Викторианский роман о несчастной Эмилии Франц Вертфоллен
© Франц Вертфоллен, 2019
ISBN 978-5-4493-3097-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
10 Заповедей чтения
1. Книги гениев (Достоевский, Ницше, Вертфоллен) выковывают личность каждого, кто их читает. Вы давно хотите что-то в себе изменить? Подумайте, какие качества вы хотите перековать в себе с помощью этой книги. Хотите ощутить жажду до жизни? Легко. Хотите избавиться от рассеянности и нехватки внимания? Книга научит вас фокусироваться. Хотите быть тверже и целеустремленнее? Книга даст вам такой заряд энергии, что вы долго еще не размякните. Прямо сейчас, перед тем как продолжить, нащупайте в себе лично ваши необходимости.
2. Будьте открыты. Представьте, что ваша голова – милая коробочка конфет, крышку которой вам не терпится поднять.
Во время чтения…
3. Визуализируйте. Видьте в своей голове каждое слово, как будто вы сидите в кинотеатре и смотрите фильм на огромном экране. Давно ищите, как прокачать свой мозг? Превращайте слова в кадры кино – это лучшее упражнение.
4. После каждой сцены остановитесь и подумайте о ней. Проживите сцену, будто вы не читатель, а один из героев книги.
5. Каждые несколько сцен учитесь анализировать. Задавайте себе вопросы: Что успело произойти? Какая сейчас общая картина? Что вы чувствуете к героям? Что нового вы о них обнаружили? Как герои изменились, эволюционировали на ваших глазах? Если у вас не получается дать себе все ответы – ничего, просто перечитайте сцены, чтобы найти все нужные детали.
6. Книги Франца – зеркало для каждого, кто их читает. Если в какой-то из сцен вы почувствовали себя неприятно – это ваше отражение колет вам глаза. Не вините зеркало. Люди не идеальны. Наоборот, скажите книге спасибо за то, что она лучше любого психолога указала вам на вашу слабость. Радуйтесь, вот он – ваш шанс измениться.
7. С такими героями, с таким автором – влюбиться невероятно легко. Откройтесь этому. Позвольте себе влюблённость. Тогда чтение станет для вас лучшим лекарством от неприятных эмоций, что люди скапливают в себе ежедневно. Откройтесь влюбленности, и чтение даст вам силу жить.
8. Участвуйте. Не будьте ленивым зрителем – погружайтесь всем сердцем в события книги. Пусть происходящее будет вам важно так, будто ваша собственная жизнь зависит от выборов героев (А она ещё как зависит, только тссс!)
9. Романы Франца пропитаны музыкой, светом и нечеловеческой красотой. Ловите каждую ноту, видьте сияние, чувствуйте, как это – попасть в самое сердце шторма.
10. Найдите в себе ребёнка, открытого, чистого, только-только исследующего мир. Дети не страдают от гордыни, не судят, поэтому они – куда более счастливые существа. Возвращайтесь в это состояние прежде чем открывать книги Франца.
Что вам нужно знать?
Роскошь – это ответственность.
К такому выводу приходишь еще в начале книги, когда «капкейковая» английская гувернантка, жалея себя за «несправедливое» с ней обращение, заваливается на пляже, успокаивая себя, что за её подопечным и так присмотрят – старший кузен, например.
Этой женщине было доверено одно дело – находиться рядом с ребенком, но и с этим она не справилась.
«Викторианский роман» – летнее, легкое, остроумнейшее чтиво… пока не начинаешь узнавать в Эмилии себя.
Стандартные романы эпохи королевы Виктории полны несчастных сироток, которых обижают злые богатые дядья, мачехи, работодатели, потом находится ОН – один, честный и благородный – может и страшненький, и не самый богатый, но разглядевший в серой сиротке её… чистую душу? здравый рассудок? чистые руки? – в общем, что-то в ней углядевший, вставший на её защиту, претерпевший кучу несчастий, но спасший её мужчина.
Господин Вертфоллен здорово играет со стереотипами. Вот вам «сиротка» – не в серых обносочках, но в канареечно-желтых перчатках и платьях в горошек. Вот богатый работодатель с его несносными детьми: одному – девять, другому – пятнадцать. Enfants terribles. А вот роскошная итальянская вилла на лето. Только вместо «несправедливых притеснений» и того самого «честного и благородного» Франц показывает нам жизнь.
Автор раскрывает, как работает мир. А мир не работает на человеческой «справедливости»: «пусть все будут со мной хорошими, пАтАму что я же хАрооо-оший». Мир работает на действиях и последствиях. И не терпит оправданий.
Если ты сидишь в горящей башне, ты сгоришь. Оправдания, что ты не хочешь прыгать из башни, потому что боишься воды, потому что высоко, потому что у тебя детская травма, огонь не интересуют. Ты сидишь в горящей башне и не прыгаешь в воду, неважно по какой причине, значит, ты сгоришь. Это так просто.
Редко какой автор может так прочищать мозг от страхов и гордыни, как это делает Франц.
«Викторианский роман» читается очень легко, пока не начинаешь узнавать в Эмилии себя.
Вот тогда твоя гордыня начинает играть с тобой злые шутки. Ты начинаешь оправдывать Эмилию, как хотела бы оправдать себя: «не виноватая я!! Оно само произошло!».
Смешно, что за её «примитивные» ошибки, такие, которые точно бы не допустила, её осуждаешь – так работает человеческая психика. «Аха, но я-то не такова! Как это безответственно, отправить ребенка одного! Правильно её Амалия ругает!». А за глупости где-то бОльшие, но которые допустила бы сама – «ну да… ну Эмилия глупа… ну гордыня… но что это Герберт так жестко? Можно же как-то и помягче доносить, они же умные…».
Нельзя
Нельзя «помягче», потому что «помягче» до «несчастных Эмилий» не доходит, что они сидят в горящей башне и отнекиваются от единственного спасения.
Очаровательные герои.
Все невероятно живые. Эмилия в том числе.
И если первая часть книги растаптывает вашу гордыню, то вторая часть – учит любить.
Ты наблюдаешь уже вовсе не за Эмилией, но за тремя её «мучителями»: как человеческие существа учатся любить.
Что вообще обозначает столь затертое, измызганное, но такое нужное слово – «любовь»?
Как соперничество и ревность перерастают в восхищение и преданность. За что вообще любят? Ведь вовсе не каждому любовь доступна, почему нет её у таких Эмилий, и что Эмилиям надо в себе менять, чтоб и на их улице нет-нет, но наступал праздник.
Книга оставляет голодной. Тебе не хочется покидать этот жесткий, но такой искренний, такой красивый мир. Тебе хочется, чтоб тебя тоже взяли с собой в Прованс, хочется следить с замиранием за героями дальше. Тебе страшно упустить даже день их жизни, потому что-то – Жизнь. Потому что к концу книги ты очень четко видишь эту библейскую пропасть между двумя кузенами и такой гувернанткой. Тебе крайне внятно почему «страдают страдальцы», и как «страдальцем» не быть. Но еще тебя не покидает ощущение, что где-то в главах «Викторианского романа» спрятан секрет – как ЖИТЬ. Как жить как Франц, как Герберт, как жить так, чтоб сердце заходилось, чтоб ты чувствовала вообще, что оно есть у тебя – сердце. В общем просто – как ЖИТЬ. Ты чувствуешь, что этот секрет рассыпан по страницам бордельными блестками, цветочной пыльцой, ванильной крошкой. Только ты пока слишком маленькая, все еще слишком Эмилия, чтоб собрать головоломку. И сразу же хочется перечитывать – ещё и ещё, снова и снова наслаждаясь Италией, летом, солнцем, искренностью – беспощадной, как солнце – как солнце выжигающей грязь, и, как солнце, необходимой для жизни. Именно такими чувствуются Франц и Герберт. Да, они беспощадны, да, они выжигают из тебя грязь с кровью, но ужас пробирает от мысли – вдруг однажды они больше не встанут на твоем небосводе. Лиши Землю солнца, и ей не светит ничего кроме смерти. Вот тогда понимаешь, как правильно, что солнце – беспощадно, и беспощадно выжигает грязь. Понимаешь и думаешь о детской песенке: «пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо, пусть всегда буду я».
Наслаждайтесь
Ульяна Борисова
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀
Герои
Эмилия. 24 года. Все приличия соблюдены: жених в наличии, служит на верфи, зарабатывает им на будущее, Эмилия, желая внести свой вклад (на самом деле просто сбежать из осточертевшей Англии) отправляется служить гувернанткой «на континент». Эмилия в восторге от Вены, и в еще большем восторге от возможности провести лето на роскошной итальянской вилле. Нет, Эмилия вовсе не считает себя глупой или невдумчивой. Нет, она вовсе не старается производить впечатление! Да нет же, она вовсе не зациклена на себе! Если вы насчет того, что она оставила детей полностью одних во время той экскурсии в библиотеку, то она просто устала. Человек она или нет? А потом Герберт же обещал присмотреть. Нет-нет, она вовсе не безответственна. Ну что случится с детьми в библиотеке, в самом деле? Подходят вам её оправдания? Ну правда же, правда, это она – жертва, она – несчастная Эмилия, которой просто не повезло.
Франц Вольфганг фон Вертфоллен. 9 лет. Вундеркинд. Мальчик учится дома. Задается вопросами о смерти и налогах. Имеет крайне загруженный занятиями график, но едет отдыхать к кузену в Италию. Испытывает теплые чувства к кузине Штази, а вот самого кузена, мягко говоря, недолюбливает. До отъезда слуги успевают рассказать Эмилии несколько фактов из биографии наследника, как, например, тот, что этот молодой человек, поспорив со знакомыми, что он очень даже может зайти в один из дорогих борделей Вены без страха и смущения, туда-таки попал. И хотя спор останавливался на том, чтоб просто туда зайти, господин наследник на этом не остановился. Он перезнакомился с девушками (а проскользнул в бордель он утром), выпил с ними чаю с пирожными, вселил в них разговорами любовь к Древнему Риму, и после пары таких утренних чаепитий дамы даже сложились, чтоб купить ребенку большую модель собора Святого Петра, которую все радостно строили вместе, когда Францу удавалось ускользнуть из дома по утрам. Такой отнюдь не ребячливый ребенок.
Герберт фон Шёнбург Хартенштайн. 15 лет. Тот самый кузен Франца, с которым Франца связывала глубокая, горячая, искренняя неприязнь. Герберт был слишком умен и хорош, чтоб между этими двумя юношами не возникло соперничества. Особенно когда в дело вмешивается хорошенькая кузина с кукольными локонами и точеным профилем. Герберт – единственный ребенок, но родители его не сильно заняты сыном, благо сын неглуп. С раннего детства привыкший занимать себя сам, Герберт кажется куда старше своих пятнадцати лет, недолюбливает людей за глупость и питает какую-либо нежность разве что к Штази – как терпеть, когда единственное существо, к которому ты тепл, заедает сломанным граммофоном «Франц то, Франц это, Франц сказал, Франц сделал». Казнить нельзя помиловать – это лето покажет, куда тут встанет запятая.
Анастази фон Вайссенвольф. 9 лет. Та самая Штази с кукольным личиком и совсем не кукольным положением дел в семье. Отец пьет, спускает семейное состояние, унижает размокшую мать, привел в главную резиденцию любовницу, живет с ней, не стесняясь ни жены, ни дочери. Для Штази приглашение к Герберту – долгожданный побег в уют и безопасность. А еще предвкушение софитов, когда за неё будут бодаться двое любимых ею людей. Какого рыцаря предпочесть?
Австрия – Италия
1924 год
Славный читатель, перед тобой – лишь отрывок полной книги «Викторианский роман о несчастной Эмилии».
Полный роман продаётся только на официальном сайте автора:
franzwertvollen.com
Купив этот отрывок, вы можете ввести промокод и приобрести роман со скидкой на 100 рублей. Так вы ничего не теряете.
Ищите промокод в конце книги.
Очаровывающего знакомства.
***
Австрия!
Мама, Австрия!
Марджори не обманула. Меня встретили замечательно. Поезда здесь ходят вернее, чем часы. Не то что в этой ужасной Италии. Люди улыбчивы, невероятно вежливы.
Вена, мама!
Вена!
Какие здесь парки! Весь город вальсовый, иначе не скажешь. Сильнейший контраст с Глостером, сильный с Лондоном. Это не глупая, пафосная Италия, не высокомерные французы, здесь все какие-то легкие, но пунктуальные. Сам воздух прозрачнее. Мне очень нравится Австрия.
Англичане на этом фоне сразу бледнеют, выглядят вылинявшими и пресными.
Боюсь, как бы так не выглядела я.
Растолстела. Но что делать – тут такой шоколад.
И Марджори не обманула. Завтра иду на собеседование. Обязательно напишу, как.
* * *
Меня не возьмут.
Ни за что.
Ты знаешь, что даже в Глостере у меня была аллергия на все эти шерстяные оттенки. Ненавижу шерсть и все синие, коричневые, зеленые, запахнутые по самые уши платья.
Думая, что это Вена, и Штраус, и оперетты я была достаточной дурой, чтоб потащиться на собеседование в желтом.
Канареечно-желтом.
С перьями.
Стеклярусом.
И перчатками в крапинку.
Тем более, что меня там уже один раз приняли, со мной говорила такая толстоватая веселая австрийка, много шутила, выспрашивала про Англию, шутливо желала удачи, взяла все мои рекомендательные письма и сказала, что точно возьмут, потому что брать больше некого. Очень милая женщина, очень поддерживающая. С ней мы говорили в такой милой пристроечке: бисквиты, скатерть в полоску, а сегодня меня повели в главный дом.
Господин граф и супруга завтракали.
Какой у них сад!
И не подумаешь, что в центре города – вот так.
Но ты бы видела лицо супруги. Она меня как увидела – всё. У нее аж чашка в воздухе застыла. Особенно ей перчатки мои дались.
Сесть не предложили.
И она так мизинец оттопырив, чашку так и не поставив, мне вместо «здравствуйте» говорит:
ОНА: У нас уже было очень много гувернанток.
И молчит.
И он молчит.
Все молчат.
Тогда я решила, что надо шутить.
Я: Я понимаю. Но я точно не как они…
Выдержала паузу.
Я: Я много хуже.
Ну знаешь, улыбаясь так сказала. То есть, шутя. Может, стоило сказать на немецком. Но они ведь сами заговорили со мной на английском, да и женщина та предупреждала, что берут, чтоб у ребенка английский улучшался. Но только английский юмор, кажется, тут не ценят.
Я: Извините. Я… просто…
ОНА: Наша последняя гувернантка забеременела от нашего старшего сына.
ОН: Амалия.
ОНА: Да, Рудольф? Разве мисс Стоун не согласиться со мной, что подобное поведение недопустимо? И разве не вы сами вчера изволили заметить, что нашему сыну необходима дисциплина?
Куда прячут крапчатые перчатки?
ОНА: Мисс Стоун я искала нам порядочную девушку из Англии, высокоморальную, желательно протестантку. Вы верите в бога?
Я: Да, мадам.
ОНА: Вы католического вероисповедания?
Я: Протестантского.
ОНА: А ваш жених?
Я: Протестантского.
ОНА: Если позволите, чем занимается ваш жених?
Я: Инженер. На судоверфи. Полгода назад состоялась помолвка, но… мы решили немного накопить денег к свадьбе.
ОНА: Позвольте, а ваши любимые книги?
Как?
Почему книги?
Но… кто ей нужен? Господи, эти… русские! Да как же там! Ну хоть один… ну же!
Уайльд?
Гомосексуалист.
Бёрнс?
Но он поэт, это засчитается? Немцы! Да, немцы! Кто же…
Молчание! Не молчи!
Я: Кьеркегор.
ОНА: Как, извините?
Я: Кьеркегор. И… Гейне, то есть, Гёте. И Шекспир.
Шекспир в плюс?
ОН: А что из Шекспира?
Ой.
Я: Как… всё. Джульетта. То есть, Ромео и Джульетта, и… там, где… Ночь. И… про короля… королей тоже.
Боже!
Женщина поставила чашку.
Окончательно так поставила.
ОН: Фройляйн Ау, будьте добры, позовите Франца.
Мальчик – волосы прилизаны, белая рубашка, темно синие шортики, прозрачные виски.
ОН: Франц Вольфганг, это мисс Стоун, любезно согласившаяся быть вашей гувернанткой на время каникул.
МАЛЬЧИК: Очень рад, мисс Стоун.
Без тени эмоции в голосе.
Почти без акцента.
ОН: Будьте так добры, поделитесь с мисс Стоун своими планами на июль.
МАЛЬЧИК: Мы поедем в Италию на море к моему двоюродному брату Герберту, потому что там будет моя кузина Анастази.
Тишина.
Я: Здорово. Ты, наверное, любишь море? Будем купаться, загорать…
МАЛЬЧИК: Загорать не будем.
Я: Почему?
МАЛЬЧИК: Мать не одобряет.
ОНА: Чрезмерно много солнца вредно для кожи. И вообще, пожалуйста, не стоит лишний раз лезть в море, на вилле есть бассейн, у Франца чувствительная к соли кожа, соль легко дает ему раздражения…
ОН: Амалия. Франц Вольфганг, просто не лезьте в воду у маяка.
Тишина.
ОН: Вы меня слышали?
МАЛЬЧИК: Да.
Это не убедило отца.
ОН: Я очень вас прошу… я прошу вас проявить хоть каплю благоразумия, хотя бы ради вашей матери.
Я: Бассейн – это здорово. Я часто плавала в море, но редко в собственном бассейне, говорят, это сложнее. Ты научишь меня?
Ребенок поднял на меня глаза.
Помедлив на перчатках.
ОНА: Спасибо. Думаю, мисс Стоун, мы не смеем вас дольше задерживать. Франц Вольфганг.
МАЛЬЧИК: Спасибо за визит, мисс Стоун. Приятного вам остатка дня.
Что ж – не эта работа, так другая.
Люблю.
Твоя Эмилия.
* * *
Мама,
Не верь Мардж и не огорчайся. Это точно не было бы легко, даром, что мальчишке девять. Конечно, девять – не шесть и не пять, но проще бы в этом случае от того не стало. А то, что они чуть ли ни четвертью Австрии управляют, или Европы… или Германии – какая нам разница? Мы с тобой с того богаче не станем.
Найду я еще себе место.
Просто не буду больше носить крапчатые перчатки.
И шутить постараюсь меньше.
Не переживай!
* * *
Мама,
Как здорово было тебя услышать! Я так соскучилась!
А подробностей и нет. Ты говоришь – расскажи, расскажи подробности, как все-таки взяли. Но их нет. Просто Мардж пришла домой во вторник и сказала, что меня берут. Не сразу на море на виллу, сначала испытательный срок в поместье здесь, под Веной. Будем там неделю-полторы. Конверт с жалованьем вручили сразу.
Вместе с целой книгой письменных указаний.
Она Библии толще.
Серьезно. Бедный ребенок. Вот повернутая мамаша. Мне передали целый кирпич с его расписанием, указаниями, как обращаться, что говорить, что не говорить… ночью буду штудировать.
И пора, похоже, разживаться вдовьими платьями.
Черный, коричневый, синий.
Но вообще, с маменькиными сынками обычно не сложно, занудно – это да, но не сложно.
Хоть то – хорошо.
Захожу я к нему в детскую.
Поместье – огромное. Зеленое. Удивительно. Доставили – ммм… это же не машина – дворец. Женщина та, Аннабель, она и повар, и экономка – приятнейшая дама. Но занята очень. Еще расскажу.
Так вот, захожу я к нему в детскую.
И не сразу. У него же расписание. Утром – занятия, обед, конная прогулка, плавание, полдник, и вот только тогда поднимаюсь, значит, к нему.
Лежит на кровати.
В полумраке.
Все портьеры задернуты.
Вообще, когда б у меня такое расписание было, я б, наверное, тоже слегла.
Подумала, что спит, но нет – присел.
И ты не видела таких детских. Это ж там целый дом уместить можно. Или игрушечный магазин – лошади, поезда, корабли, самолеты, завалы из книг, мольберты, карандаши по всему полу, конструкторы, гайки, гвозди, карты, атласы и кровать с балдахином. Темно-синим таким балдахином. И вот он на ней приподнимается, смотрит.
Я: Ты устал?
ОН: Нет.
Тишина.
Подходишь поближе.
Я: Уснул?
ОН: Нет.
Я: А что ты делал?
ОН: Думал.
Я: О чем?
ОН: О разном.
Тишина.
ОН: Не открывай окна. Там жарко.
Я: Там солнечно, славно…
ОН: Выйди и подыши.
Тишина.
Решила пока не дергать.
Я: Ты любишь холод?
ОН: Я не люблю жару.
Я: Так о чем ты думал?
ОН: О пророке.
Молчание.
Я: Тебе хочется предсказывать будущее?
ОН: Нет. О Пророке. Нет бога кроме Аллаха и Мухаммад пророк его.
Так. Это будет сложнее, чем казалось.
Я: И как Мухаммад? Приятный парень?
ОН: Почему? У тебя же жених.
Так.
Я: А что, Мухаммад не одобрял женихов?
ОН: Ну… он вообще не многих одобрял, но какая разница, приятный он или нет?
Да.
Я: А что ты о нем думал?
ОН: Что он зря налоги не брал.
Я: Ну он же пророк бога.
ОН: Это не повод не брать налоги.
Я: Да… смерть и налоги.
ОН: Что?
Я: Неизбежны только смерть и налоги – английская поговорка такая.
ОН: Не было гвоздя – подкова отпала, подкова отпала – лошадь захромала, лошадь захромала – генерал убит, конница разбита, армия бежит. Враг вступает в город, пленных не щадя, оттого что в кузнице не было гвоздя. Мой любимый английский стишок. Что-то еще?
Я: Как, извини?
ОН: Что-то еще, Эмилия?
Я: В смысле, пошла вон?
ОН: Если хочешь, оставайся, только отсядь с кровати вон на ту лошадь, а то ты мешаешь мне думать.
Я: О пророке и налогах?
ОН: О разном.
Я: А что ты еще читаешь?
ОН: Светоний. Жизнь двенадцати цезарей.
Я: У тебя есть вообще какие-то любимые игры?
ОН: Эмилия, у меня будет время после ужина, в семь сорок пять, давай поговорим тогда.
Я: Кого ты любишь из своих братьев?
ОН: В смысле, кого терпеть легче?
Я: Ты вообще кого-нибудь любишь?
ОН: Джона.
Я: Кого?
ОН: Джона. Лошадь такая, английская верховая. Не видела? Серый такой, в конюшне.
Я: Из людей.
ОН: А ты?
Я: Конечно!
ОН: Молодец. Вот и молодец. Иди, Эмилия.
Зачем ему гувернантка?
И дисциплина?
Особенно – дисциплина.
* * *
После ужина разговорились мы вовсе не с ним, но с Аннабель. Благо наши спальни через дверь. Она забежала узнать, как прошел мой первый день.
Странно.
Вся моя работа состояла из отчаянных усилий сделать вид, что я работаю.
День у парня расписан по минутам. Из комнаты своей он меня практически выдворил, уроки сделал сам. Английский я ему подправляю, но то скорее оговорки, чем ошибки.
Познакомил меня с Джоном.
Джон сначала долго косился, потом сожрал мое яблоко, потом цапнул меня за палец. Истинно английская лошадь.
Причем сам к лошади не подошел. Почему? – спрашиваю. Ты же его любишь.
А после него руки мыть, – отвечает, – Амалия настаивает.
Такая вот у парня любовь.
Но – Аннабель.
Кстати, комната моя прехорошенькая, голубые обои, белый гарнитур – кукольная просто комнатка.
У Аннабель – желтая, с камином.
У меня камина нет, но своя ванная. В одной моей ванной целая глостерская квартира поместится.
Да – Аннабель.
Как-то ей сразу доверяешь, такое ощущение, что за ней запах сдобной выпечки сам ходит. Ванили и выпечки.
Я ей сразу рассказала, что очень переживаю, потому что не очень вижу, что же мне делать: ребенок и так не малыш, собран, усидчив. Разве только английским его развлекать.
Она помолчала немного.
АННАБЕЛЬ: А как вам Францхен вообще?
Я: Он… интересный ребенок.
В меня всмотрелась.
АННАБЕЛЬ: Это у него просто настроение плохое. Он же к Герберту не хотел. Он хотел Штази к нам позвать на все лето, и еще парочку знакомых позвать. Но господин граф решил, что это опять идти у него на поводу, и решил, что Франц должен пожить где-нибудь и вне дома.
Я: Вообще… это понятно, если мальчик получает домашнее образование…
АННАБЕЛЬ: Ну, со сверстниками, я бы сказала, он общается очень… неплохо. С не сверстниками тоже.
Я: А как он с родными?
АННАБЕЛЬ: Да, видите ли, Коралина еще слишком мала, с остальными братьями тоже большой разрыв в возрасте, а вот Томас… с семи лет их стараются не оставлять в одной комнате одних. Томас как раз вернется из школы, когда Франц уедет.
Я: Извините пожалуйста, можно ли вас спросить, почему госпожа Вертфоллен решилась на домашнее образование для младшего сына, это…
АННАБЕЛЬ: Вы не могли не заметить ее привязанности к мальчику, но я бы не сказала, что это прихоть. Нет, не поймите неверно, со стороны Франца на то нет веских причин… у него просто не пошла та частная школа, где сейчас Томас, а другие как-то… просто решили не искать. Так вышло.
Я: Я очень извиняюсь, вы не подумайте, что я собираю сплетни – ни за что, но мне просто нужно знать ребенка, отчего не пошло – контакты с другими мальчиками не задались?
АННАБЕЛЬ: Нет. Ну как… не задалось, скорее, с начальством. Я, знаете, в эту историю не вникала, но там, по-моему, самым счастливым от решения Амалии оставить Францхена дома был директор.
Я: А были какие-то конфликты с ровесниками?
И что мне одни маменькины сынки попадаются.
Ничего, научим ребенка общаться.
С таким распорядком, с такой опекой…
Неужели такие мамаши не понимают, как они задавливают сыновей, это же ужас, когда у твоего сына такие безразличные серые глаза, когда он даже коня лишний раз не тронет, потому что ему потом руки мыть.
Конечно, таких потом дразнят и не принимают, и…
АННАБЕЛЬ: Франц просто слегка вывернул руку одному мальчику, наступил ему на голову и обещал в следующий раз выткнуть ему глаза, вставить туда что-нибудь, что проткнет мозг, и удостовериться, что тот будет умирать долго и мучительно. Всё из-за Версенжеторикса. Он так щенка назвал. Франц. Там был белый щенок, из-за которого и вышла вся свара, Францхен назвал его Версенжеториксом, что-то там с щенком случилось, Франц немного расстроился, и в школе получились беспорядки. Детали вам лучше спросить у самого Франценка… или лучше не спрашивать, он и так сейчас расстроен. Но вы не переживайте, Эмилия! Смотрите на это так – вам невероятно повезло, вы едете в фантастически красивое место, вам не надо преподавать, нудеть с уроками, у вас не сопливый, глупый карапуз. Вас взяли просто как уши и глаза. Все, что вам нужно – это присматривать за собранным, девятилетним, в хорошем настроении – очаровательнейшим существом. И не допускать эксцессов.
Я: Эксцессов?
АННАБЕЛЬ: Ну, Герберт не Томас. Я не думаю, что там есть риск, что кто-то у кого-то откусит ухо. Но… Герберт тоже… очень интересный юноша. Ему уже пятнадцать, он невероятно благоразумен, развит не по годам, невероятно приятен… в хорошем расположении духа. Штази – милая девочка, ей десять, живой, общительный ребенок. Вот они с Францем, наоборот, очень дружны. Все, что вам нужно в Италии – просто… следить, чтоб… у Францхена вы уже поняли крайне живой ум, на крайне живой ум иногда приходят крайне оригинальные идеи, вам надо не допускать самых… недопустимых. Франценок всегда отличался воображением. Лет в шесть в Париже он на сутки пропал из дома. Оказывается, глупейшая нянька зазевалась на прогулке, ему было интересно самому посмотреть город, он потерялся, набрел на какое-то кафе, где познакомился с одним бельгийским моряком, который вернул ребенка домой только к следующему полдню. Вам не надо описывать состояние госпожи Вертфоллен, верно?
Я: А как Франц?
АННАБЕЛЬ: В восхищении. Он был восхищен моряком, приключением, ирландским кофе, ночью, миром – всем. В семь в Бретани он по скалам долез до какой-то пещеры над морем, пошел дождь, ребенок благоразумно стал ждать пока дождь закончится, потом понял, что скалы – мокрые, скользкие, сумерки, и он остался в пещере до утра. Сказал, что слышал, как его звали, искали, кричал, но шум прибоя все заглушил.
Я: Как же он выбрался?
АННАБЕЛЬ: На следующий день, когда скалы подсохли.
Я: Он всю ночь провел в пещере? Один?
АННАБЕЛЬ: Выходит, так. Такой славный мальчик, знаете, чего он больше всего испугался, только вы ему не говорите, что я рассказала – темноты. Говорит, страхи, что не вылезет, не найдут, тут умрет – рациональны, их можно проговорить. Боже, я как представлю, сидит такой нахохленный, замерзший комочек, страхи проговаривает…
Я: Простите, я не совсем понимаю, проговаривать…
АННАБЕЛЬ: Рассуждает. Рассуждает в голос, что солнце встанет, скалы подсушит, если в вверх не выйдет, можно вниз – к морю, а там стараться выплыть. План действий обдумывает, в общем.
Я: Это он вам рассказал?
АННАБЕЛЬ: Про страхи? Конечно. Про план тоже. Как понял, что ночь переждать надо. Сладкий такой, говорит, спать попытался, а жестко, все болит, тут еще звуки какие-то начались. Он и перепугался. Думал даже сразу в море спрыгнуть – счастье попытать, слава богу, не стал. Говорит, страх темноты не проговоришь – он же не рациональный. Не страх даже, а ужас. И вот он тогда сел на краешек, ножки над пропастью свесил и песенки пел. Колыбельные. И псалмы. Ну не пупс разве? А потом играть с собой стал, русалку себе в пещере придумал, с ней до утра разговаривал, говорит, она ему отвечала. Тоже колыбельные пела. И волосы у нее – розовые. Смешной лапка, говорит, он из-за нее только после обеда выбрался, так раньше можно было бы, да она не пускала. Он ее уговаривал, чтоб еще на скалах его поддержала. Слава богу, видно, уговорил. Без царапинки вернулся, зайчонок. А в этом году уже, зимой…
Голос понизила.
АННАБЕЛЬ: Но вы все равно узнаете, да и полезно вам – в борделе был. Представляете, они еще осенью с мальчишками поспорили, что попадет он в один бордель в центре и даже платить не будет, мол, впустят, он посмотрит и все расскажет. И что вы думаете, он сделал? Пошел туда к полудню, колено подвязал, побежал и падение симулировал, стучать стал, трезвонить, ему привратница открыла, а он жалуется, мол, был вывих, а тут еще раз свалился, больно, умирает, можно ему домой позвонить? А вы же его видели, он же кукленок вылитый, такому откажешь? Вот они его впустили, а уж он им устроил путешествие… До вечера самого с ними болтал. Говорит, к телефону его поднесли, стали расспрашивать, а он «послушного мальчика со злыми родителями» включил, как ему домой звонить страшно, нельзя, страшилки всякие, что побьют, разозлятся, коленом страдал, а тем девкам только что-нибудь интересненькое и подкинь. Стали они его чаем отпаивать с бутербродами. Разговорились. Так потом оказалось, он туда всю зиму ходил. Не часто, но как из дома улизнет. Приятелей даже повел. Пару раз. Какой скандал дома был, когда все наружу вылезло. Господин граф рвал и метал. Госпожа Вертфоллен сидела на валерьянке, ребенок молча стоял меж ними. А господин граф – «падшие женщины», «низы общества», «вас тянет в грязь!», а потом как воскликнет – «не верю, что вы мой сын». Я всегда находила, что так даже в запале говорить нельзя, тем более детям, а Франц вдруг – раньше больше молчал, но зло молчал, знаете, не согласно, а тут – «и я не верю, меня в грязь тянет? Да у девушек перебывали все старшие братья, я вам поименно девочек назвать могу, и друзья ваши многие, и вы бы ходили, будь у вас яйца, но у вас только простата больная, оттого и я не очень верю, что ваш сын». И вы знаете, он его ударил. Мальчик аж упал. Госпожа графиня вскочила, ударила мужа, и ледяным тоном ему – «пошел вон». И молчание. «Вышел вон из моей гостиной, еще раз, и я разведусь, бестолочь». «Амалия, ты не слышишь, как он говорит?» «Он говорит, как ребенок, у которого отец – идиот». «Он говорит, как сутенер!» «Франц Вольфганг, что вы могли делать с этими женщинами? Что эти женщины делали вам?» «Амалия, как ты можешь вообще о таком спра…» «Выйди из моей гостиной, бестолочь! Не мешай разговаривать с сыном, раз сам… Франц Вольфганг, мне повторить вопрос?» «Мы строили собор святого Петра» «Что?» «Я в сентябре сказал, хочу тот набор, деревянный, Рима, со всеми акведуками. Вы мне его не купили, сказали, мое поведение неудовлетворительно, и чтоб я ждал повода, потому что другие дети не получают игрушек по первому щелчку пальцев. Возможно. Значит, другие дети – идиоты. Я рассказал девушкам про древний Рим, про Рим времен Борджиа, они сложились и все вместе купили собор святого Петра. А в декабре – акведуки. Я ходил к ним, и мы их строили». «Вы учили уличных девок…» «Они не уличные, мама!» «Хорошо, хорошо… вы учили девушек истории древнего Рима…» «И папства» «И папства, и строили в борделе собор святого Петра?» «Да». И тогда госпожа графиня заплакала, села к мальчику на ковер, взяла на руки. «Магда! Магда! Сейчас же пакуйте наши чемоданы, пошлите водителя за билетами, желательно на этот же вечер, мы с сыном едем в Париж. А вы…» Поднялась, глаза блестят. «Вы… вы мне отвратительны, не смейте! Не смейте даже ко мне подходить». Поправила сыну волосы. Прижала. Растрепала опять. «Уже в среду будем в Лувре, устроим тебе каникулы… хороший мой…» И опять – в слезы. Но поздно уже. А то, что он сейчас – хмурый, пройдет. Только осторожнее – пройдет, очаруетесь.
* * *
Всю ночь мне вертелось.
Что бы это могло означать – интересный юноша? И кто кому откусывал уши? И как себя вести?
Проснулась еще до рассвета.
Распахнула окно – какие запахи, мама!
И водой свежей, речной, фонтанной, и цветами, и лугом, и рассветом.
Небо позолотело.
Мне захотелось в парк.
Что было под рукой натянула, быстрее лишь бы и… заблудилась.
Я сама поверить не могла. Слуги размещаются на третьем, в основной части главного дома на четвертом. Вниз ведет какая-то адская туча черных и парадных лестниц – какие-то из них сразу выходят в парк, какие-то в узкие коридоры до кухни, какие-то в подвал – черт ногу сломит, а все потому, что главный дом много раз перестраивался, самая первая кладка еще с двенадцатого или тринадцатого века… а может и вовсе римская, что-то я про римские казармы слышала… В общем, все тут у них запутано, я бродила по этим черным лестницам, и вылезла чуть ли не из книжного шкафа в библиотеке. Ооо, мама, библиотека тут местами трехэтажная. Но это был прогресс: от главного входа в библиотеку я знала, как дойти до выхода в парк. Оставалось дойти до главного входа. И тут я чувствую явно запах сигар. Ой, думаю, неужели то господин граф так рано. А я тут такая – лиловая кофта, мятная юбка в оборках, кошмар. Боже! А вдруг кто из сыновей? Старших. Вдруг они найдут меня легкомысленной, легкодоступной. Вдруг и я забеременею – представляешь, что в голову вообще полезло?
И тут – кашель. Детский.
Я на этот запах сигар бегу, залезаю, значит, на третий этаж библиотеки, оттуда по лесенке еще выше – сидит.
Серо-жемчужная пижама, желтый кораблик, вышитый на правом кармане, вихри – кудрявый, оказывается, когда лохматый. Синий ковер, пушистый такой – из персидских, подушки, рисунки, вместо стены – все застеклено, божественный вид на парк, на восход – сидит с сигарами, апельсинами и вином!
И не стесняется, вот ни капельки!
Сидит, холоднющими серыми глазищами наблюдает.
И курит ведь!
Я тут же сигару забрала, в вине потушила.
Тьфу – говорит. И от меня к окну отворачивается. А там – лето. Венское лето в рассвете.
И что делать?
Я подошла, рядом села. Вокруг рисунки разбросаны. Солнце всходит. Сигарой воняет.
ОН: Все вино перепортила.
Я: Маленький ты еще так вино пить!
ОН: Думаешь? Но когда-нибудь себя приучать же надо.
Я: Что?
ОН: Табак и вино – одни из главных поводов для социализации.
Я: Что?!
ОН: Ты что, в школе не училась? Социализация – это когда человеческие приматы друг с другом общаются. Приматы мужского пола высших слоев классовой системы часто используют для первичной социализации темы сигар и вина. Оба предмета, если честно, меня отвращают. Вот я подумал начинать пораньше, чтоб пораньше в них разобраться и дело с концом.
Я: С каким концом?
ОН: А что так не говорят? Ну, с пути спихнуть. Не люблю я сигары вонючие, и вино не люблю. Но говорить-то о них придется, и разбираться надо. Чем раньше обучение начнешь, тем раньше закончишь.
Я: Господи, кто тебе такое наговорил?
ОН: Что именно?
Я: Да всё, всё это – про социализацию.
Задумался.
ОН: Не помню. Про социализацию у многих читал. Там еще про социализацию на примере крыс было.
Мама! Господи!
ОН: Как крысы разделяются на альфа и бета, как грызутся, почему – ну, знаешь, пособие жизни с людьми, в общем.
Я: Франц…
ОН: Вот это неправильно. В английском языке отсутствует форма Sie, с кем бы вы ни говорили, вы всем говорите «ты». А в книжке у тебя, в инструкции обращения со мной, прописано, что когда на немецком или французском… а ты говоришь? Parles-tu le Français?
Я: Un tout petit peu.
ОН: В общем, это Sie или vous. И это не Франц, это господин Вертфоллен.
И ведь спокойно так.
Попадались мне, мама, такие дети, что взрослых из себя корчат. Они, знаешь, когда тебе такое говорят, взрослостью своей упиваются. Попугайчики вредные, что за взрослыми повторяют, а этот – нет. Этот искренне так, как мать его прислугу отчитывала бы, но не чтоб за матерью повторить, как взрослый, а вот как… обязанность. С той же незаинтересованностью, с какой скучную домашку выполняют. Мол, скучно, но надо.
И что делать?
И только потом себя к мысли подпихиваешь, что смешно девахе в двадцать четыре что-то девятилетнему доказывать. Да и ругаться рано еще. В общем, как в поговорке – добивайся, смеясь.
Я: Ты и тут думал?
ОН: Нет. Тут я рисовал.
Я: Знаешь, в темноте это не очень полезно глазам.
ОН: Собирался рисовать.
Я: А что?
ОН: Вон ту закончить надо.
Щекастый толстый индус с кругами под глазами кричит на пол-листа. Сзади джунгли, грязь какая- то.
Я: Здорово! Тебе нравятся путешествия, да?
ОН: Почему?
Я: Вот ты Индию рисуешь. Талантливо, кстати, очень. Нет, правда. Живо. Ты про Маугли читал?
ОН: Да.
Я: Там тоже про Индию.
ОН: Это разъяренный слон, затоптавший жену индуса. Это все, что от нее осталось, это попа слона, это джунгли. Я в газете видел, в Индии, оказывается, самое опасное животное – слон в период случек. Они звереют и бегают по джунглям, как маленькие торнадо, все вытаптывают. Там была история крестьянина, который возвращался домой по дороге через джунгли, жена шла чуть позади и тут – бах, тадах, табадах! – он оборачивается, а жены нет. Только попу слона и заметил, а жена – всмятку. Забавно, да? Я нарисовал. Но фон еще не проработал.
От «ты любишь рисовать» удержалась.
Какое-то время просто смотрели на парк.
Солнце искрило в вине и пепле.
Я: Знаешь, ты не обязан курить вино, ты можешь просто про слона рассказать.
Голову набок склонил. Подумал.
ОН: Нет. Это плохая социализация.
Я: Почему?
ОН: Люди – тупые. Не поймут.
Я: Почему?
ОН: Юмора не приемлют.
Я: Ты хочешь сказать «не понимают».
ОН: Нет, я хочу сказать «не приемлют».
Я: Почему?
ОН: Трусы.
Тишина.
ОН: Но можно – про еду. Про еду – доступно. Да. Ура!
Повернулся, глаза зажглись. Бархатные такие…
ОН: Милая Эмилия, что ты любишь есть?
Так.
Я: Я… да разное.
ОН: Капкейки любишь?
Я: Вообще, да.
ОН: Ты на них похожа. Ты мне понравилась в своем желтеньком, прямо как custard pie. Тебе только шляпы белой не хватало – получился пай без сливок. А сливки ты любишь?
Я: Ну… да.
ОН: Вот купи себе белую шляпу. Шляпы дорого стоят?
Я: Ну… смотря…
ОН: От Шанель.
Я: Да.
ОН: Я тебе подарю. Амалия подарит, но ты будешь знать, что это – я. Правда, не затягивайся в это всё гувернантское. Мне нравится, когда ты в горошек. Или как сейчас – капкейкчик. И заколки твои нравятся. Симпатичные белки. Такие, как будто они кокаина объелись, и их вставило.
Я: Ужас! Франц Вольфганг, откуда вы такие слова-то…
ОН: Девочки рассказали.
Бордельные?
ОН: Говорят, кокаин от головы, но если истолочь и много, то ровно такой белкой и пойдешь.
Я: Но к этому ты себя не приучал?
ОН: Нет. По-моему, пока это не сильный повод для социализации. Может, в будущем.
Я: А… почему тебе так… важно социализироваться?
ОН: На людей надо влиять.
Я: Почему?
ОН: То есть, почему?
Я: Зачем тебе влиять на людей?
Удивился.
ОН: Ну ты даешь, ты еще зачем жить спроси.
Да, иногда австрийцы – это не очень понятный народ.
Я: Предвкушаешь поездку?
Плечами дернул.
Я: А что не нравится? Как легко терпеть Герберта?
ОН: Сложно.
Я: Чем неприятен?
Задумался.
ОН: Умом.
Я: Тебе не нравятся умные люди?
Головой закачал.
ОН: Не знаю. Глупые не нравятся еще больше. Но Герберт…
Я: Ты поэтому расстроился, ты не очень хочешь ехать?
ОН: Я совсем не хочу ехать. Но я поеду.
Молчание.
Я: Знаешь, иногда приходится делать неприятные вещи, но к ним всегда можно изменить отношение. В конце концов, мы там будем вдвоем, я понимаю, что родители заставляют…
ОН: Заставляют? Пф… это что, Рудольф думает, что заставляет? Я сам над поездкой размышлял. Неделю. И я решил.
Я: То есть, ты сам теперь хочешь?
ОН: Это не сам теперь. Это сам и точка. Ну, не с начала, но сам и точка. От поездки легко отказаться, но нельзя.
Я: Потому что отец против?
ОН: Эмилия. Потому что если откажусь, значит, червь. Значит, я уже уступил.
Я: Что уступил?
Вскочил даже.
ОН: Ну как?!
Глазищами уставился, вот сияют.
Злится.
Но – успокоился.
Сам.
Сел обратно.
ОН: Сейчас. Думаю.
Тишина.
ОН: Всё уступил. Томас – есть такой один – идиот, тля позорная. Но Герберт… не видеть Томаса – это как в навоз не наступать – что тебе в навозе топтаться? Но к Герберту не поехать – это как… вот взять и кааак уступить. Это признать, что он – лучше.
Я: В чем?
Опять вскочил.
ОН: Эмилия! Почему ты такая? Ни в чем. Просто! Просто вот так – лучше.
Я: Видишь, а зачем ты столько значения придаешь мнению Герберта о тебе?
ОН: Что? Ге… да чихать мне, что этот дурак обо мне подумает. Я столько значения придаю своему мнению о себе.
Я: А ты разве не можешь сложить его сам?
Ребенок смотрел на меня глазами – «тупая тля, как ты вообще выживаешь во внешнем мире?».
А потом взгляд потух.
ОН: Мнение существа о себе складывается из совокупности пониманий, на что оно способно и не способно, Эмилия. Но, знаешь, ты ведь… Без обид, верно? Ты такой славный капкейкчик, капкейки просто должны быть красивыми и в горошек. Тебе не надо думать… о смерти и о налогах. Пошли, у меня математика.
* * *
На три дня Амалия увезла сына на озеро. А к пресловутому Герберту мы летели!
Мама, летели на самолете!
И я тебе скажу – никогда не летай. Хуже любой морской болезни. Багаж отправили заранее, так что, когда мы добрались до виллы, все уже было разложено в наших комнатах.
Мама, какая вилла!
Она сконструирована по типу вилл в Помпеях. Тут не один внутренний дворик и парк, а целая анфилада мозаик, фонтанов, портиков, парков и колоннад. И за всем этим – море.
Море и кипарисы.
Дорожки в гравии. Повсюду в садах – деревянные рамы в плюще, розах, цветах, на них – тюль разноцветный, оказывается, от солнца спасает, и так незабываемо просто в воздухе плывет. А запах, мама, какой запах!! Ночью, утром, днем – постоянно пахнут цветы, причем цветы разные. В самую жару больше всего запаха хвои и соли.
Родителей Герберта я почти не видела. Они только встретили Франца в начале и всё – укатили в Рим. Такая длинная, не толстая, но бесформенная женщина с мешками под глазами и еще красивый мужчина.
Сам Герберт… лощенный – вот правильное прилагательное.
Ему блестеть, как паркету.
Красивый юноша, однозначно – высокий, худощавый. Кожа чуть тронута подростковым возрастом, так – капельку, но высокомерие… ууух!
Это была Встреча. Как они с Францем друг другу руки пожали. И у каждого взгляд такой – «вы – ничтожество, уважаемый». У Герберта очень красивые руки, на таких руках сразу заметны любые украшения. Глаз сам цеплялся за серебряный перстень. У моего подопечного зацепился тоже. А старший тут же – «нравится? Дарю». «Спасибо, но кольца легионеров меня не сильно прельщают». «Точно, тебе больше нравятся кольца рабов». «Вольноотпущенников, там был красивый агат и лучше быть богатейшим вольноотпущенником, чем нищим солдатом». Герберт точно что-нибудь бы сказал, но крик – «Франц!!!». Анастази, она же Штази, уже немного нескладна. Чувствуется, что тело готовится к переходу. Хотя все равно очень куколка. Каштановые кудри, зеленоватые глаза, длинные-длинные-длинные ноги. Сердцеедка из нее будет та еще. Тут же бросилась Францу на шею. Зацеловала. И он на нее – тепло так.
А Герберт покровительственно кузену руку на плечо – «ну, не будем стоять на солнце нищими вольноотпущенниками, иди в дом».
* * *
В первый же день случилась драма.
Мама, это оставь надежду всяк. Точка.
Эти люди – не люди. Эти дети – не дети. Я не знаю никого, кто отдыхал бы настолько интенсивно.
Нет, нет, это не просто гиперактивные дети, что бегают по пляжу заведенными идиотиками, бросаются песком, кричат, барахтаются, а ты можешь присесть в теньке, вымазаться кремом, слушать море и посматривать, чтоб они не глотали песок и не запивали его соленой водой.
Если бы! Ах если бы это было как с Броками, когда мне надо было поминутно разводить близнецов, не давать младшему глотать живых рачков, а девчонке – забредать в море глубже пупка – то был рай.
Эти не прыгают вообще. Это не дети на пляже. Это…
Во-первых, тут вообще никто нигде не лежит и лежать не собирается. Они по пляжу шли, иногда забредая в воду, иногда – нет. Герберт любезно предложил мне остаться дома, поскольку он возьмет на себя все обязанности «по присмотру за несмышлёными». Мне рта открыть не дали. Тут же – «Милый кузен, зачем вы лишаете столь приятную девушку ее заработка? Вы, наверное, запамятовали строгость Амалии. Эмилия, ты будешь в восторге от пляжа и попрактикуешь немецкий». «Действительно, простите, Эмилия, просто мне как-то не очевидно… моим родителям не приходилось в девять лет снабжать меня гувернанткой». «Ну, твои родители, по-моему, вообще забывают о твоем существовании». «Я им даю такую возможность. Это называется самостоятельность, Франц». «Да? Вы так самостоятельны, кузен… только я думал, что это больше зовется «заброшенность». «Ах, несчастный заброшенный я, вы раните меня в самое сердце. Смею надеяться лишь, что Амалия не будет против, а то как же вы – не скоординировав заранее все с вашей наибдительнейшей матерью». «Да, моя мать имеет привычку интересоваться моими делами, но я могу подсказать ей посоветовать ту же практику тете Аурелии». «Боже, святая доброта, я не хочу обременять лишний раз бедняжку Амалию, у нее с организацией вашей жизни и без того довольно хлопот, милый наш мальчик».
Вот такая прогулка.
Самая счастливая была Штази – эта бегала по пляжу, собирала ракушки, висла на братьях и бесстыдно наслаждалась их соперничеством за нее.
Хотя я бы не сказала, что то – за нее. Она больше инструмент.
Как и я.
Дура такая.
В какой-то момент, когда мы со Штази уже израсходовали последние силы на борьбу с песком, ветром и морем, между Францем и Гербертом вспыхнул спор. Франц хотел обязательно дойти до чего-то этрусского, хотя на деле устал как пес, Герберт был единственный – самый выносливый из нас – кто по-настоящему туда хотел, но не мог согласиться с братом. Вот тут они незаметно втянули в спор и меня. Штази от такого отмахнулась сразу – она в свои одиннадцать… или десять – очень ловко уходила от всех таких игр – и очень по-женски: закатывала глазки и протяжно так – «Маааальчики. Утомили». Надо было учиться у нее. Я даже не помню, что я сказала и как я ляпнула, но реакция была мгновенна. Герберт мило улыбнулся, взял мою корзинку, подставил локоть – «Эмилия, я даже не знал, что вам это так интересно, как вернемся домой, отдохнете, я с удовольствием покажу вам оранжерею, выберете все, чем захотите украсить комнату. И я прошу прощения заранее, но позволю себе – вам очень пошли бы чайные розы в волосах. Стоп, я вызову нам такси». «Откуда? Из воздуха?» «Франц, в холле любого отеля дамы не просто смогут передохнуть с коктейлем, там еще вызывают такси». И ослепительно улыбнулся. Ослепительная улыбка тут была особенно добивающа.
Герберт полез по песку вверх на дюну, таща за собой Штази. Остановился. Предложил руку мне.
ФРАНЦ: Нет! Эмилия, ты не подойдешь?
ГЕРБЕРТ: У вас колено прихватило?
ФРАНЦ: Все прекрасно.
Герберт легко скатился по песку вниз.
ГЕРБЕРТ: Так что – то самое вывихнутое или выбитое колено?
ФРАНЦ: Вас зовут Эмилия?
ГЕРБЕРТ: Франц, когда у тебя плохое настроение, зачем его вешать на других? Ты просто устал, дети, когда устают, капризничают. Давай без этих женских историй поднимемся до ближайшего отеля, я куплю вам со Штази мороженного, и мирно доедем домой.
Ребенок вернул ту блистательную ядовитую улыбку кузену.
ФРАНЦ: С удовольствием, спасибо вам за заботу. Я безгранично благодарен, но могу я теперь сказать пару слов Эмилии?
ГЕРБЕРТ: Эмилия устала, Франц.
ФРАНЦ: Эмилия?
И оба ждут.
Спасла Штази.
ШТАЗИ: Так, мы долго еще будем жариться?
ФРАНЦ: Вот! Бери сестру, идите в отель.
ГЕРБЕРТ: Эмилия не меньше заслужила отдых.
ФРАНЦ: Герберт, вы скоро убедите меня в том, что вам крайне нужна гувернантка.
Так.
Я: Мы сейчас подойдем. Как раз и такси подоспеет.
С выражением всей возможной скорби по поводу несмышлёных действий избалованных детей Герберт покинул нас, унося на спине разморенную Штази.
КОНЕЦ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ОТРЫВКА
Славный читатель, перед тобой – лишь отрывок полного романа «Викторианский роман о несчастной Эмилии».
Полная книга продаётся только на официальном сайте автора:
franzwertvollen.com
Купив этот отрывок, вы можете ввести промокод и приобрести роман со скидкой на 100 рублей. Так вы ничего не теряете.
Ваш промокод на покупку полной книги в магазине F.W.W:
жанна д'арк
Вводите промокод при покупке,
и вы получите скидку в размере 100 р.
По любым вопросам обращайтесь на почту fwwcodex@gmail.com, либо к куратору проекта Сигрун:
Вконтакте:
Телеграме:
Инстаграме: /
Послесловие
Каждая книга Франца Вертфоллена – это библия человеческой жизни. Отдых. От суеты. От раздражения, незнания, что делать с собой и миром. Ты читаешь, и книга расслабляет тебя, сеет мысли в голове, и ты вдруг понимаешь: я же не живу совсем, я роботом делаю то, что якобы должен и «правильно»! Ты ходишь и перематываешь в голове невысказанные чувства, мысли, людям, которые уже никогда их не услышат. И очень хочешь воображать себя другой, никем непонятой птицей, лишь бы не увидеть, что ты, среднестатистический человек, совсем не живешь своей жизнью.
Живёшь тем, что сказали тебе родители, друзья, учителя. Правила, мораль, культура. И исполняешь.
Господин Вертфоллен пробуждает тебя своими книгами. Показывает, играя человеческими характерами, – смотри, ты можешь быть собой. Ты чувствуешь так. Ты мыслишь так. Жить нужно не по указке, жить нужно тем, что делает тебя счастливым. Что наполняет твою жизнь не котятами и сериалами с пончиками, а возможностью быть полезным и прожить достойно.
Тебе уже не нужно искать, наконец, как кому-то понравиться, как не показаться глупым, неуклюжим. Ты принимаешь себя таким, какой ты есть, признавая, что есть существа – выше, умнее во много раз, живее и бесстрашнее. И это счастье просто – встретить их. Счастье быть им полезным.
Эти существа – Франц и Герберт.
Это Франц Вертфоллен. Сейчас. Живой.
Счастье быть рядом с ним и вычищать из себя крысье «а мне, а я, мне должны». Потому что, трясясь от страха за шкурку свою, люди забывают напрочь, как Эмилия, о любви, заботе, о понимании. Затыкают себе глаза и уши и бодаются-бодаются, пытаясь доказать всем, что они единственные – правы. Оттого – холодность и безразличие, оттого насилие. Если так жить, до Третьей Мировой недалеко.
Вот тебе больше не надо ничего никому доказывать – тебя видят голым, со всеми достоинствами и недостатками. Тебе не страшно «пойти не туда». Читая господина Вертфоллена, ты чувствуешь – ура, вот я нашёл то, что меня меняет. Я больше не бесполезная ноша земли, я хочу быть частью мира F.W.W.
И это единственно правильный, освобождающий путь. На который, оборачиваясь, в 60—100 лет ты посмотришь и скажешь себе: «я молодец, я прожил не зря и чудесно».
Как можно быть частью мира господина Вертфоллена? Вот вам пошаговое руководство
ШАГ 1: Ныряйте в другие книги всей душой, головой и сердцем —-shop/.
ШАГ 2: Приходите на «Вакцину от идиократии». Это самое прямое взаимодействие с господином Вертфолленом. Возможность принять участие в развитии F.W.W. На «Вакцине» тебя берут за руку и показывают, как впустить в свою жизнь, например, сладость Италии, любовь и доверие, как у Франца, Герберта и Штази. Ты почувствуешь, что на самом деле значат семейные отношения. Как тебе научиться любить.
С «Вакциной» ты больше не наблюдаешь за миром, как за ток-шоу: «о, что-то происходит». Теперь происходит не с кем-то, далеко за экраном. Происходит с тобой.
«Вакцина от идиократии» – это литературный сериал Франца Вертфоллена, где сам автор проводит вас за руку по своей вселенной… и по вам лично. На «Вакцине» Франц раскладывает мир по полочкам: показывает вам, как работают люди, их мотивации, что дисфункционально и как от этого избавиться в себе.
Филигранная работа со своей сердцевиной на «Вакцине» протекает легко, потому что на примерах героев. Тебе уже не страшно видеть, что в тебе давало сбой – ты знаешь сразу, как это исправлять. И знаешь не теорией – эмоциями, ведь ты уже прожил с героем, как он или она прошли через это.
Как маленькие дети нуждаются в сказках, чтоб понять, как это – «добрый», «честный». Так и взрослые нуждаются в примерах, в проживаниях слов «смелый», «волевой», «решительный». Без понимания, КАК это работает, КАК чувствуется, слова «умный», «целеустремленный» – это просто набор звуков.
«Вакцина» учит вас чувствовать.
Учит работать с миром. Учит Жить.
Жить ярко, как герои Франца Вертфоллена.
/
ШАГ 3: Ежедневная зарядка мозга, ответы на ваши вопросы, атмосфера и цитаты из книг господина Вертфоллена в пабликах «Безделушка» и «Тескатлипока и огонь». Ваш десерт.
Смотреть, как это – роскошно жить, и развивать чувство вкуса – на инстаграме @fww.codex.
И то драгоценное, чему не учат в школах и университетах, но то, чему учит Франц в своих видео на youtube-канале, – это умение думать и раскладывать себе мир по полочкам – следите с удовольствием – F.W.W. Франц Вертфоллен.
Комментарии к книге «Викторианский роман о несчастной Эмилии», Франц Вертфоллен
Всего 0 комментариев