Анатолий (Джордж) Гуницкий Она как все или Wild Thing (нравоучительный фарс в двух действиях и восьми картинах)
... и вот вошла. Откинув покрывало
Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: «Ты ль Данту диктовала
Страницы «Ада»? Отвечает: «Я».
Анна Ахматова. «Муза» (1924)Действующие лица
Александр,
Петр,
Михаил,
Феофан,
Муза,
Елена.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Наши дни. Несколько мужчин выпивают и закусывают в современной квартире неопределенных размеров. Вероятно, и не исключено, что где-то на фоне происходящего звучит некая музыка. Скорее всего, это инструментал, но, возможно, и нечто со словами, типа привычного русского рока.
Мужчины (Александр, Петр, Михаил, Феофан) сидят, лежат, пьют, жуют, смеются, спорят и перемещаются вокруг стола.
Феофан.Так вот, я утверждаю, что литература должна быть плохой! Очень плохой! Даже более того, скверной! Алогичной, нелепой, бесформенной! Глупой!
Александр (пошатываясь). Даже гадкой.
Феофан. Да! Вот и оно!
Александр. Изнурительно гадкой! Омерзительной! Отвратительной!
Феофан. Нелепой. Дурной. Да, конечно же. Да.
Александр. То есть вы имеете ввиду. (Падает.)
Феофан. Именно, именно так! Разве этого не требует время?
Александр что-то неявное бурчит в ответ. Он на полу.
Феофан. Я не против классики. Бог с ней, пускай! Даже ничего не имею против постмодернизма, справедливо названным одним немолодым, матерым, злобным арт-критиком, стилистическим извращением времени.
Александр (хохочет, кое-как лежа на полу). Она ему не дала!
Феофан (нетрезво, озадачен). Кто? Кому?
Александр. Она... та... которая... (Отключается.)
Феофан. Подумаешь, не дала, эка невидаль какая.
Петр. Ну а что там с постмодернизмом? C классикой?
Феофан. Классика. Эх. Я отдал ей дань когда-то. Зачем-то. Стансы, эклоги, сонеты, верлибры. Да и постмодерн — всего лишь призрак прошлого. Сухого прошлого! Полумертвого. Бр-р-р. И не говорите мне о направлениях, течениях, школах. Ничего такого давно нет! Как можно уложить в прокрустово ложе формального приема свою душу? Новые формы, старые. Наверное, новые формы отчасти лучше старых, но и они — это всего лишь нечто для никого!
Петр (неуверенно). Вот... да, ну...
Феофан. Я — за синтез. Вообще-то.
Петр (также неуверенно). Эге.
Феофан. Хотя мне все равно.
Петр. А это ведь...
Феофан. Один мой знакомый сочинял так называемые неоджазовые стихи. Ну и что? Кто он сейчас?
Петр. Кто ты теперь...
Феофан. Где же он, в самом деле?
Петр. Ну а ты.
Феофан. Неважно! Нужна идея! Только не верткая, не самодовлеющая, нет, нет и нет! Свободное, насквозь раскрепощенное духоизлияние! Ха!
Петр. Вот ведь как.
Феофан. Любопытно, как это возможно.
Петр. Но ведь...
Феофан. Перестаньте! Полумеры не помогут!
Петр (сокрушенно). Да уж.
Феофан. Возьмем, например, стихи. Ваши стихи. Или твои. Или...
Петр. Э-э-з.
Феофан. Сделан шаг к нетрадиционным формам. Пусть. Ладно. Добре. Но надо же быть последовательным! Иначе так и застрянете навсегда между небом и землей! Между холодным небом и грязной землей, между горячим небом и зыбкой землей... между круглым небом и прямоугольной землей.
Петр (встревожено). Ишь ты.
Феофан. Нет, не помогут полумеры! Застрянете, войдя в унылый и бесцветный клан любителей якобы острых ощущений. Не выношу подобную публику! Они ходят и ищут, и ищут, и ищут чего-нибудь эдакого, необычного. Но сами-то что...
Петр. Как же тогда?..
Феофан. Вообще-то все началось с музыки! О, музыка круто меняет сознание. Разворачивает его совершенно в другую сторону. Отчего-то.
Петр. Где ты, песня восхода?
Александр (очнулся ненадолго). Да ведь оттого, что она как все!
Феофан. Вот на днях был случай. Сидели мы у Эрнста...
Александр. Ну да, он.
Петр. Эх.
Феофан. Приходит туда Виктор, да не один. Блондинка она вроде. Где-то в стиле Дега, скрытый, явно бурный темперамент. Сезанн. Ронсар. Фуко? Бланш? Горио? Или наоборот. Все к ней прилипли глазами, ухаживать стали. Виктор быстро напился и заснул. Ну а она и не торопится никуда, ее вроде бы звали Регимунда или Регуна
Александр. Неважно!
Феофан. Ромуальда? Регина? Руна? Рона?
Михаил (икает, во сне). М-да.
Феофан. Она такая вот даже блондинка. И строгая, и где-то, и даже.
Петр. Эге.
Феофан. Виктор — то... Или он и не Виктор, но Андрей... Впрочем, не все ли теперь равно. Или...
Михаил (во сне). Скоро. Что толку быть тобой.
Петр. Локоть к локтю, стало быть.
Феофан. Эта Регина или Рауна — она... Сидели мы, конечно, долго, я вообще-то мало что помню, да ну потом уж все как положено мьюзик, медленные и быстрые эротичные танцы, брожение нервной плоти. Мастерская у Эрнста огромная, я где-то возле стола заснул и никому не мешал. Вроде бы.
Петр. Кирпич в стене. Эге.
Михаил (икает, во сне). М-да. Если б я был не я.
Феофан. Ты же был там, Миша! Может я и не уснул бы, ага, но ко мне прицепился Поль и как пошел — карма, дзен, Бог, световые пятна времени, умагамма, дхарма воды. Песни Гэрио. Сначала я что-то ему еще отвечал, потом уже не выдержал, задремывать стал. А он все продолжал бубнить о Сэллинджере. О Пярте. О Крюкове. О Бутусове. Так вот, просыпаюсь потом — и что же вижу? Раймонда — ты не поверишь! — пляшет на столе! Но в каком виде! И вдруг я увидел, что у нее настоящий дионисийский прищур. Ха!
Петр. Но уж дионисийский... Она ведь женщина. Эге.
Феофан. Это не от пола зависит, а от внутреннего состояния.
Александр (нервно). Дионис — бог перворожденья.
Петр. Дионисийское — это хищное, хмельное, азартное. И вот еще такое немного безлично страстное.
Александр (нервно). Да, но и заводное, интригующее, захватывающее, завораживающее, жадное.
Петр. Ну, там-то уж чего.
Александр. Но и откровенное, и жесткое в любой своей пусть, даже и камерной вычурности.
Феофан. Нет, не могу, не могу... Природная стыдливость вынуждает меня молчать.
Александр. И, отчасти, где-то безмолвно циничное.
Петр. Эге.
Феофан. А Эрнст — он стоит рядом и трясется, бороду растопырило от страсти. Потом он прыгает на стол, стол падает. Эрнст хватает дивную Родогунду и в угол ее тащит. Тут входит Виктор... но их разняли, не дали свершиться. Потом он все же ушел.
Петр. Что же Регимунда? Где? Куда?
Феофан. Рита? Осталась, вроде бы. Конечно же.
Петр. Кто-то нас ждет на другом берегу. Эге.
Феофан. Вот я об этом и говорю! Все эти якобы приличные таковы. Нужно срывать маски!
Петр. Помнится, я читал когда-то у Ружевича.
Феофан. Какой Ружевич в наши дни? Еще вспомните про Словацкого... (Пауза.) Выспянского... (Пауза.) Дюма-отца! Нужно забыть всех и вся! Вот в ваших опусах все время ощутимо как старинные авторитеты душат сугубо личное я! Еще лет шесть назад я думал о рифме или логике... о, какой же я был глупец!
Александр. Но ведь и футуристы.
Феофан. Мелко, это мелко! Если по тем древним временам... ну да, тут уж ладно, куда ни шло, но я теперь воспринимаю их как скучных, старомодных, невзыскательных традиционалистов. Да, примерно вот так.
Петр. Все дело в восприятии. У меня есть один знакомый музыкант... так вот, когда он включал пластинку Рэй Коннифа на сорок пять оборотов вместо тридцати трех и говорил, что воспринимает это как рок.
Феофан. В этом что-то есть! Без сомнения! Приведи его ко мне.
Петр. Невозможно.
Феофан. Отчего же?
Петр. Он не выходит из дома. Боится кармического наказания.
Феофан. Где же он играет?
Петр. Нигде. И ни с кем.
Александр. У меня в знакомцах есть один музыкант. Он говорит, что музыки как таковой нет.
Феофан. Хм. Мысль, однако, не лишенная смысла.
Петр. В середине текущего марта.
Феофан. Если воспринять эту идею как некую глобальную метафору...
Петр. Утро чем-то напоминало вечер.
Феофан. Да, именно так! Что вы об этом думаете, Александр?
Александр. Когда-то я был в Ангарске. Хм. Небольшой город, некоторыми местами своими где-то уютный. Чем-то похожий на Братск. Или на Петрозаводск.
Михаил (икает, во сне). М-да. Когда ты свалишься в безмолвии еловом...
Феофан. В прошлом году я снова был в Литве. Вильнюс! Фантастика! Какое там пиво! Еще есть масса чудесных вин, а мы, невежды духа, даже названий их не знаем. Или не помним. Или как-то еще. Потом меня повезли в Паневежис. Неожиданное и чудесное безумие: хутора, лесные дачи, статные литовские русалки с таинственными глазами, они все такие немного медлительные, пугающе и притягательно плавные, будто бы сонные... Я чуть было не женился! Игналина! Кястутис! Тракай. Даже Шауляй.
Александр. Все же если по поводу музыки, то...
Феофан. Надо бороться со стереотипами. Всегда. Или во всем! Или вообще не бороться.
Петр. Я знаю места, где в тени золотой. Поехали в рок-клуб! Кто-нибудь там сегодня играет.
Феофан. Мне джаз-клуб больше нравился. Там, на Васильевском, под землей, в большом многоэтажном ДК. Зато в рок-клубе всегда находилось что выпить. И с кем.
Александр. Джаз — он ведь такой, весь из себя другой
Петр. Небо становится ближе.
Александр. Что делать, жизнь нелегка.
Петр. Безрадостна зима в начале мая.
Александр. Когда я был живым.
Петр. Ты, знаешь ли, по крайней мере.
Александр. Но все эти аллюзии.
Петр. Суть со временем не меняется
Александр. намеренно упрощаю.
Петр. Эге.
Александр. Нет, рок теперь не тот, что раньше...
Петр. А джаз?
Александр. Да и джаз... Все это не туда.
Феофан. Несколько лет назад я что-то писал про джаз... Да, было, было и такое, но очень прежде. Я больше об этом не пишу. Ничего эдакого. Завязал. Почти. Ни к чему мне. Надоело. К черту лысому. В прошлом все это. Точка.
Петр. Умба! Совсем забыл! Сегодня у Вереницина день рождения! Неудобно будет не появиться, поехали!
Феофан. Нет, я спать хочу... не хочу стихов писать... не щелкает... не встает у меня больше на стихи... статейку сварганить — могу, или интервьюшечку взять для музыкалки, обзоришко какой-то соорудить...
Петр. Там наверняка водки полно! Вереницын — личность размашистая!
Феофан. Вереницын да, верно... Но всего не выпьешь.
Петр. Надобно стремиться к совершенству! Александр, поехали!
Александр. Я вроде и не знаком. А в рок-клуб когда?
Петр. Успеем и в рок-клуб. Сейчас ранняя ночь, или что-то вроде того, — самое время. Стихи свои там, у Вереницина, почитаете.
Александр. Ну, я с удовольствием. (Мечтательно.) Ух! У меня вот новый цикл есть, поэма небольшая, о мертвом черном огне.
Петр. В путь! Михаил, ты явно чужой на этом празднике...
Михаил (икает, во сне). М-да... Скоро и поздно.
Петр. Да, он вне игры. Феофан, оставишь его у себя? Утром он с удовольствием сходит за пивом.
Феофан. Ладно. Отнесите тело подальше, в угол.
Петр. Александр, за мной! Время снимать потолки! Не спеши любить динозавра, все равно он не вовремя кончит. Э-ге-ге.
Они уходят.
КАРТИНА ВТОРАЯ
Феофан. Вереницын. Очень мне нужен этот жлоб и его водка. (Достает заветную бутылку коньяку. Потом резко.) Кто здесь? Кто?
Муза. Это я...
Феофан. Кто это? А?
Муза. Это я, Муза.
Феофан. Муза?
Муза. Я — твоя Муза.
Феофан. Интересно-то как... Откуда ты здесь? Кто дал тебе мой адрес?
Муза. Зачем мне кто-то? Я все сама знаю и поэтому пришла.
Феофан. Я ничего не имею против, но все же. Ну что ж... Коньячку?
Муза. Я не пью.
Феофан. Ха... ты что, за рулем?
Муза. Я вообще не пью.
Феофан. Это звучит прямо как упрек мне. А вот я — пью! Пью! И еще курю! Могу и не только табак покурить... и еще, между прочим, обожаю женщин и все что с ними бывает вот такое...
Муза. Тебе, пожалуй, теперь нечем больше гордиться.
Феофан. Теперь... раньше было, стало быть, зато вот теперь... Зачем ты пришла? Кто ты? И кто тебе открыл дверь? (Бежит в прихожую, возвращается.) Дверь закрыта... странно.
Муза. Дверь... причем тут дверь... зачем мне дверь? Выслушай меня!
Феофан. Попробую...
Муза. Я — твоя Муза.
Феофан. Ага... моя...
Муза. Да, твоя!
Феофан. Точно моя?
Муза. Да!
Феофан (смущенно). Я мог, конечно, подзабыть... тут уж... да... извини, но когда это все?.. Когда случилось?
Муза. Что?
Феофан. Ну, это...
Муза. Что «это»?
Феофан. Я не знаю, как с тобой разговаривать... ЭТО! (Крутит руками.) Ну, это же...
Муза. Даже не можешь выразить мысль нормальными и понятными словами!
Феофан. Да все что захочешь, я выразить смогу... Ну что же... Вот черт! Разве я спал с тобой? Да?
Муза. Спал? Со мной?
Феофан. У нас был секс? Ты Wild Thing?
Муза (растерянно). Секс?.. Я?.. Где?.. Как?..
Феофан. Ну, как... как... извини, меня, но я не помню... спал, ел или пил, на велосипеде катался или на рынок ходил за морковью... с собакой гулял, за грибами... в кино ходил, на утренник с девушкой... ха!
Муза. С какой девушкой?
Феофан. С одноклассницей с одной... она на второй год потом осталась. Или даже на третий. Полная была. Перед смертью похудела... перед смертью соседского кота. Извини, но я не помню тебя! Жизнь суетна, многообразна, иногда отвратительна, иногда так себе. Как есть, так и вот. По морям, по волнам. По небу, под землей. Между сушей и рекой. Во мгле. Под лампой. Мне бы, как бы, где бы. И кто бы. Я никогда не был ангелом! Не получал пятерок, не ел много мороженого, не ругался с бандитами во дворе, не пил пиво по лестничной площадке. Не мочился на соседскую дверь. Не спал с тобой. Не занимался как бы любовью. Не претендовал на оральные незабудки. Впервые тебя вижу! Не снилась ты мне!
Муза. Я — Муза.
Феофан. Говорила уже об этом... Муза она... Слушай, может быть, ты помешанная? В такой вот легкой форме, в почти что невинной, в никакой... Сознайся. Я никому не проболтаюсь, честное слово! Я не выдам тебя злым худым небритым врагам в заштопанных гимнастерках, и в дырявых сапогах цвета беж. Давай, колись.
Муза. Я — твоя Муза!
Феофан. Серьезно? Не может быть! Моя Муза! Подумать только! Ха!
Муза. Я пришла помочь тебе.
Феофан. Ох, спасибо.
Муза. Ты сможешь вновь обрести себя!
Феофан. А как же! Обязательно обрету! Еще бы! Ну дык... Ты молодец, что пришла, здорово, я один бы ни за что не справился.
Муза. Ты лучше вспомни, каким был прежде.
Феофан. Каким... раньше... прежде... да, конечно, вестимо, знамо дело, ага, того, ну это...
Муза. Вспоминаешь?
Феофан. Само собой.
Муза. Ведь то, что ты делаешь... как ты живешь... разве тебе это нравится?
Феофан. Нет! Конечно, нет! А что же делать-то... мне.
Муза. Вспомни свои рассказы, стихи...
Феофан. Стихи, басни, эклоги и поэмы.
Муза. Новеллы...
Феофан. Ух... Вспоминаю...
Муза. Пьесы...
Феофан. Да, еще и пьесы... Кулисы! Падуги! Софиты! Но вообще-то я пьес не сочинял вроде.
Муза. Ты все забыл! Чем жил, о чем думал!
Феофан. Нет, не все.
Муза. Даже твой юношеский роман, несмотря на недостатки, был одухотворен прекрасной, светлой идеей!
Феофан. Так... стало быть, я еще и романы сочинял? Ну а как обстоят дела с баснями, киносценариями, эссе, очерками и памфлетами? С черновиками? Со сносками? С набросками?
Муза. Не могу видеть, как ты деградируешь.
Феофан. С киносценариями.
Муза. Но ведь...
Феофан. С сюжетами и репортажами.
Муза. Но ты....
Феофан. Дверь вон там. Ты свободна. Как Куба.
Муза. Нет, я не уйду!
Феофан. Коньячку?
Муза. Не пью!
Феофан. Сорри, совсем забыл... Фраза «совсем не пью» звучит для меня каким-то чудовищным нонсенсом. Глобальным парадоксом. Ну а я — пью! Ваше здоровье!
Муза. Итак...
Феофан. Итак, ты помешанная. Это очевидно. Но мне кажется, твое помешательство не слишком опасно. Эдакий маленький, легкий бредик, но все-таки меня он уже начинает раздражать. Ты — Муза! Ок, хорошо. Но кто же тебе дал право, о, Муза...
Муза. Но я же, в самом деле...
Феофан. Ну что?
Муза. Твоя Муза!
Феофан. То есть ты считаешь, что я делаю что-то не то? Не так? Значит, ничего ты не смыслишь! Ты — скверная Муза! Ха! Новейшие формы в литературе... можешь ли ты понять, что это... Ведомо ли тебе... Знаешь ли ты... что я один из тех немногих. Ха. Не веришь... Да и ладно, хрен с ним... Теперь может уже не так, однако я прежде был. Искусство и не может, и не должно. Это всего лишь тавтология! Подлинное искусство выше убогих определений. И даже еще Шкловский писал... то есть, нет... И как знать... Ха! Не так уж и неправы те... Заскорузлые афоризмы... не нуждаюсь я в этом.
Муза. Что случилось с тобой? Что произошло?
Феофан. Ты не пьешь, да? А вот я... ваше здоровье, мисс Муза.
Муза. Не пью я... сколько раз можно повторять.
Феофан. Я еще не встречал... Как ты легко одета... вот ты все время твердишь, что ты, мол, моя. Или, вернее, была моя.
Муза. Была и есть.
Феофан. Я не могу больше оспаривать этот тезис. Да и с какой стати. Но мне нужны доказательства.
Муза. Доказательства чего?
Феофан. Ну как же... что ты, в самом деле, моя... и это так просто, так легко... (Обнимает Музу.) Как ты чудесна, как волнуешь меня...
Муза. Убери руки!
Феофан. Как возбуждают меня даже легкие, почти незаметные прикосновения...
Муза. Что же ты... зачем.....
Феофан. Ха... Ну, будь же, в самом деле, моей... Давай снимем...
Муза. Прочь! (Отбегает.) Ты понимаешь, что ты делаешь?
Феофан. Ага. Конечно.
Муза. Не смей!
Феофан. Но ты же сама говоришь, что пришла якобы мне помочь... разве нет? Ха. Ну, вот и давай...
Муза. Если бы ты мог понять...
Феофан. Куда уж мне... нет — так нет, я человек простой и ко всему привычный. Ложусь спать. Лучше я поехал бы к Вереницину! Ладно, спокойной ночи. Как пришла, так и уйдешь. Надоели эти игры твои.
Муза. Я не уйду! Я добьюсь своего!
Феофан. Что же она имеет ввиду... Может быть, в самом деле, утро вчера мудренее?
Михаил (икает, во сне). Кто и когда... М-да... Они приближаются...
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Прошло два дня. Феофан и Муза.
Феофан. Ты бы хоть съела что-нибудь...
Муза молчит.
Человек сидит у меня дома — ни ест, ни пьет, зато время от времени как бы развлекает душеспасительными беседами. Тебе жить негде?
Муза молчит.
Нет, мне не жалко... только ведь все, что происходит между нами — это так нелепо. Что будет потом, дальше? Чего ты хочешь от меня?
Муза (устало, но твердо). Чтобы ты вернулся...
Феофан. Ага... на путь творчества! Истинного творчества! Знаю! Наизусть! Но ты не знаешь реальности, ты рассуждаешь как бесплотный херувим и меня твои доводы не убеждают. Жизнь — это плоть, которая отчего-то порой преобразуется в дух. Но плоть — груба, стало быть, и дух тоже груб. И формы проявления духа грубы. И вообще, счастье — это теплое ружье.
Муза. Феофан, ты...
Феофан. Да, это я! Я! Ха.
Муза. Ты прежде был другим. Совершенно другим!
Феофан. Мне кажется, что если бы я встретил этого пресловутого, каким я был раньше... то ему бы ох как не поздоровилось... Как же надоело мне слышать про него... всем-то он хорош! Талантлив, умен, духовен до каблуков... идеи у его такие светлые — аж до пронзительного. А вот ты... Не буду, не стану тебя выгонять — хотя и мог бы! Ладно, посмотрим еще кто кого!
Муза. Ты не можешь меня выгнать. Не сможешь.
Феофан. Запросто.
Муза. Нет, не сможешь.
Феофан. Квартира, кстати, моя. Я тут прописан уже лет двести.
Муза. Ну и что же...
Феофан (разозлился). Что — что... да ничего! Подумаешь, Муза она... очень надо! Пошла вон! Живо! Ишь... (Аккуратно, но выталкивает Музу из квартиры.) Ну, вот так, и отчего же я не сделал этого раньше...
Неизвестно откуда и как, но точно не через дверь, вновь появляется Муза. Феофан ошарашен.
Феофан. Опять ты? Но как ты зашла? Я ведь запер дверь!
Муза. Дверь... что мне дверь? Но ты так ничего и не понял. Конечно, куда там... ведь плоть — груба.
Феофан. Что ей дверь... А что мне дверь... вообще, что такое дверь? Или окно... или стена... или... (Долго смотрит на Музу.) Может быть, поешь чего, а? Не хочет... Знаешь, я, конечно, во многом не прав... не хотел тебя обижать. Ну, вот ты сама врубись... разве я могу так быстро во всем разобраться и исправиться? Конечно же, нет! Да я и сам хочу! Как же мне все это надоело — богема, собутыльники, душевный — и не только — разврат... больше тебе скажу... если бы ты не появилась, то я бы... (Большая пауза.) ... руки бы на себя наложил! Да! Вот так вот! И не было бы Феофана! Я... я не мог в этом сознаться... дух противоречия... Ну да, люди не ангелы, они намного хуже. Тебе хорошо, ты то Муза! Ну а я... суета вся эта... не желаю, не могу так больше... Хватит! Ты не веришь мне... эх...
Муза. Мне так хочется поверить.
Феофан. Это так тяжело, когда не верят! Ужасно! Отвратительно! Весь мир сразу же, как бы становится мрачным, серым, таким вот позднее-ноябрьским... и кажется, все против тебя! Все! Понимаешь? Мерещатся опасности, одолевает душная усталость... свеча еще трепещет, лампочка мигает, холодильник гудит... и боишься, до боли, до судорог боишься, что погаснет она! Та, которая... И что никто не поможет, никто... угу! угу! угу! но — угрюмо, злобно молчит тишина... (Отдувается.)
Муза (несколько растерянно). Ну, я...
Феофан. Давно, давно я не писал по-настоящему... черт... Ха.
Муза. Главное начать... ведь ты заново начинаешь ходить.
Феофан. Учусь. Потихоньку... пока вот ползаю еще.
Муза. Я стану тебе помогать.
Феофан. Ну вот... конечно... (Смотрит на часы.) Ничего себе, скоро уже шесть.
Муза. Шесть часов? И что же?
Феофан. Ну, я имею ввиду... скоро ли произойдут со мной столь желанные для меня перемены...
Муза. Тут все зависит от тебя самого.
Феофан. Как же ты? Ты обещала помочь
Муза. Я-то конечно... но все же — помоги себе сам!
Феофан. Ясно. (Опять смотрит на часы.) Послушай... Ты бы не могла сходить погулять часика эдак на три? Или даже на четыре. В кино сходить... А я бы поработал немного, чувствую, понимаешь ли, некий прилив...
Муза. Прилив чего?
Феофан. Что-то вроде этого... как там оно... вдохновения...
Муза. Оно давно уже пришло. И разве я могу тебе помешать?
Феофан. Конечно, нет! Ну как бы мне тебе это объяснить... Понимаешь, скоро ко мне должен прийти один человек... он может мне помочь. В хорошем смысле... не так как ты, разумеется, но все же... я не могу жить в изоляции от людей, вообще художнику необходимы реальные жизненные впечатления. Разве нет?
Муза. Ну да, разумеется.
Феофан. Вот тебе и да! Тем более что мы с этим человеком договорились, и я обещал, что мы сможем с ним пообщаться. Надо быть верным своему слову. Правда?
Муза. Конечно.
Феофан. Ага... я бы и не просил тебя уходить... только, кто знает, как он воспримет тебя. Объяснять ему, что ты, мол, моя Муза — это так личностно, даже где-то отчасти интимно. То да се. Он может и не понять, так как нужно! А я вдруг не смогу объяснить... Это ведь вот. Как бы. Да. Что же.
Муза. Но как же тогда?
Феофан. Вот видишь, даже ты не знаешь. Ведь жизнь, жизнь-то она... тут и там, туда и сюда, улетел и пришел, разбил и построил, полюбил и убил... потом съел... потом выплюнул, а то и хуже того. Мы все то больше меньшего, то дальше ближнего. У меня была она знакомая, так вот, она... или нет. Я... нет, не читал об этом никогда.
Муза. О чем?
Феофан. Я и не помню о чем. Мне таких книг читать не приходилось
Муза. Все эти журналы, газеты, разные сайты... настолько как-то...
Феофан. Да уж. Столько времени убил я на вот такое.
Муза. Но теперь-то ты, я надеюсь...
Феофан. Теперь-то с этим все, покончено, дело труба! Но скоро ко мне придут, и я бы не хотел бы зря смущать моего гостя. Не прятать же мне тебя в шкафу. Смешно! Ха-ха-ха!
Муза. Если это так необходимо, то я уйду.
Феофан. Обиделась? О... о... о... Прошу тебя, не обижайся...
Муза. Я поняла, что так нужно и сделаю так, как ты просишь.
Феофан. Вот и отлично! мы начинаем понимать друг друга! Послушай... может быть, ты купишь хлеб, сыр... ведь не только пищей духовной. Я бы и сам сбегал, но вот времени нет, черт, не успею.
Муза. Ладно, я все сделаю.
Феофан. Вот, возьми кошелек. Сумка у двери. Да, вот еще что... возьми пару бутылочек вина... то есть... нет, я пить его не стану, я глинтвейн сварю. Добавлю сырой корицы, сахарку разного... это мне для лечения нужно, я простужен. Их бин кранк... Ох, да. При простуде глинтвейн — первое дело! Выпил перед сном — и спать, и никакого тебе на хер туповатого пьянства. Брутальщины этой животной! Гете, кстати, глинтвейн обожал. И Бодлер. То есть, Верлен. И Пьер Марнэ.
Муза. Я ничего не понимаю в винах.
Феофан. Ну ничего сложного вообще-то... купи там что-нибудь, ладно?
Муза. Ладно. Ну я пошла. (Уходит.)
Феофан. Пока. Ну вот, успел. (Прибирает в комнате. Звонок в дверь.)
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Феофан и Елена.
Феофан. Как хорошо, что ты пришла. Как замечательно.
Елена. Ты рад, да?
Феофан. Как здорово. Ха.
Елена. Ну, я же обещала, что приду. Ах, я иногда просто даже не понимаю, что со мной делается. Не знаю.
Феофан. Ну да, это уж.
Елена. Порой целые дни нахожусь в каком-то странном, в диком состоянии. Дергаюсь с утра до вечера. Порой.
Феофан. Бывает.
Елена. Даже ночью.
Феофан. Ну, ночью-то... Еще бы. Тут уж.
Елена. Правда? Ты понимаешь меня.
Феофан. Ну, я да, ага. Ха.
Елена. То ничего не делаю целыми днями — и в тоже время чем-то занята. Порой.
Феофан. Или это кажется...
Елена. Или?
Феофан. Ну, или как-то по-другому.
Елена. Я так устала от всего.
Феофан. Да, все это. Достало просто по черному! Задолбало. Ух как!
Елена. Так часто нервничаю... просто ненормальной становлюсь. Куда-то спешу. Порой.
Феофан. Я вот тоже. Иногда.
Елена. Что ты тогда делаешь? Раньше я принимал седуксен, но теперь он на меня не действует. Я так возбуждена чем-то! Все время, вернее часто чего-то хочу, но уже и сама порой не понимаю, чего именно.
Феофан. Надо развеяться, переменить обстановку. Уехать куда-то. Там и тут. Туда и сюда.
Елена. Но куда? В Таллин? В Петрозаводск? В Хабаровск? В Ухту?
Феофан. В Инту. Или в Черноводск. Паровозный музей там есть, самолетное кладбище.
Елена. Ты думаешь? Порой.
Феофан. Порой.
Елена. О, да. Порой.
Феофан. Когда все меняется, что-то становится чем-то.
Елена. Однажды я поехала в Новоизборск. На фестиваль.
Феофан. Ну да, бывал я там. Славный городок, весь под землей вольно раскинулся.
Елена. На поезде пришлось ехать. Самолеты из-за сильного града отменили.
Феофан. Что за фестиваль-то?
Елена. Сначала он должен был быть вроде как театральным, но получился будто бы джазовым.
Феофан (вяло). Джаз этот... музыка для толстых. Негры. Мулатки. Зулусы разные.
Елена. Поезд туда шел дня два с половиной. Или дольше, не помню. Необычная такая поездка.
Феофан. Надо, надо как можно чаще менять обстановку.
Елена. Да. Да. Я такая вся нервная... Порой.
Феофан. Тебе это даже где-то идет.
Елена. А где?
Феофан. Ну, вообще.
Елена. Ах, та поездка... я ехала в двухместном купе, вместе с военным. Он был генерал или просто командир, хотя молодой, лет двадцать, не больше. Или все же генерал.
Феофан. Маршал. Я не служил. Не хотел.
Елена. Двадцать два ему было.
Феофан. Забил я на это дело.
Елена. Или семнадцать с половиной... я уже не помню.
Феофан. С прицепом я забил на все. На это.
Елена. Или он был матрос — подводник — десантник, кстати, ему семьдесят три. Или сорок два с небольшим.
Феофан. Закосил и забил.
Елена. Или... Но в хорошей форме. Сверхсрочник. И вот мы сразу же, в ту же ночь с ним и сблизились. Зачем-то. Скажи, у тебя когда-нибудь было — чтобы вот так вот, без предисловий, сразу?
Феофан. Ну, было, ага, получилось, пару — тройку раз. Типа спонтанно. Чего уж там... если припрет, то тогда уж, конечно. Ха.
Елена. Порой?
Феофан. Ох, порой.
Елена. Я не любила его, нет, но это было по-своему так остро, неожиданно, так дорожно-романтично. Поезд, колеса стучат, тормоза поскрипывают... и все жестко, остро! Правда, он и не... пусть у меня и не было к нему интереса духовного, но все-таки, может быть, именно после этой поездки я стала нервной, взбудораженной, особенно чувствительной. Ты понимаешь меня.
Феофан. Чего ж не понять.
Елена. Порой.
Феофан. Ну да уж, порой!
Елена. Все как-то по-другому было, очень не так, как всегда. Небывало... необъяснимо... Нет, ему почти восемнадцать было! Сначала там мы пили чай балтийский, а уж потом... Или все же ему двадцать пять.
Феофан. Да нужно ли вспоминать? В конце концов.
Елена. Но он так возбудил меня тогда... И ты тоже очень... сейчас... я просто вся уже... будто бы... порой!
Феофан. Ну да, порой. Тебе это даже идет.
Елена. Ты тоже какой-то возбужденный, будто бы спешишь куда-то...
Феофан. Конечно, я спешу.
Елена. Куда?
Феофан. Не знаю куда-то... Ха.
Елена. Вот и со мной тоже самое... спешу, бегу, а куда... иногда чего-то боюсь, мне кажется, кто-то меня подстерегает. Порой.
Феофан. Порой!
Елена. Порой!
Феофан. Где-то.
Елена. Да, где-то. Но где?
Феофан. Где?
Елена. О, не знаю... Поэтому-то и спешу все время куда-то. Порой.
Феофан. Порой, порой... Ты — успокойся.
Елена. Не могу. Я такая нервная, взбудораженная!
Феофан. Ну... это даже неплохо во времена... реставрации.
Елена. Правда?
Феофан. Да и как иначе-то? Сама посуди.
Елена. Сужу я. Вот вчера была у К., он читал главы из нового романа... это так ужасно было, так безвкусно! Так омерзительно! Я не выдержала и с истерикой ушла, со скандалом.
Феофан. Правильно! К. — известный ублюдок! Ишь, Умберто Эко хренов! Джойс с Гражданки. Кафка купчинский! Да и все они там... и C., и Т.
Елена. Да и М.
Феофан. Ну и П.
Елена. А уж Н. — то?
Феофан. Аск! И Н., и Л. и даже эта сучка К.!
Елена. Как скучно! Как мерзостно!
Феофан. Кошмар. Какой у тебя красивый профиль...
Елена. А фас?
Феофан. О, этот фас... чего бы я только не отдал за твой фас! (Обнимает ее.)
Елена. Ты не похож на всех... ты такой другой... порой.
Феофан. Да, я такой... какие у тебя безумные глаза... порой.
Елена. Правда, безумные? Скажи мне еще что-нибудь такое.
Феофан. Ты похожа на обезумевшую храмовую жрицу. Порой. Ты Афродита безумия моего. Порой
Елена. А ты... ты похож на льва... я часто думала, глядя на тебя: «Вот идет лев. Он может прыгнуть и разорвать... вблизи ты похож на неандертальца, в тебе есть что-то восхитительно примитивное, сладостно тупое и топорно грубое. Ах, я так возбуждена чем-то.
Феофан. Уж ясно чем. Ха... порой.
Елена. Знаешь, несмотря на то, что я целые дни и месяцы провожу порой в одуряющем трансе, все же что-то пишу... может быть, это наступают минуты или часы просветления? Я прочту тебе, ты сумеешь оценить по — достоинству. Это поэма.
Феофан. Зачем же сейчас? Потом как-нибудь. Куда торопиться? Я — оценю... успею еще. Разве ты не видишь, как седая вечность распахнула под нашими ногами свой ковер?
Елена. Вечность... эта, факинг, вечность. О, я так боюсь ее.
Феофан. Порой?
Елена. О, так порой!!
Феофан. Ничего страшного. Или сюда... сейчас мы снимем...
Елена. Ах! Я такая нервная... порой
Феофан. А теперь снимем... порой.
Елена. Я такая страстная! И стану громко кричать... у тебя нет соседей?
Феофан. За стенкой, у соседей, школьница одна мастурбирует сутки напролет, но она не поймет ничего... Афродита! Венера! Психея! Минерва! Даная! Ну а теперь и вот это... ха.
Елена. А это?
Феофан. Ну и это!
Елена. Не знаю, что со мной делается! И это! Порой.
Феофан. И это! И, наконец, и это. Да уж... порой!
Елена. Оу! Я такая обнаженная! ты еще не разделся? Да я... порой....
Феофан. Сейчас... я тут порой... быстро... носки вот только остались, хотя это, в сущности, и не необязательно...
Елена. Какие еще носки?
Феофан. Мои, обычные, хлопково-синтетические... Да вот и все. Правда, все. Я их снял. Порой.
Елена. Как же ты медлителен! Неужели ты не дашь мне того наслаждения, которое я так.
Феофан. Да все я тебе дам.
Елена. Вот и хорошо! Надеюсь, что. Кстати, хочу, чтобы ты обращался со мной, как с последней шлюхой, так же грубо и жестко. Как грязный голодный самец. Как дикий жадный кот.
Феофан. Проблем не будет.
Елена (стонет). Порой!
Феофан (рычит). Порой!!! Порой!!!
Неожиданно входит Муза.
Муза. Я забыла сумку... что? Что здесь происходит?
Феофан. Э-э-э... это она все... обман... заговор... спаси меня, Муза... я не хотел ничего такого...
Елена. Это еще кто?
Феофан. Она соблазняла меня... Пыталась взять меня силой... порой..
Муза. Как? Она?
Феофан. И грубо, безжалостно, вопреки некоторым моим желаниям.
Муза. Немедленно уходите отсюда, мерзкая!
Елена. Ты что, женат?
Феофан. Ну не то, чтобы... ты иди лучше... может как-то в другой раз... потом... типа порой.
Елена. Не будет тебе другого раза!
Муза. Прочь отсюда, развратница!
Феофан. Да! Пусть уйдет! Ха...
Елена. Уйду... одеться бы хоть дали... (Выскакивает, тут же возвращается.) лифчик забыла... и трусики, и другие разные вещи... порой...
Феофан. И это... и это... порой.
Муза. И еще вот это...
Елена. И вот и еще это. Порой. Фу вас всех... (Уходит.)
Муза (долго смотрит на Феофана, грустно). Ты обманул меня...
Феофан. Я... жертва похотливой самки...
Муза. А я поверила тебе... а ты...
Феофан. Я жертва... я, чуть не стал жертвой... если бы не ты, то тогда-то уж... ух...
Опять вбегает Елена.
Елена. Куда же еще делось... (Что-то ищет на диване.)
Муза. Вон! Вон отсюда!!!
Елена исчезает. Феофан нервно хихикает.
Феофан. Что я мог сделать... ну да, восстала плоть моя... ты войди в мое положение... я ведь не могу жить монахом... тебе такие вещи непонятны... хорошо с высот олимпийских судить жалкого человечка... войди в мое положение! Ты сама во всем виновата...
Муза. Как? Я виновата?
Феофан. Да! Ну, вот ты вообрази... живет на свете Феофан. То есть я. Приходит к нему Муза. То есть ты. Была бы ты эфемерным бесплотным, чистым разумом — все было бы намного проще. Но... ты молодая, красивая, соблазнительная. Вкусная вроде. Поэтому мои притязания в первый наш вечер — вполне естественны. И даже было бы куда как странно — если бы их не было. Но, увы, последовал резкий отпор. Ладно, ок. Я смирился. Однако ты живешь у меня здесь, в моей квартире... день, два, три... и распаляешь меня, сама даже не отдаешь себе в этом отчет. Ну, вот я почти стал жертвой грубого влечения. И если бы не... уверяю тебя... то она бы просто грубо изнасиловала бы меня... ты, ты виновата, но не я!
Муза. Но я не знала, что.
Феофан. Вот именно не знала. Она не знала! Ведь все могло быть иначе, по-другому. Да, не спорю... у нас возникла духовная близость, и я так ценю это, но как более глубоко и полно могли бы сложиться наши отношения, и как более гармонично, и ты успешнее достигла бы той цели, ради которой ты пришла. Меня не раздирали бы чудовищные противоречия между личностным и другим, и я с чутким умиротворением я взирал бы... созерцал бы... постигал бы... ощущал бы... и потом отражал бы.
Муза (после размышления). Да, я виновата...
Феофан. Увы, но да.
Муза. Может быть, я могу исправить свою ошибку?
Феофан. Уж я теперь и не знаю.
Муза. Что я должна делать?
Феофан. Делать... что значит делать? Ты просто издеваешься, что ли?
Муза. Но я, в самом деле, не знаю.
Феофан. Каково мне жить без участия? Без ласки?
Муза. Другого способа нет?
Феофан. Нет! Вот нет и все тут!
Муза. Так что делать-то мне надо?
Феофан. Ты что же это... совсем ничего не понимаешь?
Муза. Мне никогда не приходилось еще заниматься чем-либо подобным.
Феофан. Плохо. Ну, тогда... только во всем меня слушайся, ясно?
Муза. Хорошо.
Феофан. Надо вот что... выпить немножко...
Муза (вздыхает). Надо так надо...
Феофан. Рюмку, другую — не страшно... (Наливает.) Ну, давай, твое здоровье...
Феофан и Муза пьют.
Ну вот... хорошо... теперь еще разок, по второй...порой...
Опять пьют.
Муза. Порой? Как странно... все немного звенит...
Феофан. Еще и не так зазвенит... конфетку возьми... ха
Муза. Это все как полет... куда-то...
Феофан. Какая ты стройная... красивая... нежная...
Муза. У тебя теплые руки... ты как будто зажег меня...
Феофан. Зажег... сейчас мы сгорим. (Несет ее на диван.)
Муза. Сделай... сделай же со мной что-нибудь...
Феофан. Свершилось!
Никагор и пламенный Эрот За чашей вакховой Аглаю победили...Муза (опьянела). Кто же это сочинил... (Смеется.) но я не Аглая...
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
КАРТИНА ПЯТАЯ
Прошло некоторое время. Десять, двадцать, тридцать пять, сорок шесть дней, полтора месяца, полгода. Феофан и Муза. Она изменилась, в ней уже нет ничего нездешнего или «божественного», теперь это чудесная молодая женщина с умными и чувственным лицом. В халате. Курит. Движения плавные, немного замедленные. Муза знает, что ей идет чуть сонная грациозность и еще она понимает, что это очень нравится Феофану.
Муза. Давай поедим немножко...
Феофан. Не хочу сейчас.
Муза. А я очень хочу... что мне лучше съесть — сардельки или жареное мясо с гарниром? Салат с грибами?
Феофан. Не знаю.
Муза. Я хочу и того и другого!
Феофан. Да и ешь на здоровье.
Муза. Что мне лучше взять на гарнир — пюре или вермишель?
Феофан. Я бы съел пюре.
Муза. Феофан... иди сюда...
Феофан. Занят я.
Муза. Я тебе скажу зачем... иди... иди же...
Феофан. Опять... я должен немного отдохнуть.
Муза. Ты так устал?
Феофан. Не то, чтобы устал... я объяснял тебе, детка...
Муза. Я красивая?
Феофан. Красивая, очень красивая...
Муза. Что тебе нравится во мне больше всего?
Феофан. Все, мне все нравится....
Муза. А что больше... расскажи мне...
Феофан. Причем тут больше или меньше...
Муза. Ну, скажи... губы или глаза?
Феофан. И губы, и глаза... и пятки.
Муза. Разве у меня некрасивые глаза?
Феофан. Очень... какого-то там летнего цвета...
Муза. А грудь... разве тебе не нравится целовать мою грудь?... ты же любишь целовать соски мои... Нет разве?
Феофан. Ну да чего ж не любить то.
Муза. А бедра? Чтобы с внутренней стороны...
Феофан. Ну и бедра... можно и с внутренней, можно и с внешней.
Муза. И плечи, и подмышки. И попку. И...
Феофан. Ну да. И ее, а как же... И подмышки с внешней.
Муза. Да нет же, с внутренней!
Феофан. Э-э-э... то есть, ага, с внутренней.
Муза. И еще там.
Феофан. Знаю я. И там, и тут.
Муза. Да... А пупок?
Феофан. Ха. Можно.
Муза. Оу... давай покушаем...
Феофан. Да сыт я. Пока неохота.
Муза. Ну, тогда немножко коньячку...
Феофан. Попозже, немного попозже.
Муза. Но я сейчас всего хочу!
Феофан. Занялась бы хоть чем-то, что ли.
Муза. Чем? Чем же мне заняться?
Феофан. Почитай... поспи... поешь... посмотри телевизор... в кино сходи... или на концерт... В музей. В цирк.
Муза. Ты разве не пойдешь со мной?
Феофан. Занят я, понимаешь. Занят.
Муза. Ты забыл разве, как мы с тобой недавно чудесно сходили в кино...
Феофан. Ну, помню... фильм, правда, не припомню какой-то мы смотрели...
Муза. Какой-то... Ты так целовал меня тогда везде... Мне теперь лень идти в кино одной.
Феофан. Ха.
Муза. Оу.
Феофан. Ну, ты ведь иногда что-то записываешь в тетрадку свою.
Муза. Оу. Да в мою сафьяновую тетрадку, которую ты мне подарил.
Феофан. Ну вот... в сафьяновую хотя бы. Это же твой дневник.
Муза. Да, это мой новый дневник. И я хорошо помню как в тот день, когда ты мне его подарил, шел дождь сильный, часов девятнадцать с половиной подряд и мы никуда не пошли, и занимались любовью до пяти утра... оу... или даже до дольше.
Феофан. До пяти? Ты все так помнишь.
Муза. Конечно же, помню. А ты разве нет?
Феофан. Да помню я все, помню! Но вот дневник... дневник нужно каждый день пополнять новыми... Мыслями. Фактами. Аналогиями.
Муза. Я ведь ни о чем особенно и не думаю.
Феофан. Новыми наблюдениями, идеями разными.
Муза. Оу.
Феофан. Да! Иначе что же... пиши, набивай руку, погляди в окно, опиши комнату... погоду... кажем вот так: шел дождь. Стемнело... Я поела сардельки с вермишелью отварной, выпила стаканчик легкого вина. Включила телевизор. Дождь прекратился. Кофе. Выключила телевизор. Выкурила сигаретку. Все бросают курить, но вот мне не хочется. Стемнело уже. Пора и спать. Приму душ, выпью перед сном зеленого чаю. Или кофе три в двух. Немного легкой музыки на сон грядущий... Блэк Саббат, Прокофьев, John Zorn... грамм двести тридцать секса... или даже... нет, нет, это в другой раз.
Муза. Оу! Почему?!!
Феофан. Это потом. Теперь можно спать ложиться.
Муза. Но ты читал ведь некоторые из моих дневниковых записей и потом сказал, что это достаточно слабо.
Феофан. Вот и работай над собой.
Муза. Лень мне!
Феофан. Ну, тут уж это.
Муза. Может быть, в гости сходить?
Феофан. Сходи, конечно, сходи.
Муза. Куда? К Эрнсту или к Петру?
Феофан. Нечего тебе у Петра делать!
Муза. Оу!
Феофан. Эрнст уехал. В Лондон или в Москву. В Берлин. В Каргополь. В Приозерск. Дела там у него... якобы важные...
Муза. Почему нельзя к Петру?
Феофан. Что там, у Петра у этого? Что?
Муза. Он иногда неплохо играет на гитаре. И поет.
Феофан. Но ты не почерпнешь там, у Петра, ничего полезного и интересного.
Муза. Но я не собираюсь ничего вычерпывать. Не за этим хожу в гости.
Феофан. Интересно как. Зачем же?
Муза. Общаться... развлекаться... (Перед зеркалом.) А я не толстая?
Феофан. Нет.
Муза. Разве я не красивая?
Феофан. Красивая... очень... да...
Муза. Оу! Ты не смотришь на меня!
Феофан. Да смотрю я... где же сигареты... ты все выкурила...
Муза. Оу... ну я не знаю.
Феофан. Ну как же это так все... человек ест, курит, отдыхает, спит... и ничего больше не надо ему.
Муза. Надо! Очень надо!
Феофан. Э-э-э... Просто бездуховность некоторая... я пошел...
Муза. Но согласись, что очень такая очаровательная бездуховность!
Феофан. Я пошел за сигаретами.
Муза. Купи еще пряники! «Фруктовые» или «Дорожные».
Феофан. А если будут «Шоколадные» или «Рыбные»? «Колбасные?» «Свиные»? «Телячьи»?
Муза. Всех! Любых! И тех, и других! Оу!
Феофан уходит.
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Муза. Что же он тут пишет? Как? О чем? (Читает.) «... далеко не первый диск старой и легендарной группы... записан приблизительно лет десять назад, а то и пятнадцать. Или шестнадцать с чем-то. Точно никто не знает. Быть может и не узнает уже. Все композиции инструментальные, что и не очень-то типично для этого исполнителя, вернее, для группы, в которой этот исполнитель... Иногда даже, кажется, что здесь могли бы быть и песни. Однако это не песни, потому что никаких слов тут вообще не наблюдается. Конечно, это типичный инструментал. Отчасти даже классический. С другой стороны, представления о классике слишком уж многолики и многообразны, чтобы можно было свести их к единому смысловому и концептуальному знаменателю. Разумеется, с точки зрения логики обыденной и априори невзыскательной, мелкой брутальности... только стоит ли даже контрапунктивно апеллировать к этим ментально неустойчивым материям? Конечно же, нет. Впрочем, памятуя о классических творческих подвидах, поневоле начинаешь апеллировать к неким нормативным якобы образцам. Да, тут нет слов, но ведь что же есть такое эти слова? Так ли уж они нужны? Ведь даже в наимоднейших хит-парадах южной Европы или северной Америки, или ближней Канады... Хотя и жаль немного, что нет здесь такого общеупотребимого, расхожего, в меру грубоватого концертного драйва, да и саунд мог бы быть и тоньше и проникновеннее...».
Звонок в дверь. Муза идет открывать. Вбегает Александр, у него в меру обезумевшее лицо.
Александр. Ух! Ах! Где Феофан? Где?
Муза. Он сейчас придет. Он...
Александр. Где же он? Эх!
Муза. Но что с тобой?
Александр. Я у меня... я понял... понял...
Те же и Феофан
Александр. Это ты пришел! Ты сможешь меня понять! Я обрел, я сочинил... я...
Феофан. Что же?
Александр. Да! Да!
Феофан. Все мы в той или иной степени.
Александр. Нет! Тут иное совсем, более.
Феофан. Ну, уж это.
Александр. Я прочитаю сейчас! Небольшая поэма, она называется...
Феофан. В смысле... то есть, может быть как-то потом...
Александр. Но...
Феофан. В самом деле, зачем всю поэму сразу!
Александр. Она актуальна! В некотором смысле.
Феофан. Ну да, это, конечно, хорошо. Когда в духе времени... хотя, как писал Кузьмин, это всего лишь «условности», за которыми не стоит ничего, ничего абсолютно.
Александр. Какой Кузьмин?
Феофан. Какой, какой... ну вот этот... который... тот.
Александр. Знаю! Который из Полоцка приехал? то есть из Витебска? Из Верхних Соломоновичей? Из нижнего Гродно?
Феофан. Да, вроде бы там где-то.
Александр. Еще у меня есть синтетическая поэма «Гласные и несогласные». Осталось немного дописать.
Феофан. Помню один альбом музыкальный, не помню уже чей, он называется «Без слов». Ты не пробовал поработать в таком вот духе?
Александр. Да, но ведь в русском языке-то...
Феофан. Причем тут язык?
Александр. В самом деле. Как-то и я не подумал об этом.
Феофан. Ничего страшного! Когда я однажды был в этом... или в этом... ну, неважно где... Иди и твори! Бретон и Крученых перевернутся в своих гробах! Но поторопись... Ха... Вдруг кто-нибудь перехватит эту одурительно плодотворную идею про «Гласных и несогласных»? (Подталкивает Александра к двери.)
Муза. Скажи, что ты теперь пишешь? Я почитала немного, когда ты за сигаретами уходил, но совершенно ничего не поняла...
Феофан. Это музыкалка, я так все это называю. Музыкалка... статья... обзор... интервьюшка... прочее такое разное.
Муза. Обзор? Обзор куда?
Феофан. Не куда, а чего! Обзор диска одного. Или концерта... или...
Муза. А как же я?
Феофан. Что? Что за проблемы? Мне работать надо, понимаешь... работать, зарабатывать деньги. Получать деньги, тратить деньги.
Муза. Какая противная работа! Не может подождать. Она разлучает нас, ты не хочешь меня, из-за этой непонятной твоей музыкалки!
Феофан. Не мучай меня! Да что тут непонятного. Мне к завтрашнему дню нужно сдать, обзор и интервью... статью одну небольшую... ладно, статейку потом еще напишу... Все это так просто и все так обычно... эх, что говорить! Работа есть работа. Ты бы тоже могла пойти работать, библиотеку, например. Могу поговорить c кем-то из знакомых. Например, в библиотеке имени Маяковского.
Муза. Ну не знаю даже. Где это?
Феофан. Тут рядом, в центре, недалеко совсем. На Фонтанке.
Муза. Оу... мне казалось, женщина может не работать.
Феофан (передразнивает ее). Оу... оу... как быстро ты усвоила свои новые права! Ведь еще совсем недавно ты...
Муза. Но я тогда не была еще женщиной! Только напоминала ее... Даже и не представляла себе, (С аппетитом и с вожделением смотрит на него.) что это так хорошо!
Феофан. Ха... не забывай, чем ты обязана мне.
Муза. Оу! Я помню!
Феофан. Помнит она... раз помнишь, тогда изволь меня слушаться! Женщина, может, конечно, не работать, но лучше, когда она работает! Хотя бы иногда.
Муза. Да? Скажи, а вот музыкалка твоя... То, что ты пишешь... Когда ты уходил, то я почитала немного, но ничего не поняла. Про какие-то диски, группы... тексты... про рок-клубы... не знаю, не знаю, мне не было интересно это читать.
Феофан. Кто тебе разрешил рыться в моих бумагах?
Муза. Оу... Я не думала рыться. Очень нужно! Случайно увидела...
Фелфан. Ты не должна даже близко подходить к моему столу! Перепутаешь что-нибудь... что мне тогда потом делать? Знаешь, из-за чего Джон Леннон развелся со свое первой женой?
Муза. Оу... нет еще.
Феофан. Она тоже любила рыться в его бумагах и порядок свой дурацкий наводить! И выкинула однажды какие-то бумажки старые... а это были песни, которые он собирался записывать...
Муза. Но ты же не Джон!
Феофан. Ага! Но и ты не...
Муза. Тонкий намек! Оу!
Феофан. Соображать надо не только в постели!
Муза. Оу! Оу! Оу! В постели надо хоть иногда соображать!
Феофан. Ну а это что еще за намек?
Муза. Я... я... знаю «Кама-сутру»! И «Ветку персика»!
Феофан. Ты думаешь только об одном! Ничего другое тебя не интересует!
Муза. Не думала, что ты способен заниматься такой скучищей!
Феофан. И буду! Откуда, по-твоему, берутся деньги?
Муза. Оу! Их платят.
Феофан. За что же?
Муза. Оу... наверное, за работу какую-то.
Феофан. Твой бесхитростный ответ напомнил мне беззаботные времена моей юности, когда однажды, во время зачета по военному делу на вопрос «Чем отличаются обязанности дневального от обязанностей дежурного?», я ответил: «Обязанности дневального во многом схожи с обязанностями дежурного, но также многим от них и отличаются». Да, за работу, верно. Но за какую?
Муза. Знать не желаю.
Феофан. За то, что я занимаюсь с тобой любовью? Смотрю телевизор? Пью коньяк и прочие напитки?
Муза. Я как-то не успела еще подумать об этом... Но я знаю, я точно знаю, что ты бы мог уделять мне побольше внимания! Надеюсь, ты понимаешь, что я имею ввиду... прежде вроде понимал, но теперь... ты прежде чаще называл меня «детка»...
Феофан. Детка... детка-конфетка... статуэтка... Знакомая песня, все тот же мотив... Вообще-то, похоже, какой ты была, то такой же вроде и осталась, только, если прежде, вначале у тебя проявлялась стерильная, выхолощенная духовность, но зато теперь — вопиющая и откровенно нарочитая, даже навязчивая животность! Ты стала жадной суперсамкой! Где же, черт возьми, гармония? Или хотя бы ее подобие?
Муза (безразлично). Оу...
Феофан. Вот тебе и оу. Ха.
Муза. Людям нравится то, что ты пишешь?
Феофан. Понятия не имею. Не спрашивал. Наверное. Может быть. Но деньги за эту работу мне платят. Да, это не литература, не проза, не стихи.... это всего лишь музыкальная журналистика. Или даже околомузыкальная... музыкалка это... о том и о сем.
Муза. Тебе самому это интересно?
Феофан. Ну, раз пишу. Жить на что-то нужно?
Муза. Наверное.
Феофан. Наверное.
Муза. Еще я видела — там на этих листах, есть интервью. Большое такое.
Феофан. Ну, это с этим, который... да, с ним коротко не выходит. Вглубь всегда копает. Широко так.
Муза. Вглубь чего?
Феофан. Вглубь всего... вглубь вообще... вглубь как в таковую.
Муза. А-а-а... Но тут такие он странные фразы говорит! В этом интервью... Ну вот, например... (Читает.) «Я не слишком уверен, что это так. Россия всегда была частью Европы. Но и не очень уж она этой самой частью была. В большей степени больше не была частью, чем была. Немало напоминала Азию при этом. Но если и была, то будто бы и не была.» — «Вы так, в самом деле, считаете?» — «Да, разумеется! Но вот иногда задумаешься об этом — и ничего. Есть замечательная книжка по поводу Европы, такой здоровенный, пухлый, рыхлый, жирный, плотный том, не помню, кто его написал... там Европа рассматривается не так, как обычно — с юга на север или с севера на юг, а с востока на запад.» — «Но согласитесь, ведь в тоже время. Разве нет?» — «Ну как сказать. С другой стороны, куда не посмотри, то и.... А ведь у нас в культуре, и не только в культуре, вовсе нет ничего от Востока. Больше все-таки от среднего Запада, что ли». — «Ну а что же тогда?» — «Мне так не кажется. Или есть разве малость от ближнего Востока, но и не очень много. Так. Вот, примерно, на один миллиграмм. Или даже намного меньше».
Пауза.
Муза. Кто ему вопросы эти задает? С кем он разговаривает?
Феофан. Со мной. Неужели не понятно? Эх, знала бы ты, кем мне только не доводилось работать.
Муза. Я как-то не все поняла в его ответах... и в твоих вопросах тоже.
Феофан. Слова — они нередко есть нечто большее, чем просто слова.
Муза. Да. Возможно.
Феофан. Актером я тоже был. Но не очень долго. И в провинции довелось пожить. Нет, не по мне вся эта экзотика, совсем не по мне. Потом расстался с Мельпоменой — и началось. Лифтером, кочегаром... поколением дворников и сторожей... Надоело! Жизнь в ритме сутки через трое. Да-а-а... в юности — и в ранней, и в средней, да и в поздней... я грешил стихосложением в меру, сочинял лирические стишки, особенно когда влюблялся, выдумывал из себя некие бунтарского толка тексты, для одной достославной рок-группы, потом сочинил десяток рассказов... Нет, даже больше!.. Да как-то не туда все это... Пишу вроде бы как чего-то, буквы сцепляю, слова друг над друга нанизываю... но о чем? и куда? Ничего особенно меня и не волнует, живу себе и дальше живу. Все же потом пошел по редакциям. Вроде бы ничего получается, но... не берут! Или берут, но будто бы и не берут. То есть как бы все равно потом берут, но вдруг что не так, то это... стилистика, мелкотемье как бы всякое... быстро, в общем, я понял — до Джойса мне далеко. И до Пруста. До Аксенова тоже. И даже до этого вот... да и до того. Однако вижу чувствую даже знаю, что другие-то печатаются, но ведь они также не больно какие они пронзительные гении...Стал я, на всякий случай, присматриваться. И вижу, что каждый свою лунку долбит. Самое для них важное — не то, чтобы круто написать, нет — но вот премию бы получить побольше. Один — пишет про спорт, другой — про наркоманов- земледельцев, производственную тему некоторые еще копают, про любовь к кошакам, про эмигрантов из Азии, про ментов, разумеется, и еще про секс очень многие пишут....
Муза. А ты? Ты разве нет... странно, оу...
Феофан. Ну да, у тебя один интерес. Одной лишь, главной для тебя, думы страсть! Ах, ах, ах! У меня-то своей темы никогда не было, и вообще, кроме Крыма и маленького, узенького куска Кавказа я нигде и не был. Ну, в Суоми стране разок, полтора с четвертью дня. Бутылку водки там продал, в Турку. И ничего особенного не заметил, не увидел.
Муза. А в Тибете? А в Польше?
Феофан. Сижу я однажды в котельной, дежурю.
Муза. А в Финляндии? А в Италии?
Феофан. Сижу я там, курю.
Муза. А в Ирландии?
Феофан. Голова пустая совершенно, хотя был трезв.
Муза. А во Франции?
Феофан. Стал журнальчики листать, почитывать, которые сменщики оставили. Чего я тогда не узнал! Во что только не врубился! Потом достал другие журналы и газеты... тоже полистал. И понял, что нужно делать! Вывел из всего прочитанного среднее арифметическое рецепт очень простой — писать можно, о чем хочешь. Если про музыкалку говорить, то тут все так несложно оказалось... сходил на концерт, послушал, потусовался немного, — и потом написал. Или про диск какой-нибудь... или интервьюшку взять с какой-то звездой — полу-звездой и еще чего-то такое. За несколько месяцев преотличнейшим образом набил себе руку. То в один журнал, то в другой... газеты, сайты всяческие, на радио кручусь, иногда даже и на ТВ. Мовизм, квазивовизм, новый пофигизм, ультраконцептуализм... прочие новые формы — это как бы все для души! Потом! Порой! Когда-нибудь дальше. Поэтому, когда ты со своей программой максимум появилась в моем скромном жилище, в одеянии богини, воспевающий Ахиллеса, Пелеева сына, то я — простой окололитературный обыватель, не знал, и что думать! У меня и не могло быть Музы!
Муза. Но я помню... тобой был написан неплохой роман, а также еще разные пьесы.
Феофан. Опять ты про пьесы! Еще и про роман! Не было! Не было у меня ничего подобного! Пьесы... Спутала ты меня с кем-то у меня... Я в театр-то не хожу, и не люблю его, и не был в театре тысячу миллионов лет! Не было ничего такого у меня! Не было! Ха.
Муза. Было! Оу! Было!
Феофан. Нет, не было!
Муза. Оу! Было!
Феофан. Слушай, мне статейку доделать надо... и так потерял массу времени с твоей говорильней бездонной! Отстань!
Муза. Отстань? Это ты мне... как ты со мной разговариваешь!.. Были пьесы, были, были!!!
Феофан. Ты, Муза, моя дорогая, просто перепутала меня с кем-то, у тебя ведь много нас, таких всех разных, вот и вали к своему драматургу! Надоела!
Муза. Не смей на меня кричать! Оу! Оу! Оу!
Феофан. Еще и мяучит как кошка! Надоела, надоела!!!
Муза. Это я-то надоела? Халтурщик!
Феофан. Пусть я халтурщик, ладно... но честный! Ха! Не делаю вид, не корчу из себя сумеречного гения ржавого подземелья! А ты — самая обычная базарная муза!
Муза. Самец! Трепло! Ничтожество! С кем я связалась?! Убогая посредственность! Оу!
Феофан. Истеричка! Убирайся отсюда! К своим драматургам, баснописцам и прозаикам! И к поэтам!
Муза. С удовольствием! И запомни — ты для меня больше не существуешь! Оу! (Уходит.)
Феофан. Ведь такая изысканная, возвышенная была! Ха. Она как все!
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Феофан, Михаил, Петр, Александр. Шумно. Потому как они бурно и много пьют. Водку.
Александр. Литература должна быть грубой! Злой! Вы с этим не согласны?
Феофан (уныло). Согласен...
Александр. А поэзия... поэзия пусть несет на себе отпечаток болезненного, ущербного, слабого!
Петр. Сила — в слабости! А слабость — в силе! Эге...
Александр. Стихи должны быть наподобие стакана водки. Как выпил — так и...
Феофан. Я не люблю больше водку.
Петр. Я был недавно на одной вечеринке... Тоска! В рок-клубе... только не припомню в каком именно... то ли в ленинградском, то ли в этом, в другом... Нет теперь того веселья, которое было у нас прежде... барышни теперь все какие-то худые, плоские, темперамента ноль... и музыка не пойми куда. Эге.
Александр. А театр? Ведь театр — умер! (Феофану.) Вы не согласны?
Феофан. Не знаю.
Петр. Как мы дивно проводили когда-то время на даче у Айрапетяна! Природа, грибы, разные возлияния на берегу, ночные катания на лодках... и плотах... частушки пели — минут по сорок... Э-ге.
Александр. Театр умер! И балет тоже! Я сочинил целый цикл об этом...
Феофан. Да не знаю я. Мне все равно. Умер — значит похороним.
Петр. Женщины какие прежде были... Разве можно их сравнить с этими современными хлорозными тенями? Правда, Михаил?
Михаил (спит). М — м — м...
Александр. Я прочту сейчас кое-то из новейших частушек...
Феофан. Не надо!
Петр. Я почувствовал себя истинным фавном, когда увлек одну блондинку в стог свежего сена... Эге... ух... или она брюнетка была...
Александр. Да как же не надо? Надо! Хотя стихи так рано нельзя читать, лучше после полуночи...
Петр. Нет, не в стог, а в воду. Эге. Или в бассейне или в чьей-то машине или в грузовом лифте.
Феофан. Нет, не надо!
Петр. Или это было на балконе. Или в подвале... или на крыше... или в кабинете... или в коридоре. Или дома у кого-то.
Александр. К этому времени, после нуля, души размягчаются под влиянием разных крепких напитков и вполне готовы у восприятию прекрасного. Есть вот, кстати, один поэт, Жиродов. Так вот, он страшно обижается, если кто-нибудь предлагает ему почитать стихи без четверти двенадцать. Когда мы с ним в очередной раз поехали покорять столицу несколько лет назад....
Феофан. Жиродов!.. жалкий призрак прошлого этот Жиродов! Помню, как он прежде курил только вонючие кубинские сигареты, а в «Сайгоне» все время на кофе у всех клянчил, покруче даже, чем Витька Колесников.
Александр. Как вы относитесь к теории пандетерминизма? Вы не согласны с тем, что... панмонголизм... хоть имя дико, но...
Феофан. Отстань.
Петр. Есть многое на свете, что и не снилось... О, если бы я умел рисовать, то написал бы странную картину.... сделал бы ваш портрет на фоне здоровенной коньячной бутылки! Выпьем!
Александр. Феофан, знаешь, я на днях видел эту самую... Музу, которая у тебя тут обиталась прежде. Я видел ее у... не помню у кого. Она такая веселая, право, была, все смеялась чему-то эдак изящно, немного даже как-то так по-особенному, что ли...
Феофан. Что она там еще делала? С кем была?..
Александр. Ну с кем-то, конечно, была... С молодым художником из Северодвинска. Вроде. Или из Мурманска он. Или из Уфы. Не помню, как его зовут.
Феофан. Так, так... Новый северо-западный Босх. Хренов Брейгель какой-нибудь из Урюпинска. Сраный Пикассо из Кандалакши.
Александр. Или он музыкант. Не помню. Я ушел вскоре, в рок-клуб рванул. Женщины — переменчивы, не в этом ли их прелесть?
Петр. Да, да, на фоне бутылки нарисовать! Это будет своего рода символ. Эге.
Александр. Ведь постоянство так удручает со временем.
Феофан. Да все это.
Александр. Или из Харькова.
Петр. Эге! На фоне открытой бутылки! И рюмки рядом, стаканы, закуска разная клевая.
Феофан. Из Харькова музыканты часто сюда приезжают. Рокеры разные. Как маслом им тут намазано, что ли.
Александр. Да и художник-то этот, который за Музой ухлестывал, прежде панком был. Или постпанком? Ну, это-то теперь одно и тоже.
Петр. На гитаре-то этот самый постпанк не очень играет. И песни у него не поймешь какие скучные. Злющие, но скучные. Вроде и о чем-то, но как вслушаешься — то и ни о чем. Хотя оппозиционирует. Хотя и несогласный. Хотя и антисемит умеренный. Хотя и в Израиле выступал. Хотя и скрытый педофил. Хотя и правый, но — все же больше левый. Или полуправый такой. Хотя и песни Михайлова по ночам негромко, больной девушке своей поет.
Александр. Нет, художник он.
Петр. Нет, музыкант! Сначала долго играл в команде одной. Потом и в другой. А дальше — и в третьей. Чего уж там, играть — так играть. Вот такие дела. Ну а потом, когда очередная его девушка, подслеповатая немного такая, ему изменила с приезжим медведем, он только рисовать стал. Первую картину создал года два тому назад. Или полтора. Новатором себя считает. Целинником эдаким. Колумбом от живописи. Графиком судьбы. Музе твоей одна из его работ очень вроде понравилась.
Феофан (зло). Что, что ей еще у него понравилось?
Петр. Ну я не знаю.
Феофан (мрачно). Постпанк-целинник.
Петр. Эге.
Александр. Нет, но а вот если... в cмысле... этой... которая форма...
Феофан. Да ну. Все это.
Александр. С другой стороны, если, то тут уж... ого!
Петр. Кто знает, быть может именно в коньяке утонут ваши романтические иллюзии. Ну да, знаю... водка, сухое, портвейн... Хотите переделать мир, но не понимаете простейшей вещи — мир надо жрать! Хавать! Эге. Сколько влезет! Так поступают истинно артистические натуры.
Александр. Можно подумать.
Петр. Ну а чего ваше-то поколение на самом деле добилось? Погрязли в пороках, усталые, мертвые люди. Эге.
Александр. Но я не знаю, как идет сигнал.
Петр. Ведь жизнь и смерть — одно и тоже.
Александр. Когда я был живым.
Петр. Пропой мне песенку свою.
Александр. Ты знаешь ли, по крайней мере.
Петр. Что лучше, пена или дом?
Александр. Только новые идеи несут откровение! Да и то не всегда. А этот вот парень... ну тот который... так он вот считает, что вся западная живопись современная, она из нашей страны появилась, из наших глубинок... что все это наше, родное, и пришло отсюда, и надобно, мол, вернуть авангард на Родину. Вот что он говорит. И что недаром же, мол, еще Матисс сказал, что живопись — это как молитва. Типа духовное наполнение.... Да и Дали как бы.
Феофан. Ну Кандинский — то — он ведь... А вот Татлин еще. Да. А Муза — она хоть будто бы и не знает ничего, но на самом деле ох, как все она знает.
Петр. Все эти новейшие откровения также скучны и эфемерны, как хилые и тощие объятия ваших инфантильных девушек. От которых пахнет большой переменой, заплатками на джинсках и полутораминутным сексом. Эге... Михаил! Ты заснул — и не можешь сказать нам своего веского слова. You make me heart sing. И все тут.
Феофан. От моей Музы не пахло большой переменой! У нее были совсем другие запахи, вкусы и ароматы!
Михаил. Нет, я могу! Я понимаю... Лицо человека никогда не солжет. Слово — ничто. Вы знаете, как называется дерево? Дерево делириум... это дерево делириум расцвело пышным цветом... (Падает.)
Феофан. Отнесите его в угол.
Александр. Как вы там говорили, Петр? Жрать мир. Михаил вот явно обожрался.
Петр. Все это как всегда, как везде. Как десять и двадцать лет назад, и вперед. И даже сбоку.
Александр. Но все-таки новые, самые новые формы... Они ведь больше чем.
Петр. Тогда — да, но теперь-то. Эге.
Александр. Что же... выходит... получается... Завтра? Вчера?
Петр. Завтра? Если бы.
Феофан. Прекратите ваши дебильные споры!
Петр. Эге... ты сердишься Юпитер, но ты не...
Феофан. Я не Юпитер!
Петр. Эге. Успокойся, выпей лучше еще!
Феофан. Не буду. Не хочу ничего.
Александр. Да, но... Петр, поехали куда-нибудь... На любой концерт.
Петр. Эге.
Они уходят.
КАРТИНА ВОСЬМАЯ
Михаил (просыпается). Где? Куда же?
Феофан. Михаил... это все так скучно! Никому не нужно. Даже нам самим...
Михаил. Да уж.
Феофан. Натужное, истеричное веселье... Одно и тоже, целую жизнь подряд. Все для никого. Никуда...
Михаил. Ну это. (Дремлет, почти опять заснул.)
Феофан. Натужное, истерическое веселье. Ритуал. Для черт знает никого. Все вокруг поэты, художники, авангардисты, оригиналы... гении...
Михаил (в полусне). Сжигать травой... дышать огнем... мох глазных яблок... маски воздуха... да, они...
Феофан. Опять тебя понесло.
Михаил. Попробуй жизнь... отсутствие света... опыт ли кто-то... если... только... телега моих бед... где я теперь... еще вернусь... да уж... (Засыпает.)
Феофан. Реальная жизнь... она проходит мимо... думаешь, что я влюблен? Ха. Вряд ли я способен на это. Так все и не более того. Но в ней все-таки было что-то... Или мне показалось? И вот теперь мне ужасно хреново. Ничего не хочется. Понимаешь... ну да что ты там можешь понять... ты же вне игры уже... Решил я рассказ написать, такой чтобы и про это тоже... куда там... Сидел дня три, выдавливал из себя слова... Убогие, глупые слова. Ха. На большее теперь я не способен... Зато как бы авторитет крутой! Среди таких же пустоцветов. Почему, зачем... эта дурацкая жизнь не выдавила из меня весь разум... Зачем что-то еще оставила? А она... Да она такая же как и все! Знаю я эту породу — женщина около... пристрастится потом к реальному творчеству и будет потом любовников менять в темпе хорошего рок-н-ролла, да и теперь-то... или потом станет записывать, небось, свои постельные наблюдения и ощущения, получится что-нибудь вот такое: — «Ах! Он так не похож на других! В нем сочетаются ангельская чистота и сатанинская порочность! Как странно, но его музыка, эти неистовые инструментальные проигрыши, эти дьявольские, бездонные клевые запильчики на гитаре, волнуют меня едва ли не больше, чем он сам, даже во время неистовой, пьянящей, острой, жесткой близости! И меня так возбуждают его преображения — из личности в животное...». Вот чем у нее любовь к искусству и кончится! Но если бы она вернулась... Ведь все же она — Муза! Да и вообще. Как там пел Хроноп — это серьезно или просто секс? Если бы... если бы... Где ты, Муза моя... (Михаилу.) Не смей храпеть, болван!!! Муза, вернись!
Появляется Муза. Внешность, одежда — все как в начале пьесы. Неторопливо, плавно, величаво движется Муза. Начинает звучать ирреальная, неземная музыка.
Феофан. Муза! Ты явилась, ты вернулась ко мне! Ты пришла... Ты не забыла про меня... Я не смею находиться рядом с тобой... я ничтожество... если бы ты поверила мне... я буду совсем другим... ты будешь со мной, ты не покинешь меня?
Муза долго и пристально смотрит на Феофана. Ласково и проникновенно улыбается ему, медленно кивает головой.
Феофан. Да... ты будешь, будешь со мной... осени меня дыханием своим, вдохни силы в меня и я возвеличу имя твое, скажи мне свои волшебные слова... иди ко мне!
Муза. Где взять червонец?
Феофан. Что... что ты говоришь... что же...
Но никакой Музы нет, это видение. Спонтанный наплыв.
Михаил (бормочет во сне). Где... Где взять червонец....
Феофан. Замолчи... замолчи... немедленно! Заткнись, тварь!
Михаил. Все по понятиям... руки в гору... стволы на пол глаза в небо.
Звонок в дверь.
Феофан. Кого еще там принесло? Очередного идиота, озабоченного животрепещущими проблемами новой эстетики? Форма или содержание... или женщина без предрассудков... или в шесть в Сайгоне... все убирайтесь!
Звонок.
Нет, я не открою. Прием закончен. Навсегда!
Звонок.
Все-таки хочешь добиться своего? Не терпится... заползти ко мне, нажраться водки и полночи молоть всякую ерунду или бормотать свои мерзостные стишата... Нет, я не открою!
Звонок.
Так, так...
Звонок.
Душу свою паршивую хочешь излить? Ага... ну берегись...
Звонок.
Не открою! Не открою! (Рычит.)
Звонок.
Иду, дружок, иду... поговорим... пообщаемся... я... ох как доставлю тебе сейчас это удовольствие... Иду!
Открывает дверь. Входит Муза, в обычном, «земном» виде.
Муза. Это я... Это я, Феофан.
Феофан. Ты? Ты все-таки пришла...
Муза. Да....
Феофан. Ты услышала меня...
Муза. Ты разве ждал меня?
Феофан. Еще бы. Как я ждал... думал... скучал... иногда... вспоминал... забывал... терял... искал... находил...
Муза. Находил? Кого же?
Феофан. Да ну... в смысле... скучал я по тебе!
Муза. Скучал. Оу.
Феофан. И ждал.
Муза. Оу...
Феофан. Ха...
Пауза.
Муза. Ты разрешишь мне остаться?
Феофан (неопределенно). Ха...
Муза (неопределенно). Оу...
Что-то неразборчиво во сне бормочет Михаил.
Феофан. Да, конечно же... Но все же... где ты была все это время?
Муза. Оу... ну много где... в разных самых местах... там и не только... да...
Феофан. Ха. Тебя просто выгнали откуда-то оттуда. Из этого там.
Муза. Но...
Феофан. Выгнали, оттуда, где ты была. Поэтому и вернулась
Муза (растерянно). Оу...
Феофан. Выгнали, выгнали, я знаю. Жить надо где-то, и что-то есть, и с кем-то... Да?
Муза. Да, у меня был секс.
Феофан. Причем не раз.
Муза. Не раз.
Феофан. Ну да, ясно.
Муза. Раз — это было бы как бы даже и не в счет.
Феофан. В самом деле! Подумаешь, раз... делов-то...
Муза. Но я же ведь...
Феофан. Ну конечно, ты же ведь.
Муза. Ну, ты же знаешь.
Феофан. Я уж знаю.
Муза. Зато я поняла.
Феофан. Поняла она зато.
Муза. Пусть и не сразу.
Феофан. Что? Что ты не пусть и не сразу поняла?
Муза. Они... они все... оу... такие однообразные...
Феофан. Чем же?
Муза. Гадкие. Плоские.
Феофан. Хм.
Муза. Скучные.
Феофан. Чего же так?
Муза. Жадные.
Феофан. Да уж тут-то.
Муза. Они все хотят только одного.
Феофан. Тут уж да.
Муза. От меня.
Феофан. Чего же такого одного все они от тебя хотят?
Муза. Ну, они... оу... ты же знаешь.
Феофан. Ха! Я их так понимаю.
Муза. Ты знаешь, знаешь, знаешь, чего они хотят.
Феофан. И я даже знаю, как они хотят. Но... ведь и я хочу того же самого. И так же.
Муза. Нет, ты другой.
Феофан. Да, чем может и другой...
Муза. Нет, я знаю.
Феофан. Ты ошибаешься!
Муза. А они... они все такие одинаковые... то есть и разные, и одинаковые. В чем-то.
Феофан. В чем же?
Муза. Ну, ведь в этом....
Феофан. Я вижу, ты не очень без меня скучала.
Муза. Их мало интересовала мои мысли, чаяния....
Феофан. Ты гиперболизируешь.
Муза. Мои чувства.
Феофан. Ты недооцениваешь.
Муза. Мои пожелания.
Феофан. Ты упрощаешь.
Муза. Мои мечтания.
Феофан. Ты забываешь.
Муза. Но ты другой... то есть ты точно такой же, это и ага, и да, но как бы и другой. Не знаю даже почему. Они все относились ко мне... так... все как-то в общих чертах, не воспринимали меня как личность. Или воспринимали, но и не в полной мере оценивали.
Феофан. Странно даже.
Муза. Не в должной степени.
Феофан. Стало быть, им это было не очень нужно?
Муза. Но отчего же?
Феофан. Я вроде не знаю.
Муза. Этот вот, который....
Феофан. Кто? Постпанк?
Муза. Да нет же... он в совсем другую музыку играет. И любит.
Феофан. Ага, в другую...
Муза. Ну да, совсем по-другому. Странно немного вот что — неплохой вроде гитарист, талантливый, в Германии теперь с кем-то живет, ну он, пожалуй, пусть и наискуснейший, местами фантастический любовник, но и жадное, дикое, бесцеремонное животное. И где-то — грубое. Или в Польше он жил. Или еще где-то.
Туповатая пауза.
Феофан. Ха.
Муза. Оу.
Феофан. Что уж тут-то.
Муза. Нет, я.
Феофан. Ну и я.
Муза. Да, но.
Феофан. Конечно, если уж.
Муза. Можно подумать, что.
Феофан. Не знаю даже.
Муза. Впрочем.
Феофан. Вот именно.
Муза. Я всего лишь.
Феофан. Да ну.
Муза. Но ведь.
Феофан. Видишь ли.
Муза. Сам посуди.
Феофан. С другой-то стороны.
Муза. Потому что — что?
Феофан. Скажи мне лучше
Муза. Да!
Феофан. Разве нам с тобой плохо было вместе?
Муза. Оу... хорошо...
Феофан. Так неуверенно ты это говоришь...
Муза. Ну, нет... я уверенно. Оу.
Феофан. Ха. А почему ты вошла через дверь? Прежде, помнится, ты умела заходить иначе...
Муза. Я теперь не могу иначе. (Пауза.) Больше не умею так.
Феофан. Ну, вот...
Муза. Феофан, забудь все плохое!
Феофан. Ха.
Муза. Я такая дура...
Феофан. Наверное.
Муза. Наверное.
Феофан. Едва ли в этом суть дела.
Михаил (во сне). Ум... гам... бум... это они...
Феофан. Муза? Помоги мне!
Муза. Оу... но ведь...
Михаил (во сне). Зум... дум.... приближаются...
Феофан. Но кому же, как не тебе... ведь ты Муза...
Муза. Но ведь теперь я просто женщина, но никакая больше не богиня...
Михаил (в полусне). Ну что же там и где... куда...
Феофан. Ну да, ты женщина. Это мне понятно. Очень и вполне. Но ты все равно можешь вдохновить меня.
Муза. Я?
Феофан. Априори.
Муза. Где же это? Куда же?
Феофан. Ты ведь сама мне говорила, помнишь... про творчество.
Муза. Тю-тю... Когда это было! Да и на что вдохновить-то?
Феофан. Но ведь...
Муза. Сам сделал меня другой.
Феофан. Да?
Муза. Да.
Феофан. Ну и не я же один!
Муза. Но ведь.
Феофан. Ха.
Муза. Оу.
Пауза.
Михаил. Они уже недалеко. Канг.
Феофан (неопределенно). Ага. Но... как же искусство? Стихов я больше не пишу. Могу, наверное, но мне все это... давно не хочется больше. И не нужны они никому на самом — то деле, это еще раньше... может быть, но вот теперь... Хочешь коньяку?
Михаил. Они где-то рядом.
Муза. Да.
Феофан. Хочешь кофе?
Муза. Да.
Михаил. Скоро, скоро уже...
Феофан. Ну вот.
Михаил. Это опять они.
Муза. Да.
Феофан. А хочешь.
Муза. Да.
Михаил (в своем полусне). Если бы... но... где же... нет еще...
Муза. Да и зачем? Зачем вообще нужно все это?
Феофан. Но что же?
Муза. Кому? Разве плохо нам было без него? Без искусства?
Феофан. Вроде нет.
Муза. Забудь! Давай как раньше! Так будет лучше.
Феофан. Думаешь?
Муза. Уверяю тебя.
Феофан. Может быть, в самом деле... А?
Муза. Не надо нам никакого искусства. Обойдемся.
Феофан. Ха... Ишь ты.
Муза. Да ведь вот это так называемое независимое — оно ничего почти и не стоит.
Феофан. Ну и не совсем так. Иногда бывает, что круто стоит.
Муза. Пусть бывает. Пусть так. Но ведь не всегда, а только лишь иногда. Ну и ладно, и пусть! Мы — обойдемся. Ты будешь работать — как и прежде, а я не стану тебе мешать! Никогда! Ну, или немножечко порой.....Пиши про свою музыкалку, про диски, по концерты и клубы, про что получится, интервьюшечки любые бери; может и еще какая-нибудь халтура тебе подвернется! Но не забывай обо мне. В жизни столько еще осталось простых, естественных, доступным нам радостей!
Феофан. Ну, есть вроде. Точно.
Муза. Посмотри, я рядом... у меня красивое нежное тело, и я... И ты ведь знаешь об этом. Разве нет?
Феофан. В самом деле. Ха.
Муза. Все будет как прежде. Ты сам все знаешь. Будем просто жить, смотреть порой телевизор, ходить, когда захотим в кино, а то на концерты разные иногда.
Феофан. В театр?
Муза. Да ну, не обязательно. Подумаешь... Так что как-то разве. Зачем-то. Оперы разные еще, балеты... ну, его. И книги эти надоели... лучше уж сериальчик как-нибудь проментованный поглядеть. Зато будем по жизни много смеяться. Чему захотим. Никуда не спешить, незачем нам, станем довольствоваться пусть и малым, зато простым и очень таким своим... Захотим, уедем куда-нибудь на Борнео или в Финляндию, в сторону Осло... или назад потом приедем и опять куда-то рванем... Эх... Не будем напрягаться и тусоваться по — мелкому, лучше что-нибудь купим, зато потом что-то ух как продадим.
Феофан. Да я бизнес теперь не очень рассекаю...
Муза. Я тебе научу! Увидишь!
Феофан. Знаешь... а знаешь... давай поехали куда-то туда... в этот, хотя бы... в Кувейт!
Муза. Кувейт!
Феофан. Андорра!
Муза. Прага!
Феофан. Любек!
Муза. Гамбург!
Феофан. Гибралтар!
Муза. Лабрадор!
Феофан. Репино!
Муза. Кириши!
Феофан. Тосно!
Оба (хором). Сестрорецк! Выборг! Луга! Горьковское!
Михаил. Его... меня... он.
Муза. Все станет так естественно, так просто. Обними меня и забудь обо всем.
Феофан. Как хорошо, как круто, как классно ты говоришь...
Муза. Я доставлю тебе столько радости и наслаждения!
Феофан. Скажи еще.
Муза. Что слова... Ты разве не помнишь, как....
Феофан. Ух!
Муза. Иди ко мне!
Феофан. Да! Да! Ага!
Муза. Мы будем так счастливы с тобой! Я пойду работать в библиотеку, слышишь?
Феофан. В какую? И зачем?
Муза. Работать, милый, только работать... Эта библиотека здесь, недалеко, в центре города. На Фонтанке, на реке.
Феофан. Ха.
Муза. Оу.
Михаил (во сне). Наружка... стоять... лежать... мня... мня... мня...
Объятия.
КОНЕЦ.
1974 — апрель 2013
P.S. (из интервью на сайте Великая Эпоха|2014-06-07)
«... Анатолий Гуницкий: Есть у меня пьеса «Она как все». Написал её ещё в 74-м, положил в стол со стихами. Недавно её переписал. Получилась актуальной, на этот раз не абсурдной. Пока мою пьесу не поставили. А Муза — это щелчок, щёлкнуть может где угодно...»
-anatoliya-gunitskogo-poety-po-subbotam-98919143/
Комментарии к книге «Она как все или Wild Thing», Анатолий («Джордж») Августович Гуницкий
Всего 0 комментариев