Юкио Мисима «Ёробоси: слепой юноша»
Современная пьеса в жанре традиционного японского театра «Ноо».
Перевод Галины Ковалевой
_________________________________________________________________
Время: летний день с полудня до захода солнца.
Место: одно из помещений арбитражного суда.
Действующие лица:
Тосинори — слепой юноша
Сакурама Синако — член арбитражного суда
Кавасима — приемный отец Тосинори
Его супруга госпожа Кавасима — приемная мать Тосинори
Такаясу — отец Тосинори
Его супруга госпожа Такаясу — мать Тосинори
Поднимается занавес. В центре сцены на стуле сидит Синако, супруги Кавасима — слева, супруги Такаясу — справа.
Синако (привлекательная женщина за сорок, одета в красивое кимоно): Здесь ужасно душно. У нас даже нет вентилятора… (Пауза. Не зная, что делать, смеется). Вот так мы и работаем. Честно говоря, у нашего суда бюджет кот наплакал. Хотя звучит гордо — мы все члены арбитражного суда… (все сохраняют молчание. Пауза). Пожалуйста, вы можете начинать. Но не забывайте, что это — не место для ссор.
Кавасима: Это было так… так неожиданно для нас. Мы и думать не могли, что когда–нибудь встретимся с настоящими родителями Тосинори… Ведь прошло целых пятнадцать лет… Пятнадцать лет прошло с тех пор…
Г-жа Кавасима (вытирая платком слезы): За эти пятнадцать лет он стал нам родным ребенком…
Синако (глядя в свои бумаги): Если не ошибаюсь, Тосинори в этом году исполнилось двадцать?
Супруги Такаясу сохраняют молчание. Их внимание приковано к входной двери.
Кавасима: Да.
Г-жа Кавасима: Я помню все до мельчайших подробностей. У нас не было своих детей, и мы с мужем часто обсуждали возможность усыновления ребенка. Если бы мы решились тогда на это, то взяли бы самого обездоленного малыша и постарались сделать его счастливым.
Кавасима: Это случилось после войны, осенью, когда уже по вечерам дул холодный ветер.
Синако (листая свои бумаги): Вы встретили Тосинори в подземном переходе на вокзале Уэно?
Г-жа Кавасима: Да, я и сейчас все хорошо помню. Мы увидели беспомощного слепого ребенка. Он был одет в лохмотья и попрошайничал. Сидел на грязной циновке рядом со своим оборванным хозяином… Я взглянула на него и сразу поняла, что мальчик должен стать нашим… Хотя его глаза были повреждены, у него были красивые брови и светлое благородное лицо. В грязном вонючем переходе вокруг ребенка было какое–то сияние. Он выглядел принцем.
Кавасима: Я заплатил его хозяину, сколько он просил, и мы забрали ребенка. Его прирожденное благородство стало очевидным, когда мы привели его домой и вымыли в ванне. Мы накормили его, уложили спать. И уже со следующего дня стали пытаться вернуть ему зрение. Это единственное, что нам не удалось сделать для него до сих пор. Его глаза обожгло огнем, когда он метался в панике во время воздушного налета.
Г-жа Такаясу: (словно в муках обращается к Синако): Дайте нам его увидеть поскорей.
Такаясу: Может, мы сначала послушаем, что они говорят?
Г-жа Кавасима: Он ведь был всего–навсего ребенком, и нам трудно было понять из его слов, что произошло на самом деле. Он сказал, что его дом сгорел во время воздушного налета. Скорее всего, именно тогда он потерял родителей, и с тех пор ему пришлось жить в зависимости от чужих людей. Нам было так жалко его. Это было ужасное время. Но мы старались делать для Тосинори все, что могли, он не знал ни в чем отказа.
Синако: С тех пор прошло пятнадцать лет… Тосинори привязался к вам?
Г-жа Кавасима: Конечно…
Синако: Вы не замечали ничего необычного в его поведении? Может быть, он бывал странный или равнодушный?
Г-жа Кавасима: Нет, разве что немного избалован.
Кавасима: Скажи им всю правду. Честно говоря, в его характере есть одна особенность. Он словно находится в какой–то плотной оболочке, которую мы не в состоянии разрушить.
Г-жа Такаясу (в раздражении): Он совсем не такой!
Кавасима: Откуда вам знать? С вами он был первые пять лет, когда еще мог видеть. К несчастью, его странные особенности проявились, когда он ослеп.
Г-жа Такаясу (плачет): Бедный мальчик! Бедный мальчик!
Такаясу: Что вы имеете в виду, когда говорите, что не можете его понять?
Кавасима: Это трудно объяснить в нескольких словах. Ну, например… Его никогда ничего не трогает эмоционально. Когда мы сказали ему, что нашлись его настоящие родители, он никак не отреагировал. И когда мы шли сюда, он был совершенно равнодушным. Но иногда его возбуждают совершенно простые вещи, и он становится неуправляемым.
Г-жа Такаясу: Тосинори совсем не такой. Если он увидит нас…
Кавасима: Разрешите напомнить вам, что он слепой.
Г-жа Такаясу: Нет, как только он услышит наши голоса, его сердце растает, он станет самим собой, добрым и нежным. Ведь за эти пятнадцать лет не было ни одного дня, когда бы я не думала о нем. Вы все эти годы жили с его телом, а я — с его душой… Мы вроде бы смирились с его смертью. Устроили похороны, поставили памятник. Но и тогда что–то мешало поверить в то, что его больше нет с нами. Мы с мужем ходили на вокзал Уэно искать его среди беспризорников… А Тосинори уже был у вас. Все эти пятнадцать лет нас преследовали только две мысли: наш ребенок жив и наш ребенок умер. Когда мы ходили на его могилу, заросшую красным миртом, нам казалось, что он жив. Когда видели грязные лица беспризорников, нам казалось, что он умер. Мы жили двумя чувствами: надеждой и отчаянием. Словно, не понимаешь, где находишься, — на ярком солнце или в тени. Когда стоишь в тени, тебя слегка касаются лучи солнца, а находясь на солнце, не можешь забыть о пугающей тени. Если мы видели облачко над морем, нам казалось, оно похоже на нашего ребенка. А когда возле нашего дома раздавался голос соседского малыша, мы замирали, думая, что это наш Тосинори. Когда в саду распускались цветы, мы не знали, что с ними делать: нести на могилу или украсить ими пустую комнату сына… И… Вы не представляете, каким шоком для нас был узнать, что все эти годы о нем заботились Кавасима.
Кавасима: «О нем заботились» — сказано чересчур, госпожа Такаясу. Даже по закону это уже наш ребенок.
Г-жа Такаясу: Но вам, наверняка, хочется избавиться от этого слепого неуравновешенного чудака.
Г-жа Кавасима: Как вы можете так говорить!
Кавасима (обращаясь к жене): Позволь ей сказать. В любом случае, им ничего не удастся сделать. Да и он сам не горит желанием вернуться к своим настоящим родителям.
Такаясу: Какая самоуверенность!
Кавасима: А почему бы и нет. Если говорить начистоту, этот ребенок сумасшедший. Мы имеем право посмеяться над вашей наивной сентиментальностью, потому что терпим его дикие выходки каждый день. А иногда мы вынуждены становиться с ним заодно и душой, и телом… Вам никогда не понять весь ужас этих оков. Несколько раз у нас даже возникала мысль убить его…
Г-жа Такаясу: Вы издевались над ним!
Кавасима: Только то, что он слепой, спасло ему жизнь, а нас удержало от преступления. Вам этого, правда, не понять.
Г-жа Такаясу: Вы называете сумасшедшим нашего славного Тосинори.
Такаясу: Да вы просто придираетесь к нему.
Г-жа Кавасима: Давайте посмотрим, сможете ли вы с ним справиться.
Г-жа Такаясу: Какие вы великие воспитатели!
Такаясу: Это вы довели его до безумия!
Г-жа Кавасима: Нет, это как раз были вы. Ведь это вы бросили его одного в огне и думали только о себе.
Г-жа Такаясу: Мы бросили? Вы сказали, мы его бросили?
Синако: Пожалуйста, держите себя в руках. Не надо поддаваться эмоциям. Что бы ни случилось, это — место, где должен царить мир, а все раздоры заканчиваться улыбкой. Я держу в руках невидимые весы, которые беспристрастно определяют подходящую меру удовлетворения и недовольства обеих сторон. В моих глазах пламя гнева выглядит всего лишь статуэткой из агата… Так же, как и пенящаяся вода горного ручья видится мне хрустальным рельефом. Не знаю почему, но запутанная пряжа или сплетенные ветви плюща кажутся мне лишь призраками — проделками какого–то странного дьявольского духа. Так же и все запутанные ситуации просто иллюзорны. На самом деле, мир прост и спокоен. По крайней мере, я верю в это. Поэтому мною словно движет мужество белого голубя, который садится на песок во время боя быков и неуклюже прогуливается туда–сюда. Почему я должен обращать внимание на то, что мои белые крылья в крови? Кровь и борьба — это иллюзии. Я тоже могу совершенно спокойно прогуливаться над вашими возбужденными сердцами. Совсем как тот голубь на крыше храма у моря… Вы готовы? Настало время увидеть человека, о котором идет речь. Сейчас я приведу Тосинори.
Синако выходит. Все в ожидании.
Тосинори, иди сюда.
Заходит Синако, ведя за руку Тосинори. Он одет в хороший костюм. На глазах — темные очки. В руках — трость.
Такаясу (оба): Тосинори! (пытаются его обнять).
Синако: Садись сюда, пожалуйста. (Подводит Тосинори к стулу возле себя). Люди, которые сидят с правой стороны от тебя — твои настоящие родители.
Тосинори безразличен.
Г-жа Такаясу (плачет): Боже, как он вырос! Ты не видишь свою мать? Бедный мой! Бедный мой! Ты так потрясен, что не можешь сказать ни слова. Потрогай меня руками. Потрогай мое лицо. Ты узнаешь меня? Я — твоя настоящая мама.
Пытается взять руки Тосинори в свои. Он резко отстраняется. Она плача, с нежеланием возвращается на свое место.
Такаясу: Не плачь. Они наговорили ему много плохого о нас, поэтому он так себя ведет. Мы должны быть очень терпеливыми, чтобы дождаться, пока его сердце растает.
Г-жа Кавасима: Можете думать все, что хотите. (обращается к мужу). Правда, все идет, как мы и предполагали.
Кавасима: Да, похоже на то.
Синако: Тосинори, что случилось? Почему твоя мать плачет?
Тосинори: Ну и что? Я все равно не вижу.
Синако: Но ты ведь слышишь голос.
Тосинори: Приятные звуки. Я давно их не слышал.
Такаясу: Тосинори! Ты узнал!
Тосинори: Что узнал? Я только хотел сказать, что давно не слышал человеческого плача. Это — типичный человеческий звук. Когда наступит конец света, человек потеряет силу голоса и сможет только плакать. Мне кажется, я наверняка слышал этот голос.
Г-жа Такаясу: Ты постепенно начинаешь вспоминать, Тосинори. Этот голос ты часто слышал раньше.
Тосинори: Опять вы болтаете. Вы все разрушили этими словами. Опять исчезла человечность звука… Здесь невыносимо жарко. Как в печке. Вокруг меня горит пламя. Со всех сторон пляшет огонь. Это — правда, госпожа Сакурама?
Синако (с улыбкой): Да нет же. Просто сейчас лето. К тому же ты одет, как подобает настоящему джентльмену, в костюм.
Тосинори (ощупывая себя): Это — то, что называют галстуком, это — рубашка, пиджак. Я одет, как мне сказали, но не могу сказать точно, как я в этом выгляжу. А это называется карманом. В нем спички, которые высыпались из коробка, мелочь, автобусный билет, булавка, не выигравший лотерейный билет, дохлая муха, кусочки стирательной резинки. По своей сути — это бесполезный мешок, где постоянно скапливается куча хлама. А весь этот набор — исключительно надежная униформа, которую называют костюмом. Доказательство того, что тот, кто его носит, верен рутине ежедневных дел.
Г-жа Такаясу: Он вырос с искаженными понятиями. Только послушайте, что он говорит!
Тосинори: Но, госпожа Сакурама, мне наплевать на то, как я выгляжу. Мне понятно только ощущение тесной, сковывающей одежды и прилипающего к телу потного белья. Меня силой заставили надеть шелковый ошейник и смирительную рубашку. Так ведь? Я голый узник?
Г-жа Кавасима: Да, ты голый узник. На тебя силой надели воротник и смирительную рубашку.
Тосинори: Правильно, мама всегда все понимает.
Г-жа Такаясу: Я этого не вынесу. Он еще ни разу не назвал меня мамой.
Тосинори: Если вы хотите, чтобы я называл вас мамой, вам нужно во всем соглашаться со мной. Итак, я — голый узник, на мне шелковый воротник?
Г-жа Такаясу: Ты говоришь глупости. На тебе хороший костюм.
Тосинори: Видите? Она абсолютно не подходит, чтобы быть моей матерью. Отец, я — голый узник?
Кавасима: Да, ты — голый узник.
Тосинори: Дядя Такаясу?
Такаясу (после минутного колебания): Конечно, ты — голый узник.
Г-жа Такаясу: (смиряясь, взволнованно): Ты — голый узник! Голый узник! Без сомнения!
Тосинори (смеется до тех пор, пока на глазах не выступают слезы): Ха–ха–ха! У меня теперь две пары родителей.
Странное молчание.
Синако: Итак, переходим непосредственно к предмету обсуждения. Начнем с супругов Кавасима.
Тосинори: Госпожа Сакурама, зачем вы говорите? Зачем выговорите словами? Вам нужно или молчать, или плакать. У вас такой прекрасный голос. Не тратьте его попусту.
Синако: И тем не менее…
Тосинори: Вы сказали «тем не менее». Не хочу слушать никаких извинений. Вы думаете, что какие–то слова могут повлиять на меня? Это — не больше чем мгла или туман. Вы думаете, что что–нибудь видимое может тронуть меня. Я — слепой. И вы это знаете. Может быть, меня тронет то, что я могу потрогать руками? Я чувствую только неровности. Человеческое лицо — всего лишь неровности.
Г-жа Кавасима (с привычным подобострастием): Это — правда. Человеческое лицо — всего лишь неровности.
Тосинори: У меня изнутри идет свет во всех направлениях. Вы видите?
Г-жа Кавасима: Конечно, вижу.
Г-жа Такаясу (с готовностью): Конечно, вижу.
Тосинори: Отлично. Ведь ваши глаза предназначены исключительно для этой цели. Чтобы видеть этот свет. Иначе вам лучше лишиться ваших глаз.
Г-жа Такаясу (обращаясь шепотом к мужу): Бедняжка, он постоянно говорит о своих глазах. Как его жалко.
Тосинори (в раздражении, вскочив со стула): Что вы болтаете? Заткнитесь! (все резко умолкают, словно от удара. Тосинори садится). …А теперь послушайте меня. Ваши глаза существуют лишь для того, чтобы вы видели ими то, что я приказываю вам видеть. Иначе говоря, ваши глаза — форма обязанности. Ваши глаза обязаны смотреть на то, что хочу видеть я. Только тогда ваши глаза становятся благородными органами, замещающими мои глаза. Например, я хочу видеть большого золотого слона, гуляющего по голубому небу. Вы должны увидеть это немедленно. А вот большая желтая роза выбрасывается с двенадцатого этажа высотного дома. Когда я поздно ночью открываю холодильник, там, скрючившись, лежит большой крылатый конь. Печатная машинка для клинописи. Необитаемый остров в горелке с фимиамом… Вы должны немедленно увидеть все эти чудеса — любое из чудес. Вам лучше ослепнуть, если вы не сможете сделать это… Кстати, вы видите сияние вокруг меня?
Кавасима: Вижу.
Такаясу: О-о, я вижу.
Тосинори (с горечью, закрыв лицо руками): У меня нет формы. Когда я касаюсь лица и тела, чувствую только неровности. Это — не может быть моей формой. Это — всего лишь продолжение неровностей, которые покрывают все вокруг.
Г-жа Такаясу: Тосинори!
Тосинори: У меня нет формы. Я — свет. Я свет в прозрачном теле.
Кавасима: Конечно, ты — свет.
Тосинори (распахивает пиджак): Смотрите. Этот свет — моя душа.
Г-жа Такаясу: Твоя душа?
Тосинори: В отличие от вас, моя душа блуждает обнаженная по всему миру. Смотрите, от меня во всех направлениях идет сияние. Оно может поджечь другое тело и поддерживает огонь в моей душе. Какое мучение — жить обнаженным. Потому что я обнажен в сто миллионов раз больше, чем все остальные. Госпожа Сакурама, может быть, я уже стал звездой?
Кавасима, Такаясу (все): Конечно, ты — звезда.
Тосинори: Все правильно. Далекая звезда, до которой много световых лет. Но если источник моего света так далеко, как я могу спокойно жить здесь? Да потому что мир уже исчез.
Г-жа Такаясу: Что ты такое говоришь?
Тосинори: Мир исчез. Понятно вам? Если ты не призрак, то этот мир — призрак. А если, этот мир не призрак (Указывает на г-жу Такаясу), то ты призрак.
Г-жа Такаясу: Ах! (теряет сознание, падает на руки Такаясу). Это ребенок обезумел!
Такаясу: Держи себя в руках. Если еще и ты потеряешь рассудок, это будет конец всему.
Кавасима: Разве я не говорил вам, что он сумасшедший. Но он часто говорит умные вещи. За то время, которое мы провели вместе, мы стали хорошими друзьями.
Г-жа Кавасима: Как бы там ни было, теперь вы поняли, что не сможете справиться с ним?
Тосинори: Дайте мне сигарету. У меня во рту пересохло от этих красноречивых высказываний.
Кавасима (подходит к Тосинори, открывает портсигар): Выбирай.
Тосинори: У тебя, как всегда, для меня сигареты разных сортов. Смотрите, госпожа Сакурама, я могу на ощупь определить сорт каждой сигареты. (Берет одну). Вот это — «Кэмэл»?
Кавасима: Да
Тосинори: А это — … «Нэви Кат». Возьму ее. (Кавасима подносит зажигалку).
Такаясу (жене): Смотри, он может вести себя как нормальный человек. Выглядит юношей из богатой семьи. (Тосинори)Тебе нравятся английские сигареты?
Тосинори: Да.
Такаясу: В следующий раз я принесу тебе сигарет.
Тосинори: Спасибо. Пока я курю, можете передохнуть.
Кавасима: Ты самоотверженно переносишь все это.
Тосинори: Я могу спокойно ездить в метро и ходить за покупками. Я не осуждаю других за их повседневную суету. К сожалению для зрячих, они в состоянии видеть картину их жизни каждый день. И к счастью для меня, я не могу этого видеть. Это — единственное отличие. Да лучше и не видеть вещи, которые выглядят ужасно. Я не против поливать цветы или косить траву на газоне. И я могу совершать страшные вещи, не видя этого. Но разве не ужасно то, что цветы распускаются в мире, которому пришел конец. И зачем поливать землю в мире, которому пришел конец.
Г-жа Кавасима: Конечно, это ужасно.
Кавасима: Мы все живем в кошмаре.
Тосинори: Но не все осознают весь этот кошмар. И живут как трупы.
Кавасима: Все правильно, мы и есть трупы.
Г-жа Кавасима: Я тоже труп.
Г-жа Такаясу: Плохая примета — говорить о трупах.
Такаясу: Подожди, подожди, ты не понимаешь.
Тосинори: Больше того, вы все трусы! Жалкие червяки!
Г-жа Кавасима: Трусы!
Кавасима: Червяки!
Г-жа Такаясу: Они портят ребенка! Родители — не червяки!
Такаясу: Если ты хочешь получить Тосинори назад, тебе нужно со всем соглашаться.
Г-жа Такаясу (с решимостью): Хорошо, я тоже червяк, только зови меня мамой.
Тосинори: Мама… Червяк…
Г-жа Такаясу: Наконец он назвал меня мамой.
Такаясу: Я услышал и слово «червяк».
Тосинори: Вы все — тупые идиоты.
Мгновенное замешательство.
Кавасима, Такаясу (все): Мы все — тупые идиоты.
Короткая пауза. Большое окно в центре наверху улавливает лучи заходящего солнца. Тосинори курит с явным удовольствием.
Синако: Может быть, в этом есть и моя вина, но сегодня мы с вами так ни к чему и не пришли. Насколько мне стало понятно, и супруги Кавасима, и супруги Такаясу обладают достаточной квалификацией, чтобы быть родителями. Обе супружеские пары испытывают такие глубокие искренние чувства, что даже я не могу удержаться от слез. Но пока — ничья. Весы, в центре которых находится Тосинори, не склонились ни в одну, ни в другую сторону. Прошу обе стороны удалиться в соседнюю комнату. Я должна поговорить с Тосинори с глазу на глаз. Вы не возражаете?
Обе стороны соглашаются.
Итак, прошу вас…
Кавасима и Такаясу уходят. Г-жа Кавасима возвращается, выводит Синако на авансцену.
Г-жа Кавасима: Думаю, вы уже поняли, что этот юноша опасен. Очень опасен. Остерегайтесь яда, которого в нем очень много.
Синако: Что вы имеете в виду?
Г-жа Кавасима (сладко улыбаясь): Что я имею в виду? … Не могу вам этого сказать, но сужу по своему опыту.
Г-жа Кавасима уходит. Синако подходит к окну.
Тосинори: Они ушли?
Синако: Да.
Тосинори (с холодной улыбкой): … …Хе–хе. Я их выпроводил.
Синако: Ты не должен так говорить о своих родителях, они так добры к тебе. И очень любят тебя.
Тосинори: Родители, которые воспитали меня, уже стали моими рабами. А мои настоящие родители — конченые идиоты.
Синако: Прошу тебя не разговаривать в подобной манере.
Тосинори: Чего они все от меня хотят? У меня ведь нет формы.
Синако: Форма очень важна. Форма не принадлежит тебе, она принадлежит обществу.
Тосинори: Вы тоже озабочены моей формой?
Синако: Конечно, раз у меня есть глаза, у меня нет другого способа вынести решение о человеке.
Тосинори: Но я не могу видеть вашей формы. Это несправедливо. Моя приемная мать говорит, что вы — красивая.
Синако: Ничего особенного. К тому же я почти старуха.
Тосинори (встает. Очень раздраженно): Что такое возраст? Возраст! Возраст — всего лишь дорога в кромешной темноте. Не видно, откуда пришел и куда идешь. Расстояния не существует. Все равно, идешь ты или стоишь на месте. Продвигаешься вперед или отступаешь назад. На этом пути зрячие становятся слепыми, живые — мертвыми. И все, как я, опираются на палку и бредут, нащупывая дорогу носками ботинок. Дети, старики, молодежь — все свалены в одну кучу, как черви, кишащие на сухой ветке.
Синако: Твои слова придают мне мужества. Общество оценивает всех, особенно женщин по их возрасту.
Тосинори: Зрячие видят только форму.
Синако (глядя в окно): Какой фантастический закат!
Тосинори: Солнце заходит?
Синако: Лучи словно танцуют по окну.
Тосинори: Но окно ведь выходит на восток. Разве сегодня солнце собирается садиться на востоке?
Синако: Что? Нет, солнце заходит на западе. Ворота парка под окном выходят на запад. А за ними можно увидеть, как солнце садится за кроны деревьев в парке. Окна выходят в парк, небо всегда открыто, и можно наблюдать закат.
Тосинори: Вот в чем дело, поэтому солнце заходит на востоке. Вы сказали сейчас «ворота на западе». А ведь эти паршивые ворота обращены к восточным воротам ада, которые смотрят сюда широко открытой черной пастью. Перед ними — широкая площадь, покрытая всегда безупречно выровненным черным песком в ожидании новых гостей.
Синако: Твоя манера издеваться отпугивает людей. Как красиво стало в парке! Небо — словно открытая печь, а какая яркая зелень! Даже огни в парке потускнели, как нешлифованные камни. Окна машин вспыхивают, отражая лучи заката.
Тосинори (впервые поворачивается к окну): Я тоже вижу это.
Синако: Что? Ты видишь?
Тосинори: Конечно, я вижу красное пылающее небо.
Синако: Тосинори! Это правда? Почему ты об этом не говорил?
Тосинори: Я могу видеть только пылающее небо. Так ясно, в таких подробностях…
Синако: О боже!
Тосинори: Вы думаете, это заходящее солнце? Вы полагаете, что это закат? Вы не правы! Это — конец света. (поднимается, идет к Синако, кладет ей руки на плечи). Слушайте! Это — не заходящее солнце. (Синако в страхе отстраняется от него и смотрит ему в лицо. Тосинори произносит свой монолог, стоя лицом к зрителям. Синако отворачивается и стоит, уставившись в окно, без всяких эмоций. За окном все больше разгорается закат. Его лучи становятся глубокого красного цвета).
Я уверен, что видел конец света. Я видел огонь, который сжег мои глаза, когда мне было пять лет, в последний год войны. С тех пор бешеный пожар конца света пылает у меня перед глазами. Я, как и вы, много раз пытался убедить себя, что это всего лишь тихая сцена заката. Но это не помогало. Я видел, как весь мир охватывает пламя. Посмотрите, огонь, словно дождь падает с неба. Горят дома. Из каждого окна вырывается пламя. Я так ясно все это вижу. Все небо в искрах. Низкие облака тонут в ядовитом дыму, они отражаются в реке, которая уже тоже горит. Резкий силуэт огромных железных конструкций… Огромное дерево объято пламенем, ветер уносит искры с его верхушки. На кустах, побегах бамбука лежит печать огня. Везде — огонь. Он завоевывает все новые и новые пространства. Мир на редкость спокоен. И только один звук нарушает его спокойствие, словно удары храмового колокола. Словно стон, словно много людей читают молитву. Что это такое, как вы думаете, госпожа Сакурама? Это — не речь и не пение. Это — рев людей в агонии. Я никогда не слышал более приятных звуков. Никогда не слышал более искренних голосов. Человек может рождать такие прекрасные звуки, только чувствуя приближение конца света. Вы видите все это? Вам должно быть видно. Везде горят люди. Под свалившимися балками, под завалами кирпичей, в тюремных камерах — они горят везде. Голые трупы валяются тут и там. Красные, словно они умерли от позора, черные, словно они умерли от угрызений совести… Голые трупы всех цветов… А вот река, полная мертвых тел. Я вижу это. Поверхность реки уже не может ничего отражать. Трупы тесной кучей плывут к морю, над которым нависла багровая туча. Огонь везде. Огонь надвигается. Видите, госпожа Сакурама? Вы не видите? (выбегает в центр комнаты). Везде огонь. На востоке, на западе, на юге, на севере. Вдали видна целая стена огня. Там поднимаются огромные языки пламени. Они летят прямо на меня, развевая свои мягкие волосы. Они окружают меня, дразнят. Они смотрят мне в глаза. Все кончено! Огонь забирается в мои глаза.
Тосинори падает, закрыв глаза руками. Синако оглядывается, замирает на мгновение, бросается к Тосинори, садится на колени, обнимает его, пытается поднять. Закат за окном начинает быстро угасать.
Синако: Возьми себя в руки, Тосинори, возьми себя в руки!
Тосинори (постепенно приходит себя): Вы видели конец света? Видели, да, госпожа Сакурама?
Долгая пауза.
Синако (после некоторого колебания принимает решение): Нет, не видела.
Тосинори: Вы лжете. Вы не хотите мне говорить.
Синако (мягко): Нет, я не видела. Я видела только закат солнца.
Тосинори: Вы меня обманываете.
Синако: Нет, не обманываю.
Тосинори (резко отталкивает ее от себя): Убирайтесь отсюда! Я ненавижу таких женщин! Вы всегда врете! Уходите немедленно!
Синако: Не уйду.
Тосинори: Разве я не сказал вам уходить? Вы мне противны.
Синако: Нет, не уйду.
Тосинори: Вы не слышали, что я сказал? Вы мне противны.
Синако: Слышала, но я не уйду.
Тосинори: Почему?
Синако: …Потому что ты начинаешь мне нравиться.
Пауза.
Тосинори: Вы хотите участвовать в конце света без меня?
Синако: Да, и это моя работа.
Тосинори: Я не могу без этого жить. А вы это поняли и хотите отобрать это у меня?
Синако: Да.
Тосинори: И вам будет все равно, если я умру?
Синако (улыбаясь): Ты уже умер.
Тосинори: Вы ужасная женщина, ужасная!
Синако: Но я никуда не уйду. Если хочешь, чтобы я ушла, попроси меня о чем–нибудь простом, не имеющим отношения к концу света и морю огня.
Тосинори: Вы хотите уйти?
Синако: Нет, я хочу всегда быть с тобой.
Тосинори: Я хочу попросить вас о небольшом одолжении, госпожа Сакурама.
Синако: Да?
Тосинори: Дайте мне ваши руки.
Синако (протягивает руки): Так?
Тосинори: У вас мягкие руки. Мне кажется, вы много страдали.
Синако: Нет. По сравнению с тобой я почти не знала страданий.
Тосинори (с гордой улыбкой): Я хочу вас попросить как прислугу.
Синако: Ты хотел сказать, как старшую сестру.
Тосинори: Хе–хе. Я хочу есть.
Синако: Неудивительно. Уже так поздно.
Тосинори: У вас нет ничего поесть?
Синако: Могу купить что–нибудь.
Тосинори: Что–нибудь самое простое.
Синако: Хорошо. (берет Тосинори за руку, усаживает его на стул. Комната погружается в темноту). Жди меня здесь.
Тосинори: Хорошо.
Синако идет к двери, через которую до этого все уходили, включает свет. Становится светло.
Синако: Жди. Я скоро вернусь.
Тосинори: Угу.
Синако улыбается, собираясь выйти.
Тосинори: Госпожа Сакурама…
Синако: Что?
Тосинори: Меня… почему–то все любят.
Синако, улыбаясь, уходит. Тосинори остается один в комнате, озаренной ярким светом.
Занавес.
Комментарии к книге «Ёробоси: слепой юноша», Юкио Мисима
Всего 0 комментариев