«Путешествие хорошего пса»

Путешествие хорошего пса (fb2) - Путешествие хорошего пса (пер. Ольга Анищенко) 1484K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Брюс Кэмерон

Брюс Кэмерон Путешествие хорошего пса

Глава первая

Сидя на залитой солнцем деревянной пристани, уходящей в пруд, я твердо знал, что меня зовут Малыш и я хороший пес.

Шерсть на моих лапах была такой же черной, как и на всем теле, хотя внизу она уже чуть-чуть поседела. Я прожил долгую и полноценную жизнь с моим мальчиком Итаном, и на этой самой пристани — здесь, на Ферме — провел много ленивых послеобеденных часов, плавая или весело гавкая на уток.

Это второе лето без Итана. Когда он умер, я почувствовал боль, острее которой никогда не испытывал. Со временем она стихла и превратилась в обычную ноющую боль в животе. И только в моих снах, где мы с Итаном бегали вместе, мне было легче.

Я — старый пес и знаю, что вскоре опять засну глубоким сном, как бывало со мной уже не раз. Так же, как в моей первой глупой жизни под именем Тоби, когда у меня не было настоящей цели, кроме игр с другими собаками. Так же, как в моей жизни под именем Бейли, когда я впервые встретил своего мальчика, и любовь к нему стала для меня смыслом существования. Так же, как в жизни под именем Элли, когда мне следовало отыскивать и спасать людей. И когда я снова погружусь в глубокий сон в конце этой жизни под именем Малыш, я уверен, что больше не вернусь в мир собакой — нет в этом смысла, ведь я выполнил свое предназначение. Произойдет это сейчас или следующим летом, неважно. Итан… Любить Итана — вот что было моим высшим предназначением, и никто не сделал бы это лучше меня. Я был его хорошим псом.

И все же…

Все же я сидел здесь и наблюдал за ребенком, одним из многих в семье Итана, неуверенно шагающим к краю пристани. Эта девочка недавно научилась ходить и поэтому слегка пошатывалась. На ней были пышные белые штанишки и тоненькая рубашка. Я представил, как прыгаю в воду и вытаскиваю ее на поверхность за эту рубашку.

Мама ребенка, Глория, безмятежно разлеглась в шезлонге с кусочками овощей на глазах. Поначалу она держала поводок, прикрепленный к талии маленькой девочки, но потом он выпал из ее руки и волочился за малышкой, пока та настойчиво продвигалась к краю пристани, все ближе и ближе к воде.

Когда я был щенком, отпущенный поводок всегда давал мне возможность исследовать мир, и реакция маленькой девочки была точно такой же.

Глория приезжала на Ферму редко. Впервые она была здесь зимой, еще при жизни Итана. Тогда, вручив ему малышку, она назвала его «дедушка». После отъезда Глории я много раз слышал, как Итан со своей подругой Ханной говорили о ней, и в их голосах звучала печаль.

Еще они произносили имя Клэрити. Так звали малышку, хотя Глория часто называла ее Клэрити Джун.

Я уверен, Итану понравилось бы, что я присматриваю за Клэрити, с которой постоянно происходили какие-то неприятности. Буквально на днях я сидел и с грустью наблюдал, как малышка подползла к кормушке для птиц и засунула себе в ротик две полные жмени птичьего корма, выпавшего на землю. В мои обязанности входило отгонять от кормушки белок; я совершенно не знал, как вести себя с Клэрити, застав ее за этим занятием. Я понимал, что птичий корм вряд ли предназначен для ребенка. И был прав: когда я наконец решился и несколько раз гавкнул, Глория буквально подскочила с полотенца, на котором лежала пластом, и очень разозлилась.

Я и сейчас посмотрел на Глорию — гавкнуть? Дети часто прыгали в пруд, но они были гораздо старше этой маленькой девочки, малышам же возраста Клэрити разрешалось заходить в воду только со взрослыми. А судя по тому, как настойчиво девочка двигалась к краю пристани, она непременно туда угодит. Я поглядел в сторону дома. Там была Ханна, которая возилась с цветами возле подъездной дорожки — слишком далеко, чтобы успеть подбежать, если Клэрити упадет в пруд. Нет сомнений, Ханне тоже понравилось бы, что я присматриваю за малышкой. Это было мое новое предназначение.

Клэрити подходила все ближе и ближе к краю. Я снова заскулил, уже громче.

— Тихо, — шикнула Глория, не открывая глаз. Я не понял, что она сказала, но голос у нее был определенно недовольный.

Клэрити даже не обернулась. Добравшись до края пристани и не удержавшись там, она плюхнулась в воду. Мои когти полоснули по деревянной пристани, когда я оттолкнулся для прыжка в пруд. Клэрити отчаянно барахталась. Ей удалось немного подняться к поверхности, но голова все еще находилась под водой. Я подплыл в считаные секунды, и мои зубы мягко сомкнулись на ее рубашке. Я вытащил голову малышки на поверхность и стал двигаться в сторону берега.

— Боже! Клэрити! — закричала Глория. Она обежала причал и бросилась к воде как раз в тот момент, когда мои лапы нащупали скользкое дно пруда.

— Плохой пес! — закричала она, выхватив у меня Клэрити. — Ты плохой, очень плохой пес!

Я виновато опустил голову.

— Глория! Что случилось? — подбежала Ханна.

— Ваша собака только что столкнула малышку в пруд. Клэрити могла утонуть! Мне пришлось прыгнуть в воду, чтобы ее спасти, и теперь я вся мокрая!

По их голосам я понял, что обе очень огорчены.

— Малыш? — Ханна вопросительно посмотрела на меня.

Я не смел поднять на нее глаза, только чуть-чуть вильнул хвостом, разбрызгав воду с поверхности пруда. Я не понимал, что именно я сделал не так, но определенно все были расстроены из-за меня. Все, кроме Клэрити. Я рискнул взглянуть на нее, почувствовав, что она хочет вырваться из объятий матери — ее крохотные ручонки тянулись ко мне.

— Маыш, — пролепетала она. Штаны облепили ее ножки, по ним стекала вода. Я опять опустил глаза.

Глория раздраженно выдохнула.

— Ханна, возьмите ребенка. Ей надо поменять подгузник, а я хочу полежать на животе, чтобы загар был одинаковым с обеих сторон.

— Конечно, — ответила Ханна. — Пойдем, Малыш.

Слава богу, инцидент был исчерпан. Я выпрыгнул из воды, виляя хвостом.

— Не брызгай! — Глория поскакала по пристани, прочь от меня. Я услышал предупреждение в ее голосе, однако не был уверен, что понял ее, и хорошенько встряхнулся с головы до кончика хвоста, чтобы высушить шерсть.

— Фу, нет! — завизжала Глория. Затем она сделала мне строгий выговор, грозя пальцем и используя множество слов, значения которых я не понимал. Она еще несколько раз повторила: «Плохой пес», я опустил голову и зажмурился.

— Малыш, пойдем, — сказала Ханна. Ее голос звучал мягко, и я послушно последовал за ней в дом.

— Маыш, — повторяла Клэрити. — Маыш.

Когда мы подошли к крыльцу дома, странный привкус во рту заставил меня остановиться. Он мне знаком: напомнил случай, когда я вытянул из мусорного бака тонкий железный поднос, пропитанный сладкими ароматами, и, начисто вылизав поверхность, решил попробовать его на зуб. Вкус у металла был плохой, поэтому я сплюнул. Сейчас же я никак не мог избавиться от этого привкуса: он прилип к языку и пробрался в нос.

— Малыш? — Ханна стояла на крыльце, пристально глядя на меня. — Что случилось?

Я завилял хвостом и вскочил на крыльцо. А когда она открыла дверь, вошел в дом первым. Я всегда радовался, проходя в эту дверь, неважно, в дом или из дома, так как это обещало что-то новое.

Потом я сторожил Ханну и Клэрити, которые играли в новую игру. Ханна относила Клэрити на верх лестницы и наблюдала, как та разворачивалась и пятилась вниз по ступенькам.

— Хорошая девочка, — повторяла Ханна, а я вилял хвостом. Когда Клэрити добиралась до нижней ступеньки, я целовал ее в лицо, она заливалась смехом, а затем протягивала ручки к Ханне.

— Исе, — упрашивала девочка. — Бабуся, исе. Исе.

Ханна поднимала ее, целовала и опять относила на верхнюю ступеньку.

Почувствовав уверенность, что им ничто не угрожает, я перебрался на свое любимое местечко в гостиной, покрутился и, вздохнув, лег. Через несколько минут Клэрити подошла ко мне, волоча свое одеяло. Во рту у нее что-то было, что она жевала, но не проглатывала.

— Маыш! — Девочка плюхнулась на четвереньки, проползла оставшиеся несколько футов, прижалась ко мне, свернулась калачиком и маленькими ручками натянула на себя одеяло. Я обнюхал ее головку — никто во всем мире не пах, как Клэрити. Ее запах наполнил меня теплом, от которого я задремал. Мы еще спали, когда хлопнула москитная дверь, и в комнату вошла Глория.

— Черт, Клэрити! — воскликнула она.

Я приоткрыл сонные глаза. Глория нагнулась и вырвала девочку из-под одеяла. Место, где, прильнув ко мне, лежала Клэрити, странно опустело.

Ханна вышла из кухни.

— Я делаю печенье, — сказала она.

Я поднялся, так как знал это слово, и, виляя хвостом, подошел, чтобы понюхать сладко пахнущие руки Ханны.

— Ребенок спал прямо возле собаки, — сказала Глория.

Я услышал слово «собака», и, как обычно, оно было произнесено таким тоном, будто я ее рассердил. Интересно, дадут ли мне теперь печенье?

— Правильно, — ответила Ханна. — Клэрити спала с ним рядом.

— Я бы предпочла, чтобы мой ребенок не спал рядом с собакой. А вдруг бы Малыш повернулся? Он мог раздавить Клэрити.

Я смотрел на Ханну, пытаясь понять, почему только что произнесли мое имя. Она с беспокойством прижала руку ко рту.

— Я… Хорошо, конечно. Это больше не повторится.

Клэрити еще спала, и ее головка покоилась на плече Глории. Она передала малышку Ханне и со вздохом опустилась за кухонный стол.

— Есть чай со льдом?

— Сейчас дам. — Ханна подошла к кухонной стойке, держа малышку на руках. Она достала какие-то предметы, но печенья я не видел, хотя прекрасно чувствовал его запах в воздухе, сладкий и теплый. Я послушно сидел и ждал.

— По-моему, собаке лучше жить во дворе, пока здесь гостим мы с Клэрити, — сказала Глория. Она отпила чая, когда Ханна подсела к ней за стол. Клэрити заворочалась, и Ханна слегка похлопала ее по спинке.

— Боюсь, это невозможно.

Тяжело вздохнув, я улегся. Не понимаю, почему люди так поступают: говорят про печенье, а потом ничего не дают собаке, которая уж точно его заслужила.

— Малыш — член семьи, — продолжила Ханна. Я вяло поднял голову и взглянул на нее — печенья по-прежнему не было. — Я когда-нибудь тебе рассказывала, как он свел нас с Итаном?

Я замер, услышав имя Итана. В этом доме про него говорили все реже и реже, но всякий раз, когда это происходило, я вспоминал его запах и чувствовал его руку в моей шерсти.

— Собака свела вас вместе? — переспросила Глория.

— Мы с Итаном знакомы с детства и были влюблены друг в друга в старших классах, но после пожара… Ты знаешь про пожар, в котором он повредил ногу?

— Может, ваш сын и говорил, не помню. Обычно Генри говорит только о себе. Вы же знаете, какие они, мужчины.

— Хорошо. После пожара Итан… У него внутри стало как-то темно, а я не была достаточно взрослой, то есть зрелой, и не знала, как ему помочь.

Я почувствовал печаль Ханны и понял, что нужен ей. Я подошел и положил голову ей на колени под столом. Она нежно погладила мою шерсть. Босые ножки Клэрити висели прямо надо мной.

— У Итана тогда тоже была собака, восхитительный золотистый ретривер по имени Бейли. Его бестолковка[1].

Я завилял хвостом, услышав слова «Бейли» и «бестолковка». Всякий раз, когда Итан называл меня бестолковкой, его сердце полнилось любовью, он обнимал и целовал меня, а я целовал его лицо в ответ. Сейчас я скучал по Итану сильнее обычного и чувствовал, что Ханна тоже по нему скучает. Я поцеловал ласкающую меня руку, а Ханна взглянула на мою голову у себя на коленях и улыбнулась.

— Ты тоже хороший пес, Малыш, — сказала она. Услышав эти слова, я опять завилял хвостом. Похоже, что этот разговор таки закончится угощением. — Все же наши пути разошлись. Я встретила Мэтью, мы поженились, и у нас родились Рэчел, Синди и, конечно же, Генри.

Глория издала какой-то звук, но я не смотрел на нее. Ханна гладила меня по голове, и я не хотел, чтобы она прекращала.

— После смерти Мэтью я поняла, что скучаю по детям, и вернулась в город. Однажды, когда Малышу был примерно год, он пришел из собачьего парка за Рэчел домой. У него на шее был медальон, и когда я разглядела его, то сильно удивилась, увидев имя хозяина. А как удивился Итан, услышав мой голос в телефонной трубке! Правда, я подумывала о том, чтобы зайти к нему, спросить, как дела, но, скорее всего, никогда не собралась бы. Мы не очень хорошо расстались. И хотя прошло уже много времени, я… стеснялась, что ли.

— Ой, не говорите мне про расставания, у меня их столько было! — фыркнула Глория.

— Не сомневаюсь, — ответила Ханна. Она посмотрела вниз на колени и улыбнулась мне. — На встрече с Итаном возникло чувство, что мы никогда и не расставались. Мы были созданы друг для друга. Итан был моим единственным, моей второй половинкой. И все же, если бы не Малыш, мы могли и не встретиться снова.

Мне нравилось, когда наши с Итаном имена произносили вслух, и в улыбке Ханны я чувствовал ее любовь.

— Ох, глянь-ка на время! — Ханна поднялась и передала Клэрити матери. Малышка заворочалась, ткнула малюсеньким кулачком в воздух и зевнула. Из духовки с шумом возникло печенье, и разлилась волна вкуснейшего аромата.

Печенье находилось так мучительно близко от моего носа, а мне ни крошки не перепало!..

— Я отлучусь часа на полтора. — Ханна потянулась к тому месту, где обычно хранили игрушки под названием «ключи», и я услышал бренчание, которое у меня всегда ассоциировалось с поездкой на машине. Я настороженно следил за происходящим, разрываясь между желанием покататься на машине и остаться поесть печенья.

— Оставайся здесь, Малыш, — сказала Ханна. — Глория, не открывай дверь в подвал. Клэрити любит сползать по ступенькам, не разбираясь, куда они ведут, а в подвале я разложила крысиную отраву.

— Крысы? Там крысы? — резко спросила Глория. Клэрити уже полностью проснулась и пыталась выбраться из рук матери.

— Да, это же ферма, иногда у нас появляются крысы… Не волнуйся, Глория, просто не открывай дверь.

Я почувствовал легкое раздражение Ханны и внимательно следил за знаками, которые прояснят происходящее. Впрочем, обычно эмоции, которые я чувствовал в таких ситуациях, никогда не прояснялись — такие уж они, люди, с запутанными чувствами, слишком сложными для понимания собаки.

Я пошел за Ханной к машине.

— Нет, ты оставайся здесь, — сказала она. Ее намерение было ясным, и она подчеркнула его, скользнув внутрь машины и захлопнув дверь у меня перед носом. Я повилял хвостом, надеясь, что она передумает, однако как только машина выехала на дорожку, я понял, что кататься сегодня не буду.

Я пробрался обратно через собачью дверь. Клэрити сидела в своем специальном кресле с подносом впереди. Глория сгорбилась над ней, пытаясь засунуть ложкой хоть немного еды в рот малышки, а та практически все выплевывала. Я пробовал эту еду, поэтому отлично понимал Клэрити. Ей часто разрешали самой класть маленькие кусочки пищи себе в рот, но когда дело доходило до откровенной гадости, матери и Ханне приходилось кормить девочку ложкой.

— Маыш! — радостно залепетала Клэрити и захлопала ладошками по подносу.

Еда забрызгала лицо Глории, и она резко поднялась, издав неприятный звук. Потом вытерла лицо полотенцем и свирепо посмотрела на меня. Я опустил взгляд.

— Поверить не могу, она позволяет тебе бродить здесь, будто это твой дом…

Я и не надеялся, что Глория даст мне печенье.

— Я-то не позволю.

Несколько секунд она молча смотрела на меня, затем фыркнула.

— Ладно, иди сюда!

Я послушно последовал за ней к двери в подвал. Глория открыла ее.

— Иди туда. Иди!

Я понял, что ей от меня нужно, и зашел. Остановившись наверху лестницы, на маленькой площадке, покрытой ковром, я обернулся и посмотрел на нее.

— Сиди там, — сказала она, закрыла дверь, и сразу стало темно.

Я спустился вниз по скрипящим деревянным ступенькам. Я редко бывал в подвале и чувствовал здесь запах новых интересных вещей, которые я хотел бы исследовать. Исследовать и, возможно, попробовать на вкус.

Глава вторая

Хотя дневной свет в подвал почти не проникал, стены и углы изобиловали густыми влажными ароматами. На деревянных полках стояли заплесневелые бутылки, а картонная коробка, мягкая от сырости, была полна одежды, пропитанной смесью чудесных запахов детей, побывавших на Ферме за все эти годы. Я сделал глубокий вдох, вспоминая, как бегал по траве летом и нырял в сугробы зимой.

Ароматы — ароматами, а вот с точки зрения съедобности ничего интересного здесь не оказалось.

Через некоторое время я услышал легко узнаваемый звук машины Ханны. Щелчок, и дверь в подвал открылась.

— Малыш! Иди сюда, быстро! — рявкнула Глория.

Я торопливо пошел к лестнице, но споткнулся в темноте, и острая боль пронзила мою левую заднюю лапу. Я остановился и посмотрел на силуэт Глории, видневшийся в дверном проеме. Я хотел, чтобы она меня успокоила.

— Я сказала, иди сюда! — повторила Глория громче.

Сделав следующий шаг, я тихонько заскулил.

— Ну давай уже. — Глория сделала два шага вниз и потянулась ко мне.

Мне не очень хотелось ощутить руку Глории на своей шерсти: я знал, что она злится на меня за что-то, поэтому я отшатнулся.

— Где вы все? — донесся сверху голос Ханны.

Я ускорил шаг, ноге было уже лучше. Глория повернулась к выходу, и вместе с ней мы вышли на кухню.

— Глория, — обратилась Ханна. Она поставила на пол бумажные пакеты, и я подошел к ней, виляя хвостом. — Где Клэрити?

— Мне наконец-то удалось ее уложить.

— Что ты делала в подвале?

— Я… я искала вино.

— Ты была там? Внизу? — Ханна опустила руку, и я обнюхал ее, чувствуя запах чего-то сладкого. Хорошо, что она вернулась домой.

— Я думала, это винный подвал.

— У нас есть немного вина на кухне, в шкафчике под тостером. — Ханна смотрела на меня, и я вилял хвостом. — Малыш, ты что, хромаешь?

Я сел. Ханна отошла на несколько шагов и позвала меня, я подошел.

— Тебе не кажется, что он хромает? — спросила Ханна.

— Откуда мне знать, — сказала Глория. — Моя компетенция — дети, а не собаки.

— Малыш, та поранил лапу? — Я завилял хвостом, довольный, что мне уделяют внимание. Ханна нагнулась и поцеловала меня в лоб, а я лизнул ее в ответ.

— Ох, ты не попробовала печенье? — спросила она.

— Мне нельзя печенье, — презрительно ответила Глория. Я никогда раньше не слышал, чтобы слово «печенье» произносили с такой брезгливостью.

Ханна ничего не ответила, просто вздохнула, начав выкладывать покупки из пакетов. Иногда, вернувшись домой, она приносила мне косточку, однако сегодня, очевидно, ей не удалось раздобыть ни одной. Я пристально смотрел на нее — а вдруг ошибся.

— Я не хочу, чтобы и Клэрити их ела, — сказала Глория после минутного молчания. — Она и так пухленькая.

Ханна рассмеялась, а потом замолчала.

— Ты серьезно?

— Конечно, серьезно.

После секундной паузы Ханна вернулась к пакетам с продуктами.

— Хорошо, Глория, — тихо сказала она.

Прошло несколько дней, Глория сидела на солнце перед домом, придвинув колени к груди. Между пальцами ее ног были воткнуты пушистые шарики, и она прикасалась к пальцам малюсенькой палочкой, которая пахла так едко, что слезились глаза.

После прикосновения палочки каждый палец становился темнее.

Запах был таким мощным, что даже смог перебить странный привкус у меня во рту, который с каждым днем усиливался.

Клэрити возилась с игрушкой, а потом встала и нетвердой походкой пошла прочь.

Я посмотрел на Глорию, которая, прищурившись, сосредоточилась на пальцах ног.

— Клэрити, не уходи далеко, — отсутствующим тоном произнесла Глория.

За те несколько дней, которые Клэрити провела на Ферме, ее медленная неуверенная поступь, которая частенько заставляла девочку оказываться на четвереньках, превратилась в шуструю походку. Клэрити целеустремленно направилась к сараю, и я последовал за ней, размышляя, что же делать.

В сарае жил конь по имени Трой. Когда Итан был жив, он, бывало, катался на нем верхом, и я не очень-то одобрял это, потому что кони не такие надежные, как собаки. Однажды в молодости Итан упал с лошади, а ведь с собаки никто никогда не падал. Даже Ханна никогда не каталась верхом на Трое.

Мы с Клэрити зашли в сарай, и я услышал, как Трой фыркнул, почувствовав наше присутствие. В воздухе стоял запах сена и лошади. Клэрити промаршировала прямиком к вольеру, в котором жил Трой. Он тряхнул головой и опять фыркнул. Клэрити потянулась к прутьям двери вольера и вцепилась в них своими маленькими ручками.

— Лосадка! — с восхищением воскликнула она, пританцовывая от восторга.

Я чувствовал нарастающее напряжение Троя. Конь не очень-то меня любил, мое присутствие в сарае заставляло его нервничать. Клэрити просунула ручку между прутьев, чтобы погладить Троя, но тот отшатнулся.

Я подошел к Клэрити и ткнулся в нее носом, давая понять, что если уж она хочет кого-то погладить, то лучше собаки ей здесь никого не найти. Яркие глаза девочки были широко раскрыты, она задыхалась от восторга, приковав взгляд к Трою.

Дверь в вольер закрывалась на цепь; когда малышка прислонилась к ней, провисающая цепь натянулась, и образовалась лазейка. Издавая счастливые звуки, Клэрити скользнула вдоль двери к лазейке и протиснулась внутрь.

Прямо в вольер к Трою.

Трой ходил взад и вперед, фыркая и мотая головой, удары копыт по земле становились все сильнее и сильнее. Я чуял его возбуждение — оно проступало сквозь его кожу, как пот.

— Лосадка, — произнесла Клэрити.

Я просунул голову в щель между створками двери и толкнул ее, пытаясь пролезть внутрь. Боль в задней левой лапе снова давала себя знать, но я проигнорировал ее, сосредоточившись на том, чтобы протиснуть плечи, а затем и таз. Тяжело дыша, я пробрался в вольер как раз в тот момент, когда Клэрити двинулась вперед, протянув ручки к Трою. Я прекрасно понимал, что он может ударить малышку.

Я боялся этого коня. Он большой и сильный; если он ударит меня копытом, будет очень больно. Инстинкты твердили мне — убирайся отсюда, но Клэрити грозила опасность, и я должен был что-то сделать.

Я проглотил свой страх и залаял на коня со всей яростью, на какую был способен. Я подтянул губы, обнажив оскал, и сделал выпад вперед, заняв позицию между Клэрити и Троем. Трой издал неприятный визжащий звук и встал на дыбы. Я попятился, лая и отталкивая Клэрити в угол. Копыта Троя разбивали землю прямо передо мной, но я продолжал рычать и клацать на него зубами.

— Малыш? Малыш! — донесся испуганный голос Ханны снаружи сарая.

Я почувствовал в шерсти маленькие ручки Клэрити. Хотя конь мог меня ударить, я не собирался сдавать свою позицию между ним и малышкой.

Тут вбежала Ханна.

— Трой!

Она отстегнула цепь и распахнула створки дверей, конь рванул мимо нее и через огромную двустворчатую дверь вылетел во двор.

Я чувствовал страх и гнев Ханны. Она нагнулась и подхватила Клэрити на руки.

— Ах, дорогая, все хорошо, малышка, все хорошо, — говорила она.

А Клэрити хлопала в ладоши и улыбалась.

— Лосадка! — с восторгом воскликнула она.

Другая рука Ханны опустилась вниз и дотронулась до меня — я почувствовал облегчение, поняв, что хоть сейчас я ни в чем не провинился.

— Да, большая лошадка, ты права, дорогая. Тебе нельзя сюда заходить.

Когда мы вышли наружу, к нам подошла Глория. Походка у нее была странной, будто ей было больно идти.

— Что случилось? — спросила она.

— Клэрити зашла в стойло к Трою. Он мог ее…

— Какой ужас! — Глория протянула руки и, забрав Клэрити, прижала ее к груди. — Ты никогда, никогда не должна так пугать мамочку, поняла?

Ханна скрестила руки на груди.

— Интересно, как же она пробралась сюда без твоего ведома.

— Наверное, пошла за собакой.

— Понятно. — Я все еще чувствовал, что Ханна злится, и опустил голову, непроизвольно ощутив раскаяние.

— Возьмете ее? — спросила Глория, протягивая Клэрити на вытянутых руках обратно.

Боль в бедре по-прежнему чувствовалась, не так сильно, чтобы хромать, однако нога постоянно ныла. Хотя раны не было — зализывать нечего.

За ужином я предпочел остаться под столом и подбирать еду, которая падала на пол. Когда детей собиралось много, мне обычно перепадало несколько хороших кусков, но в этот раз была только Клэрити, и, как я уже говорил, ее пища была никудышной. После инцидента с лошадью прошло уже несколько дней, в течение которых я не выходил из-под стола, когда вдруг заметил, что Ханна чем-то обеспокоена и взволнована. Я сел и ткнулся в нее, она погладила меня, однако как-то рассеянно.

— Не звонил доктор Билл? — спросила Глория.

— Пока нет, я же обещала, что скажу тебе.

— Почему мужчины так поступают! Сначала просят твой номер, а потом не звонят.

— Глория, я тут… я думала кое о чем.

— О чем?

— Ну, во-первых, я хочу, чтобы ты знала: хотя вы с Генри не… больше не вместе, и хотя вы даже не женаты, ты — мать моей внучки, и для меня ты — член семьи. Я всегда рада тебя здесь видеть.

— Спасибо, — ответила Глория. — У меня к вам такие же чувства.

— И мне очень жаль, что из-за работы Генри вынужден жить за границей. Он сказал, что ищет место здесь, чтобы проводить больше времени с Клэрити.

Услышав имя Клэрити, я посмотрел на маленькие ножки, единственную часть ее тела, которая была мне видна из-под стола. Каждый раз, когда малышке приходилось запихивать в себя противный ужин, они дергались.

— Еще я знаю, что ты хочешь вернуться к карьере певицы, — продолжила Ханна.

— Ну да. Рождение ребенка не очень-то пришлось кстати. До сих пор не могу избавиться от лишнего веса.

— Вот я и подумала… А не остаться ли Клэрити здесь?

Наступила долгая тишина. Когда Глория заговорила, ее голос был очень тихим.

— Что вы имеете в виду?

— На следующей неделе приедет Рэчел, а когда начнется учебный год, к четырем будет освобождаться Синди. Все вместе мы сможем уделять Клэрити массу внимания, а у тебя появится возможность посвятить себя пению. И, как я уже говорила, приезжай и живи, когда захочешь, места достаточно.

— Так вот что все это значит.

— Прости, не поняла?

— А я удивляюсь, чего это вы, такая хорошая, приглашаете пожить, предлагаете оставаться здесь, сколько хочу… Теперь ясно. Чтобы Клэрити жила с вами. А потом что?

— То есть?

— Потом Генри отсудит пособие на ребенка, и я останусь ни с чем.

— Да мне и в голову такое не приходило…

— Знаю, знаю, все в вашей семье считают, что я специально заманивала Генри, пыталась женить его на себе. Только зачем мне кого-то заманивать, когда вокруг полно других достойных мужчин!

— Нет, Глория, никто никогда так не говорил.

Пошатнувшись, Глория встала.

— Ясно. Все вы как бы такие милые…

Я чувствовал злость Глории и старался держаться подальше от ее ног. Вдруг кресло Клэрити заходило ходуном, а ее маленькие ножки уплыли вверх.

— Я собираюсь. Мы уезжаем.

— Глория!

Я услышал, как завыла Клэрити, когда Глория пошла вверх по лестнице. Клэрити почти никогда не плакала. В последний раз это случилось, насколько я помню, когда она заползла в сад и сорвала зеленый плод с растения, которое издавало такое едкое зловоние, что мои глаза слезились еще больше, чем от запаха ног Глории. И хотя было очевидно, что такую гадость есть категорически нельзя, Клэрити засунула эту штуку в рот и куснула. У нее был очень удивленный вид, и она заплакала, прямо как сейчас.

Когда Глория и Клэрити уехали, Ханна тоже заплакала. Я пытался утешить ее, положив голову ей на колени, и я уверен, что это помогло, хотя ей все равно было очень грустно. Я не совсем понял, что произошло, кроме того, что Глория и Клэрити уехали, но что-то подсказывало мне, что я их снова увижу. Люди всегда возвращаются на Ферму.

Я спал вместе с Ханной, в ее кровати; так у нас повелось вскоре после смерти Итана. Какое-то время она даже обнимала меня по ночам и иногда плакала. Я знал, почему она плакала, она скучала по Итану. Мы все скучали по Итану.

На следующее утро, когда я выпрыгнул из кровати Ханны, что-то как бы сломалось у меня в левом бедре, и я невольно заскулил от боли.

— Малыш, что? Что случилось? Что с твоей ногой?

Я почувствовал страх Ханны и начал лизать ее ладошку, как бы извиняясь, что расстроил ее. Но я не мог встать на заднюю левую лапу — слишком сильно болело.

— Сейчас же едем к Ветеринару, Малыш. Все будет хорошо, — сказала Ханна.

Мы медленно и аккуратно подошли к машине. Я прыгал на трех лапах и старался выглядеть так, будто болело не сильно, чтобы не расстраивать Ханну еще больше. Я был собакой переднего сиденья, но Ханна посадила меня назад, и хорошо — на трех ногах вползти туда гораздо легче, чем запрыгивать на переднее сиденье.

Она завела машину, и мы отъехали, а у меня во рту вновь появился отвратительный привкус, жуткий, как всегда.

Глава третья

Мы зашли в прохладную комнату, где меня положили на железный стол, и я забарабанил по нему хвостом, дрожа от удовольствия. Я любил эту женщину, которую звали Доктор Дэб, ее руки трогали меня так нежно. От ее пальцев в основном пахло мылом, но на рукавах халата я всегда чуял запахи котов и собак. Я позволил ей ощупать мою воспаленную ногу — больно совсем не было. А когда Доктор Дэб захотела, чтобы я поднялся, я сделал это, и мы с Ханной ушли в маленькую комнатку, где я терпеливо лежал рядом с ней в ожидании. Вошла Доктор Дэб, села на табуретку и подвинулась к Ханне.

— У меня плохие новости, — сказала Доктор Дэб.

— О, — произнесла Ханна. Я ощутил, как ею тут же овладела печаль, и сочувственно взглянул на нее. Впервые я видел ее печальной рядом с Доктором Дэб.

— Мы могли бы ампутировать его лапу, но большим собакам обычно тяжело без нее жить. И нет гарантии, что рак не распространился дальше; скорее всего, мы просто усложним собаке жизнь на тот короткий срок, который ей остался. Если бы решение было за мной, то я ограничилась бы болеутоляющими. Малышу уже одиннадцать, да?

— Его взяли из приюта, поэтому мы точно не знаем. Примерно столько, — ответила Ханна. — Одиннадцать — это значит, что он уже старый?

— Говорят, лабрадоры живут в среднем по двенадцать с половиной лет, хотя по моему опыту гораздо дольше. Я не о том, что его жизнь близка к завершению, а о том, что у собак старшего возраста опухоли растут медленнее. Это еще один фактор, который нужно принять во внимание, если мы рассматриваем вариант ампутации.

— Малыш всегда был очень активным псом. Я просто не могу представить его без лапы, — ответила Ханна. Я завилял хвостом, услышав свое имя.

— Ты хороший пес, Малыш, — побормотала Доктор Дэб. Я закрыл глаза и привалился к ней, пока она чесала мне за ушами. — Давайте дадим ему что-нибудь прямо сейчас. Лабрадоры редко показывают свою боль. У них поразительно высокий болевой порог.

Дома мне дали специальное угощение из мяса и сыра, потом я почувствовал сонливость и пошел на свое любимое местечко в гостиной, где сразу же провалился в глубокий сон.

Тем летом я поджимал заднюю лапу и опирался на остальные три, так мне было легче. Я обожал заходить в пруд: ощущение прохладной воды было просто замечательным, и мне не приходилось держать вес своего тела на лапах. Приехала Рэчел и ее дети, к нам в гости частенько заходили дети Синди, и все их внимание доставалось мне, словно я вновь стал щенком. Особенно мне нравилось лежать на земле, пока две маленькие дочки Синди вплетали ленточки в мою шерсть; прикосновение их ручек успокаивало. Потом я эти ленточки съедал.

Ханна давала мне много вкусных угощений, и я часто спал. Я понимал, что старею, потому что мои мышцы иногда деревенели, а зрение немного затуманилось, но я был счастлив. Я обожал запах опавших скрученных листьев и сухое благоухание цветов Ханны, которые к осени стали очень ломкими.

— Малыш опять гоняет кроликов, — однажды сквозь сон донеслись слова Ханны. Услышав свое имя, я проснулся, не сразу поняв, где нахожусь. Я видел очень яркий сон про Клэрити, как она упала с пристани, а Итан стоял там по колено в воде.

— Хороший пес, — сказал он мне, и я почувствовал его радость от того, что я присматривал за Клэрити. Когда в следующий раз она приедет на Ферму, я снова буду за ней присматривать. Итан хотел бы этого.

Запах Итана постепенно покидал Ферму, однако в некоторых местах я по-прежнему чувствовал его присутствие. Иногда я заходил в его спальню, и мне казалось, что он еще здесь, спит или сидит в кресле-качалке и смотрит на меня. А иногда я вспоминал Клэрити, как она называла меня «Маыш». И хотя я понимал, что Глория, как мать, вероятно, хорошо заботится о своем ребенке, я всегда чувствовал тревогу, думая о ней. Надеюсь, малышка скоро вернется на Ферму, и я удостоверюсь, что с ней все в порядке.

Наступили холода, я все реже и реже выходил из дома. Для своих личных дел я выбирал ближайшее дерево и старался управиться побыстрее: приходилось присаживаться, так как нормально поднимать ногу я уже не мог. Даже если шел дождь, Ханна всегда выходила и стояла рядом со мной.

Снег этой зимой я встретил с восторгом. Он держал вес моего тела совсем как вода, только был холоднее, и это мне нравилось даже больше. Я заходил в снег, закрывал глаза, и мне было так хорошо и комфортно, что я вполне мог заснуть.

Ужасный привкус во рту преследовал меня постоянно, хотя иногда он становился сильнее, а иногда я просто про него забывал. Нога болела; случались дни, когда я вскакивал ото сна, пронзенный вспышкой резкой боли.

Однажды я встал, чтобы взглянуть на тающий снаружи снег, однако играть на улице мне совершенно не захотелось, хотя я обожал молоденькую травку, которая пробивалась сквозь мокрую вязкую землю. Ханна посмотрела на меня.

— Хорошо, Малыш, хорошо, — сказала она.

В тот день все дети пришли меня проведать, они гладили меня и разговаривали со мной. Я лежал на полу и стонал от удовольствия, ведь мне досталось все их внимание. Кто-то из детей был печален, кому-то, по-моему, было скучно, но все они сидели со мной на полу, пока не настало время им уходить.

— Малыш, ты хороший пес.

— Я буду сильно скучать по тебе, Малыш.

— Я люблю тебя, Малыш.

Я вилял хвостом каждый раз, когда кто-то из них произносил мое имя.

Той ночью я не спал с Ханной в ее кровати. Я провел сладкую ночь на своем местечке, на полу в гостиной, вспоминая нежные прикосновения детей.

На следующее утро я проснулся, когда солнце только начинало освещать небосвод. Мне пришлось собрать все силы, чтобы подняться, и потом я проковылял в спальню к кровати Ханны. Я разбудил ее своим тяжелым дыханием, когда положил голову ей на одеяло.

Я чувствовал тяжелую боль в животе и горле, а в ноге тупо пульсировало.

Не зная, как объяснить ей, что мне нужно, я пристально смотрел в ее глаза. Я был уверен, что эта удивительная женщина, спутница жизни Итана, в которой было столько любви для нас обоих, не подведет меня.

— Малыш… Пора, да? — печально сказала она. — Хорошо, Малыш, хорошо.

Когда мы вышли из дома, я доковылял до дерева, чтобы сделать свои дела.

Напоследок я окинул Ферму взглядом. В лучах восходящего солнца вся она была цвета апельсинов и золота. С листочков капала вода, от которой пахло холодом и чистотой. Влажная земля под ногами была готова вот-вот взорваться цветами и травой — я чувствовал запах зарождающейся жизни под поверхностью этой благоухающей грязи. День был просто идеальный.

До машины я добрался без приключений, но когда Ханна открыла мне заднюю дверцу, я нарочно подошел к передней дверце, показывая на нее носом. Она засмеялась, открыла дверцу и, подняв мой зад, помогла мне забраться внутрь.

Я — собака переднего сиденья.

Из окна машины я любовался замечательным днем, который предвещал начало оттепели. Снег еще остался в местах, где деревья росли гуще, но во дворе, где мы с Итаном боролись и катались в траве, он сдал свои позиции. Мне показалось, что я слышу, как Итан говорит мне: «Хороший пес». Мой хвост застучал по сиденью, когда я вспомнил его голос.

Во время нашей поездки к Доктору Дэб Ханна часто гладила меня. А когда она заговорила, я почувствовал от нее такую огромную волну печали, что начал лизать ласкающую меня руку.

— Ох, Малыш, — сказала она. Я завилял хвостом. — Каждый раз, когда я смотрю на тебя, я вспоминаю Итана. Ты был его товарищем, его особым другом. И ты вернул ему меня. Малыш, я знаю, ты не понимаешь, но именно ты, объявившись тогда на моем пороге, свел нас с Итаном вместе. Только благодаря тебе… Ни один пес не сделал бы большего для своих людей, Малыш.

Я был очень счастлив, что Ханна произносит имя Итана снова и снова.

— Ты самый лучший пес, Малыш. Действительно очень хороший пес. Хороший пес. — Я завилял хвостом, услышав, что я хороший пес.

Когда мы приехали к Доктору Дэб и Ханна открыла мою дверцу, я остался сидеть. Я знал, что не смогу спрыгнуть — не с такой ногой. Я жалобно посмотрел на нее.

— Ох, Малыш, хорошо. Подожди здесь.

Ханна закрыла дверцу и ушла. Через несколько минут к машине подошли Доктор Дэб и мужчина, которого я никогда раньше не видел. Руки мужчины пахли кошкой и вкусным мясом. Они вдвоем занесли меня в здание. Я изо всех сил старался игнорировать боль, которая пронзала тело, но тяжелое дыхание меня выдавало. Они положили меня на железный стол, и я просто лежал, прижав голову, потому что вилять хвостом было слишком больно. Металл приятно холодил.

— Ты такой хороший пес, хороший пес, — шептала мне Ханна.

Я знал, что осталось уже недолго. Я сосредоточил все внимание на Ханне, а она улыбалась и плакала. Доктор Дэб гладила меня, и я чувствовал, как ее пальцы нащупывают складку кожи на моей шее.

Я поймал себя на мыслях о Клэрити. Я надеялся, что найдется другой пес, который будет присматривать за ней. Каждому человеку нужна собака, но Клэрити — особенно.

Меня зовут Малыш. Раньше я был Элли, а еще раньше — Бейли, а еще раньше — Тоби. Я был хорошим псом, который любил своего мальчика Итана и заботился о его детях. Я любил его спутницу жизни Ханну. Я знал, что больше не буду перерождаться. И правильно. Я сделал все, что должен сделать пес в этом мире.

Любовь Ханны все еще лилась на меня рекой, когда я почувствовал легкий укол между пальцами Доктора Дэб. Боль в ноге исчезла почти мгновенно. Мне стало удивительно спокойно; пришла теплая, приятная волна, как вода в пруду. Постепенно я перестал ощущать прикосновение рук Ханны и уплыл совершенно счастливым псом.

Глава четвертая

Образы только начинали принимать очертания перед моим затуманенным взглядом, а я уже все вспомнил. Вот я новорожденный щенок, без каких бы то ни было задач или целей, кроме того, как найти молоко своей матери. А в следующий миг я — все тот же щенок, но который помнит все о своей жизни под именем Малыш и обо всех предыдущих жизнях, с самого их щенячьего начала.

Моя мать была кучерявой, низкой и темной. Мои лапы тоже были темными, по крайней мере, насколько я мог разглядеть только что раскрывшимися глазами, однако моя мягкая шерсть совершенно не кучерявилась. Все братья и сестры были такого же темного цвета, но когда мы сталкивались друг с другом, я смог определить, что у одних шерсть была как у меня, а у других — кучерявая, как у нашей матери.

Я знал, что хотя мое зрение скоро прояснится, вряд ли это поможет мне понять, почему я снова родился щенком. Я всегда был убежден, что моя жизнь имеет очень важную цель, поэтому я несколько раз перерождался. Благодаря приобретенным опыту и знаниям я смог помочь моему мальчику Итану, я был с ним рядом в последние годы его жизни. Я думал, что это и есть мое предназначение.

А теперь что? Я так и буду вечно перерождаться? Неужели у собаки несколько предназначений? Как такое возможно?

Все щенки спали вместе в большой коробке. Когда мои лапы окрепли, я начал исследовать обстановку.

Иногда я слышал шаги, и над коробкой склонялась размытая фигура, говоря то мужским, то женским голосом. Судя по тому, как наша мать виляла хвостом, это были ее люди, которые заботились о ней и любили ее.

Довольно скоро я смог разглядеть мужчину и женщину; про себя я назвал их Мужчина и Женщина.

Однажды Мужчина привел друга, чтобы тот полюбовался нами с высоты своего роста. У друга не было волос на голове, зато их хватало вокруг его рта.

— Такие милые, — сказал лысый с волосами вокруг рта. — Шесть щенков — приличный помет.

— Возьмешь одного? — спросил Мужчина.

Я замер, почувствовав, что огромные ручищи потянулись ко мне. Когда они меня схватили, я был немного напуган и не шевелился, потом человек с волосами вокруг рта поднял меня в воздух и начал разглядывать.

— Этот не такой, как все. — Кожа человека сильно пахло маслом и сахаром, и я пару раз лизнул воздух.

— У нее есть точно такой же брат. Странно. Бэлла и их отец — оба пудели из Американского клуба собаководства, а эти двое точно не пудели. Мы думаем, что… Ну, в тот день мы забыли запереть заднюю дверь. Бэлла могла выбежать. Или другой кобель перепрыгнул к ней через забор, — предположил Мужчина.

— Подожди, разве такое возможно? Два разных отца?

Я понятия не имел, о чем они говорят, но если все, что собирался делать этот человек — просто держать меня в воздухе и дразнить ароматами, я бы предпочел, чтобы он опустил меня назад, в коробку.

— Думаю, да. Ветеринар сказал, что два разных отца — вполне возможно.

— Смешно.

— Смешно-то смешно, только этих двух собачек нам не продать. Хочешь одного? Бесплатно, как другу.

— Нет, спасибо. — Мужчина рассмеялся и опустил меня в коробку. Мать изучила мой странный новый запах и, такая заботливая и добрая, успокаивающе меня лизнула. Тем временем мои братья и сестры, с трудом держась на нетвердых лапах, пытались втянуть меня в потасовку. Я на провокации не поддался.

— Слушай, как твой сын? — поинтересовался мужчина с волосатым лицом.

— Спасибо, что спросил. По-прежнему кашляет. Наверное, придется отвезти его к врачу.

— Он уже видел щенков?

— Нет, они еще слишком маленькие. Пусть подрастут, прежде чем он начнет их тискать.

Оба мужчины встали и, превратившись в расплывчатые темные пятна, исчезли из моего поля зрения.

Спустя какое-то время я стал различать голос ребенка наверху, мальчика. Перспектива начать все заново с новым мальчиком меня тревожила. Это что, мое новое предназначение? Мне казалось это неправильным, мне казалось, что я буду плохим псом, если у меня будет еще один мальчик кроме Итана.

Однажды вечером Мужчина собрал всех нас, сложил в меньшую коробку и отнес наверх. Взволнованная мать бежала следом за ним, тяжело дыша ему в пятки. Коробку поставили на пол, и Мужчина аккуратно перевернул ее, чтобы мы выкатились наружу.

— Щенята! — пропел маленький мальчик откуда-то позади нас.

Я чуть-чуть растопырил ноги для баланса и осмотрелся. Комната была похожа на гостиную на Ферме, с диваном и креслами. Нас посадили на мягкое одеяло, и, естественно, большинство моих братьев и сестер сразу же разбежались и заскользили во всех направлениях по гладкому полу. Я же остался на месте. Я знал, что собаки-матери предпочитают мягкие подстилки жестким полам, а оставаться рядом с матерью — всегда более разумный выбор.

Мужчина и Женщина, смеясь, хватали разбегающихся щенков и усаживали назад в центр одеяла, из чего малышне следовало сделать вывод, что выбегать за пределы одеяла нельзя. Однако почти никто этот урок не усвоил. Мальчик вприпрыжку кружил вокруг нас, он был постарше Клэрити, но все равно еще маленький. Я вспомнил, как стала пританцовывать Клэрити, увидев того глупого коня в стойле.

Мне не очень-то хотелось любить еще одного мальчика кроме Итана, и все же было сложно устоять перед восторгом, который мы все испытывали при виде этого маленького человеческого существа, протягивающего к нам свои ручки.

Мальчик потянулся к моему брату с такой же шерстью, как у меня — более длинной и не такой кучерявой. И когда малыш схватил его, я почувствовал отчаяние брата.

— Осторожно, сынок, — сказал Мужчина.

— Не сделай ему больно, аккуратно, — сказала Женщина.

Я решил, что это родители маленького мальчика.

— Он целует меня! — захихикал мальчик, когда мой брат начал послушно лизать его в губы.

— Бэлла, все в порядке. Хорошая девочка, — сказал Мужчина, лаская нашу мать, которая беспокойно металась по расстеленному одеялу.

Малыш закашлял.

— Ты в порядке? — спросила его мама. Он кивнул, посадил на пол моего брата и сразу же схватил одну из сестер.

Другие два брата сидели на краю одеяла, принюхиваясь к непривычной поверхности пола.

— По-моему, кашель усилился, — сказал Мужчина.

— Утром с ним все было нормально, — ответила Женщина.

Дыхание мальчика стало громким, а его кашель теперь звучал резко и неприятно. Оба родителя замерли, уставившись на малыша.

— Джонни? — позвала Женщина. В ее голосе чувствовался страх. Наша мать подошла к ней, беспокойно виляя хвостом. — Джонни, ты можешь дышать?

Мальчик наклонился, упершись руками в колени. Его дыхание было хриплым, громким и тяжелым.

— Он посинел! — закричала Женщина. Мы с братьями и сестрами вздрогнули от дикого ужаса в ее голосе.

— Звони в 911! — крикнул ей Мужчина. — Джонни! Будь со мной, сынок! Посмотри на меня!

Сознательно или нет, мы все сбежались к нашей матери и сгрудились у ее ног в поисках утешения. Она мимолетом глянула в нашу сторону, но ей, взволнованной происходящим, было совершенно не до нас. Тяжело дыша, она подошла к Мужчине и попыталась успокоить его, тыкаясь носом.

Мужчина не обратил на нее внимания.

— Джонни! — почти в истерике кричал он.

Несколько щенков попытались пойти за матерью, и когда она это заметила, то вернулась к нам и, подталкивая нас мордой, собрала всех на одеяле, чтобы мы не попадались людям под ноги.

Я услышал звук приближающейся сирены, затем двое, мужчина и женщина, вошли в комнату. Они надели что-то мальчику на лицо, положили его на носилки и вынесли из дома. Мужчина и Женщина вышли вслед, а мы остались одни.

Так как щенки и исследование — понятия неразделимые, все мои родичи быстренько разошлись обнюхивать углы комнаты. Наша мать бегала по гостиной и скулила, то и дело вставая на задние лапы, чтобы выглянуть в окно, а двое щенков везде следовали за ней.

Я сидел на одеяле, пытаясь осмыслить ситуацию: пусть этот ребенок и не был моим мальчиком, но я сильно переживал за него. Нет, любовь к Итану не пропала, просто я чувствовал страх за этого малыша.

Так как мы были щенками, то напачкали по всему дому. Я знал, что когда подрасту, я буду хорошо владеть собой, но сейчас я не осознавал необходимость «присесть» до тех пор, пока она не становилась совсем критичной. Надеюсь, Мужчина и Женщина не будут на меня сердиться.

Мужчина вернулся домой один, мы все в это время спали. Он отнес нас в подвал, а потом я слышал, как он ходил по дому, и в воздухе запахло мылом. Мы сосали нашу мать, она наконец-то успокоилась — Мужчина был дома.

На следующий день нас отнесли в другой подвал другого дома. Там, поцелуями и воркованием, нас встретила другая женщина; от нее пахло едой, стиркой и собаками. Ее дом был наполнен запахами множества собак, хотя видел я только одну: медленно передвигающегося кобеля с такими короткими лапами, что при ходьбе его огромные висячие уши волочились по полу.

— Спасибо тебе. От души спасибо, Дженнифер, — сказал ей Мужчина.

— Я люблю собак, и давать им временный приют — моя миссия, — ответила она. — Только вчера я пристроила одного боксера… Ваша жена сказала, что у сына астма, да?

— Да. Очевидно, у него еще и ужасная аллергия на собак, а мы и не подозревали. Бэлла — пудель, очевидно у Джонни нет аллергии на пуделей. Чувствую себя полным идиотом.

Услышав свое имя, Бэлла завиляла хвостом. Мы сидели в большой коробке в подвале, но, как только Мужчина ушел, Бэлла выпрыгнула из нее. Она села возле двери на лестницу и заплакала.

Это сильно расстроило щенков, все подавленно сидели, расхотев играть. Наверняка я выглядел так же печально, как и остальные — отчаяние матери было слишком явным и острым. В тот день мы не сосали молоко. Женщина по имени Дженнифер этого не заметила, но мы заметили и вскоре начали все хором скулить. Наша мать была слишком взволнована и опечалена и не могла спокойно лежать рядом с нами, даже несмотря на то, что ее железы налились, а из сосков струился головокружительный аромат.

Я знал причину ее печали — собака не может без своих людей. Всю ночь наша мать металась, тихонько поскуливая. Мы в это время спали, а утром проснулись, умирая от голода.

Дженнифер пришла проверить, почему мы плачем, и сказала Бэлле, что все в порядке, однако я почувствовал в ее голосе тревогу. Она вышла из комнаты, а мы продолжали звать нашу мать, но Бэлла скулила и металась по подвалу, совершенно нас игнорируя. Казалось, прошла вечность, когда вдруг она подошла к двери и прижалась носом к щели, яростно втягивая воздух. Ее хвост начал вилять, и тут дверь открыл Мужчина. Бэлла стала прыгать на него, всхлипывая от радости, но Мужчина ее отталкивал.

— Ты должна остаться здесь, Бэлла. Должна остаться здесь.

— Она не кормит щенков. Слишком расстроена, — сказала Дженнифер.

— Ладно, Бэлла, иди сюда. Давай. — Мужчина подвел Бэллу к коробке и заставил ее лежать. Он положил руку ей на голову, а мы, как сумасшедшие, набросились на нее, чмокая, отталкивая и борясь друг с другом.

— Я переживаю, что на ней щенячья шерсть, которая попадет на меня, и у Джонни опять будет приступ.

— Если Бэлла не будет кормить, щенки умрут, — сказала Дженнифер.

— Для меня приоритет — Джонни. Мы сейчас проводим паровую обработку всего дома, — ответил ей Мужчина.

Мой животик наливался теплом и тяжестью. Как это прекрасно — поесть.

— А если вы заберете Бэллу и щенков-пуделей? Вы можете их искупать и избавитесь от следов двух других щенков. Так вы спасете по крайней мере четверых.

Мужчина и Дженнифер долго молчали. Полностью наевшись, я отполз. Ужасно хотелось спать.

— А что тогда делать с этими двумя, усыпить? Я не хочу, чтобы они умерли с голоду, — сказал Мужчина.

— Не беспокойтесь о них, — ответила Дженнифер.

Мужчина и Дженнифер достали четверых щенков из коробки, по двое каждый, и направились к двери. Бэлла тоже выпрыгнула и пошла за ними.

Мы с братом, у которого шерсть была такой же, как у меня, немножко поскулили, но нам очень хотелось спать, поэтому мы обняли друг дружку, чтобы было теплее, и заснули. Я не знал, куда ушла мать с остальными щенками; наверное, они скоро вернутся.

Глава пятая

Я проснулся от холода и голода. Мы с братом спали, прижавшись друг к другу, чтобы согреться, поэтому, когда я заворочался, он тоже открыл глаза. Пошатываясь, мы побродили по коробке, сходили по-маленькому и несколько раз ткнулись друг в друга, сообщая то, что было очевидно: матери и остальных щенков до сих пор нет.

Брат начал плакать.

Вскоре женщина по имени Дженнифер пришла нас проведать.

— Щенятки, бедняжки, скучаете по маме, да?

Казалось, звук ее голоса успокоил брата. Он стоял на задних лапах, опершись передними на стенку коробки, и пытался достать ее своей маленькой мордочкой. Дженнифер с улыбкой наклонилась.

— Все хорошо, малыш. Все будет хорошо, обещаю.

Когда она ушла, брат опять начал скулить. Я пытался отвлечь его борьбой, но он был слишком расстроен. Я знал, что все в порядке, потому что есть женщина, которая заботится о нас, и она приведет к нам мать, чтобы мы покушали. Однако брат был напуган и очень голоден, очевидно, это ограничивало его мыслительные способности.

Скоро Дженнифер вернулась.

— Так, пора вас кормить. Ты хочешь первым? Хорошо. — Она подняла моего брата и унесла с собой.

Я остался в коробке один. Я лежал и старался не думать о болезненной пустоте в желудке. Интересно, может, мое новое предназначение — заботиться о брате? Впрочем, нет, собаки не заботятся о собаках, о собаках заботятся люди.

Пока у нас есть Дженнифер, все будет хорошо.

Потом я заснул и проснулся, только когда Дженнифер взяла меня на руки.

— Что ж, все прошло не так гладко, как я рассчитывала, — сказала она. — Надеюсь, с тобой будет полегче.

Я завилял крошечным хвостиком.

Мы пошли вверх по лестнице. Брата не было и следа, но я чувствовал его запах в воздухе. Дженифер села на диван и перевернула меня вверх ногами, уложив в колыбельку из своей руки.

— Так, лежи тихо и смирно.

Она достала какую-то странную штуку и поднесла ее к моей физиономии. Что это? Я заерзал.

— Лежи спокойно, щеночек. Все пройдет хорошо, если ты не будешь дергаться.

Хотя ее голос успокаивал, я все еще не мог понять, что происходит. А потом я почуял вкуснейший аромат теплого молока — так вот оно что, из этой штуковины сочится еда! Кончик у нее был мягким, и когда Дженнифер ткнула его мне в губы, я его схватил и начал сосать, а в награду за мою смекалку мне в рот потекла теплая, сладкая еда. Молоко было не таким, как у мамы, более сладким и легким, но я не жаловался. Я сосал, и по мере того, как восхитительная теплая жидкость наполняла мой желудок, боль от голода уходила.

Когда я наелся, Дженнифер перевернула меня, похлопала по спине, и я тихонько отрыгнул. Затем она отнесла меня вниз в прихожую и уложила в мягкую постель, в которой спал большой пес с огромными ушами. Мой брат тоже там спал, уткнувшись в него носом.

— Вот еще один, Барни, — прошептала Дженнифер.

Большой пес заворчал и завилял хвостом, пока я устраивался возле него. Живот у Барни был мягкий и убаюкивающий, прямо как у нашей матери. Брат пискнул в знак приветствия и сразу же снова заснул.

С тех пор Дженнифер кормила нас на руках по нескольку раз в день. Мне нравились кормежки, нравилось, как она со мной разговаривала и прижимала к себе. Полюбить такого человека, как Дженнифер, очень легко.

Брат сильно расстраивался, если меня кормили первым; наверное, Дженнифер решила, что лучше кормить меня после брата, чем слушать его плач, пока я ем.

Я думал, что уже все знаю про свою новую жизнь, и вдруг однажды, присев, чтобы справить нужду, я почувствовал запах своей мочи. И тут я понял, что никакие мы не братья, а брат и сестра. Я опять был девочкой!.. Как такое возможно?

На какое-то мгновение я задумался, вернее, задумалась, что же случилось с моей матерью и другими щенками, но оказалось, что я их уже почти забыл. То есть забыла. Мы жили здесь и сейчас — мой брат и я, семья из двух щенков и ленивого пса по кличке Барни.

Есть моменты, когда все, что может сделать собака — это ждать и наблюдать, какой выбор сделают люди. Все либо изменится, либо останется примерно таким же. А пока мы с братом изо всех сил дергали Барни за его большие мягкие уши.

Дженнифер назвала брата Рокки, а меня — Молли. Мы подрастали, Барни все меньше и меньше хотелось с нами возиться, и он начинал нервничать, когда мы грызли разные части его тела. Однако мы не сильно расстраивались, потому что к нам в дом пришла жить большая серая собака по имени Софи. Она обожала бегать во дворе, где травка только начинала пробиваться из земли, подогреваемой лучами солнца. Софи бегала очень быстро, и мы с Рокки даже не надеялись ее догнать, но ей нравилось, когда мы гонялись за ней, а когда мы сдавались, она разворачивалась и пригибалась к земле, призывая нас продолжать игру. Еще здесь был коренастый пес по имени Мистер Черчилль — примерно такого же размера, как Барни, только более грузный и с короткими ушами. Мистер Черчилль ходил вперевалку и тяжело дышал — прямая противоположность Софи. Я даже сомневалась, способен ли он бегать.

Конечно, я порой скучала по Ферме, но жизнь у Дженнифер казалась постоянным развлечением в собачьем парке.

Через несколько дней пришла женщина, чтобы посмотреть на Софи, — и, уходя, забрала ее с собой.

— То, что ты делаешь — замечательно. Если бы я устроила временный приют для собак, то оставила бы их всех себе, — сказала женщина, которая забрала Софи.

Я поняла, что у Софи будет новая жизнь с новым человеком, и была счастлива за нее, а вот Рокки был совершенно озадачен происходящим.

— И получился бы «постоянный приют», — засмеялась Дженнифер. — Я тоже оставила Барни — первого, кого взяла на передержку. Но я понимала, что если не контролировать свои чувства и оставить несколько собак у себя, на этом все и закончится — я не смогу помочь другим собакам.

Однажды поиграть с нами пришли какие-то люди — мужчина и женщина с двумя девочками.

— Мы однозначно хотим мальчика, — сказал мужчина.

Девочки были того замечательного возраста, когда бегали еще не быстрее щенка и постоянно хихикали. Они взяли нас на руки, поцеловали, поставили обратно и начали с нами играть.

— Как вы сказали, смесь пуделя и кого? — спросил мужчина.

— Никто не знает. Спаниеля, а может, терьера.

Я знала, что происходит: они здесь, чтобы забрать домой меня или Рокки. Интересно, зачем нам отсюда уходить, лучше бы забрали Мистера Черчилля, который либо сидел, испуская неприятные запахи, либо, если Рокки удавалось его спровоцировать, пытался за нами гоняться. Но также я знала, что главные здесь — люди, они определяют судьбы собак, и мне придется пойти туда, куда меня отправят.

В итоге мы с Рокки остались. Я почувствовала облегчение от того, что Рокки не забрали, а также от того, что не понадобилось прощаться с другими собаками. Я только не понимала, почему люди приходят играть со мной, а потом не хотят забирать.

Но однажды я все поняла.

Мы с Рокки играли во дворе с новой коричневой собакой по имени Дейзи. Худая, с глазами орехового цвета, она была очень робкой при Дженнифер — не подходила, когда та ее звала, и уворачивалась всякий раз, когда к ней протягивали руку, чтобы погладить. Однако со мной и Рокки она играла и даже позволяла нам придавить себя, когда мы боролись, хотя была гораздо крупнее нас.

Я услышала, как хлопнули дверцы машины, и через несколько минут москитная дверь в доме, со стороны двора, распахнулась. Мы с Рокки засеменили туда, чтобы проверить, кто пришел, и увидели, как во двор вышли Дженнифер с парнем и девушкой. Дейзи в это время спряталась под закусочным столиком.

— Божечки! Какие милые! — Примерно одного возраста с Итаном, когда он начал водить машину, девушка опустилась на колени и широко расставила руки. Мы с Рокки послушно ринулись к ней. Она обняла нас обоих, и тут меня осенило.

Это Клэрити.

Я слетела с катушек: забиралась на нее, целовала, нюхала ее кожу. Я подпрыгивала и кружилась от радости. Клэрити!

Прежде мне и в голову не приходило, что она могла искать меня, что она знала о моем перерождении, что она придет за мной. Но люди — удивительные существа, они водят машины и решают, сколько раз в день собакам есть и где жить, и обладают еще одной способностью — находить своих собак, когда им очень нужно. Значит, вот почему семья с маленькими девочками уехала, не забрав никого из нас. Они искали своих собак, не нас.

Я не могла насладиться Клэрити. Мой маленький хвостик взбивал воздух, я лизала ее руки, а она смеялась. Парень и Рокки бегали по двору.

— Ну что, Трент? — крикнула она парню.

— Пес замечательный! — ответил он.

— Кажется, Молли в тебя влюбилась, — сказала Дженнифер Клэрити. — Я сейчас вернусь.

И она зашла в дом.

— О, ты такая милашка, — сказала Клэрити, приглаживая мои уши. Я целовала ее пальцы. — Но мать не разрешит мне завести собаку. Мы здесь, чтобы найти друга Тренту.

Теперь все встало на место: моим предназначением было, как я и предполагала, продолжать присматривать за Клэрити. То, чего хотел бы Итан. Вот почему я опять стала щенком — мне предстояло выполнить еще одну задачу.

Так я и сделаю. Буду присматривать за Клэрити и оберегать ее.

Подошел парень, держа на руках Рокки.

— Глянь на его лапы. Он будет крупнее, чем Молли.

Клэрити поднялась, и я встала на нее передними лапами, потянувшись к ней, чтобы она тоже взяла меня на руки. Рокки пытался вырваться, а я сидела спокойно, заглядывая Клэрити в глаза.

— Я хочу его, — сказал парень. — Рокки, поедешь ко мне домой?

Он мягко опустил брата, тот сразу же набросился на резиновую игрушку и начал ее теребить.

— Здорово! — сказала Клэрити. Она пошла к Рокки, который грыз игрушку, а я старалась держаться у ее ног. Когда она попыталась погладить Рокки, я просунула голову под ее ладонь, и она засмеялась.

— Сиджей[2], ты нравишься Молли, — сказал парень.

Услышав свое имя, я взглянула на него и вернулась к ласкам Клэрити.

— Глория будет в бешенстве. Я прям слышу ее: «Они слюнявые. От них грязь». Можно подумать, у нас дома стерильно.

— Вот было бы круто взять брата и сестру!

Я почувствовала грусть сожаления, исходящую от Клэрити, когда она держала мою мордашку в своих ладонях.

— Да, было бы круто, — тихо произнесла она. — Извини, малышка.

Дженнифер вернулась.

— Нам нужно заполнить какие-то бумаги? — спросил парень.

— Нет, я ведь не представляю никакую организацию, просто подбираю и пристраиваю бездомных собак. Рокки и Молли здесь, потому что у одного маленького мальчика из-за них обострилась астма.

— Вы сказали, что отдаете собак бесплатно. А можно я хоть что-нибудь заплачу?

— Если хотите сделать пожертвование…

Парень передал что-то Дженнифер, нагнулся и взял Рокки на руки.

— Ну, Рокки, готов ехать в свой новый дом?

— Звоните, если будут вопросы, — сказала Дженнифер.

Я выжидающе смотрела на Клэрити, но она меня не подняла.

— Посмотрите на эту малышку, — сказала Клэрити. — Она будто знает, что я собираюсь уйти без нее.

— Пойдем, Сиджей.

Мы все вместе дошли до двери в дом. Дженнифер открыла ее, и все прошли внутрь: парень с Рокки на руках, Клэрити, а когда за ними попыталась пройти я, Дженнифер преградила мне путь ногой.

— Нет, Молли, — сказала она, закрывая москитную дверь. И я осталась на заднем дворе.

Что?!

Я села, уставившись на Клэрити. Она тоже смотрела на меня через сетку. Я ничего не понимала.

Когда все отвернулись и пошли прочь, я взвизгнула, расстроившись от ничтожности собственного голоса. Я плакала и визжала, мои маленькие лапки царапали дверь, пытаясь проделать в ней дыру. Неужели Клэрити меня оставит? Нет, это невозможно! Я должна пойти с ней!

Клэрити, парень и Рокки вышли через парадную дверь, закрыв ее за собой.

— Все хорошо, Молли, — сказала Дженнифер и удалилась на кухню.

Не было Клэрити, не было Рокки.

Я лаяла и лаяла, чувствуя печаль и одиночество.

Глава шестая

Дейзи, большая робкая собака, вышла из своего убежища под столиком, подошла ко мне и начала обнюхивать, пока я лаяла. Она чувствовала мое расстройство, но, конечно же, не могла понять его причину.

Войти в дом через дверь не получилось, и я пошла вдоль него, однако деревянные ворота тоже были плотно закрыты, а ручка — слушком высоко, чтобы достать ее зубами. Я не переставала лаять. Двор, который еще несколько минут назад казался пределом собачьих мечтаний, сейчас превратился в тюрьму. Я подбежала к Барни, и мы ткнулись носами, но от его вялого повиливания хвостом лучше мне не стало. Я была в отчаянии. Что происходит? Как такое могло случиться?

— Молли?

Я обернулась и увидела Клэрити. Она опустилась на колени, и я со всех ног бросилась в ее объятия. Я лизала ей лицо и чувствовала невероятное облегчение от того, что я все неправильно поняла, ведь на секунду я действительно поверила, что она хотела меня бросить!

Дженнифер и Трент стояли позади нее.

— Она выбрала меня, что я могу поделать? Молли выбрала меня, — настаивала Клэрити.

Я счастлива быть Молли, я счастлива быть с Клэрити и идти с ней к машине. Трент сел за руль, а Клэрити устроилась на заднем сиденье вместе со мной и Рокки.

Рокки встретил меня, как будто мы не виделись вечность, и мы стали бороться.

— Что же скажет твоя мать? — спросил Трент.

Рокки схватил зубами длинные волосы Клэрити и тянул их, расставив лапы и рыча, будто хотел их оторвать. Клэрити смеялась. Я прыгнула на Рокки, чтобы он это прекратил.

— Сиджей, я серьезно.

Мы с Рокки пищали и лазали по Клэрити, а она пыталась сесть прямо.

— Черт, да не знаю я.

— Она разрешит тебе ее держать?

— А что мне оставалось делать? Ты же видел. Как будто Молли и я созданы друг для друга. Это судьба. Карма.

— Ну, в доме собаку не спрячешь, — сказал Трент.

Клэрити опустила глаза, и мне показалось, что она расстроилась, поэтому я положила лапы ей на грудь и попыталась лизнуть ее в лицо. Мой опыт подсказывал, что поцелуи собаки могут подбодрить кого угодно.

— Сиджей, ты серьезно думаешь, что сможешь держать собаку тайком?

— Если захочу, я могу спрятать хоть стаю волков. Кроме своего отражения в зеркале, ей ни до чего нет дела.

— Ну да, конечно. Надо только, чтобы как минимум лет десять твоя мать ни о чем не догадывалась.

— Знаешь, Трент, не всегда поступки бывают практичными.

— Железная логика.

— Ну почему ты всегда споришь?!

Они оба замолчали.

— Извини, — наконец сказал Трент. — Просто переживаю за тебя.

— Все будет хорошо, обещаю.

— Ладно.

— Только остановись не у дома, а чуть поодаль, — сказала Клэрити.

Машина остановилась, Клэрити взяла Рокки и пересадила его вперед. Мы с братом переглянулись. Рокки завилял хвостом, прижав уши. У меня было такое чувство, что мы прощаемся и теперь будем жить раздельно. Но это нормально, потому что наши судьбы всегда определяют люди, и Клэрити решила, что я ей нужна, все, точка. Итану понравилось бы, что я уехала с ней. Что не нормально, так это то, что не я, а Рокки стал собакой переднего сиденья.

Мы с Клэрити вышли.

Машина отъехала.

— Давай посмотрим, сможешь ли ты сидеть тихо.

Клэрити опустила меня на землю, и мы подошли к дому. Какие-то собаки пометили окрестные кусты, но запахи уже почти стерлись, — сейчас я была тут единственной. Клэрити взяла меня на руки и быстро занесла в дом, вверх по какой-то лестнице в коридор и, наконец, в спальню.

— Клэрити, это ты? — раздался голос женщины.

— Я пришла! — прокричала в ответ Клэрити.

Она упала вместе со мной на кровать, и мы начали резвиться. Услышав шаги в коридоре, Клэрити замерла.

— Молли, тсс! — Она быстро засунула ноги под одеяло, подняла коленки и запихала меня в образовавшееся под ними пространство. Я обнюхала ее ноги и услышала звук открывшейся двери.

— Та-дам! — пропела женщина. Я узнала голос — это Глория, мать Клэрити.

— Ты купила шубу! — раздраженно отреагировала на ее появление девочка.

— Тебе нравится? — спросила Глория. — Это лиса!

— Натуральный мех? Как ты могла!

Я решила, что, по правилам игры, мне пора выбираться из укрытия, и начала карабкаться в сторону головы Клэрити, но появилась ее рука и затолкала меня обратно.

— Ты так говоришь, будто я сама ее прикончила. Лиса была уже мертвой, когда я купила шубу. И не волнуйся, я уверена, что никто не ущемлял ее прав при жизни, сейчас их держат «на свободном выгуле».

— Ну да, ее прикончил кто-то другой, чтобы сделать твою шубу… Ты знаешь, как я отношусь к таким вещам.

— Не тебе носить.

— Я бы в жизни такое не надела!

— Что ж, мне жаль твои чувства, но шуба мне нужна для поездки на лыжный курорт в Аспен, единственное место в мире, где не придется чувствовать себя виноватой, надевая мех. Ну, разве что еще в Альпах.

— Аспен? Когда ты едешь в Аспен? — Клэрити прижимала меня рукой, а я пыталась выбраться.

— В среду. И я подумала, неплохо бы нам завтра прошвырнуться по магазинам.

— Завтра же понедельник, мне надо в школу, — ответила Клэрити.

— Подумаешь, школа!.. Один день.

— Пойду съем йогурт.

Когда девочка выбралась из-под одеяла, оно мягко опустилось мне на голову. Я выскочила наружу, но слишком поздно, — Клэрити уже вышла из комнаты.

— Зря ты надеваешь эти шорты, — прокомментировала Глория, когда Клэрити закрывала дверь. — Они тебя полнят.

Оставшись одна на кровати, я определила, что расстояние до пола слишком велико для моих маленьких лап. Скуля от отчаяния, я начала бегать по покрывалу, время от времени останавливаясь возле мягкой подушки, чтобы вдохнуть запах моей девочки.

Дверь открылась, и Клэрити вошла в комнату. Я завиляла хвостом, а когда она склонилась надо мной, начала лизать ей лицо — от нее пахло сладким молоком. Нет ничего прекраснее, чем лизать лицо любимого человека, пока он не засмеется от радости!

Перед тем как вынести меня во двор, Клэрити засунула меня за пазуху, чтобы я не замерзла. Она похвалила меня за то, что я «присела» на травку, и накормила маленькими кусочками холодного соленого мяса. Их сильный вкус обжег мне язык.

— Молли, завтра я тебе еще дам, честно-честно. Тебе понравилась ветчина?

Той ночью я спала в объятиях Клэрити.

— Я люблю тебя, Молли, люблю, — шептала она, поглаживая меня.

Проваливаясь в сон, я чувствовала прикосновение ее руки. За этот день произошло столько событий и я так устала, что ни разу за ночь не проснулась. Клэрити встала, когда солнце только вышло из-за горизонта, оделась и понесла меня во двор сделать дела, но очень осторожно, и разговаривала со мной едва слышным шепотом. Мой крошечный мочевой пузырь чуть не разорвался. Потом она понесла меня вниз по какой-то лестнице, и мы оказались в подвале.

— Молли, здесь, под лестницей, мой тайник, — прошептала она. — Я зову его своим клубом. Смотри, вот тебе подушка, а вот — водичка. Только сиди тихо, ладно? Я не поеду по магазинам с Глорией, но мне нужно ненадолго уйти. Обещаю вернуться очень скоро, ты и не заметишь, что меня не было. Только не гавкай. Пожалуйста, Молли, сиди тихо.

Я понюхала воздух в этом маленьком пространстве, таком крошечном, что Клэрити приходилось садиться на корточки, чтобы в нем уместиться. Она дала мне еще несколько кусочков соленого мяса, и по тому, как она меня погладила, я поняла — моя девочка собирается уходить. Поэтому, когда она резко поднялась и начала задвигать выход коробками, чтобы я не выбралась, я конечно же рванулась вперед.

— Молли! — шикнула Клэрити.

Я завиляла хвостом, надеясь, что она почувствует мое нежелание оставаться в этом замкнутом пространстве размером с будку. По-моему, я ясно дала понять еще там, в доме Дженнифер, что хочу быть с ней. Она подняла меня и затолкала назад. На этот раз я не успела выскочить, и коробки загородили мне выход. Что она делает?

— Веди себя хорошо, Молли, — сказала Клэрити из-за коробок. — Сиди тихонько и не гавкай.

Я вздремнула, потом нашла пластмассовую игрушку и пожевала ее немного, но после того, как мне пришлось «присесть» в углу, крохотное местечко под лестницей утратило весь свой шарм. Я тявкнула — даже в маленьком пространстве мой писклявый голос звучал жалко. Но раз уж я начала лаять, останавливаться не было смысла.

Услышав шаги наверху, я замерла и навострила уши, однако ни Клэрити, ни Глория не пришли мне на помощь, и я начала снова.

Затем донесся звук открывающейся двери наверху, и ко мне начали приближаться шаги, а когда они зазвучали прямо над головой, я залаяла изо всех сил.

Я подумала, что в подвал спустилась Клэрити, но потом услышала кое-что очень странное: человеческий вой, что-то среднее между плачем и криком. Ужасный звук боли или, может быть, страха. Что там творится? Немного испугавшись, я прекратила лаять. Из-за коробок повеяло сильным запахом — цветы, масло и мускус.

Вверху открылась и захлопнулась дверь. Затем я опять услышала шаги и почуяла, что кто-то стоит у лестницы.

— Глория, ты внизу? — донесся голос Клэрити.

Жалобное завывание продолжалось. Я молчала — никогда в жизни я не слышала, чтобы человек издавал такой звук.

— Глория! — позвал голос Клэрити.

Затем я услышала громкий крик:

— Аааааа! — Я узнала голос Глории.

— Аааааа! — Это была Клэрити.

Я заскулила: что происходит?

— Клэрити Джун, ты меня до смерти напугала, — задыхаясь, сказала Глория.

— Почему ты не отвечала? Что ты здесь делаешь? — спросила ее Клэрити.

— Я пела! У меня наушники! Почему ты дома? Что в твоей сумке?

— Я забыла кое-что. Собачий корм. У нас в школе проводится благотворительный сбор продуктов.

— Ты думаешь, в таких случаях прилично сдавать собачий корм?

— Мама! Это не для людей, а для их собак.

— Ты хочешь сказать, что они не могут прокормить себя, но держат собак? Куда катится эта страна…

— Соберешь постиранное белье? Я помогу сложить, — сказала Клэрити. — Давай отнесем его наверх.

Мне очень, очень хотелось есть.

Глава седьмая

Клэрити действительно вернулась. Я ликовала, а еще меня очень обрадовала миска с едой у нее в руках.

— Наконец-то она ушла. Молли, бедняжка, прости!

Я нырнула мордочкой в миску и начала смачно хрустеть, а когда во рту пересохло, то выпила столько воды, сколько смог вместить мой животик. Потом Клэрити отнесла меня во двор, где светило солнце, пели цикады, а теплая травка пахла свежестью. От радости я плюхнулась на землю и начала валяться, Клэрити улеглась рядом со мной. Мы немного поиграли в «тащи полотенце», но меня так изнурило утреннее гавканье, что, когда она взяла меня обниматься, я тут же глубоко заснула.

Проснулась я опять в ужасной «будке» под лестницей. Зато как только я затявкала, послышались шаги, и Клэрити раздвинула коробки.

— Молли! Шшш! Тихо!

Конечно же, я поняла, что она имеет в виду: когда я захочу ее увидеть, нужно просто залаять.

Мы с Клэрити еще немного поиграли в подвале, и она снова меня покормила. Когда мне пришлось сделать свои дела на бетонном полу, она все вытерла и совсем не сердилась, что я не дождалась, пока она вынесет меня во двор. Клэрити обняла меня и расцеловала. В ней было столько любви, что я завизжала от счастья.

Мы играли и играли, пока я не заснула. Клэрити даже пришлось будить меня, когда ей снова захотелось пойти поваляться во дворе в ночной прохладе. На этот раз все цикады спали. Как же здорово играть во дворе, когда вокруг тишина!

На следующее утро я услышала наверху громкие звуки, а потом голос Глории:

— Убавь громкость!

Я залаяла и начала царапать коробки, загораживающие мне выход, надеясь, что Клэрити спустится и мы поиграем.

Когда я услышала звук и ощутила вибрацию хлопнувшей двери, то притихла, пытаясь понять, что происходит. Меня опять оставили одну? Нет, наверху кто-то был, я слышала шаги. Потом почувствовался сквозняк от открывшейся двери, коробки раздвинулись, и я оказалась прямо в объятиях Клэрити. Сердце выпрыгивало у меня из груди от радости. Пора веселиться!

— Ты должна вести себя тихо-тихо, — сказала она мне, пронесла меня через двор за ворота и посадила на землю. Мы пошли на прогулку, а потом катались на машине (я на переднем сиденье!), а затем пошли в парк и весь день там играли. Кроме нас в парке была только женщина с маленьким черным песиком по имени Иди Сюда Майло.

Черный песик сразу подбежал ко мне, я моргнула и смиренно прижалась к земле, показывая, что я щенок и не представляю никакой опасности.

— Иди Сюда Майло! — звала женщина снова и снова.

Черный песик грубо опрокинул меня мордой. Клэрити тут же подошла, подняла меня и уложила в колыбельку из руки, прямо как Дженнифер, когда кормила нас странным молоком.

Когда Иди Сюда Майло ушел, Клэрити опустила меня на землю, и мы начали играть. От счастья я вновь начала тявкать и кружиться.

— Завтра она уезжает, — сказала Клэрити. — Мне нужно спрятать тебя еще на одну ночь, а потом ее не будет целую неделю. Не лай сегодня, пожалуйста.

Я жевала палку.

— Не знаю, что делать, Молли. Она ни за что не разрешит мне тебя оставить. — Клэрити схватила меня и сильно прижала к себе. — Я так тебя люблю!

Любовь била из нее фонтаном, но я была очень занята палкой и лишь завиляла хвостом в ответ.

Придя домой, Клэрити опять отнесла меня вниз и посадила в «будку» под лестницей, задвинув коробками. Я высказала негодование безостановочным лаем, и она тут же появилась снова.

— Не гавкай, Молли, хорошо? Мать вернется с минуты на минуту.

Она задвинула коробки. Устав за весь день от игр, я задремала, однако вскоре проснулась, услышав, как хлопнула входная дверь.

— Я дома! — прогремел голос Глории. — Что я купила в универмаге, закачаешься!..

Вот уже несколько дней я чую запах Глории, но пока у меня не было возможности с ней поздороваться. Вероятно, она, как и Клэрити, будет счастлива меня видеть. Я пару раз тявкнула и принялась ждать, но в ответ слышала только разговоры. Залаяв снова, я получила желаемый результат — открылась дверь, и Клэрити раздвинула коробки.

— Молли, ну пожалуйста, сиди тихо!

Она покормила меня, посадила за пазуху и вынесла за ворота на улицу. Потом мы очень долго гуляли, а когда вернулись, уже было темно и прохладно, и моя девочка запихнула меня обратно в «будку».

— Ложись спать, Молли, ладно? Спи.

Я попыталась выскользнуть, пока она задвигала коробки, но опоздала. Клэрити побежала вверх по грохочущей лестнице, хлопнула дверь, и наступила тишина.

Немного подремав, я проснулась и заскулила, вспомнив о своем одиночестве. Я представила, как Клэрити лежит одна в кровати наверху и скучает по мне, от этого я еще больше загрустила. Знаю, она думает, что мне нравится лежать на мягкой подушке под лестницей, но на самом деле я хочу быть с ней. Я залаяла — ответа не было, и я продолжала лаять.

— Что за шум, Клэрити? — завопила Глория. Я услышала бегущие шаги и звук открывающейся наверху двери.

— Думаю, это снизу! — прокричала Клэрити в ответ. Я завиляла хвостом, услышав, как она спускается по лестнице. — Не вставай, Глория, я разберусь.

— Похоже, какое-то животное! — ответила ей Глория.

Я залаяла.

— Вот, опять! — прошипела Глория. — Это собака! В нашем доме собака!

Клэрити отодвинула коробки, и я бросилась к ней, облизывая ее лицо.

— Боже! Это лиса! — прокричала она. — Не подходи!

— Лиса? Ты уверена?

— К твоему сведению, лисы тоже лают, Глория.

— Что здесь делает лиса? Как она попала в дом?

— Наверное, ветром открыло дверь в подвал, и лиса забежала, почуяв запах твоей дурацкой шубы. — Клэрити улыбалась мне. Мы играли в «тащи полотенце», но она не очень старалась.

— Странно, не может этого быть, — ответила Глория.

— У них очень острый нюх! Я попробую напугать ее и выгнать на улицу, — сказала Клэрити.

— Ты уверена, что это лиса? Живая лиса?

— Я знаю, как выглядят лисы. Это лисенок.

— Надо позвонить в полицию.

— Так полиция и приедет из-за лисы. Я просто выгоню ее из дому. Отойди от лестницы — она может сейчас выбежать.

Глория ахнула и хлопнула дверью. Клэрити схватила меня и выскользнула через заднюю дверь на ночной двор. Мы выбежали за ворота, но она меня не опускала, пока мы не оказались за углом.

Я не поняла, в какую игру мы играли, однако, отряхнувшись и сделав свои дела на травку, я была готова ее продолжать. Мы ходили туда-сюда, а потом из-за угла выехала машина и остановилась рядом с нами. Окно опустилось, и я почуяла запах Рокки. Я встала лапами на металлическую дверь машины и попыталась заглянуть внутрь. Теперь я чуяла и запах Трента.

— Трент, спасибо за помощь.

— Порядок, — ответил Трент.

Клэрити подняла меня и передала ему через окно. Я перебралась через грудь Трента, лизнув его в знак приветствия, и обнюхала сиденье.

Хотя Рокки в машине не было, его запах был свежим — мы оба собаки переднего сиденья.

Мы поехали домой к Тренту, но без Клэрити. Это меня очень расстроило, и когда машина начала отъезжать, я заскулила. Зато дома у Трента я увидела Рокки! Мы были вне себя от радости и сразу же начали бороться в гостиной, во дворе, в спальне Трента. Вечер так и прошел — с нами играли все: Трент, его младшая сестра и даже родители. Я заснула прямо посреди веселья — вымотанная событиями дня, просто отключилась и даже не реагировала на Рокки, который продолжал меня жевать.

Проснувшись следующим утром, мы снова принялись за игру. Рокки был чуть больше меня и, видимо, очень любил Трента, потому что иногда он резко прерывал возню и бежал к нему за похвалой и ласками. В такие моменты я скучала по Клэрити, однако каждый раз, когда я начинала о ней думать, Рокки запрыгивал на меня, и мы продолжали бороться. Я уговаривала себя, что она приедет за мной. Так в конце концов и произошло.

После обеда мы снова боролись во дворе и вдруг услышали лязг ворот. Мы тут же бросили свое занятие и ринулись посмотреть, кто пришел. Клэрити! На радостях мы оба набросились на нее, но мне пришлось зарычать на брата: он подумал, что играет в ее жизни такую же важную роль, как и я.

Клэрити и Трент смотрели, как мы с братом бесимся во дворе. Я пыталась показать ей, что в любой момент могу прижать Рокки, но он и не собирался подыгрывать.

— Ну что, она уехала? — спросил Трент.

— Нет еще. Самолет в час. Я ей сказала, что мне рано в школу, и ушла.

— А в школу пойдешь?

— Не сегодня.

— Сиджей, нельзя так часто пропускать занятия.

— Я нужна Молли.

Я замерла, услышав свое имя, Рокки этим воспользовался и запрыгнул мне на спину.

— Что полезного для жизни может мне дать школа?

— Это же старшие классы, школа — твой пропуск в будущее, — сказал Трент.

— Пойду в понедельник, — ответила ему Клэрити. — Хочу провести неделю с Молли, пока нет Глории.

— А когда Глория вернется, то что?

— Трент, я не знаю! Невозможно все планировать заранее. Что будет — то будет, ясно?

Мы с Клэрити поехали кататься на машине, и я была на любимом переднем сиденье. Мы приехали в парк, где было много травы, но всего лишь одна неприветливая коричневая собака, интересы которой ограничивались прогулкой с хозяином вдоль тропинки. Потом мы вернулись домой, и, слава богу, меня не запихали в тесную «будку» под лестницей, а позволили побегать по дому. Я чуяла запах Глории, но ее нигде не было.

Я спала в кровати Клэрити, от радостного волнения то и дело просыпаясь и целуя ее в лицо. Она ворчала и отталкивала меня. В конце концов сошлись на том, что она позволила мне мягко пожевывать ее пальцы каждый раз, когда мне этого хотелось. Так мы и провели всю ночь.

На следующий день пошел дождь, и мы играли дома, выходили, только чтобы я сделала свои дела в мокрой траве.

— Молли, сюда! — позвала меня Сиджей.

Я быстро засеменила к ней по коридору, и запах Глории становился все сильнее и сильнее. Сиджей улыбалась и кивала мне, а я смотрела на нее с любопытством. Она распахнула дверь, и меня чуть не снесло волной невыносимых запахов Глории.

— Видишь собаку в зеркале?

Услышав слово «собака», я поняла, что мне надо зайти в комнату.

Я зашла и остановилась как вкопанная: на меня смотрела другая собака, похожая на Рокки! Я кинулась к ней — и тут же отпрянула от удивления, когда собака агрессивно бросилась на меня. Причем от нее вообще не исходило никаких запахов. Я виляла хвостом, и она виляла. Я пригнулась, и она пригнулась одновременно со мной.

Мне это показалось очень странным, и я залаяла. Собака тоже залаяла, только без звука.

— Поздоровайся, Молли! Хватай ее!

Я еще полаяла, а затем подошла к собаке и обнюхала ее. Да там просто видимость собаки!.. Очень странно.

— Видишь собаку, Молли? Видишь?

Я не знаю, что за игру затеяла Сиджей, но меня она не увлекла. Я отвернулась и начала нюхать под кроватью, где стояла пыльная обувь.

— Молли, молодец, — сказала Сиджей. Я любила похвалы, однако искренне обрадовалась, когда мы вышли из комнаты. В непонятной «собаке» без запаха было что-то тревожное.

Следующим утром все во дворе было влажным и ароматным. Я понюхала пару червяков, но есть их не стала — горький опыт научил меня, что запах у них гораздо лучше вкуса.

Только мы зашли домой, как в дверь позвонили. Я подбежала и начала лаять. Сквозь дверное стекло просвечивала тень.

— Молли, осторожно, отойди. — Клэрити приоткрыла дверь.

— Клэрити Махони? — спросила женщина из-за двери.

Я просунула мордочку в щель и попыталась протиснуться наружу, но Клэрити впихнула меня обратно. Я завиляла хвостом, чтобы женщина поняла, что я гавкала на нее не от злости, а просто выполняла свою работу.

— Все зовут меня Сиджей, — ответила Клэрити.

— Сиджей, я офицер Луэллин, школьный контролер. Почему ты не в школе?

— Я болею. — Сиджей отвернулась и закашляла. Женщина глянула на меня сверху, и я завиляла хвостом сильнее. Давайте уже все вместе выйдем на улицу и поиграем.

— Где твоя мать?

— Пошла за лекарством, — ответила Сиджей.

На пару мгновений воцарилась тишина. Я зевнула.

— Мы оставили ей несколько сообщений. Она так и не перезвонила, — сказала женщина.

— Она очень занята — продает недвижимость.

— Ну ладно, передай ей это. Хорошо? — Женщина вручила Клэрити бумажку. — Ты пропустила очень много занятий, Сиджей. Мы переживаем за тебя.

— Я много болею в последнее время.

— Передай матери. Я буду ждать ее звонка. Пусть звонит в любое время, а если меня не будет, оставит сообщение. Договорились?

— Да.

— До свидания, Сиджей.

Клэрити закрыла дверь и пошла в кухню.

— Надо поесть мороженого, — сказала она, положив в мою миску восхитительное холодное угощение.

Потом села за стол и начала безудержно есть. Доев свою порцию, я тоже уселась и пристально на нее уставилась, но добавки так и не получила. Закончив, Клэрити сложила бумажки в ведро под раковиной, и я почуяла тот же сладкий запах. Почему мне не дали их вылизать? Странные эти люди — выкидывают такую вкуснятину.

Потом Клэрити зашла в ванную и встала на маленький квадратный ящичек, чуть больше собачьей миски.

— Два с половиной фунта? Черт! Вот я дура! — расстроенно прошипела она.

Клэрити встала на колени над унитазом, и ее вырвало. Я в отчаянии металась сзади, чувствуя ее боль и огорчение. В воздухе появился запах сладостей, которые она до этого ела, потом она потянула ручку унитаза, и с ревом воды запах исчез.

Через пару дней наша жизнь вошла в счастливую рутину. Каждое утро на несколько часов подряд Клэрити закрывала меня в моей крошечной «будке» в подвале. Около полудня она возвращалась, мы играли, она прибирала за мной, кормила, а потом сбегала вниз по лестнице, зовя: «Молли!», и мы шли во двор играть. Вернувшись домой, мы оставались вместе до следующего утра. Я предположила, что она уходит в школу, как когда-то мой мальчик Итан. Сейчас школа мне нравилась ничуть не больше.

Каждый вечер мы с Клэрити играли в игру: она загораживала меня коробками под лестницей, а сама оставалась снаружи, но не отходила далеко, чтобы я чуяла ее запах. Если я начинала скулить или лаять, она раздвигала коробки и очень грубо говорила: «Нет!» Если я сидела тихо, то получала угощение. Постепенно время, на которое она оставляла меня в «будке», становилось все дольше, и каждый раз я получала угощение. Я поняла: Клэрити хочет, чтобы пока она находится по другую сторону коробок, я сидела тихо. Но мне совсем не нравилось сидеть там в одиночку, есть игры и повеселее.

Иногда Клэрити оставляла меня там на ночь — по ошибке, конечно, ведь я слышала ее шаги наверху и знала, что она дома. Но стоило мне залаять, Клэрити тут же спускалась и кричала: «Нет!» А когда, наконец, я сдавалась и укладывалась спать, она будила меня и давала угощение. Вот как все это понимать?

Однажды Клэрити сказала: «Ну все, она идет. Давай покажем наш трюк», отвела меня в подвал и задвинула коробками. Я сидела тихо. Потом я услышала шаги и голоса — приехала Глория.

Я сидела тихо.

Потом Клэрити спустилась, дала мне превкусное угощение, и мы отправились на долгую прогулку. Я даже почуяла кролика! Когда стемнело, она отвела меня обратно в «будку», и с тяжелым вздохом я улеглась. Не издав ни звука за всю ночь, рано утром я опять получила вкусное угощение и прогулку.

— Будь хорошей девочкой, сиди тихо. Я люблю тебя, Молли. Люблю тебя, — сказала Клэрити и ушла. Я подремала немножко, а позже услышала шаги Глории наверху. Интересно, она знает, что мне нужно давать угощение, когда я сижу тихо?

В этот раз Клэрити плохо задвинула коробки, и когда я ткнула носом в одну из них, мне удалось сдвинуть ее вбок ровно на столько, чтобы просунуть голову. Извиваясь и раздвигая коробки плечами, я сумела выбраться наружу!

Хотя я уже подросла, чтобы ходить по ступенькам самостоятельно, подняться наверх было не так-то просто. Когда я добралась до последней ступеньки, раздался звонок. Я услышала, как Глория прошла по коридору, чтобы открыть входную дверь.

Я выбежала в гостиную и остановилась понюхать чемодан на полу, которого раньше здесь не было.

— Я вас слушаю — сказала Глория, стоя в дверном проеме. Ветерок, дунувший с улицы, принес ароматы восхитительной травки и деревьев, а еще невообразимо сильный цветочный запах Глории, который практически заглушал все остальные.

— Мисс Махони? Я офицер Луэллин, школьный контролер, ответственный по делу Сиджей. Она передала вам уведомление?

Я подбежала к Глории, чтобы поздороваться. Офицер, стоявшая на пороге, взглянула на меня, когда я подошла.

— Уведомление? О чем вы говорите?

— В этом семестре ваша дочь пропустила очень много занятий.

Несмотря на то что я стояла совсем рядом с ней, Глория меня не замечала. Чтобы привлечь ее внимание, я положила лапу ей на ногу. Глянув вниз, она завизжала.

Глава восьмая

Глория выскочила на крыльцо, и я выбежала за ней, виляя хвостом.

— Это не лиса! — завопила она.

Вторая женщина наклонилась и погладила меня. Ее руки были теплыми, мягкими, пахли орехами и мылом.

— Лиса? Конечно нет, это щенок.

— Что оно делает в моем доме?

Женщина выпрямилась.

— Вам лучше знать, мэм, это же ваш дом. Когда я приходила на прошлой неделе, собака уже была здесь с вашей дочерью.

— Не может быть!

— Ладно… Вот. — Женщина передала Глории какую-то бумагу. — Повестка в суд. Вам надо явиться вместе. Ваша дочь — несовершеннолетняя, и вы несете за нее ответственность.

— А что с собакой?

— Простите?

Услышав слово «собака», я села. Глория казалась чем-то расстроенной, зато вторая женщина была в хорошем расположении духа, и я решила, что вполне могу рассчитывать на угощение. Орехи я любила все, даже соленые, которые обжигали язык.

— Забирайте собаку с собой, — сказала Глория.

— Я не могу, мэм.

— То есть старшеклассница, пропустившая пару занятий, беспокоит вас больше, чем затравленная собакой женщина?

— Да, именно так.

— Ничего глупее в жизни не слышала! Что же вы за полицейский?

— Я — школьный контролер, мисс Махони.

— Я подам на вас официальную жалобу комиссару полиции.

— Хорошо. А пока до встречи в суде. — Женщина развернулась и прошла прочь — похоже, угощения мне не будет.

— Что делать с собакой? — прокричала ей вслед Глория.

— Позвоните в службу отлова бездомных животных, мэм.

— Ладно, позвоню, — пробурчала Глория. Я собиралась войти в дом вслед за ней, но съежилась от страха, когда она заорала: «Нет!» — и захлопнула дверь прямо перед моим носом.

Я вышла в палисадник — день был просто замечательный — и засеменила по дорожке прочь от дома, обнюхивая кусты: может, где-нибудь здесь меня ждет кролик.

Палисадники вдоль улицы напомнили мне дом Итана, где он жил до переезда на Ферму: довольно много места для игр и такие же заборчики из кустов. Воздух наполняли сладкие ароматы цветов. Я чуяла собак, кошек и людей — и ни следа запаха уток или коз. Иногда мимо проезжала машина, добавляя в воздух металлические и масляные нотки.

Я чувствовала себя плохой собакой из-за того, что бродила по улице одна, без поводка, но ведь Глория сама выпустила меня, поэтому, наверное, все в порядке.

Примерно через час обнюхивания и обследования я услышала приближающиеся шаги, и какой-то мужчина позвал меня: «Эй, щеночек!» Моим первым желанием было подбежать к нему, однако я остановилась, увидев в его руке палку со свисающей петлей. Он начал подходить ко мне, направляя конец с петлей в мою сторону.

— Иди сюда, хорошая девочка, — говорил он мне.

Я прямо-таки ощутила петлю на шее и отпрыгнула назад.

— Ну, не убегай, — мягко уговаривал он.

Я пригнула голову и побежала, пытаясь проскользнуть мимо мужчины, но он сделал резкое движение, и в следующий миг я уже извивалась в петле на конце палки.

— Попалась! — обрадовался он.

Я была напугана. Это неправильно. Я не хотела идти с мужчиной, который тянул меня на палке к грузовику. Веревка вокруг шеи затянулась, направляя мою голову к колесам, потом он поднял меня в воздух, послышался лязг металла, и я очутилась в клетке внутри кузова.

— Эй!

Мужчина обернулся на звук приближающихся шагов.

— Эй! — Это была Клэрити. — Что вы делаете с моей собакой?

— Подожди, подожди. — Мужчина вытянул руки, как бы успокаивая ее. Клэрити стояла перед ним, тяжело дыша. Я оперлась лапами о металлическую сетку и завиляла хвостом, обрадовавшись, что снова ее вижу.

— Вы не можете забрать мою собаку, — сердито сказала ему Клэрити.

Мужчина скрестил руки на груди.

— Собака поедет со мной. К нам поступили жалобы, что она бегает без присмотра.

Я тявкнула, чтобы Клэрити знала — вот она я, жду.

— Жалобы? Молли щенок! Кто может пожаловаться на щенка? Что, Молли кого-то слишком растрогала?

— Неважно. Если это твоя собака, можешь забрать ее из приюта завтра в любое время после обеда. — Мужчина развернулся, чтобы уйти.

— Подождите! Она всего лишь… — По лицу Клэрити потекли слезы. Я заскулила, сгорая от желания осушить их поцелуями. — Ей будет очень плохо, если вы ее сейчас заберете. Я взяла Молли из приюта, она была брошена предыдущими хозяевами. Пожалуйста, пожалуйста. Я не знаю, как ей удалось выбраться из дому, но я обещаю, это не повторится. Честно-честно. Пожалуйста.

Мужчина сделал глубокий вдох, опустил плечи и медленно выдохнул.

— Ну… ладно. Тебе придется привить ее, вставить чип и провести стерилизацию через несколько месяцев. Договорились? Таков закон.

— Я все сделаю, обещаю.

Игра в грузовик была окончена. Мужчина открыл клетку, Клэрити вытащила меня и прижала к себе. Я начала целовать ее в лицо, а потом взглянула на мужчину — может, и он ждет поцелуя.

— Хорошо, ступай, — сказал он.

— Спасибо! Спасибо! — радостно ответила Клэрити.

Грузовик отъехал. Она стояла и провожала его взглядом, все еще держа меня на руках.

— Жалобы, — пробормотала Клэрити.

Она несла меня домой, и я слышала, как громко билось сердце у нее в груди. В прихожей она опустила меня на пол. Прямо передо мной лежал листок бумаги, от которого исходил запах женщины, недавно стоявшей на крыльце. Клэрити подняла его и начала рассматривать.

— Клэрити! Это ты? — Глория вышла из-за угла и остановилась, уставившись на меня. Я завиляла хвостом и направилась к ней, чтобы поздороваться, но Клэрити нагнулась и взяла меня на руки.

— Что это? Что ты делаешь? — потребовала объяснений Глория.

— Это Молли. Она… Она моя собака. — Руки Клэрити дрожали.

— Нет, — ответила Глория.

— Что ты имеешь в виду? Нет — «не Молли» или нет — «не собака»?

— Гони ее вон! — заорала Глория.

— Нет! — крикнула Клэрити в ответ.

— В моем доме не будет собаки!

— Нет, она остается!

— Ты сейчас не смеешь и слова мне сказать. Знаешь, во что ты вляпалась? Приходила женщина, офицер отдела по делам несовершеннолетних, хотела арестовать тебя за то, что ты не посещаешь школу.

Клэрити опустила меня на пол.

— Нет! Убери это животное с моего ковра!

После таких криков я старалась держаться от Глории подальше.

— Это всего лишь собака, твоему ковру ничего не будет. Она только что сделала свои дела во дворе.

— Собака? Ты уверена, что это не лиса?

— А что, тебе нужна еще одна шуба?

Я побрела к дивану, но под ним ничего не было, кроме запаха пыли. На самом деле большинство ароматов в этом доме исходило от Глории.

— Эта тварь собирается поднять ногу на мой диван! Я вызываю службу! — пронзительно завопила она.

— Ты бы хоть прочла, что здесь написано. — Клэрити потрясла бумагой, а я внимательно наблюдала, любопытствуя, бросит ли она ее на пол. — Это, кстати, повестка в суд, и тебе придется туда пойти.

— Да, я им пожалуюсь, что ты совершенно неуправляема.

— А я объясню почему.

— Почему что?

— Почему мне удалось пропустить столько занятий в школе. Ты постоянно в разъездах, оставляешь меня дома одну без присмотра с тех пор, как мне исполнилось двенадцать. Совсем одну!

— Поверить не могу… Ты же хотела быть одна! Няню ты ненавидела.

— Ненавидела, потому что она алкоголичка! Она даже как-то заснула за рулем, прямо на дороге.

— Если ты пытаешься намекнуть, что я недобросовестная мать, то я просто позвоню в социальную службу, — и наслаждайся жизнью под опекой в приюте!

Я повертелась на месте и улеглась на мягкий коврик. Но была так взволнована из-за этой ссоры, что через пару секунд опять вскочила.

— Именно. Ты просто оставишь меня в коробке на крыльце, а они, проезжая по вторникам, ее подберут.

— Ты поняла, что я имею в виду.

— Да, ты позвонишь в социальную службу и скажешь им, что больше не хочешь быть матерью. Потом будет слушание. И судья поинтересуется, с кем я была, когда ты уехала на всю неделю в Аспен, и с кем я была, когда ты уехала в Вегас, и с кем я была, когда ты уехала на месяц в Нью-Йорк. И знаешь, что он скажет? Он скажет, что тебя надо посадить в тюрьму. И все в нашем районе об этом узнают. Они будут смотреть, как тебя в наручниках и с шубой на голове ведут к патрульной машине.

— Моя мать оставляла меня одну, даже когда я была моложе тебя. И я не жаловалась.

— Мать, которая избивала тебя садовым инструментом? Которая сломала тебе — восьмилетнему ребенку — руку? Я б на твоем месте тоже не жаловалась.

— Суть в том, что я не умерла. И ты не умрешь.

— Суть в том, что они арестовали твою мать, арестуют и тебя, Глория. Сейчас законы намного строже. Теперь, чтобы оказаться за решеткой, не обязательно отправлять своего ребенка в больницу. Разве что, — добавила Клэрити низким голосом, — ты разрешишь мне оставить Молли.

— Не понимаю.

— Заявлю судье, что я тебя обманывала: говорила, что хожу в школу, а на самом деле не ходила. Скажу, что ты не виновата.

— Я и так не виновата!

— Или я могу рассказать ему о том, как ты постоянно оставляешь меня дома одну, разъезжая со своими бойфрендами. Предлагаю договор: я оставляю Молли и вру судье. Если ты попробуешь заставить меня избавиться от нее, я выложу всю правду.

— Ты отвратительна, как и твой отец.

— Черт, Глория, этим меня уже не проймешь — наслышалась. Так что будем делать?

Глория вышла из комнаты, а Клэрити подошла и погладила меня, тогда я наконец успокоилась, свернулась на коврике и заснула. А когда проснулась, то Глории в доме уже не было. Клэрити сидела на кухне. Я поднялась, зевнула и отправилась проверить, чем она занимается. В воздухе витал вкуснейший аромат.

— Молли, хочешь гренку? — В ее голосе звучала печаль, но она угостила меня гренкой. Потом встала из-за стола и открыла контейнер: воздух опять наполнился манящим запахом гренок. Клэрити уронила на пол крышку, и я погналась за ней, царапая гладкий пол когтями.

— Тебе понравилась крышка? Ладно, играй.

Я лизала свою новую игрушку — она восхитительно пахла, но есть там было нечего, и тогда я стала просто ее жевать. Клэрити поднялась из-за стола и, пока я самозабвенно предавалась новому развлечению, сделала еще гренок, а потом еще и еще.

— Хлеб кончился, — сказала она и выкинула пластиковый пакет в ведро.

Я завиляла хвостом, думая, что сейчас мы станем играть вместе, но Клэрити подошла к кухонной стойке, открыла новый пакет с хлебом и продолжила делать гренки. Она толкнула ногой игрушку, та заскользила по полу, и я на нее прыгнула. После этого каждый раз, когда Клэрити вставала из-за стола, чтобы сделать еще гренок, она толкала ногой мою игрушку, а я за ней гналась. Я обнаружила, что если поставить на нее передние лапы, то можно проехаться до самой стены. Замечательно!

— Все, гренки закончились. Пошли, Молли, — позвала Клэрити, и я засеменила вслед за ней в спальню.

— Молли, хочешь спать здесь? — Она пригласила меня на кровать, я запрыгнула к ней, вцепилась в подушку зубами и начала ее трясти.

Как ни странно, Клэрити играть не хотела — она лежала на спине с широко раскрытыми глазами. Я положила голову ей на грудь и почувствовала, как ее пальцы начали перебирать мою шерсть. Ее настроение изменилось — она снова погружалась в темную бездну печали. Мы лежали, обнявшись, и я надеялась, что тепло моего тела поднимет ей настроение. Я подползла поцеловать ее в лицо, которое пахло маслом и гренками, с примесью еще одного сладкого запаха, который был на моей игрушке, но она отвернулась, простонав: «Боже».

А потом вскочила и выбежала в ванную, я услышала характерный звук и почуяла сладкий запах гренок. Ее опять рвало. Перед тем как подняться и рассмотреть свои зубы в зеркале, она несколько раз смыла воду в унитазе. Затем встала на плоский ящичек и простонала: «Девяносто девять фунтов. Какой ужас».

Я поняла, что ненавижу этот ящичек, он всегда доставлял Клэрити боль.

— Молли, пойдем спать.

На этот раз она не отнесла меня в подвал, а разрешила спать рядом с собой. И снова от счастья, что мы проведем эту ночь вместе, я не могла уснуть. Клэрити положила на меня руку и начала гладить, а я свернулась калачиком и прижалась к ней. Засыпая, я чувствовала, как меня наполняет ее любовь и моя в ответ наполняет ее. Я не просто охраняла ее из чувства преданности; я любила Клэрити, целиком и полностью, насколько собака может любить человека. Итан был моим мальчиком, Клэрити — моей девочкой.

Позже меня разбудил разговор Глории с мужчиной на крыльце. Он засмеялся, машина завелась и отъехала, а потом хлопнула входная дверь. Клэрити спала. В коридоре раздались шаги Глории. За время, проведенное в «будке» под лестницей, я научилась их узнавать.

Дверь из комнаты в коридор была открыта. Проходя мимо, Глория заметила меня в кровати Клэрити, остановилась и пристально на меня посмотрела. Сложный аромат ее духов начал проникать в комнату. Я слегка завиляла хвостом.

На этот раз она всего лишь смотрела на меня из полумрака коридора.

Глава девятая

У Клэрити было много друзей, которые приходили со мной поиграть, и постепенно я поняла, что теперь все зовут ее Сиджей. Люди иногда так делают — меняют имена. Меня-то по-прежнему зовут Молли, а Глорию по-прежнему зовут Глория или ма-ма. Кстати, только она все еще называет Сиджей Клэрити.

Бывало и наоборот — имена оставались прежними, а люди менялись. Например, Ветеринар. Раньше это была женщина, которую звали Доктор Дэб. Теперь Ветеринар был мужчиной, и Сиджей называла его Доктором Марти. Он тоже был хорошим, как и Доктор Дэб, у него были сильные нежные руки, а между губой и носом росли волосы.

Моим самым любимым другом Клэрити стал Трент, мальчик, который заботился о Рокки. Трент был выше Сиджей, с темными волосами, и от него всегда пахло Рокки. Когда он приезжал к нам, то обычно привозил с собой брата, и мы бесились во дворе — играли до тех пор, пока оба не валились на траву от изнеможения. Я любила лежать на нем сверху, тяжело дыша и зажав его лапу во рту, показывая так свою искреннюю любовь.

Рокки был крупнее и выше меня, но позволял придавить себя всякий раз, когда мне вздумается. В таких случаях я замечала, что его темно-коричневая мордочка такого же цвета, как мои лапы, хотя вообще-то он светлее меня. Когда начало теплеть, я обнаружила, что могу оценивать свой рост, глядя на Рокки. И кстати, мой брат больше не был неуклюжим щенком, и я тоже.

Рокки был безусловно предан Тренту. Прямо в разгаре игры он мог неожиданно прервать ее и побежать к Тренту за ласками. А я тогда бежала за ласками к Сиджей.

— Как ты думаешь, что он за смесь? Шнауцер-пудель? — спросила Сиджей. — Шнудель?

— Скорее, доберман-пудель, — ответил Трент.

— Дудель?

Я завиляла хвостом, услышав знакомую интонацию в голосе Сиджей, и дружелюбно ткнула ее носом. Когда Итан звал меня «бестолковкой», он произносил это слово точно так же, в нем было столько любви, сколько могло быть у мальчика к собаке. И нежность, с которой Сиджей сказала слово «дудель», напомнила мне о связи между моим мальчиком и Сиджей — моей девочкой.

— А может, смесь со спаниелем, — размышлял Трент.

— Молли, ты или шнудель, или спудель, или дудель, но вовсе не пудель, — объяснила мне Сиджей, держа меня возле своего лица и целуя меня в нос. Я виляла хвостом от удовольствия.

— Смотри. Рокки, сидеть! Сидеть! — скомандовал Трент. Рокки внимательно посмотрел на Трента, сел и замер. — Хороший пес.

— А я не учу Молли никаким трюкам, — сказала Сиджей. — Достаточно того, что моя жизнь полна приказов.

— Да ты что! Они это обожают. Правда, Рокки? Хороший мальчик. Сидеть!

Я знала это слово, поэтому в этот раз я тоже села одновременно с Рокки.

— Смотри! Молли поняла команду, просто глядя на Рокки. Хорошая девочка.

Я завиляла хвостом, услышав, что я хорошая девочка. Я знала и другие команды, просто Сиджей никогда мне их не давала. Рокки перевернулся на спину, чтобы ему почесали животик, а я впилась зубами в его шею.

— Слушай… — начал неуверенно Трент. Рокки замер, а потом выбрался из моего захвата. Я тоже это почувствовала — страх Трента. Рокки ткнулся мордочкой ему в руку, а я в это время смотрела на Сиджей — она улыбалась, глядя в небо, не чувствуя никакой опасности. — Сиджей, может… Может, пойдем на выпускной бал вместе?

— Ты шутишь? На выпускные балы с друзьями не ходят.

— Да, но…

— Что — но? — Сиджей повернулась, убирая волосы с лица. — Господи, Трент, пригласи какую-нибудь симпатичную девушку. Как насчет Сюзан? Я знаю, ты ей нравишься.

— Я не… Симпатичную? — замялся Трент. — Да ладно. Ты прекрасно знаешь, что ты симпатичная.

— Ага! Лузер. — Сиджей дружелюбно ударила его по плечу.

Трент сидел хмурый и смотрел себе под ноги.

— Ты что? — спросила Сиджей.

— Ничего.

— Ладно, пошли в парк.

И мы пошли гулять. Рокки постоянно нас задерживал, обнюхивая и помечая кусты, а я шла рядом с Сиджей. Она достала из кармана маленькую коробочку. Угощения там не было, зато был огонь, а потом изо рта Сиджей пошел едкий дым. Я знала этот запах: им была пропитана вся ее одежда, и он часто шел от ее дыхания.

— Каково это быть на испытательном сроке? Что-то типа домашнего ареста? — поинтересовался Трент.

— Да ничего особенного. Я просто должна ходить в школу. Хотя Глория ведет себя так, будто я настоящий преступник. — Сиджей засмеялась и закашлялась, вдохнув слишком много дыма.

— Зато она разрешила тебе собаку.

Мы с Рокки подняли головы, услышав слово «собака».

— Как только мне исполнится восемнадцать, я сразу уйду из ее дома.

— Правда? И что ты будешь делать?

— В крайнем случае пойду в армию. Или в монастырь. Мне надо дотянуть до двадцати одного.

Мы с Рокки нашли какую-то потрясающую дохлятину и начали ее обнюхивать, однако Трент и Сиджей не стали нас ждать и продолжали идти: поводки натянулись и оттащили нас, не дав даже хорошенько поваляться. Иногда люди дают своим собакам время обнюхать все важные вещи, но обычно они слишком спешат, и нам, собакам, приходится упускать прекрасные возможности.

— А что будет, когда тебе исполнится двадцать один? — спросил Трент.

— Я получу первую половину доверительного фонда, который оставил мне папа.

— Ух ты! А сколько?

— Около миллиона долларов.

— Вот это да.

— Авиакомпания заплатила компенсацию после катастрофы. Этих денег мне хватит, чтобы переехать в Нью-Йорк и всерьез заняться актерской карьерой.

Через пару домов от нас в траве прыгала белка. Осознав свою роковую ошибку, она замерла. Мы с Рокки пригнулись к земле и бросились на нее, натянув поводки.

— Эй! — рассмеялся Трент. Они с Сиджей побежали за белкой вместе с нами, но, так как поводки в их руках удерживали нас, ей удалось улизнуть. Белка добежала до дерева, взметнулась вверх и зацокала на нас сверху. Если бы не поводки, мы бы точно ее поймали.

На обратном пути мы опять за ней погнались. Эта дурочка ничему не учится.

Иногда Сиджей говорила: «Пойдем к Ветеринару?» — что можно перевести примерно, как «мы едем кататься на машине, ты будешь на переднем сиденье, а потом мы встретимся с Доктором Марти!» Я всегда с энтузиазмом реагировала на это предложение, несмотря даже на то, что однажды вернулась домой с дурацким пластмассовым воротником на шее, который усиливал все звуки и мешал есть и пить.

Когда в следующий раз я встретила Рокки, на нем был точно такой же воротник.

— Бедный Рокки теперь будет петь сопрано, — пошутил Трент.

Сиджей рассмеялась, и дым пошел у нее изо рта и носа.

Вскоре после того как с меня сняли глупый воротник, мы начали ходить в «корпус искусствоведения» — мы приходили в тихое место, я жевала игрушку, а Сиджей играла с вонючими палочками и бумажками.

В корпусе искусствоведения все знали мое имя, гладили меня, иногда даже кормили. Здесь было все не как дома: дома только Сиджей обнимала и ласкала меня, Глория же каждый раз, когда я пыталась к ней подойти и поздороваться, меня отталкивала.

Глория никогда не прикасалась и к Сиджей, поэтому в каком-то смысле моей основной обязанностью было обниматься с Сиджей. Я чувствовала, как боль одиночества внутри ее таяла, когда мы лежали вместе в ее кровати. Я виляла хвостом, целовала ее и даже слегка покусывала ее руку — я была очень счастлива с моей девочкой.

Когда Сиджей отсутствовала, я жила под лестницей. Как-то пришел Трент, и они вместе с Сиджей сделали собачью дверь в двери в подвал, чтобы я могла выходить во двор, когда мне нужно. Я любила проходить через собачью дверь — с той или другой стороны меня всегда ждало что-нибудь забавное.

Иногда, гуляя во дворе, я видела Глорию: она стояла у окна и смотрела на меня. Я всегда виляла хвостом. Почему-то Глория сердилась на меня; впрочем, по опыту знаю, что люди не могут сердиться на собак вечно.

Однажды Сиджей пришла домой поздно, когда солнце уже село.

Она долго обнимала меня и была расстроена и печальна. Потом мы пошли с ней в ванную, и ее опять рвало. Я металась и нервно зевала — когда такое случалось, я не знала, что делать. Мы с Сиджей одновременно подняли головы и увидели в дверном проеме Глорию, которая смотрела на нас.

— Если бы ты поменьше ела, не приходилось бы выворачивать себя наизнанку, — сказала она.

— Ма-ма. — Сиджей встала, подошла к раковине и выпила воды.

— Как прошли пробы? — спросила Глория.

— Ужасно. Я ничего не получила. Похоже, если ты не играешь весь год в их драмкружке, тебя не запишут даже на прослушивание.

— Что ж, если они не хотят, чтобы моя дочь играла в летней пьесе, — пусть пеняют на себя. Никто пока не прославился, играя в школьном театре.

— Точно, Глория. Чтобы стать актером, не нужно вообще играть.

— Я вот в школе никогда не пела, и что?

— А я думаю, чего это за тебя дерутся все звукозаписывающие фирмы!

Глория скрестила руки на груди.

— Между прочим, у меня складывалась блестящая карьера, пока я не забеременела. Тобой. Когда появляется ребенок — все меняется.

— Ты хочешь сказать, что не смогла больше петь, потому что у тебя появился ребенок? Ты что, родила меня через пищевод?

— Ты хоть раз бы меня поблагодарила.

— Я должна благодарить тебя за то, что ты меня родила? Ты серьезно? Интересно, есть ли такие открытки: «Спасибо, что разрешила потусить девять месяцев в твоей матке»?

Я прицелилась и, прыгнув, приземлилась с математической точностью в ногах кровати.

— Слезай! — рыкнула Глория.

Я виновато спрыгнула с кровати и села, опустив голову.

— Молли, все в порядке, ты хорошая девочка, — успокоила меня Сиджей. — Что за проблемы у тебя с собаками?

— Я просто их не люблю. Они грязные, от них воняет.

— Ты бы изменила свое мнение, если бы провела с ними побольше времени, — ответила Сиджей, лаская меня.

— Когда я была маленькая, мать завела собаку.

— А я и не знала!

— Она целовала ее в рот, гадость!.. — продолжала Глория. — По уши была влюблена в нее, а жирная псина только и валялась весь день. Совершенно бесполезная.

— Молли не такая.

— Ты тратишь все свои деньги на собачью еду и на оплату счетов ветеринара, хотя мы могли бы купить столько всего хорошего!

— Теперь, когда у меня есть Молли, мне ничего не нужно. — Сиджей чесала меня за ухом, и я уперлась в нее, тихонько постанывая от удовольствия.

— Ясно. Собаке все, матери — ничего. — Глория развернулась и вышла из комнаты. Сиджей закрыла за ней дверь и вместе со мной легла.

— Мы выберемся отсюда при первой же возможности, обещаю, Молли, — сказала она мне, и я поцеловала ее в лицо.

Я была хорошей собакой и заботилась о ребенке Итана, но я делала это не только потому, что он хотел бы этого. Я искренне любила Сиджей. Я любила засыпать в ее объятиях, гулять с ней и ходить в корпус искусствоведения.

Кого я не любила, так это мужчину по имени Шейн, который стал частенько к нам наведываться. Часто по вечерам, когда Глории не было дома, Шейн с Сиджей обнимались на диване. Руки Шейна пахли дымом, который пропитал всю одежду Сиджей. Он всегда здоровался со мной, но я чувствовала, что не очень-то ему нравлюсь — он гладил меня, только чтобы сделать приятное Сиджей. Собаки в таких вещах хорошо разбираются.

Я не доверяю людям, которые не любят собак.

Однажды вечером, когда в гостях был Шейн, к нам пришли Трент и Рокки. Брат был очень встревожен — то и дело поглядывал на Трента, который даже не присел. Я чувствовала злость и печаль Трента, и, конечно, Рокки тоже это ощущал.

— Привет, вот решил зайти… — начал Трент, нервно тыкая носком ботинка в ковер.

— Ты же видишь, она занята, — сказал Шейн.

— Угу, — пробормотал Трент.

— Нет-нет, давай проходи. Мы просто смотрим телик, — возразила Сиджей.

— Я лучше пойду, — ответил Трент.

Когда он ушел, я выглянула из окна во двор: Трент стоял возле своей машины и долго смотрел на наш дом, потом открыл дверцу, сел за руль и уехал.

Рокки сидел на переднем сиденье.

На следующий день Сиджей задержалась в школе, и я ждала ее во дворе, пожевывая палку и наблюдая за птицами.

Лаять на птиц бесполезно — они не понимают, что должны бояться собак, поэтому никак не реагируют на лай и продолжают заниматься своими делами. Раньше я ела мертвых птиц, но вкус у них был так себе, и даже если бы я поймала живую, то не уверена, что стала бы ее есть, хотя я не прочь узнать, какие они на вкус, когда свежие.

Глория открыла дверь.

— Эй, Молли, хочешь вкусненького? — позвала она меня.

Я осторожно подошла к ней, смиренно повиливая поджатым хвостом. Обычно Глория разговаривала со мной, только если я натворю дел.

— Давай, иди сюда.

Я зашла в дом, и она закрыла за мной дверь.

— Любишь сыр?

Я завиляла хвостом и прошла за ней на кухню. Она направилась к холодильнику, я внимательно за ней следила, и не зря — открылась дверца, и меня захлестнула холодная волна аппетитных запахов. Глория немного покопалась внутри.

— Весь заплесневел, но собаке ведь можно, да? Хочешь?

Глория протянула мне толстый кусок сыра на вилке. Я понюхала его, потом пару раз очень неуверенно куснула, ожидая, что она сейчас на меня разозлится.

— Ну давай же, — сказала она.

Я стянула сыр с вилки, бросила его на пол и быстренько съела. Так, хорошо, значит, она изменила свое отношение ко мне!

— Вот. — Еще один огромный кусок сыра со звоном упал в мою миску. — Хоть какая-то польза от тебя. Смешно тратить огромные деньги на первосортную собачью еду, когда можно скармливать тебе отбросы.

Раньше мне всегда давали сыр по чуть-чуть, так что здоровенный кусок в моей миске был неожиданной роскошью. Глория ушла из кухни, и я потихоньку стала поедать сыр. Когда я доела, у меня немного текли слюни, и я выпила почти всю воду из своей миски.

— Все? — спросила Глория, зайдя на кухню чуть позже. Она подошла к двери на задний двор и распахнула ее. — Давай иди.

Я поняла смысл сказанного и поспешно вышла во двор. Здесь я чувствовала себя лучше.

Я не знала, когда вернется Сиджей, и по ней скучала. Я прошла через собачью дверь в подвал и свернулась на своей подушке.

Я заснула, а когда проснулась, мне было очень плохо. Я немного походила, тяжело дыша. У меня текли слюни, постоянно хотелось пить, а ноги дрожали. Спустя какое-то время я смогла только стоять на дрожащих ногах — двигаться не было сил.

Я услышала шаги Сиджей — наконец-то она пришла домой.

— Молли, иди сюда! Поднимайся! — Она позвала меня, открыв дверь на лестницу.

Я знала, что должна слушаться. Я сделала шаг, все плыло перед глазами.

— Молли! — Сиджей начала спускаться. — Молли? Ты в порядке? Молли!

В последний раз, произнося мое имя, она закричала. Я хотела подойти к ней и сказать, что все в порядке, но не могла двинуться с места. Когда она подошла и подняла меня, все вокруг казалось приглушенным, будто моя голова была под одеялом.

— Мам! Что-то случилось с Молли! — Сиджей поднялась со мной по лестнице, а потом мимо Глории, которая сидела на диване, и выбежала из дому.

Когда Сиджей поставила меня на землю, чтобы открыть дверцу машины, меня сильно вырвало на траву.

— Боже! Что же ты съела, Молли!

Когда мы катались на машине, я всегда сидела на переднем сиденье, но в этот раз у меня не было сил даже высунуть голову в окно.

— Молли, мы едем к Ветеринару. Хорошо? Молли? Держись, пожалуйста!

Я чувствовала боль и страх Сиджей, но не могла шевельнуться. В машине становилось все темнее и темнее. Потом я поняла, что язык вывалился у меня изо рта.

— Молли! — кричала Сиджей. — Молли!

Глава десятая

Когда я открыла глаза, то не смогла различать ничего, кроме слабого света и каких-то неясных очертаний. Снова это знакомое ощущение — непослушные конечности и невероятно тяжелая голова. Я зажмурилась — не может быть, чтобы я опять стала щенком.

Что со мной случилось?

Я была голодна и инстинктивно стала нащупывать мать. Я не чуяла ее запаха, я вообще не чуяла никаких запахов. Понимая, что снова проваливаюсь в беспомощный сон, я застонала.

— Молли?

Я заставила себя проснуться. Пелена перед глазами растаяла, и мне удалось разглядеть Сиджей. Моя девочка положила голову рядом со мной.

— Молли, я так за тебя переживала! — Она гладила мою шерсть и целовала в морду. Я виляла хвостом, постукивая им по металлическому столу. От слабости я не могла поднять голову, поэтому только лизала руку Сиджей, радуясь, что она рядом.

Сзади нее появился Доктор Марти.

— Последний приступ был очень коротким и случился более четырех часов назад, поэтому, я думаю, мы уже вне опасности.

— Что с ней было? — спросила Сиджей.

— Не знаю, — ответил ветеринар. — Очевидно, съела что-то плохое.

— Ох, Молли, — произнесла Сиджей, — не ешь больше гадостей, ладно?

Я лизала ее лицо. Я чувствовала огромное облегчение, что не переродилась щенком и была с моей девочкой.

В тот же вечер, когда мы вернулись домой, Сиджей и Глория сильно поссорились.

— Шестьсот долларов! — негодовала Глория.

— Да, столько! Молли чуть не умерла! — возмущенно отвечала ей Сиджей.

Обычно, когда они ссорились, я нервно ходила взад-вперед и зевала, но сейчас у меня совсем не было сил. Я просто лежала и наблюдала. Потом Глория ушла в свою комнату, развеивая ароматы по всему дому, и громко хлопнула дверью.

Этим летом Трент приходил редко. Зато мы с Сиджей прекрасно проводили время: вставали, когда солнце было уже высоко, вместе завтракали и выходили полежать во дворе. Сиджей намазывалась маслом, которое ужасно пахло и на вкус было еще хуже, но я слишком сильно ее любила, чтобы отказать себе в удовольствии ее облизывать. А еще я обожала рядом с ней дремать.

Иногда моя девочка лежала во дворе весь день напролет и заходила в дом только для того, чтобы сходить в туалет и постоять на плоском ящичке. Я не понимала, зачем она вставала на него так часто, ведь каждый раз это ее расстраивало.

Однажды, в очередной раз выходя из дома во двор, мы увидели Глорию, которая лежала на подстилке рядом с тем местом, где мы загорали.

— Глория! Что ты делаешь в моем бикини?

— А что, мне очень идет. Даже больше, чем тебе.

— Фу! На кого ты похожа!

— Я похудела на одиннадцать фунтов. И если я худею, то вес не возвращается.

Сиджей издала громкий звук от бессилия, сжала кулаки, развернулась и пошла в дом.

— Идем, Молли, — сердито сказала она. Я виновато опустила голову и молча засеменила за ней. Она прошла прямиком в свою комнату, а потом зашла в ванную и включила душ. Я лежала на коврике и учащенно дышала. Я переживала за нее, потому что слышала, как она плачет. Моя девочка была расстроена.

Однажды Сиджей посадила меня на переднее сиденье, и мы поехали кататься. Потом приехали к Тренту, и я играла во дворе с Рокки. Двор Трента был меньше, чем у Сиджей, но его главной достопримечательностью был Рокки.

— Огромное спасибо за помощь, — поблагодарила его Сиджей.

— Не за что. Рокки нужна компания — он скучает по мне, когда я на работе, — ответил Трент. — Я говорил тебе, что меня назначили младшим менеджером?

— Ух ты! И что, теперь тебе выдадут бумажный колпак?

Рокки перестал играть со мной и подбежал к Тренту.

— Да нет… Я имею в виду, что я еще не окончил школу, а мне уже доверяют… Ладно, неважно, — вздохнул Трент.

— Извини, глупая шутка. Я очень горжусь тобой.

— Ну да, конечно.

Рокки тыкал носом в Трента.

— Да нет, правда горжусь, — повторила Сиджей. — Ты очень талантливый. Не зря тебя назначили старостой в классе. Ты можешь добиться всего, чего захочешь.

— Не всего.

— О чем ты?

— Ни о чем.

— Трент?

— Расскажи мне лучше про свою поездку.

— Ой, жду с нетерпением! — воскликнула Сиджей. — Мой первый круиз в жизни!

— Смотри, не столкни Глорию в воду — это запрещено правилами.

— Не переживай, вряд ли мы вообще будем встречаться на борту.

— Ладно, удачи.

Я не удивилась, когда Сиджей оставила меня у Трента — она иногда привозила меня поиграть с Рокки, да и Рокки частенько приезжал к нам. Однако через несколько дней я начала волноваться и подошла к Тренту за объяснениями, тыкая в него носом.

— Что, Молли, скучаешь по Сиджей? — спросил Трент, обхватив мою голову ладонями. Я завиляла хвостом, услышав ее имя — да, давай же скорее поедем домой!

Рокки не понравилось, что Трент занялся мной, и он запрыгнул мне на спину. Я повернулась к нему, обнажив зубы, и тогда он повалился, подставляя мне свое брюхо. Пришлось залезть на него сверху и слегка погрызть.

Однажды ночью я услышала, как Трент произнес: «Сиджей!» — будто она была здесь, но когда я забежала в его комнату (я спала отдельно, потому что Рокки ревновал), то увидела, что он один.

— Молли, хочешь поговорить с Сиджей по телефону? На, Молли, слушай.

Он протянул мне пластмассовую игрушку. Я обнюхала ее. Да, это был телефон. Я и раньше такие видела, но мне никогда не предлагали с ними поиграть.

— Поздоровайся, — сказал Трент.

Я слышала странный тихий звук и смотрела на телефон, навострив уши. Потом Трент поднес его к своему лицу.

— Она узнала тебя! — В его голосе звучала радость.

Почему-то люди часто радуются, разговаривая с телефоном, хотя лично я считаю, что поговорить с собакой намного интереснее.

Поведение Трента показалось мне очень странным. Я приуныла, ведь меня зря заставили думать, будто Сиджей в комнате. Я отошла и со вздохом улеглась в ногах кровати. Рокки сразу же лег рядом, положив голову мне на живот. Он чувствовал мое настроение — мне было грустно, даже несмотря на то, что он рядом. Я скучала по моей девочке. И все же каким-то образом я знала, что Сиджей вернется. Она всегда возвращалась за мной.

В один прекрасный день Трент не пошел на работу. Вместо этого он спустился в подвал и начал играть: кряхтел, поднимая и опуская тяжелые предметы. Затем принял душ и долго выбирал одежду в своей комнате. Его нервозность передалась и Рокки, причем намного раньше, чем мне. Потом Трент вышел в гостиную и начал беспокойно по ней расхаживать, то и дело поглядывая в окно; Рокки бегал за ним по пятам. Мне надоело на это смотреть, и я растянулась на коврике в гостиной.

Нервозность Трента достигла предела. Рокки встал лапами на подоконник, чтобы выглянуть наружу. Любопытство заставило меня подняться с коврика. И вот открылась входная дверь.

— Привет, Рокки, привет, Молли! — Это была моя девочка. Я начала скулить и кружиться у ее ног, а когда она наклонилась, чтобы меня погладить, то кинулась целовать ее в лицо — я была безумно счастлива ее видеть. Когда она встала, я попыталась на нее запрыгнуть, чтобы снова поцеловать в лицо, а она схватила и обняла меня.

— Молли, ты — дудель-шнудель, но вовсе не пудель, — с любовью сказала она мне. Когда ее руки касались меня, моя кожа под шерстью покрывалась счастливыми мурашками.

— Привет, Сиджей. — Трент протянул к ней руки, но вдруг замер. Она рассмеялась и бросилась обнимать его.

Рокки был так заведен, что носился по всему дому, запрыгивая на мебель.

— Эй, успокойся, — смеясь, сказал ему Трент, однако Рокки, не почувствовав в его голосе серьезности, продолжал носиться по дому, как слетевшая с катушек собака. Я не отходила от Сиджей.

— Хочешь перекусить? У меня есть печенье, — предложил Трент.

Мы с Рокки замерли — печенье?

— О, нет, — сказала Сиджей. — Я растолстела, как свинья. Ужасно вкусно кормили.

Трент выставил нас с Рокки во двор поиграть, но я так соскучилась по Сиджей, что спустя какое-то время начала шкрябать дверь, и мать Трента нас впустила. Трент и Сиджей сидели рядышком на диване, я подошла и свернулась у ее ног. Сиджей держала на коленях свой телефон.

— Вот это наша каюта, — рассказывала Сиджей.

— Ничего себе! Такая огромная.

— Да, просто супер. У нас был общий зал, и у каждой собственная спальня и ванная. Не знаю, заметил ли ты, но мы с Глорией прекрасно ладим, когда не видим друг друга.

— Господи, это, наверное, стоило сумасшедших денег.

— Думаю, да.

— Твоя мать и вправду столько зарабатывает?

Сиджей подняла на него глаза.

— Не знаю. Она почти каждый вечер уходит показывать объекты, думаю, дела у нее идут хорошо.

Я вздохнула. В другом конце комнаты Рокки жевал резиновую игрушку и наблюдал за мной, надеясь, что я попытаюсь подойти и отнять ее.

— А это что за парень? — спросил Трент.

— Это? Да никто.

— Он и на этой фотографии.

— Просто «курортный» роман. Ну, ты понимаешь.

Трент молчал. Рокки почуял что-то неладное, прошел через всю комнату и положил голову ему на колени. Я воспользовалась моментом и схватила игрушку.

— Что случилось? — спросила Сиджей.

— Ничего, — ответил Трент. — Слушай, уже поздно, а мне завтра на работу.

Мы уехали и после этого видели Трента и Рокки гораздо реже, чем раньше. Зато часто встречались с Шейном, который мне не очень-то нравился. Он не был груб со мной, но в нем сидело что-то такое, чему я не доверяла. Когда Глория и Сиджей обсуждали Шейна, Сиджей часто говорила: «Ой, ма-ма» и выходила из комнаты. Обе были расстроены, и я не понимала почему. Мне казалось, что вокруг столько счастья! Например, бекон или те прекрасные деньки, когда мы с Сиджей валялись во дворе, а ее пальцы скользили по моей шерсти.

Одно мне совершенно не нравилось. Я не любила Мыться. Во всех моих предыдущих жизнях Мыться означало стоять на улице и терпеть, пока меня поливали водой и терли скользким мылом, вонявшим хуже, чем волосы Глории, и этот ужасный запах надолго оставался потом в моей шерсти. У Сиджей Мыться означало стоять внутри маленькой коробки с гладкими стенками. Я всегда считала это наказанием. Она поливала меня водой из собачьей миски с ручкой и терла зловонным мылом, а я стояла там с зажмуренными глазами и с опущенной головой, пытаясь вытерпеть это надругательство. Все восхитительные ароматы, которыми мне стоило столько труда и времени пропитать свою шерсть, — запахи грязи, испорченной пищи и мертвых животных — безвозвратно исчезали с каждой новой порцией вонючей теплой воды. Когда я пыталась сбежать, то всего лишь беспомощно царапала стенки, мои когти были не в состоянии за что-либо зацепиться, а Сиджей сердилась.

— Нет, Молли, — строго говорила она.

Мыться было самым страшным наказанием, потому что я никогда не знала, в чем провинилась. Но оно заканчивалось, Сиджей заворачивала меня в полотенце и прижимала к себе, — ради этого стоило вытерпеть все мучения. В ее крепких объятиях мне было спокойно и тепло.

— Молли, собачка моя, Молли. Ах ты мой шнудель, — шептала она мне.

Потом она брала полотенце и растирала меня, после чего моя кожа оживала и приятно зудела. Когда Сиджей ставила меня на пол, я начинала носиться по всему дому, вытряхивая остатки воды из шерсти, я запрыгивала на стулья, диван, терлась о ковер то одним плечом, то другим, вытирая шерсть и массируя кожу.

Сиджей смеялась, не переставая, но если в это время дома была Глория, она всегда на меня кричала.

— Хватит! — Я понятия не имела, отчего она злилась, но по опыту знала — это ее обычное состояние. Ее не радовало даже то, что наказание Мытьем было окончено, и мы могли вместе отпраздновать мою свободу и порадоваться тому, как это здорово — носиться по дому и запрыгивать на мебель.

Когда Сиджей вновь стала регулярно закрывать меня в подвале, я поняла: началась школа. Сидя внизу, я слушала шаги Глории, пока и она не уходила из дому. Потом я отправлялась на улицу через собачью дверь и ложилась на свое любимое местечко, скучая по Сиджей. Иногда, задремав, мне казалось, что ее пальцы еще касаются моей шерсти.

Мы продолжали регулярно ходить в корпус искусствоведения. Иногда там были и другие люди, которые меня гладили, а иногда мы с Сиджей сидели в кружке совершенно одни. Однажды вечером, когда кроме нас там никого не было, раздался стук в дверь — очень странный звук, который заставил меня зарычать и ощетиниться.

— Молли! Все в порядке, — успокоила меня Сиджей. Она подошла к двери, и я за ней. Я поняла, что по другую сторону двери стоял Шейн, но комфортнее мне от этого не стало.

— Эй, Сиджей, открывай, — скомандовал он. С Шейном был кто-то еще.

— Мне нельзя никого сюда впускать, — ответила Сиджей.

— Да ладно тебе, малышка.

Сиджей открыла дверь, и оба парня ввалились внутрь. Шейн схватил и поцеловал Сиджей.

— Привет, Молли, — сказал он мне. — Сиджей, это Кайл.

— Привет, — ответила Сиджей.

— Ну что, достала ключ?

Сиджей скрестила руки на груди.

— Я же говорила тебе…

— Слушай, мы с Кайлом просто хотим сдать экзамен по искусствоведению, пустяковый экзамен в середине семестра. Ты же знаешь, что все это ерунда, и вряд ли мне эти знания действительно пригодятся в жизни. Мы всего лишь сделаем копию и уйдем.

Я не могла понять, что с Сиджей, но она точно не была в восторге от происходящего. Она отдала что-то Шейну, который, в свою очередь, повернулся и бросил это Кайлу.

— Я быстро. — Кайл развернулся и ушел. Шейн ухмылялся Сиджей.

— Ты понимаешь, что меня могут за это отчислить? Я и так на испытательном сроке.

— Да расслабься! Никто не узнает. Молли же никому не скажет. — Шейн протянул руку и погладил меня по голове. Он был слишком грубым. А потом схватил Сиджей.

— Ты что! Не здесь.

— Да ладно, в корпусе никого нет.

— Прекрати, Шейн.

Я почувствовала раздражение в ее голосе и тихо зарычала. Шейн рассмеялся.

— Господи! Только не натравливай на меня собаку. Я пошутил. Пойду помогу Кайлу.

Сиджей вернулась к своей игре с бумагами и мокрыми палочками. Вскоре Шейн вернулся и бросил ей что-то на стол.

— Ну все, мы ушли, — сказал он. Сиджей ничего не ответила.

Через несколько дней Глория и Сиджей спокойно смотрели телевизор, а я спала, как вдруг в дверь постучали. Я поднялась и завиляла хвостом, думая, что это Трент, однако вместо него на пороге оказались двое мужчин в темной одежде с металлическими предметами на поясах. Я видела таких людей и раньше: полицейские. Сиджей впустила их в дом. Глория встала. Я продолжала вилять хвостом и начала их дружелюбно обнюхивать.

— Вы — Клэрити Махони? — обратился один к Сиджей.

— Да.

— Что происходит? — спросила гостей Глория.

— Мы по поводу грабежа со взломом в корпусе искусствоведения в школе.

— Грабежа со взломом? — переспросила Сиджей.

— Ноутбук, немного наличных и серебряная рамка для картины, — пояснил офицер.

Глория ахнула.

— Что? Нет, это не… — начала оправдываться Сиджей. Я почувствовала, как внутри ее растет страх.

— Что ты натворила? — спросила Глория, обращаясь к Сиджей.

— Это не я, это Шейн.

— Вам придется проехать с нами, Клэрити.

— Никуда она не поедет! — заявила Глория.

— Сиджей, меня все зовут Сиджей.

Я подошла и встала с ней рядом.

— Пойдем, — приказал офицер.

— Моя дочь не поедет в полицейской машине! Я сама ее привезу, — возразила Глория.

— Глория, все нормально, — ответила ей Сиджей.

— Нет, не нормально. Они не вправе врываться сюда, как гестапо, — это наш дом.

Мне казалось, что офицеры начинали злиться.

— Ваша дочь должна немедленно проехать с нами в участок.

— Нет! — закричала Глория.

Полицейский достал из-за пояса два металлических кольца на цепочке.

— Сиджей, повернитесь.

Потом все уехали. Сиджей даже не погладила меня на прощание, из-за чего я чувствовала себя плохой собакой. Дом опустел. Тогда я направилась к своей подушке в подвал — очень сильно хотелось свернуться калачиком в безопасном месте.

Услышав звук открывающейся двери, я встала, но наверх не пошла, потому что Глория вернулась одна. Она закрыла дверь в подвал.

Всю ночь я прождала свою девочку… Сиджей так и не пришла. Не пришла она и на следующий день. У меня была резиновая кость, чтобы жевать, но мне по-настоящему хотелось есть — ни ужина, ни завтрака. Воду я смогла найти во дворе, тем более что утром прошел дождь.

В конце концов я не выдержала и начала безудержно лаять от голода и страха. Какой-то одинокий пес издалека ответил мне, я никогда его раньше не слышала. Мы вместе полаяли какое-то время, а потом замолчали. Мне было любопытно, что же это был за пес и не доводилось ли нам играть вместе. Интересно, он сегодня завтракал?

День длится бесконечно долго, когда ты голоден и волнуешься о человеке, за которого несешь ответственность. В конечном счете я вошла в дом через собачью дверь и свернулась в плотный клубок под лестницей. Страх не давал мне погрузиться в глубокий сон.

Где же Сиджей?

Глава одиннадцатая

Почти весь следующий день я лежала в теньке во дворе, наблюдая за птицами, которые прыгали в мокрой траве. И только однажды мне удалось на мгновение забыть про голод — я увидела Глорию, пристально смотрящую на меня через стеклянную дверь. От ее взгляда я всегда чувствовала себя плохой собакой. Все остальное время я умирала с голоду.

Где бы сейчас ни была Сиджей, ей бы не понравилось, что я осталась без ужина. Несколько раз я заходила в дом проверить свою миску, но она неизменно пустовала, и, если не считать пары носков, которые я нашла в корзине, в доме съедобного ничего не было. Я не стала есть носки, потому что пробовала их раньше и знала, что голод ими не утолить. И все же я вылизала свою миску, представляя, что чувствую слабый вкус еды.

К тому же порой я чуяла в воздухе запахи еды, вкуснейшие ароматы готовящейся пищи. Кто-то где-то жарил мясо. Пусть далеко, но мой нос неминуемо приведет меня к этому месту, если только мне удастся выбраться со двора.

Во дворе было двое ворот: одни возле гаража, деревянные и высокие, и еще другие, с противоположной стороны, которыми Сиджей пользовалась редко. Они были из такого же металла, что и забор, и даже чуть ниже его — если разбежаться, я вполне смогу их перепрыгнуть.

Я представляла, как перепрыгиваю через забор, по запаху нахожу место, где жарится мясо, и получаю от человека ароматный кусочек.

От вкуса воображаемого мяса у меня текли слюнки, однако уйти могла только плохая собака. Я нужна Сиджей здесь. Как я смогу ее защитить, если убегу со двора в поисках еды?

Я заскулила и снова зашла в дом проверить миску. Опять ничего. Я застонала и свернулась калачиком, но болезненная пустота в животе не давала мне заснуть.

Я все еще была в подвале, когда услышала, что меня зовет Трент. Выбежав через собачью дверь во двор, я увидела его и бросилась к нему со всех ног, а он засмеялся и начал со мной бороться. На нем повсюду был запах Рокки.

— Привет, Молли. Ты в порядке? Скучаешь по Сиджей, да?

Я услышала, как открылась дверь во двор, и увидела Глорию.

— Ты пришел забрать его?

— Молли — это «она», — возразил Трент. Я села, услышав свое имя. — Вы кормили ее?

— Кормила ли я ее? — переспросила Глория.

— Вы не кормили ее?

— Не смей говорить со мной таким тоном. Я думала, у нее где-то лежит еда. К тому же меня никто не просил ее кормить.

— Но… Поверить не могу, что вы морили собаку голодом.

— Так вот почему ты пришел — ради собаки. Конечно! — Я почуяла мерзкую эмоцию, исходившую от Глории, что-то похожее на озлобленность.

— Ну… я имею в виду…

— Решил, что, покормив собаку, сумеешь завоевать благосклонность Клэрити. Я знаю, у тебя к ней чувства.

Трент сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.

— Пойдем, Молли, — сказал он мне тихо.

Я прошла за Трентом к воротам и оглянулась на Глорию, когда он остановился, чтобы открыть замок. Она стояла, уперев руки в бока, и смотрела мне прямо в глаза.

Трент привел меня в дом Рокки и накормил. Голодная, я рычала на Рокки, когда тот пытался втянуть меня в игру, не дождавшись, пока я закончу есть. Доев все, я почувствовала приятную полноту в животе, и меня стала одолевать сонливость. Но Рокки бегал по двору с веревкой в зубах, воображая, что я не смогу его догнать. Я подбежала к нему, схватила за другой конец веревки, и мы начали таскать друг друга.

Трент наблюдал за нами, а потом рассмеялся. Услышав его смех, Рокки поднял голову, а я, воспользовавшись тем, что он отвлекся, выдернула веревку и понеслась прочь, Рокки со всех ног кинулся за мной.

Той ночью, совершенно обессиленные, мы с Рокки спали вместе на полу в комнате Трента. Во время сражения за веревку я на какой-то миг забыла про Сиджей, но сейчас, в темной комнате, я сильно по ней скучала, и мне было грустно. Рокки понюхал меня, потыкался носом, лизнул меня в губы и, наконец, положил голову мне на грудь.

На следующее утро Трент ушел, и по тому, как он торопился, одеваясь и собирая бумаги перед уходом, я поняла, что он тоже ходил в школу. Мы с Рокки боролись, опять играли с веревкой и раскопали пару ямок во дворе. Когда Трент вернулся, он нас накормил, а потом почему-то начал ругать, засыпая наши ямки землей. Очевидно, мы, а Рокки уж точно, были плохими собаками и в чем-то провинились. Рокки стоял, опустив голову и прижав уши. Потом Трент погладил его, и настроение у всех снова поднялось.

Мы увлеченно боролись, а Трент находился внутри дома, когда послышался лязг ворот. Мы с Рокки залаяли и, ощетинившись, побежали, но увидев, что там стоит моя девочка, я прижала уши и во весь опор помчалась к ней.

— Молли! — радостно воскликнула она. — Привет, Рокки!

Рокки все еще пытался влезть со своей веревкой, когда Сиджей опустилась на колени, обняла меня и поцеловала в морду. Оставшись без внимания, Рокки мотнул головой и побежал к Тренту, который вышел из дома во двор.

Рокки встречал Трента, будто того не было так же долго, как и Сиджей, вот глупыш.

— Рокки, лежать! Привет, Сиджей.

— Привет, Трент. — Она встала.

Трент подошел к Сиджей и обнял ее.

— Ой, — слегка посмеиваясь, произнесла Сиджей.

Они достали поводки для прогулки! Стояла пора, когда листья с деревьев опадали и кружились, подгоняемые ветерком, и мы с Рокки сгорали от желания броситься за ними, наш пыл сдерживали только поводки.

Я была счастлива, что Сиджей вернулась, счастлива быть вместе с Рокки и Трентом. Конечно, не мне решать, я всего лишь собака, но если бы кто-то спросил мое мнение, мы просто должны жить все вместе в доме Трента. И я не против, если Глория останется жить у себя.

Послышался щелчок, появилась вспышка огня, и рот Сиджей наполнился дымом от маленькой палочки.

— Мне не давали курить… Боже, минуты ползли адски медленно!

— Как там было? Очень страшно?

— В малолетке? Да не очень. Просто как-то странно. Зато я там скинула четыре с четвертью фунта, уже неплохо. — Сиджей рассмеялась. — Парни были на другой стороне, мы их не видели, зато прекрасно слышали. Их там гораздо больше, чем девочек. Большинство девчонок загремели за проступки, которые совершили ради своих парней, можешь себе представить?

— Ты тоже, — тихо сказал Трент.

Мы так прекрасно гуляли! Проходя мимо деревьев и кустов, Рокки считал своим долгом остановиться возле каждого и пометить, и я составляла ему компанию.

— Я понятия не имела, что Шейн собирался воровать.

— Ты ведь знала, что он хочет украсть ответы.

— Он хотел скопировать ответы, а не украсть их. И это же искусствоведение, а не математика. Господи, и ты тоже?

Трент замолчал на мгновение.

— Нет, конечно же, я на твоей стороне. Извини.

Рокки прыгнул на падающий лист, поймал его и пытался меня раздразнить, но лист меня не интересовал.

— Из-за того, что я была на испытательном сроке, меня теперь временно отстранили от занятий. Капец, доигралась. Ты в жизни не видел столько документов и записей. Уверена, даже дела на международных шпионов и то не такие толстые.

— Отстранили на сколько?

— На этот семестр.

— Получается, что у тебя не будет выпускного вместе с нами.

— Ничего страшного. Костюмчики уродские. Нет уж, я получу свой аттестат среди учебного года, без помпезности. Представляешь, как бесится Глория, что не сможет сидеть среди родителей и быть центром внимания, когда назовут мое имя?

— И все? Только отстранили?

— И еще общественные работы. Я выбрала самую классную штуку — тренировать служебных собак.

При слове «собака» я взглянула на нее. Сиджей опустила руку мне на голову, погладила, а я облизала ее пальцы.

— Молли, хорошая девочка, — сказала она.

В парке они отстегнули поводки, и мы с Рокки бросились играть: какое счастье свободно бегать по парку на прохладном воздухе, бороться и гоняться друг за дружкой! Бегая бок о бок с братом, я получала такое же удовольствие, как после наказания Мытьем, когда меня отпускали и разрешали запрыгивать на мебель. Иногда Рокки останавливался посмотреть, где Трент. Рокки был хорошим псом. Я знала, что Сиджей рядом, благодаря едкому запаху дыма, который шел от нее, даже когда она не подносила огонь ко рту.

Похожий запах был у многих людей, и он мне не очень-то нравился, но я обожала, как он переплетался с уникальным ароматом Сиджей, ведь это была моя Сиджей. Хотя все равно мне иногда хотелось, чтобы она пахла так же, как в детстве, когда я нюхала ее головку, упиваясь благоуханием. Лучше того запаха не было на свете ничего.

Мы с Рокки нашли разлагавшийся трупик белки — тоже отличный запах! Однако не успели мы как следует в нем вываляться, как нас позвал Трент, и мы поспешили к нему. На нас надели поводки — пора отправляться на новую прогулку!

Приехав к Тренту, они с Сиджей встали возле ее машины. Я ждала у передней дверцы — надеюсь, Сиджей не забыла, что я собака переднего сиденья.

— Удачи с матерью, — сказал Трент.

— Ей наплевать. Когда я приехала на такси, ее даже не было дома.

— Такси? Что ж ты не сказала, я бы тебя забрал.

— Нет, тебе пришлось бы уйти с уроков. Не хочу никого портить своим криминальным влиянием.

Мы сели в машину — я на переднее сиденье. Приехав домой, мы увидели Глорию на диване с каким-то мужчиной. Я подошла к нему, виляя хвостом, чтобы обнюхать, а он погладил меня по голове. Глория напряглась и подняла руки. Я не стала ее обнюхивать.

Сиджей по-прежнему стояла у входной двери, поэтому, поздоровавшись с мужчиной, я вернулась к ней.

— Клэрити, это Рик. Он помог мне справиться с трудностями, которые возникли из-за тебя, — сказала ей Глория.

— У меня тоже дочь-подросток, — сказал Рик и протянул руку. Сиджей дотронулась до нее.

— Меня все зовут Сиджей. Только Глория зовет меня Клэрити[3] — это единственное, чего у нее нет и не будет.

— Глория? — удивился мужчина и повернулся к Глории. Я тоже повернулась, хотя на самом деле мне не очень-то хотелось встречаться с ней глазами. — Дочь называет тебя по имени?

— Да, представляешь. — Глория укоризненно покачала головой.

— Вот, это главная проблема, — сказал мужчина. Довольно приятный, кстати, — его руки пахли жиром, мясом и Глорией.

— Она сама просила называть ее Глория, а не мама, потому что не хотела, чтобы незнакомые мужчины в магазине думали, что у нее такая взрослая дочь, — объяснила Сиджей. — Она очень неравнодушна к мнению незнакомых мужчин. Полагаю, вы и сами это уже заметили.

На минуту воцарилась тишина. Я зевнула и почесала за ухом.

— Ладно, приятно познакомиться, Сиджей. Мне пора, а твоей маме нужно многое с тобой обсудить.

Мы пошли в ее комнату, и там я улеглась на обычном местечке. Было так хорошо вернуться домой к моей девочке. Я чувствовала приятную усталость после борьбы с Рокки и не могла дождаться, когда же Сиджей заберется в кровать и я смогу ощутить ее руку у себя на шее.

Открылась дверь, и вошла Глория.

— Ты хотя бы стучалась, — огрызнулась Сиджей.

— А в дверь твоей тюремной камеры стучали? — ответила Глория.

— Да, и спрашивали разрешения войти. А ты как думаешь?

— Ты врешь.

Я встала и встряхнулась, беспокойно зевнув. Не люблю, когда Глория и Сиджей разговаривают друг с другом — эмоции слишком сильные, темные и непонятные.

— А что это за мужик? — поинтересовалась Сиджей. — Ведет себя так, будто пробуется на роль моего отчима.

— Он очень успешный бизнесмен. Хорошо разбирается в управлении людьми.

— Уверена, что успешный, иначе ты не обнималась бы с ним на диване.

— Он дал мне много хороших советов по воспитанию неуправляемых детей. Я беспокоюсь о тебе, Клэрити Джун.

— Я поняла, как ты беспокоишься, когда вернулась домой аж через восемь часов после освобождения и увидела тебя в гостиной с бокалом вина.

Сиджей села на кровать, и я подскочила к ней. Я с трудом могла различать ее запах — ароматы Глории заполнили всю комнату.

— Ну ладно, — начала вещать она. — Во-первых, ты наказана до конца года. Никаких свиданий, никаких мальчиков дома, никаких разговоров по телефону. И ты лишена права выходить на улицу по какой бы то ни было причине.

— Хорошо, когда позвонят из суда узнать, почему я не выполняю общественные работы, я скажу, что меня наказала Глория. У них там есть парень из отсека для смертников, они до сих пор не могут привести приговор в исполнение, потому что его мама не разрешает.

Глория на мгновение погрузилась в мысли, нахмурившись.

— Естественно, — наконец выдавила она, — ты можешь ходить на обязательные работы.

— А поход по магазинам на Рождество? Ты же не запретишь мне и это?

— Конечно, для этого я сделаю исключение.

— И, разумеется, я могу провести День благодарения у Трента.

— Однозначно нет.

— Ты ведь сказала, что уходишь в гости — думаю, к Рику. И что, я должна остаться одна на День благодарения?

Сиджей рассеяно чесала меня за ухом, и я наклонила голову в эту сторону. Скорей бы Глория ушла.

— Что ж, ты можешь пойти со мной к Рику. Правда, его детей не будет дома — они уйдут к своей матери, — медленно проговорила Глория.

— Ты серьезно?

— Ладно, можешь пойти к Тренту, раз уж я разрешила и другие вещи.

— А что насчет Яны? Я помню, ты хотела, чтобы я дружила с Яной, потому что ее отец член совета директоров элитного загородного клуба.

— Ничего подобного. Я просто хотела, чтобы ты проводила больше времени с такими ребятами, как Яна. Да, ей можно приходить в гости.

— А что, если она пригласит меня в клуб на обед?

— Думаю, будем решать по мере надобности. Слишком сложно продумать все сразу. Если получишь какое-нибудь особое приглашение, обсудим. Я и так уже сделала слишком много исключений.

— Ага, вижу — Рик действительно дал тебе ценнейшие советы по воспитанию.

— Я же сказала. Есть и еще кое-что.

— Еще наказание, помимо запрета выходить из дома и исключений? Мам, может, хватит, я уже побывала в детской колонии, разве этого не достаточно?

Рука Сиджей перестала меня гладить, я потыкалась в нее, напоминая, что я хорошая собака и заслуживаю ласки.

— Ты не представляешь, какое унижение — наблюдать, как тебя вывели из дома в наручниках, — пожаловалась Глория. — Рик говорит, просто чудо, что у меня нет этого пост… пост… Чего-то там.

— Послеродовой депрессии? Поздновато для нее.

— Нет, какое-то другое слово.

— Глория, мне искренне жаль. Когда я ехала на заднем сиденье полицейской машины и смотрела на тебя, стоящую на крыльце, я только об этом и думала: какое же страшное наказание досталось тебе за мой проступок.

Глория повернулась и напряженно глянула на меня. Я быстро отвела глаза.

— Рик говорит, что у тебя нет ко мне уважения. И началось это, когда ты принесла в дом собаку.

Я забеспокоилась, услышав слово «собака» от Глории.

— А по-моему, началось это с тех пор, как я осознала, что ты моя мать.

— Придется от нее избавиться, — продолжала она.

— Что?

Я с волнением смотрела на Сиджей, чувствуя ее потрясение.

— Рик говорит, что твой блеф не сработает. Никто не поверит, что я оставляла тебя одну дома. Выдумки подростка! Тем более я взяла тебя в круиз, значит, и ты ездила со мной в отпуск. Ты хоть представляешь, сколько денег мне стоил круиз? Ты должна уяснить себе, кто хозяин в доме, — я.

— Я не собираюсь избавляться от Молли. — Я навострила уши при звуке моего имени.

— Соберешься. Как миленькая.

— Ни за что.

— Или ты избавляешься от собаки, или я заберу у тебя машину. И твои кредитки. Рик говорит, что нельзя тебе иметь доступ к моему счету.

— Я получу собственный счет?

— Ты должна его заслужить, заработать! Когда Рик был в твоем возрасте, ему приходилось рано вставать каждый день и делать что-то там с курами, забыла что.

— Хорошо, я буду выращивать кур.

— Заткнись! — крикнула Глория. — Я устала от твоей язвительности! Не смей со мной так разговаривать! Это мой дом, и мы будем жить по моим правилам.

Глория ткнула в меня пальцем, и я съежилась.

— В моем доме собаки не будет. Меня не волнует, куда ты ее денешь и что с ней станет, но если ты от нее не избавишься, я превращу твою жизнь в ад.

Сиджей была сильно огорчена. Как можно тише я подвинулась к кровати, тыкая носом в ее руку и делая все, чтобы Глория не обращала на меня внимания.

— А знаешь… прекрасно, — сказала ей Сиджей. — Через день Молли не будет, и ты больше ее не увидишь.

Глава двенадцатая

Следующим утром мы поехали на машине к собаке по имени Зик и кошке по имени Аннабель. Маленький песик Зик обожал носиться по двору, особенно если за ним гонялась я. Когда я уставала от беготни, он пригибался к земле и ждал, пока я снова решу за ним рвануть. Аннабель, черная-пречерная, понюхала меня, выказала пренебрежение в своем кошачьем репертуаре и безразлично пошла прочь. Еще в этом доме жила девочка Триш со своими родителями.

Но пробыли мы там только два дня, а потом переехали в другой дом, где не было ни кошек, ни собак, а потом еще в другой — с двумя кошками, но без собак, а потом еще в один, где жили две собаки, старая и молодая, а кошек не было. В каждом из этих домов жила по крайней мере одна девочка возраста Сиджей плюс другие люди. В большинстве случаев эти люди относились ко мне хорошо. Иногда Сиджей спала в отдельной комнате, а иногда делила ее со своей подружкой.

Знакомиться с новыми собаками оказалось приятно. Почти все они очень дружелюбны и с удовольствием со мной боролись, если только не были совсем старыми. Кошки меня тоже интересовали. Одни были робкими, другие — наглыми, третьи — злыми, четвертые — добрыми, кто-то мне мурлыкал, а кто-то совершенно меня игнорировал, но дыхание у всех без исключения кошек пахло невероятно вкусно.

Мне нравилась наша новая жизнь, хотя иногда я скучала по Тренту и Рокки.

В одном из домов жил мальчик, который напомнил мне Итана. Его руки пахли крысами, которых он держал в клетке у себя в комнате. Он был такой же комплекции, как Итан в то далекое время, когда мы впервые с ним познакомились, когда он мгновенно влюбился в меня, и мы стали играть в «тяни палку» и «принеси мяч» в палисаднике. Этого нового мальчика звали Дэл, и у него не было своей собаки. А крысы, даже две крысы, собаку заменить не в состоянии.

В какой-то момент я осознала, что играю с Дэлом весь день, а Сиджей не видела с завтрака, и почувствовала себя плохой собакой. Я подошла к двери и села возле нее, надеясь, что кто-нибудь впустит меня внутрь, посмотреть, где моя девочка. Я поймала себя на мыслях об Итане. Я любила Сиджей так же сильно, как любила Итана. Может, любить и защищать Сиджей стало моим новым предназначением? Интересно, это две не связанные между собой цели, или они являются составными какого-то великого предназначения?

Я бы никогда не задумалась об этом, не проведи я весь день с Дэлом. Его схожесть с Итаном заставила меня сильно скучать по моему мальчику.

Сестру Дэла звали Эмили. Они с Сиджей всегда перешептывались, и всякий раз, когда я подходила к ним послушать, не собираются ли они угостить меня чем-нибудь вкусненьким, они принимались ласкать меня.

Во время ужина мне нравилось сидеть под столом. С того места, где сидел Дэл, постоянно сыпались вкусняшки, я их съедала втихаря и ждала еще. Иногда Сиджей опускала руку под стол, чтобы нащупать мою голову, и я упивалась едой и любовью. У Дэла с Эмили были мать и отец, но они еду мне никогда не бросали.

Позвонили в дверь, и Дэл, подпрыгнув, побежал открывать, а я осталась с Сиджей. Через минуту Дэл прискакал обратно.

— Там какой-то мальчик хочет видеть Сиджей.

Входная дверь осталась открытой, и я почуяла запах гостя — Шейн. Я совсем не обрадовалась. При Шейне моя девочка не разрешала мне находиться рядом с ней. А я не понимала, почему, ведь когда приходил Трент, мы могли быть вместе.

Сиджей поднялась из-за стола, и я, естественно, пошла за ней, но потом, вспомнив, что, скорее всего, она закроет дверь перед моим носом, вернулась на свою позицию у ног Дэла. И он вознаградил меня кусочком курицы.

— Эмили, сколько она собирается жить у нас? — спросила мать.

— Не знаю. Господи, мама, ее выгнали из собственного дома!

— Я не утверждаю, что Глория Махони хорошая мать… — начала мама Эмили.

— Махони? Это та, что пришла на вечеринку в Хеллоуин в наряде стриптизерши? — поинтересовался отец.

— Стриптизерши? — засиял Дэл.

— Танцовщицы из Лас-Вегаса, — строго поправила мать Эмили. — А я и не думала, что она произвела на тебя такое сильное впечатление.

Отец издал какой-то сдавленный звук, почувствовав дискомфорт.

— Она всегда ставит нас в неловкое положение, — заметила Эмили. — Однажды она привела домой мужчину и они сели вместе с нами смотреть телевизор. И прямо там начали…

— Довольно, Эмили.

Наступила тишина.

— Я пытаюсь сказать, — продолжала мама тихим голосом, — что я понимаю, у Сиджей сложная ситуация дома, но…

— Она не будет здесь жить, — закончил отец.

— Конечно, не будет, это временно! Господи, папа!

— Мне она нравится, — вставил слово Дэл.

— Неважно, нравится или нет. Важно делать то, что правильно, — сказал отец.

— Она мне тоже нравится, — продолжила мать. — Но эта девочка уже совершила несколько серьезных ошибок. Ее временно отстранили от занятий в школе, она сидела в тюрьме…

— Она была в малолетке, и не по своей вине, — защищала Эмили. — Терпеть не могу, когда так говорят о моей подруге.

— Да, и мальчик, по вине которого она там оказалась, стоит сейчас на нашем крыльце, — ответила мать.

— Как? — удивился отец. Я глянула на его ноги под столом, которые в этот момент слегка дернулись.

— Плюс… я слышала, ее вчера рвало в ванной, — добавила мать.

— И что? — запротестовала Эмили.

— Этот мальчик не зайдет в мой дом, — заявил отец.

Дэл бросил мне кусочек брокколи, я ее не любила, но все равно съела, чтобы поток угощений не прекращался.

— Она вызвала у себя рвоту специально, — пояснила мать.

— Ой, мама, — скривилась Эмили.

— А как это делается? — поинтересовался Дэл.

— Засовывают два пальца в рот. Не вздумай повторять, — предупредила мама.

— Не понимаю, и что тут такого? — спросила Эмили.

Входная дверь хлопнула.

— Дэл, ни слова о том, что мы сейчас обсуждали, — приказал отец.

Вернулась Сиджей, очень расстроенная.

— Извините. — Я выскочила из-под стола и подбежала к ней. Она вытерла слезы и тихим голосом продолжила: — Я не смогу сейчас сесть за стол.

Я пошла за ней в спальню, которую она делила с Эмили. Сиджей бросилась на кровать, и я запрыгнула к ней, а когда она меня обняла, я почувствовала, как ее печаль уходит. Оберегать Сиджей от печали — одно из моих главных дел. Жаль только, что я не справлялась с ним так хорошо, как хотелось бы.

Позже вечером Сиджей и Эмили сидели на полу, ели пиццу и мороженое и кормили меня кусочками того и другого.

— Шейн говорит, если я не достанусь ему, то не достанусь вообще никому, — сказала Сиджей. — Будто мы звезды детского телешоу.

Я заметила, что глаза Эмили становились все шире (я смотрела больше на Эмили, потому что она не доела корки своей пиццы, а Сиджей доела все).

— Вы же расстались!

— Да, я сказала ему. Но он говорит, что любит меня по-особенному и будет ждать вечно, неважно, как долго это продлится. Еще раз блеснул интеллектом. Пришлось объяснить ему, что вечно — значит вечно, и нет смысла думать о том, сколько времени это займет.

— А как он тебя нашел?

— Обзвонил всех… — ответила Сиджей. — Господи! Он и книжку в жизни не открыл, но умудрился разыскать меня по телефонному справочнику. Думаю, его ждет блестящая карьера в колл-центре, где он будет продавать по телефону страховые полисы! Хотя нет, для этого тоже голова нужна. Ладно, проехали.

К моему сожалению, она взяла то, что оказалось последним кусочком пиццы.

— Хочешь?

— Боже, нет. Я наелась еще вторым куском.

— А я за ужином плохо поела.

— Еще бы. — Эмили бросила мне кусочек корки, я поймала его на лету и моментально отправила в живот, приготовившись повторить трюк.

— Хочешь мороженого? — спросила Сиджей. Я увидела, как она взяла в руки коробку, и почувствовала вопрос в ее голосе. Не собирается ли она поделиться со мной мороженым? От этой мысли у меня потекли слюнки, и я облизнулась.

— Нет-нет, убери подальше.

— Я от него поправлюсь, — сказала Сиджей.

— Что? Мне бы такие ножки, как у тебя. Мои похожи на окорочка.

— Да ладно! Ты прекрасно выглядишь. Это я булки отъела.

— Честное слово, после Нового года сажусь на диету.

— И я.

— Ой, прекрати, ты выглядишь замечательно! — воскликнула Эмили. Я пристально смотрела на нее, ожидая, что она бросит мне еще одну корочку.

— Завтра я начинаю общественные работы, — сказала Сиджей. — Буду дрессировать служебных собак.

— Здорово.

— Правда же? Мне предложили выбрать из списка: собирать мусор вдоль дорог, собирать мусор в парке или собирать мусор в библиотеке, и в самом конце списка была работа в центре подготовки служебных собак. Тут я задумалась, какой из этих вариантов полезнее для моего резюме. Я имею в виду, кто его знает, вдруг я решу посвятить свою карьеру переработке отходов, тогда весь этот мусорный опыт придется как нельзя кстати.

Эмили рассмеялась.

— Поверить не могу, что я все это съела, — простонала Сиджей, откидываясь назад.

Следующим утром Сиджей проснулась раньше всех, приняла душ, и мы поехали кататься на машине (я на переднем сиденье!). Мы подъехали к большому зданию, и как только мои лапы коснулись асфальта на парковке, я почуяла множество собак.

К нам подошла женщина. Она сказала: «Привет, я Энди», а потом опустилась на колени и нагнулась ко мне.

— Кто это? — спросила она. Женщина была старше Сиджей, но моложе Глории, и от нее пахло собаками.

— Это Молли, а я Сиджей.

— Молли! У меня как-то была Молли, хорошая собака.

Любовь, исходящая от Энди, сводила меня с ума. Я лизала ее, и она отвечала мне поцелуями, хотя большинство людей не любят целовать собак в губы. Она напевала мне:

— Молли, Молли, Молли. Ты такая красивая, да, настоящая красавица. Какая замечательная собака.

Мне нравилась Энди.

— Смесь пуделя со спаниелем? — спросила она, целуя и обнимая меня.

— Может быть. Ее мать — пудель, кто отец — никто не знает. Молли, ты спудель, да?

Я завиляла хвостом, услышав свое имя. Наконец, Энди поднялась, продолжая держать руку внизу, чтобы я могла ее лизать.

— Хорошо, что тебя прислали сюда, мне очень нужна помощь, — сказала Энди, и мы зашли в здание. Внутри был большой зал со множеством клеток по периметру, и во всех клетках были собаки. Они лаяли и на меня, и друг на друга, но я их игнорировала — я ведь была особенной собакой, которой позволено ходить на свободе, пока они все сидят в клетках.

— Я ничего не знаю о дрессировке собак, но я готова учиться, — сказала Сиджей.

Энди рассмеялась.

— На самом деле твоя задача — освободить меня, чтобы я занималась дрессировкой. Собакам нужно давать воду и еду и чистить их клетки, также их надо выгуливать.

Сиджей резко остановилась.

— Подождите, так что это за место?

— Формально мы приют для собак, однако мой грант также позволяет использовать его для проведения исследований в области диагностики рака. Обоняние собак в сотни тысяч раз острее нашего, и некоторые исследования показывают, что они могут почуять рак в дыхании человека задолго до того, как он выявляется другими методами диагностики. Так как при лечении рака ранняя диагностика — решающий фактор, моя работа очень важна.

— Вы тренируете собак чуять рак?

— Именно. Конечно, я не единственная, кто этим занимается, но большинство дрессировщиков работают с собаками в лабораториях, давая им нюхать пробирки. Я же пытаюсь использовать этот метод и в полевых условиях, например, на ярмарке здоровья или в клубах во время проведения общественных мероприятий.

— То есть вы дрессируете собак переходить от человека к человеку и определять, есть ли у них рак?

— Именно! Помощница, которая работала со мной полдня, получила штатную работу, а та, которая была со мной полный день, ушла в декрет. Конечно, ко мне приходили несколько волонтеров, но их больше интересовали прогулки с собаками, чем уборка клеток. И вот прислали тебя.

— Похоже, вы намекаете, что моя работа здесь — убирать собачьи какашки, — сказала Сиджей.

Энди рассмеялась.

— Я не намекаю, именно это и нужно делать. Моя тетя — секретарь судьи, и я договорилась, чтобы мой приют внесли в список исправительных работ. Поначалу я давала полное описание обязанностей работника, но никто не хотел ко мне идти, чему я не удивляюсь. Потом я написала, что надо ухаживать за собаками. Насколько я понимаю, тебя приговорили к общественным работам в качестве наказания за преступление, которое ты совершила, да? В конце концов, наказание не должно быть веселым. Что же ты натворила?

Сиджей молчала, слышался только лай собак.

— Я позволила парню втянуть себя в одну глупость.

— Ничего себе глупость, что за нее арестовали! Надеюсь, у меня не будет неприятностей? — сказала Энди, и они обе рассмеялись. — Ладно, готова начинать?

Странный это был денек. Сиджей выводила меня на открытую огороженную площадку поиграть с другой собакой, а сама на несколько минут уходила. Затем снова появлялась и вела нас с той другой собакой гулять на поводке вокруг здания. В течение дня ее обувь и штаны становились все более мокрыми, и от них исходил замечательный аромат собачьей мочи. Было так весело!

В конце дня мы с Сиджей стояли и наблюдали, как Энди играет с большим коричневым кобелем. Сиджей потирала спину и вздыхала. Перед Энди стояло несколько металлических ведер, и она поочередно подводила пса к каждому из них, а он нюхал, что внутри. Возле одного из ведер Энди говорила: «Чуешь? Теперь лежать!» — пес ложился, и она давала ему угощение. Увидев, что мы смотрим на них, Энди вместе с собакой подошла к нам.

Мы с коричневым псом обнюхали друг друга сзади.

— Это Люк. Люк, тебе нравится Молли?

Мы оба взглянули на нее, услышав свои имена. Люк был очень серьезным псом, я сразу поняла, совсем не такой, как Рокки, которого интересовали только развлечения и любовь Трента.

— Итак, всего шесть часов, включая перерыв на обед, правильно? — сказала Энди.

— Да уж. Шесть блаженных часов. Осталось всего сто девяносто четыре.

Энди рассмеялась.

— Я подпишу форму в конце недели. Спасибо, ты прекрасно справляешься с работой.

— Наверное, в будущем я стану экспертом по собачьим какашкам.

Мы снова поехали кататься на машине, и я сидела на переднем сиденье. Мы отправились к Эмили. Подъезжая к дому, увидели там Глорию, которая разговаривала с мамой Эмили. При виде своей матери Сиджей напряглась.

— Вот замечательно, — пробормотала она. — Просто великолепно.

Глава тринадцатая

— Вам двоим нужно поговорить, — сказала мать Эмили, когда мы подошли к дому. Потом она зашла внутрь, а я осталась рядом с Сиджей, которая стояла, не шелохнувшись. Ароматы Глории подавляли все остальные запахи вокруг.

— Что ж, — начала Глория, как всегда, мрачная, — не хочешь мне ничего сказать?

— Вижу, у тебя новый «Кадиллак», — ответила Сиджей. — Симпатичная машина.

— Я не об этом. Я с ума сходила от беспокойства. Хоть бы позвонила, сказала, где ты. Я ночью глаз не могла сомкнуть.

— Чего ты хочешь, Глория?

В большом окне на фасаде дома возникло какое-то движение: Дэл раздвинул шторы и выглядывал на улицу. Потом рука матери схватила его и оттащила от окна.

— Я хочу сказать тебе только одно, и это обсуждению не подлежит, — заявила Глория.

— Похоже, сейчас будет серьезный разговор, — прокомментировала Сиджей.

— Мне стоило больших денег получить консультацию у адвоката, который специализируется в семейном праве. Она говорит, что я могу подать письменное ходатайство в суд и принудительно вернуть тебя домой. Она также говорит, что я не должна быть заложником собаки в собственном доме. Я упомяну в ходатайстве и об этом. У тебя нет выбора, и судья может даже наложить на тебя домашний арест. Так-то. Решить дело через суд будет стоить очень больших денег, и ты его проиграешь — это я и пришла тебе сказать. Но нет смысла тратить такие большие деньги на суд, давай лучше отправимся еще в одно путешествие.

Я поняла, что ничего интересного в ближайшее время не предвидится, и, зевнув, улеглась.

— Ну? — сказала Глория.

— Я думала, мне нельзя говорить.

— Ты можешь высказаться по поводу того, что я тебе только что объяснила, я не собираюсь стоять здесь и спорить с тобой вечность. Ты — несовершеннолетняя, и закон на моей стороне.

— Хорошо, — ответила Сиджей.

— Хорошо что? — фыркнула Глория.

— Хорошо, сделаем по-твоему.

— Ага, так-то лучше. Ты совершенно меня не уважаешь, даже представить не могу, что думают эти люди. Я твоя мать, и мои права защищены конституцией.

— Нет, я имела в виду, сделаем по-твоему и пойдем в суд.

— Что?

— Я думаю, ты права, — продолжала Сиджей. — Пусть судья решит. Я найму адвоката. Ты говорила, что в некоторых случаях разрешено брать деньги из фонда, оставленного мне отцом. Так что я найму адвоката, и мы пойдем в суд. Ты будешь бороться за опекунство, а я — за то, чтобы лишить тебя материнских прав.

— Ах вот оно что! Значит, теперь я плохая мать. Ты побывала в тюрьме, тебя отстранили от занятий, ты врешь и не слушаешься. Я же посвятила тебе всю свою жизнь, и теперь я плохая!

Они обе злились, но Глория еще и кричала. Я села, тревожно положив лапу на ногу Сиджей, потому что я хотела скорее уйти. Она меня погладила, даже не взглянув.

— Надеюсь, когда у тебя будет ребенок, он также превратит твою жизнь в ад, — произнесла Глория.

— Трент сказал, что ты вообще не кормила Молли.

— Не меняй тему.

— Да, мы говорили о том, что я плохой ребенок. Так что скажешь? Звонить мне адвокату или ты смиришься с тем, что Молли моя собака и я оставлю ее себе? Иначе я могу и здесь пожить. — Сиджей показала рукой на дом, и в этот момент тень отпрянула от окна на фасаде. Она показалась слишком высокой для Дэла.

— Я не хочу, чтобы ты жила у других людей. Это выставляет меня в ужасном свете, — сказала Глория. — Так что будем делать?

Этим же вечером мы вернулись домой к Сиджей, в нашу комнату. Пришли Трент и Рокки, и я была вне себя от радости видеть брата, который обнюхал меня с головы до ног, настороженный обилием новых запахов. Когда мы вышли во двор, там шел снег, и Рокки пустился бегать, подбрасывая его вверх задними лапами и валяясь в нем, пока весь не промок. Тогда Трент стал растирать Рокки полотенцем, и тот стонал от удовольствия. Жаль, что я тоже не стала валяться в снегу.

Дальше все было как прежде, разве что Сиджей не уходила в школу, а вместо этого мы с ней почти каждое утро ездили на машине играть с Энди и ее собаками.

Когда в следующий раз мы приехали к Энди, она встретила меня с распростертыми объятиями и расцеловала.

— Я думала, ты больше не придешь, — сказала она Сиджей.

— Да нет, просто потребовалось решить кое-какие семейные дела. Вы же не позвонили в суд из-за этого? — спросила Сиджей.

— Нет, но тебе надо было меня предупредить.

— Да, надо было… Почему-то я всегда забываю об этом.

— Ладно, давай работать.

Собакам Энди не разрешалось выходить на снег без присмотра, они могли гулять только на поводках, поэтому, когда Сиджей чистила их клетки, моей работой было играть с ними на огороженном участке внутри здания. Большинство собак, однако, играть не хотели. Некоторые были слишком старыми и могли только обнюхивать меня или лежать на полу, некоторые не умели играть, и когда я изо всех сил пыталась их увлечь, они недовольно рычали. Эти собаки казались мне печальными и испуганными, и когда Сиджей надо было почистить их клетки, их выводили по одной в отдельный загон внутри здания.

У меня было много времени смотреть, как Энди играет с Люком, большим коричневым кобелем, и двумя собаками-самками, черного и золотистого цвета. Игра заключалась в следующем: какие-то старые люди сидели на металлических стульях, довольно далеко друг от друга, и Энди по очереди подводила к ним собак, чтобы те их обнюхали. Но люди с собаками не играли… Иногда люди так делают — просто сидят, хотя вот она, собака, бери и играй.

Потом Энди отводила собак назад в клетки, а люди вставали и менялись местами.

Она хвалила всех собак, однако по-настоящему ее радовал только Люк. Каждый раз, когда Люка подводили к мужчине без волос на голове, он его тщательно обнюхивал, а потом ложился, скрещивал лапы и клал на них голову. Энди давала ему угощение сразу, на месте.

— Люк, хороший пес, — хвалила она его.

Я тоже не отказалась бы от угощения, но когда я ложилась, скрестив лапы, Энди этого даже не замечала, и Сиджей тоже никак не реагировала. Такая вот несправедливая жизнь — одни собаки получают угощение практически просто так, а другие, хотя и ведут себя хорошо, не получают ничего.

Как-то Сиджей взяла меня с собой в загон под открытым небом. На земле лежал снег толщиной в несколько дюймов, и когда я стала пробираться сквозь него, чтобы найти удобное место для своих дел, он заскрипел под моими лапами. Сиджей взяла горящую палочку в рот и выпустила дым.

Я услышала, как открылась дверь, и побежала посмотреть, кто это. Я почувствовала секундную вспышку тревоги у Сиджей, и у меня на шее встала шерсть.

— Я думал, что. Найду. Тебя здесь. — Пришел тот лысый мужчина, напротив которого Люк всегда ложился, скрестив лапы. Говоря с Сиджей, он задыхался. Я ткнулась моей девочке в руку, потому что она все еще казалась испуганной. — Можно. Сигарету?

— Конечно, — ответила Сиджей и полезла в карман куртки.

— Прикуришь. Ее. Для меня? У меня. Не хватит. Силы, — сказал мужчина и погладил себя по лысой голове.

Сиджей зажгла огонь и передала палочку мужчине. Он поднес ее не ко рту, как делала она, а к горлу. Послышался слабый звук всасывания, а потом пошел дым прямо из дырки у него в горле.

— Ах… — произнес мужчина. — Хорошо. Я могу. Только. Одну. В неделю.

— А что случилось? Я имею в виду…

— Мою дырку? — Мужчина улыбнулся. — Рак. Горла.

— О боже, мне очень жаль.

— Сам. Виноват. Не надо. Было. Курить.

Они немного постояли вместе. Хотя Сиджей была все еще расстроена, ее страх постепенно рассеивался, словно дым, выходящий у нее изо рта.

— Как ты, — сказал мужчина.

— Простите?

— Я был. Как ты. Когда. Начал. Курить. — Он улыбнулся.

Я решила, что нет больше надобности охранять Сиджей, и подошла к мужчине понюхать его руку — вдруг у него найдется для меня угощение. Он наклонился ко мне: «Хорошая собака». Его дыхание пахло дымом, но еще была примесь металлического запаха, я его сразу узнала, вспомнив тот ужасный привкус, от которого невозможно было избавиться, когда я была Малышом. Наверное, у мужчины и во рту был такой же привкус.

Мужчина зашел внутрь, а Сиджей осталась стоять на холоде, уставившись в пустоту. Палочка в ее руке тлела. Она наклонилась, ткнула ее в снег, а потом выкинула в мусорное ведро, и мы вместе зашли внутрь.

Энди играла с золотистой собакой. На мне не было поводка, а Сиджей отвлеклась, так что я подбежала к тому месту, где сидел лысый мужчина с улицы. Я подошла к нему, легла и скрестила передние лапы, как это делал Люк.

— Вот это да! — воскликнула Энди и подошла ко мне. — Молли, ты научилась у Люка?

Я завиляла хвостом. Однако угощение так и не получила. Вместо этого Энди отвела меня назад к Сиджей.

Мне очень нравилась Энди. Мне нравилось, как она встречала меня объятиями и поцелуями — все, о чем только может мечтать собака. Но я считала, что это несправедливо — Люку давать угощение, а мне нет.

Когда мы вернулись домой, Глория была рада видеть Сиджей, а меня, как обычно, проигнорировала. Я научилась держаться от нее подальше, потому что она никогда со мной не разговаривала, никогда не кормила меня и даже редко на меня смотрела.

— Я думаю, в этом году мы должны устроить дома рождественскую вечеринку, — сказала Глория. У нее в руке был блокнот. — Устроим роскошный праздник. С ресторанным обслуживанием и шампанским.

— Глория, мне семнадцать. Мне нельзя шампанское.

— Ну, это же Рождество. Ты можешь пригласить, кого захочешь, — продолжала Глория. — У тебя есть парень?

— Ты ведь знаешь, что нет.

— А как насчет того симпатичного молодого человека, Шейна?

— Вот поэтому я и не обращаюсь к тебе, когда мне нужно узнать компетентное мнение о молодом человеке.

— Я приглашу Джузеппе, — сказала Глория.

— Кого? А что случилось с Риком?

— А, Рик… Он не оправдал моих ожиданий.

— И поэтому ты решила завести роман с отцом Пиноккио.

— Что? Нет, Джузеппе итальянец из Сент-Луиса.

— Так вот где находится Италия! Неудивительно, что у меня плохие оценки по географии.

— Да нет, я имею в виду, он настоящий итальянец, из Италии.

— Ты что, помогаешь ему купить дом?

— Ну да. Конечно.

Я пошла на кухню проверить, не упало ли что-нибудь съедобное на пол, и увидела, что снаружи стоит человек и смотрит внутрь через стеклянную дверь. Я залаяла, чтобы всех оповестить.

Человек сразу же развернулся и побежал прочь. В кухню вошла Сиджей.

— Что там, Молли? — спросила она, подходя к двери, потом распахнула ее и выбежала во двор. Я почуяла запах мужчины и быстро пошла по нему к задней калитке, которая оказалась закрыта. Я узнала этот запах, узнала, кому он принадлежит. Шейну.

— Молли, иди сюда, слишком холодно. — Сиджей позвала меня обратно в дом.

Когда мы снова пришли к Энди, она обратилась к Сиджей:

— Привет. Хочу сегодня кое-что попробовать.

Энди взяла меня в свою игру. Но ее игра была не очень интересной, по сравнению с «тащи веревку» или «беги за мячом», например. Люди, они вообще такие — их вариант игры всегда уступает по увлекательности варианту собаки. Как обычно, старики сидели на стульях на приличном расстоянии друг от друга в большой комнате. Энди попросила Сиджей подвести меня на поводке к человеку в самом конце — к женщине в меховых сапогах, от которой пахло кошками.

— Привет, как тебя зовут? — спросила она, протягивая мне руку, чтобы я ее лизнула. Ее пальцы оказались терпкими на вкус.

— Это Молли, — ответила Энди, и я завиляла хвостом, услышав свое имя.

Потом мы все вместе подошли к следующему человеку, а потом — к следующему; возле каждого из них мы немного задерживались, чтобы они могли меня погладить и поговорить со мной, но никто мне так ничего и не дал, хотя я чуяла, что у одного мужчины в кармане был сыр.

Потом мы подошли к женщине, чьи руки пахли рыбой. Она наклонилась ко мне, и я почувствовала запах, напомнивший мне привкус, от которого я никак не могла избавиться, когда была Малышом, тот же запах, который был у дыхания лысого мужчины, разговаривавшего с Сиджей.

— Привет, Молли, — сказала женщина.

Я почувствовала едва уловимое напряжение Энди, когда мы начали отходить от нее, и тут меня осенило: целью игры было определить этот запах. Я вернулась к женщине и легла, скрестив лапы.

— Правильно! — воскликнула Энди, захлопав в ладоши. — Молли, хорошая девочка, хорошая девочка.

Энди дала мне угощение. Я решила, что теперь эта игра мне нравится, и завиляла хвостом, готовая продолжать.

— Молли сама догадалась, что от нее требуется? — удивилась Сиджей.

— Я полагаю, что все собаки могут определить нужный запах, но они не понимают, что должны дать нам об этом сигнал. Молли наблюдала за Люком, ты заметила, как она скрестила лапы, — в точности как он. Впервые вижу, чтобы собака училась, глядя на другую собаку. Тем не менее факт остается фактом, другого объяснения ее поведению нет. — Энди опустилась на колени и поцеловала меня в нос. — Молли, ты гений, настоящий гений в образе собаки.

— Молли, ты гудель, — сказала Сиджей. — Наполовину гений, наполовину пудель. Гудель.

Я завиляла хвостом, радуясь, что мне достается столько внимания.

— Если ты не против, я бы хотела включить Молли в свою программу. И, разумеется, тебя, если интересно, — сказала Энди. — Работа в программе пойдет в счет исправительных работ.

— Как, бросить работу с собачьими какашками?! Ну, мне надо подумать.

С того дня каждый раз, когда мы приходили к Энди, Сиджей знакомила меня с новыми людьми, а я давала ей сигнал, если чувствовала странный неприятный запах. Но это бывало редко. Большинство людей пахли просто как люди.

А еще иногда они пахли едой! На День благодарения мы с Сиджей отправились в гости к Тренту, и все вокруг — воздух, руки людей — благоухало мясом, сыром, хлебом и другими вкуснейшими вещами, и мы с Рокки чуть не падали в обморок от этих запахов. Люди ели весь день, бросая нам лакомства, которые мы ловили на лету.

У Трента были отец и мать. Впервые я задалась вопросом, почему у Сиджей не было отца. Может, если бы у Глории был спутник жизни, она не была бы все время такой злой.

Но тут я поделать ничего не могла. Оставалось лишь довольствоваться праздничной едой на День благодарения.

И я была очень довольна.

На Рождество Сиджей и Глория поставили дерево в гостиной и украсили его кошачьими игрушками. Я чувствовала запах этого дерева, где бы в доме я ни находилась. А одним вечером пришли люди, которые развесили повсюду фонарики и приготовили еду. Сиджей надела странную одежду, которая при каждом ее движении громко шелестела. Глория вырядилась так же.

— Ну, что думаешь? — спросила Глория, стоя в дверях комнаты Сиджей. Она с шумом покружилась. Как ни удивительно, сегодня запах от Глории был еще сильнее обычного. Мой нос невольно поморщился, когда шквал ароматов ворвался в комнату.

— Очень красиво, — ответила Сиджей.

Глория счастливо рассмеялась.

— Теперь давай посмотрим на тебя.

Сиджей перестала расчесывать волосы и повертелась, потом остановилась и уставилась на Глорию.

— Ну?

— Ну, ничего. Ты что… поправилась? Платье на тебе сидит не так, как в тот день, когда мы его купили.

— Я бросила курить.

— Ну…

— Ну что?

— Не понимаю, неужели так сложно себя контролировать, зная, что у нас будет вечеринка.

— Ты права, я должна была продолжать сосать этот яд, потому что с его помощью вечернее платье сидело бы на мне лучше.

— Я такого не говорила. Господи, зачем я вообще с тобой разговариваю! — Глория разозлилась и ушла.

Потом начали приходить друзья. Приехал и Трент, почему-то без Рокки. Большинство гостей были возраста Глории. Я бродила по дому, чуя в воздухе теплые вкусные ароматы, а спустя какое-то время люди начали давать мне угощения — не за трюки, а просто за то, что я была собакой. По-моему, это самая лучшая разновидность людей.

Одна женщина наклонилась и дала мне кусочек мяса, покрытый расплавленным сыром.

— Ты такая очаровательная собачка, — сказала она мне.

Я сделала то, что мне и полагалось: легла на пол, скрестив передние лапы.

— Как мило! Она делает реверанс! — обрадовалась женщина.

Сиджей вышла из-за дивана посмотреть, что я там сделала.

— О боже, — произнесла она.

Глава четырнадцатая

Сиджей была встревожена и напугана.

— Шерил, мне надо с вами поговорить. С глазу на глаз. Это очень важно.

Женщина все еще ласкала меня, но я наблюдала за Сиджей, пытаясь понять, что не так.

— Конечно, — ответила женщина.

Я пошла за ними по коридору, однако Сиджей повернулась и сказала мне: «Молли, стоять!»

Я знала команду «стоять», но мне совершенно не хотелось ее выполнять. Я посидела немножко и подошла понюхать под дверью, за которую они зашли. Спустя минут десять дверь резко открылась, и женщина быстро вышла, прижав руку ко рту. Она плакала. Сиджей тоже была расстроена и печальна.

Женщина взяла пальто, и к ней подошла Глория с бокалом.

— Что случилось? — Она смотрела то на Сиджей, то на рыдающую женщину. — Что ты ей наговорила?

Сиджей помотала головой.

— Прости. Я позвоню тебе, — сказала женщина Глории и вышла из дома.

Глория была очень зла. Сзади подошел Трент, обвел всех взглядом и, пройдя мимо Глории, встал радом с Сиджей. Когда он проходил, я коснулась носом его руки.

— Что случилось? — спросила Глория.

— Молли подала сигнал, которому ее обучили. Для диагностики рака. Она показала, что у Шерил рак.

— О боже, — произнес Трент.

Какие-то люди спустились в коридор, и я услышала, как кто-то из них сказал: «Рак? У кого рак?»

— И тебе обязательно надо было ей об этом сказать? — прошипела Глория. Она развернулась и мотнула головой, увидев других людей перед собой. — Все нормально.

— Что случилось? — спросил мужчина.

— Просто личный разговор, — покачала головой Сиджей. — Простите, что потревожили.

Люди постояли минуту и вернулись.

— Ты думаешь только о себе, — сказала Глория.

— Что вы хотите этим сказать? — повысив голос, ответил Трент.

— Трент, — одернула его Сиджей, положив ему руку на плечо.

— Ты хоть представляешь, сколько денег я потратила на вечеринку?

— Вечеринку? — переспросил Трент.

— Трент, не нужно, — сказала Сиджей. — Просто… Знаешь что, Глория? Извинись за меня перед своими друзьями. Скажи им, что у меня разболелась голова и я ушла в свою комнату.

Глория издала громкий звук, повернулась и с ненавистью уставилась на меня. Я отвела глаза. Она развернулась и зашагала прочь по коридору в ту сторону, куда чуть раньше молча ретировались остальные гости. Дойдя до конца коридора, она остановилась, выпрямила спину и поправила прическу.

— Джузеппе? — крикнула она в гостиную. — Куда ты подевался?

— Я принесу твое пальто, — сказала Тренту Сиджей.

Его плечи поникли.

— Ты уверена? То есть я бы хотел немного побыть с тобой. Мы можем поговорить.

— Нет, все нормально.

Сиджей зашла в спальню Глории и вышла оттуда с пальто Трента. Он оделся.

— Ну? — Сиджей улыбнулась ему. — Если вдруг я тебя не увижу, то веселого Рождества.

— Ага, и тебе. Сиджей, ты же понимаешь, что твоя мать не права? Да, ты огорчила Шерил, но ты дала ей очень важную информацию. А если бы ты решила подождать, потому что не хотела портить вечеринку, тебе было бы сложнее рассказать ей об этом потом. С такими вещами медлить нельзя.

— Я знаю.

— Не позволяй Глории доставать тебя, ладно?

Они стояли и смотрели друг на друга где-то с минуту.

— Хорошо, Трент, — наконец произнесла Сиджей.

Трент развернулся и подошел к двери, а мы пошли за ним. Потом он остановился и посмотрел вверх.

— Пока, омела.

Сиджей кивнула.

— Ладно, давай, — сказал Трент, протянув руки, и Сиджей рассмеялась. Прижав к себе, он ее поцеловал, а я подпрыгнула и поставила передние лапы ей на спину, чтобы быть в центре событий.

— Ого! — удивилась Сиджей.

— Ладно, пока. Веселого Рождества, — сказал Трент.

Я попыталась проскользнуть в дверь за ним, но Сиджей меня удержала. Потом она закрыла дверь и долго смотрела на нее, а я смотрела на Сиджей, думая, что же мы будем сейчас делать.

Я бы с удовольствием побродила под ногами у шумных гостей в зале и полакомилась бы угощениями, но Сиджей пошла в свою комнату, щелкая пальцами в знак того, чтобы я следовала за ней. Она сменила шуршащую одежду на обычную — мягкую рубашку, которая доходила ей до колен, и забралась в кровать с книгой в руках, оставив свет включенным.

Книги подходят для того, чтобы их жевать, но они практически безвкусные, и люди всегда расстраиваются, если собака такое сделала. Книги из тех игрушек, с которыми собакам играть не разрешается.

Я свернулась на полу рядом с кроватью и заснула, хотя сквозь сон слышала гомон людей снизу и как несколько раз хлопнула входная дверь. Затем в нашу дверь постучали, и я проснулась.

— Привет, Сиджей. — На пороге стоял мужчина. По запаху я узнала одного из гостей. Когда еще там внизу он опустил руку, чтобы дать мне кусочек рыбы, его часы с громким звуком скользнули по запястью.

— А, привет, Джузеппе.

Мужчина рассмеялся и вошел в комнату.

— Зови меня Гас. Только твоя мать называет меня Джузеппе, думая, что я итальянский принц. — Он опять засмеялся.

— Да? — Сиджей расправила одеяло поверх ног.

Мужчина закрыл за собой дверь спальни.

— И что же ты читаешь? — спросил он.

— Ты пьян, Гас.

— На то и вечеринка. — Мужчина тяжело уселся на кровать, поставив ноги прямо рядом со мной. Я села.

— Что ты делаешь? Убирайся из моей комнаты, — сказала Сиджей. Она разозлилась.

Мужчина положил руку на одеяло.

— Мне понравилось твое платье. У тебя классные шпильки. Знаешь, что такое «шпильки»? Ножки.

Мужчина потянул одеяло на себя. Сиджей пыталась натянуть его обратно.

— Прекрати, — сказала она.

— Да ладно тебе, — настаивал мужчина, потянувшись к Сиджей обеими руками. Почувствовав сильную вспышку ее страха, я подпрыгнула и поставила лапы на кровать, зарычала и оскалилась на мужчину, как тогда, много лет назад, я бросилась на коня Троя, защищая малышку.

Мужчина отпрянул и навалился на полку на стене — книги и фотографии посыпались с нее на пол. Он отшатнулся и рухнул на ковер. Я лаяла и прыгала на него, оскалив зубы.

— Молли, все в порядке. Хорошая девочка. — Я почувствовала руку Сиджей на моей шерсти, которая встала дыбом у меня на хребте.

— Эй, — произнес мужчина.

Сиджей нащупала мой ошейник и оттащила меня.

— Гас, уходи.

Он перевернулся и встал на колени. Открылась дверь, и вошла Глория.

— Что произошло? — потребовала она объяснений и взглянула на Гаса, который полз по полу. Он схватился за ножку кровати и с трудом встал.

— Джузеппе, что случилось?

Он оттолкнул ее и, тяжело ступая, вышел в коридор. Глория повернулась к дочери:

— Я слышала лай собаки. Она его укусила?

— Нет! Конечно нет.

— Так что же произошло?

— Вряд ли тебе это понравится, Глория.

— Рассказывай!

— Он вошел сюда и начал меня лапать, ясно? — закричала Сиджей. — А Молли меня защищала.

Я повернула голову, услышав свое имя. Глория сильно напряглась, и ее глаза сначала расширились, а потом сузились, став маленькими, как щелки.

— Ах ты брехунья, — прошипела она, развернулась и выбежала из комнаты. В этот момент хлопнула входная дверь. — Джузеппе!

В течение следующих нескольких дней Глория и Сиджей избегали друг друга. Даже когда пришла пора сесть под деревом и, разрывая бумагу, доставать подарки, они и то практически не разговаривали. Сиджей кушала у себя в спальне: иногда малюсенькую порцию овощей, а иногда полную тарелку макарон с сыром и соусом или пиццу с чипсами и мороженым. После еды она шла в ванную, вставала на плоский ящичек и печально вздыхала. Каждый божий день Сиджей вставала на этот ящичек. Я стала называть его «печальный ящичек», потому что Сиджей неизменно печалилась, вставая на него.

К нам приехали Трент и Рокки, и мы все вместе отправились играть на снегу. Давно Сиджей не была так счастлива.

Я не чувствовала себя плохой собакой из-за того, что оскалилась на мужчину в спальне Сиджей. Моя девочка была напугана, и я действовала инстинктивно. Я переживала, что меня потом за это накажут, но не наказали.

Вскоре опять началась школа. Теперь Сиджей и Глория разговаривали чаще, хотя я по-прежнему чувствовала напряжение, когда они оказывались в одной комнате. Когда Сиджей была в школе, я отправлялась на свое привычное место под лестницей и ждала ее возвращения, выходя через собачью дверь только для того, чтобы поиграть во дворе или погавкать на собак, лай которых я слышала вдалеке.

Мы перестали ходить к Энди каждый день, зато с еще большим удовольствием иногда ее навещали. Люди всегда так поступают — как только установится определенный режим, они сразу же его меняют. Приходя к Энди, после приветствия с объятиями и поцелуями мы приступали к старой игре, когда люди сидели на стульях, а еще начали и новую игру, когда люди сидели или стояли в длинной очереди.

— Вот на что мне выдали этот грант — понять, сможет ли собака дать положительный сигнал в группе людей, — объяснила Энди. — Пока только Люку удавалось это сделать.

Люк поднял голову, услышав свое имя.

Мы ходили взад и вперед вдоль очереди людей, я понимала, что Энди и Сиджей от меня чего-то ждут, но во время первых двух проходов я не могла понять — чего. А потом я почуяла знакомый запах, исходивший от женщины без волос, руки которой пахли хозяйственным мылом, — это был тот самый металлический запах, который я бы ни с чем не спутала.

Я подала сигнал и получила печенье.

Наверное, игра заключалась именно в этом, хотя я сомневалась, потому что Энди подводила меня и к другим людям, от которых не было характерного запаха, как будто мне следовало подать сигнал и для них. И когда я один раз так сделала, Энди посмотрела на меня, скрестив руки, и печенья не дала. Я совсем запуталась.

Однажды я вышла во двор, где слой свежевыпавшего снега был таким толстым, что мне приходилось продвигаться по нему скачками. Потом я услышала звук открывающейся двери и в проеме увидела Глорию.

— Хочешь кусочек жареного мяса? — позвала она.

Я нерешительно сделала шаг в ее сторону и остановилась. Я слышала вопрос в ее голосе, но мне было непонятно, означал ли он, что я опять в чем-то провинилась.

— Вот, — сказала она и бросила что-то в снег за несколько метров передо мной; я пошла к этому месту, но так как снег был очень глубоким, мне пришлось искать его по запаху. Это был вкуснейший кусок мяса! Я подняла голову и посмотрела на Глорию, пробно вильнув хвостом.

— Хочешь еще? — Она бросила мне еще один кусок мяса, и я прыгнула на него, фыркая, и когда наконец его нашла, то тут же проглотила.

Потом Глория зашла в дом. Интересно, что все это значило?

Глория снова позвала меня, теперь уже с парадного входа:

— Эй, Молли! Собачка, хочешь угощение?

Угощение! Чтобы не проходить через дом, я поскакала сквозь снег к калитке, которая оказалась открытой. Подъезд к дому был расчищен; это сделал мужчина, который приезжал сюда на своем грузовике каждое утро, когда выпадал снег. Я обошла вокруг дома и увидела Глорию, стоящую на дорожке.

— Угощение, — сказала она и бросила мне еще один кусок мяса — я поймала его в воздухе. Она открыла заднюю дверь своей машины. — Хорошо, хочешь внутрь? Еще угощение?

Я прекрасно поняла, что ей нужно, и неохотно подошла к открытой двери. Она снова швырнула мясо на пол в задней части машины, я запрыгнула, и, пока я жадно поедала угощение, она закрыла дверь. Затем она сама села в машину, и мы отъехали от дома.

Я не расстроилась, что меня не посадили на переднее сиденье. В любом случае мне было бы некомфортно рядом с Глорией. Я немного посмотрела в окно на заснеженные деревья и дворы, а потом покружилась и легла вздремнуть на сиденье.

Когда машина остановилась, я проснулась и встряхнулась; Глория выключила двигатель.

— Теперь спокойно. Помнишь, я давала тебе угощения? Веди себя хорошо, Молли, — сказала она мне, повернувшись на сиденье.

Услышав свое имя, я завиляла хвостом. Я обнюхала руки Глории, когда они обвились вокруг моей шеи, но мяса в них не было. Прозвучал щелчок, и мой ошейник упал на сиденье. Я понюхала его. Глория вышла из машины и открыла мою дверь.

— Пошли. Рядом. Будь хорошей собакой. Не убегай.

Мы приближались к какому-то зданию, от которого разило собаками. Глория толчком открыла входную дверь и похлопала себя по ноге, чтобы я зашла за ней внутрь. Там была маленькая комнатка с открытой дверью, через которую я слышала лай многих собак.

— Здравствуйте! Есть кто-нибудь? — позвала Глория.

Из открытой двери вышла женщина.

— Да, чем могу вам помочь?

— Вот, нашла бедняжку на улице, — сказала Глория. — Неизвестно, сколько он прожил так, один, вдалеке от своей семьи. Это вам сдают потерявшихся собак?

Глава пятнадцатая

Я бывала в таких местах и раньше. Оно даже напоминало заведение, куда мы с Сиджей приходили играть с Энди и Люком, разве что собак здесь было гораздо больше, потолок был низким, и не было большой комнаты для людей на стульях — только тесные проходы среди клеток с собаками.

Меня посадили в маленькую клетку с цементным полом. В будке лежал коврик, пропитанный запахами множества собак, да и весь воздух здесь был пропитан запахами собак и беспрерывным лаем.

Когда пришла женщина с миской, я подбежала к дверце, виляя хвостом, надеясь, что она меня выпустит отсюда. Мне хотелось бегать и играть, и чтобы люди ласкали меня. Женщина была приятной, но из клетки меня не выпустила.

Большинство собак тоже бросалось к дверцам клеток при виде женщины. Многие из них лаяли, а кто-то сидел тихо, стараясь быть хорошей собакой. Но женщина их все равно не выпускала.

Я не понимала, что происходит и почему я оказалась здесь, среди лающих собак. Я так сильно скучала по Сиджей, что не находила себе места: металась по клетке и скулила, а затем зашла в будку и улеглась на малюсеньком коврике.

Лай собак, истязавший мой слух, был полон страха, негодования, боли и печали. Когда же лаяла я, то в моем голосе звучало горе разбитого сердца и мольба о том, чтобы меня поскорее выпустили.

Ночью почти все собаки затихали, но если одна из них начинала лаять (обычно это был мой сосед, высокий худой пес коричнево-черного цвета с обрезанным хвостом), то все остальные тоже просыпались, и здание вновь наполнялось лаем. Спать в таких условиях очень сложно.

Я представляла, как лежу в ногах Сиджей. Иногда ночью мне становилось жарко, и я спрыгивала на пол, но сейчас я скучала по ней так сильно, что была готова лежать в кровати, несмотря ни на какую жару. Я умирала от желания почувствовать ее руку и вдохнуть знакомый восхитительный аромат ее кожи.

Следующим утром меня выпустили из клетки и повели по коридору, затем положили на стол, прямо как у Ветеринара. Мужчина и женщина погладили меня, а потом мужчина проверил мои уши. Женщина взяла палку и держала ее возле моей головы, но так как руки мужчины по обеим сторонам моей морды закрывали мне обзор, я не могла разглядеть, игрушка это или нет.

— Есть сигнал, — сказала женщина.

— Я и думал, что она с чипом, — ответил мужчина.

Меня вернули в клетку.

Через несколько часов пришел мужчина.

— Привет, Молли, — сказал он мне. Я села и завиляла хвостом, обрадовавшись, что он назвал меня по имени. Он надел мне на шею веревку. — Пойдем, девочка.

Я почуяла Сиджей в ту же секунду, как только он открыл дверь в конце коридора.

— Молли! — позвала она.

Я ринулась к ней, а она бросилась на колени и обвила меня руками. Я целовала ее в лицо и в ухо и как сумасшедшая кружила вокруг нее. Сиджей рассмеялась.

— Молли, хорошая девочка. Теперь сядь.

Сидеть было трудно, но я знала, что должна быть хорошей собакой. Я сидела, виляя хвостом, пока моя девочка разговаривала с мужчиной.

— Я очень волновалась, — говорила Сиджей. — Наверное, она выбежала за ворота, когда пришел человек расчищать дорожку после сильного снегопада.

В глубине коридора высокий черно-коричневый пес снова залаял, поднялся гомон. Хорошо бы и за остальными собаками пришли люди и забрали их домой.

— Женщина, которая ее привезла, сказала, что она бегала по улице одна.

— Совсем не похоже на Молли. Сколько с меня?

— Шестьдесят долларов.

Я завиляла хвостом, а Сиджей опустила руку, чтобы меня погладить.

— Подождите-ка, женщина?

— Да, какая-то богатая женщина.

— Богатая?

— Ну, у нее был «Кадиллак», дорогая одежда, хорошая прическа. Сильный запах духов.

— Блондинка?

— Да.

Сиджей сделала глубокий вдох и начала что-то искать в своей сумочке. Я внимательно следила, потому что у нее там могло быть печенье.

— Посмотрите, это она? — Сиджей склонилась над стойкой.

— Не думаю, что смогу вам помочь.

— Послушайте, женщина на фотографии — моя мать.

— Что?

— Да.

— Ваша мать сдала в приют вашу собаку? Не сказав вам?

— Именно.

Наступила тишина.

— Мне жаль, — сказал мужчина.

Меня посадили на переднее сиденье, и мы поехали кататься.

— Я так скучала по тебе, Молли. Так боялась, что с тобой что-то случилось! — Сиджей прижала меня к себе, а я лизала ее лицо. — О, Молли, Молли, глупенький ты шнудель, вовсе не пудель. Прости меня, пожалуйста. Я и подумать не могла, что она на такое способна.

Несмотря на то что мы были вместе, Сиджей была печальна.

Хотя за окном проплывало много интересного, я смотрела только на нее и лизала ей руку, а потом положила голову ей на колени, как во времена моего собачьего детства. Мне было так хорошо вновь сидеть с ней рядом, что я быстро погрузилась в изнеможенный сон.

Когда машина замедлила ход и резко повернула, наполняясь знакомыми запахами, я поднялась и села. Мы приехали домой. Двигатель затих, и Сиджей взяла мою голову в ладони.

— Молли, здесь тебе оставаться опасно. Я не знаю, что делать. Я не уверена, что Глория опять не захочет навредить тебе. Молли, я умру, если с тобой что-то произойдет.

Я слегка завиляла хвостом. Сиджей выпустила меня из машины, и я поспешила по тающему снегу ко входной двери — как же хорошо снова быть дома. Сиджей открыла дверь, зашла внутрь и ахнула от страха.

— Шейн!

В гостиной сидел ее друг, Шейн. Он поднялся, но я не стала подходить к нему и не стала вилять хвостом. Что-то здесь было не так, он не должен был находиться в нашем доме один.

— Привет, Сиджей.

— Как ты попал в дом?

Шейн встал на одно колено и похлопал по нему.

— Приветик, Молли.

От него воняло дымом. Я осталась стоять рядом с Сиджей.

— Шейн, я спросила, как ты попал внутрь.

— Просунул грабли в собачью дверь и повернул засов, — ответил он, смеясь.

— Зачем ты пришел?

— Ты же мне так и не перезвонила.

— Убирайся! Не смей приходить в мой дом!

Сиджей была разозлена. Я внимательно наблюдала за ней, пытаясь понять, что происходит.

— Ты не оставила мне выбора. Ты меня совершенно игнорировала.

— Да, после разрыва отношений люди поступают именно так: они перестают общаться. Можешь посмотреть в энциклопедии.

— Ты не против, если я закурю?

— Против! Убирайся!

— Я не уйду, пока мы все не обсудим.

— Что «все»? Шейн, ты… — Сиджей сделала глубокий вдох. — Ты мне звонил раз тридцать сегодня в два часа ночи.

— Правда? — рассмеялся Шейн.

Я услышала, как к дому подъехала машина, и подошла к окну посмотреть. Дверца машины открылась — Рокки! Потом вышел и Трент. Рокки подбежал к дереву и поднял на него ногу.

— Кто-то приехал, — сказала Сиджей.

— Мне подождать наверху?

— Что? Ты с ума сошел? Уходи!

Послышался легкий стук в дверь. Я подбежала и прильнула носом к щели под ней, вдыхая воздух. Рокки с другой стороны делал то же самое. Сиджей подошла и открыла дверь.

— Ты ее нашла! — воскликнул Трент и замер.

— Привет, Трент, — сказал Шейн.

Мы с Рокки обнюхивали друг друга. Я подпрыгнула, весело схватила его за складку кожи на шее и потащила.

— Извините, лучше я заеду в другой раз, — пробормотал Трент.

— Нет! — возразила Сиджей.

— Да, правильно. Мы как раз начали личный разговор, — сказал Шейн.

— Нет, ты как раз начал уходить, — отрезала Сиджей.

— Сиджей, нам надо поговорить, — настаивал Шейн.

— По-моему, она хочет, чтобы ты ушел, — ответил ему Трент.

Рокки замер. Я кусала его за морду, но взгляд его был прикован к Тренту, а мышцы стали каменными.

— Может, я не хочу уходить! — громко сказал Шейн.

Теперь я почувствовала, как Трент разозлился. Рокки стоял, навострив уши, шерсть поднялась у него на загривке.

В эту минуту меня осенило, что предназначением Рокки было любить и защищать Трента, точно так же как мое — любить и защищать Сиджей.

— Шейн, — спокойно сказала Сиджей. — Увидимся завтра.

Шейн не сводил глаз с Трента.

— Шейн! — повторила Сиджей громче.

Шейн моргнул и посмотрел на нее:

— Что?

— Увидимся завтра там, где ты катаешься на скейтборде. Ладно? После школы.

Какое-то мгновенье Шейн стоял молча, а затем кивнул. Он поднял свою куртку и накинул ее на плечо. Проходя, он толкнул Трента, который не спускал с него глаз, пока тот не вышел из дому.

— И завтра ты с ним встретишься? — спросил Трент. Он рассеяно гладил Рокки по голове, а я лизала Рокки в губы.

— Нет! Завтра меня здесь вообще не будет.

— То есть?

— Мы с Молли уезжаем. Сегодня после обеда. Мы едем в Калифорнию.

Сиджей начала подниматься по лестнице в свою комнату, и все мы, Трент, Рокки и я, последовали за ней.

— О чем ты говоришь? — не понимал Трент.

Сиджей подошла к шкафу и вытащила чемодан. Я его узнала: в тот раз, когда она собиралась оставить меня у Трента на бесконечно долгое время, она тоже достала его из шкафа.

Рокки был готов возобновить игру, но, увидев чемодан, я разволновалась и прильнула к ногам Сиджей.

— Молли вовсе не убежала. Глория сдала ее в приют для бездомных животных.

— Что?

— Я показала парню в приюте ее фотографию. Поверить не могу.

— Ну… Когда речь идет о твоей матери, я могу поверить во что угодно.

— В общем, все. Мы едем в Калифорнию. Будем жить на пляже, пока я не найду работу. А когда мне исполнится двадцать один, я получу деньги, которые оставил отец, и поступлю в колледж.

— Ты не продумала свой план до конца, Сиджей. Колледж? Ты еще школу не окончила!

— Сдам экзамены экстерном и получу аттестат. Или там пойду в школу. Пока не знаю.

— Я поеду с тобой, — сказал Трент.

— Ну конечно, только этого не хватало.

— Как ты будешь жить на пляже, ты хоть думала?

Сиджей не ответила, но я чувствовала, что она начинает злиться. Трент какое-то время просто наблюдал за ней.

— А как насчет того самого? — наконец тихо спросил он.

Сиджей остановилась и подняла на него глаза:

— Ты о чем?

— О… еде.

Сиджей пристально посмотрела на Трента и сделала глубокий вдох.

— Господи, Трент, каждый божий день меня будит тоненький голосок в голове, который спрашивает, что же я буду сегодня кушать. Еще один голос — твой — мне не нужен.

Трент смотрел в пол. Он казался расстроенным. Рокки подошел и потыкался в него.

— Извини, — сказал он.

Сиджей вынула еще один чемодан и положила его на кровать.

— Я должна убраться отсюда до прихода Глории, чтобы она не видела, что я забрала Молли.

— Слушай, давай я отдам тебе деньги, которые накопил?

— Не надо, Трент.

— Да, знаю. Вот, держи.

Я взволнованно зевнула. Я обожала проводить время с Рокки и Трентом, но только не в том случае, если Сиджей собралась отправиться куда-то без меня.

— Ты самый лучший в мире друг, Трент, — нежно сказала Сиджей, и они обнялись. — Не знаю, что бы я делала без тебя и Молли.

Внизу послышался грохот — хлопнула входная дверь.

— Клэрити? — пропел голос Глории. — Это машина Трента?

Сиджей и Трент пристально посмотрели друг на друга.

— Да! — прокричала Сиджей. Ее голос понизился по шепота: — Можешь проследить, чтоб Молли сидела тихо?

Я завиляла хвостом.

— Да, — сказал Трент. Он опустился передо мной на колени, начал поглаживать мои уши и нежно шептать: — Шшш, Молли.

Рокки ужасно ревновал и пытался протиснуть свою мордочку впереди моей.

Сиджей вышла в коридор и свесилась через перила. Я собралась выйти за ней, но Трент нежно придержал меня. Я напряглась, чувствуя, что сейчас начну скулить. Я не хочу, чтобы Сиджей отходила от меня даже на метр, тем более с чемоданами.

— Нет, — тихо сказал мне Трент. — Сиди смирно, Молли.

— Дорогая, Джузеппе ведет меня в кино, а потом пригласил на поздний ужин, так что не жди, ложись спать.

— Джузеппе?! — В голосе Сиджей звучало явное возмущение.

— Не начинай, Клэрити Джун. Я забыла обо всех наших размолвках и ожидаю от тебя того же.

— Прощай, Глория.

— Прощай?.. То есть как?

Я не смогла удержаться и слегка заскулила, переминаясь с ноги на ногу.

— Что это? — спросила Глория.

Сиджей обернулась, чтобы посмотреть на меня. Я опять заскулила, пытаясь выбраться к ней.

— Трент привез свою собаку, Рокки. Он знает, как мне плохо без Молли.

— Наш дом всегда должен кишеть собаками?

— Нет, Глория. Это больше не повторится.

— Спасибо. Спокойной ночи, Сиджей.

— Прощай.

Сиджей вернулась в комнату и закрыла за собой дверь. Я подскочила к ней и стала лизать в лицо.

— Молли, я ведь была в трех футах от тебя, ты совсем «ку-ку», сумасшедшая моя псинка. Если ты смесь кокер-спаниеля и пуделя, то знаешь, как тебя надо назвать — кокер-ку-ку. Именно так! — И Сиджей поцеловала меня в морду.

Трент понес чемоданы вниз по лестнице и поставил их на заднее сиденье машины, а я тем временем забронировала себе местечко впереди. Рокки подошел обнюхать меня, но даже не пытался забраться в машину, хотя я ему это все равно бы не позволила.

Трент был очень печален, когда обнимал меня на прощание. Я лизала его лицо. Я знала, что через день-два мы снова увидимся. Он наклонился к окну, которое Сиджей опустила, когда села в машину. Она опустила мое окно тоже, чтобы я наслаждалась холодным воздухом.

— Ты уже знаешь, куда поедешь? — спросил Трент.

— Да, я ввела в навигатор телефона, — ответила Сиджей. — С нами все будет в порядке.

— Позвони мне.

— Надеюсь, она не сможет отслеживать звонки с моего номера?

— Ах да, конечно, она обязательно позвонит своим друзьям из ФБР.

Сиджей рассмеялась. Трент обнял ее через окно.

— Будь хорошей собакой, Молли, — сказал он мне, и я завиляла хвостом, услышав, что я хорошая собака.

— Ну все, Молли, поехали, — сказала Сиджей.

Глава шестнадцатая

В этот раз мы ехали на машине очень долго. Я свернулась на переднем сиденье так, чтобы Сиджей было легко достать мою голову, и она время от времени меня гладила. Любовь, исходившая от ее руки, убаюкала меня, и я безмятежно заснула. Здесь было хорошо, несравнимо лучше, чем в здании с лающими собаками. Надеюсь, я никогда там снова не окажусь. Я хотела быть только здесь — на переднем сиденье, рядом с моей девочкой.

Мы остановились в каком-то месте со столиками под открытым небом и замечательными запахами еды.

— Не так уж и холодно, если не снимать куртку, — сказала Сиджей и привязала мой поводок к ножке стола. — Молли, все будет хорошо, ладно? Я зайду туда лишь на минутку. Не смотри на меня так, я тебя прошу. Ты хорошая собака.

Я поняла только то, что я хорошая собака. Когда Сиджей развернулась, я попыталась пойти за ней, но поводок меня остановил. Когда она вошла в здание через стеклянную дверь, я изо всех сил его натянула. Я ничего не понимала и заскулила. Я должна была пойти с ней!

— Привет, Молли. — Я обернулась и увидела Шейна. Вилять хвостом я не стала. — Хорошая собака.

Шейн присел на корточки рядом со мной и погладил меня по голове. От него пахло дымом, маслами и мясом. Я не знала, что делать.

Увидев Сиджей, я завиляла хвостом. Она стояла по другую сторону стеклянной двери и смотрела на нас, в руках у нее был пакет. Шейн помахал рукой. Сиджей медленно вышла.

— Привет, крошка, — сказал Шейн, вставая.

— Думаю, глупо спрашивать, следил ли ты за мной, — ответила ему Сиджей. Она поставила пакет на землю. Я чуяла, что там еда, и очень, очень хотела засунуть внутрь голову, чтобы понюхать содержимое.

— Я видел, как Трент складывал чемоданы в твою машину. То есть ты и не собиралась встречаться со мной завтра в парке?

— Заболела родственница, мне нужно срочно ее навестить. Я вернусь через пару дней.

— Дело в том, что ты дала мне обещание и не сдержала его.

— Да, я нарушила условия контракта.

— Не смешно. Ты со мной постоянно так поступаешь, — сказал Шейн.

— Я бы тебе позвонила.

— Не в этом дело. Я же сказал, что нам надо поговорить, а ты меня отшиваешь. А теперь это — не предупредив, уехала из города. Ты не оставила мне выбора, пришлось ехать за тобой.

Я потыкала носом в руку Сиджей, напоминая ей, что я здесь и могу начать разбирать содержимое пакета, если она не намерена сама.

— О чем ты хочешь поговорить, Шейн? — тихо спросила Сиджей.

— Ну, о нас, — громко ответил Шейн. — У меня, типа, бессонница. Даже живот болит иногда. А ты не отвечаешь на мои сообщения, я что, радоваться этому должен? Конечно, я злюсь. Нельзя так со мной поступать, крошка. Я хочу, чтоб все было как раньше. Мне тебя не хватает.

— Ого, — сказала Сиджей. Она села за стол и наконец-то начала вынимать еду из пакета. Я сидела тихо, всем своим видом показывая, что я хорошая собака.

— Что значит «ого»?.. Эй, можно мне картошки? — Шейн протянул руку, взял немного какой-то очень вкусно пахнущей пищи и положил ее себе в рот. Я следила за его рукой, но из нее ничего не выпало.

— Угощайся, — ответила Сиджей.

— А кетчуп есть?

Сиджей подтолкнула к нему пакет, и Шейн начал в нем копаться.

— Что значит «ого»? — повторил он.

— Я только что сделала открытие: осознала, что у меня огромный талант, — ответила Сиджей.

— Какой?

— У меня потрясающий дар находить друзей, которые думают только о себе.

На полпути ко рту рука Шейна с едой остановилась. Я была вся внимание.

— И это все? Я для тебя просто друг? — тихо спросил он.

Сиджей шумно выдохнула и отвернулась.

— Ты же знаешь, что это не так, крошка. — Когда Шейн говорил, манящие ароматы клубами пара вырывались у него изо рта. — Ты, типа, для меня идеальна. Все считают, что мы прекрасно смотримся вместе. А еще кетчуп есть?

Какое-то мгновенье Сиджей сидела, уставившись на него, а затем молча поднялась и зашла в здание. Как только она оказалась внутри, Шейн засунул руку в ее сумочку и вытащил что-то несъедобное — телефон. Но разговаривать с ним он не стал, а просто уставился на него.

— Санта-Моника? — сказал он вслух. — Твою ж…

Он засунул телефон обратно в сумочку и сел как ни в чем не бывало.

Сиджей вышла из здания и что-то ему отдала. Ее рука опустилась вниз и погладила меня.

— Молли, я дам тебе ужин через минуту, — сказала она. Я обрадовалась, услышав слова «ужин» и «Молли» в одной фразе.

— Так и где же живет твоя родственница? — спросил Шейн.

— Что?

— Я имею в виду, куда ты едешь?

— А, в Сент-Луис.

— Ну да. Мы оба знаем, что это вранье.

— Прости?

— У тебя нет больной родственницы. Ты просто пытаешься убежать от откровенного разговора со мной.

— А у тебя потрясающий дар выставлять себя на посмешище.

Внутри Шейна вспыхнул яростный гнев. Он поднял руку и грохнул ею по столу. Ошеломленная, я подпрыгнула, не понимая, что он делает, и почувствовала страх Сиджей. Что происходит? Шерсть у меня на спине непроизвольно встала дыбом — я поняла это, ощутив покалывание в коже.

— Все, хватит, — рявкнул Шейн.

— Что хватит?

— Врать. Манипулировать. Быть эгоисткой.

— Ты о чем?

— Давай по машинам и возвращаемся в Уэксфорд. Я поеду за тобой, а Молли будет в моей машине, чтобы ты опять не выкинула какую-нибудь глупость.

Я посмотрела на него. Сиджей долго сидела молча, даже не начав есть.

— Хорошо, — наконец сказала она. Ее страх исчез.

— Прекрасно. — Гнев Шейна тоже отступал. Что бы ни произошло между ними, очевидно, оно уже закончилось.

Сиджей оттолкнула пакет.

— Ты не будешь это есть? — поинтересовался Шейн.

— Налетай.

Шейн начал уплетать ужин Сиджей. А я скорбно следила за этим.

— Дай мне ключи, я посажу Молли в твою машину, — сказала Сиджей.

— Я сам посажу.

— Нет, это должна сделать я.

— Я не доверяю тебе.

— Она с тобой не пойдет — собаки очень хорошо разбираются в людях. Я хочу, чтобы Молли посидела там и привыкла немного, перед тем как мы отправимся в дорогу.

— Хорошо разбираются в людях, — фыркнул Шейн.

— Так ты дашь мне ключи или нет?

Все еще жуя, Шейн полез в карман и швырнул ей что-то; по звуку удара о стол я определила, что это ключи. Сиджей взяла их и тут же уронила на землю прямо передо мной. Я наклонилась понюхать и почуяла запах дыма и давно умершего животного.

— Думаешь, заячья лапка тебе поможет? — брезгливо сказала Сиджей.

— Ага. Да, это мой талисман на удачу, он подарил мне тебя.

Сиджей издала звук отвращения и подняла кусок мертвого животного с ключами.

— Пойдем, Молли.

— Я сейчас приду, — сказал Шейн.

— Не торопись. — Сиджей подвела меня к машине и открыла дверь. Внутри я чуяла запах Шейна плюс какие-то еще запахи, но собаками не пахло. — Ладно, Молли, влезай!

Я не понимала зачем, однако запрыгнула внутрь, как и было мне сказано, радуясь, что на переднее сиденье. Окно с моей стороны до конца опустилось.

— Ладно, Молли, ты хорошая девочка, — сказала Сиджей. — Должно получиться.

Она закрыла дверцу. Я была озадачена и наблюдала, как она пошла назад к Шейну и села с ним. Чем это мы занимаемся? Я высунула голову из окна и тихонько заскулила.

Сиджей поднялась и опять вошла в здание. Шейн продолжал есть, не поднимая головы: судя по его аппетиту, вряд ли мне хоть что-то останется на ужин.

Затем моя голова дернулась, — задняя дверь здания открылась, и из нее тихонько вышла Сиджей. Что происходит? Когда она скрылась у меня из виду, обходя здание, я заскулила.

Я услышала знакомый звук двигателя ее машины и заскулила еще громче. Шейн поднялся, взял пакет и выбросил в мусорный бак. Он зевнул, посмотрел на запястье и уставился на дверь в здании. Он стоял, склонив голову набок, почесывая подбородок.

Машина Сиджей выехала из-за угла и промчалась мимо Шейна, который, остолбенев, проводил ее взглядом. Проехав несколько десятков метров по дороге, машина остановилась.

— Молли! — прокричала Сиджей.

Шейн повернулся посмотреть на меня. Я залаяла из окна.

— Молли! — опять закричала она.

Шейн пригнул голову и побежал ко мне. Я втянула голову внутрь салона и покружилась на сиденье, полагая, что Шейн откроет дверь и выпустит меня к моей девочке.

— Молли! — отчаянно закричала Сиджей. — Ко мне! Сейчас же! Молли!

Я повернулась и стремглав вылетела в окно как раз в тот миг, когда Шейн добрался до машины.

— Попалась! — крикнул он, схватив меня. Почувствовав его руку на своей спине, я опустила голову, вывернулась и побежала.

— Стой, проклятая собака! — заорал он и погнался за мной.

Я пронеслась через всю парковку и впрыгнула в открытую дверь машины Сиджей, перебралась на соседнее сиденье и села, тяжело дыша. Сиджей захлопнула дверь и отъехала.

— Я думала, ты сообразительнее, — сказала она.

Машина медленно ехала, а через несколько минут затормозила и остановилась. Сиджей смотрела на верхнюю часть лобового стекла.

Я обернулась, чтобы посмотреть назад: к нам бежал Шейн. По выражению его лица я поняла, что он злится. Сиджей опустила свое окно и начала очень, очень медленно отъезжать.

Шейн перестал бежать и положил руки на колени. Сиджей остановила машину. Он поднял глаза и направился к нам. Он приближался все ближе и ближе, и ветер, дувший ему в спину, стал доносить запахи еды, которую он только что съел. Я бы сейчас с удовольствием облизала чьи-нибудь пальцы.

Машина опять начала двигаться. Сиджей полезла в сумочку и достала ключи с мертвым животным. Она высунула их из окна и закинула через крышу машины далеко в высокую траву, растущую рядом с дорогой. После этого мы уехали. Я наблюдала через заднее стекло, как Шейн подошел к тому месту, где только что стояла наша машина, и, уперев руки в бока, уставился вдаль.

Я бы с легкостью нашла ключи, но у людей проблемы с поиском потерянных вещей. Это одна из причин, почему им нужны собаки. Но что-то подсказывало мне, что сейчас причина, по которой Сиджей забросила ключи, не имела ничего общего с игрой «найди-и-принеси».

Вскоре Сиджей остановила машину и насыпала мне в миску еды. Я знала, что она не забудет меня покормить, хотя, честно говоря, то, что Шейн ел из пакета, пахло гораздо интереснее.

Это была самая длинная поездка на машине в моей жизни. По ночам Сиджей парковала машину под фонарем и спала на переднем сиденье, а я спала, положив голову ей на ноги. Мы проезжали по очень заснеженным местам, а потом — по местам, где дул сильный ветер и было очень сухо.

Обычно Сиджей получала еду в пакете, который ей выдавали из здания. Иногда мы кушали за столиком под открытым небом. Пища была необычной и очень вкусной. Самая лучшая поездка на машине в моей жизни!..

Я спала глубоким сном, когда машина остановилась, и двигатель отключился. Я осмотрелась сонным взглядом. Мы были посреди большого количества других машин. Солнце еще не успело подняться над горизонтом.

— Все, Молли, приехали, — сказала Сиджей.

Мы вышли из машины, и мне в нос ударил знакомый запах — я сразу поняла, где мы.

Когда я была собакой, чьей Работой было искать и показывать, я часто приходила с моими людьми, Джейкобом или Майей, к этому самому месту. К океану. Сиджей подвела меня к воде, спустила с поводка и рассмеялась, когда я прыгнула в воду и от необходимости реализовать энергию, накопленную за дни поездки, стала носиться по волнам огромными прыжками.

Мы немножко поиграли, а затем пошли к столикам под открытым небом. Сиджей дала мне воду и пищу, а потом села погреться со мной на солнышке.

— Замечательный день, — сказал мужчина. — Симпатичная собака.

Он нагнулся, чтобы меня погладить. Его руки пахли мятой.

— Спасибо, — ответила Сиджей.

— Ты откуда? Дай-ка я угадаю, Огайо.

— Что? Нет, я местная.

Мужчина рассмеялся.

— В этой куртке?.. Меня зовут Барт.

— Привет, — ответила Сиджей и отвернулась.

— Ладно, понял. Компания тебе не нужна. Просто такой прекрасный денек, мне захотелось поздороваться с тобой и твоей собакой. Смотри, чтоб полицейские не увидели твою псинку на пляже, а то оштрафуют. — Мужчина снова улыбнулся и отошел к другому столику, где и устроился в одиночестве.

Следующие пару дней мы спали в машине, а проснувшись, Сиджей вставала под струю воды, после чего она брала меня с собой в маленькое здание, чтобы переодеться. Потом она ездила вокруг, останавливаясь в различных местах, которые, насколько я могла судить по запаху, были ресторанами. Сиджей привязывала меня в теньке и заходила внутрь; иногда она выходила сразу же, а иногда — через какое-то время. К концу дня ее волосы и одежда были пропитаны восхитительными кулинарными ароматами.

Сиджей всегда приводила меня к океану побегать и поиграть, но сама никогда не купалась.

— Молли, ты такая хорошая собака, — сказала она. — Знаешь, получить работу намного сложнее, чем я думала, даже за минимальную плату.

Я завиляла хвостом, услышав, что я хорошая собака. Наступило лучшее время моей жизни: мы либо были в машине, либо на улице — каждый день!

Через несколько дней, ночью, когда мы уже собирались ложиться спать, пошел дождь.

Обычно Сиджей оставляла окна машины приоткрытыми на ночь, но в этот раз из-за дождя она их закрыла полностью, и я не почуяла, как подошел человек. Я увидела его, только когда он возник из дождя в свете уличного фонаря. Как будто ночь и дождь сошлись вместе и сотворили этого мокрого темного человека. Я сидела совершенно неподвижно, наблюдая за ним. У него были длинные волосы на голове и лице, а через плечо была перекинута сумка. Он смотрел прямо на нас.

Когда Сиджей его тоже увидела, внутри ее начал расти страх. Из моего горла вырвалось низкое рычание.

— Молли, все в порядке, — сказала она, и я завиляла хвостом.

Мужчина медленно огляделся — казалось, он проверял близстоящие машины на парковке. А потом снова повернулся и целенаправленно пошел к нам.

Глава семнадцатая

Мужчина подошел вплотную к машине; когда его рука потянулась к дверце, я со всей силы бросилась на стекло, лая и клацая зубами. Я давала ему понять, что если он попытается проникнуть в машину, то встретится с моими зубами. И я была готова укусить его — даже ощущала во рту его вкус.

Когда мужчина нагнулся, чтобы нас рассмотреть, я увидела, как струи воды стекают по длинным волосам ему на лицо. Он совершенно игнорировал меня и не сводил глаз с Сиджей. От страха с ее губ слетел короткий крик. Я слышала, как бьется ее сердце.

Я была вне себя от ярости, что кто-то решил напугать мою девочку. Я в гневе царапала стекло, бросаясь на него снова и снова. Мой лай звучал с той же дикой жестокостью, как тогда, защищая Клэрити от Троя.

Мужчина улыбнулся и постучал в окно. Я кусала стекло в том месте, куда стучали его костяшки.

— Уходи! — закричала Сиджей.

Мужчина не отреагировал. Через минуту он отошел, растворившись во мраке.

— О боже. Молли, ты такая хорошая собака. — Сиджей обвила меня руками, а я лизала ее лицо. — Я ужасно испугалась. Он был как зомби! Но ты защитила меня, правда? Ты сторожевая собака, смесь сторожевой собаки и пуделя — студель! Я очень люблю тебя.

Раздался сильный удар, и Сиджей закричала. Мужчина вернулся, и на этот раз в руках у него была палка, которой он ударил по стеклу машины. Он улыбался, и в темноте под дождем я смогла разглядеть его кривые желтые зубы; глаза были скрыты тенью от полей шляпы. Я пристально смотрела ему в глаза, а из моего рта при рычании вылетала слюна. Он пугал мою девочку, и я дала волю ярости, желая сейчас только одного — укусить этого мужчину.

Он смеялся, заглядывая в окно, и пригрозил мне пальцем, как часто делала Глория. А потом выпрямился и растворился во тьме.

Я всегда думала о палках, как о чем-то хорошем, с чем можно поиграть, но теперь я поняла, что палка может быть плохой вещью, особенно если ты находишься в страшном месте, и человек, который ее держит, вовсе не собирается с тобой играть.

Всю ночь дождь громко барабанил по машине. Поначалу Сиджей не могла заснуть, затем страх постепенно ее покинул, и она опустила голову. Когда я начала засыпать, то прижалась к ней, чтобы моя девочка знала — она под защитой своей собаки.

Утром снова ярко светило солнце. Мокрая земля пахла очень интересно, однако Сиджей захотела поехать посидеть за столиком под открытым небом. Когда мы туда приехали, приятный высокий мужчина, которого мы видели на днях, опять поздоровался с нами и наклонился, чтобы меня погладить. Его руки снова пахли мятой.

— Можно я угощу тебя завтраком? — спросил он.

— Нет, спасибо, — ответила Сиджей. — Мне просто кофе.

— Да брось! Омлет хочешь?

— Нет, спасибо.

— Она будет омлет с овощами, — сказал приятный мужчина женщине, которая приносила еду.

— Я же сказала, не нужно, — произнесла Сиджей, когда женщина отошла.

— Слушай, извини, конечно, то ты выглядишь голодной. Ты актриса? Модель, скорее всего… да, ты модель. Довольно симпатичная. Я Барт. Родители назвали меня Бартоломеем, за что я им премного благодарен. Так что я предпочитаю просто Барт. А теперь приготовься… Моя фамилия Симпсон! Ну да, я Барт Симпсон. Прикинь! А тебя как зовут?

— Ванда, — ответила Сиджей.

— Привет, Ванда.

Мы очень хорошо сидели, наслаждаясь запахом бекона из кухни.

— Так что, я прав? Ты модель? Поэтому такая худенькая, — сказал мужчина.

— Вообще-то я хочу стать актрисой.

— Что ж, тебе повезло. Я представляю актрис, зарабатываю этим на хлеб, агент по поиску работы для актеров. У тебя есть свой агент?

Я поднялась, потому что женщина принесла еду и поставила ее напротив Сиджей, которая начала было есть, а потом остановилась и дала мне гренку.

— Нет, в принципе я и сама могу себя представлять, — ответила Сиджей. — Спасибо.

— А до этого я тебе сказал, что ты голодна. И оказался прав. Слушай, я все знаю.

Сиджей перестала есть и посмотрела на мужчину.

— Каждое утро я выхожу прогуляться по пляжу. И я видел, как ты выходила из машины, как будто только подъехала, но вчера вечером я видел, как твоя машина стояла там, на парковке. Не думай, что ты первая актриса, которой приходится спать в машине. Здесь нечего стыдиться.

Сиджей снова принялась за еду, и теперь она ела уже медленнее.

— А я и не стыжусь, — тихо сказала моя девочка и бросила мне кусочек пищи, которую я мастерски поймала на лету.

— Слушай, пойдем ко мне домой, прямо сейчас.

— Ага. В качестве платы за завтрак? — ответила Сиджей.

Мужчина рассмеялся:

— Конечно же нет! У меня несколько спален, поживешь у меня, пока не встанешь на ноги.

— Вообще-то мы сюда просто приехали в отпуск и завтра уезжаем.

Мужчина опять рассмеялся:

— Ты настоящая актриса! Переживаешь, что не добьешься успеха? Да я тебе помогу.

— Неужели?

— Эй, я просто хочу защитить тебя, помочь. Отчего такая враждебность?

— Наркотики? Вы это имеете в виду? Я не употребляю.

Я чувствовала, как Сиджей начинает злиться, но пока не знала почему.

— Ладно, моя ошибка. Если честно, здесь почти все девушки употребляют. Это же Лос-Анджелес.

— Почти все? У вас здесь что, гарем? Бордель?

— Я же сказал, я представляю…

Сиджей поднялась.

— Я знаю, что вы представляете, Барт. Пойдем, Молли. — Она взяла меня за поводок.

— Эй, Ванда, — позвал мужчина. Сиджей шла, не останавливаясь. — Ты все равно вернешься ко мне.

Тот день мы провели, сидя на одеяле на тротуаре. Перед нами стояла коробка, и время от времени кто-нибудь что-то туда бросал, и почти все со мной разговаривали. Обычно они говорили: «Хорошая собачка».

Сиджей отвечала: «Спасибо». Приятные люди. Мы пробыли на одеяле до заката, а потом Сиджей меня накормила.

— Получилось достаточно, чтобы завтра купить тебе еще еды, Молли, — сказала она.

Я завиляла хвостом показать ей, что я услышала свое имя и что благодарна за ужин. Когда мы подходили к машине, Сиджей замедлила шаг.

— О нет, — сказала она.

Земля вокруг машины была покрыта малюсенькими камешками. Из любопытства я пошла их обнюхать. Они сверкали в свете уличных фонарей.

— Молли, нет! Ты порежешься! — Сиджей оттянула меня за поводок, и я поняла, что сделала что-то неправильное. — Сидеть, — сказала она и привязала поводок к столбу, чтобы я не смогла пойти за ней к машине.

Окна были открыты, и Сиджей засунула голову внутрь. Я завыла, потому что, если мы собирались куда-то ехать, я не хотела быть забытой.

К нам медленно подъехала другая машина. Из нее ударил луч света и опустился на Сиджей.

— Это ваша машина? — спросила женщина, выглядывая из окна.

Сиджей кивнула. Женщина вышла со своей стороны машины, а с другой стороны вышел мужчина, и по их виду я поняла, что оба — полицейские.

— Что-нибудь украли? — спросила женщина-полицейский.

— У меня была одежда и мелочь всякая, — ответила Сиджей.

Полицейский подошел погладить меня.

— Хорошая собачка, — сказал он. Я завиляла хвостом. Его пальцы пахли специями.

— Мы составим протокол, — сказала женщина-полицейский. — Страховая компания оплатит разбитое стекло и, возможно, возместит стоимость украденных вещей. Это зависит от условий вашего полиса.

— Ой, даже не знаю, стоит ли.

— Непременно, — ответила женщина-полицейский. — Можно ваше удостоверение личности?

Сиджей что-то ей передала. Мужчина-полицейский взял у нее это и понес в свою машину. Сиджей подошла ко мне.

— Молли, хорошая собака, — сказала она. Почему-то она показалась мне напуганной.

Женщина-полицейский ходила вокруг машины. Сиджей отстегнула мой поводок. Мужчина-полицейский поднялся.

— Она в списке, — сказал он.

Женщина посмотрела на Сиджей, а та развернулась и побежала! Я и понятия не имела, что мы сейчас делаем, но с огромным удовольствием понеслась вслед.

Мы не слишком далеко убежали, когда позади послышались шаги, и нас догнал мужчина-полицейский.

— И долго ты еще собираешься убегать? — спросил он.

Сиджей остановилась и положила руки на колени, а я начала лизать ее лицо, готовая к тому, чтобы бежать дальше.

— На выходных я бегу десятикилометровый марафон, поэтому спасибо за возможность подготовиться, — сказал ей мужчина-полицейский. Он нагнулся, чтобы погладить меня, и я завиляла хвостом. — Расскажешь мне, почему ты решила убежать?

— Я не хочу в тюрьму, — сказала Сиджей.

— Я не посажу тебя в тюрьму. Мы не сажаем людей в тюрьму за то, что они убегают из дома. Но ты несовершеннолетняя, и ты в нашем особом списке — придется поехать с нами.

— Я не могу.

— Поверь, в жизни бомжа нет никакой прелести. Как тебя звать?

— Сиджей.

— Что ж, Сиджей, мне придется надеть на тебя наручники, потому что ты стала от нас убегать.

— А что будет с Молли?

— Мы вызовем службу отлова бездомных животных.

— Нет!

— Не волнуйся, все будет в порядке. Потом ты ее сможешь забрать. Хорошо?

Они вернулись к машине и долго там стояли и разговаривали.

В итоге приехал грузовик с клеткой. Я не хотела кататься в той клетке, и когда из грузовика вышел мужчина с палкой, на конце которой была петля, то прижалась к земле.

— Нет, подождите, не надо. Молли, иди сюда, — сказала моя девочка. Я послушно подошла к ней. Она опустилась на колени и взяла мою голову руками. — Молли, ты поедешь в приют на несколько дней, а потом я приеду и тебя заберу. Обещаю, Молли. Ладно? Хорошая собака.

Грустная Сиджей отвела меня к грузовику, и мужчина с палкой открыл дверь клетки. Я посмотрела на мою девочку. Что, правда?

— Давай, Молли. Прыгай, — сказала Сиджей. Я запрыгнула в клетку и развернулась. Сиджей поднесла лицо к моей морде, и я начала слизывать соленые слезы с ее щек. — Молли, с тобой все будет хорошо. Я обещаю.

Кататься на машине в клетке было совсем невесело. Когда грузовик остановился, мужчина открыл клетку, надел петлю мне на шею, и мы с ним зашли в здание.

Собаки — я почуяла и услышала их еще до того, как он открыл дверь. Мои лапы разъезжались на скользком полу, не в состоянии найти опору, и стоял такой громкий лай, что я даже не слышала, как скребли мои когти в надежде хоть за что-то зацепиться. Мужчина завел меня в комнату и по наклонной рампе провел на металлический стол. Два других мужчины стояли рядом и держали меня.

— Она дружелюбная, — сказал им мужчина с палкой.

Меня схватили за шерсть на спине, а потом я почувствовала короткую резкую боль. Я завиляла хвостом, прижав уши, давая им понять, что хотя и было больно, но уже все прошло.

— Первым делом надо сделать прививку. Даже если собака уже привита, это ей не повредит, а нам позволяет избежать эпидемии чумки, — сказал один из мужчин. Из-за шума вокруг ему приходилось кричать.

— Понятно, — ответил третий мужчина.

— Ее хозяйка в кризисном центре для женщин. Она несовершеннолетняя, — пояснил мужчина с палкой.

— Что ж, у нее четыре дня.

Меня провели по коридору в помещение, заставленное клетками, и в каждой из них была собака. Некоторые собаки лаяли, а некоторые плакали. Кто-то стоял возле дверцы, а кто-то съежился возле дальней стенки. Воздух здесь был пропитан страхом.

Я и раньше бывала в местах, битком забитых лающими собаками. В воздухе витал сильный химический запах. Он напомнил мне машину в подвале, куда Сиджей складывала свою одежду, чтобы намочить ее. Я чуяла запахи и котов, но из-за шума собак их голосов не было слышно.

Меня посадили в маленькую клетку с полотенцем на скользком полу. Мужчина закрыл дверцу. В полу было сточное отверстие, помеченное многими собаками.

Напротив меня, в другом конце зала, большой черный пес кидался на дверцу клетки и рычал. Увидев меня, он поймал мой взгляд и оскалился. Он был плохим псом.

Я свернулась на полотенце, отчаянно скучая по Сиджей. Спустя какое-то время мой голос слился с остальными. Я ничего не могла с собой поделать.

Глава восемнадцатая

Несмотря на весь шум и гам, никогда еще я не чувствовала себя такой одинокой. Мне приносили пищу и воду в бумажных мисках. Свирепый пес в клетке напротив меня разрывал свои миски, а я — нет.

Потом пришел мужчина, вывел меня из клетки и надел мне на морду ремни, так что я могла только чуть-чуть приоткрыть рот. Он завел меня в холодную комнату с таким же скользким полом. Здесь было тише, хотя лай все еще слышался.

В этой комнате побывало много собак, и в их запахах я чувствовала страх и боль. Собаки здесь умирали. Мужчина подвел меня к отверстию, закрытому металлической решеткой. Мои ноги дрожали. Я попыталась прижаться к мужчине, чтобы успокоиться, но он отпрянул.

Я узнала запах второго мужчины — он был в другой комнате днем раньше. Я повиляла ему хвостом, однако имя мое он так и не произнес.

— Ты здесь впервые? — спросил его мужчина, который привел меня.

— Нет, я доставал тела собак, которых мы вчера усыпили, — ответил знакомый мне мужчина.

— Здесь мы проводим тест на агрессию. Если собака его не пройдет, через четыре дня ее усыпят. Если пройдет, то может оставаться и дольше, если мы не переполнены.

— А бывает, что вы не переполнены?

— Ха! Да уж, ты быстро просек. Иногда бывает не под завязку, но обычно все, как сейчас. — Мужчина взял миску с едой. — Вот что я собираюсь сделать: я дам ей это понюхать, чтобы она свыклась с идеей, что это ее пища. А потом начну отодвигать миску вот этой пластмассовой рукой. Понятно? Если она набросится на руку — это агрессия. Если зарычит — агрессия.

— А как собака поймет, что это рука?

— У нее форма руки и цвет, похожий на кожу. Это рука.

— А по-моему, обрубок из белой пластмассы.

— Ну так порычи на него.

Оба мужчины рассмеялись.

Никогда еще я не чувствовала себя такой несчастной. Мужчина поставил передо мной миску с едой. У меня началось слюноотделение — они что, накормят меня? Я была голодна. Я опустила нос к миске, но ко мне подошел мужчина с большой палкой.

Находясь той ночью в машине с Сиджей, я поняла, что порой палки могут быть плохими, поэтому, когда мужчина ткнул палкой мне в нос, я зарычала от страха.

— Ну вот, все, — сказал мужчина с едой. — Агрессивная. По-быстрому.

— Хозяйка обещала за ней вернуться, — возразил другой мужчина.

— Они всегда обещают. Чтобы не испытывать угрызения совести, сдавая своих четвероногих. И никогда не возвращаются.

— Все же…

— Слушай, я знаю, ты новенький, но тебе придется быстро привыкать, иначе долго ты здесь не продержишься. Собака агрессивная. Все, точка.

— Хорошо.

Меня отвели обратно в клетку. Я свернулась и закрыла глаза. Спустя какое-то время мне удалось заснуть.

Прошел день, потом другой. Мне было тревожно и плохо. Я начинала привыкать к шуму и к запахам, но к тому, что моей девочки не было рядом, привыкнуть я не могла. Когда я начинала лаять, в моем голосе звучала боль разлуки.

Прошел еще один день, и он был самым ужасным, потому что я уже начинала верить, что моя девочка забыла обо мне. Как хотелось, чтобы Сиджей пришла и забрала меня, прямо сейчас!..

Гвалт стоял такой громкий, что я скорее почувствовала, чем услышала, как к моей клетке подошла женщина. Она открыла дверцу и похлопала по коленям.

Медленно и неуверенно я подошла к ней, опустив голову и виляя хвостом. Она пристегнула поводок к моему ошейнику и провела меня мимо остальных клеток, а собаки выли, лаяли, рычали и скулили.

Женщина подвела меня к двери, и когда открыла ее, я увидела там Сиджей.

Всхлипывая, я подпрыгнула и попыталась лизнуть ее лицо.

— Молли! — сказала она. — Молли, Молли, ты в порядке? Прости меня, Молли, с тобой все хорошо?

Несколько минут мы обнимались и целовались. Моя девочка. Все-таки она не забыла обо мне. Я чувствовала безграничную любовь, исходящую от нее, и была на седьмом небе.

Сиджей повела меня к машине, открыла заднюю дверь, и я была так счастлива уйти из этого ужасного места, что только забравшись внутрь, поняла, почему меня не посадили на переднее сиденье — там, на моем месте, сидела Глория. Она посмотрела на меня, и я завиляла хвостом — после страшного здания с лающими собаками я радовалась даже Глории.

— Хорошая собака, хорошая собака, — сказала Сиджей, скользнув за руль и заводя машину.

Мы приехали в место, где шума было не меньше, чем в здании с собаками, только здесь источником шума были люди. Раздавались звуки машин и автобусов, крики, а время от времени возникал какой-то еще оглушительный звук, от которого, казалось, вибрировал сам воздух.

Сиджей достала из багажника коробку и открыла дверцу из металлической сетки, которая была на одном из ее концов.

— Молли, залезай в контейнер.

Я вопросительно посмотрела на нее. Она повторила: «Контейнер». Я опустила голову и зашла внутрь.

— Молли, хорошая собака. Это твой контейнер.

Через металлическую решетку я могла видеть, что творится снаружи, однако остальная часть контейнера была непрозрачной.

— Ты будешь кататься на самолете, Молли. Все хорошо. — Сиджей просунула пальцы в решетку.

Настал самый странный день в моей жизни. Несколько раз контейнер наклонялся то в одну сторону, то в другую, а потом меня поместили в комнату с еще одной собакой, которую я чуяла, но увидеть не смогла. Собака начала лаять, а у меня лаять уже не было сил, и мне просто хотелось спать. Вскоре комната наполнилась ревом, и тело стало тяжелым, будто мы катались на машине. По-видимому, вибрации наполнили мои кости усталостью, и вскоре я заснула.

Еще какое-то время мы качались и куда-то двигались, а потом я снова оказалась в месте, полном людей, где стоял такой же громкий шум. Появилась Сиджей и открыла контейнер, я выпрыгнула из него и отряхнулась — теперь я готова к забавам. Она подвела меня к пятачку травы, чтобы я сделала свои дела, и по набору запахов я поняла, что мы недалеко от дома. Обрадовавшись, я завиляла хвостом.

Какой-то мужчина повез нас кататься на машине. Глория села рядом с ним, а Сиджей — со мной. Когда мы приехали домой, там были Трент и Рокки! Я выскочила из машины и побежала к своему брату, и он начал обнюхивать меня с ног до головы, впитывая все новые запахи собак и людей, которых я повстречала с тех пор, как мы с ним виделись в последний раз. А потом мы принялись бороться и играть в снегу, но я еще не чувствовала себя уверенно и не позволяла Рокки оттащить себя дальше чем на фут от ног Сиджей, пока она сидела на ступеньках с Трентом.

— Ну и приключеньице у меня было, — начала рассказывать Сиджей. — Когда я решусь поехать в Калифорнию в следующий раз, то постараюсь найти жилье с душем. В «Форде» его не было.

— А что случилось с «Фордом»?

— Черт, Глория заставила его продать. Видимо, я стала слишком независимой, — по ее новой теории, я сбежала из-за своей независимости. А еще она хочет, чтобы я пошла к психотерапевту. Ее послушать, так каждый, кто не хочет с ней жить, — сумасшедший.

— И как это произошло? Я имею в виду, появление Глории.

— Тебе действительно интересно? Глория в чистом виде! Приехала она в кризисный центр для женщин и начала: «Слава богу, слава богу», а потом благодарила сотрудников центра за то, что те заботились о ее «малышке». Думаю, она надеялась, что ей дадут награду или грамоту, типа «Мать года». А потом, когда мы сели в машину, она спросила, хочу ли я с ней поехать посмотреть на дома знаменитостей.

Несколько раз Рокки пытался увлечь меня игрой в догонялки по двору, затем сдался и начал кататься на спине, подставляя мне свое горло, чтобы я его погрызла. Сиджей протянула руку и погладила меня. Как же хорошо дома.

— Потом я слушала ее лекцию, а потом она сказала, что уже нашла торговца, чтобы продать мою машину, которая в тот момент стояла на штрафной площадке. А потом мы поехали обедать в «Плющ» — ресторан, где, по идее, можно увидеть всех кинозвезд. Рассказывала мне, как она во мне разочаровалась и как она любила свою мать, а потом спросила, не хочу ли я попробовать вино, потому что калифорнийское вино ничем не хуже французского. Представь, она в ресторане предлагает несовершеннолетней вино! Потом мы забрали Молли и полетели первым классом, и весь рейс Глория флиртовала с бортпроводником — думала, что если он ее постоянно спрашивает, не хочет ли она еще вина, значит, он в нее втрескался, хотя ему было-то всего лет двадцать пять.

— А что насчет Молли?

— Хороший вопрос. Я ее предупредила: если с Молли еще что-нибудь случится, я напишу книгу о том, как мне пришлось сбежать из дома, потому что моя мать издевалась над моей собакой, а потом самостоятельно ее издам и поеду в турне по стране с презентацией.

Мы с Рокки, услышав мое имя, перестали бороться. А потом он подпрыгнул и стал забираться мне на спину.

— Рокки, прекрати, — сказал Трент. Рокки бросил меня и подбежал к Тренту за утешением.

— Пойдем прогуляемся, — сказала Сиджей. Они с Трентом пристегнули поводки к нашим ошейникам, и мы пошли к воротам, а потом вышли на улицу. Отправиться на прогулку — это так здорово!

— А! Глория мне поведала, как сильно ей помог Шейн, ведь именно он рассказал ей, где меня искать. И это после того, как я ей объяснила, что он настоящий ублюдок!.. Она отвечает на все его звонки и болтает с ним. Они, наверное, и хихикают вместе и все такое.

— Знаешь, я пытался тебя найти. Я имею в виду в Интернете. Искал посты, все что угодно с твоим именем.

— Да, мне нужно было позвонить. Извини. Просто… это было не лучшее время в моей жизни.

— Зато я кое-что нашел, пока искал, — сказал Трент.

— Что?

— Скорее, я не нашел кое-чего. Обратил внимание, что на сайте недвижимости, где твоя мать размещает объявления, ее фотография есть, а никаких объявлений с ее именем нет.

— Ты имеешь в виду тот ее гламурный снимок? Ненавижу его.

— Думаю, да. Он такой нечеткий, смазанный.

— Она уверена, что кто-нибудь когда-нибудь увидит этот снимок и подпишет с ней контракт на запись диска.

— Я просмотрел все объявления на этом сайте за последние три года. И имени твоей матери нигде нет.

— Что это значит?

— А то, что за последние три года твоя мать не продала и даже не выставила на продажу ни одного дома.

— Ты шутишь.

— Нет. Сама проверь.

— Я и понятия не имела… Она ничего об этом не говорила.

Рокки напрягся, и в ту же секунду я увидела почему: на тротуар прыгнула белка и, увидев нас, замерла. Наверное, ее парализовал страх.

Наши лапы зарылись в снег, поводки натянулись, а белка метнулась к дереву и взобралась по нему наверх. Сиджей и Трент подвели нас к дереву. Рокки поставил лапы на дерево и весело залаял, давая ей понять, что если бы мы постарались, то обязательно ее поймали бы.

— Привет! — окликнула женщина сзади. Я подняла нос и, почуяв ее запах, поняла, что встречала ее раньше, только забыла где.

— Привет, Шерил, — ответила Сиджей. — Это мой друг Трент.

Женщина наклонилась и протянула нам с Рокки руку, чтобы мы ее обнюхали. На руке была перчатка, которая очень вкусно пахла. Я знала, что брать в рот ее не стоит.

— Привет, Трент. Привет, Молли.

— Мы встречались на рождественской вечеринке, — сказал Трент.

— Да, конечно, — ответила Шерил.

— Хм, — произнесла Сиджей, — Шерил, на вечеринке Молли подала сигнал, что… А мы так и не знаем. Я имею в виду…

Женщина выпрямилась.

— Да, у меня была опухоль, но очень маленькая, а меня постоянно что-то отвлекало. Я бы так и продолжала откладывать поход к врачу, если бы не Молли.

Я завиляла хвостом.

— Доктора говорят, что обнаружили ее весьма заблаговременно, поэтому… — Женщина усмехнулась. — Я позвонила твоей матери и все рассказала, она что, тебе не говорила?

— Нет, не говорила. Дело в том, что я… путешествовала.

Женщина наклонилась и поцеловала меня. Я завиляла хвостом, и Рокки тоже подсунул свою голову.

— Спасибо, Молли, — сказала женщина. — Ты спасла мне жизнь.

Когда мы вернулись к дому, Трент и Рокки ушли, а мы с Сиджей вошли внутрь. В нашем доме была только одна комната, куда я никогда не входила, потому что в этой комнате Глория любила сидеть и смотреть на бумаги, но именно сюда мы сейчас и направились. Там не было ни еды, ни игрушек, и я понятия не имела, зачем нам понадобилось сюда приходить. Сиджей выдвигала ящики и разглядывала бумаги, а я тем временем свернулась в клубок и стала подумывать о том, чтобы немного подремать.

— О нет, — тихо сказала Сиджей. Я услышала слово «нет», но, по-моему, оно не означало, что я плохая собака.

Моя девочка резко поднялась и вышла в коридор. Она была разозлена и шла, топая ногами.

— Глория!

— Я здесь!

Мы зашли в комнату Глории. Она сидела в кресле перед телевизором.

— Что это такое? — громко спросила Сиджей, тряся бумагами.

Глория присмотрелась, сузив глаза, а потом вздохнула:

— А, это…

— Наш дом конфискуют за долги?

— Не знаю. Все слишком запутано.

— Тут говорится, что у нас задолженность уже за шесть месяцев. Шесть месяцев! Это правда?

— Вряд ли. Неужели прошло столько времени?

— Глория, здесь говорится, что идет процесс отчуждения за долги. Если мы ничего не сделаем, то потеряем наш дом!

— Тэд сказал, что одолжит мне денег, — ответила Глория.

— Кто такой Тэд?

— Тэд Питерсен. Он тебе понравится. Красавчик с модельной внешностью.

— Глория! В твоем столе куча счетов, которые ты даже не вскрывала.

— Ты что, рылась в моем столе?

— У нас просроченная задолженность по оплате за дом. Ты не думаешь, что я имею право об этом знать?

— Кабинет — моя личная комната, Клэрити.

Гнев Сиджей начал потихоньку утихать. Она опустилась в кресло, и бумаги упали на пол. Я обнюхала их.

— Что ж, ладно, — сказала Сиджей. — Видимо, придется взять немного денег из фонда отца.

Глория ничего не ответила. Она смотрела телевизор.

— Глория, ты меня слышишь? Ты всегда говорила, что есть положение, которое позволяет в экстренном случае — например, если мне нужна операция или что-то в этом роде — снимать деньги. По-моему, перспектива лишиться дома является как раз таким случаем.

— А как ты думаешь, почему у нас вообще появилась задолженность?

— Прости, что?

— Там было мало денег. Твоему отцу следовало застраховать свою жизнь на бо́льшую сумму. Он никогда не умел планировать.

Сиджей стояла совершенно неподвижно, я слышала, как бьется ее сердце. Переживая, я ткнулась мордой ей в руку.

— О чем ты говоришь? Ты взяла деньги? Деньги отца? Мои деньги? Ты взяла мои деньги?

— Эти деньги никогда не были твоими, Клэрити. Это деньги, которые для тебя оставил твой отец. Все деньги я на тебя и потратила. А как, по-твоему, я оплачивала твое питание, платила за дом? Как насчет наших поездок, круиза?

— Круиз? Ты вскрыла фонд, чтобы поехать в круиз?

— Когда-нибудь ты тоже станешь матерью. И тогда все поймешь.

— А твое барахло, Глория? Твои машины, твоя одежда?

— Ты думаешь, мне не нужна одежда?

Сиджей вскочила на ноги. От гнева ее тело сделалось жестким, и я съежилась.

— Я тебя ненавижу! Ненавижу! Ты самый подлый человек на свете!

Всхлипывая, она выбежала в коридор, я не отставала от нее ни на шаг. По пути к выходу моя девочка схватила какие-то вещи с кухонной стойки, подбежала к машине Глории и открыла дверцу. Я запрыгнула на переднее сиденье.

Пока мы ехали по улице, Сиджей все еще всхлипывала. Я выглянула в окно, но белки, за которой мы гнались чуть раньше, не увидела. Сиджей поднесла телефон к уху.

— Трент? Господи, Трент, Глория потратила все мои деньги. Мои деньги, фонд отца — его больше нет! Она сказала, что взяла деньги из фонда для меня, но это ложь, она потратила все на свои путешествия, покупала себе разное барахло. Трент, отец оставил их мне на колледж, это было мое… О боже!

Я заскулила и положила голову ей на колени.

— Нет, я уехала. Я за рулем. Что? Нет, я не украла ее машину, это не ее машина, она куплена на мои деньги! — закричала Сиджей.

На мгновение она замолчала. Вытерла глаза.

— Знаю. Можно я приеду к тебе? Со мной Молли. — Я застучала хвостом по сиденью. — Подожди.

Сиджей замолчала, ее тело стало неподвижным, а потом внутри вспыхнула новая эмоция — страх.

— Трент, это Шейн. Он едет прямо позади меня.

Сиджей покрутилась на своем сиденье, а потом повернулась лицом вперед. Я почувствовала тяжесть, зная, что это означает увеличение скорости.

— Он преследует меня! Я перезвоню!

Сиджей бросила телефон на мое сиденье, он отскочил и упал на пол. Я посмотрела на него, однако не спустилась понюхать.

— Молли, держись, — сказала Сиджей. Машина круто повернулась и я ударилась о дверь. Мы резко остановились, а потом снова поехали. Еще один поворот.

Сиджей сделала глубокий вдох.

— Ну все, Молли, надеюсь, мы оторвались, — сказала она и, кряхтя, наклонилась поднять свой телефон.

Потом меня что-то сильно ударило, и я потеряла нить происходящего. Я слышала, как Сиджей закричала, и вспышка боли пронзила мое тело. Больше я ничего не видела, только чувствовала, как мы падаем.

Я не сразу поняла, что происходит. Я уже не сидела на переднем сиденье. Я лежала на внутренней части крыши машины, а Сиджей была надо мной, пристегнутая в своем кресле.

— О боже, Молли, ты в порядке? — У меня во рту был вкус крови, и я не могла ни повилять хвостом, ни пошевелить лапами. Сиджей отстегнулась, сползла со своего сиденья и закричала: — Молли! О господи, Молли, пожалуйста. Я не смогу жить без тебя, пожалуйста, Молли, пожалуйста!

Я чувствовала ее ужас и печаль и хотела утешить ее, но все, что я могла — только смотреть ей в глаза. Она взяла мою голову в ладони. Было так приятно чувствовать ее руки на моей шерсти.

— Я люблю тебя, Молли. Молли, прости меня. О Молли, о Молли, — повторяла она.

Больше я не видела ее, а звук голоса все отдалялся.

— Молли! — снова позвала она.

Я знала, что происходит. Я чувствовала, как меня начинает окружать темнота, и в этот момент я вспомнила свой последний день с Ханной, когда я была Малышом. Я вспомнила, что, уплывая из жизни, я думала о малышке Клэрити и надеялась, что она найдет собаку, которая будет о ней заботиться.

И тут я поняла.

Я и была этой собакой.

Глава девятнадцатая

Прежде всякий раз, когда накатывали нежные теплые волны и уносили с собой мою боль, я расслаблялся и просто плыл по течению. Прежде каждое мое перерождение было для меня сюрпризом — уходя, я всегда был уверен, что осуществил свою миссию, выполнил свое предназначение.

Но не сейчас. Моя девочка в беде, и я должен к ней вернуться.

Когда волны нахлынули и ощущение рук Сиджей на моей шерсти стало слабеть, я начал активно пробиваться вверх. Мне нужно родиться заново.

Когда наступила осознанность, я с облегчением понял, что снова вернулся в мир. У меня было такое чувство, что на этот раз мой сон был короче, чем раньше, и это хорошо.

Теперь мне просто надо подрасти и стать сильнее, чтобы вновь отыскать мою девочку Сиджей и стать ее собакой.

Моя мать была светло-коричневого цвета, и у меня было две сестры, которые агрессивно сражались за еду. Когда на фоне неясного гула стали выделяться отчетливые звуки, я начал различать лай собак. Их было очень много.

Значит, я вернулся в здание к лающим собакам. Спустя какое-то время галдеж превратился в фон, и я перестал его замечать.

Пока образы перед глазами были мутными, а мои конечности — слабыми, диапазон моих возможностей был не очень широк — я мог только спать и есть, однако я четко помнил, что мне надо делать: проталкиваться к матери и сдерживать свое нетерпение поскорее вырасти.

Здесь было несколько женщин, чьи голоса я периодически слышал и чье присутствие ощущал. Тело моей матери дрожало, когда она виляла хвостом этим людям; я чувствовал это во время кормежек.

Но когда мое зрение прояснилось и я увидел одну из женщин, то пришел в изумление, настолько высоко она стояла над нами.

— Такие миленькие, — сказала она. — Дейзи, хорошая собака.

Мать завиляла хвостом, а я все смотрел на гигантскую женщину, моргая и пытаясь сфокусировать взгляд. Когда ее рука опустилась погладить мою мать, я сжался от страха — рука была невероятных размеров, больше меня, больше головы моей матери.

Подрастая, я наблюдал, как мои сестры подбегали здороваться с женщинами, которые подходили к клетке. Я же пятился от страха, даже не думая тащиться за матерью, когда она тоже подбегала к ним за ласками. Почему мои сестры не боятся?

Когда женщина подняла меня, я зарычал на нее, но ее сильные пальцы не давали мне шевельнуться.

— Привет, Макс. Ты злой пес? Будешь сторожевой собакой, да?

Подошла еще одна гигантская женщина. На нее я тоже зарычал.

— Я думаю, что отец — йоркширец, — сказала она.

— Да, похоже на смесь чихуахуа и йорка, — ответила женщина, которая держала меня. Вскоре я узнал, что ее зовут Гейл; именно она из всех людей в этом шумном месте проводила со мной больше времени.

Меня назвали Макс, а моих сестер — Эбби и Энни. Когда я играл с сестрами, всегда думал о том, что на самом деле мне нужно искать Сиджей, хотя раньше, всякий раз, когда я оказывался в здании с лающими собаками, она находила меня сама. Наверное, мне нужно просто подождать, и она придет. Моя девочка всегда приходит за мной.

Однажды нас с Эбби и Энни выпустили в небольшой загон к другим собакам. Они были щенками и сразу же подбежали к нам знакомиться; слишком маленькие, они не знали, что нельзя напрямую касаться носами, а потом тут же запрыгивать на другую собаку. Я презрительно скользнул в сторону от одного атаковавшего меня типа, проигнорировав его язык, и показал ему, что сначала надо уважительно обнюхать гениталии друг друга.

В других загонах были другие собаки, и, рассматривая их через проволочное ограждение, я удивлялся: они тоже огромных размеров! Да что же это за место такое, где и люди, и собаки прямо какие-то монстры-гиганты? Я подошел к ограждению понюхать белого пса, и он опустил голову, чтобы меня разглядеть — его голова была раз в десять больше головы моей матери. Мы понюхали друг друга через ограждение, а затем я отошел назад и залаял, давая ему понять, что я не боюсь (хотя, конечно, мне было очень страшно).

— Макс, все в порядке. Иди играй, — сказала мне великанша Гейл.

С поводков нас отпускали только в загонах. Когда меня повели обратно по проходу, заполненному клетками с собаками, я увидел пса, который был похож на Рокки: такой же выжидающе-нетерпеливый наклон головы, такие же тонкие лапы. Я знал, что это не Рокки, но сходство меня сразило, я даже остановился на секунду. Впрочем, и этот пес был гигантом.

И тут я понял: вовсе не люди и собаки великаны, а я маленький. Я был крошечной собачкой!

Конечно же, раньше я встречал малюсеньких собачек. Но даже представить не мог, что когда-нибудь сам стану таким — я всегда был крупным псом, потому что иногда людям нужна защита, которую может обеспечить только крупный пес. И Сиджей такая защита однозначно нужна. Я вспомнил, как мы сидели с ней в машине, а мужчина бил палкой стекло, пытаясь пробраться внутрь, и я тогда заставил его уйти. Удалось бы это крошечной собачке?

Да, решил я. Если бы это произошло снова, я бы все равно оскалился и зарычал, давая ему понять, что если он откроет дверь, я его укушу. Раньше, когда я боролся с крошечными собачками, мне довелось ощутить на себе их зубки, они очень острые. Поэтому нужно лишь убедить плохого человека, что мои зубы непременно вонзятся ему в руку. Так я отобью у него желание проникнуть в машину.

Когда нас снова вывели в загон, я наблюдал, как Эбби и Энни играли, а они наблюдали, как я наблюдал за ними. Естественно, они хотели видеть во мне лидера, потому что я более опытный пес — это же очевидно. Или, по крайней мере, должны были видеть лидера: когда я подошел к ним поучаствовать в их баловстве, они вдвоем накинулись на меня, вместо того чтобы подчиниться. Маленькие собачки обычно переворачиваются на спину, когда их прижимают к земле. И мне придется хорошо потрудиться, чтобы доказать, что, несмотря на то что я маленький, я вовсе не тот пес, которого можно притеснять.

Я привел свое решение в действие в следующий же раз, когда нас вместе с другими щенками вывели в загон. Я дал им понять, что, независимо от их размера, я — собака, с которой шутки плохи. Один бестолковый черно-коричневый пес, у кого из достоинств были только уши и лапы и который когда-нибудь станет таким же большим, как Рокки, решил, что сможет прижать меня своим весом. Я выскользнул из-под его передних лап и погнался за ним, клацая зубами, так что теперь ему самому пришлось упасть на спину в знак смиренной капитуляции.

— Макс, веди себя хорошо, — сказала мне Гейл.

Да, меня зовут Макс, и я пес, с которым нужно считаться.

Однажды, когда мы уже перестали кормиться молоком матери, нас посадили в клетку и повезли кататься на машине; мы приехали в какие-то загоны под открытым небом. Наша мать сидела в отдельной клетке, что расстраивало Эбби и Энни, а меня это не волновало вообще: я знал, что сейчас будет. Настала пора, когда приходят люди и забирают щенят с собой домой.

У открытых загонов дном служила трава. Мне хотелось поваляться в травке, наслаждаясь солнышком, но меня моментально сразило обилие запахов и звуков. Монотонный гул вокруг нас состоял из шума и скрипа, и повсюду витали великолепные ароматы: машин, собак, людей, воды, листьев, травы и, в довершение всего, еды.

Эбби и Энни были заворожены, прямо как я, обилием раздражителей наших щенячьих чувств — мы просто стояли там и держали носы против ветра.

Мимо проходили люди, они заглядывали в загоны, а иногда задерживались поиграть с собаками.

— Смотри, какие щенята! — обычно говорили они, увидев моих сестер и меня. Эбби и Энни тут же подбегали к ним с любвеобильным энтузиазмом, но я всегда сторонился. Я ждал Сиджей.

К нашей клетке подошли двое мужчин и встали перед ней на колени, тыкая пальцами в ячейки решетки, Гейл подошла поговорить с ними.

— Мы думаем, они с примесью йоркширца. Их мать — чихуахуа, вон она.

Гейл открыла дверцу, и Эбби с Энни выскочили наружу. Оба мужчины рассмеялись от восторга. Я тихонько крался вдоль задней стенки клетки, опустив голову.

Тогда я и видел своих сестер в последний раз. Я был рад, что двое мужчин, которые, очевидно, очень хорошие друзья, взяли их вместе. Эбби и Энни смогут встречаться друг с другом, как когда-то мы с Рокки.

— Не переживай, Макс. И у тебя будет дом, — утешала меня Гейл.

Через несколько дней мы опять вернулись в это место, и люди забрали к себе домой мою мать и еще несколько собак. Три раза дверца моей клетки открывалась, и все три раза я прижимался к земле и рычал на людей, которые хотели меня взять.

— Что случилось, с ним плохо обращались? — спросил мужчина Гейл.

— Нет, он родился в приюте. Я не знаю, Макс просто… необщительный. Он и с другими собаками не играет. Я думаю, он прекрасно подойдет домоседу, к которому приходит не очень много гостей.

— Что ж, это не про меня, — рассмеялся мужчина. В итоге он ушел с маленькой белой собачкой.

Через некоторое время к Гейл подошел мужчина.

— Макс кого-нибудь заинтересовал сегодня? — спросил он. Я умоляюще посмотрел на него, но он и не собирался выпускать меня из клетки, чтобы я мог отправиться на поиски Сиджей.

— Боюсь, что нет, — ответила Гейл.

— Если сегодня его никто не заберет, придется внести его в список.

— Я знаю.

Они стояли и смотрели на меня. Со вздохом я улегся на траву. Очевидно, мне еще долго ждать, пока они откроют клетку.

— Что ж, может, нам повезет. Я очень надеюсь, — сказал мужчина.

— Я тоже, — ответила Гейл. В ее голосе звучала грусть, и я поднял на нее глаза, а потом закрыл нос лапами.

Чуть позже этим безоблачным теплым днем, среди грохота машин и всевозможной техники, от которого вибрировал воздух, среди запахов бесчисленных собак, людей и еды, которые наполняли мои ноздри, я заметил женщину, идущую по улице, и вскочил на ноги, чтобы получше ее разглядеть. Что-то в том, как она держалась, в ее походке, волосах, коже…

Женщина энергично шла рядом с огромной собакой, огромной не просто по сравнению со мной, но и по сравнению со всеми остальными собаками, которых я когда-либо видел. Этот пес напомнил мне ослика, который жил на Ферме когда-то очень давно. Когда женщина поравнялась с моим загоном, ветер донес ко мне ее запах.

Конечно же, это Сиджей.

Я затявкал, но все, чего я добился благодаря своему безнадежно тихому лаю, был быстрый взгляд пса-великана, а Сиджей даже не глянула в мою сторону. В отчаянии я следил, как она удаляется. Почему она не остановилась, чтобы посмотреть на меня?

Спустя несколько дней я опять оказался в открытом загоне на траве, и Сиджей снова проходила мимо с этим же самым псом. Я лаял и лаял, но она меня не видела.

— Макс, чего ты лаешь? Кого ты увидел? — спросила меня Гейл. Я завилял хвостом. Да, да, выпустите меня, мне нужно догнать Сиджей!

К Гейл снова подошел тот мужчина.

— Как поживает наш Макс? — спросил он.

— К сожалению, не очень хорошо. Утром он облаял маленькую девочку.

— Знаешь, даже если нам удастся его пристроить, вряд ли новый хозяин найдет с ним общий язык, — сказал мужчина.

— Как знать. Если кто-нибудь даст ему более полноценное общение…

Я размышлял о том, почему рядом с Сиджей шла собака. Каждому человеку нужна собака, особенно моей девочке, но зачем ей понадобился такой огромный пес? Хотя понятно, здесь действительно намного больше людей, чем в местах, где мы когда-либо жили. Огромный пес, вероятно, обеспечит лучшую защиту, если однажды дождливой ночью сразу несколько человек попытаются проникнуть в машину. Хотя, конечно, он не сможет защитить мою девочку так, как я. Ведь только я знаю Сиджей с самого раннего детства.

— Вот что я тебе скажу, — покачал головой мужчина. — Дадим Максу еще один шанс на следующей ярмарке. Когда она, во вторник? Может, нам повезет.

— Боже мой, бедный Макс, — сказала Гейл.

В эту ночь я думал о Сиджей. Сейчас она была старше, чем когда я — Молли — оставил ее, и волосы ее были короче, но все равно я ее узнал. Не бывает так, что ты проводишь с человеком долгое время, наблюдая за ним, а потом забываешь, как он выглядит, пусть даже он чуть-чуть изменился. И несмотря на целый карнавал запахов вокруг меня, я все равно смог поймать ее запах в воздухе.

Когда в следующий раз мы приехали в открытый загон, Гейл подошла с другой стороны ограждения и наклонилась поговорить со мной:

— Ну все, Макс, твой последний день. Мне очень жаль, малыш. Я понятия не имею, что случилось с тобой и почему ты такой агрессивный.

Я ожидал, что Сиджей появится ближе к концу дня, но увидел ее всего лишь через полчаса: она шла одна, без собаки, и несла два пакета. Я тявкнул ей, а она повернулась и увидела меня. Она посмотрела прямо мне в глаза!

Казалось, на минуту она даже замедлила шаг, разглядывая клетки и людей на траве, — а потом, как ни поразительно, пошла дальше.

Она посмотрела мне прямо в глаза!.. Я взвизгивал и всхлипывал, царапая забор. Подошла Гейл.

— Макс, что случилось?

Я не сводил глаз с Сиджей и во весь голос плакал от горя и бессилия. Загремела дверца клетки, и Гейл пристегнула к моему ошейнику поводок.

— Давай, Макс, — сказала она.

Я прыгнул вперед и клацнул зубами, почти коснувшись ее пальцев. Ахнув, Гейл отпрянула и выпустила поводок. Я метнулся через открытую дверцу и побежал за Сиджей, а поводок тащился за мной по бетонному покрытию.

Какое же это счастье быть, наконец, на воле и бежать за моей девочкой! Какой чудесный день!

Я увидел, как она переходит улицу, и вылетел на дорогу прямо под машины. Послышался громкий скрип, и высоченный грузовик остановился, нависнув надо мной. Мне удалось выбраться из-под этой штуковины без особых усилий. Потом я увильнул еще от одной машины, и вот я уже на другой стороне улицы. Сиджей была всего в нескольких футах от меня и поднималась по ступенькам.

Я кинулся за ней сломя голову. Мужчина открыл дверь высокого здания, и Сиджей вошла внутрь. Болтающийся сзади поводок немного мешал мне бежать, но я завернул за угол и успел проскочить через стеклянную дверь как раз в тот момент, когда она почти закрылась.

— Эй! — закричал мне мужчина.

Я оказался в большой комнате со скользким полом. Сиджей стояла в чем-то похожем на шкаф, и над головой у нее светила лампочка.

Я радостно побежал к ней, цокая когтями по скользкому полу.

Сиджей подняла глаза и увидела меня. Двери по обеим сторонам от нее начали закрываться. Я прыгнул, и вот я уже внутри, вместе с ней. Всхлипывая, я встал ей на ноги своими маленькими лапками.

Я нашел ее, нашел мою девочку.

— О боже, — сказала Сиджей.

Вдруг поводок резко натянулся.

— Ты зацепился! Господи! — закричала Сиджей. Она бросила пакеты, и они упали на пол, взорвавшись запахами еды. Сиджей протянула ко мне руки, но я не мог к ней подойти — поводок тянул меня назад.

— О нет! — закричала Сиджей.

Глава двадцатая

Сиджей бросилась на пол, и ее руки начали что-то отчаянно нащупывать у меня на шее, а я в это время беспомощно скользил назад; сильно давил ошейник, стало трудно дышать. Сиджей была напугана и кричала:

— Нет! Нет!

Поводок беспощадно тянул меня назад, я ударился о стену за спиной, и в этот миг прозвучал щелчок, и мой ошейник отстегнулся. Он упал на пол, послышался скрежещущий звук, и, задрожав, черные губы дверей приоткрылись: ошейник исчез.

— Ох, щеночек… — Сиджей плакала и прижала меня к себе, а я стал лизать ее лицо. Мне было так хорошо в ее объятиях, так хорошо снова чувствовать вкус ее кожи, вдыхать знакомый аромат. — Ты мог погибнуть, прямо здесь, передо мной!

Еще я чуял запах собаки и кошки и, конечно же, едкий запах жидкости, которая текла из пакета Сиджей.

— Ну все, ты хороший пес, хороший щеночек. Подожди, — рассмеялась она, а потом, подбирая свои мокрые пакеты, грустно добавила: — О боже.

Когда двери открылись, я проследовал за ней по короткому, выстланному ковром коридору. А когда она остановилась возле двери, я почувствовал сильный запах собаки. Немного повозившись с дверью, она толчком открыла ее.

— Граф! — позвала она, подталкивая дверь бедром.

Это был тот самый великан, которого я видел на улице рядом с Сиджей, — серо-белого цвета с черными пятнышками на груди. Увидев меня, он остановился как вкопанный, и его хвост взмыл в воздух.

Я уверенно подошел к нему, потому что я находился здесь, чтобы защищать Сиджей. Он опустил ко мне голову, и я зарычал на него, не отступая ни на дюйм.

— Веди себя хорошо, — скомандовала Сиджей.

Я даже не мог до него дотянуться, чтобы нормально обнюхать, но когда он попытался обнюхать меня в ответ, я клацнул зубами в знак предупреждения.

Сиджей провела какое-то время на кухне, пока мы с псом-великаном настороженно поглядывали друг на друга. Судя по запаху, здесь еще жила кошка, однако пока я нигде ее не видел. Сиджей вышла, вытерла руки о полотенце и подняла меня.

— Ну, щеночек, давай попробуем узнать, откуда ты взялся.

Я презрительно смотрел сверху вниз на большого пса. Пускай ему достаются прогулки с Сиджей, но она никогда не станет брать его на руки обниматься.

Мы вышли в коридор, зашли в ту же самую маленькую комнатку, где мы с ней встретились, а потом оказались в холле со стеклянными дверями.

Там стоял мужчина, который тогда закричал на меня.

— Мисс Махони, это ваша собака? — спросил он.

— Нет! Но его чуть не задушило в лифте. Дэвид, простите, я разбила бутылку вина, спасая этого малыша.

— Я сейчас этим займусь.

Мужчина потянулся ко мне рукой в перчатке, и я на него предупреждающе зарычал: я ведь не знал, хочет ли он потрогать меня или Сиджей — никто не смеет трогать Сиджей, когда я рядом. Мужчина отдернул руку.

— Вот задира, — сказал он.

Меня зовут Макс, а не Задира. Я на него даже не взглянул.

Сиджей вынесла меня на улицу, и я с тревогой снова почуял запахи открытых загонов. Я съежился в ее объятиях и отвернулся.

— Привет, наверное, это одна из ваших собак, — произнесла моя девочка, а я положил голову ей на плечо и лизал ухо.

— Да это же Макс! — воскликнула Гейл.

— Макс, — сказала Сиджей. — Очаровательный песик. Забежал в лифт в моем доме так уверенно, будто живет там. Поводок застрял между дверей, и он чуть не задохнулся.

Сиджей гладила меня, и я зарылся головой в изгиб ее шеи. Я не хотел возвращаться к лающим собакам. Я хотел остаться здесь.

— Какой ласковый пес, — сказала Сиджей.

— Никто никогда не называл Макса ласковым, — ответила Гейл.

Я целовал Сиджей в лицо и украдкой взглянул на Гейл, слегка виляя хвостом и демонстрируя ей, что я уже счастлив и она может заботиться о других собаках.

— Что это за порода?

— Его мать чихуахуа, а отец, как мы предполагаем, йорк.

— Макс, ты чорки. — Она улыбнулась мне. — Ну ладно. Куда мне его посадить?

Гейл глянула на меня, а потом подняла глаза на Сиджей.

— Если честно, я не хочу, чтобы вы его оставляли.

— Простите?

— У вас есть собака?

— А что? Нет, мне достаточно, у меня уже есть собака.

— Так вы любите собак?

— Ну, конечно! — рассмеялась Сиджей. — Кто ж не любит собак?

— Вы будете удивлены.

— Хотя да, я знаю одного человека, который терпеть не мог собак. — Я вжался в плечо Сиджей, а она нежно пыталась меня от себя оторвать.

— Это же очевидно, вы Максу нравитесь, — отметила Гейл.

— Он очень милый.

— Завтра утром его усыпят.

— Что?!. — По тому, как Сиджей снова прижала меня к плечу и отступила назад, я почувствовал ее тревогу.

— Мне жаль. В нашем приюте практикуют усыпление.

— Это ужасно!

— Конечно. Мы делаем все возможное и пытаемся пристроить наших собак в другие приюты, где не усыпляют. Но они переполнены, и мы переполнены, а каждый день поступают новые собаки. Обычно нам удается раздать щенков, однако Макс так и не смог никого к себе расположить, и он задержался у нас дольше срока.

Оттащив от плеча, Сиджей посмотрела на меня. Ее глаза были влажными.

— Но… — произнесла она.

— Другим собакам тоже нужна помощь. Приют подобен реке, поток не должен останавливаться, иначе погибнет еще больше собак.

— Я не знала…

— Максу никто никогда не нравился, кроме вас. Он даже меня чуть не укусил сегодня утром, а ведь я его кормлю. Как будто из всех людей в Нью-Йорке он выбрал именно вас. Возьмите его. Пожалуйста. Мы не возьмем с вас плату.

— Я завела кошку две недели назад.

— Если собаки и кошки растут вместе, обычно они прекрасно ладят. Вы спасете ему жизнь.

— Я не могу, я просто… Я выгульщик собак, то есть я актриса, но подрабатываю, выгуливая собак, и все они огромные.

— Макс не даст себя в обиду.

— Мне жаль.

— Вы уверены? Все, что ему нужно, — это шанс. И его шанс — вы.

— Мне очень жаль.

— Значит, завтра он умрет.

— О боже.

— Ну посмотрите на него, — попыталась в последний раз Гейл.

Сиджей глянула на меня, и я аж заерзал от радости, что она обратила на меня внимание. Когда она поднесла меня ближе, я лизнул ее в подбородок.

— Хорошо, — сказала Сиджей. — Поверить не могу…

Уйдя от клеток с собаками, мы направились в место, где чирикали птицы, где я чуял запахи животных, которых никогда раньше не встречал. Сиджей надела на меня ошейник и пристегнула поводок. Я шел рядом с ней, гордо держа голову на уровне ее лодыжек. Я снова главный телохранитель Сиджей.

Вскоре мы вернулись в «шкаф», где утром мне наконец-то удалось воссоединиться с Сиджей. Лужи от пролившейся из ее пакета жидкости уже не было, хотя я по-прежнему ощущал слабый сладкий запах. Я уверенно шагал рядом с Сиджей по коридору, но перед тем, как открыть дверь, она взяла меня на руки.

— Граф? — позвала она.

Послышался топот, словно от конских копыт, и рядом возник огромный пес. Я показал ему зубы.

— Граф, теперь Макс будет жить с нами, — сказала Сиджей. Она протянула меня ему, и когда пес Граф потянулся ко мне носом, я предостерегающе на него зарычал. Его уши немного опали, и он завилял своим жестким хвостом. Сиджей все еще не опускала меня на пол.

— Сникерс! — позвала она и понесла меня в спальню, Граф шел за нами. Там на кровати лежала маленькая кошка. Ее глаза широко раскрылись, когда она меня увидела. — Сникерс, это Макс, он чорки.

Сиджей бросила меня на кровать. Опыт научил меня обращаться с кошками — им надо дать понять, что ты не причинишь им вреда, если они будут вести себя в рамках приличия. И я направился к Сникерс, но еще до того, как я успел положить на нее лапу, кошка фыркнула и полоснула меня по морде крошечными острыми коготками. Как больно! Я попятился, заскулив от шока, и упал с кровати. Граф опустил свою гигантскую голову и лизнул меня — его язык был размером с мою морду.

Вот таким было мое знакомство с этими животными — похоже, никто из них не осознал ни значимости моего появления, ни важной роли, которую я играю в жизни Сиджей.

В тот вечер Сиджей готовила что-то восхитительно вкусное, и запах мяса наполнил всю квартиру. Граф ходил за ней по пятам, то и дело поднимая голову на кухонную стойку — проверить, что она там готовит.

— Нет, Граф, — говорила Сиджей, отталкивая его. Я отчаянно добивался внимания, дошло даже до того, что я встал на задние лапы и начал царапать ноги Сиджей. — Ладно, Макс, ты хороший пес.

Итак, я был хорошим псом, а он — «нет, Граф». Вот чего мне удалось добиться! Жалко, что Сникерс была в спальне и пропустила то, как Сиджей признала меня своим любимцем.

Вскоре у двери послышался какой-то шум, Сиджей взяла меня на руки и пошла открывать.

— Привет, дорогой, — сказала она мужчине, который стоял за дверью. Он был приземистым и лысым, а пах арахисовыми орешками и какими-то специями.

— Ого, а это кто? — Гость сунул свои пальцы прямо мне в морду, и я на него зарычал, обнажив зубы.

— Макс! — одернула меня Сиджей. — Входи. Это Макс, он, типа, моя новая собака.

— Подожди, как это «типа»? — Мужчина протиснулся внутрь, и Сиджей закрыла дверь.

— Завтра его усыпили бы. А он такой хорошенький…

Мужчина подошел слишком близко к Сиджей, и я снова показал ему зубы.

— Да уж, хорошенький. Интересно, что скажет Барри, когда вернется и увидит, что в его квартире еще одна собака.

— Он ведь разрешил мне завести Сникерс. А Макс по размеру такой же.

Граф пытался засунуть свою большую глупую голову под руку мужчины, но тот его оттолкнул. Сиджей поставила меня на пол, и я свирепо уставился на мужчину: я еще не знал, представляет ли он угрозу, и не мог позволить себе расслабиться.

— Я готовлю говядину с брокколи, — сказала Сиджей. — Грегг, откроешь вино?

— Эй, иди сюда, — сказал мужчина.

Сиджей и мужчина обнялись и вышли в коридор. Я проследовал за ними, однако был слишком мал, чтобы самостоятельно запрыгнуть к ним на кровать. Графу это с легкостью удалось бы, но он предпочел погнаться за Сникерс, когда та пулей вылетела из спальни при виде Сиджей и мужчины. Сникерс забралась под диван. Я бы легко пролез туда следом за ней, но решил не давать кошке еще один шанс меня атаковать. А Граф, наоборот, был настолько глуп, что решил, будто сможет туда пробраться, если приложит больше усилий. Фыркая и вздыхая, он все совал свою голову под диван. Вот любопытно, как долго будет терпеть Сникерс, пока наконец не продемонстрирует Графу, зачем Бог дал ей когти.

Спустя какое-то время Сиджей и мужчина вышли из комнаты.

— Да уж! — рассмеялась Сиджей. — Хорошо, что я отключила плиту. Привет, Макс! Веселитесь с Графом?

Услышав свои имена и вопросительную интонацию, мы с Графом одновременно взглянули на нее.

— Так ты откроешь вино?

Мужчина стоял возле стола, засунув руки в карманы. Сиджей вышла из кухни, которая все еще дышала вкусными ароматами.

— Что такое?

— Крошка, я не могу остаться.

— Что? Ты же сказал…

— Я знаю, но появилось одно срочное дело.

— Появилось срочное дело? Грегг, уточни, пожалуйста, какое.

— Слушай, я никогда не обманывал тебя насчет своей ситуации.

— Ты про ту «ситуацию», которая, по твоим словам, уже подходит к завершению?

— Все сложно, — ответил он.

— Видимо, да. А почему бы тебе не рассказать мне последние новости про эту свою «ситуацию»? «Никогда не обманывая», ты ясно мне намекнул, что ситуация практически разрешена.

Сиджей злилась. Граф, напуганный, опустил голову, однако мои мышцы были напряжены, и я внимательно следил за происходящим. Мужчина по имени Грегг заставлял мою девочку злиться.

— Мне нужно идти.

— Ты приходишь ко мне, только чтобы утолить свою физическую потребность? Разрядился и пошел?

— Малышка…

— Хватит! Я тебе не малышка!

Теперь и Грегг начал злиться. Ситуация выходила из-под контроля. Я бросился вперед и схватил Грегга за штанину.

— Эй! — крикнул он и махнул ногой, чуть не зацепив меня.

— Нет! — возмутилась Сиджей, наклонилась и взяла меня на руки. — Не смей пинать мою собаку.

— Твоя собака пыталась меня укусить, — ответил Грегг.

— Он просто защищался. Он же вырос в приюте.

— Тогда тебе надо его как-нибудь выдрессировать.

— Конечно, давай сменим тему и поговорим о собаке.

— Я не понимаю, чего ты хочешь! — закричал Грегг. — Я опаздываю.

Он быстро подошел к двери и резко открыл ее, развернувшись на пороге.

— Мне тоже очень нелегко. Ты могла бы проявить хоть чуточку понимания.

— Да, твое поведение действительно достойно понимания, какая же я черствая.

— Я сыт твоей иронией по горло, — сказал мужчина и с силой захлопнул дверь.

Сиджей села на диван и спрятала голову в ладони. Диван был слишком высоким, и я не мог туда забраться, чтобы утешить ее. Подошел Граф и зачем-то положил свою гигантскую голову ей на колени.

Всхлипывая, она сняла вкусно пахнущие туфли и швырнула их на пол. Я решил, что это плохие туфли.

Спустя несколько минут Сиджей пошла в кухню, вынесла в столовую две сковородки, поставила на стол и начала есть прямо из них. Она все ела и ела, а Граф внимательно за ней наблюдал.

Я знал, что будет потом. Так все и вышло: через полчаса она была в ванной, и ее рвало. Она закрыла передо мной дверь, и я остался сидеть на полу, поскуливая, жалея, что не могу облегчить ее боль. Мое предназначение — заботиться о Сиджей, а в тот момент я чувствовал, что не справляюсь со своей задачей.

Глава двадцать первая

На следующий день мы пошли гулять — все, кроме Сникерс. Я видел кошек на улице, они никогда не гуляют с людьми. Зато собаки почти всегда гуляют рядом с человеком. Это одна из многих причин, почему человеку лучше заводить собаку, а не кошку.

Мы с Графом были на поводках. Я стал относиться к нему теплее, чем в момент знакомства, потому что он подчинился моему авторитету: когда мы играли, он падал на спину и позволял мне забираться к себе на шею и грызть морду. Но прогулки с ним меня раздражали. Увлекаемый разными запахами, огромный пес тянул поводок то вправо, то влево, путаясь у меня под ногами и заставляя Сиджей терять равновесие.

— Граф… Граф… — повторяла Сиджей.

Ни разу ей не пришлось сказать: «Макс… Макс…», ведь я всегда шел рядом, как и подобает хорошей собаке. Иногда мне приходилось лаять, потому что я сомневался, что люди меня замечают — они всегда пялились на Графа, явно удивленные его незнанием правил этикета прогулки.

Я был рад, что моя девочка нашла себе другую собаку, когда мне — Молли — пришлось ее покинуть, однако теперь, когда мы снова вместе, я должен вернуть себе роль лидера, потому что Граф просто не осознавал, зачем он здесь.

Куда бы мы ни пошли, везде пахло едой, везде было много мусорных баков и бумажек, которые можно понюхать, но так как мне приходилось очень быстро перебирать своими маленькими лапками, чтобы не отстать, все эти восхитительные вещи проносились мимо, и я не успевал ими насладиться. Мы поднялись по какой-то кирпичной лестнице, и Сиджей постучала в дверь. Она открылась, и на нас хлынули запахи людей, собак и еды. На пороге стояла женщина.

— Ой, — сказала она, — что, уже время?

Я почувствовал смущение Сиджей.

— Я пришла вовремя, — сказала она.

На цветочном горшке рядом со мной я унюхал странный собачий запах и присел, чтобы его пометить.

— Мой цветок! — воскликнула женщина.

— Ой! — Сиджей наклонилась и подняла меня. — Простите, он еще щенок.

Моя девочка расстроилась, и в этом точно была виновата женщина. Поэтому, когда она наклонилась, чтобы получше меня разглядеть, я зарычал, и она отпрянула.

— Не бойтесь, он только лает, — успокоила ее Сиджей.

— Сейчас приведу Пеппер.

Женщина ушла, оставив нас на несколько секунд на пороге, а потом вернулась с собакой-самкой ржавого цвета намного больше меня, но все же гораздо меньше Графа, и передала поводок Сиджей. Собака понюхала меня, а я на нее зарычал, показывая, что я охраняю Сиджей. Вскоре я понял, что собаку ржавого цвета зовут Пеппер. Во время прогулки мы зашли еще в несколько мест, и к нам присоединилась коричневая собака-самка по имени Салли и волосатый коренастый кобель по имени Бивис, и мы все вместе шли на поводках — странная такая собачья семейка.

Я не чувствовал себя комфортно в компании этих собак, как, например, с Рокки или Энни и Эбби. Удерживаемые поводками, все мы были вынуждены находиться слишком близко друг к другу и не могли разойтись по своим делам. Только Граф пытался втянуть Салли в игру.

Но еще более странным, чем наша собачья компания, оказалась зацикленность Сиджей на сборе наших экскрементов. Когда я жил на Ферме, меня уводили делать свои дела в лес, а будучи Молли, я частенько ходил в дальний угол двора. Иногда Сиджей за мной прибирала, — когда мы приходили в гости. Сейчас же ее поведение было совершенно абсурдным. Она методично подбирала за всеми собаками в нашей компании, даже за Графом, хотя его отходы были огромными. Какое-то время она несла все это с собой в пакетиках, а потом выбрасывала в контейнеры на улице, и это еще больше меня озадачивало — зачем утруждать себя и собирать экскременты, если ты не собираешься оставлять их себе?

Порой люди делают вещи, которые собаке ни за что не понять. Я всегда полагал, что люди, у которых такая сложная, непостижимая жизнь, служат какой-то высшей цели, но данный случай заставил меня поставить теорию под сомнение.

Хотя я и был здесь главным, я все же старался вести себя корректно по отношению к другим собакам, однако Бивису я не нравился, а он не нравился мне. Когда Бивис меня обнюхивал, его шерсть вздымалась, и он наваливался на меня грудью. Всего лишь чуть крупнее меня, Бивис был бы самым маленьким псом в компании — если бы не я. Сиджей натянула его поводок, его агрессивная морда оказалась напротив моей, и я клацнул на него зубами, а он куснул воздух возле моего уха.

— Прекратите! Макс! Бивис!

Сиджей разозлилась. Я завилял хвостом, надеясь, что она поняла: моей вины здесь нет.

Сиджей повела нас в собачий парк. Восхитительное место! Я был безумно счастлив, что меня отпустили с поводка, и тут же пустился в бег через всю полянку, а Граф и Салли погнались за мной, но у них не получалось так же ловко сворачивать, и вскоре я остался один. В парке были и другие собаки со своими владельцами, кто-то бегал за мячиком, кто-то боролся, а белый пес с висячими ушами радостно влился в нашу, вместе с Графом и Салли, гонку. Нет ничего прекраснее, чем носиться по парку!

Бивис припал к земле и бросился на меня. Я увернулся; он, рыча, погнался за мной. Я завернул тугую петлю, но он меня подрезал. Казалось, мне придется его укусить, но тут галопом подбежал Граф и врезался в нас. Рядом с великаном Графом Бивис не казался таким уж грозным. Я ринулся к Сиджей, сидевшей на скамейке, и попытался запрыгнуть к ней, но не достал и упал. Смеясь, она подняла меня, я гордо уселся у нее на коленях и стал наблюдать за другими собаками, ощущая ее прикосновения, вдыхая экзотические ароматы и получая от всего этого несказанное удовольствие.

Когда мы ушли из собачьего парка, то повторили весь маршрут, вернув хозяевам собак, которых прежде собрали по пути, и только мы с Графом вернулись домой к Сиджей. Я смертельно устал и после легкого перекуса заснул у ее ног.

Тем летом мы с Бивисом научились игнорировать друг друга, хотя он по-прежнему продолжал рычать на меня, когда я бегал с собаками. Догнать меня он не мог, зато у него прекрасно выходило меня подрезать: бывало, несемся мы со всей стаей веселым галопом, как вдруг он влетает в нашу компанию, чтобы бросить мне вызов, — тогда вся процессия бегущих собак останавливалась и бесцельно разбредалась. Не знаю, раздражало ли это еще кого-нибудь, кроме меня.

Дома я взял на себя ответственность обучить Графа культурному поведению. Он не понимал, что мою миску трогать нельзя, поэтому пришлось куснуть его пару раз, пока, наконец, этот глупыш не сообразил. Не то чтобы он когда-либо ел из моей миски, он и свою-то порцию не всегда доедал, но мне не нравилось, что огромный нос опускался к моей еде и нюхал ее. А еще Граф был очень ленивым: когда кто-то стучал в дверь, он и не думал лаять, пока я не начинал, и это при том, что, кроме нас, защитить Сиджей во всем мире было некому. Мне приходилось проявлять особую бдительность и лаять при малейшем шуме со стороны коридора.

Я знал, что мы должны лаять, потому что Сиджей всегда злилась, когда кто-то стучал в дверь.

— Эй! Прекратите! Тихо! Хватит! — кричала она. Я не знал этих слов, но значение их было яснее ясного: она недовольна, что в дверь стучат, и мы должны продолжать лаять.

Когда начинал лаять Граф, Сникерс обычно пулей проносилась через всю квартиру и залетала под кровать. Вообще-то со временем кошка оказалась не такой уж страшной, и несколько раз, когда я подходил к ней, чтобы обнюхать, она даже начинала со мной играть. Иногда мы боролись, и борьба с ней отличалась от борьбы с собакой, потому что Сникерс обхватывала меня лапами. Но это было лучше, чем пытаться играть с Графом, которому приходилось ползать по полу, чтобы дать мне возможность его прижать.

Перемирие между Графом и Сникерс наступало только тогда, когда Сиджей включала устройство, которое ездило по полу и громко шумело. Граф до смерти его боялся, Сникерс тоже забивалась куда-нибудь подальше. Не волновался только я — я видел такие устройства и раньше. Когда Сиджей прятала шумное устройство, она звала нас обниматься, и тогда Граф, Сникерс и я сидели вместе на диване, прижавшись к ней, приводя свои чувства в порядок.

Я знал, что я любимец Сиджей, и однажды вечером она мне это снова доказала, когда пристегнула к моему ошейнику поводок и вышла погулять со мной на теплом, влажном воздухе. Граф проводил нас до двери, но Сиджей сказала ему, что он хороший пес, и велела оставаться дома. Итак, только она и я.

Я уже настолько привык к уличному шуму, что едва его замечал, зато манящие ароматы привлекали мое внимание, как и раньше. С некоторых деревьев начали опадать листья, они шуршали по тротуару и кружились, подгоняемые прохладным ветерком. Когда мы прошли несколько кварталов, уже стемнело, и вокруг нас было много людей и собак, поэтому я постоянно был начеку.

Наконец, мы подошли к какой-то двери. Сиджей повозилась с чем-то на стене, а потом произнесла: «Это Сиджей», послышался жужжащий звук, мы вошли в здание, моя девочка взяла меня на руки, и мы поднялись по лестнице вверх. В конце коридора открылась дверь, и вышел мужчина.

— Привет! — крикнул он.

Подойдя ближе, я понял, кто это — Трент!

Я сильно удивился — не думал, что когда-нибудь увижу его снова.

Но люди могут организовать все что угодно, именно поэтому Сиджей всегда находила меня, когда я был ей нужен. Трент и Сиджей обнялись, а я встал на задние лапы и потянулся к нему. Он засмеялся и нагнулся, чтобы поднять меня.

— Осторожно, — предупредила его Сиджей.

— Кто это? — поинтересовался Трент, смеясь от восторга, пока я лизал его лицо. Я был так счастлив его видеть!

— Это Макс. Поверить не могу, что он так ведет себя с тобой. Обычно люди ему не нравятся.

— Он очаровательный. Что за порода?

— Чорки, наполовину чихуахуа, наполовину йорк. Ух, мне нравится, как ты обставил квартиру!

Трент засмеялся и опустил меня. Он жил в самом лучшем доме на свете: ни единого предмета мебели, и я мог свободно повсюду носиться.

— Всю мебель мне сделали на заказ, — ответил он. — Откроем вино? Господи, я так рад тебя видеть!

Я принялся обследовать дом, пока они с Сиджей разговаривали. Там было еще две комнаты, такие же пустые. Я поймал себя на том, что пытаюсь почуять запах Рокки, но его нигде не было. Наверное, брата уже давно нет в живых. Тогда почему же Трент не завел новую собаку? Разве человеку не нужна собака?

— Ну что, как твоя новая работа? — спросила Сиджей.

— Компания прекрасная, я чувствую себя у них как рыба в воде. А ты как? Как твоя актерская карьера?

— Я выступала на нескольких мастер-классах по актерскому мастерству. Так здорово! Непередаваемое ощущение, когда все тебя слушают, смеются над репликами, аплодируют… Просто супер.

— Странно, что дочь Глории хочет играть на сцене и быть в центре внимания, — заметил Трент. — Кто бы мог предположить нечто подобное?

— И как странно, что инвестиционный банкир дает бесплатные психотерапевтические консультации.

Трент рассмеялся.

— Ты права, извини. Я и сам проходил психотерапию — если ты живешь в Калифорнии, это просто необходимо. Хотя кое с чем она мне действительно помогла.

— Мне очень жаль Рокки.

Услышав имя брата, я на секунду остановился и посмотрел на них, а затем продолжил свое исследование.

— Да, Рокки… Заворот желудка. Ветеринар говорит, что у больших собак такое часто встречается.

Я уловил печаль в голосе Трента и, пробежав через всю комнату, прыгнул к нему на колени. Трент поймал меня и поцеловал в макушку.

— И как же у тебя появился Макс?

— Я живу совсем рядом с тем местом, где в Центральном парке раздают собак из приютов.

— Подожди, ты живешь возле парка? Похоже, тебе удалось сделать блестящую актерскую карьеру.

— Нет. То есть, да, я живу в замечательном месте, но я присматриваю за собакой и квартирой одного парня, Барри. Он представляет какого-то боксера, который тренируется для боя в Африке.

— Этот щенок — самое милое создание в мире, — сказал Трент.

— Правда? Ты ему тоже нравишься.

— Слушай, давай закажем еду. Я просто смотрю на тебя, и мне хочется есть.

— Как это понимать? — резко спросила Сиджей. Я спрыгнул с колен Трента и подошел к ней.

— Ты такая худенькая, Сиджей.

— Я актриса, ты забыл?

— Да, но…

— Достаточно, Трент.

Он вздохнул.

— Раньше мы доверяли свои секреты друг другу, — сказал он после секундной паузы.

— У меня все под контролем.

— Ты не пускаешь меня к себе в душу, Сиджей.

— Что, опять сеанс психотерапии?

— Я по тебе скучаю. Скучаю по нашим разговорам.

— Я тоже, — мягко сказала Сиджей. — Но некоторые вещи я не хочу обсуждать ни с кем.

Наступила минутная тишина. Я поставил лапы на колени Сиджей, она подняла меня и поцеловала в нос. Я завилял хвостом.

Они еще немного поговорили, а потом пришел мужчина и принес пакеты с едой. Мы все вместе уселись на полу, и они стали есть прямо из пакетов, а мне дали кусочек курицы, который я съел, и кусочек овоща, который я выплюнул.

— Как ее зовут? — в какой-то момент спросила Сиджей.

— Лисель.

— Подожди, Лисель? Ты встречаешься с одной из фон Траппов?[4] — рассмеялась Сиджей.

— Она немка. То есть она живет здесь, на Манхэттене, но приехала сюда с родителями из Европы, когда ей было девять.

— То есть ты регулярно приезжаешь в Нью-Йорк и мне не звонишь.

— Да, есть такое, — признался Трент.

— Ну все. Макс, фас! Хватай его за горло.

Я услышал свое имя, но не понимал, что мне делать. Сиджей показывала на Трента, поэтому я побрел к нему, а когда он наклонился, я лизнул его в лицо, и они оба рассмеялись.

Когда мы вышли, Трент и Сиджей долго стояли возле двери и обнимались, а из их сердец струилась любовь. В тот момент я понял, что для Сиджей будет лучше, если она оставит Сникерс и Графа и переедет жить сюда, в это замечательное место без мебели, где они с Трентом смогут любить друг друга. Сиджей нужен партнер, спутник жизни, так же как Итану была нужна Ханна, а Тренту нужна собака.

А если те двое глупых животных тоже переедут сюда с нами, то понадобится еще и диван, чтобы Сникерс было где прятаться.

— Я очень рад тебя видеть, — сказал Трент.

— Я тоже.

— Ладно. Теперь будем встречаться чаще.

— Правда? Будем сидеть на полу и ужинать?

— Или даже соберемся вчетвером. Вместе с Лисель и Греггом.

— Наверное, — ответила Сиджей.

— Что? — Трент отодвинулся и взглянул на нее.

— Ничего. Просто… Грегг еще не… Его семейная ситуация еще не разрешилась.

— Ты шутишь?

— Прекрати.

— Ты же не хочешь серьезно сказать, что…

Сиджей приложила руку к его губам.

— Не надо. Все было замечательно. Пожалуйста, пожалуйста. Я знаю, ты заботишься обо мне, Трент, только не осуждай.

— Я никогда не осуждаю тебя, Сиджей.

— А у меня такое ощущение, что осуждаешь.

— Хорошо, — сказал Трент, — хорошо.

Сиджей немного расстроилась. Мы вышли вдвоем из здания и пошли домой.

Я предполагал, что теперь мы будем видеться с Трентом каждый день. Но того, что произошло на следующий день с Бивисом, я и представить себе не мог.

Глава двадцать вторая

Как обычно, мы все гуляли в собачьем парке. Граф и Салли обнюхивали большого белого пса, которого звали Принеси Мне Мячик Тони. Принеси Мне Мячик Тони гораздо больше хотел забраться на спину Салли, чем уделять внимание своему хозяину. Я пытался завлечь в игру кобелька моего размера, который и мордой, и цветом был очень похож на мою мать. Наконец, мне удалось уговорить его погнаться за мной, и, естественно, обнажив зубы и навострив уши, к нам понесся Бивис. Мой товарищ по игре моментально съежился и убрался подальше от конфликта, я же обернулся и клацнул зубами, давая Бивису понять, что он зашел слишком далеко. Но, вместо того чтобы отступить, он попер на меня.

Я услышал, как Сиджей прокричала «Нет!», однако Бивис поднялся на задние лапы, я сделал то же самое, и его зубы прорезали воздух, пытаясь поранить меня. Я укусил его в ответ, поймав зубами складку его кожи, но в этот момент подбежала моя девочка и начала расталкивать нас ногами.

— Нет! — снова закричала она и схватила меня на руки, а я продолжал скалиться и клацать зубами, пока Бивис пытался меня достать. Сиджей повернулась и своим телом отгородила меня от него. — Прекрати, Бивис! Нет, Макс, нет!

Затем подскочил Граф, вероятно, на звук тревоги в голосе Сиджей. Он совершенно не понимал, что происходит, но его появление усмирило Бивиса.

— Ох, Макс, твое ухо, — сказала Сиджей. Почуяв запах крови, я не сразу понял, что она моя, но когда Сиджей дотронулась до моего уха, то ощутил жгучую боль. Сиджей вынула какую-то бумажку из сумочки и приложила к моей голове.

Когда мы отводили собак по домам, Сиджей несла меня на руках. Возле дома Салли пришлось немного подождать ее человека.

— Сегодня собаки подрались. Можно я верну Салли пораньше? — спросила Сиджей.

Возле дома Бивиса Сиджей сказала мужчине, открывшему дверь:

— Простите, я не смогу больше гулять с Бивисом. Он дерется с другими собаками.

— Нет, он не дерется, — ответил мужчина. — Он никогда не начинает драку первым.

Я почувствовал, как Сиджей начала злиться, и, хотя мое ухо болело, я зарычал на этого мужчину. Бивис, со своей стороны, вилял хвостом, заходя внутрь, и даже не обернулся.

Когда мы пришли домой, Сиджей оставила там Графа, а мы с ней ушли — она держала меня на руках, прижав к моему уху руку.

Мы пошли в Ветеринару — я понял это, когда он положил меня на металлический стол и стал гладить. Я опять почувствовал жгучую боль в ухе. Сиджей не сводила с меня глаз.

— Ничего страшного. И вы правильно поступили, прижав ухо, иначе он мог бы потерять много крови, — объяснил Ветеринар.

— Ох, Макс, зачем тебе на всех рычать? — спросила Сиджей.

— Раз уж вы здесь, может, хотите, чтобы мы его кастрировали?

— Хм, думаю, да. Максу придется остаться здесь на ночь?

— Конечно. Заберете утром.

— Хорошо. Макс, тебе придется провести ночь здесь.

Я услышал свое имя и легкую печаль и застучал хвостом по столу.

Сиджей ушла. Мне это, конечно, не понравилось, но Ветеринар гладил меня, и я заснул таким глубоким сном, что потерял счет времени. Когда я проснулся, было уже утро, я сидел в клетке, и вокруг моей морды был этот дурацкий жесткий воротник, который направлял все шумы и запахи прямо ко мне. Опять! Ну как тут поймешь людей!..

Пришла моя девочка. Я чувствовал себя очень уставшим, и мне хотелось только одного — заснуть у нее на руках. Уходя, мы остановились возле входной двери поговорить с дамой, которая пахла лимонами. Она что-то нам сказала.

— Что? Я… У меня сейчас столько нет, — ответила Сиджей. Она расстроилась, и я зарычал на лимонную даму.

— Мы принимаем кредитные карты.

— У меня и на карточке столько нет. Можно я дам вам сорок сейчас, а остальное занесу потом, когда получу зарплату?

— В нашей клинике надо оплачивать услугу сразу после ее оказания.

Внутри Сиджей зародилась печаль, которую она старательно пыталась не выпускать наружу. Я лизал ей лицо.

— Это все, что у меня сейчас есть, — прошептала Сиджей.

Не знаю, что ее огорчило, но в этом явно виноват Бивис.

Сиджей передала какие-то бумажки, а лимонная дама передала ей другие бумажки, и наконец-то мы ушли от этого печального Ветеринара. Я хотел вниз и ерзал, но Сиджей крепко меня держала.

Мой дурацкий воротник заинтересовал и Графа, и Сникерс, и они стали совать носы мне в ухо, к которому, я чувствовал, было что-то прилеплено. Я тихо зарычал на Графа, но Сникерс мурлыкала, и я позволил ей понюхать ухо. Очень странно чувствовать морду кошки в тесном пространстве между моей головой и дурацким воротником.

Несколько дней мне не разрешалось ходить на прогулки с Графом, и меня это расстроило. Зато Сникерс была просто в восторге и часто вылезала из-под кровати поиграть со мной, а когда я грелся на солнышке, она сворачивалась в клубок со мной рядом и мурлыкала. Мне нравилось спать с кошкой, но я чувствовал себя плохим псом, на которого в качестве наказания надели воротник и заставили сидеть дома.

Однажды утром Сиджей сняла воротник, отмыла мое ухо, затем пристегнула поводок Графу и мне тоже. Я иду гулять! Как обычно, по дороге мы собрали всех собак, не было только Салли и Бивиса. Я не скучал по Бивису, но Граф без Салли был печален.

Иногда Сиджей не хотела вставала с постели, чтобы вести собак на прогулку, тогда нам с Графом приходилось ее будить. Однако собак она все равно не забирала, а шла гулять только со мной и Графом. В один из таких дней Сиджей обработала полы и мебель сильно пахнущими химикатами и прошлась страшным устройством по всему полу, от чего Граф стал лаять, а Сникерс спряталась. Закончив, она спрятала машину, и Граф стал носиться по гостиной, будто его только что освободили из заточения в клетке.

У меня не оставалось выбора, кроме как погнаться за ним. Распаленный Граф пригнулся к полу, призывая вступить с ним в схватку. Я забрался на него, и мы немного поиграли, а затем открылась входная дверь. Я залаял, и, глядя на меня, Граф залаял тоже. Вошел мужчина и закричал: «Граф!»; за ним вошли еще двое мужчин с чемоданами и, поставив их на пол, ушли. Я подбежал к незнакомцу и зарычал, а Граф вилял хвостом и обнюхивал его руки.

— Макс! — позвала Сиджей. Она подняла меня на руки как раз в тот момент, когда я подумывал, а не схватить ли мне зубами его за штаны, потому что он полностью меня игнорировал и гладил только Графа, который, кстати, его радушно приветствовал, хотя тот без спроса вошел в дом Сиджей. Графу совершенно чуждо понятие «защита»! Хорошо, что есть я.

— Добро пожаловать домой, Барри.

— Привет, Сиджей. Эй, Граф, скучал по мне? Скучал по мне, мальчик? — Мужчина опустился на колени и обнял Графа, который вилял хвостом, но потом Граф отвернулся и подошел к Сиджей, вечно завидуя тому, что она со мной обнимается, а с ним — нет.

— По-моему, он совершенно по мне не скучал, — заметил мужчина. От него пахло маслами и фруктами. Когда мы с ним встретились взглядами, я зарычал.

— Тебя долго не было, — ответила Сиджей. — Семь месяцев для собаки вечность.

— Я мог бы его определить в собачью гостиницу, но предпочел найти человека, который присматривал бы за ним в нашем доме.

— Он этого не понимает, Барри.

— А это кто? Ты же говорила про котенка.

— Правильно, это Макс. Длинная история. Макс, веди себя хорошо.

Я с подозрением относился к мужчине, но Сиджей, казалось, не была против его присутствия, и поэтому, когда она поставила меня на пол, я продолжил борьбу с Графом.

— Так что, твой парень победил? — спросила Сиджей.

— Что?

— Твой парень. Боксер.

Граф перевернулся на спину, а я схватил кусок кожи на его шее и слегка потряс.

— Эх ты, деревенщина, — ответил мужчина.

— То есть?

— Нет, он не победил.

— О, мне жаль, Барри. Вот почему ты вернулся на два месяца раньше?

— Да уж, когда твой боец проигрывает, вряд ли имеет смысл отправляться во всемирный пресс-тур… Что это Граф делает?

— Граф? — переспросила Сиджей. Услышав свое имя, Граф замер, его ноги были растопырены в воздухе, а язык свисал, я в это время нежно тянул его кожу зубами. — Они играют.

— Граф! Прекрати! — гневно закричал мужчина.

Граф поднялся на ноги, откинув меня в сторону, и с опущенными ушами подошел к Сиджей. Я продолжал лежать там, где он меня скинул, и тяжело дышал.

— В чем дело, Барри?

— Ты превратила моего пса в тряпку.

— Почему? Им нравится играть вместе.

— Я не хочу, чтобы он играл с какой-то собачонкой, похожей на крысу.

— Макс не похож на крысу, Барри.

Понятно, мужчину зовут Барри.

— Ладно… Но не помню, чтобы я разрешал тебе заводить собаку, и мне однозначно не нравится поведение Графа. Я нанял тебя, потому что, как ты сказала, у тебя большой опыт. Так что все. Я вернулся. Можешь возвращаться к себе, дай мне отдохнуть и побыть со своим псом.

Сиджей молчала. Я смотрел на нее, чувствуя в ней печаль и боль.

— Но… Барри, мне некуда возвращаться.

— В смысле?

— Ты сказал, уедешь на восемь-десять месяцев. Зачем мне держать еще одну квартиру, если я собиралась жить восемь месяцев здесь.

— Ты предлагаешь, чтобы я оставил тебя здесь? — спросил Барри.

— Нет! То есть сегодня я посплю на диване, а завтра пойду искать квартиру.

— Подожди, нет. Забудь. У меня стресс. Я целый год с ним работал, а его во втором раунде отправили в нокаут. Можешь оставаться, я все равно собирался просто оставить здесь свои африканские шмотки. Мы с Самантой едем на Гавайи. Так что у тебя две недели, чтобы найти квартиру. Идет? Когда вернусь, найду кого-нибудь другого присматривать за Графом.

— То есть я уволена?

— Так будет лучше для всех.

— Да уж, не сомневаюсь.

— Не нужно сарказма, я хорошо тебе заплатил, плюс ты бесплатно здесь жила, к тому же, как заказчик, я недоволен результатом.

— Да, правда, — ответила Сиджей.

Чуть позже Барри ушел.

— Пока, Граф, — бросил он через плечо. Граф завилял хвостом, услышав свое имя, но я увидел, что он тоже почувствовал облегчение, когда Барри ушел.

На следующий день, когда мы вернулись с прогулки с нашим стандартным набором собак, Сиджей ушла, оставив нас дома одних, и долго не возвращалась. Я немного поборолся с Графом, однако вскоре это занятие стало меня раздражать, — его голова была такой большой и сильной, что он меня ею постоянно опрокидывал.

Я спал, когда меня разбудили громкие низкие вопли, доносящиеся из спальни. Я пошел проверить, в чем дело, и обнаружил чрезвычайно возбужденного Графа, чья голова скрылась под кроватью. Он задыхался от восторга, а истошно вопила Сникерс, которая явно была в ужасе. Граф был таким сильным, что ему даже удалось приподнять кровать в попытках еще глубже залезть под нее и достать Сникерс.

Я подошел к Графу вплотную и грозно залаял. Он слишком близко подобрался к бедной Сникерс, которая прижала уши и вжалась в дальнюю стену, и не обращал внимания на мой лай, поэтому я бросился на него, клацая зубами.

Граф подался назад, и кровать с грохотом опустилась. Я клацал зубами и скалился на него, пока он совсем не убрался из комнаты. Мои размеры позволяли мне пролезть под кровать, но я решил не беспокоить Сникерс. Она все еще была напугана, а по опыту я знал, что если кошка напугана, она может пустить в ход когти.

Теперь Сиджей оставляла нас одних каждый день, и Граф воспринимал ее уход как сигнал к тому, что можно начинать изводить бедную Сникерс. Было все так: в ту же секунду, как хлопала дверь, Сникерс пулей слетала с того места, где только что спала, и исчезала в своем убежище под кроватью; если Граф видел, как она пробегала, то исступленно бросался за ней в погоню, врезаясь в стены на поворотах. Я тоже мчался за ними и, добежав до кровати, нырял под нее, разворачивался мордой к мокрому дрожащему носу Графа и начинал рычать, оскалив зубы. Граф стонал от разочарования, а иногда даже лаял — в таком маленьком пространстве звук его лая оглушал меня, но я знал, что отступать нельзя. В конце концов, Граф терял интерес и уходил в гостиную поспать.

Но в один прекрасный день схема изменилась. Как обычно, мы пошли гулять, а когда вернулись, Сиджей принесла контейнер, открыла дверцу и посадила туда Сникерс. Контейнер напомнил мне тот, в котором я однажды, будучи Молли, раскачивался взад и вперед в шумном месте. Сникерс не была рада тому, что ее посадили в контейнер, и не стала подходить ко мне, когда я ткнул носом в решетку, чтобы ее понюхать. Потом подошел Граф и стал громко фыркать, а Сникерс попятилась от него к дальней стенке контейнера.

— Граф, — предостерегающе сказала Сиджей, и он подошел к ней проверить, не хочет ли она дать ему угощение.

Сиджей подняла контейнер с кошкой и ушла, оставив нас одних. Я был совершенно сбит с толку: куда она понесла Сникерс и почему мы не пошли вместе с ней? Мы не знали, что делать, поэтому легли на полу и стали грызть резиновые игрушки.

Моя девочка вернулась одна, без Сникерс.

Куда же она дела Сникерс?

Глава двадцать третья

Следующие два дня Сиджей выводила нас на прогулку вместе с собаками, а потом оставляла дома одних. Мы с Графом славно проводили это время. По правде говоря, когда в доме не стало кошки, напряжение ушло из наших отношений, и мы преспокойно боролись, иногда так долго, что засыпали друг на дружке. Точнее сказать, я засыпал на нем. Если бы Граф на меня улегся, то вряд ли бы я заснул.

На третий день, когда мы вернулись с прогулки, возле двери нас ждала женщина. Граф, конечно же, завилял хвостом и потянул свою огромную башку к ней, а я в это время спрятался за ногами моей девочки и стал неподвижно ждать, не перепадет ли нам угощение.

Сиджей назвала женщину «Марша». Пробыв с нами некоторое время, Марша осторожно протянула мне руку, и, когда Сиджей очень нежно сказала мне: «Спокойно, Макс», я обнюхал ее. Рука пахла шоколадом и собаками и еще чем-то сладким.

Мы с Графом лениво грызли друг друга, пока Сиджей и Марша разговаривали.

— Ну вот и все, — наконец произнесла Сиджей и встала.

Мы с Графом вскочили на ноги. Гулять?

— Что ж, Граф, пора прощаться. Теперь за тобой будет присматривать Марша, — сказала Сиджей. Внезапная печаль овладела ею, когда она наклонилась и взяла голову Графа в ладони. Я подошел и поставил лапы ей на ногу. Я видел, что он тоже чувствовал ее печаль, потому что его уши опустились, а вилявший хвост замер. Интересно, понимал ли он, что происходит, я — точно нет.

— Я буду скучать по тебе, великан, — прошептала Сиджей.

— Господи, я чувствую себя ужасно, — сказала Марша.

— Все нормально. Барри имеет право, это ведь его собака.

— Да, но Граф думает, что он ваша собака. Это же очевидно. Жестоко вот так полностью разрывать ваши отношения.

— Граф, мне очень жаль, — сказала Сиджей. В ее голосе звучало горе.

— Может, я вам буду звонить, и мы сможем где-нибудь встречаться, — предложила Марша.

Сиджей покачала головой.

— Я не хочу, чтобы у вас были неприятности. Барри мгновенно вас уволит. Поверьте моему личному опыту.

Граф скорбно положил голову на колени Сиджей, разделяя ее загадочную печаль. Я завидовал его росту: у меня получалось только бесполезно возиться у нее в ногах, надеясь, что меня заметят.

— Ну ладно, — вздохнула Сиджей. — Приятно с вами познакомиться, Марша. Пойдем, Макс.

Она наклонилась и подняла меня — теперь я был выше Графа и смотрел на него сверху вниз. Сиджей пристегнула поводок только к моему ошейнику, и мы все подошли к двери.

— Пока, — тихо сказала Сиджей и открыла дверь, Граф ринулся за ней наружу, таща за собой Маршу, которая вцепилась в ошейник. Сиджей, все еще держа меня на руках, преградила ему путь.

— Нет, Граф. Ты остаешься. Прости.

Наконец, им удалось закрыть дверь. Сиджей опустила меня на пол, и я встряхнулся, готовый продолжать то, что мы затеяли. Граф у нас дома обрабатывал дверь, громко шкрябая лапами.

Пока мы шли по коридору, я слушал грустный, полный отчаяния лай Графа и недоумевал, что же такое произошло. Почему мы не взяли его с собой? Он ведь так хочет пойти с нами!

Моя девочка плакала, и я, переживая, не спускал с нее глаз. Мы очень долго шли, сначала по шумным вонючим улицам, потом поднимались по длинной лестнице. Сиджей подергала ручку и открыла дверь, и я сразу же почуял Сникерс.

— Добро пожаловать домой, Макс, — сказала она.

Мы зашли в маленькую кухню, где на полу стояла миска с едой Сникерс, и я подошел ее понюхать. В кухне также стояла кровать, где я заметил Сникерс. Она лежала на подушке, а увидев меня, вскочила и изогнула спину дугой.

У Сникерс был собственный дом! Граф постоянно изводил ее, когда Сиджей оставляла нас троих дома, и, возможно, Сиджей нашла это место, к которому так трудно пробираться по всем этим ступенькам, чтобы защитить Сникерс, чтобы кошка чувствовала себя в безопасности. Ну хорошо, теперь я знаю, где она живет, и мы скоро пойдем домой к Графу, который почует на мне ее запах — интересно, что же он подумает! Поймет ли он, что мы с Сиджей ходили в гости к Сникерс?

Люди, конечно, имеют право делать, что хотят, но, по-моему, слишком уж много чести кошкам: у них и еда лучше собачьей, да еще и отдельные дома им дают.

Сникерс мурлыкала и ходила вокруг меня, а потом мы с ней немного поиграли. Она была страшно рада видеть меня без Графа. Я чувствовал запах рук еще одного человека на ее шерсти — сильный цветочный аромат, который напомнил мне Глорию.

Той ночью домой мы не пошли. Сиджей легла спать в маленькой кровати, и я свернулся у нее в ногах. Сникерс немного побродила по дому, а потом ловко запрыгнула и устроилась рядом со мной, но нам вместе было очень неудобно, и когда Сиджей, забормотав, пошевелила ногами, Сникерс спрыгнула на пол и больше той ночью в кровать не возвращалась.

Следующим утром она села возле двери и начала мяукать, а Сиджей сказала ей: «Ну что, хочешь пойти к миссис Минник? Давай посмотрим, дома ли она». Мы вышли в коридор и постучали в соседнюю дверь. Нам открыла женщина с тем самым сильным цветочным запахом, который я почуял на шерсти Сникерс. Ясно — они и раньше проводили время вместе. Более того, Сникерс зашла к ней в дом, будто в свой собственный.

— А, привет, Сникерс, — сказала миссис Минник, странно чмокая губами. Я не стал рычать, потому что женщина явно была хрупкой и угрозы не представляла.

С того момента Сникерс при первой же возможности норовила выскочить и усесться возле квартиры миссис Минник. И что только ее там привлекало? У меня не сформировалось никакого мнения о миссис Минник, я только отметил тот факт, что когда она разговаривала, ее рот издавал странные чмокающие звуки.

Мы по-прежнему ходили гулять с собаками, но теперь нам приходилось долго идти, чтобы забрать первую из них, которую звали Кэти; из нашей прежней компании отсутствовали Салли, Граф и Бивис.

По Бивису я совершенно не скучал.

Однажды, когда мы шли за Кэти, начался дождь, я замерз и стал дрожать.

— О, Макс, прости меня, — сказала Сиджей. Она взяла меня на руки и держала, пока я не согрелся, а в следующий раз, когда дул холодный ветер, она надела на меня одеяло, которое идеально подходило мне по размеру.

— Макс, тебе нравится твой новый свитер? Ты в этом свитере такой красивый.

Мне нравилось ощущать свитер на своем теле, а еще в нем было тепло. Я гордился тем, что ношу его, это было доказательством того, что Сиджей любит меня больше, чем Сникерс, которая не удостоилась даже ошейника.

— Макс, ты такой миленький в этом свитере! Ты мой свитер-твиттер пес, — напевала мне Сиджей, и я вилял хвостом.

Каждый раз, когда Сиджей снимала свитер, он издавал «рвущийся» звук. И этот звук стал ассоциироваться у меня с завершением прогулки и началом сна.

Я не знал, почему мы никогда не возвращаемся домой, и не знал, почему Граф больше не ходит с нами гулять. Я понимал, что, скорее всего, Сникерс по Графу не скучает, но я скучал. Конечно, меня раздражал этот большой и глупый пес, зато с ним было весело играть. Он признавал мой авторитет, и я видел, как осторожно вели себя люди с Сиджей, когда мы оба ее охраняли. Граф был частью нашей семьи.

Вот так, размышлял я, люди управляют миром. Ни с того ни с сего однажды они могут решить переехать жить в другое место и перестать играть с некоторыми собаками.

Порой Сиджей садилась на табуретку, которая была здесь единственным предметом мебели, кроме кровати, и кидала маленький мячик в разные углы кухни. Мячик подпрыгивал, а я гонялся за ним, шкрябая когтями по скользкому полу.

— Макс, прости, что мы поселились в такой маленькой квартире, — сказала она. Мне нравилась эта игра, и теперь, когда я привык к нашему новому дому, он стал нравиться мне даже больше, чем старый, потому что здесь я был ближе к Сиджей.

Мы играли с мячиком, как вдруг он залетел на кровать, и я прыгнул за ним! Я был немного удивлен, так как раньше мне это не удавалось. Сникерс тоже опешила и вскочила на ноги, распушив хвост и вытаращив глаза.

— Макс! — рассмеялась от восторга Сиджей.

Потом Сиджей надела вкусно пахнущие туфли и долго-долго играла со своими волосами. Я понял — скоро придет Грегг. Естественно, когда раздался стук в дверь, я с лаем подбежал к ней, а Сникерс поспешила скрыться. Я чуял Грегга по другую сторону двери и продолжал лаять. Сиджей взяла меня на руки.

— Макс, веди себя хорошо.

Грегг вошел и коснулся своим лицом лица Сиджей, а она в это время старалась держать меня от него подальше. Я зарычал.

— Как всегда — само дружелюбие, — сказал он.

— Макс, будь ласковым. Ласковым, Макс.

Я понял, что «ласковый» означает «не кусай», но продолжал сверлить Грегга холодным взглядом, давая ему понять, что не стоит делать глупостей.

— Симпатичная квартирка, — сказал Грегг, осматриваясь. Сиджей опустила меня, и я подошел обнюхать его штаны, которые пахли мокрыми листьями.

— Да, я готова стать твоим гидом в туре по моей квартире. Не отходи от меня далеко, чтобы не потеряться, — смеясь, сказала Сиджей. — Это кухня-спальня-гостиная.

— У меня сюрприз.

— Да? Какой?

— Мы уезжаем. За город. На три дня.

— Серьезно! — Сиджей захлопала в ладоши, и я с любопытством посмотрел на нее. — Когда?

— Сейчас.

— Что?

— Прямо сейчас. У меня нет никаких планов на следующие два дня.

— А как насчет…

Грегг махнул рукой.

— Улетела по каким-то делам с недвижимостью.

Сиджей неподвижно стояла и смотрела на него.

— Я не об этом. Я имею в виду, что не могу уехать с тобой прямо сейчас, Грегг.

— Почему?

— У меня клиенты. Мне надо найти себе замену. Я не могу все так бросить.

— Твои клиенты — собаки, — ответил Грегг. Я почувствовал злобу в его голосе и наградил его грозным взглядом.

— Они рассчитывают на меня. Если я собираюсь уехать, мне надо найти себе замену.

— Господи! — Грегг осмотрелся. — Здесь даже нет места присесть поговорить.

— Мы можем сесть на кровать, — ответила Сиджей.

— Да, хорошая идея, — согласился Грегг.

Грегг и Сиджей сели на кровать и стали обниматься. Сникерс спрыгнула вниз, а я запрыгнул к ним и начал лизать Сиджей в лицо.

— Макс! — отплевываясь и смеясь, пробормотала она.

— Фу… — сказал Грегг. Ему смешно не было.

— Иди сюда, Макс. — Сиджей взяла меня и понесла в туалет, а Сникерс пошла за нами. — Сиди здесь.

Она закрыла дверь, и мы со Сникерс недовольно посмотрели друг на друга.

Сиди здесь?

Сникерс подошла и понюхала меня в поисках утешения, а потом вернулась к двери, села и стала ждать, будто надеясь, что я помогу ей открыть дверь. Несколько раз я, скуля, поскреб дверь туалета, а потом сдался и свернулся калачиком на полу.

Спустя какое-то время Сиджей открыла дверь. Я начал носиться по кухне от счастья, что меня выпустили. Было так весело! Сиджей ходила босая, но потом снова надела вкусно пахнущие туфли, прыгая на одной ноге. Я встал лапами на ее ноги, и она улыбнулась мне:

— Привет, Макс. Хороший пес.

Я завилял хвостом, услышав, что я хороший пес.

— Ну ладно, — сказал Грегг. — Не можешь так не можешь. Понятно.

— Извини, просто мне нужно знать заранее. Хотя бы за день или за два. Есть один парень, с которым я познакомилась в парке, он тоже выгульщик собак, наверное, он смог бы меня подменить, но я не знаю, как с ним связаться.

— О таких вещах не предупреждают заранее.

— Да… Но ведь скоро это уже не будет иметь значения, правда? В смысле, ты говорил, всего лишь пару месяцев.

Грегг осмотрелся.

— Да, это местечко маловато даже для Нью-Йорка.

— Грегг, ты говорил, что всего лишь пару месяцев. Правда? Правда?

Грегг провел рукой по голове.

— Буду с тобой честным, Сиджей. Мне это не подходит.

— То есть?

— Ну… Я больше не чувствую себя комфортно в этих отношениях.

— Ах, ну да. Я же для тебя всего лишь комфорт, — разозлилась Сиджей.

— Знаешь что? Все из-за оскорбительного тона, которым ты со мной разговариваешь, — сказал Грегг.

— Оскорбительного тона? Ты серьезно?

— Ты знаешь, о чем я.

— Вообще-то нет, не знаю. Что ты имеешь в виду?

— Видишь ли, ты перестала меня понимать, и у тебя появились какие-то завышенные требования. Я запланировал для нас прекрасную поездку, а ты вдруг отказываешься. И ты все время знала, с чем мне приходится сталкиваться дома. Я тут думал…

— О боже, Грегг, неужели ты не мог сказать об этом раньше? Или тебе было бы «не комфортно»?

— Ты сама начала. Я с радостью предвкушал нашу поездку, а ты начала принуждать…

— Принуждать. Ничего себе.

— Думаю, нам лучше разойтись на какое-то время, проверить свои чувства.

— У меня чувство такое, что ты самая большая ошибка в моей жизни.

— Ну, все. Я не намерен больше выслушивать твои оскорбления.

— Убирайся отсюда, Грегг!

— Знаешь что? Сама виновата! — прокричал он.

Я понял, что Грегг делал Сиджей больно и злил ее, и прыгнул на него, ощерив зубы и нацелившись на лодыжки. Он поскакал от меня прочь, и Сиджей схватила меня на руки.

— Еще раз эта псина на меня прыгнет — я его так пну, что он улетит к чертовой бабушке!

Он тоже злился. Я вырывался из рук Сиджей, чтобы спуститься на пол и укусить его, но она крепко меня держала.

— Уходи. Сейчас же. И не возвращайся, — отрезала Сиджей.

— Даже не надейся, — фыркнул Грегг.

Когда он ушел, Сиджей села за стол и расплакалась. Я заскулил, и она подняла меня.

— Я такая дура, такая дура, — повторяла она снова и снова. Я не понимал, что она говорит, но от нее исходило такое чувство, будто она плохая собака. Она сняла туфли, а через какое-то время встала и достала из морозильника мороженое.

Потом долго я этих туфель не видел. Почти каждый день мы гуляли с собаками и часто ходили в парк, где я искал запах Графа. Но так никогда и не почуял его, хотя собак там бывало очень много. Сникерс делила свое время между нашим домом и миссис Минник, и я не возражал, так мне доставалось больше времени наедине с Сиджей. Похолодало еще сильнее, я постоянно выходил на улицу в свитере.

Когда снова появились туфли, я приготовился к очередной встрече с Греггом, но был приятно удивлен, когда, услышав стук, я подбежал к двери и почуял запах человека, стоявшего по ту сторону. Трент!

— Привет, незнакомец! — воскликнула Сиджей, открывая дверь.

Волна цветочного запаха ударила мне в нос — Трент держал в руках букет. Они обнялись. Когда Трент наклонился ко мне, чтобы поздороваться, сквозь запах цветов я смог различить, что его руки слегка пахнут мылом и сливочным маслом.

— Невероятно, как Макс ведет себя с тобой, — сказала Сиджей, впуская его внутрь. Она положила цветы на пол, и вся комната сразу наполнилась их ароматом.

— Знаешь, это место нравится мне гораздо больше, чем предыдущее, — сказал он.

— Ой, хватит. Ты не поверишь, мне сказали, что здесь есть кухонная плита. Я ответила женщине, привет, у плиты несколько конфорок, а это простой подогреватель пищи.

Трент сел на кухонную стойку, и мне это совсем не понравилось, в смысле, он оказался для меня недосягаем.

— Должно быть, аренда здесь меньше, чем у пентхауса.

— Все равно Нью-Йорк, недешево. И с выгулом собак сейчас не очень — оказалось, что когда теряешь известного клиента, теряешь и парочку неизвестных.

— Но у тебя все хорошо?

— Да, прекрасно.

Трент пристально посмотрел на нее.

— Что? — спросила Сиджей.

— Ты сильно похудела, Сиджей.

— Ой, ладно, Трент. Пожалуйста.

Наступила долгая тишина.

— Слушай, у меня новости, — наконец прервал молчание Трент.

— Тебя назначили главой всемирной финансовой системы?

— Конечно, еще на прошлой неделе. Но я о Лисель.

— Что?

— Я собираюсь сделать ей предложение на этих выходных.

Я почувствовал, как шок, словно электрический импульс, прошел сквозь Сиджей. Она опустилась на табуретку.

— Ого, — наконец произнесла моя девочка. — Это…

— Да, знаю. Между нами не все было гладко, по-моему, я рассказывал тебе об этом, но в последнее время… Даже не знаю. Вроде бы так нужно, понимаешь? Мы вместе уже полтора года. Наверное, настала пора… Показать кольцо?

— Конечно, — тихо сказала Сиджей.

Трент засунул руку в карман и вытащил игрушку, которую передал ей. Сиджей не предложила мне ее понюхать, поэтому я сделал вывод, что там ничего интересного.

— Что-то не так?

— Просто… не знаю. Ты такой молодой. И вдруг женатый.

— Рано?

— Да нет, забудь. Кольцо очень красивое.

Вскоре после этого Сиджей и Трент ушли. Когда она вернулась, от нее вкусно пахло мясом, но пришла она одна. Я был разочарован, потому что надеялся, что Трент останется поиграть, как он всегда делал раньше, когда у него был Рокки. Интересно, он стал реже приходить к нам из-за того, что у него нет собаки? И снова я подумал о том, что Тренту действительно нужен пес.

Сиджей была печальна. Она легла на кровать и скинула туфли на пол, а потом я услышал, как она заплакала. Сникерс запрыгнула к ней, но вряд ли кошка может утешить человека лучше, чем собака. Когда человек печален, ему нужна только его собака. Я отошел назад, разогнался и запрыгнул. Сиджей притянула меня к себе и крепко обняла.

— Моя жизнь — пустышка, — сказала она. В ее словах звучало искреннее горе, хотя я не знал, о чем она говорит.

Спустя какое-то время моя девочка заснула прямо в той одежде, в которой пришла после прогулки с Трентом. Я спрыгнул вниз и стал беспокойно расхаживать по комнате, размышляя о причине ее печали.

Тоже расстроенный, я пытался понять, что происходит, и у меня в голове сформировалась связь, о которой раньше я почему-то не думал: каждый раз, когда Сиджей надевала вкусно пахнущие туфли, она печалилась. Да, хотя пахли они вкусно, это были печальные, очень печальные туфли.

Я знал, что мне нужно делать.

Глава двадцать четвертая

Я решил, что если сгрызть печальные туфли, то моя девочка больше никогда не будет печалиться, но когда она проснулась и увидела их кусочки, разбросанные по полу, она не была рада.

— О нет! — закричала она. — Макс, это плохо! Макс, плохо!

Я был плохим псом. Мне не следовало грызть туфли.

Я подошел к ней с опущенной головой и прижатыми ушами. Сиджей опустилась на колени и начала плакать, спрятав голову в ладони.

Сникерс подошла к краю кровати и посмотрела на нас. Я беспокойно поставил лапы на ноги моей девочки, но это не помогло. Только когда она взяла меня на руки и прижала к себе, ее печаль начала медленно со слезами выходить из нее.

— Макс, я одна во всем мире, — сказала мне Сиджей. Я не стал вилять хвостом, потому что, когда она произносила мое имя, в ее голосе звучало горе.

В конце концов Сиджей выкинула все кусочки туфель. После утреннего инцидента мне начало казаться, будто она стала двигаться медленнее, а все ее поступки и жесты окрасились оттенком какой-то неясной грусти. Мы по-прежнему почти каждый день ходили на прогулки с другими собаками, однако Сиджей больше не радовалась, увидев их, а когда выпал первый снег, она сидела и смотрела, как мы с Кэти носимся по собачьему парку, но ни разу не рассмеялась.

Мне очень хотелось, чтобы пришел Трент — Сиджей всегда была счастлива рядом с ним. Но он не приходил, и я не слышал, чтобы она говорила его имя в телефон.

Зато я услышал имя «Глория». Сиджей сидела на табуретке и разговаривала, прижав телефон к лицу.

— Как твои дела, Глория? — спросила она. Я играл со Сникерс возле кровати, но теперь, из любопытства, подошел к кухонной стойке. Глории нигде не было — Сиджей просто разговаривала, повторяя «Ага. Ага. Хм.»

— Гавайи? Здорово. — Я зевнул и покружился на своей подушке, устраиваясь поудобнее. Сникерс запрыгнула на кухонную стойку, сделав вид, что меня не заметила.

— Ага. Это хорошо, — сказала Сиджей. — Слушай, Глория, хочу спросить… Можно занять у тебя немного денег? Просто… Я немного отстаю с оплатой. Сейчас я ищу работу и пытаюсь набрать еще клиентов на выгул собак, но пока не складывается. Ага. Да, конечно, я понимаю, это наверняка очень дорого. Да, понимаю, ты ведь не можешь поехать со старым потертым чемоданом. Нет, я тебя слушаю… Хорошо, Глория, я просто спросила, не хочу, чтобы этот разговор перерастал в сложные дебаты.

У Сникерс наконец кончилось терпение, она спрыгнула вниз и подошла ко мне, мурлыча. Когда я перестал шевелиться, она улеглась на моей подушке, прижавшись ко мне. Я вздохнул.

Сиджей с силой бросила телефон. Он явно ее разозлил, но это не означало, что я должен с ним разобраться — такой урок я извлек из случая с туфлями. Вообще-то я и не считал телефоны интересными игрушками. Сиджей подошла к холодильнику, открыла его и долго смотрела внутрь, а потом взглянула на меня.

— Макс, давай-ка лучше прогуляемся, — сказала она.

Воздух на улице был ледяным, но я не жаловался. Потом Сиджей взяла меня на руки и все время несла, пока мы гуляли. Когда мои лапы перестали касаться мокрой земли, я наконец почувствовал себя тепло и уютно.

Однажды вечером в дверь тихонько постучали, меня это насторожило, и я громко залаял. Большую часть дня Сиджей провела в кровати, просто лежала, и я почти все время лежал с ней. Но на стук она поднялась, а я в это время стоял, прижав нос к щели между дверью и полом. Почуяв запах гостя, я завилял хвостом: Трент!

— Макс, кто там? Кто там? — громко спросила моя девочка.

— Сиджей, это я.

— О. — Сиджей осмотрелась, провела рукой по волосам и открыла дверь. — Привет, Трент.

— Боже, я так за тебя волновался. Почему твой телефон отключен?

— Хм, наверное, сломался. Надо им позвонить.

— Можно войти?

— Конечно.

Трент вошел внутрь, топая ногами, чтобы отряхнуть снег, и повесил свое мокрое пальто на крючок рядом с моим поводком. Я встал передними лапами ему на ноги, и он опустился на колени, принимая мои поцелуи.

— Привет, Макс, как твои дела, мальчик? — сказал Трент, смеясь. А потом он поднялся и посмотрел на Сиджей: — Эй, ты в порядке?

— Конечно.

— Ты выглядишь… Ты заболела?

— Нет, — ответила Сиджей, — просто спала.

— Ты не отвечала на мои сообщения. Я имею в виду раньше, когда телефон еще работал. Ты на меня злишься?

— Нет. Извини, Трент, я знаю, тебе трудно в это поверить, но я бываю занята, и у меня нет времени всем отвечать.

Трент молчал, а потом произнес:

— Прости.

— Все в порядке.

— Слушай, хочешь что-нибудь перекусить?

Я почувствовал, что Сиджей начинает злиться. Она сложила руки.

— Почему это?

Я подошел к ней и сел возле ног, а вдруг понадоблюсь.

— Хм, не знаю… потому что время ужина?

— То есть ты пришел покормить меня? Может, мне чирикнуть, чтобы ты отрыгнул мне в рот?

— Сиджей, о чем ты? Я просто пришел тебя проведать.

— Меня проверить. Проверить, не пропускаю ли я приемы пищи.

— Я этого не говорил.

— К сожалению, не могу. У меня свидание.

Трент моргнул.

— Да?

— Мне надо собираться.

— Хорошо. Извини, если я…

— Не нужно извиняться. Прости, что разозлилась. Но тебе лучше уйти.

Трент протянул руку и снял пальто с крючка, мой поводок при этом маняще закачался. Я посмотрел на Сиджей, но она не собиралась на прогулку. Трент надел пальто и взглянул на Сиджей:

— Я скучаю по тебе.

— Я очень занята в последнее время.

— А ты по мне не скучаешь?

Сиджей отвернулась.

— Конечно, скучаю.

Внутри Трента появилась печаль.

— Как я смогу с тобой связаться?

— Я позвоню тебе, когда заберу телефон из ремонта.

— Пойдем как-нибудь… кофе попьем, что ли.

— Конечно, — ответила Сиджей.

И они обнялись. Сиджей тоже была печальна. Я не понимал, почему им обоим так плохо, но иногда у людей возникают какие-то ситуации, которые собакам понять не дано.

Трент ушел, и Сникерс выбралась из-под кровати. Не нужно ей было прятаться — Трент хороший.

Через несколько дней, вернувшись домой после прогулки с собаками, мы увидели возле нашей двери женщину, которая стояла с листком бумаги в руках. Сиджей тяжело дышала после подъема по лестнице. Я залаял на незнакомку.

— Лидия! — воскликнула Сиджей. Она взяла меня на руки, и я перестал лаять.

— Я принесла уведомление, — сказала женщина.

— Уведомление? — повторила Сиджей.

Женщина вздохнула.

— Ты слишком долго не платишь, дорогая. Можешь хоть какую-то часть аренды сегодня заплатить?

— Сегодня? Нет, я… Я получу зарплату в пятницу и тогда смогу отдать вам большую часть своего долга.

Моя девочка была напугана. Я зарычал на женщину, потому что, насколько я понял, она была единственным источником беспокойства Сиджей.

— Макс, тихо, — сказала Сиджей, прикрывая рукой мою мордочку. Я рычал сквозь ее руку.

— В пятницу подходит время следующего платежа. Извини, Сиджей, я вынуждена просить тебя либо погасить весь долг, либо съехать. Мне ведь тоже нужно платить аренду и платить по счетам.

— Хорошо, я поняла, — сказала Сиджей, вытирая глаза.

— У тебя есть семья? Люди, к которым ты можешь обратиться?

Сиджей сжала меня еще крепче, и я перестал скалиться на женщину. Я чувствовал, что сейчас мое утешение нужно Сиджей больше, чем защита.

— Нет, мой отец погиб в авиакатастрофе, когда я была маленькой.

— Мне очень жаль.

— Я съеду. Спасибо вам за терпение. Обещаю, что выплачу все деньги, которые должна. Я ищу работу.

— Береги себя, дорогая. Ты что-то сильно похудела.

Женщина ушла, а Сиджей села на кровать и, когда я заскулил, посадила меня рядом с собой. Я забрался к ней на колени. Ей было грустно и страшно.

— Я превратилась в свою мать, — прошептала она.

Чуть позже Сиджей поднялась и стала собирать вещи в чемодан. Она дала мне немного сыра и пищу Сникерс, когда та отказалась ее есть. В обычной ситуации я был бы безумно рад получить такие угощения, но что-то странное было в холодном, отчужденном виде Сиджей, поэтому особого восторга я не ощущал.

Сиджей достала контейнер Сникерс и сложила туда все ее игрушки и кошачью постель. Сникерс смотрела на все это ничего не выражающим взглядом, а я, взволнованный, метался вокруг ног Сиджей. Когда она пристегнула поводок к моему ошейнику, я немного успокоился, а потом она взяла Сникерс и контейнер, и мы постучали в соседнюю дверь к миссис Минник.

— Привет, миссис Минник, — сказала Сиджей.

Миссис Минник протянула руки и взяла мурлыкающую Сникерс.

— Привет, Сиджей.

— У меня к вам огромная просьба. Мне… я переезжаю. И там, где я буду жить, домашних животных держать нельзя. Не могли бы вы взять Сникерс на какое-то время? Может быть, навсегда. Ей так у вас нравится.

Лицо миссис Минник расцвело улыбкой.

— Ты уверена? — Она держала Сникерс на вытянутых руках. — Сникерс?

Сникерс прекратила урчать — ей не нравилось, как ее держали. Я поставил лапу на ногу Сиджей — мне не терпелось скорее пойти уже на прогулку.

Миссис Минник сделала шаг назад, и Сиджей поставила контейнер внутрь ее квартиры.

— Все ее вещи здесь. Еще я положила несколько банок с кошачьей едой, но в последнее время она не очень хорошо ест.

— Да, я ее подкармливаю.

— Я так и подумала. Ладно. Еще раз огромное вам спасибо. — Сиджей шагнула к миссис Минник, которая держала кошку на руках и гладила ее. — Сникерс, ты хорошая кошка, — сказала Сиджей, зарываясь лицом в ее мех.

— Ну все, — прошептала Сиджей.

Я взволнованно заскулил, чувствуя, как мою девочку охватило горе. Миссис Минник наблюдала за Сиджей.

— У тебя точно все в порядке?

— О да. Сникерс, ты мой любимый котенок, у тебя все будет хорошо.

— Ты будешь к нам приходить? — неуверенно спросила миссис Минник.

— Конечно. Я приду, как только устроюсь на новом месте. Ладно? Мне пора идти. Пока, Сникерс, я люблю тебя. До свиданья.

Кошка спрыгнула с рук женщины и побежала внутрь ее квартиры. Вообще, Сникерс была хорошей кошкой, но она расстроила Сиджей, и мне это не понравилось.

Оставив Сникерс у миссис Минник, мы отправились на очень странную прогулку.

Сначала я сделал свои дела на снег, а потом Сиджей взяла меня на руки, и мы шли, и шли, и шли. Мне было хорошо; окутанный ее теплом, я чувствовал себя уютно и безопасно. Но Сиджей казалась очень уставшей и печальной, и мне было интересно, куда же мы идем.

Наконец мы остановились, и она опустила меня на землю, а потом встала рядом со мной на колени и наклонилась ко мне:

— Макс.

Я стал лизать ее лицо, но это еще больше ее опечалило, и я не мог понять почему.

— Ты очень хороший пес. Понял? Ты самый лучший пес, о котором девушка в городе может только мечтать. Ты защищал и заботился обо мне. Я люблю тебя, Макс. Понятно? Что бы ни произошло, никогда не забывай, как сильно я люблю тебя, потому что это правда, — сказала Сиджей, вытирая лицо. Слезы капали ей на руки. Ее печаль была такой огромной, что мне стало страшно.

Спустя минуту она поднялась и вдохнула воздух.

— Ладно, — сказала она, и мы с ней пошли еще дальше, пока, наконец, не стали появляться знакомые запахи, и я понял, что мы идем к Тренту. Я почувствовал облегчение — Трент поможет Сиджей. Что бы сейчас ни происходило — это было за пределами понимания собаки, но Трент наверняка знает, что делать.

Трент открыл дверь.

— Боже, что случилось? — спросил он. — Заходи.

— Я не могу, — сказала Сиджей, — мне надо идти. Мне надо в аэропорт.

Она посадила меня на землю, и я побежал к Тренту, подпрыгивая и виляя хвостом. Он опустил руку и похлопал меня по голове, однако продолжал смотреть на Сиджей.

— В аэропорт?

— Глория серьезно заболела.

— Я поеду с тобой, — сказал Трент.

— Нет, нет, посиди с Максом. Пожалуйста. Ты единственный человек во всем мире, который ему нравится.

— Конечно, — медленно произнес Трент. — Макс? Хочешь потусить у меня пару дней?

— Мне надо идти, — сказала моя девочка. Присутствие Трента тоже не сделало ее счастливее.

— Отвезти тебя в аэропорт?

— Нет, спасибо.

— Ты выглядишь очень расстроенной, Сиджей.

Она сделала глубокий дрожащий вдох.

— Ничего, все в порядке. Это из-за кое-каких неразрешенных… вопросов с Глорией. Неважно. Мне надо идти.

— Когда у тебя самолет?

— Трент, пожалуйста, я справлюсь, ладно? Просто дай мне спокойно уйти.

— Хорошо, — тихо сказал Трент. — Макс, попрощайся с Сиджей.

— Мы уже… — Сиджей покачала головой. — Ладно. Пока, Макс.

Сиджей опустилась на одно колено.

— Я люблю тебя. Скоро увидимся, хорошо? — Она поднялась. — Пока, Трент.

Они крепко-крепко обнялись. А когда выпустили друг друга из объятий, я почувствовал небольшой страх Трента. Я осмотрелся, но угрозы не заметил.

— Сиджей? — тихо обратился он к ней.

— Мне надо идти, — сказала Сиджей и пошла прочь. Я попытался пойти за ней, но когда я разбежался, меня остановил поводок. Я лаял ей вслед, однако Сиджей не обернулась. Она подошла к маленькой комнате с двойными дверями; когда створки открылись, она вошла внутрь и тогда повернулась и наконец посмотрела на меня. Наши глаза встретились, Сиджей улыбнулась и помахала Тренту. Даже на таком расстоянии я видел слезы, в которых отражался резкий свет ламп над ее головой в маленькой комнате. Я снова залаял. А потом двери закрылись.

Трент взял меня на руки и посмотрел в глаза.

— Что же на самом деле происходит, Макс? — прошептал он. — Мне это не нравится. Совсем не нравится.

Глава двадцать пятая

Я жил в доме Трента, который был больше нашего с Сиджей, но по-прежнему гулял с собаками, — каждый день домой к Тренту приходила женщина по имени Энни с веселым золотистым псом по имени Харви и брала меня с собой. Мне казалось странным, что ее зовут Энни, потому что так звали одну из моих сестер, с которыми я жил в шумном месте среди лающих собак. Очевидно, некоторые люди любят собак так сильно, что называют себя собачьими именами. Когда Энни пришла в первый раз, я набросился на нее с яростным лаем, чтобы она знала — меня ее Харви не страшит, но там был Трент, и он подхватил меня с пола, а Энни взяла меня у него из рук. Вот удивительно. Если я скалился на людей, они раньше никогда не прижимали меня к груди.

Она нежно ворковала и качала меня, и я постепенно расслабился. Сиджей здесь нет, и ей моя защита не нужна, так что, наверное, нет ничего страшного в том, что я позволю Энни некоторые вольности.

Мы с Энни и Харви ходили гулять с другими собаками, однако Энни все делала неправильно — за Кэти мы не заходили, а забирали собаку по имени Дзен, большого пса с очень короткими лапами и тяжелыми ушами, почти касавшимися земли. Он был похож на Барни у Дженнифер из нашего с Рокки детства. Когда я зарычал на Дзена, он упал и перевернулся на спину, позволив мне себя полностью обнюхать. С ним проблем не будет. Не так гладко все сложилось с псом по имени Джаззи, — он не хотел со мной играть.

Трент приходил домой только ночью, принося с собой пакет с едой, которую он молча ел, стоя в кухне. Трент выглядел усталым и печальным. Он протягивал мне руки, и я чуял на них запахи разных вещей, но запаха моей девочки не было.

— Макс, скучаешь по ней, да?

Я вилял хвостом, показывая ему, что я услышал свое имя и что мне нравится, когда он гладит меня по голове.

Я очень любил Трента, и мне жаль, что у него нет собаки, но я должен быть с Сиджей. Я не понимал, где она и почему она меня здесь оставила.

Иногда мне снилось, что она рядом со мной, но когда я открывал глаза, то каждый раз оказывался в доме Трента, один.

Неужели Сиджей вернулась жить к Сникерс? Поэтому она была так печальна? Такую же печаль я чувствовал у Ханны, когда она везла меня, Малыша, к Ветеринару в последний раз. Это была печаль расставания. Но я был нужен Сиджей, именно поэтому она каждый раз приходила за мной, когда я вновь становился щенком. И так будет всегда; что бы ни разлучило нас на этот раз, я знал, что это не надолго.

Однажды, когда Энни и Харви привели меня домой к Тренту днем, в гостиной сидел сам Трент.

— Ой, привет, — сказала Энни. — Это сегодня?

— Да, — ответил он.

Харви сидел на пороге и ждал, пока ему разрешат войти. Он был из тех собак, кто никогда ничего не делает без разрешения своего человека. Я тоже мог быть такой собакой, но Сиджей никогда от меня этого не требовала.

— Можно, Харви, — сказала ему Энни.

Харви вошел и сразу направился проверять, не осталось ли чего в моей миске. Я никогда не оставлял ему свою еду, но он все равно проверял, так, на всякий случай.

Энни наклонилась и протянула мне руки, я робко подошел к ней и позволил себя приласкать, а Харви тоже уткнулся своим большим дружелюбным носом ей в лицо и наслаждался порцией своих ласк.

— Хорошего дня тебе, Макс.

Когда Энни ушла, Харви ушел с ней и даже не оглянулся на прощание.

— Макс, смотри, что я тебе принес. — Трент показал мне что-то похожее на контейнер, только с мягкими стенками. Я его осторожно обнюхал. Когда я был Молли, контейнер был намного больше, да и я, впрочем, тоже.

Вспоминая, как я был Молли, и ту странную поездку в контейнере, я вдруг подумал: а что, если мы снова едем к Сиджей? Когда Трент велел мне забраться в мягкий контейнер, я послушно это сделал, но через плотную сетку на его конце мне было плохо видно, что происходит вокруг. Мне стало немного не по себе, когда Трент поднял контейнер со мной, это было совсем не похоже на то приятное чувство, когда люди брали меня на руки.

Мы поехали кататься на машине, причем оба сидели сзади. Я расстроился, что Трент не выпустил меня из контейнера, чтобы я мог смотреть в окно и лаять на проплывающих мимо собак. Зато в машине было тепло, а я люблю тепло больше, чем холод и ветер, которые я ощутил сквозь стенки мягкого контейнера, когда мы вышли из здания.

Потом мы попали в другое здание, где вместо шума нас встретили тишина и спокойствие, хотя я чуял там присутствие многих людей и химических препаратов. Я не сильно хорошо мог разглядеть, что происходит, и меня слегка укачало от покачивания контейнера.

Потом мы зашли в маленькую комнату, и Трент опустил контейнер.

— Эй, — тихо сказал он.

Послышалось шуршание.

— Привет, — произнес кто-то слабым надтреснутым голосом.

— Я тебе кое-кого принес, — сказал Трент. Он возился с мягким материалом контейнера, а я лизал его пальцы через сетку, желая поскорее выбраться отсюда. Наконец, он засунул руки внутрь и достал меня. Когда он поднял меня в воздух, на кровати я увидел женщину.

— Макс! — сказала женщина, и только тогда я понял, что это Сиджей. От нее странно пахло — чем-то кислым с примесью химикатов. Я пытался вырваться из рук Трента, но он крепко держал меня.

— Макс, будь ласковым. Ласковым, — сказал Трент. И вот Сиджей взяла меня в свои замечательные теплые руки. Я зарылся в нее, постанывая и плача, настолько был рад видеть мою девочку.

— Тише, Макс, ладно? Тише, — говорил Трент.

— Ты скучал по мне, правда, Макс? Да, малыш? — Интересно, почему голос Сиджей был таким слабым и хриплым. С ее руки свисал пластмассовый поводок, а в комнате раздавались пикающие звуки, которые мне не нравились.

— Как ты себя сегодня чувствуешь? — спросил Трент.

— Горло еще болит от трубки, но уже лучше. И подташнивает, — ответила Сиджей.

Я хотел обнюхать ее всю и исследовать все эти странные новые ароматы, но ее руки были напряжены, когда она удерживала меня, и я понял, что нужно сидеть смирно.

— Я знаю, ты думаешь, что выглядишь ужасно, но по сравнению с тем, какой ты была в реанимации, сейчас тебя могли бы допустить к марафону. Твои щеки снова порозовели, — сказал Трент. — И глаза стали ясными.

— Я уверена, что выгляжу превосходно, — пробормотала Сиджей.

В комнату вошла женщина, и я зарычал на нее, давая понять, что теперь Сиджей под защитой.

— Макс, нет! — скомандовала Сиджей.

— Макс, нет, — сказал Трент. Он подошел и тоже положил на меня руки, так что я был надежно прижат, пока женщина дала Сиджей что-то съесть, а потом попить из маленького стаканчика. На самом деле мне нравилось, что они оба меня держат, и я сидел спокойно.

— Как его зовут? — спросила женщина.

— Макс, — хором сказали Трент и Сиджей. Я завилял хвостом.

— Ему нельзя здесь находиться. Собакам сюда вообще нельзя.

— Он такой маленький, не лает, не шумит, — сказал Трент. — Можно ему побыть здесь еще минутку?

— Я обожаю собак. Я никому не скажу, но если вы попадетесь, даже не вздумайте сказать, что я про него знала, — ответила женщина.

Когда она ушла, Трент и Сиджей снова хором сказали: «Хороший пес», и я завилял хвостом.

Я чувствовал много темных эмоций внутри моей девочки, печаль и безнадежность, я тыкался в нее носом, однако мне никак не удавалось поднять ей настроение. А еще она была уставшей, даже истощенной, и вскоре ее рука перестала удерживать меня, а просто лежала на мне, придавленная собственной тяжестью.

Я был в замешательстве. Почему Сиджей находится в этой комнате? Но еще больше я был озадачен и расстроен тем, что вскоре Трент меня позвал и оттащил от Сиджей за поводок.

— Мы вернемся через пару дней, Макс, — сказал он.

— Макс, ты хороший мальчик. Иди с Трентом. Нет, не приводи его больше, я не хочу воевать с медицинским учреждением, — сказала Сиджей, а я завилял хвостом, услышав, что я хороший мальчик.

— Я вернусь завтра. Только поспи сегодня ночью, хорошо? И звони, если не сможешь заснуть, я всегда рад поболтать с тобой, — сказал Трент.

— Ты не обязан приходить каждый день.

— Я знаю.

Мы вернулись домой к Тренту. В следующие дни Энни приходила забирать меня на прогулку с Харви, Джаззи и Дзеном, но теперь, когда Трент возвращался вечером домой, кроме всех остальных странных запахов на его руках я чуял едва уловимый аромат Сиджей…

Через день или два мы вернулись в маленькую комнату, где Сиджей отдыхала в той же самой кровати. Хотя пахла она чуть лучше и даже приподнялась, когда Трент выпустил меня из мягкого контейнера.

— Макс! — радостно воскликнула моя девочка. Я прыгнул к ней на руки, и она обняла меня. К ее руке больше не был привязан поводок, и пикающих звуков не было слышно. — Закрой дверь, Трент, не хочу, чтобы его заметили.

Пока Сиджей и Трент разговаривали, я свернулся в клубок у нее под рукой, застолбив участок на кровати, чтобы, когда Трент соберется уходить, он не забрал меня с собой. Я уже начинал дремать, когда услышал возглас женщины, донесшийся со стороны двери: «Боже мой!» Я сразу же узнал ее голос.

Глория.

Она ворвалась в комнату, впихнула Тренту цветы, которые принесла с собой, и подошла к кровати Сиджей. От нее пахло этими цветами, и еще на ней было много других сладких ароматов, от которых у меня слезились глаза.

— Ты выглядишь ужасно, — сказала она.

— Я тоже рада тебя видеть, Глория.

— Тебя хоть кормят? Что это за место?

— Это больница, — ответила Сиджей. — Ты помнишь Трента?

— Здравствуйте, мисс Махони, — сказал Трент.

— Естественно, я знаю, что это больница! Здравствуй, Трент. — Глория приблизила лицо к Тренту, а потом снова повернулась к Сиджей. — Я чуть не умерла, когда узнала!

— Извини, — сказала Сиджей.

— Дорогая, ты думаешь мне никогда в жизни не было тяжело? Тем не менее я всегда находила в себе силы идти дальше. Ты превращаешься в неудачника, только если сдаешься. Но дойти до такого… Боже, я чуть не потеряла сознание. Я приехала сразу же, как только узнала.

— Ну, скажем, через десять дней, — прокомментировал Трент.

Глория повернулась к нему:

— Что?

— Я звонил вам десять дней назад. Вряд ли это можно назвать «сразу».

— Ну… Какой смысл приезжать, пока она в коме, — нахмурившись, ответила Глория.

— Действительно, — сказал Трент.

— Она права, — ответила Сиджей, и они с Трентом ухмыльнулись друг другу.

— Терпеть не могу больницы. Просто ненавижу их, — сказала Глория.

— В этом плане ты уникальна, Глория, — прокомментировала Сиджей. — Большинство людей просто обожают их.

На этот раз Трент рассмеялся.

— Как ты думаешь, Трент, имеет ли мать право поговорить с дочерью наедине? — холодно спросила Глория.

— Конечно. — Трент оттолкнулся от стены.

— И забери свою собаку, — приказала ему Глория. Я взглянул на Сиджей, услышав слово «собака».

— Это моя собака. Его зовут Макс, — сказала Сиджей.

— Позови, если что-нибудь понадобится, — сказал Трент, выходя из комнаты.

Глория села на единственный стул.

— Да, здесь действительно гнетущая обстановка… Так что, Трент опять появился на горизонте?

— Трент никогда не был «на горизонте», Глория. Он мой лучший друг.

— Ладно, называй как хочешь. Его мать, которая, естественно, только и ждала, чтобы позвонить мне в ту же секунду, как узнала, что моя дочь приняла антифриз, говорит, что он вице-президент в банке. Не верь ему, если он ведет себя как большая шишка — в банках должности раздают всем подряд, это компенсация за мизерную зарплату.

— Он инвестиционный банкир, очень успешный, — раздраженно ответила Сиджей.

— Кстати, об инвестициях. У меня важная новость.

— Ну рассказывай.

— Карл намерен сделать мне предложение.

— Карл?

— Я же рассказывала тебе про Карла. Он сколотил состояние, продавая эти штучки для монеток, которые встраиваются в разные аппараты, чтобы в них опускать четвертак. У него дом во Флориде и двадцатиметровая яхта! А еще у него квартира в Ванкувере и доля в гостинице на лыжном курорте Вейл в Колорадо, куда мы можем приезжать в любое время. Вейл! Всегда мечтала там побывать, да никак не попадался нужный человек. Говорят, что Вейл совсем как Аспен, только без местных, которые все портят.

— Так что, ты выходишь замуж?

— Да. Он сделает мне предложение в следующем месяце. Мы едем на Карибские острова, а я знаю, что именно там он делал предложение обеим своим предыдущим женам. Все ясно, как дважды два. Показать его фотографию?

— Конечно.

Зевнув, я посмотрел вверх. В этот момент Глория передала что-то Сиджей, и та аж завизжала от смеха.

— Это Карл? Он что, ветеран Гражданской войны?

— Что ты имеешь в виду?

— По виду ему уже тысяча лет.

— Совсем нет, он просто утонченный. Попрошу тебя не отзываться о нем грубо! Он будет твоим отчимом.

— О боже. Сколько раз я уже это слышала. А что с тем, который выплатил нашу ипотеку, которого ты меня заставляла называть «папой»?

— Большинство мужчин ненадежные. Карл — он другой.

— Ну да, он же антиквариат.

— Представь, он до сих пор поддерживает дружеские отношения с предыдущими женами. Это уже о чем-то говорит.

— Конечно. — Сиджей положила руку мне на голову, и я начал засыпать, согреваемый ее чистой любовью. И скоро заснул. Но почувствовав гнев в Сиджей, тут же проснулся.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что не будешь это обсуждать? — спросила Сиджей Глорию.

— Они ужасно ко мне отнеслись. Мы не будем иметь с ними никакого дела.

— Это несправедливо по отношению ко мне. Они мои кровные родственники. Я хочу их узнать, узнать, кто в моем роду.

— Я вырастила тебя сама, без посторонней помощи.

Я ощутил, как внутри Сиджей начала зарождаться печаль.

— Я мало что помню из того времени, когда папа привозил меня туда ребенком. Я помню… Я помню, там была лошадь. И бабушка. И это все, какие-то фрагменты из детства. Мне тогда было около пяти.

— Пусть так все и останется.

— Не тебе решать!

— Слушай! — Глория встала, она тоже разозлилась. — Ты уже не школьница, и я не позволю тебе вести себя как испорченный ребенок. Ты будешь жить под моей крышей, по моим правилам. Ясно?

— Нет, не будет, — тихо произнес Трент, стоя в дверном проеме.

Они обе взглянули на него.

— Тебя это не касается, Трент, — сказала Глория.

— Касается. Сиджей нельзя сейчас подвергаться стрессу. И она не поедет с вами домой. У нее здесь актерская карьера.

— О… Вряд ли я когда-нибудь стану актрисой, — пробормотала Сиджей.

— Именно, — подтвердила Глория.

— Ну, тогда станешь кем-то другим. Ты можешь заниматься чем хочешь. Ты способна сама все за себя решать, — категорично заявил Трент.

— О чем ты? — холодно спросила Глория.

— Сиджей, ты мне веришь? — настаивал Трент.

— Я… Я не могу остаться, Трент. Я не могу себе позволить…

— В моем доме полно места, будешь жить в свободной спальне, пока не встанешь на ноги.

— А как же Лисель?

— А-а, Лисель!.. — рассмеялся он. — Мы снова расстались. И, думаю, на этот раз уже навсегда. На самом деле ее привлекает драма расставания и возвращения, расставания и… Как наркотик.

— Когда это произошло?

— За день до того, как ты занесла Макса.

Я завилял хвостом.

— Мне стыдно. Ты так переживал, а я и не поинтересовалась, — сказала Сиджей.

— Ничего страшного, ты была немножко не в себе, — ответил Трент, криво усмехнувшись.

— Давайте уже вернемся к теме нашего разговора, — потребовала Глория.

— В смысле? О чем ты хочешь поговорить? — спросила Сиджей.

— Ни о чем. Просто сообщаю, что в среду уезжаем. Я все организовала, — заявила Глория.

— Ты должна быть с человеком, который в тебя верит. Со мной — я верю в тебя. Я всегда верил в тебя, — сказал Трент.

Я чувствовал, как усиливался гнев Глории.

— Никто не смеет обвинять меня, что я «не верю» в свою дочь. Я помогла тебе осуществить этот дурацкий переезд в Нью-Йорк, не забыла?

— Помогла! — воскликнула Сиджей.

— Отпустите ее, Глория. Ей надо сейчас поправиться.

— Я ее мать, — с презрением ответила Глория.

— Да, вы выносили ее, это правда. Но теперь она взрослый человек. Когда ребенок вырастает, все, ваша работа окончена.

— Сиджей? — вопросительно произнесла Глория.

Я посмотрел на нее — она не сводила глаз с Сиджей, потом я взглянул на Трента — он пристально смотрел на Глорию и, наконец, глянул на Сиджей, которая переводила взгляд с одного на другого.

— Я ни разу не слышала от тебя слова благодарности. Все мои жертвы… — Глория уже было развернулась, чтобы выйти прочь, однако в дверях остановилась. — Послезавтра уезжаем. Это не обсуждается. — Она злобно глянула на Трента: — Никем.

Когда мы с Трентом шли к нему домой, я невольно подумал, что Сиджей выбирает себе для жизни места все меньше и меньше.

Трент бросил мне резиновую игрушку, которая бешено поскакала по кухне, я погнался за ней и принес ему, а он рассмеялся и сказал мне, что я хороший пес.

Позже он наклонился, чтобы положить немного влажной еды поверх сухого корма в моей миске, и я почувствовал легко узнаваемую металлическую примесь в запахе его дыхания. Я был удивлен, но сделал то, чему меня учили когда-то давным-давно.

Я подал сигнал.

Глава двадцать шестая

Через несколько дней после визита Глории Сиджей переехала жить к Тренту. Она сложила свои вещи в одной из комнат; на некоторых из них до сих пор держался запах Сникерс. Новые жилищные условия, по-видимому, сильно утомляли Сиджей, она очень много времени проводила в постели и почти всегда чувствовала боль, слабость и печаль. Я пытался подбодрить ее, поднося резиновые игрушки, которые Трент регулярно приносил домой в пакетиках, но мне удавалось от нее добиться только слабого сопротивления, когда мы тянули за игрушку с разных концов. Сиджей не очень-то хотелось играть.

Трент регулярно приходил днем домой и выводил меня гулять.

— Мне не сложно, мой офис рядом.

— Может, завтра мне станет лучше, и я сама выведу Макса, — сказала Сиджей.

— Не торопись, — ответил Трент.

Им нравилось играть в игру, когда Трент садился с ней рядом, надевал ей на руку свитер, похожий на мой, а потом начинал сжимать маленький мячик. Я слышал странное шипение, и они с Сиджей сидели, не шелохнувшись.

— Давление хорошее, — говорил Трент обычно. Когда он снимал с нее эту штуку, она издавала «рвущийся» звук, в точности как мой свитер.

Мне не разрешали играть с этим мячиком; наверное, это была любимая игрушка Трента.

Кормил меня Трент, и я понял: чтобы заработать еду, мне нужно подать сигнал, когда я чуял металлическую примесь в запахе его дыхания, что случалось почти каждый раз.

— Макс, молись, — иногда говорил он мне. Я подавал сигнал, и тогда он хвалил меня, называя «хорошим мальчиком», и награждал ужином.

— Макс всегда молится перед ужином, — рассказывал он Сиджей. Я бегал по комнате, однако, услышав слово «ужин», остановился как вкопанный. Я уже поел, но не отказался бы от угощения.

— Ты о чем? — смеясь, спросила Сиджей.

— Клянусь тебе. Он склоняет голову и складывает лапы, будто читает молитву.

— Никогда не видела, чтоб он так делал, — ответила Сиджей.

— Макс, молись! — крикнул мне Трент.

Я понял, что должен что-то сделать, поэтому я сел и залаял. Они оба рассмеялись, но угощения мне не дали, наверное, я неправильно понял, чего от меня хотят.

Наконец Сиджей встала с кровати и прошла к дивану. Двигалась она очень, очень медленно, толкая впереди себя какую-то штуку, похожую на стул. К ножкам этой штуки были приделаны теннисные мячики, но почему-то она никогда их мне не бросала. Я бегал вокруг ее ног, радуясь, что моя девочка наконец поднялась, но она как-то громко дышала и вовсе не получала удовольствия от того, что делала.

Зато Трент был очень рад, когда вошел в коридор и увидел ее.

— Ты добралась до дивана!

— Всего лишь за час.

— Сиджей, просто замечательно.

— Да уж. — И она со вздохом отвернулась. Я запрыгнул на диван и ткнулся ей в руку, чтобы подбодрить.

После этого Сиджей каждый день вставала с кровати и ходила по квартире, толкая перед собой эту штуку с теннисными мячиками на ножках. А в один прекрасный день мы с ней начали ходить на прогулки. Когда мы вышли на улицу в первый раз, снег таял, колеса машин с шумом разрезали снежную кашу, вокруг все хлюпало и отовсюду капало. Не пройдя по тротуару и нескольких футов, теннисные мячики на стулоподобной штуковине Сиджей намокли. Через несколько дней снова пошел снег, и мы, сделав буквально пару шагов, вернулись. Еще через день вышло солнце, и стало теплее, а снег продолжал таять, и под ним я чуял запах молодой травки.

В нашем доме одна комната находилась под открытым небом, она называлась балконом. Трент поставил туда коробку, выстланную жестким ковром, и подозвал меня к ней.

— Вот сюда ты будешь ходить в туалет, хорошо, Макс? Это твой собственный, личный туалет.

Жесткое покрытие было мягче цементного пола на балконе. Я любил лежать на нем, обдуваемый легким ветерком, и вдыхать опьяняющую смесь запахов с шумных улиц. Иногда я чуял запах миссис Уоррен, женщины, которая часто выходила на балкон по соседству с нашим.

— Привет, Макс, — говорила она, и я вилял хвостом.

— Макс, туалет не для того, чтобы в нем лежать, — сказал Трент, когда вышел меня проведать. Сиджей весело рассмеялась. Интересно, что тут смешного? Впрочем, если это делает мою девочку счастливой, я буду лежать там почаще.

Когда стало теплеть, Сиджей начала отходить все дальше и дальше от дома со своей штукой, похожей на стул, хотя передвигалась она по-прежнему медленно. Я запомнил маршрут и всякий раз с нетерпением ждал, когда мы дойдем до низкой клумбы с цветами. Какой-то кобель, которого я раньше не встречал, постоянно метил эти цветы, и я всегда их тщательно обнюхивал, перед тем как самому поднять ногу.

— Макс любит здесь останавливаться и нюхать цветы, — сказала однажды Сиджей Тренту, когда мы гуляли вместе.

— Макс, ты хороший пес. Останавливаешься и нюхаешь розы, — сказал Трент. Я слышал, что я хороший пес, но был слишком занят запахом того кобеля.

В какие-то дни Сиджей чувствовала себя лучше, в какие-то — хуже. В один из не самых лучших дней, когда она лежала в кровати, я услышал возню за входной дверью и с лаем побежал туда. Когда дверь открылась, я поразился, почуяв запах того, кто пришел с Трентом.

Граф!

Полный сумасшедшей энергии, Граф вломился в комнату. Я встал на задние лапы и передними обнял его голову, целуя в губы. Я был искренне рад его видеть. Из его рта появился огромный язык и начал шлепать меня по морде, а сам он стонал и трясся от восторга, — мы наконец встретились! Граф упал на спину, чтобы я мог забраться на него, и мы принялись радостно бороться.

— Парни, пошли, — сказал Трент и повел нас в комнату Сиджей.

— Граф! — воскликнула она.

Граф был так рад видеть ее, что не раздумывая прыгнул на постель. Сиджей ахнула от боли.

— Эй! — крикнул на него Трент.

Лампа, стоявшая рядом с Сиджей, опрокинулась на пол, возникла вспышка, и в комнате стало темно. Граф повсюду скакал, натыкался на предметы и тяжело дышал, а потом снова прыгнул на кровать.

— Убирайся, Граф! — приказала Сиджей, она злилась.

Я зарычал и укусил Графа за пятку, а он пригнулся к полу, прижав уши. В тот момент я осознал, что моей девочке нужны тишина и покой. Когда Граф прыгнул на кровать, ей стало больно.

Чтобы быть в этом доме хорошим псом, нужно вести себя тихо. Сиджей нужна тишина.

Когда мы утихомирили Графа, Сиджей подтянула к себе его голову и стала чесать за ушами.

— Ладно, Трент, рассказывай, как тебе удалось его стащить? — спросила она.

— Отыскать Барри оказалось не так уж сложно. Я просто позвонил к нему в офис и объяснил, что мне нужно. Он не смог отказаться, — ответил Трент.

Сиджей перестала чесать Графа за ушами и взглянула на Трента.

— Что ты имеешь в виду под «он не смог отказаться»?

— Ну…

— О, Граф, я так рада тебя видеть, — ворковала Сиджей.

Я запрыгнул на кровать, но сделал это очень ловко и пополз к тому месту, где Граф получал порцию любви. Я знал, Сиджей хочет, чтобы я тоже там был. Я здесь самый главный пес.

Когда Граф ушел, Сиджей и Трент сели ужинать за столом, а не у нее в спальне, как раньше. Мне больше нравилось, когда она ела в постели, потому что там мне часто перепадали лакомые кусочки, но сами они казались счастливее, когда на уровне моего носа были только их лодыжки, сам не знаю почему. Я терпеливо сидел под столом, карауля кусочки еды, которые могли упасть в любой момент.

— Может, гемодиализ не так уж страшен, — сказал Трент.

— Боже, Трент.

— Я к тому, что если придется его пройти, мы справимся.

— Если мне придется его пройти, мы справимся? Ты это хотел сказать? — резко сказала Сиджей.

Какое-то время я слышал только звуки их вилок по тарелкам.

— Извини, — тихо произнесла Сиджей. — Я очень благодарна за все, что ты делаешь для меня. Господи, я веду себя в точности как Глория.

— Ты многое пережила, тебе больно, и гемодиализ действительно жуткая вещь. Я понимаю, почему ты вышла из себя, ведь глупо предполагать, что я смогу разделить твою боль. Но на самом деле я имел в виду, что я буду рядом с тобой, чего бы это ни стоило. Вот и все.

— Спасибо, Трент. Я не заслуживаю такого хорошего друга, как ты, — ответила Сиджей.

Когда они поели, Трент положил еды мне. Я обожал звук ужина, шлепающегося в мою металлическую миску, и выплясывал вокруг него, сгорая от нетерпения.

— А теперь смотри. Молись, Макс, молись.

Трент держал миску на расстоянии от меня, но так как он стоял наклонившись, я почуял запах его дыхания и подал сигнал.

— Видишь? — Трент радостно рассмеялся.

— Странно. При мне он никогда так не делал, — удивилась Сиджей.

— Он читает молитву, — пояснил Трент.

Становилось теплее, и мы с Сиджей уходили гулять все дальше и дальше. Наконец, она перестала брать с собой эту штуку с теннисными мячиками на ножках, хотя все же опиралась на палку с крючком наверху. Я научился быть очень терпеливым и шел рядом с ней, придерживаясь ее темпа. Теперь заботиться о ней означало следить за тем, чтобы она не упала и чтобы ей не стало больно от быстрой ходьбы. Иногда Трент приходил домой среди дня и гулял с нами, он тоже шел медленно.

Давненько я не катался на машине и уже практически свыкся с идеей, что мне больше не быть собакой переднего сиденья, хотя я видел, как по улицам мимо нас проезжают машины. Поэтому я был очень удивлен, когда меня посадили в контейнер с жесткими стенками, внутри которого было больше места, чем в мягком, и вынесли из здания, где жил Трент. Он поставил меня на заднее сиденье большой машины.

— Пристегни контейнер, — сказала Сиджей. — Так будет безопаснее.

Когда машина отъехала, я тихонько тявкнул. Трент был за рулем. Они что, про меня забыли?

— Ах, Макс, не волнуйся, мы здесь, впереди. А тебе лучше на заднем сиденье, — сказала Сиджей.

Я не понял ничего из того, что услышал, но почувствовал любовь в голосе Сиджей. Как же мне поступить? Хотелось лаять до тех пор, пока меня не выпустят из контейнера, однако я вспомнил про тот раз, когда, будучи Молли, я долго ехал в шумной комнате, и там был пес, который всю дорогу лаял — никто его так и не выпустил из контейнера, но его лай меня сильно раздражал. Я не хотел раздражать Сиджей — моя забота о ней заключалась теперь в том, чтобы ее не расстраивать. Поэтому, издав долгий отчаянный вздох, я улегся.

— Впервые я уезжаю из Нью-Йорка в августе. Всегда завидовала тем, кто это делал — жара здесь стоит убийственная, — сказала Сиджей.

Это была очень длинная поездка на машине.

— Ты так и не скажешь, куда мы едем? Даже сейчас? — через какое-то время спросила Сиджей.

— Сама поймешь, — ответил Трент. — Я хочу сделать сюрприз.

Когда мы останавливались и выходили наружу, было очень жарко, но ночь мы провели в таком холодном месте, что мне пришлось спать вместе с Сиджей под одеялом. Трент был в другой комнате.

Засыпая, я думал про ту долгую поездку на машине, в конце которой мы оказались у океана. Неужели мы опять туда едем?

И на следующий день мы ехали очень долго. Большую часть времени Сиджей спала, а когда проснулась, то была сильно взволнована.

— Мы едем туда, куда я думаю?

— Ага, — ответил Трент.

— Как ты их нашел?

— Без труда. Из публичного реестра. Итан и Ханна Монтгомери. Я позвонил и сказал, что ты хочешь приехать.

Услышав имена Итана и Ханны в одном предложении, я завилял хвостом.

— Ничего себе, без труда!.. Откуда ты знаешь, как делать все эти вещи? Я же всегда была умнее тебя, — сказала Сиджей.

— Ах так, ты была умнее? Мне даже нечего на это ответить, у меня мозги задымились.

Они оба рассмеялись.

— Значит, они знают, что мы едем? — спросила Сиджей.

— Конечно. И ждут нас с нетерпением.

— Не терпится поскорее всех увидеть. Это так здорово!

Меня усыпил монотонный гул двигателя машины, а когда я проснулся, от запахов, проникавших через окно, закружилась голова. Я понял, куда мы приехали, и когда машина остановилась, я заплакал, сгорая от нетерпения поскорее выбраться наружу.

Трент открыл дверцу контейнера и взял меня за поводок. Теплый вечерний воздух окутал меня, и я выпрыгнул на траву.

По большому счету ничего удивительного, ведь рано или поздно все всегда возвращались на Ферму.

Из дома навстречу мне выбежали люди.

— Тетя Рэчел? — неуверенно спросила Сиджей.

— Ты только посмотри, как выросла! — закричала женщина, обнимая Сиджей, в то время как остальные топтались вокруг. Среди встречающих было три женщины, два мужчины и одна маленькая девочка. Я знал запахи всех, кроме маленькой девочки.

— Я твоя тетя Синди, — представилась другая женщина. Она нагнулась и протянула мне руку, чтобы я ее понюхал, однако Трент дернул за поводок, и ошейник сдавил мне шею.

— А… Это Макс, он не особо дружелюбный, — представил меня Трент.

Я вилял хвостом от счастья, что вернулся домой и снова вижу всех вместе. Мы теперь будем тут жить? Я не против.

— По-моему, он славный, — ответила Синди. Я тянул поводок вперед, пытаясь лизнуть ее руку, и Трент рассмеялся. Потом Синди взяла меня на руки, и я оказался нос к носу со всеми членами семьи.

— Пойдемте в дом, — сказала Синди. Она передала мой поводок маленькой девочке, которую звали Грейси.

Это такое счастье — подниматься по деревянным ступенькам, несмотря даже на то, что сейчас мне это стоило бо́льших усилий, чем когда я был крупным псом. Я рванулся вперед, чтобы пройти в дверь первым и похвастаться тем, что знаю дорогу. Я почувствовал, как ослабло натяжение поводка, когда Грейси выпустила его из рук.

В гостиной в кресле сидела старая женщина, запах которой я узнал бы при любых обстоятельствах. Я промчался через всю комнату и прыгнул прямо к ней на колени.

Это Ханна — спутница жизни Итана.

— Боже ты мой! — рассмеялась она, а я извивался в ее объятиях и лизал в лицо.

— Макс! — позвал Трент. В его голосе звучала строгость, поэтому я быстро спрыгнул с колен Ханны и побежал проверять, в какую неприятность я снова попал. Он схватил мой поводок.

— Бабуля? — спросила Сиджей.

Ханна медленно поднялась, Сиджей подошла к ней, и они долго стояли обнявшись. Они обе плакали, но волна любви и счастья, исходившая от них, захлестнула всех вокруг.

Глава двадцать седьмая

Мы не остались жить на Ферме, но провели там больше недели. Я обожал носиться вокруг с опущенным носом, отслеживая знакомые запахи. В пруду, как всегда, были утки, всей семьей, я решил понаблюдать за ними какое-то время, хотя гонять их совсем не хотелось. Не только потому, что от этого никогда не было никакой пользы, но и потому, что две самые большие из них были размером с меня. Впервые за долгое время я снова задумался над тем, насколько же я — Макс — маленький пес. Я считаю, что собака не должна быть размером с утку.

В сарае стоял сильный запах коня; по счастью, самого коня там не было. Если бы Сиджей опять сюда забрела, мне пришлось бы снова вступить с ним в борьбу, однако перспектива делать это в воплощении Макса, а не Молли, честно говоря, меня пугала.

Сиджей проводила много времени, гуляя и разговаривая с Ханной, которая ходила так же медленно, как и моя девочка. Я непременно вышагивал рядом с ними, гордый, что охраняю их обеих.

— Я никогда не теряла надежду, — говорила Ханна. — Я знала, что этот день наступит, Клэрити. То есть, Сиджей, извини.

— Ничего, — ответила Сиджей. — Мне нравится, когда вы зовете меня Клэрити.

— Я чуть не закричала от радости, как подросток, когда позвонил твой парень.

— А, Трент? Нет, он не мой парень.

— Не твой парень?

— Нет. Мы просто друзья.

— Интересно, — сказала Ханна.

— Что? Почему вы так на меня смотрите?

— Ничего. Радуюсь, что ты здесь.

Однажды после обеда пошел дождь. Он стучал по крыше так сильно, что напомнил мне шум машин, который я слышал, лежа в своей специальной коробке на балконе; сейчас шум был точно таким же, только без гудков. Комнату наполнили мокрые земляные запахи. Я лениво развалился в ногах Сиджей, а Ханна сидела и ела печенье, не дав мне ни одного.

— Я чувствую себя виноватой, что не приложила больше усилий, — сказала Ханна.

— Что вы, бабушка. Если Глория направила вам то письмо от адвоката…

— Не только это. Твоя мать часто переезжала после того, как Генри… после авиакатастрофы. А жизнь имеет свойство становиться такой хлопотной, что не замечаешь, как время летит. И все же я должна была попытаться что-то сделать, может, нанять собственного адвоката…

— Вы шутите? Я знаю Глорию, я выросла с ней. Если она сказала, что засудит вас, поверьте, засудила бы.

Моя девочка подошла к Ханне, и они обнялись. Я вздохнул, вдыхая аромат крошек печенья на тарелке. Иногда люди дают собаке вылизать тарелку, но очень часто об этом забывают.

— У меня для тебя кое-что есть, — сказала Ханна. — Видишь коробочку на полке, вон ту, с розовыми цветочками? Загляни в нее.

Сиджей прошла в другой конец комнаты, я тоже вскочил на ноги, однако она лишь взяла маленькую коробку и вернулась на место. Ничем интересным коробка не пахла.

Сиджей поставила ее к себе на колени.

— Что это?

— Поздравительные открытки. Каждый год я покупала тебе открытку и писала на ней, что произошло со времени твоего предыдущего дня рождения. Свадьбы, рождение детей… Все здесь. Когда я начинала писать, даже представить не могла, что их окажется так много. В какой-то момент мне пришлось сменить коробку на бо́льшую. Никто не рассчитывает дожить до девяноста лет, — усмехнулась Ханна.

Сиджей играла с бумажками в коробке, совершенно не обращая внимания на столь очевидную связь между крошками печенья и достойным псом Максом.

— Бабуля, это самый лучший подарок в моей жизни.

За ужином я устроился под столом, а Рэчел, Синди и другие люди сидели вместе с Сиджей, разговаривали и смеялись, и все были очень счастливы. Так что я очень удивился, когда Трент вдруг стал выносить чемоданы из дома и складывать их в машину. Выходит, хотя Сиджей здесь счастлива, мы уезжаем.

Вот такие они, люди: несмотря на то что на Ферме или в собачьем парке очень весело, они решают уехать, берут и уезжают. А задача собаки — ехать вместе с ними, пометив всю территорию своим запахом.

Меня посадили в контейнер и поставили в машину. Сиджей совершенно забыла, что я собака переднего сиденья.

— Бабушка подарила мне ту часть моей жизни, которую я пропустила. Все воспоминания, которые должны быть у меня — все в этой коробочке, — сказала Сиджей Тренту, когда мы отъехали. Она плакала, а я скулил, желая утешить ее.

— Макс, все хорошо, — сказала она мне, и я завилял хвостом, услышав свое имя.

Проехав много, много часов, я почуял знакомые запахи. Наконец, машина остановилась. Я терпеливо ждал, пока меня выпустят из контейнера, но Сиджей и Трент продолжали сидеть.

— Ну что? — спросил Трент.

— Не знаю. Я не уверена, что хочу ее видеть.

— Хорошо.

— Нет, — сказала Сиджей. — В смысле, каждый раз, когда я с ней встречаюсь, я только расстраиваюсь и чувствую себя отвратно. Это ужасно? Она ведь моя мать.

— Что чувствуешь, то чувствуешь.

— Вряд ли я смогу это сделать.

— Тогда ладно, — ответил Трент.

Ну все, настал предел моему терпению. От отчаяния я затявкал.

— Будь хорошим псом, Макс, — сказала Сиджей. Я завилял хвостом, услышав, что я хороший пес.

— Ну? Поедем? — спросил Трент.

— Да. Нет! Нет, я должна зайти, раз уж мы здесь, — сказала Сиджей. — Ты подожди, ладно? Я сбегаю посмотрю, в каком она настроении.

— Конечно. Мы с Максом будем тебя ждать.

Я завилял хвостом. Дверца машины открылась, и я услышал, как Сиджей вышла. Когда дверь захлопнулась, я терпеливо ждал, но она так и не подошла открыть дверцу с моей стороны.

— Макс, все хорошо, — сказал мне Трент.

Я заскулил. Куда ушла моя девочка? Трент наклонился ко мне и просунул пальцы сквозь решетку, я их облизал.

Дверца открылась, Сиджей села. Я завилял хвостом, надеясь, что она выпустит меня и приласкает, чтобы отпраздновать свое возвращение. Увы.

— Ты не поверишь.

— Что случилось?

— Глория переехала. Женщина, которая открыла дверь, живет здесь уже около года, купила дом у какого-то старика.

— Ты шутишь. Я думал, что ее дружок, тот, у которого отец сенатор, выплатил ипотеку, чтобы у нее была крыша над головой, — сказал Трент.

— Похоже, она все равно его продала.

— Что ж… Позвонишь ей? Думаю, номер у нее остался тот же.

— Знаешь что? Я восприму это как знак. Все прямо как в той шутке, когда родители переехали и не сказали детям куда. Что ж, вот так и Глория со мной поступила. Поехали.

Машина снова завелась. Я вздохнул и настроился на долгую дорогу.

— Хочешь проехать мимо своего старого дома? — спросила Сиджей.

— Не обязательно. Эта поездка для тебя. А после того, как умерла мама и мы его продали…

Мы долго ехали в тишине. Мне захотелось спать, но голос Сиджей разбудил меня, оттого что я почувствовал в нем страх.

— Трент?

— Да.

— Ведь это же правда. Вся эта поездка для меня. Все, что ты сделал после того, как я попала в больницу, было только для меня.

— Ну почему же, мне тоже нравилось то, что я делал.

— Ты разыскал моих родственников. Изменил маршрут, чтобы я встретилась с Глорией, хотя мы оба знали, что в последнюю минуту я струшу, как мокрая курица.

Я склонил голову набок. Курица?

— Все наше детство, пока мы росли вместе, ты неизменно мне помогал. Знаешь что? Ты моя каменная стена.

Я развернулся в своем контейнере и улегся.

— Но я люблю тебя не за это, Трент. Я люблю тебя, потому что ты самый лучший мужчина на свете.

После секундной паузы Трент произнес:

— Я тоже люблю тебя, Сиджей.

А потом я почувствовал, как машина замедлила ход и остановилась. Я встал в своем контейнере и встряхнулся.

— Думаю, нам надо минутку постоять, — сказал Трент.

Я терпеливо ждал, пока меня выпустят, однако слышал только какой-то шорох на переднем сиденье да какие-то звуки, будто кто-то что-то ест. Что у них там, курица? Запаха курицы я не почуял, но сама мысль меня взбодрила, и я залаял.

Сиджей рассмеялась:

— Макс! Мы про тебя совсем забыли.

Я завилял хвостом.

Как оказалось, это был не последний раз, когда мы видели Ханну и всю семью. Вскоре после того как мы вернулись домой, меня привели в большую комнату, полную людей. Люди сидели на стульях, выстроенных в ряды, и я подумал, что мы сейчас начнем играть в игру, которой научила меня Энди, когда я был Молли. Трент крепко меня держал, но когда я почуял запах Синди, Рэчел и Ханны, мне удалось вырваться из его захвата. Рэчел засмеялась, подхватила меня и передала Ханне, и я стал лизать ее лицо. Я был ласков и аккуратен с ней, совсем не как Граф, потому что Ханна была хрупкой, и кто-то всегда держал ее под руку.

Я был так счастлив их видеть! Сиджей тоже была счастлива, такой счастливой я не видел ее никогда. В воздухе витало столько радости и любви, исходившей от всех людей, которые сидели на стульях, от Сиджей и Трента, что я просто не смог удержаться и залаял.

Сиджей подняла меня и обняла.

— Шшш, тихо, Макс, — прошептала она, целуя меня в нос.

Мы с Сиджей шли между людей к тому месту, где стоял Трент, я сел и ждал, пока они разговаривали, а потом они поцеловались, и все люди в комнате закричали, а я снова залаял.

Это был замечательный день. Каждый стол был накрыт тканью, так что под каждым из них образовались комнатки, комнатки с ногами людей и угощениями из мяса и рыбы. Из-за того, что везде стояли цветы и растения, это место восхитительно пахло, прямо как настоящий собачий парк. Я играл в догонялки со смеющимися детьми, а когда Трент поднял меня и отнес на улицу сделать дела, то не мог дождаться, чтобы вернуться назад.

Сиджей ходила в огромном куске ткани со складками, так что под ним тоже образовалась маленькая комнатка, но без еды — только ее ноги. Каждый раз, когда я туда заползал, моя девочка хихикала и просовывала руку, чтобы меня вытащить.

— Что, Макс, тебе весело? — спросила она после одного из таких случаев, затем подняла меня и поцеловала в макушку.

— Он все время носится как сумасшедший, — сказал Трент. — Будет спать сегодня как убитый.

— То, что нам и нужно, — ответила Сиджей, и они оба рассмеялись.

— Сегодня идеальный день. Я люблю тебя, Сиджей.

— Я тебя тоже люблю, Трент.

— Ты самая красивая невеста во всей истории свадеб.

— Ты тоже ничего. Поверить не могу, что мы теперь муж и жена.

— И будем ими столько, сколько захотим. Ты моя жена навсегда.

Они поцеловались — в последнее время они делали это очень часто. Я завилял хвостом.

— Я получила сообщение от Глории, — наконец произнесла Сиджей, поставив меня на пол.

— Да? Она обрушила на наши головы и земли проклятия семи демонов?

Сиджей рассмеялась:

— Нет, вообще-то сообщение было очень даже милым. Мол, она сожалеет о том, что ей пришлось бойкотировать свадьбу, но надеется, что я ее пойму.

— А я не понимаю, — произнес Трент.

— Да все нормально. Она сказала мне, что гордится мной, и ты — хороший улов, и пожелала нам наслаждаться праздником, несмотря на то, что ее там нет. И еще добавила, что ее самое большое сожаление в жизни то, что она не спела на моей свадьбе.

— Ну, лично я об этом сожалеть не стану.

К концу дня мой живот был таким полным и я так устал, что когда люди наклонялись поговорить со мной и поцеловать меня, я мог только вилять хвостом. Меня передали Ханне, и я стал лизать ее лицо, слизывая что-то сладкое у нее с губ.

— Прощай, Макс, ты такой сладенький песик, — сказала мне Ханна. — Такой хороший, хороший пес.

Мне нравилось слышать эти слова из уст Ханны.

Зимой Сиджей могла совершать уже более длинные прогулки и стала ходить быстрее. Трент по прежнему каждый день садился рядом с ней и играл с резиновым мячиком, который издавал шипящие звуки. Но ни разу ему не пришло в голову бросить мячик мне, этого я никак не пойму.

— Давление хорошее, — обычно говорил он. В этом случае слово «хорошее» не имело никакого отношения к собаке. — Ты принимаешь аминокислоты?

— Меня уже тошнит от этой низкобелковой диеты. Хочу гамбургер! — сказала ему Сиджей.

В этом году у нас не было Дня благодарения, хотя однажды все здание пропахло его запахами. Трент и Сиджей оставили меня дома на несколько часов одного, а когда вернулись, их одежда и руки восхитительно пахли Днем благодарения. Я подозрительно их обнюхал. Возможно ли, чтобы у людей был День благодарения, а у их собаки — нет? По-моему, маловероятно.

Зато у нас было Рождество. Трент водрузил в гостиной штуковину, которая пахла моим жестким ковриком с балкона, и развесил на ней кошачьи игрушки. Когда мы стали вскрывать обернутые бумагой коробки, в моей оказалась резиновая игрушка.

После Рождества несколько раз в неделю Сиджей стала оставлять меня днем одного дома, но, когда она возвращалась, никакими собаками от нее не пахло, так что я был уверен — без меня с другими собаками она не гуляла.

— Как сегодня прошли занятия? — часто спрашивал Трент.

По-моему, ей нравилось оставлять меня одного. Абсурдно, да? Я считаю, что от отсутствия собаки рядом люди, наоборот, должны печалиться.

И все же порой Сиджей чувствовала себя очень слабой и уставшей.

— Смотри, как отекло мое лицо! — жаловалась она Тренту.

— Может, нам поговорить с врачом, чтобы он увеличил дозу диуретиков?

— Я и так провожу все время в туалете, — с горечью ответила Сиджей. Я ткнулся ей в руку, но она не испытала от нашего контакта такого же удовольствия, как я. Мне очень хотелось, чтобы каждый раз, когда мы прикасались друг к другу, она была счастлива, как и я, но люди более сложные существа, чем собаки. Мы всегда любим их, а они иногда на нас злятся, как, например, когда я сгрыз печальные туфли.

Однажды моя девочка загрустила: она сидела возле окна в гостиной, а я лежал у нее на коленях, и она плакала. И тут домой пришел Трент.

— Что случилось? — спросил он.

Она снова расплакалась.

— Это из-за моих почек, — объяснила она. — Врачи сказали, что мне слишком опасно иметь детей.

Трент обвил ее руками, и они обнялись. Я совал нос между ними, чтобы они меня погладили. Трент тоже был печален.

— Мы можем усыновить. Макса же мы усыновили, правда? И смотри, как хорошо у нас все складывается.

Я завилял хвостом, услышав свое имя.

— Всего на свете не исправишь, Трент! Я все испортила. И это цена, которую мы должны заплатить. Не нужно меня убеждать, что все хорошо.

Сиджей поднялась, скинув меня на пол, и пошла прочь. А я пошел за ней по пятам, но когда мы дошли до конца коридора, она закрыла дверь прямо перед моим носом. Спустя минуту я развернулся, подошел к Тренту и запрыгнул к нему на колени — хотел, чтобы он меня успокоил.

Люди иногда злятся друг на друга, и туфли здесь ни при чем. Собаке этого не понять, однако любовь между моей девочкой и ее спутником жизни Трентом я понимал хорошо. Они проводили очень много времени, обнимая друг друга на диване, или в постели, и часто сидели так близко, что их головы почти касались.

— Ты любовь всей моей жизни, Сиджей, — часто говорил Трент.

— Я тоже люблю тебя, Трент, — отвечала Сиджей.

В такие моменты я начинал ерзать от счастья.

Хотя я обожал свой свитер, мне больше нравилось то время года, когда воздух становился горячим и влажным. В тот год, впрочем, Сиджей часто сидела на балконе, укутавшись в одеяло, и от того, как она прижимала меня к себе, я сделал вывод, что ей холодно. Я чувствовал, как она угасает, теряет силы.

Женщина по имени миссис Уоррен часто выходила на соседний балкон поиграть со своими растениями.

— Привет, миссис Уоррен, — говорила Сиджей.

— Как ты сегодня, Сиджей, получше? — отвечала миссис Уоррен.

— Немного.

Я видел миссис Уоррен только на балконе, но иногда чуял ее запах и в коридоре. Собаки у нее не было.

— Посмотри на мои запястья, как они распухли, — сказала Сиджей Тренту, когда он как-то пришел домой после обеда.

— Дорогая, ты провела на солнце весь день? — спросил он в ответ.

— Я замерзла.

— Ты не ходила на занятия?

— Что? А какой сегодня день?

— Сиджей, я волнуюсь за тебя. Давай померяем тебе давление.

Трент достал свой особый мячик, и я внимательно следил, как он его сжимает, надеясь, что в этот раз он даст мне с ним поиграть.

— Думаю, пора подумать о более действенном лечении.

— Я не хочу делать гемодиализ, Трент.

— Дорогая, ты — центр моей вселенной. Я умру, если с тобой что-нибудь произойдет. Пожалуйста, Сиджей, давай сходим к врачу. Пожалуйста.

Той ночью Сиджей легла спать рано. Хотя Трент не давал мне команды молиться, запах его дыхания был таким сильным, что я все равно подал сигнал.

— Хороший пес, — сказал мне Трент с отсутствующим видом. Только люди могут хвалить собак, даже не взглянув на них.

Следующим утром, когда Трент ушел, Сиджей упала в кухне. В одну секунду она шла с балкона на кухню наполнить банку водой, а в другую — уже лежала на полу. Я почувствовал удар подушечками лап, и когда подбежал к ней, стал лизать ее лицо, но она не реагировала.

Я скулил и лаял. Она не шевелилась. Ее вдохи и выдохи были поверхностными и пахли болезнью и кислым.

Я обезумел. Я подбежал к входной двери, но с другой стороны никого не было слышно. Я залаял. Затем я выбежал на балкон.

Миссис Уоррен стояла на коленях, играя со своими растениями. Я залаял на нее.

— Здравствуй, Макс, — крикнула она мне.

Я думал только о моей девочке, которая лежала на кухне больная, без сознания. Мне надо сообщить об этом миссис Уоррен. Я двинулся вперед, просунув морду между прутьями и залаял на нее так настойчиво, что она не могла не услышать истерику в моем голосе.

Миссис Уоррен опустилась на колени и посмотрела на меня. А я лаял, и лаял, и лаял.

— Что случилось, Макс?

Услышав мое имя и почувствовав вопрос, я развернулся и побежал назад в квартиру, чтобы миссис Уоррен поняла, что проблема там. Затем я выбежал на балкон и залаял снова.

Миссис Уоррен поднялась.

— Сиджей? — неуверенно позвала она, перегибаясь через перила, пытаясь заглянуть к нам в квартиру. Я продолжал лаять.

— Тихо, Макс, — сказала миссис Уоррен. — Трент? Сиджей?

Я продолжал лаять. Потом миссис Уоррен покачала головой, подошла к своей двери, открыла ее и вошла в квартиру. Когда она закрыла за собой дверь, я был настолько ошарашен, что даже престал лаять.

Что она делает?

Скуля, я бросился назад к моей девочке. Ее дыхание становилось все слабее.

Глава двадцать восьмая

Я подбежал к двери и стал отчаянно ее царапать. Безнадежно!.. Мои когти только высекали бороздки на древесине. Я плакал от страха, и мой голос звучал пронзительно и резко. А потом я услышал шум с другой стороны, — звук шагов. Я залаял, прижался носом к щели под дверью и почуял миссис Уоррен и мужчину по имени Гарри, которого я часто видел в коридоре с инструментами.

Дверь приоткрылась.

— Кто-нибудь дома? — громко спросил Гарри.

— Сиджей? Трент? — позвала миссис Уоррен.

Они осторожно вошли внутрь. Я направился в кухню, оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что они идут за мной.

— О боже, — произнесла миссис Уоррен.

Через несколько минут пришли какие-то люди, положили Сиджей на носилки и забрали с собой. Миссис Уоррен тем временем держала меня на руках, гладила и говорила, что я хороший пес, но мое сердце бешено колотилось, и я был без ума от страха. Потом она опустила меня, а сама ушла, и Гарри тоже ушел, и я остался один.

Встревоженный, я отчаянно бегал по квартире. За окном начало темнеть, потом спустилась ночь, а Сиджей все не возвращалась. Я вспомнил, как ее щека прижалась к полу, когда она лежала в кухне, и от этого воспоминания снова заскулил.

Когда дверь наконец открылась, на пороге стоял Трент. Сиджей с ним не было.

— Макс, мне так жаль, — сказал он.

Он вывел меня на прогулку, и наконец-то я с облегчением смог поднять ногу на какой-то куст.

— Макс, мы должны поддержать Сиджей. Она не хочет проходить гемодиализ, но выбора нет. Все могло быть намного хуже.

Когда через несколько дней Сиджей вернулась домой, она была очень уставшей и сразу легла в кровать. Я с облегчением улегся рядом с ней, хотя меня волновало то, насколько печальной и обессиленной она вернулась.

Теперь мы с Сиджей каждые несколько дней ездили на машине, которая забирала нас у парадного подъезда нашего здания. Поначалу Трент ездил с нами. Мы заходили в комнату и тихо лежали, пока какие-то люди суетились над моей девочкой. Каждый раз, когда она приезжала сюда, она чувствовала себя слабой и больной, а когда поднималась с кушетки, чтобы ехать домой, то была истощенной и печальной. Но я понимал, что в этом нет вины склонившихся над ней людей, хотя они и делали больно ее руке. Я не рычал на них, как обязательно поступил бы раньше.

На следующий день после такой поездки Сиджей была бодрее и веселее.

— Говорят, что можно прождать годы, пока я получу почку, — сказала Сиджей однажды вечером. — Их очень мало.

— Ну, а я все раздумываю, что подарить тебе на день рождения, — рассмеялся Трент. — У меня как раз есть одна, твой размерчик, вот тут.

— Даже не думай! Я не возьму ни у тебя, ни у одного живого человека. Я сама привела себя в такое состояние, Трент.

— Мне нужна только одна. Вторая — запасная, я ею почти не пользуюсь.

— Смешной ты… Нет, дождусь кадаверной почки. Некоторые люди вообще по двадцать лет проводят на гемодиализе. Когда получу, тогда получу.

Той зимой Сиджей однажды вернулась домой с пластмассовым контейнером, и моему удивлению не было предела, когда открылась дверца, и оттуда выскочила Сникерс!.. Я подбежал к кошке, искренне обрадовавшись, а она выгнула спину, прижала уши и зашипела на меня. Пришлось резко остановиться. Что с ней случилось?

Целый день она обнюхивала квартиру, а я ходил за ней, пытаясь увлечь игрой «тащи игрушку». Но она не хотела иметь со мной никаких дел.

— Как поживают дети миссис Минник? — спросил Трент за ужином.

— Думаю, они чувствуют себя виноватыми. Они практически никогда ее не навещали, — сказала Сиджей.

Сникерс беззвучно запрыгнула на кухонную стойку и с презрением разглядывала кухню с высоты своего положения.

— Я вот думаю про Глорию… Я тоже буду себя так чувствовать? Однажды ее не станет, и я буду жалеть, что недостаточно старалась?

— Хочешь проведать ее? Пригласить ее погулять?

— Честно? Понятия не имею.

— Просто скажи мне, когда решишь.

— Трент, ты самый лучший муж на свете. Мне очень повезло.

— Это мне повезло, Сиджей. Всю свою жизнь я мечтал только об одной девушке, и теперь она моя жена.

Сиджей поднялась, я тоже вскочил на ноги, но она всего лишь запрыгнула на стул к Тренту, прижавшись лицом к его лицу. Они начали клониться, падая в сторону.

— Ладно, а теперь держись, — сказала Сиджей, и они соскользнули со стула на пол. Какое-то время они там боролись, а я следил за Сникерс, которую, казалось, вообще ничто не трогало. Зато от моей девочки и Трента исходила любовь, большая и сильная.

Постепенно Сникерс стала более ласковой. Бывало, проходя по комнате, она без предупреждения меняла маршрут, подходила ко мне и начинала тереться головой о мою морду или лизать мои уши. Но она больше не хотела со мной бороться, как раньше. Я не мог избавиться от чувства, что время, которое она провела без собаки, было для нее нелегким.

Прохладными вечерами Сиджей и Трент сидели на балконе, обернувшись в одеяло, а холодными ночами они лежали вместе на диване. Иногда Сиджей надевала туфли с вкусным запахом, и они куда-то уходили вечером, а когда возвращались, были всегда счастливы. Впрочем, даже если бы она приходила печальной, вряд ли бы я стал что-то делать с этими туфлями.

Мы гуляли по улицам и в парке. Иногда Сиджей засыпала на одеяле в траве, а Трент ложился рядом с ней и смотрел на нее, улыбаясь.

После проведенного дня в парке я всегда чувствовал ужасный голод, и когда мы приходили домой, мои мысли были только о еде. В один прекрасный день я нетерпеливо пританцовывал вокруг Трента на кухне, ожидая, пока он приготовит мне ужин, и тут произошло небольшое изменение привычного хода вещей.

— Мое обучение затянулось. Когда я получу степень магистра, мне будет уже за тридцать. В пятнадцать я думала, что в этом возрасте уже буду старушкой. — Сиджей подняла мою миску в воздух. — Ладно, Макс. Молись.

Я напрягся. Я хотел получить свой ужин, но эта команда имела смысл только при запахе, который я иногда ощущал у дыхания Трента.

— А со мной он всегда так делает, — отметил Трент. — Макс? Молись!

Я подошел к Тренту, и, когда он наклонился, я почуял запах и подал сигнал.

— Хороший пес! — похвалил меня Трент.

Сиджей поставила мою миску на пол, и я побежал есть. Я чувствовал, что она стоит надо мной, прижав руку к губам.

— Что случилось? — спросил Трент.

— Макс никогда не молится мне. Только тебе.

— И что с того?

Я уплетал свою еду.

— Хочу попробовать кое-что, когда он закончит, — сказала Сиджей. Я был полностью сосредоточен на еде. А закончив, вылизал миску. — Хорошо, зови его.

— Макс! Ко мне! — позвал Трент. Я послушно подошел и сел. Были времена, когда он подзывал меня и каждый раз давал угощение… Увы, эти времена почему-то прошли.

— А теперь нагнись к нему, будто ставишь миску с едой на пол, — сказала Сиджей.

— Что мы делаем?

— Просто послушай меня. Пожалуйста.

Трент наклонился ко мне. Сегодня этот запах был особенно сильным.

— Молись! — скомандовала Сиджей.

Я послушно подал сигнал.

— Сиджей, что? Почему ты так смотришь?

— Я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня, — ответила Сиджей.

— Ты о чем?

— Сходи к врачу.

Весь следующий год Трент был очень болен. Когда его рвало в ванной, Сиджей расстраивалась точно так же, как раньше, когда это происходило с ней, а я всегда переживал за них обоих и скулил.

С головы Трента исчезли все волосы, и я смешил его, облизывая ему череп, когда он лежал в постели. Сиджей тоже смеялась, но за ее смехом скрывалось постоянное тревожное беспокойство.

— Я не хочу, чтобы это Рождество было последним с моим мужем, — сказала она той зимой.

— И не будет, дорогая, обещаю, — ответил Трент.

Наблюдая за буйным поведением Графа рядом с Сиджей, я понял, как нужно вести себя с больным человеком, поэтому старался быть спокойным и ласковым. Раньше моей работой было защищать Сиджей и Трента от угроз, и я справлялся, а сейчас моя работа заключалась в том, чтобы защитить их от печали, и это требовало совершенно другого набора навыков.

Несколько раз в неделю мы с Сиджей ходили полежать на кушетке. Люди, которые суетились вокруг моей девочки, меня знали и любили, и гладили, и говорили, что я хороший пес. Они ко мне так относились, потому что я тихо лежал, а не скакал по комнате. Теперь каждый раз, когда мы выходили из заведения с кушеткой, мне казалось, что моя девочка уже не так больна, как в самом начале наших визитов сюда. Впрочем, я всего лишь собака и могу ошибаться.

Однажды вечером Сиджей и Трент сидели обнявшись на диване, а я зарылся в укромное местечко между ними. Сникерс наблюдала за нами немигающими глазами из другого конца комнаты. Вот интересно, о чем думают кошки, и думают ли они вообще.

— Я хочу, чтобы ты знала: у меня солидная страховка и много инвестиций. С тобой все будет в порядке, — сказал Трент.

— Мы не будем это обсуждать. Ты поправишься. Ты уже поправляешься, — ответила Сиджей. Она разозлилась.

— Просто на всякий случай.

— Неважно. Это не понадобится, — настаивала Сиджей.

Бывало, Трент не приходил домой по нескольку дней, и Сиджей в эти дни тоже отсутствовала большую часть времени, хотя она всегда возвращалась, чтобы вывести меня на прогулку и покормить, и от нее пахло Трентом, поэтому я знал, что они где-то вместе.

Однажды теплым летним днем мы вдвоем с Сиджей сидели на травке. Я уже от души набегался и теперь спокойно сидел на коленях у моей девочки. Она гладила меня по голове.

— Ты такой хороший пес, — сказала она мне. Ее пальцы чесали зудящий участок вдоль моего позвоночника, и я стонал от удовольствия. — Макс, я знаю, что ты делал. Ты ведь не читал молитву, правда? Ты пытался сказать нам про Трента, пытался сказать, что чуешь его болезнь. Мы просто сначала не поняли. Это тебя Молли научила? Макс, она говорит с тобой? Ты так об этом узнал? Она — собака-ангел, который охраняет нас? Ты тоже собака-ангел?

Мне было приятно слышать от Сиджей имя Молли. Я завилял хвостом.

— Мы вовремя пошли к врачу. Благодаря тебе им удалось остановить болезнь. Ты спас моего мужа. Я не знаю как, но если ты говоришь с Молли, передай ей от меня спасибо.

Я был сильно разочарован, когда у Трента снова выросли волосы на голове, потому что когда я лизал его череп, он всегда смеялся. Однако вещи меняются: волосы Сиджей, например, никогда не были такими длинными, как сейчас. Они опускались вокруг меня восхитительным шатром, когда она наклонялась. А когда наклонялся Трент, я уже не чуял того металлического запаха. И если он мне говорил: «Молись!» — я смотрел на него в недоумении, чувствуя себя неудачником. Чего он хочет? Еще больше меня озадачил случай, когда, услышав команду молиться, я остался сидеть и долго смотрел на него в недоумении, а они оба рассмеялись и захлопали в ладоши, назвали меня хорошим псом и дали мне угощение, хотя я не сделал ровным счетом ничего.

Предназначение собаки уж точно не в том, чтобы понимать желания людей — для собаки это невозможно.

Тем летом, когда волосы у Трента снова выросли, к нам домой пришли какие-то люди и все вынесли. Сиджей разговаривала с ними и ходила с ними по дому, поэтому я знал, что они не представляют угрозы, но все равно полаял на них для порядка. Я все еще лаял, когда Сиджей посадила меня в контейнер. Сникерс она тоже посадила в ее контейнер, — по-моему, зря.

Мы отправились в очень долгую поездку на машине, на заднем сиденье, в наших контейнерах.

Когда поездка закончилась, те же люди, которые были у нас дома, перенесли наши вещи в новый дом. Изучать незнакомые комнаты — это так весело!

Сникерс подозрительно обнюхивала все вокруг, а я сходил с ума от радости и носился по всему дому.

— Макс, теперь мы будем жить здесь, — сказал Трент. — Тебе больше не придется тесниться в квартире.

Я подбежал к нему и поставил лапы ему на ноги, а он поднял меня в воздух. Я самодовольно смотрел вниз на Сникерс, которая притворялась, что ей нет до нас дела. Трент был хорошим человеком. Он любил Сиджей и меня, а я любил его. Той ночью, когда я засыпал, прижавшись к моей девочке, а Трент лежал на другой стороне кровати, я думал о том, как сильно предан Тренту был Рокки. Обычно хорошего человека можно распознать по тому, есть ли у него собака, которая его любит.

Домой мы больше не вернулись. Мы поселились в этом маленьком доме с лестницей и, что замечательнее всего, с зеленой лужайкой во дворе. Здесь было тише и меньше съедобных запахов, зато я слышал мелодичный лай собак и чуял запахи растений и дождя.

Я был счастлив. Прошел год, потом другой. Сиджей слегка нездоровилось, но постепенно ее здоровье крепчало, и ей становилось лучше.

Мы уже долго жили в этом доме, когда одной зимой меня начали беспокоить лапы. По утрам они были жесткими и воспаленными, и я ходил медленнее. Наши прогулки на открытом воздухе стали такими же короткими, с частыми передышками, как в то время, когда Сиджей болела и толкала впереди себя стул.

Сникерс тоже стала двигаться медленнее. Мы с ней часто спали на противоположных концах дивана, просыпаясь днем, чтобы поменяться местами.

— Макс, ты в порядке? Бедная собачка. Лекарство помогает? — спрашивала меня Сиджей. Я слышал беспокойство в ее голосе, а при звуке своего имени вилял хвостом. Теперь моей задачей было находиться рядом с моей девочкой и спать, когда она ходила лежать на кушетке каждые несколько дней.

Я изо всех сил старался не показывать свою боль ни ей, ни Тренту. Я чувствовал ее острое беспокойство, когда она видела, что мои суставы горят. Это чувство очень походило на то, когда Бивис до крови разодрал мое ухо.

Я больше не носился по двору, лая от восторга. Не хватало сил. Нет, восторг я испытывал по-прежнему, но перестал его проявлять.

Иногда, когда я лежал на солнышке, Сиджей звала меня, и я поднимал голову, а лапы не хотели двигаться. Тогда Сиджей подходила и брала меня к себе на колени, а я чувствовал ее печаль и, поборов слабость, поднимал голову и лизал ее в лицо.

— Макс, у тебя сегодня хороший день? Сильно больно? — спросила она меня после особенно жуткого приступа, когда я несколько минут вообще не мог двигаться. — Боюсь, время пришло. Я с ужасом ждала этого момента… Завтра отвезу тебя к Ветеринару. Макс, ты больше не будешь страдать. Я обещаю.

Я вздохнул. Мне было хорошо, когда Сиджей держала меня. Когда ее руки меня гладили, они будто сглаживали боль. Вышел Трент, и я ощутил, как его руки тоже стали меня ласкать.

— Как он? — спросил Трент.

— Совсем плохо. Увидев его, я подумала, что он умер.

— Такой хороший мальчик, — пробормотал Трент.

— О Макс, — шепнула Сиджей. В ее голосе было столько печали.

И в этот момент знакомое чувство начало появляться внутри меня, наваливалась мягкая чернота. Что-то происходило внутри, что-то быстрое и удивительное.

Жгучая агония моих суставов начала стихать.

— Макс? — сказала Сиджей. Ее голос звучал далеко-далеко.

Я умирал.

Когда теплые волны начали окутывать меня, чтобы унести из этого мира, я успел подумать: хорошо, что у Сиджей и Трента есть Сникерс, которая будет о них заботиться.

Сникерс была хорошей кошкой.

Глава двадцать девятая

Я смутно осознавал, что спал очень-очень долго, а теперь проснулся. Наконец, мне удалось открыть глаза, но все вокруг было темным и мутным.

Когда мое зрение прояснилось настолько, что я смог разглядеть мать и братьев с сестрами, я увидел, что все мы с короткой шерстью и большими неровными пятнами коричневого, белого и черного цвета.

Я не слышал голоса Сиджей и не чуял ее запаха. Зато тут были другие люди, много людей; они ходили в длинной струящейся одежде, а на головах у них были одеяла.

Мы находились в маленькой комнате, где на полу лежали коврики; свет в нее попадал из окна под самым потолком. Мои две сестры и три брата были постоянно увлечены игрой: боролись друг с другом, а когда мы подросли, стали весело играть в догонялки. Я пытался не обращать внимания и сосредоточенно сидел перед дверью, ожидая Сиджей, но их веселье было слишком заразительным.

Впервые мне захотелось узнать, был ли у них опыт прошлых жизней и были ли у них люди, которых им нужно найти, однако их поведение давало однозначный ответ — нет. Я был единственным щенком, который думал не только о том, чтобы играть, играть и играть.

Подходили к нам только женщины. Вскоре я научился различать их запахи и рассмотрел, что одеяния у всех одинаковые. Там было шестеро разных людей, все старше Сиджей, но моложе Ханны. Женщины были в восторге от нас и всегда смеялись, когда щенки прыгали на них и тянули за длинные одежды. Они поднимали и целовали меня, однако одна из них уделяла мне больше внимания, чем остальные.

— Вот этот, — говорила она. — Смотри, какой он спокойный.

— Спокойных биглей не бывает, — ответила ей другая женщина.

— Маргарет, щенок нам не подойдет, — сказала третья. — Нам нужен взрослый пес, как Оскар.

Услышав, как несколько раз повторили ее имя, я понял, что женщину, которая держала меня, звали Маргарет.

— Джейн, тебя здесь не было, когда мы взяли Оскара, — сказала Маргарет. — У нас было несколько неудачных попыток, прежде чем мы его нашли, но он слишком быстро умер. Думаю, если мы воспитаем щенка, то получим хорошего пса на долгие годы.

— Бигль — слишком энергичная порода, — сказала первая женщина. — Вот почему я с самого начала не хотела брать к нам беременную самку бигля.

Мне было интересно, какую же из женщин звали бигль.

Судя по тяжести моих костей и мышц, я определил, что буду более крупным псом, чем Макс. И испытал облегчение, потому что теперь мне не нужно доказывать людям и другим собакам, что внутри я крупный пес и вполне способен защитить мою девочку. Когда женщина опустила меня, я подбежал к одной из моих сестер и запрыгнул на нее — я был уже крупнее ее, и мне нравилось держать ее под контролем благодаря своему размеру, а не характеру.

Вскоре после того как мы начали есть кашеобразную пищу из общей миски, нас стали выводить на поляну, окруженную забором. Стояла весна, и теплый воздух благоухал цветами и молодой травой. По запаху я определил, что мы находимся во влажном климате, где дожди идут достаточно часто, чтобы питать множество разных видов деревьев и кустов. Мои братья и сестры считали, что двор — самое замечательное место на свете, и когда каждое утро их туда выпускали, они от безудержной радости носились по нему кругами. Глупо, конечно; впрочем, я обычно присоединялся к их беготне, потому что это было весело.

Скоро за мной придет Сиджей. Наверное, поэтому я вновь стал щенком. Наши судьбы были неразрывно связаны, и если я переродился, значит, я нужен моей девочке.

Однажды во двор явилась семья — две маленькие девочки, мужчина и женщина; их привели шесть женщин, которые ухаживали за нами. Я знал, что означает их появление. Щенки подбежали к ним играть, но я держался подальше, хотя, когда одна из девочек подняла меня, я не смог удержаться и поцеловал ее в хихикающее личико.

— Папочка, вот этот. Я хочу на свой день рождения вот этого, — сказала маленькая девочка и поднесла меня своему отцу.

— Вообще-то одна монахиня попросила его оставить, — сказала женщина. — Он будет у нас на службе. По крайней мере, мы на это надеемся.

Маленькая девочка опустила меня на землю. Я поднял на нее глаза, виляя хвостом. Она была старше Сиджей, когда ее еще звали Клэрити, но моложе Сиджей и Трента, когда они взяли нас с Рокки к себе домой. Когда маленькая девочка подняла одного из моих братьев, я почему-то расстроился. Я бы с удовольствием поиграл с ней еще.

Мои братья и сестры очень быстро, один за другим, уехали домой к другим людям, и вскоре я остался один со своей матерью по имени Сэди. Мы с ней мирно спали во дворе, когда к нам подошли несколько женщин. Я поднял резиновую косточку и поднес ее женщинам, надеясь, что хоть одна из них захочет ее и погонится за мной.

— Сэди, ты была хорошей матерью, ты хорошая собака, — сказала Маргарет.

Я бросил резиновую кость и сам накинулся на нее, чтобы меня тоже назвали хорошей собакой.

— Тебе понравится твой новый дом, — сказала другая женщина.

Третья женщина подняла меня и поднесла нос к носу к моей матери. Мы обнюхали друг друга, немного смущенные неестественностью ситуации.

— Скажи пока-пока своему щеночку, Сэди.

Женщина пристегнула к ошейнику Сэди поводок и увела ее. Маргарет держала меня, чтобы я не смог пойти за матерью. Тут однозначно происходило что-то важное.

— Я буду звать тебя Тоби, хорошо? Тоби, ты хороший пес. Тоби. Тоби, — ворковала мне Маргарет. — Тебя зовут Тоби.

Я догадался, что теперь мое имя Тоби. Я был ошеломлен: Тоби — мое самое первое имя, так меня звали очень, очень давно. Очевидно, Маргарет об этом знала.

Люди знают все, не только как ездить на машинах или где найти ветчину, но и когда собаки бывают хорошими, а когда плохими, когда собаки должны спать и с какими игрушками они должны играть. И все равно я удивился, услышав, как Маргарет назвала меня Тоби. Всегда, в каждой новой жизни у меня было новое имя.

Интересно, почему меня снова зовут Тоби? Значит ли это, что я начал все заново, и в следующей жизни меня будут звать Бейли?

Сэди не вернулась, и постепенно я пришел к пониманию, что это место, полное завернутых в одеяла женщин, — мой новый дом, совсем не похожий на все остальные, в которых я бывал раньше. Бо́льшую часть времени я проводил на огороженном дворе, а ночью меня заводили внутрь и оставляли в той комнате, где я родился. Тем не менее я не чувствовал себя одиноким — днем ко мне приходили женщины: кидали мне мяч или играли в «тащи игрушку». Вскоре я научился различать их по запаху, хотя во многом запахи были похожи.

Меня озадачивало только одно: в отличие от всех моих предыдущих жизней, сейчас у меня не было человека, о ком следовало заботиться. Меня окружало столько женщин, что я сбился со счета, и они все играли со мной, разговаривали со мной и кормили меня. Такое впечатление, что я общая собака.

Маргарет обучила меня новой команде: «Смирно». Сначала она придерживала меня и говорила «Смирно», а я думал, что она хочет бороться, но она повторяла: «Нет, нет, смирно». Я понятия не имел, о чем она говорит, однако слово «нет» означало, что я делаю что-то неправильно. Я и лизал ее, и извивался, и пробовал другие трюки, какие только мог придумать… Ничто ее не удовлетворяло. В итоге, разочарованный, я сдался.

— Хороший пес! — сказала она и дала мне угощение, хотя я ничего не сделал.

Это продолжалось несколько дней, пока я не догадался, что «смирно» означает просто «лежи здесь и не двигайся». Как только я установил эту связь, я мог лежать и не двигаться ровно столько, сколько ей было нужно, хотя я с трудом сдерживал нетерпение — зачем мне так долго ждать, чтобы получить от нее вкусняшку?

Потом Маргарет повела меня в другие места внутри здания, где я раньше не бывал. Я видел женщин, которые сидели, женщин, которые стояли, и женщин, которые ели. Последняя группа заинтересовала меня больше всего; к сожалению, мы у них не задержались и пошли дальше. Маргарет хотела, чтобы я лежал «Смирно» на коленях у других людей. Мне не очень нравился весь этот процесс, но я слушался.

— Видите, какой он хороший? Тоби, ты хороший пес. Хороший пес.

Одна женщина подошла к дивану и легла на него, а меня положили на одеяло рядом с ней и дали команду. Женщина хихикала, и я умирал от желания поцеловать ее в лицо, но сделал то, что мне было сказано, и получил угощение. Я все еще неподвижно лежал там, добиваясь второго угощения, когда вокруг меня собралось несколько женщин.

— Хорошо, Маргарет, ты меня убедила. Можешь оставить его для своей работы, посмотрим, как он справится, — сказала одна из женщин.

Маргарет наклонилась и взяла меня.

— Он справится, сестра.

— Нет, он не подходит. Он всех взбудоражит и все перегрызет, — возразила другая женщина.

Следующим утром Маргарет надела на меня ошейник и вывела на поводке к своей машине.

— Тоби, ты такой хороший, — сказала она мне.

Мы поехали кататься на машине, и я снова стал собакой переднего сиденья! Хотя я еще не доставал до окна, чтобы высунуть из него свой нос.

Маргарет привезла меня в одно место, очень похожее на то, куда мы приходили с Сиджей полежать на кушетке. Я улавливал запахи многих людей и чувствовал, что некоторые из них больны. Тут было тихо, и пол был мягким.

Маргарет провела меня среди людей, и они или гладили, или обнимали меня, или, иногда, неподвижно лежали на кроватях и внимательно на меня смотрели.

— Смирно, — скомандовала Маргарет. Я сосредоточился на том, чтобы сидеть неподвижно, потому что я еще раньше научился — рядом с больными людьми надо вести себя именно так. Я не подал сигнал, когда у нескольких почуял сильный знакомый запах — запах, который так долго был у дыхания Трента. Ведь сигнал надо подавать по команде «молись», а такой команды мне никто не давал.

Вскоре Маргарет отвела меня во двор под открытым небом, который со всех сторон был огорожен стенами. Я принялся безудержно носиться, расходуя накопленную энергию, а потом Маргарет дала мне веревку с резиновым мячиком на конце, и я стал трясти ее и таскать ее повсюду, жалея, что рядом нет другой собаки, чтобы разделить со мной веселье. Я видел, что из окон на меня смотрели люди, поэтому прилагал все усилия, чтобы устроить им настоящее шоу.

Потом Маргарет завела меня обратно в здание и показала мне клетку:

— Вот, Тоби. Это твой дом.

На полу клетки лежала новая подушка, и когда Маргарет, присев на корточки, похлопала по ней, я послушно пошел и сел на нее.

— Это твоя кровать, Тоби. Хорошо? — сказала Маргарет.

Я не знал, должен ли я оставаться на подушке, но сильно устал и заснул. Проснулся я от голоса Маргарет:

— Здравствуйте, наберите мне, пожалуйста, сестру Сесилию. Спасибо. — Я сонно посмотрел на нее. Возле лица она держала телефон и улыбнулась мне, когда я зевнул. — Сесилия? Это Маргарет. Я еще с Тоби в хосписе. Нет, даже лучше, они обожают его. После обеда некоторые пациенты наблюдали, как он играл во дворе. Ни разу не гавкнул. Да, очень. Спасибо, Сесилия. Это особый пес.

Я услышал слово «пес» и пару раз вильнул хвостом, перед тем как снова погрузиться в сон.

В течение следующих нескольких дней я привыкал к новой жизни. Маргарет приходила и уходила, однако не каждый день, и скоро я запомнил имена трех других женщин. Фрэн, Пэтси и Мона водили меня на встречи с людьми, лежащими в постелях. Пэтси сильно пахла корицей и слегка собакой, но никто из них не носил длинную струящуюся одежду, как Маргарет. Они говорили мне лежать смирно, и я устраивался рядом с человеком. Иногда люди хотели со мной поиграть, иногда они меня гладили, а чаще всего они просто спали, и почти всегда я чувствовал их радость.

— Ты древняя душа, Тоби, — сказала мне Фрэн. — Древняя душа в теле молодой собаки.

Я завилял хвостом, услышав нотки похвалы в ее голосе. Да, люди такие, они говорят что-то и говорят, не произнося слов «хороший пес», однако имеют в виду именно это.

В свободное от визитов время все это место было в моем полном распоряжении. Все подзывали меня к себе. Некоторые из людей сидели в креслах, некоторые могли двигаться, если Фрэн или кто-нибудь другой стоял позади и толкал их. Они любили меня, обнимали меня и тайком давали угощения.

Больше всего мне нравилась кухня, где мужчина по имени Эдди постоянно готовил еду. Он давал мне команду сидеть и предлагал восхитительное угощение, несмотря на то что сидеть — самый простой трюк для собаки.

— Мы с тобой здесь единственные мужчины, — говорил Эдди. — Поэтому должны держаться вместе, да, Тоби?

Раньше я всегда был только с одним человеком и посвящал этому человеку всю свою жизнь. Сначала таким человеком был Итан. Я думал, что лишь благодаря любви к нему я родился собакой, и начал заботиться о малышке Клэрити потому, что этого хотел бы Итан. Но постепенно я стал любить Сиджей так же сильно, понимая, что Итана я не предаю. Собаки могут любить не только одного человека.

Но здесь у меня вообще не было конкретного человека. Казалось, мое предназначение — любить их всех. Моя любовь делала их счастливыми.

Я был псом, который любил многих людей — и это делало меня хорошим псом.

Я проделал очень долгий путь с тех пор, как люди впервые дали мне имя Тоби. На своем жизненном пути я приобрел многие знания. Я понял, например, почему мне говорили «смирно». Многие люди лежали в постели, и я чувствовал, что им больно; если я стану забираться к ним поиграть, то могу навредить. Чтобы усвоить этот урок, мне хватило один раз наступить одному мужчине на живот — его пронзительный вопль стоял у меня в ушах несколько дней, и я чувствовал себя ужасно. Я не Граф, буйный пес, который не мог себя контролировать. Я Тоби, который способен лежать смирно.

Когда я бродил вокруг самостоятельно, без сопровождения Моны, Фрэн или Пэтси, я ходил проведать того мужчину, которому я наступил на живот. Его звали Боб, и я хотел, чтобы он знал, что я раскаиваюсь. Как в большинстве комнат, к его кровати был придвинут стул, и, запрыгивая сначала на него, мне удавалось забираться к нему на одеяло, не делая больно. Когда бы я к нему ни пришел, Боб всегда спал.

Однажды Боб лежал в кровати, и рядом с ним никого не было, а я чувствовал, как он уходит из жизни. Теплые волны вздымались вокруг Боба, унося с собой его боль. Я тихо лежал рядом, стараясь быть настолько хорошим псом, насколько мог. Я считал, что если мое предназначение — давать утешение больным людям, то намного важнее находиться рядом с ними, когда они делают свой последний вздох.

Там меня и нашла Фрэн. Она проверила Боба и накрыла его голову одеялом.

— Тоби, хороший пес, — прошептала она.

Теперь, когда я чувствовал, что чье-то время пришло, я заходил в комнату, ложился в постели и, утешая, провожал из этой жизни. Иногда вокруг уходящих собирались родственники, а иногда они были одни, но обычно хоть кто-то из людей, которые проводили свои дни в этом здании, помогая больным, тихо сидел рядом.

Порой родственники, увидев меня, испытывали страх и злость.

— Я не хочу, чтобы собака смерти была рядом с моей матерью! — однажды закричал мужчина. Я услышал слово «собака» и почувствовал его злость, поэтому вышел из комнаты, не понимая, что я сделал не так.

Но бо́льшую часть времени мое присутствие всем нравилось.

Чего мне не хватало, так это других собак. Мне стали сниться сны, в которых были Рокки и Граф, и все остальные собаки из собачьего парка, поэтому однажды я аж залаял от удивления, когда Фрэн вывела меня во двор, и я увидел там другого пса!

Он был плотным, коренастым, крепким парнишкой по имени Чосер. Его шерсть пахла корицей Пэтси. Мы тут же принялись бороться, будто знаем друг друга всю жизнь.

— То, чего Тоби не хватало, — со смехом сказала Фрэн. — Эдди говорит, что он почти впал в депрессию.

— Чосер тоже ему рад, не меньше чем угощению, — сказала Пэтси.

Мы с Чосером оба подняли головы. Угощение?

С того дня Чосер часто приходил к нам, и хотя у меня была работа лежать смирно, я всегда находил время побороться с приятелем.

С родственниками иногда приходили и собаки, чтобы побыть в комнатах, где стояли кровати, но эти собаки всегда были взволнованы и не хотели играть, даже когда их выпускали во двор.

Так прошло несколько лет. Я был хорошим псом, выполнял много задач и уже чувствовал себя комфортно в своей новой роли пса, который не принадлежал никому и в то же время принадлежал всем.

Когда наступал День благодарения, здесь было много людей, много ароматов и много угощений для достойного пса. Когда наступало Рождество, женщины с одеялами на головах приходили поиграть со мной, накормить меня угощениями и посидеть вокруг большого дерева внутри здания. На дереве висели кошачьи игрушки, вот только кошек, чтобы играть с ними, не было.

У меня было предназначение — не такое конкретное, как заботиться о Сиджей, но все равно я чувствовал, что нужен.

А потом, однажды после обеда, я резко проснулся и навострил уши.

— Дайте мои туфли! — прокричала женщина из одной комнаты.

Я сразу узнал ее голос.

Глория.

Глава тридцатая

Я стремглав пробежал по коридору и практически сбил Фрэн с ног, влетая в комнату. Глория сидела на кровати в окружении сильного запаха духов, но я не обратил на нее внимания, а сосредоточился на женщине рядом с ней. Моя Сиджей!

Я окончательно нарушил регламент, забыв про самообладание и спокойствие, которого я обычно придерживался, заходя к людям в комнаты, и прыгнул на мою девочку, встав на нее лапами.

— Ничего себе! — удивилась она.

Я всхлипывал, мой опущенный хвост стучал по полу, а сам я кружился и подпрыгивал. Она протянула руки и обняла мою морду ладонями, я закрыл глаза и застонал от удовольствия, наслаждаясь ее прикосновением. Наконец-то Сиджей пришла за мной!

— Тоби! Угомонись! — сказала Фрэн.

— Все в порядке. — Сиджей опустилась на колени, и ее суставы громко хрустнули. — Какой хороший песик.

Теперь волосы моей девочки были короткими и не окружали меня шатром, как раньше. Она пахла сладостями и Глорией. Я почувствовал, что она хрупкая и слабая, ее руки немного дрожали, когда она прикасалась ко мне. Значит, я должен сдерживать свои чувства, хотя это практически невозможно. Мне хотелось лаять и бегать по комнате, опрокидывая все на своем пути.

— Тоби — наш пес-терапевт, — объяснила Фрэн. — Он живет здесь и успокаивает наших пациентов — они очень его любят.

— Это точно не про Глорию, — сказала Сиджей и рассмеялась. — Тоби, ты терапигль!

Я завилял хвостом. Ее голос слегка дрожал и звучал немного напряженно, но я все равно обожал его.

— Клэрити украла мои деньги, — заявила Глория. — Я хочу домой. Позвоните Джеффри.

Сиджей вздохнула, продолжая гладить меня по голове. Глория, насколько я понял, как всегда, была несчастна. А еще она стала очень старой, это я понял по ее запаху. В последнее время я постоянно был рядом со старыми людьми.

Вошла Пэтси, распространяя аромат корицы, и привела с собой Чосера.

— Доброе утро, Глория, как вы себя чувствуете? — спросила Пэтси.

— Ничего, — сказала Глория. — Ничего.

Пэтси осталась с Глорией, а Сиджей с Фрэн прошли в комнатку с маленьким столиком.

— Тоби, ты тоже с нами? — рассмеялась Фрэн, когда я вылетел в дверь до того, как она успела закрыться.

— Такой хороший пес, — сказала Сиджей, и я завилял хвостом.

— Вы ему понравились.

Сиджей села в кресло, и я уловил при этом резкую вспышку боли. Обеспокоенный, я прижал голову к ее коленям. Ее рука опустилась и стала рассеянно гладить меня, я ощущал легкую дрожь в ее пальцах. Я закрыл глаза. Я так сильно скучал по ней, а теперь, когда она была здесь, у меня возникло чувство, что мы никогда с ней не расставались.

— У Глории бывают и хорошие дни, и плохие. Сегодня хороший. Большую часть времени у нее совершенно замутненный рассудок, — сказала Сиджей.

— Болезнь Альцгеймера безжалостна, ее развитие совершенно непредсказуемо, — ответила Фрэн.

— Этот пунктик насчет денег сводит меня с ума. Она всем рассказывает, что я украла ее состояние и ее дом. А правда в том, что последние пятнадцать лет я ее содержу, и, конечно же, все, что я высылаю, ей мало.

— По опыту знаю, что в таких ситуациях всех проблем не решить.

— Понимаю. И должна бы лучше с ними справляться. Я же психолог.

— Хотите обсудить, как это влияет на ваши взаимоотношения с матерью?

Сиджей сделала глубокий вдох.

— Думаю, да. Я осознала это, когда училась в магистратуре: Глория — нарцисс, она не задумывается о своем поведении и даже не предполагает, что могла совершить нечто такое, за что нужно попросить прощения. Так что проблемы с ней никогда не разрешатся; даже когда она была полностью здорова, на это не было ни единого шанса. У многих детей, с которыми я работаю, нарциссические травмы, и опыт жизни с таким родителем очень помог мне в работе.

— Вы работаете со старшеклассниками?

— Иногда. Моя специальность — расстройство пищевого поведения, чем страдают практически все девочки-подростки. Но сейчас я практикую на полставки.

Тут я обнаружил, что под одним из шкафчиков Фрэн лежит мячик. Я подошел к нему и засунул под шкафчик нос, с шумом втягивая воздух. От мячика пахло Чосером. Интересно, что он делал здесь с мячиком?

— Я знаю, что уже более двадцати двух лет вы делаете гемодиализ. Надеюсь, вы не возражаете, что я спрашиваю, но мне кажется, что вы хороший кандидат на трансплантацию. Вы когда-нибудь рассматривали такую возможность?

— Я могу ответить, — сказала Сиджей, — хотя не уверена, что эти вопросы имеют отношение к Глории.

Я пытался достать мячик лапами, и мне удалось дотронуться до него, но он упорно не сдвигался с места.

— В хосписе мы заботимся не только о пациенте, но и обо всей его семье. Чем лучше мы вас узнаем, тем легче нам будет удовлетворить ваши потребности, — объяснила Фрэн.

— Хорошо, конечно. Вообще-то я жила с трансплантатом — двадцать два года это всего, с учетом перерыва. Я получила кадаверную почку, когда мне было тридцать. И она прослужила мне более двух десятков лет. А потом перестала справляться. Эту патологию называют хроническим отторжением. Я возобновила гемодиализ семнадцать лет тому назад.

— А почему вы не сделали еще одну трансплантацию?

Сиджей вздохнула.

— Органов очень мало. И я не могла забрать себе еще одну почку, когда в очереди столько людей, которые заслуживают этого гораздо больше.

— Которые заслуживают этого гораздо больше, чем вы?

— Я уничтожила свои почки попыткой самоубийства, когда мне было двадцать пять. А ведь некоторые дети рождаются с пороками, их вины в этом нет. Одну почку я уже получила и не собиралась использовать вторую.

— Понятно.

Сиджей рассмеялась.

— Ваш тон воскресил в моей памяти пятьдесят часов психоанализа. Поверьте мне, я все продумала.

Я навалился на ногу Сиджей, надеясь, что она поможет мне достать мячик.

— Тогда спасибо, что согласились обсудить, — сказала Фрэн. — Это полезная информация.

— Наверное, моя мать уже и вам рассказала… она всегда с восторгом рассказывает, что я выпила антифриз. Три года она провела в доме престарелых и убедила там всех, что я дьявольское отродье.

Я зевнул от беспокойства. Неужели мячик нужен только мне?

— Что случилось? Почему вы замолчали? — спросила Фрэн чуть погодя.

— Просто подумала, что, может, вам она и не расскажет. Она становится все более и более безразличной и практически перестала есть. Думаю, какая-то часть меня не может свыкнуться с идеей, что это действительно конец.

— Тяжело, — кивнула Фрэн, — терять кого-то, кто играл важную роль в твоей жизни.

— Я не предполагала, что действительно так тяжело, — тихо сказала Сиджей.

— Вы теряли кого-то из близких раньше?

— О да.

Я сел и стал наблюдать за моей девочкой, совершенно забыв про мячик. Она достала кусочек мягкой бумаги и приложила к глазам.

— Мой муж, Трент, умер прошлой осенью.

Воцарилась тишина. Моя девочка опустила руку, и я стал ее лизать.

— Так я познакомилась с хосписом. Трент ушел спокойно, окруженный людьми, которые его любили.

Наступила еще одна долгая печальная пауза. Мне было приятно слышать имя Трента, но его запаха на Сиджей не было. Я вспомнил тот день, когда я, будучи Максом, осознал, что запаха Рокки на Тренте больше нет. Я знал, почему исчезает запах.

Хорошо быть снова с Сиджей, но я загрустил от того, что больше не увижу Трента.

— Болезнь Глории воскресила ваши воспоминания о смерти мужа? — ласково спросила Фрэн.

— Нет. Сейчас все по-другому. Более того, я постоянно вспоминаю его. Трент был другом, к которому я всегда могла обратиться, который никогда не просил ничего для себя. Полагаю, что долгое время я моделировала свое понимание любви, исходя из взаимоотношений с матерью. И когда, наконец, мне удалось избавиться от этого понимания, Трент еще был рядом и ждал меня, и мы с ним прожили замечательную жизнь. Прошли вместе все, хотя наша жизнь была не из легких: моя трансплантация, иммунодепрессанты, диализ… Он всегда был моей каменной стеной. Я до сих пор не могу поверить, что его нет.

— Похоже, он был удивительным человеком, — сказала Фрэн. — Я бы с удовольствием с ним познакомилась.

С того дня моя девочка стала часто навещать Глорию, а я встречал ее у входа и проводил рядом весь день, пока она не уходила. Иногда Сиджей доставала из кармана угощения и давала их мне, не прося делать за это трюки.

— Ты такой хороший пес, — шептала она.

Эдди тоже говорил мне, что я хороший пес, и всегда подтверждал свои слова угощениями!

— Знаешь, собаки — это ангелы, которых Бог послал на землю помогать людям. Поэтому ты и здесь, помогаешь монашкам делать работу Бога. Так что кусочек жареного мяса — самое меньшее, что я могу тебе дать, — говорил Эдди.

Не знаю, что он говорит, но его угощения лучшие в мире!

Я понял, что точно так же, как когда-то я присматривал за малышкой Клэрити для Итана, теперь моя задача присматривать за Глорией для Сиджей. Я проводил много времени в комнате Глории, даже когда Сиджей там не было. Но я не пытался запрыгнуть на ее кровать, потому что, когда однажды я это сделал, ее глаза наполнились ужасом, и она на меня закричала.

Некоторые люди не умеют ценить присутствие собаки рядом. Мне грустно думать, что такие люди вообще есть. И Глория именно такая — наверное, поэтому она никогда не была счастливой.

Фрэн и Сиджей подружились и часто обедали вместе во дворе. Я лежал у них в ногах и следил за падающими крошками. Падающие крошки — это моя специализация.

— У меня к тебе вопрос, — сказала Сиджей Фрэн за одним из таких обедов, — только подумай, пожалуйста, перед тем как ответить.

— Вот именно так сказал мой муж, перед тем как сделать мне предложение, — ответила Фрэн, и они обе рассмеялись.

Услышав смех Сиджей, я завилял хвостом. Я видел, что внутри у нее много острой боли; об этом говорило то, как она вздрагивала и ахала, когда двигалась, или то, как она делала длинный и громкий выдох, осторожно куда-нибудь присаживаясь. Но каждый раз, когда она смеялась, казалось, что боль отступала.

— Ну, у меня немного другое предложение, — сказала Сиджей. — Я бы с удовольствием осталась работать здесь, в хосписе. Я могу быть консультантом. Я вижу, как тяжело вам с Пэтси и Моной справляться с делами, и я хочу быть волонтером. Мне не нужны деньги.

— А что будет с твоей практикой?

— Я уже давно начала постепенно закрывать ее, сейчас я только изредка даю консультации. По правде говоря, мне все труднее и труднее налаживать контакт с подростками, а может, наоборот, неприятие исходит с их стороны. Для них я столетняя старушка.

— Обычно мы не поощряем волонтерство члена семьи пациента, пока не пройдет год после его смерти.

— Я знаю, ты говорила. Поэтому и прошу тебя подумать, надеюсь, для меня можно сделать исключение. Я очень хорошо себе представляю, каково оно — лежать в постели и чувствовать себя ужасно, я это практикую три раза в неделю. И конечно, мои переживания с Глорией принесли мне глубокое понимание того, что чувствуют члены семьи.

— Как твоя мать?

— Она… Ей недолго осталось.

— Ты хорошая дочь, Сиджей.

— Да уж, учитывая обстоятельства. Не уверена, что Глория с тобой согласится. Так что ты думаешь?

— Я обязательно поговорю об этом с директором и сестрами. Решение принимать им, мы здесь простые работники.

Спустя неделю после этого разговора я сидел у ног Сиджей в комнате Глории и почувствовал, как ее дыхание становится все легче и легче. И хотя потом она делала пару глубоких вдохов, с каждым циклом ее дыхание ослабевало, и выдохи были тише и тише.

Она уходила.

Я запрыгнул на стул и посмотрел на ее лицо. Глаза Глории были закрыты, а рот приоткрыт, руки лежали на груди. Я обернулся на Сиджей, которая тоже спала. Я знал, что ей нужно проснуться, и звонко гавкнул. Звук показался очень громким в этой тихой комнате.

Моя девочка резко проснулась.

— Что случилось, Тоби? — Она встала и подошла ко мне. Я поднял нос и облизал ее пальцы.

— О, — произнесла она, а потом сжала руку Глории в своей. Я видел, как слезы катились у нее по щекам, и чувствовал ее печальную боль. Несколько минут мы стояли так, не двигаясь.

— Прощай, мама, — наконец сказала она. — Я люблю тебя.

Когда Глория сделала свой последний вздох и отошла в мир иной, Сиджей вернулась в кресло. Я прыгнул к ней на колени и свернулся, а она обняла меня и стала тихонько покачивать. Я делал для нее все, что мог, был с ней рядом, когда она горевала.

В конце того дня мы с Фрэн и Сиджей подошли к входной двери.

— Увидимся на службе, — сказала ей Фрэн, и они обнялись. — Ты уверена, что нормально доедешь домой одна?

— Я в порядке. По правде говоря, я чувствую облегчение, что все кончилось.

— Понимаю.

Сиджей склонила голову, и я завилял хвостом. Она опустилась на колени, слегка поморщившись, и подтянула меня к себе.

— Тоби, ты такой замечательный пес. Всех утешаешь, помогаешь пережить конец… Ты просто чудо, собака-ангел.

Я завилял хвостом, услышав «собака-ангел», это вроде как «хорошая собака», еще одно слово, которое означало, что я хороший и меня любят.

— Спасибо тебе большое, Тоби. Будь хорошим псом. Я люблю тебя.

Сиджей встала, улыбнулась Фрэн и вышла в ночь.

На следующий день Сиджей не вернулась, на следующий тоже. Прошло еще несколько дней, и я перестал подбегать к входным дверям, когда они со вздохом распахивались — наверное, сейчас я не нужен моей девочке.

Такие вот дела. Я бы лучше пошел за ней, где бы она ни была, но моя работа здесь, я должен заботиться и любить всех, кто живет в моем здании, и быть рядом с людьми, когда они покидают этот мир. А еще мне надо сидеть рядом с Эдди, чтобы он кормил меня курицей.

Я знал, что если понадоблюсь Сиджей, она обязательно меня найдет.

А пока мне остается лишь ждать.

Глава тридцать первая

В один прекрасный день, когда ветер гонял коричневые листья так шумно, что я отовсюду слышал их шелест, открылась дверь, и вошла моя девочка. Я не сразу подбежал к ней, потому что не был уверен, — шла она, как-то странно запинаясь, прихрамывая, а мешковатое пальто у нее на плечах скрывало хрупкую худобу. Но шумный ветер дыхнул ее ароматом прямо мне в нос, и я стремглав бросился к Сиджей через весь коридор. Я вел себя осторожно и не стал прыгать, боясь ее опрокинуть, а только вилял от радости хвостом, и когда она нагнулась, чтобы меня погладить, я закрыл от удовольствия глаза.

— Привет, Тоби, скучал по мне?

К ней подошла Фрэн, и они обнялись. Потом Сиджей положила какие-то вещи на стол в одной из комнат, и с этого дня в нашей жизни все поменялось. Теперь Сиджей уходила вечером и не возвращалась до самого утра, вместо того чтобы уходить утром и не возвращаться до самого вечера. Она ни разу не взяла меня с собой в комнату с кушеткой, но я чуял, что она до сих пор туда регулярно наведывается.

Сиджей ходила по зданию, навещала людей в комнатах, разговаривала с ними, иногда обнимала. Я везде ходил за ней по пятам, а ночью, когда она уходила, всегда находился кто-то, кому я был нужен, и я приходил полежать с ними, и члены их семьи иногда меня обнимали.

Когда люди разговаривали с Сиджей, они либо лежали в кровати, либо стояли рядом с ней, и обычно после тихого разговора я чувствовал, как их боль немного затихает. Порой кто-то из членов семьи обнимал меня, и я работал — позволял им держать меня в объятиях так сильно и так долго, сколько им нужно.

— Хороший пес, — говорила Сиджей. — Хороший пес.

Часто Фрэн или Пэтси были в комнате вместе с Сиджей, и они говорили мне то же самое: «Тоби, ты хороший пес».

Мне нравилось быть хорошим псом.

Сиджей тоже было больно — я чувствовал это, я видел, как боль замедляет все ее движения. Когда она обнимала меня, ей становилось легче.

Одна семья была очень расстроена из-за женщины, которая лежала в кровати и сильно страдала, у ее дыхания был сильный металлический запах. К ней постоянно приходил мужчина ее возраста и трое детей такого же возраста, как была Сиджей, когда я был Молли. Один из детей поднял меня и посадил в кровать женщины. Я лег смирно.

— Дон, — обратилась Сиджей к старшей из детей, девочке, чьи светлые волосы пахли цветочным мылом, а руки благоухали яблоками. — Не хочешь ли выпить со мной чашечку кофе?

Я почувствовал, как по телу Дон прошла вспышка тревоги. Она посмотрела на свою мать, которая спала и даже не ощущала моего присутствия рядом с ней, а потом перевела взгляд на отца, который кивнул: «Иди, дорогая».

Я ощутил что-то наподобие чувства вины внутри Дон, когда она неохотно отходила от постели матери. Что бы там ни было, я решил, что нужен Сиджей и Дон больше, чем женщине в кровати. Двигаясь как можно осторожнее, я спустился на пол и тихо побрел по коридору за моей девочкой.

— Хочешь что-нибудь перекусить? Может, банан? — спросила Сиджей.

— Спасибо, — ответила Дон. Вскоре я услышал, как они начали что-то жевать, и почуял яркий сладкий запах, который добавился к запаху яблок. Я лежал у их ног под столом.

— Тяжело быть старшей. Ты — пример для своих сестер, это видно, — сказала Сиджей.

— Да.

— Хочешь поговорить об этом?

— Не особо.

— Как твой папа себя чувствует?

— Он… Не знаю. Он постоянно повторяет, что мы должны бороться. Но мама…

— Она перестала бороться, — тихо сказала Сиджей спустя мгновение.

— Да.

— Наверное, очень тяжело.

— Ага.

Они еще немного посидели вместе.

— Чем ты «заедаешь» свой стресс? — спросила Сиджей.

— Арахисовым маслом, — ответила Дон с ироничным смешком. — И еще, знаете, лазаньей, которую нужно просто подогреть.

— Да, еда помогает справиться со стрессом, — ответила Сиджей.

Дон сидела молча.

— А потом, когда ты съедаешь очень много? — тихо спросила Сиджей.

Вспышка тревоги снова пронзила Дон.

— Вы о чем?

— Когда я училась в старших классах, у меня было то же самое. Я всегда «заедала» свою боль, — сказала Сиджей. — Но с каждым кусочком я ненавидела себя все больше и больше, потому что я и так считала себя толстой и знала, что, съев все это, снова набираю вес. Я практически чувствовала, как растет мой зад. Тогда я избавлялась от всего, что съела.

Когда заговорила Дон, я чувствовал, что ее голос дрожал от сильного сердцебиения.

— Как?

— Ты знаешь как, — ответила Сиджей.

Дон сделала резкий вдох.

— У меня на глазах постоянно были такие же малюсенькие гематомки, как у тебя, — продолжила Сиджей. — Иногда и щеки опухали, как у тебя.

— Мне надо идти.

— Посиди со мной еще немножко, пожалуйста, — попросила Сиджей.

Ноги Дон заерзали. Я чувствовал, что ей страшно.

— Знаешь, у меня не настоящие зубы, — продолжала Сиджей. — Все свои я потеряла еще в молодости, от повышенной кислотности. У людей моего возраста часто вставные зубы, но у меня они еще с колледжа.

— Вы расскажете моему папе? — спросила Дон.

— А твоя мама знает?

— Она… Думаю, знает, но она никогда ничего мне не говорила. А теперь…

— Понимаю. Дон, есть одна программа…

— Нет! — резко ответила Дон и отодвинулась от стола.

— Я знаю, что ты чувствуешь. Я знаю, как ужасно держать это в себе, как ты ненавидишь себя.

— Я хочу вернуться к матери.

Они обе встали. Я тоже поднялся, беспокойно зевнув.

— Дон, я на твоей стороне, — стала успокаивать ее Сиджей. — В ближайшие дни, недели, в любое время, когда ты почувствуешь этот порыв, эту неконтролируемую потребность, я хочу, чтобы ты мне позвонила. Хорошо?

— Вы обещаете, что не расскажете папе?

— Дорогая, только если я буду уверена, что больше ты не причинишь себе вреда.

— Тогда вы не на моей стороне, — выпалила Дон, развернулась и пошла прочь так быстро, что моей девочке никак за ней было не угнаться. Она печально вздохнула, и я подтолкнул ее мордой.

— Тоби, ты хороший пес, — сказала она, хотя ее мысли были далеко.

Я лежал рядом с матерью Дон, когда она умерла, и вся семья была очень опечалена. В комнате были Фрэн и Пэтси, а Сиджей не было. Часто, даже если Сиджей находилась в здании, я все равно был рядом с Фрэн и Пэтси, потому что им я был нужен больше.

Шли годы, у меня была хорошая жизнь. Собачьей двери здесь не было, но всякий раз, когда я подходил к двери, она распахивалась передо мной, и запахи с улицы говорили мне, когда собирался пойти дождь, когда снег, когда наступало лето, а когда осень. Приходил поиграть Чосер, но когда он понял, что у Эдди можно получить угощение, он стал проводить в кухне почти столько же времени, сколько со мной, играя во дворе.

Иногда Сиджей не было неделю, а иногда и две, но она всегда возвращалась. Однажды за обедом, вскоре после одного из ее долгих отсутствий, я почувствовал у нее легкий страх, когда она начала разговаривать с Фрэн, и я насторожился.

— Скоро у нас будет новый пациент. Может быть, даже в этот понедельник, — сказала Сиджей.

— Да? — удивилась Фрэн.

— Я, этот пациент — я.

— Что?

— Фрэн, в моем теле столько проблем, что доктора не знают, за что хвататься. И, по правде говоря, я от этого устала. Я устала от боли, бессонницы и тошноты. Я устала принимать по сорок таблеток в день. Когда Глория умерла, я поняла, что у меня не осталось других обязательств. Больше я никому ничего не должна.

— Сиджей…

— Фрэн, я пришла к решению очень давно. Тебе не удастся меня отговорить. Я уже объявила об этом на семейном сборе и со всеми попрощалась. Мои дела в порядке. — Сиджей улыбнулась. — И я навсегда останусь моложе Глории. Пусть побесится.

— Я думаю, нам надо это обсудить.

— Я говорила со своим терапевтом. Поверь мне, последние полтора года мы с ним практически больше ни о чем другом и не говорили.

— Все же я думаю…

— Я знаю, о чем ты думаешь. Ты не права. Это не самоубийство, это принятие. Всего лишь вопрос времени, когда что-нибудь еще внутри меня выйдет из строя. Мне страшно — вдруг после следующего инсульта я стану слабоумной? Видев Глорию, я даже думать не хочу, что с моим мозгом такое может случиться. А так я возьму под контроль, что, где и когда произойдет.

— С чего ты взяла, что у тебя будет еще один инсульт?

— Фрэн, я перестала делать гемодиализ.

— О боже.

— Нет, ты даже не представляешь, свобода! Мне больше не нужно туда возвращаться. У меня были плохие времена и хорошие, но в целом я прожила славную жизнь и не жалею о своем решении. Пожалуйста, попытайся меня понять. Я чувствую, будто я искусственно продляю себе существование, и раньше это было нужно — я смогла помочь многим людям. Однако прогноз таков, что все может кончиться плохо. И я не хочу провести остаток своих дней как овощ.

Страха в Сиджей больше не было. Я ткнулся ей в руку, и она нежно меня погладила.

Через несколько дней Сиджей переехала в здание жить. Я сразу понял, что она сильно больна, сильнее, чем когда-либо раньше. Я запрыгнул к ней на кровать и остался там с ней, то подбираясь наверх, к ее голове, то лежал, свернувшись в ногах.

— Тоби, ты хороший пес, — говорила она слабеющим голосом. — Ты не просто терапигль, ты собака-ангел, как Макс, как Молли.

Я вилял хвостом, чувствуя нежность, с которой Сиджей произносила эти имена. Моя девочка знала, кто я, знала, что я всегда был с ней рядом, заботился о ней и защищал от опасностей.

Много людей приходило навестить Сиджей, и она всегда была рада их видеть. Некоторых из них я знал, например Грейси, которая была маленькой девочкой, когда я был Максом; теперь она стала взрослой женщиной, и у нее были свои дети. Сиджей смеялась и целовала детей, и боль ее уходила. Я узнал еще одну женщину, с которой мы познакомились не так давно. Дон, девочка, чьи руки пахли яблоками, села рядом с Сиджей, и они долго разговаривали.

— Меня часто спрашивают, какую специальность я хочу выбрать, а я им отвечаю, что пока моя цель — поступить на медицинский факультет. Откуда мне сейчас знать, какая область меня заинтересует? Меня еще даже не приняли.

— Ты узнаешь, — ответила Сиджей. — Обязательно узнаешь.

— Сиджей, вы всегда в меня верили. Вы спасли мне жизнь.

— Нет, ты сама спасла свою жизнь.

Сиджей слабо кашлянула, я запрыгнул к ней и лег рядом. Ее рука опустилась и погладила мою спину.

— Думаю, мне пора идти, — наконец сказала Дон.

— Спасибо, что проделала такой долгий путь, чтобы навестить меня.

Они обнялись, и я почувствовал поток любви от них обеих.

— Счастливого пути, — сказала Сиджей. — И помни, ты можешь звонить мне в любое время.

Дон кивнула головой, вытирая глаза, улыбнулась и помахала рукой, выходя из комнаты, а я свернулся калачиком, прижавшись к моей девочке, чувствуя, как она погрузилась в глубокий сон.

Однажды после обеда Сиджей кормила меня кусочками бутерброда с ветчиной и сыром, который Эдди принес ей, а потом вдруг остановилась и взглянула на меня.

— Тоби, — сказала она, — послушай меня. Я знаю, что ты сильно ко мне привязался, но скоро я тебя покину. Я могла бы остаться, однако я уже получила от жизни все хорошее и устала от всего плохого, что сейчас в ней происходит. Я хочу быть со своим мужем. Сожалею я лишь о том, что оставляю своих друзей, и ты — один из них, Тоби. Но я знаю, что тебя любят и о тебе заботятся, а для собаки быть любимым и иметь дело жизни — самое главное. Ты очень сильно напоминаешь мне Молли, ее доброту, и Макса, его уверенность в себе. Передай, пожалуйста, моим собакам-ангелам, что скоро я приду к ним. И, пожалуйста, побудь со мной в мои последние минуты. Я не хочу, чтобы мне было страшно, а если ты будешь рядом, я буду смелой. Тоби, ты мой друг навсегда.

Когда моя девочка притянула меня к себе, я почувствовал сильную любовь между нами.

Сиджей ушла ясным прохладным весенним днем. С ней сидела Фрэн, моя голова лежала у нее на груди, а ее рука слабо поглаживала мою спину.

Когда ее рука перестала двигаться, я посмотрел на Фрэн, которая подвинулась на стуле и взяла ее безжизненную руку в свою. Моя девочка потихоньку отпускала жизнь, а потом, сделав последний вздох, ушла навсегда.

— Тоби, ты хороший пес, — сказала мне Фрэн. Она обняла меня, и ее слезы закапали на мою шерсть.

Я думал о малышке Клэрити, которая упала с пристани на Ферме. Как она смотрела на меня, когда Глория вытащила ее из воды. «Маыш», сказала она. Я вспоминал, как они с Трентом приехали за мной во двор, чтобы забрать к себе домой. Я вспоминал, как она обнимала и целовала меня, и как прижимала меня к груди, чтобы согреть, когда я был Максом.

Теперь я должен жить без ее объятий.

Моя Сиджей. Она научила меня, что на самом деле хорошо любить еще кого-то, кроме моего мальчика Итана, помогла мне понять, что я любил многих людей и что любить людей было моим наивысшим предназначением.

После смерти Сиджей я служил людям еще долгие годы, но не прошло ни одного дня, чтобы я не вспоминал о ней. Я вспоминал малышку Клэрити, которая проскользнула в стойло к коню, вспоминал Сиджей, как мы с ней жили в машине возле океана, а потом как жили у Трента, когда я был Максом.

Однажды я заплакал от резкой боли, которую я почувствовал, делая свои дела, а Пэтси и Фрэн и Эдди отвезли меня к Ветеринару, и я знал, почему в этот раз они все вместе поехали кататься со мной на машине. В то время я был уже практически слепым, но все еще чуял запах корицы и Чосера, когда Пэтси взяла меня на руки и, тяжело дыша, положила на прохладный стол. Сильные руки Эдди с запахом курицы успокаивали меня, и они все еще шептали мне в ухо, когда после быстрого укола я почувствовал моментальное облегчение.

— Мы любим тебя, — говорили они.

На этот раз, когда волны нахлынули, они не были темными, они искрились и отливали свечением, которое танцевало в миллионах пузырьков. Я поднял голову и поплыл наверх к этому блеску, вырвался на поверхность воды и направился к восхитительным лучам восходящего солнца. Отблески золотого света играли на нежных волнах, и внезапно мое зрение прояснилось, будто я снова стал щенком. Мой нос почуял букет удивительных ароматов, и мое сердце екнуло, когда я понял, чьи они.

— Молли! — прокричал кто-то.

Я завертел по сторонам головой и увидел тех, чьи запахи только что почуял. Все, кого я когда-то любил в своих жизнях, стояли там, у кромки воды, улыбаясь и хлопая в ладоши. Я увидел Итана, и Ханну, и Трента, и Сиджей, а с ними были Энди, и Майя, и Джейкоб, и все-все.

— Бейли! — позвал меня Итан, махая рукой.

Я был Тоби и Малышом, и Молли, и Максом, и Бейли, и Элли. Я был хорошим псом и заслужил награду. Теперь я буду вместе с людьми, которых люблю.

Я развернулся и, поскуливая от радости, поплыл к золотым берегам.

Сноски

1

Прозвище, которое мальчик Итан дал Бейли после его оплошности со скунсом. История из предыдущего романа «Жизнь и цель собаки».

(обратно)

2

CJ, сокр. от имени Clarity June (англ.)

(обратно)

3

Clarity — чистота (англ.).

(обратно)

4

Лисель фон Трапп — старшая дочь капитана фон Траппа, героиня фильма-мюзикла «Звуки музыки», 1965 г.

(обратно)

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать пятая

Глава двадцать шестая

Глава двадцать седьмая

Глава двадцать восьмая

Глава двадцать девятая

Глава тридцатая

Глава тридцать первая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg