Гоар Каспер Аукцион
Поэтический спектакль в двух действиях
Сценическая адаптация Калле Каспера
Действующие лица:
Девушка
Женщина
Другая женщина
Мужчина
Старик
Поэтесса
Художница
Действие первое
Девушка:
День, как день — Ни зимний, ни весенний. Тоской чуть забрызганный осенней. День, как день — Ни светлый и не темный. Отчаяньем слегка посеребренный. День, как день — ни радостный, ни грустный. Безразлично снег похрустывал. Шла куда-то. Близко, на край света. Шла куда-то. Далеко, к соседу.Мужчина:
Фиеста! Фиеста льется цветным потоком Платьев желтых, сиреневых, красных. Косит солнце оранжевым оком С сине-белого неба. Напрасно Облака с ним вступают в бой. Затопил медно-красный зной Сады, дворцы, дороги… Фиеста! Фиеста льется цветным потоком.Женщина:
Прорвалось, потекло, понеслось Опаляющей гибкостью плясок. Лица в черной оправе волос Собраньем трагических масок Развешаны, как попало, На бледной поверхности дня…Мужчина: Кармен, когда ты полюбишь меня?
Женщина: Ни-ког-да.
Другая женщина:
Мостовая, Как свежая кровь быка, горяча. Вдоль мостовой, земли не касаясь, Летит Кармен. Соскользнула с плеча Алая шаль, ликующим пламенем Окутала грудь. Рот словно рана ножевая. Невыносимо живая Летит Кармен, замыкая круг.Мужчина:
«Дар твой — любви нечаянность И неизбежность измен — Крест мой. Я весь — отчаянье. Кармен! Сжалься, Кармен! Воротись, Кармен — или…»Женщина:
Фиеста бег прервала истовый… Растревоженное монисто Прозвенело…раззвонило…Другая женщина:
Хозе, никто не вспомнит твоих слов, но сверкание стали останется, останутся несломленно припавшие к багровой заплате на алой ткани бескровные пальцы и понимание в гаснувшем взгляде… Миг неподвижности…Женщина:
Кармен, беги! Беги же…Другая женщина:
Фиеста со стоном Распалась на лица — на страх и восторг… И снова в стекающий по облакам Рванулась закат.Поэтесса:
… О Кармен!..
Полжизни назад, Безумствуя в танце алом, Кармен надо мною витала — Лукавая прядь из-под белой косынки, Из-под колких ресниц взгляд Насмешливым откровением… Рассыпавшись Горстью червоного золота Из тарелки луны, расколотой Тенью засохших ветвей, По неба черной мантильи Крупные звезды катились… Присев на тюк с контрабандой, Небрежно раскинув карты, Начинала Кармен ворожбу… Завитки я лепила на лбу, Безнадежно завидуя каре Ее и награде… И мечтала, мечтала — До боли, до дрожи — И меня пусть полюбят — так, Что другому отдать невозможно… На исходе безлунной ночи Безжалостный обожатель Перечеркнет одним росчерком Сияющего ножа Свое торопливое счастье… Презрев небезраздельность, Отрекаясь от преходящего, Навеки желанное тело Черных волос покрывалом Прикроет, И крик серебряный Швырнет в обваливающееся Небо…Другая женщина:
Что Кармен? Снова и снова Недолюбленные любови Песенками недопетыми — До отвращенья несложными… Я — другая. Наверно, поэтому На полпути к ножнам Рука твоя вдруг замрет, Мой Хозе… Напрасно! Ведь не только в верности — В страсти Я ей дам сто очков вперед… Закрываю глаза. Слабая От волненья. Невнятно дрожа, Вижу, как капает, капает Моя кровь С твоего ножа.Девушка:
Люблю тебя — Еще тебя не знаю. Люблю тебя — Лишь в сновидениях догадываясь, кто ты. Творю тебя. Себя опустошая, В твою симфонию дописываю ноты. Творю тебя от увертюры к коде. Ты дробью осыпаешься в ударных, Сплетаешься в затейливый узор мелодий, Со скрипки переходишь на гитару… Взлетают звуки над разбуженной струной И долго-долго в воздухе кружат… Я узнаю тебя. Единственный. Родной — До горечи. До остроты ножа. Как сны меня испепеляющий. Неукротимый. Неисчерпаемый. Неутомимо в себе тебя ищу. Неверным взглядом, еще полуслепая, Всматриваюсь в цельность Гранитной глыбы, Полной хмурой силы. И смутно прозреваю нераздельность Всего, что с нами, разделенными, доныне было… Мечты. А где-то — не на пьедестале Ты. И вот пускаюсь в путь, Туда, где существуешь. Ты — реальный, Невыдуманный… И чужой … Чуть-чуть.Женщина:
В трясине подушки тону головой. Увяз обессиленный вихрь волос. Мечтала в снегах, под прохладной луной — Не довелось, не довелось. Безверья и веры предательский стык… Раздавленная прилипла звезда К обожженной спине… Любовь, где же ты? Ты здесь?.. зачем?!. ты видела?.. Да. Дрожит всем телом, забившись в угол. Затравленно смотрят звереныши глазки Из норок гласниц. Черна, как уголь… Касаюсь ее — на руках моих грязь… Любовь… дитя… прости… дай мне силу жить. Ты же знаешь, как это было, Ты же помнишь… Глаза — как ножи, Милостыня слов, небрежно брошенных Докучливой душонке-нищенке… Огромная, как тоска, Вселенная — неподвижная, Изготовившаяся для броска На меня — несчастную, слабую, ничтожную… Любовь… дитя… прости… Что ты знаешь о жизни, глупенькая, маленькая?.. Известно ли тебе, что необъятное, как мир, сердце запросто помещается в обыкновенной горсти?.. Непонимание — Как великая пустыня, Полная тысячелетних развалин… Что рядом с этим все остальное… песочек на детской площадке… Прости… Любовь… дитя… как ты сурова, как ты жестока, как ты беспощадна, как ты… права! Какой тут откупишься данью? Занавесишь ладонью лицо? Всеобщая подлость — не оправданье каждому из подлецов.Другая женщина:
Родилась я черной пантерой — Необузданной, быстрой, гибкой. А живу я не мясом — верой, Не кровью — надеждой зыбкой. Родилась я черной пантерой — А в миру я слыву котенком. Упрямо солнце незрячее Свой сияющий лик отворачивает От моего. А в потемках Все кошачие серы. Родилась я черной пантерой. Глазом зеленым сверкаю, Спину дугой выгибая. Но друзей-леопардов стая Меня не признав, убегает.Художница:
Здравствуй, Давид! Как живешь? Как дела? Эта ротонда тебе не мала? Впрочем, зачем же мала — недаром Вся Флоренция служит футляром Тебе уже долгих пять сотен лет… Скажи, Давид, ты помнишь иль нет?Мужчина:
Помню, конечно. Как мог я забыть Дни, когда начал видеть и жить. Веками, невиданно долгий срок, Я был заключен в беломраморный блок. Век за веком теряя терпение, Я ждал, я ждал освобожденья. Голос — от тесной тюрьмы ключом — Вдруг прозвенел: «Здесь Давид заключен!» Дни были узки, как шпаги жало. Раздвинув пределы их, ночью бежал он К счастью, что жизнью целой оплачено, Чтоб, ненасытной страстью охваченный, Самозабвенно к камню прильнуть И впиться резцом в его белую грудь. Властной лаской своих мудрых пальцев Вынудить камень расслабиться… сдаться, Покорно ему отдаваясь во власть. Пред силой великой любви его пасть, Вкусив его сердца великую нежность, Покрыть его пылью невинности снежной. Так было. И камень, покорный ему, Распался, мою разрушая тюрьму. Я помню то, что другим не дано. Я пил радость дней, хмельных, как вино. Я не считал те мутные годы — Годы тиранов, годы свободы. Горели костры, и мысли жгли в дым… Все реже, все реже мы виделись с ним. Жизнь его тихо клонилась под вечер. Старел и мрачнел он с каждою встречей, Рассказывал горько, хмуро, устало… Так было. А вскоре его не стало. Но память о нем потоки столетий Не захлестнут. Ведь мы, его дети, Живем мы, и вдаль нас уводит дорога. Рукой человека, подобного богу, Мы созданы были. Сама посуди. Чем божьим уступят его творенья?..Художница:
Опомнись, Давид! Ну что за сравненье! Опомнись, Давид! Давид, погляди. Вот фрески Систины, а вот и люди — Сутулые, хилые, с впалою грудью, Кривыми ногами и дряблым телом — Мы разве созданья Микеланджело? Каким был бы мир, если бы бог Так вдохновенно творить бы мог!Девушка:
Слишком много у света сторон. Чересчур уж кругла земля. Слишком мало концов у дорог. Слишком ноги слабы у меня. Не по силам весь мир обойти, Окунуться во все моря. Я свалюсь в середине пути. Значит, что? Начала я зря?.. Кто-то где-то, а я — повсюду. Я ручьями теку в пустыню. Сотворите со мной чудо — Соберите меня воедино. Слишком много страсти во мне, Слишком много во мне огня. Слишком много взяла я извне — Слишком мало берут у меня… Зачерпните полною горстью, А лучше ведром побольше… Что со мной? В доме собственном — гостья, В мир огромный бездумно брошена, Я бегу от себя к себе, Как дикарка, людей сторонясь… Я повсюду, и я — нигде… Кто-нибудь, отыщите меня!Поэтесса:
Писать стихи? О чем писать? Вообразить себя букашкой И распластаться на бумаге? Пыталась, как же… Но поднять Ее пришлось мне белым флагом. Молчу. В заношенной до дыр Броне сижу И свысока На этот суетливый мир, Как бог, смотрю сквозь облака. На мир? Но для меня нет мира. Есть только хмурая квартира В пятиэтажном старом доме, Где всё до тошноты знакомо — Две комнаты, два коридора И четвертушка от балкона… Под тем Пропахший пылью город, Пустой, как жизнь… Моя, конечно… Однообразный, словно вечность. О чем писать? О голубом Тумане, о замшелых скалах? Уж лучше молча биться лбом О дверь стеклянную вокзала Или в толпе аэропортской Метаться загнанной волчицей, Грызть ограждений злые доски, Тоскливо выть… Или вцепиться Вдруг мертвой хваткою в шасси, Повиснуть терхпудовой гирей И, как Христа, «ТУ-104» Молить: «Спаси меня, спаси!» Стена. Стена. Еще одна. Четвертая… нет, не видна, Здесь стеллажи. Окно и дверь. И пол. Куда смотреть теперь? Вперед? А, может, вниз и вбок? Ах, я забыла потолок, Здесь высоко — моих два роста… Невыносимо это просто!!! Мне кажется, здесь пахнет гнилью. Не от меня ли? Жили-были Старик, старуха… Боже мой! Была ль старуха молодой? И все-таки их было двое… Кто там мечтает о покое, Чей труд тяжел, кому помочь? Отдайте мне свои заботы! Что может быть скучнее рая? А что обманчивей болота?.. И исподлобья озираясь, Брожу по клетке день и ночь. Нет больше сил. Проклятый камень! Уже грызу я туф зубами И ногти об него ломаю. Рыдаю, корчусь, проклинаю. Скажите, в чем моя вина?! Стена. Стена. Еще стена. Как беспощадны и сухи… А тут еще пиши стихи. О чем писать? Не все ль равно? Известно, впрочем, мне давно, Что в башне из слоновой кости Писать стихи — не надо б вовсе.Старик:
Лес расселся, ноги в пропасть взвесив, на отроге. Лес в ущелье тесное залез. Лес, как пьяница, разлегся у дороги. Под себя подмял тихоню-степь Лес. Ветер, пышно разодетый в листья, Пляшет посреди осеннего пожара… Кто прошел здесь до меня — с палитрой, кистью, Куртка, джинсы, на плече гитара? Словно расшалишившийся мальчишка, Самых ярких красок намешал, Лес раскрасил, как картинку в детской книжке… Теплый бок гитары в пальцах жал… Песня, словно сок из спелого плода, брызнула. Раскатилось эхо по лесам. Пел он о великих чудесах — Чуде леса, чуде красок, чуде жизни… Лес Озера-капельки, излишек Синевы. Пролившийся с небес, Обнял загорелою рукой и, привалившись К толстому ленивому холму, задремал Лес.Другая женщина:
Как натянуты нервы века! Нервы века?.. а, может, мои лишь? Отвечай, кровожадное зеркало — Где морщинки мои затаило? Что ж вы, Время, заслуженный лекарь? Соберите анамнез краткий. Что случилось с проклятым веком? Неврастеник? Что?! Он в порядке? Но позвольте! Не этот ли баловень Затолкал в невозможные ночи нас? Почему нормой жизни стало Это чертово одиночество? Почему все вокруг оглохли? Обезумевший, с дикими лохмами, Неуслышанный мечется крик. Площадь странно похожа на ринг. Мир непрочен. Секунда любая Многолетние связи рвет. Раззинув беззубый свой рот Между мрака слепыми губами, Месяц смеется злорадно… И никто на свете не рад нам! Мы и сами друг другу не рады. Задохнувшись в чаду маскарада, Стащишь маску свою, разрисованную Аляповатой мечтой. Стащишь — под маской Ничто. Лежат наши души бракованные В ящиках для отбросов, пес в них бездомный рылся… В чем наша цель и смысл?! Наша весна, что осень. Небо подернуто ложью. Стыд копошится под кожей — Вязнут бессильные вопли В ничтожестве бытия… Век-шизофреник, будь проклят! Век? А, может быть, я?Девушка:
Со скалы в небо хочется броситься — Искупаться в ночной высоте. Сердце птицей над морем проносится… Полететь бы!.. да крылья не те. Со скалы в небо хочется броситься — Искупаться, нырнуть… утонуть. В незнакомое счастье просится Альбатрос, заточенный в грудь. В черно-синюю пропасть тянется Душа в непонятной тоске. Разбежится, рванется… останется на краю — не свершившись в броске. Застыдившись, в мечтаньях заблудится… И весною не тронется лед. Но мне кажется все же, что сбудется мой отчаянно-гордый полет.Поэтесса:
Не пишется. А, может, и не надо? Все к лучшему. Покой и тишина. Не будет рая? Но зато и ада Не будет. Никогда, пьяна От счастья, словами захлебнувшись, Не раздеру стесняющую грудь, Нагую, исцарапанную душу Не выпущу на свет. Кого-нибудь Не полюблю. Но и не стану плакать Над тихим одиночеством своим… И не поднять мне спущенного флага И даже не покоиться под ним… И будет лето. Осень, веток наготою Родная мне. А будущей зимой, Истосковавшись по себе самой, Умру. Умру совсем… И, может, ничего иного и не стою.Художница:
Есть берег один. Сине-серое море Ласкает его осторожной волной… Внезапно поверив, что только покорность Приносит покой… Но незабывший бури прежние Лукавый валун прячет в холмик песчаный Острый излом… А от печально Пустого причала По откосу пологому Молчаливые сосны на ветках бережных Томное небо несут… В добром и мудром удивительном том лесу Взрастает дух всепричастности. Сочится тихое счастье Из незаметных пробоин В шершавой шкуре Земли. Под рыжим, в солнечных бликах Одеялом из хвои Спят тоненькие тропинки… А на пляже, прижавшись к зонтам выгоревшим, Не отваживаясь выползти На истомленный зноем песок, Дожидается тень терпеливая Часа, когда закат зардеется, И по теплой молочной воде Потечет переливчатый солнечный сок… Есть берег один… Но где этот берег?.. Затерян во времени он ином… Иногда просматриваясь в акварелях Цветных снов.Женщина:
В окно мое гнусно хохочет Мертвый белесый неон… Откуда забрел в мои ночи Этот отравленный сон? Мне снится зала большая, Шум, толпа, толкотня… Я — нищая, я — попрошайка, Прочь оттесняют меня. Тянется, словно стон, Пустая моя рука… Мне снится аукцион, Где ты идешь с молотка. Мне слышится крик «кто больше?», Хвалебный хор зазывал… О боже, о боже, о боже!.. Гонг! Цепенеет зал. Я падаю наземь у входа, Я, руки кусая, реву… Ты продан, ты продан, ты продан!.. И это уже наяву. Сминаюсь фигуркой бумажной. Неумолимо, как крах, Горькое слово «продажный» Корчится в бледных зубах. Взглядом бегаю влажным По сотням, по тысячам лиц. И всюду продажность, продажность — Без меры и без границ. Вселенная в пьяном угаре. Явь ужасней, чем сон. Торг всемирный в разгаре. Жизнь как аукцион. И, отколовшись от стаи, В капкане реальности бьюсь… Но что я других упрекаю — Я и сама продаюсь! Цена? Помогите забыть! Забыть, что колючего рая С любимым не в силах купить… И покупать — Не желаю.Другая женщина:
Недостроенный замок мой Рвется в небо с горы сиреневой. Словно птица без оперения Недостроенный замок мой. Целый день стою на лесах, Кирпичи кладу неустанно По стократ правленному плану. Стены взвивает ветер, В купола раздувает их, как паруса На подхваченном бурей корвете. Немыслимых башен пальцы За хрупкие звезды хватаются… Но подползают к стенам Вкрадчивые землетрясения… Отторгнутый лживыми скалами Падает в небо замок мой. О тучу ударившись гулко, Рассыпаются купола… Обламываются, как сосульки Шпили… Языкастые Замолкают колокола, Увязая в небе ночном… Разноцветными обломками снов Придавлена, распластавшись На земле, предавшей меня, Дожидаюсь рождения дня… И вновь, рукава засучив, Торопливо кладу кирпичи. Рядом луна усталая Спать ложится меж скалами. Расталкивая облака, Груз тяжелых лучей волочит Солнце… И новые ночи, Дни, недели, века… И снова с утра я строю, Лишь слегка отдохнув под стеною, Где мне работягой-зимой Накрахмаленный постлан вечер… Недостроенный замок мой Рвется в небо с горы узкоплечей.Поэтесса:
Я лакомка, спору нет. Но вместо любимых конфет Таскаю в кармане кулечек С горсточкой вкусных строчек. Вытащу их на ходу, Смахну словечки-крошки. Рассортировав на ладошке, Кисленькую найду. Обососав ее, как барбариску, Зажмурюсь… Слышна тишина, И вдруг шевельнется струна… Далёко — и близко-близко.Художница:
Мне бы родиться Ван-Гогом. Факел кисти Нести по осенним дорогам В пурпурном трауре листьев. Мне мазками бы мощными лечь На холст. И полуденно-бешеным Солнцем сердца его прожечь. Невозможные краски смешивать. Брожу в океане цвета. При здравом уме Безумствую. С собой ношу свое лето. До краев наливаюсь Чувствами. А солнца медяк раскаленный, Нежно-синюю неба кожу Обжигая, Сползает в сонный Холод моря, Сердито ежась. … А море швыряет небрежно В оранжевые тела Пены лохмотья снежные… … А в саду уже осень зажгла Разноцветные лампочки слив. … А сочно-зеленые горы Загнали купаться в залив Скал Утомленную свору. … А небо победно синее. … А розы до ужаса красные. … А пруд-лежебока весь в тине, А люди разные-разные… Ах, мне бы за кисти схватиться, Мне бы метнуться к палитре, На холст жадный пролиться Потоками красок… Но… Я на бумаге пастой Пишу, торопливо копируя Оконное полотно. Душа по житейским дорогам Шагает, Палитрой цветнея. Идет буйно-рыжим Ван-Гогом, А я… Рисовать Не умею.Женщина:
Совсем недавно, давным давно, Там, где близкое дальше дальнего, Там, где конец и начало — одно, Торопливые дни метались. Небритые, немытые, всклоченные, Метались в вечном испуге Не успеть, упустить, недомучить… А здесь часы еле ноги волочат. Бредут, пошатываясь, веренницей грузчиков, Нагруженных мешками Разлуки.Поэтесса:
Недавно в газете о поэтессе известной — Лестно: Вот это поэт — Ничего в ней женского нет — Мужские стихи, мужская душа, стиль, интересы… Ай да пресса! А вчера мне советчик непрошенный: Стихи у тебя хорошие, Отличные даже… Но, прямо скажем, Кое-где надо бы… Уж очень бабьи… Это, понимаешь ли, большой минус — Современные критерии, видишь ли, не допускают… Помилуй! А если я баба? Каюсь — В эдаком виде живу и здравствую. При этом — заметьте-ка — По законам генетики. Не какое-нибудь самоуправство. Не тлетворное влияние среды хотя бы. Волей-неволей баба — С головы до пят, от стихов — до души /бессовестная природа — ни одной поблажки. Тяжко/. Наставников переполошив, Покоряюсь капризам природы. Посему мужеподобными, Плечистыми и сердитыми Литературными гермафродитами /изжившими в себе без остатка Генетико-поэтические недостатки/ Раскритикована вдрызг. Перед зеркалом сижу — утешаюсь. Особа, примерная, как шалость. Уравновешанная, как взрыв. Предсказуемая, как погода. Как она, безнадежно женского рода. И — клянусь мужским неким именем — Неисправимая.Мужчина:
Сквозь зной пустынь, под вопли метелей, Забыв покой, презрев доброхотов, Бредут измученные Дон-Кихоты. Взлетают на крыльях предательских мельниц… Лучше на мельничных, чем вовсе без крыльев. Пропитаны потом, припудрены пылью, Осмеяны и измотаны, Веками при смерти и все-таки живы — Куда-то идут и идут донкихоты, Истинами проржавевшеми бряцая… Лучше ржавые, нежели лживые! Вперед, донкихоты! Смейтесь, паяцы, Над любовьями, разбитыми вдрызг — Лучше разбитая, чем никакая… Не шлифуйте при жизни камни На памятник себе любимому — Выше надгробных речей и тризн Честь остаться неизвестным солдатом… Чем без совести — лучше без имени… От обрывов не отползайте — Полет даже в пропасть — все же полет… Не прячьте лица от предателей. Лучше быть проданным за тридцать сребренников, Чем продать за миллион. Чем из зала бросаться репликами, Лучше быть в роли трижды освистанным. Добрых ветров ненавидящим пристани Кораблям. Дорогу обезумевшей коннице! Да здравтвует буря, шквал, непогода, Зной и огонь… Лучше обжечься о солнце, Чем прозябать в тени… Намотав на мизинец Путеводный Солнечный луч, обжигающий руки, Иду туда, где в пронзительном ельнике, На сегодня себя отлетав, Усталое солнце сидит, убаюкано Песню вызванивающими колыбельную Стаями перелетных гитар.Девушка:
Горы. Низкие… то ли сгорбились, То ли присели на корточки… Сад. В толпе виноградин откормленных Сияют яблок румяные мордочки. Грушам-толстухам тесна кожура, Сливы надули пухлые щеки… Лес. Умаявшийся с утра Дуб задремал. На солнцепеке Липа-старуха вконец разомлела, Свесила ветки. А над водою Ива-чудачка — в грязи по колено — Безостановочно руки моет. Галантный клен что-то шепчет сосне, А ежевика со всеми в ссоре… А море, море. Столько моря! И все это — Мне.Женщина:
Сорвавшись с неба, падала Одинокая перепуганная капля… Добродушная старая яблоня Подставила пыльный лист… Облака, переполнившись влагой, Раскисли и расползлись. Отяжелевшее небо провисло над деревней, Как перевернутый остров… Надутая туча коснулась деревьев… напоролась на острую макушку ели… лопнула. Из дыры, в ладошки весело хлопая, Выбежал ливень. Огляделся, Моментально спелся С ветром, и с ним в компании Начал буянить. Отхлестал вжавшийся в землю лес. В совхозном саду собрал урожай, Стряхнуцв с веток все спелые сливы. Воровато в кафе полез — Дверью прижали — еле сбежал. Побалансировал на заборе. Избил нещадно шоссиско голое. Наподдал с разбегу кустам малины. И жгучие капли вонзил в море… Простак! Хотел уязвить исполина Булавочными уколами… Море глядело невозмутимо. Забесновался, заколотил дождь По доскам причала… Море молчало… Исхудавшая тучища заворчала, как обиженный пес. Разочарованный дождь, бормоча какую-то колкость, Уполз Обратно в тучье чрево. Все смолкло. Лениво Отряхивались деревья. Безнадежно дышали прелью Размытые ливнем Стога. С неба молча смотрели Заплаканные облака.Другая женщина:
Вечер. Робкий ветер, мне волосы расплескав, осмелел — Прядь иссиня-черного моря прохладной рукой Набросил земле На песчаные теплые плечи… Покой… Тебя нет, нет вокруг и во мне… С плеч долой — в комнатушке висит на гвозде Истертая, изношенная тоска. … И вдруг в полусне Деревушки полночной Твое лицо — Твое ли?.. откуда, как?.. Дорога свернулась кольцом… Ты вокруг, ты во мне, ты везде… Отшатнулась от калитки ива всклокоченная… Пустая, как обещанье, каморка… В тишине Мокрый купальник тяжелые капли роняет — Напоминание о невероятно Далеком море… И снова стихи… Ты вокруг, ты во мне… Светает. Ты вокруг, ты во мне, ты везде, ты — всегда…Поэтесса:
Тишина приходит с гор, с границы камня И снегов. Сбегает по предгорьям, Робко выбирается из леса На равнину. Вечно к морю тянется, Никогда не достигая моря. Над водой ряды хамелеонов-рельсов — Днем горячих, ночью ледяных — Стерегут дорогу. А по шпалам бродит Пьяный грохот с топором в руке. Размахается, наколобродит… И панически затихнет в далеке, Бросив между рельсов распростертое, Обезглавленное тело тишины — Мертвой, словно в городе, Где растерзана рок-групповыми «форте», Где зарезана ножами голосов, Где раздавлена автомобильным колесом, Мертвая, она валяется в ночи Под немыми окнами квартир, где Спят магнитофоны-палачи… А живая тишина полей Развалилась где-нибудь на скирде, От жары и от безделья разомлев… А живая тишина прибоя Погружается в блаженство голубое, Из прохладных волн лишь острый носик выставив… А в утреннем лесу, Где втихомолку сплетничают листья, Где, судача о детенышах и брачных планах, Коротают насекомые досуг, Где ручей, к траве влюбленно припадая, Что-то ей лепечет — молодая Тишина Беззаботно загорает на поляне, К счастью для себя не зная нас.Перерыв
Действие второе
Поэтесса:
Как-то весной /болтали — в мае;Девушка: Цвели абрикосы, белым-бело/
Поэтесса: Из дому сердце сбежало вдруг.
Девушка:
Вышло на улицу поутру, Лихо вскочив на подножку трамвая, Рукой помахало И за углом Пропало.Мужчина:
Объявилось в районе вокзала. Невозмутимо выпило квасу Из цистерны по соседству И купило билет до Кавказа.Поэтесса: Вот непоседа!
Мужчина:
Потом его встречали альпинисты Где-то на склоне каменистом, У подножья вечных снегов.Девушка:
Потом — но это уже сплетни — то ли у африкансих берегов, то ли где-то в Австралии его будто б видали…Поэтесса:
Достоверно, что в конце лета На людной площади оно болталось.Мужчина: Тут и попалось.
Девушка:
И теперь, В повседневности серенькой клетке, Сердце, Как птица, Плачет на ветке.Женщина:
Счастье Принимайте в малых дозах, Любое снадобье — в малых дозах лекарство, в больших — яд… Земля — надушенная Розовым маслом Бесформенная подушка, Небо — Розовый пластик, Завешанный Вкрадчивым розовым пологом Облака, Дальше Вселенная — Кромешно Розовая, И в розовой лени Он — Кто?! — И я… Но где мятущаяся душа моя?.. Розовой глиной завален ссохшийся трупик — Наверно, растительный образ жизни ей не был показан… В любви должно быть что-то вокзальное — Расстояния, Нависшая пасть репродуктора с полувыплюнутой угрозой Расставания, Суматошная смена станций назначения, Будоражащее непостоянство дверей, Действительность, обращенная в бред Бессонных ночей Кривыми зеркалами, Жестких скамей неудобство… Принимайте счастье в малых дозах? Или?.. Белыми флагами розовые простыни К стоптанному Черному небу с облупившейся розовой краской воздеты… Перепутал рецепты кто-то… Счастье мое неопознанное, Где ты?Художница:
Апельсины? Признаю лишь марокканские, Пламенеющие вроде Солнца в закат… Будто? Из-за серого дома Лениво выкатилось Малокровное солнце — Желтоликий Кривобокий уродец, Зябко кутающийся в затасканные Облака… Не люблю севера, где тихое, робкое Солнце словно теплом беременно — Да никак не родит. Я люблю, чтоб субтропики И вне меня — Не только внутри. У меня в груди Горит, Сочась алым светом, словно ободранного Солнца мякоть — Сердце закатное — Знаменосец вечного лета. У меня и из глаз два солнышка смотрят. Точнее, затмения солнца — Светятся Вокруг лун зрачков, бесстрастных, как Будды, Лучей золотистых два ореольца. А если на море побуду — Так и загар у меня оранжевый. Люблю, встав пораньше, По-братски — подставив солнцу спину, Глазами — Греть море, застывшее за ночь… Гляди-ка! Пустырь перед домом с утра Нежно-апельсиновый, Словно содранная с солнца кожура.Поэтесса:
Ходят слухи, что Днепр чуден. Разве? Пожалуйста, вот он во всей красе — Издалека удручающе сер, А вблизи и вовсе грязно- Бурый… Обидела? Не обессудьте — Я не люблю рек… За что?… За односторонность течения — ненавистную Подчиненность заданности миропорядка, За навязчиво тихие пристани, За пресмыкание перед плотинами И опорами Мостов, За насквозь лживый, лицемерно скрывающий тот берег простор… /Горные реки? Это не реки, это бешено пульсирующая кровь гор, Где к вершине, С бернсовским и сарояновским рядом Ржавой звездой прикноплено мое сердце…/ Ох уж этот Днепр! Позорит небо, Из кожи вон лезущее, чтоб, отразившись, подсинить серое… А хуже всего в Днепре Его раздражающая покорность… Глядите, нахальную щепку, разлегшуюся у самой воды, с пассивного пляжа, приговоренного к вечному сну, Не осмелится слизнуть… А этот безвольный песок, тысячелетие назад забывший свою бытность камнем… Не люблю рек. Вид реки вызывает у меня лишь неистовую тоску по морю.Другая женщина:
Маленький, несчастный, запуганный живой комочек… Пытаюсь понять, где ты его держишь. Может быть, в заднем кармане джинсов? Перекладываешь ли его из костюма в костюм, когда их меняешь? Вечерами, ложась спать, наверно, вынимаешь его И кладешь на тумбочку рядом с кроватью — Вместе с часами и книгой, которую читаешь на ночь? А, может, ты забыл о нем — И оно, Заброшенное, Пылится в кармане старой куртки, Которую ты давно уже не носишь…Художница:
Ночью — во сне — все птицы сини. Я выступаю в кошачьем амплуа и крадусь — охотиться за ними — В соседний двор, На крышу необитаемого дома, предназначенного на слом… Но однажды сама, спасаясь от кошки, села кому-то очень большому на цепкую ладонь, И наутро меня — с перевязанным крылом — Поселили В клетке из серебряных мелодий Россини…Поэтесса:
Птицам Клетки вовсе не противопоказаны — Скорей, наоборот. Живут, жрут, жиреют — правда, не летают — Зато им не приходится принимать решений, Искать пищу и кров…Художница:
В хрустальных вазах Скорчилось сено… А были маки — с сочных лугов Большеглазо Глядящие на тугое Спелое солнце… Маки…Поэтесса:
Что ж, хрустальная ваза — это весьма лестно Для полевых цветов…Грядет бестелесная, как ангел бессонница /как падший ангел? Интересно, а падшие ангелы тоже бестелесны?/…Женщина:
Месяцы медовые? Видывали! Месячник по обесцвечиванию синих птиц. Нет, девочки. Нам не по пути. В служение вами же выданному идолу Пожизненно отданы, Выторговываете ничтожные Льготы… А у меня есть моя свобода — Любуйтесь, ханжи и святоши. Только… Устаю иногда. Тяжела эта ноша Для женщины.Другая женщина:
Ночная фантасмагория — Над необитаемым городом Парит Улица, где фонари Баюкают повешенных /как я баюкаю ненавистную свою свободу…/. Бесчувственные, как колоды, Дряблые трупы надежд моих С лицами посиневшими, С непристойно свернутыми набок шеями Раскачиваются под колыбельную, Под которую же на мостовой В дранном платьишке, дырявых колготках Спит до ужаса безработная Любовь… Верноподданная Любого Сердобольного прохожего…Поэтесса:
Моя непреходящая свобода Складывается из множества Преходящих несвобод…Другая женщина:
Ночная фантасмагория /люблю, знаете ли, всяческие бреды… бреды ли?/ Как при ускоренной съемке Томительно медленно Вальсируют в синем свете Надежды мои бывшие, Прильнув к стальным телам фонарных столбов, Растрепанными веревками обвив их шеи толстые…Женщина:
Ветер… Тот, с гор… Колышет Полуживые мои волосы…Поэтесса:
Самая сильная из моих несвобод Не в силах лишить меня Моей любимой, проклятой свободы, Птицами синими Исклеванной и загаженной…Мужчина:
Скажут ли: Кушать подано! — И дичь синеперую сухим шампанским запьют?Поэтесса:
Слышали? Почетное звание «синие птицы» присвоили воронью. Не слишком ли? Хотя, учитывая заслуги в области санации…Другая женщина:
/кто знает, когда придется оказаться И в этой непарадной ситуации?../Поэтесса:
Недавно одному — не слишком душевному, Неприступному очень. К Новому Году Послала по почте Подношение — Мою единственную /во всех витринах выставленную/, Мою непорочную, Мою непотребную Свободу.Художница:
Ну все. С синими птицами покончили — Осталось покончить с журавлями в небе И вплотную заняться Синицами /говорят, они прекрасно приживаются в клетках из пальцев И даже приучаются петь песни…/.Эпилог
Вчера мне приснилось, что я сплю, и мне снится Синяя-пресиняя птица. Если бы…Женщина:
Последняя любовь… Я краду ее у другой женщины, Сама того не желая. У этой женщины интеллигентное лицо И модная стрижка. У нее две маленькие дочери. Она смотрит на меня С видом снисходительного превосходства, С которым все обладательницы мужа и детей Смотрят на безмужних. Она не знает, Что ее муж Становится передо мною на колени И припадает Губами К моим старым джинсам. Что он старается коснуться Кончиков Моих растрепанных волос И неманикюренных ногтей. Не то чтоб он мне очень нужен. Просто так уж вышло, Что мне досталась Его последняя любовь. Вот так Какой-то женщине достанется Последняя любовь — Та, за которую я отдала бы все любови, Назначенные мне в этой жизни — Вместе с жизнью.Поэтесса:
Кому-то везение: Безудержные кони, Зовущие губы Истомившейся пропасти… У меня все спокойно: Стихи созрели, Убраны, В амбаре копятся. У меня все спокойно — на моем лбу — Ни морщинки от прошедших и сгинувших бурь. Зрелость — море после шторма. Ни в настоящем, ни в будущем Не предвидится ни мук, ни скорби, Ни даже снов тревожных… /кто мне поможет, боже, кто мне поможет?!/ У меня все спокойно, Как в доме покойника, Из которого все вышли вслед за гробом.Мужчина:
Жизнь… Дата в начале, дата в конце, А между ними Низкочастотный импульсивный процесс: Случайные, исчезающе краткие всплески — А именно, Взрывоопасные состояния тела и души… И все остальное — прозябание на изолинии, Которое и есть жизнь.Старик:
Жизнь… А разве Она была? Была дорога, долгая дорога, Пересадки, залы ожиданья, Случайные знакомства на перронах И деревянный неуют вокзалов… Живут и так. Перебиваются и ждут. Потом Приходит день, И вдруг оказывается — Временное стало постоянным, И, стало быть, вокзал Отныне будет домом, И, стало быть, не будет дома. Никогда… И смерть, и смех — Тот самый смех, cухой и рваный, от которого корчит во рту… И смех, и смерть… Но разве смерти Назначено Являться Не после жизни?Поэтесса:
Пообщавшись с издателями и редакторами, Я чуть было не поверила, что Маяковский и Пастернак — артефакты, А реальность поэзии — это тягучее и пресное стихотворное варево, Приготовленное по рецепту журнала «Юность»… Словно какой-то скареда Приобрел во вновь созданном гастрономо-поэтическом отделении ГУМа Дешевые ямбики И кое-как Нафаршировал их обычной прозой С изрядной дозой пожухлых лозунгов… Ох, я бы!.. Но кто я? Кто я в этом мире Прокрустов И прошедших их обработку прочих — куцых? И я решила — грубо говоря — заткнуться. Уйти — где тихо и пусто. Уйти, задернуть за собой небеса, В мягкую пуховую перину покоя самозабвенно зарыться… Лениво грезить об обобществленном телевидением рыцаре… Чужие стихи бездумно мусолить… Я думала — я смогу не писать. Буду Личность свою угловатую в массы нещадно впрессовывать. Займусь чем-нибудь попроще. С более обеспеченным Будущим. А то — разве занятие это — создавать вселенноподобное нечто С крохотными строчками, Тускло мерцающими в несоразмерно огромной, знаменательно Бесцветной пустоте… Разве? Неправда! Вы — те — Усредняющие и подравниваяющие, Обкарнывающие, Низводящие к общему знаменателю — Врете! Поколение — Не взвод, не рота. Не кордебалет. Не хор. Я все равно создам Целую Вселенную, Где каждая строчка — звезда! Я подарю ее людям. Губы кривите, ничтоже сумняшеся, Головами качайте. Иное пророчьте. Я же Знаю — сбудется. В точности.Женщина:
Гаснет факел мой, Факел мой гаснет. Затухает огонь мой без топлива. Соловья закормили баснями… Трехразовое питание, горячие блюда — Вкусней и питательней всякой говядины… Боженька, боженька, сделай чудо — Подайте голодному Христа ради… закормили. Голодными воплями Оглашая пространство, издох он… Перепали от жизни мне крохи, Да и те — наполовину — Вымели вздорные Дворники… Помните веселенькую Эпопею блудного сына? Для честных и верных не закалывают тельцов — Их пускают по миру — голеньких, В ореоле терновых венцов… Впрочем, что это я нагородила сгоряча, И не на ту тему… Времена сейчас уже не те — На Голгофе пустили крест на дрова, Да и самое срыли до основания, Потому как нынче у каждого на плечах Есть голова… И вовсе не у каждого хоть что-нибудь в груди — Люди пошли основательные, Времена — лучшие… Вымерли кандидаты в мученики, Зато Пилатов — пруд пруди. Сейчас бы Христа — Он бы слез с креста И смылся. Ведь висеть за какие-то там убеждения давно нет смысла. Висеть, волновать, зажигать… Бросьте! Плакали Ваши старанья — Факел погаснет, погаснут все факелы… /чтоб зря не гоняться за смолой и дровами, Эту истину полезно бы знать заранее/ Кстати, о дровах… На Голгофе их нарубили, но жечь не стали — так и лежат. Факелоносцы уходят в пожарные… А жаль…Другая женщина:
У судьбы человеческая психология. Со злобным тупым упорством разжиревшей Мещанки Она преследует Имевших глупость Однажды не вцепиться когтями и зубами В нею небрежно брошенный кусок. И она же Осыпает милостями тех, Кто, нетерпеливо переминаясь на задних лапках, Неотрывно следит за погруженной в сахарницу жизни Ее рукой И уж, конечно, не упустит своего… Да и чужого. А мы все это называем невезеньем Или везеньем, Мы, Наивные, Верующие в слепоту судьбы И ждущие ее нечаянных подарков.Девушка:
Любимых теряя, Себя уверяем, Что их больше нет… но всё верим втайне, Что живы. Что дышат, Что видят и слышат В какой-то далекой стране. Непойманной птицей Надежда ютится Под крышею сердца: В каком-то году Им выпадет случай — Визу получат. Вернутся. Приедут. Придут. Не зная, зайдем В пустой теперь дом… Вдруг в щелке дверной, затемненной — Полосочкой свет. И тот, кого нет, Безмолвно откроет нам дверь. Его взглядом смерим, Не сразу поверив, Что это случилось… что вот за столом Собрались к обеду… И, значит, все беды — Всё там, в несвершённом былом. … Любимых теряя, Себя уверяем, Что их больше нет… но всё верим втайне, Что живы, что дышат, Что видят и слышат В какой-то далекой стране.Женщина:
Святое таинство самоотдачи, Это тебя я жаждала, сама того не понимая, целую жизнь… Это тебя я искала В любви — В великой, бредовой, ни на что не похожей любви… Это ты — несбывшееся — толкало меня В обманчивые объятия… Несбыточное таинство самоотдачи, Не мне ты было суждено… Любовь моя — мной же созданная, Как огромный голодный ворон, Летала надо мной, Бессонный страж мой, Хрипло каркала Всякий раз, как я забывалась в ожидании тебя, Невозможное таинство самоотдачи… И чудо умирало, не родившись — Душа моя осталась запертой, А ключ… Бог весть, где он валяется теперь… Прошло два года, Все остальные ключи из той же связки растеряны, розданы, проданы, А тот проржавевший ключ… Бог весть, где он валяется теперь… Наверно, он был единственным? А ведь я могу полюбить другого — Я свободна. Я свободна! Я могу полюбить!.. Кого же? Невозможное таинство самоотдачи, Не похоронено ли ты на том кладбище?… Говорят там полно цветов, среди которых нет ни моих белых хризантем, ни моих оранжевых роз — только охапка засохших, осыпавшихся стихов… А новым — не взойти? Оставшиеся на этой земле Не в силах обнять меня всю, Принять меня всю — Я по крупицам раздаю себя и умираю по крупицам… Святое таинство самоотдачи — Бездонной, безмерной, Неужели ты навек останешься недостижимым для меня? Зачем же я живу тогда, зачем живу я? Зачем это гибкое, горячее тело — Неужели только как памятник холодной, безжизненной, до ужаса чужой душе?Другая женщина:
Ни тени Надежды. Отдернутые шторы. Безупречно расправленный ковер на тахте. Усталая ночь, уходящая из бессонного дома в заспанный Город… Те же И чужая нежность Азнавура, словно Беженка под залпами Чугуно-черных пустотелых слов.Мужчина:
За последние четверть века Понятия «умный» и «дурак» изрядно эволюционировали. Прилагательное «умный» стало синонимом проходимца и карьериста, а все, не обделенные комплексами, не умеющие создавать и эксплуатировать «деловые» связи, не обученные саморекламе и упоенной работе локтями соответственно пополнили отряд дураков. Некогда милые, рассеянные, непрактичные чудаки Стали вызывать брезгливость и скуку, А беззастенчивые проныры и ловкачи — Зависть и уважение… Я отношу себя к малоуважаемому разряду — Разряду никчемных и ненавистных самим себе дураков… Таких, как мы, Надо распознавать и беспощадно уничтожать при рождении, Или — в случае недосмотра — пристреливать при обнаружении… А, впрочем, мы необходимы обществу — Если б нас не было, За чей счет Подлинные глупцы продвигались бы по службе, Чьими знаниями Пользовались бы невежды, По трупам чьих талантов Пробивались к славе бездарности и конъюнктурщики, Чей совестью и щепетильностью Мостили бы себе дорогу к власти беспринципные подонки, Кем бы руководили Самодовольные диктаторы и диктаторишки всех мастей, Кого бы Ничтоже сумняшеся Направляли По прямому пути Знатоки окольных…Женщина:
Душа моя неисчерпаемая, Сколько же в тебе огня? Сколько я его растрачивала щедро и бесплодно, А он все еще переполняет меня, Все еще разрывает меня изнутри, Бьется в тесные ребра, Властно требуя исхода… Куда же мне девать его? Где-то в мире изнывают от недостатка тепла, Где-то в мире умирают от отсутствия любви, А я несу на вытянутых руках тяжелое сердце мое, Переполненное нежностью… Она переливается через край, Драгоценными каплями падает на пыльную землю и уходит в нее — в ничто… Я пронесу сосуд сердца моего по улицам, по переулкам, Я оставлю его на пороге дома, Где меня ждет тот, Кто не то, что пригубить этой нежности — Даже руки омыть в ней не хочет… Он предпочитает холодную воду из-под крана, Винегрет Из остывших остатков вчерашних страстей… А где-то в мире изнывают от недостатка тепла, А где-то в мире умирают от отсутствия любви, А где-то в мире мечтают поделиться, довериться, согреться, опереться — И ведь нет плеча надежней моего…Старик:
Голубовато-серая дымка у ног и над головой… Кто-то рассеянный Линию горизонта Смотал в клубок и унес… Море Поднимается вверх и уходит в небо. Мир как чаша. Мир, как чаша, переполненная… Чем? Где мера наших дел, добрых и злых? И есть ли дела добрые и злые, Или это суть две стороны одного и того же, Две точки зрения? Что скажешь ты, море? Смотри, сколько понастроили пляжей и набережных — Сотни тысяч счастливцев самозабвенно бросаются в твои объятия, Но как исковерканы твои берега, Сколько грязных пузырьков сыпью покрыло твои нездоровые волны… Что скажешь ты, море? Море подниается вверх и уходит в небо… Почему вечно беспокойное море Навевает такой покой? Человек отчаянно нуждается в постоянстве, В неизменности. Море было до нас, Море будет после нас, Когда мы уйдем — Ибо мы уйдем, Если и дальше суетность будем предпочитать вечности… Мы уйдем. Это не самое страшное. Страшнее — Что о нас не будут тосковать ни море, ни земля, ни небо. Они не поминут нас добрым словом — Ибо ничего доброго мы им не сделали… Где же мера наших дел?.. Что скажешь ты, море?.. Море поднимается вверх и уходит в небо…Женщина:
Все было так просто… все было просто так… Когда просто так — все так просто… И черные сосны Ослепу Тыкающиеся в черную шаль Черными хвоинками, забрызганными серебряным инеем… И далеко-далеко наверху белая вершина.Мужчина: «…а может, там?»
Женщина:
/и откуда у него эта ослепительная улыбка?/ Там… малая шалость…Мужчина:
Смешно, да? Ах, мадам, У вас могучее чувство юмора…Женщина:
Да, это так — Чувство юмора, а все остальное умерло, умерло, умерло!. Но чья это рука перехватывает горло?.. Словно проскользнула меж пальцев золотая рыбка… Горы мои, заснеженные мои горы, Юность, незаслеженная чистота… Там — Наверху, в снегах, в девственном свете луны, под которой ничто не вечно — Даже любовь — Мне нечего Тебе предложить… Снег стоптался, растаял, стал грязной водой, Заморозь ее — Получится мутный лед… А жизнь Продолжается, говорят, и никаких… Впрочем, Все это пустяки. Надрывы. Ночью Все вернется на круги свои /а скорей, в заколдованный круг, из которого больше не выбраться… Вот что в себе таит Кривая, Как незаметно она обегает окружность/… Вернемся на круги свои, и не нужно… И какие к черту вершины в снегах!.. Все будет, как это обычно бывает, Все будет, Завтра мы это забудем — Будто и не было…Поэтесса:
Утром сосны были зелеными, небо Серо-лиловым, а снег все равно белым /так вот почему я ненавижу снег/ Неумолимый гул мотора, Две в последнюю минуту сорванные Сосновые ветки /они до сих пор стоят у меня на окне/ И расставание без всяких сантиментов — С нами бог!.. бог с вами!.. — И ноль воспоминаний… Да и не о чем… Вчера встреченный — Сегодня вечером… Я все посмеивалась, дескать, когда-нибудь кому-нибудь назло Я возьму и с первым встречным… Вот и первый встречный… /встречный мой, встречный, не вовремя встреченный, Отчего же так не повезло, Отчего ты не первый мой, а с поезда встречного, Отчего предложенную семафорами вечность Я в горячке обманчивой безнадежно спутала С летучей, обреченной на забвенье минутой?.. Мне б спохватиться, лечь бы На рельсы, а я…/Женщина:
Я проснулась от отчаянной Канонады /это уже следующей ночью/ — Лопались шишки, с настойчивостью, достойного лучшего применения, Засевая семенами паркет… А вот и нет — Я не встала с постели и не завыла по волчьи. И тем не менее… Выходит, все самое главное было вчера, жизнь началась и кончилась… Вон оно как… А я порвала и выбросила номер телефона… Да и при чем здесь номер… В жизни всегда бывает нечто, что продолжению не подлежит, Даже если жизнь без этого не имеет продолжения… Да и что такое жизнь?.. Только сожаление О том, что могло бы быть, Но не было… Вообще-то мне только любить, Мне бы только жить с любимым под одним небом… Небом!.. что мне крыши… Впрочем, все это лишнее, лишнее, лишнее!..Мужчина:
Мадам, где же ваше хваленое чувство юмора? Пора уже извлечь его из пыльного забвения, Стряхнуть с него паутину и дать ему роль В новой комедии…Поэтесса:
Король — умер. Король умер под стоны струн и меди. Король умер — да здравствует король? К черту!.. Королей, принцев, сказки, мановения Волшебных палочек — к черту!.. Все это Прошло. Она не состоялась, Она, любовь, скорее вего, последняя из возможных… Когда-то друзья говорили что я Похожа На Жанну д`Арк, Что я, подобно ей, носительница идеи великого служения… Это так. В иных условиях из меня вышла б Жанна д`Арк, но в данных Из меня не получилось ничего, даже просто Женщины — Сначала я оказалась неспособной на верность, потом на страдание… Эй, приятели, Жанна д`Арк Продает поленья из своего костра, До которого дело, впрочем, не дошло… ну скажите, кому она нужна, эта Жанна? Кому? Вот и все. Amen.Другая женщина:
Сегодня верность Ассоциируется с видом от разлуки умирающих, Обломленными лилиями по течению плывущих Лебедей. Но людям эта слабость не присуща /уже или пока еще?/ И слово «вечный» так истрепано поэтами, Что даже я уже в него не верую… И вызолоченные осенью надежд Увядшей нежности слепые листья С моих полураздетых веток Спадают на случайные ладони, Сегодня — эти, послезавтра — те… Ведь людям не причуща слабость лебедей… Но я добрей других и не хочу, чтоб раскаленных Безумных губ мои касанья На лбу неведающем выжгли эту истину. Хотя… Уже не лебеди, но и не страусы еще… И, стало быть, в глаза мне Когда-нибудь заглянет робкий мальчик. И, обжигая пальцы мне углями щек, Несмелое протянет сердце за заветной ложью — Старой потаскушкой в несвежем гриме слов… Ведь голову — и под крыло, Ведь это недостойно человека… и, стало быть, иначе Быть не может.Конец
Комментарии к книге «Аукцион», Гоар Маркосян-Каспер
Всего 0 комментариев