Бертольт Брехт Барабаны в ночи Комедия
Bertolt Brecht. Trommeln in der Nacht. Перевод Грейнема Ратгауза.
Действующие лица
Андреас Краглер.
Анна Балике.
Карл Балике, ее отец.
Амалия Балике, ее мать.
Фридрих Мурк, ее жених.
Бабуш, журналист.
Двое мужчин.
Глубб, хозяин пивной.
Манке, официант из бара «Пиккадилли».
Манке по прозвищу «Любитель Изюма», его брат, официант в пивной Глубба.
Пьяный брюнет.
Бультроттер, разносчик газет.
Рабочий.
Лаар, крестьянин.
Августа, проститутка.
Мария, проститутка.
Служанка.
Продавщица газет.
Братьев Манке играет один и тот же актер.
Действие комедии происходит ноябрьской ночью, от вечерних до утренних сумерек.
Первый акт. Африка
Квартира Балике
Темная комната с кисейными гардинами. Вечер.
Балике (бреется у окна). Вот уж четыре года о нем ни слуху ни духу. Теперь уж он не вернется. Времена дьявольски ненадежные. Каждый мужчина нынче на вес золота. Я еще два года назад дал бы им родительское благословение, да ваша проклятая сентиментальность тогда задурила мне голову. Но теперь-то мне чихать на все это.
Госпожа Балике (глядит на фотографию Краглера в артиллерийской форме на стене). Он был такой хороший человек. С такой детской душой.
Балике. Теперь он сгнил в земле.
Госпожа Балике. Что, если он вернется?
Балике. Из рая еще никто не возвращался.
Госпожа Балике. Клянусь воинством небесным, Анна тогда утопится!
Балике. Раз она так говорит, она просто гусыня, а я еще никогда не слыхал, чтобы гусыня могла утопиться.
Госпожа Балике. Ее почему-то все время тошнит.
Балике. Не надо ей лопать так много ягод и селедки. Этот Мурк — славный малый, мы должны на коленях благодарить за него Бога.
Госпожа Балике. Что ж, он зарабатывает недурно. Но куда ему до Краглера! Мне просто плакать хочется.
Балике. До этого трупа?! Говорю тебе: теперь или никогда! Папу римского она, что ли, дожидается? Или ей нужен негр? Хватит с меня этой капители.
Госпожа Балике. А если он вернется, этот труп, который теперь, по-твоему, уже гниет в земле, вернется из рая или из ада: «Здравствуйте. Я — Краглер!» — кто ему тогда объявит, что он труп, а его девчонка лежит с другим в постели?
Балике. Я сам ему объявлю! А теперь скажи-ка ты ей, что с меня хватит, и пусть играют свадебный марш, и что она выходит за Мурка. Если ей объявлю я, она нас потопит в слезах. А теперь будь любезна, зажги свет.
Госпожа Балике. Я принесу пластырь. Без света ты каждый раз вот так и порежешься...
Балике. Свет дорог, а за порез я не плачу. (Кричит в другую комнату). Анна!
Анна (в дверях). Что с тобой, отец?
Балике. Будь любезна, выслушай свою мать и не смей хныкать в такой праздничный день!
Госпожа Балике. Поди сюда, Анна! Отец говорит, ты такая бледная, как будто ты совсем не спишь по ночам.
Анна. Да что ты, я сплю.
Госпожа Балике. Подумай сама, ведь так не может продолжаться вечно. Он уже никогда не вернется. (Зажигает свечи).
Балике. Опять у нее глазищи, как у крокодила!
Госпожа Балике. Тебе, конечно, было нелегко, и он был хорошим человеком, но ведь теперь-то он уже умер!
Балике. Теперь его черви едят!
Госпожа Балике. Карл! Зато тебя любит Мурк, он работящий малый, и он, конечно, далеко пойдет!
Балике. Вот именно!
Госпожа Балике. И ты, стало быть, соглашайся, и с Богом!
Балике. И не устраивай нам оперы!
Госпожа Балике. Ты, стало быть, с Богом выходи за него!
Балике (яростно наклеивая пластырь). Да разрази вас гром, ты что думаешь, с парнями можно играть в кошки-мышки? Да или нет! И нечего тут кивать на Боженьку!
Анна. Да, папа, да!
Балике (чувствительно). Теперь реви сколько хочешь, шлюзы открыты, я только надену спасательный пояс.
Госпожа Балике. Ты разве ничуть не любишь Мурка?
Балике. Послушай-ка, ты задаешь просто безнравственные вопросы!
Госпожа Балике. Карл! Ну, Анна, так как же с Фридрихом?
Анна. Люблю его. Но ведь вы знаете все, и мне иногда прямо тошно бывает.
Балике. Знать ничего не хочу! Говорю тебе, черви едят твоего жениха, ни одной целой косточки не осталось! Четыре года! И ни слуху, ни духу! И вся батарея взорвана! Взлетела на воздух! Разнесена на куски! Пропала без вести! Попробуй-ка угадать, куда он теперь запропастился! Это только твой проклятый страх перед призраками! Заведи себе мужа, и больше тебе не придется бояться призраков по ночам. (Подходит к Анне, подбоченившись). Ты храбрая девчонка или нет? Ну-ка, поди сюда!
Звонок в дверь.
Анна (испуганно). Это он!
Балике. Задержи его там и подготовь!
Госпожа Балике (стоит в дверях с корзиной белья). У тебя есть что-нибудь для прачечной?
Анна. Да. Нет. Нет, кажется, ничего нет...
Госпожа Балике. Но нынче уже восьмое число.
Анна. Уже восьмое?
Госпожа Балике. Конечно, восьмое.
Анна. А хоть бы и восемнадцатое!
Балике. Что это у вас за болтовня в дверях? Заходи сюда!
Госпожа Балике. Ну, смотри, ты опоздаешь сдать белье. (Уходит).
Балике (садится, сажает Анну на колени). Видишь ли, женщина без мужа дурна, как самый богомерзкий кабак. Ты скучаешь по парню, которого призвали в нашу великую армию, это похвально. Но разве ты знаешь, жив ли он еще? Как бы не так, моя дорогая! Он помер и стал страшилищем, его в пору показывать на ярмарке среди прочих чучел. Он прихорашивался три года, и если бы не был мертвехонек, то выглядел бы сейчас иначе, чем ты думаешь! Но он, между прочим, давно сгнил, и вид у него неважный. У него больше нет носа. Но ты без него скучаешь! Отлично, заведи себе другого! Природа, знаешь ли, требует! Ты будешь резвиться, как зайчик на капустной грядке! Ты ведь здоровехонька, и у тебя недурной аппетит. Вот это будет по-божески, уверяю тебя!
Анна. Но я не могу его забыть! Нет! Уговаривайте, как хотите, но я этого не могу!
Балике. Так выходи за Мурка, он тебе живо поможет.
Анна. Да, я люблю его, и будет время, буду любить еще больше, но сейчас еще не время.
Балике. Ну, он тебя живо уломает, ему только нужны кое-какие права, такие дела лучше всего обделываются в браке. Я не могу тебе все это объяснять, ты еще чересчур молода! (Щекочет ее). Ну как, по рукам?
Анна (с довольным смешком). Да я и не знаю, захочет ли Фридрих.
Балике. Жена, загляни-ка к нам!
Госпожа Балике. Прошу вас сюда, в комнату, будьте любезны, войдите, господин Мурк!
Входит Мурк.
Балике. Привет, Мурк! Вид у вас как у утопленника!
Мурк. Фрейлейн Анна!
Балике. Что это с вами? Да вы дрожите, как заяц! Отчего вы побелели как мел, приятель? Вам не правится вечерняя стрельба?
Пауза.
Ну, Анна, угощай. (Приосанившись, уходит вместе с женой).
Анна. Что с тобой, Фридрих? Ты и в самом деле бледен.
Мурк (подозрительно озираясь). Ему, видно, нужен жених румяный, как яблочко!
Пауза.
Кто-нибудь был тут? (Подходит к Анне). Тут кто-нибудь был? Почему ты вдруг побелела как полотно? Кто здесь был?
Анна. Никого. Никого здесь не было! Да что с тобой стряслось?
Мурк. Зачем тогда вся эта спешка? Не втирайте мне очки. Ну, ладно, Бог с ним! Но в этом кабаке я не желаю праздновать помолвку!
Анна. Да кто говорит про помолвку?
Мурк. Старуха. Свой глаз — алмаз. (Неспокойно ходит по комнате). Ну, а если я согласен?!
Анна. Ты вообще делаешь вид, будто мои родители очень хотят этого! Видит бог, они этого вовсе не хотят! Ни на столечко!
Мурк. Ты, кажется, уже давно отвечаешь сама за себя.
Анна. Я только думаю, что ты слишком легко себе все это представляешь.
Мурк. Ах, вот как? У тебя есть другой!
Анна. Я не сказала ни слова о другом.
Мурк. Но вот он висит на стене, и он тут, и он бродит по дому!
Анна. Это было совсем иначе. Это было такое, чего тебе никогда не понять, потому что это была духовная близость.
Мурк. А у нас с тобой, значит, плотская?
Анна. У нас с тобой вообще ничего нет.
Мурк. Но не теперь! Теперь уже есть кое-что!
Анна. Откуда это тебе известно?
Мурк. Ничего, скоро здесь заговорят совсем по-другому.
Анна. Что ж, надейся.
Мурк. Я ведь сватаюсь!
Анна. Это и есть твое объяснение в любви?
Мурк. Нет, еще успеется.
Анна. Но тут замешана еще и фабрика снарядных ящиков.
Мурк. А ты шельма! Слушай-ка, нынче ночью они опять ничего не почуяли?
Анна. О, Фридрих! Они-то спят как сурки. (Ластится к нему).
Мурк. Мы не спим!
Анна. Плутишка.
Мурк (рывком притягивает ее к себе, но целует холодно). Шельма!
Анна. Тише! Там, в ночи, идет поезд! Ты слышишь? Иногда я боюсь, что войдет он. Меня всю пробирает озноб.
Мурк. Эта мумия? Я беру на себя. Послушай, я тебе твердо говорю: вон его, он нам в этом деле не нужен! Никаких трупов в нашей постели! Я не потерплю никого рядом с собой!
Анна. Ну, не злись, Фридрих, поди ко мне, прости меня!
Мурк. Святой Андреас? Дурацкое привидение! После нашей свадьбы он будет еще раз похоронен. Хочешь пари? (Смеется). Пари — будет ребенок.
Анна (прячет лицо у него на груди). О, милый, не говори так!
Мурк (весело). Почему же? (В дверь). Заходите, мамаша! Привет, папаша!
Госпожа Балике (прямо из-за двери). О, дети мои! (Сквозь слезы). Как снег на голову!
Балике. Трудные роды, а?
Все растроганно обнимаются.
Мурк. Близнецы! Когда мы устроим свадьбу? Время — деньги.
Балике. По мне, хоть через три недели! Обе постели в порядке. Мать, ужин на стол!
Госпожа Балике. Сейчас, сейчас, муженек, дай мне только отдышаться. (Бежит в кухню). Как снег на голову!
Мурк. Позвольте мне пригласить вас нынче вечером в бар «Пиккадилли» на бутылочку красного. Я — за немедленную помолвку. А ты, Анна?
Анна. Раз так надо!..
Балике. Но только здесь! К чему этот бар «Пиккадилли»? Что у тебя, башка не варит?
Мурк (беспокойно). Не здесь. Ни в коем случае не здесь.
Балике. Вот оно как?!
Анна. Он такой чудной. Пусть будет бар «Пиккадилли»!
Балике. В такую ночь! На улицу выйти опасно!
Госпожа Балике (входит вместе со служанкой, накрывает на стол). Да, дети! Чего не чаешь, то как раз и сбудется. Прошу к столу, господа!
Едят.
Балике (поднимает стакан). За здоровье нареченных. (Чокаясь). Время сейчас ненадежное. Война кончилась. Свинина слишком жирна, Амалия! Демобилизация обрушила на оазисы мирной работы грязный поток разнузданности, похоти, скотской бесчеловечности.
Мурк. За снарядные ящики, ура! Ура, Анна!
Балике. Везде шныряют нищие проходимцы, рыцари удачи. Правительство бессильно в борьбе со стервятниками революции. (Разворачивает лист газеты). Разъяренные массы отрицают идеалы. Но самое скверное, скажу вам откровенно, — это фронтовики, одичавшие, обленившиеся, отвыкшие от работы авантюристы, для которых нет больше ничего святого. Воистину тяжелое время; хороший муж, Анна, теперь дороже золота. Держись за него крепче. Не робейте, и вы пойдете вперед, всегда вдвоем, всегда вперед, ура! (Заводит граммофон).
Мурк (вытирает пот со лба). Браво! Настоящий мужчина своего добьется. Надо иметь крепкие локти, надо иметь кованые сапоги и ясную голову на плечах и не смотреть себе под ноги. Так ведь, Анна? Я ведь и сам из народа. Был мальчонкой — рассыльным на механическом заводе. Там щипок, тут подзатыльник схлопочешь, зато везде чему-нибудь да выучишься. Вся наша Германия так выходила в люди! Бог — свидетель, мы не белоручки, а настоящие работяги. Теперь-то я зажил! Твое здоровье, Анна!
Граммофон играет: «Я власть любви боготворю...»
Балике. Браво! Чего ты хандришь, Анна?
Анна (встала, слегка отвернувшись). Сама не знаю. Слишком все это быстро. Наверно, это нехорошо, да, мама?
Госпожа Балике. Что ты, дочка! Не будь дурочкой! Радуйся. Что тут может быть нехорошего!
Балике. Сядь! Или хотя бы заведи граммофон, раз уж ты встала с места.
Анна садится. Молчание.
Мурк. Что ж, выпьем! (Чокается с Анной). Да что с тобой?
Балике. А наше дело, Фриц, наша фабрика снарядных ящиков, скоро может прогореть. Еще две недельки гражданской войны, если повезет, а потом — каюк! Я считаю, без шуток, лучше всего — детские коляски. Фабрика оборудована во всех отношениях отлично. (Берет Мурка за плечо, отводит его в глубину сцены, одергивает гардины). Заложим корпус номер два и номер три. Прочно и современно. Анна, заведи-ка граммофон! Меня это здорово волнует.
Граммофон играет: «Германия, Германия превыше всего...»
Мурк. Послушайте, вон там, во дворе фабрики, кто-то стоит. Кто это?
Анна. Это жутко, Фриц. Мне кажется, он смотрит сюда!
Балике. Наверно, это сторож! Ты что смеешься, Фриц? Смешинка в рот попала? Наши женщины вон как побледнели!
Мурк. Знаешь, мне пришла в голову странная мысль: это «Спартак»...
Балике. Вздор, у нас и в помине нет ничего такого! (Все же отворачивается, неприятно задетый). Фабрика, значит, процветает! (Подходит к окну).
Анна задергивает гардину.
Война меня, как говорится, озолотила. Деньги валялись на улице, отчего же их не подобрать? Только дурак отказался бы. Не я, так другой. Есть свинка — будет и ветчинка. Если смотреть в корень, война была счастьем для нас. Мы уберегли наше добро, изрядно и приятно его округлили. Мы можем спокойно делать детские коляски. Не спеша! Ты согласен?
Мурк. Вполне, папа! Твое здоровье!
Балике. А вы можете преспокойно делать детей. (Смеется).
Служанка. Господин Бабуш к господину Балике!
Бабуш (вваливается в комнату). Дети мои, вы тут недурно укрылись от шабаша красных! «Спартак» объявил мобилизацию. Переговоры прерваны. Через двадцать четыре часа начнется артиллерийский огонь по Берлину.
Балике (с салфеткой на шее). Что ж, черт возьми, эти ребята недовольны?
Госпожа Балике. Артиллерия? О, бо-о... бо-о... боже мой! Вот так ночка! Вот так ночка! Я залезу в подвал, Балике.
Бабуш. В центре города все еще спокойно. Но прошел слух, что они будут занимать редакции газет.
Балике. Что? Мы празднуем помолвку! И как раз в такой день! Сумасброды!
Мурк. Их всех надо к стенке!
Балике. Кто недоволен — к стенке!
Бабуш. Нынче твоя помолвка, Балике?
Мурк. Моя невеста, Бабуш!
Госпожа Балике. Прямо как снег на голову. Только когда же они начнут стрелять?
Бабуш (трясет руку Анне и Мурку). «Спартак» припрятал целые склады оружия. Бессовестный сброд! Так-то, Анна! А вы не робейте! Здесь нам ничего не грозит. Здесь тихий очаг. Семейство! Германское семейство!
Госпожа Балике. И такое время! В такое время! И в день твоей помолвки, Анна!
Бабуш. Зато это дьявольски интересно, дети мои!
Балике. Мне — так ничуть! Ни чуточки не интересно! (Утирает губы салфеткой).
Мурк. Знаете что! Пойдемте с нами в бар «Пиккадилли»! У нас помолвка!
Бабуш. А как же «Спартак»?
Балике. Обождет, Бабуш! Прострелит брюхо еще кому-нибудь, Бабуш! Пошли с нами в бар «Пиккадилли»! Эй, принарядись, супружница!
Госпожа Балике. В бар «Пиккадилли»? В такую ночь? (Садится на стул).
Балике. Бар «Пиккадилли» — это старое название. Теперь называется: кафе «Отечество». Фридрих нас пригласил. И что это за такая особенная ночь? Для чего тогда извозчики? Марш, старуха, принарядись!
Госпожа Балике. Я из моего дома ни ногой. Да что ты, Фрицхен?
Анна. Охота пуще неволи. Так хочет Фридрих.
Все смотрят на Мурка.
Мурк. Не здесь. Только не здесь. Я, знаете ли, желаю музыки и света! Это такой шикарный ресторан! Здесь так темно. Я нарочно оделся поприличнее. Ну, так как же, теща?
Госпожа Балике. Мне этого не понять. (Уходит).
Анна. Обожди меня, Фридрих, я мигом соберусь!
Бабуш. Это весьма занятно! Весь оркестрион скоро взлетит на воздух! Младенцы, объединяйтесь! Между прочим, фунт абрикосов, сочных, мясистых, нежных, как масло, стоит десять марок. Бездельники, не поддавайтесь на провокации! Темные личности свистят, засунув два пальца в рот, прямо в залитых светом кафе! Их лозунг — свобода лодырничать! А в ресторанах под музыку танцует чистая публика! Выпьем за свадьбу!
Мурк. Дамам не надо переодеваться. Теперь это ни к чему. Вся эта блестящая мишура только привлекает внимание!
Балике. Вот именно! В такое суровое время. Не надевать же лучшие платья ради этой банды. Собирайся поживее, Анна!
Мурк. Мы идем первыми. Не вздумай переодеваться!
Анна. Ты груб. (Уходит).
Балике. Марш!.. Под звуки туша прямо в рай. Мне бы надо переменить рубашку.
Мурк. Ты с матерью нас догонишь. А Бабуша мы возьмем с собой вместо классной дамы, да? (Поет). «Бабуш, Бабуш, Бабуш, вас ли вижу в зале я»?
Бабуш. Почему вам так нравится этот убогий детский стишок, сочиненный юным кретином? (Уходит под руку с Мурком).
Мурк (поет за дверью). «Детки, пальцы изо рта, вот будет вакханалия»! Анна!
Балике (один, закуривает сигарету). Слава тебе, Господи! Конец — делу венец. Распроклятая тягомотина! Прямо силой приходится гнать ее в постель! И еще эта дурацкая любовь к трупу! Моя рубашка насквозь промокла от пота. А теперь будь что будет! Девиз — детские коляски. (Выходит). Жена, рубашку!
Анна (из-за двери). Фридрих! Фридрих! (Быстро входит). Фридрих!
Мурк (в дверях). Анна! (Сухо, беспокойно, низко свесив руки, словно орангутанг). Ты поедешь?
Анна. Что с тобой? Почему у тебя такой вид?
Мурк. Поедешь ты или нет? Я-то знаю, о чем я спрашиваю, не прикидывайся. Выкладывай все начистоту.
Анна. Поеду, что ты! Вот новости.
Мурк. Хорошо, хорошо. Я не очень-то в тебе уверен. Я двадцать лет бедовал на чердаках, промерзал до костей, теперь на мне лакированные ботинки, посмотри, пожалуйста, вот они! Я до пота надрывался в темноте, при свете газа, он разъедал мне глаза, а теперь я завел себе портного. Но меня все еще шатает, по земле метет ветер, бежит ледяной озноб, и ноги мерзнут, ступая по земле. (Подходит к Анне вплотную, не дотрагивается до нее, стоит перед ней, покачиваясь). И вот — растет гора мяса. И вот — рекой льется красное вино. Вот пришло мое время! Обливался потом, закрывал глаза, стискивал кулаки так, что ногти вонзались в мякоть. Крышка! Уют! Теплота! Снимаю пиджак! Вот кровать, белая, широкая, мягкая! (Проходя мимо окна, бросает, быстрый взгляд на улицу). Поди ко мне: я разжимаю кулаки, и сижу в одной рубахе, я владею тобой.
Анна (летит к нему). Милый!
Мурк. Лакомый кусочек!
Анна. Теперь ведь ты владеешь мной.
Мурк. Что же матери все нет?
Бабуш (из-за двери). Ну, поторапливайтесь! Дети, я ваша классная дама!
Мурк (снова заводит граммофон, который, еще раз начинает: «Власть любви боготворить»). Я самый хороший человек, если мне только никто не мешает. (Уходит под руку с Анной).
Госпожа Балике (впархивает в комнату, стоит перед зеркалом, вся в черном, поправляет шляпку с лентами). Луна такая большая, такая красная... А дети, о Боже! Ах, да... Нынче вечером можно от души возблагодарить Бога.
В эту минуту в дверь входит мужчина в грязной темно-синей артиллерийской форме, с маленькой трубкой во рту.
Вошедший. Я — Краглер.
Госпожа Балике (сразу ослабев, опирается коленями о зеркальный столик). Господи Иисусе!
Краглер. Чего вы глядите на меня с таким неземным видом? И вы тоже зря потратились на похоронный венок? Очень жаль. Покорнейше докладываю: был привидением, квартировал в Алжире. Но теперь бывший труп зверски голоден. Я мог бы жрать дождевых червей! Но что с вами, мамаша Балике? Дурацкая песня! (Останавливает граммофон).
Госпожа Балике все еще ничего не говорит, только неподвижно смотрит на него.
Только не падайте сразу в обморок! Вот стул. Можно раздобыть стакан воды. (Напевая, направляется к шкафу). Я еще неплохо помню эту квартиру. (Наливает вино в стакан). Вино! Ниренштейнер! Я, кажется, сегодня оживлен и, значит, не похож на привидение. (Хлопочет возле госпожи Балике).
Балике (из-за двери). Ну пошли, старуха! Marchons!1 Ты прекрасна, ангел милый! (Входит в комнату, останавливается растерянно). Это еще что?!
Краглер. Привет, господин Балике! Вашей жене нехорошо. (Хочет влить вино ей в рот, она с ужасом отворачивается).
Балике беспокойно наблюдает за этим.
Да выпейте же! Не хотите? Сразу станет лучше. Я даже не думал, что меня здесь еще так хорошо помнят. Я прямо из Африки! Испания, волокита с паспортами и все прочее. Но скажите, где же Анна?
Балике. Оставьте же, ради Бога, мою жену в покое! Вы ее, чего доброго, утопите.
Краглер. Ну, вот еще!
Госпожа Балике (бежит к мужу, который стоит неподвижно). Карл!
Балике (строго). Господин Краглер, если вы тот, за кого вы себя выдаете, могу я потребовать у вас объяснения, что вам здесь надо?
Краглер (еле слышно). Послушайте, я был военнопленным в Африке.
Балике. Черт побери! (Подходит к стенному шкафчику, пьет шнапс). Это хорошо. Это на вас похоже. Какое свинство! Чего вы хотите, собственно говоря? Чего вы хотите? Моя дочь помолвлена нынче вечером, меньше чем полчаса назад.
Краглер (пошатывается, говорит неуверенно). Что это значит?
Балике. Вас не было четыре года. Она ждала четыре года. Мы все ждали четыре года. Теперь довольно, и для вас никакой надежды больше нет.
Краглер садится.
Балике (несколько нетвердо, неуверенно, но стараясь не потерять выдержки). Господин Краглер, у меня есть обязательства на сегодняшний вечер.
Краглер (поднимает голову). Обязательства?.. (Рассеянно). Да... (Опять сник).
Госпожа Балике. Господин Краглер, не стоит так огорчаться. Есть ведь и другие девушки. Так уж получилось. Учитесь страдать без жалоб.
Краглер. Анна...
Балике (грубо). Жена!
Она нерешительно подходит к нему.
Балике (с внезапной твердостью). А, хватит этих сантиментов. Marchons! (Уходит с женой).
В дверях появляется служанка.
Краглер. Гм... (Качает головой).
Служанка. Господа ушли.
Тишина.
Господа ушли в бар «Пиккадилли» праздновать помолвку.
Тишина. Ветер.
Краглер (смотрит на нее снизу вверх). Гм! (Он медленно, неуклюже встает, оглядывает комнату, молча, сутулясь, обходит ее, смотрит в окно, поворачивается, сердито уходит, насвистывая, без шапки).
Служанка. Постойте! Ваша шапка! Вы забыли здесь вашу шапку!
Второй акт. Перец
Бар «Пиккадилли»
В глубине сцены большое окно. Музыка. Всходит красная луна. Когда открывается дверь, дует ветер.
Бабуш. Заходите в зверинец, детки! Лунного света хватит на всех. Ура, «Спартак»! Ну и морока! Красного вина!
Мурк (входит под руку с Анной, они снимают пальто). Ночь как в романе. Крик в газетных кварталах, дрожки с женихом и невестой!
Анна. Никак не могу избавиться от неприятного чувства. У меня дрожат руки и ноги.
Бабуш. Выпьем, Фридрих!
Мурк. Я тут как дома. Чертовски неуютно, если здесь обосноваться надолго, но зато шикарно! Поглядите-ка, Бабуш, где старшее поколение?
Бабуш. Отлично. (Уходя). А вы присмотрите за младшим. (Идет).
Анна. Поцелуй меня!
Мурк. Что за блажь! Тут мы на виду всего Берлина!
Анна. Это все равно, мне это все равно, раз мне так хочется. А тебе нет?
Мурк. Вовсе нет. И тебе, кстати говоря, не все равно.
Анна. Ты грубиян.
Мурк. Вот именно.
Анна. Трус!
Мурк звонит, входит кельнер.
Мурк. Смирно! (Перегибается через стол и, опрокидывая стаканы, насильно целует Анну).
Анна. Фридрих!
Мурк. Кругом!
Кельнер уходит.
Ну что, трус я или нет? (Смотрит под стол). Теперь можешь больше не толкать меня ногой.
Анна. Что ты выдумываешь!
Мурк. Жена да убоится мужа своего.
Балике (входит с женой и Бабушем). Так вот где они! Ну и дела!
Анна. Где вы были?
Госпожа Балике. На небе такая красная луна. Такая багровая, что мне что-то страшновато. И снова кричат в газетных кварталах.
Бабуш. Волки!
Госпожа Балике. Смотрите, домой возвращайтесь только вдвоем.
Балике. В постельку, да, Фридрих?
Анна. Мама, тебе нехорошо?
Госпожа Балике. Когда вы наконец поженитесь?
Мурк. Через три недели, мама!
Госпожа Балике. Разве нельзя было еще кого-нибудь пригласить на вашу помолвку? Никто ничего не знает. Надо, чтобы люди знали об этом.
Балике. Ерунда. Все это ерунда. Боишься, что волк воет? Пусть повоет. Пусть высунет красный язык до самой земли. Я его пристрелю.
Бабуш. Мурк, помогите-ка мне откупорить бутылку! (Вполголоса ему). Волк вернулся и воет на луну. На красную луну. Волк из Африки.
Мурк. Андреас Краглер?
Бабуш. Волк. Дело дрянь, а?
Мурк. Он похоронен, и точка. Задерните гардины!
Госпожа Балике. Твой отец через каждые два дома заглядывал в пивнушку. Он вдрызг наклюкался. Да, это мужчина! Вот это мужчина! Он готов упиться до смерти ради своих детей, вот он каков!
Анна. Только зачем ему это?
Госпожа Балике. Не спрашивай, детка, Не спрашивай меня ни о чем. Все теперь ходят на голове. Настал конец света. Налей мне вишневой наливки, деточка.
Балике. Не увлекайся вишневкой, мамаша! Задерните-ка гардину!
Официант задергивает.
Бабуш. Вы уже смекнули, в чем дело?
Мурк. Я застегнут на все пуговицы и готов драться. Он уже был у вас?
Бабуш. Да, только что.
Мурк. Тогда он явится сюда.
Балике. Заговор за бутылочкой красного? А ну-ка все сюда! Отпразднуем помолвку.
Все садятся к столу.
Поживее! Я слишком занят, чтобы уставать.
Анна. Ух, эта лошадь! Было так чудно! Прямо посреди мостовой взяла да остановилась. Фридрих, вылезай, лошадь больше не везет. И лошадь стояла прямо посреди мостовой. И дрожала... Зрачки у нее были как крыжовник, совсем белые, и Фридрих как хлестнет ее по глазам своей тростью, тут она подскочила. Прямо как в цирке.
Балике. Время — деньги. Здесь чертовски жарко. Я опять потею. Сегодня я так распарился, что уже сменил рубашку.
Госпожа Балике. Ты меня до сумы доведешь, на тебя одного белья не напасешься!
Бабуш (ест сушеные сливы из своего кармана). Фунт абрикосов стоит сейчас десять марок. Вот так. Я напишу статью о росте цен. И тогда уже сумею купить себе абрикосов. Пусть себе гибнет мир,— я напишу об этом статью. Но как быть всем прочим? Если взлетит на воздух весь квартал Тиргартена, я все равно буду жить, как у Христа за пазухой. Но вам-то каково!
Мурк. Рубашки, абрикосы, квартал Тиргартена. Когда же будет свадьба?
Балике. Через три недели. Свадьба — через три недели. Уф-ф. Господь Бог слышит мои слова, все согласны? Согласны насчет свадьбы? Что ж, выпьем за жениха с невестой, ура!
Все чокаются. Дверь отворилась. В дверях стоит Краглер. Пламя свечей меркнет, подрагивая на ветру.
Чудеса, да у тебя стакан дрожит в руке! Точь-в-точь как у матери, Анна!
Анна сидит против двери и видит Краглера, она вся поникла, неподвижно смотрит на него.
Госпожа Балике. Господи Боже, почему ты вся съежилась, доченька?
Мурк. Откуда такой сквозняк?
Краглер (хрипло). Анна!
Анна тихо вскрикивает. Все оборачиваются, вскакивают на ноги. Суматоха. Все говорят одновременно.
Балике. А, дьявол! (Льет вино из бутылки прямо в глотку). Мать, вот оно, привидение!
Госпожа Балике. Господи боже! Кра...
Мурк. Вышвырнуть вон! Вышвырнуть вон!
Краглер какое-то время постоял, покачиваясь в дверях; у него мрачный вид. Во время суматохи он довольно быстро, но тяжелым шагом подходит к Анне, которая одна только еще сидит и, дрожа, держит стакан перед собой, отнимает у нее стакан, облокачивается на стол, в упор глядит на нее.
Балике. Да он вдребезги пьян.
Мурк. Официант! Это нарушение порядка! Вышвырнуть вон! (Бежит вдоль стены, отдергивает гардины).
Луна.
Бабуш. Осторожно! У него под рубахой — кусок сырого мяса. Ему хочется крови! Не прикасайтесь к нему. (Бьет тростью по столу). Только не устраивайте скандала! Спокойно выходите! Выходите по очереди!
Анна (кинулась прочь от стола, обнимает мать). Мама! На помощь!
Краглер обходит стол, шатаясь, идет к Анне.
Госпожа Балике (видя это). Пощадите жизнь моей дочки. Вы попадете в тюрьму! Господи боже, он прикончит ее!
Балике (наливаясь кровью, орет издали). Пьяны вы, что ли? Голодранец! Анархист! Рвань окопная! Морской разбойник! Распроклятый призрак! Где вы забыли свой саван?
Бабуш. Если тебя хватит удар, он на ней женится. Заткните глотки! Он ведь больше вас всех пострадал. Убирайтесь вон. Он имеет право сказать речь. Имеет право, госпожа Балике. Души у вас нет, что ли? Он был четыре года на войне. Нельзя быть такой бездушной.
Госпожа Балике. Она едва на ногах держится, она побелела как полотно!
Бабуш (Мурку). Посмотрите, какое у него лицо! Она ведь знает его! Когда-то он был кровь с молоком! Теперь это — гнилой финик! Не бойтесь ничего.
Они уходят.
Мурк (уходя). Если вы мне толкуете про ревность, так у меня ее совсем нет. Ха-ха!
Балике (еще стоит недолго между столом и дверью, слегка пьян, нетверд на ногах, говорит со стаканом в руке в продолжение всего следующего). Негритянское отродье! Рожа как у больного слона! Не человек, а развалина! Просто бесстыдство! (Топает прочь).
Теперь один только официант стоит у двери, справа, с подносом в руках. Слышится «Ave Maria» Гуно. Пламя чадит, как гнилая головешка.
Краглер (выждав немного). У меня совсем пустая голова, а вместо мозгов — пот. Я очень туго соображаю.
Анна (берет свечу, стоит неуверенно, светит ему в лицо). Разве тебя не сожрали рыбы?
Краглер. Не знаю, о чем ты говоришь.
Анна. Ты не взлетел на воздух?
Краглер. Не понимаю тебя.
Анна. Разве тебе не прострелили лицо?
Краглер. Почему ты так странно на меня смотришь? Разве у меня такой вид? (Молчит, глядит в окно). Я пришел к тебе, как старый пес.
Пауза.
Кожа у меня, как у акулы, совсем черная.
Пауза.
А я ведь был как кровь с молоком.
Пауза.
И кровь сочится все время, бежит и бежит...
Анна. Андреас!
Краглер. Да.
Анна (робея, подходит к нему). Андреас, ну почему тебя так долго не было? Или они застращали тебя своими пушками и саблями? А теперь я уже не твоя.
Краглер. Разве меня не было?
Анна. Вначале ты долго не покидал меня, твой голос звучал очень ясно. Когда я шла по коридору, я касалась тебя плечом, а на лугу ты меня звал под клен. Хотя они и писали, что тебе прострелили лицо и два дня спустя похоронили. Но однажды все переменилось. Когда я шла по коридору, он был пуст, и клен замолчал. Когда я выпрямлялась над корытом с бельем, я еще видела твое лицо, но когда на лугу я вешала сушить белье, я уже больше его не видела, и все эти долгие годы я так и не знала, как же ты выглядишь. Но я должна была тебя дождаться.
Краглер. Тебе нужна была фотография.
Анна. Я боялась. Я должна была бояться и ждать, но я — дурная. Пусти мою руку, я очень дурная.
Краглер (смотрит в окно). Не знаю, что ты говоришь. Может быть, это все из-за красной луны. Я должен подумать, что это значит. У меня распухли руки, между пальцами — плавники, я неуклюж и, когда пьян, то бью стаканы. Я не умею с тобой говорить. У меня в глотке застряли негритянские слова.
Анна. Да.
Краглер. Дай мне руку. Ты думаешь, я привидение? Подойди ко мне, дай мне руку. Ты не хочешь подойти?
Анна. Она так нужна тебе?
Краглер. Дай мне руку. Теперь я больше не привидение. Видишь мое лицо? Разве оно похоже на морду крокодила? У меня плохой вид. Я долго был в соленой воде. Во всем виновата багровая луна.
Анна. Да.
Краглер. И ты возьми мою руку. Почему ты не жмешь ее крепко? Дай мне твое лицо. Что, разве нельзя?
Анна. Нет! Нет!
Краглер (хватает ее). Анна! Я негритянская рухлядь, вот я кто! У меня рот полон дерьма! Четыре года! Ты хочешь меня, Анна? (Резко ее поворачивает и видит официанта, наклонившись вперед, смотрит на него).
Официант (не владея собой, роняет поднос, бормочет). Но главное в том... соблюла ли она... свою непорочную лилию...
Краглер (обнявши Анну, смеется). Что он сказал? Лилию?
Официант убегает.
Эй, читатель романов, зачем вы удираете? Ведь вот что придумал! Лилию! С ним что-то стряслось. Лилию? Ты слыхала? Вот как глубоко он это прочувствовал.
Анна. Андре!
Краглер (выпустил Анну, совсем, сник, смотрит на нее). Скажи еще раз вот так,— какой у тебя голос! (Бежит направо). Официант! Поди-ка сюда, приятель!
Бабуш (за дверью). Что у вас за плотоядный смех? Такой мясистый смех. Как вы себя чувствуете?
Госпожа Балике (за его спиной). Анна, дочурка моя! Сколько нам с тобой заботы!
Где-то невдалеке начали играть «Перуанку».
Балике (вбегает, уже слегка отрезвев). Садитесь. (Задергивает гардину, слышен металлический шум). С вами багровая луна, и за вами — винтовки в газетных кварталах, у Бабуша. Приходится с вами считаться. (Снова зажигает все свечи). Садитесь!
Госпожа Балике. Почему у тебя такое лицо? У меня опять дрожь в ногах начинается. Официант! Официант!
Балике. Где Мурк?
Бабуш. Фридрих Мурк спекулирует бостоном.
Балике (понизив голос). Заставь его только сесть! Если сядет, значит мы его уже здорово умаслили. В сидячем положении не до пафоса. (Громко). Садитесь все! Тихо! Возьми себя в руки, Амалия! (Краглеру). И вы садитесь, ради Бога.
Госпожа Балике (снимает с подноса у официанта бутылку вишневки). Я должна выпить вишневки, иначе я умру. (Подходит к столу со стаканом).
Все уселись: госпожа Балике, Балике, Анна. Бабуш вперевалочку подошел к столу и заставил ее сесть. Теперь он силой усаживает на стул Краглера, который растерянно стоял на месте.
Бабуш. Садитесь, вас ноги плохо держат. Хотите вишневки?
Краглер встает. Бабуш силой его усаживает. Теперь он сидит.
Балике. Чего вы хотите, Андреас Краглер?
Госпожа Балике. Господин Краглер. Наш кайзер сказал: «Учись страдать без жалоб!»
Анна. Не вставай!
Балике. Заткни глотку! Дай ему сказать! Чего вы хотите?
Бабуш (встает). Может быть, хотите глоток вишневки? Говорите же!
Анна. Андреас, подумай! Не говори сгоряча!
Госпожа Балике. Ты меня вгонишь в гроб! Попридержи язык! Ты ни в чем не разбираешься.
Краглер хочет встать, но Бабуш его удерживает.
Краглер (С большой серьезностью). Если вы задаете мне вопрос, ответить не так-то просто. И я не хочу пить вишневку. Слишком многое зависит от моего ответа.
Балике. Не увиливайте! Говорите все, что вам хочется. А потом я вас вышвырну вон.
Бабуш. Вам все же надо выпить! Вы слишком сухо разговариваете. Вам будет лучше, поверьте мне!
В эту минуту вваливается Фридрих Мурк с проституткой по имени Мария.
Госпожа Балике. Мурк!
Бабуш. Гений обязан иметь свои слабости. Присаживайтесь!
Балике. Браво, Фриц! Покажи этому мужчине, что значит настоящий мужчина. Фриц не трусит. Фриц развлекается. (Хлопает в ладоши).
Мурк (мрачен, он много выпил. Подходит к столу, оставив Марию стоять). Ну как, собачья комедия еще не кончилась?
Балике (сажает его на стул). Заткни глотку!
Бабуш. Продолжайте, Краглер! Не позволяйте себя перебивать!
Краглер. У него уродливые уши!
Анна. Он был грязнулей в детстве.
Мурк. У него не мозги, а яичный желток.
Краглер. Он должен убраться прочь!
Мурк. И его к тому же били по голове.
Краглер. Я должен обдумать то, что я скажу.
Мурк. Теперь у него в голове яичница.
Краглер. Да, меня били по голове. Я не был здесь четыре года. Я не мог писать писем. Но голова у меня не болит.
Пауза.
Прошло четыре года, прошу запомнить. Ты никогда меня не понимала, ты и сейчас еще в нерешимости и сама этого не чувствуешь. Но я слишком много говорю.
Госпожа Балике. Он, видно, тронулся от жары. (Качает головой).
Балике. Стало быть, вам пришлось туго? Вы дрались за кайзера и германский рейх? Мне вас жаль. Чего вы хотите?
Госпожа Балике. Ведь кайзер сказал: «Будьте сильны и в страдании». Выпейте глоточек. (Протягивает ему рюмку вишневки).
Балике (пьет, проникновенно). Вы стояли под градом гранат? Твердо, как сталь? Это похвально. Наша армия совершила доблестные дела. Она, усмехаясь, шла навстречу геройской гибели. Выпейте! Чего вы желаете? (Протягивает ему ящик с сигарами).
Анна. Андре! Тебе не выдали другой формы? Все еще носишь прежнюю, синюю? Теперь давно такой не носят.
Госпожа Балике. Есть ведь и другие женщины. Официант, еще вишневки! (Протягивает ему фужер).
Балике. Мы тут тоже не ленились. Чего вы хотите? У вас нет даже медного гроша? Вас выкинули на улицу? Отечество сует вам шарманку в руку? Такого не бывает. Такое в нашем отечестве больше не повторится. Чего вы хотите?
Госпожа Балике. Не бойтесь, вам не придется бродяжничать с шарманкой!
Анна. Бурная ночь, как волнуется море! Ух!
Краглер (встал). Теперь я уже чувствую, что у меня здесь нет никаких прав, но всем моим любящим сердцем я прошу тебя быть подругой моей жизни.
Балике. Это что за болтовня? Что он там мелет? Любящим сердцем? Подругой моей жизни? Это что за выражения?
Прочие смеются.
Краглер. Потому, что никто не имеет права... Потому, что я не могу жить без тебя... Всем моим любящим сердцем...
Всеобщий хохот.
Мурк (кладет ноги на стол. Холодным, злым, пьяным, голосом). Вы жалкий утопленник. Вас вытащили из воды. С тиной во рту. Поглядите-ка на мои ботинки! И у меня когда-то были такие же, как у вас! Купите-ка себе вот такие! Тогда и приходите снова. Вы знаете, кто вы такой?
Мария (внезапно). Вы были на фронте?
Официант. Вы были на фронте?
Мурк. Закройте клапан. (Краглеру). Вы угодили в мясорубку. Что ж, многие угодили в мясорубку. Но мы здесь не при чем. Вы потеряли свое лицо? Эге. Не желаете ли вы, чтобы мы вам его подарили? Прикажете нам троим одеть и обуть вас? Вы разве ради нас ползали в окопах? Разве вам неизвестно, кто вы такой?
Бабуш. Да успокойтесь же!
Официант (шагнул вперед). Вы были на фронте?
Мурк. Ну, не-ет. Я из тех людей, которые обязаны оплачивать ваши геройские дела. А ваша мясорубка теперь отказала.
Бабуш. Бросьте молоть вздор! Это омерзительно. В конце концов, вы ведь недурно заработали, а? И можете не бахвалиться вашей лакированной обувью!
Балике. Послушайте, вот и этом-то и суть. В этом вся изюминка. И это вам не опера. Это реальная политика. К которой мы в Германии не привыкли. Дело очень простое. Есть у вас средства содержать жену? Или вы просто водоплавающий гусь?
Госпожа Балике. Ты слышишь, Анна? У него ничего нет.
Мурк. Если у него есть хоть ломаный грош, я женюсь на его мамаше. (Вскакивает с места). Он самый обыкновенный брачный аферист.
Официант (Краглеру). Скажите что-нибудь! Отвечайте им что-нибудь!
Краглер (встал, дрожа говорит Анне). Не знаю, что я могу сказать. Когда от нас остались кожа да кости и нам надо было крепко пить, чтобы мы могли мостить дороги, над нами было одно только вечернее небо, это же очень важно. Ведь такое же небо было в апреле, когда я лежал с тобой под кустом. Я всем так говорил. Но они подыхали, как мухи.
Анна. Надрывались, как лошади, да?
Краглер. Ведь было так жарко, а мы каждый раз напивались допьяна. Но зачем я тебе говорю про вечернее небо, я хотел не о том, я сам не знаю...
Анна. Ты всё время думал обо мне?
Госпожа Балике. Ты слышишь, как он говорит? Как ребенок. Послушаешь, становится стыдно за него.
Мурк. Не хотите продать мне ваши сапоги? Для музея германской армии! Даю сорок марок.
Бабуш. Продолжайте, Краглер. Это как раз то, что надо.
Краглер. У нас не было больше белья. Это было хуже всего, поверь мне. Можешь ли ты понять, что вот это и было хуже всего?
Анна. Андре, тебя все слышат!
Мурк. Ладно, даю шестьдесят марок. Продаете?
Краглер. Да, теперь тебе стыдно за меня, потому что они все расселись по местам, как в цирке, а слон мочится от страха, но они ничего не понимают.
Мурк. Восемьдесят марок!
Краглер. Я ведь не пират. Какое мне дело до красной луны! Просто мне трудно смотреть людям в глаза. Я — человек из костей и мяса, и на мне надета чистая сорочка. Я совсем не призрак.
Мурк (вскакивает, с места). Согласен на сто марок!
Мария. Постыдитесь, если у вас осталась душа!
Мурк. Значит, эта свинья не желает мне уступить свои старые сапоги за сто марок!
Краглер. Анна, там какая-то дрянь говорит. Что это за голос?
Мурк. Да у вас солнечный удар! Вы сможете сами выйти отсюда?
Краглер. Анна, дрянь уверяет, будто ее нельзя раздавить.
Мурк. Покажите-ка ваше лицо.
Краглер. Анна, его сотворил Господь Бог.
Мурк. Так это вы? Чего вы, собственно, хотите? Вы просто труп! Вы дурно пахнете! (Зажимает себе нос). Неужели у вас нет чувства брезгливости? Вы хотите, чтобы на вас молились, как на мощи, только потому, что вы наглотались африканского солнца? Я работал! Я надрывался так, что у меня сапоги набрякли от крови! Поглядите-ка на мои руки! Вам сочувствуют все, потому что вам крепко намяли бока, но ведь их намял не я! Вы герой, я труженик! А это моя невеста.
Бабуш. Только сидите на месте, Мурк! Сидя, вы ведь тоже труженик! Всемирная история здорово изменилась бы, Краглер, если бы человечество побольше сидело на собственной заднице!
Краглер. Я не могу смотреть на него. Он как стена в отхожем месте. Весь исписан непристойностями. Она в этом не виновата. Анна, ты любишь его, любишь его?
Анна смеется и пьет.
Бабуш. Это называется запрещенным приемом, Краглер!
Краглер. Это называется откусить ему от злости ухо! Ты любишь его? С этим зеленым лицом, похожим на неспелый орех! Из-за него ты хочешь меня прогнать? Он одет в английский костюм, грудь у него набита ватой, а сапоги набрякли от крови. А у меня есть только мой старый костюм, изъеденный молью. Признайся, что ты мне отказываешь из-за моего костюма, признайся! Мне это будет приятней!
Бабуш. Сядьте же! Черт побери! Сейчас начнется заварушка!
Мария (хлопает в ладоши). Вот он какой! А со мной он так танцевал, что я застыдилась, как он мне все задирал юбку!
Мурк. Заткни пасть! С тобой нечего стесняться! Послушай, ведь есть у тебя нож за голенищем, чтобы перерезать мне глотку, раз уж ты свихнулся там, в Африке? Вытаскивай нож, я сыт по горло всем этим, полосни мне глотку!
Госпожа Балике. Анна, как ты можешь это выслушивать?
Балике. Официант, принесите-ка мне четыре рюмки вишневки! Мне теперь все едино.
Мурк. Будьте осторожны, чтобы не выхватить нож из-за голенища! Возьмите себя в руки и не будьте здесь героем! Вы сразу угодите в тюрьму!
Мария. Вы были на фронте?
Мурк (в ярости швыряет в нее стаканом). Отчего же тебя там не было?
Краглер. Теперь я вернулся.
Мурк. Кто тебя звал?
Краглер. Теперь я здесь!
Мурк. Свинья!
Анна. Будь потише.
Краглер слушается.
Мурк. Разбойник!
Краглер (беззвучно). Вор!
Мурк. Привидение!
Краглер. Поберегитесь!
Мурк. Вы сами поберегитесь со своим ножом! У вас руки зудят, да? Привидение! Привидение! Привидение!
Мария. Вы свинья! Вы свинья!
Краглер. Анна! Анна! Что мне делать? Плыву по морю, кишащему трупами, и не тону. Трясусь на юг в душном вагоне для скота — но не болею ничем. Горю в огненной печи — но сам я жарче огня. Люди сходят с ума от солнечного жара — но я здоров. Двое проваливаются в болото — я сплю спокойно. Я стреляю в негров. Я жру траву. Я — привидение.
В эту минуту официант бросается к окну, рывком открывает его. Музыка вдруг обрывается, слышны возбужденные крики: «Идут, идут! Спокойно!» Официант задувает свечи. Потом с улицы слышен «Интернационал».
Администратор (появляется слева). Господа, просим сохранять спокойствие! Вам предлагают не покидать ресторана. И в городе начались беспорядки. Идут бои в газетных кварталах. Положение все еще неясное.
Балике (грузно садится). Это «Спартак»! Ваши друзья, господин Андреас Краглер! Ваши подозрительные собутыльники! Это ваши товарищи ревут в газетных кварталах и занимаются убийствами и поджогами! Звери!
Пауза.
Звери! Звери! Звери! А если спросят, почему вы звери,— потому что жрете мясо! Вас надо истребить с корнем.
Официант. Это вы истребите? Вы, зажравшиеся!
Мурк. Где ваш нож? Покажите его!
Мария (бросается к нему вместе с официантом). Успокоишься ли ты наконец?
Официант. Это бесчеловечно. Это просто скотина.
Мурк. Задерни гардину! Все вы привидения!
Официант. Так, значит, нас надо поставить к стенке, которую мы сложили своими руками, чтобы вы, устроившись тут же поудобнее, могли лакать вишневку?
Краглер. Вот моя рука и вот моя артерия. Вонзайте нож! Вы увидите, как хлынет кровь, когда я упаду.
Мурк. Привидение! Привидение! Ты кто, собственно, такой? Или я должен забиться в щель из-за того, что ты возвратился сюда с твоим африканским загаром? Поднял рев в газетных кварталах? Разве я виноват, что ты был в Африке? Разве я виноват, что я не был в Африке?
Официант. Нет, вы должны вернуть ему его девчонку! Это бесчеловечно!
Госпожа Балике (подскочила к Анне, в бешенстве). Они ведь все больны! Они все заразны! Сифилис! Сифилис! У всех у них сифилис!
Бабуш (бьет своей тростью по столу). Это уж вы чересчур!
Госпожа Балике. Оставь в покое моего ребенка! Оставь в покое моего ребенка! Гиена! Свинья! Вот ты кто!
Анна. Андре, я не хочу. Вы меня совсем погубите!
Мария. Сама ты свинья!
Официант. Это бесчеловечно. Ведь должна же быть на свете правда.
Госпожа Балике. Помолчи! Лакей! Тебя выгонят вон! Подлец, я желаю вишневой наливки, слышишь!
Официант. Вы играете счастьем человека! Это касается вас всех! Его жена должна возвра...
Краглер. Поди прочь! Я всем этим сыт! Что значит «счастье человека»? Чего хочет эта захмелевшая лосиха? Я был один, и теперь я хочу к моей жене. Чего хочет этот плаксивый архангел? Ты хочешь выторговать себе ее бедра, словно фунт кофе? Коли вы начнете отрывать ее от меня железными крючьями, вы только растерзаете ее в клочья!
Официант. Вы растерзаете ее!
Мария. Да, как фунт кофе!
Балике. А в кармане-то нет ни гроша.
Мурк (Анне). А ты чего нюнишь, и киснешь, и позволяешь, чтобы этот бродяга лизал тебя глазами? С таким видом, словно невзначай села на ежа голой задницей?
Балике. Вот как ты говоришь о своей невесте!
Мурк. Да разве она невеста? Разве она моя невеста? И не норовит увильнуть к другому? Ты его любишь? У девочки кровь заиграла? Тебя так взманили африканские ляжки? Значит, вот откуда дует ветер?
Бабуш. Сидя вы бы ничего этого не сказали!
Анна (все внимательнее к Краглеру, смотрит на Мурка брезгливо. Вполголоса). Ведь ты же пьян!
Мурк (рывком притягивает ее к себе). Покажи свое лицо! Покажи-ка зубы! Шлюха!
Краглер рывком поднимает Мурка высоко вверх. Звенят стаканы на столе, Мария беспрерывно хлопает в ладоши.
Краглер. Вы плохо держитесь на ногах, выйдите наружу, там вы можете блевать! Вы слишком сильно наклюкались. Вы сейчас упадете. (Толкает его).
Мария. Всыпь ему! Всыпь ему как следует!
Краглер. Пусть он валяется! Иди ко мне, Анна. Теперь я хочу тебя! Он хотел купить мои сапоги, но теперь я сам сброшу свою гимнастерку. Моя кожа привыкла к ледяному дождю, она стала красной и лопается на солнце. Мой ранец пуст, и у меня нет даже ломаного гроша. Я хочу тебя. Я некрасив. Мой зад совсем обледенел, но я наконец-то могу выпить. (Пьет). А потом мы уйдем. Пошли.
Мурк (совершенно обессилевший, с вяло опущенными руками, почти спокойно говорит Краглеру). Не пейте! Вы еще всего не знаете! Хватит нам ссориться. Я выпил лишнего. Но вы еще всего не знаете.
Анна (протрезвевшим голосом). Скажи ему! Что ты будешь делать? Такая, как ты есть?
Краглер (не слушает ее). Не бойся, Анна! (С рюмкой вишневки в руке). С тобой ничего не случится, не бойся! Мы поженимся. Мне в жизни всегда везло.
Официант. Браво!
Госпожа Балике. Подлец!
Краглер. Кто совестлив, того обгадят птицы! Кто терпелив, того непременно сожрут коршуны. Все это чушь.
Анна (вдруг срывается с места, падает лицом на стол). Андре! Помоги мне! Помоги, Андре!
Мария. Что с вами стряслось? Что с вами?
Краглер (с удивлением смотрит на нее). В чем дело?
Анна. Андре, я сама не знаю, мне так плохо, Андре! Я ничего не могу тебе сказать, ты не должен меня спрашивать. (Поднимает глаза). Я не могу быть твоей. Бог тому свидетель.
Краглер роняет стакан.
И я прошу тебя, Андре, чтобы ты ушел.
Тишина. В соседней комнате все тот же человек спрашивает: «Да что случилось»?
Официант. (отвечает ему, полуобернувшись к двери налево). Обросший крокодиловой кожей любовник из Африки ждал четыре года, и невеста все еще хранит свою лилию. Но другой любовник, человек в лакированных ботинках, не отдает ее, и невеста, которая все еще хранит свою лилию, сама не знает, кого же ей выбрать.
Голос. Это все?
Официант. Тут замешана и революция в газетных кварталах, и потом есть у невесты какая-то тайна, такая, которой любовник из Африки, прождавший четыре года, совсем не знает. Еще ничего не решилось.
Голос. Еще ничего не ясно?
Официант. Еще ничего не решилось.
Балике. Официант! Что это тут за сброд? Что за удовольствие хлестать тут вино в обществе разных клопов? (Краглеру). Теперь вы все слышали? Вы довольны? Заткните рот! Солнце пекло, да? Ясное дело. Африка. Так написано в книжке по географии. И вы были героем? Будет записано в книжке по истории. А вот в бухгалтерской книге ничего не записано. И значит, герой отправится обратно в Африку. Точка. Официант! Выведите вон вот этого!
Официант берет Краглера на буксир, тот медленно и неуклюже трусит к двери. Слева от него трусцой бежит проститутка Мария.
Собачья комедия! (Так как стало слишком уж тихо, кричит вслед Краглеру). Хотели купить живое мясо? Тут вам не мясной аукцион. Захватите с собой свою красную луну и спойте-ка песенку вашим шимпанзе. На кой мне сдались ваши финиковые пальмы? И вообще, вы герой из книжки. У вас хоть метрика есть?
Краглер уходит.
Госпожа Балике. Ори, сколько влезет! Но что это с тобой стряслось, ты пьешь столько вишневки, что непременно угодишь под стол.
Балике. Почему у нее такое лицо? Белое, как бумага!
Госпожа Балике. Нет, ты только посмотри на нее, на нашу дочурку! Да что с тобой творится, прямо невиданное дело!
Анна сидит за столом молча, почти спрятавшись за гардину, со злым лицом и держит перед собой рюмку.
Мурк (подходит, к ней, нюхает рюмку). Тьфу, черт, это перец!
Она презрительно отбирает у него рюмку.
Ах, вот ты как?! Черт возьми, зачем тебе сдался перец? Ты не хочешь еще принять горячую ванну? Или сделать себе массаж? Тьфу, противно! (Плюет и бросает рюмку на землю).
Анна улыбается. Слышатся пулеметные очереди.
Бабуш (стоя у окна). Ну, держитесь, массы восстали, «Спартак» взбунтовался. Бойня продолжается.
Все замерли, чутко прислушиваются.
Третий акт. Полет валькирий
Дорога в газетные кварталы
Красная стена из обожженного кирпича идет слева направо. За нею город в слабо мерцающем свете звезд. Ночь. Ветер.
Мария. Куда же ты бежишь?
Краглер (без шапки, с высоко поднятым воротником, насвистывая). А ты что за финик?
Мария. Не беги так быстро!
Краглер. Ты не поспеваешь?
Мария. Тебе кажется, что за тобой кто-нибудь гонится?
Краглер. Ты хочешь немного заработать? Где твоя комнатушка?
Мария. Идти туда — нехорошо.
Краглер. Да. (Хочет идти дальше).
Мария. У меня легочная болезнь.
Краглер. Что же ты бежишь за мной, как собачка?
Мария. Но твоя неве...
Краглер. Тсс. Это забыто! Зачеркнуто! Кончено навсегда!
Мария. А что ты натворишь до завтрашнего утра?
Краглер. Можно раздобыть нож.
Мария. Господи Иисусе...
Краглер. Не волнуйся, мне не нравится, что ты так кричишь, ведь можно раздобыть и вина. Я попробую смеяться, если это тебе больше нравится. Скажи, ты, наверно, начала промышлять своим ремеслом еще до конфирмации? Забудь об этом! Ты куришь? (Смеется). Пошли дальше!
Мария. В газетных кварталах стреляют.
Краглер. Может быть, мы им там пригодимся.
Уходят оба. Ветер.
Двое мужчин идут в ту же сторону.
Первый. Я думаю, давайте здесь.
Второй. Неизвестно, успеем ли мы там...
Они мочатся.
Первый. Пошли.
Второй. Черт! Это на Фридрихштрассе!
Первый. Там, где вы разбавляли поддельный метиловый спирт!
Второй. От этой луны можно сойти с ума!
Первый. Особенно тому, кто продавал табак с крошками!
Второй. Да, я продавал табак с крошками. А вы сдавали людям в наем крысиные норы!
Первый. Вам от этого не легче!
Второй. Что ж, не меня одного вздернут!
Первый. Вы знаете, как поступали большевики? Покажите руку! Мозолей нет. Пиф-паф.
Второй смотрит на свою руку.
Пиф-паф. Вы уже смердите!
Второй. О Боже!
Первый. Вот будет номер, если вы отправитесь домой вот в этой фетровой шляпе!
Второй. Да вы и сами тоже в фетровой!
Первый. Но со складкой, мой дорогой.
Второй. Подумаешь! Да я мигом продавлю свою шляпу.
Третий. Ваш крахмальный воротничок хуже намыленной веревки.
Второй. Он живо размякнет от пота. Зато на вас лакированные ботинки.
Первый. А ваше брюхо!
Второй. Ваш голос!
Первый. Ваш взгляд! Ваша походка! Ваша осанка!
Второй. Да, меня за это повесят, но у вас — лицо человека, окончившего среднюю школу!
Первый. У меня ухо изувечено и оцарапано пулей, милостивый государь!
Оба уходят. Ветер. Слева появляется вся кавалькада валькирий.
Анна бежит стремглав. Рядом с ней во фраке, но без шляпы, официант Манке из бара «Пиккадилли», который держится как пьяный. За ними идет Бабуш, который тащит Мурка, хмельного, бледного и опухшего.
Манке. Неужели вы все еще не поняли? Его нет, его унесли прочь! Городские кварталы уже, должно быть, поглотили его! Стреляют где угодно, и может случиться что угодно возле редакций газет, именно в такую ночь, его, может быть, даже застрелили. (Упорно, как пьяный, убеждает Анну). От стрельбы можно убежать, но можно и остаться на мостовой. Во всяком случае, через час уже никто его не отыщет, он без следа пропадет, как клочок бумаги в воде. Лунный свет ударил ему в голову. Он побежит за первым встречным барабанщиком. Идите! Спасите того, кто был и остался вашим возлюбленным.
Бабуш (кидается навстречу Анне). Стойте, валькирия! Куда это вы, сейчас так холодно, и дует ветер, а он бросил якорь в какой-нибудь пивной. (Передразнивает официанта). Он прождал целых четыре года, а теперь его никто не может отыскать.
Мурк (сидя, на камне). Никто, ни одна душа.
Бабуш. Посмотрите-ка вот на это существо!
Манке. Что мне за дело до него! Подарите ему пальто! И не теряйте времени! Он, прождавший четыре года, теперь бежит быстрее, чем летят эти облака! Он умчался прочь быстрее ветра!
Мурк (вяло). Они выплеснули в пунш какую-то краску. Надо же, именно теперь, когда все готово! Белье куплено, квартира снята. Пойдемте ко мне, Баб!
Манке. Чего вы стоите столбом, как жена Лота? Здесь не Гоморра. Вам по нраву это пьяное ничтожество? Неужели вы иначе не можете? Белья, что ли, вам жалко? Неужели это важнее, чем облака?
Бабуш. Вам-то что до всего этого? Вам-то зачем облака? Вы же официант!
Манке. Что мне до этого? Звезды сходят со своего пути, если хоть один человек безразличен к подлости! (Хватает себя за горло). Меня ведь тоже гонят вон! У меня тоже подкатывает к горлу! Нельзя быть мелочным, когда человек промерзает до самого сердца!
Бабуш. Что вы сказали? До самого сердца? Где вы это вычитали? Говорю вам: до самой зари в газетных кварталах будет слышен какой-то бычий рев. Там будет бесноваться шваль, которая верит, что настало время платить по старым счетам.
Мурк (встал, хнычет). Куда ты меня таскаешь в такой ветер? Мне так скверно. Куда ты все бежишь? Почему? Ты мне нужна. Тут дело не в белье.
Анна. Не могу.
Мурк. Не могу держаться на ногах.
Манке. Сядь! Не тебе одному плохо. Дело дрянь. С отцом вот-вот будет удар, пьяная мамаша-кенгуру плачет. Но дочь уходит на свою квартиру. К любовнику, который ждал четыре года.
Анна. Не могу.
Мурк. Свое белье ты приготовила. И мебель уже в квартире.
Манке. Белье отглажено, а невесты нет.
Анна. Белье куплено, я сама уложила его в шкаф, сорочку за сорочкой, но больше оно мне не нужно. Комната нанята, и уже висят занавески, и стены обклеены обоями, но вернулся тот, у которого нет башмаков, и только один старый пиджак, изъеденный молью.
Манке. И его заглотали газетные кварталы! Его ждут забулдыги в своем салоне! Ночь! Нищета! Подонки! Спасите его!
Бабуш. Ну, что ж, разыграем пьесу: «Ангел в портовых кабаках»!
Манке. Да, ангел!
Мурк. И ты хочешь туда? В Фридрихштадт? Тебя не удерживает ничего?
Анна. Я ничего не знаю.
Мурк. Ничего? А вот «о нем» ты не хочешь подумать?
Анна. Нет, больше не хочу.
Мурк. «Его» ты больше не хочешь?
Анна. Это капкан для меня.
Мурк. Но ты из капкана вырвалась?
Анна. Он меня выпустил сам.
Мурк. Твой ребенок тебе безразличен?
Анна. Он мне безразличен.
Мурк. Потому что вернулся тот, у которого нет даже пиджака?
Анна. Таким я его не знала!
Мурк. Да это вовсе не он. Таким ты его не знала!
Анна. Он стоял среди вас всех, как большой зверь. И вы его били, как зверя.
Мурк. И он ревел, как старая баба!
Анна. И он ревел, как баба.
Мурк. И смылся и бросил тебя одну!
Анна. И он ушел и бросил меня одну!
Мурк. И с ним было покончено!
Анна. С ним было кончено!
Мурк. Он ушел...
Анна. Но когда он ушел, и с ним было все кончено...
Мурк. Ерунда, все это ерунда!
Анна. За ним поднялся вихрь, и подул легкий ветер, и он вдруг усилился, и стал сильнее всего на свете, и вот я ухожу прочь, и вот я иду за ним, и теперь все кончено с нами, и с ним и со мной. Ведь я не знаю, куда он девался. Знает ли Бог, где он? Как велик этот мир, и где он? (Она спокойно смотрит на Манке и говорит ему беспечно). Идите в ваш бар, благодарю вас, и приведите его туда! А вы, Баб, ступайте со мной! (Убегает направо).
Мурк (брезгливо). Куда она девалась?
Бабуш. Теперь, парень, полет валькирий окончен.
Манке. Любовник пропал без вести, но возлюбленная спешит за ним на крыльях любви. Героя положили на лопатки, но уже все готово для его вознесения в рай.
Бабуш. Но любовник одним ударом сбросит возлюбленную в сточную канаву и с радостью отправится прямо в ад. Эх вы, романтическая студентка!
Манке. Она уже удаляется прочь, спеша в газетные кварталы. Она еще еле заметна, как белый парус, как чистая идея, как последняя строфа, как опьяненный лебедь, пролетающий над водами...
Бабуш. Что же будет с этим захмелевшим кленом?
Манке. Я останусь здесь. Сейчас холодно. Когда станет еще холоднее, они вернутся. Вы ничего не знаете, потому что вы не знаете, в каком она положении! Пусть бежит! Две сразу ему не нужны. Он покинул одну, а две за ним увязались. (Смеется).
Бабуш. Ей-богу, она сейчас исчезнет, как последняя строфа! (Вперевалку уходит за ней).
Манке (кричит ему вслед). Пивная Глубба, Шоссештрассе! С ним проститутка, которая постоянно торчит в пивной Глубба! (Снова широко разводит руки, с важностью). Революция поглотила их, найдут ли они сами себя?
Четвертый акт. Заря взойдет
Небольшая пивная
Глубб, бармен в белом, поет под гитару «Легенду о мертвом солдате». Лаар и пьяный брюнет не сводят с него глаз. Приземистый, коренастый человечек по фамилии Бультроттер читает газету. Официант Манке, брат Манке из «Пиккадилли-бара», пьет с проституткой Августой, и все курят.
Бультроттер. Я желаю пить шнапс и не желаю слушать о мертвом солдате, я желаю читать газету, а мне для этого нужен шнапс, иначе я не понимаю ни строчки, черт побери!
Глубб (холодным, стеклянным голосом). Вам здесь неуютно?
Бультроттер. Да, и к тому же сейчас — революция.
Глубб. О чем это вы? В моей пивной подонки усаживаются поуютнее, а Лазарь поет свою песню.
Пьяный брюнет. Я подонок, а ты Лазарь.
Входит рабочий, идет к стойке.
Рабочий. Здорово, Карл.
Глубб. Ты спешишь?
Рабочий. Ровно в одиннадцать, на площади Гаузфогтей.
Глубб. Пустые слухи.
Рабочий. На Ангальтском вокзале с шести часов засела дивизия гвардейских стрелков. В «Форвертсе» пока еще все в порядке. Нынче, Карл, нам может пригодиться твой Пауль.
Тишина.
Манке. Обычно здесь помалкивают о Пауле.
Рабочий (расплачивается). Сегодня день необычный. (Уходит).
Манке (Глуббу). А в ноябре разве было обыкновенное время? Вам надо взять в руки штангу, и тогда вы почувствуете на пальцах что-то липкое.
Глубб (холодно). Что угодно этому господину?
Бультроттер. Свободы! (Снимает пиджак, отстегивает крахмальный воротничок).
Глубб. Полиция запрещает пить без пиджака.
Бультроттер. Реакционер!
Манке. Они репетируют «Интернационал» на четыре голоса с тремоло. Свобода! Это, наверно, значит, что человеку в крахмальных манжетах велят вымыть отхожее место?
Глубб. Они крушат вдребезги фанеру, отделанную под мрамор.
Августа. А что, разве этим, в белых манжетах, зазорно вымыть уборную?
Бультроттер. Эй, парень, тебя надо к стейке!
Августа. Тогда пусть эти, в белых манжетах, перестанут ходить в сортир.
Манке. Августа, не выражайся.
Августа. Эй, постыдитесь, свиньи, вам надо выпотрошить кишки, вас, которые в белых манжетах, надо вздернуть на фонарях! Фрейлейн, прошу вас, уступите дешевле, мы проиграли войну! Нечего заниматься любовью, если карман в дырах, и нечего воевать, если не умеете! Снимите ноги со стола, тут дамы! С какой стати мне нюхать ваши потные ноги, негодяй!
Глубб. У него манжеты вовсе не белые.
Пьяный брюнет. Что это там так громыхает?
Манке. Пушки!
Пьяный брюнет (улыбается натянутой, улыбкой). Что это там так звякает?
Глубб бежит к окну, рывком отворяет его, они слышат, как по улице проезжают пушки. Все — у окна.
Бультроттер. Вот они какие — майские жуки!
Августа. Господи боже, куда это они едут?
Глубб. К зданиям газет, девчонка! Это все читатели газет. (Закрывает окно).
Августа. Господи боже, кто это там в дверях?
Краглер, скользя на подошвах, как пьяный, появляется в дверях.
Манке. Вы, должно быть, кладете под дверью яйца?
Августа. Кто ты такой?
Краглер (злобно ухмыляясь). Никто!
Августа. У него по лицу льется пот. Ты что, бежал?
Пьяный брюнет. У тебя, наверно, понос?
Краглер. У меня нет поноса.
Манке (глядя на него через стол). Ну, парень, выкладывай, чего ты там нашкодил. Я такие рожи знаю.
Мария (появляется из-за его спины). Он никак не нашкодил. Я пригласила его, Августа, ему негде ночевать. Он был в Африке. Садись.
Краглер по-прежнему стоит в дверях.
Манке. Был в плену?
Мария. Да, и пропал без вести.
Августа. Без вести?
Мария. Да, и в плену. А они тем временем увели у него невесту.
Августа. Ну что ж, иди к маме Августе. Садись, артиллерист. (Глуббу). Пять двойных стаканчиков вишневки, Карл!
Глубб наливает пять стаканов, а Манке ставит их на столик.
Глубб. У меня на прошлой неделе увели велосипед.
Краглер подходит к столику.
Августа. Расскажи-ка нам про эту Африку!
Краглер не отвечает, но пьет.
Бультроттер. Выплюнь это вино. Хозяин бара — красный.
Глубб. Кто?
Бультроттер. Красный.
Манке. Послушайте, господин, ведите себя прилично. Здесь нет красных, запомните.
Бультроттер. Хорошо, если так.
Августа. А что ты делал там, за морем?
Краглер (обращаясь к Марии). Стрелял неграм в брюхо. Мостил дороги. Говоришь, у тебя что-то с легкими?
Августа. А долго ли?
Краглер (снова Марии). Двадцать семь.
Мария. Месяцев.
Августа. А раньше?
Краглер. Раньше? Лежал в окопе, на сырой глине.
Бультроттер. И что вы там делали?
Краглер. Воняли.
Глубб. Да, там-то можно было бить баклуши сколько вздумается.
Бультроттер. А в Африке, каков там народец?
Краглер молчит.
Августа. Не хамите.
Бультроттер. Когда вы вернулись домой, ее не было, не так ли? Вы, чего доброго, думали, что она каждое утро ходит к казармам и ждет вас там возле сторожевой будки?
Краглер (Марии). Дать ему по морде?
Глубб. Нет, пока не надо. Но ты можешь завести оркестрион. Это я тебе позволяю.
Краглер (встает, покачиваясь, и отдает честь). Слушаюсь. (Он идет и заводит оркестрион).
Бультроттер. Сантименты.
Августа. Он как труп — уже ничего не понимает. Он пережил сам себя.
Глубб. Да, да-да. С ним поступили немножко несправедливо. Но ничего, все перемелется.
Бультроттер. Вот оно что, вы, стало быть, не красный. Глубб, скажите-ка, разве я не слыхал о вашем племяннике?
Глубб. Слыхали, наверно. Только не в этой пивной.
Бультроттер. Нет, не в этой пивной. У Сименса.
Глубб. И недолго.
Бультроттер. У Сименса, и недолго. Он был там токарем, но недолго. Был токарем у Сименса до ноября, а?
Пьяный брюнет (который до сих нор только смеялся, поет)
Убиты все мои братья, Курилка жив, как и встарь. Я был красным, хотел бунтовать я, В ноябре, а нынче январь.Глубб. Господин Манке, этот господин не желает никого обидеть. Позаботьтесь о нем.
Краглер (подхватил Августу и пляшет с ней по комнате)
Яйцо у повара слямзил Какой-то лохматый пес. А повар схватил свою сечку И башку ему начисто снес.Пьяный брюнет (содрогаясь от смеха). Был токарем, но недолго.
Глубб. Прошу вас, не бейте моих стаканов, артиллерист!
Мария. Сейчас он напился. Сейчас ему полегчало.
Краглер. Полегчало ли ему? Утешься, Брат Пивной Бочонок, и скажи: такого не бывает.
Августа. Ты выпей сам.
Пьяный брюнет. Разве здесь не говорили о вашем племяннике?
Краглер. Разве свинья что-нибудь значит для Господа Бога, сестра Проститутка? Ничего.
Пьяный брюнет. Только не в этой пивной.
Краглер. Как же иначе? Разве можно отменить армию или Господа Бога? Разве можешь ты, господин красный, отменить пытки, и такие пытки, которым люди обучили самого дьявола? Ничего этого ты не можешь отменить, но ты можешь разливать шнапс. А потому пейте, и заприте дверь, и не впускайте сюда ветер, который тоже зябнет, а подбросьте в печку дров!
Бультроттер. Хозяин говорит, что с тобой обошлись немножко несправедливо, но все это перемелется.
Краглер. Перемелется ли? Ты сказал «несправедливо», брат мой красный? Но что это за слово? Люди придумывают вот такие мелкие словечки и пускают их на воздух, как пузыри, чтобы потом можно было спокойно лечь спать, потому что так и так все перемелется. И большой брат бьет меньшого по морде, и жирный снимает жирную пенку с молока, и все порастет быльем.
Пьяный брюнет. Как насчет племянничка? О котором здесь не говорят!
Краглер.
И псы схоронили беднягу, От имени местных собак Поставили камень могильный, На котором написано так: «Яйцо у повара слямзил»…А потому устраивайтесь поуютнее на этой маленькой звезде, здесь холодно и чуточку темно, господин Красный, и мир слишком стар для лучших времен, а на небе, мои дорогие, все квартиры уже сданы внаем.
Мария. Что же нам делать? Он говорит, что хочет идти в газетные кварталы, там заварилась каша, но что там такое, в газетных кварталах?
Краглер. В бар «Пиккадилли» едут дрожки.
Августа. И на дрожках — она?
Краглер. И на дрожках — она. У меня совсем обыкновенный пульс, можете пощупать. (Протягивает руку, пьет вместе с остальными).
Мария. Его зовут Андре.
Краглер. Андре. Да, меня звали Андре. (Все еще трогает свой пульс с отсутствующим видом).
Лаар. Это были сосенки, совсем невысокие.
Глубб. А вот и камень начал бормотать.
Бультроттер. И ты торговал ими, глупая голова?
Лаар. Я?
Бультроттер. Это насчет банка. Очень интересно, Глубб, но только не в этом баре.
Глубб. Вас оскорбили? Но ведь вы можете владеть собой. Отлично, пусть другие владеют вами. Будь спокоен, когда они сдирают с тебя кожу, артиллерист, иначе она лопнет, а другой у тебя нет. (Моет стаканы). Да, вы немножко оскорблены. Вас рубили на мясо саблями, расстреливали из пушек, слегка обгадили и немножко оплевали. Ну, и что ж тут такого!
Бультроттер (кивает на стаканы). Зачем еще мыть их, они и так чистые.
Пьяный брюнет. Умой меня, господин, чтобы я стал белым! Умой меня, чтобы я стал белым, как снег!
(Поет).
Убиты все мои братья, Курилка живет, как и встарь. Я был красным, хотел бунтовать я В ноябре, а нынче январь.Глубб. Ну, и хватит.
Августа. Вы трусы!
Продавщица газет (в дверях). «Спартак» в газетных кварталах! Красная Роза держит речь под открытым небом в Тиргартене! До каких же пор будет бунтовать сволочь? Где же армия? Десять пфеннигов, господин артиллерист. Где же армия? Десять пфеннигов. (Уходит, видя, что покупателей нет).
Августа. А Пауля все нет!
Краглер. Там опять свистят?
Глубб (закрывает буфет, вытирает руки). Бар закрыт.
Манке. Уходи, Августа! Это не про тебя сказано, но и ты тоже уходи! (Бультроттеру). Что с вами, господин? Две марки шестьдесят.
Бультроттер. Я бывал на Скагерраке, и это тоже мало было похоже на брачную ночь.
Все встают.
Пьяный брюнет (обняв Марию, поет)
Каналья, мой ангел, как преданный пес, Плыла ты со мной через море слез.Краглер. Пошли штурмовать газеты!
Яйцо у повара слямзил Какой-то лохматый пес, А повар схватил свою сечку И башку ему начисто снес.Крестьянин Лаар нетвердым шагом подходит к оркестриону, тащит к себе барабан и, барабаня, уходит вслед за остальными.
Пятый акт. Постель
Деревянный мост
Крики, большая красная луна. Входят Анна и Бабуш.
Бабуш. Вам надо домой.
Анна. Я больше не могу. Какой в этом прок, что я ждала четыре года, глядя на фотографию, а потом нашла себе другого. По ночам мне было страшно.
Бабуш. Это моя последняя сигара. Вы что, уже больше не пойдете домой?
Анна. Послушайте, вы!
Бабуш. Они громят здания газет, орут навстречу пулеметам, оглушают друг друга стрельбой, кричат, будто они строят новый мир. Вон снова идет их кучка.
Анна. Это — он!
Едва они приближаются, в переулке возникает большая тревога. Снова слышна беспорядочная стрельба.
Сейчас я ему скажу!..
Бабуш. Я зажму нам рот!
Анна. Я не зверь. Я сейчас закричу.
Бабуш. Это моя последняя сигара!
Из-за домов показываются Глубб, Лаар, пьяный брюнет, две женщины и Андреас Краглер.
Краглер. Я охрип. Я подавился моей Африкой. Я хочу повеситься.
Глубб. Разве ты не можешь повеситься завтра, а сейчас отправиться с нами поближе к газетам?
Краглер (уставившись на Анну). Да.
Августа. Ты что, увидал привидение?
Манке (появляясь). Дружище, да у тебя волосы встали дыбом!
Глубб. Это она?
Краглер. Что стряслось, почему вы все остановились? К стенке всех вас! Марш, марш, марш вперед!
Анна (шагнув ему навстречу). Андре!
Пьяный брюнет. Тверже шаг, любовь зовет!
Анна. Постой, Андре, это я, я хотела тебе кое-что сказать.
Пауза.
Я хотела объяснить тебе что-то очень важное, постой минутку, я не пьяна. Я должна тебе кое-что сказать на ухо.
Краглер. Ты пьяна?
Августа. Теперь невеста бегает за ним, а сама мертвецки пьяна!
Анна. Как ты сказал? (Делает еще несколько шагов). У меня будет ребенок.
Августа пронзительно хохочет. Краглер покачивается из стороны в сторону, косится в сторону моста, неуклюже переминается на месте, словно он разучился ходить.
Августа. Ты чего глотаешь воздух, разве ты рыба?
Манке. Тебе, верно, кажется, что ты уснул?
Краглер (руки по швам). Слушаюсь!
Манке. У нее будет ребенок. Рожать детей — вот ее занятие. Пошли!
Краглер (тупо). Слушаюсь! Куда?
Манке. Он рехнулся.
Глубб. Разве ты не был когда-то в Африке?
Краглер. Марокко, Касабланка, барак номер десять.
Анна. Андре!
Краглер (прислушивается). Послушай, это моя невеста, она шлюха! Она пришла, она здесь, она брюхата!
Глубб. Чуть-чуть малокровна, не так ли?
Краглер. Тсс. Я тут ни при чем, совсем ни при чем.
Анна. Андре, ведь здесь люди!
Краглер. Тебе ветром надуло ребенка или ты сделалась шлюхой? Я был далеко, я не видел тебя. Я лежал в окопе, в дерьме. А ты с кем лежала, пока я лежал в дерьме?
Мария. Напрасно вы так говорите. Да что вы понимаете?
Краглер. Я хотел только увидеть тебя. Теперь бы я давно лежал там, где следует, и ветер шуршал бы в черепе, а песок — на зубах, и я бы не знал ничего. Но я хотел еще видеть — все это! И стоял на своем. Я жрал бурду. Она была горькой. Я выполз на четвереньках из окопной глины. Это было так смешно! Я свинья. (Вскидывает голову). А вы что глядите, а? У вас разве даровые билеты? (Хватает комья земли и начинает ими кидаться).
Августа. Удержите его!
Анна. Кидай, Андре! Кидай! Прямо в меня!
Мария. Уберите женщину, он ее убьет!
Краглер. Проваливайте к дьяволу! Теперь вы видели все, чего хотели. Можете орать вволю. Больше ничего не будет.
Августа. Нагните ему башку пониже! В грязь лицом!
Мужчины прижимают его к земле.
А теперь, пожалуйста, проваливайте, фрейлейн!
Глубб (Анне). Да, пойдите-ка домой, не застудитесь, утренний воздух вреден для женских органов.
Бабуш (с другого конца поля боя аплодирует Краглеру и поясняет ему, жуя свою расплывшуюся сигару). Теперь вам известно, где собака зарыта. Вы Господь Бог, вы громыхаете? А женщина, поймите, беременна, ей вредно сидеть на камне, ведь ночи прохладные, так, может, вы что-нибудь скажете.
Глубб. Да, может, ты что-нибудь скажешь?
Мужчины отпускают Краглера. Тишина. Ветер свистит. Двое мужчин проходят поспешным шагом.
Первый. Они взяли здание Ульштейна.
Второй. Напротив Моссе устанавливают артиллерию.
Первый. Нас слишком мало.
Второй. Многие еще подоспеют.
Первый. Слишком поздно.
Оба скрылись.
Августа. Слыхали? Теперь кончайте!
Манке. Рявкните ответ ему прямо в рожу, этому буржую с его шлюхой!
Августа (хочет силой потащить Краглера). Пошли штурмовать газеты, парнище. Там ты опять начнешь задираться не хуже прежнего!
Глубб. Оставьте ее в покое, пусть посидит на камне. В семь часов пойдет подземка.
Августа. Сегодня она не пойдет.
Пьяный клиент. Вперед, прямо в рай, осанна!
Анна снова встает.
Мария (оглядывает ее). Белее холста.
Глубб. Немножко бледна и немножко худа.
Бабуш. Одним словом, расклеилась.
Глубб. Это только так кажется, тут неважное освещение. (Смотрит на небо).
Августа. Вон они идут из Веддинга.
Глубб (потирая руки). Ты ведь въехал в город на орудийном лафете, артиллерист. Может, и твое место с ними.
Краглер молчит.
Ты молчишь, это очень мудро. (Обходит его кругом). Твоя гимнастерка кое-где прострелена, да и сам ты чуть-чуть бледноват, немножко потрепан. Но в общем ты еще ничего, только сапоги на тебе, пожалуй, неприятные, они слишком скрипят. Но ты можешь их смазать жиром. (Он принюхивается). Правда, после одиннадцати вечера кое-какие звезды вместе с небесами опустились на землю и кое-какие апостолы начали жрать беззащитных пташек, но это хорошо, что ты еще жив. Твой желудок меня беспокоит. Но все-таки ты не стал прозрачным, тебя хорошо видно.
Краглер. Поди сюда, Анна!
Манке (дразнит). Поди сюда, Анна!
Анна. Когда пойдет метро, скажите?
Августа. Метро сегодня не пойдет, и трамвай не пойдет, и никакой транспорт не пойдет с утра до вечера. Сегодня везде тишина, на всех путях сегодня стоят поезда, и мы можем вволю погулять, до самого вечера, моя дорогая.
Краглер. Поди сюда, Анна!
Глубб. Ты не желаешь еще пройтись с нами, братец артиллерист?
Краглер молчит.
Иные из нас охотно пропустили бы еще по рюмочке, но ты был против. Иные охотно полежали бы в кровати, но у тебя не было кровати, и мы решили домой не ходить.
Краглер молчит.
Анна. Ты не хочешь пойти с ними, Андре? Эти господа ждут тебя.
Манке. Приятель, карты на стол!
Краглер. Бросайте в меня камнями, я стою на своем: могу ради вас снять последнюю рубаху, но подставлять шею под топор — это вовсе не по мне.
Пьяный брюнет. Гром меня разрази.
Августа. А кто, кто же пойдет штурмовать газеты?
Краглер. Зря вы стараетесь. Я не пойду в ночной рубашке штурмовать ваши газеты. Я вам больше не ягненок. Я подыхать не желаю. (Достает трубку из кармана брюк).
Глубб. Разве он похож на бедного попрошайку?
Краглер. Приятель, да они тебе продырявят грудь! Анна! Ты что так смотришь, черт тебя возьми? Еще не хватало мне перед тобой оправдываться. (Глуббу). Они застрелили твоего племянника, зато я опять заполучил мою жену. Пойдем, Анна!
Глубб. Думаю, мы дальше пойдем одни.
Августа. Значит, Африка и все прочее, все это было враньем?
Краглер. Нет, правдой! Анна!
Манке. Этот господин орал, как биржевой маклер, а сейчас ему захотелось в постельку.
Краглер. Теперь у меня есть жена.
Манке. Да неужели?
Краглер. Сюда, Анна! Да, она с изъяном, она больше не невинна. Ты осталась честной девушкой или ты нагуляла ребенка?
Анна. Да, я нагуляла себе ребенка.
Краглер. Вот так.
Манке. А мы? Проспиртовались до печенок, сыты но самое горло твоей брехней, а кто нам вложил нож в лапы?
Краглер. Я, кто же еще. (Анне). Так вот ты какая.
Анна. Да, я такая.
Августа. Ты разве не кричал нам: «Пошли штурмовать газеты»?!
Краглер. Конечно, кричал. (Анне). Поди сюда!
Манке. Да, ты кричал, и тебе, парень, никак не увильнуть. Ты кричал: «Пошли к газетам!»
Краглер. А теперь вот иду домой. (Анне). Живо, чего ты стоишь!
Августа. Свинья!
Анна. Оставь меня. Отца с матерью я обманывала и лежала в постели с неженатым парнем.
Августа. Ты тоже свинья!
Краглер. Что с тобой?
Анна. Вместе с ним я покупала занавески. И я спала с ним в постели.
Краглер. Заткни глотку!
Манке. Эй, приятель, я повешусь, если ты не сдержишь слово!
В глубине — отдаленный крик.
Августа. Сейчас они штурмуют дом Моссе.
Анна. А про тебя я совсем не помнила, вот ни на столечко, и твое фото было мне не нужно.
Краглер. Заткнись!
Анна. Я не помнила! Не помнила!
Краглер. А мне на это плевать! Будешь упрямиться, могу пригрозить ножом.
Анна. Да, пригрози мне! Да, ножом!
Манке. В воду эту тварь!
Они набрасываются на Анну.
Августа. Да отнимите у него эту бабу.
Манке. За горло ее!
Августа. В воду ее, спекулянтку!
Анна. Андре!
Краглер. Руки прочь!
Слышно только хрипенье. Вдали время от времени ухают глухие пушечные залпы.
Манке. Что это?
Августа. Артиллерия.
Манке. Пушки.
Августа. Теперь помилуй Бог всех, кто там дерется. Их выпотрошат, как рыбу.
Краглер. Анна!
Августа, пригнувшись, бежит назад.
Бультроттер (появляется позади их, на мосту). А, черт, куда вы все провалились?
Глубб. Ему захотелось в уборную!
Манке. Подлец! (Уходит).
Краглер. Я отправляюсь домой, мой дорогой лебедь.
Глубб (уже с моста). Да, спать с бабой ты еще годишься.
Краглер (Анне). Снова свистит пуля, покрепче обними меня, Анна.
Анна. Я хочу съежиться в крохотный комочек.
Глубб. Ты ведь повесишься завтра же утром, в уборной.
Августа уже исчезла вместе с другими.
Краглер. Ты, приятель, разобьешь себе лоб.
Глубб. Да, это утро даром не пройдет, мой мальчик. Но кое-кто уже неплохо о себе позаботился. (Исчезает).
Краглер. Вы чуть не захлебнулись, проливая слезы обо мне, а я просто выстирал в ваших слезах мою сорочку! Очень нужно моим костям гнить в сточной канаве, чтобы ваша идея вознеслась на небеса. Пьяны вы, что ли?
Анна. Андре! Не волнуйся!
Краглер (не глядит ей в глаза, топает взад и вперед, стучит себя ладонью по горлу). Меня тошнит от всего этого. (Сердито смеется). Это обыкновенный театр. Сцена из досок, бумажная луна, а под ней мясная лавка, зато в ней-то и рубят настоящее мясо. (Он снова бегает, взад и вперед, свесив руки до земли, и вдруг выуживает давешний барабан из пивнушки.) Они забыли свой барабан. (Бьет в барабан.) «Неудачливый Спартак, или Власть любви». «Кровавая баня в газетном квартале, или Каждый мужчина хорош, если не лезет в герои». (Поднимает глаза, подмигивает). Со щитом или без щита. (Бьет, в барабан.) Волынка играет сбор, бедняги умирают в газетных кварталах, на них рушатся дома, брезжит утро, они лежат, как утопшие котята, на асфальте, а я свинья, и свинья бежит домой. (Глубоко вдыхает воздух). Я надену свежую рубашку, моя шкура еще цела, гимнастерку я сниму, сапоги смажу жиром. (Злобно хохочет). Этот галдеж скоро кончится, нынче утром, а я нынче утром буду лежать в постели и буду размножаться, чтобы я не умер никогда. (Бьет в барабан). Нечего глазеть так романтически! Все вы захребетники! (Барабанит). Все вы живодеры! (Хохоча во все горло, почти задыхаясь.) Все вы кровожадные трусы, эй, вы! (Он давится от смеха, больше смеяться не может, качается взад и вперед, швыряет свой барабан прямо в луну, которая оказалась цветным фонариком, и барабан и луна падают в реку, в которой не оказалось воды). Хмель и ребячество. А теперь — в постель. Белая, широкая постель, сюда!
Анна. О, Андре!
Краглер (обнимает ее за плечи). Тебе тепло?
Анна. Но ты же сам без пиджака. (Помогает ему одеться.)
Краглер. Да, холодно. (Он кутает ей шею в теплую шаль.) А теперь идем!
Оба идут рядом, не касаясь друг друга, Анна чуть-чуть отстает. В воздухе, высоко и далеко, слышится дикий, отчаянный крик: это кричат в газетном квартале.
Краглер (останавливается, слушает стоя, обнимает Анну). Прошло четыре года.
Крик не стихает, они уходят.
1919 год (редакция 1954 года).
Примечания
1
Марш! (французский)
(обратно)
Комментарии к книге «Барабаны в ночи», Бертольд Брехт
Всего 0 комментариев