Гарольд Пинтер Старые времена
Old Times by Harold Pinter (1970)
Перевод Александра Ярина
ДИЛИ
КЭТ
АННА
Всем немного за сорок.
Ферма, оборудованная для жилья.
В центре широкое окно. Слева дверь в спальню.
Справа входная дверь.
Мебель современная, простая.
Два дивана. Кресло.
Осень. Ночь.
Действие первое
В тусклом свете различимы три фигуры.
ДИЛИ в расслабленной позе неподвижно сидит в кресле.
КЭТ, тоже неподвижно, лежит на диване, поджав колени к подбородку.
АННА стоит у окна, глядя наружу.
Молчание.
Луч света высвечивает ДИЛИ и КЭТ, они курят сигареты.
Фигура Анны у окна по-прежнему в тени.
КЭТ (задумчиво): Темно.
Пауза.
ДИЛИ: Худая, толстая?
КЭТ: Полнее меня. Кажется.
Пауза.
ДИЛИ: Была тогда?
КЭТ: Кажется, полнее.
ДИЛИ: Теперь, может, и нет.
Пауза.
Она была твоя лучшая подруга?
КЭТ: О, что это означает?
ДИЛИ: Что?
КЭТ: Слово подруга… как посмотришь назад… все это время…
ДИЛИ: Ты не можешь вспомнить, что ты тогда чувствовала?
Пауза.
КЭТ: Очень много времени прошло.
ДИЛИ: Но ты же помнишь ее. И она тебя помнит. Иначе зачем она сюда придет?
КЭТ: Наверно, потому что помнит.
Пауза.
ДИЛИ: Ты и тогда считала ее лучшей подругой?
КЭТ: Она была моя единственная подруга.
ДИЛИ: Лучшая и единственная.
КЭТ: Одна-единственная.
Пауза.
Если у тебя есть что-то одно, ты же не скажешь, что оно лучше всего остального.
ДИЛИ: Потому что не с чем сравнивать?
КЭТ: М-м-м…
Пауза.
ДИЛИ (улыбаясь): Она была несравненна.
КЭТ: Вот уж нет.
Пауза.
ДИЛИ: Я не знал, что у тебя было так мало друзей.
КЭТ: Вообще не было. Кроме нее.
ДИЛИ: Почему именно ее?
КЭТ: Не знаю.
Пауза.
Она была воровка. Все время крала вещи.
ДИЛИ: У кого?
КЭТ: У меня.
ДИЛИ: Какие вещи?
КЭТ: Разные. Белье.
ДИЛИ фыркает.
ДИЛИ: Ты ей напомнишь?
КЭТ: Ну… Не думаю.
Пауза.
ДИЛИ: Тебе не терпится ее увидеть?
КЭТ: Нет.
ДИЛИ: А мне не терпится. Мне очень любопытно.
КЭТ: Что?
ДИЛИ: Ты. Я буду за тобой наблюдать.
КЭТ: За мной? Зачем?
ДИЛИ: Хочу посмотреть, та ли она, что прежде.
КЭТ: Ты надеешься по мне догадаться?
ДИЛИ: Конечно.
Пауза.
КЭТ: Я едва помню ее. Я ее почти совсем забыла.
Пауза.
ДИЛИ: Ты хотя бы знаешь, что она пьет?
КЭТ: Не имею понятия.
ДИЛИ: А что если она вегетарианка?
КЭТ: Спросишь у нее.
ДИЛИ: Теперь поздно. Ты ведь приготовила запеканку.
Пауза.
Почему она не замужем? Она ведь будет без мужа?
КЭТ: Спроси у нее.
ДИЛИ: Не могу же я обо всем ее спрашивать.
КЭТ: А ты хочешь, чтобы я задавала ей твои вопросы?
ДИЛИ: Нет, зачем же.
Пауза.
КЭТ: Конечно, она замужем.
ДИЛИ: Откуда ты знаешь?
КЭТ: Все замужем.
ДИЛИ: Тогда почему она будет без мужа?
КЭТ: Разве?
Пауза.
ДИЛИ: В письме есть что-нибудь про мужа?
КЭТ: Нет.
ДИЛИ: Как ты думаешь, какой он? За какого человека она могла выйти? Ведь она же твоя лучшая… единственная подруга. Ты должна иметь представление. Что это может быть за человек?
КЭТ: Не представляю.
ДИЛИ: И тебе совсем не любопытно?
КЭТ: Ты забываешь. Я ее знаю.
ДИЛИ: Ты не видела ее двадцать лет.
КЭТ: А ты совсем ее не видел. Есть разница.
Пауза.
ДИЛИ: Во всяком случае, запеканки хватит на четверых.
КЭТ: Ты сказал, она вегетарианка.
Пауза.
ДИЛИ: У нее было много друзей?
КЭТ: Ну, как у всех, наверное.
ДИЛИ: Как у всех? А как у всех? У тебя не было никого.
КЭТ: Одна была.
ДИЛИ: Это — как у всех?
Пауза.
У нее… было полно друзей, да?
КЭТ: Сотни.
ДИЛИ: Ты их видела?
КЭТ: Не всех, я думаю. Но все же — мы ведь жили вместе. У нее бывали гости. Время от времени. Я их видела.
ДИЛИ: Ее гости.
КЭТ: Что?
ДИЛИ: Ее гости, ее друзья. У тебя же не было друзей.
КЭТ: Ее друзья, конечно.
ДИЛИ: И ты их видела.
Пауза.
(Резко.) Вы жили вместе?
КЭТ: М-м-м?
ДИЛИ: Вы жили вместе?
КЭТ: Ну, конечно.
ДИЛИ: Я этого не знал.
КЭТ: Как же.
ДИЛИ: Ты мне не говорила. Я думал, вы просто были знакомы.
КЭТ: Еще бы не были.
ДИЛИ: А вы, оказывается, жили вдвоем.
КЭТ: Конечно, жили. А где же она могла красть у меня белье? На улице?
Пауза.
ДИЛИ: Я знал, что ты с кем-то снимала комнату одно время…
Пауза.
Но не знал, что с ней.
Пауза.
КЭТ: Ну конечно, с ней.
Пауза.
ДИЛИ: Впрочем, все это не имеет значения.
АННА отворачивается от окна; говорит, приближаясь к ним.
Садится на свободный диван.
АННА: Всю ночь в очередях, под дождем, ты помнишь? боже мой, Альберт Холл, Ковент Гарден, что мы тогда ели? вот так подумаешь, до глубокой ночи, делать только то, что любишь; конечно, мы были молоды, но откуда только силы брались, а утром на работу, и то концерт, то опера, то балет, эти ночи, ты не забыла? а потом на крыше автобуса вниз по Кенсингтон Хай Стрит, кондукторы в автобусах, а потом летим за спичками, — нечем было зажечь конфорку, потом делали, кажется, омлет, да? кто готовил? обе хихикаем, болтаем, обе жмемся к теплу, потом в постель, сон, а наутро снова та же горячка и спешка, бежишь на работу в погоне за автобусом, завтраки в Грин Парке, делились свежими новостями, и эти наши любимые бутерброды, невинные девочки, невинные секретарши, и снова ночь впереди, и бог знает, сколько волнений еще ждет, одно предвкушение чего стоит, ожидание всего этого, и наша бедность, но быть бедной и молодой, быть девушкой, в Лондоне, тогда… и какие кафе мы отыскивали, почти как квартиры, да? там собирались художники и писатели, а иногда актеры, а в других бывали танцы, и мы сидели едва дыша, потягивали кофе, спрятав лицо, чтобы никто нас не видел, чтобы не потревожить, не отвлечь, и слушали, слушали все эти разговоры в этих кафе, это были люди творчества, конечно, и неужели это по-прежнему существует, кто бы мне сказал, ты знаешь? ты можешь сказать мне?
Легкая пауза.
ДИЛИ: Мы редко выбираемся в Лондон.
КЭТ встает, подходит к столику, разливает кофе из кофейника.
КЭТ: Да, я помню.
Она добавляет молоко и сахар в одну чашку и передает ее Анне. Черный кофе передает Дили и садится со своей чашкой.
ДИЛИ (Анне): Вы пьете бренди?
АННА: Я бы выпила немного.
ДИЛИ наливает всем бренди и раздает бокалы. Остается стоять с бокалом в руке.
АННА: Прислушайтесь. Какая тишина. Здесь всегда так тихо?
ДИЛИ: Здесь очень тихо, да. Как правило.
Пауза.
Иногда можно услышать море, если слушать очень внимательно.
АННА: Как вы мудро выбрали этот уголок света, и как вы верно и смело поступили, что живете все время в такой тишине.
ДИЛИ: Мне-то, конечно, приходится бывать в отъезде, по работе. А вот Кэт всегда остается.
АННА: Тому, кто здесь пожил, не захочется отлучаться далеко отсюда. Я бы не захотела отлучаться далеко, я бы просто боялась далеко отлучаться, одного страха ради, как бы дом куда-нибудь не пропал, пока меня нет.
ДИЛИ: Страха ради?
АННА: Что?
ДИЛИ: Страха ради. Давно не слышал, чтобы так говорили.
Пауза.
КЭТ: Иногда я гуляю по морю. Там почти никого не бывает. Длинный пляж.
Пауза.
АННА: Правда, мне не хватало бы Лондона. Ну конечно, ведь я девочкой жила в Лондоне. Мы обе были еще девочки.
ДИЛИ: Жаль, что я не знал вас обеих тогда.
АННА: Вам жаль?
ДИЛИ: Да.
ДИЛИ подливает себе бренди.
АННА: У вас прекрасная запеканка.
ДИЛИ: Что вы?
АННА: Жена, я хотела сказать. Извините. У вас прекрасная жена.
ДИЛИ: А-а.
АННА: Я имела в виду запеканку. Я хотела сказать, ваша жена хорошо готовит.
ДИЛИ: Так значит, вы не вегетарианка?
АННА: Нет, что вы.
ДИЛИ: Ну да, вам ведь нужна хорошая пища, на природе, плотная пища, для поддержания сил, у вас много воздуха… Вы меня понимаете.
Пауза.
КЭТ: Да, я страшно люблю все это, люблю всем этим заниматься.
АННА: Чем — всем?
КЭТ: О, ты сама понимаешь, всем этим.
Пауза.
ДИЛИ: Ты хочешь сказать, готовкой?
КЭТ: Всем этим.
АННА: Мы не слишком изощрялись в готовке, некогда было, но время от времени мы тушили огромный кусок мяса, поглощали его целиком и то и дело засиживались далеко за полночь за чтением Йетса.
Пауза.
(Задумчиво.) Да. Время от времени. То и дело.
АННА встает, подходит к окну.
И такое голубое небо.
Пауза.
Видите тонкую полоску света? Это море? Там горизонт?
ДИЛИ: В ваших краях совсем другая линия берега.
АННА: О, совсем другая. Наш остров вулканического происхождения.
ДИЛИ: Я знаю.
АННА: О, правда?
ДИЛИ: Я там был.
Пауза.
АННА: Я счастлива, что попала сюда.
ДИЛИ: Уверен, что Кэти тоже очень приятно. У нее мало друзей.
АННА: У нее есть вы.
ДИЛИ: У нее мало друзей, хотя была масса возможностей завести их.
АННА: Видимо, она довольна тем, что имеет.
ДИЛИ: Ей не хватает любопытства.
АННА: Наверно, она счастлива.
Пауза.
КЭТ: Вы говорите обо мне?
ДИЛИ: Да.
АННА: Всегда была мечтательница.
ДИЛИ: Она любит долгие прогулки. Все это. Вы знаете. Плащ на плечи. Руки поглубже в карманы. И вниз по улочке. Любит все это.
АННА поворачивается к Кэт.
АННА: Да.
ДИЛИ: Иногда я беру в ладони ее лицо и смотрю в него.
АННА: Правда?
ДИЛИ: Да. Я смотрю в него, держа в ладонях. Потом я как бы отпускаю его, убираю руки и даю ему плыть.
КЭТ: Моя голова пока неплохо держится на плечах.
ДИЛИ (Анне): Оно точь-в-точь уплывает.
АННА: Всегда была мечтательницей.
АННА садится.
Порой мы гуляем по парку, и я говорю ей, ты замечталась, ты грезишь, проснись, о чем ты грезишь? а она обернется ко мне, чуть-чуть откинет волосы и взглянет так, словно я тоже ей пригрезилась.
Пауза.
Однажды она мне сказала, я проспала всю пятницу. Ничего ты не проспала, я отвечаю, о чем ты говоришь? Она снова, я целиком проспала пятницу. Но сегодня пятница, я ей говорю, весь день была пятница, а сейчас вечер пятницы, ты не могла проспать пятницу. Я точно знаю, что проспала, она отвечает, я ее целиком проспала. Сегодня суббота.
ДИЛИ: Вы хотите сказать, что она буквально не различала дней недели?
АННА: Да.
КЭТ: Нет, я различала. Тогда была суббота.
Пауза.
ДИЛИ: Какой теперь месяц?
КЭТ: Сентябрь.
Пауза.
ДИЛИ: Мы побуждаем ее думать. Вы должны чаще бывать у нас. От вас идет здоровое влияние.
АННА: Но товарищем она была прелестным.
ДИЛИ: Весело было с ней?
АННА: Волшебно.
ДИЛИ: Движенья прелестны, волшебны слова.
АННА: Ах, эти песни. Мы любили напевать их, одну за другой, по ночам, лежа на полу, эти милые старые вещи. Иногда посмотришь ей в лицо, а она совсем не чувствует моего взора.
ДИЛИ: Взора?
АННА: Что?
ДИЛИ: Слово взор. Не часто его услышишь.
АННА: Да, совсем не чувствует. Вся поглощена чем-то.
ДИЛИ: Может быть, этим: движенья прелестны, волшебны слова?
КЭТ (Анне): Я не знаю эту песню. Разве мы ее пели?
ДИЛИ (поет, обращаясь к Кэт): Движенья твои прелестны, волшебны твои слова…
АННА: О, да. Конечно. Мы их наизусть знали.
ДИЛИ (поет): В небе одна голубая луна…
АННА (поет): Как скользит гребешок в твоих волосах…
ДИЛИ (поет): Эту радость, о нет, у меня не отнимет никто…
АННА (поет): Как ты мила, как улыбка твоя нежна…
ДИЛИ: Моя подружка лишилась сна, и я тому виной…
Легкая пауза.
АННА (поет): Ты словно долгожданный поцелуй весны…
ДИЛИ (поет): Настанет счастливый миг, увижу словно во сне,
Как ты расцветешь во всем, и все расцветет во мне…
Легкая пауза
АННА (поет):
Спросили у меня друзья, Откуда знаю я, Что верна любовь моя, любовь моя. А я в ответ: на много лет в душе оставляет след То, чему и названья нет, названья нет…ДИЛИ (поет): На твои глаза наползла слеза…
АННА (поет): Сигаретный дымок слезит глаза…
Пауза.
ДИЛИ (поет): Гуляет ветер по ночным перронам…
Пауза.
АННА (поет): В пустынном парке звон часов не слышен…
Пауза.
ДИЛИ (поет): Улыбка Гарбо, свежий запах лилий…
АННА (поет): Звенит трамвай, последний бар закрыли…
ДИЛИ (поет): Образ твой неотвязно со мной…
Пауза.
Теперь не умеют так сочинять.
Молчание.
Дело было так. Я заглянул в один небольшой кинотеатрик, хотел посмотреть «Третий лишний». Было нестерпимо жарко, я гулял без всякой цели. Помню, улица мне показалась знакомой, и вдруг я сообразил, что именно здесь отец купил мне мой первый трехколесный велосипед, собственно, другого у меня уже не было. Во всяком случае там был велосипедный магазин и рядом этот кинотеатрик, где шел «Третий лишний», и там стояли две билетерши, в фойе, одна поглаживала себе грудь, а другая говорила: «ты, поганая сука», а та, что гладила себе грудь, говорила: «м-м-м-м» таким опьяняющим голосом и улыбалась, глядя на другую, и вот меня вынесло из этой безумной летней жары прямо в никуда, я смотрел «Третий лишний», и Роберт Ньюмен был бесподобен. Я до сих пор считаю, что он был бесподобен. Я мог бы ради него на убийство пойти, даже теперь. Кроме меня там был только один человек во всем зале, всего один человек на весь зал, вот она сидит. И вот она сидела в неверном свете, не шевелясь, почти, кажется, в самом центре, а я сел сбоку и так и остался. И я вышел, когда фильм кончился, но заметил, хотя Джек Мейсон все же умер, что первая билетерша уже едва дышит, и я постоял секунду на солнце, о чем-то, наверно, думал, и тут эта девушка тоже вышла и, помнится, начала оглядываться вокруг, и я сказал, ведь правда, Роберт Ньюмен просто бесподобен, и она сказала что-то, господи, неважно что, но при этом взглянула на меня, и я подумал, черт, вот оно, верное дело, подцепил, и потом мы сидели в кафе и пили чай, и она глядела то в чашку, то на меня, и она сказала мне, что Роберт Ньютон, по ее мнению, удивителен. Так что Роберт Ньютон нас соединил, и только Роберт Ньютон сможет разлучить нас.
Пауза.
АННА: И Мак-Кормик тоже был хорош.
ДИЛИ: Я знаю, что Мак-Кормик был хорош. Но не он нас соединил.
Пауза.
ДИЛИ: Вы тогда видели этот фильм?
АННА: Да.
ДИЛИ: Когда именно?
АННА: О… давно.
Пауза.
ДИЛИ (к Кэт): Помнишь этот фильм?
КЭТ: О да, прекрасно.
Пауза.
ДИЛИ: Я думаю, не ошибусь, если скажу, что в следующий раз мы уже держались за руки. Я держал ее прохладную руку в своей, она шла рядом, улыбалась каким-то моим словам, смотрела на меня, ты помнишь? — слегка откидывая волосы, и я думал, что она еще бесподобнее, чем Роберт Ньюмен. Что бы он сказал обо всем этом, думал я, и трогал ее глубоко, всюду. (Анне.) Как вы думаете, что бы он подумал?
АННА: Я не была знакома с Робертом Ньютоном, но я хорошо знаю, о чем вы говорите. Есть вещи, о которых человек помнит, даже если они с ним не случались. Я помню некоторые вещи, которых, может быть, и не было, но раз я о них вспоминаю, значит, они были.
ДИЛИ: Что?
АННА: Этот человек, который плакал в нашей комнате. Однажды я пришла поздно вечером и увидела, как он рыдает, закрыв лицо руками, сидя в кресле, весь скрючившись в кресле, а Кэти сидела на кровати с чашечкой кофе, и они не сказали со мной ни слова, даже не взглянули на меня. Мне ничего не оставалось. Я разделась, выключила свет и забралась в постель, занавески были тонкие, и свет с улицы проникал в комнату. Кэти на своей кровати, не шевелясь, тот человек рыдает, свет проникает в комнату, пробегает по стенам, был легкий бриз, занавески слегка волновались, и было слышно только рыдание, и вдруг оно прекратилось. Он подошел ко мне, очень быстро, посмотрел на меня, но я совершенно ничего не почувствовала, ничего.
Пауза.
Нет, нет, совсем не так… он двигался не быстро… совсем нет… он двигался очень медленно, свет был слабый, он остановился. Он стоял посреди комнаты. Смотрел на нас, на наши кровати. Потом повернулся ко мне. Приблизился к моей кровати. Склонился надо мной. Но я ничего не чувствовала, совершенно.
Пауза.
ДИЛИ: Какой он был?
АННА: А через минуту я услышала, как он вышел. Было слышно, как закрылась входная дверь, шаги на улице, потом тишина, потом шаги стихли, и снова тишина.
Пауза.
Но немного позже, ночью, я проснулась, посмотрела на ее кровать и увидела две тени.
ДИЛИ: Он вернулся!
АННА: Он лежал на ней, поперек ее тела.
ДИЛИ: Мужчина на моей жене, поперек тела?
Пауза.
АННА: Но рано утром… он ушел.
ДИЛИ: Спасибо на том!
АННА: Словно его и не было.
ДИЛИ: Почему же не было. Он дважды вышел и единожды вошел.
Пауза.
Нет, какая волнующая история.
Пауза.
Как он выглядел, этот парень?
АННА: О, я так и не разглядел его лицо. Я не знаю.
ДИЛИ: Но он хотя бы?..
КЭТ встает. Подходит к маленькому столику, достает сигарету из коробки, закуривает. Смотрит на Анну.
КЭТ: Вы говорите обо мне, словно о мертвой.
АННА: Нет, нет, ты была совсем не мертвая, ты была такая живая, такая одушевленная, ты все время смеялась…
ДИЛИ: Конечно, ты часто улыбалась со мной, помнишь? Мы идем по улице, держимся за руки, Ты улыбаешься до ушей.
АННА: Да, она могла быть такой… одушевленной.
ДИЛИ: Одушевленная, это не то слово. Когда она улыбалась… Как бы описать это?
АННА: Ее глаза лучились.
ДИЛИ: Вот-вот, я и то не сказал бы лучше.
ДИЛИ встает, идет за коробкой с сигаретами, берет ее, улыбается Кэт. КЭТ смотрит на него, ждет, пока он закурит, затем берет у него коробку, подходит к Анне, предлагает ей закурить. АННА берет сигарету.
АННА: Нет, мертвой ты не была. Никогда и ни в чем.
КЭТ: Я хотела сказать: вы говорите так, словно я сейчас мертвая. Теперь.
АННА: Как ты можешь так говорить? Как ты можешь так говорить, когда — вот, я смотрю на тебя, вижу, как ты робко склоняешься надо мной, смотришь на меня…
ДИЛИ: Ну, хватит!
Пауза.
КЭТ садится. ДИЛИ наполняет бокал.
ДИЛИ: Сам я был студентом тогда, заигрывал со своим будущим и все думал: черт возьми, зачем навьючивать на себя, ведь у нее еще молоко на губах не обсохло, у этой худышки, и всех добродетелей, что она все время молчит, и ни на йоту характера, ни капли решимости, вся — на дуновении каких-то легких флюидов, которые клубились вокруг нее, но не каких-то уловимых флюидов, и уж конечно, не моих, а таких, я думаю, флюидов, что только ей и были внятны, без малейшего понимания, конечно, — насколько я, во всяком случае, понимаю это слово, по крайней мере так мне все это тогда представлялось. Классическая женская фигура, я себе говорил, или классическая женская поза, что-то такое, что давно ушло.
Пауза.
Таково мое тогдашнее представление. То есть это мое твердое убеждение насчет моих тогдашних представлений обо всем этом. О том, что было двадцать лет назад.
Молчание.
АННА: Когда я узнала, что Кэти вышла замуж, у меня сердце запрыгало от радости.
ДИЛИ: Кто вам сообщил эту новость?
АННА: Одна моя подруга.
Пауза.
Да, так и запрыгало от радости. Ведь я же знала, что она никогда не совершает пустых, опрометчивых, поспешных поступков. Есть люди, которые, прежде, чем прыгнуть, бросают камень в реку, чтобы узнать, холодна ли вода, и лишь очень немногие ждут, пока появится рябь, и уж потом только прыгают.
ДИЛИ: Некоторые люди — что? (К Кэт.) Что она говорит?
АННА: И я знала, что Кэти ждет не только, пока эта рябь возникнет, но пока она разойдется по всей поверхности, ведь вы знаете, что по ряби наверху можно судить о дрожании каждой частички воды, до самого дна реки, но даже когда она почувствует, что это случилось, когда она вполне удостоверится в этом, она и тогда не обязательно прыгнет. Но на этот раз она прыгнула, и я сразу поняла, что она влюбилась по-настоящему, что она счастлива. И отсюда я вывела, что и с вами случилось нечто похожее.
ДИЛИ: Вы имеете в виду рябь?
АННА: Если хотите.
ДИЛИ: У мужчин тоже бывает рябь?
АННА: В каком-то смысле.
ДИЛИ: Понятно.
Пауза.
АННА: А позже, когда я узнала вас, я обрадовалась вдвойне, потому что я знала, что Кэт всегда любила искусство.
КЭТ: Когда-то давно я любила искусство, но теперь не могу вспомнить, какое именно.
АННА: Только не говори, что ты забыла, как мы проводили целые дни в галерее Тейт, как мы изучали Лондон, старые церкви, старые дома, те, что уцелели после бомбежки, в Сити, к югу от Темзы, в Лэмбете, в Гринвиче. Боже. А воскресные газеты! Я не могла оторвать ее от воскресных обозрений. Она просто бредила ими и тянула меня то в галерею, то в театр, так много всего можно было увидеть и услышать в этом чудесном Лондоне в ту пору, что иногда мы что-то пропускали, или не хватало денег, поэтому приходилось что-то пропускать. Например, я помню, однажды, в воскресенье она сказала мне, оторвавшись от газеты, скорее бежим, скорей, скорей бежим, и мы схватили сумочки и бросились к автобусу и приехали в какой-то совершенно глухой район и почти в полном одиночестве посмотрели чудесный фильм под названием «Третий лишний».
Молчание.
ДИЛИ: Да, мне довольно много приходится путешествовать, по работе.
АННА: Вам нравится это?
ДИЛИ: Не то слово. Не то слово.
АННА: Далеко уезжаете?
ДИЛИ: Объездил весь земной шар, пока работаю.
АННА: А как же бедняжка Кэти, пока вас нет? Что же она делает?
АННА смотрит на Кэт.
КЭТ: Перемогаюсь как-то.
АННА: И надолго он отлучается?
КЭТ: Пожалуй. Иногда. (К Дили.) Ведь правда?
АННА: Вы так надолго оставляете свою жену? Как вы можете?
ДИЛИ: Приходится много путешествовать. Такая работа.
АННА (к Кэт): Наверно, мне стоит приезжать, чтобы побыть с тобой, пока он в отъезде.
ДИЛИ: Разве ваш муж не будет по вас скучать?
АННА: Будет, конечно, но он поймет.
ДИЛИ: А в этот раз он понял?
АННА: Конечно.
ДИЛИ: Мы приготовили для него вегетарианское угощение.
АННА: А он не вегетарианец. Он даже немножко гурман. Мы живем на прелестной вилле, уже много лет. Это очень высоко, среди скал.
ДИЛИ: Наверно, неплохо питаетесь там наверху, а?
АННА: Да, в общем грех жаловаться.
ДИЛИ: Да, я немного знаю Сицилию. Так, слегка. Таормина. Вы живете в Таормине?
АННА: Как раз рядом.
ДИЛИ: Как раз рядом, да-да. Это очень высоко. Возможно даже, ваша вилла попадалась мне на глаза.
Пауза.
Работа как-то приводила меня на Сицилию. У меня такая работа, что приходится изучать жизнь во всех ее проявлениях, по всему земному шару. Встречаться с людьми по всему земному шару. Я употребляю это слово, земной шар, поскольку у слова мир так много различных эмоциональных, политических, социологических и психологических ассоциаций и коннотаций, что я предпочитаю по возможности без них обходиться, или, иначе говоря, от них избавляться, или, если угодно, отказываться от них. Ну, а как ваша яхта?
АННА: О, просто прекрасно.
ДИЛИ: Капитан прямо правит?
АННА: Настолько прямо, насколько мы того пожелаем, если, конечно, вообще пожелаем.
ДИЛИ: А не показалась ли вам Англия по возвращении несколько как бы туманной?
АННА: В известном смысле, что, впрочем, бывает обманчиво.
ДИЛИ: Бывает обманчиво? (Про себя.) Что она, черт возьми, хочет этим сказать?
Пауза.
Что ж, если вашему мужу угодно будет посетить эту сторону света, моя милая женушка будет только рада, уж она из сил выбьется, а приготовит ему что-нибудь попышнее и послаще, а может, и посочнее. Это ей ничего не стоит.
Пауза.
Я думаю, что дела оставляют ему мало времени для путешествий. Как его зовут? Гиан Карло или Пер Паоло?
КЭТ (Анне): У вас мраморные полы?
АННА: Да.
КЭТ: Вы прямо босиком по ним ходите?
АННА: Да. Правда, я надеваю сандалии на террасе, иначе можно повредить ступни.
КЭТ: Из-за солнца, ты хочешь сказать, из-за жары.
АННА: Да.
ДИЛИ: У меня была прекрасная съемочная группа на Сицилии. Потрясающий оператор. Ирвинг Шульц. Ас в своем деле. Мы нашли очень точный, аскетичный ракурс для съемки этих женщин в черном. Таких сгорбленных старух во всем черном. Я написал сценарий и снял фильм. Меня зовут Орсон Уэллс.
КЭТ: Наверно, вы пьете апельсиновый сок у себя на террасе, а на закате — что-нибудь покрепче, и смотрите вниз, на море?
АННА: Да, порой.
ДИЛИ: По сути дела, я достиг вершин в своей профессии. Да, по сути дела так; и конечно, у меня есть масса связей в мире изысканных и утонченных людей, главным образом, проституток всякого рода.
КЭТ: А как ты находишь сицилийский народ?
АННА пристально смотрит на нее.
Молчание.
АННА (тихо): Давайте никуда не пойдем в этот вечер, не будем никуда выходить, останемся. Я приготовлю что-нибудь на ужин, ты помоешь волосы, расслабишься. Послушаем музыку.
КЭТ: О, даже не знаю. Можно и выйти.
АННА: Почему тебе так хочется выйти?
КЭТ: Можно погулять по парку.
АННА: В парке грязно ночью, и потом — все эти ужасные люди, мужчины, которые прячутся за деревьями, женщины со страшными голосами, они так истошно вопят, когда мимо них проходишь, и из-за деревьев вдруг выходят люди, и из-за кустов, и всюду тени, и полицейские шныряют, это будет ужасная прогулка, фары светят в глаза, и скрежет машин, и эти отели, ты ведь не любишь крутящихся дверей, ты их терпеть не можешь, смотреть на все это, на людей в освещенных вестибюлях, эти разговоры, толчея… все эти люстры.
Пауза.
Ты сразу захочешь вернуться, едва выйдешь. Тебя неудержимо потянет домой… в свою комнату…
Пауза.
КЭТ: Тогда что же мы будем делать?
АННА: Останемся. Хочешь, я почитаю тебе? Хочешь?
КЭТ: Сама не знаю.
Пауза.
АННА: Ты голодна?
КЭТ: Нет.
ДИЛИ: Голодна? После этой запеканки?
Пауза.
КЭТ: Что я надену завтра? Ума не приложу.
АННА: Надень зеленую юбку.
КЭТ: У меня нет подходящей блузки.
АННА: Как же, а бирюзовая?
КЭТ: Подойдет ли?
АННА: Еще бы. Конечно, подойдет.
КЭТ: Я померю.
Пауза.
АННА: Хочешь, я приглашу кого-нибудь?
КЭТ: Кого?
АННА: Чарли… или Джейка?
КЭТ: Я не люблю Джейка.
АННА: Тогда Чарли… или…
КЭТ: Кого?
АННА: Мак-Кейба.
Пауза.
КЭТ: Я подумаю, пока буду купаться.
АННА: Хочешь, я тебя вымою?
КЭТ (вставая): Нет, я сама.
КЭТ медленно идет к двери спальни, выходит, закрывает за собой дверь.
ДИЛИ встает, глядя на Анну.
АННА поворачивает к нему голову.
Они смотрят друг на друга.
Свет медленно гаснет.
Действие второе
Спальня.
В центре широкое окно. Слева дверь в ванную комнату.
Дверь в гостиную справа.
Два дивана. Кресло.
Оба дивана и кресло расположены по отношению друг к другу точно так же, как в первом действии, с той разницей, что левая и правая стороны поменялись местами.
В тусклом свете различима фигура Анны, сидящей на диване.
Слабо светится стеклянная дверь ванной комнаты.
Тишина.
Свет зажигается. Открывается дверь в гостиную. Входит ДИЛИ с подносом. Он ставит поднос на стол.
ДИЛИ: Прошу. Горячий и ароматный. Горячий, крепкий и ароматный. Как предпочитаете? Сладкий с молоком?
АННА: Да, спасибо.
ДИЛИ (наливая): Горячий, крепкий, ароматный, сладкий с молоком.
Передает ей чашку.
Нравится комната?
АННА: Да.
ДИЛИ: Мы здесь спим. Это наши кровати. Что в этих кроватях восхищает, так это их колоссальная способность к перемещениям. Можно их разделить, как сейчас. Можно поставить под прямым углом или упереть одна в другую посередине, можно спать ногами друг к другу, можно — головами, а можно — рядом. А все потому, что у них ножки с колесиками.
Садится, держа в руке чашку.
Да, я хорошо помню вас по «Пилигриму».
АННА: По чему?
ДИЛИ: По кафе «Пилигрим», рядом с Бромптон-Роуд.
АННА: Когда это было?
ДИЛИ: Вечность назад.
АННА: Думаю, что вы ошибаетесь.
ДИЛИ: Нет, нет, это были вы, несомненно. У меня прекрасная память на лица. Вы приходили и садились в угол, довольно часто, иногда одна, иногда с кем-то. И вот вы снова сидите передо мной, в моем загородном доме. Та самая женщина. В это трудно поверить. Там был один парень по имени Люк. Вы его знали.
АННА: Люк?
ДИЛИ: Такой здоровенный малый. Рыжие волосы, рыжая борода.
АННА: Право, мне кажется, вы ошиблись.
ДИЛИ: Ну как же, там сходилось целое сборище, поэты, кинодублеры, жокеи, конферансье, все такой народ. Вы еще носили шарф, да, да, черный шарф и черный свитер с юбкой.
АННА: Я?
ДИЛИ: И черные чулки. Только не говорите, что вы забыли «Пилигрим». Вы могли забыть название, но само заведение должны помнить. Вы были общей любимицей в баре.
АННА: Вы знаете, я никогда не была богата. У меня не было денег на спиртное.
ДИЛИ: У вас была почетная стража. Вам не надо было платить. За вами ухаживали. Я сам пару раз заказывал для вас стаканчик.
АННА: Вы?
ДИЛИ: Ну конечно.
АННА: Никогда этого не было.
Пауза.
ДИЛИ: Двадцать лет назад… или около того.
АННА: Вы говорите, что раньше мы встречались?
Пауза.
ДИЛИ: Ну, конечно, мы встречались.
Пауза.
Мы даже разговаривали. В этом кафе, например. И углу. Люк дулся, но мы не обращали на него внимания. А потом все поехали на какую-то вечеринку. К кому-то на квартиру, в Вестборн-роув. Вы сидели на узеньком диване, прямо напротив меня, и я запускал глаза вам под юбку. Ваши черные чулки казались еще чернее, оттого, что у вас белые бедра. Теперь все это в прошлом, конечно, не правда ли, во всем этом уже нет того осязательного интереса, все в прошлом, но тогда это казалось стоящим занятием. Я просто сидел, потягивая легкое пиво, и пялился, пялился вам под юбку. Вы не возражали, вы находили все это вполне допустимым.
АННА: Я знала, что вы пялитесь мне под юбку?
ДИЛИ: Разгорелся какой-то бурный спор, кажется, о Китае, или о смерти, а может, и о смерти, и о Китае, не помню точно, но во всей этой сутолоке только у меня был такой целующий взгляд и только у вас — такие целующие бедра. И вот вы сидите здесь. Та же женщина. Те же бедра.
Пауза.
Да, а потом к вам подошла какая-то ваша подруга, девушка. Она села на диван рядом с вами, и вы начали болтать и хихикать, сидя рядом, и я сполз немного вниз, чтобы видеть вас обеих, и продолжал пялиться на ваши бедра, ваши и ее, огрызаясь направо и налево, и вы знали, что я смотрю, а она — нет, но тут меня окружили толпой и стали требовать, чтобы я высказал свое мнение насчет смерти или Китая, или что там было, и они никак не хотели оставить меня в покое, они наклонялись надо мной, обдавая своим нечистым дыханием, скаля гнилые зубы, и эти зубы, носы, волосы, смерть и их задницы на ручках моего кресла довели меня до того, что я вскочил и начал вырываться, а они с такой яростью преследовали меня, словно это я был предметом их спора, я же оглядывался назад, ничего не различая в дыму, и пытался пробиться к столу, отыскать там на клеенке еще хоть одну бутылку с пивом, я смотрел назад сквозь дым, едва различая в толчее двух девушек на диване, одна из них — вы, склонившихся друг к другу и что-то шепчущих, а потом вы ушли. Я пробрался к дивану. На нем никого не было. Я смотрел на вмятины от четырех ягодиц. Две из них были ваши.
Пауза.
АННА: Какая печальная история.
ДИЛИ: Ничего не скажешь.
АННА: Я ужасно виновата, простите.
ДИЛИ: Ничего.
Пауза.
Больше я вас не видел. Вы совсем исчезли из тех мест. Наверно, уехали.
АННА: Нет, я не уезжала.
ДИЛИ: Но я больше не встречал вас в «Пилигриме». Где вы бывали?
АННА: О, на концертах, наверное, на балете.
Молчание.
Как долго Кэти купается.
ДИЛИ: Вы же знаете, что с ней делается, когда она попадает в ванну.
АННА: Да уж.
ДИЛИ: Обожает это. Проводит там массу времени.
АННА: Очень долго, да.
ДИЛИ: Страшно долго. Блаженствует там. Намыливает себя целиком густой пеной.
Пауза.
Всю целиком себя намыливает, а потом начинает потихоньку, потихоньку все смывать. Очень тщательно. Вот эта основательность сочетается в ней с какой-то, я бы сказал, утонченной чувственностью. Она потом весьма дотошно себя осматривает и, не говоря уж о чем другом, выходит такая чистая, как стеклышко. Вы согласны со мной?
АННА: Очень чистая.
ДИЛИ: Действительно, ни одного пятнышка. Ни одного потека. Сверкает, как воздушный шар.
АННА: Да, и как будто плывет.
ДИЛИ: Что?
АННА: Она из ванны — выплывает. Как греза. И совсем не замечает, что кто-то стоит рядом, ждет ее с полотенцем в руках ждет, чтобы завернуть ее. Вся погружена во что-то.
Пауза.
Пока не накинешь полотенце ей на плечи
Пауза.
ДИЛИ: Правда, она совсем не умеет вытираться как следует. Вы не находите? Потереть себя она может прекрасно, а вот с такой же основательностью с себя стереть… Я замечал, за годы моего общения с ней, что это ей далеко не всегда удается. Всегда найдешь на ней несколько капелек, притаившихся как ни в чем не бывало в самых неожиданных местах.
АННА: А почему бы вам самому ее не вытирать?
ДИЛИ: Вы советуете?
АННА: Вы могли бы сделать это как следует.
ДИЛИ: Прямо полотенцем?
АННА: Ну конечно, не криво.
ДИЛИ: Как, не криво?
АННА: Господи, ну конечно, полотенцем, прямо полотенцем.
ДИЛИ: Даже не знаю.
АННА: Конечно, вытрите ее сами, полотенцем.
Пауза.
ДИЛИ: А почему бы вам ее не вытереть?
АННА: Мне?
ДИЛИ: Вы бы сделали это как следует.
АННА: Нет, что вы.
ДИЛИ: Не хотите? Вы все-таки женщина, вы лучше знаете, где и в каких количествах на женском теле скапливается влага.
АННА: На свете нет двух одинаковых женщин.
ДИЛИ: Пожалуй, вы правы.
Пауза.
У меня блестящая идея. Может, нам использовать пудру?
АННА: Что же в ней такого блестящего?
ДИЛИ: А что?
АННА: После ванны очень многие посыпают себе тело пудрой. Это принято.
ДИЛИ: Одно дело, когда ты сам себя посыпаешь, а другое — когда тебя посыпают, это совсем не принято. Может, я ошибаюсь? Там, где я родился, это не принято, могу вас уверить. Мою мать хватил бы удар.
Пауза.
Послушайте, вот что я вам скажу. Я сделаю это. Я все сделаю. В конце концов, я муж. Но вы должны наблюдать за всей процедурой. И поправлять меня, где нужно. Этим мы убьем сразу двух зайцев.
Пауза.
(Про себя). Господи. (Медленно поднимает на нее взгляд.) Вам, наверно, около сорока теперь.
Пауза.
Если бы я сейчас вошел в «Пилигрим» и увидел вас там, в углу, я бы вас не узнал.
Дверь ванной комнаты открывается. Входит КЭТ. На ней купальный халат. Она улыбается Дили и Анне.
КЭТ (с наслаждением): А-а-ах.
Она подходит к окну, смотрит в темноту.
ДИЛИ и АННА смотрят на нее.
ДИЛИ начинает тихонько напевать.
ДИЛИ (поет): Твой ласковый смех впотьмах…
АННА (поет, нежно): Рукав твоего пальто…
ДИЛИ (поет): Память об этих днях…
АННА (поет): Эту радость, о нет, у меня не отнимет никто…
КЭТ отворачивается от окна, смотрит на них.
АННА (поет): Как мы танцуем до трех…
ДИЛИ (поет): Как ты машешь рукой из авто…
АННА (поет): Как тает украдкой вздох…
ДИЛИ (поет): Эту радость, о нет, у меня не отнимет никто…
КЭТ подходит ближе к ним, улыбаясь. АННА и ДИЛИ продолжают петь, но все более торопливо и небрежно.
АННА (поет): Как забудешь мотив невзначай…
ДИЛИ (поет): Как споешь вместо ля — до…
АННА (поет): Как стынет в блюдечке чай…
ДИЛИ (поет): Эту радость, о нет, у меня не отнимет никто…
КЭТ садится на диван.
АННА (к Дили): Ну, разве она не очаровательна?
ДИЛИ: О-о.
КЭТ: Спасибо, я чудесно освежилась. Здесь очень мягкая вода. Гораздо мягче, чем в Лондоне. В Лондоне вода слишком жесткая для меня. Здесь все мягче. Вода, свет, формы, звуки. Нет этих углов повсюду. И рядом — море. Невозможно сказать, где оно начинается, где кончается. Это влечет меня. Резкие линии меня не трогают. Мне не по душе их назойливость. Я бы хотела жить где-нибудь на востоке, где очень жарко и можно лежать под москитной сеткой и медленно дышать. Знаете… Смотреть из-под парусинового навеса на песок, на все. В большом городе хорошо только, когда идет дождь. Все кругом плывет: и огни машин, и в глазах что-то плывет, и на ресницах дождь. Больше в городах нет ничего хорошего.
АННА: Есть кое-что еще. Например, если у тебя есть крохотная комнатка, и маленькая газовая печка, и теплый домашний халат, и горячий кофе, и кто-то сидит и ждет, ждет, пока ты покажешься.
Пауза.
КЭТ: Дождь идет?
АННА: Нет.
КЭТ: Все равно, я, пожалуй, не стану выходить.
АННА: Как хорошо. Я очень рада. Теперь тебе надо выпить чашечку крепкого, ароматного кофе после ванны.
АННА встает, наливает кофе.
АННА: Или, если хочешь, я тебе почитаю.
ДИЛИ: Ты хорошенько вытерлась, Кэт?
КЭТ: Кажется, да.
ДИЛИ: Ты уверена? Насухо?
КЭТ: Кажется, да. Я нигде не чувствую влаги.
ДИЛИ: Это точно? Потому что я не хочу, чтобы ты здесь разводила сырость.
КЭТ улыбается.
Вы видите эту улыбку? Точно так же она улыбалась, когда мы шли с ней по улице, после этого фильма, «Третий лишний», или немного спустя. Как вам нравится эта улыбка?
АННА: Она очаровательна.
ДИЛИ: Улыбнись снова.
КЭТ: Я улыбаюсь.
ДИЛИ: Уже не так. Не так, как секунду назад и как тогда. (Анне.) Вы знаете эту улыбку, о которой я говорю?
КЭТ: Кофе холодный.
Пауза.
АННА: О, прости, я сейчас приготовлю свежий.
КЭТ: Я не хочу, спасибо.
Пауза.
Чарли придет?
АННА: Я позвоню ему, если хочешь.
КЭТ: А Мак-Кейб?
АННА: Ты действительно хочешь кого-то видеть?
КЭТ: Вообще-то я не очень люблю Мак-Кейба.
АННА: Я тоже.
КЭТ: Он странный. Все время говорит какие-то странные вещи.
АННА: Какие, например?
КЭТ: О, разные чудные вещи.
АННА: Я никогда его не любила.
КЭТ: А вот Данкен милый, правда?
АННА: О, да.
КЭТ: Мне так нравятся его стихи.
Пауза.
Но знаешь, кого я люблю больше всех?
АННА: Кого?
КЭТ: Кристи.
АННА: Он чудесный.
КЭТ: Он такой мягкий, правда? И его юмор. У него такой чудесное чувство юмора, ты не находишь? По-моему, он очень… чуткий. Почему бы тебе его не позвать?
ДИЛИ: Ничего не получится, его нет в городе.
КЭТ: О, какая жалость.
Молчание.
ДИЛИ (к Анне): Вы собираетесь навестить еще кого-то в Англии? Родственников, братьев, сестер?
АННА: Нет. У меня же здесь никого нет. Кроме Кэт.
Пауза.
ДИЛИ: Как вы находите, она изменилась?
АННА: О, совсем немного, почти нет. (К Кэт.) Ты все такая же робкая?
КЭТ удивленно смотрит на нее.
(К Дили.) А вот когда я с ней познакомилась, она была такая застенчивая, робкая, как газель, правда. Если кто-то наклонялся к ней во время разговора, она отпрядывала назад и, хотя оставалась стоять на прежнем месте, делалась совершенно недоступной. Когда она так отпрядывала, продолжать разговор становилось невозможно, и дотронуться до нее было уже нельзя. Я отношу это насчет ее воспитания, все же пасторская дочка, и конечно, в ней очень много напоминало Бронтё.
ДИЛИ: Как, разве она дочь пастора?
АННА: Но сравнивая их, я имела в виду не страстность Бронтё, а скрытность, эту ее упорную молчаливость.
Легкая пауза.
Я помню, как она в первый раз вспыхнула.
ДИЛИ: Что? Как? Как это было?
АННА: Я позаимствовала кое-что из ее белья, перед тем, как идти в гости. Потом ночью я ей в этом призналась. Это было нехорошо с моей стороны. Она смотрела на меня в изумлении и, я бы сказала, в замешательстве. Но я сказала ей, что уже наказана за свой поступок — какой-то мужчина весь вечер не отрывая глаз смотрел мне под юбку.
Пауза.
ДИЛИ: И тогда она вспыхнула?
АННА: Как спичка.
ДИЛИ: Смотреть под вашу юбку на ее белье. М-м-м-м.
АННА: С того вечера она иногда настаивала, чтобы я брала поносить ее белье, — у нее тогда было больше белья, чем у меня, и, главное, гораздо лучшего качества, — и каждый раз, когда она мне это предлагала, она вспыхивала, — вспыхивала, но все равно предлагала. А я, когда возвращалась домой, всегда рассказывала ей, если было что-то интересное.
ДИЛИ: И она тогда тоже вспыхивала?
АННА: Мне было не видно. Обычно я возвращалась поздно, она читала, устроившись под лампой, и я начинала рассказывать ей, но она всегда говорила мне: постой, выключи свет, и я рассказывала в темноте. Она больше любили, чтобы с ней разговаривали в темноте. Конечно, полной темноты не было, свет шел от печки и пробивался сквозь занавески, и, хотя она об этом не знала, я, зная ее привычку, всегда выбирала такое место в комнате, откуда я могла видеть ее лицо, а она моего не видела. Она могла только слышать мой голос. Так что она слушала, а я смотрела, как она слушает.
ДИЛИ: Выглядит, как счастливая семейная сцена.
АННА: Мы были очень близкие подруги.
Пауза.
ДИЛИ: Вы сказали, что она напоминала Бронте своей скрытностью, но не страстью. А какая она была в страсти?
АННА: Мне кажется, это скорее ваша область.
ДИЛИ: Вам кажется, что это моя область? Что ж, вы, черт возьми, правы. Это действительно моя область. Я рад, что наконец-то проявлена хоть капля такта. Разумеется, это моя законная область. Я ведь как-никак ее муж.
Пауза.
Я, собственно, хотел задать вам один вопрос. Может быть, не одному только мне все это начинает казаться бестактным?
АННА: Что же вы нашли здесь бестактного? Я прилетела из Рима, чтобы повидать свою старинную подругу, после двадцати лет разлуки, и познакомиться с ее мужем. Что же вас здесь тревожит?
ДИЛИ: Меня тревожит мысль о вашем муже, который сейчас слоняется один по своей огромной вилле, голодный, как волк, на одних крутых яйцах, и который ни черта не понимает по-английски.
АННА: Я перевожу, когда нужно.
ДИЛИ: Но вы-то здесь, а он там. Он там один, мечется взад-вперед по террасе, ждет, пока придет катер, когда оттуда вывалится хотя бы эта чудесная толпа. О, это зрелище, эта особая элегантность, которая нам здесь и не снилась, эта лазурнобережная поджарость, которая нам тоже не снилась, и этот их раскорячистый снобизм, который нам уже скоро будет сниться по ночам. Длиннейшие ноги в мире, нежнейшие голоса. Они и теперь звучат во мне. И вот что, поставим вопрос ребром, я держу руку на пульсе, на тысяче пульсов, по всему земному шару, натерпелся лишений и оскорблений, так почему я доложен тратить свое драгоценное время, слушая двух…
КЭТ (быстро): Если не нравится, уезжай.
Пауза.
ДИЛИ: Уезжай? Куда же я поеду?
КЭТ: В Китай. Или на Сицилию.
ДИЛИ: Но у меня нет катера. У меня нет белого смокинга.
КЭТ: Тогда в Китай.
ДИЛИ: Ты прекрасно знаешь, что они со мной сделают в Китае, если увидят меня в белом смокинге. Они меня сразу прикончат. Ты же знаешь, что там за люди.
Легкая пауза.
АННА: Вам в любое время будут рады на Сицилии, вам обоим. Приезжайте ко мне в гости.
Молчание.
КЭТ и ДИЛИ смотрят на нее в немом изумлении.
АННА (обращаясь к Дили, мягко): Я хочу, чтобы вы знали: я приехала не для того, чтобы разрушать, а чтобы праздновать.
Пауза.
Праздновать нашу старинную и дорогую для меня дружбу, которая успела окрепнуть между нами до того, как мы вообще о вас узнали.
Пауза.
Я нашла ее. Она узнала чудесных людей благодаря мне. Я водила ее по кафе, уютным, почти как квартиры, где собирались художники, писатели, иногда актеры, а в некоторых и танцоры, где мы сидели затаив дыхание, за своим кофе, прислушиваясь к жизни, бурлившей вокруг. Единственное, что я для нее желала, — это счастье. И до сих пор я желаю ей только счастья.
Пауза.
ДИЛИ (к Кэт): А ведь мы встречались раньше, ты знаешь. Анна и я.
КЭТ смотрит на него.
Да, мы встречались в кафе. В углу. Она совсем потеряла голову от меня. Конечно, я был куда стройнее в те дни. Куда изящнее. Немного взбалмошный, по правде говоря. С густыми кудрями. С огромной шевелюрой. Однажды между нами произошла сцена. Она закатила истерику. Ей не на что было купить хлеба, и я заказал ей стаканчик. Она смотрела на меня своими глазами, такая робкая, застенчивая. Она иногда любила подделываться под тебя. Очень мило получалось. Даже белье твое иногда надевала. И с большим тактом позволяла мне взглянуть. Истинное благородство. Это так восхищает в женщине. Потом мы пошли на вечеринку. К знакомым философам. Неплохие ребята. Приятели Эдгвара Роуда. Симпатичная компания. Сто лет их не видел. Все время мыслили. И выражали свои мысли. Вот таких людей мне сейчас не хватает. Все они умерли, во всяком случае, я никого их них больше не видел. Группа Мэйда Бейл. Большой Эрик и маленький Том. Они жили где-то рядом с Пэддингтонской библиотекой. По дороге на эту вечеринку я зашел с ней в кафе. Она представляла, что она — это ты, и говорила мало, так мало.
Пауза.
КЭТ: Как ты думаешь, почему ее тянуло к тебе?
ДИЛИ: Не знаю. Почему?
КЭТ: Ей твое лицо казалось чутким, ранимым.
ДИЛИ: Правда?
КЭТ: И ей хотелось успокоить его, как это умеет делать только женщина.
ДИЛИ: Правда?
КЭТ: Да.
ДИЛИ: Она хотела успокоить мое лицо, как это умеет делать только женщина?
КЭТ: Она была готова принять тебя.
ДИЛИ: Не понял?
КЭТ: Она влюбилась в тебя.
ДИЛИ: В меня?
КЭТ: Ты совсем не похож на других. Наши знакомые мужчины были жестоки, грубы.
ДИЛИ: Но разве есть на свете грубые мужчины?
КЭТ: Есть очень грубые.
ДИЛИ: Но ведь это было так грубо — заглядывать ей под юбку.
КЭТ: Это не грубость.
ДИЛИ: Если только это была ее юбка. Если юбка была — ее.
АННА (резко): Да, это была моя юбка. Это была я. Я помню ваш взгляд… очень хорошо. Я прекрасно вас помню.
КЭТ (к Анне): А я помню тебя. Я помню тебя мертвую.
Пауза.
Я помню, как ты лежала мертвая. Ты не знала, что я смотрю на тебя. Я наклонилась над тобой. Твое лицо было в грязи. Ты лежала мертвая, лицо исчиркано грязью, в каких-то очень важных надписях, но незапятнанное, они сбегали по твоему лицу вниз, к горлу. Простыни были безукоризненно чистые. Я обрадовалась. Мне было бы неприятно, если бы твое тело лежало на несвежих простынях. Это было бы дурно. Ведь это произошло у меня, в моей комнате. В конце концов, твое тело лежало в моей комнате. Когда ты проснулась, над тобой были мои глаза, глядевшие на тебя. Ты попыталась сделать одну мою небольшую ужимку, одну из тех, что ты у меня переняла, такая маленькая медленная улыбка, медленная робкая улыбка с робким наклоном головы, и полуприкрытые глаза, мы обе так хорошо знали ее, но у тебя ничего не вышло, твоя гримаса только надломила грязь по углам рта и застыла. Ты застыла в этой гримасе. Я всматривалась, нет ли слез, но не увидела их. В твоих глазах не было зрачков. Кости выступали из лица. Но все было исполнено безмятежностью. Страданья не было. Все это случилось не с нами. Не хотелось никаких обрядов, церемоний. Я чувствовала, что время было выбрано очень верно и что, умерев одна, под этой грязью, ты поступила пристойно. Настало время мне принимать ванну. Я мылась тщательно и долго, потом вышла и прошлась по комнате, вся сверкая, потом подвинула стул, села голая рядом с тобой и стала смотреть на тебя.
Пауза.
Когда я привела его в нашу комнату, твое тело, конечно, уже исчезло. Какое это было облегчение, видеть совсем другое тело в своей комнате, мужское тело, совсем другие движения, он делал все то, что они всегда делают, что, по их мнению, выглядит красиво, например, сидеть, закинув ногу на ручку кресла. У нас были две кровати на выбор. Твоя и моя. Мы могли лечь на одеяло или забраться в постель. Порезвиться на одеяле или в постели. Ему нравилась твоя кровать, он думал, что будет выглядеть в ней иначе, ведь он же мужчина. Но один раз ночью я сказала, хочешь я покажу тебе кое-что, одну маленькую уловку. Он лежал в твоей кровати. Он поднял на меня глаза. Он был в большом нетерпении. И очень доволен. Он думал, что мне пошли на пользу его уроки. Что я продвинулась вперед как женщина, что я хочу проявить активность, как он давно надеялся. Я подошла к окну, где стоял ящик с цветами, с милыми незабудками, что ты посадила, зачерпнула чашкой земли и стала облеплять его лицо грязью. Он сопротивлялся… очень свирепо. Он не хотел, чтобы я пачкала его лицо, чтобы я грязнила его. Он отталкивал меня. он сказал, давай лучше поженимся, сменим обстановку.
Легкая пауза.
Все это не имело смысла.
Пауза.
Однажды он спросил меня, еще тогда: «Кто спал на этой кровати до меня?» Я сказала, никто. Никто не спал.
Долгое молчание.
АННА встает, идет к двери, останавливается спиной к Дили и Кэт.
Молчание.
ДИЛИ едва слышно начинает плакать.
АННА стоит неподвижно.
АННА поворачивается, выключает свет, садится на диван, потом ложится.
Рыдания Дили стихают.
Молчание.
ДИЛИ встает, делает несколько шагов, смотрит на оба дивана.
Подходит к дивану, на котором лежит АННА, смотрит на нее.
Она лежит неподвижно.
Молчание.
ДИЛИ идет к двери, останавливается спиной к комнате.
Молчание.
ДИЛИ оборачивается. Подходит к дивану, где лежит КЭТ, садится, потом ложится поперек ее тела.
Долгое молчание.
Очень медленно ДИЛИ садится.
Медленно поднимается с дивана.
Медленно идет к креслу.
Тяжело опускается.
Молчание.
Резкий и неожиданный свет.
ДИЛИ сидит в кресле.
АННА лежит на диване.
КЭТ сидит на диване.
Конец
Комментарии к книге «Старые времена», Гарольд Пинтер
Всего 0 комментариев