«Философская драма»

Философская драма (fb2) - Философская драма [Сборник пьес] 1442K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Валентин Герман

«Философская драма» Сборник из 5-ти пьес 30-х авторов и соавторов. Соавтор всех авторов и составитель сборника – Валентин Герман

– Философия на сцене?.. Это что-то, блин, бесценное, ибо тут у нас все дни только глупости одни… Валентин Герман …Она – как скрипка на моем плече… Что знает скрипка о высоком пенье? Что я – о ней?.. Что – пламя о свече?.. И Сам Господь – что знает о Творенье?.. Давид Самойлов

От составителя

Что такое драматургия?..

Одно из направлений литературы?

Нет, начинать надо не с этого.

Литература или нет драматургия – это ещё вопрос. Во всяком случае, к сути этого явления надо подходить не по литературной дорожке… Она же не самодостаточна, она существует не сама по себе, а предназначена исключительно для театра. Там нет обычного литературного (авторского) текста: там – реплики, люди разговаривают друг с другом…

Но это же и не просто разговоры каких-то людей, записанные на бумаге по репликам. Разговоры, безусловно, всегда имеют какую-то свою логику и какой-то смысл (т. е. – там и действие какое-то словесное может проявляться). И всё же – драматургия возникает не на уровне разговора (хотя и в нём она тоже может присутствовать), а в пространстве события. Появление события (а это предполагает и наличие каких-то заданных обстоятельств) предшествует возникновению драматургии. Если у вас в вашем диалогическом тексте не ясны обстоятельства и не появилось событие, этот ваш диалог недраматургичен (т. е. – его невозможно сыграть актёру: это диалог чисто литературный – для чтеца, для диктора).

Актёру, для того чтобы он мог начать действовать (или, как ещё иногда говорят, жить на сцене), необходимы заданные обстоятельства и возникшее (или – возникающее) в них событие.

Между тем, некоторые литераторы пытались и пытаются создавать пьесы для сцены, составленные из одних разговоров и не содержащие событий (лично я знаком с несколькими такими людьми и поэтому знаю, о чём говорю). А кто-то из режиссёров пытается их (эти пьесы) ставить, заставляя актёров реализоваться в одном лишь диалоге – вне событийного поля. Обычно ничего хорошего из таких попыток не выходит (слушать со сцены бездейственные диалоги довольно скучно – как бы ни были они уснащены каким-нибудь поверхностным «экшн»).

Дело в том, что внутри заданных обстоятельств и какого-то событийного тренда у актёра возникает некая поведенческая цель, которую он пытается так или иначе осуществить (актёр начинает представлять и ощущать себя как некий персонаж, существующий в некоей жизненной ситуации, требующей от него какого-то выхода, и он ищет этот выход). А это и есть жизнь в образе. То есть, это как бы тот воздух, опираясь на который, актёр может взлететь. Если же этого «воздуха» в хоть бы и диалогически написанной сцене (в её тексте) нет, то и «взлёт», и дальнейший «полёт» актёра невозможен.

Из таких событийных ситуаций (эпизодов) строится сюжет драмы.

Внутри сюжета все событийные эпизоды связаны единой событийной логикой, реализующей единое развитие конфликта пьесы. Я сейчас не буду углубляться в проблему построения сюжета и его смыслового функционирования, а укажу вот на что… Драматург может создать (придумать) и весь сюжет, и все составляющие его событийные эпизоды сам, самостоятельно, как всякий полностью самостоятельный автор (беллетрист, прозаик или поэт), а может (как это часто делаю я) использовать для строительства своего сюжета отдельные событийные эпизоды, открыто заимствованные из произведений других авторов, но соединённые друг с другом по новой (собственной, моей) событийной логике. Это никакое не воровство (я прямо указываю в книге, тексты каких авторов я использую у себя в моём драматургическом монтаже). Это просто и логично вытекло из того биографического факта, что я сначала стал режиссёром (интерпретатором чужих произведений), а позднее занялся драматургией. Я увидел, что – при создании нужного мне сюжета – какие-то событийные эпизоды проще (и эффективнее) написать самому, а какие-то наоборот – заимствовать в готовом виде у классика. Из такой комбинаторики порою получаются очень свежие и мощные сюжетные агломерации. Так что, читатель, не удивляйтесь неожиданным композиционным кентаврам: идея, как видите, пришла ко мне аж из седой древности.

Теперь – о философии…

По большому счёту, любая пьеса, чья драматургия опирается на жизненный сюжет, может рассматриваться как философская (ибо «философия» – в широком смысле – есть размышление о жизни). С этой точки зрения, не философской может считаться лишь та драматургия, где вообще нет никаких мыслей или они очевидно примитивны. Но всё же бывают сюжеты, специально построенные так, чтобы своим развитием провоцировать глубокие размышления о каких-то серьёзных жизненных проблемах. Такие пьесы мы, безусловно, имеем право прямо называть философскими.

В этом сборнике находится не только моя драматургическая стряпня, приготовленная из произведений самых разных авторов (по описанному выше методу), но и две пьесы, созданные практически почти без моего участия: это пьеса Юрия Калинина «Синдром на троих» (с включением стихов В. Герцика) и инсценировка поэмы Алексея Константиновича Толстого «Сон Попова» (с соответствующим соавторским дополнением), выполненная в своё время Михаилом Першиным.

Итак – милости прошу!..

В. Герман

Перечень авторов и соавторов

1. АНДРЕЕВ Л.

2. БУЛГАКОВ M.

3. ВОЛЬТЕР Ф.

4. ГЕРЦИК В.

5. ГЁТЕ И.

6. ГРИБОЕДОВ А.

7. ГУМИЛЁВ И.

8. ДОСТОЕВСКИЙ Ф.

9. ЕСЕНИН С.

10. ИОАНН-ЕВАНГЕЛИСТ

11. КАЛИНИН Ю.

12. КАМЮ А.

13. ЛОРКА Ф. Г.

14. ЛУКА-ЕВАНГЕЛИСТ

15. МАРК-ЕВАНГЕЛИСТ

16. МАРТЫНОВ Л.

17. МАТФЕЙ-ЕВАНГЕЛИСТ

18. НИЦШЕ Ф.

19. ОДОЕВ Н.

20. ОСТРОВСКИЙ А.

21. ПАСТЕРНАК Б.

22. ПЕРШИН М.

23. ПУШКИН А.

24. СОФОКЛ

25. СУХОВО-КОБЫЛИН А.

26. ТИНЯКОВ А.

27. ТОЛСТОЙ А. К.

28. ЧАЙКОВСКИЙ М.

29. ЧЕХОВ А.

30. ШЕКСПИР У.

Синдром на троих Трагикомедия в 2-х действиях

Светлой памяти актрисы

НАТАЛЬИ ГУНДАРЕВОЙ

– Да, так бывает: так, вот так — бывает!.. Ты смотришь пьяный, старый, безнадёжный… Вдруг тений!.. Как же так? А — так… Вот так!.. Юрий Калинин

ЮРИЙ КАЛИНИН

(С включениями из В. ГЕРЦИКА)

Действующие лица

Она

Её муж

Он

Действие первое

Сцена 1

Типовой врачебный кабинет. По обе стороны стола – «Ее муж» и «Он».

«Муж» – в белом халате, «Он» – пациент.

ОН: …нет-нет, не уговаривайте меня. Не надо мне объяснять, что жизнь прекрасна, что тупиков нет, что – пробуксУется как-нибудь и поедем дальше… В той же степени, в какой человек не знает пределов своих возможностей, он не знает и беспредельных возможностей тупика. Поверьте, я не получаю никакого удовольствия, говоря вам всё это… И я не испытываю – во всяком случае, мне так кажется – никакой вселенской (это – для гениев) тоски или грусти…

МУЖ: Но вам жалко себя?

ОН: Конечно. И это – самое неприятное.

МУЖ: Почему?

ОН: Да потому, что во всём, что со мной случилось, некого винить, кроме самого себя. А в результате – от жизни одни руины.

МУЖ: Не рано ли подводите итоги, ведь вы ещё не старый, или дряхлый, немощный и прочая?

ОН: Оставьте. Дело не в возрасте. Дело в абстрактом зле, накопившемся где-то… там… в ноосфЕре… и непрерывно находящем выход в конкретных преступлениях против конкретных людей, против конкретного, отдельно взятого человека: скажем – против меня… Я, видимо, как и многие другие на этой Земле – некий как бы… адсорбент. Я впитываю зло. У меня полностью разрушена воля, и поэтому нет никакого желания противостоять злу. Но это абстрактное вселенское зло – как дойная корова: чем тщательнее её доить, тем больше молока она даёт! Зло наглеет и, умножаясь, живёт по принципу «перпЕтуум мОбиле»!..

МУЖ: Да это АпокАлипсис!

ОН: Нет. Я не пророк. И вообще – всё, что я наговорил, – страшная чепуха… Но мне от этого не легче!

МУЖ: Вы верующий?

ОН: Судя по всему – нет. Хотя… Хотя – нет-нет, да и взгляну на икону и пошепчусь про себя – с Ним.

МУЖ: С точки зрения христианской религии вы обуреваемы одним из самых смертных грехов – гордыней. Именно этот грех не даёт вам возможности успокоиться…

ОН: Да?

МУЖ: Да.

ОН: Ну что ж… пожалуй…

МУЖ: Кстати… а вам есть, чем гордиться?

ОН: Пожалуй…

МУЖ: Чем же?

ОН: Вы правы – нечем.

МУЖ: Ну зачем вы так?

ОН: А вы?

МУЖ: Вот что. Давайте попробуем вместе, вдвоём разобраться в вашей жизни.

ОН: То есть – во мне?

МУЖ: Да, конечно – в вас. И – знаете

что? – ни в чём себя не ограничивайте. Рассказывайте – хоть с начала, хоть с конца, хоть о себе, хоть о других… Главное, чтобы вы всё время помнили цель: разобраться всё-таки в том, как вы пришли к жизни такой.

ОН: Не буду.

МУЖ: Почему?

ОН: Похоже на исповедь.

МУЖ: Ну и что? Врачебная этика, так же как и этика священнослужителя, предусматривает тайну пациента.

ОН: Я не верю… во врачебную этику.

МУЖ: Но вы же разговариваете со мной?

ОН: А я вам ничего особенного не рассказал.

МУЖ: Да. Действительно. Пока не рассказали… Знаете что? Хотя нет! На сегодня, пожалуй, всё. А завтра приходите часов в шесть. Приходите. Просто так – поболтать. Я не хочу да и не могу настаивать, но мне с вами интересно. Правда. Придёте?

ОН: Посмотрим.

МУЖ: До свидания.

ОН: До свидания.

Сцена 2

Комната в очень запущенной квартире.

Все признаки холостяцкого, необустроенного жилья: немытая посуда на столе, предметы одежды на стульях, на разложенной и неубранной старомодной тахте.

Входят «Он» и «Она».

ОНА: Да-а… Настоящая берлога! Как раз то, что нужно.

ОН: Тебе нравится?

ОНА: То, что нужно.

ОН: А что тебе нужно?

ОНА: Побывать на краю жизни. Ни о чём не думать. Даже о последствиях. Пить водку, распутничать и делать вид, что так было всю жизнь.

ОН: Нуда… По принципу контрастного душа.

ОНА: По правде сказать, я очень боялась, что здесь будет чисто и уютно… Я вижу телевизор. Жаль.

ОН: Не жалей. Он не работает. Правда, на кухне – трёхпрограммник, но – его можно не включать. Может быть, мы всё-таки познакомимся?

ОНА: Зачем? Мне нравится наше взаимное инкогнито. Впрочем, какое ты «инкогнито»? Конечно, ты не бомж, но уж безработный алкаш – точно.

ОН: Не понимаю, как ты решилась подойти?

ОНА: Ну, несмотря ни на что, у тебя всё-таки приличный вид. И грустный взгляд. И я подумала: почему не сделать человеку приятное?

ОН: А заодно и себе. Давно пьёшь?

ОНА: С сегодняшнего дня. Вернее – вечера.

Помолчав.

Я останусь у тебя на ночь. Не возражаешь?

ОН: Не возражаю. А как же муж?

ОНА: Ну да. Такая, как я… не может не быть замужем, да? Не переживай. С мужем я разберусь.

ОН: Не сомневаюсь.

ОНА: Слушай, давай будем попроще…

Оглядывает стол.

Это убери… Неси чистые тарелки, вилки, нож. И поставь чайник. В общем – будь как дома! Завтра тебе не на работу, я тоже не пойду. Так что… просто расслабимся и – разбежимся… В конце концов, ты приобрёл водку и… может быть… меня. Ну… это – по обстоятельствам…

ОН: Ты не возражаешь, если мы будем пить из гранёных стаканов?

Уходит на кухню.

ОНА: Надо быть последовательной до конца!

Достает из сумки буханку черного хлеба, банку огурцов, кусок дешевой колбасы, две бутылки водки.

ОН (входя): Маринованные огурцы с водкой… М-м-м!

ОНА: Праздник души?

ОН: И тела.

ОНА: Не путай. Праздник тела – впереди.

Пауза. Он открывает бутылку, банку с огурцами, Она – режет колбасу.

ОН: Что – то ты много обещаешь.

ОНА: По-твоему, потаскуха? Впрочем, какая разница? Ты наливай себе стакан (хотя, конечно, как знаешь), а мне – полстакана. Надо же разведать…

ОН: Давно не пила?

ОНА: С детства. Я уже говорила.

ОН: Может, не стоит и начинать?

ОНА: А тебе-то что?

ОН: Мне больше достанется.

ОНА: Шутник… Ну, вперёд!..

ОН: Всё-таки, тебе не стоит пить. По-моему, ты уже пьяна.

ОНА: Ну ладно, давай. Мне невтерпёж…

Пьют.

ОНА: Какая всё-таки гадость! Хоть бы поскорее привыкнуть…

ОН: Первая – топором, а вторая – соколОм!.. Это, конечно, не моё дело, можешь, конечно, не говорить, но… у тебя что-то случилось?

ОНА: А… ничего. Слушай, а у тебя красивые губы.

ОН: То-то ещё будет после второго стакана. Между первой и второй – сама понимаешь…

Наливает.

ОНА: Не понимаю.

ОН: …промежуток небольшой!

ОНА: Наверное, я никогда не привыкну к подъ-Ездному юмору.

Пьют, закусывают.

ОН: Ты лучше думай, как тебе не привыкнуть к спиртному.

Берет бутылку, хочет налить ей. Она отрицательно мотает головой – он наливает себе. Пьет.

ОНА: А ты пробовал лечиться?

ОН: Нет, зачем?

ОНА: Может быть, тебе нужен психиатр?

ОН: Я похож на сумасшедшего?

ОНА: Причём здесь это? Да и какое мне дело… Слушай, я передумала. Я пойду домой, пока не свалилась. Никакая я не потаскуха… ничего у меня не получается…

ОН: Останься.

ОНА: Нет – нет. Я решила. Тебе же больше достанется.

Встает.

ОН: Ну и катись!

ОНА: Что-о?!

ОН: Рули на выход!

ОНА: Хам! Козёл вонючий!

ОН: Ну а ты… тогда кто ж?.. Скотоложница? ОНА: Что? Ах ты пьянь подзаборная!

ОН: Потаскуха!

ОНА: А ну – повтори!

ОН: Проститутка… Шлюха!

ОНА: Да?!

Садится.

Очень хорошо – плати!

ОН: Плачу натурой.

Наливает водку ей в стакан.

ОНА: Наливай-наливай… И себе.

Он наливает себе.

Огурец!

Пьют, закусывают.

У тебя… у козла… всё-таки красивые губы.

ОН: А у тебя – волосы.

ОНА: И всё?

Помолчав.

Хотя, конечно, я – не «девочка с персиками». ОН: Уродина.

ОНА: Кто – я?

ОНА: Интересно, а кто ж тебе нравится?

ОН: Женщина с пЕрсями.

ОНА: Пошляк и дурак.

ОН: Неправда. «Ин вИно – вЕритас!»

ОНА: Так то ж – «ин вИно», а не… «ин вОдка». Слушай… Я пьяная.

ОН: Привыкай.

ОНА: А ты – ещё нет?

ОН: Я всё-таки мужчина.

ОНА: Мужчина с… Неужели ты не импотент? Все алкоголики – импотенты!

ОН: Так то ж – алкоголики!

ОНА: А ты – кто?

ОН: А я – умеренно пьющий мужчина, приятный во всех отношениях.

ОНА: Приглашаешь у койку?

ОН: Нет.

ОНА: Что так?

ОН: Я же не кобЕль уличный.

Наливает себе и пьет, не закусывая.

ОНА: Ну да!.. Ты ж – козёл вонючий!

ОН: Перестань! Мне нужно увлечься, влюбиться… Мне нужен роман, а не случка!

ОНА: Сучка?.. Кто – сучка? Я – сучка?! Ах ты… кот!

ОН: Ну – ну-ну!

(Успокаивает ее)

Ты не пей больше, киса!

Наливает себе.

ОНА: А ты?

ОН (пьет, наливает себе еще): А мне уже не остановиться.

Пьет.

ОНА: Как я понимаю, «женщине с персями» сегодня ничего не светит. Ты хоть закусывай!

ОН: «Довольно, сытя…»

Пытается обнять ее; после непродолжительной борьбы летит на тахту, пытается встать, потом – затихает.

ОНА: Пьянь! Импотент!

Садится около уснувшего.

Господи, какая же я дура!

Сцена 3

Комната в квартире «Мужа». Полная противоположность первой (обустроенная и ухоженная).

«Муж» – в кресле. «Она» укладывает вещи в дорогую и просторную сумку.

МУЖ: Можно спросить – далеко?

ОНА: Далеко.

МУЖ: Надолго?

ОНА: На три-четыре дня. Надо протолкнуть партию компьютеров.

МУЖ: По моим наблюдениям, за последние сутки ты занимаешься этим… круглосуточно.

ОНА: Остряк!

МУЖ: Потаскуха!

ОНА: Не заводись, не страшно.

МУЖ: Проститутка! Шлюха!.. Хоть бы позвонила!

ОНА: Слушай, ты… ничтожество! Ты сначала научись хотя бы деньги зарабатывать.

МУЖ: О детях подумай!

ОНА: Ты о них много думаешь! Да твоих денег хватает на два раза в магазин. Что? Молчишь? Где твоя хвалёная диссертация? На тебя все махнули рукой!

МУЖ: Ты – первая!

ОНА: Врёшь! Если бы не дети, видала бы я тебя…

МУЖ: …в гробу.

ОНА: Дурак и тряпка!.. Тряпка и дурак! Да любой алкаш сильней тебя!

МУЖ: Ладно, хватит! Ты-то что знаешь об алкашах?

ОНА: Аты?

МУЖ: Сейчас.

Уходит и приносит диктофон, включает.

Слушай.

Она садится во второе кресло.

ЗАПИСЬ:

«Голос его:

Дело не в возрасте. Дело в абстрактном зле, накопившемся где-то… там… в ноосфере и непрерывно находящем выход в конкретных преступлениях против конкретных людей, против конкретного, отдельно взятого человека – скажем, против меня. Я, видимо, как и многие другие на этой Земле – некий как бы… адсорбент. Я впитываю это зло. У меня полностью разрушена воля и – поэтому – нет никакого желания противостоять злу. Но это абстрактное, вселенское зло – как дойная корова: чем тщательней её доить, тем больше молока она даёт! Зло наглеет и, умножаясь, живёт по принципу «перпЕтуум-мО-биле»!..

Голос мужа: Да это АпокАлипсис!

Голос его: Нет. Я не пророк. И вообще – всё, что я наговорил, страшная чепуха… Но мне от этого не легче!»

Муж выключает диктофон.

МУЖ: Ну, как?

ОНА: Господи, какая чушь!

Помолчав.

Кто это?

ОНА: Алконавт?!

МУЖ: Мой сокурсник попросил ему помочь. Говорит, очень талантлив.

ОНА: Талантлив?

МУЖ: Да, представь себе.

ОНА: А что же – сам сокурсник?

МУЖ: Какие-то этические проблемы…

ОНА: Разумеется, бесплатно.

МУЖ: Ну, какие тут деньги?

ОНА: Но это же не твой профиль!

МУЖ: Почему же? Сознательная мотивация алкоголизма. Интересный аспект.

ОНА: А ты – что? Записываешь всех больных?

МУЖ: Нет. Только тех, кто представляет интерес для диссертации.

ОНА (помолчав): По-моему, это подло… Ты так не считаешь? А что он ещё говорил?

МУЖ: Интересно?

Включает диктофон.

ЗАПИСЬ:

«Голос мужа: Вы верующий?

Голос его: Судя по всему, нет. Хотя… Хотя – нет-нет, да и взгляну на икону и пошепчусь про себя с Ним.

Голос мужа: С точки зрения христианской религии вы обуреваемы одним из самых смертных грехов – гордыней. Именно этот грех не дает вам возможности успокоиться.

Голос его: Да?

Голос мужа: Да.

Голос его: Ну что ж, пожалуй…

Голос мужа: Кстати, а вам есть, чем гордиться?

Голос его: Пожалуй…

Голос мужа: Чем же?

Голос его: Вы правы – нечем.

Голос мужа: Ну, зачем вы так?

Голос его: А вы?..»

Муж выключает диктофон.

ОНА: Неужели он алкаш?

МУЖ: Абсолютный. Плюс мания величия.

ОНА: И что ты собираешься делать?

МУЖ: А что тут сделаешь? На работу я его не устрою, и с женой не помирю… Допьётся до белой горячки да и в петлю.

ОНА: Так помоги ему!

МУЖ: Не мой профиль. Да и не придёт он больше.

ОНА: Придёт, придёт. Куда он денется.

МУЖ: Куда… В магазин. На троих.

ОНА: Ты думаешь?.. Пока! Надо ещё заскочить в офис.

МУЖ: Тебя проводить?

ОНА: Смысл?

МУЖ: Я говорю: может – мне тебя проводить?

ОНА: А я говорю, что нет смысла. Я действительно в офис. Пока.

МУЖ: Пока!

Сцена 4

Кабинет врача. За столом – «Муж». Входит «Он».

ОН: Добрый вечер!

МУЖ: Добрый вечер. А я думал, вы не придёте.

ОН: Пришёл, как видите.

МУЖ: Можно спросить, почему?

ОН: Любопытно, как меня «лечить» будете.

МУЖ: Любопытство – признак того, что не всё потеряно. А от чего – по-вашему – я должен вас лечить? Ваш диагноз?

ОН: Глубокая депрессия.

МУЖ: Ерунда! Просто хандра.

ОН: Да. Глубокая хандра.

МУЖ: А у вас нет впечатления, что вам нравится эта ваша… хандра?

ОН: Нет. Такого впечатления у меня нет.

МУЖ: Не спешите с ответом. Подумайте: всеми забытый, отверженный… Нищенское существование, невостребованность… Что ещё?

ОН (после паузы): А теперь вы подумайте: престижная профессия, доходы… так скажем… далёкие от нищенских.

МУЖ: Не скажите. Доходы профессиональных нищих – категория фантастическая.

ОН: Не знаю. Я до этой категории ещё не дошел. Однако, продолжим: любящая жена… Дети есть?

МУЖ: Двое.

ОН: Уютная квартира (более или менее)… В общем – ощущение защищённости.

МУЖ: Ну, сейчас никто ни от чего не защищён.

ОН: Не надо, не «лечите». Я говорю о жизненной перспективе, о том, что делает жизнь наполненной и – в какой-то степени – целеустремлённой и осмысленной. А если всё время думать о кирпиче, так он так-таки надумает упасть на голову…

МУЖ: Разумно. Но позволю себе не согласиться с вами. О кирпиче всё-таки надо думать.

ОН: Знать бы, где соломку подстелить.

МУЖ: Зря вы так. Вы думаете, у меня нет проблем? Жена пилит за то, что мало зарабатываю… с её точки зрения. Ну… – дети-школьники… Да что говорить – сами всё знаете. Но – нельзя сдаваться! Сдаваться нельзя! И хандрить некогда. Хотя… в последние годы…

ОН: Что?

МУЖ: Да так… Голова кругом идёт. Стресс. Но жить-то надо!

ОН: Зачем?

МУЖ: Не «зачем», а «почему»! Потому что родился.

ОН: Потому что – родили!

МУЖ: Нет. Потому что родился. Бог дал, Бог взял… А вы разнюнились! Понимаю – тяжело. На этом свете не так уж многим легко. Тяжёлое жизненное бремя… Тяжёлое… Простите. И что же? Вы не допускаете мысли, что кому-то на этом необорудованном свете… помните, у поэта: «для веселия планета наша мало оборудована»!.. Так вот: вы не допускаете мысли, что кому-то ещё тяжелее, чем вам?

ОН: Почему же? Допускаю. Но для меня это, извините, некий абстрактный человек. Он может быть сильнее или слабее меня. И я ему могу сочувствовать только потому, что знаю, как тяжело конкретному мне. Или вам.

МУЖ: Что-то у нас какой-то… абстрактный разговор.

ОН: Почему же? Ваше относительное, согласен, благополучие и моя относительная, увы, нищета – вполне конкретны.

ОН: Да. В том случае, если точно ощущаешь себя вне жизни. Ну и если, конечно, хватит мужества.

МУЖ: Да кто вам сказал, что ваши ощущения – это последняя инстанция? Или у вас мания величия?

ОН (помолчав): Ставить диагноз – ваша профессия. Речь ведь идёт не о последней инстанции… Можно погрузиться в пучину причин и следствий и – действительно, сойти с ума. Дело – в объективных… в объективных параметрах конкретного момента…

МУЖ: Момента! Слышите: момента! Момент пройдёт, другой момент придёт…

ОН: Правильно. В итоге мы имеем сумму бесчисленных подобных моментов и… соответственно… бессмысленность суммы.

МУЖ: Почему – бессмысленность?

ОН: Да потому что… как бы вам объяснить… слишком большой разброс на дистанции: гандикап-то призрачный!

МУЖ: У вас просто не хватает терпения.

ОН: Наверное. Скорее всего. Но что я могу сделать?

Пауза.

Ну ладно! На сегодня хватит. У вас усталый вид. МУЖ: В пятницу придёте? В это же время?

ОН: Не знаю.

МУЖ: Приходите. Я буду ждать.

ОН: До свидания.

МУЖ: До свидания…

Сцена 5

Квартира «Его». «Он». Входит «Она».

ОНА: Здравствуй.

ОН: Привет.

ОНА: Где ты был?

ОН: А ты… откуда?

ОНА: Я тебя целый час ждала в магазине.

ОН: Не помню, чтобы мы договаривались. ОНА: Но ты же всё время там околачиваешься!

ОНА: Я что – не вовремя?.. На, возьми сумку. Не потащу же я это домой.

Пауза.

Ну что ты молчишь? Хочешь, я выпью с тобой?

ОН: Тебе что – очень плохо?

ОНА: Не припомню, чтобы мне было когда-нибудь так хорошо.

ОН: Ну, так… раздевайся.

ОНА: Что – совсем?

ОН: У тебя муж – алкоголик-импотент?.. Ну-ну!..

Наливает ей.

Пей и молчи. И я тоже буду молчать.

ОНА: Налей ещё. Хотя, постой! В сумке – огурцы, колбаса, сыр, курица, хлеб, кофе… Не помню… Три пачки «кЭмэл». Я купила бы «мАльборо», но вышла из лимита. Помнится, муж курил «Мальборо» два года назад.

ОН: Не переживай, ещё помиритесь.

ОНА: Боже упаси! Самодовольный, самовлюблённый дурак. Одна отрада – сын: внимательный, умный, серьёзный… Нет уж, ты кури «кэмэл», а не свои вонючие. Дома все подозрительно принюхиваются. Сын говорит: «Что-то, мать, от тебя дешёвым табаком пахнет». Уж не помню, как отшутилась.

ОН: У вас только сын?

ОНА: Нет, ещё дочь. Тяжёлый случай.

ОН: Что так?

ОНА: А!.. Переходный возраст. Никого и близко не подпускает. Если бы не сын… Только и чувствуешь себя человеком – или на кухне, или на… унитазе. Прости. Я бесконечно устала. В конце концов, становится невмоготу. Я поживу у тебя?

ОН: А как же дома?

ОНА: Командировка.

ОН: А с работы позвонят?

ОНА: Сотовый телефон. Не морочь мне голову! Ты не думай: днём я на работе, а вечером я буду молчать. А ты – делай, что хочешь. Я понимаю, что это глупо, но с тобой мне нормально. Может, притерпелась, а может – ты и впрямь ничего… Я даже стала думать про себя: чем тебе помочь? Может, взять тебя в мою фирму?

ОН: Чем ты занимаешься?

ОНА: Продаю компьютеры – типовые, индивидуальный комплект, любая периферия, оптом и в розницу.

ОН: Птичка божия не знает…

ОНА: Дурак – он и в Африке дурак!

ОН: Ладно. Забыли.

ОНА: А если всё-таки врач? Могу устроить. Налей ещё. И правда – не спиться бы… Кажется, я начинаю понимать… И пусть всё катится к чёрту! Слушай, у тебя красивые губы. И эта снисходительная улыбка. Умный взгляд. Поди – высшее образование, чего доброго – стихи пишешь… Ты сегодня не пьянеешь, вернее – не так быстро.

ОН: Просто я воспитанный человек.

ОНА: Это я уже оценила. В первую встречу. Наливай…

ОН: Нет. Тебе будет плохо.

ОНА: Ну… уж хуже, чем есть, не будет.

ОН: Будет много хуже.

ОНА: Вот тогда и поговорим. А сейчас – наливай! И – в койку! Я – развратная, я – шлюха, я хочу тебя… Не могу встать… О чём я? «Вознесёмся на воздусЯх!»..

ОН: Пошли, пошли баиньки. Совсем обалдела… Да кончай целоваться. Спать пора… Гудел и п! Эх ты… эмансипЕ!..

Укладывает ее на тахту.

Да, вид – непрезентабельный… Может, мне её к психиатру отвести? A-а, ладно! Выпьем…

Пьет.

Эх! Хорошо!..

Сцена 6

Квартира «Мужа». Утро. «Она» входит.

МУЖ: Я так понял, что ты – в командировке?

ОНА: Ничего не отменяется.

МУЖ: Надо сказать, что вид у тебя… непрезентабельный.

После паузы.

Он хоть порядочный человек?

ОНА: Заткнись. Мне нужно привести себя в порядок и переделать кучу дел.

Звонит по телефону.

Алло! Привет. Что у вас? Ну, что же – всё по плану. Мне нужна машина – часа на два, на три… Какая презентация?.. Нет, не забыла. Поедешь вместо меня. Всё. Машину жду через полчаса. Да! Пришли с шофёром деньги. Нет, больше. Если что – звони.

Кладет трубку

Так… Что ещё?

(Мужу)

Где дочь?

МУЖ: У бабушки… у моей матери. Говорит, что там ей лучше. От меня шарахается.

ОНА: Идиот! Первые менструации. Не приставай к ней! Психиатр… Сергей?

МУЖ: Придёт поздно. Или не придёт. Говорит, что с тобой согласовано.

ОНА: Всё правильно. Первая любовь. Прогрессивные родители.

МУЖ: Всё ты успеваешь.

ОНА: А если не я, то – кто?

МУЖ: Послушай, мне надоел этот телеграфный стиль! Ты можешь сесть?

ОНА (садится): Я тебя слушаю.

МУЖ: Так больше нельзя.

ОНА: Да ну?.. Неужели развод?

МУЖ: Да. И чем скорей, тем лучше.

ОНА: Так ведь пропадёшь!

МУЖ: Не всё ли тебе равно?

ОНА: Не скажи. Всё-таки – отец моих детей.

МУЖ: Но я – живой человек!

ОНА: Вот и живи.

МУЖ: Какая же ты стерва!

ОНА: Разговор закончен. У меня еще пятнадцать минут. Сделай мне кофе.

МУЖ (делает кофе): Уж лучше быть законченным алкашом, чем жить с такой…

ОНА: Кстати, как твой алкаш, приходил?

МУЖ: Тебе-то что?

ОНА: Всё интересней.

МУЖ: Ничего интересного. Нет жизненных перспектив. Мания величия, суицидные мысли, лечиться не хочет.

ОНА: А что говорит-то?

МУЖ: Хочешь послушать?

Включает диктофон.

ЗАПИСЬ:

«Голос его: Ставить диагноз – ваша профессия. Речь ведь не о последней инстанции. Можно погрузиться в пучину причин и следствий и – действительно сойти с ума. Дело – в объективных… параметрах конкретного момента…

Голос мужа: Момента! Слышите: момента! Момент пройдёт, другой момент придёт!..

Голос его: Правильно. В итоге мы имеем сумму бесчисленных подобных моментов и… соответственно… бессмысленность суммы.

Голос мужа: Почему бессмысленность?

Голос его: Да потому что… как бы вам объяснить?.. Слишком большой разброс на дистанции: гандикап-то призрачный!..»

Муж выключает диктофон.

ОНА: Да-а… Слова-то какие знает… Не понятно, зачем он к тебе ходит.

МУЖ: Спустить похмельные пары. А потом опять нажраться, как свинья.

ОНА: Да нет. Мне показалось, он разумен. И он… страдает…

МУЖ: Кто, он? Оставь! Занимайся…

ОНА: Послушай! А что… вот такой – совсем безнадёжен?

МУЖ: Трудно сказать. С одной сторо

ны – обыкновенный запущенный алкаш, с другой – что-то его удерживает от окончательного падения.

ОНА: Или кто-то…

МУЖ: Он, конечно, сломлен, но не озлоблен. И…

ОНА: Что?

МУЖ: Да нет. Перспективы у него обычные и… печальные.

ОНА: Что? Повесится?

МУЖ: Ну-у… нет. Рефлексирующий трус.

ОНА: Сам ты… тряпка!

МУЖ: Ты что? А-а…

Помолчав.

Может, останешься?

ОНА: И не мечтай.

МУЖ: Ты не понимаешь: ты мне нужна, ты!

ОНА: Я тебе нужна? Мне кажется, что Нинка была тебе нужнее, когда ты позволил себе с ней расслабиться.

МУЖ: Ты знала?

ОНА: Когда узнала, страшно удивилась.

МУЖ: Понятно. Лучшая подруга.

ОНА: Да нет, это как раз нормально.

МУЖ: Тогда что же тебя удивило?

ОНА: При таком муже, как у неё, и… с импотентом!

МУЖ: Я… Я – не импотент!

ОНА: Ну… значит – мы в расчете. И вот что. Ты не любишь телеграфный стиль? Изволь выслушать монолог.

После паузы.

Когда-то я любила тебя. Да, да, да! Я любила тебя – наперекор всей твоей отлаженной, отутюженной манере жить, любить меня, детей… И пока ты зарабатывал, я ни о чем не думала. Но, когда мне пришлось впрячься, я почувствовала, что я уже не женщина, а – баба-конь… першерон, владимирский тяжеловоз… в компьютерную эпоху… Вот тогда я поняла, я прозрела…

МУЖ: Но я же не виноват…

ОНА: Не перебивай! Я поняла, что в любом подзаборном алкаше больше силы или, если хочешь, смысла, чем в тебе. Алкаш прилагает усилия, прибегает к невероятным ухищрениям, чтобы заработать себе на стакан, а ты – сломался сразу и окончательно!

МУЖ: Что же мне – запить?

ОНА: Не смеши меня. И делай, что хочешь. Только не лезь ко мне. Понял? Не лезь! Всё. Чао!

Сцена 7

Врачебный кабинет. Входит «Он».

МУЖ: Заходите, заходите, я жду вас.

ОН: Простите, что опоздал. Еле заставил себя прийти.

МУЖ: Что так?

ОН: А!.. Бессмысленная потеря времени. Да и у вас, как я понял, своих проблем хватает.

МУЖ: Не отрекаюсь. Но они – решаемы. Все проблемы, в принципе, безусловно решаемы. Кроме одной. Вы меня поняли? С того света ещё никто не возвращался.

ОН: Даже если бы это было возможно, я ни при каких обстоятельствах не вернулся бы в этот кошмар.

МУЖ: Да? Стало быть, эта проблема для вас не существует. Но есть другая проблема: как уйти туда? Если я правильно вас понял, вам не хватает мужества?

ОН: У каждого из нас свои слабости, доктор.

МУЖ: Минуточку… Вы что же хотите сказать? Что вы приходите ко мне специально для того, чтобы я помог вам обрести это… так называемое… необходимое вам мужество? Но это же абсурд! И слава богу, что у вас нет этого мужества. К чему так спешить? Потерпите. Перемелется – мука будет.

ОН: Вы мне напоминаете чахоточную Анну из «На дне» Горького… Помните: узнав, что «там» ничего нет, она говорит, что тогда «можно бы и здесь потерпеть».

МУЖ: А что? Хорошая мысль.

ОН: Рабская. Кто-то терпит, кто-то грабит и насилует.

МУЖ: А вы, значит, за протест?

ОН: Естественно! Не хочу, чтобы меня насиловали.

МУЖ: Но есть утешение.

ОН: Да? И какое?

МУЖ: Насилуют тело, а не душу.

ОН: Фигушки!.. И душу тоже. Но не в этом дело…

МУЖ: Конечно, не в этом. Вас гложет невостребованность. Вам кажется – дай вам поле, вы его вспашете и засеете «разумным, добрым, вечным»? А на голову – лавровый венок?

ОН: Откуда такой цинизм, доктор? Ведь и вы бы не отказались, я думаю, от лаврового-то венка?

МУЖ: Не отказался бы.

ОН: Ну вот видите…

Помолчав.

А я бы отказался.

МУЖ: Да ну?!

ОН: Дану!.. Венок и прочие «прибамбасы» – пустяки. Вернее – не главное. Главное – само поле.

МУЖ: Какое «поле»?

ОН: Ну… которое вы «вспашете и засеете». Оно и будет тот след, который должен остаться после вашей смерти.

МУЖ: Красиво.

ОН: Ну что ж, «красота спасёт мир».

МУЖ (помолчав): Да-а… Воистину, гордыня – смертный грех.

ОН: Наверное. Зная и понимая это, ощущаешь бессмысленность попыток выплыть, выжить любой ценой. Причем, не за чей-то счёт, а за тот, который предъявляешь самому себе.

МУЖ: А как же насчёт «следа после смерти»?

ОН: А никак. И в этом – главная проблема. И это очень тяжело. Вот и барахтаешься между… необходимостью жить, как вы говорите… «невостребованностью» и самонадеянной потребностью «сеять разумное, доброе, вечное». Вот такой треугольник, точнее – угол, тупик… А сами-то вы… удобно устроившись в Прокрустовом ложе жизненной повозки… Извините, красиво говорю… Кроме того – ничего о вас не знаю. Извините.

МУЖ: Нет уж, это вы меня извините! Вы что же думаете, простой обыкновенный человек… ну, например, я…

ОН: О присутствующих – ни слова.

МУЖ: Почему же? Например, я! Что? Не в состоянии оставить на Земле этот самый пресловутый «след»?! Не торопитесь ли вы записать себя в непризнанные гении, в этакую «духовную элиту», которой сам чёрт не брат? Согласитесь, не очень-то приятно всем прочим ощущать себя, при этом… «гарниром»?

ОН: Согласен. Очень неприятно.

МУЖ: «Неприятно»! Ничего себе! Да знаете ли вы, скольких я вытащил?! Между прочим, и ваших коллег… Впрочем, это не важно.

ОН: Нет – нет, это очень интересно. Расскажите.

МУЖ: Да? Ну хорошо… Только – никаких имен, сами понимаете. Ну вот… Только, пожалуйста, не принимайте на свой счёт.

ОН: Не беспокойтесь. У меня свой счёт.

МУЖ: Ему – сорок лет. В общем, не вечер. Заслуженный артист. До тридцати восьми – нормально. Вдруг – вышел в тираж. Не нужен. Год жил, как он говорит, «подкожным жиром». Потихонечку стал продавать вещи, при этом суетился, вёл переговоры, то, сё. Не выходит. Жена, дети… Запил. Лечился. Вылечился – не пьёт, но и не живёт. Жена привела. Сидим. Глубокая депрессия, вплоть до импотенции. Ничего. Вылечил.

ОН: Да – да. А что значит «вылечил»?

МУЖ: А то. Устроился на работу. Жена помогла.

ОН: Чья жена? Его?

МУЖ: Моя.

ОН: По специальности?

МУЖ: Да нет. В торговлю. Автозапчасти.

ОН: Ну да. Вылечили, значит.

МУЖ: А что – нет? У них же дети.

ОН: Жить-то надо.

МУЖ: Вот именно. Надо жить.

ОН: Эх, доктор. Доктор! Автозапчасти – хорошая деталь. Но… врать надо уметь.

МУЖ: Не поверили?

ОН: Не поверил. Вы уж извините.

МУЖ: Знаете что? Вы больше не приходите. Вы здоровы. Во всяком случае, не по моему профилю. Вот вам рецепт, я заранее… Слабенький транквилизатор, для сна. И всё.

Пауза.

Могу порекомендовать нарколога.

Пауза.

ОН: До свидания.

МУЖ: Всего доброго.

Сцена 8

Квартира Его. Он входит.

ОН: Привет.

ОНА: Привет.

ОН: Ты с работы?

ОНА: Надо было… Не смогла.

ОН: Слушай, я совсем не хочу, чтобы из-за меня…

ОНА: Перестань. Нет проблем. Вернее, все они решаемы.

ОН: Как ты сказала?

ОНА: Я сказала, что все проблемы решаемы.

ОН: Да-да… Что это?

ОНА: Тебе не нравится?

ОН: Ох, я свинья. Сейчас тапки надену.

ОНА: Я их выбросила.

ОН: Ладно. Я босиком.

ОНА: Вот, возьми.

ОНА: Тапки. Надевай и мой руки. Только, ради бога, не подходи к плите!

Он выходит. Пауза. Он входит.

ОН: Что это за бутылка?

ОНА: Моё любимое вино. Немецкое. Название тебе всё равно ничего не скажет. Очень хорошо к осетрине.

ОН: А что, будет и осетрина?

ОНА: Обязательно.

ОН: И цветы настоящие?

ОНА: Хорошие искусственные стоят дороже.

ОН: Ты же вышла из лимита. Теперь буду знать – для того, чтобы отведать чёрной икры, тебя предварительно нужно основательно напоить. У нас сегодня рыбный день?

ОНА: Не переживай. На десерт будет кофе с коньяком. Кстати, у тебя на письменном столе – блок «Мальборо».

ОН: Чудеса в решете! Это же уйма денег!

ОНА: Как говорит мой муж, «надо уметь жить подкожным жиром».

ОН: Подкожным жиром, говоришь… Слушай… да ты сегодня просто красавица! Что за метаморфоза?

ОНА: Не метарморфоза, а «женщина с персями». Наконец-то заметил.

ОН: Но… когда ты всё успела?

ОНА: Не суть. Расслабься. Кстати, ты не мог бы пересесть? Сейчас будет «Поле чудес».

ОН: Не понял?

ОНА: Я купила телевизор. Сейчас принесу осетрину. Ты будешь есть и молчать, а я буду смотреть «Поле чудес».

ОН: А где мой телевизор?

ОНА: В музее боевой славы.

Выходит.

ОН: Да-а… Поле чудес!

Она входит с осетриной.

Бог мой! Зачем мне это всё?!

ОНА: Для разнообразия. По принципу контрастного душа. Кстати, о дУше… Доешь осетрину и ступай в ванную. Там тебя ждут: пижама, халат, и… шампунь, я не нашла у тебя шампуня. Не забудь почистить зубы.

ОН: Ну хорошо, а что потом?

ОНА: А потом мы скоротаем вечер за десертом: сыр, фрукты, кофе, коньяк.

ОН: Кофе на ночь вредно.

ОНА: Ничего. Разбавишь коньяком.

ОН: А когда же любовь?

ОНА: Сразу после десерта.

ОН: Бу сделано.

ОНА: Я очень на это рассчитываю.

Пауза.

Почему ты не ешь?

ОН: Я объявляю голодовку.

ОНА: На каком основании?

ОН: Получается – альфонс.

ОНА: Ну и что? А я – шлюха!.. Идеальная, между прочим, пара.

Помолчав.

Да ладно тебе, не расстраивайся.

ОН: Нет – нет, ты молодец.

ОНА: Просто – як тебе неравнодушна. Когда ты сегодня уходил… мне показалось, что у тебя всё в порядке… то есть… в том смысле, что не всё потеряно. Я ни о чём тебя не спрашиваю, но ты пришел и… что-то случилось?

ОН: Выпьем вина.

Пауза.

ОНА: Как вино?

ОН: Очень. С осетриной.

ОНА: Ешь, ешь, дорогой.

ОН: Х-х-м!

ОНА: Чего это ты ухмыляешься?

ОН: Дорогой!.

ОНА: Дурак!.. Доел? Марш в ванную!

ОН: А чего это ты раскомандовалась?

ОНА: Бунт на корабле?

ОН: Хуже… На корабле – женщина!

ОНА: Зато – с персями!

ОН: Убедила.

ОНА: Ну и катись!

Он уходит. Она достает из сумки сотовый телефон, набирает номер.

ОНА: Алло! Это я… Ну что там?.. Что-о?.. Нет-нет, нельзя… Вот что – встретишься с этим… с Иваном… и втолкуешь ему, что, если он не рассчитается сейчас, то следующую партию по этим ценам он просто не получит. Назначь ему реальный срок расчёта и займись рекламой… Я буду дня через… три-четыре. Нет. Никаких проблем, даже временных трудностей… А ты не нервничай. Если что – звони, номер ты знаешь. Всё.

Снова набирает.

Алло! Это я. Что дома? Ну и хорошо. У тебя, надеюсь, всё нормально? Ну и ладно… Дня через три-четыре… Ну, всё, пока.

Она быстро прячет телефон в сумку. Входит Он.

ОН: Мне показалось, ты с кем-то говорила?

ОНА: С телевизором.

ОН: Давай выключим ящик, а?

ОНА: Конечно.

ОН: Что у нас по плану? Десерт?

ОНА: Да.

ОН: Может, пропустим?

ОНА: Нет. Я хочу выпить и поговорить.

ОН: Может, не стоит?

ОНА: Стоит. Я устала, я возбуждена.

ОН: Конечно. Я понимаю. Убрать со стола?

ОНА: Оставь. Я потом накрою салфеткой.

Достает из-под стола бутылку водки.

ОН: Что это? Водка?!

ОНА: Да-да-да!

ОН: Я буду вино.

ОНА: А я водку.

ОН: Ну зачем тебе? Давай вино или коньяк.

ОНА: Мне нужно напиться для храбрости.

ОН: А зачем тебе храбрость?

ОНА: Чтобы сказать тебе кое-что.

ОН: Ты меня заинтриговала… Так, давай – выпьем.

Пьют, закусывают.

ОНА: И ещё по одной!

ОН: Да что с тобой?!

ОНА: Ничего. Я люблю тебя, Доволен?

ОН (помолчав): Хочешь кофе?

ОНА: Я спрашиваю: ты доволен?

ОН: Я не знаю…

Объятья.

Сцена 9

Врачебный кабинет. Муж и Он.

ОН: Здравствуйте.

МУЖ: Не понял.

ОН: Не знаю, что на меня нашло… Но если вам совсем невмоготу, я, конечно, уйду.

МУЖ: Постойте! Присаживайтесь… Что-то вы неважно выглядите. Пьёте?

ОН: Есть немного.

МУЖ: Не мой профиль. То есть, могу дать несколько советов, но вряд ли они вам нужны. И ещё. Мы действительно теряем время. Стойкий алкогольный фон – ваша главная проблема. А глубокая хандра – его основное производное.

ОН: И когда вы это поняли? Про меня?

МУЖ: Да пожалуй, сразу. Обратите внимание: я не спрашиваю, «как давно», не интересуюсь симптомами. Не хочу бередить вас и… себя.

ОН: Пили?

МУЖ: Во всяком случае, был близок… Но вовремя спохватился.

ОН: Это когда же?

МУЖ: Когда ощутил совокупность признаков и тривиальность последующих недомоганий. Я же врач.

ОН: Но… запили не от хорошей жизни?

МУЖ: Да… всякое было.

ОН: А что теперь?

МУЖ: А теперь мне ясно, что выбор сделан правильно.

ОН: Выбор – между чем и чем?

МУЖ: Между плохим и очень плохим.

ОН: Вот! Значит, вам всё-таки плохо!

МУЖ: Э, нет! Вы не так поняли. Меня – в отличие от вас – никогда не обуревали суицидные страсти… Кстати, у меня есть хороший нарколог.

ОН: Спасибо, я сам.

МУЖ: И не думайте. Сами же говорили – воля разрушена.

ОН: Всё равно. Без меня – не хочу.

МУЖ: Как знаете.

ОН: Ну ладно. Хватит на сегодня. У вас усталый вид. Проблемы?

МУЖ: Да… Дела семейные… А что – приходите в понедельник в это же время?

МУЖ: Не знаю. Приходите, я буду ждать.

ОН: До свидания.

МУЖ: До свидания.

Он уходит. Муж, обхватив голову руками, раскачивается на стуле.

Сцена 10

В квартире у Него. Входят Он и Она.

ОНА: Слушай, у меня нет слов!

ОН: Вот в это трудно поверить.

ОНА: Знаешь, я бы выпила. А ты – молодец!.. Они тебя втягивают в выпивку, а ты… да ещё с таким достоинством. И никому не обидно. А как ты этого толстяка срезал! Мне Нинка говорит: «Да! Вот это мэн!..» Слушай, у нас же нечего выпить! Может, сходишь?

ОНА: Правда? Ты прелесть… А Нинка говорит, что все от тебя в восторге. Слушай, а что Вадим говорил, когда вы курили на кухне?

ОН: Это – который с усами?

Уходит на кухню.

ОНА: С усами!.. С усами – придурок!

Он возвращается с бутылкой, стаканами и двумя яблоками.

Высокий такой, молчун.

ОН: Предлагал работу.

Открывает бутылку, разливает.

ОНА: Да что ты! Здорово!

ОН: Думаешь, ему можно верить?

ОНА: Ну давай, будем…

Пьют, закусывают.

Понимаешь, Вадим – это Вадим. Это крутой вариант. А что? Интересное предложение? Насколько я поняла – ты журналист. Ты бы хоть предупредил, а то я сижу дура дурой.

ОН: Да нет. За столом ты была царицей бала.

ОНА: Да нет! Это ты – царь!.. Давай, давай! Ещё не такие шансы…

Наливает.

Ещё не… Ну, давай!

ОН: Тормози.

ОНА: Семье поможешь. Приоденешься. Я с тебя не слезу…

Пьет.

ОН: Ну что ты несёшь!

ОНА: А что? A-а… А вот не слезу.

ОН: Не слезай.

ОНА: Слушай, а Лариска-то, а?

ОН: Блондинка?

ОНА: Значит, не зря я ревновала. Нинка-то мне говорит: «Гляди, она щас на стол при муже под твоего ляжет».

ОН: А муж-то – кто?

ОНА: Да этот…Василёк с усами. Слушай, а откуда у тебя столько общих знакомых с Вадимом?

ОН: Старые связи. Просто – не пересекались.

ОНА: Я горжусь тобой. Правда.

ОН: А я – тобой.

ОНА: Давай поможем друг другу!

ОН: Тебе нужна моя помощь?

ОНА: Да. Я погибаю… от любви. Давай выпьем на брудершафт!

ОН: Мы ж и так на «ты».

ОНА: А на любовь! Как по-немецки «любовь»? Вадим говорит, у тебя какое-то «аристократическое» произношение.

Наливает себе.

ОН: «Любовь» по-немецки – «лИбэ»…

ОНА: Выпьем за «лИбэ»! Твои губы – лучшая закуска!..

Пьют; пауза перед поцелуем; вдруг раздается характерный зуммер.

ОН: Что это? Поздновато…

ОНА: Прости. Это сотовый телефон.

ОН: Однако! Это, по крайней мере, неделикатно…

ОНА: Помолчи, пожалуйста.

Слушает.

Алло!.. Ты?.. В чём дело? Нет, я не могу… Подожди. Ты что – пьян?!.. Какой ещё амфетамин?.. Так… Так… Серёжа дома?.. А дочь?.. Пошёл ты к чёрту! Протрезвей сначала, а потом звони! Только попробуй! И потом не жалуйся, что я тебя не предупреждала. Понял? Всё.

Отключает телефон.

Дай сигарету

ОН: Ты же не куришь!

ОНА: Действительно…

ОН: Выпьешь?

Набирает номер.

ОН: Я прошу тебя – успокойся…

ОНА: Помолчи.

(В трубку)

Алло! Нин, ты?.. Да ладно, потом. Ты не можешь зайти ко мне домой? Слушай… ты в форме?.. Поговори с Серёжкой и с Ленкой. Они тебе доверяют. Благоверный напился. Представь… И тут же позвони, а то я места не нахожу… Давай, я жду.

Отключает телефон.

ОН: Включить телевизор?

ОНА: Да.

Он включает телевизор.

Сцена 11

Комната в квартире Мужа. Никого нет.

На журнальном столике – бутылка водки, закуска, в пепельнице дымится сигарета.

МУЖ (за сценой): Нин, ну извини меня!

(Кричит)

Извини меня! Ну извини!.. Извините меня все!

Стук закрываемой двери. Входит Муж. Он сильно пьян.

Ну и ладно!..

Садится. Входит Она.

A-а… никого нет…

ОНА: Что всё это значит?

МУЖ (встает и, шатаясь, подходит к ней) Всё в порядке. А вот ты что тут делаешь?

Она дает ему сильную пощечину. Муж отшатывается, потирает щеку.

Значит, любишь!

Садится.

Хочешь выпить?

ОНА: Хочу.

МУЖ: Тогда принеси себе стакан.

Она молча уходит, приходит со стаканом, садится напротив него, наливает, пьет.

Ого!.. Нашего полку прибыло… Это ты где? В командировке научилась? Да ты закуси… а то… уж очень профессионально…

ОНА: Ну что ж ты не пьёшь?

МУЖ: И выпью… А вот – не хочу! Слушай… выходи за меня замуж обратно!

Она молча наливает себе еще, пьет, закусывает.

Ты, мать, что-то зачастила…

ОНА: Пей!

МУЖ: Не буду.

ОНА: Хорошо. Чего ты хочешь?

МУЖ: Я же говорю: выходи за меня замуж…

Громко икает.

…обратно.

ОНА: Что ты там плёл про амфетамин?

МУЖ: Ерунда! Проехали.

Шатаясь, поднимается.

А сейчас мы устроим первую брачную ночь…

ОНА: И последнюю.

МУЖ: Почему? А может – нам понравится…

Она наливает, пьет, видит «Мальборо», закуривает.

Ты что… обалдела?

ОНА: А ты как думал?

МУЖ (почти трезво): Ты его любишь?

ОНА: Ты очень хочешь это знать?

МУЖ: Очень.

ОНА: Ну что ж… Ты сам этого хотел.

Достает из сумочки сотовый телефон, набирает номер.

Алло! Это я. Я, я!.. Да!.. Всё в порядке… Буря в стакане воды… Пьём водку. Потом муж предлагает провести с ним первую брачную ночь…

МУЖ: Я прошу тебя…

ОНА: Ну, в общем, всё путём… Не беспокойся, милый. Да. Я тоже. Отбой.

(Мужу)

А что – выпить больше нет?

МУЖ (вскакивает и идет по кругу с пританцовочкой): Ух, ты! Ах, ты!.. Все мы – алконавты!..

ОНА: Ты что? Ты что?.. Совсем сбрендил?

МУЖ: Ух, ты! Ах, ты!.. Все мы – алконавты!..

Пляшет.

ОНА: Прекрати, прекрати!..

Пытается его остановить.

МУЖ (вырываясь, пускается вприсядку): Ух, ты! Ах, ты!.. Все мы – алконавты!..

КОНЕЦ 1-ГО ДЕЙСТВИЯ

Действие второе

Сцена 12

Комната в Его квартире. Чистота. Много новых вещей.

Он – лицом к зрителю – работает за компьютером.

Телефонный звонок.

ОН: Алло! Вадим?.. Конечно, помню. Да, хорошо посидели… Она – сплошное очарование… Да, глуповат… Она его называет «Василёк с усами».

Смеется.

Что? Ваше предложение?.. А как же!.. Вот – набираю последнюю страницу. На компьютере… Мне трудно судить… Статья, по-моему, получилась. Спасибо на добром слове. Будем надеяться… Не понял. Камеры?.. Телевизионной камеры?.. Нет, не боюсь. Есть кой-какой опыт. А в чём дело?.. Но… я сильно подзабыл немецкий. Да нет, что вы… Хорошо, – на «ты»… Так… Завтра в одиннадцать ноль-ноль я буду… Да, всё правильно: это моя фамилия, имя и отчество… Паспорт? Обязательно. Я знаю, где бюро пропусков. Обязательно. Спасибо тебе, Вадим, за всё. Всего доброго.

Кладет трубку.

Ну и дела…

Входит Она.

ОНА: Ну как?.. Закончил?

ОН: Ты знаешь, Вадим действительно крутой.

ОНА: Он тебе звонил?

ОН: Только что.

ОНА: Он тебе что-то предложил, да?

ОН: Набирается штат… В общем – в Германию.

ОНА: Я же говорила тебе! Я же тебе говорила!.. Это я, я в тебя поверила! Ну! Ты доволен?

ОН: Да. Я люблю тебя. Глупо, конечно, это говорить: по-моему, это и так ясно…

ОНА: Нет, это надо отпраздновать. У тебя есть выпить? Впрочем – что это я?..

Достает из сумки бутылку водки, свертки со снедью.

Готовить ничего не будем. Под холодную закуску и – быстро.

ОН: А почему быстро?

ОНА: Я должна бежать, мой милый.

ОН: Можно спросить – куда?

ОНА: Домой.

ОН: Что?.. Плохо?

ОНА: Еле откачали… Его сокурсник помог. Детей я распихала: парня – в турлагерь, Ленку с бабкой – на дачу… А его одного оставлять нельзя, это я понимаю. Чувствую… А вечером он решил пойти на работу. Совсем сдурел…

ОН: Тогда – на кой пить? Ты соображаешь?.. Знаешь, что сказал Вадим? Он навёл обо мне справки: талантлив, профессионал, но – пьёт! Мне завтра в одиннадцать надо быть – как стёклышко!.. А твой – если унюхает запах – так ему только дай!

ОНА: А я?.. А мне каково? Конечно, мне его жалко, очень… Но – больше пяти минут наедине с ним я не выдержу, понимаешь? Я остаюсь!

ОН: Ты с ума сошла! Забирай всё это к чёрту!.. Хотя – нет. Ещё напьётесь. Иди домой.

ОНА: Я тебя прошу – оставь меня.

ОНА: Ну и чёрт с тобой!

Уходит, хлопнув дверью.

ОН (один): Так… Значит, ты сегодня на работе?..

Сцена 13

Врачебный кабинет. Входит Он.

ОН: Здравствуйте.

МУЖ: Наконец-то… А я всё думал: придёт или не придёт?..

ОН: Я пришёл извиниться.

МУЖ: Извиниться? За что?

ОН: Да-а!.. Как-то в двух словах не скажешь.

МУЖ: Присаживайтесь. У вас нет зажигалки? Или спичек?.. Впрочем, вы ведь не курите?

Протягивает пачку «Мальборо».

ОН (берет): Что-то я не замечал, чтобы вы курили.

МУЖ: Вообще-то… здесь нельзя. А если честно – закурил. Два года держался.

ОН: Не переживайте. Нет худа без добра.

МУЖ: То есть?

ОН: Появилась ещё одна возможность бросить курить.

МУЖ: Вот-вот… Я-то был уверен, что вы не придёте…

ОН: И я. Но понял, что надо прийти и извиниться.

МУЖ: И оставить след…

ОН: Дался вам этот «след»!

МУЖ: Дался, дался… Вы знаете, что я делал до вашего прихода?

ОН: Разговаривали со мной?

МУЖ: А вы – со мной?

Помолчав.

Брошу-ка я всё. Вы правы. Нет, не думайте, я действительно кое-кому помог, но…

ОН: Я никогда не ставил это под сомнение.

МУЖ: Но всё это ерунда!

ОН: Что значит «ерунда»?

МУЖ: А то и значит… Я постарше вас… И что такое – затерять, затолкать, затереть, за… За деревьями жизни не понять, не оценить… её смысла! Видите, я тоже могу красиво говорить…

ОН: Как вам не стыдно ныть! Вы нужны, вы не можете этого не понимать. У вас всё в порядке. Вы – врач, и – даже если бы захотели – не сможете себя обмануть…

МУЖ: Врач тоже человек…

ОН: И ничто человеческое ему не чуждо!

МУЖ: Дурацкий разговор.

ОН: Согласен.

МУЖ: А вы – правда пришли только извиниться?

ОН: Не только. Вы уж извините, но я буду откровенен.

МУЖ: Разумеется.

ОН: Я пришёл поблагодарить вас.

МУЖ: Да?.. За что?

ОН: Вы мне очень помогли. Теперь я могу смело сказать, что это – наша последняя встреча.

МУЖ: Ну… не скажите… Пути Господни…

ОН: Да. Пути Господни – неисповедимы…

МУЖ: Если бы вы знали, как я рад! Да что там!.. Я счастлив!.. Не я вам, вы мне помогли… Нет, всё-таки не так уж всё и плохо… Вы знаете… вы – отличный материал… Ох, простите!

ОН: Всё нормально. Материал, вы говорите…

МУЖ: Для диссертации… У меня уже накоплено кое-что…

ОН: Накоплено?

МУЖ: Нуда!.. У вас, разумеется, высшее гуманитарное?.. Нельзя пропадать с такой головой… Мы… вместе… что-нибудь придумаем… Не правда ли?

ОН: Ничем не могу помочь.

МУЖ: Но почему? Ах, да… Ну насчёт этого – мы как-нибудь договоримся. Нет-нет, у нас ещё всё впереди!

ОН: Всё дело в том, что я действительно пришёл к вам извиниться… и поблагодарить.

МУЖ: Но вы уже извинились и поблагодарили…

ОН: Я, всё-таки, ещё раз благодарю вас за то, что вы… как бы это сказать?.. Помогли мне обрести необходимое мужество. Вы меня понимаете?.. И прошу простить меня за это. Прощайте!

Стремительно уходит.

МУЖ: А…

Смотрит ему вслед, потом откидывается на спинку стула и закрывает лицо руками.

Сцена 14

Его комната. Она – за письменным столом. Смотрит на экран дисплея, нажимая на клавиши.

Бутылка водки, стакан, блюдце с разрезанным яблоком.

ОНА (нажимает на клавишу): Та-ак… А здесь что?

Читает. Наливает водку в стакан, не отрываясь от экрана, пьет. Закусывает долькой яблока. Осматривается, подходит к тахте, открывает сумочку, достает пачку «Мальборо» и зажигалку; со стола берет пепельницу, садится за письменный стол. Закуривает, продолжая читать.

Да… действительно… талантлив…

Хлопнула входная дверь. Входит Он.

ОНА (под хмельком): Добрый вечер, мой милый! Ты не рад мне?

ОН: Не то слово. Но ты не находишь, что читать чужую незавершённую статью… нехорошо?

ОНА: Это моя статья!

ОН: Не понял.

ОНА: Я создала тебя. Ты создал статью. Эрго – статья моя!

Наливает, пьет, закусывает.

Кстати, где ты был?

ОН: Выходил по малой нужде.

ОНА: Отчего же не в клозет?

ОН: Так романтичней… Почему ты не дома?

ОНА: А я соскучилась по тебе. По-моему, это нормально. И я никуда отсюда не уйду!.. По крайней мере, сегодня.

Помолчав.

Или ты опять собираешься меня прогонять домой, к мужу?

ОНА: Он пошёл сегодня на работу. Спокойный, уверенный в себе. У меня создалось впечатление, что… чем чёрт не шутит?., что он… напишет-таки свою диссертацию.

ОН: Твой муж пишет диссертацию?

ОНА: А ты не знал?

ОН: Не знал.

ОНА: Докторскую. Теперь я за него – почти спокойна. Не составишь мне компанию? Есть ещё бутылка. В холодильнике. Я поняла, что водку надо пить холодной.

ОН: Пока притормози. Я соберу чего-нибудь на стол… Потом – ни в чём себе не отказывай. А меня – уволь. Мне нужно скинуть статью на принтер. Потом я приму лёгкий транквилизатор и – спать. Будильник я поставил на девять утра. Тебе всё понятно?

ОНА: Какой ты милый! Я действительно проголодалась, но мне лень двигаться.

ОН: Яичница с колбасой тебя устроит?

ОНА: Вполне. И маринованные огурчики. М-м-м!.. Праздник души!

Смотрит на него.

И тела!..

ОН (смотрит на нее): Ну… это – по обстоятельствам.

Собирается идти на кухню.

ОНА: Подожди. Чёрт с ней, с этой статьёй… Я это сделаю завтра, пока ты будешь – мыться-бриться-пить кофе… И вообще!.. Чёрт с ним – с Вадимом!.. Я ему сейчас позвоню и перенесу встречу на… после-послезавтра! А мы устроим с тобой… маленький уикэндик!

ОН: Завтра – вторник.

ОНА: Правда? А нам какое дело?

ОН: Делай, что хочешь. Мой тебе совет: не звони Вадиму.

ОНА: Как скажешь, как скажешь, дорогой…

ОН: Я пошёл на кухню. Пожалуйста, не дури без меня.

Уходит. Она снимает трубку, кладет. Наливает водку, пьет, закуривает. Снимает трубку, набирает номер.

ОНА (в трубку): Алло! Приветствую… Ну, что там у вас?.. Нет, завтра не смогу. И послезавтра тоже… У меня? Некоторые семейные осложнения. А в чём дело?.. Вот гад!.. Нет. Арбитраж – долго и муторно. На моём столе книжка. На букву «С» (Семён), правильно… «Спектр». Звони завтра от моего имени. В книжке записано… Я не помню его имени… Что? Да, немного расстроена… Он заберёт две партии со стопроцентной предоплатой… Да нет, он рвал и метал дней десять назад. Завтра ещё не поздно. Всё нормально! Завтра в три подпишешь договор… Типовой договор… Ужин – после-послезавтра… Не надо нервничать. Я знаю, что я делаю… Я завтра позвоню… часов в одиннадцать… Ну, если очень будет нужно, я, конечно, приеду. Пока.

Кладет трубку, задумывается, кладет сигарету в пепельницу, наливает водку в стакан.

А!.. Всё путём!..

Пьет; входит Он с тарелками, смотрит на нее.

ОН: Всё готово. Сейчас принесу огурцы… С кем ты говорила?

ОНА: Не с Вадимом. По работе.

ОН: Сложности?

ОНА: Не будем об этом. Я хочу расслабиться.

ОН: Тебе видней…

ОНА: Ну выпей со мной! Мы – вдвоём, а я буду пить одна?.. Я так не привыкла…

ОН: Быстро же ты привыкла…

ОНА: С кем поведёшься…

ОН: Я не хочу с тобой ссориться.

ОНА: Так выпей со мной!

ОН (долго на нее смотрит): Хорошо.

Уходит на кухню. Она садится к столу.

Он входит с бутылкой водки, с тарелкой и вилкой; разливает. Она раскладывает по тарелкам закуску. Подняли стаканы, смотрят друг другу в глаза.

ОНА: Поехали?

ОН: Поехали.

Пьют.

ОНА: У-ух!.. Хорошо пошла!..

Сцена 15

Квартира Мужа. Муж сидит в кресле за журнальным столиком, что-то пишет в блокноте.

На столике – бутылка, стакан, на блюдце – разрезанное яблоко. Включает диктофон.

ЗАПИСЬ:

«Голос его: Нет-нет, не уговаривайте меня. Не надо мне объяснять, что жизнь прекрасна, что тупиков нет, что – пробуксуется как-нибудь, и поедем дальше…»

МУЖ (останавливает запись): Нет, нет…

Перематывает.

Так… А дальше?

Включает.

ЗАПИСЬ:

«Голос его: Оставьте! Дело не в возрасте. Дело – в абстрактном зле, накопившемся где-то… там… в ноосфере…»

МУЖ (выключает): Так… День второй…

Включает.

ЗАПИСЬ:

«Голос его: Не надо! Не «лечите»… Я говорю о жизненной перспективе, о том, что делает жизнь наполненной…»

МУЖ (выключает): Нет. Не то…

Снова перематывает, включает.

ЗАПИСЬ:

«Голос его: Ставить диагноз – ваша профессия… Речь ведь не о последней инстанции. Можно погрузиться в пучину причин и следствий и – действительно сойти с ума… Дело – в объективных параметрах конкретного момента…

Голос мужа: Момента! Слышите: момента! Момент пройдёт, другой момент придёт…

Голос его: Правильно. В итоге мы имеем сумму бесчисленных подобных моментов и… бессмысленность суммы!..»

МУЖ (выключает): День третий! Кажется, здесь…

Включает.

ЗАПИСЬ:

«Голос его: А никак… И в этом – главная проблема. И это очень тяжело. Вот и барахтаешься между… необходимостью жить, как вы говорите, – невостребованностью и самонадеянной потребностью «сеять разумное, доброе, вечное»… Вот такой треугольник, точнее – угол, тупик… А сами-то вы… удобно устроились в прокрустовом ложе жизненной повозки… Извините – красиво говорю… А кроме того – ничего о вас не знаю. Извините…»

МУЖ (выключает): Он же действительно ничего обо мне не знает. Я полный идиот! Я – кретин!.. А я ещё думал, что он – с ней!.. А со мной – играет в кошки-мышки… Идиот! Стоп! Я разговариваю сам с собой… Это всё водка. Наплевать. Главное – не сбиться…Или – не спиться?.. Не-ет… Главное – не сбиться! Так… У него серьёзные намерения. Надо его остановить… Да! Верно. У него серьёзные намерения, и его – надо остановить… Как же его найти? Чёртов «инкогнито»!.. Андрей! Андрей же его привёл ко мне… Господи, какой я кретин! Вот уж действительно…

Набирает номер.

Андрей! Андрей?.. Слава Богу!.. Слушай, ты помнишь своего протеже?.. Ну этого… алконавта… Я понятия не имею, как его зовут!.. У тебя есть его телефон? Позвони ему, он – самоубийца. Да не я сошёл с ума, а он – классический суицид… Хорошо!.. И перезвони мне. Жду!

Кладет трубку.

Я сошёл с ума! Это не я сошёл с ума… Это… Я опять разговариваю сам с собой!..

Сцена 16

Его квартира. Он и Она за столом. Она наливает.

ОН: Может, хватит? Ещё не поздно остановиться. Я же всё это уже проходил, и не раз…

ОНА: А мне уже не остановиться. Не бросай меня одну, милый, пожалуйста! Или тебе жалко твоей загубленной карьеры?

ОН: Почему «загубленной»?

ОНА: Вряд ли Вадим поймёт твоё завтрашнее… неприсутствие…

ОН: Ну это ж… Значит, не судьба!

ОНА: Судьба, судьба! Перемелется – мука

будет… Я ещё в достаточной форме. С Вадимом – ещё не вечер… Завтра ты – или я – всё уладим. Потом опохмелимся и проваляемся в постели… Будем смотреть телевизор и ни о чём не думать… А послезавтра… нет… поза… будем тормозить. Ну как план? Годидзе?

ОН: У тебя-то – как дела?

ОНА: Ты знаешь, – выползла! Правда, чуть не завалила… Немного натерпелась страху. А мой партнёр – буквально чуть в штаны не наложил… Впредь мне урок.

ОН: Золотые слова!

ОНА: Дурачок. Давай выпьем. Имеем право. Практически, я толкнула… хоть и с треском… две большие партии компьютеров. Можно и передохнуть… Голова кружится…

ОН: Может, ляжешь?

ОНА: Нет, посижу… Мне очень хорошо с тобой. Я – пьяная – болтливая?

ОН: А как же? Как все…

ОНА: Как все – кто? Алкоголики?

ОН: Нет. Алкоголички.

ОНА: Всё-таки ты – мерзавец…

Телефонный звонок.

Вадим?

ОН: Вряд ли. Обо всём договорено.

ОНА: Жена?

ОН: О чём ты?

ОНА: Не будем подходить. Вообще, выключи телефон! Разрушает атмосферу…

ОН: Как скажешь…

Выдергивает вилку из розетки.

ОНА: Слушай, я угадала?

ОН: Что?

ОНА: Ты пишешь стихи!

ОН: Очень редко.

ОНА: Что так?

ОН: Не хочу заниматься тем, что кто-то делает лучше меня.

ОНА: Поэтому ты ничего не делаешь!

ОН: Возможно. Очень даже может быть.

ОНА: Кретин! Да у тебя мания величия!

ОН: Мания величия? Да я – сама скромность. ОНА: Нет. Я знаю твой диагноз.

ОН: Говорю тебе, что я – сама скромность.

Пауза.

ОНА: Скромник ты мой… нескромный… Ну, почитай что-нибудь. Только – сначала выпьем… Что-то мы не пьянеем сегодня.

Пьют, закусывают.

ОН (вытирает губы салфеткой): Ну что ж… изволь… Сонет. Посвящаю тебе!

Встает.

ОНА: Польщена.

ОН: Не рано ли? Не отплюёшься потом.

ОНА: Не отвлекайся!

ОН: Эпиграф: «Ах, в дохе медвежьей и узнать вас трудно, если бы не губы ваши, Дон-Жуан!..». Марина Цветаева.

ОНА: Ну-ну… скромник!

ОН: Не мешай!

(Декламирует)

Время – беспощадно! И судьба – едина. Так уж получилось: встретились… Мираж! Грозно пенит волны дивная марина… Узнаю – Марину, узнаю пейзаж. И – нахмурив брови и – взглянув с издёвкой, — Молвила печально, вдруг похолодев: – Здравствуй, друг сердешный! Где ж твоя сноровка?.. Выпей рюмку водки, съешь свой холодец… Нет у нас фонтанов, и – замёрз колодец… Всё остыло, парень. Помнишь – богородиц? Да и ты, красавец мой, что-то сильно сдал… Но – взглянув недобро, как бы виновато… Но – подставив губы… Помнишь, как когда-то?.. Ты б – поцеловала. Я б – поцеловал!..

Пауза.

ОНА: Хорошо ты себя приложил.

ОН: И тебя.

ОНА: Так меня ж ещё не было!

ОН: Уже была.

ОНА (помолчав): Я только теперь поняла, как я тебе нужна.

ОН: Я – тоже.

ОНА: Выпьем!

ОН: Давай.

Пьют, глядя друг другу в глаза.

ОНА: Слушай, тебя волнует Вадим? ОН: Да.

ОНА: Включи телефон!

ОН: Не смей!

ОНА: Не смей мне перечить!

ОН (включает телефон): Ты пьяна! ОНА: Ты думаешь? Слушай!

Набирает номер.

Мне Вадима, пожалуйста… Добрый вечер! Это ты?.. Немного… Я хочу поговорить с тобой о нём… Нет. Не по телефону. И не сейчас, согласись… Завтра, в одиннадцать. Выпиши пропуск… За кого ты меня принимаешь!.. Так-то лучше… Нет-нет. Но я хочу отсрочить… Конечно! Он мне всё сказал… Пускай помучается. Я ему сообщу по телефону. Вру! Я сообщу сейчас!.. Конечно, завтра в одиннадцать не нужно…Я очень тебя прошу!.. Нет, после-послезавтра… Что? Совпадает с гороскопом?.. Я не виновата! Идёт? Да, кажется… О’кей! Спасибо, Вадим! Привет жене. Жму руку!

Кладет трубку.

Вот так!

ОН: Ты – обалдеть!

ОНА: Я – обалдеть!..

ОН: Нет слов.

ОНА: Зачем слова? Хотя… налей!

Он наливает.

И себе. Не мучай себя, не мучай меня…

Выпивает.

Боже! Наконец-то я пьяна!

ОН (декламирует):

Ах, я люблю похмельное межзвёздье! Невпроворот – проблем небытия… Мне б виноградник, чтоб губами – гроздья! Мне б – ненароком, чтобы – ты и я!

ОНА: «Грозди», милый… А не «гроздья»! Берегите могучего русского языка! Хотя… неужели я не права? Что-то такое вертится на языке…

ОН: Ну?

ОНА: «В груди набухли… гроздья гнева»!..

ОН: Ах, ты моя Стейнбековна!

ОН: Не помню, чтобы мне было когда-нибудь так хорошо!

ОНА: Следовательно – выпьем!

ОН: ЭРГО – БИБАМУС!

ОНА: Это что? По-латыни?

ОН: Ну.

ОНА: Повтори.

ОН: Запросто: ЭРГО – БИБАМУС!

Пьют. Звонок в дверь. Они не реагируют. Еще звонок, потом – стук в дверь.

ОНА: Это кто? Третий?

ОН: Бог подаст.

ОНА: А если ему очень нужно?

Отчаянный стук в дверь.

ГОЛОС МУЖА: Откройте! Мне очень нужно!.. Слышите! Откройте!.. Я знаю, что вы дома. Заклинаю, если вы ещё живы, откройте мне… Вы так и не поняли, что все проблемы решаемы… Абсолютно все! Слышите?.. Поговорите со мной – вам станет легче…

Стук продолжается.

ОН: Ничего себе «третий»! Что за бред?

ОНА: Это мой муж!

ОН: Твой муж?!

ОНА: Выследил? Что за чертовщина?..

ОН: Не будем открывать! Ну его…

ОНА: Да нет! Тут что-то не то. Он бы никогда не пришёл! А если бы и пришёл… то звал бы… меня!

ОН: Я прошу тебя – не надо открывать.

ОНА: Нет, надо разобраться. Иди открой.

ОН: Я тебя умоляю!

ГОЛОС МУЖА (из-за двери): Я не виноват! Я не хотел вашей смерти!.. Ну простите вы меня! Ну пожалейте, наконец!.. Я не хотел… вашей смерти!..

ОН: Да он просто свихнулся! Слышишь? Свихнувшийся Отелло на колёсах!

ОНА: Опять напился!.. Алконавт!

Сцена 17

В квартире Мужа. Она стоит на переднем плане, курит. Муж – в японском кимоно – сидит в кресле, перед ним – бутылка.

Звучит магнитная запись.

ЗАПИСЬ:

«Голос его: Всё дело в том, что я действительно пришёл к вам извиниться и поблагодарить.

Голос мужа: Но вы уже извинились и поблагодарили…

Голос его: Я всё-таки ещё раз благодарю вас за то, что вы… как бы это сказать?.. Помогли всё-таки мне обрести необходимое мужество. Вы меня понимаете? И я прошу простить меня за это. Прощайте!

Голос мужа: А…»

Щелчок. Рука Мужа как бы сама тянется к бутылке, звякнуло стекло.

ОНА (не поворачиваясь): Не смей!

МУЖ: Ну… И что теперь? Как я мог так опростоволоситься! Я действительно кретин!

Тянется к бутылке.

ОНА: Я сказала: не смей!.. Никакой ты не кретин. Ты – умница. Если бы не ты, я бы так и смотрела на него сквозь розовые очки…

МУЖ: Ты знала, что он – мой пациент, правда?

ОНА: Я узнала его голос сразу же. Сначала не поверила, но потом… А ты?!.. Что – не знал, что это он?

МУЖ: Да то-то и оно, что почти сразу понял… Если бы не последняя встреча, я бы и не дёргался. Переживать – переживал бы, а так…

ОНА: Слушай, так выходит – и он всё знал! Да-а-а… Ловко он нас… Ах, какой подлец! Вот только – зачем?

МУЖ: Не поняла? Устранить соперника, поставить его в смешное положение. У меня руки и ноги трясутся…Перед Андреем неловко… А он водку распивает с моей женой! Он всё очень точно рассчитал.

ОНА: Ах, какой подлец!

МУЖ: Да ладно тебе! Всё равно ведь к нему побежишь…

ОНА: Послушай! Ведь ты мне веришь, что я ничего не знала?

МУЖ: Час от часу не легче! Верю, не верю…

Хватает ее за плечи, трясет.

Неужто ты с ним заодно?!

ОНА: Ты – мне – не веришь?!

МУЖ (отпускает ее): Верю, верю… Ну, что ты… Верю, – конечно, верю…

ОНА: Давай выпьем.

МУЖ: Вот это дело!

Быстро разливает по стаканам.

Чем бы закусить?

ОНА: Сейчас.

Уходит. Муж смотрит ей вслед. Она возвращается, ставит на стол тарелку с нарезанными яблоками, смотрит на Мужа, потом устало садится.

Ну чего же ты? Давай…

МУЖ: За что?

ОНА: Пошёл ты к чёрту! МУЖ: Хороший тост.

Выпивают, хрустят яблоками.

Я тебя отпускаю. Не знаю только, как с детьми быть…

ОНА: Зато я тебя не отпускаю.

МУЖ: Хватит! Не морочь мне голову!

ОНА: Не ори, хам трамвайный! Никуда я от тебя не уйду. Или ты передумал? Не возьмёшь меня замуж… как это?., обратно?..

МУЖ: Возьму.

ОНА: И не попрекнёшь, что я с твоим пациентом… в любовницах жила?

МУЖ: Не попрекну.

ОНА: А как же – «потаскуха», «проститутка», «шлюха»?..

МУЖ: Я тебя… всякую люблю. Ерунда всё это… Он пальцем поманит, ты и убежишь.

ОНА: Э, нет! Любить-то, положим, я его ещё люблю, подлеца, но – такое простить!.. Но и ты пойми: он же действительно талантлив, и я его вытащила, я его сделала… И – я же его в землю закопаю?!..

МУЖ: И ты же его уложишь в постель! Как мне всё это надоело! Ты – жуткая стерва… Ты… Ну извини! Но… но – как же я?

ОНА: Действительно… «Князинька» ты мой!

МУЖ: Да при чём здесь «князинька»!

ОНА: Психиатр… Хоть бы Достоевского перечитал.

МУЖ: Тут… без Достоевского… ад кромешный!

ОНА: Ну ладно, ладно, успокойся… Давай ещё.

МУЖ: Давай.

Пьют.

Когда он улетает?

ОНА: Сегодня вечером. В одиннадцать.

МУЖ: Так быстро?

ОНА (как бы про себя): Вадим – действительно крутой.

МУЖ: Это ещё кто?

ОНА: Не бери в голову.

МУЖ: Да-а… Чудеса в решете!.. Пойдёшь провожать?

МУЖ: Домой вернёшься?

ОНА: Да. Конечно. Конечно.

После паузы.

Конечно.

МУЖ: Ну-ну…

Разливает по стаканам.

Давай – на дорожку? Или – развезёт?

ОНА: Нет. Меня уже ничего не берёт. Давай!

Пьют, глядя друг другу в глаза. Она встает, берет сумочку и уходит. В тишине хлопнула дверь. Муж медленно выходит из комнаты, потом возвращается с диктофоном, кладет его на стол, убирает бутылку, тарелку, стаканы, уносит, возвращается с чашкой кофе. Садится, тянется за сигаретой. Хватает пачку и выбрасывает в прихожую.

Включает диктофон.

ЗАПИСЬ:

«Незнакомый мужской голос: Да что вы, доктор?! Очнитесь! Какая жизнь?.. Кругом всё рушится, всё прогнило насквозь, понимаете – насквозь! Думаете – паникёр? Ни хрена подобного! Я ещё оптимист… Почитайте Хайдеггера, Ясперса, перечитайте Достоевского, наконец, – очень полезное чтение, вдохновляет чрезвычайно… Да, кстати… о Достоевском… Я тут поиздержался – на бутылку не хватает… Конечно, вы как врач можете не давать… Тем более – не знаю, когда отдам… \слышно, как доктор шелестит купюрой\. Спасибо! Большое спасибо, этого хватит… И всё-таки: «Дас шИкзаль вирд энтшАйден, вэр фон унс… в Ихьтигер ист… фюрс лЕйбен!». ФерштЭен? «Судьба – решит, кто, собственно говоря, из нас… окажется более нужным для жизни!». Ницше, кажется… Пока!».

Муж выключает диктофон.

МУЖ: Судьба? «Дас шИкзаль»… Судьба – решит… Это точно…

Помолчав.

Зачем я ему дал домашний телефон? Теперь будет всё время звонить и под любым предлогом просить на водку… Что-то я стал много разговаривать с самим собой… Пора, решительно пора завязывать. Или – всё-таки – выпить?

Оглядывается.

Выпить, что ли?.. Вроде бы – нельзя… Но если очень хочется, то… То – можно!

Встает и выходит. Возвращается с бутылкой, стаканом и тарелкой, наливает, выпивает, долго жует.

А ведь она не придёт!

Пауза.

А ведь не придёт?

Пауза.

А ведь не придёт! А ведь не придёт… А ведь не придёт?.. А ведь не придёт! Не придёт… Сегодня – не придёт…

Сидит, закрыв лицо руками.

Входят Гейша и Самурай: это – Он и Она в национальных японских костюмах. Муж открывает глаза.

МУЖ:

В чём дело? Это что за маскарад?

ОНА:

Всё очень просто: вы – сенсЕй, учитель, Я – гейша…

МУЖ:

Ну а… этот?

ОНА:

Самурай.

МУЖ:

Кто? Этот? Самурай?!.. Козёл вонючий! Он – гриб поганый!.. Он же… – алконавт!

ОНА:

Он завязал.

ОН:

Я – завязал!

МУЖ:

Надолго?

ОНА:

И перешёл к отважным самураям.

МУЖ:

Ну хорошо! И что же вы хотите?

ОНА:

Не многого…

ОН:

По рюмочке сакЭ!

МУЖ:

Так ты же «завязал», придурок подлый!

ОН:

Да, завязал. Но перед смертью – можно.

МУЖ:

Как? Перед смертью?.. Это интересно… Уж не перед моей ли?

ОН:

Нет. Моей!

МУЖ (Ей):

Ужели сотворит он харакири?!

ОНА (гладя Его по голове):

О!.. Йэс, сенсЕй, учитель дорогой!

МУЖ:

Сенсей, сенсей… И что мы будем делать Потом вот с этой мерзкой требухою?

ОНА:

Его мы похороним честь по чести, Зароем в скверике у входа, ночью… А на рассвете – напишу на камне Для милого я маленькое хокку.

МУЖ:

И в чём причина… будущей кончины? О мой сенсей!.. Чтоб вам принадлежать Душой и телом…

МУЖ:

Телом?

ОНА:

Телом – тоже… Пожертвовать любимым я должна.

(обращается к Нему)

Ведь ты не передумал?

ОН (помолчав):

Передумал!

МУЖ:

Что? Передумал?!

ОН:

Да! Я – передумал!

МУЖ:

Как – передумал?!

ОН:

Да вот так!..

МУЖ:

Ублюдок! Да я тебя руками задушу!..

ОН (отодвигаясь от Него):

Отелло недоделанный! Арбенин!..

МУЖ (встает):

Да я тебя…

ОНА:

Довольно! Ну?.. Довольно! Ну!.. Выпьем же по рюмочке сакэ, А там посмотрим: кто, кого и как…

ОН (берет бокал):

БибАмус, Эрго!

ОНА:

ПрОзит!

ОН:

И – банзАй!

ОНА:

Банза-а-ай!

МУЖ:

Ну нет! Уж у меня ты, стерва… Уж у меня… уж у меня – ни капли, Ни капельки сакэ ты не получишь!

ОН:

Давай его прирежем потихоньку?

ОНА:

Ну ты подумай: он же твой сенсей! Отец детей моих и… всё такое… Учитель дорогой, давай напьёмся, А этот… самурай… харакирнётся.

МУЖ (Ему):

Харакирнёшься ли?!

ОН (подумав):

ХаракирнУсь! И в том даю я клятву!

МУЖ:

Что ты мелешь? Какую «клятву»? Клятву алкаша?

ОН:

Нет. Самурая. Буду… этим… падлой!

МУЖ:

Ну что ж… Посмотрим… Пейте, мне не жалко.

Он, Она и Муж пьют.

Ну что? Ещё по рюмочке?

ОНА:

О, йэс!

ОН:

О, йэс, сенсей! Щас – выпьем и – задело!..

Пьют.

При мне мой меч… Ну, дай примерюсь…

МУЖ:

Стой! Придумалось мне маленькое хокку:

(Декламирует)

СКОЛЬКО ЖЕ ДЕРЬМА!.. ЧТО-ТО НА ТАКОЙ ЗЕМЛЕ ВЫРАСТИ ДОЛЖНО…

ОНА:

И я придумала!

ОН:

Читай, не бойся!

ОНА (декламирует):

ГЛУПО, РЕБЯТА, ТАК ПОНОСИТЬ ПОМОЙКУ ЗА ТУХЛЫЙ ЗАПАХ!

ОН:

Я тоже, кажется, придумал что-то…

МУЖ:

Ну так и ты прочти.

ОНА:

И ты – прочти!

ОН (декламирует):

ЧЕРЕЗ СОТНЮ ЛЕТ ПОСМОТРЕТЬ НА ЭТУ БОЛЬ — ЧТО ЗА ЧЕПУХА!

Закалывается.

МУЖ (кричит): Не-е-ет!!!..

Затемнение; Он и Она исчезают; снова свет: Муж в комнате один.

МУЖ (он так и сидит в кресле, с закрытыми глазами, вытянув вперед руки):

Не-е-ет!.. Я не хотел вас убивать!..

Открывает глаза, оглядывается.

Фу!.. Какой кошмар!.. Бред какой-то…

Резкий телефонный звонок. Муж вздрагивает.

Нервы – ни к чёрту!.. Пора завязывать. Точно…

Берет трубку.

Алло!.. Андрей? Да… Всё в порядке. Что?.. Батюшки! Неужели она сама тебе всё рассказала? Сам догадался?.. Значит, вычислил… Ну правильно, наша школа… А если это любовь? Ну что ж, – пирком да за свадебку! Что? Будет жалеть?.. Ну что ж теперь сделаешь?.. Не могу же я…с её алкашами… «водку пьянствовать», как она изящно выражается… Да нет, я – в порядке. Да брось ты… От судьбы не уйдёшь… Она—…«решит»… Звони… Конечно… Привет.

Кладет трубку.

Ну!.. Время собирать… вещи.

Сцена 18

В квартире у Него. Звонок в дверь. Он открывает. Входит Она.

ОН: Ну наконец-то!

Она дает ему пощечину.

Вызвать перевозку?

ОНА: Подлец! Какой же ты подлец!..

ОН: Я тебя никогда такой не видел.

ОНА: Больше вообще никогда не увидишь!

ОН: Нет – или мир перевернулся, или ты… свихнулась!

ОНА: Да я – всё та же… Только вот… прозрела!

ОН: Была, стало быть, слепа?

ОНА: Я так тебя любила! Действительно… Может, я схожу с ума? Ты – «красавец мой» – получаешься даже не альфонс, а заурядный, пошлый подлец!.. Не то!.. Ты просто – сволочь, дрянь, подонок…

ОН: Час от часу не легче…

ОНА: Я тебе что?.. Царевна-лягушка?!

ОН: Что-что?

ОНА: Зачем ты раньше времени сжёг мою кожу?!

ОН (после паузы): Может быть, ты всё-таки присядешь?

Она плачет.

Ну… что ещё про меня нашептал тебе твой муж-психиатр?

ОНА: А ведь ты считаешь себя остроумным, интеллигентным человеком… Да что там! Я сама так считала!..

ОН: Прекрати истерику! Я тебе не мальчик для битья! Выкладывай, в чём дело, или… рули на выход!

ОНА: «.. я всё-таки ещё раз благодарю вас за то, что вы помогли мне обрести необходимое… это самое… мужество!..»

Пауза.

Какой же ты гад!

ОН: Это он тебе рассказал?

ОНА (устало): Он… всё писал на плёнку.

ОН: A-а!.. Материал для диссертации… Вот тебе и врачебная этика!..

ОНА: Какая этика, сволочь?! Про этику заговорил… Я хочу выпить!

Он уходит на кухню, возвращается с бутылкой водки, на тарелке – хлеб, огурцы; наливает Ей.

ОН: Я пить не могу.

ОНА: Какой же ты… подлец!

ОН: Присядь и выпей.

ОНА: Конечно. Больше тебе нечего сказать.

ОН: Дура! Психопатка! Идиотка!..

Она выплескивает Ему водку из стакана в лицо.

Так бы и врезал…

ОНА: Ну!.. Давай!.. Врежь!.. Ну… что же ты?

ОН (берет у нее стакан и снова наливает): Давай!.. Пей и… уходи… А я – никуда не поеду.

ОНА: Ой-ой-ой, как страшно!

Пьет.

ОН: Какой я кретин! Как я мог позволить себе с тобой связаться?!

ОНА: Ах ты!.. А ведь муж прав: ты – рефлексирующий трус!

ОН: Сейчас…

Наливает ей снова.

Ты только выпей… Сейчас ты мне расскажешь, как твой муж бежал вынимать меня из петли…

ОНА: Подонок! Мразь!.. Я ухожу.

ОН: Ничего себе! «Я создала тебя, ты создал статью, э р г о – статья моя…». Ты – не царевна-лягушка, ты… старушка… у разбитого корыта! Посмотри мне в глаза!

Пауза.

ОНА: Это правда? Это всё… ради меня?

Пауза.

Я спрашиваю: это правда?!

ОН: Уходи!

ОНА: Козёл вонючий!

ОН: Женщина с персями!

ОНА: Алкоголик! Импотент!..

ОН: Я люблю тебя!

ОНА: Да… Я всё поняла.

ОН (смотрит на часы): Мне действительно пора… Ты остаёшься?

ОНА: Да. Почитай на дорожку тот сонет… Про Марину.

ОН: Зачем – тот? Я тебе другой уже припас…

ОНА: Читай.

ОН (декламирует):

Моя любовь не ведает – любви. Но – ненависти ж нет в душе моей… Так и живу: зови иль не зови — Из-за каких-то дальних там морей… А вот – под боком – встала вдруг струна! Раскрылся взор, и – закипела кровь!.. Она – пришла… Ну точно: вот она!.. Вдруг – отвернулась… Вот и вся любовь… А что там дальше – знаю только я. Живи, пока живой… – так говорят… Чиста и голодна любовь моя!.. Не ведают же люди, что творят… Вот так живёшь и – постоянно ждёшь: Придёшь ты вновь… иль… вовсе не придёшь?

Пауза.

Я могу на тебя рассчитывать?

ОНА: Да.

ОН: Это точно?

ОН: Значит, скоро увидимся? ОНА: Скоро, милый…

ОН: Значит – пока?

ОНА: Пока… милый.

Он берет чемодан и уходит.

Хлопнула входная дверь.

Пока, милый… Пока, милый!.. Пока милый…

Пауза.

Господи!.. Что я делаю?!..

Сцена 19

Квартира Мужа. Муж – за столом. Входит Она.

ОНА: Добрый день!

МУЖ: Не запылилась…

ОНА: Как видишь. Водку пьянствуешь? МУЖ: Послушай…

Включает диктофон.

ЗАПИСЬ:

«Незнакомый мужской голос: Да что вы, доктор!.. Очнитесь! Какая жизнь?! Кругом всё рушится, всё прогнило насквозь… Понимаете – насквозь!.. Думаете – паникёр? Ни хрена подобного! Я ещё оптимист. Почитайте Хайдеггера, Ясперса… Перечитайте Достоевского, наконец… Очень полезное чтение, вдохновляет чрезвычайно… Да, кстати… о Достоевском… Я тут поиздержался – на бутылку не хватает… Конечно, вы как врач можете не давать… Тем более – не знаю, когда отдам… Спасибо! Большое спасибо, этого хватит.

И всё-таки: «Дас шИкзаль вирд энтшАйдэн, вэр фон унс вИхьтигер ист фюрс лЕйбэн!». ФэрштЭ-ен? «Судьба – решит, кто…собственно говоря… из нас окажется…более нужным для жизни»…».

Муж выключает диктофон.

ОНА: Ещё один алкаш?

МУЖ: И помоложе, и понапористей, и посимпатичнее, наконец…

ОНА: Ты… никак сватаешь?

МУЖ: А вот это… «Судьба решит…» Это кто? Заратустра?

ОНА: Да нет… Это, скорее, «Майн кампф». МУЖ: А у нас нет?

ОНА: Не морочь мне голову, я и так места себе не нахожу.

МУЖ: Мне бы твои заботы…

ОНА: Не нахожу места!

МУЖ: Возьми себя в руки! Слышишь? Или… это конец?

ОНА: Очень может быть.

МУЖ: Так любишь?

МУЖ: Шлюха!.. Проститутка!..

ОНА: Не пугай, не страшно… Как ты думаешь, он доехал? Долетел?

МУЖ: Понятия не имею.

ОНА: Подлец!

МУЖ: Ты совсем сбрендила.

ОНА: Прости меня… Что же мне сделать?! МУЖ: Полюби меня обратно!

ОНА: Что мне сделать?!

МУЖ: Я же говорю: полюбить меня обратно и… немедленно!

ОНА: Ну? В койку?

МУЖ: Э-э, нет… Пока отложим.

ОНА: Я кричу тебе в лицо: его люблю!..

МУЖ: Окстись, собака! Я тебя люблю!!!

Телефонный звонок. Она замерла в испуге.

Ну что? Мне подойти?

ОНА: Не надо. Я сама.

Снимает трубку.

Алло!.. Вадим? Какой сюрприз!.. Это что затон? Я что-то не помню, чтобы я у тебя одалживалась. Вот так много лучше… Да нет… мы разошлись, как в море корабли… К тому же…

Смотрит на Мужа.

…я – в некотором роде – замужем… А что?.. Что-то… случилось? Ну, не тяни, Вадим!.. Так… О Господи!.. Кошмар какой-то… Он же был трезвый, как стёклышко… Ой, не могу!.. Виртуоз!..

Вдруг начинает хохотать.

Ну всё! Отбой…

Кладет трубку, садится в кресло; Муж наливает ей водку в стакан; Она машинально выпивает, успокаивается.

Да-а… дела-а… Господи, какой идиот!

МУЖ: Да объясни же наконец!

ОНА: Ну что тебе объяснить? Ну… ну… выпал человек… Понимаешь? Выпал!..

МУЖ: Как? Он – что? Выпрыгнул без парашюта?

ОНА: Да так… Плюнул…в одну встречающую рожу, послал на три буквы другую… морду, а третью – вообще собирался набить… Всё это – в присутствии изумлённых аборигенов… Видимо, он был очень убедителен – еле скрутили. Немедленная высылка. Штраф. У Вадима – крупные неприятности… Ну он-то выкрутится.

МУЖ: Да-а!..

ОНА: Подумать только! И ехал-то – в корпункт, на пару пробных очерков…

МУЖ: На пару недель?

ОНА: На неделю, максимум… Вадим никогда не рискует… Как в воду глядел!

МУЖ: Ты не говорила… про неделю.

ОНА: Не хотела раньше времени.

МУЖ: Пока сама всё не решишь?

ОНА: Вот именно.

МУЖ: Понятно-ясно… Ну и что? Решила?

ОНА: Оставь меня в покое. Мне надо кое-что… додумать.

МУЖ: А чего тут думать? Алкаш – он и в Африке…

ОНА: Да-да! И в Африке… Пожалуй, это конец…

МУЖ: Ну, давай по последней?..

Разливает водку в два стакана.

На дорожку…

ОНА: Что? Не поняла.

МУЖ: Сейчас поймёшь.

Выходит из комнаты; Она сидит неподвижно;

Муж входит с двумя чемоданами.

ОНА: С вещами на выход? Умно придумано… К маменьке на пироги?

МУЖ: А вот и не угадала… К Ниночке.

ОНА: Давай, давай! Ейный муж тебе быстро морду начистит.

МУЖ: А что это ты – как с цепи сорвалась? Видишь ли… Нет «ейного мужа». Две недели назад развелись.

ОНА: Врёшь! Я бы первая узнала.

МУЖ: Видишь ли… в отличие от тебя, Нина не всегда афиширует свои поступки.

ОНА (помолчав): Ну… Нинка!.. Ну… стерлядь!..

ОНА: Вот уж истинно – лучшая подруга!

МУЖ: Когда у нас с ней было… Ну… тогда… Она мне в любви призналась. Ия – тогда! – ей сказал, что, дескать, не смогу уйти от тебя и от детей.

ОНА: Ну? И что же изменилось с тех пор?

МУЖ: А то и изменилось! Конечно, второй такой, как ты, я уже не найду, это ясно… Но зато – я точно знаю, что уж Нинка-то при живом муже ни к какому приблудному алкашу в койку не залезет…

ОНА: К тебе-то – при живом муже – залезла!

МУЖ: Это другое. Это любовь!

ОНА: А у меня что? Случка?!

МУЖ: А вот это меня уже не интересует.

ОНА: Ну хорошо. Ты – психиатр, ты всё продумал, взвесил, отмерил… А как же я?

МУЖ: А что ты? Ты у меня девушка сильная, гордая. Ты же не будешь ломать руки и орать дурным голосом: «Вернись, я всё прощу!».

ОНА: «Не ломайте рук, я буду ломать вам сердце…». Нет, не буду.

МУЖ: Да нет никакой шекспировской трагедии! В конце концов: алкашей много, а ты – одна!

МУЖ: Э-э, нет! Ещё один аспект. Дети. Надеюсь, ты разрешишь мне с ними видеться хотя бы раз в неделю?

ОНА: Безусловно. Но только в моё отсутствие. МУЖ: Понятное дело.

ОНА: Вон, сволочь!

МУЖ: Ну вот теперь… кажется – всё…

Встает, берет чемоданы, у самой двери вдруг останавливается, говорит, не поворачиваясь.

Ах, да!.. Прости, чуть не забыл… Я люблю тебя. Прощай.

Ушел; хлопнула дверь.

ОНА (увидев два налитых стакана, залпом осушает сначала один, потом – другой; внезапно пускается в пляс, вскрикивая):

Ух, ты! Ах, ты!.. Все мы – алконавты! Ух, ты! Ах, ты!.. Все мы – алконавты!.. Ух, ты! Ах, ты!.. Все мы – алконавты!..

Покачнулась, медленно сползла на пол.

Ну, вот и всё… И – в спину ветерок! И цель опять, как в детстве, – далека… Да, я любила. Но любовь – не впрок! Ну… был дружок. И – нет уже дружка… Зачем всё это? Пустяки! Стихи… О Господи! Прости мои грехи!..

Телефонный звонок, настойчивый; Она сначала не реагирует, потом все же снимает трубку.

Ну? Что ещё?.. Что надо?.. Кого?.. Нет. Его нет и больше не будет… Да нет, не ошиблись… А кто это?.. A-а!.. Поняла… Привет от Хайдеггера! И – от Заратустры!.. Как там? «Судьба, дескать, решит…» – чевой-то там такое… Да в курсе, в курсе… Вы – тот, что понапористее и посимпатичней… А вы, собственно, где?.. Здесь, в подъезде?.. Ну так поднимайтесь! Нет-нет, всё очень удобно. Прямо на третий этаж… Да ладно – чего там? Давай – без чинов… У меня есть водка, и… и я одна.

Кладет трубку, с трудом встает, выходит; через минуту возвращается с новой бутылкой водки и банкой маринованных огурцов.

Вот так…

Звонок в дверь.

Вот так?

Звонок в дверь.

Вот так!

Садится; звонок в дверь.

Вот так?

Настойчивый звонок в дверь.

Вот так?!..

Занавес.

КОНЕЦ ПЬЕСЫ

1997 г.

Лебединая песня Драма-бенефис в 2-х действиях

Пора. Ухожу под занавес. Последняя сыграна роль. Вниманием не бАловали. Спасибо – за хлеб и соль!.. Спасибо за то, что – слушали И видели – не меня… Спасибо за то, что не верили, Когда я кричал: – Коня!. Николай Одоев

АНТОН ЧЕХОВ

(С включениями из СОФОКЛА, ШЕКСПИРА, ГЕТЕ, А. ГРИБОЕДОВА, ПУШКИНА, А. ОСТРОВСКОГО, ДОСТОЕВСКОГО, А. СУХОВО-КОБЫЛИНА, М. ЧАЙКОВСКОГО, А. ТИНЯКОВА, И. ГУМИЛЕВА, ЛОРКИ, Л. МАРТЫНОВА, В. ГЕРМАНА)

Действующие лица

Светловидов, старый актёр

Никита Иванович, суфлёр

Мефистофель, дух зла, он же – Призрак из «Гамлета»

Антигона

Тарелкин

Монах

Анна, она же Донна Анна

Иокаста

Вестник

Германн

Катерина, она же – Гертруда

Полоний

Марина Мнишек

Приезжий

Мишка, посыльный

Носильщики из похоронной процессии,

попутчики Приезжего,

духи (кордебалет)

Действие первое

Пустая сцена театра. Направо – ряд дверей, ведущих в актерские уборные. Левый план и глубина сцены завалены декорационным хламом. Посреди сцены – опрокинутый табурет.

Ночь. Темно.

Пауза.

Потом из суфлерской будки медленно высовывается рука с горящей свечой. Вслед за тем появляется и вся фигура суфлера.

СУФЛЕР (глядя в зал):…Ну вот… Кажется, все ушли из театра. Двери заперли. Тишина… Можно бедному суфлёру вылезти из своей будки и отправиться на свой любимый диванчик в последней гримёрной… Кто ночует в театре? Только крысы и я. Крысам – сам Бог велел здесь жить, а мне – судьба!.. В сущности, я – такая же старая театральная крыса, как и все прочие. Впрочем – каждому своё: крысам – сцена, а мне – диванчик в гримуборной. Им – наступила пора трудов праведных, а мне – отдыха от них… Всё-таки, я – человек… как-никак… И, к тому же, я наработался сегодня… засну – без задних ног…

Идет вглубь сцены и оглядывается.

Спокойной ночи, крысы! Адью!..

Посылает им воздушный поцелуй и уходит в дальнюю дверь.

Вдруг раздается отчетливый гитарный аккорд.

Неведомый луч света пробегает по сцене. Видно, как из щелей люка начинает обильно пробиваться клубящийся дым. Крышка люка подымается. Появляется Мефистофель в плаще и с гитарой. Выходит на сцену и, оглядевшись, взбирается вверх по декорациям. Расположившись где-то над сценой, он поет песню, аккомпанируя себе на гитаре.

Песня Мефистофеля

Когда уснут кулисы, А рампу скроет дым, На сцену выйдут крысы Всем племенем своим… Средь хлама декораций, Средь всякого тряпья Хлопочут, копошатся Зубастые друзья!.. Не только пишу ищут И реквизит грызут… В сценическом жилище У них актёрский зуд! Вот крыса молодая Нашла себе перо И, в танце припадая, Так крУжится хитрО… Не более аршина КрысЕц нашёл венец, — И вот король мышиный На троне наконец! Он скалит зубы властно, Он подданным грозит… Но вот соперник страстно Властителю дерзит. Тут – два уже в комплоте… Но – сломлен бунт! Они – Увы! – на эшафоте Свои кончают дни… Так каждой ночью – тише, Чем бенефис земной, — Играют драму мыши И крысы предо мной!..

Внезапно распахивается ближайшая дверь артистических комнат, и в ней появляется Светловидов в костюме Фауста и в подпитии.

СВЕТЛОВИДОВ (Мефистофелю):

Как ты зовёшься?

МЕФИСТОФЕЛЬ (спустившись с декораций):

Мелочный вопрос Для Фауста, что безразличен к слову, Но к делу лишь относится всерьёз И смотрит в корень, в суть вещей, в основу…

СВЕТЛОВИДОВ:

Однако же, особый атрибут У вас обычно явствует из кличек: «Мышиный царь», «Лукавый», «Враг», «Обидчик»… Смотря, как каждого из вас зовут. Ты – кто?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Часть Силы той, что по уму Творит добро, желая зла всему.

СВЕТЛОВИДОВ:

Нельзя ль попроще это передать?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Я – дух, всегда привыкший отрицать. И – с основаньем: ничего не надо! Нет в мире вещи, стоящей пощады. Творенье – не годится никуда. Итак… Я – то, что ваша мысль связала С понятьем разрушенья, зла, вреда… Вот прирождённое моё начало, Моя среда…

СВЕТЛОВИДОВ (смерив его взглядом):

Ты говоришь, ты – часть, но сам ты весь Стоишь передо мною здесь!

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Я верен скромной правде. Только спесь Людская ваша с самомненьем смелым Себя считает вместо части – целым. Об этом можно будет боле зрело Схватиться в следующий раз. Теперь позволь мне удалиться.

СВЕТЛОВИДОВ:

Прощай, располагай собой!.. Знакомый с тем, что ты за птица, Прошу покорно в час любой. Ступай. В твоём распоряженьи Окно, и дверь, и дымоход…

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Я… в некотором затрудненьи. Мне ухнуть в яму не даёт Фигура… здесь… под люка рамой…

Показывает.

СВЕТЛОВИДОВ (смотрит):

Ты испугался пентаграммы? Она – по-нашему – звезда… Каким же образом тогда Вошёл ты через люк сюда? Как оплошал такой пройдоха?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Глянь… Этот знак начертан плохо. Наружный угол вытянут в длину И оставляет ход, загнувшись с краю.

СВЕТЛОВИДОВ (поднимает табурет и садится на него):

Скажи-ка ты, нечаянность какая! Так, стало быть, ты у меня в плену? Но почему не вылезти в окно?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Чертям и призракам запрещено Наружу выходить иной дорогой, Чем внутрь вошли. Таков закон наш строгий.

СВЕТЛОВИДОВ:

Ах, так у вас законы есть в аду? Вот надо будет что иметь в виду На случай договора с вашей братьей.

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Любого обязательства принятье Для нас – закон (со всеми наряду). Мы не меняем данных обещаний. Договорим при будущем свиданье, На этот раз спешу я и уйду.

СВЕТЛОВИДОВ:

Ещё лишь миг, и я потом отстану: Два слова только о моей судьбе…

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Я как-нибудь опять к тебе нагряну, Тогда и предадимся ворожбе. Теперь – пусти меня!

СВЕТЛОВИДОВ:

Но это странно! Ведь я не расставлял тебе сетей, Ты сам попался и опять, злодей, Не дашься мне, ушедши из капкана.

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Согласен. Хорошо. Я остаюсь И – в подтвержденье дружеского чувства — Развлечь тебя бесплатно я берусь. Я покажу тебе моё искусство.

СВЕТЛОВИДОВ:

Показывай, что хочешь, но – гляди — Лишь скуки на меня не наведи.

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Ты больше обозришь сейчас красот За час короткий, чем за целый год.

Делает пасс рукой, вступает музыка, появляется хор эльфов.

ХОР (танцуя):

Рухните, своды Каменной кельи! С полной свободой Хлынь через щели, Голубизна!.. В тесные кучи Сбейтесь вы, тучи! В ваши разрывы Взглянет тоскливо Звёзд глубина…

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Под сводом этим Отправься ж… к детям, В в Еденье сна!..

Светловидов засыпает, сидя на табурете.

ХОР (поет, танцуя вокруг него):

Эта планета В зелень одета. Нивы и горы Летом в уборы Облечены… И – в притяженьи Вечном друг к другу — Мчатся по кругу…

МЕФИСТОФЕЛЬ (шепотом):

Мчатся по кругу!..

ХОР (затихая):

Духи и тени, Неба сыны…

Исчезают в пространстве.

МЕФИСТОФЕЛЬ (вполголоса):

Он – спит!.. Благодарю вас несказанно! Его вы усыпили, мальчуганы, А танец ваш…

Целует кончики своих пальцев.

… – вершина мастерства!

Подойдя к спящему.

Нет, не тебе ловить чертей в тенёта! Чтоб глубже погрузить его в дремоту, Надвинем мы колпак ему…

Напяливает спящему на голову колпак от заварного чайника.

Ну вот… А этот знак – для грызуна работа. Его мне крыса сбоку надгрызёт. Ждать избавительницы не придётся: Уж слышу я, как пОд полом скребётся…

Заглядывает в люк и манит кого-то пальцем.

Царь крыс, лягушек и мышей, Клопов, и мух, и жаб, и вшей Велит тебе сюда явиться И выгрызть место в половице… Ну – живо!.. Этот вот рубец…

Слышен грызущий звук.

Ещё немного… И – конец!

Звук прекращается.

Готово! Покидаю кров.

Опускается в люк.

Спи, Фауст, мирно! Будь здоров!..

Исчезает.

Светловидов просыпается, но на его голову натянут колпак, закрывающий его лицо и глаза. Он шарит в воздухе руками как слепой, встаёт и пытается идти ощупью, поворачиваясь во все стороны. Нащупывает какую-то занавеску, отдёргивает её, за нею стоит девушка, она берёт его за руку.

СВЕТЛОВИДОВ (приподняв край колпака над губами):

Дитя слепого старца, Антигона, Куда пришли мы? В град каких людей? Кто странника бездомного, Эдипа, Сегодня скудным встретит подаяньем? Немногого он молит: собирает По малости, но он и этим сыт… К терпению приучен я – страданьем, Самой природой и скитаньем долгим. Дочь, если видишь где-нибудь сиденье (В священной роще или вне ограды), Остановись и дай мне сесть. Пора Узнать, где мы: нам, чужестранцам, нужно Всё расспросить и выполнить обряды…

АНТИГОНА:

Отец, Эдип-страдалец! Башни града Ещё я смутно вижу вдалеке… А это место – свято, без сомненья, — Здесь много лоз, и лавров, и маслин… И соловьёв пернатый хор в ветвях Так сладостно поёт!.. Присядь на камень… Прошли мы путь, для старца слишком длинный.

Подводит его к табурету.

СВЕТЛОВИДОВ:

Ты – посади и охраняй слепца.

Садится.

АНТИГОНА (садится на пол возле него):

Не в первый раз тебя я охраняю.

СВЕТЛОВИДОВ:

Но где же мы теперь остановились?

АНТИГОНА:

Не знаю, где, но вижу я – Афины!..

СВЕТЛОВИДОВ:

И путники нам говорили то же…

АНТИГОНА:

Так не пойти ль узнать названье места?

СВЕТЛОВИДОВ:

Узнай, дитя…

Она встает и уходит; он шарит руками около себя и нащупывает гитару, оставленную Мефистофелем, берет ее в руки, осторожно ощупывает, проводит рукой по струнам, вслушиваясь в красивое звучание.

Все мы – святые и воры Из алтаря и острога! Все мы – смешные актёры В театре Господа-Бога…

Встает сдирает с головы колпак, бросает его прочь, смотрит в зал, играет и поет.

Так хорошо и привольно В ложе Предвечного Света… Дева Мария – довольна: Смотрит, склоняясь, в либретто… – Гамлет?.. Он должен быть бедным. Каин?.. Тот должен быть грубым… Зрители внемлют победным, Солнечным ангельским трубам!.. Бог, наклоняясь, наблюдает… К пьесе Он полон участья: – Жаль, если Каин – рыдает, Гамлет – изведает счастье… Так не должно быть – по плану! Чтобы блюсти упущенья, Боли – глухому тирану — Вверил Он ход представленья! Боль вознеслася горою, Хитрой раскинулась сетью… Всех утомлённых игрою Хлещет кровавою плетью! Множатся пытки и казни, И возрастает тревога: Что, коль не кончится праздник В театре Господа-Бога?!

Оглядывается, потом кладет гитару осторожно на пол, рассматривает декорационный хлам.

Что, коль не кончится праздник В театре Господа-Бога?..

Что это я? Где?.. Какой праздник?.. Ах, да! Мой бенефис!.. Так ведь он же кончился!.. Кончился давно спектакль… Вот так фунт!.. А я что же? Что я-то здесь делаю? Кругом – ночь, пустота…

Достает из кармана спички и зажигает свечу в оказавшемся перед ним декорационном канделябре, пытается осветить им черную пустоту зала.

Вот так штука!.. Я – что же… В уборной уснул?.. Спектакль давно уже кончился, все из театра ушли, а я?.. Преспокойнейшим манером храповицкого задаю… Ах, старый хрен, старый хрен!.. Старая ты собака! Так, значит, налимонился, что – сидя уснул! Умница! Хвалю, мамочка!..

(Кричит)

Егорка! Егорка, чёрт!.. Петрушка! Заснули, черти, в рот вам дышло, сто чертей и одна ведьма!

По темной сцене проносится сатанинский хохот и затихает вдали. Светловидова испуганно прислушивается, оглядывается. Прикладывает ладонь ко рту, кричит громким шепотом.

Егорка!..

Подождав, садится на табурет, а свечу ставит на пол.

Ничего не слышно… Только эхо и отвечает… Егорка и Петрушка получили с меня сегодня за усердие по трёшнице, – их теперь и с собаками не сыщешь… Ушли и, должно быть, подлецы, театр заперли…

Крутит головой.

Пьян!.. Уф!.. Сколько я сегодня ради бенефиса влил в себя этого винища и пИвища, Боже мой!.. Во всём теле перегар стоит, а во рту двунАдесять язЫков ночуют… Противно…

Пауза.

Глупо… Напился старый дуралей и сам не знает, с какой радости. Уф!.. Боже мой!.. И поясницу ломит, и башка трещит, и знобит всего, а на душе – холодно и темно, как в погребе. Если здоровья не жаль, то хоть бы старость-то свою пощадил, шут Иваныч!..

Безумное эхо проносится в воздухе, многократно повторяясь.

ЭХО: Старость, старость, старость, старость, старость!..

Пауза.

СВЕТЛОВИДОВ: Старость… Как ни финти, как ни храбрись и ни ломай дурака, а уж жизнь прожита… Шестьдесят восемь лет уже тю-тю, моё почтение! Не воротишь… Всё уже выпито из бутылки, и осталось чуть-чуть, на донышке… Осталась – одна гуща… Так-то… Такие-то дела, Васюша… Хочешь – не хочешь, а роль мертвеца пора уже репетировать.

За его спиной в луче света возникает Тарелкин.

ТАРЕЛКИН: Решено!.. Не хочу жить… Нужда меня заела, кредиторы истерзали, начальство вогнало в гроб!.. Умру!.. Но не так умру, как всякая загнанная лошадь умирает: взял, да так, как дурак, по закону природы и помер… Нет!.. А умру наперекор и закону, и природе; умру себе в сласть и удовольствие; умру так, как никто не умирал!.. Эх!..

Со свистом и хохотом пропадает.

СВЕТЛОВИДОВ (съежившись под этим хохотом и не оглядываясь): Смерть-матушка не за горами…

Выходит на авансцену, смотря в зал.

Однако, служил я на сцене сорок пять лет, а театр вижу ночью, кажется, только в первый раз… Да, в первый раз… А ведь курьёзно, волк его заешь!..

Всматривается в темноту.

Театр в ночи кажется мне каким-то колдовским местом, где словно духи живут, притаились под ворохом декораций… Актёры ушли, а души их (роли, ими произносимые) словно живут ещё, шуршат кулисами. Половицами скрипят… Где-то тут и моя душа скрипит – отдельно от меня… Пока я сплю, забывшись пьяным сном… Она всё бормочет чужие слова, живёт чьей-то жизнью, страдает чужими страданиями… Словно призраки, бродят оставленные без присмотра роли: убийцы, сказочники, короли… Шепчут стихами Шекспира, тирадами Грибоедова, интонациями Щепкина, Станиславского, Вахтангова… Вздыхает в углу старый рояль, и клавиши его судорожно вздрагивают, вспоминая гремевшую на балу у Фамусова мазурку…

Подходит к рампе, всматривается в зрительный зал.

Ничего не видать… Ну суфлёрскую будку немножко видно… Вот эту литерную ложу, пюпитр… А всё остальное – тьма! Чёрная бездонная яма, точно могила, в которой прячется сама смерть. Брр!.. Холодно! Из залы дует, как из каминной трубы… Вот где самое настоящее место духов вызывать!

(Кричит)

Э-ге-ге-гей!..

Вдали, в другом луче света, появляется Призрак.

ПРИЗРАК (отвечает таким же криком) Э-ге-ге-ге-ге-гей!..

СВЕТЛОВИДОВ (призраку):

Куда меня ты хочешь завести? Здесь говори. Я далее не двинусь.

ПРИЗРАК:

Ну так внимай мне!

СВЕТЛОВИДОВ:

Я готов.

ПРИЗРАК:

Почти Уж наступил тот час, когда я должен Мучительному серному огню Себя вернуть…

СВЕТЛОВИДОВ:

Увы, несчастный дух!

ПРИЗРАК:

Жалеть меня не надо. Обрати лишь Свой слух со всем вниманием к тому, Что я открою.

СВЕТЛОВИДОВ:

Говори. А я Обязан это выслушать.

ПРИЗРАК:

А также — Обязан отомстить, когда услышишь.

СВЕТЛОВИДОВ:

Услышу? Что?

ПРИЗРАК:

Дух твоего отца, Приговорён я Нашим Судиёй В ночи бродить, а днём – гореть в огне, Пока все нечестивые деянья, Свершённые в мои земные дни, Не вЫжгутся, не вычистятся напрочь… Когда б мне не было запрещено Рассказывать о тайнах моего Тюремного жилища, я бы мог Такую повесть пред тобой излить, Что самое незначащее слово Её способно б было уязвить Глубь сердца твоего, кровь молодую, Горячую – оледенить, заставить Глаза, как звёзды от небесных сфер, Отторгнуться от собственных их впадин, Сплетённые и спутанные кудри Твои – разъединить и каждый волос Отдельный водрузить стоймя, как иглы На раздражённом дикобрАзе… Но — Увы! – секреты Вечности не могут Земным ушам из плоти и из крови Доверены быть. Слушай, слушай, слушай! Когда отца родного ты любил…

СВЕТЛОВИДОВ:

О Боже!..

ПРИЗРАК:

Отомсти… О! Отомсти… Ты понял? Отомсти же за его Подлейшее и – самое средь всех Других – бесчеловечное убийство!

СВЕТЛОВИДОВ:

Убийство?! Как?!..

ПРИЗРАК:

Убийство и всегда Деяние подлейшее – и в лучшем Из вариантов… Но вот это вот!.. Вот это – всех подлее! Всех подлее, Необъяснимей и бесчеловечней!..

СВЕТЛОВИДОВ:

О, дай, дай поскорее мне узнать Про это, чтобы я – на крыльях, быстрых, Как у молитвы или у любовной Мечты, – мог понестись к моему мщенью!

ПРИЗРАК (сбрасывает балахон и оказывается Мефистофелем):

Я вижу: ты – готов! Да, ты – готов! Попался?.. Ты – готов. Да и тебе Бесчувственнее б надо было быть, Чем тот лопух, бурьян, что безмятежно Пустил ростки на Леты берегу, Реки забвенья в вечном царстве мёртвых, Чтобы тебя могло не всколыхнуть Такое…

СВЕТЛОВИДОВ: Какое «этакое»?

МЕФИСТОФЕЛЬ: Ты что – «Гамлета» не читал? «Актёр» – называется…

СВЕТЛОВИДОВ: Пошёл ты к чёрту!

МЕФИСТОФЕЛЬ: Неостроумно. Я ведь и есть чёрт…

СВЕТЛОВИДОВ: Тогда – к Богу!

МЕФИСТОФЕЛЬ: Интересная мысль!.. А-ну, давай попробуем… Надень-ка вот это…

Надевает на него свой балахон и маску Призрака.

О Господи! И Вы – меж нами?.. За справкой о земле?

СВЕТЛОВИДОВ (в облике Бога):

Что с ней?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Пред Вашим взором я смирней Овцы и не богат словами… Что б мог сказать я о мирах? Я – лишь о мУках человека…

Показывает в зрительный зал.

Смешной божок земли, При Ваших всех дарах Чудак такой же он, как был вначале века. Позвольте Вам по-свойски намекнуть: Он, может быть, и лучше б жил чуть-чуть…  Да, лучше б жил чуть-чуть, не озари Его Вы Божьей искрой изнутри…

СВЕТЛОВИДОВ:

Что-что?! Ты текст не ври!.. Ты Мне не ври!

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Клянусь! Прижимает руки к груди. Он эту искру «разумом» зовёт. Но разум у него – на что идёт?

СВЕТЛОВИДОВ:

На что?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Его он смог употребить Лишь на одно: чтоб из скотов скотиной быть!

СВЕТЛОВИДОВ:

И это – всё? Опять ты за своё!.. Лишь жалобы да вечное нытьё! Вишь: на земле всё для тебя не так!..

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Да, Господи! Тут – беспросветный мрак!

Показывает на зал.

Людишки так, несчастные, жалкИ, Что даже мне их мучить – не с руки. Они себя замучают скорей Нелепой конкуренцией своей…

СВЕТЛОВИДОВ:

И ты, блин, антирыночник, злодей!

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Помилуйте! Всё приписать врагу?..

СВЕТЛОВИДОВ:

А знаешь ли ты Фауста?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Угу…

СВЕТЛОВИДОВ:

Да?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

ДокторИшку?

СВЕТЛОВИДОВ:

Моего слугу.

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Ну что ж… Он жив – воистину не брюхом, Питается одним бессмертным духом… Влечёт его в бескрайность некий зуд. Его осознаёт он лишь отчасти. То звёзды с неба надобны для счастья Ему, то – на земле сладчайший блуд!.. Однако, ни одно и ни другое Никак не поселяет в нём покоя.

СВЕТЛОВИДОВ:

Пусть наплутал он много, Мне служа, Я перспективу, всё ж, ему открою. Садовник тонким лезвием ножа Соединит дичок с привоем! Так для коня важней всего вожжа…

МЕФИСТОФЕЛЬ:

А вот и нет! Раздолье даровое!.. На что поспорим: он от Вас уйдёт! Коль мне на то дадите полномочья, Я отобью его у Вас воочью.

СВЕТЛОВИДОВ:

Пока он жив и на земле живёт, Тебе никак не будет в том преграды. А человек – настолько скот, Насколько надобны ему услады…

МЕФИСТОФЕЛЬ:

О, я Вам благодарен бесконечно! Кто – мёртв, тот – мёртв, а мне подай живца! Что дорожит сей жизнию беспечной И жаждет отдаления конца. А мёртвый – что? Тлен мне не по нутру… Как с мышкой кот, сыграть свою игру!

СВЕТЛОВИДОВ:

Идёт, идёт! Уж как тебе угодно… Сбивай с пути и увлекай с собой Дух, с Моей точки зрения, благородный, Коль сможешь изменить его настрой. И будь же посрамлён, увидев в яви, Что человек – и в злой своей забаве — Лишь лучше постигает добрый путь.

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Отлично! Мне лишь только раз моргнуть… Пари меня ничуть не беспокоит. И если я сменю ему расклад, Уж Вы мне не пеняйте за разврат! Пусть жрёт он прах тогда и рожи мне не строит, Как тётушка почтенная моя — Змея!

Раскланивается.

СВЕТЛОВИДОВ:

Ко Мне всегда являться можешь смело. Тут ненависти нет к таким, как ты. Из духов отрицанья и тщеты Всех меньше тягость от тебя, пострела… Пойми: ведь человеку скучен труд, И он впадает в лень ежеминутно… А будет бес ему – как бич, как кнут, — И он, глядишь, займётся делом путным…

Снимает маску и балахон и вешает их на плечики, опустившиеся на лонже откуда-то сверху.

МЕФИСТОФЕЛЬ (подойдя к плечикам и взявшись за них руками):

Я рад порою видеть Старика И не спешу с Ним доходить до ссоры. Так мило – по-людски, не свысока — Вести и с Сатаной переговоры!..

Внезапно лонжа с плечиками и Мефистофелем взвивается вверх и уносит его к колосникам, где он исчезает из виду.

СВЕТЛОВОДОВ (смотря ему вслед): Боже мой! Боже мой!.. И – чёрт возьми! Чёрт возьми!.. Играл я людей всяких, идобрыхизлых, но – больше злых… Как-то уж так выпадало… И умных, и глупых, но – больше глупых… Это я теперь, из старости своей, вижу. Люди смеялись и плакали, а чему они могли от меня научиться? Чему удивиться?.. Перед чем преклониться?.. Мало было такого, мало, очень мало… Если и было вообще… А так – шутом гороховым проскакал по сцене… Хиханьки-хаханьки!.. Аплодисменты посрывал и – в могилу! А захлопнется крышка – кто вспомнит над ней обо мне? Кто – помянет?.. Неужели – никто?..

Оглядывается по сторонам.

Жутко, чёрт подери… По спине мурашки забегали…

(Кричит)

Егорка! Петрушка!.. Где вы, черти?..

Снова проносится адский хохот.

Господи, что это я нечистого поминаю? Егорка!.. Петрушка!.. Ах, Боже мой!.. Брось, брось ты эти слова… Брось ты пить!.. Ведь уж стар, помирать пора… Ведь пора же, пора?

Достает из кармана небольшое зеркало и смотрится в него.

Пора! В шестьдесят восемь лет люди к заутрене ходят, к смерти готовятся, а ты… Ты!

Плюет в зеркало, потом протирает его рукавом, снова смотрит.

О Господи! Нечистые слова, пьяная рожа, этот шутовской костюм… Просто не глядел бы!.. Пойду скорее одеваться.

Идет к уборной, дергает за ручку двери, та не открывается; он дергает сильнее – никакого впечатления; Светловидов возвращается на авансцену, осматривается.

Жутко! Ведь эдак, ежели всю ночь здесь просидеть, то со страху помереть можно…

Садится на табурет, раскачивается и напевает.

Заползу я, как собака, В угол грязный и глухой И под занавесью мрака Порешу там сам с собой… Снарядившись в путь-дорогу, Я налью стакан вином, Чтоб к смертельному порогу Подойти весельчаком. Покурю и нА пол сплюну И, сдержав весёлый крик, В петлю голову я всуну, Синий высуну язык… И коптилка жестянАя На загаженном столе Замигает, догорая, И останусь я во мгле. Руки ласковые Смерти Труп повисший охладят, И запляшут лихо черти, Увлекая дух мой в ад…

В глубине сцены со скрипом открывается дверь одной из уборных, оттуда показывается фигура суфлёра в белом халате; он идёт по сцене, шаркая и стуча башмаками; Светловидов в ужасе оборачивается

СВЕТЛОВИДОВ (вскрикивает от ужаса и пятится назад): Кто ты? Зачем?.. Кого ты?..

Топочет ногами.

Кто ты?

НИКИТА ИВАНЫЧ: Это я-с!

СВЕТЛОВИДОВ: Кто ты?

НИКИТА ИВАНЫЧ (медленно приближаясь к нему): Это я-с… Суфлёр, Никита Иваныч… Василь Васильич, это я-с…

СВЕТЛОВИДОВ (опускается в изнеможении на табурет, тяжело дышит и дрожит всем телом): Боже мой! Кто это? Это ты… ты, Никитушка? За… за… зачем ты здесь?

НИКИТА ИВАНЫЧ: Я здесь ночую, в уборных-с… Только вы, сделайте милость, не сказывайте Алексею Фомичу-с… Больше ночевать негде, верьте Богу-с…

СВЕТЛОВИДОВ: Ты, Никитушка… Боже мой, Боже мой!.. Вызывали шестнадцать раз, поднесли три венка и много вещей… Все в восторге были, но ни одна душа не разбудила пьяного старика и не свезла его домой… Я – старик, Никитушка… Мне – шестьдесят восемь лет… Болен! Томится слабый дух мой…

Припадает к руке суфлера и плачет.

Не уходи, Никитушка… Стар, немощен. Помирать надо… Страшно, страшно!..

НИКИТА ИВАНЫЧ (нежно и почтительно): Вам. Василь Васильич, домой пора-с!

СВЕТЛОВИДОВ: Не пойду! Нет у меня дома, – нет, нет, нет!..

НИКИТА ИВАНЫЧ: Господи!.. Уж забыли, где и живёте!

СВЕТЛОВИДОВ: Не хочу туда, не хочу! Там я один… никого у меня нет, Никитушка, ни родных, ни старухи, ни деток… Один, как ветер в поле… Помру, и некому будет помянуть… Страшно мне одному… Некому меня согреть, обласкать, пьяного в постель уложить… Чей я? Кому я нужен? Кто меня любит?.. Никто меня не любит, Никитушка!

НИКИТА ИВАНЫЧ (сквозь слезы): Публика вас любит. Василь Васильич!

СВЕТЛОВИДОВ: Публика ушлА, спит и забыла про своего шута! Где он теперь? А… где-то там, где занавес закрылся… Нет, никому я не нужен, никто меня не любит по жизни, Никитушка… Ни жены у меня, ни детей…

СВЕТЛОВИДОВ: А ведь я – человек, ведь я живой, у меня в жилах кровь течёт, а не вода… какая-нибудь… Я – дворянин, Никитушка! Хорошего рода… Пока вот в эту яму не попал, на военной служил… Да! В артиллерии… Какой я молодец был, красавец, какой честный, смелый, горячий!.. Боже, куда же это всё девалось?! Никитушка, а – потом… Каким я актёром был, а?..

Поднявшись, опирается на руку суфлера.

Куда всё это девалось?.. Где оно? Где – то время?.. Боже мой! Поглядел нынче в эту яму – и всё вспомнил, всё!.. Яма-то эта съела у меня сорок пять лет жизни… И – какой жизни, Никитушка!.. Гляжу… гляжу вот в эту яму сейчас и вижу всё до последней чёрточки, как твоё лицо. Восторги молодости, вера, пыл, любовь женщин!.. Женщины, Никитушка!..

Задумывается и начинает тихонько дирижировать, и вдруг – неизвестно откуда – начинает звучать песня под гитару, да еще сопровождаемая непредсказуемой цветомузыкой.

Песня

На темени горном, на темени голом — часовня… В жемчужные воды столетние никнут маслИны… Расходятся люди в плащах, а на башне вращается флюгер… Вращается дЕнно, вращается нощно, вращается вечно!.. О, где ты, затерянное селенье? О, где ты? О, где ты в моей Андалузии слёзной?.. Ах, слёзной!..

Появляется танцевальная группа: песня переходит в танец

У реки, у реки пляшут вместе тополькИ… А один, а один, хоть на нём лишь всего три листочка, хоть всего-ничего — три листочка, но, однако ж, он — гляди — пляшет, пляшет впереди!.. Эй, Ирэна! Выходи!.. Эй, Ирэна! Выходи!.. Скоро выпадут дожди… Так скорей, так скорей попляши в саду зелёном! Попляши в саду зелёном! Подыграю струнным звоном… Подыграю струнным звоном… Ах, как несётся речка! Ах, ты моё сердечко!.. Ах, ты моё сердечко… У реки, у реки пляшут вместе тополькИ… А один, а один, хоть на нём лишь всего три листочка: хоть всего-ничего — три листочка, но, однако ж, он — гляди! — пляшет, пляшет впереди… Выходи!..

Видение растворяется в темноте.

СВЕТЛОВИДОВ (преобразившись):

Дождёмся ночи здесь. Ах, наконец Достигли мы ворот Мадрита! Скоро Я полечу по улицам знакомым, Усы плащом закрыв, а брови – шляпой… Как думаешь, узнать меня нельзя?

НИКИТА ИВАНЫЧ (подыгрывает):

Да! Дон Туана мудренО признать! Таких, как он, такая бездна!

СВЕТЛОВИДОВ:

Шутишь? Да кто ж меня узнает?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Первый сторож, Гитана или пьяный музыкант… Иль свой же брат, нахальный кавалер Со шпагою под мышкой и в плаще.

СВЕТЛОВИДОВ:

Что за беда, хоть и узнают? Только б Не встретился мне сам король. А впрочем — Я никого в Мадрите не боюсь.

НИКИТА ИВАНЫЧ:

А завтра же до короля дойдёт, Что Дон Гуан из ссылки самовольно В Мадрит явился. Что тогда, скажите, Он с вами сделает?

СВЕТЛОВИДОВ:

Пошлёт назад… Уж, верно, головы мне не отрубят, Ведь я не государственный преступник. Меня он удалил, меня ж любя: Чтобы меня оставила в покое Семья убитого…

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Ну то-то же!

Прислушивается.

Кто к нам идёт?

Входит молодой монах.

МОНАХ (сам с собой):

Сейчас она приедет Сюда!..

Замечает их.

Кто здесь? Не люди ль Донны Анны?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Нет, сами по себе мы господа… Мы здесь гуляем.

СВЕТЛОВИДОВ:

А кого вы ждёте?

МОНАХ:

Сейчас должна приехать Донна Анна На мужнину гробницу.

СВЕТЛОВИДОВ:

Донна Анна Де Сольва? Как?., супруга командора, Убитого… не помню, кем…

МОНАХ:

Развратным, Бессовестным, безбожным Дон Туаном.

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Ого! Вот как!.. Молва о Дон Туане И в мирный монастырь проникла даже, Отшельники хвалы ему поют…

МОНАХ (оглядывая их):

Он вам знаком, быть может?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Нам? Нимало. А где-то он теперь?

МОНАХ:

Его здесь нет, Он – в ссылке, далеко.

НИКИТА ИВАНЫЧ:

И слава Богу! Чем далее, тем лучше. Всех бы их, Развратников, в один мешок да в море.

СВЕТЛОВИДОВ:

Что? Что ты врёшь?!

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Молчите: я нарочно!..

СВЕТЛОВИДОВ (монаху):

Так здесь похоронили командора?

МОНАХ:

Здесь. Памятник жена ему воздвигла И приезжает каждый день сюда За упокой души его молиться И плакать…

СВЕТЛОВИДОВ:

Что за странная вдова! И – не дурна?

МОНАХ:

Мы красотою женской, Отшельники, прельщаться не должны, Но лгать – грешнО: не может и угодник В её красе чудесной не сознаться.

СВЕТЛОВИДОВ (разглядывая монаха):

Недаром же покойник был ревнив. Он Донну Анну взаперти держал, Никто из нас не видывал её…

Оглядевшись.

Я с нею бы хотел поговорить!

МОНАХ:

О, Донна Анна никогда с мужчиной Не говорит.

СВЕТЛОВИДОВ (быстро):

А с вами, мой отец?

МОНАХ:

Со мной – иное дело: я – монах. Да вот она…

Входит Донна Анна.

АННА (монаху):

Отец мой, отоприте! МОНАХ: Сейчас, сеньора… Я вас ожидал.

Он хочет приблизиться к Донне Анне, но Светловидов опережает его и, опустившись перед ней на колено, целует край ее платья; Донна Анна вырывается и уходит с монахом.

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Что? Какова?..

СВЕТЛОВИДОВ (продолжая стоять на колене):

Её совсем не видно Под этим вдовьим чёрным покрывалом, Чуть узенькую пятку я заметил…

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Довольно с вас. У вас воображенье В минуту дорисует остальное. Оно у вас проворней живописца. Вам – всё равно, с чего бы ни начать: С бровей ли, с ног ли…

СВЕТЛОВИДОВ (вставая):

Слушай, Лепорелло, Я с нею познакомлюсь!

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Вот ещё! Куда как нужно! Мужа повалил Да хочет поглядеть на вдовьи слёзы…

Вступает похоронная музыка, из глубины сцены появляется процессия: впереди несут гроб; возвращаются Донна Анна с монахом, но теперь они уже из другой пьесы.

АННА (носильщикам):

Эй! Опустите благородный груз, Коль может называться благородным Костяк, который саван спеленал И катафалк везёт… А я немного ПоголошУ, несчастная, над ним, Оплачу вновь нежданную кончину ЛанкАстера достойного… Как жалок Остывший лик святого короля!.. Вот побелел уже и пепел дома Ланкастеров!.. И ты уже бескровный Потомок крови королевской, той… И я по праву призываю дух, Чтоб он услышал стон несчастной Анны, Жены ЭдвАрда, сына твоего, Зарезанного тою же рукою, Что и вот эти раны нанесла… И – через двери, в кои вышла жизнь Твоя наружу, – я бальзам бесцельный Из глаз моих вливаю в пустоту… Будь проклята рука, что их пробила, И дух, которому хватило духа Такое сотворить!.. И – с ними – кровь, Что выпустила эту кровь отсюда… Да поразит ещё ужасней участь Проклятого злодея, что всех нас В несчастье окунул твоею смертью. Ужасней, чем могу я пожелать Гадюкам, змеям, паукам и жабам Или другой ползучей гиблой твари, Которая, однако же, – жива!.. О, если б привелось ему иметь Дитя, пускай окажется уродом, Ублюдком, раньше времени на свет Явившимся, пусть испугает видом Он мать свою, и пусть вовек пребудет Наследником проклятья моего! А если будет он иметь жену, То пусть она была б ещё несчастней От его смерти, чем несчастна я, Лишившаяся молодого мужа И свёкора!..

(Носильщикам)

Идёмте снова к Чертей! Ну!.. Поднимите этот груз святой, Чтобы похоронить то, что отпето В приделе роковом Святого Павла.

Носильщики поднимают гроб.

Помедленней, достойней волоките, Как будто б были вы утомлены На самом деле тяжестью: пока я Над телом вою, отдохнёте вы…

СВЕТЛОВИДОВ (выступая вперед):

Остановитесь, кто несёте тело, И опустите нА землю его.

Носильщики останавливаются.

АННА:

Что за волшебник злобный вызвал дух Исчадья ада этого и палку В колёса церемонии воткнул?!

СВЕТЛОВИДОВ:

Подонки! Опустите наземь труп. Или – клянусь его отпевшим Павлом — Я превращу из вас любого в труп.

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Милорд! Я заклинаю – отойдите С пути и с миром пропустите гроб.

СВЕТЛОВИДОВ:

Невежа-пёс!.. Остановись, колья Приказываю. Выше алебарду, Не сметь касаться до моей груди! Или – клянусь всё тем же вашим Павлом — Я вытру ноги об тебя и так За твою дерзость, дрянь, тебя унижу!

Они отпрянули, носильщики опустили гроб.

АННА:

Что с вами? Вы трепещете пред ним? Боитесь вы?.. Увы! Я не виню вас. Ведь смертны вы, а смертным не под силу Пред дьявола напором устоять…

Поворачивается к нему.

Прочь! Прочь с пути, посланец преисподней! Хоть ты вот эту плоть уж одолел, Но пред душою этой ты бессилен.

Поднимает крест.

Итак, уйди!

СВЕТЛОВИДОВ (опускаясь перед нею на колени):

Сладчайшая святая! Во имя благочестия, хотя бы, Не извергай проклятья…

АННА:

Смрадный дьявол! Прочь, Бога именем! Не трожь меня… Ты эту землю обустроил адом, Исполненным стенанья и проклятья. Коль тебе радость доставляет вид Твоих деяний гнусных, можешь этот Кровавых упражнений атрибут Забрать себе!

Сдергивает покрывало с трупа.

О люди, люди, люди!.. Смотрите!

Показывает на труп.

Раны мёртвого раскрыли Свои края и вновь кровоточАт!

Смотрит на Светловидова.

Красней, красней, клок смрадного уродства! Ведь это же присутствие твоё Вот эту кровь из хладных, полых вен, Где нету крови, выжало. Твой подвиг, Бесчеловечный и необъяснимый, Открыл опять ужасный кровоток… О Боже! Ты, Кто дал вот эту кровь, За эту смерть злодею отомсти! Земля! Ты эти капли вобрала, Так за убийство это отомсти!.. Вы, небеса, сразите наповал Убийцу яркой молнией своей! А ты, земля, разверзнись широко Под ним и поглоти его немедля, Как кровь сей жертвы поглотила ты!..

Светловидов, стоя на коленях, смеется.

Как… кровь сей жертвы поглотила ты… Вот этого святого короля, Что был зарезан этою рукою, Которою водил сам ад!..

СВЕТЛОВИДОВ (смеется):

О леди! Не знаете вы правил благочестья, Что воздавать велят добром за зло, Благословеньем за проклятье.

АННА:

Сволочь! Нет для тебя ни Божьего закона, Ни человеческого… Зверь – и тот Не так свиреп, ему знакома тень Сочувствия…

СВЕТЛОВИДОВ (вставая с колен):

А мне она совсем Не ведома, поскольку я не зверь.

АННА:

О диво: дьявол правду говорит!

СВЕТЛОВИДОВ:

Гораздо удивительнее, леди, Что ангелы – столь злобны… Соизволь, О ты, божественнейшая из женщин, Дать разрешенье мне все те грехи, Что тут тебе пригрезились, сличив С действительностью, от себя отместь!

АННА:

О, соизволь, из всех мужчин гнуснейший, Дать разрешенье мне вот эти все… Все несомненные твои злодейства Сличить с действительностью и тебя, Проклятого, проклясть бесповоротно!

СВЕТЛОВИДОВ:

Твой облик справедливей, чем язык… Ну, дай же мне целебную отсрочку, Чтобы себя когда-нибудь простить!

АННА:

Мерзей, чем твоё сердце, мысль твоя. Ты б должен не простить себя стремиться, А подыскать верёвку для крюка!

СВЕТЛОВИДОВ:

Так ведь таким отчаянным порывом Я бы уж точно подтвердил вину.

АННА:

Отчаяньем бы ты себя обмыл, Поскольку совершил бы месть себе же, Так подло убивавшему других.

СВЕТЛОВИДОВ:

Произнеси, что я – не убивал их!

АННА:

О, если б мог ты словом воскресить Убитых!.. Но они – увы! – мертвЫ, Раб Сатаны, и то – твоя работа.

СВЕТЛОВИДОВ:

Я мужа твоего – не убивал!

АННА:

А? Так он жив?

СВЕТЛОВИДОВ:

Он мёртв, но он убит Рукой ЭдвАрда.

АННА:

Изрыгаешь ложь! Да королева видела МаргО Твой меч в его кровИ, твой меч, тот самый, Что ты однажды ей направил в грудь, И только братья вовремя отбили Вбок остриё…

СВЕТЛОВИДОВ:

Тогда я раздражён Был языком её несправедливым, Что мне вменил мне чуждые винЫ.

АННА:

Ты раздражён твоим кровавым нравом, Что грезит лишь убийством. Значит, ты Не убивал и короля?

СВЕТЛОВИДОВ:

Ну что же… Тебе – всё позволяю я!..

АННА:

Ехидна! Ты позволяешь мне? Тогда и Бог Мне позволяет проклинать тебя За преступления твои.

Показывает на гроб.

Он был Так мужествен, и мягок, и достоен…

СВЕТЛОВИДОВ:

Ну, ангел прямо! Вот небесный царь И взял его к себе.

АННА:

На небесах — Да-да! – он – там, где ты, увы, не будешь.

СВЕТЛОВИДОВ:

Так пусть он будет благодарен мне, Что я помог послать его туда. Ведь для небес он более подходит, Чем для земли.

АННА:

А ты – ни для каких Не годен мест, несчастный, кроме ада.

СВЕТЛОВИДОВ:

Да… И ещё для места одного, Которое сама ты назови мне…

АННА:

Темница в подземелье!

СВЕТЛОВИДОВ:

Твоя спальня…

АННА:

Отравой пропитаешь угол тот, Где ляжешь ты…

СВЕТЛОВИДОВ:

Коль мы с тобою ляжем, Насквозь он пропитается, поверь!..

АННА:

Пожалуй…

СВЕТЛОВИДОВ:

Точно! Дорогая Анна, Оставим перебранку, при которой НесогласИмы наши голоса, И – перейдём разумно к диалогу… Подумай: ну а вдруг… тот, кто убил Плантагенетов – Генриха с ЭдвАрдом, Не столько сам виновник, сколь —…наёмник?

АННА:

Ты – и зачинщик, ты – и исполнитель Проклятых дел!

СВЕТЛОВИДОВ:

Была к тому подначкой Твоя краса! Да-да!.. Твоя краса, Что в снах моих меня не оставляла, Преследуя, как зверя гончий пёс!.. Твоя краса… Лишь целый мир убив, Я б мог мечтать о том, чтоб час один Прожить, припав к твоей груди…

АННА:

Когда бы Я знала… я – клянусь! – проклятый кат, Ногтями б содрала со щёк моих Проклятую красу!..

СВЕТЛОВИДОВ:

Нет-нет, не надо! Мои глаза не вынесли б такого… Ты не должна дурнеть, пока смотрю!.. Как целый мир ликует в свете солнца, Так я – при ней! Она – мой день и жизнь!..

АННА:

Так ночь же мраком омрачит твой день, И смерть поглотит жизнь твою!

СВЕТЛОВИДОВ:

Не надо! Не проклинай саму себя, дружок, Не будь в одно и то же время сразу Тем, кто клянёт, и тем, кого клянёт он.

АННА:

Хотела б я, чтоб за меня тебе Кто отомстил!..

СВЕТЛОВИДОВ:

Чудовищно стремленье Тому отмстить, кто полюбил тебя…

АННА:

Естественно стремленье отомстить Тому, кто мужа моего убил.

СВЕТЛОВИДОВ:

Тот, кто… освободил тебя от мужа, Хотел, чтоб было лучше, а не хуже. Он это сделал, леди, для того, Чтоб лучшее нашла ты существо!

АННА:

Да лучшего, чем он, земля не носит!

СВЕТЛОВИДОВ:

Ещё как носит… И тебя он просит, И более тебе он даст любви, Чем тот давал…

АННА:

И кто он? Назови!

СВЕТЛОВИДОВ:

Плантагенет!

АННА:

И тот – Плантагенет.

СВЕТЛОВИДОВ:

Он есть, он лучше. А того уж нет.

АННА:

И где же он?

СВЕТЛОВИДОВ (показывает на себя):

Да вот! Она плюет ему в лицо. Зачем плевать? Утирается.

АННА:

О, был бы яд в слюне, чтоб убивать!

СВЕТЛОВИДОВ:

Не верю я, чтоб мог излиться яд Из этих уст, нежней, чем у наяд.

АННА:

Тебе и яд не страшен, паразит, Ведь сам ты, как ехидна, ядовит. Прочь с глаз моих! Ты отравляешь их…

СВЕТЛОВИДОВ:

Нет, это я – в отраве… от твоих…

АННА:

О, быть бы василиском, чтоб разить Одним лишь взглядом, чтоб тебя убить!

СВЕТЛОВИДОВ:

Да, я хотел бы, чтоб ты им была: Я б умер сразу, а теперь меня Ты убиваешь медленно. Твой взгляд Язвит меня, и очи, солонЫ, Сочатся, точно каплями полнЫ, Накапанными в них глазным врачом. Глаза мои… они не знали слёз… К тому же – покаянных… Нет… Когда Йорк, мой отец, и твой ЭдвАрд, мой брат, Навзрыд рыдали, слыша жалкий стон, Что Рэтленд издавал, когда над ним Зловещий Клиффорд поднял свой клинок… Иль когда твой воинственный отец Рассказывал печальнейший рассказ О смерти моего отца и раз, Пожалуй, двадцать делал перерыв, Чтоб отрыдаться, так что все кругом Стояли с мокрыми щеками. Все — Подобно деревАм, дождём омытым… Тогда мои суровые глаза Одни – презрели влагу… Но твоя Краса всё то, что там я смог сдержать, Сейчас призвала и – слепит меня Солёным плачем… Никогда ещё Ни друга, ни врага я не молил… Да, попросту, язык мой не умел Слова такие жалко лепетать… Но красота твоя пришла, чтоб взять С меня налог неумолимый свой, —

И я – молю и плачу пред тобой!..

Рыдает; потом успокаивается и поднимает взор на Анну; пауза

Не приучай к такой усмешке рот, Ведь создан он, поверь, не для острот… Для поцелуев. А не может лечь На сЕрдце мир, так вот тебе мой меч! Благоволи вогнать вот в эту грудь, Столь верную тебе, чтоб – душу прочь Изъять и навсегда Творцу вернуть, Чтоб не смогла любить тебя всю ночь!.. Ты видишь, я подставил для удара Её и жду погибели, как дара!..

Протягивает ей меч.

О, не тяни: ведь это ж я убил Святого короля, твоей красою На это понуждён… Ну! Бей же, бей!.. Я юного ЭдвАрда заколол, Чтоб зреть твоё небесное лицо…

Пауза.

Так – подыми! Иль – меч, или – меня!.. АННА:

АННА:

Встань, скрытник! Мне желанна смерть твоя, Но – палачом твоим не буду я.

СВЕТЛОВИДОВ:

Так… мне… вели убить себя, и – в миг Исполню то, что скажет твой язык.

АННА:

Но он сказал уж.

СВЕТЛОВИДОВ:

Это был запал… Но – повтори теперь, и – я сказал — ТотчАс, как слово прозвучит, рука, Что так твою любовь убить легкА, Ради тебя, не любящей, опять Готова будет страсть с пути убрать. Но только знай, что – там и тут – твой грех, Твоя вина, участье и успех!

АННА (после паузы):

Хотела бы твоё я сердце знать…

СВЕТЛОВИДОВ:

Оно – в том, что сказал я.

АННА:

Я боюсь, Что правды – нет ни в нём, ни в языке…

СВЕТЛОВИДОВ:

Тогда – в мужчинах не было её От века.

АННА:

Ладно. Убери свой меч.

СВЕТЛОВИДОВ:

Скажи: так решена моя судьба?

АННА:

Узнаешь позже.

СВЕТЛОВИДОВ:

Но надежда – есть?

АННА:

Мужчины все надеждою живут.

СВЕТЛОВИДОВ:

Изволь надеть кольцо…

Протягивает ей кольцо.

АННА (помедлив):

Что ж… взять – не дать… Он надевает кольцо ей на палец.

СВЕТЛОВИДОВ:

Смотри, как охватило палец твой! Так грудь твоя впустила в свой предел Комок живого сердца моего… Носи с собой их оба, ведь они Теперь – твои! И, если твой слуга Всё ж вымолит прощенье у твоих Немилосердно милостивых рук, Ты – в счастье превратишь свой тяжкий гнев.

АННА:

Гнев – в счастье?

СВЕТЛОВИДОВ:

В счастье – гнев.

АННА:

А в чём оно? А в чём оно?..

СВЕТЛОВИДОВ:

Коли захочешь ты Забыть свой гнев к тому, кто больше прав Имеет плакальщиком быть при нём…

Показывает на гроб.

Ступай тогда на площадь Кросби. Там, Лишь я торжественно похороню, Снеся печально в Чертси-монастырь, Достойный прах святого короля, Омывши покаянными слезами Его могилу, – там тебя я жажду Увидеть с подобающею свитой. Поверь, что много тайных есть причин, Чтоб ты мне уступила в миг один!

АННА:

Я рада. И особенно тому, Что вы с таким раскаяньем глубоким Относитесь сегодня ко всему…

Оборачивается к свите.

Эй, Беркли, Трессел! Вы со мной ступайте.

Хочет идти.

СВЕТЛОВИДОВ:

Мне пожелайте доброго пути…

АННА:

Хоть это больше, чем вы заслужили, Но, зная, как умеете вы льстить, Представьте, что уж я вам пожелала.

Уходит со свитой.

СВЕТЛОВИДОВ (носильщикам):

Ну, поднимите тело, господа!

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Итак, мы – к Чертей, благородный лорд

СВЕТЛОВИДОВ:

К какому Чертей?.. Белые монахи В своём скиту нас ожидают в страхе…

Делает знак, и они уносят гроб.

Была ль, скажите, женщина когда Сосватана так лихо? А?.. Была ли Когда-нибудь она побеждена Так лихо?.. Я хочу её иметь. Но – не надолго. Каково?.. Нет, мне, Убийце её мужа и его Отца, её – при ненависти в сердце, Проклятьи на устах и со слезами В глазах, пред окровавленною жертвой Моей – и взять!. Ой-ой!.. Великий Бог! Против меня – преграды без числа. А за меня – лишь дьявол и притворство. И вот – я победил! Весь мир – в ничто!.. Ха! Уж она забыла своего Героя-принца, юного ЭдвАрда, Всего-то лишь три месяца назад Заколотого мною в раздраженье При ТьЮксбери! А он ведь дворянин, Рождённый расточительством природы, Милее и славнее в тыщу раз!.. Младой, отважный, мудрый – без сомненья, Прямой потомок королей… Весь мир Не может это отрицать. И всё же Она, как раз она, уж положила Свой глаз на бедного меня, который Сбирает урожай его расцвета И сам её же вырядил вдовою У скорбного одра! Да! На меня, Не тянущего и на пол-ЭдвАрда! Меня, что колченог и так уродлив!.. При том, что стало герцогство моё Не более, чем нищенским приютом. Да нет! Я заблуждаюсь, право слово, Насчёт моей персоны: ведь она — Хоть сам я так доселе не считаю — Меня находит клёвым мужиком! На диво клёвым!.. Стало быть, я должен Презреть и порицать все зеркала, Созвать толпу или хотя бы пару Портных, приняться моды изучать, Чтоб телу моему дать обрамленье Достойное. А то я с давних пор Едва таскаю ноги, полагаясь На собственную только благосклонность, Привык ценить себя на медный грош…

Оборачивается вслед ушедшим.

Но мне сперва угодно, чтобы тот Субъект отправился в свою могилу… Потом вернусь в рыданиях к моей Возлюбленной…

Смотрит на небо.

Сияй вовсю, светило! Покамест я не накупил зеркал, Где б облик мой всечасно возникал, Свети мне ты, чтоб каждое мгновенье Своею мог я любоваться тенью!

НИКИТА ИВАНЫЧ (подходя):

Бессовестный!

СВЕТЛОВИДОВ:

Однако, уж и смерклось… Пока луна над нами не взошла И в светлый сумрак тьмы не обратила, Взойдём в Мадрит.

Уходит.

НИКИТА ИВАНЫЧ (один):

Испанский гранд, как вор, Ждёт ночи и луны боится… Боже! Проклятое житьё. Да долго ль будет Мне с ним возиться? Право, сил уж нет!

Светловидов возвращается.

СВЕТЛОВИДОВ: Никитушка! Ты – тут?

НИКИТА ИВАНЫЧ: Да тут я, тут, Василь Васильич! Куда же мне деться?

СВЕТЛОВИДОВ: А я?

НИКИТА ИВАНЫЧ: И вы тут, Василь Васильич! Вы всё сцены с дамами вспоминаете…

СВЕТЛОВИДОВ: С дамами?.. А ты знаешь, Никитушка, когда я был молодым актёром, когда только что начинал в самый пыл входить, помню – полюбила одна меня за мою игру… Изящна, стройна, как тополь, молода, невинна, чиста и пламенна. Как летняя заря! Под взглядом её голубых глаз, при её чУдной улыбке не могла бы устоять никакая ночь. Морские волны разбиваются о камни, но о волны её кудрей разбивались утёсы, льдины, снеговые глыбы!.. Помню, стою я перед нею, как сейчас перед тобою… Прекрасна была в этот раз, как никогда, глядела на меня так, что не забыть мне этого взгляда даже в могиле… Ласка, бархат, глубина, блеск молодости! Упоённый, счастливый, падаю перед нею на колени, прошу счастья… А она… она говорит: «Оставьте сцену!» Оставь-те сцену!.. Понимаешь? Она могла любить актёра, но – быть его женой… никогда! Помню, в тот день играл я… Роль была подлая, шутовская… Я играл и чувствовал, как открываются мои глаза… Понял я тогда, что никакого «святого искусства» нет, что всё – бред и обман, что я – раб, игрушка чужой праздности, шут, фигляр! Понял я тогда… публику! С тех пор не верил я ни аплодисментам, ни венкам, ни восторгам… Да, Никитушка! Он…

Показывает на зал.

…аплодирует мне, покупает за целкОвый мою фотографию, но я чужд ему, я – для него – грязь, почти кокотка! Ради тщеславия он ищет знакомства со мною, но – не унизит себя до того, чтобы отдать мне в жёны свою сестру, дочь…

НИКИТА ИВАНЫЧ (подходя): Вам, Василь Васильич, спать пора-с…

Пытается увести его в гримерную.

СВЕТЛОВИДОВ (пытается вырваться от него и, показывая пальцем в зал, кричит): Не верю я ему! Не верю!..

Затемнение; конец 1-го отделения

Действие второе

На переднем плане на полу неподвижно лежит Светловидов. Над ним – Мефистофель.

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Чуть дух покинет тело, договор Ему представлю, кровью подкреплённый… Но столько средств есть с некоторых пор Отбить у чёрта душу беззаконно! Поверья предков, словно старый хлам, Лишились силы, всякий смысл утратив. Бывало, я со всем справлялся сам, Теперь нуждаюсь в помощи собратьев. Тяжёлые для чёрта времена! В загоне честь, обычай, старина… Всегда готовым надо быть к подвохам. А в старину душа была честна И вылетала вон с последним вздохом. Я схватывал её, как кошка мышь, Без промаха, и вмиг, без проволочки, Сжимал в когтях… Теперь – не то, шалишь! Душа нейдёт из грязной оболочки, Ей дорога вонючая дыра, Пока её не сгонят со двора Враждующие меж собой стихии… Сиди, гадай, когда она и как Решит уйти, и хитрости какие Готовить ей, чтоб не попасть впросак. Смерть на руку уже не так скора, Сражает не ударом топора. Застынет труп, его б уж класть в гробницу, Ан смотришь, ожил он и шевелИтся… Враждующие меж собой стихии…

Светловидов шевелится, а потом и вовсе поворачивается с боку на бок. Потом – садится. Мефистофель досадливо всплескивает руками.

СВЕТЛОВИДОВ:

Мне скучно, бес!

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Что делать, Фауст? Таков вам положен предел, Его ж никто не преступает. Вся тварь разумная – скучает: Иной от лени, тот – от дел; Кто – верит, кто – утратил веру; Тот – насладиться не успел, Тот – насладился через меру… И всяк зевает, да живёт! И всех вас гроб, зевая, ждёт. Зевай и ты.

СВЕТЛОВИДОВ:

Сухая шутка! Найди мне способ как-нибудь Рассеяться.

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Доволен будь Ты доказательством рассудка. В своём альбоме запиши: ФасцИдиум эст квИес (скука — Отдохновение души). Я – психолОг!.. О, вот наука!..  Скажи, когда ты не скучал?

Светловидов пожимает плечами.

Подумай, поищи… Тогда ли, Как над Вергилием дремал, А розги ум твой возбуждали? Тогда ль, как розами венчал Ты благосклонных дев веселья И в буйстве шумном посвящал Им пыл вечернего похмелья?.. Тогда ль, как погрузился ты В великодушные мечты, В пучину тёмную науки?.. Но – помнится – тогда со скуки, Как арлекина, из огня Ты вызвал, наконец, меня. Я мелким бесом извивался, Развеселить тебя старался, Возил и к ведьмам, и к духАм, И что же?.. Всё – по пустякам! Желал ты славы – и добился, Хотел влюбиться – и влюбился… Ты с жизни взял возможну дань. А был ли счастлив?

СВЕТЛОВИДОВ:

Перестань, Не растравляй мне язвы тайной. В глубоком знаньи жизни нет. Я проклял знаний ложный свет. А слава… Луч её случайный Неуловим. Мирская честь Бессмысленна, как сон… Но есть Прямое благо: сочетанье Двух душ!..

МЕФИСТОФЕЛЬ:

И – первое свиданье, Не правда ль? Но нельзя ль узнать, Кого изволишь поминать? Не Гретхен ли?

СВЕТЛОВИДОВ:

О, сон чудесный! О, пламя чистое любви!.. Там, там – где тень, где шум древесный, Где сладко-звонкие струИ, Там, на груди её прелестной Покоя томную главу, Я счастлив был!

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Творец небесный! Ты бредишь, Фауст, наяву! Услужливым воспоминаньем Себя обманываешь ты. Не я ль тебе своим стараньем Доставил чудо красоты? И в час полуночи глубокой С тобою свёл её? Тогда Плодами своего труда Я забавлялся, одинокий, Как вы – вдвоём… Всё помню я: Когда красавица твоя Была в восторге, в упоенье, Ты беспокойною душой Уж погружался в размышленье (А доказали мы с тобой, Что размышленье – скуки семя). И знаешь ли, философ мой, Что думал ты в такое время, Когда не думает никто? Сказать ли?

СВЕТЛОВИДОВ:

Говори. Ну что?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Ты думал: агнец мой послушный, Как жадно я тебя желал! Как хитро в деве простодушной Я грёзы сердца возмущал! Любви, невольной, бескорыстной, Невинно предалась она… Что ж грудь моя теперь полна Тоской и скукой ненавистной?.. На жертву прихоти моей Гляжу, упившись наслажденьем, С неодолимым отвращеньем: Так безрасчётный дуралей, Вотще решась на злое дело, Зарезав нищего в лесу, Бранит ободранное тело. Так на продажную красу, Насытясь ею торопливо, Разврат косИтся боязливо… Потом из этого всего Одно ты вывел заключенье…

СВЕТЛОВИДОВ:

Сокройся, адское творенье! Беги от взора моего!..

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Изволь. Задай лишь мне задачу: Без дела, знаешь, от тебя Не смею отлучаться я — Я даром времени не трачу.

Светловидов всматривается вглубь зрительного зала.

СВЕТЛОВИДОВ:

Что там белеет? Говори!

МЕФИСТОФЕЛЬ (смотрит):

Корабль испанский трехмачтОвый, Пристать в Голландию готовый… На нём мерзавцев сотни три, Две обезьяны, бочки злата, Да груз богатый шоколАта, Да модная болезнь (она Недавно вам подаренА).

СВЕТЛОВИДОВ:

Всё – утопить!

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Сейчас!

Мефистофель распростирает руки, словно готовясь взлететь. В это время гаснет свет. В темноте звучит оркестровая музыка, развивающая тему яростной бури. Потом она слегка микшируется, прожектор выхватывает из темноты фигуру Светловидова, который в ужасе смотрит на исполнение своего приказа и потом закрывает лицо руками, опустившись на пол. Музыка вовсе прекращается. Сцена медленно освещается снова. К сидящему в скорбной позе Светловидову приближается женщина в античной одежде.

ИОКАСТА:

Чем удручён ты, царь? Узнать я вправе…

СВЕТЛОВИДОВ:

Кому ж ещё открыться мне, жена, В моей беде?.. Итак, узнай: отцом Мне был Полиб, коринфский уроженец, А мать – Меропа, родом из дорян. И первым я в Коринфе слыл. Но случай Произошёл, достойный удивленья… На пире гость один, напившись пьяным, Меня «поддельным сыном» обозвал. И, оскорблённый, я с трудом сдержался В тот день и лишь наутро сообщил Родителям. И распалились оба На дерзость оскорбившего меня. Их гнев меня обрадовал, но всё же Сомненья грызли: слухи поползли… И, не сказавшись матери с отцом, Пошёл я в Дельфы. Но не удостоил Меня ответом Аполлон, лишь много Предрёк мне бед, и ужаса, и горя: Что суждено мне с матерью сойтись, Родить детей, что будут мерзки людям, И стать отца родимого убийцей… Вещанью вняв, решил я: пусть Коринф Мне будет дальше звёзд! И я бежал Туда, где не пришлось бы мне увидеть, Как совершится мой постыдный рок. Отправился, и вот – пришёл в то место, Где, по твоим словам, убит был царь. Тебе, жена, я истину открою… Когда пришёл я к встрече трёх дорог, Глашатай и старик, как ты сказала, В повозке, запряжённой лошадьми, Мне встретились. Возница и старик Меня сгонять с дороги стали силой. Меня толкнул возница, и его Ударил я в сердцах. Старик меж тем, Как только поравнялся я с повозкой, Меня стрекалом в темя поразил. С лихвой им отплатил я. В тот же миг Старик, моей дубиной поражённый, Упал, свалившись наземь, из повозки. И – всех я умертвил. И если есть Родство меж ним и… Лаем… О, скажи: Из смертных кто теперь меня несчастней? Кто ненавистней в мире для богов?.. Я оскверняю ложе мертвеца Кровавыми руками. Я ль не изверг? Я ль не безбожник? Убежать бы мог… Но мне нельзя к родителям вернуться, В мой край родной: вступить придётся там В брак с матерью и умертвить отца, Полиба, кем рождён я и воспитан… Нет, грозные и праведные боги, Да не увижу дня того, да сгину С лица земли бесследно! Лишь бы только Таким пятном себя не осквернить! Одно осталось для надежды мне — Дождаться, чтоб сюда пришёл пастух. Ведь рассказал он, что царя убили Разбойники… Так если подтвердит, Что было много их, – убил не я. Не может ведь один равняться многим.

Входит вестник.

ВЕСТНИК:

Могу ль от вас узнать, о чужестранцы, Где здесь царя Эдипа дом? А лучше Скажите, где находится он сам.

СВЕТЛОВИДОВ (Иокасте):

Кто он такой? Что хочет мне сказать?

ИОКАСТА (пошептавшись с вестником):

Он – из Коринфа: с вестью, что Полиб, Отец твой, умер. Нет его в живых.

СВЕТЛОВИДОВ:

Что говоришь ты, гость? Скажи мне сам.

ВЕСТНИК:

Коль должен я сказать сперва об этом, Знай, что стезёю мёртвых он ушёл.

СВЕТЛОВИДОВ:

Убит он? Или умер от болезни?

ВЕСТНИК:

Чтоб умереть, немного старцу нужно.

СВЕТЛОВИДОВ:

Так от болезни умер он, несчастный?

ВЕСТНИК:

И оттого, что был преклонных лет.

СВЕТЛОВИДОВ:

Увы! К чему нам было чтить, жена, Полёты птиц и жертвенник пифийский, Провозгласившие, что суждено мне Отца убить родного? Вот он – мёртвый Лежит в земле, а я не прикасался К мечу. Но, может быть, с тоски по сыну Скончался он, – так я тому виной?..

ВЕСТНИК:

Утешься! Не в родстве с тобой Полиб.

СВЕТЛОВИДОВ:

Что ты сказал? Полиб – мне не отец?..

ВЕСТНИК:

Такой же он тебе отец, как я.

СВЕТЛОВИДОВ:

Но почему ж меня он сыном звал?

ВЕСТНИК:

Да потому, что сам он был бездетен. Тебя – из рук моих он принял в дар.

СВЕТЛОВИДОВ (долго и внимательно смотрит на него):

А ты… купил меня или нашёл?

ВЕСТНИК:

Мне передал тебя другой пастух.

СВЕТЛОВИДОВ:

Ты был пастух?

ВЕСТНИК:

Да. Мы в горах окрестных Пасли стада…

СВЕТЛОВИДОВ:

Кто ж он? Сказать ты сможешь?

ВЕСТНИК:

Он, помнится, слугою звался Лая.

СВЕТЛОВИДОВ:

Не прежнего ль фиванского царя?

ВЕСТНИК:

Да, у царя служил он пастухом.

СВЕТЛОВИДОВ:

Он жив ещё? Увидеть бы его… Жена, гонцом помянутый пастух — Не тот ли, за которым мы послали?

ИОКАСТА:

Не всё ль равно? О, полно, не тревожься И слов пустых не слушай… позабудь…

СВЕТЛОВИДОВ:

Не может быть, чтоб, нить держа такую, Я не раскрыл рожденья своего…

ИОКАСТА:

Коль жизнь тебе мила, молю богами: Не спрашивай… Моей довольно муки!

СВЕТЛОВИДОВ:

Не убедишь меня. Я всё узнАю…

ИОКАСТА:

Тебе добра хочу… Совет – благой!..

СВЕТЛОВИДОВ:

Благие мне советы надоели…

ИОКАСТА:

Несчастный! О, не узнавай, кто ты!

СВЕТЛОВИДОВ:

Ступайте. Приведите пастуха! Пусть знатностью своей одна кичится.

Иокаста убегает; входит Никита Иваныч.

Догадываюсь, старцы. – это он, Которого мы заждались: старик  Глубокий, он в одних годах с гонцом… На все вопросы отвечай, старик, В глаза мне глядя: был рабом ты Лаю?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Был. Но – не купленным, я рос при доме.

СВЕТЛОВИДОВ:

Каким существовал ты ремеслом?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Я бОльшую часть жизни пас стада.

СВЕТЛОВИДОВ:

Ну, а в каких местах живал ты чаще?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

На Кифероне и в его округе.

СВЕТЛОВИДОВ (показывая на вестника):

Его ты знаешь? Ты его встречал?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Возможно. Только сразу не припомню.

ВЕСТНИК:

В том дива нет, владыка. Но заставлю Забывшего всё в точности припомнить. Поверь, он помнит, как бродили мы По Киферону. Он два стада пас, А я – одно. Поблизости… С весны До холодов, три полугодья кряду. Зимой же с гор я стадо угонял В свой хлев. А он – на Лаев скотный двор. Всё было так, как говорю, иль нет?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Всё правда… хоть прошло годов немало.

ВЕСТНИК:

Скажи, ты мальчика мне отдал — помнишь? — Чтоб я его, как сына, воспитал?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Так что же? Для чего такой вопрос?

ВЕСТНИК:

Вот, милый друг, кто был младенцем этим. Показывает на Светловидова.

НИКИТА ИВАНЫЧ:

О, будь ты проклят! Прикуси язык!..

СВЕТЛОВИДОВ:

Младенца ты передавал ему?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Передавал… Погибнуть бы в тот день!..

СВЕТЛОВИДОВ:

Где взял его? Он свой был иль чужой?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Не свой… Его я принял от другого…

СВЕТЛОВИДОВ:

А из какого дома? От кого?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Не спрашивай ты больше, ради бога!

СВЕТЛОВИДОВ:

Погибнешь, если повторю вопрос.

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Узнай же: был он домочадцем Лая.

СВЕТЛОВИДОВ:

Рабом он был иль родственником царским?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Увы, весь ужас высказать придётся…

СВЕТЛОВИДОВ:

А мне – услышать… Но я слушать должен!

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Ребёнком Лая почитался он… Но лучше разъяснит твоя супруга.

СВЕТЛОВИДОВ:

Так отдала тебе его она?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Да, царь.

СВЕТЛОВИДОВ:

Зачем?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Велела умертвить.

СВЕТЛОВИДОВ:

Мать – сына?!

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Злых страшилась предсказаний.

СВЕТЛОВИДОВ:

Каких?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Был глас, что он убьёт отца.

СВЕТЛОВИДОВ:

Но как его посмел отдать ты старцу?!

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Да пожалел!.. Я думал, в край далёкий, На родину, снесёт его… А он Для бед великих спас дитя. И, если Ты мальчик тот, знай: ты рождён на гОре!..

СВЕТЛОВИДОВ:

Увы мне!.. Очевидна катастрофа… О свет! Тебя в последний раз я вижу! В проклятии рождён я, в браке проклят, И святотатственно я пролил кровь!..

Затемнение, музыка; потом вспыхивает луч света, в котором видны только двое: Светловидов и Никита Иваныч.

НИКИТА ИВАНЫЧ: На вас лица нет, Василь Васильич! Даже меня в страх вогнали…

СВЕТЛОВИДОВ: Для чего живёт человек?.. Неужели только для того, чтобы набить свою память воспоминаниями? Молодость гонится за впечатлениями, а в старости они приходят сами, сами обступают со всех сторон, теребят за рукав, разворачивают пред тобой длинные свитки отыгранных прежде ролей, шепчут на ухо старые, знакомые слова, которые когда-то отбарабанил без толку и смысла, а только сейчас начинаешь понимать всю их глубину… А роли-то – ушли вместе с годами, их не вернуть, не переиграть заново… А коли б можно было – о, как бы я теперь всё это сыграл! Как бы я это всё оживил нынешним моим знанием, нынешнею моею болью… Но – нет! Дудки!.. Если бы молодость знала, если бы старость могла… Не зря у Пушкина Скупой рыцарь лишь грезит в ночи над своими сокровищами, которые собирал он с молодых лет… Сделать-то уж с ними ему нечего! Если бы молодость знала, если бы старость могла…

НИКИТА ИВАНЫЧ: Пойдёмте домой, будьте великодушны!

СВЕТЛОВИДОВ: Прозрел я тогда…

НИКИТА ИВАНЫЧ: Когда? Когда?..

СВЕТЛОВИДОВ: Ну, тогда… Когда велела она мне «оставить сцену»…

НИКИТА ИВАНЫЧ: Ну?..

СВЕТЛОВИДОВ: Ну, прозрел я, прозрел, говорю…

НИКИТА ИВАНЫЧ: Ну, прозрел…

СВЕТЛОВИДОВ: И дорого мне стоило это прозрение, Никитушка! Стал я после той истории… стал я без толку шататься, жить зря, не глядя вперёд… Разыгрывал шутов, зубоскалов, паясничал, развращал умы… А ведь какой художник был, какой талант!.. Зарыл я талант, опошлил и изломал свой язык, потерял образ и подобие Божие… Сожрала, поглотила меня эта чёрная яма!.. Не чувствовал раньше, но – сегодня… когда проснулся, поглядел назад, а за мною – шестьдесят восемь лет!.. Только сейчас увидел старость…

В темноте раздается мощный удар грома, и сверкает молния.

Злись, ветер! Дуй, пока не лопнут щёки!.. Вы, хляби вод, нахлыньте с ураганом, Залейте башни, флюгерА на башнях!.. Вы, серные и быстрые огни, Предвестники громОвых тяжких стрел, Дубов крушители, летите прямо На голову мою седую!.. Гром, Всё потрясающий, разбей, круши Природы форму, шар земной – расплющи И разбросай по ветру семена, Родящие людей неблагодарных!..

(Никите Иванычу)

Скорее – слова шута!

Топочет ногами.

Ну! Из «Короля Лира»!.. Подавай скорее слова шута! Некогда мне!

Сверху на них обрушиваются реальные струи дождя.

НИКИТА ИВАНЫЧ: Что, куманёк?.. Под кровлей-то сидеть, окропляя себя святою водою, лучше, чем под таким вот дождевым кропилом? Право, дяденька, пойдём, помиримся с твоими дочерьми… В такую бурю и умнику, и дураку – равнО не сдобровать.

СВЕТЛОВИДОВ:

Греми вовсю!.. Сверкай, огонь!.. Лей, дождь!.. Чего щадить меня? Огонь, и ветер, И гром, и дождь – не дочери мои!.. В жестокости я вас не укоряю: Я царства вам не отдавал при жизни, Детьми моими вас не называл… Вы не подвластны мне… Ну, так бушуйте!.. Вот я – ваш раб, старик несчастный, слабый… И вы: угодливые слуги – в помощь Злым дочерям – вы всей небесной мощью Обрушились на голову мою, Седую, старую!.. О, стыдно, стыдно!..

НИКИТА ИВАНЫЧ: У кого кровля над головой, у того и голова в порядке… Пойдём, пойдём, дяденька!..

Уводит его в ночь. В темноте следует удар грома, вспышка молнии, шум дождя; потом все звуки резко обрываются, и после паузы вступает музыка.

ГЕРМАНН (появляется в луче света и поет):

Что наша жизнь? Игра! Добро и зло – одни мечты! Труд, честность – сказки для бабья!.. Кто горд, кто честен здесь, друзья? Сегодня – ты, а завтра – я! Так бросьте же борьбу, Ловите миг удачи! Пусть неудачник плачет, Пусть неудачник плачет, Кляня… кляня свою судьбу!..

Исчезает; снова появляются бредущие по движущемуся театральному кругу Светловидов и суфлер.

СВЕТЛОВИДОВ (на ходу) Спета песня!

Рыдает.

Спета песня!..

НИКИТА ИВАНЫЧ: Василь Васильич! Батюшка мой, голубчик… Ну успокойтесь… Господи!

(Кричит)

Петрушка! Егорка!..

СВЕТЛОВИДОВ: А ведь какой талант, какая сила!.. Представить ты себе не можешь, какая дикция, сколько чувства и грации, сколько струн…

(Бьет себя в грудь)

…в этой груди!.. Задохнуться можно!..

(Оба уходят в темноту)

В луче света появляется женщина, которая разговаривает сама с собою, как сомнамбула.

ЖЕНЩИНА: Отчего люди не летают?.. Я говорю: отчего люди не летают так, как птицы?.. Мне иногда кажется, что я – птица…

СВЕТЛОВИДОВ (появляясь в луче света):

А птицей стать я не хотел бы, Быть соловьём я не желаю… Сама подумай, — Прилетел бы, На подоконник сел бы с краю, И ты б сказала: – Что за птица На подоконнике томится, Стучит в стекло летучим телом? А я в стремленье неумелом Царапал перьями стекло бы… К чему всё это привело бы? Ты форточку бы приоткрыла, Влетел бы я… – Как это мило!.. В твою ладонь упал бессильно… Ты – к чёрту выгнала бы кошку, Подумала, Поймала мошку, Схватила булочную крошку И в клюв мне всунула насильно, И дОсыта бы накормила, И, повторив: – Как это мило! — Поцеловала бы губами… Так мы становимся рабами. …Я никогда не буду птицей!

Пропадает в темноте.

ЖЕНЩИНА: А мне иногда кажется, что я – птица… Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь… Вот так бы разбежалась, подняла руки и – полетела! Попробовать нешто теперь?.. Какая я была резвая!.. Такая ли я была!.. Я жила, ни об чём не тужила, точно птичка на воле. Маменька во мне души не чаяла, наряжала меня, как куклу, работать не принуждала. Что хочу, бывало, то и делаю… Встану я, бывало, рано… Если – летом, так схожу на ключок, умоюсь, принесу с собою водицы и все-все цветы в доме полью. У меня цветов было много-много… Потом – пойдём с маменькой в церковь: все, и странницы (у нас полон дом был странниц да богомолок). А придём из церкви, сядем за какую-нибудь работу, больше по бархату золотом, а странницы – станут рассказывать: где они были, что видели, жития разные, либо стихи поют… Так до обеда время и пройдёт. Тут старухи уснуть лягут, а я пО саду гуляю… Потом – к вечерне, а вечером опять рассказы да пение… Таково хорошо было!.. И дО смерти я любила в церковь ходить! Точно, бывало, я в рай войду, и не вижу никого, и время не помню, и не слышу, когда служба кончится. Точно – как всё это в одну секунду было. А то, бывало, – ночью встану (у нас тоже везде лампадки горели) да где-нибудь в уголке и молюсь до утра… Или – рано утром – в сад уйду, ещё только солнышко восходит, упаду на колена, молюсь и плачу, и сама не знаю, о чём молюсь и о чём плачу… Так меня и найдут. И об чём я молилась тогда, чего просила – не знаю: ничего мне не надобно, всего у меня было довольно… Я – умру скоро… Я знаю, что умру… Быть греху какому-нибудь! Такой на меня страх, такой-то на меня страх! Точно я стою над пропастью, и меня кто-то туда толкает, а удержаться мне не за что… Ах, грех у меня на уме! Сколько я, бедная, плакала, чего уж я над собой ни делала! Не уйти мне от этого греха. Никуда не уйти. Ведь это нехорошо, ведь это страшный грех, что я – другова люблю!..

Сцена резко освещается, быстро входит Полоний.

ПОЛОНИЙ (женщине):

Он, видимо, придёт сейчас. Смотрите ж — Поставьте перед ним ребром вопрос. Скажите, что разнузданные шутки Его уже немыслимо сносить И что лишь Вы – по милости своей — Его спасли, став между ним и гневом Монаршим.

Осматривается.

Ну, а мне придётся здесь Тихонько затаиться. Очень Вас Прошу: с ним чуть погромче говорите…

СВЕТЛОВИДОВ (за сценой):

Мать, мама, мать!..

ЖЕНЩИНА (Полонию):

Я обещаю Вам, Доверьтесь мне. И скройтесь! Вот уж он Идёт, я слышу…

Полоний прячется за занавеску, быстро входит Светловидов.

СВЕТЛОВИДОВ (королеве):

Ну… так что, мамуля? В чём дело?..

ЖЕНЩИНА:

Гамлет… ты обидел сильно Отца.

СВЕТЛОВИДОВ:

Мать, Вы обидели отца И – очень сильно.

ЖЕНЩИНА:

Ну, давай, давай!.. Ты отвечать привык по-скоморошьи…

СВЕТЛОВИДОВ:

Поехали! Не Вам бы обвинять С таким бесстыдством…

ЖЕНЩИНА:

Что я слышу? Как?.. Что это значит, Гамлет?

СВЕТЛОВИДОВ:

Это Вам Угодно что-то…

ЖЕНЩИНА:

Ты… забыл, кто я?

СВЕТЛОВИДОВ:

Да нет, клянусь распятием., отнюдь: Вы – королева, Вашего супруга Родного брата Вы жена, и Вы (О, если б это быть могло иначе!)… Вы – мать моя!..

ЖЕНЩИНА:

О… ну уж нет, тогда Я лучше тех пошлю к тебе, что смогут С тобою разговаривать…

Хочет уйти.

СВЕТЛОВИДОВ (вынимает шпагу из ножен)

Минуту! Подите-ка и сядьте. Вам не стОит Метаться… Вы не выйдете отсюда До той поры, пока я не поставлю Пред Вами зЕркала, в котором Вы Смогли бы всё своё нутро насквОзь Увидеть…

ЖЕНЩИНА (в страхе):

Что? Что хочешь ты?.. Неужто Меня убить ты хочешь?.. Помогите! Эй, помогите!

ПОЛОНИЙ (за занавеской):

Эй, что там? На помощь, На помощь, помогите!

Барахтается, запутавшись в занавеске.

СВЕТЛОВИДОВ:

Вот так-так!.. Да тут подпольной живности навалом… Поспорим на дукат – мертва?

Протыкает шпагой занавеску.

Мертва!

ПОЛОНИЙ (падая на пол):

А!.. Я убит…

ЖЕНЩИНА:

О, горе мне! Что ты Наделал!..

СВЕТЛОВИДОВ:

Что? Да я и сам не знаю… А разве это был король?

ЖЕНЩИНА:

О, что За безрассудно дикий и кровавый Поступок!..

СВЕТЛОВИДОВ:

Что? Кровавый, говоришь?..

Разматывает занавеску и видит труп Полония.

Да… Он почти что так же плох, мамуля, Как короля убить, предав любовь, Чтоб за его же брата выйти вновь.

ЖЕНЩИНА:

Что?.. Короля убить?

СВЕТЛОВИДОВ:

Да, леди, да… Вот то, что было тайною моею.

(Полонию)

Ты, жалкий, суетливый и настырный Кретин, прости, коль можешь, и прощай! А я, как видно, впрямь сошёл с ума, Приняв тебя за твоего патрона. Судьба! Судьба… Ну, вот – теперь ты знаешь, Что быть не в меру деловым – опасно Для жизни.

Накрывает его этой занавеской.

Бросьте руки-то ломать!.. Спокойно!.. Сядьте и позвольте мне Сломать Вам сердце: вот уж это мне В конце концов, я думаю, удастся, Коль сделано оно из сокрушимой Материи, и ежели привычка Проклятая его не заклепала Бронёю до того, что уж оно Во всеоружье сил и обороны Против нормальных человечьих чувств.

ЖЕНЩИНА:

Да что же мне ты хочешь предъявить? Что я-то совершила, объясни мне?

СВЕТЛОВИДОВ:

Такой поступок, что пятнает честь И скромность, объявляет добродетель Фальшивой, удаляет прочь со лба Девичьего эмблему страсти – розу Невиннейшую – и взамен неё Накладывает язву от клейма… Что делает супружескую клятву Столь лживою, как игроков божба. О, этакое дело, что из тела Договорённости изымет душу И сделает молитвенный обряд Пустым набором слов. Что вгонит в краску Лицо самих Небес и даже очи Небесные (а проще скажем – звёзды), И те зажжёт, как будто в судный день, Одной лишь только мыслью о поступке Таком бессовестном…

ЖЕНЩИНА:

О Боже Мой! Что ж это за поступок, о котором Одно упоминанье так гремит И вопиет?

СВЕТЛОВИДОВ:

Ну, посмотри сюда…

Достает два медальона.

На этот вот портрет и вот на этот… Вполне правдивые изображенья Двух братьев. Видишь, сколько обаянья Вот в этом лике: кудри Аполлона, Лоб Зевса, Марса мужественный взгляд, Способный угрожать, повелевать… Осанкою – гонец богов Меркурий, Как будто солнцем высвеченный вдруг На горной выси, что целует небо… Такое сочетание и стать, Где каждый олимпиец-бог, казалось, Свою подставил форму под металл, Чтоб человека эталон отлить! То был супруг твой… Посмотри ж теперь На лик совсем другой: вот твой супруг, Подобно спорыньёю заражённым Колосьям, отравивший своего Здоровьем не обиженного брата. Есть у тебя глаза? Как ты могла С такой альпийской выси, где по горло Травы, пасясь, впереться в эту топь?.. И вправду: есть ли у тебя глаза? И это ведь не спишешь на любовь! В такие годы уж разгул в кровИ Давно притих, и страсть, смирнА, бредёт В затылок за умом. Так что ж за ум, Что смог шагнуть от этого к тому?! Могу я допустить, что ты владеешь Своими ощущеньями, иначе Ты не могла бы двигаться сама. Но, очевидно, эти ощущенья Усыплены, ведь даже и безумье Не захотело б тут в ошибку впасть, И ощущенья никогда ещё Не покорялись исступленью бреда Столь безотчётно, но всегда в себе Какую-то толИку припасали Разборчивости, чтоб служить могла При этаком различье. Что за дьявол Был тот, что так сумел тебя надуть Игрою в жмурки, завязав глаза И натолкнув вслепую на слепого?! Будь зренье осязанья лишенО, Иль осязанье – зренья, слух не знай Подмоги рук иль глаз, останься даже Один лишь нюх без прочих чувств, и то (Коль до предела чувства не иссякли) Они так несусветно не сглупят! О стыд!.. Где твоя краска?.. Ад мятежный, Коль ты способен бушевать в костях Пожившей женщины, позволь тогда, Чтоб добродетель пылкой молодёжи Была – как воск и мигом исчезала От собственного их огня. Не надо Взывать к стыду, коль юный пыл идёт На приступ, раз и сам осенний снег Прекрасно распаляет, а рассудок Потворствует желанию.

ЖЕНЩИНА:

О Гамлет! Достаточно! Ты повернул мои Глаза мне прямо в душу, и я вижу Там столько чёрных и глубоких пятен, Что уж они не смОются…

СВЕТЛОВИДОВ:

Увы!.. Жить – среди тошнотворных выделений Отравленного ложа!.. Утопать В разврате, наслаждаясь и творя Любовь среди загаженного хлева!..

ЖЕНЩИНА:

О, хватит, замолчи!.. Твои слова Кинжалами вонзаются мне в уши. Довольно, милый Гамлет…

СВЕТЛОВИДОВ:

Этот вот Убийца и мерзавец… Этот раб, Что и ничтожной доли не составит Былого твоего супруга… Этот Разбойник в королях, карманник, вор, Похитивший и власть, и государство, Стянувший с полки дорогой венец И сунувший за пазуху!..

Бросает на пол и топчет один из медальонов.

ЖЕНЩИНА:

Довольно!

Сзади них из темноты появляется Призрак.

СВЕТЛОВИДОВ:

Вот Ваш король с отмычкой под полой!

Замечает Призрака.

Спаси меня и осени крылами Своими ты, о воинство небес! Чего ты хочешь, доброе видЕнье?

ЖЕНЩИНА:

Увы, – безумен он!

СВЕТЛОВИДОВ (Призраку):

Ты не затем ли Опять пришёл, чтоб сына укорить Ленивого за то, что он, теряя И время, и решимость, позабыл Про обязательное исполненье Твоей ужасной воли?.. О, скажи!..

ПРИЗРАК:

Не забывай об этом. Мой приход Тем вызван, чтобы как-то заострить Намеренье твоё. Оно почти В неистовстве бесплодном затупилось. Но посмотри-ка: оторопь сошла На мать твою… О, стань же между нею И собственной её душой, что бьёт Её наотмашь!.. Ведь воображенье В слабейших телом посильней ума… Заговори с ней, Гамлет!

СВЕТЛОВИДОВ (женщине):

Что там с Вами, Миледи?

ЖЕНЩИНА:

Ах, с тобой-то что, с тобой? Что ты свой взгляд вперяешь в пустоту И речь – в бесплотный воздух обращаешь? Из глаз твоих так дико рвётся вон Твоя душа, и, словно по тревоге Солдаты, мирно спавшие, твои Лежавшие спокойно кудри, будто В них жизнь вошла, вскочили и стоят Во фрунт… О, милый сын, на этот жар И пламя своего недомоганья Пролей холодной сдержанности. О, Куда ты смотришь?

СВЕТЛОВИДОВ:

На него, да, да!.. Взгляните, как он бледен… Точно смерть! О, этот вид, прибавившись к судьбе, И камни мог бы тронуть!..

(Призраку)

Не гляди Так больше на меня, чтоб скорбным ликом Своим меня совсем не увести От моих грозных замыслов. А то Всё, что я должен сделать, обретёт Иную краску – слёзы вместо крови!

ЖЕНЩИНА:

Кому ты говоришь всё это?

СВЕТЛОВИДОВ:

Разве Не видите Вы ничего вон там?

ЖЕНЩИНА:

Нет, ничего… Но – что на самом деле Там есть – я вижу…

СВЕТЛОВИДОВ:

И Вы – ничего Не слышали?

ЖЕНЩИНА:

Да нет… Помимо нас С тобою.

СВЕТЛОВИДОВ:

Как же так? Вы… поглядите Получше… Ну!.. Ну, видите Вы, как Он тихо удаляется?.. Отец мой… В домашнем платье, как при жизни был. Смотрите же, куда уходит он! Вот, вот сейчас покинет помещенье!..

Призрак уходит.

ЖЕНЩИНА:

Всё это лишь созданье твоего Больного мозга. В этих порожденьях Бесплотных исступление как раз Способно проявляться.

СВЕТЛОВИДОВ:

Исступленье? Мой пульс, как Ваш, отсчитывает время Размеренно и точно, будто самый Отменный дирижёр. И не безумье То, что произносил я. Отведите Меня на испытание – и я Суть дела повторю опять, а бред Её бы утерял. Мать, ради Бога, Не затирайте стыд бальзамом лести, Нашёптывающей, что тут не Ваш Проступок, но одно моё безумье Болит. Он лишь затянет язву сверху И скроет место, между тем как порча, Проникнув внутрь, невидимо разъест!.. Покайтесь-ка Вы сами перед Небом. В прошедшем повинитесь, наперёд Вовеки зарекитесь!.. И – не надо Подбрасывать под сорняки навоз, Чтоб их пышнее вырастить… Простите Мне эту добродетель, ибо ныне — Среди довольства наших сытых дней — Сама же добродетель у порока Должна просить прощенья, да, ползти И выть, моля его дозволить благо Ему ж содеять…

ЖЕНЩИНА:

Гамлет! Ты рассёк Мне сердце пополам…

СВЕТЛОВИДОВ:

Так прочь отбросьте Ту часть его, что хуже, и живите Впредь чище с половиною другой. Покойной ночи, – только… не ходите Спать с дядюшкой моим. А добродетель Изобразите хоть, коль нет её У вас. О, это чудище – привычка, — Что пожирает наши все благие Намерения, этот Сатана, Она всё ж – хоть отчасти – ангел тем, Что исполненье дел прекрасных, добрых наших Привычно обряжает в одеянье Иль форму, что – как вылита! – для нас!.. Сегодняшнею ночью воздержитесь, И это поневоле облегчИт Дальнейшую воздержанность, ведь всё Дальнейшее уже гораздо легче… Мне кажется, одна привычка может В какой-то мере изменить печать Наследственности, то есть – сладить с чёртом Или – во всяком случае – прогнать Его из нас с решительною силой. Ещё раз – доброй ночи, и когда Возжаждаете Вы благословенья Господнего, – и я приду за Вашим…

Смотрит на труп Полония.

Об этом господине всей душой Я сожалею, но, как видно, небу Угодно было наказать меня Через него, его ж – через меня. И должен был, поэтому, я стать И казнию его, и палачом… Я – им займусь, и я ж сполна отвечу За смерть, что причинил ему. Итак, Ещё раз – доброй ночи! Я обязан Жестоким быть – затем, чтоб добрым быть! И вот – плохое началось, а следом Уж худшее… Дальнейший шаг неведом. Скажите мне хоть слово, госпожа…

ЖЕНЩИНА:

Что делать мне теперь?

СВЕТЛОВИДОВ (помолчав):

Совсем не то (Да и не тем макаром), как я Вам Советовал… Пускай король обрюзглый Затянет Вас опять в свою постель, Щипнёт за щёчку, назовёт Вас «мышкой Своей», а Вы ему позвольте всё, Да и за пару жирных поцелуев Или за то, что пощекочет он Вам шею окаянными своими Ручищами, раскройте-ка ему Всё это дело: что не столько я По сути впал в безумье, сколь безумен В намеренье своём! О, право, было б Неплохо, если б дали Вы узнать Ему всё это. Ведь и кто бы смог (Не королева же, что так прекрасна, Скромна, мудра) скрыть от нетопыря, От жабы, от распухшего кота Такую грандиозную интригу?.. Кто в силах это сделать? Нет! Презрев И родственное чувство, и доверье Моё, как та известная мартышка Из басни, подымитесь на чердак И, выпустив из клетки птиц на волю, Решите, что способностью летать Владеет всяк, кто вылезет оттуда, И – чтобы испытать сие – Вы сами Залезьте, словно птичка, в эту клетку, Да и сломайте собственную Вашу Изнеженную шею, рухнув вниз…

ЖЕНЩИНА:

О, будь уверен: если рождены Слова дыханьем, а дыханье – жизнью, То я скорее с жизнью распрощусь, Чем выдохну то, что ты мне сказал.

СВЕТЛОВИДОВ:

Мне в Англию отправиться придётся. Вы знаете об этом?

ЖЕНЩИНА:

Боже Мой! Я и забыла… Это решено уж.

СВЕТЛОВИДОВ:

И – письма запечатаны, и двое Моих же однокашников (кому Довериться я жажду в той же мере, Как жажду быть укушенным змеёй) Доставят самолично предписанье. Они должны расчистить мне дорогу И прямо в западню меня ввести. Пусть всё идёт своим путём! Ведь тут Азарт – устроить так, чтобы сапёр Взлетел на воздух от своей же мины. А это будет сделать нелегко, Коль я не вроюсь ниже хоть на ярд Под их подкоп и их же не подкину На самую луну. О, высший шик — Когда на глубине одной без спросу Две «тихих сапы» встретятся нос к носу!

Затемнение; он остается в луче; появляется Никита Иваныч

НИКИТА ИВАНЫЧ (аплодирует): Браво! Бис! Браво!..

СВЕТЛОВИДОВ: Никитушка!

НИКИТА ИВАНЫЧ: Браво! Василь Васильич! Какой же Вы старик? Вон как Вы молоды!..

СВЕТЛОВИДОВ: Какая тут к чёрту старость!.. Никакой старости нет, всё – вздор, чепуха! Сила из всех жил бьёт фонтаном: это молодость, свежесть, жизнь! Где талант, Никитушка, там нет старости!

Оглядевшись.

Вот и фонтан… Она сюда придёт Я, кажется, рождён не боязливым, Перед собой вблизи видал я смерть, Пред смертию душа не содрогалась. Мне вечная неволя угрожала, За мной гнались – я духом не смутился И дерзостью неволи избежал. Но – что теперь теснит моё дыханье? Что значит сей неодолимый трепет?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Иль это дрожь желаний напряжённых?

СВЕТЛОВИДОВ:

Нет… Это страх.

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Что? Страх?

СВЕТЛОВИДОВ:

Поверь мне: страх…

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Не может быть!

СВЕТЛОВИДОВ:

День целый ожидал Я тайного свидания с Мариной, Обдумывал всё то, что ей скажу, Как обольщу её надменный ум, Как назову «московскою царицей»… Но – час настал – и ничего не помню… Не нахожу затверженных речей. Любовь мутИт моё воображенье…

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Но что-то вдруг мелькнуло…

Прислушиваются.

Шорох…

СВЕТЛОВИДОВ:

Тише!.. Нет, это свет обманчивой луны, И – прошумел здесь ветерок.

Входит Марина.

МАРИНА:

Царевич!

СВЕТЛОВИДОВ:

Она!..

Машет рукой; Никита Иваныч скрывается в темноте.

Вся кровь во мне остановилась.

МАРИНА:

Димитрий! Вы?

СВЕТЛОВИДОВ:

Волшебный, сладкий голос!

Идет к ней.

Ты ль наконец?.. Тебя ли вижу я, Одну, со мной, под сенью тихой ночи?.. Как медленно катился скучный день! Как медленно заря вечерня гасла!.. Как долго ждал во мраке я ночном…

МАРИНА:

Часы бегут, и – дорого мне время. Я здесь тебе назначила свиданье Не для того, чтоб слушать нежны речи Любовника. Слова не нУжны. Верю, Что любишь ты. Но слушай: я решилась С твоей судьбой – и бурной, и неверной — Соединить судьбу мою… – то вправе Я требовать, Димитрий, одного: Я требую, чтоб ты души своей Мне тайные открыл теперь надежды, Намеренья и даже опасенья, Чтоб Об руку с тобой могла я смело Пуститься в жизнь – не с детской слепотой, Не как раба желаний лёгких мужа, Наложница безмолвная твоя, Но как тебя достойная супруга, Помощница московского царя.

СВЕТЛОВИДОВ:

О, дай забыть хоть на единый час Моей судьбы заботы и тревоги! Забудь сама, что видишь пред собой Царевича… Марина! Зри во мне Любовника, избрАнного тобою, Счастливого твоим единым взором. О, выслушай моления любви, Дай высказать всё то, чем сердце пОлно…

МАРИНА:

Не время, князь. Ты медлишь, и – меж тем — Приверженность твоих клевретов стынет, Час От часу опасность и труды Становятся опасней и труднее. Уж носятся сомнительные слухи, Уж новизнА сменяет новизну… А Годунов свои приемлет меры…

СВЕТЛОВИДОВ:

Что – Годунов? Во власти ли Бориса Твоя любовь, одно моё блаженство? Нет, нет! Теперь гляжу я равнодушно На трон его, на царственную власть. Твоя любовь… что без неё мне жизнь, И славы блеск, и русская держава? В глухой степи, в землянке бедной – ты, Ты заменишь мне царскую корону, Твоя любовь!..

МАРИНА:

Стыдись! Не забывай Высокого, святого назначенья. Тебе твой сан дороже должен быть Всех радостей, всех обольщений жизни. Его ни с чем не можешь ты равнять. Не юноше кипящему, безумно Пленённому моею красотой, Знай – отдаю торжественно я руку Наследнику московского престола, Царевичу, спасённому судьбой.

СВЕТЛОВИДОВ:

Не мучь меня, прелестная Марина, Не говори, что сан, а не меня Избрала ты. Марина! Ты не знаешь, Как больно тем ты сердце мне язвИшь… Как!.. Ежели… О, страшное сомненье!.. Скажи: когда б не царское рожденье Назначила слепая мне судьба, — Когда б я был не Иоаннов сын, Не сей, давно забытый миром, отрок, — Тогда б… тогда б любила ль ты меня?

МАРИНА (помолчав):

Димитрий ты и быть иным не можешь. Другого мне любить нельзя.

СВЕТЛОВИДОВ:

Нет! ПОлно: Я не хочу делиться с мертвецом Любовницей, ему принадлежащей. Нет, полно мне притворствовать! Скажу Всю истину. Так знай же: твой Димитрий Давно погиб, зарыт – и не воскреснет. А хочешь ли ты знать, кто я таков? Изволь, скажу: я – бедный черноризец; Монашеской неволею скучая Под клобуком, свой замысел отважный Обдумал я, готовил миру чудо — И – наконец – из келии бежал К укрАинцам, в их буйные курЕни, Владеть конём и саблей научился… Явился к вам, Димитрием назвался И – полякОв безмозглых обманул.

Пауза.

Что скажешь ты, надменная Марина? Довольна ль ты признанием моим? Что ж ты молчишь?

МАРИНА:

О, стыд! О, горе мне!..

Пауза.

СВЕТЛОВИДОВ (тихо):

Куда завлёк меня порыв досады!.. С таким трудом устроенное счастье Я, может быть, навеки погубил. Что сделал я, безумец!

Вслух.

Вижу, вижу: Стыдишься ты некнЯжеской любви… Так вымолви ж мне роковое слово! В твоих руках теперь моя судьба, Реши, я жду…

Опускается на колени.

МАРИНА:

Встань, бедный самозванец. Не мнишь ли ты коленопреклоненьем, Как девочки доверчивой и слабой, Тщеславное мне сердце умилить? Ошибся, друг. У ног своих видала Я рыцарей и графов благородных. Но их мольбы я хладно отвергала Не для того, чтоб беглого монаха…

Закрывает лицо руками.

СВЕТЛОВИДОВ (встает):

Не презирай младого самозванца. В нём доблести таятся, может быть, Достойные московского престола, Достойные руки твоей бесценной…

МАРИНА:

Достойные позорной петли, дерзкий!

СВЕТЛОВИДОВ:

Виновен я. Гордыней обуЯнный, Обманывал я Бога и царей, Я миру лгал… Но – не тебе, Марина, Меня казнить: я прав перед тобою. Нет, я не мог обманывать тебя. Ты мне была единственной святыней, Пред ней же я притворствовать не смел. Любовь, любовь ревнивая, слепая, Одна любовь принудила меня Всё высказать.

МАРИНА:

Чем хвалится, безумец! Кто требовал признанья твоего? Уж если ты, бродяга безымянный, Мог ослепить чудесно два народа, Так должен уж, по крайней мере, ты Достоин быть успеха своего И свой обман отважный обеспечить Упорною, глубокой, вечной тайной. Могу ль, скажи, предаться я тебе? Могу ль, забыв свой род и стыд девичий, Соединить судьбу мою с твоею, Когда ты сам с такою простотою, Так ветрено позор свой обличаешь?.. Он из любви со мною проболтался?! Дивлюся: как перед моим отцом Из дружбы ты доселе не открылся, От радости – пред нашим королём Или ещё – пред паном Вишневецким Из верного усердия слуги?..

СВЕТЛОВИДОВ:

Клянусь тебе, что сердца моего Ты вымучить одна могла признанье. Клянусь тебе, что никогда, нигде, Ни в пиршестве за чашею безумства, Ни в дружеском заветном разговоре, Ни под ножом, ни в муках истязаний Сих тяжких тайн не выдаст мой язык.

МАРИНА:

Клянёшься ты?.. Итак – должна я верить. О!.. Верю я! Но – чем, нельзя ль узнать, Клянёшься ты? Не именем ли Бога, Как набожный приИмыш езуитов? Иль – честию, как витязь благородный?.. Иль, может быть, единым царским словом, Как царский сын? Не так ли? Говори.

СВЕТЛОВИДОВ (гордо):

Тень Грозного меня усыновила, Димитрием из гроба нарекла, Вокруг меня народы возмутила И в жертву мне Бориса обрекла. Царевич я. Довольно. Стыдно мне Пред гордою полячкой унижаться… Прощай навек. Игра войны кровавой, Судьбы моей обширные заботы Тоску любви, надеюсь, заглушат. О, как тебя я стану ненавидеть, Когда пройдёт постыдной страсти жар! Теперь иду – погибель иль венец Мою главу в России ожидает, Найду ли смерть, как воин в битве честной Иль как злодей на плахе площадной, Не будешь ты подругою моею, Моей судьбы не разделИшь со мною. Но… может быть… ты будешь сожалеть Об участи, отвергнутой тобою.

МАРИНА:

А если я… твой дерзостный обман Заранее пред всеми обнаружу?

СВЕТЛОВИДОВ:

Не мнишь ли ты, что я тебя боюсь? Что более поверят польской деве, Чем русскому царевичу?.. Но знай, Что ни король, ни Папа, ни вельможи Не думают о правде слов моих. Димитрий я иль нет – что им за дело? Но я – предлог раздоров и войны. Им это лишь и нужно. И тебя, Мятежница, поверь, молчать заставят. Прощай.

Хочет уйти.

МАРИНА:

Постой, царевич! Наконец Я слышу речь не мальчика, но мужа. С тобою, князь, она меня мирИт. Безумный твой порыв я забываю И вижу вновь Димитрия. Но – слушай: Пора! Пора! Проснись, не медли боле; Веди полки скорее на Москву — Очисти Кремль, садись на трон московский, Тогда – за мной шли брачного посла. Но – слышит Бог – пока твоя нога Не оперлась на тронные ступени, Пока тобой не свЕржен Годунов, Любви речей не буду слушать я.

Уходит.

СВЕТЛОВИДОВ (один):

Нет – легче мне сражаться с Годуновым Или – хитрить с придворным езуитом, Чем с женщиной… Чёрт с ними! МОчи нет… И путает, и вьётся, и ползёт, Скользит из рук, шипит, грозит и жалит… Змея! Змея!.. Недаром я дрожал. Она меня чуть-чуть не погубила. Но – решенО: заутра двину рать!

Застывает, как статуя.

НИКИТА ИВАНЫЧ (приближается к нему): Василь Васильич!.. Что с Вами? Эй!..

СВЕТЛОВИДОВ (хохочет): Ошалел, Никитушка? Очумел?.. Погоди, дай и мне прийти в чувство… О Господи Боже Мой!.. Роль-то какая… Стиль-то какой высокий… А вот послушай, какая нежность и тонкость, какая музыка… Тс-с!.. Тише!..

Тиха укрАинская ночь. Прозрачно небо. Звёзды блещут… Своей дремоты превозмочь Не хочет воздух. Чуть трепещут Сребристых тОполей листы…

Пауза; потом слышен скрипучий звук отворяемых дверей.

Что это?

НИКИТА ИВАНЫЧ: Это, должно быть, Петрушка и Егорка пришли… Талант, Василь Васильич! Талант!..

СВЕТЛОВИДОВ (в сторону скрипа дверей): Сюда, мои соколы!

(Никите Иванычу)

Пойдём одеваться… Никакой нет старости, всё это вздор, Никитушка, галиматья!..

Весело хохочет.

Что ж ты плачешь? Дура моя хорошая, что ты нюни распустил? Э-э, нехорошо!.. Вот это уж и нехорошо! Ну, ну, старик, будет так глядеть! Зачем так глядеть? Ну, ну…

Обнимает его.

Не нужно плакать… Где искусство, где талант, там нет ни старости, ни одиночества, ни болезней, и сама смерть – вполовину…

Плачет.

Да что я всё – талант, талант?.. Не в таланте дело, Никитушка! В правде… В правде!.. Вот только – какая и в чём она, правда, так я до сих пор и не разобрался… Всё нам, помню, твердили: правда жизни, правда жизни, не играй, а живи… Верю – не верю! Играй да не наигрывай… Ну и играли – жили, вроде… И, вроде, похоже, как в жизни… Да жизнь-то пролетела, и правда – вместе с нею… Где она, правда? Какая – правда?.. Фу-фу!.. И – нет её. Какая же это, Никитушка, правда, если от неё на смертном нашем одре ничего не остаётся? Как в жизни, жил, как в жизни – и умрёшь. А им-то, живым, что останется? Какая-такая «правда»? О чём?.. Нет, Никитушка! Уж если я вот здесь, на этих самых скрипучих подмостках, жизнь свою протопал, то там – во-он там… Слышишь? В яме, за рампой, что-то остаться должно! Кроме калейдоскопа разрозненных впечатлений… Вот это – то, что останется, – вот это и есть правда. Моя правда. Об этой проклятой и прекрасной жизни. Слышишь, Никитушка? Что я о ней с этого амвона поведал миру. Что я о ней поведал… А что я поведал? Фу-фу! Дунул – и нету…

Плачет.

Нет, Никитушка, спета уж наша песня. Какой я талант? Выжатый лимон, сосулька, ржавый гвоздь… А ты – старая театральная крыса, суфлёр… Пойдём!.. Какой я талант? В серьёзных пьесах гожусь только в свиту Фортинбраса… Да и – для этого уже стар… Да… Помнишь это место из «Отелло», Никитушка?

Прости, покой, прости, моё довольство! Простите вы, пернатые войска И гордые сражения, в которых Считается за доблесть честолюбье! Всё, всё – прости!.. Прости, мой ржущий конь, И звук трубы, и грохот барабана, И флейты свист, и царственное знамя, Все почести, вся слава, всё величье И бурные тревоги славных войн!..

НИКИТА ИВАНЫЧ (растроганно): Талант, талант!..

СВЕТЛОВИДОВ: Или вот ещё… Прощальное…

Выходит к авансцене.

Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок! Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, Где оскорблённому есть чувству уголок! Карету мне, карету!..

ГОЛОС ИЗ ГРУППЫ, СТОЯЩЕЙ СЗАДИ: Экипаж подан, Василь Васильич!

СВЕТЛОВИДОВ (оглядывается): Что это? Кто?..

ТОТ ЖЕ ГОЛОС: Василь Васильич! Не признали? А мы хотели Вас по случаю бенефиса к цыганам свозить. Эх, думаем, – гулять, так гулять! Случай-то подходящий… Заехали к Вам, а Вас-то и нету. Где? Что?.. Поехали в театр. Что же Вы, голубчик, именинник Вы наш, от компании отделяетесь? Негоже этак-то… Поехали-ка с нами!

СВЕТЛОВИДОВ: Что ж, я не против, господа… Внимание всегда приятно.

ПРИЕХАВШИЙ (выходит из группы): Постойте, я мальчишку своего пошлю сбегать к Плотниковым. Они запирают поздно – вот не разменяют ли… Эй, Миша!

К нему подбегает мальчик, он шепчется с ним.

СВЕТЛОВИДОВ (вслушиваясь в знакомый текст): В лавку к Плотниковым?.. Великолепнейшее дело! Миша, видишь, беги к Плотниковым и скажи, что Дмитрий Фёдорович велел кланяться и сейчас сам будет… Да слушай, слушай: чтобы к его приходу приготовили шампанского, этак дюжинки три, да уложили, как тогда, когда в Мокрое ездил… Я тогда четыре дюжины у них взял, они уж знают, не беспокойся, Миша. Да слушай: чтобы сыру там, пирогов страсбургских, сигов копчёных, ветчины, икры, ну и всего, всего, что только есть у них, рублей этак на сто или на сто двадцать, как прежде было… Да слушай: гостинцев чтобы не забыли, конфет, груш, арбуза два или три, аль четыре – ну нет, арбуза-то одного довольно, а шоколаду, леденцов, монпансье, тягушек – ну всего, что тогда со мной в Мокрое уложили, с шампанским рублей на триста чтобы было… Ну, вот и теперь чтобы так же точно. Да вспомни ты, Миша, если ты – Миша… Ведь его Мишей зовут?

ПРИЕЗЖИЙ: Да постойте, Вы лучше сами пойдёте, тогда и скажете… А он – переврёт.

СВЕТЛОВИДОВ: Переврёт, вижу, что переврёт! Эх, Миша, а я было тебя поцеловать хотел за комиссию… Коли не переврёшь, десять рублей тебе, скачи скорей… Шампанское, главное – шампанское чтобы выкатили, да и коньячку, и красного, и белого, и всего этого, как тогда… Они уж знают, как тогда было.

ПРИЕЗЖИЙ: Да слушайте Вы!.. Я говорю: пусть он только сбегает разменять да прикажет, чтобы не запирали, а Вы пойдёте и сами скажете… Давайте Вашу кредитку. Марш, Миша, одна нога там, другая тут!

Миша убегает.

Ну, теперь пойдёмте мыться. Положите деньги на стол али суньте в карман… Вот так. Идём… Да снимите сюртук. Смотрите, у Вас и сюртук в крови…

СВЕТЛОВИДОВ: Это… это не сюртук. Только немного тут, у рукава… А это вот только здесь, где платок лежал. Из кармана просочилось… Я на платок-то у Фени – сел, кровь-то и просочилась…

ПРИЕЗЖИЙ: Угораздило же Вас… Подрались, должно быть, с кем… Вы в этой рубашке и поедете? Куда это Вы едете? Смотрите… Весь обшлаг правого рукава в крови.

СВЕТЛОВИДОВ: Да, в крови…

СВЕТЛОВИДОВ: Некогда. А я вот. Вот видите… я вот здесь край рукава загну, его и не видно будет под сюртуком… Видите!

ПРИЕЗЖИЙ: Говорите теперь: где это Вас угораздило? Подрались, что ли, с кем? Не в трактире ли опять, как тогда?.. Не опять ли с капитаном, как тогда, били его и таскали? Кого ещё прибили… али убили, пожалуй?

СВЕТЛОВИДОВ: Вздор!

ПРИЕЗЖИЙ: Как вздор?

СВЕТЛОВИДОВ: Не надо. Это я старушонку одну на площади сейчас раздавил.

ПРИЕЗЖИЙ: Раздавили? Старушонку?

СВЕТЛОВИДОВ: Старика!

Смеется.

ПРИЕЗЖИЙ: Э, чёрт возьми, старика, старушонку… Убили, что ли, кого?

СВЕТЛОВИДОВ (машет рукой): Помирились. Сцепились – и помирились… В одном месте. Разошлись приятельски… Один дурак… он мне простил… теперь уж наверно простил… Если бы встал, так не простил бы… Только знаете: к чёрту его. Слышите, Пётр Ильич. К чёрту, не надо! В сию минуту не хочу!

Закрывает лицо руками и стоит; пауза.

ПРИЕЗЖИЙ: Не надо, так не надо… Я Вас в коляске буду ждать, Василь Васильич.

На цыпочках уходит; на сцене – один Светловидов.

СВЕТЛОВИДОВ (в луче света):

Да, я – бродяга, пугало на вид, Терзаем сворой собственных затей… Я продал всё! Не продал – лишь обид От вечно подновляемых страстей… И правда, что живу я в шалаше, Я дряхл, как он: хоть гроб себе готовь… Но я иную молодость в душе Нашёл и с ней тебя, моя любовь! Всё кончено! Лишь вечность – без границ. Но и теперь я страсти не лишён: К Твоим стопам я припадаю ниц, Мой друг Господь, – с Тобой я обручён! Прими меня, как бы с Небес сойди Прижать раба к святой Твоей груди!..

Протягивает руки вперед и вверх; свет гаснет.

КОНЕЦ ПЬЕСЫ

Сон Попова Фантасмагория в 3-х частях

Друга, вы слышите ль крик оглушительный: «Сдайтесь, певцы и художники! Кстати ли Вымыслы ваши в наш век положительный? Много ли вас остаётся, мечтатели?.. Сдайтеся натиску нового времени, Мир отрезвился, прошли увлечения… Где ж устоять вам, отжившему племени, Против течения?..» Алексей Толстой

АЛЕКСЕЙ ТОЛСТОЙ

МИХАИЛ ПЕРШИН (С участием В. ГЕРМАНА)

Действующие лица

Попов, советник

Д ы л д а

К о р о т ы ш к а } трое в шинелях

Ж е н щ и н а

Часть первая

На авансцене – трое в длинных (до пола) шинелях: Дылда, Коротышка и Женщина. У каждого в руке по пачке бумажных листов. Читают без выражения:

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА:

«Приснился раз, Бог весть с какой причины Советнику Попову странный сон: Поздравить он министра в именины В приёмный зал вошёл без панталон. Но, впрочем, не забыто ни единой Регалии: отлично выбрит он, Темляк – на шпаге, всё – по циркуляру, Лишь – панталон забыл надеть он пару!».

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА:

«И надо же случиться на беду, Что он тогда лишь свой заметил промах, Как уж вошёл. «Ну, – думает, – уйду!». Не тут-то было! Уж давно в хоромах Народу тьма; стоит он на виду, В почётном месте; множество знакомых Его увидеть могут на пути… «Нет, – он решил, – нет, мне нельзя уйти!..»

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА:

«…А вот я лучше что-нибудь придвину И скрою тем досадный мой изъян; Пусть верхнюю лишь видят половину, За нижнюю ж ответит мне Иван!». И вот бочком прокрался он к камину И спрятался по пояс за экран. «Эх, – думает, – недурно ведь, канальство! Теперь пусть входит высшее начальство!..».

В глубине сцены загорается свеча. Она стоит около кровати, на которой спит Попов. Шинели медленно оборачиваются и смотрят на спящего. Потом на цыпочках подходят к кровати. Дылда берёт Попова за плечо. Попов просыпается и, недоумённо оглядываясь, садится на кровати.

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: А мы – к Вам, Тит Евсеич…

Протягивает руку для поцелуя. Попов выпрастывает руку из-под одеяла, но в последний момент она отдергивает руку и переходит на официальный тон.

Попов, Тит Евсеевич?

Попов кивает.

Я спрашиваю: Попов, Тит Евсеевич?

ПОПОВ: Да.

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Советник?

ПОПОВ: Да.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА (читает):

«И надо же случиться на беду, Что он тогда лишь свой заметил промах, Как уж вошёл. “Ну, – думает, – уйду!” Не тут-то было…».

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Не тут-то было…

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Пожалте бриться!

Дылда сдёргивает с Попова одеяло. Оказывается, что Попов – в штанах. Он сам удивлён этим обстоятельством. Шинели иронически хмыкают.

Попов встаёт и идёт, Шинели – следом. По дороге Женщина гасит свечу. Кровать отъезжает в глубину сцены. Выдвигается стол, за который садится Шинель-коротышка (он – уже без шинели, в гимнастёрке). По мере этих перемещений на сцене становится всё светлее. Попов садится перед Коротышкой. Дылда и Женщина отходят.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Ваша фамилия – Попов, если не ошибаюсь?

ПОПОВ: Попов.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Тит Евсеич, если не ошибаюсь?

ПОПОВ: Тит Евсеич.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Советник Попов, Тит Евсеич. Не ошибаюсь?

ПОПОВ: Советник.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Видите: мы редко ошибаемся.

ПОПОВ: Простите?

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Ну что вы, что вы… Мы ещё не начали, а вы уже: «простите»… Помилуйте – за что?

ПОПОВ: Я имел в виду…

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Давайте не будем опережать события. Достанем бумажку, ручечку…

(Ничего доставать не надо: бумага и ручка – перед ним)

И, не торопясь, разберёмся. Бывает, знаете ли: всё выяснится, и мы – мы сами! – просим прощения. Так что не надо спешить. Чего-чего, а времени у нас с вами…

Берет ручку.

Фамилия?

ПОПОВ: Чья?

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Ваша, ваша…

ПОПОВ (пожав плечами): Попов.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Имя?

ПОПОВ: Тит Евсеич.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Отчество?

ПОПОВ: Евсеич.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (рвет бумагу, на которой он все это записал и выбрасывает в корзину): Ну, остальные детали мы с вами и так знаем: возраст, чин, по какому ведомству служите…

Роется в бумагах, находит нужный листок, смотрит в него.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА (читает у себя):

Да… «Не тут-то было! Множество знакомых Его увидеть могут на пути. “Нет, – он решил. – Нет, мне нельзя уйти!..”»

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Прямо, как отсюда… Да, Тит Евсеич? Нельзя уйти. А… почему, собственно?

ПОПОВ: Видите ли…

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Видим. Мы – всё видим!

ПОПОВ: Это же… Это же был сон!

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Это-то как раз мы знаем… Сон!.. Вот люди! Думают: сон, так мы уж и не в курсе. Хе-хе!.. Милый вы мой! Вот если б вы наяву штанишки свои этак… скинули и… к министру!.. Да что министр?.. Ко мне – мелкой сошке – и то, я гляжу, вы в таком виде не решились. А ведь хотелось, а? Хотелось?.. Признайтесь честно.

ПОПОВ: Да что вы! Мне и в голову…

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: А вот тут вы не искренни… В голову… А сны вам куда приходят? В ногу, что ли?.. В но… в ногу!..

Хохочет до слез.

Простой вы человек. «В голову», говорит… Эй!

Подходит Дылда.

Слышь, чего было? Я ему – про штаны, а он: «Мне и в голову……. А я тогда: «А сны вам… что?.. в ногу, что ли, приходят?».

Оба начинают хохотать. Коротышка машет рукой. Дылда отходит, что-то тихо пересказывает Женщине, та тоже начинает смеяться. Коротышка оборачивается к Попову.

А вы что ж не смеётесь? Разве я не остроумно вам ответил? А?.. Не остроумно?.. Ведь это «м о». Словечко, то есть, – по-французски. По-французски знаете?.. Да что это я! Вы же советник. Так по-французски вам чего ж переводить? А я-то стараюсь, будто вы не знаете, что такое… «мо». Ну?.. «Мо»! Чмо!.. Что такое «мо»?.. Знаете?

ПОПОВ: Знаю.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Ну да – советник! Вот видите: по-французски понимаете, а уж по-нашему, по-простому-то… по фЕне… бОтаете?

ПОПОВ: Как, простите?

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Я спрашиваю: по-простому, по-лагерному, то-есть… по фЕне – 60-таете? Али – как?

ПОПОВ (пожав плечами): Виноват…

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Ну то-то же… Уже виноват.

Пауза.

Вы что-то хотели сказать?

ПОПОВ: Милостивый государь…

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Ну зачем так официально? Можно просто по имени. «Тит» меня зовут. Чего уж там?.. Кто я, и кто – вы! Вы – советник, а я – так… Просто – «Тит». Смешно, да? Эй!

Подходит Женщина.

Ты – вот что – встань между нами. А то мы тут тёзки встретились: «Тит», блин, и «Тит»… А знаешь, когда тёзки знакомятся, кто – между ними, желание может загадывать. У тебя желание-то есть? Желание-то – есть, спрашиваю? Да ты не стесняйся.

Женщина кивает.

Ну вот! Тогда – становись… Да вот прямо сюда. Не стесняйся.

Показывает на стол. Женщина влезает на стол, становится прямо на бумаги. Коротышка пытается сквозь неё протянуть Попову руку, она раздвигает ноги, и он просовывает руку под её шинелью. Попов растерянно пожимает её.

«Титом» меня зовут. Ну и вы представляйтесь. Мало ли, что мы уже знакомы, надо же, чтоб у девушки желание выполнилось. Или… вы – что? Не хотите ей помочь? Ну… представляйтесь, представляйтесь…

ПОПОВ: «Тит Евсеич Попов».

Коротышка дёргает руку на себя, Попов оказывается головой между ногами Женщины, которая зажимает коленями его шею.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (приблизив свое лицо к лицу Попова, шипит): Ты что ж это, сука, – по отчеству?! Да ещё и по фамилии! А?.. Видали?.. Я тебе – «Тит», а ты мне… По полной по форме?.. Гордишься? Не хочешь – запросто, по-дружески, запанибрата?! «Тит», дескать, я, и всё тут… Не хочешь запанибрата? А? Отвечай! Гордишься?

Попов что-то мычит.

Громче! Я не слышу… Не слышу ответа… Гордишься? Что? Нет? Врёшь, гнида. Говори: «Да, горжусь!».

Попов мычит.

Ну то-то же…

Разжимает руку, Женщина разжимает колени. Попов от неожиданности чуть не падает навзничь. Подскочивший Дылда поддерживает его, после чего возвращается на место.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (Женщине): Пошла вон!

Она соскальзывает со стола, но не уходит.

Ну вот и познакомились… Теперь, не правда ли, гораздо легче будет понять друг друга. Вы не согласны?

Попов мычит.

Конечно, легче… Вы – «Тит», и я – «Тит». Один у нас с вами, так сказать, небесный защитник. Вместе именины празднуем… Так нам ли не договориться?.. Да что это всё – я да я? Совсем вас заболтал… А, любезнейший Тит Евсеич?.. Всё, всё, всё! Молчу, как, извините, рыба. И – весь внимание.

ПОПОВ: Видите ли, Ваше… Тит… Простите: не знаю, как по батюшке…

Коротышка, зажав себе одной рукой рот, другой машет: мол, не важно, продолжайте.

ПОПОВ: Я… ей-богу, не возьму в толк… в чём меня, собственно… Ну, так сказать, причину… Не может же, в самом деле, какой-то… сон… Это…. Ну это просто смешно, в конце концов…

Коротышка жестом подбадривает его.

Да я, собственно, всё… Вот. Сон – это… так.

Замолкает.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Ну что, помолчим… Молчать, знаете ли, полезно. Мысли тем временем собрать, знаете ли, сконцентрироваться…

Собирайтесь, собирайтесь… концентрируйтесь!.. Я вас не тороплю.

Манит пальцем Женщину, она подходит, он распахивает её шинель. Под шинелью – гимнастёрка, юбки же – нет, виден подол коротенькой комбинашки. Коротышка гладит её по ноге, она стоит совершенно индифферентно.

Ты нынче в форме. В форме? В форме! Каламбур, а? В форме (трогает её гимнастёрку)… и —… (бьет ее ладонью по заду)… в форме! И – вообще!.. Ох, что-то я нынче шутливо настроен… Не к добру это. Нет, не к добру. Ты – зато – наоборот!.. Я шучу всё, а ты… Ты – нет!.. Ты всё – по форме, официально… А ведь это нехорошо. У нас гость, а тут… такая казёнщина. Видишь, человек робеет… Ну-ка, скидавай шинель!., (разоблачает ее) Пройдись, пройдись, повернись… Вот так!.. Никакой формы, проформы… Поиграй ляжками… Гляди-ка: всё равно – робеет!.. А ну-ка… Да нет, не надо пока. Как бы его расшевелить? Анекдотец рассказать, что ли?.. Или – ещё лучше – почитай нам что-нибудь (подает ей бумагу).

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА (читает):

«Вошёл министр. Он видный был мужчина, Изящных форм, с приветливым лицом, Одет в визитку: своего, мол, чина Не ставлю я пред публикой ребром…»

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Вот видишь: министр и тот, как ты, тоже… не в полной форме. Хотя… Ребром!.. Это даже как-то неловко – о министре… Он же – не Адам! Это у того было… ребро!.. И потом: изящных форм, грубых форм… Разве в этом дело? А как там дальше?

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА (читает):

«Всё зло у нас от глупых форм избытка, Я ж – века сын! Так вот: на мне – визитка».

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Вот! Вот это – верно. Тонко.

Взмахивает рукой, Женщина – отходит, Коротышка поворачивается к Попову.

А вы-то сами как считаете? Действительно: всё зло у нас – от форм? Тем более – от глупых? А?.. Хотя – о чём это я? Это ж, в конце-то концов, ваш же собственный сон. Как же вам – да вдруг и не разделять это его настроение? Правда же?

ПОПОВ: Там сказано: не от самих… форм… а от их избытка.

Коротышка выходит из-за стола.

Становится видно, что он – без брюк.

Похлопывает Попова по плечам.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Ну, – с разговеньицем вас! Наконец-то – о деле. О сути дела, я бы осмелился уточнить. А я уж опасаться начал. Начал, было… Ох, думаю, сейчас скажет: «Это же, мол, не я, это же – министр»… А – не сказал. Ай, молодец!.. Взял, значит, на себя… И – верно. Раз это в твоём сне, значит, и министр (этот, что – во сне) – это ты и есть. Так ведь? Да так, так… А что… приятно… в министерской-то шкуре? А?..

ПОПОВ: Я… не знаю.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Ну-ну… Ведь это только так… примерка. Во сне. Мы понимаем. Кому ж не хочется в министры?.. И я, честно вам скажу, иной раз мечтаю. Так что – не стесняйтесь. Как это вы, господин министр, заметить изволили? От избытка форм зло, значит?.. Да? От избытка!.. Ах, да: и – глупых форм!.. Наяву, небось, такое не повторили бы. А – во сне – пожалуйста! Вот где самое нутро-то и вылезает. Так ли, тёзка?

ПОПОВ: Позвольте… один вопрос.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: А – к чему? Не надо вопросов. Я вам и без них со всей душой, с открытым, так сказать, сердцем отвечу. Вы ведь спросить хотели, откуда нам это всё известно?

Попов – в паузе – кивает.

Опять, опять вы пытаетесь уклониться от прямого разговора. Только начали, и опять – за старое… Какая разница? Знаем уж… Мало ли способов? Техника – вон как скакнула. Да шучу я. При чём тут техника… Ну не буду в подробности вникать. У вас – свои секреты имеются, и мы – не лыком шиты. Только дело-то от этого не проясняется. Это ведь – те же «формы». А мы от вас искренности ждём. Так-то – наяву – любой раздеться может. Вот, полюбуйтесь.

Показывает на свои ноги, потом делает знак другим «шинелям», и они распахивают полы. Видно, что и Дылда – в гимнастёрке, но без брюк.

А вы, видите ли, – вот!.. Опять – выделяетесь. Это у вас некая постоянная оппозиция… Но это – наяву! Я понимаю. То ли дело – во сне, когда никто не видит, тихонечко… Думаете, что всё вот так и останется под покровом, так сказать, тайны? Как бы… недосягаемо… втуне, если так выразиться. Ан нет! Ан нет!.. Ан – наяву-то – вон оно как обернулось!..

ПОПОВ: Но я ведь… но я ведь не нарочно!

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Именно! Именно, голуба вы моя!.. Это вы абсолютно точно заметили. Абсолютно. АбсольмАн, если на французский перевести. В самое яблочко угодили. В самую, так сказать, яблотЮсеньку!.. Ненарочно. Это – важнейшее слово. По воле, так сказать… Ну… по воле…

Подбадривает Попова жестом.

ПОПОВ (нерешительно):…обстоятельств.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Да помилуйте – какие тут могут быть обстоятельства? Сами посудите. Встаньте, как говорится, на моё место. Ну, встаньте, не робейте.

Попов поднимается со стула. Коротышка ставит его на то место, где только что стоял, сам возвращается на свой стул. На стул Попова садится Дылда.

Ну вот – вы и на моём месте. И что вы должны подумать, когда некто… Некто – Тит (Тит, условно скажем, Евсеевич Попов) станет вам наливать… Наливать! То есть, простите великодушно: не «наливать», а… заливать! Заливать… насчёт каких-то там «обстоятельств»?..

Пауза.

А обстоятельство-то всё состоит в том, что сей некто (не будем повторять имени: Тит или не Тит, какая, в сущности разница?) лёг, извините за выражение, в свою эту… как бишь её?., постель и там (в постели) увидел – что?.. Сон! Сам увидел, прошу заметить. Никто ему этот его сон не показывал, не демонстрировал… не внушал и не трансплантировал в его черепную коробку… Он – сам его увидел. Сам по себе.

Поворачивается к Дылде.

Какие тут могут быть обстоятельства?

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Никаких, ваше благородие!

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (Попову):

Вот – это по-честному. И – смело. Вы же отважный человек!.. Так продолжайте в этом же духе.

Снова поворачивается к Дылде.

А ежели обстоятельств никаких тут быть не может, следовательно – тут чистейшей воды – что? А?..

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Умысел, выходит.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (Попову): Ну это уж вы через край хватили. Зачем же так? Не надо перегибать палку. Сами посудите: какой тут может быть умысел? Разве мы в силах нашим сном, так сказать, управлять?..

(Дылде)

Вот и выходит, обстоятельств – никаких, умысла – тоже нет… Что скажете на это, Тит Евсеич?

Поворачивается к Попову.

Его, изволите видеть, тоже Титом Евсеичем зовут.

(Дылде)

Ну… отвечайте.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Не могу знать, ваше благородие.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Ну а не можешь, так и пошёл вон. Расселся, понимаешь ли, на месте образованного человека… Ты-то, болван, пожалуй, и по-французски ни бум-бум?

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Так точно, ваше благородие! Как есть – ни бум-бум… Позвольте идти?

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Я же сказал: пошёл вон!.. По-русски, между прочим, сказал, не по-французски…

(Попову)

А вы – присаживайтесь, не стесняйтесь. В ногах правды, сами знаете, нет…

Дылда отходит, Попов садится.

Да… В ногах правды нет! А вот где она, правда-то?.. Искренности, искренности одной нам от вас надо. Чтобы – как говорится… как на духу! Ху-ху!.. Да что там – на духу? Что там – ху-ху? Как – во сне!..

Роется в бумагах, откладывает одни в сторону, другие – бросает в корзину, бормочет.

Та-ак… Это мы уже прошли. А это… это вы отменно сказали: ну – чистый министр!..

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА (читает издалека): «Вдруг на Попова взор его упал…»

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (продолжая перебирать бумаги): Дальше, дальше…

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА (тоже издали):

Да: «взор упал»… «Как вам пришла охота Там, за экраном, снять с себя штаны?»

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Действительно…

Ну – в самом деле!.. Что должен подумать почтенный государственный человек, когда вы… тоже ведь, вроде бы, почтенный и тоже вполне, так сказать, вполне государственный человек… и вдруг… вы… извините за выражение… без… этого… как его?., то есть – без… этих… как их?…

Хохочет.

Из-за экрана!.. Чуть ли не из… камина!.. Из огня!.. Как чёрт!.. Впрочем, нет, не будем, так сказать, перегибать палку. Как – трубочист какой-нибудь… Трубочист… этакий… И – в таком виде – перед министром!.. Ох, насмешили… и даже, не побоюсь этого слова, порадовали… Да, представьте себе, порадовали… А может – вы… и в самом деле там… того… Скинули потихоньку… эти… как их?.. Да и – в огонь?.. Вот это было бы по-настоящему остроумно. Скинули и – в огонь! И – нет их! Вообще – нет, как не бывало!.. Вот это… остроумно… да…

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА (читает):

«Я не сымал… Свидетели курьеры. Я прямо так приехал из квартеры…»

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Послушайте! Почему вдруг – «квартеры»?.. Это звучит как-то… издёвкой. Нет, правда… Звучит – как-то издевательски… Из «квартЕры»!.. С одной стороны – «сымал»… Как какой-нибудь Ванька… А с другой стороны – «квартЕры»!.. Почему это вдруг не просто, не по-человечески, не по-русски, наконец! Почему не «из квартиры»?

ПОПОВ: Ну… это рифма, наверно. Курьеры – квартеры…

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (со вздохом): Опять форма! Рифма… А ведь честнее… и просто приличнее… было бы сказать: «Свидетели, мол, курьеры, что я, мол, в таком вот виде… приехал из квартиры». Разве я не прав?.. Ну да уж Бог вам судья.

Задумывается.

А вы ведь поэт, а?.. Вот, может, где объяснение? Вы стишками в юности не баловались?

ПОПОВ: Это давно было…

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Как я угадал! Так, может, на том и остановимся: поэт, мол, и – точка! А какой с поэта спрос?.. Ну?.. По рукам?..

Протягивает руку. Попов колеблется, и в тот момент, когда он уже хочет тоже протянуть руку, Коротышка отдёргивает свою.

Не выходит! Пусть вы даже и поэт… Ну – поэт!.. Ну и вышли бы себе в таком виде – наяву!.. Тут всё было бы ясно. Романтизм… эксгибиционизм… и прочее такое… Юношеский максимализм, знаете ли… Вам сколько, извините, лет?

ПОПОВ: Мне? Сорок девять.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Сорок девять? Многовато… Ну там… допуск можно сделать… Туда – сюда… Так бы вот и вышли: нудист, дескать, я и… всё такое прочее… А вот почему – не наяву, а во сне, изволите ли видеть? Тут уже… как бы это сказать?., максимализма маловато. Так что, этот вопрос так и остался у нас, батенька, без ответа. Но вы не волнуйтесь. Мы и на него ответим. Не переживайте.

Пауза.

ПОПОВ: Но…

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: А?..

ПОПОВ: Но что ж я-то могу? Теперь уж…

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Да не переживайте вы так. Вы здесь – значит, разберёмся. Сон – это дело прошлое. Тут уж ничего не поправишь. Да и не исправления нам нужны, а нечто более даже простое. Эфемерное, так сказать…

Углубляется в бумаги. Дылда, топая, походит к Попову, что-то шепчет ему на ухо, отходит. Попов сидит в растерянности. Потом – встаёт, снимает брюки, стоит с ними в руке. Коротышка наконец отрывается от бумаг.

О!.. Вот это искренне! Ай, молодец!.. Во сне – так, и наяву – естественно – то же самое. Это вы сами догадались? Или…

Поворачивается к Шинелям и грозит им пальцем.

Ну, да ничего… Давайте мы вот как поступим… Вы – отдохните. Всё обдумайте, как следует. А потом мы продолжим. Мы – разберёмся, разберёмся, не огорчайтесь. В лучшем виде итог подведём… Ну, до встречи. До скорой встречи, если позволите.

Сгребает все бумаги со стола в корзину для мусора. Туда же отправляет и штаны Попова.

Да!.. Простите… Одна формальность. Чуть не забыл. Протокольчик подписать!.. Вы – поэты, а мы – извините уж великодушно – люди подневольные: обязаны не только дух, но и букву соблюдать.

Достаёт обратно из корзины листок, разглаживает его, кладёт перед Поповым. Подходит Дылда, достаёт из кармана ручку, перегибается через Попова к столу и расписывается вместо него.

Вот и славно. До свиданья, любезнейший Тит Евсеич!

Рвёт этот листок и бросает в корзину. Шинели отводят Попова в глубину сцены к кровати. Дылда укладывает его, Женщина – укрывает. Все три Шинели уходят, но и после этого продолжают слышаться за сценой их мерные шаги.

Кровать с лежащим Поповым начинает медленно двигаться к тому месту, где она стояла вначале действия. По мере её движения шаги уходящих становятся тише, а свет убавляется. Дважды во время этого процесса Попов вскакивает и садится на кровати. В эти моменты свет усиливается, а шаги начинают звучать так же громко как вначале движения. Попов ложится, движение кровати продолжается. Наконец, Попов, по видимости, засыпает, кровать устанавливается в исходное положение. Наступает тишина, всё погружается во мрак.

Часть вторая

Около кровати Попова загорается свеча.

Все три Шинели с гитарами в руках приближаются к спящему и, опустившись на одно колено, сладкими голосами запевают колыбельный романс.

Романс

Я задремал, главу понуря, И прежних сил не узнаю; Дохни, Господь, живящей бурей На душу сонную мою. Как глас упрёка, надо мною Свой гром призывный прокати, И выжги ржавчину покоя, И прах бездействия смети. Да вспряну я, Тобой подъятый, И, вняв карающим словам, Как камень от удара млата, Огонь таившийся издам!..

Попов открывает глаза, смотрит поочерёдно на каждую из Шинелей и садится. Увидев, что он проснулся, Шинели встают с колен и отходят, а затем подходят к нему поодиночке, и каждый исполняет один куплет совершенно другого романса (испанского).

ДЫЛДА:

Тихо над Альямброй, Дремлет вся натура, Дремлет замок Памбра, Спит Эстремадура!..

КОРОТЫШКА:

Дайте мне мантилью, Дайте мне гитару, Дайте Инезилью, Кастаньетов пару…

ЖЕНЩИНА:

Дайте руку верную, Два вершка булату, Ревность непомерную, Чашку шоколаду!..

Дылда берёт из кулисы чашку и, пронеся её мимо протянувшей руку Женщины, передаёт её Попову, который берёт чашку и начинает пить шоколад. Шинели-мужчины отдают свои гитары Женщине, и она уходит с ними за кулисы.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА (достав из кармана бумагу, читает): «Советник – Тит, Евсеев сын, Попов —…»

Останавливается в недоумении.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (читает):

«Все ниспровергнуть власти был готов!»…

Бьёт колотушкой в гонг. Оба подходят к Попову и сдёргивают с него одеяло. Видно, что Попов – в брюках. Они многозначительно переглядываются и тщательно укрывают его одеялом.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Попов, Тит Евсеич?

ПОПОВ: Да. Чем могу служить?

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Советник?

ПОПОВ: Советник.

Коротышка смотрит на Дылду и машет рукой. Дылда достаёт бумагу и читает.

ДЫЛДА:

«Министр мигнул мизинцем. СторожА Внезапно взяли под руки Попова, Стыдливостью его не дорожа…».

Коротышка сдергивает с Попова одеяло, тот встает на ноги.

КОРОТЫШКА: Пожалте бриться!

Как и в начале, Шинели ведут Попова. Дылда гасит свечу. За столом сидит Женщина. На ней – гимнастёрка. Шинели-мужчины остаются стоять за спиной Попова, который садится на стул.

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Фамилия?

ПОПОВ: Попов.

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Имя?

ПОПОВ: Тит.

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Отчество?

ПОПОВ: Евсеевич.

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА (манит его пальцем, он приближается): Сейчас они уйдут…

Машет рукой, он отодвигается.

Чин?

ПОПОВ: Советник.

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Как же это вас, господин советник, угораздило?..

Манит пальцем, он приближается.

Отвечайте: «Это был сон».

Машет рукой, он отодвигается.

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Ну…

ПОПОВ: Это был сон.

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Да уж это-то как раз нам отлично известно. Да!.. Только ведь сон-то сну – рознь.

ПОПОВ: Как, простите?

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Рознь, говорю…

Иной сон – понимаете – в руку, а иной…

Манит пальцем, он приближается.

…в ногу.

Машет рукой, он отодвигается.

ПОПОВ: В ногу.

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Куда?

ПОПОВ: В ногу!

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: В ногу?

Хохочет.

Ой, уморил… Ай да Попов! Ай да Тит Евсеич!.. Ну – молодец!

(Шинелям)

Слышь? Я ему говорю: «Иной сон – в руку…», а он мне отвечает: «А иной – в ногу». Класс!.. Ну развеселили… Вот, болваны, что значит – человек! Не человечишко там какой-нибудь… плёвый…

Плюет на пол и смотрит на них, Шинели тоже плюют.

…который попадёт, к примеру, сюда и в первую же минуту обделается со страху… А… очень даже… наоборот… клёвый! С большой буквы: Человек! Вы-то, дурни, к примеру, могли бы меня вот так срезать?

ШИНЕЛИ-МУЖЧИНЫ (в один голос): Никак нет!

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: То-то… А он за словом в карман не полез. Да у вас, небось, и карманов нет?

ШИНЕЛИ-МУЖЧИНЫ (распахивают шинели и показывают голые ноги): Так точно! Никак нет…

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Фу, мерзость какая!..

(Попову)

Вот с кем работаем… Увы, как говорится, и ах!.. А что поделать? Образованные, культурные люди все советниками устроились, а то и… министрами. А у нас – изволите видеть – одни подонки…

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Матушка-голубушка! Ну, зачем уж так-то?.. Подонки!

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Я – в переносном смысле. Не в смысле – подонки, а в смысле… то, что на донышке осталось… Да-с!

Машет рукой, и шинели удаляются.

Ну вот мы и одни… Можно поговорить по душам.

Идет и садится Попову на колени.

Что ж это за жизнь такая, а, Тит Евсеич?.. Вы – умный человек (это уж помимо того, что – остроумный)… Так объясните мне, дуре деревенской, что происходит!.. Бегаем, суетимся, врём на каждом шагу… И минутки выкроить не можем – сесть, поглядеть в глаза друг другу, высказать, что на сердце накопилось. Так и жизнь проходит. За деревьями леса не видим. Да что ж это я! В кои веки выпала возможность поговорить о сурьёзном с сурьёзным человеком, а я – всё о глупостях каких-то…

Вскакивает с его колен и вдет на свое место за столом.

А время на месте не стоит. Это ведь только кажется, что его много. Ведь кажется, а?

ПОПОВ: Ну, это как сказать…

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: А так и скажите. «Кажется, мол, что времени предостаточно».

ПОПОВ: Пожалуй, иной раз действительно бывает такое впечатление.

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Обманчивое, обманчивое, любезнейший Тит Евсеич! Времени как раз у нас и в обрез, почти нет его. А успеть – ох как много надо! Вы их не слушайте…

(Жест в сторону Шинелей-мужчин)

Хоть горы золотые они вам сулить станут – всё тлен. Для мыслящего человека – пшик и не более того. А душе иного надо: в самой себе разобраться. А к этому только одна тропинка ведёт… Ну? Вы же знаете?

ПОПОВ (заученно): Искренность.

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Почти… Почти в точку попали. Но – «почти» не считается. Не для того мы – тут с вами, чтобы приблизительные ответы находить. Приблизительность – это ж, как, простите, подслеповатость какая-то… А ведь нам одно-единственное, но зато уж самое точное словечко найти требуется. И вот оно, как ключик золотой, все двери нам отвОрит. Вы согласны со мной, любезнейший Тит Евсеич?

ПОПОВ: Простите, я… не совсем понял…

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Чего ж тут непонятного?.. Насчёт ключика и… сквАжинки…

ПОПОВ: Сква… Сква… Чего изволите?

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Чего заквакал? Сква, сква… Ты что, импотент, что ли?

ПОПОВ: Я?.. Простите…

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Не прощу! Вот этого я вам никогда не прощу.

ПОПОВ: Да я… собственно…

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Наконец-то! Понял. Догадался… А я уж – и так, и этак…

Идет и снова садится к нему на колени.

А ты – ни в какую. Милый ты мой! Титушко ненаглядный!..

ПОПОВ: Как-с?

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: А вот так-с! Ненаглядный и – всё тут!..

Обнимает его и целует, потом грозит пальчиком.

Ну уж теперь – гляди… Сам согласился, чтоб желание моё – выполнилось. Так уж грех отступать… Мне от тебя чего нужно-то? Это им, мужикам, искренность нужна… ещё какая-нибудь глупость… А мне, бестолковой, – мне… хотя б и неискренней, а – любви!..

ПОПОВ: Неискренней?

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Неискренней! А – любви… Хоть обманИ меня, да только любИ!.. Понял? Люби. Бесценный ты мой!..

Оборачивается к шинелям-мужикам.

Эй, ты, дылда!..

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Это вы – мне?

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Тебе, тебе… А ну-ка, почитай нам… оттуда… чего-нибудь.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА (достает свои бумаги и читает):

«Один оставшись в небольшой гостиной, Попов стал думать о своей судьбе. А казус вышел, кажется, причинный! Кто б это мог вообразить себе? Попался я в огонь, как – сноп овинный!..»

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА (снова целует Попова): В огонь, в огонь, родименький!.. И сгорим мы с тобой в нём оба: золы не останется…

ПОПОВ: Что? Как?.. Почему – золЫ?..

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: А ты чего хотел? Сгореть – так ещё чтоб золА осталась после тебя?

ПОПОВ: Нуда, нуда!..

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: А фигу с маслом не хочешь?

ПОПОВ: Фигу?

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: С маслом!

ПОПОВ: Не хочу…

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Ишь ты! Какой привередливый…

(Дылде)

Читай дальше.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА (читает):

«Но дверь отверзлась, и явился в ней — С лицом почтенным, грустию покрытым…»

Поворачивается к Коротышке, тот подходит.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (читает):

«…Лазоревый полковник. Из очей Катились слёзы по его ланитам…»

Плачет.

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА (машет на него рукой): Ну, ты!.. Лазоревый полковник! Ты нам тут не зарёвывай помещение… А то полы мыть заставлю. Пшёл вон!

Коротышка отходит; она оборачивается к Попову.

Гони, гони ты эти мысли!..

Пауза.

Только любовь, одна она тебя спасёт. Ну скажи, что любишь. Ну!.. Хоть словечко нежное…

Пауза.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА (читает):

«Что слышу я! Ни слова?.. Иль пустить Уже успело корни в вас упорство?».

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (читает):

«Тогда должны мы будем приступить Ко строгости – увы! – и непокорство, Сколь нам ни больно, в вас — искоренить!».

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА (выскальзывая из объятий Попова): Ну что ты, глупенький? При посторонних-то… Нетерпеливый… Ведь совсем чуточку ещё подождать.

Одёргивает подол комбинации, возвращается на свой стул и поворачивается к шинелям-мужчинам.

Что там у вас?

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА (читает):

«В последний раз: хотите ли всю рать Завлекших вас сообщников назвать?..»

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Ну, и что?

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: А он (показывает на Попова) отвечает на это:…

(Читает)

«И чем бы там меня вы ни пугали, Другие мне, клянусь, не помогали».

Отрицал, значит, наличие сообщников.

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Да знаем, знаем…

Идите. Будете нужны – я кликну.

Шинели отходят; она – Попову.

Вот ты, оказывается, какой! Безумец. Разве так можно?..

Смотрит вслед шинелям.

Ты с ними не ссорься. Ты не смотри, что они такие… На меня смотри. И меня люби…

Снова садится к нему на колени.

А меня полюбишь – и их… полюбишь… Нас полюбишь, а мы – тебя. А полюбим – и простим. Чего нам не простить? Мы же тогда вместе будем. Любить друг друга будем. А где любовь, там и сны… А сны – уж… Где сны – там уж и всепрощение… Они ведь – от одиночества такие… смурные… Как в детстве. Помнишь? Ты ложился в постель… Один-одинёшенек… И – ручкой… Ну, помнишь? Между ног, под рубашечкой… Дрыг-дрыг!.. И – в тайне. Главное, чтоб папА с мамАн не узнали. Так ведь? Но то – в детстве. А теперь – чего ж таиться? Без папА, без мамАн… Теперь у тебя я есть. Так зачем же – самому?.. Дрыг-дрыг!.. Ты – меня… нас… люби. И не бойся. Никого не бойся (кроме нас)… Тогда и снов своих бояться больше не будешь. Они ж у нас теперь общие будут – сны-то… чего ж там скрывать? Ну иди… иди в постельку… И… жди меня!

Соскакивает с его колен, отходит и смотрит на него.

Ой, смешной!.. Сладенький ты мой! Ты – что же… вот так вот… в штанах… любить меня собираешься? Первый раз такого стыдливого вижу… А ну – скидавАй портки! Ну!.. Ну же, не стесняйся. Что ты, в самом деле? Как не свой…

Попов встает растерянно, потом начинает судорожно стягивать с себя брюки.

Ай, я растяпа! Ай, растяпа!.. А формальность-то соблюсти… Забыла… Протокол! То-то нам бы досталось с ребятами… на орехи… Чуть не погубила всё дело. Иди сюда, серебряный. Быстренько! Вот тебе – ручка, бумага. Подписывай!

Достает из папки лист бумаги, протягивает Попову. Он вертит его недоуменно в руках: лист пуст.

Ну?.. Всё надо подсказывать?.. Пиши: «Же ву зэм». To-есть: «Я вас люблю». Это по-французски.

Попов – со спущенными штанами – пишет.

Она берёт листок, читает, затем рвёт его.

Нет уж, знаете… Ну его, этот французский. Даже и непатриотично как-то… Давайте-ка – по-простому, по-русски: «Я вас люблю»! Ведь любишь же?

ПОПОВ (пишет): «Я вас…

Смотрит поочередно на всех троих.

…люблю». Чего же боле? Что я могу ещё сказать?..

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: А ничего больше говорить не надо. Этого достаточно.

Подходит к нему и выдирает у него из-под ног его брюки; попутно заглядывает в бумагу.

Подпишись!

Попов подписывается; она забирает листок, идет к столу, укладывает его брюки и листок в коробку из-под торта и перевязывает ленточкой с бантиком.

Вот так! А теперь…

Кладет перед ним еще один лист.

…список сообщников.

Попов, уныло взглянув на неё снизу вверх, покорно начинает писать. Женщина-Шинель и оба Мужчины-Шинели начинают безмолвно плясать вокруг него медленный народный танец; Женщина достаёт из кармана цветастый платочек и плавно размахивает им, поочерёдно прокручиваясь под ручку то с одним, то с другим кавалером. Попов пришибленно строчит на листе…

Внезапно Попов плавно валится – сначала головой на стол, а потом и со стула на пол. Шинели перестают плясать, достают из-за кулис носилки, перекладывают на них Попова, несут его к стоящей в глубине сцены кровати, перекладывают на неё и укрывают его одеялом.

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА (садится на краешек кровати и, поглаживая Попова по голове рукой, поет песенку):

Спи, мой младенец, усни! В доме погасли огни… Мышка за печкою спит, Кошка без мышки храпит… Глазки скорее сомкни, Спи, моя радость, усни… Усни-и-и-и, у-усни…

Затемнение.

Часть третья

На авансцене появляются Шинель-Коротышка и Шинель-Женщина.

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Ну, что там у вас?

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (читает по бумаге):

«Попов строчил сплеча и без оглядки, Попались в список лучшие друзья… Я повторю: как люди в страхе гадки!  Начнут, как Бог, а кончат – как свинья… Строчил Попов, строчил во все лопатки, Такая вышла вскоре ектеньЯ, Что, прочитав, и сам он ужаснулся, Вскричал: фуй! фуй!.. Задрыгал и – проснулся!..».

Они оборачиваются. Около кровати Попова загорается свеча. Попов садится на кровати, откидывает одеяло и видит свои ноги в штанинах. Хватается за голову. Шинели подходят к нему.

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Попов, Тит Евсеич?

ПОПОВ: Попов. Тит Евсеич. Советник.

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Всё верно… Советник…

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Пожалте бриться!

Проход на очередной допрос. За столом Шинель-Дылда.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА (выходя из-за стола навстречу Попову): Кто к нам пожаловал!.. Тит Евсеич, дорогой!..

(Шинелям)

Вы зачем его привели?

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Так, Ваше ж превосходительство!.. Вы ж – сами…

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Что я сам?..

Смотрит на одного, потом на другую, они онемели; он поворачивается к Попову.

Располагайтесь поудобнее, прошу вас. Мы тут – на минуточку…

Попов садится за стол. Шинели отходят.

Что – я сам?!. Это я велел вам поднимать заслуженного человека среди ночи? Я… велел… вести его чуть ли не под конвоем?

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Почему «чуть ли»? Мы его под конвоем и привели.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Идиоты! А мне – расхлёбывать?.. Извиняться?.. Ну мало ли что человеку присниться может? Что – во всём умысел искать?

Кидается к столу, роется в бумагах.

Вот! Глядите: прямо сказано… «Бог весть, с какой причины»… Да?.. Это значит, что он – однозначно не виновен! Причина-то – какая?

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Какая?

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Бог весть какая! Поняли? Все вопросы – к Богу…

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Да?.. Но мы же не по церковному ведомству… Не знаю… Вы нам велели разобраться, мы – и того… А надо – так мы его и обратно отвести можем.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Под конвоем?

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Естественно.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Вот именно.

Форму-то надо соблюдать.

Не выдерживает и начинает хохотать, двое других смеются тоже.

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Это даже очень обидно. Мы стараемся, а вы нас – прямо как детишек…

Все продолжают смеяться.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Ну, вы… не обижай… не обижайтесь…

Хохочет в голос.

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: Ой, не могу!..

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Ладно, будет вам. Ихнее благородие ждут, а вы – вона что!..

Дылда возвращается за стол. Шинели отходят на почтительное расстояние.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Весёлый народ… С нами не соскучитесь.

(Попову)

А ведь и вы – тоже весёлый человек. Вон сны вам какие… игривые… снятся. Прямо карнавал какой-то… Прямо – по Бахтину… сто лет спустя…

ПОПОВ: Простите… А если не заглядывать так далеко… Нельзя ли?..

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Можно! Вам – всё можно. Вы здесь – как дома. Будьте, как говорится, как дома… Да это и есть ваш дом. А мы… мы тут только так… попИсать (то есть – пописАть) зашли… Мы – не более, как… обслуживающий персонал, что ли. Не хочется использовать слово «лакеи» (уж больно потасканное, повАнивающее, между нами скажу, слово), хотя… оно б точнее всего тут бы подошло.

Вскакивает, достаёт из кармана белый носовой платок и, повесив его себе на согнутый локоть, сгибается перед Поповым в полупоклоне. Потом берёт со стола пустую тарелку, бегло протирает её о локоть, подставляет Попову.

Угощайтесь, сделайте одолжение! А это вот…

Придвигает ещё одну.

…для косточек.

ПОПОВ: Да-да… Я согласен… Это всё очень… очень остроумно.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Как я рад, что вы – оценили!

Поворачивается к шинелям.

Он – оценил!

(Попову)

Они ведь тоже старались. Впрочем, вы как-то так сказали это слово… «остроумно»… несколько вяловато… Будто хотели продолжить: но… Неужели у вас, так сказать, за пазухой… ещё осталось спрятанным какое-то «но»?

ПОПОВ: Я хотел сказать: но… хотелось бы… поближе к делу…

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: И прекрасно! Опять, выходит, наши желания совпадают. И я жажду… я тоже жажду к делу перейти… Но мало ли, думал: вдруг Тит Евсеич не в настроении о делах сегодня говорить, так мы б и на более позднее время всё это перенести могли. Но – раз уж вы сами так вот прямо и рвётесь к делу…

Берет ручку и бумагу.

Фамилия?

ПОПОВ: Что?

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Я спрашиваю: фамилия?

ПОПОВ: Чья? Моя?

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Ваша.

ПОПОВ: Попов.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Как? Вот так просто: «Попов»?

ПОПОВ: Да. Вот так просто: «Попов»!..

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Тут… обе буквы «о»?.. Случайно, не – ПотАпов? А то ещё, знаете, бывает даже «Поповский» или «Попович». Ах, нет, «Попович» – это космонавт!..

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Раз у меня был даже «ПоповничЕнко»… Или – «ПоповнИченко»? Нет! «ПоповничЕнко». Представляете?.. Каких только фамилий на свете не бывает!

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Да… Каких только не бывает… Хотя – чтО я?.. Ведь вы же и сами… мастер их изобретать… Просто – лепить, так сказать, из воздуха!.. Как? Как это там… у вас?

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА (достает бумагу и читает):

«Явились тут на нескольких листах: Какой-то «Шмидт», два брата «Шулаковы», «Зерцалов», «Палкин», «Савич», «Розенбах», «Потанчиков», «Гудим-Бодай-Корова»!..

Передает бумагу Коротышке.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (читает):

«Делаверганж», «Шульгин», «Строженко», «Драх», «Грай-Жеребец», «Бабков», «Ильин», «Багровый», «Мадам Гриневич», «Глазов», «Рыбин», «Штих», «Бурдюк-Лишай»… и множество других.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Да!.. Вот это фамилии – так фамилии… «Бурдюк-Лишай»!.. Музы ка! Не то, что какой-то там… Попов!

Помолчав.

Имя?

ПОПОВ: Что вы?

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Имя ваше?

ПОПОВ: Тит.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Отчество?

ПОПОВ: Евсеевич.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Чин какой имеете?

ПОПОВ: Советник.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Советник… Хороший чин. Благородный. Не так чтобы слишком высокий, но и не маленький. Как раз между министром и каким-нибудь там… Да… Ну, в общем, есть куда падать, если что… Не так ли? Да… Я всегда с гордостью говорю: «Советник Попов!». Ведь я – тоже советник. И тоже – Попов. Вот совпадение, а?.. Хотя – вы правы – это к делу не относится. А вот – что относится? Как вы думаете?

ПОПОВ: Не знаю. К сожалению.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Не знаете?.. Ну что ж, так и запишем…

Задумывается.

Не любите вы нас. Это нехорошо. Не для вас, конечно. Вам-то – что? Мы – страдаем! Ну ладно. Давайте взвесим всё это на беспристрастных весах Фемиды, как говорится…

Берёт тарелки, которые он ранее предлагал Попову в качестве угощения, ещё раз протирает о локоть, сдувает пыль. Делает знак. Шинели приближаются. Дылда вручает тарелки Женщине.

Закрой глаза. Нет, так не пойдёт. Платок у кого-нибудь есть? Какой-нибудь платок?.. Что?.. Нет?.. Ах вы, растяпы!..

(Попову)

Тит Евсеич! Платочек не одолжите? Мы вернём, не извольте сомневаться.

Попов достаёт из кармана платок. Коротышка завязывает глаза Женщине и отходит в сторону. Она стоит с завязанными глазами, держит перед собой руки с тарелками (как чаши весов).

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Вот и давайте рассудим… Искренности мы от вас… Ждали? Ждали.

Заглядывает в первую тарелку.

Увы, милейший Тит Евсеич!.. Увы… О любви… Молили? Молили…

Заглядывает во вторую.

И опять же могу повторить то же самое: увы!.. О любви – не меня ли вы мило молили и в туманы лимана манили меня?.. И – увы!.. Увы, милейший Тит Евсеич!.. А ведь вы – и не любите, и не говорите прямо, что… дескать… не люблю! Или там – ненавижу! Или – хоть бы и помягче: не испытываю, мол, особой… перед вашей особой… особой какой-то симпатии. Да?.. Ни то, ни сё, ни кукарЕку!.. Как же нам быть с вами? Подскажите…

Попов пожимает плечами.

Ну это мы тоже умеем…

Пожимает плечами; потом делает знак Коротышке.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (читает по бумаге):

«Небесный свод сиял, так юн и нов, Весенний день глядел в окно, так весел, Висела пара форменных штанов С мундиром купно через спинку кресел…».

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА (читает):

«И – в радости – уверился Попов, Что их Иван там с вечера повесил».

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (продолжает):

«Одним скачком покинул он кровать И начал их в восторге надевать. – То был лишь сон! О, счастие! О, радость!.. Моя душа, как этот день, ясна!..».

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА:

Стоп!.. Что? Как там?

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА:

«Моя душа, как этот день, ясна!..»

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА:

«Ясна», говорите?.. «Счастие»? «Радость»?..

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА:

Ну, да!

(Читает)

«Не сделал я Бодай-Корове гадость! Не выдал я агентам Ильина!..».

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА (читает):

«Не наклепал на Савича! О, сладость! Мадам Гриневич мной не преданА!..».

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (читает):

«СтражЕнко – цел, и братья ШулакОвы Постыдно мной не ввержены в оковы!..».

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Стоп!.. Как вы сказали? «Постыдно»?..

Берет у него бумагу и сам читает.

«Постыдно мной не ввержены в оковы!».

А!.. Каково? «Постыдно мной не ввержены…».

(Попову)

Так вы уж не со стыда ли… Так… так… Сердечный вы человек… Так? Или – не так?.. Только – как же это совместить? То у вас «душа ясна»… а тут же у вас и что-то такое… постыдное… возле этой души корячится… Как это? Ну-ка!..

Поворачивается к Женщине и делает вид, что кладёт что-то на чашу весов. Рука Женщины с этой тарелкой опускается, а вторая – поднимается вверх.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Вот он – стыд! Да!.. Весомо, весомо… Ну а сюда – душу… То бишь – ясную душу! Да?..

Кладёт на вторую «чашу» нечто воображаемое; «весы» не шевелятся.

Ай-я-яй!.. Не выходит. Не получается уравновесить. Вот незадача… А как же вы в сердце своём чаши-то эти уравновешиваете? А?.. Ведь уравновешивали же. Жили себе – не тужили. До советника дослужились. К министру на приёмы являлись… Являлись? Являлись!.. Ночами спали спокойненько… Неужто с такой вот… кривобокой… душой? Это ж мУка.

Шлепает Женщину по спине, она выпрямляется; Дылда смотрит на Коротышку.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (читает):

«Попов строчил – сплеча и без оглядки, Попались в список лучшие друзья; Я повторю: как люди в страхе гадки — Начнут, как Бог, а кончат, как свинья!..».

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Да уж… Постой: как там?

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА:

«…как люди в страхе гадки».

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА:

В страхе, значит!.. Страх? Ну конечно! Ах, милый вы мой! Что ж вы сразу-то не сказали? И себя, и меня заставили голову ломать. Да неужто ж мы – такие страшные?.. Неужто вы нас так боитесь?.. Или, может, эти весы нам врут? Ведь и так бывает? Эй, весы!..

Шлепает Женщину по заду; тарелки судорожно задергались вверх-вниз, потом успокаиваются.

Ну признайтесь, признайтесь, господин советник: разве мы вам такой ужас внушаем?

Попов не то качает головой, не то кивает; затем, всё же, решается и качает отрицательно.

А вот это зря. Зря, милый Тит Евсеич!.. Ведь нас… нас… именно бояться надо. Именно – бояться. Да не в том дело, что – снял штаны, так страшно, а надел или, вообще, оделся от и до, и – всё, можно успокоиться и на всё плевать… Нет! Успокаиваться, родной мой, никогда не следует. Мало ли, что из туалета может вдруг куда-то пропасть…

Поворачивается к Коротышке.

Как там у нас, в нашем, так сказать, первоисточнике?

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (читает):

«Забыться может галстук, орден, пряжка…».

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Да-да! Вот именно: орден! Или – галстук!..

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА:

«Но – пара брюк!..»

Вкладывает одну тарелку в другую и срывает со своих глаз платок; все смотрят на нее.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА:

«…Нет, это уж натяжка!..»

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Да Бог с ними! Бог с ними!.. Забылись, и – Бог с ними! Не в брюках дело.

Вот! И – ничего!..

Коротышка, а за ним и Попов, помедлив, делают то же самое.

Вот! И – ничего!.. А министр?

ПОПОВ: Что – министр?

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Он-то – в панталонах был?

ПОПОВ: То есть?

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: То и есть, что слышали. Я спрашиваю, были ли на министре панталоны?

ПОПОВ: Разумеется.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Разумеется? Да это ещё выяснить надо. Что значит «разумеется»? Опишите-ка брюки министра.

ПОПОВ: Ну… Брюки как брюки. Не помню… Что-то тёмное.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Тёмное? Это у вас в памяти что-то тёмное.

ПОПОВ: Чёрные, наверное…

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Вы уверены?

ПОПОВ: Да я… Я не обратил внимания.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: На министра?

ПОПОВ: На брюки министра.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Предположим. А у курьеров? У полковника, который вас якобы допрашивал? У швейцаров, наконец?

ПОПОВ: У швейцаров – униформа.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Униформа? А у других?

ПОПОВ: Я не помню.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Ну так я вам напомню…

Роется в бумагах.

Как там, в первоисточнике?

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (читает):

«Меж тем тесней всё становился круг Особ чиновных, чающих карьеры; Невнятный в зале раздавался звук, И все принять свои старались меры, Чтоб сразу быть замеченными. Вдруг В себя втянули животы курьеры, И экзекутор рысью через зал Придерживая шпагу, пробежал…».

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Замечательно! Не пятки, скажем, сдвинули, а – животы втянули!.. Дальше!

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (читает):

«Вошёл министр. Он видный был мужчина, Изящных форм, с приветливым лицом, Одет в визитку…»

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Это мы уж читали. И тем не менее… Опять вы на что угодно внимание обращаете, кроме ног…

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (читает):

«Чиновник по особым порученьям, Который их до места проводил, С заботливым Попова попеченьем Сдал на руки дежурному. То был Во фраке муж, с лицом, пылавшим рвеньем…»

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Ну достаточно!.. Или – ещё? Да нет… Так были на них всех брюки? Или нет?..

Попов молчит.

То-то и оно!.. Что ж вы тогда из-за своих так переживали? За экран прятались… Атам, в вашем сне, такой обычай оказался: там – все без брюк, все – с голыми коленками… Фантазия, так сказать, Морфея, причуда…

ПОПОВ: А чего ж тогда министр?

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: А министр – сам по себе… Он вот без фантазии оказался…

ПОПОВ: Да?

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Да. А что? По-вашему, министр не может быть без фантазии? Да сколько угодно. Особенно – у нас, в России… И что же тогда у нас выходит? Выходит, один-единственный раз господин Попов – как все оказался… С голыми коленками… Как он! Как она! Как я, наконец!.. И – испугался! А чего испугался? Кого испугался?

ПОПОВ: Как – кого? Министра!

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Министра без… штанов?

ПОПОВ: А… бэ…

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА (передразнивая): А… бэ… Дались вам эти панталоны. Что вы в них прячете такого, чего у других нет? И ведь какого страху нагнали… Ну, ладно. Всё в порядке. Можете идти.

ПОПОВ: Что? Всё?.. И – ничего подписывать не надо?

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА (машет рукой): Бросьте! Что за крючкотворство?.. Эй, проводите Попова.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (подходит): Всё? Ну. поздравляю, от всей души, так сказать…

Жмет Попову руку.

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА (виснет на Попове): Ой, я так рада! Так счастлива!

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Ну, как говорится, с облегченьицем.

Жмет руку.

А успокаиваться – не советую. Впрочем: шучу, шучу!.. Отдыхайте. Приятных, так сказать, снов!

(Женщине)

Ты платок-то вернула?

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА: А как же!..

Достает платок, завязывает на нем узелок и засовывает Попову в карман.

Это – чтоб нас не забывал.

Целует Попова. Попов растерянно благодарит всех. Шинели уходят, помахав ему издали руками. Попов остаётся один. Стол отъезжает в глубину, на авансцену выдвигается кровать. Попов ложится, укрывается. Свет постепенно гаснет. В темноте звучит сладостный ангельский хор.

ХОР:

Приснился раз, Бог весть с какой причины, Советнику Попову странный сон: Поздравить он министра в именины В приёмный зал вошёл без панталон!..

Около кровати загорается свеча. Попов просыпается, садится, откидывает одеяло. Видны его голые ноги. Он видит на спинке кровати свои брюки, радостно вскакивает, хватает их и собирается надеть. Но в это время за сценой раздаются чеканные шаги. Появляются все три шинели. Из-под распахнутых пол видно, что они в брюках. Они молча окружают кровать, глядя на Попова, застывшего с брюками в руках.

ПОПОВ (кричит): Это что? Это снова сон? Или это наяву?.. Это сон? Или наяву? Сон? Или…

Они молча сжимают кольцо, заслоняя его своими спинами от зрителя.

А-а-а-а!..

Затемнение.

КОНЕЦ ПЬЕСЫ

Недоразумение, или Откуда возьмутся праведники? Пьеса в 2-х действиях

Шёл Господь пытать людей в любОви, Выходил Он нищим на кулИжку… Старый дед на пне сухом в дуброве Жамкал дёснами зачёрствелую пышку… Увидал дед нищего дорОгой, На тропинке с клюшкою железной, И подумал: «Вишь, какой убогой… Знать, от голода качается, болезный…». Подошёл Господь, скрывая скорбь и муку: Видно, мол, сердцА их не разбудишь… И сказал старик, протягивая руку: «На, пожуй… МалЕнько крепче будешь…». Сергей Есенин

АЛЬБЕР КАМЮ

(При участии ВАЛЕНТИНА ГЕРМАНА)

Действующие лица

Марта

Мария

Мать

Ян

Старый слуга

Пьеса написана Альбером Камю в 1943 году в оккупированной Гитлером Франции. Через 70 лет (в 2015 году) в путинской Москве Валентином Германом переделан её финал.

Действие первое

Полдень. Зала в небольшой гостинице, светлая и чистая. В обстановке – ничего лишнего.

Сцена первая

Мать – за конторкой. Марта возвращается от дверей (она проводила клиента).

МАТЬ: Он вернётся.

МАРТА: Он вам это сказал?

МАТЬ: Да. Когда ты вышла.

МАРТА: Вернётся – один?

МАТЬ: Не знаю.

МАРТА: Он богат?

МАТЬ: О цене он не спрашивал.

МАРТА: Что ж, если богат, тем лучше. Но нужно ещё, чтобы он был одинок.

МАТЬ (устало): Одиноки богат, да-да… И нам надо будет опять приниматься за старое.

МАРТА: Конечно. Мы и примемся. И получим сполна за свой труд.

Пауза. Марта смотрит на мать.

Вы какая-то странная, мать. Я с трудом узнаю вас последнее время…

МАТЬ: Дочь моя, я устала, больше ничего. Мне хочется отдохнуть.

МАРТА: Я могу взять на себя работу по дому, которая ещё осталась за вами. И вы сможете полностью распоряжаться своим временем.

МАТЬ: Я не о таком отдыхе говорю. Нет, это просто мечта старой женщины. Я стремлюсь к покою, к тому, чтобы избавиться от забот.

Едва слышно смеется.

Это звучит глупо, Марта, но бывают вечера, когда я чувствую в себе даже склонность к религии…

МАРТА: Вы ещё не настолько одряхлели, чтобы думать об этом. У вас есть дела и поважнее.

МАТЬ: Ты ведь понимаешь, что я шучу!..

Шучу?.. Да и какая в этом беда? К концу жизни можно себе позволить немного расслабиться… Негоже быть всегда сухарём, Марта, и вечно держать себя – как в узле… Ну вот так, как это делаешь ты. Я знаю многих девушек, твоих ровесниц, у которых на уме одни безрассудства.

МАРТА: Вы не оговорились? Вы и в самом деле считаете меня ещё девушкой?

МАТЬ: Ну а кем же мне тебя считать?

МАРТА: Вы правы: у многих девушек после сорока на уме, действительно, одни безрассудства… Впрочем, все их безрассудства – сущий пустяк по сравнению с нашими, вы это сами отлично знаете.

МАТЬ: Не будем об этом. Я только хотела сказать, что была бы рада увидеть хоть раз, как ты улыбаешься.

МАРТА: Клянусь вам, это со мною бывает.

МАТЬ: Да? А мне кажется, что я никогда не видела тебя улыбающейся.

МАРТА: Потому что я улыбаюсь у себя в комнате, когда бываю одна.

МАТЬ: Вот как? Ты это серьёзно?.. Какое суровое у тебя лицо, Марта!

МАРТА: Значит, оно не нравится вам?

МАТЬ: Что? Нравится, не нравится… Да нет, пожалуй, всё-таки нравится.

МАРТА: Ах, мать! Когда мы накопим много денег и сможем покинуть наконец эту убогую страну, когда позади останется и эта жалкая гостиница, и этот пасмурный город, и мы забудем этот дождливый край, – в день, когда мы наконец-то окажемся перед морем, о котором я столько мечтала, – в этот день вы увидите, что я улыбаюсь!.. Но нужны немалые деньги, чтобы жить безбедно у моря. Вот почему не надо бояться слов. Не надо бояться называть вещи своими именами… Нам нужно вплотную заняться тем человеком, который сейчас придёт сюда (ведь он вернётся, как вы сказали?). Если он окажется достаточно богат, моя свобода сможет начаться (как знать?) именно с него! Он долго говорил с вами, мать?

МАТЬ: Нет. Фразы две, не больше.

МАРТА: Всего-то? Это не очень показательно. А какой у него был вид, когда он просил у вас комнату?

МАТЬ: Не знаю. Я плохо вижу и не рассмотрела его. Да и потом… Я по опыту знаю, что лучше на них не смотреть. Легче убивать тех, кого ты не знаешь. Ну вот, можешь радоваться: я не боюсь этих слов.

МАРТА: Так-то оно лучше… Терпеть не могу недомолвок. Убийство есть убийство, надо знать, чего хочешь. Мне кажется, вы сами об этом же подумали, когда ответили путнику.

МАТЬ: Нет, в тот миг я об этом не думала, я ответила по привычке.

МАРТА: По привычке? Ну да… Ведь удобные случаи выпадают так редко. Но – тем настойчивее надо думать о них! Думать, чтобы не пропустить шанс…

МАТЬ: А чего там пропускать? Мы же и так – практически почти всех одиночек убиваем. Это удивительно, как это на нас до сих пор не вышла полиция…

МАРТА: Типун вам на язык! Вот это слово и в самом деле лишнее.

МАТЬ: А потом… Чёрт его знает!.. Ведь к убийству тоже привыкаешь, когда они идут одно за одним… Да что там! Привычка начинается уже со второго убийства. С самым первым убийством ещё ничего не начинается, с ним только что-то заканчивается. И потом, если удобные случаи выпадают редко, растягиваются на долгие годы, привычка всё укрепляется и укрепляется – даже за счёт воспоминаний. Да… Вот эта неосознанная привычка, должно быть, мне и шепнула, чтобы я не глядела на этого человека. Она как бы машинально подтвердила, что у него лицо очередной жертвы.

МАРТА: Ма-ать!.. Мать… Его надо убить.

МАТЬ: Разумеется, его надо убить.

МАРТА: Вы… как-то странно говорите об этом.

МАТЬ: Я в самом деле устала, и мне бы хотелось (вот клянусь тебе – искренне бы хотелось), чтобы этот человек оказался последним. Это ужасно утомительно – убивать. Знаешь, мне, в сущности, все равно, где я умру, возле моря или среди вот этих равнин, но я очень хочу, чтобы мы уехали отсюда вместе с тобой.

МАРТА: Мы уедем вместе отсюда, и это будет наш звёздный час! Соберитесь с силами, мать, осталось сделать немногое. Вы ведь знаете, речь даже не о том, чтобы нам с вами его конкретно убить… Он выпьет свой чай и уснёт. Мы отнесём его к реке ещё живого. А там он утонет. Он сам утонет: во сне, но – сам…

МАТЬ: Себе-то самой не лги, Марта! Он не сам утонет. Это мы его бросим в реку!

МАРТА: Бросить – это не убить! Мы сами у него жизнь не отнимаем. Отнимает – вода!

МАТЬ: Да?

МАРТА: Да!

МАТЬ: Марта, я ещё не выжила из ума. Что ты несёшь? В уголовном суде судят не воду, а человека. Того человека, который столкнул мертвеца в воду, за смерть в этой воде отвечает он.

МАРТА: Ну и пусть себе отвечает!.. Не беспокойтесь: его отыщут нескоро, нас уже не будет здесь… Он прибьётся к плотине вместе с другими горемыками, кому в жизни тоже не повезло и кто с открытыми глазами бросился в воду… В тот день, когда мы с вами смотрели (помните?), как рабочие чистят плотину, вы мне сами сказали, мать, что наши страдают меньше других и что жизнь сама по себе ещё более жестока, чем мы. Сказали?

МАТЬ: Сказала…

МАРТА: Так соберитесь же с силами: вы обретёте желанный покой, и мы наконец убежим отсюда.

МАТЬ: Да, я соберусь с силами. Иногда меня и вправду утешает мысль, что наши совсем не страдали. Может быть, и вправду – это не убийство, а просто… как бы сказать?.. Некоторое вмешательство, небольшая помощь, которую мы оказываем незнакомым нам жизням, чтобы они без мучений перешли в смерть?.. В самом деле, обычная жизнь сама по себе гораздо более жестока, чем мы. Потому мне и трудно считать себя во всём виноватой…

Входит старый слуга. Он молча садится за конторкой. До конца сцены он ни разу не шевельнётся.

МАРТА: В какой комнате мы его поселим?

МАТЬ: Не важно в какой. Лишь бы только не высоко.

МАРТА: Да, в последний раз мы с вами намаялись из-за этих двух этажей.

Впервые за все время садится.

Мать, а правда, что там, на пляжах, песок обжигает ноги?

МАТЬ: Я никогда там не была, ты ведь знаешь. Но мне говорили, что солнце там сжигает всё вокруг.

МАРТА: В одной книге я прочитала, что оно пожирает в человеке всё, даже душу, и тело становится сверкающим, лёгким, но – внутри – пустым.

МАТЬ: Об этом ты и мечтаешь, Марта?

МАРТА: Да. Мне надоело всё время носить в себе душу. Это просто тяжело… Я хочу поскорее найти страну, где солнце убивает сомнения и вопросы… Мой дом не здесь.

МАТЬ: Но прежде нам предстоит ещё многое сделать. Если всё сойдёт благополучно, я, конечно, отправлюсь вместе с тобой. И всё же у меня нет ощущения, что это будет путь к моему дому. Знаешь, когда ты стар, на земле уже нет жилища, где бы ждал тебя отдых; хорошо уже то, что я сумела своими руками сложить из кирпичей вот этот жалкий, захламлённый воспоминаниями отель, в котором мне иногда всё же удаётся заснуть. Было бы, однако, ещё лучше, если бы вместе со сном я обрела бы и забвение всего вот этого сегодняшнего прошлого…

Встает и направляется к внутренней двери.

Подготовь всё что нужно, Марта. Если это проклятое дело вообще стоит нашего труда…

Уходит. Марта смотрит ей вслед, потом уходит в другую дверь.

Сцена вторая

Старый слуга встает из-за конторки, подходит к окну и смотрит на улицу. Наблюдает там за кем-то. В это время входит Ян, останавливается, оглядывает залу, замечает старика.

ЯН: Есть тут кто-нибудь?

Старик отвлекается от чего-то за окном и идет мимо Яна, но задерживается около него и смотрит.

Я спросил: тут кто-нибудь есть?

Посмотрев на конторку.

Старик слегка разводит руками и уходит. Ян задумчиво поворачивается к входной двери. В этот момент в нее входит Мария. Они смотрят друг на друга.

Ты – что? Следила за мной?

МАРИЯ: Прости, но я не могла по-другому. Может быть, я сразу же и уйду. Но – позволь мне хотя бы увидеть место, где я тебя оставляю.

ЯН: Сюда могут войти, и то, что я хочу сделать, окажется невозможным.

МАРИЯ: Тогда, по крайней мере, мы используем тот шанс, что я сделаю (если кто-то войдёт) так, что тебя наконец узнают. Хоть ты этого и не хочешь.

Он отворачивается. Пауза.

МАРИЯ (оглядывая залу): Это здесь?

ЯН: Да, это здесь. В эту дверь я ушёл двадцать лет назад… Моя сестра была маленькой девочкой. Она играла в этом углу. Моя мать не пришла обнять меня на прощание. Тогда мне казалось, что мне это безразлично.

МАРИЯ: Ян, я не могу поверить, что они тебя сейчас не узнали. Мать всегда узнаёт своего сына.

ЯН: Она не видела меня двадцать лет. Я был подростком, можно сказать – ребёнком… Мать постарела, зрение у неё ослабло. Я сам с трудом её узнал.

МАРИЯ: Всё это я уже знаю: ты вошёл, поздоровался, сел… И – ничего вокруг не узнавал.

ЯН: Моя память оказалась неточной. Женщины не проронили ни слова. Они подали мне пиво, когда я его заказал. Они на меня смотрели, но меня не видели. Всё получилось гораздо сложнее, чем я думал.

МАРИЯ: Ты прекрасно знаешь, что ничего сложного не было и что тебе достаточно было заговорить. В таких случаях говорят: «Это я», и всё становится на свои места.

ЯН: Да, конечно. Но меня подвело воображение. В глубине души я всё время надеялся, что они устроят пир по случаю «возвращения блудного сына», а мне подали пиво за мои же деньги… Я был так потрясён, что ничего не мог сказать.

МАРИЯ: Хватило бы одного только слова.

ЯН: Я его не нашёл. Но всё это пустяки, мне некуда торопиться. Я пришёл сюда, чтобы поделиться с ними своим богатством. А если смогу, дать им счастье… Когда я узнал о смерти отца, я понял, что на мне – ответственность за этих женщин, а поняв это, я делаю то, что должен делать. Но оказалось, возвратиться в свой дом вовсе не просто, и требуется время, чтобы посторонний снова стал сыном.

МАРИЯ: Но почему ты не объявил им о своём возвращении? Бывают обстоятельства, когда мы обязаны поступать, как все люди. Если хочешь, чтобы тебя узнали, ты себя называешь, это же очевидно! А начнёшь выдавать себя за кого-то другого – неизбежно всё испортишь. Как они могут не считать тебя посторонним, если ты ведёшь себя в доме как посторонний? Нет, нет, это всё неправильно, ненормально…

ЯН: Ну, полно, Мария! Ничего ужасного не произошло. К тому же, это на руку моим планам. Я смогу увидеть их со стороны. И мне будет легче понять, как устроить их счастье. А позже я придумаю какой-нибудь способ, чтобы они узнали меня. Главное – найти нужное слово…

МАРИЯ: Есть один только способ: сделать так, как сделал бы каждый на твоём месте, – сказать: «Вот и я!». А дальше пусть говорит твоё сердце.

ЯН: Сердце?.. Сердце – тоже вещь не очень простая.

МАРИЯ: Но – слова у него простые. И было совсем не трудно сказать: «Я – ваш сын, вот моя жена. Я жил с нею в стране, которую мы любили, в краю моря и солнца. Но там я не был полностью счастлив, и для полного счастья нуждаюсь сегодня в вас».

ЯН: Это не так, Мария. Я в них не нуждаюсь. Но я понял, что они, наверно, нуждаются во мне, и что человек не должен жить в отрыве от своих корней.

Пауза. Мария отворачивается.

МАРИЯ: Должно быть, ты прав, прости меня… Но мне повсюду чудится угроза – с первого часа, как я ступила на землю этой страны, где я тщетно пытаюсь найти хотя бы одно счастливое лицо. Европа оказалась такой унылой! С той поры, как мы здесь, я уже не слышу твоего смеха, да и сама начинаю на всё смотреть с подозрением. О, зачем ты заставил меня покинуть мой край? Ян, уедем отсюда, нам не видать здесь счастья.

ЯН: Мы не за счастьем сюда явились. Счастье у нас есть.

МАРИЯ: Почему же нам не довольствоваться им?

ЯН: Счастье – это не всё: у каждого есть ещё долг. Мой долг состоит в том, чтобы обрести свою мать, свою сестру, свою родину…

Мария делает движение к нему, Ян останавливает её.

Слышатся шаги. Перед окном проходит старый слуга.

ЯН: Сюда идут. Уходи, Мария, прошу тебя.

МАРИЯ: Но – только не так. Так – невозможно…

ЯН (шаги тем временем приближаются): Укройся вот здесь.

Подталкивает её к задней двери. Но в это время задняя дверь открывается, входит Старик, который пересекает залу и выходит в наружную дверь. Марию, оказавшуюся за створкой открывшейся двери, он не замечает.

ЯН: А теперь быстрей уходи…

МАРИЯ: Я хочу остаться. Я буду молча сидеть рядом и ждать, когда тебя узнают.

ЯН: Нет, ты меня выдашь.

МАРИЯ: Пять лет, как мы женаты, Ян…

ЯН: Скоро пять лет.

МАРИЯ: В эту ночь мы впервые будем не вместе. Я всегда в тебе всё любила, даже то, чего я не понимала. И, если говорить честно, мне и не хотелось, чтобы ты был другим. Я не из тех жён, которые перечат мужьям. Но тут мне страшно! Я боюсь одинокой постели, в которую ты выпроваживаешь меня, боюсь, когда ты меня покидаешь.

ЯН: Ты не должна сомневаться в моей любви.

МАРИЯ: О, в ней я не сомневаюсь! Но кроме твоей любви, у тебя ещё есть твои мечты – или твой долг, что – то же самое… С тех пор, как мы здесь, ты так часто от меня ускользаешь… Как будто – тебе надо от меня отдохнуть. А я не хочу от тебя отдыхать. И нынешний вечер (она с плачем бросается к нему)… нынешний вечер… я не вынесу его.

ЯН (прижимая ее к себе): Это ребячество.

МАРИЯ: Конечно, ребячество. Но там мы с тобой были счастливы, и моя ли вина, если в этой стране вечера внушают мне страх. Не хочу, чтобы ты оставлял меня одну.

ЯН: Я оставлю тебя ненадолго. Пойми, Мария, я должен сдержать слово.

МАРИЯ: Какое слово?

ЯН: Которое я дал себе в тот день, когда понял, что мать нуждается во мне.

МАРИЯ: Ты должен сдержать и другое слово.

ЯН: Какое?

МАРИЯ: Которое ты дал мне в тот день, когда обещал жить со мной вместе.

ЯН: Я надеюсь, что смогу всё это примирить. Ведь то, о чём я тебя прошу, – такая малость. Пойми, это не каприз. Дай мне один вечер и одну ночь, чтобы я попытался себе уяснить, на каком я свете, и лучше понял этих двух женщин, которых люблю, и узнал, как мне сделать их счастливыми.

МАРИЯ: Разлука всегда удручает того, кто по-настоящему любит.

ЯН: Дикарка! Ты прекрасно знаешь, что я тебя по-настоящему люблю.

МАРИЯ: Нет, мужчины никогда не знают, как нужно любить. Они ничем не бывают довольны. Единственное, что они умеют, это витать в облаках, придумывать себе всё время новые обязанности и долги, стремиться на поиски новых стран и новых жилищ… Но мы, женщины, знаем, что в любви ничего нельзя откладывать на завтра, нужно делить с любимым ложе, крепко держаться за руки, остерегаться разлук. Когда любишь, ни о чём другом не мечтаешь.

ЯН: Ну чего ты добиваешься? Речь идёт лишь о том, чтобы я встретился с родной своей матерью, помог ей, сделал её счастливой. А что до моих мечтаний или моих обязанностей, нужно принимать их такими, каковы они есть. Без них я ничего бы не стоил, и ты сама бы меня меньше любила, если б у меня их не было.

МАРИЯ: Я знаю, что твои доводы всегда один лучше другого и тебе ничего не стоит меня убедить. Но я тебя больше не слушаю, я затыкаю уши, когда ты начинаешь говорить этим голосом. Я хорошо его знаю. Это голос твоего одиночества, это не голос любви.

ЯН: Довольно об этом, Мария. Я хочу, чтобы ты меня оставила здесь одного. Мне нужно как следует во всём разобраться. В этом нет ничего страшного, не такое уж большое дело – переночевать под одной крышей с собственной матерью. Остальное решит Господь. Но Господу ведомо и то, что за всеми этими заботами я не забываю о тебе. Только не может человек быть счастлив в изгнании или в забвении. Нельзя всегда быть посторонним. Я хочу вновь обрести свою родину, дать счастье всем, кого я люблю. О дальнейшем я пока не задумываюсь.

МАРИЯ: Ты бы мог всё это сделать, если бы заговорил с ними простым языком. А твой способ вряд ли хорош.

ЯН: Он хорош, поскольку благодаря ему я узнаю, обманули меня мои мечты или нет.

МАРИЯ: Я от души желаю, чтобы они тебя не обманули и чтобы ты оказался прав. А у меня одна только мечта – о стране, где мы с тобой были счастливы, и один только долг – ты.

ЯН (прижимая ее к себе): Позволь мне пойти. Я найду в конечном счёте слова, которые всё уладят.

МАРИЯ: О, продолжай же и дальше мечтать! Ничто мне не страшно, если со мною твоя любовь!.. Обычно я не могу быть несчастлива, когда я с тобой. Я набираюсь терпения, жду, когда ты устанешь витать в облаках, – тогда начинается моё время. А сегодня я несчастлива лишь потому, что я уверена в твоей любви, а ты меня гонишь… Вот почему любовь мужчин надрывает нам сердце… Они не в силах совладать с искушением отказаться от того, что им дорого.

ЯН: Это правда, Мария. Но посмотри на меня: мне не грозит никакая опасность. Я действую по своей воле и с чистым сердцем. Ты всего на одну ночь вверяшь меня моей матери и сестре, это вовсе не так страшно.

МАРИЯ: Что ж, прощай, и да хранит тебя моя любовь…

Идет к двери и показывает ему оттуда свои пустые руки.

Гляди, у меня ничего больше нет. Ты отправляешься на разведку и оставляешь меня в мучительном ожидании…

Она стоит в нерешительности, потом – уходит.

Сцена третья

Ян садится. Входит старый слуга, оставляя дверь открытой, чтобы пропустить Марту, и выходит.

ЯН: Добрый день. Я пришёл по поводу комнаты.

МАРТА: Я знаю. Её для вас готовят. Я должна записать вас в реестр.

Она идет за регистрационной книгой и возвращается.

ЯН: У вас очень странный слуга.

МАРТА: К нам до сих пор никто ещё не обращался с жалобой на него. Он всегда аккуратно выполняет всё то, что ему положено выполнять.

ЯН: О, это не жалоба… Просто – он не похож на других, ничего больше. Он что, немой?

МАРТА: Нет, здесь другое…

ЯН: Значит, он, всё же, говорит?

МАРТА: Очень мало и только самое главное.

ЯН: Во всяком случае, он как будто не слышит, что ему говорят.

МАРТА: Нельзя сказать, что совсем не слышит. Слышит, но плохо. Однако мне нужно записать вашу фамилию и имя.

ЯН: Гашек.

МАРТА: Ярослав?

ЯН: Нет. Карл.

МАРТА: А я уж думала, что к нам пожаловала знаменитость…

ЯН: Ярослава Гашека уже давно нет в живых. А я – жив, как видите.

МАРТА: Вижу. Дата и место рождения?

ЯН: Мне 38 лет.

МАРТА: А где? Где вы родились?

ЯН: В Богемии.

МАРТА: Ваша профессия?

ЯН: У меня нет профессии…

МАРТА: Нужно быть или очень богатым, или очень-очень бедным, чтобы жить, не имея в руках ремесла.

ЯН: Не могу сказать, что я очень беден, но… оплатить своё проживание в вашей гостинице мне по силам.

МАРТА: А больше от вас ничего и не требуется. Вы, разумеется, чех?

ЯН: Выходит, что – чех…

МАРТА: Ваше постоянное место жительства?

ЯН: Богемия.

МАРТА: Вы и приехали оттуда?

ЯН: Нет, я приехал из Африки… Что вам не понятно? С другой стороны моря.

МАРТА: Да, я знаю. А вы… туда ездите часто?

ЯН: Довольно часто.

МАРТА (несколько мгновений как бы грезит наяву, потом спохватывается): Куда вы направляетесь?

ЯН: Не знаю. Это будет зависеть от целого ряда вещей…

МАРТА: Вы… намереваетесь здесь остаться?

ЯН: Не знаю. Смотря по тому, что я здесь найду.

МАРТА: Впрочем, это не имеет значения. Но… никто вас не ждёт?

ЯН: Где?

МАРТА: Здесь, в нашем городе.

МАРТА: Полагаю, у вас есть какой-нибудь документ?

ЯН: Да. Могу его вам предъявить.

МАРТА: Спасибо, не беспокойтесь. Мне достаточно указать, паспорт это или другое удостоверение личности.

ЯН: Паспорт. Вот он… Хотите взглянуть?

Марта пожимает плечами, потом протягивает руку за паспортом, но в это время в дверях возникает старый слуга.

МАРТА (слуге): Нет, я тебя не звала.

Старик уходит, Марта забывает о паспорте.

Скажите… Когда вы приезжаете туда… ну, в Африку… вы живёте прямо у моря?

ЯН: Да.

МАРТА (после мечтательной паузы, приходя в себя): Да, забыла. У вас есть семья?

ЯН: Была. Но я давно покинул её.

ЯН: Почему вы об этом спрашиваете? Ни в одной гостинице мне не задавали такого вопроса.

МАРТА: Но… он значится в вопроснике, который раздаёт нам администрация нашего кантона.

ЯН: Очень странно. Да, я женат. Вы должны были, впрочем, заметить моё обручальное кольцо.

МАРТА: Я его не заметила. Можете ли вы дать мне адрес вашей жены?

ЯН: Её здесь нет. Она… осталась на родине.

МАРТА: Что ж, прекрасно…

Закрывает реестр.

Может быть, я предложу вам что-нибудь выпить, пока вам готовят комнату?

ЯН: Нет, я лучше просто здесь подожду. Надеюсь, я вас не стесню?

МАРТА: Как вы можете меня стеснить? Эта зала для того и существует, чтобы принимать в ней клиентов.

ЯН: Да, но когда клиент всего лишь один, он стесняет порою больше, чем толпа посетителей.

МАРТА: Отчего ж? Я думаю, вы не собираетесь морочить мне голову всякими глупостями?.. Я ничего не могу предложить тем, кто приходит сюда позубоскалить. Это давно уже поняли в нашей округе. И вы скоро увидите, что остановились в спокойной гостинице. Сюда мало кто заходит.

ЯН: Да?.. Вряд ли это способствует успеху вашего бизнеса.

МАРТА: Бизнеса? Ну да, разумеется, какую-то долю выручки мы на этом теряем, но зато – обретаем покой. А покой никакими деньгами не купишь.

ЯН: Что верно, то верно.

МАРТА: К тому же, знаете: порой один хороший клиент куда лучше шумной компании. Хороший клиент – вот что, в сущности, нам нужно

ЯН: Но… но, всё же, вероятно, жизнь здесь у вас обеих не слишком-то весёлая?.. Вы не чувствуете себя… одинокими?

МАРТА: Послушайте… Я вижу, пора вас предостеречь. Так вот: войдя сюда, вы пользуетесь только правами клиента. Пользуетесь ими в полной мере. Вы будете хорошо обслужены и, могу вас заверить, вам не придётся жаловаться на наш приём. Но вам не следует беспокоиться по поводу нашего одиночества, равно как не стоит заботиться о том, чтобы нас не стеснить или чтобы ваше появление в зале не застало нас врасплох. Вам предоставлено место клиента, располагайтесь в нём как можно удобнее, оно ваше по праву. Но не выходите за эти рамки.

ЯН: Прошу меня простить. Я хотел выразить вам свою симпатию, только и всего. В мои намерения не входило вас сердить. Просто мне показалось, что мы с вами не совсем посторонние друг другу люди…

МАРТА: Как – не совсем посторонние?.. Вижу, мне снова придётся повторить вам, что речь вообще не о том, сержусь я или не сержусь… Мне кажется, вы упорно стремитесь продолжать разговор в тоне, который явно вам не подходит – по вашему статусу, – что я и пытаюсь вам показать. И делаю это, поверьте, без всякого раздражения. Ведь нам обоим будет только на пользу, если ни вы, ни я не станем допускать фамильярности. Если же вы по-прежнему намерены говорить со мной языком, не подобающим клиенту, всё решится довольно просто: мы откажемся вас принять. Но если вы, – на что я, разумеется, надеюсь, – поймёте, что две женщины, которые сдали вам комнату, ничуть не обязаны при этом допускать более близкие отношения с вами, чем со всеми другими посторонними, тогда всё будет в полном порядке.

ЯН: Ничуть в этом не сомневаюсь. С моей стороны, как я теперь вижу, было непростительно дерзко дать вам повод подумать, будто я претендую на некую, как вы выразились, фамильярность.

МАРТА: Невелика беда. Не вы первый пытаетесь перейти на такой тон. Но я всегда выражаюсь достаточно ясно, чтобы с самого начала исключить возможность ошибки.

ЯН: Вы в самом деле выражаетесь ясно, и я признаю, что мне нечего больше сказать! Пока что, во всяком случае.

МАРТА: Почему нечего? Вам ничто не мешает перейти на обычный язык всех наших клиентов.

ЯН: Что же это за язык?

МАРТА: Знаете, большинство из них беседовало с нами о своих путешествиях, о политике… Словом – обо всём. Но только – не обо мне и не о моей матери… Именно об этом мы вас и просим. Будьте, если так можно сказать, немножко более эгоцентричны, занимайтесь самим собой, а не тем, кто – напротив вас. Это так, в общем-то несложно. Бывало даже, что некоторые нам рассказывали про свою собственную жизнь, про то, кто они такие… Всё это в порядке вещей. В круг обязанностей, за которые мы получаем деньги, входит, в конечном счёте, и обязанность выслушивать клиента. Но плата за пансион не может, разумеется, включать в себя обязанность хозяев гостиницы отвечать на вопросы клиентов касательно собственной жизни. Моя мать иногда отвечает – по причине своего полного безразличия ко всему этому, но я отказываюсь – из принципа. Если вы это хорошо себе уясните, мы не только придём к согласию, но вы скоро обнаружите, что ещё о многом можете нам рассказать, и что человек получает порой удовольствие оттого, что его кто-то слушает, и именно тогда, когда он начинает говорить о себе.

ЯН: К сожалению, я не умею интересно рассказывать о себе. Да это, впрочем, и ни к чему. Если я остановлюсь у вас на короткое время, зачем вам знать обо мне?.. А если останусь надолго, у вас и без моих рассказов будет возможность понять, кто я такой.

МАРТА: Надеюсь только, что вы не станете таить на меня обиду за то, что я вам сейчас сказала. Я всегда считала полезным показывать вещи такими, каковы они есть, и я не могла позволить вам продолжать разговор в манере, которая в конце концов испортила бы наши отношения. Мои слова продиктованы здравым смыслом. Поскольку до этого дня у нас не было ничего общего с вами, нет никаких оснований и для того, чтобы между нами сразу возникла какая-то душевная близость.

ЯН: Понятно… Нет-нет, я уже всё вам простил. В самом деле, я и сам знаю, что близость не возникает внезапно…

Входит мать.

МАТЬ: Здравствуйте, сударь. Комната для вас готова.

ЯН: Весьма вам благодарен… сударыня.

Мать садится.

МАТЬ (Марте): Ты заполнила регистрационный лист?

МАРТА: Да.

МАТЬ: Можно взглянуть? Прошу извинить меня, сударь, полиция на сей счёт очень придирчива. Да, вот, пожалуйста, моя дочь не указала причину вашего прибытия: состояние здоровья, деловая цель или… туристическая поездка?

ЯН: Скорее всего… речь здесь может идти… о туризме.

МАТЬ: Вероятно, из-за монастыря? О нашем монастыре говорят много хорошего…

ЯН: Да, я об этом, действительно, слышал. Но мне просто захотелось ещё раз увидеть край, который я некогда знал и о котором у меня сохранились самые тёплые воспоминания.

МАРТА: Вы тут жили?

ЯН: Нет-нет… Но когда-то, очень давно, я случайно оказался здесь проездом. И я… до сих пор не забыл об этом.

МАТЬ: Вот как? Но ведь у нас тут, в сущности, просто крохотная деревенька.

ЯН: Да, конечно… Но мне она очень нравится. С первых минут я чувствую себя так, будто оказался… в родном доме.

МАТЬ: Вы… собираетесь остаться надолго?

ЯН: Не знаю… Это может, наверно, показаться странным, но… я – в самом деле не знаю. Чтобы где-то остаться, нужны серьёзные поводы, нужно, чтобы отыскались… друзья… чтобы какие-то люди питали к вам… нежные чувства. Без этого нет никаких причин оставаться именно здесь, а не в любом другом месте… И… поскольку трудно заранее знать, как тебя примут… вполне естественно, что мне и самому не известно, как я поступлю.

МАРТА: Всё это не слишком понятно.

ЯН: Да, но я не умею объяснить вам понятнее.

МАТЬ: Помилуйте, да вам здесь всё очень быстро наскучит!

ЯН: Нет, у меня верное сердце, и я быстро могу всё вспомнить, что было… Если, конечно, представится случай.

МАРТА (с раздражением): Сердце? Сердце тут не при чём.

ЯН (обращаясь к матери): У вас очень утомлённый вид. Стало быть, вы… давно поселились в этой гостинице?

МАТЬ: С той поры прошли годы и годы… Столько лет утекло, что я уж больше не знаю, когда это всё началось, и даже забыла, какой тогда я была. А это моя дочь…

МАРТА: Мать, вам незачем толковать об этих вещах.

МАТЬ: Ты права, Марта.

ЯН: Почему же? Я очень хорошо понимаю ваши чувства, сударыня. Чувства, к которым человек приходит в конце долгой жизни, наполненной непрерывным трудом! Но, может быть, всё бы переменилось, будь вам оказана поддержка, какую надлежит оказывать всякой женщине. Поддержка сильной мужской руки…

МАТЬ: Ах, когда-то она поддерживала меня, но работы было всё равно слишком много. Мы с мужем едва с ней справлялись. У нас даже не было времени друг о друге подумать, и мне кажется, я забыла о нём ещё до того, как он умер.

ЯН: Да?.. Да… Мне понятно всё это… Но… но если бы руку помощи протянул вам… сын?.. Уж его-то, наверно, вы не забыли?

МАРТА: Мать, мать!.. Нам ещё многое надо сделать…

МАТЬ: Сын!.. Ах, я очень старая женщина!.. Старые женщины разучаются любить даже сына… Особенно, если его давно-о… нет перед глазами… Сердце, сударь, дряхлеет прежде всего остального тела.

ЯН: Это правда… Правда!.. Но я знаю, что сын… никогда не может забыть…

МАРТА (встает между ними): Послушайте, вы!.. Не вызывайте призраков!.. Сын, которого нет уже лет двадцать, а может – и с хвостиком… Да если б он вошёл бы сюда… он был бы здесь встречен точно так же, как и всякий другой клиент: с доброжелательным равнодушием. Не более!.. Все, кого мы у себя принимали, с этими двумя отношениями вполне свыкались. Они оплачивали стоимость комнаты и получали ключ от неё. О своём сердце они не рассуждали.

Пауза.

Это облегчало нам нашу работу.

МАТЬ: Довольно об этом.

ЯН: И – надолго они у вас оставались?

МАРТА: Некоторые… очень надолго. Мы делали всё необходимое, чтобы они… остались. Другие же, те, что были не слишком богаты, съезжали на следующий же день… Вот для них… мы не делали ничего.

ЯН: Та – ак… У меня много денег, и я желаю задержаться в этой гостинице на какое-то время. Если, конечно, вы готовы меня принять… Забыл вам сказать, что я мог бы оплатить всё заранее…

МАТЬ: О!.. Нам нужно другое…

МАРТА: Если вы богаты, это хорошо. Только не говорите нам больше о своём сердце. Вот ему мы ничем не сможем помочь… Ещё немного, и я попросила бы вас уйти: настолько утомил меня ваш неподобающий тон… Возьмите свой ключ, удостоверьтесь, что комната устраивает вас. Но знайте, что вы находитесь в доме, который не обладает никакими средствами для помощи сердцу.

ЯН: Как? У вас нет даже аптечки? Это же обязательная принадлежность гостиницы…

МАТЬ: Есть, есть, аптечка у нас есть.

МАРТА: Я очень надеюсь, что вы меня наконец правильно поняли. Слишком много томительных лет пролетело над этой захолустной деревней и над нами. Они постепенно выстудили этот дом. Они отняли у нас охоту к сочувствию. Ещё раз говорю вам, вы не найдете здесь ничего, что походило бы на задушевность.

ЯН: Вы – бредите?

МАРТА: Считайте, как хотите. Но вы найдёте здесь только то, что мы всегда припасаем для своих постояльцев. А то, что мы припасаем для них, не имеет ничего общего с порывами сердца. Берите ваш ключ и не забывайте: мы принимаем вас лишь ради выгоды, спокойно, равнодушно и тихо. И если мы оставим вас у себя… надолго, это будет тоже сделано ради выгоды – и тоже спокойно, равнодушно и тихо…

Он берет у нее ключ, она выходит, он смотрит ей вслед.

МАТЬ: Не обращайте внимания, сударь. И впрямь есть сюжеты, которые всегда были ей ненавистны…

Она встает, и он хочет ей помочь.

Не надо, мой сын, я ещё не калека… Взгляните на эти руки, они ещё сильные. Они могли бы даже поддерживать ноги мужчины…

ЯН: Какого мужчины?

МАТЬ: Ну… которого несут двое… Не обращайте внимания: это я так шучу. У меня, как у всех стариков, странные шутки. Это из-за моих слов вы так задумались?

ЯН: Нет. Простите меня… Я их даже почти не слышал. Но… почему вы назвали меня «мой сын»?

МАТЬ: О, я весьма смущена. Поверьте, это не было фамильярностью с моей стороны. Я просто… я просто неудачно выразилась.

ЯН: Понимаю… Могу ли я подняться в свою комнату?

МАТЬ: Ступайте, сударь. Наш старый слуга ждёт вас в коридоре. Вам что-нибудь нужно?

ЯН: Мне? Нет, сударыня. Но… я благодарен вам за радушный приём.

Он уходит наверх, мать одна, снова садится.

МАТЬ (разговаривает сама с собой): Зачем было говорить ему про свои руки? А ведь если бы он на них посмотрел, он, возможно бы, понял, о чём ему толковала Марта… Он бы понял, и он бы ушёл отсюда… Но он не понимает, как всякий романтический балбес… Он хочет умереть. А если и не хочет, то – всё равно – не прочь… А я бы – по совести – одного лишь хотела: чтобы он сообразил бы, что к чему, поднялся бы и… ушёл. И тогда я могла бы ещё этим вечером спокойно себе лечь и уснуть. Уснуть!.. Слишком стара! Я слишком стара, чтобы снова и снова сцеплять свои руки у них на лодыжках, не давать телу раскачиваться, пока мы несём его по этой долгой дороге, ведущей к реке… Я слишком стара для того последнего усилия, которое потребуется от меня, чтобы сбросить его в воду, после чего я буду стоять с этими, повисшими как плети, руками и ловить ртом воздух… Стоять со сведёнными мышцами, не имея даже сил вытереть с лица воду, когда она плеснет на берег под тяжестью спящего на лету человека!.. Я слишком стара! Да полно мне, полно!.. Полно мне… А жертва-то просто отборная! Классная жертва!.. Такого – да не утопить?.. Вот грех-то будет… Ну что ж? Ему я – так уж и быть – отдам свой собственный сон, ночной сон, о котором я так мечтаю…

Порывисто входит Марта.

МАРТА: О чём это вы опять размечтались? Вы забыли, что нам надо ещё многое сделать?

МАТЬ: Я думала об этом человеке… Да нет! Вернее сказать, думала-то я о себе…

МАРТА: Лучше бы подумали о завтрашнем дне! Будьте благоразумны.

МАТЬ: Узнаю словечко твоего отца, Марта. Но мне хотелось бы верить, что сегодня в последний раз нам нужно заботиться о благоразумии. Как странно! Твой отец говорил мне про благоразумие, чтобы развеять свой страх перед стучащимся в дверь жандармом, а ты употребляешь вот это его словечко, чтобы развеять во мне желание быть честной, которое вдруг – да, я согласна! – совершенно внезапно, совершенно неожиданно нашло на меня…

МАРТА: То, что вы называете желанием быть честной, не что иное, как просто желание спать… Мать, нам нужно решиться. Это будет нынешним вечером – или не будет уже никогда.

ЗАНАВЕС

Действие второе

Сцена первая

Гостиничный номер. Ключ в замке. Дверь открывается, входит Ян.

ЯН (разговаривает сам с собой): Ну вот я и в номере… Придётся провести здесь целую ночь. Мария права: это будут нелёгкие часы… Что она сейчас делает, о чём думает у себя, в той, другой гостинице?.. О чём она думает у себя в номере, со стеснённым сердцем, с сухими глазами, съёжившись в кресле?.. Там, у нас дома, вечерА – это всегда обещание счастья! А здесь – всё наоборот… Ну, ну, не надо… Моя тревога беспочвенна. Или – нет?.. Чёрт его знает… Человек должен знать, чего хочет. А я не знаю, чего я хочу. Знаю только, что в этой комнате будет всё решено. Всё получается как-то глупо. Что я вообще тут делаю? Мне хочется – уйти, обрести поскорее Марию и снова почувствовать себя счастливым… Но нет, на мне лежит ответственность за мать и сестру. Я их слишком надолго забыл. Да, в этой комнате всё решится… Но как в ней холодно! Я уже ничего тут не узнаю, всё переделано заново. Она похожа теперь на все гостиничные номера в чужих городах, куда каждую ночь приходят одинокие мужчины. Я тоже изведал такое. И – не раз… Мне казалось тогда, что я непременно должен найти там ответ на свои вопросы. Возможно, я получу его здесь…

Смотрит в окно.

Небо хмурится. И опять она тут как тут, моя давняя тоска!.. Она сидит у меня где-то здесь, в глубине тела, как незажившая рана, и ноет при каждом моём движении. Я знаю её имя. Это – боязнь вечного одиночества, страх, что ответа нет и не будет. Да и кто тебе может ответить в случайном гостиничном номере?

Он подходит к звонку, колеблется, потом звонит. Никакого ответа. Несколько секунд тишины, потом – шаги. Один удар в дверь. Дверь распахивается. В ней возникает старый слуга. Он застыл неподвижно и молчит.

ЯН: Нет – нет, ничего!.. Извините меня. Я только хотел узнать, отзовётся ли кто-нибудь, работает ли звонок.

Старик глядит на него, потом затворяет дверь. Шаги удаляются.

ЯН: Звонок работает, но старик молчит. Это не ответ. Что же мне делать? О мой Боже! Помоги мне найти нужные слова или сделай, Господи, так, чтобы я отказался от этой напрасной затеи и снова обрёл любовь Марии… И дай мне тогда силу выбрать то, что я предпочту, и силу до конца держаться этого выбора…

Помедлив, снова звонит. Ждёт. Двойной стук в дверь. Входит мать.

ЯН: Сударыня!

МАТЬ: Слушаю вас.

ЯН: Я только что принял решение: вечером, сразу после ужина, я уйду. За комнату я, разумеется, уплачу. (Она молча смотрит на него). Понимаю, вас это должно удивить. Но главное – не считайте себя ни в чём виноватой. Я испытываю к вам только симпатию, даже… большую симпатию. Но… если говорить откровенно, тут мне как-то не по себе, я предпочёл бы больше у вас не задерживаться.

МАТЬ: Это пустяки, сударь. В принципе, вы совершенно свободны. Но после ужина ваши намерения могут снова перемениться. Мы повинуемся порой первому впечатлению, а потом всё само собою улаживается, и в конце концов мы привыкаем…

ЯН: Вряд ли, сударыня. Но мне бы, однако, не хотелось, чтобы вы думали, будто я ухожу недовольным. Напротив, я вам очень признателен за то, как вы меня приняли. Мне даже показалось, что… я чувствую ваше доброе ко мне отношение.

МАТЬ: Это вполне естественно, сударь. У меня не было никаких причин выказывать вам враждебность.

ЯН: В самом деле, так оно, наверно, и есть. Но я вам об этом говорю только лишь потому, что хочу с вами расстаться по-доброму. Быть может, через какое-то… через некоторое время… я… я снова сюда вернусь… Я… даже… я даже почти уверен в этом… Но сейчас у меня такое ощущение, что… я ошибся и что мне здесь нечего делать. Если быть до конца откровенным, я охвачен сейчас мучительным чувством, что это… это – не мой дом!

МАТЬ: Да, разумеется. Но обычно такие вещи мы чувствуем с первого взгляда.

ЯН: Вы правы. Но… видите ли… я немного рассеян. И потом, ведь – согласитесь – не так-то просто вернуться в страну, которую ты давно покинул. Надеюсь, вы понимаете это.

МАТЬ: Я понимаю вас, сударь, и очень хотела бы, чтобы у вас всё уладилось. Но тут мы, пожалуй, бессильны чем-либо вам помочь.

ЯН: О, несомненно, и я вас ни в чём не упрекаю. Просто вы оказались первыми, с кем я встретился в этих краях сразу после своего возвращения, и совершенно естественно, что именно у вас в доме ощутил все те трудности, которые меня тут ожидают. Дело, разумеется, только во мне, я ещё не освоился с обстановкой.

МАТЬ: Когда в делах что-то начинает не ладиться, с этим невозможно бороться. Мне тоже в каком-то смысле досадно, что вы решили от нас уйти. Но я утешаюсь тем, что не следует придавать этому слишком большого значения.

ЯН: Для меня ценно уже то, что вы разделяете со мною мою досаду и делаете усилие, чтобы меня понять. Не знаю, смогу ли я выразить вам, до какой степени меня обрадовали и тронули ваши слова. Видите ли…

МАТЬ: Наша профессиональная обязанность – быть любезными со всеми клиентами.

ЯН: Вы правы. Короче говоря, мне остаётся лишь принести вам свои извинения, а также, если вы сочтёте это уместным, возместить понесённые вами убытки. Вам, должно быть, пришлось сделать какие-то приготовления, произвести дополнительные траты, и будет совершенно справедливо, если я…

МАТЬ: Мы, разумеется, не станем требовать от вас никакого возмещения. Выражая сожаление по поводу вашей нерешительности, я имела в виду не наши интересы, а ваши.

ЯН: Ах, это всё – пустяки! Главное, что мы с вами пришли к доброму согласию и что вы не станете поминать меня лихом…

Она уходит.

ЯН: Так… Осталось собрать вещи… Да и ужинать здесь вряд ли стоит.

Два удара в дверь. Входит Марта с подносом в руках.

ЯН: Что это у вас?

МАРТА: Чай, который вы просили.

ЯН: Я ничего не просил.

МАРТА: Да? Старик не расслышал. Он часто понимает лишь наполовину.

Ставит поднос на стол. Ян делает неопределённый жест.

МАРТА: Должна ли я унести его обратно?

ЯН: Нет – нет, напротив. Я вам благодарен.

Она глядит на него и уходит. Он берёт чашку, смотрит на неё, ставит обратно на поднос.

ЯН: Стакан пива, но за мои деньги, чашка чаю, но – по ошибке… Или – не по ошибке?

Снова берёт чашку, смотрит внимательно и вновь ставит обратно. Встаёт и ходит по комнате.

Боже! Дай мне силу выбрать то, что я предпочту, и силу до конца держаться этого выбора!

Занавес.

Сцена вторая

Мать и Марта в своем холле.

МАТЬ: Боже, как мне хочется спать!..

МАРТА: Отложите усталость на завтра, а там расслабляйтесь себе на здоровье.

МАТЬ: Я знаю, что ты права. Но всё же признайся, что этот путешественник… не похож на других.

МАРТА: Да, он как-то слишком рассеян и слишком подчёркивает своё якобы простодушие… Не знаю… Во что превратится мир, если приговорённые к смерти начнут поверять палачам свои сердечные горести? Не правда ли?.. В этом есть что-то… порочное. Кроме того, меня раздражает его болтливость. Я уже просто хочу положить этому конец.

МАТЬ: Вот тут-то у тебя как раз и есть что-то порочное. Раньше мы не вкладывали в нашу работу ничего личного – ни гнева, ни сострадания… Мы действовали с полным равнодушием. Сегодня я – устала, а ты – раздражена… Но если обстоятельства складываются неблагоприятно, нужно ли так упорствовать и лезть на рожон ради того, чтобы добыть ещё немного презренного металла?

МАРТА: Немного? Или много?.. И такой ли уж он презренный? И с каких это пор?.. Мы это делаем не ради денег, а ради того, чтобы навсегда забыть эту страну, и ради дома у моря… Если вы просто устали от своей жизни, то лично мне до смерти надоел этот угрюмый горизонт, я чувствую, что не смогу здесь прожить и месяцем дольше. Мы обе сыты по горло этой гостиницей. Но вам, женщине старой, хотелось бы только закрыть глаза и обо всём забыть. А у меня в сердце ещё живы желания моих двадцати лет, я хочу сделать так, чтобы можно было навсегда отсюда уйти, даже если для этого надо ещё глубже погрязнуть в той самой жизни, которую мы хотим забыть и отринуть. И вы должны мне в этом помочь, ибо вы – моя мать, вы произвели меня на свет в этой стране серых туч, а не на залитой солнцем земле!

МАТЬ: Не знаю, Марта… Быть может, для меня было бы даже лучше оказаться забытой, как забыл меня твой брат, чем слушать разговоры в таком тоне.

МАРТА: Вы прекрасно знаете, что я не хотела вас огорчить. Что я делала бы, если б вас не было рядом, чем бы я стала вдали от вас? Уж я-то, во всяком случае, вас не смогла бы забыть, и если под бременем этой жизни я не оказываю вам порой должного уважения, прошу вас, простите меня.

МАТЬ: Ты – хорошая дочь. И я вполне могу себе представить, что старую женщину бывает трудно понять. Но, пользуясь случаем, я хочу наконец сказать тебе, что я вот уже час безуспешно пытаюсь тебе сказать: только не в этот вечер!..

МАРТА: Как! Ждать до завтра? Вам отлично известно, что мы никогда так не делали: нельзя оставлять ему время повидаться с какими-то людьми, нужно действовать незамедлительно, пока он тут, у нас под рукой.

МАТЬ: Не знаю, не знаю… Но – только не в этот вечер. Дадим ему эту ночь. Предоставим ему отсрочку. Быть может, благодаря ему – мы спасёмся?

МАРТА: Мы как раз всё и делаем ради того, чтобы спастись!

МАТЬ: Я не это спасение имею в виду…

МАРТА: Оставьте ваши религиозные бредни. Ваши речи просто смешны. Сейчас вам осталось надеяться лишь на одно: потрудившись как следует в сегодняшний вечер, получить потом право спокойно уснуть.

МАТЬ: А?.. Да!.. Когда я говорила «спастись», я именно это и имела в виду: уснуть…

МАРТА: Тогда – клянусь вам – спасение в наших руках! Тем более что я уже отнесла ему его чай…

МАТЬ: Как – отнесла чай? Ты уже отнесла?

МАРТА: Да. Я уже отнесла.

МАТЬ: Что ж ты мне не сказала?..

Мать выбегает из комнаты. Марта сидит и неподвижно смотрит в одну точку. Занавес.

Сцена третья

Комната Яна. Он, одетый, лежит на кровати. На столе – поднос Марты. Сильный стук в дверь.

ЯН: Ну, что там ещё?

Дверь отворяется, входит мать.

МАТЬ: Простите, сударь, дочь мне сказала, что она подала вам чай.

ЯН (с жестом): Как видите…

МАТЬ: Вы его… выпили?

ЯН: Да. Но – почему вы спрашиваете?

МАТЬ: Извините меня, я… только хочу убрать поднос.

ЯН: Пожалуйста! Жаль только, что мне пришлось вас побеспокоить.

МАТЬ: Какое уж тут беспокойство?.. На самом-то деле этот чай предназначался не вам.

ЯН: Ах вот, значит, как!.. Ваша дочь принесла мне его, хотя я ничего не заказывал.

МАТЬ: Да, именно так. Было бы, наверно, лучше…

ЯН: Поверьте, я весьма сожалею, но ваша дочь, несмотря ни на что, захотела мне его оставить. И я, честно говоря, не подумал, что такая замена чашки на чашку может иметь какое-то значение…

МАТЬ: Да, я согласна… И я тоже об этом сожалею. Но вам не за что извиняться. Речь идёт всего лишь о маленькой ошибке…

ЯН: Конечно, очень маленькой.

Она уходит.

ЯН: Ну вот! Наконец-то я могу поспать…

Отворачивается к стене и затихает. Пауза. Потом он начинает похрапывать. В дверь бесшумно заглядывает напряжённая Марта.

МАРТА (тихо – стоящей за нею матери): Он спит?

МАТЬ: Храпит – значит спит…

МАРТА: Значит, спит… Пора начинать.

МАТЬ: Нет, Марта! Мне такая манера не нравится. Я не люблю когда меня принуждают. Ты, по сути, насильно втягиваешь меня в это дело. Ты всё начинаешь сама в расчёте на то, что заканчивать буду я. Я продолжаю ещё колебаться, но тебе на это плевать. Ты уже всё решила… Мне такая манера не нравится.

МАРТА: Зато это всё упрощает. При том смятении, в котором вы пребывали, действовать пришлось мне. Это логично.

МАТЬ: Ещё бы не логично… Я прекрасно знаю, что с этим надо было как-то кончать. И тем не менее… Я этого не люблю.

МАРТА: Да полно вам! Подумали бы лучше про завтрашний день. Нам нужно поторапливаться.

Они входят в комнату. За ними следует старый слуга, который держит в руках керосиновую лампу. Марта шарит в пиджаке постояльца, висящем на спинке стула, вынимает бумажник и пересчитывает находящиеся там банкноты. Опустошает карманы спящего.

МАРТА: Так. Всё готово. Через минуту вода начнёт прибывать… Мы услышим, кода она хлынет через плотину. Подождём!

МАТЬ: Сейчас нам придётся тащить его по дороге до самой реки. Я заранее от этого устала, устала такой давней усталостью, что уже больше не в силах её выносить. А он сейчас ни о чём не подозревает. Он – спит… Он с этим миром покончил. Отныне для него всё будет легко и просто. Он лишь перейдёт из сна, полного всяких смутных образов, в сон без сновидений. Вот и всё! То, что для других смертников – ужас, ужас быть насильственно выдернутым из жизни, то для него обернётся лишь неопределённо долгим сном.

МАРТА: Так будьте же этому рады! У меня нет никаких серьёзных причин его ненавидеть, и я счастлива, что он не страдал и не будет страдать.

Но… вода как будто уже начала подниматься. Мать, скоро всё будет кончено.

МАТЬ: Да, всё будет кончено… Вода уже поднимается. А он ни о чём не подозревает. Он спит… Он больше не будет знать усталости от работы, на которую надо решиться, от работы, которую надо довести до конца… Он спит, ему больше не нужно собираться с силами, заставлять себя, требовать от себя сделать то, чего он сделать не может. Он больше не несёт на своих плечах крест прозябания в четырёх стенах, когда человек запрещает себе малейшую слабость… Он – спит и – ни о чём больше не думает… У него больше нет ни долгов, ни обязанностей, у него их нет, нет! И я, усталая старая женщина, ему завидую, потому что он сейчас спит и скоро – и самому для себя незаметно – умрёт… Ты что-то сказала, Марта?

МАРТА: Нет. Я слушаю. Я слышу, как шумит вода.

МАТЬ: Через мгновенье. Не раньше, чем через мгновенье… Да, ещё одно мгновенье… В этих пределах времени счастье ещё возможно…

МАРТА: Счастье станет возможным – после. Не – до, а – после.

МАТЬ: Марта, ты знала, что он хотел уйти сегодня вечером?

МАРТА: Нет, этого я не знала. Но даже если бы знала, поступила бы так же. Я так решила. Прислушайтесь, вода хлынула через плотину. Идёмте, мать, и – ради любви к Господу, к Которому вы порою взываете, – покончим скорей с этим делом.

МАТЬ (делает шаг к кровати): Пойдём! Мне кажется, что рассвет сегодня не наступит…

Они подходят к кровати. Бешеный шум воды. Старый слуга стоит над ними и высоко держит свою яркую лампу. Занавес.

Сцена четвёртая

На сцене мать, Марта и старый слуга.

Старик метет и прибирает залу. За конторкой Марта стягивает на затылке волосы в пучок. Мать пересекает сцену, направляясь к двери.

МАРТА: Видите, рассвет наступил.

МАТЬ: Да. Завтра я, наверно, смогу ощутить, как это прекрасно, что мы довели дело до конца. Сейчас я не чувствую ничего, кроме усталости.

МАРТА: Нынче утром я впервые за долгие годы дышу. Мне даже кажется, что я уже слышу, как рокочет море. Во мне поселилась огромная радость, от которой мне хочется кричать.

МАТЬ: Тем лучше, Марта, тем лучше. Но я чувствую себя сейчас такой старой, что ничего не могу с тобой разделить, даже твою радость. Завтра, должно быть, у меня всё пойдёт веселее.

МАРТА: Да, завтра пойдёт веселее, я на это надеюсь. Но прекратите, прошу вас, бесконечные ваши сетования, дайте мне насладиться моим счастьем. Я опять становлюсь молодой, как когда-то. Тело опять пылаем огнём, мне хочется взапуски бегать. О, скажите мне только…

Она замолкает.

МАТЬ: Что с тобой, Марта? Я тебя просто не узнаю.

МАРТА: Мать…

Колеблется, потом с воодушевлением.

Я всё ещё красивая?

МАТЬ: Да, ты сегодня красивая. Убийство красит человека.

МАРТА: Плевать мне теперь на убийство! Я второй раз рождаюсь на свет, я поеду в страну, где буду счастливой.

МАТЬ: Прекрасно. Я иду отдыхать. Но мне приятно знать, что для тебя начнётся наконец жизнь.

Старый слуга спускается по лестнице, подходит к Марте, протягивает ей паспорт убитого и молча уходит. Марта раскрывает паспорт и читает его; на её лице ничего не отражается.

МАТЬ: Чего там у тебя?

МАРТА (спокойным голосом): Его паспорт. Прочтите.

МАТЬ: Ты знаешь, что у меня слабые глаза. МАРТА: Прочтите! Вы узнаете его имя.

Мать берёт паспорт, садится у стола, раскрывает паспорт и читает. Потом долго смотрит на него.

МАТЬ (каким-то тусклым голосом): Ведь я же знала, что в один прекрасный день всё именно так обернётся, и надо будет с этим кончать.

МАРТА (она зашла за конторку): Мать!

МАТЬ (так же): Оставь, Марта, я достаточно пожила на этом свете. Гораздо дольше, чем мой сын. Я его не узнала, и я его убила. Теперь я могу лечь с ним рядом на дно этой реки, где водоросли уже покрывают его лицо.

МАРТА: Мать! Вы же не оставите меня одну?

МАТЬ: Ты в самом деле помогла мне, Марта, и мне жаль тебя покидать. Если в этом есть ещё какой-то смысл, я должна признать, что на свой лад ты была хорошей дочерью. Ты всегда оказывала мне уважение, какое подобает оказывать матери. Но теперь я устала, и моё старое сердце, которому казалось, что оно уже от всего отрешилось, вновь познало великую скорбь. С нею я уже не смогу совладать. Во всяком случае, если мать не способна узнать своего собственного сына, значит – окончена её роль на этой земле.

МАРТА: Нет, не окончена, если ей ещё предстоит создать счастье собственной дочери. До меня не доходит то, что вы мне сейчас говорите. Я не узнаю ваших слов. Разве вы не учили меня ни с чем не считаться, ничего не щадить?

МАТЬ (тем же равнодушным тоном): Да, но теперь мне открылось, что я была не права и что на этой земле, где всё так зыбко и шатко, у каждого человека всё же есть нечто такое, в чём он твёрдо уверен.

(С горечью)

Любовь матери к сыну – вот в чём сегодня я твёрдо уверена.

МАРТА: А в том, что мать может любить свою дочь, вы уже не уверены?

МАТЬ: Мне бы сейчас не хотелось причинять тебе боль, Марта, но это действительно разные вещи. Это – менее сильно. Как я могла жить без любви моего сына?

МАРТА (с яростью): Прекрасная любовь, которая забыла вас на целых двадцать лет!

МАТЬ: Да, прекрасная любовь, которая осталась жива после целых двадцати лет молчания. Но что мне до всего этого! Эта любовь для меня прекрасна, поскольку я не могу без неё жить.

Она встаёт.

МАРТА: Возможно ли, чтобы вы говорили это без малейшего возмущения и вовсе не думали о своей дочери?

МАТЬ: Я уже не в состоянии вообще о чём-либо думать, и уж меньше всего возмущаться. Это мне наказание, Марта, и, наверно, для всех убийц наступает когда-нибудь час, когда они оказываются опустошёнными, ненужными, лишёнными всякого будущего. И их уничтожают, потому что они ни на что не пригодны.

МАРТА: Вы заговорили языком, который для меня ненавистен. Мне невыносимо слышать, как вы рассуждаете о преступлении и наказании…

МАТЬ: Я говорю только то, что срывается с языка, и ничего больше. О, я утратила свою свободу, для меня начался уже ад!

МАРТА (подходит к ней, тихо, с яростью): Раньше вы так не говорили. И все эти годы вы продолжали быть рядом со мной, и ваши руки, не дрогнув, продолжали придерживать за ноги тех, кто должен был умереть. Тогда вы не думали ни про свободу, ни про ад. Вы своё продолжали. Что же изменилось с приходом вашего сына?

МАТЬ: Я продолжала, что верно, то верно… Но – как мёртвая, по привычке. Достаточно было почувствовать боль, чтобы всё сразу стало другим. Вот что изменилось с приходом моего сына…

Марта пытается что-то сказать.

МАТЬ (останавливая ее): Я знаю, Марта, что это неблагоразумно. Разве может преступница чувствовать боль?.. А ведь это ещё не настоящая боль, я ведь – ты видишь! – ни разу пока не закричала. Это всего лишь страдание, охватывающее тебя оттого, что ты снова можешь любить. Но даже на это мне уже не хватает сил. Я знаю: даже и эта боль – она тоже неблагоразумна. Но неблагоразумен вообще весь наш мир, я могу утверждать это с полной уверенностью, ибо я в этой жизни изведала всё – и творение, и разрушение…

Она решительно направляется к выходу, но Марта опережает её и встаёт перед дверью.

МАРТА: Нет, мать, не покидайте меня. Не забывайте, что я – осталась, а он – уехал, что я всю жизнь была с вами рядом, а он вас бросил и не подавал о себе вестей. Это должно быть оплачено. Это должно быть поставлено в счёт! И вернуться вы должны – ко мне…

МАТЬ (тихо): Всё это верно, Марта, но его я – убила!..

Марта слегка отворачивается.

МАРТА (после паузы): Всё, что жизнь может дать человеку, было ему дано. Он покинул эту страну. Он узнал другие края, море, свободных людей… А я осталась здесь. Осталась, маленькая и угрюмая, в тоске и скуке… Никто не целовал моих губ, и даже вы не видели меня без одежды… Мать, клянусь вам, это должно быть оплачено. И вы не должны, под ничтожным предлогом, что какой-то человек мёртв, малодушно уйти именно тогда, когда всё, что мне причиталось, уже само идёт ко мне в руки! Поймите, что человеку, который пожил в своё удовольствие, не страшно умереть. Мы вполне можем забыть про моего брата и вашего сына. То, что произошло с ним, в сущности говоря, не имеет никакого значения: он всё в жизни испробовал и познал. А меня вы лишаете буквально всего, отбираете у меня то, чем он сполна насладился. Значит, нужно, чтобы он отнял у меня ещё и любовь моей матери, чтобы он навсегда утащил вас в свою холодную реку?..

Они молча глядят друг на друга. Марта опускает глаза.

МАРТА (очень тихо): Я бы удовольствовалась совсем малым. Мать, есть слова, которых я никогда не умела произносить, но – мне кажется… Было бы так славно, если б мы с вами опять смогли зажить нашей обычной, будничной жизнью.

МАТЬ (после паузы): Ты… его узнала?

МАРТА (резко вскинув голову): Нет!.. Я его не узнала. У меня не сохранилось о нём никаких воспоминаний, всё это было так давно… И сейчас всё произошло так, как должно было произойти. Вы ведь сами мне говорили: этот мир лишён благоразумия. Но вы не так уж неправы, задавая мне этот вопрос… Ибо (если б я даже его и узнала) я понимаю теперь, что это бы ровным счётом ничего не изменило.

МАТЬ: Ничего бы не изменило?.. Мне хочется думать, что это неправда. Ведь даже у самого закоренелого убийцы бывают минуты, когда он чувствует себя неспособным убить.

МАРТА: У меня они тоже бывают. Но уж никак не перед братом, мне совсем не знакомым и ко мне абсолютно безразличным, склонила бы я голову.

МАТЬ: Перед кем же тогда?

МАРТА: Перед вами.

Пауза.

МАТЬ: Слишком поздно, Марта. Я уже больше ничего не могу для тебя сделать. Управляйся как-нибудь сама… Ты плачешь? Да нет, ты же не умеешь плакать. Прощай!..

Уходит. Марта глядит ей вслед.

МАРТА: Нет! Я не обязана была сидеть нянькой при своём брате, и всё же я теперь изгнанница в своей собственной стране; моя мать сама отвергла меня… Но я не обязана была сидеть нянькой при своём брате, это несправедливо, я ни в чём не виновата. И вот он теперь добился того, чего он хотел, а я осталась одна… Вот цена, какую надо платить за ласковость матери!.. Так пусть же она умирает, если не любит меня! Пусть она оставляет меня в лапах праведного моего гнева!.. Я всё равно добьюсь своего!.. Я не останусь здесь, вдали от желанного моря, к которому так стремилась… Вся моя жизнь прошла в ожидании волны, которая бы меня унесла… Я не должна оставаться здесь, где справа и слева, сзади и спереди несметной толпой обступают меня племена и народы, равнины и горы, преграждая дорогу ветрам, прилетающим с моря, и заглушая своим гулом и своей болтовнёй его многократный призыв. Я живу чересчур далеко от всего, что люблю, и эту мою удалённость надо уменьшить!.. Там, в том дальнем краю, где можно спастись, избавиться от всех пут, прижать своё тело к другому, прыгнуть в волну, в той защищённой морем стране, на берег выходят боги!.. И я, жертва вопиющей несправедливости, я, чьей просьбой пренебрегли, на колени не встану! Я добьюсь своего!..

В дверь стучат.

МАРТА: Кто там?

МАРИЯ: Путешественница.

МАРТА: Мы больше не принимаем постояльцев.

МАРИЯ: Я пришла к своему мужу.

Она входит.

МАРТА (смотрит на нее): Кто ваш муж?

МАРИЯ: Он прибыл сюда вчера и должен был присоединиться ко мне сегодня утром. Меня удивляет, что его до сих пор нет.

МАРИЯ: У него есть причины так говорить. Но мы должны были встретиться в этот час.

МАРТА (по-прежнему не спуская с нее глаз): Вам будет трудно это сделать. Вашего мужа больше здесь нет.

МАРИЯ: Что вы хотите этим сказать? Разве он не снял у вас комнату?

МАРТА: Комнату он снял, но ночью покинул её.

МАРИЯ: Я не могу в это поверить. Мне известны все те причины, из-за которых он должен остаться в этом доме. Но ваш тон меня встревожил. Скажите мне всё начистоту.

МАРТА: Мне нечего вам сказать кроме того, что вашего мужа больше здесь нет.

МАРИЯ: Он не мог уехать без меня, я вас не понимаю. Он вас окончательно покинул или сказал, что ещё вернётся?

МАРТА: Он покинул нас окончательно.

МАРИЯ: Послушайте… Со вчерашнего дня я нахожусь в этой чужой мне стране в непрерывном ожидании, и у меня нет больше сил это выдерживать. Меня привела к вам ужасная тревога, и я отсюда не уйду, пока не увижу своего мужа или пока не узнаю, где мне его найти.

МАРТА: Мне до этого нет никакого дела.

МАРИЯ: Вы заблуждаетесь. Это и ваше дело. Не знаю, одобрит ли мой муж то, что я вам сейчас скажу, но все эти сложности мне уже надоели. Человек, который пришёл к вам вчера утром, это ваш брат, в течение долгих лет не подававший о себе вестей.

МАРТА: Ничего нового вы мне не сообщили.

МАРИЯ (гневно): В таком случае, что же произошло? Почему вашего брата нет в этом доме? Вы с матерью его не узнали и не были рады его возвращению?

МАРТА: Вашего мужа больше здесь нет, потому что он умер.

Мария вздрагивает и, ничего не говоря, секунду смотрит на Марту. Потом делает движение, словно собираясь подойти к ней поближе, и улыбается.

МАРИЯ: Вы ведь шутите, правда? Ян часто говорил мне, что ещё девочкой вы любили озадачить людей. Мы почти сёстры, и я…

МАРТА: Не прикасайтесь ко мне. Стойте там, где стоите. У меня с вами нет ничего общего.

Пауза.

Ваш муж этой ночью умер. Можете мне поверить, что я не шучу. Вам здесь больше нечего делать.

МАРИЯ: Вы просто сумасшедшая! Вас нужно связать!.. На меня всё это свалилось слишком внезапно, и я не могу вам поверить. Где он? Дайте мне увидеть его мёртвым, только тогда я поверю в то, о чём даже помыслить не в силах.

МАРТА: Это невозможно. Там, где он сейчас находится, его никто увидеть не может.

Мария делает движение в её сторону.

Не прикасайтесь ко мне и оставайтесь там, где стоите… Он – на дне реки, куда мы с матерью отнесли его этой ночью, после того как усыпили его. Он не мучился, но тем не менее он мёртв, и именно мы, моя мать и я, убили его.

МАРИЯ (пятится назад): Нет, нет… это я сошла с ума и слышу слова, которые ещё никогда не раздавались на этой земле… Я знала, что ничего хорошего меня здесь не ждёт, но к такому безумию я не готова. Я не понимаю, я вас не понимаю…

МАРТА: В мою задачу не входит вас убеждать, я вас только информирую. Вы сами придёте к признанию этой очевидности.

МАРИЯ (с некоторой долей рассеянности): Почему, почему вы это сделали?

МАРТА: Во имя чего задаёте вы мне этот вопрос?

МАРИЯ (кричит): Во имя моей любви!

МАРТА (тоже кричит): Что означает это слово?!

МАРИЯ: Оно означает всё то, что рвёт сейчас мою душу, что кусает и жалит меня, оно означает весь этот бред, который сейчас толкает меня просто-напросто на убийство!.. Если бы не моё упорное нежелание вам поверить, за которое ещё цепляется моё сердце, вы бы у меня быстро поняли, безумная вы баба, что означает это слово, почувствовав, как мои ногти вонзаются вам в лицо…

МАРТА: Определённо, вы прибегаете к языку, которого я не понимаю. Слова о любви, о радости или о муке – для меня пустой звук…

МАРИЯ (с большим усилием): Послушайте, пора прекратить эту игру, если это, конечно, игра. Мы заблудились в бесплодных словесах. Прежде чем бросить меня на произвол судьбы, скажите мне чётко и ясно всё то, что я хочу чётко и ясно знать.

МАРТА: Трудно сказать яснее, чем я уже вам сказала. Этой ночью мы убили вашего мужа, чтобы завладеть его деньгами. Мы так не раз уже делали с другими постояльцами.

МАРИЯ: Значит, его мать и сестра были преступницы?

МАРТА: Да.

МАРИЯ: Вы уже знали, что он ваш брат?

МАРТА: Могу вам признаться совершенно откровенно: нет! Произошло недоразумение… И если вам довелось хоть немного соприкасаться с жизнью, вас это не удивит.

МАРИЯ: О Боже!.. Я знала, что эта комедия обернётся кровавым финалом и что мы оба с ним будем наказаны за то, что ввязались в неё. Несчастье было предначертано Небесами.

Не глядя на Марту.

Он хотел, чтобы вы его узнали, хотел обрести родной дом, хотел принести вам счастье. Но он не умел найти нужные слова… И пока он эти слова искал, вы его убили.

Начинает плакать.

Вы, две полоумные дуры, стояли точно слепые перед удивительным сыном, который к вам возвратился… ибо он был удивительным сыном… и вам было невдомёк, какое благородное сердце, какую чистую душу вы хотите убить!.. Он бы мог стать вашей гордостью, как он был моею гордостью… Но, к сожалению, вы оказались ему недругами. А вы и сейчас его недруг, если можете с таким ледяным спокойствием говорить мне о том, что должно было исторгнуть звериные вопли из вашей глотки!..

МАРТА: Не судите о том, чего вы не знаете. В этот час моя мать присоединилась к своему сыну. Волны уже начинают там, в глубине, глодать их тела… Скоро их, впрочем, обнаружат, и они снова встретятся в одной и той же земле. На кладбище для неопознанных трупов. Но я и здесь не вижу причины для воплей. У меня совсем иное, честно говоря, представление о человеческом сердце… И, если говорить уж всё до конца, ваши слёзы мне просто противны.

МАРИЯ (с ненавистью): Это слёзы навеки утраченной радости. Они для тебя всё-таки лучше, чем то горе без слёз, которое скоро охватит меня, и тогда я вот так же холодно и без колебаний убью тебя!..

МАРТА: Нашла чем пугать… Поверь, для меня это сущий пустяк. Я тоже навидалась и наслушалась такого, что…

Пауза.

МАРИЯ: Ах, умирай и ты, если тебе нужно, и пускай весь мир летит в тартарары!.. Я потеряла того, кого я люблю. Мне предстоит теперь жить в одиночестве, и память об этом кошмаре – ещё одна пытка…

МАРТА: Не будем преувеличивать. Ты потеряла мужа, а я потеряла мать. Так что мы квиты…

МАРИЯ: Я ослепла, я тебя больше не вижу! И твоя мать, и ты сама останетесь для меня лишь мимолётными ликами, промелькнувшими и сгинувшими в обвале этой бесконечной, неизбывной трагедии… Я к вам не чувствую ни злобы, ни сострадания. Я никого больше не могу ни любить, ни ненавидеть…

Оборачивается кругом, как бы ничего не видя, потом кричит.

О Боже! Я не могу жить в этой пустыне. Я к Вам обращаюсь, к Вам…

Падает на колени.

Я полагаюсь только на Вас. Имейте жалость ко мне, обратите ко мне Свой лик. Услышьте меня, дайте мне Вашу руку! Имейте жалость, Господи, к тем, кто любит друг друга и кого разлучили…

Распахивается дверь, появляется старый слуга.

СТАРИК (голосом отчетливым и непреклонным): Вы меня звали?

МАРИЯ (поворачивается к нему): О, я не знаю… Но – помогите же мне, ибо мне нужна помощь. Имейте жалость и согласитесь помочь мне!..

СТАРИК (тем же голосом): Нет!

Он поворачивается и уходит. Мария, после паузы поднимается с колен, медленно, как в трансе, бредёт к выходной двери и скрывается за нею. Через секунду раздаётся оттуда, ибо она оставила дверь открытой, протяжный и резкий визг тормозов проезжавшего мимо автомобиля. Марта подбегает к двери и смотрит наружу, а потом закрывает лицо руками.

Сцена пятая

Марта сидит – при так же раскрытой на улицу двери – за столом и пьёт что-то горячительное.

Послышались отдалённые шаги, и в дверях показался мужчина. Остановившись на пороге, он некоторое время всматривается в полутемноту помещения. Не сразу замечает Марту. Это, как ни странно, Ян. Он в костюме, который очевидно некоторое время тому назад был в воде и в грязи, но немного уже обсох и как бы облепил его тело.

ЯН (подойдя наконец к Марте, смотрит внимательно на нее, потом – на бутылку): Это что? Виски?

Берёт бутылку, ищет глазами второй стакан и, не найдя, жадно хлебает из горла. Марта, остолбенев, напряжённо смотрит на него.

ЯН: Что смотришь? Это я, я, твой брат, Ян… Помнишь такого, сестрёнка? Не забыла?.. Да не бойся, я – не призрак, я – живой, живой… Я, видишь ли… я когда-то был неплохой пловец… Вот, пригодилось…

МАРТА (хрипло): Как же ты – проснулся? Мы же тебя, как всех, усыпили…

ЯН: Как всех?.. И – многих вы так?.. Да ладно: не будем сейчас об этом… Я… видишь ли… я ваш чай-то не пил, я чуть раньше про вас догадался…

МАРТА: Ты – что же?.. Комедию перед нами играл? Спящим притворялся?!

ЯН: Я… Видишь?.. Мне же не до конца всё открылось. Это была только догадка, предположение… А мне надо было точно убедиться, чем вы тут с матерью занимаетесь…

МАРТА: Зачем? Ты – что? Полицейский?

Ты – что? По наводке, что ли, сюда, к нам, пожаловал? Преступников искать?..

ЯН: Да нет! По какой наводке? Никакой я не полицейский!.. Я… просто, я – химик. И мне запах этого вашего снотворного конкретно знаком. Так что, мне… Мне просто правду узнать было надо. Ну, а потом уж – и жизнь свою спасать!.. Я-то думал: чуть притворюсь, а потом – вывернусь… Да вы, сукины дети, так меня спеленали, что вырваться от вас на берегу не получилось, пришлось со дна выплывать.

МАРТА: Понятно… Аты знаешь, что наша мать, когда паспорт-то твой увидела (потом), к тебе, в реку, кидаться побежала?

ЯН: Как – в реку?

МАРТА: Да – так!.. Не могу я, говорит, жить, если сына своего не узнала. Ты-то вот выплыл, а мамаша твоя – там, на том самом дне пребывает…

ЯН (закрывает лицо руками): Ах ты, грех какой!..

Потом встаёт и со стоном мечется по помещению.

МАРТА: Да не убивайся ты так… Ишь ты! Того гляди – обратно в реку побежишь кидаться… Хватит! Уж раз ты, братец, после нашей мамочки жив остался, то – живи уж теперь, чего там… Она же всё своей волей делала: и тебя убивала, и себя…

ЯН: И всё – по недоразумению, всё – в заблуждении чувств!.. Кстати… тут меня женщина одна не спрашивала? До того, как я пришёл…

МАРТА (отпрянув): Какая… какая женщина?

ЯН: Молодая, красивая… Это моя жена. Я, кажется, вам наврал, что её со мной нету, но она здесь, она должна сегодня прийти.

МАРТА: Это… Тут сегодня на нашей улице какую-то женщину машина сбила насмерть… Несчастный случай… Это не она ли была? Ты зайди в полицию, узнай. Они её, наверно, ещё не похоронили…

ЯН: Что? Насмерть, говоришь? Да нет! Ну с какой это стати?.. Да мне сейчас не след в полиции засвечиваться – после всех этих… недоразумений. А что? Она сюда… не заходила? Ты ей ничего не говорила?

МАРТА: А что я ей могла сказать?

ЯН: Ты ей сказала, что меня нет, что я умер? Ведь так? И после этого она выбежала на улицу и попала под машину?

МАРТА: Ян!.. Ян… Убей меня. Убей… У тебя есть все основания для этого. Тебя даже не посадят на электрический стул: ты же действуешь в пароксизме нахлынувших чувств!.. Ну что же ты?.. Я тебя прошу: убей меня!..

ЯН: Убить тебя?.. Но ведь ты же теперь у меня единственный во всём мире родной человек… Я потерял мать, я потерял жену… Но у меня осталась сестра!

МАРТА: Ты – сумасшедший!.. Какая сестра? Я же… я же тебя бросила связанного в воду, чтобы ты утонул, чтобы ты умер…

ЯН: Но я ведь не умер!

МАРТА: Ну и что же? Я же от этого не превратилась в ангела?

ЯН: Пока ещё нет. Но в него никогда не поздно превратиться. Стоит только захотеть…

МАРТА: Захотеть?

ЯН: Ну да!

МАРТА: Как?.. Ты можешь это забыть? Простить всё это?

ЯН: Но ведь это всё, по сути, всего лишь… недоразумение…

Пауза. Они смотрят друг другу в глаза. Музыка. Занавес.

КОНЕЦ ПЬЕСЫ

31.3.2015

Катапультированный Голгофой Философская фантазия в 2-х частях

Христиане никогда не практиковали действий, предписанных им Иисусом; и бесстыдная болтовня о «вере», об «оправдании верой» и о её наивысочайшей и единственной значительности – это лишь следствие того, что у церкви не нашлось ни мужества, ни желания честно выполнять дела, которых требовал Иисус.

Фридрих Ницше

ВАЛЕНТИН ГЕРМАН (и другие авторы)

В монтаже использованы с изменениями – фрагменты повести Леонида Андреева «Иуда Искариот», романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» (из внутреннего романа Мастера о Понтии Пилате), цитаты из канонических евангелий от Матфея, Марка, Луки и Иоанна, из писем Вольтера, из эссе Ф. Ницше «К философии истории нигилизма», а также стихотворение Бориса Пастернака «Гефсиманский сад»

Действующие лица

Иисус Христос (он же – Иешуа Га-Ноцри)

Его ученики:

Иоанн

Пётр

Фома

Матфей,

а также:

Левий

Матвей

Иуда Искариот

Понтий Пилат, прокуратор Иудеи

Афраиий, начальник тайной стражи

Марк Крысобой, охранник

Секретарь Пилата

Каифа, первосвященник иудейский

Помощник Каифы

Старуха-ведунья

Гай, лавочник

Храмовый страж

Христианский активист

Легионеры

Вольтер, философ

Три собеседника Вольтера

Первый пролог

…Отче Мой! Если возможно, да минует меня чаша сия…

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАТФЕЯ

ЛЕВИЙ МАТВЕЙ

– Мерцаньем звёзд далёких безразлично Был поворот дороги озарён. Дорога шла вокруг горы МаслИчной, Внизу под нею протекал КедрОн. Лужайка обрывалась с половины. За нею начинался Млечный Путь. Седые серебристые маслины Пытались вдаль по воздуху шагнуть. В конце был чей-то сад, надел земельный. Учеников оставив за стеной, Он им сказал: «Душа скорбит смертельно, Побудьте здесь и бодрствуйте со мной». Он отказался без противоборства, Как от вещей, полученных взаймы, От всемогущества и чудотворства И был теперь, как смертные, как мы… Ночная даль теперь казалась краем Уничтоженья и небытия. Простор вселенной был необитаем, И только сад был местом для житья. И, глядя в эти чёрные провалы, Пустые, без начала и конца, Чтоб эта чаша смерти миновала, В поту кровавом он молил Отца. Смягчив молитвой смертную истому, Он вышел за ограду. На земле Ученики, осиленные дрёмой, Валялись в придорожном ковыле. Он разбудил их: «Вас Господь сподобил Жить в дни мои, вы ж разлеглись, как пласт… Час Сына Человеческого пробил. Он в руки грешников себя предаст». И лишь сказал, неведомо откуда Толпа рабов и скопище бродяг, Огни, мечи и – впереди – Иуда С предательским лобзаньем на устах. Пётр дал мечом отпор головорезам И ухо одному из них отсек. Но слышит: «Спор нельзя решать железом, Вложи свой меч на место, человек!.. Неужто тьмы крылатых легионов Отец не снарядил бы мне сюда? И, волоскА тогда на мне не тронув, Враги рассеялись бы без следА. Но – книга жизни подошла к странице, Которая дороже всех святынь. Сейчас должно написанное сбыться. Пускай же сбудется оно. Аминь! Ты видишь, ход веков подобен притче И может загореться на ходу… Во имя страшного её величья Я в добровольных муках в гроб сойду. Я – в гроб сойду и в третий день восстану! И, как сплавляют по реке плотЫ, Ко мне на суд, как баржи каравана, Столетья поплывут из темноты…».

Музыкальная увертюра.

Второй пролог

Перед занавесом появляется Вольтер (в костюме и парике 18 века)

ВОЛЬТЕР (к публике): Здравствуйте! Меня зовут Мари Франсуа Аруэ де Вольтер! Там слышно?.. Повторяю: меня зовут Мари Франсуа Аруэ де Вольтер… Говорит ли вам что-нибудь это имя?.. Впрочем, в данном конкретном случае это не так уж и важно… Кто читал, тот – читал, а кто не читал – к тому бесполезно обращать этот вопрос. Не правда ли? Поэтому – приступим к делу. А именно – к нашей сегодняшней трагедии… Прошу всех в гостиную!..

Машет рукой, занавес открывается. Гостиная, посредине – круглый стол под скатертью и четыре «вольтеровских» кресла. Трое собеседников в таких же костюмах, как и Вольтер, приветствуют его.

ВОЛЬТЕР (садясь в свое «вольтеровское» кресло): Господа! Вы, вероятно, знаете, что некоторые учёные высказывали удивление, не найдя у античного историка Иосифа Флавия, жившего в первом веке нашей эры (то есть, достаточно близко от событий, описанных в Евангелиях), никакого намёка на Иисуса Христа; ибо все настоящие учёные теперь согласны, что то небольшое место в его Истории, где он, вроде бы, упоминает о Христе, есть позднейшая интерполяция.

ПЕРВЫЙ СОБЕСЕДНИК: Как вы сказали?

ВОЛЬТЕР: Интерполяция. Позднейшая вставка.

ПЕРВЫЙ СОБЕСЕДНИК: Вставка?

ВТОРОЙ: Видите ли, христиане, пользуясь так называемым «благочестивым обманом», грубо подделали одно место у Иосифа Флавия. Они приписали этому иудею, столь упорному приверженцу своей иудейской веры, четыре нелепо вставленные в совершенно другой текст строчки, а в конце этого отрывка добавили: «То был Христос».

ПЕРВЫЙ: Как!..

ВТОРОЙ: Да вот так! Если бы Иосиф слышал хоть что-нибудь о стольких событиях, попросту изумляющих природу, разве он отвёл бы им всего четыре строчки в истории своей страны?

ВОЛЬТЕР: И – что? Вы можете представить себе, что этот упрямый иудей сказал бы: «Иисус был Христом»? Да если бы ты считал его Христом, значит – ты был бы христианином!..

ПЕРВЫЙ: Какая бессмыслица заставлять Иосифа Флавия говорить, как христианин!

ТРЕТИЙ: И ещё находятся настолько неразумные или настолько наглые богословы, чтобы оправдывать эту подделку первых христиан, известных как изготовители во сто раз более значительных подделок.

ВОЛЬТЕР: Между тем, совершенно очевидно, что отец Иосифа Флавия должен был быть прямым свидетелем всех чудес Иисуса, если бы они реально были. Иосиф ведь был из рода священнослужителей, он родственник царицы Мариамны, жены Ирода. В своей Истории он входит в мельчайшие подробности всех действий этого государя. И, однако, он ни слова не говорит ни о жизни, ни о смерти Иисуса… И этот историк, не скрывающий ни одной жестокости Ирода, ничего не говорит об избиении младенцев по его приказу, отданному, будто бы, после того, как до него дошла весть о рождении Царя Иудейского (как якобы сразу же стали называть Иисуса-младенца)… Из всех поступков всех тиранов это самый ужасный. В истории всего мира нет равного ему. И, однако, у лучшего писателя, какого когда-либо имели евреи, единственного, кого уважали римляне и греки, нет ни одного упоминания об этом событии, столь же странном, как и устрашающем.

ПЕРВЫЙ: Он не сказал и о новой звезде, появившейся на востоке после рождения Спасителя; это ослепительное явление не должно было ускользнуть от внимания такого просвещённого историка, каким был Иосиф.

ВТОРОЙ: Он хранил молчание и о мраке, на три часа покрывшем всю землю среди бела дня после смерти Спасителя, и об огромном количестве гробов, открывшихся в эту минуту, и о толпе воскресших праведников.

ВОЛЬТЕР: Учёные не перестают выражать своё изумление, видя, что и ни один римский историк не сообщал об этих чудесах, случившихся, якобы, в царствование Тиберия, на глазах у римского правителя и римского гарнизона, которые должны были послать императору и сенату подробный отчёт о самом великом событии, о котором когда-либо слышали люди. Да и сам Рим должен был погрузиться в глубокий мрак в течение трёх часов; это чудо следовало отметить в летописях Рима и всех народов. Но…

ПЕРВЫЙ: Но?

ВОЛЬТЕР: Но Бог, очевидно, не пожелал, чтобы эти божественные события были описаны недостойными руками.

ВТОРОЙ: Очевидно…

ТРЕТИЙ: Очевидно…

Затемнение.

Часть первая

Вольтер перед занавесом.

ВОЛЬТЕР: Ещё одно замечание, друзья мои, которое я хочу предпослать дальнейшему… Это касается разницы между теистом и атеистом… Ну, с атеистом тут всё понятно. Теист же – это человек, твёрдо убеждённый в том, что есть, реально есть некое Верховное Существо, столь же доброе, как и могущественное, которое сотворило все протяжённые, произрастающие, чувствующие и размышляющие другие существа; которое продолжает их род, без жестокости карает их за проступки и милостиво награждает за добрые дела. Но – в отличие от обычного верующего – теисту не известно, как Бог карает, как награждает, как прощает, потому что он (теист) не настолько дерзок, чтобы воображать, будто он знает, как действует Бог; но он знает, что Бог действует и что Он справедлив…

Уходит в кулису.

ЛЕВИЙ МАТВЕЙ (входит с другой стороны просцениума): А некоторые люди (мы их обычно называем пророками) знают как раз вот это: как именно Бог действует… Они даже знают, как следует людям взаимодействовать с Богом. Например, как они должны молиться?.. Кажется, я знаю одного такого. Его зовут – И и с у с… Послушайте его!..

Уходит.

Иисус Христос со своими учениками.

ИИСУС: Когда вы молитесь, говорите так:

«Отче наш, сущий на небесах!..»

ВСЕ (хором): Отче наш, сущий на небесах!

ИИСУС: «Да святится имя Твоё, да приидет Царствие Твоё…»

ВСЕ (хором): Да святится имя Твоё, да придет Царствие Твоё…

ИИСУС: «.. да будет воля Твоя и на земле, как на небе…»

ВСЕ (хором):…да будет воля Твоя и на земле, как на небе…

ИИСУС: «Хлеб наш насущный подавай нам на каждый день…»

ВСЕ (хором): Хлеб наш насущный подавай нам на каждый день.

ИИСУС: «И прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему».

ВСЕ (хором): И прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему…

ИИСУС: «И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого»…

ВСЕ (хором): И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого…

ИИСУС (помолчав): Представьте себе, что… Вот – положим, кто-нибудь из вас, имея друга, придёт к нему в полночь, постучит в дверь и скажет: «Друг! Дай мне взаймы три хлеба!.. Ибо – друг мой с дороги зашёл ко мне, и мне нечего предложить ему». А тот – изнутри – скажет ему в ответ: «Не беспокой меня: двери уже заперты, и дети мои – со мною на постели, не могу встать и дать тебе»… Ну, и что будет дальше? Как вы полагаете?.. Если, говорю вам, он не встанет и не даст ему по дружбе, то, всё же, – по неотступности и настойчивости того, что стучит за дверью, в конце концов, встанет и даст ему, сколько тот просит. Также и Бог! И я скажу вам: просИте, и дано будет вам; ищИте, и найдёте; стучите, и отворят вам!.. Ибо всякий просящий – получает, и ищущий – находит, и стучащемуся – отворяют…

Затемнение.

Ученики Иисуса сидят в некоей беседке.

ИУДА (Иоанну): Почему ты молчишь, Иоанн? Твои слова – как золотые яблоки в прозрачных серебряных сосудах… Подари одно из них Иуде, который так беден… Молчишь? Ну молчи, молчи… Я знаю, почему ты молчишь: ты боишься солгать!.. Боишься обмануть Иуду. Не бойся! Меня все обманывают… Все обманывают меня, даже животные: когда я ласкаю собаку, она кусает меня за пальцы, а когда я бью её палкой – она лижет мне ноги и смотрит в глаза, как дочь… Я убил эту собаку, глубоко зарыл её и даже заложил большим камнем, но – кто знает?.. Может быть, оттого, что я её убил, она стала ещё более живою и теперь не лежит в яме, как ей положено, а бегает себе весело вместе с другими собаками?..

Все смеются.

ФОМА: И люди тебя обманывают?

ИУДА: Постоянно. Если есть в мире кто-нибудь обманутый, так это я, Иуда. Случалось даже, что некоторые люди по многу раз обманывали меня – и так, и этак…

ПЕТР: Но ведь бывают же и хорошие люди…

ИУДА: Хорошими людьми, по моему мнению, называются те, которые умеют скрывать свои дела и мысли. Но если такого человека обнять, приласкать и выспросить хорошенько, то из него потечёт, как гной из проколотой раны, всякая неправда, мерзость и ложь. Это не значит, что я лучше всех. Я готов сознаться, что и сам иногда лгу, но – провалиться мне на этом месте! – другие лгут ещё больше, и – говорю – если есть в мире кто-нибудь обманутый, то это я, Иуда!..

ПЕТР: Ну а твои отец и мать?.. Иуда, не были ли они хорошие люди?

ИУДА: А кто был мой отец?.. Может быть, тот человек, который бил меня розгой, а может быть – и дьявол, и козёл, и петух… Разве может Иуда знать всех, с кем делила ложе его мать? У Иуды много отцов… Про которого вы говорите?

МАТФЕЙ: Помнишь слова Соломона: кто злословит отца своего и мать свою, того светильник погаснет среди глубокой тьмы…

ИОАНН: Ну а мы? Что о нас дурного скажешь ты, Иуда из Кариота?

ИУДА: Ах, искушают бедного Иуду! Смеются над Иудой, обмануть хотят бедного, доверчивого Иуду!..

ПЕТР: А Иисус?.. Что ты думаешь об Иисусе? Только не шути, прошу тебя.

Пауза.

ИУДА: А ты – что думаешь?

ПЕТР: Я думаю, что он – сын Бога живого…

ИУДА: Ах, вот как?..

ПЕТР: Да…

ИУДА: Зачем же ты спрашиваешь у меня? Что может тебе сказать Иуда, у которого отец – козёл?.. Хотя… римский бог Фавн – тоже козёл. Вполне такой – живой, с копытами, козлик… Так что – разница невелика…

ПЕТР: Но ты… его любишь? Ты – как будто – никого не любишь, Иуда?

ИУДА: Люблю.

Затемнение.

ЛЕВИЙ (к публике): Однажды Иисус призвал учеников своих и избрал из них двенадцать, которых наименовал «апостолами», то есть, по-нашему, посланцами… Кто это были? Я вам скажу… Симон, которого Иисус назвал «Петром», то есть – «камнем», по-гречески, ибо он был твёрд, как камень; Андрей, брат его; Иаков и Иоанн; Филипп и Варфоломей… Матфей и Фома, Иаков Алфеев и Симон, прозываемый Зилотом… Иуда Иаковлев и – двенадцатый – Иуда Искариот, который потом сделался предателем… Но тогда это было ещё неведомо… И, сойдясь с ними, Иисус стал на ровном месте и возговорил…

Открывается занавес: Иисус перед толпой учеников.

ИИСУС: Блаженны вы, нищие духом, ибо ваше есть Царствие Божие. Блаженны вы, алчущие ныне, ибо насытитесь. Блаженны и вы, плачущие ныне, ибо воссмеётесь. Блаженны вы, когда возненавидят вас люди и когда отлучат вас и будут поносить, и понесут имя ваше, как бесчестное… Это ваша печаль за Сына Человеческого… Возрадуйтесь в тот день и возвеселитесь, ибо велика вам награда за то на небесах. Напротив – горе вам, богатые! Ибо вы уже получили своё утешение. Горе вам, пресыщенные ныне! Ибо взалчете. Горе вам, смеющиеся ныне! Ибо восплачете и возрыдаете. Горе вам, когда все люди будут говорить о вас только хорошо. Ибо так поступали со всеми лжепророками… Но вам слушающим говорю: любИте врагов ваших, благотворите ненавидящим вас, благословляйте проклинающих вас и молИтесь за обижающих вас. Ударившему тебя по щеке подставь и другую; и отнимающему у тебя верхнюю одежду не препятствуй взять и рубашку… Всякому просящему у тебя – давай, и от взявшего твоё не требуй назад. И – как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними. Если вы лЮбите любящих вас, какая вам за то благодарность? Ибо и грешники любящих их любят. И если делаете добро тем, которые вам делают добро, какая вам за то благодарность? Ибо и грешники то же делают. И если взаймы даёте тем, от которых надеетесь получить обратно, какая вам за то благодарность? Ведь и грешники дают взаймы грешникам, чтобы получить обратно столько же. Но вы любИте врагов ваших, и благотворите, и взаймы давайте, не ожидая ничего взамен… И будет вам за то награда великая, и будете сынами Всевышнего, ибо Он благ и к неблагодарным и злым. Итак, будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд. Не судИте, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете… Давайте, и дастся вам: мерою доброю, утрясённою и переполненною отсыплют вам в лоно ваше; ибо, какою мерою мерите, такою же отмерится и вам…

Затемнение.

Иисус, Левий Матвей и другие ученики.

ЛЕВИЙ: Учитель!.. Чем больше я слушаю тебя, тем яснее представляется мне, что ты своими проповедями добиваешься от людей, чтобы они стали святыми. Прав ли я?

ИИСУС: В конечном счёте – конечно. Ты уловил суть.

ЛЕВИЙ: Но достижимо ли это? Ведь люди – в своём большинстве – это грешники! И – им так удобно. И становиться святыми они вряд ли захотят. Разве не так?

ИИСУС: Увы, увы!..

ЛЕВИЙ: Но тогда… не подобна ли твоя проповедь гласу вопиющего в пустыне?

ИИСУС: А ты пробовал когда-нибудь говорить с пустыней? Вот так – в полный голос – говорить с ней?..

ЛЕВИЙ: Нет.

ИИСУС: Представь себе: она иногда отвечает…

ЛЕВИЙ: Отвечает? Но это же только эхо, только возвращение твоего же собственного голоса…

ИИСУС: Да… Но так отвечают даже бездушные камни. А если пустыня состоит не из них, а из одушевлённых людей, то какой же отзыв когда-нибудь да родится от них?

ЛЕВИЙ: Когда-нибудь? Но хватит ли твоей и нашей жизни для того, чтобы дождаться такого отзвука?

ИИСУС: Моей и твоей жизни для этого точно не хватит. Но жизни других, и детей их, и всех прочих последующих поколений праведников, я думаю, должно, должно хватить.

ЛЕВИЙ: Где же взять нам такие силы, такую выдержку и такое терпение, чтобы – не покладая охрипшей глотки – безрезультатно вопить в пустоту?!

ИИСУС: Но ведь мы же вопим не в одиночестве. И – не без поддержки. С нами – Бог, Отец и Вождь наш! Не забывай об этом.

ЛЕВИЙ: Но ведь многие грешники и в Богато не верят. Для них Он – пустой звук… В чём же наш инструмент, наше оружие для воздействия на них, кроме нашего слова?

ИИСУС: А личный пример?..

Затемнение.

Иуда Искариот и Левий Матвей в горах.

ИУДА: Ты знаешь, Левий, к чему я пришёл в моих мыслях, общаясь и беседуя уже какое-то время со всеми нашими?.. Я пришёл к убеждению, что из всей нашей компании ты – самый умный. Да-да, не сомневайся. Уж если я тебе об этом говорю, то это – так.

ЛЕВИЙ: Вот уж не ждал я от тебя таких комплиментов, Иуда…

ИУДА: Ты что? Сам не знаешь этого? Умный человек всегда знает, что он умён. Так что – не надо прибедняться.

ЛЕВИЙ: Но если ты всех остальных учеников Иисуса считаешь глупее меня, то… что же ты думаешь об Учителе? Не умаляешь ли ты тем самым и его мудрость?

ИУДА: Вот видишь: ты сам только что подтвердил моё мнение о тебе. Никому из них и в голову бы не пришло, что их глупость бросает тень и на их Учителя. Разве не так?..

ЛЕВИЙ: Это потому, что они любят Учителя.

ИУДА: Конечно, любят… Но не лучше ли сначала понимать Учителя, а уже потом – любить?

Они любят его, не понимая, и тем обрекают его прекрасные слова на смерть и забвение.

ЛЕВИЙ: Ну так опять же по-твоему выходит, что Учитель не мудр, распинаясь перед глупцами…

ИУДА: А что ему ещё остаётся? Он же романтик! Он надеется на чудо. Он надеется на чудо: на то, что глупцы в один прекрасный день поумнеют, отодвинут в сторону свой восторг и свою любовь к нему и что-то начнут понимать…

ЛЕВИЙ: Но этого чуда, по-твоему, никогда не случится?

ИУДА: Разумеется, не случится. Если вы действительно не поумнеете. Почему я и взываю, в частности, к тебе!

ЛЕВИЙ: Что же мы должны понять? И – вероятно – что мы должны сделать?

ИУДА: Чтобы проповедь Иисуса обрела реальную действенную силу, чтобы она стала мощным рычагом по духовному изменению людей… Для этого надо только одно.

ЛЕВИЙ: Что же?

ИУДА: Его… то есть Иисуса… надо (просто необходимо) реально обожествить!

ЛЕВИЙ: Что?

ИУДА: Надо сделать из него реального бога!

ЛЕВИЙ: Что ты говоришь, Иуда? Как «сделать бога»? Бог же – на небесах!.. Это язычники запросто объявляют богами умерших смертных: почти всех отошедших в небытие римских кесарей… Но это не боги, это – лже-боги!..

ИУДА: Нам с тобой нет дела до язычников. Но – смотри… Римский кесарь живёт на виду. Его наблюдают многие. И он совершает все свои деяния на глазах у многих. Поэтому, когда он умирает (ибо и он всего лишь смертный человек), его преемник, новый кесарь, старается причислить своего предшественника посмертно к богам, потому что это выгодно ему самому. Это, разумеется, такая – чисто формальная… чисто внешняя – церемония, но – всё-таки… Наш же Иисус, хотя он генерирует и пропагандирует великие принципы жизни и даже мироустроения, заметен мало кому, и у него нет шансов после смерти быть причисленным к бессмертным богам, получить такой (вполне, кстати, заслуженный им) статус. Разве же это справедливо?

ЛЕВИЙ: Что же тут поделать?

ИУДА: Но – если бы его… за его проповедь… предположим, публично распяли, подвергли мучительной смерти, которую бы увидели и сопережили многие, то и у него возник бы шанс быть причисленным посмертно к богам. Ты меня понимаешь?.. И это произошло бы не по воле кесаря, а по фантазии и воле самих людей, видевших его крестные муки. По мнению народному. А это, я тебе скажу, посильнее воли одного лишь кесаря. Разве не так? Народное сознание быстро бы украсило рассказы о жизни убиенного пророка всевозможными выдуманными чудесами, которых и не было на самом деле. За счёт такого фантазийного резонанса он мог бы стать не просто одним из богов языческого Олимпа… как все эти вознесённые туда единичной волей римские кесари, но – единственным Богом (или – скажем – единственным Сыном Небесного Бога, существовавшего прежде его рождения). Этот взлёт народного мифа о его личности превратил бы его нынешнюю частную проповедь в Божественное Откровение, действенное на все века!

ЛЕВИЙ: Ну, это всё фантазии, Иуда! И с какой же стати римская власть станет способствовать такому возвеличению скромного пророка Иисуса? Да она – и не замечает его…

ИУДА: А что, если взять да и подсказать ей это? Вот что, послушай… А что… А что, если – донести на Иисуса?

ЛЕВИЙ: Донести?

ИУДА: Донести. И объяснить власти его опасность для неё…

ЛЕВИЙ: Что ты говоришь, Иуда? Опомнись!.. Ты – пронизан завистью! Вот и всё…

ИУДА: Зависть? Зависть – это мощный двигатель… Ты – прав… Но – для действия – кроме двигателя нужно ещё и сознание… Герострат… ты помнишь? – всего лишь сжёг какой-то там храм… Из зависти к его строителю. От таких за-вистнических действий никогда не происходит ничего, кроме очевидного вреда. А я… я хочу преобразовать это моё (по сути-то, конечно же, такое же вот завистническое действие – ты прав, ты прав, Левий!..) в некий вполне позитивный акт! Я хочу создать для людей великий и плодотворный культ – на базе проповеди нашего бедного Иисуса. Да, я – при этом – убью, устраню его с моего пути (я поступлю, в этом смысле, совершенно так же, как всякий предатель, как тот же Герострат, то есть – я поступлю как бы не менее подло, да?..), но я же – этим своим деянием – превращу его самого в миф, в легенду, в символ веры… Благодаря мне он взлетит в небеса, как жаркое и благотворное солнце!.. Да-да! Как солнце!..

ЛЕВИЙ: Он – как солнце, а ты – вслед за ним – как луна?..

ИУДА: А ты, Левий, не хотел бы побыть луною – при таком солнце?

ЛЕВИЙ: Но ведь для этого его надо предать!..

ИУДА: Всего лишь – предать…

ЛЕВИЙ: Теперь я верю, что отец твой – дьявол. Это он научил тебя, Иуда.

ИУДА: Значит, по-твоему, это дьявол научил меня? Так, Левий, так… Дьявол?.. Аты помнишь, как однажды я спас Иисуса? Спас от побития камнями… Было такое?.. Тогда выходит, что дьявол любит Иисуса. Значит, дьяволу нужен Иисус, и нужна правда… А вам… вам всем… Иисус не нужен, нет!.. И правда вам не нужна!..

ЛЕВИЙ: Какая, какая правда?

ИУДА: Та, которую Иисус несёт людям, но не может заставить их её принять.

ЛЕВИЙ: Как это не может?

ИУДА: Не может. Потому что – нет пророка в своём отечестве… А я хочу помочь ему. Стать таким пророком… Ты – что, не понимаешь?

ЛЕВИЙ: Помочь?

ИУДА: Помочь! Помочь ему достучаться до людей!

ЛЕВИЙ: И для этого предать и погубить? Да ты не сын дьявола, ты – сам дьявол, Иуда!..

ИУДА (ловко сталкивает его в пропасть): Ну, тогда – прощай!

Подождав и услышав звук удара внизу.

Видно, придётся мне действовать… в одиночку…

Затемнение.

У первосвященника Каифы.

КАИФА (своему помощнику): Я, Каифа, первосвященник иудейский, не привык дожидаться тех, кто ниже меня по рангу. А тут я жду моего редкого гостя, нашу ведунью-чародейку, потому что завишу от неё… Вот это мне не по душе. Я завишу от её уникального дара, которым сам, увы, не обладаю… Хотя этот дар, безусловно, идёт из теневой стороны этого мира. А я, первосвященник, ему завидую… Как вам это понравится?

ПОМОЩНИК: Я сочувствую Вам, господин, но Чёрная Сила уже в приёмной…

КАИФА: Ну так зови её!

ПОМОЩНИК: Слушаюсь.

Выходит; после паузы – в дверях появляется древняя старуха.

СТАРУХА: Блаженный Каифа, я – здесь!..

КАИФА: Ты заставляешь себя ждать.

СТАРУХА: Это не я. Это – Пилат (прокуратор)… Ты же знаешь, что мои чары могут проникать в него только во сне. Только когда он спит, я могу умертвлять его мозг, выгрызая его слой за слоем, как мне было велено. Но у него бессонница. Он почти перестал спать или делает это крайне редко и непредсказуемо по времени. Он меня замучил. Мне приходится красться по пятам его внезапных засыпаний, чтобы хоть как-то двигать вперёд поставленную тобой, первосвященник, задачу: убить его мозг.

КАИФА: Я понимаю, я понимаю… Но скажи: насколько далеко ты продвинулась в этом направлении? Нам нужно свалить Пилата (этого ненавистного нам римского наместника) как можно скорее, пока он не погубил нашу веру и наш народ.

СТАРУХА: Я делаю всё возможное. Ручаюсь, что полголовы я ему практически снесла. Но – ещё полголовы у него осталось! А он почти перестал спать!.. Я делаю всё, что могу…

КАИФА: Как жаль, что возможности колдовства столь же, по сути, ограничены, как и возможности молитвы!.. Везде есть какие-то объективные причины, препятствующие достижению цели.

СТАРУХА: Таковы законы бытия, первосвященник… Имейте терпение, и со временем ваша цель будет достигнута.

КАИФА: Ну хорошо. Иди…

Старуха с поклоном выходит, входит помощник.

ПОМОЩНИК: Тут пришёл некий Иуда из Кариота. Просит принять его.

КАИФА: Кто это? И что ему надо?

ПОМОЩНИК (вполголоса): Он хочет на кого-то донести…

КАИФА: Пусть войдёт.

Помощник впускает Иуду.

ИУДА: Блаженный Каифа! Я, Иуда, – человек благочестивый и в ученики к Иисусу Назарею вступил с единственной целью: уличить обманщика и предать его в руки закона.

КАИФА: Вот как?.. Скажите, пожалуйста!.. А кто он такой, этот… твой… Назарей?

ИУДА: Ну как же?.. Блаженный Каифа наверняка мог слышать о проповеди Иисуса и о чудесах, о ненависти его к фарисеям и храму, о постоянных нарушениях им закона и, наконец, о желании его исторгнуть власть из рук церковников и даже – создать своё особенное царство.

КАИФА: Мало ли в Иудее обманщиков и безумцев?

ИУДА (горячо): Нет, он – опасный человек, он нарушает закон. И ты это знаешь, ты это знаешь, Каифа… И ты не можешь не хотеть уничтожить его… Пусть лучше один человек погибнет, чем – весь народ.

КАИФА: Весь народ?

ИУДА: Впоследствии…

КАИФА: Ты… на что это намекаешь?

ИУДА (протягивает ему пергамент): Вот… Взгляни-ка сюда, первосвященник. Это запись речей Назарея… Перед твоими прихожанами, между прочим…

Каифа берёт у него пергамент и смотрит.

КАИФА (читает): «Говорю вам: рухнет храм старой веры и создастся… на руинах его… новый храм истины…».

ИУДА: Видишь? Видишь?.. «На руинах его…».

КАИФА (одобрительно кивнув): Да… Тут есть некое зерно опасности… А что? У него много учеников?

ИУДА: Да, много.

КАИФА: И они любят его?

ИУДА: Да, они говорят, что – любят. Очень любят: даже больше, чем самих себя.

КАИФА: Ну вот!.. А если мы захотим взять его, не вступятся ли они? Не поднимут ли они – например – восстания?

ИУДА (засмеялся продолжительно и зло): Они?.. Эти трусливые собаки, которые бегут, как только человек наклоняется за камнем… Они?!.

КАИФА: Разве они такие дурные?

ИУДА: А разве дурные бегают от хороших, а не хорошие от дурных?.. Хе! Они – хорошие, и поэтому побегут. Они – хорошие, и поэтому они спрячутся. Они – хорошие, и поэтому они явятся только тогда, когда Иисуса надо будет класть в гроб. И они положат его сами, а ты – только казни!

Пауза.

Только – казни…

КАИФА: Но ведь они же любят его! Ты сам сказал.

ИУДА: Своего учителя всегда любят, но – больше мёртвым, чем живым. Когда учитель жив, он может спросить у них урок, и тогда им будет плохо. А когда учитель умирает, они сами становятся учителями, и плохо делается уже другим! Хе!..

КАИФА (усмехнувшись): Ты обижен ими. Я это вижу.

ИУДА: Разве может укрыться что-либо от твоей проницательности, мудрый Каифа? Ты проник в самое сердце Иуды. Да. Они обидели бедного Иуду. Они сказали, что он украл у них три динария… Как будто Иуда не самый честный человек в Израиле!

КАИФА: Ну ладно. Ты иди пока, я подумаю над этим.

ИУДА: Я вижу: мудрый Каифа чего-то боится…

КАИФА (надменно): Я довольно силён, чтобы ничего не бояться. Чего ты хочешь?

ИУДА (раболепно склонившись): Я хочу предать вам Назарея.

КАИФА: Он нам не нужен. Ступай.

ИУДА: Но я должен прийти опять? Не так ли, почтенный Каифа?

КАИФА: Тебя не пустят. Ступай!

Пауза.

Ну?.. Ты всё ещё здесь?

ИУДА: А если он всё-таки подожжёт храм?

КАИФА: Не подожжёт. Это у него просто такая фигура речи.

ИУДА: Фигура речи?.. Но ведь ты слышал, первосвященник, что у него много учеников. Кто-нибудь из них может понять его слова (эту фигуру речи) буквально. Ему же не обязательно самому поджигать твой храм. Это могут сделать другие…

КАИФА: Что?.. Ты… на что это намекаешь?.. Другие?.. Уж не ты ли? Ты – что? Угрожаешь мне, Кайфе, поджогом храма?!

ИУДА: Ну что ты, первосвященник! Разве бы я посмел? Я же говорю: у него слишком много уже учеников, а по-настоящему толковых среди них – единицы… Кто-то может понять его слова и буквально…

КАИФА (помолчав): Чего ты хочешь?

ИУДА: Я хочу продать вам Назарея.

КАИФА: Продать?.. Сколько же ты хочешь за твоего Иисуса?

ИУДА: А сколько вы дадите?

КАИФА: Сколько дадим? А сколько мы дадим?.. Знаю я вас, торгашей! Вы все – шайка мошенников… Иметь дело с шайкой мошенников… Тридцать серебреников – вот сколько мы дадим.

ИУДА: Скока, скока?..

КАИФА: Тридцать серебреников!

ИУДА: За Иисуса? Тридцать серебреников?.. За Иисуса Назарея?!. И вы хотите купить Иисуса за тридцать серебреников?.. И вы думаете, что вам могут продать Иисуса за тридцать серебреников?

Оборачивается в зрительный зал.

Слышите?.. Тридцать серебреников! Кто из вас согласится продать Иисуса Христа за тридцать серебреников? А?.. Тридцать серебреников!.. За Иисуса!..

КАИФА (тоже повернувшись к залу): Если не хочешь, то – ступай! Мы найдём человека, который продаст дешевле.

ИУДА: Дешевле?! А ху-ху – не хо-хо?!.

КАИФА: Вон!

ИУДА: А то, что он добр и исцеляет больных, это так уже ничего и не стоит, по-вашему? А? Нет, вы скажите, как честный человек!

КАИФА: Если ты…

ИУДА (не давая ему говорить): А то, что он красив и молод, как нарцисс, как лилия? А?.. Это ничего не стоит? Вы, быть может, скажете, что он стар и никуда не годен, что Иуда продаёт вам старого петуха? А? Да у него и зубы ещё все целы, как у арабского жеребца!..

КАИФА (кричит): Если ты…

ИУДА: Тридцать серебреников!.. Ведь это и одного обОла не выходит за каплю крови! Половины обОла не выходит за слезу!.. Четверть обОла – за стон! А крики?.. А судороги?.. А за то, чтобы его сердце – навеки остановилось?.. А за то, чтобы закрылись его бирюзовые глаза?.. Это – что? – даром?!.

КАИФА (задыхаясь): За всё! За всё!..

ИУДА: А сами вы сколько наживёте на этом? Хе?.. Вы ограбить хотите Иуду, кусок хлеба вырвать у его детей!.. Я не могу! Я… я на площадь пойду, я кричать буду: Каифа ограбил бедного Иуду!.. Спасите!..

КАИФА (топая ногами): Вон! Вон!..

ИУДА (вдруг смиренно согнувшись): Но если ты так… Зачем же ты сердишься на бедного Иуду, который желает добра своим детям? У тебя тоже есть дети, прекрасные молодые люди…

КАИФА (задыхаясь): Мы – другого… Мы – другого… Вон!..

ИУДА: Но разве я сказал, что я не могу уступить? И разве я вам не верю, что может прийти другой и отдать вам Иисуса за пятнадцать оболов? За два обола? За один?.. Я согласен, я согласен, благочестивый Каифа… Я – согласен!.. Тридцать серебреников, так тридцать серебреников…

Затемнение.

Иисус перед толпою учеников.

ИИСУС: Слушайте меня все и разумейте… Ничто, входящее в человека извне, не может осквернить его. Но – что исходит из него – то оскверняет человека. Если кто имеет уши слышать, да слышит!.. Неужели и вы так непонятливы? Неужели не разумеете, что ничто, извне входящее в человека, не может осквернить его? Потому что не в сердце его входит, а в чрево, и выходит вон, чем очищается всякая пища. Исходящее из человека оскверняет человека. Ибо изнутри, из сердца человеческого, исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око, богохульство, гордость, безумство. Все это зло изнутри исходит и оскверняет человека…

Затемнение.

Пещера на берегу подземного потока.

Из воды на камни вылезает насквозь мокрый Левий Матвей. Садится, отирая воду с лица.

ЛЕВИЙ: Господи!.. Господи!.. Ты дал мне выжить, опустив меня не на камень, а на воду… Чудо, чудо!.. Это воля Твоя!.. Ты не позволил мне умереть, дал мне выжить… Для чего, Господи? Для какого нужного Тебе дела Ты меня спас?.. Ведь это же не могло быть просто так, какой-то простой случайностью… Таких случайностей не бывает, Господи. Я же знаю! Это – воля Твоя… Что же я должен теперь для Тебя сделать? Господи!.. Вразуми меня! Вразуми, дурака!..

Думает какое-то время.

Что ты хочешь, Господи? Чтобы я всё-таки остановил Иуду, помешал ему предать Иисуса на муки?.. Но этого я – при всём моём желании – уже не успею сделать. Да он, наверно, уже сходил к иудеям и донёс. Что же я могу теперь, Господи?.. Что я могу?.. Или Ты, может быть, хочешь, Господи, чтобы я… чтобы я – наоборот – помог ему?.. Чтобы я помог Иуде обожествить Иисуса?..

Затемнение.

Иуда и Фома идут по дороге.

ИУДА: Ты хочешь видеть глупцов?.. Посмотри: вот идут они по дороге, кучкой, как стадо баранов, и подымают пыль… А ты, умный Фома, плетёшься сзади, а я, благородный, прекрасный Иуда, плетусь сзади, как грязный раб, которому не место рядом с господином.

ФОМА: Почему ты называешь себя «прекрасным»?

ФОМА: Красив?

ИУДА: А ты разве не видишь этого, мой умный Фома?..

Затемнение.

Левий Матвей перед занавесом.

ЛЕВИЙ:

Он отказался без противоборства, Как от вещей, полученных взаймы, От всемогущества и чудотворства И был теперь, как смертные, как мы… Ночная даль теперь казалась краем Уничтоженья и небытия. Простор вселенной был необитаем, И только сад был местом для житья. И, глядя в эти чёрные провалы, Пустые, без начала и конца, Чтоб эта чаша смерти миновала, В поту кровавом он молил Отца. Смягчив молитвой смертную истому, Он вышел за ограду. На земле Ученики, осиленные дрёмой, Валялись в придорожном ковыле. Он разбудил их: «Вас Господь сподобил Жить в дни мои, вы ж разлеглись, как пласт… Час Сына Человеческого пробил. Он в руки грешников себя предаст». И лишь сказал, неведомо откуда Толпа рабов и скопище бродяг, Огни, мечи и – впереди – Иуда С предательским лобзаньем на устах. Пётр дал мечом отпор головорезам И ухо одному из них отсек. Но слышит: «Спор нельзя решать железом, Вложи свой меч на место, человек!.. Неужто тьмы крылатых легионов Отец не снарядил бы мне сюда? И, волоскА тогда на мне не тронув, Враги рассеялись бы без следА. Но – книга жизни подошла к странице, Которая дороже всех святынь. Сейчас должно написанное сбыться. Пускай же сбудется оно. Аминь!

Затемнение.

Каифа и его помощник (который входит)

КАИФА: Ну что? Взяли этого… Га-Ноцри или… Назарея… как там его?

ПОМОЩНИК: Взяли, господин. Он – у нас, в узилище.

КАИФА: Шума не было?

ПОМОЩНИК: Совсем немного. Главное – местные жители этого не видели.

КАИФА: Да? Хорошо. А скажи-ка мне: что там вообще известно об этом Назарее? Какие-нибудь подробности…

ПОМОЩНИК: Ну что… Учит он народ.

КАИФА: Чему учит?

ПОМОЩНИК: В общем-то, как бы сказать… добру учит.

КАИФА: Добру?

ПОМОЩНИК: Вроде как – добру.

КАИФА: Это хорошо!.. А ещё что?

ПОМОЩНИК: Ну… Сходится к нему множество учеников его и много народа – из всей Иудеи, из Иерусалима, из приморских мест…

КАИФА: Из каких?

ПОМОЩНИК: Из Тирских и Сидонских…

КАИФА: И всех он учит добру?

ПОМОЩНИК: Не только. Некоторые приходят его послушать, а некоторые – исцелиться от болезней своих. А также и страждущие от нечистых духов.

КАИФА: Даже так?.. Ну и что? Исцелялись?

ПОМОЩНИК: Исцелялись. Во всяком случае – так говорят.

КАИФА: Интересно… И как же он исцеляет? Он – что? – врач?.. И – лекарства какие-то у него есть? Снадобья?..

ПОМОЩНИК: Нет. Он не врач, и лекарств у него никаких нет.

КАИФА: Как же он исцеляет?

ПОМОЩНИК (пожав плечами): Духом святым!..

КАИФА: Как же он дозирует этот дух? Или он исцеляет сразу всех, скопом?

ПОМОЩНИК: Не знаю, господин. Говорили, что там весь народ искал повода прикасаться к нему, потому что от него исходила некая сила и исцеляла всех.

КАИФА (задумчиво): Исцеляла всех… Вот что!.. Этого «целителя»-самоучку наш Синедрион приговорит к смерти, но этот приговор должен быть утверждён римской властью. Позаботься о том, чтобы наша бумага попала на подпись к тетрарху, а не к прокуратору Пилату. Понял?

ПОМОЩНИК: Какая разница?

КАИФА: А разница та, что тетрарх, вроде бы здоров, а прокуратор Пилат страдает неизлечимой гемикранией… Как бы он не воспользовался услугами нашего бесплатного лекаря… И тогда все наши усилия по его устранению из Иудеи пойдут прахом. Понял?

ПОМОЩНИК: Понял, господин…

Затемнение.

Крытая колоннада с мозаичным полом. Фонтан и кресло возле него.

Входят Понтий Пилат и его секретарь.

ПИЛАТ (сам с собой): О боги, боги!.. За что вы наказываете меня?.. Моя голова, голова!.. Да, нет сомнений, это она, опять она, непобедимая, ужасная болезнь… гемикранИя, при которой болит только полголовы… но зато так, что кажется, что голова разрывается надвое… От неё нет средств, нет никакого лекарства, никакого спасения… Нет спасения… Попробую-ка вообще не двигать головой…

Осторожно садится в кресло и протягивает, не глядя, руку в сторону; секретарь почтительно вкладывает в руку кусок пергамента, Пилат искоса бегло просматривает его и возвращает секретарю.

Подследственный – из Галилеи? К тетрарху дело посылали? Это же по его ведомству.

СЕКРЕТАРЬ: Да, прокуратор.

ПИЛАТ: Что же он?

СЕКРЕТАРЬ: Он отказался дать заключение по делу и смертный приговор Синедриона направил на Ваше утверждение.

ПИЛАТ (помолчав): A-а… Вечная история… Никто не хочет брать ответственность на себя!.. Приведите обвиняемого.

Двое легионеров вводят Иисуса со связанными за спиной руками и ставят перед прокуратором.

ПИЛАТ: Так это ты подговаривал народ разрушить ершалаИмский храм?

ИИСУС (слегка подавшись вперед): Добрый человек! Поверь мне…

ПИЛАТ (перебивает): Это меня ты называешь «добрым человеком»? Ты ошибаешься. В ЕршалаИме все шепчут про меня, что я – свирепое чудовище, и это совершенно верно. Кентуриона Крысобоя – ко мне!

Входит высоченный гигант.

Преступник называет меня «добрый человек». Выведите его отсюда на минуту, объясните ему, как надо разговаривать со мной. Но – не калечить.

Марк Крысобой махнул рукой арестованному, чтобы следовал за ним, и они выходят со сцены.

Ах, как же мне хочется подняться, подставить висок под струю фонтана… и – так замереть… Но я знаю, что это мне не поможет… Не поможет…

Крысобой с Иисусом возвращаются; на лице Иисуса появилась красная полоса от хлыста.

ПИЛАТ: Имя?

ИИСУС: Моё?

ПИЛАТ: Моё мне известно. Не притворяйся более глупым, чем ты есть. Твоё.

ИИСУС: Иешуа.

ПИЛАТ: Прозвище есть?

ИИСУС: Га-Ноцри.

ПИЛАТ: Откуда ты родом?

ИИСУС: Из города ГамалЫ.

ПИЛАТ: Кто ты по крови?

ИИСУС: Я точно не знаю. Я не помню моих родителей. Мне говорили, что мой отец был сириец…

ПИЛАТ: Где ты живёшь постоянно?

ИИСУС: У меня нет постоянного жилища. Я путешествую из города в город…

ПИЛАТ: Это можно выразить короче, одним словом – «бродяга»… Родные есть?

ИИСУС: Нет никого. Я один в мире.

ПИЛАТ: Знаешь ли грамоту?

ИИСУС: Да.

ПИЛАТ: Знаешь ли какой-либо язык, кроме арамейского?

ПИЛАТ: Так это ты собирался разрушить здание храма и призывал к этому народ?

ИИСУС: Я, до б… я, игемОн, никогда в жизни не собирался разрушать здание храма и никого не подговаривал на это бессмысленное действие.

ПИЛАТ: Множество разных людей стекается в этот город к празднику. Бывают среди них маги, астрологи, предсказатели и убийцы, а попадаются порою и просто лгуны. Например, ты, как выяснилось, – лгун. Тут записано ясно: подговаривал разрушить храм. Так свидетельствуют люди.

ИИСУС: Эти добрые люди… игемОн… ничему не учились и всё перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И всё из-за того, что он неверно записывает за мной.

Пауза.

ПИЛАТ: Повторяю тебе, но – в последний раз: перестань притворяться сумасшедшим, разбойник. За тобою записано немного, но записанного достаточно, чтобы тебя повесить.

ИИСУС: Нет, нет, игемОн!.. Ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там записано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты, прошу тебя, свой пергамент! Но он вырвал его у меня из рук и убежал.

ПИЛАТ (брезгливо): Кто такой?

ИИСУС: Левий Матвей. Он был сборщиком податей, и я с ним встретился впервые на дороге в Виффагии, там, где углом выходит фиговый сад, и разговорился с ним. Первоначально он отнёсся ко мне неприязненно и даже оскорблял меня, то есть – думал, что оскорбляет, называя меня почему-то собакой… Я лично не вижу ничего дурного в этом добром звере, чтобы обижаться на это слово… Однако, послушав меня, он стал понемногу смягчаться. Наконец, бросил деньги на дорогу и сказал, что пойдёт со мною путешествовать…

ПИЛАТ (усмехнувшись и обращаясь к секретарю): О, город ЕршалаИм!.. Чего только не услышишь в нём! Сборщик податей, вы слышите, бросил деньги на дорогу!..

ИИСУС: А он сказал, что деньги ему отныне стали ненавистны. И с тех пор он стал моим спутником.

ПИЛАТ (после мучительного для него молчания): Он стал твоим спутником?

ИИСУС: Да.

ПИЛАТ: Левий Матвей?

ИИСУС: Да, Левий Матвей…

ПИЛАТ: А вот что ты всё-таки говорил про храм толпе на базаре?

ИИСУС: Я, игемОн, говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины. Сказал так просто для того, чтобы было понятнее.

ПИЛАТ: Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ, рассказывая про истину, о которой ты не имеешь представления? Что такое истина?

Тихо про себя.

О боги мои! Я спрашиваю его о чём-то ненужном на суде… мой ум не служит мне больше… Яду мне, яду!..

ИИСУС: Истина, прежде всего, в том, что у тебя болит голова и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чём-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдёт.

Секретарь от изумления перестаёт писать протокол.

Ну вот… всё и кончилось… И я чрезвычайно этому рад. Я советовал бы тебе, игемОн, оставить на время дворец и погулять пешком где-нибудь в окрестностях… Ну, хотя бы в садах на Елеонской горе. Гроза начнётся……позже, к вечеру. Прогулка принесла бы тебе пользу большую, а я с удовольствием сопровождал бы тебя. Мне пришли в голову кое-какие новые мысли, которые могли бы, полагаю, показаться тебе интересными, и я охотно поделился бы ими с тобой, тем более, что ты производишь впечатление очень умного человека.

Секретарь роняет свиток на пол.

Беда в том, что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей. Ведь нельзя же, согласись, поместить всю свою привязанность в собаку. Твоя жизнь скудна, игемОн…

ПИЛАТ (после паузы): Развяжите ему руки.

Один из конвойных снимает с него верёвки.

Сознайся, ты – великий врач?

ИИСУС: Нет, прокуратор, я не врач.

ПИЛАТ: Я не спросил тебя: ты, может быть, знаешь и латинский язык?

ИИСУС: Да, знаю.

ПИЛАТ: Как ты узнал, что я хотел позвать собаку?

ИИСУС: Это очень просто… Ты водил рукой по воздуху, как будто хотел погладить, и – губы…

Пауза.

Итак, ты – врач?

ИИСУС: Нет, нет, поверь мне, я не врач.

ПИЛАТ: Ну хорошо, если хочешь это держать в тайне, держи. К делу это прямого отношения не имеет. Так ты утверждаешь, что не призывал разрушить… или поджечь… или каким-либо иным способом уничтожить храм?

ИИСУС: Я, игемОн, никого не призывал к подобным действиям, повторяю. Разве я похож на слабоумного?

ПИЛАТ: О да, ты не похож на слабоумного… Так поклянись, что этого не было.

ИИСУС: Чем хочешь ты, чтобы я поклялся?

ПИЛАТ: Ну, хотя бы жизнью твоею: ею клясться самое время, так как она висит на волоске, знай это.

ИИСУС: Возможно. Но не думаешь ли ты, что это ты её подвесил, игемон?.. Если это так, ты очень ошибаешься.

ПИЛАТ (вздрогнув): Я могу перерезать этот волосок.

ИИСУС (улыбаясь): И в этом ты тоже ошибаешься. Согласись, что перерезать волосок, уж наверно, может лишь Тот, Кто подвесил.

ПИЛАТ (тоже улыбнувшись): Так, так… Что ж? Я вынужден согласиться… Теперь я не сомневаюсь в том, что праздные зеваки в ЕршалаИме ходили за тобою по пятам. Не знаю, кто подвесил твой язык, но подвешен он хорошо… Кстати, скажи, верно ли, что ты явился в ЕршалаИм через Сузские ворота верхом на осле, сопровождаемый толпою черни, кричавшей тебе приветствия, как некоему пророку?

ИИСУС (недоуменно): У меня и осла-то никакого нет, игемОн. Пришёл я в ЕршалаИм точно через Сузские ворота, но – пешком, в сопровождении одного Левия Матвея, и никто мне ничего не кричал, так как никто меня тогда в ЕршалаИме не знал.

ПИЛАТ: Правду ли говорят, что ты называл себя сыном Бога?

ИИСУС: Мы все дети Божьи.

ПИЛАТ: Нуда!..

Помолчав.

Не знаешь ли ты таких: некоего Дисмаса, другого – Гестаса и третьего – Вар-Раввана?

ИИСУС: Этих добрых людей я не знаю.

ПИЛАТ: Правда?

ИИСУС: Правда.

ПИЛАТ: А теперь скажи мне: что это ты всё время употребляешь слова «добрые люди»? Ты всех, что ли, так называешь?

ИИСУС: Всех. Злых людей нет на свете.

ПИЛАТ (усмехнувшись): Впервые слышу об этом. Но, может быть, я мало знаю жизнь!..

(Секретарю)

Можете дальше не записывать.

(Иисусу)

В какой-нибудь из греческих книг ты прочёл об этом?

ИИСУС: Нет, я своим умом дошёл до этого.

ПИЛАТ: И ты проповедуешь это?

ИИСУС: Да.

ПИЛАТ: Любопытно… А вот, например, кентурион Марк, которого прозвали Крысобоем, – он – добрый?

ИИСУС: Да. Разумеется, добрый… Он, правда, очень несчастливый человек. С тех пор, как какие-то добрые люди изуродовали его, он стал – в определённых рамках – жесток и чёрств. Интересно бы знать, кто его искалечил?

ПИЛАТ: Охотно могу сообщить, ибо я был свидетелем этого. «Добрые люди» бросались на него, как собаки на медведя… Германцы вцепились ему в шею, в руки, в ноги. Пехотный манИпул попал в мешок, и если бы не врубилась с фланга кавалерийская турмА, а командовал ею я, – тебе, философ, не пришлось бы разговаривать с Крысобоем. Это было в бою при ИдиставИзо, в Долине Дев.

ИИСУС (мечтательно): Если бы с ним поговорить, я уверен, что он довольно быстро изменился бы.

ПИЛАТ: Я полагаю, что мало радости ты доставил бы легату легиона, если бы вздумал разговаривать с кем-нибудь из его офицеров или солдат. Впрочем, этого и не случится, к общему счастью, и первый, кто об этом позаботится, буду я.

(Секретарю)

Всё о нём?

СЕКРЕТАРЬ: Нет, к сожалению.

Подаёт Пилату другой кусок пергамента.

ПИЛАТ (нахмурившись): Что там ещё?

Читает.

Ах, чёрт, чёрт, чёрт!.. Слушай, Га-Ноцри… Ты когда-либо говорил что-нибудь о великом кесаре? Отвечай! Говорил?.. Или… не… говорил?

ИИСУС: Если я говорю о ком-либо, то говорю одну правду. Правду говорить легко и приятно.

ПИЛАТ (придушенным, злым голосом): Мне не нужно знать, приятно или неприятно тебе говорить правду. Впрочем, тебе придётся её говорить в любом случае… Но, говоря, взвешивай каждое слово, если не хочешь не только неизбежной, но и мучительной смерти… Ты меня понял? Итак, отвечай, знаешь ли ты некоего Иуду из Кириафа и что именно ты говорил ему, если говорил, о кесаре?

ИИСУС (охотно): Дело было так… Позавчера вечером я встретился возле храма с молодым человеком, одним из моих учеников, который называет себя Иудой из города Кириафа. Он пригласил меня к себе в дом в Нижнем Городе и угостил…

ПИЛАТ (с дьявольским огнем в глазах): Добрый человек?

ИИСУС: Очень добрый и любознательный человек. Он всегда выказывал величайший интерес к моим мыслям. Он принял меня весьма радушно…

ПИЛАТ (сквозь зубы): Светильники зажёг…

ИИСУС (немного удивившись): Да… Он попросил меня высказать свой взгляд на государственную власть. Его этот вопрос чрезвычайно интересовал.

ПИЛАТ: И что же ты сказал?.. Или ты, может быть, ответишь, что ты не помнишь… забыл, что говорил… позавчера… и… после чарки-другой?.. А?..

ИИСУС: Да нет, мы не пили… В числе прочего я говорил ему, что всякая власть является насилием.

ПИЛАТ: Насилием?

ИИСУС: Ну да! Насилием над людьми. И – что когда-нибудь настанет время, когда не будет никакой власти – ни кесарей, ни какой-либо иной.

ПИЛАТ: А что же тогда будет?

ИИСУС: А вот что: человек перейдёт в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть.

ПИЛАТ: Далее!

ИИСУС: Далее ничего не было. Тут вбежали люди, стали вязать меня и повели в тюрьму.

Секретарь быстро пишет.

ПИЛАТ (преодолевая сорванностъ голоса): Запомни раз и навсегда: на свете не было, нет и не будет никогда более великой и прекрасной для людей власти, чем власть императора Тиберия! И не тебе, безумный преступник, рассуждать о ней!..

(Кричит)

Вывести конвой с балкона!

(Секретарю)

Оставьте меня с преступником наедине, здесь государственное дело!

Все выходят, пауза.

ПИЛАТ (не знает, как начать): Вот что… Вот что…

ИИСУС: Я вижу, что совершилась какая-то беда из-за того, что я говорил с этим Иудой из Кириафа. У меня, игемон, есть предчувствие, что с ним случится несчастье, и мне его очень жаль.

ПИЛАТ (странно усмехнувшись): Я думаю, что есть ещё кое-кто на свете, кого тебе следовало бы пожалеть более, чем Иуду из Кириафа, и кому придётся гораздо хуже, чем Иуде!.. Итак, по-твоему, Марк Крысобой, холодный и убеждённый палач, люди, которые, как я вижу, тебя били за твои проповеди, разбойники Дисмас и Гестас, убившие со своими присными четырёх солдат, и, наконец, грязный предатель Иуда – все они добрые люди?

ИИСУС: Да.

ПИЛАТ: И настанет царство истины?

ИИСУС (убежденно): Настанет, игемон.

ПИЛАТ: Настанет, говоришь?..

(Кричит страшным голосом)

Оно никогда не настанет! Преступник! Преступник! Преступник!..

(Понизив голос)

Иешуа Га-Ноцри, веришь ли ты в каких-нибудь богов?

ИИСУС: Бог – один, в Него я верю.

ПИЛАТ: Так помолись Ему! Покрепче помолись! Впрочем… это уже не поможет… Жены нет?

ИИСУС: Нет, я один.

ПИЛАТ (бормочет): Ненавистный город…

Если бы тебя зарезали перед твоим позавчерашним свиданием с Иудою из Кириафа, право, это было бы лучше для тебя.

ИИСУС (тревожно): А ты бы меня всё равно взял и отпустил, игемон… Я ведь вижу… что ты… что меня хотят убить.

ПИЛАТ (передернувшись): Тебя хотят принести в жертву, как жертвенного барана!..

ИИСУС: Отпусти меня, игемон!

ПИЛАТ: Легко сказать: отпусти!.. Отпусти!.. Ты полагаешь, несчастный, что римский прокуратор вот так вот возьмёт и отпустит человека, говорившего то, что говорил ты?.. На это существуют правила, вмененные должностным лицам империи. О боги, боги!.. Или ты думаешь, что я готов занять твоё место?.. Я – твоё место?.. С чего бы это?.. Ведь я твоих мыслей не разделяю! Ты понял? Я – твоих мыслей не разделяю!.. Да-да!.. И – слушай меня: если с этой минуты ты произнесёшь хотя бы слово, заговоришь с кем-нибудь, – берегись меня! Повторяю тебе: берегись!..

ИИСУС: Игемон…

ПИЛАТ: Молчать! Ко мне!

Секретарь и конвой возвращаются на свои места.

Я… я… Что это я хотел сказать?.. А вот что!.. Вот что… Я…я…я… Я утверждаю… Вы слышите? И вы, и вы, и вы… Вы слышите?.. Я утверждаю смертный приговор, вынесенный в собрании Малого Синедриона преступнику Иешуа Га-Ноцри! Я – утвержда…

Хватается за голову и опускается в кресло; к нему подбегают служители, суетятся около.

ИИСУС (улыбаясь): А – личный пример?!

Затемнение.

Часть вторая

Левый Матвей перед занавесом.

ЛЕВИЙ:

Он отказался без противоборства, Как от вещей, полученных взаймы, От всемогущества и чудотворства И был теперь, как смертные, как мы… Ночная даль теперь казалась краем Уничтоженья и небытия. Простор вселенной был необитаем, И только сад был местом для житья. И, глядя в эти чёрные провалы, Пустые, без начала и конца, Чтоб эта чаша смерти миновала, В поту кровавом он молил Отца…

Затемнение.

В саду перед дворцом прокуратора – Пилат и первосвященник Каифа.

ПИЛАТ (в капюшоне, накинутом на голову): Я разобрал дело Иешуа Га-Ноцри и утвердил смертный приговор.

Каифа наклонил голову.

Таким образом, к смертной казни, которая должна совершиться сегодня, приговорены трое разбойников – Дисмас, Гестас, Вар-Равван – и, кроме того, этот Иешуа Га-Ноцри… Первые двое, вздумавшие подбивать народ на бунт против кесаря, взяты с боем римскою властью, числятся за мною и, следовательно, о них здесь речь идти не будет. Последние же – Вар-Равван и Га-Ноцри – схвачены вашею местной властью и осуждены Синедрионом (то есть – вами). Согласно закону, согласно вашему обычаю, одного из этих двух преступников нужно будет отпустить на свободу – в честь наступающего по вашей вере сегодня так называемого «Великого праздника Пасхи»…

Каифа снова наклонил голову.

Итак, я желаю знать, кого из двух названных мною преступников намерен освободить Синедрион: Вар-Раввана или Га-Ноцри?

КАИФА (еще раз слегка поклонившись): Синедрион просит отпустить Вар-Раввана.

ПИЛАТ (изображает на лице изумление): Признаюсь, этот ответ меня поразил. Боюсь, нет ли здесь недоразумения? Нет-нет, римская власть ничуть не покушается на права духовной местной власти, первосвященнику это хорошо известно… Но – в данном случае – налицо явная ошибка. И в исправлении этой ошибки римская власть, конечно, заинтересована.

КАИФА: Какая ошибка, игемон? Здесь нет никакой ошибки…

ПИЛАТ: Ну как же? Преступления Вар-Раввана и Га-Ноцри совершенно не сравнимы по тяжести. Второй – явно сумасшедший человек, повинен в произнесении нелепых речей в ЕршалаИме и других некоторых местах. А первый – отягощён гораздо значительнее… Мало того, что он позволил себе прямые призывы к мятежу, но он ещё убил стража при попытках брать его. Вар-Равван несравненно опаснее, чем Га-Ноцри. В силу всего вышеизложенного я, прокуратор, прошу тебя пересмотреть решение и оставить на свободе того из двух осуждённых, кто менее вреден, а таким, без сомнения, является Га-Ноцри. Итак?..

КАИФА (тихо, но твердо): ИгемОн, Синедрион внимательно ознакомился с делом и вторично сообщает, что намерен освободить Вар-Раввана.

ПИЛАТ: Как? Даже после моего ходатайства?.. Ходатайства того, в лице которого говорит римская власть? Первосвященник, повтори в третий раз.

КАИФА: И в третий раз сообщаю, что мы освобождаем Вар-Раввана.

ПИЛАТ (после паузы): Но – почему?

КАИФА: Потому что он менее опасен для нашей веры.

ПИЛАТ: Для вашей веры?.. Но ведь тот просто учит добру и исцеляет людей!

КАИФА: Понимаю! Для кого-то он – целитель, а для кого-то – совратитель! Для нас он – совратитель!.. Я ещё раз повторяю, что мы отпускаем Вар-Раввана.

ПИЛАТ: Хорошо. Да будет так.

Он оглядывается кругом в бессилии.

Тесно мне, тесно мне!..

Срывает пряжку с ворота плаща.

КАИФА: Это от погоды… Сегодня душно, где-то идёт гроза…

ПИЛАТ: Нет, это не оттого, что душно, а тесно мне стало с тобой, Каифа. Побереги себя, первосвященник.

КАИФА (тоже изобразив изумление):Что слышу я, прокуратор? Ты угрожаешь мне после вынесенного приговора, утверждённого тобою самим? Может ли это быть?..

ПИЛАТ: Может, как видишь!

КАИФА: Мы привыкли к тому, что римский прокуратор выбирает слова, прежде чем что-нибудь сказать. Не услышал бы нас кто-нибудь, игемон?

ПИЛАТ (оскалившись вместо улыбки): Что ты, первосвященник? Кто же может услышать нас сейчас здесь? Мальчик ли я, Каифа? Знаю, что говорю и где говорю. Оцеплен сад, оцеплен дворец, так что мышь не проникнет ни в какую щель. Да не только мышь… Не проникнет даже этот, как его… из города Кириафа. Кстати, ты знаешь такого, первосвященник? Да если бы такой проник сюда, он горько пожалел бы себя, в этом ты мне, конечно, поверишь?.. Так знай же, что не будет тебе, первосвященник, отныне покоя! Ни тебе, ни народу твоему. Это я говорю тебе, Пилат Понтийский, всадник Золотое копьё!

КАИФА: Знаю, знаю!.. Знает народ иудейский, что ты ненавидишь его лютой ненавистью, и много мучений ты ему причинишь, но вовсе ты его не погубишь! Защитит его Бог! Услышит нас, услышит всемогущий кесарь, укроет нас от губителя Пилата!

ПИЛАТ: Ну уж нет!.. Слишком много ты жаловался кесарю на меня, и настал теперь мой час, Каифа! Теперь полетит весть от меня, да не наместнику в Антиохию и не в Рим, а прямо на Капрею, самому императору, весть о том, как вы заведомых мятежников в Ершалаиме прячете от смерти! Вспомни моё слово: увидишь ты здесь, первосвященник, не одну когорту в Ершалаиме… Тогда услышишь ты горький плач и стенания! Вспомнишь ты тогда спасённого Вар-Раввана.

КАИФА (покрывшись пятнами): Веришь ли ты, прокуратор, сам тому, что сейчас говоришь? Да нет! Нет, не веришь! Не веришь!.. Ты – что? Ты хотел его… этого… выпустить затем, чтобы он смутил народ, над нашею верою надругался и подвёл наш народ под те же римские мечи! Но я, первосвященник иудейский, покуда жив, не дам на поругание веру и защищу народ! Ты слышишь, Пилат?.. Прислушайся, прокуратор!

Пауза; издали слышен шум толпы.

Ты слышишь, прокуратор?..

ПИЛАТ (тихо и равнодушно): Дело идёт к полудню. Мы увлеклись беседою, а между тем надо продолжать…

КАИФА: Да, надо продолжать…

ПИЛАТ: Надо продолжать…

Затемнение.

Мост на дороге. Под мостом прячется Левий Матвей. Сверху по мосту слева направо движется нескончаемая толпа народа (видны одни ноги).

Левий встревоженно вглядывается в них, а потом, зажмурившись, обхватывает одну из ног обеими руками, человек останавливается и, присев, изумлённо смотрит на Левия, а Левий – на него.

ЧЕЛОВЕК (Левию): Ты – кто?

ЛЕВИЙ: Аты – кто?..

ЧЕЛОВЕК: Я – Гай. У меня лавка на старом базаре… Я горшки продаю, расписные… Вот!

Достаёт из-за пазухи небольшой горшок.

ЛЕВИЙ: Убери!.. Поди сюда, не бойся…

ГАЙ (садится на край моста): Аты чего тут делаешь, под мостом?

ЛЕВИЙ: Живу…

ГАЙ (заглянув под мост): Живёшь?.. Смотри-ка – устроился неплохо.

Отдаёт ему горшочек.

На! Дарю, на обзаведение… А я побежал…

ЛЕВИЙ (не пускает его): Куда?

ГАЙ: Куда все: на Лысую гору.

ЛЕВИЙ: Ты скажи: чего там, на Лысой горе? Куда вы все бежите?

ГАЙ: А ты, бедолага, не знаешь? Разбойников будут казнить: сейчас объявляли… Трёх сразу!.. Да каких!.. У!.. Дисмас, Гестас и… этот… третий… как его?.. Га-Ноцри!..

ЛЕВИЙ: Га-Ноцри?..

ГАЙ: Га-Ноцри… Он – что? Знаком тебе?

ЛЕВИЙ: Знаком… А ну – дай руку!

ГАЙ: Да ты что!..

ЛЕВИЙ (вылезает на мост): Тащи, тащи!.. Я – с вами!

Левий влезает на мост и убегает вместе с Гаем.

Музыкальное интермеццо «Казнь»…

Пустынная местность вблизи Голгофы.

На камнях сидят Левий Матвей и лавочник Гай. Они издали наблюдают за казнью.

ЛЕВИЙ: О, я глупец! Глупец, неразумная женщина, трус!.. Падаль я, а не человек!..

ГАЙ: Зачем ругаешь себя? Ты-то тут при чём?

ЛЕВИЙ: Бегут минуты, и я, Левий Матвей, нахожусь на Лысой горе, а смерти всё нет!..

ГАЙ: Ну, уж тут-то ты точно не виноват: всё в руце Божией!

ЛЕВИЙ: Солнце склоняется, а смерти нет… Бог! За что гневаешься на него? Пошли ему смерть.

ГАЙ: Перестань казнить себя! Этим ты ему не поможешь.

ЛЕВИЙ: Я мог, я мог помочь ему!..

ГАЙ: Как?!

ЛЕВИЙ: Понимаешь, солдаты шли не тесною цепью, между ними были промежутки. При большой ловкости и очень точном расчёте можно было, согнувшись, проскочить между двумя легионерами, дорваться до повозки и вскочить на неё. Тогда Иешуа был бы спасён от мучений

ГАЙ: Да как, как спасён?!

ЛЕВИЙ: Одного мгновения было бы достаточно, чтобы ударить Иешуа ножом в спину, крикнув ему: «Иешуа! Я спасаю тебя и ухожу вместе с тобой! Я, Матвей, твой верный и единственный ученик!..».

ГАЙ: Да ты – просто съехал с катушек от горя…

ЛЕВИЙ: А если бы Бог благословил ещё одним свободным мгновеньем, можно было бы успеть заколоться и самому, избежав смерти на столбе. Впрочем, это меня мало интересует, мне теперь безразлично, как погибать… Я хотел одного, чтобы Иешуа, не сделавший никому в жизни ни малейшего зла, избежал бы истязаний…

ГАЙ: План-то хорош, а чего ж ты его не выполнил?

ЛЕВИЙ: Да дело в том, что у меня ножа с собою не было.

ГАЙ: От невезуха! А купить?

ЛЕВИЙ: Да у меня не было и ни одной монеты денег!..

ГАЙ: Легко составлять планы, когда ничего нет для их осуществления… Эх, ты! Слабак!.. Уж я бы на твоём месте придумал, как достать нож…

ЛЕВИЙ: А я и придумал, и достал… Вот, смотри!

Достаёт из сапога длинный кривой нож.

Только я, пока доставал, опоздал, отстал от процессии, она уже была на Лысой горе. И всё было напрасно!..

ГАЙ (рассматривая нож): Вот это нож!.. Где взял такой?

ЛЕВИЙ: Спёр в хлебной лавке у городских ворот… Нож для хлеба…

ГАЙ: Хорошая вещь!

ЛЕВИЙ: Да на чёрта она мне теперь? Если я не сумел употребить её на единственное благое дело, что было у меня в руках?!. Да пропади она пропадом теперь! Вот!..

Размахивается и швыряет нож в кулису.

ГАЙ: Куда?.. Ты соображаешь, куда швыряешь? Ну, гляди!.. В самую «дьяволову трясину» угодил… Всё – с концами… Теперь ни за что не достать. Вот заполошный!.. Мне бы лучше отдал. Такая вещь завсегда пригодится в хозяйстве… А теперь…

ЛЕВИЙ: Да что за дела? Поди да достань…

ГАЙ: Как же! Достанешь… Ты – что? Не знаешь, что это за место? Это же сама «дьяволова трясина», что за Лысой горой. Тут такой сос постоянный…

ЛЕВИЙ: Сос?

ГАЙ: Сос!.. В смысле – сосёт. Туда только попадёт что – сразу исчезает (засасывает в глубину)… В прошлом году, помню, тут взрослая лошадь утонула. С концами. Не спасли…

ЛЕВИЙ: Не спасли?

ГАЙ: Не успели вытащить! Засосало в минуту. С концами… Я тебе говорю: это дьяволово место, недаром так названо… Так что ты поосторожней тут, не очень вещи-то разбрасывай… Хороший ножик был. И мне бы пригодился.

ЛЕВИЙ: Смотри-ка!.. Смотри, как всё меняется!..

ГАЙ: Солнце исчезло…

ЛЕВИЙ: Гроза идёт!..

ГАЙ: Вот это туча! В полнеба… Ты когда-нибудь видел такую?

ЛЕВИЙ: Смотри, смотри!.. Её края уже вскипают белой пеной… Это ураган! Ураган надвигается…

ГАЙ: Смотри-ка, солдаты засуетились…

ЛЕВИЙ: Полк снимается!.. Что бы это значило?

ГАЙ: Вон, видишь? Кто-то в багряной хламиде поднимается туда, к самому месту казни…

ЛЕВИЙ: Это какой-то начальник… Вон, гляди: совещаются…

ГАЙ: Ага! Испугались урагана!..

ЛЕВИЙ: Всё! Сейчас их прикончат!.. Слава Тебе, Боже! И прости меня окаянного за пени мои!.. Вот оно, вот – избавление!.. Ты видишь, Гай? Вон – их закалывают пиками – одного за другим… Вот и тебя, Иисус… Воля, воля, освобождение!.. Господи, какой камень с души!.. У меня руки дрожат… Не могу, не могу стоять…

Садится на землю.

ГАЙ: Они уходят, уходят!.. Сейчас здесь будет второй потоп! Бежим, бежим!..

ЛЕВИЙ: Беги!.. Я не могу…

Гай убегает.

Пилат и Афраний во дворце Ирода.

АФРАНИЙ (осушив бокал с вином): Превосходная лоза, прокуратор, но это – не «Фалерно»?

ПИЛАТ (поднимая свой бокал): «Цекуба», тридцатилетнее… За нас, за тебя, кесарь, отец римлян!..

После того, как слуги убирают со стола.

Итак, что можете вы сказать мне о настроении в этом городе?

АФРАНИЙ: Я полагаю, что когорта Молниеносного может уйти…

ПИЛАТ: Очень хорошая мысль… Послезавтра я её отпущу и сам уеду, и – клянусь вам пиром двенадцати богов, ларами клянусь – я отдал бы многое, чтобы сделать это сегодня!

АФРАНИЙ (добродушно): Прокуратор не любит ЕршалаИма?

ПИЛАТ (улыбаясь): Помилосердствуйте! Нет более безнадёжного места на земле… Я не говорю уж о природе: я бываю болен всякий раз, как мне приходится сюда приезжать. Но это бы ещё полгоря!.. Но – эти праздники!.. Маги, чародеи, волшебники, эти стаи богомольцев!.. Фанатики, фанатики!.. Чего стоил один этот мессия, которого они вдруг стали ожидать в этом году! Каждую минуту только и ждёшь, что придётся быть свидетелем неприятнейшего кровопролития… Всё время – тасовать войска, читать доносы и ябеды, из которых, к тому же, половина написана на тебя самого! Согласитесь, что это скучно. О, если бы не императорская служба!

АФРАНИЙ: Да, праздники здесь трудные…

ПИЛАТ (энергично): От всей души желаю, чтобы они скорее кончились. Я получу возможность наконец вернуться в Кесарию. Верите ли, это бредовое сооружение Ирода…

Показывает вокруг себя.

…положительно сводит меня с ума! Я не могу ночевать в нём. Мир не знал более странной архитектуры!.. Да… но вернёмся к делам. Прежде всего, этот проклятый Вар-Равван вас не тревожит?

АФРАНИЙ: Надо думать, что Вар стал теперь безопасен, как ягнёнок.

ПИЛАТ (подняв вверх палец): Но – во всяком случае – надо будет…

АФРАНИЙ: О, прокуратор может быть уверен в том, что, пока я в Иудее, Вар не сделает ни шагу без того, чтобы за ним не шли по пятам.

ПИЛАТ: Теперь я покоен, как, впрочем, и всегда спокоен, когда вы здесь.

АФРАНИЙ: Прокуратор слишком добр!

ПИЛАТ (помолчав): А теперь прошу сообщить мне о казни.

АФРАНИЙ: Что именно интересует прокуратора?

ПИЛАТ: Не было ли со стороны толпы попыток выражения возмущения? Это – главное, конечно.

АФРАНИЙ: Никаких.

ПИЛАТ: Очень хорошо. Вы сами установили, что смерть пришла?

АФРАНИЙ: Прокуратор может быть уверен в этом.

ПИЛАТ: А скажите… напиток им давали перед повешением на столбы?

АФРАНИЙ: Да. Но… он… отказался его выпить.

ПИЛАТ: Кто именно?

АФРАНИЙ: Простите, игемОн! Я не назвал? Га-Ноцри!

ПИЛАТ: Безумец!.. Умирать от ожогов солнца! Зачем же отказываться от того, что предлагается по закону? В каких выражениях он отказался?

АФРАНИЙ: Он сказал, что – благодарит и не винит за то, что у него отняли жизнь.

ПИЛАТ: Не винит?.. Кого?

АФРАНИЙ (после паузы): Этого он, игемон, не сказал…

ПИЛАТ: Больше – ничего?

АФРАНИЙ: Больше ничего.

ПИЛАТ (налив себе вина и выпив до дна): Дело заключается в следующем: хотя мы и не можем обнаружить – в данное время, по крайней мере, – каких-либо его поклонников или последователей, тем не менее ручаться, что их совсем нет, – нельзя. И вот, во избежание каких-нибудь сюрпризов, я прошу вас немедленно и без всякого шума убрать с лица земли тела всех трёх казнённых и похоронить их в тайне и тишине, так, чтобы о них больше не было ни слуху, ни духу.

АФРАНИЙ (вставая): Слушаю, игемон. Ввиду сложности и ответственности дела, разрешите мне ехать немедленно.

ПИЛАТ: Нет, присядьте ещё. Есть… ещё… два вопроса. Первый – ваши громадные заслуги на труднейшей работе в должности начальника тайной службы при прокураторе Иудеи дают мне приятную возможность доложить об этом в Риме.

АФРАНИЙ (порозовев, встал и поклонился): Я лишь исполняю свой долг на императорской службе.

ПИЛАТ: Но я хотел бы просить вас, если вам предложат перевод отсюда с повышением, отказаться от него и остаться здесь. Мне ни за что не хотелось бы расстаться с вами. Пусть вас наградят каким-нибудь иным способом.

АФРАНИЙ: Я… счастлив служить под вашим начальством, игемон.

ПИЛАТ: Мне это очень приятно. Итак… второй вопрос… Касается он этого… как его?.. Иуды из Кириафа… Говорят, что он деньги будто бы получил за то, что так радушно принял у себя этого… безумного?

АФРАНИЙ: Получит.

ПИЛАТ: А велика ли сумма?

АФРАНИЙ: Этого никто не может знать, игемон.

ПИЛАТ: Даже вы?

АФРАНИЙ: Увы, даже я… Но – что он получит эти деньги сегодня вечером, это я знаю. Его сегодня вызывают во дворец Каифы.

ПИЛАТ: Ах, жадный старик из Кириафа! Ведь он – старик?

АФРАНИЙ: Прокуратор никогда не ошибается, но на сей раз ошибся: человек из Кириафа – ещё достаточно молодой человек.

ПИЛАТ: Скажите!.. Характеристику его вы можете мне дать? Фанатик?

АФРАНИЙ: О нет, прокуратор.

ПИЛАТ: Так… А ещё что-нибудь?

АФРАНИЙ: Некоторые говорят, что он очень красив…

ПИЛАТ: Вот как!..

АФРАНИЙ: Впрочем, это дело вкуса. Для кого как!..

ПИЛАТ: А для вас?

АФРАНИЙ: Для меня – не очень.

ПИЛАТ: Не очень?.. А… а ещё? Имеет, может быть, какую-нибудь страсть?

АФРАНИЙ (пожав плечами): Трудно знать так уж точно всех в этом громадном городе, прокуратор…

ПИЛАТ:

О нет, нет, Афраний! Не преуменьшайте своих заслуг.

АФРАНИЙ (помолчав): Наверняка у него есть только одна страсть, прокуратор… Страсть к деньгам.

ПИЛАТ (тоже помолчав): А… он чем занимается?

АФРАНИЙ: Он работает в меняльной лавке у одного из своих родственников.

ПИЛАТ: Ах, так, так, так, так… Так вот в чём дело… Я получил сегодня сведение о том, что… его… его зарежут этой ночью.

АФРАНИЙ (после паузы): Вы, прокуратор, слишком лестно отзывались обо мне. По-моему, я не заслуживаю вашего доклада. У меня этих сведений нет.

ПИЛАТ: Нет – нет, Вы достойны наивысшей награды, но… сведения такие имеются.

АФРАНИЙ: Осмелюсь спросить, от кого же эти сведения?

ПИЛАТ: Позвольте мне пока этого не говорить, тем более, что они случайны, темны и недостоверны. Но я обязан предвидеть всё. Такова моя должность. А пуще всего я верю своему предчувствию, ибо никогда ещё оно меня не обманывало. Сведения же заключаются в том, что кто-то из тайных друзей Га-Ноцри, возмущённый чудовищным предательством этого менялы, сговаривается со своими сообщниками убить его сегодня ночью, а деньги, полученные за предательство, подбросить первосвященнику с запиской: «Возвращаю проклятые деньги»…

Пауза.

АФРАНИЙ: Как? «Возвращаю проклятые деньги»?..

ПИЛАТ: Да-да: «Возвращаю проклятые деньги»… Вообразите, приятно ли будет первосвященнику в праздничную ночь получить подобный подарок?

АФРАНИЙ: Не только не приятно, но, я полагаю, прокуратор, что это вызовет очень большой скандал.

ПИЛАТ: Я и сам того же мнения. Вот поэтому я прошу вас заняться этим делом… то есть – принять все меры… к охране Иуды из Кириафа.

АФРАНИЙ: Приказание игемОна будет исполнено. Но я должен успокоить игемона: замысел злодеев чрезвычайно трудно выполним. Ведь подумать только: выследить человека, зарезать, да ещё узнать, сколько получил, да ухитриться вернуть деньги Кайфе, и всё это в одну ночь?.. Сегодня?

ПИЛАТ: Сегодня.

АФРАНИЙ: Это очень трудно.

ПИЛАТ: И – тем не менее – его зарежут сегодня. У меня – предчувствие, говорю я вам! Не было случая, чтобы оно меня обмануло…

АФРАНИЙ: Слушаю.

Встает, чтобы уйти, но возвращается; и после паузы.

Так зарежут, игемОн?

ПИЛАТ: Да! Непременно зарежут… И вся надежда только на вашу изумляющую всех исполнительность.

АФРАНИЙ: Имею честь, желаю здравствовать и радоваться!

ПИЛАТ: Ах, да!.. Я ведь совсем и забыл… Ведь я вам должен!..

АФРАНИЙ (изумленно): Право, прокуратор, вы мне ничего не должны…

ПИЛАТ: Ну как же?.. При въезде моём в ЕршалаИм, помните, толпа нищих… Я хотел швырнуть им деньги, а у меня не было, и я взял у вас.

АФРАНИЙ: О, прокуратор, это какая-нибудь безделица!

ПИЛАТ: И о безделице надлежит помнить.

Достаёт кожаный мешок и протягивает его начальнику, тот, помедлив, берёт его и прячет под свой плащ.

Я жду… доклада о погребении, а также… и по этому делу Иуды из Кириафа. Сегодня же ночью: слышите, Афраний, сегодня!.. Конвою будет дан приказ будить меня, лишь только вы появитесь. Я жду вас.

АФРАНИЙ: Имею честь!

Уходит.

Левий Матвей в горах.

ЛЕВИЙ: Ты ждёшь, Господи? Ты ждёшь, когда эта старая падаль Матвей перестанет быть киселём и сожмётся в пружину?.. И – совершит то, что он должен по воле Твоей совершить?.. А что он (это полудохлый Матвей), должен для Тебя совершить? А?.. Неужели он должен вползти по этой мокрой и скользкой глине на самую вершину холма, чтобы снять со столба тело Иешуа Га-Ноцри, притащить его туда… к этой самой «дьяволовой трясине», привязать к его ногам камень поувесистей и утопить?.. Утопить!.. Чтобы его тело немедленно и бесследно исчезло… Исчезло, пока не закончилась эта ночь… Ночь второго потопа!.. Чтобы никто из людей не смог обнаружить впоследствии мёртвого тела Иисуса!.. Ты этого хочешь, Господи? Ну, так Ты видишь (ведь Ты же видишь, думаю я, и во тьме): Ты видишь, как я уже встаю, как становятся железными мои прежде дряблые мышцы, и как я иду… Я – иду, Господи, я – иду!..

Затемнение.

У Каифы. Входит Иуда.

КАИФА: Что надо тебе?

ИУДА: Это я, Иуда из Кариота, тот, что предал вам Иисуса Назарея.

КАИФА: Так что же? Ты получил своё. Ступай! Сколько ему дали?

ПОМОЩНИК: Тридцать серебреников.

КАИФА (Иуде): Так?

ИУДА: Так, так… Конечно, очень мало, но разве Иуда недоволен, разве Иуда кричит, что его ограбили?.. Он доволен. Разве не святому делу он послужил? Святому. Разве не самые мудрые люди слушают теперь Иуду и думают: он – наш, Иуда из Кариота, он – наш брат, наш друг. Иуда из Кариота… Предатель? Разве Кайфе не хочется стать на колени и поцеловать у Иуды руку? Но только Иуда – не даст, он трус, он боится, что его укусят.

КАИФА (помощнику): Выгони этого пса. Что он лает?

ПОМОЩНИК: Ступай отсюда. Нам нет времени слушать твою болтовню.

КАИФА (немного подождав): Ты хочешь, чтобы тебя выгнали палками?

ИУДА: А вы знаете… вы знаете… кто был он, тот, которого вы осудили и распяли?

КАИФА: Знаем. Ступай!

ИУДА: Он – не был обманщик. Он был невинен и чист. Вы слышите? Иуда обманул вас. Он предал вам невинного.

КАИФА: И это всё, что ты хотел сказать?

ИУДА: Кажется, вы не поняли меня?.. Иуда обманул вас. Он был невинен. Вы убили невинного.

КАИФА: Что же мне говорили об уме Иуды из Кариота? Это просто дурак, очень скучный дурак…

ИУДА: Что?! А вы-то кто, умные? Иуда обманул вас – вы слышите? Не его он предал, а вас, мудрых, вас, сильных, предал он, вас предал он позорной смерти, которая не кончится вовеки… Тридцать серебреников!.. Так, так… Но ведь это цена вашей крови, грязной, как те помои, что выливают женщины за ворота домов своих… Ах, Каифа!.. Старый, седой, глупый Каифа, наглотавшийся закона… Зачем ты не дал одним серебреником, одним оболом больше?.. Одним паршивым оболом больше!.. Ведь в этой цене и пойдёшь ты теперь вовеки!..

КАИФА: Вон!

ИУДА: Ведь если я пойду в пустыню и крикну зверям: звери, вы слышали, во сколько оценили люди своего Иисуса? Что сделают звери? Они вылезут из логовищ, они завоют от гнева, они забудут свой страх перед человеком и все придут сюда, чтобы сожрать вас! Если я скажу морю: море, ты знаешь, во сколько люди оценили своего Иисуса? Если я скажу горам: горы, вы знаете, во сколько люди оценили Иисуса? И море, и горы оставят свои места, определённые из века, и придут сюда, и упадут на головы ваши!..

КАИФА: Вон! Вон!..

Иуду выталкивают за дверь.

Балкон дворца Ирода. Ночь. Прокуратор спит рядом со своим псом.

ПИЛАТ (во сне): A-а!.. A-а!. Что ты лезешь, старуха, мне в ухо?.. У меня ведь и так здесь… проруха…

Входит с горящим факелом Марк Крысобой. Собака зарычала.

ПИЛАТ (просыпаясь): Не трогать, Банта!.. И ночью, и при луне мне нет покоя!.. О боги!.. У вас тоже плохая должность, Марк. Солдат вы калечите… Не обижайтесь, кентурион. Моё положение, повторяю, ещё хуже. Что вам надо?

МАРК: К вам начальник тайной стражи.

ПИЛАТ: Зовите, зовите!..

Поднимается с постели.

И при луне мне нет покоя…

Входит Афраний.

Банта, не трогать…

АФРАНИЙ (оглядевшись): Прошу отдать меня под суд, прокуратор. Вы оказались правы. Я не сумел уберечь Иуду из Кириафа, его зарезали. Прошу суд и отставку.

Достает из-под хламиды кошель.

Вот этот мешок с деньгами подбросили убийцы в дом первосвященника. Кровь на этом мешке – кровь Иуды из Кириафа.

АФРАНИЙ: Тридцать тетрадрахм. ПИЛАТ: Мало…

Пауза.

ПИЛАТ: Где убитый?

АФРАНИЙ: Этого я не знаю. Сегодня утром начнём розыск.

ПИЛАТ: Но… вы наверное знаете, что он убит?

АФРАНИЙ: Я, прокуратор, пятнадцать лет на работе в Иудее. Я начал службу при Валерии Грате. Мне не обязательно видеть труп для того, чтобы сказать, что человек убит. И вот я вам докладываю, что тот, кого именовали Иудой из Кириафа, несколько часов тому назад зарезан.

ПИЛАТ: Простите меня, Афраний, я ещё не проснулся как следует, отчего и сказал это… Я сплю плохо и всё время вижу во сне лунный луч. Так смешно, вообразите: будто бы я гуляю по этому лучу… Итак, я хотел бы знать ваши предположения по этому делу. Где вы собираетесь его искать? В смысле тело… Садитесь, садитесь, начальник тайной службы…

АФРАНИЙ (садится в кресло): Я собираюсь его искать недалеко от масличного жома в Гефсиманском саду.

АФРАНИЙ: Игемон, по моим соображениям, Иуда убит не в самом ЕршалаИме и не где-нибудь далеко от него. Он убит – под ЕршалаИмом…

ПИЛАТ: Считаю вас одним из выдающихся знатоков своего дела. Я не знаю, впрочем, как обстоит дело в Риме, но в колониях равного вам нет!.. Да! Забыл спросить. Как же они ухитрились… Как они ухитрились подбросить деньги Кайфе?

АФРАНИЙ: Видите ли, прокуратор… Это не особенно сложно. Мстители прошли в тылу дворца Каифы: там, где переулок господствует над задним двором. Они попросту перебросили пакет через забор.

ПИЛАТ: С запиской?

АФРАНИЙ: С запиской. Точно так, как вы и предполагали, прокуратор. «Возвращаю проклятые деньги»!..

ПИЛАТ (помолчав): Воображаю, что было у Каифы!

АФРАНИЙ: Да, прокуратор, это вызвало очень большое волнение. Меня они пригласили немедленно.

ПИЛАТ: Это интересно, интересно…

АФРАНИЙ: Осмеливаюсь возразить, прокуратор, это не было интересно. Скучнейшее и утомительнейшее дело. На мой вопрос, не выплачивались ли кому деньги во дворце Каифы, мне сказали категорически, что этого не было.

ПИЛАТ: Ах, так? Они отказались?

АФРАНИЙ: Отказались, игемон.

ПИЛАТ: Ну что же… не выплачивались, стало быть – не выплачивались. Тем труднее будет найти убийц.

АФРАНИЙ: Совершенно верно, прокуратор.

ПИЛАТ: Довольно, Афраний, этот вопрос ясен. Перейдём к погребению.

АФРАНИЙ: И вновь я вынужден просить вас… отдать меня под суд.

ПИЛАТ: О, Афраний, не провоцируйте меня: отдать вас под суд было бы преступлением. Вы достойны наивысшей награды. Я надеюсь, казнённые погребены?

АФРАНИЙ: Да. Но – лишь двое из троих.

ПИЛАТ: Что такое? Почему?..

АФРАНИЙ: Видите ли… В то время, как я сам занимался делом Иуды, команда тайной стражи, руководимая моим помощником, достигла холма, когда уже наступил вечер… Одного тела на верхушке она не обнаружила.

ПИЛАТ (вздрогнув): Ах, как же я этого не предвидел!..

АФРАНИЙ: Тела Дисмаса и Гестаса с выклеванными хищными птицами глазами были на месте. Агенты тотчас же бросились на поиски третьего тела. Но – увы!.. Безуспешно… Там был замечен поблизости некий человек, на которого указали двое солдат из оцепления (их во время грозы придавило деревом, и они долго не могли из-под него вылезти): он якобы пронёс мимо них что-то вроде мёртвого тела… Куда, что – они не заметили. Мы задержали этого человека и привезли сюда. Этот человек…

ПИЛАТ (перебивая): Левий Матвей!..

АФРАНИЙ: Да, прокуратор… Да вы просто– ясновидящий!.. Левий Матвей, бывший сборщик податей, прятался в пещере на северном склоне Лысого Черепа, дожидаясь тьмы. Но тела Иешуа Га-Ноцри при нём уже не было. Когда стража вошла в пещеру с факелом, Левий впал в отчаяние и злобу. Он кричал о том, что не совершил никакого преступления и что всякий человек, согласно закону, имеет право похоронить казнённого преступника, если пожелает.

ПИЛАТ: Его пришлось схватить?

АФРАНИЙ: Он не хотел показать, где он похоронил (или спрятал) тело Га-Ноцри.

ПИЛАТ: Ах, если бы я мог предвидеть!.. Мне нужно повидать этого Левия Матвея…

АФРАНИЙ: Он здесь, прокуратор.

ПИЛАТ (после продолжительной паузы): Благодарю вас за всё, что сделано по этому делу. Команде, производившей погребение, прошу выдать награды. Сыщикам, что не уберегли Иуду, – выговор. А Левия Матвея – сейчас ко мне. Мне нужны сейчас же подробности по делу Иешуа.

АФРАНИЙ: Слушаю, прокуратор.

Кланяется и выходит.

ПИЛАТ (хлопнув в ладоши): Ко мне, сюда! Светильник в колоннаду!..

Слуги вносят свет, кентурион Марк вводит Левия и – по знаку Пилата – удаляется.

ПИЛАТ (после паузы): Что с тобой?

ЛЕВИЙ: Ничего.

ПИЛАТ: Что с тобой, отвечай!

ЛЕВИЙ: Я устал.

ПИЛАТ (указав на кресло): Сядь.

Левий Матвей садится на пол возле кресла.

Объясни, почему не сел в кресло?

ЛЕВИЙ: Я грязный, я его запачкаю…

ПИЛАТ: Сейчас тебе дадут поесть.

ЛЕВИЙ: Я не хочу есть.

ПИЛАТ: Зачем же лгать? Ты ведь не ел целый день, а может быть и больше. Ну хорошо – не ешь… Я призвал тебя, чтобы ты показал мне, куда ты спрятал тело Га-Ноцри.

ЛЕВИЙ: Игемон… Ты отнял у него жизнь!.. Тебе мало этого? Тебе нужно ещё и тело? Для чего? Не волнуйся, сейчас оно там, откуда даже я не смогу его тебе вернуть.

ПИЛАТ: Где? Я не прошу тебя его вернуть. Ты только покажи: где?..

ЛЕВИЙ: Это ничего не изменит. Ты не сможешь его оттуда взять.

ПИЛАТ: Ты скажи!

ЛЕВИЙ: Я скажу. Но ты даже не сможешь убедиться в правдивости моих слов.

ПИЛАТ: Почему?

ЛЕВИЙ: Я опустил его в зыбучую трясину Дьяволова болота, что на том берегу Кедрона. Там всё, что туда попадёт, исчезает без следа. Было тело, и – нет тела. И никто никогда его из этой трясины не извлечёт назад…

ПИЛАТ: Это правда?

ЛЕВИЙ: Я же сказал, прокуратор, что у меня нет доказательств правдивости моих слов. Тебе остаётся только одно – верить.

ПИЛАТ: Верить?.. Ну предположим, что это так. А зачем ты это сделал?

ЛЕВИЙ: Зачем?.. Это… у меня… такая причуда: пусть он уйдёт из мира вещей… в мир слов!..

ПИЛАТ: В мир слов?

ЛЕВИЙ: Да. В мир слов!..

ПИЛАТ: В мир… слов!.. Кстати, о словах… Покажи мне хартию, которую ты носишь с собою, и где записаны слова Иешуа.

ЛЕВИЙ: Хотите отнять?

ПИЛАТ: Я не сказал тебе – отдай, я сказал – покажи.

Левий достаёт из-за пазухи хартию и отдаёт Пилату, который тщетно пытается разобрать его каракули.

Возьми.

Помолчав.

Ты, как я вижу, книжный человек, и незачем тебе, одинокому, ходить в нищей одежде, без пристанища… У меня в Кесарии есть большая библиотека, я очень богат и хочу взять тебя на службу. Ты будешь разбирать и хранить папирусы, будешь сыт и одет.

ЛЕВИЙ (встает): Нет, я не хочу.

ПИЛАТ: Почему?.. Я тебе неприятен? Ты меня боишься?

ЛЕВИЙ: Нет, потому что ты будешь меня бояться. Тебе не очень-то легко будет смотреть в лицо мне, после того как ты его убил.

ПИЛАТ: Молчи!.. Молчи… Возьми денег.

Левий отрицательно качает головой.

Ты, я знаю, считаешь себя учеником Иешуа, но я тебе скажу, что ты не усвоил ничего из того, чему он тебя учил. Ибо, если б это было не так, ты обязательно взял бы у меня что-нибудь. Имей в виду, что он перед смертью сказал, что – никого не винит. И сам он непременно взял бы что-нибудь… Ты – жесток, а тот жестоким не был. Куда ты пойдёшь?

ЛЕВИЙ (опершись на стол, шепчет ему): Ты, игемон, знай, что я в Ершалаиме зарежу одного человека. Мне хочется тебе это сказать, чтобы ты знал, что кровь ещё будет.

ПИЛАТ: Я тоже знаю, что она ещё будет. Своими словами ты меня нисколько не удивил. Ты, конечно, хочешь зарезать меня?

ЛЕВИЙ: Тебя мне зарезать слабо. Я не такой глупый человек, чтобы на это рассчитывать. Но я зарежу Иуду из Кириафа. Я этому посвящу остаток жизни.

ПИЛАТ (манит его пальцем): А вот этого тебе сделать не удастся, ты себя не беспокой. Иуду этой ночью уже зарезали.

ЛЕВИЙ: Кто… кто это сделал?! ПИЛАТ: Это сделал я.

После паузы.

Это, конечно, не много сделано, но всё-таки, это сделал я!.. Ну, а теперь – возьмёшь что-нибудь?

ЛЕВИЙ (подумав): Вели мне дать кусочек чистого пергамента.

ПИЛАТ (сделав знак слуге, который уходит): Кстати, объясни мне, что это у тебя за идея такая: чтобы Га-Ноцри… теперь, после смерти… перешёл из мира вещей в мир слов?

ЛЕВИЙ (выдержав загадочную паузу): Это не моя идея.

ПИЛАТ: Не твоя? А чья?

ЛЕВИЙ: Это идея… Иуды из Кириафа…

Затемнение.

На улице ЕршалаИма.

Толпа около храма.

ХРАМОВЫЙ СТРАЖ: Ну, вы, жулики, свистоплясы!.. Признавайтесь: где тело?

АКТИВИСТ: Христос воскресе из мертвых!

ХРАМОВЫЙ СТРАЖ: Воскрес?.. Чего только не бывает под солнцем!.. Ну тогда – где же он? Выходи!..

АКТИВИСТ: Нету, нету его… Он – того… тютю!

ХРАМОВЫЙ СТРАЖ: Что – тю-тю? Где?

АКТИВИСТ: На небесах!

ХРАМОВЫЙ СТРАЖ: Так ты ж говоришь, что он воскрес!

АКТИВИСТ: Воистину воскрес!

ХРАМОВЫЙ СТРАЖ: Ну! Воскрес, так, стало быть, он – живой?

АКТИВИСТ: Живой.

ХРАМОВЫЙ СТРАЖ: Так где же он тогда?

АКТИВИСТ: На небесах!

ХРАМОВЫЙ СТРАЖ: Тело? Живое? На небесах?

АКТИВИСТ: На небесах!

ХРАМОВЫЙ СТРАЖ: Врёшь, бесстыжие твои глаза!

АКТИВИСТ: А ты не бранись, а – поверь! Уверуй! И – спасёшься…

ХРАМОВЫЙ СТРАЖ: Да пошёл ты!..

АКТИВИСТ: Уверуй!

ХРАМОВЫЙ СТРАЖ: Да пошёл ты со своими дурацкими сказками!

АКТИВИСТ: С этими «сказками», мил человек, человечеству теперь жить в веках! Назад не отыграешь!..

ХРАМОВЫЙ СТРАЖ: Чего? Да – с какой это стати?

АКТИВИСТ: А с такой… Христос воскресе из мертвых! Вникни, тумба! Новая реальность начинается. Новая эра!..

Затемнение.

Ученики Иисуса в своём молитвенном доме.

ПЕТР: Ну вот! Видите, как оно всё обернулось?..

ФОМА: Народ – бурлит! Из уст в уста разносятся всякие нелепые слухи!..

МАТФЕЙ: Почему – нелепые? По-моему, вполне даже лепые!..

ИОАНН: Нуда!.. «Христос воскресе из мертвых!..» Вы только послушайте, как это мощно звучит!

МАТФЕЙ: Конечно, мощно!

ФОМА: Но ведь это совсем не то, что нам говорил Учитель!

МАТФЕЙ: А какая теперь разница, что он нам говорил?

ФОМА: Что значит: какая разница?!

ПЕТР: Успокойся, Фома! Матфей прав… Сейчас главное – то, что говорит улица…

ФОМА: И ты – что?.. Пойдёшь и будешь вместе с ними повторять то, что говорит улица?!

ПЕТР: Пойду! И буду повторять то, что они говорят!.. Потому что они – там! – сейчас, как малые дети… А ты знаешь поговорку, что устами младенца глаголет Истина?!..

Затемнение.

У Каифы.

КАИФА: Что там, на улице?

ПОМОЩНИК: Там все только и говорят, что, мол, некий Христос воскрес из мёртвых…

КАИФА: Что это ещё за Христос?!

ПОМОЩНИК: Насколько я смог разобрать, говорящие подразумевают под Христом казнённого Иисуса Назарея.

КАИФА: Вот как?.. Почему же они решили, что он воскрес?

ПОМОЩНИК: Да видите ли… они куда-то спрятали мёртвое тело…

КАИФА: И что? Этого уже достаточно для того, чтобы родился слух о его воскресении?

ПОМОЩНИК: Видимо, да… Достаточно…

КАИФА: Неужели я был неправ, полагая, что он больше опасен для нас живой? Неужели же это я сам способствовал созданию его культа?.. Неужели я… Неужели я ошибся?.. Слушай, а где наша бабка-ведунья?

ПОМОЩНИК: Здесь, она – ждёт. КАИФА: Позови.

Помощник выходит, вбегает бабка.

Ну что? Как там у нас Пилат?

СТАРУХА (кричит): Блаженный Каифа! У него появилась защита!.. Я ничего не могу: он больше не пускает меня в свой сон!..

КАИФА (смотрит мимо нее): А что это… что это там, за окном?..

ПОМОЩНИК (смотрит): Господин! Это зарево над нашим храмом! Они подожгли-таки храм!..

Затемнение.

Во дворце Ирода Великого. Пилат, Левий Матвей и Афраний.

АФРАНИЙ (читает по бумаге): «В тот же первый день недели вечером, когда двери дома, где собирались ученики его, были заперты из опасения от иудеев, к ним пришёл Иисус, без ключа и без стука, стал посреди и говорит им: мир вам! Шалом!.. Сказав это, он показал им руки, и ноги, и рёбра свои (с соответствующими ранами). Ученики обрадовались, увидевши в нём Господа. Иисус же сказал им вторично: мир вам! Шалом!.. Как послал меня Отец, так и я посылаю вас».

ПИЛАТ: Куда?

АФРАНИЙ (пожав плечами): «Сказав это, дунул и говорит им: примите Духа Святого»…

ПИЛАТ: Это… это что за сказки?

АФРАНИЙ: Это то, что говорят люди.

ПИЛАТ: Ну, и что они ещё говорят?

АФРАНИЙ (читает дальше): «Фома же, один из двенадцати, называемый Близнецом, не был тут с ними, когда приходил Иисус. Другие ученики сказали ему: мы видели Господа. Но он сказал им: если не увижу на руках его ран от гвоздей и не вложу перста моего в раны от гвоздей и не вложу руки моей в рёбра его, – не поверю. После восьми дней опять были в доме ученики его, и Фома с ними. Пришёл Иисус (когда двери были заперты) стал посреди их и сказал: мир вам! Шалом!..

Потом говорит Фоме: подай перст твой сюда и посмотри руки мои; подай руку твою и вложи в рёбра мои; и не будь неверующим, но – верующим. Фома сказал ему в ответ: Господь мой и Бог мой!..»

ПИЛАТ: Довольно, довольно сказок!

АФРАНИЙ: Так говорят люди.

ПИЛАТ: Люди?.. Люди могут и лгать…

Или – бредить… Факты каковы?

АФРАНИЙ: Фактов нет. Есть только разговоры о фактах.

ПИЛАТ: Разговоры о фактах?.. Это – слухи, молва, миф!

АФРАНИЙ: Именно! Миф, игемон.

ПИЛАТ: Миф… Вы нашли тело?

АФРАНИЙ: Нет. Оно бесследно исчезло.

ПИЛАТ: Но тогда они могут говорить всё, что угодно. Они даже… Они даже могут объявить его богом…

АФРАНИЙ: И что же тогда будет?

ПИЛАТ: Что будет?.. Они создадут новую церковь. Может быть. Поначалу и более привлекательную, чем старая. Но – тоже неизбежно стареющую… Так что – через каких-нибудь две тысячи лет – она точно так же обессмыслится, как и нынешняя, и будет годна лишь на слом…

Пауза.

ЛЕВИЙ МАТВЕЙ: Это всё задумал Иуда Искариот: он предал Иисуса, чтобы – его обожествить!

АФРАНИЙ: Но тогда это церковь не Христа, а Иуды…

ПИЛАТ: И – помяните моё слово – они не будут всех любить и прощать, как хотел Иисус. Они будут – воинствовать!..

АФРАНИЙ: Разумеется! Уничтожать «неверных» огнём и мечом, как это делали все прочие веры… Может быть, чтя Иисуса, они не станут никого распинать, но придумают что-нибудь новенькое. Например – сжигать на кострах!..

ПИЛАТ: И ещё назовут это «православием»!

ЛЕВИЙ: Но тогда это – точно церковь Иуды!..

Распахиваются двери, и врывается первосвященник Каифа, за которым бегут его приближённые и стража дворца; он – весь в саже с пожарища храма.

КАИФА (увидев Пилата): Пилат!.. Убей меня. Я – ошибся!..

ПИЛАТ: Ты ошибся, Каифа!

Поворачивается к нему спиной; тогда Каифа выхватывает из рук одного из стражников обнажённый меч, закалывается им и падает на пол.

ПИЛАТ (обернувшись, смотрит на Кайфу, а потом на всех, застывших в оцепенении): Что вы стоите?.. Хороните его! Уж он точно не воскреснет…

Затемнение.

Первый эпилог

Вольтер и те же философы, что были в прологе.

ВОЛЬТЕР: Друзья мои! Я вам напомню, что так называемые «социнианцы», которых христиане считают богохульниками, никогда не признавали божественной природы Иисуса Христа. Подобно философам древности, подобно евреям, магометанам и многим другим народам, они осмеливаются утверждать, что сама идея богочеловека, по сути своей, чудовищна…

ПЕРВЫЙ СОБЕСЕДНИК: Чудовищна?

ВОЛЬТЕР: Ну да!.. Суть этой мысли в том, что Бога отделяет от человека бесконечно большое расстояние и что бесконечное, необъятное, вечное существо в принципе не может быть заключено в столь малом смертном теле.

ПЕРВЫЙ: Не может быть заключено в смертном теле?

ВОЛЬТЕР: Да.

ТРЕТИЙ: Вы правы, господин Вольтер. И ещё они цитируют Святого Павла, который никогда не называет Иисуса Христа (во всяком случае – прямо не называет его) Богом и очень часто называет его человеком.

ВОЛЬТЕР: Совершенно верно!

ВТОРОЙ: Но ведь они в своей дерзости доходят до утверждения, что христиане, мол, потратили целых три столетия на постепенное обожествление Иисуса.

ТРЕТИЙ: И – что, в сущности говоря, возводя удивительное здание своей церкви, христиане, на самом деле, всего лишь следовали примеру язычников, обожествлявших смертных.

ВОЛЬТЕР: Да-да… Но это и не удивительно: они же жили среди этих язычников! Для язычников – превратить умершего человека в бога было всего лишь определённой формальной процедурой. А тут она была просто растянута на несколько столетий.

ПЕРВЫЙ: Вначале, утверждают они, Иисуса рассматривали лишь как человека, вдохновлённого Богом; затем – как существо, более совершенное, чем все другие. А через некоторое время, по словам Святого Павла, ему было предоставлено место – выше ангелов!..

ТРЕТИЙ: Каждый день прибавлял ему новое величие.

ПЕРВЫЙ: Он стал эманацией Бога…

ВТОРОЙ: Как бы – бликом, лучом или отсветом Его!

ПЕРВЫЙ: Да! Неким Его проявлением в пределах, ограниченных временем. В данном случае, вот в этом конкретном человеке.

ТРЕТИЙ: Но и этого оказалось недостаточно: его заставили родиться раньше самого времени. Ну… как бы в виде звезды!

ВОЛЬТЕР: И наконец – его превратили в Божество, единосущное с Самим Богом…

Затемнение.

Второй эпилог

Левый Матвей в луче света на авансцене.

ЛЕВИЙ (к зрителям):

Катапультированный Голгофой, взлетит он ввысь (на Олимп и выше!) — в легенду, в миф (над софой, над Софой)… Тысячелетья его услышат. Он станет Богом, и Сыном Бога, и чем-то третьим ещё (блин — Духом Святым), утроив свою дорогу, тройным аккордом звуча над ухом… – А нам — землица да будет пухом!

ПИЛАТ (в луне света):

А нам — землица да будет пухом!..

Пауза. Занавес.

КОНЕЦ ПЬЕСЫ

Оглавление

От составителя

Перечень авторов и соавторов

Синдром на троих Трагикомедия в 2-х действиях

  Действующие лица

  Действие первое

  Действие второе

Лебединая песня Драма-бенефис в 2-х действиях

  Действующие лица

  Действие первое

  Песня Мефистофеля

  Песня

  Действие второе

Сон Попова Фантасмагория в 3-х частях

  Действующие лица

  Часть первая

  Часть вторая

  Романс

  Часть третья

Недоразумение, или Откуда возьмутся праведники? Пьеса в 2-х действиях

  Действующие лица

  Действие первое

  Действие второе

Катапультированный Голгофой Философская фантазия в 2-х частях

  Действующие лица

  Первый пролог

  Второй пролог

  Часть первая

  Часть вторая

  Первый эпилог

  Второй эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg