливается в удивлении. Обращается к жене.) Мари…

Голос Марии из комнаты: «Что тебе?»

Это ты принесла цветы?

Голос Марии из комнаты: «Цветы? Никаких цветов я не приносила!»

(Следуя ходу своей мысли.) Значит, они питают ко мне симпатию… Встречают меня цветами. Пойду куплю свечи. (Идет, потом возвращается, смотрит на балкон.) Хороший вечер… Ясный… Стало быть… (Берет зонтик и выходит через входную дверь.)

Дверцы шкафа раскрываются, на этот раз без нерешительности, резко. Молодой мужчина, которого мы уже видели, держась непринужденно, садится за стол, на котором стоит ваза с принесенным им букетом. Это Альфредо Марильяно. Его манера говорить, самый тембр его голоса могли бы сразу характеризовать его как человека экзальтированного, почти неврастеника. На самом жe деле он сентиментален и лишь любит подчеркнуть свое свободомыслие и независимость.

Мария (выходит из спальни, думая, что продолжает разговаривать с мужем). О каких цветах ты говоришь?

Альфредо (показывая их ей). Об этих.

Мария (немного удивленная, плохо скрывая свою радость). А где муж?

Альфредо. Он ушел… пошел за свечами.

Мари я. Как тебе удалось сюда проникнуть?

Альфредо. Я поднялся, как на лифте. Дал деньги грузчикам, и они внесли меня в этом шкафу.

Мария. Сумасшедший!

Альфредо. Разве ты не понимаешь, что я должен был тебя увидеть? Ведь мы не виделись целых два дня!

Mapия. С этим переездом…

Альфредо. Разве я не должен был принести тебе букетик цветов, чтобы хоть как-то поздравить тебя с новосельем?

Мария. Альфре, скажи, ты меня действительно любишь?

Альфредо. Зачем говорить? Разве ты не видишь сама?

Короткая пауза.

А почему я здесь? Столько риска, столько опасностей… Почему? Почему вот уже полтора года, как я оставил жену, детей…

Мария. А сколько раз я советовала тебе вернуться домой, к твоим…

Альфредо. Лишь для того, чтобы успокоить свою совесть, чтобы уберечься от греха… Потому что люди почитают за грех: следовать своему чувству, идти туда, куда влечет их сердце. И все же ты ведь пришла ко мне тайком, когда тебе это подсказало сердце? Ты желала, ты искала радости, а потом, чтобы избежать угрызений совести, ты пыталась заключить сделку с богом и сказала: «Альфре, нам лучше расстаться! Вернись домой, к своим детям…» Видишь ли, Мария, я уважаю твой образ мыслей, но тебе известен и мой… Ты ни в чем не виновата. Тебе говорили, тебе вбивали в голову, ты знала еще прежде, чем родилась, что такие вещи делаются тайком. Но намерении мои остаются прежними. Пусть правы тс, кто говорит, что невозможно изменить в одну минуту весь уклад общественной жизни, но я обещаю тебе, что уклад одного мирка, уклад нашей жизни, я сумею изменить. С женой я поговорил откровенно. У детей своя дорога, они уже большие… Я заплачу, заплачу неустойку за то, что нарушил брачный контракт, клочок бумаги, который, когда ты его подписал, становится твоим смертным приговором… сковывает тебя, словно цепь, в течение всей жизни… И что толку бить себя в грудь, причитая: «Я не могу больше так жить…» Этим ничего никому не докажешь! Ведь люди тебе ответят: «Это вы нам говорите?» — «Но ведь и моя жена не хочет больше жить со мной…» — «А нам-то что?..» — «Ну, а если я ее убью?..» — «Тем лучше. Мы сделаем из этого громкое судебное дело. Это будет великолепное зрелище в суде присяжных… Иначе к чему вся процедура уголовного процесса?..» — «А если сойду с ума?..» — «Пожалуйста, для этого есть дома для умалишенных, есть санитары; кто бунтует, не хочет подчиняться, для тех найдутся сторожа… о о и тоже должны жить…». Я за все заплачу, заплачу, и ты будешь моей!

Мария. А муж?

Альфредо. Твой муж! Ты мне говорила, что он хочет открыть пансион, основать движение хозяев меблированных комнат… Мы ему в этом поможем… Мы справим ему приданое! (Оглядывается вокруг.) Что ж, обстановка вполне подходящая. Из этой прихожей выйдет отличная гостиная… Можно поставить радиолу с богатым набором пластинок. Книжный шкаф, столики с журналами и газетами… Телефон… Телефон можно поставить здесь. (Показывает место на сцене.) Немного портит вид это окошечко сверху. Но если вынуть раму и поставить туда ящик с каким-нибудь растением с большими листьями… Да — да, это можно исправить. Одни постояльцы приезжают, другие уезжают, деньги текут рекой… и твой муж убеждается, что так для него лучше. Если же он никак не хочет с этим примириться и предпочитает стать жертвой собственного эгоизма, он может пустить себе пулю в лоб и положить конец своим мучениям… Иначе для чего же существуют кладбища? Ведь могильщики, гробовщики, хозяева похоронных бюро, факельщики тоже хотят жить!

Мария. И это должна ему сказать я?

Альфредо. Впрочем, не исключено, что он сам, когда настанет время, тебе скажет, что предпочитает пансион кладбищу.

Пауза.

Можешь сделать мне приятное?

Мария. Что именно?

Альфредо. Ты ведь ничего не ела.

Мария. Утром я завтракала.

Альфредо. Я знал, что у тебя не будет времени подумать о еде. (Достает из буфета жареную курицу и показывает ее Марии.) Она не успела еще остыть, поешь. (Ставит блюдо на стол.) А еще у меня есть для тебя конфеты. (Подходит к буфету.)

В это время через входную дверь входит Паскуале с распечатанной пачкой свечей.

Паскуале. Вот свечи.

Альфредо, видя, что ему некуда скрыться, застывает на месте, словно желая слиться со шкафом. Мария окаменела.

Тут где-то должен быть подсвечник. (Находит его среди разного барахла в одной из корзин.) Вот он. (Вставляет в пего свечу и подходит к столу. Замечает Альфредо. Не верит своим глазам, но и не хочет признаваться в том, что увидел.)

Альфредо не двигается с места.

Паскуале замечает на столе жареную курицу. Моментально вспоминает о своей. Ставит подсвечник на стол и выбегает на балкон. Курица исчезла. Возвращается к столу, испуганными жестами описывая ее чудесное превращение. Он хочет что-то сказать, по его взгляд вновь останавливается на Альфредо. Паскуале пробует зажечь свечу, но это ему не удается. Наконец после двух-трех попыток зажигает. Садится напротив жены, пытается отвлечься…

Стеариновых не было, только такие. (Снова смотрит на Альфредо, продолжающего стоять навытяжку. Еще раз пытается отвлечься в надежде, что, когда он снова взглянет в ту сторону, видение исчезнет.) Это что, жареная курица?

Мария (презрительно). Да… жареная. (Встает и уходит в спальню.)

Паскуале вновь бросает взгляд в сторону шкафа. На этот раз видит, как Альфредо медленными шагами направляется к входной двери. Паскуале в растерянности следует за ним. Дойдя до порога, Альфредо улыбается и отвешивает Паскуале легкий поклон, па который Паскуале отвечает. Затем все так же медленно Альфредо исчезает.

Не питая больше никаких сомнений в отношении сверхъестественного характера видения и поражаясь его необыкновенной реальности, Паскуале чувствует, что его покидают силы. Дрожа от ужаса, он невероятно бледнеет, бормочет что-то невнятное, медленно опускается на стул и начинает истово креститься. При этом вид у него потусторонний, вид человека, впавшего в транс, отшельника, на которого снизошла благодать… Словом, вид человека, увидевшего призрак.

Действие второе

Сцена та же, что в первом действии, по теперь здесь все по — другому. Мебель новехонькая — прямо из магазина. Комната приобрела вид гостиной, не слишком роскошной, но вполне респектабельной. Несколько круглых столиков, на которых разложены журналы; письменный стол, телефон, ковры. На полу коридора, ведущего из прихожей в комнату, разостлана серая бархатная дорожка с красной каймой. Все расставлено так, как описывал Альфредо во время сцены с Марией в первом действии. Даже окошечко подверглось переделке, которую предлагал произвести Альфредо.

Паскуале сидит на балконе слева. Вид его выражает полное блаженство. Перед ним стул, па котором стоит металлический поднос с маленьким неаполитанским кофейником, чашечкой и блюдцем. В ожидании, пока сварится кофе, он беседует со своим соседом напротив — профессором Сантанной.

Паскуале. Что сталось бы с нами, неаполитанцами, если бы у нас отняли эту крохотную радость — посидеть на балконе… Я бы, например, от всего отказался, только не от этой маленькой чашечки кофе, которую могу не спеша выпить здесь, на балконе, после того как вздремну часок после обеда. И я должен непременно приготовить его сам, собственными руками. Этот кофейник на четыре чашечки, но в нем можно сварить кофе и на шесть, а если чашечки совсем маленькие, то и на восемь… для друзей… Ведь кофе стоит так дорого! (Прислушивается, затем продолжает.) Моя жена не любит составлять мне компанию… да и, по правде говоря, ничего она в этом не смыслит. Она, знаете ли, много моложе меня, а молодежь как-то не ценит эти привычки, которые, по — моему, в некотором смысле составляют поэзию жизни, потому что они не только помогают скоротать время, но и в некотором роде успокоительно действуют на состояние вашего духа. Простите, что вы сказали? Кто другой сварит мне кофе так, как я сам себе его варю… с такой тщательностью… с такой любовью?.. Вы понимаете, что когда мне приходится обслуживать самого себя, то делаю я все как полагается, ничего не упуская… На носик… Видите носик?.. (Берет кофейник, поднимает его и показывает носик.) Здесь, профессор, куда вы смотрите? Это… (Слушает.) Ах, вы всегда шутите… Нет — нет, шутите, пожалуйста, шутите… На носик я надеваю этот бумажный колпачок. (Показывает его.) Кажется, пустяк этот колпачок, а он ох как важен!.. А почему? Да потому, что густой первый пар закипающего кофе, который идет из носика, и есть самый ароматный, и он не пропадает. Еще очень важно, профессор, прежде чем налить воду, дать ей покипеть, по крайней мере, минуты три — четыре… Так вот я и говорю, что, прежде чем ее наливать во вставляющийся внутрь кофейника металлический стакан с решетчатой крышкой, нужно подсыпать туда пол ложечки свежего только что смолотого кофе. Это маленький секрет! Это нужно для того, чтобы в момент, когда вы наклоняете кофейник и наливаете кофе в чашку, кипящая вовсю вода еще до того, как она соединится с кофе, уже приобрела бы аромат. Вы ведь тоже, профессор, иногда балуетесь кофейком, потому что я частенько вижу вас на вашем балконе за этим занятием. (Прислушивается.) Я тоже. Я вам больше скажу, поскольку жена мне совсем не помогает, я сам и зерна поджариваю. (Слушает.) И вы тоже, профессор?.. II хорошо делаете. Потому как, в сущности, самое трудное — это угадать, когда он готов, по цвету. До коричневато — рыжего цвета. Ну вроде монашеской рясы… Получаешь большое удовольствие, и я даже стараюсь не злиться в тех случаях, когда из-за проклятого невезения, из-за одного неловкого движения, знаете… когда у вас выскальзывает из рук верхняя часть кофейника и падает на нижнюю, когда гуща смешивается с кофе… в общем, когда получается порядочная бурда… но поскольку я варил кофе сам и никого не могу винить в том, что он испорчен, то я убеждаю себя, что кофе хороший, и все равно пью его.

Кофе закипает.

Профессор, готово. (Переливает содержимое кофейника в чашечку и приготавливается пить.) Вам подали?.. Да, спасибо. (Пьет.) Черт возьми, вот это кофе… (Изрекает, как сентенцию.) Это не кофе, а шоколад. Вы видите, как немного надо, чтобы сделать человека счастливым: маленькая чашечка кофе, выпитая спокойно, на свежем воздухе, здесь, на балконе… в обществе симпатичного соседа напротив… Вы ведь симпатичный человек, профессор… (Продолжает пить.) Нет, полчашечки надо оставить на потом, я его выпью после первой сигареты. (Закуривает сигарету. Обращаясь к профессору, который, по-видимому, задал ему какой-то вопрос.) Что?.. Я не понял, что вы сказали… (Прислушивается.) Ах… да-да… Нет, ничего нет, профессор! Я же говорил, что все это ерунда. Я никогда не верил в такие вещи, иначе я никогда бы не переехал сюда. Ведь за полгода, что я здесь живу, дол ясен же я был хоть что-нибудь увидеть! (Опять прислушивается.) Ну что я могу вам сказать… Я не сомневаюсь в том, что вы мне говорите, но могу вас уверить, что в этом доме все совершенно спокойно. О том, что вы видите на крыше, на карнизе, на балконах… мне ничего не известно. Да, единственное, что я еще могу сказать, — это то, что с тех пор, как я сюда переехал, дела мои пошли на рад, что этот дом принес мне счастье и если бы у меня были постояльцы, то пансион мог бы уже начать работать. А что касается призраков, то о них я позволю себе сказать — тут и тени их нет!

Входит Раффаэле.

Раффаэле (от входной двери, с газетами в руках). Вот ваши газеты… (Оглядывается, никого не видит и повторяет более громко.) Вот ваши газеты!

Паскуале (профессору). Раффаэле принес газеты. Простите. (Входит в комнату.) Дай взглянуть.

Раффаэле (протягивая ему газеты). В обеих газетах есть объявление.

Паскуале (читая интересующее его объявление). «Пансион Лойяконо. Максимум удобств и чистоты. Спальни, водопровод на кухне. Три ванные комнаты. Виа Трибунали, номер сто семьдесят шесть. Цены умеренные. Владелец и управляющий Паскуале Лойяконо». Просто ничего не понимаю… и хоть бы одна собака пришла!.. Предупреждены все маклеры, все агентства, и все без толку!

Раффаэле. Вы слишком спешите. Всего три дня, как вы дали объявление в газету… Да и потом, разве вы забыли, что про дом ходят такие слухи?.. Прежде чем люди забудут об этом, прежде чем они успокоятся, должно пройти время… А ковры не забываете выколачивать?

Паскуале. Будто сам не слышишь?.. Люди, поди, думают, что бьет целая зенитная батарея. А слышал, как я вчера вечером драл горло?.. «Звезды сверкают»! Оно у меня до сих пор болит!

Раффаэле. Ах, так это вы пели? У вас хороший голос… Только не нужно петь поздно вечером, ведь тут живут служащие, рабочие… Вот и у меня с самого утра всякие хлопоты…

Паскуале. Думаешь, у меня меньше… Люди должны знать, что я здесь живу и что у меня все идет хорошо… Но, так или иначе…

Раффаэле. Немножко терпения!

Паскуале. Да, конечно, но с меня хватит! (Проводит ладонью по горлу.) Ты видел, сколько я на все это потратил… И если то, что я посеял, не даст плодов, я по миру пойду.

Раффаэле . Что поделаешь, конечно… расходы у вас изрядные… Об этом все говорят. Кстати, насчет расходов… Я принес бумажку, где записано все, что я истратил сегодня утром: бутылка оливкового масла, мясо, зелень… Сюда же я приписал остаток за вчера — тысяча двести семьдесят лир.

Паскуале (смотря на счет, который ему протягивает Раффаэле.) Да, долго так не протянешь. Подумать только — тысяча двести семьдесят лир па еду за полтора дня!

Раффаэле. За утро и за вечер.

Паскуале. Какая разница, все равно много.

Раффаэле. Вы сейчас заплатите?

Паскуале (погруженный в свои мысли). Заплачу ли я сейчас? Лучше спроси, есть ли у меня деньги… (Подходит к домашней куртке, висящей на вешалке. Роясь в кармане.) Ах, как это я раньше проглядел! (Вытаскивает ассигнации по тысяче лир.) Три тысячи лир… остальное — мелочь. Рафе, я ничего никому не говорю оттого, что прежде всего я должен развеять легенду об этом доме… Профессор, который живет напротив, постоянно меня расспрашивает, хочет выведать, что тут происходит, но я нем как рыба… А ведь это все правда! Я не хотел верить, но теперь убедился воочию… Сам не пойму, в чем тут дело: шума нет, насмешек или грубых выходок — никаких, только одно хорошее. Видно, они меня полюбили.

Раффаэле (двусмысленно). Еще бы не полюбить!

Паскуале. Мне, например, часто кажется, что, когда я вхожу в комнату, кто-то выходит из нее в другую. И этот «кто-то» очень походит па мужчину лет тридцати пяти — тридцати шести…

Раффаэле (мрачно). Дон Паска! То, что он входит, видел и я. Чаще всего он это делает, когда вас нет дома…

Паскуале. Пожалуй…

Раффаэле. Да — да. Поначалу я спрашивал: вы к кому? Или еще что-нибудь в таком духе… Но он всякий раз останавливался и смотрел на меня, словно хотел сказать: «Разве ты не знаешь? Ты еще не понял, куда я иду?» и идет себе прямехонько наверх. Теперь, по правде говоря, я больше его не спрашиваю. Ведь вы и сами его видите!

Паскуале. И не надо спрашивать. Пусть себе ходит и выходит… (С убеждением..) Да, значит, все это правда.

Раффаэле . Еще бы не правда!

Паскуале (показывая па домашнюю куртку). Ты видишь эту куртку?

Раффаэле. Вижу.

Паскуале. Рафе, это не простая куртка — волшебная… Стоит только чего-нибудь пожелать — и, пожалуйста, она к твоим услугам.

Раффаэле. Неужели?

Паскуале. Вот, к примеру, вечером, перед сном, я ее надеваю. Опускаю руки в карманы и нахожу бумажки по десять, по сто, по тысяче лир. Потому-то я всегда вешаю ее на одно и то яге место, и никто, кроме меня, не должен ее трогать! Надеваю я ее только тогда, когда мне нужны деньги.

Раффаэле. Мечта! Я бы многое отдал, чтобы иметь такую курточку!

Паскуале. Но, говоря по правде, из-за услужливой этой курточки я слегка выбился из бюджета. Чтобы оборудовать пансион поприличнее, я велел сделать три ванные комнаты, часть денег заплатил вперед, а теперь не знаю, где взять остальные.

Раффаэле. А вы поройтесь в карманах!!

Паскуале. Я роюсь, как же не рыться… но нахожу всегда лишь пустяковые суммы.

Раффаэле. А вы поищите в ящиках, на кухне, под плитой, в постели жены!

Паскуале. Да, по представь себе — там я ничего не нахожу… Что делать? Приходится ждать. Кто заплатил за все другое, пусть заплатит и за это. Ну, хватит болтать. Сколько я тебе должен?

Раффаэле. Я уже сказал — тысячу двести семьдесят.

Паскуале. Вот две тысячи и дай мне сдачу.

Раффаэле. Сию минуту. (Вынимает из кармана деньги.) Я вам должен семьсот тридцать лир.

Паскуале. Ровнехонько семьсот тридцать.

Раффаэле (считает деньги и кладет их на стол). Пожалуйста.

Паскуале. А вот тебе две тысячи лир. (Кладет их на стол.)

Раффаэле. Сегодня к ужину вам что-нибудь нужно?

Паскуале. Лучше поговори об этом с хозяйкой.

Раффаэле. Хорошо. (Воспользовавшись рассеянностью Паскуале, ловко сует в карман семьсот тридцать лир.) Я поднимусь попозже и с ней поговорю.

Паскуале (заметив проделку, решает в свою очередь ее повторить). Прекрасно. (Подходит к Раффаэле так, чтобы закрыть от него лежащие на столе две тысячи лир и иметь возможность до них дотянуться.) Если же мне, паче чаяния, что-нибудь понадобится, я тебя позову. (Ему удается дотянуться до денег и спрятать их в карман.)

Раффаэле. Вы меня совсем загоняли.

Паскуале. Тебя?! Да что ты! (Отходит от него.)

Раффаэле. Позвольте. (Хочет взять деньги.) А где же две тысячи?

Паскуале. А где моя сдача?

Раффаэле. Я положил ее сюда… (Показывает место па столе, ударяя по нему рукой.)

Паскуале. А я две тысячи положил сюда.

Раффаэле (оставшись с носом). Куда они девались?

Паскуале. Откуда мне знать?!

Раффаэле (настойчиво, уверенный в своей правоте). Я этих двух тысяч не брал.

Паскуале. А я не брал сдачи. Да ты не огорчайся, ничего не попишешь! Это все шутки призраков!

Раффаэле (с горечью). Ну да! Уж не иначе как призрак положил вашу сдачу в мой карман, а мои две тысячи в ваш. Выкладывай! Две тысячи!

Паскуале. Если не отдашь сдачу, не получишь двух тысяч.

Раффаэле (злясь). Ах, так? Ну, хорошо… (Шарит в кармане, притворяется удивленным.) Ой, смотрите! Ишь, какие коленца откалывают эти призраки… глазом моргнуть не успеешь… (Показывая семьсот тридцать лир.) Вот… лежали на столе, а очутились в моем кармане.

Паскуале. Да быть не может?! Дай-ка взглянуть. (Берет из рук Раффаэле семьсот тридцать лир). Те самые. Невероятно! (Засовывает к себе в карман.) Не огорчайся, Рафе, и иди по своим делам.

Раффаэле. Но сперва вы взгляните, не угодили ли к вам в карман мои две тысячи?

Паскуале. Конечно. Сейчас, сейчас посмотрю. После того, что случилось с тобой… (Роясь в карманах.) Нет, Рафе, пусто.

Раффаэле (не имея никакого желания оставаться в дураках.) Ну ладно, пошутили, и хватит. Я же видел.

Паскуале. Что ты видел?

Раффаэле. Две тысячи, когда они лежали на столе.

Паскуале. А потом?

Раффаэле (вне себя). А потом они исчезли!

Паскуале. А разве моя сдача не исчезла?

Раффаэле (в отчаянии, взывая к справедливости). Но ведь потом она появилась!

Паскуале. А твои две тысячи больше не появились. На кого же ты злишься? У меня пропадает уйма всякого добра, и то я молчу. Разве не исчезают у меня галстуки, платки, полотенца… простыни?.. Яичница с макаронами пропала!.. Дыню, которую я, вернувшись, домой, положил па балкон, я больше так и не видел!

Раффаэле (теряя терпение, словно правда на его стороне). Далась вам эта дыня! Каждый раз ее поминаете…

Паскуале. А ножницы? А перочинный ножик? А пара моих самых лучших желтых туфель?.. Даже шляпа, и та исчезла!:

Раффаэле. Ох, да чего там все это перечислять! Лучше скажите прямо, к чему вы клоните?

Паскуале. Ни к чему, Рафе. Я хочу только сказать — заруби себе это на носу, — что две тысячи исчезли. Разбирайся с призраками сам.

Раффаэле (смирившись). Ну ладно… (С угрозой.) Я ухожу. (Направляется к входной двери.) Боже мой, что же это творится! Призраки хватают у такого бедняка, как я, две тысячи лир… они исчезают, и больше я их не вижу… До чего же мы дожили! Это значит вовсе не иметь совести. Призрак этот — просто мошенник, свинья, а не призрак… Вот вы кто! (Ворча, уходит через входную дверь.)

Слева входит Мария. Она молча берет какой-то журнал, видит мужа и хочет возвратиться в комнату, из которой вышла,

Паскуале (смотрит па нее и говорит после паузы). Мари, можешь ты мне сказать, что с тобой?.. Если ты недовольна, если ты на меня сердишься, то не лучше ли нам сесть и поговорить?

Мария (не удостаивая его даже взглядом). А в твоих ли это интересах? (Садится возле стола.)

Паскуале. Ну разумеется, в моих, но и в твоих тоже. Я, милая моя, ничего от тебя не скрываю. Все выкладываю начистоту. За исключением, понятно, некоторых моих сомнений, кое — каких планов, которые я сам считаю сумасбродными и которые должны заботить только меня. Я понимаю, что это плохо. Плохо, потому что, если бы у меня хватило смелости поделиться ими с тобой, мне было бы куда легче, я был бы спокойнее, был бы более уверен в себе.

Мария. Ну, так что ты хочешь сказать мне?

Паскуале. Я? Это ты должна была бы сказать мне кое-что. Прежде всего, на кого ты сердишься? Жизнь у нас трудная, Мария. В один прекрасный момент мы начинаем это понимать, начинаем думать, и нередко нам приходит в голову совсем не то, что нужно. Особенно часто так случается в браке… «Еще неизвестно, как посмотрит на это жена»… «Еще неизвестно, как посмотрит на это муж»… «Почему ты это сделал?» Не проще было бы сесть и спокойно потолковать: «Изволь объяснить, почему ты поступаешь так-то и так-то?» Все выясняется, и жизнь идет своим чередом. Но заговаривает гордость: «Я главный в семье»… «Нет, я»… «Пусть первым заговорит он»… «Нет, первой пусть заговорит она»… Вот так отношения портятся, супруги начинают друг от друга отдаляться, потом возникает взаимное раздражение… Потом ненависть, Мари… Ведь кое-что я могу далее понять — женскую гордость, например, — но ты замкнулась в себе, словно улитка в раковине. Я не требую многого, Мари… Но хоть изредка одно твое слово, один взгляд так могут мне помочь!

Мария. Что ты от меня хочешь? Мы поженились пять лет назад, веря, что сбудутся твои надежды «добиться и победить», как повторял ты часто. До нынешнего дня эти надежды помогали нам жить, хоть жили мы один бог знает как… да еще и теперь мы живем надеждами на будущее. Ты спрашиваешь, почему я молчу… Да ведь ты бога должен благодарить за это!.. Я покорно следую за тобой, делаю все, что ты хочешь… Но посмотри, что за жизнь мы ведем? Откуда эти деньги? Кто купил эту мебель?

Паскуале. А разве тебе не все равно?

Мария. То есть как это — все равно? Люди злословят, спрашивают: «А ваш муж что, помалкивает?»

Паскуале. Пусть не суют нос в чужие дела! Разве не ясно, почему я помалкиваю? О некоторых вещах лучше не говорить. Я не должен об этом говорить… Даже с тобой… Особенно с тобой… И ты из-за этого в дурном настроении? Я это понял… Милая моя, до всего-то ты хочешь докопаться! Да, впрочем, тогда бы ты не была женщиной. Ты ревнуешь, скажи правду?.. Не будь дурочкой, Мари. Ты должна усвоить себе только одно: «Мой муж не такой болван. Наконец-то нам удалось хоть немного наладить нашу жизнь»… Что?.. Это не важно… В конце концов… пусть будет так: нашлась добрая душа, которая нам помогает, и, будем надеяться, будет помогать еще больше. Если ты счастлива, я рад, будем жить потихоньку и молить бога…

Мария. Так, значит, ты ешь и молчишь?

Паскуале. А что, разве я идиот? Разумеется, молчу.

Мария (с отвращением, больше не сдерживаясь). Но что ты за человек?.. (Злобно.) С каким типом я живу?!! (Кричит ему в лицо.) Разве ты мужчина? Приносят радиолу со множеством пластинок, и ты ничего не спрашиваешь и принимаешь… Привозят передвижной столик — бар… ты молчишь… В одно прекрасное утро, словно по волшебству, ты обнаруживаешь новехонький кухонный гарнитур из алюминия… ты смеешься идиотским смехом— впрочем, ты и есть идиот — и кухня остается… (Вне себя.) Обстановка для пяти спален! Тебе ее принес добрый волшебник? А брильянтовое кольцо, которое я нашла будто совершенно случайно!.. А ты… (С насмешкой передразнивая его.) «Ах — ах, ты нашла брильянтовое кольцо»… Пятьдесят тысяч лир, хороша находочка!.. Это что, тоже по мановению волшебной палочки? Тогда уж давай ждать подарков от Деда Мороза, поверим в добрую фею, выходящую из трубы камина, в курочку, несущую золотые яйца! Почему ты не вешаешь на ночь около камина чулок, чтобы фея складывала туда подарки? Ах да, ты ведь вешаешь пижамную куртку! Это одно и то же. В сущности, меня это могло бы устроить… Но в один прекрасный день во мне восстала женская гордость, заговорило самолюбие. Вначале я пыталась себя утешать, говоря: «Ну ладно, возможно, он в это поверил… а этого он просто не заметил… об этом он не подумал…» Но ты неизменно, что бы ни приносили, находишь все в порядке вещей. Когда я спрашиваю тебя, кто за все это платит, ты отвечаешь: «Какая тебе разница? Я рад, что ты счастлива… Нашлась добрая душа, которая нам помогает…» Но если ты дошел до того, что тебе уже больше ни до чего нет дела, то я — нет. Я ухожу. Я буду жить своей жизнью, а ты живи с такими людьми, как ты сам… (Встает и направляется к левому балкону.)

Паскуале. Но это смешно, Мари, прости, если я тебе это говорю. Это смешно… (Говоря, идет к правому балкону и, увидев профессора, здоровается с ним, с притворным смешком.) Профессор… (Возвращаясь, с жестом, выражающим досаду.) Вечно он торчит у окна… (Жене.) В конце концов, уж если кто и должен требовать объяснений, то, с твоего разрешении, именно я.

Мария. Разумеется.

Паскуале. А раз я их у тебя не требую, то не о чем и говорить.

Мария с жестом, выражающим досаду, вновь присаживается к столу.

Обо мне не беспокойся: за то, как попадают к нам деньги, в тюрьму не сажают. А люди?.. Пусть себе болтают. Они скажут, что я жулик, может быть, позлословят на твой счет… И ладно… Постепенно это им надоест, и они замолкнут. Мы с тобой должны жить в мире. Ты должна считать, что если я молчу, то, значит, у меня есть на это веские свои причины… Я знаю, кто платит, знаю источник всех этих щедрот, но не могу сказать… Это не в моих интересах. Я спрашивал людей, которые побывали в моем положении, и все они в один голос сказали: «Молчите, иначе все кончится!» Подумай об этом, Мари: ведь если мы заговорим с тобой начистоту, то ты не захочешь остаться со мной, ты уйдешь… Тебя не будет… А я уже не в силах лишаться привычных удобств. Неужто ты думаешь, что, продолжая жить в бедности — я мечтая о скромном костюмчике, а ты о паре чулок, — мы могли бы любить друг друга, как Ромео и Джульетта? После бесконечных ожиданий, всегда тщетных, очередной знакомый наверняка опять не выполнил бы своего обещания подыскать мне место. С охладевшим сердцем из-за того, что мы постоянно отказывали бы себе в каждом самом скромном желании, мы, быть может, через сотни лет путем ежедневной тренировки и сумели бы наконец подавить в себе чувство горечи, сплести его в один сложный, запутанный клубок с любовью, нежностью, добротой, другими чувствами. И это на голодный желудок, Мари? Когда желудок пустой, забываешь о чувствах… Если бы Ромео и Джульетта не были богачами, они через три дня вцепились бы друг другу в волосы… Не придавай значения тому, что болтают… Смотрите пожалуйста, какая-то капля благополучия — и дойна Мария уже восстает! Брось дурить, прошу тебя! Раз и навсегда запомни: не будем больше к этому возвращаться и не будем затевать пустых разговоров. Я хочу жить в достатке. Я хочу вкусно есть, пить, хорошо одеваться. Я не хочу вести счет сигаретам. В воскресенье я хочу иметь сладкое… и все, что мне хочется. Ах нет, дорогая. Ты увидишь, что мы найдем здесь еще что-нибудь… (Кричит, словно хочет, чтобы его услышали.) Неужели он воображает, что уже псе сделано?.. Он еще должен доделать остальное. Видит бог, как я живу… Мне срочно нужны двести тысяч лир. И их мне должен дать он: они мне нужны… Он должен сделать так, чтобы я их нашел… Нашел, я этого не скрываю… Ты женщина, которая заслуживает большего, ты должна жить хороню, ни в чем не испытывая недостатка. Оставим эти глупые разговоры, которые пи к чему не ведут. Я на полчаса сойду вниз. Пока не испортилась погода, схожу в агентство спросить, не слышно ли чего нового о пансионе… (Подходит к одному из балконов, чтобы посмотреть, какая погода.) Гм, кажется, собирается дождь… Кто платит… откуда берутся деньги?.. Зачем об этом думать? Неисповедимы пути господни… Оставим это… Будем себе жить помаленьку… (Уходит через входную дверь.)

Мария (с отвращением, чуть не плача). Что за человек! Какой позор!

Альфредо высовывается из окошечка в глубине стены налево.

Альфредо (закуривая сигарету). Наконец-то. Я думаю, что ты не будешь больше сомневаться в отношении чувств и мыслей, которые руководят этим субъектом. (Спускается по внутренней лестнице и входит в комнату.) А ты не хотела этому верить… Когда я тебе говорил, ты пыталась переменить разговор. Я понимал, что тебе это было неприятно, и старался уважать твое чувство, но, прости, все это так грязно!

Мария. Прошу тебя, Альфредо, постарайся попять и избавь меня от унижения…

Альфредо (приближаясь к ней, нежно). Унизить тебя? Никогда в жизни, моя Мари… Я хотел только показать, что кое в чем я был прав и, главное, что мои планы оказались вовсе не так уж безумны. Ведь теперь, после всего того, что произошло, осуществить их не только наше право, но и прямой долг.

Мария (словно стараясь убедить Альфредо в абсурдности его слов). Альфре…

Альфредо. Но, прости меня, чего мы ждем? Разве я могу оставить тебя в руках этого вымогателя? Больше я не в состоянии себя сдерживать. Все, что он говорил, мне было слышно через то окошечко… Я стоял на лестнице. Клянусь, была минута, когда я готов был выскочить и отхлестать его по физиономии… (Передразнивает Паскуале.) «И это еще не все! Мне срочно нужны двести тысяч лир… Он мне их должен дать… Он должен сделать так, чтобы я их нашел…». Черта с два! Похоже ему надавать, а не денег… Послушай меня… Я уже все приготовил… Идем со мной.

Мария. Альфре, ты что думаешь, это так легко?.. Ты женат… У меня муж… Уйти нам вместе? А что потом? Или твоя жена, или мой муж обратятся в полицию, нас найдут и арестуют.

Во время этого диалога с террасы спустился Гастоне. Стоя у окошечка, он все видел и слышал.

Гастоне. Именно так. Полиция — и вашему романчику крышка.

Альфредо и Мария оборачиваются и смотрят на Гастоне. Альфредо узнал его, и видно, что ему эта встреча неприятна. Мария, наоборот, не понимает и даже не может себе представить, кто этот человек. Между тем Гастоне спускается по лестнице и входит в комнату. Молча приближается к ним.

Альфредо (решительно). Смотри не вздумай ее оскорбить, не то я разделаюсь с тобой по-свойски.

Гастоне. Оставь угрозы, Альфре. Подумаем лучше о серьезных вещах. Я и без того один бог знает как изнервничался… У меня голова просто раскалывается, такого не изобразишь на самой лучшей рекламе средств от головной боли… Это от усталости… Ох, ну и почка выпала мне… Век не забуду… И все из-за тебя. Ведь само собой понятно, что мне пришлось, целую неделю провести на даче у твоей жены. Не мог же я оставить ее там совсем одну! А дача полна всякой нечисти: сверчки, мухи, комары… И это с моими нервами… Сегодня ночью приподымаю простыню — а там вот такая ящерица… Я закрыл окна и двери и хотел убить ее. Ударил по ней веником и думаю: все в порядке… Как бы не так! Туда… сюда… Ящерицы как не бывало. Одного не могу понять: ведь окна и двери были закрыты. Перевернул всю комнату — пусто! Больше я не сомкнул глаз, все мерещилось… У меня и сейчас такое ощущение, будто она по мне ползает.

Альфредо. Скажи-ка лучше, как тебе удалось проникнуть сюда?

Гастоне. Разве эта лестница не ведет на верхнюю террасу?

Альфредо. Ну да.

Гастоне. А с террасы, если перелезть через низенькую балюстраду и пройти по арке, соединяющей этот дворец с соседним домом, разве нельзя попасть прямо в комнату на пятом этаже, которую ты нарочно сиял, чтобы легче видеться с твоей подружкой?

Альфредо. Кто тебе об этом сказал?

Гастоне. Твоя жена.

Альфредо. Армида?

Гастоне. Армида.

Альфредо. А откуда она узнала?

Гастоне. Ты что же, считаешь, что если моя сестра отмалчивается или даже соглашается с тобой, что бы ты ей ни вкручивал, что если она тиха и покорна, значит, дело в шляпе?.. Ты сплавил ее на дачу в Торре дель Греко, уговорив, что детям необходимы морские купания. Но купальный сезон кончился еще в сентябре, а сейчас октябрь… Она поехала и сидит там до сих пор… Ты думаешь, что у тебя все идет как по маслу? Ошибаешься. Армида не смирилась и страдает куда сильнее, чем мы можем с тобой вообразить. Она наняла полицейского агента, который ходит за тобой по пятам и которому известен каждый твой шаг, каждый твой вздох. Альфре, у нее есть подробный план этого дворца и квартиры, где ты сиял комнату. Если она до сих пор не накрыла тебя, ты должен быть благодарен только мне. Я уговорил ее не затевать скандала и не обострять отношений. Ведь, ко всему прочему, бедняжка не теряет надежды, что ты к ней вернешься. Несчастная… На кого она стала похожа… Ее просто не узнать… А дети? Глядя на мать, и они иссохли… Живут в деревенском доме, удобств никаких. За каким-нибудь ведром воды им приходится тащиться на противоположный конец деревни… Вот позавчера ночью: обмороки, нервные припадки, она даже хотела отравиться… Если бы ты только знал, каково мне было па все это смотреть… Она вдруг хлопнулась на пол и расшибла себе лоб. Дети ревут. Пришлось вести ее в аптеку, чтобы остановили кровь… Не буду тебе рассказывать о всех передрягах, которые пришлось нам претерпеть, пока мы не разыскали какую-то паршивую аптеку. Ты знаешь, что по отношению к тебе я всегда был любящим шурином. Пожалуй, даже слишком… Вспомни, как частенько мы развлекались вместе. Ведь и я женат, и у меня есть свои слабости, но такого я понять не могу!

Альфредо. Ты-то, я знаю, совсем другой человек. Но сестра твоя — ты меня извини — невозможная женщина. Мы больше не можем жить вместе, Гасто, не можем. Уж не говоря о том, что за пятнадцать лет супружеской жизни она просто измучила меня своей ревностью…

Гастоне. Ну послушаем, что ты еще скажешь?

Альфредо. Да что же тут говорить, Гасто. Вот вроде пустяки. Иногда даже самому себе стыдно признаться. Когда я на ней женился, я был студентом в маленьком городке. Знаешь, когда молод, у каждого есть какие-то идеи… Она ведь из прекрасной семьи, дочь почтенных родителей. Отец — учитель музыки… Но, ты понимаешь, она не выдерживала никакого сравнения с женщинами из большого города. Постепенно ее провинциальная сущность стала проявляться. Конечно, ничего особенного тут нет, но есть вещи, Гасто, которых я не выношу. Она, например, совершенно не умеет одеваться. Она одержима навязчивой идеей, что у нее хороший голос, и требует, чтобы я всякий раз заставлял наших гостей слушать ее пение. Или, не дай бог, мы выберемся с ней к кому-нибудь… она и там норовит показать свое искусство. Видишь, все это кажется пустяками, но имеет свое значение. А потом она скучна, надоедлива, ее ревность…

Гастоне. Что, правда, то, правда… Не однажды, тысячу раз я ей говорил: нельзя так надоедать мужу… Оставь его в покое… Иначе ты его потеряешь! Потеряешь непременно!

Альфредо. И она меня потеряла, Гасто, клянусь тебе, она меня потеряла! Домой я не вернусь.

Гастоне. Не мели чепухи. А дети?

Альфредо. Дети… Разве я не стараюсь, чтобы они ни в чем не нуждались? Мы договорились, я согласен на все условия, не посмотрю па сумму. Только бы все это скорее кончилось.

Гастоне. Гм… как ты, однако, думаешь легко отделаться от семьи — от жены и двоих детей. Это вполне понятно… Твоему достатку можно позавидовать, и ты, конечно, можешь позволить себе все, что взбредет тебе в голову. Однако не забывай, что все имеет предел: ты тратишь деньги, как сумасшедший, и эта женщина (показывает на Марию) разорит тебя.

Мария. Мне трудно с вами спорить — правда не на моей стороне. Но я хочу вам только сказать, чтобы вы выбирали выражения, иначе мне придется выставить вас за дверь.

Гастоне. Уверяю вас, что в этом нет никакой необходимости. Я и сам хочу как можно скорее выбраться отсюда. (К Альфредо.) Что касается тебя, то в один прекрасный день ты и сам поймешь, с какого рода женщиной ты связался.

Альфредо. Гасто, полегче!

Мария. Вы ничего обо мне не знаете и не имеете права меня судить.

Гастоне. Нет, я знаю все и могу судить: ваш муж вымогатель, а вы просто продажная тварь.

Альфредо (кричит). Хватит! (Заплакавшей Марии.) Иди в свою комнату. (К Гастоне.) А тебе лучше убраться отсюда подобру — поздорову, иначе это кончится плохо…

Мария уходит в спальню.

(Идет за ней.) Тоже, опекун нашелся! Я делаю то, что считаю нужным, и никому не позволю вмешиваться в мои дела. Ради всего святого, оставь нас в покое и убирайся вон! (Уходит вслед за Марией.)

Гастоне (с жалостью к нему). Идиот! Несчастный, несчастный идиот!

Паскуале идет от входной двери. Увидев Гастоне, становится осторожным, осмотрительным. Не понимает, видит он его наяву или это только ему кажется.

Паскуале. Кто вы такой?

Гастоне. Кто я, не имеет ровно никакого значения. Как я появился в вашем доме, так и исчезну.

Паскуале в растерянности, он начинает верить, что перед ним привидение. Смотрит на пего пристально, несмело улыбаясь.

Но я хорошо знаю, кто вы!

Паскуале. Вы меня знаете?

Гастоне. Еще бы! Вы мерзавец.

Паскуале. Может быть, вы объяснитесь яснее?

Гастоне. Яснее, чем я сказал? Но как же еще яснее можно объясниться? Вы ничего не замечаете, потому что не хотите ничего замечать, а когда замечаете, притворяетесь, что не заметили.

Паскуале глядит на него по — прежнему с равнодушным видом.

Как у вас хватает смелости жить среди живых людей? В мире настоящих, честных людей?..

В позе и выражении лица Паскуале никаких изменений.

Неужели вы не испытываете ужаса перед самим собой? Тяжело, поистине тяжело видеть, как существо из плоти и крови может оставаться безразличным ко всей той грязи, которая его окружает.

Паскуале словно застыл в прежней позе.

Вы ничтожество… Отвечайте…

Паскуале в прежнем положении.

Подлец… Мерзавец… Отвечайте, когда вас спрашивают.

Паскуале (теряя терпение и крича еще громче, чем он). Вы человек или нет?

Гастоне. А вы в этом сомневаетесь?

Паскуале. Вы сказали, что появились и должны исчезнуть… Вы человек или призрак?

Гастоне. И у вас еще хватает наглости шутить? Вы хотите обратить все в шутку?

Паскуале (выходя из себя). Шутку?!.. Сейчас посмотрим, что эта за шутка! Если ты призрак, ладно… Если ты человек, я размозжу тебе череп вот этим стулом!

Гастоне. Не валяй дурака. Говори серьезно. Ах да, ведь это не в твоих интересах — слишком грязное это дело.

Паскуале (в отчаянии). Какое дело?

Гастоне. Будто не знаешь?.. Ну, допустим, ты ничего не знаешь. Но я хочу доставить себе маленькое удовольствие сказать тебе это прямо в глаза, все-таки хоть душу чуть — чуть отведу! И быть может, когда ты услышишь правду, в тебе пробудится хоть немного гордости, если она еще есть у тебя. На деньгах, которые ты тратишь, лежит проклятие невинных душ…

Паскуале (все более убеждаясь в справедливости своего предположения). Вот видите, я был прав, я так и думал, что вы призрак.

Гастоне. Знаешь ли ты, благодаря чему ты можешь делать такие расходы? Благодаря кому ты можешь вести такую жизнь, как ведешь?.. Благодаря тому, что мой шурин… (Не кончает фразы. Останавливается на полуслове, словно по волшебству, и застывает с тем самым жестом, которым он сопровождал последнее, произнесенное им слово. Вперяет взгляд в пустоту с выражением ужаса, словно он увидел что-то очень страшное. Все это длится лишь одно мгновение. Потом он начинает нечто вроде восточного танца, смеясь, будто кто-то его щекочет. Вдруг издает душераздирающий вопль, стараясь поймать обеими руками что-то, что бегает у него по телу и что он не может словить. Потом, приплясывая, делая маленькие пируэты, с короткими истерическими вскрикиваниями он удаляется в глубину сцены.) Посмотри туда… (Убегает.)

Паскуале (испуганный и вместе с тем заинтересованный). Что это он там увидел? (Убегает в свою очередь в первую дверь справа.)

Одновременно с этим в сопровождении двух детей — мальчика и девочки двенадцати и четырнадцати лет — и старика со старухой с ведущей на террасу лесенки входит ж е н щ uнa лет сорока. Она идет медленно, решительным шагом, в котором сама роковая неизбежность. На ней скромный темный костюм. Шляпка надета кое-как, еле держится на макушке из-за раны на лбу, залепленной квадратиком марли и наложенными крест — накрест полосками пластыря. Землистый цвет ее лица, покрасневшие от слез глаза, походка сомнамбулы — все это создает общее впечатление смиренной печали и оскорбленного самолюбия. Однако она не утратила достоинства. Девочка одета во все белое, вплоть до чулок и туфель. Жидкая косичка ее перехвачена на конце зеленым бантом. Она бледна и очень худа, как гвоздь, а мальчик, наоборот, — коренастый и толстый. Слишком маленького роста для своих двенадцати лет. На нем короткие штанишки и курточка неопределенного цвета. У него нервный тик, время от времени он широко раскрывает глаза и дергает головой, вытягивая подбородок, словно желая достать им правое плечо, а затем с молниеносной быстротой принимает свой обычный вид. Старики — мужчина и женщина — одеты в черное, и вид у них несколько старомодный. Печальная процессия останавливается в глубине сцены спиной к входной двери. Ожидает с видом, выражающим, непреклонность. Мальчик не может сдержать своего тика. С короткими промежутками он дергается два или три раза. Вдали гремит гром. Паскуале входит из первой двери справа, видит эту группу, идет обратно к двери и исчезает. Спустя немного появляется опять. Так же, как в сцене первого действия, когда он увидел «привидение», старается держаться непринужденно. Медленными, неверными шагами пересекает сцену и становится в ее левой стороне. Группа, по — прежнему неподвижна, словно зачарованная.

Паскуале (наконец, дрожащим голосом). Кто вы?

Армида (вяло, без всякого выражения). Вы видите перед собой не женщину, а эти люди перед вами не семья… Вы видите пять призраков!

Паскуале (ободренный спокойным тоном Армиды). Присаживайтесь, пожалуйста.

Не успела Армида сделать шаг по направлению к Паскуале, как раздались отдаленные раскаты грома. Начинается гроза.

Армида (охотно принимая приглашение). Спасибо.

Все берут стулья и тоже садятся

Армида. Я умерла полтора года назад.

Паскуале. Ах, так недавно!

Вдали грохочет гром.

Армида. Эти два юных существа… (Показывая на детей.) Эй ты… вытри нос… (Вытирает платком нос девочки.) А ты… (Мальчику, который в это время дергается в тике.) Перестань сейчас же, следи за собой… Ты это делаешь нарочно… (К Паскуале.) В нем сидит дух противоречия… Эти два юных существа — я вам говорила — это маленькие покойники.

Гром грохочет сильнее.

(Бесстрастный тон придает особый трагизм ее словам.) Меня убили как раз тогда, когда душа и сердце мое были полны любви и светлых надежд… когда мне казалось, что я достигла полного блаженства…

Паскуале. Как раз в тот момент?.. Какая жалость!

Армида. Я умерла оттого, что меня замуровали живой в холодном тоскливом доме.

Паскуале. Так вы и есть та молодая дама?

Армида. Я была молодой дамой!

Старики что-то жалобно бормочут, словно оплакивая ее.

Жизнь улыбалась мне, я не ведала зла и думала только о добре… Музыка и цветы — в них заключалась вся моя жизнь.

Старики по — прежнему жалобно бормочут.

Вдруг Армида поднимается и запевает романс. Когда она кончает петь, гром грохочет еще сильнее.

(Садится и продолжает, обращаясь к Паскуале.) Никогда тень греха не касалась моей души… (Мальчику, который дергается в тике.) Сиди смирно, не то высеку так, что своих не узнаешь. Итак… (Не помня, о чем шла речь, обращается обыкновенным тоном к Паскуале.) Так о чем мы с вами говорили?

Паскуале (который уставился на мальчика). Я, право, не помню.

Армида. Боже мой, так, значит, вы меня не слушали…

Паскуале (показывая па мальчика). Я смотрел на этого маленького призрака… (Вспоминая.) Ах да, вы говорили, что вам улыбалась жизнь…

Армида (ухватив нить разговора). Да — да… (Детям.) Эй вы, замолчите сейчас же! (Вновь обретая мелодраматический тон.) Никогда грех не касался моей души. Я была цветущей, молодой, но после полутора лет непрерывной смерти…

Паскуале (хватаясь руками за голову). Ох, какая страшная головная боль… просто череп раскалывается… (Полагая, что, в конце концов, с призраками можно разговаривать так же, как с живыми людьми, населяющими землю.) А благородный кавалер?

Армида (неожиданно мрачнея). Он умер!

Гром грохочет еще сильнее.

Он сам хотел этого. Что ему еще было нужно? Чего он искал? Что я могла еще сделать для него? Я делала для него все, что он только хотел… (Растроганно.) Он так любил ушки с сыром и творогом, с мясной подливкой…

Саверио Калифано. Подлец!

Паскуале. Ах… так, значит, их ели и в то время?

Армида. Еще бы. Я ему их лепила своими руками… У меня потом даже пальцы болели. «Армида, появился свежий перец» — и Армида делает фаршированный перец. «Армида, появились баклажаны» — и Армида готовит ему баклажаны. То пятно на костюме, то складка на брюках, то платочек для верхнего кармана, то еще что-нибудь… Все, все было всегда ему приготовлено вовремя, аккуратно, надушено духами «Болгарская кожа», которые он так любил, этот отвратительный, гнусный, грязный человек! По ночам он где-то пропадает, оставляет меня, бедную и несчастную, одну с этими двумя болванами. (Показывает на детей.) Ах, чтоб ты сдох! Он говорит, что я ему надоедаю… Я ему надоедаю, я ему надоедаю?

Паскуале. Наверно, ему так кажется.

Армида. Это потому, что я о тебе забочусь, мерзкий ты человек! Это потому, что я всегда думаю, что бы сделать для тебя, негодяй ты этакий! Конечно, ему это удобно. Он оставляет меня одну с этими двумя выродками (снова показывает па детей), которых я просто не могу больше видеть, — а ведь я мать, — и сбегает! А я?.. Я!.. Чего я жду, какого чуда? Что хорошего принес мне этот брак? Сначала чистилище, потом ад… Сейчас же я в аду…

Паскуале. Теперь все понятно!

Армида (продолжая). А рая я так никогда и не видела.

Паскуале. И не увидите. Вы слишком много бранитесь.

Армида. Прежде чем мы соединились, вся наша жизнь была сплошным мучением. Мне приходилось встречаться с ним тайком, по ночам, всегда дрожа от страха. Родители запретили встречаться с ним.

Паскуале. И он был прав.

Армида. Кто?

Паскуале. Испанский гранд.

Армида (не понимая). Испанский гранд?

Паскуале (чтобы не задеть чувства «призрака», улыбается, чуть ли не шутливо). Ну тот, который почувствовал, что его водят за нос.

Армида. Водят за нос?

Гром и электрический разряд.

Паскуале (добродушно). Ну, когда вы… когда вы занимались глупостями! (Видит, что все обижены его словами.) А впрочем, какое мне до этого дело… Постарайтесь исчезнуть, потому что мне пора спать.

Армида. Но я вижу, что вам хочется шутить, что вы развлекаетесь, насмехаясь надо мной. И как вы можете, синьор, издеваться над такими несчастными людьми, как мы?.. (Подходит к мальчику, который не может справиться с тиком, и, продолжая говорить таким же тоном, не прерывая начатой фразы, дает ему пощечину.)

Мальчик шатается, с трудом удерживает равновесие.

Разве вы не чувствуете нежности к этим созданиям, которые тоже когда-то знали отцовскую ласку?

Все семейство плачет.

(Неожиданно меняет интонацию, принимая тон председателя суда- присяжных, который зачитывает приговор осужденному.) Паскуале Лойяконо!

Гром. Молния.

Паскуале (падает па колени, ставит локти па стул и закрывает лицо руками). Не делайте мне ничего плохого…

Армида. Вы Паскуале Лойяконо, не так ли?

Паскуале. Как я могу это скрыть от вас, живущих в царстве истины?..

Армида (как бы подтверждая). Мне все известно. Паскуале Лойяконо, я знаю, что ты все понимаешь, но не хочу поверить этому, это было бы ужасно… А если ты не знаешь, раскрой глаза. Ты один можешь спасти нас и возвратить нам покой.

Все встают и простирают руки к Паскуале, взывая о жалости.

Спаси нас, Паскуале Лойяконо. Тебе достаточно одного мановения руки, достаточно один только раз прислушаться к своей совести, чтобы спасти эти страждущие души…

Все умоляют его, простерши руки.

Ты можешь сделать это, воскреси нашу семью…

Паскуале. Но я не господь бог, как я могу это сделать?

Саверио Калифано. Воскреси нас!

Паскуале. Я могу заказать службу в церкви, могу раздать милостыню…

Армида (настойчиво). Ты можешь. Покажи своей жене, на что ты способен… А если она не прекратит, убей ее.

Все. Ах нет… нет… нет… (Возвращаются в правую сторону сцены; стоят, воздев руки, составляя единую группу.)

Армида. Да, тогда мы будем все спасены.

Сильнейший раскат грома, сверкает молния. Как только смолкает гром, Альфредо входит в комнату, сам грозный, как гром.

Альфредо (нападает на Армиду). Наконец! Наконец ты себя разоблачила. Это ты-то добрая душа, вся ушедшая в религию, дом, церковь, воплощение христианского милосердия? Ты змея — вот кто! Ты хочешь трагедии! Убийство тебе подавай! Труп!

Новый раскат грома. Паскуале как зачарованный ходит из одного конца сцены в другой, смотря то на Альфредо, то на Армиду. Все происходящее производит на него впечатление какого-то фантастического представления. Чтобы лучше видеть, он влезает на стулья, столы; он ведет себя, как зритель в театре.

Армида. Ты здесь, благородный кавалер, я знала это! Ты свободно разгуливаешь по этому дому… Альфредо. Да, и буду здесь бродить вечно. Это мне суждено!

Дети (плача). Па — а-па — а-а!

Дети виснут на нем, но старик и старуха отрывают их и держат возле себя.

Армида. Несчастный! Ты погубишь свою душу! Ты меня потеряешь!

Альфредо. Ты мне надоела! Ты отравила мне лучшие дни… (Кричит.) Это ад… ад!..

В окошечке террасы появляется Гастоне.

Гастоне (из окошечка). Я тебе говорил… Я тебе говорил… Ты его потеряешь… Ты его потеряешь!.. (Отходит от окна и немного погодя спускается в комнату.)

Паскуале (чтобы лучше видеть, влезает на диван и жестами показывает публике, что «привидение» исчезло). Он исчез!

Альфредо (в припадке отчаяния непрерывно бьет себя по лицу). Несчастный я! Что за проклятие!.. (И повторяет, словно одержимый.) Проклятие… Проклятие!.. Проклятие!.. Проклятие!..

Армида. Да, ты меня теряешь! (Бьется в истерике, громко кричит.) Я больше так не могу! Больше не могу! Я растоптана, уничтожена! Безумие… Безумие… (Толкая обоих детей к Альфредо.) Возьми, возьми детей, я исчезаю! Ты говоришь, что я хочу, чтобы был труп, так он будет! (Выхватывает из сумки пузырек и показывает всем кулак с зажатым в нем пузырьком.) Это мышьяк!

Гастоне кидается к Армиде, следом за ним — старики, Альфредо и дети.

Гастоне. Нет! Нет!

Армида (убегает, ища места, где ей никто не помешает принять яд). Труп…

Гастоне догоняет сестру, и вместе с Альфредо, ревущими детьми и стариками они образуют группу в углу сцены. Идет яростная борьба за жизнь Армиды. Слышатся мольба, проклятия, мелькают воздетые к небу руки. Время от времени они образуют аллегорические группы, напоминающие олеографии с изображением душ чистилища. Гроза приближается. Все чаще следуют один за другим электрические разряды. Прибежавшие на крик Кармела и Раффаэле застывают в глубине сцены. Кармела кричит, как безумная, и судорожно пытается воспроизвести ту сцену, когда она увидела «призрак» на террасе.

Паскуале, вне себя от ужаса, не в силах больше следить за призраками, ищет спасения на одном из балконов. Захлопнув за собой дверь, смотрит в щелку на происходящее в комнате. Какие-то прачка и п р и с л у г а, шедшие по черной лестнице, услышав крики, также появляются на сцене и начинают обсуждать происходящее. В окошечко высовывается повар. Гроза принимает апокалипсические размеры. Чувствуется, что вот — вот хлынет ливень.

Альфредо. Армида, Армида, перестань, ради бога перестань!

Раффаэле. Перестаньте ради мадонны!

Гастоне (которому удается вырвать яд из рук Армиды, говорит Марии, появившейся в этот момент на пороге комнаты слева и застывшей в неподвижности). Вы видите? Вы видите? Теперь вы довольны? Оставь этот дом, Альфредо, приди в себя. Я приказываю тебе!

Дети. Папа — а-а-а!..

Мария возвращается в свою комнату. Армида в обмороке, и ее несут к входной двери Альфредо и Гастоне, за ними идут ее родители и дети. Вдруг на Паскуале обрушиваются потоки воды. Он старается хоть как-нибудь укрыться от ливня на балконе, не осмеливаясь вернуться в комнату. Гроза в разгаре. Благодаря расположению декораций и той роли, которую играют балконы по обе стороны сцены, у зрителей должно создаться впечатление, что и они, подобно Паскуале, находятся под открытым небом.

Паскуале (который с балкона подсматривает в комнату, испуганно отшатывается от двери. Поворачивается лицом к улице, замечает профессора Сантанну и, разумеется, старается принять непринужденный вид и казаться в хорошем настроении). Все тихо, профессор, все спокойно! (Вновь принимается подсматривать и вновь отшатывается, испуганный, так как в комнате все кричат и жестикулируют, словно души, осужденные на вечные муки. Снова обращается к профессору и говорит ему, истерически смеясь и по — детски хлопая в ладоши.) Ха… Ха… Ха… Неправда, ничего нет, профессор… Ха… ха… ха… Неправда, ничего нет, профессор… Ха… ха… ха… Неправда! Никаких призраков нету, их выдумали мы сами, мы сами призраки… Ха… ха… ха…

Продолжается гроза, ссорящиеся, громко бранясь, доходят до порога входной двери. Паскуале, чтобы казаться более непринужденным, начинает напевать: «Ах, что ты делаешь, любовь…»

Действие третье

Те же декорации, что и в двух предыдущих действиях. Только повсюду видны следы некоторого запустения и беспорядка. Исчезла почти вся мебель. Нет радиолы. Исчез также и столик — бар. Книжный шкаф пуст. Видно, что телефонный аппарат недавно спят: в самом деле, можно заметить обрезанные и загнутые кверху провода, а также там и сям дырки в штукатурке от вытащенных гвоздей и снятой проводки. Поздний вечер, почти половина девятого. Комнату освещает свеча. Прошло два месяца. Когда поднимается занавес, мы видим Марию и Гастоне, сидящих за столом друг против друга.

Гастоне (продолжая начатый разговор). Я должен был ему уступить. Вы понимаете, вот уже почти дна месяца, как он вернулся к жене и детям, как он ведет тихую, спокойную жизнь… Вы были столь добры, что содействовали его возвращению в семью… За это я вам бесконечно признателен и, право, не нахожу слов, чтобы выразить благодарность моей сестры, которая наконец поняла, что имела дело с женщиной по — настоящему благородной… Но он просто сходит с ума! Я мужчина и могу его понять. Бедный Альфредо… он впал в меланхолию, стал апатичен, со всем соглашается, но без внутреннего убеждения, без энтузиазма. Вчера вечером он сказал мне, что хочет вас видеть… Прося меня об этом, он говорил такие нежные слова, что я не мог ему отказать…

Мария. Иначе я не могла поступить.

Гастоне. Вы святая, самая настоящая святая! А что… ваш муж?..

Мария. Еще более беспокойный, чем всегда. Бывают минуты, когда я боюсь его… Он весь в долгах, продал большую часть мебели. Пансион, быть может, и мог бы начать приносить доход, потому что кое-кто уже хотел у нас поселиться, но, знаете, ведь многого еще не хватает. Мастер, который оборудовал ванные комнаты, потребовал, чтобы у нас описали имущество… А знаете, что сказал мне мой муж вчера вечером? Ты, говорит, не волнуйся, тот, благодаря кому я находил деньги, больше не показывается, но ты увидишь, он еще вернется.

Гастоне. Вот проходимец! Что за человек… Неужели он даже не пытается найти работу?

Мария. Прежде пытался, даже перепробовал множество профессий, чтобы заработать на жизнь. Иногда это ему удавалось, иногда нет… Но теперь наступил такой период в нашей жизни, когда я больше его не понимаю!

Гастоне . Зато я вполне понимаю… Это, скажу я вам, просто несчастье!

Mapия. Сказал, что сегодня вечером он должен уехать… Уложил чемодан, написал две телеграммы.

Гастоне. Куда он собрался?

Мария. Ах, кто его знает. Мы и раньше-то редко разговаривали, а теперь и совсем не смотрим друг на друга. Он только сказал: «И должен ехать, мне надо разыскать одного своего друга».

Гастоне. А не кажется ли вам, что этот тип собирается отправиться на поиски Альфредо, чтобы попросить у него денег?

Мария. Нет — нет, до этого, я думаю, он еще не докатился.

Гастоне. Вы думаете?.. Такой человек, как он!.. (Опомнившись.) Ах, простите меня…

Мария (опустив глаза). Нет, ничего.

Гастоне. Впрочем, это и лучше, если он уедет, это к лучшему! Не будет неприятной встречи. Так, значит, Альфредо, как я вам уже сказал, сегодня вечером хочет вас видеть. Комната, которую он снимал, еще за ним, он снял ее на год. Сегодня он будет там ночевать. Моя сестра тоже все поняла, но я сам посоветовал ей сделать вид, что она ничего не знает. В котором часу уезжает ваш муж?

Мария. В девять часов, по крайней мере, так он сказал.

Гастоне. Это значит, что Альфредо спустится сюда в девять, минут десять десятого. Я тоже с ним приду, а то чего доброго ему еще что-нибудь взбредет в голову. Он успокоится, это придаст ему хотя бы на короткое время новые силы.

Мария. Да, конечно. Ну а мне?

Гастоне. Надеюсь, вам тоже. Что поделаешь?.. Это несчастье! У каждого свои горести, каждый несет свой крест…

Мария. Значит, и вам нелегко?

Гастоне. Мне нет… мы с женой живем более или менее дружно! А почему?.. Только потому, что я терпелив и всегда готов тысячу раз уступить. С другой стороны, бедная девочка, что она видит в жизни?! Прикованная к постели…

Мария. К постели?

Гастоне. Ах, дорогая моя, я же вам сказал: у каждой семьи свой крест. Вот уже восемь лет, как мою жену разбил паралич.

Мария. Ах!.. Сколько же ей лет?

Гастоне. Тридцать один… тридцать один год!

Мария. Несчастная женщина!

Гастоне. Это настоящая пытка… Конечно, мне жаль ее… Чего бы я только не отдал, чтобы вновь видеть ее на ногах, потому как, вы сами понимаете, такое состояние отражается и на настроении… Она не хочет никого видеть, всегда в комнате, в полумраке… из нее еле вытянешь слово… Что мне делать? Я привык жить один и в тридцать пять лет засох, как старый дуб…

Мария. Вот уж не могла бы подумать…

Гастоне. Насколько мы все не такие, какими кажемся! И как меняются паши стремления, наш характер, как только сталкиваемся с действительностью! Мне, например, нравилась бы женщина с веселым характером, разговорчивая, любящая развлечения, поездки, путешествия… Одним словом, женщина — товарищ, которая заполнила бы жизнь… А у меня наоборот… Но что я? Я разговариваю с вами, говорю все это вам…

Мария. Продолжайте, продолжайте. Если вам хочется излить душу, пожалуйста, это помогает… Мне самой хочется так много вам рассказать…

Гастоне. Благодарю вас. Если позволите, я как-нибудь приду еще… если только я вас но побеспокою.

Мария. Что вы, напротив!

Гастоне. И мы расскажем друг другу о наших несчастьях.

Мария. Обязательно.

Гастоне. Ну, мне пора, я ухожу, я всегда буду вам благодарен за себя и за свою сестру.

Оба встают. Мария протягивает Гастоне руку, которую тот задерживает в. своей.

Мария. До свидания.

Гастоне. У нас печальные и усталые глаза. В них — все страдание вашего сердца. Могу ли я что-нибудь сделать для вас?

Мари я. Спасибо. Иногда бывает достаточно одного только слова. Спасибо. (Чуть не плача, уходит влево.)

Гастоне. (провожает ее взглядом, потом идет, говоря). Бедная женщина!.. (Уходит по лестнице, ведущей на террасу.)

Паскуале (из-за входной двери, раздраженным голосом говорит идущему за ним Раффаэле). Рафе, сколько раз я просил тебя не надоедать мне. Ты знаешь, в каком состоянии у меня нервы.

Паскуале выходит на сцену в сопровождении Раффаэле.

Паскуале. Каждый раз, когда я возвращаюсь домой, ты торопишься вручить мне очередную повестку… И физиономия у тебя при этом такая безразличная! Вернее, она что-то выражает, но выражает одну радость, как будто повестка эта доставляет тебе удовольствие. Если бы я возвращался домой десять раз на день, ты вручил бы мне десять повесток. Поди, ты с наслаждением воровал бы их, только бы иметь возможность вручить их мне. Чтобы всучить побольше повесток, ты готов обокрасть городской суд.

Раффаэле (нагло, потеряв терпение). Что же, по — вашему, я должен их глотать? Я вручаю вам повестки? Их приносят, я и передаю. А сам бы ты хотел, чтобы я получал повестки, произносил над ними заклинания и они бы превращались в бумажки по тысяче лир? Вот сегодня, например, опять пришел этот, который ставил ванны. Вы все сердитесь… (Жестикулирует, словно обращаясь к кому-то, кто слушает его и одобряет то, что он говорит.) Как вам это нравится?.. Я привратник… Мое дело — стоять при входе…

Паскуале. Попридержи язык… Не кажется ли тебе, что ты хочешь устроить скандал… поднять шум?

Раффаэле. Поднять шум? Шум поднял здесь тот, который ставил ванны…

Паскуале. Но ты ему сказал, чтобы он пришел завтра?

Раффаэле. А разве завтра не повторится все сначала? Он сегодня чуть не перевернул весь дом. А потом, конечно, отдуваться всегда приходится мне… Вы сказали, что сегодня вечером уезжаете, а этот человек придет завтра, не застанет вас, и разговаривать с ним опять придется мне… Дон Паска! Дело кончится тем, что он проломит мне голову… Но я не понимаю: телефон у вас сняли, электрические провода перерезали, воду отключили… В домашней куртке вы больше ничего не находите… Чего вы еще ждете? Оставьте этот дом, уходите отсюда.

Паскуале. Знаешь, любезный, это тебя не касается. В домашней куртке я больше ничего не нахожу с того самого вечера, как появились обреченные души.

Раффаэле. Ах, кому вы это рассказываете? И он тоже с того вечера больше не показывается?

Паскуале. Кто?

Раффаэле. Призрак. Благородный кавалер.

Паскуале. Нет… И с тех пор в карманах я не нахожу, ни гроша

Раффаэле . Да, ясно, что это именно он подсовывал вам деньги.

Паскуале. Вот потому-то я и уезжаю. Скоро мы узнаем, кто он. (Повернувшись влево, зовет.) Мари!

Входит Мария.

Мария. Что тебе?

Паскуале. Я уезжаю. У меня срочное дело, которое, надеюсь, поможет нам выйти из этого положения. Я думаю, что сумею за игра вернуться, и, стало быть, ты недолго пробудешь одна. Поеду па машине одних моих знакомых. На всякий случай возьму чемодан, вдруг придется задержаться. (Берст чемодан, который заранее должен стоять на сцене.) До свидания.

Мария не удостаивает его взглядом.

Мари, я с тобой прощаюсь.

Мария. Да.

Паскуале. И ты даже не хочешь пожелать мне счастливого пути, не хочешь поцеловать меня на прощание?

Мария (отходя от него подальше). Счастливого пути.

Паскуале. Счастливо оставаться, Мари…

Мария садится к столу.

До чего мы дошли… Как это грустно… Конец всему: нашим мечтам, нашей любви! Целыми месяцами мы словом не перемолвимся друг с другом… И подумать только, что с человеком, когда он выходит из дома, может случиться па улице что угодно… Может попасть под автомобиль, под грузовик… Его могут по ошибке застрелить… Ведь мы можем больше никогда не увидеть друг друга! А мы вот так, безразлично… Как давно я не слышу от тебя ни слова… Ты помнишь, Мари, то время, когда мы полюбили друг друга? Мы смотрели друг другу в глаза, и радость сковывала нам язык, по мы понимали друг друга с одного взгляда. И мне казалось, что я несчастен, потому что я чувствовал себя смешным рядом с тобой, чувствовал себя ничтожным… А когда человек чувствует себя ничтожным, ему все кажется проще и легче… Он во всем находит утешение, даже смерть ему кажется прекрасной! Шутишь, смеешься без этого ложного сознания своего превосходства… А сейчас мы скрываем свои чувства… Ведь если бы мы сумели хотя бы на одно мгновение открыть друг другу наши сердца, полные горечи, тоски и нежности, то… но нет… сердца паши закрыты, заперты крепко — накрепко… И в один прекрасный момент ты от них теряешь ключ, а потом так трудно его найти! Мы потеряли наш ключ, Мари. (Опечаленный, идет к входной двери.)

Раффаэле (готовый помочь). Чемодан…

Паскуале. Я сам… Как все это грустно, Мари! (Скрывается за входной дверью.)

Раффаэле (Марии). Я понял, что он хотел сказать. Он говорил не о ключе, который… ну, как бы это сказать, вставляется в замочную скважину и который и есть, собственно говоря, настоящий ключ… Он как бы сделал сравнение между настоящим ключом и ненастоящим, который, впрочем, и есть настоящий… Бывает, что, когда у мужа с женой вдруг случается такая размолвка, один из них говорит: «Ты хочешь знать правду… Но, по правде сказать… ах, давай лучше не будем об этом говорить». Всяко бывает в жизни и часто зависит от пустяков. Вот, к примеру: я тебя вижу сегодня, и я тебя вижу завтра, и я тебя вижу послезавтра… Я просыпаюсь утром и вижу тебя, ты просыпаешься и видишь меня… II мы видимся зимой, и мы видимся летом… Так надоедает, что просто с души воротит! Ну, конечно, следует признать, что потом приходит также и любовь, отличная от прежней, она глубже, сильнее, но женщина этого не понимает. У женщин всегда ветер в голове, нет никаких мыслей… им бы хотелось всегда видеть по отношению к себе разные тошнотворные знаки внимания, разные там дурацкие нежности, на которые мужчины способны, лишь когда они страстно влюблены. И вот женщина начинает грустить. Вы ей что-нибудь говорите, а она вам не отвечает… а тут уж чего может быть хуже! Моя жена, царство ей небесное, бывало, тоже так поступала. Но я заставлял ее говорить, потому что я ее любил. Когда я видел, что она начинает дуться, по два — три дня со мной не разговаривает, приходилось давать ей пару затрещин. Иногда ей доставалось от меня и палкой, но зато ведь она разговаривала… Ах, бедная женщина! Я помню, как она после того, как ей попадало, бросалась ко мне в объятия, целовала мне руки, смачивая их слезами и кровью, которая капала у нее из носа… Почему бы, к примеру, вам хоть изредка, так сказать для пользы дела, не драться с вашим мужем? Тут, глядишь, и кровь себе разгонишь, да и любить друг друга начнешь больше…

В этот момент Паскуале, стараясь, чтобы его не заметили Мария и Раффаэле, перебегает в глубине сцены с ее правой стороны в левую.

Ну, будет, будет, я ухожу. Если вам что-нибудь понадобится, не стесняйтесь, зовите меня. Не обращайте внимания на то, что я себя неважно чувствую… Ах, такие боли… все тело ломит… Летом я чувствую тебя прилично, по когда настает зима… Так что если что, зовите. (Уходит в глубь сцепы.)

Мария берет зажженную свечу и уходит влево. Сцена погружена в темноту.

Паскуале после паузы, в течение которой лучи лунного света освещают оба балкона, выходит из глубины сцены, ступая на цыпочках. Заглядывает на секунду в комнату Марии, затем, осторожно направляется к левому балкону, открывает его и выходит, стараясь притворить за собой балконную дверь с такой же осторожностью, как и открыл ее. Раскрывает чемодан, достает из него цветное одеяло, расправляет и вешает на перила балкона, а сам прячется за ним, присев на корточки, чтобы его не увидели жильцы из противоположных домов. С лестницы, ведущей на террасу, входит Альфредо. За ним — Гастоне.

Гастоне. Прошу тебя, поскорее… Не заставляй меня опаздывать, меня ждет жена. Она условилась с какими-то своими подругами идти в театр… Ты ведь знаешь ее, она ни одного вечера не посидит дома, а я вечно должен ее сопровождать. Если хочешь, пойдем с нами. (На отрицательный жест Альфредо.) Ну ладно, только давай поскорее. (Уходит па террасу.)

Альфредо (едва Гастоне скрывается из виду, медленно подходит к комнате Марии и еле слышно зовет ее). Мари…

Мария спустя несколько секунд входит. Сцена освещена лишь лунным мерцанием, проникающим в комнату с балкона.

Мария. Альфре…

Альфредо (отрывочными, по вполне четкими фразами). Не могу говорить… Мой шурин следит за нами… Пойми: я все приготовил… автомобиль, ценности… все! Иди скорее, накинь пальто и сейчас же сюда…

Мария (в растерянности, словно во сие). Альфре… но…

Альфредо. Иди, Мари…

Мария (принимает решение, словно несущее ей освобождение). Хорошо… (Уходит в дверь налево.)

Альфредо внимательно и настороженно смотрит на дверь, ведущую па террасу, потом пересекает сцену, приближается к правому балкону и в рассеянности выходит па него.

Паскуале (узнав в Альфредо, освещенном светом луны, тог «призрак», который он видел в первом действии, собрав все свои силы, побеждает обуявший его ужас, ему удается перебороть страх, кричит). Остановись! Я должен с тобой поговорить! (Однако, не сдержав волнения, разражается громкими рыданиями, смешными и трогательными в то же время, сползает вниз, падает па колени.)

Альфредо останавливается в растерянности, не понимая, куда клонит Паскуале.

Я дрожу как осиновый лист! Святая мадонна, не дай мне умереть… Ах, сердце… сердце!.. (Хватается обеими руками за сердце. Постепенно успокаивается и продолжает.) Ведь это я все выдумал насчет отъезда, надеясь, что ночью мне, наконец, удастся снова тебя увидеть. Я это знал… я знал, что ты меня не оставишь. Когда я поселился в этом доме, мне говорили, что здесь водятся призраки, но я не верил… И я прошу за это меня простить. Теперь я верю… потому что я вижу тебя, говорю с тобой. И я доволен. С той минуты, как я в это поверил, я чувствую себя сильным, а сила придает мне уверенность, вселяет надежду. Квартиру мне дали даром, чтобы я рассеял худую славу об этом доме. Я ничего не сказал жене, чтобы не пугать ее. В самом деле, ведь ты явился мне, а не ей. Потом ты мне начал помогать, благодаря тебе я обставил квартиру, ты давал мне столько денег, сколько мне было нужно… А затем ты неожиданно исчез и оставил меня без всего. Благодаря тебе я начал вести такой образ жизни, который одному, без твоей помощи, мне не под силу. Прошу тебя, помоги!.. Если бы у меня была нужная сумма, я бы сумел пустить на полный ход мой пансион, который уже начал было работать… Ты добрая душа и сможешь меня понять… У меня никогда не было возможности подарить своей жене ни браслета, ни колечка даже на день рождения. Мне никогда не удавалось скопить, денег, чтобы отправить ее на дачу или к морю. Иногда мне приходилось отказывать ей в паре чулок… А если бы ты только знал, как тяжело для мужчины скрывать свое унижение под веселым смехом, шутить, острить. Честный труд нелегок и приносит гроши… Да и не всегда можно найти работу. И вот из-за этого я ее теряю, с каждым днем все больше теряю… А я не могу ее потерять! В Марии для меня вся жизнь!.. И ты понимаешь, что у меня не хватает смелости поговорить с ней обо всем этом… потому что смелость придают нам деньги… а без денег становишься робким, боязливым… без денег превращаешься в тряпку!.. Я теряю ее! Потому что рано или поздно наступает такой день, когда хорошее отношение, любовь хоть изредка должны воплощаться то в драгоценный камень, то в золотую безделушку, то в красивое платье… в белье из чистого шелка… Иначе ты ее теряешь… всему конец, смерть! С другим мужчиной, с человеком вроде меня, я никогда бы об этом не стал говорить, но с тобой дело иное, тебе я могу сказать все. Ты выше всех тех чувств, которые обрекают нас не раскрывать друг другу наши сердца, — выше гордости, зависти, чувства собственного превосходства, эгоизма, двуличия. Когда я говорю с тобой, я ничего подобного не чувствую. Говоря с тобой, я чувствую себя ближе к богу, я чувствую себя маленьким — маленьким… Я чувствую, что я ничто… И мне приятно чувствовать себя ничем… Потому что это помогает сбросить с себя тяжесть своего существования!.. (Откидывается спиной на перила балкона. Не плачет: он счастлив, доволен. Ждет ответа.)

Альфредо (который слушал его, опустив голову, не шевелясь, застыв на пороге балкона, теперь начинает говорить как бы сам с собой). Благодарю тебя. Ты снял с меня заклятие. Я был обречен бродить по этому дому, пока какой-нибудь человек не поговорит со мной так, как поговорил ты. Подойди к столу, взгляни на стол! (Быстро возвращается в комнату, достает из кармана пачку ассигнаций по тысяче лир и кладет ее на стол. Медленно уходит через входную дверь.)

Немного погодя Гастоне спускается вниз по лестнице, ведущей с террасы, и идет вслед за Альфредо, уходя в глубину сцены.

Паскуале (выпрямляется у перил и смотрит в направлении противоположного балкона). Исчез. (Входит в комнату, смотрит на стол и находит там пачку ассигнаций по тысяче лир. Охваченный радостью, чувствует непреодолимое желание увидеть кого-нибудь и ею с ним поделиться; выходит на левый балкон. К своему счастью, видит профессора Сантанну.) Профессор, профессор, вы были правы… Призраки и впрямь существуют… Да — да, так, как советовали вы, помните, когда мы повстречались сегодня утром? Я притворился, что уезжаю, потом вернулся и спрятался вот на том балконе… Думал, что мне придется провести там всю ночь, но ждать не пришлось, он сразу же появился. Я поговорил с ним… Он оставил мне деньги. (Показывает пачку.) Смотрите… Еще он сказал, что я снял с него заклятие и что он больше никогда не появится… (Прислушивается.) Что?.. Появится в другом обличье?.. Может быть… Что ж, будем надеяться.

ЗАНАВЕС

Оглавление

Действие первое

Действие второе

Действие третье Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg