«Сборник. Афган, снова Афган»

Сборник. Афган, снова Афган (fb2) - Сборник. Афган, снова Афган 2487K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Коллектив авторов

Рисунок В.Н. Курилова

А.И. АНДОГСКИЙ

ВОЕННО-ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ АФГАНИСТАНА

Генерал А.И. Андогский — начальник Николаевской военной академии Генерального штаба1 в 1917—1918 гг. Обзор театра военных действий публикуется с сокращениями.

Разработка вопросов, касающихся Афганистана, не может отличаться точностью выводов ввиду недостаточного исследования его до настоящего времени. Наибольшего доверия заслуживают данные о топографии и населении пограничных с Россиею и Ин-диею областей, проверяемые рекогносцировками русских и английских офицеров. Внутри же страны до сих пор не был ни один исследователь; органов военного ведомства (военные агенты и пр.) в Афганистане мы не имеем, равно как нет и постоянных дипломатических сношений с ним. Эти последние носят случайный характер и выполнялись особыми посольствами, имевшими целью как выяснение существующих отношений правительства эмира к соседним государствам, так и установление желаемых... Но наши посольства в Афганистан редки (последнее — генерала Столетова в Кабул в 1878—1879 годах), а потому и данные, ими собранные, устарели и могли бы повести к ложным заключениям. Это в особенности касается данных о средствах Афганистана. Никаких статистических сведений о них — кроме приблизительных вычислений о производительности долины Герируда — нет. Громадное значение поэтому получают всякого рода расспросные сведения, получаемые от пограничных туземцев, особенно же тех из них, которые занимаются транзитом товаров из Индии в Среднюю Азию. Затем газетные известия последнего времени, также питаемые слухами и предположениями, а равно факты из англо-афганских войн дополняют тот скудный материал, на основании которого можно приблизительно судить о производительности страны и вероятной степени обеспеченности местными средствами войск при вторжении в нее...

Глава 1. Относительное положение Афганистана и значение его в борьбе России с Англией

... Через Афганистан проходили все великие завоеватели, направлявшиеся в Индию от берегов Черного, Средиземного и Каспийского морей и из среднеазиатских ханств. Исторические события древних и средних времен, происходившие в Южной Азии, создали у населения поговорку, что никто не может стать государем Индии, не став прежде владетелем Кабула. Другая пословица гласит, что ключи Азиатской империи лежат в Южном Афганистане близ Кандагара.

Распространив сравнительно легко свою власть над Индостаном, британцы обратили взоры на страны, лежащие к западу от Инда. Возможность нового нашествия на Индию по тому же историческому пути, по которому следовали все великие завоеватели, смущала их. Еще сравнительно недавно, около средины XVIII столетия, походы Надир-шаха персидского и Ахмад-шаха афганского доказали, каким опасностям подвержена Индия со стороны Афганистана. С начала XIX века появляется грозный призрак русского нашествия на Индию, с течением времени все с большей силой тяготеющий над нею. Быстрое поступательное движение наше в Средней Азии всегда вызывало опасение в английских государственных людях относительно сохранения британского господства в Индии. Еще в 1858 году появился меморандум сэра Генри Раулинсона, который, основываясь на истории всех русских завоеваний в Средней Азии, доказывает настойчивое стремление России к берегам Амударьи и указывает громадную опасность для британского господства в Индии от распространения русского влияния в Афганистане.

Россия стоит непосредственно на северных границах Афганистана, отделяясь его территорией от англо-индийских владений. Отсюда понятно и значение его в возможной борьбе России с Англией: гранича на севере с нашею среднеазиатской окраиной, на западе с Персией, на юге с Белуджистаном, протягиваясь на юго-восток вплоть до границ Индии и заключая пути наши в ее пределы, Афганистан имеет огромное значение промежуточной территории, прикрывающей от нас Индию и играющей роль буфера...

Поэтому-то с появлением нашим в Туркестане англичане поставили целью прочно утвердить свое влияние в Афганистане, создав из него постоянную преграду против нашествия на северо-западную границу Индии. Потерпев дважды неудачи в попытках всецело подчинить его своему господству (в 1838—1842 и 1879— 1880 годах), англо-индийское правительство вступило на путь дипломатических происков с целью создать между владениями России и Англии пояс, который предохранил бы их от всякого соприкосновения, и обеспечить себе содействие Афганистана в возможной борьбе с Россией.

Взаимные отношения России и Англии касательно Афганистана регулируются конвенцией 18 августа 1907 года. Конвенцией этой Россия признала Афганистан находящимся вне сферы русского влияния и обязалась для всех своих политических сношений с ним пользоваться посредством британского правительства; она обязалась также не посылать никаких агентов в Афганистан.

Закрепленное этой конвенцией положение вещей, фактически установившееся уже раньше, до крайности затрудняет изучение Афганистана нами и в высокой степени содействует еще большему развитию английского влияния при дворе эмира...

Глава 2. Физический очерк

1. Границы и протяжение

Северная граница с Россиею и Бухарою. От прохода Зюльфа-гарского до аула Босаги на берегу Амударьи Афганистан граничит с Закаспийской областью (615 верст). Местность здесь не представляет значительных естественных рубежей. Рекою Мургаб она делится на два участка: западный — пересеченный, хотя вполне доступный для движения, и восточный — сначала степного характера, а затем постепенно переходящий в песчаную пустыню. Общим характерным свойством этой части границы является бедность в воде. Из четырех рек, ее пересекающих, только Мургаб имеет годную для питья воду и постоянное течение в продолжение всего года; прочие же (Кушок, Егри-Гек и Каш) пересыхают уже раннею весною и имеют соленую, чрезвычайно вредную для здоровья воду. Имеющиеся на границе горные родники расположены большею частью, как и реки, на западном участке границы; он же, хотя и слабо, все же населен. Восточный участок — безводен и для поселения непригоден. В зависимости Ьт таких свойств границы из всего ее протяжения только участок Зюльфагар — Мургаб (225 верст) может служить для сосредоточения значительного отряда. На этом же участке проходят все пути из Закаспийской области к главному предмету действий — Герату. Поэтому только он имеет значение в военном отношении...

Юго-восточная граница с англо-индийскими владениями за

последние 30 лет подвергается постоянным изменениям из-за стремления англичан включить в сферу своего влияния пограничные афганские полунезависимые области и этим путем вынести оборону Индии на территорию Афганистана...

Установленная в 1895 году новая «научная» граница, которую англичане называют также «Дюрандовской»2, такова: северная точка ее находится на Гиндукуше у Калликского прохода, ведущего из Кунджеута в Тахдумбаш-Памир. Отсюда она тянется на запад по Гиндукушу до прохода Дора, а затем к югу по водоразделу между реками Кунар и Пянджкора, пересекает реку Кабулдарья и, оставив англичанам Хайберский проход, идет от форта Ленди-Ко-тал по хребту Сефид-Куху до перевала Пейвар-Котал; отсюда она поворачивает на юг, описывает дугу по горным хребтам и близ селений Шерани и Шикан подходит к реке Гомула. Далее граница частью по горам, частью по рекам Кундар, Канд и Каданай следует на запад до форта Чаман; от этого пункта она вновь направляется на юг и подходит к владениям Келатского хана.

В северо-восточном углу территория Афганистана острым клином, шириною в 30—100 верст, врезывается между русскими и британскими владениями. Живущие здесь полунезависимые племена стараниями англичан включены в состав Афганистана, чем и устранено непосредственное соприкосновение владений российской и британской монархий. Восточная граница этого клина с Китаем точно не определена.

Южная граница с Белуджистаном идет через пустыни на запад в горе Кух-Мелик-и-Сиях, где сходятся границы Афганистана, Белуджистана и Персии, причем долина Гильменда нераздельно отдана одному Афганистану.

Западная граница с Персией установлена в 1873 году смешанной комиссией из англичан, афганцев и персов по настоянию англо-индийского правительства для прекращения бесконечных споров. Она тянется с общим направлением на север, пересекая Сеис-танские озера, и далее по отрогам Хоросанских гор до реки Герируд, по которой и достигает Зюльфагарского прохода. Граница эта разделила земли Сеистана между Персией и Афганистаном.

В указанных границах Афганистан представлял неправильной формы четырехугольник, вытянутый с северо-востока на юго-запад и охватывающий пространство протяжением с северо-востока на юго-запад около 1500 верст, а с северо-запада на юго-восток — около 650 верст.

2. Устройство поверхности

Поверхность Афганистана почти сплошь заполнена горами. Центральная его часть представляет обширную горную страну, имеющую вид треугольника с вершиной в Герате. Северный фас этого треугольника составляет высокий снеговой хребет Гиндукуш, юго-западный фас — линия Герат—Вашир—Кандагар; внутреннее пространство заполнено отрогами Гиндукуша, его замыкает также весьма высокий хребет Сулеймановой горы. С севера, северо-запада и юго-запада от указанного треугольника расстилается равнина Афганского Туркестана, Герата и Гильменда.

Хребет Гиндукуш тянется от Памира на юго-запад (около 700 верст) и, составляя водораздел рек Амударья и Инд, в то же время представляет весьма серьезную преграду. Средняя высота его до 19 000 футов; отдельные вершины доходят до 23 000 футов. Природа его вообще мало исследована, но согласно существующим описаниям можно думать, что горы эти представляют угрюмые, бесплодные скалы, почти лишенные растительности. Долины же между многочисленными отрогами хребта изобилуют растительностью.

Перевалы через Гиндукуш чрезвычайно трудны, значительную часть года покрыты снегом, и в это время некоторые их них становятся совершенно недоступными. Всех перевалов известно свыше 40, т. е. в среднем они удалены друг от друга на расстояние менее перехода...

Все пути, пересекающие Гиндукуш, — вьючные, доступные по большей части лишь мулам, но вполне допускают движение горной артиллерии и вьючного обоза...

По мере приближения к западу горы вообще понижаются, но в самых западных своих частях отроги Гиндукуша снова повышаются, образуя Пагманский хребет, составляющий первое препятствие на пути из Кабула в Бамиан. В том месте, где горный массив Гиндукуша пересекается дорогою Кабул—Бамиан, он понижается, имеет до 180 верст в ширину и состоит из параллельных, весьма скалистых хребтов, гребни которых идут по большей части с востока на запад.

От перевала Хаджикакского (на дороге Кабул—Бамиан) на 120 верст к западу тянется хребет Кух-и-Баба (высшая точка 19 006 футов), почти неисследованный. В западной своей части, у верховьев реки Герируд, он разветвляется на три хребта: северный — Бенд-Туркестан, следующий правым берегом реки Мургаб, средний — Парапамиз, между реками Мургаб и Герируд, и южный — Си-ях-Кух, вдоль левого берега реки Герируд. Этот последний хребет широко разветвляется к югу и вместе с отрогами Кух-и-Бабы заполняет все пространство до дороги из Кандагара через Газни на Кабул.

Все три хребта к западу понижаются и, хотя пересекают все пути из Закаспийской области к Герату и Кандагару, уже не могут представить значительных затруднений движению войск в этом направлении. Горная же страна, заполненная отрогами Сиях-Куха и Кух-и-Бабы, между дорогами Таш-Курган—Кабул и Герат—Кандагар, в настоящее время совершенно разобщает колонны войск, направленные одновременно по обоим путям, и связь между ними, открытая по достижении Герата и Мазари-Шарифа через Маймене, теряется вплоть до достижения колоннами Кандагара и Кабула, когда она вновь может быть открыта через Газни.

Весьма гориста и пересечена вся площадь к юго-востоку от дороги Кандагар—Газни—Кабул. Важнейшим хребтом здесь является Сефид-Кух. Он имеет среднюю высоту 11 000 футов, а высшая точка — до 15 500 футов; характер растительности — альпийский. Подходя нередко своими отрогами непосредственно к реке Кабул-дарья, стесняет ее долину и весьма затрудняет движение по идущему вдоль нее пути из Кабула в Пешавар, образуя на нем множество удобных для обороны незначительными силами дефиле. Важнейшее из них — знаменитый Хайберский проход — находится в восточной части. Проход состоит из длинного ряда узких дефиле. В настоящее время он находится во власти англичан и защищен четырьмя сильными фортами, эшелонированными на протяжении 30 верст. В юго-западной части удобен перевал Шутаргарден (10 800 футов) на пути из долины реки Логар в долину реки Курама.

Труднопроходимы и постепенно понижающиеся к западу Сулеймановы горы. Разветвляясь на множество отдельных хребтов, тянущихся то параллельно друг другу, то пересекаясь, горы эти заполняют весь юго-восток страны, сообщая ей характер суровой, скалистой и бесплодной местности, проходимой для значительных сил лишь по долинам рек Курама, Точи и Гомула, где пролегают пути от линии Кандагар—Газни—Кабул в долину реки Инд. Самый западный из хребтов, ограничивающий эту местность, — хребет Ходжа-Амранский, пересекающий дорогу из Кандагара на Кветту и прикрывающий Пишинский укрепленный лагерь. Через хребет известны всего три прохода на фронте в 40 верст: Ходжак, по которому идет английская железная дорога; Рогани, который доступен только для одиночек, и Гваджа, удобнейший из всех трех.

Между разветвлениями Кух-и-Бабы и Сулеймановых гор тянется широкая Газнийская долина, по которой пролегают отличные колесные пути, соединяющие Кандагар с Кабулом.

Затем вся юго-западная часть Афганистана, начиная от дороги Чаман—Кандагар—Фара, представляет равнину, большею частью необитаемую и безводную: между Ходжа-Амранским хребтом и рекой Гильменд — пустыня Регистан, покрытая переносными песками; между реками Гильменд и Хашруд — совершенно необитаемая солончаковая степь Детш-и-Марга. Такого же характера местность и к северо-западу от реки Адраскан, между западной границей и отрогами Сиях-Куха — пустыня Детш-и-Наумид. Население расположено лишь по берегам рек Гильменд, Хашруд, Фарахруд и Адраскан. Здесь же пролегают пути из Сеистана к линии Себзевар—Кандагар.

Другая равнинная полоса тянется вдоль левого берега Амударьи. Ближайшая к реке южная часть покрыта песками. Южнее же, по предгорьям Гиндукуша и его западного продолжения, неширокой лентой тянется цепь оазисов с богатейшею лессовой почвою.

Таким образом, рассмотрение поверхности Афганистана приводит к заключению, что почти 4/5 ее покрыты горами. Горы эти, представляя разветвления Гиндукуша, следуют главным образом с северо-востока на юго-запад, почти параллельно Инду. Заполняя все пространство между ними и рекой Амударья, они представляют ряд серьезных преград, открывая в то же время доступ с запада на восток. Равнинные же части Юго-Западного Афганистана, проходимые только по долинам рек, направление течения коих тоже с северо-востока на юго-запад, ограничивают зону для нашего наступления от Герата к Кандагару узкою полосою в 25—30 верст вне горного треугольника...

3. Орошение

Афганистан орошается весьма мало, ибо, хотя афганское плато находится неподалеку от моря, оно лежит в поясе континентального климата, на пути ветров, направляющихся с Верхнего Нила и из Аравии.

Реки. За исключением рек, берущих начало на склонах Гиндукуша и Сефид-Куха, все остальные теряются в закрытых бассейнах или же испаряются в песках. За немногими исключениями, реки — горные, быстрые и многоводные в период таяния снегов в горах и почти высыхающие в конце лета и в начале осени.

Река Амударья входит верхним течением, нося здесь название Пяндж, и участком среднего течения до аула Босаги, составляя часть северной границы. Значение имеет только участок ее, около 700 верст длиною, тянущийся в западном направлении от устья реки Вандж до аула Босаги, пересекающий все пути из Русского Туркестана и Ферганы в Афганский Туркестан и Бадахшан. На всем этом протяжении река не представляет постоянных бродов; по размерам же своим она является серьезною преградою.

Ширина ее неодинакова: у Термеза — 400—600 саженей; у Чушка-Гузара — до 1 1/2 версты; у Келифа — 200, у Керки — 525 саженей. Глубина колеблется от 5 до 235 футов. Скорость течения — от 4 до 8 верст в час. Долина — шириною от 3 до 12 верст...

Постоянных переправ на указанном участке нет. Пунктами же, где возможно устройство переправ, являются: Керки, Келиф, Чуш-ка-Гузар и Термез, лежащие на вероятных путях наступления войск из Самарканда на Мазари-Шариф и Кабул, Айвандж, Кунда-Гузар...

Река почти на всем участке вполне пригодна для судоходства, которое от Термеза вниз по реке поддерживается средствами русской военной флотилии, состоящей из 4 пароходов и 8 железных барж с общею подъемною силою до 45 000 пудов груза. Туземные плоскодонные лодки, выдерживающие от 300 до 1000 пудов груза, возят товары преимущественно вниз по реке. Путем сообщения Амударья служит главным образом во время половодья (4 месяца: май—август). Судоходству отчасти мешают переносные мели. Амударья на всем участке обычно не замерзает. Из притоков Амударьи важнейшие: Кокча, Кундуз, Хульм и Балх, текущие в мери-дианальном направлении; долинами их пролегают пути от берегов Амударьи к проходам в Гиндукуше.

Река Герируд (Теджен) берет начало у узла хребтов Парапамиз и Сиях-Кух и течет на первых 500 верстах, до Кусана, на запад, пересекая все пути из Закаспийской области к Кандагару; далее поворачивает на север, составляя часть западной границы до Зюльфа-гарского прохода. Питаясь горными снегами, река не имеет постоянной ширины и глубины, почти пересыхая в период с июля по декабрь. В верхних своих частях она представляет собой бурный горный поток, текущий в узкой трещине, но вскоре долина постепенно расширяется, достигая у Герата 28 верст ширины...

Река Мургаб берет начало около места соединения хребтов Бенд-и-Туркестан и Парапамиз. Общее направление ее течения в пределах Афганистана на северо-запад — следовательно, она пересекает все пути от Амударьи к Герату. Ширина и глубина ее незначительны. Течение весьма быстрое. Ширина долины от 1/2 до 2 верст; во многих местах долина болотиста. Мостовых переправ нет, бродов немного, и они глубоки. В общем, по свойствам долины река может представить некоторое затруднение для переправы.

Левые притоки Мургаба — Каш и Куш — немноговодны, питаются горными снегами и иногда почти высыхают...

Река Кабулдарья. Бассейн ее органичен на севере Гиндукушем, на юге — Сефид-Кухом. Долиною реки проходит лучший путь от Багмана через Кабул на Пешавар, причем река несколько раз пересекает его.

От впадения реки Логар Кабулдарья вброд непроходима, а от Джелалабада по ней могут плавать суда. Течение весьма быстрое. Долина вообще чрезвычайно узка; расширяется она лишь у Кабула, Джелалабада и Пешавара. Переправа — на паромах. Обеспечивая водою путь наступления от Кабула на Пешавар, река эта в то же время может сильно затруднить движение войск по этому пути.

Река Гильменд берет начало на южном склоне Гиндукуша между Кабулом и Бамианом. Сохраняя общее направление на юго-запад, она пересекает все пути от Герата к Кандагару...

Первые 400 верст река течет по неисследованной еще горной стране, а в 70 верстах выше Гиришка вступает в равнину. Летом ширина ее здесь до версты, глубина до 4 футов, при быстроте течения 4 1/2 версты в час; следовательно, проходима она вброд с трудом. В период таяния снегов река разливается широко, до крайности затрудняя переправу. Постоянные переправы имеются у Сенджина, Хайдарабада, Гиришка и Кала-и-Биста. Левый берег на всем протяжении доминирует, а против Гиришка находится весьма удобная для обороны переправы позиция...

Приток Гильменда с левой стороны — река Аргендаб — до Ата-Кериза пересекает все пути от Гиришка в Кандагар, а далее следует параллельно им, обеспечивая их водою. При глубине в 3 фута и ширине 20 саженей она вследствие крайне быстрого течения представит довольно значительное препятствие.

Слева Аргендаб принимает реку Дора, текущую параллельно путям из Кандагара в Кветту. Правые же притоки ее — Аргессан, Тарман, Тахт-и-Пуль, Миль и Кадани — текут с северо-востока на юго-запад. Все эти реки водою небогаты и проходимы вброд, но холмы, отделяющие их долины, представляют ряд прекрасных оборонительных позиций. Кроме того, долинами Аргендаба, Тар-нака и Аргессана идут лучшие пути из Кандагара на Газни через Келат-и-Гильзай.

Реки Хашруд, Фарахруд и Адраскан текут параллельно Гильменду и имеют то же значение, т. е. пересекают пути от Герата на Кандагар...

Ширина их около 30—50 саженей, глубина незначительна, течение быстрое. В общем, реки эти служат препятствием на указанных путях. В период же дождей они являются преградами, широко разливаясь по низменной долине. Караванам приходится неделями ждать возможности переправиться на другой берег.

Все эти реки, начиная с Гильменда, несут воды в озеро Заре.

Река Газни течет параллельно пути Келат-и-Гильзай—Кабул, пересекая его массою своих мелких притоков. Не затрудняя движения, речки эти вполне обеспечивают путь водой и дают жизнь Газнийской долине. Воды свои они несут в озеро Аб-и-Стал.

Озера. Их весьма немного. Важнейшие из них — большие Сеистан-ские озера в юго-западном углу Афганистана. Определенных размеров они не имеют и в сухое время почти исчезают; весною же вследствие наводнений в нижних течениях впадающих в них рек они занимают огромные площади, прекращая всякое здесь передвижение...

Затем следует указать еще большое озеро Аб-и-Стал, принимающее воды Газнийской долины и находящееся близ пути из Ке-лат-и-Гильзай в Газни. Размеры его неопределенные, глубина — едва 12 футов; вода горько-соленая, негодная для питья.

Болот почти нет. Незначительные болотистые полосы образуются лишь по берегам больших рек, питающихся горными снегами, а потому часто меняющих уровень, и по берегам озер.

Необходимо еще упомянуть о подземных водопроводах, проходящих по галереям известковых скал и обнаруживающихся в вырытых местами колодцах — кярызах. Этим путем жители равнинных частей страны предохраняют влагу от слишком быстрого испарения, чем и поддерживают жизнь на маловодных пространствах. Эти кярызы, встречающиеся почти во всех селениях, могут служить огромным подспорьем в снабжении войск водою при переходах по безводным частям Афганистана, хотя далеко не всегда содержат количество воды, необходимое для значительного отряда.

Таким образом, воды Афганистана распределены по поверхности весьма неравномерно. Наиболее орошенную часть представляет северо-западный угол — провинция Герат, наименее — юго-западная равнинная полоса. В восточной же, гористой половине встречаются лишь горные речки, хотя и полноводные весною, но столь быстро уносящие свои воды с территории Афганистана.

Недостаточность и неравномерность орошения влияют на размещение населения по территории Афганистана, сосредоточивая жизнь главным образом в долинах рек. Но здесь недостаток влаги в почве для развития земледелия заставляет прибегать к устройству целой системы оросительных каналов, пересекающих долины во всех направлениях и делающих их для движения войск и обозов недоступными без дорог.

Что же касается направления течения воды, то в северной и юго-восточной частях страны реки текут в направлении на Индию. В юго-западной — они пересекают все пути от Герата на Кандагар и Кветту, представляя нередко значительные препятствия. Пространства же между этими реками безводны; встречающиеся кярызы не могут доставить необходимого для значительных сил количества воды...

4. Леса

Лесов на территории Афганистана весьма немного, что зависит главным образом от недостатка воды. Наибольшее их количество сгруппировано в северо-западном углу — в провинции Герат. Все же пространство к северу от горных хребтов Гиндукуша и к юго-западу почти лишено растительности.

Значительные лесные площади находятся: в долине реки Гери-руд; на северных склонах хребтов Бенд-и-Туркестан, Парапамиз и Сиях-Куха; на склонах Гиндукуша и Сефид-Куха; в долинах верхнего Кабула, рек Адраскан и Гильменд; в Газнийской долине.

Леса западной части состоят из мощных древесных пород (дуб, орех); в горах восточной части преобладают сосновые леса; в долинах рек — леса разнообразные и носят тропический характер.

Стратегическое значение при наступлении от северной границы на Индию могут иметь лишь леса Гиндукуша, увеличивая труднопрохо-димость хребта, и леса Сефид-Куха, способствуя развитию партизанских действий. Остальные лесные площади свободно проходимы.

Недостаток лесов ставит в невыгодные условия в смысле обеспечения топливом, а равно материалом для устройства переправ. Некоторым подспорьем в этом отношении могут служить сады, преимущественно фруктовые, разводимые везде, где только есть вода. Сравнительно в хороших условиях относительно топлива будут находиться лишь войска, оперирующие в окрестностях Герата, Кабула, Кандагара и по дороге между двумя последними пунктами.

5. Почва

Широко обобщая отрывочные сведения, встречаемые в описаниях путешествий по Афганистану относительно его почвы, можно всю территорию в этом отношении разделить на следующие участки: вся юго-восточная часть горного треугольника имеет почву скалистую, лишь в долинах рек покрытую глинисто-черноземным слоем; к северо-западу от дороги Кандагар—Газни—Кабул глинисто-песчаная почва, переходящая в долинах в чернозем; все северные и юго-западные равнинные полосы покрыты песками, нередко переходящими в переносные и прерываемые лишь оазисами с богатейшей лессовой почвой.

Такое различие в составе почвы делает удобство передвижения войск и обозов неодинаковым на различных частях территории. В горном треугольнике почвенные условия вообще благоприятны. В сухое время в лучших условиях будет находиться северо-западная его часть. В дождливое время условия йередвижения почти не изменятся в юго-восточной части и значительно ухудшатся в северо-западной.

Все же равнинная часть Афганистана находится в крайне невыгодном положении: пески затрудняют движение в северной полосе и делают его почти невозможным в некоторых местностях юго-западной.

6. Климат

Климат Афганистана крайне разнообразный, что зависит главным образом от различной высоты частей страны над уровнем моря, и вообще континентальный. Крайности температуры представляют большие и быстрые колебания, не только при переходе от зимы к лету, но и от ночи к дню. В частности: на вершинах Гиндукуша, Кух-и-Бабы царствует вечная зима; на горных плато Среднего Афганистана лето прохладное, зима продолжительная, с морозами и глубокими снегами; в горных долинах — климат умеренный, в местах низменных летом очень жарко; в северной равнинной полосе лето знойное, а зимою редко выпадает снег; в юго-западной равнинной части климат жаркий.

Весна обнимает период от февраля до конца апреля, переходя за половину мая в нагорных склонах и плато. Это время изобилует водою и подножным кормом; реки сильно разливаются и затрудняют переправу. Ночи холодные, дни почти летние. Разница в температуре дня и ночи, весьма ощутительная сначала, весьма незначительна с конца марта. Это время вполне благоприятно для расположения войск биваком.

Лето начинается по-разному — с конца апреля до конца мая. Наибольшая жара в июне—августе. Небо все время безоблачно. Летний зной быстро уничтожает подножный корм; реки пересыхают. В долинах, где вследствие недостаточности и неравномерности орошения Афганистана главным образом сосредоточивается жизнь, днем удушливая жара, а с закатом солнца подымаются губительные малярийные испарения. Масса оросительных каналов, перерезывающих долины во всех направлениях, способствует развитию крайне вредных для здоровья климатических условий. Мириады мух и мошек еще более увеличивают мучения, причиняемые летним зноем. В сентябре ночи прохладны и разница в температуре дня и ночи достигает 20 °С. Вообще лето следует признать во всех отношениях крайне тяжелым временем года. Средняя его продолжительность около 4—5 месяцев...

Осень наступает с конца сентября и характеризуется холодными ночами в северной части страны и изредка дождями. В это время долины и склоны гор оживляются появлением новой зелени, а в реках заметно прибывает вода. Болезненность в долинах значительно ослабевает. Средняя продолжительность осени до трех с половиной месяцев.

Зима продолжается в среднем два месяца. В горах она чрезвычайно сурова; большинство перевалов, безусловно, закрываются вследствие сильных метелей и глубоких снежных заносов. В долинах зима мягкая, снег лежит иногда лишь несколько дней. В южных частях Афганистана снег не выпадает, и зима считается самым приятным временем года; только здесь и удобно в это время располагать войска биваком.

Таким образом, наиболее благоприятным для военных действий временем года является: в северной и средней (гористой) частях Афганистана — весна (март, апрель и половина мая), а в южной — конец осени и зима (ноябрь, декабрь, январь и февраль).

Совокупность всех физических свойств Афганистана делает его неблагоприятным для наступательных операций европейской армии. Представляя много преград и препятствий движению с севера на юг, он слабо орошен и почти безлесен; обеспечение войск водою и топливом крайне затруднительно. Резкие же климатические колебания должны губительно отозваться на здоровье войск, а свойства летнего периода могут значительно ослабить энергию в развитии военных действий.

Глава 3. Население Афганистана

Данные о количестве населения Афганистана приблизительны ввиду невозможности до последнего времени точно его исследовать. Согласно Statesma's Eearbook, 1904, общая численность населения достигает 4 млн человек.

Племенной состав населения крайне разнообразен, но может быть сведен к трем большим группам: афганские, монгольские, иранские племена.

Афганские племена населяют сплошною массою юг и юго-восток страны. Приблизительною границею их на севере служат: долина реки Кабулдарья, часть Пагманского хребта, долина реки Ар-гендаб и условная линия Селим—Вашир—Анардере. Кроме того, небольшими количествами они встречаются всюду. Таким образом, лишь небольшая часть страны, известной под именем Афганистан, населена собственно афганцами. Значительная же часть народа, называемого в общем смысле афганцами и говорящего на языке пушту, живет вне пределов Афганистана, в областях, вошедших в сферу английского влияния.

Афганцы разделяются на несколько главных племен, в свою очередь подразделяющиеся на роды (кхейли), управляемые старшинами. Все они отличаются нетерпимостью к какому-либо правильному образу правления. Даже т<? племена, которые подчинились власти эмира, считают себя совершенно свободными во внутреннем управлении. Беспорядки и восстания среди племен, в особенности удаленных от больших городов и потому не привыкших к гнету властей, весьма часты. Сбор податей или набор солдат всегда сопровождаются беспорядками. Иногда общие интересы заставляют различные племена одной местности соединяться против общего врага не только между собою, но и с племенами других групп населения.

Главнейшие афганские племена: дурани — на юге страны (Кандагарская область), до 500 тыс. человек. Из среды их происходит царствующая в Афганистане фамилия. Это племя — оплот власти эмира. Значительное количество их в последнее время переселено на север, к границам Закаспийской области; горные племена юсуфзаи — в Сефид-Кухе и Сулеймановых горах, до 300 тыс. человек; они чрезвычайно воинственны и едва признают власть эмира. Значительная часть их живет в областях, отошедших в сферу английского влияния, но про господство англичан они не хотят и слышать. Восстание горцев в 1897 году показало, что, сплотившись, они являются грозною силою, с которою англичане, сосредоточившие до 50 тыс. человек, не считая приграничных гарнизонов, сладить не смогли; тильзаи — в Газнийской долине, до 400 тыс. человек; в их руках находится путь Кандагар—Газни—Кабул, они враждебны англичанам, а равно и всем чужеземцам.

Монгольские племена населяют полосу, приблизительно тянущуюся сначала от западной границы (между рекой Герируд на севере и линиею Анардере—Башир—Селим на юге), а затем поворачивающую к северу через хребет Кух-и-Баба (между рекой Кундуз на востоке и линиею от верховья реки Герируд через Маймене на западе). Южную половину этой полосы (внутренность горного треугольника) населяют главным образом хазарейцы — многочисленное воинственное, свободолюбивое племя. Притеснения и поборы афганцев не раз уже вызывали среди них брожение и стремление к переселению в пределы Закаспийской области. Северную часть полосы (Афганский Туркестан) населяют узбеки. Восприняв иранские образовательные элементы и иранскую кровь, они сильно напоминают таджиков, родственны бухарским и другим узбекам. Они враждебны афганскому владычеству.

Иранские племена сплошною массою населяют северо-восточную (Бадахшан) и северо-западную (провинция Герат) часть страны. Самые многочисленные из них, таджики, рассеены по всей стране, составляя главнейшую часть населения городов и их ближайших окрестностей. По характеру они отличаются миролюбием, весьма трудолюбивы и послушны, вполне напоминая таджиков нашего Туркестана и отчасти сартов. Всех таджиков в Афганистане около 1/2 миллиона. Народность эта, обездоленная и пригнетенная англичанами, питает к ним глухую, скрытую ненависть.

Наконец, кроме племен трех главных групп, встречаются народности иноземные (индусы, арабы и др.), а также племена с совершенно затерянным происхождением. К этим последним относятся кафиры и сияхпуши, занимающие южный скат Гиндукуша. Они неизвестного происхождения, но, вероятно, кавказской расы; дики и воинственны. Многие их обычаи напоминают славянские. Характерная черта — ненависть к мусульманам.

Конечно, недружелюбные отношения монгольских и иранских племен к афганцам еще не дают права утверждать, что первые сочувственно встретят русскую армию, но все же позволяют надеяться, что в лучшем случае они отнесутся к нам равнодушно.

Господствующая религия — магометанская, суннитского толка. Ее исповедуют афганские племена и узбеки. Шиитского толка держатся хазарейцы и таджики. Прочие монгольские и иранские мелкие племена, особенно разнообразные на севере страны, то шииты, то сунниты. Кафиры — язычники. Таким образом, среди племен Афганистана существует религиозная рознь, принимающая у мусульман обыкновенно острый характер.

Размещение населения по территории крайне неравномерно и находится в тесной зависимости от распределения вод по поверхности Афганистана. Население сосредоточивается преимущественно в долинах, обилием которых отличается север и северо-запад страны, и на ближайших к ним склонах гор. К самым населенным частям Афганистана принадлежат: Кабульская долина, окрестная страна около Герата и Кандагара и земли внутри дельты Гильмен-да. Слабо населены: внутренность горного треугольника и юго-восток страны, покрытый разветвлениями Сулеймановых гор. Наконец, в северной и юго-западной равнинных полосах население ютится лишь в оазисах.

В долинах население живет оседло, размещаясь в городах и селениях; занимается земледелием, садоводством, разного рода ремеслами и торговлей. Крупных населенных пунктов немного. К таковым принадлежат лишь города, из коих наиболее замечательны: Кабул (60 000), Кандагар (50 000), Герат (45 000), Маймене (30 000), Мазари-Шариф, Файзабад (по 25 000), Газни, Балх, Анд-хой, Хульм (до 15 000), Джелалабад, Келат-и-Гильзай (до 10 000). Главная же масса оседлого населения размещается в селениях. Эти пункты незначительны по числу дворов и зачастую представляют тип хуторов, состоящих из 3—5 жилых помещений и нескольких хозяйственных построек. Жилые помещения малы и размерами напоминают сакли кавказцев.

По ближайшим к долинам склонам гор, представляющим хорошие пастбища, кочуют многочисленные мелкие полунезависимые монгольские и афганские племена. Кочевники не только занимаются скотоводством, но и производят в районах своих кочевий небольшие посевы хлеба, особенно в местностях, не требующих искусственного орошения. Все время они живут в палатках или же в кибитках туркменского типа. В последнее время районы кочевий, особенно неафганских племен, стеснены правительством эмира...

Глава 4. Средства Афганистана

Средства страны обусловливаются прежде всего деятельностью населения, которая может быть направлена на добывание различных предметов, обработку их и, наконец, на мену — торговлю. Развитие всех этих отраслей находится в прямой зависимости как от потребностей населения, удовлетворению коих они служат, так и от условий сбыта излишка производства. Выясненные выше характер и свойства населения Афганистана и условия жизни его обусловливают слабое развитие потребностей, ограничивая их насущными. Сбыт же излишков производства крайне затруднен из-за горного характера страны, мешающего развитию правильных и постоянных сообщений между частями государства. Эти условия, отражаясь на развитии всех отраслей деятельности населения, создают крайне печальное экономическое состояние страны.

Добывающая промышленность развита слабо. Горный характер большей части страны и песчано-равнинный остальной ограничивают производительную поверхность Афганистана сравнительно небольшими участками земли в долинах рек и по ближайшим к ним склонам гор — преимущественно в северной и северо-западной его частях.

Земледелие лишь при посредстве искусственного орошения развито в долинах. Главное внимание населения сосредоточивается на хлебных злаках: возделываются пшеница, рис, ячмень, кукуруза и просо. Пшеница составляет основную пищу населения. Обыкновенно снимаются две жатвы: весною (пшеница и ячмень) и летом (рис) и осенью (пшеница и ячмень). Август месяц, когда весенняя и летняя жатвы уже убраны, а осенняя на корню, следует признать наиболее благоприятным временем для довольствия войск местными средствами.

Что касается избытка хлебов, то лишь относительно Гератской долины имеются приблизительные цифровые данные, доказывающие, что здесь можно рассчитывать на местный хлеб, коего, за вычетом расхода на посев, на подать натурой правительству и потребности населения, остается около 700 тыс. пудов в переводе на пшеницу. Относительно прочих частей страны никаких пока сведений не имеется. Правда, почва многих долин Афганистана чрезвычайно плодородна, но избытка хлеба не производит за неимением сбыта; быть может, при постоянном спросе производительность почвы и можно увеличить, но для этого потребуются годы, в продолжение которых армия не может рассчитывать на продовольствие из местных средств. Наоборот, гораздо больше оснований заключить о крайней бедности страны хлебом.

Вывоза хлеба из Афганистана нет; следовательно, нет в нем избытка.

Многочисленные факты из англо-афганских войн удостоверяют, что хотя английские отряды и собирали продовольствие из местных средств, но при этом бывало совершенно разорено туземное население, что в связи со всякого рода насилиями, допускавшимися при этом англичанами, вызывало страшное его озлобление и восстания.

Газетные известия последнего времени подтверждают, что даже в местностях, которые издавна считались наиболее плодородными (Кабульская долина, окрестности Кандагара), из года в год ощущается недостаток в хлебе. Суровая зима 1903/04 года надолго оставила в Афганистане по себе тяжелые следы.

Запасы провианта для войск имеются в немногих пунктах пограничной полосы (Мазари-Шариф, Файзабад, Герат), но они незначительны.

Нагорные склоны представляют собой нередко тучные пастбища, благодаря чему скотоводство в стране развито достаточно и является главным занятием населения. Лошадей много везде, особенно в северных провинциях; лучшие породы — в Балхе и Кундузе; все крайне выносливы. Верблюды (одногорбые) содержатся в массе; все тяжести переносятся ими. Крупный рогатый скот славится в Кандагаре и Сеистане; овцы (курдючные) и козы — везде.

Особое внимание обращено, согласно распоряжению эмира, на разведение лошадей в Бадахшане, Катагане и Афганском Туркестане. Лошади предназначаются для кавалерийских ремонтов, а пони — для военных транспортов. Ремонт 1906 года оказался очень хорошим; животных запрещено вывозить. Пони берутся для горных батарей, так как мулы в Афганистане очень редки.

Подножным кормом можно пользоваться лишь весною и осенью, а летом — только в северных частях страны, ибо зной быстро его сжигает. Фуража хватает только для местных потребностей. Запасами его, заготовляемыми для войск, вряд ли удастся воспользоваться.

В горах Афганистана много месторождений металлов и минералов; особенно высоко ценится в Индии афганское железо, встречаемое всюду. Но все эти богатства разрабатываются в малом количестве...

Обрабатывающая промышленность — ничтожна. Только для нужд армии развивается фабричная промышленность в виде порохового и оружейных заводов. Для потребностей же населения существует кустарное производство всякого рода тканей, удовлетворяющее лишь местный спрос.

Торговля развита главным образом ввозная (с Россией, Бухарой и Индией); вывоз (сырых материалов, железа и лошадей) незначителен, и только в Индию. Сильно развит транзит товаров из Индии в Среднюю Азию.

Финансовое положение Афганистана, являющееся естественным результатом экономического его состояния, далеко не блестяще. Общий итог денежных доходов эмира исчисляется в 25 млн рупий3 , но кроме денег подати вносятся и натурой; в последнем случае это идет на войско и двор. Присчитывая подати натурой, допустимо бюджет выразить в сумме около 60—85 миллионов рублей. В общем, подати собираются плохо. Покойный эмир Абдур-рахман-хан говорил, что 1/4 податей платят добровольно, 1/4 приходится выколачивать силой, 1/4 прилипает к рукам, а 1/4 население не знает, кому платить. Впрочем, к этим поступлениям нужно еще прибавить субсидии, выплачиваемые эмиру англо-индийским правительством, по 1 800 000 рупий в год...

Общая бедность страны лишает ее необходимых средств для содержания значительной вооруженной силы...

Глава 5. Политическое и военное устройство

Во главе Афганистана стоит кабульский эмир Хабибулла-хан, в принципе монарх самодержавный, неограниченный, но в областях его власть распространяется крайне неравномерно. Она сильна около Кабула, горные же округа, населенные отдельными племенами, почти независимы.

Вся страна во внутреннем управлении разделена на 5 провинций: Кабульскую, Гератскую, Кандагарскую, Шарифскую и Дже-лалабадскую...

Кабульская провинция является политическим центром страны. Она управляется самим эмиром, а каждая из остальных четырех — наместником, объединяющим административную и судебную власть. Ему же подчиняются и войска, расположенные в провинции, которые, однако, имеют и своего особого командующего (супехсалара). Во внутреннем управлении наместник совершенно самостоятелен.

Племена управляются ханами, назначаемыми эмиром, и делятся на кхейли (колена), во главе коих стоят старшины.

Характерная черта внутреннего устройства Афганистана — республиканский дух и независимость малых обществ, что объясняется постоянными войнами, междоусобиями, кочевым образом жизни части населения и горною труднодоступною местностью.

Такая обособленность должна вредно отозваться на борьбе афганских народных ополчений с внешним врагом, лишая их единства действий.

Наместники и командующие войсками, пользуясь своей властью и безнаказанностью, сильно эксплуатируют страну, доводя нередко наиболее свободолюбивые племена до восстания...

Вооруженные силы состоят: из регулярных войск, иррегулярных милиций и ополчения.

Регулярная армия правильно организована, хорошо вооружена новейшими образцами ручного скорострельного оружия и располагает сильной, хотя и не последних образцов, артиллерией. Покорение Кафиристана и походы для усмирения частых восстаний среди воинственных и неспокойных племен Хазареджата укрепили дух этой армии, выработали в ней способность к быстрым передвижениям и к действиям в горной местности. Регулярная армия составляет небольшой, но весьма ценный кадр, который афганцы, вероятно, будут расходовать с большой осторожностью. Она в свою очередь распадается на постоянные войска (низам) и резерв (дефтери), в который зачисляются все не попавшие в постоянные войска.

Постоянная армия пополняется набором из жителей Кандагарской, Гератской и Кабульской областей и добровольцами из остальных областей. Срок службы — первоначально пожизненный, по позднейшим сведениям — 18-летний; призывной возраст — 21 год. Столь продолжительный срок службы и содержание ее в одинаковом штатном составе в мирное и военное время исключают возможность иметь значительный и молодой запас.

В военное время регулярная армия усиливается иррегулярными милициями воинственных племен (хазарейцы, джемшиды).

Ополчение призывается эмиром в случае объявления священной войны или крайней опасности и пополняется всеми способными носить оружие мужчинами страны в возрасте от 16 до 70 лет.

Непосредственное командование армией вверено главнокомандующему (сардар-саляру). В настоящее время эту должность занимает брат эмира Насрулла-хан. Весь Афганистан в военно-административном отношении разделен на три округа: Кабульский (все области, примыкающие к северо-западной границе Индии); Гератский, примыкающий к Персии, Белуджистану и Закаспийской области, и Туркестанский (Чирвилаевский), обнимающий собой Афганский Туркестан и Бадахшан.

Постоянные войска. Пехота: 80 батальонов (пальтанов) по 600 человек, но есть пальтаны в 800—1000 и даже 1200 человек. Пальтаны делятся на роты (компани) по 100 человек (6—12 рот в каждой) и носят названия по провинциям и племенам.

Конница: 40 полков (рисоля) по 400—600 человек; в каждом ри-соля — 4—6 турны (сотни) по 100 человек в каждой. Лошади составляют собственность всадников: исключительно жеребцы. Артиллерия: 100 полевых и горных батарей по 6 орудий и крепостные команды с тяжелыми орудиями. Инженерные войска: 2 полка (20 рот), раскомандированные по пехотным пальтанам. Обозов в мирное время нет; в военное время формируются вьючные (верблюжьи).

Резерв состоит из пеших и конных сотен, равно как и иррегулярной милиции.

Ополчение достигает до 1/10 всего мужского населения.

Общая численность постоянной регулярной армии (по русским и английским источникам) до 90 тыс. человек при 600 орудиях. Численность милиции и резерва определить трудно. Ополчение же может достигнуть 400 тыс. человек.

Вооружение. Около половины регулярной пехоты вооружено пятизарядными магазинными ружьями английского образца. Остальная половина вооружена винтовками преимущественно системы Генри-Мартини; есть пальтаны с ружьями Снайдера и Ли-Метфорда.

Регулярная конница вооружена укороченными ружьями Генри-Мартини, саблями, пистолетами и кинжалами.

Материальная часть артиллерии крайне разнообразна. Скорострельной артиллерии нет. Выписанные из Эссена в 1903 году 12 скорострельных горных орудий, 18 полевых и 2 гаубицы задержаны были в Пешаваре англичанами и до сих пор не выданы. На вооружении состоят орудия, заряжающиеся с казны, нарезные, изготовленные в кабульских мастерских по образцам, полученным из Англии; заряжаются унитарным патроном.

Имеются одноствольные и двуствольные пулеметы (до 120 выстрелов в минуту).

Арсеналов — 3 (в Кабуле — главный, в Герате — выделка ручного оружия, в Мазари-Шарифе — исправление оружия). Пороховых заводов — 2 (в Кабуле и в Мазари-Шарифе).

Дисциплины в войсках в нашем смысле не существует. Племенная рознь часто сказывается в междоусобицах отдельных паль-танов, квартирующих в одном городе.

Самое больное место армии — офицерский состав. Образованных офицеров мало, много едва грамотных. Чинопроизводство в значительной степени зависит от взяток.

Дислокация. Афганская армия расквартирована по важнейшим населенным и стратегическим пунктам страны. На русско-афганской границе сильные гарнизоны содержатся только в Герате, Мазари-Шарифе и Дейдади. Всего же на этой границе расположено до 25 процентов всех полевых войск.

Главная же масса войск расположена в юго-восточной части страны, в пределах Кабульской и Кандагарской провинций; подробной дислокации не имеется, известно лишь, что большие гарнизоны имеются в Кабуле, Кандагаре, Джелалабаде. Прочие же войска разбросаны небольшими гарнизонами и мелкими постами по индо-афганской границе. Политическая ненадежность Хазаред-жата также заставляет держать здесь сильные гарнизоны. В военное время часть этих гарнизонов будет, вероятно, заменена милицией, но все-таки значительную часть полевых войск придется оставить на местах.

Знакомство с разноплеменным Афганистаном дает право заключить, что правительство эмира может вполне рассчитывать только на свои регулярные войска; в значительно меньшей степени благонадежны иррегулярные милиции; наконец, совершенно неопределенны симпатии и намерения ополчений, которые вместо внешнего врага могут броситься на грабеж и разгром почему-либо враждебных им племен в самом Афганистане. Поэтому-то серьезное значение в случае борьбы Афганистана с европейской державой могут иметь лишь регулярные войска.

Постоянная вражда и рознь племен, необходимость содержать значительную часть регулярных войск гарнизонами внутри государства, наконец, необеспеченность его границ от соседей исключают возможность сосредоточения в одну какую-либо сторону особенно значительных сил. Силы в северной и северно-западной окраинах — невелики, переброска же туда подкреплений из юго-восточной части потребует значительного времени...

Характер афганских укрепленных пунктов и важнейшие из них. В Афганистане очень много крепостей и укреплений, так как здесь, как и в других среднеазиатских странах, почти все города и более крупные селения обнесены валами, стенами и рвами.

1. Лучшей и сильнейшей крепостью Афганистана является Дей-дади, расположенная в 56 верстах к югу от Термеза и в 8 верстах на юго-запад от Мазари-Шарифа, главного административного пункта Афганского Туркестана и узла путей от Амударьи на Бамиан и Кабул. Это — крепость, в выборе места которой и в начертании сказывается сильное влияние европейской фортификации. Она, безусловно, доминирует над местностью и имеет сильную фронтальную оборону. Крепость эта, обороняемая стойким и энергичным противником, каким являются афганцы, может быть признана серьезным препятствием при наступлении к Кабулу.

Второй по силе сопротивления^ крепостью является Герат. Он представляет собой типичную азиатскую крепость со всеми ее недостатками; длинные прямые фасы; открытое расположение стен и башен, неприкрытых земляными насыпями; отсутствие обороны рвов; громадные мертвые пространства и множество закрытий для атакующего впереди фасов, подверженных атаке. Фортов нет. Но, во всяком случае, благодаря массивности своих стен и многочисленной артиллерии Герат явится сильной крепостью на путях из Закаспийской области к Кандагару.

2. Что касается прочих крепостей, то они представляют собой азиатские калы, усиленные цитаделями. К этому типу относятся крепости во всех названных стратегических пунктах Афганистана.

3. Наконец, остальные укрепления представляют собой квадратные глинобитные постройки с четырьмя башнями по углам; из них лишь немногие имеют серьезное оборонительное значение. Их особенно много внутри горного треугольника и между Кундузом и Кала-Пянджем, т. е. по северо-восточной границе с Россией.

Таким образом, укрепленные пункты здесь имеют много общего с теми крепостями, с которыми приходилось иметь дело русским войскам при завоевании Средней Азии и против которой лучшим способом действия была атака открытой силой...

Путями сообщения Афганистан небогат; горный характер местности ставит его в этом отношении в чрезвычайно невыгодные условия. Помимо того, что все дороги здесь исключительно грунтовые, лишь немногие из них пригодны для колесного движения. Большая же часть из них — это лишь вьючные тропы, по которым с трудом возможно провезти горную артиллерию; на движение же полевой артиллерии и колесных обозов по ним рассчитывать нельзя.

В сравнительно хороших условиях находятся более равнинные (но не песчаные) части страны: север и северо-запад; условия эти быстро ухудшаются с движением к востоку и юго-востоку...

Лишь северная часть Афганистана по свойствам местности доступна вторжению широким фронтом с поддержанием связи между частями армии; незначительность вооруженных сил противника здесь и чуждое афганцам население облегчат овладение краем, а близость базы, даже при недостатке местных средств, обеспечит снабжение.

Напротив, почти вся остальная (большая) часть Афганистана представляет собой горную страну со всеми ее типичными свойствами: крайне пересеченной местностью, затрудняющей движение и действия войск и усиливающей оборону страны; слабой производительностью и свободолюбивым, воинственным населением. Совокупность этих свойств ставит в неблагоприятные условия наступающих...

Мощные горные хребты Гиндукуша и его разветвлений, заполняющие 1 /3 всей территории Афганистана и проходимые лишь по перевалам, из коих только немногие допускают движение круглый год, пересекают все пути из русских пределов в Индию, составляя на них весьма серьезную преграду. Пути, проходящие через горы, — вьючные. Проходимость горной преграды увеличивается к западу, где по юго-западным предгорьям пролегают два единственных колесных пути, позволяющие двинуть значительную часть с полевой артиллерией и всеми обозами...

Условия горного театра требуют особой организации отрядов и обозов. Отряды должны быть вполне самостоятельны. Главная роль принадлежит пехоте; для действия значительных частей конницы условия театра неблагоприятны; артиллерия, за исключением войск, направленных на Кандагар и отчасти Кабул, — горная. Обозы, кроме Кандагарского отряда, — вьючные.

Горный характер Афганистана обусловливает и тактику войск. По свойствам местности, ограничивающей обозрение и затрудняющей развертывание и управление большими массами войск и в то же время сильно увеличивающей относительное сопротивление малых отрядов... боевые столкновения выльются в форму частных боев подчиненного характера на заранее подготовленных арьергардных позициях и лишенных единства времени и места.

В массах боевых столкновений решительное значение приобретут маневры (обходы)...

Наибольшие же трудности представит разрешение вопросов снабжения армии. С одной стороны, бедность страны продовольственными средствами заставляет признать единственным способом довольствия армии в Афганистане подвоз. С другой стороны, значительная длина коммуникационных линий (Кушка—Кандагар 720 верст; Термез—Кабул 610 верст) в связи с враждебностью и разбойничьими наклонностями населения гористой части Афганистана и пригодностью театра для партизанских действий делает сообщение армии весьма уязвимым. Допустим, что регулярная афганская армия, усиленная вспомогательными англо-индийскими войсками, будет оказывать сопротивление с фронта; но для действий на сообщения остаются еще иррегулярные милиции воинственных горцев. Опираясь на многочисленные укрепленные пункты, разбросанные в горах, они могут быть весьма опасны и вызовут значительный расход войск для охраны сообщений. Подтверждением этого предположения служат две англо-афганские кампании (1878 и 1879—1880 годов), которые можно охарактеризовать как борьбу за сообщения, на которую были потрачены главные усилия англичан, и все-таки результат этой борьбы был для них отрицательный.

Эти два обстоятельства заставят везти за армией жизненные припасы почти на все время марша ее#через Афганистан, т. е. на 2—3 месяца, но для подъема этого количества продовольствия потребуется такое огромное число вьючных и упряжных животных, что сбор и содержание их или будут совершенно невозможны, или представят громадные трудности. Так, по расчету Скобелева, сделанному для Ахал-текинской экспедиции 1880—1881 годов, для подвоза запасов потребовалось: на батальон — 550 верблюдов, на батарею — 220, на эскадрон — 90. Для подъема же месячного довольствия 70-тысячной армии потребуется около 45 тыс. голов. Принимая во внимание эти данные, можно себе представить приблизительно ту громадную массу вьючных животных, которая потребовалась бы для поднятия продовольствия армии в случае ее вступления в Афганистан.

Изложенное заставляет думать, что при наступательных операциях русской армии вернее отказаться от безостановочного движения. Необходимо двигаться постепенно, организуя прочные промежуточные базы. Целью одной кампании достаточно было бы поставить овладение передовыми районами с Гератом, Мазари-Шарифом и Файзабадом, устройство здесь промежуточной базы и соединение ее рельсовыми путями с нашей главной базой — Туркестанским военным округом и Каспийским морем. Целью второй кампании было бы овладение горным треугольником, устройство новой базы на линии Кандагар—Газни—Кабул и проведение к ней рельсовых путей с тыла.

Таким образом, характер театра военных действий ставит наступательным операциям русской армии громадные трудности, а следовательно, Афганистан в современном его состоянии выполняет возлагаемое на него англичанами назначение буфера...

ЮРИЙ ДРОЗДОВ

«ШТОРМ-333»

Генерал-майор в отставке Юрий Иванович Дроздов (род. в 1925 г.) — профессиональный разведчик, резидент в Китае и США, двенадцать лет руководил нелегальной разведкой СССР, создал группу специального назначения «Вымпел», руководил операцией «ШТОРМ-333» по взятию дворца Амина в Кабуле в 1979 г.

Глава 1. Афганская командировка

В октябре 1979 года я и жена распрощались с Нью-Йорком и вернулись в Москву. Через несколько дней после возвращения я был на приеме у председателя КГБ Ю.В. Андропова4. Он объявил мне о назначении на должность начальника управления «С», уточнил задачи нелегальной разведки, порекомендовал «впрягаться» и тепло попрощался.

Начальник ПГУ В.А. Крючков5, присутствовавший при беседе, попросил обратить внимание на Афганистан.

С 14 октября 1979 года я был утвержден в новой должности и на двенадцать лет опять связал свою жизнь с нелегальной разведкой.

Через месяц, 17 декабря 1979 года, в конце одного из совещаний, Крючков сказал, что Андропов вызывает нас обоих к 19.00 к себе по важному вопросу. Поскольку уточняющие вопросы о предстоящей беседе задавать было не принято, а документы управления, требовавшие внимания Андропова, были доложены Крючкову, я полагал, что мог потребоваться для более подробных объяснений по их содержанию.

Андропов приветливо поздоровался с нами, предложил горячего чая с лимоном. Он быстро рассмотрел срочные документы, касающиеся деятельности нелегальной разведки, и заговорил о положении в Афганистане. Заканчивая беседу, Андропов попросил меня вылететь на несколько дней в Кабул, ознакомиться с обстановкой на месте, посмотреть, чем занимаются сотрудники, прибывшие туда в ноябре.

Беседу он закончил словами: «Обстановка там сложная, назревают серьезные события, а ты у нас один из тех, кто по-настоящему воевал*.

Я спросил: «Когда вылетать?» Юрий Владимирович посмотрел на Крючкова, который включился в беседу, и сказал: «Завтра утром в 6.30, аэропорт Чкаловский». Исходя из содержания беседы, я попросил информировать наше представительство в Кабуле о моем вылете и характере задания. Андропов сказал, что это будет сделано Крючковым, и тепло попрощался со мной.

Вернувшись в управление «С», я вызвал к себе капитана 2 ранга Э.Г. Козлова, которому сказал, что завтра, рано утром, вылетаем на несколько дней в Кабул. Козлов по-флотски ответил «есть*, не задав ни одного вопроса. В его отделе следили за обстановкой в кризисной точке, и ему без слов было ясно, что необходимо сделать до вылета. Как говаривал Александр Васильевич Суворов: «Солдатские сборы недолги. Вели закладывать бричку — и поехал».

В этот день домой вернулся поздно. На вопросительный и встревоженный взгляд жены ответил, что завтра, рано утром, на несколько дней улетаю в Афганистан, к Новому году, уверен, вернусь. Она ничего не ответила, только взгляд ее стал еще тревожнее.

Утром 18 декабря по дороге в аэропорт, сидя в машине, вспоминал все, что мне было известно об Афганистане. Нужно заметить, что наши предки к этой стране как району возможных операций русской армии относились весьма серьезно. Что же ожидало нас?..

Впервые с афганской проблемой мне пришлось столкнуться в Нью-Йорке. Внимательный анализ ситуации еще в 1978—1979 годах подтверждал обоснованность тревоги руководства СССР за состояние южных границ страны. Изменения в политической жизни Афганистана в 1978 году серьезно обеспокоили противников Советского Союза, ибо затрудняли осуществление их планов. В ЦРУ, например, было решено с помощью специально подготовленной агентуры противодействовать укреплению режима Тараки.

Американские разведчики, готовившие агентуру из числа афганцев, утверждали, что так просто русским Афганистан не отдадут, что создадут международную вооруженную коалицию сопротивления новому демократическому режиму и всеми силами будут добиваться ослабления советского влияния в стране, вплоть до развертывания басмаческого движения в советской Средней Азии. С какой целью? Закрепление в Афганистане приблизило бы США к уникальной кладовой мира — Таджикистану.

В период «атомного бума» Советский Союз провел тщательную разведку на Памире. Ее результаты, ставшие известными на Западе, особенно по запасам урановой руды, давно не давали покоя монополистам многих стран. Поэтому и сегодня всеми силами Россию пытаются вытеснить из Таджикистана, спешат построить из Исламабада на Памир автомагистраль, проложить новый Шелковый путь через Горный Бадахшан.

За спиной России, оказывающей экономическую и военную помощь Таджикистану, ряд западных и израильских фирм пытаются перекупить добычу полезных ископаемых здесь.

Недавно в Душанбе побывал гражданин Израиля Аркадий Фукс, который вел с местными руководителями переговоры о том, как не пускать в Таджикистан русские компании, а через подставные (американские, английские, китайские) фирмы произвести захват горнодобывающей промышленности Таджикистана.

При чем тут Таджикистан, если речь идет об Афганистане?

Да при том, что все это начиналось еще тогда, в 70-е годы. И речь тогда шла о необходимости защиты южных рубежей страны, о сохранении в руках советского народа перспективных источников энергии и других богатств Памира. Разведка предупреждала о возможном развитии событий. А сегодня? Практически только 201-я мотострелковая дивизия и наши пограничники своими силами и кровью гарантируют безопасность закулисных сделок западных фирм по вытеснению России из экономики Таджикистана, в создании и развитии которой она принимала и принимает непосредственное участие. Парадокс!

Инертность России в этом регионе может обойтись ей дороже, чем ошибочное решение советского руководства о вводе войск в Афганистан в 1979 году.

Бывший директор ЦРУ С. Тернер в своих мемуарах даже утверждает, что они о предстоящем вводе нашего ограниченного контингента узнали заблаговременно, а следовательно, администрация Соединенных Штатов имела возможность, если бы хотела, воспрепятствовать этому. Располагая практическим опытом ведения длительной войны на чужой территории (Вьетнам), военно-политические круги США внимательно следили за развитием обстановки в зоне разраставшегося конфликта в Афганистане.

Несмотря на то что от технических средств американской разведки не ускользнули произведенные перемещения некоторых соединений, среди американских политических деятелей и аналитиков разведки в то время все же не было единого мнения о готовности и возможности осуществления Советским Союзом военного вторжения в Афганистан. Эксперты исходили из того, что втягивание нашей армии в афганский конфликт ляжет тяжелым бременем на экономику, не говоря уже о потерях в человеческих ресурсах, чего, безусловно, не избежать. Но можно однозначно утверждать, что среди немногих, кто страстно желал всего этого, был известный своим иезуитским отношением к СССР Збигнев Бжезинский6, рассматривавший обескровливание Советского Союза в афганской войне как своего рода компенсацию тех потерь, которые США понесли во время вьетнамской кампании.

Наряду с традиционными методами ведения разведки американцы определенное значение придавали проведению в Афганистане тайных операций военного характера, на что в дополнение к уже утвержденному бюджету ЦРУ Конгресс США выделил 40 млн долларов.

ЦРУ в Афганистане по-настоящему воевало с СССР. Об этом довольно обстоятельно писал в газете «Вашингтон пост» американский журналист Стив Колл. Он сообщал, что в октябре 1984 года военно-транспортный самолет С-141 «Старлифтер», на борту которого находился директор ЦРУ Уильям Кейси, приземлился на базе ВВС южнее Исламабада. Директор ЦРУ совершил эту секретную поездку для планирования стратегии войны против советских войск в Афганистане. Вертолеты доставили Кейси в три секретных учебных лагеря близ афганской границы, где он наблюдал, как повстанцы-моджахеды вели огонь из тяжелого орудия и учились делать бомбы из пластиковой взрывчатки и детонаторов, поставляемых ЦРУ. Во время визита Кейси поразил пакистанских лидеров, предложив им перенести афганскую войну на вражескую территорию — в Советский Союз. Кейси хотел переправлять подрывные пропагандистские материалы через Афганистан в южные республики СССР, где проживает преимущественно мусульманское население. Пакистанцы согласились, и вскоре ЦРУ поставило тысячи экземпляров Корана и другой исламской литературы.

Как рассказал пакистанский генерал Мохаммед Юсаф, Кейси заявил: «Мы можем причинить много вреда Советскому Союзу».

Визит Кейси был прелюдией к секретному решению администрации Рейгана в марте 1985 года, нашедшему отражение в директиве по национальной безопасности № 166 о резком усилении секретных операций США в Афганистане. Оставив политику простого противодействия советским войскам, команда Рейгана тайно решила применить на поле боя в Афганистане американские высокие технологии, чем попытаться деморализовать советских командиров и солдат. Эта новая тайная помощь США началась с увеличения поставок оружия, а также с «непрерывного потока» специалистов из ЦРУ и Пентагона, которые приезжали в секретную штаб-квартиру управления (УМР) Пакистана, находящуюся близ Равалпинди. Там специалисты ЦРУ встречались с офицерами пакистанской разведки и помогали им в планировании операций афганских повстанцев. В сезон боевых действий в Афганистане порой до 11 групп из пакистанского УМР, обученных и снабженных ЦРУ, сопровождали моджахедов через границу для наблюдения за их действиями. (Нам было известно, что нередко в состав таких групп входили и один-два американских разведчика. — Ю. Дроздов.)

По информации Юсафа и западных источников, эти группы нападали на аэродромы, склады горючего, повреждали электропередачи, мосты и дороги. Специалисты из ЦРУ и Пентагона снабжали моджахедов подробными фотоснимками со спутников и планами советских целей вокруг Афганистана, передавали американские радиоперехваты переговоров советского командования на поле боя.

ЦРУ поставляло надежные средства связи и обучало пакистанских инструкторов пользоваться ими. Эксперты психологической войны привозили пропагандистские материалы и книги.

Эскалация тайных операций мйлой войны со стороны США против СССР, начатая в соответствии с директивой Рейгана по национальной безопасности в 1985 году, содействовала изменению характера афганской войны, придавала ей еще более обостренный характер.

Летом 1994 года в США в издательстве «Атлантик мансли пресс» вышла книга Питера Швейцера под громким названием «Победа», раскрывающая тайную стратегию администрации Рейгана, ускорившую распад Советского Союза.

Швейцер, опираясь на до сих пор засекреченные американские документы, к которым он сумел получить доступ, утверждает, что США оказывали широкую финансовую помощь афганским моджахедам, способствуя наращиванию поставок современных вооружений и разведывательных данных. При этом они рекомендовали использовать эти поставки как для борьбы в самом Афганистане, так и для организации «операций непосредственно в Советском Союзе».

Согласен, что решать афганскую проблему тогда надо было более резкими политическими демаршами по дипломатическим каналам. Почему этого сделано не было, мне неизвестно.

Когда 27 декабря 1979 года я разговаривал из Кабула по ВЧ с Андроповым, то он, заметив: «Это не я тебя посылаю», перечислил мне всех членов Политбюро, находившихся в переговорной комнате, что означало принятие продуманного коллективного (ответственного) решения.

В феврале 1992 года навестившие меня в Москве новые партнеры по бизнесу, бывшие сотрудники ЦРУ США, и американские журналисты очень интересовались участием спецназа КГБ в войне в Афганистане. Они были так настойчивы, что мне пришлось остановить эту атаку, сказав одному из них:

— Не будем трогать Афганистан. Из присутствующих мы двое здесь знаем правду, каждый со своей стороны. Если мы поднимем на страницах прессы эту тему, вряд ли это будет способствовать укреплению наших новых партнерских отношений. Не надо.

Американец смутился, немного подумал и ответил:

— А ведь правда, тогда очень многое проходило через мои руки. Лучше не будем трогать эту тему.

— Уже в этих двух фразах — сенсация, — подытожил корреспондент толстого американского журнала.

Американцы сдержали свое слово и в афганскую тематику в дальнейших беседах не углублялись.

Так как же все-таки все было тогда?

В воспоминаниях участников тех событий есть личное восприятие происходившего вокруг, свое понимание картины боя. Я, как и они, храню в своей памяти события тех дней и испытываю теплое

чувство признательности к тем, кто был рядом, чувство вины и боль за тех, кого не уберег. Только один раз я подробно рассказывал обо всем отцу погибшего при штурме Дар-уль-Амана старшего лейтенанта А. Якушева, ветерану-чекисту, разведчику-диверсанту Великой Отечественной войны.

Я не собирался в своих записках подробно касаться динамики того боя. Но в январе 1996 года неутомимая Женя Архипова из организации ветеранов-афганцев прислала мне книгу генерала А.А. Ляховского7 «Трагедия и доблесть Афгана», которая возвратила меня в далекий 1979 год. И вот я вновь переживаю все, что происходило тогда. Надеюсь, что читатель не будет на меня в претензии за то, что я процитирую вместе со своими дополнениями и уточнениями по заметкам в записной книжке краткое содержание боевых донесений и воспоминаний командиров разведывательно-диверсионных групп, принимавших участие в этой операции, а также несколько страниц из книги генерала А.А Ляховского.

Мне удалось уговорить бывшего командира отряда «Зенит» Алексея П. поделиться своими воспоминаниями о событиях тех дней:

«Как бывшему командиру отряда «Зенит» КГБ (внеструктурное спецподразделение, укомплектованное сотрудниками, имеющими определенную диверсионную подготовку) мне довелось принимать непосредственное и в меру допустимое (по соображениям конспирации) участие в подготовке декабрьских 1979 года спецмероприятий в Кабуле, а также в осуществлении одного из них.

Спустя более 20 лет, конечно, трудно все вспомнить в деталях. Многое из самих событий и предшествующего периода забылось.

Этому, на мой взгляд, способствовало и строгое указание Ю.В. Андропова, которое предписывало всем сотрудникам КГБ, имеющим какое-либо отношение к декабрьским 1979 года событиям в Афганистане, не только не разглашать сведения об этом, но и не производить никаких записей на эту тему.

А все для меня началось буднично. Во второй половине дня 18 октября 1979 года меня вызвал начальник отдела и сказал: «Вы направляетесь в Кабул для плановой замены командира отряда «Зенит». Вылет спецрейсом 20 октября. Конкретные задачи получите на месте в представительстве КГБ. Вместе с вами в состав отряда направляются 9 сотрудников областных управлений КГБ».

Что мне было известно об отряде «Зенит»? Отряд после Апрельской 1978 года революции в Афганистане был направлен в Кабул для охраны советского посольства. Отряд был размещен на вилле недалеко от посольства.

Проводились ли отрядом «Зенит» какие-либо оперативно-боевые или специальные мероприятия в Кабуле в тот период, мне неизвестно.

Надо отметить, что обстановка и развитие событий в Афганистане воспринимались сотрудниками отдела спокойно и не действовали так возбуждающе, как это было, например, в период событий в Венгрии или Чехословакии. К тому же тон разговора и манера поведения начальника отдела, его спокойствие при постановке мне задачи не вызывали у меня какой-либо озабоченности и тем более предположения о проведении каких-либо спецмероприятий в Кабуле. В общем, получалась обычная кратковременная загранкомандировка.

20 октября 1979 года мы прибыли в Кабул, где нас встретил командир отряда «Зенит».

На следующий день я был представлен представителю председателя КГБ генерал-лейтенанту Б.С. Иванову, руководителю представительства КГБ Л.П. Богданову и офицеру безопасности С.Г. Бахтурину, через которого я решал все текущие дела.

В конце октября бывший командир отряда «Зенит» с группой сотрудников, срок пребывания которых в Афганистане истек, убыли в Москву. В это же время в отряд прибыла еще одна группа сотрудников КГБ. Эта группа была размещена примерно в 300 м от нашей виллы.

Увеличение численности отряда нас несколько озадачило, ибо конкретных задач для отряда пока никто не определил.

Со своими заместителями и с секретарем парторганизации были обсуждены вопросы жизнедеятельности отряда, особенно внутреннего порядка, питания и быта. Было принято решение упорядочить все выходы сотрудников за пределы вилл, ограничить посещение ими территории посольства СССР. Каждый выход или выезд сотрудников осуществлялся с разрешения старшего и регистрировался в специальном журнале. Это позволяло знать в любое время, кто и где находится и с какой целью.

Что касается бытовых условий, то назвать их комфортными нельзя. Виллы летнего типа, без отопления и не приспособлены для проживания в каждой из них по 30—40 человек. В период ноябрь—январь температура в жилых помещениях была в пределах 11—13 градусов. Внутренняя электропроводка не рассчитана на то, чтобы в спальных помещениях включать электрические нагревательные приборы, тем более при постоянно работающих холодильниках и электроплитах, на которых готовилась пища и кипятилась вода (употребление сырой воды не допускалось).

Отсутствовали на виллах и условия для помывки. Но самым главным недостатком наших вилл было их расположение. С двух-трех сторон к ним вплотную примыкали другие виллы. Такое соседство, естественно, существенно влияло на организацию охраны и обороны нашего расположения в плане надежности и создавало благоприятные возможности для постоянного визуального наблюдения за нами афганскими спецслужбами и даже подслушивания. Сотрудниками отряда нередко фиксировались факты сопровождения их работниками афганской службы наружного наблюдения, в том числе и под видом таксистов.

Да и телефон городской связи, по-моему, прослушивался афганцами, о чем свидетельствовали систематические щелчки при разговоре.

С нашей стороны, конечно, предпринимались необходимые меры по конспирации и прикрытию, но вместе с этим все мы чувствовали, что афганские спецслужбы знали, кто мы такие.

К тому же, как мне представляется, нашу принадлежность к КГБ практически знали многие сотрудники посольства СССР, советские специалисты, проживающие в микрорайоне Кабула, военные и гражданские советники.

Несмотря на указанные обстоятельства, мы не могли сидеть сложа руки. Тем более была острая необходимость «загрузить» оперативный состав отряда работой с использованием уровня их подготовки, полученной на спецкурсах.

Речь шла не только о тщательном изучении Кабула и его окрестностей, но и о выявлении и изучении объектов, представляющих интерес для разведывательно-диверсионного подразделения, каковым по сути являлся отряд «Зенит». Поэтому мы начали самостоятельно проводить такую работу. Однако за выходы сотрудников в город мне нередко приходилось выслушивать внушения от Б.С. Иванова и запреты на них.

В процессе изучения города и объектов возникла необходимость составления плана Кабула, так как топографический план города в отряде почему-то отсутствовал. Всю работу по составлению плана Кабула возглавил один опытный разведчик-диверсант. Следует отметить, что делал он это грамотно, да и другие сотрудники отряда отнеслись к этому ответственно и с интересом.

На первом этапе изучения города проводилась разведка: поиск мест расположения афганского правительства, министерств, службы безопасности и МВД, радио и телевидения, центрального телеграфа и почты, министерства связи и информации и других объектов, а также посольств США, Англии, ФРГ и других стран, в том числе и социалистических.

В последующем более подробно изучались и отражались на плане маршруты выдвижения к объектам и отхода от этих объектов, имеющиеся на маршрутах, а также около и непосредственно на территории объектов силы и средства охраны и обороны, включая воинские части и подразделения, стационарные посты МВД и посты регулирования.

В результате плодотворной и творческой работы всего личного состава отряда к исходу ноября быАа отработана достаточно подробная карта-план Кабула с нанесенными на нее политическими, военными, административно-хозяйственными и другими объектами, представляющими оперативный интерес.

Карта-план Кабула использовалась как в период подготовки мероприятий, так и в период их проведения 27 декабря 1979 года.

Изучение города и объектов проводилось непрерывно с начала ноября до середины декабря и только путем визуальной разведки.

К сожалению, по соображениям конспирации использовать советских специалистов, работающих на этих объектах, мы не могли. Поэтому поэтажными планами объектов и расположением кабинетов соответствующих должностных лиц мы не располагали.

В этой связи следует кратко отметить те объективные причины, причем хорошо известные и нашим руководителям, как в Кабуле, так и в Центре, которые негативно влияли на результаты нашей разведки.

Прежде всего это относится к так называемому языковому барьеру. В составе отряда на день декабрьских 1979 года событий находилось всего 4 сотрудника (КГБ Таджикской республики), которые могли свободно общаться с местным населением, хотя и с присущим им акцентом.

Что такое не иметь необходимого количества переводчиков? Думаю, каждому, даже не специалисту, ясно — вести разведку сложно. Однако, с другой стороны, это обстоятельство, как ни парадоксально, сыграло определенную положительную роль в плане соблюдения конспирации при ведении визуальной разведки, а именно — фактически полностью исключалось выведывание необходимых данных у местного населения. Вместе с этим следует отметить, что в составе отряда было немало сотрудников, владеющих иностранными языками европейских стран на приличном уровне. Но в условиях мусульманской страны лицам европейской национальности с соответствующей внешностью, одеждой и манерами поведения крайне сложно быть незамеченными и не привлекать к себе любопытство и внимание местного населения.

По этим причинам визуальная разведка проводилась только в движении (пешим порядком или на машинах). В качестве простейшего прикрытия использовалось посещение торговых точек, находящихся вблизи изучаемых объектов.

Кстати, и выдвижение к объектам начиналось, как правило, с рынков, которые посещались сотрудниками отряда практически ежедневно. Это, по нашему мнению, в какой-то мере помогало отвлекать наружное наблюдение афганских спецслужб. Хотя частое появление сотрудников на рынках почему-то раздражало некоторых наших руководителей.

И все-таки, несмотря на перечисленные объективные трудности, сотрудники отряда сумели достаточно полно и подробно изучить город Кабул и провести визуальную разведку намеченных объектов...

В конце первой декады декабря в отряд прибыло еще 30 разведчиков-диверсантов. К этому времени мне было объявлено о подготовке к задействованию отряда «Зенит» в спецмероприятиях по захвату или в зависимости от складывающейся обстановки к ликвидации ряда важных государственных, политических, специальных и военных объектов в Кабуле, а также выводу из строя магистрали междугородной и городской телефонной связи. Вместе с этим на отряд возлагалась задача — обеспечить стрелковым оружием и боеприпасами так называемых афганских патриотов, настроенных против режима Амина. Оружие с боеприпасами к назначенному сроку должно было быть доставлено на виллу одним из военных советников, которого представили мне, чтобы мы знали друг друга в лицо.

Личный состав отряда «Зенит» согласно плану должен был овладеть резиденцией Амина, МВД, госбезопасностью, министерством связи и информации, центральным телеграфом и почтой, радио и телевидением, тюрьмой в Пули-Чархи (на окраине Кабула), генеральным штабом афганских вооруженных сил и совершить диверсию на линиях связи. Позднее, непосредственно перед началом операции, в качестве нашего объекта воздействия был дополнительно назван штаб армейского корпуса.

Исходя из поставленных оперативно-боевых задач, личный состав отряда был распределен по группам.

Командирами оперативно-боевых групп были назначены наиболее опытные разведчики-диверсанты.

Персональный состав этих групп определялся совместно с командирами групп. Численность каждой группы составляла 10 человек. Непосредственно перед операцией в две группы были включены прибывшие накануне сотрудники КГБ».

Далее, чтобы понятнее был ход событий, я приведу выдержку из уже упоминавшейся книги генерала А.А. Ляховского «Трагедия и доблесть Афгана»:

«8 декабря в кабинете Л.И. Брежнева состоялось совещание, в котором принял участие узкий круг членов Политбюро ЦК КПСС: Ю. Андропов, А. Громыко, М. Суслов и Д. Устинов. Они долго обсуждали положение, сложившееся в Афганистане и вокруг него, взвешивали все «за» и «против» ввода туда советских войск. В качестве доводов в необходимости такого шага со стороны Ю. Андропова и Д. Устинова приводились: предпринимаемые ЦРУ США (резидент в Анкаре Пол Хенци) усилия по созданию «Новой Великой Османской империи* с включением в нее южных республик из состава СССР, отсутствие на юге надежной системы ПВО, что в случае размещения в Афганистане американских ракет типа «Першинг», ставит под угрозу многие жизненно важные объекты, в том числе космодром Байконур; возможность использования афганских урановых месторождений Пакистаном и Ираком для создания#ядерного оружия; установление в северных районах Афганистана власти оппозиции и присоединение этого региона к Пакистану и т. п.».

На том совещании было решено проработать два варианта: руками спецслужб КГБ устранить Хафизуллу Амина8 и поставить на его место Бабрака Кармаля; послать какое-то количество войск на территорию Афганистана для этих же целей.

Сейчас рассекречены совершенно секретные документы из Особой папки Политбюро ЦК КПСС по афганским событиям. Предлагаю их вниманию читателей.

Совершенно секретно

Выписка из протокола № 176 заседания Политбюро ЦК КПСС от 6 декабря 1979 г.

О направлении спецотряда в Афганистан

Согласиться с предложениями по этому вопросу, изложенными в записке КГБ СССР и Минобороны от 4 декабря 1979 г.

№ 12/2/0073 (прилагается).

СЕКРЕТАРЬ ЦК Л. БРЕЖНЕВ

Совершенно секретно

ЦК КПСС

Председатель Революционного совета. Генеральный секретарь ЦК НДПА и премьер-министр ДРА X. Амин в последнее время настойчиво ставит вопрос о необходимости направить в Кабул советский мотострелковый батальон для охраны его резиденции.

С учетом сложившейся обстановки и просьбы X. Амина считаем целесообразным направить в Афганистан подготовленный для этих целей отряд ГРУ Генерального штаба общей численностью около 500 чел. в униформе, не раскрывающей его принадлежности к Вооруженным Силам СССР. Возможность направления этого отряда в ДРА была предусмотрена решением Политбюро ЦК КПСС от 29.6.1979 г. № П156/ИХ.

В связи с тем, что вопросы, о направлении отряда в Кабул согласованы с афганской стороной, полагаем возможным перебросить его самолетами военно-транспортной авиации в первой половине декабря с. г. Тов. Устинов Д.Ф. согласен.

Ю. Андропов, Н. Огарков

№ 312/2/0073 4 декабря 1979 г.

Секретно

Главнокомандующему Военно-воздушными силами Командующему войсками Туркестанского военного округа Командующему Воздушно-десантными войсками

Копия:

Главнокомандующему Сухопутными войсками Главнокомандующему войсками ПВО страны Начальнику Оперативной группы Генерального штаба (г. Термез)

Переход и перелет государственной границы Демократической Республики Афганистан войсками 40 армии и авиации ВВС начать в 15.00 25 декабря с. г. (время московское).

Д. Устинов

№ 312/1/030 25.12.79 г.

А теперь снова обратимся к книге генерала Ляховского. Он пишет:

«Примерно с середины декабря началась форсированная переброска мелких спецподразделений в Афганистан. 14 декабря, например, в Кабул прибыли две специальные группы КГБ СССР по 30 человек каждая (в Афганистане они назывались «Гром», куда входили классные спортсмены, и «Зенит» — в ней были спецназовцы из балаши-хинской школы. В Центре названия у них были другие). Административно эти группы относились к внешней разведке и готовились для осуществления террористических актов в случае необходимости за пределами Советского Союза...

С утра 17 декабря располагавшийся в Ваграме «мусульманский» батальон тоже начал выдвижение в афганскую столицу.

К исходу этого же дня он сосредоточился в районе Дар-уль-Аман...

Вечером того же дня в Москве полковник В.В. Колесник получил приказ от начальника ГРУ ГШ вылететь в гражданской форме одежды в Афганистан для выполнения специального правительственного задания. Вместе с ним должен был лететь еще один офицер, но по просьбе Колесника направили подполковника Олега Швеца. Быстро оформив все необходимые в таких случаях документы (заграничные паспорта им привезли прямо к самолету), они в 6.30 18 декабря отправились с аэродрома Чкаловский через Баку и Термез в Баграм. До Термеза летели с экспедитором, сопровождавшим военторговский груз, а до места назначения еще с двумя попутчиками, как впоследствии выяснилось, сотрудниками КГБ полковником Ю.И. Дроздовым и подполковником Э.Г. Козловым. В Термезе обнаружились неполадки в самолете, пришлось искать новый. Хорошо еще, что встречали сослуживцы из ТуркВО. Они организовали обед и помогли поменять самолет...

В Баграм прилетели только поздно ночью. Комитетчики уехали с какими-то людьми в гражданском, а Колесник с Швецом, переночевав в первом попавшемся капонире, утром 19 декабря направились в Кабул, где представились главному военному советнику генерал-полковнику С.К. Магометову и резиденту ГРУ в Кабуле, которые были предупреждены об их прибытии. В.В. Колесник, хорошо знавший майора Халбаева, взял его под защиту, сказав, что комбат толковый, хотя и немногословный. На него можно надеяться, в трудную минуту не подведет. Переговорив по телефону со своим начальством в Москве и переночевав в посольстве, они 20 декабря поехали в расположение батальона, который разместился примерно в километре от дворца Тадж-Бек в недостроенном здании с окнами без стекол. Вместо них натянули плащ-палатки, поставили печки-«буржуйки», кровати в два яруса. Афганцы выдали им шерстяные одеяла из верблюжьей шерсти. В тот год зима в Кабуле была суровая, ночью температура воздуха опускалась до 30 градусов мороза. Продукты питания покупали на базаре. В общем, кое-как устроились.

Система охраны дворца Тадж-Бек была организована тщательно и продуманно. Внутри дворца несла службу личная охрана X. Амина, состоявшая из его родственников и особо доверенных людей. Они и форму носили специальную, отличную от других афганских военнослужащих: на фуражках белые околыши, белые ремни и кобуры, белые манжеты на рукавах. Жили они в непосредственной близости от дворца в глинобитном строении, рядом с домом, где находился штаб бригады охраны (позже, в 1987—1989 гг., в нем будет размещаться оперативная группа МО СССР). Вторую линию составляли семь постов, на каждом из которых располагалось по четыре часовых, вооруженных пулеметом, гранатометом и автоматами. Смена их производилась через два часа. Внешнее кольцо охраны образовывали пункты дислокации батальонов бригады охраны (трех мотопехотных и танкового). Они располагались вокруг Тадж-Бека на небольшом удалении. На одной из господствующих высот были закопаны два танка Т-54, которые могли беспрепятственно прямой наводкой простреливать из пушек и пулеметов местность, прилегающую ко дворцу. Всего в бригаде охраны насчитывалось около 2,5 тыс. чел. Кроме того, неподалеку располагался зенитный полк, на вооружении которого находилось двенадцать 100-мм зенитных пушек и шестнадцать зенитных пулеметных установок (ЗПУ-2), а также строительный полк (около тысячи человек, вооруженных стрелковым оружием). В Кабуле были и другие армейские части —две дивизии и танковая бригада.

21 декабря полковника В.В. Колесника и майора Халбаева вызвали к главному военному советнику в Афганистане, от которого они получили приказ — усилить охрану дворца подразделениями «мусульманского» батальона. Им предписывалось занять оборону в промежутке между постами охраны и линией расположения афганских батальонов.

Сразу же приступили к выполнению боевой задачи. Быстро установили контакт с командиром бригады охраны майором Джандадом (он же порученец Амина), согласовали с ним расположение оборонительных позиций подразделений батальона и все вопросы взаимодействия. Для связи лично с ним Джандад предоставил небольшую японскую радиостанцию. Сам командир бригады владел русским языком (хотя и скрывал это), так как учился в Советском Союзе — в Рязани в воздушно-десантном училище, а затем окончил Военную академию им. М.В. Фрунзе. По легенде, полковник Колесник действовал в роли «майора Колесова» — заместителя командира батальона по боевой подготовке, а подполковник Швец — «майора Швецова», офицера особого отдела. Один из их попутчиков (полковник Дроздов) стал «капитаном Лебедевым» — заместителем Халбаева по технической части. Вечером же 22 декабря пригласили командование бригады на товарищеский ужин.

После согласования всех вопросов с афганцами приступили к проведению практических мероприятий. Приняли решение, спланировали боевые действия, поставили задачи ротам. Отрекогносцировали маршруты выхода и позиции подразделений и т. д. В частности, на одном из маршрутов имелось естественное препятствие — арык. Совместно с солдатами бригады построили мостик через него — уложили бетонные фермы, а на них положили плиты. Этой работой занимались в течение двух суток».

20 декабря 1979 года за мной и Э.Г. Козловым в Баграм приехал офицер безопасности посольства, который перебросил нас в Кабул. Руководитель группы КГБ генерал-лейтенант Б.С. Иванов (он же Б.И. в книге А.А. Ляховского) встретил нас вопросом: «Зачем вы прилетели?» Объяснил ему, что об этом у него должна быть шифровка от В.А. Крючкова. Он ничего не ответил и предложил детально ознакомиться с обстановкой и местами расположения офицеров группы «Зенит». На это ушли 21 и 22 декабря, и после стало ясно, что проблем у нашего представителя более чем достаточно.

При посещении одной из групп «Зенита» я обратил внимание на вопрошающие взгляды офицеров-диверсантов, томившихся от безделья и ожидания. Мол, еще один генерал приехал, а толку... Чтобы приободрить их, бросил: «Ну, что, похулиганим, засиделись!» Лица оживились. Мои слова «каскадеры» припоминают мне иногда, признаваясь, что они избавили их от уныния и неопределенности. Примерно такую же картину можно было наблюдать и в других местах. Теперь офицеры были ориентированы на дополнительную непрерывную разведку своих объектов и общей ситуации в Кабуле.

Вот что вспоминает об этом уже знакомый нам Алексей П.:

«Ответственность за диверсию на линиях связи и обеспечение афганских патриотов оружием была возложена лично на меня как на командира отряда «Зенит». В состав диверсионной группы кроме меня входили 15 разведчиков-диверсантов и сотрудников КГБ.

Таким образом, нам предстояло провести целенаправленную разведку указанных объектов и прежде всего найти возможности проникнуть на них.

Я высказал просьбу руководству, чтобы с помощью советских специалистов каждый командир группы смог посетить свой объект с целью изучения внутренней планировки и системы охраны и обороны, однако это осуществить не удалось. Все, чего мы могли добиться, выразилось в кратковременном разовом посещении командирами групп службы безопасности, МВД, радио и телевидения и генерального штаба. Таким образом, нашим единственным способом изучения объектов оставалась визуальная разведка, чем и занимались командиры групп вплоть до начала событий.

Что касается положения дел с объектом диверсии моей группы, то здесь ситуация была несколько иной.

Прежде всего нам предстояло выявить в системе связи Кабула такое место, которое было бы наиболее уязвимым и легкодоступным в плане проникновения на него, не требовало бы много времени на закладку взрывного устройства и позволяло получить высокий эффект от диверсии.

Вместе с этим для нас было очень важным в ходе операции исключить потери в группе, а также неоправданную гибель местных жителей. Это можно было бы сделать предварительно по схемам или планам сооружений и линии связи города, но таковыми мы не располагали и не имели реальной возможности для детального их изучения или хотя бы ознакомления с ними.

Оставалась надежда на советских специалистов-связистов, работающих в Кабуле.

Через офицера безопасности С. Бахтурина был установлен такой специалист. Несмотря на замкнутость и нервозность этого советского специалиста, удалось выявить место расположения центрального линейного узла связи. От этого узла, по утверждению специалиста, проложены кабельные линии междугородной и городской связи, которые берут начало в специально оборудованном бункере, или, проще, колодце.

Вся система связи в Кабуле была организована под руководством специалистов ФРГ, поэтому устройство этого колодца и принцип распределения в нем кабелей явились для нас загадкой.

Начали с разведки этого колодца. Он располагался в 5—6 м от здания узла, непосредственно на тротуаре, а вход на узел был с противоположной стороны. Напротив колодца, через дорогу, находился афганский банк, в 30—50 метрах на перекрестке дорог — пост регулирования движением, а перед колодцем, по пути нашего движения, была гостиница (примерно в 100—120 м). Других жилых построек вблизи колодца не было.

Но самым неожиданным для нас оказалось то, что колодец находился под постоянным наблюдением поста охраны узла связи.

Таким образом, охрана узла связи, афганского банка и пост регулирования движением на перекрестке дорог представляли для нас определенную опасность.

Кратковременная визуальная разведка дала такой результат: люк колодца был закрыт прямоугольной железобетонной плитой толщиной примерно 10 см с четырьмя отверстиями, которые, как показалось нам сначала, были сквозными.

Но, как выяснилось, это было не так. В процессе дальнейшей разведки пришлось использовать элементарный прием — изобразить закуривание около колодца. При этом я из кармана вместе с зажигалкой вытащил носовой платок с афганскими монетами. При сборе монет я определил диаметр отверстий, их глубину, и, что интересно, отверстия были расположены не строго вертикально, а под углом на расстоянии около 15 см друг от друга.

Прибыв на виллу, я пригласил разведчика-диверсанта В. (его я называл Кулибиным, умница парень, все умел делать) и рассказал ему, что удалось установить. Я обратился к нему с вопросом: что будем делать? В. сказал: «Константиныч (это он так называл меня), надо делать специальные клещи, наподобие пожарных. Я попробую».

На второй или третий день он принес два экземпляра клещей, изготовленных им в мастерской посольства. Предстояло опробовать их в действии. Для этого было необходимо отыскать в Кабуле колодец, аналогичный изучаемому.

Такой колодец вскоре был найден на окраине Кабула, примерно в 4—5 км от нашего объекта диверсии.

На трех машинах УАЗ фактически в полном составе диверсионной группы мы в темное время выехали к этому месту. Неожиданно в центре Кабула к нам пристроились две машины-такси, которые стали неотступно следовать за нами. Мы сообразили: наружна села на хвост. Что делать?

По пути, вблизи от установленного колодца, находился небольшой магазинчик, около которого мы и остановились иод предлогом закупки овощей или фруктов. Таксисты тоже остановились и подошли к нам. Демонстративно громко мы разговаривали по-русски, и, когда таксисты подошли, мы пропустили их и окружили так, чтобы они не могли выйти из нашего окружения.

Вскоре ко мне подошли разведчики, проверявшие клещи в действии, и сказали: «Командир, все в порядке». Я понял, что все получилось. Что-то взяв из фруктов, мы поехали на виллу. Таксисты нас уже не сопровождали.

После опробования нашего «диверсионного» инструмента был намечен план дальнейшей подготовки диверсии, и мы приступили к его реализации.

Прежде всего внимательно изучали все возможные маршруты выдвижения к объекту и отхода от него, наличие на маршрутах воинских частей и учреждений, стационарных постов охраны, постов регулирования движения, подвижных патрулей, а также интенсивность движения автомобильного и гужевого транспорта на маршрутах днем и в темное время суток. Затем провели хронометраж времени выдвижения по изученным маршрутам.

По завершении подготовительных мероприятий я доложил о готовности к проведению диверсии на порученном объекте.

Неожиданно для нас возникли новые обстоятельства. Во-первых, непосредственно около «нашего» колодца появился стационарный парный пост жандармерии, а во-вторых, были получены от советского специалиста данные о том, что в колодце вода, но каков ее уровень — неизвестно.

Данную ситуацию мы обсудили и приняли решение готовить заряд для применения в воде, а за постом жандармерии ежедневно наблюдать. Было установлено, что этот пост находится около колодца только в светлое время суток. Поэтому связанное с ним определенное напряжение было снято.

Для предотвращения попыток афганцев изъять наш заряд из колодца в случае обнаружения ими факта его закладки мы предусмотрели вместе с зарядом опустить в колодец дымовую гранату со слезоточивым газом. Одновременно опробовали, как будут себя вести в воде временные взрыватели, и утром на следующий день убедились, что все получится. Для гарантии предусмотрели установку в заряд двух временных взрывателей.

Таким образом, все проверочные и подготовительные мероприятия к диверсии были завершены.

Что мы чувствовали в то время, изложить, да и вообще определить, наверно, очень трудно. '

Одновременно с работой по «нашему объекту» мы вели поиск кабельных линий связи на поверхности в сторону резиденции Амина и генштаба афганской армии.

Такой кабель был обнаружен. В темное время суток мы обследовали этот кабель и пришли к выводу, что это линия армейской связи. При прохождении вдоль кабеля мы обнаружили металлический ящик размером примерно 0,5 м х 1 м, через который проходил этот кабель. Ящик мы приняли за необслуживаемый усилительный пункт кабельной линии связи на генштаб и определили его к выводу из строя...

В первой половине 26 декабря на виллу к нам доставили двух лидеров оппозиции режиму Амина. Охраняли их сотрудники группы «Альфа».

В эти же дни, как пишет генерал А.А. Ляховский, а точнее, во второй половине 23 декабря:

«В. Колесника и X. Халбаева вызвали в советское посольство. Там они сначала доложили генерал-полковнику Султану Кекезовичу Магометову результаты проделанной работы, а затем прошли в кабинет на второй этаж, где размещалось представительство КГБ. Здесь находился человек в штатском, которого все называли Борисом Ивановичем (руководитель аппарата КГБ в Афганистане), а также другие сотрудники. В начале беседы Борис Иванович поинтересовался планом охраны дворца. После доклада полковником В. Колесником решения предложил ему подумать над вариантом действий на случай, если вдруг придется не охранять, а захватывать дворец. При этом он добавил, что часть сил батальона может выполнять другую задачу, а им придадут роту десантников и две специальные группы КГБ. В общем, сказали: идите думайте, а завтра утром приезжайте и докладывайте свои соображения. Советник командира бригады охраны полковник Попышев тоже получил задачу разработать свой вариант плана действий батальона как человек, хорошо знающий систему охраны дворца...

...Решения по новой задаче принимали всю ночь. Считали долго и скрупулезно. Понимали, что это и есть реальная задача, ради которой они здесь. И пришли к выводу, что если в батальоне заберут две роты и одну роту (без взвода), о чем предупреждал руководитель представительства КГБ, то захватить дворец батальон не сможет, даже с учетом усиления и фактора внезапности. Соотношение сил и средств на всех направлениях складывалось примерно 1:15 в пользу афганцев. Необходимо было задействовать все силы батальона и средства усиления. Исходя из этого и разработали план.

Утром 24 декабря первым докладывал полковник Попышев. Сразу стало понятно, что к своей миссии он подошел чисто формально, по принципу «чего изволите» — ведь задачу выполнять нужно было не ему. Он доказывал, что выделенных сил и средств батальону достаточно, но подтвердить свои слова расчетами не смог. Затем решение на захват дворца Тадж-Бек доложил полковник В. Колесник. Обосновал необходимость участия в штурме всего батальона с приданными силами и средствами, детально изложил план действий. После долгих обсуждений командованию батальона сказали: «Ждите». Ждать пришлось долго. Только во второй половине дня сообщили, что решение утверждается, и батальон задачу будет выполнять в полном составе. Но подписывать этот план не стали. Сказали: «Действуйте!»

На проведение всех мероприятий, связанных с вводом войск в ДРА, отводилось очень мало времени — менее суток.

Такая поспешность не могла не сказаться негативно в дальнейшем. Многое оказалось неподготовленным и непродуманным. В 12.00 25 декабря поступило распоряжение на переход государственной границы.

С.К. Магометов и В.В. Колесник приехали на полевой переговорный пункт, который был развернут на стадионе недалеко от американского посольства вечером 24 декабря. Зашли в переговорную кабину правительственной связи и стали звонить генералу армии С.Ф. Ахро-мееву, он в то время находился в Термезе в составе оперативной группы Министерства обороны СССР, которая осуществляла руководство вводом советских войск в Афганистан. Телефонистка долго отказывалась соединить полковника Колесника, говорила, что его нет в специальных списках, но затем, видимо, спросив у Ахромеева, все же соединила. Первый заместитель начальника Генерального штаба приказал доложить решение. Выслушав, стал задавать вопросы по его обоснованию и расчетам. Его интересовали мельчайшие детали. По ходу разговора делал замечания и давал указания.

Затем с С.Ф. Ахромеевым переговорил Магометов. Ему была поставлена задача к утру 25 декабря шифром доложить решение за двумя подписями (своей и Колесника). Когда выходили из переговорной кабины, Магометов сказал Колеснику: «Ну, полковник, у тебя теперь или грудь в крестах, или голова в кустах».

Тут же на узле связи написали доклад, и к двум часам ночи шифровка была отправлена. Доехали вместе до посольства, а затем Колесник поспешил в батальон. Надо было готовиться к выполнению боевой задачи... Он был назначен руководителем операции, которая получила кодовое название «Шторм-333».

24 декабря 1979 года я с одним из генералов советнического аппарата побывал на объекте, в овладении которым должен был принять непосредственное участие. Это был один из наиболее сложных объектов предстоящей операции, что требовало личной и детальной рекогносцировки.

В тот же день я впервые оказался в комнате на первом этаже посольства, где работала группа генерала С.К. Магометова. Мы вошли туда вместе с В.А. На нас не обратили внимания. В.А. здесь знали. В комнате стоял шум, галдеж. Все говорили о сложности овладения объектом, о невозможности сделать все незаметно, внезапно. Через плечо одного из генералов я посмотрел на поднятую карту с обстановкой. Рельеф местности представлял из себя форму бутылки, горловину которой закрывала высота с дворцом Тадж-Бек.

«Почему невозможно? — сказал я. — Надо войти в бутылку и все начать оттуда».

На меня внимательно посмотрели.

«Генерал Лебедев», — представил меня В.А. К исходу дня мне объявили, что в Центре принято решение перебросить меня на объект Тадж-Бек.

Видимо, после моего ухода из этого кабинета еще раз все обсудили, доложили в Москву, а так как любая инициатива наказуема, то исполнение поручили мне. Так я стал одним из руководителей операции «Шторм-333».

В разговоре по ВЧ по этому поводу и Ю.В Андропов, и В.А. Крючков подчеркнули необходимость продумать все до мелочей. Все, что следует, — доразведать и максимально обеспечить безопасность участников операции и свою.

Далее мне придется вновь обратиться к книге генерала А.А. Ля-ховского. Он пишет:

«Об этой операции высказывается много различных суждений, причем самых невероятных. Даже участники тех событий по-разному воспринимают их. Многое недосказывается или опускается вообще. Суммируя рассказы очевидцев и имеющийся документальный материал, можно восстановить примерно такую картину.

X. Амин, несмотря на то что сам в сентябре обманул Л. Брежнева и Ю. Андропова (обещал сохранить Н.М. Тараки жизнь, когда последний был уже задушен, в итоге советское руководство два-три дня «торговалось» с X. Амином из-за уже мертвого к тому моменту лидера Апрельской революции), как ни странно, доверял русским. Почему? Если не отбрасывать версию, что он был связан с ЦРУ, то, скорее всего, он получал такие инструкции или, возможно, считал, что победителей не судят, с ними ... дружат. А может быть, не сомневался, что и «русские признают только силу*. Так или иначе, но он не только окружил себя советскими военными советниками, консультировался с высокопоставленными представителями КГБ и МО СССР при соответствующих органах ДРА, но и полностью доверял... лишь врачам из России и надеялся в итоге на наши войска.

Не доверял же он парчамистам, ждал нападения или от них, или от моджахедов. Однако стал он жертвой политической интриги совсем не с той стороны, откуда ждал.

В первой половине декабря на генсека НДПА было совершено покушение «недовольными партийцами из оппозиционных фракций». Он был легко ранен, пострадал и его племянник Абдулла — шеф службы безопасности. X. Амин, расправившись с террористами, отправил племянника на лечение в Советский Союз, а сам сменил свою резиденцию в Ареге и 20 декабря перебрался во дворец Тадж-Бек.

Возвратившись примерно в три часа ночи 25 декабря из посольства в расположение батальона, полковник В.В. Колесник возглавил подготовку к боевым действиям по захвату дворца.

Активную помощь в этом ему оказывал подполковник О.Л. Швец». Вечером 25 декабря 1979 года я провел совещание с командирами своих разведывательно-диверсионных групп о результатах разведки объектов и мерах по овладению ими. В основном все были готовы. Недоставало плана дворца. Ослабить оборону дворца сотрудники 9-го управления отказались по соображениям конспирации, но смогли 26 декабря провести во дворец разведчиков-диверсантов, которые все внимательно осмотрели и составили поэтажный план. Офицеры «Грома» и «Зенита» провели разведку огневых точек, расположенных на ближайших высотах. Все эти дни велось круглосуточное визуальное наблюдение за дворцом Тадж-Бек. Разведчики ночью приближались как можно ближе к объекту, оставались там на весь день.

Все было готово. За объектом внутри и снаружи продолжалось непрерывное агентурное наблюдение. Поздно вечером 26 декабря В. В. Колесник и я вместе с Э.Г. Козловым и О.Л. Швецом еще раз отработали план операции по объекту Тадж-Бек. Основным замыслом этого плана было решение главной задачи силами двух смешанных штурмовых групп «Гром» и «Зенит», действия которых обеспечивались созданием внешнего и внутреннего колец окружения силами подразделений «мусульманского» батальона и средств огневой поддержки. Особое внимание уделялось вопросам связи и взаимодействия.

Вот как об этом вспоминает А.А. Ляховский:

«Планом операции предусматривалось в назначенное время (первоначально начало операции намечалось на 25 декабря, в последующем штурм дворца перенесли на 27 декабря) тремя ротами занять участки обороны и не допустить выдвижение к дворцу Тадж-Бек афганских батальонов (трех мотопехотных и танкового). Таким образом, против каждого батальона должна была действовать рота спецназа или десантников (танковый батальон располагался с одним из мотопехотных). Командиром приданной парашютно-десантной роты был В.А. Востро-тин, в будущем Герой Советского Союза. Против танкового батальона выставляли также взвод ПТУРС «Фагот» (противотанковых управляемых снарядов). Еще одна рота предназначалась для непосредственного штурма дворца. Вместе с ней должны были действовать две специальные группы КГБ. Частью сил предполагалось захватить и разоружить зенитный и строительный полки. Предусмотрели также охрану и резерв.

Одной из важнейших задач был захват двух закопанных танков, которые держали под прицелом все подходы к дворцу. Для этого выделили пятнадцать человек (в их число входили специалисты-танкисты) во главе с заместителем командира батальона капитаном Сатаровым, а также двух снайперов из КГБ.

От действий этой группы во многом зависел успех всей операции. Они начинали первыми.

Руководство батальона хорошо понимало, что задача может быть выполнена только при условии внезапности и военной хитрости. В противном случае им никому живыми не уйти. Поэтому, чтобы приучить афганцев и раньше времени не вызвать подозрения, разработали соответствующий сценарий и начали проводить демонстрационные действия: стрельба, выход по тревоге и занятие установленных участков обороны, развертывание и т. д. В ночное время пускали осветительные ракеты. Так как ночью были сильные морозы, по графику прогревали моторы бронетранспортеров и боевых машин пехоты, чтобы можно было их по сигналу сразу завести.

Сначала это вызвало беспокойство командования бригады охраны дворца. Например, когда первый раз запустили ракеты, то расположение батальона мгновенно осветили прожекторы зенитного полка и приехал майор Джандад. Ему разъяснили, что идет обычная боевая учеба и проводятся тренировки для выполнения задачи по охране дворца, а местность освещают, чтобы исключить возможность внезапного нападения на дворец со стороны моджахедов. В последующем афганцы все время просили, чтобы не очень шумели моторы боевой техники ночью, так как мешают спать Амину. Командир батальона и «майор Колесов» сами ездили к командиру бригады охраны и успокаивали его. Постепенно афганцы привыкли и перестали настороженно реагировать на подобные «маневры» батальона. А они продолжались в течение 25, 26 и первой половины 27 декабря. Новую задачу в батальоне знали только В. Колесник, О. Швец и X. Халбаев...

Главная роль в начальный период советского военного присутствия в ДРА отводилась силам специального назначения. Действительно, фактически первой боевой акцией в операции «Шторм-333», которую осуществили 27 декабря советские подразделения и группы спецназа, стал захват дворца Тадж-Бек, где размещалась резиденция главы ДРА, и отстранение от власти Хафизуллы Амина.

Для широкой общественности»долго оставалось тайной, что же произошло тогда в Кабуле. Мне довелось встречаться и беседовать со многими участниками тех событий. Суммируя различные версии и факты, на основе свидетельств очевидцев и документального материала можно восстановить определенную картину. Хотя, думаю, она не полностью отражает истинный ход действий советских войск в афганской столице...

...26 декабря для установления более тесных отношений в «мусульманском» батальоне устроили прием для командования афганской бригады. Приготовили плов, на базаре купили всевозможной зелени и т. п. Правда, со спиртным были трудности.

Выручили сотрудники КГБ. Они привезли с собой ящик «Посольской» водки, коньяк, различные деликатесы (икру, рыбу), другие закуски — стол получился на славу.

Из бригады охраны пришло пятнадцать человек во главе с ее командиром и замполитом. Во время приема старались разговорить афганцев. Провозглашали тосты за советско-афганскую дружбу, за боевое содружество и т. д. Сами пили гораздо меньше (иногда солдаты, которые обслуживали на приеме, вместо водки наливали в рюмки советских офицеров воду). Особенно разговорчивым оказался замполит бригады, который в пылу откровенности рассказал «капитану Лебедеву», что Н. Тараки был задушен по приказу X. Амина.

Это была тогда новая и очень важная информация. Джандад быстро распорядился, и замполита тут же куда-то увезли. Командир сказал, что заместитель немного выпил лишнего и сам не знает, что говорит. В конце приема расставались если не друзьями, то, по крайней мере, хорошими знакомыми.

Находящийся на окраине Кабула, в Дар-уль-Амане, дворец Тадж-Бек располагался на высоком, поросшем деревьями и кустарником крутом холме, который был к тому же еще оборудован террасами и заминирован. К нему вела одна-единственная дорога, круглосуточно усиленно охраняемая. Сам дворец тоже был довольно-таки труднодоступным сооружением.

27 декабря В.В. Колесник и Ю.И. Дроздов доложили новый план боя. Утвердили. Вернули без подписи со словами: «Действуйте*.

Я пригласил В.В. Колесника к себе в номер посольской гостиницы, в баню. По старому обычаю помылись, сменили белье, молча выпили бутылку коньяку. Впереди нас ждал бой...

...С утра 27 декабря началась непосредственная подготовка к штурму дворца X. Амина. У сотрудников КГБ был детальный план дворца (расположение комнат, коммуникаций, электросети и т. д.). Поэтому к началу операции «Шторм-333» спецназовцы из «мусульманского» батальона и группы КГБ «Гром» (командир майор Семенов) и «Зенит» (командир майор Романов) детально знали объект захвата № 1: наиболее удобные пути подхода; режим несения караульной службы; общую численность охраны и телохранителей Амина; расположение пулеметных гнезд, бронемашин и танков; внутреннюю структуру комнат и лабиринтов дворца Тадж-Бек; размещение аппаратуры радиотелефонной связи и т. д. Более того, как рассказал весьма осведомленный человек, перед штурмом дворца в Кабуле спецгруппой КГБ был взорван так называемый колодец — фактически центральный узел секретной связи с важнейшими военными и гражданскими объектами ДРА. Готовились штурмовые лестницы. Проводились и другие подготовительные мероприятия. Главное — секретность и скрытность.

Наши военные советники командиров частей Кабульского гарнизона получили разные задачи: некоторые 27 декабря должны были остаться в частях на ночь, организовать ужин с подсоветными (для этого им выдано спиртное и кое-что из съестного) и ни при каких обстоятельствах не допустить выступления афганских частей против советских войск. Другим, наоборот, было приказано долго в подразделениях не задерживаться, и они раньше, чем обычно, уехали домой. Остались только специально назначенные люди, которые были соответственно проинструктированы...

...Личному составу «мусульманского» батальона и спецподразделений КГБ разъяснили, что X. Амин повинен в массовых репрессиях, по его приказу убивают тысячи ни в чем не повинных людей, он предал дело Апрельской революции, вступил в сговор с ЦРУ США и т. д. Правда, эту версию мало кто из солдат и офицеров воспринимал. «Тогда зачем Амин пригласил наши войска, а не американцев?» — резонно спрашивали они. Но приказ есть приказ, его надо выполнять. И спецназовцы готовились к бою».

Глава 2. Штурм дворца Тадж-Бек

После бани 27 декабря 1979 года я и В.В. Колесник в полдень еще раз зашли каждый к своему руководству. Б.С. Иванов связался с Центром, доложил, что все готово. Потом он протянул трубку радиотелефона мне. Говорил Ю.В. Андропов.

— Ты сам пойдешь? — спросил он. Я ответил утвердительно. — Зря не рискуй, думай о своей безопасности и береги людей.

В район расположения «мусульманского» батальона ехали молча, каждый думал о своем.

Пообедали, и в середине дня В.В. Колесник, О.Л. Швец и я еще раз обошли исходные позиции батальона. Колесник отдал указания подходившим командирам рот, приказал с наступлением сумерек переместить одну из «Шилок» на удобную позицию для подавления возможного огня зенитной батареи. Все делал спокойно, уверенно. На одной из высоток заметили группу афганских офицеров, изучавших район обороны «мусульманского» батальона. К афганцам для выяснения причин поехал Швец. После штурма дворца ко мне приведут Джандада, который расскажет, что они получили сообщение о наших намерениях, не поверили, но на всякий случай решили провести рекогносцировку. Об этой рекогносцировке и результатах беседы доложили руководству операцией. Видимо, об этом было сообщено в Центр. Нам же передали, что штурм назначен на 15.00.

Получив это сообщение, вместе с Колесником решили срочно собрать всех командиров рот, штурмовых групп и подразделений огневой поддержки в моей комнате на втором этаже казармы.

Как старшему по званию Колесник предложил мне открыть совещание. В своем кратком выступлении я дал политическую оценку обстановки, раскрыл общую поставленную задачу, дал оценку сил и средств противника и основного объекта, нашего положения, соотношения сил и средств, общее распределение сил и средств ♦ мусульманского» батальона и штурмовых групп. После этого Колесник отдал боевой приказ подразделениям, перечислив для каждого конкретные задачи.

Как развивались дальнейшие события, подробно рассказывает в своей книге генерал А.А. Ляховский:

♦ В это время сам Амин, ничего не подозревая, находился в эйфории оттого, что удалось добиться своей цели — советские войска вошли в Афганистан. Днем 27 декабря он устроил обед, принимая в своем роскошном дворце министров с семьями.

Формальным поводом, чтобы собрать всех, стало, с одной стороны, желание показать соратникам свою новую резиденцию, а с другой, — возвращение из Москвы секретаря ЦК НДПА Панджшири. Тот заверил его: советское руководство удовлетворено изложенной им версией смерти Тараки и сменой лидера страны, визит еще больше укрепил отношения с СССР. Там подтвердили, что Советский Союз окажет Афганистану широкую военную помощь.

X. Амин торжественно говорил присутствующим: ♦Советские дивизии уже на пути сюда. Все идет прекрасно. Я постоянно связываюсь по телефону с товарищем Громыко, и мы сообща обсуждаем вопрос, как лучше сформулировать для мира информацию об оказании нам советской военной помощи». Порассуждали о том, как начальнику генерального штаба Мохаммеду Якубу лучше наладить взаимодействие с командованием советских войск. Кстати, сам Якуб, тоже ни о чем не догадывающийся, пригласил к себе в генштаб для ♦налаживания более тесного взаимодействия» советских военных представителей.

Днем ожидалось выступление X. Амина по афганскому телевидению. На съемки его выступления во дворец Тадж-Бек были приглашены высшие военные чины и начальники политорганов.

Однако этому помешала акция, проводимая по плану КГБ.

Неожиданно во время обеда генсек НДПА и многие его гости почувствовали себя плохо. Некоторые потеряли сознание. Полностью ♦отключился» и X. Амин. Его супруга немедленно вызвала командира президентской гвардии Джандада, который начал звонить в Центральный военный госпиталь (Чарсад Бистар) и в поликлинику советского посольства, чтобы вызвать помощь. Продукты и гранатовый сок были немедленно направлены на экспертизу. Повара-узбеки задержаны...

...В 15.00 из посольства передали, что время начала штурма (время «Ч») установлено — 22.00, потом перенесено на 21.00. Позже оно периодически уточнялось и в конце концов стало — 19.30. Видимо, руководители операции рассчитывали, что сработает план устранения Амина путем его отравления и тогда, возможно, отпадет необходимость штурмовать дворец Тадж-Бек. Но ввиду строгой секретности этого плана советские врачи не были к нему допущены и по незнанию сорвали его выполнение.

Во дворец по просьбе начальника главного политического управления М. Экбаля Вазири и настоянию начальника политического отдела аппарата, главного военного советника в ДРА генерал-майора С.П. Ту-тушкина прибыла группа советских врачей, находившихся тогда в Кабуле. В нее входили начальник медицинской службы, терапевт советников, командир группы хирургического усиления, врач-инфекционист из Центрального военного госпиталя афганской армии, врач из поликлиники советского посольства, две женщины — врач и медсестра — диетологи, работавшие в медпункте, расположенном на первом этаже дворца Тадж-Бек. Вместе с ними прибыл и афганский доктор подполковник Велоят.

Когда советские врачи, терапевт полковник Виктор Петрович Куз-неченков, командир группы хирургического усиления госпиталя полковник Анатолий Владимирович Алексеев, другие медики примерно в два часа дня подъехали к внешнему посту охраны и, как обычно, стали сдавать оружие, их дополнительно еще и обыскали, чего раньше никогда не было. Причем обращались в достаточно резкой форме. При входе во дворец тщательней, чем обычно, проверили документы и еще раз обыскали. Что-то случилось? Поняли, что именно, когда увидели в вестибюле, на ступеньках лестницы, в комнатах лежащих и сидевших в неестественных позах людей. Те, кто пришел в себя, корчились от боли. Наши врачи определили сразу: массовое отравление. Решили оказывать пострадавшим помощь, но тут к ним подбежал афганский медик подполковник Велоят и увлек их за собой — к Амину. По его словам, генсек был в тяжелейшем состоянии. Поднялись по лестнице. Амин лежал в одной из комнат, раздетый до трусов, с отвисшей челюстью и закатившимися глазами. Он был без признаков сознания, в тяжелейшей коме. Умер? Прощупали пульс — еле уловимое биение. Умирает?

Полковники В. Кузнеченков и А. Алексеев не задумываясь, что нарушают чьи-то планы, приступили к спасению главы «дружественной СССР страны». Сначала вставили на место челюсть, затем восстановили дыхание. Отнесли его в ванную комнату, вымыли и стали делать промывание желудка. *

После этого перенесли Амина опять в спальню. Стали вводить лекарство. Уколы, снова уколы, капельницы, в вены обеих рук введены иглы...

Эта работа продолжалась примерно до шести часов вечера. Когда челюсть перестала отпадать и пошла моча, врачи поняли, что их усилия увенчались успехом и жизнь Амину им удалось спасти. Но, почувствовав, что назревают какие-то тревожные события, А. Алексеев заблаговременно отправил женщин из дворца, сославшись на необходимость срочно сделать в лаборатории анализы промывных вод.

Пройдет довольно значительное время, прежде чем дрогнут веки Амина и он придет в себя, затем удивленно спросит:

«Почему это случилось в моем доме? Кто это сделал? Случайность или диверсия?»

Это происшествие очень встревожило офицеров, ответственных за организацию охраны председателя Ревсовета ДРА (Джандад, Экбаль). Они выставили дополнительные (даже внешние) посты из афганских военнослужащих и позвонили в танковую бригаду, чтобы там были готовы оказать помощь. Однако помощи им ждать было неоткуда, так как наши десантники уже полностью блокировали располагавшиеся в Кабуле части афганских войск. Вот что, например, рассказал много лет спустя В.Г. Салкин, ныне полковник, находившийся в Кабуле в декабре 1979 года... «Вечером, приблизительно в 18.30, командиру бригады капитану Ахмад Джану поступила команда ввести один батальон в город. Я и советник командира бригады полковник Пясецкий в это время постоянно находились рядом с командиром. Тот отдал приказ командиру первого танкового батальона привести батальон в состояние полной боевой готовности, заявив, что приказ о выходе батальона будет отдан позже. Личный состав, получив приказ, буквально ринулся к танкам. Моментально взревели танковые двигатели. Первый батальон был готов к действиям. Пясецкий время от времени смотрел на часы, ожидая новых команд бригаде. В 19.10 Виктор Николаевич сам попросил Ахмад Джана связаться со своим командованием и уточнить указания по выходу батальона в город. Однако командир не смог позвонить из-за отсутствия связи».

Связи не было потому, что к этому времени спецгруппа КГБ взорвала узел связи. О том, как это происходило, мне рассказал Алексей П.:

«Получив приказ на проведение диверсии, я еще раз провел визуальную разведку объекта, а вернувшись на виллу, обнаружил, что все, кроме входящих в мою группу, уже куда-то убыли, в том числе и лидеры оппозиции.

Я собрал группу, объявил время проведения диверсии и поставил задачу подорвать кабель тоже в 19.30.

Где-то в 18.45 на трех автомашинах мы выехали на диверсию. На вилле оставался всего один сотрудник, которому я приказал в случае срыва нашей операции все закрыть и убыть в наше посольство, а конкретно в погранроту. Хотя переводчиков в отряде не хватало, я все же упросил выделить в мою группу переводчика.

Дальнейшее развитие событий показало, что, не будь его в нашей группе, не было бы и бескровного проведения операции.

Прибыв к объекту диверсии, я с подгруппой прикрытия расположился на УАЗ-469 около поста регулирования движением. Вторая подгруппа прикрытия на «Волге» остановилась около гостиницы, а подгруппа исполнителей с переводчиком и подготовленным зарядом на УАЗ-450 подъехала непосредственно к колодцу. В момент открытия люка колодца подрывников неожиданно окликнул часовой поста охраны узла связи. К часовому подбежал переводчик, объяснил, что идет проверка связи, угостил его сигаретой и повел с ним отвлекающий разговор.

Операция по открытию люка, закладке в колодец заряда, а затем повторному открытию люка для того, чтобы бросить в колодец гранату со слезоточивым газом (в спешке гранату не опустили вместе с зарядом), была проведена, как говорят, за считанные секунды, хотя нам всем они показались очень долгими. Расположение прикрытия и исполнителей и расстояние между ними позволяли нам осуществлять зрительную связь. Поэтому, как только машина УАЗ-450 с подрывниками тронулась с места, одновременно с ними начали движение и подгруппы прикрытия.

На виллу мы возвратились без приключений и не без волнения стали ожидать взрыва. На вилле в момент нашего возвращения находились два сотрудника нашей резидентуры и несколько афганцев, которые должны были встречать своих сторонников, а мы их вооружать.

Среди афганцев один свободно владел русским языком. Остальные афганцы русский язык не знали или делали вид, что не понимают по-русски.

В 19.30 прогремел сильный взрыв, а вскоре недалеко от нас последовал и второй взрыв как результат подрыва линии армейской связи.

По рации я доложил руководству о выполнении задания. И тут началось. Особенно сильно велась стрельба в районе дворца Амина.

Непосредственно вблизи виллы стояла какая-то непонятная тишина.

Примерно через час стрельба в городе прекратилась. Мы ожидали афганцев, которых должны были вооружить автоматами и пистолетами, но они начали прибывать только утром следующего дня. При выдаче оружия нам приходилось объяснять афганцам правила стрельбы из него, так как многие из них держали в руках оружие впервые».

Далее генерал А.А. Ляховский пишет:

«... После взрывов, убедившись в отсутствии связи, В.Н. Пясецкий посоветовал командиру проконтролировать состояние телефонного провода на территории бригады. СрЬчно был вызван взвод связи, и солдаты начали тщательно проверять состояние кабеля. На это ушло примерно 30 минут...

...Неожиданно четыре БМД на полном ходу сбили ворота военного городка и, не снижая скорости, окружили здание штаба бригады. Из первой машины вышел советский капитан. Он вошел в здание, представился, отозвав в сторону Пясецкого, переговорил с ним, затем достал фляжку со спиртом и предложил выпить. Капитан, обращаясь к командиру бригады, заявил, что в городе неспокойно и выход бригады в город нежелателен. Командир, посоветовавшись, дал команду «отбой» первому батальону...

...По свидетельству В. Колесника, около шести вечера его вызвал на связь главный военный советник генерал-полковник С.К. Магометов и сказал, что время штурма перенесено и начинать надо как можно скорее. Буквально спустя пятнадцать—двадцать минут группа захвата во главе с капитаном Сатаровым выехала на машине ГАЗ-66 в направлении высоты, где были закопаны танки. Офицеры батальона внимательно следили за ним. Танки охранялись часовыми, а их экипажи находились в казарме, расположенной в 150—200 метрах от них. Одна из рот «мусульманского» батальона залегла в указанном ей районе в готовности поддержать огнем действия группы Сатарова. Офицеры увидели, что, когда машина подъехала к расположению третьего батальона, там вдруг послышалась стрельба из стрелкового оружия, которая неожиданно усилилась. Полковник В. Колесник немедленно дал команды: «Огонь!» и «Вперед!». Одновременно кабульское небо рассекли две красные ракеты — сигнал для солдат и офицеров «мусульманского» батальона и спецгрупп КГБ. На дворец обрушился шквал огня. Это произошло примерно в четверть восьмого вечера.

Первыми по дворцу прямой наводкой по команде капитана Пауто-ва открыли огонь зенитные самоходные установки ЗСУ-23-4 «Шилка», обрушив на него море снарядов. Автоматические гранатометы АГС-17 стали вести огонь по расположению танкового батальона, не давая экипажам подойти к танкам. Подразделения «мусульманского» батальона начали выдвижение в районы предназначения. По дороге к дворцу двинулась рота боевых машин пехоты старшего лейтенанта Шарипова. На десяти БМП в качестве десанта находились две спецгруппы КГБ. Общее руководство ими осуществлял полковник Г.И. Бояринов. Боевые машины сбили внешние посты охраны и устремились к Тадж-Беку.

Единственная дорога круто серпантином взбиралась в гору с выездом на площадку перед дворцом. Дорога усиленно охранялась, а другие подступы были заминированы. Едва первая боевая машина миновала поворот, из здания ударили крупнокалиберные пулеметы. БМП была подбита. Члены экипажа и десант покинули ее и при помощи штурмовых лестниц стали взбираться вверх в гору. Шедшая второй БМП, столкнула подбитую машину с дороги, и освободила путь остальным. Они быстро выскочили на площадку перед Тадж-Беком. Сначала на штурм пошли опергруппы КГБ, за ними последовали некоторые солдаты из спецназа. Для устрашения оборонявшихся, а может быть, и со страху атакующие дворец громко кричали, в основном матом...

...Бой в самом здании сразу же принял ожесточенный и бескомпромиссный характер. Если из помещений не выходили с поднятыми руками, то выламывались двери, в комнату бросались гранаты. Затем без разбору стреляли из автоматов. «Шилки» на это время перенесли огонь на другие объекты. БМП покинули площадку перед дворцом и заблокировали единственную дорогу.

Все шло как будто по плану, но случилось непредвиденное. При выдвижении подразделений батальона в район боевых действий с построенного через арык мостика свалился один бронетранспортер и перевернулся. Люки оказались закрытыми, и экипаж не мог из него выйти. Командир отделения стал вызывать по радиостанции подмогу. Он включился на передачу, безостановочно вызывал своего старшего командира. Этим в самый ответственный момент радиосвязь была парализована. Пришлось командованию батальона использовать другие средства и сигналы. Хорошо еще, что они были предусмотрены заранее.

Другая рота и два взвода вели огонь по танковому батальону и не дали его личному составу добраться до танков. Затем они захватили танки и одновременно разоружили личный состав строительного полка. Спецгруппа захватила вооружение зенитного полка, а личный состав взяла в плен. На этом участке руководство боевыми действиями осуществлял подполковник О. Швец. Во дворце офицеры и солдаты личной охраны Амина, его телохранители (около 100—150 чел.) сопротивлялись отчаянно, не сдаваясь в плен. «Шилки» снова перенесли огонь и стали бить по Тадж-Беку и по площадке перед ним (заранее была установка — никому из спецгрупп КГБ и спецназа на площадку из дворца не выходить, потому что живым оттуда выпускать не будут). Но не все эту установку выполнили и поплатились за это жизнью. В здании на втором этаже начался пожар. Это оказало сильное моральное воздействие на оборонявшихся.

Однако по мере продвижения спецназа ко второму этажу Тадж-Бе-ка стрельба и взрывы усиливались. Солдаты из охраны Амина, принявшие спецназовцев сперва за собственную мятежную часть, услышав русскую речь и мат, сдались им как высшей и справедливой силе. Как потом выяснилось, многие из них прошли обучение в десантной школе в Рязани, где, видимо, и запомнили русский мат на всю жизнь.

Позже мне не раз приходилось слышать мнение, что дворец Тадж-Бек брали спецгруппы КГБ, а армейцы только присутствовали при этом. На мой взгляд, это не совсем так. Одни чекисты ничего бы сделать не смогли. Конечно, по уровню личной подготовки спецназовцам трудно было тягаться с профессионалами из КГБ, но именно они обеспечивали успех этой операции». •

Я разделяю эту точку зрения А.А. Ляховского. Когда штурмовые группы разведчиков-диверсантов ворвались во дворец и устремились к своим объектам внутри здания, встречая сильный огонь охраны, участвовавшие в штурме спецназовцы «мусульманского» батальона создали жесткое непроницаемое огневое кольцо вокруг объекта, уничтожая все, что оказывало сопротивление. Без этой помощи потерь было бы много больше. Ночной бой, бой в здании требуют теснейшего взаимодействия и не признают выделения каких-либо ведомств.

О том, что происходило в Тадж-Беке, читаем в книге А.А. Ляховского:

«Советские врачи попрятались, кто куда мог. Сначала думали, что напали моджахеды, затем — сторонники Тарани. Только позднее, услышав русский мат, они поняли, что действуют советские военнослужащие. А. Алексеев и В. Кузнеченков, которые должны были идти оказывать помощь дочери Амина (у нее был грудной ребенок), после начала штурма нашли «убежище» у стойки бара. Спустя некоторое время они увидели Амина, который шел по коридору, весь в отблесках огня. Был он в белых трусах и майке, держа в высоко поднятых, обвитых трубками руках, словно гранаты, флаконы с физраствором. Можно было только представить, каких это усилий ему стоило и как кололи вдетые в вены иглы. А. Алексеев, выбежав из укрытия, первым делом вытащил иглы, прижал пальцами вены, чтобы не сочилась кровь, а затем довел его до бара. Амин прислонился к стене, но тут послышался детский плач — откуда-то из боковой комнаты шел, размазывая кулачками слезы, пятилетний сынишка Амина. Увидев отца, бросился к нему, обхватил за ноги, Амин прижал его голову к себе, и они вдвоем присели у стены.

• Спустя много лет после тех событий А. Алексеев рассказывал, что они не смогли больше находиться возле бара и поспешили уйти оттуда, но когда шли по коридору, то раздался взрыв и их взрывной волной отбросило к двери конференц-зала, где они и укрылись. В зале было темно и пусто. Из разбитого окна сифонило холодным воздухом и доносились звуки выстрелов. В. Кузнеченков стал в простенке слева от окна, А. Алексеев — справа. Так судьба их разделила в этой жизни.

Амин приказал своему адъютанту позвонить и предупредить советских военных советников о нападении на дворец. При этом он сказал: «Советские помогут». Но адъютант доложил Амину, что стреляют советские. Эти слова вывели его из себя, он схватил пепельницу и бросил ее в адъютанта, закричав раздраженно: «Врешь, не может быть!» Затем сам попытался позвонить начальнику генерального штаба, командиру 41-й танковой бригады, но связи с ними уже не было. После этого Амин тихо проговорил: «Я об этом догадывался, все верно».

Тем временем спецгруппа КГБ прорвалась к помещению, где находился Хафизулла Амин, и в ходе перестрелки он был убит офицером этой группы. Труп главы правительства ДРА и лидера НДПА завернули в ковер... Основная задача была выполнена».

Валентин Братерский (сотрудник бывшего Управления внешней разведки КГБ), вспоминая о тех днях, поделился некоторыми своими впечатлениями о штурме дворца Тадж-Бек:

«Нас было пятеро из ПГУ и две группы по 30 человек, которые и осуществляли операцию. Уникальная группа «Гром», в которую входили классные спортсмены, должна была непосредственно действовать во дворце. Группа «Зенит» — обеспечить подступы ко дворцу. В ней были ребята из балашихинской школы, где готовят спецназовцев. Из 60 ребят в строю остались 14.

С другой стороны были большие потери. В охране Амина было 300 человек. 150 сдались в плен. Убитых не считали. Амин еще пригнал двухтысячный полк, и они окопались вокруг дворца. Полк мы прорезали, как кинжалом. Во время штурма он как-то рассеялся. Кармаль обещал, что нас поддержат 500 верных ему боевиков. Завезли для них оружие, гранаты — ждали. Из 500 человек пришел только один.

Была еще одна группа под началом майора КГБ. В их задачу входило доставить некоторых представителей афганского руководства для подтверждения версии о внутреннем перевороте. Версия же, которая внушалась нам, — Амин связан с американцами, мы получим еще одного опасного соседа с юга. Никаких документов, подтверждающих эту версию, никогда представлено не было.

Мне все стало окончательно ясно, когда человек, застреливший Амина, сказал мне, что приказ был: живым Амина не брать. Кстати, тогда же в перестрелке был ранен в грудь и скончался сын Амина лет восьми. Я собственными руками перевязывал рану его дочери — ее ранило в ногу. Мы оставили дворец, в котором ковры были пропитаны кровью и хлюпали под ногами. Это трудно себе представить...

Перед отлетом нам всем обещали звезды Героев. Двое, насколько я знаю, получили, один — посмертно, всего в КГБ было награждено за это дело 400 человек, вплоть до машинисток и секретарш».

Я глубоко сомневаюсь в правдивости отдельных утверждений В. Братерского. В составе штурмовых групп его не было. За его хлесткими высказываниями я не вижу ничего, кроме незнания фактов, небрежности и некомпетентности. Звезд Героев нам не обещали, нам просто поручали выполнение оперативного задания. Так пишут те, кто сам там не был, но все и больше всех знает.

«...Уцелевшие после той ночи ребята договорились, что будут встречаться каждый год 27 декабря в семь часов вечера у могилы Неизвестного солдата. Крючков запретил — мол, нечего сопли распускать...»

Да, действительно, добрых пять лет «афганцы» встречались в этот день вопреки запрету, но в другом месте. Они не разделяли этой

точки зрения своего руководства. Председатель КГБ Крючков в беседах со мной соглашался с ними, но не все было в его силах. Снова процитирую А.А. Ляховского:

«На двух захваченных у афганцев танках к зданию дворца прибыла группа капитана Сатарова. Он доложил Колеснику, что когда они проезжали мимо третьего батальона бригады охраны, то увидели — в батальоне объявлена тревога. Афганские солдаты получали боеприпасы. Рядом с дорогой, по которой проезжали спецназовцы, стоял командир батальона и еще два офицера.

Решение пришло быстро. Выскочив из машины, они захватили командира афганского батальона и обоих офицеров, бросили в машину и поехали дальше. Некоторые солдаты, успевшие получить патроны, открыли по ним огонь, а затем и весь батальон устремился в погоню за машиной — освобождать своего командира. Тогда спецназовцы спешились и начали стрелять из пулеметов по бегущей пехоте. Открыли огонь и бойцы роты, обеспечивающей действия группы Сатарова. «Положили» очень много — порядка 250 человек, остальные разбежались. В это же время из снайперских винтовок сняли часовых возле танков и чуть позже захватили их. Вой во дворце продолжался недолго. Вскоре все там было кончено. Командир роты старший лейтенант Шарипов доложил, что дворец захвачен. Полковник Колесник дал команду на прекращение огня и перенес свой командный пункт непосредственно в Тадж-Бек».

С командного пункта, вырытого на гребне горы рядом с одной из «Шилок», Колесник и я руководили боем. По кратким радиосообщениям чувствовался его ритм, нарастание и затухание. В какой-то момент резкое усиление огня — и наступила тишина. Даже отдельных выстрелов не было.

— Все, — сказал Колесник и добавил: — Это мой первый и настоящий в жизни бой. А у вас?

— Очередной, — ответил я после недолгого молчания.

Бой продолжался 43 минуты.

Колесник дал команду прекратить огонь, и мы перенесли командный пункт непосредственно во дворец. На площадке перед дворцом и внутри него к нам обоим подходили командиры групп и подразделений с докладом и за распоряжениями. Уже шла эвакуация на бронетранспортерах и БМП раненых и погибших.

Вошли во дворец. Внизу, в холле, продолжали перевязывать раненых. Разгоряченные только что закончившимся боем, проверяя, нет ли затаившихся аминовцев, ходили спецназовцы и штурмовики. В.Ф. Карпухин подошел с каской в руках, показал застрявшую в триплексе пулю.

— Смотри, как повезло. Я теперь маму увижу.

М.М. Романов, Э.Г. Козлов, Я.Ф. Семенов тяжело переживали потери. Четверо убитых и 17 раненых.

Вот что пишет о потерях А.А. Ляховский:

«В тот вечер в перестрелке был убит общий руководитель спецгрупп КГБ полковник Г.И. Бояринов, его заменил подполковник

Э.Г. Козлов. По свидетельству участников штурма, в конференц-зале осколком гранаты был сражен полковник В.П. Кузнеченков. Однако все время находившийся рядом с ним А.В. Алексеев утверждает, что когда они вдвоем прятались в конференц-зале, то какой-то автоматчик, заскочив туда, дал на всякий случай очередь в темноту. Одна из пуль попала в Кузнеченкова. Он вскрикнул и сразу же умер. Мертвого товарища Алексеев взвалил на себя и вынес во двор, где положил его на бронетранспортер, который вывозил раненых. «Мертвых не берем», — кричал какой-то автоматчик Алексееву. «Да он еще живой, я врач», — возразил полковник. В последующем труп Кузнеченкова отвезли в госпиталь, а Алексеев встал к операционному столу.

В «мусульманском» батальоне погибло 5 человек, ранено — 35. Причем 23 человека, получившие ранения, остались в строю. Остальных раненых медик батальона капитан Ибрагимов вывез на БМП в кабульский госпиталь.

В течение ночи спецназовцы несли охрану дворца, так как опасались, что на его штурм пойдут дислоцировавшиеся в Кабуле дивизии и танковая бригада. Но этого не случилось. Советские военные советники, работавшие в частях афганской армии, и переброшенные в афганскую столицу части воздушно-десантных войск не позволили им этого сделать. К тому же спецслужбами заблаговременно было парализовано управление афганскими силами.

Не обошлось и без курьезов. Ночью нервы у всех были напряжены до предела. Ждали нападения верных Амину войск. Предполагали, что во дворец ведет подземный ход. Вдруг из шахты лифта послышался какой-то шорох. Спецназовцы вскочили, стали стрелять из автоматов, бросили гранаты, но оттуда выскочил обезумевший от страха кот.

Вполне вероятно, что кое-кто из наших соотечественников пострадал от своих же: в темноте личный состав «мусульманского» батальона и спецгруппы КГБ узнавали друг друга по белым повязкам на рукавах и ...мату. Но ведь все были одеты в афганскую военную форму, а вести стрельбу и бросать гранаты приходилось часто с приличного расстояния. Попробуй уследить ночью, в темноте, в такой неразберихе — у кого на рукаве повязка, а у кого ее нет...

...Примерно в такой же обстановке происходил и захват здания министерства обороны ДРА. Комитетчики и спецназ довольно быстро покончили с охраной, но начальник генерального штаба Якуб сумел забаррикадироваться в одной из комнат и начал по рации вызывать подмогу, прежде всего рассчитывая на 444-ю бригаду командос. Однако никто не поспешил ему на выручку, и к полуночи, поняв всю бесперспективность дальнейшего сопротивления, он сдался на милость побе-

дителей. Милость проявлена не была. В группе захвата присутствовал афганец — один из функционеров «Парчам», по некоторым данным, Абдул Вакиль, который зачитал «предателю» Якубу приговор «от имени партии и народа» и затем собственноручно застрелил уже бывшего начальника генштаба из пистолета. •

Утром 28 декабря, вспоминал впоследствии офицер «мусульманского» батальона, прозвучали последние выстрелы операции по ликвидации аминовского режима, в ходе которой спецназ, впервые появившийся в Афганистане, сказал свое веское и решительное слово. Никто из батальона не подозревал, что отгремевший ночной бой был лишь дебютом, после которого предстоит участие в сотнях операций, еще более кровопролитных, чем эта, и что последний солдат спецназа покинет афганскую землю лишь в феврале восемьдесят девятого года.

В ту ночь произошел не просто очередной государственный переворот в Кабуле, при котором власть из рук «халькистов» перешла к «парчамистам», поддержанным советской стороной, а было положено начало резкой активизации гражданской войны в Афганистане, была открыта трагическая страница, как в афганской истории, так и в истории Советского Союза. Солдаты и офицеры — участники декабрьских событий искренне верили в справедливость своей миссии, в то, что они помогают избавиться афганскому народу от тирании Амина и, выполнив свой интернациональный долг, вернутся к себе домой. Они не были политологами и историками, учеными и социологами, которые должны были бы предсказать дальнейший ход событий и дать ему оценку. Они были солдатами, выполнившими приказ...

...Спецназовцы утром разоружили остатки бригады охраны. Более 1700 человек афганцев было взято в плен. Однако и здесь не обошлось без потерь. В частности, когда на здании штаба бригады охраны появился белый флаг, то из подъехавшего к нему БМП выскочили замполит роты и двое солдат (хотя было указание из машин не выходить). С крыши глинобитного строения, где размещалась личная охрана Амина, раздалась пулеметная очередь, и все трое погибли.

Убитых афганцев, в том числе и двух малолетних сыновей Амина, закопали в братской могиле неподалеку от дворца Тадж-Бек (в последующем, с июля 1980 года в нем будет располагаться штаб 40-й армии). Труп Амина, завернутый в ковер, еще ночью под руководством замполита батальона капитана Анвара Сахатова был погребен там же, но отдельно от остальных. Никакого надгробия ему поставлено не было. Оставшиеся в живых члены его семьи были посажены в тюрьму Пули-Чархи, сменив там семью Тараки.

Даже дочь Амина, которой во время боя перебило ноги, оказалась в камере с холодным бетонным полом. Но милосердие было чуждо людям, у которых по приказу Амина были замордованы их близкие и родственники. Они жаждали мести.

В середине дня 28 декабря командование «мусульманского» батальона прибыло в здание советского посольства в Кабуле.

Сперва доложили генерал-полковнику С.К. Магометову и резиденту ГРУ о выполненной задаче. Затем полковник В.В. Колесник связался с Москвой из кабинета посла и доложил генералу армии П.И. Ива-шутину о результатах операции, одновременно предложив ему вывести батальон из Афганистана в Чирчик. Начальник ГРУ ГШ распорядился решать этот вопрос с командованием ТуркВО.

Сотрудники КГБ тоже доложили своему начальству в Кабуле, затем по телефону — Ю.В. Андропову. Ему же они потом подарили взятую в качестве трофея винтовку Амина «Ремингтон» с комплектом снайперских прицелов».

Поэт-зенитовец полковник В.Е. Ревский, переживший лично все напряжение этой и последующих схваток, в своей книге «Афганский синдром» об этом бое напишет:

У ног — из липкой крови лужа.

Он в тело государственного мужа

Всадил обойму пуль из пистолета.

Кому-то было очень нужно это...

Когда я доложил Б.С. Иванову о выполнении задания, он сказал, что уже информировал в общих чертах Центр и там ждут подробного сообщения. В рабочей комнате резидентуры я принял доклады от командиров групп, занимавшихся нейтрализацией других городских объектов.

Как и ожидалось, другим наиболее трудным объектом оказался генеральный штаб афганской армии, охрана которого была значительно усилена, а сама обстановка внутри объекта весьма напряжена. Разведывательно-диверсионной группе в продолжительной жестокой схватке удалось отсечь и изолировать руководство генштаба, сковать огнем подразделения внутренней охраны, уничтожить узел связи, не допустить проникновения внешней охраны внутрь здания. Бой завершился с подходом подразделения десантников, были уничтожены лица, оказавшие сопротивление, взяты пленные.

Вспоминая через 20 лет об этом бое, командир разведывательно-диверсионной группы Валерий Р. в своих записках отмечал:

«27 декабря 1979 года в 18.50 группа в составе 16 разведчиков-ди-версантов отряда «Зенит» и восьми офицеров-пограничников и ВДВ вместе с одним афганцем «В» на автомашинах выехали с территории советского посольства в генштаб министерства обороны Афганистана в Кабуле. На место прибыли около 19.00. Одна группа поднялась на второй этаж в левое крыло здания генштаба, где размещается аппарат начальника генштаба МО Афганистана. Остальные по плану остались в вестибюле в ожидании установленного времени. При подъезде к объекту и при следовании к начальнику генштаба было визуально установлено, что количество афганцев (наружное охранение, посты в вестибюле и на обоих этажах, лица в штатском, обслуга, офицеры) значительно больше, чем это фиксировалось раньше при разведке объекта. В помещении узла связи на первом этаже заднего крыла здания, под актовым залом, кроме трех дежурных связистов находилось около 15 афганских солдат с автоматами. В торцевых частях здания у левого и правого входов было кроме обычных двух караульных еще по 7—10 солдат-афганцев. Неустановленное некоторое количество солдат, как выяснилось позже, находилось в комнатах первого этажа. Шесть офицеров прошли в кабинет к начальнику генштаба. Восемь разведчи-ков-диверсантов рассредоточились в запланированном порядке в коридоре и комнатах генштаба, расположенных на втором этаже правого крыла здания, и перекрыли большинство присутствовавших афганцев, угощали их сигаретами, вели разговоры. Подобные контакты с афганцами установили и пятеро разведчиков-диверсантов, оставшихся на первом этаже (вестибюль, коридоры, торцевые входы).

Около 19.06 прибывшие к Якубу гости сели за стол. В 19.30 в городе раздался взрыв; судя по мимике, Якуб его тоже услышал, но говорить продолжал. Затем в кабинет вошли шесть человек афганцев в штатском, один из них сказал Якубу, что телефоны не работают.

Первой начала боевые действия группа первого этажа, нацеленная по плану на узел связи. В короткой рукопашной схватке был обезоружен часовой у входа, перерезаны выходы телефонных проводов на лестничной площадке и автоматным огнем подавлено сопротивление охраны узла связи. Таким образом была создана возможность вывести из строя наиболее уязвимые и важнейшие части узла связи.

Со двора по окнам узла связи неизвестный противник открыл автоматный огонь. Отвечая на него, группа из узла связи, успешно решив возложенную на нее задачу, вышла в вестибюль. При этом пуля угодила в живот одному из разведчиков-диверсантов, попала в заткнутый за пояс пистолет, благодаря чему он получил лишь легкое ранение осколками пластиковой части рукоятки пистолета. В соответствии с планом два члена группы остались в вестибюле и помогли ликвидировать охрану у главного входа. Часть группы бегом поднялась на второй этаж для оказания поддержки действовавшим там бойцам отряда «Зенит». Рукопашная схватка в помещении второго этажа была наиболее продолжительной и ожесточенной.

По окончании боя в здании генштаба все члены группы активно участвовали в разоружении пленных, их обыске, связывали им руки и сдавали под охрану подразделениям ВДВ.

Потери группы — минимальные: два легкораненых, один из них остался в строю, и один тяжелораненый (пограничник, ранение в бедро). Убитых в группе нет...»

Тогда благодаря смелым, решительным действиям всех без исключения членов группы, четкому выполнению каждым из них своей конкретной задачи, находчивости и взаимопомощи группе

Валерия Р. удалось успешно выполнить задание: захватить генштаб, обезвредить его руководство и лишить его связи.

Валерий Р. и сегодня подчеркивает важность успешной ликвидации узла связи, что не дало возможности противнику скоординировать свои действия и оказать организованное сопротивление в масштабе всей операции в целом.

В ходе выполнения основной задачи группа уничтожила 20 солдат охраны, оказавших сопротивление, взяла в плен несколько десятков солдат и офицеров, в том числе четырех членов высшего проаминовского руководства Афганистана.

Офицерами ВДВ были переданы военные трофеи — автоматы, пулеметы, гранатометы, боеприпасы, холодное оружие.

Возвращаясь мысленно в те дни, Валерий Р. в который раз высказывает свои замечания и выводы по операции двадцатилетней давности:

«1. Противник ожидал наших действий и предпринял определенные меры по организации противодействия. Противодействие это было значительно ослаблено благодаря неожиданному переносу времени начала операции на более ранний срок. Вероятно, имела место утечка информации о мероприятии в целом, о дне и даже часе ее начала.

2. По непонятным причинам офицеры ВДВ были без средств связи со своими подразделениями; по этой же причине группа могла понести тяжелые потери от огня своих же войск. Руководивший операцией старший советник, единственный, кто имел рацию, на значительное время был отрезан от группы из-за перестрелки с противником.

3. Солдаты и офицеры частей ВДВ, направленные на объект, не были достаточно четко проинструктированы о том, что в здании действуют свои, они никогда не видели форму спецназа, в которую была одета группа; лишь благодаря выдержке и смелости разведчиков-ди-версантов, первыми вошедших в контакт с нашими десантниками, не был открыт огонь по группе.

4. Имевшиеся в группе гранаты УЗРГМ (наступательные) оказались малоэффективными, оборонительные гранаты Ф1 применить оказалось невозможным из-за опасности поражения своих.

5. Предварительно не отрабатывался вариант встречи группы огнем со стороны противника до захода ее в здание, пути наступления или отхода и т. д.

6. Военные советники и иные источники должны были заблаговременно дать более точную информацию об объекте и дислоцирующихся в нем силах, включая подробные планы здания и прилегающей местности, данные о лицах, подлежащих нейтрализации.

7. По единодушному мнению разведчиков-диверсантов группы, если бы операция началась 14.12.1979 г. без поддержки подразделений ВДВ, она бы провалилась, соответственно были бы гораздо большими потери с нашей стороны. По эт^му первому варианту группа состояла лишь из 5 разведчиков-диверсантов отряда «Зенит» и 3 пограничников, которых для нейтрализации такого объекта, как генштаб, было бы явно недостаточно».

Примерно 40 минут продолжался бой 9 разведчиков-диверсантов и роты десантников по овладению радио- и телецентром. Командир группы Александр Р. сообщил, что члены его группы, разбившись на пары и тройки, провели основательную доразведку объекта, включая и день его захвата. По полученным данным были составлены схемы расположения постов охраны, боевой техники и казарм личного состава противника.

Командиру группы удалось побывать на объекте два раза. Как инженер по автоматике, он выяснил, где располагались студии радио- и телевидения, из которых велись передачи в эфир, их коммутационные сети и энергетическое снабжение, как основное, так и запасное. Во время посещения объекта им было уточнено расположение постов внутренней охраны и казарм, как с охраной, так и с экипажами танков и БМП. За два дня до захвата объекта задача была доведена до командира роты и командиров взводов. Затем, переодев их в гражданское платье, разведчики вместе с ними, опять разбившись на пары и тройки, в течение двух суток несколько раз обошли объект со всех сторон для подготовки боевого плана захвата объекта. Были подготовлены два варианта: один — с ходу на боевых машинах подскочить к объекту, ворваться в него, сметая ворота и часовых, огнем блокировать расположение экипажей танков и БМП, захватить боевые машины и уничтожить личный состав, оказывающий сопротивление. Другой — пустить вперед десант, имеющий своей задачей снятие часовых, блокировку расположения экипажей танков и БМП и уничтожение противника, оказывающего сопротивление. Наши же БМД по первому выстрелу подскакивают к объекту и огнем своих пушек и пулеметов помогают выполнить задачу десанту.

Захват был осуществлен по первому варианту — с ходу.

В день захвата командир роты и командиры взводов довели задачу до каждого десантника. Каждый из них четко знал, что ему делать. Особенно были проинструктированы водители БМД и операторы-наводчики. Члены группы помогали офицерам роты довести задачу до каждого десантника.

27 декабря в 18.30 Александр Р. и командир роты поддержки получили приказ: в 19.30 атаковать объект, захватить его и оборонять в случае нужды, а затем организовать его охрану. Группа разведчиков-диверсантов была распределена по боевым машинам, и рота заняла исходную позицию. Группе был придан афганский офицер-танкист Ватанджар.

В 19.23 с расчетом только на время пути БМД до объекта был отдан приказ: «Вперед!» Боевые машины ворвались на объект, смяв ворота и расстреляв часовых. Десант высыпался из машин и двинулся выполнять задачу. Один танк возле КПП был захвачен сразу, а экипаж взят в плен. Три танка, открывшие по нам огонь, были уничтожены десантниками из гранатометов «Муха», как и один БМП. Остальные танки и БМП (на объекте было одиннадцать танков и четыре БМП) сопротивления не оказали, но отъехали от объекта и стояли выжидая. Члены группы огнем из автоматов прикрывали действия десантников. Следует отметить, что с начала боя минут 10—15 не работала ни одна радиостанция (их кто-то забивал), а затем связь была нормальная. Большую помощь оказал группе Ватанджар. Увидев сдавшихся в плен и захваченных танкистов, он разослал их к стоявшим в отдалении танкам и приказал сдаваться. При этом он приказал идущим к танкам объяснить экипажам, что с ними ничего не произойдет, если они сдадутся в плен. Все экипажи оставшихся 8 танков и 2 БМП сдались в плен. Увидев из окон казарм, что экипажи сдаются в плен, сложили оружие и бойцы из охраны объекта. В плен было взято 106 человек, убито 7, ранено 29. С нашей стороны ранен только один солдат в ноги. Позже он был отправлен в госпиталь посольства.

Бой длился 40 минут. Члены группы, захватив здания радио и телевидения, сразу же поместили в одно помещение находящихся там гражданских лиц, предварительно их обыскав.

Членами группы была четко организована работа с афганскими специалистами по передаче в эфир обращения к народу и ряда заявлений нового правительства. Группой осуществлялся и контроль этих передач. Группа осуществляла охрану зданий радио и телевидения и вместе с афганцами обеспечила охрану 17 министров из кабинета Амина, которые были задержаны ими.

Разведчики овладели объектом, имея одного легкораненого из роты поддержки, 9 разведчиков-диверсантов и взвод поддержки ВДВ из 17 человек за два часа овладели телеграфом. 27 декабря 1979 года около 18.30 боевая группа разведчиков-диверсантов Александра П. была размещена на двух автомашинах ГАЗ-66 и одном БТР.

В 20.00 в пути следования, справа по движению, со стороны американского посольства был зафиксирован выстрел. В 20.20 боевая группа подъехала к объекту, вход в который был закрыт. Александр П. вышел из машины и вместе с переводчиком по имени Саша стал объясняться с подошедшим к ним афганским офицером, которому объяснили, что прибыли для усиления охраны телеграфа. Офицер ответил, что у него есчь приказ, согласно которому он никого не должен пускать на объект. До этого, по его словам, примерно часом раньше, возле телеграфа произошел взрыв, после которого образовалась большая воронка, а зданию нанесен ущерб. Никакие уговоры на афганского офицера, чтобы мирно проникнуть внутрь здания, не действовали.

Связавшись с центром и доложив обстановку, Александр П. получил приказ захватить объект.

В 21.00 согласно ранее отработанному плану началась операция по захвату объекта. Разведчики-диверсанты «Зенита» и личный состав взвода поддержки ВДВ тремя боевыми группами (за каждой группой был закреплен этаж здания телеграфа) отработали свою задачу. Телеграф имел три этажа и полуподвальное помещение. Во время выполнения задачи использовались сигналы взаимодействия и поддержки между группами.

Бронетранспортер сбил ворота и въехал во двор, огнем нейтрализовал часть охраны объекта, размещенную в караульном помещении.

Операция была проведена успешно, хотя афганские солдаты, а их было на объекте 32 человека, на первых порах оказали вооруженное сопротивление. Против них были использованы автоматы, охрана здания дважды открывала беспорядочный автоматный огонь.

В 21.20 объект был полностью захвачен и контролировался группой.

Афганские солдаты были обезоружены и помещены в караульное помещение, которое усиленно охранялось.

Потерь с обеих сторон не было.

Сразу же были расставлены наружные посты и посты, контролирующие входы в здание. В состав каждого поста вошли один офицер и несколько солдат, перед ними была поставлена задача по охране и контролю здания. Кроме афганских солдат внутри здания находился обслуживающий персонал в количестве 12 женщин и 20 мужчин. Этот персонал был обыскан, а затем помещен в изолированную комнату на третьем этаже здания и взят также под охрану. Какого-либо сопротивления гражданский персонал не оказал. С его помощью была отключена аппаратура, работающая в здании. На следующий день, 28.12.1979 года в 8.30 персонал был отпущен по домам.

С 21.20 27 декабря объект полностью контролировался группой разведчиков. Попыток захватить объект не было. С 10.00 29 декабря по согласованию со старшим советником по министерству связи Юсуповым на объект были допущены служащие и технический персонал, начавшие уборку помещений и настройку аппаратуры.

Командир группы Александр П. отмечал решительные и умелые действия всех разведчиков-диверсантов и личного состава взвода поддержки ВДВ во время проведения операции по захвату объекта. Потерь с обеих сторон не было.

В 19.30 27 декабря 14 разведчиков-диверсантов и два взвода поддержки ВДВ овладели министерством внутренних дел, преодолев сопротивление 350 солдат и офицеров охраны. Группа через час на трех открытых грузовиках приблизилась к объекту. Несмотря на то что объект имел усиленную охрану, было решено начинать штурм. Был дан залп из семи РПТ «Муха». Атакующие воспользовались коротким замешательством охраны для быстрого броска от КПП к зданию МВД — оттуда велся огонь. За несколько минут группа выбила охрану с первого этажа. Во время перестрелки с охраной погиб один разведчик-диверсант — Анатолий М. В течение следующих 15 минут были заняты все этажи, и сопротивление противника прекратилось.

Не менее сложным для овладения, чем генштаб, был штаб центрального армейского корпуса (ЦАК), управление и охранные подразделения которого располагались в комплексе зданий «Дома народов» — всего более 1000 человек с артиллерией, БТР и стрелковым вооружением. Этим объектом предстояло овладеть шести раз-ведчикам-диверсантам, шести военным советникам и роте поддержки ВДВ.

Группа тщательно разведала объект, разработала план действий по нейтрализации, сковыванию и в случае необходимости ликвидации противника. В их задачу входило овладеть объектом, установить контроль за системой управления и связи штаба ЦАК и привлечь работников штаба, сочувствующих новому революционному правительству, к работе по фильтрации и изоляции сторонников Амина, обеспечить деятельность штаба в интересах новой революционной власти.

Для решения задачи было разработано два варианта: мирный и боевой.

В основу реализации плана были взяты данные, полученные от военного советника — командир батальона связи лоялен к СССР, а командир зенитного дивизиона настроен проаминовски. Предусматривался вариант его захвата и склонения на сторону нового правительства силой оружия.

После сигнала «Ч» первая подгруппа с приданным взводом ВДВ приступила к выполнению боевой задачи по мирному варианту. При подходе к казармам «Дома народов» стало ясно, что личный состав вооружен и расставлен по тревоге на территории крепости.

Разведчики-диверсанты и десантники, разбившись по экипажам БМД, взяли под контроль артиллерию зенитного дивизиона, казарму личного состава дивизиона и артиллерийский парк во дворе, казармы батальона связи. Командир подгруппы вызвал старшего афганского офицера, которым оказался замполит дивизиона, и через переводчика сообщил ему, что Амин свергнут, в стране пришло к власти демократическое правительство, по просьбе которого советские войска оказывают ему помощь в поддержании порядка в Кабуле. В резкой ультимативной форме командир потребовал выполнения условий, исключающих кровопролитие. Афганский офицер с готовностью принял эти условия и совместно с начальником штаба батальона организовал их выполнение, о чем доложил через 10 минут.

Один из военных советников убедил командира батальона связи не оказывать сопротивления. В 20.15 обстановка на этом участке полностью контролировалась подгруппой.

Командир группы разведчиков-диверсантов со своими сотрудниками и десантниками в час «Ч» выдвинулись по плану к штабу ЦАК и заняли позиции согласно боевому расчету. При въезде на территорию штаба ЦАК они были встречены огнем БТР и автоматным огнем из окон. По этой причине командир отдал приказ работать по второму (боевому) варианту, однако избегая лишних жертв с афганской стороны. Как впоследствии выяснилось, охрана штаба заняла оборону по команде комкора М. Дуста в 17.00.

Стрелками-операторами БМД командира группы БТР противник был уничтожен, а огонь из окон штаба подавлен.

В 20.30 сопротивление прекратилось и БМД командира группы переместилась к расположению роты охраны. Командир группы через переводчика поздравил вызванного офицера штаба с победой демократических сил Афганистана и предложил ему разоружить роту охраны и офицеров штаба ЦАК.

Рота охраны сдалась с оружием. Один из пленных заявил, что комкор Дуст с 10 солдатами и личной охраной укрылся в одной из комнат штаба. Штурмовая группа ворвалась в здание и предложила Дусту и его подчиненным капитулировать. Дуст ответил огнем. В завязавшемся бою штурмовая группа автоматным огнем и гранатами подавила сопротивление и взяла в плен личный состав штаба, за исключением Дуста и его охраны, которые смогли уйти по крышам на территорию военного издательства.

Командир группы, воспользовавшись затишьем, организовал тушение пожара, и к утру огонь был побежден.

Все боевые машины группы заняли позиции для обороны объекта. С тыльной стороны здания два экипажа БМД подавляли пулеметным и автоматным огнем очаги сопротивления противника.

На рассвете командир группы организовал прочесывание зданий штаба и прилегающей местности, в результате чего был задержан афганский солдат, который сообщил, что Дуст скрывается в здании военного издательства. Командир группы предложил афганскому солдату передать Дусту требование сдаться, подробно объяснив ему политическую ситуацию в стране.

Убедившись, что советские офицеры говорят правду, Дуст сложил оружие и был взят под охрану.

Командир группы вместе с военными советниками немедленно стал использовать комкора для отдачи приказов соединениям и частям ЦАК о признании нового правительства и прекращении сопротивления. Дуст отдал приказы в следующие части: в 88-ю арт-бригаду, 4-ю и 15-ю танковые бригады, военную академию Пухан-тун, 26-й парашютно-десантный полк, 37-й полк командос, 7-ю и 8-ю пехотные дивизии, 190-й артиллерийский полк, разведывательный батальон ЦАК, 9-ю горно-пехотную дивизию, 41-й пехотный полк, а также отдельным частям и подразделениям, дислоцировавшимся в провинциях Бамиан, Бардак, Парван, Каписа, Кабул, Логар и Нангархар.

Утром 28 декабря штабом ЦАК была перехвачена телеграмма с приказом губернатора провинции Нангархар, в которой предписывалось 11-й пехотной дивизии (далее — 11 пд) и 444-му полку командос выступить в Кабул. Советникам было известно, что командир 11 пд Сабур является родным братом плененного командира батальона связи ЦАК. Его убедили связаться по телефону с братом, разъяснить ему политическую ситуацию и склонить на сторону нового афганского правительства. Выступление 11 пд на Кабул было сорвано.

В результате действий группы разведчиков-диверсантов и военных советников к 14.00 все части и соединения ЦАК заявили, что, выполняя приказ комкора майора Дуста, они подчиняются новому правительству и согласны выполнять дальнейшие приказы руководства корпуса.

К утру 28 декабря охрана штаба осуществлялась спаренными советско-афганскими постами. 29 декабря штаб осуществлял нормальную работу и передислоцировался по согласованию с новым правительством на территорию «Дома народов».

В бою было убито 5 афганских солдат и офицеров, оказавших сопротивление, ранены 2 человека (офицер и солдат). С нашей стороны потерь не было.

Вполне понятную тревогу у нас вызывало овладение комплексом зданий афганской разведки и контрразведки — КАМ.

Командир группы разведчиков-диверсантов капитан Ш. докладывал, что в 18.30 27 декабря его колонна боевых и колесных машин начала выдвижение из исходного пункта в район расположения объекта. Выделенные для взятия и блокирования силы состояли из шести разведчиков-диверсантов, двух взводов десантников и группы советников в количестве двенадцати человек, имевших в своем распоряжении три боевые машины десанта, два автомобиля ГАЗ-66 и две зенитные установки.

Согласно разработанному группой и обсужденному с советниками плану взятия и блокирования предполагалось проникнуть в объект через три входа, расположенные по периметру. Осуществляющие прорыв боевые машины десанта должны были, подтянувшись к главному зданию, блокировать его. Спешившийся личный состав должен был разоружить охрану по периметру, а группе захвата (21 человек), проникнув в главное здание, предстояло разоружить сотрудников объекта и захватить намеченных лиц. Было решено с силами охраны в бой не вступать, ограничившись отсечением их от главного объекта пулеметами БМД и зенитными установками.

При прорыве на территорию одна из боевых машин десанта получила повреждение и потеряла ход. Находившийся в этой машине командир группы захвата принял решение с частью своей группы штурмовать ближайшую дверь. Под прикрытием огня пулеметов БМД группа броском проникла в здание, где соединилась с находившимся внутри до начала операции советником Чучуки-ным. Затем группа приступила к выполнению своего основного задания и тушению возникшего пожара. Разведчики и десантники второй группы броском проникли через главный вход в здание. Действия объединившейся группы были быстрыми и решительными. Противник внутри здания оказать сопротивление не решился и сложил оружие. В числе захваченных оказались все намеченные лица, а также некоторые члены правительства. Отсеченная охрана объекта, услышав шум боя, покинула место своей дислокации. В течение ночи отдельными группами возвратились и сложили оружие около 150 афганских солдат. Отдельные здания и службы объекта сдались после обращения к ним по мегафону.

Я сел писать подробную шифровку в Москву. Помню, что во всех докладах командиров штурмовых групп подчеркивалось: «Претензий к десантникам нет. Молодцы». Шифровка заняла несколько страниц. В ней были перечислены наиболее отличившиеся при штурме дворца Тадж-Бек сотрудники групп «Гром» и «Зенит», а также десять офицеров и солдат «мусульманского» батальона. Это было мое предложение. Наградные же стали писать в Москве во второй половине января 1980 года.

Тогда произошел случай, чуть было не стоивший жизни всем руководителям операции «Шторм-333». Они возвращались в расположение батальона на правительственном «мерседесе». Возле здания генштаба ВС ДРА машину обстреляли свои же десантники. Она резко остановилась и заглохла. Олег Швец выскочил из машины и бросился за придорожные кусты. Послышалась возня и звук оплеух.

— Ты что, балда, не видишь, что по своим стреляешь?

Потом я просил Э.Г. Козлова, В.В. Колесника и О.Л. Швеца не

вспоминать об этом случае. О нем до сих пор не знала и моя жена. Я нигде не писал о нем в отчетах, но все помню, будто это произошло только вчера. Первые пули впились в землю перед машиной, затем трасса пуль стала подниматься, машина заглохла. Я вслух сказал. «Чуть выше — и все бы погибли так бездарно». После громкой тирады мата, выплеснутой Швецом в сторону стрелявшего, огонь прекратился. Я вышел из машины навстречу подошедшему офицеру и спросил:

— Твой солдат?

Лейтенант-десантник молчал.

— Спасибо, лейтенант, что не научил его стрелять, — добавил я.

Спустя годы генерал-майор Василий Васильевич Колесник вспоминал: «Впятером мы выпили шесть бутылок водки, а было такое впечатление, будто мы и не пили вовсе. И нервное напряжение было настолько велико, что, хотя мы не спали, наверное, более двух суток, заснуть никто из нас никак не мог. Некоторые аналитики оценили действия спецназа как вероломные. Но что было делать в такой обстановке? Вопрос стоял — или они нас, или мы их».

И сколько бы лет ни прошло, но у каждого спецназовца штурм дворца Амина останется в памяти навсегда. Это был кульминационный момент всей их жизни. Они с честью выполнили задание своего правительства.

2 августа 1995 года, через 18 лет, посол РФ в Швеции Олег Гриневский опубликовал в «Литературной газете» отрывок из своих мемуаров «Как мы «брали» Афганистан», где дал свою версию событий во дворце Тадж-Бек. Он пишет:

♦ Роковое решение было принято Политбюро 12 декабря 1979 года в строгой тайне — никаких протоколоб не велось...

Пятнадцать дней спустя спецотряд КГБ численностью примерно в тысячу человек штурмом взял дворец президента Амина, а советские войска вошли в Афганистан. Накануне штурма личный врач Амина, майор медслужбы Советской Армии, дал своему пациенту лошадиную дозу снотворного. Но тот почуял неладное — к тому времени он уже не доверял своему советскому окружению. Воду, к примеру, пил только из разных сосудов небольшими порциями: боялся, что отравят. Ночью спал в разных местах, порой даже в танке. Поэтому снотворное как следует не подействовало. Но все же Амин чувствовал какую-то слабость и недомогание...

Амина уложили в кровать, сделали промывание и поставили капельницу. Он задремал, но автомат положил с собой рядом. В это время раздались первые выстрелы — это десантники начали штурм дворца и рвались наверх. С вертолета на крышу была выброшена вторая группа, которая пробивалась вниз. Охраняли Амина советские солдаты-узбеки, одетые в афганскую форму, которые не знали, кто штурмует дворец, и потому стойко защищали афганского президента.

Стрельба приближалась. Но Амин лежал спокойно и спал. Врач-майор спрятался в шкафу здесь же, в комнате, а посольский врач с медсестрой выбежали в коридор и укрылись в какой-то нише. Мимо них с топотом пробежали солдаты в камуфляже и ворвались в кабинет Амина. С ходу дали очередь из автоматов крест-накрест по шкафам, и оттуда вывалилось прошитое пулями, окровавленное тело военврача.

Неожиданно Амин, который до того, казалось, спокойно спал, схватил автомат и стал стрелять. Хотя приказ был брать живым, десантники дали очередь по постели, и президент затих навсегда.

Эту грустную историю поведал нам в МИДе Василий Степанович Сафрончук — советник афганского президента по внешнеполитическим вопросам, тоже находившийся в день штурма во дворце. О геройском штурме пелось в балладе «Как брали Амина», сложенной тогда десантниками. Сохранилась ли она? Насколько точны детали штурма, описанные Сафрончуком? »

Василия Степановича Сафрончука я хорошо знаю. Он встречал меня в 1975 году в Нью-Йорке, когда я прилетел туда на работу. Встретились мы с ним и в посольстве в Кабуле. Он увидел меня в вестибюле первого этажа и удивленно поднял глаза. Потом столкнулись еще раз 28 декабря у лестницы на второй этаж посольства. Я был в афганской форме. Он не удивился. В день штурма во дворце Сафрончука не было и вертолета над крышей тоже.

В апреле 1980 года «закрытым» Указом Президиума Верховного Совета СССР большая группа сотрудников КГБ (около 400 чел.) была награждена орденами и медалями. Полковнику Г.И. Бояринову за мужество и героизм, проявленные при оказании интернациональной помощи братскому афганскому народу, было присвоено звание Героя Советского Союза (посмертно).

Героями стали полковник В.В. Колесник и подполковник Э.Г. Козлов. Подполковника О.Л. Швеца наградили орденом Красного Знамени. Получили правительственные награды также около 300 офицеров и солдат «мусульманского» батальона, из них 7 человек наградили орденами Ленина (в том числе Халбаева, Сатарова и Шарипова) и еще 30 — орденами Красного Знамени. Они все, выполняя приказ, рисковали жизнью (некоторые погибли или были ранены). Другое дело — ради чего? Ведь солдаты всегда являются пешками в чьей-то большой игре и сами войн никогда не начинают, но часто расплачиваются своими жизнями именно они.

♦За штурм дворца Амина» полковника В.П. Кузнеченкова, как воина-интернационалиста, удостоили ордена Красного Знамени (посмертно). О том, что он с полковником А.В. Алексеевым, выполняя свой врачебный долг, «воскресил» Хафизуллу Амина, известно весьма немногим. Алексеев получил почетную грамоту при отъезде из Кабула в апреле 1980 года.

По возвращении из Кабула в Москву 31 декабря 1979 года нас принял Ю.В. Андропов.

— Трудно было? — спросил он.

— Да, вспоминать не хочется...

— Понимаю. Пробовали разрубить узел иначе, а пришлось вот так...

В середине того же дня я с одним из офицеров ГРУ, принимавшим участие в операции, был на приеме у начальника Генштаба маршала Н.В. Огаркова. Николай Васильевич внимательно выслушал наш доклад и принял от нас единственный документ, характеризующий все особенности этого боя: лист карты с нанесенной обстановкой, задачами подразделений спецназа и таблицей взаимодействия. Маршал бросил быстрый взгляд на карту и спросил: «Почему не утверждена?» Мы промолчали. Обычно сдержанный, он выругался в адрес не утвердивших боевой документ, встал и положил лист карты в свой приоткрытый сейф.

Я не осуждаю двух генералов, которым не хватило мужества поставить свои подписи, утвердить документ, воспользоваться правом, предоставленным им руководством страны. Мы уходили выполнять задание правительства, сознавая, что можем не вернуться, оставляя, как принято в таких случаях, все на сохранение другим. Их же поступок оставил щемящее чувство досады: мы рисковали жизнью, они — возможной оглаской личной причастности к этому событию. Может быть, этот их шаг характеризовал их личное отношение к решению руководства страны? Не знаю, но разделяю возмущение маршала Н.В. Огаркова. •

В тот же день, в канун Нового, 1980 года, я попросил жену поехать со мной на Манежную площадь к Вечному Огню у Кремлевской стены. Падал редкий снежок. Кругом гудела предновогодняя Москва, узнавшая об афганских событиях из скупого сообщения по радио. Ее, как и всей страны, будни еще не были омрачены похоронками, порой опережавшими «черные тюльпаны». Мы положили к Вечному Огню несколько ярких гвоздик, помолчали и так же молча пошли домой. По дороге я рассказал ей, что вчера ночью наш самолет сделал промежуточную посадку в Самарканде. Мы решили зайти в ресторан перекусить и стали подниматься по лестнице.

Дверь ресторана распахнулась, и нам навстречу вышли в ослепительно белом подвенечном платье счастливая невеста и жених. Мы остановились, потом вернулись вниз и вышли из здания аэропорта к нашему самолету: у каждого перед глазами стояла, сверкала трассами пуль, грохотом разрывов картина недавнего боя. Мы не могли быть там, в этом зале. Это не совмещалось.

Жена рассказала, что она все поняла еще в день моего отлета — 19 декабря 1979 года: «Ты так просто внезапно никогда и никуда не уезжал. А 28-го числа после сообщений по радио все стало ясно: что, где, когда. Трудно было ждать прилета. Ведь никто ничего не скажет».

Она была права. Страна уже втянулась в конфликт, а у нас еще долгие месяцы скрывали, что происходят события, которые уносят жизни где-то в Афганистане.

Один из находившихся там советников, Игорь Васильевич Остапкин, поэт и автор ряда песен «афганцев», посвятил тем дням трогательное до слез стихотворение «Письмо дочери»:

Папа, папочка, миленький папа!

Я пишу из больницы тебе.

Помнишь, ты уезжал, дождик капал,

А сейчас уже снег во дворе.

Почему ты так часто в отъезде?

У других папы дома всегда.

Погулять бы по парку, как прежде,

Посмеяться с тобой, как тогда.

Ты не бойся, у нас все в порядке,

Ленка с бабушкой ходят гулять,

У меня две пятерки в тетрадке,

В танцкружок записалась опять.

Письма ждем от тебя с нетерпеньем,

Даже почту ругаем за то,

Что она нам по воскресеньям Не приносит от папы письмо.

Только бабушка, если случится Разговор завести о тебе,

Начинает украдкой молиться,

Не пуская нас с Ленкой к себе.

Как-то раз я ее поругала:

— Ты про Бога, бабуля, забудь!..

— Ладно, внучка, — она мне сказала. — Только вдруг он поможет чуть-чуть.

А на днях заезжал дядя Леша,

С днем рожденья поздравил меня.

Твой подарок — кукленок курносый — Самый лучший привет от тебя.

Он рассказывал маме и деду,

Как живете, как ваши дела.

Было весело всем за обедом,

А потом я им торт подала.

Дядя Леша шутил и смеялся,

Рассказал, как красиво у вас,

Как он в горы с тобой поднимался,

Как похожа страна на Кавказ.

Только мама почти не смеялась,

Все платком вытирала глаза.

И когда с дядей Лешей прощалась,

На меня вдруг упала слеза.

Дед его провожал в коридоре,

Дверь чуть-чуть приоткрыта была,

Я услышала в их разговоре Про военные ваши дела.

Что стреляют у вас днем и ночью,

Что немало погибло солдат,

Что известно ему стало точно.

Будто скоро ты будешь комбат.

Что в горах очень трудно сражаться, Получает оружие враг,

Что придется еще задержаться,

Не один до победы, мол, шаг.

Дед сказал: «Тяжело ваше бремя»,

И еще (я никак не пойму),

Что не легче тебе в это время,

Чем в Испании было ему. •

Не ругай меня, папочка, милый,

Что подслушала их разговор.

Я тебя с еще большею силой Жду домой, дни считая с тех пор.

Маме я ничего не сказала И стараюсь ее я отвлечь,

Но на фото твое она стала

Все смотреть перед тем, как ей лечь.

Я тебя очень жду и тоскую.

Приезжай поскорей, мой родной.

Может быть, оттого и болею,

Что тебя нет здесь рядом со мной.

Ты в письме, помнишь, спрашивал: «Дети!

Привезти вам подарок какой?»

Ничего нам не надо на свете,

Только ты возвращайся живой!!!

★★★

«Афганцы» все помнят. И каждый год 27 декабря в 15.00 они встречаются на условленном еще после первого боя месте. Постоят, посмотрят друг на друга, поговорят и помолчат. Стыдно за все должно быть другим.

Ввод войск в Афганистан, вне всякого сомнения, был ошибкой. Очаг опасности для нашей страны там был, данных на этот счет имелось достаточно. Разрешать же кризисную ситуацию следовало путем переговоров. Критикуя тогдашнюю власть за эту недальновидность, у нас заодно подвергли поруганию труд солдата, выполнявшего приказ военно-политического руководства с верой в его справедливость. Это ослабило боеспособность армии. Оскорбив и унизив солдата, лидеры государства и общество лишили себя права на защиту с его стороны.

Труд солдата на Руси исстари был в почете. Опасность, нависшая сегодня над страной, настоятельно требует исправить эту вторую ошибку. Пока не поздно, пока...

ВАЛЕРИЙ КУРИЛОВ

МЫ БЫЛИ ПЕРВЫМИ

Валерий Николаевич Курилов (род. в 1949 г.) — подполковник запаса, профессиональный контрразведчик, офицер отряда специального назначения «Зенит», за участие в операции «Шторм-333» награжден орденом Красной Звезды.

От автора

Хотелось бы предварить свое повествование некоторыми замечаниями. Сотрудники КГБ всегда жили по правилу: то, что тебе положено знать, твое руководство тебе сообщит, а что не положено — не надо и пытаться узнать. Эта формула — золотое правило всех спецслужб мира. Поэтому мы без соответствующей команды или указания никогда не пытались влезать в какие-то тайны и секреты. Просто выполняли приказы — и все. И мы, офицеры-оперработники, став бойцами отряда специального назначения «Зенит», прекрасно понимали свою роль. Мы тогда были просто бойцами. Мы осознавали, что к нам будет поступать только та информация и в том объеме, который необходим для выполнения конкретного задания, приказа. Каким бы фантастическим или абсурдным этот приказ ни казался, мы были готовы выполнить его точно и в срок. Нас учили, что для спецназа невыполнимых приказов нет.

Поэтому, не обладая в те времена всей полнотой информации, зачастую я не мог доподлинно знать истинной подоплеки событий, поводов и побудительных причин поступков государственных деятелей, которые толкали, двигали колесо истории в ту или другую сторону (газетные публикации и Taft называемые официальные версии событий, по понятным соображениям, я в расчет не принимаю!). Хотя, конечно, о многом я догадывался, наблюдая своими собственными глазами движения этого самого колеса, а также то, что происходило при мне или при моем участии.

Мне и сейчас трудно дать однозначную оценку правомерности наших действий с точки зрения политической целесообразности и необходимости, поскольку я не располагаю необходимыми документальными материалами, которые могли бы подтвердить или опровергнуть ту или иную точку зрения на начало афганских событий. Да и не хотелось бы сбиваться на политику, которая и так всем надоела (хотя от нее никуда не деться!).

Просто для меня те времена — это моя юность, это воспоминания о боевых друзьях, о том неповторимом чувстве братства, которое зарождается между бойцами, испытавшими тяготы и лишения, пережившими сражение, видевшими кровь и трупы, побывавшими на грани между жизнью и смертью. Это воспоминания о том периоде моей жизни, который сейчас кажется наиболее ярким, интересным и значительным.

Велик был соблазн рассматривать эти события с точки зрения того, что известно сейчас, когда всем и все можно говорить, когда появилось множество описаний афганской эпопеи, причем все они в той или иной мере разнятся между собой, во многом противоречат друг другу. По возможности я старался избегать этого.

Человеческое восприятие уникально и неповторимо: одни и те же люди, наблюдавшие одни и те же события, могут совершенно искренне и «объективно* описывать их совершенно по-разному. Это отлично знают ученые-психологи, следователи и работники спецслужб. Ничего не поделать: так уж устроен человек! Иногда и впрямь задумаешься: а возможно ли на самом деле объективно реконструировать события прошлого?

Да и вообще: что такое история? Обезличенная пристрастным чиновником-летописцем совокупность свидетельских показаний безвестных очевидцев? Или это просто выдумка, усредненная, сведенная к общему знаменателю политической целесообразности и подкорректированная в соответствии с действующими на настоящий момент в обществе идеологическими постулатами?

В нашей стране с приходом к власти нового политического лидера всегда первым делом «исправлялась» и «переписывалась* заново история, которая с каждым новым политическим «сдвигом» становится все запутаннее и недостовернее...

В результате мы имеем то, что имеем. Ведь порой «официальные факты» истории бывают схожи с действительно имевшими место событиями только некоторыми датами да еще местом событий. Но, исходя из «политических принципов» и «воспитательных соображений», можно изменить и даты и места! А можно вообще «опустить» сами эти события. И когда умрут их последние очевидцы — окажется, что этих событий и не было!

А мне этого очень бы не хотелось.

В те далекие времена мы были молоды, энергичны и простодушны. Нас связывала крепкая боевая дружба. Причастность к одному из элитных специальных боевых формирований, которому было поручено реализовать совершенно фантастическую операцию, придавала нам чувство гордости и за себя и за державу. Именно память о тех временах, память о моих друзьях заставила меня взяться за перо и запечатлеть на бумаге то, что может так легко забыться и кануть в Лету...

Я не исключаю, что в моем повествовании могут встретиться неточности в изложении каких-то деталей: ведь я тогда не фиксировал специально чьи-то слова, высказывания, не вел дневник (это было категорически запрещено!), не копил про запас черновики секретных оперативных документов (как и положено, эти черновики я уничтожал в установленном порядке).

Просто я старался излагать события так, как я это видел и воспринимал тогда, в далеком 1979 году...

Глава 1. Хмурым октябрьским утром...

Хмурым октябрьским утром 1978 года, когда за окном моросил мелкий нескончаемый дождь и под порывами ветра холодные капли барабанили по стеклу, я, тогда еще старший лейтенант, оперуполномоченный 1-го отделения 2-го отдела (контрразведывательная работа по иностранным дипломатам и туристам) областного управления КГБ, тихо и мирно сидел в своем кабинете на четвертом этаже недавно отстроенного здания (старое, постройки прошлого века, совсем пришло в негодность) и готовил отчет о работе за год. Радиоприемник вполголоса бубнил об итогах очередной битвы за урожай и подготовке к зиме тружеников полей. Позади был бурный туристический сезон, впереди маячила долгая и слякотная зима... Мне казалось, что в этой устоявшейся жизни не может быть никаких изменений, ничего не может случиться яркого, интересного.

Я не мог знать, что именно сейчас затейница судьба отсчитывает последние секунды перед решительным вмешательством в плавный и, казалось бы, нерушимый ход моей жизни.

И вот свершилось: зазвонил телефон. Я снял трубку. Начальник моего отдела буркнул в трубку:

— Зайди!

Явившись на зов начальства, я узнал, что пришла разнарядка на учебу в Москву и руководство управления решило направить именно меня и что это большая честь и огромная ответственность.

По простоте душевной я тут же подумал, что меня хотят отправить учиться в 101-ю школу (так тогда называлось учебное заведение, где готовили кадры для внешней разведки), однако оказалось, что до 101-й школы мне было еще очень далеко. Для такого рода учебы у нас в управлении еще были не оприходованы более родовитые, чем я, молодые сотрудники (те, чьи родители или ближайшие родственники занимали хорошее служебное или партийное положение). Куда уж мне было с ними тягаться!

Тут же выяснилось, что меня отправляют учиться на Курсы усовершенствования офицерского состава, иначе говоря — в «школу диверсантов».

Учеба начиналась с января и заканчивалась в августе. Эти курсы, насколько я знал, находились под эгидой управления «С» ПГУ КГБ (нелегальная разведка). Прошедшие эти курсы молодые опера со знанием иностранных языков заносились в спецрезерв нелегальной разведки в качестве командиров или заместителей командиров групп специального назначения. При наступлении «особого периода» или во время войны эти группы, доукомплектованные резервистами — разведчиками, подрывниками и радистами, планировалось забрасывать на вражескую территорию для реализации специальных силовых акций, а также для ведения агентурно-оперативной работы в тылу противника. Этим группам должна была передаваться агентура, находящаяся до поры до времени на связи у наших легальных резидентур. По завершении учебы прошедшие спецподготовку опера, как правило, возвращались в свои подразделения. Правда, по слухам, некоторым удавалось закрепиться в Москве, но таких было мало... Все отмечали, что на этих спецкурсах давали очень большую физическую нагрузку и якобы некоторые не выдерживали, просились обратно в свои управления...

Конечно, я мог бы отказаться, сославшись, например, на отсутствие постоянной квартиры (мы тогда снимали бронированную квартиру на окраине города), на многочисленность семьи (уже тогда у меня было двое детей) и прочие обстоятельства.

Однако мне было вовсе не безразлично, что обо мне подумает начальство да и коллеги по работе, если я откажусь. Очень не хотелось разговоров типа: «испугался трудностей...», «слабак...» и тому подобного. Дурацкая натура: мне все время казалось, что за моими поступками и помыслами, даже если с оными я один на один, наблюдает весь мир и вся передовая общественность. Как будто любой мой шаг кем-то тщательно взвешивается, оценивается: мол, это — правильно, а это — неправильно. И поэтому мой проклятый (а может быть, мудрый?) внутренний голос постоянно нашептывал, как мне следует поступать, и поступки мои мало чем отличались от тех шаблонов и стереотипов поведения, которые были приняты в то время в обществе, а также в офицерской среде. Ну, в общем, вы понимаете, что я имею в виду...

А кроме всего прочего, мне, сказать по правде, самому было очень интересно: нелегальная разведка, парашют, пятнистый маскхалат, диверсии в глубоком тылу врага, приказ сурового, но справедливого командира: «Идите, лейтенант, и без «языка» не возвращайтесь!» Ну, и так далее... Романтика!

Надо сказать, что в те времена мы были простодушны и доверчивы. Мы полагали, что нашей могучей державой руководят мудрые и толковые головы, которые на основе единственно правильной и верной марксистско-ленинской теории все просчитывают и учитывают. Мы верили, что временные трудности и перебои с продовольствием рано или поздно пропадут, рассосутся как-нибудь, что впереди у нас — светлое, блистательное и спокойное для всего нашего народа будущее, которое обязательно в конце концов настигнет и все остальное человечество. Только вот несколько раздражал престарелый верный ленинец Леонид Ильич, который лез на глаза во всех газетах, по телевизору, по радио и неутомимо награждал себя все новыми и новыми наградами. Все это было очень чудно: и смех и грех! А вообще-то это воспринималось как невинное чудачество старого, постепенно выживающего из ума человека, за спиной которого, однако, стоят мудрые, верные, недремлющие и не знающие сомнений. Уж они-то маху не дадут, они-то твердо знают, куда и зачем нам всем надо идти.

А еще безоблачную нашу жизнь омрачал проклятый империализм, мировая реакция и китайский гегемонизм. Эти гады все время устраивали нам различные подлянки: угнетали негров, раздували пожар войны в регионах, клеветали и тому подобное.

А так в целом все было хорошо. И мы были готовы во имя великих целей и светлых идеалов не жалеть ни себя, ни... других. И, как говорится, во имя мира на земле мы были готовы биться так, что камня на камне не останется!

Все это было... Сколько воды утекло с тех пор («Как хороши, как свежи были розы...»)! •

Итак, мне для проформы было предложено подумать сутки, а завтра утром дать ответ. Хотя думать-то особо было нечего: надо было ехать.

Вернувшись в кабинет, я закурил, немного постоял у окна, глядя на улицу. Дождь шел не переставая. Внизу беззвучно проплывали мокрые троллейбусы, машины, прикрываясь зонтами, спешили редкие прохожие, сиротливо стояли деревья с облетевшей листвой. «Унылая пора, очей очарованье...», как любил говаривать Александр Сергеевич...

Интересно, подумал я, если сфокусировать взгляд на стекающих по стеклу каплях дождя, то пейзаж за окном сразу становится расплывчатым, похожим на работы французских экспрессионистов начала века...

Подняв воротник пальто, я не спеша направился по улице в сторону гостиницы «Россия», где на втором этаже располагалось областное отделение ВАО «Интурист». Для вставки в годовой отчет мне были нужны цифры о количестве иностранных туристов, посетивших наш город в том году.

В офисе на втором этаже было тепло и тихо. Горячка сезона закончилась, делать особо было нечего. Все ушли обедать, оставив отвечать на телефонные звонки недавно поступившую на работу сотрудницу по имени Лена. Она работала на штатной должности всего пару месяцев после окончания института, была тиха и неприметна, однако весьма умна и толкова. У меня с ней сложились неплохие деловые отношения. По слухам, она умела здорово гадать и предсказывать судьбу.

Мысли у меня все время крутились вокруг предстоящей учебы, которая могла здорово изменить мою жизнь. Кто знает, может быть, после окончания этих «диверсионных курсов» я вдруг попаду в число счастливцев, принятых на работу в разведку? Мало ли что может быть...

И я шутя попросил Лену погадать мне. Она долго отказывалась, наконец согласилась. И знаете, что она нагадала? А вот что: дальняя дорога в ближайшее время (ну, допустим, мне-то было ясно, что я поеду в Москву, а ей-то откуда было знать это?); потом еще более дальняя дорога (в загранку, что ли?); многочисленные опасности вплоть до возможных травм и летального исхода (ого!); и потом, если останусь жив, — кардинальное изменение судьбы в положительную сторону, но это только при благоприятно складывающихся обстоятельствах. Короче, как она сказала, все будет зависеть от меня самого, от решения, которое я сам должен принять в ближайшее время...

Ну что же, сейчас, оглядываясь назад, я могу сказать, что в целом ее предсказания практически полностью сбылись. Мне довелось быть участником и свидетелем нескольких государственных переворотов, многих других драматических событий, о которых и сейчас известно очень узкому кругу лиц. Мне посчастливилось встречаться и общаться с интересными людьми. Пришлось сталкиваться с людской подлостью и героизмом, жестокостью и великодушием. В меня стреляли, и я стрелял. Я видел смерть товарищей и трупы врагов, слышал свист пуль над головой: если свистнула — значит, мимо, а твоя придет — не услышишь!

Но все это было впереди...

Глава 2. Секретный объект КГБ...

Секретный объект КГБ располагался неподалеку от Москвы, в окрестностях Балашихи. Здесь когда-то я сдавал вступительные экзамены, поступая в Высшую Краснознаменную школу КГБ имени Ф.Э.Дзержинского, а теперь размещался Учебный центр по подготовке командиров групп специального назначения управления «С» (нелегальная разведка) Первого главного управления КГБ. Все прошедшие курс специальной подготовки офицеры со знанием иностранных языков ставились на учет в специальной картотеке.

Предполагалось, что в случае военной опасности они будут немедленно призваны и после небольшой переподготовки (1—2 месяца) получат под свое командование группу специального назначения численностью от 6 до 12 человек (в зависимости от стоящих задач и специфики момента). Примерный состав группы: командир, заместитель по разведке, заместитель по диверсиям, радист, специалист по минно-взрывной технике, разведчики.

Учиться было безумно интересно, но достаточно тяжело, особенно в первое время...

Мы расселились по небольшим комнаткам. С каждым из нас предварительно была проведена беседа, в ходе которой было объявлено, что из соображений конспирации здесь мы будем жить под другими («школьными»), заранее заготовленными для нас фамилиями. Тут же на эти фамилии выдали заранее выписанные офицерские удостоверения с нашими фотографиями. Все остальные документы мы сдали. Потом получили обмундирование: полевую офицерскую форму с петлицами воздушно-десантных войск, ремень, портупею, офицерский планшет, ватный бушлат с меховым воротником, вязаный серо-коричневый свитер и такого же цвета штаны, белый маскхалат для зимы, пятнистый — для лета, зеленый комбинезон, унты с галошами, шапку, берет...

Весь курс был разбит на три группы. Во главе каждой — командир; во главе курса — старшина курса.

Мне досталось место в небольшой комнатушке на первом этаже с окнами на лес. В комнате стояли две кровати, между ними у окна — письменный стол, пара стульев. В углу около двери — платяной шкаф.

Мой сосед — небольшой, крепко сбитый и энергичный в движениях Сергей с Дальнего Востока, — как выяснилось в разговоре, окончил университет (у него был китайский язык), а затем курсы оперсостава в Ленинграде. Насколько я понял, службу он начинал в «семерке» (служба наружного наблюдения), а потом перешел на оперативную работу. Оптимист по натуре, веселый и смешливый, Сергей тут же начал обживать комнату. Первым делом он пришпилил булавками к стене над своей койкой несколько фотографий. На них был он сам в кожаных штанах и куртке, а также его миловидная жена на фоне мотоцикла.

К моему сожалению, выяснилось, что Сергей не курит (а я надеялся, что мне попадется курящий сосед, дабы можно было курить в комнате). Но потом я поразмышлял и пришел к выводу, что это даже хорошо. Комнатушка небольшая, пусть здесь будет свежий воздух...

Как сейчас помню первое занятие, которое состоялось 6 января 1979 года.

Было приказано выходить строиться с автоматами, форма одежды — комбинезоны, унты, на головах — шерстяные шапочки. Мы вышли на свежий морозный воздух, поеживаясь от холода. Если помните, зима в 1979 году была суровая, с трескучими морозами и обилием снега. Многие курили и при этом натужно кашляли. Я огляделся и обратил внимание, что лица у всех мятые, землистого цвета, под глазами мешки. И немудрено: только что дома отпраздновали Новый год, да еще «отходняк» по поводу отъезда на учебу... Обжорство, выпивка и курево не способны придать лицу хороший цвет и благообразный вид.

— Становись!

Мы построились в две шеренги по группам.

— Равня-я-яйсь... Смирно! Товарищ подполковник...

Елки-палки! Перед нами стоял Александр Иванович Долматов.

Среднего роста, крепенького телосложения, подвижный и энергичный, чисто выбритый, с быстрыми, проницательными карими глазами и здоровым румянцем во всю щеку. Именно ему отдавал рапорт старшина курса.

— Здравствуйте, товарищи слушатели! — отрывисто, бодро и энергично поздоровался со строем Долматов.

— Здра... жела... — промямлили мы нестройно.

Долматов чуть заметно поморщился и повторил еще раз с той же интонацией:

— Здравствуйте, товарищи слушатели!

На этот раз ответное приветствие прозвучало несколько стройнее.

— М-да... — внятно произнес Александр Иванович. — Военнослужащие должны приветствовать командира весело, радостно и с чувством глубокого удовлетворения... Вольно!

Долматова я помнил еще по учебе в Вышке — так мы называли Высшую Краснознаменную школу КГБ имени Ф.Э.Дзержинского («Давно, друзья веселые, простились мы со школою!*). Там он преподавал у нас физическую подготовку. За прошедшие годы он, казалось, ни капельки не изменился. В отличной спортивной форме, та же короткая стрижка, те же ухватки... Александра Ивановича Долматова все любили и уважали. Бывало, выведя нас на беговую дорожку стадиона «Динамо*, он, надрывая голос, угрожающе-бодрым тоном орал:

— Внимание, товарищи слушатели! Цель нашего занятия — укрепление пошатнувшегося здоровья!.. Четыре круга вокруг стадиона! Шаг вправо, шаг влево считаются попыткой к бегству! Шаг в сторону — провокация! Карается дополнительным кругом!.. Бе-го-о-м... марш!

А что он творил с нами на занятиях в спортивном зале! За пятнадцать минут разминки Александр Иванович выгонял из нас ведро пота (или «шлака», как он говорил) и доводил до полного изнеможения. Однако к концу разминки всегда оказывалось, что силы еще остались и для рукопашного боя, и для всего остального.

А между тем Долматов уже начал вступительную беседу.

— Товарищи слушатели! — зычным, грубо-хрипловатым голосом заорал он, орлиным взором оглядывая наши мятые рожи. — Цель нашего сегодняшнего занятия — укрепление пошатнувшегося здоровья! Прошли праздники... Курево... выпивка... женщины... излишества...

Долматов нахмурился, покачивая головой, скорбно задумался на мгновение, как бы оценивая, сколько же спиртного мы выхлестали за разнузданным застольем, предаваясь пьянству и разврату. Затем, выдержав многозначительную паузу, грозно продолжил:

— Я вам обещаю, что в течение ближайших нескольких месяцев вы будете вести исключительно здоровый образ жизни! Вы распрощаетесь со всеми хворями и болезнялйс, на щеках, как у семнадцатилетней девушки, заиграет румянец! Вы не будете придерживаться никаких диет, у вас будет отличный аппетит, и есть вы будете втрое против того, что ели обычно, но каждый из вас потеряет от пяти до двадцати килограммов живого веса! На вас останутся только мышцы, жилы и кости! Именно таким должен быть офицер спецназа! — Долматов пошел вдоль строя, вглядываясь в наши лица. — Так... этого знаю... Этого тоже помню... Ага, и ты здесь... Хорошо... Этот не знаком... Крепкий парень... Так... Больные, увечные, калеки есть? — И сам же ответил: — Нет!

Курсанты заулыбались, переглядываясь.

Я почувствовал, что от голоса Долматова в кровь впрыскивается адреналин, а в теле и мышцах начинает ощущаться какая-то легкость и энергия, как это бывает перед дракой. Потом некоторые ребята признались, что у них было такое же чувство. А Долматов между тем продолжал:

— Повторяю для непонятливых и для тех, у кого слабо со слухом: явка на мои занятия должна быть стопроцентная! Поводом к невыходу на занятие может быть только смерть слушателя или... преждевременные роды! (одобрительное ржание строя). Я научу вас, как преодолевать препятствия, как спрыгнуть с третьего этажа, не переломав ноги и позвоночник, как убить противника с помощью ножа, гвоздя, простого карандаша, куска веревки, любого другого подручного предмета или вообще голыми руками! Вы будете прыгать с парашютом и лазить по горам, преодолевать водные препятствия и рыть себе в лесах схроны... Но это все пока впереди... — Озабоченно хмуря брови, Долматов помолчал, как бы задумавшись о том тяжелом и тернистом пути, который нам предстоит одолеть, стремясь к совершенству нашего физического и духовного облика, затем продолжил: — А сейчас... Напрря-во! Автоматы взять в правую руку! По крррюгу... бего-о-ом марш! Ложись! Противник справа, приготовиться к обороне! Встать! Бегом — марш! Ложись! Ползком вперед! Встать! Бегом — марш!

Честно вам скажу, первое время было очень тяжело. После занятий по физической подготовке болело все тело: и руки, и ноги, и поясница... Особенно выматывали занятия в борцовском зале на матах. Они постоянно прогибались под ногами, и мы двигались, будто по песку. Зато потом, по твердому полу, мы летали, как птицы! Постепенно мышцы начали привыкать к нагрузкам, стало немного легче...

Проводивший с нами физическую подготовку Александр Иванович Долматов отлично знал психологию, физиологию, был прекрасным педагогом и преподавателем. Умел все объяснить и, что немаловажно, все показать. По натуре Александр Иванович был человеком очень честным и порядочным. Однако при случае, рассказывая какую-нибудь историю, любил чуть приукрасить ее, чтобы конец получился поучительным (в смысле необходимости в повседневной жизни хорошей физической подготовки). Свои истории он обычно начинал так:

— Гуляем мы как-то с женой по Центральному парку культуры и отдыха. Я в костюмчике, белая рубашка, галстук. Вдруг...

А дальше начиналась вариация с появлением на горизонте неких хулиганов, которые приставали к окружающим или (о, неразумные!) к самому Александру Ивановичу. Концовка всегда была неизменная: тем или иным приемом, как правило, тем, который мы изучали в настоящий момент занятий, Александр Иванович расправлялся с группой нарушителей порядка. А упоминание о костюме и галстуке обычно делалось для того, чтобы лишний раз показать, что изучаемые нами приемы рукопашного боя действенны в любой ситуации и вовсе не подразумевают необходимость валяться по земле, пачкать или рвать одежду. Как правило, поучительные истории Александр Иванович обычно заканчивал так:

— А я поправил галстучек, взял жену под ручку и пошел пить пиво...

Присутствие Александра Ивановича в общественном месте должно было показывать нам его высокий культурный уровень, наличие при нем жены — что он прекрасный семьянин, а неизменное пиво в концовке — что он близок народу и не лишен некоторых вполне простительных слабостей. Мелкие дополнительные подробности создавали целостность и реалистичность картины, вызывали у нас желание поступать так же и старательно изучать показываемый прием.

Вначале мы занимались в основном «укреплением пошатнувшегося здоровья», повторяя различные приемы и броски из стандартного самбо (то, чем каждый из нас в той или иной степени уже владел). Но потом мы постепенно стали углубляться в иные методики и занимались тем, что Долматов называл термином «рукопашный бой». Здесь были собраны воедино элементы самбо, бокса, джиу-джитсу, карате, штыкового боя и так далее. В программу входили занятия по силовому задержанию, захвату пленных, «съему» часовых и много чего другого. Оказалось, что в качестве оружия можно использовать практически все, что попадется под руку. Например, карандаш, авторучку, иголку, гвоздь, шнурок от ботинка, лезвие безопасной бритвы (его можно даже довольно точно метать), камень, песок, палку, ремень, бутылку, консервную банку...

Ближе к весне мы начали изучать на практике боевые приемы с холодным оружием, но об этом я расскажу чуть позже.

Ко всем слушателям Долматов относился уважительно и бережно. Уже потом он рассказывал мне, что воспитать хорошего бой-ца-рукопашника очень непросто. Главное при этом — уважать ученика, всячески его оберегать, психологически поощрять и лелеять, а физические нагрузки увеличивать постепенно, в зависимости от внутреннего психологического состояния и его моральных ресурсов.

В свободное время я охотно помогал Александру Ивановичу готовить инвентарь для занятий, иллюстрировал его разработки-пособия по рукопашному бою.

Да... Через руки Александра Ивановича Долматова прошло огромное количество наших бойцов — практически все сотрудники всех подразделений КГБ, в том числе ребята из подразделений специального назначения.

Глава 3. Жили мы в деревянном двухэтажном особняке...

Жили мы в деревянном двухэтажном особняке, который задними окнами выходил в густой сосновый лес. Прямо перед домом было несколько спортивных площадок с турниками и брусьями, закрытый высоким забором тир для метания ножей и прочих острых предметов. Чуть дальше — большой крытый спортивный зал, за ним — полоса препятствий. Рядом с ней стоял фасадный макет трехэтажного дома. А в глубине леса были еще и дополнительные сооружения: несколько десятков метров железной и отрезок шоссейной дороги, где мы тренировались минировать полотно, тайники для закладки оружия и укрытия личного состава, а также многое другое.

Занятия здесь были весьма напряженными, а изучаемые дисциплины очень своеобразными. Нас учили тактике действий отрядов специального назначения в тылу противника: как организовать засаду, захват объекта или «языка», налет на объект. К занятиям по тактике тесно примыкали изучение топографии, ориентирование на местности, форсирование водных и иных преград, методы маскировки, навыки по организации тайников, укрытий.

Никогда не забыть нам наших «классных дядек»: мудрого, неторопливого Анатолия Александровича Набокова, который был правой рукой Бояринова, расторопного и ухватистого Якова Федоровича Семенова и многих других. Они не только учили нас, но и опекали, помогая решать различные бытовые, а иногда и чисто личные проблемы.

Отдельно стоит сказать о занятиях по минно-взрывной подготовке. Преподавали нам всю эту премудрость настоящие знатоки-искусники своего дела. Так и стоит перед глазами образ начальника кафедры полковника Заливакина. Откинув голову назад, сидит он за преподавательским столом в учебном классе по минно-взрывной подготовке (на стенах схемы, чертежи, фотографии, вдоль них муляжи, образцы техники) и вещает:

— Та-а-ищ-щи офице-е-ры, для того, чтобы устроить небольшой такой, интимный и задушевный пожа-а-рчик на объекте противника, первым делом откройте окна и сделайте хороший, бодрящий сквознячок. И вообще, прошу вас запо-о-мнить: не поленитесь тщательно изучить противопожарные инстру-у-кции: там все опи-и-са-но, причем очень хоро-о-шими специалистами... Но делайте все наоборот! Это — ваш ключ к успе-е-ху!

А Петр Иванович Нищев, с жестким рыжеватым ежиком волос, непробиваемо спокойный, методичный, пунктуальный и въедливый до мелочей! Он всерьез занимался наукой, имел печатные работы. А задушевный и добрый по натуре Борис Андреевич Плешкунов!

Могу похвалиться, что на нашем курсе несколько установочных лекций по тактике использования минно-взрывной техники прочитал сам Илья Григорьевич Старинов, легенда спецназа, диверсант № 1, который воевал в Гражданскую, испанскую, финскую, Отечественную, да и после не сидел без дела.

Практические навыки по минно-взрывной технике мы отрабатывали на полигоне, где стоял проржавевший, изуродованный многочисленными кумулятивными зарядами ржавый каркас танка Т-34, а также иной металлический хлам. Кое-где среди воронок возвышались макеты мостовых опор и прочих сооружений.

Полковник Федор Степанович Быстряков вел у нас программы по стрелковой подготовке и изучению различных систем оружия. Умнейший и очень образованный в своем деле человек. Мы часами засиживались в его кабинете, ковыряясь в различных системах пистолетов, револьверов, автоматов и пулеметов, а потом палили из них по мишеням. Жаль только, что патронов к иностранному оружию было ограниченное количество.

А какой Федор Степанович собеседник! Его, право слово, стоит послушать. У Федора Степановича был четко отработанный имидж прямолинейного, грубоватого, много повидавшего вояки, нечто вроде: «Слуга царю, отец солдату». Он повидал многое в годы Отечественной войны, руководя подразделениями специального назначения. А сколько юмора было в его рассказах и байках! Слушать Федора Степановича сбегался веюь курс...

Начальник нашего объекта полковник Бояринов по праву считался одним из лучших знатоков истории действий групп специального назначения. У него было несколько научных работ по этой тематике. С его слов мы узнали, что со времени войны архивные материалы по группам специального назначения вообще никто не трогал, так все и лежит. После войны большая часть учебных центров подготовки и оставшиеся группы были расформированы. Поэтому практически все приходилось делать заново...

Только потом я осознал, какую титаническую работу проделал Григорий Иванович для того, чтобы подобрать хороший преподавательский состав, чтобы создать для курсантов атмосферу доброжелательности, здоровый морально-психологический микроклимат. Нас воспитывали незаметно, ненавязчиво, но настойчиво и кропотливо, прививая вместе с тактическими, физическими и техническими навыками гордость за причастность к подразделению специального назначения. Боец спецназа при выполнении задания, как правило, находится постоянно в экстремальной ситуации. Поэтому ему необходимы такие качества, как смелость, решительность, настойчивость, терпение, постоянная готовность к действиям, умение в короткий срок сориентироваться и принять единственно правильное решение. Ну и что немаловажно: он должен иметь кураж, некое чувство собственной исключительности и превосходства, без него в нашем деле никак нельзя. И этот самый кураж всячески культивировался и незаметно подогревался. Поэтому отцы-наставники сквозь пальцы смотрели на некоторые наши выходки и вольности, связанные с незначительными мордобоями на стороне и всяческими похождениями при выходах в город...

Глава 4. Нас стали готовить к парашютным прыжкам...

Нас стали готовить к парашютным прыжкам, начали с малого: прыжки на землю с табуретки. Затем прыгали с площадок разной высоты: метр, полтора, два, два с половиной, три... Причем такие упражнения необходимо было проделывать не только в ходе занятий, но и в свободное время по нескольку раз в день.

Продолжили парашютно-десантную подготовку мы на базе Тульской дивизии ВДВ. Мы были на ней под легендой « партизан-перепод-готовщиков*: якобы мы гражданские, после институтов с военными кафедрами, и нас призвали на месячные военные сборы. Местные офицеры и солдаты легенду «заглотили* и нас особо не стеснялись.

Запомнился крепкий мороз, обилие снега, холод в казарме и нескончаемая укладка парашютов закоченевшими пальцами (в перчатках нельзя!) на свежем воздухе.

— А может быть, мы их будем укладывать где-нибудь в ангарах, там, где потеплее? — ворчали мы.

Оказалось, что нельзя. Инструктор нам тут же все очень доходчиво разъяснил:

— А прыгать с парашютом вы будете тоже в ангаре?

— Нет...

— Ага! Тогда запомните: парашют надо укладывать в тех условиях, при которых придется им пользоваться. Если при такой погоде вы его уложите в теплом месте, то на морозе он моментально замерзнет и при прыжке вам вообще не понадобится!

— Как это?

— А так! Смерзшееся полотно просто не раскроется.

— А-а-а...

— Вот тебе и а-а-а... так что не нойте. Все делается для вашей же пользы.

Прыгать со смерзшимся парашютом никому не хотелось, поэтому скрепя сердце мы вынуждены были смириться с такой постановкой вопроса.

А распорядок дня у нас был такой.

Рано утром в спящую казарму врывался бодрый и энергично-агрессивный Долматов. Зычным голосом он орал:

— Подъем! Выходи на улицу строиться!

Грубый Долматов, в шерстяной шапочке, свитере и унтах, громко топая, ходил меж рядами двухъярусных коек, сбрасывал одеяла с мирно спавших диверсантов, пинал по ножкам коек.

— Давай, давай, пошевеливайся! Подъем! На дворе прекрасная погода, метель, минус двадцать — самое время для утренней пробежки и разминки!

Е-мое! Слова-то какие противные: подъем... пробежка... разминка...

Деваться некуда, приходится вставать. В казарме холодно, поэтому многие спали не раздеваясь. Быстро натягиваю на себя серо-коричневый вязаный свитер и такие же штаны — штатная одежда (гардероб диверсантов и моряков-подводников), сверху — комбинезон. Шапка, унты...

И вот мы уже в гулком коридоре^

— Давай двигайся! Живее! После сна рекомендую выпить пару глотков воды, это полезно! Не дай бог, если кто-то надумает курить, строго накажу!

Железная кружка тонкой цепочкой приторочена к баку, пара глотков воды — и мы на свежем воздухе, черт бы его побрал!

— Гр-р-руппами и в одиночку... к туалету... короткими перебежками... марш! Всем помочиться, дабы лишняя жидкость не булькала на бегу! Куда вильнул?! Я сказал — к туалету! Так... Все оправились? Построились по группам... За мной... бег-о-ом... марш!

Глаза слезятся от ветра, но слезы тут же замерзают на лице, на усах...

Раз, два (вдох носом), три, четыре (выдох ртом), раз, два (вдох носом), три, четыре (выдох ртом)...

Сначала бежим по накатанной узкой дороге, потом сворачиваем в лес, бежим по снежной целине. Господи, когда же это кончится?

Наконец выбегаем на поляну. Звучит команда:

— Стой! Направо!

Ага. Прибыли. Вот теперь и начинается разминка.

Вслед за Долматовым делаем упражнения. Сначала разминаем шею, потом плечевой пояс, поясницу, потом идут приседания, упражнения на растяжку, прыжки на месте, отжимания.

Затем мы отрабатываем боевую стойку и удары рукой, ногой...

— Раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре! — командует Долматов. — Дыхание ровнее! Раз, два, три, четыре!

Становимся по парам. Отрабатываем со спарринг-партнером удары рукой, ногой, защиту, броски через спину, броски через плечо, подсечки...

Вся поляна уже вытоптана, хотя в самом начале здесь снег был по... ну, скажем, чуть ниже пояса. Напоследок снова падаем, отжимаемся на кулаках.

Потом тем же путем бегом в казарму. После «прогулки по свежему воздуху» нам уже кажется, что в казарме не только тепло, но и вроде бы даже душновато...

Омовение до пояса, бритье покрасневшей и явно помолодевшей на морозе физиономии (глаза блестят, на щеках румянец), переодевание в полевую форму, поход в офицерскую столовую.

Я думаю, что все выпускники КУОСа середины семидесятых — начала восьмидесятых годов помнят местную тульскую знаменитость — официантку офицерской столовой по прозвищу Стропа (молодая, острая на язык девица, очень худая, но весьма кокетливая, шустрая и любвеобильная). А тот, кто ее не помнит — значит, и на КУОСе-то не был! Цокая туфельками на высоком каблуке, энергично вихляя тощим задом в мини-юбке, приветливая, уже с утра в «боевой раскраске», Стропа быстро разносит по столам подносы, ласково щебечет:

— Что, мальчики, проголодались?

После завтрака — снова в казарму. Переодеваемся. Идем заниматься на тренажеры.

Часами висим на стропах, по команде разворачиваемся вправо, влево. Затем, надев муляжи основного и запасного парашютов, выпрыгиваем из люка макета самолета. Повторяем до одурения, до автоматизма: поза «горбатый» — правая рука на вытяжном кольце, левая придерживает запасной парашют. Шаг правой... шаг левой... правой (толчковой) становишься на край люка... прыжок... громко начинаешь вслух отсчет шести секунд:

— Пятьсот один! Пятьсот два! Пятьсот три! Пятьсот четыре! Пятьсот пять! Пятьсот шесть! Кольцо!

Рвешь кольцо.

Затем забираешься обратно, и все сначала...

Потом идем на парашютную вышку. Сварная из металлического уголка высоченная конструкция возвышается над верхушками деревьев. Вверх ведет узкая железная лесенка. Потихоньку поднимаемся наверх. Прошли несколько ступенек. Стали. Еще несколько ступенек. Снова стали. Завывает ветер, колышет верхушки елей, с которых сыплется искрящийся снег.

Идущий следом за мной Володька кричит мне:

— Старик! Знаешь, чем похожи парашютная вышка и женская ножка?

— Нет!

— Чем выше — тем сильнее дух захватывает!

— Ха-ха-ха!!!

А между тем на самой верхотуре действительно захватывает дух. Оказывается, что вся эта, с виду прочная конструкция под порывами ветра так и ходит ходуном: раскачивается из стороны в сторону, и кажется, что вот-вот завалится... Холодный ветер пронизывает насквозь...

Вытоптанная в снегу площадка приземления сверху кажется такой маленькой, что невольно начинаешь сомневаться: а попадешь ли на нее?

А Долматов тут как тут. Уже пристегивает тебя брезентовыми ремнями за кольца к муляжу парашюта. А заодно, как бы между прочим, щупает пульс, заглядывает в глаза... Вот, дьявол ушлый! Проверяет, насколько у тебя «очко взыграло»...

— Готов? ,

— Готов! — стараюсь отвечать как можно более беззаботно.

— Помочь?

«Помощь» подразумевает собой крепкий пинок под зад, который прерывает тягостные раздумья по поводу «прыгать или, может быть, не стоит».

— Не надо. Я сам...

Шаг правой... шаг левой... шаг правой, оттолкнулся... Сердце (и все остальное!) ухнуло вниз... Полетел! Не забыть про отсчет!

— Пятьсот двадцать один! Пятьсот двадцать два...

Сильный рывок! Оп-па! В порыве усердия кольцо выдрано напрочь. Вместе с веревочкой и крепежными потрохами. А ты уже висишь на стропах прикрепленного к огромной штанге парашюта, который, раскачиваясь из стороны в сторону, опускает тебя вниз. Надо сгруппироваться, ноги вместе, чуть согнуты... Удар! Валишься (как учили!) на правый бок.

— Все в порядке?

— Все нормально!

А лямки от тебя уже отстегнули, и они взвились вверх, где своей очереди ждет очередной парашютист...

После обеда мы идем в здание канцелярии, где в небольшом зале на втором этаже нам читают политинформацию и проводят с нами политзанятия.

«Сытое брюхо к ученью глухо», — гласит народная мудрость.

Под «сладкий лепет» лектора почти все мгновенно засыпают. Кому не знакомо это сладостное чувство мягкого погружения в послеобеденный сон! Слышится ровное сопение, кое-кто даже всхрапывает. Но наш лектор тоже, оказывается, не лыком шит! У него в запасе несколько совершенно забойных заготовок, с помощью которых он привлекает внимание публики.

Так, рассказывая про очередную партконференцию, он вдруг, совершенно неожиданно на середине фразы повышает голос почти до крика, да так, что все, испуганно вздрогнув, просыпаются.

А лектор ровным и тихим тоном продолжает:

— ...ответ Генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза Леонида Ильича Брежнева на вопрос корреспондента западногерманской газеты...

Чуть позже, оборвав себя на полуслове, лектор начинает рассказывать анекдот. Нормальные, имеющие смысл человеческие слова, вклинившиеся в череду замусоленных официальных штампов партийной фразеологии, проникают в мозг спящего диверсанта, сигнализируют о том, что во внешнем мире происходит нечто из ряда

вон выходящее. Все навостряют уши, начинают в полудреме прислушиваться, а потом и просыпаться. А уж анекдотов этих самых наш лектор знал огромное множество, причем умел их чудесным образом привязывать к теме лекции...

Завладев с помощью таких приемов нашим вниманием, лектор некоторое время сеял зерна политического просвещения на вполне дееспособную публику, однако минут через пять убаюканные слушатели вновь засыпали...

Лектор не был на нас в обиде. Он все отлично понимал, просто он делал свою работу. И мы на него не обижались и «стойко переносили тяготы военной службы»...

После политзанятий и перекура нас ожидали занятия по радиоделу. Активно учили морзянку. Принимали на слух группы цифр, расшифровывали их, сами работали на ключе. Затем появлялся Долматов и предлагал перед ужином «немного развеяться», чтобы «нагулять аппетит». А чего его нагуливать? И так жрать уже охота! Но мы благоразумно не встревали в пререкания и, подчиняясь грубой силе и диктату, снова одевались и выходили подальше в лес, где тренировались в спарринге, отрабатывая удары и броски. Становимся парами и лупим друг друга в солнечное сплетение. Один бьет, а другой, не защищаясь, не ставя никаких блоков, просто держит удар. Для того чтобы противник не «пробил», надо в момент удара напрячь мышцы брюшного пресса. Для этого делается короткий, негромкий вскрик вместе с резким выдохом. Потом все ложимся рядами, плечом к плечу, лицом вверх, а крайний боец идет, наступая на животы и грудные клетки лежащих. Пройдя через всех, он тоже ложится. А за ним уже идет следующий... На всякий пожарный случай (а вдруг оступится?) все скрещивают ладони чуть ниже живота, на «причинном» месте. Кому охота страдать ни за что?

Потом ужин. И свободное время.

Вечером развлекались по-всякому. Иногда в клубе показывали кинофильм (крутили художественные или учебные фильмы, но все — на военную тематику), и мы валили туда всей толпой. Иногда просто сидели в казарме, слушали радио, травили анекдоты, играли в карты, в шахматы.

По вечерам, как стемнеет, самые заядлые холостяки уходили «на охоту». Они, как подстерегающие добычу голодные волки, выписывали круги вокруг домиков, где жила обслуга пищеблока, ухищренными способами вызывали представительниц прекрасного пола на улицу и вели с ними обольстительные беседы, добиваясь благорасположения, склоняя к более тесному ^углубленному контакту...

Наконец нам объявили, что завтра, если погода будет хорошая, будут парашютные прыжки с самолета. Настроение у всех было бодрое, даже несколько взвинченное. Все усиленно шутили, острили. Среди нас было несколько человек, которые раньше прыгали с парашютом. Был даже один мастер спорта. Но для подавляющего большинства этот прыжок был первым...

Утром мы получили на складе свои парашюты. Мы их укладывали сами, на каждом мешке была бирка со «школьной» фамилией владельца. Затем сели на грузовики и поехали на аэродром. Однако в тот день был сильный ветер, поэтому прыжки отменили.

На следующее утро все повторилось вновь. Мы долго торчали неподалеку от вышки руководителя полетов, который все уточнял у метеорологов погоду. Потом нам объявили, что сегодня ветер есть, но не такой сильный, как вчера, хотя все на пределе. В общем, прыжки разрешили.

Мы ожидали, что будем прыгать с какого-нибудь большого самолета, но выяснилось, что для нас выделили Ан-2. Разбились на группы, а внутри групп — по весу. Дело в том, что во время полета с парашютом рослый и тяжелый десантник падает гораздо быстрее, чем маленький и худой. Поэтому он может «загасить» купол своего более легкого коллеги. Так что первыми должны идти «тяжеловесы», а потом уже по мере «легкости» все остальные. Тут же был и Долматов, с парашютом. Он внимательно вглядывался в лица, выискивая признаки волнения или «отказные» намерения.

♦Он нас все время изучает!» — в который раз подумал я про себя.

Самолет взлетел, пошел по кругу, набирая высоту. Теперь можно было увидеть, как мимо криво проплывают бесконечные леса, заснеженные поляны, поля... Лица сидящих напротив ребят были сосредоточенные, но никто друг перед другом не хотел казаться озабоченным, все перемигивались, усмехались, обменивались жестами насчет того, что, мол, «все в порядке»...

Наконец над закрытой дверцей пилотов загорелся зеленый сигнал, противно задребезжал зуммер. Лейтенант из экипажа самолета открыл люк, и в самолет вместе с ревом двигателя ворвался завывающий ветер. Снова световой, затем звуковой сигнал...

Долматов, перекрывая шум, громко крикнул:

— Приготовиться!

Все встали. Приняли, как учили, «стойку парашютиста»: сгорбившись, правая рука на кольце, левая обхватила запасной парашют.

— Первый... пошел! Второй... пошел!

Непосредственно у люка стоял лейтенант, рядом с ним — Долматов, а сзади — здоровый прапорщик. Я догадался, что прапорщик предназначен для «оказания помощи», то есть будет выкидывать из самолета «сомневающегося» пинком.

Наконец настала моя очередь. И я ухнулся в белесое, бесконечное пространство...

— Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три... пятьсот шесть... кольцо!

Рванул кольцо, тут же ощутил резкий удар, громкий хлопок за спиной, и... тишина! Казалось, что я просто завис в воздухе.

Господи, как все-таки это здорово! Посмотрел наверх: белый, огромный, на вид очень прочный купол полностью раскрылся. Отлично! Я потрогал лямки, повернулся, как учили на тренажерах, вправо, влево. Чуть ниже меня были видны еще купола наших ребят.

Земля была еще далеко. Но потом вдруг все изменилось. Оказалось, что земля приближается с огромной быстротой и что я падаю не только вниз. Меня тянет в сторону — у самой земли был все-таки сильный ветер.

Надо развернуться по направлению ветра... С усилием потянул за лямки... Ага... Разворачивается... Теперь надо сгруппироваться... колени сомкнуты, чуть согнуты, носки вместе...

Удар! Валюсь на правый бок (как учили). Ф-фу... Вроде бы приземлился... Ноги, руки целы...

Теперь надо быстренько «гасить» купол. Я потянул на себя стропу, перехватился руками... еще... еще... Черт! Куртка, ватные штаны сковывают движения, мешают... Ну еще... чуть-чуть... Купол начал опадать, но вдруг под порывом ветра хлопнул, раздулся и... поволок меня по снегу. Я перевернулся на бок, начал снова тянуть на себя стропу, но ее прямо-таки вырывает из рук! Так... еще... еще... «Интересно, с какой скоростью меня тащит по земле?» — мелькнуло в голове. Передо мной уже образовался порядочный сугроб, снег забивал рот, нос...Я скрючился, подогнул ногу и с трудом завел стропу на ступню унта. Вот так! Ноги-то посильнее рук! Отлично! Прихваченная мною стропа потянула край купола, и он погас. Я быстро поднялся, подтянул на всякий случай еще несколько строп под себя...

Отшумели тульские деньки, оставив навсегда в памяти волнующие воспоминания о ветре, врывающемся в самолет через распахнутый для прыжка люк, незабываемое, захватывающе-ликующее ощущение свободного падения, плотный, надежный купол парашюта над головой и чувство радостного удивления — над* же, раскрылся!..

Глава 5. Мы возвращались в Балашиху...

Мы возвращались в Балашиху на свой объект, как в родной дом, по которому успели соскучиться.

Занятия здесь продолжались, и мы усиленно изучали тактику действий, работали с картами, в подвале занимались изготовлением взрывчатых веществ и взрывных устройств, выезжали на рекогносцировки к мостам и иным инженерным сооружениям, где учились определять уязвимые места, рассчитывали мощность необходимого для диверсии заряда, «минировали» железные и шоссейные дороги...

Помнится, мы «минировали» железнодорожную ветку, по которой то и дело шныряли электрички, товарные и пассажирские поезда. Полотно на этом участке охранялось парными патрулями. Причем солдатам срочной службы, которые были задействованы в охране, за выявление признаков диверсии был обещан отпуск домой, а за поимку диверсанта — чуть ли не медаль.

А нам нужно было вырыть под рельсом минный колодец глубиной сантиметров шестьдесят, заложить туда муляж взрывчатки, сверху установить мину, счетчик поездов... Ведь «взорвать» следовало конкретный состав с «боеприпасами», который должен пройти в совершенно конкретное время.

Киркой, лопатой пользоваться нельзя: звякает о щебенку. В ночной тишине такие звуки слышны чуть ли не за километр. А уж эта самая щебенка уплотнена на совесть. Да еще скована, как монолит, морозом. Так что копать приходилось руками, то и дело прерываясь: то патруль с фонариком пройдет, то очередная электричка пронесется. Но при этом уже развороченную яму нужно замаскировать, да и щебенку прятать, заметая следы работы...

После этих занятий ногти у нас на руках были стерты чуть ли не до основания. В перчатках-то не очень наработаешь! А солдатики ни отпуска, ни медальки так и не дождались...

После «рукопашки» и полевых занятий мы уже не мучились мышечными болями. Напротив, движения у всех стали резкие, энергичные. А если еще учесть, что на учения и на обычные занятия мы выходили с рюкзаками, куда кроме смены белья и сухого пайка «добрые» преподаватели загружали нам по четыре тяжеленных кирпича, чтобы все было как «взаправду», то, сняв такой рюкзачок, хотелось зацепиться за что-нибудь, чтобы от легкости не взлететь в воздух!

Аппетит был зверский, и в еде никто себе не отказывал. Тем не менее мы все здорово похудели, окрепли. Как было рекомендовано в самом начале занятий, мы регулярно покупали себе на рынке кульки с луком и чесноком и поглощали их в неимоверном количестве. Особенно хорошо шли они в комплекте с соленым салом, черным хлебом и традиционным русским бодряще-тонизирующим напитком под названием «водка». Конечно, дух после этого стоял такой, что хоть святых выноси.

Особо следует сказать о культурном проведении свободного времени. Таковое наступало со второй половины субботнего дня и продолжалось все воскресенье, вплоть до 9.00 понедельника, когда начинались занятия.

Некоторые на этот период уезжали в Москву. Причем в журнале «отлучек» с подкупающей прямотой древних римлян писали: «...с 16.00 субботы до 09.00 понедельника — посещение Библиотеки им. В.И. Ленина, г. Москва...»

Получалось просто, культурно и со вкусом. Действительно, почему бы пытливому, стремящемуся к постоянному самообразованию диверсанту и не посетить эту знаменитую не только на весь Советский Союз, но и на весь мир библиотеку? Кстати, во время такого вот полуторасуточного посещения «библиотеки» здорово пострадал парень из первой группы. Его псевдоним был Петров.

Дело в том, что именно в это воскресенье проводились какие-то очередные выборы и все мы должны были голосовать прямо на нашем объекте. Многие, наверное, помнят, как проходили тогда эти выборы. Давался один кандидат, за которого все единодушно и голосовали: раз назначили его, значит, так надо! Поэтому никто всерьез эти выборы не воспринимал. Гражданский народ валил в избирательные участки для того, чтобы отовариться («выбрасывали» так называемый дефицит). А военный люд начальство вынуждало отголосовать как можно раньше: считалось шиком доложить ни свет ни заря о том, что в выборах приняло участие 100 процентов личного состава. Кто скорее доложит — тот молодец. Поэтому в этот воскресный день в шесть утра у нас во всей общаге вдруг на полную громкость заорало радио. Транслировались бодрые военные марши. Нет, никто не заставлял идти кидать в урну бюллетени. Просто играла себе музыка — и все. А там как знаешь. Но перед этим предупредили: прежде чем идти в туалет, умыться, позавтракать, ты отдай свой голос — а потом уж делай что хочешь...

Едва продрав глаза (воскресенье ведь, отоспаться хочется), мы быстро оделись, выскочили из коттеджа, пробежали по тропинке меж сугробов до спортзала, где был оборудован избирательный участок, отметились, взяли бюллетени, черкнули в них «птицу» — и были свободны. •

К тому времени Володька переселился в нашу с Сергеем комнату, и теперь нас было трое.

Вернувшись в общагу, мы с Володькой немного побрюзжали насчет идиотских ритуалов, а потом вдруг, как-то неожиданно достали припрятанную бутылку водки и жахнули по стакану. Серега тоже принял немного. Закусили лучком да чесночком с оставшимися после учений галетами из сухого пайка, а потом навеселе пошли уже завтракать в столовую. Как говорится, с утра принял по чуть-чуть — и весь день свободен...

А бедняга Петров в своей «библиотеке» совсем забыл про эти выборы и, естественно, не проголосовал. В общагу заявился уже ночью.

Наутро был жестокий скандал. Петров, в слезах и соплях, в ногах валялся, убеждая, что он не антисоветчик и не враг народа...

Ха! Да кто ж тебе поверит! А если и поверит, то никто вида не подаст! Конченый ты человек, Петров... Влип так, что теперь уж и деваться некуда.

Петров пробовал изворачиваться, говорил, что он проголосовал, но в другом месте. А ты открепительный талон брал? Нет...

А кто ж тебя без открепительного талона к выборам допустит? А? Товарищи, да он еще и лгун!

Короче говоря, парня отчислили с курсов. С указанием причин.

Да будет вам известно, что в те времена с такой «телегой» даже в тюрьму не приняли бы. Сломал себе Петров биографию полностью и окончательно.

Глава 6. Сейчас уже и не установить...

Сейчас уже и не установить, кто первый обозвал «Бычьим глазом» этот вполне обычный второразрядный ресторан под названием «Радуга». Но, несомненно, это был кто-то из куосовцев, причем с чувством юмора.

Действительно, почему именно «Бычий глаз»?

Мне кажется потому, что, во-первых, внутренний интерьер ресторана был оформлен в красно-багровых тонах (скатерти, портьеры и прочее). А во-вторых, после посещения сего заведения у иного диверсанта и рожа, и глазищи от спиртного и от недосыпа наутро были красные, как у разъяренного быка.

Располагался «Бычий глаз» в центре Балашихи неподалеку от нашего объекта: несколько остановок пригородного автобуса (в крайнем случае около сорока минут быстрой ходьбы пешком, а если бегом — еще меньше).

Иногда возвращаться из «Бычьего глаза» приходилось очень поздно. К тому времени на нашем объекте прапорщики уже запирали КПП. Стучаться в дверь и просить впустить на объект — себе дороже. Охранники напишут служебную записку, а утром тебе придется объясняться с Григорием Ивановичем, где ты был и что делал... Поэтому, дабы не отвлекать драгоценное время нашего начальника по пустякам, приходилось преодолевать двухметровый забор с колючей проволокой. Куосовцы, в каком бы «болезненном» состоянии они ни находились, неизменно делали это без травм и без каких-либо негативных последствий для своей гражданской одежды.

Я, например, делал так: подтягивался на руках и забирался на гребень забора, к которому были приварены согнутые под углом в сторону объекта стальные штыри с натянутой на них в четыре ряда колючей проволокой. Здесь следовало внимательно оглядеться, дабы убедиться, что поблизости нет подвижного парного патруля, который контролировал внутренний периметр объекта. Если вокруг все спокойно, балансируя руками, делал шаг левой ногой, ставя ее на середину штыря, затем шаг правой (толчковой) на самый край штыря, от которого отталкивался, и таким образом перепрыгивал через «колючку», приземляясь уже на своей территории (руки в стороны для равновесия и замедления падения, ноги сомкнуты в коленях, ступни вместе).

Однажды, возвращаясь домой таким вот образом, я напоролся на патруль. Дело было весной, уже распустились листья на деревьях. Проходивший по внутреннему периметру дополнительный патруль из абитуриентов (подготовительный курс, «салаги»!) случайно оказался как раз в том месте, где я собрался форсировать преграду. Они решили поймать нарушителя и затаились в кустах. Я уже был на гребне забора и тут вдруг услышал хрустнувшую под затаившимися в засаде абитуриентами ветку, а потом и тихий шепот... Наверное, в охотничьем азарте и в предвкушении поощрения за хорошую службу они там, в кустах, сучили ногами и шепотом прикидывали, как меня получше захомутать. Присмотревшись, я увидел, что сквозь кусты в лунном свете белеют их лица (щенки, они еще не знали, что в ночной засаде на лицо надо надевать маску или хотя бы прикрывать его чем-нибудь темным).

Так. Все понятно.

Они из своей засады отлично видели, что я в костюме, в белой рубашке, при галстуке, на плече у меня висит свернутый светлый плащ. Вполне естественно, они запросто могли предположить, что враг не полез бы через забор в такой одежде и что я — свой! И тем не менее они хотели меня поймать! 3-э-э, ребята! А это уже неэтично! За такие вещи надо наказывать! Я быстро, по возможности бесшумно соскочил вниз, пошарил по земле, нашел в траве несколько небольших камней, затем снова влез на гребень забора и сделал вдоль него несколько «завлекающих» шагов, демонстрируя, что вот-вот якобы спрыгну вниз.

«Охотники за головами» не выдержали напряжения момента и поперли ломиться сквозь кусты к забору. А я сверху обрушил на них град камней.

— Ай! Больно! Он чем-то кидается! — завопили пораженные моими снарядами патрульные и отступили в глубь территории.

А я снова спрыгнул на внешнюю сторону, в темпе промчался метров сто вдоль забора, снова взлетел на него, перешагнул через штырь с «колючкой» и тихо приземлился уже на своей территории.

Судя по доносившимся до меня звукам, абитуриенты все еще пребывали на том же самом месте, громко ругаясь и подсчитывая потери. Тогда я тихонько подкрался к ним поближе и запустил оставшийся у меня последний камень в самую чащу вплотную примыкающего к забору леса с расчетом, что он упадет в противоположной от меня стороне, чуть за их спинами. Расчет оказался верный: незадачливые патрульные тут же заорали:

— Вон он, держи его! — и с треском стали продираться через заросли к месту падения камня.

А я тронулся напрямик через лес к нашему коттеджу.

В общаге еще не спали, и в открытую форточку одной из комнат первого этажа на улицу доносился звон гитарных струн и нетрезвые голоса.

Я зашел «на огонек», выпил предложенные полстаканчика водки, закусил лежащими на столе сухими галетами (иной закуски не было) и рассказал о случившемся. Ребята были крайне возмущены коварными действиями «салаг», идущими вразрез не только с понятиями о чекистской этике, но и с общечеловеческими ценностями. Подумать только! Вместо того чтобы помочь нетрезвому ♦дяде диверсанту» дойти до дома, они пытались его поймать! Просто возмутительно!

Резкий и энергичный Тимур из Ростова, по прозвищу Тим Тихий, так разъярился, что тут же предложил организовать «отлов» неэтичных патрульных. Тим призывал дать им «по шеям», потом разбудить всю их казарму, построить во дворе и провести суровую профилактическую беседу о нормах и правилах поведения абитуриентов во взаимоотношениях со старшими товарищами.

А что? Тим Тихий был такой... Он смог бы... Мы еле его отговорили!

После бурных дебатов было решено действовать оперативными методами. План был такой: через надежные источники запустить в казарму абитуриентов слух, что «злобные» диверсанты (все как на подбор отчаянные каратисты) в ответ на сегодняшний инцидент, как только выдастся у них свободная минутка, придут в нетрезвом виде к ним в казарму и накажут всех физически, а также разгромят все, что попадется под руку.

Сказано — сделано. На следующий день этот слух был доведен до сведения абитуриентов через наших доверенных лиц из обслуги в столовой.

Задумка сработала.

Больше никого из наших абитуриенты не пытались поймать при патрулировании территории. Более того, они предупредительно уходили с дороги в лес, как только в поле их зрения начинала маячить фигура «дедушки-диверсанта».

— Вот, ребята, на этом примере можно лишний раз убедиться, что толковая оперативная комбинация, да еще с элементами воздействия на психологию противника, всегда гораздо более действенна, нежели грубое физическое воздействие, — красивым «оперативным» языком глубокомысленно подытожил эту операцию То-лик — светловолосый, небольшого роста, крепко сбитый капитан из Свердловска, которого мы называли просто Тоша.

Кто-то из ребят, возвращаясь из очередного выезда в «библиотеку», привез с собой магнитофонную ленту с новыми песнями Владимира Семеновича Высоцкого, которые он пел под аккомпанемент целого оркестра. Ах, что это были за песни! Все ребята в срочном порядке стали брать на кафедре иностранных языков магнитофоны, якобы для углубленного изучения вражеских языков и наречий. На самом деле мы целыми днями напролет крутили Высоцкого, который своим хриплым голосом рвал наши души.

Чего только стоят его «Кони привередливые», «Охота на волков», «Банька»... Особенно нас пронимали военные песни Высоцкого. Мы не переставали удивляться, как он смог вставлять в свои песни такие подробности и детали, про которые, по идее, и знать-то не должен был... Например, вот это, про сапера-диверсанта, который закладывал заряд: «...два провода голых, зубами скрипя, зачищаю...» Ведь мы тоже, когда в спешке было лень доставать нож или пассатижи, зачищали провода взрывных устройств зубами! Или вот это: « ...не прыгайте с финкой на шею мою из ветвей!»

Черт! Даже мороз по коже! Какой умница, какой талант!

Глава 7. Как только сошел снег...

Как только сошел снег, мы стали заниматься элементами рукопашного боя с использованием холодного оружия. Занятия проходили на расположенной прямо перед нашим коттеджем специальной площадке, обнесенной высоким забором. Площадка была разделена перегородками на несколько частей.

Сначала мы работали с деревянными ♦ножами». Учились правильно держать «нож» в руке, перехватывать его лезвием на себя, от себя, из руки в руку, тренировались с замахами, отрабатывая различные виды ударов (тычок, маховый, боковой и др.), изучали точки, куда следует наносить удары. Предполагалось, что одним ударом противник должен быть уничтожен.

Удары отрабатывали друг на друге: один наносит удар, партнер защищается, а также на деревянных щитах с изображением иностранного солдата. К щиту надо было подкрасться вначале ползком, затем на четвереньках, затем атаковать его в прыжке и нанести удар.

Постепенно перешли на настоящие клинки. В основном мы работали с так называемыми финскими ножами. Это были старые клинки времен войны, с наборной пластмассовой красно-бело-синей рукояткой, небольшим перекрестием и приятного вида. Лезвие у них заточено с одной стороны, с другой — относительно широкий обушок, продольная бороздка и клеймо «Труд Вача». К ножу прилагались кожаные ножны. Нам сказали, что эти финки были на вооружении наших десантников.

Замахиваться деревяшкой на своего спарринг-партнера не страшно. А вот когда у тебя в руках боевой нож — совсем другое дело. Поначалу наши действия напоминали движения паралитиков, причем производимые в самом замедленном темпе. Но постепенно все освоились. Оказалось, что ничего сложного нет: просто надо быть очень внимательным и собранным — только и всего! Да еще не забывать, что перед тобой не враг, а твой товарищ.

Мы с головой окунулись в это завлекательное действо и часами кружились в учебных схватках. Удары, захваты, выбивание оружия из рук...

Раньше я читал в различных приключенческих книгах, что боец должен смотреть в глаза своему противнику, потому что в глазах якобы можно прочитать, уловить, что противник задумал. Тренируясь, я постепенно пришел к выводу, что смотреть в глаза — без толку. Ничего там не прочитаешь! Смотреть надо в место, которое находится где-то в районе солнечного сплетения, то есть практически в самый центр корпуса. Ведь именно оттуда зарождается любое движение, любой удар или финт. Причем «смотреть» — это вовсе не значит уставиться, например, в пуговицу на кителе вражеского солдата. Нет! Это должен быть некий сосредоточенно-рассеянный взгляд, когда основное направление — центр корпуса противника, но одновременно ты охватываешь взглядом и конечности, и голову, а еще и то, что происходит вокруг, что находится под ногами...

Такой «взгляд» возможен при максимальной собранности и, наверное, подключении каких-то внутренних резервов организма, которые в обычных условиях в нас дремлют, а вот в боевой ситуации вдруг проявляются. Может быть, тут срабатывает и какая-нибудь генная память далеких предков, которые имели дело с боем на клинках.

Как бы то ни было, но через некоторое время мы уже вовсю орудовали сверкающими на солнце ножами, смело нападая друг на друга (безоружный на вооруженного и наоборот). Работали и оба вооруженные, но не ножами, а деревянными муляжами клинков. Тут уж мы не стеснялись особо и били друг друга почти по-настоящему. Изучали элементы испанского боя, когда на левую руку, которой ставят блоки, наматывается для защиты от порезов куртка (испанцы использовали в таких случаях плащ).

Боевые удары, как я уже говорил, отрабатывали на щитах. И тут вдруг выяснилось, что у двоих курсантов эти удары совсем не получаются.

Долматов стал разбираться, в чем дело. Выяснилось, что у этих ребят, оказывается, есть некий барьер, который они никак не могут преодолеть.

Я потом разговаривал с одним из них, и вот что он мне рассказал:

— Понимаешь, старик, там, на этом щите, нарисован человек! Ну не могу я бить его ножом между ключицами, в сердце или в солнечное сплетение! Как представлю, что он — живой и как это может быть больно, прямо тошнота подступает...

— Но там нарисован противник, в чужой форме, — говорил я, — это — враг. Если ты его не ударишь, то он тебя убьет! И потом, перед тобой ведь всего лишь деревяшка. Мало ли что там нарисовано или написано!

— Я все понимаю, но все равно не могу! Обидно — хоть плачь!

Некоторые ребята так и не смогли пересилить себя. И Долматов не

стал их «ломать». Просто сделал в блокноте какие-то пометки — и все.

Одновременно мы учились метать ножи. Сначала тренировались на металлических штырях, которые по форме и размеру были как финки. Оказалось, что наиболее продуктивный и точный удар получается тогда, когда метательное оружие делает один полный оборот. Все остальное — циркачество. В принципе, если долго и самозабвенно тренироваться, наверное, можно использовать и два оборота. Но в таком случае нужно работать только со знакомым, ♦пристрелянным» орудием. А расстояние, на котором возможно поражение с одним оборотом, зависит от длины клинка, от способа хвата, а также от некоторых особенностей самого замаха. Хват осуществляли за лезвие. Если цель совсем близко — то за самый кончик, а если далеко, то чуть ли не у самой рукоятки. А замах должен идти не от кисти или локтя, а от плечевого пояса, причем подключается и весь корпус. Важным элементом броска служит и дыхание: в момент движения вместе с махом надо сделать энергичный выдох. Тогда бросок получается сильнее.

Сначала Долматов показал наиболее результативное расстояние, а также поставил замах. Когда курсант ♦почувствовал» клинок, привык к нему, тогда уже начиналось варьирование расстояния. Чуть ближе, чуть дальше...

Мы обычно брали эти металлические штыри штуки по четыре-пять в левую руку и поочередно метали их правой рукой в щит-мишень. Надо вам сказать, что эти штыри, вонзаясь в дерево, здорово нагревались, да так, что иногда даже обжигали руки.

Всякий, кто хоть раз когда-нибудь пытался метать нож и у него это получилось, помнит это радостное, ликующее чувство: ♦Получилось!»

Когда пришел навык, мы начали метать финки. Затем в дело пошел HP — нож разведчика. Он был гораздо длиннее и тяжелее финки, поэтому HP летал гораздо дальше и пробивал щит насквозь.

Наконец настала очередь всего острого. Мы метали в щит гвозди. Иногда — по одному, а иногда — взяв в горсть штук пять—семь. Хороший замах — и гвозди с глухим стуком (♦ды-ды-дых!») вонзаются в мишень. Выяснилось, что при желании и соответствующей тренировке в качестве метательного оружия можно использовать все, что подвернется под руку: ножницы, вилки, авторучки, строительные скобы, все виды топоров, лопаты (начиная с малой саперной, кончая обычной)... Короче говоря, все предметы, которые имеют хотя бы один заостренный конец или режущую кромку.

Особенно интересно было метать треногу от штатной противопехотной мины типа ♦МОН*. Эта раздвижная тренога имела заостренные концы, которые складывались вместе, затем замах — тренога в воздухе распускается и вонзается в мишень всеми тремя * ногами».

Все настолько «заболели» метанием, что даже в выходные дни устраивали своеобразные соревнования на дальность, на меткость. В качестве мишени использовали сорванный с дерева листок. «Играли» либо «на высадку», либо «на бутылку» (когда были деньги). Особо интересно было метать распрямленные молотком строительные скобы: они получались длинные, и их можно было швырять на значительные расстояния. Особым шиком считалось, когда боец становится спиной к мишени, по команде прыжком поворачивается к цели и без промедления совершает бросок.

Постепенно мы из обычных, «мирных» оперработников с периферии превращались в людей, которые сами по себе, с голыми руками, уже представляют опасность.

Тогда же, в ходе тренировок, мы начали занятия в «круге». Я не знаю, чья это выдумка, мне кажется, что «круг» придумал Долматов. Хотя наверняка такой вид тренировки уже где-нибудь был: в этом мире уже все когда-нибудь было... Что такое «круг»? А это когда один человек становится в центре, а его окружают пятеро, которые нападают на него с различными видами ударов, в том числе и ножом, а также угрожая пистолетом. Нападают они поочередно (в одном случае — вдвоем) в той последовательности, которую им на ухо шепнет Долматов. А обороняющийся должен провести защиту от всех нападений с блоками, бросками, ответными ударами...

Вначале все выглядело в нашем исполнении достаточно уродливо, но потом пришел навык, верткость, и дело пошло на лад. Вообще, «круг», скажу я вам, вещь не только очень полезная для бой-ца-рукопашника, но и зрелищная. Впечатляет!

Кстати, после того как мы более или менее сносно овладели работой с холодным оружием, Долматов открыл нам «страшную» тайну.

— В боевых условиях не надо полагаться на приобретенные вами навыки рукопашной схватки, — говорил он, — ситуации могут быть совершенно неожиданными. Например, вы пытаетесь провести бросок противника, а ваша нога вдруг соскользнула в грязи или песке или попала в ямку на земле...Что получится? Пшик! Или представьте, что противник оказался тяжелее вас, физически сильнее или невосприимчив к боли... Тогда даже ваш отвлекающий удар не поможет провести прием... Скажем, загиб руки за спину или иное...

— А что же делать?

— Это зависит от того, какая перед вами стоит задача! А в бою задача может быть, как правило, одна — уничтожить противника. Или он уничтожит вас. Поэтому перед тем, как проводить любой прием, рекомендуется нанести удар ножом. Вот тогда противник действительно расслабится! А удар нужно наносить такой, какой вам нужно: либо на поражение, либо на отвлечение, если вы хотите захватить врага живьем...

Именно тогда я написал песню про специальную физическую подготовку:

Раз, два, три, четыре, дыхание ровней,

Реакция, выносливость, и ты — всегда сильней!

Удар нанес, еще удар, бросок, удар ногой,

По ребрам и по печени, коль враг еще живой!

А каждому мужчине здоровым надо быть,

Цель нашего занятия — здоровье укрепить!

Чтоб куревом и выпивкой не отравлять его,

Всегда с большой охотой мы ходим на «физо»!

Раз, два, три, четыре, бросок, удар, бросок,

Удар ногой по кобчику (оттянутый носок!),

Ботинки с рантом кожаным, подковки там и тут,

Ни спереди, ни сзади враги не подойдут! и т. д.

Песня всем понравилась, и ребята с удовольствием ее не только слушали, но и сами распевали.

Скоро мы начали готовиться к поездке на юг в горы. Дело в том, что в программу КУОСа входила и горно-альпинистская подготовка на специальной горной базе в Кавказских горах. Поездка планировалась в конце мая. Готовиться начали уже в марте—апреле: изучали различные веревочные узлы, крепления, иные альпинистские премудрости. Начались тренировки. Отрабатывали подъем и спуск с подстраховкой по вертикальной поверхности (на деревянном макете фасада трехэтажного дома).

Кроме того, все мы прошли тестирование на пригодность к подготовке в качестве боевых пловцов. Я попал в список кандидатов.

Глава 8. В поведении руководства КУОСа появились какие-то странности...

В поведении руководства КУОСа появились какие-то странности: во-первых, все стали вдруг очень серьезными, озабоченными; во-вторых, внезапно изменилась программа — нас в срочном порядке стали натаскивать по темам «налет», «захват», «освобождение заложников». Поползли слухи о том, что горной подготовки не будет. Вернее, она будет, но не там, где обычно, а в некоем другом месте...

Занятия стали еще более интенсивными. Теперь уже занимались и по вечерам, и по ночам. Раньше тоже были ночные занятия, но не так часто. Много внимания уделялось тактике.

Наконец все разрешилось. В начале июня нас созвали в большую аудиторию на втором этаже административного здания на совещание. Приехало какое-то начальство из ПГУ. В зале были не только мы, курсанты, но и все наши преподаватели.

Большой начальник, судя по виду и поведению — никак не ниже генерала, прояснил ситуацию: нам партия и правительство, а также руководство КГБ и разведки оказывают огромное доверие: мы преобразуемся в отряд специального назначения и в скором времени поедем в заграничную командировку в страну Афганистан, где недавно власть захватил прогрессивный режим, который имеет просоциалистическую направленность. Однако позитивные действия этого хорошего режима встретили ожесточенное сопротивление со стороны контрреволюционных элементов. Не спит и главный противник (имеется в виду США). Поэтому в условиях заграницы мы будем выполнять различные специальные задания, защищать работающих там советских специалистов, оказывать помощь местным спецслужбам в борьбе с контрреволюцией и так далее... Дело добровольное. Кто хочет — может отказаться. Есть желающие? Желающих не нашлось.

И немудрено! Какой дурак откажется от такого?

Генерал пожелал нам получше подготовиться к этой важной миссии и высоко нести в сложных условиях заграницы почетное звание гражданина СССР и бойца спецназа.

На этом совещание закончилось.

Григорий Иванович Бояринов объявил, что с некоторыми курсантами будут еще дополнительные собеседования.

Настроение у всех ребят было праздничное, все были возбуждены.

— Это ж надо такому случиться! — разглагольствовал Володька Виноградов. — Как же нам все-таки повезло! Если бы не этот Афганистан, разъехались бы по домам — и все... А так хоть мир увидим, посмотрим, как на самом деле все происходит...

Я был с ним полностью согласен. Действительно, такое случается не часто. Вот ребята с работы будут завидовать, подумал я...

Правда, повезло не всем.

Тошу отстранили от поездки. Он ходил с бледным обиженным лицом и очень переживал. Вечером он рассказал мне, что причиной послужил его «проклятый радикулит». Бояринов сказал ему, что не дай бог, прихватит в боевых условиях, что тогда делать? То-лик пытался убедить его, что не прихватит, но из этого ничего не вышло. И еще Бояринов отстранил несколько человек, в том числе Борю Суворова. Те были холостяками и если раньше кичились своей «свободой», то теперь вовсю проклинали горькую долю, жалея, что вовремя не женились.

Интересно, а почему нельзя холостякам? Ведь на опасную боевую операцию более гуманно посылать именно холостяков. Хоть дети сиротами не останутся... Кто-то из ребят пояснил, что по каким-то партийным инструкциям считается, что если человек холост, то он запросто может совершить «измену Родине в форме невозвращения из-за границы». Враги, мол, к нему бабу какую-нибудь подведут — тут и делу конец. А вот женатый человек там не останется: семья-то в Союзе! Куда ж он без жены, без детей?

— Это что же получается, семья вроде заложников?

— Вроде бы так...

Интересный расклад!

А между тем на КУОСе было объявлено особое положение. Категорически запрещалось с кем бы то ни было, делиться радостной вестью об Афганистане, максимально сокращались выходы в город. Только в случае крайней необходимости и по особому разрешению Бояринова. Правда, в город мы все-таки ходили, но недалеко: через забор до винного отдела местного магазинчика — и обратно. Опустел незабвенный «Бычий глаз», и по вечерам официантки сидели без дела, удивляясь, куда это подевался весь постоянный контингент.

Но тут произошло ЧП: внезапно пропал Леша из нашей группы. Днем на занятиях он был, а вечером куда-то пропал.

Леха был среднего роста, смуглый, темноволосый и... с голубыми глазами. Редкое сочетание. Он закончил юридический вуз, а потом, после двухгодичных курсов, работал опером где-то на юге, в небольшом курортном городке. Сам по себе Леха был парень хороший. Спокойный, сдержанный. Раньше он занимался боксом, неплохо дрался. Но был у него один недостаток, который сводил на нет все его достоинства: Лешка был неравнодушен к спиртному. Если он начинал пить, то это продолжалось несколько дней. Он ходил грязный, небритый, спал в сушилке или там, где упадет... Во хмелю Леха был не буйным, а тихим, смешливо-дурковатым. Ни к кому не приставал, никого не задевал...

А вот кончится запой, Леша помоется, побреется, пострижется — любо-дорого посмотреть! Постирает всю свою одежду. Наденет чистую рубашечку, застегнется на все пуговки, сядет на лавочку — губки бантиком, сидит себе, читает книжки юридические (он всем говорил, что пишет какую-то научную работу по юриспруденции), кое-что записывает в блокнотик. И при этом он всегда торжественно давал слово, что больше к спиртному не притронется.

И вот Лешка исчез.

— Куда он мог деться!? — гневно сверкая глазами, вопрошал Бояринов, собрав всю нашу группу. — Командир группы!

— Я!

— Где он может быть?

— Не могу знать!

— Кто и когда его последний раз видел?

Выяснилось, что последний раз его видели часов в семь вечера в общаге.

— Вы, вся группа, отвечаете за него! — заявил Бояринов. — Делайте, что хотите, но чтобы к утру он был у меня вот тут! — И он ткнул пальцем в ковер. — Все свободны...

Куда же он делся? У начальства сразу же появились самые экзотические псевдоконтрразведывательные версии: Леху выкрали иностранные спецслужбы, и сейчас он, одурманенный психотропными средствами или под пыткой на дыбе, выбалтывает известные ему госсекреты, а заодно сообщает, что наш курс летит воевать в Афганистан.

Эту версию мы, как профессионалы, сразу же отмели. Конечно, хотелось бы вот так, на пустом месте, раскрыть какую-нибудь махровую и разветвленную вражескую резидентуру, как в «шпионских* фильмах, и с боем освободить из мрачного подвала опутанного проводами «детектора лжи» бедного Леху. Любой бы с удовольствием разоблачил и вражеского разведчика-нелегала, и инженера оборонного предприятия, продавшего Родину за вражеские поганые доллары ...

Но где же их возьмешь-то, шпионов этих! Ведь жизнь — не кино. В жизни все гораздо сложнее и одновременно — проще. Я часто задумывался о том, в какой среде все-таки надо искать агентуру противника? Ведь сейчас время явно не военное, и противнику вербовать кого попало, лишь бы умел считать, «сколько в полку пулеметов», смысла нет... В конце концов я пришел к выводу, что продуктивно искать вражескую агентуру можно только «наверху», среди начальства, в партноменклатуре. То есть среди тех, кто реально что-то решает и обладает теми стратегическими сведениями, которыми интересуется противник. А все остальное — просто туфта и мелочевка! Например, на фига вербовать какого-то инженеришку, если все данные по оборонному заводу лежат в местном исполкоме, в обкоме партии, в министерстве... Тем более что этот, получающий 120 рублей в месяц инженеришка, еще и по морде вербовшику может запросто съездить, скрутить и отвести в милицию или контрразведку! Он ведь не знает, что на свете, кроме его хрущобы, есть виллы и дворцы, а кроме заводской столовой, есть шикарные рестораны, а кроме велосипеда — «мерседесы», «форды», «ситроены», яхты, личные самолеты и прочее. Вернее, он знает, но ни разу не видел этого, не пользовался... А вот начальнички в то время уже все это не только знали, но и вовсю опробовали и использовали! Они-то уже тогда были не прочь работать, как работают здесь, а жить, как на Западе! Но именно этот контингент и запрещалось «трогать» контрразведке. Их нельзя было разрабатывать! Как бы априори считалось, что такие люди не в состоянии совершить измену Родине.

Эх, если бы так было на самом деле! Впрочем, те, кто дожил до «падения империи» в 90-х годах, могли на ярких примерах лицезреть, как партийные умники облапошили легковерного дурач-ка-инженеришку. И убедиться, что рыба действительно гнила с головы...

А тут вот Леха...

— Да кому он нужен! Какие, на хрен, спецслужбы! Запил он снова, засранец, вот и все дела! — подытожил кто-то.

— Где же его искать?

— Да вблизи «Бычьего глаза», и нигде больше...

Тут кто-то вспомнил, что Лешка как-то мельком говорил насчет того, что у него там есть знакомая официантка. Подумали, прикинули... Решили искать его в «Бычьем глазе». Командир группы пошел к Бояринову, тот дал «добро».

Вся группа переоделась в гражданскую одежду и выдвинулась к «очагу культуры». Возле объекта рассредоточились, перекрыв все подходы. Двое зашли внутрь. Кабак пуст. Занято всего два столика. Лехи нет. Осторожно расспросили бармена, который неуверенно сказал, что вчера вроде заходил парень, похожий по описанию.

В засаде просидели до полуночи. Пусто. На всякий случай прошерстили другие питейные заведения Балашихи. Но и там Лехи не оказалось.

Вернулись на объект, доложились ожидавшему нас Бояринову. Тот сказал, чтобы с утра мы возобновили поиск и что если к обеду не найдем, то он вынужден будет официально объявить Лешку в розыск.

Рано утром мы снова были в Балашихе. Слонялись вокруг «Бычьего глаза», винных магазинов, пивнушек.

И вдруг около полудня мы увидели Леху. Небритый, в растерзанной грязной рубахе, мятых штанах и тапках на босу ногу, он, покачиваясь, крался по стеночке к «Бычьему глазу». Одного взгляда было довольно, чтобы поставить диагноз: Леха был в очередном запое!

Мы его подхватили под белы ручки, да так, что он и пикнуть не успел, загрузили в такси и ринулись домой. По дороге, в ходе опроса, выяснилось, что Леха находится в сумеречном состоянии, еле ворочает языком, но отвечать на вопросы может, правда несколько односложно. Он признался, что все это время жил у «знакомой официантки» (мы так и думали!), которая подобрала его «из сострадания». А в тот момент, когда мы его сцапали, Леха направлялся в «Бычий глаз», чтобы «поправиться пивком или водочкой».

Вот гад! И себе жизнь испортил и группу опозорил!

На вопросы о вражеских спецслужбах Леха только испуганно таращил мутные глаза и отрицательно мотал головой. Получив пару раз по морде, он не изменил своих показаний, что свидетельствовало о том, что, скорее всего, спецслужб, как мы и думали, не было... А впрочем, с этими делами уже не нам разбираться. Да и вообще, карьеру Лехи в органах госбезопасности можно было считать законченной.

Мы доставили полувменяемого Леху прямо в кабинет к Бояринову, а уже через два дня его с позором откомандировали домой...

Насколько я знаю, официантку — Лешкину подружку — тщательно проверял местный райотдел КГБ, но ничего криминальношпионского выявлено не было. Обычная баба-разведенка, и сама за границей не была, и родственников там не имеет, в троцкистских блоках не состояла, по учетам не проходит и госсекретов не знает. А ее показания полностью совпадали с объяснениями так и не успевшего окончательно протрезветь Лехи.

Вот так, ребята. Чудес в этом мире не бывает. А водка, она до добра не доводит!

После этого инцидента Бояринов установил жесткий режим, а занятия стали настолько насыщенными, что мы с ног валились от усталости.

Нам выдали новую спецназовскую форму зеленого цвета. Мы ее успели поносить пару дней, затем по команде сдали на склад и получили взамен такую же, только песочного цвета. Форма была просто загляденье: удобная, функциональная, движений не стесняет! А на брюках с правой стороны был даже застегивающийся на кнопку специальный карман для финки. Красота!

Потом интенсивность занятий немного спала. Мы активно готовились к дальнему путешествию. Паковали вещмешки, перегружали из грузовиков на склад ящики с.сухим пайком, боеприпасами, оружием, прочей амуницией. Ведь никто толком не знал, сколько мы там пробудем, чем конкретно будем заниматься. Поэтому на всякий случай готовились ко всему.

Мы все сфотографировались для загранпаспортов. Это уже что-то!

Затем наступила пора ожидания. Все как-то расслабились. Сколько времени потребуется для изготовления загранпаспортов? Ну уж не день и не два...

Глава 9. Поползли слухи...

Поползли слухи о том, что дата вылета уже более или менее точно определена, осталось ждать полторы-две недели.

Тогда у меня и созрел замысел съездить в свой город и навестить семью. Ведь я уже несколько месяцев не видел жену и детей. И неизвестно, когда еще увижу...

К моему великому удивлению, Бояринов легко разрешил мне поездку сроком на два дня. Ура!

Я зашел в канцелярию и взял там свое настоящее удостоверение сотрудника КГБ (не брать же с собой в поездку фальшивую офицерскую книжку!).

На следующий день утром я заявился на вокзал, но оказалось, что билетов на поезд нет: курортный сезон, все ринулись на юг... Правда, у касс толкались спекулянты, которые предлагали билеты, но они так взвинтили цену, что всех моих денег не хватило бы. Но ехать как-то надо!

Прошел вдоль вагонов готовящегося к отправлению поезда. Никто из проводников не хотел брать меня «зайцем*, так как боялись ревизоров — компании красномордых мужиков, которые кружком стояли возле командирского вагона и что-то тихо обсуждали.

И тут я вспомнил старый способ, которым пользовался еще курсантом, и направился к вагону-ресторану.

На ступеньках вагона сидел, покуривая сигарету, мордатый парень, чуть постарше меня, в белом замызганном халате.

— Здорово! — весело и приветливо сказал я.

— Привет... — чуть помедлив, отозвался парень.

— Вспомогательная рабочая сила нужна?

— А тебе куда ехать?

Я назвал свой город.

— Что, билетов нет?

— Нет... — огорченно вздохнул я.

— Вообще-то рабочая сила нужна... Картошку надо чистить, то да се...

— Согласен!

— А ты кто такой? Документы какие-нибудь есть?

— Аспирант я... (не показывать же ему мое удостоверение сотрудника КГБ!)

—Ну, ладно... Давай заходи... В случае чего скажешь, что тебя в самый последний момент взяли вместо Семена... Он заболел, что ли... Короче, не пришел. А я что, один отдуваться буду? — Я сочувственно покивал головой. — Меня зовут Степа...

Я поднялся по ступенькам, облачился в предложенный мне белый халат и белый колпак и тут же, показывая трудолюбие и серьезность намерений, сел в тамбуре чистить картошку.

Вагон дернулся, плавно поплыли перрон, фонари, здание вокзала. Поехали!

С картошкой я через два часа закончил. Потом уже на кухне я рубал капусту для щей, помогал Степе жарить котлеты. Довольный моей работой, Степа предложил в качестве поощрения выпить вместе с ним. Мы благополучно распили бутылку портвейна и плотно закусили.

— Ну ладно, свое ты отработал, иди в зал, садись, отдыхай... Скоро уже... — он посмотрел на часы, — через час твой город... Скажи Верке-буфетчице, пусть тебе чайку или кофейку нальет... Если хочешь еще выпить — она нальет...

Ни пить, ни есть больше не хотелось. Я сидел и смотрел в окошко на проплывавшие зеленые леса, поля, железнодорожные сооружения и вдруг поймал себя на мысли ... что рассчитываю потребное количество взрывчатки для подрыва мелькнувшего мимо автомобильного путепровода. Во, как въелось!

А потом я подумал, что, наверное, нигде в мире офицер-контрразведчик перед выездом в загранкомандировку не стал бы таким образом путешествовать на поезде. Как нелегал какой-то или как разыскиваемый преступник... Черт побери, да что же у нас творится?! Куда ни ткнешься — всюду очереди, всюду дефицит. И ничего никогда не хватает. Как пел Окуджава: «Пряников сладких всегда не хватает на всех!» Как все это надоело...

Я соскочил на залитый солнцем перрон, спустился в прохладный подземный переход и вышел на привокзальную площадь с огромной цветочной клумбой перед монументальным, с колоннами, Дворцом железнодорожников. Красивый все-таки у нас город, подумал я, и пошел наискосок к автобусной остановке.

До дома я добрался минут через сорок. Ключей у меня не было. На звонки и стуки в дверь никто не втзывался. Я вышел на улицу, побродил вокруг дома (может быть, Таня с детьми гуляет?), но никого не нашел.

Наверное, они в пионерском лагере, Таня писала, что собиралась ехать туда от завода в качестве обслуги вместе с детьми. Где же этот пионерский лагерь? А впрочем, что я гадаю, все можно выяснить по телефону. Я покопался в карманах, нашел несколько двухкопеечных монеток, подошел к телефонам-автоматам у магазина и стал названивать всем знакомым. Наконец я выяснил, что они действительно в лагере, узнал, где находится этот лагерь, и даже договорился с нашим дежурным по управлению, что он мне даст дежурную машину.

Вот и хорошо. Теперь надо заскочить в магазин и купить что-нибудь вкусненького, чтобы заявиться не с пустыми руками. Слава Богу, магазины еще не закрылись.

Уже в магазине выяснилось, что за время долгого пребывания в Москве я отвык от провинциальной действительности и что ничего вкусненького здесь не продается. Вот черт! Надо было в Москве затовариться. Что же делать? Я обследовал все прилавки и решил, что куплю несколько пачек печенья и развесные конфеты. Больше здесь и брать было нечего.

Я встал в очередь, которая продвигалась очень медленно. Размышляя о том, о сем, я вдруг поймал себя на мысли, что все-таки быть в военной структуре гораздо проще, чем жить в гражданском обществе. Здесь за тебя думают, регламентируют твое время, обеспечивают одеждой, едой, ночлегом. Если привыкнуть, то вполне сносно можно жить. А на гражданке — сплошные трудности и неурядицы! Детей пристроить в детский садик — проблема. С жильем — проблема. С продуктами — проблема. С деньгами — проблема. А чего только стоит общение с различными ЖЭКами и другими атрибутами государства! Это же какие нервы надо иметь, чтобы терпеливо отстаивать огромные очереди, выслушивать от продавцов и чиновников фразы насчет того, что, мол, вас много, а я один! Не знаю, как у других, а у меня в таких случаях постоянно возникали вполне четкие террористические намерения. Эх, думаю, дать бы тебе разочек промеж глаз прикладом, чтоб знал, гад такой! Или еще лучше, шурануть бы гранату в самое скопище этих надутых чиновников, которым на всех наплевать и которые еще глумятся над людьми, поставленными фактически в безвыходное положение. Поэтому у нас в семье так уж повелось, что всеми контактами с внешним миром занималась моя жена. Она почему-то относилась к этому более терпимо и не так нервничала.

Я понимал, что виною всему — Высшая школа КГБ СССР, где я учился и где нам в течение пяти лет не только давали профессиональные знания по специальным дисциплинам, языковой подготовке, юриспруденции, но и вдалбливали идеологические догмы. Эти догмы и профессионально приукрашенные представления об обществе, в котором мы живем, существенно разнились с объективной реальностью. Но мы постепенно в них поверили, и первое время после окончания Вышки, уже будучи оперработниками, жили этими иллюзорными представлениями. Постепенно эти иллюзии рассеивались, и было очень горько сознавать, что на свете существуют как бы две правды: одна — та, про которую говорят официально, а другая — та, которая есть на самом деле. А кроме того, к чувству горечи примешивалась еще и обида: на фига нас все время обманывают?!

Так что первое время я постоянно срывался на скандалы, пытаясь объяснить, что не народ создан для чиновников или продавцов, а все наоборот: они должны обслуживать народ! Зарплату им платят из бюджета, который, в свою очередь, формируется за счет налогов с тех самых простых работяг и инженеров, которые производят реальный продукт. И поэтому нельзя так по-скотски относиться к тем, кто тебя фактически кормит...

Вот и в этот раз я нарвался на скандал.

Не обращая никакого внимания на огромную очередь, толстая, с уверенными повадками «королевы жизни» продавщица оживленно беседовала с какой-то женщиной, рассказывая про покупку новой шубы. На робкие напоминания покупателей она кратко отвечала:

— Не баре, подождете, видите: я разговариваю!

И очередь терпеливо стояла. Ждала.

Время шло. Я поглядывал на часы. Скоро уже машина должна подойти, а я еще ничего не купил.

И тут я сделал то, чего делать, наверное, не следовало. Я попытался восстановить справедливость и спокойно напомнил продавщице о том, что она на работе и заниматься посторонними разговорами здесь не стоит, тем более что народ ждет...

Лучше бы я молчал. Возмущенная продавщица, вся в золотых кольцах, перстнях и зубах, смертельно обиделась, смерила меня с головы до ног презрительным взглядом и выкрикнула:

— Ишь какой грамотный выискался! Вот тебя вообще не буду обслуживать! И кто ты такой вообще, чтобы мне такие вещи говорить?

Тут я сделал вторую ошибку. Вытащил из кармана куртки и молча показал свое удостоверение сотрудника КГБ.

На что я рассчитывал — не знаю. Скорее всего, вовсе не на то, что эта стерва вдруг испугается. Наверное, на то, что она хоть чуть-чуть смутится представителя госаппарата и наконец-то начнет заниматься своим непосредственным делом, а не пустой болтовней.

Но реакция оказалась совершенно неожиданной.

— Ва-а-ль! — на весь магазин зычно, с торжествующими нотками пропела продавщица кассирше. — Ты глянь-ка на него! Удостоверением меня пугает, кагэбэшник противный! Ишь, ты! Выискался, законник хренов! Будет тут мне указывать! Это тебе не тридцать седьмой год! Я на тебя быстро управу-то найду! Пугать меня тут будет! Ну-ка, дай сюда! И она попыталась выхватить мое удостоверение.

Надо сказать, что от такого напора и наглости я даже опешил, но руку вовремя отдернул, спрятал удостоверение в карман.

— Вот я сейчас позвоню вашему начальству да скажу, что ты в пьяном виде здесь хулиганишь, вот тогда попрыгаешь тут у меня, прощения будешь просить! В ногах валяться! — продолжала орать продавщица. — Да у меня все твое начальство в подсобке околачивается! Я вас всех, как облупленных, знаю! Да я...

На шум стал собираться народ, который с интересом прислушивался, пытаясь сообразить, в чем дело.

— Да я вообще сейчас уйду и отдел закрою! Что я, в туалет, например, не могу выйти? Вас тут много, а я — одна!

Очередь заволновалась.

— Перестаньте приставать к продавцу! — дернула меня за рукав какая-то женщина. — Что вы к ней пристали?

— Я уже полчаса здесь стою! — кричала другая.

— Да уберите вы этого...

— Не нравится — пусть уходит!

— У этих кагэбэшников свои спецраспределители! — склочным голосом авторитетно заявил какой-то пожилой мужчина интеллигентной наружности, в очках и при галстуке. — Там у них и икра, и колбаса... По государственным ценам... Считай, даром... А нам колбасу только по праздникам выбрасывают... А этот еще наглости набрался и в магазин приперся! Все им мало, все свои порядки устанавливают! А сколько они народу загубили репрессиями! Надо на него в обком пожаловаться, там на таких быстро управу находят! Хватит, попили кровушки у народа!

Вот так! Вот такая реакция народных масс. Все ополчились не на продавщицу, а на меня! И за что? За то, что я в интересах этой самой народной массы сделал обнаглевшей бабе замечание?!

Я с удивлением смотрел на толпу. Ни одного сочувствующего взгляда. Сплошная враждебность. Неужели они все сумасшедшие? Неужели не понимают?

— Это вы-то народ? — со злостью спросил я у интеллигента. — Не народ вы, а жлобы!

Я покинул очередь и направился к выходу, но не удержался, остановился и сказал, глядя в наглые, веселые глаза продавщицы:

— А по тебе, корова фиксатая, давно уже плачет место на нарах!

— Что-о-о-о? — завопила продавщица. — Ва-а-аль! Ну-ка зови милиционера! Где Мишка-то? С утра ведь здесь крутился! Пусть он его заберет! Ишь ты, еще оскорбляет!

Я вышел из магазина и уныло побрел прочь.

Что же такое творится? До чего мы дошли? Какие же все-таки они все сволочи... А впрочем, почему они? Мы!

Так ничего и не купив, я подошел к перекрестку, где меня ждал наш дежурный УАЗ...

Было уже совсем темно, когда УАЗ подъехал к воротам пионерского лагеря. Попрощавшись с водителем, я глубоко вдохнул свежий ночной воздух. Пахло травами, лесом, сыростью. Река, что ли, рядом? Ворота лагеря были заперты на замок. Охраны поблизости видно не было. Я быстро перемахнул через забор и не спеша пошел по асфальтированной дорожке к виднеющимся через заросли орешника огонькам. Через несколько минут навстречу мне попались две молодые девчонки. Они сначала шарахнулись от меня в кусты, но я их успокоил, назвал свою фамилию, объяснил, что ищу жену.

— А, это та, которая с двумя детьми?

-Да.

— Так они вон там живут! Идите прямо по дорожке, потом направо...

Таня с детьми жила в какой-то сараюшке напротив административного корпуса. Я потрогал дверь. Заперто изнутри на крючок. Тихонько постучал (дети, наверное, спят).

— Кто там?

— Это я...

— Ох...

Дверь распахнулась.

— Откуда ты?

— Оттуда... — находчиво ответил я, обнял и поцеловал ее.

Внутри тесного помещения у стены стоял топчан, на котором

спали Коля и маленький Андрюшка. Рядом стояла раскладушка.

— Вот так и живем, — улыбаясь* сказала Таня.

— Что-то уж больно тесно здесь...

— Да... — она махнула рукой, — все равно целый день на улице... Я сейчас накину что-нибудь... прохладно уже... И пойдем прогуляемся... А то ребят, не дай бог, разбудим! Идем, я тебе лагерь покажу. Здесь так здорово! Хорошие места...

Мы прогулялись по лагерю. Я было начал объяснять, что, к сожалению, не успел ничего купить вкусненького ни ей, ни ребятам. Таня оборвала меня:

— Ой, да перестань! Сам приехал — это для нас лучший гостинец!

— М-да... А я вот в командировку собираюсь...

— В какую командировку? А сейчас-то ты где?

— Сейчас я на учебе...

— И куда же ты собрался?

— В Афганистан.

— Куда?

— В Афганистан.

— А что ты там будешь делать?

— Да так... В качестве советника...

— Господи, чего же ты им советовать будешь?

— Чего знаю, то и буду советовать!

— А когда вернешься?

— Ну... месяца через два... или три... Пока точно не известно...

— Пора бы уже остепениться. Детям нужен реальный отец, а не тот, про которого я рассказываю и показываю на фотографиях! А в детском садике и яслях вообще думают, что я — мать-одиночка... Воспитательница говорит, трудно, мол, одной двоих детей воспитывать, содержать... Я ей отвечаю: почему, мол, одной? У меня муж есть! А она не верит...

Ну что тут ответишь? Все правильно.

— Поздно уже... А завтра мне уезжать надо... — сказал я.

Мы вернулись в сараюшку.

Июньские ночи короткие, и поспать толком нам не удалось. Задремали только под утро, когда начало светать.

Нас разбудило утреннее солнце, пробивающееся через многочисленные щели сарая. Потом проснулись дети. Они очень обрадовались, решив, что я вернулся окончательно.

После завтрака мы гуляли по лесу, где Коля ловко ловил различных насекомых и рассказывал мне о них. А Андрюшка проявил себя в поиске грибов. Идем себе по тропинке. Вроде бы ничего нет, а он нагнулся, цал — в руке гриб! Цал — еще один!

— Это потому, что он — маленький, ему снизу все грибы видны! — засмеялся я.

Потом мы все вместе купались в неглубокой речке с мягким песчаным дном и тенистыми, заросшими густой травой берегами... Время пролетело быстро.

— Тебе когда надо быть на службе? — спросила Таня после обеда.

— Завтра утром...

— Жалко... Значит, уезжать надо сегодня?

— Да. Ближе к вечеру. Ночным поездом поеду. Он приходит в Москву часов в шесть утра... Как раз к девяти часам успею добраться до объекта...

Я вышел на перрон, прошел в подземный переход, спустился в метро. Здесь было уже полно народу. Деловые, уверенные, хорошо одетые москвичи ехали на работу. Почти все читали: кто — книгу, кто — газеты. Приезжие с чемоданами и сумками и притихшими детьми, боясь пропустить свою станцию, испуганно прислушивались к репродуктору, который голосом диктора объявлял остановки, всматривались в схему метро... Может быть, если бог даст, когда-нибудь и я стану москвичом, буду иметь свою квартиру и вот так, как они, ездить на работу на метро, читая утренние газеты...

Я доехал до своей станции, поднялся по эскалатору, сел на пригородный автобус и минут через сорок был на объекте. Прямо с КПП я направился в административный корпус и доложился дежурному, что вернулся...

Ребята в моей комнате уже проснулись, вернулись после утренней пробежки, побрились и собирались на завтрак в столовую. Я в темпе побрился, быстро переоделся в форму и присоединился к ним...

По дороге в столовую я еще раз подумал, что в военной среде жить все-таки проще. Как там поет Окуджава? «...Забуду все домашние заботы, не надо ни зарплаты, ни работы, иду себе, играю автоматом, как просто быть солдатом, солдатом...»

Наконец наступил долгожданный день...

Глава 10. В день вылета...

В день вылета мы проснулись рано, еще затемно. Загрузили весь наш скарб (оружие, боеприпасы, продукты и прочее) в грузовики. Сами в гражданской форме, с рюкзаками, сели в автобусы.

— С богом, тронулись! — скомандовал Бояринов.

Приехали на военный аэродром Чкаловский. Долго перегружали наше имущество с грузовиков в военный грузовой самолет. Я думал, что на нем и полетим, но, оказывается, для нас выделили другой самолет. Это был Ту-104, раскрашенный под аэрофлотов-ский, но с военным экипажем.

— Слушай, может быть, еще и стюардессы будут? — радостно воскликнул Володька.

Но стюардесс в самолете не оказалось. Под присмотром одного из членов экипажа в аэрофлотовской форме мы рассаживались по местам.

— А нам сказали, что солдат повезем! — заявил аэрофлото-вец. — Мы даже ковры с пола убрали...

Потом мы взлетели, и все тут же прильнули к иллюминаторам. В передней части салона, где должны размещаться места первого класса, стоял стол, вокруг него — кресла. Там сидели Бояринов с Долматовым и еще каким-то худощавым и темноволосым из Первого главка (потом выяснилось, что это был офицер из управления «С* Василий Степанович Глотов, которого назначили заместителем командира нашего отряда). Они листали какие-то бумаги, что-то подсчитывали, озабоченно переговаривались...

— Ты раньше бывал за границей? — спросил меня Володька.

— Нет... А ты?

— Тоже нет. Интересно, что нас там ожидает?

Я только пожал плечами. Предполагать можно было все, что угодно... Потом мы задремали под ровное гуденье двигателей и проснулись только тогда, когда самолет пошел на посадку.

— Что, уже прилетели? — хриплым со сна голосом спросил я.

— Нет. На дозаправку садимся...

В иллюминаторах, насколько хватало взгляда, простиралась сплошная коричнево-серая выжженная под солнцем степь.

Когда самолет приземлился, нам разрешили выйти на поле, размяться. Было жарко, ветрено, пахло пылью и полынью. Мы стояли на бетонной площадке. Далеко вдали виднелось какое-то строение. И больше ничего. Степь да степь кругом...

После заправки самолет снова взлетел. Мы перекусили всухомятку сухим пайком из наших рюкзаков, запили водичкой из фляг и снова задремали. Следующая посадка была в Ташкенте.

Аэрофлотовский и грузовой самолет с нашим имуществом поставили на стоянку, а нас препроводили в какой-то барак, расположенный в дальнем конце аэродрома. Судя по всему, это была охраняемая территория, так как по периметру стояли высокие металлические столбы с колючей проволокой. Объявили, что здесь будем ночевать, так как в Кабул лететь уже поздно.

Ночевать так ночевать. Вот только как и где?

Дело в том, что в этом бараке был большой зал с деревянными креслами, несколько комнат со столами и стульями. Но кроватей тут не было. В помещении было душно, пахло пылью и еще чем-то, чем пахнет в домах, где долго не было людей.

На улице немилосердно пекло солнце, по ушам бил рев двигателей садящихся и взлетающих самолетов. Вдали зелеными свечами высились пирамидальные тополя, а далее, на горизонте, в жарком мареве виднелись серые каменистые горы. Неприятное место, подумал я про себя.

На ночь я устроился на полу, подложив под голову рюкзак. Из-за духоты открыли окно, но в комнату моментально налетели комары. Когда все уже были искусаны этими маленькими, немилосердно жестокими и надоедливыми гадами, пришлось вставать, закрывать окно и бить комаров газетами. На стенах и потолке оставались кровавые следы.

Утром все поднялись хмурые, невыспавшиеся, с мятыми физиономиями. Позавтракали сухим пайком, послонялись по бараку, по округе.

Я нашел под столом какую-то старую газету, прочитал от нечего делать от корки до корки. За мной заняли очередь сразу несколько человек. Хоть какое, а все-таки развлечение.

Вдруг все зашевелились, засуетились.

— Что? Что такое? — вскочил придремавший в углу Володька.

В комнату зашел Бояринов:

— Собирайтесь. Через час вылетаем...

Снова тот же самолет. Пилоты бодрые, выспавшиеся. Они ночевали в специальной гостинице для летчиков. Заняли свои места. Пристегнулись. Штурман, проходя между рядами, сказал:

— Здесь недолго лететь... Минут сорок...

Самолет долго выруливал по аэродрому, потом вышел на взлетную полосу, остановился, задрожал всеми своими металлическими частями, начал разбег...

Глава 11. Снижаясь, самолет совершал бесконечное множество кругов...

Снижаясь, самолет совершал бесконечное множество кругов над серо-коричневым пространством с коробками домиков и полосками полей, которые лежали в кольце гор. Сверху эти горы, лишенные даже признаков растительности, были похожи на скомканную коричневую оберточную бумагу. Потом самолет пошел на посадку, содрогнулся, коснувшись колесами бетонки, заревел двигателями и задрожал, притормаживая. •

Только тогда я вспомнил, что сегодня день моего рождения! Тридцать лет — это тебе не шутка. Это уже возраст! И вот где довелось оказаться...

А наш самолет в это время бежал, сильно замедляя ход, по взлетно-посадочной полосе Кабульского международного аэропорта.

Итак, мы прилетели в Афганистан!

Мы — это отряд специального назначения КГБ под кодовым названием «Зенит»: тридцать восемь офицеров, тридцать восемь молодых и здоровых бойцов, прошедших парашютно-десантную, минно-взрывную и специальную оперативную подготовку. Каждый из нас владел одним или двумя иностранными языками, приемами рукопашного боя, холодным и огнестрельным оружием, имел опыт контрразведывательной и разведывательной деятельности. Мы были обучены в автономном режиме вести поиск и осуществлять дерзкие силовые акции на вражеской территории, были готовы выполнить любой приказ и жаждали на деле испытать приобретенные навыки.

Мы ничего и никого не боялись. Не боялись и смерти: чем страшнее, тем интереснее! В то, что смерть может настигнуть кого-то из нас, тогда просто никто не верил. Каждый в душе полагал, что уж он-то наверняка уцелеет. А если и придется... Ну что ж, наверное, ничего страшного: это ведь очень быстро — чик, и нету! Впрочем, о таких вещах мы особо не задумывались, так как были молоды, физически здоровы, уверены в своей правоте, нас распирала энергия и какая-то злая, агрессивная сила...

Самолет неторопливо катился, переваливаясь и постепенно замедляя ход. Все припали к иллюминаторам. За бортом проплывали неказистые аэродромные строения, самолеты на стоянках, вертолеты с обвисшими лопастями винтов. Аэродром лежал в чаше между голых каменистых гор.

Наконец мы остановились, заглохли двигатели. Подкатили трап. Техник открыл люк, и в салон хлынул полуденный пыльный жар. Воздух над бетонными плитами аэродрома дрожал и переливался, искажая перспективу.

Афганистан. Кабул. Июль 1979 года...

Что мы тогда знали об этой стране? Да почти ничего.

Ну, промелькнуло как-то в газетах сообщение о том, что в Афганистане произошла какая-то революция. Да, еще на память приходило название старого фильма «Миссия в Кабуле», где игравший нашего разведчика-нелегала актер Глузский под видом хазарейца, в лохмотьях катал по городу тележку и что-то там разведывал, кого-то спасал... Еще вспоминалось, что там жарко, что там живут кочевники («на лицо ужасные, добрые внутри») и что у нас с Афганистаном всегда были хорошие отношения. А еще зимой этого года в наших газетах была статья о том, что в Кабуле какие-то террористы убили американского посла. Вот, пожалуй, и все.

Правда, перед вылетом нам предоставили справочные материалы о стране: в Афганистане проживает, по приблизительным подсчетам, около 13—15 млн человек, промышленности практически нет, большинство населения занято сельским хозяйством и скотоводством. Долгое время страной правил король Захир Шах — вроде был неплохой мужик и к нам относился хорошо. Потом был дворцовый переворот и место короля, который, кстати, успел уехать в Италию (молодец, сумел выбрать хорошее место!), занял его двоюродный брат по имени Дауд. Но Дауд тоже не смог удержать власть: в 1978 году здоровые силы афганского общества объединились и сплотились вокруг Народно-демократической партии Афганистана (НДПА), которая считала Дауда тираном. Ведомый партией, добрый, веселый и трудолюбивый афганский народ совершил Великую Апрельскую (так и напрашивается по аналогии — социалистическую) революцию. Тиран был свергнут. К власти пришел народ во главе с хорошим лидером по имени товарищ Нур Мухаммед Тараки. Именно он был главой НДПА.

Но силы реакции не успокоились. Они организовали активное сопротивление прогрессивному режиму народной власти и стали осуществлять саботаж, террор и диверсии. За контрреволюцией стояли США, Китай, еще какие-то силы, которые в бессильной злобе... ну и так далее. Развязан террор. Гибнут лучшие сыны афганского народа.

Дружески настроенное по отношению к нам новое правительство страны попросило у СССР помощи. Афганистану, нашему мирному южному соседу, грех не помочь: нельзя его отдавать на растерзание мировому империализму и реакции.

Ну что ж, помочь так помочь!

И вот мы здесь...

Пока мы только приземлились в Кабульском аэропорту, и никто из нас даже представить себе толком не мог, чем придется здесь заниматься. А мы особо над этим и не задумывались: что скажут — то и будем делать!

Транспортник с нашим снаряжением, оружием и боеприпасами приземлился чуть раньше нас. Мы в темпе перетащили свой груз в подогнанные прямо к рампе самолета грузовики, сами сели в два посольских автобуса и поехали. ,

Кабул лета 1979 года даже и не подозревал, что по его улицам уже едут те, кому всего через несколько месяцев будет суждено первыми вступить в ту бестолковую, наверное, никому не нужную (а может быть, и нужную — черт ее разберет) войну. Эта война с нашим участием продлится десять долгих лет, исковеркает жизни не одному поколению людей, полностью разорит и практически развеет по ветру то, что когда-то называлось государством Афганистан. И даже когда мы уйдем из Афганистана, война не остановится, а будет продолжаться уже между самими местными. Эта война повлечет за собой столько трагических последствий, что и подумать страшно. А ведь намерения вроде бы были самые хорошие... Но, как сказал какой-то мудрец, в этом мире осталось очень много беспорядка после тех, кто хотел привести его в порядок.

Не мы тому виной. Мы были пешки, которые по прихоти парящего на недосягаемой высоте хозяина были запущены в игру. Мы выполняли приказ.

Да, мы тогда не знали и не могли представить возможных последствий нашего появления здесь. А посему мы просто с любопытством глазели из окон автобуса на мелькавшие мимо многочисленные витрины дуканов, базарчики, на чудно одетых в просторные светлые портки и рубахи местных мужиков и на закутанных в чадру (по такой жаре сопреть можно!) женщин, на запряженных в тележки осликов. Мимо проезжали иностранные легковые автомобили: допотопные «опели» и «фольксвагены», блестящие новенькие «тойоты» со скошенными практически на нет капотами — последний писк автомобильной моды! Здесь были и наши «Волги», УАЗы, «Жигули». Ревели смрадно чадящие разномастные грузовики с высокими кузовами, расписанными яркими картинками, изображавшими каких-то невиданных животных, китов и птиц. В одном месте на перекрестке я заметил БТР. На глаза часто попадались солдаты, одетые в форму мышиного цвета (как у немцев во время войны). Некоторые были с оружием: встречались наши АКМы, ППШ, карабины и винтовки. Реже в толпе мелькали щеголеватые офицеры в фуражках с неимоверно высокими тульями.

Когда автобусы заворачивали на проспект Дар-уль-Аман, где располагалось наше посольство, я заметил на углу портняжную мастерскую, на витрине которой красовались афганские офицерские кители и фуражки. Я подумал, что неплохо купить такую фуражку в качестве сувенира, чтобы потом, когда все кончится, рассказывать о своих приключениях в далеких краях и под охи и ахи родственников, друзей и знакомых демонстрировать чудной головной убор. Я тогда не знал, что через десяток с небольшим лет и в

нашу армию придет латино-американо-азиатская мода на офицерские фуражки с вызывающе высокой тульей и блестящими бляшками. Мне до сих пор эта мода кажется смешной, а кроме того, вроде бы стыдно армии великой державы перенимать украшательские элементы с формы войск развивающихся стран. И вообще, это похоже на то, как в былые времена солдаты стройбата, остро чувствующие свою неполноценность (многие из них за всю службу и автомата в руках не держали), на дембель цепляли себе на мундиры купленные значки парашютистов, «За кругосветное плавание* и прочие атрибуты воинской «крутизны». Но, как известно, на вкус и цвет товарищей нет. Кстати, забегая вперед, скажу, что фуражку я так и не купил.

На территорию советского посольства мы заехали через запасные ворота, и нас тут же повели на прием к послу.

Посол, седовласый и представительный, по нашим меркам, уже старый мужчина с хорошо поставленным голосом, принимал нас в большом холле посольского клуба. Здесь было прохладно, гудели невидимые кондиционеры.

Коротко, но толково он рассказал нам о ситуации в стране. Сказал, что партия, правительство, руководство МИДа и он сам возлагают на нас большие надежды, выразил мнение, что мы эти надежды оправдаем.

Посол нам всем очень понравился. Именно таким, по нашим представлениям, он и должен был быть: пожилой, мудрый, спокойный... Да и, сказать по правде, всем было лестно, что наша командировка здесь началась с такого значительного события: еще бы, не успели приехать — сразу на прием к послу!

Потом Долматов повел нас на задний двор разгружать грузовики с нашим имуществом. Мы таскали тяжеленные ящики с оружием, боеприпасами, продуктами...

Наконец, совершенно одуревшие от жары и усталости, закончив разгрузку, мы разместились в посольской школе. Это было каменное одноэтажное здание, стоявшее в окружении акаций и еще каких-то неизвестных мне чахлых деревьев.

В отдельном помещении поселилось наше руководство: командир отряда полковник Бояринов, заместитель командира подполковник Александр Иванович Долматов, еще один заместитель (по политической части) Василий Степанович Глотов, а также несколько наших преподавателей с КУОСа и трое наших бойцов. Это был наш штаб. Там же хранились ящики с оружием и боеприпасами, все наши съестные припасы (сухие пайки). Ребята развернули радиостанцию для связи с Центром, работа началась.

От непривычно сухого воздуха (более полутора тысяч метров над уровнем моря — недостаток кислорода) во рту все пересохло, страшно хотелось пить и спать.

Всухомятку кое-как перекусили. Я достал припасенную бутылку водки, и все по глотку выпили за новорожденного, то есть за меня, хорошего. Вот и отпраздновал свой день рождения!

Потом как-то внезапно стемнело. Включили свет.

Поступила команда: «Выходи, строиться!»

Построились в тесном коридоре. Все были одеты в новую, еще не обношенную толком спецназовскую форму песочного цвета, которую нам выдали в Москве.

Командир произнес небольшую речь, смысл которой сводился к тому, что мы теперь переходим к жизни в условиях военного времени. Обстановка тревожная. Возможны провокации со стороны сил, оппозиционных нынешнему прогрессивному режиму страны. Не исключены нападения на наше посольство. Предельная бдительность и осторожность. Беспрекословное подчинение. То, что нужно довести до нашего сведения — будет доводиться по мере необходимости. В отряде вводится «сухой закон» (про это мы слышали еще в Москве).

Наша ближайшая задача — круглосуточная охрана и оборона территории посольства, изучение обстановки, рекогносцировка на местности.

Потом выступил офицер безопасности посольства полковник Сергей Гаврилович Бахтурин. Он был в белой рубашке, при галстуке, в кожаном пиджаке черного цвета (как ему не жарко?). Бахтурин предупредил нас, что морально-психологический климат в посольстве весьма своеобразен, и поэтому нам не следует общаться с сотрудниками и служащими посольства, особенно с одинокими женщинами (которых здесь, оказывается, очень много — секретарши, машинистки и т.п.). Эти одинокие женщины, по словам офицера безопасности, будут пытаться устанавливать с нами интимные отношения.

— Так вот, кого застукаю — немедленно откомандирую в 24 часа, с позором и вонью! — вещал Бахтурин, оглядывая нас осуждающим взглядом, словно мы уже неоднократно совершили аморальные действия со всеми сексуально озабоченными одинокими женщинами посольства и его окрестностей.

Из его дальнейшей речи следовало, что нам по возможности вообще надо избегать попадаться посольским на глаза. Тем более с оружием и в форме. Особенно предостерег в отношении жены посла (посольские за глаза называли ее «мама»). Оказывается, она заранее вознегодовала, узнав, что приедут «солдаты» — по ее представлению, грязные, вонючие и грубые, — которые будут жить в посольской школе.

— Ведь там потом дети должны учиться! — содрогаясь в благородном ужасе, говорила послица.

«Мама» заявила, что сама лично каждый день будет контролировать состояние помещений и прилегающей территории.

Вход в большой бассейн посольства «мама» категорически исключила для нас: «Ведь там купаются женщины и дети!»

Нам нельзя было пользоваться и маленьким бассейном перед школой.

— А где же мыться? — спросил кто-то из строя.

— Душевых здесь вроде бы не видно... — вполголоса озабоченно заметил Долматов. — Бойцам необходимо соблюдать гигиену...

Оказывается, и этот вопрос «мама» предусмотрела. Мыться (и стираться?) нам можно будет на заднем глухом дворе школы, пользуясь резиновым шлангом для поливки газонов.

Мы переглядывались: как-то все это звучало диковато и малопонятно. Ведь мы приехали сюда не по своей прихоти и не отдыхать: мы приехали защищать, проливать за них и чужую, и свою кровь! А здесь такое отношение... Что же они — нелюди?

До этого никто из нас за границей еще не был, и мы, естественно, не могли знать, что посольские, торгпредовские и прочие члены совколонии (колонии советских граждан, находящихся в загранкомандировке) — это особая каста, которая здорово отличается от нормальных людей. Это было общество избранных, в котором, несмотря на постоянную текучку кадров (загранкомандировки ведь не вечны!), десятилетиями сохранялись и действовали совершенно непонятные и для непосвященного человека странные, никем не писанные, но свято оберегаемые и неуклонно соблюдаемые нравы, нормы и правила поведения и взаимоотношений.

Например, в этом перевернутом мире третьему секретарю посольства было зазорно дружить, а тем более общаться, например, с водителем того же посольства. В то же время третьему секретарю нечего было и надеяться на общение вне работы с первым секретарем. Даже дети должны были общаться с детьми родителей одного и того же ранга!

Самым главным в иерархии совколонии был посол — «папа», которым, как правило, управляла его жена — «мама». Именно она решала все бытовые вопросы, задавала тон «светской» жизни посольства. Она могла такое напеть «папе», что очередное продление командировки не приглянувшегося ей и тем самым провинившегося сотрудника могло накрыться медным тазом.

Затем по степени важности шел торгпред и руководитель аппарата экономического советника; ниже стояли сотрудники аппаратов разных ведомств.

Самыми бесправными были так называемые совспедиалисты. Ими уже мог помыкать любой.

Мы не знали, что для выезда на работу за границу, а также для продления срока пребывания совспециалисты и прочие второстепенные технические сотрудники должны были «дарить» своему руководству в Союзе и на месте «подарки» и «сувениры». На то, чтобы скопить денег для подношений, как правило, уходило около года (общий срок пребывания наших граждан в загранкомандировках был не более трех лет).

Этот абсурдный мир существовал сам по себе, он был создан, взлелеян, детально расписан и накрепко вбит в души людей.

Обо всех этих внутрипосольских делах я узнал много позже.

Хотя, справедливости ради, следует сказать, что даже в те времена в природе существовали, да и сейчас наверняка есть, действительно хорошие послы и торгпреды. Как правило, это — не партийные выдвиженцы, а карьерные мидовские дипломаты или выходцы из МВЭСа. Мне приходилось таких видеть. Работать с ними было одно удовольствие. Но даже при таком раскладе в той или иной степени, на ином, более низком уровне сохранялась описанная выше иерархическая система, которую теперь уже, наверное, никак не вытравить...

Да... Тогда мы еще многого не знали. Хотя и догадывались, что «не все ладно в датском королевстве». Но ведь мы и сами были детьми этого мира, а поэтому многое воспринимали как само собой разумеющееся: сначала кажется диковатым, а потом — вроде бы так и надо... А вообще-то, по сравнению с нынешними «закидонами» сильных мира сего и существующими в настоящее время порядками ( а вернее сказать — «понятиями») в наших заграничных, да и иных, учреждениях все прошлые дела кажутся просто детскими шалостями.

Так что мы, поудивлявшись, приняли инструктаж и сообщение офицера безопасности к сведению и после команды командира: «Разойдись, готовиться ко сну!» — вышли на заднее крыльцо школы, выкурили по сигаретке и пошли спать. Тем более что впечатлений за этот день мы набрались более чем достаточно.

Глава 12. А потом медленно потянулись дни...

А потом медленно потянулись дни по формуле «шесть через двенадцать». Это означало, что шесть часов боец несет службу, двенадцать часов отдыхает. Вернее, на время для отдыха (сна) было выделено всего шесть часов, остальные шесть — пребывание в резервной группе быстрого реагирования. То есть бодрствовать в форме и при оружии.

На плоских крышах четырехэтажных зданий по всему периметру обширной территории посольства мы оборудовали огневые ячейки из мешков с песком. В наряд заступали двое. Вооружение штатное: автомат, пистолет, двойной боекомплект, штык-нож, гранаты. А кроме того, еще один ручной пулемет (или снайперская винтовка), бинокль, радиостанция.

Днем, лежа на плащ-палатке, брошенной на бетон крыши, я часами, глядя в бинокль, наблюдал чужую жизнь чужого для меня народа — афганцев.

Строения местных жителей начинались метрах в ста от каменного посольского забора. Дома были одноэтажные и двухэтажные, причем первые этажи, как правило, сложены из самана (самодельные кирпичи из обожженной глины) и побелены, а вторые были деревянными и напоминали наши голубятни. Над домами торчали какие-то шесты с болтающимися на них полуистлевшими тряпками, над некоторыми крышами были антенны. Каждый дом был обнесен корявым забором из того же самана, хотя кое-где участки забора были из гофрированного металла. Территория вокруг была захламленная и пыльная. Под испепеляющими лучами солнца лениво бродили облезлые собаки и кошки. Кстати, кошки здесь были не такие, как у нас: морды у них были более вытянуты.

В пыли копошились одетые в лохмотья грязные дети. В бинокль я смог разглядеть, что у маленьких девочек, несмотря на убогую одежду, лица нарумянены, глаза и губы подкрашены. Тогда я только подивился этому, а позже узнал, что по местным обычаям, особенно в деревнях, детей специально одевают плохо, более того, им специально пачкают лица: это якобы спасает их от дурного глаза. А макияж на девочек наносят их матери, чтобы с самого детства они выглядели красиво.

На небольшой площадке подростки постарше, пыля, азартно играли в волейбол через веревку.

По утрам из узких переулков выходили люди, в основном мужчины, одетые весьма прилично, многие в пиджаках, некоторые при галстуках. Они шли через пустырь к проспекту Дар-уль-Аман, видимо, на работу.

Чуть позже появлялись женщины с сумками: наверное, на базар за покупками. Через какое-то время они возвращались, и над домами и двориками показывались небольшие дымки: готовилась еда. Иногда ветерок доносил до меня запахи свежеиспеченного хлеба или лепешек, реже — аромат жареной баранины: вообще-то в основе своей рядовые жители Кабула жили весьма скромно и мясо ели не каждый день.

Потом, когда солнце поднималось в зенит и начиналась дикая жара, наступало затишье. Все живое пряталось в тень...

Жизнь местных казалась вполне мирной, спокойной и устоявшейся. Со стороны это выглядело примерно так: живут себе люди по раз и навсегда заведенным правилам и обычаям. Все у них нормально, ничего им особенного не надо, довольствуются малым: тем, что у них есть. Они здесь родились и выросли, а придет время — умрут, как умирали их предки, и их похоронят на кладбище рядом с ушедшими ранее в мир иной родными и близкими.

Иногда я ловил себя на странной мысли: что я им завидую. Они на своем месте, это их земля, их дома, вокруг их родные места, друзья, родственники. Наверное, им кажется, что красивее здешних мест, уютнее родного дома и дворика в мире ничего нет... И я представлял себя на их месте, как я выхожу утром, например, вон из того дома, иду на работу... Представлял, что я мог бы подумать и почувствовать, увидев здесь, на своей родной земле, иностранца в чужой военной форме, с оружием в руках... Наверное, мне было бы не очень приятно.

Конечно, я понимал, что не так уж сладко и безоблачно живется этим афганцам, что у них куча проблем и забот, причем похлеще, чем, например, у меня. И я понимал, что мое душевное смятение происходит от бытовой неустроенности и от неясности перспектив.

Ведь что у меня за душой? Своего жилья нет. Денег постоянно катастрофически не хватает: от получки до получки всегда приходится занимать. А в последнее время вообще пришлось жить на два дома: я в Москве, жена с детьми дома. Надо и самому питаться, и семье отсылать деньги. А там двое детей подрастают, аппетит у ребят волчий: что выставишь на стол, то и сметут. Одежду надо покупать, за квартиру платить, то да се... Вообще, эта постоянная нищета и нехватка средств сильно давили мне на психику.

Удивительно, сколько я себя помню, у нас никогда не было денег. Точно так жили и мои родители. Они всегда гордились тем, что жили честно, не воровали, не спекулировали. Работали на заводе, который считали «родным», и всегда занимали деньги: то до аванса, то до получки. А ведь ни я, ни мои родители никогда не были мотами или транжирами. Ни мой отец, ни я не злоупотребляли спиртным. И сейчас, когда я завел свою семью — все повторялось. Какой-то заколдованный круг! Хоть и я, и моя жена были экономны, все равно лишней копейки в доме не было...

Интересно, что сейчас творится дома? Таня с детьми в заводском пионерском лагере. Устроилась на лето поработать воспитательницей. В принципе это хорошо: дети на природе, при ней, еда бесплатная, да и обстановку сменить неплохо. В городе сейчас жара, пыль...

Когда мы вернемся домой? Наверное, один Бог знает, да и то не наверняка...

Однажды мы с Володей из Челябинска, моим хорошим приятелем, заступили в наряд на ночь. Сидели снова на крыше, контролировали участок от угла забора посольства до запасных ворот. С внешней стороны периметр посольства охранялся афганскими военнослужащими из частей Царандоя (Народная милиция). Сверху нам был виден афганский часовой — молодой парень лет восемнадцати в серой царандоевской форме с допотопным автоматом ППШ (а я думал, что эти автоматы времен Отечественной войны теперь можно увидеть только в музее!). Он прогуливался взад и вперед, что-то напевая вполголоса, прищелкивая пальцами. Нас он, естественно, не видел и, наверное, полагал, что, кроме него, никто в это позднее время не бодрствует.

Вдруг со стороны проспекта послышались шаги и негромкие голоса. К часовому подошли трое местных, одетых в национальные одежды. Двое молодых и один постарше, с бородой.

Бородатый подошел к часовому и начал что-то говорить ему на повышенных тонах. О чем шла речь, мы понять, конечно, не могли, но было ясно, что у старика какие-то претензии к царандоевцу. Так они стояли минут пять, размахивая руками и переругиваясь.

На всякий случай я взял старика на мушку, потом подержал на прицеле двух молодых. Расстояние между нами было где-то метров пятьдесят: в случае чего — всех троих положу на месте короткой очередью.

— Что будем делать? — шепотом спросил Володька, тоже изготовившись для стрельбы.

— А черт его знает! — Я был старшим поста, и на мне лежала ответственность за принятие решения. — По идее, надо защищать часового, хотя с другой стороны... Они ведь не на нашей, а на своей территории. Вот если полезут через забор — будем бить на поражение. Их трупы должны быть на нашей территории — тогда мы с тобой будем правы... Давай подождем, что будет дальше.

— Давай, — сказал Володька и добавил, — если что, то тела и перетащить можно...

А между тем события внизу продолжали разворачиваться весьма неприятным для молодого царандоевца образом. От слов бородатый оппонент перешел к делу: залепил часовому гулкую пощечину, затем еще и еще... Часовой уронил звякнувший об асфальт автомат и, закрыв руками голову, опустился на колени. Старик отвесил ему еще несколько подзатыльников, плюнул в сердцах и пошел прочь. Повторив за бородатым плевки и подзатыльники, за ним потянулись два его спутника.

Улица опустела. Часовой стоял на коленях и плакал, размазывая по лицу слезы кулаком и пребывая в полной уверенности, что его никто не видит. Потом он встал, все еще всхлипывая, отряхнул брюки, подобрал автомат и, закинув его на ремень за спину, скорбно притулился у забора.

— Наверное, семейные дела, — сказал я.

— Наверное, — ответствовал Володя. — У всех свои проблемы...

Еще в Москве в разговорах о предстоящих в Афганистане испытаниях мы с ним часто обсуждали вопросы жизни и смерти, и оба пришли к выводу, что если суждено будет здесь погибнуть, то лучше уж легкой смертью — чтобы все произошло мгновенно, чтобы не мучиться.

И ранение, коль доведется получить, пусть будет легким и красивым, как в кино, где герои немного походят с перевязанной головой или рукой, а затем выздоравливают без всяких видимых последствий для здоровья.

А если уж, конечно, не дай бог (тьфу, тьфу, тьфу через левое плечо, и стук-стук-стук по деревяшке), ранение будет очень тяжелым, например, с повреждением позвоночника или что-то в этом духе, в результате чего отнимутся руки-ноги, то мы договорились о том, что оставаться в живых в таком положении ни в коем случае нельзя. Жить обездвиженным до глубокой старости, гадить под себя и быть обузой для семьи — нет, этого допустить нельзя! Лучше уж сразу самому застрелиться. А если застрелиться не будет возможности? Что тогда делать? И мы договорились, что если с одним из нас вдруг случится такое несчастье, то другой должен будет помочь товарищу и совершить акт милосердия: пристрелить или еще каким-нибудь образом помочь неудачнику избавиться от жизни...

Эх! А все-таки хорошо было на КУОСе!

И я на минуту представил себе утреннюю тишину соснового леса, блестящие капельки росы на мягкой зеленой траве, опустевший без нас коттедж в далекой Балашихе... Сколько народу прошло через этот объект! Кто навстречу славе, а кто навстречу смерти...

Как поется в одной из наших куосовских песен:

Если гром беды великой грянет,

В неизвестность улетят они.

Пусть им вечным памятником станет Проходная возле «ДорНИИ!»

Кондуктор пригородного автобуса объявлял остановку: «ДорНИИ — следующая!* — значит, нам выходить: метров через пятьдесят начинался наш, скрытый в густом кустарнике, глухой, окаймленный поверху колючей проволокой забор...

Вот и мы улетели в неизвестность. Где нам поставят памятники, и поставят ли?

Глава 13. А жизнь шла своим чередом...

А жизнь шла своим чередом и ставила перед нами все новые и новые задачи.

По указанию руководства ввели круглосуточное патрулирование по внутреннему периметру посольства. Занятие достаточно дурацкое и утомительное. На кой черт, спрашивается, таскаться днем под палящим солнцем вдоль забора, когда обстановку вполне можно было бы контролировать и с крыш? Но жаловаться было некому, да и указание это, судя по всему, поступило из Москвы, а с Центром не поспоришь!

Буквально на следующий день к нашему командиру заявилась разгневанная «мама*9. Оказывается, по ее словам, «солдаты*, бесконтрольно шляясь по территории посольства, пугают своим «диким видом* и оружием дипломатов и членов их семей. А по ночам громко топают «сапогами» и не дают никому уснуть. Командир, смутившись под столь энергичным напором, попытался было объясниться с ней, но потом махнул рукой и сказал, что примет меры. И меры были приняты. Нам было приказано ходить на патрулирование только ночью и... обутыми в спортивные тапочки! Это — чтоб не «топали сапогами*!

Тьфу, прости господи! Хорошо, хоть не босиком!

А в это время в Афганистане происходили бурные политические события. Как это обычно бывает, пришедшие к власти «слуги народа» выясняли, кто из них главнее. Вообще-то это выяснение началось давно, задолго до революции. Еще тогда НДПА раскололась на два крыла: «Хальк» («Народ») и «Парчам» («Знамя»). Особых различий в программах построения «социалистического общества» ни у тех, ни у других практически не было. Вопрос стоял о лидерстве. Так они и жили: в склоках, сплетнях, интригах и спорах друг с другом, хотя в те времена делить особо пока было нечего.

Но вот грянули апрельские события. Совершенно неожиданно для всех (и в первую очередь для НДПА) режим Дауда после первой же попытки рухнул и рассыпался в прах. Самого Дауда и всех его родственников, включая малых детей, поубивали. Говорят, что трупы даже выставляли для обозрения народу: вот, мол, как мы поступаем с гадами и тиранами трудового народа!

Вот тогда и начался настоящий дележ пирога власти.

«Халькисты» во главе с Нур Мухаммедом Тараки и Хафизуллой Амином начали теснить «парчамистов» со всех государственных постов, из армии и из спецслужб. К тому времени, когда мы попали в Афганистан, это им вполне удалось. «Парчамисты» уже считались «врагами народа» (знакомое словосочетание, где-то мы его уже слышали), а их лидер Бабрак Кармаль10 был сослан из страны послом в Чехословакию. Вот это по-нашему, по-бразильски!

Волею случая ставший у кормила власти Тараки — мужик в об-щем-то неплохой, только очень непрактичный, болтливый, мечтательный и выпить не дурак (говорили, что печенка у него от выпивки уже почти не работала) — особо не утруждался поисками наиболее приемлемых для местных условий путей построения нового общества «без эксплуатации человека человеком». А в это время «верный ученик и соратник» Амин за спиной «великого отца народа» потихоньку набирал силу, подбирал себе преданных людей, подчинял себе силовые структуры, уничтожал сомневающихся, мешающихся и прочих «лишних людишек». Короче говоря, рвался к власти.

Шел старый, как сам мир, процесс: «революция пожирала своих детей». То же самое с полвека назад было и у нас...

Наше руководство, судя по всему, до поры, до времени смотрело на весь этот процесс как бы свысока и отстраненно. Хотя и заинтересованно. Дело в том, что Апрельский переворот произошел спонтанно, без всякого нашего вмешательства. На революцию это особо и не смахивало. Не было «движущих сил», не было «пролетариата» и прочих необходимых по теории вещей и условий. Просто группа офицеров вывела свои подразделения из расположения частей, стрельнул по дворцу знаменитый танк (потом он был установлен на постамент как символ революции). Все растерялись. Дауд испугался... Глупо, конечно: никто ведь и не ожидал, а все получилось как по писаному!

По идее, на том этапе нам, наверное, не стоило чисто физически вмешиваться в те процессы, которые начали развиваться после удачного переворота. Ведь и Тараки, и Амин, и Кармаль — все они в конечном счете делали ставку на СССР, как на своего благодетеля и «старшего брата», который будет за милую душу «кормить и поить» своего «младшенького». Причем кормить будет за одно только то, что тот произносит разные идеологически близкие и дорогие для нас слова про «социализм», «пролетариат», «американский империализм» и прочие заклинания, по которым определяется кто свой, а кто чужой. Тот, кто говорит такие слова — безусловно, свой! Его надо подкармливать, холить, лелеять и защищать! Наверное, нам нужно было просто им платить. Да, да, просто платить! Тараки, Амину — без разницы кому. Ну и бог с ним, что этот лидер нарушает какие-то там права человека (а кто их в наше время не нарушает?), что он физически уничтожает своих оппонентов. Главное, что он на обозримый отрезок времени — наш союзник, что он дружит с нами против нащего главного противника — США и прочей мировой реакции. И что бы он ни сотворил, он — глава государства. Если бы он убил одного-двух человек, тогда спору нет. Его можно было бы квалифицировать как убийцу. А если намного больше? Скажем, сто, двести, тысячу или даже миллион! А? В таком случае он не убийца, а государственный деятель. А если в стране идет война и он не поленился похлопотать насчет присвоения себе ранга главнокомандующего, то к определению можно смело добавлять «видный полководец». Про таких деятелей говорят: ради денег он готов на все — даже на доброе дело!

А в остальном они бы сами в конце концов разобрались и без нашего «мудрого» вмешательства, которое по своему «изяществу» всегда напоминало ловкие действия слона в посудной лавке.

Так что никуда бы они от нас не делись. Да и обошлось бы все гораздо дешевле.

Тем более что для американцев приход к власти в Афганистане явно «просоветского» правительства на фоне их неудач в Иране, где они потеряли свои нацеленные на Союз станции электронного слежения и военные базы, был еще одним, очень болезненным ударом.

В лице теперь уже просоветского Афганистана СССР приобретал не только мирного (как это было еще со времен нашей Гражданской войны), ноипонимающего соседа, который не пустит к себе «чужих» и к которому всегда можно обратиться с предложением о размещении на его территории военных авиационных и ракетных баз.

Именно поэтому американцы уже заранее были «против», и именно поэтому новое афганское правительство, кто бы ни стоял во главе его, было обречено быть в одной упряжке с нами.

Никуда бы они от нас и мы от них не делись!

А то, что в доме «младшенького» творились страшноватые вещи и что «во имя великих целей и идеалов» там были готовы перебить половину своего населения (а если надо — то и больше), на это в принципе можно было бы закрыть глаза. Чего уж там, мы ведь и сами в прошлом небезгрешны. Всякое бывало...

Нужно было, наверное, просто подождать, когда они сами друг с другом разберутся. Кто останется — тот и будет до конца своих дней черпать полной ложкой из нашей тарелки. А в случае чего — мы ничего не знаем! Какие там репрессии? Мы в этом не участвовали! Мы просто кормили этот добрый, мирный и трудолюбивый афганский народ. Наши деньги и оружие использовались в процессах, нарушающих права человека? Ай-ай-ай! Не может быть. Наверное, это клевета на наших друзей...

И все это было бы гораздо дешевле и действеннее, чем вооруженное вмешательство в афганские дела.

Да... Так могло быть. Но получилось по-другому: по формуле «скупой платит дважды». Хотя история показала, что мы заплатили не только дважды, но и трижды и даже больше...

Почему так? Не хватило ума, мудрости, знаний, адекватной оценки объективной действительности? Возможно.

Ведь что самое интересное: даже мы, толком не знавшие местной истории и проблематики, младшие офицеры, бойцы спецназа, были уверены, что наше вмешательство здесь должно быть очень выверенным, хирургически точным и незаметным постороннему взгляду. Основываясь на верных для всех времен и народов постулатах оперативной работы, на знаниях по истории спецслужб и государств, мы отлично понимали, что в такой ситуации самый беспроигрышный вариант — неафишируемая финансово-политическая помощь афганскому режиму. За деньги здесь можно купить все! А также — активная и целенаправленная работа нашей резидентуры. При необходимости — точечные операции групп спецназа по корректировке проводимой нами политики, ликвидация выставляемых и поддерживаемых нашими потенциальными противниками наиболее одиозных врагов режима, создание условий, инициирование процессов...

Все это казалось элементарным и понятным любому. Мы думали, что так оно и будет, но жестоко ошиблись...

Помню, как мы были поражены решением о массированном вводе в Афганистан наших войск. И это после того, как мы успешно и с минимальными потерями захватили в Кабуле все правительственные объекты, ликвидировали Амина и его наиболее ярых сторонников (хотя, если Амин нам не нравился — это можно было бы сделать гораздо раньше, без такого шума и помпы). И после всего этого ввели войска и оставили их здесь! Елки-палки! Да только закоренелому романтику «мировой революции» образца девятнадцатого века (или в наши времена — законченному кретину?) в такой ситуации было бы непонятно, что за этим неминуемо последует крупномасштабная гражданская война! И не только гражданская, но и так называемая «освободительная» против «советских агрессоров». Ведь еще в средней школе все учили, что угол падения равен углу отражения и что любое действие рождает противодействие. Где же были наши ученые-востоковеды, которые могли бы растолковать политическому и военному руководству, что такое Афганистан, что такое стереотип национального характера, что такое, наконец, менталитет восточного человека? А ведь национальное начало у людей Востока ох как сильно! И общеизвестно, что националисты никогда не будут чувствовать себя довольными до тех пор, пока не найдут кого-нибудь, кто их обидит. Англичане, например, еще в позапрошлом веке на себе испытали «прелести» использования своих войск в Афганистане. Помните, чем это кончилось? Английский экспедиционный корпус заманили в ущелье и всех до одного перебили. Местные охотники до сих пор ходят за дичью с английскими трофейными ружьями «Энфилд» и «Тауэр» образца 1848 года!

Но ведь мы всегда идем «своим путем», старательно наступая на одни и те же грабли, попадая на каждом шаге в дерьмо и делая хорошую мину при плохой игре...

А впрочем, я здорово забегаю вперед...

Глава 14. Возвратимся в середину июля 1979 года...

Возвратимся в середину июля 1979 года, когда из Центра пришла шифровка о том, что наш отряд должен обеспечить безопасность вылетающего в Кабул из Москвы одного из наших видных политических деятелей.

По нашему разумению, он ехал сюда, чтобы разобраться, все-таки кто же лучше: Тараки или Амин, на кого делать ставку, с кем идти дальше? Уже тогда вопрос с Амином стоял достаточно остро. Умный, быстрый в решениях, фантастически работоспособный, жестокий и вероломный, Амин явно превосходил по своим деловым качествам своего «учителя» Тараки. Он мог быть хорошим другом для нас (если бы мы вели себя по-умному), но мог быть и большим врагом. Амин нутром чувствовал слабых, не способных защититься и запросто подавлял их. Либо морально, либо физически...

Так что надо было решать, с кем нам дружить дальше.

Встреча и беседа нашего видного политического деятеля с Амином должны были состояться в резиденции нашего посла. Мы обеспечивали безопасность этой встречи: враг не дремлет, вооруженная оппозиция набирает силы, возможны попытки нападения, совершения террористического акта и прочее.

Мы тщательно обследовали еще раз территорию, с внешней стороны прилегающую к забору резиденции посла. Определили наиболее опасные направления возможного появления противника. Составили план защиты и обороны с ближних и дальних подступов, короче говоря, распланировали и рассчитали все, что только было можно.

Мне довелось попасть в группу ближнего кольца охраны. Мы, двенадцать бойцов, группами по четыре человека с разбивкой на парные патрули, должны были охранять и оборонять непосредственно резиденцию посла. Патрулировали в саду, который с одной стороны примыкал вплотную к резиденции, а с другой — к внешнему забору. Наша задача: не допустить проникновения посторонних или нападения со стороны забора. В случае чего — огонь на поражение.

Хорош был сад у посла! Посторонние лица туда не допускались. А чего там только не было! Множество плодовых деревьев и кустов, грядки с клубникой, петрушкой, луком, свеклой, картошкой, морковкой. Розы и тюльпаны, иные цветы и растения. Все там было.

Надо сказать, что с едой у нас в то время было тяжко. Питались мы тем, что привезли с собой, то есть сухим пайком. Да и то не вволю. Экономили: неизвестно, сколько еще здесь пробудем и где придется дислоцироваться. Так что фактически получалось, что один сухой паек делили на двоих, а то и на троих бойцов. Овощей и фруктов, естественно, не было: их ведь надо было покупать на месте, а денег для этого не выделяли. А занятия по физподготовке, которые так способствуют повышению аппетита, активно продолжались: два-три раза в день! Да и охранная служба отбирала много сил. Короче говоря, все мы постоянно испытывали чувство голода.

И вот мы оказались в саду, где с деревьев свешивались уже вполне зрелые, налитые соком яблоки, аппетитные груши, на кустах виднелись богатые витаминами ягоды, на грядках уже созрела клубника, а спелая морковка, такая полезная для поддержания остроты зрения, аж вылезала из земли сама. В голове бродили мысли о том, как добрый дедушка посол дает указание своим приближенным, и те, чтобы поднять нашу боеспособность, выносят для нас подносы с фруктами, а может быть (чем черт не шутит!), и с шашлыком, запах которого явственно доносился до нашего обостренного обоняния и вызывал призывные спазмы в желудке и обильное слюновыделение.

Но не тут-то было!

Вместо хлебосольных посланцев с яствами на ступеньках резиденции показалась «мама». Мы молча поприветствовали ее, став по стойке «смирно». Не обращая на нас никакого внимания, она начала медленно прохаживаться по тропинкам сада, подолгу задерживаясь у плодовых деревьев и кустов, останавливаясь у грядок. При этом она пристально вглядывалась во что-то, шевелила губами, время от времени делала какие-то пометки ручкой на клочке бумаги.

Потом она повернулась, так же медленно возвратилась к ступенькам резиденции и поманила нас к себе пальцем.

— Ребятки, — брезгливо проговорила она, — ничего здесь не трогайте, это — наш садик!

Только тут до меня дошло! Е-мое, да она же прямо перед нами открыто ходила и считала количество яблок на деревьях, запоминала расположение овощей на грядках и все это записывала! В ее глазах мы были не офицерами, не бойцами, которые готовы пролить кровь и отдать жизнь за ее же безопасность, мы были просто скотиной, которая могла потравить*6е посевы!

Краска стыда и обиды ударила в лицо. Да я с голоду буду подыхать — не притронусь даже пальцем к твоей проклятой собственности!

— Смотрите... я все здесь запомнила! — еще раз озабоченно оглядев поверх наших голов сад, сказала послица и, шаркая по мрамору домашними шлепанцами, гордо удалилась.

А мы, оплеванные и смертельно оскорбленные, понуро разбрелись по своим местам в этом ставшем ненавистным саду.

Чуть позже охранявшие посольство пограничники рассказали вообще потрясающую историю про этот сад и про «маму». Время от времени «мама» выписывала из Союза своего внука, шустрого мальчишку школьника. Однажды внучек играл со своими друзьями в саду в догонялки, и ребята здорово потоптали грядки, бегая друг за другом, а потом, притомившись, еще и полакомились тем, что там росло. Они выдирали морковку, рвали с кустов ягоды — в общем, устроили форменный разгром и преспокойно ушли.

На следующее утро вышедшая в сад «мама» чуть не упала в обморок. Она призвала к себе старика афганца, который, наверное, уже лет тридцать работал здесь садовником, долго его распекала, а затем обвинила в хищении плодов, пригрозила уволить.

Седовласый спокойный старик, почтительно склонив голову, молча, без возражений, выслушал упреки. До полудня он приводил сад в порядок, затем ушел на обед, благо жил почти рядом с посольством. А с обеда старик возвратился, толкая перед собой тележку, которая была с верхом нагружена овощами и зеленью... Все это он купил за свои деньги на рынке.

Он вызвал «мадам» и указал ей на тележку.

И что вы думаете? «Мама» с удовольствием приняла это подношение и заявила, что раз старик осознал свою вину и возместил убытки, то увольнять его она не будет.

— Неужели так и было? И она действительно не постыдилась взять эти овощи? — с изумлением спрашивали мы.

— У них вместо стыда знаешь что выросло? — горько посмеивались пограничники. — Эх, ребята, да тут еще не такие фокусы бывали... Вот посидите здесь подольше — сами увидите...

Встреча и беседа нашего видного политического деятеля с товарищем Амином прошли успешно и без всяких неприятностей. Умный и хлесткий, с математическим складом ума Амин, будучи к тому же восточным человеком, совершенно точно знал, как надо производить хорошее впечатление на человека из Москвы. Знал об этом, видимо, и наш посол.

Ранним утром следующего дня мы, обливаясь потом, перетаскивали в грузовик сильно пополнившийся багаж посланца партии и правительства, с которым он вылетал домой: картонные коробки с аудио- и видеотехникой, ящики с изюмом и орехами, какие-то тяжеленные свертки, похожие на свернутые ковры, и прочее, прочее, прочее... Багаж сопроводили в аэропорт и погрузили на самолет.

Что это были за ящики? Чьи были это вещи, на какие деньги и для кого они куплены? Мы этого, конечно, не знали. Может быть, это были личные приобретения высокопоставленного деятеля, сделанные им на сэкономленные с последней зарплаты деньги или на командировочные? Может, это были подарки от «благодарного афганского народа», которые ему передал товарищ Амин? Прощай, товарищ, расскажи там, в Москве, что в Афганистане все в порядке, что и Тараки, и Амин — верные ленинцы и что идут они правильным путем. Порадуй своих деток восточными сладостями и сувенирами. Не забудь поделиться и с коллегами по работе. Хотя... наверное, ведь не поделишься...

Такие мысли подспудно бродили у всех нас в голове, но обсуждать их мы решались только с теми людьми, которым доверяли на все сто...

А может, мы не правы? Ну почему это обязательно должны быть какие-то подарки, подношения?! Может быть, это был какой-нибудь специальный груз? Почему мы априори отказали этому видному политическому деятелю в честности и порядочности? Честно скажу — не знаю. Наверное, к тому времени у нас (сотрудников спецслужб, наиболее преданных советской власти и партии людей) уже начали формироваться элементы недоверия к тем, кто стоит во главе государства, находится у власти. Все это, конечно, было неосознанно, на подсознательном уровне. А по большому счету, при здравом рассуждении, в это даже не особо и верилось!

Ведь, в конце концов, не может же быть, что во главе нашей великой Родины стоит кучка глупых, впавших в маразм, злых и жадных стариков! Ведь должны быть и наверняка есть действительно умные, честные, дальновидные, требовательные не только к другим, но и к себе руководители. И уж совсем точно: есть огромное множество настоящих, честных, порядочных людей, которые работают во имя светлого будущего, а не для того, чтобы ухватить кусок пожирнее и заглотать его, чтобы другим недосталось...

Скрылся в пронзительно голубом и бездонном кабульском небе, улетел на север, в Москву, самолет с «охраняемым лицом», а мы остались... ,

Глава 15. Часть наших ребят переехала...

Часть наших ребят переехала во главе с Долматовым жить в другое место: на какую-то виллу, расположенную неподалеку от посольства. Что они там делали — никто не знал, но все им завидовали: все-таки они были не в четырех стенах посольства, а на воле...

Однажды нам объявили, что будут выдавать зарплату в местной валюте. Все страшно удивились и обрадовались. Сказать по правде, мы вовсе не ожидали, что нам будут что-то здесь платить. Дома, в Союзе, нам шла наша обычная зарплата. Уезжая в Афганистан, мы написали соответствующие поручения в финотдел, чтобы большую часть денег пересылали нашим семьям, соответствующие суммы перечисляли на партвзносы, немного оставили на счетах: чтобы было потом на чем домой добраться. И вдруг такие дела! Кто бы мог подумать!

И вот наконец первая зарубежная зарплата у нас на руках: по семь с половиной тысяч афгани (через два месяца нам будут уже платить по четырнадцать тысяч — инфляция). Местные деньги — большие, потрепанные купюры с тошнотворным запахом и портретами Захир Шаха и Дауда — мы хранили в полиэтиленовых пакетах. Нам сказали, что сейчас в Союзе уже печатаются новые деньги с революционной символикой на купюрах, но старые еще долго будут ходить наравне с новыми, пока они естественным путем не попадут в Национальный банк, где будут потихоньку уничтожаться.

Деньги есть — их надо тратить!

И мы повалили в посольский магазин, где смели под чистую с полок все съестные припасы. Даже то, что зажравшиеся посольские вообще не брали. Реакция последовала мгновенная: по указанию посли-цы вход в посольский магазин «солдатам* был строго воспрещен.

Ну и бог с ней! Первый голод мы уже утолили, деньги есть: всегда можно выскочить за посольские ворота через дорогу — там дуканы со съестными товарами, с напитками кока-кола, «Фанта», «Спрайт», с сигаретами «Кент», «Мальборо», «Винстон*. Жить стало лучше, жить стало веселее!

Вообще-то я заметил: у нас для того, чтобы сделать человека счастливым, нужно не так уж и много. Например, если человека долго мучить, оскорблять, унижать, издеваться над ним, морить голодом, бить и так далее, а потом внезапно... отпустить и какое-то время не трогать — вот именно тогда наш человек и испытывает огромное счастье, чувство глубокого удовлетворения и благодарности. Это же чудесно, друзья мои, согласитесь!

А к тому времени мы уже начали выезжать в город. Первыми «ласточками» стали наши отцы-командиры и офицеры штаба, которые повадились ездить в город на «рекогносцировку» — дело вооб-ще-то нужное и, как потом выяснится, крайне необходимое. Ведь первая заповедь разведчика за границей — детальное знание и постоянное изучение города, местности, региона ответственности. Необходимо совершенно точно знать расположение улиц и ситуацию на них в любое время суток, надо знать, где дислоцируются государственные объекты, объекты министерства обороны и спецслужб, да мало ли что еще! Ведь нам здесь, возможно, предстояло осуществлять агентурно-оперативные, оперативно-войсковые, специальные операции, а может быть, и вести открытые боевые действия...

Из поездок на «рекогносцировку» народ возвращался притворно озабоченный сложностью «оперативной обстановки» и ... с покупками! По тем временам это были диковинные для нормальных советских людей вещи: джинсы, батники, японские часы и магнитофоны, дубленки. Да... Такие вещи в Союзе были доступны, кроме так называемых выездных, только для лиц, живущих на нетрудовые доходы или пользующихся льготами черпать из государственной кормушки — работникам торговли, партийным и профсоюзным бонзам. А также рубщикам мяса на базарах, цыганским баронам, начальникам овощных баз, спекулянтам с Кавказа и из Средней Азии!

Оказывается, по тем деньгам, которые нам выдали, все считавшиеся в СССР дефицитными товары стоили здесь не так уж дорого и были вполне для нас доступны. Мысленно я уже представлял, как возвращаюсь домой с богатыми подарками и покупками, как вся моя семья, на зависть торгашам, ходит в удобных модных и красивых джинсовых одеждах, наслаждается чистейшими звуками модной музыки, записанной на настоящую японскую кассету и проигрываемую на настоящем японском стереомагнитофоне. Ведь к тому времени наша отечественная промышленность уже вконец утратила возможность количественно и качественно удовлетворять потребности граждан и застопорилась на производстве товаров образца 50-х годов, которые никто уже не хотел брать...

Однако с покупками все было не так уж просто. Процесс приобретения всех этих великолепных вещей оказался для меня делом весьма тяжелым и мучительным. Выяснилось, что стабильных цен и даже табличек с ценами здесь нет! Надо торговаться, сбивать цену. А вот торговаться я и не умел. Почему-то уламывать дукан-щика сбавить цены мне казалось постыдным. А покупать сразу за ту цену, которую предлагали улыбчивые, услужливые, но жуликоватые даже с виду лавочники, мне было обидно: казалось, что они здорово обманывают. А кроме всего прочего, следовало все-таки не спешить, крепко подумать и определиться: что покупать? На листке бумаги я составил примерный список: жене, детям, родственникам, друзьям, коллегам и т.п. Скромно, но чтобы всем хватило. Сто раз перекраивал перечень товаров, прикидывал, что если бы мы остались здесь еще хотя бы на месяц, то можно позволить себе и то, и это... Скажу вам честно: без денег жить гораздо спокойнее. Правильно говорят: деньги зло, они отвлекают трудящихся, а равно и военнослужащих от классовой борьбы и ненависти. В этой связи сразу вспоминается расхожая байка про партийного пропагандиста, который говорит: «Запад загнивает!» А трудящийся, облизываясь, ему отвечает: «Да, загнивает, но как хорошо пахнет!»

А среди бойцов отряда уже выделились те, кто умел торговаться. Это умение — как дар божий: или он есть и до поры до времени в тебе дремлет, а когда надо — просыпается и торжествует, или его вообще нет, и тогда, хоть ты убейся — ничего не поделаешь и никогда не научишься. Так что, выезжая в город, я старался пристраиваться к тем ребятам, которые умели торговаться, и вовсю пользовался их вновь открывшимся талантом. Или просто заранее опрашивал знающих людей, что и сколько стоит на самом деле, и тут же называл свою цену. Если продавец возражал, я не спорил с ним, а просто сразу же уходил.

Между тем с очередным рейсом к нам прилетело небольшое пополнение. Среди прибывших было несколько ребят, которых я помнил еще по учебе в ВКШ. Они раньше меня заканчивали КУОС, и сейчас их, как резервистов, выдернули для пополнения нашего отряда. А кроме того, нам прислали несколько переводчиков, знающих местный язык дари, а также фарси.

И вот один из переводчиков — молодой парень, армянин — стал открывать нам глаза. Он объяснил, что заграница для умных людей — это золотое дно, что в Союзе люди тратят на взятки огромные деньги, чтобы попасть «за бугор» — ведь все потом окупается. Ознакомившись с ситуацией на местном рынке, он привел конкретные примеры, как надо делать деньги. Итак, на выданную нам на руки сумму можно купить штуки четыре или пять местных дубленок и столько же зимних шапок. Все эти вещи переправляются в Союз, где сдаются в комиссионку за сумму, втрое превышающую ту, которую затратили здесь. На вырученные рубли у спекулянтов, которые всегда толкутся в Москве около «Березок», приобретаются «чеки», которые идут по курсу 1 : 1,5 или даже 1: 2. Затем эти «чеки» переправляются сюда, обмениваются на афгани (чеки скупают русские жены богатых афганцев, а также афганские студенты, которые обучаются в Союзе). На афгани снова закупаются дубленки и шапки... и так далее. Причем с каждым оборотом первоначально вложенная сумма увеличивается чуть ли не в пять раз!

— А вы что думали? Так и делают все умные люди! Я это знаю совершенно точно: у меня родители всю жизнь проработали за границей, и я жил с ними за кордоном, пока был школьником. А иначе и жить-то было бы не на что! Вы знаете, сколько платят американцам, которые работают за границей? Да рядовому сотруднику их посольства платят втрое больше, чем нашему послу! Нас ведь государство здорово во всем обирает. Вон, нашим работникам в ООН положена зарплата от ООН в несколько тысяч долларов в месяц, а их заставляют все деньги отдавать государству как бы добровольно, а оставляют совсем чуть-чуть! Да если о себе не позаботишься — никто о тебе не подумает! Наоборот, все только и смотрят в твой карман, как бы из него что-то вынуть! — так «просвещал» нас этот парень.

Слушая новоявленного «бизнесмена», я вдруг почувствовал, что нечто находящееся где-то в глубине души противится этим рассуждениям. У нас в семье всегда считалось постыдным что-то перепродавать или вообще заниматься спекуляцией. Мои родители, да и я всегда как бы гордились тем, что жили честно, на заработанную копеечку... Но вместе с тем всю жизнь жить в долг тоже не очень приятно...

На эту тему мы немного подискутировали с моим приятелем Володей, и в конце концов оба пришли к выводу, что заниматься такими делами мы не сможем. Во-первых, потому, что этому противится наше естество: то, что мы, а вместе с нами и миллионы выросших в простых рабочих семьях сверстников, впитали в кровь вместе с молоком матери, вместе со сказками, с книгами о смелых и великодушных людях, которые нас воспитывали. Это шло вразрез с понятиями о чести и достоинстве офицера, оперработника. Ну а во-вторых, мы просто не сможем, ну нет у нас этой жилки — хоть убей!

На этом и порешили.

Глава 16. Однажды мы выехали на рекогносцировку...

Однажды мы выехали на рекогносцировку на двух машинах. Дело было 5 августа.

Вот уже неделю местные держали пост — был мусульманский праздник Рамазан (некоторые называют — Рамадан, Ураза, но это сути не меняет). Весь этот праздник — он длится около месяца — мусульманам нельзя от восхода до захода солнца есть, пить (не только спиртное, но и воду!), сморкаться, плеваться, вступать друг с другом в интимные отношения и так далее. Это время они должны вроде бы проводить в частых молитвах. Правда, есть послабления для малолетних детей и беременных женщин. А еще — для тех, кто путешествует, то есть находится в пути, и кто ведет боевые действия. Последние как бы приравнивались к путешественникам. Правила жесткие, но большинство местного населения, по крайней мере на людях, их придерживалось. И все дожидались вечера, захода солнца, когда можно будет наесться за весь день воздержания. Тут уж шел пир горой! С песнями и плясками. Спать ложились, естественно, поздно, поэтому в течение дня все ходили сонные, квелые и злые.

Нас предупредили, что в городе набирают силу антисоветские настроения, да и вообще на всех иностранцев, которые не держат пост, местные смотрели с раздражением. Их можно понять: конечно же обидно! Поэтому нам было рекомендовано в городе, на виду у афганцев, не есть, не пить, не курить. Ну что же, сказано — сделано. Еда, питье и курево, конечно же, могут подождать. А что касается сексуальной стороны вопроса, то мы и так воздерживались за неимением объекта приложения усилий, а также потому, что советскому человеку не к лицу изменять жене, тем более в тревожных условиях заграницы. «Изменяя жене, ты изменяешь Родине!» — любил повторять один из начальников курса в Высшей школе полковник Панкин.

Так что мы вовсю воздерживались, чтобы не задевать религиозные чувства местных граждан.

В этот раз мы прорабатывали маршруты возможной эвакуации сотрудников посольства и торгпредства в аэропорт. Предполагалось, что это будет колонна, состоящая из автобусов и грузовиков в сопровождении нескольких единиц бронетехники. Надо было разработать основной и несколько запасных маршрутов, проработать параллельные направления движения на случай возможных засад, массовых скоплений людей и так далее, определить наиболее опасные участки, расписать секторы наблюдения и обстрела, прикинуть возможные действия передового дозора, группы обеспечения безопасности колонны, группы прикрытия и прочее. Проработка маршрута — занятие хлопотливое, трудоемкое, требующее большого внимания к мелочам и деталям. Тем более, случись что — нам самим придется сопровождать и обеспечивать эту колонну. Кстати, одновременно мы прикидывали и обратные маршруты: из аэропорта к посольству и к важным правительственным объектам. Это — на случай высадки наших войсковых подразделений, которые в грозный час прилетят нам помогать.

У всех еще свежо было на памяти то, что произошло весной этого года в Герате, когда местные маоисты взбунтовали жителей города и афганские воинские части. Была крупная пальба, солдаты перебили своих командиров и политработников. Тогда же погибло несколько наших специалистов и советников. Говорят, что их растерзали буквально по кусочкам (о, добрый, веселый и трудолюбивый афганский народ!). Об этих событиях мне как-то рассказывал один военный советник, который был в Герате в то время. По его словам, от неминуемой и жуткой смерти многих наших специалистов тогда спасли какие-то специально обученные советские офицеры, которые перебили кучу повстанцев и на бронетехнике вывезли всех в Гератский аэропорт. А там уж они держали оборону до подхода верных правительству частей. Потом кто-то говорил, что это якобы было одно из первых боевых крещений за границей ребят из спецгруппы «А»...

Так что рекогносцировку с учетом всех этих событий мы проводили всерьез и очень тщательно.

Отработав запланированный на сегодня участок трассы, мы перед возвращением домой решили заехать на так называемый Грязный рынок, тем более что это было почти по пути.

Грязный рынок — это особое, знаменитое и даже легендарное у членов совколонии место в Кабуле. Представьте себе несколько кварталов, заполненных торговыми точками: три этажа вверх, и три этажа (а может быть, и больше) вниз!

Чего же только там не было! Сверкающие россыпи японских электронных и механических часов, украшения, китайские фонарики и батарейки, кучи всевозможных безделушек-сувениров, нижнее белье, ряды японских радиоприемников и магнитол, коробки с аудиокассетами, бритвенные принадлежности и лезвия «Жиллет» (в Союзе мы в те времена, обливаясь кровью, брились уродливыми изделиями фабрики «Нева» — самыми тупыми бритвами в мире) , фотоаппараты, ручки с часами, презервативы в ярких, красочных упаковках, роскошные ковры с кроваво-черными орнаментами, хитроумные и замысловатые зажигалки, завалы одежды, ношеной и совершенно новой, рулоны ярчайших тканей, джинсы, фломастеры, консервы, ювелирные изделия из фальшивого и настоящего золота... Да всего и не перечислить! Все это производило яркое и неизгладимое впечатление на наших не избалованных советским сервисом и торговлей людей, привыкших к серым и пустым прилавкам магазинов, где вещи и продукты не продают, а «выбрасывают» и где что-нибудь толковое можно купить только с рук у спекулянтов или по блату.

Здесь же было интересно даже не покупать, а просто походить, посмотреть...

Невольно посещала мысль о том, что если уж в такой бедной стране такое многообразие товаров (по сравнению с нами), то что же делается в Европе?

Говорят, что Высоцкий, когда первый раз попал в ФРГ, долго и с изумлением смотрел на роскошные витрины, где висели гирляндами сотни различных сортов колбас, сосисок и прочих мясных деликатесов, о существовании которых он даже и не подозревал. А потом его прямо перед витриной вырвало...

Да. Заграница — опасная вещь для советского человека. Особенно, если он, выражаясь партийной фразеологией, морально неустойчив и политически малограмотен... Только здесь становится понятно, для чего при оформлении в загранкомандировки советский человек проходит столько проверок и собеседований. Некоторые даже возмущаются, глупые, а ведь все это делается для их же пользы! Слабонервные и излишне впечатлительные отсеиваются, чтобы у них крыша не поехала и ненужные или даже вредные мысли не стали бродить в башке...

Но вернемся к Грязному рынку. Если к богатому и не привычному для нас ассортименту товаров еще добавить гудящую, постоянно находящуюся в движении толпу народа, многочисленных калек и одетых в причудливые лохмотья нищих, продавцов газет и лотерейных билетов, вопящих, как грешники в аду, грязных, пребывающих в броуновском движении попрошаек-мальчишек, мрачных, разбойного вида, хазарейцев с черными лицами, толкающих свои тележки, груженные дровами и еще каким-то хламом (говорят, что по ночам хазарейцы действительно разбойничали, убивая свои жертвы страшными, огромных размеров ножами), если еще добавить кричащих ишаков, блеющих баранов, из которых тут же на месте жарили шашлык, крики зазывал, рекламирующих свой товар и заманивающих покупателей в дукан, вопли пойманных за руку и избиваемых лавочниками воров, запах каких-то тошнотворных индийских благовоний, смешанный с устойчивым ароматом гашиша, вонью испражнений и помоев, — вот тогда можно будет составить некоторое представление о Грязном рынке.

В дуканах наряду с местными торговали и сикхи — выходцы из Индии. Они резко выделялись опрятным внешним видом, европеизированными одеждами, одинаковыми, причесанными на особый манер, иссиня-черными бородами и чалмами из блестящей яркой ткани всех цветов радуги: от ярко-красных до темно-синих. Говорили, что сикхи с рождения не стригутся и что они на людях никогда не снимают с головы свою чалму.

Таинственное место был этот Грязный рынок. Здесь можно было купить все, что угодно: спиртное, оружие, валюту, наркотики. Здесь бесследно пропадали люди, и найти их потом было невозможно — ни живых, ни мертвых. Здесь были и бани, и парикмахерские, и притоны, и «святые места», помеченные грудой камней и шестами с развевающимися на них грязными тряпками и какими-то блестящими бирюльками (это означало, что здесь умер какой-то святой человек или дервиш).

Среди этого живописного восточного бедлама мы чувствовали себя инородными телами и старались держаться вместе. На нас, казалось бы, никто не обращал внимания, однако стоило обернуться — все смотрели вслед: кто с интересом, кто с любопытством, кто с недоброй усмешкой, а кто и с открытой ненавистью. Вообще-то это не очень приятно, когда за тобой так наблюдают и когда все вокруг непонятное, чужое, враждебное.

Мы были одеты в гражданское: брюки, рубашки навыпуск. За поясом под ремнем — пистолет Макарова (восемь патронов в обойме, девятый — в стволе), в кармане запасная обойма и граната, в сумке или портфеле — еще две-три гранаты. Кстати, все наши пистолеты уже через полмесяца, несмотря на то что мы их постоянно чистили, стали ржаветь с правой стороны. Только потом мы догадались, что эта ржавчина — от нашего пота. Под ремнем брюк пистолет постоянно соприкасался с потным телом, и металл просто не выдерживал такого напряга. Я читал где-то, что на проклятом Западе оружие для использования в жарком и влажном климате делают из особого сплава стали. У нас, видимо, этого не предусматривали...

В случае чего мы могли бы дать неприятелю на месте сильный отпор. Наверное, афганцы этот наш настрой чувствовали, поэтому нас никто не задевал, а наиболее рьяные противники пребывания советских граждан в Афганистане вообще и на Грязном рынке в частности просто отводили глаза или отворачивались, хотя некоторые скрипели зубами и что-то недовольно бормотали себе под нос.

Тем не менее мы чувствовали себя в этом гадючнике достаточно уверенно и независимо.

Мы не были обременены весьма ныне распространенным среди русских людей национальным или религиозным комплексом неполноценности. И мы не были верующими православными христианами в полном смысле этого слова. Но, оказавшись в чуждой среде, мы ими себя вдруг почувствовали. Здесь, наверное, в действие вступали уже некие генные категорий русского человека, которого, изначально доброго и терпеливого, триста лет мордовали татары, которого воины Ислама во время набегов на южные границы захватывали и угоняли в рабство и который сотни лет назад наконец стряхнул с себя этих назойливых, кровожадных, ленивых и алчных завоевателей-паразитов.

Да. Мы гордились тем, что мы — русские. Мы инстинктивно осознавали, что в этой экзотической, незнакомой и чуждой для нас среде сформирован иной тип человека, совершенно отличный от нашего. И что, хоть живем мы с этими людьми зачастую рядом, они совершенно иные, внутренне совсем не похожие на нас. У них другой образ мышления. Они исповедуют иные ценности, их понятия о морали, нравственности, чести и порядочности, мотивация их поступков значительно отличаются от наших. Даже сказки, на которых воспитываются здесь дети, иные, совершенно непохожие на наши. Например, самый распространенный сюжет: молодой юноша полюбил девушку, а ее родители были против. Тогда юноша ночью пробрался в дом невесты, зарезал ее родителей, похитил возлюбленную и увез ее в горы. Братья невесты по закону кровной мести зарезали родственников юноши-жениха... А родственники юноши зарезали оставшихся в живых родственников невесты. И так до бесконечности все друг друга режут и убивают... Вот такие сказки...

Конечно, подходить к ним с нашими нравственными мерками было по меньшей мере неразумно, а по большому счету — бессмысленно. Однако мы отлично осознавали, что эти люди имеют полное право жить по своему укладу и правилам. Так же, как и мы — по своим... И все-таки они были для нас чужими, непонятными, а потому — потенциально враждебными.

Но мы их не боялись! И они это понимали... Они чувствовали нашу силу, не только чисто физическую, но и моральную. Видимо, от нас исходила ощутимая аура уверенности, силы, решимости, агрессии. Именно поэтому даже самые ярые отводили глаза и уступали дорогу, хотя среди них наверняка было полно ухарей, которые с удовольствием распластали бы нас ножами и, подвесив, как баранов, содрали бы с нас — иноверцев, которые их не боятся, — шкуру...

Солнце стояло в зените. Я взглянул на часы — было десять минут первого. Именно в этот момент внезапно где-то далеко раздался взрыв, потом еще один, затем послышались отдаленные звуки автоматно-пулеметной перестрелки. Басовито и раздельно пророкотал крупнокалиберный пулемет БТРа. Базарный люд на секунду застыл, вслушиваясь, а затем все пришло в движение: народ стал разбегаться, прятаться. Началась паника. Рядом с нами вдруг упал на землю и с пеной у рта забился в судорогах юродивый. Завизжали женщины.

Мы бросились к машине. Что случилось?

Глава 17. Почему стрельба? Переворот?..

Почему стрельба? Переворот? Да, это была попытка переворота.

Как потом выяснилось, этот нарыв уже давно зрел в афганской бригаде специального назначения, расположенной на окраине Кабула в крепости Бала-Хисар. Бригада спецназа по сравнению с другими подразделениями местных вооруженных сил была неплохо подготовлена и достаточно хорошо вооружена. Толковые офицеры, физически крепкие солдаты, с голоду никто не помирал... В чем же дело?

А дело было в том, что новый режим слишком стремился к сплошной и скорейшей победе социализма, а также к условно-досрочному (в рекордно короткие сроки!) привитию местным людям коммунистической идеологии. Дело дошло до преследования мулл. Кое-где их даже стали расстреливать. Начали прикрываться мечети. Народ лишали религии, а значит — идеологии, той, которая веками не только владела умами этих людей, но и определяла порядок их жизни, взаимоотношений в семье и друг с другом.

Вместо мулл появились комиссары-политработники, которые заставляли людей заучивать совсем другие идеи и ценности.

Противники режима Тараки умело использовали неуклюжие попытки властей по перевоспитанию населения и вели активную контрпропаганду, зерна которой падали в весьма благодатную почву и давали хорошие всходы. Армейская среда не была исключением.

Офицеры почти все были из знатных и богатых родов и кланов землевладельцев. А землю-то национализировали! На армейское жалованье особо не проживешь, тем более в стране свирепствовала инфляция, цены росли с каждым днем. Крути не крути, а офицерство здорово обидели. А из Союза уже возвращались отучившиеся на краткосрочных офицерских курсах молодые партийцы — напористые, активные, жадные до власти и должностей. Они вытесняли старое офицерство. Да и в среде новых офицеров были серьезные разногласия: одни, кто победнее, симпатизировали «Хальку», другие были за «Парчам».

Причин к мятежу было более чем достаточно.

Брожение в бригаде спецназа шло уже более двух месяцев, однако слабая, только встающая на ноги военная контрразведка не смогла вовремя получить соответствующую информацию и отреагировать.

Как обычно, мятеж начался со стихийного митинга, после которого перебили комиссаров и активистов. Потом кто-то кинул клич идти на Кабул, штурмовать дворец Арк и свергать Тараки. Вскрыли склады, вооружились, заправили горючим и боеприпасами бронетехнику. Некоторые, прихватив оружие и сколотившись в группы, отправились в город сводить личные счеты с обидчиками, порезвиться в дуканах... Вблизи Бала-Хисар начались грабежи, перестрелки.

Однако кому-то из партактива удалось спастись, ускользнув от расправы.

Власти были предупреждены. Кабул спешно готовился к обороне...

От Грязного рынка до посольства мы долетели по вмиг опустевшим улицам за пять минут.

Здесь уже готовились к обороне. Были данные о том, что часть мятежников якобы намерена штурмовать наше посольство, так как, по их мнению, именно ♦советские во всем виноваты». Резидентура получила сведения о том, что к мятежникам могут присоединиться затаившиеся в городе вооруженные »духи» (в те времена их звали ♦ихван», что на дари вроде бы означает ♦враг»).

План обороны посольства нами был разработан заранее, каждый из нашего отряда знал свое место, свой сектор обстрела и свой маневр на любой случай. Заранее оборудованные и обжитые нами огневые ячейки на крышах посольских зданий и в некоторых других местах полностью перекрывали все возможные направления появления противника.

Мы забежали в нашу казарму, быстро переоделись в форму, прихватили оружие, боезапас, бинокли, и — после короткого и энергичного инструктажа — по своим местам.

Мне с Валерой из Ашхабада досталось место на балконе посольской поликлиники. В белых шапочках и халатах (доктора, да и только!) мы маячили на третьем этаже у балконной двери, наблюдая с высоты окрестности и подходы. Кроме автоматов и гранат у нас был еще ручной пулемет. На столе стояла включенная на прием портативная радиостанция. На безоблачном, пронзительно синем небе сияло яркое солнце, внизу, в кустарнике у забора, мирно щебетали птички.

Крепость Бала-Хисар была построена в незапамятные времена на другом, противоположном от нас северо-западном конце города.

Во время рекогносцировок мы объезжали этот объект: крепость стояла на господствующей над городом высоте, старые, но достаточно еще крепкие стены с бойницами, винтовая дорога вверх. Кругом посты, однако с северной стороны, там, где старое кладбище, постов не было, да и стены пониже, местами с проломами.

С нашего балкона я мог разглядеть в бинокль смутно виднеющиеся светло-коричневые стены Бала-Хисара. Там что-то горело, и в безветренном небе медленно поднимались и нехотя таяли столбы дыма. Слышалась отдаленная стрельба.

Нам в поддержку было выделено афганское пехотное подразделение, усиленное тремя танками. Афганцы должны были держать оборону по внешнему периметру, а мы — по внутреннему.

Когда афганцы прибыли, мы с удивлением обнаружили, что танки у них наши — «тридцатьчетверки* (броня крепка, и танки наши быстры!). Вот это да! Это ж исторические экспонаты, да еще на ходу! Чудеса, да и только.

Афганцы стали окапываться. Взглянув вниз, я увидел, что несколько пехотинцев роют себе окопы на противоположной от нас обочине дороги, идущей вдоль забора посольства. Огневые ячейки они сооружали себе прямо перед глухим и довольно высоким каменным забором виллы, стоящей по другую сторону дороги. От кого же они будут защищаться? Ведь в десятке метров перед ними стена! Тут рядом с пехотинцами остановился танк и развернул башенное орудие... тоже в направлении забора! Неужто совсем ничего не соображают? Ну и вояки...

По рации я соединился с командиром и сообщил о странных маневрах наших боевых друзей.

— Ладно, разберемся, — ответствовал Григорий Иванович. — Как там у вас дела? Что видно?

— Да вроде бы пока все тихо. В крепости что-то горит, но не сильно. С той стороны слышна стрельба, но никаких передвижений не заметно.

— Смотрите повнимательней. Конец связи.

Через несколько минут к незадачливым пехотинцам подкатил уазик, из которого выскочили несколько наших бойцов. Объяснялись в основном жестами и матерными терминами, но пехотинцы все прекрасно поняли. Они лениво собрали свои манатки и, подгоняемые нашими ребятами, бренча плохо закрепленной амуницией, неуклюже перебежали чуть левее, на открытое пространство, где снова стали окапываться.

А танк остался стоять там, где стоял. Оказывается, его двигатель заглох и больше заводиться не хотел. Из люков вылезли медлительные, в замызганных черных комбинезонах и шлемофонах афганские танкисты и тут же присели на корточки в тени у гусениц танка. Ремонтировать своего «боевого коня» они, похоже, не собирались. Сломался — и хрен с ним!

Вот тут-то в дело вмешался наш Андрей. Небольшого росточка, цепкий, жилистый, с кривоватыми, как у кавалериста, ногами, он прекрасно разбирался в технике и мог заставить двигаться любой механический агрегат. Притормозив УАЗ, он вылез из-за руля и подошел к танкистам. О чем-то коротко спросил их. Те только разводили руками и скалили белые зубы.

Андрей легко запрыгнул на броню и исчез в люке. Затем вылез наружу уже с инструментальным ящиком, открыл заслонки моторного отсека, начал там копаться.

— Андрей! Ну что там? — крикнул я с балкона.

Он поднял голову, махнул рукой:

— Да ну их, на хрен! Руки из задницы растут, довели машину до ручки... Сейчас все сделаем... — и тут же заорал на танкистов: — Ну чего стали, дармоеды! Ну-ка, ты, дай ключ на двенадцать... и вот здесь подержи... да посильней, возьми вон плоскогубцы!

Удивительно, но афганец понял, что от него хотят, подал нужный ключ, взялся за плоскогубцы.

— Так... держи вот здесь, а я буду затягивать... — командовал Андрей, и работа спорилась.

Минут десять Андрюха зычным голосом руководил ремонтом, перемежая технические термины заковыристым матом. Потом он сел на место механика-водителя, погонял стартер, и двигатель, пахнув едким синим выхлопом дыма, взревел. Андрей высунулся из люка и показал афганцам рукой: вот, мол, как надо делать! Потом дал газку, лихо развернулся на одной гусенице, промчался с десяток метров и резко тормознул.

— Во, машина! — крикнул он мне, показывая большой палец. — При хорошем уходе еще сто лет бегать будет! — и, повернувшись к подходившим танкистам, незлобливо добавил: — У-у, дармоеды!

Те улыбались, кивали, жали Андрею руку.

— Да ладно, чего уж там... — размягченно говорил он. — Толку от вас, как от козла молока...

Танкисты были согласны, что толку от них мало. Андрей им явно нравился своей ухватистой манерой, веселым дружелюбием, незлобливостью и знанием техники, в которой афганцы явно ничего не смыслили.

Вообще-то и у танкистов, и у лениво наблюдавших за ремонтом пехотинцев был вид людей, которым глубоко на все наплевать.

Это обстоятельство внезапно вызвало у меня какое-то непонятное, тревожное предчувствие.

Если придется воевать по-серьезному, то толку от этих ребят действительно не будет никакого, подумал я тогда, и все придется делать самим...

Как потом выяснилось, я как в воду глядел: так оно и было...

В тот день нападения на посольство мы так и не дождались.

Помитинговав, мятежная бригада уселась на грузовики и на броню (которую смогли завести) и спустилась в город, чтобы «воевать» дворец Арк и свергать Тараки. На узких улочках в километре от крепости всю их бронетехнику пожгли НУРСами поднявшиеся с аэродрома боевые вертолеты (мне так думается, что экипажи в вертолетах сидели наши).

Некоторые мятежники разбежались, но большая часть возвратилась в крепость и попыталась занять круговую оборону. Однако, деморализованные потерями и лишенные единого командования, долго продержаться они не смогли. Уже к вечеру крепость Ба-ла-Хисар была взята преданными Тараки элитными, хорошо вооруженными подразделениями Царандоя.

А все остальное было делом техники. Царандоевцы подогнали бульдозеры, вырыли несколько рвов. Оставшихся в живых после штурма мятежников, разоруженных и ободранных, поставили вдоль насыпи и покрошили из пулеметов. Бульдозеры заровняли землю — и следа не осталось. Просто и сердито.

Глава 18. К утру все было кончено...

К утру все было кончено, новых катаклизмов пока не намечалось. Наше афганское подкрепление снялось и уехало к себе в казармы.

Снялись с усиленного варианта службы и мы.

После завтрака (треть консервной банки с перловкой и микроскопическими вкраплениями мяса, две сухие галеты из сухого пайка и кружка чая с одним кусочком сахара — не хлебом единым жив человек!) меня вызвал к себе командир.

Григорий Иванович был чем-то озабочен и немногословен:

— Сейчас подъедет машина, отвезет тебя на виллу. Теперь будешь там. Поступаешь в распоряжение Долматова. Он скажет, что надо делать. Понял?

— Понял. •

— Ну, тогда иди собирайся.

А что мне было собираться? Все имущество вмещалось в одном рюкзаке.

Вилла оказалась просторным двухэтажным каменным домом с большим подвалом. Веранда с бетонным козырьком, зеленая лужайка. Все обнесено двухметровым забором с колючей проволокой и вмазанными по верхней кромке в бетон острыми осколками битого стекла. Вдоль забора колючий кустарник и молодые плодовые деревца.

В тени веранды в плетеном кресле с автоматом на коленях сидел здоровенный, с обнаженным торсом Серега из Горького — Генерал Чернота.

— Привет, Серега! — приветливо поздоровался я и, не удержавшись, добавил, поглядывая на его бицепсы: — Ох и здоров же ты, старик!

— Здорово! — сказал улыбаясь Серега. Как-то он рассказывал мне, что раньше активно занимался греблей на байдарках, там и накачал такие плечи и руки. — Иди устраивайся на второй этаж в большой комнате. Там есть две пустые раскладушки. А потом зайди к Долматову...

— Как здесь? Нормально? — спросил я.

— Во! — Серега показал большой палец. — По крайней мере, лучше, чем в посольстве!

Я поднялся на второй этаж. В огромной комнате, видимо гостиной, мебели никакой не было, кроме раскладушек. Под каждой — рюкзак, сбоку на полу свернутый кольцом ремень с подсумками, гранатами, ножом и пистолетом. Поверх — автомат. До меня в этой комнате жили трое наших ребят, за стенкой — еще пятеро. В отдельной комнате поменьше расположились двое приехавших чуть позже нас преподавателей с КУОСа — Николай и Андрей.

На КУОСе Николай был куратором нашей учебной группы. Голова у него набита самыми разнообразными сведениями: тактико-технические данные американских ракет и другой боевой техники стран НАТО, рецепты изготовления взрывчатых веществ и зажигательных смесей, боевые уставы пехоты, номенклатура разметки топографических карт — всего не перечесть. Николай обладал прекрасной памятью, но... увы, был крайне несобран и болтлив. Он мог совершенно неожиданно для всех (а может быть, и для себя) в компании брякнуть такое, что вовсе не следовало бы говорить. Он давал направо и налево обещания, которые заведомо выполнить не мог, хотя за язык его никто не тянул. И наши ребята, и другие преподаватели КУОСа откровенно подсмеивались над ним.

В.Н. Курилов. Афганистан, 1984 г.

На приеме в советском посольстве в Кабуле. Слева направо: М. Ватанджар — министр обороны ДРА, сотрудник посольства

В. Козырев, М. Маздурьяр — министр транспорта ДРА и С. Бахтурин. 1981 г.

X. Амин (второй слева) и посол СССР в Афганистане А.М. Пузанов (второй справа).

1978 г.

А.И. Долматов проводит занятие по рукопашному бою с афганскими контрразведчиками. Август, 1979 г.

Делегация ГКЭС, посетившая Джелалабадский ирригационный комплекс. (Третий слева — заместитель председателя ГКЭС И. Ивашов) БТР и группа сопровождения бойцов подразделения специального назначения, охранявшего советское посольство в Кабуле. Около БТР (в центре) консул советского посольства П. Голованов На одной из кабульских улиц Дворец Амина

Подразделение «мусульманского батальона» входит в Кабул. Декабрь, 1979 г.

Перед выдвижением с аэродрома Баграм на штурм дворца Амина. Слева направо: С. Бахтурин, командир подгруппы отряда «Зенит» А. Голубев, представитель Центра Л. Костромин, зам. командующего ВДВ И. Гуськов, советник КГБ А. Дадыкин и командир батальона десантников

Афганский танк, подбитый при штурме здания радио и телевидения Афганистана

Освобождение узников режима Амина из тюрьмы Пули-Чархи Следственные органы ДРА расследуют дело об убийстве Нур Мухаммеда Тараки. Показания дает бывший начальник аминовской «гвардии» Джандад Е.Р. Охримюк (в центре) — руководитель группы геологов, похищенный шофером (справа) в Кабуле 12 сентября 1981 г. и погибший в заточении в афганских лагеряхв ПакистанеЭтим оружием американского и китайского производства Вашингтон вооружалмятежников

Хотя мне его иногда было жалко... Поговаривали, что он очень удачно женился: якобы на дочке какого-то генерала, который своей мохнатой лапой поддерживал его при восхождении по служебной лестнице. Правда это или нет — судить не берусь. А если и правда, то ничего в этом зазорного нет. Кто отказался бы от мохнатой лапы, если по-честному? Да, наверное, никто...

Увидев меня в коридоре, Николай радостно заулыбался:

— Кого я вижу! Привет! Ну что, переселился? Ну вот, будешь теперь в нашей группе. Только никому ничего не болтай! — Николай сделал серьезное лицо и понизил голос: — Мы будем ездить за город тренировать афганских контрразведчиков... Понял? Будешь у нас инструктором по специальной физической подготовке, а заодно охранником группы, так сказать, офицером безопасности... Тебя одного из всего отряда Долматов выбрал... Учти, я тоже поддержал твою кандидатуру! Не подведи!

Все ясно. У Николая, как всегда, ничего не держится. Фонтан!

Спускаясь вниз по мраморной лестнице (кругом мрамор, действительно — вилла!) к Долматову, я уже в общих чертах представлял, чем мне придется здесь заниматься.

В комнате Долматова стояла раскладушка, стол с разложенными на нем бумагами и развернутой радиостанцией, стул. У окна — рюкзак, автомат. На прибитом над раскладушкой гвозде — ремень с кобурой и подсумками.

— A-а, приехал... Давай заходи. Как дела?

— Да нормально вроде бы...

— Вот и хорошо. Будешь теперь у нас...

И Долматов несколько шире, чем Николай, еще раз повторил мне, чем я буду заниматься в его группе.

Следует сказать, что я был у Долматова неплохим учеником. На занятиях он, объясняя и показывая очередной прием, всегда подзывал меня. Дело в том, что силой меня Бог не обидел, а кроме того — неплохая реакция, но что самое главное — в спарринге я никогда не терял чувство меры, всегда контролировал свои эмоции и никогда не травмировал партнера. Настоящих противников травмировал, а партнеров — нет. Все это Александр Иванович выражал так: «силен, свиреп, но умен», что очень льстило моему самолюбию.

Кстати, на показательных боях, которые мы проводили для сотрудников нашей резидентуры, мне удалось занять призовое место. Последним противником у меня был Володька Воронцов, бывший боксер. В спарринге он был очень психованным и, будучи по натуре человеком крайне самолюбивым, любой ценой стремился к победе.

Так вот. С Воронцовым мы долго бились на равных. Потом, выгадав момент, когда мой партнер начал уже психовать, я сделал ложное движение, якобы хочу ударить его с левой (бились мы в маленьких и очень жестких боксерских перчатках, на ногах — кеды), Володька прикрылся, и в этот момент я, практически без подготовки, нанес ему сильный боковой удар стопой правой ноги в голову. Удар получился гулким, хлестким и очень эффектным: оглушенный на левое ухо Воронцов потерял равновесие и позорно шлепнулся на землю. Бил я не всерьез, травм Володька, конечно, не получил. Взъерошенный и разъяренный, с красным ухом, он тут же вскочил, да что толку... Бой уже был им проигран. Потом Воронцов несколько дней со мной не разговаривал: обиделся, дурачок. А чего обижаться?..

И тут я припомнил, что тогда Григорий Иванович Бояринов повернулся и вполголоса сказал Долматову:

— Ну что... Наверное, подойдет...

— А я что говорил! — ответил Александр Иванович.

Они говорили что-то еще, поглядывая на меня, но я не мог уловить о чем. Долматов кивал и делал какие-то пометки в записной книжке.

Только теперь я понял, о чем тогда шла речь. Ну что ж. Я не подведу. Хорошо, что удалось уехать из посольства. А то эти «шесть через двенадцать» так уже осточертели, что хоть на стенку лезь!

А здесь предстоят какие-то выезды за город, общение с новыми людьми, разнообразие. Красота, да и только! Да и засиделся я в замкнутом и затхлом мирке посольства.

Глава 19. На волю, в пампасы...

На волю, в пампасы мы выехали уже через пару дней.

Вечером к нам на виллу пригнали «жигуленок» шестой модели, песочного цвета, с местными номерами. На нем мы утром после завтрака и отправились в путь.

Мы — это Долматов — старший группы, Николай и Андрей — преподаватели теории (они учили нас еще в Балашихе), переводчик Слава из Душанбе — бородатый резервист, владеющий местным языком. В миру он занимался какими-то историческими изысканиями и переводами в системе Таджикской академии наук. И наконец, ваш покорный слуга в качестве инструктора по специальной физической подготовке, охранника и офицера безопасности группы. Среди экипажа нашей машины я был единственный действующий оперработник-контрразведчик.

За рулем сидел Николай, который пару дней назад уже ездил вместе с Долматовым на объект и вроде бы запомнил туда дорогу. Я сел впереди, рядом с ним, остальные (в тесноте, но не в обиде) разместились сзади. Автоматы, гранаты, подсумки сложили под ноги. Свой автомат я держал на коленях, прикрыв курткой.

Ехать нам предстояло через весь Кабул, затем по автотрассе на северо-восток в курортный пригород столицы Патман. До победы Апрельской революции там отдыхали на собственных виллах и прочих загородных резиденциях члены местного правительства и богатеи (что, впрочем, было одно и то же). Естественно, после революции все виллы были конфискованы. На одной из них, переданной новым режимом местным спецслужбам, нам предстояло в течение месяца теоретически и практически подготовить для активной работы группу афганских молодых контрразведчиков. Нам сказали, что это партийный набор — ребят взяли на службу прямо из Кабульского университета и Политехнического института. Раньше они были активистами НДПА, работали в подполье, а теперь вот служили в контрразведке.

Проезжая по набережной реки Кабул (наши прозвали ее Кабул-ка, так как большую часть года эта река являла собой неширокий и мутный, пахнущий нечистотами ручей), мы наблюдали прелюбопытную картину.

Идущая перед нами прекрасная, сверкающая перламутром «тойота* новейшей модели наехала на нищего, который перебегал дорогу. «Тойота» остановилась (мы тоже), и из-за руля неспешно вышел красиво и чисто одетый мордатый афганец. К нему, грохоча подкованными высокими военными ботинками, уже мчался постовой полицейский с жезлом регулировщика в руках и в белой портупее.

— Ну, сейчас он даст ему прикурить! — злорадно сказал Николай. — Видишь знак: здесь переход, водитель должен был остановиться и пропустить пешехода!

Однако, к нашему удивлению, регулировщик, подбежав к «тойоте», стал бить ногами пытающегося отползти в сторону нищего. Наконец потерпевший сумел встать на четвереньки. Под крики моментально собравшейся толпы зевак и улюлюканье грязных, беснующихся мальчишек, подволакивая ногу, сопровождаемый пинками и бранью полицейского, он выполз на тротуар и проворно юркнул куда-то в переулок. ,

Закончив на этом разбор дорожно-транспортного происшествия, полицейский подскочил к владельцу «тойоты», который озабоченно осматривал слегка треснувший пластиковый бампер и фару. Судя по жестикуляции, полицейский извинялся за недосмотр и выражал сочувствие по поводу причиненного новенькой автомашине ущерба.

Не поворачивая головы и не глядя на полицейского, владелец ♦тойоты» вытащил бумажник, достал несколько купюр и небрежно опустил их в пространство в сторону полицейского. Представитель транспортной полиции сделал неуловимое движение, и деньги исчезли в кармане его форменного серого френча. Владелец «тойоты» вальяжной походкой обошел свою машину, открыл дверцу, сел за руль. Полицейский следовал за ним буквально по пятам, совершая при этом множество действий, указывающих на его почтение к богатому водителю. Он закатывал глаза, кланялся, прижимал правую руку к сердцу, пытался поймать и поцеловать руку благодетеля.

Инцидент был исчерпан. «Тойота» укатила. Полицейский мгновенно обрел облик озабоченного службой, неприступного стража порядка и строго огляделся. Собравшаяся толпа стала рассасываться: больше ничего интересного не предвиделось. Одернув френч, регулировщик прошелся туда-сюда, а затем, вдруг потеряв всякий интерес к службе, помахивая жезлом, не спеша подался в сторону дуканов, где прямо на улице в мангалах дымились шашлыки...

— Во, дела! — покрутил головой Долматов.

— Обычное дело, — отозвался переводчик Слава и пояснил: — У нас в Душанбе примерно то же самое... Просто за рулем был богатый и уважаемый человек. Таких людей на Востоке не обижают зазря...

— Но ведь он же виноват! — не унимался законник и знаток правил дорожного движения Коля. — Вот смотрите, мужики, и запоминайте: у нас такого не увидишь! — поучительно закончил он.

— А Душанбе не у нас? — невинно осведомился я.

— Ну, ты не сравнивай! — забуркотал Николай. — Что ты сравниваешь... нашел, понимаешь, что сравнивать...

— Хватит болтать, — прервал нас Долматов и добавил: — А ты, Коля, смотри лучше за дорогой, а то заблудимся...

Как в воду глядел! Заговорившись, Николай прозевал нужный поворот. Мы действительно заблудились. Долго петляли по однообразным пыльным и вонючим улочкам. Несмотря на опущенные окна, в машине было жарко, и мы обливались потом. Наконец выбрались на правильную дорогу, а потом и на трассу. Там прибавили скорость, и скоро Кабул остался позади.

Дорога была гладкая и пустая. Изредка навстречу нам попадались перекошенные набок, ободранные и забитые до отказа пригородные автобусы, зловонно чадящие убогие грузовики, пикапы. Кругом поля, вдали серо-коричневые горы, а над головой — синее и стабильно безоблачное небо с нестерпимо ярким солнцем. Побыв здесь несколько месяцев, я вдруг поймал себя на мысли, что это, неизменно (до идиотизма!) пустое, без всякого намека даже на небольшое облачко небо меня раздражает.

Потом дорога постепенно стала подниматься, горы приблизились, мы въехали на перевал. Справа в долине синело большое озеро. На его берегу виднелись какие-то машины и механизмы. Нам уже рассказывали, что примерно год назад афганцы зачем-то попросили у нас понтонное оборудование. Им был передан целый понтонный батальон. Именно эти машины и стояли и ржавели на берегу озера Карга. Зачем афганцам понадобились здесь понтоны? Непонятно.

Где-то в этих местах около полутора месяцев назад бандиты прихватили французских туристов. Машину потом нашли, а людей и вещи — как корова языком слизала. Никаких следов. Что с ними стало, какие мучения бедняги претерпели перед смертью — одному Богу известно.

На самом верху перевала стоял пост: деревянная будка, шлагбаум. На звук приближающейся машины из будки неторопливо вышел солдат-афганец с карабином за спиной и стал нам махать рукой, предлагая остановиться. Подойдя к притормозившему в туче пыли (мы съехали на обочину) «жигуленку», солдат вдруг стащил с плеча карабин, наставил его на нас и с истошным криком ♦Др-р-э-э-э-ш!» («Стой!») сделал выпад, как в штыковом бою, ткнув стволом чуть ли не в щеку сидевшего за рулем Колю.

Поведение солдата выглядело необычным и даже агрессивным. Готовый к бою автомат лежал у меня не коленях, прикрытый курткой, и я мог моментально срезать этого клоуна, как только он потянулся за карабином... Но дело в том, что повадки местных военнослужащих нам были уже знакомы, поэтому мы спокойно сидели на своих местах и приветливо улыбались. На всякий случай я все же направил на солдата невидимый для него ствол своего автомата, а палец держал на спусковом крючке: вдруг он переодетый ихван?

Однако солдат посчитал свою миссию по охране перевала и проверке всех проезжающих мимо машин на данный момент полностью выполненной, заулыбался, закинул карабин за спину и тут же жестами попросил у нас сигарету. Из будки выскочил в грязной нательной рубахе еще один солдат, который тоже получил сигарету.

Неугомонный Николай попытался вступить с ними в беседу с целью пропаганды миролюбивой политики Советского Союза.

— Вот, товарищи, мы — из Советского Союза! — громко и отчетливо, как для глухих, произнося слова, зарокотал Коля. — Советский Союз, понимаешь? Ленин! Спутник! Гагарин! Коммунизм!.. Понял? Вот тебе, держи. — Николай вытащил из нагрудного кармана значок с изображением Ленина. — Ленин! — широко улыбаясь, тыкал он пальцем в значок. — Понял?

Солдат равнодушно посмотрел на значок, но взял. Однако тут же быстро заговорил, подкрепляя слова жестами. Было понятно, что он просит сигарет и денег.

— Коля, отстань от него, — вполголоса сказал Долматов.

— Нет, я хочу, чтобы он запомнил встречу с советскими людьми, чтобы потом рассказывал своим детям... Слышишь? — снова обратился он к солдату. — Мы — советские, русские... Понял? СССР! Мы вам помогаем...

Солдат развел руками в знак того, что не понимает. Потом поднял вверх указательный палец, побежал, пыля, в будку и вышел из нее с двумя большими свежими рыбинами.

— Зеркальные карпы! — безошибочно определил всезнающий Николай. — Он хочет нам подарить...

— Не подарить, а продать! — сказал я. — Или обменять.

— Change? — спросил я у солдата. — Меняться?

Солдат закивал головой, показывая, что ему нужны сигареты.

Тут в разговор вступил Слава-переводчик, который объяснил, что сейчас рыбу брать не будем, но, может быть, возьмем на обратном пути. И чтобы рыба была свежая, не протухшая на жаре...

Оба солдата все поняли. Не успели мы отъехать, как солдаты, спешно раздевшись, бросились вниз к озеру.

— Да... — сказал Долматов, — охраннички... хреновы!

А между тем мы уже спускались с перевала. Я обратил внимание на то, что по склонам гор справа и слева, параллельно друг другу, как ступеньки, тянулись обработанные узкие участки земли с какими-то насаждениями. Кое-где виднелись сгорбленные фигурки крестьян, одетых в просторные светлые рубахи и такие же штаны. Потом я узнал, что эти участки земли называются террасы. Из-за недостатка пригодных к земледелию площадей местные жители долбили эти террасы в скалах, потом таскали туда землю в мешках, удобрения и прочее. Адский труд!

Навстречу стали попадаться тележки, запряженные осликами и волами. Мы обогнали пылящее по обочине стадо грязных, тонконогих и вонючих (аж в окно пахнуло) овец. Промелькнуло любопытное черномазое лицо мальчика пастуха, который что-то крикнул нам вслед.

— Интересно, что он нам кричал... — проговорил Николай, почему-то весьма озабоченный тем, какое впечатление мы производим на местных жителей.

— Наверное, здравицу в честь советско-афганской дружбы выкрикнул! — с подковыркой ответил я.

Все засмеялись.

Судя по всему, где-то вблизи, за горкой, должна быть деревня.

Наконец за очередным поворотом перед нами открылась привольно раскинувшаяся в чаше гор прекрасная зеленая долина. Из-за крон огромных деревьев выглядывали крытые красной черепицей и оцинкованным железом крыши каких-то дворцов.

— Это и есть дачи? — спросил я у Коли. — Ничего себе!

— О-о! Ты еще внутри посмотришь — ахнешь! — довольно смеясь, ответил Коля.

Петляя по узкой дороге между высокими глухими заборами, мы подъехали к нужной нам даче. Там нас уже ждали.

Глава 20. Ворота открылись...

Ворота открылись, и мы заехали во двор.

Обливаясь потом, мы вылезли из раскаленной на солнце, пышущей жаром машины и осмотрелись.

Если где-то и был рай на земле, так это — здесь.

Перед нами стоял двухэтажный белокаменный дворец с колоннами, башенками и лепниной. Вокруг здания росли огромные деревья, раскидистые кроны которых давали спасительную тень и прохладу. В ветвях пели какие-то птички. Перед фасадом дома — просторная асфальтированная площадка. От площадки вниз по склону — дворец стоял на небольшом холме — вела широкая каменная лестница с перилами. По склону шли заросли немного запущенного плодового и декоративного кустарника. От цветников легкий свежий ветерок доносил благоухание роз. А внизу виднелась окаймленная вековыми деревьями огромная круглая лужайка, засаженная газонной травой. Ее пересекал неширокий чистый ручей. Вся эта благодать была окружена высоким каменным забором с непременной колючей проволокой и битым стеклом по гребню.

Воздух был чист и свеж. Здесь дышалось гораздо легче, чем в пыльном Кабуле, да и немудрено: мы спустились метров на четыреста ниже уровня Кабула, здесь была долина, больше кислорода.

На ступенях дворца нас встречал сам начальник объекта — полковник Хабиби. Лет сорока пяти—пятидесяти, с седыми висками и умными живыми глазами на смуглом худощавом лице, среднего роста, с хорошей военной выправкой. Он выглядел внушительно и производил весьма приятное впечатление.

Приветливо улыбаясь, полковник поздоровался с нами за руку. Представились по именам. Беседа велась через переводчика Славу, который бойко лопотал на дари.

Потом прошли в дом. В просторной и прохладной гостиной вокруг овального резного столика стояли кресла, у стены — длинный диван. Открылась боковая дверь, и одетый в полевую, без знаков различия, военную форму молодой афганец внес поднос с фруктами и уже разрезанным арбузом. На столе появились прохладительные напитки — кока-кола, «Фанта», «Спрайт».

Полковник представил нам своего заместителя — худощавого капитана лет тридцати пяти. Звали его Ясин.

♦Рожа хитрая, глазки бегают, в глаза не смотрит. Прохиндей», — решил я про себя.

Затем подошли еще двое сотрудников объекта — молодые ребята в военной форме без погон. Оказалось, что оба они хорошо говорят по-русски. Один — Абдулла — закончил в Союзе машиностроительный институт. Другой, по имени Ахмад, тоже учился у нас, но с началом событий в Кабуле в прошлом году был отозван для работы в контрразведке.

Афганцы были настроены дружелюбно. Обращались с нами очень уважительно, что было весьма приятно. Они услужливо подливали в бокалы холодную газировку, оказывали всяческие знаки внимания.

Рамазан еще не кончился, поэтому пить воду пришлось нам одним. Афганцы воздерживались: отдавали дань обычаю.

Мы обсудили технические вопросы процесса обучения, время начала и окончания занятий с учетом того, что курсанты уже работают и проводят самостоятельные операции. Договорились, что заниматься будем пять раз в неделю. Два дня не занимаемся. В пятницу — «джума» — выходной день у афганцев, а в воскресенье — выходной день у нас.

Полковник заявил, что посещаемость занятий будет стопроцентной, так как курсанты направлены на учебу приказом самого министра безопасности Асадуллы Сарвари. Человек он строгий, требовательный, любит, чтобы все его приказы исполнялись точно и в срок.

В то, что министр безопасности требователен и строг, я охотно поверил, так как кое-что о нем слышал. Недавно в одной воинской части в провинции Джелалабад был очередной мятеж, который достаточно быстро подавили. Но факт сам по себе был очень неприятный. Сарвари срочно прилетел туда для разбирательства.

Уцелевших мятежников в окружении конвоиров построили перед министром. Их было человек тридцать. Сарвари прошел вдоль строя, вглядываясь в лица испуганных и ободранных солдат, что-то вполголоса коротко спрашивал. Следом за министром, чуть поодаль следовала охрана и местное руководство. Там же был наш партийный советник и переводчик.

Вдруг Сарвари резко повернулся, выхватил из рук ближайшего к нему охранника автомат и клацнул затвором. Все шарахнулись в сторону. Широко расставив ноги, Сарвари с бедра, веером, стал поливать из автомата мятежников. Когда кончились патроны, министр отбросил дымящийся автомат в сторону и, ни на кого не глядя, быстро пошел к машине. Вслед за ним поспешила свита. Конвоиры, восприняв действия Сарвари как приказ, добили оставшихся в живых...

Да, министр был строг! Поэтому на занятия уж точно будут приходить все.

А между тем в разговор влез наш Николай и стал рассказывать о подготовленном им плане теоретических занятий. От нечего делать я стал рассматривать гостиную.

Напротив, на стене висели два огромных фотопортрета Тараки и Амина. Изображения вождей нам уже примелькались, так как были развешаны по всему Кабулу.

Тараки изображался красивым (в восточном понимании этого слова) и мудрым пожилым мужчиной с благородной яркой сединой на висках, черными густыми бровями и толстыми могучими усами. Неизменно вид у него был очень нарядный, внушительный и одновременно добрый. Морщин на лице не присутствовало. На щеках — румянец. Направленный чуть в сторону и вверх взгляд — пронзительный и мечтательный, как бы пронизывающий времена и пространства, видящий то, что недоступно простым смертным. Встречались плакаты, где Тараки был с румяным и упитанным ребенком на руках в обрамлении ярких цветов на фоне голубого неба («За детство счастливое наше спасибо, родная страна!..*).

Впоследствии я воочию убедился, что парадные портреты всегда лгут. На самом деле Тараки внешне был мало привлекателен: глубоко посаженные глаза с желтоватыми белками, под ними набрякшие мешки (явно что-то не в порядке с печенью и с почками, что было и немудрено при его пристрастии к спиртному), рябое лицо (про таких у нас в деревнях говорят: «Черти на морде горох молотили*). Когда вождь улыбался, то являл на обозрение огромные, кривоватые, широко отставленные друг от друга и желтые от никотина зубы. На голове — редковатые, забитые перхотью и пегие от седины, как окрас у миттель-шнауцера — «соль с перцем» волосы.

Амин на портретах выглядел более скромно, но тоже красиво. Умный, понятливый и преданный «отцу народа» взгляд, приятный и горделивый разворот головы, аккуратная стрижка слегка вьющихся, красиво уложенных волос. На губах — мудрая и ласковая полуулыбка. Определение «мудрый и преданный» так и напрашивалось при виде его портретного изображения. Вместе с тем, присмотревшись, можно было уловить в чертах лица Амина некие признаки хитрости, изворотливости, склонности к быстрому принятию решений и настойчивости в достижении поставленных целей. Таким он и был в жизни. Умный, изворотливый, подхалимистый и одновременно беспощадный и мстительный, самовлюбленный и властолюбивый до крайности. Настоящий образчик восточного тирана. Такому поперек дороги не становись — сожрет с потрохами и не пожалеет на это ни времени, ни средств!

Однако таких подробностей я, естественно, тогда еще не знал и поэтому просто глазел на портреты и прислушивался к беседе.

Сказать по правде, я не знал, как себя вести с нашими афганскими партнерами, так что от активного участия в разговоре решил воздерживаться. Сначала нужно отработать себе линию поведения, а потом уж ее реализовывать на всю катушку. Так что я просто сидел, слушал, запоминал, наблюдал за реакцией собеседников, пытаясь составить свое мнение о партнерах, определиться в отношении к ним. Во мне говорил контрразведчик, который попал в общество представителей иностранной спецслужбы. И хотя на данный момент предполагалось, что они как бы дружественно к нам настроены и мы являемся партнерами, неизвестно, что будет потом: будущее туманно и непредсказуемо.

«Сегодня мы — друзья, а завтра можем оказаться по разные стороны баррикад!» — думал я, и меня раздирали противоречивые чувства: с одной стороны, мы должны быть с ними откровенны, но, с другой стороны, надо держать ухо востро! Я поглядывал на своих спутников, однако им, по-моему, такие мысли даже в голову не приходили. Ладно. Посмотрим, что будет дальше. Но для себя я уже решил, что контрразведка и в Азии остается контрразведкой...

Минут через пятнадцать мы вышли на свежий воздух, осмотрели территорию, систему охраны, затем снова зашли в дом, осмотрели помещения. В результате было решено теоретические занятия проводить в большом холле на втором этаже виллы, а специальную подготовку мы с Долматовым будем давать внизу на лужайке.

Тут за окном послышался шум подъехавшей машины. Это был автобус с нашими курсантами.

Когда мы спустились на асфальтированную площадку у центрального входа, курсанты уже ожидали нас, построившись в две шеренги. Это были молодые худощавые ребята примерно одного возраста: от двадцати до тридцати лет. Все были одеты в полевую военную форму, на ногах — армейские башмаки. Полковник Хабиби пояснил, что впредь — в целях конспирации — курсантов будут привозить сюда в гражданской одежде, а здесь они будут переодеваться в военную форму. Возражений не было.

Выйдя перед строем, Долматов встал по стойке «смирно», молча обвел взглядом лица курсантов, а затем хриплым, отрывистым командирским голосом прокричал:

— Здравствуйте, товарищи курсанты!

Все присутствовавшие при звуках внезапно прозвучавшей команды приосанились, тоже стали смирно. Наш бородатый Слава бойко, стараясь повторить интонации, тут же перевел с русского на дари. Курсанты, показывая знание азов начальной строевой подготовки, нестройно и неразборчиво, но с энтузиазмом ответили на приветствие.

— Поздравляю вас с началом занятий! — продолжил на той же ноте неутомимый Долматов.

Строй отозвался чем-то вроде нашего «ура!».

Глава 21. Занятия начались...

Занятия начались в тот же день. Хитроумный и опытный Долматов решил сразить всех сразу наповал, начав процесс обучения с так называемой показухи — показательного занятия, в ходе которого мы должны вместе с ним продемонстрировать то, чему мы научим наших подопечных.

Показуха удалась на славу...

Мы скинули с себя гражданскую одежду и облачились в нашу легкую, ладно и крепко сшитую спецназовскую форму.

Построив курсантов в кружок на лужайке (чуть в отдалении стал полковник Хабиби со своей свитой), Долматов хриплым и бодро-мужественным голосом, с паузами для перевода, рассказал, что ровно через месяц мы сделаем из курсантов суперменов, которые не только будут владеть необходимыми для контрразведчиков теоретическими познаниями, но и станут неотразимыми бойцами, настоящими мастерами рукопашного боя, перед умениями которых померкнут даже каратисты-попрыгунчики из японских и индийских фильмов.

После краткого вступительного слова мы перешли к демонстрации того, чему грозились обучить притихших афганцев...

Я играл скромную роль мальчика для битья — младшего партнера для спарринга. Кстати сказать, сценарий показухи мы с Александром Ивановичем достаточно подробно обговорили накануне.

Для начала Долматов продемонстрировал на мне различные способы силового задержания противника: «загиб руки за спину» и прочие «цветочки». А потом пошли «ягодки». Я нападал на Долматова с кулаками, пытался ударить его ногой, а он ловко, как бы играючи, отражал все мои удары с бросками и завершающими ударами ногой. Проводя каждый прием, Долматов громко пояснял, что и как он делает. Слава добросовестно переводил.

Потом мы показали притихшей аудитории рукопашный бой-спарринг, в котором я, естественно, получил кучу гулких впечатляющих ударов, несколько раз был повергнут на землю, но неизменно после очередного практически «смертельного» удара красиво вскакивал и нападал вновь. При этом я всячески кривлялся, делал зверское лицо, громко кричал «от боли», получая сокрушительные удары.

Наконец после очередного удара, от которого я в очередной раз оказался на земле, я якобы впал в бешенство: вскочил, затравленно огляделся вокруг, кинулся к сложенным под деревом нашим вещам и оружию и выхватил из ножен финку. Наши легковерные зрители ахнули, испуганно загалдели и попятились назад. А я с мерзкой и кровожадной улыбкой прирожденного убийцы-живоре-за стал приближаться к Долматову, угрожающе жестикулируя и размахивая сверкающим на солнце, остро отточенным лезвием ножа. Нас бросился «разнимать» наш «подсадной» — переводчик Слава. Однако я сделал в его сторону выпад, и Слава отбежал на безопасное расстояние.

Долматов весьма артистично изобразил страх и стал пятиться от меня. С победным ревом я вскинул нож и бросился на него. В тот же момент в ходе четко проведенного приема (шаг вперед, пригнувшись под удар, левая рука вверх, защита, остановка и захват руки, одновременно маховый удар ногою в пах — и-и-и р-р-аз! — резкий поворот, бросок через плечо — и-и-и два! — завершающий удар ногой по ребрам — и-и-и три!) я оказался на земле.

By а ля!

Все произошло быстро, но очень четко и красиво, а главное — натурально. Я громко припечатался о землю, прихлопнув ногой и плашмя рукой. Уж что-что, а падать красиво и без травм Долматов научил нас хорошо.

На афганцев наш трюк произвел нужное впечатление. Они громко загалдели, но, не дав аудитории отвлечься на обсуждение увиденного, я быстро вскочил, нащупал в траве выскочивший из руки нож и снова кинулся на Александра Ивановича. Я варьировал удары, бил тычком, махом, сбоку, снизу, сверху. Но — тщетно!

Каждый раз моя атака заканчивалась либо крепким захватом, либо эффектным броском, каждый раз я, вооруженный ножом, оказывался побежденным безоружным Александром Ивановичем.

Кстати сказать, благодаря многочисленным тренировкам холодного оружия мы не боялись. Каждодневная практика и длительный тренинг с реальными финскими ножами, кинжалами, штык-ножами и прочими острыми и режущими предметами сделали свое дело. А начинали мы, как вы, помните, с обструганных под нож деревянных палочек. Настоящие ножи были потом, когда мы привыкли и довели движения до автоматизма. Впрочем, я об этом уже рассказывал раньше.

Отражая мои атаки, Долматов не забывал пояснять свои действия (Слава переводил) и время от времени щедро обещал нашим курсантам, что скоро они научатся бороться против вооруженного противника таким же образом.

А я тем временем уже схватился за автомат с примкнутым ножевым штыком (вспомнился какой-то фильм про белогвардейцев, где при обучении солдат приемам штыкового боя офицер командовал: «Комис-с-с-ара — коли!»). Но и тут все мои атаки штыком и прикладом оканчивались плачевно и пресекались Долматовым самым решительным образом.

А Александр Иванович уже приступил к показу способов бесшумного снятия часового: я расхаживал с автоматом на груди возле дерева, а он, применяясь к местности, подкрадывался и внезапно набрасывался на меня с ножом, с удавкой, без ничего, с голыми руками... Результат был всегда неизменным.

И вот наступило время заключительного аккорда.

Я, имитируя часового, стоял, прислонившись спиной к дереву, автомат в руках. Долматов подкрадывался ко мне. Но кустики кончились, дальше открытое пространство.

— Что делать? — вопрошает Долматов у курсантов. — На открытом месте он меня увидит и убьет из автомата!

Курсанты не знали, что делать.

Долматов прицелился в меня из пистолета, но отложил его.

— Стрелять не могу — противник услышит! Что делать? — продолжал он интриговать публику.

Затаившая дыхание публика не знала, что делать, но всем своим видом показывала уверенность в том, что находчивый Александр Иванович обязательно найдет выход из создавшейся ситуации. Ей-богу, эти ребята смотрели нашу показуху, как кино! Краем глаза я успел заметить, что полковник Хабиби тоже с величайшим интересом следит за нашим представлением и, как и все, увлечен происходящим.

И тут Александр Иванович ставит красивую точку: он резко взмахивает рукой, и увесистый HP (нож разведчика), сверкнув кромкой отточенного лезвия, коротко прошелестел в воздухе (в-ш-ш-и-и-к!) и гулко воткнулся в ствол дерева в пяти сантиметрах от моей шеи.

Все.

Потрясенное молчание. Взрыв оваций. Поклоны. Занавес.

Загалдев, курсанты сломали строй и подбежали к нам. Улыбались, жали руки. Попытались вытащить HP из ствола дерева, но — слабаки — не смогли: глубоко засел. Я небрежно, одной рукой выдернул нож и вложил его в ножны.

Тут подошел ко мне Слава-переводчик и сказал, что курсанты хотят пощупать, все ли ребра у меня сломаны. От себя он добавил:

— Они, кажется, думают, что у тебя вокруг туловища прокладки от ударов.

Я благосклонно разрешил. Никаких прокладок, смягчающих удары, не оказалось, и ребра все были целы.

Прирожденный педагог Александр Иванович тут же обыграл ситуацию:

— Товарищи курсанты! Если вы будете нас слушаться, стараться и беспрекословно выполнять все, что мы вам скажем, вы станете такими же крепкими, как он! — жест в мою сторону. — И ни один враг революции вас не сломит!

Товарищи курсанты изъявили полнейшую готовность поступить в наше распоряжение, причем немедленно...

Потом мы обмылись холодной водой (холодной не оттого, что закаленные, а потому, что не было горячей) в прекрасной беломраморной и зеркальной ванной, переоделись и минут десять посидели в кабинете полковника Хабиби в глубоких кожаных креслах, смакуя предложенную радушным хозяином кока-колу.

Вроде бы все вышло хорошо...

Усталые, но довольные, мы возвращались домой.

Когда во дворе нашей виллы я, собрав свое оружие и сумку с вещами, направился к себе на второй этаж, Александр Иванович негромко сказал:

— Зайди ко мне минут через десять.

Когда я вошел к Долматову в комнату, на столе уже стояли две алюминиевые кружки, на газете лежали галеты из сухого пайка и кусок соленого сала.

— Ну, как самочувствие? — поинтересовался Долматов.

— Нормально.

— Травм нет? Ничего не потянул?

— Да вроде бы нет...

Долматов достал из-под кровати десятилитровую металлическую канистру и налил из нее в кружки по половине.

— Спирт... Ты как, разбавляешь или будешь чистый? — спросил он, нарезая финкой толстые ломти сала.

— Разбавлю... А вода есть?

— Вон, во фляге. Кипяченая... Я тоже разбавляю.

От воды спирт в кружках замутился, потеплел.

— Ну, что... Сегодня ты хорошо поработал, молодец. Это, — он кивнул на кружки, — в качестве поощрения. Давай за успех, за наше здоровье!

Выпили. Закусили. Хмель ударил в голову. Я подумал, что уже, считай, месяц у меня спиртного во рту не было. Да еще при такой кормежке... По телу расползалась сладкая истома.

— Ты давай кури, если хочешь, — великодушно предложил Александр Иванович.

Выпили еще. Поговорили о том, о сем, обсудили, как лучше нам проводить занятия.

Потом вышли на веранду, сели в плетеные кресла и наблюдали за солнцем, которое, клонясь к закату, медленно падало за рубчатую кромку дальних гор. Легкий, почти неощутимый ветерок навевал вечернюю прохладу. Было тихо. Лишь время от времени вдали, судя по направлению, где-то в районе аэропорта, раздавались одиночные выстрелы. Прострекотал автомат. И снова все стихло. Солнце наконец-то упало за горы, и тут же быстро стемнело.

Только сейчас я ощутил, насколько устал за этот день. Вдруг заныли руки и ноги, заболело ушибл^рное колено.

— Ладно, пора спать, — угадав мое состояние, сказал Долматов, — завтра утром обязательно разомнись, больше работай на растяжку, понял? Выезд после обеда, в 13 часов. — Помолчав, он вдруг добавил: — Устал я, как собака... А ты молодцом. Крепкий... и контролируешь себя в спарринге. А то иной дуролом глаза выпучит... Я больше всего боялся травм: тогда бы все пошло насмарку! Ну, ладно, спокойной ночи...

Поднявшись наверх, я упал на свою раскладушку и уснул, как убитый. В ту ночь мне ничего не снилось.

Глава 22. С переездом на виллу...

С переездом на виллу жизнь стала приятной и окрасилась разнообразными и яркими красками. Выезды в Пагман и занятия с контрразведчиками чередовались с выездами в город для изучения и разведки объектов, проработки маршрутов, с вояжами по местным лавкам. Местные жители в целом относились к нам равнодушно, хотя некоторые и смотрели волками. Но мы никого и ничего не боялись. Чего бояться? Мы были физически сильны, проворны, осмотрительны. Под рукой всегда оружие...

В нас было сильно чувство неуязвимости: с кем-то может случиться все, что угодно, но не с нами!

Оставшиеся в посольстве ребята нам откровенно завидовали. Еще бы: таскаться «через день на ремень» не очень-то сладко. Сказать по правде, мне их было жалко...

Учить афганцев навыкам рукопашного боя оказалось занятием достаточно трудным. Оказалось, что в их системе дошкольного и школьного образования практически отсутствует такой предмет, как физкультура. Поэтому у наших подопечных не было наработок «мускульной памяти». Все это разъяснил мне Долматов. Несмотря на простецкий вид и грубовато-солдатскую манеру общения, он был весьма образован и как медик, и как педагог, и как тренер. Так что нам с ним пришлось восполнять пробелы физического образования у наших курсантов и нарабатывать им эту самую «мускульную память», координацию движений.

Первые занятия начинали с разминок, которые у нас делают в детских садах и школах. И только потом уже постепенно переходили от простого к сложному. Хотя особого времени у нас для всей этой постепенности не было: ускоренный курс! Уже через месяц мы должны были принять у афганцев зачет по теории контрразведки и рукопашному бою. Нам пообещали, что на зачете будет присутствовать сам министр безопасности Асадулла Сарвари. И мы старались вовсю.

И вот наконец мы решили, что пришло время для обучения наших курсантов в спарринге. Отрабатывали прием «маховый удар ногою в пах» и защиту от него.

Александр Иванович показал прием на мне. Он нанес удар, я, отступив правой ногой назад, прогнулся, выводя корпус из-под удара, и одновременно поставил предплечьями крест-накрест защиту. Показали еще раз в замедленном темпе. Потом я наносил удар, а Долматов защищался.

— Все поняли?

— Да, поняли...

Поставили группу в круг, лицом в середину. Все наносили удар по воображаемому противнику, а я бегал по кругу, поправлял. Потом все отрабатывали защиту.

— Ну что? — спросил меня Долматов, когда я подбежал к нему.

— Да так, в целом вроде бы усвоили, можно ставить в спарринг.

— Рановато, давай еще! Мне травмы не нужны.

И снова я, как борзой кобель, носился по кругу, показывал, объяснял. Потом они наносили удары мне, а я ставил защиту. Потом я имитировал удар, а курсанты защищались.

Наконец Долматов потребовал внимания:

— Товарищи курсанты! Сейчас вы разделитесь на пары и будете отрабатывать удар друг на друге. Помните, что перед вами стоит не враг, а ваш товарищ по партии, по работе. Поэтому не бейте изо всех сил. Сначала все движения надо проделать медленно, чтобы вы их запомнили и чтобы мы могли вас поправить. Все поняли?

— Да... Поняли!

Я вновь всех обежал по кругу, поставил в пары.

— По команде «Прием» те, кто стоят по внешнему кругу, будут наносить удар, а их партнеры защищаться. Потом поменяетесь. Все делать только по команде!

Я оглядел наших курсантов и заметил, что у некоторых из них появился в глазах нехороший, азартный блеск, кое-кто сделал зверское лицо, оскалил зубы. Взглянув на их тяжелые военные ботинки с подковками, я успел подумать, что добром это не кончится. Хотел сказать Долматову, но не успел.

— Внима-а-ние... Пригото-о-овиться... Пр-р-р-ием!

И в следующий момент пять наших курсантов замертво свалились на землю. Скорчившись в три погибели, хватая широко открытыми ртами воздух, они катались, зажимая руками пораженные гениталии. Еще человек шесть потирали ушибленные бедра.

Ни хрена у них не получалось! •

— Эх, эт-т-т-ить твою мать! — в сердцах воскликнул Александр Иванович.

Поверженных бойцов мы отнесли на пригорок, поставили на колени, головой к земле, задом вверх.

— Чтоб кровь отливала от паха! — пояснил озабоченный Долматов.

Мы приняли решение в ближайшем обозримом будущем во избежание травм и кровопролития занятия в спарринге пока не проводить. Пусть тренируются на воображаемом противнике.

— Все это хорошо, а вот как они у нас зачет будут сдавать? — спросил я. — Да и для работы им надо: ведь мужики служат и уже активно участвуют в боевых операциях.

— Да... Это вопрос, — задумчиво сказал Долматов.

— А я что говорю! Надо что-то придумать...

И тут я заметил, что Александр Иванович с интересом и как-то оценивающе приглядывается ко мне. Он с минуту помолчал, а потом заявил:

— Слушай, так они действительно ничему не научатся... Знаешь что... Давай они на тебе будут отрабатывать и удары и защиту. Ну как, выдержишь? Хватит силенок?

Неожиданный поворот! Это что же, пусть меня калечат? А впрочем... Вряд ли эти валенки смогут это сделать даже при большом желании. А для меня будет хорошая дополнительная тренировка.

Я сказал, что силенок-то хватит, но лучше было бы переобуть наших курсантов в какие-нибудь тапочки.

— А то в ботинках им, нетренированным, будет тяжеловато бегать и заниматься.

Долматов заулыбался и, похохатывая, пообещал, что обязательно поговорит по поводу тапочек с полковником Хабиби.

На том и порешили.

Справедливости ради необходимо отметить, что через два дня по указанию полковника Хабиби для наших курсантов были закуплены легкие спортивные тапочки — дешевые китайские полукеды.

Глава 23. Все шло своим ходом...

Все шло своим ходом, однако одна мысль не давала мне покоя. Дело в том, что, занимаясь в Патмане с нашими курсантами, я постоянно удивлялся, почему никто из нашей резидентуры не проявляет интереса к этим ребятам. А между тем наши курсанты являли собой идеальную вербовочную базу. Настроены просоветски, с хорошим общеобразовательным уровнем, уже занимают соответствующие должности в аппарате контрразведки, имеют реальные перспективы продвижения по службе. Ну что еще надо?

Я заговорил как-то на эту тему с Долматовым, однако Александр Иванович прямо заявил мне, что в этих делах особо не разбирается.

— Если хочешь — попробуй поработать с ними, — сказал он, — но имей в виду: если будет с твоей стороны прокол — пеняй на себя! В общем, здесь я тебе не советчик... Делай, как знаешь.

Ну что ж. Я решил работать. Соберу, думал я, хотя бы первичные материалы на каждого курсанта: установочные данные, политические убеждения, место работы и должность, родственники, связи и прочее. Подготовлю фотографии, потом подработаю наиболее перспективных... И сдам все в резидентуру. Пусть они доводят до ума. А то жалко ведь! Пропадает такой контингент!

Конечно, опасность проколоться есть. Но я буду работать аккуратно. Так, чтобы, даже если мои беседы или расспросы запишут на пленку, истолковать их можно было бы двояко: мол, ну и что такого? Ну интересуется русский инструктор тем-то и тем-то! Так это ж вполне объяснимо: любопытен, за границей первый раз, местные условия для него в новинку... Да и о себе он что-то постоянно рассказывает (кстати, для себя я сочинил шикарную легенду с множеством родственников, чтобы было кого обсуждать, и с многочисленными «случаями из жизни», чтобы на параллельных темах и аналогиях «раскручивать» собеседников)... Сколько спрашивает, столько и рассказывает. Общителен... Только и всего...

Работа у меня пошла хорошо. Афганцы мне полностью доверяли, как доверяют ученики преподавателям иностранного языка и тренерам. Я быстро перезнакомился со всеми и часто беседовал с ребятами «по душам»: с кем на русском языке, с кем на английском, с кем через переводчика Славу, который, кстати, тоже мне здорово помогал.

Курсанты рассказывали мне много интересного не только о себе, но и о своей работе, о некоторых конкретных делах, об оперативной обстановке в городе и его окрестностях, о политической ситуации, как они ее понимали.

Оказалось, что все они практически круглосуточно были задействованы в различных контрразведывательных мероприятиях, причем основная работа заключалась в поиске и арестах так называемых врагов народа — «парчамистов». Операции шли по накатанной дорожке: сигнал от агентуры, засада по месту жительства и в местах вероятного появления, захват «парчамиста», короткий допрос, обыск в доме, расстрел. Если дом хороший — его конфисковывали в пользу государства вместе со всем содержимым (составление описи и т.д.), а если хибара — сжигали к едрене фене!

— А как же жена, дети, родственники? — спрашивал я.

— Так они же тоже враги народа, были все заодно... — отвечали курсанты, удивляясь про себя непонятливости своего любопытного советского друга. — Кого тоже под расстрел, а кого в тюрьму Пу-ли-Чархи... Неизвестно еще, что лучше!

На одном из занятий мы учили афганцев работать с удавкой. Как всегда: нападение, защита... А на следующий день один из курсантов, думая, что делает мне приятно, похвалился:

— Вчера ночью мы ловили одного опасного «парчамиста». Раньше майором был, а потом перешел на нелегальное положение. Он хотел убежать через двор, а я наискосок, через крышу сарая, а потом как прыгну на него сверху! И удавкой, как вы учили! У него аж глаза повылезали, а язык вылез вот на столько! Здорово! Мне потом все ребята завидовали. И начальник похвалил!

Во, дела! Конечно, это хорошо, что наша наука не пропадает даром, но... во всем этом было что-то не то... Ведь в принципе то, чему мы обучали наших курсантов, они должны использовать против вооруженного противника, в боевой обстановке или хотя бы в ситуации, приближенной к боевой! Хотя... Однако если вдуматься, то обстановка здесь и так приближенная к боевой. По ночам, да и днем стреляют. Рвутся мины-сюрпризы. То тут, то там диверсии, поджоги. Контрреволюция! Против существующего режима идет война и в полевых и в городских условиях. Конечно же, под эту марку списываются и другие дела: борьба за власть среди лидеров режима, личные амбиции, партийные склоки... Это все ясно: нет человека — нет проблемы! Короче говоря, получается, что лес рубят — щепки летят. Наверное, и у нас в свое время так было... Кучу народа зазря положили. Во имя принципов и святых идеалов. Можно ли иначе? Наверное, можно. Но ведь все это не зависит от конкретных исполнителей, от рядовых бойцов, от людей, которые посланы приказом и которые связаны присягой и погонами. Во все времена приказ командира — закон для подчиненного. За неисполнение приказа в боевых условиях — позорная смерть. А как же быть, если приказ заведомо преступный? Например, как у немцев во время Второй мировой войны. Ведь в Нюрнберге судили не только тех, кто отдавал приказы, но и тех, кто их исполнял.

Ладно. Но кто и как определит: преступный приказ или не преступный? Вряд ли исполнитель в погонах может квалифицированно толковать степень правомерности приказа своего командира, особенно в боевых условиях. У него нет необходимого объема информации, он не осведомлен о стратегической линии, о применяемых тактических приемах. Он ограничен в своих действиях рамками присяги и воинского устава, вынужден слепо подчиняться и исполнять...

М-да. А может быть, парчамисты и есть самые лютые враги нарождающегося здесь в крови и муках нового, справедливого строя? Почему бы и нет? Во имя личных амбиций они пытаются расколоть единство пришедшей к власти прогрессивной партии и тем самым играют на руку контрреволюции, которая ищет малейшую возможность реставрации старого строя и конечно же с удовольствием использует склоку и неразбериху в партии...

Хорошо... Но при чем тогда жены и дети этих «парчамистов»? Может, здесь все дело в местных обычаях, кровной мести и прочей восточной белиберде? Ведь, в конце концов, по их летосчислению здесь идет всего-навсего четырнадцатый век! Средневековье?! Ха! О каком же социализме тогда может идти речь?

Эх... Здесь сам черт ногу сломит. Как прав был товарищ Сухов, когда он говаривал: «Восток — дело тонкое!»

Ну ладно. Посмотрим с другой стороны. Афганистан граничит с Советским Союзом. Нам не безразлично, что здесь происходит. Если нынешний режим удержится на плаву — хорошо для нас. А если не удержится? А если к власти придет проамериканский режим? Тогда все ясно. Американцы наверняка разместят здесь свои ракеты средней дальности, которые будут простреливать всю нашу европейскую территорию. Из Ирана-то их выкурили! Надо наверстывать. .. Кроме того, у американов появится прекрасная возможность мутить воду в наших и без того не очень-то чистых среднеазиатских республиках. Там и без них творится черт знает что...Таким образом, находясь здесь и способствуя укреплению нынешнего режима, мы фактически защищаем свою страну. Ведь хоть все и бубнят про разрядку, а холодная война продолжается полным ходом. Есть НАТО, есть потенциальные противники, есть и главный противник. Вон, американские «зеленые береты» пристреливают свои новые автоматические винтовки с «прыгающим патроном» по овцам, прикрытым попонами из русского солдатского шинельного сукна. Мол, чтоб все было как взаправду, и как поведет себя новый боеприпас в живой плоти под шинелью...

Так что с этой стороны все в порядке. Афганистан — это зона наших государственных интересов. Поэтому мы здесь.

Глава 24. На местном политическом горизонте...

На местном политическом горизонте сгущались мрачные тучи, предвещавшие крепкую грозу, перемену ветра и обязательное в таких случаях обильное кровопускание.

Улыбающийся с многочисленных портретов в присутственных местах Хафизулла Амин упорно рвался к власти. Он ловил удобный момент, чтобы навсегда распрощаться с «вождем народа, учителем и отцом» Тараки, скинуть его с партийного и президентского поста и взять всю полноту власти в свои руки.

В это время благодушно настроенный Тараки гостил на Кубе у Фиделя Кастро. А между тем дни генерального секретаря Народно-демократической партии Афганистана и первого президента Афганистана Нур Мухаммеда Тараки были сочтены. Сначала Амин хотел расстрелять самолет из зениток на подлете к аэропорту. Как запасной вариант планировалось застрелить Тараки у трапа самолета в Кабульском международном аэропорту.

Однако судьба распорядилась иначе. Воистину, кому суждено быть повешенным, никогда не утонет. Не без вмешательства нашей резидентуры, которой удалось получить упреждающую информацию о готовящемся теракте, акцию удалось сорвать.

Вспоминая те времена, я с удовлетворением могу констатировать тот факт, что к срыву террористического акта в Кабульском аэропорту я тоже имел хоть и небольшое, но достаточно прямое отношение.

Проводя работу по изучению наших курсантов, я выявил нескольких ребят, которые, как оказалось, люто ненавидели Хафизуллу Амина.

Один из них, двадцатипятилетний выпускник Кабульского университета, по имени Асад, как-то во время занятий шепнул мне:

— Поговорить надо...

Минут через десять занятия кончились. Курсанты неспешно потянулись с лужайки по каменной лестнице вверх к вилле, где они переодевались в гражданскую одежду. У входа их уже ожидал автобус. Асад чуть приотстал. Я догнал его.

— Не верьте Хафизулле Амину! — возбужденно зашептал Асад. — Он — враг народа!

Я сделал «большие глаза»:

— Для таких обвинений нужны серьезные основания.

— Честное слово! Он — фашист! Знаете, сколько невинных людей убито по его приказу? Он... — тут афганец сделал паузу и, облизав враз пересохшие губы, выдохнул: — Он... хочет убить... Тараки!

— Не может быть! — шепотом воскликнул я.

— Это правда! Вы — хорошие люди, стараетесь, хотите нам помочь... Поэтому я вам скажу... Он хочет убить его в аэропорту... когда он прилетит из Советского Союза... Будут стрелять... прямо около самолета... Или еще на подлете самолета...

Вот это да!

— У Амина всюду свои люди... — свистящим шепотом продолжал курсант, — помощник полковника Хабиби капитан Ясин — человек Амина... Он учился в военном училище в Америке... Он следит за всеми вами! Осторожней с ним... Если Амин придет к власти, то революции — конец! Вы, наши советские друзья, должны нам помочь...

Асад ускорил шаг и догнал своих сокурсников, а я чуть приотстал, поджидая поднимавшегося по лестнице Долматова.

Взглянув вверх, на фасад виллы, я буквально столкнулся взглядом с капитаном Ясином, который наблюдал за нами из окна своего кабинета...

Информация была серьезная, но я всю дорогу до дома помалкивал. Когда мы въехали во двор нашей виллы, я отозвал в сторону Долматова, рассказал о беседе с Асадом и предложил доложить информацию в нашу резидентуру.

— Поехали к Бояринову! — сказал Александр Иванович.

Через час я сидел в одном из кабинетов посольства перед моложавого вида человеком лет сорока с хвостиком. Это был один из заместителей резидента внешней разведки. Я последовательно рассказал ему о беседе с афганцем и его предупреждении. Затем передал ему блокнот с моими записями и пленку с фотографиями наших слушателей.

— А вам, что... кто-то в Союзе давал задание на изучение и разработку этих слушателей-афганцев? — полистав мой блокнот, доброжелательно осведомился мой собеседник.

— Да нет... Никто не давал мне никаких заданий... — несколько растерялся я. Черт возьми, мелькнула мысль: может быть, я им карты попутал? В конце концов, изучение афганцев вроде бы не входит в мои обязанности здесь.

— Понимаете, как бы это объяснить... Ведь, будучи бойцом отряда спецназа, я не перестал быть оперработником... контрразведчиком... Мне просто жалко было упускать такую возможность: ведь наши слушатели — офицеры иностранной спецслужбы. У них есть возможности роста по служебной линии. Это сейчас они как бы друзья, а что будет завтра? Да и друзей надо знать, контролировать, направлять... Я это так понимаю...

— А по какой линии вы работали в контрразведке?

— По установленной сотрудникам спецслужб, работающим под прикрытием легальных посольских резидентур. Подвод агентуры, оперативно-технические мероприятия, контроль на маршруте и прочее...

— Так... Это хорошо... Вы кого-нибудь информировали о том, что ведете изучение этих афганцев?

— Конечно. Я информировал командира нашего отряда. Он дал «добро*.

— Ну, ладно. Ваш блокнот оставьте у нас. Я думаю, эти материалы нам пригодятся. Если у нас возникнут вопросы, мы к вам обратимся...

— Нет проблем!

— Ну а что касается возможного теракта по Тараки, то вооб-ще-то нам об этом уже было известно... Но ваша информация — еще одно подтверждение... Это хорошо. Спасибо. Теперь по вашему блокноту...

Он еще раз пролистал страницы, вглядываясь в записи, взял ручку, что-то там пометил.

— Работу по слушателям продолжайте. Особо интересными могли бы быть для нас вот этот, этот и этот. Так... вот еще этот... — Он показал мне несколько фамилий слушателей. — Но только аккуратно. Понимаете, о чем я говорю? Без нажима, полегоньку... Ладно?

— Ладно... — ответил я, а про себя подумал, что вот уж этому меня учить не стоит, сам не дурак, чтобы голову под топор совать...

— По мере накопления материалов подходите сюда. Отписываться будете здесь. Там у вас на вилле никаких записей не держите... мало ли что...

Я спустился вниз, где у входа меня ожидали Бояринов и Долматов.

— Ну, что? — спросил Григорий Иванович.

— Вроде бы в жилу попали... — ответил я и пересказал ему наш разговор.

— Так, — потер руки Григорий Иванович, — это хорошо! Молодец! Давай дальше в таком же духе!

Мы вышли из здания посольства и потихоньку пошли к машине.

— Вот видишь, — оживленно заговорил Бояринов, обращаясь к Долматову, — это еще одно из направлений нашей деятельности.

Так и в войну наши делали в отрядах спецназначения, но тогда оперработников среди боевиков было мало... А нам сейчас сам бог велел использовать ситуацию на всю катушку! Ведь у нас все бойцы — оперработники! — Обращаясь к нам обоим, Бояринов заявил: — Вместе подумайте, как лучше продолжить это направление работы по вашей линии. Шире используйте наших теоретиков — Николая и Виктора. А то они все в профессоров играют... А тут дело надо делать! А ты, — Григорий Иванович положил мне руку на плечо, — будешь теперь в группе старший по линии контрразведки. Отвечаешь полностью за физическую и контрразведывательную безопасность группы, ну и продолжай работу по линии резидентуры... Давай, руководи ими, распределяй, кто и что должен делать, опрашивай по контактам, ну и прочее... Сам знаешь, что делать! Указания я дам. Понятно?

— Понятно, товарищ полковник!

Глава 25. Меры по предотвращению теракта...

Меры по предотвращению теракта в Кабульском аэропорту были приняты. Наша резидентура провела сложную многоступенчатую операцию по доведению до сведения Амина информации о том, что замысел покушения на Тараки известен окружению последнего и что по этому поводу предприняты соответствующие меры безопасности. Одновременно до окружения Тараки довели сведения о том, что некие контрреволюционные силы хотят организовать физическое устранение лидера в Кабульском аэропорту. Чтобы не усугублять ситуацию (может, еще помирятся, чего не бывает между друзьями и соратниками: «милые бранятся — только тешатся»), естественно, никто не упоминал, что к чему на самом деле и кто инициатор планируемой террористической акции.

Операция по доведению информации прошла успешно, были получены данные о том, что Амин якобы решил отказаться от силовой акции в аэропорту. Однако на всякий случай небольшую группу ребят из нашего отряда все-таки переодели в гражданское и на всякий случай направили в аэропорт в числе сотрудников посольства, сопровождавших нашего посла.

В здании Кабульского международного аэропорта было душно и жарко. Хоть полы к приезду главы государства и помыли, все равно здесь пахло какой-то тухлятиной, лежалыми тряпками, потом и вроде бы как ... дерьмом. •

Следует сказать, что устойчивый запах последнего здесь был везде — ив кабинетах чиновников (послабее), и на улицах города (посильнее). Дело в том, что в Кабуле не существовало вообще никакой канализационной системы. Все испражнения просто выплескивались на улицу. Там они под неистовым, испепеляющим солнцем засыхали, дробились в порошок, в мельчайшую, как цемент, пыль и разносились ветерком по всей округе. Эта пыль проникала повсюду, просачивалась через плотно закрытые окна и занавески. Даже в помещениях расположенной в престижном районе города нашей виллы эта пыль садилась на только что протертую поверхность стола буквально через пять минут. А что творилось в городе после дождя, когда эта пыль растворялась в воде и потоками устремлялась вдоль по улицам города! Запах — хоть святых выноси! Правда, постепенно к этому запаху начинаешь привыкать. А местные, так те его просто не замечают...

Охраны в аэропорт нагнали видимо-невидимо. Перекрыли трассу движения чуть ли не до самого дворца. Прикидывая организацию системы обеспечения безопасности лидера, мы с ребятами пришли к выводу, что хоть здесь и полно народу, много шума и помпы, но толку от всего этого — ноль. Мы знали, что вопрос о направлении в Кабул группы наших советников из 9-го управления КГБ для организации охраны руководителя Афганистана вроде бы уже обсуждался. Может быть, наши и смогли бы навести в этом деле порядок. А сейчас все эти приготовления по обеспечению безопасности встречи высшего руководителя страны были весьма бестолковы и малоэффективны. Я еще тогда подумал, что если бы нам поручили убрать охраняемое лицо в такой вот ситуации, то никаких особых проблем не нужно... Хоть из снайперской винтовки, хоть с использованием минно-взрывной техники...

Рассредоточившись в толпе встречающих чиновников и представителей дипломатического корпуса, мы наблюдали, как самолет афганской авиакомпании «Ариана» сделал над аэропортом положенное количество кругов, затем снизился и пошел на посадку. Наконец самолет подрулил к зданию аэропорта.

Нур Мухаммед Тараки, в строгом черном костюме, в белой рубашке и при галстуке, ступил на трап, остановился и, улыбаясь, помахал всем рукой. По-моему, он был немного подшофе. Затем он, осторожно перебирая ногами, стал сходить по лесенке трапа.

Ковровая дорожка. Почетный караул. Оркестр. Все как у нас!

Первым к прибывшему с чужбины «отцу народа» устремился Хафизулла Амин. Он шел с достоинством (это для тех, кто присутствовал на встрече, чтобы каждый понял, что именно он, Амин, является «вторым номером» после Тарани) и вместе с тем с почтением (это — для лидера), держа правую руку у сердца, чуть склонив голову и с радостной улыбкой на блудливых устах. Мне даже показалось, что в глазах Амина стояли слезы радости и умиления. Он просеменил по кроваво-красному с черными узорами ковру, пожал протянутую вождем руку, а затем... припал к его груди... Как любящий сын, соскучившийся без мудрого и доброго отца! Тьфу, прости господи! Ну и артист!

Исторический момент, вспышки фотокорреспондентов, овации, цветы...

Встреча вождя прошла без крови. Пока. Все еще впереди.

А занятия с нашими слушателями продолжались. Начались боевые стрельбы, которые мы проводили в открытом тире академии Царандоя. Договариваться о конкретном расписании занятий с руководством академии послали меня и нашего второго переводчика, бойца «Зенита» Нурика. Небольшого росточка, шустрый, понятливый, он прекрасно понимал язык дари, на котором здесь разговаривали, быстро нахватался местных словечек, работать с ним было одно удовольствие.

Мы приехали к воротам академии утром. У ворот толпилось много народу — старики, зрелые мужики, женщины, молодые парни. Кто приехал на машине, кто пришел пешком. Здесь же стояло множество каких-то тележек, заваленных поклажей (ковры, съестные припасы и прочее), к изгороди были привязаны мекающие бараны и козы. Тут же было несколько местных, с виду рахитичных коров. Как потом выяснилось, здесь шел набор слушателей в академию. А толпы народу были родственниками абитуриентов, которые принесли (или привели) взятки членам экзаменационной комиссии. Вот так! Я тогда подумал, что здесь жизнь и отношения между людьми намного проще и откровеннее, чем в Союзе. У нас с этими делами все еще стесняются, прячутся, хотя все отлично знают: не подмажешь — не поедешь.

Нечто подобное я видел в нашем городе возле торгового техникума. Правда, там не было баранов и коров: все в золоте, разодетые в пух и прах наши скромные работники торговли «устраивали» своих чад на учебу в «хлебное место» с помощью пачек десяти- или двадцатипятирублевых купюр в банковских упаковках.

Непрерывно сигналя, наша автомашина кое-как проехала к центральным воротам академии. Мы приткнули машину в тени, объяснились с часовым и прошли к длинному одноэтажному строению, где располагалось руководство академии.

Надо сказать, что мы с Нуриком выглядели весьма представительно и нарядно. Одеты с иголочки в новые джинсы и синие рубахи, которые тогда называли батниками. Оба с автоматами Калашникова — десантный вариант с металлическим убирающимся прикладом. По тем временам и обстановке — шик неимоверный. А кроме того, у меня на плече висела деревянная кобура с увесистым автоматическим пистолетом Стечкина, который стреляет и одиночными выстрелами, и очередями, как автомат. Мой «Стечкин» тут же свел с ума всех адъютантов начальника академии. Такого пистолета они никогда не видели. Отпирая свои сейфы, офицеры предлагали мне в обмен на «Стечкина» огромные американские армейские кольты, немецкие девятимиллиметровые вальтеры, изящные итальянские «Беретты»... Поддерживая славу наших оружейников, я категорически отверг все предложения, дав понять, что пистолет «Стечкина» на такой хлам не меняется, и даже вслух удивлялся, как только идея о таком неравноценном обмене могла прийти им в голову. Нурик исправно переводил.

Поскольку начальника академии на месте еще не было, офицеры уговорили меня пройти на стрельбище и показать «Стечкина» в действии. Сопровождаемые кавалькадой офицеров, которые, бросив все свои дела, были искренне рады внезапно свалившемуся на их головы яркому событию, мы прошествовали через всю территорию к подножию горы, где среди заброшенных виноградников и располагался 150-метровый открытый тир. Кстати, оборудован этот тир прекрасной немецкой аппаратурой. Здесь можно было стрелять и из пистолета, и из автомата. Мишени управлялись электроприводом. Даже был специальный набор самоклеющихся черных кружков, которыми служитель тира заклеивал после серии выстрелов пробоины...

Я стал на пятидесятиметровый рубеж, достал из кобуры пистолет и поставил на прицельной рамке отметку «50». Появилось пять поясных мишеней. Став в уставную стойку — боком к мишеням, — я не торопясь выпустил пять пуль. У «Стечкина» широкая удобная мушка и такой же широкий целик. Промахнуться я не боялся: на таком расстоянии я мог расстрелять эти мишени и из «Макарова», а у «Стечкина» ствол почти вдвое длиннее!

И я не промахнулся. Все пять мишеней попадали.

Я предложил их снова поднять и перешел на двадцатиметровый рубеж. Затем под ахи, охи и восхищенное цоканье языком благодарных зрителей я присоединил рукоятку пистолета к деревянной кобуре-коробке, которая превратилась в приклад, перевел рычажок на «автомат» и, плотно прижав приклад к правому плечу, левой прихватил его сверху (чтобы ствол при стрельбе не задирался). Мишени поднялись, и я шуранул по ним длинной очередью...

Одобрительные, полные восхищения возгласы можно было расценить как крики «браво!» и «бис!».

Ей-богу, эти афганцы — как дети! Стали просить тоже пострелять, но я не дал. С важным и многозначительным видом я заявил: — Нельзя. Не положено.

Нурик перевел. Они поняли, понимающе покивали головами. Попросили хотя бы подержать в руках, посмотреть. Я разрешил. Не жалко. Пусть смотрят...

Когда приехал начальник академии, наше расписание занятий уже было готово. Ему осталось его только подписать, что он немедленно и сделал. Не без помощи адъютантов мы потеснили плановые стрельбы слушателей и застолбили за собой самое удобное для нас время. За это я обещал ребятам дать пострелять из «Стечкина». Как-нибудь потом...

Глава 26. Долматов на стрельбы не ездил...

Долматов на стрельбы не ездил, на эти выезды он назначил старшим группы меня. Это обстоятельство здорово обидело наших преподавателей-теоретиков Николая и Андрея. А тут еще Александр Иванович при мне заявил им:

— Ни в коем случае вы двое в тире не беритесь за оружие. Я знаю, что вы стреляете плохо. Опозоритесь — и все дела. Объясняя им теорию, показывайте, как надо целиться. Нарисуйте схемы совмещения мушки и целика... Но ни в коем случае самим не стрелять! Если надо, пусть вот он стреляет. — Долматов кивнул в мою сторону.

На первом же занятии выяснилось, что стрелять наши афганцы, конечно же, толком не умели. В основном они были люди городские, с оружием раньше никогда дела не имели. Нурик шепнул мне, что между собой афганцы говорили, что, мол, это автоматы плохие, что у них мушки сбиты, поэтому никто и не попадает в мишень.

Вечером я рассказал об этом Долматову. Тот посоветовал мне самому пострелять из тех автоматов, которые кажутся слушателям « бракованными ».

Но меня опередил Николай. В очередной раз, когда афганцы неудачно отстрелялись, он вдруг ухватился за автомат и заявил:

— Вы зря говорите, что оружие плохое. Все зависит от стрелка! Вот смотрите, как надо стрелять! .

Я пытался его остановить, но за него вступился Андрей, который зашипел на меня:

— Товарищ старший лейтенант, знайте свое место! Что вы нам, двоим майорам, пытаетесь здесь доказать? В конце концов, мы старше вас по званию!

Я, конечно, мог бы пойти на открытый скандал и послать наших теоретиков к такой-то матери, но, во-первых, неудобно было это делать в присутствии наших афганских слушателей, а во-вторых, я решил: пусть Николай опозорится — впредь будет умнее!

Николай отстрелялся еще хуже афганцев... Он огорченно разглядывал мишени, осматривал автомат.

— Может быть, действительно мушка сбита! — наконец авторитетным тоном заявил он.

Я молча взял у него автомат, подсоединил новый рожок (Коля расстрелял почти все патроны).

— Давай мишени! — крикнул оператору.

Встали пять ростовых мишеней. Я прицелился и очередями по два-три патрона стал стрелять. Мишени попадали.

— Давай твой автомат! — скомандовал я стоявшему вблизи слушателю.

Я отстрелял пять автоматов. Все работали исправно.

— Ребята! — сказал я афганцам. — Запомните навек: оружие советского производства — самое лучшее в мире! Тем более — автомат Калашникова! Он всегда и при любых условиях надежен и безотказен!

Репутация советского оружия была восстановлена, однако я приобрел двух серьезных врагов в лице посчитавших себя прилюдно опозоренными Николая и его приятеля Андрея...

О случившемся на полигоне Долматов узнал от наших переводчиков. Вызвал меня:

— Почему не доложил о том, что Коля все-таки полез стрелять по мишеням?

Я рассказал Александру Ивановичу, как было дело, сказал, что все удалось уладить и что особого ущерба выходка Николая не нанесла.

— Вот же выскочка! Ну к каждой бочке затычка! — сердито воскликнул Долматов. — Сколько он расстрелял патронов?

— Да почти полный рожок...

— А вот я заставлю его отчитаться за патроны! — злорадно сказал Долматов. — Я ведь ему запрещал стрелять в тире? Запрещал! Вот и пусть пишет объяснительную записку о том, куда дел патроны! Я прикажу сейчас провести инвентаризацию всего оружия и боеприпасов у личного состава! У кого будет недостача — пусть объясняется! Может, он их душманам продал! Пусть доказывает!

Долматов действительно вызвал дежурного и объявил о проведении инвентаризации. Николай и Андрей бегали по всем комнатам и просили у ребят патроны, однако им никто не дал: боеприпасы на руках у всех считанные, а резерв — в невскрытых цинках.

Николаю пришлось писать объяснительную записку и извиняться перед Долматовым за нарушение приказа...

Только через пятнадцать лет Александр Иванович Долматов рассказал мне, что после этого случая Николай и Андрей, посчитав меня виновником происшедшего, пытались меня здорово скомпрометировать в глазах командира нашего отряда полковника Бояринова. Они нашептали ему об ужасных нарушениях дисциплины и субординации, которые я якобы совершал с особой циничностью. Даже написали по этому поводу докладную записку. Однако Александр Иванович Долматов, узнав про происки наших «теоретиков», сам пошел к командиру и долго с ним объяснялся, убедив его в беспочвенности обвинений. Забегая вперед, скажу, что через пару недель после того, как мы приняли зачеты у наших слушателей и курс обучения был закончен, Николай и Андрей по указанию Бояринова с очередным рейсом «Аэрофлота* отправились домой.

В те времена, если бы я знал об этом, то наверняка попытался бы физически наказать интриганов. Сейчас уже нет никакой злости или обиды. Дело прошлое, Бог им судья...

Скоро пришел конец и нашим занятиям с курсантами. Настало время подведения итогов и сдачи зачетов по предметам, которым наша группа их обучала. Полковник Хабиби еще раз подтвердил, что на зачетах будет присутствовать министр безопасности Асадул-ла Сарвари.

Накануне мы с Долматовым постирали нашу спецназовскую форму, которая высохла на жарком солнце за считанные минуты, и тщательно ее прогладили. Форма здорово выцвела и превратилась из песочной в почти белую. Сказалось местное солнце, про которое товарищ Сухов говорил, что от него «аж в глазах темно», а также постоянные стирки. Я обнаружил, что на правом плече куртки ткань начала полегоньку расходиться. Все понятно: именно за это место хватали меня наши курсанты, когда тренировались в бросках и подсечках. Жалко. Хорошая была роба... Но новую мне здесь никто не выдаст, так что надо уж эту беречь...

Мы подробно обговорили порядок проведения зачетов по теории, еще раз просмотрели заранее заготовленные билеты для зачета по специальной физической подготовке. В каждом билете предлагалось продемонстрировать два приема: один наступательный, другой оборонительный. В качестве спарринг-партнера экзаменуемому ассистирует курсант, стоящий по списку следующим.

Наступил день зачетов. С утра курсанты сдавали теорию. Как и ожидалось, в сопровождении своей свиты и охраны прибыл министр безопасности Асадулла Сарвари. Огромного роста, грузный, важный, он устроился за преподавательским столом, куда ему тут же принесли прохладительные напитки. Сарвари курил одну за другой американские сигареты «Кент» и задавал слушателям каверзные вопросы, вгоняя их в состояние, близкое к обмороку. Курсанты истекали потом, старались показать не только свои знания, но и свою личную преданность. Часто они путались, но в целом все прошло нормально. Министр остался доволен программой, уровнем и методикой преподавания. Он объявил, что в целом считает знания курсантов удовлетворительными, поблагодарил советских преподавателей и руководство объекта за хорошую работу. Все были очень рады и довольны похвалой министра, а также тем, что Сарвари оказался сегодня в добром расположении духа.

Все это время я просидел на лужайке возле ручейка в тени огромного дерева и от нечего делать правил на кожаных ножнах свою, и без того острую, как бритва, финку. Александр Иванович присутствовал на теоретических зачетах как руководитель нашей преподавательской группы. Он звал и меня, но я отказался: уж очень не хотелось торчать в душном помещении.

Наконец теория закончилась, на террасу вышли во главе с Сарвари командиры, которые, переговариваясь друг с другом, неспешно стали спускаться по белой лестнице вниз, на лужайку. Здесь, в тени, уже были расставлены столы для руководства и отдельный стол с экзаменационными билетами для слушателей.

Через некоторое время на лужайку прибыли курсанты. Я обратил внимание, что все они вместо традиционных спортивных тапочек обуты в тяжелые военные ботинки с металлическими подковками. Курсанты были крайне возбуждены присутствием министра, который в их глазах был неким недоступным божеством, буквально наэлектризованы, от них явственно шли какие-то активные энергетические биотоки, и я это сразу почувствовал, едва только они колонной по два ступили на лужайку. Они косили огненным взглядом на начальство, держались неестественно ровно, руки по швам... Неприятное предчувствие кольнуло сердце: наверняка сегодня не обойдется без травм. Я поделился своей тревогой с Долматовым, и тот, озабоченно поглядев на наших слушателей, согласился со мной. Но ничего сделать мы уже не могли. Посылать курсантов переобуваться, заставляя министра ожидать, было невозможно.

— Кто им сказал выходить на зачет в ботинках? — спросил я Долматова.

— А кто говорил иное? — вопросом на вопрос резонно ответил он. — Это наша промашка! Надо было заранее позаботиться, теперь уже поздно...

Началась разминка. Для начала — небольшая пробежка по кругу, затем упражнения для шеи, плечевого пояса, позвоночника, голеностопа и так далее. Александр Иванович командует, я во главе группы исполняю, как и они, все его указания. Слушатели, ориентируясь на меня, более или менее сносно исполняют соответствующие упражнения.

Затем Александр Иванович произнес краткую вступительную речь, в которой похвалил курсантов за добросовестное отношение к занятиям по специальной физической подготовке. Объявил, что теперь они имеют некоторые полезные навыки, позволяющие более профессионально решать поставленные командованием задачи, призвал сосредоточиться и показать, чему они научились; порекомендовал в ходе демонстрации приемов рукопашного боя помнить, что в качестве партнера выступает их же товарищ. Поэтому следует действовать осторожно (как учили), чтобы не причинить друг другу вреда и травм.

— Всем ясно? — в заключение спросил курсантов Долматов.

В ответ курсанты слаженно и грозно проревели что-то утвердительное на своем языке, их глаза при этом горели такой готовностью показать все, чему они научились, что лицо у Александра Ивановича потемнело от предчувствия беды.

Асадулла Сарвари сидел, вальяжно развалившись на стуле, покуривал «Кент», благосклонно поглядывал на нас с Долматовым. Свита оказывала ему всяческие знаки внимания и уважения. Здесь я имел возможность разглядеть его вблизи. Он действительно выглядел очень внушительно. Широкие плечи, огромные волосатые кисти рук с аккуратно обработанными ногтями, полноватое лицо с крупным, мясистым носом и глубокими складками у жесткого рта. Влажные, блестящие маслины глаз на фоне белка с красноватыми прожилками были начальственно полуприкрыты толстыми веками. Движения замедленные, величественные. На расстоянии до двух метров от Сарвари чувствовался мощный «выхлоп»: складывалось впечатление, что он вчера вечером сильно поддал, а сегодня с утра, видимо, слегка опохмелился. Эх, черт возьми, хорошо все-таки быть министром! •

Александр Иванович строевым шагом подошел к Сарвари, отдал честь и громким голосом спросил:

— Товарищ министр, разрешите начать зачет?

Слава тут же перевел, Сарвари, чуть оттопырив губы и прикрыв глаза, важно кивнул.

К столу с экзаменационными билетами подошел первый по списку курсант, взял билет, громко зачитал вопросы. Слава тут же перевел для нас. Первый вопрос — продемонстрировать задержание противника путем загиба руки за спину с последующим конвоированием, второй — защита от удушения сзади.

Экзаменуемый вышел в середину круга, перед ним стал следующий по списку курсант — спарринг-партнер.

Долматов скомандовал:

— Прием!

Экзаменуемый, зверски оскалившись, достаточно ловко и в целом грамотно осуществил загиб руки партнера за спину, перехватил правой рукой за ворот куртки, сдавив ему горло, и сделал вместе с «задержанным» несколько шагов, демонстрируя конвоирование. Однако при этом он так загнул руку своего партнера за спину, что мне явно послышался хруст сухожилий. Одновременно правой рукой он яростно душил своего «товарища по партии и работе», который мгновенно побагровел и, привстав на цыпочки, стал выгибаться, бессильно пытаясь ухватить широко раскрытым ртом хотя бы глоток воздуха. Экзаменуемый, не сводя верноподданнических глаз с министра, провел «задержанного» в непосредственной близости от него. Мне показалось, что, если Сарвари подаст ему знак, он не раздумывая задушит своего партнера. Мельком взглянув на Сарвари, я увидел, что он доволен действиями курсанта и поощряюще улыбается ему.

— Разними их! — еле слышно процедил в мою сторону Долматов.

Я бросился к курсантам, развел их в стороны (причем экзаменуемый отчаянно сопротивлялся).

В ходе демонстрации второго задания партнер должен был сзади левой рукой резко качнуть левое плечо экзаменуемого на себя, а правой рукой, согнутой в локте, захватить его на удушающий прием за шею. При этом экзаменуемый должен успеть ухватиться обеими руками за правую руку нападающего, дабы ослабить хват, нанести ему каблуком отвлекающий удар по ноге (вернее, просто обозначить удар), а затем, чуть присев, завершить прием броском противника через спину, после чего имитировать его «отключение» ударом ноги.

Начало приема прошло успешно, партнер захватил экзаменуемого, последний успел более или менее удачно просунуть одну руку под локтевой сгиб нападающего, а дальше... а дальше началась... «сплошная порнография». Партнер начал активно душить экзаменуемого, который в свою очередь попытался нанести противнику отвлекающий удар ногой, но противник, зная о возможности такого удара, так раскорячил ноги, что экзаменуемый только безобразно лягался и все время промахивался. А между тем нападающий, кося огненным взглядом на министра, сдавливал шею своего партнера все сильнее и сильнее, и тот вдруг, захрипев, вывалил язык и закатил глаза.

Долматов, негодующе поджав губы, коротко взглянул на меня и чуть качнул головой в сторону наших потерявших разум и чувство меры учеников. Я метнулся к ним, попробовал расцепить — безуспешно. Согнутую в локте руку нападающего будто свело судорогой — она не разгибалась! Сцепленная пара, раскачиваясь, кружила в центре лужайки. Тогда я быстро развернул нападающего за плечи лицом к министру, левой рукой ухватил его за шиворот, а правой ребром (большой палец сверху) с размаху саданул ему сзади между ног до паха, там быстро развернул кисть, захватил мошонку и сильно сжал. Тот ойкнул, моментально отпустил полузадушенного экзаменуемого, который, ухватившись за горло, завалился на траву, и обеими руками попытался освободить свое «имущество», привстав при этом на «пуанты», как балерина. Я тут же отпустил его, помог подняться экзаменуемому и, взглянув на Сарвари, вдруг увидел, что ему все происходящее очень понравилось! Он ласково улыбался обоим курсантам, одобрительно покачивал головой, что-то говорил своей свите.

— Ему вроде бы это все нравится, — сказал я вполголоса Долматову.

— Мало ли что! — раздраженно ответил Александр Иванович. — Я не допущу, чтобы курсанты травмировали себя! Надо что-то делать...

Действительно, надо было принимать решение. Тем более что в билетах были и приемы с ножом, с автоматом с примкнутым штыком, с удавкой. Они ведь перережут друг друга!

— Вот что, — загорелся Долматов, — пускай они на тебе показывают все приемы! Иного выхода нет, иначе они друг друга поубивают! Ты же видишь, они как с ума посходили! Сможешь?

Не успел я и рта раскрыть, как Долматов, не дожидаясь ответа на свой риторический вопрос, вышел в центр круга и произнес короткую речь, сводившуюся к тому, чэо для «чистоты» исполнения приемов и чтобы курсанты друг другу не «подыгрывали*, он предлагает в качестве партнера всем экзаменуемым использовать специально подготовленного бойца... При этом он широким гостеприимным жестом указал на меня. Мне ничего не оставалось, как церемонно, на японский манер, поклониться Сарвари, Александру Ивановичу, уважаемой публике и встать рядом с очередным экзаменующимся.

В течение двух часов пятьдесят с лишним озверевших от присутствия высокого начальства курсантов тянули экзаменационные билеты и, как мне кажется, всерьез пытались убить меня различными способами. Естественно, все это они делали «не по злобе», и понять их в принципе было можно... Но мне от этого было не легче. Конечно, за месяц с небольшим работы с таким «сырым материалом» мы объективно не имели возможности как следует их натаскать. Мы смогли дать только некоторые навыки, и их надо было закреплять и утверждать каждодневными тренировками. И тем не менее мне приходилось очень туго, потому что курсанты все делали не понарошку, а взаправду. Конечно, зачастую их действия были неуклюжи, поэтому мне приходилось им подыгрывать, поддаваться, при бросках самому чуть ли не запрыгивать им на спину, а потом с диким криком (якобы от боли) падать на землю, а также самому незаметно страховать их, дабы они не ушиблись. Когда выпадали приемы с ножом, то некоторые наиболее рьяные курсанты пытались бить не так, как написано в билете (например, «удар ножом снизу»), а как им Бог (вернее — Аллах) на душу положит! Ну, гады, думал я, а ведь некоторые из них ходили в моих «доверенных лицах* и считались друзьями! Вот как присутствие высокого начальства действует на подчиненных...

Но прошли и эти два часа. Я «отработал* последнего курсанта, занятия закончились.

— Жив? — вполголоса спросил меня Александр Иванович.

— Да вроде бы... — ответствовал я.

Курсантов построили в шеренгу по два. Министр встал и, прохаживаясь перед строем, похвалил их за хорошее учение и рвение, сказал, что на них он возлагает большие надежды, что контрреволюция не дремлет и прочее, прочее... Сердечно за руку попрощался с Александром Ивановичем, нашими преподавателями-теоретика-ми. Прощаясь со мной, поблагодарил за хорошую работу и, обращаясь к Долматову, сказал, что ему хотелось бы, чтобы все сотрудники министерства безопасности были подготовлены, как «этот советский товарищ», и что практику подобной подготовки следует продолжить. Тут же Сарвари дал указание кому-то из своей свиты готовить списки следующей учебной группы со сроком обучения не полтора месяца, а месяца два-три, а то и больше.

Потом удовлетворенный министр со своей свитой и охраной уехал, а мы вместе с курсантами сфотографировались на лужайке (у меня был дешевенький фотоаппарат «Смена»). Эта фотография до сих пор хранится у меня в альбоме...

Когда мы возвратились на виллу, я первым делом пошел в душ, посмотрел в зеркало, и самому себя стало жалко. Было такое впечатление, что меня засунули в мешок и долго молотили палками. Все тело, особенно руки (места от кистей до предплечья, которыми я блокировал удары), было покрыто багровыми синяками.

Позднее Александр Иванович позвал меня к себе, поблагодарил за хорошую работу, осведомился, нет ли травм, вывихов, растяжений.

Таковых не оказалось.

Насчет синяков Долматов сказал, что со временем они пройдут, ничего страшного нет. Потом он вытащил из-под кровати заветную канистру, и мы с ним скромно отпраздновали успешное окончание учебного процесса, после чего я кое-как поднялся на свой второй этаж (на меня навалилась вдруг страшная усталость, все болело, руки и ноги дрожали), плюхнулся на раскладушку и заснул сном праведника...

Итак, с одной серьезной задачей, которую перед нами поставило руководство, мы справились. Но впереди этих задач маячило бесконечное множество...

Глава 27. Обстановка в Кабуле все более осложнялась...

Обстановка в Кабуле все более осложнялась. Кстати сказать, сколько я помню, во время службы практически все оперативные документы общего и аналитического характера имели в своем первом абзаце именно это словосочетание: «осложнение оперативной обстановки». Когда я это сообразил, то подумал, что пессимист, уловивший эту особенность, давно бы уже руки на себя наложил: и так жизнь нелегка, а тут еще постоянные «осложнения»...

И тем не менее ситуация действительно была очень непростая.

С ростом опасности совершения в отношении советских представителей террористических акций со стороны оппозиции в составе нашего отряда была создана группа сопровождения. Туда отобрали рослых ребят (по причине среднего «роста и ряда других обстоятельств я в эту группу не попал). Они были вооружены автоматами, пистолетами Стечкина и, естественно, гранатами. Каждый вечер ребята чистились и гладились. На службу выходили в нашей спецназовской форме светло-песочного цвета, которая в те времена не только смотрелась просто роскошно, но и была очень удобна.

А служба была достаточно проста, но утомительна. На «Волге» (водитель и три бойца) нужно было угнаться за «мерседесами» нашего начальства. Задача — обеспечение личной безопасности охраняемых лиц. Итак, дикая гонка за охраняемыми «мерседесами» по городу, затем томительное ожидание хозяев, затем снова гонка... И все это на фоне явно принимающей самые угрожающие черты нестабильности обстановки. Политическая атмосфера была так сильно наэлектризована, что в воздухе явственно витали флюиды опасности, попахивало возможным государственным переворотом и большой кровью. Целеустремленный Амин рвался к власти. Тараки, по распространяемым злопыхателями слухам, пьянствовал и развратничал с местными «комсомолками», переживая разлад с Амином. Наши представители по нескольку раз на день выезжали во дворец, пытались их примирить, беседовали с обоими то порознь, то вместе. Переменчивые в своих симпатиях и антипатиях, как ветер в мае, лидеры Апрельской революции то мирились (по настоянию наших миротворцев жали друг другу руки, обнимались, троекратно целовались и клялись в вечной дружбе), то снова ссорились.

Но страшный нарыв распри назревал, наливался всеми цветами гнойной радуги. И вот однажды начал прорываться.

А было это так...

Еще с раннего утра мы сидели в полной боевой готовности. А часам к девяти по приказу Бояринова, оставив на вилле только усиленную охрану и двух преподавателей-теоретиков Колю и Андрея, мы прибыли в наше посольство.

Что-то затевалось, а что — мы не знали.

— Мужики, не расслабляться! Мы в любой момент можем потребоваться! — сказал Долматов и пошел к зданию посольства узнавать, что там и как.

Мы присели на стриженую травку газона за жиденькими кустиками, справа от входа в посольство.

Чуть дальше, у «Волги», в редкой тени мимозы, скучали ребята из группы сопровождения: мощный и широкоплечий Серега — Генерал Чернота (бесшабашный нрав и широкая натура), угрюмого вида Толя Косяков (мой однокурсник по Высшей школе, жилистый, резкий, острый на язык) и здоровенный Серега — Лисовый

Брат (бывший спортсмен-хоккеист, огромный, как медведь, с виду простоватый, а на деле — хитрый и осмотрительный). Они часто поглядывали на посольский вход, чтобы, не дай бог, не прозевать выход охраняемых лиц.

Двери открылись. Вышли и остановились под козырьком Бояринов с Долматовым. За ними вышел офицер безопасности Бахту-рин. Они посторонились, когда вышли посол и представитель КГБ.

Тут же с места сорвался «мерседес» посла и подкатил под козырек.

При виде охраняемых лиц ребята из группы сопровождения кинулись к машине, застыли у открытых дверец, затем вскочили внутрь, и «Волга» рванула вслед за «мерседесом» посла.

Долматов подошел к нам.

— Они, — кивнул он в сторону выездных ворот, которые медленно закрывались, пропустив «мерседес» и «Волгу», — поехали снова мирить Тараки и Амина. Нам приказано быть в состоянии повышенной готовности. В случае чего — поедем на помощь...

Прошло около получаса.

Из посольства выскочил дежурный и прокричал:

— Долматова! Срочно!

Придерживая деревянную кобуру «Стечкина», Александр Иванович забежал в здание и выскочил обратно буквально через пару минут.

— Значит, так... В резиденции у Тараки перестрелка. Есть раненые и убитые. Наши сейчас возвращаются. Как только машины заедут на территорию, блокировать ворота. Возможно преследование, попытка проникновения!

— А кто будет преследовать? — спросил кто-то из ребят.

— Не знаю. Выполнять!

Мы кинулись к воротам, которые уже медленно открывались.

Во двор залетел «мерседес» и наша «Волга».

«Мерседес» заехал под козырек, а «Волга» остановилась тут же. Из нее вывалились наши ребята, все бледные, дерганные. Ни слова не говоря, они стали разряжать оружие: отсоединили магазины, щелкнули затворами. На бетонные плиты с тупым стуком посыпались извлекаемые эжекторами из стволов патроны.

О том, что случилось в резиденции Тараки, мне потом рассказал Серега.

...Промчались через город. Въехали в резиденцию Тараки. Остановились. «Шефы» прошли внутрь. Охрана осталась снаружи. Вышли из машины, осмотрелись. В тенистом, засаженном розами дворике резиденции стояло несколько автомашин, среди которых были машины Амина и его сопровождения. Его телохранители, поглядывая по сторонам, стояли рядом. Чуть поодаль маячили телохранители и бойцы охраны резиденции Тарани. Все уже знали друг друга в лицо, издали поздоровались, однако продолжали оставаться около своих автомашин.

Было тихо, прохладно, сквозь тесно переплетенные ветви плодовых деревьев пробивались солнечные лучи, пахло розами и легко дышалось — не то что на улице.

Вдруг в здании раздались выстрелы. Несколько пистолетных, затем короткая автоматная очередь.

Не сговариваясь, ребята мгновенно изготовились к круговой обороне, присели, используя автомашину как защиту.

Обстановка была неясная. Что делать? Кто стрелял? Что с начальством? Все находящиеся во дворе телохранители и охранники проделали тот же самый маневр. Все держали друг друга на мушке, вмиг вспотевшие пальцы прикипели к спусковым крючкам. Еще секунда — и у кого-нибудь не выдержат нервы: начнется стрельба.

В следующее мгновение на ступеньки из-за колонн выбежал окровавленный человек в форме афганского старшего офицера и тут же упал. Вслед за ним выскочил афганец в строгом темном костюме и в галстуке — видимо, один из секретарей Тараки. Он крикнул что-то на местном языке, а затем по-русски:

— Все в порядке! Не стрелять! Все в порядке! Это — недоразумение!

Вслед за ним выбежал кто-то из окружения Амина.

— Спокойно, не стрелять!

В кольце четырех телохранителей, ощетинившихся во все стороны короткоствольными немецкими автоматами, показался бледный и на вид сильно испуганный Амин. Оскользнувшись на гладком мраморе ступенек в крови лежащего без движения офицера, он кинул взгляд в его сторону, что-то сказал охране и поспешил к своей машине. Хлопнули дверцы, взревели мощные двигатели. Черный «мерседес» пулей вылетел за ворота, за ним рванул здоровенный белый джип сопровождения. Трое оставшихся охранников подхватили лежащего на ступеньках офицера, споро запихнули его во второй джип и тоже умчались. Как выяснилось впоследствии, тот окровавленный офицер был из свиты Амина.

Через какое-то время на выходе замаячили бледные и крайне раздраженные лица наших «шефов». Они сбежали по ступенькам и сели в машины.

Рывок по городу до посольства. Обратили внимание на то, что на перекрестках появились усиленные патрули, кое-где неизвестно откуда вылезли БТРы и несколько танков.

Предупрежденная по радиостанции охрана заранее открыла посольские ворота, и машины, не снижая скорости, влетели во двор...

Во, дела!

До поздней ночи мы просидели в посольском дворе, ожидая приказа. Потом разделились на две группы: одна осталась в посольстве на ночь, а другая уехала на виллу.

Глава 28. Только позже мы узнали....

Только позже мы узнали, что за перестрелка произошла в приемной Тараки.

Оказывается, Тараки приказал Амину являться к нему без оружия. Однако тот притащил за собой в приемную вооруженную охрану. Увидев скрытое под одеждой оружие, адъютанты Тараки стали стрелять. Пострадали двое. Тот окровавленный офицер из сопровождения Амина был ранен. А главный адъютант Тараки по имени Тарун в перестрелке был убит.

Почему так случилось? А черт его знает! Нам сказали, что это была спланированная Амином провокация. Вместе с тем было известно, что первыми начали стрелять люди Тараки, которые увидели оружие у свиты Амина. Непонятна была роль погибшего Таруна.

Говорили, что Тарун был продвинутым в окружение Тараки агентом Амина. И что именно у него под одеждой было спрятано оружие, которое и спровоцировало перестрелку. Сейчас уже вряд ли кто сможет рассказать, что же там было на самом деле...

Через день были организованы пышные похороны Таруна. Его тело на лафете в сопровождении почетного караула (рослые ребята, красивая форма, наши карабины СКС и почему-то немецкие каски времен Второй мировой войны) и огромной толпы скорбящих граждан было препровождено на кладбище Героев Революции. В газетах писали, что Таруна убили враги революции и народа. Под официальным некрологом стояли подписи и Тараки, и Амина... Паны дерутся, а у холопов чубы трещат!

Нарыв прорвался.

Колесо истории, заскрипев, стало раскручиваться все быстрее и быстрее, подминая под себя людей, их жизни, судьбы. Афганистан медленно, но верно приближался к большой войне, которая будет длиться долгих десять лет, полностью разорит страну и ввергнет ее в многолетний кровавый хаос. *

Да... Все-таки политика — грязное, лживое и кровавое дело...

А обстановка все нагнеталась. Судя по всему, счастливая звезда Тараки, волею случая вознесшая своего хозяина к президентскому креслу, неумолимо гасла и закатывалась.

Все это отлично понимали. Здесь нужно было уже что-то решать: если нам нужен Тараки — надо убирать Амина, если нас устраивает Амин — все оставить как есть, то есть пустить дело на самотек. Двум медведям в одной берлоге не ужиться. Не знаю уж, как Тараки, а Амину явно было тесно.

Видимо, это понимали и в Москве. Но почему-то медлили с решением.

Со своей стороны мы, как потом оказалось, достаточно четко определились в этой сложной обстановке. Были проведены дополнительные мероприятия по доразведке резиденции Амина. Разработан план захвата.

Хитромудрый Бояринов вполне резонно полагал, что надо быть готовыми ко всему: военная закалка остается на всю жизнь!

Наконец из Москвы пришла шифровка, смысл которой сводился к тому, что деятельность Амина дискредитирует революционные преобразования, играет на руку мировому империализму и т.д. и т.п. Предлагалось силами отряда специального назначения «Зенит» провести мероприятие по похищению Амина и доставке его на территорию СССР. В случае, если похищение сорвется, Амина необходимо уничтожить физически. Операцию разработать и... ждать сигнала.

Когда руководство нашего отряда вызвали на беседу резидент и представитель КГБ, Бояринов четко и уверенно изложил наши наработки и задумки.

А план наш был прост и убедителен. Отряд делился на три группы: захвата, прикрытия и резервную (в ней — подгруппа сопровождения). На двух УАЗах и двух военных грузовиках (бронетехники у нас тогда не было) мы подъезжаем к резиденции Амина. Идущий первым грузовик таранит ворота, на кузове грузовика два гранатометчика и двое с ручными пулеметами. Гранатометами подавляем стоящий перед домом бронеобъект, из ручников ребята бьют по наружной охране и деморализуют ее. Затем грузовик поворачивает за угол здания и гранатометчики поджигают второй бронеобъект. Далее они занимают оборону и блокируют заднюю часть здания. При необходимости — ведут огонь на поражение по всем местным, пытающимся покинуть помещения. Идущий следом за грузовиком УАЗ с группой захвата подкатывает к самым ступенькам, и пять человек — группа захвата — проникают в здание и, перебив внутреннюю охрану (их по ночам в доме не более 3—4 человек), пробиваются на второй этаж к спальне Амина, где и производят его захват. Мы даже приготовили кляп и мешок, куда планировали посадить Амина. В это время бойцы из второго УАЗа во дворе нейтрализуют охрану и замыкают кольцо вокруг здания, прикрывая действия группы захвата от возможного вмешательства в события извне. Второй грузовик с гранатометчиками и пулеметчиками блокирует перекресток и подъезды к резиденции. Связь со всеми бойцами — по рации. Время на операцию с момента пересечения территории резиденции — от 7 до 10 минут.

Затем — бросок на автомашинах в том же составе до небольшого городка Баграм, расположенного в 70 километрах от Кабула, где была наша авиабаза и стояло небольшое подразделение советских десантников. Они числились здесь кем-то вроде советников. Там нас ждет транспортный самолет. Загоняем грузовик с Амином и бойцами в самолет — и на взлет. Через сорок минут мы уже в Ташкенте, сдаем Амина под расписку... и идем кушать шашлык и пить водку.

План выглядел неплохо.

Отписались в Центр. Центр одобрил. Оставалось только ждать.

После убийства Таруна мы думали, что пришло время действовать. Мы ждали сигнала...

И вот на следующий день — утром 15 сентября — наконец-то Москва ♦проснулась». Пришла шифровка с требованием привести в готовность отряд специального назначения «Зенит» для возможного осуществления операции по Амину.

Целый день мы просидели в полном вооружении на заднем дворе нашего посольства. Ждали из Москвы сигнала к началу операции. Сначала, около 10 часов утра, с нами провели дополнительный инструктаж, еще раз напомнили порядок действий, уточнили вопросы взаимодействия. Через полчаса из посольства прибежал офицер безопасности Бахтурин и сообщил, что минут через 15 мы выступаем на операцию. Принес пару бутылок «Посольской» водки с винтом и черной этикеткой. Мы с удовольствием распили вкусную водочку, о которой уже стали забывать в ходе нашей девственно чистой и непорочной жизни на чужбине. «Наркомовские 100 грамм», добрые старые традиции, предстоящее интересное дело — все это поднимало настроение и окрашивало все вокруг в праздничные цвета.

Однако через час к нам вышел Долматов и сказал, что решение пока не принято, надо ждать. Потом я узнал, что вопрос о начале операции согласовывался лично с Брежневым, а тот никак не мог решиться. •

Нам еще два раза выносили «Посольскую», однако бой так и не состоялся. Мы просидели в посольстве весь день. Москва ни на что не решилась.

А зря. Хоть история и не терпит сослагательного наклонения, но если бы мы тогда взяли Амина — а мы бы наверняка его взяли, никуда бы он не делся! — то многих неприятностей можно было избежать. И верный наш друг Тараки остался бы жив... Правда, надолго ли? Наверняка не пришлось бы вводить в Афганистан наши войска. Сколько народу бы и у нас, и у них уцелело! Был бы подписан договор ОСВ-2: американцам просто некуда было бы отступать.

А так — декабрьский ввод войск предрешил судьбу этого многострадального договора.

Таким образом, небольшое «хирургическое» вмешательство, принесение на «жертвенный алтарь* спокойствия десятка жизней спасли бы жизни сотням тысяч людей, сгоревших в афганской бойне. И кто знает, может быть, именно афганские события ускорили метастазы в престарелом организме руководства великой державы, способствовали дальнейшему развалу экономики, спровоцировали распад страны...

А все зависело от уже давно потерявшего чувство реальности, впавшего от старости в детство лидера мирового коммунистического и рабочего движения. Он этого решения не принял...

Вечером, перегоревшие, уставшие от ожидания и измученные головной болью от огромного количества выкуренных сигарет, мы возвратились на свою виллу. Поужинали. Почти все свободные от дежурства ребята легли спать.

А мне не спалось. Вот уж и ночь наступила, а я сидел на веранде и в полудреме слушал по приемнику Би-би-си на английском языке. Вдруг в сводке последних новостей диктор скороговоркой сообщил, что, по полученным данным, сегодня в Кабуле по причине болезни был отстранен от власти президент Афганистана Нур Мухаммед Тараки.

Я тут же помчался к Долматову, разбудил его и сообщил новость.

— Там ведь не по-русски говорили? На английском, да? А ты уверен, что правильно понял? А не брешут они? — переспросил он.

— Конечно уверен! А насчет брешут или нет — кто знает?

— Так... Давай сообщим нашим в посольство.

По рации мы связались с дежурным посольства, сообщили новость. Через полчаса по Би-би-си пошел повтор новостей, который мы уже слушали консилиумом: собрались все ребята, кто владел английским. Все точно. Слово в слово. Мы даже записали на листок короткое сообщение о Тараки.

Я не знал, что в посольстве на радиоперехвате сидела целая группа и что они тоже перехватили сообщение диктора Би-би-си. Срочно был поднят с постели резидент, представитель КГБ. По их указанию дежурный разбудил посла. Тут же связались с Москвой. Через полчаса посольские, так же как и мы, повторно прослушали сообщение...

Через пять минут из посольства по рации пришла команда: «В ружье!»

Мы срочно нацепили на себя всю амуницию, заняли места по боевому расчету. В окутанном ночной сентябрьской прохладой городе все было тихо. Время от времени слышались отдаленные выстрелы, где-то взревел на высоких оборотах двигатель автомашины, вдали лаяли собаки, иногда до нашего слуха доносились приглушенные расстоянием истошные крики местных патрулей: «Дрэш!» Все как обычно.

Глава 29. И вместе с тем все уже давно изменилось...

И вместе с тем все уже давно изменилось. Оказывается, еще с утра Амин посадил Тараки под «домашний арест» в одном из помещений дворца. Всем было объявлено, что президент приболел, поэтому не показывается на людях.

Тараки был обречен.

Сначала по-тихому, без шума и криков, перебили его охрану, секретарей, помощников. Часть трупов вывезли и закопали на окраине города, несколько человек закопали у задней стены дворца. Одновременно по известным адресам выехало несколько оперативных групп, которые арестовали и доставили в загородную тюрьму Пули-Чархи всех родственников клана Тараки. Кое-кого сразу же расстреляли.

Потом, как стемнело, начальник личной охраны Амина с двумя своими подчиненными зашел в комнату к Тараки.

Услышав звуки отпираемой двери, президент встал из-за стола, за которым что-то писал. Наверное, он подумал, что к нему пришел в очередной раз Амин, требуя отречения от власти. А может быть, он пришел просить прощения? Президент заранее придал своему лицу соответствующее моменту мудрое и оскорбленно-гордое выражение. За ним стоят советские друзья, которые никогда не дадут его в обиду! Его обласкал совсем недавно в Москве сам Леонид Ильич Брежнев! Был званый обед, заверения в обоюдной дружбе, поцелуи, торжественные встреча и проводы в аэропорту.

Последнее время Амин активно наседал на него, убеждал, угрожал, требовал передать ему власть. Тараки был человеком мягким, слабовольным и в целом достаточно сговорчивым. Настырность Амина его сначала испугала. В одной из бесед с советским послом и представителем КГБ, после очередного «крупного разговора» с Амином, Тараки, чтобы прощупать позицию СССР, даже сказал, как бы размышляя и советуясь:

— Дети мои... я свое дело сделал, революция победила... Я уже стар, болен...Может, действительно мне уйти...Пусть теперь пробуют другие...

Его тут же с жаром принялись отговаривать. Ну что вы? Как можно! Вы — признанный народный лидер, у вас международный авторитет в рабочем и коммунистическом движении! Вас ценит лично Леонид Ильич!

Отговорили. И он согласился. Еще бы: кто добровольно отдает власть?

А с Амином мы разберемся, заверили советские друзья.

Да. Действительно, Амин полностью потерял чувство меры. Эх, товарищ Хафизулла! А ведь как хорошо все начинали! Вместе, коллегиально, по-хорошему, по-партийному. Конечно же, была куча неувязок, но ведь все обошлось! И что тебе не живется спокойно? Зачем рвать кусок изо рта? На всех хватит, еще и внукам останется! Лучше бы направил свою энергию на борьбу с контрреволюцией...

Вообще-то Тараки в глубине души понимал, что ему тягаться с Амином трудно. Конечно, Амин и похитрее, да и кругозор у него пошире. Везде поспевает, все знает. А что касается твердости в достижении поставленных целей — здесь у Хафизуллы равных не было.

Одна надежда — на советских друзей, да на свое окружение. Вокруг много преданных людей, которые обязаны ему, Тараки, своими нынешними должностями, доходами. Что говорить, конечно, эти преданные люди злоупотребляли своим положением, приворовывали... Когда это ему докладывали о начальнике таможни? Ага, это было еще до поездки в Гавану. Как его звали? Забыл. Но не это главное... Там вроде фигурировали огромные суммы взяток. Но дело-то житейское, тем более эти взятки дают те, у кого есть лишние деньги: ведь не у народа же последний кусок отнимает!

Да. Приворовывают... Да что там приворовывают — тащат все, что под руку попадется. Это, конечно, плохо! Но что делать? Эти люди долго жили в нищете, в бедности. По крайней мере, действительно богатых среди революционеров и сподвижников было не так уж много. Но ничего страшного, пусть вознаградят себя и своих близких за долгие годы лишений и борьбы. Тем более что Советский Союз помогает и будет нам помогать всегда!

Хотя и нехорошо все это. Как-нибудь надо будет поднять вопрос о финансовой дисциплине... Чтобы дать понять, что все они у меня на заметке. Пусть знают, боятся и... любят. А если что — можно ведь и дать ход судебной машине.

Но это все потом. Сейчас надо объясниться с Амином. Может быть, действительно самому отдать ему власть? Ну его, пусть пользуется. А то ведь и убьет — ему это раз плюнуть! У этого кровопийцы руки уже по локоть в крови... И уехать отсюда куда-нибудь подальше...в Европу, например... Деньги на счету в Швейцарии есть...

Подслеповато щурясь (в полумраке комнаты горела только стоящая на столе настольная лампа), Тараки вглядывался в лица вошедших. Амина среди них не было.

«Кто это?» — удивился президент. Какие-то офицеры, глаза бегают, у одного с лица — пот градом. Волнуется, что ли? Зачем они пришли? Что им надо?

— В чем дело, товарищи... — начал он и внезапно замолчал. Он увидел выражение их лиц, и... страшная догадка пронзила его мозг. Он понял, зачем они пришли. И он узнал одного из пришедших — это был офицер из личной охраны Амина по имени Джандат...

Мгновенно охвативший страх парализовал волю президента. Он обильно вспотел. Колени подогнулись, чтобы не упасть, он дрожащей рукой попытался схватиться за спинку стула, но стул опрокинулся, и Тараки боком мягко завалился на толстый с замысловатым темно-красным узором пыльный ковер. Перед самым лицом он увидел до блеска начищенные, остро пахнущие гуталином, высокие военные ботинки. Он почувствовал, как чужие, грубые руки больно схватили его и перетащили на стоящую в углу кровать.

Тараки хотел закричать, ему хотелось убедительно объяснить этим идиотам, что его убивать нельзя. Он хотел пообещать им денег, все что угодно. Только жить! Путь власть забирает кто угодно! Ему ничего не нужно!!! Только жить...

Но язык отнялся, и он косноязычно мычал: «А-а-в-ва, а-а-а...»

Неумолимое время бесстрастно и четко отщелкивало медным, украшенным резьбой маятником на стоящих в полутемной комнате старинных напольных часах последние секунды жизни первого президента ставшей на путь социалистического развития Народно-демократической республики Афганистан Нур Мухаммеда Тараки.

Двое офицеров, завалив обмякшее тело на кровать, держали его за руки и за ноги, а начальник охраны душил президента подушкой.

Когда все было кончено, труп закатали в ковер, вынесли из здания и затолкали в багажник автомашины...

Глава 30. Руки у Амина были развязаны...

Руки у Амина были развязаны, и сторонников Тараки начали отстреливать открыто, никого не стесняясь.

Двое министров были убиты прямо в своих кабинетах. В одного стреляли из снайперской винтовки с крыши соседнего дома и одновременно через дверь кабинета из автомата...

Я вместе с другими ребятами сидел в боевой готовности на вилле. Даже спали одетыми, оружие — под рукой.

Шла вторая половина сентября. Ночи стали прохладнее, небо — еще чернее, а звезды — ярче. Вечерами я продолжал слушать Би-би-си. Там говорили о чем угодно, только не об Афганистане. А наше радио и слушать было нечего — сплошная обычная мура: «битва за урожай» и прочее.

Однажды, когда уже стемнело, поступила команда всей группе в полном вооружении прибыть в наше посольство. Мы быстро загрузились в два УАЗа и через пять минут были на месте. Потом еще около часа чего-то ждали. Долматов и еще двое, прихватив какой-то пакет, вошли в посольство, а мы остались у машин.

Минут через десять нам поступила команда: «К машине!»

Задача — выехать в район Зеленого рынка и там, на перекрестке, дождаться «тойоту» с дипномерами офицера безопасности посольства Бахтурина и еще одну посольскую машину и сопроводить их до посольства. При попытках остановить эти машины кем бы то ни было — огонь на поражение!

Нет вопросов!

По опустевшему к вечеру городу мы быстро добрались до нужного нам перекрестка. Через пять минут показались автомашины. Бахтурин притормозил около нас, махнул рукой и прибавил скорость. Мы помчались следом и вскоре без всяких происшествий добрались до посольства.

Обе посольские машины въехали на пандус и остановились прямо около центрального входа в посольское здание (сюда имел право заезжать только посол). По приказу выскочившего из здания Бояринова мы прикрыли их двумя УАЗами с внешней стороны, а сами стали полукругом, заняв оборону. Стоя с автоматом в руках спиной к посольским машинам, краем глаза я заметил, что Бахтурин и еще один парень (по-моему, из нашей резидентуры) открыли багажники и помогли выбраться из них трем афганцам (двое в национальной одежде, один — в спортивном костюме), которые тут же юркнули в посольство.

Прошло еще полчаса.

Из посольства выскочил Бахтурин и позвал Долматова. Минут через десять Долматов вышел вместе... с тремя людьми, одетыми в нашу спецназовскую форму.

— Они пока поживут у нас на вилле, — сказал Долматов, — головой за них отвечаем!

Эти трое были министрами правительства Тараки, которым Амин уже негласно подписал смертный приговор. Здоровенный, знакомый мне по Пагману министр безопасности Асадулла Сарва-ри, маленький и щуплый министр внутренних дел Гулябзой и среднего роста, худощавый министр погранохраны (забыл его имя). Все они были явно испуганы, подавленно молчали, настороженно озираясь по сторонам.

Вилла располагалась совсем недалеко от посольства, и добрались мы туда без особых приключений.

Нашу троицу разместили на первом этаже в небольшой комнате без окон. Три раскладушки, три тумбочки, стол, три стула — вся обстановка. Выходить из комнаты всем троим было строжайшим образом запрещено: только в темноте, под усиленной охраной им можно было по одному прогуляться во дворе. Еду носили им в комнату.

Теперь все наше время было посвящено усиленной охране нашей виллы. А охранять было от кого: местная контрразведка усиленно разыскивала внезапно пропавших кандидатов на тот свет. Весьма резонно полагая, что без «руки Москвы» дело не обошлось, афганская наружка постоянно крутилась около наших объектов, в том числе и около виллы, где жили мы. Под видом праздно шатающихся граждан (каких вообще-то в Кабуле большинство) и торговцев с тележек сотрудники местного наружного наблюдения буквально облепили ранее пустынные улицы вокруг нашей виллы. Наиболее ретивые подходили вплотную и пытались заглядывать во двор через щели ворот и калитки. Для подстраховки мы растянули вдоль каменного забора виллы замкнутый контур сигнального устройства, а на кустах навесили дополнительную сигнализацию натяжного действия из гранатных запалов с проводом, привязанным к чеке.

Через пару дней наши затворники начали томиться, тосковать и капризничать. Они потребовали радиоприемник, чтобы знать, что творится в стране и мире, а также новое белье (трусы, майки), бритвенные принадлежности, зубные щетки, пасту, одеколон и прочее. Резидентура выделила деньги, и мы закупили все необходимое на Грязном рынке. Только преемник покупать не стали: на-

чальство заявило, что слушать последние новости — только расстраивать наших затворников. Обойдутся.

А события продолжали развиваться, наша жизнь здесь становилась все интереснее и насыщеннее. К моему великому удовольствию, проводимые мною контрразведывательные изыскания с нашими подопечными в Пагмане в нашей резидентуре не забыли.

На второй день после прибытия гостей меня в сопровождении Бояринова и Долматова вызвали в посольство, в резидентуру, и, припомнив, что я неплохо рисую, а также относительно недавно закончил ВКШ и, следовательно, еще помню различные школьно-научные премудрости, предложили составить словесный портрет наших министров. Чтоб было все как положено, по науке: разрез глаз, овал лица, уши, козелок, противокозелок, особенности телосложения, манеры поведения, и прочее. Я предложил их сфотографировать, но мне дали понять, что этого почему-то делать нельзя. Ну, нельзя так нельзя.

— Но мне нужно с ними пообщаться поближе, — сказал я.

— Нет вопросов. Общайтесь.

Я был доволен, что про меня помнят, меня знают, рассчитывают на мои знания и умения. Чем черт не шутит, может быть (когда эта заваруха кончится и если останусь жив), мне удастся вырваться из моего скучного и тихого города в Москву, в Первый главк, в разведку. Туда, где действительно интересно работать, где можно на пользу дела использовать весь имеющийся заряд энергии. Получу в Москве квартиру, буду ездить по загранкомандировкам... Ведь мне надеяться не на кого — только на самого себя!

Через пару дней полный словесный портрет и прочие описания (вплоть до мелких шрамов на лицах и характерных особенностей походки) были готовы. Вечером я переписал все начисто, добавил к справке карандашные наброски лиц министров и контуров фигур.

У меня сложились неплохие взаимоотношения с Асадуллой Сарвари. Несколько раз ночью я выводил его на прогулку по дворику виллы. Он хорошо говорил по-русски и искренне радовался случаю поговорить со свежим человеком: судя по всему, друг другу они уже порядком поднадоели и в последнее время разговор у них в комнате шел только на повышенных тонах.

Сарвари, оказывается, помнил меня по зачету с рукопашным боем в Пагмане и, видимо, решил, что уж я-то в случае чего наверняка смогу его квалифицированно защитить. Поэтому он обратился к нашему руководству с просьбой, чтобы на прогулки ходить со мной. Возражений не было.

В основном наши беседы по инициативе Сарвари сводились к обсуждению ситуации в Афганистане, к тому, что Амин — предатель революции, что народ его не потерпит и, как только узнает чуть-чуть поближе, моментально свергнет. То, что любая революция подразумевает собой большую кровь, Сарвари считал само собой разумеющимся. Да и я так считал.

— Кругом враги революции! — возбужденно раздувая ноздри, говорил он приглушенным голосом (я постоянно просил его не орать громко).

Иногда он заводился по поводу того, что в настоящее время главная наша задача — отомстить за коварно убитого президента Тараки, что «революция в опасности» и что ему лично надо срочно «идти в народ», которому задурил голову Амин, и «поднимать массы на борьбу». Сарвари был глубоко убежден, что Амин — американский агент, что он работает на ЦРУ. Нам, кстати, говорили то же самое. Был ли он завербован американцами на самом деле? По-моему, это никому не известно. Вернее, это, конечно, известно американцам, но они вряд ли нам скажут...

В общем, все разговоры у нас сводились к одному и тому же — политике, и постепенно он начал утомлять меня своими политинформациями.

«Черт побери, — думал я, — ты ведь больше года был у власти! Что же ты раньше помалкивал, почему не убрал Амина и прочих, если считаешь, что они враги революции? И потом, если ты хочешь действительно идти в народ — иди! Кто тебя особо удерживает? Если все вы такие самостоятельные и умные, то наши начальники тебе не указ. Плюнул на все, хлопнул дверью — и ушел «поднимать массы». Так нет же... Значит, что-то здесь не так. И народу-то твоему, видимо, наплевать, кто у власти — лишь бы в стране было тихо и спокойно».

Подспудно такие мысли часто посещали меня, однако в целом мне было просто интересно: ведь я принимал участие в исторических событиях. О таком моим ровесникам можно было только мечтать! Про все эти дела в те времена даже в книгах прочитать было невозможно. Такими сюжетами простой советский человек избалован не был: не печатали тогда книг-бестселлеров про дворцовые перевороты, не показывали фильмов на эту тему...

Но вообще-то Сарвари мне нравился, и поэтому я его не расстраивал провокационными вопросами (и так мужику туго), а только поддакивал. Иногда мы с ним переходили на английский язык. У него был хороший словарный запас, а произношение — никакое. Индийский упрощенный вариант английского.

Заветная мечта Сарвари была похудеть. Он мне рассказал, что добился в этом деле некоторых успехов, потребляя какие-то французские таблетки, от которых полностью пропадает аппетит. Но сейчас этих таблеток у него нет, однако процесс похудания продолжается.

Я ухмыльнулся про себя, подумав, что на нашем пайке ему никакие таблетки не нужны — живо скинет все лишнее. На наших живущих впроголодь бойцах остались только кожа, кости и мышцы (как в свое время обещал еще в Балашихе Долматов). Вообще такая диета — вещь полезная... Вот только жрать все время хочется!

— Ребята, помогите нам сейчас! — убедительным голосом вещал Сарвари. — Мы расправимся с Амином и другими врагами революции, вы все будете у нас советниками! Тебе лично я обещаю райскую жизнь! Я тебе дам хорошую виллу, машину, обеспечу всем необходимым! Будешь жить здесь с семьей, у тебя будет все! И всех других ребят обеспечу!

— Ну конечно, товарищ Асадулла, какие проблемы! Мы вас в обиду не дадим. Все будет хорошо! — отвечал я, хотя дальнейшую судьбу Сарвари и его спутников представлял себе слабо: планами относительно наших затворников начальство со мной не делилось. Вообще-то у нас был приказ охранять и оборонять их до последнего человека и ни в коем случае живыми не отдавать врагу. Видимо, мужики много знали...Елки-палки! Тут до меня, как до верблюда, дошло! Вот зачем надо было составлять словесные портреты: чтобы потом при случае их можно было опознать... если они будут ликвидированы. Нами или боевиками Амина.

Да... Политика — это тебе не шуточки! Здесь все средства приемлемы.

Случались у меня беседы и с Гулябзоем. Он показывал мне подарок нашего министра внутренних дел Щелокова — только появившийся в серийном производстве новый советский малокалиберный пистолет системы ПСМ, исполненный в подарочном варианте: с вензелями, резьбой и прочими штучками. Говорил выверенные официальные фразы о «великом северном соседе — СССР», который «не оставит в беде дружественный афганский народ».

Министр погранохраны все больше помалкивал.

Глава 31. В это время к нам на виллу приехали...

В это время к нам на виллу приехали наши ребята из провинций Гардез и Джелалабад. Они были направлены туда для разведработы, рекогносцировок, для оказания советнической помощи местным органам безопасности. Рассказывали страшные вещи. По стране прокатилась огромная волна репрессий. Весь госаппарат в центре и на местах, в том числе аппарат спецслужб, обновлялся, но обновлялся весьма своеобразным образом.

Так, в провинции приходили из Кабула однотипные телеграммы с предложением такому-то и такому-то сотруднику прибыть в столицу якобы для участия в совещании, или в семинаре, или на переподготовку и т.д.

Люди выезжали и... пропадали бесследно. На их место назначали других — лично преданных Амину. Достаточно быстро все поняли, в чем дело.

Приехавший из Джелалабада мой приятель Володька рассказывал о своем подсоветном — начальнике отдела местной контрразведки по имени Сафар. Он рассказывал мне о нем еще раньше. Дело в том, что этот Сафар виртуозно владел пистолетом. Как фокусник, он моментально выхватывал его из-за пояса и без промаха стрелял в цель. На учебные стрельбы, если в них участвовал Сафар, собиралось все местное начальство. И Сафар показывал все, на что он способен: стрельба на скорость, на звук, стрельба рикошетом об пол или о стену — неизменно мишени оказывались пораженными.

Но самое главное — это был очень умный, смелый, профессионально подготовленный контрразведчик. Он разрабатывал и реализовывал головокружительные оперативные комбинации по вооруженной оппозиции. Умело сталкивал их лбами друг с другом, если нужно — мог договориться с кем угодно, хоть с самим чертом. И вот в последнее время он в результате длительных интриг и переговоров через посредников вышел на две очень крупные бандгруппы, которые в принципе были готовы на определенных условиях прекратить борьбу с режимом и сложить оружие. Наступал последний этап — личные заключительные переговоры с главарями. На такие переговоры Сафар обычно выходил один, без оружия. Его все уважали и верили на слово. Условия переговоров — прекращение огня в договорной зоне, переход на сторону правительства, организация в составе уже действующей группы отряда самообороны.

Рано утром Сафар, с вечера еще раз предупредив свое руководство, а также местное военное командование о прекращении боевых действий, вышел пешком в сторону кишлака, где проживали родители и родственники главаря бандгруппы. Когда до кишлака осталось около двух километров, над Сафаром с ревом пронеслось три боевых вертолета. Через несколько минут со стороны кишлака послышались взрывы. Взбежав на пригорок, Сафар увидел, что вертолеты НУРСами атакуют кишлак. Отстрелявшись, боевые машины сделали разворот и ушли в сторону Джелалабада. От кишлака ничего не осталось.

Вне себя от злости Сафар возвратился к себе и тут же пошел к своему начальству. Он пытался доказать, что уничтожение кишлака — провокация, что такие операции приведут к эскалации гражданской войны, обозлят население, толкнут к вооруженной оппозиции тех, кто еще колеблется, но потенциально может присоединиться к революционным процессам.

— Так мы потеряем поддержку народа! — надрывался эмоциональный Сафар. — Мы не должны никого обманывать! Нам должны верить! Это же провокация!

Недавно поставленный на должность начальника местного управления контрразведки подполковник из Кабула высокомерно, не глядя на Сафара, выслушал его гневные тирады, а затем разом охладил его пыл, поинтересовавшись, почему это Сафар так переживает за бандитов. Уж не вступил ли он с ними в сговор?

На аргументы Сафара о переговорах подполковник ответил, что с врагами народа нельзя вести переговоры — их надо уничтожать. Таковы директивы из Кабула, таково было данное ему в ходе личной беседы с Амином указание.

А через два дня из Кабула пришло указание командировать Сафара в столицу для «участия в совещании».

Вечером Сафар пришел к Володьке. Оба напились до чертиков. Сафар жаловался. Ругался. Плакал. Показал Володьке предписание и уже выписанное командировочное удостоверение.

— Я всю жизнь положил за дело революции, я им так верил, а они...

Сафар отлично понимал, что означает его вызов в Кабул. Уже трое из его управления уехали на «учебу» и на «совещания». И ни слуху ни духу... И вот теперь пришла его очередь.

— Нет, я не дурак! Никуда я не поеду! — говорил Сафар, сжимая кулаки.

— А что же ты будешь делать, старик? — спросил Володька, разливая водку по стаканам.

— Уйду на нелегалку... Сегодня я уже переправил родителей и младших братьев в зону свободных племен к границе. Если что — уйдут в Пакистан, там у нас много родственников.

— А сам что делать будешь? Против нас воевать?

— Да ты что! Володя, ты мне — как брат! Я ведь к тебе пришел со своим горем! Как я могу поднять руку на тебя и твоих товарищей! Давай выпьем! За тебя, Володя! И за Советский Союз! Все равно, рано или поздно, вы поймете, что Амин — враг! Ему выгодно, чтобы в стране шла гражданская война!

Сафар по усвоенной им во время учебы в Саратове русской традиции чокнулся и лихо опрокинул стакан, сморщился, передернулся, отломил кусок лепешки.

— Я еще появлюсь, Володя! Мы еще вместе поработаем...

А утром Сафар, прихватив свой автомат и пистолет, исчез.

Официальные поиски результатов не дали. Сотрудникам объявили, что Сафара похитили душманы...

— Вот такие, старик, дела, — закончил Володька свой рассказ.

— У нас здесь, в Кабуле, не лучше, — ответствовал я, — творится черт-те что!

— Но ведь это прямой террор! По идее, так долго продолжаться не должно.

— Так это же по идее, а на самом деле...

Все в этом мире рано или поздно заканчивается. Пришло к концу и временное пребывание у нас на вилле опальных министров. Обстановка накалялась. Вокруг виллы уже вовсю шастала афганская наружка. Пару раз они даже пытались, подтягиваясь на руках, заглянуть через забор в наш двор. Либо произошла утечка информации о месте пребывания министров, либо афганцы нас просто вычислили. Мы всерьез опасались налета на виллу. Усилили охрану, особенно в ночное время.

В Москве наконец приняли решение о нелегальном вывозе министров в Союз.

Па нашем объекте в подмосковной Балашихе подготовили три контейнера для министров — длинные деревянные ящики, похожие на те, в которых хранится стрелковое оружие. На дно ящиков постелили матрацы. В крышках и по бокам просверлили отверстия, чтобы узники не задохнулись.

Ящики были доставлены в Афганистан транспортным самолетом, который приземлился на авиабазе Баграм, в семидесяти километрах от Кабула. На этом же самолете прилетела к нам подмога — еще человек пятнадцать наших сотрудников. Информация о том, что самолет приземлился и ждет нас, поступила рано утром.

Глава 32. Все было готово...

Все было готово. Во двор виллы загнали крытый тентом грузовик с местными номерами, который только что прибыл из Ваграма и привез выгруженные с самолета контейнеры. Ворота подперли автобусом.

Контейнеры быстро перетащили в дом. Опальные министры залезли в них, прихватив с собой по автомату и фляге с водой. Лица у них были напряженные и бледные от волнения.

— Не волнуйтесь, все будет хорошо! — бодро напутствовал министров Долматов. Те покивали, но особого оптимизма на их лицах заметно не было.

Крышки ящиков наглухо заколотили гвоздями.

— Ну, что? Вроде бы все... — Долматов осмотрелся по сторонам. — Все свою задачу знают? Вопросы есть?

— Нет вопросов! — ответствовали мы.

— Тогда — начали! По машинам!

Мы подхватили ставшие тяжеленными ящики, вынесли их из дома и загрузили в кузов грузовика. Сверху накидали картонные коробки, перевязанные бечевками.

Места в грузовике и автобусе были размечены для всех заранее, поэтому никакой сутолоки при погрузке не было. В кузов грузовика под тент сели наши ребята во главе с Долматовым. У каждого был автомат, пистолет, гранаты и двойной боекомплект. Тент наглухо задраили. В автобус загрузились несколько наших в гражданской форме одежды. Оружие положили на пол и прикрыли куртками и брезентом. Легенда всей операции была такова: группа советских специалистов выезжает в отпуск в Союз. В грузовике лежит их багаж, личные вещи. В автобусе сидят сами специалисты.

Мы быстро расселись по местам, дежурный распахнул ворота, и мы выехали на улицу...

Сначала ехали по переулкам, затем вырулили на проспект Дар-уль-Аман.

Из автобуса по рации сообщили, что нас сопровождают две машины афганской службы наружного наблюдения. Мы это предвидели. Конечно, наружна должна быть обязательно: они ведь последнее время везде за нами таскались. Весь вопрос в том, что у них на уме. Ведь эти две бригады постоянно сообщают на базу о нашем передвижении. Так что при необходимости они смогут перехватить нас, если, конечно, захотят, где угодно. Весь вопрос в том, захотят ли.

На всякий случай мы подстраховались, и где-то рядом с нами идут еще две наши машины: «жигуль» и УАЗ. Там семь наших бойцов. Да и мы все вооружены. В автобусе шесть человек, и нас в грузовике шестеро. В случае чего, конечно, отпор мы им дадим и народу кучу покрошим. Да только этого нам не надо. Нам нужно добраться без всяких приключений до Баграма и загрузить три ящика в самолет. Только и всего! У нас — приказ! И мы его выполним любой ценой.

Конечно, если будет заварушка, то в любом случае грузовик с ящиками должен прорваться и дойти до авиабазы.

Ага... Проезжаем центр, вон здание министерства образования, остановились на светофоре... Поехали... Катим по проспекту... где-то здесь американское посольство... Так... вон оно... А справа, за деревьями, должен быть Узел связи... Проехали... Поворот на новый микрорайон...

Заработала рация:

— Первый, я — Второй! Одна коробка обогнала вас и пошла на скорости вперед!

— Вас понял!

— Они, наверное, думают, что мы едем в Кабульский аэропорт, — сказал Долматов.

— Знать бы, что они думают! — отозвался кто-то из наших.

В кузове грузовика под задраенным тентом было невыносимо жарко. Мы обливались потом, сидя на ящиках, но приоткрывать тент было нельзя: по легенде, в грузовике — только багаж.

А каково там, в ящиках, министрам-бедолагам? Как бы не померли... Наверное, особенно тяжко тучному Сарвари. Говорили, что у него с сердцем вроде бы не в порядке...

Дорога стала гладкой. Сидящий за рулем Андрей врубил четвертую скорость. Ага! Значит, мы уже едем по прямой как стрела трассе по направлению к домостроительному комбинату. Местность здесь пустынная, дома и домишки кончились. Скоро будут два или три плавных поворота вокруг подножия гор — идеальное место для засады.

Если они захотели нас прихватить — лучше места не придумать... Так... Поворот... Еще поворот... Вроде бы пронесло!

Примерно через полкилометра заканчивается административная граница города... А там и КПП!

Вот где нас можно под вполне безобидным предлогом остановить: выезд из города, проверка документов, осмотр автомашин и прочее. А что у вас тут? Оружие? А кто разрешил, а откуда оно у вас? Мы вынуждены вас задержать для досмотра багажа... И пошло-поехало...

Вот и КПП.

— Здесь очередь! — передал Андрей по рации из кабины.

— Много машин? — спросил Долматов.

— Перед нами три... нет, две, одна уже проехала.

— Езжай в порядке очереди.

— Понял.

А между тем шедшая впереди нас машина наружки уже стояла сбоку будки охраны, а старший бригады, заскочивший внутрь, выходил вместе с лейтенантом и двумя автоматчиками.

— Первый! Первый! Я — Второй! Внимание! Идут к вам... Кажется, хотят проверять грузовик...

— Вас понял. Приготовиться!..

Долматов отключил рацию, оглянулся на нас:

— Ну что, к нам идут все-таки... Могут пытаться досмотреть нас... Всем приготовиться... Без моей команды не стрелять!

Офицер, высокий и сухощавый молодой парень с тщательно ухоженными усами, подошел к кабине нашего грузовика и о чем-то заговорил с Андреем. Нам в кузове были слышны приглушенные голоса Андрея и сидевшего рядом с ним переводчика Ну-рика, однако слов разобрать мы не могли. Наверняка ребята рассказывали ему нашу легенду об отпусках советских специалистов.

Потом офицер обошел наш грузовик и подошел к автобусу. Солдаты, лениво глазея по сторонам, немного отстали от него. Сотрудник наружки ушел к своей машине. В узенькую щелку отошедшего на стыках брезента тента грузовика я мог наблюдать все, что творится у автобуса.

Офицер, не заходя в автобус, заглянул внутрь через открытую по его указанию переднюю дверь. Тут открылась задняя дверь автобуса, через которую вышли громадный Серега и Толя Косяков. Они подошли к офицеру вплотную.

«Ну же, дурачок, не нарывайся! Не губи ни себя, ни нас!» — мысленно заклинал я лейтенанта.

Не обнаружив ничего подозрительного, офицер повернулся к Сереге и Толику и что-то им сказал. Толя заулыбался и вытащил сигареты. Лейтенант закурил. Потом посмотрел на наш грузовик и неторопливо пошел в нашу сторону.

— Александр Иванович... — шепнул я.

— Вижу! — хрипло ответил он.

А между тем лейтенант подошел к заднему борту грузовика и попытался отогнуть прихваченный веревкой край брезентового тента. Серега и Толик с окаменевшими лицами маячили сзади.

Послышался голос вышедшего из кабины Нурика, который, видимо, говорил офицеру, что в кузове только ящики — личные вещи советских специалистов.

Лейтенант развязал веревку, оттянул тент, приподнялся на цыпочках и вытянул шею, всматриваясь в глубину затемненного кузова. Потом он поставил левую ногу на буксировочный крюк грузовика, а правой рукой ухватился за борт...

Вот именно на правую кисть руки лейтенанта и поставил ногу в тяжелом спецназовском ботинке Долматов.

Офицер инстинктивно попытался выдернуть руку, но Долматов прижал сильнее. Афганец поднял глаза и увидел направленную ему в лоб пахнущую оружейным маслом бездонную дыру ствола автомата Калашникова со скошенным компенсатором (калибр 7,62 мм, модернизированный, десантный вариант с откидывающимся металлическим прикладом).

Лицо у афганца посерело. Зрачки расширились. Он как-то вяло опустил левую ногу на землю и уперся левой рукой в борт, а с лица вдруг градом покатились крупные капли пота...

Держа автомат в правой руке, Долматов медленно поднес палец левой руки к губам, рекомендуя офицеру помалкивать...

Лейтенант беспомощно повел глазами и увидел еще несколько направленных на него автоматов. А за ними — чужие, решительные и страшные лица.

Челюсть у офицера отвисла, в уголке рта вскипела белая пенка слюны. Да... тут уж надо выбирать... Либо умереть сразу и непонятно за что и почему, либо еще пожить хоть немножко. Он скосил глаза: сзади со зловещими физиономиями стояли двое здоровенных русских, которые угощали его сигаретой. Наверняка с оружием тоже. С пистолетами или с ножами. Надо решать...

И лейтенант сделал свой выбор.

Опустив глаза, он заторможенно кивнул.

Долматов, не опуская автомат, тоже кивнул и убрал ботинок с покрасневшей кисти офицера.

Тот, опустив голову и не снимая руки с борта, несколько секунд постоял у грузовика, а потом, ходульно передвигая ноги, пыля, пошел прочь.

Отойдя на несколько метров, лейтенант обернулся, посмотрел на наш грузовик и автобус, что-то злобно крикнул солдатам у шлагбаума и махнул рукой.

Полосатый шлагбаум поднялся, и мы, поднимая тучи пыли, наконец-то выехали из Кабула. Я выглянул из-за тента и увидел, что лейтенант, расслабленно сгорбившись, пошел к будке. К нему подбежал сотрудник наружки, схватил за рукав и, судя по жестам, что-то спросил. Лейтенант резко выдернул рукав, отрицательно мотнул головой и скрылся в будке охраны. Здесь дорога сделала поворот, и контрольно-пропускной пункт скрылся за склоном горы.

Через шесть лет, в 1985 году, судьба-затейница вновь сведет меня с этим лейтенантом, а теперь уже капитаном министерства внутренних дел Демократической республики Афганистан по имени Абдул Хамад, сын Сарьяра (уроженец провинции Джелалабад, пуштун, член НДПА с ноября 1978 года, женат, имеет троих детей). За рюмкой водки он расскажет мне о странном инциденте, происшедшем в сентябре 1979 года, когда он еще служил на северном КПП города Кабула... Меня он не узнает. А я промолчу...

До Баграма оставалось около 70 километров, которые мы проехали за полтора часа с небольшим и без особых приключений.

Две машины наружного наблюдения долго тянулись за нами, а потом где-то в районе Баграма, когда уже пошли домишки и огороды, отстали.

Здесь нас встречал офицер безопасности посольства Бахтурин на своей «тойоте». Дальше мы ехали за ним. Наконец мы вырулили на бетонку аэродрома. Андрей прибавил скорость.

— Внимание, не расслабляться! — напомнил Долматов.

Огромный транспортный Ан-24 с эмблемами Аэрофлота ждал

нас с работающими двигателями на дальней стоянке.

По мере того как мы приближались, задняя рампа самолета стала открываться. Я успел подумать, что, наверное, Бахтурин дал сигнал по рации. Из бокового люка на бетонку стали спрыгивать бойцы в нашей спецназовской форме с автоматами в руках и объемными рюкзаками за спиной. Они быстро заняли круговую оборону. Это была подмога: из Москвы нам прислали еще пятнадцать бойцов, прошедших ранее КУОС.

Рампа полностью открылась, внутри суетились техники в синих комбинезонах.

Взревел двигатель, и наш грузовик медленно заехал по направляющим прямо в самолет.

— К машине! — скомандовал сосредоточенный Долматов.

Мы горохом посыпались из кузова. Техники бросились ставить под колеса колодки и крепить наш грузовик врастяжку цепями.

Александр Иванович подошел ко мне, крепко пожал руку.

— Ну, до свидания! Счастливо добраться! — Помолчав, он добавил: — Зря ты уезжаешь...

— Да мы же вернемся, Александр Иванович!

Долматов покивал, поправил ремень автомата.

— Ну, ладно... — Было видно, что он уже думал о другом. — Как только взлетите — сразу вскрывай ящики, а то они задохнутся. В группе наших бойцов ты — старший. Никого не слушай. До места высадки за их, — он кивнул в сторону грузовика, — безопасность отвечаешь ты. Кто бы что тебе ни говорил — посылай всех... сам знаешь куда. Все. Пока!

Долматов и остающиеся с ним ребята покинули самолет.

Рампа закрылась, скрывая от меня раскаленную бетонку и знойную пустыню окрестностей Ваграма. Наверное, навсегда, мелькнула мысль, обратно буду возвращаться через Кабул... Ан нет! В Баграм мне еще суждено было вернуться в недалеком будущем...

Самолет задрожал и покатился по взлетной полосе. Я подскочил к маленькому круглому иллюминатору, но ни наших ребят, ни машин уже не увидел. Вибрирующий алюминиевый пол подо мной стал резко крениться. Самолет, круто забирая вверх, взлетел, развернулся и с набором высоты пошел на север.

Ко мне подошел Глотов.

— Ну что... До приземления можете отдыхать. Перекусить есть что-нибудь?

— Мы взяли с собой сухие пайки. Вода есть во флягах. Кипяченая.

— Подходите ко мне, у меня колбаска есть вареная. Из Москвы ребята с этим самолетом передали. И немного водочки...

Как у собаки Павлова, у меня тут же началось обильное слюноотделение. Непроизвольно сглотнув, я ответил:

— Спасибо, подойдем.

Затем, вспомнив про ящики, я испытал внезапное угрызение совести: елки-палки, про жратву говорим, а о людях забыли! Каково им там! И живы ли?

Я вытянул из ножен штык-нож. Глотов удивленно смотрел на меня:

— Ты что?

— Надо вскрыть ящики.

— Не рано?

— А чего тянуть?

Ножом поддел крышку ящика, гвозди вылезали туго, но вылезали. Упершись ногой в край ящика, я ухватился за крышку, потянул вверх...

В ящике на полосатом красно-белом матрасе лежал совершенно мокрый маленький Гулябзой. В руках он держал короткоствольный «Хеклер и Кох».

— Все в порядке, мы — в воздухе. Скоро Союз! — поспешил я успокоить его. Протянул руку и помог выбраться из ящика.

— Спасибо... спасибо... — тяжело дыша, еле слышно бормотал Гулябзой.

Я вскрыл остальные два ящика. К моей радости, оба других министра оказались живы. ,

В мокрой от пота рубахе, с лицом свекольного цвета, верзила Сарвари тяжело вылез из кузова грузовика и сел на пол. Затем вскочил и подбежал к иллюминатору.

— Где мы летим? — хрипло спросил он.

— Не знаю... мы ведь только взлетели... — Я посмотрел на часы: — Десять минут, как взлетели. Еще Афганистан.

— Зачем вы меня увозите!!! — взвыл Сарвари. На шее у него вздулись вены, плечи тряслись.

«Плачет, что ли?»— подумал я.

— Скажи пилоту, пусть разворачивается! Я не оставлю Родину в такое время! Я подниму мой народ!!! — не отрываясь от иллюминатора, кричал в истерике Сарвари. Он повернулся ко мне, и я увидел, что глаза у него налились кровью, а по лицу градом катился пот. — Мой народ верит в меня!!! Я растопчу кровавого Амина!!!

Мне стало не по себе. Как бы его удар не хватил!

Внезапно Сарвари обмяк и тяжело опустился на покрытый заклепками, дрожащий алюминиевый пол салона. Я подсел рядом. Отстегнул от пояса флягу с водой.

— Вот... Попейте воды.

Сарвари припал к фляге, и вода стекала ему на грудь. Потом он плеснул на ладонь и вытер мокрое лицо и шею.

— Ты и твои товарищи нам помогли сейчас... — тихо заговорил он, — знай, что мы это никогда не забудем... Мы ведь вернемся еще сюда! И я лично буду казнить изменника Амина! — Он испытующе, посмотрел мне в глаза: — Ты веришь в это?

Я неопределенно пожал плечами, но сказал:

— Верю.

— Так знай, если мы победим — у тебя, у твоей семьи и твоих друзей будет все! Вы будете моими личными дорогими гостями!

«Вот что значит восточные люди, — подумал я. — Ну никак не верят они в бескорыстность побуждений! Мы ведь выполняем служебный долг, казалось бы, этого достаточно. Так нет же! Им необходимо подкрепить все это еще и личной материальной заинтересованностью...»

А Сарвари вдруг выронил флягу и схватился за грудь.

— Сердце болит... — прошептал он.

— Все будет хорошо! — сказал я и побежал к пилотам за валидолом.

Глотов беспокойно посмотрел в сторону иллюминатора:

— Знаешь, а ведь они могут поднять истребители. Тогда нам конец...

А ведь точно! Лёту истребителю из Кабула до Баграма пять минут. Если они хватятся — лучше не придумать. Самолет упадет в горах: и через сто лет никто не найдет! Вот черт! Я вспомнил, что еще в Ваграме обратил внимание на то, что будка стрелка в хвосте самолета наглухо задраена. Значит, мы в воздухе практически безоружны.

Мы подошли к мутному оконцу иллюминатора, но за бортом было только бездонное и раздражающе безоблачное небо, а внизу — нескончаемые серо-коричневые безжизненные горы. Истребителей мы не увидели.

— Пойдем сходим к пилотам, — предложил я.

В кабине было тесно и душновато.

— Вентиляция барахлит, — пояснил командир корабля, — ничего страшного, скоро будет прохладно. Вам там в салоне не холодно?

— Да нет, нормально... Граница скоро?

— Уже скоро. Там наши уже подняли звено истребителей для встречи и сопровождения.

— А что же раньше не подняли? — спросил Глотов.

— Нельзя им далеко залетать на чужую территорию...

Я не стал спрашивать, где мы будем приземляться. Если надо — скажут. А самому интересоваться вроде бы неэтично...

А потом мы все вместе — три опальных министра, Глотов, я и трое наших ребят — сели перекусить. Прямо на полу расстелили какой-то брезент. Распили глотовскую поллитровку, закусили, чем бог послал.

Тут-то я и почувствовал усталость. Посмотрел на часы: около трех. А сколько событий! Перед глазами промелькнули пыльные кварталы Кабула, бесконечная пустынная дорога перед КПП, испуганное лицо лейтенанта...

«Наверное, так и не доложил никому, — лениво подумал я. — Да... сегодня этот лейтенант был на самом краю... И мы тоже там были... На самом краюшке...»

И мне представились валяющиеся в жаркой придорожной пыли трупы в грязной и измятой одежде, в запекшейся крови... Дымящаяся будка охраны... Догорающий грузовик... Остов сожженного автобуса... Кучи свежих стреляных гильз...

Тут мои мысли переключились на другое. Я подумал, что до отлета обратно в Кабул мне, возможно, удастся побывать дома. Ведь последний раз жену и детей я видел в начале июня. Когда нам сказали, что мы летим в Афганистан, я выпросил у Бояринова пару дней и быстренько смотался в свой город: шесть часов на поезде... А сейчас уже вторая половина сентября... Соскучился я...

Вскоре я заметил, что мы снижаемся. Интересно, где мы приземлимся. В Ташкенте или в Душанбе? Самолет, выравниваясь после крена, заходил на посадку...

Мы долго катились по бетонке и наконец заехали на какую-то, по-моему, самую дальнюю стоянку. Смолкли двигатели.

Несколько минут назад братавшиеся с нами опальные министры правительства Тараки сразу стали какими-то чужими, отстраненными. Что их ждет здесь? Как сложится дальше их судьба? Я попытался представить их чувства. Официально они как бы уже не существуют... Они вне закона своей страны. У них нет никаких документов. Они вообще не существуют в природе! Их нигде нет: они перешли на нелегальное положение. Да, не позавидуешь. Но, с другой стороны, все верно: чем выше заберешься — тем больнее падать вниз... И все равно их жалко...

Оказалось, что мы приземлились в Ташкенте.

Техники открыли боковой люк, скинули металлическую лесенку. Я, опередив всех, подошел к люку и, держа наготове автомат, выглянул, осмотрелся. Внизу стояли два УАЗа, машина «скорой помощи» и четыре черные «Волги». Около них маячили люди в штатской одежде. Пиджаки, галстуки. Похоже на Первый главк.

Глотов взял меня за плечо:

— Это — наши. Пропусти меня. Из самолета никому не выходить!

Он спустился по трапу вниз, поздоровался за руку с встречавшими. Коротко переговорил, утвердительно кивнул несколько раз, видимо, отвечая на вопросы. Затем он подошел к люку и сказал мне:

— Все. Приехали, слава Богу! Выпускай этих... троих. Свое оружие и вещи пусть забирают с собой. Вы — летите на Москву.

— Есть! — ответил я.

Трое министров стояли рядом. Лица у них были взволнованные.

— Ну что, — сказал я, — прилетели. До свидания. Удачи вам! Свое оружие и вещи забирайте с собой.

— Где мы приземлились? — тихо спросил Гулябзой.

— Мы в Союзе, — ответил я.

Министры попрощались со мной и тремя нашими бойцами за руку.

— Спасибо за все! — сказал Сарвари. — Может, еще встретимся...

— Может быть...

Три фигуры в спецназовской форме спустились по лесенке вниз. Кто-то из встречавших указал каждому на отдельную машину. Министры расселись в «Волги», и кортеж, развернувшись, резко рванул прочь от самолета.

Уехали...

После этого мы часа два стояли, ждали, пока самолет заправлялся. Было душно и пыльно. Вдали в знойном мареве виднелись какие-то унылые аэродромные постройки. За ними стояли свечки пирамидальных тополей. За это время штурман куда-то смотался и вернулся с большой сумкой овощей и фруктов.

— Перекусить никогда не помешает! — пояснил он.

— Долго до Москвы лететь? — спросил я.

— Часа четыре, может, чуть больше...

Делать было вроде бы нечего. Я послонялся вокруг самолета. Пыль... Выжженная солнцем трава... Я потянул носом, пытаясь глубже вдохнуть воздух Родины. Ведь мы уже в Союзе! Но пахло так же, как в Ваграме: пылью, безводьем и чем-то еще неуловимым... не знаю, как объяснить, Азией, что ли... Тогда я пошел в салон, расстелил на полу брезент, подложил под голову подсумки с рожками... и моментально заснул мертвецким сном. На этот раз мне ничего не снилось.

Разбудил меня Стас, когда мы уже подлетали к Москве. Было темно. Внизу, насколько хватало глаз, были видны многочисленные огоньки.

— Москва!

Кое-как продрал глаза, ополоснул из фляги лицо.

Мы приземлились на военном аэродроме Чкаловский. Отсюда мы вылетали в неизвестность почти три месяца назад.

Нас встречал сам Григорий Иванович Бояринов.

— Ну, герои, как долетели? Здорово! — Он жал нам руки, был радостно возбужден. — Все в порядке? Без потерь? Молодцы!

В это время техники открыли рампу, и солдат-водитель выкатил из самолета наш запыленный грузовик. Отогнав грузовик метров на двадцать от самолета, солдат подошел к нам.

— Товарищ полковник, — обратился он к Бояринову, — а как же мы поедем? На нем ведь номера иностранные, не наши! ГАИ остановит!

Действительно, на грузовике висели афганские номерные знаки, на которых русскому глазу даже не за что зацепиться: на белом фоне сплошные каракули и завитки арабской вязи. Что цифры, что буквы — ни черта не понять!

— Ничего, — хохотнул Бояринов, — не остановят! Все. Поехали! Ребята, — обратился он к нам, — садитесь в грузовик, я — за вами на УАЗе. Хватит. Домой!

Примерно через час, когда уже стемнело, мы въезжали в ворота родного объекта в Балашихе. Здесь стояли высокие разлапистые ели, желтым и багряным отсвечивали в лучах автомобильных фар клены. Накрапывал мелкий дождик. Было свежо, прохладно и очень тихо... Вот где воздух Родины! Здесь можно вздохнуть полной грудью! И запахи-то все родные. Пахнет лесом, влагой, грибами и сладостной прелью опадающих листьев. «...Клены выкрасили город колдовским каким-то цветом, это значит: очень скоро бабье лето...бабье лето...» Красота! Да. Это вам не потная и вонючая Азия! Одно слово — Россия.

Нас разместили на первом этаже центрального учебного корпуса. Деревянный двухэтажный особнячок, где мы жили до Афганистана, был занят. Там жили ребята, которые ранее кончали наш КУОС. Их призвали со всех краев необъятного Союза. Сейчас они проходили краткий курс переподготовки, а потом на самолет — ив Афгац.

Об этом нам под большим секретом рассказал болтливый Коля, которого забрал из Кабула Бояринов, улетая в Москву. С Колей мы столкнулись в коридоре корпуса. Он очень нам обрадовался и тут же выложил все, что знал и что слышал.

— Да, вы знаете, что принято решение отправить вас по домам в отпуск? — спросил Коля.

— Надолго?

— Полностью отпуск отгуляете, а потом посмотрим... Сейчас народ по всему Союзу подбирают. Так что через пару месяцев готовьтесь снова... Пару дней здесь побудете — и по домам. Там, в Кабуле, — Коля понизил голос до шепота, — такое заворачивается, ого-го!

Вот так. Значит, по домам. А что потом? Призовут ли? Вспомнят ли? Эх, черт! Как-то не так все получается. Я-то надеялся, что мы прокантуемся здесь хотя бы недельку (я бы домой съездил!), а потом обратно! Да, видимо, Долматов знал это. Потому так и прощался. Зря я вызвался сюда ехать. Ребята наши там... Вон, еще готовятся лететь...

Настроение было испорчено вконец.

Мы пошли сдавать оружие и амуницию. Потом к нам в комнату прибежал дневальный и сказал, что нас вызывает начальник объекта полковник Бояринов.

Мы поднялись на второй этаж, постучали, зашли в кабинет Григория Ивановича. Кроме Бояринова в кабинете сидели его заместитель и Коля.

Григорий Иванович с озабоченным и значительным видом начал так:

— Ну что, ребята... Вопрос о вас еще решается. Поэтому дисциплина, и еще раз дисциплина. О том, что видели там и что знаете, — молчок. Никому! Ясно? Это приказ даже не мой, а вышестоящего командования! Как настроение? Ничего? — Бояринов немного помолчал, а потом значительно добавил: — Не исключено, что через пару дней вы снова полетите...

Тут я не выдержал:

— Куда полетим? Домой, в отпуск?

Немая сцена.

Все посмотрели на Колю. Коля опустил глаза.

— М-да. Все уже рассказать успел? — поинтересовался Григорий Иванович у Коли.

— Григорий Иванович, да я... Почему сразу на меня...

— Ладно. Все ясно.

Помолчали.

— Ну, что... Я думаю, все всем понятно... Так что оформляйте документы, езжайте по домам. В отпуск. Потом видно будет.

— Григорий Иванович, да мы особо-то и не устали! Мы готовы обратно лететь... — начал я.

— Ладно, ладно. С тобой особый разговор... Останешься, есть пара вопросов... — Григорий Иванович побарабанил пальцами по полированной столешнице, посмотрел на часы: — Поздно уже. Пора расходиться...

Когда все вышли, Бояринов, перебирая какие-то бумаги на столе, как бы между прочим, спросил:

— А ты чего вызвался ехать? Вроде бы у тебя там все хорошо шло. Долматов тебя постоянно нахваливал...

И тут я все понял!

Господи, какой же я дурак! Они подумали, что я «сломался», что у меня психологический срыв или как там это называется... Припомнилось, что трое ребят, которые прилетели со мной, в последнее время даже в город на рекогносцировку не выезжали, часто психовали, все время были чем-то недовольны... Поэтому их и отправили от греха подальше. И я, как последний идиот, влип с ними за компанию!

Но ведь я же действительно был в полном порядке! Просто мне было интересно поучаствовать в сопровождении опальных министров, посмотреть, куда их отвезут, как все это будет обставлено...

Как это все объяснить?

— Григорий Иванович, по дурости, честное слово! Я полностью в порядке! — торопливо заговорил я. — Просто мне казалось... ну, что это опасное задание, хотелось быть на острие событий...

— Ладно. Не кипятись. Верю. — Бояринов собрал бумаги со стола, сложил их в папку. Встал. — Езжай домой. Спокойно отдыхай, раз уж прилетел, — он усмехнулся, •— искатель приключений! —

Он положил папку в сейф, запер его на ключ, опечатал, положил ключи с печатью в карман брюк. — Все. Спокойной ночи... — Григорий Иванович печально вздохнул: — Не бойся, на твою жизнь войны хватит! Скоро вызовем обратно.

Через трое суток я был дома.

Глава 33. В родном городке...

В родном городке мне уже было тесно. Я вдруг почувствовал, что мир огромен, что чужеземными краями можно любоваться не только по телевизору в «Клубе кинопутешественников*, но и самому, воочию. Рутинная жизнь опера в заштатном городке для меня, уже вкусившего сладкий и ядовитый аромат тайных операций, политических интриг, опасностей и военных приключений, казалась скучной и пресной. Неодолимо тянуло снова окунуться в водоворот событий. По ночам мне снился Кабул, его пыльные кривые улочки, глинобитные домишки, как ласточкины гнезда лепившиеся по склонам гор.

Время от времени, выходя из дома, я ловил себя на мысли, что мне чего-то не хватает, что я что-то забыл. Потом спохватывался: при мне не было оружия! Ведь все это время я не расставался с пистолетом и автоматом. Да и гранаты все время мы таскали с собой.

Я тщательно просматривал от корки до корки все газеты, но там ни единой строкой Афганистан не упоминался. Как будто его нет вообще. Что там творится? Как разворачиваются события?

Рассказывать было можно только то, что я был в качестве советника в Афганистане. Это — для руководства управления и отдела. И все. А насчет того, что видел, что там делал, — молчок. Это был приказ. Никому ни слова. Даже генералу. По-моему, даже шифровка была разослана по всем управлениям, чтобы нас никто не расспрашивал.

Мой начальник отдела весьма ревниво отреагировал на мое молчание. Сделав несколько безуспешных попыток расспросить меня, он сильно разозлился и начал меня «давить». Припомнил, что по годовому плану я должен был сделать то-то и то-то. Где результаты? Нет результатов. На очередном совещании прозвучало, что некоторые сотрудники тянут отдел назад по всем показателям. Это был камень в мой огород. Действительно, я ведь уехал в начале января, а появился только во второй половине сентября. И сразу — в отпуск! Кстати, путевки в дом отдыха мне, как всегда, недосталось, и весь отпуск я просидел дома. Ехать было некуда, да и не на что.

В конце октября я вышел на работу и под жестким прессингом шефа срочно наверстывал упущенные показатели. На душе было тоскливо и пусто. Обещанный вызов в Афганистан все не приходил.

Как-то в начале ноября, уже после того, как я отгулял отпуск, меня вызвали в финансовый отдел.

— Вот, распишитесь, — сказала пожилая финансистка, подавая мне бланк.

Я расписался. Она отсчитала мне деньги: двести двадцать рублей новенькими десятками.

— А что это такое? — спросил я.

— Все вопросы в отдел кадров, — сказала она, официально поджав губы. Я уже открывал дверь, когда она сказала: — Это по шифровке из Москвы. Приказано выдать премию в размере месячного оклада за успешное выполнение правительственного задания... — Финансистка с любопытством смотрела на меня: — А что за задание, а?

Я пожал плечами:

— Не знаю. Наверное, за хорошую учебу в Москве...

Ну что ж, приятно, что не забыли. Видимо, бюрократическая машина все же крутится, я где-то числюсь, обо мне помнят там, в Москве. Это отрадный факт. Да и деньги — это всегда кстати, особенно когда их постоянно катастрофически не хватает.

Стояла поздняя осень. Зачастили дожди со снегом. День заметно уменьшился: уходишь на работу — еще темно, приходишь с работы — уже темно. В городе слякоть. В общем, настроение ужасное.

А тут еще случилась весьма неприятная история.

Дело было под 7 Ноября — в канун очередного юбилея Великой Октябрьской социалистической революции. Намечалась какая-то очередная партконференция.

К тому времени наши областные партийные власти повадились на полную катушку использовать нас на всякого рода конференциях и торжественных собраниях. Офицеры-оперработники — от лейтенанта до майора — стояли на дверях, проверяя документы у приглашенных, сидели на чердаках, за кулисами, охраняли «комнату президиума», где высокопоставленные партийцы пропускали в перерывах между заседаниями рюмаху-другую. Можно было подумать, что в городе действует целый батальон террористов, которые охотятся за нашими партийцами и активистами. На самом деле никаких особо реальных угроз так называемому партхозактиву, по большому счету, не было. Конечно, к ним приходили письма с матерными ругательствами, случались и анонимные звонки. Но дальше этого не заходило. А исполнителями писем, как правило, оказывались психически неуравновешенные люди, уже давно состоящие на учете в психбольнице. Здравомыслящие же понимали, что толку от всех этих угроз и жалоб никакого.

Но отцы города все равно боялись. Они уже давно оторвались от объективной реальности и существовали в своем автономном, тесном, особом и сытом мирке. Нами они отгораживались от всего остального.

Очередная партконференция проходила в Доме политпросвещения. Мы — практически весь оперсостав — должны были стоять на входе, на дверях в зал, за кулисами и прочее. Что самое интересное, оружие нам на такие мероприятия не давали. Получается, что они нас задействовали просто для интерьера, поднятия своего собственного престижа и значимости. Как, например, толстосумы для престижа заводят породистых собак... Опера были недовольны: нас уже затаскали по таким мероприятиям. Роль швейцара была крайне неприятна. Кто-то из наших горько пошутил насчет того, что скоро нам придется обеспечивать безопасность пионерских сборов и собраний октябрят...

Я стоял на дверях в зал и должен был проверять у всех входящих наличие партбилета и специально отпечатанного по такому случаю приглашения. Большая часть добросовестно предъявляла необходимые документы, однако попадались и гонористые. Один из таких, породистый, крупноголовый, гладкий, в отлично сшитом импортном костюме, шел, задрав нос и с каменной мордой.

— Ваш партбилет и пригласительный, пожалуйста! — вежливо обратился я к нему (на инструктаже начальник 5-го отдела все время упирал на необходимость вежливости и тактичности в обращении с делегатами).

Он капризно поджал тонкие губы, брезгливо посмотрел на меня, как на какое-то мелкое неприятное насекомое. Предъявлять документы он явно не собирался, намереваясь пройти просто так.

— Стоять! — тихо, но жестко и угрожающе скомандовал я и заступил ему дорогу.

По роже этого надутого индюка явственно было видно, что он никакой не террорист и не посторонний человек с улицы. Но мне вдруг стало обидно. Какого черта! Вы же сами установили такой порядок: все должны предъявить документы! Так исполняйте! Или порядок не для всех? И вы выше этого порядка? Тогда на какой хрен нас сюда притащили? Просто для мебели?

Позади столпился народ.

— В чем дело? Почему стали? Что вы, побыстрей не можете пропускать? — доносились голоса.

— Ваши документы! — повторил я.

Застопоривший всех индюк барственным жестом правой руки попытался оттолкнуть меня, как бы отстранить внезапно возникшее у него на пути досадливое препятствие. В голове у меня промелькнула мысль о том, что этого делать не надо, но сдержаться я уже не мог. Едва только его рука коснулась моего плеча, я быстрым и почти незаметным движением правой руки захватил его ладонь, легонько сжал и потянул чуть влево и вниз. Если бы я это сделал чуть порезче, двумя руками, да еще с отвлекающим ударом ногой в пах или под колено, эффект, конечно же, был неизмеримо больше: противник бы моментально оказался на полу с порванными связками кисти руки. Но я просто хотел показать этому самодовольному барину, что мы не холуи и что людей, которые исполняют служебные обязанности, надо уважать! Поэтому, сделав только чуть-чуть больно, просто обозначив эту боль, я тут же отпустил его и с невинным лицом повторил:

— Ваш партбилет, пригласительный билет, пожалуйста!

Тут этот индюк поднял такой крик! Он орал, что уже сегодня вечером я буду уволен, и прочее, прочее... Но напролом уже не лез, отошел в сторону. К нему сбежались какие-то люди. Смотрю, с взволнованным лицом подбегает начальник 5-го отдела, ответственный за наше участие в мероприятии. Раньше он сам работал в парторганах, а в КГБ попал по партнабору — для «укрепления». Потерпевший, увидев наконец-то знакомое лицо, начал орать на него, а тот стоит, как побитая собака, только головой кивает. После накачки начальник подскочил ко мне.

— Иди сюда! Александр, встань вместо него! — прошипел он, ухватив меня за рукав и увлекая в сторонку.

— Ты что наделал?

— Ничего.

— Почему не пропускал этого товарища? Ты ему чуть руку не сломал!

— А он документы не предъявлял! Пытался силой прорваться в зал, — заявил я и с невинным видом предположил: — Может, он террорист?

— Какой он, на хрен, террорист! — яростно заорал начальник, но тут же испуганно оглянулся, прикрыл рот ладошкой и продолжал уже шепотом: — Да это же товарищ ... — он назвал какую-то фамилию, которая мне ничего не говорила.

— Ну и что? Я такого не знаю.

— Да он же заместитель... — тут он назвал какую-то должность, — ты таких людей должен знать в лицо!

— Откуда я их могу знать? Я с ними не выпиваю, а по работе имею дело только со своей агентурой да с интуристами или инодипломатами! В крайнем случае — с фарцовщиками!

— Ну, товарищи... я не знаю... у меня нет слов! Вон отсюда! Я вас снимаю с задания. Завтра будем с вами серьезно разбираться!

Назавтра мне устроили головомойку, но я держался твердо и уверенно. Был инструктаж. Меня поставили на проверку документов. Неизвестный гражданин документы не предъявлял. Пытался силой проникнуть в зал заседания. Я его не пропускал. Раньше я его не видел. Он мне не представлялся. В конце концов от меня отстали и потом долго не подряжали на такие мероприятия... И слава Богу!

От этой истории на душе остался очень неприятный осадок. Тошно здесь, а деваться некуда! Выход один: ждать очередного вызова (Бояринов ведь обещал!) и там пробивать себе и своей семье будущее, бороться за него.

Отшумела очередная годовщина Великой Октябрьской социалистической революции, которую, как писали тогда газеты, советский народ встретил очередными производственными успехами, выполнив досрочно все, что полагалось выполнить.

Глава 34. Однажды утром...

Однажды утром секретарь нашего отдела баба Клава (она еще в войну партизанила, работала в СМЕРШе) позвонила и сказала, что меня вызывает генерал.

— Баба Клав, а чего он меня вызывает? — спросил я, зная прекрасную осведомленность нашей секретарши обо всех интригах и событиях в управлении.

— Не знаю уж, что ты натворил, — ответила она ворчливо, но доброжелательно, — правда, не знаю. Беги скорей, сказали, чтоб срочно прибыл...

Бегом я спустился на этаж ниже. Секретарша генерала сказала:

— Проходи, Иван Васильевич тебя ждет.

Вот черт! Вызовы к начальству, как правило, не сулят ничего хорошего. Я лихорадочно прокручивал в голове события последних недель. Что я мог натворить? Вроде бы ничего такого не делал... Я постучал в дверь, вошел.

— Товарищ генерал, по вашему приказанию прибыл!

Худощавый, с удлиненным лицом и тонкими губами (признак

хитрости?), начальник управления оторвался от бумаг, поверх очков взглянул на меня:

— Проходите, садитесь.

Наш генерал был чрезвычайно вежлив и со всеми разговаривал на «вы». Характерной особенностью Ивана Васильевича было то, что он панически боялся всех представителей партийного аппарата. Ходили слухи, что еще на заре его карьеры, когда он был лейтенантом и работал простым опером где-то в Волгоградской области, он что-то сделал поперек желания местного партийного начальства. За это его жестоко наказали и... напугали на всю оставшуюся жизнь. С тех пор Иван Васильевич раскланивался даже с уборщицей, работавшей в обкоме. Каждый раз, когда я видел генерала, во мне шевелилась жалость к нему: «Вот до чего напугали человека!»

Я сел у приставного столика.

— Ну, как дела? — спросил генерал.

— Нормально, — настороженно ответил я.

— Как в семье?

— Все в порядке, — пожал я плечами.

Иван Васильевич помолчал, пожевал губами. Потом взял со стола папку, открыл, просмотрел лежащую в ней бумагу. Передал папку мне:

— Вот ознакомьтесь и распишитесь.

Это была шифртелеграмма из Москвы: «... командировать старшего лейтенанта... в течение 48 часов... прибыть в Москву на объект... с последующим выездом в загранкомандировку сроком до полугола... »

Это был вызов в Афганистан! Ура!!! А может быть, в Польшу? Там как раз в то время злодействовала «Солидарность» и обстановка была крайне нестабильная, поговаривали о возможном вводе наших войск... Все равно — ура!!!

Я вытащил авторучку и на бланке шифровки в правом нижнем углу написал: «Ознакомился». Расписался.

— Все понятно? — спросил Иван Васильевич.

— Так точно! — весело ответил я.

Генерал с любопытством посмотрел на меня:

— Ясно куда, на какой объект надо прибыть?

— Конечно ясно!

Он встал, обошел стол.

— Желаю вам успехов. Надеюсь, оправдаете доверие, не посрамите честь нашего управления.

— Спасибо. Постараюсь.

Иван Васильевич помолчал. Было видно, что он хотел что-то спросить, но удержался.

— Ладно. Идите готовьтесь. Начальнику отдела я уже сказал, что вы выезжаете в командировку в Москву. В кадрах оформляют командировочное удостоверение и проездные документы. Билет на поезд уже заказан.

А дома меня ждал сюрприз. Узнав о командировке, вдруг взбунтовалась моя жена Таня.

— Никуда ты не поедешь! — категорически заявила она. — А если и поедешь — то только с семьей! Со мной и с детьми!

Я пытался объяснить, что в отряд спецназа жен и детей не берут, но все было тщетно. Разговор шел на повышенных тонах:

— Я не хочу оставаться вдовой! Что я буду делать с двумя детьми? Ходить побираться? Твое управление ведь пальцем не пошевелило, когда я здесь без копейки сидела, в голодный обморок падала!

Действительно, такое было. В начале июня, еще перед выездом в Кабул, мы все написали заявления о том, чтобы нашу зарплату переводили на семью. Однако деньги почему-то не переводили, наверное, ленивые засранцы-финансисты в Москве забыли оформить какие-то бумаги. И наши жены сидели на голодном пайке. Таня звонила в управление, просила помочь с деньгами, но ей ничего не дали. Скверная история. И неприятная.

— Да что ж ты меня заранее хоронишь? Ведь в тот раз все было нормально, тихо и спокойно! Ты же спокойно проводила меня тогда...

— Да, тогда я провожала тебя спокойно, а в этот раз я не хочу, чтобы ты ехал! — в запальчивости твердила она. — Если ты меня любишь — ты останешься здесь!

На мои аргументы о присяге, о долге офицера, о приказе, о том, что эта поездка — единственная возможность выбраться из нашего захолустья, переехать в Москву, получить квартиру к прочее, прочее, она только отрицательно качала головой и ничего не воспринимала.

В конце концов она договорилась до того, что, мол, если поедешь — считай, что мы с тобой в разводе. Детям нужен отец, а не его образ, о котором мать все время рассказывает.

В общем, до самого моего отъезда мы с ней пребывали в состоянии ссоры. Мне тогда казалось, что это просто каприз. Действительно, Таня устала от такой неустроенной жизни. Своего угла нет. Квартиру все обещают дать, но не дают. Говорят, что молодой еще, чтобы квартиры вот так, сразу получать. Мол, заслужить надо... А еще это проклятое безденежье.

Да и я вот, считай, целый год дома не был. Не успел вернуться в семью, и снова уезжаю...

Как оказалось впоследствии, ее опасения имели под собой очень и очень реальную почву. Интуиция у нее, что ли, сработала, дар предвидения... Ведь в тот раз совершенно спокойно отнеслась к поездке в Афганистан, а сейчас... Однако и отступать было некуда. Не мог же я действительно отказаться. Ведь в таком случае этот шлейф тянулся бы за мной всю жизнь: «Испугался опасностей... смалодушничал... отказался от выполнения ответственного правительственного задания...» С такими записями в личном деле и в тюрьму не возьмут... Какой уж там разговор о квартире и прочих делах! Так и будем всю жизнь маяться...

Да и, сказать по правде, мне самому очень хотелось ехать. Аж зудело все!

Чемодан я собирал сам. Собирать-то, собственно, было особо нечего. Положил пять блоков болгарских сигарет «Ту-134», пару сменного белья, нунчаки, купленную в Кабуле подмышечную кобуру (она оказалась гораздо удобнее наших штатных), пакетик с носками, две бутылки водки. Положил в чехол свою гитару. Вот и все сборы.

Надел джинсы, свитер, купленную еще летом в Кабуле неношеную афганскую дубленку. Чего набирать одежду: все равно там переоденут в форму.

Так, в состоянии ссоры и полной неопределенности, мы и расстались с Таней в тот раз. Ничего, думал я, все образуется, все будет хорошо...

Уезжал я днем, проходящим поездом. Было слякотно, шел мерзкий дождь со снегом...

В Москву поезд прибыл часов в шесть вечера. Было уже темно. Здесь тоже было слякотно. Но к вечеру похолодало, стало подмерзать. В московском метро было полно народу: час пик. Все ехали с работы. Я с завистью посматривал на деловых и уверенных москвичей. Живут же люди! Есть своя квартира. В магазинах полно продуктов. Театры, музеи... Цивилизация! А тут...

На «Измайловской» вышел наверх к остановкам пригородных автобусов. Поглядывал по сторонам: нет ли еще кого с чемоданами? Ага, вон стоит один. Примерно моего возраста, из-под шарфа виден галстук. С чемоданом. Может, тоже наш?

Подошел автобус. Поехали. Вот и город кончился. За окном смутно виднелись какие-то леса, глухие заборы.

— Следующая остановка «ДорНИИ»! — сонно оповестила кондуктор.

Моя остановка. Вышел из автобуса. Слегка подморозило. Воздух здесь был чистый. В ушах зазвенела тишина. Тот парень в галстуке и с чемоданом тоже вышел на этой же остановке и пошел по направлению к нашему объекту. Я не спеша топал за ним.

На КПП предъявил прапорщику документы и командировочное удостоверение. Тот сверился с каким-то списком, сделал в нем отметку:

— Проходите. Зайдите к дежурному в административный корпус. Там скажут, где размещаться.

И вот я снова на родном объекте. От КПП до административного корпуса идет асфальтированная аллея. Когда-то, восемь лет назад, жарким летним днем по этой вот аллее шел я также с чемоданчиком. Тогда я приехал в Москву поступать в Высшую школу. В административном корпусе у нас принимали вступительные экзамены. Л потом, после зачисления, мы почти месяц жили здесь, проходили военные сборы... А потом снова здесь я учился на «курсах диверсантов». Сколько пота было пролито... Отсюда мы улетали в Кабул летом этого года...

В административном корпусе я сдал дежурному все документы.

— Вы здесь раньше были?

— Конечно был! — ответил я.

— Знаете, где стоят домики обслуги?

— Знаю.

— Идите в домик... — дежурный капитан сверился со списком, — ...в домик номер двенадцать. Размещайтесь там на любую свободную койку. Выход с объекта запрещен до особого указания. Питание в столовой за свои деньги. Знаете, где столовая?

— Да, конечно, знаю!

— Если поспешите, успеете на ужин...

В домике номер двенадцать светились окна и слышались оживленные голоса. Я поднялся по ступенькам, открыл дверь, прошел небольшим коридором и вошел в ярко освещенную комнату.

— Привет, мужики!

— У-у-у! — заорали ребята, сидевшие за столом с водкой и нехитрой снедью. — Еще один! Давай ему «штрафную»! Господа офи-цер-р-ры! Ор-р-лы! От винта!

Тут же мне в руку сунули стакан с водкой. Я осмотрелся. Здесь было не менее десяти человек. Среди них, по крайней мере, четверо, с кем я учился на КУОСе, а потом был в Афганистане.

— Со свиданьицем! — сказал я и, по-офицерски подняв локоток, жахнул стакан.

— Давай садись! Закусывай!

На столе лежало нарезанное крупными ломтями соленое сало, вареная колбаса, какие-то консервы, хлеб. Я открыл чемодан и выставил на стол свои две бутылки.

— Ребята, а куда едем?

— Да никто пока не знает. Вроде бы в Кабул, — ответил Володь-ка из Петрозаводска, который учился вместе со мной на КУОСе.

— А вы давно приехали?

— Да все приехали сегодня. Ожидается еще человек пятнадцать... Здесь и с нашего выпуска, и те, кто раньше КУОС заканчивал...

Снова открылась дверь, и в комнату зашел припорошенный снегом очередной куосовец с чемоданом.

— У-у-у! — уже вместе со всеми закричал я. — «Штрафную» ему! От винта! Есть, от винта!

Стало тепло, чувство душевного дискомфорта от безрадостного расставания с Таней постепенно проходило. Все будет хорошо, все утрясется само собой! Вот я сижу с ребятами, мы все бойцы спецназа, мы все братья, и все нам нипочем! Да мы свернем шею любому, на кого укажут! Потому что мы лучше всех подготовлены, потому что мы сильные, ловкие и умные! Куда до нас пресловутым американским «зеленым беретам»!

Ко сну мы отошли уже часа в два ночи.

На следующий день нас собрали в административном корпусе. Начальник объекта полковник Бояринов коротко сообщил нам, что мы в составе отдельной группы полетим в Афганистан. О дате вылета сообщат отдельно. Задача будет поставлена на месте. Пока всем быть на объекте, за территорию не выходить, разве что по самой крайней нужде, с его разрешения. Отдыхать. Готовиться морально.

После совещания я подошел к Григорию Ивановичу поздороваться.

— Ну, что? Как настроение? Дождался вызова? — спросил он.

— Да, спасибо, Григорий Иванович. Все в порядке!

— Молодец! Тебя все Долматов вспоминал... Он сейчас в отпуске, на юга поехал... Ну ладно, отдыхайте... Да смотрите там, корпус не спалите! А то вы ведь там, в помещениях, наверное, курите? Хоть на улицу выходите...

А вечером нам сообщили, что завтра мы все поедем на инструктаж к большому руководству. Было приказано одеться поприличнее: костюм, галстук. Вот незадача! У меня с собой приличной одежды не было. Но все утряслось. Собрал с миру по нитке. И пиджак нашелся. И брюки... Один из парней — Виталик из Ленинграда, выпускник КУОСа двухгодичной давности — одолжил мне белую рубаху и галстук. Он не знал, для чего нас собирают, и упоминание о загранкомандировке сбило его с толку. Поэтому он притащил с собой запасной костюм, целый набор галстуков: наверное, думал, что по дипломатическим приемам ходить будет.

— Нет, Виталик, — сказал я ему, — по дипприемам ходят дворяне, а нам автомат в зубы — и вперед! Мы — рабочие лошадки...

Виталик согласно кивал и усмехался:

— А я-то подумал... •

Глава 35. На следующий день вечером...

На следующий день, вечером, нас посадили в автобусы, и мы куда-то поехали.

Уже по дороге Бояринов сказал, что мы едем в Первое главное управление КГБ. Автобус долго пилил по кольцевой дороге. Народ придремал. Наконец подъехали к объекту. На территорию наш автобус не пропустили. Остановили перед шлагбаумом. Григорий Иванович долго с кем-то разговаривал по телефону в будке охраны. Видимо, была какая-то нестыковка с пропусками. Потом подошел к автобусу:

— Все, ребята, выходите. Дальше пойдем пешком. Нам пропуск на автобус не выписали...

Было холодно, начиналась метель, в лицо бил сильный ветер. Мы гуськом потащились наверх по покрытой наледью дорожке. А вверху, там, на горке, светились окнами корпуса Первого главка. Я еще не знал, что через каких-то три года буду здесь работать в качестве полноправного сотрудника разведки. Загадывать на будущее в преддверье очередной ходки в Афганистан было бессмысленно. Тут, что будет завтра, не знаешь...

От нижнего КПП до самого здания объекта было по крайней мере с километр. Пока дошли, все здорово замерзли. Потом еще долго стояли перед основным КПП, у непосредственного входа на обнесенный высоким бетонным забором объект. Бояринов куда-то ходил, уточнял списки.

Потом зашли на территорию. Здесь ветер был потише. Очищенная от снега асфальтированная тропинка вела между высокими деревьями к длинному многоэтажному зданию.

Наконец нас пропустили, и мы вошли в холл. Здесь было тепло, тихо и пустынно. Рабочий день уже закончился, и все сотрудники разошлись по домам. В центре холла стоял бронзовый бюст Дзержинского. У подножия бюста — букетик свежих гвоздик. Прямо напротив входа располагалась раздевалка. Там мы повесили свою верхнюю одежду. Рядом с раздевалкой были кабинки пяти или шести лифтов. Винтовая лестница вела наверх. Мы покурили у урн в уголке холла, оглядываясь вокруг. Никому из нас прежде здесь бывать не приходилось.

Нас пригласили наверх. По винтовой лестнице мы поднялись на второй этаж и вошли в небольшой зал. Расселись по креслам и снова стали ждать. В зал вошла еще одна небольшая группа ребят, примерно нашего возраста. Они тоже расселись по креслам и стали ждать.

Скоро в дверях появились какие-то люди, по внешнему виду — начальство. Григорий Иванович был с ними. Они сели за стол президиума. Совещание началось.

Никто из руководства нам не представлялся. Только потом я узнал, что это были: один из заместителей начальника главка, кто-то из управления «С» (нелегальная разведка), Управления «К» (внешняя контрразведка) и начальник «афганского» направления управления «К» полковник Александр Титович Голубев.

Беседу начал заместитель начальника Первого главка. Он в общих словах рассказал о том, что обстановка в Афганистане сейчас сложная, что враги Апрельской революции при поддержке агрессивных кругов США и враждебных к нам китайцев гегемонистов пытаются дестабилизировать ситуацию... и так далее.

Затем было сказано, что все присутствующие здесь будут выполнять в Афганистане некую особую задачу, о которой сообщат нам позднее. Что в Афганистан мы вылетим скоро, но когда — нас известят позже. Что старшим нашей группы назначается полковник Голубев. Нашей группе придается несколько опытных сотрудников Первого главка со знанием местного языка (в зале с кресел привстали двое: оба восточной наружности, примерно лет сорока — сорока двух). Кроме того, в нашу группу включаются несколько сотрудников военной контрразведки (видимо, те незнакомые ребята, которые вошли в зал позже нас, были из Третьего главка).

Потом пошел разговор о большой ответственности, о том, что это будет почетная миссия, что партия и правительство нам доверяют, что Первый главк нам тоже доверяет... и так далее. В общем, ничего конкретного мы так и не узнали. Нет, кое-что узнали: хотя бы то, что летим в Афганистан.

Под конец было сказано, что, если кто не хочет или по каким-то причинам не может лететь выполнять ответственную миссию — тот может отказаться прямо сейчас. Ничего ему не будет. Отказников не оказалось. Есть вопросы? Нет вопросов!

Нам пожелали удачи и успехов. На этом совещание окончилось.

Как мне показалось, это совещание носило несколько формальный характер. Я подумал, что, скорее всего, в плане мероприятий по Афганистану каким-нибудь десятым или двадцатым пунктом было записано: «... Провести инструктаж и беседу с членами группы, в ходе которой...» и так далее.

Ну и ладно.

Было ясно, что затевается что-то серьезное и интересное. Это было здорово. Снова в гуще событий! Ведь все, что делается сейчас и что будет делаться потом нами —Ъто история. Не официальная, приукрашенная, обеленная, а настоящая — жестокая, кровавая, истинная. Узнают ли когда-нибудь об этом люди или никто ничего не узнает? Наверное, нет. Скорее всего, все наши дела будут похоронены в засекреченных архивах. Может быть, лет через десять, нет, через двадцать или двадцать пять кое-какие материалы в обезличенной форме будут использованы при обучении молодых ребят в Высшей школе... А мы, непосредственные участники этих событий, будем читать приглаженные и приукрашенные историками главы о событиях в Афганистане конца 70-х — начала 80-х годов и про себя усмехаться: все было не так, все было по-другому — гораздо проще и страшнее...

Елки-палки! А сколько же в нашей настоящей истории вот таких приглаженных, замалчиваемых, интерпретированных совсем по-другому строк и событий? Сколько людей, которые на самом деле вершили великие дела, осталось в тени? Вопросы необходимости сокрытия истинной информации о событиях, лицах, явлениях вообще-то диктуются политической целесообразностью и оперативной необходимостью — это мы проходили еще в Высшей школе. Да ладно, бог с ними, с этими теоретическими вопросами. Ведь мы служим не за деньги и не за награды. У нас есть Присяга, у нас есть Долг и офицерская Честь! А кроме того, мы — бойцы спецназа! Каким бы ни был приказ — мы его выполним! А уж историки пусть потом обеляют наши дела и втискивают то, что мы натворили, в рамки марксистско-ленинской теории развития общества...

Когда мы возвращались обратно к нашему автобусу, метель стихла. Шел мелкий снежок. Мы расселись по своим местам в теплом автобусе и поехали домой, на родной объект. Минут через пять все заснули под мерный гул мотора. На объект мы въехали уже ночью. Сонные, усталые и разбитые дальней поездкой, мы добрались до своих коек и завалились спать до утра.

На следующий день была отдана команда получить оружие и амуницию. Мы паковали рюкзаки, чистили автоматы. До получения формы дело не дошло — пришла команда: «Все отставить!» Снова все сдали на склады. И снова ожидание. Потом нам сказали, что вылетаем через день, в своей одежде летим до Ташкента, а там получим и оружие, и форму. Ну что ж, нам так еще лучше: меньше таскать да перегружать туда-сюда. Как говорят англичане: «Леди с возу — пони легче!»

На этот раз к выезду мы готовились осмотрительно: время зимнее, в Афганистане тоже зима. Надо брать с собой для «сугреву» спиртное. Мы скинулись и купили на группу два ящика водки. Подумали... и купили еще третий ящик. Руководивший закупками Саша из Горького с юморком сказал:

— Если водки окажется много — лишнее выбросим!

При этом все дико расхохотались, представив хозяйственного и неравнодушного к спиртному Сашу выбрасывающим «лишнюю» водку...

Взяли также кое-что из деликатесов: селедку, черный хлеб, лук, чеснок.

Наконец пришел день вылета, и рано утром мы покатили на уже знакомый нам Чкаловский.

Перелет до Ташкента прошел без особых событий. Мы где-то сделали посадку. Самолет заправлялся. Народ вылез на свежий воздух, но было холодно, дул пронизывающий ветер. Кругом, насколько хватало глаз, только припорошенное кое-где снежком поле. Вдалеке какие-то ангары. Бр-р-р! Невеселый пейзаж. И мы снова полезли в самолет: там хоть не дует...

Пребывание в Ташкенте было достаточно скучным и однообразным. Из гостиницы мы особо не отлучались: все ждали сигнала или указаний к дальнейшим действиям. Всю водку, которую заготовили для Афганистана, со скуки выпили. Пришлось снова все закупать. И снова запасы частично опорожнили. И снова мы их пополнили. Командир нашей группы Александр Титович к нам особо не приставал, вел себя спокойно и тактично, видя наши пьяные рожи (правда, и мы вели себя тихо: не буянили, не орали, сидели по своим номерам и играли в карты)...

Так прошло четыре дня.

Наконец что-то зашевелилось. Мы съездили в войсковую часть куда-то на дальнюю окраину Ташкента. Там получили оружие — автоматы, пистолеты, гранаты с запалами, а также форму, но не нашу, спецназовскую, а солдатскую! Гимнастерка, шаровары, солдатские кирзовые сапоги, ремень с белой бляхой (такие ремни носят стройбатовцы), зимнюю шапку, бушлат, нижнее белье, портянки. Да и автоматы были не наши любимые — десантной модификации со складывающимся металлическим прикладом, — а обычные солдатские АКМы с деревянными прикладами. Мы были в недоумении, однако помалкивали. Примерили форму, подшили подворотнички, нацепили общевойсковые эмблемы. Затем все это сложили в вещмешки и оставили в ангаре склада. С экипировкой мы провозились целых полдня. Там ж», в части, и пообедали.

А на следующее утро Титыч нам объявил, что мы сегодня вылетаем. Фу-у-у! Наконец-то! А то ведь от этого ожидания и безделья совсем отупеть можно.

Когда стало темнеть, нас привезли на аэродром и мы загрузились в здоровенный транспортный самолет. В нем уже стояли закрепленные цепями и колодками бензовоз и БРДМ. Загудели двигатели, задрожал пол. Рампа закрылась, самолет сделал разбег и взмыл в темное небо.

До места лететь минут сорок. Что нас там ждет? Какую задачу придется выполнять? Я выглядывал в маленький иллюминатор, но там все было черно.

А ребята уже разложили на брезенте закуску. Выпили «по чуть-чуть» (в огромном ангаре транспортника было прохладно). Потом, накрывшись все тем же брезентом, немного придремали. Наконец самолет пошел на посадку. Бортмеханик сказал нам, что приземляться будем на территории Афганистана, на нашей авиабазе в городке Баграм.

Баграм? Во дела! Ведь именно из Ваграма я улетал отсюда в сентябре... И еще думал: придется ли, мол, возвратиться? Вот и пришлось.

Приземлялись практически в полной темноте. Посадочная полоса была очень слабо высвечена тусклыми огоньками. Вот колеса коснулись земли, самолет подскочил, коснулся полосы еще раз, потом покатился, сбавляя скорость.

— Вот и приехали! — сказал Титыч, обращаясь ко мне. — Ты уже бывал здесь?

— Да, я отсюда улетал пару месяцев назад.

— Ну и что здесь есть?

— А черт его знает. Мы ведь тогда ничего толком не видели... Аэродром, ангары, пустыня...

— Ну, ладно, разберемся... Надеюсь, нас здесь встретят!

Когда мы выбрались из самолета, то оказалось, что никто нас не

встречает. Было темно, хоть глаз коли. Дул порывистый и холодный ветер, который нес с собой желто-коричневые тучи песка. Песок больно сек по лицу, забивался в глаза, в рот.

Появились какие-то солдаты в нашей форме, завели бензозаправщик и БРДМ и уехали на них. Самолет тоже куда-то урулил.

Минут через десять к нам подкатил БТР. Из верхнего люка вылез молодой офицер в нашей полевой форме, с кобурой на поясе, в хромовых сапогах, но в афганской фуражке. Он легко спрыгнул с брони и подбежал к нам.

— Вы инженерно-техническая группа? — спросил он.

— Да! — выступил вперед Титыч.

— Следуйте за БТРом!

Мы подобрали свои чемоданы и, увязая в песке, спотыкаясь о какие-то кочки, цепляясь за колючки, поплелись вслед за пылящей впереди бронемашиной.

— Хоть бы чемоданы погрузили на «коробку»! — в сердцах чертыхнулся кто-то из наших.

Километра через полтора затемненные фары БТРа высветили какие-то сооружения. Это оказались капониры. Такие я видел, когда служил в армии, — туда загоняют самолеты. Рядом с капонирами стоял палаточный городок.

Титыч вместе с офицером из БТРа пошел представляться какому-то руководству, а мы присели на наши пожитки и стали ждать. Через полчаса Титыч вернулся, и не один, а с солдатами. Те притащили нам свернутую огромную армейскую палатку.

— Ну вот, ребята, — сказал Титыч, — в этой палатке мы будем пока жить. Вон там лежат деревянные щиты. Надо их уложить, чтобы не на земле спать, а над ними раскидывать палатку.

Палатку устанавливали долго. То не хватало штырей, то не было веревок. Потом таскали раскладушки. Ни матрасов, ни подушек, конечно же, не было, не говоря уж о постельном белье. Часам к двум ночи все было готово, но хватились: а как же без печки? На улице колотун! Померзнем, к чертям собачьим!

Но сил на добычу буржуйки уже ни у кого не было. Заботливый Титыч снова куда-то ушел. Потом вернулся с двумя офицерами.

— Ребята! Вот они покажут вам, где переспать чуток... Там и позавтракаете... А часам к десяти утра снова все сюда собирайтесь, будем обустраиваться... Все свои вещи и оружие оставляйте здесь, в палатке. Тут будет охрана...

Мы прошли в глубь палаточного городка, офицеры по одному, по двое, а то и по трое пристраивали нас в палатки. Мне указали пустую раскладушку, расположенную очень удачно — недалеко от раскаленной буржуйки. Не раздеваясь и не снимая сапог, я завалился и тут же заснул мертвым сном.

Глава 36. Началась наша жизнь в Ваграме...

Началась наша жизнь в Баграме: постоянный холод, пыль, грязь. По утрам просыпаешься, хочешь помыться и побриться — вода в баке замерзла. Поднимешь крышку бака, постукаешь кружкой о лед — не разбить. Ну и ладно. Обойдемся пока без умывания. Подождем, пока вода растает. Через некоторое время все перестали бриться. Что толку? Вода холодная#. Только раздражение на лице получать. А специально разогревать воду на буржуйке для бритья — полдня потратить. Да и накладно все это — вода привозная! Хватило бы на питье. Все отпустили усы и бороды.

— Натуральная шерсть! — хвастали мы друг другу. — Лучше всякого шарфа!

С едой было плохо. Кормились мы солдатским сухим пайком, который еще в Союзе деятельные армейские хозяйственники предусмотрительно освободили от всего мясного. Открываешь коробку сухого пайка: сверху лежит бумажка, на которой написано, что должно быть внутри. В числе прочего перечисляются и мясные консервы. А вместо них — тошнотворный, цвета лежалого дерьма рыбно-перловый «Завтрак туриста».

— Эх, — мечтал Серега Чернота, — эту банку запихать бы в задницу сволочам-прапорщикам, ворюгам поганым!

Судя по твердости галет, эти сухие пайки готовили, наверное, еще к войне 14-го года, да вот достались они нам. Мы с умилением вспоминали наши спецназовские сухие пайки. Да и вообще много говорили о еде: вспоминали, кто и что любит есть, как хорошо пахнет жареная картошка, да еще с грибочками, да с хорошим куском жареного мяса, да с холодным пивком... При этом у всех наблюдалось обильное слюноотделение. В конце концов порешили, что в дальнейшем о жратве ни слова! Пусть каждый думает про себя...

В нашей палатке мы установили буржуйку. По очереди дежурили около нее, чтобы поддерживать огонь, особенно ночью. Топили саксаулом, который на самолете нам привозили из Союза. Здесь никаких дров не было. Саксаул был тверд, как железное дерево. Полдня мучились с его рубкой. «Одолженный» где-то в капонирах топор безнадежно тупился после двух-трех ударов. Хорошо, что у запасливого Бориса из Воронежа оказался при себе оселок: им точили наш драгоценный топор.

Свободного времени было хоть отбавляй. От нечего делать стали играть в карты. У нас было две колоды: одна совсем старая и растрепанная — этой колодой играли в «дурака»; а другая поновей — ею резались в «кинга». Эта игра увлекала и отвлекала от ожидания и неизвестности. Играли «на высадку». Правила были жестокие: чуть ошибся или неправильно раздал карты — вылезай из-за стола. В затылок уже дышат другие желающие. Играли днем, играли ночами...

А в воздухе уже витало: мы пойдем на Кабул, будем свергать Амина, будет большая стрельба...

К нам стали прибывать из Москвы новые самолеты, с которыми небольшими группами приезжали наши ребята. В этих же самолетах нам перебрасывали дополнительные боеприпасы, кое-какую амуницию. Обмундирования на всех уже не хватало. Закончились ботинки. Поэтому некоторые ребята из тех, что прилетели попозже, ходили в своей гражданской обуви.

Был налажен «воздушный мост», по которому из Ташкента в Баграм постоянно курсировали огромные транспортники. Выгружались бронемашины и подразделения наших десантников. Народу прибывало.

Из Кабула к нам приезжали ребята, жившие на нашей вилле: это те, которые выскакивали из самолета в сентябре. Они уже здесь вполне освоились. Активно занимались разведкой и рекогносцировкой.

Время от времени появлялось какое-то начальство, тогда Титыч уходил с ним совещаться.

Именно тогда мне приснился «вещий» сон. Снилось, что я нахожусь в каком-то огромном здании, бегаю по бесконечным коридорам, стреляю из автомата по каким-то людям в чужой форме, а они стреляют по мне. И вот я подбегаю к высокой двухстворчатой двери. Пытаюсь ее открыть, а она не открывается — заперта на замок. Отбегаю в сторону, кидаю гранату. И вдруг дверь падает на меня и придавливает к полу. А из комнаты выбегают афганские офицеры в фуражках с высокой тульей, пробегают по двери, под которой я лежу, и разбегаются в разные стороны. А я не могу никак выбраться, и автомат у меня выпал, не могу до него дотянуться. Острое чувство опасности и беспомощности... Тут я проснулся...

Я рассказал сон ребятам, и мы все единодушно решили, что сон, несомненно, в руку и что скоро начнутся боевые действия.

С очередной группой в Баграм прилетел Толя Муранов из Свердловска. Если вы помните, в прошлый раз Толя не попал в наш отряд из-за своего радикулита. Он тогда здорово переживал, проклинал всякими словами свой, как он выражался, «ридикюль», ходил уговаривать Бояринова, да все без толку. Ответ один: Родине нужны здоровые бойцы!

И вот Толя здесь. Он доволен, бодр, энергичен. Я искренне был рад за него.

Смотрю — появился Боря Суворов из Омска. Он тоже учился на нашем потоке. Его отставили в прошлый раз от поездки под предлогом того, что он холостой.

Тут я подумал, что затевается действительно что-то серьезное, если подбирают и гонят сюда всех, кто когда-либо заканчивал наши «диверсантские» курсы. Ведь приезжали и мужики лет уже под сорок. ,

На ночь по всему палаточному городку расставляли посты, запускали парные патрули из солдат. А надо сказать, что все солдаты были азиатской национальности. Мы их прозвали «мусульманский батальон». Кстати, наша группа под командованием Титыча числилась именно в этом батальоне и называлась «группа инженерно-технической поддержки». Офицеры «мусульманского батальона» взаправду считали нас инженерами и всерьез спрашивали, когда же придет из Союза наше оборудование — колючая проволока, охранная сигнализация, средства радиосвязи...

Многие бойцы «мусульманского батальона» плохо владели русским языком, да и вообще, видимо, были не в ладах даже с арифметикой. Каждый день в городке назначался пароль.

Например, сегодня пароль — цифра «семь». Патруль, видя в темноте кого-то, спрашивает: «Стой, кто идет!» — и говорит: «Четыре!» А человек должен ответить: «Три».

«Три» плюс «четыре» получается «семь».

Однажды глубокой ночью мы сидим, играем в «кинга» и слышим из палатки:

— Стой! Кто идет, да? Чатырэ!

А в ответ:

— Сваи, да! Сэм!

— Харашо, прахади, да!

Все на секунду притихли, что-то высчитывая.

— А какой сегодня пароль? — спросил кто-то.

— Семерка!

Мы так и грохнули от смеха. Ну и охраннички! Так всех порежут, а они и не заметят.

Однажды вечером поступила команда:

— Тревога! В ружье!

Мы надели каски, подхватили автоматы, ввинтили в гранаты запалы и выскочили на улицу. Озабоченный Титыч бегом повел нас к двум УАЗам. Мы забились в машины и куда-то помчались. За нами пылил крытый грузовик с нашими ребятами.

По дороге Титыч объяснил, что на взлетной полосе диверсия: кто-то вырубил все сигнальное освещение и наш транспортник чуть не грохнулся в темноте.

Мы промчались по проселку и наконец выскочили на бетонку аэродрома. Здесь было темно. Вдруг кто-то крикнул:

— Вон там! Мужики! Вон, слева кто-то шевелится!

Мы почти на ходу выпрыгнули из машин и увидели слева несколько фигур, которые воровато копошились у каких-то ящиков.

Увидев нас, неясные в темноте фигуры метнулись в разные стороны, пытаясь скрыться.

— Не стрелять! — крикнул Титыч. — Брать живьем!

Короткий рывок. Одного догнали и сбили с ног. Тут же прихватили и другого.

— Сколько их было?

— Да вроде бы двое!

Пойманные пытались вырываться и что-то кричать. Мы решили, что они криком хотят предупредить возможных сообщников, поэтому заткнули им рты тряпками, найденными в машине, быстро связали и бросили на пол УАЗа.

Когда их вязали, один, тот, который покрупнее, здорово брыкался, и Титыч очень ловко саданул его сапогом под кобчик. Злоумышленник тут же задохнулся от боли и обмяк.

— А Титыч-то наш — орел! — шепнул мне Серега Чернота.

— Молодец! — подтвердил я.

Мы в темпе обежали окрестности, но, насколько можно было видеть в кромешной темноте, вокруг вроде никого больше не было. Внезапно на взлетно-посадочной полосе вспыхнули огни.

— О! Загорелись! — воскликнул кто-то из ребят.

— Ладно, поехали назад, — сказал Титыч, — вы хорошо смотрели, никого больше нет?

— Никого не видно!

— Все. Поехали, там с ними сейчас разберемся... — садясь на переднее сиденье УАЗа, удовлетворенно проговорил Титыч. При этом он обернулся назад и погрозил лежащим под ногами пленникам: — У-у-у! Гады!

Злоумышленников мы отвезли в капониры, и Титыч остался там разбираться с ними, а мы возвратились в нашу палатку.

Минут через пятнадцать вдруг прибегает Титыч, очень взволнованный и как бы смущенный чем-то, и с ходу:

— Ребята, у кого водка осталась, дайте бутылку взаймы! Я потом отдам!

Народ притих, друг на друга поглядываем: водку-то всю давно уж выпили.

— Ребята, может, у кого осталось? Очень нужно!

Смотрю, один из наших полез в рюкзак, достает бутылку:

— Вот, Александр Титович! Если уж так надо — берите! Это я на свой день рождения приберег, хотел ребят угостить...

— Вот хорошо! Ну, ладно, я побежал!

— Александр Титыч, а что случилось-то?

Титыч замешкался у входа, повернулся и говорит:

— Перестарались мы... Те, кого поймали, вовсе не диверсанты! Один — афганский начальник авиабазы, а другой — его заместитель. Когда свет погас, они побежали на взлетную полосу неполадку устранять... Там вроде замыкание какое-то было... — Титыч покаянно вздохнул и потупил глаза. — А я этого начальника по кобчику... Он говорит, что до сих пор больно: сесть не может! В общем, пойду извиняться!

Титыч ушел.

Часа через два мы с Володей Быковским пошли прогуляться перед сном. Когда проходили мимо капониров, до нас донеслось нестройное пение. В холодном декабрьском воздухе пыльной Баг-рамской авиабазы в самом сердце Афганистана диковато было слышать:

Если б зн-нали вы-ы-ы,

Как мне дор-ро-ги-и-и Подмоско-о-вные ве-че-р-ра-а-а!

Судя по чувственной выразительности исполнения и тональности голосов, певцы крепко поддали. Мы с Володей переглянулись и заулыбались: было и без слов понятно, что Титыч помирился с начальником авиабазы.

А самолеты из Союза все прибывали и прибывали...

С очередной волной к нашей группе добавилось еще несколько человек. Все они были сотрудниками Первого главка и владели персидским языком. Один — совсем молодой парень — лейтенант, только что Вышку закончил. Другой — постарше, а двое — вообще, по нашим понятиям, деды. Нормальные мужики оказались, в коллектив влились сразу. Самого старшего из них — Мусаича — мы стали звать Отец Солдата. Он здорово был похож на того киногероя. Молодой держался застенчиво и тихо. А тот, который постарше — Саша Звезденков, оказался братом моего однокурсника по Высшей школе.

Саша мне рассказал, что здесь затевается очень серьезное дело со стрельбой и с кровью. И что в Центре многие сотрудники заранее отказывались сюда ехать. Один даже специально пошел на медкомиссию, чтобы доказать, что у него плохое здоровье и что его нельзя посылать на войну. Врачи дали заключение, что здоровье у него хорошее и ехать можно. Тогда этот ухарь раздобыл где-то медицинскую справку о том, что у него на ногах плохо растут ногти, и сумел доказать, что с таким недугом его нельзя посылать в регионы с жарким сухим климатом. Комедия, да и только!

Глава 37. Когда я в очередной раз...

Когда я в очередной раз вышел из палатки прогуляться перед ужином, то обратил внимание, что ситуация вокруг капониров сильно изменилась. Небольшая площадка у входа оказалась огороженной колючей проволокой, над входом на кольях была растянута маскировочная сетка. Я подошел поближе и увидел, что на площадке прогуливаются несколько человек в длинных солдатских шинелях без хлястиков. Одна из фигур показалась мне знакомой. Да это же Сарвари! Точно! Асадулла Сарвари собственной персоной! А кто же с ним еще? Ага! Вон маленький Гулябзой! Шепчется с каким-то мужичком среднего роста с очень темным лицом и толстым горбатым носом, который делал его похожим на тапира.

Я тогда еще не знал, что человек, похожий на тапира, — Бабрак Кармаль, — будущий президент Афганистана! Именно в тот день его и костяк будущего правительства Афганистана привезли в Баграм на одном из наших транспортных самолетов. Их сопровождали бойцы тогда еще мало кому известной группы «А», которую впоследствии назовут «Альфой».

Тут Сарвари всмотрелся и узнал меня.

— О! — воскликнул он. — А ты уже здесь! А ребята ваши здесь тоже?

— Все здесь, товарищ Сарвари! — ответил я.

— Ну, тогда все хорошо! Мы победим! Вы уж постарайтесь, как следует, мы будем вашими должниками до конца жизни! — Он оглянулся и, понизив голос до шепота, сказал: — Кровавый Амин должен быть жестоко наказан! Ему не место на земле! Ну, ладно, увидимся еще...

Сарвари попрощался и отошел от меня. Я хотел тоже уйти, но ко мне приблизился какой-то парень — здоровенный, как шкаф, метра под два ростом, одетый в нашу спецназовскую форму. Приглядевшись, я увидел, что у входа в капонир стоят еще несколько таких же крепеньких ребят. Но ни одного из них я, как ни странно, не узнавал. Ну не было у нас на КУОСе этих ребят! Да и вооружение у них было другое. На поясе — американские обоюдоострые штыки от М-16, «Стечкины» с многочисленными подсумками, новые автоматы АК-74 с «прыгающими» малокалиберными пульками...

— Здорово! — сказал мне верзила.

— Привет! — ответил я.

Так я познакомился с Лешей Баевым — бойцом группы «А».

Мы долго темнили, выпытывая, кто есть кто. Я нутром чувствовал, что эти ребята из нашей «конторы», из КГБ, а понять, из какого подразделения, не мог.

Леша, естественно, тоже ничего конкретного не говорил. В конце концов мы все же уяснили, что мы из одной системы. Ну и ладно. Не хочет говорить — не надо. И тут я сообразил, что Леша подошел ко мне вовсе не из простого любопытства, а из-за того, что я вступил в контакт с Сарвари. Судя по всему, эти ребята их охраняли и ревниво оберегали от чужих взоров. Вот и сейчас они внимательно следили за тем, как разворачивается разговор. Чтобы не мучить людей, я прямо сказал Леше, что знаком с Сарвари еще с сентября и помогал ему уезжать отсюда.

— Я ведь все понимаю, сам летом был в таком же положении, как и ты: охранял их... Так что не волнуйся. Если что, я живу вон в той палатке. Группа Титыча, «мусульманский батальон». Заходи при случае...

— А-а-а! Ну, тогда все ясно! — облегченно сказал Леша. — Только ты вот что... не ходи сюда больше, а то начальство зудеть будет... расшифровка, неприятности, то да сё... И помалкивай, что их видел. Ладно?

— Нет проблем.

Я возвратился к своей палатке, остановился у входа и закурил. Уже стемнело, и стало прохладно. По ночам тут уже случались заморозки. И на рассвете, пока солнце только еще всходило, вся местность вокруг серебрилась изморозью. Невдалеке послышался дробный топот сапог, голоса сержантов:

— И р-р-аз, и р-а-аз! И раз, два, три! Левой, левой! Под-равняться!

Это вышли на вечернюю прогулку подразделения нашего «мусульманского батальона».

— Запе-е-е-вай!

А у меня из головы все не выходила неожиданная встреча с Сарвари, усиленные меры охраны группы афганцев у капонира...

Ну что ж, подумал я про себя, все ясно. Сарвари, Гулябзой и прочие с ними — это, судя по всему, новое правительство. Иначе что бы им здесь делать? А значит, очень скоро мы будем брать с боем Кабул и свергать Амина... Мясорубка еще та будет...

На следующее утро провели совещание, на котором Титыч, сверяясь по бумажке, распределил нас по БТРам «мусульманского батальона». Наша задача: познакомиться с командиром машины и экипажем, проверить боеготовность БТРа, быть готовым в составе экипажа в качестве старшего машины совершить марш-бросок по маршруту Баграм — Кабул с возможным ведением боевых действий в городе.

— Все ясно? Вопросы есть? — спросил Титыч.

Вопросов было много, но задавать их бессмысленно: что Титыч мог сказать — он сказал. Остальное — спрашивай не спрашивай — все равно не узнаешь.

— Ясно... что дело темное... — вполголоса сказал кто-то из наших.

— Пока ничего больше к сказанному добавить не могу! — подвел черту Титыч.

БТРы «мусульманского батальона» стояли в небольшой ложбине на окраине охраняемой зоны. Около них возились экипажи и приданные им отделения бойцов-пехотинцев. Я познакомился со своим экипажем. Это были солдаты срочной службы — молодые ребята восточной наружности, которые приняли меня очень радушно. Командир машины — сержант по имени Аслан — рассказал, что он родом из Узбекистана, что его БТР находится в отличном техническом состоянии, а экипаж готов выполнить любую задачу. Я предложил завести машину. Водитель проворно вскарабкался на броню, скользнул в люк, запустил стартер, и двигатели взревели. Я тоже залез в БТР, сел на место командира, предложил проехаться туда, сюда. Насколько я мог судить, машина вроде бы была технически исправна. Я перебрался на место стрелка, покрутил в разные стороны пулемет. Все работает. Осмотрел инструменты, боезапас. Порекомендовал навести внутри порядок, сложить, как следует, патроны, гранаты, чтоб не валялись под ногами.

Ребята рассказали, что они раньше служили кто где — по разным войсковым частям. Всех вместе их собрали в Чирчике, на базе десантно-штурмовой бригады. Там они получили оружие, БТРы и все прочее. Там же в течение нескольких месяцев проходили боевую подготовку. Как выяснилось, сюда они прилетели с теми же БТРами, на которых учились ездить в бригаде. БТРы были уже явно не новыми, а скорее старыми. Но, по утверждению Аслана, именно их машина всегда была лучшей в бригаде. Это замечание я пропустил мимо ушей, зная склонность восточных людей к преувеличениям и похвальбе. Более того, у меня возникли неприятные мысли по поводу того, что на боевое задание, причем очень серьезное, выделяют подержанную бронетехнику, мягко говоря, не первой свежести. Как впоследствии выяснилось, мои предчувствия по этому поводу оправдались...

На прощание я оставил экипажу несколько пачек сигарет с фильтром из моего московского запаса, чем они были несказанно довольны (ребята курили термоядерный нервно-паралитический «Памир»).

Впоследствии я каждый день навещал свой экипаж, побеседовал практически с каждым бойцом.

А вечером того же дня в палатку к нам забежал Яша. Он был преподавателем тактики на КУОСе, а теперь стал командиром нашего отряда. Небольшого росточка, крепенький, с лицом монгольского типа, очень приятный и компанейский мужик.

Поздоровавшись со всеми, Яша спросил:

— Ребята, кто из вас раньше был в Кабуле?

Нас отозвалось несколько человек.

— А в чем дело?

— Вы на рекогносцировки ездили? — поинтересовался Яша.

— Конечно, ездили, — ответил я, — практически весь город исколесили и исходили.

— Это хорошо... А ни у кого случайно карты Кабула не осталось?

— У меня есть...— отозвался Боря из Воронежа, полез в рюкзак и достал небольшой буклет — туристическую карту Кабула.

Яша с интересом развернул буклет, стал рассматривать схематичные изображения улиц города и достопримечательностей.

— Да... — сказал он, — негусто, конечно. Хорошо... Через полчасика зайдите в «командирскую* палатку, там будет небольшое совещание. Послушайте. Может, что подскажете... Ладно?

Яша ушел, а мы вышли на улицу покурить и обсудить ситуацию.

— Ну и что это значит? — спросил Серега Чернота.

— Да... Мне особенно не нравится вопрос насчет карты, — отозвался Боря из Воронежа. — Неужели у них нет карты города? Я ведь ее тогда летом купил как сувенир, а сейчас просто на всякий случай в чемодан бросил...

— Если нам придется воевать по туристической карте, то наше дело хреновое... — сказал отчаянный пессимист Володька Быковский.

— Да ладно, ребята, чего паниковать, — вмешался я, — скорее всего у Яши под рукой в данный момент просто не было нормальной карты, вот он и схватил эту. Ведь вопрос серьезный! Да и сам представь, Володь, — обратился я к Быковскому, — ну какому дураку придет в голову планировать вот таким образом операцию: без карты, без хороших разведданных, без прикрытия и гарантии победы, причем с нашим участием. Ты знаешь, сколько на нашу учебу и подготовку государство денег затратило? И что же, такие деньги на ветер бросать будут? Вряд ли...

— Мне тоже так кажется! — поддержал меня Чернота.

Мы отряхнули щеткой от пыли сапоги (мартышкин труд: кругом пыль, и сапоги после нескольких шагов снова приобрели свой прежний вид) и не спеша потянулись к «командирской» палатке.

Там на складных алюминиевых стульях уже сидели офицеры из «мусульманского батальона», старшие некоторых наших подгрупп, какие-то незнакомые нам военные, несколько офицеров-десантников. Все были в солдатской форме и с солдатскими погонами. Лычка ефрейтора на погоне означала, что его владелец имеет звание от лейтенанта до капитана. Две лычки младшего сержанта обозначали звания от капитана до майора, сержант — подполковник, а старший сержант — полковник.

Мы со всеми поздоровались. Отдельно поздоровались с Мишей — начальником особого отдела «мусульманского батальона». Миша тоже был из среднеазиатов, худощавый, моторный, очень деятельный. Мы с ним пару раз выпивали, беседовали, и он нам очень понравился.

Вот и начальство появилось. За стоящий перед нами стол сел командир «мусульманского батальона» — крепкий, высокий и немногословный майор угрюмого вида с загорелым широкоскулым лицом и раскосыми глазами (таджик или узбек?). Рядом с ним сел наш Яша, который все продолжал о чем-то шептаться с каким-то, лет тридцати пяти, человеком в нашей, спецназовской форме. Рядом сели еще несколько человек, в том числе наш Титыч.

— Ну что... Все собрались? — спросил, ни к кому отдельно не обращаясь, незнакомый нам человек в полувоенной форме без знаков различия (такую в Афгане носили наши военные советники). — Тогда будем начинать...

И он стал рассказывать нам, какие неисчислимые беды принес афганскому народу кровавый режим Амина и какой ущерб имиджу СССР и нашей миролюбивой политике наносит все, что сейчас творится здесь... Массовые репрессии... Расстрелы мирных жителей...

Сидящий рядом со мной Серега Чернота начал подремывать и вдруг явственно всхрапнул. Я толкнул его локтем:

— Серега, не спи, замерзнешь!

— Слушай, они что, политзанятия с нами проводить будут? На хрена мы пошли сюда? — пробормотал Серега.

Но тут оратор потихоньку начал переходить к сути дела. Многозначительным тоном он сообщил нам, что «по полученным данным, Амин, возможно, связан с ЦРУ США» и что объективно он действует в интересах «США, мирового империализма, китайского гегемонизма и региональной реакции» (имелся в виду Пакистан).

Получалось, что, куда ни кинь, Амина надо убирать. Оратор заверил нас, что весь прогрессивный народ Афганистана хоть сейчас готов встать на борьбу с тираном. Я подумал: как народ — не знаю, а уж Сарвари и Гулябзой, сидящие с (/своими дружками в капонире, так это точно! Хоть сейчас готовы... нашими руками свергать тирана. Не щадя... нашей крови и жизни. А нам-то что: это наша работа, служба такая... Уж поскорей бы все свершилось, а то так здесь надоело! Чего тянем? Свергать так свергать! Отработали — и по домам! А то сидим, ♦удовольствие» растягиваем...

Затем слово взял наш Яша. Про политику он не говорил. Он стал излагать нам план боевой кампании, в которой нам предстояло участвовать.

Когда речь зашла о самых что ни на есть конкретных вещах, нам всем стало несколько не по себе. Мы и сами были ухари хоть куда, но такого никто из нас даже и ожидать не мог. По изложенному им плану завтра или послезавтра мы должны были сесть на БТРы «мусульманского батальона», молодецким ночным марш-броском преодолеть 70 километров и ворваться в Кабул. Там мы должны разделиться и небольшими группами атаковать и захватить все важные правительственные объекты.

На этих объектах местные люди якобы ждут не дождутся нашего появления. Стрелять вроде и не придется: обо всем уже позаботились и договорились; и все тут же будут нам сдаваться и выходить с поднятыми руками. Более того, весь народ готов подняться на борьбу с режимом Амина; стоит нам появиться на окраине города, как к нам присоединятся огромные людские массы, которые сметут прогнившего тирана и его приспешников...

Самое сложное задание будет у группы БТРов... Яша посмотрел на какой-то мятый листок и назвал номера машин, среди которых я уловил и номер своего. БТРы пойдут занимать расположенный в самом центре Кабула дворец Арк — резиденцию Амина.

По плану мы в составе пяти БТРов должны на огромной скорости снести броней парадные ворота дворца. Быстро подавить из гранатометов стоящие с внутренней стороны вблизи ворот два танка (которые вроде бы даже вкопаны в землю по башни) и две или три БМП, а затем разъехаться вправо и влево по узким дорожкам вдоль четырехэтажных казарм, где располагаются гвардейцы. При этом на броню вылезет переводчик, в мегафон («мегафоны мы вам привезем позже») объявит, что антинародный режим кровавого Амина пал, и предложит гвардейцам сдаваться и выходить из казарм без оружия и с поднятыми руками. Предполагается, что гвардейцы тут же выйдут из своих казарм... Ну и так далее...

При этом нам надо проявлять максимум дружелюбия, доброжелательности и улыбчивости, а если кто-то из нас попытается затеять ненужный шум и стрельбу, если у нас не выдержат нервы, то разбираться с виновными будут по всей строгости закона! Ведь мы находимся на территории дружественного нам государства, и любой случайный выстрел или неосторожно брошенное слово могут послужить причиной международного скандала.

Чем дольше слушал я Яшу, тем больше во мне росло убеждение, что либо я сошел с ума и неадекватно оцениваю действительность и сказанное, либо Яша сошел с ума. Все, что он говорил, не вязалось с реальностью! Это был чистый авантюризм, элементарное незнание обстановки и полнейшая безграмотность. У меня даже слов не находилось...

Мы тогда не знали, что Яков Семенов, оглашая этот план, и сам сгорал от стыда. Конечно же, это была не его задумка. План составил какой-то большой военный начальник (не помню его фамилию). Потом уже Яша говорил мне, что высокое руководство поставило его как старшего всей нашей группы практически в безвыходную ситуацию: вот вам план действий — действуйте. Все возражения — признак трусости...

Я огляделся по сторонам: у всех присутствующих были озадаченные и растерянные лица. В президиуме Яша и Титыч стыдливо отводили глаза. Да что же это такое? Нас хотят просто гнать на убой? Да бог с нами, ведь за державу обидно, если нас здесь просто перебьют как кроликов.

— Какие будут вопросы? — мрачно спросил Яша.

Присутствующие молчали, и было слышно, как полуснулая поздняя муха вяло жужжит около подвешенной к стойке палатки тусклой электрической лампочки.

Объявили перерыв на перекур. Все вышли из палатки на свежий воздух. Закурили, разбились на группки, стали вполголоса обсуждать услышанное. В принципе мнение у всех было едино: предложенный план — дикость, рожденная незнанием обстановки. План явно составлял дилетант. Но вслух об этом никто открыто не говорил. Все понимали, что это — решение какого-то неведомого нам высокого руководства. Не исключено, что здесь приложили руку и наши партийные советники. Кстати, очкастый докладчик, который толковал про Амина-узурпатора, судя по ухваткам и гладкой речи, вполне смахивал на представителя последних. Против них не попрешь! Это все равно что мочиться против ветра: себе дороже!

Вторая часть нашего совещания получилась скомканной. Все задавали вопросы, на которые ни у кого не находилось ответов.

Например, вопрос с воротами дворца Арк, которые мы должны снести БТРом. Для этого машину нужно разогнать до хорошей скорости, однако, чтобы подъехать к воротам, надо сделать прямо у них поворот почти на 90 градусов. Естественно, скорость будет снижена до минимальной. Так что, как ни корячься, а массивные ворота на скорости 5—10 километров в час не снесешь!

А как подавить гранатометами два вкопанных в землю танка? Да эти танки в щепки разнесут наши БТРы при первом же приближении! Что значит танковая пушка против крупнокалиберного пулемета и слабенькой брони БТРа? Здесь все ясно и младенцу...

А эти казармы с гвардейцами? Там их, как минимум, тысячи две. И вот мы с двумя БТРами приезжаем, и они нам тут же сдаются! Смех, да и только. А если они начнут стрелять? Нам надо ответить огнем и подавить! А как мы сможем подавить огневую точку, например, на четвертом этаже казармы? Да нас просто сверху расстреляют из гранатометов, забросают гранатами — и дело с концом!

Так ни с чем мы и разошлись. Обсуждение продолжили уже в своей палатке.

Глава 38. Всем было совершенно ясно...

Всем было совершенно ясно: если прикажут — мы пойдем. Это — как действие непреодолимой силы. Если вверху что-то задумали, то тут хоть тресни — делай, и все!

Через день утром нам объявили, что сегодня в ночь мы выступаем на Кабул. Однако в полдень дали отбой. Этому предшествовало одно событие: внезапно погрузились на самолет и улетели в Союз все жившие в капонире представители нового правительства Афганистана. Почему? Зачем? Что случилось? Ответа на эти вопросы не было.

Так или иначе, авантюрный вариант плана сорвался.

Потом нам объявили, что мы все-таки поедем в Кабул, но сразу воевать не будем. Просто переберемся на новое место дислокации: у дворца на Дар-уль-Аман, который Амин избрал своей резиденцией. Мы расположимся в непосредственной близости у дворца под предлогом его охраны. Кстати, Амин неоднократно просил выделить для обеспечения его безопасности советское подразделение. Вот мы в составе «мусульманского батальона* и будем этим подразделением!

Ну что ж, это уже гораздо лучше и умнее!

А куда же денутся десантники? Они тоже войдут в город, но рассредоточатся по другим объектам.

Молодецкий марш-бросок на Кабул решили провести ночью.

Когда стемнело, мы со всем своим нехитрым скарбом расселись по приписанным БТРам. БТРы построились в колонну. Часть «мусульманского батальона* и десантников оставалась на месте охранять авиабазу, обеспечивать безопасность южного крыла «воздушного моста», принимать грузы и т.д.

Поехали...

Водителям машин было приказано держать соответствующую дистанцию, ни в коем случае не терять из виду впереди идущую машину. Ни карт, ни схем движения в БТРы не дали.

Не прошло и пяти минут движения, как мой БТР начал выказывать признаки неисправности. Скорости переключались с раздирающим душу скрежетом. Двигатели то выли на каких-то диких оборотах, то вдруг глохли, надсадно визжал стартер, заводился только один двигатель. Потом стала «западать» скорость. Нас стали обходить, обдавая едкой пылью и гарью выхлопных газов, идущие позади машины.

— В чем дело? — угрожающим тоном поинтересовался я у сержанта—командира машины, который вот уже полторы недели заверял меня в полной технической исправности и боевой готовности БТРа.

— Все в порядке, товарищ начальник! Сейчас все наладим!

Однако дело кончилось тем, что все двигатели окончательно заглохли и мы остановились.

— Ну, так что? Мы поедем или как?.. — спросил я.

— Не заводится, да! Чего я изделаю! — как-то легко и совершенно беззаботно ответствовал водитель и облегченно откинулся в своем кресле.

Я приоткрыл верхний люк и огляделся. Уже полностью стемнело. Нас обгоняли последние машины колонны. Вот уже скрылись красные огоньки задних габаритов последнего грузовика. Потом мимо пропылила БМП хвостового дозора. Все. Колонна ушла. Кругом темно. Небо затянуло тучами, ни звездочки не видно. Куда ехать? В какую сторону?

— Рация работает?

— Нет, что-то в проводке сломалось... — отозвался сержант.

Тут меня прорвало. Это что же такое?! Ведь все это время я им

уши прожужжал о том, что машина должна быть полностью готова. И вот результат! Ни хрена не сделано! А эти засранцы сидят себе спокойно...

— Ну-ка, вылезайте и срочно ремонтируйте! Что расселись! — прикрикнул я.

Сержант даже не повернулся ко мне и только пожал плечами, а водитель снова пробурчал недовольно:

— Чего я изделаю... здесь балшой рэмонт нужен...

— Машина старая... — равнодушно поддержал его сержант.

А сидевшие в отсеке солдаты — человек семь — вообще не обращали внимания на происходящее. Они весело галдели между собой на своем языке. •

Тогда я вспомнил, что несколько дней назад, когда мы выпивали с особистом «мусульманского батальона» Мишей, он заявил нам, что с солдатами этого батальона по причине их национального менталитета иногда надо разговаривать с позиции силы. То есть буквально он сказал так: «Этих баранов нужно бить по морде — тогда они будут шевелиться и что-то делать! А если по-хорошему — на голову сядут! Мы с комбатом как-то полушутливо заговорили о том, чтобы в качестве дисциплинарного наказания бить их палками, как положено по шариату...»

Может быть, попробовать? Что мне терять?

Я вытащил из кобуры пистолет, передернул затвор и, специально придав голосу яростной дрожи, тихо сказал:

— Так. Хорошо. Для вас я здесь старший командир. Мы находимся на боевой операции. Значит, с вами я буду поступать по закону военного времени. Если через десять минут неисправность машины не будет устранена, я расстреляю сержанта! За умышленное неисполнение приказа о боеготовности и срыв особо важного задания!

При этих словах я саданул рукояткой «Макарова» по обтянутой танкистским шлемом голове сержанта. Тот ойкнул и, скорчившись на своем сиденье, втянул голову в плечи. Не от боли (попробуй-ка пробить танкистский шлем!), а от страха. Как раз то, что мне и надо!

— А еще через десять минут я расстреляю водителя! — Я перегнулся и шарахнул по башке водителю. Окончательно войдя в образ, я обернулся к сидящим в отсеке солдатам и пояснил им: — А потом и вас всех расстреляю, так как вы — пособники вот этих вредителей!

Солдаты отпрянули от меня и затихли, испуганно поблескивая глазами.

Потом я демонстративно отогнул обшлаг бушлата, взглянул на часы и голосом старшины, дающего команду на подъем новобранцам, крикнул:

— Время пошло!

С моими подопечными произошли удивительные изменения. Все тут же вскочили, открыли люки, выскочили из БТРа. Водитель расторопно вскрыл моторные отсеки и залез туда с головой. Члены экипажа сгрудились вокруг него, услужливо подавая ключи и прочие инструменты. Я тоже вылез наружу, спрыгнул на пыльный проселок и закурил, поглядывая на солдат. Все-таки убеждение — великая сила!

— Товарищ командир! Сейчас мы устраним все неполадки! — заверил меня ужом вывернувшийся из столпившихся солдат сержант.

Я злобно посмотрел на него и прошипел:

— А ну, быстро ремонтируй рацию, гад вонючий!

— Есть, товарищ командир! — Сержант мухой юркнул в БТР и прокричал весело изнутри: — Через две минуты все будет готово! Здесь просто контакты отошли или окислились! Я мигом, товарищ командир!

Действительно, минут через пять рация заработала. Я связался со старшим колонны и доложил о поломке.

За нами прислали БТР с офицером-механиком. Когда он, вытирая ветошью руки, отошел от моторного отсека, я его спросил:

— Ну, что?

— Хана! — коротко ответил механик. — Все машины — старье! Свой ресурс они уже отходили дважды... Будем тянуть на тросе. Ваша машина — уже четвертая...

Все семьдесят с лишним километров от Баграма до Кабула мы ехали на буксире, на гибком тросе.

Колонна двигалась черепашьим шагом. Треть машин вышла из строя, и их тащили на буксирах чудом еще не заглохшие остальные. Если кто не знает, что такое ехать в буксируемом на гибком тросе заглохшем БТРе, я скажу коротко: не приведи бог! Резкие рывки, от которых кажется, что вот-вот отвалится голова, неожиданные остановки, снова рывки. А кроме того, пронизывающий до костей холод. Двигатель не работал, печка, естественно, не включалась... И так около четырех часов!

А если бы все-таки настояли на том идиотском плане с ночным марш-броском и последующим вступлением в бой? Удивительно, будто люди живут на другой планете и в другом измерении! Какой умник мог планировать такое? И еще, вроде всем понятно, для чего мы находимся здесь. Почему же не выделили новую бронетехнику? Почему дали эти развалины, которым давно уже место на свалке? Все эти мысли вяло ворочались у меня в голове. Я отлично понимал, что ответа никто никогда не даст и что наверняка кто-то нажился или наживается на всех этих делах. Обидно! Но ничего не поделаешь! У нас виноватыми бывают только «стрелочники»...

Но всему бывает конец. Наступил конец и этому мучению. Мы въехали в Кабул со стороны северного КПП. Когда-то, как мне казалось, давным-давно мы выезжали с этого КПП на Баграм. Здесь нас чуть не прихватили с опальными министрами, которых мы тайно вывозили в Союз...

Тут колонна в очередной раз остановилась.

Я высунулся из люка и вдруг заметил, что на броне соседнего БТРа сидит весь его экипаж, более того, они весело переговариваются с афганскими солдатами, стоящими у КПП!

— Ну-ка послушай, о чем они говорят! — приказал я своему сержанту. Тот высунулся из люка, пару минут вслушивался, потом доложил:

— Товарищ командир, афганцы спрашивают, кто мы такие и откуда едем, а наши отвечают, что мы из Союза... из Чирчика, который под Ташкентом... что мы едем из Баграма и будем жить в Кабуле...

— На каком языке они говорят? На дари, что ли? — спросил я.

— Нет, на таджикском... Афганцы говорят, что они тоже по национальности таджики, земляки, значит, зовут чай пить...

Сержант с явным интересом вслушивался в беседу и, похоже, не находил в этом ничего предосудительного.

— Скажи им, чтобы прекратили болтать и не высовывались из машин! — приказал я сержанту. Тот что-то прокричал солдатам, но те только отмахнулись.

Так. Вся конспирация и все предосторожности — к чертовой матери! Ведь инструктировали же этих ослов: в контакт с местными не вступать ни в коем случае! И вот тебе...

— Вызови мне по рации старшего колонны! — раздраженно сказал я. — Да поживей, что уши развесил? Давай сюда! — Я взял микрофон и сообщил старшему о несанкционированных контактах наших «мусульман* с местными. — Надо срочно пресечь! Надо передать по всем машинам, чтобы никто не высовывался наружу! Как поняли, прием!

— Вас понял! Спасибо! Я им, засранцам, покажу небо в алмазах! Конец связи... — ответил комбат — старший колонны.

В витиеватых матерных выражениях комбат так доходчиво объяснил нежелательность контактов с местным населением и военнослужащими, что солдат с брони как ветром сдуло.

Однако позже, уже в городе, к нам в колонну затесалось две или три автомашины с местными номерами. Судя по всему, это была служба наружного наблюдения контрразведки. Когда колонна стопорилась на перекрестках, афганцы открывали дверцы машин и перекликались с нашими «мусульманами», которые, памятуя энергичное наставление комбата, на броню не вылезали и вели беседу, высунувшись из верхних и боковых люков БТРов. Я заметил, что афганцы что-то перекидывают нашим солдатам. Присмотрелся — они бросали пачки сигарет, которые наши «мусульмане* с криками восторга ловили...

Меня снова кольнуло дурное предчувствие. Как тогда, летом, во время мятежа в крепости Бала-Хисар, я подумал, что с этими ребятами много не навоюешь: продадут с потрохами! Не будут они воевать против своих соплеменников, особенно если все это продлится долго...

А между тем колонна начала петлять по кабульским улицам. Вот мы поехали в сторону микрорайона. Здесь от колонны отделилась группа десантных БМД и скрылась за поворотом. Они до поры до времени будут прятаться где-то здесь, на каком-то нашем объекте... Вот мы повернули к дороге на крепость Бала-Хисар. И снова от нас откололись несколько бронеединиц.

Наконец колонна выбралась на проспект Дар-уль-Аман. Ага, вот она, та самая лавка, где я когда-то хотел купить в качестве сувенира офицерскую фуражку. Проехали наше посольство. Доехали до краснокирпичного, похожего на средневековую крепость здания министерства обороны, справа — Государственный музей... Повернули направо. Теперь ехали по прямой асфальтированной дороге, окаймленной деревьями с опавшей листвой.

Мы подъезжали к стоящему на юго-западной окраине Кабула дворцу, который совсем недавно Амин избрал своей резиденцией. Где-то здесь нам выделено место, где мы — по легенде, советский батальон охраны — будем базироваться якобы для обеспечения безопасности Хафизуллы Амина, главы и лидера Афганистана.

Медленно проехали КПП дворца. Нас встречали гвардейцы, которые группой (человек шесть-семь) стояли у ворот КПП. Рядом с правой стороны виднелись караульные помещения. После КПП асфальт кончился. Грунтовая дорога пошла в горку. Наконец мы остановились.

Разминая затекшие ноги, я спрыгнул на землю. Осмотрелся. В свете фар были видны какие-то недостроенные двухэтажные здания из красного кирпича. Дверей не было, только каменные проемы. В окна были вставлены деревянные рамы без стекол. Оказалось, что именно там мы и будем базироваться. Стали разгружаться. Солдаты таскали с грузовиков в здание разобранные двухъярусные железные койки, матрасы.

Комбат выставил боевое охранение: по близлежащим холмам запустили парные патрули, расставили несколько БМП и БТРов.

Часа через два наша группа кое-как разместилась на первом этаже недостроенной двухэтажной казармы.

Так началась наша жизнь на новом месте — в семистах метрах от предполагаемого объекта захвата «— дворца Амина.

Глава 39. Первым делом...

Первым делом мы занавесили пустые глазницы окон и дверей плащ-палатками. Потом, набросив матрасы на панцирные сетки кроватей, мы, не раздеваясь, завалились спать, оставив дежурного, которого договорились менять каждые три часа...

Побудка состоялась через полтора часа.

— Тревога!

Мы моментально вскочили, прихватив оружие, и выскочили во двор. Уже светало. Небо на востоке окрасилось в розовые тона. Было очень холодно. Клочья пожухлой травы на склонах горки были покрыты изморозью.

— Что случилось?

— Пропал парный патруль! — ответил озабоченный Титыч, тараща красные от недосыпа глаза. — Надо быть наготове...

И он пошел к комбату, который стоял чуть в отдалении в окружении группы офицеров «мусульманского батальона». За казармой взревели двигатели, и две БМП помчались, переваливаясь, по холмам.

Куда же делся этот парный патруль? Неужто его захватили «их-ване»? Откуда они могут здесь появиться? Кругом ведь афганские части стоят.

Вдруг на гребне холма, на фоне разгорающегося рассвета появились две нелепые фигуры: расхристанные, в шинелях без хлястиков, в зимних солдатских шапках с опущенными ушками, они были похожи на каких-то оборванцев или дезертиров. В таком виде у нас в армии обычно ходят стройбатовцы. Однако за плечами у обоих было оружие: у одного — ручной пулемет, у другого — снайперская винтовка Драгунова. Кто-то из офицеров крикнул:

— Да вон же они! А ну, давай сюда! Бегом, марш!!

Это и был тот самый парный патруль, который потерялся...

Подчиняясь команде, солдаты неуклюже побежали вниз по холму, причем один, запутавшись в длинных полах шинели, упал и, пыля, покатился, как куль с дерьмом, по склону, но затем поднялся, подобрал пулемет, закинул его за спину и, переваливаясь, снова побежал.

После опроса солдат выяснилось, что они, оказывается, успели побывать в гостях...

Судя по их рассказу, все выглядело примерно так: через полчаса патрулирования к ним вдруг подошел какой-то человек в военной форме и по-таджикски сказал, что, мол, сейчас холодно, вы, наверное, замерзли, пойдем к нам, чаю попьем с земляками. Втроем спустились с холма, прошли по какой-то тропинке. Там стояли какие-то одноэтажные здания. Солдат провели внутрь. Там был афганский офицер. Он начал спрашивать: кто такие, сколько вас, откуда, зачем приехали, кто командир и так далее. Отобрал оружие. Потом бил по щекам, чтобы правду говорили. Все, что знали, то ему и рассказали. Офицер похвалил, сказал, что земляки должны уважать друг друга и помогать... Потом пили чай с конфетами и орешками, разговаривали... Потом их отпустили, и они пошли обратно... Офицер подарил сувениры: пачку сигарет «Кент» и брелок для ключей...

Комбат заскрипел зубами, потемнел лицом и объявил общее построение.

— Товарищи бойцы! — зычно выкрикнул комбат. — Сегодня всех вас подняли по тревоге из-за пропажи вот этих двух... — Комбат запнулся, подбирая определение «этим двоим», однако не подобрал и продолжил: — А они, оказывается, добровольно сдались первому встречному и выболтали все, что знали! Мы выполняем здесь боевой приказ! Нас послала Родина! На нас возложена огромная ответственность! И вот эти двое нарушают приказ, нарушают присягу, за что по закону военного времени... — при этих словах комбат вытянул из кобуры длинный ТТ, — ... положен расстрел!

Двое нарушителей стояли перед строем, опустив головы. Оба плакали, и текущие потоком слезы оставляли полосы на их грязных лицах. Услышав слово «расстрел», оба упали на колени.

Ни фига себе! Неужто пристрелит? Вообще-то есть за что...

— Однако, — потрясая пистолетом, продолжал комбат, — меня тут уговорили (кивок в сторону стоявших отдельной кучкой офицеров) до расстрела дело не доводить... Поэтому приказываю: этих двоих отвести в сарай и бить палками! Увести их...

Вернувшись в казарму, мы долго обсуждали происшедшее. Действительно ли этих недоумков будут бить палками?

Серега Чернота был в этом уверен. Более того, он заявил, что иначе с этими азиатами разговаривать нельзя.

— Они не понимают нормального человеческого обращения! Если к ним хорошо относишься, они воспринимают это как твою слабость. И тут же наглеют! Их надо наказывать физически: только так они понимают, что хорошо, а что плохо. А если привить рефлекс: поступишь вот так — будет больно, а если будешь делать вот этак — ничего тебе не будет, тогда они поймут... — Тут Серега взглянул на стоявшего рядом Нурика, нашего коллегу, старлея, опера из Душанбе, вспомнил, что он таджик, несколько смешался и добавил: — Извини, Нурик» не хотел тебя обидеть...

— Да нет, Серега, ты не прав, — заговорил интеллигентный Виталик из Ленинграда, — они такие же, как и мы. Просто, может быть, этим солдатам не хватает образования, может быть, они плохо понимают русский язык...

Худощавый Нурик с удлиненным лицом и грустными умными глазами тихо сказал:

— Да что там извиняться? Сережа в чем-то прав. Есть люди, которым что-то втолковать очень трудно... И среди таджиков, и среди узбеков, и среди русских... так ведь?

— Еще бы! — отозвался Саша Звезденков из ПГУ. — Сколько угодно!

И тем не менее все мы подумали, что с «мусульманским батальоном» каши, наверное, не сваришь.

Мы вышли покурить на свежий воздух. У входа встретили спешившего куда-то Мишу-особиста.

— Миш! Правда, что их палками наказывают?

Тот махнул рукой:

— Да ну вас, на хрен! Совсем, что ли, соображения нет? Командир просто припугнул их! Будут сидеть на «губе» в сарае — вот и все! Все, ребята, мне некогда...

Солнце уже встало над горами и над окружавшими нас холмами. Там, где еще лежала тень, на земле сохранился серебристый иней.

— Завтрак будет еще через полчаса, пойдем пока посмотрим окрестности, — предложил Боря из Воронежа.

Неспешным шагом мы стали подниматься на горку, откуда открывался вид на окружающие нас окрестности.

Внизу, в лощине, образованной холмами, стояли несколько кирпичных коробок: недостроенные казармы для гвардейцев Амина. Все здания были без окон и дверей, но под крышей. Чуть выше на склоне холма прилепились штук пять-шесть глинобитных сараев. За казармами в небольшой впадине стояли БТРы «мусульманского батальона».

На холмах были выставлены несколько наших БМП и БТР, а также приданные нам «Шилки». Эти громоздкие машины на гусеничном ходу, с четырьмя скорострельными зенитными пушками, предназначены для поражения воздушных целей. Внутри «Шилка» под завязку напихана электронной аппаратурой, которая позволяет поймать в прицел и не выпускать из виду самолет. Но если «Шилка» шу-ранет, например, по танку, то может его перевернуть — такой силы огонь. Когда мы проходили парашютно-десантную подготовку на базе ВДВ под Тулой, нам довелось присутствовать при тренировочных стрельбах из «Шилки». Звук такой тошнотворный и пронзительный, будто какой-то великан водит ножом по стеклу.

Дальше, за холмами, в лучах солнца возвышался дворец. Он стоял на высоком скалистом холме с весьма крутыми склонами, вокруг которого серпантином вилась подъездная дорога. С прилегающей к дворцу стороны дороги виднелась кладка из огромных гранитных плит, какие-то двери, прямо в скалах были амбразуры... Это была настоящая крепость. Над дворцом виднелся флагшток, но флага на нем не было. Значит, хозяин — Амин — в настоящее время отсутствует.

Вот солнце поднялось выше, и стекла на высоких окнах обращенного к нам полукруглого с колоннами торца здания вспыхнули золотом, слепя глаза.

— Да... Впечатляет... — сказал я.

— Слушай, а как же к нему подбираться? Пока дойдешь или доедешь — расстреляют, как в тире! — негромко проговорил Нурик.

С нашего холма мы видели, как у входа во дворец копошатся люди в военной форме. Присмотревшись, заметили, что вокруг дворца, а также по всему серпантину идущей к нему дороги расставлены посты.

— Интересно, сколько там охраны? — спросил задумчиво Боря из Воронежа.

— Я так думаю, что — по идее — несколько сотен... С учетом смен охраны: действующая, бодрствующая, на отдыхе... Да еще дежурная группа, да еще... Да, сотня или две — это как минимум... — отозвался Серега. — Помолчав, он добавил: — А может быть, и больше!

Мы продолжали осматриваться вокруг и выяснили, что нас практически со всех сторон окружают афганские военные части. Прямо под нами, на той стороне холма, начиналось ограждение из колючей проволоки, а дальше виднелись военные бараки, какие-то вышки с часовыми. Правее стояли казармы гвардейцев. Левее, как нам сказали, располагалась артиллерийская часть афганцев. А за дворцом стоял танковый афганский полк...

— Во, попали! Кругом враги! — сказал Серега.

— А что это вон там? — спросил немногословный Николай из Мордовии, указывая на видневшийся из-за холмов круглый стеклянный купол. Он был выпускником КУОСа прошлого года, в Кабуле — в первый раз.

— А-а-а! Вот что значит: глаз — алмаз! Это, Коля, офицерский ресторан. Там подают и выпивку, и шашлыки, и все, что твоей душе угодно! — ответил Серега. — Мы летом там были с командиром. То есть внутрь не заходили, а так, проезжали... Красивое место... Эх, жрать охота! Пойдем вниз, тай, наверное, уже все готово!

Действительно, наш дежурный уже принес к нам в комнату армейский бачок-термос с тепловатым чаем. Ребята распаковывали коробки с сухим пайком.

Зашел Титыч:

— Ребята, идите за буржуйкой, а то на всех может не хватить! И сразу прихватите дрова...

Быт потихоньку налаживался.

Через день откуда-то приехали грузовики, из которых выгрузили перевязанные веревками мягкие тюки. Это была зимняя афганская форма (из грубого ворсистого сукна, похожего на наше шинельное), в которую нам всем надо было переодеться. Форму свалили в отдельную комнату. Рядом грудой навалили военные башмаки. Когда наша группа пошла подбирать себе форму, оказалось, что это не так уж и просто. Короткие куртки и брюки были раскроены и сшиты кое-как: одна штанина длиннее другой, застежки на рукавах с другой стороны и так далее. Кроме того, нитки были совершенно гнилые, и даже при примерке форма расползалась по швам. На ботинках подошва была очень хорошая, рифленая и даже на вид прочная. На ней стояла маркировка «Made in Italy». Кожа на ботинках тоже была вроде бы неплохая, но сшиты они были ужасно.

— Наверное, наши хозяйственники перепутали и вместо нормальной обуви закупили «испанские башмачки» для комнаты пыток! — примерив ботинки, заявил Серега. — Я такие надевать не буду.

— Делать для армии такую одежду — прямая диверсия. Ведь ничего лучше даже придумать нельзя, чтобы вывести из строя солдат! — сказал я, рассматривая куртку. Чуть потянул материю — и сукно на глазах расползлось. Материал и нитки были гнилыми...

— Видно, на этом деле кто-то крепко нажился! Ведь наверняка заплачено было за нормальное сукно и хорошую форму...

Да... Воистину говорят: «Кому — война, а кому — мать родная...»

Мы перебрали половину огромной кучи одежды, пока выбрали себе более или менее прилично скроенную форму из не до конца сгнившего сукна. Потом до вечера сидели, как портные, с иголками и нитками, укрепляя швы. Ботинки брать не стали: просто взяли да и загнули, насколько было возможно, голенища наших сапог. Издали они теперь смотрелись как высокие ботинки.

Еда была скудная: уже набивший оскомину убогий солдатский сухой паек. У некоторых ребят не было с собой своих ложек, поэтому ели с широкого штык-ножа АКМ. Время от времени развлекались тем, что ходили к сараям, где из найденных досок сколотили щит и метали в него ножи «на высадку» и на очки.

Через день заработала столовая — напротив казарм разбили три большие палатки. Одна — для офицеров, две — для солдат. Еда готовилась поваром «мусульманского батальона», улыбчивым Алишером из Азербайджана, и дежурными по кухне из числа солдат. Правда, кулинарными изысками Алишер не блистал и кормил нас всех супами из концентратов и кашей-керзой — обычное армейское меню. Видимо, на поддержание боеспособности «мусульманского батальона» все же были выделены какие-то деньги, потому что ко второму блюду подавалось закупаемое на местном рынке жесткое мясо какого-то неизвестного животного (мы решили, что это — мясо павших от старости или непосильной работы верблюдов), а на третье иногда давали апельсины.

Ребята из группы «А» жили в том же корпусе, что и мы, только на втором этаже. Они тоже переоделись в афганскую форму, но их форма не шла ни в какое сравнение с нашей. Ходили слухи, что эту форму они привезли с собой и что ее шили на заказ и с примерками на московской фабрике «Большевичка». Форма была хорошо подогнана. Сукно легкое, но крепкое и теплое. По внешнему виду весьма похожее на афганское, но гораздо лучшего качества. И нитки, конечно же, были не гнилые. А ботинки у них — просто загляденье: из хорошей лоснящейся кожи, на крепкой и толстой подошве. Короче говоря, экипированы были они отлично. По сравнению с ними мы выглядели оборванцами-бомжами. Да и с едой у них дело обстояло получше: у ребят постоянно на столе была сухая колбаска, сахар, кофе, масло, овощи и фрукты. Чувствовалось, что о них заботятся по-настоящему. Держались они несколько обособленно и от нас и от офицеров «мусульманского батальона».

Глава 40. Стал пополняться наш «генеральский корпус»...

Стал пополняться наш «генеральский корпус», на втором этаже нашей казармы появились новые жильцы, которые вместе со своими адъютантами занимали отдельные помещения. Кто они были такие — мы не знали. Ходили разговоры, что это какие-то генералы из Москвы. По вечерам до нас доносились запахи жареных шашлыков, которые прибывшие командиры варганили прямо на этаже.

А потом прилетел и наш самый главный командир — новый начальник управления «С» Первого главного управления Юрий Иванович Дроздов. Все говорили, что он очень толковый мужик, настоящий профессионал, имеет опыт боевых действий еще с прошлой войны. Дроздов оказался высоким худощавым человеком с удлиненным лицом. Он обошел все наши позиции. На вид приветлив, доброжелателен, со всеми здоровается, не гнушается побеседовать с младшими офицерами. Не то что генералы со второго этажа!

— Хороший мужик! — сделал вывод Серега Чернота. — Уж он-то спланирует все как надо! Чтобы все быстро и без потерь!

Титыч нам сказал, что теперь все мы называемся отрядом специального назначения «Зенит*. Старшим группы, которая будет дислоцироваться у дворца, назначен Яша Семенов. Наша подгруппа под командованием Титыча остается в составе группы Яши. Задача нам будет поставлена отдельно.

— И еще, ребята, — сказал Титыч, — «воздушный мост* Союз — Баграм продолжает работать, самолеты с грузами идут постоянно. От нас в Баграм каждый день будут ходить колонны грузовиков — до десяти машин. Комбат попросил нас выделять каждый день по два офицера, которые будут ходить с колонной туда и обратно... Обстановка на трассе неспокойная, могут быть разные ситуации... Короче говоря, наши офицеры в случае чего должны грамотно организовать отпор противнику, отразить нападение, при необходимости — объясниться с местными постами. Основной груз, который будет перевозиться, — оружие, взрывчатка, боеприпасы. Ну и, конечно, продукты и так далее. Все ясно? Вот и хорошо. Определитесь с очередностью, и двое уже завтра утром после завтрака должны выезжать....

Короче говоря, наше руководство что-то делало, что-то творилось, но что — мы толком не знали. А самим спрашивать было неэтично. Мы, сотрудники спецслужб, были приучены к тому, чтобы не проявлять праздный интерес к оперативным делам. Это — азбучная истина всех спецслужб мира.

Сидеть без дела в казарме было очень скучно, поэтому я сразу же вызвался ездить с колоннами. Уже на следующее утро, еще до завтрака, получив сухой паек, я вышел к грузовикам, которые стояли на выезде из нашего городка. Нас, сопровождающих офицеров спецназа, было двое: я и Николай. Мы решили, что я поеду во второй машине, а Николай — в предпоследней. В первой машине рядом с водителем сидел офицер-переводчик из «мусульманского батальона». Он должен был объясняться с афганскими патрулями и на КПП, если они нас тормознут. Перед нами стояла задача ни в коем случае не допустить досмотра наших грузовиков местными властями, вплоть до применения оружия.

— До этого, конечно, допускать нельзя, надо действовать убеждением. Если надо — угостите патрулей сигаретами, дайте консервов или еще что-нибудь. В общем — выкручивайтесь, как хотите! — так нас напутствовал сначала Титыч, потом Яша Семенов, а потом, перед самым выездом, и комбат «мусульманского батальона».

Кроме патрулей была еще опасность налета на колонну со стороны вооруженных отрядов оппозиции. Для возможного отпора на кузовах нескольких грузовиков под тентами установили автоматические гранатометы — короткие с толстым стволом штуковины на станинах с заправленными в ленты округлыми гранатами — очень эффективное средство против вражеской пехоты.

Мы выехали, когда солнце еще не показалось из-за гор, но уже было светло. По городу низко стлался пахучий дымок: народ топил печки древесным углем.

Этот дым печных труб, его запах вызывали в памяти детские ассоциации и ностальгические воспоминания. Вспоминалась поздняя осень, утро, туман, деревья с опавшей листвой, влажные разноцветные листья под ногами, запах дыма из печных труб. Ия — маленький, еще дошкольник — иду с бабушкой на рынок за покупками. До конца нашей улочки нас провожает огромный полосатый кот Степка. Мы уйдем, а он терпеливо будет нас ждать. Степка очень любил бабушку, а она всегда приносила ему с рынка что-нибудь вкусненькое... Когда бабушка заболела и ее положили в больницу, Степка не находил себе места, по ночам жалобно и тоскливо мяукал в сенях. Потом бабушка умерла, и Степка куда-то пропал. Только через несколько дней его нашли на нашем чердаке: он залез туда и, зарывшись носом в старое бабушкино пальто, умер от тоски... Господи! Как давно это было...

А между тем мы медленно катили по Кабулу. Несмотря на ранний час, на улицах уже был народ.

Одетые в живописные лохмотья и закутанные в какие-то одеяла, похожие на разбойников, жилистые и приземистые хазарейцы со смуглыми, широкоскулыми лицами тянули двухколесные тележки с поклажей.

Около лавок и дровяных базарчиков продрогшие мелкие торговцы разводили костерки из щепок и кипятили воду в антикварного вида высоких медных чайниках с длинными фигурными носиками...

Вот из какой-то подворотни показалось стадо облезлых, рахитичного вида овец в сопровождении сонного мальчишки пастушка...

Кабул жил своей обычной жизнью, не обращая никакого внимания на проезжавшие по его улицам военные грузовики с обтянутыми тентами кузовами. Никто и не знал, какую подлянку мы им всем готовим... Хотя простой бедный народ, наверное, был здесь настолько далек от политики, что ему было все равно, кто стоял у власти — лишь бы давали жить, работать, торговать... Хотя нет!

Революционные преобразования затронули здесь практически все сферы жизни. Как всегда, при любых политических изменениях, цены на продукты неумолимо ползли вверх, а доходы населения падали... Конечно же, были и пострадавшие от смены власти, которые не хотели мириться со своим нынешним положением...

Мы миновали город и выехали на трассу. Никто нас не тормозил и не интересовался, кто мы такие, куда едем. Мы проезжали редко попадавшиеся у обочины шоссе бедные глинобитные поселки. Иногда приходилось снижать скорость, и тогда за машинами бежали грязные, оборванные дети, которые что-то кричали и попрошайничали, протягивая руки...

Дорога до Баграма была достаточно скучная и однообразная. Никто на нас не нападал, так что доехали мы без приключений.

На авиабазе в течение двух часов мы загрузились тяжеленными ящиками, в которых, судя по всему, было оружие и боеприпасы. Сверху прямо на ящики набросали разобранные солдатские металлические койки, матрасы, узловатый саксаул, которым мы топили наши буржуйки. Кстати, дрова и древесный уголь для отопления здесь стоили очень дорого, их продавали понемногу, взвешивая на допотопных ручных весах, похожих на распространенные когда-то у нас безмены.

На обратном пути тоже все было спокойно. В Кабуле мы посетили несколько объектов, где частично разгрузились. Часть зеленых ящиков, в которых, как оказалось, были карабины СКС и патроны, мы сгрузили на нашей вилле неподалеку от посольства. Там я жил летом, когда мы с Долматовым ездили в Пагман тренировать местных контрразведчиков. И теперь здесь жили ребята из нашего «Зенита». Их было много, все комнаты перенаселены... Ящики с карабинами затащили в обширный подвал виллы. Ребята сказали, что это — оружие для патриотически настроенного местного населения, которое вот-вот поднимется на борьбу с режимом Амина... Кое-что завезли еще и на другие объекты.

К своим казармам подъехали, когда уже стемнело. На КПП у въезда на территорию дворца нас остановили гвардейцы, но через пару минут беспрепятственно пропустили.

А тут наступил наш профессиональный праздник — 20 декабря. В этот день сотрудники КГБ празднуют День ЧК. Дома обычно мы вечером вместе с женами шли в ресторан, заказывали хороший стол... Водочка, шампанское, салат «оливье», закусочки, бифштекс или лангетик. Потом мы меняли ресторан, и все повторялось, потом ехали к кому-нибудь домой и там продолжали...

А здесь оказалось, что не только поесть вкусно, но даже и рюмочку опрокинуть не удастся: водка уже давно кончилась, денег нам не давали, а если б и дали — один черт, здесь водки недостать: мусульманская страна, спиртное из-под полы и втридорога! Но безвыходных положений не бывает. Оказалось, что Виталик из Ленинграда припрятал бутылку водки и бутылку сладкого вина для своего дня рождения, которое должно быть у него в начале января.

— Ха! В январе! До января еще дожить надо... — авторитетно заявил Серега.

— Это точно, давай вытаскивай, а то протухнет! В январе, если будет все хорошо, еще достанем! В крайнем случае купим у лавочников вискаря... — поддержали мы Серегу.

Под дружным напором Виталик сдался и извлек на свет божий заветные запасы.

Под сухие галеты, под разогретую на буржуйке кашу из сухого пайка мы выпили из железных кружек за нашу «контору», за наше здоровье, за здоровье наших родных и близких, за удачу и «успех в безнадежном деле». Выпить всем досталось буквально по капельке, но дело ведь не в количестве, а в традиции! Праздник — он и есть праздник...

В тот же вечер мы пошли в кино: у «мусульманского батальона» в обозе оказалась киноустановка. В посольстве взяли какой-то фильм. Сеанс устроили в большом помещении на втором этаже нашей казармы. Все — и солдаты, и офицеры — расселись на койках, на полу, на подоконниках. Фильм был цветной, на экране герои переживали какие-то мелодраматические трагедии.

Но мы больше смотрели на природу, на деревья, на зеленую травку, на чистые улицы с автобусами, на приятные русские лица актеров. Ах, как все-таки хорошо дома! Никакой тебе заразы, дизентерии и гепатита, никаких страшных бородатых рож! А какие у нас женщины! Да практически каждая вторая — красавица! А каждая первая — по крайней мере, симпатичная. А здесь даже глаз положить не на кого: местные женщины темны лицом, тощие, сутулые, с тонкими кривыми ногами...

Время от времени наши командиры ездили в посольство на какие-то совещания. У меня уже давно зрела мысль как-нибудь вырваться вместе с ними, чтобы помыться и постираться. Наконец выдался случай, и я, переодевшись в гражданскую одежду, выехал на УАЗе в посольство в качестве сопровождающего. Я заранее отпросился у Титыча, предупредил Яшу Семенова о том, что задержусь в посольстве. Мы договорились, что из посольства я приду на нашу виллу № 1 — это там, где мы летом жили, — и буду дожидаться машину, которая придет туда часов в семь вечера. С этой машиной я и вернусь в казармы. *

Глава 41. В посольской школе...

В посольской школе, которую мы в свое время осваивали под казарму, было полно пограничников. Они здорово благоустроились, даже завели себе душевую комнату. Я тут же вспомнил вздорную старуху послицу. Вот, наверное, переживает: кругом грязные солдаты-мужики! Не школа, а прямо-таки казарма! Но, насколько я знал, посла сменили, и на смену старому, приехал другой, как говорили, более молодой и энергичный. Я быстро договорился с дежурным комендантом и с огромным удовольствием помылся, постирал носки, майку и трусы. Развесил белье на батарее, и оно достаточно быстро высохло. Ребята угостили чаем.

Чистый, освеженный, я вышел из школы и глубоко задумался. Для полного счастья не хватало одного: хорошо и крепко поесть. Обед я и так уже пропустил. Поесть можно в городе. Ну что ж, поеду в город, буду есть шашлыки. От этой мысли во рту начала обильно выделяться слюна (как у собаки Павлова!), решение было принято окончательно и бесповоротно.

Я вышел к воротам посольства и дождался выезда очередной машины. Договорился с водителем, который и подвез меня по Дар-уль-Аману и высадил на кругу около той самой лавки, где летом я видел на витрине офицерские фуражки и кители. Рядом был дукан, откуда вкусно пахло жареным мясом. Туда я и направил свои стопы.

Народу внутри было немного. Диким женским голосом орал индийские песни магнитофон, пахло шашлыками, какими-то тошнотворными благовониями, керосином и немного анашой. Шашлыки здесь делали мелкие: несколько хорошо прожаренных маленьких кусочков свежей баранины на коротком, не более двадцати сантиметров, металлическом шампуре. Мой аппетит возрастал с каждой минутой. Давненько я не лакомился жареным мясом! Поэтому я заказал пару бутылок кока-колы и сразу двадцать шампуров. Дуканщику показалось, что он ослышался, и он несколько раз переспросил меня. Я подтвердил цифру по-английски, для верности показал на пальцах: двадцать!

Весь дукан с широко открытыми глазами смотрел на меня, когда мне принесли на большом подносе целую груду полузавернутых в широкий лаваш, дымящихся шашлыков. Я огляделся вокруг и увидел, что у всех посетителей на тарелке самое большое два-три шампура. Поэтому они на меня так и глазели... Ну и ладно. Ваше здоровье, ребята!

Потом я заказал еще десять шампуров...

Через полчаса, совершенно разомлевший и в прекрасном расположении духа, я наконец вывалился из дукана.

На улице уже начинало темнеть. Шел дождь со снегом.

Я пошел пешком вдоль проспекта Дар-уль-Аман. Вскоре я обнаружил, что все вокруг пахнет какой-то тухлятиной. Поводил носом и обнаружил, что запах идет от меня, вернее, от моей купленной еще летом афганской дубленки. Под дождем она вся намокла и стала источать такой мерзкий запах, что хоть святых выноси! До нашей виллы идти было еще достаточно далеко. Я ускорил шаг. Тошнотворный запах усиливался. Что делать? Может, скинуть эту гадость с себя и бросить вон в тот арык? Я уже начал расстегиваться, но тут вспомнил, что под дубленкой на мне красный свитер, а поверх него подмышечная кобура с пистолетом, причем кобура на белых ремнях. Оглянулся вокруг. Кругом народ. Зайти бы в какой-нибудь подъезд, чтоб расхомутаться с кобурой, да какие тут подъезды: по одну сторону какие-то дуканы, по другую — виллы. Вот черт! Придется идти так...

Наконец, мокрый насквозь, продрогший и злой, как черт, я добрался до виллы. Обидно, так хорошо все начиналось, и вот концовка вся смазана...

Первым делом скинул проклятую дубленку и хотел ее тут же выбросить. Потом подумал, что в одном свитере все-таки холодно будет возвращаться обратно. Прошел на кухню. Там кто-то из ребят, исполняя обязанности дежурного по кухне, готовил еду.

— Мужики, где бы мне развесить дубленку, просушить?..

— Да вешай прямо здесь, около буржуйки!

Я так и сделал. Ребята налили мне кружку горячего чаю, и я вышел в холл, где стоял большой обеденный стол. Я замерз, как собака, ноги промокли, всего колотило. Горячий чай был весьма кстати. А еще лучше сейчас выпить немного водочки... Для внутреннего сугрева. Да где ее возьмешь? Эх...

Тут со второго этажа в холл спустился какой-то человек, остановился и стал меня весьма недоброжелательно рассматривать. Я мельком взглянул на него: вроде бы незнакомый, по возрасту старше наших бойцов и явно не из «силовиков». Снабженец или хозяйственник? Я из вежливости кивнул ему:

— Здрасте...

Тот ничего не ответил, повернулся и пошел на кухню.

— Эт-т-то что такое? — услышал я с кухни раздраженный голос.

— Да вот, парень наш, из дворцовской охраны, дубленку свою сушит... Он в городе был, за ним машина должна подъехать....

— Кто разрешил пускать посторонних на объект, да еще на кухню? Кто разрешил развешивать здесь всякое тряпье! Здесь продукты! А ну скидывай эту дубленку и гони в шею отсюда всех посторонних!!!

Я с удивлением слушал эти крики. Что это? Это про меня говорят, что я посторонний? Про меня, который прожил на этой вилле почти два месяца, причем тогда, когда и духа этого крикуна в Кабуле не было! Ни фига себе порядочки здесь установились!

Из кухни вышел парень, который готовил еду, и, смущаясь, сказал мне:

— Слышь, старик, шумят тут... уходить тебе надо и забери свою дубленку...

— А кто это так шумит? — демонстративно громко поинтересовался я, наливаясь злобой. Вообще-то я человек очень спокойный и сговорчивый, но иногда бывают моменты, когда сдержаться трудно.

Из кухни выскочил тот самый неприветливый, с которым я поздоровался пару минут назад. Он решительно подошел ко мне вплотную, видимо, ожидая, что его почему-то должен бояться, и вызывающе, с какой-то угрозой почти выкрикнул:

— Я!

— Ну и что случилось? Чего ты шумишь, мужик? — с тихой яростью спросил я, глядя на него снизу вверх и чувствуя, что меня понесло. Как перед дракой, в кровь впрыснулся адреналин, и внутри все потеплело.

— А ну выметайся отсюда сейчас же! И тряпье свое забирай! — заорал незнакомец.

Я встал и угрожающе прошипел:

— А пошел бы ты ...

При этом я чуть приподнял правую руку с растопыренными как бы для удара в глазницы пальцами. Выразительность тона и чистота движения убедили незнакомца в решительной искренности моего боевого настроя. Он изменился в лице, повернулся и молча пошел к лестнице.

Я отвернулся от него, сел за стол и начал прихлебывать из кружки.

— Ты чего натворил? — подбежал ко мне парень с кухни.

— А что такое?

— Да это же командир нашей группы!

Это сообщение меняло дело. Командир объекта вправе распоряжаться на своей территории. Но мне отступать было некуда.

— Ну и фиг с ним. Мне он не командир! У меня свое начальство! И потом, какого хрена он выгоняет на дождь! Видит же, что я промок и замерз! Тоже мне... нашелся...

Сзади послышался топот ног, в холл с лестницы скатилось несколько ребят с автоматами. Возглавлял их мой обидчик.

— Вон он! — крикнул он и благоразумно стал в сторону.

— О! Кого я вижу! — воскликнул один из автоматчиков.

— Юра! Привет! И ты здесь? — отозвался я.

— А где мне еще быть! Мы же вас сменили в сентябре! Вот до сих пор здесь сидим. А ты сейчас где?

Юра, с которым мы учились в свое время в Вышке на параллельных курсах, присел рядом со мной, автомат положил на лавку. Ребята стояли вокруг, прислушиваясь к нашему разговору.

В это время с улицы послышался гул мотора, затем просигналил клаксон: подъехала машина.

— Ребята, это за мной! — сказал я.

Приехавший грузовик здорово разрядил обстановку, все облегченно вздохнули. Я забрал с кухни немного подсохшую (но не переставшую издавать мерзкий запах) дубленку.

— Ну, до свидания. Спасибо за приют. Увидимся...

Командир объекта молча отвернулся.

Забегая вперед, скажу, что через четыре года, когда я уже работал в Москве в центральном аппарате, оказалось, что этот командир живет недалеко от меня. Мы вместе ждали на остановке наш маршрутный автобус и мирно беседовали о делах минувших, по молчаливому обоюдному согласию не вспоминая этот конфликтный эпизод...

На следующий день мы поехали отвозить все наши гражданские вещи в посольство.

Место для хранения вещей нашли шустрые ребята из группы «А» в подвале посольства в... неработающем туалете. «Альфовцы» очень дорожили своей амуницией: хорошие теплые куртки, прочие вещи — на них бы нашлось много охотников не только среди алчных прапорщиков-пограничников, которые буквально наводнили посольство, но и среди посольских чиновников. Кое-кто уже в открытую приценивался к курточкам.

После того как все переоделись в афганскую форму, весь этот скарб был ни к чему. Да и нам нужно было освободиться от своих чемоданов с гражданской одеждой. Вот-вот должен поступить приказ о начале боевых действий. Мы все должны быть налегке.

Помещение оказалось достаточно большим, чтобы вместить все наши чемоданы и рюкзаки.

Итак, мы споро перетаскали все вещи из грузовика в подвал, аккуратно сложили, заперли дверь и даже прикрепили заново переписанную табличку: «Туалет не работает*.

Когда я возвратился назад, наша комната в казарме показалась мне совсем опустевшей и неуютной. И на душе стало как-то тревожно...

Глава 42. И вот наступил этот день...

И вот наступил этот день — 27 декабря 1979 года.

Уже с вечера мы знали, что сегодня будет операция. Только не знали, когда именно. Сначала говорили, что акция начнется прямо после обеда, часа в три. Называли и другие сроки... В любом случае мы были ко всему готовы, и время выступления для нас уже не имело ни малейшего значения.

Нам все здесь опротивело. Вся эта бытовая неустроенность, пыль, грязь, холод, полная неизвестность по поводу наших дальнейших действий... И вообще: сколько мы еще здесь будем сидеть? А если акция все-таки не состоится? Если наши каким-то образом договорятся с Амином? Тогда нам придется сидеть здесь, в этих недостроенных казармах, до лета? Ну что ж. В принципе можно, конечно, и посидеть... Да только для чего нас учили? Для чего в нас вбухали кучу денег? Неужели государство допустит, чтобы мы, молодые, здоровые, умные мужики, оперработники, со знанием иностранных языков, с хорошей специальной подготовкой, просто так сидели здесь и бездельничали? Быть такого не может! Нет, что-то должно быть! И это «что-то* будет именно сегодня!

А почему, собственно говоря, «что-то*? С самого начала было ясно, что мы должны будем брать этот дворец. И задачи уже поставлены, и группы определены. Например, мы, то есть группа Голубева, должны захватить первый этаж. Там стоят в кабинетах сейфы с документацией. Это — наша цель. С документами будет разбираться Мусаич со своим напарником: они подтянутся во дворец после того, как мы дадим им сигнал, что все в порядке. Кроме того, мы должны помогать по возможности и другим группам сломить сопротивление, если таковое будет.

Меня все время донимала мысль: как же мы будем штурмовать дворец, не зная, что там внутри? Ни плана, ни просто схемы у нас не было. Чудно все это...

На завтраке я решил на всякий случай сегодня едой себя не перегружать: мало ли что может случиться? А вдруг (тьфу, тьфу, тьфу через левое плечо, стук, стук, стук по деревянному прикладу автомата!) ранение в живот? Поэтому я просто попил тепловатого чаю и съел кусочек лепешки. Все. Хватит. Сытое брюхо к ученью глухо! На голодный желудок голова лучше соображает, реакция острее, да и вообще... Посмотрел по сторонам, гляжу: ребята тоже не особо налегают на еду.

Потом мы сидели в нашей комнате, чистили оружие, набивали патронами запасные автоматные рожки, разбирались с амуницией.

Из посольства нам прислали водку. Да какую! Это были красивые бутылки с «винтом* и черной наклейкой — «Посольская». Несколько бутылок принесли в нашу комнату.

— Ух, ты...

— Вот это — жизнь! — глубокомысленно заявил Саша Иващенко.

А я подумал про себя: если принесли водку — значит, все свершится сегодня. Хотя кто знает? Я вспомнил, как мы сидели летом во дворе посольства и ждали команды на захват Амина. Тогда нам тоже выносили водку. А операция так и не состоялась...

Стало вечереть. Титыч куда-то исчез, а затем вернулся в сопровождении четырех солдат, которые стали затаскивать в нашу комнату и складывать у стены бронежилеты.

— Ребята, разбирайте броники! — скомандовал Титыч.

Кстати, таких бронежилетов я никогда позже не видел. Тяжеленные, с большим вырезом на груди — как декольте! Спина не защищена. По бокам — шнурки, которые надо завязывать. Поверх металлических пластин эти бронежилеты были покрыты каким-то темным материалом со швами, как на телогрейке... Почти все жилеты оказались коротковаты — нижняя передняя часть не доставала до паха.

— Эх, коротка кольчужка! — сказал рослый Серега, примеривая бронежилет.

— Наверное, их делали для боевиков-карликов! — предположил я.

Я помог надеть и застегнуть на боках бронежилет Володе Быковскому, потом он помог мне. Жилет был тяжелый и сковывал движения. Поверх него кое-как натянул куртку. Потом надел поясной ремень со всеми подсумками, с рожками для автомата, с гранатами, с пистолетом в кобуре, со штык-ножом, с саперной лопаткой. Да... Как же двигаться в таком снаряжении? Но делать нечего: надо привыкать! Через полчаса я как-то пообвыкся.

Зашел Титыч. *

— Ребята, чтобы своих не пострелять, решено на правый рукав каждому из наших надеть белую повязку. Так что давайте, делайте...

Попробовали сделать повязку из бинта — ерунда получается. Нужно столько бинта намотать на рукав, чтобы издали такая повязка выглядела белой!

— Мужики, давайте сделаем повязки из простыней! — подал кто-то идею.

— А чью простыню будем рвать? — поинтересовался осторожный и предусмотрительный Володя Быковский. — Свою я рвать не буду! Как потом за нее отчитываться? Постельное белье ведь когда-то надо будет сдавать?

— Эх, какие там простыни! Гори они ясным огнем! Живы останемся — будут новые простыни, будет все... А помрем — постельные принадлежности не понадобятся!

А действительно, что будет завтра? Кто останется жив, а кому суждено умереть? Эх, знать бы...

Мы стали ножами резать простыни и делать повязки.

— А может, повязать на обе руки?

— Ага, еще на ноги и на голову!

Но все-таки мы навязали белые повязки на каждую руку: береженого Бог бережет!

Наконец Титыч озабоченно посмотрел на часы и сделал знак в сторону лежащих на крайней койке бутылок:

— Орлы! От винта!

— Есть, от винта! — потирая ладони, оживленно крикнул Саша Иващенко.

Хозяйственный Усман, добродушный, начинающий полнеть опер из Туркмении, который с самого начала добровольно взял на себя обязанности, как он говорил, «буфетчика», стал колдовать над жестяными кружками. С серьезным видом, преисполненный сознания многозначительности и торжественности момента, он разливал по кружкам водку, отмеривал, подливал, чтоб всем досталось поровну.

Серега вскрывал штык-ножом банку с рыбьим паштетом.

Остальные слонялись по комнате, подтягивали ремни, копались в подсумках, возились с оружием — словом, выполняли те действия, которые вроде бы уже и не нужны, но которые создавали иллюзию занятости и хоть как-то помогали коротать время.

Кто-то из ребят стал возиться у потухшей буржуйки, пытаясь ее раскочегарить, чиркал спичками, шуршал бумагой от сухого пайка, но печь не разгоралась и дымила.

Комната слабо освещалась двумя горящими вполнакала электрическими лампочками. Пахло пылью, камнем, дымом и еще чем-то, что можно назвать запахом необжитого жилья. Под сапогами хрустел гравий. В этой недостроенной казарме мы прожили вот уже две с половиной недели.

— Ну, давайте, побыстрее разбирайте кружки, — сказал Усман. — А то на всех посуды не хватает!

Все подошли к табуретке, где вплотную, одна к одной, стояли армейские кружки, и начали их разбирать.

— Ну ты и молодец! — похвалил Усмана Серега. — Как точно разлил, просто фармацевт!

Держа в руках кружки, все повернулись к Титычу как к старшему. Тот откашлялся и произнес внезапно осевшим голосом:

— Удачи вам всем, ребята!

Чокаясь, молча сдвинули кружки. Выпили. Водка была холодная, наверное, качественная, но я не почувствовал ее вкуса. Все зашевелились, звякнули поставленные обратно кружки. Усман снова склонился над ними с бутылкой.

В это время полог прикрывавшей вход плащ-палатки откинулся и в комнату зашел Григорий Иванович Бояринов. За ним Борис Андреевич Плешкунов — большой практик и знаток по минно-взрывным устройствам.

Бояринов был одет в потертую коричневую кожаную куртку и синие летные штаны. На голове — спецназовская шапка с козырьком. Через плечо был перекинут ремень деревянной кобуры со «Стечкиным». Вид у него был недовольный, движения торопливые.

— Как дела? Вы готовы? Почему не получили «Мухи»? Немедленно пошлите кого-нибудь наверх, возьмите по две на каждого!

Кто-то из ребят выскочил в коридор, побежал на второй этаж, где в торце в темной комнатушке были сложены одноразовые гранатометы под безобидным названием «Муха».

Бояринов внимательно обвел всех присутствующих испытующим взглядом:

— Как настроение?

— Боевое, товарищ полковник!

— Молодцы! Скоро уже начнем. Главное: когда начнется стрельба — не стойте на одном месте, как мишени! Постоянно надо передвигаться! Помните, чему мы вас учили...

— Григорий Иванович, давайте с нами... — предложил Александр Титович, кивнув на кружки.

— Нет, ребята, спасибо, я уже...

— Григорий Иванович, давайте, ifo чуть-чуть! — загалдели мы.

— Ну, ладно... — Он взял кружку. — Вот! Как на фронте — наркомовские сто грамм!

— Ну, что... — Григорий Иванович опустил голову, помолчал. — Давайте выпьем за то, чтобы завтра утром всем нам за таким же... может быть, чуть побогаче, столом... в том же составе... — он обвел нас взглядом и продолжил, чуть повысив голос, — в том же составе встретиться вот здесь и поднять тост за нашу победу! Удачи всем!

Зимние дни короткие. Когда я вышел из казармы, было уже совсем темно. Небо затянуто темными тучами, звезд не видно. Дворец возвышался на своем холме, освещенный прожекторами.

Все было вроде бы как всегда. Однако каждый понимал, что сегодня должно случиться нечто из ряда вон выходящее. Именно сегодня, 27 декабря 1979 года, горстка бойцов в чужой стране, без тылов, без прикрытия, без хорошей огневой поддержки должна захватить столицу чужого государства. Не только захватить все важные государственные объекты, но и суметь продержаться, обороняя их, до подхода основных сил.

Из всех намеченных к захвату объектов стоявший перед нами дворец был, наверное, самым важным. Именно здесь, на втором этаже, вон там, где светятся окна, находился в данный момент хитромудрый, по-восточному криводушный, как и положено быть тирану, вероломный и властолюбивый глава нынешнего правительства Афганистана Хафизулла Амин. Сколько нас шло на штурм дворца? Из отряда «Зенит» нас было всего человек двадцать пять... И столько же из группы «А», которая на этой операции значилась как группа «Гром». Да человек двадцать пять солдат и офицеров «мусульманского батальона» — в основном механики-водители бронетехники, стрелки-операторы. И бронетехника: четыре поношенных БТРа и четыре БМП. Еще было прикрытие: на горках сидели снайперы, гранатометчики, которые должны были прикрывать нас огнем...

Мы должны захватить дворец. Амина необходимо уничтожить. Это приказ. И что бы каждый из нас ни думал по этому поводу, приказ должен быть, безусловно, выполнен.

Эх, если б можно было хоть одним глазком заглянуть в будущее! Посмотреть, что ждет нас хотя бы завтра утром.

Может быть, утром мы, гордые собой победители, будем вспоминать события этой ночи, попивать привезенную из посольства чодо-чку, готовиться к отъезду домой. И нас будут поздравлять наши командиры. А проведенная нами операция войдет в историю спецслужб мира, и молодые слушатели в Высшей школе по учебникам будут изучать наши действия...

А может быть, все будет и не так. Все-таки нас слишком мало... Может быть, завтра утром наши обезображенные смертью, окоченевшие трупы будут стаскивать в кучу, выкладывать рядком. Осмотр и обыск тел ничего не даст: у нас при себе нет ничего, что могло бы нас идентифицировать, по чему нас можно опознать. Ни документов, ни записных книжек, ни каких-либо вообще бумаг. Только одежда и оружие. Наши, конечно же, откажутся от трупов наотрез: знать не знаем, слышать не слышали. Кто это такие? У нас таких не было! Это, наверное, представители вооруженной оппозиции, которые попытались устроить массовые беспорядки. Мы к этому не причастны...

Эх, знать бы... Хотя что даст это знание? Да ничего! Есть приказ, и его надо выполнять. Все будет зависеть от быстроты, натиска... Нам терять нечего! Мы лучше подготовлены в боевом плане! Мы должны победить!

БТРы «мусульманского батальона» уже выстроились в колонну. Фары потушены, двигатели работают. Возле складских помещений в ряд стояли грузовики с установленными на кузовах пулеметами и автоматическими гранатометами. По двору бегали связисты, тянули куда-то провода. Со стороны наша казарма казалась пустой и нежилой. Только приглядевшись, можно было увидеть, что кое-где в окнах, прикрытых изнутри плащ-палатками, виднеются полоски света.

Я докурил «Приму» и вернулся в комнату. Почти вслед за мной вошли несколько незнакомых нам людей в гражданских пальто и шляпах. Они поздоровались со всеми, пожали руку Титычу, о чем-то вполголоса с ним переговорили.

— Ребята, все сюда! — позвал Титыч.

Один из незнакомцев развернул на табуретке план-схему.

— Смотрите все внимательно и запоминайте! — сказал он.

Это был план дворца. «Ну, наконец-то», — подумал я.

— Задача вашей группы: захватить и полностью очистить первый этаж дворца. Вот центральный вход. Вот вход с противоположной стороны. Вот, смотрите, коридоры... служебные помещения... здесь лестничный пролет... вот еще один... На первом этаже... вот здесь... стоят несколько железных ящиков, или, скажем, сейфов. С документацией. Вот здесь... и здесь... Вот в этом кабинете тоже. После того, как проведете полную зачистку — вам будут помогать все — ваша группа берет под охрану эти сейфы и вообще все, что находится здесь. Это задача первого*этапа. Потом часть группы, смотря по обстановке, возможно, будет оказывать помощь в зачистке второго этажа... Задача понятна?

— Понятна.

— Остальное знает Александр Титович, который дополнительно будет давать указания по другим этапам операции, сообразуясь с обстановкой. — Титыч молча кивнул. — И еще. Когда войдете внутрь, из окон не высовываться: их будут обрабатывать с внешней стороны боевые машины и снайперы. И до завершения операции и соответствующего сигнала не выходить. Всех, кто высовывается, будут «снимать*... Смотрите, своих не перебейте... Ясно?

— Ясно.

— Повязки все надели? Так... молодцы, ребята! Ну, что ж... Желаю удачи... Постарайтесь сделать все так, как нужно! Вопросы есть?

Вопросов у нас у каждого было хоть отбавляй. Но был ли смысл задавать их сейчас? Поэтому в ответ прозвучало:

— Вопросов нет!

Снова вышли покурить во двор. На темном небе — ни звездочки. Ветер гнал тяжелые снеговые тучи.

— А что, — начал было Усман, — может, завтра уже кого-то недосчитаемся...

Серега резко оборвал его:

— Кончай болтать, накаркаешь...

Но каждый про себя подумал: а что, вполне возможно...

— Во сколько начало? — спросил кто-то из ребят.

— Я слышал, что вроде бы в семь...

К нам подошел Мусаич. Отец Солдата был взволнован, озабочен. Он пока оставался здесь, в казармах. Его работа будет потом: когда мы захватим дворец, Мусаич будет разбираться с трофейной документацией.

— Ребята, не бойтесь, все пройдет тихо и гладко... — потихоньку сказал мне Мусаич.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— Оттуда... — уклончиво ответил Мусаич. — Амина уже нет в живых! Понял? Его уже... — он посмотрел на часы, — два часа, как отравили!

— Кто?

— А ты не догадываешься? В общем, они сопротивляться практически не будут... Там наши доверенные лица среди охраны... короче говоря, они там всех своих подработали... Похоже на то, что будут сдаваться без стрельбы!

— Правда, что ли?

— Ну что я тебе врать буду! Вы там поаккуратнее, зря не стреляйте...

Я снова закурил сигарету и обернулся к дворцу. От здания нашей казармы можно было разглядеть, как у освещенного фасада передвигаются какие-то люди, маленькие, как муравьи.

Вот, значит, какие дела! Да, видимо, наша резидентура не сидела здесь сложа руки. Смогли подработать гвардейцев... Сумели отравить Амина... Молодцы, если все так, как говорит Мусаич. Во-обще-то у Мусаича связи — дай бог каждому! Видимо, в резидентуре у него работает какой-нибудь земляк, который и нашептал ему... Ну что ж, если так, то это очень хорошо!

Вдруг все вокруг засуетились, к нам подбежал Володя Быковский и сказал, что всех срочно собирает Титыч. Мы бегом бросились в комнату.

— Ну, все, ребята! — твердо сказал Титыч. — Давайте по местам. Будьте осторожны, берегите себя!

Толкаясь, мы побежали по коридору во двор к своему БТРу номер 112.

А я опять посмотрел на дворец, который празднично сиял в ночи в свете прожекторов. Флаг у центрального входа был поднят. Значит, «сам» на месте. И увидел, что маленькие фигурки у его подножия вдруг забегали, засуетились, а потом... исчезли! Мелькнула мысль: неужто произошла утечка информации и они готовятся к обороне? Нет, что-то не верится мне, что все обойдется без крови... Так не бывает!

Глава 43. Группа наших ребят...

Группа наших ребят, которая свою основную задачу на этот день уже отработала, возвращалась на виллу.

Только что на виду у всех они заложили тридцать шесть килограммов взрывчатки в коммуникационный колодец в самом центре Кабула, напротив дворца Арк. Взрыв должен разметать в клочки все кабели и полностью прервать телефонное сообщение в городе, оборвать связь Кабула с внешним миром. Пока переводчик отвлекал внимание патрульных солдат, наши ребята под видом ремонтных рабочих втащили в колодец два рюкзака со взрывчаткой, удачно все там расположили и поехали обратно. Но вдруг спохватились: забыли кое-какие технические мелочи. Пришлось снова возвращаться.

Заряд должен был взорваться в 19 часов 15 минут. Все озабоченно посматривали на часы. А вдруг недоработает? Тогда провал!

УАЗ уже заехал в ворота виллы, ребята вышли из машины, и... в это время грохнуло. Да так, что окна на вилле зазвенели! Сработало! Точно в 19 часов 15 минут.

В небо взвились сигнальные ракеты. Все! Пора!

Мы быстро заняли сг.;и места в БТРе. По рации прозвучала команда: «Вперед!» Механик-водитель поддал газку, БТР качнулся, взревел двигателями и покатился в низину, отделяющую нас от дворца.

Тут же раздался душераздирающий рев «Шилок» — они били с горок поверх наших голов — и отчетливо слышные разрывы. Начался обстрел дворца. Заработали наши гранатометчики, пулеметчики и снайперы, засевшие на ближних холмах.

Я сидел в металлическом чреве БТРа с правой стороны, почти под верхним правым люком. Рядом со мной устроился Володя Быковский.

— Как мы будем вылезать отсюда во всей этой амуниции? — крикнул мне на ухо Володя. — Ты только меня не толкай, когда выходить будем...

— Ладно, не боись! Вылезем как-нибудь! — ответил я.

А между тем, насколько нам было слышно, стрельба усиливалась.

Я посмотрел вперед через незакрытые заслонками лобовые стекла машины и увидел, как вокруг ярко освещенного прожекторами дворца и на его стенах вспыхивают неправдоподобно красивые багрово-красные бутоны разрывов.

— Эй, сержант! — стараясь перекричать рев двигателей, заорал я, обращаясь к сидящему впереди командиру машины. — Скажи водителю, чтобы закрыл заслонки, а то ведь через окна и залететь что-нибудь может!

Видя, что сержант не слышит меня, я толкнул Быковского:

— Володь, скажи, чтобы водила заслонки закрыл, поубивают ведь до срока!

Поняв, что от него хотят, сержант обернулся и прокричал в ответ:

— Я ему уже говорил, а он не хочет! Он ни разу не ездил с закрытыми заслонками! Говорит, что через триплекс плохо видно!

— Я сейчас башку ему оторву, вообще ничего не увидит больше! — сделав свирепое лицо, крикнул я. Стволом автомата (иначе недостать) я ткнул механика-водителя в спину: — Закрой заслонки, идиот! Пули или осколки залетят, убьют ведь!

Водила понял и опустил заслонки.

БТР сильно сбавил ход, почти остановился, затем, резко дернувшись, пошел снова. Начался подъем.

Нервно ерзавший напротив меня Сашка вдруг повернулся боком, открыл стрелковую бойницу и заглянул в нее. Было видно, что нервы у него на пределе, ему хотелось что-то делать: не сидеть сложа руки, а действовать

— Мужики! Огонь! — вдруг заорал он, сунул наружу ствол автомата и начал палить в темноту. Горячие гильзы веером разлетались по тесному и слабо освещенному чреву БТРа, ударяясь о металлические переборки, обжигая руки и лица.

Куда он стреляет? В кого? Ведь ни черта не видно! Нервишки подвели?

— Сашка! Прекрати! Ты что, с ума сошел? Куда палишь? Своих перебьешь! — Это Серега отдирал его от бойницы.

Сидящий прямо перед нами с Володей стрелок БТРа бешено крутил свои ручки, что-то выцеливая своим крупнокалиберным пулеметом.

Сержант, прижав к уху наушники, напряженно вслушивался в переговоры командования.

— Стрелок, огонь по зданию! — озвучил он прошедшую по всем машинам команду.

Тут же загрохотал крупнокалиберный башенный пулемет.

Уже некоторое время я ощущал, что по броне БТРа что-то молотит, как бы град пошел. И тут я сообразил: это же пули бьют! По нам стреляют, вернее, нас просто-напросто поливают свинцом. Видимо, это пулеметы. Хорошо хоть не крупнокалиберные, не ДШК, иначе нам всем здесь хана...

Поездка казалась мне нескончаемо долгой. Мы притормаживали, потом резко трогались... Что там снаружи творится? Когда же мы доедем? Скорей бы!

Тут мы в очередной раз остановились. Тронулись. Снова остановились.

— К машине! — округляя глаза, закричал сержант, оборачиваясь к нам. — По рации сигнал: «К машине!»

— Вовка, открывай люк! — возбужденно заорал я.

Володька откинул верхний люк.

— Только не толкайся! — с озабоченным лицом попросил он меня.

Он полез в люк и... застрял! Я рассмотрел, что он зацепился ремнем автомата за какой-то выступ, быстро высвободил ремень и сильно наподдал Володьку плечом под зад. Он вылетел, как пробка из бутылки шампанского. Как я сам выбирался из люка — не помню, но, видимо, проделал я это очень быстро. При десантировании из машины мне, да и Володьке, аовезло...

В это же время из соседнего БТРа через верхний люк под градом пулеметного дождя выбирался жилистый и юркий Борька Суворов.

Ему-то как раз и не повезло: автоматная пуля калибра 7,62 мм попала ему в пах. Прямо под нижний обрез бронежилета. Действительно, коротка кольчужка оказалась... Он свалился под колеса БТРа, прополз несколько метров, выдернул из кармана индивидуальный пакет и даже попытался перевязаться. Но пуля перебила вены, и шансов выжить у Борьки практически не было. Он почти сразу потерял сознание, и густая, горячая кровь, пропитав обмундирование, вместе с жизнью выплеснулась на бетонные плиты дороги...

Опомнился я только у какого-то небольшого — не более полуметра — каменного парапета. Осмотрелся. Наши залегли вдоль парапета. От своего БТРа я отбежал метров на десять—пятнадцать. Вся наша колонна как-то смешалась. Впереди, перегородив дорогу, дымил БТР. Прямо за парапетом — дворец, ярко освещенный прожекторами.

«Во, дураки! Даже освещение не выключили!» — подумал я о гвардейцах. Володька Быковский притулился рядом. Кругом пальба: не поймешь, кто куда стреляет. То и дело рядом что-то оглушительно хлопало, взрывалось. Тут же заложило уши. Черное небо исчеркано разноцветными трассерами. Трассирующие пули описывали широкие дуги, и было непонятно, откуда и в какую сторону они летят. Стреляли из окон дворца обороняющиеся, стреляли наши по дворцу, неизвестно кто и по кому (наверное, по нам?) стрелял откуда-то снизу и сбоку. С небольшими перерывами на перезарядку продолжали долбить «Шилки», и от стен дворца на нас сыпались осколки снарядов и гранитная крошка.

В огромных полутемных окнах дворца трепетали ярко-красные бабочки: бьют пулеметы, догадался я. Наверное, поставили сошки «ручников» на подоконники и лупят!

— Где хоть этот вход? — крикнул мне на ухо Володька.

— А фиг его знает!

Я чуть приподнялся над парапетом. Вон он, вход во дворец! Он был от нас метрах в пятидесяти, может, чуть больше... Мы до него просто не доехали. Справа от входа я рассмотрел белую в черную полоску деревянную караульную будку, около нее стояла светлая «Волга». А тот ли это вход? Нам его вроде бы по-другому описывали... А... все равно разбираться уже поздно... Вспомнил напутствие Григория Ивановича: «не стойте на одном месте, как мишени».

— Поползли! — крикнул я Володьке и, стараясь не высовываться из-за парапета, ползком двинулся вперед.

Я переваливался через ничком лежащие тела (убитые, что ли?), под руки то и дело попадались какие-то округлые камни. Я взял один из них и поднес к глазам. Елки-палки, да это же гранаты! Точно, округлые РГ-42 нашего производства! Причем с капсюлем-детонатором и... без чеки!

Это ж гвардейцы в нас кидают из окон, сообразил я. И почему-то некоторые гранаты не взрываются! Может, потому, что старые? Ну и слава Богу! А вообще-то очень неприятно ползти по гранатам с выдернутыми чеками... Все это как-то нервирует...

— Пригнись! — заорал Володька.

Мы ничком упали на землю, а по самой кромке парапета, брызжа гранитной крошкой, прошла плотная пулеметная очередь, противно завизжали рикошетные пули. Вот бы зарыться поглубже, что там этот парапетик, сверху мы, как на ладони, видны!

— Надо ползти, Володь! На одном месте будем лежать — убьют!

Огонь стал плотнее: головы не поднять. Мы продвинулись еще

метров на пять.

Высунув автомат поверх парапета, я, не целясь, выпустил длинную очередь в сторону дворца. Выглянул. Прямо передо мной, метрах в двадцати, высилась белокаменная стена дворца. Из высокого окна (стекла выбиты, остались только рамы) бил пулемет. Мне был виден только его сотрясающийся ствол, на кончике которого трилистником бешено плясал огонь.

Во, гад! Шурует без задержек! Я с трудом совместил прорезь целика и мушки — в полутьме не разглядеть, — прицелился и стал стрелять короткими очередями по окну, стараясь попасть в каменный простенок, чтобы рикошетными пулями достать пулеметчика. Я быстро освоился и теперь уже стрелял просто навскидку. Мои очереди были отчетливо видны: я сам набивал магазины — каждый второй патрон трассирующий. Я видел огненную струю и теперь направлял ее туда, куда мне было надо.

В соседнем окне мелькнуло что-то, и я немедленно всадил туда очередь. Больше там никто не появлялся. И снова я стал бить по пулемету.

Внезапно автомат перестал стрелять. А, черт! Магазин кончился! Я прижался к парапету, отщелкнул пустой магазин, хотел выбросить, но замешкался. Мелькнула мысль: а вдруг потом потребуют сдать использованные магазины? А... пошли они на хрен! Скажу, что потерял... Пусть потом сами ищут... Отбросил магазин, вытащил из подсумка новый, всадил его в гнездо, передернул затвор.

Рядом я заметил солдата из «мусульманского батальона». Он лежал ничком, закрыв голову руками. Возле него валялся пулемет. Убитый?

— Э, парень! Жив? — толкнул я солдата в плечо.

— Жив! — отозвался солдат.

— Ранен, что ли?

— Нет...

— А чего же не стреляешь?

— У меня пулемет сломался... Не стреляет...

Я ухватил за сошку пулемет и подтащил его к себе, выставил ствол над парапетом и нажал на спуск. Действительно, не стреляет. Я дернул затвор — из патронника вывалился патрон. Нажал на спуск еще раз. Пулемет коротко взлаял, дернувшись в руках. Наверное, патрон наперекос стал, вот его и заело.

— Все работает! На, держи! Бей вон по тому окну!

И мы заработали в две руки. Вдруг пулемет в окне пропал. Неужто пришибли? Нет. Заработал снова.

— Слушай, давай гранатами!

Солдат осел за парапет, завозился, вытаскивая из подсумка гранату.

— Ну, готов? Давай на счет «три»! Раз... два... три!

Мы приподнялись и швырнули гранаты в окно. И оба не попали. Моя граната, ударившись о нижний край рамы, упала вниз и разорвалась на земле, а граната «мусульманина» ударилась о стену на уровне первого этажа, тоже упала на землю, но взрыва не последовало.

— Чеку забыл снять?

— Ага! — виновато улыбнулся боец и добавил: — Это я от волнения...

— Давай еще!

На этот раз одна граната рванула прямо на подоконнике, а другая залетела внутрь и разорвалась в помещении. Из окна вывалился пулемет, а за ним темная фигура.

— Оп-па! — заорал я. — Как мы его уделали! Молодец!

Боец в ответ весело скалил белые зубы. Хороший парень, подумал я...

Мне казалось, что с того момента, как мы покинули БТР, прошло несколько часов, хотя, скорее всего, это время исчислялось всего лишь минутами... Но какими!

Глава 44. А в это время...

А в это время наши ребята уже входили в здание министерства внутренних дел. Они подъехали сюда на двух УАЗах. Почти беспрепятственно вошли в холл. Переводчик поздравил ошалевших дежурных офицеров со «вторым этапом Апрельской революции» и сообщил, что «кровавый режим Амина пал». Посоветовал оставить на рабочем месте оружие и уходить домой. Ребята пожали руки онемевшим офицерам и двинулись дальше. Вдруг где-то оглушительно громко (в замкнутом пространстве) загрохотал пулемет.

Очередью перебило оба бедра у Толика Муранова, и он упал, как подкошенный. Наши ринулись вперед, кто-то швырнул внакат по полу гранату.

— Ложись!!!

Граната закатилась в приоткрытую дверь, из которой стрелял пулемет. Раздался взрыв. Дверь слетела с петель. Облако пыли, запах сгоревшей взрывчатки... Ребята взялись за автоматы. В небольшой комнатушке валялся опрокинутый взрывом письменный стол, покореженный ручной пулемет, на полу корчился офицер с погонами капитана полиции. Короткая автоматная очередь помогла офицеру расстаться с этим миром... Послышалась стрельба с лестницы, идущей на второй этаж, и пули защелкали совсем рядом, отбивая штукатурку со стен.

— Мужики! Не стоять! Вперед!

Ребята, петляя, насколько позволял узкий коридор, помчались к лестничному пролету, поливая наугад из автоматов.

А Толя Муранов уже умирал от болевого шока и потери крови. Он лежал на боку, и из онемевших пальцев вывалился так и не разорванный индивидуальный пакет...

До входа во дворец мы пока так и не добрались. Застряли на одном месте. Но теперь до него было не так уж и далеко. Я выглянул и увидел, что полосатая караульная будка горит, а светлая «Волга» вся в дырках... «Жалко, хорошая машина была...» — мелькнуло в голове.

Справа от меня стрелял по окнам Володька Быковский. Левее тоже непрерывно бил автомат. Я оглянулся: в отблесках яркого пламени от горящей будки прямо на открытом месте, на виду у всех, стоял на одном колене какой-то боец из группы «А» и, как в тире, короткими очередями бил по окнам дворца. На нем была огромная округлая глухая каска с забралом и какой-то чудной формы бронежилет с высоким, как у свитера, воротом. На триплексе забрала отражались блики огня.

Как потом, уже в госпитале, выяснилось, это был Олег Балашов, командир отделения «альфовцев».

Эх, черт возьми, мелькнула мысль, вот это каска! Вот бы такую! На мне-то была обычная солдатская каска-жестянка, которую пуля пробивает насквозь... ,

Сзади взревели двигатели. Я обернулся. Наша бронетехника — БТРы и БМП — проделывала какие-то маневры. Насколько я понял, они хотели подобраться ближе ко входу во дворец, чтобы подавить огневые ячейки противника и прикрыть нас огнем. Движение задерживал ставший поперек дороги подбитый гвардейцами БТР, который шел впереди нашего. В конце концов его спихнули с дороги...

Вдруг одна из БМП вывернула вправо и ходко пошла прямо на нас. Более того, я увидел, что ее плоская башня, покрутившись, вдруг уставилась прямо на меня, осветив фарой. Да бог с ней с этой фарой, прямо на меня направлена пушка! Он что, стрельнуть хочет? Идиот!

— Эй, стой! Куда прешь! Совсем с ума спрыгнул? — закричал кто-то рядом.

— Идиот! Смотрите, он на нашего наехал!

БМП действительно наехала на бойца группы «А» Сергея Кувылина. Гусеница прошла прямо по его стопе. Но Сереге повезло: его стопа плашмя попала в какую-то выбоину в бетонке, и гусеница БМП только сильно прижала ногу. Спасительную роль сыграл и совершенно новый, еще не разношенный ботинок, жесткая подошва которого смягчила давление многотонной машины. Потом мы вместе с Серегой лежали в госпитале. Кроме травмы ноги врачи поставили диагноз: сильный ушиб. Серега, как и все мы, был здорово посечен осколками от гранат...

А я, как завороженный, смотрел на ствол БМП.

Что делать? Может, стрельнуть по нему? Да нет, нельзя... Так еще хуже будет. Да и что толку стрелять: этой дуре мой автомат — как слону дробина!

Но вот ствол БМП качнулся, поднялся чуть выше. Грохнул выстрел. Снаряд прошел у нас над головой и, ударившись о стену дворца, высек пламя, кучу искр и облако белой пыли. БМП попятилась назад, чуть развернулась и стала методично бить по дворцу.

И тут грохот боя перекрыл чей-то знакомый тенорок:

— Мужики! Вперед!

Это был Бояринов! Старый вояка, Григорий Иванович почувствовал какой-то сбой в действиях обороняющихся. Действительно, ответный огонь стал менее интенсивным.

— Володька, слышал? Это Бояринов! Пошли! — крикнул я.

Какой-то непонятный восторг переполнил меня, даже слезы навернулись на глаза. Вот Григорий Иванович — сколько ему уже лет! — ведь мог бы сидеть себе в нашей казарме и через бинокль наблюдать поле боя... Давать по рации команды... Или вообще, сидел бы сейчас в Москве. На телефоне. Позванивал бы в Центр. Как, мол, там дела? Не могу ли чем помочь? Так нет же! Он прилетел сюда, он вместе с нами! Вот это действительно командир!

Я высунулся из-за парапета, дал напоследок перед броском длинную очередь, но вдруг ощутил сильный удар по кисти левой руки, которая тут же подвернулась в локте. Автомат дернуло влево, и больно ударило прикладом в плечо. Такое впечатление, что у меня в автомате разорвался патрон. Я по инерции жал на курок, но автомат не стрелял... Нырнул под парапет, лег на бок, стал дергать затвор — ни туда, ни сюда. И тут я увидел, что мой автомат согнут! Затвор заклинило начисто! Занемела левая рука. Взглянул: кисть в крови. Пощупал пальцами правой. Ух ты! Ребро ладони развернуто надвое! Интересно, а почему не болит? Сообразил: наверное, пуля скользнула по левой руке, которая была на цевье, и ударила в корпус автомата. Вот его и заклинило. А куда же пуля делась? Рикошетом прошла около лица? Наверное... Так... А что же мне делать без оружия? У меня есть пистолет, вспомнил я, и тут же мысленно чертыхнулся: при таком раскладе этот пугач ни на что не годен! Разве только застрелиться, если операция не удастся!

А тем временем Володя Быковский успел проскочить в подъезд и заметался там, не зная, куда идти. Там начали скапливаться наши ребята. Рядом оказался Григорий Иванович. Он был все в той же летной кожаной куртке, на голове каска, в руке — автоматический пистолет Стечкина.

— Наверх, мужики! Наверх надо! И зачищать коридоры здесь, на первом этаже! — крикнул он.

Вдруг что-то загудело совсем рядом, в углу загорелась красная лампочка. Лифт! Опускается вниз!

Не сговариваясь, Володька и Григорий Иванович подскочили к лифту и стали по краям. Двери распахнулись, на полу кабины в углу на корточках сидел афганец в форме офицера-гвардейца и обеими руками держался за голову. Володька успел рассмотреть, что в правой руке у афганца зажат пистолет. Афганец вскинул голову и вытянул вперед руку с пистолетом. В это время Бояринов с двух рук влепил в него очередь из «Стечкина». Двери лифта захлопнулись...

— Ты не зевай! Тут или он — тебя, или ты — его! Ну, что стал, пошли! — сказал хриплым голосом Григорий Иванович, утирая левой рукой с лица пот, перемешанный с кровью. Все лицо у него было покрыто мелкими ранками: следы от осколков гранат и гранитной крошки.

Они стали подниматься по лестнице на второй этаж...

Я осмотрелся вокруг. Рядом, среди неразорвавшихся гранат и каких-то камней, лежал «мусульманин*. По виду — убитый. Из-под руки торчал приклад автомата. Я потянул правой рукой за приклад, выдернул автомат из-под неподвижного тела. Пошевелил пальцами левой руки. Двигаются. И боли вроде особой нет. Только локоть ноет: видно, удар сильный был... А вся кисть в липкой крови. Я вытер руку о штанину, осмотрелся: Володьки возле меня уже не было. Надо идти!

На четвереньках я стал пробираться вдоль парапета и наткнулся на Сашу Звезденкова. Он сидел, прислонившись спиной к каменной кладке, вытянув длинные ноги. Все лицо в крови.

— Эй, москвич! Жив?

— А... Орел! Зацепило меня... — В голосе у Сашки было столько обреченности, что мне стало не по себе.

— Куда? В голову? Сильно?

— Не знаю... И в лицо, и в руку... Перевяжи... Тошнит...

Рукав у него был черный от крови. Тошнота — это от потери

крови, от болевого шока... Выдернул индивидуальный пакет из верхнего кармана куртки, надорвал обертку. Где рана? Где перевязывать? Темно, ни черта не видать! Схватился за липкую от крови раненую руку и быстро пальцами прощупал... Ага, вот вроде бы дырка! И кровь идет...

— Здесь, что ли?

— Не знаю... Не чувствую...

Кое-как я перевязал ему руку.

— Лежи здесь, не высовывайся... Мне идти надо...

— Давай...

Я распустил подлиннее ремень на автомате, забросил его за шею и рванул вперед. Бежал я почти на четвереньках, вприсядку и петляя, как учили нас на КУОСе, веером палил из автомата.

И тут словно гигантской раскаленной иглой меня ударило в левую — мою невезучую руку!

Не помню, как я оказался под сводами подъезда дворца. Приткнулся к стене. Рука почти полностью отключилась. Я ее просто-напросто не чувствовал! Рукав набух от крови. Вот черт, второе ранение, и все в одну руку! Попробовал шевелить пальцами. Чуть двигаются! Но руки я почти не чувствовал!

Опираясь рукой о стену, встал. В полутьме мимо пробегали наши.

— Миша! Яша! — кричали со всех сторон.

«Чтоб своих не перебить!» — сообразил я и тоже закричал:

— Миша! Яша!

Куда дальше? Что делать? Ах, да! По приказу наша группа должна работать на первом этаже. Надо подавить сопротивление противника, освободить от него все помещения, взять под охрану сейфы с документами.

Выставив вперед ствол автомата (благо он висел у меня на шее на длинном ремне) и удерживая его правой рукой за рукоятку — левая отнялась окончательно, я двинулся по коридору.

И тут я вспомнил свой сон в Ваграме. Елки-палки! Даже дыхание перехватило! Это же был тот самый коридор, и двери были те же самые, ну, которые я видел во сне! Что же это было? Может быть, это Господь Бог предупреждал меня? Ох, чувствую, что не зря предупреждал!

Впереди кто-то из наших палил из автомата в дверь кабинета. Потом подбежал, положил под дверь гранату и отскочил за угол. Я тоже прижался к стене. Оглушительно грохнуло. И вдруг на всем этаже выключилось освещение. Темень — хоть глаз коли. Мигнул свет, еще раз мигнул... Ф-фу, слава Богу, перевел я дух. Электричество врубилось. Наверное, осколками замкнуло проводку.

Кто-то закричал:

— Мужики, «эфки» не кидайте!

Да, наверное, бросили оборонительную гранату «Ф-1» в ребристом чугунном корпусе, а у нее убойная сила — не приведи господь! Да еще в замкнутом помещении! Конечно же, лучше использовать наступательные РГД.

Я пробежал еще несколько шагов по коридору, который показался мне бесконечно длинным, и дернул на себя ручку какой-то двери. Она открылась, внутри была полутьма, но я разглядел, что там стоят какие-то столы, диван... Я выхватил из кармана гранату, зубами рванул чеку и накатом запустил ее в глубь комнаты. Постукивая, граната покатилась по паркету, а я захлопнул дверь и отскочил к косяку. Внутри рвануло, скрипнув, распахнулась дверь, выпуская из кабинета клубы дыма и пыли...

Глава 45. Вот тут меня настигла...

Вот тут меня настигла автоматная очередь. Стреляли откуда-то сбоку слева, видимо из приоткрытой двери. Пуля пробила мой морально и физически устаревший бронежилет и, разворотив его металлические пластины, развернувшись, как розочка, вошла мне в левый бок, прямо под нижнее ребро. Удар был такой, будто ломом шибануло. Меня сшибло с ног, я правым боком упал на пол, в голове на секунду все помутилось, но сознания я не потерял. Инстинктивно выставив автомат в сторону предполагаемого противника, я наугад выпустил веером в полутьму длинную очередь и услышал чей-то дикий вопль. Как на кошку н*аступили...

Меня тошнило. В раненом боку будто кто-то ковырял раскаленной кочергой — так было больно. Попробовал приподняться. Получилось.

Кто-то из наших ребят наткнулся на меня:

— Ты что, ранен? Идти можешь? — Я кивнул. — Подгребай к выходу... Там наших перевязывают. Смотри осторожней, как бы свои не добили! Из здания не выходи: приказ всех, кто выходит из дворца, мочить!

Черт возьми! Как обидно! Еще чуть-чуть — и победа, а мне выходить из игры? А победа ли? Вокруг шла стрельба, грохнул взрыв гранаты, на каску посыпалась штукатурка.

Слабо соображая, что делаю, я сунулся в какой-то темный закоулок. Прямо передо мной была металлическая лестница. Рядом оказались двое солдат из «мусульманского батальона». Вид у них несколько растерянный, но достаточно воинственный. Я машинально отметил про себя, что солдатам вроде бы не было команды заходить во дворец. Они должны обрабатывать его снаружи... Эти молодые ребята, которые смогли себя пересилить, смогли войти во дворец, теперь, наверное, должны быть хорошими вояками... Если останутся в живых...

Они со страхом смотрели на меня.

— Товарищ офицер, вы ранены? — спросил один.

— Все нормально! Вперед, ребята! — сказал я им, стараясь выглядеть оптимистично, бодро и уверенно.

В этот момент рядом, в пяти шагах справа от меня, разорвался огненный шар. Видимо, это была РГ-42, которую швырнули вниз с лестничного пролета. Отчетливо помню, что за сотую или тысячную долю секунды до того, как осколки гранаты и гранитная крошка долетели до меня, я судорожно и крепко зажмурился, сжал веки. Жестко хлестнуло осколками по лицу, по рукам, по ногам... Взрывная волна сбила с ног...

27 декабря моя жена Таня весь день чувствовала себя плохо: болела голова, было плохое настроение, угнетало какое-то непонятное чувство тревоги. Вечером она прямо с работы зашла в детский сад за детьми. Приготовила ужин. Ребята поели, а сама есть не стала.

— Коля! — обратилась она к старшему сыну, которому было тогда шесть лет. — Я прилягу, немного отдохну, присмотри за Андрюшей... Поиграй с ним...

— Хорошо, мам...

Таня уже задремала, но вдруг ее словно подбросило. Она вскочила с дивана и подбежала к окну. За окном шел снег. Было тихо и темно.

Сзади подошел двухлетний Андрюшка и прислонился к ноге.

— Ночь... Темень... — тоскливо проговорила Таня. — Где же наш папа, Андрюша? Что он сейчас делает?

Андрюша посмотрел в окно на декабрьский снегопад и вполне серьезно вдруг сказал:

— Убили, наверное...

А тогда сознание ушло от меня только частично, на несколько секунд. И в эти секунды мне казалось, что я медленно, как в невесомости, лечу по чуть наклонной траектории внутри какой-то огромной и темной трубы. У меня ничего не болело и было ощущение какой-то бестелесности. И все же я попробовал шевелить руками и ногами, запрокидывал голову, чтобы придать «полету* какую-то направленность, но все мои вялые попытки были тщетны. Потом пришло ощущение боли. Болело лицо, руки, ноги, все тело. Мне чудилось, что лицо вдруг начинает раздуваться до неимоверных размеров и при этом как бы все онемело...

Наконец я пришел в себя. Попытался приподнять голову, увидел, что один солдат лежит без движения, другой шевелится, пытается встать...

Дальше я действовал, как на автопилоте, не особо соображая, и тем не менее, как потом выяснилось, действовал совершенно правильно. Здесь, в полутьме, меня запросто могли застрелить свои. Кровь залила обе белые повязки на рукавах, лица не разобрать — тоже в крови. Форма на мне — афганская. Поэтому единственно верным решением было ползти к выходу, туда, где посветлее.

И я полз, стараясь при этом кричать: «Миша! Яша!»

Но вряд ли из моего рта вырывалось что-нибудь членораздельное. От сильнейшего динамического удара взрывной волной у меня шатались все зубы, а язык распух так, что не помещался во рту...

Володя Быковский ввязался в перестрелку на втором этаже. Именно там он видел в последний раз Бояринова. Григорий Иванович с группой ребят рванул на третий этаж...

Бояринова нашли на лестничной площадке уже мертвого. Од-но-единственное ранение — пуля под сердце — оказалось смертельным.

Мне ребята рассказывали, что, когда его уже в Ташкенте обмывали в морге и одевали в полковничью форму, чтобы положить в гроб, из маленькой пулевой дырки под левым соском еще слабо вытекала мутная струйка крови. Чтобы не испачкать мундир, санитар морга запихивал карандашом в ранку вату...

...Потом я помню, как сидел где-то, приткнувшись спиной к стенке, опираясь правой рукой о пол... На полу был ковер — толстый, с большим ворсом, настоящий восточный ковер. В голове ворохнулась идиотская мысль: вот бы домой его. Нет, наверное, у меня никогда такого ковра не будет... Ну и хрен с ним... Тут я обнаружил, что ничего не слышу на правое ухо. Пощупал пальцами — горячо и липко. Из уха шла кровь. А в левом ухе слышался непрерывный звон...

Кто-то теребил меня за рукав:

— Кто это? Афганец? Эй, ты кто?

— Ты что, слепой? Видишь — в сапогах! Кто-то из наших... Не разобрать: все лицо в крови...

— Убитый, что ли? Не шевелится.

Сил отвечать или реагировать на что-то у меня уже не было, но я все-таки пошевелился, чтоб показать, что жив.

— Эй, санитары! Мужики! Кто там есть? Вот еще один! Эх, не дозовешься! Ну-ка, хватай его, потащили!

Меня взяли под руки, приподняли. Я стал шевелиться, переставлял ноги...

На свежем воздухе я немного пришел в себя.

— Ух ты! Жив? — Передо мной стоял Володя Поддубный. — Ох тебя и отделали... Где ранило, давай перевяжу!

Он взрезал ножом рукав на левой руке, перевязал рану в предплечье, потом перевязал кисть. Достал шприц-тюбик и всадил укол. В голове прояснилось.

— Где еще?

Я попытался что-то сказать, но только слабо махнул рукой. Мол, спасибо, потом... Мне вдруг стало очень холодно. А когда я представил, что для перевязки раны в боку надо раздеваться, снимать с себя куртку, бронежилет, свитер, футболку... Нет, не надо... Тем более что сейчас мне вроде получше стало...

— Ну ладно, старик, давай лежи здесь, сейчас всех раненых будут эвакуировать... А я пойду, там еще на втором этаже стреляют...

Два солдата-санитара подвели меня к парапету чуть в стороне от входа во дворец, около уже догоревшей караульной будки. Посадили на землю рядом с несколькими ранеными. Прямо через штаны вкололи очередной шприц-тюбик.

— Сейчас, товарищ офицер, машина подъедет, вас всех в госпиталь отвезут! — сказал один из санитаров, малорослый, с широким скуластым лицом и раскосыми глазами.

После очередного укола мне стало гораздо лучше. Сквозь постоянный звон в левом ухе (правое вообще не слышало) мне показалось, что стрельба утихает.

У подъезда появился Володя Быковский. Он ковылял, опираясь на автомат, как на костыль. Кто-то поддерживал его под руку. Одна нога у него без сапога, перевязана... Володьку усадили почти у самого входа. Я хотел перебраться к нему, но сил не было...

Из дворца стали выводить пленных. Афганцы — рослые ребята в хорошо подогнанной форме — выходили с поднятыми вверх руками. Их сопровождали наши солдаты из «мусульманского батальона» в серой мятой форме. Вот из подъезда вслед за пленными вышел «мусульманский» особист Миша. Он был в зеленой афганской шинели, на плече автомат.

Вдруг один их афганцев, судя по форме, старший офицер, сунул руку за пазуху и вытащил... пистолет! Что хотел этот афганец? Может быть, сдать оружие? А может быть, напоследок прихватить с собой на тот свет хоть одного из врагов?

Миша среагировал почти мгновенно и, с силой уткнув ствол автомата в поясницу офицеру, нажал на спуск... Прозвучавшая внезапно и неожиданно для всех резкая очередь ударила по ушам, по нервам. Наши солдаты вдруг пришли в состояние какого-то неистовства: наверное, напряжение только что пережитого боя требовало от них какой-то разрядки.

— Ах, суки! — пронзительно закричал кто-то из них. — Всех убью!!!

— На колени, гады! На колени! Становись на четыре кости!

Началась сутолока. Солдаты били афганцев прикладами, те поспешно падали на землю, закрывая руками голову. Коротко и зло рявкнул и тут же замолк, как захлебнулся, автомат.

— Не стрелять! — послышался крик Миши. — Не стрелять, сволочи! Под трибунал пойдете!

К толпе подбежали офицеры из нашего «Зенита», стали оттаскивать обезумевших «мусульман», раздавая направо и налево оплеухи.

— А ну, разойдись, засранцы! Вы бы в бою были такими ретивыми!..

Саша Звезденков лежал почти на том самом месте, где я его перевязывал. На него случайно наткнулся наш Титыч, который со своей командой уже работал с трофейными документами.

— Титыч... — прохрипел Саша.

Сначала Титыч не узнал его, да и немудрено: все лицо в черной, запекшейся крови. Попробуй узнай!

— Саша, ты, что ли?

— Я...

— Куда тебя ранило?

— В голову... в руку... не знаю...

— Потерпи... — Титыч осторожно приподнял его и усадил поудобнее, прислонив к каменной стенке, — потерпи, Саша, сейчас мы тебя отвезем к докторам...

Повязка на руке была черной от крови, куртка и брюки тоже пропитались кровью, которая уже кое-где затвердела и превратилась в темно-бурую корку. Титыч, не зная характера ранений, боялся особо теребить Сашу.

— Холодно... — прошептал Саша, стуча зубами, — голова кружится... Титыч, если что... у меня сын... Андрей... Помоги там ему...

— Перестань сейчас же! — с нарочитой сердитостью прикрикнул Титыч. — Как тебе не стыдно! Все будет в порядке... — Он осмотрелся по сторонам. — Так... — проговорил он, — сейчас... сейчас... Все будет о’кей! — Титыч буквально минуты три-четыре назад видел неподалеку солдат «мусульманского батальона» с медицинскими повязками на рукаве. Куда же они подевались? Да вон они! — Эй, бойцы! — закричал он. — А ну быстренько сюда! Здесь офицер раненый!

Фельдшер наскоро осмотрел Сашу. Прямо через ткань брюк сделал ему укол шприц-тюбиком.

— Сейчас вам станет лучше... Передвигаться можете? Давайте я вам помогу...

Вместе с Титычем они поставили Сашу на ноги и повели к БМП, в которую уже загружали раненых.

Глава 46. Нас привезли обратно...

Нас привезли обратно в те самые казармы, где мы жили. В одном из помещений развернули полевой госпиталь. В углу тускло горела подсоединенная к автомобильному аккумулятору лампа. Там стояли два или три стола с наброшенными полосатыми матрасами, прикрытыми грязными, в кровавых пятнах, простынями. Над полураздетым лежащим навзничь телом колдовал доктор. В белом халате и, кажется, в очках. Откуда он здесь взялся? У входа в помещение прямо на полу валялась горка оружия — автоматы, подсумки. Это с раненых бойцов снимали уже не нужную им амуницию.

— Бросайте автомат и все лишнее сюда! — сказал мне солдат-санитар.

Я, чуть помедлив, положил автомат. Солдат помог снять поясной ремень и пустые подсумки. С пистолетом мне расставаться не хотелось — мало ли что... А так хоть какое-то, но оружие. Я вытащил свой ПМ из кобуры и положил его в карман куртки.

— Садитесь, мужики, где найдете место! Сейчас доктор вас посмотрит.

В это время доктор вдруг пошатнулся, широко развел руками, пытаясь за что-то уцепиться, чтобы не упасть. Его поддержал сзади какой-то солдат. Доктор оперся о стол, помотал головой и снова принялся за очередного раненого. «Пьяный, что ли?» — подумал я. Но доктор был не пьян. Он был тоже ранен.

Уже потом я узнал, что это был один из тех советских докторов, которые в момент начала нашего штурма оказались внутри дворца. Этих врачей в срочном порядке дернули из военного госпиталя, где они работали, к Амину, который по указанию кого-то из наших начальников был отравлен поваром. Обычная несогласованность действий, которая всегда бывает при проведении серьезных операций. Что самое интересное, эти наши доктора спасли Амина! Поставили ему капельницу, провели в срочном порядке какие-то процедуры... Правда, потом Амина все равно убили.

Наконец дошла очередь до меня. Санитар записал в какую-то обтрепанную тетрадку мои данные. Доктор бегло осмотрел меня, вколол пару уколов, вполголоса бросил санитару:

— Этого надо оперировать... Перевязать... Готовить к эвакуации...

— Что-то серьезное? — заплетающимся языком спросил я доктора.

Он мельком взглянул на меня и скороговоркой сказал:

— Все в норме... Кости, кажется, целы... Хотя нужен рентген... — и санитару: — Давайте следующего!

Я примостился неподалеку от входа на каком-то тряпье, чувствуя, как мне становится все лучше и лучше.

В голове постепенно прояснялось. Я прислушивался к своим ощущениям: правое ухо не слышит.в левом — тонкий постоянный свист. Ну, это ясно: контузия. По идее, должно пройти. Левая рука онемела, болит, но пальцы шевелятся. Тут тоже как будто ясно: два ранения. Одно касательное, другое сквозное. Но кости целы, значит, зарастет. А вот что в боку? Ранение слепое. Пуля там, внутри. Болит сильно, хотя... вроде бы утихает. Это, наверное, действие уколов.

В углу я заметил Сашу Звезденкова. Он был чисто перевязан и выглядел заметно веселее, чем возле дворца.

— Орел! Ты, что ли? И ты здесь! — воскликнул Саша. — Что у тебя? Жив? Я тебя и не узнал. Во, раскрасили! Курить будешь?

Я кивнул. Саша прикурил сигарету, сунул мне в губы. Я с удовольствием затянулся.

— А у меня вроде бы все в порядке! Укол всадили, чувствую себя нормально! А то что-то мне совсем плохо было: думал, концы отдаю... Ан нет! Оклемался! Меня там (он кивнул в сторону дворца) Титыч подобрал...

— Титыч жив?

— Да жив, жив! Слушай, ты, наверное, пить хочешь? А тебе можно?

— Можно...

— Сейчас раздобудем!

Он притащил откуда-то кружку воды.

В лазарете началось какое-то шевеление. К нам с Сашей подошел санитар.

— Товарищи офицеры, давайте я помогу выйти: там машина пришла, вас повезут в госпиталь.

Черт возьми! Уезжать куда-то мне совсем не хотелось. Голова была ясная, раны чуть саднили, но не так уж сильно. Все ребята остаются здесь, мы вроде бы победили, а тут — уезжать!

— Старик, а может быть, останемся? — обратился я к Саше. — Я себя вроде неплохо чувствую... Обидно уезжать...

— Да я сам об этом думал! — отозвался он. — Но как?

— Давай выйдем на улицу, будто к машине, а сами смоемся... — предложил я.

Саша помог мне подняться, и мы потихоньку двинулись к дверям. Метрах в десяти от входа стоял крытый брезентом грузовик, куда санитары уже загружали тяжелораненых (или убитых?). Мы с Сашей свернули за угол и поковыляли к нашей комнате.

Сейчас придем к себе, ляжем на свои места, отдохнем немного. А там и наши все подойдут. И утро встретим все вместе, как пожелал нам перед боем Бояринов. А там можно и в госпиталь! Мы поднялись на ступеньки, прошли по засыпанному гравием коридору, отодвинули плащ-палатку, зашли в нашу комнату... и не узнали ее. Там все было перевернуто вверх дном. Все койки от окон отодвинуты, матрасы валялись на полу. На них сидели и ели что-то из консервных банок солдаты «мусульманского батальона». Я вспомнил, что перед боем оставил у себя под матрацем подмышечную кобуру, которую купил еще летом в дукане на Зеленом рынке. Кобура была очень удобная и мягкая — не в пример нашим штатным! Но где теперь моя койка? И кобура, конечно же, пропала... Ну и бог с ней! Главное — жив!

— Вот они где! — послышался сзади возбужденный голос. — А я смотрю, вроде бы за угол свернули, а они тут... Товарищи офицеры, ну что же вы... Вам надо в госпиталь, пойдемте! Не драться же с вами...

На пороге стояли солдат-санитар и молодой лейтенант из «мусульманского батальона». Они подхватили нас под руки и повели к грузовику.

Грузовик уже был полностью загружен. Ближе к кабине на металлическом полу лежали убитые и тяжелораненые. Остальные сидели, привалившись к бортам, друг к другу. Нас с Сашей подсадили, закрыли за нами борт. В кузов вскочили два солдата из «мусульманского батальона».

Из их разговора я понял, что мы едем в наше посольство и что нас прикрывать будут две БМП — одна впереди, одна сзади.

Солдаты в кузове взяли автоматы наизготовку.

— Могут обстрелять! — пояснил один из них. — Еще стреляют!

Я вытащил из куртки свой пистолет, попытался передернуть затвор, но левая рука плохо слушалась.

— Давайте я помогу, — сказал солдат. Он дернул затвор, загнал патрон в патронник и передал мне пистолет.

— У меня теперь такой же есть! — похвастался он. — Мне командир подарил за храбрость! Во! Трофейный!

И он вытащил из-за пояса ПМ, покрутил его, снова сунул за пояс.

Машина тронулась. В это время вдруг откуда-то появился наш Ти-тыч. Он увидел меня и Сашу, сидящих у заднего борта, и закричал:

— Саша! Валера! Ребята! Что врачи сказали?

Машина, переваливаясь на колдобинах, поехала, а Титыч бежал за нами, размахивал руками, и кричал:

— Ребята! Саша! Валера!

А мы с Сашкой, не сговариваясь, закричали:

— Титыч! Забери нас! Оставь нас здесь!

Машина сильно сбавила ход, и Титыч подбежал к самому борту.

— Валера, что с рукой? — испуганно спросил он, увидев мою забинтованную левую руку.

— Титыч, оставь нас здесь, у меня правая рука в порядке, стрелять могу! — кричал я, размахивая пистолетом, зажатым в руке.

Мне очень не хотелось уезжать. Я представлял, как завтра... да нет, уже сегодня утром ребята все соберутся в нашей комнате. Как придет Бояринов и скажет, что мы — молодцы и что вот, мол, мы и собрались, как и было загадано вчера... И мы будем сидеть, рассказывать друг другу, кто что видел, как было страшно, как нас чуть не поубивали и как мы победили... Было до слез обидно уезжать сейчас, когда мы победили, когда все хорошо...

— Ребята! Нельзя! Надо в госпиталь... Все будет хорошо, я с вами!

Дорога пошла под уклон, водитель прибавил газку, и Александр Титыч отстал. Откуда-то сбоку вырулила БМП и резко затормозила. Титыч залез в открывшийся люк, БМП резко газанула, качнулась и пошла вслед за нами. Башня на ней крутилась во все стороны: наводчик выцеливал возможного неприятеля. Через некоторое время бронемашина нас обогнала и пошла впереди.

Мы проехали по нижней дороге, левее дворца. Он все так же стоял на горке, освещенный прожекторами. Все окна в нем выбиты: не то что стекол, даже следов рам не было. На втором и третьем этаже что-то горело и из окна тянулся дымок. Изуродованный болванками «Шилок» и гранатометами, весь в копоти и щербинах от пуль и осколков, он все равно смотрелся величественно...

Долго ехали по аллее. Слева, там, где стояли казармы гвардейцев, еще шла стрельба. Там тоже что-то горело, и красные блики освещали голые ветви обронивших листву деревьев...

Около поворота у министерства обороны шедшая за нами БМП вдруг начала бить куда-то из пулемета. Разноцветные трассеры, уходя во тьму, чертили прямые линии, а потом рикошетом, по дуге разлетались в темном небе.

Машина на повороте притормозила, затем вообще остановилась. Вдруг я увидел, что в кустах у обочины, почти напротив министерства обороны, возле краснокирпичного здания Центрального музея, что-то шевелится. Точно! Там кто-то прятался! Вот что-то тускло блеснуло, автомат, что ли? Вот, гад! Наверное, какой-нибудь афганец прячется. Здесь ведь тоже наши ребята поработали... Сейчас как полоснет из автомата!

Я поднял пистолет, для устойчивости уперся рукояткой о борт кузова, прицелился и стал мягко жать на спуск... Но в это время фара идущей сзади БМП осветила кусты, и я увидел там нашего солдата-десантника. Он стоял на коленях в небольшом кювете, прикрытом зарослями колючего кустарника. Белое пятно лица, зеленый комбинезон, на голове голубой берет, в руках автомат.

Ф-фу! Чуть грех на душу не взял! Что он там делал? Контролировал дорогу по приказу своего командира? А может, просто испугался стрельбы, спрятался... Кто его знает? Тем не менее я мог его убить...

Наконец мы добрались до нашего посольства. Проехали мимо парадного подъезда (ворота закрыты, около них стоят две БМП), потом мимо длинной стены. С правой стороны были заборы вилл. Я вспомнил, как летом мы здесь занимали оборону и как Андрей чинил афганскую «тридцатьчетверку»... Господи, как давно это было! Наконец остановились у ворот посольской поликлиники.

У грузовика откинули борт, помогли нам вылезти.

Мне снова стало нехорошо. Видимо, действие уколов закончилось. Закружилась голова, и я самостоятельно не мог идти. Меня подхватили под руки — с одной стороны солдат, с другой Саша. Уже у ступенек поликлиники я вдруг вспомнил, что у меня в правой руке так и остался пистолет с патроном в патроннике.

— Подождите... — попросил я.

Мы остановились. Я изловчился и отстегнул магазин, который тут же упал на бетонные плиты. Потом дернул затвор, и из патронника вывалился патрон. Я хотел подобрать и то и другое, но нагнуться не мог.

— Я подниму, товарищ офицер! — Солдат наклонился, подобрал обойму, вставил в нее патрон и протянул обойму мне.

Глава 47. На первом этаже...

На первом этаже поликлиники горел яркий свет. У стен стояли носилки. У лифта кучей валялась какая-то окровавленная одежда.

— Так, как у нас дела? — Санитарка лет сорока с лишним подхватила меня под руку. — Все ребятки, спасибо, — сказала она солдату и Саше. — Сейчас мы будем разбираться... Лечить будем... Все будет хорошо...

Так, приговаривая, она усадила меня на стул, стала раздевать.

— Как хоть это расстегивается? — спросила она, возясь с бронежилетом.

Я молча ткнул пальцем в бок, показывая, где лямки. Что-то мне здесь совсем плохо стало. И холодно, аж трясти начало.

Медсестра ловко перерезала лямки бронежилета острыми ножницами, и он, громыхнув металлическими пластинами, упал на пол.

— Вот и хорошо...

Вскоре вся моя одежда кучей кровавого тряпья валялась на полу. Я остался только в синих тренировочных штанах, которые поддел под форму.

— А сейчас мы пойдем обмоемся, чтобы доктор видел, что и как ему лечить...

Я немного очухался в ванной комнате. Медсестра включила воду и губкой аккуратно смывала с меня засохшую кровь.

Посмотрел я на себя в зеркало и... не узнал! Лицо было невероятно распухшим, в корках засохшей и еще идущей крови. По мере того как сестра обмывала лицо, я видел, что оно все побито осколками. Как только глаза остались целы! Я прищурил один глаз — и на веке увидел мелкую ссадину. И тут же вспомнил, как судорожно и плотно зажмурился, когда рядом рванула граната. Вот что значит инстинкт самосохранения, подумал я. Организм сам в критическую минуту решает, как и что ему защищать.

Когда сестра обмыла мне левую руку, я обнаружил, что черный пластмассовый ремешок на часах наполовину взрезан, как бритвой. И дужка, на которой ремешок крепится к корпусу часов, тоже сбита. Видимо, это натворила та самая пуля, которая попала мне в ребро ладони.

Обе руки, начиная от кистей до плеч, были в синяках и кровоподтеках. Кое-где торчали осколки и чувствовались под ладонью. Уже потом, в ташкентском госпитале, я по рентгеновскому снимку подсчитал, что только в лице у меня было около 120 мелких осколков. Кстати, они благополучно пребывают там же до сих пор и особо не беспокоят...

Раны обработали, перевязали.

— Нужна операция! — сказал доктор. — Канал сквозной раны на предплечье прочищать... И из бока пулю надо извлекать... В наших условиях мы операцию сделать пока не имеем возможности. Надо будет потерпеть... Хорошо?

Я кивнул. В голове снова потихоньку светлело, я приходил в себя.

Сестра повела меня к лифту. Поднялись на третий этаж, прошли по коридору в правое крыло.

— Ну вот! — сказала она, открывая дверь большой, коек на семь, палаты. — Те палаты уже заняты, занимай эту, считай, пустая! Ложись, доктор тебе хорошие уколы сделал, попытайся заснуть...

Она помогла мне лечь на кровать, накрыла одеялом. Я увидел, что у окна лежит еще кто-то. Судя по возрасту и усам, это был один из наших.

— Откуда, старик? — спросил я его.

— Я — с виллы... — ответил парень.

— А где работал? На каком объекте? Сильно тебя зацепило?

— Да нет... — Он запнулся, потом продолжил: — Не довелось мне... Я просто болею...

— Как? — не понял я. Удивительно было, что в такое время люди еще и болеют.

— Корь у меня! — раздраженно ответил парень, встал и вышел из палаты.

А я задремал...

Проспал я часа полтора. Проснулся от шума. Осмотрелся. Палата полна народу. Кто-то втаскивал дополнительные койки. Мне очень хотелось пить. Кое-как я встал, шлепая босыми ногами, пошел в туалет. Снова закружилась голова, но я держался за стеночку и наконец добрался до туалета. Открыл кран с водой. Нагибаться было очень больно, поэтому я подставлял под струю ладонь и с нее пил...

Когда я вернулся в палату, то застал удивительную картину. Один из бойцов группы «А» крутился перед висящим на стене узким зеркалом, стараясь рассмотреть свои раны. Судя по тому, что он рассказывал, его подстрелили откуда-то сверху на подходе к дворцу. Парень снял повязку, и я увидел, что входное пулевое отверстие у него находится под правой ключицей, а выходное — под левой лопаткой!

Смотрю, и Леша Баев здесь. Он тоже размотал свою повязку и рассматривал в зеркало, щупал руками залитые зеленкой и еще кровоточащие дырки на шее. У него тоже сквозное ранение...

Мне стало интересно, что же там у меня. Я развязал повязку, бросил смятые бинты на одеяло, отлепил от раны на боку чуть присохший марлевый тампон и стал перед зеркалом. Дырка как дырка. Округлая. Вспухшие, чуть посиневшие края. Я пощупал пальцами вокруг раны, и мне показалось, что чувствую пулю.

— Леш! — позвал я. — Посмотри, кажется, пуля неглубоко сидит?

Леша наклонился, посмотрел:

— Да, старик, вроде бы тут она, неглубоко! Видишь, как бронежилет помог! А так бы насквозь проткнула! Ух, как тебя изукрасили! — добавил он, посмотрев на мое лицо. — Ничего, старик, все заживет! Главное, что кости целы! •

— А ты как, Леш?

— Да пока вроде бы ничего... А там посмотрим!

Мы помогли друг другу забинтовать раны.

Приводили все новых и новых раненых. Койки ставили уже в коридоре.

А в городе, между тем, еще шла стрельба...

Потом я снова задремал, но меня разбудили. Это была медсестра.

— Голубчик, ты как себя чувствуешь? — спросила она. — Ты ведь из этого... как его... из «Зенита»?

— Из «Зенита» он! — услышал я голос Леши Баева. — Я точно знаю!

— Ты ходить можешь?

Я кивнул.

— Пойдем, я тебе помогу встать... Ты всех своих знаешь?

— Да вроде бы всех... — ответил я, ничего спросонья не понимая.

— Пойдем, посмотришь... ваш это или не ваш... А потом я тебе еще один укольчик сделаю, и ты поспишь...

Ведомый под руку медсестрой, я спустился по лестнице вниз. Лифт почему-то не работал. На лестнице нам навстречу вели кого-то из наших бойцов. Он шел, согнувшись, прижав руки к животу. Я обратил внимание, что лицо у него какого-то неестественного, бледно-зеленого цвета. В живот, наверное, ранило. Эх, не повезло парню...

На первом этаже сестра подвела меня к какой-то двери, бренькая ключами, отперла замок и включила свет.

— Вот, посмотри, кто это, может, ты фамилию его знаешь... Нам опознать его надо...

Это была душевая. Потолок, стены, пол — все отделано желтоватым кафелем.

А на полу на брезентовых носилках лежал мертвый Толя Муранов. Один глаз у него закрыт, другой немного приоткрыт. Все лицо в засохшей крови. Коротко остриженные волосы тоже в ссохшейся крови и стояли торчком. Сложенные на груди руки в засохшей и потрескавшейся кроваво-коричневой корке.

— Ты знаешь его? — допытывалась сестра.

Знаю ли я Толю Муранова? Перехватило горло, на глаза навернулись слезы... Эх, Толик! Как же так тебя угораздило? Вот ведь верно сказано: от судьбы не уйдешь... Ведь Бояринов не допустил тебя к первой командировке! Как будто чувствовал что-то...

— Да... Это Муранов... Анатолий... из «Зенита». А сам он из Свердловска... — сказал я.

Пулеметная очередь перебила Толику оба бедра. Из кровавого месива торчали обрывки ткани, что-то белое, осколки кости, что ли.

Я попытался нагнуться, но не смог — сильно болел бок.

— Сестра! — позвал я. — Закрой ему глаза...

— Да, голубчик, сейчас закрою... Отмучился... Прими, Господи, душу раба твоего...

— Сестра, посмотри, нет ли чего у него в карманах... Бумаги... документы...

— Патроны какие-то, а так пусто все, ничего нет!

Она сняла с правой руки Толика обручальное кольцо, а с левой — дешевенькие часы в белом металлическом корпусе на черном ремешке.

— Вот, возьми. Пусть семье отдадут... А то затеряются... Все-таки память...

Я взял кольцо, вдел его в ремешок часов, ремешок застегнул, сжал в ладони и в сопровождении санитарки двинулся наверх.

Между первым и вторым этажом на лестнице столпился народ. В середине стоял тот самый парень, о котором я подумал, что у него рана в живот. Вид у него был уже более или менее нормальный. Лицо горело лихорадочным огнем. Видимо, ему вкололи целую серию антишоковых уколов. В руках он возбужденно вертел согнутый, с отколовшимися щечками рукояти пистолет Макарова.

Оказалось, что этот парень участвовал в штурме какого-то объекта в центре города. Кстати, бой там продолжался до сих пор. Так вот, он лежал в укрытии. Потом приподнялся, чтобы сделать перебежку, и вдруг ощутил сильнейший удар прямо в солнечное сплетение, упал и потерял сознание. Автоматная пуля попала ему прямо в живот, но на пути своем встретила корпус пистолета, засунутого спереди за поясной ремень.

Этот пистолет и спас ему жизнь. Пуля ударила в металл и отскочила. На корпусе пистолета осталась острая вмятина...

Тут же я услышал, что погиб Бояринов... Эх, Григорий Иванович!

Ребята перечисляли тех, кто из наших ранен, кто убит... В числе погибших назвали и мою фамилию. Кто-то подтвердил, что видел меня убитым во дворце...

— Да жив я, мужики! — сказал я.

Все обернулись и стали с интересом меня рассматривать. Вид у меня, конечно, был весьма живописный: босиком, в посеченных осколками, драных и окровавленных тренировочных штанах и в короткой больничной куртке на голое тело...

За окнами стало светлеть. Начиналось утро.

В коридоре на третьем этаже всем раненым раздавали кофе, чай, печенье... Я вспомнил, что вот уже почти сутки ничего не ел. Вообще-то есть не хотелось, а вот горячего кофе я выпил бы с удовольствием. Но кофе мне недосталось — уже кончился. Сказали, что чуть попозже принесут еще. Выяснилось, что это женщины из посольства взяли над нами опеку. Что-то там готовили, несли еду, собирали одежду...

Я добрался до своей койки, с трудом на нее взгромоздился и снова заснул. На этот раз я проспал, наверное, часа два или три. Хотелось пить. Вставать не хватало сил: болела рана в боку, левая рука, голова. Кряхтя, кое-как сполз с койки и вышел в коридор. Кофе больше не раздавали. Я пошел в туалет и долго с наслаждением пил воду из-под крана. Посмотрел на себя в зеркало: разбитое и посеченное осколками лицо распухло еще сильнее. В ушах стоял тонкий свист...

У дверей нашей палаты я увидел начальника, с которым поцапался на вилле. Он был в сопровождении двух или трех наших бойцов, стоял и с кем-то разговаривал. Я нащупал в кармане часы и обручальное кольцо Толика Муранова, подошел к командиру.

— Вот... — сказал я, протягивая ему часы и кольцо.

— Что это?

— Это вещи Муранова. Из Свердловска... — Язык еле ворочался во рту, опухшие губы почти не шевелились. — Он тут внизу лежит... на первом этаже... убитый... Надо жене переслать... Память...

Командир записал на бумажке данные Толика.

— Хорошо. Перешлем...

Под утро подкатили бронемашины наших десантников, которые пару часов тому назад приземлились в Кабульском аэропорту.

Увидев издали грязные, неухоженные БТРы с белыми тряпками на антеннах, одетых в афганскую форму людей с оружием, десантники с ходу открыли огонь на поражение из всех имеющихся у них в наличии видов оружия.

В щепки разлетелся стоящий на взгорке БТР «мусульманского батальона», наповал был убит батальонный повар Алишер, который с двумя дежурными по кухне готовил завтрак.

У высунувшегося из окна солдата автоматной очередью снесло начисто нижнюю челюсть. Погибло еще несколько человек...

Вот-вот могла начаться мясорубка: возбужденные бойцы уже повоевавшего «мусульманского батальона» хватались за оружие... Однако до боя со своими, слава Богу, дело не дошло.

Когда недоразумение прояснилось и началось выяснение отношений, старлей-десантник долго извинялся и объяснял, что у него не было ни позывных «мусульманского батальона», ни даже карты города. В аэропорту его командир дал ему нарисованную от руки схему движения и задание: оказать поддержку нашим бойцам, которые штурмуют дворец. Бойцов в нашей форме он не увидел, а по появившимся в поле зрения афганским солдатам открыл огонь на поражение. Он решил, что афганцы всех наших уже перебили...

Глава 48. В 10 часов утра...

В 10 часов утра нам принесли кучу гражданской одежды, которую насобирали в посольстве. Предложили одеваться и готовиться к эвакуации. Ходили слухи, что нас отправят в Ташкент.

Подогнали автобусы с наглухо задернутыми шторками. Поддерживая друг друга, мы вышли во двор, расселись по местам. В сопровождении БТРов выехали в аэропорт.

Я отодвинул занавеску и смотрел на Кабул. А он и не изменился: все так же работали магазины, дуканы и какие-то базарчики. На улице люди спокойно шли по своим делам. Как будто ничего и не случилось! И только на перекрестках стояли наши БТРы или БМП. На броне сидели наши солдатики, с интересом глазели по сторонам. Вокруг бронемашин толпились местные оборванные пацаны и попрошайки.

Ну и дела! В стране переворот. Всю ночь шла стрельба, столица наводнена чужими войсками, а местное население на все это никак не реагирует! Неужели им все равно?

До аэропорта добрались без приключений. Самолет нас уже ждал. Стали кое-как загружаться. Ходячие раненые, поддерживая друг друга, пошли по трапу. На носилках с капельницами заносили тяжелых. Мне досталось место у окошка. Бил озноб, сильно болела голова, тупая боль ворочалась в боку, в раненой руке. Потом пригрелся в кресле, напало какое-то равнодушие, оторопь... Рядом со мной через проход сидел парень из группы «А». Синюшно-бледный, он нянчил плотно перевязанную бинтами культю правой руки. Пуля попала в кисть, раздробила кость. Кисть руки ампутировали в посольской поликлинике. Потом, в Ташкенте, ему сделают еще одну операцию — ампутируют руку еще выше.

В задней части самолета в проходе ставили носилки с нашими тяжелоранеными ребятами.

В окошко я увидел, что к самолету подогнали грузовик, выгрузили на него что-то, закрыли борта. Сверху мне было видно, что там лежит тело, с головой накрытое брезентом. Труп. Кто-то умер по дороге, пока везли в аэропорт. Значит, в самолете перевозят пока только живых... Мертвым-то уже все равно. Им спешить некуда, могут немного и подождать...

Потом под крыло самолета в сопровождении иностранной легковой автомашины с посольскими номерами подъехал еще какой-то грузовик, с верхом груженный какими-то картонными ящиками. Из легковушки вышли молодые, прилично одетые ребята. Они нервно курили, переговаривались друг с другом, крутили головами, как бы дожидаясь кого-то. Один из них остался, а двое быстро пошли к самолету, но через пару минут возвратились. Затем подошла еще одна легковушка, и парни побежали к ней. Они долго так мыкались туда-сюда. Наконец отъехали в сторону, пропали из виду...

Казалось бы, мимолетный эпизод, но я почему-то запомнил этих ребят. С ними я столкнулся через несколько лет, когда был подключен к расследованию нашумевшего в свое время дела «Восток-инторга». Представители этой славной организации «делали» в Афганистане большие деньги на вымогательстве взяток с местных купцов за право торговли с СССР, на контрабанде, на валютных и спекулятивных операциях. Совершенно случайно тем хмурым утром 28 декабря 1979 года я оказался свидетелем того, как они пытались с самолетом, отвозившим раненых бойцов, переправить в Ташкент очередную партию контрабанды. Они наверняка знали, что этот самолет досматриваться никем не будет. Поэтому и приготовили целый грузовик товара. Но у них в тот раз все сорвалось. Может быть, возмутился командир корабля и экипаж... А может быть, просто не было места...

Когда я читал в материалах дела показания фигурантов о попытках отправить товар в Ташкент с ранеными и убитыми, я тут же вспомнил парня с ампутированной рукой, труп в кузове грузовика и этих сытых, богато одетых и уверенных в своей безнаказанности молодых парней на иномарке. Часть из этих «востокинтор-говцев» все-таки довели до суда и посадили в 1984 году. Но сидели они совсем чуть-чуть: почти всех их довольно быстро выкупили. Часть освободилась досрочно, кого-то отправили отбывать срок на этнические родины, где они моментально вышли на волю.

Ну а мы наконец взлетели. Самолет взял курс на север. Домой! Сидя у иллюминатора, я смотрел на расстилающуюся под нами гряду плотных облаков и пытался разобраться в своих ощущениях.

Свой офицерский долг я исполнил. Был в бою. Не испугался. Не прятался. Меня убивали, и я убивал. Значит, перед ребятами, перед сослуживцами не стыдно. Это радует. Теперь есть надежда, что меня, обстрелянного офицера-спецназовца, не обойдут стороной новые интересные задания, новые страны...

Судя по тому, что я могу самостоятельно передвигаться, раны мои вряд ли представляют серьезную опасность для здоровья. Так что и с этой точки зрения беспокоиться не о чем.

Ну, что же... Из этой переделки мне удалось выбраться практически с минимальными потерями. Может быть, действительно есть Бог и есть мой личный ангел-хранитель, который в нужный момент позаботился о том, чтобы раны были не смертельные. Спасибо ему и спасибо тебе, Господи, если ты есть!

Размышляя таким образом, я задремал и проснулся только тогда, когда самолет уже начал заходить на посадку.

Уже в темноте он приземлился в Ташкенте.

Там снова автобусы. Санитарные машины. Куча людей в белых халатах, в военном, в штатском. Все с каким-то жадным интересом разглядывали нас, одетых в ношеные вещи с чужого плеча, в окровавленных бинтах, на костылях, поддерживающих друг друга.

Нас отвезли в военный госпиталь. Ходячих раненых привели в какой-то большой холл, где врачи провели предварительный осмотр. Потом на рентген. Затем развели по палатам. Выдали больничную одежду: пижаму и штаны. Я с большим трудом кое-как переоделся и, кряхтя, взобрался на высокую койку. Лег поудобнее. Чистое белье, теплое одеяло... Я пригрелся и задремал.

Однако минут через двадцать за мной пришли двое молодых ребят в больничной одежде (как потом выяснилось, это были солдаты, которые лежали в госпитале по болезни, уже почти выздоровели и помогали сестрам с тяжелыми больными) и молодая хирургическая сестра. Они привезли с собой тележку.

— Так, сейчас поедем на операцию! — бодро заявила сестра. — Раздевайся, перекладывайся на тележку!

— Да я сам могу дойти! — попытался возражать я. — Вы только помогите встать с кровати...

— Давай, давай, не задерживай нас, доктор уже ждет!

Я снял пижаму и брюки, оставшись в нижней рубашке и трусах.

— Полностью раздевайся!

— Зачем полностью?

— Ну-ка, помогите ему! — отдала приказание сестра, и солдатики начали стаскивать с меня рубаху.

В конце концов меня, совершенно голого, взгромоздили на тележку и покатили в коридор. Тут я взбунтовался:

— Что вы делаете? Что вы со мной как с трупом обращаетесь? Хоть прикройте чем-нибудь, ведь холодно же!

Меня прикрыли одеялом.

Поехали по коридору в операционный кабинет. Там меня перевалили на стол.

— Так... Ну, что тут у нас? — бодрым, жизнерадостным голосом поинтересовался хирург. Он рассматривал мои еще мокрые рентгеновские снимки. — Ничего страшного... Ага, вот здесь... — Доктор вполголоса обсуждал что-то с сестрой. — Помогите ему лечь на правый бок...

Операция началась.

Для начала доктор узнал, как меня зовут, предложил выпить стопочку спирта «за знакомство». Я ухнул мензурку чистого, запил дистиллированной водой. Спирт огнем разлился по телу, даже утихла головная боль. В это время сестра обрабатывала рану на боку каким-то составом, по запаху напоминающим бензин. Потом вкололи замораживающие уколы.

Напротив меня был еще один стол, на котором на животе лежал Леша Баев. У него, кроме сквозного ранения шеи, вся спина побита осколками. Над ним колдовали хирург и сестра. Доктора вовсю балагурили, весело шутили с нами. Наконец мой хирург вытащил из бока пулю.

— Вот, смотри! — показал он мне зажатый в пинцете покореженный кусочек металла.

Пуля была калибра 7,62 мм от автомата Калашникова. Она напоминала собой лепестки цветка, торчащий из оболочки стальной цилиндрический сердечник был погнут. Не пуля, а репей какой-то... сюрреалистический...

— Нет, браток. Нельзя. У нас приказ: все, что из вас вынем — отдавать на экспертизу...

— Жаль...

А в это время Леше накладывали на спину швы.

— Леша, ну ты только посмотри, какие у тебя на заднице дырки: как карманы у джинсов! — хохмил хирург. — Даже зашивать жалко! Может быть, так оставим — будешь от жены заначку прятать, а?

Все дружно захохотали...

Воспоминания о нашем пребывании в Ташкентском военном госпитале до сих пор мне лично приятны. К нам относились как к самым дорогим гостям. Внимательный и заботливый медперсонал, прекрасное питание. Из Ленинграда приехала группа врачей. «Альфовцы» со знанием дела говорили, что это — лучшие врачи знаменитой ленинградской школы полевой хирургии.

Местная, ташкентская, наружка взяла над всеми нами шефство. В результате каждый день у госпиталя дежурила черная «Волга» с водителем: вдруг кто-то из легкораненых захочет прокатиться, посмотреть город, попить на воле пивка и тому подобное.

Стараниями ташкентской «семерки» наши прикроватные тумбочки ломились от хорошего армянского коньяка. Каждый день утром заботливые ребята привозили нам горячий куриный бульон.

Через несколько дней в госпиталь приехали представители управления «С» Первого Главного управления КГБ. С ними был Глотов. Под диктофон каждый из раненых в отдельной комнате наговорил все, что он делал во время боя, кого видел из бойцов, обстоятельства схватки и тому подобное.

На прощание нам на полном серьезе неофициально объявили, что на всех раненых подано представление на звание Героя Советского Союза. Мы понимали, что Президиум Верховного Совета СССР вряд ли пойдет на такое массовое причисление к Героям, и скромно надеялись на... орден Ленина.

От имени Председателя КГБ СССР Ю.В. Андропова каждому из нас вручили конверт, в котором лежали четыре новенькие купюры по 25 рублей. Очень приятный момент!

Заодно нам привезли газеты, в которых кратко сообщалось о том, что «прогрессивная часть афганского общества свергла кровавый режим Амина» и что во главе Афганистана сейчас стоит «хороший» Бабрак Кармаль. Мы были приятно удивлены тем, что нас обозвали «прогрессивной частью афганского общества», а потом еще долго спорили между собой, выясняя, Бабрак — это имя или фамилия?

И вот наступил Новый, 1980 год.

Пробили по телевизору куранты, зазвенели бокалы с шампанским.

— С Новым годом! С новым счастьем!

Мы пили и праздновали с вечера, а потом всю ночь. Первым отключился офицер-пехотинец из «мусульманского батальона»: ухнув очередную рюмку, он подпер голову рукой и заснул прямо за столом. Парня аккуратно взяли под мышки и отнесли почивать в койку.

Затем один за другим вышли из строя два молодых офицера-де-сантника. Их тоже препроводили в палаты. Затем — еще.

Сережа Кувылин обвел взглядом присутствующих и констатировал:

— Ну вот, остались только свои! ,

И действительно, за столом, как ни в чем не бывало, сидели только офицеры КГБ — «альфовцы» и «зенитовцы».

— А посему надо выпить теперь за нас! Ура!

Потом пили за присутствующих прекрасных дам — наших заботливых медсестер, которые так хорошо за нами ухаживают. Устроили танцы, благо по телевизору всю ночь звучали мелодии — свои и чужие.

И ребята — в больничных пижамах, в бинтах, с побитыми, распухшими лицами — стали галантно приглашать на танец медсестер. Их было мало, поэтому кавалеры часто сменяли друг друга прямо во время танца. И вот наступил момент, когда даже самые «увечные» и «убогие» отбросили в сторону костыли!

Довольно ухмыляясь, покуривая сигаретку, начальник хирургического отделения вдруг заявил:

— Вот что, ребята, по-моему, вы все здесь просто прикидываетесь больными! Посмотри-ка вот на этого! Еле-еле на костылях ковылял, а тут вон как вытанцовывает!

Потом снова сидели за столом, вспоминали эпизоды операции, спорили о том, что будет в Афганистане дальше. По палатам мы разошлись уже в начале четвертого...

А впереди были десятилетняя кровавая война, вывод 40-й армии из Афганистана, развал Советского Союза и многое многое другое...

СЕРГЕЙ БАХТУРИН

ТАК ЭТО БЫЛО...

Полковник в отставке Сергей Гаврилович Бахтурнн (род. в 1932 г.), офицер безопасности советского посольства в Кабуле, профессиональный контрразведчик, координатор действий в операции «Шторм-333».

Прошло двадцать лет, как я вернулся из Афганистана. Происходящие там события волнуют и беспокоят, память возвращает к годам, проведенным в этой стране.

В Кабул я прибыл с женой и дочерью солнечным сентябрьским днем 1977 года. Я был уверен, что меня ждет счастливое время спокойной работы. Так мне обещал мой предшественник, сагитировавший в эту командировку.

С Афганистаном у нас исторически сложились добрососедские отношения. Советский Союз оказывал этой стране широкомасштабную помощь. Наш посол в Кабуле Александр Михайлович Пузанов доброжелательно относился к сотрудникам КГБ. Это было немаловажно, так как институт офицеров безопасности (помощников посла) учрежден недавно и понимание их функций послом и другими руководителями представительств было определяющим.

Афганский народ высоко ценил помощь Советского Союза. Слово «шурави» (советский) было паролем для оказания гостеприимства и проявления добрых отношений афганцев к нашим людям в любой части страны. Однако пора размеренной и спокойной работы, отдыха в положенное время, а условия для этого в Афганистане были прекрасные, закончилась в апреле 1978 года.

Коротко напомню читателям предысторию всего случившегося.

1 января 1965 года в Кабуле состоялся учредительный съезд Народно-демократической партии Афганистана (НДПА). Первым секретарем ЦК партии был избран Нур Мухаммед Тараки, его заместителем — Бабрак Кармаль.

НДПА, работавшая в крайне сложных условиях, не избежала болезней роста. Через год в ней обнаружились разногласия, и в 1967 году она разделилась на две группировки: «Хальк» («Народ», лидер Тараки) и «Парчам» («Знамя», лидер Кармаль). Обе группировки признавали единые программу и устав.

Рабочий класс в стране составлял лишь прослойку, поэтому партия работала среди демократической части интеллигенции, а больше — с патриотически настроенными офицерами, которые не хотели мириться с крайней отсталостью Афганистана и бесперспективностью королевского режима.

Летом 1973 года принц Мухаммед Дауд — двоюродный брат короля, — используя движение антимонархически настроенных офицеров, произвел бескровный государственный переворот (король Захир Шах находился тогда за границей). Потакая демократическим устремлениям, Дауд даже демонстративно передал государству более полусотни гектаров своей собственной земли в Патмане (30 км от Кабула). Был принят закон об аграрной реформе. Однако землю получили, а точнее, выкупили, лишь около 7 тыс. крестьян. В экономике все расчеты строились на иностранную помощь. Скоро Дауд объявил о создании собственной партии, узаконил однопартийную систему и НДПА оказалась вне закона. В стране катастрофически падал жизненный уровень.

В июне 1976 года на нелегальной объединительной конференции НДПА было принято решение о восстановлении единства партии. Переломным стал апрель 1978 года — события развивались стремительно.

17 апреля был убит член ЦК НДПА Мир Акбар Хайбер — один из авторитетных лидеров партии. Его похороны вылились в массовые антиправительственные и антиамериканские демонстрации. В Кабуле начались аресты членов ЦК НДПА, в тюрьму были брошены Нур Мухаммед Тараки, Бабрак Кармаль и другие. Дауд собрал своих министров и заставил каждого поставить подпись под смертным приговором арестованным.

Как утверждали «халькисты», в апреле после ареста лидеров партии они получили сигнал от X. Амина о вооруженном выступлении. Этим очень любил козырять сам Амин. Члены группы «Парчам» в армии такого сигнала не получали. Однако некоторые из них, например Рафи (командир танкового батальона), присоединились к батальону «халькиста» М.А. Ватанджара.

Мы в посольстве о намеченном на 27 апреля выступлении армии узнали лишь накануне. Утром танковые части вышли в город, блокировали все правительственные здания. Начался штурм президентского дворца, где находился Дауд и его семья. Он знал о готовившемся выступлении.

Воспитанные в советских военных училищах, афганские летчики и танкисты действовали решительно. Наши военные советники поражались, с какой точностью летчики бомбили дворец, а танкисты батальона Ватанджара умело его штурмовали.

Опираясь на поддержку масс (народ с радостью и энтузиазмом встретил события), военные за два дня овладели обстановкой в Кабуле, сложнее было в провинциях.

Понимая, что выступление НДПА остановить нельзя, советское правительство приняло единственно верное решение — признать свершившийся факт. Это не шло вразрез с нашими идеологическими доктринами. Состав сформированного афганского правительства и партийного руководства вполне устраивал нас. Там были известные советскому посольству и резидентуре КГБ лица.

Апрельская революция свершилась, хотя теперь ее называют «переворотом», так же как и Октябрьскую революцию 1917 года.

Была надежда, что революция окончательно примирит «Хальк» и «Парчам». Их лидеры возглавили государство, все важные посты заняли члены НДПА. Как правило, при назначении высших государственных и партийных чиновников Тараки и Бабрак Кармаль учитывали мнение советского посла и советников, среди которых тоже существовало своеобразное разделение — одни за «Хальк», другие за «Парчам». Это зависело от того, кто был у них в друзьях.

После захвата власти отношения между группами «Хальк» и «Парчам» вопреки нашим ожиданиям не улучшались, а ухудшались. В беседах с советниками «халькисты» говорили, что только они являются друзьями СССР. Так, командующий службой безопасности МВД ДРА М. Тарун говорил, что X. Амин — это «наш Сталин» и с помощью Советского Союза они построят социализм за десять лет.

Разногласия между группировками были настолько очевидны, что «халькисты» их даже не скрывали. Характерно высказывание командира 11-й пехотной дивизии полковника М. Гуляма, к которому я обратился за помощью в июне 1978 года после поджога склада на Джелалабадском комплексе.

Осмотрев место пожара, сотрудники Царандоя (народная милиция), заявили, что это сделала банда «Джамаат-и-ислами» («Братья-мусульмане»). Гулям подтвердил, что в провинции орудует банда «братьев-мусульман», но, по его информации, склад поджег заместитель директора комплекса «парчамист» Сарвари. Далее Гулям сказал, что врагами революции являются не «братья-мусульмане», а «парчамисты». Я пытался переубедить полковника, говоря о единстве в рядах партии и т. п. Гулям, однако, стоял на своем:

— «Парчамисты» — это наши троцкисты. Вы боролись с ними двадцать лет. Амин победит их. Тараки — наш вождь, хороший и уважаемый человек, но он — слабый руководитель...

В то время я не представлял себе, насколько эти разногласия серьезны. Очень скоро Амин показал свой характер. В июле 1978 года обстановка в ЦК НДПА накалилась до предела, фракционная деятельность Амина и его сторонников привела к тому, что ряд видных деятелей партии был отстранен от высоких должностей. Послом в Чехословакию был отправлен Бабрак Кармаль, в Иран — Наджибулла (секретарь Кабульского горкома НДПА), в США — Нур Ахмад Нур (министр МВД), в Югославию — Анахита Ратабзат (министр социального обеспечения).

Москва с подачи нашего посольства и советников проглотила эту «пилюлю», делая ставку на Тараки и Амина. Особенно радовались возвышению последнего советские военные советники.

Эйфория первого года после революции не позволила разобраться в личности Амина, разоблачить его двурушничество. Устранив от власти наиболее видных членов группировки «Парчам», он сконцентрировал в своих руках политическую и государственную власть. Тараки, как лидер партии, оставался ее знаменем и авторитетом, прикрывая интриги Амина, который всячески раздувал культ его личности, называя «отцом нации», «мудрым вождем» и «великим сыном афганского народа».

Первоочередной задачей советского посольства стала необходимость оказать новому режиму помощь в организации органов управления страной, и в первую очередь правоохранительных.

В июне в Кабул прибыла делегация МВД СССР во главе с заместителем министра В.М. Папутиным. В составе делегации были генералы Б. Елисов и В. Волков. Я был подключен к ним как офицер безопасности посольства. Меня и еще двух сотрудников резидентуры раскрыли перед Амином как офицеров разведки.

Дважды он принимал нашу делегацию, обсуждались вопросы сотрудничества и открытия в Кабуле представительства МВД СССР. На этих встречах Амин производил впечатление очень делового и энергичного руководителя. Он внимательно слушал советских представителей, настаивал на скором приезде советников в МВД ДРА и коренной реорганизации этого ведомства.

В августе с той же миссией прибыла делегация КГБ во главе с начальником ПГУ (внешняя разведка) В.А. Крючковым. Делегация жила на территории нашего посольства.

По просьбе афганской стороны в Кабул начали прибывать советники при министерствах ДРА и в аппарате ЦК НДПА. Как правило, это были бывшие ответственные работники союзных и республиканских министерств, чаще всего — из среднеазиатских республик. Предполагалось, что они лучше ориентированы в специфике жизни и национальных проблемах Афганистана...

Время показало, что это совсем не так. Командующий службой безопасности МВД ДРА (активный участник Апрельской революции) М. Тарун говорил мне много раз, что мы не правы, присылая советников из Средней Азии. «Мы знаем, как у вас решается национальный вопрос, — заявлял он. — Было бы полезнее, если бы присылали их из Московской или Тульской областей».

События в апреле 1978 года заставили по-новому посмотреть на вопросы безопасности посольства и других советских представительств. Посольский городок строился в то время, когда жизнь в Кабуле, как и во всем Афганистане, протекала размеренно и спокойно.

По согласованию с А.М. Пузановым в посольстве были приняты меры, необходимость которых давно диктовалась условиями безопасности. Была изменена система охраны периметра посольства, на уязвимых местах установлены телевизионные камеры, начато строительство бомбоубежища и новой генераторной установки.

С Александром Михайловичем у меня с первых дней установились хорошие деловые отношения. Он с пониманием относился ко всем вопросам безопасности, незамедлительно ставил эти проблемы перед Москвой, нам выделялись необходимые финансовые средства и специальная техника.

Еще до моего приезда в Кабул установилась добрая традиция устраивать обеды и «посиделки» по воскресным дням у консула или резидента. Такие неформальные встречи способствовали взаимопониманию представителей различных служб.

Посол любил охоту и слыл заядлым рыбаком. Почти каждую пятницу, если не было неотложных дел, он собирал команду на рыбную ловлю в Наглу. На верхнем и нижнем водохранилище гидростанции всегда был хороший клев. Кстати, как мне рассказывали, в Наглу любил ездить бывший король Захир Шах, там сохранилась его королевская вилла. Александр Михайлович любил рыбачить на плотине, которую обставлял спиннингами.

Обычно посла сопровождали завхоз и шеф протокола (тоже заядлый рыбак). Александр Михайлович никогда не ездил на одной машине — он всегда приглашал либо консула, либо меня. Чаще мы ездили вдвоем с консулом. Мы предпочитали место на спокойной воде нижнего водохранилища, недалеко от поселку советских специалистов.

В час дня посол приглашал на обед. В холодильнике всегда находилась закуска и бутылка «Столичной». Мы приходили тоже не с пустыми руками. С согласия Александра Михайловича на плотине рыбачили посол Чехословакии и болгарский торгпред. Они тоже составляли ему компанию.

Имея богатый дипломатический опыт (Северная Корея, Югославия, Болгария), Пузанов создал в многочисленной советской колонии атмосферу дружелюбия и своеобразного братства. Первый вопрос, который он задал мне после знакомства, был: «Как вы относитесь к досрочным откомандированиям наших граждан?» Я ответил, что считаю это крайней мерой. Александр Михайлович полагал, что у руководителей советских коллективов достаточно власти, чтобы разобраться в проступке человека на месте. К продлению срока командировки он всегда относился внимательно, без предубеждения. Он часто ездил по стране — на север в Мазари-Шариф, где было много советских коллективов; на восток — в Джелалабад на ирригационный комплекс. От меня он тоже требовал, чтобы я чаще бывал в провинциях на объектах советско-афганского сотрудничества.

Первым представителем КГБ в Афганистане стал Леонид Павлович Богданов, приехавший из Ирана, МВД — Николай Семенович Веселков; соответствующие советники появились и в провинциях Афганистана. Для меня, как офицера безопасности, они были большой опорой. Они, как никто, понимали мои проблемы, помогали решать их.

Советнические аппараты размещались в местах проживания советских специалистов. Присутствие советников КГБ и МВД вселяло в них уверенность и способствовало выполнению профессиональных задач.

Скоро в посольство и представительства стала поступать информация о негативном отношении части афганского общества к революционным переменам в стране, усилился поток беженцев в Пакистан и Иран. Неоднозначно воспринимались обществом и некоторые реформы правительства. Левацкие перегибы, курс на ускоренное построение нового общества не находили поддержки в основной массе крестьянского населения страны.

Религия ислама была сильнее пропагандистских лозунгов. Гонение на мулл и религиозных деятелей способствовало недовольству и росту контрреволюционных выступлений. С возрастающей силой оказывала влияние на настроение афганцев пропаганда США, Пакистана и других стран. Афганская оппозиция набирала силу.

Первое серьезное выступление контрреволюции случилось в марте 1979 года. Посол А.М. Пузанов собирался с консулом П.С. Голи-вановым поехать в Герат. От советников поступила информация об обострении обстановки в этой провинции. Подогретые антиафганской оппозицией в Иране толпы мусульман организовали шествие к правительственному зданию в Герате. Антиреволюционные выступления угрожали безопасности советских специалистов-дорожников, которых срочно в сложных условиях пришлось эвакуировать.

Волнения в Герате были жестоко подавлены. По приказу Амина был подвергнут бомбардировке артиллерийский полк, отказавшийся стрелять в демонстрантов. Выступление в Герате явилось началом широкой волны антиправительственных выступлений.

Предпринятая в провинциях земельная реформа не давала желаемых результатов. Телевидение в Кабуле показывало радостные лица крестьян, получивших документы на право владения землей, но в жизни случалось другое. В Мазари-Шарифе мне рассказывал местный партиец, что бывает так, что бедняк, получивший землю, приносит в районный комитет выданный ему документ и говорит, что отказывается от земли. Оказывается, ночью к нему приходил мулла и спрашивал:

— Помнишь ли ты Коран, в котором сказано, что землю может дать только Аллах?

Что оставалось делать бедняку? Он отказывался от земли.

В некоторые провинции были направлены представители правительства. Так, в северных провинциях Кундуз и Тахор земельную реформу проводил старший брат Амина — Абдулла. Он не расставался с автоматом, угрожая людям, вызывая гнев и феодалов, и зажиточных крестьян.

Ошибочными оказались действия НДПА в отношении религиозных деятелей. В январе 1979 года по приказу X. Амина в Кабуле был расстрелян весь клан Моджааддиди (21 человек), известного религиозного лидера. Это обстоятельство широко использовала исламская оппозиция.

Северные провинции Афганистана ( Балх, Тахор, Саманган) населены таджиками, узбеками и туркменами, среди них много потомков басмачей, бежавших сюда из среднеазиатских республик. В этой части страны большим влиянием пользовалась партия «Сета-ме-Мелли» («Национальный гнет»). Ее лидером был Бадахши. Одним из основных пунктов программы партии было желание организовать свое государство до Гиндукуша и объединиться с родственными республиками на территории СССР.

Членов «Сетаме-Мелли» преследовали при правительстве Дауда, не признавали их и после апреля 1978 года. Осенью того же года был убит Бадахши, активисты партии ушли в подполье, некоторым удалось перебраться к родственникам в СССР.

Проводя политику «пуштунизации * Афганистана, правительство Амина направляло в эти провинции своих представителей (губернаторов, чиновников, партработников и др.) — пуштунов, не знающих местного языка.

Первый год в этих провинциях было относительно спокойно... Местным властям удавалось находить общий язык с религиозными лидерами и населением провинций. В Шибергане, где поблизости находится газодобывающий комплекс, начальник полиции объяснял, что обеспечивает безопасность провинции, находя компромисс с местными противниками революционных преобразований. Но другие считали, что с противником нужно бороться методами Буденного, который в свое время, преследуя банды басмачей, прошел рейдом от Герата до Пули-Хумри.

Форсирование реформ без учета отсталости афганского общества, особенно крестьянства, составлявшего 90 процентов населения, игнорирование разумных рекомендаций советских советников вели к обострению обстановки. Различные исламские организации типа ИПА (Исламская партия Афганистана, руководимая Г. Хекматиа-ром), ИОА (Исламское общество Афганистана во главе с Ф. Рабани) и другие формировали свои банды на территории Пакистана и в зоне племен, где находились лагеря беженцев и центры подготовки, щедро субсидируемые США, Пакистаном и Саудовской Аравией.

Внутрипартийные разногласия и высылка из страны видных лидеров «Парчам» усугубляли обстановку. Разгул репрессий против «парча-мистов» не мог не вызвать изменений в отношении к советским советникам. Помню неприятный эпизод, свидетелем которого я был. По случаю какого-то торжества группу советников КГБ и МВД пригласили на ужин к афганским коллегам. Ужин проходил в саду. Зайдя в дом, я услышал душераздирающий женский крик. Я спросил молодого афганского офицера: «Что это?» Он спокойно ответил: «Разговаривают с женой С. Кештманда, которого недавно арестовали». Было известно, что при допросах афганские следователи подключают к телу допрашиваемого телефонный аппарат, пропуская ток. Узнав об этом, представитель КГБ Л.П. Богданов приказал немедленно покинуть прием.

О двуличном поведении Амина свидетельствовали многочисленные сообщения советников в министерствах и ведомствах. На совещании с нашими людьми он со всем соглашался, а после их ухода давал своим подчиненным противоположные указания.

Наши советники чистосердечно хотели помочь афганскому народу преодолеть отсталость и построить новое общество. Все мы тогда были зашорены идеей «мирового коммунизма». Как показала жизнь, такой эксперимент не удался в Афганистане, как и в других странах «третьего мира».

Постепенно росло количество советников, на мой взгляд, оно превзошло всякие пределы; к ним следует добавить технических специалистов, поток оружия и различных материальных средств, продовольствия. В страну приезжали коллективы артистов, была развернута выставка из Таджикистана.

Амин понимал, что Советский Союз будет делать все возможное для сохранения единства партии и его нормальных отношений с Тараки, культ которого он создал. Пользуясь его авторитетом, Амин все больше забирал в свои руки власть. Ему подчинялась армия и правоохранительные органы. Кульминацией, на мой взгляд, явились события в сентябре 1979 года, когда в Гаване намечалась встреча лидеров неприсоединившихся стран. Туда должен был поехать Амин, а поехал по его настоянию Тараки. В Кабуле в это время проходила сессия Всемирного Совета Мира. На ней Амин показал себя как подлинный лидер страны. Его эффектное появление в зале конференции произвело на многих впечатление, особенно на его приверженцев. Мы в Афганистане, да и в Москве, понимали, что дело идет к противостоянию двух лидеров.

Как известно, после возвращения Тараки из Гаваны в Москве ему открыли глаза на деятельность Амина и его амбициозные устремления. Нашим представителям удалось убедить Тараки и Амина встретиться и уладить конфликт.

В резиденции Тараки находились наши главные советники. Туда прибыл Амин. Когда он шел по лестнице в кабинет Тараки, между его охраной и телохранителями Тараки началась перестрелка. Амин быстро уехал. В результате перестрелки погиб Тарун, хороший друг нашей страны, окончивший Ленинградский метеорологический институт, активный участник Апрельской революции.

Многие военные и государственные чиновники понимали гибельную политику Амина, боялись его жесткости к непослушным.

Советским руководством предпринимались попытки зондажа возможного отстранения Амина от власти. Мне пришлось принимать участие в обеспечении безопасности нашего советника Р. Рад-жапова, когда он встречался с министром правительства ДРА Мисаком. Министр внимательно выслушал советского советника и не высказал своего отношения к поднятому вопросу. На встрече присутствовал наш переводчик С., которого Амин хорошо знал. На встрече с послом он потребовал отправки переводчика в Союз.

В сентябре, вернувшись из отпуска, я узнал, что несколько недель назад было жестоко подавлено выступление воздушно-десантного полка. Обстановка в Кабуле накалялась. По приказу Амина в срочном порядке шел ремонт дворца Амануллы на Дар-уль-Амане.

Амин поставил перед послом Пузановым вопрос о направлении в Кабул для охраны правительства батальона советских солдат. Желательно, сказал он, чтобы они были из среднеазиатских республик, тогда они не будут привлекать внимание окружающих.

Такой батальон он получил, мы между собой называли его «мусульманским». Солдат в этот батальон собирали по всей Средней Азии, большинство из них не имели достаточной военной выучки.

В эти же дни развернулись драматические события, в которых мне пришлось принять самое непосредственное участие.

К тому времени посольство и другие советские учреждения охраняла рота (96 человек) пограничников. Как полагается на границе, солдаты протянули вдоль забора по периметру проволочную сигнализацию. Вокруг резиденции посла ночью «патрулировали» умные дрессированные овчарки.

В середине июля в Кабул прибыло специальное подразделение для охраны посольства. Его бойцы разместились в школе и на ближайшей к посольству вилле. В то время в голову не приходило мысли о том, что «Зенит» (отряд специального назначения КГБ) прибыл с какой-то конкретной задачей.

В мою обязанность вменялось оказание помощи в их обустройстве, решении повседневных вопросов и координации взаимодействия с командованием погранроты в практических делах по охране посольства. У меня установилось хорошее взаимопонимание с командиром «Зенита» Григорием Ивановичем Бояриновым и его заместителем Василием Степановичем Глотовым. До этого я их не знал.

Позже мне рассказали, что Бояринов — начальник Центра подготовки спецбойцов в Балашихе. Боевой командир, участник Великой Отечественной войны. Ему тогда было около 56 лет. Но это был живой, энергичный и жизнерадостный человек.

Условия жизни офицеров КГБ на территории посольского городка были не простыми. Их пребывание в городке не должно было нарушать установленный режим и порядок. Большую часть времени вне службы им приходилось проводить на отведенной территории.

Григорий Иванович очень переживал за физическую форму своих бойцов. По его просьбе в посольство завезли песок. Бойцы отряда соорудили на крышах зданий огневые точки, обложив их мешками с песком. С личным составом был проведен инструктаж по вопросам безопасности. Ведь рядом находилась школа, где в две смены учились ребята, а от них можно было ожидать всяких шалостей и курьезов. Они постоянно крутились около солдат.

С марта для сопровождения посла и других руководителей в поездках по городу была выделена группа бойцов из четырех человек. Наряд пограничников сопровождал при выездах в город женщин посольства. Очень скоро жители городка привыкли к присутствию большого числа военных, они чувствовали себя спокойно и в безопасности. Солдаты по мере возможности участвовали в повседневной жизни посольской колонии. Ребятишки были в восторге от пограничных собак, которые показывали выучку, выполняя команды своих наставников.

Для охраны посольства прибыли два БТРа, которые поставили во внутреннем дворе посольства.

Обязанности помощника посла по безопасности весьма многообразны. Приходилось обеспечивать безопасность всех делегаций, артистических коллективов, советников различных ведомств. Иногда приходилось решать и весьма деликатные проблемы, связанные с контактами советского посольства с представителями афганских служб безопасности.

А тем временем обстановка все больше обострялась. Политика Амина и его действия вызывали недовольство среди партийного и государственного аппарата. Некоторые его ближайшие соратники по партии из группы «Хальк», принимавшие активное участие в Апрельской революции, начали понимать пагубность курса Амина. Они высказывали свои сомнения советским советникам, возмущались жестокостью мер, применяемых к членам партии из группировки «Парчам». Тюрьма Пули-Чархи была переполнена. Ее узником стал Абдул Кадыр, возглавлявший революционное выступление военных в апреле 1978 года.

В середине сентября в советское посольство в одной машине приехали близкие к Тараки члены НДПА — Сарвари, Ватанджар и Гулябзой. В беседе с представителем КГБ генерал-лейтенантом Борисом Семеновичем Ивановым они заявили, что Амин узурпировал власть и над Тараки нависла угроза уничтожения. По их словам, в армии есть группа соратников Тараки, готовых выступить против Амина. Информируя об этом, «троица» предупредила, что они ничего не предпримут без одобрения советских товарищей.

Б.С. (так между собой мы называли генерал-лейтенанта Иванова) сказал, что свяжется с Москвой и передаст их заявление руководству Советского Союза. Мне было приказано организовать ужин для непрошеных посетителей и ждать решения Москвы. Ожидание ответа затянулось допоздна. Афганские друзья очень нервничали, опасаясь, что Амин организовал за ними слежку. Его племянник Ассадулла в то время возглавлял контрразведку в службе безопасности ДРА.

Около 11 часов вечера Б.С. заявил «троице», чтобы они никаких действий не предпринимали. Друзья покинули посольство.

Через несколько дней поздно вечером в резидентуру приехал взволнованный В. Самунин и сообщил, что упомянутая «троица» скрывается у него на вилле. Ему было приказано вернуться на виллу и ожидать решения Центра.

После длительных разговоров Б.С. по ВЧ связи с Москвой мне было дано указание перевезти трех афганских друзей из дома Са-мунина на виллу, где размещалась группа бойцов отряда «Зенит».

Думать о мерах безопасности такой операции не было времени. Был уже комендантский час. К счастью, в посольстве с группой *зе-нитовцев» находился заместитель командира отряда А. Сурков. С ним мы приехали на виллу Самунина. В доме не горел свет, на звонок никто не откликался, пришлось перелезать через забор. На лай собаки вышел Самунин. Решение Москвы я передал крамольным министрам, заявив, что обеспечение их безопасности мы берем на себя. Временно они будут жить на вилле отряда «Зенит», а затем их отправят в безопасное место. На своей машине я перевез их на виллу, поставил бойцам задачу по обеспечению их безопасности.

От наших друзей поступила информация, что Амин отдал приказ об аресте этих министров. В городе полиция и военные патрули останавливали легковые автомобили, поэтому было решено их машину уничтожить. Эту операцию мы проделали с шофером резидентуры Г. Ефрюшкиным.

Из Центра через два дня поступило указание подготовить операцию по вывозу «троицы» в СССР. Когда они об этом узнали, особой радости на их лицах я не заметил. Они пытались снова убедить нас, что многие офицеры на стороне Тараки и готовы выступить в его защиту.

Для транспортировки наших друзей были изготовлены специальные ящики, в которых им предстояло путешествие до аэродрома Баграм.

По распоряжению Б.С. я выехал на базу для организации встречи самолета из Ташкента и отправки туда «крамольной тройки». Б.С. знал, что в Центре я работал в одном из закрытых отделов контрразведывательного управления ПГУ (разведка) и выполнял неоднократно деликатные задания. Считал, что и сейчас справлюсь.

На аэродроме размещался отборный советский воздушно-десантный батальон, который обеспечивал безопасность прибывающих из СССР самолетов и базы Баграм. Начальнику аэродрома полковнику Халилу наш советник сказал, что из СССР для советского посольства прибывает специальный груз.

Точно по графику прибыл военно-транспортный самолет Ил-76. Посматривая на часы, мы с советником ожидали прибытия машин с «ценным» грузом из Кабула. Время шло, а их не было. Наше волнение объяснялось тем, что, как мы видели, по дороге в Баграм афганские солдаты останавливали на блокпостах все машины и досматривали их. На своей «тойоте» с дипломатическим номером я проехал без остановки.

Прошло около получаса — машин «Зенита» не было. Решили встретить колонну на повороте с главной автотрассы на аэродром.

Подъезжая к перекрестку, увидели колонну машин, направляющуюся в сторону аэродрома. Облегченно вздохнув, развернулись. Колонна последовала за нами. Двигатели Ил-76 работали. Около самолета нас ждал старый знакомый В.С. Глотов, который прибыл за «ценным» грузом. Не останавливаясь, УАЗ заехал в самолет. Ил-76 благополучно взлетел, взяв курс на Ташкент. Все облегченно вздохнули.

За выполнение этой операции группа сотрудников КГБ ( в том числе и я) были отмечены благодарностями и ценными подарками Ю.В. Андропова.

Как помощник посла, я не должен был участвовать в подобной операции. Малейший срыв мог привести к компрометации статуса официального представителя КГБ. Об этом мне напомнили потом в Москве, когда я приезжал в отпуск . Мне не оставалось ничего иного, как сослаться на слова: «приказ есть приказ».

Вообще говоря, обязанности офицера безопасности весьма широки и разнообразны. Этот институт получил развитие в 70-е годы. До этого только в США и Англии были официально представлены офицеры контрразведки в качестве помощников послов по безопасности. В положении об офицере безопасности весьма расплывчато обозначено его подчинение руководителям разведки в стране пребывания. В первую очередь он выступает как помощник посла по безопасности. Как оперативный работник подчиняется резиденту. В вопросах обеспечения безопасности резидентуры он должен действовать под руководством заместителя резидента по линии контрразведки. Эффективность работы офицера безопасности во многом зависит от того, как у него складываются отношения со всеми этими руководителями. Некоторые офицеры безопасности решают эту проблему просто: делают ставку на посла, безропотно выполняя его поручения. Тем самым они обретают полную независимость в своих действиях.

В Афганистане положение офицера безопасности осложнялось еще и тем, что наряду с резидентурой действовало представительство КГБ. По численности оно во много раз превосходило резидентуру. В нем были представлены все направления деятельности КГБ, некоторыми из них руководили генералы.

После открытия представительства в Москве долго не решался вопрос, кому должна подчиняться резидентура. В первое время это решалось просто: главным воинским начальником был В.С. ( главный советник Ю.А. Андропова по разведке).

Большой проблемой для посольства была организация связи с Москвой. Во время Великой Отечественной войны появилась поговорка: «Если сражение выиграно — молодцы танкисты. Когда проиграно — дураки связисты». Сразу же после Апрельской революции в Кабул прибыл узел связи Министерства обороны СССР.

Долго обсуждался вопрос, где его разместить. Было много вариантов. В конце концов остановились на территории клуба «Аска-ри» ( клуб офицеров). Основным недостатком было то, что недалеко размещалось американское посольство. А вдруг им удастся организовать прослушивание наших разговоров? Начальник узла успокоил нас, заявив, что антенны и оборудование, используемое на узле, выведут из строя любую спецалпаратуру американцев. Так оно и произошло. Через месяц в Кабул без разрешения афганских властей приземлился «боинг». Срочно выехав на аэродром, я встретил около аэровокзала знакомых сотрудников посольства США, подозреваемых нами в сотрудничестве с ЦРУ. В здании аэровокзала находился советник-посланник посольства, что-то оживленно обсуждавший с начальником аэродрома. Молодой афганский офицер, отвечающий за безопасность, узнал меня и спросил, что ему делать в этом случае. Американцы привезли для посольства какое-то громоздкое оборудование. Я посоветовал офицеру не разрешать разгрузку самолета, а вызвать представителя МИД ДРА, с которым американцы должны решать свои проблемы. Вскоре прибыл шеф протокола МИД, и после долгих переговоров с ним американский военный «боинг» покинул Кабул. Американцы были вынуждены привозить свое оборудование частями дипломатической почтой.

В те дни мы тоже получили новые шифровальные машины диппочтой. Под воздействием радиоизлучений растения и трава вокруг антенн пожелтели, и узел связи скоро оголился.

В сентябре 1979 года из Центра поступила шифротелеграмма с указанием встретить машину с ВЧ связью (правительственная связь), которую следовало разместить в посольстве. Станцию должен был доставить Ил-76. До этого на Кабульский аэродром самолеты прилетали только в дневное время, учитывая, что он окружен горами и посадка таких самолетов, как Ил-76, требовала особого мастерства. И вот, следуя указаниям из Москвы, различные ведомства изучали толщину бетонного покрытия и длину взлетно-посадочной полосы.

Прилет самолета планировали на восемь часов вечера. Б.С. приказал мне встретить машину с ВЧ связью и обеспечить ее безопасную доставку в посольство. Он также сказал, что посадкой с диспетчерской вышки будет руководить главный представитель Аэрофлота Ю. Лисневский (сотрудник ГРУ).

На аэродроме мы встретили начальника аэропорта Исмата, который окончил летное училище в СССР. Самолет уже кружил над аэродромом. Ю. Лисневский пошел на вышку. Под предлогом проверки сигнальных фонарей взлетно-посадочной полосы я попросил Исмата зажечь огни. Не успели мы осмотреть полосу, как увидели, что садится большой самолет. Это был наш Ил-76.

Самолет поставили недалеко от аэровокзала. Пограничный наряд, прибывший со мной, обеспечивал его охрану и разгрузку. Колонна из нескольких машин направилась в город. Я ехал на своей «тойоте* впереди колонны. Через несколько километров я увидел, что колонна остановилась. Оказалось, что почти выкипела вода в радиаторе. Это был хороший урок на будущее.

Станцию разместили в садике посла. Около нее был установлен круглосуточный пост охраны.

Надо сказать, что новый посол Фикриат Ахмеджанович Табеев, заменивший в октябре Пузанова, предоставлял мне свободу действий, связанных с размещением бойцов «Зенита» и устройством советников КГБ и МВД, которые из-за отсутствия в посольстве помещений толпились в коридорах. Пришлось срочно перевести библиотеку в бомбоубежище под посольством. Там же находились бойцы «Зенита». Им разрешалось выходить на улицу только в ночное время. Днем в их распоряжении была библиотека, они с удовольствием рылись в книгах, среди которых было немало раритетов еще с царских времен.

В последующие дни мне несколько раз приходилось ездить на базу в Баграм. Моя машина примелькалась на блокпостах. Прибывали все новые группы бойцов «Зенита».

Основная часть отряда была переведена туда. Командование батальона ВДВ помогло с размещением. На аэродроме в расположении батальона в отдельном капонире размещалась штаб-квартира заместителя командующего ВДВ генерал-лейтенанта Николая Никитовича Гуськова. Это был мужчина невысокого роста, худощавый, на вид лет шестидесяти. Во время Великой Отечественной войны он командовал взводом 105-го воздушно-десантного полка. Каждое утро он вставал в шесть часов, делал зарядку и обливался холодной водой. После завтрака бойцы батальона строем проходили мимо генерала и командиров, демонстрируя свою выправку. В начале сентября я приехал в Баграм с генерал-майором пограничных войск Андреем Андреевичем Власовым и советником полковником Д. Дадыкиным. Вечером генерал Гуськов пригласил меня с Власовым на ужин. Дадыкин рассказал мне, что он во время войны служил с Гуськовым в одном полку. Узнав об этом, генерал расстроился, так как не пригласил Дадыкина к себе на ужин. На следующее утро Николай Никитович подозвал Дадыкина и вместе с ним принимал строевое прохождение батальона. В последующих событиях Дадыкин был неразлучен с генералом.

Прибывшие на аэродром бойцы «Зенита» внесли некоторый диссонанс в повседневную жизнь батальона. Все они были офицерами КГБ и не привыкли к воинской дисциплине. Пришлось им напомнить воинские порядки.

Несколько раз мы ездили с Гуськовым в город. Он лично хотел увидеть правительственные и военные объекты, которые предстояло штурмовать батальону и отряду «Зенит». С такой же целью я возил по городу командира подразделения «Зенита» Якова Семенова.

Вскоре в Кабул прибыл представитель Центра полковник К. Были определены объекты захвата и составлен план действий.

В Ваграме произвели распределение подразделений батальона и бойцов «Зенита» по объектам штурма. Представитель Центра поддерживал связь с Москвой. В назначенное время, получив сигнал, Гуськов и Дадыкин направились в штаб начальника аэродрома полковника Халила. Он хорошо относился к советским людям, считался «ха-лькистом». По нашим сведениям, он был сторонником Тараки. На всякий случай Гуськов и Дадыкин должны были его арестовать, чтобы обеспечить беспрепятственную посадку самолета из СССР. Через полчаса они вернулись из штаба с Халилом, у него были связаны руки, и его отправили под охраной в отдельный капонир.

Ту-134 приземлился в темноте при минимальном освещении взлетно-посадочной полосы. Из самолета вышла группа людей, одетых в защитную форму. Среди них я узнал Бабрака Кармаля, Анахиту Ратабзай и знакомого по работе в резидентуре П. Афганцев поместили с охраной в отдельном капонире. Представитель Центра и оперработник, сопровождавший афганских друзей, долго переговаривались с Москвой.

Получив последние указания из Москвы, штаб операции уточнил задачи каждой группы. Сил для проведения операции было мало. Командиры групп и бойцы «Зенита» понимали всю сложность и ответственность поставленных перед ними задач. Командир группы Федор Р. из Красноярска беспокоился, хватит ли выделенной ему взрывчатки для освобождения тюрьмы Пули-Чархи. Все ждали команды. Неожиданно от руководителей операции поступила команда «Отбой» и было приказано готовить к возврату в СССР прибывших афганских друзей. Самолет, предназначенный для этого, уже подлетал к Баграму. Афганцы, охрана (группа «А») и руководители операции устремились по летному полю к приземлившемуся Як-40, который не глушил моторы, ожидая пассажиров.

После отлета самолета возникла щекотливая проблема: как поступить и как объяснить Халилу происшествие? Было решено извиниться перед полковником, вернуть ему пистолет. Эту миссию пришлось выполнить Гуськову и Дадыкину. Радости от такого решения на их лицах не было.

Обсуждая за ужином несостоявшуюся операцию, все недоумевали: что произошло в Центре? Однако единодушно согласились: это к лучшему! Сил было слишком мало. Операция попахивала авантюрой. Это подтвердили последующие события.

С представителем Центра я вернулся в Кабул. Неотложные дела требовали моего присутствия. Советская колония в Афганистане насчитывала к этому времени более семи тысяч человек. Приходилось решать повседневные вопросы, связанные с безопасностью многочисленных коллективов. Отряд «Зенит» и погранрота, деятельность которых я координировал, также требовали внимания. Посольство напоминало разворошенный улей.

Было ясно, что готовится новая операция. Надо отдать должное выдержке и спокойствию посла. Складывалось впечатление, что он что-то знает, но старается ничего не замечать, предоставляя полную свободу действий. Особое внимание приходилось уделять встречам с афганскими друзьями из числа «парчамистов», находившимися в подполье.

Амин и его семья жили в отремонтированном дворце эмира Амануллы в конце центральной улицы Кабула Дар-уль-Аман под охраной национальных гвардейцев. Их обучение и организацию системы охраны осуществляли наши советники из 9-го управления КГБ. Особенно усердно вопросами охраны Амина занимался Н.И. Карпов, специалист своего дела. В управлении охраны советского правительства он работал с юношеских лет.

Из отдельных отрывков разговоров руководителей и близких друзей, имевших отношение к дворцу, становилось понятно, что разрабатывается план устранения Амина без какого-либо вооруженного выступления. Я давно усвоил правило: лишних вопросов не задавать, а четко исполнять полученные указания.

В двадцатых числах декабря в Кабул прилетел один из руководителей ПГУ генерал-лейтенант Вадим Алексеевич Кирпиченко. Это уже был десятый по счету генерал, прибывший в посольство. Все мероприятия с участием бойцов «Зенита» и погранроты готовились в строгом секрете. Каждый занимался своим делом в пределах полученных от руководства указаний.

Мне снова пришлось ехать в Баграм встречать начальника спецуправления ПГУ генерал-майора Юрия Ивановича Дроздова и сотрудника управления Эвальда Козлова. Приехав в Кабул, мы обнаружили, что оставили на аэродроме чемодан с секретными материалами. Пришлось срочно развернуться и ехать с Козловым в Баграм. Думаю, не надо объяснять, как мы переживали всю дорогу до аэродрома. К нашему счастью и удивлению, чемодан стоял на том же месте, где его оставил Козлов.

В Баграм снова прибыли Бабрак Кармаль и его сподвижники, предстояло скрытно доставить некоторых из них в Кабул. Первым мне было поручено доставить в столицу Вакиля (будущего министра финансов). У него было особое задание. С бойцами «Зенита» в «упакованном» виде Вакиля вечером мы доставили на одну из вилл. Позже я перевез его на свою бывшую виллу, так как Вакиль простудился и нуждался в лечении. Поликлиника аппарата экономического советника находилась рядом, и доктор мог его лечить.

Предстояла операция по переброске в Кабул Сарвари, Гулябзоя и Ватанджара. С большими предосторожностями их доставили на виллу «Зенита». По указанию Б.С. я отвез Ватанджара на узел связи в клуб «Аскари» и поместил его в бане. Это было самое теплое место на всем узле. Я понял, что Ватанджару поставлена задача овладеть радио и телевидением Афганистана, здание которого находилось рядом с посольством США и нашим узлом связи.

Увозя Ватанджара, я встретил на вилле Г.И. Бояринова в его неизменной кожаной летной куртке. Удивленно я спросил его:

— Ты здесь? Зачем?

— Привез остатки «Зенита». Подскребли все, — ответил мой приятель. Было известно, что в Москве у него случились какие-то неприятности.

— И куда ты ? — спросил я.

— В штурмовую группу, — сказал Григорий Иванович. Это были последние слова, которые я от него услышал. Ворота открылись, и УАЗы с бойцами «Зенита» разъехались по своим местам для предстоящей операции.

Я отправился в посольство, доложил Б.С., что все находятся на своих местах, и спросил:

— Куда мне?

— На узел связи, поедешь со мной, — ответил Б.С.

— А кто будет заниматься безопасностью посольства? — недоуменно спросил я.

— Консул! В городе ему делать нечего...

В ночь штурма сотрудники посольства, в том числе и моя жена, помогали обеспечивать безопасность советских представительств. Семьи живущих на виллах в городе были размещены в посольстве. Сотрудники резидентуры, владевшие местным языком дари, были подключены к штурмовым группам.

За несколько дней до штурма дворца Амина я встретил в Ваграме отряд «Альфа». Среди бойцов увидел своего старого знакомого Глеба Толстикова. Мы вместе учились когда-то на подготовительных курсах, а потом работали в контрразведывательном управлении КГБ. Я знал, что он перешел в какое-то специальное подразделение. Он говорил, что ему захотелось испытать что-нибудь поострее, чем рутинная работа в отделе 2-го Главка. Я привез отряд в посольство и поселил бойцов в бомбоубежище.

Глеба и командира «Альфы» Михаила Романова я пригласил к себе на виллу, которая располагалась рядом с посольством. За чашкой чая и несколькими рюмками водки по случаю встречи мы вспомнили общих знакомых. О предстоящей операции не говорили. Бойцы отряда были одеты в темно-синие летные бушлаты. С собой они привезли оружие и отечественные, очень тяжелые бронежилеты из специальных стальных пластин. Импортные были гораздо легче. Один такой лежал в моем сейфе. Я его не надевал, а Б.С. всегда ездил на встречи с афганскими руководителями, надевая его под белоснежную рубашку.

«Мусульманский батальон» был одет в грубошерстную серую афганскую форму. Такая же форма была на Дроздове и Козлове, которые появлялись в посольстве.

Напряжение росло с каждым днем. Сотрудники КГБ догадывались, что предстоит ответственная операция. Но, к сожалению, тогда не все поняли смысл этого мероприятия. Все были убеждены, что Амина надо убирать. Но как? Это знали только руководители КГБ и военные. Один из сотрудников представительства КГБ отказался выполнять поставленную перед ним задачу. Генерал Дроздов отстранил его от операции.

На узле связи в клубе «Аскари» был развернут штаб. В зале бывшего ресторана клуба разместилось более десятка генералов. Рядом оборудовали пункт связи с Центром и штурмовыми отрядами. Никто не знал, что в бане клуба находится герой Апрельской революции Ватанджар.

Всей операцией должен был командовать генерал-полковник Султан Кикезович Магометов. Мне предстояло выполнять указания Б.С. по доставке на захваченные объекты новых министров, поддерживать кодовую связь с командирами штурмовых групп «Зенита». Командиры имели малогабаритные радиостанции «Ам-стронг». Они легко прослушивались. Но в то время ничего более совершенного не было. После окончания операции советские специалисты говорили, что очень хорошо слышали мой голос по пятому каналу местного телевещания.

Сигналом для начала операции должен был послужить взрыв колодца городского телефонного узла. Он прогремел в 19.30. Началась операция «Шторм-333». *

Командиры групп докладывали Первому — это был Б.С — о ходе операции. На связи в представительстве КГБ находился мой друг по работе в контрразведке В.П. Елисеев.

В посольство поступали разноречивые сведения. Кто-то передал, что убили генерала Власова и меня. Появились раненые, которых доставляли в поликлинику посольства. Взрослые и дети собирали мужское белье, простыни и одеяла. С некоторыми группами связь прервалась. Оказалось, что сели аккумуляторные батареи радиостанций, а заменить их было некогда.

В ходе операции меня вызвали к войсковой радиостанции. Звонил полковник Дадыкин. Он участвовал в захвате Кабульского аэропорта.

— Знаешь ли ты полковника Исмата? Он ссылается на то, что является твоим другом. Что мне с ним делать?

— Отправь его в отдел контрразведки к полковнику Чучуки-ну, — посоветовал я.

На штурм здания радио и телевидения направилась группа «зе-нитовцев» во главе с командиром из Курска Рябининым. С ними был и Ватанджар.

Мощные взрывы сотрясали здание клуба. Б.С. беспокойно спросил: «Что это?» По рации Рябинин ответил, что они взрывают боекомплекты танков (а их десять). Позже ребята из «Зенита» рассказывали, что сопротивление было незначительным. Первым выстрелом из «Мухи» был подбит один танк, несколько афганских солдат, охранявших здание, были ранены. Экипажи остальных танков, узнав Ватанджара, встали по стойке «смирно» и отдали ему честь.

Около двух часов ночи поступило указание доставить на радиостудию запись обращения Бабрака Кармаля к народу. Я вместе с оперработником резидентуры Л. Бирюковым на БМП поспешил в здание радио и телевидения. Его уже охраняли бойцы «Зенита». По углам сидели испуганные сотрудницы радиотелевизионного центра, на полу валялся растоптанный портрет Амина. Ватанджар успокаивал женщин, призывая их приготовиться к радиопередаче. В четыре часа утра было передано обращение Бабрака Кармаля к афганскому народу.

На узел связи стали прибывать освобожденные из тюрем «пар-чамисты», в их числе Сорейя, активная деятельница женского движения. Ее руки были забинтованы — результат пыток в тюрьме. С танковой колонной из Баграма прибыли Бабрак Кармаль и Анахи-та Ратабзай, сюда же после штурма дворца Амина приехали Сарва-ри и Гулебзой.

Несколько раз мне приходилось обращаться к С.К. Магометову с просьбой выделить БТР и сопровождение для направления очередного посланца на тот или иной объект. Генерал, как правило, не от-называл. Я понимал, что узел связи практически не защищен. Но я был обязан выполнять поручения Центра, которые получал от Б.С.

По поводу одной из последних просьб у нас с Султаном Кикезо-вичем состоялся такой разговор:

— Товарищ генерал, мне нужен очередной БТР.

— У меня не таксомоторный парк, чтобы удовлетворять твои просьбы.

— Султан Кикезович, у нас с вами неравное положение. Вы — генерал-полковник, а я — подполковник!

Улыбнувшись, он тут же приказал своему порученцу выделить БТР и охрану.

У меня не было других возможностей выполнять поручения Б.С., так как все «зенитовцы» и солдаты погранроты участвовали в операции.

Под утро на узел связи привезли теперь уже бывшего министра МВД Фарука. Он был перепуган и страдал «медвежьей болезнью».

Я не знал дари, да и не имел времени беседовать с Фаруком, поэтому попросил прислать кого-нибудь из оперработников на узел связи. После беседы с Фаруком сотрудника резидентуры В. Саму-нина я поместил Фарука в ту же баню, где ранее находился Ватанд-жар. Мне помогал оперработник майор Н. Музыка, который отвечал за узел связи по линии КГБ и хорошо его знал.

К утру стало ясно, что операция близится к завершению, что Амин мертв. От бойцов «Альфы» поступила информация, что начальник гвардии Амина — Джандат с группой гвардейцев занял небольшой особняк и оказывает упорное сопротивление.

Б.С. уехал в посольство, оставив меня на связи. Не желая рисковать жизнью бойцов «Зенита», я попросил С.К. Магометова направить на особняк пару «вертушек» (вертолетов Ми-24). Генерал удивленно спросил:

— Что, ваши ребята не умеют бросать гранаты?

— Могут. Но зачем жертвы?

Магометов чертыхнулся и приказал направить на особняк сопротивляющегося Джандата вертолеты.

К полудню из посольства поступила команда доставить в здание министерства госбезопасности Сарвари. При подъезде к зданию водитель БМП лихо снес ворота, которые потом еще долго не ремонтировали. На веранде нас встретили Владимир Чучукин (заместитель представителя КГБ) и Борис Кабанов (сотрудник представительства). Используя дружеские отношения с афганскими контрразведчиками, им удалось практически без боя овладеть министерством госбезопасности и разоружить охрану.

Подведя итоги операции, Б.С. пЛтавил ряд неотложных задач:

— Нужно срочно отправить в Союз убитых и раненых при штурме дворца; собрать потерянное оружие; откомандировать бойцов «Альфы»; подыскать временное помещение для резиденции Бабра-ка Кармаля и перевезти его туда.

Стояла чудесная зимняя погода. Кабул жил своей повседневной жизнью. Только участники штурма не чувствовали прелести этих дней и приближающегося Нового года. Усталость и нервный шок после пережитого сделали свое дело. Даже обсуждать перипетии штурма не было желания.

Позднее М. Романов расскажет о начале штурма: «Предполагалось штурмовать дворец Амина с двух сторон. По серпантину к дворцу на БТР двигалась моя группа, а группа Яши Семенова с «Зенитом» заходила по пешеходной тропе. У фасада дворца группы должны были встретиться. По дороге моя группа задержалась — объезжали подбитый автобус. Потом была поражена БМП. Пришлось десантироваться и начинать бой. Рядом стрелял Э. Козлов, другие — подальше. По команде «По машинам» двинулись к главному входу. Там уже шел бой. Плотность огня была невероятная, ничего не было слышно. Козлов стрелял из «Стечкина». Ответный огонь вели не только гвардейцы, проснулись батальоны и танки, закопанные в землю. Прошло две минуты боя, а в отряде из 24 человек было уже 13 раненых. Что делать? Страх страхом, но задачу выполнять надо.

Выдвинулись к входу. Там уже были Карпухин, Берлев, тяжело ранило Бмышева. Его срочно перенесли в БМП. Меня контузило, и я оказался в этой же машине. Из ушей текла кровь, в голове — гул. Когда очухался, увидел, что рядом собрались Козлов, Голов, Плюс-нин, Соболев, Гришин, Филимонов, Семенов... Прошли через окно с правой стороны. Ребята действовали отчаянно. Нам удалось прорваться на второй этаж. По звуку определяли, где наш автомат, где чужой. Этажная площадка была залита кровью.

После окончания боя и радости победы пришлось опознавать трупы погибших друзей...»

Мой давний товарищ Глеб Борисович Толстиков при штурме дворца Амина руководил одной из групп «Альфа». Глеб говорил, что у его группы была необычная задача: «В машине у меня кроме обычного вооружения были лестницы, сделанные заранее. Там ведь дорога, ведущая ко дворцу, с одной стороны обрамлена высокой бетонной стеной. И на нее никак не залезешь, только с помощью лестниц. Дорога — под огнем. Решили с помощью лестниц сократить путь. Держать их должны были солдаты из «мусульманского батальона». Мы их проинструктировали: как только открываются двери БМП, выскакивайте, хватайте лестницы. В жизни получилось по-другому. Подъехали, выпрыгнули, попали под огонь, и солдаты как

упали, так их будто приморозило к дороге. Я пинаю их — куда там, не встали. Короче говоря, теперь уж не помню: сами лестницы держали или под пулями бежали, но оказались там, у главного входа во дворец. После взятия резиденции Амина, когда увезли убитых и раненых, мы ночь еще воевали. Утром все стихло».

Вспоминая о тех событиях, с болью переживаю, что потом, в Москве, ребят обвиняли в разных несуразностях. Так, Мишу Романова обвинили в поощрении мародерства, присвоении бойцами «Альфы» каких-то драгоценностей. Оказалось, что среди участников штурма нашелся негодяй-анонимщик, оклеветавший своих товарищей. Нервное потрясение у Романова было страшное.

А тогда, после совещания, меня попросили пройти в подвал поликлиники и опознать труп полковника Бояринова. Он лежал среди трупов солдат «мусульманского батальона» в своей потертой куртке. Во время штурма бронежилет он не надевал. Да он бы его и не спас. Кто-то принес мне пробитую каску Бояринова, спрашивая, что с ней делать. Я оставил ее себе, надеясь, что передам ее в музей чекистской славы.

30 декабря, утром, из Ташкента прибыли два самолета Як-40, которые должны были забрать группу «Альфа», убитых и раненых, а также снаряжение и оружие. Часть боеприпасов и оружия пришлось оставить, так как не хватало места в самолетах. Не обошлось без небольшого инцидента. К концу погрузки на летное поле к самолетам подъехал посольский микроавтобус. Кто-то из ловких сотрудников узнал об отправке ребят и решил переправить с ними коробки с вещами. Пришлось остановить ловкачей и завернуть машину в город.

Прощание было грустным. Что-то ждет нас в будущем?

После штурма дворца осталось много трофейного оружия. Пришлось провести инвентаризацию и организовать в бомбоубежище небольшой оружейный склад, где собралось оружие от дамского браунинга до противотанковой «Мухи».

Бойцы «Альфы» и «Зенита» принесли в посольство найденные во дворце деньги и поднос с драгоценностями Амина и его жены. Бухгалтер резидентуры произвел учет всех ценностей.

В следующие дни я мотался по городу, подыскивая помещение для резиденции Бабрака Кармаля. Дворец Амина был сильно поврежден, а старый королевский дворец Арк требовал ремонта. После долгих поисков остановились на правительственной, гостевой вилле Чохельсатун. Там раньше останавливался А.Н. Косыгин. Она находилась недалеко от дворца Амануллы за Дар-уль-Аманом. Вилла располагалась в парке около подножия невысоких гор. Группе В. Шергина, охранявшей Бабрака Кармаля, вилла не по-

337

13 Афган, снова Афган

нравилась. На горе был кишлак, и с нее хорошо просматривался парк и вилла. Для охраны Бабрака Кармаля группе Шергина была придана рота десантников. Пришлось срочно ремонтировать бывший королевский дворец, пострадавший частично во время Апрельской революции.

Для освещения событий 29 декабря в Кабул прибыла группа корреспондентов — Вадим Касис («Известия»), Владимир Накоря-ков (АПН), В. Корнилов (ТАСС). Накорякова я знал давно, еще по Пакистану, там он был корреспондентом газеты «Известия» в трудные годы индо-пакистанской войны в декабре 1971 года. Это был опытный журналист, побывавший во многих странах, в том числе одним из первых в Антарктиде. С собой он привез материалы, подготовленные АПН, о преступной деятельности Амина и его окружения. В гостинице «Кабул», где поселились Накоряков и Касис, было многолюдно. Там уже жили корреспонденты других стран и некоторые наши советники. Когда Касис и Корнилов уехали, Накоряков переехал на виллу нашего оперативного работника рядом с корпунктом АПН.

Журналистам не терпелось увидеть последствия штурма. 30 декабря я свозил Накорякова к дворцу Амина и на радио и телевидение, где он мог поговорить с бойцами «Зенита». Вечером на вилле жена устроила праздничный ужин. Собралось руководство посольства и резидентуры, генералы и некоторые бойцы «Зенита». Было шумно и весело от сознания выполненного долга.

Коллективы советских представительств и специалисты готовились к встрече Нового года. Приготовления шли и в Витебской воздушно-десантной дивизии КГБ, которая высадилась на Кабульском аэродроме 26 декабря. Как потом рассказывали очевидцы, высадка произвела впечатление не только на советских граждан, но и на иностранных дипломатов. Военно-транспортные самолеты Ил-76 садились на летное поле с интервалом 40 секунд. БМП с десантниками выезжали из самолета и направлялись в сторону аэровокзала.

После Нового года группа сотрудников представительства КГБ и резидентуры посетила резиденцию Бабрака Кармаля. Он поздравил присутствующих с Новым годом, поблагодарил за успешную операцию, вручил ценные подарки, заявив при этом, что в ДРА еще нет своих орденов. Награды будут позже. Действительно были введены ордена «Красного Знамени» и «Красной Звезды», похожие на соответствующие советские ордена. Перед поездкой в СССР, зная пристрастие Л.И. Брежнева к наградам, Бабрак Кармаль срочно ввел высший орден — «Солнце Афганистана». Этим орденом за № 1 был награжден Брежнев.

За участие в операции многие сотрудники КГБ и других ведомств были награждены орденами и медалями. Посмертно звание Героя Советского Союза было присвоено Григорию Ивановичу Бояринову. Не обошлось и без казусов.

Некоторых участников забыли, а бойцам «Альфы» дали не те ордена, которых они заслуживали. Сказалась известная поговорка: «Злые языки страшнее пистолетов». Как мне рассказывали, в Москве к наградам были представлены и некоторые работники Центра. Ю.А. Андропов значительно сократил список лиц, представленных к награде, оставив в нем только тех сотрудников КГБ, которые участвовали в операции.

Декабрьские события в значительной мере изменили жизнь города. На Дар-уль-Амане рядом с городским транспортом появились наши БТР. Афганцы называли их «шурави-такси». Штаб 40-й армии разместился на возвышенности рядом с расстрелянным дворцом Амина. Поскольку в Кабуле отсутствовало дорожное регулирование, часто случались автоаварии, в том числе по вине наших военных водителей.

Новый командующий службы безопасности ДРА — активный член группы «Парчам» — был хорошо известен резидентуре. Вообще при подборе новых кадров учитывалось, в каких отношениях кандидат находится с советскими советниками. Иной раз приходилось отстаивать бывших работников тех или иных ведомств, которых мы знали как хороших профессионалов, независимо от того, к какой группировке они относились. На руководящие посты старались назначать «парчамистов», хотя среди «здоровых сил» были и «халькисты» — Ватанджар, Сарвари и Гулябзой.

Учитывая, что поступило много жалоб от таксистов об авариях по вине наших военных, было решено за счет посольства возместить некоторым владельцам причиненный ущерб. Этот жест был оценен.

Отряд «Зенит» оставался в Кабуле. Бойцы отряда охраняли объекты, выполняли свои специфические задачи. Я не вникал в их дела — хватало своих забот. Среди бойцов нашлись свои барды. В свободное от дел время они распевали сочиненные ими песни. Однажды Б.С. прослушал магнитофонную запись этих песен и распорядился немедленно объехать все виллы, на которых размещались «зенитовцы», и конфисковать магнитофонные кассеты. Операция считалась секретной, а в песнях шла «утечка информации» о декабрьских событиях. Но шила в мешке не утаишь...

Я не понимал, к чему нагнеталась таинственность вокруг жертв штурма. На могильном обелиске Г.И. Бояринова, которого с большим трудом похоронили на Кузьминском кладбище, выбита заведомо неточная дата его смерти. Погибших в Афганистане еще дол-

13-

339

го не разрешали хоронить в Москве. Родственники забирали цинковые гробы с погибшими в Ташкенте и везли их куда угодно, но не в Москву. Немало таких гробов с телами погибших сотрудников КГБ пришлось отправить и мне.

Песни, сочиненные ребятами в Кабуле, тем не менее распевали. Сначала в узком кругу знакомых и друзей. Позже появились ансамбли «афганцев», и песни о их судьбе запели профессиональные певцы. В Афганистане стремились побывать многие творческие коллективы и певцы. В Кабул приезжали Эдита Пьеха, Ирина Мирошниченко, Иосиф Кобзон, Лев Лещенко, ансамбль Константина Орбеляна и многие другие.

Выступления наших артистов пользовались неизменным успехом. В праздничные дни приглашались творческие коллективы из Таджикистана и Узбекистана. Они были особенно близки афганцам. Иосиф Кобзон приезжал в ДРА много раз. Первый раз с Татьяной Филимоновой, исполнительницей цыганских песен, и танцевальным дуэтом Лебедь—Никольский. Особенно бурно афганцы принимали песню «Ватан-Ватан* («Родина-Родина»), которую Иосиф Давидович выучил перед выступлением в бывшем королевском дворце. Его с восторгом слушали гвардейцы охраны и десантники полка, расквартированного поблизости. Потом он приезжал почти каждый год. Запомнилось выступление И. Кобзона 9 мая 1981 года в летнем театре совгородка. Он пел около трех часов. Выступления артистов требовали особого внимания к вопросам безопасности.

В Кабуле был установлен комендантский час, участились случаи терактов против советских граждан. Стало опасно на дорогах, особенно на перевале Саланг. Выступления моджахедов (душманов) стали носить организованный характер. Иностранные советники подсказали, где у наших БТР уязвимые места, научили сбивать вертолеты («вертушки»). Смертники подрывали опоры линий электропередачи. Инструктора учили душманов стрелять из ДШК по второй «вертушке», пропуская первую. В этом случае был шанс не попасть под ракетный удар второго вертолета. Первой жертвой такой тактики стал сбитый душманами пограничный вертолет майора Жука из Белоруссии. Вскоре в Джелалабаде была воздвигнута стела с именами погибших вертолетчиков. Афганцы всегда были отличными стрелками... Лучшим подарком пуштунскому мальчику является ружье. Они обладаю!' выдержкой и хладнокровием.

Первые отряды душманов были вооружены всем, что могло стрелять, — от старинных курковых ружей до современных автоматов Калашникова китайского производства. Грозным оружием в их руках оказались английские «Буры» 1900 года изготовления. Патрон «Бура» мог пробить даже корпус БТР. Если пуля попадала

между осями машины, где находится боекомплект, то гремел взрыв. Экипажи БТР постоянно нарушали инструкцию, запрещающую ездить по дорогам с открытыми люками. Это была своего рода мера безопасности: в случае подрыва кому-нибудь из экипажа удавалось выскочить.

Военные говорили, что Афганистан стал своеобразным полигоном для испытания советской военной техники.

Подразделения 40-й армии дислоцировались, как правило, на окраине городов, вдали от жилых мест, потому были уязвимы. Сразу же началось сооружение казарм и других построек. Все необходимое доставляли транспортными самолетами из СССР, вплоть до старой мебели.

Военные советники жили в микрорайоне, который находится недалеко от Кабульского аэродрома, рядом с нашими специалистами. Их охраняли солдаты-десантники. Основная задача советников заключалась в создании боеспособной армии. На ее вооружение поступало самое современное оружие и боевая техника.

До 1982 года 40-я армия не вела открытых боев с бандами, проникающими из Пакистана, хотя к этому времени наши потери уже составляли более двух тысяч убитых и около трехсот пропавших без вести.

На картах наших генералов обозначались фронты, где следовало воевать. Однако многим было ясно, что идет партизанская, минная война. Решение сузить масштаб проведения операций до батальона было своевременным. Случалось, что информация о начале операции уходила из штабов к душманам и результаты ее были незначительными. Помнится такой случай. Вместе с корреспондентом «Правды» В. Шабровым мы прилетели на аэродром около Маза-ри-Шарифа, где я встретил знакомого командира авиационного полка. Он был еще в шлемофоне. Поинтересовались, куда он летал. Командир рассказал, что утром проводилась штурмовая операция по одной из банд, орудующей в предгорьях. По данным командира штурмового звена, было уничтожено 20 бандитов. Когда командир полка сам лично слетал на место операции, то увидел всего два трупа. Бытовала шутка: по данным наших военных, в ходе операций уничтожено столько бандитов, сколько не осталось населения в Афганистане. К сожалению, что-то подобное наблюдается сейчас в Чечне.

После ввода 40-й армии советское посольство и я, как офицер безопасности, доказывали необходимость размещения воинских подразделений прежде всего около крупных объектов, построенных при помощи советских специалистов. В основном к нам прислушивались. Но случалось и непонимание. Около Шиберсана находится большой промышленный комплекс, построенный нашими специалистами «под ключ» за рекордно короткий срок. От него шел газопровод на азотно-туковый комбинат около Мазари-Шари-фа и почти стокилометровая труба через вантовый переход в Таджикистан. Этот газ был очень нужен республикам Средней Азии. Сам вантовый переход — уникальное техническое сооружение.

Вместе с советником МВД полковником А. Золотых и заместителем экономсоветника О. Гущиным мы поехали посмотреть на месте этот переход через Амударью. В случае эвакуации специалистов предусматривалась их отправка в СССР по вантовому переходу. Кроме того, имелись данные, что этот переход используют контрабандисты. Из Шиберсана мы поехали на двух УАЗах вдоль газопровода до вантового перехода. Он никем не охранялся. По дороге нам попадались группы туркмен в белых папахах. Казалось, прямо из фильма «Белое солнце пустыни».

Через вантовый переход мы перешли на советскую сторону, в расположение погранотряда. Командир рассказал, что они визуально наблюдают за переходом и иногда фиксируют появление каких-то групп на лошадях недалеко от газопровода. На афганской стороне около вантового перехода постоянно находятся два советских специалиста, которые знают, что им делать в случае появления бандитов. Они вооружены и имеют телефонную связь с отрядом. На вопрос, почему бы пограничникам не взять охрану газопровода на себя, командир отряда ответил, что соглашением при вводе газопровода в действие предусматривалось, что контроль за трубой и вантовым переходом возлагается на афганскую сторону. Без разрешения Москвы брать его охрану на себя они не могут. Неоднократно поступала информация, что газопроводы пробиты и идет утечка газа. Долго пришлось убеждать нам пограничное начальство изменить существующую практику. Кстати, специалисты газового промысла в Джаркудуке и на заводе азотных удобрений делали все возможное, чтобы не прекращать деятельность предприятий, и требовали только одного — обеспечить безопасность их работы. Только в начале 1982 года территорию Афганистана до предгорий Гиндукуша взяли под контроль наши усиленные пограничные батальоны.

Не меньше трудностей было с обеспечением безопасности работы Джелалабадского оросительного комплекса. На его сооружении трудились более 14 тысяч афганцев. Им помогали 500 советских специалистов, в основном узбеки и аджарцы. Комплекс был пущен в эксплуатацию в 1967 году. Было вложено много труда в его сооружение. В то время газета «Анис» писала: «Благодарная память афганского народа навеки сохранит то, что сделано нашими друзьями — советскими людьми здесь, на пустынных землях. Каждый советский специалист проявил много инженерной выдумки, точного расчета и большого мужества, воплощая объект в бетон, чтобы напоить землю водой, улучшить жизнь местного населения».

Да, это так. Джелалабадская долина сама по себе уникальное явление. Теплый воздух Аравийского моря по природной турбулентной трубе проникает в долину, создавая субтропический климат. Разбивая оливковые и цитрусовые сады, людям пришлось здесь много потрудиться. Для каждого дерева нужно было подготовить в каменном грунте яму, заполнить ее издалека доставленной плодородной землей. Для саженцев нужна вода, подачу которой обеспечивал гидроузел на Наглу и насосные станции. Наши специалисты жили в поселке Самархель, который появился в ходе освоения земель. Небольшие особняки утопали в зелени тополей, пальм и кипарисов. Местные феодалы жаловались, что Джелалабадский комплекс подрывает их бизнес, сбивает цену на воду. Они требовали, чтобы комплекс был передан в частные руки. Муллы призывали душманов уничтожить сады, подрывать насосные станции и электроопоры, так как они возникли «вопреки воле Аллаха».

После обострения обстановки в 1980 году советские специалисты были отправлены ненадолго в СССР. Правительство Бабрака Кармаля попросило вернуть их. Но именно тогда душманы стали подрывать электроопоры, минировать их. Без электричества замерли насосы, подающие воду на сады и поля. Вернувшиеся в Самархель специалисты вынуждены были готовить пищу на кострах. Я часто посещал Джелалабад и наших специалистов. Они создали боевые дружины, на работу на фермы и в сады ездили, пряча автоматы в кошелках. Но вряд ли они умели хорошо стрелять и могли оказать отпор хорошо обученным душманам.

Как-то главный специалист Джелалабадского комплекса пригласил меня и командира бригады подполковника Смирнова в сауну. Там мы отметили его награждение орденом Красного Знамени за успешные операции против душманов. Штаб бригады располагался в предгорьях около города. Я спросил Смирнова, почему бы ему не перевести свой штаб в Самархель. Здесь хорошие условия, а специалисты в присутствии штаба и роты охраны будут себя чувствовать спокойнее.

— Я бы давно сюда перебрался, — ответил подполковник. — Но приказ есть приказ. Без указания начальства из Кабула я не могу перевести свой штаб.

О проблемах комплекса я доложил послу Ф.А. Табееву.

— Поезжай к Ахромееву. Убеди его перевести штаб Смирнова в

Самархель. •

Легко сказать — поезжай и убеди! Не так просто к нему прорваться. Помог порученец генерала армии С.Л. Ахромеева, который часто с ним посещал посольство и заходил ко мне в кабинет. Он помог мне попасть к генералу армии, пропустив меня и заместителя экономсоветника Ю.Ф. Чубарова раньше двух генералов, дожидавшихся приема. Чубаров изложил суть проблемы. Ахромеев рассердился:

— Войска прибыли в Афганистан воевать, а не сторожить. Десантник теряет за операцию 12 килограммов веса...

Воспользовавшись паузой, я сказал генералу, что у нас в Джелала-баде пропадает молоко, которое раньше возили в Кабул. Гибнет племенное стадо — 1300 коров, привезенных из СССР. В Самархеле можно разместить медсанбат и поправить здоровье бойцов на молоке.

Генерал задумался и спросил, что мы предлагаем.

— Желательно разместить вместе с медсанбатом в агрогородке штаб бригады и роту охраны. Подполковник Смирнов без вашего приказа это сделать не может.

— Что еще?

— Нужно научить нескольких товарищей из числа ранее служивших в армии специалистов извлечению из-под опор мин в районе ферм и гидросооружений.

Ахромеев вызвал порученца и полковника инженерных войск и приказал им обеспечить выполнение наших просьб.

Вскоре штаб бригады Смирнова и медсанбат обосновались в Самархеле. Мины около опор извлекали саперы. Подрывать их стали довольно часто.

В агрогородке военные обосновались прочно. Условия располагали к тому: бассейн, сауна, кругом цитрусовые сады. Советские специалисты, находясь под опекой военных, чувствовали себя увереннее и спокойнее. Когда подрывали опоры и не было электричества, они приспособились готовить плов и мясо в казанах на костре. Это искусство приготовления пищи пришлось освоить и бойцам отрядов «Каскад», заменивших «Зенит» и «Кобальт» (отряд спецназначения МВД СССР). Они тоже были размещены в Самархеле, откуда выезжали на операции.

Осенью плоды садов убирали все. В том числе и душманы, которые на это время прекращали военные действия.

Но вернемся в Кабул. Для приема делегаций приходилось подыскивать пустующие особняки. Некоторые советники и военачальники предпочитали жить на виллах. По указанию посла я подыскивал представительский дом для приема «высоких» делегаций. Афганские друзья помогли выбрать подходящую виллу рядом с домом главного военного советника, усиленно охраняемым десантниками. Приехав туда, я обнаружил, что в ней разместился летный экипаж спецотряда. Она больше напоминала казарму, чем жилое помещение. Пришлось попросить военных летчиков освободить особняк, навести там порядок. Тогда ожидалось прибытие делегации Совета Министров СССР во главе с И. Архиповым. К тому времени был отремонтирован бывший королевский дворец Арк и приготовлены помещения для Бабрака Кармаля и его сотрудников.

Дворец охраняли национальные гвардейцы и наши солдаты-десантники. Апартаменты президента и его канцелярию снаружи охраняли бойцы «Зенита*. После их отъезда — солдаты посольской погранроты. Бабрак Кармаль очень доверительно относился к охранявшим его бойцам, иногда заходил в их казарму. Зная его пристрастие к спиртному, пришлось установить для советской охраны во дворце «сухой закон».

Рядом с жилыми помещениями дворца находились апартаменты, где, по словам афганцев, в большой ванне был задушен Нур Мухаммед Тараки. Заходя с нашей охраной в это помещение, Бабрак Кармаль говорил, что надеется только на советскую охрану. Для организации службы охраны президента и правительства из Москвы по линии 9-го управления КГБ (охрана) прибыл В. Редкобородый. Ему помогал сотрудник представительства КГБ Н. Карпов, который до 27 декабря налаживал охрану Амина, а затем участвовал в его устранении. Так как Бабрак Кармаль в свободное время любил приезжать в посольскую сауну и в неформальной обстановке общаться с послом Ф.А. Табеевым и другими советскими товарищами, было решено рядом с его апартаментами построить сауну с отдельным входом. Ее любили посещать многие члены политбюро НДПА и министры. Там принимались некоторые важные решения.

Бабрак Кармаль и его правительство во всем доверяло нашим советникам, предоставив им широкие полномочия. Один из советников, С. Раджапов, не без гордости говорил: «Афганистаном правит Бабрак Кармаль, посол Табеев и я».

Число наших советников выросло до внушительных размеров. Как на дрожжах, росли представительства КГБ и МВД, перед которыми стояла задача организовать борьбу с бандами моджахедов и нарушителями правопорядка.

Правительство ДРА, возглавляемое С. Кештмандом, уделяло большое внимание созданию боеспособной афганской армии. Но из каждых трех отловленных призывников двое дезертировали. Одни убегали в родные места, подальше от городов, другие оказывались в бандах. Рассказывали курьезный случай. Очередной отловленный призывник предъявил‘документ, подтверждающий, что он шесть месяцев воевал в банде и что это удостоверение свидетельствует о его военной службе. Деревенские парни не знали, за кого и за что они воюют, старики старались спрятать молодежь от призыва в армию республики и от вербовщиков моджахедов. В центрах подготовки в зоне свободных племен готовились банды, которые формировались за счет убежавших туда афганцев.

Основным объектом нападений стала дорога Кабул—Мазари-Ша-риф (Хайратон), по которой двигались войска и снабжался город. Все, что стояло вдоль трассы и мешало обзору, было уничтожено, деревья вырублены. От дорожников поступала тревожная информация о том, что на дороге нет порядка, покрытие приведено в негодность, участились случаи мародерства. Об этом знало командование 40-й армии, вопрос о состоянии дороги волновал всех.

Командующий 40-й армией генерал-лейтенант Юрий Владимирович Тухаринов решил лично проехать по дороге и осмотреть ее. Дорогу от Кабула до Хайратона охранял батальон, который нес службу ровно месяц. Затем его меняли. Штаб находился на перевале Саланг. Посты охраны располагались примерно через два километра. Солдаты построили себе укрытия из камня с крышей из плащ-палаток. От нечего делать, чтобы не заснуть, они расстреляли все светящиеся дорожные знаки, изредка останавливая проезжающие машины и взимая «пошлину»: кто что даст. После ввода советских войск покрытие дороги на многих участках пришло в негодность. Ремонтировать дорогу было некому. Советские специалисты (22 человека) оставались на Саланге. Военные вводить саперный батальон на дорогу отказывались. Местные рабочие-ремонтники разбежались. На трассе оставался ее начальник полковник Сатгар, который начинал строить дорогу еще 25 лет назад, будучи лейтенантом, и небольшой штат его сотрудников.

Группу советских дорожников возглавлял ленинградец Еруфи-мов, который в свое время тоже строил эту дорогу. Посол Табеев, узнав о намерении Тухаринова проехать по трассе, предложил мне поехать с ним, захватив с собой заместителя министра РСФСР по транспорту Ю. Сухнина, заместителя экономсоветника Ю. Чубарова и заместителя торгпреда В. Румянцева. Нужно было решить основной вопрос: кто будет ремонтировать дорогу? Наши специалисты считали, что в Хинжане (за Салангом) на базе ремонтных мастерских можно разместить саперный батальон с небольшим асфальтным заводом.

В назначенный день наша команда прибыла в штаб 40-й армии. В поездку было подготовлено три БТР. Головной предназначался для заместителя командующего по транспорту, второй (внутри с ковровым покрытием) для Тухаринова, а третий для нашей делега-дии. Я решил взять с собой еще один БТР с пограничниками из посольства, который мы незадолго до этого получили, чтобы обкатать машину и бойцов.

Сразу же за Кабулом начались дорожные происшествия. Военные грузовики и бронетехника мчались в обоих направлениях без соблюдения каких-либо правил, обгоняя друг друга и создавая бесчисленные пробки. «Дорожному генералу* с большим трудом приходилось вести нашу колонну. Дорога до Чарикара, сразу же за Кабулом, в мирное время занимала не более 40 минут. На этот раз мы доехали до этого городка почти за два часа.

Порученец командующего передал, что Тухаринов поехал на осмотр частей артиллерийской бригады, которая дислоцирована в Чарикаре, и, видимо, там мы пообедаем. Моросил нудный дождь. В стальной коробке бронемашины было зябко. Мои попутчики, нахохлившись, понуро молчали.

— Надо бы согреться, —заметил я, доставая бутылку «Посольской*, которую мне выдал в дорогу завхоз.

Обычно я брал с собой пару бутылок водки, зная, что иногда на Саланге приходится мерзнуть в машине по нескольку часов. Специалисты-дорожники в зимнее время всегда предупреждали об этом. После стопки водки спутники оживились. Стук в броню вернул нас к реальности.

— Командующий приглашает на обед, — сообщил порученец.

Штабная палатка была натоплена на совесть. Стоял стол, накрытый на 10—12 человек. Командующий сидел во главе стола. Командир бригады отрапортовал генералу, как положено, и доложил, что стол накрыт по случаю 38-й годовщины со дня образования бригады. Тухаринов, не на шутку рассердившись, спросил командира:

— Почему не доложил раньше, при обходе подразделений? У тебя что, подполковник, и стопки не найдется?

— Никак нет, товарищ командующий. Сухой закон.

Чтобы разрядить обстановку, я вмешался:

— Можно я выручу подполковника? Посол дал мне в дорогу бутылку «Посольской*.

Лицо командующего подобрело, когда я достал из атташе-кейса непочатую бутылку. Покрасневший командир бригады разлил водку, Тухаринов произнес подобающие в таких случаях слова.

В разговоре я предложил остановиться в городке советских специалистов-дорожников сразу за туннелем Саланг. Там прежде всегда останавливался посол А. М. Пузанов. В поселке стояла танковая рота.

Тухаринов согласился, намереваясь там переночевать, а затем вернуться в Кабул. Я рассчитывал* что руководитель дорожников

Еруфимов поможет убедить генерала в необходимости обосновать в Хинжане саперный батальон...

До перевала ехали с теми же трудностями, подолгу торча в пробках. Перед туннелем собралась колонна афганских грузовиков. Водители кутались в традиционные покрывала. Шел снег. Обычно они старались засветло проехать перевал, чтобы оказаться на теплой стороне. Над горами пролетали стаи журавлей. Они спешили в Россию. Говорили, что местные жители стреляют в журавлей, хотя сами их не едят, а пытаются продать «шурави».

В Хинжане нас ждала русская баня и ужин по-русски.

Тухаринов объявил подъем на 6 утра и отъезд в Кабул. Еруфимов пытался уговорить генерала проехать от Хинжана до Доши, где дорога поворачивает к Пандшерскому ущелью. Это всего 20 километров от поселка дорожников. Не убедил. Помог случай, правда, неприятный. Парясь в бане, мы услышали канонаду. Дежурный по батальону доложил командиру, что идет артобстрел банды, которая переходит трассу. Руководитель дорожников доложил Ту-харинову обстановку и посоветовал проехать до места, где банда переходила ущелье, чтобы узнать результаты артобстрела.

Подумав, командующий приказал своим сопровождающим перенести подъем на пять утра и ехать в Доши. Еруфимов предложил мне пересесть в его «Волгу», так как этот участок дороги ужасно разбит тяжелыми танками и ехать на БТР будет трудно. Действительно, до моста и входа в ущелье мы продвигались с большим трудом. Воронки и выбоины — на каждом шагу. Недалеко от охраняемого моста командующий выслушал доклад командира роты, спросил, что известно о бандитах, скрывшихся в ущелье. Оказалось, что это были Ахмад Шах Масуд и его люди. Уже тогда его уважали за ум и хитрость. Контрразведка ДРА ловила его по всему Северному Афганистану, обещая за его голову миллион афгани. Но у Масу-да было много друзей среди афганских офицеров, в том числе и в военной контрразведке, его всегда своевременно предупреждали об опасности.

Ознакомившись с обстановкой, Тухаринов приказал возвращаться в Кабул. На Саланге он назначил совещание. Я, Чубаров и Еруфимов на «Волге» возвратились в Хинжан, где провели беседу со специалистами. До туннеля ехали с полковником Саттаром, который накануне получил очередную угрозу в свой адрес. Он их не боялся, так как знал, что местные жители на его стороне. Он давал им работу. А убегали некоторые из них только из-за угроз душманов, орудующих вдоль дороги.

Совещание проходило в одном из домов дорожников, приспособленном под офицерское общежитие и столовую. Здесь было тесно, койки стояли в три яруса. Буржуйка слабо отапливала помещение. Офицеры спали не раздеваясь, выпив на ночь стакан водки, которую покупали за чеки (сертификаты «Внешпосылторга») у водителей КамАЗов. Особист (сотрудник военной контрразведки) рассказал, что шоферы идут на различные ухищрения. Например, на дно бензовоза укладывается 120 бутылок водки, а иногда попадаются машины, бензобак которых разделен на две половины. В одну из них заливается спирт. Бороться с этим почти невозможно. Через туннель идет поток машин, каждую не проверишь. Все хотят заработать чеки, которые получают только офицеры.

Поездка Тухаринова не оказалась безрезультатной, он поручил саперному батальону ремонт трассы. Оставив генерала и его команду, мы решили проехать через туннель до поселка Серадж, недалеко от Кабула, где раньше жили дорожники. Около туннеля, на его северной стороне, мы не увидели афганских и советских машин. Дорога была свободна — ждали, когда проедет в Кабул командующий. Около южного портала по-прежнему около машин топтались возмущенные водители, замерзая под снегом и ветром. Чубаров решил сообщить обо всем генералу. Тухаринов был возмущен: «Надеюсь, вы не подумали, что это по моей команде перекрыли движение через туннель?» Он устроил разнос командиру батальона.

В Хинжане выяснилось, что БТР пограничной роты плохо подготовлен, один двигатель «съедал» масло. Водитель попросил разрешения починить БТР. Командир танковой роты успокоил:

— У нас есть один бесхозный двигатель. Обменяем его на вышедший из строя.

Ожидать окончания ремонта БТР времени не было. Решили оставить посольский БТР с водителем и пограничниками. Им было приказано возвращаться в Кабул с какой-нибудь попутной колонной.

До Сераджа ехали в темноте. Перед поселком на блокпосту солдат вылез из укрытия и, держа автомат наперевес, остановил машину и заглянул в окно:

— Не найдется ли закурить?

Получив сигарету, солдат смутился, опустил автомат и отдал честь.

— Вот так бывает каждый раз, — сказал Саттар. — Если бы не вы, он попросил что-нибудь еще.

В Серадже Саттар нашел сторожа, который открыл нам выстуженный дом для приезжих. На стенах блестел иней. По нашей просьбе сторож принес горячий шашлык.

— Вот когда бы пригодилась твоя «Посольская», — заметил Чубаров.

— Обойдемся чаем. Надеюсь, его принесут.

По «дороге жизни», как ее называли кабульцы, мне приходилось ездить неоднократно. Но в тот раз поразило количество военных машин и бронетехники. По словам военных, за Чарикаром (50 км от Кабула), в районе местечка Карабаха, славящегося своими виноградниками, на дорогу с гор спускаются группы душманов. Они проходят по подземным речкам — каризам, по которым поступает вода для полива виноградников. Совершив налет на колонну машин, бандиты по ним же уходят в горы. Мародерство на дороге сотрудники военной контрразведки объясняли тем, что солдаты на блокпостах плохо и не вовремя обеспечиваются продовольствием. Тогда об интендантской службе ходили анекдоты, и совсем редко заводились уголовные дела.

На следующее утро по дороге в Кабул мы увидели любопытную картину. Около блокпоста стояла БМП, танкист на костре в банке из-под патронов жарил оладьи. Увидев нас, он пригласил их попробовать. На вопрос: «Откуда мука?» — спокойно ответил: «Дорога кормит!»

Бывали примеры и похуже. Офицер военной прокуратуры рассказывал мне, что как-то солдаты остановили автобус с рабочими и отобрали у них деньги и часы. Возмущенные афганцы обратились с жалобой к командиру близлежащей воинской части. Командир построил подразделение, рабочие-афганцы узнали грабителей. Было возбуждено уголовное дело.

После ввода ограниченного контингента советских войск в Кабуле и других городах были сформированы военные комендатуры — советская и афганская. Коменданты тесно сотрудничали друг с другом. В комендантский час патруль, как правило, был совместный. Первым комендантом в Кабуле был полковник Двугрошев, один из заместителей командира Витебской воздушно-десантной дивизии. Я познакомился с ним и поддерживал деловые контакты. В марте 1980 года из Фрунзе прибыл новый комендант, который представлял ТуркВО, — подполковник Калугин. Он приехал в посольство, чтобы представиться послу и познакомиться со мной и консулом. Представление было недолгим. Комендант был в парадной форме, лаковых штиблетах и при всех медалях. Для нас это было странно. Мы давно отвыкли от такого парада. Деловой разговор состоялся в кабинете и начался со странной просьбы. Подполковник попросил тысячу афгани на канцтовары для комендатуры. Конечно, он эти деньги получил. Тогда все офицеры получали зарплату в чеках и не имели на руках местных денег. Калугин довольно часто приезжал в посольство. Однажды я встретил его в афганской форме подполковника. Заметив мое удивление, Калугин замялся, сказав, что должен маскироваться, так как его машину несколько раз обстреляли в городе. Форму он сменил на такую же, как у советских военных советников (без знаков различия). Некоторое время я не видел его. Неожиданным для меня оказался его вечерний визит на виллу. Приехал он не один, а с женщиной. Я слышал о его амурных подвигах (этим грешили и другие). В беседе Калугин похвастался, что приехал на автомобиле, который его афганский коллега конфисковал у одного из «бывших». Коменданта очень интересовал вопрос: как ему оформить машину в советском посольстве на свое имя, чтобы потом увезти в Союз?

— Немедленно верни «шевроле» афганскому коменданту и не занимайся аферами! — посоветовал я.

Эту историю я бы забыл, если бы спустя некоторое время ко мне не пришел заместитель военного прокурора. Его интересовал Калугин. Я рассказал ему эпизод с машиной, подтвердил, что мы с консулом дали ему небольшую сумму денег на канцелярские расходы. Моя информация удивила майора из прокуратуры. По его словам, за комендантом замечены и другие серьезные поступки. От заместителя политотдела 40-й армии я узнал, что Калугина исключили из партии и отправляют в Союз. Политработник не знал, что за границей из партии не исключают. Хотя для многих в то время Афганистан заграницей не был. Бытовала шутка: «Курица — не птица, Афганистан — не заграница».

Несколько дней спустя Калугин пришел в посольство попрощаться. Он был бледен и молчалив, сказал, что по болезни возвращается на родину. Оказалось, что военная комендатура занималась сбытом водки, которую доставляли военными самолетами. Такой бизнес процветал тогда в Афганистане.

Сигареты и минеральная вода стоили в Военторге, специально открытом в Кабуле, дешевле, чем в городе и магазине ОРСа (отдел рабочего снабжения) в посольстве. На этом некоторые наживались. Всем хотелось заработать как можно больше чеков «Внешпосылтор-га». Женщин из банно-прачечного батальона 40-й армии называли «чекистками» за их услуги. Однажды ко мне в посольство привели одну из них. Она хотела устроиться медсестрой в посольскую поликлинику. Оказалось, что она завербовалась в военкомате, вместе с бывшим мужем (шофером) прибыла в Афганистан в декабре 1979 года, работала медсестрой, потом в Военторге. Не найдя «общего языка» с заместителем начальника магазина, вынуждена была уйти, ночевала у знакомых. О «бесхозной» совгражданке я доложил послу. Удивившись, Табеев позвонил в политотдел 40-й армии. Начальник отдела просил задержать посетительницу и ближайшим самолетом отправить в Ташкент.

Чеки «Внешпосылторга» можно было купить на базаре, как и советские рубли. За один чек в городе давали 10 афгани (официальная стоимость 16 афгани). Один советский рубль стоил также 10 афгани. Некоторые специалисты предпочитали покупать чеки на рынке, а кому были нужны афгани, покупали их за рубли или чеки на тех же рынках. Когда я был в отпуске в Москве, в административном отделе ЦК КПСС интересовались: почему в Афганистане процветает торговля чеками и спекуляция? Пришлось популярно объяснить, как можно, купив около магазина «Березка» в Москве 100 чеков «Внешпосылторга», привезти их в Кабул и превратить в 200 чеков... Перед этим в Кабуле посол провел совещание с представителями военных и советниками правоохранительных органов в ДРА и направил ряд предложений по устранению злоупотреблений с чеками в Москву.

Спекулятивными махинациями занимались не только рядовые граждане. За преступления подобного рода, взятки и поборы были осуждены некоторые советники и ответственные работники представительств в ДРА. Коррупция и стяжательство, к сожалению, процветали и среди афганских коллег. Так они усваивали наш опыт, впитывали изъяны и недостатки наряду с тем положительным, чему мы их учили.

Пребывание ограниченного контингента советских войск открыло мне и многим другим глаза на состояние нашей армии. Принимая участие в расследовании криминальных дел, все больше приходилось убеждаться в том, что это уже не та армия, которой мы всегда гордились.

Войска 40-й армии все больше втягивались в боевые действия, так как создаваемая афганская армия была не в силах справиться с партизанской войной. Минные операции и налеты на воинские колонны требовали противодействия наших войск... Надеяться на афганцев было нельзя. Даже при поддержке наших подразделений они не могли успешно вести борьбу с душманами. По сути, в Афганистане велась гражданская война. Основным противником и виновником всех бед стали «шурави» — «неверные», вторгшиеся в страну. Афганский менталитет во все времена не принимал иностранных оккупантов. Создать и подготовить боеспособную армию было невозможно. Как уже говорилось ранее, из трех отловленных призывников двое дезертировали. Многие из них оказывались в отрядах моджахедов. Нелепо звучали декларативные заявления наших советников, как военных, так КГБ и МВД, покончить с бандформированиями в ближайший год-два. Причем давались обещания покончить с душманами к той или иной знаменательной дате (1 Мая или 7 Ноября). Многие советники начали понимать, что крупномасштабной войны с моджахедами не будет. Операции по отдельным отрядам бандитов должны проводиться конкретно, в рамках действий батальона. Планы совместных операций афганской армии и советских подразделений заранее становились известны бандитам. Срабатывали родственные связи и племенные отношения некоторых афганских командиров с моджахедами.

В первый год после ввода советских войск в операциях по борьбе с бандами принимали участие бойцы КГБ отряда «Каскад», а также отряда МВД «Кобальт». Среди сотрудников этих подразделений появились убитые и раненые. В одной из операций погиб мой приятель из Бреста (он участвовал в событиях декабря 1979 года) Саша Пунтус. Его группа попала в засаду. Были и другие случаи. Руководство КГБ в Москве приняло решение, запрещающее непосредственное участие «Каскада» в боевых операциях. Основная задача для него — ведение агентурной разведки.

Охрану объектов и дорог осуществляли советские воинские подразделения. Без этого невозможно обеспечить снабжение армии и нормальную работу промышленных и иных объектов. Войска ВДВ участвовали в боевых действиях. Причем самым строгим наказанием для десантника было его отстранение от операции. Были, к сожалению, и случаи предательства. Как-то была получена информация, что группа советских военнослужащих вступила в сговор с душманами в Кабуле и намерена продать им радиостанцию и оружие. Силами отряда «Каскад» предателей задержали, обошлось без жертв. После этого случая я с консулом прибыл к командованию Витебской воздушно-десантной дивизии. В беседе ее командир и начальник штаба затронули вопрос о формировании частей ВДВ.

В десантные войска попадали прежде всего смелые и отчаянные ребята. Но случалось, что их отбирали из числа отбывших сроки в тюремных лагерях. Многие из них становились хорошими бойцами, но над некоторыми довлело их преступное прошлое.

Как-то поздно вечером дежурный вызвал меня в посольство. Афганский патруль задержал советского солдата. Это был щуплый и наивный паренек из Вологодской области, которого призвали четыре месяца назад и послали в Кабул в строительный батальон 40-й армии. На вопрос, как он оказался на улице в незнакомом городе, солдат рассказал, что его вытолкали за ворота старослужащие, предварительно избив. Они заставляли его стирать белье и обслуживать их. Целый месяц он терпел проделки «дедов*. Но, когда они стали склонять его к непотребному, солдат взбунтовался и был побит. Я позвонил дежурному по 40-й армии и сказал, что в посольстве находится солдат строительного батальона. Более двух часов я ждал посланца из штаба армии, после чего позвонил в комендатуру и объяснил ситуацию. Через 15 минут солдата отвезли на гауптвахту. Утром приехал капитан из штаба за солдатом, покинувшим свою часть. Пришлось его направить за солдатом в комендатуру. Как видим, «дедовщина» уже тогда не просто существовала, но и проникла в действующую армию.

О героических делах наших военных написано немало. Их подвиги оставляли надежду, что не все потеряно. Но бывало всякое.

В феврале 1980 года посол на самолете полетел в Термез с делегацией афганских руководителей во главе с вице-президентом Сар-вари на строительство моста через Амударью под Хайратоном. На вокзале увидели толпу полупьяных, заросших щетиной солдат, которые заполонили вокзал, требуя отправки в Ташкент. Это были солдаты наспех сформированных частей, которых призвали в Афганистан из запаса по мобплану. Сорокалетние резервисты-вояки хвастались своими «подвигами». Хорошо, что эти части дошли только до Пули-Хумри. Комендант города не мог образумить солдат и навести на вокзале порядок. С полковником МВД Бруком нам удалось утихомирить солдат в зале ожидания и объяснить им обстановку. Брук закрыл зал ожидания, выставив милицейскую охрану. Хорошо, что афганская делегация пробыла на вокзале 10 минут и не обратила внимания на беспорядки.

Не многим лучше было положение в Кабуле. Гауптвахта не пустовала, военная комендатура старалась наводить порядок, но обстановка тем не менее в городе не улучшалась, а становилась все тревожнее. Меня беспокоили сигналы о том, что душманы покупают оружие у советских военнослужащих, которое они припрятывали после гибели своих однополчан. Однажды мне позвонил из города мой доверенный человек и сообщил, что в микрорайоне он был свидетелем продажи двумя нашими солдатами пистолета Макарова. Это происходило недалеко от дежурной части военных советников. Наряд дежурной службы задержал «торговцев».

За пистолет давали 6—8 тысяч афгани, за автомат Калашникова 25 тысяч. Оружие было и у некоторых наших специалистов, не говоря уже о советниках КГБ и МВД. Приезжающие корреспонденты первым делом просили пистолеты. Были случаи, когда эти пистолеты стреляли, то ли нечаянно, то ли умышленно, иногда пропадали. Случалось, что люди стрелялись, применяли оружие в пьяных ссорах.

В мою бытность в Кабуле таких случаев было несколько. В это же время было совершено несколько терактов в отношении советских граждан, проживающих в Кабуле. По линии посольства были изданы соответствующие приказы, проведены совещания руководителей советских коллективов. Но этого было недостаточно. В погоне за дешевыми товарами, сиюминутной выгодой наши люди нарушали элементарные правила безопасности, появлялись в местах, где обеспечить ее было невозможно. Например, на так называемом Грязном рынке, куда ходить категорически запрещалось, была ранена чета геологов. Более серьезный случай произошел с советником представительства КГБ. Покупая товар, он не обратил внимания на террориста. Его заметил переводчик советника, помню его звали Павел, азербайджанец по национальности. Увидев, что террорист достал пистолет и наставил на советника, Павел выстрелил в афганца. Падая, смертельно раненный террорист успел выстрелить. Пуля попала советнику в ногу. Сотрудники Царандоя, прибывшие на место происшествия, не нашли в действиях советского переводчика каких-либо неправомерных действий. Руководство представительства долго не могло решить, что делать с Павлом — то ли награждать за мужественный поступок, спасший жизнь советника, то ли наказывать. Отправили на всякий случай в Союз. Через год он снова приехал в Кабул уже в качестве оперативного работника.

Аналогичный случай произошел с переводчиком А., спасшим жизнь партийного советника в Кандагаре.

Поведение переводчиков в сложных положениях часто определяло исход дела. Дари, на котором говорят афганцы, в Советском Союзе не очень популярный язык для обучения в вузах. В числе первых переводчиков часто выступали ребята из Таджикистана: таджикский язык близок к дари. В Кабул была направлена группа студентов Института стран Азии и Африки МГУ после третьего курса. Прямо со студенческой скамьи они попали в «горячую точку». Некоторые — в воинские части. Прибыл в Кабул и сын моего сослуживца по Пакистану Игорь Адамов. Начитанный, веселый парень, он очень нравился нашей семье. Моя дочь и Игорь подружились еще маленькими детьми в Карачи. Эта дружба продолжалась в Москве. Отец Игоря после Пакистана преподавал в Высшей школе КГБ, готовил диссертацию. Меня он просил присмотреть за сыном. Тот попал в группу переводчиков при афганском генеральном штабе. Ее составляли выпускники Военного института иностранных языков. Отец говорил мне:

— Пока ты в Кабуле, я за Игоря спокоен!

— Я не царь и бог. Может быть всякое. И где спокойнее — угадать трудно, — отвечал я.

Игоря я видел редко. Просто не было времени. Готовилась первая Пандшерская операция. Тогда уже заговорили о «пандшер-ском льве» Ахмад Шахе Масуде.

Игорь приехал к нам на виллу поздно, сказал, что будет участвовать в операции, находясь в ревервном батальоне афганского спецназа и заменяя раненого штатного переводчика. Мы проводили Игоря до машины, где его ждали ребята.

Пандшерская операция проходила «по плану», как обычно говорят военные.

Через три дня от советника военной разведки я узнал, что операция захлебнулась, погибли три человека. Об этом узнала моя жена, которая работала в резидентуре КГБ.

— Не кажется ли тебе, что Игорь в числе погибших? — спросила жена. — Узнай, кто погиб.

На следующий день меня попросили приехать в военный госпиталь, чтобы опознать труп советника, солдата-связиста и Игоря. На лице переводчика было несколько штыковых ран, в животе нашли болт. Болтами стреляли из самодельных винтовок. В представительстве КГБ мне сказали, что ведется расследование. Спецназовский батальон был послан на усмирение взбунтовавшегося афганского полка. Причиной бунта послужила информация от местных жителей, которые рассказали, что через кишлаки проходила советская разведрота, оскорбляла и грабила жителей. Полк отказался от участия в операции. Спецназ не смог их усмирить. В перестрелке были убиты наши советники. Трупы лежали в камнях три дня. Пришлось проводить спецоперацию.

Среди ночи раздался звонок из Москвы. Мать Игоря спросила:

— Это правда, что его пытали?

— Нет, — сказал я, ничего не говоря о штыковых ранах. — Его отвезут в Ташкент.

Как мать узнала о смерти сына, я не знаю. Тогда еще не разрешали хоронить в Москве. Отец Игоря перевелся в Минск, хотя перед этим они получили в Москве хорошую двухкомнатную квартиру. Игоря похоронили в Минске. В МГУ есть комната славы, там находятся его документы и вещи.

Отец Игоря долго судился с Министерством обороны, обвиняя военных в смерти сына. Конечно, это была ошибка — посылать в афганскую бойню студентов без всякой военной подготовки.

Звонков и просьб об устройстве сыновей в Кабуле на спокойные места было много, но угадать и назвать такие места было трудно.

Была у меня еще одна забота. В Москве я встречался с прежним послом Пузановым. Он сказал, что его внук Саша служит в 4-й танковой бригаде переводчиком при советнике. Никто в Афганистане, кроме меня и резидента ГРУ, не знал, что Саша его внук. Каких-то просьб Александр Михайлович не высказывал. Тогда 4-я танковая бригада исколесила весь Афганистан. Саша — вместе с ней. Однажды он позвонил из госпиталя, куда попал с гепатитом. Эта болезнь стала популярной. Солдаты пытались заболеть ею, так как заболевшего немедленно отправляли на родину и он попадал под демобилизацию. Такие смельчаки меняли стакан мочи больного гепатитом на стакан водки. Естественно, заразившись, они оказывались дома. Военное командование в конце концов догадалось и изменило порядок. После лечения в Ташкенте потерпевший возвращался в свою часть в Афганистане.

Саша же попросил оставить его в Кабуле для лечения и ничего не говорить деду о болезни. Выполнить его просьбу я не мог. Правила были строгие. Позвонил в Москву.

— Немедленно отправляйте его в Ташкент, — сказал Пузанов.

Через месяц я снова услышал по телефону голос Саши: «Я в Кабуле, хочу попасть в 4-ю бригаду*.

Саша был хорошим переводчиком и олицетворял собой лучших из них. Совершенствуя язык, пройдя трудную школу войны, многие переводчики стали настоящими людьми, из них кадровики КГБ и ГРУ подбирали будущих разведчиков.

Вопросы безопасности советских граждан, которые, несмотря на сложность обстановки, продолжали выполнять свой интернациональный долг, помогая афганцам каждый по-своему строить новую жизнь, постоянно находились в поле нашего зрения. Считалось, что временные трудности будут преодолены и настанут лучшие времена. На встречах с руководителями коллективов постоянно звучали слова «бдительность» и «дисциплина».

К сожалению, они нарушались не только рядовыми советскими гражданами, но и опытными руководителями. Трагический случай произошел с заслуженным геологом СССР Евгением Михайловичем Охримюком, бывшим в свое время помощником Председателя Совета Министров. В Афганистане Охримюк пробыл четыре с лишним года. Ветеран Великой Отечественной войны, бывший разведчик, 66-летний Охримюк пользовался заслуженным авторитетом. Его часто приглашали в клуб для вручения наград солдатам. Одетый в костюм с многочисленными орденами и медалями, он производил эффектное впечатление. Я часто встречался с ним, обсуждал вопросы безопасности геологических групп и партий. Охримюк был старшим штаба по обеспечению безопасности советских специалистов, проживающих в одном из районов Кабула. Однажды, когда он нарушил одно из элементарных правил — никогда не выезжать в город без сопровождения, его среди бела дня похитили. Отпустив вооруженного переводчика в библиотеку, Охримюк поехал домой. По дороге шофер-афганец связал его и увез за 80 км от Кабула, на границу с Пакистаном. Выяснилось, что у шофера там жил брат — подполковник афганской армии, который дезертировал туда после Апрельской революции. За несколько дней до похищения Охримюка шофер ездил к брату. Оперработник резидентуры, числившийся помощником геолога, знал об этом, но должного внимания личности шофера не придал. Начались поиски Охримюка. Командование 40-й армии помогло найти автомашину, на которой он был похищен. К розыску были подключены афганская контрразведка и специальное подразделение ХАД. Из Москвы звонили ежедневно.

Контрразведка ДРА выяснила, что Охримюка похитили боевики Исламской партии Афганистана (ИПА), возглавляемой Ю. Ха-лесом. О нем было известно, что родился в 1920 году, по национальности пуштун, был учителем, духовным авторитетом в зоне расселения пуштунских племен, писал стихи. Обосновавшись в Кабуле, он организовал фундаменталистскую группу своих последователей «Тавабин», настроенных крайне шовинистически и нацеленных на террор и диверсии. Отряды Ю. Халеса действовали в разных провинциях Афганистана. Именно их оснастили из-за рубежа английскими зенитными ракетами «Блоупайп».

Спецслужбы ДРА арестовали более тридцати ближайших родственников Халеса, в том числе его братьев и детей. Через посредников спецслужбы узнали, что Халес хочет обменять Охримюка на своего старшего сына, который во времена Дауда участвовал в молодежной организации «Братья-мусульмане». Он был расстрелян в тюрьме, но Халес об этом не знал. Была предпринята попытка освободить Охримюка силами спецназа Пакистана (похитители успели увезти геолога в зону свободных племен на территорию этой страны). Через Красный Крест в Швейцарии был установлен контакт с моджахедами. Делегация МОКК вела с ними переговоры об освобождении советских военнопленных (их в то время насчитывалось более 20).

Установить связь с Охримюком помог советник МВД ДРА А.С. Клюшников через задержанного контрабандиста — знакомого Халеса — за обещанную большую сумму денег. Контрабандист согласился установить контакт с геологом. Он привез три письма Охримюка — Л.И. Брежневу, послу Ф.А. Табееву и жене.

В письме к жене Охримюк прислал фотографию, на которой снят в афганской одежде и указывает на карте у ног место, где он находится. Охримюк просил жену следовать моим советам и рекомендациям, жаловался на плохое здоровье. Афганские спецслужбы под нашей опекой пытались освободить Охримюка, но безуспешно. В пакистанской газете появилась заметка, что советский геолог расстрелян за отказ властей ДРА освободить 50 моджахедов, находящихся в тюрьмах...

Бандитские выступления против режима Бабрака Кармаля росли с каждым днем, увеличилось число жертв. В афганском правительстве появились разногласия, которые мешали решению поставленных задач по нормализации обстановки в стране. Бывшие активные сторонники Бабрака Кармаля (Ватанджар, Гулябзой, Вакиль и др.) выступали против его политики. Набирал силу и влияние Над-жибулла. Сарвари был отправлен послом в Монголию. В Москве было решено провести с недовольными профилактическую беседу. На специальном самолете было поручено доставить их в Москву.

Росло недовольство среди молодежи, направленное против нашего присутствия в стране. Под крики «Аллах акбар!» люди выходили на улицы. Выступления поддерживались боевиками-моджа-хедами, которые открывали стрельбу. Ответный огонь афганских солдат усугублял обстановку. Скоро мне довелось оказаться в подобной ситуации. Утром мы на трех машинах повезли на Кабульский аэродром диппочту и груз. Нас сопровождали пограничники. В городе было спокойно. Из аэропорта мы захватили с собой корреспондента и писателя А. Проханова. В центре города услышали выстрелы и увидели скопление людей. Около гостиницы «Кабул» я заметил своего хорошего приятеля Рахима, брата министра финансов ДРА Вакиля. Рахим предупредил, что через центр ехать опасно, лучше следовать в посольство в объезд, мимо политехнического института. Наши машины скоро попали в толпу демонстрантов. Увидев дипломатические номера, они пытались остановить машины, бросали камни, даже большое бревно. Шофер Г. Ефрюшкин вовремя среагировал, отвернул машину. Около политехнического института разворачивался мотострелковый взвод. Началась перестрелка. Командир взвода, узнав, кто мы, хотел выделить БТР, чтобы сопроводить нас в посольство. По рации он связался с комбатом, но не получил разрешения. Нас укрыли в бронемашине. Демонстранты остановились, заметив, что солдаты с БТР направили в их сторону пулеметы. Институт обстреливался с ближайших высот. Через пустырь толпа устремилась к находящемуся недалеко от института хлебозаводу.

Наблюдая такое развитие событий, я предложил своим сотрудникам оставить автомашины и перебраться в институт, чтобы в случае необходимости организовать его оборону. Нас сопровождали четыре пограничника с оружием, да и мы были вооружены. Наше появление в корпусах института приободрило преподавателей и проживающих в жилых корпусах женщин. В кабинете советника политехнического института, где был телефон, собрались мужчины из группы самообороны. Выяснилось, что и на соседнем хлебозаводе, куда направилась толпа, очень слабая охрана, вооруженная лишь пистолетами. Я связ&лся с посольством и доложил обстановку. Дежурный представительства КГБ передал, что в генштабе знают об этом и предпринимают меры.

Спустя некоторое время над хлебозаводом появились вертолеты, а над политехническим институтом на низкой высоте с грохотом пролетели истребители.

Через некоторое время стрельба прекратилась. Из посольства позвонил Б.С. и сказал, что за нами послали два БТРа. «Захвати, пожалуйста, врача Раису Петровну в посольство!» — попросил он. После возвращения в Москву Раиса Петровна стала его женой.

Когда мы прибыли в посольство, там уже находились семьи советников и сотрудников, проживавших на виллах в городе. Работал оперативный штаб. Советник МВД по вопросам общественной безопасности по ВЧ связи докладывал в Москву об обстановке в Кабуле, просил прислать ближайшими самолетами несколько пожарных машин для разгона демонстрантов.

Вечером позвонили из гостиницы «Кабул», где разместили прибывшую из СССР делегацию работников культуры, просили обеспечить охрану. Пришлось ехать туда на двух БТРах в сопровождении спецназа. Оказалось, что утром в перестрелке был смертельно ранен работник аппарата экономсоветника, который встречал специалистов в аэропорту и пытался проехать через толпу демонстрантов в центре города. Там же была остановлена машина польского вице-консула. Его приняли за «шурави» и сильно побили.

Беспорядки в городе продолжались и на следующий день. В толпе было много молодежи. Девушки криками возбуждали и подбивали парней к агрессивным действиям. Приняв дополнительные меры безопасности, мы не стали отменять назначенный прием в честь Дня Советской Армии.

Было много афганских офицеров. При входе в посольство всех гостей просили оставить у дежурного оружие. Сотрудник оперативно-технической службы резидентуры специальной техникой проверял всех гостей на наличие оружия.

Все были возбуждены, так как в городе не прекращалась стрельба. Часть гостей с Бабраком Кармалем уехали в сопровождении охраны и бойцов «Каскада». Возвратившись, ребята рассказали, что ехали через город в сложной обстановке с риском для безопасности сопровождаемых лиц.

Беспорядки продолжались несколько дней. Посольство и другие учреждения на территории совгородка охранялись по усиленному варианту. К ночной стрельбе все уже привыкли. Иногда афганская охрана открывала огонь по несуществующим целям. Мы шутили: «Так охрана бодрствует, чтобы не заснуть».

Уезжая в командировки, я оставлял жене пистолет и пару газовых гранат-«вонючек». Хорошей охраной для нее была овчарка — кобель по кличке Чарли. Щенком я привез его с заставы. Он чувствовал афганцев за километр и очень не любил их. Дрессировал его пограничник — латыш, который очень полюбил его и просил отдать ему после демобилизации.

По настоянию посла на территории городка был поставлен электрогенератор повышенной мощности. Он обеспечивал электроэнергией как сам комплекс зданий посольства, так и близлежащие виллы. Было много хлопот у МВД с охраной линий электропередачи, обеспечивающих город электроэнергией. Душманы часто подрывали опоры, и город оставался без света. Шла настоящая минная война. Однажды мощный взрыв прогремел в кинотеатре около министерства финансов. Были убитые и раненые.

Через день самодельное взрывное устройство я обнаружил в Доме книги, находившемся в многолюдном месте около площади Пуштунистан. Перед официальным открытием я приехал в Дом книги, чтобы проверить, как афганцы обеспечивают его охрану. Обходя помещение, я заметил около витрины странный сверток, из которого торчал бикфордов шнур. Афганцы вызвали саперов, оцепили дом. Осторожно взяв сверток, я отнес его в сторону и передал капитану Царандоя. Милиционеры увезли устройство за город и взорвали. Такое же взрывное самодельное устройство взорвалось в университете Кабула.

Много хлопот доставляли корреспонденты, которые наездами часто бывали в Афганистане. В основном это были дисциплинированные и ответственные товарищи. Я понимал, что это их работа, и просил выполнять мои требования по вопросам безопасности. Но случалось, что они проявляли беспечность.

Довольно банальный эпизод произошел с корреспондентами корпункта ТАСС накануне 1982 года. Получив задание подготовить материалы о «защитниках революции», журналисты отправились в местечко Патман, которое оборонял небольшой отряд добровольцев и рота афганского Царандоя. О поездке они никому ничего не сказали. Рано утром в пятницу, попив пива в гостинице «Интерконтиненталь», они отправились на корпунктовской машине в Патман. Афганские солдаты на блокпосту при выезде из города не обратили на них должного внимания. По дороге в Пагман есть небольшое красивое озеро, которое полюбилось нашим солдатам. Душманы организовали там свой скрытый пост. Попивая утренний чай, они увидели «Жигули» с дипномером и бросились догонять их на грузовике. К счастью, журналистам удалось оторваться от преследователей. •

Начальник службы безопасности МВД ДРА по телефону спросил: «Есть ли в Кабуле чехословацкие корреспонденты, которые собирались в Пагман?» «Насколько я знаю — таких нет», — ответил я. Спустя некоторое время из МВД снова позвонили. Оказалось, что это журналисты ТАСС.

— Пусть немедленно звонят в корпункт, обеспечьте их безопасность! — попросил я.

— Это будет трудно сделать, — ответил командующий Царан-доя. — К Пагману подтягиваются душманы из соседней провинции!

Понимая, что небольшому отряду «защитников революции» и солдат Царандоя Пагман не отстоять, я с ведома посла запросил помощи у нашего армейского командования. Для вылета в Пагман подготовили вертолеты для вызволения журналистов, но всю ночь и утром шел снег. Пришлось просить помощи в МВД ДРА. Начальник службы безопасности успокоил меня, сказав, что в Пагман пойдет танковая рота, которая доставит туда подкрепление и продукты.

На блокпосту около Кабула я встретил танковую колонну. Из БТРов выпрыгнули взволнованные и испуганные горе-корреспонденты. За рулем «Жигулей» сидел командир роты, который, улыбаясь, передал мне ключи от машины.

Посол Табеев на следующий день поставил перед заведующим корпункта ТАСС Ю. Волковым и мной вопрос: «Что делать с нарушителями? Придется откомандировать!»

Тогда Волков взмолился, так как оставался один без журналистов. Решили отправить в Союз только одного из корреспондентов, который был инициатором поездки в Пагман.

Ситуации, связанные с безопасностью советской колонии в ДРА, требовали каждодневной заботы посольства. Рабочий день офицера безопасности начинался с беседы с послом. Обсуждался прошедший день и события, связанные с ним. Намечались текущие задачи. В большой колонии (к этому времени более 7 тысяч человек) всегда что-нибудь случалось. Мне часто приходилось решать вопросы, не входившие в мою компетенцию, а бывшие прерогативой резидента КГБ или ГРУ.

Часто к послу за помощью по вопросам обеспечения безопасности обращались представители дружественных стран: чехи, поляки, венгры, кубинцы и др. Некоторым по указанию посла я передал из своих арсеналов оружие, помогал обеспечивать безопасность их посольств. Меня часто приглашали на дипломатические приемы в числе других дипломатов. Получалось так, что без моего согласия на приемы никто не ходил.

Тем временем обстановка в стране осложнялась. Племенной уклад афганских провинций и их обычаи не учитывались в мероприятиях правительства. Наши знатоки ислама не могли существенно помочь в изменении ситуации. Простые афганцы поверили в революцию в апреле 1978 года, хотя в далеких провинциях не знали толком, что произошло в Кабуле. Заявления правительства о земельной и водной реформах возродили у крестьян веру, что они получат то, что им обещал Дауд еще в 1973 году, потом Амин, боровшийся с муллами. Но доверия к новому правительству не было, поскольку оно пришло к власти на штыках чужеземцев. Историческая ненависть к интервентам и объявленная священная война с неверными объединили афганский народ. Эти настроения использовали лидеры различных партий, окопавшиеся в Пакистане и зоне свободных племен. В созданные там центры подготовки вербовались беженцы из Афганистана, число которых катастрофически росло и к 1982 году насчитывало более трех миллионов. Моджахеды свято верили в правоту своей борьбы. У убитых находили амулеты, на которых было написано, что он умер за ислам и ему открыта дорога в рай. В центрах подготовки оказалось немало военных, которые бежали туда после апреля 1978 года. Появились там и иностранные инструкторы. Оружие поступало из Пакистана.

Вернувшись из Афганистана, я читал в материалах Института стратегических исследований США, каким образом американцы снабжали моджахедов оружием. США после ухудшения отношений Советского Союза с Египтом и перевооружения его армии предложило правительству Мубарака передать советское оружие Пакистану. Оттуда оно поступало моджахедам. Боеприпасами они обеспечивали себя за счет 40-й армии, нападая на склады и транспортные колонны.

До 1978 года афганцы верили в добрые чувства советских людей — «шурави», любили и уважали их. После декабря 1979 года и ввода войск они увидели в нас чужеземцев, посягнувших на их веру и независимость. Афганцы забыли все доброе, что мы делали для них. Они охотно принимали помощь чужеземцев, но при этом всегда хотели сохранить свою самобытность и независимость.

Многочисленный советский аппарат советников не мог изменить древние устои афганского общества. Слепо следуя идеалам интернационализма и перенося свой опыт со всеми его изъянами и ошибками на афганскую землю, они забывали одно: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят».

Все усилия посольства, представительств ГРУ, КГБ и МВД, резидентуры, советнического аппарата были направлены к одной цели — укрепить НДПА, создать боеспособную армию и правоохранительные органы, обеспечить экономические предпосылки для построения нового общества. Москва сделала ставку на Бабрака Кармаля и его команду, к сожалению, не уделяя внимания другим прогрессивным силам и движениям, которые в это время существовали в Афганистане. Наиболее влиятельной тогда была Рабочая организация трудящихся Афганистана (РОТА). Она родилась на севере страны, в провинциях, прилегающих к нашим республикам Средней Азии. Ее основу составляли таджики и узбеки. В отрядах моджахедов они боролись за независимость страны против советских «оккупантов». Известным командиром в северных провинциях ДРА был Ахмад Шах Масуд.

После смерти лидера РОТА Бадахши секретарем партии стал Усмани, наполовину таджик, его родственники жили в Душанбе. В РОТА он возглавлял контрразведывательный отдел. Во времена бесчинств Амина меня познакомил с ним мой хороший товарищ Ю. Самарин. Я помог Усмани покинуть Кабул и уехать в Душанбе. После декабря 1979 года он вернулся в Кабул и наши контакты возобновились. Усмани находился на полулегальном положении и знал о негативном отношении Бабрака Кармаля к РОТА. На встречах он передал мне программные документы партии и просил о помощи. Документы РОТА были отправлены в Центр, в том числе по линии советского посольства в ЦК КПСС.

Ответа Москвы об отношении к этой организации я так и не дождался. Усмани был готов передать нам списки всех боевиков, которые выступают в отрядах моджахедов, при условии, что о них не узнает Наджибулла (министр госбезопасности). Бабрак Кармаль догадывался о наших конспиративных встречах с представителем РОТА и насмешливо спрашивал: «Зачем вам этот запасной гарнитур?» Только значительно позднее я узнал, что РОТА была легализована, а Усмани стал министром юстиции.

Деятельность офицера безопасности в Афганистане оказалась весьма многогранной. Порой она выходила за рамки должностных обязанностей. Не было никаких инструкций, регламентирующих круг моих задач. Одновременно я был сотрудником внешней разведки и подчинялся резиденту. После организации в Афганистане представительства КГБ мое положение осложнилось. Соподчиненность резидентуры и представительства долго не решалась в Центре. Это не способствовало делу. Часто одна и та же информация шла по двум каналам, а источником ее являлся один и тот же человек. Элемент конкуренции существовал между оперативными работниками резидентуры и советниками КГБ.

Многое решали личные отношения офицера безопасности с резидентом. У меня сложились с самого начала командировки хорошие отношения с резидентом Вилиором Гавриловичем Осадчим. Большую помощь мне оказывали руководители представительства КГБ Л.П. Богданов, В.А. Чучукин и В.Н. Спольников.

Когда В.Г. Осадчий стал советником Бабрака Кармаля, резидентом в Кабуле назначили В.Г. Гаврилина, ранее уже бывавшего в Афганистане. Отношения с ним у меня складывались сложнее. Часто наши оценки по одному и тому же вопросу не совпадали. Приходилось обращаться к генералу В.Н. Спольникову, как старшему воинскому начальнику.

Одной из причин натянутых отношений с резидентом стала конфликтная ситуация с оперработником И. В партком поступило заявление от специалистов о том, что он замешан в спекулятивных махинациях. Я забрал это заявление и провел проверку. Факты подтвердились. Оказалось, что И. имел счет на фирме «Акая» в Гонконге. Обо всем я доложил резиденту В.Г. Осадчему. Мы решили, учитывая молодость И., в Центр о его поступке не сообщать, а ограничиться профилактической беседой. Ему была запрещена всякая коммерческая деятельность, и он некоторое время не высовывался. Но затем он установил личные отношения с послом, заинтриговав его своими знаниями иностранной радиотехники.

Причиной разногласий с В.Г. Гаврилиным явился другой случай с тем же И. Он жил недалеко от посольства, на вилле, расположенной рядом с домом корреспондента «Известий» М. Рашидова и советника ООН В. Прокофьева. М. Рашидов в связи с отъездом пригласил меня с женой на ужин.

Вечером я подъехал к вилле И. и зашел к нему, чтобы уточнить, в каком доме живет Рашидов. На мой стук в дверь никто не отозвался. Опасаясь, что могло произойти что-то худое, я прошел в гостиную: на диване сидели банкир Нур и оперработник И., пересчитывая валюту в долларах, купленную за афгани. Удивление на лице И. сменилось испугом. Незадолго до этого министерство финансов ДРА приостановило все операции с обменом афгани на доллары. Советским гражданам были категорически запрещены контакты с Нуром, которого афганские спецслужбы подозревали в финансовых махинациях.

На следующее утро я сообщил резиденту В.Г. Гаврилину о связи И. с Нуром и его валютных операциях. Гаврилин пытался защитить оперработника. Мне ничего не оставалось, как заявить резиденту, что об этом случае я обязан сообщить старшему воинскому начальнику генералу Спольникову. Сам виновник резиденту о происшедшем не доложил. Оказалось, что встреча Нура с оперработником И. не случайна. Афганская контрразведка подозревала банкира в связях с ЦРУ. На виллу оперработника он пришел после встречи с американским разведчиком. Служба наружного наблюдения ХАД была в недоумении, так как привела Нура к дому советского гражданина. Не исключено, что афганцу было поручено вести разработку оперработника. Срок командировки И. заканчивался через несколько месяцев. Было решено отправить его в Союз. Это решение не устраивало Гаврилина, который, оказывается, обещал кому-то в Москве продлить командировку И. еще на год.

Подобные коллизии возникали и по другим вопросам, если не совпадали мнения. Как правило, принимать окончательное решение должен был посол или представитель КГБ, которому после решения Центра была подчинена резидентура, а должность офицера безопасности переведена в штат представительства.

Я упоминаю об этих эпизодах не только из-за организационных сбоев в деятельности внешней разведки и службы безопасности, но и в связи с проникновением моральной нечистоплотности, бацилл стяжательства в элитные ряды наших сотрудников. Потом случались и факты прямого предательства...

Моя командировка закончилась в мае 1982 года. За пять лет, проведенных в Афганистане, я многое повидал, застал феодальный строй, видел результаты многолетней советской помощи в развитии страны. Как все советские граждане, я пытался помочь афганцам достичь процветания и более достойной жизни. Апрельская революция 1978 года и последующая эйфория давали надежду, что наша помощь пойдет на пользу, сбудутся чаяния и надежды демократических сил афганского народа. Этого не произошло. Радость и боль смешались воедино. Долго еще мне виделись афганские сны и звучали выстрелы в ушах...

Две последние недели я прощался с Кабулом, афганскими друзьями и знакомыми иностранными дипломатами. На одном из приемов офицер безопасности посольства США сказал на прощание слова, которые я не могу забыть:

— Вы не победите в Афганистане, как мы не смогли этого сделать во Вьетнаме. Нам нужно было там уничтожить джунгли, а вам в Афганистане превратить горы в песок...

По словам военных, Амин просил предоставить ему вакуумные бомбы для разрушения в горах складов с вооружением и газы для выкуривания душманов из каризов и пещер. Наше правительство в этих просьбах ему отказало. Мы хотели сохранить жизненно важные объекты, построенные афганским народом с помощью советских специалистов. Афганистан был нужен Советскому Союзу не только как стратегически важное «южное подбрюшье», но и как богатая природными ресурсами страна. Наши геологи открыли уникальные месторождения меди в Айнаке (50 км от Кабула).

Здесь начались работы по строительству шахт. На границе с Пакистаном, южнее Кандагара, был найден уран. Правительство Дауда, нарушив рекомендации ООН, допустило утечку информации об этом месторождении. Сразу же появились иностранные фирмы, желающие прибрать его к рукам. Лазурит Бадахшана американские туристы уносили в рюкзаках...

Побывав во многих провинциях Афганистана и на объектах советско-афганского сотрудничества, я понимал, как много мы сделали для этой страны.

К сожалению, в те времена ограниченный контингент советских войск, да и вся советская дипломатия не смогли разобраться в противоречиях афганской действительности, противопоставили себе оппозиционные группировки моджахедов: и Ахмад Шаха Масуда, и Рабани, и Хекматиара, и других афганских лидеров. А после вывода 40-й армии бросили на произвол судьбы дееспособный режим Наджибуллы...

И свершилось то, что свершилось, когда обстановка в стране вышла из-под контроля, в том числе и для Вашингтона, который разыгрывал в Афганистане «исламскую карту», что обернулось для Америки трагедией 11 сентября 2001 года.

Американская администрация всегда понимала важность этого региона, учитывая близость Афганистана и Пакистана к советским границам. Во время афганской войны моджахедов с советскими войсками американцы, не скупясь, помогали им оружием и деньгами. На американские деньги вербовались и готовились отряды моджахедов, на них же взращивался Талибан, свержение режима которого потом обошлось в десятки миллиардов долларов в рамках «антитеррористической операции», поддержанной Россией.

Используя борьбу с терроризмом, США стремятся к достижению своих давних целей — им нужна Средняя Азия. Развал Советского Союза помог им в осуществлении заветной цели. Под предлогом борьбы с терроризмом США сделают все, чтобы не уйти из этого региона, богатого нефтью, газом, минералами, человеческими ресурсами. Они очень берегут свои недра и запасы сырья...

Многое разрушено и уничтожено в Афганистане, но я думаю, что в сердцах афганцев остались уважение и вера в своего северного соседа, произошла переоценка ценностей, и дружба между нашими народами восстановится, как это было до декабря 1979 года.

АЛ. Андогский. Вместо пролога. Военно-географическое исследование

Андогский АЛ., Дроздов ЮЛ., Курилов ВЛ., Бахтурин СТ. АФГАН, СНОВА АФГАН...

Редактор ВЛ. Амельченко Художественный редактор ЕЛ. Поляков Технический редактор МЛ. Федорова Корректор ГЛ. Казнина Компьютерная верстка Н.В. Зизина

Сдано в набор 21.05.02. Подписано в печать 20.08.02. Формат 60x88/16. Гарнитура школьная. Печать офсетная. Бумага офсетная.

Печ. л. 23 + вкл 1 печ. л. Уел. печ. л. 23,52. Уч. илл. л. 25,68. _Изд. № с/02/417. Тираж 5000 экз. Зак. 9459_

Воениздат, 123308, Москва, ул. Зорге, д. 1.

Отпечатано с готовых диапозитивов на Книжной фабрике Ne 1 МПТР России.

144003, г. Электросталь Московской обл., ул. Тевосяна, 25.

Вспомни, товарищ, Афганистан,

Зарево пожарищ, крики мусульман, Грохот автоматов, взрывы за рекой. Вспомни, товарищ, вспомни, дорогой...

Дипломаты мы не по призванию,

Нам милей братишка-автомат,

Четкие команды-приказанья —

И в кармане парочка гранат.

Помните же, братья-мусульмане,

Ваша сила в том, что мы за ВАС.

И не надо лишних трепыханий —

В бой ходить нам не в последний раз...

Вывод подразделений 40-й армии из Афганистана

1

В начале 1918 г. академия была эвакуирована в Екатеринбург, затем в Казань, где ее личный состав перешел в армию адмирала А.В. Колчака, после разгрома которой академия переехала на остров Русский (под Владивостоком) и прекратила существование в 1921 г.

(обратно)

2

Граница эта явилась результатом договора, заключенного с афганским эмиром посольства сэра Мортимера Дюранда.

(обратно)

3

Рупия = около 60 копеек.

(обратно)

4

Андропов Юрий Владимирович (1914—1984) — Генеральный секретарь Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза, Председатель Президиума Верховного Совета СССР (с 1983 г.). С 1940-го 1-й секретарь Центрального комитета ЛКСМ Карелии. В годы Великой Отечественной войны один из организаторов партизанского движения в Карелии. С 1947-го 2-й секретарь Центрального комитета Коммунистической партии Карелии. В 1951—1952 гг. в Центральном комитете Коммунистической партии Советского Союза. В 1953—1957 гг. посол СССР в Венгрии; способствовал вводу советских войск в Венгрию (1956 г.). С 1957 г. заведующий отделом Центрального комитета партии. В 1962—1967 гг. и с мая 1982 г. секретарь Центрального комитета. Член Политбюро с 1973 г. (кандидат с 1967 г.). В 1967—1982 гг. председатель КГБ, генерал армии (1976 г.). (Прим. ред.).

(обратно)

5

Крючков Владимир Александрович (род. в 1924 г.) — политический и государственный деятель, генерал армии (1988 г.). С 1967 г. в КГБ, в 1974—1988 гг. начальник ПГУ. С 1978 г. зам. председателя КГБ. В 1988—1991 гг. председатель КГБ. Член Политбюро в 1989—1990 гг.

(обратно)

6

Бжезинский (Brzezincki) Збигнев (род. в 1928 г.) — американский социолог, государственный деятель. В 1977—1981 гг. помощник президента Дж. Картера по национальной безопасности. Выдвинул теорию вступления американского общества в так называемую технотронную эру — постиндустриальное общество. В своих работах подверг резкой критике коммунизм. (Прим, ред.)

(обратно)

7

Ляховский А.А. (род. в 1946 г.) — генерал-майор, окончил Бакинское высшее общевойсковое училище. Военную академию имени М.В. Фрунзе и Академию Генерального штаба. На завершающем этапе пребывания советских войск в Афганистане (1987—1989 гг.) работал в cqpraee оперативной группы Министерства обороны СССР в Республике Афганистан, являясь ближайшим помощником первого заместителя начальника Генерального штаба генерала армии В.И. Варенникова.

(обратно)

8

Хафизулла Амин (1927—1979), государственный деятель Республики Афганистан. Выходец из небольшого пуштунского племени харатаев, родился в местечке Патман, в семье служащего. Рано потеряв отца, воспитывался старшим братом. Окончил высшее педагогическое училище и научный факультет Кабульского университета. Работал преподавателем. В 1957 г. выехал в США, где получил степень магистра. После возвращения в Афганистан некоторое время преподавал, был директором высшего педагогического училища, заведующим отделом начального образования министерства просвещения. В 1962 г. вновь выехал в США. К этому времени относится и начало его активной политической деятельности. В 1963 г. избран председателем федерации афганских студентов в США, за свою деятельность в ней незадолго до окончания работы над диссертацией выслан из США.

После возвращения в Афганистан (1965) установил тесную связь с Н.М. Тараки. Во время раскола НДПА твердо поддерживал Тараки, завоевывая его личные симпатии, стал ближайшим соратником. В 1967 г. введен в состав ЦК НДПА «Хальк». В 1969 г. избран депутатом нижней палаты парламента. Резко критиковал королевский режим. После прихода к власти М. Дауда полностью переключился на организационно-партийную работу. Летом 1977 г. избран членом объединенного ЦК НДПА, одновременно руководил хальковской военной организацией НДПА в армии (после объединения партии военные организации «Хальк» и «Парчам» действовали раздельно). В апреле 1978 г. после ареста руководителей НДПА возглавил непосредственную подготовку к вооруженному выступлению армии против режима М. Дауда.

После прихода к власти НДПА назначен заместителем премьер-министра и министром иностранных дел ДРА. Постепенно сосредоточил в своих руках практическую работу по организационно-партийному и государственному строительству, полностью установил контроль над деятельностью органов безопасности.Возвышению его способствовало неограниченное доверие со стороны Тараки. Используя свое влияние, он привлек в НДПА и госаппарат лично преданных ему людей, родственников. Впоследствии ими был устранен от власти и убит Тараки.

(обратно)

9

Речь идет о супруге посла Александра Михайловича Пузанова — бывшего председателя Совета Министров РСФСР, впоследствии посла в Корее, Болгарии, Югославии. По воспоминаниям сотрудников посольства, вела она себя еще более недостойно, чем в описываемых эпизодах. Их дочь была директором упоминаемой школы при посольстве.

С 26 ноября 1978 г. Пузанова на этом посту заменил Табеев Фикриат Ахмеджа-нович (Прим. ред.).

(обратно)

10

Бабрак Кармаль (род. в 1929 г.) — государственный деятель Афганистана. Родился в местечке Камари близ Кабула. По национальности — пуштун. Выходец из семьи военного. Его отец при королевском режиме возглавлял финансовое управление министерства обороны.

В связи с частыми переездами отца воспитывался в смешанной таджико-пуштунской семье врача Керамуддина Какара, где и познакомился с женой последнего Анахитой Ротебзад, ставшей впоследствии видной деятельницей НДПА.

В 1952 г. окончил юридический факультет Кабульского университета. В 1953 г. за организацию студенческих демонстраций был арестован и около трех лет находился в тюрьме. В 1957—1959 гг. служил в армии. В 1960—1964 гг. работал в министерствах просвещения и планирования. Один из основателей НДПА. В 1967 г. после раскола НДПА возглавил партийную группировку «Парчам*. С июня 1977-го являлся заместителем генерального секретаря ЦК НДПА. В апреле 1978 г. стал заместителем председателя революционного совета и премьер-министра ДРА. В мае 1978 г. направлен послом ДРА в Чехословакию. В августе снят со всех занимаемых постов. Опасаясь расправы, в Афганистан не вернулся, остался жить в ЧССР.

(обратно)

Оглавление

ВОЕННО-ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ АФГАНИСТАНА

  Глава 1. Относительное положение Афганистана и значение его в борьбе России с Англией

  Глава 2. Физический очерк

  Глава 3. Население Афганистана

  Глава 4. Средства Афганистана

  Глава 5. Политическое и военное устройство

«ШТОРМ-333»

  Глава 1. Афганская командировка

  Глава 2. Штурм дворца Тадж-Бек

  ВАЛЕРИЙ КУРИЛОВ

МЫ БЫЛИ ПЕРВЫМИ

  От автора

  Глава 1. Хмурым октябрьским утром...

  Глава 2. Секретный объект КГБ...

  Глава 3. Жили мы в деревянном двухэтажном особняке...

  Глава 4. Нас стали готовить к парашютным прыжкам...

  Глава 5. Мы возвращались в Балашиху...

  Глава 6. Сейчас уже и не установить...

  Глава 7. Как только сошел снег...

  Глава 8. В поведении руководства КУОСа появились какие-то странности...

  Глава 9. Поползли слухи...

  Глава 10. В день вылета...

  Глава 11. Снижаясь, самолет совершал бесконечное множество кругов...

  Глава 12. А потом медленно потянулись дни...

  Глава 13. А жизнь шла своим чередом...

  Глава 14. Возвратимся в середину июля 1979 года...

  Глава 15. Часть наших ребят переехала...

  Глава 16. Однажды мы выехали на рекогносцировку...

  Глава 17. Почему стрельба? Переворот?..

  Глава 18. К утру все было кончено...

  Глава 19. На волю, в пампасы...

  Глава 20. Ворота открылись...

  Глава 21. Занятия начались...

  Глава 22. С переездом на виллу...

  Глава 23. Все шло своим ходом...

  Глава 24. На местном политическом горизонте...

  Глава 25. Меры по предотвращению теракта...

  Глава 26. Долматов на стрельбы не ездил...

  Глава 27. Обстановка в Кабуле все более осложнялась...

  Глава 28. Только позже мы узнали....

  Глава 29. И вместе с тем все уже давно изменилось...

  Глава 30. Руки у Амина были развязаны...

  Глава 31. В это время к нам на виллу приехали...

  Глава 32. Все было готово...

  Глава 33. В родном городке...

  Глава 34. Однажды утром...

  Глава 35. На следующий день вечером...

  Глава 36. Началась наша жизнь в Ваграме...

  Глава 37. Когда я в очередной раз...

  Глава 38. Всем было совершенно ясно...

  Глава 39. Первым делом...

  Глава 40. Стал пополняться наш «генеральский корпус»...

  Глава 41. В посольской школе...

  Глава 42. И вот наступил этот день...

  Глава 43. Группа наших ребят...

  Глава 44. А в это время...

  Глава 45. Вот тут меня настигла...

  Глава 46. Нас привезли обратно...

  Глава 47. На первом этаже...

  Глава 48. В 10 часов утра...

  СЕРГЕЙ БАХТУРИН

ТАК ЭТО БЫЛО... Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg