«Виновный»

Димитр Димов Виновный

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Харалампий Петринский – профессор медицинского факультета, 50 лет.

Мария – его жена, врач, 30 лет.

Теодосий Миронов – товарищ Петринского по гимназии, 50 лет.

Ана – его жена, 50 лет.

Велизар Апостолов – поэт, 40 лет.

Глафира – его жена, художница, 35 лет.

Действие происходит в Софии

Первое действие

Просторный холл в доме Петринского. Налево – дверь в переднюю, направо – в спальню. Прямо – широкая стеклянная дверь в рабочий кабинет, через которую зрителю виден письменный стол и множество книг. Холл служит одновременно и столовой. В холле – стол, стулья, буфет и глубокое кресло, рядом с которым торшер с большим абажуром. Мебель старомодная, массивная, но красивая. На полу – персидский ковер, а над столом – люстра венецианского стекла. По углам – горки с изящными фарфоровыми сервизами и безделушками. Вся обстановка говорит об уюте и педантичном порядке. В момент поднятия занавеса Мария, в длинном и широком халате, держит мужской халат и домашние туфли. Ставит туфли возле кресла. Входит Петринский с портфелем в руке.

Петринский. Добрый вечер, милая! (Быстро и слегка небрежно целует жену.)

Мария (сухо). Добрый вечер.

Петринский кладет портфель на стол и вынимает из него письма и медицинские журналы. Мария сердито наблюдает за ним.

Петринский (виновато улыбаясь). Ничего не поделаешь! Декан вдруг назначил ученый совет.

Мария (недовольно). Не понимаю, почему ты не мог уйти пораньше!.. Ты же знаешь, у пас билеты в театр.

Петринский. О-о-о! (Смеется.) Профессора как мешки, забытые на чердаке… Тронешь – пыль столбом! А ученый совет – это единственное место, где они могут выбить друг друга. Ничего! (Снимает пиджак и надевает халат.) Пойдем в театр в другой раз! (Садится в кресло и надевает домашние туфли.)

Мария (взрывается). Как это – ничего! Не могу я больше так жить! Или я должна найти себе работу, или… (Внезапно умолкает.)

Петринский (озабоченно смотрит на нее). Или – что? (Пауза, он снова любезен.) Не спеши, милая! Я решил осенью просить для моей клиники новые штатные единицы.

Мария. Разве я могу поступить на работу только в твою клинику?

Петринский (удивленно). А куда же еще?

Мария. В клинике внутренних заболеваний есть вакантное место ординатора.

Петринский (быстро, с досадой). А-а-а!.. Не могу! Я не могу просить! Меня сразу же упрекнут, что я хлопочу за свою жену.

Мария. Никто ни в чем тебя не упрекнет! Профессор сам предложил мне подать заявление на это место.

Петринский (удивленно и слегка раздраженно). Сам? Скажите пожалуйста! С какой это стати? Без моего ведома?… Как будто чужие жены его собственность! (Категорически.) Ну нет! Ты ничему не научишься у этого старика! Он давно все пустил на самотек в своей клинике.

Мария. А ты мне говорил, что у тебя о нем хорошее мнение!

Петринский. Мало ли что я говорил!.. Недавно один его молодой ассистент поставил диагноз язвы желудка, а у нас определили – аппендицит.

Мария. А твои ассистенты не ошибаются?

Петринский (грозит пальцем). Никогда! Я тут же их увольняю!

Надев домашние туфли, Петринский поднимается с кресла, берет со стола портфель и журналы и идет с ними в кабинет. Мария относит его ботинки и пиджак в спальню. Возвращаются в холл одновременно.

Мария (сухо). Накрывать к ужину?

Петринский (снисходительно). Да, можно.

Садится за стол, распечатывает письмо и сосредоточенно его читает Мария вынимает из буфета белую скатерть и стоит у стола, покорно я терпеливо ожидая, пока Петринский кончит читать.

Что? Ах, да! (Видя, что Мария ждет, поднимает письмо чуть отодвигается.) Профессор Виноградов пишет, что успешно применяет мои метод трансплантации костей и даст о нем рецензию в «Хирургический журнал:». (Кладет письмо на скатерть, которую стелет Мария.)

Мария (равнодушно). Какой Виноградов?

Петринский (удивленно, с упреком). Ты не знаешь, кто такой Виноградов?… А еще специализировалась по хирургии и внутренним болезням!

Мария (горько). А какой толк от этой моей специализации? Как вышла за тебя замуж, так перестала быть врачом.

Петринский задет, он бросает на нее быстрый взгляд. Мария разглаживает скатерть на столе. Звонок.

Петринский (небрежно и повелительно). Посмотри, кто там?

Мария выходит и возвращается с Глафирой. Та в элегантном весеннем костюме.

Глафира (весело и самоуверенно). Добрый вечер, профессор!

Петринский. Добрый вечер, Глафира!

Глафира. Я думала, ты еще не вернулся из клиники, и потому позволила себе зайти.

Петринский. Ну, а если я уже вернулся – неужели это так неприятно?

Глафира (снимает перчатки). Откровенно говоря, я тебя побаиваюсь.

Петринский. Да, я кажусь строгим! Но это необходимо для поддержания дисциплины в клинике.

Глафира. О, меня не интересует, какие чувства ты внушаешь своему персоналу! Но ты как-то намекнул, что я захожу к вам по вечерам будто бы для того, чтобы оправдать свои поздние возвращения домой, и меня это задело.

Петринский. Наверное, я хотел пошутить над доверием, которое питает к тебе супруг.

Мария (Глафире). Милая, доверчивые люди – постоянный объект его шуток! Разве ты не знаешь?

Петринский. Серьезно относиться к таким людям просто вредно. Когда муж начинает верить жене, он становится скучным!.. Ну, и брак в опасности!

Мария. А недоверчивый муж не скучен, да?

Петринский. Да, дорогая! Это спасает его от равнодушия жены, а оно страшнее гнева. (Глафире.) Недоверие – та основа, на которой зиждется брак! Устрани недоверие, и браку конец!

Глафира (улыбаясь, Марии). Твой муж опять сыплет парадоксами!

Мари я. Парадоксы у него – дымовая завеса, за которой он в свое удовольствие играет людьми.

Глафира. Не упрекай его, милая! Играть людьми – настоящее искусство! И это так увлекательно!

Петринский. Не только увлекательно, но и необходимо!.. Иначе люди начнут играть тобой! (После короткой паузы.) Ты ужинала?

Глафира. Нет еще.

Петринский. Тогда оставайся ужинать с нами!

Глафира. О, спасибо!.. Мое алиби на сегодня убедительно и без ужина. Велизар знает, что после обеда я была в Драгалевцах.

Петринский (двусмысленно улыбаясь). Да, конечно! (Кивает головой.)

Глафира. Один мой коллега пригласил меня на дачу посмотреть его картины.

Петринский (продолжает улыбаться). А как ты туда ездила? Автобусом?

Глафира (с вызовом). В его машине! (После паузы.) Чего усмехаешься? Что тут такого?

Петринский. Ничего, моя милая! У тебя все кажется естественным.

Глафира. Может, ты думаешь, что у меня есть любовник?

Петринский. Я бы не осмелился так думать! Предположить, что замужняя женщина имеет любовника, так же опасно, как утверждать обратное!.. В первом случае ты оскорбляешь ее честь, а во втором сомневаешься в ее возможностях.

Глафира. Есть замужние женщины, которые могут гордиться и своей честью, и своими возможностями. Петринский (двусмысленно). О да! Твоему мужу вдвойне повезло.

Пауза. Петринский, тихонько посмеиваясь, закуривает, Глафира смотрит на него враждебно.

Глафира (Марии). Слушай, милая! Если ты когда-нибудь застанешь своего мужа с разбитой головой, знай, что тут была я.

Мария. Он специалист по пластическим операциям. Сразу же приставит себе новую голову.

Глафира. А характер у него все равно не изменит.

Петринский (поднимается и начинает медленно расхаживать по холлу). Да-а!.. Вот что значит женщины! Смотришь, как они растут, радуешься, вводишь их по-отцовски в приличный круг, выдаешь замуж за солидного человека. А они тебе вместо благодарности готовы разбить голову.

Глафира. И это еще мало для такого благодетеля, как ты!

Мария. Никак не пойму, какие отношения были у вас раньше!.. Говорят, вы были любовниками.

Глафира (поспешно). Нет, милая! Неправда. Мы всегда были только друзьями… он дружил с моим отцом, когда я была еще почти ребенком. II после смерти папы он действительно заботился о нашей семье.

Петринский (быстро, Марии). Это чистая правда. Все остальное – сплетни.

Мария. Будь я такой подозрительной, как ты, я бы поверила сплетням! Но тогда почему ты запрещаешь Глафире меня рисовать?

Глафира (изумлена). Запрещает тебя рисовать?

Петринский (категорически и сухо). Да.

Глафира. Нет! Ты шутишь! Только не пойму, над кем: над собой, над своей женой или надо мной?

Мария. Он не шутит! Он не позволяет мне дружить с тобой, даже встречаться с тобой, а уж тем более бывать у тебя в мастерской.

Глафира (поражена). Господи! Неужели правда?

Мария. Сущая правда, милая! Извини! Я иду за лимонами. Он не может есть сардины без лимона.

Глафира. Где ты найдешь лимоны в эту пору?

Мария (саркастически). Он хирург! Мир должен ему предоставлять все! (Выходит.)

Пауза. Глафира пристально с улыбкой смотрит на Петринского, затем вдруг громко и звонко смеется.

Петринский. Ты чего?

Глафира. Вот ирония судьбы. Когда я была твоей любовницей, я мечтала вызвать в тебе хоть каплю ревности, а теперь, я вижу, ты совсем помешался от ревности!.. Когда-то я жаждала иметь мужа, как ты, а теперь жизнь с тобой представляется мне смертельно скучной! Скажи, ну разве это не смешно?

Петринский. Жизнь полна таких перемен, Глафира. И иногда они становятся возмездием и для мужчин, и для женщин.

Глафира. Для меня перемены в жизни – только ступени, поднимаясь по которым человек осуществляет свои возможности.

Петринский. Значит, я разумно поступил, что не женился не тебе, а то стал бы одной из этих ступеней.

Глафира (улыбаясь). А ты и так стал, только не заметил этого.

Петринский (возмущенно). Потому, что познакомил тебя с Теодосием и Велизаром?… До сих пор не могу себе простить, что не сказал им правду о наших отношениях… Велизар так неразумно в тебя влюбился! (Машет с досадой рукой.)

Глафира. Ну и что? Я же не прокаженная!

Петринский. У вас совершенно разные характеры!.. Я должен был его предупредить.

Глафира. Ну и ну! Чтобы после всего, что произошло между нами, ты помешал мне найти мужа! Это было бы действительно безобразно с твоей стороны.

Петринский (после паузы). Глафира, ты понимаешь, какая ты подлая?

Глафира. Женщины становятся подлыми, когда сталкиваются с нищетой или любовью.

Петринский. Когда ты познакомилась с Велизаром, тебе не грозила нищета.

Глафира. Быть у тебя на содержании – куда хуже, чем жить в нищете.

Петринский. Хватит! Прекратим этот разговор!

Глафира. Ну да! Тебе это претит, Петринский. Теперь у тебя есть законный супруг! И все равно ты ведешь себя подло.

Глафира. А может, я сгораю от любви! Петринский (возмущенно). Полагаю, не к своему.

Глафира (громко смеется). Ты, сумевший в каждом почтенном семействе оставить по паре рогов… теперь считаешь обязательной любовь к супругу! (Продолжает смеяться.)

Петринский. Глафира! Как бы нам не поссориться!

Глафира. Будь спокоен, дорогой! Твоя жена ничего не услышит! (Старается пересилить смех.) Она ушла за лимонами.

Петринский (скептически). Значит, ты влюблена! (С любопытством.) В кого?

Глафира. Не все ли равно, в кого? (Восторженно.) Важно, что любовь кипит во мне, что я пишу вдохновенно, что я полна радости и восторга! Важно, что я живу полнокровно, что опять люблю так, как когда-то любила тебя, и что это делает меня счастливой! Ты понимаешь?

Петринский (с иронией). Неужели ты меня когда-нибудь действительно любила?

Глафира (с горечью). О, для тебя я была лишь расчетливой шельмой, которая хотела повиснуть на твоей шее! Но я тебя любила, даже когда ты оскорблял меня своей грубостью… даже когда ты спешил насытиться моим телом, а потом выгонял, чтобы снова погрузиться в работу! (Осматривается.) Как мне здесь все знакомо!

Петринский. Перестань, пожалуйста! (С тревогой смотрит в сторону передней.)

Глафира. Ах, да! Твоя жена!

Петринский (гневно). Просто я считаю лишним, чтобы она знала о нашем прошлом.

Глафира. И я тоже! Но ты влюблен в нее до одури, да?

Петринский. Ненавижу это слово «влюблен». Я люблю ее, вот и все! Наконец я нашел женщину, которая подходит мне по характеру и темпераменту.

Глафира (насмешливо). После бурно проведенной молодости – тихая пристань!.. В пятьдесят лет мужчины становятся сентиментальными и чистыми! Но в душе остается осадок недоверия и ревности! Они ревновали бы даже святых.

Петр и некий (категорично). Святых женщин не бывает.

Глафира. Поэтому ты так комично ревнуешь Марию?

Петринский. Я ее не ревную, а просто берегу.

Глафира (весело). Береги, береги. В мире полно таких мужчин, как ты!

Петринский (быстро встает). Послушай, Глафира. Мария тебе сказала чистую правду. Я действительно запрещаю ей дружить с тобой.

Глафира (с легким удивлением). Почему?

Петринский. Мария неиспорченный человек! Я хочу уберечь ее от жизненных искушений! Она как беззащитный ребенок, невинность которого надо щадить.

Глафира. Я рада, что ты наконец стал щадить невинных женщин! Но я не так испорчена, как тебе кажется! Во всяком случае не больше тебя!

Петринский. Нет! Тебя испортила жажда блеска. Ты и теперь живешь как гетера, а твоя мастерская – просто притон.

Глафира (без обиды). О-о-о! Кто бы говорил! Пока я была твоей любовницей, ты гордился мной, как орденом в петлице, а теперь я гетера! И друзья, с которыми ты до недавних пор беседовал о музыке, театре или живописи, стали вдруг посетителями притона! Ты, наверное, забыл, как сам отдыхал в моей мастерской, когда, усталый, приходил из больницы? И куда делся твой восторг перед ренессансным идеалом человека?

Петринский (со вздохом, почти умоляюще). Глафира! Положа руку на сердце, давай признаем истину! В искусстве и Ренессансе есть что-то такое, что…

Глафира…располагает к свободе и вызывает страх у ревнивых мужчин, да? (Смеется.) Да, это так, дорогой! Искусство действительно рождает чувство свободы и достоинства, красоты и гармонии в жизни! И что же… утопить искусство в мещанских добродетелях наших бабушек? Когда-то ты его использовал как аргумент в пользу свободной любви, а теперь ты же возводишь в культ брачные оковы! Хм! Когда такие донжуаны, как ты, женятся, они начинают удивлять мир высокой моралью и благочестием.

Пауза. Петринский растерянно смотрит на Глафиру, потом садится за стол и опускает голову на руки.

(Смотрит на него снисходительно и даже сочувственно.) Ты просто себя не узнаешь, правда? Лев, превратившийся в собачку! Вот ведь какую шутку может сыграть жизнь, дорогой! Страх потерять эту покорную и милую женщину – это тебе в отместку за другие сердца, которые ты разбил! Но тебе уже пятьдесят. Пора бы образумиться… Как же ты решился жениться на такой молодой женщине?

Петринский. Она у меня стажировалась, и я полюбил ее.

Глафира. Знаю!.. Попал в ловушку, когда менее всего этого ожидал. Да еще после нескольких неудачных браков! Но любовь – это великое счастье, дорогой. Ты тоже имеешь право вкусить его. Сочувствую.

Петринский (враждебно). Издеваешься, да?

Глафира. Нет! Я правда тебе сочувствую! И ради твоего спокойствия не буду больше дружить с Марией. (После паузы.) Но ты знаешь, что она меня обожает?

Петринский. Все чистые и неиспорченные души тебя обожают!

Из передней слышатся голоса Анн и Марии. Они входят вместе. Ана – красивая, но уже несколько увядшая женщина, с сединой в волосах. Одета с большим вкусом, в черном платье. Держится непринужденно и с достоинством.

Ана. Послушай, профессор! Сардины можно есть и без лимона! Твоя жена в панике от того, что в гастрономе нет лимонов.

Петринский. Все хозяйки впадают в панику, когда спохватятся, что не купили вовремя то, что нужно.

Ана. Да ну? А я не могу себе представить лучшей хозяйки, чем Мария.

Петринский. Все относительно! Есть жены, которые вспоминают про обед, только когда супруг уже пришел с работы, и регулярно кормят его вареными яйцами! (Подходит к Ане и почтительно целует ей руку.)

Глафира (язвительно). Профессор Петринский делит женщин на две категории: на тех, кому целует руку, и тех, кто этого не заслуживает.

Мария. А критерий – кормят они своих мужей вареными яйцами или нет.

Петринский. Это верный признак, по которому о многом можно судить.

Глафира. Только вот беда – характеризует-то он прежде всего тебя.

Ана (Глафире). Не сердись, милая, если мужчины не целуют тебе руку! Они просто хотят поднять настроение у таких увядших особ, как я. А ты цветешь и не нуждаешься в подобных любезностях.

Мария. Не понимаю, зачем такая дискриминация! Теодосий, например, одинаково вежлив со всеми дамами.

Ана. О-о-о, в возрасте Теодосия мужчины становятся очень внимательны к этикету.

Петринский (с досадой, Ане). Хватит о возрасте! Разве мы уж так стары?

Глафира (Ане). Не говори о возрасте в его присутствии. Это его раздражает!

Петринский (враждебно, Глафире). А чем ты будешь кормить супруга сегодня вечером?

Глафира (сердито). Не твое дело!

Петринский (Ане). Видела, кого что раздражает? Половина элегантных женщин Софии перекладывает свои обязанности на ресторанных поваров.

Глафира (вспыхивает). Я художница, господин профессор, а не кухарка!

Глафира порывается уйти, но Петринский останавливает ее, берет за руку.

Петринский (как будто ничего не произошло). Прошу прощения! (Медленно поднимает руку Глафиры и целует.)

Глафира. Просишь прощения! Хорошо еще, что ты умеешь заглаживать свою вину! (Успокаивается.)

Ана (с упреком, Петринскому). Харалампий, ты теряешь чувство меры!

Мария. Для него любая замужняя женщина – это домашнее животное, которое можно пнуть, когда вздумается.

Петринский (Марии). Кто тебе позволил вмешиваться со своими комментариями?

Мария. Ты хочешь, чтобы я была еще и глухонемой? (Глафире.) Он не читал тебе мораль, не внушал, как надо прислуживать мужу, пока я ходила за лимонами?

Глафира. Да, милая! Он носит мораль словно мелочь в кармане пиджака и раздает всем, кого посчитает аморальным! Но мы поговорили еще и о кое-каких эпизодах из времен его молодости!

Петринский. Во времена моей молодости ты была грудным младенцем.

Глафира. У мужчин не одна молодость! Во времена той, о которой говорю я, мне было восемнадцать, и кое-что я очень хорошо понимала.

Петринский. Что, например?

Глафира (подчеркнуто и с горечью). Я понимала, что такое бедность, дорогой! (Ане и Марии.) Когда папе удавалось продать картину, мы приглашали его в нашу тесную мансарду, в которой жили как сардины в банке. Он приходил, элегантный принц, с кучей подарков. А я сгорала со стыда за свои стоптанные туфли.

Петринский. Если б ты знала, как ты была мила именно в этих туфлях, Глафира!

Глафира (Ане и Марии). Но тогда он не любил говорить о морали.

Петринский. А ты любила мечтать обо всем том, что имеешь сейчас: об интеллектуальном муже с собственной машиной и большими доходами.

Глафира (задумчиво). Я мечтала только о любви! Но даже и от нее я была отделена бедностью как пропастью.

Ана. Да, полезно время от времени вспоминать прошлое.

Глафира (с неожиданной и внезапной ожесточенностью). Нет, для него – вредно! Он вспомнит о солидной клиентуре, которую у него теперь отобрали государственные клиники! Или об элегантных девушках, с которыми играл в теннис. Или о маразматических светских дамах, которые не давали ему покоя, пока он не поставит им какой-нибудь диагноз.

Ана (c упреком, Глафире). Неужели это мешало ему быть честным человеком? Ведь именно тогда он предоставлял свою квартиру для нелегальных встреч. Сколько раз мы с Теодосием прятались у него от облав!

Глафира (саркастически). Какая предусмотрительность с его стороны!

Пауза. Все молчат. Глафира берет со стола сумку.

(Марии.) Прости, милая! Я ухожу, и больше меня здесь не будет. Если захочешь меня видеть, приходи в мастерскую.

Петринский (в бешенстве). Если она хоть раз пойдет в твою мастерскую, двери этого дома для нее закроются!

Глафира (спокойно и презрительно). Скоро твое мнение станет и для нее так же безразлично, как для меня! (Ане.) До свидания, Ана! (Выходит.)

Пауза. Петринский нервно расхаживает по холлу.

Петринский (гневно). Подумать только! Кичится бедностью, а сама живет не всем готовом!

Ана. Но и ты переходишь границы! Почему ты ненавидишь эту женщину?

Мария. Потому что он считает ее испорченной. Запрещает мне с ней дружить.

Ана (строго). Как ото – запрещает?

Мария. А вот так! Прямо и категорически, как оп привык.

Петринский (возбужденно, Ане). Неужели и ты считаешь поведение Глафиры нормальным?

Ана. Она немного странная! (Примирительно и снисходительно.) Ну и что? Есть женщины, которые эксцентричность поведения компенсируют блеском ума!

Петринский (с вызовом, подчеркнуто). А тебя не раздражает чрезмерное восхищение твоего супруга ее умом? И его привычка ходить к ней в мастерскую?

Ана (с громким смехом). Не смеши меня, Харалампий! Неужели нас должна раздражать дружба между людьми! Ведь мы живем не в рабовладельческую эпоху!

Петринский (взрывается). Хватит с этими эпохами! Все уши прожужжали! Я из одной эпохи, ты из другой эпохи, а между нами шляются типы из переходной эпохи! Такие, как Глафира! Ни рыба ни мясо!

Мария. Он и меня зачисляет в эту переходную эпоху, только великодушно забивает себя.

Петринский (саркастически). Ничтожество! Гордость супруга и украшение официальных приемов.

Ана. А ты разве не гордишься красотой своей жены? (Смеется.) Это называется «переходный период», а не «эпоха».

Петринский. Ну, я не знаю, как это называется. (Сердито машет рукой.)

Ана. И что плохого в Глафире?

Петринский. Я предпочел бы гордиться скромностью жены.

Ана. А зачем лишать приемы украшений?

Петринский. Я не люблю фальшивых украшений.

Ана. Ошибаешься, дорогой! Глафира превосходная, очаровательная женщина! Свободный и смелый дух в нашем новом мире! И к тому же человек искусства! Она великолепный, настоящий талант, хотя и платит известную дань формализму! Я очень люблю колорит и настроение в ее пейзажах.

Петринский. Да, конечно! Формализм легче всего протащить в пейзажах! Любая посредственность может им прикрыться.

Ана. Тебе бы только позлословить! Но я все равно не могу понять, почему ты запрещаешь своей жене дружить с Глафирой?

Петринский (вспыхивает). Слушай, милая! Когда я оперирую в больнице, я должен быть уверен, что моя жена сидит дома!

Ана (делает движение рукой). Так! Запертая в гареме, да?

Петринский (с гневом). А не разъезжает со всякими типами на машинах по дачам! Поняла?

Мария (хватается за голову). Господи! Когда это я разъезжала!

Петринский. Не бойся! Глафира научит!

Ана (разражается громким смехом). О, буржуа! Мелкий, неисправимый буржуа! (Продолжает смеяться.) Значит, по-твоему, Глафира испортит твою жену, так?

Петринский (сердито). А ты думаешь, научит ее скромной и экономной жизни?

Ана (продолжает смеяться). Но ты мелкий… мелкий буржуа! Хотя и превосходный хирург!

Петринский. Мне этого достаточно.

Ана (подходит к нему и кладет руку ему на плечо). Нет, этого тебе недостаточно, милый! Ты – гордость болгарской науки, твое имя известно за границей, скоро ты станешь академиком! Разве достойно такого ученого, как ты, мелочное и непочтительное отношение к жене?

Мария. Для него женщина – тупое существо, которым управляют только инстинкты и железы внутренней секреции. Она лишена ума, этики, достоинства.

Ана (удивленно). И ты все это терпишь?

Мария. А что делать? Для него главная добродетель в женщине – безропотное терпение.

Ана (Петринскому). Ты и обо мне такого же мнения, Харалампий?

Петринский. Ты входишь в другую категорию.

Ана. А почему бы в эту категорию не включить Глафиру и твою жену?

Петринский. Потому что ты получила одно воспитание, Мария – другое, а Глафира – третье. Поняла? Одним словом, все в твоей жизни способствовало тому, чтобы ты стала порядочной женщиной, а некоторые обстоятельства в ее семье… (Указывает на Марию.)

Мария (возмущенно его прерывает). Ну что непорядочного ты находишь в моей семье?

Петринский. Твой отец был против нашего брака! По его мнению, ты должна была выбрать себе мужа помоложе! А это утверждение – чистый биологизм и отрицательно влияет на твое поведение!

Мария (вне себя). Не переиначивай! Мой отец восставал не против твоего возраста, а против твоего прошлого. Он собрал о нем достаточно сведений. (В приступе гнева.) И боюсь, скоро ты заставишь и меня пожалеть, что я его не послушалась!

Петринский (ехидно). А-а! Вот признание, которое позволяет мне подозревать, что ты вышла за меня только ради карьеры в науке.

Мария (потрясена и возмущена). Господи!

Ана (гневно). Харалампий! Тебе не стыдно так оскорблять жену? И себя!

Звонок.

Петринский (Марии, сухо). Посмотри, кто там!

Мария выходит и возвращается с Велизаром.

(Увидев Велизара.) Ха! Только тебя здесь не хватало! Пришел требовать объяснений, да?

Beлизар (враждебно и сухо). Да, дорогой! Тебе давно пора дать мне эти объяснения. Твое поведение по отношению к моей жене просто недостойно. Предупреждаю, на этот раз тебе не удастся отделаться шутками и остротами. (Повышая тон.) Глафира расстроена и плачет!

Петринский. Это она тебя сюда послала?

Велизар (вспыхивает). Разве это сейчас важно?

Петринский. Да, очень важно! Когда женщина плачет и чего-то от тебя требует, поступай прямо наоборот! Иначе она сядет тебе на голову.

Велизар (громко и гневно). Но я уважаю свою жену и не считаю ее животным!

Мария (громко и взволнованно). Браво!

Пауза. Все смотрят на Марию.

Петринский (сухо, Марии). Иди в свою комнату!

Мария (возмущенно). Нет!

Петринский (повышая тон). Немедленно!

Мария оскорбленно отворачивается и идет к двери.

Ана (Петринскому). Харалампий! Это и впрямь возмутительно! (Догоняет Марию, обнимает и выходит вместе с ней.)

Велизар (презрительно). Выдрессировал как собаку!

Петринский. Одни считают женщин ангелами, другие находят нужным их дрессировать, а третьи носят рога! Кто как! Переходный период!

Beлизар (гневно). Не своди новое время до уровня своей буржуазной морали!

Петринский. Хватит! Осточертело слушать – «буржуа»! А когда Ана и Теодосий прятались у меня и я рисковал своей жизнью так же, как и вы, меня считали беспартийным коммунистом!

Beлизар (машет рукой, сердясь на себя). Прости, я знаю!.. (После короткой паузы.) Но что ты имеешь против Глафиры? Объясни!

Петринский (поспешно). Объяснить? Что тебе объяснить? Нет, я ничего не могу тебе объяснить.

Пауза. Велизар смотрит на него испытующе и с какой-то иронией.

Велизар. Тогда я скажу! (После небольшой паузы.) Глафира была твоей любовницей, так?

Петринский (вздрагивает, удивленно). Кто тебе это сказал?

Велизар. Сама Глафира.

Петринский. Когда?

Велизар. Прежде чем выйти за меня замуж.

Петринский (весело). Ну, слава богу! Меня это страшно мучило все четыре года. Я хотел сам тебе признаться, по, когда заходил разговор о Глафире, ты не давал мне говорить о ее прошлом.

Велизар. Я не хотел, чтобы тебе было передо мной неудобно. Значит, ты только поэтому не выносишь Глафиру?

Петринский. О господи! Уж не подозреваешь ли ты, что я ревную? Этого еще не хватало!

Велизар. Тогда в чем же дело?

Петринский. Просто мне было досадно, что такой человек, как ты, влюбился в Глафиру.

Велизар. А почему у тебя такое плохое мнение о ней?… Она была достаточно откровенна и все мне рассказала.

Петринский (скептически качает головой). Женщины рассказывают о своем прошлом только то, чего не могут скрыть.

Велизар. Ты хочешь сказать, что в жизни Глафиры есть и что-то другое?

Петринский. Женщина – самое загадочное явление природы! Даже если ты узнаешь о ней все, поведение ее все равно тебя не раз озадачит.

Велизар. Завидую твоему опыту! Но если ты будешь продолжать в том же духе, наш разговор ни к чему не приведет.

Петринский. А что плохого в нашем разговоре? Шучу по привычке.

Велизар. Вот именно! А по отношению к Глафире ты привык шутить обидно! И это может положить конец нашей дружбе.

Петринский: Конец нашей дружбе? Из-за женщины?

Велизар (вспыхивает). Это не просто женщина, а моя жена!

Петринский. Ладно, ладно! Уважай ее сколько хочешь. Но позволь мне решать, с кем моей жене дружить, а с кем нет!

Велизар. А почему бы твоей жене не дружить с Глафирой?

Петринский. Потому что то, что тебе кажется подходящим для Глафиры, я считаю неуместным для Марии! Это вопрос мировоззрения, вкуса, личных взглядов, наконец! Не понимаю, что тут обидного?

Велизар (с досадой). И это объяснение твоего возмутительного отношения к моей жене?

Петринский. Да, это все.

Велизар. Ну, а теперь я тебе кое-что объясню. Хочешь?

Петринский. Я тебя слушаю.

Велизар (после паузы). Когда мы боролись в подполье, ты жил в довольстве!.. Я не хочу сказать – как рантье или паразит, потому что и тогда ты работал, готовился стать ученым. Твоя жизнь по сравнению с нашей была легкой и приятной. А мы, коммунисты, жили по-другому! По опыту мы знали, что надо искать и находить человека повсюду! Почему я должен был отказаться от Глафиры, после того как она мне рассказала о своем прошлом? Только потому, что она была твоей любовницей и ты ее бросил? А откуда ты знаешь – может, то, что ты отказался ей дать, сделало бы ее безупречней многих других женщин! Тебя раздражает ее образ жизни? Но ведь и я стремлюсь к свободе, любви, общению с людьми! Три года своей жизни я провел в тюрьме и два – в партизанском отряде. Разве я не имею права теперь радоваться жизни?… Это можно отнести и к Глафире. Я доверяю не каждому. Но Глафире я могу доверять. Она, как и я, прошла через испытание бедностью. А бедность и страдания, побежденные в борьбе, нравственно закаляют, воспитывают! Это и внушает мне доверие. Пусть Глафира развлекается! Ты боишься, что она мне изменит? Может, она сделает это гораздо скорее, если я лишу ее элементарного права работать, развлекаться, дружить с людьми?

Петринский. А что бы ты сделал, если бы она тебе изменила?

Велизар. Немедленно предоставил бы ей свободу.

Петринский. Но пока ты об этом узнаешь – будешь ходить с рогами!

Велизар. Рога унизили бы не меня, а ее.

Петринский. Да, верно, только все бы смеялись над тобой.

Велизар. Подлость вызывает смех лишь у дураков, Что же мне – отказаться от веры в человека из-за смеха глупцов? Нет, дорогой!.. Доверие делает человека богаче и совершеннее. Если я убью в себе доверие к Глафире, я стану таким же подозрительным дураком, как ты!

Пауза. Петринский задумчиво смотрит перед собой.

Петринский. Хм. А ты не боишься, что над твоей чрезмерной верой в человека будут смеяться – и умные?

Велизар. Я бы вполне сознательно пошел на такой риск! Сохраню хотя бы уважение честных. Среди умных людей много честных, да и не все дураки бесчестные.

Петринский (после короткой паузы). Интересно, а к какой категории ты относишь меня?

Велизар. Именно это я и стараюсь сейчас определить.

Петринский. Это что – ультиматум?

Велизар. Да, дорогой! Или ты считаешь нас порядочными людьми и будешь поддерживать с нами нормальные отношения, или ты уверен в обратном, и тогда нам лучше не лицемерить. (Подчеркнуто громко.) Моя жена порядочная женщина, я не кривлю душой! Ты меня понял? Думать иначе недостойно!

Пауза. Велизар смотрит на Петринского, потом решительно направляется к двери.

Петринский. Стой!

Велизар останавливается.

(Несколько раз громко хлопает в ладоши.) Мария! Ана! Скорей идите сюда!

Мария и Ана выходят из спальни.

Мария (тревожно). Что такое?

Петринский (указывает на Велизара). Будьте свидетелями, как я люблю и уважаю этого милого парня! (Медленно и торжественно, Марии.) С сегодняшнего дня мы с тобой будем ходить в мастерскую его жены, когда ты только захочешь!

Мария. А одна я не могу туда пойти, так?

Петринский (шокирован). А зачем тебе ходить туда одной?

Мария (гневно). Но ты не позволяешь мне работать, и когда я остаюсь дома одна, то не знаю, куда деваться от скуки!

Петринский (торжественно). Хорошо! Я обещаю, что с первого января будущего года возьму тебя на работу в свою клинику!

Мария (гневно). Непременно в твою клинику!

Петринский (снова шокирован). А почему ты хочешь в другую?

Мария. Потому что в твоей ты будешь мною командовать так же, как дома!

Петринский (раздраженно). Буду, конечно! Моя клиника не то, что другие, где руководитель не смеет слова сказать!

Ана (со смехом и отчаянием). О-о-о! Харалампий, Харалампий! (Хватается за голову.)

Велизар. Какое великодушие! (Горько смеется, затем с иронией Петринскому.) Берегите свою жену, профессор Петринский. Берегите ее от чужих мужей, от подруг, от ее профессии, от воздуха, которым она дышит!.. Не свобода портит человека, а рабство! (Уходит.)

Мария (возмущенно, Петринскому). Видишь, что ты наделал! Велизар рассердился.

Петринский (сердито). Я не изменю своего мнения о Глафире, даже если весь мир на меня рассердится.

Ана. Ты чудак, Харалампий! Невероятный осколок прошлого! Сущий анахронизм!

Петринский (заносчиво). Ну да! Если бы все осколки прошлого были такими, как я, вы бы вдвое сократили этот переходный период! (Садится к столу, вынимает из кармана письма и начинает распечатывать.)

Мария (Ане). Он только с тобой и Теодосием еще не поссорился!

Ана (Марии). Не волнуйся! Теодосий на днях возвращается из-за границы, и я позову всех вас в гости… Хочешь, пойдем завтра вечером на концерт?

Мария (смотрит на Петринского). Не знаю.

Ана (Петринскому). Ты разрешишь мне завтра сводить твою жену на концерт?

Петринский (рассеянно). Пожалуйста. С тобой я отпущу ее куда угодно.

Ана (смеется). Я уже не опасна, да?

Петринский. Не потому, милая! Ты просто порядочная женщина. Пойти с тобой – честь для любого!

Мария (гневно). А пойти одной – бесчестие.

Ана (тихо, Марии). Не трогай его больше!

Пауза. Петринский сердито, но молча смотрит на Марию.

(Петринскому.) До свидания, Харалампий!

Петринский. До свидания, Ана! (Снова погружается в чтение писем.)

Мария провожает Ану и вскоре возвращается.

(С неожиданным гневом кидает на стол письмо, которое перед тем читал.) Послушайте, милая госпожа! Мне надоело, что вы своими намеками на то, что я будто бы лишаю вас свободы, делаете меня посмешищем!

Мария. Нет никакой необходимости намекать, твои безобразные выходки для всех очевидны.

Петринский. Вы не только намекаете, но и глупо обсуждаете мои требования к приличной семейной жизни!

Мария. Перестань говорить мне «вы». Мне очень хорошо известно, как ты уважал семейную жизнь в прошлом! Не я глупо обсуждаю, а ты глупо подозреваешь мою подругу.

Петринский. К вашему несчастью, я вот уже пятнадцать лет знаю характер этой подруги. И мне отлично известно, что подразумевается в ее среде под словом «свобода».

Мария (вне себя). Перестань говорить мне «вы»! (После короткой паузы.) Подразумевается то, что тебе объяснил Велизар.

Петр и некий (кричит). Велизар честный человек, ему бы родиться на полвека позже! И благородство мешает ему увидеть, на какой гетере он женился!

Мария (устало). Пусть так! Но позволь ему самому оценивать поведение своей жены! Лучше посмотри, в какое жалкое положение ты поставил собственную супругу!

Петринский. Ах, так! Ты продолжаешь жаловаться на свое положение?

Мария (устало). Мои родители, друзья, коллеги – все меня жалеют!

Петринский. Очень хорошо! (Встает, рассерженно.) С завтрашнего дня я предоставляю тебе полную свободу! Можешь бывать, с кем хочешь, где хочешь и сколько хочешь! Можешь даже завести любовника, если тебе угодно! (Нервно ходит по комнате.)

Мария. Зачем же мне любовник, если я замужем?

Петринский. Видимо, это входило в твои планы!

Мария (чуть не плачет). Зачем ты все переворачиваешь? Я хочу одного – чтобы ты уважал мое достоинство.

Петринский (с иронией). Пусть тебя уважают твои родители, твои друзья, твои коллеги! В моем уважении ты не нуждаешься! Единственно, чего я хочу, чтобы ты и впредь держала дом в порядке и вовремя подавала на стол.

Мария. Это для меня еще унизительней!

Петринский. Ты сама меня вынуждаешь к этому!

Мария (отчаянно). Нет! Ты заставляешь меня завидовать другим женщинам… не осуждать даже то, что в других обстоятельствах осудила бы!

Петринский (безразлично и сухо). Интересно, что именно?

Пауза. Мария бросается в кресло и плачет. Петринский некоторое время расхаживает по холлу, потом садится к столу и снова невозмутимо принимается за письма. Мария перестает плакать.

Тебе письмо из-за границы. (Бросает письмо Марии и наблюдает за ее реакцией.)

Мария вскакивает, берет письмо, но не распечатывает его.

(Ехидно и подозрительно.) А-а! Ты ждала его с нетерпением! Могу я спросить от кого?

Мария. От приятельницы, которая сейчас на экскурсии в Чехословакии. (Быстро прячет письмо на груди под халатом.)

Петринский. Почерк мужской!

Mария. Теперь женщины имеют равные права с мужчинами! И почерк у них может быть мужской.

Петринский (смотрит на нее испытующе). Немедленно распечатай письмо!

Мария (немного смущена). Лучше после ужина.

Петринский. Я хочу, чтобы ты его прочитала при мне.

Мари я. Мне надоело подчиняться приказам.

Петринский (встает со стула и решительно направляется к Марии). Дай письмо!

Мария (с испуганным криком). Не дам! (Наклоняется и прижимает руки к груди.)

Петринский. Ты слышишь, что я тебе говорю?

Мария (в панике). Не имеешь права!

Петринский. Не имею права? (Вырывает письмо У Марии и принимается его распечатывать.)

Мария бросается к нему и повисает у него на руках.

Мария (отчаянно). Клянусь!.. Это письмо не оскорбляет наш брак! В нем нет ничего, что бы относилось к нам! (Борется с Петринский.)

Петринский. Интересно, почему же тогда я не могу познакомиться с его содержанием? (Отталкивает ее и вынимает письмо из конверта.)

Мария (отчаянно). Это чужое письмо! (Падает в кресло и прячет лицо в ладонях.)

Петринский. А почему тогда оно адресовано тебе?

Пауза. Мария всхлипывает, Петринский читает письмо. Лицо его искажается. Становится неузнаваемым от удивления и гнева.

(Потрясен.) Значит, значит, Теодосий – любовник Глафиры? (Тихо, словно самому себе.) Господи! Не может быть! (Сует письмо в карман и хватается за голову.) Теодосий и Велизар! Товарищи, которые двадцать лет были беззаветно верны друг другу, столько пережили вместе, а теперь…

Мария (поднимает голову). По-человечески все это понятно!

Петринский (с яростным криком,). Понятно? Сводница! Значит, ты согласилась передавать любовные письма? И как ты могла сейчас смотреть в глаза Ане и Велизару? А?

Мария. Я уже сказала, что твое поведение заставляет меня мириться с вещами, которые я, в сущности, осуждаю! Я живу под гнетом твоего невыносимого характера и не могу не сочувствовать настоящей любви!

Петринский (разражается громким и саркастическим смехом). Настоящая любовь!.. Что ты понимаешь под настоящей любовью? Ложь и подлость за спиной тех, кто нам доверяет?

Мария. Ты сам столько раз поступал так же!

Петринский (гневно). Но теперь не поступаю и осуждаю это! Поняла?

Мария. Только потому, что тебе это надоело!

Петринский. Где Глафира? Где это ничтожество? Я ее раздавлю как червя, уничтожу!

Мария. Разве в таких случаях виновата только женщина?

Петринский. А кто же еще? Ни один серьезный мужчина не станет ухаживать за женщиной, если она ему не делает авансы!

Мария. А зачем мужчина принимает эти авансы?

Петринский (задыхаясь от гнева). Зачем, зачем! Замолчи! Не разговаривай!

Мария. Настоящая любовь – выше всего!

Петринский (с внезапным подозрением). Значит, и ты готова на такую любовь! Так?

Мария. Нет, потому что пока еще люблю тебя! Но ты делаешь все возможное, чтобы толкнуть меня на это!

Петринский (в новом приступе ярости). Это Глафира тебя научила так рассуждать?

Мария (смело). Да, Глафира! Она говорит о жизни много верного!

Пауза. С окаменевшим лицом Петринский смотрит на Марию.

(Испуганно.) Ты что?

Петринский (ледяным тоном). Послушай, милая! Завтра я подаю заявление о разводе, и решение мое окончательно. Поняла? Я не могу жить с женщиной, которая способна поступить, как Глафира!

Мария (в ужасе). Харалампий!

Занавес

Второе действие

Та же обстановка. Петринский в кабинете роется в книгах. Мария входит в холл. Она в костюме, шляпе, перчатках. Медленно снимает перчатки и шляпу, кладет на стол. Несколько секунд смотрит на Петринского, как будто ждет, что он заговорит с ней. Однако Петринский, словно не замечая ее, продолжает невозмутимо рыться в книгах. Быстрыми и твердыми шагами Мария идет в спальню, выносит оттуда два чемодана и ставит возле кресла.

Петринский (равнодушно). Переезжаешь к матери?

Мария (взволнованно и сердито). Да! После того как ты ходил к адвокату, я не могу больше оставаться в твоем доме! Вся София уже знает об этом!

Петринский. Хм! Развод не такая уж редкость. В моей клинике чуть не половина персонала разводилась, а некоторые и по два раза.

Мария (гневно). Ради бога, замолчи! Если ты совсем не жалеешь о нашем браке, то хоть не кощунствуй, не издевайся! (Расстроенная, садится в кресло.)

Петринский. Не понимаю, почему надо посыпать голову пеплом?

Мария. Да! Для тебя одним разводом больше – и все! А для меня загублена вся жизнь!

Петринский (бесстрастно). Ну уж, загублена!

Мария (устало). Ты что-нибудь предпринял, чтобы найти мне работу?

Петринский. Я ходил к помощнику министра здравоохранения. Он сказал, что в Софии нет мест. А в провинции – сколько хочешь! Ведь ты мечтала быть первопроходцем в Родопском рудном бассейне?

Мария. Да, мечтала! Но сделала глупость и вышла замуж за тебя!

Петринский (невозмутимо). Брак – могила многих стремлений! (После паузы.) Но скоро ты будешь свободна!

Мария (возмущенно вскакивает с кресла). Перестань! Тебе бы в жены мелочную особу, без гордости и достоинства! Чтоб выматывала тебе нервы и не давала развода, пока не отправишься на тот свет.

Петринский. А! Закон больше не покровительствует таким женам!

Звонок. Петринский делает привычный жест жене: «Посмотри, кто там!», но, вспомнив, что обстоятельства изменились, идет открывать сам. Возвращается с Глафирой. Она в элегантном костюме и шляпе.

Глафира (презрительно, Петринскому). Ты думал, я в панике, да?

Петринский (рассматривает ее, после короткой паузы). Нет! Ты всегда спокойна! Нахальство всегда хладнокровно.

Глафира. Если хладнокровие – добродетель, то чтение чужих писем – подлость! Понятно?

Петринский. Я вообще не слушаю женщин, когда они принимаются говорить мне о добродетелях.

Глафира. Женщины бывают добродетельные и порочные! Но тебе все одно, и поэтому я буду говорить прямо: я пришла за письмом!

Петринский (твердо). Ты уйдешь без письма.

Глафира (вспыхивает). Кто дал тебе право вмешиваться в мою семейную жизнь?

Петринский. А ты как посмела превращать мою жену в сводницу?

Глафира. Господи! Ты на самом деле чудовище!

Петринский. А вы обе – женщины легкого поведения! (Указывает на них.)

Мария (презрительно). Оставь его, милая! Где ему понять твою драму!

Петринский. Драмы переживает ее тело, а не душа!

Глафира. Чужая душа – потемки, Харалампий! (После короткой паузы.) Что ты собираешься делать с письмом?

Петринский. Я не обязан давать тебе объяснения.

Глафира (взволнованно). От него зависит судьба Двух семей!

Петринский. Поздновато ты вспомнила об этой судьбе.

Глафира (презрительно). Покажешь письмо Велизару?

Петринский. Никому не буду показывать! Но мне оно понадобится в суде, если ее милости придет в голову не давать развода! (Указывает на Марию.)

Мария (возмущенно). Будь спокоен! Я не собираюсь навязываться!

Петринский. Все женщины так говорят до развода! А на суде ведут себя совсем иначе.

Мария. Замолчи! Я не такая, как другие твои жены!

Петринский. Хм! Посмотрим.

Глафира. Значит, ты используешь письмо только для суда?

Петринский. Да! Ни один суд не может принудить порядочного человека жить со сводницей.

Мария (вне себя). Хватит повторять это гнусное слово! И не коленях будешь меня просить, не останусь больше в твоем доме!

Петринский (удивленно). А кто собирается становиться на колени?

Мария снова падает в кресло, закрывает лицо и отчаянно рыдает.

Глафира (Марии). Не плачь! Он и не собирается разводиться.

Петринский. Вот как! Посмотрим!

Глафира (Харалампию). Когда-то ты был не лучше меня! А теперь, когда молодость прошла, превращаешься в блюстителя семейной морали! (Марии.) Я знаю его давно! Он привык мучить женщин, как подопытных животных у себя в лаборатории.

Петринский (внезапно, Марии). А ты знаешь, почему она сравнивает тебя с подопытным животным?

Глафира. Потому что ты ее мучаешь как садист! Петринский (Глафире). Нет! Потому что ты никогда ей не простишь, что я женился на ней, а не на тебе! (Хватает Марию за плечо и сильно трясет.) Смотри! (Указывает на Глафиру.) Эта женщина была моей любовницей, до того как я женился на тебе!

Мария поднимает голову и несколько мгновений пристально смотрит не Глафиру.

Глафира (поражена). Харалампий! Как тебе не стыдно!

Петринский. Почему мне должно быть стыдно?

Глафира (гневно). Я никогда не была твоей любовницей!

Петринский. Врешь! Я еще храню твои письма! Горы фальшивой нежности и безудержного празднословия!

Глафира (теряет от гнева самообладание). Это ты мастер фальшивой нежности и празднословия!

Мария (быстро встает). Значит, то… о чем мне говорили… правда!..

Глафира (измученная и подавленная). Да, милая. И происходило все так, что мне стыдно об этом говорить! Потом я тебе все объясню! (Подходит к Марии и пытается ее обнять.) Этот человек хочет нас поссорить… разбить пашу дружбу! (С ненавистью смотрит на Петринского.)

Мария (сухо). Оставь меня! (Сердито отстраняется от нее.)

Глафира (чуть не плача, Петринскому). Любой мальчишка больше уважает женщин, с которыми имел связь. (В приступе гнева.) Расскажи все Велизару!

Петринский. Я не окажу тебе этой услуги.

Глафира. Почему ты называешь подлость, которую готов совершить, услугой?

Петринский. Потому что это вызвало бы скандал и принудило бы Теодосия жениться на тебе! А я не уверен, что ты до такой степени вскружила ему голову.

Глафира. Если б у меня была такая цель, я сама сказала бы Велизару о письме.

Петринский. Ты не наивная дурочка! Теодосий бы подумал, что ты торопишь события и хочешь ему навязаться.

Пауза. Глафира смотрит на Петринского с огорчением и печалью.

Глафира (с болью). Ты всегда видел во мне только Дурное!

Петринский (после паузы, примирительно). Послушай, милая! В тебе есть кое-что, что я всегда уважал, – ум! Надеюсь он поможет тебе выбраться из хаоса чувств и принять правильное решение.

Глафира. Какое решение?

Петринский. Обещаю тебе молчать, если ты оставишь Теодосия в покое.

Глафира (печально). Но я люблю его.

Петринский (саркастически). О, я знаю! Ты всегда любишь какого-нибудь мужчину! Только все разных!

Глафира. Такова моя душа! Я буду искать счастье до тех пор, пока не найду!

Петринский. Боюсь, что ты не счастье ищешь, а используешь обстоятельства.

Глафира (печально и подавленно). Думай обо мне, что хочешь! Я не могу отказаться от Теодосия.

Петр и некий (гневно). Тогда он узнает о нашем с тобой прошлом! А письмо я покажу Велизару!

Глафира (в отчаянии). Нет! Ты не имеешь права так поступать! Это подло!

Петринский. А не подло разрушать семью Аны и Теодосия?

Пауза. Глафира, не зная что возразить, беспомощно смотрит на Петринского.

Глафира (примирительно). Хорошо! Дай мне письмо!

Петринский. Оно останется у меня как гарантия твоего слова.

Глафира. Но ты ничего не скажешь Теодосию, да?

Петринский. Обещаю.

Мария (саркастически). Ты очень легко отказалась от своей великой любви, милая!

Глафира (презрительно). Я не хочу превращать ее, как ты, в средство для замужества.

Звонок.

Петринский (Марии). Посмотри, кто там!

Мария уходит и возвращается с Велизар о м. Он бросается к Петринскому и кладет руки ему на плечи.

Велизар. Извини меня, брат! Прости!

Петринский (смотрит на него со снисходительным сочувствием). Что тебе простить?

Велизар. Нашу позавчерашнюю ссору! Я не знал, даже не подозревал, что дело может зайти так далеко!

Петринский (сухо). Какое дело?

Велизар. Я слышал, ты собираешься разводиться с Марией!

Петринский. Ну и что?

Велизар. Но это безумие! У вас такая прекрасная семья!

Петринский. Можешь не заботиться о моей семье.

Глафира. Во всем виновата я. (Петринскому.) Твое поведение меня задело, и я заставила Велизара потребовать у тебя объяснения! Я и не подозревала, что все это может перерасти в ссору между тобой и Марией.

Петринский. Да, одно перерастает в другое! Это великая закономерность, которую надо использовать или устранять в зависимости от обстоятельств.

Глафира. Ты иронизируешь, Харалампий?

Петринский. Нет, милая! Просто принимаю твои извинения.

Beлизар. Я очень рад! Но ведь это кладет конец и твоим недоразумениям с Марией, да?

Петринский (категорически). О, нет! Мы с Марией разведемся!

Мария (гневно). Ах, так?

Петринский. Да, милая!

Рассерженная Мария уходит в кабинет и садится в кресло.

Велизар (Марии). Мария, ты почему ушла от нас?

Мария (гневно). Не выношу комедиантов!

Петринский. Комедиантство – древнее искусство! Без него мир не мог бы существовать. Только глупцы не осознают его величия.

Мария. А люди вроде тебя без него померли бы со скуки! (Передразнивает.) «Да, милая!», «Нет, милая!» Видно, тебе милы все, кто развлекает тебя своими несчастьями.

Петринский. Да, мир мне мил! Он развлекает меня, потому что я его люблю! Можно стать человеконенавистником, если сердиться на глупость и пороки.

Глафира. Ан е лучше ли посочувствовать людям, вместо того чтобы над ними смеяться?

Петринский. Сочувствие увековечивает несчастья! Человек исправляется только под дулом пистолета или когда над ним смеются. А смех предполагает умение шутить.

Мария (презрительно). Туманные рассуждения!

Петринский. Надо смело идти через туман, который нас окутывает.

Мария. Я начинаю подозревать, что ты всю жизнь провел в тумане.

Велизар (примирительно). И все же, Харалампий, в твоем характере есть черты, о которых друзья должны сказать тебе откровенно.

Петринский. Какие черты?

Велизар. Например, твое отношение к свободе и доверию в семейной жизни.

Петринский (сухо). Оставь мои черты в покое! У тебя что – нет своих?

Мария. Прекрати, Велизар! Ты становишься наивным!

Велизар. Я люблю наивность, Мария! Без нее поэты стали бы похожи не профессоров-хирургов.

Мария. Именно поэтому мне и больно за тебя!

Велизар. О, зря! Иногда именно наивных труднее всего обмануть! А подозрительные часто обманывают самих себя.

Пауза. Глафира нервно ежится и глубоко вздыхает.

Звонок.

Петринский (Марии). Посмотри, кто там. Мария (сердито). Я больше не имею отношения к этому дому. Встречай своих гостей сам!

Петринский идет открывать.

Велизар (тихо, Глафире). Он действительно собирается разводиться?

Глафира (делает отрицательный жест рукой). Насколько я его знаю, нет!

Мария (громко). Да, Велизар! Мы с Харалампием разведемся. Нет ничего более жалкого в семейной жизни, чем мнимое благополучие.

Петринский вводит в холл Ану и Теодосия.

Ана (взволнованно). Ах, Харалампий, Харалампий! И зачем тебе понадобилось с самого утра портить нам настроение! Теодосий только приехал с аэродрома, сели завтракать и…

Теодосий (пристально смотрит на Петринского).

Значит, ты разводишься?

Петринский. Да! Почему это тебя удивляет?

Теодосий (глухо и задумчиво). Развестись с женщиной, которая до сих пор вела себя безупречно по отношению к тебе, это все равно, что ее убить!

Петринский (весело). Или освободить себя! Смотря какое безупречное счастье тебе досталось! Но для развода безупречные браки самые неудобные.

Теодосий (горько). Когда брак неудачен, развод оправдан, а когда безупречен, развод – почти подлость!

Ана. Хватит, Теодосий! Ты уже два часа так нудно рассуждаешь о разводах!

Петринский. Может, и ему пришло в голову развестись?

Ана. Теодосию? (Смеется.)

Петринский. А почему бы и пет? Разводы как эпидемия гриппа!.. Могут поразить несколько семей одновременно!

Велизар. Ты хочешь сказать, что и Теодосий может изменить?

Петринский (поучительно). В каждом мужчине и в каждой женщине живет демон измены.

Мария (гневно). Несомненно, если они похожи на тебя!

Велизар. Этого демона, Харалампий, порождали рабское положение женщины и власть мужчины, который мог ее купить! Обе эти причины мы устранили.

Петринский. Очень хорошо! Остается только искоренить у женщин привычку продавать себя по собственной инициативе!

Глафира (тихо и гневно, про себя). Гнусный тип!

Мария(бурно). Что ты хочешь этим сказать?

Петринский (усмехаясь). Не более того, что сказал, милая!

Велизар. Ты становишься все загадочнее! Вероятно, от решения, которое ты принял, у тебя помутилось в голове!

Мария. О нет! Он здесь признался, что просто играет нами.

Глафира (саркастически). Из любви к вам!

Теодосий. Пусть болтает! Такие, как он, никого не любят и пи во что не верят, зато все видят.

Петринский. Все видеть – полезное, по неприятное свойство, мой дорогой. К сожалению, только вы с Аиой в состоянии его во мне оцепить.

Теодосий (мрачно). Но видеть все – это еще не значит видеть истину.

Петринский (усмехаясь). Возможно! Поправьте меня, если я ошибаюсь.

Aнa (гневно и строго). Послушай, Харалампий! Я хочу, чтобы ты ответил нам серьезно: что ты надумал? Мне звонил Спиридон!

Петринский. Ну и что?

Ана. Ты был у него вчера и велел ему составить заявление о разводе!

Петринский (Ане). Завтра то же самое может случиться и с тобой… (Сердито отворачивается.)

Beлизар (громко). Мария! Объясни поведение своего мужа.

Мария. Если бы я могла его объяснить, я бы не обращала на него внимания.

Велизар (пожимает плечами, Ане и Теодосию). Ничего не понимаю!

Петринский. Непонимание – основа счастья, дорогой! Многие браки безоблачно существуют очень долго только потому, что один из супругов не понимает, что делает другой! А потом вдруг начинает понимать, и тогда все рушится!

Велизар. О каком браке ты говоришь?

Петринский. О моем, естественно!

Мария (громко и гневно). Не смей подозревать меня без причины.

Ана. Да что менаду вами произошло?

Петринский. Ничего особенного, милая! Просто совершенно неожиданно я открыл, что моя жена мечтает о внебрачной любви.

Мария (вскакивает). Неправда!

Ана (делает успокаивающий знак Марии). Подожди! (Петринскому.) Ну?… И что из этого? А ты, как известно, не только мечтал о ней, но и пробовал, какова она.

Глафира. Неужели это тебя удивляет? Он считает, что у мужчин одни права, а у женщин другие.

Мария (сухо, Глафире). Я не желаю, чтобы ты выступала в защиту моих прав.

Ана (строго, Петринскому). И это повод для развода?

Петринский. Разве этого мало? (После паузы, притворно сердясь.) Скажи Спиридону, чтобы занимался своим делом! Эти адвокаты ни с кем не считаются! Пойдешь к нему, а назавтра вся София знает. Профессиональную тайну ни в грош не ставят!

Теодосий. В пашем мире, Харалампий, тайны не нужны. Все должно быть открытым и ясным!

Петринский (удивленно). Вот как! (После короткой паузы.) Не спеши! Есть и полезные тайны. (Опять Ане.) Чего ради этот болтун Спиридон распространяет среди моих друзей слухи о разводе?

Ана. Слушай, дорогой! Спиридон учился вместе с тобой и Теодосием… Позвонил нам по телефону и сказал: «Знаете, что происходит?»

Петринский (быстро). Ну, и что происходит?

Ана (повторяет слова Спиридона). «Наш друг опять разводится».

Петринский (возмущенно). «Опять разводится!» Что, я так уж много разводился?

Ана. А сколько?

Петринский. Я не сумасшедший, чтобы, как он, мучиться всю жизнь со сварливой женой! (Сердито ходит по холлу.)

Велизар (Ане). Харалампий прав, милая! В рамках нашей социалистической этики мужчина имеет право устраивать свою личную и семейную жизнь так, как считает нужным.

Петринский (одобряет, доволен). Именно так! Совершенно справедливо!

Велизар. А разве у женщины нет такого права?

Петринский (с гримасой досады). Ты говоришь, будто выступаешь перед своими читательницами.

Велизар. Мои читательницы гораздо разумнее тебя! Опасность измены появляется тогда, когда мы начинаем считать женщин аморальными и глупыми, а не тогда, когда проявляем к ним доверие.

Петринский (скептически). Ты уверен?

Велизар. Вполне! Мы с Глафирой поженились тогда же, когда и ты женился на Марии. Каждый из нас поступил по-своему. Я предоставил Глафире полную свободу, а ты лишил Марию даже самых элементарных прав! Прошло четыре года! Давай-ка подведем итоги!

Петринский. Не спеши с итогами!

Велизар. Что?

Петринский. Я говорю, итоги – дело опасное. Никто их не любит!

Велизар (подчеркнуто). Итоги таковы: ты, измучившись безобразными подозрениями, разводишься со своей женой, а мы с Глафирой верны друг другу и живем счастливо!

Петринский. Ну и продолжайте себе жить счастливо!

Велизар (строго). Что ты хочешь сказать?

Петринский. Я говорю, что можно и так!

Вели за р. Послушай, дорогой! Ты намекаешь на то, что Глафира – испорченная женщина. Может, ты даже уверен, что она мне изменяет?

Петринский. Когда это я утверждал, что Глафира тебе изменяет? Я только запрещал Марии дружить с ней!

Велизар (устало, с досадой). Это-то и обидно!

Петринский. Почему обидно? Вот! (Указывает на Глафиру.) Она ведь молчит!

Глафира нервно вздыхает, словно от сдерживаемого негодования, но считает недостойным отвечать Петринскому. Затем вынимает носовой платок и обмахивает лицо.

А на. Харалампий! Ты сегодня корчишь из себя идиота, и это нас всех обижает.

Глафира. Он кое к чему и правда относится как идиот.

Петринский (Глафире). Осторожно, милая! Рассчитываешь на то, что я идиот? Как бы тебе не ошибиться.

Велизар. Глафира! Мне надоели намеки этого человека! Обезоружь его раз и навсегда – скажи всем, что ты была его любовницей!

Глафира (глухо). Да, была.

Теодосий (ошеломлен). Вот как!

Петринский (с успокаивающим жестом). Ничего! Ничего! Это было давно.

Ана (сухо). Этой детали я не знала.

Мария (из кабинета). Жизнь состоит из деталей, Ана! Но мы поздно это замечаем!

Велизар. А что плохого в этой детали? Она обидна не для Глафиры, а для него! (Указывает на Петринского.) Целых пять лет он поддерживал у бедной девушки надежду, что женится на ней.

Теодосий (потрясен). Пять лет!

Петринский. Да, представь себе! И она не могла меня раскусить.

Глафира (вскакивает, гневно). Профессор Петринский! Оставьте меня в покое! (Остальным.) Я ухожу! (Направляется, к двери.)

Велизар (бросается за ней и хватает ее за руку).

Стой, милая! Мы должны убедить этого человека в твоей порядочности… И остановить его безрассудство, если можно!

Петринский (Велизару и Глафире). Ну, давайте! Убеждайте!

Beлизар (взволнованно). Харалампий! Ничто на свете тебе не поможет, если у тебя нет доверия к человеку! Ты будешь упиваться своим остроумием, но таки не узнаешь, зачем живешь!

Петринский. Как это я не узнаю, зачем живу? Я живу, чтобы быть хирургом! А чтобы работать хирургом, мне необходимо спокойствие в семье.

Велизар. У тебя не будет спокойствия, если ты не веришь своей жене.

Петринский. Вполне с тобой согласен! И так как я больше не верю своей жене, я решил с пей развестись! (Смотрит на всех самодовольно.) Вот и все.

Мария (гневно встает). А что я такого сделала, господин Петринский, что ты потерял ко мне доверие?

Петринский (внезапно встревожившись). Молчи! Ведь мы решили ничего не говорить!

Мария (снова садится). Я так больше не могу! Я просто сойду с ума!

Пауза. Велизар, Ана и Теодосий смотрят то на Петринского, то на Марию.

Ана (озабоченно, Теодосию). Хм! Выходит, пока ты отсутствовал, произошли серьезные семейные неприятности.

Петринский. Да, милая! Семейные неприятности обычно происходят в наше отсутствие! Но иногда и у нас под самым носом.

Мария (снова вспыхивает). Я тебе запрещаю продолжать эту мистификацию за счет моего достоинства. Скажи правду!

Теодосий (быстро встает). Нет, скажу я, Мария. Я должен был сделать это давно во имя чести, достоинства, дружбы, которая пас всех связывала! Но мне было трудно и стыдно начать! Личная жизнь человека внешне может протекать мирно и гладко, хотя в глубинах ее бурлят водовороты. (Взволнованно.) И вот… случайность… открывает эти водовороты. Может, вы скажете, что, не будь этой случайности, жизнь прошла бы спокойно и счастливо… (Сильно взволнован.) Неправда! Вот тут-то мы и прибегаем к сознательному самообману, тут-то наше лицемерие и перерастает в подлость! Нет! Прятаться и жить так – недостойно! (Спокойно и примиренно.) А теперь – обо мне! Из слов Харалампия я понял, что он узнал о моей тайне, которую я не должен был скрывать. (Ане.) Ана!

Ана (тревожно). Что, Теодосий?

Теодосий (глухо, после паузы). Я нарушил чистоту нашего брака! Я изменил тебе! Я полюбил другую женщину.

Пауза. По лицам Аны и Велизара проходит нервная конвульсия. Петринский делает жест, выражающий гнев и сожаление. Глафира вытирает лоб платком. Мария опускает голову.

Ана (потрясена). Ты?

Теодосий. Да, Ана!

Ана (быстро). Когда?

Теодосий. Дай мне все объяснить! (После долгой паузы.) Ана! Мы встретились с тобой, когда были молодыми и красивыми, когда жили пафосом борьбы и пламенной мечтой о будущем обществе! Но, может быть, то, что нас связывало тогда, было не любовью, а лишь единством мыслей, лишь верностью и товариществом, которые были необходимы для борьбы! Может быть, эти тридцать лет мы шли вместе одним путем, не подозревая, не сознавая, что, в сущности, так и не встретили любви.

Ана (с глухим негодованием). Не подозревая и не сознавая?

Теодосий. Да, Ана! Мы жили как слепцы, примирившиеся со своим недугом.

Ана (гневно и быстро). Но разве не любовь помогала нам переносить трудности?

Теодосий. Да, Ана! Это не было любовью! Мы обманывали себя.

Ана (горько). Я не обманывала себя, Теодосий, ты себя обманывал!

Теодосий. Да, прости меня! Я не имею права оскорблять твои чувства и должен говорить только о себе! Но то, что я связал свою жизнь с твоей, было ошибкой! Ошибкой, в которой были виноваты не ты, не я, а сама жизнь! Ошибкой нашей молодости, наших неискушенных чувств! Ошибкой, которая приняла форму брака и давала нам иллюзию любви!

Ана (скорбно и глухо). А разве не тогда мы сильнее всего любили друг друга, Теодосий? И когда я была больна а ты потерял работу… и нам нечего было есть… и ты спешил принести мне каждый случайно заработанный лев… И это было иллюзией?

Теодосий. Да! И это тоже было иллюзией! Может, я поступал так из чувства долга, но не из-за любви!

Beлизар (взволнованно). Теодосий! Я тебя не узнаю, брат!

Петринский. Ты не в своем уме! Как можно? Тридцать лет был верен женщине и утверждаешь, что не любил ее!

Теодосий (спокойно, Петринскому). Да! У тебя было несколько жен! И неужели о каждой из них ты не мог бы сказать то же? Что ты, в сущности, не любил их?

Петринский. Будь они, как Ана, я бы с ними не разводился.

Теодосий. И все же ты разводился, потому что они не давали тебе того, о чем ты мечтал! Почему же тебе такая ошибка в жизни позволена, а мне нет?

Велизар. Я ни за что не поверю, что ты ее не любил!

Ана (печально). Может, просто мужчины так устроены, Велизар! Сначала любят одну женщину. Потом другую… потом третью… И так, пока не состарятся!

Глафира. Да, но может быть, и женщины устроены так же? Зачем же возмущаться?

Велизар (удивленно, Глафире). Но ведь люди не животные, милая!

Теодосий. И тем более не автоматы, лишенные права на любовь и подчиняющиеся догматическим канонам верности! Идеал, за который мы боролись, – это свобода… полное осуществление возможностей человека! А любовь – это самый нежный, благоуханный цветок души! Найдите мне, укажите мне хотя бы на одно мгновение в жизни человека без любви или воспоминания о любви! Даже дряхлый старик с разумом, затуманенным склерозом, вспоминая о своем прошлом, видит все в ореоле чувств, которые в нем когда-то пробуждала любовь! Зачем же подавлять в себе это великое чувство? Зачем превращать его в подлость и преступление, если после брака приходит любовь к другому человеку!

Пауза. Все подавленно молчат.

Ана (Теодосию). Значит… между нами все кончено!.. Так?

Теодосий. Да, Ана!

Ана. А кто же эта женщина?

Теодосий (громко, после паузы). Глафира.

Ана вздрагивает, будто пораженная электрическим током. Велизар болезненно морщится. Мария опускает голову и закрывает лицо руками. Глафира и Теодосий гордо выпрямляются. Только Петринский невозмутимо вертит на пальце брелок с ключами.

Ана (тихо, с болью). Глафира!..

Велизар (поражен). Глафира! (После долгой паузы он приходит в себя и говорит хрипло Глафире.) Значит… Ты меня обманывала?…

Петринский. Ну и что тут странного?

Велизар (гневным шепотом и с глубоким презрением, Глафире). Обманщица!

Глафира (гордо и насмешливо). А где же твои принципы свободы?

Велизар (громко и гневно). Разве ты достойна свободы?

Глафира. Ты сердишься, потому что ты не прав!

Велизар. Меня возмущает твоя подлость! Как ты все скрывала! Теперь я понимаю, почему я так часто заставал Теодосия в твоей мастерской! И как ты не пего смотрела… и твой смех… и твои шутки… и это твое безобразное кокетство с ним! (Горько.) Ах… теперь мне все ясно!

Глафира. Напрасно я думала, что у меня разумный муж!

Велизар. Напрасно и я думал, что поднял до высот свободы униженное существо, привыкшее продавать свое тело! (Петринскому.) Ты прав, человече! Некоторым женщинам еще необходим суровый, железный кулак! (Глафире, печально.) Я тебе дал все: и свободу… и доверие… и обеспеченную жизнь… и верность… я верен всем, кто унижен прошлым! Тебе этого было мало? Зачем твоей продажной душе понадобился этот пятидесятилетний мужчина? (Указывает на Теодосия.)

Теодосий (громко и гневно). Прекрати оскорбления!

Велизар (резко поворачивается к Теодосию.) А ты? Как ты посмел? Чего прячешься? Подойди ко мне!

Теодосий (быстро подходит к нему). Ну, что?

Велизар (громко и взволнованно). Так! Теперь посмотри мне в глаза! Ты помнишь один июльский вечер пятнадцать лет назад? Мы прятались в каком-то винограднике, где у нас была явка! Пришел и ты, но агенты полиции тебя выследили и окружили нас. Началась перестрелка, тебя ранили в ногу. Ты убеждал меня уйти до того, как нагрянет полиция. Я отказался. Наступила ночь… время шло… была дорога каждая минута. Мне удалось вытащить тебя из кольца. Ты это помнишь?

Теодосий (глухо). Да, помню! Мы были едва знакомы. Но уже тогда чувство долга в тебе было очень сильно.

Велизар. О, не своди все к долгу. Я рисковал ради тебя жизнью не только из-за партийного долга. Я тебя уважал… я любил тебя! (После короткой паузы.) А помнишь, как пас арестовали и устроили очную ставку? Меня ввели в подвал, а ты лежал там, привязанный ремнями к тяжелой скамье. Тебя спросили, знаешь ли ты меня. Ты ответил, что в первый раз видишь. Тогда палач принялся тебя избивать. Ты только стонал, стиснув зубы, и снова и снова отвечал, что не знаешь меня! И так много раз. Палачи ничего не смогли от тебя добиться.

Теодосий (с трудом скрывает волнение). Я хотел сохранить свою жизнь, Велизар! Если бы я признался, что знаю тебя, меня бы уже не было на свете.

Велизар (горько). О-о-о! Только что выступал с апологией любви, а теперь все остальные чувства сводишь к нулю!

Теодосий. Да, любовь – такое чувство, которое стоит над многими другими.

Велизар (возмущенно). Даже над чувством, которое требует от нас солидарности и верности в борьбе? (Почти кричит.) Так?

Теодосий (гневно). Мы были солидарны и верпы в борьбе! Чего тебе еще? Борьба была не самоцелью, а средством для достижения человеческого счастья!

Велизар. Борьба продолжается!

Теодосий. А те, кто ее ведет, не имеют права на счастье? (С гневным криком.) Да?

Велизар. Они должны выполнить своп долг! Довести борьбу до конца и уже йотом думать о своем счастье!

Теодосий. Вот как? Значит, мы должны превратиться в отшельников и аскетов… в лицемеров, которые не видят красоты нового мира!

Велизар. Нет! Что бы ты ни говорил, ты никогда не сможешь оправдать свой поступок! Ты выдержал истязания в подвале, но не нашел в себе сил не посягнуть на жену друга. Этого не оправдать никакой моралью. Это унижает тебя самого.

Теодосий (глухо и печально, после долгой паузы). Да! Это единственное, в чем ты можешь меня обвинить! По я не знал любви! В детстве я помню только лишения, а молодость моя прошла в борьбе. Я должен был сам заботиться и о хлебе, и об образовании. (Петринскому.) Когда вы шли танцевать с девочками, я либо перекидывал уголь с улицы в подвал, либо бежал разносить листовки. Вы ведь ничего не знали обо мне, кроме того, что я из села. Ваши отцы были министры, торговцы, адвокаты… а мой – бедный, неграмотный крестьянин. Когда ты под влиянием странной нашей дружбы приглашал меня на гимназическую вечеринку в ваш богатый дом, я шел, несмотря на упреки комсомольцев гимназии. Для меня было удовольствием провести несколько часов, забившись в угол… созерцать картины… слушать музыку… любоваться нежной, светлой, целомудренной красотой девочек, которых вы приглашали. Я не испытывал зависти или ненависти, а только горькое чувство несправедливости! Твоя честная, на равных, дружба меня обезоруживала! А может быть, в душе бедного неотесанного деревенского парня было больше чувства красоты, чем у многих других на этих вечеринках.

Петринский (взволнованно). Да, да! Конечно. Ты запоминал и мог просвистать любую мелодию, которую хоть раз услышал на пианино! Это удивляло и мою мать!

Теодосий. Может быть, не помню! Но всегда, когда я приходил к вам, я давал себе клятву бороться не на жизнь, а на смерть за то, чтобы красота стала доступной всем. Потом я весь ушел в борьбу и ради нее забыл все. Борьба стала моей самой высокой, единственной целью. Потом, правда, я встретил Ану! Она прекрасный товарищ и человек! Но была ли это любовь или только солидарность двоих, думающих одинаково и борющихся за одну и ту же идею? Кому удалось объяснить, что такое любовь? Кто сказал что-нибудь о том таинственном облике красоты духовной и физической, – которая позволяет людям выбирать друг друга, образовывать семьи и продолжать жизнь? Нет, я не узнал, не пережил любви, когда сблизился с Аной! Но я имею право вкусить радостей любви. Я отдал все жертвовал своей жизнью в борьбе за счастье людей. Кто может оспорить мое право? Неужели вы меня осуждаете? (После паузы, Велизару, указывая на Глафиру.) Ты знал, что она была любовницей другого! Почему же ты предпочел ее стольким красивым девушкам, которые преклонялись перед тобой, героем и поэтом? Потому что ты считал, что имеешь право на любовь и свободный выбор, ведь так? Тогда почему же ты упрекаешь меня?

Велизар (гневно). Потому что ты покусился не мою жену!

Теодосий. Что это? Предъявляешь право собственности?

Велизар. Право требовать от тебя верности мне.

Теодосий (после паузы, мрачно и тихо). Я уже сказал! Это ошибка, за которую я прошу меня простить! Месяцы… больше года… я противился этому чувству. Старался задушить его, подавить взаимное влечение, которое росло с каждым днем! Неужели ты, поэт, не можешь этого понять? Посмотри на эту женщину! (Указывает на Глафиру.) Посмотри на ее лицо! Вслушайся в ее голос! Вспомни, как она остроумна в минуты радости и счастья!

Петринский. Еще бы! Красивая женщина как универсальный магазин: в ней можно найти все!

Теодосий. Ничего странного, что тебе приходит в голову такое сравнение. Ты привык покупать женщин.

Петринский. Тем хуже для женщин!

Мария (гневно, Петринскому). Не распространяй свой опыт на всех женщин!

Глафира (взволнованно, Марии). Почему тебя удивляет его одинаковое отношение ко всем женщинам? Ведь ты плакала каждый день от его бездушного отношения.

Мари я. И ты использовала это, чтобы сделать меня соучастницей своих подлых поступков.

Велизар (Марии). Как?

Мария. Я передавала ей письма от Теодосия. (Опускает голову и прячет лицо в ладонях.)

Велизар (горько). Письма?

Петринский. Да! Да! Неопытные любовники увековечивают свою глупость в письмах!

Теодосий. Мария! Неужели любовь, которой ты сочувствовала, теперь кажется тебе подлостью?

Мария. Выходит, любовь – главное ее занятие в жизни.

Глафира (гордо). Да! Центр моей жизни – любовь! Настоящим мужчинам нравится моя любовь, а пресыщенным донжуанам – твое целомудрие!

Мария. Дело вкуса! Позволь мне самой судить о моем муже!

Глафира (язвительно). У меня тоже есть основания о нем судить.

Петринский (Глафире). Разумеется! У тебя больше опыта!

Теодосий (громко и гневно). Перестаньте! Почему вы все так беспощадно набрасываетесь на беззащитную женщину? Чего вы хотите от нее? Побить каменьями в эпоху социализма?

Петринский. Такие женщины, как она, были необходимы во все эпохи.

Глафира (гордо и очень взволнованно). Да! Такие женщины, как я, открывали человечеству жестокую истину униженной любви! Мы были единственным наслаждением рабов! Паше остроумие ценили философы! О нас писали стихи поэты! (Петpuнскому.) Смейся сколько угодно, ничто не может затронуть мое человеческое достоинство… Хотя я и была для тебя и для других лишь несчастной… содержанкой! (После паузы, тихо, Велизару.) А ты женился на мне, даже после того как я тебе обо всем рассказала! Нет, не улыбайся так горько! Ты не стал из-за этого смешон, напротив – вырос! Поверь, я искренне тебя любила. Но во мне, наверное, есть что-то испорченное, сломанное жизнью… Я думала, что всю жизнь буду тебе благодарна, а вместо этого вовсе потеряла над собой контроль… не заботилась о доме, пускала на ветер твои деньги! Клялась быть верной тебе, а дрожала от волнения, когда к нам приходил Теодосий! Прости меня! Такая я! Может быть, после первого падения в женщине поселяется какой-то червь, который разъедает ее волю и делает ее недостойной свободы! (Задыхается от рыданий.)

Пауза. Все сидят неподвижно. Только Петринский вертит на пальце брелок с ключами и время от времени бросает на Глафиру враждебные и подозрительные взгляды.

Теодосий (Ане). Ана! Мне выпало большое испытание! Мой поступок затрагивает принципы, в которые мы верили… за которые боролись! А ты молчишь!

Ана (строго). Чего ты от меня хочешь?

Теодосий. Я не могу… не имею права не интересоваться тем, что ты думаешь!

Ана (саркастически). Странная озабоченность! Ты хочешь, чтобы я тебя оправдала? Хорошо! Что касается твоего принципа свободы чувств, я тебя оправдываю! Никто в нашем новом обществе не имеет права обязать мужчину или женщину оставаться с тем, кого они не любят! Если другая женщина нравится тебе больше, иди к ней. Но я не могу простить тебе того, как ты поступил с женой, которая тридцать лет была тебе верным другом… как подло ты поступил с товарищем, с которым не раз встречал смерть! (Взволнованно.) Ты, Теодосий Миронов! Ты превратился в ничтожество, перестал существовать в моих глазах как нравственная личность… как человек! Вот что меня больше всего потрясло! Вот что не позволяет мне сочувствовать драме твоей жизни! Вот что заставляет меня спрашивать себя, тот ли ты мужчина… единственный мужчина… которого я любила всю жизнь! Ты, может быть, ждал, я буду великодушной, прощу тебя, соглашусь на развод! Я бы согласилась, если бы была уверена, что твой поступок – следствие настоящей любви! Но разве настоящую любовь можно построить на подлости и лжи? (Громко и решительно, поднимаясь.) Нет! Я не допущу, чтобы ты совершил преступление перед обществом и своей собственной совестью! (Гневно.) Какой морали ты служишь? Чего стоит твоя прихоть в сравнении с общественным долгом, с обязанностью быть честным по отношению к жене и товарищам! Оставайся с Глафирой, если совесть позволяет тебе забыть Велизара! Подай заявление о разводе, если тебе не стыдно перед женой, с которой ты делил до сих пор все испытания! Я откажу тебе в разводе!

Теодосий (глубоко взволнованный, встает). Ана! (Хватается за голову.)

Занавес

Третье действие

Та же обстановка. Вторая половина дня. Солнечно. Петринский в своем кабинете за письменным столом рассматривает в микроскоп препараты. Mария, в светлом платье, входит в холл. В руках у нее поднос.

Мария (сухо). Где ты будешь пить кофе?

Петринский. Там! (Показывает на стол в холле.)

Мария ставит поднос на стол и наливает кофе.

(Садится к столу.) Хм. (Довольно потирает руки.) Гистологическая картина вполне подтвердила мои предположения! Вот тема, над которой ты сможешь работать в клинике!

Мария (подает ему кофе). Прекрати комедию! Терроризируешь жену разводом и собираешься вести с ней научную работу в своей клинике.

Петринский. Развод есть развод! Не понимаю, почему он должен мешать научной работе.

Мария (с иронией). Значит, ты предполагаешь, что я поступлю в твою клинику?

Петринский. А почему бы и нет?

Мария (смотрит на него сердито, после паузы). Ты и правда возмутительно играешь людьми. Странно, как Ана и Теодосий этого не замечают.

Петринский. У Аны и Теодосия нет времени подозревать меня в глупостях, как это делаешь ты.

Мария. А почему ты не хочешь, чтобы я ушла из дому?

Петринский. Я хочу, чтобы все прошло тихо и спокойно. Потом можешь уходить.

Мария (с досадой). Хватит! Для тебя развод – фарс, а для меня – несчастье! (Гневно.) И почему это так необходимо сегодня всем собираться? Я больше не могу выносить Глафиру!

Петринский (с удовольствием пьет кофе). Нужно, милая! Нужно договориться, чтобы не допустить неприятные противоречия! Наши разводы, так сказать, взаимно обусловлены. Кроме того, Ана продолжает упорствовать.

Мария. Значит, ты боишься, что мы не получим развода?! Так?

Петринский. Да, милая! Откровенно говоря, боюсь!

Мария (гневно). А тогда зачем ты женился на мне?

Петринский. Потому что поверил в твой ум! Вообразил, что твоя любовь зиждется на разуме! Передо мной ты трепетала от волнения, а ухаживания твоих мальчишек-коллег оставляли тебя равнодушной.

Мария (саркастически). Да! Меня не волнуют глупые мужчины! Но я никогда не предполагала, что твой ум растопчет мою свободу.

Петринский. Не ум, а глупость – враг свободы! Я стал тираном, после того как начал подозревать тебя в глупости.

Мария (с презрительным удивлением). Подозревать меня в глупости? Меня?

Петринский. Да! Твоя дружба с Глафирой была глупостью! Вот! Довела нас до развода!

Мария (гневно вспыхивает). Хватит говорить о Глафире! Не Глафира, а твой страх перед будущим – причина нашего развода!

Петринский (насмешливо). Да, верно. Ну, и что тут неестественного?

Mapия. Мне просто жаль тебя! Ты сам испорчен, оттого и меня подозреваешь в подлости! (Неожиданно вспыхивает.) Но почему это я должна расплачиваться за безобразия других твоих женщин?

Петринский (удивлен, насмешливо.) То есть как это почему? Ты стала на них похожа. Сегодня сводница, завтра любовница!

Мария (громко и гневно). Я тебе запрещаю употреблять при мне такие выражения.

Петринский. Почему? Это юридические термины!

Mария. Прибереги их для Спиридона! (После паузы, презрительно.) Это он будет докладывать суду о состоянии нашего брака?

Петринский. Судьи не любят подобных докладов! Они ими сыты по горло! Спиридон выигрывает бракоразводные процессы только потому, что умеет молчать перед судьями как рыба!

Мария (презрительно). Вот как? Странная профессия! Стихия адвокатов – речи, а известность они приобретают молчанием.

Петринский. В противоположность медицине, милая! Некоторые врачи приобретают известность только благодаря языку.

Mария. А другие используют свою известность, чтобы прикрыть молчанием безобразия в своей личной жизни! Так?

Звонок.

Петринский. Посмотри, кто!

Мария. Не командуй! Посмотрю.

Выходит и возвращается с Теодосием. У того усталый, рассеянный и печальный вид.

Теодосий (молча здоровается с Петринским и медленно опускается на стул). А где остальные?

Петринский. Все в порядке! (После паузы, во время которой наблюдает за ним.) Что с тобой? Любовь делает людей счастливыми, а ты выглядишь как на похоронах.

Теодосий (печально). Развод – тоже вроде похорон, Харалампий! Человек хоронит что-то в себе и что-то в других. В первый момент вроде бы не сознает этого, а потом видит – что-то навсегда исчезает из его жизни.

Петринский. Верно! Но в то же время раскрываются новые горизонты.

Мария (язвительно). Радуйтесь этим горизонтам!

Теодосий (задумчиво и серьезно). Нет, я не могу радоваться, Мария! Я тридцать лет прожил с Аной. Теперь в памяти всплывают тысячи больших и маленьких жертв, которые она приносила ради меня. (Печально.) Даже если я получу развод, чего-то в жизни мне будет недоставать.

Петринский. Тогда зачем ты разводишься?

Теодосий (взволнованно). Потому что люблю Глафиру! Это не мимолетное увлечение, а что-то… чего мне, кажется, не хватало до сих пор в моей жизни… настоящая любовь… я испытываю ее впервые!

Петринский. Да, конечно! Каждая следующая любовь кажется нам более настоящей, чем прежняя! Иначе это чувство быстро бы нам надоело.

Теодосий (с внезапным раздражением, Петринскому). Что? Ты все еще иронизируешь надо мной? Ты видишь только биологический образ женщины, а я – весь духовный комплекс искусства, красоты и любви! Разве у меня нет права это пережить?

Петринский (смотрит на него задумчиво). Есть, разумеется!

Теодосий (тихо и как-то устало). Но в отличие от тебя я должен нести моральную ответственность за свои поступки! И я готов к этому.

Петринский. В любви нет моральной ответственности. Только юридическая.

Мария (саркастически, Петринскому). В этом заключается ренессансный опыт твоей любви?

Петринский. Да, милая! Глафира скоро и тебе его передаст.

Мария (гневно). Ты не считаешь, что твой цинизм переходит всякие границы?

Петринский. Цинизм – единственный выход для любого разумного мужчины, который решил развестись! На втором месте стоит его умение ни на что но обижаться, а не третьем – смеяться. Располагая этими качествами, мужчина становится просто неуязвимым!

Мария. Но не счастливым!

Петринский. А разве счастье в том, чтобы быть обманутым супругом? Самая верная защита от жен – полное недоверие к ним.

Мария (презрительно). Результат налицо: когда-то я тебя обожала, а теперь ты внушаешь мне ужас!

Петринский. Нет ничего полезнее ужаса! Женщины как святые: только ужас перед возмездием может сделать их добродетельными.

Теодосий (с досадой, Петринскому). Что это ты так разболтался? (Сухо, после паузы.) Между прочим, должен тебя предупредить, я едва убедил Глафиру прийти! Она не верит, что ты можешь подойти ко всем нашим проблемам лояльно.

Петринский (иронично). И это тебя удивляет?

Теодосий (сухо). Пет. Ваше прошлое мне уже известно.

Велизар (озабоченно). Что же делать?

Мария. Ты-то, Велизар, пи в чем не виноват! Выйдешь из суда с гордо поднятой головой.

Велизар. Я думаю не о себе, а о нем!

Теодосий (рассерженно). Тебя никто не просит думать обо мне.

Петринский (примирительно). Доверьтесь Спиридону! В бракоразводных делах он стреляный воробей!

Велизар (презрительно, Теодосию). Пусть твой Спиридон тебя спасает перед общественным»[пением!

Петринский. Он его уже спасал… спасет и сейчас!

Велизар (презрительно, Петринскому). Когда это он его спасал?

Петринский. Ты не помнишь? Перед фашистским судом!

Велизар (с гневным пафосом). Но тогда он защищал борца за справедливость, а теперь – любовника!

Петринский. Каждый гражданин имеет право быть любовником! Законом это не запрещено!

Теодосий (бурно). Каждый человек свободен любить, и наша общественная мораль не должна этому препятствовать!

Звонок. Мария выходит и возвращается с Аной.

Ана (учтиво, сухо). Добрый день!

Петринский. Здравствуй, Aна! (Подходит к ней и почтительно целует ей руку, затем сажает в кресло.)

Ана (с вопросительной улыбкой). Ну?

Петринский. Ждем тебя и Глафиру.

Ана. Не знаю, так ли уж я необходима на этом совещании. Моя позиция известна.

Теодосий. Ана! Я прошу тебя подумать еще раз.

Ана. О чем тут думать, Теодосий?

Теодосий. Я в очень тяжелом положении.

Ана (саркастически). Ясно, не в легком! Влюбиться в твоем возрасте и требовать развода прежде всего смешно.

Теодосий. Пусть другие упрекают меня в том, что я смешон, Ана! Поговорим о серьезном!

Ана. По серьезное тебя уже не трогает, как Харалампия!

Петринский (философски). Жизнь всему научит. Ана. Кое-чему она его не учит, Харалампий.

Теодосий. Чему же, Ана?

Ана. Сам поймешь!

Теодосий (после паузы, тихо и задумчиво). Ты говоришь о топких иголочках, которые будут вечно колоть мою совесть, да? (После новой паузы.) Да, да! Иду с докладом к ответственному товарищу, с которым работал раньше и который знает Велизара или тебя. После служебного разговора жду, что он задаст мне несколько личных вопросов, которые могут напомнить о нашей дружбе в прошлом. Вместо этого – молчание. Что-то связывавшее меня с этим товарищем исчезло. Он узнал о нашем разводе! Или выступаю на собрании перед рабочими своего завода. Я не боюсь выступать перед народом, по вот я вижу, что кое-кто саркастически улыбается и перешептывается. Они знают, что я отнял жену у товарища! Или вызываю в кабинет служащую, хочу распечь ее за легкомысленное поведение. Но она не смущается, а смотрит на меня с вызовом, дерзко! Вчера она видела меня не улице с Глафирой! Ты об этом, Ана?

Ана (почти шепотом). Разве этого мало, Теодосий?

Теодосий (смеется). Нет, не мало. Но это преодолимо, когда ты прав. (После паузы.) Может быть, я стану только справедливее и человечнее по отношению к людям! (После долгой паузы, тихо, с болью.) Другое… другое страшно, Ана! Сознание, что я причинил страдания тебе и Велизару!

Ана. И это… даже это не поколеблет тебя?

Теодосий (тихо). Нет, Ана! Даже это не может меня поколебать! Если ты не дашь мне развод, меня раздавит моя совесть, оскорбительное отношение близких, но и тогда я не откажусь от Глафиры.

Ана (с неизмеримой болью, почти шепотом). Значит… ты действительно любишь Глафиру!

Теодосий (устало). А ты сомневалась?

Ана (скорбно, но с каким-то облегчением). Я хотела увериться, Теодосий! Это было для меня пробным камнем. Я хотела сохранить тебя в своей памяти прежним! (После долгой паузы, печально улыбаясь.) Ты свободен!

Теодосий (быстро, ошеломленно). Что ты этим хочешь сказать?

Ана. Напиши и подай заявление о разводе! Ты его получишь. У меня пет никаких претензий.

Велизар (озабоченно). Что же делать?

Мария. Ты-то, Велизар, ни в чем не виноват! Выйдешь из суда с гордо поднятой головой.

Велизар. Я думаю не о себе, а о нем!

Теодосий (рассерженно). Тебя никто не просит думать обо мне.

Петринский (примирительно). Доверьтесь Спиридону! В бракоразводных делах он стреляный воробей!

Велизар (презрительно, Теодосию). Пусть твой Спиридон тебя спасает перед общественным мнением!

Петринский. Он его уже спасал… спасет и сейчас!

Велизар (презрительно, Петринскому). Когда это он его спасал?

Петринский. Ты не помнишь? Перед фашистским судом!

Велизар (с гневным пафосом). Но тогда он защищал борца за справедливость, а теперь – любовника!

Петринский. Каждый гражданин имеет право быть любовником! Законом это не запрещено!

Теодосий (бурно). Каждый человек свободен любить, и паша общественная мораль не должна этому препятствовать!

Звонок. Мария выходит и возвращается с Аной.

Ана (учтиво, сухо). Добрый день!

Петринский. Здравствуй, Ана! (Подходит к ней и почтительно целует ей руку, затем сажает в кресло.)

Ана (с вопросительной улыбкой). Ну?

Петринский. Ждем тебя и Глафиру.

А и а. Не знаю, так ли уж я необходима на этом совещании. Моя позиция известна.

Теодосий. Ана! Я прошу тебя подумать еще раз.

Ана. О чем тут думать, Теодосий?

Теодосий. Я в очень тяжелом положении.

Ана (саркастически). Ясно, не в легком! Влюбиться в твоем возрасте и требовать развода прежде всего смешно.

Теодосий. Пусть другие упрекают меня в том, что я смешон, Ана! Поговорим о серьезном!

Ана. По серьезное тебя уже не трогает, как Харалампия!

Петринский (философски). Жизнь всему научит.

Ана. Кое-чему она его не учит, Харалампий.

Теодосий. Чему же, Ана?

Ана. Сам поймешь!

Теодосий (после паузы, тихо и задумчиво). Ты говоришь о топких иголочках, которые будут вечно колоть мою совесть, да? (После новой паузы.) Да, да! Иду с докладом к ответственному товарищу, с которым работал раньше и который знает Велизара или тебя. После служебного разговора жду, что он задаст мне несколько личных вопросов, которые могут напомнить о пашей дружбе в прошлом. Вместо этого – молчание. Что-то связывавшее меня с этим товарищем исчезло. Он узнал о нашем разводе! Или выступаю на собрании перед рабочими своего завода. Я не боюсь выступать перед народом, но вот я вижу, что кое-кто саркастически улыбается и перешептывается. Они знают, что я отнял жену у товарища! Или вызываю в кабинет служащую, хочу распечь ее за легкомысленное поведение. Но она не смущается, а смотрит на меня с вызовом, дерзко! Вчера она видела меня на улице с Глафирой! Ты об этом, Ана?

Ана (почти шепотом). Разве этого мало, Теодосий? Теодосий (смеется). Нет, не мало. Но это преодолимо, когда ты прав. (После паузы.) Может быть, я стану только справедливее и человечнее по отношению к людям! (После долгой паузы, тихо, с болью.) Другое… другое страшно, Ана! Сознание, что я причинил страдания тебе и Велизару!

Ана. И это… даже это не поколеблет тебя?

Теодосий (тихо). Нет, Ана! Даже это не может меня поколебать! Если ты не дашь мне развод, меня раздавит моя совесть, оскорбительное отношение близких, но и тогда я не откажусь от Глафиры.

Ана (с неизмеримой болью, почти шепотом). Значит… ты действительно любишь Глафиру!

Теодосий (устало). А ты сомневалась?

Ана (скорбно, но с каким-то облегчением). Я хотела увериться, Теодосий! Это было для меня пробным камнем. Я хотела сохранить тебя в своей памяти прежним! (После долгой паузы, печально улыбаясь.) Ты свободен!

Теодосий (быстро, ошеломленно). Что ты этим хочешь сказать?

Ана. Напиши и подай заявление о разводе! Ты его получишь. У меня нет никаких претензий.

Велизар (внезапно и бурно). А у кого должны быть претензии? У тех, кто нас обманывал?

Ана (кротко). Они не обманывали нас, Велизар! Они искали свое счастье!

Велизар (саркастически смеется). Чудесная формула! (Петринскому.) Запиши ее себе! Пригодится для будущих разводов!

Петринский. Судьи ею по горло сыты! Она уже не звучит.

Ана (Теодосию). Ты почему ушел из дому? Мог бы и остаться, пока все утрясется! Наверное, живешь в гостинице и ищешь квартиру?

Теодосий. Да! Ты угадала.

Ана (сочувственно). Ото неприятно! Приходится всем сообщать о переменах в своей жизни! (После короткой паузы, во время которой она размышляет.) Нет! Послушай! Уйду я, а ты оставайся в квартире. Мне достаточно одной комнаты. Я перееду к сестре.

Велизар (взволнованно, Теодосию). Видишь, какую женщину ты оставляешь?

Ана (строго, Велизару). Велизар! Думай о себе и не вмешивайся в чужие дела!

Теодосий. Большое тебе спасибо, Ана! Но я не могу этого принять.

Ана (тихо). Почему?

Теодосий. Потому что я не хочу злоупотреблять твоим великодушием, Ана!

Ана. Мое великодушие тебя не унизит! Раз твоя любовь к Глафире так сильна, я должна тебе помочь.

Велизар (гневно). И оправдать его, да?

Ана. Нет! Я его не оправдываю, Велизар! Но и осудить не могу! Кто бы решился осудить настоящую любовь? Только тот, кто сам не может ее понять или пережить! Право любить по свободному выбору, а не по долгу так же необходимо людям, как и все, за что мы боролись! (Теодосию.) Теодосий, будь свободен и счастлив! (Голос ее от волнения прерывается.)

Мария (быстро бросается к Ане, обнимает ее). Ана! Тебе нельзя волноваться! У тебя же больное сердце! (Щупает ей пульс.)

Ана (поднимает голову). Ничего, милая! Пройдет.

Звонок.

Петринский (Марии). Это Глафира! Открой ей!

Мария (сердито машет рукой). Не могу я ее встречать.

Петринский (Велизару). Велизар! Пожалуйста!

Велизар (сердито). У меня с ней нет ничего общего!

На лице Петринского досада. Он собирается пойти открыть, но Мария опережает его и возвращается с Глафирой.

Глафира (самоуверенно, с оттенком насмешки и высокомерия). Добрый день!

Пауза. Все сидят неподвижно, не отвечая на ее приветствие.

Глафира. Хм! (Стоит, потому что все стулья заняты.)

Теодосий (встает со своего места). Пожалуйста! Садись, Глафира!

Глафира (нервно, усаживаясь на стул). Слава богу, что из троих кавалеров хоть один уступил мне место! (Теодосию.) Спасибо, Теодосий!

Петринский. Женщины всех времен использовали галантность для эксплуатации мужчин! Социализм должен свести ее к минимуму.

Глафира. У тебя этот минимум всегда был равен нулю! (Остальным.) Уже начали?

Петринский (подчеркнуто, взглянув на Теодосия). Да! С анализа нашего прошлого.

Глафира (с легкой усмешкой). Никто не мог бы проанализировать наше прошлое лучше, чем я, профессор Петринский!

Петринский. Едва ли! Я давно заметил, что у красивых и пользующихся успехом женщин обычно короткая память.

Глафира. Нет! Короткая память – привилегия профессоров! Сегодня они утверждают одно, а через несколько дней, месяцев или лет – совсем другое!

Петринский. А все потому, что они используют два вида логики: формальную и диалектическую. Женщины, как правило, применяют первую и очень редко поднимаются до второй.

Глафира. Благодарю! Меня всегда изумляла твоя деликатность по отношению к женщинам.

Петринский. Деликатность одного человека кончается там, где начинается нахальство другого.

Глафира. О, не торопись! Я пока не проявляла по отношению к тебе настоящего нахальства! (После короткой паузы.) Начнем?

Петринский. Да, начнем! (Окидывает всех взглядом, после паузы.) Мотивы, из-за которых мы хотим развестись, – одно, а мотивы, которые мы представим суду, – совсем другое! (Всем.) Не так ли?

Глафира (нетерпеливо). Кому нужно это предисловие?

Петринский. Если лжет одни, должны лгать и все.

Теодосий. А зачем лгать?

Петринский (с ударением). Затем, что… Очень просто: над нами будут смеяться!

Теодосий. Я не боюсь, что меня засмеют! Мы оказываемся в смешном положении именно тогда, когда с помощью фальшивых, по юридически допустимых доказательств принуждаем судей притворяться, будто они не видят правды.

Петринский. Еще хуже внушать им, будто они видят правду.

Велизар. Именно поэтому в суде надо говорить только правду!

Петринский. А тогда зачем мы собрались?

Велизар. Ты организовал эту встречу!

Петринский. Я исходил из того, что ложь иногда помогает правде.

Теодосий. Нет! Я не знаю таких случаев, когда правде можно было бы помочь ложью.

Мария. Ошибаешься, Теодосий. Это метод, который профессора иногда используют довольно эффективно.

Глафира (с досадой, всем). Мне надоело слушать плоские остроты! Будем мы обсуждать мотивы или пет?

Теодосий. Давайте! Хватит разговоров, Харалампий!

Петринский. Хорошо! Будем действовать по вашему y методу! Начинаю с себя: я развожусь, потому что мои жена занимается сводничеством!

Анa. Вот тут-то судьи и посмеются! И к тому же ты подведешь Теодосия.

Петринский. Судне интересует, чьей она была сводницей.

Мария (гневно). Я не сводница, господин Петринский! Я проявила сочувствие к людям, когда увидела, что они любят друг друга!

Петринский. Хорошо! Я скажу на суде, что ты тайно передавала письма.

Мария. А я буду это отрицать!

Петринский. Тогда суд будет вынужден устроить проверку.

Ана. Значит… надо будет указать имена!

Петринский (саркастически, всем). Ну и что из этого?

Глафира. Разведитесь по взаимному согласию!

Петринский (иронически). С этим уже покончено! Брак – не ресторан, в который каждый может войти и из которого каждый может выйти, когда ему заблагорассудится.

Мария. Для тебя брак как раз – ресторан, где жена – кухарка. (Гневно.) Я сама подам заявление о разводе! Напишу, что ты не позволяешь мне работать!

Петринский. А я объясню, почему. (Подходит к ней и размахивает перед ее лицом письмом Теодосия.) Документ!

Мария выхватывает у него письмо, убегает с ним в спальню и запирает за собой дверь.

Теодосий (с досадой). Что такое?

Петринский (встревоженно). Она выхватила письмо!

Теодосий. Какое письмо?

Петринский. Письмо, которое ты написал Глафире.

Теодосий (гневно). Когда вы прекратите этот фарс?

Глафира. У него никогда не поймешь, когда он принимает брак всерьез, а когда разыгрывает фарс.

Петринский. А у тебя это всегда фарс! (Сердито садится.)

Дверь спальни открывается. не пороге М ария.

Мария. Кончено, профессор Петринский! Завтра я спокойно подам заявление о разводе.

Петринский (Глафире и Велизару, скрывая свой гнев под маской презрительного равнодушия). А вы?

Велизар (раздраженно). Что мы?

Петринский. Мотивы вашего развода!

Велизар (гневно). Только правда! Ничего другого!

Петринский (качает головой). Для вас правда как игрушка!

Теодосий. Это ты играешь правдой, а не мы! Глафира. В таких деликатных случаях обыкновенно вину принимает на себя мужчина!

Велизар (озадаченно, Глафире). Чтобы я взял на себя вину за наш развод?… Я?

Глафира. Да! Так поступают настоящие мужчины. Велизар. Ты в своем уме?

Глафира. Больше, чем ты думаешь! Теодосий должен жениться на незапятнанной женщине!

Велизар (Петринскому). У тебя большой опыт в разводах! Ты видел таких нахальных женщин?

Петринский. Конечно. Единственное средство добиться от жены развода – это уличить ее в измене.

Велизар (гневно и решительно). Я не могу пойти на такую гнусность! Я скажу перед судом все.

Глафира. Сказать – одно, а доказать – совсем другое! Петринский (ехидно, Марии). Видишь, что получается без письма? (Сухо и важно, Глафире.) Значит, ты будешь отрицать в суде свою измену? Так?

Глафира (категорически). Да! Зачем мне выглядеть дурой перед судом и публикой. Пусть дают нам развод, потому что мы не сошлись характерами.

Петринский (с досадой машет рукой). А! Судьи предложат вам сойтись характерами. Нет, тут лучше положиться на адвокатов! (Теодосию.) Как видишь, дорогой, путь к правде не усыпан розами! Женщины часто бросают на него шипы!

Глафира (вне себя). Замолчишь ты или нет? Мы собрались, чтобы договориться, а не обсуждать друг друга!

Петринский (прерывает ее деловым тоном). Прошу вас! Дальше! Имущественные отношения?

Глафира (с усилием подавляя гнев). Никаких.

Петринский. Но вопрос о квартире?

Глафира (быстро). Квартира моя!

Велизар (изумленно). Как твоя?

Глафира (удивленно). А чья же?

Теодосий (громко, с упреком). Глафира! Ты мне вчера обещала ничего не требовать от Велизара!

Велизар. Ведь это я купил квартиру! На свои деньги… Своим трудом!

Петринский. Неважно! На чье имя записана квартира?

Велизар. На ее.

Петринский. Точка! (Категорически, Велизару.) Значит… тебе придется искать другую квартиру! Впрочем… насколько мне известно… ты имеешь право на одну комнату.

Велизар (растерян). Но когда я покупал квартиру… я совсем не предполагал…

Петринский (качает головой). Да, да… конечно! Все, кто покупает квартиры и записывает их на имя жены, попадают при разводе в такое положение.

Велизар (презрительно). Пусть берет квартиру себе.

Петринский (сердито). Как это пусть берет! Ведь это не пылесос или старое пальто! Подай в суд! Ты имеешь право на половину квартиры, раз она куплена после заключения брака!

Велизар. Нет, это ниже моего достоинства! (Глафире.) Мотивируй причины развода, как тебе угодно! Обвини меня в измене… в скупости… в чем угодно! Только бы получить развод и положить конец этому позорному браку!

Петринский. Значит… ты полностью отказываешься от своих прав на квартиру? Так?

Велизар (гневно). Да! Отказываюсь полностью!

Петринский (усмехаясь, Теодосию). Слышишь? Получишь и приданое!

Глафира (с гневным криком, Петринскому). Я отказываюсь от квартиры, глупец! До каких пор ты будешь издеваться над моей бедностью? (С упреком Теодосию.) Что же ты молчишь?

Теодосий. Потому что он не заслуживает ответа, Глафира! Он считает всех людей мошенниками или дураками! А это черта того мира, который его воспитал.

Глафира (Теодосию). Но где же мы будем жить? Как мы будем смотреть людям в глаза, когда будем искать квартиру?

Петринский. Это мелкие неприятности, с которыми любовь быстро справляется!

Глафира (возмущенно, всем). Разве вы не видите, что этот бессовестный тип хочет представить наши дела как Унизительную комедию, чтобы запугать свою жену?

Петринский. Если любишь жизнь, превращай ее в комедию! А если ненавидишь, делай из нее трагедию!

Глафира (Петринскому, вне себя). Бесстыдный н пресыщенный буржуа! Единственное твое удовольствие – забавляться несчастиями других!

Петринский (строго, Глафире). Попрошу без аффектации!

Ана (кротко, Теодосию). Теодосий! Квартира, в которой мы живем, в вашем распоряжении! На днях я перееду!

Пауза, Теодосий сидит согнувшись и сжав голову руками. Он словно ничего не слышит.

(Велизару, не меняя тона.) Возьми вину на себя! Помоги им выбраться из безвыходного положения! Теодосий заслуживает этого.

Велизар (с презрительным безразличием). Я уже сказал. Я согласен на все!

Пауза. Все смотрят на Глафиру. Она кипит от негодования и обмахивает лицо носовым платком.

Петринский (саркастически, Теодосию). Твой метод – придерживаться истины – начинает давать результаты.

Теодосий (поднимает голову). А тебе не терпится сунуть нам в нос эти результаты, да?

Петринский. не вредно иногда спуститься с облаков. Все определяет конкретная истина.

Теодосий. Мой опыт конкретной истины в жизни гораздо глубже, чем твой! И если ты хочешь удержать жену от развода, который она готова уже сама требовать, то не подозревай в малодушии всех нас! Понятно?

Петринский (смеется). Ты все еще воображаешь, что судьи – это исповедники, которые простят твое отношение к Ане и отпустят тебе грехи без возмездия!

Теодосий. Не судьям определять мое отношение к Ане. Это дело моей совести.

Ана (с кроткой иронией). Теодосий! Женщины предпочитают отношения, которые определяются любовью, а не совестью.

Петринский. А ты как думаешь, Глафира?

Глафира. Большинство мужчин не способны почувствовать ни укоров совести, ни настоящей любви! И ты такой! (Презрительно.) Не желаю больше с тобой разговаривать!

Петринский. Почему же?

Глафира (громко и гневно). Потому что ты всегда притворяешься идиотом, когда хочешь унизить беззащитную женщину!

Петринский. Большинство женщин выглядят беззащитными, но нападают первыми!

Глафира (зло). Побереги эти остроты для своей супруги! Это она напала на тебя.

Мария (смеется). Ты все еще не можешь мне этого простить?

Глафира. Мне это давно безразлично, но я не могу терпеть его циничного хвастовства!

Петринский (внезапно, Теодосию). А ты что напишешь в заявлении о разводе?

Ана. Заявление подам я.

Петринский. Вот как?!

Пауза. Все удивленно молчат и смотрят на Ану.

Ана. Да! Теодосий заслуживает свободы и счастья! И его решение не должны обсуждать те, кто не знает его мотивов.

Теодосий (внезапно встает). Спасибо, Ана! Только ты можешь реагировать на все таким образом. Чуть позже я скажу о своем решении! Но сперва я хочу припомнить один эпизод из моего прошлого, который и заставляет меня принять это решение! Давно… в годы подполья… однажды летом мне надо было провести полдня в Варне. Я ждал товарища, который должен был прибыть на пароходе из-за границы. Вокруг звучал беззаботный смех людей, приехавших к морю отдыхать. И тогда на скамейке приморского парка я спросил себя, что, в сущности, заставляет нас, коммунистов, забывать свою личную жизнь и отдавать все свои силы борьбе. Может быть, бедность, преследования фашистов, мысль о будущей счастливой жизни? Нет! Мне кажется, не это! Когда нам удавалось сделать все возможное, выполнить свой партийный и человеческий долг, мы испытывали наслаждение, нравственный покой, и это было единственной наградой за то, что мы делали и что не променяли бы ни на какое другое счастье… Так это было, Ана?

Ана (тихо). Да, так, Теодосий!

Теодосий. Так это было, Велизар?

Велизар (сердито). Сам знаешь, как это было!

Теодосий (обоим). И вот! Вы сегодня мне это напомнили! Ваше благородное поведение разбудило во мне воспоминание о пашей солидарности.

Глафира (тревожно). Почему же тебя удивляют их поступки? Просто они, как разумные товарищи, хотят уберечь твою личную драму от насмешек глупцов! Это вполне естественно!

Теодосий (тихо). Да! Вполне естественно! Так когда-то каждый из нас был готов без колебаний пожертвовать собой ради другого.

Вел из ар (саркастически). То было золотое время сильных характеров, Теодосий!

Глафира (громко и быстро). А разве то, из-за чего мы здесь сегодня собрались, не требует сильных характеров?

Теодосий. Требует! Но для чего? Для защиты права на любовь или для чего-то, что стоит над ним?

Глафира. Что может стоять выше права любить?

Теодосий (тихо, после долгой паузы). Долг! Долг по отношению к людям, о которых я забыл. (Указывает на Ану и Велизара.)

Глафира (в панике). Какой долг? Откуда он взялся?

Теодосий. Из прошлого, Глафира! Из той частицы моей души, которая заставила меня восстать против неправды и эгоизма и которая сделала меня когда-то коммунистом!

Глафира (в панике). Ты понимаешь, что говоришь? Вчера ты выступал против долга, а сегодня ставишь его выше всего!

Теодосий. Да, сегодня я снова поднимаю его над всем! Долг, а не личное счастье, готовность пожертвовать собой, а не наслаждение, верность, а не измена были и остаются сущностью души коммунистов моего поколения! Посмотри на этих людей, Глафира! (Показывает на Ану и Велизара.) Даже после того, как мы их так жестоко оскорбили, они хотят помочь нам перед судом нашей совести и перед судом общества!

Глафира (изумлена). Что ты хочешь этим сказать?

Теодосий (смело, после долгой паузы). Я принял новое решение, Глафира!

Глафира (дрожащим голосом). Какое решение? Может быть… может быть, ты отказываешься от нашей любви?

Теодосий. Да, Глафира! Невозможно… немыслимо строить наше счастье… на горе, которое мы принесли этим людям!

Глафира (потрясена). И ты возвращаешься к Ане? Теодосий. Не знаю, смогу ли я вернуться! Но я не могу быть счастлив и с тобой! Прости меня за все, Глафира!

Глафира. Из чувства долга! Так? (Неожиданно разражается нервным смехом.) Я ей не завидую!

Теодосий. А может быть, мы испытываем чувство долга только к тем, кого по-настоящему любим.

Глафира (приходит в себя, саркастически, с глубоким вздохом). Да! Мой опыт общения с мужчинами должен был меня предостеречь! (Теодосию.) Но почему ты не вспомнил об этом долге до того, как сделал меня своей любовницей?

Теодосий. Потому что ты сводишь с ума, Глафира! Твоя красота… беззаботность… радость! Твоя любовь, превращенная искусством в духовное наслаждение и счастье!

Глафира. Неужели это может служить оправданием для такого человека, как ты?

Теодосий. Это не оправдание! Только признание, что я совершил ошибку! Изменил времени, борьбе, высоким целям, которые я себе поставил в жизни! Мое счастье – это долг, а не эпикурейская свобода в любви!

Петринский. Да! Так пенистое вино красоты кружит иногда голову и мудрецу, и солдату! (Обращаясь к публике.) По-человечески допустимо!

Мария. Твой гуманизм всегда подозрителен!

Петринский. Так же как и добродетельные сводницы, милая!

Глафира (горько, Петринскому). Я дорогое, но хорошее вино! Не правда ли, господин профессор?

Петринский. Да! Единственный его недостаток, что после него болит голова.

Глафира. Смотря как пить. (После паузы, саркастически, Ане.) А ты? Сумела выиграть сражение в последний момент! Вовремя блеснула великодушием и добротой! Особенно на фоне моей бессовестности, которую так ловко представили тебе твои друзья!

Теодосий. Великодушие – единственное оружие таких женщин, как Ана!

Глафира. Только для простачков! Или для пресмыкающихся, которые раболепно ползают у ее пог.

Пауза. Все смотрят на Петринского, словно ожидая, что он ответит Глафире.

Петринский (встает перед Глафирой с ледяным выражением лица). Ты кончила?

Глафира (дерзко). Что вас беспокоит, господин профессор?

Петринский (гневно, указывая на дверь). Вон!

Глафира (в гневе вскакивает со стула, сжав кулаки). Нет! Я не уйду! Я останусь, чтобы разрушить твое лицемерное, пуританское спокойствие, фальшивое душевное благополучие! Легко тебе называть меня поверхностной и легкомысленной! Легко выгнать из порядочного общества! Я знакома с Аной с тех пор, как стала твоей любовницей! Тогда она была молода и красива! Я абсолютно уверена, что ты желал ее как женщину, но ни разу не посмел ей признаться! Почему к пей у тебя всегда было одно отношение, а ко мне – совсем другое?

Петринский (с громким смехом). Это тайна каждой женщины! К одним мужчины испытывают уважение, а к другим – нет!

Глафира (горько). Попытаюсь заглянуть в эту тайну природы, профессор! Может быть, партия… борьба… домашнее воспитание… или что-нибудь другое… сделали Ану морально твердой как скала! А меня… дочь бедного художника… нищета и богемная среда отца… сделали мягкой как воск! (Нежно и задумчиво.) Милый папа! Он был беден как Иов, а так тянулся к веселью и любви! (После короткой паузы, снова прежним тоном.) Да! Если бы ты ухватился за скалу, ты содрал бы кожу не пальцах! Вот ты и протянул руку к воску.

Пауза. Глафира собирается с мыслями, а Петринский, фальшиво улыбаясь, принимается расхаживать по холлу.

Петринский. Забавно! Продолжай!

Глафира (резко). Разумеется, продолжу!

Петринский (снисходительно). Прошу!

Глафира. Ты помнишь тот декабрьский вечер тысяча девятьсот тридцать восьмого года? Папа умер летом, мне шел восемнадцатый год. Снега не было, но было холодно и мрачно! Весь день я провела с мамой, которая непрерывно плакала и проклинала нищенскую пенсию, которую она получала за отца. В нашей мансарде было холодно, как в леднике. У нас не было ни угля, ни денег. Только несколько левов на хлеб, и больше ничего! Мы тщетно искали работу. Неумолчный бесполезный плач мамы вывел меня из равновесия, и я вспылила… накричала на нее… схватила свое старенькое пальто и выскочила на улицу. Я шла куда глаза глядят. О, я вовсе не была в отчаянии, не собиралась покончить жизнь самоубийством или пойти не панель! Во мне была… и есть еще… какая-то дьявольская жизненность! Я мечтала о будущем! Хотела учиться в Академии художеств… а денег не было даже на хлеб… я голодала и мерзла! Мимо меня мчались лимузины с элегантными дамами в каракулевых манто. Проходили гоноши и девушки, которые направлялись в горы кататься на лыжах… сверкали витрины с шелком и сногсшибательными туфлями! И тогда… Да, тогда мне стали смешны моя мораль и мое целомудрие! Несознательно… а может быть, и вполне сознательно… черт его знает, как… я оказалась перед твоим домом! Окно кабинета было освещено. Я позвонила. Вошла. О, как приятно и тепло было у тебя! Микроскоп… наука… тома человеческой мудрости… красивый мужчина в шелковом халате. Да, я вошла! Вошла невинной девушкой, а после полуночи вышла развратницей! (Резкий смех.) Обычная история, правда?

Петринский (хриплым голосом, запинаясь). Ты не сказала только одного: что ты призналась мне в любви.

Глафира (презрительно). Идиот! Голод и холод принудили меня это сделать.

Петринский. Ты могла согреться и поесть и без этого. Я никогда не отказывал в помощи бедным.

Глафира. В тот момент для меня достойнее было за дорогую цену продать свое тело, чем просить милостыню.

Петринский. Вот в этом-то все и дело! Тогда я не понимаю, чем же я виноват?

Глафира. Ты должен был жениться на мне! На следующий же день.

Петринский. Чтобы быть теперь в положении Велизара?

Глафира. Нет! Тогда я, несмотря не свой отчаянный поступок, была еще чистой и неиспорченпой… Может быть, я стала бы верной супругой.

Петринский. О-о-о! Ото «может быть» у женщин как уравнение со ста неизвестными!

Ана. Тебя ничто не может оправдать, Харалампий! Все мы знаем, какую жизнь ты вел.

Глафира. Несчастье пришло потом, когда я действительно его полюбила.

Петринский (саркастически, всем). Да! Действительно полюбила, после того как я пять лет содержал ее, пока она училась в Академии! И в благодарность за это она завела против меня дело! Вот! (Показывает на Глафиру.) Пусть скажет, сколько денег и нервов мне это стоило!

Глафира (саркастически). Заметьте! Вначале деньги, а потом нервы! (Гневно, Петринскому.) Глупец, на этот поступок меня толкнули ревность и отчаяние! Я хотела скомпрометировать тебя в глазах твоего общества! Мне уже было невмоготу видеть, как на меня указывают пальцами, я не желала быть содержанкой, ради того чтобы девочки, с которыми ты играл в теннис и ходил на балы, оставались целомудренными! Но они были дочерьми миллионеров, а я – бедная! И ты казался порядочным, а они – непорочными за счет моего падения! Как же мне было не озлобиться?

Петринский. Ты получила отступное, но потеряло мое уважение.

Глафира (горько). Я потеряла много больше, чем твое уважение! Я потеряла уважение к самой себе! Мне начали нравиться только такие мужчины, из которых я могла извлечь выгоду! Влюблялась я почти искренне, кокетничала, даже была счастлива, но только если видела выгоду. Точно, правильно оцененную выгоду! Это было странное сочетание инстинкта любви и расчетливости женщины, желающей получше устроиться. Ненависть к тебе перешла в веселую снисходительность! Я посвятила себя искусству. Стала снова жизнерадостной и остроумной. Но вместе с тем – и счетной машиной.

Велизар. Ты была такой, когда я тебя встретил?

Глафира. Да, милый! Именно такой! Жизнь словно смеялась надо мной! Твоя любовь предложила мне все, о чем я мечтала во времена непорочной молодости! Но как поздно это пришло! И как было бесполезно! Мне нравились в тебе твоя молодость… твоя пылкость… и в тоже время твое общественное положение! Я тебя действительно любила, но после того как мы поженились, стала тяготить твоим наивным доверием ко мне, твоей неопытностью в любви! Жизнь уже создала у меня дурные рефлексы быстро наступающей от однообразия скуки.

Велизар (с болью). Какой цинизм!

Глафира (удивленно). Почему ты называешь это цинизмом? Это как болезнь! (Гневно, Петринскому.) Это яд, который ты в ту голодную… холодную ночь влил в мою душу! Яд твоего пошлого, жадного до денег мира, мира выскочек… который превращал красоту человеческих чувств в оргию разврата.

Петринский (остальным). Поняли? Выходит, я виноват во всем!

Глафира (тихо). А кто же еще? (После паузы, Велизару.) Но несмотря на это, я была тебе верна! Жила бурно, но не изменяла!

Велизар (горько). Пока не оценила Теодосия!

Глафира (со вздохом). Да! Он стал приходить к нам! Рассказывал мне о своих далеких путешествиях! У меня дух захватывало, когда я слушала о красочности и полутонах Гогена! Все, что я знала из книг, оживало… становилось ярким, как в жизни! (Тихо, всем.) Вы меня упрекаете? Это приступы чувственности, воображение, которые я унаследовала от отца! Иначе я не была бы художницей… и не была бы так непостоянна и невоздержанна в своих чувствах! (После паузы, Теодосию.) Однажды ты пришел ко мне в мастерскую к вечеру… Велизар был в отъезде. Я работала… в сущности, забавлялась… Натюрмортом. Ты застал меня именно в такой момент отрешенности… опьянения красками! И тогда вдруг… я увидела тебя в какой-то дикой цветовой симфонии… Я полюбила тебя и захотела быть с тобой.

Петринский (гневно ее прерывает). И в этом цветовом опьянении… в этой симфонии красок… тоже я виноват?

Глафира (взволнованно). Только ты, и никто другой! Мое чувственное состояние… Мое творческое вдохновение… были тем сосудом, в который ты годами вливал свой яд!

Петринский (саркастически). Интересно, а почему этот яд на тебя действовал, а на меня нет?!

Глафира. Потому что ты чудовище, которое высовывает из ледяной научной пещеры только голову и не может сгореть в огне страстей! А я человек искусства… Моя сущность – волнение. И поэтому я сгораю!

Петринский. Неужели в искусстве нет места мысли и воле?

Глафира. Есть! Но ты убил их во мне. (Всем.) О! Не думайте, что я так бесстыдна и развращена, как это может показаться. Теодосий часто приходил ко мне в мастерскую. Мы проводили долгие часы в разговорах. Приятные и бесполезные разговоры, в которых соприкасаются души! Мои цветовые видения становились все навязчивей! Меня терзала мечта стать его женой! Он правился мне как человек… как мужчина… но я ничем не выдавала того, что происходило в моей душе!

Петринский. Да, верно! Ветераны любви умеют выжидать!

Глафира (не обращая внимания на его слова). Я испытывала к нему только уважение и любовь! И это не позволяло мне быть с ним такой, какой я была! Но однажды вечером он меня поцеловал.

Петринский. Вполне закономерно! Все бесполезные разговоры между мужчинами и женщинамикончаются именно этим!

Глафира. Так это было, Теодосий?

Теодосий. Да, это было так, Глафира!

Глафира (тихо). Спасибо тебе за откровенность! Именно это я хотела от тебя услышать! (После паузы.) Значит, твой поступок был продиктован не любовью… а простой… вполне извинительной мужской слабостью!

Теодосий (глухо). Это была любовь! Но в тот момент, когда мы совершаем поступок, он выглядит так, а потом совсем иначе.

Глафира (с иронией). О да! Выходит, эта изменчивость освобождает от ответственности только мужчин! Но я тебя понимаю и прощаю, потому что люблю!

Ана. Не делите людей на мужчин и женщин! Тот, кто нравственно сильнее, тот и отвечает за свои поступки.

Глафира. Перед кем отвечает, Ана? Перед судом? Перед обществом? Перед партией? Может быть, ты хочешь сказать, что после всего, что произошло, Теодосий должен на мне жениться?

Ана (твердо). Да! Он должен жениться на тебе.

Глафира (горько). О нет! Объективно я ничего по выиграю, а чувствовать себя буду еще хуже! Любовь можно осудить или оправдать только перед собственной совестью! Теодосий не искупит свою ошибку ни передо мной, ни перед тобой, ни перед собой. Пусть это будет ему уроком! Единственно, что мне сейчас остается, – это исчезнуть с ваших глаз! Но прежде я хочу сказать вам, мужчины. (Петринскому.) Не используйте голод и тщеславие бедных девушек, чтобы делать их своими любовницами! (Велизару.) Не предлагайте руку и сердце женщине, если не знаете, равна ли она вам нравственно. (Теодосию.) Не говорите о любви женщине, пока не уверитесь, что не любите другую! Вот! Это простые человеческие условия, которые делают любовь честной и могут ее оправдать!

Пауза. Глафира берет свою сумочку и направляется к двери, по замечает Велизара и на мгновение останавливается перед ним.

(Велизару.) А ты! Ты напиши в заявлении правду! Я беру вину на себя и отказываюсь от всех своих требований.

Петринский (недоверчиво). На самом деле?

Глафира. Да! Вот гарантия! (Вынимает из сумки пачку писем и бросает их на стол.) Прощайте!

Пауза. Глафира выходит, оставляя за собой печальную пустоту. Петринский берет одно из писем и рассматривает его, затем бросает его в общую кучу.

Мария. Что это?

Петринский (с ударением). Письма, которые Теодосий посылал Глафире через тебя.

Мария (саркастически). Было бы хорошо, если бы ты тем же поучительным тоном говорил и о своих собственных поступках.

Петринский (сердито). Что ты в конце концов от меня хочешь? Я отчитываюсь в моральных итогах моей жизни перед всем человечеством! Ареопаг ученых, а не Глафира или ты оценит то, что я оставлю после себя! В этом сущность Харалампия Петринского, а не в его поступках по отношению к каким-то там женщинам! (Садится на стул и рассерженно вертит связку ключей вокруг пальца.)

Мария (с иронией, остальным). Коротко и ясно! Мы не принадлежим к ареопагу ученых и недостойны критиковать профессора Харалампия Петринского!

Петринский (сердито). Именно!

Велизар. По есть сила, Харалампий, которая стоит и над ареопагом ученых мира. Это твоя собственная совесть! Ты когда-нибудь представал перед ее судом?

Петринский (самоуверенно). Я всегда и все оценивал только своим умом! И горжусь этим! А совесть – это эмоции, которые часто вводят в заблуждение!

Велизар (с печальной улыбкой). Да! Ты – лишенный совести, но полезный человечеству автомат! Таким тебя сделал мир, в котором ты жил! Но может быть, Глафира не была бы такой, какая она есть, если бы не твой поступок.

Петринский. Ну да! Если бы она сама не пришла ко мне.,

Велизар. Почему же ей нельзя то, что ты себе позволял?

Петринский (удивленно). И ты тоже ее оправдываешь?

Велизар (сочувственно и печально). Просто я ее понимаю. В ней горит пламя искусства. Она реагирует на то, к чему твой ум остается безучастным! Она измученный и жаждущий красоты человек… поэт красок, настоящий артист! Красочные видения для нее – форма, в которой выражалось и хорошее, и плохое содержание жизни!

Петринский (насмешливо). Держу пари, что ты готов к ней вернуться!

Велизар. Не знаю, на что я готов. Но у нас, коммунистов, есть чувство долга, который мы должны выполнять по отношению к любому! (С ударением.) Мы гордимся этим!

Ана. Куда же теперь денется Глафира?

Велизар (пристально и задумчиво смотрит перед собой). У нее нет ни работы, пи денег! Единственное ее убежище – это мастерская, которую она снимает!

Ана. Значит, эта женщина снова окажется на улице?

Петринский. Не беспокойся. Такие быстро устраиваются.

Ана (строго). Замолчи!

Пауза. Петринский опускает голову. Велизар медленно идет к двери.

Велизар. До свидания, Ана! До свидания, Мария! (Выходит.)

Петринский (с насмешливым упреком, Ане). Кончено! Ты его утопила!

Ана. Настоящие люди так просто не тонут, Харалампий! Наоборот, за них, как за спасательный круг, хватаются те, кто действительно идет ко дну!

Теодосий (после паузы). Я рассказал обо всем, что пережил, Ана! А теперь решай! Судьба нашего брака в твоих руках!

Ана (печально, после долгой паузы). Нет! Я не могу тебя простить, Теодосий! Мы с тобой не живем, как Глафира и Велизар, в волшебном мире искусства, в котором радости и горести быстро сменяют друг друга! Мы с тобой были участниками суровой борьбы за человеческое счастье! Именно она соединила нас… она заставила нас полюбить друг друга… она создала священную связь между нами, она, а не гражданский или церковный брак, о котором мы и не думали! Но ты не проявил уважение к нашей связи… оборвал… нарушил ее! Ведь любовь не фарфоровая чашка, которую можно разбить и снова склеить.

Теодосий (глубоко вздыхает и медленно поднимается со стула). Да, Ана! Я разбил эту чашку! Но у долга перед обществом и долга перед человеком общий источник.

Ана (удивленно, с иронией). На чей долг ты намекаешь теперь, Теодосий?

Теодосий (взволнованно). На твой долг, Ана! Ты должна снова принять меня в свою душу! Вспомни о ношей пусть не яркой, по полной достоинства любви!

Ана (горько). Какой скучной, наверно, казалась тебе наша любовь в мастерской Глафиры! (Машет рукой и печально улыбается.) Нет! Конец, Теодосий! Наша совместная жизнь кончилась! Единственно, что нам остается, – это работать для других!

Пауза. Теодосий несколько мгновений стоит неподвижно, потом выходит. Некоторое время после его ухода все молчат.

Петринский (Марии). А нам что делать?

Мария (устало). Нам? Разве это для тебя проблема? Мы можем развестись или продолжать жить вместе. Но это не изменит ни твоего характера, ни твоего отношения ко мне! Ты живешь только своим умом! А все остальное… все теплое… все человеческое… что могло бы у тебя быть, давно уже поглотил разврат! (Гневно, повысив голос.) Зачем ты на мне женился? Только потому, что понял, как сильно я полюбила твой ум, твои способности, твою работу? Только потому, что увидел, как моя любовь делает меня готовой на жертвы? Только потому, что хотел залучить послушную и порядочную женщину в свою постель!

Петринский (делает несколько шагов по направлению к ней и с испугом останавливается). Мария!

Мария (саркастически и гневно). А-а-а! Наконец-то ты встревожился! Чего ты боишься? Того, что теряешь существо, к которому привык? Не бойся! Для тебя все это дело привычки! Ты быстро найдешь другое! Ты здоров как бык и владеешь искусством привлекать женщин!

Петринский (глухо). Мария! (Делает еще один шаг к ней.)

Мария (устало и меланхолично). Я тебя действительно любила! Могла бы быть счастлива с тобой! Я была бы тебе еще вернее, если бы не твоя ирония и деспотизм и если бы я работала в клинике и беззаботно смеялась твоим остротам! Почему ты этого не понял?

Петринский (снисходительно, считая, что снова стал хозяином положения). Вот же она, вот! Докладная декану, в которой я прошу выделить клинике ординаторское место! (Вынимает из кармана сложенный лист бумаги и подает Марии.)

Мария (раздраженно, вскакивает со стула). Комедиант! (Хватает лист, комкает его и презрительно отбрасывает в сторону.) Даже сейчас не можешь обойтись без фокусов! (Задыхаясь от гнева.) Твое решение опоздало! Я не могу согласиться на эту сделку! Ты ведь все равно будешь подозревать, что я могу стать такой же развратной, как ты!

Петринский (глухо и взволнованно). Мария! Клянусь, я ни в чем не буду тебя подозревать! Поверь, если ты действительно меня любила!

Мария (с отвращением). О, прощу тебя, не клянись! Жизнь лишила тебя самого прекрасного, что нам дается от рождения: веры в человека! Я уже не люблю тебя, зачем же мне идти на жертвы! Каждый твой разговор со мной был водопадом цинизма и оскорблений, которые отравляли самые лучшие мои чувства! И именно протест против этого заставил меня отнестись с симпатией к любви Теодосия и Глафиры, а не гнусное удовольствие быть сводницей или намерение найти себе любовника, как ты предполагал!

Петринский (сокрушенно и умоляюще). Прости меня, Мария! Я никогда не любил тебя сильнее, чем сейчас!

Мария. Я не могу тебя простить, Харалампий! Ничего… ничего… ничего я уже не вижу в тебе! Даже блеск твоего ума исчез для меня в густом мраке и пустоте, которые царят в твоей душе! Что простить тебе? Жестокость, с которой ты растоптал Глафиру? То, как ты насмехался над человечностью Теодосия и Велизара? Тиранию, которой ты меня мучил? Твою грубость, попытку напугать меня разводом? Скажи мне,, скажи, что человеческого сохранилось в тебе, чтобы я могла по-прежнему быть твоей женой? Нет! Я ничего не вижу! Ты убил мою любовь! Оставаться с тобой без любви подло! (После паузы.) О, не гляди на меня так трагично! Сейчас ты страдаешь, по это пройдет! Твоя боль вызвана только рефлексами, только привычкой, только привязанностью к моему телу! Через полчаса ты снова спокойно займешься микроскопом! А сейчас – прощай! Я ухожу! (Ане.) До свидания, Ана! Если захочешь повидаться – я у мамы!

Мария стремительно выходит в переднюю. Петринский бросается за ней. За сценой слышится его голос, он звучит умоляюще и постепенно затихает: «Мария! Мария! Мария!» Через некоторое время Петринский возвращается опечаленный, беспомощно падает на стул, сникает и хватается за голову руками. Ана встает с кресла, медленно приближается к Петринскому и кладет руку ему на плечо.

Ана (тихо и сочувственно). И твоя драма, Харалампий, серьезна! Ты искал красоту в мире торгашей, но тот мир наполнил твою душу лишь скукой, иронией и неверием в людей!

Петринский (вздрагивает и сердито поднимает голову). Какие торгаши! Ты о Глафире говоришь?

Ана (кротко и печально, после долгой паузы). Нет! Я говорю не о Глафире! Хотя и она заслуживала многого, во всяком случае когда-то! Но, вместо того чтобы полюбить ее тогда, ты ее возненавидел, унизил и искалечил!

Петринский (нервно). Не говори мне о ней! (Глубоко вздыхая.) Единственная женщина, которую я любил, – это Мария! (Сжимает кулаки и с трагическим видом ими потрясает.) Я хотел ее сохранить! Потому так и вышло! Ана. Но ты вел себя с ней грубо! Для женщины нашего мира рабство неприемлемо!

Петринский (глухо, с надеждой). Может быть, она еще подумает и вернется.

Ана. Нет! Она не вернется! Ты не допускаешь, что у Женщины может быть гордость, может быть достоинство, и это твоя главная ошибка. Это недостаток, воспитанный в тебе миром, где все… даже любовь… можно было купить!

Петринский (внезапно встает и начинает медленно ходить по холлу). Тяжело мне, Ана! Дрожь пробирает, как будто то, что случилось с нами в последние дни, подвело меня к порогу вечности! Я боюсь прошлого, одиночества, старости, которая не за горами! Я боюсь даже знаний, которые накопил!

Ана. Это потому, что твои знания никогда не помогали тебе понять людей! Ты любил науку, но только как игру ума! Стал превосходным хирургом, но в больных видел только клиентов или подопытных животных! Симпатизировал коммунистам, но отказался бороться вместе с ними! Женился на Марии, но не сделал ни малейшего усилия, чтобы ее понять! Ты жил только собой и для себя! А в этом тоже виноват тот мир, который позволил тебе сделать Глафиру своей любовницей, который заставил Глафиру обмануть Велизара, а у меня отнял Теодосия.

Петринский (размышляя). Да! Тот мир был действительно болен. Может быть, именно поэтому я искал какого-то нравственного облегчения в дружбе с Теодосием и тобой!

Ана. Мы уничтожили тот мир, но его труп разлагается и еще отравляет нас своим зловонием.

Петринский (мрачно). Может, и я частица этого разлагающегося трупа?

Ана (бодро). Нет, Харалампий! Ты – нет! Ты еще многое способен сделать для счастья других! Поверь мне! В нашем возрасте это единственное, что может наполнить жизнь смыслом и радостью. Из горечи прошлого, из научных знаний, из мудрости твоих лет… в тебе появится новый человек!

Петринский (с неискоренимой иронией в голосе). Да, конечно! Усталый и грустный старый человек! (Смеется.)

Ана. Человек как феникс, Харалампий! Он может возродиться из пепла.

Петринский останавливается и смотрит на Ану с изумлением, словно она указала ему какой то новый путь.

Занавес

Оглавление

Первое действие

Второе действие

Третье действие

Реклама на сайте