Ютаки Мафунэ Хорьки
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
МАНСАБУРО – 40 лет.
О-КАДЗИ – его мать, 68 лет.
О-СИМА – его младшая сестра, 33 лет.
О-ТОРИ – его тетка, 50 лет.
КИХЭЙ – крестьянин.
ЯГО – извозчик.
ГОСПОДИН ЯМАКАГЭ – ветеринар.
МАТУШКА ФУРУМАТИ – землевладелица.
ГОСПОЖА ИСЭКИН – соседка.
О-САКУ, О-КИМИ – дочери О-Сима.
Действие происходит в районе Тохоку, в маленькой деревушке, расположенной вдоль старого тракта.
Действие первое
Дом Мансабуро.
Громадное, грязное, закопченное помещение. В центре – большой черный столб, затертый до блеска.[1] По правую руку от него пол застелен циновками. С той же стороны – решетчатая раздвижная дверь, ведущая в гостиную. На переднем плане – такая же дверь в заднюю часть дома, по левую руку – кухня. Большой очаг. Слева от него – земляной пол. Видна часть пустой конюшни, второй этаж ее занят под чулан и курятник. Два выхода: один ведет к проливу, другой – в сторону тракта. Все циновки сняты и прислонены к столбу; повсюду – корзины с ветхим подержанным скарбом. У очага на полу сидит О-Сима и в одиночестве глушит сакэ. Рядом в застывшей позе сидит ее мать, О-Кадзи – изнуренная, угрюмая женщина.
О-Сима. Нечего пилить, на свои деньги пью, черт побери!
О-Кадзи. Убралась бы ты вон из этого дома, я бы и не пилила. На что это похоже?! Кругом люди, позору не оберешься, я от стыда сгорю. Зачем ты сюда приехала?
О-Сима. У тебя не спросила, куда мне ехать. Ты-то сама сегодня разве не простишься с этим домом? А это не позор, не дерьмо?… (В глубь сцены.) Эй, Кихэй, бочка ты бездонная! Что ты там копаешься? Поди-ка сюда, да поживей – составь компанию!
Кихэй (появляясь). Ну и баба! Вот пристала! Пить толком не умеет, только и знает языком молоть…
О-Сима. Что-что?! Мужик! Ах ты, голь перекатная, ты что со мной как с ребенком?! Подонок! Я как-никак жена Ямасиро, предводителя Итакура-гуми.[2] У нас с мужиками – ничего общего! Дерьмо!
Кихэй смеется.
Эй, кончай ржать, выпей со мной! Да живей, живей поворачивайся!
Кихэй. Молчу-молчу… Мне тут сейчас надо одно важное дельце уладить. Дай хоть для доктора циновки отберу сначала… (Уходит.)
О-Сима. «Дельце уладить»! Ой, не смеши… Этот бородач, лошадиный лекарь! Брось, подождет! Тебя помани, ты и навоз из конюшен выгребать пойдешь.
Слышен кашель Ямакагэ.
О-Кадзи. О-Сима! Убирайся вон отсюда! Уходи, бродяга, горе мое!
О-Сима. Ты что, бить меня будешь этими щипцами? Ну что ты так расстраиваешься! Эх, и сакэ теряет вкус, как посмотришь на твою унылую рожу. Будешь нюни распускать, когда и тебя выгонят из этого дома. Бродяга бездомная, мы с тобой друг друга стоим… Эй, Кихэй, пьянь беспробудная! (Уходит.)
В дверях появляется мату гика Фурумати.
Фурумати. Да тут уж все убрано!
О-Кадзи. Да, благодаря вашим молитвам. Вчера я к вам приходила и впрямь с невыполнимой просьбой. Простите, и так вечно у вас в долгу, но, пожалуйста, будьте снисходительны, мне так нелегко…
Фурумати. Да мне бы ничего и не надо, но Кихэю разве откажешь?! Тебе и вправду тяжело. Однако не падай духом. Глядишь, с юга добрые вести придут.
О-Кадзи (сердито). Пустое. В конце концов, все это ведь из-за Мансабуро со мной случилось. С тех пор, как он пропал, уже третий Бон празднуем. А с ним что? Никто не знает…
О-Сима (в глубине сцены). Люди сами придумывают себе несчастья. Что, не так разве? Ну, попал муж в тюрьму – чего слезы-то лить!?
Фурумати. Опять О-Сима пьет…
О-Кадзи. С утра куролесит…
Фурумати. Я слыхала, что муж ее убил кого-то и сидит в тюрьме, это правда?
О-Кадзи. Пропади она пропадом! Лучше б не возвращалась. Заявилась с двумя детьми, вроде бы ненадолго, напьется и давай кичиться мужем-убийцей… Да, беда не приходит одна.
Фурумати. Что ни говори, землекопы – они все отчаянные!
К очагу подходят Кихэй, О-Сима и доктор Ямакагэ.
Кихэй. Какой бы ты ни была стойкой, а в городе вряд ли останешься.
О-Сима. Глупости! Ведь он человека убил не ради грабежа и насилия. Где тебе, кроту, понять? Мой муж Ямасиро выполнил свой долг перед товарищами. Этим гордиться нужно… Да знаешь ли ты, что такое долг?
Кихэй. Что ни говори, а все дело в деньгах…
О-Сима. Ну, ладно-ладно! Выпей-ка еще одну. Муж мой ой как любит сакэ… Эй, сэнсэй,[3] что это вы на меня уставились? Я вам не кобыла на сносях. Пейте, угощаю!
Ямакагэ (нагнувшись, кашляет, чтоб скрыть смущение; робким, тихим голосом). Да мне бы… не надо…
О-Сима. Что, брезгуешь? А за деньги, сэнсэй, вы бы заговорили даже с ручкой от кастрюли.
Кихэй. Хэ-хэ-хэ, хоть и доктор, а перед этой бабой и он пасует…
О-Сима. Заткнись! Сам ты только пить-то и умеешь, разве нет? Смотрите-ка, это же матушка Фурумати, вот редкая гостья!
Фурумати (растерянно). Как ты изменилась, О-Сима!
О-Сима. А деревня эта еще больше изменилась. Братец мой среди ночи сбежал от кредиторов и драпал до самого юга, а мать совсем уже из ума выжила от старости. В усадьбе – кучи навозных червей, вот ведь оно как… А вы совсем не изменились! Только седины побольше, да живот выпирает, словно ты там деньги прячешь, а не ублюдка.
Все переглядываются.
О-Кадзи. О-Сима! Что за бес в тебя вселился! (Бьет ее. щипцами для угля.) Кихэй, уведи ее отсюда!
Кихэй. Да-да! Надо передохнуть. Не пить же снова всю ночь напролет… Ну, пошли спать.
О-Сима. Ах ты, негодяй! Силой хочешь взять? Погляди на свою рожу! О-Сима не такая, чтоб подпустить к себе мужика. Ишь какой! (Дает ему оплеуху.)
Кихэй. Мне не справиться с этой ведьмой!
О-Сима вырывается из рук Кихэя и с воплями убегает. Ямакагэ влез с головой в корзины со скарбом и чем-то в них громыхает.
Фурумати. Ну и ну! Дочь-то в кого превратилась, а, соседка? Как тебе нравятся ее выходки?!
О-Кадзи. Будь она проклята! Все оттого, что связалась с землекопом, удрала из дому…
Кихэй. Зато ведет себя теперь, как главарь шайки, хэ-хэ… Ну, сэнсэй…
Ямакагэ. Хм…
Кихэй. А что если попробовать приручить эту дикую кобылу, сэнсэй? Или опять не в вашем вкусе?
Ямакагэ (шмыгает носом). Д-дурак!
Кихэй. Что, доктор, не по зубам? Боитесь, покусает? Хэ-хэ-хэ.
Фурумати. Вот что, брось валять дурака, займись лучше делом…
Кихэй. А, матушка, вам принесли шесть перегородок и ширму?
Фурумати. Да, получила.
Кихэй. Тогда я все сделал. Уж извините за беспокойство. Теперь и с Ямакагэ вопрос решен… Сошлись с ним на лошади и двенадцати циновках.
Фурумати. Вот как! Я и пришла посмотреть, что досталось другим.
О-Кадзи. Вот уж, в самом деле, сколько хлопот из-за нас, вы уж извините, спасибо, что помогли, позаботились…
Кихэй. Что-то от Исэкин не идут забирать. Получат они свои двенадцать циновок – и конец… Ничего не поделаешь, она еще вчера с утра заявилась, все высмотрела, все пересчитала…
Ямакагэ. Чего там! Где ей понять!
Кихэй. Раз приходила, значит, не доверяет… Ну, не знаю, сами разбирайтесь… (Уходит в гостиную.)
Фурумати. Что это вы тут делали, сэнсэй?
Ямакагэ (шмыгает носом). Фу, мерзость!
О-Кадзи. Сэнсэй забрал циновки, отобранные для Исэкин, а то ему достались совсем ветхие…
Фурумати (усмехаясь). Нехорошо он поступает…
Ямакагэ вытащил из сундука старое ружье и вертит его в руках.
Кихэй (вернувшись). Не трогайте! Это мне перепало.
Ямакагэ. Так-так! А ведь это редкая вещь! Называется «мушкет».
Кихэй. Как бы ни называлась, кладите назад! Стоит только вам сказать, что это редкость, каждый будет себе тянуть.
Ямакагэ. Да знаешь ли ты, что это такое? Ты что, зайцев собрался стрелять из этого ржавого ружья?
Кихэй. Ничего, почищу – сойдет…
Ямакагэ. Да. Сомнений быть не может, это мушкет. Я как-то видел в городе в коллекции общества любителей старины реликвии времен войны Басин. Их тогда использовали солдаты Айдзу.[4] Интересная штука!
Кихэй. Перестаньте, говорю.
Ямакагэ. Ну на что оно тебе сдалось? А так послужит науке…
Кихэй. Вот и ладно! Я его от своего имени пожертвую школе…
Ямакагэ (тихо и невнятно). Ну, что ж, хорошо, а пока пусть немного полежит у меня, я рассмотрю получше…
Кихэй. Сэнсэй! Я от своего имени школе…
Ямакагэ. В управе, соседка, в официальной хронике значится, что в то время в нашей деревне расположился главнокомандующий, а в этом доме жили на постое главные вассалы даймё.[5] Вот почему здесь оказался мушкет. (С головой ныряет в сундук.)
Кихэй. Эй, там больше ничего нет!
Фурумати. Да-а, значит, и этот дом знавал лучшие времена. (Оглядывает помещение.)
О-Кадзи (равнодушно). Да что там! Когда я пришла сюда невесткой, все уже было заложено; рисовый надел и все прочее у нас отобрали, и жили мы как самые настоящие крестьяне. Другого ничего и не помню.
Входит госпожа Исэкин.
Исэкин. Много хлопот тебе выпало, соседка, в праздник Бон. Ну как, рассчиталась, матушка Фурумати?
Фурумати. Да где уж, пропали мои денежки, одна только видимость, что долг возвращают.
Исэкин. И у меня то же самое… Осталась всего-навсего с двенадцатью циновками. Не буду я их смотреть, Кихэй, отнеси лучше сразу ко мне.
Кихэй. Нет уж, я не хочу брать на себя такую ответственность. Для того и просил вас прийти…
Исэкин (осматривает циновки и вдруг меняется в лице). Это что же, мои?!
Кихэй (бросив быстрый взгляд на доктора). Тут только ваши остались…
Исэкин (в крайнем раздражении). Это ведь не те, что для меня приготовили, Кихэй!
Кихэй (смутившись). Да неужто?!
Исэкин. Что значит «неужто»?! Разве не ты их отбирал?
Кихэй. Да-да… (Смотрит на Ямакагэ, но тот ведет себя как ни в чем не бывало.)
Исэкин. Кто еще кроме меня брал циновки?
Кихэй. Да вот доктор Ямакагэ…
Исэкин. Ямакагэ?! (Доктору.) В чем дело? Стоишь тут и молчишь?! Оставил меня в дураках?! Что, не так?! А!? Без зазрения совести взял чужие вещи. Да это нее грабеж! Язык проглотил! А стоит встретиться, так и лебезишь. Не знаю, как с другими, а со мной это не пройдет. Вы только поглядите, матушка Фурумати!
Фурумати молчит.
О-Кадзи. Простите, нет нам оправдания…
Исэкин. Да ладно, ты-то ничего не знала. Это дело рук Кихэя и того бородатого господина. Эти двое и орудуют, надувают бедную старуху… Сколько ты от него получил, Кихэй? Пить – дело нехитрое. Кихэй. Ха-ха-ха… Для вас я, наверно, конченый человек, но вы немножко ошибаетесь…
Фурумати. В самом деле, и у сэнсэя не было дурных намерений.
Исэкин. А вот и нет! Еще какие были! Вы поглядите на него! Человек без стыда и совести. Казначей в нашей управе! А чем он там занимается? Да деньгами! Я ни за что не возьму эти циновки, Кихэй. Хочешь дальше со мной разговаривать – замени их прежними. Ну, соседка, не хотела я тебя подводить; с самого начала говорила, что можешь мне долг не возвращать. Это все Кихэй, ввязался, мол, возьмите циновки, не так обидно будет. Только подсунул взамен дрянь какую-то, думает, один он такой умный, ох, и зла я на него за это. Сколько раз одалживала вам деньги, но благодетельницы я из себя никогда не строила… (Быстро удаляется.)
Кихэй. Ишь ты, гляди-ка! Говорил я вам, сэнсэй!
Фурумати. Она никому спуску не даст… (К Ямакагэ.) Ты ей так ничего и не смог ответить. (Усмехается.)
Ямакагэ смущенно покашливает, вертит в руках мушкет, бормоча что-то себе под нос.
Кихэй. Да ведь в нашей деревне нет ни одного человека, который мог бы ее переспорить… Что ж, сэнсэй, так оно и получилось, ничего не поделаешь, придется довольствоваться этими циновками.
О-Кадзи. Уж вы простите нас, сэнсэй…
Ямакагэ (роясь в корзинах). Что поделаешь!
Кихэй. Ну что ж, договорились. Эй, сэнсэй, там осталась одна рухлядь… Вы и так уж горы перетаскали в заднюю часть дома… А это украшение для токонома имеет какую-нибудь ценность?!
Фурумати (с упреком). Так, значит, Ямакагэ кроме лошади и циновок еще что-то себе набрал?
Кихэй. Да нет же, нет… Там совсем другое…
Ямакагэ ухмыляется.
Фурумати. Что-то вы тут темните… Верно говорила госпожа Исэкин… (Все больше распаляясь.) Хоть я, женщина, ничего для вас не значу, но я не допущу такого жульничества: положение у нас не равное. Ты ни с кем не считаешься, Кихэй, это уж слишком!
Кихэй. Успокойся, матушка! Мне-то что делать, если вы будете себя вести, как госпожа Исэкин!
Фу румати. Сэнсэй еще что-то берет тайком от нас, нехорошо это… Никуда не годится!
Кихэй. Да ничего подобного! По количеству вы получили немного, но вот эта ширма, можно сказать, настоящее сокровище – единственное, что осталось с тех времен, когда здесь останавливались вассалы даймё…
Во время этой склоки О-Кадзи торопливо открывает дверь, обращенную к проливу, – там закудахтали куры.
О-Кадзи. Ну, что это вы всполошились?! Хорек, что ли, забрался?! Ах, скотина! Это же собака! Ах, негодная! Цып-цып-цып, сюда-сюда, напугала вас эта сука!
Впускает кур и загоняет их на второй этаж конюшни. В это время на улице останавливается повозка. Слышны громкие голоса, смех. Входит Яго.
Яго (громко кричит). Хозяйка! Хозяйка! Редкий гость к тебе! Как ты думаешь, кто? А?! Ты и представить себе не можешь… (Быстро уходит на улицу.)
Слышен его голос: «Ну, слезай! Мать моя. Что такое?! Вот скотина! Что? Гэта?… Стой, стой!..»
Кихэй. Вот так так! Вроде это О-Тори. Неужто в самом деле она приехала?! Хозяйка! Как ты думаешь?
О-Кадзи (изменившись в лице, не двигается с места). С нее станется. Эта дрянь все пронюхает…
Фурумати (направляясь к выходу). Эх, да это и в самом деле О-Тори, соседка… Иди сюда, погляди… Ох, до чего изменилась. Прямо городская дама. Неужто это О-Тори? Ну и ну!
Кихэй. Ой, и правда, точно, она. Та самая вертихвостка О-Тори. Ох, пузо-то выпятила! Черт, деньгами, что ли, разжилась? Ничего в ней нет от прежней О-Тори! Разодета в пух и прах. Не шути.
В это время за дверью еще громче раздается смех О-Тори. Фурумати с Кихэем вертятся у входа. Ямакагэ и О-Кадзи застыли у очага. Раздается возбужденный голос Яго: «Эй, вы, оставьте разговоры до вечера! Гостья совсем устала… Скорее в дом, тетушка».
Входят О-Тори и Яго. О-Тори – крепкая женщина, с зорким взглядом. У нее привычка заносчиво и громко разговаривать.
О-Тори. Ох, наконец-то дома. Лошадь твоя еле плетется. За то время, что мы от станции ехали сюда, можно еще раз вернуться в Дзёсю. Ха-ха-ха!
Яго (с жаром). Вот-вот! Кляча старая! Я уж говорил тебе, тетушка. Будь у меня пятьдесят иен, я бы мог купить очень хорошую лошадь. Клад, а не лошадь… И всего за пятьдесят иен.
О-Тори. Да, хорошо бы!
Яго. Так ты… Во, вот оно! Вот у кого можно раздобыть эти деньги!.. Всего-навсего, а, тетушка! (Бросается к О-Тори, но, передумав, быстро направляется к выходу.)
Фурумати. С приездом, О-Тори! Ну, ты в самом деле…
О-Тори. Да это матушка Фурумати!
Кихэй (преграждая путь). Меня, О-Тори, ты не могла забыть!
О-Тори. А-а, Кихэй! По-прежнему пьешь на дармовщину?!
Кихэй. Ты что? Ах, вертихвостка!
О-Тори. Вот те на! И доктор Ямакагэ тут!
Ямакагэ, ухмыляясь, бросает на нее взгляд.
(С чувством.) Да-а, а какой был молодой!..
Ямакагэ (покашливает, смущенно потупившись). Кхэ…
О-Тори (к О-Кадзи). Ты-то как, жива-здорова, сестрица?
О-Кадзи (сердито). Да чего уж хорошего?! Все думаю, помереть бы поскорей, а вот скриплю еще… (Отворачивается.)
Фурумати (подносит чуть ли не к носу рукава О-Тори). До чего красивое кимоно! Как это называется?
О-Тори. Это, матушка, искусственный шелк.
Фурумати. О-о! (Еще ближе присматривается.) Уж такие частые полоски, в глазах рябит. Должно быть, дорогая штука?
О-Тори. Да что ты, это дешевка… (Смеется.)
Фурумати (еще больше льнет к ней). Ты, наверное, высоко взлетела, раз ходишь в таких роскошных нарядах… Мне вот ни разу в жизни не довелось так одеться…
О-Тори. Ну, раз уж тебе так нравится – придется подарить.
Фурумати (в волнении потирает руки, поглаживает кимоно). Ох, что ни говори, а в самом деле хочется хоть раз принарядиться, пока жива.
О-Тори. Ах, как давно я не была в этом доме, но, право, как он запущен…
Кихэй. Вот-вот! Его совсем забросили за те десять с лишним лет, что ты тут не появлялась, но я позже все подробно расскажу, сестрица О-Тори. Хозяйка, к нам словно сама удача нагрянула, надо бы посоветоваться…
О-Кадзи резко встает и идет к выходу.
Фурумати. Вот и тебе привалила удача!
О-Тори. Ха-ха-ха, боюсь, вы меня переоцениваете. Я всего-навсего бывшая фабричная работница, вряд ли смогу что-то сделать… (Уходит в заднюю часть дома.)
За ней следует Кихэй. О-Кадзи с выражением ненависти на лице выходит в сторону пролива.
Фурумати (шепотом, к Ямакагэ). У этой девчонки, видать, деньжата завелись… Ну и чудеса!
Ямакагэ. Хм! Да, везет же некоторым! Судя по ее повадкам, у нее не одна-две тысячи. Может, какой богатый простофиля попался ей на удочку?…
Фурумати. Наверное. Так и есть… Да, выходит, сэнсэй, поторопились мы с ними рассчитаться. (Сокрушенно.) Кабы знать, что она приедет, лучше б подождать еще…
Ямакагэ. Да… выяснить бы, что к чему. Она всегда была пройдохой… впрочем…
Фурумати (с жаром). Слышь, доктор, нам надо все хорошенько продумать!
Ямакагэ. Что продумать-то?
Фурумати. Ты у нас ученый, сообразишь… В самом деле, раз уж я имела дело со старухой, поневоле пришлось взять Кихэя в посредники и – по рукам. Ведь не было никакой надежды, что Мансабуро вернется. А тут появляется О-Тори… Ты что же, доктор, выходит, ничего не хочешь, кроме этой клячи и рваных циновок?!
Ямакагэ (ухмыляясь). Ты, матушка, тоже неплохо шевелишь мозгами…
Фурумати (в растерянности). Да я… ничего не понимаю. Кроме тебя на кого ж мне еще опереться в такую минуту?!
Входит Яго. Фурумати обрывает речь на полуслове.
Яго. Куда тетушка подевалась? Тетушка!
Появляется Кихэй, он идет за вещами О-Тори.
Эй, братец Кихэй, поухаживай за тетушкой. (Тихо.) Увидишь, что я теперь сделаю, скотина. Позавидуешь еще. Уж я теперь знаю, как мне быть. Мерзавец! (Громко.) Тетушка! Тетушка! Ты сразу поедешь на кладбище? Так ведь?!
О-Тори (появляясь в глубине сцены). Ну что за дурак этот парень! Ведь решили же на кладбище ехать тринадцатого!
Яго (с восторгом кивает головой). Хорошо! Правильно! Поедешь вместе со мной! У меня к тебе разговор есть. Ну, ладно! Пойду тогда переоденусь, тетушка! (Важно, Кихэю.) Слыхал, поговорим позже… (Уходит с загадочным видом.)
Кихэй. Что он мелет, этот голодранец!
О-Тори. Кихэй! Неси-ка живо вещи!
Кихэй. Иду-иду! (Подхватив багаж, удаляется в глубь сцены.)
Фурумати. О-Тори, приходи поговорить по душам…
О-Тори. Ты уж извини… А, Ямакагэ, к тебе у меня будет разговор. После, не спеша… (Уходит.)
Ямакагэ (скрывая радость). Хм!
Фурумати (с упреком). Так-так, должно быть, тот самый разговор, сэнсэй, точно. Разговор с О-Тори. Прошу тебя, замолви обо мне словечко.
Ямакагэ (полушепотом). Будет больше толку, если каждый сам по себе…
Фурумати. Э-э! Тебе, конечно, своя рубашка ближе к телу… О-Тори и раньше не могла устоять перед мужчиной… Да ты и сам, должно быть, путался с ней? А?! (Кокетничая.) Вот увидишь, все будет хорошо! Только прошу тебя…
Ямакагэ (многозначительно зажав ружье). Дурачье! (Уходит.)
Что-то ворча, Фурумати идет вслед за ним. Из задней части дома выходят, разговаривая, О-Тори и Кихэй.
О-Тори. Ну, наконец эти собаки убрались!
Кихэй. Ох, чего я только не натерпелся. Крутился среди этого сброда, из кожи лез… Что говорить, у старушки ни гроша, они ее совсем раздели, все растащили…
О-Тори. Право, с таких мерзавцев довольно ветхих ширм и старых циновок. Это у тебя очень здорово получилось. (Смеется.)
Кихэй (торжествующе). Да что там: раз меня хозяйка попросила, я сделал все что надо. И ты погляди, как я ловко всех разогнал. Всех! Это я не ради выгоды говорю.
О-Тори. А я думала, ты только пить умеешь…
Кихэй. Я же серьезно, сестрица О-Тори! Провались я на этом самом месте…
О-Тори. Ха-ха-ха! Понимаю! (Достает бумажник.) Вот тебе, выпей в честь праздника Бон.
Кихэй (выпучив глаза, кричит как сумасшедший). Да это… это же десять иен!
О-Тори. Что, мало? Ах ты пропойца!
Кихэй. В-вот это да! (Торопливо прячет деньги.)
О-Тори. А теперь у меня к тебе несколько поручений. Будешь моей правой рукой, а?
Кихэй (с восторгом). Здорово! Черт, да я что угодно для тебя сделаю.
О-Тори. Ну, тогда за работу! Отправляйся к Ияма, переговоришь и – обратно. Скажешь так: приехала О-Тори, у нее к вам просьба – дней на пять оставьте дом в покое.
Кихэй. Если он начнет возражать, я ему покажу! Все подгонял старушку, мерзавец, мол, сегодня же очистить помещение, ни одного дня отсрочки не дам. Нет, в самом деле, вовремя ты приехала. Хозяйке пришлось бы перебираться в конюшню. Мне одному с ним не справиться. Тянуть нельзя.
О-Тори. Ну, хватит об этом, отправляйся живо.
Кихэй. Слушаюсь! Раз подобралась такая компания! Значит, нужно сказать, чтоб подождал пять дней. Выходит, у тебя есть какие-то соображения?
О-Тори. Конечно, есть.
Кихэй. Вот оно что! Черт, раз так, он у меня не пикнет!
Кихэй торопливо уходит. О-Тори вновь оглядывает помещение и погружается в раздумье.
Появляется О-Кадзи и начинает как попало упаковывать тряпье и посуду.
На кухне горит тусклая маленькая лампочка.
О-Тори. Эй, сестрица, что это ты суетишься?!
О-Кадзи. А ты чего заявилась, чего учуяла? Сама видишь, все пошло прахом, и дом тоже… Ты, наверное, приехала урвать себе кусок пожирнее. Жаль мне тебя, зря только на дорогу потратилась. Поворачивай-ка лучше восвояси, да побыстрей, пока люди не стали над тобой смеяться.
О-Тори. Ха-ха-ха, не смотри на меня волком! Я не собираюсь твою кровь пить. Не бойся!
О-Кадзи. Ишь, разоделась в пух и прах, думаешь меня провести – не выйдет! Другого, может, и надуешь… Не могла ты честным путем разбогатеть. Уж не занялась ли воровством?
О-Тори. Ты что, старая, думаешь, я воровка?
О-Кадзи. Натура у тебя такая, с самого рождения. Ты послушай, что по деревне говорят. Это всем известно. Один твой взгляд чего стоит! Что бы у кого ни случилось, ты тут как тут, так и смотришь, чем поживиться… Я это давно поняла.
О-Тори. Что за вздор, О-Кадзи! Ты можешь завидовать тому, как я выгляжу, но от брани тебе лучше не станет.
О-Кадзи. Успокойся! Помирать буду, а к тебе за помощью не пойду. С меня хватит, ухожу из этого дома. Говорю тебе: он уже нам не принадлежит. Небось забыла, как ты скандалила, когда умер дед. Мол, половина дома моя, мне ее брат завещал, отдайте… Да мне твою бандитскую рожу и видеть не надо, я ее и так по гроб жизни не забуду. Так бушевала, что полиция вмешалась. Из-за этого и обо мне по деревне дурная слава пошла. Глаза бы на тебя не глядели! Не к добру ты вернулась. Теперь хорошего не жди. Моего тут осталось всего ничего – вот эти кастрюли. Можешь не высматривать – все ушло чужим людям. (Усмехается.)
О-Тори. Хэ-хэ, опять эти бредни! Тогда я была поварихой, что с меня взять, о будущем своем пеклась, могла и ляпнуть чего, не подумав. Экая ты злопамятная! Вот из-за этой дури ты и лишилась всего, даже дома. Ты на меня погляди. Я все – начисто. А примчалась сюда только для того, чтобы позаботиться о тебе и Мансабуро.
О-Кадзи (насмешливо). Хм, может, дом нам вернешь, раз уж ты разбогатела?… Чем перед тобой гнуть спину, лучше уж пусть ростовщик Ияма распоряжается! Дерьмо ты собачье, помирать буду, а к тебе за помощью не пойду! Заранее предупреждаю. Вот умоешься и убирайся отсюда!
О-Тори (все время улыбаясь). А куда же ты направляешься с этой посудой за плечами? Побираться пойдешь?
О-Кадзи. Оно бы и лучше…
О-Тори. Говорят, ты собралась помирать в конюшне у пролива?
О-Кадзи. Ну и что! В конюшне в тысячу раз спокойнее: не тревожиться, не трястись от страха рядом с такой мерзавкой, как ты. Теперь и у меня будет райская жизнь: можно не бояться кредиторов! (Взвалив на плечи упакованные вещи, собирается уйти.)
О-Тори. Сестрица! Ведь из-за твоего же дурацкого характера дом и разорился. Будешь прозябать в конюшне, а у тебя под носом чужие люди будут топтать усадьбу, предавая позору наших предков?
О-Кадзи. Уймись!
О-Тори (с трудом сдерживаясь). Ах ты старая нищенка!
О-Кадзи. Нашла чем попрекать!
О-Тори. Ладно, сестрица, поди сюда. Я должна тебе что-то сказать.
О-Кадзи. А мне какое дело!
О-Тори. Мансабуро возвращается, сестрица. Честное слово, мне письмо пришло с юга. Он уже плывет на корабле.
О-Кадзи (пристально смотрит на О-Тори). Тебе еще не надоело надо мной издеваться?
О-Тори. Ну, хватит! Мансабуро возвращается, и это – правда. Он мне обо всем подробно написал.
О-Кадзи. Почему же он обратился к тебе? Ох уж этот парень!
О-Тори (торжествующе). Он надеется на меня – свою тетку… Все это время писал письма. И потом, у него, должно быть, есть кой-какая идея…
О-Кадзи (в сердцах). Ах, никчемный он человек. Зачем он связался с тобой, неужто других не нашлось?
О-Тори. Хоть ты и ругаешь его никчемным, а в людях он разбирается! Человек он внимательный, заботливый. Я сама теперь всем сердцем привязалась к Сабу.
О-Кадзи. Бросил мать на целых три года, опозорил на всю деревню. (Глотая слезы.) Что нее это такое? Зачем он едет? Может, скопил тысчонку-другую и хочет дом выкупить, а? (Вопрошающе смотрит на О-Тори.)
О-Тори (с воодушевлением). Видать, Сабу возвращается издалека именно для того, чтобы что-то сделать, если это возможно…
О-Кадзи (неожиданно сверкнув глазами). Ах, черная твоя душа! Так вот что ты пронюхала! Мерзавка! Значит, ты Сабу хочешь прибрать к рукам? Думаешь околпачить дурня и вытянуть из него все соки? Вот для чего ты сюда примчалась! Ах ты скотина, чудовище ненасытное! У тебя одно на уме – деньги! Не век же мне быть козлом отпущения в этом доме! Heyжто и дальше сносить такое унижение? (Все более распаляясь.) Ах ты хорек-воришка! Представление устраиваешь? Попробуй устрой! Будешь клянчить и даже красть деньги у Сабу? Попробуй укради! Пока я жива, не дам его в обиду.
О-Тори. Ну и ну, быстро ж ты все сообразила. Вот приедет Сабу, тогда и лезь на стену сколько угодно. Совсем уже из ума выжила.
О-Кадзи (неожиданно приближается к О-Тори и хватает ее за кимоно). Ты что так разоделась? Думаешь, кого проведешь? Что это такое? (Сдирая воротник с О-Тори.[6]) Раздевайся, чтоб всем было видно, какая ты есть – кухарка!
О-Тори (с силой отталкивая О-Кадзи). Ты что делаешь, сумасшедшая старуха!?
При тусклом свете лампочки они с ненавистью смотрят друг на друга.
Через какое-то время с криком входит Кихэй, волоча разбушевавшуюся О – Сима. За ними, плача, идут дочки О-Сима – О-Саку и О-Кими.
Кихэй. Вот скотина, одно беспокойство от нее! (Бросает О-Сима у очага.)
О-Тори. Вот те на! Да это же О-Сима! Что это она затеяла?
Кихэй. Ну и баба! Заявилась в дом Ияма и устроила жуткий скандал. Хозяин весь позеленел, затрясся от злости…
О-Сима. Душу от него воротит, спит в обнимку со счетами, слушать меня не стал. Жук он навозный!
О-Тори. Давай-давай, О-Сима, разнеси его ко всем чертям. Это мы умеем, это нам от предков по наследству досталось. Во дает! А-ха-ха-ха!
О-Сима. Что-что? Так говорит, будто что-то знает… Это ты, тетка О-Тори?
О-Тори. Она самая. Лет десять не видались – я уж и теткой стала. А ты, я вижу, научилась ругаться. Но тебе далеко до тетки О-Тори!
О-Сима. Черт побери! Зачем мне с тобой состязаться? (Вдруг пристально смотрит на О-Тори.) Э, да ты роскошно выглядишь! Неужто подцепила какого бабника из владельцев рудников? Ох, тетка, давай мириться. Подкинь на мелкие расходы. (Протягивает руку.)
О-Тори. Нет, больно быстра!..
О-Сима. Вот скряга! Ну ладно! Мы теперь враги на всю жизнь. Запомни!
О-Тори. Ха-ха-ха, можешь не устраивать мне сцен.
О-Сима. Ишь разошлась, артельная шлюха.
О-Тори. Смотри! Я тебе еще покажу… А-ха-ха! Ты что, Кихэй? О чем задумался?
Кихэй. Понимаешь, из-за этой пьянчуги у нас с Ияма никакого разговора не получилось.
О-Тори. Ну и ладно! Я сама к нему пойду, да хоть сегодня вечером, уж я из старика душу вытрясу. А это чьи дети?
Кихэй. Ее, О-Сима, дочки!
О-Тори. Вот здорово! Дочки О-Сима, как это на нее не похоже.
О-Сима. У тебя, наверно, нет детей, тетка. Могу отдать одну, да нет, забирай обеих.
О-Тори. Не соблазняй!
Яго (врываясь в комнату). Поехали, тетушка!
О-Тори. Ладно. Дети, ступайте за мной. Вашей матери, этой пропойце, все равно… (Уходит.)
Девочки нерешительно идут за ней.
Кихэй. Ияма там рвет и мечет. Говорит, гоните деньги или убирайтесь вон. (Уходит вслед за О-Тори.)
Яго. Я уж говорил, мою лошадь можно продать за двадцать иен. А за ту лошадь – пятьдесят иен… честное слово.
О-Кадзи и О-Сима остаются одни. Взвалив на плечи тюки, с посудой в руках, О – К ад зи выходит в сторону пролива. О-Сима идет на кухню и жадно пьет воду.
Занавес
Действие второе
Декорации те же, но кругом все убрано, чувствуется, что дом опустел. У очага разложены плоды папайи, мелкие кокосовые орехи.
Вечер.
У очага при свете тусклой лампочки сидят Mансабуро, коренастый мужчина, с лицом черным от загара, и О-Тори. Перед ними пачки банкнот и столбики монет. Мансабуро, затаив дыхание, наблюдает за О-Тори: она считает деньги. Руки ее слегка подрагивают. Время от времени зоркие блестящие глаза О-Тори находят Мансабуро.
О-Тори. Восемьдесят, девяносто, сто… Итого – пятьсот иен… Пятьсот и пятьсот – тысяча…
Мансабуро со стоном делает выдох.
Десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят, семьдесят, восемьдесят, девяносто, сто; сто плюс десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят, семьдесят, восемьдесят, девяносто – еще сто, итого – двести. Двести и эти пятьдесят – получается двести пятьдесят две иены пятьдесят дзэни.[7] Итого – вот тысяча двести пятьдесят две иены пятьдесят дзэни.
Оба какое-то время молчат.
Ошибки быть не должно… Итак.
Мансабуро (от напряжения у него срывается голос). Ошибки быть не должно. Все верно. (Переводит дыхание.)
О-Тори (серьезно). Вот, Сабу, еще раз говорю. В моем положении нелегко было выбраться из Дзёсю с такими деньгами. Я простая ткачиха. Хочу, чтобы ты знал: я рисковала – это не раз плюнуть, в самом деле…
Мансабуро (шмыгает носом от избытка чувств). Понимаю, тетушка! Не мастер я на красивые слова… Когда писал тебе оттуда, то даже мечтать не смел о таком одолжении, правда-правда! Я и теперь еще как во сне. Я понимал, что в этом году во время праздника Бон истекает срок Ияма и дом так или иначе перейдет к нему… Услышал как-то, что на заработках за три года можно накопить тысчонку, решил поехать на юг… И моя жизнь и жизнь моей семьи висела на волоске. Где уж нам отложить хоть десять грошей! И на поездку взял в долг у хозяйки… Только что самоубийством всей семьей не кончаем.[8] Вот я тебе и выплакался. Получил в ответ телеграмму – не поверил, полдня с женой ее разглядывали… (Пауза.) Отдал дом Ияма, оставил мать без крыши над головой – что мне на это возразить?! Век не забуду! Тетушка!
О-Тори. Человек не должен так падать духом. Погляди на меня! Ты ведь знаешь, что меня из деревни прогнали как воровку? Потом – этот Ямакагэ, потом – кухаркой была в артели землекопов. Но когда у тебя решается вопрос жизни и смерти – примчалась с деньгами. И теперь уж все здесь смотрят на меня совсем другими глазами. Ха-ха-ха!
Мансабуро (с чувством). Точно! Второй такой замечательной женщины, как ты, на всем свете не сыщешь. (Внезапно переходит на официальный тон.) Итак, тетушка, какой же ты хочешь процент?
О-Тори. Никаких процентов!
Мансабуро (изумленно). Как так? Я… это, я… не понимаю!
О-Тори. Не беспокойся! Ты что же, обязательно хочешь платить проценты, как положено?
Мансабуро (скрывая радость). Ну, это дело особое!
О-Тори (теперь уже твердо и сурово). Зато, Сабу, ты напишешь мне расписку, что отныне во всех делах будешь поступать по моему усмотрению. А точнее, во всем, что касается этой усадьбы…
Мансабуро (вдруг забеспокоившись). То есть как это?
О-Тори. Ха-ха-ха, вот дуралей! Это же так просто! Пока ты на заработках, я буду вместо тебя вести все дела. В этом доме! Понятно?!
Мансабуро. Да я сам хотел об этом просить! Вот ведь как! (Пауза.) Но все-таки деньги, тетушка, страшная вещь. Я у Ияма всего-то за двести иен заложил эту усадьбу. А теперь набежало тысяча двести пятьдесят две иены пятьдесят дзэни. У меня ведь и самолюбие есть, и приличия я знаю. И помню, что существует долг перед предками. Честное слово. Я и на юг-то уехал, чтоб только вернуть эту усадьбу. А остался – попал бы в кабалу к Ияма…
О-Тори. Да Ияма меньше всего думал вернуть назад свои деньги!
Мансабуро. Как?! Денег не хотел?!
О-Тори. А вот так! Он во что бы то ни стало мечтал заполучить этот дом. Неужели непонятно, Сабу?! Для Ияма лучше, если бы ты не отдал денег до истечения срока. Он жаждал как можно скорее овладеть домом. Потому так и наседал на вас…
Мансабуро. Д-дом этот?
О-Тори. Грешно тебе было закладывать его за тысячу и даже за две. Р1яма-то соображает! Здесь скоро железная дорога пройдет, и как раз на этом самом месте будет вокзал. Что, оценил теперь свой дом? Можно отдать его под магазины. А рестораны еще больше дохода принесут. Я себе так и представляю. Будь осторожен, Сабу! Я его раскусила.
Мансабуро. Хм…
О-Тори. Ха-ха-ха! Хорошо, что ты подоспел. А то этот мерзавец денег не берет: отдавайте, мол, дом, как обещали. Я ему: «О чем тут толковать, раз деньги возвращаю», а он: «Хоть ты и отдаешь мне за Мансабуро все деньги сразу, я их не возьму и ни с кем, кроме него, разговаривать не стану». Он просчитался, думал, что ты не приедешь. У этого мужика голова работает, хоть по его виду этого и не скажешь. Требовал, чтоб сегодня же срочно переписали дом на его имя. Даже я и то места себе не находила, пока ты не появился. Ну что ж. Сабу, все хорошо, что хорошо кончается. Ах, до чего здорово!
Мансабуро. Тебе спасибо, тетушка! Мне такого счастья до сих пор не выпадало…
Каждый задумывается о своем.
Тетушка! У меня к тебе огромная просьба.
О-Тори (со смехом). Валяй! Все выслушаю.
Мансабуро (с радостью). Только не сердись, тетушка! Дело вот какое: из-за меня у матери столько неприятностей. Ей уж недолго осталось… мне бы хотелось скрасить ее последние дни, а другого такого случая не будет. Да и перед людьми предстать в ином свете. Ведь надо мной все издевались: мол, Сабу оставил мать на произвол судьбы, аж на юг отправился на заработки. Спаси мою честь, тетушка!
О-Тори. Все вокруг да около… Говори-ка прямо.
Мансабуро (нерешительно). Скажи матери, что эти деньги, тысячу иен, я заработал на юге за три года. И в деревне, всяким там Кихэям, – то же… Что, чересчур многого хочу?!
О-Тори (сердито). Твоя мать! Глаза бы не смотрели на эту сумасшедшую старуху! Глядит на меня волком. Она и раньше такая была… Я даже думала ей выложить эти денежки, сбить с нее спесь.
Мансабуро. Так-то оно так! Я тебя, тетушка, прекрасно понимаю. Я сам по дороге домой о том же беспокоился… Мне ведь всегда о тебе говорили как о враге. И матушке нелегко, это уж точно. Она только что, вне себя, снова ругала тебя. Вот проклятие, честное слово. Ты уж не обращай на это внимания, сделай милость…
О-Тори. Если старуха узнает правду, то пойдет по деревне скандалить… В самом деле, ни к чему мне, чтобы дело разладилось. Ладно! Будь по-твоему.
Мансабуро. Ну, тетушка, век не забуду! Ты уж прости меня… До чего же хочется теперь поскорее показать матушке эти деньги!
О-Тори. Ох уж эти мне сыновьи чувства! Тошно видеть эту мерзкую старуху, честное слово. Но она мать тебе… Ну, что же, пойду. Не хочется мне с ней встречаться. (Уходит.)
Мансабуро, скрестив на груди руки, не отрывает глаз от денег. У выхода в сторону пролива появляется О-Кадзи. Вид у нее изможденный.
О-Кадзи. Ох, сердце не на месте, и душа болит: воровка по дому рыщет. Сабу, о чем это ты опять тут болтал с этой мерзавкой? Ведь говорила я тебе, не ввязывайся ты в разговоры с нею. Смотри, зазеваешься, попадешь в беду!
Мансабуро. Ну-ка, матушка, погляди сюда. Видала ты когда-нибудь такое? Хорошенько гляди! Ну, как?
О-Кадзи (покачивается). Как во сне, Сабу. Неужели ты привез их с юга? Не врешь? А?!
Мансабуро. Возьми-ка их в руки. Как тебе?!
О-Кадзи (благоговейно подносит деньги ко лбу). Будь я проклята! Как же ты намыкался, чтобы столько скопить! Эх, видел бы покойный отец! (Вытирает слезы.) Ох, Сабу, наконец-то я могу смотреть людям в глаза. Так мы вернем усадьбу?
Мансабуро. Сколько ж я тебе горя причинил… Но теперь будь спокойна…
О-Кадзи. Да что обо мне говорить, я как подумаю, как вы там бедствуете… Ох! И помирать не страшно. (Вдруг в ужасе.) Сабу! Ты эти деньги показывал О-Тори?
Мансабуро. А как же, похвастался!
О-Кадзи. Ну что за дурень! Даже матери еще ничего не сказал, а этой воровке уже похвастался, как будто ты не знаешь, какая она разбойница. Для чего она вернулась? Пронюхала, что ты денег накопил, и прилетела. Ты у нее на прицеле, Сабу! А ты с такой дрянью переписку завел! Не ожидала я от тебя!
Мансабуро. Я ведь думал, может, она когда чем поможет. Прослышал, что разбогатела…
О-Кадзи. Дурень ты, дурень! Такой простофиля! Ты что же, Сабу, не помнишь, за что ее прогнали из деревни? Покойный твой отец вышвырнул ее из дому. Как она буянила, сколько раз вмешивалась полиция! Из-за нее нам было стыдно людям на глаза показаться. Ни один человек с нами не знался. И вдобавок, когда отец умер, она устроила скандал, чтоб отхватить себе дом. А теперь чего ей понадобилось? (По бледному лицу О-Кадзи пробегает дрожь.) Ей твои денежки нужны! Будь осторожен! Каждый раз, когда эта мерзавка здесь появляется, непременно случается несчастье. Одурачит она тебя! Выгони ее немедля! Ты только посмотри, какой у нее взгляд!
Мансабуро (растерянно). Ясно! Все будет хорошо! Буду держать с ней ухо востро! А ты давай-ка переходи в дом. В конюшне тебе оставаться – перед людьми неудобно: я как-никак уже дома…
О-Кадзи. Пока ты не выгонишь О-Тори, я глаз ночью не смогу сомкнуть… С тех пор как ты вернулся, я за ней приглядываю… Если она будет кружить возле твоей комнаты, я ее убью, честное слово. (Все больше распаляясь.) Честное слово. Я не успокоюсь, пока эта дрянь не уберегся из нашего дома!
Мансабуро. Мне, дорогая матушка, сорок лет как-никак… Ха-ха-ха…
О-Кадзи (запинаясь от волнения). Отнеси скорее эти деньги Ияма. Случись что, как тогда быть?
Мансабуро. Ладно-ладно. Не беспокойся, мы договорились, что Кихэй отнесет.
О-Кадзи. А вот и он, кажется! Сабу, поаккуратнее с деньгами! А, черт! Сабу, по деревне ходят слухи, что она была в Дзёсю любовницей у какого-то богатея, а потом отравила своего сожителя и прибрала к рукам все его деньги. Гляди! Это же разбойница! (Уходит трясущейся походкой.)
Кихэй (влетает). Думал пораньше прийти, да пропустил чарочку, хоть и давал себе слово не пить, пока не выполню твоего поручения.
Мансабуро (заворачивая деньги). Я уж заждался! Ненадежный ты человек!
Кихэй. Виноват!
Мансабуро. Как бы то ни было, отнеси это. А потом будем пить сколько влезет, поди, не терпится…
Кихэй. Вот это? Постой! Дай-ка хоть подержу немножко. Черт, даже не верится! Неужели ты и впрямь привез такие деньги, Сабу?
Мансабуро. Кто ж, как не я!
Кихэй. Нет, в самом деле? Надо было и мне на юг податься. Эх, жалость какая! Я как узнал, что ты приехал дом спасать, поразился, честное слово…
Мансабуро. Потом поговорим, а сейчас отправляйся живо за распиской от Ияма. Очень тебя прошу!
Кихэй. Неужели все это ему достанется? Эх, жалость какая! Хоть бы на денек их мне! Вот было бы дело! Черт! Неужели все это попадет в мошну мерзавца Ияма? Черт! (Стонет.)
Мансабуро. Ха-ха-ха, а не лучше для тебя бочонок сакэ? Пойти, что ль, и мне, посмотреть, как танцуют, давно уж не видал! Как вернешься, Кихэй, за мной, будь спокоен, не пропадет.
Кихэй. Эх, Сабу, не поехать ли на сей раз и мне с тобой на юг? Ах, жалость какая!
Уходят. Через некоторое время Мансабуро возвращается, с ним – Ямакагэ и Фурумати.
Фурумати. О тебе, право, столько разговора! Еще до твоего приезда шуму в деревне было! Одни говорят, Мансабуро привез две-три тысячи. Другие: мол, раз он отдает долг Ияма, должно быть, – тысяч пять… А то поговаривают, что все десять нажил… во как!
Мансабуро. Ха-ха-ха, от пересудов никуда не денешься…
Ямакагэ. Из наглей деревни уехали десять семей, а преуспел ты один. (Испытующе смотрит.) Сколько ж ты заработал? Отгадать? (Растопырив пальцы на руке.) Пять тысяч?
Мансабуро. Ха-ха-ха…
Ямакагэ. А?!
Фурумати. Сейчас в деревне и про Бон забыли, все шумят, только и гадают, какое у вас с О-Тори состояние. Мир перевернулся. Мать-то твоя что должна чувствовать?!
Мансабуро. Верно, так или иначе все уладилось…
Ямакагэ. Кстати, Сабу… (покашливает) на минуточку, разговор имеется. Все о тех же долгах… Дело в том, что мы не знали о твоем возвращении…
Мансабуро. А, вот вы о чем! Спасибо вам огромное. Мне все подробно доложили и матушка, и Кихэй… вы уж нас извините…
Ямакагэ Гм… Да, мы вроде договорились уже о расчете, но…
Фурумати внимательно слушает.
Но с нашей стороны такое соглашение в какой-то мере уступка, ведь мы имели дело с твоей матушкой. (Говорит себе под нос, полушепотом). Ну а раз ты приехал, нам надо все заново оговорить. Исэкин – особая статья, а мы вот с матушкой Фурумати одного мнения. (Покашливает.)
Мансабуро. Так в чем же дело?
Ямакагэ (потупившись). Короче, мы в общем хотим, чтоб с нами рассчитались наличными, как с Ияма.
Мансабуро. Ну уж извините, сэнсэй, ведь у нас посредник был, Кихэй…
Фурумати смотрит на Ямакагэ. словно желая сказать. ‹Говорила я!»
Ямакагэ. Но раз мы встретились с тобой, нам не нужны никакие посредники!
Входит О-Тори; возникает неловкое молчание.
О-Тори. Ага, все в сборе…
Фурумати (в растерянности). Ходила танцы смотреть?
О-Тори. Подойдешь – и сердце сжимается, чувствуешь, что и впрямь вернулась на родину. Мы с вами, сэнсэй, в прежние времена тоже неплохо танцевали, ха-ха-ха…
Ямакагэ вымученно улыбается.
Мансабуро (с хмурым видом). Эти господа, тетушка, сказали, что хотели бы получить с меня…
О-Тори. А что, есть еще какие-то счета?
Мансабуро. Да нет, все те же, о которых Кихэй договаривался.
О-Тори. Еще чего! (Пауза.) Вам же заплатили, сэнсэй?
Ямакагэ (в замешательстве). Кх, это… да нет. Я верну все, что взял вместо денег… Ну, это – лошадь и двенадцать циновок.
О-Тори. Да не может быть, чтоб вы всерьез… Что вы?!
Ямакагэ (себе под нос, полушепотом). Да нет, мы тут с матушкой Фурумати посовещались…
О-Тори (вдруг переходя на крик). Чушь какая-то! Раз вы не шутите, я тоже кое-что скажу! Вам тут, может, море по колено – ведете себя с деревенскими мужиками, как заблагорассудится, но О-Тори прошла огонь и воду, со мной этот номер не выйдет. Вы меня плохо знаете! Шантажисты!
Ямакагэ (робко). Да я же не с тобой разговариваю, а с Сабу…
О-Тори (в гневе). А это все равно! Думаешь, Сабу – простачок, вот и хочешь его надуть! Мошенники! Вы…
Ямакагэ (удивленно). Как? Мошенники?!
О-Тори. Вот именно! Я вас выведу на чистую воду! Вам понравится, если я раззвоню по всей деревне?! На это я мастерица, это я люблю! Полюбуйтесь: этот господин не держит своего слова.
Фурумати и Ямакагэ смущенно молчат.
Фуру мат и. Ни к чему так кричать, О-Тори! Люди ведь услышат…
О-Тори. А я и кричу, чтоб меня услышали. И всюду буду кричать.
Фурумати (еще более растерянно). Нам лучше уйти, доктор. Позору не оберешься. С этой женщиной спорить… (Направляется к выходу.)
О-Тори. А я вам так просто не дам уйти. Мы еще не кончили разговора. Ну-ка, сядьте, пожалуйста. Я хочу от вас все точно услышать.
Ямакагэ и Фурумати в замешательстве останавливаются у двери. Бодро влетает Кихэй.
Кихэй. Дело сделано! Ой, и вы тут, уважаемые? Надо пропустить по чарочке за удачу.
Ямакагэ и Фурумати возвращаются.
Сабу! Старик Ияма разложил денежки и всем, кто ни придет, похваляется, что, мол, эти денежки с юга приехали. Да, и взял он только тысячу двести пятьдесят иен. Остальные – сколько там? – две иены пятьдесят дзэни уступил, чтоб было на что обмывать. Вот и расписка: «Получил сполна». На, Мансабуро, погляди хорошенько.
Мансабуро (с трепетом берет расписку). Все точно.
О-Тори. Что ты сказал? Уступил две иены пятьдесят дзэни? Так?
Кихэй. Ага. Уступаю, говорит, две иены пятьдесят дзэни из общей суммы тысяча двести пятьдесят две иены пятьдесят дзэни. Для такого жадюги это здорово!
О-Тори (кричит). Отнеси обратно! Что за дурень! Ты же отдавал громадный долг, это тебе не штуку ткани купить! Отнеси и скажи: Сабу не так беден, чтобы выклянчивать гроши!
Кихэй. Сестрица! Ты недовольна?! А я-то его обхаживал… Ну хорошо, хорошо!
О-Тори. Что хорошо-то?! Ишь, голову потерял от восторга! Дурак ты нищий, вот кто!
Кихэй. Не срами меня…
О-Тори. Противно слушать! Вот увидишь, завтра старик об этом по всей деревне растрезвонит. Пойдет трепать, мол, сделал скидку Мансабуро – не иначе. Неси обратно!
Кихэй. Постой, не сердись так, сестрица!
О-Тори. Ладно! Давай сюда эти две иены и пятьдесят дзэни. Я их сама ему в рожу швырну. Он меня еще не знает, скотина…
Кихэй (растерянно). Да подожди! (Смущенно достает бутылочку сакэ.) Понимаешь, я по дороге купил.
О-Тори. Что?! На эти деньги?!
Кихэй. Да не принимай ты близко к сердцу! Это он мне дал на сакэ, я для себя выпрашивал…
О-Тори. Ах, подлая твоя душа, пропащий ты человек!
Кихэй. Он у меня не посмеет об этом и слова сказать! Я сам позабочусь. (Услужливо приносит чашку из кухни и передает ее Мансабуро.) Вот и чарка! Итак, все решилось, надо поздравить хозяина! И я свое дело сделал, Сабу!
О-Тори. Похоже, нет, Кихэй!
Кихэй. А что?!
О-Тори. Эти уважаемые господа пришли высказать недовольство тем, как ты все уладил.
Кихэй. Что, они?!
О-Тори. Говорят, та уплата не в счет, а ты так гордился…
Кихэй. Что-что? Неужели это правда, сэнсэй? (Повышая голос.) Правда?!
Ямакагэ, отвернувшись, покашливает.
Фурумати (в замешательстве). Да ладно, Кихэй, чего уж тут…
Кихэй (решительно кивает головой). Вот так-то лучше. Что это вы тут вздумали меня позорить?! Ну, матушка Фурумати, налей-ка чарочку, а! Буду пить всю ночь напролет. Эй, Сабу, давненько мы с тобой не пили вместе! Черт, разбогател теперь, мерзавец. Ну, пей!
Мансабуро (пьет сакэ и улыбается). Эх, вот теперь я чувствую, что и впрямь вернулся в деревню.
Кихэй. А ты сходи потанцуй – то ли еще будет! Верно, сестрица?
О-Тори. Сходи-сходи, Сабу! А то все твердишь: «родина, родина»…
Мансабуро (взволнованно). Так и есть, тетушка! Разве человек, который никогда не уезжал из деревни, это почувствует?
Кихэй (поднимается внезапно). А, ладно, пошли, Сабу! Как следует заткни расписку за пояс! Отдал я ее тебе?
Мане а бур о. Отдал, отдал! Ну, хорошо…
Кихэй (вдруг дико кричит, как сумасшедший). И-и-и раз! И-и-и два! И-и-и три! (Выделывает разные танцевальные па.)
Мансабуро и Кихэй выходят.
О-Тори (к Фурумати). А чего бы и тебе, матушка, не пойти посмотреть?
Фурумати (угодливо). И в самом деле…
О-Тори. И я догоню тебя по дороге… (Чуть ли не подталкивает Фурумати к дверям.)
Фурумати уходит, обменявшись взглядами с Ямакагэ. Он собирается следовать за ней.
Ты что ж, сэнсэй, в самом деле хочешь идти на танцы?! А у меня к тебе просьба – удели минуточку. Серьезный разговор предстоит. (Тащит Ямакагэ к очагу.) Хотела встретиться, побеседовать с тобой по душам, да все недосуг, честное слово… Но вот наконец-то мы остались вдвоем…
Ямакагэ. Кхэ! Какое дело-то?!
О-Тори (пристально глядя ему в лицо). В прежние времена про нас с тобой чего только не болтали в деревне, а когда ты меня бросил, я, бывало, со скандалом врывалась в твой дом. Да ты не так еще стар, чтоб забыть это…
Ямакагэ (натянуто улыбаясь). Г-глупости…
О-Тори. Ха-ха-ха… так и норовишь смыться, не бойся, теперь уже я не собираюсь сводить счеты.
Ямакагэ. Ну а что за дело?
О-Тори. Да, это не все. Я тебе кое-что интересное скажу. Я тут расшумелась, так что даже напугала Фурумати, эту старую кошку. Но тебя я считаю самым надежным человеком в деревне. Образованный, обходительный, ну, словом, и теперь можно влюбиться. Ха-ха-ха…
Ямакагэ (заинтересовавшись). С чего это ты мне так льстишь, О-Тори?
О-Тори. Поговорим серьезно. Дело в том, что я хотела просить тебя быть моим советчиком. Думаю поручить тебе одно прибыльное дельце… Гляди-ка! Он даже в лице изменился! Ха-ха-ха…
Ямакагэ (стараясь говорить бесстрастно). Что это за дело?
О-Тори. Мне нужен человек, который мог бы здесь меня заменить. Хорошо буду платить, щедро. Для тебя это должно быть выгодно… Хочу поставить тебя управляющим усадьбы Мансабуро. Вернее, своим управляющим.
Ямакагэ. Ты говоришь так, словно дом на самом деле твои.
О-Тори. Так оно и есть.
Ямакагэ. Гм, не знаю, что за подвох ты готовишь… Дом записан на твое имя?
О-Тори. Да. Но это пока секрет.
Ямакагэ. Гм…
О-Тори. Хорошо, если до моего возвращения ты какое-то время последишь за домом. Я все раздумываю, как извлечь из него прибыль. Я денег на ветер не пускаю, даже если это один-единственный грош. Такая уж у меня натура. Ну, что скажешь? Согласен? Нет?
Ямакагэ. Гм, можно попробовать!
О-Тори. Тем более что денежки сами поплывут в руки!
Ямакагэ. Ну что ты из меня д-дурака делаешь!
О-Тори. Ха-ха-ха, да я шучу… Ишь, какой сердитый! Ну ни чуточки не изменился с тех пор.
Ямакагэ уныло вытирает пот со лба.
Итак, решено! Тогда сразу же отправляйся в управу и перепиши на мое имя этот сарай.
Ямакагэ. Постой! Без согласия Мансабуро? Он потом поднимет шум, дело может далеко зайти…
О-Тори. Доктор, я человек неграмотный и в законах, как ты, не разбираюсь. Но я своими руками сколотила себе состояние. А для этого надо хорошо знать все ходы и выходы в этой жизни. Так что мне ни к чему твои нравоучения! Каким ты был трусом, таким и остался. Успокойся (открывает кошелек), вот, возьми задаток. Я хочу, чтоб ты отныне стал моим секретарем.
Ямакагэ. Ну, за такие деньги не трудно… (Сразу принимает рабски-покорный вид.)
О-Тори (многозначительно). Могу еще подбросить.
Ямакагэ. Хм, сколько же у тебя денег?
О-Тори (властно). Это тебя не касается, господин казначей! Тебе что больше по душе: сидеть в управе или прослушивать брюхо у кобыл?
Ямакагэ. О ч-чем ты?
О-Тори. А-ха-ха-ха, а может, в женихи ко мне пойдешь?
Ямакагэ все время вытирает пот со лба и шеи.
(Неожиданно серьезно.) Да, доктор, пока Сабу не уедет, никому ни слова.
Ямакагэ. Угу!
О-Сима (входит, шатаясь). Что за секреты?! Кровь заиграла у старой кобылы? Так, бородатый сэнсэй?! Не связывайтесь со старухой, святой человек… Тошно! Черт!
O-Topи. Тебя что, не пустили танцевать? Бесчувственная твоя рожа!
О-Сима. Что-что?!
О-Тори. Ха-ха-ха! Ничего странного, что ты бесишься, муж-то в тюрьме. Нашла бы себе кого помоложе!
О-Сима. Мы с тобой из разного теста; как же, стану я якшаться с местными вонючими парнями!
Тем временем Ямакагэ собирается уходить.
Эй, сэнсэй, забирай с собой эту каргу. Там в полях для вас найдется местечко…
Ямакагэ уходит, не сказав ни слова.
Подумаешь, гордый какой!
О-Тори. Жаль мне тебя, до чего ты опустилась… Хочешь выпить?
О-Сима (внезапно становясь серьезной). Говорят, у тебя в Дзёсю фабрика есть?
О-Тори. Напрашиваешься на работу?
О-Сима. Да я не о себе… И за что какой-то кухарке такая удача привалила? Глупо…
О-Тори. Просто у меня чутье…
О-Сима. А сколько ты платишь своим работницам? Я вполне серьезно спрашиваю…
О-Тори. Платить?! К чему мне это?
О-Сима. Как?! Зачем же они идут к тебе?
О-Тори. А вот затем…
О-Сима. Чушь какая-то! Неужели в наше время такие находятся?
О-Тори. Находятся…
О-Сима. Вряд ли они работают на совесть.
О-Тори. Это мое изобретение.
О-Сима. Вот, значит, как ты разбогатела…
О-Тори. У меня на фабрике тридцать работниц, и все – девочки. Когда они начинают подрастать и разбираться что к чему, я их тут же увольняю.
О-Сима. Напрасно я завела этот разговор. В такое место я своих девочек не отдам.
О-Тори. А, ты хотела своих дочерей пристроить! Лучше не надо.
О-Сима. Ну, по-родственному, дай им хоть какое-то жалованье, тетушка!
О-Тори. Я буду их кормить. И не более.
О-Сима. Мои дочки даром работать не будут, это нелепо… И неинтересно. Но где же ты берешь этих девчонок?
О-Тори. Сами приходят, хоть отбавляй!
О-Сима молча размышляет.
Входит Яго. Он в шляпе, украшенной цветами, на нем одна набедренная повязка, на поясе висит пустая банка из-под керосина, громыхающая на каждом шагу.
Яго (очень громко). Тетушка! Тетушка! Ты не забыла наш вчерашний разговор? Помочь обещала! Меня даже танцы не увлекают. Одолжи денег, тетушка!..
О-Тори. Что это ты? О чем?
Яго. Как! Как «о чем»!? Лошадь, да лошадь же! Если ты дашь мне пятьдесят иен, я куплю молодую лошадь. Вот что! Одолжи мне пятьдесят иен.
О-Тори. А, помню-помню. Ну ладно!
Яго. Что ладно-то?
О-Тори. Где она, эта лошадь?
Яго. Ее приведет барышник-пьянчуга. Не упустить бы такой случай. Торги будут, он там объявится.
О-Тори. Только гляди не зевай, а то этот барышник подсунет тебе падаль…
Яго. Что ты! Я в лошадях разбираюсь, где уж ему меня провести! Кого хочешь спроси в деревне. Я эту лошадь давно облюбовал. Именно эту! Если она достанется кому другому, я с ума сойду. Душа болит, честное слово…
О-Тори. Погоди. Сейчас принесу, пятьдесят иен хватит. говоришь?
Яго. Ага! Так одолжишь, а?
О-Тори (удаляясь в глубь сцены). Кому другому не дала бы, но ты мне как-никак родня…
Яго (высоко подпрыгнув, идет вслед за ней). Вот спасибо! Какие уж тут танцы… Прости, тетушка!
О-Тори. Совсем голову потерял, гляди не оброни! (Отдает ему деньги.)
Яго. Черт! Как можно! Небо услышало мои молитвы! Грех жаловаться! (Убегает.)
О-Сима. Одолжи и мне пятьдесят иен, тетушка!
О-Тори. А что ты оставишь в залог?
О-Сима. Хм, у Яго же ты не требовала залога?
О-Тори. Вот дура! Совсем в людях не разбираешься. Разве я стала бы так просто раздавать свои денежки?
О-Сима. А как же?
О-Тори. У этого парня участок земли по нынешним ценам все двести иен стоит… (Ухмыляется.)
О-Сима (возмущенно). Ох, гляди! Люди с тобой как-нибудь за все рассчитаются! За всё! Разбойница! Тебе на всех наплевать!
О-Тори (погруженная в свои мысли). В самом деле, заделайся я ростовщиком, то могла бы жить в нашей деревне без всяких забот. И безбедно провела б остаток дней… Тяжело в этом грубом мире. Тебе, О-Сима, наверно, тоже досталось, а скажи, ведь нигде не дышится так легко, как в родных местах? (Растроганно.) Пора и мне подумать… (Собирается уйти.)
О-Сима. Тетушка! Возьми моих дочек, дай им жалованье. А?
О-Тори. Нет уж…
О-Сима. Тетушка, тетушка! Ну тетушка!.. (Уходит вслед за ней.)
Занавес
Действие третье
Те же декорации. Утро перед отъездом Мансабуро. У порога – плетеная корзина с крышкой и еще две-три вещи из его багажа.
Кихэй и Фурумати сидят в комнате с земляным полом. Чуть поодаль у очага О-Сима пьет сакэ.
Фурумати. Что же это такое? Как нарочно, Сабу уезжать, а старушке худо…
Кихэй. У нее давно душа болела за сына. (Перевязывает багаж веревками.)
Фурумати. И беспокоилась, и устала, должно быть…
Кихэй. Точно. Вот силы ее и оставили…
Фурумати. Как она себя чувствует? Совсем плоха?
Кихэй. Это ненадолго. Все проходит.
Фурумати. Ты так не шути, Кихэй! Накаркаешь!
Из задней части дома появляется госпожа Исэкин и Maнсабуро.
Исэкин. Ничего страшного, не волнуйся, Сабу! Полежит еще немного, глядишь, поправится.
Мансабуро. Боюсь я все-таки, и ехать не хочется!
Исэкин. Еще чего! Поезжай, ни о чем не тревожься.
Мансабуро. Если б она сейчас умерла, я уехал бы с легким сердцем…
Кихэй. Верно! (Уходит в гостиную.)
Фурумати. Правильно! Дождалась, когда Сабу выбился в люди и усадьбу вернул, – такое счастье не каждому в жизни выпадает. (Идет в заднюю часть дома.)
Мансабуро (к Исэкин). Прошу вас, если что – присмотрите за матушкой.
Исэкин. Ладно. Я и без твоих просьб о ней заботилась. Можешь не беспокоиться: помирать станет, я и водички ей поднесу, и все, что нужно…
Мансабуро. Что верно, то верно, вы всегда для нас много делали. И все-таки, прошу вас… И вот еще – о тетке О-Тори… Я сам ей никак не могу сказать, чтоб она побыстрей уезжала. Матушка из-за нее очень волнуется… Она и раньше с ума сходила, стоит только заговорить об О-Тори. (Понизив голос.) Впрочем, в тетке есть что-то пугающее…
Исэкин. Порочность О-Тори всем известна. Ну ничего. Я все улажу. Поговорю с ней по-хорошему. И делу конец…
Мансабуро (обрадованно). Ну, тогда и я вздохну спокойно.
Исэкин. Уж предоставь это мне. Я все сделаю, чтоб успокоить матушку. Посмотри, как О-Тори суетится!
Мансабуро (вполголоса). Правду сказать, мне самому почему-то жутко делается, как послушаю матушку. А в последнее время тетка все куда-то ходит с Ямакагэ, что-то делает украдкой – но что? Разве у нее выведаешь?!
Исэкин. С этим подлым Ямакагэ? Может, решили барышничать, денег-то у нее много. Ха-ха-ха…
В дверях появляется О-Тори. Она нервничает, вид у нее обеспокоенный.
Кихэй (входит с багажом в руках). Эй, Сабу, вещи готовы!
Исэкин. А что это Яго задержался со своей телегой? (Кричит, обращаясь к кому-то на улице.) Не приехал еще Яго?
Голос с улицы. Пока нет.
Кихэй. Ну что за человек! Опять, наверно, пил всю ночь напролет. Ходит по деревне с важным видом, нос задирает, как-никак купил новую лошадь!
О-Тори. Ха-ха-ха, он же помешан на лошадях. Ну как, Сабу, все собрал?
Мансабуро. Готов уже. Пойду схожу к матушке. (Уходит в заднюю часть дома.)
Исэкин (пристально глядя на О-Тори). Тебе бы тоже не мешало зайти к старушке.
О-Тори (ухмыляется). Ага… (Отворачивается.)
Голос с улицы. А вот и Яго приехал!
Исэкин (направляется в заднюю часть дома). Сабу, извозчик приехал!
Яго (вбегает). Уж так спешил, да с этой лошадью возни не оберешься, пока не привыкнет. Не слушает, когда ей говорят… Впрочем, все хорошие лошади поначалу такие…
Кихэй. Да что ты! Сабу! Лучше с ним не ездить. Его лошадь того и гляди скинет тебя в озеро.
Яго (рассердившись). Не болтай! Вот скотина! Кому ты это говоришь?! Мне, извозчику Яго?!
Кихэй. Чем языком трепать, отнес бы лучше вещи!
Кихэй и Яго выносят багаж.
Неторопливо входит Ямакагэ. О-Тори поспешно уводит его в уголок комнаты с земляным полом.
О-Тори. Ну как?
Ямакагэ. Дело сделано. За мной не пропадет. Вот бумага – для Сабу… А вот – те документы, о которых у нас с тобой шла речь.
О-Тори. Это, значит, передать Сабу? (Умиротворенно.) Итак, с формальностями покончено? Потом мне толком все покажешь. Пусть пока у тебя побудут…
Из задней части дома выходят Мансабуро, Исэкин, Фурумати.
Фурумати. Можешь о ней не беспокоиться. Будь здоров, Сабу, береги себя. Привет О-Мицу и сыновьям.
Исэкин. Успеха тебе, работай на совесть.
Мансабуро. Спасибо вам большое за заботу. Очень прошу вас…
Исэкин и Фурумamи выходят на улицу.
(Здоровается с Ямакагэ и отзывает в сторону О-Тори.) Ну, тетушка, не знаю, когда теперь увидимся… Добро твое никогда не забуду…
О-Тори. Здесь все будет в порядке, положись на меня. Плохого я ничего не сделаю.
Мансабуро (с чувством). Тетушка… А я… (стараясь говорить так, чтоб не услышал Ямакагэ) буду работать не покладая рук и верну тебе деньги…
О-Тори. Не беспокойся. Ты ведь мне не чужой!
Мансабуро (решительно). Нет, так не пойдет. Я непременно верну…
О-Тори. Ну хорошо-хорошо…
Мансабуро. А когда ты… (с трудом подбирая слова) возвращаешься в Дзёсю?
О-Тори. Наверно, сегодня сразу же и поеду. Что мне тут теперь делать? (Показывает ему бумагу.) Вот, посмотри хорошенько. Усадьба, как видишь, оформлена на твое имя Я просила доктора Ямакагэ.
Мансабуро (радостно разглядывая документ). Точно…
О-Тори. Вот, отдаю тебе все, не забудь…
Мансабуро (забирает). Спасибо вам, доктор…
Ямакагэ. Кх, не за что… будь здоров.
Яго (входит). Братец Сабу! Чем ты тут занимаешься? Усаживайся, да поживей. Видала, тетушка?! Лошадь мою?! Прекрасная лошадь! А?! Не прогадал! На всю округу у меня одного такая!
Все выходят. На сцене остается О-Сима.
Какое-то время доносятся голоса, звук удаляющейся повозки.
Кихэй (входит; к О-Сима). Вот те раз! Ну что за человек! Хоть бы проводила – брат как-никак уезжает!
О-Сима (раздраженно). А не все равно кто?
Кихэй. Ну и женщина! Ты, О-Сима, в последнее время все в каких-то дурацких раздумьях. Плохие вести от мужа?
О-Сима. Отстань! Я тебе покажу! Слишком много на себя берешь! (С воплями удаляется.)
Кихэй. Хэ, да она на ногах не держится!
Входит О-Тори, вслед за ней – Ямакагэ.
О-Тори. Ну, теперь за дело принимаюсь я. Прошу тебя, Кихэй, поторопись. Дом мой в Дзёсю тоже не может вечно пустовать. Надо срочно устраивать все дела и ехать…
Кихэй. Ясно. Так нужно скорей нанять плотников.
О-Тори. Только старательных! Я собираюсь в город, присмотри за ними, пока меня не будет. И если хочешь, чтоб я тебе хорошо заплатила, не бездельничай и не пей.
Кихэй. Скажешь тоже! Я не подведу!
О-Тори. Я все поручила доктору Ямакагэ, если что – к нему. Поторопись. Вернусь через несколько дней.
Кихэй. Да не беспокойся. Ну, так я, пожалуй, пойду сразу за плотниками и с ними – к торговцу мясом.
О-Тори. Так будет лучше!
Кихэй. Вот увидите, все сделаю как надо. (Уходит.)
О-Тори (задыхаясь от волнения). Покажи скорей мне бумаги, доктор. (Внимательно их разглядывает.) Сабу уехал со спокойным сердцем.
Ямакагэ ухмыляется.
На юге крестьянин-переселенец за всю жизнь не заработает таких денег. Ну, сэнсэй, прочти мне… Только чтоб старуха не услышала…
Ямакагэ. Кх, вот что тут получается:
«Первое. Приусадебный участок – триста цубо.[9]
Второе. Один деревянный дом, крытый тростником, – сто двадцать цубо.
Третье. Один сарай – тринадцать цубо.
Покупатель приобретает у продавца вышеуказанное недвижимое имущество по цене тысяча двести пятьдесят две иены пятьдесят дзэни в соответствии с договором о продаже недвижимого имущества, вступающим в действие одновременно с настоящим договором.
Продавец выплачивает покупателю сумму в тысяча двести пятьдесят две иены пятьдесят дзэни, а также возмещает расходы по составлению договора в течение десяти лет со дня его подписания.
По окончании выплат, означенных выше, настоящий договор теряет силу и беспрепятственно аннулируется. Свидетельство, подтверждающее договор о выкупе, прилагается. Дата – двадцать третье августа. Покупатель – Муракоси Тори, продавец – Муракоси Мансабуро».
О-Тори. Выходит, не будет никакой склоки?
Ямакагэ. Нет, не будет.
О-Тори (вздохнув с облегчением). Прекрасно. Эти бумаги я надежно спрячу. Правда, вряд ли они пригодятся, ведь Мансабуро никогда не сможет откупиться. (Взволнованно.) Наконец-то сбылась моя мечта! Спасибо тебе, доктор, я… (Плачет.)
Ямакагэ (удивленно). Ого!
О-Тори (неожиданно резко). Что «ого»?! (Рассмеявшись, меняет тон.) Итак, сэнсэй, обсудим наши планы…
Ямакагэ (достает чертеж). Значит, так, пожалуй, разделим дом на четыре части.
О-Тори (разглядывая чертеж). По всему фасаду в три простенка построим меняльные лавки. В целом так пойдет. Я человек неграмотный: если ты все мелочи продумаешь по своему усмотрению, возражать не стану Ты уж постарайся. Да будь поэкономнее.
Ямакагэ. Хм, попробую…
О-Тори. Потом, что бы такое придумать с внутренней стороны дома? У тебя есть какая-нибудь идея?
Ямакагэ. Ты же говорила, что откроешь там ресторанчики.
О-Тори. Ну, это еще когда будет! Я же не брошу Дзёсю сразу Ладно, пусть пока все остается как есть.
В дверях появляется госпожа Исэкин.
Гляди-ка, опять эта надоедливая старуха.
Ямакагэ (заторопившись). Ну, я подумаю… (Быстро удаляется.)
Госпожа Исэкин провожает его презрительным взглядом и входит с холодным выражением лица.
Исэкин. Я все никак не могла поговорить с тобой по душам, О-Тори.
О-Тори (неожиданно с приветливой улыбкой). Это я в суматохе не смогла найти время для разговора с вами.
Исэкин. Ты что-то сильно суетишься, неужели и в нашей деревне нашлось для тебя выгодное дельце?
О-Тори. Как раз об этом я и хотела вам рассказать, но все это так не просто, поэтому подробно поговорим попозже. Я вам многим обязана, а теперь мне снова придется обратиться к вам за советом…
Исэкин. Может, я суюсь не в свое дело, но будь поосторожнее с Ямакагэ. Это же волк в овечьей шкуре, законченный негодяй. Ради денег он не остановится и перед убийством…
О-Тори. Да вы не беспокойтесь. Я сама как-никак тертый калач, ему со мной не справиться. Я считаю, что он меня устраивает для мелких поручений.
Исэкин. Ты не простая женщина, но я слышала, что Ямакагэ запустил лапу в твой кошелек, у него даже усы шевелятся от восторга. Говорят, ты ужасно разбогатела!
О-Тори. А-ха-ха, ерунда! Я начинала с одной набедренной повязкой, для меня маринованные сливы[10] были редким лакомством, а деньги откладывала по одному дзэни. Теперь дела мои пошли в гору. А вспомнить прежние времена! Придешь, бывало, к вам с черного хода, выпросишь горсть риса, или зайдешь в лавку – дадут воротничок для нижнего кимоно. Никогда не забуду, чем я вам обязана, как вы помогали мне в то время. В этом кошельке – вся моя жизнь. Так неужели я стану открывать его кому попало?!
Исэкин. Так и должно быть. Я-то хорошо знаю, чем ты раньше занималась, поэтому и позволяю себе колкости. Но тебе выпал крупный выигрыш. С кем ни повстречаешься в деревне – только о тебе речь, говорят, в Дзёсю у тебя огромная ткацкая фабрика.
О-Тори. Да что там, сейчас она не так уж велика, да и в лучшие времена не приносила много дохода.
Исэкин. И все-таки выглядишь ты роскошно. Какие уж тут «плохие времена»?! А еще люди говорят, что была ты содержанкой у владельца этой фабрики, а он тем временем возьми да помри, и все досталось тебе.
О-Тори. Ах вот, значит, какие слухи пошли?! Глубоко ошибаетесь! Если честно, дело было так: вы, должно быть, знаете, что я стряпала для землекопов в Иваки…
Исэкин. Да, судачили, что ты путалась со старшим этой артели. И с тех пор никто в деревне больше ничего о тебе не слыхал.
О-Тори. Не рассказать, как трудно приходилось. Когда старшой умер и мне перепали кое-какие деньжата, я уехала в Дзёсю. Пошла в ткачихи. Тем временем цены на натуральный шелк резко упали, его потеснил искусственный, и дела на ткацких фабриках пришли в полный упадок. Наша тоже прогорела. Пришлось мне перебраться в комнатенку на три циновки и за сдельную плату ткать искусственный шелк; риса как следует не ела, зимой мерзла от холода. Шесть-семь лет пролетело как во сне, и странно – накопились какие-то деньжата! Тогда я сняла дом и наняла всего-то двух женщин. Стала брать подряды на шелк, понемножку давать в долг своим прежним товаркам по фабрике – вот тогда и завелись деньги, а тут как раз «шелковый бум».[11] Стало тесно – переехали, людей не хватало… И так незаметно получилось что-то вроде фабрики. Вся жизнь моя – сплошная погоня за удачей.
Исэкин. Другой бы не пробился… У тебя чутье хорошее. Не упустила случая. Характер-то дрянной, зловредный, поэтому и выбилась в люди без гроша за душой. Никому другому такое не под силу… Ведь так?! И что же, ты все делала одна?
О-Тори. Конечно, а вы как думали?!
Исэкин (с восхищением). Ох и сильна! Вон в какую даль уехала!
О-Тори. Так-то это так, но только брошу я скоро эту торговлю. В последнее время дела идут без особого успеха.
Исэкин. Ну, тут уж ничего не поделаешь. Сейчас всюду плохо, что ни возьми.
О-Тори. Постарела я к тому же, здоровье не то, до каких же пор в чужих краях вести мне дела, не высыпаясь ни днем, ни ночью… Как подумаешь об этом, вспоминаются родные места…
Исэкин. Наша-то дрянная деревушка?!
О-Тори. Много лет я об этом и не помышляла. Должно быть, возраст дает себя знать. Я женщина одинокая. Случись вдруг умереть на чужбине, где воды перед смертью попросить не у кого, что будет с моими деньгами? Я уж и так и эдак все передумала; в мои годы, честное слово, невесело скитаться, не имея своего дома.
Исэкин. Да, вот оно что! Все верно. Вовремя ты спохватилась. Как появились деньги, самое милое дело – дом себе найти. Но неужели ты и в самом деле сейчас одна, О-Тори?
О-Тори (со смехом). Да, нет у меня никого.
Исэкин. Если деньги привалили, то мужчины должны толпами липнуть!
О-Тори. Тут вы правы. Раз уж я рассказала все как есть – скажу и об этом. Мне в каждом мужчине чудится вор, честное слово! Заводят такие сладкие речи, а посмотри на их рожи хорошенько – все как один метят на мои деньги. Я это прекрасно понимаю. Ха-ха-ха, вонючки! Поэтому я дала обет безбрачия и веду соответственный образ жизни.
Исэкин. Да, так оно и есть. Все они похожи на Ямакагэ!
О-Тори (неожиданно понизив голос). Да нет, я, право, не шучу. Я все тружусь, тружусь, одна-одинешенька, не зная, что со мной будет… Говорю без утайки: я ведь приехала в деревню, чтобы срочно вложить нажитые деньги в недвижимость, в усадьбу ли, в землю, чтоб беззаботно прожить остаток дней.
Исэкин (неожиданно серьезно). Раз уж об этом зашла речь, скажи, О-Тори, в самом деле, не этот ли дом ты себе присмотрела, как убеждает меня соседка? Она так из-за этого беспокоится, что даже слегла. Говорит, ты у нее дом отнимешь…
О-Тори (с усмешкой). Так что же, по-вашему, выходит, я старуху отравлю, а дом заграбастаю?
Исэкин. Да, так и говорит. Она… Вот почему я ей сказала: не беспокойся, мол, какой бы разбойницей О-Тори ни была, пока я рядом, пальцем не дам ей коснуться этого дома. (Внимательно смотрит на О-Тори.)
О-Тори (в гневе). Так вы считаете, что я тут торчу из этих соображений?!
Исэкин. Ну что ты! Но я видела, как ты каждый день о чем-то шепчешься с этим негодяем Ямакагэ, вот и решила, что натура твоя дрянная с тех пор не изменилась. (Снова пристально смотрит на О-Тори.)
О-Тори. А-ха-ха, мне наплевать, что говорит эта сумасшедшая старуха, но, оказывается, и вы обо мне так плохо думаете. Вас один и тот же бес попутал.
Исэкин (рассердившись). Ты стала городской дамой, О-Тори, и вздумала надо мной смеяться? Я тебе не позволю нос задирать! Если бы только старушка, а то и Сабу просил. Мол, сделай милость, отправь отсюда О-Тори как молено скорее.
О-Тори (неожиданно спокойно). Свинья неблагодарная этот Сабу! А вот теперь послушайте меня… Стоит мне разок покачать головой, и Сабу со старухой пойдут милостыню просить…
Исэкин. Сама ты неблагодарная! И меня, верно, хочешь с грязью смешать. Ты не знаешь, сколько я тут хлопотала для них, пока ты шаталась бог весть где и как! Окаянная!
О-Тори (со смехом). Зря вы так сердитесь. Рассудите сами: мог Сабу за каких-то три года заработать на стороне две тысячи иен или нет? Я хочу заполучить этот дом не для того, чтобы старухе досадить. А потому, что давно уже не верю людям и во всем полагаюсь только на себя!
Исэкин. Так эти деньги не Сабу привез?
О-Тори. Тоже еще простофиля! Этот Сабу со слезами умолял меня… Ну да ладно, знайте, что дом выкупила я, О-Тори. Может, и я вам теперь пригожусь, так что успокойтесь и хорошенько все продумайте. Годика через два я сверну дела в Дзёсю и поселюсь в этом доме. Чудесное приобретение!
Исэкин. Неужели это правда, О-Тори?
О-Тори. А Сабу покрасовался и уехал. Настоящий пройдоха, только с виду хорош. Да он мне звука поперек не смеет пикнуть!..
Исэкин. Что же это такое? Да неужели? Значит, Сабу даже матери не сказал?
О-Тори. Он меня на коленях умолял молчать.
Исэкин. Жаль мне тогда старушку!
О-Тори. В том-то и дело! Если б она знала, то… (Делает жест, будто затягивает на шее петлю.) Вот оно как! Поэтому я и от вас скрыла. Так что я одна оказалась виновата… Глупо…
Пауза.
Исэкин (спокойно, но решительно). А теперь у меня к тебе просьба, О-Тори: об этом – ни звука, ведь ей недолго осталось. А что если тебе переехать, когда ее уже не станет?!
О-Тори. Да, я так и думала. Я же не собираюсь сразу гнать эту каргу на улицу. (Пауза.) Знаете, я ведь уже хотела было отправиться в город, когда вы пришли. Мне пора…
Исэкин. Вот оно что! По делам едешь?
О-Тори. Да, есть кое-какие клиенты, долги соберу…
Исэкин. Ну, в добрый путь. Как вернешься, заходи, хоть пообедаешь спокойно. Словом, смотри, как получится…
О-Тори. Спасибо!
Исэкин уходит, совершенно подавленная. О-Тори провожает ее до двери, потом берет тетрадь и счеты, садится у очага. Достает из-за пазухи документы и разглядывает их в упоении; открывает когиелек, начинает подсчитывать деньги, щелкает на счетах. Долгая пауза. С улицы с задумчивым видом входит О-Сима.
О-Сима. Тетушка!
О-Тори не слышит ее и продолжает считать.
Эй, тетушка!
О-Тори (вздрогнув, в замешательстве прячет деньги). Что такое? Вот пристала!
О-Сима. У, мерзкая старуха! Когда я такое вижу, у меня кровь закипает от злости. Убить ее готова за эти деньги!
О-Тори. Будет неплохо. В тюрьму попадешь – с мужем повидаешься.
О-С им а. Вот скотина!.. Сделай милость, тетушка!
О-Тори. Не к лицу тебе попрошайничать! Неси залог – в любое время ссужу тебе денег.
О-Сима. Вот тебе залог – две дочери, выдай авансом пятьдесят монет.
О-Тори. Не по адресу обращаешься.
О-Сима. Из жалости хотя бы плати им каждый месяц. Или я не родня тебе?
О-Тори. Уж извини. Терпеть не могу всю эту «родню». Бесполезно просить.
О-Сима (задумчиво). Ну что ж, тетушка, если ты их оденешь, накормишь…
О-Тори. Вот это – пожалуйста!
О-Сима. Ах, дрянь! Забирай обеих…
О-Тори. Вот как! Ну что ж, раз ты согласна, я их возьму. Мне как раз надо менять трех-четырех девчонок. Удачно складывается! Все равно, где их нанимать. Итак, по рукам.
О-Сима (поднимается, словно рассердившись). Деньги давай! Хоть одну чарку опрокину! Хватит и пятидесяти дзэни, тетушка!
О-Тори протягивает ей монеты.
А еще пятьдесят?
О-Тори. Нет, не получишь.
О-Сима. Тьфу! Старая скряга! (Уходит.)
О-Тори убирает тетрадь, счеты, направляется в гостиную и сталкивается лицом к лицу с О-Кадзи.
О-Тори (удивленно). В чем дело, сестрица? Что ты делала в моей комнате?
О-Кадзи (с ненавистью). В этом доме твоей комнаты нет!
О-Тори. Хм, вон там твоя постель! (Указывает пальцем в глубь сцены.) Лежи и помалкивай! Побирушка! (Выходит ненадолго и тут же возвращается.) Ах ты воровка! Рылась в моих вещах!
О-Кадзи. Да, я проверила, не украла ли ты чего у Сабу. Пока я жива, ты меня не проведешь…
О-Тори (с досадой). Одной ногой в могиле, а чуть что – сразу грязью поливает! Добить меня хочешь, да?!
О-Кадзи. Уезжай скорей. При мне у тебя ничего не выйдет, как бы ты ни старалась. Нечем тебе поживиться. Не осталось даже циновок. Только куры да я. Убирайся!
О-Тори. Как ни жаль, но, может быть, вместо меня на сей раз придется сматываться тебе. Хотя посмотрим, как ты себя будешь вести. Я по натуре не такой жестокий человек, чтоб вышвырнуть на улицу умирающую старуху.
О-Кадзи (с ненавистью). Ах ты воровка, ты всегда зубы заговаривала! Думаешь меня с толку сбить! (Кричит.) Хватит! Вон отсюда!
О-Тори. Я могу рассердиться, сестрица. Ты это знаешь! И тогда тебе не поздоровится. Так что смотри…
О-Кадзи (смеется). Ты думаешь меня запугать?! Ты не смеешь даже порог переступать этого дома. Я тебя держала из жалости. Не знаю, чем ты там занимаешься в Дзёсю. Но за твои прежние дела тебя ни на минуту нельзя оставлять в этом доме. Уезжай и никогда сюда не возвращайся.
О-Тори (с усмешкой). Ох, сестрица, ты все твердишь «этот дом», «этот дом», а что если я его купила?! И тогда мне прикажешь не переступать его порога?
О-Кадзи. Что?! Ах ты бродяга, забыла уже слова покойного брата? Душа его не допустит, чтобы усадьба попала в твои руки.
О-Тори. Душа его скажет мне спасибо. Как можешь говорить это ты, которую грязный ростовщик отсюда выгнал?!
О-Кадзи. Пусть дом достался бы кому угодно, но только не тебе! Дрянь! Сколько же у тебя денег? Ты думаешь, я не знаю, как ты их нажила, злодейка?! Ах вот для чего ты вернулась в деревню! Не повезло! Жаль мне тебя, Сабу перед отъездом все уладил!
О-Т о р и. Мне тебя тоже жаль, сестрица! Ты ведь считаешь, что Сабу вернул этот дом. Тот самый Сабу, который сидит без гроша и даже деньги на обратный путь у меня взял.
О-Кадзи (вдруг потеряв уверенность). Что-что? Долго ты еще будешь надо мной издеваться? Вот ведь мерзавка! Люди знают, что Сабу привез с юга много денег. Спроси-ка у Ияма!
О-Тори. Ты же не переживешь, если я всем расскажу правду. Да и Сабу не сможет вернуться в деревню. Стать таким посмешищем!
О-Кадзи (смертельно бледная, дрожа всем телом). Лжешь! Негодяйка! Лжешь! Негодяйка!
О-Тори. Поэтому… Да не поднимай шума! Постыдилась бы! Я теперь при деньгах. Короче говоря, он где-то прослышал об этом и весь в слезах приехал ко мне. Ясно тебе, сестрица?! Да я и сама бы не перенесла позора, если б дом попал в чужие руки. Поэтому, не раздумывая, одолжила Сабу две тысячи. Теперь тебе все должно быть ясно.
О-Кадзи (кричит, надрываясь). Лжешь! Ты лжешь!
О-Тори. Поди узнай в управе.
О-Кадзи, обессилев, падает ничком.
Так что лучше не болтай лишнего. Ничего плохого я тебе не сделаю. Я думала: живи, пока живется, в свое удовольствие, только слушайся меня. И что же? Ты обзываешь меня негодяйкой! Но я тебя не выгоню, будь спокойна…
О-Кадзи (задыхаясь). Дерьмо, помирать буду, о-о-о, а к тебе за помощью не пойду…
О-Тори. Вот наказание! Ну что ж, поступай как знаешь. Но пока Сабу не вернет денег, этот дом – мой. Впрочем, у него нет никакой надежды заработать такую сумму. Поэтому в доме распоряжаться буду я.
О-Кадзи (стонет, словно ей трудно дышать). Сабу! Сабу! Погляди, что ты наделал! Чем этой мерзавке, уж лучше бы Ияма… не знаю…
О-Тори. Не упрямься! Так что ты собираешься делать?!
О-Кадзи (задыхаясь.) Обо мне не беспокойся. Мне даже голос твой слышать противно.
О-Тори. Ну, как знаешь. Зря время потеряла. (Быстро удаляется в комнату.)
О-Кадзи поднимается, проходит к черному ходу, возвращается с лестницей. При этом она едва не падает и ужасно задыхается; из последних сил старается приставить лестницу к верхнему этажу конюшни. Ей с трудом удается это сделать. О-Кадзи садится на корточки, обхватив лестницу руками, и замирает.
О-Тори (входит готовая к отъезду). Что ты делаешь, сестрица?!
О-Кадзи неподвижна.
Не валяй дурака!
О-Кадзи. Ухожу из твоего дома. А куры – мои. Куры – мои. Не дам тебе их украсть! (С трудом поднимается по лестнице и не переставая зовет.) Цып, цып, цып… (Срывается вниз.)
О-Тори долго смотрит на нее. Что-то выкрикивая, входит подвыпившая О-С и м а. Увидев лежащую на полу О-Кадзи, сразу умолкает.
Тихо опускается занавес
1934
Примечания
1
В главной комнате традиционного японского дома обязательно имелся столб, служивший опорой для всей постройки. То, что столб почернел и «затерт до блеска», сразу же позволяет японскому зрителю понять, что дом старинный и служил не одному поколению.
(обратно)2
Итакура-гуми – «Гуми» (союз, объединение) – шайка людей, как правило, занятых незаконной деятельностью; нечто вроде японского эквивалента слова «мафия». Итакура – собственное имя.
(обратно)3
Сэнсэй (учитель) – вежливое обращение к старшим, почтенным людям и, как правило, к врачам.
(обратно)4
Феодальный клан Айдзу оказывал вооруженное сопротивление сторонникам революционных преобразований в 1867–1868 гг. Эти события получили наименование «войны Басин».
(обратно)5
Даймё – могущественные феодальные князья, имевшие многочисленных потомственных вассалов. Даймё клана Айдзу Мацудайра был противником революционных преобразований.
(обратно)6
Воротник, а точнее, полоска ткани, подкладывавшаяся под ворот кимоно и отогнутая наружу, была непременной частью женского костюма. В зависимости от достатка изготовлялась из дешевой или дорогой ткани.
(обратно)7
Дзэни – то же, что сэн. Мелкая монета (одна иена равнялась ста сэнам). После 1945 г. отменена. «Дзэни» – просторечие. В разговорной речи иногда соответствовало нашему слову «денежки».
(обратно)8
В капиталистической Японии иногда имело место самоубийство всей семьи как правило на почве материальной нужды.
(обратно)9
Цубо – 3,3 кв. км.
(обратно)10
Маринованные сливы – дешевая закуска для сакэ.
(обратно)11
«Шелковый бум». – Имеется в виду повышение спроса и соответственно цен на шелк.
(обратно)
Комментарии к книге «Хорьки», Ютаки Мафунэ
Всего 0 комментариев