Сергей Носов Страшилки обыкновенные
Он. Прости, но на презентацию нового тренажера ты пойдешь, похоже, одна. У меня заболела нога, и я не смогу тебе составить компанию.
Она. Нога? Правая или левая?
Он. Правая.
Она. А в каком месте, дорогой?
Он. Вот здесь. И здесь. Особенно ниже колена.
Она. Надо вызвать доктора.
Он. Ерунда, нога – не сердце. Отдохну, посплю, может быть, приму ванну, а ты собирайся, надо спешить, тебя ждут на презентации тренажера.
Она. Никуда не пойду без тебя. Что я забыла на этой дурацкой презентации? Почему меня должны там ждать – без тебя? Кто я им? Я лишь твоя жена. И все.
Он. Не огорчай меня, дорогая. Ты же знаешь, как я ждал тренажер… Иди, иди, тебе должно понравиться…
Она. Кто чемпион в тройном прыжке – ты или я?
Он. Я дважды чемпион в тройном прыжке, дорогая. Заметь: прыжок тройной, чемпионство двойное, но ты – единственная. Сделай приятное мне, сходи на презентацию, там будут кадыки теленка, запеченные в тесте с лимонным кремом.
Она. Но… я не хочу кадыков…
Он. Груши во фритюре с ванильным соусом, ароматный десерт, ты же любишь сладкое…
Она. А как же ты?
Он. Про меня скажи: у него заболела нога. Они поймут.
Она. Но… я, право, не знаю…
Он. Об одном прошу тебя: подадут мясо кенгуру – не ешь!
Она. Мясо кенгуру?
Он. Обещай, что ты не будешь есть мясо кенгуру.
Она. Хорошо, я не буду есть кенгуру. Я даже не знала, что мясо кенгуру съедобное.
Он. Иди. Иди, дорогая. Я лягу. Устал. Счастливо.
Она. Дорогой, я буду помнить о тебе…
Он. Помни о моем запрете.
Спустя четыре часа.
Он. Ты уже возвратилась? Та к рано? Как прошла презентация?
Она. Вполне сносно.
Он. Тебе понравился тренажер?
Она. В целом, да. Хотя… ты же знаешь, я ничего не понимаю в тренажерах.
Он. Кто-нибудь вспомнил о моем тройном прыжке?
Она. Да, конечно. Говорили, что твой тройной прыжок очень техничен.
Он. Понравились ли тебе телячьи кадыки?
Она. Запеченные в тесте с лимонным кремом?.. Не блюдо, а сказка!
Он. А груши во фритюре?..
Она. С ванильным соусом?.. О-о-о! Объеденье!.. Жаль, что ты не попробовал.
Он. А мясо кенгуру? Ты ела мясо кенгуру?
Она. Что это? Что у тебя с ногой?
Он. Ты не ответила. Я тебя спросил, ела ли ты мясо кенгуру?
Она. Боже… твоя нога…
Он. Отвечай, ты ела мясо кенгуру?
Она. У тебя нет ноги…
Он. Ты ела Мясо Кенгуру?!
Она. Только… кусочек…
Он. Отдай мою ногу!
* * *
Обладатель мужского голоса, иным словом, первый.
…Его любил Леонид Андреев. Хотя сам писал по-другому, не так. Но его любил. Любил и побаивался. А кто его не побаивался? Все побаивались. И Горький, и Блок, и Тургенев, я уже не говорю о Боборыкине, о Потапенко… Чехов, и тот побаивался… Все!.. И вот Леонид Андреев, который натурально побаивался, сам хотел его напугать, была у него мечта такая. А в Ясную Поляну он часто приезжал, любил это дело… Придет, бывало, заведет разговор о Горьком или о Стриндберге, например, или неважно о чем, об индийской йоге… и вдруг сделает глаза вот так… как он один умеет… и глядит на него. За столом-то, за чаем. Ну это, конечно, когда нет Софьи Андреевны рядом. При Софье Андреевне не смел. И глядит – а ему не страшно. Неприятно, это да. Но страха не было. Он потом Софье Андреевне говорит перед сном: «Жена! Меня Андреев пугает, а я не боюсь». И Горькому говорил, когда тот приезжал: «Пугает меня Леонид Андреев, а я не боюсь!» А тот что придумал еще – видит, что взглядом не проймешь, так он что – так он стал тогда вот что: облизываться. Глядит, глядит – и облизнется. Это он нарочно так; у Бердяева, у того нервный тик был – он, это известно, язык показывал; болезнь такая. А Владимир Соловьев, тот хохотал по-сатанински. И никто не знал, когда захохочет. Вроде бы говорит с вами о Канте, о богочеловечестве каком-нибудь, о мерах к подъему народного благосостояния, вы и не ждете от него ничего этакого, а кто знает, что у него там в мозгах щелкнет? – как захохочет ни с того ни с сего сатанинским хохотом жутким! – все кто слышат, у всех мурашки по коже!.. Но это он не нарочно. А тот нарочно. Раз – и облизнулся. Глядючи на могучую бороду. Каково?.. Если б Горький, куда б ни шло… но тоже страшно… А когда Леонид Андреев… Да так…
Обладательница женского голоса, иным словом, вторая.
Я боялась нескольких книг в детстве. Например, дедовскую «Акушерский семинарий» с черно-белыми картинками. А еще – книгу пьес драматурга Сухово-Кобылина. В ней ничего не было страшного, но меня пугала фамилия: жутковатая, нечеловеческая какая-то. Автор мне представлялся в образе сросшихся близнецов, на близнецов не похожих, потому что один был худенький, тощий, а другой здоровячек с продолговатым лицом и большими ноздрями. На самом деле он был, говорят, красавцем, но я его портрета никогда не видела и вообще книгу ни разу не открывала. Она стояла на верхней полке у деда, и этого для меня было достаточно. Лишь однажды, набравшись храбрости, я сняла книгу с полки, чтобы тут же поставить на место, развернув корешком к стене, и содрогнулась, представив себя женой этого человека… Позже я узнала, что его подозревали в убийстве любовницы, но он сумел оправдаться.
Иным словом, третий.
Он предложил нам пятнадцать баксов, чтобы мы его довезли до Первомайска. Было темно на перроне, наш почтовый – последний, – если бы я увидел его зрачки, я бы не стал связываться. Ну мы пустили с Никитичем – кто ж знал? Каморку дали ему, он на верхнюю полку залез, едет, как в люксе, мы потом сели перекусить уже у себя, Глинск проехали, Новые Скуделицы, Никитич мне говорит: поди возьми пятнадцать баксов, – мы ведь сразу не взяли. Я пришел за деньгами, а он: какие деньги? – прыг вниз и пошел по проходу зачем-то. Ходит и трогает: что увидит, то трогает. А у нас там рубильник, щит, посылки стоят, а он ходит и трогает. А мы колбасу нарезали, а он и ее трогает. А ногти грязные, не стриженные… Тощий, длинный, глаза стеклянные. Никитич говорит: да ведь он наширялся, смотри, взяли какого. Я говорю: деньги давай! А какие у него деньги, он и так был хорош, да еще в каморке добавил – у нас. Я говорю, не дашь денег – на ходу выкинем, а он тут и меня, понимаешь ли, трогает – за плечо, за локоть. Деньги давай, сука! Шлеп, шлеп по карманам – ни документов, ни денег – достаю пакет, полный таблеток. Ну мы тебе сейчас покажем колеса! Я дверь открыл, а там, помню, луна, деревья мелькают, все равно до осени не дотянешь, загнешься, – Никитич его за шкирятник и за ремень сзади – пинок под зад – и в темноту. Как не было.
* * *
Она. Почему ты такой задумчивый? Что-нибудь произошло на работе?
Он. С начальником. Он нас всех озадачил сегодня.
Она. Грядут увольнения?
Он. Да нет, я же говорю: с начальником!.. Что-то произошло с Пивоваровым. С ним самим.
Она. Что же может произойти с вашим Пивоваровым?
Он. Понимаешь, он решил поздравить нас всех с Новым годом…
Она. Это естественно. На то и начальник.
Он. Да, но он нарядился Дедом Морозом.
Она. Бывает.
Он. Ватная борода, мешок с подарками, тулуп… Заставил каждого прочесть стихотворение… или спеть. Спел – получай подарок. Кому-то леденец, кому-то свистульку… Мне вот набор зубочисток.
Она. И ты не доволен?
Он. Сначала мы все смеялись, дурачились… А потом нам стало страшно.
Она. Страшно?
Он. Когда мы поняли, что он не шутит. Что он думает, что мы думаем, что он действительно Дед Мороз. Он выдавал себя за Деда Мороза на полном серьезе. Понимаешь? Будто он Дед Мороз, а не Пивоваров, прикидывающийся Дедом Морозом.
Она. А ты уверен, что это был Пивоваров?
Он. А кто же еще? Дед Мороз? Нет, это был Пивоваров. Только не обычный Пивоваров, а сумасшедший.
Она. У тебя все сумасшедшие. Ты и меня считал сумасшедшей. А я нормальная. В отличие от тебя.
Он. А я ненормальный?
Она. Не знаю. Просто он вас разыгрывал. Вот и все.
Он. Ты бы видела его глаза… Я тебе говорю, он обезумел. Честное слово.
Она. А чем кончилось… поздравление?
Он. Ничем. Поздравил всех и ушел. И еще пообещал прийти домой к каждому. Будет поздравлять персонально.
Она. Зачем?
Он. Тебе же говорят: умалишенный.
Она. Да, это действительно странно.
Звонок в дверь.
Он. Ну вот. Легок на помине.
Она. Открыть?
Он. Я сам.
Она. Только спроси, кто там.
Он. Кто там?
Голос из-за двери. Это я, Дед Мороз.
Он (шепотом). Он.
Она (шепотом). Ты видишь в глазок?
Он (шепотом). Вижу. Стоит Пивоваров. С бородой… В тулупе…
Она (шепотом). Не открывай.
Он (шепотом). Как же я могу не открыть Пивоварову?
Голос из-за двери. Это я, Дед Мороз, я пришел вас поздравить.
Он (открывая дверь). Дедушка Мороз!.. Какая неожиданность… Вот не ждали…
Она (наигранно). Ой, Дед Мороз… Как здорово…
Пивоваров. Здравствуйте, мои дорогие! С Новым годом!
Он. С Новым годом, Дед Мороз!
Она. С Новым годом, Дед Мороз!
Пивоваров. А ну-ка, кто первый: два конца, два кольца, а посередине гвоздик?
Она. Думаю… ножницы. Нет?
Пивоваров. Молодец. Вот леденец.
Она. Спасибо, дедушка.
Пивоваров. А теперь ты.
Он. Я?
Пивоваров. Ты: сто одежек и все без застежек.
Он. Это… будет… капуста…
Пивоваров. Отлично. Вот тебе свистулька. Свищи. Ну, я пошел.
Он. Уже?.. Подождите, Дедушка Мороз, может, это… того… по граммульке?
Пивоваров. Нет. Мне некогда. Мне надо всех обойти. В другой раз. Уже поздно. Прощайте.
Он. Что же вы так и обходите всех… сотрудников?
Пивоваров. Всех обхожу, никого не забыл.
Она (игриво). А у Пивоварова были?
Пивоваров. Был.
Она. Поздравили Пивоварова?
Пивоваров. Пивоваров, к сожалению, умер. Вернее, убит.
Он. Как убит? Кем?
Пивоваров. Не могу знать. Лежит у себя под столом – без головы. Отпилили голову.
Она. Понятно. До свидания, дедушка. Спасибо, что зашли.
Он. Один вопрос. Если Пивоварова нет, кто же теперь у нас будет начальником?
Пивоваров. Не могу знать.
Она. До свидания, было приятно очень познакомиться.
Он. А кто же его… того… Пивоварова?
Пивоваров. Да вот есть у меня тут одно подозрение… Но пока еще рано…
Она. Хорошо, хорошо, до свидания.
Он. А где ж голова… Пивоварова?
Пивоваров. Тут. В мешке. Голова.
Он. Я так и думал.
Она. Пора уходить. Попрощались – и до свидания. Нет никакой головы.
Он. Может, покажете?
Она. С ума сошел. Отстань от человека. Не показывайте, дедушка. Идите, идите.
Он. Неужели, тебе не интересно?
Пивоваров. Я вам прямо скажу, зрелище не из лицеприятных. Надпил кривой получился.
Она. Ну уйдете вы в конце концов или нет?
Пивоваров. Я добрый. Жалко, что так. Всех жалко. Люди в основном хорошие населяют нашу планету. Покойный Пивоваров велел квартальный план в новом году сдавать по возможности вовремя.
Он. Будем стараться.
Пивоваров. Старайтесь. Когда-нибудь встретимся. Скоро. (Ушел.)
Она. Фу… наконец-то.
Он. Ты так испугалась… Вся дрожишь…
Она. Это неправда… что голову… неправда!.. Он сам ее, голову… сам!.. Я только пилочкой для ногтей… в самое сердце!.. А зачем он придирался к тебе, зачем он такой зануда!.. И голову – сам!.. Сам! Сам! Сам! И сам же носит ее в назидание!..
Он. Ты?.. его?.. пилочкой для ногтей?.. Подожди, но кто же тогда был этот?
Она. Этот – не тот!
Он. Пивоваров – не тот?
Она. Кривопилов! Ты разве слепой? Это был Кривопилов!
* * *
Стало быть, четвертая.
В детстве я боялась Бабу Ягу. Когда проходила через прихожую, всегда лицом к входной двери, – боялась, что Баба Яга сейчас войдет. Пятилась в кухню, но лицом к двери.
Баба Яга жила этажом выше, ей было лет двести. Звали ее Каплан. Она угощала меня конфетами и печеньем, а я боялась ее, потому что знала, это она застрелила Владимира Ильича Ленина.
Может, меня пугали Бабой Ягой? Вот придет Баба Яга Каплан и тебя заберет, будешь плохо вести… Нет, вряд ли. Такого не помню. Помню, наоборот, мне даже внушали: не она, а другая… Это называется «слышал звон (объясняли мне), а не знаешь, где он»… И не вздумай сказать кому-нибудь!
По-настоящему ужас я лишь один раз испытала в детстве. Было так. Она к нам приходит однажды домой, я в комнате играю и слышу, как разговаривает в прихожей с бабушкой. Просит, чтобы я пописала в баночку… и ей дала. У меня спина похолодела. В баночку писать… Бабушка тоже не понимает… зачем мне в баночку писать? А Каплан говорит, вы, говорит, не бойтесь, тут ничего такого, это же как лекарство… ребенка моча, маленького… мне только баночку… и все… Она чем-то болела… А тогда даже не знали слова такого «уринотерапия»… это теперь грамотные. Я так испугалась… в баночку писать… что спряталась под кровать… А бабушка тоже: вы это бросьте, кто же так лечится?
А через год Каплан умерла. Я в школу пошла… У нее цвели китайские розы на подоконнике… Сын играл в филармонии на скрипке.
Стало быть, пятый.
Ленин… Наполеон… Хеопс…
Опять же Александр Македонский… Опять же Мао Цзэдун…
Почему они такие большие?.. Такие непомерно… огромные?
А я маленький-маленький…
Это ужасно.
Пауза.
А Шекспира не было. И Гомера не было.
«Быть или не быть» – было и есть. А Шекспира нет и не было.
И быть не может. И Гомера не может. Быть.
Не может и не могло.
Пауза.
Ну изберут меня президентом… Ну дадут мне советников…
А дальше что?
Я же маленький… Маленький…
* * *
Она. Пьянствуешь? Я вкалываю с утра до ночи, деньги зарабатываю, а ты, значит, пьянствуешь?
Он. Ничего подобного… я уже прекратил…
Она. Ну и свинья! Опять допился до чертиков!
Он. Ничего подобного… Поклеп!..
Она. Какой поклеп, зараза, я что – не вижу?!.
Он. Где? Где ты видишь?..
Она. Посмотри в бутылку, кретин!
Он. А, эти?.. На донышке?.. Эти не в счет.
Она. Не можешь сосчитать даже!.. «Не в счет»!
Он. Могу. Пять штук.
Она. Не пять, а семь!
Он. Раз… два…
Она. Скотина!
Он. Почему ты ругаешься?.. Такие малюсенькие… не в счет!..
Она. Идиот! Не переворачивай!
Он. Ай-ай-ай…
Она. Дави их, дави! Ну что ты уставился!
Он. Как?.. Давить?.. Чем… давить?..
Она. Руками дави! Брезгуешь?
Он. Ма-а-а-алюсенькие…
Она. Как разводить, так не брезговал! Дави, тебе говорю!
Он. Ша! Не разбегаться!
Она. Либерал!
Он. Ма-а-а-а-алюсенькие… как же я таких… я таких не буду… давить…
Она. Что же это за горе на мою голову!..
Он. Как давить, когда у него лицо… вон чье…
Она. Чье лицо?
Он. Антонины Степановны…
Она. Я тебе покажу, «Антонины Степановны!» Дави гада!
Он. Да вот же… Антонина Степановна…
Она. Где Антонина Степановна?..
Он. Антонина Степановна!.. Вот!..
Она. Ты что пил, гад? Почему у него лицо мамино?
Он. А ты его… ее спроси!
Она. Чтобы я с ними еще разговаривала?!. Да?.. Никогда в жизни!
Он. Антонина Степановна!
Она. Молчать!
Он. Я – что?.. Я как лучше хотел…
Она. Мама, это ты или не ты?
Он. Пищит.
Она. Тебя не спрашивают.
Он. Я к Антонине Степановне всегда хорошо относился… Это она меня… а не я ее…
Она. Ну хватит! Хватит уже!
Он. Нет, скажу. Я ее уважал, я ей, помнишь, цветы… и подушечку… для иголок… А она меня как?.. А как ты… Вон, взгляни на того… Узнаешь?.. узнаешь?..
Она. Вот сволочь. Допился…
Он. Узнала?
Она. Я… такая… поношенная?..
Он. Почему?.. Ты еще ничего. Честно тебе говорю. В смысле внешности…
Она. Это я с тобой такой стала… Это ты меня довел… паразит!
Он. А говоришь, раздавить… Самой жалко.
Она. Я же лучше… я ж не такая?..
Он. Убежит… Ты не убегай… Бегать… по скатерти… Нельзя…
Она. Почему она… оно… кривляется?
Он. Меня спрашиваешь?
Она. Кто пьет – с того и спрос.
Он. Я за других не ответчик. Это твое… подобие… Оно… это… само…
Она. Что – само?..
Он. …выражается.
Она. А когда-то ангелом называл… «Ангел мой…»
Он. Может… кружкой накрыть?.. На всякий случай…
Она. Чем-нибудь попрозрачнее… Чтобы темно не было.
Он. Стаканом как раз… Вот так… И Антонину Степановну… тоже стаканом…
Она. Осторожно, не придави.
Он. А вон я… с рожками!..
Она. Урод какой…
Он. А меня – рюмочкой…
Она. Несчастье мое…
Он. Вот так… Ничего, ничего…
Она. Остальных – с глаз долой!
Он. Кыш!.. Кыш!.. Кыш!..
* * *
Шестая.
…Днем. Еще пяти не было… Теперь я понимаю, он меня отслеживал, ждал… Я вошла в парадную, он сразу набросился, нож к горлу… в угол прижал… вас технология интересует?.. Да, у нас темный закуток сразу налево, грязный, вонючий, я даже испугаться не успела… «Пикнешь – убью!..» А я: «Спокойно, спокойно!..» Низенький, на полголовы меня ниже, руки крепкие, а у меня: «спокойно, спокойно!..» И потом, больно когда стало, только одно: скорее бы… И он еще меня боялся, понимание этого было совершенно отчетливое, что боялся, боится… не то что закричу там, а просто боится – вообще боится меня, трус.
А насчет того, что «расслабься и получи удовольствие», это я не знаю, кто придумал, это полная чушь. И насчет «расслабься», и насчет «удовольствия»… Посмотрела бы я на этих расслабленных…
Он кончил и убежал. Сумочка так и осталась на плече висеть, кожаная, итальянская – с деньгами, с ключами, с паспортом, не тронул… Я поднялась на третий этаж, открыла дверь ключом, вошла в прихожую. Тут у меня в голове и образовалось это слово: что со мной сделали. Я села на пол и зарыдала. Такая истерика была, никогда такой не было. И в ванной все плакала, под душем, и потом зачем-то занавески сняла, не знаю зачем, и все плакала, плакала.
Муж пришел, подвыпивший, я уже успокоилась, у мужа, у начальницы мужа, день рождения был на работе, он уставился в телевизор, я ему цветной капусты пожарила. Сказала, что плохо чувствую себя, наверное, заболела, не могу, спать легла, а он смотрел детектив… или триллер. Мужу нельзя говорить, твердо решила. Нельзя.
Утром к врачу пошла, в платную, анализы сдавала, и еще через неделю сдавала, через две, и на СПИД тоже, в анонимном, там за сутки определяют, хотя он и не сразу проявляется, надо, чтобы время прошло, но ничего, обошлось.
А на работу пришла, у нас бабский коллектив: «Девочки, говорю, меня изнасиловали». Уже смеюсь. Они: ах, ох! Нас четверо, меня первую.
А муж так и не узнал ничего. Зачем? У него свои проблемы.
Седьмой.
Ну да, было дело. Что тут рассказывать, история давняя, лет восемь назад со мной произошла, то есть не со мной, я неправильно выразился… с нами… с моей тогдашней женой – ее изнасиловал проводник в поезде. А меня не было. Я в Питере был. Она в Казахстан ездила, к матери, без меня. Помните, время было какое? Бардак. Хуже, чем сейчас, бардак. Все равно б не нашли. И никто б даже искать не стал, а потом еще доказательства надо и все такое…
Я к ней бережно относился, с пониманием. Я ведь понимаю, это как, что ли, кирпич с крыши, или молния, что ли, если образно… случай… Ну хорошо еще так… было одно осложнение, поправимое, и все, а могло бы и хуже быть. Радуйся, что жива осталась, по большому-то счету. Я ее ни в чем не укорял, ни разу. Во всяком случае, вслух.
Во-первых, ездить не надо одной, тем более, куда сама не знаешь… И с кем не знаешь, тем более. Мне эта поездка с самого начала не нравилась, я говорил, будь осторожней… А во-вторых…
Вот молния та же… Не стой под деревом, сами знаете… Есть правила. Не провоцируй. Я вообще не понимаю, как это физически можно – взять и изнасиловать? Ну показывали миллион раз в кино, пишут в газетах, а по жизни – вот я, нормальный мужчина – как это, как? По-моему, если женщина сама не хочет, ее никто не изнасилует. Мое личное мнение.
Я, конечно, ей ничего такого не говорил… не помню, чтобы говорил что-нибудь. Но что-то у нас изменилось, не так стало. Перестало получаться как-то, холодно как-то стало, не так. Однажды мне сказала, совсем по другому случаю: Кешенька, а ты ведь брезгливым стал, – я запомнил. Я ведь не был брезгливым, я никогда не был брезгливым.
Мне тут один мысль подал, что нас всех в этой стране изнасиловали. И что весь мир к нам так и относится, как к изнасилованным. Не слышали такого?
И еще я читал, что жертву часто влечет к насильнику, даже фильм есть про это, «Ночной портье». Может, я к тебе с любовью, с лаской, а тебе, может, совсем другое надо, нет?
Она сама от меня отстранилась. Будто это не она, а я изнасилован. Будто я виноват в чем-то. А в чем?
Гадкое чувство. Не передать. Я действительно ощущал себя изнасилованным – через нее.
Между нами все так и сошло на нет, разошлись потихонечку… Я вздохнул с облегчением, она другого нашла. У нее дочь теперь. У меня все вполне, не жалуюсь, жизнь идет, есть время еще. Хочется настоящего – настоящей любви, чистоты отношений…
* * *
Журавлев. Доктор, меня, кажется, сглазили. В половом отношении. Или, не знаю, как правильно… околдовали…
Врач. Вы так думаете?
Журавлев. Не то что думаю – убежден!
Врач. Я хирург, но вас понимаю. Нервно-психический фон в структуре половых расстройств занимает далеко не последнее место. Порой достаточно одной только мысли, я уже не говорю об убеждениях… и – патология на лицо! Заметьте, при полном отсутствии органических поражений!.. Однако, судя по вашему внешнему виду, вы должны обладать высокой половой конституцией. Прежде всего я имею в виду отношение тотального роста тела к длине ног. Готов держать пари, у вас больше двух!
Журавлев. Двух ног?
Врач. Отношение длины тела к длине ног – больше двух. Два ноль пять, на глазок…
Журавлев. Но при чем тут мои ноги?
Врач. О, вы не знаете всех тонкостей сексопатологии… Хотя я и хирург, но…
Журавлев. Можно я все-таки расскажу вам свою историю?
Врач. Отчего же нет? С удовольствием вас послушаю. Итак?
Журавлев. Я был всегда любвеобилен.
Врач. А я о чем? Видите, вы подтверждаете мое наблюдение.
Журавлев. Женщины висли на мне. И я их никогда не разочаровывал. У меня было это… как его… ли… ли…
Врач. Либидо?
Журавлев. Потом я женился.
Врач. Так, так. Любопытно…
Журавлев. Моя жена красавица.
Врач. Не сомневаюсь.
Журавлев. Доктор, если б вы знали, как начинался наш медовый месяц!.. Я вел себя, как маньяк! Страсть переполняла меня! Я… я… все в прошлом, доктор, все!..
Врач. Продолжайте, я слушаю.
Журавлев. Мы получили бандероль, маленькую такую коробочку… По почте. Когда я показал ее жене, она сразу спросила меня, откуда…
Врач. И откуда же?
Журавлев. Из Новых Скуделиц.
Врач. Гм.
Журавлев. Вам о чем-нибудь говорит это название?
Врач. Нет. Продолжайте.
Журавлев. Я сказал: любовь моя, вот уже неделя прошла, как мы поженились, а до сих пор приходят подарки… Что это за Новые Скуделицы? Это кто-то из твоих, у меня нет никого ни в каких Скуделицах…
Врач. И что же сказала ваша жена?
Журавлев. Доктор, она была настолько напугана, что долгое время не могла произнести ни одного слова…
Врач. По-видимому, она догадывалась, что в коробочке лежало нечто?..
Журавлев. Нечто ужасное, доктор. Я сам испугался. Там лежал – палец! Мизинец!
Врач. Чей?
Журавлев. Ее бывшего жениха… из этих… как их…
Врач. Вы сказали, Новых Скуделиц. Ну и кто же вам послал палец бывшего жениха вашей жены?
Журавлев. Он сам, доктор. В отместку, доктор. За то, что она пренебрегла им и вышла за меня. Он сказал ей когда-то, что если она выйдет за меня замуж, он отрубит себе палец и пошлет его нам после свадьбы. Вот какой негодяй!..
Врач. Почему же негодяй? Его можно понять. Наверное, хотел, чтобы вы на всю жизнь запомнили.
Журавлев. Да, но ведь это же идиотизм.
Врач. Не будем обсуждать чужие поступки. Кстати, не называла ли ваша жена имя ею покинутого?
Журавлев. Морщиненко.
Врач. Вот как. Интересно. Что же еще сказала ваша жена? Меня это очень интересует.
Журавлев. Она сказала, чтобы я ни в коем случае не распечатывал бандероль, а пошел на помойку и немедленно выкинул эту гадость, а еще лучше, закопал где-нибудь в землю… подальше от дома.
Врач. Что вы и сделали?
Журавлев. Да. Я закопал эту дрянь в клумбе, в соседнем дворе.
Врач. Таки не распечатывая?
Журавлев. Сознаюсь, не утерпел, заглянул в коробочку…
Врач. А зря. Это была ошибка. И что же вы там увидели?
Журавлев. То и увидел… Отрубленный… Лежит крючочком….
Врач. Надеюсь, на той клумбе не выросли анютины пальчики?
Журавлев. Почему вы сказали: анютины? Как это понять?
Врач. Не обращайте внимания, я неудачно пошутил, хотел вас немножечко развеселить…
Журавлев. Анюта – моя жена.
Врач. Я скаламбурил, не более. И что же случилось потом?
Журавлев. Потом… со мной стали происходить странные вещи… Мой…
Врач. Продолжайте… Ваш?..
Журавлев. Мой детородный орган…
Врач. Ваш детородный орган… и?.. и?.. что же стало с вашим детородным органом?
Журавлев. Он стал…
Врач. Стал преображаться?..
Журавлев. В то самое… в то, что я там увидел…
Врач. В палец Морщиненко?
Журавлев. Да, доктор. В мизинец.
Врач. Отлично. Я имею в виду, для науки ваш феномен представляет огромную ценность. Но почему же вы обратились ко мне? Я ведь все-таки хирург, а не сексопатолог. Хотя, признаюсь, из меня бы получился отличный сексопатолог.
Журавлев. Доктор, наш районный экстрасенс рекомендовал мне ответить Морщиненко тем же… послать ему мой мизинец, мы будем квиты, и все исправится.
Врач. Возможно. Если вы, конечно, знаете адрес…
Журавлев. Могу узнать… Он живет где-то рядом, он переехал в наш город.
Врач. Возможно, возможно… Да, но чем я буду полезен?
Журавлев. Мне самому никак… Вы… хирург… Отрежьте, пожалуйста.
Врач. С удовольствием.
Журавлев. С удовольствием? Вы разве садист?
Врач. Я имел в виду, с удовольствием окажу вам любую помощь.
Журавлев. Спасибо, доктор.
Врач. Хотя, справедливости ради, должен заметить, что Морщиненко отрубил себе мизинец сам, в то время как вы обращаетесь к посторонней помощи.
Журавлев. Доктор, а где лишились мизинца вы?
Врач. Я? Я – на фронте.
Журавлев. Вам не мешает его отсутствие?
Врач. В смысле, выполнять свои профессиональные обязанности? О нет, нисколько. Прошу вас, пройдите в ту комнату, я приготовлюсь к операции.
Журавлев. Как?.. Уже?.. Прямо сейчас?..
Врач. Не будем тянуть кота за хвост. Зачем терять время?
Журавлев. Сколько это будет стоить, доктор?
Врач. Для вас бесплатно.
* * *
Врач. Анна, здравствуй!
Анна. З-дравствуйте…
Врач. Не узнаешь? Я Морщиненко.
Анна. Ах!.. Морщиненко, ты откуда?
Врач. Из клиники. Анна, возьми коробочку.
Анна. Знаю твои коробочки! Не возьму!
Врач. Я оперировал твоего мужа. К сожалению, он не перенес операции. Сердце его не выдержало. Прими мои соболезнования.
Анна. Что ты сказал? Повтори…
Врач. Анна, все эти годы я жил одной лишь мыслью о тебе!
Анна. Что ты сказал про моего мужа?
Врач. Ничего. Пустяки. Я возвращаюсь в Новые Скуделицы. Прощай, Анна. И помни обо мне.
Анна. Морщиненко, ты стал мясником…
Врач. Время меняет людей. (Уходит.)
* * *
Восьмая.
Дура, дура! Боюсь изменить мужу!.. Ну что тут такого? Все изменяют!.. Да и кому было бы!.. Ему?.. Этому?.. А я боюсь.
Иногда задушить готова. А изменить боюсь. Что-то сидит во мне, предохранитель какой-то…
Вот тебе и курортный роман… Какой курортный?! Я как девственница!
Ладно бы изменить… Влюбиться боюсь!.. Фобия, у меня, понимаешь? Влюбиться боюсь!.. Идиотка!..
Девятый.
Что касается Чикатило, то тут не так просто все. Я часто думаю об этом феномене. Пытаюсь понять.
Все-таки страсть, как не вертите, а ведь это страсть!.. Жуткая страсть… Кромешная страсть… Неутолимая…
И все ему мало… Еще! Еще! Еще!
Это же Дон Жуан какой-то!.. Вот! Предельный случай Дон Жуана.
* * *
Муж в пижаме сидит на кровати. Рядом стоит жена.
Муж. А все-таки это был успех. Скажи, правда, успех?
Жена. Ну конечно, успех. Еще какой!
Муж. Ты меня перестала хвалить. А так иногда нужна бывает поддержка.
Жена. Нет, ты не прав. Я тебе больше скажу, это был не успех, а триумф!
Муж. Помнишь, когда дирижер показал на меня палочкой, весь зал встал, как один. И аплодировал стоя.
Жена. Ты не просто первая скрипка в оркестре, ты виртуоз.
Муж. Я счастливый человек. Я даже во сне играю на скрипке. Каждую ночь.
Жена. Ну так не тяни время, ложись, ложись, я накрою тебя одеялом.
Муж. А ты?
Жена. Мне еще надо погладить твой фрак. Ну, закрывай же глаза. Я скоро.
Муж. Заботливая ты моя… Солнце мое, ты так со мной устаешь… У тебя синяки под глазами…
Жена. Просто я не высыпаюсь последнее время…
Муж. Что же тебе мешает?..
Жена. Закрой глаза. Не разговаривай. Спи. У тебя завтра концерт.
Муж (засыпая). Ах… мне опять приснится… музыка… (Что-то невнятно еще бормочет. Замолк.)
Жена выжидательно смотрит на мужа. Некоторое время муж лежит молча. Потом начинает причмокивать губами. Потом похрапывать.
Жена (не сводя глаз со спящего). Ку-ку. (Ждет реакции.)
Муж храпит.
Ку-ку, дорогой?
Муж отвечает раскатами храпа. Жена выходит за дверь и скоро возвращается вместе с врачом.
Вот.
Врач. Вижу, слышу.
Жена (тихо). Простите, доктор, вы ждали на лестнице.
Врач. Пустяки. Такая у меня работа.
Жена. Но он ни в какую… Лежит и резину жует. А я уговариваю.
Врач. Спели бы колыбельную… Шучу. Дайте послушаю.
Подходит к спящему. Тот самозабвенно храпит. Врач внимательно слушает.
Жена. Ну как?
Врач. Секундочку, секундочку… Нет, какой экземпляр!
Жена. Доктор, и так каждую ночь…
Врач. Подумать только!.. Четвертая степень!..
Жена. Как вы сказали?
Врач. Будем взрыхлять. Пожалуйста, оставьте нас одних.
Жена. Вы хотите прямо сейчас?
Врач. Пожалуйста, выйдете… пока я в ударе.
Жена. Доктор, он очень впечатлительный. Если проснется и увидит вас… я даже боюсь представить…
Врач. Давайте, давайте, выходите. Он не проснется.
Жена. А что вы будете делать, доктор?
Врач. Да уйдете вы или нет?
Жена. Доктор, я бы хотела знать…
Врач. Уйдите, вам говорят! (Выпроваживает за дверь. Быстро подходит к лежащему на кровати, наклоняется над ним, вслушивается в храп. Как бы подражая спящему, начинает сам похрапывать – негромко, осторожно, сосредоточенно.)
Внезапно муж прекращает храпеть. Несколько секунд оба молчат. И вдруг, словно желая наверстать упущенное, муж издает отчаянный, неистовый храп. В ответ ему врач храпит плотоядно и угнетающе, то хрюкая, то подвывая. Они как будто спорят друг с другом.
Жена (появляясь в дверях). Доктор… что вы делаете?
Врач (зло, сквозь храп). Уйди… Выдь… выдь…
Жена. Доктор… у вас лицо…
Врач. Выдь, тебе говорю… (Встает на четвереньки.) Пшла прочь, зараза!..
Жена прячется за дверью. Врач на четвереньках ползает по кровати. Рычит, хрипит, стонет. Чавкая, кусает одеяло. Муж замолкает. Врач в измождении падает рядом с ним и засыпает. Жена на цыпочках входит в комнату.
Муж (едва живой). Это ты, солнышко мое ненаглядное?..
Жена. Я, заинька, это я…
Муж. Ты уже погладила мой фрак?
Жена. Н-нет, еще не успела…
Муж. Грудь сдавило… не могу пошевелиться…
Жена. Погода, наверное… Ты спи, зачем проснулся?
Муж. У стены… кто-то есть?
Жена. Н-нет… Никого нет… А что?..
Муж. Будто бы пригласил Ростропович… И я играю Чайковского… И чувствую… чувствую, растут опята…
Жена. Какие опята, заинька?
Муж. На скрипке… опята растут… и на смычке… и на пальцах… и на лице… и во рту… (Откашливается. Выплюнул.) Опенок…
Жена. Ой.
Муж. Солнышко, позови доктора.
Жена. Он… здесь… Он рядом с тобой.
Муж. Рядом?.. Ну тогда хорошо… Иди, иди, гладь. А то будет помятым.
Жена уходит. Муж засыпает – беззвучно.
* * *
Десятая.
Ему снятся, представьте, собственные тексты – не написанные рассказы, какой-то роман – будто он их читает – во сне. И будто бы эти тексты до невозможности гениальные. А по мере осознания гениальности текстов он начинает глупеть, терять связь между фразами, забывает значение простых слов, вроде «ящерица» и «случайность». Он боится забыть буквы – что они значат, и в итоге все забывает.
Он меня спросил, боюсь ли забыть свою роль – во сне (мне ведь снится, что я играю?)… Нет, не боюсь. Боюсь не этого. Мне снится, что я выкладываюсь, как только могу, что я очень и очень стараюсь, – а зрители встают и покидают зал. Вот сон. Встают один за другим и уходят, уходят.
* * *
У двери.
Сын. Можно войти?
Мойдодыр (за дверью). Нельзя.
Сын. Мойдодыр, я хочу поговорить с мамой.
Мойдодыр. Нельзя. Ничем не могу помочь.
Сын. Разве мама не в комнате?
Мойдодыр. Нет. Увы, нет.
Сын. Что значит «увы, нет»? Я же знаю, что она не выходила из комнаты!
Мойдодыр (раздраженно). Увы, нет.
Сын. Мама, ты здесь? Мама, ты слышишь?
Мойдодыр. Елена Евгеньевна не желает с вами беседовать!
Сын. Значит, она в комнате! Мама, я знаю, что ты меня слышишь! Ответь, пожалуйста, ты меня слышишь?
Мойдодыр. Не-е-ет!
Сын. Я не вас спрашиваю, Мойдодыр. Мама, что он делает в твоей спальне? Почему он разговаривает?
Мойдодыр. Уйди по-хорошему.
Сын. Я хочу знать, что вы делаете в спальне моей матери. Я имею право.
Мойдодыр. Ты мне надоел, щенок! Поди прочь от двери!
Сын. Что? Мама, ты слышала, ты слышала, что он сказал?
Мойдодыр. Щас выйду и вмажу. Достал.
Сын. Я тебя не боюсь, Мойдодыр! Ты стар, из тебя сыплется песок, ты хромой, ты ни на что уже не способен!..
Мойдодыр. С-с-скотина… додразнишься… щас-с-с…
Сын. Вы не посмеете открыть дверь!
Мойдодыр (открыв). Сам хотел!
Сын. Мама! Мама! Мама!
Мойдодыр. Щас. Щас. Щас.
Сын. Галстук… отпустите… задушите…
Мойдодыр. Галстук, говоришь, падла…
Сын. Гхе… Гхе…
Мойдодыр. На колени, ничтожество!.. Проси прощения, сопляк!..
Сын. Простите… пож… жа…
Мойдодыр. Просишь плохо, щенок…
Сын. П…п…п…
Мать. Мойдодырчик, ты где?
Мойдодыр. Я здесь, дорогая.
Мать. Почему такой сквозняк? Ты открыл дверь?
Мойдодыр. Спи, дорогая. Ничего особенного.
Мать. К нам кто-то пришел? Это не молочница?
Мойдодыр. Нет, нет, это не молочница.
Мать. Если это молочница, попроси ее вернуть коробочку для квитанций…
Мойдодыр. Это не молочница. Это какой-то засранец, грязнуля.
Мать. А почему он лежит на полу?
Мойдодыр. Обычная история. Он потерял чувство реальности.
Мать. Мойдодыр, да ведь он весь зеленый.
Мойдодыр. Молодо-зелено, дорогая. Зачем ты проснулась?
Мать. Поспишь тут, если дверь открыта… Закрой… Ну вот, заскрипел!
Мойдодыр (скрипя). Это не я… это дверь…
Мать. Это ты скрипишь, скрипун…
Мойдодыр. Дверь… Уверяю тебя, дверь…
Мать. Какой ты у меня скрипучий… Все скрипит и скрипит, скрипит и скрипит… Мой… мой… мой…
* * *
Одиннадцатый, последний.
Без пяти секунд покойник, взгромоздясь на подоконник, тихо скажет миру «ох», завершив последний вдох. А потом случится то, что называлось, что ли, прошлым: за стремительный полет все сначала проживет. А у нас полегче случай, потому что я везучий, худо-бедно, а везет – не снесет, не занесет. Отчего же я так четко то и это знаю – к черту будто падаю, лечу и кричу, и жить хочу. Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Страшилки обыкновенные», Сергей Анатольевич Носов
Всего 0 комментариев