«"Донской казак" Юрий Авербах»

"Донской казак" Юрий Авербах

20.03.2009. Беседовал Алексей Романовский

Его имя в шахматном мире — легенда. И не только из-за титулов. Юрий Львович Авербах принадлежит к числу немногих сильных практиков, которые сумели остаться в шахматах на всю жизнь, достигнув значительных высот на литературном, журналистском и судейском поприщах.

— Юрий Львович, не могли бы вы рассказать о так называемом «донском казаке Авербахе»?

— Эта история случилась в 1958 году. В Югославии, на берегу Адриатического моря, проходил межзональный шахматный турнир. Чтобы внести какое-то разнообразие в нашу культурную программу, нам решили показать местную достопримечательность — отвезли на конный завод. Как-то, когда я еще был студентом, нас посылали в колхоз, и там пару раз я садился на лошадь. Поэтому я не упустил возможности продемонстрировать свои навыки держаться в седле нашим дамам. А на следующий день в сербской газете вышла статья с моей фотографией на целую полосу, а внизу подпись: «Донской казак Юрий Авербах». Такой вот был эпизод.

— Вы родились в Калуге, а как оказались в Москве?

— По материнской линии я коренной калужанин. У нас там был собственный дом, дед мой служил в казенной палате и был чиновником невысокого порядка. А потом туда приехал мой отец, который был помощником лесничего. Весь лес там принадлежал князю Голицыну, но после революции его национализировали. В 1925 году, когда мне было всего три года, мои родители переехали из Калуги в Москву, потому что моя мама хотела поступить в вуз. Я жил в Москве, но каждое лето исправно ездил к деду в Калугу. Там я играл в турнире на первенство города, участвовал в разнообразных мероприятиях, хорошо знал калужских шахматистов и с тех пор являюсь почетным гражданином города Калуги.

— Ваш отец, насколько мне известно, пострадал от репрессий.

— Он пострадал относительно. Отец работал в тресте «Экспорт-лес», который заготавливал древесину. Когда в середине 30-х годов начались репрессии, а лес экспортировали заграницу, там арестовали все руководство. У отца была довольно скромная должность — он подбирал деревья на вырубку, но не на дрова, а на целлюлозу. Получилось так, что его забрали не в Москве, а в Ивановской области. В то время как раз проходила смена руководства НКВД — Ежова заменили Берией. И отца фактически не успели строго осудить — он отсидел всего год. Кстати, к его еврейскому происхождению этот арест никакого отношения не имел.

— Вы можете вспомнить вашу первую крупную победу?

— Первая крупная победа была на чемпионате СССР среди школьников до 16-ти лет. Это был 1938-й год. Причем, я думаю, из-за того, что отца арестовали не в Москве — отец все время бывал в командировках — меня и допустили до соревнований. Так что, опять мне повезло. Я вообще не собирался быть шахматистом, много занимался спортом — играл в волейбол, причем довольно прилично, даже принимал участие в соревнованиях на первенство Москвы по волейболу.

— Куда вы поступили после школы?

— Я окончил школу с отличием. И так случилось, что я опоздал на мандатную комиссию в авиационный институт, в который изначально собирался поступать. У меня оставался всего один день для того, чтобы принять решение. Я купил справочник и наметил семь вузов, и я долго думал, куда идти. Вышел на улицу и встретил друга, который как раз учился в МВТУ имени Баумана. И он говорит мне: «Нечего думать, пошли со мной!» Так я оказался там и стал инженером.

— Как в дальнейшем сложилась ваша судьба?

— После окончания института пять лет работал по специальности, занимался газовыми турбинами и одновременно играл в шахматы. Однажды я понял, что сижу на двух стульях. Я уже играл в чемпионатах Москвы и СССР. Мне повезло с моим начальником отдела — профессором Ушаковым. Мы с ним как-то разговаривали и он спросил, как у меня сочетается работа младшим научным сотрудником с шахматами, и предложил года на два оставить институт ради них. А там: «Добьетесь большого успеха в шахматах — ваше дело. Не добьетесь – возьму назад!» Такое вот было предложение. Я не стал отказываться — этих двух лет хватило, чтобы я стал гроссмейстером и окончательно определил свою судьбу. И двенадцать лет я был профессиональным шахматистом.

— А что помешало вам стать чемпионом мира?

— Для этого, в первую очередь, нужен чемпионский характер. Чемпион должен быть таким человеком, который за победу готов отдать все. Он должен быть честолюбивым. Я же отношу себя к «исследователям» в мире шахмат — мне хочется добраться до сути. И это во многом определило мое дальнейшее будущее. Я понял, что после сорока больших успехов в шахматах я не добьюсь, и стал тренером. Я тренировал Бориса Спасского, когда он стал чемпионом мира среди юношей, Михаила Таля, Тиграна Петросяна, Василия Смыслова, был спарринг-партнером Михаила Ботвинника.

— Вы можете рассказать про Бобби Фишера? Он был очень неоднозначной фигурой в мире шахмат. Каким вы его помните?

— Я его хорошо знал. Более того, у меня были хорошие отношения с исполнительным директором американской шахматной ассоциации Эдом Эдмунсоном, который тогда опекал Фишера. Мы с Фишером познакомились в 1958 году в Портороже в Югославии — вместе играли в межзональном турнире. Бобби Фишер вырос в Бруклине — не самом благополучном районе Нью-Йорка. Его мать придерживалась левых взглядов. Она написала письмо Никите Хрущеву, чтобы её сына пригласили на Фестиваль молодёжи и студентов 1957 года. Но когда приглашение было получено, фестиваль уже закончился. Тогда Фишера пригласили в Москву на следующий год. Как шахматист, он произвел на меня грандиозное впечатление. За все время турнира он никуда не выходил — сидел у себя в гостинице и занимался шахматами. Хотя ему было всего 15 лет, он уже тогда был взрослым чемпионом. Понимаете, это был очень талантливый и одновременно неадекватный человек. Он хотел, чтобы весь мир жил исключительно по его законам. Сами понимаете, с такими взглядами на жизнь у него была масса проблем. Он решил, что должен играть с чемпионом мира Михаилом Ботвинником блиц. А Ботвинник блиц не играл. Фишеру предложили других мастеров, которых он обыгрывал, пытались показать Кремль, провести по галереям, но Фишер сказал, что его все это не интересует, и продолжал настаивать на встрече с Ботвинником. В результате он нахамил переводчице, которая его сопровождала, она написала рапорт, и Боба Фишера отправили домой. С тех пор он затаил на русских обиду.

— Известно, что у вас есть своя классификация шахматистов.

— Да, это так. Я много лет практиковал тренерство и разделяю всех шахматистов-профессионалов на шесть групп. Первая группа — киллеры — люди, которые в каждой партии, фигурально выражаясь, «убивают» своего противника, словно игра идет не на жизнь, а на смерть. Они должны подавить волю, психологию своего оппонента. К ним относятся Михаил Ботвинник, Бобби Фишер, Виктор Корчной.

Второй тип — бойцы. Они тоже бьются, но им не обязательно убивать, достаточно просто выиграть. Такими были Эммануил Ласкер и Гарри Каспаров.

Третья группа — спортсмены. Для них шахматы — это такой же спорт, как теннис и футбол. Игра кончилась — и они снова нормальные люди. Такими были Хосе Рауль Капабланка, Борис Спасский и Василий Смыслов.

Четвёртый вид — игроки.  Они играют во все игры. Верят в счастье. Везет - не везет. Классический пример игрока — Анатолий Карпов. Вот в этих четырех группах можно найти всех чемпионов мира. Это очень показательно, потому что у всех четырех групп невероятно развита мотивация. Но есть еще две группы. Те, кто в них входят, никогда не были и не станут чемпионами мира.  Это, во-первых, художники, для которых красивая игра иногда важнее результат. И последняя группа — исследователи, для которых шахматы — пища для ума. Таким был Арон Нимцович, в эту группу вхожу и я. Эту классификацию я придумал 20 лет назад и до сих пор придерживаюсь этой теории, потому что считаю, что тренеру очень важно понять, в какую группу входит его подопечный.

— Вообще сейчас все шахматисты довольно прилично зарабатывают. А что, например, можно было купить раньше на деньги за победу в том или ином международном турнире?

— Зачем далеко ходить? В 1959-60 годах я был участником турнира  в Гастингсе. Мы разделили 2-е и 3-е места на пару с одним шахматистом. Победитель получил 60 фунтов стерлингов, а мы получили по 30 фунтов — суммы тогда небольшие. Считается, что появление на международной шахматной арене Бобби Фишера резко увеличило ставки. Борис Спасский считал, что Фишер — лучший руководитель шахматного профсоюза. И вот в матче Спасский — Фишер наш соотечественник получил денег больше, чем все предыдущие победители в матчах на первенство мира вместе взятые. И это еще при том, что Спасский Бобби Фишеру проиграл.

— Это потому, что Фишер был американцем — он же был первым и последним американским чемпионом?

— Может быть. Вообще я должен сказать, что профессионалов много, но тех людей, которые зарабатывают на шахматах большие деньги, очень мало. Их, в лучшем случае, человек 6-7. Остальные, по существу, — «негры», которые просто ездят с турнира на турнир.

— Юрий Львович, а политика как-то влияет на шахматы?

— Очень! В средневековом Иране считалось, что если падишах не играет в шахматы, он не может управлять государством.  В советское время заядлым шахматистом был, например, Николай Крыленко — главный прокурор страны в годы репрессий. Я вам приведу простой пример. В 1924 году в нашей стране был создан Высший комитет по физической культуре, которому были подведомственны и  шахматы. С этого момента началось их бурное развитие. В 1934 году подвели первые итоги, и выяснилось, что если в 1923 году у нас было три тысячи квалифицированных шахматистов, то через десяток лет их набралось полмиллиона! Интересно, что в XIX веке в России в шахматы в основном играли выходцы из интеллигентной среды, а в Советском Союзе в них играли крестьяне и рабочие. То есть такая демократизация игры открыла новые горизонты и перспективы.

— Поэтому большинство чемпионов мира были выходцами из России?

— Конечно! После Ботвинника наши шахматисты первыми закрепились на мировой спортивной арене. В 1952 году, когда я стал международным гроссмейстером, в турнире принимало участие пятеро советских шахматистов, и, представляете, мы заняли тогда первые пять мест! Вообще, думаю, что 50-е годы — это золотой век наших шахмат. Мы тогда завоевали все звания, которые только можно завоевать.

— Расскажите, пожалуйста, историю про шахматы от Мао Цзэдуна?

— Эта история действительно очень любопытная. Был такой профессор Владимир Харитонович Василенко — главный гастроэнтеролог СССР. В начале 50-х  годов у Мао Цзэдуна были нелады с желудком, а поскольку он не доверял своим врачам, то попросил Советский Союз ему кого-то прислать. Профессор Василенко вылечил Мао, и тот в благодарность преподнес ему много подарков, в том числе и необыкновенно красивые шахматы из слоновой кости, сделанные еще в начале двадцатого века в единственном экземпляре. В Москве Василенко прямо у трапа самолета встретили сотрудники КГБ и отправили на Лубянку — начиналось Дело врачей. Характер у профессора был суровый, он не подписал никаких клеветнических обвинений и провел в заключении примерно год. А шахматы конфисковали. Когда после смерти Сталина Дело врачей развалилось, его выпустили на свободу и  вернули ему шахматы. Сейчас этот комплект хранится в Музее шахмат России.

— Юрий Львович, вы верите в судьбу?

— У людей моего поколения очень часто не было выбора. Например, в 1929 году резко ухудшилась жизнь в Москве, моя мама пошла работать, потому что зарплаты отца стало не хватать. В результате я пошел в школу на год раньше, чем полагалось. В 1939 году было объявлено, что все, кому исполнилось 18 лет, и кто окончил школу, должны идти служить в армию. А я кончил школу на год раньше, поэтому мне удалось поступить в Бауманский институт, и у меня уже была бронь, потому что этот институт готовил кадры для военной промышленности. За 10 лет до этого ни мама, ни я не могли этого знать. Когда началась война, мы с моими однокурсниками были на практике  в Коломне. В Москве тогда всех от 18-ти, в том числе и студентов, стали забирать в народное ополчение. К нашему возвращению весь план уже был выполнен, и нас по разнарядке отправили в Наро-Фоминск на бронетанковую ремонтную базу. Потом мы вернулись к занятиям. Я как-то зашел в московский шахматный клуб, узнал о проведении шахматного турнира, записался на него и так увлёкся, что пропустил несколько дней учебы. А когда вернулся, оказалось, что мой институт уже эвакуирован, и я опоздал.  Таких опоздавших было много и нам предложили добровольцами пойти в армию — все согласились. Нас построили, на дворе уже был октябрь, выпал первый снег, а у меня на ногах были тонкие брезентовые ботинки.  Военный, который нами занимался, посмотрел на них и говорит: «Вы что, в этих ботинках собираетесь воевать? Пойдите в магазин и купите себе нормальную обувь!» И я отправился за ботинками. А у меня 45-й размер ноги — такого в магазине просто не было. Тогда я решил догонять свой институт, и так оказался в Ижевске, в эвакуации. А из поколения 1922-1924 годов рождения с фронта вернулось всего семь процентов, остальные остались на поле боя. Так вышло, от меня ничего не зависело. Поэтому я волей-неволей верю в судьбу.

—Что будет с шахматами в будущем?

— Я убежденный оптимист и считаю, что шахматы выживут. Их  запрещали ислам, православие и католическая церковь, но, тем не менее, они все преодолели. Я считаю, что человечество не придумало более интересной и полезной игры. Шахматы приучают к дисциплине, могут сделать жизнь более интересной. Они вообще обладают целым комплексом полезных качеств  для молодого поколения и для стариков. Например, недавно проходили Олимпиада и конгресс ФИДЕ, на которых обсуждалась такая тема: шахматы и болезнь Альцгеймера. Оказывается, в тех случаях, когда люди достигают пенсионного возраста и становятся одинокими, шахматы могут им помочь. Поэтому я всю свою жизнь пропагандирую шахматы.

Оглавление