«Коррумпированный Петербург»

Андрей Константинов Коррумпированный Петербург (документальные очерки).

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Взятка уничтожает преграды и сокращает расстояния, она делает сердце чиновника доступным для обывательских невзгод».

М.Е. Салтыков-Щедрин

Идея этой книги, которую вы, уважаемый читатель, держите в своих руках, поначалу была встречена с сомнением даже некоторыми нашими коллегами. «Коррумпированный Петербург? – переспрашивали они. – А заслуживает ли наш город столь категоричного и жесткого поименования? Патриотично ли, – говорили нам, – выставлять его в таком свете в ту пору, когда все мы просто обязаны быть заинтересованными в благоприятном имидже северной столицы, способном привлечь к ней то внимание влиятельных деловых кругов, что поможет Петербургу возродиться в качестве ведущего экономического и культурного центра России?»

«Несвоевременная это книга, – подсказывали нам те, интересы которых непосредственно задевают опубликованные в ней истории. – Нельзя делать обобщающие выводы из разрозненных фактов злоупотреблений, взяточничества и продажности отдельных политиков, отдельных чиновников, отдельных представителей всех четырех ветвей власти города – законодателей, исполнителей, сотрудников силовых ведомств и средств массовой информации. Эти факты – еще не доказательство тотальной коррумпированности нашего города».

«Коррупция, – наставляли нас, – это нечто широкомасштабное и всеобъемлющее, чего в России, а следовательно и в Петербурге, нет и в помине. Этого понятия нет даже ни в одном нормативном акте. И уже поэтому сам ярлык „коррумпированный“ будет звучать более чем некорректно применительно к нашему родному городу».

Попробуем разобраться. Что такое коррупция в нашей стране? Миф, придуманный журналистами? Или повседневная реальность, уже развратившая все общество сверху донизу?

Ежегодно обновляемое международное ранжирование по степени развития коррупции, которое проводят признанные и авторитетные эксперты в этой области (в частности, исследователи Геттингенского университета), выдвинуло Россию в 1996 году в десятку самых коррумпированных стран мира. В ранжировании, как обычно, оценивалась та степень, в которой государственные чиновники и политики втянуты в коррупцию. Под коррупцией во всем мире понимаются следующие вещи: «злоупотребление наделенной государством властью для личного обогащения, подкуп государственных чиновников, получение „благодарности“ за предоставление контрактов на осуществление самых разных проектов и сделок».

Выявленной коррупции в России раза в четыре меньше, чем в первенствующей в этом списке Нигерии. Чуть поменьше, чем в Китае. Но, увы, даже Индия – страна, хронически сотрясаемая громкими скандалами вокруг мздоимства политиков и чиновников – идет в этом списке вслед за Россией. Как и страны Латинской Америки, считающиеся классическими примерами коррумпированных режимов. У России – восьмое место в десятке самых отпетых…

Стал ли Петербург белой вороной, островком чистоты и непорочности в нашей тотально коррумпированной, если доверять этой оценке международных экспертов, стране? Выказали ли его политики и чиновники стойкое сопротивление стародавним российским традициям злоупотребления властью и мздоимства? Или, напротив, питерцы вывели эти традиции на новые высоты, добавив богатый опыт внешнего мира? Ответы на эти вопросы наш читатель и найдет в этой книге – сборнике непридуманных историй, повергнувших, как мы знаем, в уныние многих и многих петербуржцев, некогда вручавших мандат доверия своим новым демократическим кумирам.

Фраза о том, что «никто не нанес такой урон зарождающейся в России демократии, как сами демократы – Господа Реформаторы», стала уже крылатой. Урон этот заключается не только в разочаровании общества, с понятным скептицизмом относящимся теперь к возможностям демократии. Дело в том, что коррумпированные политики и чиновники немало потрудились над тем, чтобы свести на нет роль таких существенных для демократического общества институтов, как пресса и судебная система. Ведь одна лишь простая огласка совершенного могла бы быть неплохим средством борьбы с коррупцией – даже в таком обществе, этика которого вполне терпима к злоупотреблениям власть предержащих. Что уж говорить об эффективно работающей судебной системе, которая была бы способна сделать неотвратимым наказание за злоупотребление властью!

Надеемся, теперь наш читатель и сам сможет дать ответ на вопрос: зачем нам понадобилась эта книга? Сегодня гласность – едва ли не единственный способ борьбы с коррумпированностью, поскольку иных карантинных шлагбаумов на пути расползания этой тяжелой болезни, кажется, практически не существует.

Еще весной 1992 года здравствующий и полный сил президент России подписал указ «О борьбе с коррупцией в системе государственной службы». Намерения были заявлены. И что же? Реальная борьба со злоупотреблениями так и не началась. Более того, попытки следовать букве этого указа как встречались, так и встречаются в штыки даже членами самой президентской команды. Свежий пример уже наших дней – та реакция, которая последовала на сенсационное обнародование состояния банковских счетов руководителя администрации президента, правой руки тяжело больного лидера государства, петербуржца Анатолия Чубайса.

Огласка фантастических сумм на банковских счетах этого чиновника, предпринятая в начале 1997 года, повлекла за собой вроде бы аргументированные возражения преданной президенту прессы – о вторжении в тайну банковских вкладов, о сыске и беспределе, от которого не может защититься даже правая рука президента… Между тем, господа, как будто бы и был забыт тот пункт президентского указа о борьбе с коррупцией, в соответствии с которым всякого госслужащего обязывали добровольно предоставлять сведения о своих доходах, банковских счетах, движимом и недвижимом имуществе.

Да, личность должна быть защищена от бесцеремонного вторжения. Но все-таки надо чувствовать разницу между личностью так называемого «частного человека» и личностью «общественной персоны», у которой, в принципе, не может быть никаких секретов от общества, от избирателей. Выбирающий стезю политика или чиновника человек обязан принимать это как аксиому. Чего, опять же, в нашем обществе – и в петербургском в том числе – не наблюдается. «Считаю унизительным для себя оправдываться», – такой ответ всегда бросал бывший мэр Петербурга на вопросы об очевидном превращении его положения в источник пополнения благосостояния и благополучия всего многочисленного семейства городского главы. Мэр (кстати, профессор юриспруденции) отлично знал, что никто не может назвать его ни взяточником, ни прочим преступником до приговора суда.

Это так. Но разве общество, избиратели мэра, не вправе выносить свои моральные оценки? И не стал ли такой оценкой провал «демократического» мэра на губернаторских выборах 1996 года? Как бы ни были разочарованы избиратели в нашей специфической российской демократии, но именно она дала им возможность не только вынести свою оценку, но и реализовать ее, весьма эффективно наказав мэра, минуя робкую судебную систему, – лишив его власти как источника личного обогащения…

Не будем роптать на демократию, уважаемый читатель. Именно она дала нам возможность свободно выносить наши моральные и этические оценки, которые мы, после некоторых споров, решили допустить и в этой книге.

Итак, перед вами – бесславная история питерских коррупционеров, от времен основания Петербурга и до наших дней. Увы, последняя страница нашей книги не станет завершающей в этой долгой истории. У книги – открытый финал, и наша работа над всеобщей историей коррумпированного Петербурга, несомненно, будет продолжена.

Часть I. КАВАЛЕРЫ «ОРДЕНА МЕНШИКОВА»

В начале 1996 года несколько питерских журналистов, составивших позже костяк Службы журналистских расследований, провели неофициальный доверительный опрос в достаточно широком кругу бизнесменов и политиков. Вопросы касались весьма щекотливой темы – уровня коррумпированности двух российских столиц. Результат получился довольно неожиданным – большинство опрошенных считали, что, конечно, в Москве оперируют суммами на порядок круче, чем в Питере, но при этом по степени распространения самого явления в чиновнично-бюрократической среде, по «коэффициенту безнаказанности», по наглости и «простоте решения вопросов» северная столица явно лидирует. То есть, грубо говоря, если в Москве воруют «глубже», но в Питере – «шире и веселее», с большей выдумкой и фантазией…

Можно конечно, раздирая на себе тельняшку, заявить, что это, мол, «демократы проклятые» во всем виноваты – дескать, не было раньше в северной Венеции ничего подобного, Петербург жил всегда исключительно культурной и духовной жизнью… Ой ли? О демократах – особый разговор, к ним мы вернемся чуть позже, а вот в Питере казнокрадство, взяточничество, протекционизм и лоббирование на самых высших уровнях интересов различных финансово-политических групп началось, строго говоря, уже тогда, когда новая столица России еще только строилась.

…А строился Петербург, как всем известно, тяжело и трудно. На земляные работы сгоняли десятки тысяч крестьян, каторжников и военнопленных. Всю эту огромную армию строителей нужно было как-то обустраивать и кормить, соответственно, возникала необходимость в подрядах – то есть своеобразных госзаказах того времени. Ясное дело, на этих подрядах не наживались лишь те из ближайшего окружения Петра I, кто был либо ленив, либо глуп, либо труслив не в меру… Мотивация у птенцов гнезда Петрова была проста – мы, мол, большое дело делаем, так сказать «Россию на дыбы поднимаем», сил не жалеем, стало быть – имеем моральное право немного и о себе подумать, облегчить свой быт – исключительно для того, чтобы не сгореть до срока на работе и дольше прослужить Отечеству и Государю. Дескать, «…кто воевал – имеет право у тихой речки отдохнуть!» А работный люд – это всего-навсего расходный материал, который на Руси никогда никто не берег, не считал и не учитывал… Помрут от недоедания и холода десятком тысяч больше – не беда, бабы русские еще нарожают…

И ведь какие интересные исторические параллели возникают – Петру I для осуществления его фантастических замыслов хронически не хватало средств, казна постоянно была пустой и именно в это же самое время ближайшие сподвижники и единомышленники царя становятся очень богатыми людьми. За примерами далеко ходить не надо – взять хотя бы дело знаменитого прибыльщика Курбатова – в нем очень характерно отразилось отношение типичного (и не самого, заметим, плохого и бездарного) русского чиновника к тем морально-нравственным принципам, которые стали базой для развития русской коррупции.

Алексей Александрович Курбатов был крепостным графа Шереметева, служил дворецким и часто выезжал с хозяином за границу. Курбатов был человеком грамотным и умным, а самое главное – умел, как сейчас говорят, чувствовать конъюнктуру момента. В 1699 году он написал Петру «подметное письмо», в котором изложил проект введения гербовой бумаги и некоторые свои соображения об увеличении казенных прибылей. Царь, естественно, заинтересовался, сделал Алексея Курбатова «прибыльщиком» с правом немедленного доклада «Первому» обо всех вновь открываемых источниках государственного дохода.

Чуть позже Курбатов назначается дьяком оружейной палаты, а в 1705 году занимает место инспектора Ратуши, становясь тем самым во главе управления финансами тогдашней России. Вполне возможно, что поначалу Алексей Александрович был беспорочен и чист, аки голубь белый. По крайней мере в том же 1705 году он весьма энергично писал Петру I: «В городах от бургомистров премногие явились кражи вашей казны. Да повелит мне Ваше Величество в страх прочим о самых воровству производителях учинить указ, до воспримут смерть, без страха же исправить трудно». Царь, надо сказать, буквально зверел от одного только слова «казнокрадство» – оно и понятно, сытый голодному не товарищ, Петру, которому принадлежала вся Россия, видимо, трудно было понять своих соратников, вынужденных собственными головами думать о наполнении карманов. Император, чудак, считал, что воровать у государства – это очень плохо. Говорят, что слушая однажды дело о казнокрадстве, Петр пригрозил издать указ, согласно которому всякий, кто украдет у казны сумму, на которую хотя бы можно было бы купить веревку, будет повешен. На это генерал-прокурор Ягужинский раздраженно заметил государю: «Неужели вы хотите остаться императором без служителей и подданных? Мы все воруем, с тем только различием, что один больше и приметнее, чем другой».

Увы, в категорию «мы все» попал и достойнейший господин Курбатов – в 1714 году он был отрешен от должности Архангельского вице-губернатора и предан суду.

Справедливости ради заметим, что «залетел» Курбатов после стычки в 1711 году в Архангельске с агентом Меншикова Дмитрием Соловьевым, который, вопреки царскому Указу, запрещавшему вывоз хлеба за границу, гнал зерно в Голландию. Курбатов настрочил на Соловьева донос – ну, у Меншикова вырос на прибыльщика огромнейший зуб… Надо полагать, бывшие друзья Меншиков и Курбатов разругались из-за того, что не смогли по-людски деньги зерновые поделить, раньше-то светлейший и прибыльщик были просто не разлей вода. Кстати, во все времена коррупционеры сгорали по большей части из-за собственной жадности и нежелания делиться. От этого и все их беды произрастали. А ведь казалось бы – чего сложного-то. Как сказал в конце 1996 года министр финансов России Александр Лившиц: «Делиться надо… и все будет хорошо». Меншиков с Курбатовым до такой гениальной простоты не додумались, в результате – пострадали оба. Впрочем, о светлейшем разговор особый – чуть позже.

К следствию по делу Соловьева, как это часто бывает, привлекли и заявителя. Все фигуранты-коррупционеры ужасно перепугались. И такое начали друг про друга рассказывать… Из этих рассказов перед Петром встала непригляднейшая картина взяточничества, казнокрадства и протекционизма среди его ближайших и более отдаленных сподвижников. Закручинившийся царь с тоски даже издал Указ от 24 декабря 1714 года, в котором, в частности, говорилось: «понеже многие лихоимства умножились… и дабы впредь плутам невозможно было отговорки сыскать… запрещается всем чинам, которые у дел приставлены… никаких посулов казенных с народа не брать, кроме жалованья». На попытку Петра ввести госслужащим твердые оклады и запретить поборы с населения окружение царяреформатора отреагировало весьма своеобразно. Горный инженер и историк Василий Татищев, например, писал Государю: «Я беру, но этим ни перед Богом, ни перед Вашим Величеством не погрешаю. Почему упрекать судью, когда дела решал честно и как следует?» Петр ему отвечал, что «позволить этого нельзя потому что бессовестные судьи под видом доброхотных подарков станут вымогать насильно». Однако мягкие увещевания царя ничего не дали: коррупционеры XVIII в молчаливо «положили с прибором» на царский Указ – точно также, в конце века двадцатого отреагировали чиновники на указ президента Ельцина «Об усилении борьбы с коррупцией» от 4 апреля 1992 года.

Однако вернемся к Курбатову – он в первые годы работы следственной комиссии пытался убедить всех и вся в своей невиновности и безгрешности. Однако, по мере подтверждения следствием одного обвинения за другим тон прибыльщика менялся: «А что до самих нужд моих и прокормления и брал сверх жалованье небольшое, а то не тайно, но с расписками, которой долг и доныне на мне явен есть». Обращался Алексей Александрович и к царю батюшке, напоминая о своих заслугах, как он «без тягости народа» принес казне «многосотные тысячи рублев». То есть Курбатов рассуждал просто и незатейливо. Раз он действительно способствовал существенному увеличению казенных доходов, то ничего преступного в том, что лично для себя «укрысятивал долю малую», не было. В те времена обвиняемый вообще, если не располагал убедительными доводами для своей реабилитации, прибегал к одной из трех формул: прегрешение свершилось либо «с простоты», либо «в беспамятстве», либо «с пьяна». Например, признавая полученную от хлебных подрядчиков взятку в полторы тысячи рублей, Курбатов тут же выдумал оригинальнейшее объяснение: «А те деньги приняты под таким видом, чтобы дослать о том царскому величеству, а в уверении того писал о пресечении дорогих подрядов». Получив от жителей Кевроля и Мезени «в почесть» триста рублей, Алексей Александрович «…запамятовал их отослать в канцелярию на содержание школ и шпиталей»… Следственная комиссия подсчитала, что только за три года Курбатов получил от городского населения управляемой им губернии «харчевых и почесных подносов» на сумму до 4 тысяч рублей. Сам Курбатов сознался в том, что с 1705 года присвоил 9994 рубля казенных денег. Расследованные дела не были закончены – лишь 12 дел были рассмотрены, а к 15-ти комиссия даже не успела приступить, поскольку в разгар следствия Курбатов умер. Следственная комиссия успела лишь подсчитать, что прибыльщик хапнул 16422 рубля. В результате следствие даже не смогло решить, по какому разряду хоронить достойнейшего господина Курбатова – как честного человека или как преступника…

Естественно, Курбатов был не единственным «радетелем за благо Государево», пойманным на взятках и, грубо говоря, «татьбе». Еще в августе 1711 года Петр учредил для выявления злодеев государственную фискальную службу, которую возглавил некто «старик Зотов». Позже его сменил знаменитый обер-фискал Алексей Нестеров, прославившийся раскрытием и преследованием злоупотреблений. Однако господин Нестеров и сам не уберегся от соблазнов по старому российскому принципу «что охраняем, то и имеем». Попался обер-фискал на деле провинциал-фискала Саввы Попцова – на него еще в 1718 году подал челобитную в сенат Ярославский-Посадский человек Иван Сутягин. Челобитную пытались замылить, гоняя по инстанциям из Юстиц-коллегии в Ярославский надворный суд, но ярославский посадский человек, оправдывая свою фамилию, не угомонился и снова пожаловался в сенат, а в 1722 году дошел аж до государя, обвиняя провинциал-фискала в том, что тот укрывал бедных солдат и недорослей дворянских, что через родича своего Лихарева собирал в уезде с крестьянских дворов по гривне серебра без указу, что отпускал из рекрутов за взятки и просто воровал из казны. За Савву Попцова взялись всерьез и в делах его скорбных обнаружили полнейший, как теперь говорят, беспредел – помимо прочего разного, провинциал-фискал имел съезжий двор, где держал колодников, а также лихо налагал штрафы не только на подчиненных, но и на всех подряд – на бургомистров, на соляных голов, на крестьян… Штрафы Попцов, естественно, присваивал. Когда все вскрылось, провинциала-фискала казнили, но перед смертью он успел дать показания и на непосредственного шефа. Выяснилось, что обер-фискал Алексей Нестеров был в курсе шалостей подчиненного, но покрывал его за взятки – за часы серебряные, ценою в 120 рублей, за одеяло на лисьем меху, за триста рублей «налом»… А еще были подношения рожью, скотиной, парчами и лошадьми.

Нестерова сунули в застенок и начали пытать. Любопытно, что решение об этом принял не кто иной, как генерал-прокурор Павел Ягужинский, который, если вы помните, уважаемый читатель, сам признавался Петру в том, что «…мы все воруем…». Дескать, воруем-то мы все, а вот кто попадается на воровстве – тут уж у кого какая планида.

Кстати говоря, несколькими годами ранее Нестеров разоблачил сибирского губернатора князя Матвея Гагарина, который получал взятки за отдачу на откуп винной и пивной продажи. Сенат приговорил князя к смертной казни, при этом взяточник свою вину признал и посылая Петру просьбу о помиловании, писал: «…И я раб Ваш, приношу вину пред Вашим Величеством, яко пред самим Богом, что правил Сибирскую губернию и делал многие дела просто, непорядочно и не приказным поведением, також многие подносы и подарки в почесть и от дел принимал и раздачи иные чинил, что и не подлежало, и погрешил перед Вашим Величеством…» Гагарин был повешен 16 марта 1721 года в присутствии двора и всех своих родственников, а уже в январе 1724 года казнили самого Алексея Нестерова – казнь обер-фискала была обставлена как настоящий спектакль: сам царь наблюдал за действием из окна Ревизион-коллегии. Сначала были отрублены головы трех фискалов – подчиненных Нестерова, а затем самому Алексею Нестерову поочередно раздробили конечности и поволокли по помосту к тому месту, где были отрублены головы его помощников. Обер-фискала бросили лицом в их кровь и палач отсек ему голову. Затем головы всех четырех казненных водрузили на четыре высоких шеста. (Надо сказать, что 1724 год вообще выдался достаточно кровавым для тогдашних питерских взяточников и коррупционеров – видать, кампания такая пошла, так сказать, «чистые руки» того времени. В ноябре 1724 года Петр приказал арестовать камергера Виллема Монса и его сестру статс-даму Матрену Балк. Монса обвинили в том, что он «явился во многих взятках и вступал за оные в дела не принадлежащие ему», камергеру отрубили голову на Троицкой площади с последующим водружением ее на высокий шест. У обезглавленного тела брата выслушала свой приговор и перепуганная Матрена Балк, ей достались пять ударов кнутом и ссылка в Сибирь. В день казни на столбах у эшафота были прибиты «росписи взяткам», судя по всему, это были одни из первых гласных российских документов, изобличающих коррупционеров. В росписи Матрены Балк значилось 23 позиции, и среди тех, кто давал взятки, фигурировали князья Меншиковы, Долгорукие, Голицыны, Черкасские, отметились там и граф Головкин, и Волынский и другие более или менее важные персоны того времени. Дело в том, что перед фаворитом императрицы и его сестрой заискивал чуть ли не весь двор, ища их протекции в разных вопросах).

Однако несмотря на чудовищные показательные казни, взяточничество и коррупция в Петербурге и по всей России продолжают цвести пышным махровым цветом. Посетивший Петербург в царствование Петра немец Вебер писал: «На чиновников здесь смотрят как на хищных птиц, они думают, что со вступлением их на должность им предоставлено право высасывать народ до костей и на разрушении его благосостояния основывать свое счастье».

И вот что особенно любопытно – даже в те «укромные» времена, все титулованные коррупционеры понимали, что красть и брать взятки – это, мягко говоря, нехорошо. Совсем нехорошо. Более того, уже тогда обвинения в коррумпированности делаются эффективнейшим оружием в святом и многотрудном деле внутриполитической борьбы и в интригах между многочисленными дворцовыми группировками и кланами. Руцкой со своими «компроматными чемоданами» в апреле 1993 года в Верховном Совете России был, увы, далеко не оригинален. Еще в петровском сенате государственные мужи пытались решать «кадровые вопросы» обвинениями в коррумпированности – шумные были скандалы, когда сенаторы выясняли, кто из них ворует больше и кто у какого коррупционера «на связи состоит». А предметов разбирательств хватало – в Санкт-Петербурге с горькой иронией горожане говорили: «Сенат и Синод подарками живет». Не затихавшее никогда противостояние между «старой» знатью и «новой» выливалось в разоблачения в этом самом Сенате.

В 1717 году в Сенате начались слушания по, так называемому, «почепскому делу» – и касалось оно, прежде всего, светлейшего князя Меншикова, которому еще в 1709 году Петр подарил город Почеп, ранее принадлежавший Мазепе, – подарок этот был сделан Александру Даниловичу за участие в полтавской баталии. Меншиков из года в год приумножал свои почепские владения самовольными захватами прилегающих земель. Казаки, которых он пытался обращать в крепостных, принялись жаловаться в Сенат… Сенаторы Голицын и Долгорукий, представители старой знати, пытались использовать «почепское дело» для нанесения ударов по «выскочкам», при этом действовали они тонко и не напрямую, а руками «худородного» сенатора Петра Павловича Шафирова. (Барон Шафиров, кстати, был не просто худородным, а все из тех же «петровских выдвиженцев», как свидетельствовал обер-прокурор Сената Скорняков-Писарев: «…Шафиров не иноземец, но жидовской породы, холопа боярского, прозванием Шаюшкин сын, а отец Шаюшкин был в Орше у школьника шафором. Отец Шафирова служил в доме боярина Богдана Хитрова, а по смерти его сидел в шелковом ряду, в лавке, и о том многие московские жители помнят»).

Петр Павлович – человек, несомненно, образованный, историк и вице-канцлер, – бесстрашно обличал князя Меншикова и стоявших за ним сенаторов. Того же Скорнякова-Писарева он даже пытался шпагой ткнуть, во время пьянки в доме Ягужинского, по случаю вступления русских войск в Дербент в 1722 году Шафиров и письменно разоблачал «сенатских коррупционеров» в доносах Петру, особо отмечая при этом свои заслуги: «…Не захотел я допустить противного Указа вашим», хотя и пытались его, бескомпромиссного, «…склонить… на свою сторону сначала наговорами, потом криком,… гневом князя Меншикова…». Однако пионер хорошего дела борьбы с коррупцией на вершинах российской власти Шафиров не учел одного обстоятельства – того самого, на котором впоследствии спотыкались многие его последователи: если уж берешься кого-то разоблачать, то желательно самому быть чистым и незапятнанным, а иначе и тебя разоблачить смогут… Выяснилось, что сенатор Шафиров употребил свое влияние для того, чтобы брату его Михаилу выдали лишнее жалование при переходе из одной службы в другую – мелочь казалось бы, но ведь это как посмотреть… А 31 октября 1722 года в Сенате начали слушать дело о почте, которой как раз барон Шафиров и управлял. Так вот, Петр Павлович, не имевший по закону права присутствовать на обсуждении, устроил безобразную сцену, не желая покидать заседания. После шумных выкриков, взаимооскорблений и взаиморазоблачений князь Меншиков высказался в том духе, что Шафиров то, однако, – нарушает, и не что-нибудь, а Закон – а стало быть его от сената надобно отрешить… (Не правда ли, уважаемый читатель, все это до боли похоже на некоторые нынешние заседания Думы и Совета Федерации).

В результате, «делом Шафирова» начал заниматься сам Петр, и его суд был назван «Вышним». Царь на решение был скор – суд приговорил барона Шафирова к смертной казни, потому что помимо его недисциплинированного поведения в Сенате и способствования выдачи лишнего жалования брату, вскрылись еще и незаконные траты из госсредств во время поездки Петра Павловича во Францию, а также выяснилось, что Шафиров взял у полковника Воронцовского в заклад деревню под видом займа, но денег полковнику не заплатил…

15 февраля 1723 года сенатору и вице-канцлеру Петру Шафирову должны были принародно отрубить голову, но, когда топор палача уже взмыл в воздух, секретарь тайного кабинета Михайлов провозгласил, что император решил из уважения к заслугам Шафирова заменить казнь заточением в Сибирь. Топор ударил по плахе…

Причины, по которым борец с коррупцией был наказан так строго, Петр объяснил позже, в указе от 5 февраля 1724 года: «Понеже, видя другого неправдою богатящегося и ничего за то наказания не имущего, редкий кто не прельстится, а тако по малу все бесстрашие придут, людей в государстве разорят, Божит гнев подвигнут…»

Однако главная причина осуждения Шафирова, конечно же, заключалась в другом – вице-канцлер осмелился «наехать» на главного коррупционера петровской эпохи, на любимца царя, на светлейшего Александра Даниловича Меншикова…

В жестоком приговоре Шафирову проявился, идущий от царя и господствовавший в те времена по всей России, двойной стандарт, когда одним прощалось то, за что безжалостно карали других. Впрочем, этот двойной стандарт сохранился и доныне… Кстати говоря, Петр, так энергично искоренявший взяточничество и насаждавший «коммерческую честность», так беспощадно каравший мздоимцев – тот же самый Петр широко практиковал обесценивание монет, пуская в оборот деньги «низкопробного достоинства», тогда, когда у него возникала нужда в средствах – при этом сохраняя на монетах прежние обозначения. Деньги обесценивались настолько, что правительство на операциях этих наживало 150 процентов прибыли. Этой порочной практике конец положили лишь объективные экономические законы, проявлявшиеся при перечеканке полноценных монет в неполноценные. Русский рубль XVI в. равнялся примерно ста рублям конца XIX в. – в XVIII в. упал до 9 рублей конца XIX в. Это обесценивание монеты, представлявшее попытку обойти законы экономические и, собственно, государственные, развращающе действовало на все российское общество. При этом глубоко и прочно укоренялась идея, что политической властью можно пользоваться для собственного незаконного обогащения…

Самым ярким адептом этой идеи стал, как Вы уже, наверное, догадываетесь, уважаемый читатель, светлейший князь Александр Данилович Меншиков… Какой был человек, как масштабно мыслил! Как аферы умудрялся прокручивать под самым носом у Петра! Его бы в наши времена – все «новые русские» просто отдыхали бы… Меншиков воровал с таким размахом, так элегантно запускал руку в казну и настолько трогательно употреблял свой политический авторитет для обеспечения своей же коммерческой выгоды, что было бы оправданно и даже целесообразно учредить специальный «Орден Меншикова» (с детальной разработкой в администрации Президента положения о нем) и награждать им особо выдающихся современных последователей Светлейшего.

Итак, Меншиков… В самом начале его головокружительной карьеры все «богатство» Александра Даниловича состояло из кузова с пирогами – но правду, видать, говорят в народе – была бы голова, а деньги появятся… Знакомство Петра с Меншиковым произошло через Лефорта, который взял Алексашку к себе в услужение. Петру понравился разбитной пройдоха, он забрал Меншикова к себе в денщики, а затем зачислил его в только что учрежденный Преображенский полк. Вскоре между Петром и безродным простолюдином Меншиковым завязываются очень тесные отношения, переросшие в дружбу, если, конечно, императорам вообще свойственно дружить с кем-то… Дружба ведь предполагает некоторое равенство, а о каком равенстве в данном конкретном случае можно было говорить? Алексашка, скорее, стал наперсником «затей Петровых»…

Первую, более менее значимую государственную должность он получил в 1702 году после взятия города Нотебурга – Меншикова назначили комендантом этой крепости, а потом и губернатором всех завоеванных областей. Александр Данилович поимел возможность контролирования многих канатов государственного дохода. И – понеслось… Подряды, взятки, «подношения», спекуляции, незаконные захваты земель, вымогательства, просто кражи, подлоги – чего только не было в бурной жизни Меншикова. До наших дней дошли лишь отдельные эпизоды из богатой событиями чисто уголовной практики светлейшего. Жаль, что о большинстве его афер и комбинаций мы уже, судя по всему, не узнаем никогда… Впрочем и по тому, что история все-таки донесла до нас, можно оценить масштабы деятельности Александра Даниловича.

Он, наверное, приворовывал всегда, да за руку не ловили. Петр впервые узнал о его, мягко говоря, злоупотреблениях, в 1711 году – тогда дело касалось подряда на поставку хлеба в Петербург, который Меншиков взял на себя в 1710 году. Сумма подряда составляла 40 тысяч рублей, а себестоимость поставленных 20 тысяч четвертей хлеба – 34 тысячи 600 рублей. Таким образом, прибыль была сравнительно невелика – всего 3 тысячи 400 рублей или 15,6 процента – вполне «цивилизованный процент»… Ходили, правда, слухи, что такой маленький процент «профита» получился исключительно из-за того, что значительная часть хлеба подмокла и испортилась при перевозке. Но – слухи, как известно, к делу не подошьешь…

На первый раз царь его ни в чем не обвинил, сочтя «бизнес» Алексашки честным. И светлейший пошел вразнос – кстати, не один, а в компании с другими вельможами – «тема» с подрядами была очень сладкой и сановные вельможи вовсю кинулись в «бизнес», а чтобы замаскировать свою причастность к контрактам, дельцы из знати действовали через подставных лиц. В «коммерцию» ударились и адмирал Апраксин, и канцлер Головкин, и князь Волконский, и весьма близкий царю Александр Кикин… В 1712 году Меншиков поняв, что подряды – это настоящее «золотая жила», решил придать делу свойственный своей личности масштаб: он заключает уже два контракта – по первому обязался поставить в Казанскую губернию 30834 четвертей хлеба, по второму – поставить в Московскую губернию 30 тысяч четвертей. Проценты прибыли уже существенно выросли – в первом случае они составили 60,3 процента, а во втором 63,7 процента. Всего светлейший заработал на этих двух подрядах 48343 рубля.

В 1714 году по результатам работы особой следственной комиссии царь обязал Меншикова выплатить штраф в размере полтины с рубля прибыли, у Апраксина и Головкина прибыль просто конфисковали, без дополнительных штрафов… Замешанных в аферах двух сенаторов – Волконского и Опухтина высекли в Сенате кнутом.

Подрядные аферы вельмож вынудили Петра издать два указа. Один из них под страхом смерти запрещал должностным лицам заключать контракты на поставку в казну различных изделий и продовольствия. Второй указ регламентировал размер прибыли подрядчика – она не должна была превышать десять процентов. Сановные коррупционеры выслушали царевы инициативы с почтительным вниманием, но про себя решили твердо: «воровали – и воровать будем»… Что же касается непосредственно Меншикова, то он уже не вылезал из следствий и дознаний – не успел затихнуть скандал с подрядами, как канцелярия, которой руководил недруг Меншикова князь Долгорукий, предъявила светлейшему обвинение в расходовании государственных средств на собственные нужды – в частности, Александра Даниловича попросили отчитаться в трате более миллиона рублей казенных денег…

Меншиков, однако, не сдавался, он сознательно затягивал следствие, выдвигал контрпретензии – словом, держался молодцом. В конечном-то итоге он добился своего – деятельность следственной комиссии по его делам продолжалась более десяти лет. 28 января 1725 года Петр умер, работа канцелярии была приостановлена, и с князя сняли все начеты. Потом, правда, все снова перевернулось, но об этом чуть позже…

Богатство светлейшего складывалось не только от «коммерческих предприятий» – особняком стояла, например, так называемая «трофейная тема» – очень трудно было проверить, сколько Меншиков награбил в военных походах. В его собственных показаниях комиссии Долгорукова значится, например, что после Полтавской битвы Александр Данилович взял из Шведского обоза 20939 ефимков, но только ли? В некоторых походах князь занимался самым натуральным рэкетирством – например, в Померании и Голштинии в его карман упали несколько тысяч за «…то, что будучи в маршу не разорили земли…» За удержание войска от грабежа в Мекленбургах и Шверине ему поднесли 12 тысяч курант талеров, за «добрый порядок», в Гданьске – 20 тысяч курант талеров. С Гамбурга и Любека он снял соответственно десять и 5 тысяч червонных. Кроме того, светлейший держал лапу на такой деликатной статье госрасходов, как издержки на подкуп должностных лиц при иностранных дворах и на содержание «шпигов», выполнявших разведзадание на театрах военных действий. Отследить же расходование «агентурных фондов» во все времена было делом крайне непростым… Например, из Жолквы к дуку Мальбруку был якобы послан портрет Петра, обрамленный алмазами и другими драгоценными каменьями – ценой в десять тысяч рублей – по словам Меншикова… А что на самом деле получил герцог Мальборо, от которого Петр добивался «объективного» посредничества в мирных переговорах со Швецией, сказать трудно, также как и не проверить уже – сколько на самом деле стоил перстень с алмазом, посланный датскому генералу Платтору, во что обошлись шпага и трость с алмазами, предназначенные другому датскому генералу – Шультену…

В 1715 году у царя родился сын Петр. В честь «преславной радости» Меншиков подкатился к императору с просьбой прикрыть следствие и простить все долги и начеты. Как ни радовался царь – но светлейшему скостил лишь половину долгов, следствие же велел продолжать… Четыре года спустя Александр Данилович повторил свою просьбу – никакой резолюции не последовало, видимо Петр посчитал, что единственное средство как-то умерить стяжательский пыл князя – это держать его в «подвешенном состоянии»…

Самое любопытное заключалось в том, что даже находясь под следствием, светлейший продолжал окунаться в сомнительной чистоты волны тогдашнего «бизнеса» – будучи одним из крупнейших помещиков своего времени, Меншиков чуть ли не первым создает в своих вотчинах промышленные предприятия по переработке сельхозсырья и полезных ископаемых. Поняв, что выгоднее продавать не хлеб, а изготовленное из него вино, Александр Данилович открывает винокуренные промыслы и поставляет водку в царские кабаки. Уяснив, что для строительства Петербурга необходимо огромное количество стройматериалов, он организовывает в окрестностях города кирпичное производство и лесопилки. В Ямбургском уезде ему принадлежал хрустальный завод, в Тюмени – соляные промыслы, на Волге и в Приморье – рыбные промыслы… От его глаз не ускользает ничего, что может дать хоть какой-то доход, в Москве он скупает лавки, харчевни, погреба, торговые места – с тем, чтобы потом сдавать это в оброк мелким торговцам…

8 мая 1718 года на светлейшего поступил очередной донос с обвинением в хищении более 100 тысяч рублей казенных денег – а в это время уже полным ходом шло упоминавшееся выше Почепское дело… По столице поползли слухи, что князь впал в немилость. Сенат отправил на Украину сначала межевщика Лосева, а потом полковника Скорнякова-Писарева (он уже упоминался в связи с делом Шафирова). И Лосев, и Скорняков-Писарев, надо полагать – не безвозмездно подтвердили правильность межевания в окрестностях города Почепа, подаренного в свое время Меншикову. Дескать, князь никаких земель самовольно не захватывал, никаких вольных казаков не закрепощал… Однако на защиту обиженных поднялся гетман Украины Скоропадский – в Почеп отправляют третьего межевщика, а первых двух арестовывают для дознания. Лосев тут же подтвердил, что межевал несправедливо и покрывал захваты светлейшего. За Александра Даниловича, по старой памяти, взялась было ходатайствовать Екатерина, однако Петр ответил ей: «Ей, Меншиков в беззаконии зачат, и во гресях родила его мати его, а в плутовстве скончает живот свой. И если, Катенька, он не исправится, то быть ему без головы».

По Петербургу пошел слух об очень скором падении всесильного князя. От него все отворачивались – на именинах супруги светлейшего даже демонстративно отсутствовали все вельможи… Александр Данилович употребил все средства и выстоял на этот раз. Правда, «почепское дело» обошлось ему серьезным подрывом «кредита доверия» у царя, повелевшего вернуть все несправедливо захваченное. Кроме того, Меншиков был смещен с поста президента Военной коллегии… И все? Странно, не правда ли, уважаемый читатель? Других-то взяточников и казнокрадов Петр карал не в пример жестче, к тому же вице-губернатору Петербурга Корсакову (а он был всего лишь орудием Меншикова) – публично жгли язык, а потом безжалостно законопатили в ссылку… Чем объяснялась снисходительность Петра? Только ли сентиментальными воспоминаниями о юности, о походах и совместных ратных трудах?

Екатерина, конечно, заступалась за Александра Даниловича, но с тех пор, как Петр поймал ее на супружеской неверности, слово императрицы значило не так уж и много… В народе, правда, ходил слушок, что Петр все прощает фавориту за то, что находится с ним в противоестественной связи. Слух этот, кстати говоря, получил косвенное документальное подтверждение – сохранилось, так называемое, «дело каптенармуса Преображенского полка Владимира Бояркинского». Этот каптенармус в 1702 году проезжал как-то мимо дома Меншикова со своим родственником, который спросил его: отчего это Александр Данилович так богат и за что царь к нему так милостив. Бояркинский, усмехнувшись, ответил: «За то, что царь живет с Александром Даниловичем блядно». Вскоре родственники поссорились и, как в России часто бывает, на каптенармуса поступил донос – от того самого родственника. Доноситель, кстати говоря, под пытками свой донос подтвердил и благополучно помер в тюрьме, а Бояркинского сослали с женой и детьми в Азов, разжаловав в солдаты. Это было очень странно, потому что по практике того времени за хулу на государя наказывали много круче – либо смертной казнью, либо отрезанием языка. А Бояркинского просто сослали… Странно…

Как бы там ни было, а до смерти Петра 28 января 1725 года светлейший дотянул. После смерти Петра на престол взошла Екатерина 1, и это событие стало пиком в карьере неугомонного князя фактически вся власть в стране попадает в его руки – те самые, которые хорошо помнила Екатерина, которую когда-то Меншиков взял, как военный трофей, а позже уступил Петру… Историк Ключевский так писал о том периоде: «когда в лице Екатерины I на престол явился фетиш власти, они („Птенцы гнезда Петрова“. – А. К.) почувствовали себя самими собой и трезво взглянули на свои взаимные отношения, как и на свое положение в управляемой стране: они возненавидели друг друга, как старые друзья, и принялись торговать Россией, как своей добычей. Никакого важного дела нельзя было сделать, не дав им взятки; всем им установилась точная расценка, с условием, чтобы никто из них не знал, сколько перепадало другому. Это были истые дети воспитавшего их фискально-полицейского государства с его произволом, с его презрением законности и человеческой личности, с преступлением нравственного чувства».

Деятельность светлейшего в последовавшие за смертью полтора с небольшим года прекрасно иллюстрировала народная поговорка: «Отчего ж не воровать, если некому унять». В 1724-1727 годах Военная Коллегия, которую возглавлял генералиссимус Александр свет Данилович, получила с крестьян 17 миллионов рублей, а на военные нужды было израсходовано лишь 10 миллионов. Куда делись остальные семь, да еще поступившие за прошлые годы недоимки – тайна, мраком покрытая…

Богатства Меншикова были огромны… В этот период он отсылает в Москву часть драгоценностей и денег – для их перевозки потребовались шесть (!!!) сундуков… Вотчины князя по площадям не уступали территориям некоторых государств, таких, например, как Германия…

Все, однако, имеет свой конец – а светлейшего, похоже, уверовавшего в полную свою безнаказанность и неуязвимость, как говорится, занесло – он решил породниться с царской семьей и добился у Екатерины согласия на обручение малолетнего Петра Алексеевича со своей дочерью Марией… Это было началом его конца: старые роды не могли стерпеть от выскочки еще и такое… Клан Долгоруких настроил Петра II против Меншикова, и 8 сентября 1727 года Александра Даниловича арестовали и сослали в Ранненбург. Неисчислимые его богатства были конфискованы, а после того, как в столице всплыло подметное письмо в пользу светлейшего (написанное неизвестно кем) – князя вместе с семьей сослали в Березов, где он и умер 12 ноября 1729 года. Говорят, он хорошо держался перед смертью – не раскис и не сломался, только в последние дни жизни все время угрюмо думал о чем-то, уходя мыслями в прошлое… Может быть, он спрашивал себя – зачем всю жизнь воровал и собирал сокровища? Кто знает…

Занятно, что Долгорукие, главные разоблачители светлейшего, тут же завладели многим из того, что накопил Александр Данилович – например, его бриллиантами. Другое дело, что и Долгоруким долго радоваться своей победе не пришлось – во времена Анны Иоанновны князь Василий Долгорукий разоблачен как человек, «…не имеющий ни чести, ни совести и способный на все по корыстолюбию» – его сослали на пустынный остров Белого моря…

Что же касается наследства светлейшего князя Меншикова – то у него было конфисковано 90 тысяч крестьян, города: Ораниенбаум, Копорье, Ранненбург, Ямбург, Почеп, Батурин, 13 миллионов рублей, 200 пудов золотой и серебряной посуды, бриллианты, недвижимость и многое-многое другое. Заметим, что в то время работный человек средней квалификации получал в год около 18 рублей. И такая зарплата считалась неплохими деньгами. Занятно, что 9 миллионов светлейший успел перебросить в банки Амстердама, так что еще одна традиция питерской коррупции, а именно: тенденция прятать деньги за рубежом – пошла все с того же Александра Даниловича… А ведь, кстати говоря, Меншиков, помимо всего прочего, был еще фактически и первым начальником полиции Санкт-Петербурга (город находился на территории Ингерманладской провинции, которой управлял светлейший, и первоначально вся полицейская власть сосредоточилась именно в его руках). Официально же первый генерал-полицмейстером новой столицы был позже назначен зять Александра Даниловича, Антон Девиер.

Парадоксально, но «папа питерской коррупции» Меншиков не был проклят в памяти народной – в фольклоре и анекдотах он остался не как вор и мздоимец, а как этакий симпатичный плут, как своеобразный герой своего времени. Возможно, произошло это потому, что светлейший воплотил в жизнь мечту многих простых людей подняться «из грязи в князи», но скорее всего, дело не только в этом. Вор Меншиков свершил немало славных, без всяких кавычек, дел. Он помогал Петру переобустраивать Россию, проявил несомненную храбрость в сражениях, а тем начальникам, которые «воруют, но дело разумеют» – русский народ всегда прощал очень многое… Именно этого не хотели понять многие последователи светлейшего – новые вельможи России – воровали они не хуже Меншикова, а вот с «разумением дела» здесь пошли сплошные проблемы у большинства из них… Впрочем, об этом еще речь впереди.

Страшное падение Меншикова не могло остановить идущих по его стопам новых российских взяточников и мздоимцев. Во времена Анны Иоанновны на небосклоне питерской коррупции загорается новая звезда – Бирон, фаворит императрицы, прибывший в Россию конюхом… Он был страстным лошадником, этот Бирон, и взятки и подношения любил брать не только монетой, но и лошадьми. В 1735 году генерал Лев Измайлов писал фавориту: «Отважился я послать до Вашего Высокографского сиятельства лошадь верховую карею не для того, что я Вашему Высокографскому сиятельству какой презент через то чинил, но токмо для показания охоты моей ко услужению Вашему Высокографскому сиятельству…» Стоит ли говорить, что после этого генерал был «одолжен милостью и протекцией». В скором времени бывший конюх, ставший всемогущим временщиком, нажил миллионы. После смерти Анны Иоанновны за Бирона взялись дремавшие до поры «органы», быстро установившие, что «…нынешнее его богатство всему свету явно…» Фаворита обвинили в «…получении не по достоинству своему несметного богатства, тогда как в Россию он прибыл в мизерном состоянии».

Анну на престоле сменила Елизавета, оставившая после себя любопытнейшие свидетельства о судьях того времени: «Ненасытная алчба корысти дошла до того, что некоторые места, учреждаемые для правосудия, сделались торжищем, лихоимство и пристрастие – предводительством судей, а потворство и опущение – одобрением беззаконникам». Впрочем, «дщерь Петрова» Елизавета сама фактически поощряла коррумпированность собственных чиновников, потому что, когда у нее просили денег на государственные нужды, она отвечала с милой улыбкой: «Ищите денег, где хотите, а отложенные – наши». Стоит ли говорить, что стало происходить в государстве при таком подходе? Канцлер империи граф Бестужев-Рюмин при госокладе в 7 тысяч рублей в год, умудрялся получать «пенсион» от британского правительства в 12 тысяч рублей годовых. При этом еще требовал от англичан прибавки. А граф Лесток в то же самое время получал ежегодное пособие в размере 15 тысяч ливров от французов – извечных соперников англичан. Ну и на кого работали эти чиновники? Скорее всего на тех, кто платил больше…

Воцарившейся после Елизаветы Петровны Екатерине Великой досталось тяжкое наследство в виде практически полностью коррумпированного двора. Когда французский посланник, граф Сегюр, указал ей на казнокрадство дворцовых чиновников, императрица вздохнула и ответила: «Вы отчасти правы, отчасти нет, любезный граф, что меня обкрадывают, как и других, с этим я согласна. Я в этом уверилась сама, собственными глазами, потому что раз утром рано видела из моего окна, как потихоньку выносили из дворца огромные корзины и, разумеется, не пустые».

Надо сказать, что первоначально Екатерина Великая пыталась, «входя подробно во все вредности», искоренить зло и найти «справедливейшее и ближайшее средство» для борьбы с коррупцией. Средство это, как казалось императрице, должно было заключаться в заполнении вакантных должностей «достойными в знании и честными людьми» и в назначении им «к безбедному пропитанию по мере каждого довольного жалованья», а «если бы же кто… отважился коснуться лихоимству, взяткам и подаркам… такой нечестивый и неблагодарный и яко заразительный член обществу, ни только из числа честных, но всякого роду чиновничьего истреблен будет…» Увы… Действенных результатов «справедливейшее средство» не дало и вскоре Екатерина вынуждена была констатировать: «Но к чрезмерному нашему сожалению открылось, что и теперь нашлись такие, которые мздоимствовали в утеснение многих и в повреждение нашего интереса, а что паче всего, будучи сами начальствующие и одолженные собою представлять образ хранения законов подчиненным своим, те самые преступниками учинилися и их в то же зло завели»…

Екатерина II была дамой достаточно циничной, чтобы «рвать сердце» на том, что изменить не получалось. Очень быстро она уже смирилась с практикой коррупции и казнокрадства, подведя даже под свое бессилие в борьбе с пороком любопытную философскую базу. Императрица, например, предпочитала не менять генерал-губернаторов, полагая, что тот, кто долго сидит на своем месте, уже наворовал и набрал взяток, а всякий вновь назначенный начнет все сначала. (Точно такие же рассуждения приходилось слышать от петербуржцев в предвыборный сезон 1996 года: «Эти-то, которые у власти – они наворовались уже, а ежели не дай Бог, новые придут – голодные, да злые… они еще круче красть и грабить станут»). Одному из своих придворных Екатерина Великая даже подарила вязаный кошелек, чтобы он туда мог складывать взятки.

Известен замечательный исторический анекдот времен Екатерины о неподкупности начальника Тайной экспедиции Шишковского. Когда автору «Путешествия из Петербурга в Москву» Александру Радищеву при аресте сказали, что делом его занимается сам Шишковский, он упал в обморок. Потому что начальник Тайной экспедиции был известен своей набожностью и жестокостью. Однако будущая жена Радищева Екатерина Рубановская не растерялась: она попросту собрала все имевшиеся в доме драгоценности, на лодке переправилась через разбушевавшуюся Неву в Петропавловскую крепость, приватно переговорила с Шишковским и в результате Радищев был избавлен от пыток…

Изменившееся отношение Екатерины к проблеме коррупции не случайно. Для того, чтобы искоренять зло, нужно все-таки самому придерживаться соответствующих принципов, в противном случае вступает в действие известная восточная мудрость: «Кто живет в стеклянном доме – не должен кидаться камнями». Всем хорошо известно, что Екатерина, едва утвердившись на троне, пошла в разнос по части мужского пола. Да и ладно бы она просто имела амурные отношения со своими фаворитами – дело, как говорится, житейское – так она еще и одаривала почти каждого из них крестьянами, землями, деньгами… Орловы При ней получили 45 тысяч крестьян, Зубову достались два уезда, князю Вяземскому она пожаловала 23 тысячи душ. А блистательный Потемкин, творец «потемкинских деревень»? Этот князь, происходивший из бедной шляхты, за два года пика своего фавора успел выпросить у Екатерины 37 тысяч душ и 9 миллионов рублей. В 1776 году Потемкину был подарен знаменитый Аничков дворец – князь продает этот царский подарок богатому откупщику Шемякину. Казна выкупает дворец у Шемякина, а через некоторое время великолепное здание снова преподносится в подарок Потемкину… По свидетельству графа Растопчина, князь Безбородко, известный своим маниакальным пристрастием к женщинам, «…исходатательствовал имение в 850 душ и орден Святой Екатерины своей любовнице,… которая проститутка!»

Всего же в царствование Екатерины Великой было роздано частным лицам 800 тысяч крестьянских душ. Где уж тут было борьбой с коррупцией заниматься…

Впрочем, и сын Екатерины Павел, относившийся к своей матери крайне неприязненно и заявлявший неоднократно, что он-де пресечет многие практиковавшиеся в ее царствование безобразия, и он отошел от «яблоньки» недалеко: камердинер Павла, например, получил в награду за верную службу 24 тысячи 606 десятин земли в Моршанском уезде, 36 тысяч десятин в Курляндии, 5 тысяч в Тамбовской губернии и рыбные промыслы на Волге, приносившие 500 тысяч рублей годового дохода.

Вот таким путем и закладывалась традиция, привычка к взяточничеству и казнокрадству. Высшие слои, сановные вельможи, те самые, которые «жадною толпой» стояли у трона, привыкали эксплуатировать свое привилегированное политическое положение с конкретной целью «экономического» обогащения. А за тонким слоем придворных вельмож стояли более широкие ряды чиновников и дворян, которые уже не имели непосредственного контакта с высшей властью, но аппетиты у которых были вполне сановными… Глядя на небожителей-царедворцев, обогащавшихся через прислуживание и выпрашивание, более мелкий служивый люд наживался путем вымогательства и угроз по отношению к подчиненным, просителям и вообще всем, кто стоял ниже на иерархической лестнице.

После того, как в Михайловском замке заговорщики убили Павла 1, царем стал его сын Александр – кстати, знавший о заговоре. Этот достойный человек, о котором современник писал, что он сам «…фальшив, как пена морская», пожаловался однажды: «Непостижимо что происходит, все грабят, почти не встречаешь честного человека». Молодой царь издает даже специальный указ «Об искоренении лихоимцев», где засвидетельствовал, что «пагубное лихоимство или взятки не только существуют, но даже распространяются между теми самыми, которые ими должны внушаться и пресекать…» Александр продекларировал желание «оное истребить в самом корне», однако успехов на этом поприще не добился…

Александра 1, который «всю жизнь провел в дороге и умер в Таганроге», сменил Николай – царь чрезвычайно жесткий, палач декабристов и прочее и прочее… По свидетельствам современников, правление Николая было достаточно мрачным и жутковатым, наступила эпоха «безвременья», ужесточился сыск, резко возросла практика взаимодоносов, когда друг на друга стучали приятели, родственники, компаньоны… С «Николаем Палкиным» шутки были плохи и питерские казнокрады и коррупционеры, казалось, чуть поутихли – но это только казалось. На самом деле воровать и использовать служебное положение в личных целях кавалеры не учрежденного «Ордена Меншикова» продолжали, но действовали с большей оглядкой. Да и то не всегда. Заправлявшие всем в то время бюрократы знали главное – «не пойман – не вор, а ежели поймали – прячь концы в воду». Занятная история случилась в сороковые годы, когда в московском Департаменте Сената 15 секретарей вели крутейшее дело об одном откупщике, разросшееся до многих сотен тысяч листов. Когда пришло распоряжение все документы послать в Петербург, несколько десятков подвод с бумагами двинулись в столицу. А в пути обоз исчез – исчез полностью, бесследно, как в Бермудском треугольнике растворились подводы, бумаги и извозчики…

Одним из самых скандальных и шумных «коррупционных» дел в период правления Николая I, безусловно, стало дело «петербургского МонтеКристо» – так называли в обществе тайного советника Политковского, сумевшего похитить из казны более одного миллиона рублей. Господин Политковский безусловно заслуживает того, чтобы имя его крупными буквами было начертано на скрижалях истории петербургской коррупции – его дело уникально не только тем, сколько похитил «главный фигурант», но и тем, что он умудрился избегнуть всякой ответственности – если, конечно, не считать того, что по одной из версий камергер двора Его Императорского Величества покончил с собой…

Александр Гаврилович Политковский происходил из дворян и воспитывался в благородном пансионе при Московском университете. По окончании учебы в 1821 году он поступил на службу – и не куда-нибудь, а в цензурный комитет Министерства внутренних дел. В 1828 году – был пожалован в камер-юнкеры, в 1829 году его назначили состоять при бывшем главном штабе по военному поселению. В 1831 году Александр Гаврилович становится начальником первого отделения канцелярии «Комитета 18 августа 1814 года». Этот комитет был по существу инвалидным фондом. В России издавна существовали инвалидные дома для покалеченных воинов – солдату, после долгого срока службы ведь зачастую даже некуда было возвращаться, если, скажем, все родственники поумирали. Инвалидов нужно было кормить, одевать, обувать, обихаживать… Для финансового обеспечения инвалидов и был создан «Комитет 18 августа 1814 года». В июне 1835 года Политковский занимает поет правителя канцелярии этого комитета – с этого момента он ведает всем «инвалидным капиталом» в России. Его Императорское Величество был доволен службой Александра Гавриловича – в 1836 году Политковского жалуют камергером, получает он и знаки отличия за радения на службе: Святой Анны первой степени, Святого Станислава первой степени, Святого Владимира третьей степени… В конце концов Политковский награждается и особым знаком отличия за тридцатилетнюю беспорочную службу. Все ревизии в инвалидном фонде проходят на ура, при том, что Александр Гаврилович живет, мягко говоря, на широкую ногу. Он закатывает шикарные балы, кутит с миллионером Саввой Яковлевым, содержит балерину Волкову, словом, отдыхает душой и телом. На какие деньги, собственно? Легенда была простой и убедительной: – дескать, средства на кутежи и кучерявую жизнь добыты картами, Александр Гаврилович якобы крупно выигрывал у того же Саввы Яковлева… Удачливый игрок, что и говорить! Кстати, сиживал (и частенько) Политковский за одним карточным столом и с самим генералом Дубельтом, правой рукой знаменитого Бенкендорфа, руководившего охранкой. Причем, по слухам, Дубельт очень любил играть с хранителем инвалидного капитала, потому что постоянно выигрывал у дальновидного Александра Гавриловича… Однако в 1847 году Савва Яковлев застрелился.

Легенда дала трещину, но Политковский тут же начинает распространять слухи, что ему должен брат Саввы, Иван. Этой наглой «туфтой» тайный советник пичкает даже своих подчиненных – казначея фонда Рыбкина, начальника счетного отделения Тараканова и старшего бухгалтера Путвинского – а уж они-то знали, что их начальник по-простому (как он говорил, «взаимообразно») запускает лапу в казенные денежки. Остановиться и не красть Политковскому было уже никак невозможно – привык человек к деньгам, понимать же надо! Интересно, что казначей Рыбкин вел даже особую тетрадь, куда с 1835 (!!!) года заносил суммы, выдаваемые Политковскому. 28 декабря 1852 года общий долг Александра Гавриловича по черной бухгалтерии Рыбкина составил 1 миллион 120 тысяч рублей серебром – так позже заявил сам Рыбкин на допросе. Впрочем, проверить его слова было крайне затруднительно, потому что перед самым арестом казначей свою тетрадь сжег. Вообще, во всей этой истории с инвалидными деньгами очень много непонятного – в разных источниках, например, фигурируют разные суммы похищенного – и 930 тысяч, и 952 тысячи 500 рублей, и 1 миллион 108 тысяч 546 рублей, и 1 миллион 120 тысяч рублей, и 1 миллион 200 тысяч рублей… Сколько на самом деле украл Политковский и засылал ли он долю малую наверх, для отмазки – сказать трудно. Не до конца выяснены обстоятельства его смерти: то ли он отравился, поняв во время очередной ревизии, что все вскроется, то ли умер от «тяжелой и продолжительной болезни». А кто знает – может и помогли Александру Гавриловичу уйти в лучший мир – деньги-то на покойнике большие повисли…

Факт тот, что 1 февраля 1853 года Александр Политковский умер. Тело его еще не было предано земле, как вдова покойного и его племянник принялись прятать особо ценные вещи по знакомым и отдавать их в заклад. Не иначе – догадывались о скорой конфискации… Когда следователь позже спросил госпожу Политковскую, зачем она пыталась заложить вещи в ссудную кассу и в «компанию для хранения и залога громоздких недвижимостей», вдова на голубом глазу бодро отрапортовала, что, дескать, ей предстояло везти тело покойного мужа для свершения похоронного обряда в Ярославскую губернию, страшно было ценности оставлять в квартире на наемную прислугу…

3 февраля 1853 года коллежский советник Тараканов, начальник счетного отделения, явился на квартиру генерал-адъютанта Павла Николаевича Ушакова (председателя «инвалидного комитета») и рассказал о возникших проблемах. 4 февраля Ушаков поставил в известность Николая 1, который, говорят, был настолько шокирован чудовищным цинизмом Политковского, что даже сказал: «Конечно, Рылеев и его компания никогда бы так со мной не поступили»… Царь в тот же день повелел провести «строжайшее расследование о весьма важных беспорядках и злоупотреблениях…» А чего там расследовать-то было? Политковский, словно желая облегчить труд следователей, оставил Рыбкину конверт на имя Тараканова, в котором лежала записка: «Сим свидетельствую, что в разное время взято мною взаимообразно от И.Ф.Рыбкина 900 тысяч рублей серебром. 8 июля 1851 года». Дальнейшее было, как говорится, делом техники – пошли допросы, вскрылись фальшивые ведомости… Бывшего казначея, надворного советника Рыбкина подвергли «гражданской смерти» – с лишением орденов, чинов, знаков отличия, всех прав состояния и сослали в Сибирь. Коллежского советника Тараканова и титулярного советника Путвинского разжаловали «в рядовые без выслуги с определением на службу по распоряжению инспекторского департамента». Все имущество у семей великолепной четверки конфисковали. В общем, справедливость вроде бы восторжествовала, но Политковский лично – убежал от наказания на тот свет.

Александр Гаврилович стал в истории питерской коррупции фигурой одиозной, эталоном безнравственнейшего, омерзительнейшего чиновника, который не стеснялся красть деньги не у кого-нибудь, а у инвалидов! Много позже у Политковского найдется изрядное количество последователей – в конце XX в. в Ленинграде-Петербурге наступит настоящая вакханалия в расхищении так называемой гуманитарной помощи с Запада. Очень многие питерские чиновники сделают себе стартовый капитал для последующего бизнеса именно на обкрадывании пенсионеров, инвалидов и сирот, которые этой гуманитарной помощи так и не дождутся. И появятся должным образом зарегистрированные мошеннические фирмы в невероятных количествах, и «кидально-отмывочные» банки, и липовые инвестиционные фонды… Чиновники, которые будут регистрировать все эти организации, создаваемые специально для обмана и обворовывания населения – позже только разведут руками. Кто же, дескать, знал, что бизнесмены окажутся либо мошенниками, либо «запрограммированными» банкротами. Вот только личное материальное благосостояние армии питерских чиновников конца XX века почему-то вырастет до неправдоподобных сказочных масштабов…

Но об этом – речь впереди, а что касается «дела Политковского»… Летом 1853 года в Петербурге наступило лихое времечко: по всем департаментам и канцеляриям пошли беспощадные ревизии, следы казнокрадства искали повсюду, бухгалтеры и казначеи сходили с ума от страха, а сиятельные коррупционеры, тайные кавалеры «Ордена Меншикова» затаились, как крысы в норах. Им нужно было переждать очередную кампанию «борьбы с коррупцией» – и они ее пережили. Осенью 1853 года началась крымская война, доведшая Россию до полного кризиса… Николай 1, по одной из версий, отравился, не выдержав позора поражения – поражения, во многом предопределенного размахом российской коррупции, и, прежде всего, конечно, коррупции столичной, питерской…

Унаследовавший от Николая 1 трон Александр II был царем либеральным, царем-освободителем. Этот несчастный человек, за которым с упорством параноиков гонялись террористы-народовольцы, сделал многое для России – отменил крепостное право, инициировал военную, административно-полицейскую, судебную реформы… В обществе повеяло демократией и гуманизацией и, как непременное следствие либерализации – подняла голову коррупция. Это, к сожалению, вечная проблема: многие неглупые люди считают, что расцвет оргпреступности и коррупции является своего рода платой, которую демократическое общество вынуждено платить за удаление от монстра тоталитаризма. Мысль спорная, безусловно…

Не успев толком еще позабыть железную руку Николая, сиятельные коррупционеры вылезали из нор и оглядывались, а оглядевшись – понимали: можно, наконец-то можно…

У Александра II был личный друг, граф Адлерберг, а у графа была любовница Мина Буркова – эта дама широко пользовалась своим положением и без зазрения совести торговала чинами и наградами. Например, князь Оболенский купил через Буркову себе чин гофмейстера. По всем подрядам, которые заключались министерством двора, подрядчики обязаны были делиться с министром, графом Адлербергом. Княгиня Юрьевская, морганатическая супруга Александра II, устраивала по сходной цене карьеры многим чиновникам, она же помогала крупным коммерсантам добиваться концессий на строительство железных дорог. Брат Александра II, великий князь Николай Николаевич за хлопоты по предоставлению концессии «своему» человеку, получил на лапу 200 тысяч рублей. Да и сам царь… Говорят, он отдал крупный заказ через министра путей сообщения заводам капиталиста Мальцева с одним условием – чтобы фабрикант выплачивал ежегодно крупную сумму своей бывшей супруге, которая, кстати, была приятельницей императрицы. Любопытно, что после того, как бомбисты взорвали-таки царя-освободителя и на месте его гибели было решено воздвигнуть храм Спаса-на-крови, сынок покойного императора Владимир Александрович использовал строительство собора для своего личного обогащения, и его «курирование» проекта обошлось государственной казне втрое дороже против первоначально представленной сметы.

Ну, а мышки, как известно, смотрят на кошку. И если на верхах творились такие веселые дела, то более мелким чиновникам просто грешно бы было не воровать. В 1864 году скандал грянул не гденибудь, а в святейшем Синоде. До марта 1864 года при этом заведении существовали два управления – духовно-учебное и духовно-хозяйственное, каждое из которых имело особую кассу. 7 марта 1864 года кассы решено было слить в одну, чтобы ими было легче управлять. При ревизии документов духовноучебного управления контролер хозяйственного управления Виноградов с удивлением натолкнулся на некоторые странные статьи расходов – например от 28 марта: там значились десять отдельных статей, на которые было потрачены 75 тысяч 931 рубль. Деньги предназначались на строительство различных учебных заведений духовного ведомства. Однако никаких донесений из тех мест, куда были посланы деньги, не поступило. Хозяйственное управление навело справки и оказалось, что никто никуда никаких денег не посылал, а расписка приемщика почтового ведомства – грубая фальшивка, ордера, за подписью директора – фиктивны…

Казначей Яковлев раскололся на первом же допросе. Из его показаний вытекало, что директор Иван Гаевский начал брать деньги из казначейства сразу же после своего вступления в должность директора в 1857 году. И в результате «назанимал» 46 тысяч рублей, при этом выдавая всякий раз расписку Яковлеву в получении денег. Сам же Яковлев взял всего 30 тысяч, которые отдал купцу Борову «чтобы пустить в оборот, приобрести значительную сумму и покрыть недостачу». Интересно, что подельники скрывали недостаток денег в кассе с трогательной простотой – господин Гаевский (между прочим, тайный советник) каждый раз при ежемесячных ревизиях брал себе для счета именно ту пачку, в которой денег недоставало – а он входил в ревизорскую группу. Позже, понимая, что казнокрадство может вскрыться, Гаевский придумал, на что списать украденные деньги. Именно господин тайный советник дал Яковлеву распоряжение отправить фиктивные предписания в разные епархии. При этом директор отобрал у казначея свои старые расписки, но предусмотрительный Яковлев, опасаясь, что исчезнут все доказательства участия Гаевского в подлогах и кражах, сохранил бумагу, на которой рука директора оставила автограф, а именно, семь предписаний для перевода денег. Эту бумагу в запечатанном конверте достойный казначей отдал для хранения своему брату. Любопытно, что допрошенные на судебном разбирательстве 26 свидетелей все как один охарактеризовали господина Яковлева как честнейшего, очень религиозного человека, достойного всяческого уважения. Такой репутацией Яковлев пользовался у всех начальников, у которых служил.

Суд присяжных признал виновным и одного, и другого. Гаевского приговорили к ссылке в не столь отдаленные места Сибири для поселения, с лишением всех прав состояния, а статского советника Яковлева постановили сослать на житье в Иркутскую губернию с лишением его всех присвоенных прав и преимуществ. Правда, либеральный Государь Император облегчил участь обоим казнокрадам – Гаевского он повелел сослать на житье в Иркутскую губернию с запрещением любой отлучки из места, назначенного на жительство, в течение трех лет, а Яковлева распорядился выслать в одну из отдаленных губерний, кроме сибирских, с воспрещением отлучки в течение двух лет.

Что и говорить – эта история авторитета Синоду не прибавила.

После трагической гибели Александра II на престол взошел Александр III, человек, страдавший извечной русской болезнью, которую Виссарион Григорьевич Белинский (чей папа был жуткий пьяница), определил как «русскую болезнь непонятого одиночества». Как и большинство не столь высокопоставленных алкоголиков, Александр III был человеком добрым, с понятием, а потому проблемам коррупции в государстве уделял не очень большое внимание.

Более того, именно при Александре III, отличавшемся русофильством, начала формироваться любопытная установка: сам русский чиновник-де не так уж плох – просто его губит доверчивость к разным «финансовым воротилам», которые, как правило, были инородцами. Подтверждение этого тезиса легко увидеть в ряде шумных «банковских процессов», потрясших Петербург в 80-е годы прошлого столетия. Первой ласточкой стал скандал вокруг кронштадтского коммерческого банка, основанного в 1872 году. Сначала дела в нем шли неплохо, но с конца 1874 года, когда в банке сменилось правление, начались весьма характерные неупотребления, продолжавшиеся вплоть до закрытия учреждения в феврале 1879 года. Члены правления банка пустились в такие спекуляции и аферы, которые требовали выпуска заведомо подложных вкладных банковских билетов. Таких фиктивных билетов было выдано на сумму более семи миллионов рублей.

А дело заключалось в следующем: ловкие дельцы стремились получать концессии или подряды, не имея капиталов, поэтому они вступали в сговор с членами правления банка, которые выдавали фиктивные справки о том, что у концессионеров и подрядчиков есть деньги, находящиеся в этом самом коммерческом кронштадтском банке. Так, например, некоему господину Суздальцеву, получившему концессию на постройку железной дороги, банк выдал вкладными билетами под ничего не стоившие векселя более четырехсот тысяч рублей. Дальше – больше. Князь Оболенский взял подряд на поставку сухарей в войска, для этого требовались большие деньги, которые «нашлись» благодаря члену правления банка некому Шеньяну, а в результате Шеньян и Оболенский получили на руки банковские билеты безо всякого обеспечения на сумму в 6 миллионов рублей. Без обеспечения получал ссуды и знаменитый господин Путилов, который умер в 1880 году, не вернув ссуду в 200 тысяч рублей. Чтобы скрыть истинное состояние дел в банке, правление составляло фальшивые отчеты, публиковало заведомо ложные балансы в газетах, ну и, конечно, платило огромные взятки – «наверх». 25 апреля 1883 года в Петербургском окружном суде начался громкий и очень долгий процесс о злоупотреблениях в Коммерческом Кронштадтском банке. Любопытно, что наказание понесли в результате лишь три бывших директора – Шеньян, Синебрюхов и Ландгваген. Первого сослали в Тобольскую губернию, второго в Архангельскую, а Ландвагена заключили в работный дом на два с половиной года. Стоит ли говорить, что вся эта троица, безусловно виновная в злоупотреблениях и воровстве, была лишь своеобразной «прокладкой», от которой нити тянулись гораздо выше. Но следствие наверх не пошло.

Традицию «кидальных» банков продолжил российский торговый и комиссионный банк, устав которого был утвержден 22 августа 1887 года. Уже 26 июня 1893 года банк был объявлен несостоятельным должником, с убытками в 3 миллиона 70 тысяч рублей. Интересно, что среди преданных суду десяти сотрудников банка был и подданный Великобритании Эдуард Рейн, состоявший в должности заведующего иностранным отделением. Следствие установило, что он под видом комиссионных операций использовал часть капиталов банка для развития собственного «хлебного бизнеса», а также участвовал в незаконных биржевых сделках и попросту брал из банковской кассы наличку. Все подсудимые, за исключением Рейна, были приговорены к различным срокам ссылки, подданного же Великобритании отдали в исправительно-арестантское отделение на 1 год и 4 месяца.

Следующим крупным банковским скандалом стала эпопея торгового дома «Рафаловича и К». В 1891 году дела этого одного из самых крупных торговых домов России существенно пошатнулись и на выручку ему кинулся целый синдикат банков с государственным во главе. Господин Рафалович, пользуясь полной доверенностью со стороны крупного землевладельца Дуранте, предоставил Госбанку липовые закладные на имение этого Дуранте, причем любопытно, что закладные подписывал не землевладелец, а сам Рафадович, использовавший полную доверчивость, оправдывавшего свою фамилию Дуранте. В результате сложных махинаций огромные имения землевладельца остались за банком, а особенно трогательным во всей этой истории было то, что весь «кидок» проходил при содействии высших должностных лиц государства и, в частности, министра финансов Витте и члена государственного совета Абазы. Дело в том, что Витте был личным другом семьи Рафаловичей и неоднократно ходатайствовал о предоставлении этому семейству ссуды. Более того, именно при Витте в Петербурге в Европейской гостинице в номере Александра Рафаловича переписывались заново бухгалтерские книги, составлялись балансы и т.д.

Вообще, практически все коррупционные дела в Петербурге конца XIX – начала XX в. имели интересную традицию обрываться, как только у следователей появлялась информация о нитях, идущих наверх. Уже после того, как на троне появился последний российский император Николай II, при котором коррупция и мошенничество в высших эшелонах стали делом обыденным и даже немножко скучным – в Петербурге была выявлена и предана суду так называемая «черная банда», возглавлявшаяся неким Виктором Иосифовичем Дубецким, сыном предводителя дворянства, воспитанником кадетского корпуса, бывшим чиновником особых поручений губернатора, бывшим судебным следователем. Собственно говоря, ничего такого особенного в деятельности «черной банды», занимавшейся в основном карточными мошенничествами в отношении богатых дураков, не было. Если бы не одно обстоятельство. Дубецкий был когда-то судебным следователем и сохранил очень хорошие контакты в правоохранительной системе, чем и пользовался всякий раз, угрожая своим жертвам репрессиями со стороны полиции. И ведь были основания посмотреть повнимательнее на связи Дубецкого – ан нет, никто этого делать не стал.

Высокопоставленных полицейских и судей хватали за руку при совершении нехороших дел крайне редко. Однако ставшие все-таки достоянием гласности дела подполковника Шафрова, Кронштадтского полицмейстера, и дело Санкт-Петербургского мирового судьи Паталеева свидетельствуют о том, что правоохранительная система того времени была поражена болезнью коррупции в той же степени, как и все остальное чиновничество.

Кронштадтский полицмейстер, подполковник Шафров начинал свою службу еще в Москве 1887 года, будучи сначала помощником участкового пристава, а потом приставом. Интересно, что московский начальник Шафрова, полковник Власовский однажды сказал командиру петербургского жандармского дивизиона, полковнику Модему, что Шафрова надо бы уволить, как чемпиона среди приставов по взяткам. Тем не менее, в 1896 году Шафров назначается кронштадтским полицмейстером. Медем выразил Власовскому свое удивление по этому поводу, на что получил сногсшибательный по логике, ответ – дескать, ему, Власовскому, неудобно выдать Шафрову «волчий паспорт», но точные сведения о новоиспеченном полицмейстере московский обер-полицмейстер предоставить может.

В Петербург Шафрова перевели еще в 1892 году, где он начал служить старшим помощником пристава второго участка Нарвской части, откуда его затем вышибли в январе 1894 года – по причине доказанного случая лихоимства. Однако уже в апреле 1896 года господин Шафров восстанавливается на службе, получает назначение на должность кронштадтского полицмейстера и начинает жить на широкую ногу – участвовать в кутежах, крупно играть в карты и тратить денег столько, сколько у него просто не должно было быть, если бы он жил на одно казенное жалованье. Простая логика подсказывает, что ни восстановиться на службе, ни получить неплохое назначение без засыпания взяток наверх Шафров просто не мог… В должности кронштадтского полицмейстера достойный господин Шафров, помимо неинтересных обязанностей, предусмотренных должностной инструкцией, занимался еще и гораздо более важными делами, а именно: присвоением денег, поступавших на наряды полицейских чинов, кражей наградных денег у нижних чинов, злоупотреблениями суммами, отпускаемыми на обмундирование и содержание полиции и пожарной команды, а также поборами с содержательниц притонов. В результате, количество притонов в Кронштадте резко возросло, и в этот маленький город стали даже стекаться «мадамы из Петербурга». Господин Шафров заботился о содержательницах, как отец о детях. Когда в одном из притонов некоему офицеру проломили голову, полицмейстер, как ему было и положено, закрыл заведение, но после получения взятки в тысячу рублей открыл его снова. Кроме того, господин Шафров решил обложить своих приставов данью (например, с пристава Великопольского он требовал тысячу рублей), а также торговал вновь открывавшимися вакансиями. Пикантно, что военный губернатор Кронштадта, вице-адмирал Макаров заявил позже, когда дело полицмейстера все-таки дошло до суда, что, по его мнению, господин Шафров был весьма распорядительным полицмейстером, при котором значительно улучшилось санитарное состояние города. Суд, состоявшийся в 1900 году, заслушал 169 свидетелей (вызывавшиеся содержательницы притонов все, как одна, отказавшись от того, что давали Шафрову взятки). Суд признал полицмейстера виновным, его приговорили к лишению всех особых прав и преимуществ, к исключению из военного ведомства и отдали в исправительно-арестантское отделение, сроком на два года. Любопытно, что в своем последнем слове подсудимый Шафров сказал: «У меня была только одна привилегия… эта привилегия – моя спокойная совесть».

Очевидно, такая же «спокойная совесть» двигала и Санкт-Петербургским столичным мировым судьей надворным советником Паталеевым, который «залетел» в 1900 году на совершенно пустяковом уголовном деле по обвинению крестьянина Ильи Трушина в присвоении денег у ремесленника Александра Дмитриева. Паталеев, ведя процесс, начал угрожать Дмитриеву арестантскими ротами за якобы совершенный подлог и потребовал у бедного ремесленника триста рублей за непреследование. Если бы у Дмитриева были эти деньги, то он скорее всего бы их заплатил судье восьмого участка, но ремесленник был бедным, а что беднякам остается – только идти жаловаться. В результате Паталеев был сначала отстранен от должности, а потом по решению суда лишен всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, прав и преимуществ, и заключен в тюрьму, сроком на один год…

Впрочем, справедливости ради нужно отметить, что все-таки однажды к суду было привлечено по делу о коррупции и лицо, относящееся к самым верхам правоохранительной системы России того времени. Это знаменитое дело товарища, то есть помощника, министра внутренних дел, камергера, действительного статского советника Владимира Иосифовича Гурко…

А все дело упиралось опять-таки в подряды, причем в подряды хлебные – то есть как раз в то, с чего начинал праотец питерской коррупции светлейший князь Меншиков.

В начале XX в. в Петербурге жил да был шведско-подданный купец Эрик Леонардо Иванович Лидваль. Личностью он был крайне интересной. В 1903 году Эрик Леонардо Иванович учредил в Санкт-Петербурге товарищество – торговый дом «Лидваль и К» для содержания конторы, занимавшейся продажей американских товаров, с уставным капиталом в полторы тысячи рублей. Сам шведско-подданный занимался мелким бизнесом и имел маленький счет в банкирском доме Вавельберга. Никакого недвижимого имущества в Санкт-Петербурге у него не было, более того, в 1905-1906 годах ему вменялись множество исков и взысканий. Эрик Леонардо был неисправным должником и контрагентом, его товары и домашняя обстановка неоднократно описывалась по судебным решениям. Кроме того, его имя фигурировало в нескольких делах, касавшихся организации в разных местах карточных игр (и не только коммерческих)…

Но была у Лидваля хорошая знакомая – содержательница женского хора в театре и саду «Аквариум», госпожа Сытова. А к этой самой госпоже Сытовой в «Аквариум» любил заезжать товарищ министра внутренних дел камергер Гурко, который частенько сиживал в 1906 году в особом кабинете «Аквариума» с самой Сытовой и с одной из ее певиц Диной Духовской. Чем занимался камергер в особом кабинете с содержательницей хора и певицей, следствие позже не установило – видимо, они там пели… Как-то раз заглянул в «Аквариум», где находился чиновник МВД, и шведско-подданный Лидваль (интересно, что в свое время певице Духовской Сытова представляла Лидваля как «американца Никитина»). Состоялось приятное знакомство, а надо сказать, что во многих российских губерниях в ту пору случился неурожай и на министерство внутренних дел были возложены обязанности поиска путей закупки продовольствия для голодавшего населения… В конце августа 1996 года товарищ министра Гурко получил письменное предложение о поставке десяти миллионов пудов ржи от шведского купца Эрика Леонардо Ивановича Лидваля, (кстати говоря, позже, на суде камергер Гурко заявит, что раньше, то есть до этого предложения, он никогда не знал и не видел Леонардо Ивановича). Шведскоподданный настолько очаровал Гурко, произвел на него такое хорошее впечатление, что контракт (который, кстати, по инструкции должен был бы рассматриваться на особом совещании в МВД), был заключен – Лидваль-то заверял, что 5 миллионов пудов ржи у него на руках и более того, он, Эрик Леонардо, не какой-нибудь шаромыжник, а работает в доле с самим владельцем мельницы в станице Урюпино. Судя по всему, именно упоминание урюпинского мельника и заставило Гурко полностью поверить Лидвалю… Ну, а если серьезно – то в этой истории товарищ министра внутренних дел предстает либо полным идиотом, либо, что все-таки, видимо, более вероятно, он что-то имел с подряда, данного Лидвалю. Когда подошла осень 1906 года (а Лидваль уже получил от МВД аванс в 800 тысяч рублей), выяснилось, что поставки ржи в голодающие губернии фактически не идут, а ведь Гурко 7 сентября распорядятся выслать телеграммы десяти губернаторам о приостановлении всяких покупок ржи на местах. Когда стало ясно, что со шведско-подданного хлеба не получишь, губернаторам полетели новые телеграммы – чтобы они все-таки закупали хлеб, но при этом цены на закупки в губерниях были уже существенно выше.

Поскольку деятельность Гурко и Лидваля вызвала существенные сокращения пайков голодающего населения, дело это не могло не дойти до суда, к которому было приковано внимание всего высшего света. Лидваль на суде говорил, что поставкам ржи воспрепятствовал бардак на российских железных дорогах, Гурко и вовсе нес какую-то околесицу, заявляя, что промашка вышла исключительно из-за того, что он, Гурко, всю жизнь боролся против «трясины формализма». В защиту Гурко выступил даже могущественный министр внутренних дел Столыпин – но и это не помогло. Хорошие слова сказал на суде обер-прокурор: «Чем выше должностное лицо, тем больше вреда оно приносит, совершая незаконные проступки. Нельзя при этом забывать, что все эти поступки были совершены господином Гурко в годину бедствия нашего народа, переживавшего ужасы неурожая, изнемогавшая от голода родина вправе была ожидать от товарища министра внутренних дел помощи, при высочайшей осторожности и полном напряжении сил». (Ах, как хорошо было бы, чтобы слова эти да были услышаны теми чиновниками, которые оказались у больших и маленьких кормил нашего отечества в нынешнее время, которое очень походит на «годину бедствий»).

Правительственный сенат, где рассматривалось дело камергера Гурко, посчитал однако, что действия помощника министра имели важные, а не особо важные, как настаивал прокурор, последствия… (То есть, когда народ голодает по милости чиновника, заключившего весьма дурно пахнущий подряд – это важно, но не особо). В результате Владимир Иосифович Гурко был отрешен от должности – и только…

Но если кто-то полагает, что после показательного отстранения от должности помощника министра внутренних дел подрядные аферы прекратились – он жестоко ошибается. Несмотря на попытки честных чиновников правоохранительной системы (не нужно считать, что таковых в России не было), развернуть в 1908 году кампанию по разоблачению взяточничества – почти все их усилия завязали в бездонной трясине круговой поруки. Брат премьера Столыпина писал тогда на страницах «Нового времени»: «Бесплодные попытки хоть как-нибудь сокрушить разбойничьи гнезда, хоть как-нибудь распутаться в море хищничества, заставляют предполагать, наводят на мысль об очень сильной и непобедимой организации. По-видимому, воровство имеет союзников везде, имеет сильную руку в таких местах, что громы отводятся в сторону и негодующие крики застывают на устах» (сильно сказано, не правда ли, уважаемый читатель, хоть сейчас в любой газете печатай, никто и не подумает, что написаны эти слова были в начале века).

По мере погружения России в социально-экономические кризисы коррупция крепчала, мутировала и все лучше и лучше училась защищаться от преследования. Те же подряды, государственные заказы выдавались уже разным сомнительным лицам под «политическими соусами», то есть от принципа политической и идеологической целесообразности. 12 января 1910 года в органе Союза Русского Народа газете «Русское знамя» появилась интереснейшая статья доктора черносотенной магии господина Дубровина. В этой статье маэстро Дубровин без тени смущения заявляет о том, что власти сочувственно относятся к предоставлению интендантских заказов патриотическому Союзу Русского Народа: «Было бы крайне желательно, чтобы отделы Союза повсеместно приступили к предварительной подготовке взятия на себя интендантских подрядов… насколько нам известно, главный интендант генерал Шувалов, крайне благосклонно относится к подобным начинаниям… Было бы полезным присылать в редакцию „Русского знамени“ сообщения о ходе дел по принятию на себя исполнения подрядов и о тех препятствиях, которые встречаются… на пути этого благого начинания, вполне отвечающего желаниям правительства, дабы со своевременными сношениями помочь преодолеть преграды». Прелесть, да и только! За громкое черносотенное поведение, за лубочный и ломовой «патриотизм» огромные подряды отдавались горлопанам, которые, если и зарекомендовали себя чем-то, кроме погромов, то уж, конечно, не подвигами на поприще экономической деятельности…

Ржавчина коррупции подтачивала институт российской монархии со всех сторон. И во многом предопределила ее падение. Чудовищная фигура старца Распутина, занимавшегося при дворе не только шаманством и блудом, но и корыстным устроением нужных людей на нужные должности – окончательно дискредитировала самодержавие и унизила все более-менее здоровые силы в российском обществе. У тех, кто еще пытался хоть что-то сделать, хоть как-то остановить наступление коррупции и взяточничества – опускались руки. Во время Первой мировой войны шеф всей русской артиллерии Великий князь Сергей Михайлович с помощью балерины Матильды Кшесинской, которая была любовницей некоторых заметных членов царской семьи, за баснословные взятки раздавал заказы на поставку снарядов для действующей армии на фронте. Но это еще полбеды – лично императрица прилагала все усилия для освобождения изпод стражи банкира Дмитрия Рубинштейна – а его обвиняли не в чем-нибудь, а в шпионаже. Но – Рубинштейн пользовался покровительством Распутина. И что же? В своих мемуарах секретарь Распутина господин Симонович не стесняясь пишет, что он вместе с женой Рубинштейна отправился к министру юстиции Добровольскому и положил ему на лапу сто тысяч рублей. Добровольский деньги взял, но освободить Рубинштейна-таки не решился, а всего лишь постановил перевести его из тюрьмы в санаторий строгого режима… Интересно, что сам Арон Симонович был все-таки арестован, но уже во время февральской революции. Собственное освобождение обошлось советнику Распутина уже в 200 тысяч рублей, которые упали в карман министра Переверзева. Единственное условие, которое поставили Симоновичу, немедленно выехать из Питера. Отмена этого условия обошлась взяточнику еще в 40 тысяч рублей…

Общество бредило революцией, поскольку вся государственная система просто прогнила насквозь. И многим в том страшном для России 1917 году казалось, что накатывавшаяся на страну революция принесет избавление от многих социальных болезней – в том числе уж, конечно, и от коррупции, казнокрадства и мздоимства. Увы, ожиданиям этим не суждено было сбыться…

Часть II. Товарищи в законе

«Взяточники должны трепетать, если они наворовали сколько нужно для них самих. Когда они награбши достаточно для того, чтобы поделиться с другими, им нечего бояться».

Цицерон

События 1917 года круто изменили весь общественный уклад жизни российского общества. В прошлое, казалось, навсегда должны были кануть мздоимцы и лихоимцы, герои едкой сатиры Гоголя и Салтыкова-Щедрина, «родимые пятна» царского режима, на которые достаточно справедливо указывали многие, а не только теоретики революции, чья деятельность обязательным и непременным элементом включала в себя гневное обличение продажности властей.

Советский период истории лихоимства в городе на Неве начался уже в сам исторический момент штурма Зимнего. В шестидесятые годы в ленинградских скупках появились различные драгоценности, бронзовая утварь, хозяева которой прямо признавались продавцам, что вещицы достались им по наследству от дедов, штурмовавших оплот Временного правительства.

Сразу же после Октябрьского переворота лихоимство в Петрограде приняло такие размеры, что Ленин видел выход лишь в массовом крестовом походе «для вооруженного уничтожения спекуляции, взяточничества и неряшливости». Уже в 1918 году был издан декрет «О взяточничестве», который во всех бедах нового аппарата винил буржуазные элементы. Однако вскоре было признано, что на путь мздоимства встала и часть малосознательных трудящихся.

Председатель Всероссийской чрезвычайной комиссии Дзержинский прямо заявил, что если советская власть не справится со взяткой, то взятка доконает советскую власть. Присмотримся к главному чекисту повнимательнее. Бессребренничество, как оказалось, в числе его достоинств не отмечалось. Получив в наследство после смерти матушки тысячу рублей (что по тем временам – немалая сумма), Феликс Эдмундович не счел для себя нужным даже поприсутствовать на ее похоронах. Зная силу денег, он не раз использовал экспроприированные на нужды революции средства для откупа от преследующих его жандармов. Войдя во власть, Дзержинский, согласно партийной легенде, так и норовил отдать свою скудную пайку постовому или многодетной мамаше. На самом же деле он перестал отказывать себе в чем бы то ни было. Его рабочий день начинался с хвойной ванны, которую готовила специальная работница. В обеденное меню Железного Феликса непременно входили следующие блюда – консоме из дичи, лососина, котлеты телячьи, осетрина, цыпленок маренго, суп из спаржи… Скромность меню имела свои причины: врачи рекомендовали Феликсу Эдмундовичу белое мясо, фрукты, мучные изделия. Утомленный борьбой с контрреволюцией, Феликс Эдмундович любил со вкусом отдохнуть, например, в Швейцарии. Одновременно он выполнял и важные партийные поручения – вывозил награбленное добро из России и размещал его на счетах революционеров в Швейцарских банках, о чем упоминают многие источники. На его счету лежали 80 миллионов швейцарских франков. На счету Ильича – 75 миллионов швейцарских франков, у Зиновьева – 80 миллионов швейцарских франков, у Троцкого – 90 миллионов швейцарских франков и 1 миллион долларов США. На фотографиях, сделанных в Швейцарии, Дзержинский выглядит респектабельным отцом семейства в своем дорогом костюме. Длиннополую шинель и прочие реквизиты революционных будней Феликс Эдмундович оставлял на родине.

Современников, впрочем, не особенно удивляли нравы новых властителей России. Вот что писал Князев в своей «Записной книжке русского интеллигента»: «Удивляются, что кругом воровство, а сами, когда были господами, как крали, какие бесстыдные дела делались во время войны, сколько миллионов народных денег было украдено под самыми различными предлогами, стыдно и страшно вспомнить, как богатели все, кто умел и имел возможность красть. И те, кто крали сами, как клеймят тех, кто крадут теперь». И дело даже не в личностях, ибо: «Если народ в корне своем подгнил, то никакие идеи не смогли бы его спасти. Большевики же ничего не стесняются, ничем „не брезгуют“, им все позволено… В стране настоящая тирания и полнейший кризис, чудовищные злоупотребления и преступления. Не миллионы, а миллиарды расхищаются, никто не гарантирует, что вот сейчас не придут к нему, не отнимут все и самого не засадят в тюрьму…» Но и здесь большевикам удалось переплюнуть мздоимцев и лихоимцев царских времен – новгородские чиновники, например, усадили в тюрьму прибывшего из Петрограда ревизора Кангера, что гоголевскому городничему и в голову бы не пришло.

И еще одна цитата из записной книжки Князева: «Власть окончательно развратила большевиков. Ничего идейного у них не осталось. Наглость некоторых дошла до полного бесстыдства. Все эти господа Крыленки, Курские и Каменевы давно забыли и думать о коммунизме. Они держатся за власть, и все их силы направлены к тому, чтобы удержаться у власти. Некоторые из них нисколько не стесняются своей личной жизнью – и пьют, и развратничают. Мы во власти обнаглевших хулиганов. Большевики будут существовать до тех пор, пока будет что грабить. Бриллиантовый фонд еще цел. Вот когда его не будет, тогда и большевиков не будет».

В те времена был популярен такой анекдот. В чем разница между Чичериным и Ллойд-Джорджем? Оба безукоризненно одеты, великолепно держатся, оба прекрасно говорят и во время речи вынимают золотой портсигар. В чем отличие? Только в надписи на портсигаре. У Ллойд-Джорджа выгравировано: «Ллойд-Джорджу – Георг II», у Чичерина: «Савве Морозову от служащих».

В период военного коммунизма, когда жизнь человеческая ценилась ниже понюшки табаку, покупать себе какие-либо другие блага за деньги никакого смысла не имело. (Да и сами деньги стоили дешевле той бумаги, на которой их печатали.) Однако представители новой власти – вчерашние люмпены – частенько покупали друг у друг различные услуги. Разменной монетой этой купли-продажи служили ценности, награбленные у бывших «мздоимцев» и «лихоимцев». Горстью ювелирных побрякушек можно было искупить любые преступления, вплоть до невыполнения приказов революционного командования, и тем самым избегнуть «справедливого пролетарского гнева».

Верхушка, воспитанная на принципе «грабь награбленное», оказалась вполне готова воспринять старорежимную традицию получения дополнительных материальных благ за счет взяток или собственного служебного положения. Новорожденную номенклатуру еще не успел охватить страх за свою жизнь. Кроме того, сохранялась возможность бегства за кордон, где можно было беспечно проживать награбленное и скорбеть об антагонизме загнивающего классового общества. Например, после гибели Якова Свердлова в его служебном сейфе, набитом бриллиантами и золотыми монетами, нашли и загранпаспорта на всех членов семейства видного революционера.

На связь коррупции с общественным строем указывал еще Аристотель, назвав тиранию коррумпированной, то есть «неправильной, испорченной». Коррупция является верным и неизбежным спутником государственного беззакония и лжи.

Жестокие приказы Ленина о борьбе с разложившимися коммунистами выполнялись далеко не всегда. Наказание зарвавшихся коллег было отнюдь не главным для террористов, пришедших к власти на одной шестой части суши. Тем не менее, первый советский Уголовный кодекс предусматривал за дачу или получение взяток смертную казнь. В 1924 году в Верховном суде в Ленинграде слушалось дело о взяточничестве самих судебных работников. На скамье подсудимых оказались 42 человека – судьи и следователи губернского суда и окружного военного трибунала, адвокаты и нэпманы. Семнадцать из них были приговорены к расстрелу.

В период НЭПа в Ленинграде прошло довольно много судебных процессов о взяточничестве. Это дела работников Торгового порта, хлебного отдела Госбанка, группы ответственных работников Народного комиссариата путей сообщения, московского представительства Среднеазиатских железных дорог. Все – с расстрельными приговорами.

Непрерывные экспроприации окончательно приучили номенклатуру к тому, что часть изъятого обязательно должна была оседать в их карманах. Можно ли было избежать репрессий, добровольно сдав ценности в карман оперуполномоченного? Да, можно, но только отсрочить, скажем, на сутки. Таким образом оперуполномоченный достигал двойной выгоды: и сам поживился, и враг народа своей участи не избежал.

Так потихоньку вызревал один из самых важных принципов жизни советского общества – выполнение или невыполнение своих служебных обязанностей должностными лицами ставилось в прямую зависимость от материальных благ, получаемых от просителей. Противоречие этого принципа официально провозглашенным целям игнорировалось. Тех же, кого оно начинало сильно возмущать – ретивых следователей, честных милиционеров, сознательных пролетариев и мало-мальски порядочных людей, – государство жаловало особой честью освоения бесконечных просторов Крайнего Севера и других островов архипелага ГУЛАГ.

К счастью, существовали факторы, препятствующие распространению коррупции в чиновничьих массах. Это прежде всего всеобщее доносительство и страх за свою жизнь, а также жизнь близких. Да и пропаганда, надо отдать ей должное, делала свое дело – на подсознательном уровне люди (в большинстве своем) впитывали настойчиво вдалбливаемые им моральные парадигмы. Форма (о благообразности которой так заботились власти) все же влияла на содержание.

Однако основной принцип тоталитарного государства – держать в страхе и нищете подданных, подвергая их ежечасному грабежу, – оставался неизменным. Проблема выживания в этих условиях и вызывала постоянно к жизни определенную систему отношений между любыми представителями власти и остальной частью населения.

Ограбление народа всегда сопровождалось и соблазном кое-что из награбленного оставить себе, а улучшить собственное благополучие за счет казенного кармана – это вообще было святым делом.

В послевоенные годы, стоило только ослабеть железной хватке «отца народов» и его подручных, народ (и чиновники, в том числе) вовсе пустился во все тяжкие. Свое служебное положение использовали все, и даже одиозные сантехники, не желавшие без трешки менять прокладку в кране. Поезда еще ходили по расписанию, тротуары регулярно убирались от мусора, и казалось, железный порядок в стране незыблем, но великое дело мздоимства и лихоимства уже нашло продолжателей в новом поколении советских начальников самого разного уровня, подтачивая изнутри самые основы государственности.

Послевоенный период истории коррупции в городе на Неве открывается делом 1949 года, по которому Ленинградский городской суд осудил за получение взяток членов приемной комиссии Юридического института: четвертую часть абитуриентов (около 60 человек) они приняли на учебу за мзду.

Тем временем нравы тоталитарного государства смягчались. Полуофициально было признано, что народные беды могут зависеть и от пороков знати. У людей появился интерес к личной жизни, но рос и спрос за нее. Особое положение заняла партийно-хозяйственная номенклатура, в распоряжении которой имелись все блага: спецраспределители и «Кремлевка», особые дачи и санатории, барская охота и банные застолья в тесном партийном кругу. Правоохранительным органам было запрещено вести оперативную разработку лиц, занимающих номенклатурные должности. Для привлечения к уголовной ответственности члена партии требовалось согласие райкома, ну, а если речь шла об ответственном работнике, то санкцию мог дать только первый секретарь горкома или обкома. Однако именно при Хрущеве, в 1962 году, была вновь введена смертная казнь за получение взятки.

Пятидесятые и шестидесятые годы, как не составит труда вспомнить нашим читателям, были временами тотального дефицита на все и вся. Вокруг этого дефицита и разворачивались основные сюжеты, связанные с коррумпированностью представителей власти. Опять же не надо уточнять, какой именно. Поскольку власть принадлежала исключительно партийным органам, то и задействованы в этих преступлениях были работники районных и городских структур КПСС, причем выступали они как простыми сообщниками, так и организаторами самых различных махинаций и афер.

Ветераны правоохранительных органов припоминают следующую, довольно типичную для того времени историю. Как-то сотрудники уголовного розыска задержали одного известного им квартирного вора, которого тогда как раз подозревали в совершении квартирной кражи и сбыте краденого на территории вещевого рынка.

У этого рынка, расположенного на набережной Обводного канала, была дурная репутация места сбыта краденых либо похищенных вещей, а также вещей темного происхождения. Оперативные сотрудники правоохранительных органов длительное время наблюдали за завсегдатаями рынка и периодически задерживали интересующие их преступные элементы. Этот, задержанный ими вор, нес под мышкой нечто, завернутое в простыни. Однако, к удивлению оперативников, в свертке оказались совершенно новые вещи, никоим образом не напоминавшие им те, что значились в списках краденного. Из объяснений воришки стало ясно, что эти вещи ему передала знакомая для продажи на этом рынке. Преступник и ранее выполнял подобные поручения этой дамочки.

Через этого воришку оперативники и вышли на целую преступную группу, руководство которой осуществлял некий Квятковский. Группа была хорошо организована. В ней были и перекупщики, и сбытчики, и наблюдатели, и водители. На группу были завязаны торговые работники – кладовщики, продавцы, заведующие отделами магазинов и даже заместитель директора одного из крупнейших универмагов города, «Фрунзенского». Группа действовала по хорошо отлаженной схеме: привезенные в магазин дефицитные товары поступали в продажу в столь малых количествах, что раскупались в течение одного дня. Остальная же часть товаров передавалась перекупщикам. Они свозили товары на некую базу, находившуюся в пригороде Ленинграда. Именно оттуда товары перебрасывались сбытчикам на рынок. Цена на товары, естественно, была завышенной, вещи продавались втридорога.

Накопленный оперативниками материал позволил сделать вывод о том, что главным действующим лицом этой преступной группы был не Квятковский, а некий заместитель директора универмага «Фрунзенский». Однако предпринимать какиелибо решительные действия сотрудники БХСС, которым было поручено расследование этого дела, не спешили. У членов группировки и, в частности, у ее руководителя явно был какой-то высокопоставленный покровитель из партийной номенклатуры. На протяжении всего следствия практически каждый шаг оперативников сопровождался вызовами в райком партии либо к одному из инструкторов, либо к самому первому секретарю Фрунзенского райкома партии Цветкову. Цветков неоднократно интересовался в угрозыске и в БХСС причинами задержания тех или иных деятелей торговли. После ареста заместителя директора универмага «Фрунзенский» Цветков позвонил начальнику отдела БХСС и в крепких выражениях пояснил, что они задержали человека из номенклатуры. В те времена как возбуждение уголовного дела, так и проведение оперативных и следственных мероприятий что в отношении номенклатурных работников, что просто членов КПСС могли проводиться только с личного разрешения и после тщательного изучения оперативных материалов самим первым секретарем райкома.

Неоднократно в пикетах милиции, куда доставлялись задержанные «мафиози», словно по мановению волшебной палочки возникали инструкторы Фрунзенского РК КПСС, пытавшиеся выяснить мотивы задержания преступников. Оперативники понимали, что они на верном пути, и продолжали выполнять свой долг, задерживая все новых и новых членов группы. При обысках на их квартирах обнаруживались те самые дефицитные товары, приобретение которых для простых смертных в те времена было огромной проблемой. На квартире одного высокопоставленного торгового работника, за которого так хлопотал Цветков, было обнаружено большое количество денег, ювелирных изделий, украшений из золота, ковров, антикварных вещей. Оперативники начали подозревать, что интерес Цветкова вызван не столько желанием соблюсти законность на этапе оперативных разработок, сколько его личной заинтересованностью и причастностью к деятельности группы.

Всего за время следствия были задержаны и арестованы около 30 человек, участвовавших в операциях так называемой «группы Квятковского». Но никто из арестованных не оказался на скамье подсудимых. Цветкова все-таки сняли, а с 1983 по 1992 годы он, по иронии судьбы, работал директором Ленинградского музея милиции.

Как полагают занимавшиеся этим расследованием сотрудники, из-за того, что в деле фигурировали крупные суммы, а среди обвиняемых были представители номенклатуры, дело перекинули из милиции в КГБ, где оно и кануло в небытие. Кто именно распорядился прекратить дело, оперативникам оставалось только догадываться.

Широкую известность среди осведомленных людей, а затем и среди прочих горожан, приобрело дело 1961 года о взятках в Ленминводторге, которое и по сей день остается, по всей видимости, самым крупным за всю историю Питера. На скамье подсудимых оказались более 50 взяткодателей и взяткополучателей. Среди них – директора магазинов, работники городской торговой инспекции, милицейские чины, члены руководства городской торговли и даже ответственный секретарь комсомольской газеты «Смена». За взятки руководители разных уровней покрывали нечестных работников прилавка, обманывавших и обвешивавших покупателей. О размерах мзды можно судить по множеству бидончиков с золотом, бриллиантами и валютой, изъятых только у одного из подсудимых – начальника областной торговой базы Зуйкова. Прятал свои сокровища он, кстати, в могиле родной дочери на Охтинском кладбище. Взятками было повязано множество сотрудников ОБХСС, от рядового опера до начальника отдела. Тянулись ниточки и в Ленгорисполком. В материалах дела имелись показания подследственных, изобличавшие в получении взяток самого председателя исполкома Ленсовета Николая Смирнова. К ответственности его привлечь не удалось – еще во время следствия Смирнов разбился на машине, управляя ею в нетрезвом состоянии. Таким образом, разоблачения не коснулись его имени, которым впоследствии было названо Ланское шоссе.

Это был настоящий урок и для взяточников, и для правоохранительных органов, а, главное, для властей. В последующие десятилетия о применении данных статей УК никто и не помышлял, вплоть до кампании, начатой Андроповым. Следователи же поняли, что не стоит всерьез воспринимать партийную риторику о «моральном кодексе строителя коммунизма». Некоторые из них, особо непонятливые, постигали диалектику житейских реалий в глубинке, не надеясь на возвращение в город трех революций. Высокопоставленные же взяточники, с одной стороны, увидели свою неуязвимость, а с другой – осознали необходимость вовлечения в свои ряды как можно больше тех, кто в случае непредвиденных обстоятельств смог бы им помочь.

Свою лепту в историю лихоимства внесли и доблестные ленинградские милиционеры. Известно дело начальника уголовного розыска Куйбышевского района майора Никульцева и его заместителя Чубарова, еще на заре 1960-х сколотивших настоящую банду из шести агентов утро, судимых ранее за кражи. Сам Никульцев и давал своим «орлам» наводки на богатые квартиры, продавал эти наводки и другим грабителям. В банду были вовлечены еще 18 человек. Награбленное делили поровну. Излишне говорить, что подручным Никульцева и Чубарова милицейская погоня не грозила, а вот процент раскрываемости на их участке был высочайшим. За что оборотни и поощрялись неоднократно государством. Возможно, это – первый пример сращивания сотрудников милиции и уголовников, а результаты этого процесса мы и наблюдаем сегодня.

Дело майора Никульцева и его подручных по времени следует за делом Ленминводторга. Однако связь между ними не ограничивается только хронологической близостью. Очевидцы событий утверждают, что руководству города были необходимы в тот момент громкие и шумные дела, разоблачающие расхитителей и взяточников, в том числе в милицейских погонах. Вероятно, яркие и запоминающиеся примеры успешной борьбы со злоупотреблениями требовались для того, чтобы продемонстрировать их общественности и отрапортовать о проделанной работе в Москву.

По делу Ленминводторга были осуждены более 50 человек, а по делу Никульцева – 26. Пресса не скупилась на похвалы в адрес бдительной и расторопной прокуратуры. А вот об обратном процессе – возвращении из мест заключения невинно осужденных по этим делам и их реабилитации, – газеты не сообщали. В своих прежних должностях были восстановлены опера ОБХСС, в вину которым ранее вменялись обеды в ресторанах. Следствие полагало, что этими обедами расплачивались с милиционерами за их услуги работники Ленминводторга. Сами же услуги документально не подтверждались.

По делу же начальника УТРО Куйбышевского района был реабилитирован Василий Храбров, успевший, впрочем, отсидеть свыше трех лет. Его восстановили в прежней должности начальника уголовного розыска Дзержинского района, с которой позже Василий Андреевич и ушел на пенсию. В материалах обвинительного заключения по делу Храброва фигурировал всего лишь один эпизод – ужин в ресторане непонятно за чей счет, о котором в прокуратуру сообщил… Никульцев. Следователь требовал от него все новых имен взяточников в погонах и грозил суровым приговором, вплоть до смертной казни.

Причины, по которым Никульцев выбрал для оговора именно Храброва, по-человечески вполне объяснимы. Занимая равноценные должности, они поддерживали между собою дружеские контакты и помогали друг другу по службе. Например, обменивались оперативной информацией в отношении интересовавших их объектов, совместно занимались расследованием совершаемых на подведомственных им соседних участках преступлений. По-видимому, Никульцев, оказавшись в следственном изоляторе по обвинению в преступлениях, за совершение которых ему грозил расстрел, просто позавидовал своему честному коллеге.

Падение начальника УГРО Куйбышевского района не было внезапным. Сам будучи хорошим спортсменом, членом спортивного общества «Динамо», он принимал активное участие в расследовании преступлений, совершаемых динамовцами. Среди этих спортсменов, кроме безобидных пьяниц, были и фарцовщики, и карманники. Кому-то из них Никульцев помог избежать ответственности (за согласие работать на органы), кто-то в благодарность пригласил его в ресторан… Каждый оперативник подвергается риску не устоять перед соблазнами (а иногда и угрозами) среды, в которой он работает, и майору Никульцеву эта задача оказалась не по плечу.

По признанию работников прокуратуры, все уголовные дела с участием более или менее значимых должностных лиц удавалось доводить до их логического конца (приговора суда) лишь потому, что сами обвиняемые по каким-либо причинам становились неугодными своим начальникам. В этом отношении характерен пример с квартирой дочери тогдашнего министра культуры Екатерины Фурцевой – ставшую неугодной министершу «протащили» по всем возможным комиссиям и заставили заплатить смехотворные суммы за ремонт квартиры, сделанный за казенный счет. Скандал положил конец карьере Фурцевой.

Секретарь Ленинградской партийной организации Фрол Козлов, имевший неосторожность нагрубить Хрущеву по телефону, вскоре был скомпрометирован «вовремя» подвернувшимся делом о золото-валютных махинациях ленинградских мошенников (следы этих махинаций терялись на подступах к обкому партии). Зарвавшихся, или позабывших поделиться номенклатурщиков не жаловали. Надзор же за деятельностью не в меру честных и ретивых работников прокуратуры и милиции, как впрочем, и всех остальных, осуществлял Отдел административных органов обкома КПСС. Жалобы с мест стекались в канцелярию Суслова, бессменного «серого кардинала» тогдашнего Политбюро, владевшего компроматом на тысячи партийцев. В крайнем случае, если дело не удавалось спустить на тормозах, следователя заставляли переквалифицировать состав преступления. Если же он не соглашался, дело передавалось более сговорчивому. Так что формально взяточников в Стране Советов не было. Попытки возбуждать дела по коррупционным статьям пресекались странным, по нынешним временам, вопросом: «Вы что, хотите сказать, что у нас есть взяточники?»

Возглавлявший в 1970-е годы Ленинградский обком КПСС Григорий Васильевич Романов сам частенько давал сотрудникам отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности указания о проведении расследования в отношении того или иного чиновника.

Как-то раз Романов позвонил начальнику отдела БХСС ГУВД Ленинграда и попросил обратить внимание на деятельность одного из крупнейших предприятий Ленинграда. Необходимо было проверить сведения из анонимки, касающиеся совершаемых руководителями предприятия хищений.

В течение нескольких дней оперативники наблюдали за автомашинами, вывозившими продукцию предприятия, а затем и проверили одну из них. Внешне и по документам все было, вроде бы, в полном порядке. Однако внимательный осмотр позволил выявить пересортицу. Вместо указанных в документах товаров третьего сорта, в кузове автомашины находились и товары первого сорта.

Следующий этап расследования был поручен молодому сотруднику, которого на этом предприятии никто не знал. Именно поэтому ему удалось совершенно спокойно взять со стола директора его ежедневник с подробной информацией обо всех махинациях. В результате оперативных мероприятий были выявлены все участники преступной цепочки: организаторы, сбытчики, а также те, кто опекал и прикрывал деятельность преступников – партийные деятели районного звена. Вместе с оперативниками во всех следственных действиях участвовал и специально присланный Романовым инструктор обкома.

Несмотря на собранные доказательства, в том числе личные признания подследственных, никто из подозреваемых к уголовной ответственности привлечен не был. Во время передачи дела в суд вновь позвонил Романов и приказал прекратить дело, а материалы следствия направить в обком. Что с ними стало в дальнейшем – неизвестно.

Милиционеры полагали, что Романов использовал материалы расследования для шантажа партийцев из районных организаций. Прекратились ли хищения на предприятии – сотрудникам УБХСС установить уже не позволили.

Как же вообще тогда возникали уголовные дела по коррупции и взяточничеству? Известно, что их возбуждали по заявлениям отдельных граждан. Однако о том, как это происходило в действительности, следователи, работавшие в те годы, предпочитают умалчивать. Дело не в том, что они все еще кого-то боятся. Страха уже нет. Вопрос в том, что получить заявление от гражданина удавалось лишь после многочасовых бесед в прокуратуре, перемежавшихся намеками и на гражданский долг советского человека, и на возможные «хорошие и нехорошие» последствия, и прочими вариациями кнута и пряника. На многих подобная тактика оказывала свое воздействие, но гораздо больше было тех, кто по-настоящему опасался мести начальственных лихоимцев. В любом случае такой подход, по мнению самих следователей, не вполне был в ладах как с законом, так и с моралью. Увы, все, кто знаком с процессуальными нормами, знают, что представляет собой выбивание признания (заявления) от будущих свидетелей или обвиняемых. Интересно другое – данную тактику работы советских следователей, берущую свое начало в 1917 году, взяли на вооружение и безусловно честные люди ради достижения единственной цели – усадить взяточника за решетку.

А фактов коррупции становилось все больше. Общество развитого социализма поставило все на свои места – чего стоила одна только выплата государству небольшой суммы, после которой советский еврей мог спокойно отъехать на свою историческую родину! Трудно квалифицировать это иначе, нежели завуалированную форму вымогательства взятки за выполнение целым государством общепринятых правовых норм. В 1972 году в одном из районных судов Ленинграда слушалось дело сотрудника Пулковской таможни. Сметливый таможенник ловко использовал сложное положение отъезжавших на историческую родину советских евреев. Чтобы беспрепятственно вывезти честно нажитое с собой, им приходилось делиться с таможенником частью добра. Страж государственных интересов даже не утруждал себя внешним осмотром вывозимого багажа. Просто брал свою десятину. Поборы на границе завершились для него лагерным сроком и вынужденным отъездом в Сибирь.

По городу ползли слухи и об иных злоупотреблениях. В брежневские времена широкое распространение получила система торговли на сертификаты. Эти заветные бумажки (а на самом деле – просто настоящие деньги, действительно обеспеченные необходимой товарной массой) позволяли их счастливым обладателям вне очереди приобрести кооперативную квартиру, обзавестись импортным магнитофоном и модной одеждой. Столь неуклюжим образом (однако весьма выгодным для государства) отчасти решалась проблема тотального дефицита товаров и услуг – купить сертификаты, конечно, с рук, мог каждый, а к оплате их принимали не только в вожделенных для обывателей «Березках», но и во многих других магазинах города Ленинграда.

Одеждой на сертификаты торговали в ДЛТ, а модные тогда румынские гарнитуры можно было приобрести в Доме мебели на проспекте Маршала Говорова. Безусловно, этой исключительно выгодной ситуацией не могли не воспользоваться люди, через руки которых ежедневно проходили дефицитная мебель и сертификаты. В 1969 году с поличным взяли директрису Дома мебели, весьма импозантную даму с крайней степенью уверенности в себе. За деньги она прокручивала определенные манипуляции с сертификатами, часть которых шла мимо государственного кармана прямиком в карманы к желающим эти сертификаты приобрести. Во время обыска у нее дома, сразу же после задержания, работники прокуратуры и понятые были поражены обилием ценностей, львиную долю которых составляли золото и бриллианты.

На первом же допросе (все в тот же злополучный для дамы день – умели же работать правоохранительные органы!) директриса, то ли ошеломленная крахом своего беспечного житья и потерей несметных сокровищ, то ли под воздействием проникновенной беседы со следователем, призналась во всех грехах и подписала свои показания. Расчувствовался и следователь – дело почти готово! – и на радостях отпустил бедную женщину домой к больному ребенку до утра следующего дня, несмотря на имевшееся у него постановление об аресте, подписанное прокурором Кировского района. Как и следовало ожидать, коварная дама утром в прокуратуру не явилась. Зато ее муж отправился в горпрокуратуру с заявлением, что путем шантажа и угроз следователь вынудил его жену признаться Бог знает в чем. Благодаря этому трюку эпизоды почти состоявшегося дела уже не могли являться предметом судебного разбирательства деяний ловкой работницы прилавка. Следствию пришлось все начинать заново. Ситуация повторилась спустя всего несколько месяцев, но следователи уже были готовы к возможным проявлениям коварства со стороны ушлой дамочки. На этот раз ее задержание прошло без сучка и задоринки.

К моменту передачи дела в суд подозреваемая нашла общий язык со следователями и даже принесла свои извинения за прошлый инцидент. Директрису приговорили к внушительному сроку и запретили занимать в дальнейшем материально-ответственные должности в системе торговли. По оглашении приговора дама благополучно отбыла в один из вологодских лагерей и вернулась оттуда спустя пять лет. Но и ранее ошеломленные работники правоохранительных органов сталкивались с ней на ленинградских проспектах – властью начальника лагеря ей предоставлялись отпуска, скажем, чтобы навестить вновь захворавшего сына… То ли в лагере она стала «агнцем Божьим», то ли не все сокровища подверглись конфискации, то ли еще по какой причине, но этой поблажкой она пользовалась достаточно регулярно. Так или иначе, в ее карьере директора торгового предприятия была поставлена жирная точка.

В конце шестидесятых годов сотрудники ленинградского УБХСС занимались еще одним делом, связанным с предметами дефицита. Из агентурных источников поступила информация о том, что в Ленинграде действует организованная группа, занимающаяся хищениями «фондов» в особо крупных размерах. Фонды представляли собой определенные количества дефицитных материалов, направляемых по строго определенным адресам.

Группа занималась вывозом выделенных в фонды материалов из Ленинграда в Краснодарский край. Руководил группой бывший сотрудник Комитета государственной безопасности. Не являясь работником партаппарата или руководителем какого-либо предприятия, он пользовался своими связями и наладил поставки остродефицитных запчастей и стройматериалов в районные центры и станицы Краснодарского края. Желающих получить фондируемые изделия было так много, что в специальном поиске покупателей не было необходимости. Руководители районных и областных центров платили крупные суммы денег только за то, что «фонды» поступали именно к ним, одновременно, впрочем, оплачивая и сами товары по завышенным ценам.

Оперативники выявили участников группы, действовавших в Ленинграде, и их связи в Краснодарском крае. Вставала задача получения документов, подтверждающих известные следствию факты хищений. Это можно было сделать только в тех районных центрах и станицах, куда поступали дефицитные товары. Двое бывалых оперов выехали в Краснодарский край. Из показаний основного подозреваемого (чиновника, распоряжавшегося «фондами») им было известно о хорошо организованном прикрытии деятельности преступников со стороны не только партийных органов, но и местных теневых деятелей и воровских элементов. Однако обэхаэсэсовцы тогда еще не осознавали всей опасности предстоящей поездки.

Направившихся в Краснодарский край милиционеров там уже ждали. Нужные люди были заранее оповещены о приезде оперов из Ленинграда, хотя информация об этой поездке хранилась в глубокой тайне. Преступники полагали, что смогут договориться с ленинградской милицией полюбовно, и поэтому не предприняли никаких мер по сокрытию следов своих преступлений. Операм удалось изъять необходимые документы и вывезти их в надежное место. На встречу с ценным для следствия свидетелем они выехали в одну из станиц. Для возвращения в город им пришлось воспользоваться «Волгой» одного из районных руководителей. В машине же находились преступники, предполагавшие, что изъятые документы опера возят с собой. Только чудом милиционерам удалось добраться до города и вылететь затем в Ленинград. Подследственные удивлялись тому, что оперативники сумели выбраться из Краснодарского края живыми, с документами и показаниями свидетелей.

Собранные материалы были переданы руководству БХСС, которое готовилось отчитаться по результатам расследования. Обратно в отдел дело уже не вернулось. Оперативники, занимавшиеся этим делом, припоминают, что никто из подследственных не был привлечен к уголовной ответственности. Вероятно, проявило заинтересованность к личности руководителя преступной группы то ведомство, в котором до этого он работал.

Сами милиционеры высказывали такое мнение об этом деле. Без налаженных преступниками поставок фондируемых материалов из Ленинграда в колхозы и совхозы Краснодарского края могли возникнуть серьезные проблемы со сбором урожая и, тем самым, пострадали бы государственные интересы. Получателями «фондов» руководило не стремление к личной выгоде, а своеобразно понимаемый долг перед государством и обществом.

Основой для следующего дела эпохи развитого социализма (1970-е годы) вновь послужили деяния ленинградских стражей порядка. В очередной раз «органы оказались не правы». На скамью подсудимых попали три представителя славной ленинградской милиции. Возглавлял группу майор, секретарь парторганизации 7-го отделения милиции. Вместе с ним по делу проходили старший оперуполномоченный и просто оперуполномоченный из того же отделения. Уже позже, когда настоящая эпопея борьбы следователя прокуратуры со всесильными тогда органами закончилась отъездом группы в места весьма отдаленные, выяснилось, что и причины-то настоящей для этого нашумевшего тогда дела никакой не было. Завязка была проста. Некий гражданин, возвращаясь с работы, слегка расслабился с приятелями, а придя домой, завалился спать. Поутру в состоянии горького похмелья он подвергся жесткому допросу своей супруги по поводу вчерашних событий. Не в его пользу говорил факт утраты перчаток, судьба которых так взволновала жену. Чтобы отвязаться от назойливой женщины, а может быть, и вызвать ее сочувствие, гражданин поведал ей тут же сочиненную жуткую историю о страшных ночных грабителях, отобравших у него перчатки. Конечно, он вел себя героически, и добычей негодяев стали только жалкие перчатки, а не пальто или тем паче кошелек. Жена, возбужденная мужественным поведением супруга и стремясь, вероятно, к торжеству справедливости, немедленно поволокла его в 7-е отделение милиции, где ему ничего не оставалось, кроме как написать заявление о якобы имевшем место грабеже. К счастью, угрызения совести заставили его позже забрать свое заявление. Но дело уже приняло крутой оборот, ибо в тот же день доблестные стражи порядка задержали троих чем-то вызвавших их раздражение подростков. Путем длившихся несколько часов избиений, сопровождаемых угрозами и шантажом, парторг 7-го отделения выбил у мальчишек признание в ограблении гражданина. Томиться бы несчастным подросткам в колонии для малолеток, да, на счастье, одному из них удалось сообщить о произволе в прокуратуру. Там к сигналу отнеслись серьезно.

В ту пору ленинградской прокуратурой руководил Сергей Ефимович Соловьев. Коллеги-современники вспоминают его по-разному. Одни – как честнейшего человека, умницу, который, насколько мог, противостоял постоянному давлению партийных органов, другие – как верного слугу партноменклатуры. В 1975 году он был бесславно отправлен на пенсию.

Вернемся к делу. Оскандалившиеся стражи правопорядка запираться не стали и дали показания на самих себя, тем самым разрушая образ героического советского милиционера, десятилетиями пестуемый партийной пропагандой. В Москве возникла легкая паника, и в Ленинград срочно выехал сам министр внутренних дел Щелоков.

Необходимо упомянуть, что Щелоков издавна любил наш город, и не простой любовью. Богатые коллекции питерских музеев вполне могли удовлетворить его страсть к собирательству антикварных «безделушек» (произведений живописи и ювелирного искусства). Ходили слухи (и до сих пор ходят), что директор одного известного на весь мир ленинградского музея на пару со Щелоковым опустошал богатейшие запасники государственных хранилищ. (Свидетели тесных контактов Щелокова с директором музея становились, как поговаривали, жертвами несчастных случаев со смертельными исходами.) Именно страсть к накопительству и сгубила министра – после серии неудачных попыток завладеть чужими коллекциями деятельностью министра заинтересовался КГБ во главе со своим председателем Юрием Андроповым. Щелоков при странных обстоятельствах застрелился. Документально доказано, что глава МВД похитил у государства девять квартир (одну – для парикмахера своей дочери) и три дачи.

Но в тот раз Щелоков прибыл в Ленинград по казенной надобности, и весьма неприятной. Особенно неприятной потому, что начальником ленинградского ГУВД был его лучший друг (соответственно, и назначенец) – Соколов, который даже имел кличку (!) Череп, совсем как его подшефные уголовники. Попытки Соколова и Щелокова напрямую договориться с прокурором города Соловьевым о закрытии дела оказались безуспешными. Тогда горпрокурора вызвали на ковер к Романову. Первый секретарь в категоричной форме потребовал прекращения дела. Соловьев ответил, что сделать это уже невозможно, с чем и убыл. Единственное, чего удалось добиться тогда Романову, так это освобождения милиционеров из-под стражи до суда.

Уже в период судебных слушаний, затянувшихся на целых два месяца (для того времени это было нетипично), не выдержал переживаний за судьбу своих подчиненных и скоропостижно скончался начальник ГУВД Соколов. По меркам сегодняшнего дня, вменялась милиционерам в вину сущая безделица – превышение власти и служебных полномочий, да и получили они всего-то по два года общего режима каждый. Однако общественный резонанс этот процесс имел громадный, а материалы уголовного дела стали настоящим пособием для начинающих следователей, ибо если бы тогда следователь ошибся хоть на йоту, вместо милиционеров на скамью подсудимых сел бы он сам. Тем более, что милиция проявила коварство и смекалку. Среди ментовской агентуры отыскали человека, как две капли воды похожего на следователя прокуратуры, ведшего дело. Двойник посещал свидетелей и нес несусветную чушь. Вслед за ним в квартиры ничего не понимавших свидетелей вваливался милицейский наряд и подробно записывал в протокол только что состоявшиеся беседы со «следователем». Настоящего следователя спасло лишь то, что именно в дни походов его двойника к свидетелям он сам в городе отсутствовал. К счастью, он смог также представить подтверждающие этот факт документы.

Это новое «Ленинградское дело», возникшее из пустяка, дает полную картину жизни, бурлившей в то время на просторах необъятной державы. Здесь и несчастный мужчина, боявшийся признаться своей супруге в потере перчаток по пьянке, и жесткие методы оперов из отделения милиции (вот они – проценты раскрываемости!), и мощный прессинг партийных органов в отношении прокуратуры, и коварство системы, готовой на все ради сохранения чести уже изрядно запятнанного мундира. С другой стороны, мы видим здесь и пример настоящего мужества следователя и судьи, перед которыми стоял непростой выбор.

Показательно и другое, совсем незначительное дело заведующего лесоторговой базой в Лигово, имевшее место в начале все тех же 1970-х. Бизнес преуспевающего взяточника шел прекрасно – за энную сумму у него можно было прикупить разнообразные стройматериалы. Помнится, любое приобретение гражданина в те славные годы сразу же вызывало заинтересованный вопрос – где взял? – друзей, родственников и коллег по работе. Этим же вопросом задавались и работники правоохранительных органов. В данном конкретном случае цепочка ответов на этот сакраментальный вопрос и привела следователей к дверям кабинета заведующего складом. По заявлениям семерых клиентов, пользовавшихся его услугами, и было возбуждено уголовное дело по статьям о хищении социалистической собственности, злоупотреблении служебным положением и взяточничестве. Прокуратура следствие победоносно завершила и передала материалы дела в суд. Там-то и вышла неувязочка…

Знакомясь с делом, судья удивился тому обстоятельству, что в показаниях обвиняемого упоминается гораздо больше взяткодателей (около пятидесяти человек – только тех, кого смог вспомнить на допросах проворовавшийся заведующий), нежели имелось самих заявлений. Всех их следовало привлечь к ответственности как взяткодателей, на что и указал бдительный судья. Выезд следственной бригады к местам жительства большинства из этих «злоумышленников» многое прояснил. Нищие постройки, кое-как подправленные с помощью приобретенных у взяточника столь дефицитных стройматериалов, произвели на даже видавших всякое работников прокуратуры тягостное впечатление. Следователи – люди неглупые – задали себе вопрос: не воспользуйся хозяева построек сребролюбием заведующего складом и не купи они у него фанеру, доски или шифер, где бы они еще могли это все достать? Ответа не было. И где бы они тогда жили? Под открытым небом?

Ответы на эти вопросы никак не вязались с профессиональной юридической позицией следователей, и, казалось бы, для дальнейшего развития дела они не должны были иметь абсолютно никакого значения. Но со времен революционных потрясений нравы сильно смягчились – следователи, и сами измордованные всеобщим дефицитом и невозможностью купить самое необходимое, пришли к выводу, что нет никакого смысла в привлечении к уголовной ответственности людей, вынужденных «доставать» (любимое словечко тех времен) за взятки столь необходимые им строительные материалы для ремонта собственных жилищ. Тем более, сама центральная фигура процесса, лихоимец и взяточник – уже сидел.

Судья прислушался к мнению коллег из прокуратуры, и в данном случае здравый смысл восторжествовал… Тем самым косвенно было признано, что вопрос, ежедневно решаемый миллионами советских людей: «Давать или не давать?», из сферы морально-нравственной перешел в плоскость элементарного выживания и стал синонимом вопроса: «Жить или не жить?». Это было уже серьезно. Жизнь в стране после многочисленных потрясений прошлых лет потихоньку стабилизировалась, но попрежнему заставляла граждан постоянно давать взятки… Должно быть, именно об этом парадоксе социалистического бытия и повествует следующий анекдот тех лет.

К Леониду Ильичу Брежневу обратился один из его помощников с просьбой поднять зарплату населению, аргументируя это тем, что на нее уже невозможно прожить.

«А кто у нас живет на одну зарплату?» – искренне удивился Ильич Второй.

У Леонида Ильича имелись все причины для благодушного настроения, когда и пошутить не грех. По любому поводу страна щедро вознаграждала своего пятикратного героя за его «непосильные» труды. Не отставало от шефа и его ближайшее окружение, собиравшее подношения со всей страны и окончательно погрязшее в роскоши. Ходил такой анекдот о кремлевских нравах. Обедая однажды у себя на даче, Брежнев заметил одному из своих клевретов, суповой ложкой трескавшему черную икру из хрустальной бадьи, что это все-таки икра, а не гречневая каша. На что тот, нимало не смутясь, ответил: «Надо же, а я и не заметны».

Была в этом некоторая преемственность времен. Еще Троцкий в одном из своих писем с восторгом вспоминал «икорные ужины» в большевистском Кремле, столь любимые им и Ильичем Первым. На первое, второе и третье там подавалась исключительно черная икра, имевшая особый вкус в период творящегося вокруг по вине Троцкого и прочих товарищей хаоса…

Со всех концов необъятной страны стекались в Москву могучие потоки дани. И кое-что об образовании конкретных ручейков известно достоверно. В 1980 году в Ленинграде был осужден на два года условно секретарь партийной организации Ленрыбфлота. Судили его, впрочем, не за взятки, а за расхищение партийной собственности.

Внимание прокуратуры привлекли мероприятия, проводимые партийной организацией Ленрыбфлота. Слишком много было на них гостей, цветов, икры и шампанского. Почему сей факт заинтересовал в тот момент прокуратуру, ныне сказать затруднительно. Бойкого парторга пригласили побеседовать со следователем.

День клонился к вечеру, и на столе опытного следователя уже лежали и «чистосердечные признания», и детальное описание механизма хищения партвзносов. Зарабатывавши ленинградские рыбаки неплохо, и сумма их взносов в партийную казну была немалой. Техника же хищений не отличалась замысловатостью – у парторга имелись отлично сработанные двойные ведомости, изъятые из его сейфа при обыске. Наконец настало время последнего вопроса: куда же шло украденное «золото партии»? И здесь красноречие парторга неожиданно иссякло. Лишь убедившись, что кабинет следователя не прослушивается, парторг, по-своему честный человек, поддался на просьбы следователя и продолжил рассказ, правда, без протокола. А вопрос был непрост: то, что парторг не присваивал деньги себе, стало ясно во время обыска – квартира его роскошью не блистала, тайников в ней не имелось. Кое-что из украденных взносов действительно шло на представительские расходы. Но львиная доля похищаемого уходила в вышестоящие партийные инстанции, в том числе и в обком. На скользкую стезю воровства из партийной кассы парторга заставили вступить прозрачные намеки вышестоящих товарищей на желательность скромных презентов. Это свое признание парторг попросил следователя устно передать руководству прокуратуры.

На следующий же день прокурор Кировского района после беседы с партийными бонзами города приказал следователю спустить дело на тормозах, проще говоря, закрыть и забыть. Выполнял это распоряжение уже другой следователь…

Избежать лишения свободы парторгу помогли те самые вышестоящие товарищи по партии. И скандал замяли, и основополагающий принцип – партийцы по тюрьмам не сидят – не нарушили.

Признаемся, что мало кто из рядовых коммунистов задавался тогда вопросом, на какие деньги покупались гвоздики в вазочку на стол председателя партсобрания, подарки соратникам, деликатесы для праздничных банкетов. Партфункционеры всегда любили жить красиво, а рядовой парторг Ленрыбфлота был просто стрелочником. К партийцам же мы еще вернемся.

1980 год сложатся для ленинградских моряков не слишком удачно. За скандалом в Ленрыбфлоте разразятся скандал в Балтийском морском пароходстве, Доходной статьей для пароходства был ремонт судов в доках крупнейших европейских портов. Четыре представителя БМП в Европе, обязанностью которых было наблюдение за выполнением контрактов по ремонту, на самом деле ежедневно бегали по магазинам в поисках очередных подарков для руководства пароходства. Разумеется, на государственные деньги, что и было вменено им в вину. Сложности подбора подходящих кандидатов на эти должности, а также специнструктаж счастливчиков, убывающих за рубеж, остались за рамками судебных слушаний. Сухими из воды вышли и руководители БМП, привыкшие регулярно получать из-за кордона аудио– и видеоаппаратуру, модную одежду, хорошие виски и бренди. Они якобы и не подозревали, что все эти презенты приобретались на украденные у родного государства деньги. Суд даже не вынес в адрес руководства пароходства частного определения.

Следующий скандал в БМП грянул в 1992 году, его отголоски слышны до сих пор. Трудно предположить, что десятилетие между двумя скандалами моряки прожили беспорочно, но информацией о злоупотреблениях руководителей пароходства в этот период архивы городских суда и прокуратуры не располагают.

Вернемся к нравам партийцев тех времен. Героем еще одного судебного разбирательства в 1983 году стал инструктор Ленинградского обкома партии. Его криминальные интересы оказались столь разносторонними, что попадали под действие целого ряда статей из различных разделов Уголовного кодекса. За деньги он брался за разрешение любого вопроса – квартирного или гаражного, схватить или отпустить, казнить или помиловать, ширпотреб налево – ширпотреб направо. Масштабы его деяний были столь велики, а клиенты – столь многочисленны, что предприимчивый инструктор (должно быть, из славной плеяды будущих бизнесменов) вменил в обязанность двум своим подчиненным обслуживать только эту сферу своей деятельности. Они должны были следить за выполнением условий сделок и подыскивать новых клиентов. За это и имели определенный процент со всех операций своего шефа. Во время судебных заседаний председательствующий вдруг обнаружил отсутствие в материалах следствия служебной характеристики партфункционера. Посланный им в Смольный судебный исполнитель – молоденькая девушка – вернулась ни с чем. Ее не пустили и за ворота Штаба революции. «Идите, девушка, не мешайте работать. Нечего вам здесь делать», – напутствовали ее лощеные прапорщики из КГБ у входа. Вид судебных постановлений с печатями нисколько их не смутил – велик же был авторитет партии!

Истины ради следует заметить, что некоторые работники городских суда и прокуратуры того времени этого дела никак не припоминают. Другие же идентифицируют криминального инструктора с личностью небезызвестного Юрия Титовича Шутова (бывшего помощника Собчака), действительно работавшего в те годы в обкоме, а ныне – «писателя и патриота». Смеем предположить, что Шутов и предприимчивый инструктор – все же разные люди. Подробности судебной хроники тех лет по делам о взятках еще ждут своего тщательного исследования. Пока же мы пожинаем плоды весьма продуманной политики партии, направленной на сокрытие информации от народа.

Не получило широкой огласки (этого просто не могло случиться) и дело, имевшее место в 1985 году, когда еще не успели подуть сквозняки перестроечных перемен. Вновь проштрафилась доблестная ленинградская милиция – группа из трех человек во главе с майором, сотрудники Городского управления внутренних дел на транспорте. Начиналось все банально и просто. Как-то раз вышеупомянутый майор у себя на участке задержал проводника одного из поездов дальнего следования, привезшего в Ленинград десятки литров коньячного спирта в канистрах. Проводник был откровенен: он и не думал настаивать на том, что изъятый напиток предназначался для личного потребления – ясно, что он привез его на продажу. Проводник даже предложил попробовать коньячку майору и двоим его подчиненным. Те не устояли перед соблазном. Затем они попросили проводника привезти коньяка еще и как можно больше. В случае отказа пригрозили уголовным преследованием. Проводнику же это было только на руку, ибо самый опасный момент его бизнеса – перемещение коньяка с запасных путей в машины клиентов и расчет с ними – становился самым безопасным. Теперь у проводника имелась солидная милицейская «крыша».

Дальше – больше. К бизнесу были подключены другие проводники (и не всегда по их доброму согласию). Рос объем перевозок, от клиентов не было отбоя. «Крыша» жестко контролировала отпуск товара клиентам. Даже теперь поражает уровень сервиса – коньяк можно было приобрести в любом количестве и в любое время суток. Прибыльный бизнес настолько увлек предприимчивых милиционеров, что они потеряли всякий страх и перестали соблюдать даже элементарные правила конспирации. У покупателей уже не интересовались, кто они и откуда – платили бы деньги. Соответственно, группу взяли с поличным. Майор настолько увлекся напитком и зарабатыванием легких денег, что практически перестал появляться дома. Его коллеги и железнодорожники уже забыли, когда видели майора последний раз трезвым. Любопытно, что в период коммерческой деятельности группы на ее участке по-прежнему задерживались мелкие правонарушители, бомжи и воришки, составлялись протоколы. На вопрос удивленного следователя, как параллельно сочеталась правоохранительная деятельность с нарушениями закона, наконец-то протрезвевший в камере майор с пылом отвечал: «А зачем же государство меня там поставило? Чтобы преступников ловить! Вот я их и ловил». Своей вины майор, впрочем, не отрицал и различных статей УК в его деле хватало.

Этот майор, чьи деяния в 1985 году еще могли поразить общественность, не привыкшую к громким разоблачениям, стал предтечей сотен и тысяч нынешних стражей порядка, преступления которых сегодня уже никого не удивляют.

В пятилетку чехарды на Кремлевском Олимпе ленинградская прокуратура начала раскручивать дела, знаменующие собой новую эпоху – эпоху вовлечения в сферу коррупции все большего количества больших и мелких начальников. В 1981 году под следствием очутились два начальника райжилуправления Дзержинского района города. Затем на скамью подсудимых с ними сели и заместитель начальника отдела по учету жилплощади жилотдела исполкома Дзержинского района, а также работники райжилобмена. Эти чиновники за деньги решали любые жилищные проблемы горожан.

Взяточниками велась «черная» книга, в которой фиксировалась вся информация о клиентах. Она хранилась в сейфе заместителя начальника отдела учета, которому и удалось (по протекции обкома) избежать тюремного заключения. Деятельность этой группы мздоимцев подпадала под действие не одной статьи Уголовного кодекса, в том числе и статьи о «валютных махинациях» – у взяточников изъяли немалое количество золота и бриллиантов, приравниваемых в СССР к валюте. Зарвавшиеся чиновники получили большие сроки – до десяти лет лишения свободы – и вышли на волю уже при Горбачеве.

В работе над этим делом следователи столкнулись с тем, что заявлений от граждан было немало, а их авторы так или иначе соглашались помогать следствию. Свидетелями по делу проходили посредники, подыскивавшие клиентов и передававшие деньги. Кто-то из посредников, не ограничившись рассказом о своих связях с квартирными чиновниками, случайно сболтнул об имеющейся у него возможности устроить поступление в престижный вуз за взятку.

Раскручивание этой истории заняло четыре года (с 1981 по 1985) и изобиловало драматическими эпизодами. Главными ее героями являлись ректор Военно-механического института Савельев и ректор Ленинградского института точной механики и оптики Фролов. Главным посредником в передаче продажным ректорам денег стал заведующий одного из отделов Ленгорисполкома. Он и рассказал оперативникам, что деньги могут открыть двери любого вуза города на Неве. На своих коллег кивали и Савельев с Фроловым. Для проверки показаний подследственных прокуратура провела проверку в большинстве вузов Ленинграда. В ходе нее удалось установить, что, например, все (!) студенты из Грузии, обучавшиеся в то время в Ленинграде, поступили в институты за взятки. К моменту окончания дела обвиняемые почувствовали, что им светят немалые сроки. Весной 1985 года в прокуратуру Дзержинского района (дело вела она) поступило жесткое указание из обкома – прекратить следствие и все замаять. Технически это исполнялось просто – сначала дело разбивали на отдельные Части по различным эпизодам, тем самым выделяя их в отдельное производство и, соответственно, разрушая связи между ними. Затем эпизоды просто-напросто не находили подтверждения, и дела автоматически прекращались. Прокуратура приказ обкома выполнила, но Фролову и исполкомовскому чиновнику выкрутиться не удалось – оба отправились за решетку.

Савельеву повезло больше. Он отделался легким испугом. У следователя, по крупицам собиравшего три года доказательства вины ректора, были основания полагать, что обком за Савельева вступился по указке из Москвы. Звонок следователя, пытавшегося довести дело до конца, в ЦК КПСС не привел ни к чему – холодный голос в трубке сообщил, что в Ленинградском обкоме работают честнейшие люди, которые во всем разберутся и помогут. «Уже помогли», – подумал следователь и бессильно опустил трубку на рычаг.

С тех пор серьезных попыток навести порядок в системе зачисления абитуриентов питерскими вузами не предпринималось. А с началом эпохи платного высшего образования вопрос и вовсе утратил свою актуальность. Нынешние абитуриенты могут попытаться попасть и в число «бесплатных студентов», но во что им это обойдется? Так что об актуальности вопроса судите сами.

В эпоху застоя в общественном сознании крепко укоренилось мнение, что за деньги возможно все. Как мы видим, объективная оценка подлинных размеров коррупции того времени крайне сложна из-за отсутствия достоверной и полной информации. В открытой печати статистические данные о взяточничестве публиковались последний раз аж в 1928 году. О масштабах взяточничества при развитом социализме мы можем судить лишь по жестоким и суровым методам, которые пытался применить Андропов в эпоху своего недолгого правления. В 1983 году по указанию Андропова было создано управление "В", основной деятельностью которого являлось выявление связей коррумпированных работников милиции. Ведь именно милиция порождает наибольшее число коррумпированных связей с системой оргпреступности. Происходит это по двум причинам. Во-первых, милиция борется с преступностью, и, естественно, преступные группировки пытаются ее нейтрализовать. Вовторых, милицейский аппарат – наиболее многочислен в сравнении с числом госчиновников, входящих в круг интересов преступных сообществ.

Нельзя не остановиться и на психологических особенностях лиц, замешанных в коррупции. Прежде всего, их корыстные потребности недостаточно сдерживаются социальными потребностями соблюдения нравственных законов общества. Хотя сами корыстные устремления, как правило, начинали складываться от нужды, а затем входили в обыденную норму поведения. Одна из особенностей взяточника – двуличность, способность приспособиться к меняющейся обстановке. Своим развитием коррупция обязана и назначениям на государственные должности по блату или протекции, когда не брались в расчет нравственные и деловые качества кандидатов.

Взяточничество переплеталось с другими злоупотреблениями и прочими напастями, которые как бы в одночасье захлестнули страну с весны 1985 года. Изменились и условия работы следователей. Теперь их уже не просто отстраняли от ведения «скользких» дел, а привлекали к ответственности за «попытку возведения напраслины на честных людей».

Успокаивает, к счастью, то, что честных людей все-таки больше, как говорит известная пословица. Увы, народная мудрость не поясняет, что этото честное большинство и ставят в положение, когда не дать взятку попросту невозможно.

К 1987 году положение настолько обострилось, что ГУВД Ленинграда по собственной инициативе собрало и обобщило всю оперативную информацию о лицах, так или иначе замешанных во взяточничестве. Даже беглого взгляда на скупые строки цифр хватало, чтобы сделать неутешительный вывод – процесс коррупции принял лавинообразный характер. И далее нарастал как снежный ком, вовлекая в свою орбиту все большее число чиновной братии. Тот же 1987 год положил конец карьере тогдашнего члена Политбюро, бывшего первого секретаря Ленинградской партийной организации Г.В.Романова. По некоторым сведениям, ему вменялись в вину два эпизода. Это свадьба дочери, на которую он якобы затребовал из Эрмитажа сервизы, поднесенные в дар Екатерине Великой немецкими мастерами. Говорили, что разгулявшиеся гости побили бесценный фарфор, а известие об этом вызвало у директора Эрмитажа Б.Пиотровского сердечный приступ. И наконец – морская прогулка на яхте с шампанским и женщинами вблизи нейтральных вод, пресеченная бдительными пограничниками. Впрочем, последний эпизод народная молва приписывала также и Толстикову – председателю горисполкома. Так или иначе, но подобных «чудачеств» зарвавшимся чиновникам в 1987 году уже не прощали.

Всего же в тот год к ответственности было привлечено не более одного процента всех лиц, заподозренных во взяточничестве. Среди тогдашних мздоимцев лидировали, конечно же, те, кто имел доступ к неким благам – дефицитным товарам ширпотреба, продуктам питания, услугам. По данным УБХСС, незаконные денежные суммы за свои услуги получали до 95 процентов всех работников торговли, от продавщиц и официанток, до начальников баз и различных торгов. За деньги покупались любые товары, услуги и должности. От работников торговли несколько отставали врачи (наверное, мешала клятва Гиппократа). Но и среди них были свои лидеры, шедшие вровень с торгашами. Это онкологи, опередившие дантистов и гинекологов. До половины всех медицинских работников брали подарки. Следом шли работники культуры и сферы услуг.

Увы, впечатляющие ряды страшных цифр не могут дать всей полноты картины всеобщей круговой поруки. Конечно, должность официантки весьма ограничивает рамки, в которых она может злоупотребить служебным положением, а, скажем, возможности начальника торгово-закупочной базы – намного шире. Но сколько в городе – официанток? А сколько – начальников баз? Однако показатели их участия в процессе злоупотреблений по данным статистики одинаковы. Выходит, что каждый торговый начальник трижды-четырежды мздоимец и взяточник. Не хочется бросать тень на всех работников прилавка, наверняка среди них были и есть честные люди. Но что такое честность отдельно взятого индивидуума в ситуации повального взяточничества? Мало найдется тех, кто откровенно признается даже себе: «Да, я – взяточник». Они – где-то там, в других кабинетах, магазинах, парикмахерских… «А я просто не смог отказать хорошему человеку и принял его подарок». Не в этом ли двойном стандарте сознания кроются корни сегодняшнего беспредела коррупции?

Тогда, в 1987 году, ГУВД предлагало свои обычные рецепты – обеспечить органы правопорядка транспортом, повысить профессиональный уровень работников, снизить текучесть кадров повышением зарплат, предоставлением жилья и других льгот. Государство и общество, по возможности, удовлетворяли растущие запросы правоохранительных органов. Но, увы, чисто формальные меры по усилению и укреплению органов охраны правопорядка не смогли приостановить развитие коррупционных процессов. Официальный документ ленинградского ГУВД десятилетней давности характеризовал сложившуюся ситуацию следующим образом: в стране действует система преступного перераспределения национального продукта, у граждан сформировалось устойчиво-негативное отношение к властям, крайняя степень недоверия к любым их заявлениям и попыткам действий.

Диагноз – верен, лечение до сих пор – неособенно успешно. Раз так, то каждый россиянин решает этот вопрос для себя сам: брать или не брать, давать или не давать. Как это делают большие и малые должностные лица – видно на каждом шагу. И речь об этом – в следующем разделе.

Часть III. Господа реформаторы

«Хороших и честных людей – большинство. Но если уровень нравственности падает до определенного предела, то государство разваливается и прекращает свое существование».

Лев Дуров

К началу восьмидесятых годов само существование «реального социализма» лишь для одного класса – партийно-хозяйственного аппарата и примкнувших к нему немногочисленных представителей элитных и «нужных» профессий – не только вошло в явное противоречие с официальным мифом о социальном равенстве, но и стало вызывать уже открытое общественное негодование. Смерть Брежнева и приход к власти Андропова были встречены с серьезными надеждами на то, что в стране будет положен конец беспределу коррупированного партийного аппарата и местных клязьков-партсекретарей. Однако настоящие перемены начались, конечно только после избрания Генеральным секреторем ЦК. КПСС Михаила Сергеевича Горбачева.

Жители нашего города, конечно, помнят о том, какой фурор произвел весной 1985 года его прилет в Ленинград, Открытость Горбачева была шокирующей и для простых горожан, и для работников аппарата. Из уст в уста передавались свидетельства очевидцев визита: о том, как на Кировском заводе Горбачев отказался от ценного подарка, как в Смольном не присоединился к традиционному застолью – ограничился лишь стаканом чая в буфете… Именно в Ленинграде тогда был дан старт прославленной горбачевской кампании гласности. Задуманная как традиционная кампания (каждый новый властитель у нас всегда начинал с уничтожения славы прежнего) по борьбе со злоупотреблениями государственной бюрократии, эта кампания, внезапно и для отцов-основателей перестройки, включила в себя критическую переоценку не только мрачного прошлого, но и самой существующей системы. Многочисленные льготы и привилегии, присвоенные себе номенклатурой, были названы порождением этой системы и приравнены к коррупции.

Пафос обличений коррумпированной номенклатуры составлял основную суть реформаторских речей тех политиков новой, митинговой волны, которых горожане вскоре победоносно избрали депутатами Съезда народных депутатов СССР. Казалось, что с новыми, демократически настроенными лидерами у нас установятся демократия и социальная справедливость, а злоупотребления власти канут в темное советское прошлое.

Но, увы, те демократы, на которых горожане еще недавно смотрели с таким благоговением, заняли удобные руководящие и депутатские кресла и в считанные месяцы были адаптированы той старой, вороватой чиновничьей системой, которая была, есть (и будет!) едина для всея Руси всех времен, как бы не называлась эта страна на том или ином этапе своей истории. Ленинград стал СанктПетербургом, обком партии был переименован в мэрию, Смольный из штаба революции и национализации превратился в штаб приватизации, однако ничего не менялось: как было, так и оставалось четкое разделение общества на «мы» и «они» – народ и в упор не замечающую его власть.

Воистину: никто не нанес российской демократии вреда больше, чем демократы еще того, горбачевского призыва. Вот и в Петербурге они вскоре стали думать не столько о муниципальных делах, сколько решать собственные проблемы: захватывать у города квартиры, строить коттеджи, отправлять детей на учебу в зарубежные вузы за счет фирмдоброхотов, покупать дорогие иномарки. Не в пример аристократам былых времен и даже партийцам ленинской школы, выставлявшим напоказ только скромность и аскетизм – все-таки понимали они, что не стоит дразнить голодный люд, – новые демократы бросили вызов всем условностям и стали вести подчеркнуто роскошный образ жизни. Выдвинутые в политику на волне жаждавшего справедливости общественного мнения, эти люди вскоре начали отличаться потрясающе хладнокровным игнорированием этого мнения.

Так, уже к середине 1990-х годов произошла колоссальная подвижка в морали и этике российского общества: воровать стало не стыдно. Один за другим следовали вяло встречаемые общественностью скандалы о коррупции в высших эшелонах власти. Будуары Смольного не отставали в этом плане от коридоров Кремля. Прокуратура хранила скорбное бесчувствие… Об этом – настоящая глава, к сожалению, не закрывающая тему коррупции в новом Петербурге. Пока мы, уважаемый читатель, составляли этот труд, жизнь подбрасывала нам все новые и новые факты и сюжеты.

ГЛАВА 1. В коридорах власти

Петербургские квартиры

Дело «Ренессанса»

«Ни для кого не секрет, что если кто-нибудь хочет что-либо получить в этом городе, то за это приходится платить», – констатирует генеральный директор фирмы «Ренессанс» Дмитрий Мурзинов. Он знает о чем говорит: «Ренессанс», получив на реконструкцию с последующей передачей в собственность два дома в центре Петербурга, заплатил за это сполна.

Эта история беспрецедентна среди прочих дел – как по количеству фигурирующих в ней персон класса VIP, так и по объему материалов, собранных следствием. Эта история стоила потери по крайней мере несколько процентов голосов Анатолию Собчаку на губернаторских выборах 1996 года. Возможно, эта история не будет иметь продолжения, потому что слишком много высокопоставленных персон не заинтересованы в том, чтобы она стала предметом судебного разбирательства. Но дело «Ренессанса» позволяет сделать печальное предположение о масштабах пресловутой коррупции, поразившей властные органы.

В сентябре 1990 года Ленгорисполком разрешил реконструкцию дома по улице Рылеева, 3, концерну «Апракон». Месяц спустя счастливый обладатель подряда передал соответствующие права АО «Ренессанс». «Апракон» владел пятью процентами акций своего преемника. Остальная доля принадлежала другому учредителю – фирме «Альянс», учредителями которой, в свою очередь, являлись Анна Анатольевна Евглевская, ее дочь и сестра. И хотя до марта 1993 года роль директора «Ренессанса» исполнял некий г-н Шалагин, он, видимо, лишь «отбывал номер». Именно Анне Анатольевне – мозговому центру и главной движущей силе маленькой фирмы – было суждено стать одним из главных героев последующих событий.

Скандальный дом на Рылеева, 3, состоит из пятиэтажного лицевого и аналогичного дворового флигеля. Условия реконструкции предполагали размещение в здании наряду с жилыми квартирами детского комбината на 360 мест и сооружение бассейна для детей. Детсад и бассейн стали тяжким бременем для «Ренессанса». Избавлению от обузы усердно способствовали отцы города. Многие из них впоследствии получили квартиры в доме, который как-то сам-собой превратился в «дворянское гнездо», или другие ценные призы от Анны Евглевской. В итоге деятельностью «Ренессанса» заинтересовались правоохранительные органы.

Уже 27 ноября 1991 года председатель Комитета по градостроительству и архитектуре подписал распоряжение о выводе детского сада из лицевого флигеля здания.

12 марта 1993 года Дзержинская районная администрация и «Ренессанс» заключили договор на реконструкцию. Полгода спустя Анатолий Собчак подтвердил давнее решение Ленгорисполкома и дал зеленый свет строительству. Отметим, что распоряжение мэра еще подразумевало размещение детского сада хотя бы во второй очереди дома (дворцовом флигеле) и устройство бассейна. Но их судьба к этому времени была уже предрешена.

30 марта 1994 года главный архитектор города Олег Харченко согласовал строительство подземного гаража во дворе дома N3 вместо предполагавшегося бассейна.

12 апреля глава Дзержинской администрации Сергей Тарасович подписал акт сдачи-приемки первой очереди дома на Рылеева. Помимо 22 квартир там оказались офисы самого «Ренессанса» и филиала «Петроагропромбанка».

Наконец, 4 августа Анатолий Собчак узаконил сложившееся на тот момент положение вещей, внеся изменение в свое прежнее распоряжение. «В связи с отсутствием на данный момент технической и технологической возможности размещения детского сада в доме N3 по улице Рылеева, а также учитывая значительное удорожание стоимости проводимых строительных работ», мэр разрешил разместить во дворе доме подземный гараж и распорядился передать в установленном порядке здание фирме «Ренессанс». Впрочем, еще почти два месяца тому назад, 10 июня, Жилищный комитет выдал фирме свидетельство о собственности на жилой дом.

Незаконными являлись не только изменения в проекте, разрешающие вынос детского комбината и бассейна, но и санкционирование строительства гаража, запрещенное СЭС и Управлением государственной противопожарной службы. Мало того, АО «Ренессанс» не имело право заниматься строительством, а лицензия на право осуществления строительных работ была получена Евглевской на основании не совсем достоверных сведений. Вопреки заявлениям о своем экономическом образовании, Анна Анатольевна закончила техникум общественного питания и долгое время работала по специальности в учреждениях Дзержинского района. Очевидно, та работа дала ей знакомства со многими нужными людьми, пригодившимися впоследствии, хотя и талант бизнесмена не обошел ее стороной.

Соседи

Заинтересованность чиновников в стройке Евглевской будет понятна после знакомства с некоторыми жильцами элитного дома, получившими квартиры в первой очереди.

Отдав «Ренессансу» свою трехкомнатную квартиру в новостройках, в двухуровневую квартиру общей площадью 218 метров без всякой доплаты перебрался Олег Андреевич Харченко.

Трехкомнатную квартиру общей площадью 106 метров получила за 1,2 миллиона рублей Виктория Зибарова, близкая знакомая Сергея Тарасовича, ныне возглавляющего Петербургское отделение миграционной службы России.

Аналогичная квартира досталась сыну начальника отдела капитального ремонта ТПО Департамента жилищного хозяйства мэрии Галины Филипповой.

В четырехкомнатную стасемидесятипятиметровую квартиру предполагал въехать отец руководителя аппарата мэра Петербурга Виктора Кручинина.

Наиболее пикантная подробность – квартира, предназначавшаяся в этом же доме для племянницы Собчака Марины Кутиной, оформленной на работу в «Ренессанс»… уборщицей.

Этому дала, этому дала…

17 мая 1995 года 2-й отдел (по борьбе с коррупцией) Управления по борьбе с экономической преступностью возбудил уголовное дело, усмотрев в деятельности Евглевской дачу взяток должностным лицам мэрии Петербурга.

По версии следователя массовая раздача квартир чиновникам стала платой за их посильную помощь в реконструкции.

Квартира рыночной стоимостью около 200 тысяч долларов получена Олегом Харченко за незаконное согласование вывода из дома детского сада и гаража. Главный архитектор подмахнул титульный лист несуществующего проекта подземного гаража. Это согласование легло в основу последующего аналогичного распоряжения мэра.

Акт приемки дома также незаконно подписал глава администрации Дзержинского района Сергей Тарасович. Он же содействовал передаче здания в собственность «Ренессансу». (Вспомним квартиру, оформленную на гражданку Зибареву.) Господин Тарасевич также поправлял пошатнувшееся на стройке здоровье в Италии – за счет фирмы.

Услуги Галины Филипповой выразились в неосуществлении технадзора за строительством по измененному проекту и подписании акта госприемки дома. Помимо квартиры рыночной стоимостью около 100 тысяч долларов, Галина Алексеевна на протяжении трех лет получала зарплату и другие выплаты в «Ренессансе». При этом, надо полагать, заработок по основному месту работы казался ей сущим издевательством.

Виктор Кручинин принимал непосредственное участие в продвижении и подготовке распоряжений мэра в пользу «Ренессанса». Но ему очень не повезло – на квартиру, предназначенную для передачи его отцу, решением суда был наложен арест. Единственное, чем довольствовался г-н Кручинин – ремонтом своей дачи на сумму около 4 миллионов рублей, выполненным сотрудниками «Ренессанса» за счет фирмы.

Отдельного рассказа заслуживает появление в доме племянницы Анатолия Собчака.

Святое семейство

Оказавшись на посту мэра города, Анатолий Александрович, отдадим ему должное, не зазнался и не забыл о своих многочисленных родственниках.

В конце 1991 года из Ташкента в город на Неве перебрался родной брат Собчака, а в 1992 году воссоединилась с отцом родная племянница градоначальника Марина Кутина. На первых порах обустройством родни мэра занялся глава администрации Выборгского района Анатолий Коган. По словам Анатолия Яковлевича, на излете 1991 года его пригласили в Смольный и попросили приютить близких Собчака из солнечного Узбекистана. Господин Коган якобы ответил, что единственный легальный путь – принять высокопоставленную родню на работу в жилищное хозяйство с предоставлением служебной жилплощади. (В те далекие времена чиновники еще пытались придать хотя бы видимость законности своим сомнительным манипуляциям.) Вскоре брат мэра, его дочь и зять Александр Кутин, как крайне необходимые городу бойцы коммунального фронта, поселились в служебной квартире N227 дома 28 по проспекту Просвещения, а в феврале 1992 года начальник Выборгского ПРЭО Гуслин принял на работу в РЭУ-8 г-на Кутина.

Неблагодарные квартиранты – Александр Кутин и некто Владимир Литвинов – некоторое время спустя приватизировали служебную жилплощадь (вероятно, Выборгская администрация никогда бы и не вспомнила о пропавшей квартире, не проиграй Анатолий Собчак на губернаторских выборах). В сентябре 1996 года Анатолий Коган неожиданно подал иск в Федеральный суд Выборгского района Петербурга о признании недействительной этой:лки и «выселении ответчиков на ранее занимаемую площадь», то есть в Ташкент.

Наверное, успехи Марины Кутиной (Собчак) на поприще жилищного хозяйства были столь впечатляющи, что в 1994 году ее приняли уборщицей на работу в «Ренессанс», заключив договор дарения однокомнатной квартиры площадью 39,2 метра и рыночной стоимостью не менее 25 тысяч долларов. Как следует из протокола собрания фирмы, подписанного Евглевской, зарплата «ценному работнику» уборщице Кутиной должна была начисляться в счет погашения задолженности за квартиру. Правда, на тот момент в «Ренессансе» ул. трудились две штатных уборщицы, так ни разу и неувидевших на работе профессорскую племянницу, тем более с ведром и тряпкой.

Столь удачным трудоустройством Марина Кутина, видимо, обязана помощнице мэра Петербурга по жилищным вопросам Ларисе Харченко, которую справедливее было бы назвать помощницей Собчака по улучшению его собственного жилищного положения. Госпожа Харченко сама рассчитывала поселиться на Рылеева, но Анна Евглевскзя; уже ставшая опасаться растущего аппетита чиновников отделалась от нее шмотками на 30 миллионов рублей и путевкой в Испанию для дочери.

Но отделавшись от квартирных притязаний помощницы мэра, Анна Анатольевна не смогла ей отказать в еще одной маленькой просьбе.

54 тысячи долларов, переданных Евглесской по предложению Харченко директору одной фирмы, позволили существенно удушить жилищные условия самого Анатолия Собчака. Эта сумма, по данным следствия, пошла на расселение коммунальной квартиры 17 в доме 31 по набережной реки Мойки, смежной с квартирой Собчаков. После расселения обе квартиры были объединены, и жилплощадь высокопоставленного семейства достигла 300 метров, не считая приватизированного ранее г-жой Нарусовой мансардного этажа этого же дома. Правда, в ходе этой операции не удалось избежать некоторого шума. Не все прежние жильцы квартиры 17 смирились с территориальными притязаниями соседей и не соглашались добровольно расстаться с прежним жильем. Для удобства бесед с некоторыми из жильцов пришлось прибегать к помощи сотрудников милиции.

Часть квартир для «расселяемых» жильцов взяли из обменного фонда города, часть купили на деньги, любезно предоставленные г-жой Евглевской – следствие все это определило просто: «Расселение частично произведено за счет средств, полученных противоправным путем, частично – за счет государства в ущерб интересам города».

Людмила Борисовна и Анатолий Александрович не стали «светиться» при получении новой квартиры – она была оформлена на подставное лицо – Виктора Сергеева, шофера близкой знакомой супруги мэра Нины Кирилловой, руководительницы фирмы «Матеп». Насколько нам известно, он подтвердил тот факт, что квартира предназначалась семейству г-на Собчака и показывал выданную от его имени генеральную доверенность на имя мэра, а потом рассказал о сильном давлении, которое оказывалось на него в связи с участием в решении «квартирного вопроса» мэра. Справедливости ради надо заметить, что оформление квартиры через подставных лиц было серьезной ошибкой: теперь г-жа Нарусова очень хочет узаконить факт обладания квартирой 17, которая уже давно объединена с ее собственной квартирой, да не может: на спорную квартиру наложен арест и любые сделки с ней пока невозможны.

Правда, у Анатолия Александровича есть другая версия истории со спорной квартирой. По словам экс-мэра, его супруга имела неосторожность приобрести смежную жилплощадь и сделать там дорогостоящий ремонт. Неужели Собчак пребывал в счастливом неведении, что квартира, которую он считал собственностью своей семьи, оформлена на постороннего человека? Анатолий Собчак считает себя далеко не бедным (гонорары за лекции, книги и т.д.). Почему же обеспеченному градоначальнику понадобилось прибегать к услугам Анны Евглевской? Или мэр, опять же по неведению, полагал, что получил соседнюю квартиру за красивые глаза и свои демократические убеждения?

«Обложили меня, обложили…»

Анна Анатольевна Евглевская, которую мы застали в офисе «Ренессанса» на Рылеева, оказалась весьма привлекательной, миниатюрной дамой без присущих новым русским излишеств. Воображение рисует «Ренессанс» мощной фирмой, но за могучей вывеской, по сути, стоят три человека – сама А., бухгалтер и инженер по строительству (на время общения со следственными органами и вынужденных командировок по СИЗО Евглевскую заменил на посту директора зять – Дмитрий Мурзинов, но, надо полагать, именно на ней остается львиная доля дел по семейному предприятию). Согласитесь, эти детали заставляют несколько иначе взглянуть на человека, умудрившегося провернуть столь колоссальную работу. По крайней мере Анне Евглевской не откажешь в недюжинной энергии.

В «Ренессансе» придерживаются несколько иной, чем изложенная выше, версии отношений с петербургскими чиновниками. Оказывается, Анна Анатольевна одаривала власть имущих по личной инициативе, руководствуясь не интересами своего бизнеса, а чисто альтруистическими соображениями.

Например, Олег Харченко «не подписал нам ни одного документа по первой очереди – в этом не было необходимости», но получил квартиру на Рылеева «потому, что главный архитектор города не должен жить в трехкомнатной квартире на четырнадцатом этаже на Ржевке», – говорит Мурзинов.

Андрей Филиппов поменял свою жилплощадь на более престижную лишь потому, что Галина Алексеевна Филиппова и Анна Анатольевна Евглевская – старинные подруги.

Марине Кутиной после того, как разразился скандал, пришлось отказаться от подарка и сейчас, по словам Мурзинова, предназначавшаяся ей квартира принадлежит фирме, так как племянница Собчака не выполнила договорные условия (не следила за чистотой в «Ренессансе»).

Заявляя об отсутствии даже малейшей заинтересованности чиновников в ее услугах, Евглевская, тем не менее, признает, что передала 54 тысячи долларов директору некой фирмы по предложению Ларисы Харченко. Этот факт она подтвердила и на очной ставке в Лефортово. «Нам тогда пришлось за копейки продавать все, что было, и даже влезть в долги. Деньги было предложено сдать в течение трех дней, иначе нам обещали большие неприятности», – вспоминает Мурзинов. Эти события произошли незадолго до подписания мэром распоряжения, санкционировавшего строительство подземного гаража на Рылеева, 3, и, фактически, узаконившего вынос из дома детсада.

Между прочим, от строительства гаража «Ренессансу» впоследствии пришлось отказаться – при ближайшем рассмотрении этот проект оказался слишком накладным.

Вместо сгинувшего в небытие детского сада администрация Центрального (бывшего Дзержинского) района еще в июле 1994 года предложила фирме соорудить пристройку к школе на Миллионной улице или перечислить в бюджет района 800 миллионов рублей. Деньги, как утверждает Мурзинов, собирались перевести 30 июня 1995 года, но как раз накануне – 29-го – Анна Евглевская была задержана и оказалась в изоляторе ГУВД на Захарьевской. На январь 1997 года сумма задолженности «Ренессанса» перед районом с учетом пени составила 3,5 миллиарда рублей…

К декабрю 1995 года концессионеры намеревались завершить реконструкцию второй очереди, однако на сегодняшний день на объекте выполнено чуть более половины необходимых работ. Между тем, именно вторая очередь, по замыслу Евглевской, должна спасти ее предприятие от финансового краха. По окончании строительства там будут расположены 35 коммерческих квартир и 600 метров офисных помещений. У многих из этих квартир уже есть хозяева, в том числе, опять же, чиновники Смольного, заключившие с «Ренессансом» валютные договоры на приобретение жилплощади. Среди тех, кто рассчитывает поселиться в этом доме – Эльга Порецкнна, ведающая в городской администрации делами религии.

За счет продажи квартир в дворовом флигеле Евглевская предполагает возвратить кредит «Петроагропромбанку», профинансировавшему строительство. Но пока что на здание на Рылеева, 3, и еще примерно на два десятка квартир, фигурирующих в материалах уголовного дела, наложен арест. В одной из таких квартир в элитном доме по Невскому, 96, проживала и сама Анна Анатольевна. Переехав в свой дом, она оставила квартиру семье дочери.

«С нами до сих пор ничего не случилось, потому что наши партнеры оказались порядочными людьми», – считает Дмитрий Мурзинов. Но все же ему приходилось на несколько месяцев увозить из города семью, опасаясь за своих близких: "Нам очень настойчиво предлагали оставить эту стройку, но всякий раз я «забивал стрелку» на Литейном, 4. Все были удивлены, что мы работаем без «крыши».

Насчет «крыши» у следствия есть особое мнение. Еще одним квартирантом «Ренессанса» стал бывший заместитель по оперативной работе Дзержинского РУВД (впоследствии – начальник Василеостровского РУВД) Владимир Дряхлов, обеспечивавший, по версии следствия, «прикрытие деятельности фирмы от правоохранительных и контрольных органов». При его же участии члены одной из преступных группировок «работали» с теми подрядчиками «Ренессанса», которые добивались оплаты за выполненные работы. В результате партнеры Евглевской не досчитались около 2 миллиардов рублей.

Имя Евглевской фигурирует в следственных материалах не только в связи с грандиозной стройкой. Сыщики утверждают, что в марте-апреле 1995 года Анна Анатольевна передала 10 тысяч долларов одному из руководителей Комитета экономики и финансов Петербурга. Чиновник способствовал незаконному подписанию документов, по которым бывший глава администрации Адмиралтейского района Владимир Меттус (ныне первый заместитель губернатора Петербурга) и председатель Департамента по содержанию жилищного фонда мэрии Борис Тарбаев получили 500 миллионов рублей, якобы предназначавшиеся для финансирования ремонта теплотрассы, но ушедшие совсем на другие цели.

В феврале 1996 года, когда скандал вокруг дома на Рылеева уже стал орудием большой политики, Анатолий Собчак обидел свою благодетельницу, обязав проверить правомочность свидетельства о собственности, выданную «Ренессансу», и подготовить документы для проведения открытого конкурса на право завершения затянувшегося строительства. Как и многие другие распоряжения мэра, эти предписания остались на бумаге. Может быть, – к лучшему, потому что сегодня, кроме самой Евглевской, вряд ли найдутся желающие довести до конца эту стройку…

По сути, Анна Евглевская стала «дойной коровой» для многочисленных начальников, приложивших (или как раз не приложивших) руку к реализации ее проекта. Впрочем, она вряд ли признается в этом кому-нибудь, кроме самой себя.

Мы не сентиментальны, и потому не будем пускать скупую слезу по поводу мытарств, выпавших на долю главы «Ренессанса», тем более, что Евглевская сама охотно приняла предложенные ей правила игры. Заметим лишь, что эта история типична для российского бизнеса середины 1990-х, адом на Рылеева – далеко не единственное здание в Петербурге, оказавшееся в центре интересов чиновников и бизнесменов.

Следствие закончено, забудьте?

Начавшееся расследование серьезно помешало планам «Ренессанса». Правда, Евглевская не расставалась с надеждой на покровительство своих многочисленных клиентов. И не безосновательно.

В 1995 году привилегированная домовладелица провела за решеткой 3 месяца. Третьего октября прокуратура города возвратила дело в прокуратуру Центрального района, следственная группа, созданная после задержания директора «Ренессанса», расформировывается, а Евглевская оказывается на свободе. Вероятно, на этом можно было бы поставить точку, если бы историей не заинтересовалась Генеральная прокуратура России.

На излете 1995 года совместным распоряжением генпрокурора Юрия Скуратова, министра внутренних дел Анатолия Куликова и директора ФСБ Михаила Барсукова была сформирована специальная оперативно-следственная группа Генеральной прокуратуры России. Костяк бригады составили оперативники 2-го отдела Петербургского УБЭП, а основой уголовного дела N18/238278-95 по фактам взяточничества и корыстных злоупотреблений со стороны высокопоставленных должностных лиц администрации Петербурга стала история «Ренессанса».

В середине января 1996 года сыщики в один день провели серию обысков по всевозможным адресам, связанным с фирмой. В тот же день Анна Евглевская была задержана и доставлена в институт судебно-психиатрической экспертизы имени Сербского, в Москву. «Мальчишки, вас Собчак завтра уволит», – заявила она оперативникам, все еще рассчитывая на помощь облагодетельствованных ею персон. Через сорок дней, уже с санкцией на арест, Евглевская оказалась в Лефортово, где пробыла до 30 августа.

По нашим сведениям, в беседах со следователями Анна Анатольевна сетовала на вероломство тех, кому оказывала услуги. Может быть, поэтому она не стала скрывать своих взаимоотношений с Ларисой Харченко, по «просьбе» которой подарила квартиру Марине Кутиной и передала 54 тысячи долларов на расширение квартиры Анатолия Собчака (на самом деле вся жилплощадь семьи эксмэра в доме на Мойке, 31, оформлена в собственность Людмилы Борисовны Нарусовой).

Кстати, Ларисе Харченко – единственному из упомянутых нами чиновников – предъявлено обвинение по ст. 173 ч.2 УК (получение взяток).

Другие, герои пока что фигурируют в материалах дела в качестве свидетелей. Как и Анатолий Собчак, утверждающий, что «все эти обвинения надуманы и основаны на искажении действительных фактов». Возможно, пребывая на высоком посту, профессор был так поглощен проблемами города, что не знал, чем занята его супруга. Но при всей занятости, Анатолий Александрович не смог не заметить двукратного приращения своей квартиры. Теперь у него достаточно времени, чтобы оценить плоды бурной деятельности Людмилы Борисовны.

Г– жа Нарусова проявила завидную активность и в ходе расследования, проводимого оперативно следственной бригадой генпрокуратуры. Супруга экс-мэра неоднократно заявляла о «целенаправленно-ангажированной работе следственной группы», направленной на «дискредитацию Собчака».

Поводом для одного из таких заявлений послужил обыск, проведенный сотрудниками следственной бригады на квартире Нины Кирилловой, имевшей непосредственное отношение к решению «квартирного вопроса» семьи мэра. (Кириллова причастна к оформлению на подставное лицо – своего шофера Сергеева – квартиры N17).

Г– жа Нарусова, «случайно» оказавшаяся во время обыска у квартиры Кирилловой, крайне болезненно восприняла проблемы, возникшие у своей знакомой, прилюдно возмущаясь «беззаконием» и «произволом» властей.

Следователи были шокированы активностью Людмилы Нарусовой, пытавшейся проникнуть в квартиру во время обыска: «Она потребовала, чтобы немедленно прекратили обыск и стала громко кричать, находясь на лестничной площадке… Гр. Нарусова продолжала громко кричать, своими действиями пытаясь сорвать проводимые следственные действия… Она кричала и давала указания людям, находившимся в квартире, о том, чтобы они ничего не подписывали. Свои хулиганские действия гр. Нарусова продолжала на протяжении 15 минут».

В заявлении в генпрокуратуру в связи с обыском у Кирилловой г-жа Нарусова обвинила следователей, в частности, в том, что они «позволяли себе нецензурные выражения с угрозами в мой адрес, обращаясь к моей фотографии».

Очевидно, жалоба возымела действие. В тот же день появилось указание об изменении состава следственной группы и выводе из ее состава Ивана Белова – старшего следователя прокуратуры Центрального района Петербурга, начинавшего расследование дела «Ренессанса».

Сам Анатолий Александрович не раз намекал на политическую подоплеку расследования.

Профессор права отчасти прав. На определенном этапе результаты работы бригады были выгодны политическим противникам Собчака в окружении президента Ельцина.

Сейчас, в начале 1997 года, расследование истории «Ренессанса» фактически приостановлено, а перспективы дела, материалы которого насчитывают уже более 60 томов, весьма туманны.

Отец за сына «на ответе»

В январе 1996 года Василий Новоселов стал фигурантом уголовного дела, которое было возбуждено Управлением по борьбе с экономической преступностью петербургского ГУВД. Сыщики усмотрели в действиях г-на Новоселова признаки преступлений, предусмотренных тремя статьями действовавшего тогда УК России (речь шла о мошенничестве и подделке финансовых документов). Одним из доказательств незаконной деятельности подозреваемого стало липовое платежное поручение на сумму 37 миллионов 590 тысяч рублей, которое тот предъявил в Выборгскую таможню.

Не сомневаясь в том, что, располагая подобными документами, получить санкцию на арест г-на Новоселова не составит труда, сотрудники следственной группы обратились в прокуратуру Петербурга. И получили отказ от самого прокурора города Владимира Еременко. Мотивировка отказа была устной и сводилась к рассуждениям о том, что нехорошо арестовывать «сына такого уважаемого человека». После этого сын уважаемого человека от следствия скрылся, в результате чего уголовное дело пришлось приостановить.

Отец ударившегося в бега коммерсанта, Виктор Новоселов действительно очень уважаемый человек и далеко не последняя персона в Петербурге. Он занимает ответственную должность заместителя председателя Законодательного собрания Петербурга и среди своих коллег известен тем, что пользуется самой большой поддержкой избирателей: в 1994 году, во время выборов депутатов Собрания, он набрал в своем округе наивысший по всему городу процент голосов. При этом ему нисколько не помешало то обстоятельство, что с 1990 по 1993 год он возглавлял не слишком популярный Совет народных депутатов Московского района.

Единодушное восхищение петербуржцев вызвало то обстоятельство, что старший г-н Новоселов выиграл свою кампанию 1994 года как бы заочно, поскольку во время выборов находился на лечении в одной из клиник немецкого городка Хайдельберга. Дело в том, что в ноябре 1993 года уважаемый отец беглого предпринимателя стал жертвой покушения, прямо на дому получив от неизвестных злоумышленников две пули, одна из которых задела позвоночник; с тех пор он передвигается только на инвалидной коляске. Воля к активной жизни, заставившая старшего г-на Новоселова в 1994 году вернуться к политической карьере, вызывает стойкое уважение даже у его политических оппонентов.

Интересно, что сам вице-спикер ЗС не считает чем-то из ряда вон выходящим свое активное участие в политической жизни города, находя аналогии в мировой истории: «Один из президентов США – Франклин Рузвельт ~ провел в каталке четыре срока». Конечно, в сравнении старшего г-на Новоселова с самым популярным президентом в истории США есть доля натяжки, но все-таки он, как волевой и целеустремленный человек, пользуется заслуженным авторитетом у коллег по депутатскому корпусу (говорят, впрочем, что HQ только у них).

Подлинная предыстория таинственного покушения на старшего г-на Новоселова покрыта мраком тайны. Известно, что в середине осени 1993 года, после бесславной кончины возглавлявшегося им районного Совета, он сделался начальником петербургского отделения Федеральной миграционной службы РФ и начал было принимать дела у своего предшественника. Однако завершить начатое ему не пришлось, ибо пасмурным ноябрьским вечером в дверь его квартиры позвонили, а когда он открыл, на пороге возникли таинственные субъекты, поинтересовавшиеся, как его зовут; получив правдивый ответ, субъекты дважды выстрелили в свежеиспеченного чиновника и скрылись.

Покушение наделало в Петербурге немало шума, поскольку неосведомленным наблюдателям логика событий казалась несколько замысловатой. Публика не могла уразуметь, кому потребовалось стрелять в руководителя скромной службы, не располагающей ни большими бюджетными средствами, ни возможностями влиять на распределение недвижимости, ни влиянием на финансовые структуры. Както сама собой возникла версия о том, что чиновнику таким образом отомстили лица, которые желали получить в России статус беженцев, но наткнулись на отказ; версию опровергли подчиненные потерпевшего.

Сам г– н Новоселов, оправившись от тяжелого ранения, решил увязать случившееся со своей политической деятельностью. В интервью «Часу Пик» в феврале 1994 года он сообщил о нескольких группах лиц, которые, по его мнению, имели основания испытывать недовольство его деятельностью. Во-первых, г-н Новоселов рассказал о том, как «пришел к выводу, что в городе вообще, в принципе, все идет не так» и на сессии Городского совета потребовал объявить недоверие руководству Комитета по управлению городским имуществом; во-вторых, честно признался, что предъявлял такие «жесткие требования к ларькам розницы», что они «не всем нравились». Для вящей убедительности, потерпевший привел слова одного из собственных друзей, который расценил ноябрьское покушение на бывшего районного спикера как «награду» от «местных мафиози».

Однако о некоторых обстоятельствах, предшествовавших покушению, умолчали как сам потерпевший, так и его друзья и бывшие подчиненные. Наверное, не напрасно, поскольку именно эти обстоятельства указывают на существенную разницу между политическими биографиями вице-спикера ЗС и одного из американских президентов.

Если бы тяжелой болезни, которая приковала Франклина Рузвельта к инвалидной коляске, предшествовало его тесное знакомство с кем-нибудь из американских мафиози (вроде Аль Капоне), то в годы второй мировой войны у США наверняка был бы другой президент. Связей с мафией политикам во всем мире прощать не принято. У России же, как известно, во всем особый путь.

Старший г-н Новоселов, как говорят, давно и не понаслышке был знаком с некоторыми авторитетными в преступном мире Петербурга людьми. По сведениям, которыми располагают правоохранительные органы, столь экстравагантными связями он в первую очередь обязан своему сыну, который давно имеет отношение к группировке, подчиняющейся Константину Яковлеву (который гораздо лучше известен под кличкой «Костя Могила»). Именно группировка г-на Яковлева, по сведениям из хорошо информированных источников, контролирует значительную часть торговых предприятий Московского района. Сын уважаемого в городе человека неоднократно пользовался услугами Кости Могилы – в частности, г-н Яковлев в 1993 году якобы принял меры к тому, чтобы погасить долг младшего г-на Новоселова Владиславу Кирпичеву (знаменитому «Кирпичу»).

Любящий отец, судя по всему, никогда не оставлял сына заботами и по мере своих скромных возможностей председателя Районного совета старался помогать отпрыску. В этом, видимо, отчасти кроется объяснение его слов о жестких требованиях «к ларькам розницы», которые «не всем нравились». Своеобразное хобби сына привело к тому, что и старший г-н Новоселов со временем вольно или невольно обзавелся многочисленными знакомствами в среде предпринимателей и криминальных авторитетов. Правда, ни он, ни его сторонники почему-то не любят об этом говорить, когда речь заходит об обстоятельствах, предшествовавших покушению на него.

Воля же старшего г-на Новоселова к активной деятельности проявилась не только в его возвращении после тяжелого увечья в городскую политику. Судя по всему, он вернулся и в круг своих прежних знакомых. Во всяком случае, именно в машине вице-спикера ЗС в обществе его помощника – четырежды судимого Георгия Авдушева – накануне второго тура выборов губернатора Петербурга 31 мая 1996 года был задержан «вор в законе» Аслан Усоян (известный как"ДедХасан"). Впрочем, неполитическая активность старшего г-на Новоселова не вызвала даже удивления среди его коллег по депутатскому корпусу: в конце концов, вице-спикер, в отличие от многих коллег, не засветился участием ни в криминальных разборках, ни в хищениях государственного имущества, ни в развратных действиях в отношении несовершеннолетних. Возможно, именно это обстоятельство и позволяет работникам городской прокуратуры считать его «таким уважаемым человеком».

Что касается младшего г-на Новоселова, то история, из-за которой он стал фигурантом уголовного дела, довольно банальна. В апреле 1995 года он приехал на Выборгскую таможню, представился генеральным директором малого предприятия «Петроградский научно-производственный центр» и заключил договор на покупку у таможенников 31325 бутылок конфискованной ранее индийской водки по цене 1200 рублей за бутылку – якобы для последующей переработки в АО «Красная Бавария» (продавать водку без переработки было нельзя, так как она не отвечала требованиям безопасности изза высокого содержания в ней сивушных масел).

Получив водку, сей уважаемый человек и не подумал ее перерабатывать, а пустил в торговую сеть – по цене 7500 рублей за бутылку (о такой мелочи, как лицензия на продажу спиртного, он даже и заботиться не стал). А вот делиться с таможней младшему г-ну Новоселову не захотелось, и вместо денег он оставил таможенникам фиктивное платежное поручение – которое в конце концов и вывело оперативников на его след.

После того как прокуратура Петербурга отказалась выдать санкцию на арест младшего г-на Новоселова, он, не долго думая, укрылся от следствия. Осведомленные люди говорят, что в этом ему помог авторитетный г-н Яковлев. Скрываться, кстати, младшему г-ну Новоселову надо не только от правоохранительных органов, но и от некоторых прежних партнеров по бизнесу, которым он был должен деньги, но не вернул.

Говорят, что г-н Яковлев очень гордится тем, что именно ему выпала честь помогать скрываться от розыска сыну очень уважаемого в Петербурге человека. Ведь уважаемый человек является еще и любящим отцом и ради безопасности своего непутевого отпрыска, наверное, по-прежнему готов в меру своих скромных сил оказывать г-ну Яковлеву разные услуги, в которых тот, безусловно, порой нуждается.

Презент в 274.400.000.000 рублей

Самый законный способ запустить руку в бюджет

В марте 1996 года бюджетная практика российского муниципального парламентаризма обогатилась замечательным изобретением – резервным депутатским фондом. Безобидное на вид сочетание слов на практике означало, что депутаты петербургского Законодательного собрания впервые получили на нос каждого по 5600 миллионов рублей из городского бюджета. Возможность достаточно свободно распоряжаться крупными суммами денег так им понравилась, что год спустя они уже не сумели отказать себе в удовлетворении понятного желания повторить эксперимент (снизив, правда, до 4324 миллионов рублей сумму, которую предлагалось потратить по собственному усмотрению «на нужды избирателей» каждому конкретному депутату).

Примечательная во всех отношениях идея резервного депутатского фонда родилась, как и большинство идей, в тяжких спорах. В марте 1996 года между собой спорили городская администрация и депутаты ЗС. Дискуссии касались принципов формирования бюджета и основных направлений расходования муниципальных средств. Желания депутатов потратить деньги, как водится, не совпадали с декларируемыми возможностями городской администрации. Спор грозил перерасти в затяжной конфликт с печальным концом: дело вполне могло закончиться непринятием городского бюджета до середины года. Вот тогда-то в светлой голове одного из народных избранников и родилась идея компромисса: депутаты голосуют за бюджет при условии, что каждому из них будет предоставлена возможность по своему усмотрению распорядиться определенной частью его расходов.

Идея подарить депутатам больше чем четверть триллиона рублей (около 2 процентов расходной части бюджета) поначалу не нашла понимания в Смольном. Однако затем мэр Петербурга Анатолий Собчак возжелал перенести первый тур выборов нового руководителя городской администрации с 16 июня на 19 мая 1996 года (при этом г-н Собчак, в свойственной ему манере вольно трактуя факты, ссылался на требование Президента России, имея в виду Указ, который не предписывал, а всего-навсего разрешал проведение выборов в день, приглянувшийся мэру: видимо, таким образом градоначальник рассчитывал застать врасплох своих конкурентов и обеспечить себе преимущество на выборах). В воздухе отчетливо запахло компромиссом. И в конце концов представители Смольного сторговались с представителями Мариинского дворца: депутатам разрешили произвольно распорядиться 274400 миллионами рублей, а депутаты, в свою очередь, согласились на перенос даты губернаторских выборов (что г-ну Собчаку, впрочем, никак не помогло).

Зато депутаты постарались воспользоваться неожиданно открывшимися перед ними возможностями на полную катушку. Благие намерения, которыми была вымощена дорога к резервному депутатскому фонду (разумеется, необходимость нововведения официально была мотивирована тем, что депутаты хорошо знают проблемы избирателей и сумеют с толком потратить деньги на решение насущных проблем в своих округах) были быстро забыты. Единственное ограничение при распределении средств резервного депутатского фонда, в соответствии с которым заказчиком тех или иных финансируемых из этого фонда работ могла выступать только администрация Петербурга или ее подразделения, быстро перестало интересовать предприимчивых избранников. Когда все депутаты распределили «свои» миллиарды, за утверждение бюджета с учетом этих расходов проголосовали, не глядя. Хотя посмотреть было на что.

Например, депутат Законодательного собрания Сергей Никешин, возглавляющий строительную корпорацию «XX трест», решил израсходовать более 4 миллиардов рублей на организацию отдыха работников образования и здравоохранения на курорте в Аликанте (Испания). Недоброжелатели поговаривают, что выбор столь экзотического места для отдыха врачей и педагогов был обусловлен тем, что именно в Аликанте «XX трест» владеет гостиницей, которая до наплыва облагодетельствованных гном Никешиным учителей и лекарей терпела изрядные убытки.

Заместитель председателя Законодательного собрания Сергей Миронов направил 150 миллионов рублей центру избирательных технологий. А 400 миллионов рублей от депутата Алексея Ковалева перепали на финансирование научных и проектных работ по археологическому наследию (возможно, избиратели были бы не прочь поддержать эти мероприятия, – но нельзя не заметить, что сам г-н Ковалев участвует в этих программах и регулярно ездит в археологические экспедиции).

Первый опыт непосредственного распределения бюджетных средств так понравился многим депутатам, что они решили сделать подобную практику постоянной – и в конце 1996 года приняли городской закон «О резервном фонде бюджета СанктПетербурга». Судя по всему, постоянной многие избранники собираются оставить и практику распределения денег в соответствии со своими частными (или политическими) интересами и пристрастиями. Во всяком случае, представляя проект распределения денег из резервного депутатского фонда в бюджете на 1997 год, избранники уже куда меньше стесняли себя приличиями и куда более откровенно заботились о том, чтобы бюджетные средства были истрачены не без пользы для самих депутатов.

Господин Никешин, в 1996 году осчастлививший оздоровительным туризмом в Аликанте врачей и учителей, в 1997 году озаботился судьбами журналистов газеты «Санкт-Петербургские ведомости», предложив перечислить 200 миллионов рублей на техническое перевооружение газеты. В преддверии возможных новых выборов подобная предусмотрительность руководителя стремительно падающей в финансовую пропасть компании достаточно актуальна.

Между прочим, в симпатиях к прессе г-н Никешин не одинок. Вместе с ним трогательную заботу об «акулах пера» проявили восемь самых предусмотрительных избранников. А в Аликанте в 1997 году решили оздоравливать ветеранов войны в Афганистане – 2 миллиарда рублей на это благое дело решил выделить Игорь Высоцкий. Коммунист Алексей Воронцов не забыл про крейсер «Аврора», которому в связи с восьмидесятой годовщиной Октябрьского переворота предполагается перечислить 25 миллионов рублей. По воле того же г-на Воронцова петербургская организация ультрапатриотического Союза писателей России должна получить из бюджета 40 миллионов рублей (не всякая общественная организация может похвастаться бюджетным финансированием). А, например, старейший депутат Владимир Гольман, которого коллеги не без оснований считают представителем строительного лобби, без тени смущения распределил «свои» средства на строительство ряда жилых домов, где подрядчиками выступают симпатичные ему строительные фирмы.

Нельзя сказать, чтобы все омандаченныс избирателями обитатели Мариинского дворца дружно сливались в пароксизме довольства по поводу сомнительного бюджетного новшества. Среди депутатов встречаются и его противники – например, Михаил Амосов, который полагает, что подобная практика порочна, поскольку создает неимоверное количество сомнительных ситуаций и дает прекрасные возможности для злоупотребления властью. По мнению г-на Амосова, идея резервного депутатского фонда мало соответствует принципу разделения властей, ибо утверждение бюджета – законотворческая функция, присущая законодательному органу, а не отдельным его представителям, и предусматривающая обсуждение и согласование на всех стадиях бюджетного процесса. Стремление же депутатов присвоить хотя бы часть этой функции является своего рода попыткой растащить власть по частным депутатским кабинетам – чтобы каждому досталось хоть понемногу.

Противники идеи резервного депутатского фонда сильно надеются на то, что депутатская идея не слишком устроят губернатора Петербурга Владимира Яковлева. И он попробует заставить противников отказаться от права самостоятельно распределять частичку бюджетных средств. Однако у г-на Яковлева тоже есть проблемы, которые надо решать по согласованию с обитателями Мариинского дворца, а российская политическая практика уже давно знает такой специфический вид компромисса, когда две ветви власти синхронно закрывают глаза на какието прегрешения в деятельности оппонентов. Так что у резервного депутатского фонда вполне может быть большое и светлое будущее.

«Gustaw» для председателя

На верхушке пирамиды законодательной власти Петербурга уютно восседает человек, которому предъявлены обвинения в присвоении вверенного имущества, мошенничестве, должностном подлоге, нанесшие бюджету ущерб в размере 350 миллионов рублей. Обвинения эти не сняты судом – просто потому, что суда не было: будучи по должности членом верхней палаты российского парламента, он обладает неприкосновенностью, а его коллеги из Совета Федерации не согласились и вряд ли когданибудь согласятся отдать под суд своего.

Спикер петербургского Законодательного собрания Юрий Кравцов в частных беседах признает, что выдвинутые против него обвинения возникли не из пустоты. Правда, он уверяет, что стал жертвой «подставки» со стороны одного злонамеренного человека, который просто-таки уговорил спикера провести за государственный счет ремонт новенькой спикерской квартиры в доме на Зверинской улице. Процесс искушения спикера бюджетными деньгами продолжался почти полгода.

Все началось с того, что 19 июня 1995 года супруга видного петербургского политика Галина Кравцова приобрела в собственность пятикомнатную квартиру 81 в доме N42 на Зверинской улице. Как сообщили следствию сам г-н Кравцов и его супруга, в целом приобретение вместе с расселением прежних обитателей обошлось в довольно скромную сумму – около 36 миллионов рублей (примерно 12 тысяч долларов США по курсу того времени). Вопрос о том, где спикер нашел такую дешевую (раз в десять дешевле реальной рыночной цены) квартиру в историческом здании, показался следствию настолько банальным, что его даже не стали задавать: известно, что в Петербурге в годы правления Анатолия Собчака всяк, приближенный к особе мэра или вхожий в кулуары власти, мог покупать себе такое жилье, какое ему заблагорассудится, и по довольно смехотворным ценам.

В процессе покупки жилья г-н Кравцов прибег к разным маленьким хитростям: например, одна из комнат пятикомнатной квартиры входила в городской обменный фонд – ее специально вывели из состава фонда 18 апреля 1995 года. Решением всех вопросов занимался глава семейства; его супруга, как позднее установило следствие, «лишь подписывала документы, необходимые для оформления договора купли-продажи». Юридические вопросы высокопоставленному лицу совершенно бесплатно помогал решать заведующий одной из юридических консультаций Петербурга Петр Штепан – по словам г-на Кравцова, услуги бизнесмена ответственному политику не оплачивались вследствие существования между ними «доверительных отношений» (иных мотивов в поступках г-на Штепана не нашло и следствие; маячившее было обвинение во взятке отпало).

В купленной квартире обосновались сам спикер, его супруга и дочь. В собственности супруги спикера на всякий случай осталась еще одна двухкомнатная квартира площадью 58 квадратных метров, а г-н Кравцов сохранил за собой однокомнатную квартиру на Пискаревском проспекте, где он жил еще в те времена, когда начинал хождение во власть, баллотируясь в 1990 году в Городской совет. Новое жилье, конечно, было куда более просторным, чем прежние места обитания высокопоставленного семейства. Но было каким-то неухоженным и не производило впечатления вместилища семьи одного из первых людей Петербурга. И тогда в окружении спикера появился тот самый загадочный человек, который, какое-то время поискушав государственного мужа, добился от того согласия на ремонт квартиры за государственный счет.

В договоре между г-жой Кравцовой и ремонтно-эксплуатационным предприятием N1 Петроградского района однозначно указывалось, что «собственники приобретенной квартиры своими средствами оплачивают ее содержание и ремонт, в том числе капитальный». Однако, как полагают в правоохранительных органах, сразу после подписания всех необходимых бумаг г-н Кравцов «грубо нарушил предусмотренные в них условия». И не только их, а и требования ст. 149 Жилищного кодекса РФ, где говорится: «Финансирование затрат на эксплуатацию и ремонт квартир, находящихся в собственности граждан, осуществляется за счет собственных средств владельцев квартир».

По версии следствия, в середине лета 1995 года бес попутал спикера ЗС обратиться к руководителю Департамента по содержанию жилищного фонда Александру Клименко с предложением за государственный счет отремонтировать квартиру 81 в доме N42 по Зверинской улице. В обвинительном заключении указано, что, «понимая незаконность расходования государственных денег на ремонт только что купленной частной квартиры, Кравцов сознавал, что подстрекает Клименко к хищению государственного имущества» (с точки зрения уголовного права, которое, кстати, г-н Кравцов знает достаточно хорошо, это говорит о наличии вины в форме умысла – что противоречит утверждению самого г-на Кравцова о том, будто бы он стал жертвой чьей-то злонамеренной провокации).

У г– на Клименко были свои причины для того, чтобы с теплотой откликнуться на просьбу спикера. По его словам, вступив в новую должность, он обнаружил «катастрофическое положение дел в жилищном хозяйстве города». Беды, разумеется, происходили от недостатка денег, а деньгами в Петербурге, как известно, ведает ЗС, утверждающее бюджет. Г-н Клименко обратился к главному депутату с просьбой посодействовать увеличению финансирования городского жилищного хозяйства, и спикер пообещал ему приложить для это все свое влияние на коллег.

В начале августа 1995 года г-н Клименко посвойски зашел в гости к спикеру ЗС, и тот изложил ему свои мысли о том, каким именно должен быть ремонт в его новой квартире. Как установило следствие, главное пожелание г-на Кравцова сводилось к тому, чтобы ремонт был «не советским», то есть не таким, какой обычно производят государственные ремонтные организации. Речь, в частности, шла о том, что при ремонте спикерской квартиры негоже использовать российские материалы и технику. Таким образом стокер, как считает следствие, «подстрекая Клименко к хищению государственного имущества, влиял на увеличение суммы похищенного». И г-н Клименко согласился с предложениями спикера – пообещал оказать ему дорогостоящую услугу за государственный счет.

Интересно, что пути г-на Кравцова с путями г-на Клименко пересекались и прежде. В 1993 году, когда спикер был еще просто депутатом Городского совета и руководителем Комиссии по законодательству, он требовал от г-на Клименко, работавшего тогда управляющим одного из трестов жилищного хозяйства Калининского района, произвести за государственный счет капитальный ремонт дома N10 по Пискаревскому проспекту (того, где г-н Кравцов и обитал). Однако тогда г-н Клименко указал на то, что дома ЖСК по закону могут ремонтироваться только за счет кооператива, и отказал г-ну Кравцову в его просьбе. А вот в 1995 году отказать уже не смог.

Ремонт в квартире спикера начался прямо в августе 1995 года, и только за первый месяц субподрядчику – ТОО «Строй-Сервис» – удалось освоить 86 миллионов 265 тысяч рублей; в сентябре работы пошли еще интенсивнее – сумма затрат за первый осенний месяц составила 109 миллионов 350 тысяч рублей. Фирмы для осуществления ремонта в частной квартире важного человека подыскал заместитель г-на Клименко Константин Серов, сделавшись, таким образом, по мнению следствия, соучастником преступных действий своего шефа.

Г– н Кравцов постоянно проявлял живой интерес к процессу ремонта собственного житья. Как установило следствие, он сам выбирал материалы и оборудование, которые ему хотелось использовать при ремонте. А хотелось ему многого. Например, по его инициативе квартиру украсила металлическая дверь за 3,5 миллиона рублей с электронным замком с автономным питанием за 806 504 рубля. А импортные подвесные потолки обошлись бюджету 10 297 548 рублей.

Истинным украшением спикерской квартиры стали шведский унитаз «Gustaw» за 574 648 рублей и ванна с гидромассажем за 7 966 647 рублей. При этом при выборе унитаза спикер неожиданно проявил истинную скромность, ибо, по существу, ничто не мешало ему выбрать сантехнику подороже. За государственный же счет г-н Кравцов обзавелся стиральной машиной за 2 838 676 рублей, четырьмя десятками галогеновых светильников общей стоимостью 1 287 243 рубля, замками на двери (помимо электронного) общей стоимостью 1806253 рубля. Мебели и зеркал в спикерской квартире в процессе ремонта установили на 7 585 061 рубль. Всего же в актах расходования материалов на производство работ фигурируют затраты на общую сумму 145 371685 рублей.

Конечно, затраты надо было каким-то образом оформить для того, чтобы у всяких проверяющих организаций не возникло вопросов о том, почему из государственных средств финансируется ремонт частной квартиры. Поэтому деньги, предназначенные для ремонта спикерской квартиры, переводились коммерческой фирме через структуры администрации Петроградского района без указания истинной цели финансирования. Деньги были переведены в два приема – 31 августа 1995 года «для ремонта аварийного жилфонда» на счет Петроградского районного управления жилищного хозяйства и благоустройства ушли 150 миллионов рублей, а 29 сентября 1995 года туда же и с теми же целями отправились еще 200 миллионов рублей. Из районной структуры деньги переводились на счет ТОО «Терес» для ремонта «аварийных квартир» в доме N42 по Зверинской улице. Все средства дошли до счетов коммерческих фирм к 2 ноября 1995 года. Ремонт в спикерской квартире к тому моменту благополучно завершился.

В марте 1996 года деятельностью ТОО «Терес» заинтересовалась налоговая инспекция. Узнав об этом, г-н Кравцов проявил неподдельное беспокойство о том, что обстоятельства ремонта в его квартире перестанут быть тайной. Снова встретившись с гном Клименко, он, как полагает следствие, склонил директора департамента к изготовлению комплекта подложных документов, которые должны были свидетельствовать, что квартира, купленная гном Кравцовым, была в аварийном состоянии и срочно требовала ремонта за государственный счет.

Пачка «липы» открывалась датированным задним числом заявлением от имени г-жи Кравцовой с просьбой обследовать состояние квартиры 81 в доме N42 по Ззерикской улице. Заявление украсила также датированная задним числом резолюция г-на Клименко с предписанием обследовать квартиру. По требованию г-на Клименко сотрудница его департамента Наталья Стерлинг зарегистрировала заявление, как поступившее 5 июня 1995 года. Потом член экспертной комиссии Евдокия Павлова составила подложное заключение о состоянии спикерской квартиры, указав, в частности, на то, что в кухне прогнили балки, а в ванной комнате имеется провал пола; заключение по ее настоянию подписали еще три члена экспертной комиссии. Следствие сочло, что в действиях практически всех участников изготовления «липы» есть состав должностного подлога, однако позднее уголовные дела в отношении создателей фальшивок по разным причинам были прекращены.

Сам г– н Кравцов тем временем тоже не дремал. В марте 1996 года он задним числом изготовил еще одну «липу» -подложный договор подряда с ТОО «Терес» на выполнение работ по ремонту квартиры на сумму 12,25 миллиона рублей. Возможно, он надеялся на то, что свидетели истории с ремонтом квартиры будут молчать и ничего никому не расскажут о том, откуда на самом деле взялись деньги для ремонта спикерского жилья.

Скандал вокруг ремонта квартиры г-на Кравцова развернулся после того, как документы, рассказывающие об обстоятельствах ремонта, попали в «Час Пик». Материал в ежедневной газете стал основанием для возбуждения уголовного дела. К работе подключились оперативники Управления по борьбе с экономическими преступлениями петербургского ГУВД, и уже 21 апреля 1996 года г-ну Кравцову было предъявлено первое обвинение. Редакцию обвинительного заключения несколько изменили и перепредъявили обвинение 27 июня 1996 года. Г-н Кравцов свою вину отрицал.

Один из заместителей г-на Кравцова заявил, что весь скандал вокруг ремонта в квартире спикера является элементом «грязной политической игры накануне выборов губернатора Петербурга» и «рассчитан на то, чтобы в своем развитии рикошетом ударить по верхушке как представительной, так и исполнительной властей». Примерно так же расценили происходящее и многие осведомленные депутаты ЗС – правда они полагали, что спикер оказался в эпицентре событий если не по своей вине, то явно вследствие собственных ошибок и просчетов.

Однако губернаторские выборы закончились, а уголовное дело осталось. Г-н Кравцов долго отказывался комментировать происходящее, ссылаясь на свою чрезмерную загруженность по работе. На прямые вопросы на пресс-конференциях спикер отвечал, что все обвинения против него надуманы и не основаны на фактах; комментировать конкретные эпизоды отказывался.

И только после того, как коллеги г-на Кравцова по верхней палате парламента отказались отдавать своего однопалатника под суд, он стал немного более разговорчив. Признавая свое поведение в процессе ремонта квартиры не вполне корректным, он говорит, что перед любым судом готов доказать свою невиновность, а деньги в бюджет вернет, когда перестанет быть спикером и займется юридической практикой.

ГЛАВА 2. Азартные игры чиновников

Приватизатор

Всем был хорош г-н Андрей Крапивко – бравый отставной военный, обладатель медалей «За безупречную службу» третьей степени и «70 лет Вооруженным силам», примерный муж и отец. Но так уж угодно стало судьбе, что сделался Андрей Георгиевич исполняющим обязанности председателя Фонда имуществ Пушкинского района. Случилось сие знаменательное событие в самый разгар приватизации государственной собственности и оформлено было решением Малого совета Пушкинского райсовета от 7 апреля 1992 года. К обязанностям своим новоиспеченный чиновник приступил 6 мая. В его непосредственном ведении оказалось оформление перехода в частные руки магазинов и прочих, некогда государственных объектов Пушкина, Павловска и их ближайших окрестностей. Бывшая всенародная собственность выставлялась на конкурсы и аукционы, на которых любой желающий (обладавший достаточными средствами) мог сделаться в случае победы на торгах ее частным владельцем.

А что же делать, если приобрести собственность очень хочется, а финансовые возможности не позволяют рассчитывать на честную победу? В этом случае г-н Крапивко был готов прийти на помощь. Разумеется, не безвозмездно – время бессребренников миновало безвозвратно, – но по вполне умеренным расценкам.

Образовалось, например, на базе одного из продуктовых магазинов Пушкинского райпищеторга ТОО «Бахус». И захотелось генеральному директору г-ну Смирнову оставить за своим коллективом полюбившееся за долгие годы помещение. Выход один – участвовать в аукционе. А денег – явно не хватает. Так и уплыл бы из рук заветный магазин, или влетел бы новорожденному ТОО в копеечку (продаваться помещение должно было миллионов за 15-25), если бы не доброта чиновника. Крапивко заверил Смирнова, что выкуп может обойтись и гораздо дешевле, если он сможет отвести конкурентов от участия в торгах. За содействие и.о. председателя Фонда имуществ попросил не много – каких-то двести тысяч рублей (напомним – год на дворе стоял 1992).

В октябре 1992 года к зданию районной администрации подкатил автомобиль со Смирновым. На заднем сиденье лежал пакет с задатком – 60 тысячами. Из подъезда вышел Крапивко и сел в салон. Смирнов вышел подышать воздухом. Когда вернулся за руль, пакета уже не было.

6 ноября состоялись торги. Сумма, предложенная за вожделенный работниками «Бахуса» магазин, росла постепенно. Сами они предложили полтора миллиона. Обещание свое Крапивко сдержал – эту цену конкуренты не перебили. За создание «режима наибольшего благоприятствования» Смирнов вскоре заплатил чиновнику оставшиеся 320 тысяч, получив в обмен вполне законные документы на владение магазином.

В то же время Крапивко со своими знакомыми Серебряковым и Громовым разработали простой до гениальности ход для своих дальнейших махинаций с объектами недвижимости. Серебряков представлял на очередных торгах ИЧП «Савва», а Громов – коммерческий центр «Рата». Все на тех же торгах 6 ноября за вожделенный объект Серебряков предложил 6 миллионов 700 тысяч, а Громов перебил этот лот 30 миллионами. С такими ставками спорить никто не стал, и «Рата» признали победителем аукциона. Естественно, Громов и не собирался ничего платить. По окончании торга он отказался от покупки, и право на приобретение получил «второй покупатель» – Серебряков. (Мало того, что подобное проведение торгов – банальное мошенничество, само понятие «второй покупатель» в корне противоречило «Временному положению о приватизации государственных и муниципальных предприятий», и, оформляя таким образом права владения магазином «Савве», вороватый чиновник нарушал закон, злоупотребляя своим служебным положением.) Оформив хитроумную махинацию, Крапивко получил свои полмиллиона рублей.

Такая же история повторялась на торгах 17 декабря 1992 года с очередным магазином Пушкинского райпищеторга. Его хотело приобрести ТОО «Густгрин», а особую заинтересованность в таком исходе событий проявлял г-н Харабидзе, арендовавший половину помещения под ресторан и опасавшийся, что право собственности уплывет к комуто другому. Некий Иваньков предложил за магазин на аукционе 40 миллионов рублей и выиграл торги. «Вторым покупателем» оказалось (как и следовало ожидать) ТОО «Густерин», предложившее 7 миллионов. Крапивко не стал даже дожидаться месяца, имевшегося в распоряжении победителя аукциона Иванькова для подписания договора купли-продажи объекта, и сразу оформил его отказ от покупки и передачу права на приобретение ТОО «Густерин». За услуги получил по той же таксе – полмиллиона рублей.

Оба магазина проданы были по заведомо заниженной цене. Никто иной, кроме государства, от этой операции-махинации ущерба не понес.

Еще 250 тысяч предприимчивый и.о. председателя получил с г-жи Константиновой – представительницы ИЧП «Константинов и К». В сентябре 1992 года это ИЧП выиграло торги на право приобретения магазинчика в поселке Гуммолосары. Победительница всерьез опасалась, что прежняя заведующая разворует имевшиеся в магазине ценности. Прося помочь сохранить имущество, она обратилась к Крапивко. Тот потребовал за услугу четверть от стоимости объекта и получил требуемое. С помощью юрисконсульта Фонда имуществ Евгения Филиппова Крапивко дважды опечатывал магазин для проведения инвентаризации.

Общая сумма полученных Крапивко взяток составила 1 миллион 630 тысяч рублей.

Старался не отставать в махинациях от шефа и юрисконсульт Фонда г-н Филиппов. Поскольку сам он должностным лицом не являлся, то деяния его суд квалифицировал как мошенничество.

Осенью все того же рокового 1992 года г-жа Лещинская – глава ТОО «Галина» – вознамерилась приобрести на торгах один из магазинов Пушкина. Филиппов пообещал отечественной «бизнес-вумен» свое содействие в обмен на миллион рублей. (Никакой реальной помощи в действительности он оказать не мог, поскольку, как напомним, должностным лицом не являлся.)

Победа Лещинской на торгах была абсолютно законной, и Филиппов к этому никакого отношения не имел. Деньги он, однако, взять не постеснялся.

В другом случае 150 тысяч рублей юрисконсульт взял с директора ТОО «Малыш» Рыжова за помощь в приобретении вожделенного магазина. Неважно, что торги выиграли совсем другие люди – Филиппов знал, что победители не сумели в месячный срок оформить договор купли-продажи. Юрист подстроил так, что у Рыжова сложилось впечатление, что это исключительно его заслуга. В обмен на договор с «Малышом» Филиппов получил требуемую сумму.

«Пошалил» Филиппов и на прежнем своем месте работы – в Инспекции исправительных работ Пушкинского РУВД, где он являлся старшим инспектором. В его обязанности входило исполнение приговоров в отношении лиц, осужденных к исправительным работам, ведение их персонального учета, контроль за правильностью отбытия ими наказания и все, связанное именно с этим видом наказания. Относился, однако, Филиппов к своей работе крайне легкомысленно. За четыре года он умудрился нарушить кучу инструкций и процессуальных норм, следствии чего приговоры в отношении десяти человек остались не исполненными до самого увольнения Филиппова из органов МВД. Кроме того, чтобы скрыть допущенную халатность, он снял с учета Инспекции семь человек, не отбывших наказания, для чего внес в журнал учета ложные записи об освобождении этих лиц по окончании срока. Учетные же карточки, личные дела и ряд других служебных документов на этих осужденных, чтобы отвести от себя подозрения, Филиппов попросту похитил и спрятал у себя на квартире. Вряд ли делал он это совершенно бескорыстно или из любви к «шалостям»…

Оба махинатора были арестованы органами правопорядка весной 1993 года. Спустя три года дело дошло до суда. Тянувшиеся полгода слушания оказались непростыми. Оба подсудимых различными проволочками всячески затягивали процесс. Подлинная сенсация произошла во время произнесения последнего слова Филипповым. Подсудимый, до этого упорно отрицавший свою вину, признал целый ряд предъявленных обвинений. В результате судьям пришлось возвращаться к этапу судебного следствия.

Объясняя причину своих махинаций с недвижимостью, бывший и.о. председателя Крапивко сослался на плохое материальное положение семьи. Его сосед по скамье подсудимых остался тверд до конца и вину свою упорно отрицал.

Несмотря на это суд счел вину обоих обвиняемых вполне доказанной. В декабре 1996 года г-н Крапивко получил 6 лет, а г-н Филиппов – 4 года лишения свободы. Если учесть, что три с лишним года они уже отсидели за то время, пока шло следствие, то осталось им не так уж и много.

Маленький заводик в Подпорожье

Прежняя советская действительность славилась своими долгостроями. До сей поры стоят по необъятным полям, городам и весям российским самые разные объекты незавершенного строительства: заводы, фермы, магазины, школы, больницы, телефонные станции… Мокнут под дождем и снегом кирпичи, ржавеют металлические конструкции, и разворовывается все, что только можно разворовать. А ведь вложены были в эти сооружения немалые средства в еще полновесных тогда советских дензнаках.

У новой России потихоньку доходят руки и до этого долгостроя. По крайней мере, именно такой подход предусматривает государственная программа приватизации. Естественно, что у бизнесменов многие из подобных объектов вызывают вполне закономерный интерес. Достроив и переоборудовав, их вполне можно превратить, если и не в гиганты капиталистической индустрии, то хотя бы – в более или менее приносящие прибыль предприятия.

История одного из таких долгостроев – весьма примечательна. Еще лет двадцать тому назад, в конце 1970-х, в Подпорожье научно-производственным объединением «Севзапмебель» был заложен фундамент завода по изготовлению древесно-волокнистых плит. Ни шатко, ни валко строительство объекта продолжалось до 1991 года, пока не прекратилось финансирование этого проекта (как, впрочем, и многих других) из центрального бюджета. Недостроенный завод перевели в собственность Ленинградской области, а все, что уже было построено и завезено, – на баланс строительного управления «Севзанмебелк».

О государственном финансировании дальнейшего строительства теперь следовало забыть. Для того, чтобы отыскать частных инвесторов, администрация Подпорожского района и руководство «Севзапмебели» создали акционерное общество «Плитекс», которому и передали дальнейшую судьбу многострадального объекта. Однако желающих приобрести объект в собственность и вложить средства в его достройку не находилось аж до 1994 года.

В конце концов охотники до недостроенного завода все же отыскались – в мае 1994 года к главе Подпорожской районной администрации г-ну Скоробогатову обратился директор совместного предприятия «Барес ЛДТ» Сергей Слаутин. Бизнесмен предлагал выгодный проект: его фирма приобретает недостроенный завод, доводит его до кондиции, перепрофилирует на производство кирпича и переработку лесоматериалов. Кроме того котельная завода должна была бы обеспечивать горячей водой все Подпорожье. (Надо сказать, что этот райцентр Ленинградской области и поныне большей частью обходится без централизованного горячего водоснабжения. Во многих домах до сих пор стоят примитивные дровяные водогреи. Так что нужда в котельной для Подпорожья была достаточно острой.)

Глава районной администрации идею бизнесмена одобрил и даже заручился поддержкой в правительстве Ленинградской области – лично у губернатора и министра строительства и экономики. С их одобрения они обратились для окончательного разрешения вопроса о заводе в Леноблкомимущество.

Все рабочие вопросы сделки обсуждались на совещании в кабинете у заместителя областного комитета имуществ Юрия Соловьева. (Юрий Георгиевич одновременно возглавлял тендерный комитет, в обязанности которого входила организация продаж объектов незавершенного строительства.) Кроме самого хозяина в беседе принимали участие заинтересованные стороны: Слаутин, Скоробогатов и заместитель директора петербургского филиала Московской товарной биржи Александр Ермаков. Филиал биржи как раз и проводил непосредственные торги по продаже приватизируемых предприятий и различных недостроенных сооружений на территории области. Вожделенный недовозведенный завод представителю «Бареса ЛТД» пообещали продать за скромную сумму в 24 миллиона рублей – по ценам далекого 1984 года.

Когда все разошлись после совещания, Соловьев, оставшись с Ермаковым наедине, посетовал, что слишком уж задешево достается недостроенная недвижимость «новым русским» бизнесменам. Вот и пришла «новому русскому» чиновнику мысль запросить со Слаутина 7 тысяч долларов «за услугу». Ермакову эта идея пришлась по душе. Тут же распределили роли: Соловьев взял на себя подготовку всех необходимых документов, а Ермаков – дальнейшие переговоры с директором «Барес ЛТД» (на Леноблкомимущество тень бросать не хотелось). Полученную сумму порешили поделить пополам.

10 августа 1994 года, после очередного совещания в кабинете Соловьева, напарники предложили Слаутину заплатить им «за хлопоты».

Денег директору «Барес ЛТД» было жалко, но и от заводика по дешевке отказываться не хотелось. Для вида он согласился заплатить доллары, но втайне задумал свою хитрую комбинацию.

По договоренности, деньги Слаутин должен был передать Ермакову в день тендерных торгов за четверть часа до их начала – в противном случае Ермаков пригрозил отдать предпочтение конкурентам. (На деле никаких конкурентов не существовало – кроме «Барес ЛТД» на завод никто не позарился.) Вымогатели взятки торопили «клиента» – на следующий день Соловьев собирался уходить в отпуск.

За пятнадцать минут до начала торгов Слаутин вошел в кабинет Ермакова.

– Ну, что, вопрос решен? – с намеком спросил хозяин кабинета.

– Решен, решен, – не моргнув глазом, солгал посетитель.

Перезванивать Соловьеву времени уже не оставалось. А в кабинете заместителя начальника Леноблкомимущества тоже было не до пикантных разговоров – слишком много посторонних ушей. Как бы то ни было, а договор купли-продажи недостроенного завода Слаутин получил.

Ситуация разъяснилась лишь с его уходом. Ермаков с Соловьевым сообразили, что их элементарно надули. Отказываться от соблазнительно крупной суммы в иностранной валюте не хотелось ни тому, ни другому. Ермаков позвонил обманщику и пригрозил, что, не заплатив денег, тому не видать свидетельства о собственности на завод, как своих ушей. Мало того, он пообещал еще и добиться признания недействительными результата торгов.

Несмотря на то, что Соловьев благополучно убыл в отпуск, он продолжал встречаться с Ермаковым, продолжая осуществлять их общий план по пополнению собственного бюджета. Он даже пожаловался на строптивого покупателя главе Подпорожской администрации. Мол, «Барес ЛТД» слишком некорректно себя ведет, не выполняет взятых на себя обязательств. Естественно, Соловьев умолчал, что нарушение обязательств имело место лишь в отношении его самого и Ермакова.

К началу сентября у «Барес ЛТД» начались неприятности с приобретенным заводом. Бывшие владельцы из «Плитекса» высказывали свое недовольство продажей завода и грозили принять самые решительные меры.

Слаутин понял, что ему вновь придется идти на поклон к Ермакову с Соловьевым. Однако перед своим визитом в Леноблкомимущество он направил свои стопы в Региональное управление по борьбе с организованной преступностью, где и рассказал о чиновнике-мздоимце и его помощнике. Обиженному директору пообещали помощь и выдали спецтехнику для записи бесед.

С диктофоном под полой директор «Барес ЛТД» отправился на встречу с Соловьевым, которому рассказал о возникших проблемах. Чиновник пообещал их разрешить, однако напомнят о необходимости отблагодарить его за хлопоты.

– Вы думаете семь тысяч – это много? Я из них получу лишь малость – знаете сколько вокруг прихлебателей? – утешал Соловьев бизнесмена

Слаутин пообещал заплатить.

Развязка наступила 7 октября 1994 года. В тот день Слаутин наконец-то получил долгожданные документы о праве собственности на завод и пришел к Соловьеву, прося оформить перевод объекта с баланса «Плитекса» на баланс его фирмы.

– Сперва туда, потом ко мне, – чиновник махнул рукой в сторону кабинета Ермакова,

Директор «Барес ЛТД» отправился туда, куда указывала чиновная длань. Там он и выложил на стол оговоренную сумму (все купюры были получены им в РУОПе и обработаны спецсоставом). Ермаков тщательно пересчитал деньги и убрал пачку в ящик стола. В тот же момент в кабинет ворвались сотрудники РУОП.

Соловьев тем временем отмечал успешное окончание комбинации и успел довольно хорошо «принять на грудь». Он долго ждал звонка Ермакова с победной реляцией и так его и не дождался. Пришлось просить секретаршу связаться с Ермаковым по телефону. Тот подтвердил, что деньги им получены (а что оставалось делать, раз уж взяли с поличным). Потирая руки в предвкушении, Соловьев отправился за своей долей. Каково же было его разочарованно, когда он увидел в кабинете Ермакова посетителей и узнал, кто они такие.

Эта история закончилась осенью 1996 года в Петербургском городском суде. Оба взяточника оказались на скамье подсудимых. Соловьев получил девять лет, Ермаков – тоже девять лет лишения свободы, но с конфискацией имущества. Кроме того Соловьеву строго-настрого запретили в течение пяти лет после освобождения занимать какие-либо должности на государственной службе.

Результаты торгов, на которых «Барес ЛТД» по дешевке достался завод, признали недействительными. Торги, вопреки правилам, прошли по истечении положенного срока со дня оповещения о них. Да и продажа объекта по явно заниженной цене вызывала недовольство. К тому же выяснилось, что заседания тендерного комитета по этому объекту фактически не проводилось – все единолично решают Соловьев, а остальные члены комитета уже позже подписывали то, что он им подсовывал.

Шесть тысяч «зеленых»

26 декабря 1995 года в кабинет заместителя начальника Адмиралтейского агентства Комитета управления городских имуществ мэрии Петербурга без стука вошли несколько человек. Предъявив удостоверения сотрудников Федеральной службы безопасности, они попросили хозяина кабинета Евгения Павловича Смирнова отпереть сейф. Тот покорно зазвенел ключами. Из бронированных недр извлекли пакет с пачками стодолларовых купюр (в общей сложности на сумму в шесть тысяч),

Чиновника вежливо попросили объяснить происхождение валюты в его служебном сейфе – фаэсбэшники полагали, что это не что иное, как взятка. Однако Смирнов горячо принялся убеждать гостей, что деньги эти вручил ему директор фирмы «Неко» Евгений Ермаков… собираясь купить у Смирнова белоснежный ВАЗ-2107 в экспортном исполнении. По словам Евгения Павловича, расстаться с личным автомобилем его побудила нужда – сын мечтал приобрести БМВ-730, и эти шесть тысяч должны были стать первым взносом за иномарку.

Вот только сотрудники ФСБ не торопились верить чиновнику. Дело в том, что еще в октябре 1995 года Ермаков одновременно обратился в Управление экономической безопасности КУГИ и в ФСБ, заявив, что Смирнов самым бессовестным образом вымогает у него взятку. В его устах история выглядела следующим образом.

Примерно за год до своего прихода в органы Ермаков обратился в Адмиралтейское агентство КУГИ с просьбой об аренде нежилого помещения на 7-й Красноармейской улице. Заключением подобных договоров как раз и ведал заместитель начальника агентства. Смирнов, в принципе, не возражал против выделения «Неко» этого помещения. Вот только намекал, что неплохо было бы сперва оплатить предыдущим арендаторам приведение офиса в человеческий вид. Первые арендаторы подвала – малое государственное предприятие «Унион Резон» – худобедно реконструировали помещение под офис. Смирнов оценил их вклад в ремонт в восемь тысяч долларов и предложил Ермакову выплатить эту сумму некоему г-ну Ветлугину, якобы директору этого предприятия,

Нет, Ветлугин действительно когда-то в нем работал, но лишь до 1991 года. А уйдя на работу в мэрию, уж никак не мог сам быть арендатором. Да и «Унион Резон» переехал с 7-й Красноармейской еще за два года до описываемых событий. Об этом Смирнов в разговоре с Ермаковым упомянуть забыл, но намекнул, что, без расчета с прежними арендаторами, «Неко» этого помещения не видать. Сам Ветлугин на встрече в феврале 1995 года подтвердил Ермакову слова Смирнова. Правда, он несколько сбавил цену за «ремонт офиса» – до шести тысяч долларов.

Ермаков не спешил расставаться с деньгами – сумма запрашивалась немалая. Не торопился оформлять ему аренду помещения и Смирнов, то и дело интересуясь, когда же «Неко» рассчитается за ремонт. По словам сотрудников Адмиралтейского агентства КУГИ, Смирнов держал арендное дело под своим неусыпным контролем и мог затягивать подписание договора. Обычно на подписание и оформление подобных договоров уходили месяцы, но не более полугода. В случае же с Ермаковым дело тянулось уже почти год (лишь в сентябре 1995 руководство «Неко» получило ксерокопию договора об аренде). Передавая бумаги, Смирнов велел передать деньги Ветлугину через него.

Ермаков, как мы помним, обратился в органы. Его визит стал сигналом к активной «разработке» Смирнова. Ермакова снабдили спецаппаратурой для записи своих разговоров со Смирновым…

На этом, возможно, и была бы поставлена точка в неплохо складывающейся карьере городского чиновника. Евгений Павлович был человеком стандартной доя чиновного люда биографии. В 1980 году его, молодого слесаря-электромонтажника Невского завода им. Ленина, направили на учебу в Ленинградскую высшую партшколу. Пятью годами позже в Невском райкоме партии появился новый инструктор организационного отдела, руководивший деятельностью первичных организаций предприятий и организаций сферы услуг, а также административных органов. Евгений Павлович быстро рос – осенью следующего года он был взят инструктором в отдел торговли и бытового обслуживания Ленинградского горкома КПСС. В 1989 году стал заведующим социально-экономическим сектором обкома партии.

В 1990 году, еще до краха КПСС, Смирнов вовремя и успешно перешел на хозяйственную работу – в исполком Ленинского района начальником отдела имуществ, а затем и в Комитет управления городских имуществ мэрии – сперва начальником Ленинского агентства, а потом заместителем начальника Адмиралтейского районного агентства.

И вот – визит сотрудников ФСБ, шесть тысяч долларов в сейфе, обвинения в вымогательстве взятки, следствие и суд. Смирнов от своих первоначальных показаний не отступался: утверждал, что деньги ему заплатят Ермаков за «Жигули». Они оба, дескать, как раз собирались ехать к нотариусу оформлять сделку, но тут нагрянули с обыском люди в штатском.

Правда, нотариус, с которой, по словам Евгения Павловича, у них на тот день назначена была встреча, никак не могла вспомнить такого обстоятельства, как ни старалась. Да, Смирнов действительно собирался к ней заехать… но в начале января 1996-го, а не 26 декабря 1995-го. К тому же, вот досадная случайность: все документы, которые были бы необходимы для оформления купли-продажи, лежали у Евгения Павловича дома.

Да и Ермаков уверял следователя, что вовсе не собирался покупать машину у Смирнова и даже не знал о ее существовании.

На процессе по этому делу, проходившем в начале 1997 года в Федеральном суде Санкт-Петербурга, Смирнов заявил, что стал жертвой оговора со стороны своих противников, желавших отрешить его от должности. Ермаков в своих показаниях был несколько не тверд. К тому же, как оказалось, 26 декабря – не первый день, когда он приносил деньги Смирнову. Впервые он сделал это еще 13 декабря, но тогда Евгений Павлович денег не принял. В ФСБ Ермакову посоветовали повторить попытку.

В начале февраля 1997 года судья отправил дело Смирнова на доследование, сочтя, что следствие сильно недоработало в сборе доказательств.

Однако, как оказалось, Ермаков был не единственным арендатором, у кого Смирнов запросил денег за ремонт помещения прежними съемщиками помещения.

В начале 1990-х одно из многочисленных пошивочных ателье, на волне приватизации, решило выделиться из состава объединения (вся единая сеть ателье Ленинского района тогда же преобразовывалась в ТОО «Минимакс», а этим вот захотелось независимости) в самостоятельную фирму «Диана 5». Помещение у них было на бойком месте – на Загородном проспекте, неподалеку от Витебского вокзала, да и мастера имели, что называется, золотые руки.

Отделившись, «Диана 5» зарегистрировалась и исполкоме. Бывшую директрису объединения ателье Ленинского района Любовь Николаевну Смирнову (однофамилицу нашего героя) уход ателье изпод ее начала обрадовал мало. Она заявила, что разделительный баланс «Диана 5» получит только через ее труп – помещение на Загородном считалось самым лучшим из всех ателье, естественно, что Смирнова не спешила с ним расставаться. (Именно с ее подачи там ныне обосновался магазин стройматериалов «Элис», выжив прежних обитателей. Еще в самом начале работ рабочие, как утверждает бывший директор «Дианы 5» Никул Нина Викторовна, заявили, что «неофициально ателье уже куплено, и никакая борьба ни к чему не приведет».)

Руководство «Дианы 5» обратилось и в гражданский суд, и в арбитраж. Так что Смирнов должен был заключить с ними договор аренды на пятнадцать лет. И Евгений Павлович это сделал 17 мая 1993 года, правда, при оформлении он допустил маленькую ошибочку – не предупредил Любовь Николаевну Смирнову о том, что срок ее аренды истекает. А та, не получив такого извещения, посчитала, что договор с ней продлен автоматически. (Выдали это ошибка чиновника? Возможно, однако, однофамилица зампреда Адмиралтейского агентства КУГИ ходила к нему чуть ли не ежедневно до того, как ошибка была совершена, чтобы договор с «Дианой 5» не подписывался.)

В то же время городской КУГИ не возражал, чтобы «Диана 5» стала арендатором помещения на Загородном на пятнадцать лет. Договор был заключен с 1 июля 1993 года (к этому моменту как раз заканчивался срок договора с районным объединением ателье).

Однако из-за ошибок с датами оформления договоров арбитражный суд 25 октября 1994 года решил выселить «Диану 5» с Загородного проспекта, Пришли судебные исполнители с представителями «Элис» и заставили освободить помещение. (Примечательно, что договор аренды с «Элисом» подписывают тот же Евгений Павлович Смирнов – его однофамилица оформила отказное письмо на это помещение от «Минимакса», хотя ему оно, по словам Никул, и не принадлежало – правопреемником ателье N15 являлась «Диана 5».)

Как бы то ни было, 16 человек швейного коллектива «Дианы 5» оказались на улице. Нина Викторовна, как руководитель фирмы, отправилась к Смирнову, надеясь выпросить хоть какое-то помещение под аренду.

Ничего лучше подвала, залитого водой, чиновник им подыскать не смог. Единственный вариант – бывшее помещение одного из ателье на Подольской, последним владельцем которого являлся Корсунов (все та же Смирнова Любовь Николаевна в свое время написала отказное письмо на это ателье в его пользу). Некогда Корсунов был в объединении Ленинского района одним из первых кооператоров, а ныне стал владельцем целой сети фирм и магазинов. По словам Никул, помещение на Подольской ему сейчас – без особой надобности.

Однако за это бывшее ателье Смирнов запросил с Никул 25 тысяч долларов. Нет, не себе лично, а за ремонт, проведенный там Корсуновым. Нина Викторовна решила лично взглянуть на столь дорогостоящий ремонт – на Подольской ее глазам открылась неприглядная картина: заплесневевшие и покрытые грибком стены, проваливающийся, в дырах пол, все помещение завалено пустой тарой и бутылками, а по углам жмутся бомжеватые постояльцы.

С вопросом, за какой же, собственно, «ремонт» ей предстоит платить 25 тысяч долларов, Никул пришла к Смирнову. Тот связался по телефону с Филиппычем (так он звал обычно Корсунова), и последний, скрепя сердце, согласился скинуть пяток тысяч, но потребовал залог. На все аргументы Корсунов отвечал, что он должен делиться слишком со многими ртами.

– Смирнову дай, санэпидемстанции дай, пожарникам дай, этим дай, а что мне останется? – так заявил Филиппыч Нине Викторовне, объясняя происхождение столь крупной суммы.

Корсунов потребовал с Никул расписку – ему требовались гарантии, что деньги он все-таки получит. Нина Викторовна такую расписку дала. Правда, потом она свой экземпляр все же порвала, опасаясь, что эти бумажки могут стоить ей жизни – времена ныне жестокие.

Войдет ли этот эпизод в дело Смирнова, появятся ли там еще какие-нибудь детали – в марте 1997 года этот вопрос оставался открытым.

Фальшивый майор

Водитель «Жигулей» покорно свернул к тротуару на повелительный взмах полосатого гаишного жезла. Каменноостровский проспект, как известно, излюбленное место сотрудников питерского ГАИ, так что ничего удивительного в самом этом факте не наблюдалось.

Однако стоило водителю покинуть салон, как несколько человек в штатском, до тех пор спокойно стоявшие поблизости, ринулись к автомобилю. Водитель вскрикнул от неожиданности – из машины выволакивали пассажиров – случайных попутчиков, попросивших его подвезти их до станции метро «Выборгская».

Одного из них, заломив руки за спину, довольно бесцеремонно припечатали физиономией к багажнику. Из-за пояса у него выпал и стукнулся об асфальт ТТ. Водитель только ахнул.

Так прервалась (по крайней мере на некоторое время) блистательная карьера мошенника Виктора Станиславовича Назарова. Водитель долго стоял, разинув рот, и глядел вслед удаляющемуся автомобилю оперативников, увозящему его пассажиров, которым так и не суждено было расплатиться за эту поездку. Затем мужчина сел за руль и неторопливо покатил прочь от угла Каменноостровского и улицы Куйбышева, где разворачивались события. Это было 16 мая 1995 года.

А причем же здесь коррупция, спросит читатель, если г-н Назаров оказался мошенником и никогда не был государственным служащим? В том-то и фокус, что Виктор Станиславович в течение полутора лет успешно выдавал себя именно за государственного служащего и умудрился «настричь» за счет легковерных бизнесменов не один десяток миллионов рублей. Однако обо всем – по порядку.

Еще в декабре 1993 года Виктор Станиславович предложил своему приятелю, некоему г-ну Савкову, провернуть одно крайне прибыльное дельце. Некогда Савков недолгое время числился директором общественной организации под названием-аббревиатурой ВССЦ (Всесоюзный спасательный центр). Центр этот был учрежден Российским обществом Красного Креста и зарегистрирован в Ломоносовском исполкоме, но уже в июле 1990 года. Общество отказалось от своих прав учредителя – слишком много у ВССЦ оказалось грубейших нарушений хозяйственной и финансовой деятельности, да и свои прямые уставные обязательства спасатели выполняли не слишком рьяно. Тогда же Ломоносовский исполком принял решение о прекращении деятельности и ликвидации ВССЦ. После 12 июля 1990 года ни Управление юстиции, ни налоговая инспекция не регистрировали ни одной организации под названием Всесоюзного спасательного центра (а стало быть, ее просто не существовало).

С тех давних пор у Савкова сохранились печать Центра, чистые бланки этой организации, а главное – удостоверение президента. Оба приятеля – и Савков, и Назаров, – судя по всему, имели некоторые представления о налоговом законодательстве и неплохие актерские данные, иначе вряд ли им удалось бы столь долго и успешно дурачить полтора десятка бизнесменов…

В ветреный и сырой декабрьский день 1993 года порог офиса страховой компании «Алиса» на Заневском проспекте перешагнул представительный мужчина, отрекомендовавшийся представителем Всесоюзного спасательного центра. Посетитель долго витийствовал перед руководством фирмы о благой цели их общественной организации – разрешении конфликтов между налоговыми органами и молодым петербургским предпринимательством. Затем гость «Алисы» жестом иллюзиониста развернул под самым носом у хозяев офиса краснокожую книжечку – удостоверение сотрудника Департамента налоговой полиции в чине майора.

– Меня направили к вам специально, чтобы выявлять в вашей страховой компании тех клиентов, которые умышленно надувают банки с возвратом кредитов, – Назаров расположился в директорском кабинете как в своем собственном.

Страховой компании, в числе прочего страховавшей и банковские кредиты на случай невозврата, тоже приходится платить налоги, посему с майором не только поделились информацией о возможных «невозвращенцах», но и уступили кабинет. Вскоре в его стенах появился и сам президент ВССЦ – г-н Савков.

Буквально на второй день пребывания в «Алисе» Назарову указали на директора АОЗТ «Макдол» Михайлова. Сей господин имел удовольствие взять кредит в 15 миллионов рублей в Колпинском отделении Сбербанка. Вскоре ему предстояло деньги возвращать, а возможности такой у него не было – все средства оказались вложены в дело.

Назаров отловил Михайлова в коридоре. Бизнесмен уже был наслышан о появлении в «Алисе» странной фигуры майора из налоговой полиции и одновременно «всесоюзного спасателя». Собеседник долго и активно убеждал директора «Макдола» в своих поистине безграничных возможностях и связях, а затем предложил разрешить возникающие проблемы со Сбербанком и даже помочь побыстрее реализовать часть товара (аналогичные обещания избавиться от страховых выплат в случае невозврата Назаров расточал и руководству «Алисы»).

Михайлов, словно утопающий за соломинку, схватился за такую возможность. В начале января 1994 года он принес Назарову 3,6 миллиона рублей. Наивный бизнесмен полагал, что эта сумма (немалая по тем временам) зачтется ему банком при окончательном расчете как возврат части кредита. Долго смеялся ловкий мошенник над незадачливым предпринимателем, проматывая полученные миллионы в ресторанах, покупая себе дорогие вещи.

Лишь спустя четыре месяца, Михайлов понял, как лихо обвели его вокруг пальца. Момент истины наступил для него, когда пришлось-таки расплачиваться с банком за кредит. С Михайлова взыскали не только 15 миллионов самого кредита, но еще дополнительно более 9 миллионов набежавших процентов.

Аналогичную «фишку» провернул г-н Назаров (на этот раз уже вместе с Савковым) и с директором ТОО «МФА» Колосовым. И этот коммерсант, заняв в Калининском отделении Сбербанка 39 миллионов рублей и застраховав кредит в «Алисе» от невозврата, оказался не способен вернуть его в срок и полностью.

– Действуй по нашему плану, следуй нашим указаниям, – вдохновляли аферисты Колосова, – и ты избежишь выплат кредита.

Как же было бизнесмену отказаться от такого соблазнительного предложения? Не остановила его и довольно высокая цена в 5 миллионов рублей, названная Назаровым и Савковым за свои услуги. «Деньги того стоят», – подумал он и согласился.

11 марта 1994 года Колосов передал мошенникам первые три миллиона рублей, четыре дня спустя – остальные три. Затем он простодушно отдал в руки Назарова с Савковым всю бухгалтерскую документацию собственной фирмы, чтобы они привели ее как следует в порядок. Кроме того, зная, что фирма «СТБ» выручила на реализации товара Колосова, который тот приобрел на часть кредита, двадцать три с половиной миллиона рублей, решили прикарманить и эту сумму. Они предложили бизнесмену перевести деньги на счет АОЗТ «Клавис» (у них там были свои люди). Указали они Колосову и необходимую формулировку этого перечисления. Когда же лох послушно выполнят эти указания, комбинаторы закупили на всю сумму спиртное, которое и продали с выгодой для себя (а отнюдь не для Колосова).

Тот же март 1994 года стал роковым и еще для одного бизнесмена – директора АОЗТ «Ромекс и К» г-на Исаева. Ему Назаров представился майором Службы безопасности налоговой полиции (дело происходило все в том же офисе «Аписы» на Заневском). Окружающие (а ими были Савков и еще один их коллега-мошенник) охотно подтвердили высокие полномочия «майора».

Властно забрав у Исаева его бухгалтерскую документацию, Назаров бегло ее просмотрел и с видом знатока заявил, что готов провести «проверку с позиции налоговой полиции», но эта услуга обойдется коммерсанту в 20 процентов от суммы возможных штрафов.

– Однако без аванса в тысячу «зеленых» к работе я не приступлю, – строгим голосом предупредил «майор».

– Вы не бойтесь, – встрял в разговор Савков, – все на строго официальной основе – заключаете договор о совместной деятельности с нашим Всесоюзным спасательным центром, и все – в ажуре. Никакого обмана.

Бланки общественной организации и удостоверение президента ВССЦ окончательно растопили недоверие Исаева. В конце марта 1994 года он передал Савкову тысячу долларов, а затем в снятом аферистами офисе на улице Смолячкова подписал договор со «спасателями» и передал Савкову документы своего АОЗТ.

– Ваш экземпляр договора я передам позже, когда подготовлю, – с этими словами Савков выпроводят Исаева из офиса. Своего экземпляра коммерсант так и не увидел – лишние следы оставлять мошенники не собирались.

Честная компания прогуливала неправедно нажитые деньги и никаких документов проверять, естественно, не собиралась. Но чтобы успокоить Исаева, ему показали компьютерную распечатку с результатами якобы проведенной проверки.

Волосы на голове у бизнесмена встали дыбом – из распечатки выходило, что г-н Исаев пытался нагреть родное государство на налогах на полмиллиарда рублей! (С налогообложением у предпринимателя вполне могли быть какие-то недоразумения – отечественная налоговая система весьма запутана, но уж никак не на такую крупную сумму.)

«Спасатели» требовали от Исаева 260 миллионов, угрожая в противном случае возбудить уголовное дело и засадить бедолагу-коммерсанта в такие места, куда Макар телят не гонял, лет так на пятнадцать. Исаев всерьез считал Назарова сотрудником налоговой полиции и понимал, что при таком раскладе это вполне в его власти.

Денег таких у Исаева не водилось. После долгих уговоров аферисты-вымогатели согласились удовлетвориться векселем на эту сумму. К счастью для Исаева, вексель так и остался неоплаченным.

Следующей жертвой мошенников стал директор страховой фирмы «Петрополь» г-н Воронов. Его мошенники также соблазнили обещаниями успешно решить проблемы невозвратных кредитов, если он подпишет Договор Союза (так громко называлась их бумажка, не стоившая и выеденного яйца) и вступит в ВССЦ. В мае 1994 года Воронов написал заявление о приеме в «спасатели» и выдал Назарову с Савковым доверенность на право разрешения административно-правовых и финансовых вопросов. Кроме того он потеснился и пустил мошенников в свой офис на Моховой улице. Вступительными и членскими взносами Воронов оплатил для «спасателей» аренду их офиса на улице Смолячкова на третий квартал 1994 года.

Весна 1994-го плавно переходима в лето, город готовился к Играм Доброй воли, а очередные жертвы сами шли в руки мошенников.

Г– же Лопатиной (директрисе АОЗТ «Вельт») и ее компаньону г-ну Оськину (директору «Фирмы Аригмана» и малого предприятия «Шанс») наши герои, не мудрствуя лукаво, сразу представились сотрудниками налоговой полиции и намекнули о желательности их вступления во Всесоюзный спасательный центр.

Компаньоны на удочку клюнули и договоры с ВССЦ подписали, надеясь, что «спасатели» свои обязательства выполнят и приведут их бухгалтерию в божеский вид за умеренную плату. Девять раз в течение июня 1994-го Лопатина выплачивала внукам и продолжателям дела Великого комбинатора по триста тысяч, а затем еще четырежды в июле уже по шестьсот тысяч (инфляция – объяснили рост тарифов мошенники) за «работу». Да и Оськин заплатил ВССЦ 1,25 миллиона вступительных и членских взносов. (Третий компаньон мошенников тайно от своих напарников получил с бизнесменов еще и по тысяче долларов.)

К концу лета Назаров заявил Лопатиной с Оськиным, что проверка бухгалтерии трех фирм завершена и им следует уплатить 80 миллионов рублей (причем половину суммы – немедленно). Бизнесмены попробовали было взъерепениться: ни форма оплаты, ни качество работы не вызвали у них энтузиазма.

Не тут-то было.

– Теперь вы будете выкупать свою документацию по одной накладной, – заявил Савков и нехорошо ухмыльнулся.

Назаров пустил в дело свое «майорское» удостоверение.

– Не заплатите, я вас упеку далеко и надолго.

– А вы нам предоставьте доказательства, что мы доходы от налогообложения скрываем, – потребовала Лопатина.

Савков бросил на стол перед ней компьютерную распечатку со столбцами каких-то цифр. Из этой бумага выходило, что коммерсанты-компаньоны укрыли от государства около 900 миллионов рублей.

– Платите 90 тысяч баксов, иначе сядете. Даем два дня на размышление, – пригрозил Назаров.

На следующий день во время очередной встречи «высоких сторон» ситуация еще более обострилась. Назаров вывел Лопатину на лестницу и посоветовал заплатить.

– В противном случае это может стоить тебе жизни, я – боевой офицер, – в подтверждение своих слов жулик выхватил из кармана ТТ и гранату. – Да я тебя – в налоговую полицию, да я тебя – в Интерпол!

Женщина судорожно рыдала от такой напасти.

Мошенники-вымогатели несколько сбавили свои требования – до тридцати тысяч «зеленых». Перепуганные насмерть Лопатина и Оськин согласились заплатить и ушли. В следующий раз Назаров увидел их лишь на очной ставке спустя год.

Сентябрь друзья посвятили раскрутке очередной комбинации. Им удаетесь соблазнить вступлением в ВССЦ владелицу ИЧП «Самкор» г-жу Ткачеву. За обещания обеспечить «бухгалтерскую безопасность» фирме, Ткачева заплатила шестьсот тысяч рублей. Однако, когда «спасатели» заявили ей, что обнаруженные после их проверки нарушения тянут на 10 миллионов штрафных санкций, «бизнес-вумен» поняла, что ее дурачат и разорвала свои отношения с ВССЦ.

Параллельно жулики окручивали директрису фирмы «Забота» Тятину и ее дочь – владелицу ИЧП «Ленария». Мать и дочь хотели слить свои предприятия в одно. Мошенники посулили им подготовить документы для этого объединения, а вдобавок – добиться снижения штрафов, наложенных на «Ленарию» налоговой инспекцией Московского района. Доверчивых женщин Савков с Назаровым лишили не только 350 тысяч рублей, но и части документов обеих фирм, которые оказались безвозвратно утраченными.

С октября 1994 года «спасатели» стали обрабатывать г-на Жильникова – директора фирмы «Совби». И его они соблазнили обещаниями привести в порядок бухгалтерию, а заодно и договориться с налоговой инспекцией. Подписав договор с ВССЦ, Жильников расщедрился и отвалил Назарову с Савковым 10 миллионов рублей. Месяц спустя за «проделанную» работу он выплатил им еще 5 миллионов.

После получения денег «спасатели» неожиданно исчезли. Как ни разыскивал их Жильников, все его попытки оказывались безуспешными. Документов он так и не получил и в конце концов сообразил, что его обвели вокруг пальца.

В декабре мошенники «опустили» заместителя директора АОЗТ «Юнифарм» Орлова на два с лишним миллиона рублей. И вновь Назаров, надувая щеки, выставлял себя майором из налоговой полиции – знатоком налогового законодательства, обещая разрешить все проблемы «Юнифарма» с кредитом, полученным от Энергомашбанка, и с налоговой инспекцией Выборгского района.

Поскольку обещания жуликов так и остались обещаниями (а ничем иным они и не могли быть), настоящая налоговая инспекция насчитала Орлову штрафов на 780 миллионов.

Еще больше «опустился» в результате действий (точнее бездействий) ВССЦ владелец АОЗТ «Форт» и брокерской фирмы «Назаров» г-н Мартынов, У него настоящих штрафов набежало аж на миллиард. «Спасатели» долго его обхаживали, предлагая подписать с ними Договор Союза и обещая, что тогда придется платить лишь 200 миллионов.

Мартынов, однако, никаких договоров заключать не желал. Назаров с Савковым насели на него плотно, вновь угрожая отправить в лагеря, а пока суть да дело – сделать его спарринг-партнером Назарова по контактному бою. То, что бизнесмен ссылался на отсутствие денег, «спасателей» не остановило – они потребовали передачи им доли Мартынова в возглавляемых им фирмах…

По уголовному делу Назарова проходят четырнадцать потерпевших. Мошенники пощипали своих жертв изрядно и жили на широкую ногу. Это, впрочем, не помешало Назарову свыше полугода не платить алиментов на собственных сына и дочь.

В мае 1995 года задержание Назарова проводили самые что ни на есть настоящие сотрудники налоговой полиции. Надо ли говорить, насколько злы они были на самозванца-майора, так подставившего их Департамент?

Время платить по чужим долгам

В начале ноября 1996 года председатель Комитета финансов Петербургской администрации Игорь Артемьев с удивлением узнал, что его ведомство задолжало «Онэксимбанку» 67970202654 конкретных рубля и еще 33 абстрактных копейки. Нельзя сказать, что г-н Артемьев воспринял это известие, не моргнув глазом. К слабой радости чиновника, банкиры хотя бы не требовали денег, отдавая себе отчет в том, что их у города нет (труженики Смольного могли бы, разве что, скинувшись, пожертвовать из старых личных запасов на погашение долга 33 копейки).

Не требуя денег, банкиры хотели другого. В середине ноября 1996 года «Онэксимбанк» обратился в Комитет по управлению городским имуществом и предложил в счет погашения долговых обязательств Петербурга передать акционерному обществу закрытого типа «Международный центр делового сотрудничества» дом N6 по площади Пролетарской Диктатуры («Дом политпросвещения», расположенный напротив от Смольного). Выгода банкиров была проста: контрольный пакет акций АОЗТ как раз и принадлежал «Онэксимбанку», который в таком случае de facto стал бы владельцем великолепного делового центра прямо напротив вместилища петербургских властей (дополнительная прелесть здания, на которое позарились банкиры, заключается в том, что и администрация Ленинградской области тоже находится от него всего в нескольких шагах, – а хорошо известно, что ничто в России так не способствует процветанию бизнеса, как близость к власть имущим).

Об умопомрачительных обязательствах города перед «Онэксимбанком» в Комитете финансов узнали из письма заместителя председателя КУГИ Георгия Грефа. Г-н Греф спрашивал коллег из финансового комитета, стоит ли отчуждать «Дом политпросвещения» за долги города, и предлагал предоставить в КУГИ информацию о тех удивительных обстоятельствах, которые привели к возникновению такого неожиданного и неприятного долга.

Между тем именно этой информации, к удивлению г-на Артемьева, в финансовом комитете как раз и не оказалось. Да и предшественник г-на Артемьева на посту руководителя финансового комитета Алексей Кудрин, убывая на повышение в Москву (руководить Контрольным управлением в администрации Президента), ни о каких договорах с «Онэксимбанком» не вспоминал.

И тогда документы, неоспоримо доказывающие существование весьма солидного долга, любезно предоставили городской администрации сами банкиры. Беглое знакомство с бумагами, поступившими в финансовый комитет, позволило г-ну Артемьеву с достаточной степенью достоверности предположить, что прежнее руководство города с августа 1995 года с удивительной последовательностью делало все, чтобы Петербург оказался в должниках у банкиров – и, значит, потенциально еще тогда было готово отдать коммерческой структуре шикарное здание на площади Пролетарской Диктатуры.

История с возникновением долга началась в мае 1995 года, когда начальник Центральной медикосанитарной части N 122 Яков Накатис и директор НИИ электрофизической аппаратуры (на балансе которого находится комплекс зданий ЦМСЧ-122) академик Владимир Глухих обратились к мэру Петербурга Анатолию Собчаку с просьбой помочь получить в кредит 15 миллиардов рублей – для приобретения медицинского оборудования. Возврат кредита медики обещали осуществить за счет средств, полученных в процессе эксплуатации современной медицинской техники. Мэр думал два месяца, после чего начертал резолюцию: «Кудрину, Путину: прошу проработать вопрос о льготном коммерческом кредите под нашу гарантию, но денег из бюджета не давать».

После этого события стремительно понеслись к развязке. По личному совету г-на Собчака руководители ЦМСЧ-122 обратились к Виктору Халанскому, который возглавлял Главное управление Центрального банка России по Санкт-Петербургу, а уж г-н Халанский присоветовал медикам пойти за кредитом в «Онэксимбанк». И уже 8 августа 1995 года Комитет экономики и финансов заключил с «Онэксимбанком» договор поручительства PR/95/ 020, в соответствии с которым город принял на себя обязательства по погашению суммы кредита (искомые 15 миллиардов рублей) и процентов по нему в случае невыполнения ЦМСЧ-122 своих обязательств перед банком.

Уже в этом договоре поручительства таились некие странности, которые позднее сыграли достаточно существенную роль при определении суммы, которую город оказался должен банкирам. Первый заместитель председателя Комитета экономики и финансов мэрии Анатолий Зелинский, подписавший соглашение, почему-то не обратил внимания на некоторые разночтения между договором поручительства и кредитным договором, заключенным в тот же день непосредственно между «Онэксимбанком» и ЦМСЧ-122. Кредит был предоставлен из расчета 100 процентов годовых до 20 мая 1996 года, в договоре поручительства, однако, почему-то оговаривался годичный срок возврата кредита. Кроме того, в договоре поручительства оговаривался размер пени за несвоевременный возврат кредита – пятая часть процента от всей суммы долга за каждый день просрочки, а вот в самом кредитном договоре размер пени был существенно выше – половина процента за день.

А уж подписав документы с незамеченными изъянами, городская администрация и вовсе благополучно забыла о существовании как поручительства, так и самого кредитного договора, решив не интересоваться дальнейшей судьбой денег. А зря. Потому что ЦМСЧ-122, получив деньги, не стала заботиться об их своевременном возвращении (отдавать кредиты в России пока как-то не очень принято – позднее г-н Накатис открыто признают, что речи о возврате кредита из средств ЦМСЧ-122 не было с самого начала: «Подобные вложения не могут быть возвращены иным образом, кроме оказания медицинских услуг населению города»), а «Онэксимбанк», имея на руках гарантии петербургского бюджета, решил, видимо, до поры беспокойства о судьбе денег не проявлять. Проценты и пени на невозвращенные средства тем временем росли как на дрожжах, радуя отзывчивые на шелест купюр банкирские души.

Шло время, снижалась ставка рефинансирования Центрального банка России, но руководство ЦМСЧ-122 даже и не подумало о том, чтобы хотя бы перезаключить кредитный договор. Вообще-то обычно при снижении ставки рефинансирования кредитные договоры перезаключаются по взаимному согласию сторон (а если банк не идет на уступки, добросовестный должник принимает меры по немедленному возврату кредита и заключению нового кредитного договора на более выгодных для себя условиях). Ставка рефинансирования ЦБ за время действия договора упала с 80 до 60 процентов, а в зоне действия кредитного договора между «Онэксимбанком» и ЦМСЧ-122 время как бы остановилось: проценты так и рассчитывались, исходя из первоначальной ставки – 100 процентов годовых. Не думая возвращать долг, руководство ЦМСЧ-122 вполне логично не придавало значения такой мелочи, как снижение его суммы.

В довершение всего, до ноября 1996 года ни «Онэксимбанк», ни ЦМСЧ-122 не потрудились поставить Комитет финансов в известность о неисполнении медиками своих обязательств. В свою очередь и чиновники не проявляли ни малейшего любопытства о судьбе кредита (совершенно не исключено, что это объясняется банальным разгильдяйством, однако справедливости ради стоит обратить внимание на то, какие именно выгоды в результате принесло это «разгильдяйство» оборотистым банкирам).

К 1 ноября 1996 года сумма задолженности ЦМСЧ-122 перед «Онэксимбанком» с учетом штрафных санкций очень удачно для банкиров выросла как раз до 67970202654 рублей 33 копеек (деньги счет любят, а уж считать банкиры умеют). Только тогда «Онэксимбанк» сподобился уведомить поручителя о невозвращенном кредите. В финансовом комитете бросились искать злополучный договор, по которому город влез в столь изрядный долг, но ничего похожего не нашли. Зато в банке абсолютно все необходимые бумаги нашлись моментально.

Чиновники бросились сурово стыдить и укорять должников, призывая их срочно вернуть «Онэксимбанку» долги и не ставить город в неудобное (и крайне невыгодное в финансовом плане) положение. Однако вместо денег начальник медсанчасти г-н Накатис неожиданно передал в Комитет финансов письмо, в котором спокойно сообщил, что полученный кредит использован на закупку медицинской аппаратуры фирмы «Siemens». «Оборудование получено в полном объеме, зачислено на балансовый учет», – уверил г-на Артемьева начальник ЦМСЧ-122. Правда, о возврате денег в письме медицинского начальника речи почему-то не было – вместо этого письмо содержало туманные намеки на то, что при оформлении кредитного договора устно оговаривались «вопросы косвенного возврата кредита» в виде неких медицинских услуг.

Логично было бы предположить, что, получив дорогостоящее оборудование, медики сразу бросились пользовать страждущих. Однако к январю 1997 года об этом речи не было: г-н Накатис сообщил, что в ЦМСЧ-122 «ведется разработка, планируется внедрение программы медико-социальной помощи деятелям культуры, ветеранам спорта и спецподразделений оборонпрома». Между тем, пока программа не внедрилась, ЦМСЧ-122, активно используя новое оборудование, зарабатывает деньги на платных услугах, не испытывая ни малейшего желания делиться с городом.

Обширная переписка между руководством Комитета финансов и начальством ЦМСЧ-122 привела только к тому, что все осталось на своих местах. Аппаратура фирмы «Siemens» (интересы которой в Петербурге, кстати, частенько незаметно лоббировал сам г-н Собчак) осталась у медиков, которые с удовольствием извлекают из ее использования отнюдь не эфемерные материальные выгоды; город же остался с огромным долгом московскому коммерческому банку и без перспектив в обозримом будущем этот долг отдать. Добрые банкиры, правда, согласились приостановить начисление процентов на сумму кредита, «заморозив» размер задолженности по состоянию на 1 ноября 1996 года. Правда, рассчитываться по чужим долгам городу, видимо, все же придется: юристы городской администрации не видят оснований для того, чтобы признать невыгодный для Петербурга договор поручительства недействительным (можно, правда, в судебном порядке добиться некоторого – но очень несущественного – снижения суммы задолженности). Так что не исключено, что с «Домом политпросвещения» (или еще с каким-нибудь зданием из числа приглянувшихся банкирам) городу все-таки придется расстаться.

Г– н Артемьев, правда, попытался уяснить для себя мотивы, двигавшие представителями прежней петербургской администрации, когда они поручились за контору, которая с самого начала даже не собиралась возвращать многомиллиардный кредит. Однако г-н Зелинский, чья подпись красуется под злополучным договором поручительства PR/95/020, по-прежнему работает заместителем г-на Куприна, но уже в Кремле -и поэтому теперь не считает нужным объяснять свои действия какому-то чиновнику какой-то Петербургской администрации. Поэтому вопрос о том, был ли в 1995 году г-н Зелинский столь наивен, что искренне рассчитывал на честность российских предпринимателей, или же им при подписании договора поручительства двигали какие-то иные мотивы, так и остался без ответа.

Башня, которую не построил XX трест

Между знаменитым на всю Россию Сергеем Мавроди и широко известным в Петербурге Сергеем Никешиным есть несколько существенных различий. Во-первых, г-н Никешин – в отличие от московского тезки – никогда не строил финансовых пирамид: он строил гигантскую башню «Петр Великий» из стекла и бетона (правда, монстроподобное сооружение оказалось на поверку в чем-то даже менее реальным, чем конструкции АО «МММ»). Вовторых, г-н Мавроди сильно обошел петербургского тезку в масштабах ущерба, нанесенного доверчивым партнерам: считается, что он облапошил своих вкладчиков примерно на 10 триллионов рублей, в то время как долги возглавляемой гном Никешиным строительной корпорации «XX трест» составляют всего около 13 миллиардов рублей. Но зато, в-третьих, – г-н Мавроди дурачил только добровольцев, а г-н Никешин со своей строительной конторой в принудительном порядке запустил руку в карман каждому петербуржцу: должен-то теперь его «XX трест» городскому бюджету,

Обилие принципиальных различий между двумя образцовыми российскими бизнесменами эпохи первоначального накопления капитала не затмевает одного существенного сходства между ними: оба строили свой бизнес на безудержности своих обещаний, нимало не заботясь о том, чтобы держать данные партнерам слова. Г-н Мавроди, правда, обещал широковещательно, с экранов всех телевизоров необъятной страны, в то время как г-н Никешин предпочитал сотрясать воздух высоких кабинетов (зато руководитель «МММ» прослыл жуликом на всю страну, а шеф строительной корпорации «XX трест» сохранил имидж респектабельного бизнесмена и мандат депутата Законодательного Собрания города).

Когда– нибудь, возможно, историки будут изучать виражи карьеры г-на Никешина в качестве образца тех испытаний, которые приходилось одолевать среднестатистическому российскому бизнесмену конца двадцатого века. Звезда успеха г-на Никешина ярко засияла в 1990 году -именно тогда руководитель рядовой государственной-строительной организации решил податься в политику. С первого захода выиграв выборы в своем округе, он стал депутатом «первого демократического Ленсовета». В отличие от своих коллег по депутатскому корпусу, появившихся в Мариинском дворце со смутными идеями сокрушения коммунистической власти и устройства общества справедливости и демократии, г-н Никешин твердо знал, что ему нужно.

Вскоре после того, как г-н Никешин сделался депутатом, руководимая им строительная организация преобразовалась в коммерческую структуру – одну из первых в строительном бизнесе города на Неве. И практически сразу стала получать от города выгодные заказы на строительные работы. Злые языки говорят, что благодаря стараниям г-на Никешина все подряды, полученные корпорацией «XX трест», финансировались по полной программе – деньги в тощем бюджете находились с удивительной быстротой.

Правда, если город исправно платил г-ну Никешину и его фирме, то сам г-н Никешин не спешил отвечать городу тем же. На строительных работах в среднем осваивались не более 20 процентов выделенных средств (так случилось с рядом домов в Ульянке, с фасадами домов на набережной Робеспьера, которые «XX трест» подрядился реконструировать). Остальные деньги тратились на какие-то иные цели.

Неутомимая политическая деятельность г-на Никешина приносила такой доход его фирме, что строительная корпорация стала стремительно расширяться. «XX трест» обзавелся собственным пивным заводиком и своим издательством, а потом на какое-то время скупил контрольный пакет акций петербургского футбольного клуба «Зенит» (со всеми тремя детищами корпорации позднее пришлось расстаться из-за того, что они требовали вложения немалых средств, но не давали при этом никакой отдачи). Что до близости к бюджету, то от нее г-н Никешин не отказывался никогда, ибо вложения средств она не требовала, зато деньги приносила исправно. Деньги же корпорации «XX трест» были нужны, ибо в голове г-на Никешина зрели планы один другого грандиознее.

Памятником российскому прожектерству, видимо, навсегда останется идея строительства башни «Петр Великой» в устье реки Смоленки на Васильевском острове. Вокруг проекта было сломано огромное количество копий: ревнители традиционной петербургской архитектуры утверждали, что башня непоправимо исковеркает традиционный облик города. В защиту исторически сложившегося облика Васильевского острова выступали авторитетнейшие петербургские архитекторы, ученые и писатели; академик Дмитрий Лихачев призывал действующую власть не оставлять о себе память в виде нелепой башни, видной из центральных районов города. Однако мэр города Анатолий Собчак, по ряду причин испытывавший теплые чувства к строительной конторе г-на Никешина, был непреклонен, не обращают внимания на протесты и утверждал, что сооружение из стекла и бетона Петербург только украсит.

Как выяснилось позднее, защитники городского облика волновались напрасно: судя по всему, г-н Никешин и не собираются строить башню. Его цель была куда более прозаической – кредит в размере 2,5 миллиарда рублей из средств городского бюджета. У идеи выделить деньги под строительство нелепого, но громадного делового центра было много противников в Малом совете, но г-н Никешин оказался прозорливее своих коллег по депутатскому корпусу: когда подоспели октябрьские события 1993 года, он в числе двух десятков депутатов подписал письмо в адрес российского президента с просьбой распустить городской Совет, мешающий проведению «поэтапной конституционной реформы». Президент пошел навстречу г-ну Никешину и его единомышленникам. Противники выделения денег «XX тресту» потеряли политическое влияние, и кредит сроком до 1 июля 1996 года был получен.

После получения кредита протесты противников строительства башни «Петр Великий» поутихли: сторонники петербургских традиций приуныли, полагая, что противопоставить уникальной напористости г-на Никешина и его покровителей из Смольного больше нечего. Однако вместе с протестами как-то сами собой утихли и прочие разговоры о башне; с течением времени выяснилось, что некая английская фирма, на финансовое участие которой в проекте ссылался г-н Никешин, мотивируя идею получения кредита, на самом деле не собирается давать деньги под сомнительные затеи. В итоге строительный цикл был ознаменован лишь приездом и отъездом строительной техники на будущую стройплощадку.

Без труда расставшись с идеей строительства «Петра Великого», г-н Никешин не унывал. Для начала он восстановил утраченный в результате роспуска городского Совета депутатский мандат, выиграв выборы в Законодательное собрание. Среди своих новых коллег по Мариинскому дворцу он прослыл влиятельным представителем «строительного лобби». Основная цель его депутатской деятельности осталась прежней – обеспечение процветания руководимой им организации. Видимо, используя свое влияние во властных структурах, г-н Никешин намеренно проиграл судебный процесс о признании недействительной одной давней сделки между «XX трестом» и городом. В результате «XX трест» должен был вернуть городу ряд зданий, в свое время полученных практически за бесценок, зато город должен был выплатить корпорации 110 миллиардов рублей. Если бы руководству КУГИ HS удалось опротестовать судебное решение, то с финансами у «XX треста», возможно, не было бы проблем до середины 1997 года.

Роковая ошибка г-на Никешина тоже была политической: в ходе губернаторских выборов в Петербурге он открыто поставил на кандидатуру г-на Собчака. Осведомленные люди говорят, что через счета «XX треста» проходили деньги, предназначенные для финансирования предвыборной кампании мэра. К разочарованию г-на Никешина, г-н Собчак выборы проиграл.

Когда новая городская администрация принялась ревизовать долги коммерческих структур городу, возникшие в прошлые годы, выяснилось, что около 18 процентов этих долгов – в сумме более чем на 13 миллиардов рублей – приходится на долю «XX треста». К г-ну Никешину обратились с предложением вернуть деньги или хотя бы представить на обозрение общественности башню «Петр Великий», для строительства которой и предназначались кредиты. Но г-н Никешин не смог сделать ни того, ни другого: корпорация, как выяснилось, сильно поиздержалась и находится на грани банкротства (в кулуарах Мариинского дворца ее стали называть «Трест Ха-ха»).

Впрочем, фактическое банкротство возглавляемой организации не стало причиной для уныния г-на Никешина: утратив опору во властных структурах Петербурга, он приобрел сторонников в Москве. Люди, подписывавшие бумаги о выделении кредитов «XX тресту», перебрались из петербургской мэрии в администрацию Президента. А поскольку г-н Никешин знает об их деятельности очень много, то он может не бояться утраты их поддержки. Среди покровителей руководителя «XX треста» в первую очередь называют Владимира Путина, бывшего вице-мэра, теперь занимающего солидную должность в администрации Президента России.

Свое политическое будущее г-н Никешин надеется связать с петербургским отделением движения «Наш дом – Россия», руководителем которого он очень надеется стать (правда, в этом деле у него есть влиятельные соперники). Впрочем, если политические неудачи окажутся для г-на Никешина и руководимой им корпорации роковыми, ему вряд ли что-то всерьез грозит. Денег у нищей теперь компании нет, и взыскать что-либо в бюджет власти вряд ли смогут. А что до недвижимости в Испании, купленной за счет «XX треста» и частично оформленной на имя самого г-на Никешина, так это очень далеко – дороже станет эту недвижимость у г-на Никешина отсуживать. Так что неутомимый строитель обеспечил себе если не политическое и предпринимательское будущее, то по крайней мере спокойную жизнь на много лет вперед.

Курортный роман с властью

Производственный роман Мары и Вячеслава Козырицких, начавшийся в те незапамятные времена, когда они оба трудились на скромных должностях в Тресте столовых Смольнинского района Ленинграда, прошел все необходимые испытания на прочность (и даже официальный развод 6 октября 1982 года). Развиваясь бурно и непредсказуемо, он к 1992 году превратился в образцовый роман российского бизнеса с властью. В этот год г-н Козырицкий возглавил администрации двух петербургских районов (Сестрорецкого и Зеленогорского); его супруга в то же время неустанно трудилась генеральным директором самой крупной в том же районе фирмы «Волна».

Говорят, что г-жа Козырицкая высоко оценивает собственные заслуги в стремительном карьерном взлете мужа: «Я люблю его, как родного сына, и без меня он никогда не стал бы тем, кем стал». Однако следует заметить – исключительно справедливости ради – что достижения руководительницы ИЧП «Волна» вряд ли могли бы быть столь выдающимися, когда бы не высокий пост ее супруга.

Фирма «Волна», принадлежащая г-же Козырицкой, появилась в Зеленогорске в виде кооператива на заре развития российского предпринимательства. Семейный бизнес кооператоров заключался в поставке продуктов питания торговым предприятиям и развитии сети «точек общепита». Поскольку генеральное направление деятельности для курортного местечка было выбрано как нельзя более удачно, «Волна» бурно развивалась, и новые предприниматели радовались росту своих доходов. Так продолжалось до 1992 года, пока бизнес в России не дошел до стадии возникновения конкуренции. Конкуренция в планы супругов, видимо, не входила. И г-н Козырицкий пошел во власть, сделавшись с подачи мэра Анатолия Собчака главой администрации Зеленогорского района.

С тех пор все государственные «точки общепита» в Зеленогорске стали ползать продукты только от «Волны». Деньги на финансирование закупок продовольствия в тощем районном бюджете находились с регулярностью, возможно, достойной лучшего применения. Впрочем, г-н Козырицкий сразу объявил себя «крепким хозяйственником», поэтому ему, вероятно, было виднее. Бизнес супругов снова расцвел, да так, что в одном отдельно взятом районе ему сделалось тесно. И г-н Козырицкий вновь обратился к петербургскому мэру,

Обстоятельства, при которых г-н Собчак страстно возлюбил одного из совладельцев крупного коммерческого предприятия, видимо, навсегда останутся тайной: о них скромно умалчивают как письменные источники, так и предания, тихо блуждающие по кулуарам петербургской власти. С первого взгляда любовь первого демократического мэра Петербурга к главе администрации Зеленогорского района кажется даже немного странной. Во-первых, с эстетической точки зрения: г-н Козырицкий, придя во власть, сохранил замашки работника торговли, не чураясь характерной для этой сферы тяги к роскоши, – а это должно было бы претить тонкой и интеллигентной натуре мэра. Во-вторых, с точки зрения политической: г-н Козырицкий отличился своеобразием позиции, поддерживая тесные отношения с ненавистным г-ну Собчаку Александром Невзоровым. В-третьих, с точки зрения официальной идеологии петербургского мэра: г-н Козырицкий доя охраны общественного порядка в Зеленогорске пытался пригласить в полном составе бойцов печально знаменитого вильнюсского ОМОНа, – а покровительство таким людям заметно портило репутацию г-на Собчака как «первого петербургского демократа»,

Впрочем, известно, что г-н Собчак редко ценил свою репутацию, когда речь заходила о деловых интересах. А интерес к сотрудничеству с гном Козырицким у профессора-мэра, видимо, был. Осведомленные источники в петербургских правоохранительных органах намекают на то скромное обстоятельство, что, когда г-н Козырицкий стал важнейшей из «шишек» района, все государственные учреждения и предприятия на «его» территории вынуждены были закупать топливо у любимой гном Собчаком (и скандально известной) фирмы «Невская Перспектива» по назначаемой поставщиком цене.

Возможно, интересы «Невской Перспективы» в Зеленогорске и Сестрорецке хотя бы отчасти объясняют неожиданную симпатию мэра Петербурга к главе администрации одного из городских районов. Во всяком случае, г-н Собчак полюбил г-на Козырицкого настолько, что летом 1992 года назначил его по совместительству главой администрации еще одного района – Сестрорецкого. Скандалы вокруг законности подобного совместительства не затихали долго, да ничем не закончились.

Чувствуя за своей спиной могущественную фигуру петербургского мэра, г-н Козырицкий понял, что ему позволено очень многое. Свою деятельность в качестве главы сразу двух районных администраций он начал с ремонта в кабинетах депутатов районного Совета Сестрорецка: под покровом позднего вечера из кабинетов утащили оборудование, мебель, документы и повыдирали из стен телефонные провода. Возник шумный скандал, г-на Собчака стали спрашивать, на каком основании его «назначенец» занимается подобными вещами – петербургский мэр обвинил всех депутатов в деструктивном подходе к сотрудничеству с исполнительной властью.

Возможно, депутатский подход действительно был несколько деструктивен, ибо в коридорах законодательной власти в 1992 году никак не могли понять идею проекта «Новый Петербург», который стал крупнейшей авантюрой г-на Козырицкого. Главная идея проекта сводилась к необходимости переноса делового центра Петербурга в Сестрорецк – для этого, по мнению главы районной администрации, следовало в короткий срок отстроить на берегу Финского залива чуть ли не новый город по крайней мере на семь сотен тысяч жителей. Перспективы проекта, которые рисовал предприимчивый глава администрации, заставляли любителей советской литературной классики говорить о «Нью-Васюках на Финском заливе». Г-н Козырицкий, однако, не замечал критических стрел в свой адрес, усердно проталкивая идею проекта «Новый Петербург» на всех возможных уровнях.

Именно для реализации проекта «Новый Петербург» и для «развития санаторно-курортной зоны в Зеленогорске и Сестрорецке» в апреле 1993 года пятеро физических лиц (г-н Козырицкий, г-жа Козырицкая, а также некие Владимир Жуйков, Виктор Баранов и Наталия Алферова) учредили «Региональный фонд развития Сестрорецко-Зеленогорской курортной зоны» («Рефорс-Фонд»). Президентом «Рефорс-Фонда» стал г-н Козырицкий (президентский указ «О борьбе с коррупцией в сфере государственной службы» вообще-то прямо запрещает чиновникам занимать должности в коммерческих структурах, да, видимо, для одного из любимцев г-на Собчака никакой указ был не указ). Задачи перед организацией, созданной группой граждан, ставились грандиозные: «содействие в разработке и реализации экономической и градостроительной политики, направленной на формирование единого социально-хозяйственного, экономически сбалансированного курортно-рекреационного комплекса», «организационная, психологическая, материальная поддержка населения региона, повышение уровня его социальной защищенности, обеспечение физического и духовного здоровья, создание условий для его полноценной жизни», а также «привлечение интеллектуальных, финансовых и технологических ресурсов для разработки и поддержки перспективных в социальном, экономическом и экологическом отношении региональных программ и проектов»; деньги при этом предполагалось получать исключительно за счет пожертвований граждан и юридических лиц.

С добровольностью пожертвований как-то сразу не заладилось: по словам многих сестрорецких предпринимателей, перспектива развития бизнеса в районе, контролируемом гном Козырицким, всегда была связана с готовностью бизнесмена к отчислению пожертвований в «Рефорс-Фонд». Своего рода государственный рэкет в пользу частной структуры оправдывался ссылками на благородные цели и важные задачи «Рефорс-Фонда».

Заодно не заладилось и с частным характером финансирования проектов новой организации: уже в начале 1994 года «Рефорс-Фонд» получил через бюджет Зеленогорска на год ссуду из бюджета Петербурга в размере 450 миллионов рублей «для ускорения реализации практических мероприятии» (за своевременный возврат ссуды своим имуществом поручалась фирма «Волна»). Деньги ни в один из бюджетов не вернулись ни через год, ни через два. Но имущество фирмы «Волна» так и осталось собственностью фирмы г-жи Козырицкой, ибо руководитель Комитета экономики и финансов петербургской мэрии Алексей Кудрин в конце 1995 года милостиво разрешит «зачесть в лимит района» все 450 миллионов рублей (то есть считать их истраченными по прямому назначению). А уж запустив однажды руку в городской бюджет, руководство «Рефорс-Фонда» (в лице самого г-на Козырицкого) остановиться не смогло. В октябре 1995 года «Рефорс-Фонд» получил – уже напрямую из фонда непредвиденных расходов петербургского бюджета – 350 миллионов рублей «на развитие курортной зоны» (г-н Козырицкий просил 355 миллионов, но г-н Собчак, подписавший распоряжение о выделении средств, почему-то чуть-чуть пожадничал). А в конце мая 1995 года «Рефорс-Фонд» по распоряжению петербургского мэра получил от города 50 миллионов рублей «для оказания лекарственной и гуманитарной помощи инвалидам и участникам Великой Отечественной войны».

Не вернув в петербургский бюджет ни копейки из выделенных средств, «Рефорс-Фонд» не смог похвастаться и выдающимися успехами в деле превращения в курортную зону федерального значения Курортного района (Зеленогорский и Сестрорецкий районы слились под началом г-на Козырицкого воедино в конце 1993 года – опять же по распоряжению г-на Собчака). Возможно, поэтому получилось так, что, когда оригинальной финансовой деятельностью «Рефорс-Фонда» все-таки заинтересовались специалисты разных контрольных ведомств, г-н Козырицкий «от контактов со специалистами Контрольно-счетной палаты уклонился».

Пока «Рефорс-Фонд» под руководством г-на Козырицкого небезуспешно шарил в петербургском бюджете, сам г-н Козырицкий – в качестве руководителя администрации Курортного района – не забывал и о своей многочисленной родне. В мае 1994 года ИЧП «Волна» получило право обслуживать все телевизионные антенны в Курортном районе – при этом никто даже не подумал озаботиться тем, чтобы «Волна» хотя бы получила лицензию на работы с телевизионным оборудованием зданий. Конечно, такое могло случиться только при отсутствии должного контроля за работой разных подразделений районной администрации. Эту проблему г-н Козырицкий тоже решил в присущей ему лихой манере.

Когда летом 1995 года остался без работы СаркизКайфаджан – родной брат г-жи Козырицкой – глава районной администрации решительно увеличил количество своих заместителей (с пяти до шести) и тут же трудоустроил свояка. Тот очень кстати обладал необходимой служебной квалификацией, полученной в годы работы в разных трестах столовых, а также воинским званием старшего лейтенанта запаса (по интендантской части). Резоны для оригинального кадрового решения у г-на Козырицкого наверняка были достаточно серьезные, ибо бизнес его супруги продолжал процветать. «Волна» постоянно получала новые участки для строительства предприятий общественного питания; исполнение распоряжений г-на Козырицкого о землеотводах кто-то должен был контролировать – вот мужественный г-н Кайфаджан и стал присматривать за тем, чтобы его сестра исправно получала все новые и новые земельные участки.

Может быть, г-н Собчак и заинтересовался бы художествами своего подчиненного, когда тот с наслаждением предался известному с незапамятных времен служебному пороку – кумовству. Однако г-н Козырицкий никогда не забывал про доброго петербургского мэра, который столь помог ему с решением многих семейных проблем. В декабре 1994 года г-н Козырицкий выделил земельные участки под индивидуальное жилищное строительство в одном из лучших мест поселка Репине – на Второй Новой улице, рядом с Домом творчества кинематографистов – группе очень уважаемых петербургских граждан. Среди облагодетельствованных нашлись супруга г-на Собчака Людмила Нарусова (ей – видимо, «по рангу» – достался самый большой участок площадью 2319 квадратных метров), а также близкий друг семейства мэра артист Олег Басилашвили (по соседству с г-жой Нарусовой ему достались 2144 квадратных метра элитной земли).

О дружбе с гном Собчаком и его друзьями предусмотрительный г-н Козырицкий не забывал практически никогда. Например, в трудные дни 1996 года, накануне губернаторских выборов, он предложил из средств «Рефорс-Фонда» профинансировать постановку фильма «Путешествие из Ленинграда в Петербург в общем вагоне» (о небывалом расцвете города в эпоху правления доброго демократического мэра). Увы, бездарный фильм г-ну Собчаку не помог – его политическая звезда померкла, губернаторские выборы он обидно проиграл.

После этого пошла к закату и звезда г-на Козырицкого. Новая городская администрация заинтересовалась бессмысленными тратами бюджетных денег и нереализованными проектами, за которые пришлось расплатиться безропотным налогоплательщикам. Деятельность г-на Козырицкого стали проверять, и тогда он – еще номинально оставаясь главой районной администрации – стал скрываться от контролирующих и правоохранительных органов. Правда, когда подоспело решение освободить его от бремени дальнейших государственных забот о процветании Курортного района, он вернулся к руководству работой «Рефорс-Фонда».

Видимо, г-на Козырицкого достаточно слабо волнует то обстоятельство, что он является фигурантом уголовного дела, возбужденного по ряду фактов мошенничества. В конце концов, люди, помогавшие ему запускать руку в бюджет, и сейчас имеют большую власть и влияние (как г-н Кудрин, возглавляющий Контрольное управление администрации Президента России). А те, кто закрывают глаза на выходки г-на Козырицкого, давно подозреваются в совершении куда более масштабных и неприятных поступков – и тем не менее счастливо избегают наказания.

В конце концов, у президента «Рефорс-Фонда» действительно немного поводов для беспокойства. Ведь утверждают же осведомленные источники в правоохранительных органах, что г-н Козырицкий, будучи главой районной администрации, отличался от большинства сходных по рангу чиновников разве что неумением скрывать следы своих достаточно безобидных – по сложившимся в новой России представлениям – проделок.

ГЛАВА 3. Чистые руки

Ловушка для прокурора

Вечером 25 декабря 1993 года на Думской улице возле Гостиного двора сотрудники Регионального отправления по борьбе с организованной преступностью провели операцию по задержанию сбытчиков крупной партии фальшивых пятидесятысячных купюр, В двадцатикилограммовом мешке, изъятом у преступников, оказалось 198i9 поддельных купюр. Это количество соответствовало номиналу в 990 миллионов 950 тысяч рублей! Фальшивки были изготовлены на дорогостоящем компьютерном издательском центре. На берега Невы их доставили из Грозного.

РУОП праздновал победу. Такой улов попадался впервые. Ни одно из средств массовой информации не обошло событие своим вниманием.

Задержаны были трое чеченцев и один русский участник преступной группы. Фигура одного из, казалось бы, второстепенных участников в ходе следствия приобретала все больший вес. Некоего Азаматова – сотрудника Департамента полиции Чеченской Республики – единственного из всех подследственных, опекали два адвоката. Большинство просьб защиты об изменении меры пресечения и незаконности удержания под стражей касались именно личности Азаматова.

Попытка помочь Азаматову выйти на волю стала роковой в судьбе прокурора по надзору за исполнением законов в сфере экономики и охраны природы городской прокуратуры Виктора Шеховцова.

В дождливый день, 18 июля 1994 года, мало кто обращал внимание на беседующих под зонтом на скамейке Конногвардейского бульвара молодых мужчину и женщину. Но сотрудники Девятого отдела РУОП, сидящие в засаде, прекрасно слышали их негромкую беседу.

– Бояться тебе нечего, – говорил мужчина, – Анзаев всю вину взял на себя, а пленка против Азаматова размагничена, так что доказательств его вины нет. Да и переводчика с чеченского им в Питере ни за что не найти.

– Почему именно Азаматова? – спросила женщина.

– Тот, кто меня попросил за него, я за него жизнь отдам, да и он за меня тоже, – ответил собеседник. – А размер вознаграждения за освобождение Азаматова может и увеличиться.

– Ну, и какая сумма? – услышали в наушниках оперативники.

– Двадцать пять тысяч баксов, – ответил мужчина (на валютной бирже за доллар в то время давали чуть больше двух тысяч рублей). – Представляешь, какие это деньги? Ты их когда-нибудь в руках держала?… На, держи, – мужчина протянул женщине полиэтиленовый пакет.

И тут со всех сторон повалили руоповцы. В сумке оказались четыре банковских пачки с двадцатью пятью тысячами долларов. Еще одна пачка с пятью тысячами была в пиджаке у мужчины. При попытке дать взятку старшему прокурору городской прокуратуры по надзору за следствием и дознанием в органах МВД Татьяне Демпелевой арестовали ее коллегу Виктора Шеховцова.

За несколько дней до этого на стол к исполняющему обязанности прокурора Санкт-Петербурга Евгению Шарыгину лег рапорт Демпелевой, в котором сообщалось о том, что Шеховцов обратился к ней с просьбой помочь заменить Азаматову содержание под стражей на освобождение под залог в двадцать пять тысяч долларов. (До того Шеховцов пытался самостоятельно повлиять на следователя, ведущего дело, но это не дало результатов.) Шарыгин приказал проверить факты. В тот же день к Демпелевой обратились работники РУОПа с просьбой помочь взять Шеховцова с поличным. Встреча 18 июля фиксировалась на записывающую аппаратуру и снималась на видеокамеру.

При обыске у Шеховцова в записной книжке обнаружили пометки по делу Азаматова, сделанные рукой Зуры Хутуевой, следователя прокуратуры Невского района. Ее данные также имелись в записях Шеховцова.

Шеховцов категорически отказался давать какие-либо показания в отсутствии адвоката. После предоставления защитника он выдвинул свою версию происшедшего. Не отрицая сам факт разговора, арестованный утверждал, что деньги хотел лишь показать. Восьмого июля ему якобы позвонил незнакомый человек и, передав привет от детей Шеховцова, отдыхавших в Липецкой области, попросил о встрече. Недалеко от прокуратуры Шеховцова ждал молодой человек с усами «подковой». Незнакомец поинтересовался, знает ли прокурор Демпелеву, и перешел к делу: «Если хочешь, чтобы дети были целы, будешь с нами разговаривать. Попроси Демпелеву сменить Азаматову меру пресечения, разумеется, за соответствующее вознаграждение». На прощанье незнакомец вручил Шеховцову записку с данными о деле Азаматова и попросил подумать о детях.

С Демпелевой Шеховцов переговорил. В следующую встречу незнакомец передал ему 30 тысяч долларов. «За такую сумму и не такие дела прекращаются», – пояснил радетель Азаматова.

Ни у следствия, ни у суда версия проштрафившегося прокурора доверия не вызвала, и на скамью подсудимых Шеховцов попал раньше того, за кого просил.

Дело Шеховцова было уже в суде, когда Демпелева получила послание без подписи и обратного адреса. Полное угроз и оскорблений письмо, казалось, поддерживало версию об угрозе детям Шеховцова и пыталось бросить тень на самого Шарыгина, именуя того почему-то Шарыговым и намекая, что доллары предназначались ему.

Шеховцова отправили на пять лет в колонию искупать грехи. Освобождение Азаматова под залог дало бы повод адвокатам требовать изменения меры пресечения и для его подельников. А уж обвиняемые не преминули бы воспользоваться свободой. Благодаря аресту Шеховцова этого не произошло.

Экспресс– развод по методу Максимова

«Развод в суде. Юридические услуги по расторжению брака за 3-5 дней без явки клиента в суд». Такое объявление было напечатано в рекламном еженедельнике «Сорока» в феврале 1993 года Для жаждущих скорейшего и беспроблемного развода приводились телефоны диспетчеров.

20 августа 1993 года в городскую прокуратуру в числе прочих документов из отдела по борьбе с экономическими преступлениями Службы криминальной милиции ГУВД поступило заявление одной молодой петербурженки. Девушка, телефонный диспетчер, обвиняла своего работодателя – исполняющего обязанности директора муниципального предприятия «Интерюркон» Бориса Максимова – в «вовлечении ее в противоправную деятельность по незаконному расторжению брака граждан».

В тот же день следователь по особо важным делам прокуратуры Санкт-Петербурга Елена Топильская возбудила уголовное дело по факту изготовления фальшивых документов – выписок из решения суда о расторжении брака. Дальнейшая история подробно изложена в шести томах уголовного дела, поступившего в начале января 1997 года для рассмотрения в Федеральный суд Ленинградской области. (Когда писалась эта книга, судебное решение по делу еще не было вынесено, а посему авторы не спешат с оценками.)

Следы «моментальных разводов» тянулись в Василеостровский суд. Одна из работниц районного ЗАГСа обратила внимание на то, что за несколько месяцев 1993 года появились несколько супружеских пар, разведенных по документам в Василеостровском районе, однако никогда там не проживавших и не прописанных. Расторжение брачных уз всех этих людей было освящено подписью Галины Алексеевны Коростелевой – судьи по гражданским делам районного суда. Может быть, работница ЗАГСа и не обратила бы на этот любопытный факт никакого внимания, если бы не скандал, учиненный неким господином, явившимся за свидетельством о разводе. Столкнувшись с кашами-то препятствиями, посетитель не на шутку разошелся. Гневно брызгая слюной, он заявил, что у него здесь все куплено, пригрозил крупными неприятностями и удалился.

Сотрудники правоохранительных органов отыскали подателя объявления о срочных разводах г-на Максимова. Бывший сотрудник правоохранительных органов, с начала 1990-х он перешел на вольные адвокатские хлеба в Объединенную Санкт-Петербургскую коллегию. Адвокатская практика не мешала ему в это же время занимать руководящие посты в ряде коммерческих и малых предприятий города.

В 1991 году судьба свела адвоката Бориса Максимова, судью Галину Коростелеву и секретаря судебного заседания Анну Иванову. Произошло это событие на чисто профессиональной почве – на слушаниях по какому-то трудовому спору. С тех пор их пути время от времени пересекались. Поначалу большее внимание адвокат уделял юной Анне, частенько бывал у нее и не раз приглашал девушку к себе домой. Одно время он даже предлагал Анне выйти за него замуж и вместе покинуть Россию ради райских заграничных кущ. Однако предложение Максимова девушка не приняла – он ей попросту не нравился.

Роман у молодых людей не заладился. Зато сложились неплохие деловые отношения. Как-то зимой 1993 года адвокат поинтересовался у Анны: не могла бы Коростелева, в качестве судьи, посодействовать двум его приятелям, желающим побыстрее и без лишних проволочек развестись со своими супругами? Памятуя нерушимость принципа материальной заинтересованности, Максимов посулил Ивановой по двадцать долларов за каждого разведенного. Об этой сумме правоохранительные органы узнали со слов самой Ивановой – так она рассказывала эту историю на первых допросах. Затем, по словам девушки, дела обстояли следующим образом: судья на ее предложение согласилась, а деньги предложила поделить поровну.

Лиха беда – начато. Скоростные разводы настолько пришлись по душе оборотистому адвокату, что Максимов решил поставить их на поток. Именно тогда и появилось то самое объявление в «Сороке». Клиент пошел косяком, да таким, что Максимову пришлось нанять трех девушек-диспетчеров. Впрочем, его помощницы не только отвечали на телефонные звонки, но и принимали необходимые документы (в них, кстати, не указывалось, ни в какой суд направляются эти заявления, ни местожительство самих клиентов), выдавали приходные ордера – Максимов пытался придать своей деятельности вид самый что ни на есть законный.

Брал он за свои услуги по-божески, семьдесят пять – восемьдесят долларов. По пять долларов из этой суммы получали девушки-диспетчеры, двадцать – Иванова с Коростелевой, оформлявшие развод (причем порою даже задним числом). Остальное шло, по-видимому, на личные расходы Максимова.

Примерно такая картина сложилась у следствия после первых допросов Ивановой (некоторые из которых фиксировались на видеопленку) и допросов граждан, воспользовавшихся услугами Максимова для оформления развода, а также той самой девушки-диспетчера, с заявления которой и началась эта история. Следствию удалось доказать 13 фактов «скоростных» разводов. Нехитрая арифметика: если все обстояло так, то Иванова с Коростелевой должны были получить по 130 долларов.

То, что у дочери завелась валюта, подтвердили и родители Анны. По их словам, примерно в феврале 1993 года дочь, очень довольная, вернулась домой и продемонстрировала маме с папой десятидолларовую купюру. «Вот, заработала их со своей судьей, делая разводы», – похвасталась девушка.

Чисто внешне выписки из решения суда выглядели убедительно – подпись судьи и заседателей была на месте. Однако заседатели заявили, что заседаний по этим делам не проводилось, ни истцы, ни ответчики по ним в суд не являлись, а сами они оставляли свои автографы на этих бумагах, доверяя судье и ее секретарю. Против этих заседателей, против клиентов Максимова и девушек-диспетчеров поначалу возбудили уголовное преследование, но прекратили его по случаю амнистии. Клиентам Максимова сильно не повезло: летом 1994 года президиум Петербургского городского суда отменил неправосудные решения об их разводе, да и денег им никто не вернул,

Иванову и Максимова арестовали в августе 1993 года. Анна, поначалу охотно давая показания, свою вину тем не менее признавать не хотела – на том основании, что она-де должностным лицом не являлась. Спустя два месяца ее выпустили под подписку о невыезде (неволю девушка перенесла очень тяжело – пыталась в камере вскрыть себе вены). Максимов также категорически отрицали свою вину. Признавая общую фабулу событий, он упорно утверждал, что никаких денег ни Ивановой, ни Коростелевой не получал (они, мол, помогли ей исключительно из доброго расположения), а все, полученное от клиентов, забирал себе. Часть валюты и приходные ордера на нее нашли у него дома при обыске.

С г– жой Коростелевой все оказалось гораздо сложнее. Статус судьи Российской Федерации не позволяет возбуждать против него уголовное дело или привлекать его к уголовной ответственности без согласия Квалификационной коллегии судей. Петербургская квалификационная коллегия, куда 27 августа 1993 года вышла с представлением на Коростелеву городская прокуратура, согласилась лишь на возбуждение уголовного дела, но не на привлечение своей коллеги к ответственности. Спустя полторы недели Генеральная прокуратура России возбудила против судьи уголовное дело. В октябре 1993 года Коростелевой пришлось уйти в отставку с должности судьи. Впрочем, юриспруденцию она не покинула, перейдя на работу адвокатом в Объединенную коллегию.

На допросах Коростелева отвергала все обвинения. По ее словам выходило; что всему виной – ее секретарь, которая и подделывала документы. Ее же подпись на бумагах выполнена хитростью все той же Иваковой – секретарь подавала ей эти документы в числе других, а она в спешке, не глядя, все и подписывала.

Лишь 16 августа 1995 года Высшая квалификационная коллегия судей России дала согласие на привлечение Коростелевой к уголовной ответственности. На том заседании коллегии присутствовала и сама Коростелева. Была там и Ивакова, Обратно в Петербург они возвращались в одном купе. О чем беседовали дорогой бывшие судья и секретарь – не известно. Однако вскоре на стол к следователю легло письмо Ивановой, в котором она отказалась от своих прежних показаний и заявила, что оговорить Коростелеву ее принудили сотрудники РУОП, обещая выпустить на свободу и не предъявлять обвинений в подделке документов.

В таком состоянии дело в начале 1997 года поступило в Федеральный суд Ленинградской области. Каков окажется приговор – покажет время.

Таможня везет добро

Как наш читатель уже мог убедиться, коррупция – понятие весьма широкое и одним только взяточничеством не ограничивается. Есть масса других способов нажиться за счет собственного служебного положения.

В апреле 1994 года в команде теплохода «Инженер Мочульский» появился новый матрос – Сергей Гончаров. За все время рейса этот молодой человек не отличался служебным рвением. Он и не собирался отдавать швартовы или драить палубу. Двадцативосьмилетний заместитель начальника отдела по борьбе с таможенными правонарушениями Балтийской таможни плыл в Германию совсем с другими целями. Вместе с грузом, шедшим по окончании рейса из Европы в Петербург, следовали на теплоходе и два автомобиля, прикупленные Гончаровым в Германии, – «форд-сиера» и «фольксваген».

Корабль подвалил к причальной стенке Морского порта, и впереди замаячила встреча с родной таможней. Будучи сам работником этой организации, Гончаров не растерялся. Все входы и выходы он знал прекрасно. Инспектору таможни матростаможенник заявил, что один автомобиль он ввозит для собственного употребления беспошлинно – как член экипажа теплохода. Последующие события показали, что заместитель начальника отдела по борьбе с таможенными правонарушениями лукавил – он вовсе не собирался сам разъезжать на этой машине. Гончаров быстро переоформил таможенные документы на «форд» для дальнейшей продажи, поскольку необходимые сборы были, якобы, им уплачены. Заверил этот липовый документ моряк и таможенник в одном лице собственной служебной печатью.

С «фольксвагеном» Гончаров поступил иначе. В чистый бланк Балтийской таможни и в техпаспорт автомобиля он внес запись о том, что машина «следует внутритаможенным транзитом» для оформления на Петербургской таможне. На таможенном посту в Гатчине он задекларировал «фольксваген» уже в качестве «автомобиля, ввезенного моряком загранплавания». И машина прошла таможенное оформление. Правда, не без помощи соседа Гончарова по коммуналке Мищенко, служившего именно на Гатчинском таможенном посту. Сумма экономии от неуплаты соответствующих пошлин составила 17 миллионов 386 тысяч рублей.

Прошла весна, наступила осень, и матрос-таможенник отправился в плавание на теплоходе «Иван Дербенев». На этот раз – в Канаду. Своим сотрудникам из отдела по борьбе с экономическими правонарушениями Гончаров объяснил очередной вояж «необходимостью ознакомиться с работой канадских коллег и собрать сведения о торговле оружием на территории Канады».

История умалчивает, удалось ли ему обменяться опытом с таможней за Атлантическим океаном, но из поездки Гончаров привез очередную пару автомобилей: «форд-скорпио» и «мерседес». Вез он их по уже имевшимся от разных людей заказам на эти машины. Автомобили Гончаров поставил на платную стоянку на Троицком поле. Заказчики рассчитывали самостоятельно произвести растаможивание, однако ничего у них не вышло, и автомобили остались на стоянке.

Шло время, и Гончарову потребовались деньги – решая свои квартирные вопросы, он влез в долги. Купив в порту у незнакомца за 50 долларов ксерокопию необходимых отметок о пересечении границы, Гончаров оформил все документы (естественно, те) по которым никаких сборов платить было не надо – что-что, а таможенное законодательство он знал неплохо). Продав «форд» за 7 тысяч долларов, Гончаров погасил долги, а на «мерседесе» разъезжал собственной персоной.

В начале февраля 1995 года теплоход «Иван Мочульский» в очередной раз вернулся в питерский порт. Гончаров встречал его на берегу. На этот раз в рейс идти не было необходимости. Его хороший знакомый – второй помощник капитана – вез по его заказу из-за границы очередной «форд-скорпио».

Благодаря помощи Гончарова, и этот автомобиль избежал таможенных платежей и соответствующего контроля. Оформленная как машина, приобретенная человеком, непрерывно пробывшим за границей в течение полугода, с подложными документами и штампом таможни о «выпуске в режиме внутритаможенного транзита», она вновь была использована Гончаровым для пополнения исключительно собственного бюджета. Теперь казна, из которой кормился сметливый таможенник, недополучила 12 миллионов 223 тысячи рублей. Вновь помог Гончарову провернуть выгодную операцию бывший сосед Мищенко – все на том же Гатчинском таможенном посту переоформил документы, из которых следовало, что таможенные сборы полностью уплачены, а сам автомобиль готов к «свободному обращению».

В марте Гончаров вновь отправятся в плавание на «Иване Мочульском». Из этого рейса он вернулся уже с «мерседесом». Вновь проведя аналогичную операцию, находчивый таможенник избежал положенных платежей и сэкономил 9 миллионов 893 тысячи рублей.

Кто знает, сколько бы еще раз сходил экономный «матрос-таможенник» в автомобильные круизы, если бы не попался в конце концов в руки правоохранительных органов.

Странно мягким оказалось наказание доя человека, обсчитавшего государство на три десятка миллионов рублей. Гончаров получат два с половиной года условно с испытательным сроком на два года. Год условно с испытательным сроком на год получил Мищенко.

Цена свободы

Только в петербургских «Крестах» ждут окончания следствия и судебного разбирательства более трех сотен бывших сотрудников правоохранительных органов, большинство из которых пойманы на получении взяток. Еще двести уже отбывают наказание.

Про трех представителей «славного племени мздоимцев в милицейских погонах» мы и расскажем нашим читателям.

В ноябре 1994 года перед строгими очами следователя Невского РУВД Юрия Галкина предстал гражданин Солдаткин. Задержанный и ранее неоднократно сталкивался с правосудием. Накануне его арестовали по подозрению в совершении грабежа и поместили в изолятор временного содержания Невского РУВД. Галкин, имевший пятилетний стаж работы на следовательском поприще, предложил арестованному нехитрую альтернативу: либо тот отправляется в «Кресты» до окончания следствия, либо выходит на свободу под подписку о невыезде и гуляет себе спокойно до начала судебных заседаний. Свое благодеяние сметливый следователь оценил ровно в тысячу американских долларов.

С разрешения следователя Солдаткин позвонил домой жене, велел извлечь тысячу «баксов» из «домашних запасов» и передать валюту следователю.

Процесс освобождения произошел на следующий же день. Супруга Солдаткина передала следователю требуемую сумму прямо на его рабочем месте, А Галкин в свою очередь вынес постановление об освобождении задержанного из И ВС под подписку о невыезде до суда. Впрочем, Солдаткину это не очень помогло. Пытаясь компенсировать свои финансовые потери, он принялся вымогать полторы тысячи долларов у двоих граждан, ранее уже пострадавших от его криминальной деятельности. Те молчать не стали и обратились в милицию. Так что в «Кресты» преступник все-таки попал, был впоследствии осужден и отправлен отбывать наказание.

Следующее дело, попавшее на стол Галкину, квалифицировалось аналогичным образом – грабеж. Обвиняемых по нему, правда, проходило больше – целых четверо. У двоих из них – Калинина и Беспальчеико – следователь также решил разжиться валютой. Сперва он застращал задержанных прелестями предварительного заключения. А затем через директора АОЗТ, в котором оба трудились, Галкин потребовал пять тысяч долларов за прекращение уголовного преследования его подчиненных. (Дело все равно должны были прекратить на вполне законных основаниях, так что за благополучный исход своих «усилий» Галкин был совершенно спокоен.)

Такой суммой Калинин с Беспальченко не располагали. Они предлагали следователю взять вещами: видеомагнитофоном, радиотелефоном, но того интересовала только валюта. В ходе дальнейшего торга сумма взятки снизилась до двух тысяч долларов. Оба гражданина, подвергшиеся вымогательству со стороны следователя, обратились в РУОП. Там их снабдили аудиозаписывающей аппаратурой, чтобы фиксировать переговоры с Галкиным, а также «меченой» валютой. За самим следователем установили наружное наблюдение.

16 февраля 1995 года вечером все в том же служебном кабинете Галкина произошла передача денег. Конверт с долларами следователь спрятал под папку на столе, а затем вынес постановление о прекращении уголовного дела «за отсутствием в действиях Калинина и Беспальченко состава преступления».

Спустя полтора часа при выходе из РУВД Галкина задержали оперативники РУОПа. В его сумке обнаружили те самые две тысячи долларов.

Задержанного не стоит недооценивать – перед своим задержанием Галкин вполне профессионально проверял, нет ли за ним «хвоста». А обнаружив слежку, пытался уйти проходными дворами. Но был все же задержан.

На суде бывший следователь утверждал, что стал жертвой провокации либо со стороны Калинина с Беспальченко, либо самих руоповцев. Одновременно Галкин требовал передать его дело на рассмотрение суда присяжных. Но поскольку присяжные к своим обязанностям в Петербурге приступят еще не скоро (в федеральном бюджете на подобную «роскошь» просто нет денег), в просьбе подсудимому было отказано. Имевшихся в распоряжении суда доказательств оказалось достаточно для признания Галкина виновным во взяточничестве. Коллегия городского суда Санкт-Петербурга приговорила его к восьми с половиной годам лишения свободы и запретила в течение трех лет после освобождения занимать любые должности в правоохранительных органах.

Примерно в то же время сходное желание пополнить свой скромный милицейский бюджет посетило и еще одного следователя все того же Невского РУВД, г-на Краснова. Аппетиты его, правда, оказались поскромнее, нежели у коллеги.

Вечером на остановке одна молодая пара стала объектом приставаний какого-то не в меру подвыпившего гражданина. Защищая свою даму, ее спутник несколько переусердствовал и сорвал с головы противника шапку.

«Караул! Грабят!» – заорал тот. На крик явились стражи порядка и, не особенно разбираясь в сути происходящего, задержали молодого человека. В РУВД, куда его вскоре доставили, возбудили уголовное дело «по факту грабежа».

Первые трое суток задержанный провел во временном изоляторе РУВД. Тем временем его подруга обивала коридоры, пытаясь хоть как-то помочь своему приятелю. Добралась она и до следователя Краснова, к которому попало это дело.

Для начала Краснов основательно ее «промариновал», заставив несколько часов проторчать в коридоре. И лишь когда, по его мнению, «клиент основательно дозрел», следователь пригласил девушку для разговора в кабинет. Он выслушал сбивчивый рассказ просительницы, а затем взялся стращать ее жуткими последствиями. Обвинение в грабеже, присовокупленное к найденному в кармане задержанного электрошокеру, по его словам, тянуло на весьма длительный срок тюремного заключения.

Затем Краснов предложил проводить девушку до дома. По дороге он исподволь стал подводить разговор к теме «тяжелой милицейской жизни» – зарплата, мол, маленькая, то и дело ее задерживают, денег вечно не хватает… А потом поинтересовался, нет ли у его спутницы в сумочке диктофона. Получив отрицательный ответ, стал набиваться к девушке в гости «на чашечку чая». Отговорившись тем, что дома родители, которые вряд ли поймут визит к ней постороннего мужчины, девушка рассталась с Красновым.

Очередная их встреча произошла вновь в кабинете следователя. На этот раз Краснов раскрыл свои карты – сунул посетительнице прямо под нос листок с надписью «Меня интересуют только баксы».

– Думаю, я смогу помочь вашему горю, – дождавшись, когда девушка прочтет записку, он разорвал листок в мелкие клочки.

Подруга задержанного предложила сто долларов. Краснов при ней отпечатал текст постановления о прекращении уголовного дела.

Следователь выполнил свое обещание и отпустил задержанного, однако потребовал за свои услуги еще две сотни «зеленых». Вскоре позвонил сам и предложил встретиться для передачи денег.

Встреча происходила в вестибюле станции метро «Улица Дыбенко». Там молодые люди передали первые сто долларов из трехсот, которые требовал Краснов. На сбор оставшихся двухсот следователь дал им несколько дней срока. Такую сумму за это время они собрать не смогли. И тогда парень с девушкой, ставшие жертвой вымогательства со стороны взяточника-следователя, обратились за помощью в РУОП.

В здании на улице Чайковского заявителям выдали двести долларов, помеченные тайнописью «взятка», и диктофон для записи разговоров с Красновым. Вскоре молодым людям позвонил Краснов и назначит встречу, на которой бы он хотел получить оставшуюся часть суммы.

Пассажиры метрополитена не обращали внимания на двоих молодых людей и девушку, беседовавших о чем-то поблизости от телефонов-автоматов в вестибюле станции. Один мужчина передал в руки второму конверт, тот поспешно сунул его в карман куртки. Следователь не заметил, как его собеседник сделал условный знак. Спустя мгновение собеседников уже окружили сотрудники РУОП, а на запястьях Краснова защелкнулись наручники. Тут же на станции, в пикете милиции в присутствии понятых составили протокол и изъяли меченые доллары. Взятка была налицо.

По приговору суда Краснов получил восемь лет лишения свободы,

Задержав 22 апреля 1995 года гражданина, припарковавшего в неположенном месте свой автомобиль, сотрудники милиции и не предполагали, что перед ними тот самый Немыкин, которого правоохранительные органы тщетно пытались разыскать еще с 1991 года. Нет, он вовсе не был матерым мафиози или авантюристом международного масштаба – всего лишь виновником банального дорожно-транспортного происшествия. Тем не менее, от милиции он скрывался столь тщательно, что лишь неаккуратное соблюдение правил дорожного движения положило конец четырехлетней беготне от закона. О задержании «бегунка» сообщили по месту ведения следственных действий – в РУВД Московского района старшему следователю Ризе Сейдометову, который и расследовал немыкинское дело. Следователь, строго-настрого велев Немыкину явиться на следующий день к нему для беседы, всерьез задумался. И было над чем.

За месяц до задержания Немыкина, непосредственная начальница следственного отдела Московского РУВД, ознакомившись с многострадальным делом, дала письменное указание Сейдометову: установить местонахождение беглеца и решить вопрос о прекращении против того уголовного преследования по соответствующей статье уголовно-процессуального кодекса. Местонахождение подследственного теперь было установлено, однако…

Явившегося по вызову Немыкина следователь для начала основательно запугал. Несколько дней Сейдометов живописал своему «клиенту» все те кары, которыми грозят тому совершенные нарушения Уголовного кодекса. Затем следователь «сбавил обороты». Оказывается, дело – не совсем безнадежное, до тюрьмы и суда его доводить вовсе не обязательно. Для этого через «нужного» адвоката следует отыскать подходы к районному прокурору, чтобы избежать грядущего наказания. Услуги, правда, не дешевы – по тысяче долларов за каждый год грозящего тюремного заключения (Немыкину светило три года). Но Сейдометов гарантировал свое содействие.

Следователь блефовал, зная, что дело, по существу, уже прекращено, к тому же – абсолютно задаром. Дав «клиенту» сутки на раздумье, Сейдометов отпустил того домой.

Немыкин, впрочем, оказался «тертым калачом». Едва покинув РУВД, он направился в РУОП, где и заявил о факте вымогательства у него валютной взятки старшим следователем. И все дальнейшие события разворачивались под бдительным оком сотрудников Управления по борьбе с организованной преступностью.

С помощью знакомого адвоката, Сейдометов при следующей встрече еще больше «загрузил» Немыкина рассказами о трудностях его предстоящей «отмазки» от суда и тюрьмы через прокурора и начальство РУВД. От услуг адвоката Немыкин отказался, сославшись на то, что в состоянии подыскать себе защитника и подешевле.

Следователю же от денег отказываться вовсе не хотелось. В поисках компромисса он даже скинул цену на свои услуги до двух тысяч долларов. Лишь после торга Немыкин согласился на адвоката, предложенного Сейдометовым.

В конце апреля 1995 года Немыкин принес в РУВД деньги. Необходимое количество меченых долларов ему выдали под расписку руоповцы. Под предлогом, что «так нужно для дела», Сейдометов заставил Немыкина письменно согласиться на предъявление ему обвинения в отсутствии адвоката. Завершив процедуру, следователь велел прийти Немыкину через несколько часов, а сам отправился в прокуратуру. Там он и договорился с прокурором о прекращении дела (без всяких, надо сказать, долларов).

В роли адвоката-спасителя Сейдометов представил «клиенту» своего приятеля еще по учебе в средней школе милиции Калишева, (Сам приятель на тот момент в милиции уже не служил, но юридическую терминологию не позабыл и вполне мог блеснуть знаниями.) Когда Немыкин к назначенному часу явился в РУВД, Сейдометов вручил ему постановление о прекращении дела и велел идти «разбираться с адвокатом» в коридор, проявив хорошее знание основ конспирации. Он и не предполагал, что все их разговоры с Немыкиным писались на диктофон.

А вот взять преступников с деньгами руоповцы не сумели. Калишев заметил слежку за собой и вполне профессионально оторвался от «хвоста». Пристальное внимание к своей персоне заметил и Сейдометов, и потому попросил приятеля сохранить пока деньги у себя. Отправляясь на майские праздники к приятелю в Тосно, Калишев прихватил «меченые» доллары с собой. Там он их и припрятал – в жестянке из-под кофе под половицей в коридоре. В этом тайнике взятку и обнаружили работники милиции, проводившие обыск 3 мая 1995 года.

Вины своей ни следователь-взяточник, ни его приятель не признали. Тем не менее суд, вполне убежденный другими доказательствами, отправил обоих в места лишения свободы на шесть и пять лет соответственно. А Сейдометову еще и запретили в течение пяти лет после освобождения заниматься какой-либо правоохранительной деятельностью.

Дело полковника Букаева

В 1994 году в Петербурге разразилось так называемое «Дело полковника Букаева» – своеобразный пролог сегодняшнего «Дела о злоупотреблениях в Управлении по борьбе с экономической преступностью». Прежде чем приступить к изложению этой истории, хотелось бы сделать необходимые пояснения.

В нашей стране не существует законодательно оформленного понятия «коррупция», так что придется воспользоваться определением, сформулированным ООН: «Коррупция – это выполнение должностным лицом каких-либо действий или бездействие в сфере его должностных полномочий за вознаграждение в любой форме в интересах дающего такое вознаграждение как с нарушением должностных инструкций, так и без их нарушения».

Можно ли рассматривать взаимные «одолжения» властей и предпринимателей как проявление коррупции? Если в обществе эти «одолжения» – единственный способ для нормального ведения бизнеса, для преодоления препятствий несовершенного законодательства или налоговой системы, тогда есть реальная опасность их вхождения составной частью в национальный менталитет. По мнению авторов монографии «Основы борьбы с организованной преступностью», люди, практикующие подобные «одолжения», будут весьма удивлены, если намекнуть им о бесчестности и порочности этой практики.

Г-н Букаев в настоящий момент… полностью оправдан. Верховный суд не нашел в его действиях состава преступления -по мнению высшей судебной инстанции России при получении квартиры для своей жены и комнаты для любовницы полковник Управления по борьбе с экономической преступностью «действовал в качестве частного лица, а не сотрудника УБЭП». На этом основании Верховный суд отменит приговор Петербургского городского суда.

Не станем оспаривать милостивое решение Верховного суда – с точки зрения закона г-н Букаев невиновен. Тем не менее, в морально-этическом плане это дело представляет определенный интерес. Впрочем, обо всем по порядку.

Анонимка

Все началось с банальной анонимки. В апреле 1994 года по телефону доверия в РУОП позвонил неизвестный и сообщил, что заместитель начальника УБЭП Букаев незаконно получил трехкомнатную квартиру от «Ленвеста», президента которого, г-на Кодовая, он шантажировал угрозой привлечь к ответственности. (Анонимка, ну что с нее взять?) Номер телефона заявителя руоповский АОН установить не смог.

Но на полученный сигнал пришлось реагировать. Тем более, что, как выяснилось, у РУОПа имелась и еще кое-какая оперативная информация на г-на Букаева. В частности, упоминалось, что именно при его участии задержанные Лужским ОБЭПом 90 тонн цветных металлов оказались сперва на производственной площадке Завода турбинных лопаток, откуда позже были проданы некоей коммерческой фирмой за границу. По этим же сведениям, Букаев и его близкий друг – тогдашний начальник УБЭП Ботузов – получили за эту операцию свою долю.

Проверять полученный сигнал было поручено одному из отделов РУОП, занимавшемуся оперативной разработкой правонарушений среди работников правоохранительных органов. Информация по цветным металлам своего подтверждения не нашла – деньги за проданный металл официально были оформлены в виде спонсорской помощи для всего УБЭП и лично Ботузов с Букаевым ими не пользовались. Однако слова о том, что «Букаев сменил за два года не одну квартиру», имели под собой некоторое основание.

Падение маленького камушка в горах способно вызвать большую лавину. Так и скромная анонимка стала источником большого скандала.

Начатая проверка позволила заподозрить г-на Букаева в «получении взятки в особо крупном размере». В апреле 1994 года для производства дознания была создана оперативно-следственная группа из числа сотрудников городской прокуратуры, Регионального управления по борьбе с организованной преступностью и отдела дознания ГУВД. Завертелась машина следствия.

«Нужная» уборщица

Летом 1992 года в первом в городе СП «Ленвест» шло большое строительство: только что был сдан в эксплуатацию и ждал новоселов-ленвестовцев жилой дом на проспекте Космонавтов; воздвигались дачи для руководства предприятия в Лужском районе; строился новый фирменный магазин в Пушкине. В этот-то самый строящийся магазин и была принята на работу 7 сентября того же года Татьяна Альбертовна Ковалева, уборщицей по срочному трудовому договору. Собственно, кроме строительного мусора на этом объекте на тот момент особенно и убирать было нечего, поэтому Татьяне Альбертовне предстояло не столько возиться с ведром и шваброй, сколько выполнять функции сторожа.

Вообще-то г-жа Ковалева по образованию была товароведом, а ее последним местом работы -должность главного бухгалтера фирмы «Мэрилен», откуда она уволилась с большим скандалом из-за отказа участвовать в аудиторской проверке. Неужели не нашлось ей на «Ленвесте» более подходящего места? Работой себя г-жа Ковалева особенно не утруждала – в магазине ее видели раза два, а за зарплатой она за все время своих «трудов» так и не заехала ни разу, и начисленную ей за несколько месяцев 31 тысячу рублей заработка не получила. Уволилась Татьяна Альбертовна 22 января 1993 года.

История, собственно, ничем не примечательная, если бы не одно обстоятельство. Спустя две недели после приема Ковалевой на работу, на «Ленвесте» состоялось заседание профкома, на котором обсуждался вопрос о распределении квартир в недавно построенном доме на проспекте Космонавтов. Четырнадцатой в этом списке стояла фамилия Татьяны Альбертовны (правда, записана она там была отнюдь не как уборщица, а как сотрудница некоего «коммерческого центра»). Судя по протоколу заседания, за предоставление ей отдельной трехкомнатной квартиры члены профкома проголосовали единогласно при том, что из 19 кандидатур, представленных для обсуждения, отклонены были шесть.

Это решение как-то маю вязалось с Положением о порядке распределения жилья СП «Лекйест». По этому документу при выделении квартир в первую очередь учитывался стаж работника и его вклад в развитие предприятия. Лишь 10 процентов жилья выделялось для сотрудников «Ленвеста», не состоящих на учете в жилищных органах и имеющих площадь не более 12 квадратных метров на члена семьи. Собственно, ни под один из этих пунктов уважаемая Татьяна Альбертовна не подходила – стаж работы на «Ленвесте» был самым, что ни на есть, минимальным; вклад в деятельность СП – тоже сомнительным; да и по санитарным нормам – среди «отказников» были и такие, кто жил в худших, нежели г-жа Ковалева, условиях.

Когда позже у членов профкома стали интересоваться, как же так они единогласно проголосовали за улучшение жилищных условий Татьяны Альбертовны, большая часть их удивилась. Как ни старались, не могли они припомнить, чтобы ее кандидатура вообще обсуждалась. Так что же, запись о ней была внесена в протокол собрания задним числом? По материалам следствия так и выходило. С ведома директора по кадрам Кожевниковой, председатель профкома Петрова тайно от других членов профкома вписала Ковалеву задним числом, скрыв таким образом трехкомнатную квартиру от остальных.

В трудоустройстве г-жи Ковалевой на «Ленвест» немалую роль сыграл тогдашний заместитель президента СП г-н Аскеров, занимавшийся вопросами строительства, именно его карандашная резолюция ходатайствовала за Татьяну Альбертовну. Дело в том, что на предприятие старались не брать людей более чем с трехмесячным перерывом в трудовой деятельности, как у Ковалевой. Исключение делали лишь по особому ходатайству представителей руководства. (Кстати, как потом выяснилось, именно строительный уклон занятий зама и определил его тесное участие в судьбе Ковалевой.)

Кожевникова сообщила следствию, что разговор о квартире для Ковалевой поднимался Аскеровым еще летом 1992 года, когда Татьяна Альбертовна еще и не числилась уборщицей. Припомнила подобный разговор, имевший место примерно в то же время, и Петрова. Обеих дам Аскеров убеждал, что дать квартиру Ковалевой – в насущных интересах самого предприятия. (Кстати, на том историческом заседании профкома по выделению жилья от администрации присутствовал именно Аскеров.)

Формальный повод для предоставления жилья Ковалевой все же был – ее отец являлся жителем зоны радиоактивного загрязнения Чернобыльской АЭС. Но, во-первых, в этом случае он сам должен был бы стоять на очереди на квартиру. А во-вторых, уважаемый Альберт Михайлович в тот момент жил и работал шофером в городе Клинцы Брянской области. Если он и помышлял о переезде к дочери в Петербург, то вряд ли смог это сделать – летом 1992 года его разбил паралич и практически до самой своей смерти в октябре того же года он не выходил из больницы.

Получив квартиру, Татьяна Альбертовна прописала туда своих родных и близких, включая и покойного отца (кто подделывал его подпись на заявлении с просьбой о прописке, суд так и не сумел установить). Затем в быстром темпе провела приватизацию и уволилась с «Ленвеста».

За что же была Татьяна Альбертовна осыпана такими милостями? Все объяснялось просто – г-жа Ковалева была супругой заместителя начальника УБЭП полковника Букаева. Хотя формально супруги числились в разводе, это не мешало им продолжать проживать под одной крышей.

Ретивый борец с экономическими правонарушениями

Взаимоотношения г-на Букаева с «Ленвестом» были непростыми и достаточно бурными. Александр Букаев пришел в 4 отдел питерского УБЭП переводом из Брянска. Отдел курировал легкую и швейную промышленность Петербурга. Коллеги сразу же отметили пристальный интерес нового оперативника к первому совместному германо-российскому предприятию «Ленвест». В начале 1990-х Россия переживала пик дефицита, и надо ли говорить, что продукция «Ленвеста» пользовалась бешеной популярностью у покупателей, что не могло не спровоцировать различные спекуляции.

Как-то в начале 1991 года в УБЭП поступила информация, что в фирменном магазине СП на Суворовском с черного хода обувь уходит «налево» мимо торгового зала и обычных покупателей. Несколько штатных борцов с экономической преступностью, включая и Букаева, выехали на место разобраться в ситуации.

Их визит у работников магазина большого восторга не вызвал. Кто-то из «ленвестовцев» даже попытался было намекнуть, что «они – СП, и законы для них не писаны». Посещение магазина убэповцы зафиксировали на видеопленку: очередь в торговом зале; коробки с обувью, подписанные фамилиями «нужных» людей, в подсобке. Часть записи тем же вечером с соответствующим комментарием вышла в эфир знаменитых «600 секунд». Надо ли говорить, что директор «Ленвеста», как раз баллотировавшийся тогда в депутаты, остался ситуацией крайне недоволен? Отношения между УБЭП и предприятием напоминали «холодную войну» – взаимные упреки друг другу в прессе и строительство всяческих козней при любой возможности.

«Ленвест» официально был закреплен за сотрудником 4-го отдела Брагиным. Однако на проведении самых различных проверок по СП настаивал именно Букаев и требовал от руководства предприятия документов, касающихся всех сторон его деятельности. Во время болезни Брагина Букаев полностью взял инициативу в свои руки. Брагин понял, что коллега окончательно «оседают» «Ленвест», и ему не осталось ничего иного, как уйти на другую работу… в 8-й отдел РУОПа.

Удивительно ли, что по роду своей деятельности Александр Букаев был знаком с большинством руководителей «Ленвеста»? Поначалу они воспринимали Букаева как «некомпетентного в вопросах деятельности СП, неграмотного и бестактного сотрудника милиции, пытающегося вмешиваться в производственный процесс». Они даже поднимали вопрос перед руководством УБЭП о замене Букаева другим сотрудником. Жаловались они и Крамарову (тогдашнему начальнику ГУВД), и Собчаку, и в газеты, грозя внешнеполитическими осложнениями с объединенной Германией. В русло этого противоборства укладывалась и статья корреспондента «Часа Пик» Льва Корсунского в номере за 6 мая 1991 года, рассказывающая о «наезде» Букаева на «Ленвест».

Однако постепенно напряженность в отношениях спала. Настолько, что Букаев стал обращаться к руководству СП (в основном к Аскерову) с личными просьбами. Хотя неприятностей у ленвестовского начальства хватало. То в УБЭП попадают материал о незаконном получении президентом «Ленвеста» квартиры (состава преступления не оказалось, и дело было закрыто). То – «о сомнительной законности строительства коттеджей для руководства СП в Лужском районе» (были подозрения; что строительство идет за счет сферы соцкульбыта «Ленвеста»; расследование прикрыли только потому, что, по закону, в случае преобладания в уставном фонде частного капитала дело можно было возбудить лишь по заявлению одного из учредителей), и Букаев лично выезжал проводить обыск у Аскерова (он проводился с личным участием Букаева за несколько дней до исторического заседания профкома по выделению квартир). То против родного брата Аскерова возбуждали дело по подозрению в даче взятки (позже дело было прекращено за отсутствием состава преступления). Одним словом, верхушка «Ленвеста» имела возможность убедиться, что от Букаева «зла может быть много, и такого человека лучше иметь в друзьях». (Примечательно, что такое положение дел следствие сочло «постановкой Аскерова в такие условия, когда он не мог не выполнить просьбу Букаева». Суд, правда, в этом со следствием не согласился.)

До руководства УБЭП нехорошие слухи о «взаимоотношениях» Букаева с «Ленвестом» доходили. У одного из сотрудников Управления Карпова имелось на руках даже так называемое «подозреваемое дело» о получении квартиры Ковалевой и роли в этом событии Букаева. Сам Букаев к тому времени фактически возглавлял 9-й отдел УБЭП, курировавший область. Стоило слухам об этом деле дойти до Букаева, как он в гневе явился к Карпову и стал выговаривать, что под него-де кто-то копает. Самому Карпову, в общем-то, было уже все равно – он дорабатывал в УБЭПе последние дни.

Примерный семьянин

Примечательно, что на момент выделения «Ленвестом» Татьяне Альбертовне квартиры, сам Букаев к г-же Ковалевой формально отношения не имел, поскольку еще в январе 1992 года брак между ними был расторгнут.

– Александр узнал, что я ему изменила с моряком из БМП, – объясняла Татьяна Альбертовна причину развода следователю.

И вообще, по ее словам, к получению ею квартиры бывший супруг не имел отношения.

– Все сделал отец. Он, как «чернобылец», ходил к руководству «Ленвеста» и договаривался о квартире. Если бы не он, не видать бы мне квартиры… – уверяла Ковалева следственные органы.

Такому отцу остается только позавидовать – мало того, что к «Ленвесту» он не имел ни малейшего отношения, так еще и умудрялся приезжать в Питер ходатайствовать за дочь, будучи разбит параличом. Просто чудеса медицины!

Некоторые детали заставляли усомниться, что между разведенными супругами так уж все было безвозвратно кончено. Сперва борец с экономическими преступлениями прописал к себе тестя (случилось это восемь месяцев спустя после официального развода). Свидетельство о расторжении брака Ковалевой было получено еще до оформления развода. А в «ленвестовскую» квартиру вместе с Ковалевой и их сыном Сергеем въехал и сам Букаев – именно этот адрес был им оставлен в УБЭПе для срочного оповещения как домашний. (Хотя сам он в январе 1993-го получил однокомнатную квартиру в ЖСК фабрики им. Веры Слуцкой. Квартиру ему выделили по ходатайству ГУВД на вполне законных основаниях.) Многие их знакомые утверждали, что, несмотря на развод, бывшие супруги продолжают вести совместный образ жизни. Да и сама Татьяна Альбертовна не отрицала этого. Как уверяла Ковалева, на окончательный разрыв они не шли из-за боязни травмировать психику сына. В целом же, в дела бывшего мужа она якобы не совалась.

Кстати, строгость в морали у г-на Букаева оказалась несколько односторонней. Не простив супруге «измены», он сам в течение нескольких лет обманывал Татьяну Альбертовну с… ее младшей сестрой Натальей. Девушка жила вместе с ними под одной крышей. Ну, и как-то все, в общем, так и получилось, как пишут иногда об этом в газете «СПИД-Инфо»… Произошло это еще в Брянске в 1987 году и с тех пор так и тянулось. Девчушка всерьез увлеклась бравым милиционером, а жена, как это часто бывает, не видела, что творится у нее под носом, и до самого последнего момента была уверена, что Александра с Натальей связывают «чисто дружеские отношения».

Именно эти «чисто дружеские отношения» оказались заснятыми на видеокассете, которую обнаружили 11 апреля 1994 года при обыске в сейфе Букаева. Несмотря на надпись: «Путешествие в Америку». Брак пленки, портит магнитофон, не включать", пленка хранила на себе любовные утехи бравого убэповца со своей свояченицей – как в домашних условиях, так и в интерьерах служебного кабинета. Именно эта кассета, происходящее на которой эксперт оценил как порнографию, стала основой для обвинения Букаева в изготовлении порнографической продукции. Обвинение, однако, в суде отпало, поскольку никому, кроме себя, это свое «творчество» любвеобильный сотрудник УБЭПа демонстрировать не собирался.

Да и сама Наталья не отрицала своей связи с мужем старшей сестры. То, что он одновременно жил и с ней, и с Татьяной, Наталью ничуть не смущало. Кстати, и она подтвердила, что после развода никуда он из семьи не ушел, продолжал жить так же, как и до этого.

Нам-то какое дело, кто с кем спит? Да, в общем-то, никакого – это частное дело каждого, лишь бы за рамки закона не выходило. Но и о второй своей любимой женщине г-н Букаев проявлял нежную заботу. Подарки ей дарил, на работу устраивал. То в фирму «Мэрилен» продавщицей – это при том, что и жена его в то же время там трудилась главным бухгалтером. (Как же было не устроить двух протеже сотрудника УБЭП, когда тот возбуждал уголовные дела против сотрудников этой фирмы, а, живя рядом с фирмой, то и дело туда захаживал «при исполнении», оказывая «психологическое давление»?) То на завод им. Радищева работницей участка технических кожевенных изделий. То на кожевенную фабрику «Марксист».

На завод им. Радищева Наталью взяли по просьбе Букаева в начале 1991 года, а уже через несколько месяцев девушка попыталась получить от завода комнату в коммуналке. Администрация ей навстречу не пошла, хотя Наталья Ковалева и обладала справкой жительницы зоны чернобыльского заражения. Тогда (при посредничестве все того же Букаева) девушка перешла на работу на «Марксист», где и получила комнату в коммуналке на Васильевском острове.

Может быть, она была передовицей кожевенного производства или молодым специалистом? Нет. Высшего образования у Натальи на тот момент не было, да и работницей, по воспоминаниям коллег, она оказалась так себе – часто опаздывала, неоднократно имела замечания. Забавно, что ратуя за трудо– и жилищеустройство любовницы, Букаев выдавал себя за ее дядюшку.

12 апреля 1994 года Александра Букаева арестовали. По воспоминаниям очевидцев, вел он себя несколько странно: то извинялся, то принимался откровенно хамить и даже откровенно угрожать. В изоляторе 45/4 ему пришлось несладко – уже через четыре дня до его жены дошли слухи, что арестант пытался вскрыть себе вены или повеситься. Попытка суицида оказалась единственной – уверившись, что никто не обращает на него особого внимания, заключенный успокоился. В камере его прихватила гипертония, и вскоре бравого полковника было не узнать – одним махом он постарел лет на десять. Сам он предъявленные обвинения напрочь отвергал, заявляя, что к получению жилья ни своей женой, ни любовницей отношения никакого не имеет.

Суд да дело

К 29 июля следствие по делу было закончено, и собранные материалы направили в Петербургский городской суд. Спустя два месяца его принял к производству судья Федор Иванович Холодов. Тогда еще Холодов считал, что и доказательств для рассмотрения дела собрано вполне достаточно, и что отсутствуют обстоятельства, из-за которых дело можно было бы приостановить или прекратить.

Начало процесса назначили на 31 октября 1994 года Администрация «Ленвеста» теперь рвала и метала, требуя вернуть квартиру назад, в чем и предъявила гражданский иск. (Постановление прокуратуры об аресте спорной квартиры было вынесено еще 12 мая 1994 года.)

Вот тут-то и начались странности. Многие свидетели стали говорить совсем по-иному, нежели на предварительном следствии. Теперь, по их словам, выходит, что и Татьяна Ковалева принята была уборщицей на совершенно законный основаниях, и обязанности свои с честью выполняла. (Правда, оформлявшая Ковалеву сотрудница отдела кадров «Ленвеста» и здесь осталась верна своим показаниям, что увольнение ее было связано с регулярными невыходами на работу.) Члены профкома, дружно жалуясь на плохую память, вспомнили, что вопрос о Ковалевой все-таки обсуждался и даже по инициативе Аскерова. Вот только так и не упомнили, как же голосовали сами при обсуждении ее кандидатуры. Сам Аскеров теперь утверждал, что и знать не знал, что Ковалева -супруга Букаева, да и помочь ей с жильем его просил, якобы, некто Наклонов: некогда коммерческий директор «Ленвеста», а в то время работник мэрии. (Наклонова пытались вызвать в суд, однако он в него так и не явился. Несколько позже этот господин был убит при довольно странных обстоятельствах. Пропали бесследно и еще кое-кто из свидетелей.) Аскеров в суде не мог припомнить, чтобы когда-нибудь Букаев вымогал у них взятку в любом виде или предъявлял «Ленвесту» какие-либо незаконные требования. Напротив, теперь выходило, что подсудимый оказывал им «неоценимую помощь в наведении порядка на предприятии». (Кстати и сам Аскеров не задержался в России после окончания суда – ныне он вполне благополучно проживает в Германии.)

Как свидетельствуют работники прокуратуры, подобные проявления «склероза» для свидетелей по такого рода делам – не новость. Тем более, что ответственности за такие изменения показаний никто не несет – уголовное преследование возбуждается крайне редко. А программы защиты свидетелей у нас нет…

Чем же объяснял г-н Аскеров столь разительные противоречия в своих словах на следствии и в судебном заседании? На следствии, мол, на него бессовестным образом давили и заставляли «сгущать краски, чтобы утопить Букаева», обещая в противном случае засадить за решетку самого Аскерова.

Той же линии поведения придерживалась в суде и председатель профкома «Ленвеста» г-жа Петрова. Мол, рассматривали кандидатуру Ковалевой на профкоме, жилье она получила вполне правомерно, и ничьих прав при этом ущемлено не было. А что на следствии сказала по-другому, так просто растерялась тогда и наговорила не то, что нужно. Да и президент «Ленвеста» утверждал в суде, что Ковалева получила квартиру без ущерба для предприятия. (Странная позиция, особенно если учесть, что иск за эту самую квартиру «Ленвест» так и не снял…)

Примерно то же самое говорили и представители «Марксиста», выделившие комнату Ковалевоймладшей. Получила-де она ее правомерно, как лицо, пострадавшее от Чернобыльской аварии, и Букаев к этому отношения не имел.

Сам подсудимый заявил, что жилье и его женой, и его любовницей, и им самим получено было на вполне законных основаниях, а сам он стал жертвой борьбы за власть в УБЭП между тогдашним начальником УБЭП Ботузовым и одним из его заместителей Даниловым. (Ботузова-таки уволили с формулировкой «за покровительство Букаеву».)

Под занавес уходящего 1994 года судья Холодов отправил дело Букаева на доследование, поскольку «не были приняты все предусмотренные законом меры для всестороннего, полного и объективного исследования обстоятельств дела». По мнению судьи, «обвинение не содержало, какие противоправные действия или бездействия, связанные со своим служебным положением, совершил Букаев»,

Наверное, Федор Иванович имел основания на такое мнение – судья он опытный и с большим стажем. Можно сказать, осторожный, Ведь именно судебная коллегия под его председательством сочла обвиняемых по делу Малышева виновными в чем угодно, только не в бандитизме. (Но уж тут сам прокурор обвинение по этой статье снял, разве против прокурора попрешь?) И никто другой, как Федор Иванович, отправил на доследование другое «бандитское» дело – Валерия Дедовских, после чего с сего гражданина, обвинявшегося в организации вооруженной группировки, вымогательстве, организации убийства и подцепке документов, чуть было не были сняты все обвинения. Еще раз фамилия Холодова всплыла в связи с одним из скандалов вокруг дела Якубовского, когда, по версии правоохранительных органов, именно этот почтенный юрист пытался через адвоката Евгения Тернов скоро получить около сотни тысяч долларов за «нужный» вариант решения по делу (впрочем, это совсем другая история). Одним словом, Федор Иванович перестраховался, сняв с себя ответственность, и, как показало время, по-человечески не ошибся.

До доследования дело Букаева не дошло: Верховный суд счел, что неполнота следствия – еще не повод для повторного проведения следствия. В апреле 1995-го состоялось повторное рассмотрение дела, уже судьей Почечуевым. На этот раз процесс тянулся долго – свидетели болели и в суд являться не спешили. А когда являлись, то всячески отрицали то, что подсудимый «вымогал у них взятки».

Тем не менее, в июле 1995 года Санкт-Петербургский городской суд признал полковника Букаева виновным в использовании служебного положения. Почечуев посчитал, что «взяткой» действия Букаева назвать все же нельзя, поскольку проверок «Марксиста», где получила комнату его любовница, он не проводил, а была ли поездка Букаева на обыск у Аскерова его личной инициативой, установить не уд ал ось. Но и при таком раскладе суд выразил мнение, что и Аскеров, и Есипов (директор «Марксиста») опасались пусть не конкретных действий Букаева, сколько его служебного положения (в том числе и с расчетом на будущее). Мотив действий Букаева суд увидел не в его «корыстных побуждениях», а «в другой личной заинтересованности». Говоря языком не юридическим – квартирами хотел обеспечить не себя лично, а своих близких. Остальные же деяния Букаева, по мнению суда, выходят за рамки уголовного законодательства и заслуживают лишь определенной морально-этической оценки.

Таким образом, решением горсуда Букаева приговорили к двум годам лишения свободы условно с испытательным сроком. К тому моменту как раз случилась амнистия, под которую подсудимый и попал, вчистую освободившись от отбытия наказания. Но и этим г-н Букаев не удовлетворился и подал кассационную жалобу в Верховный суд, требуя отменить приговор.

Высшая судебная инстанция пошла ему навстречу. Приговор отменили, поскольку сочли, что Букаев действовал как частное лицо, а не сотрудник УБЭП. (Честно говоря, как-то странно, может ли выступать сотрудник правоохранительных органов во взаимоотношениях с поднадзорным ему предприятием как частное лицо?) Букаева восстановили в должности. Правда, под давлением обстоятельств он вынужден был подать в отставку «по собственному желанию». Теперь он судится с журналистами, имевшими неосторожность написать в свое время о его «подвигах»…

Такое вот правосудие.

Чадолюбивый Еременко

11 сентября 1996 года прокурор Санкт-Петербурга Владимир Еременко назначил «стрелку» начальнику Военно-медицинской академии генерал-полковнику медицинской службы Юрию Шевченко. Шевченко ехал по городу в служебной «Волге», когда в его машине зазвонил сотовый телефон. Собеседник – а им оказался г-н Еременко – предложил срочно встретиться. Через несколько минут в районе Дворцовой площади рядом с «Волгой» генерала остановилась «вольво», закрепленная за прокурором. Владимир Еременко, не мешкая, пересел на заднее сиденье машины начальника ВМА, а шофер «Волги» вышел размяться. Вскоре на переднее сиденье автомобиля приземлился еще один персонаж, доселе Юрию Шевченко неизвестный. Владимир Иванович представил незнакомца, но генерал не запомнил имени, хотя позже предположил, что третьим собеседником мог быть директор «Северного завода» Герман Гардымов.

Г– н Еременко поведал жуткую историю о том, как под него «копает» УБЭП в связи с квартирой, полученной его дочерью, и попросил у г-на Шевченко помощи и дружеского участия. (В 1993 году дочь прокурора Елена Малярова, получившего тогда назначение в Петербург, несколько месяцев работала санитаркой в ВМА). Участие г-на Шевченко по предложению прокурора заключалось в том) что на бланке академии был изготовлен оформленный задним числом текст ходатайства о выделении квартиры г-же Маляровой. Увы, в спешке авторы «липы» немного ошиблись: фальшивка была датирована декабрем 1993 года, а отпечатана при этом на бланках ВМА, поступивших в обращение только в 1996 году.

По долгу службы прокурору Санкт-Петербурга Владимиру Еременко часто приходится сталкиваться с материалами уголовных дел, фигуранты которых ворочали миллиардами ворованных рублей, десятками квартир и умопомрачительным количеством автомобилей престижных марок. Между тем его должностной оклад невелик (даже скопить на приличную квартиру в Петербурге можно только лет за семь – и то если все эти годы покупать продукты в самых недорогих магазинах и обедать по случаю в какой-нибудь студенческой столовой).

Российская действительность настолько очевидно несправедлива, что трудно предположить, что г-н Еременко ни разу не задумывался о тяжкой прокурорской доле. Возможно, к этим раздумьям прибавлялись размышления о судьбе дочери, избравшей нелегкий путь врача и вышедшей замуж за офицера (офицеры, как известно, тоже не самая обеспеченная часть российского общества). А уж поскольку г-н Еременко с фамилией прибыл в Санкт-Петербург только в 1993-м, то перспективы обустроиться в городе на Неве должны были казаться ему достаточно призрачными. А ведь простые способы разом решить все свои жилищные проблемы миллион раз описывались в материалах тех самых уголовных дел, с которыми по долгу службы прокурору приходилось знакомиться. Кто будет корить его за то, что он не устоял перед искушениями?

Итак, у дочери петербургского прокурора (врача) и ее мужа (офицера) не было ни приличной квартиры, ни перспектив обрести приличное жилье во второй российской столице. «Ну, сами подумайте, разве может сейчас врач или офицер получить квартиру?» – с горечью вопрошал журналистов прокурор на одной из своих пресс-конференций. И лукавил, ибо его собственная практика доказала: квартиру получить может кто угодно, если его родители обладают «весом в обществе», должностью и необходимыми контактами в деловых кругах.

В 1993 году петербургское государственное предприятие «Северный завод» (кстати, то самое, где собирают знаменитые теперь на весь мир ракетные комплексы С-300), возглавляемое депутатом городского законодательного собрания Германом Гардымовым, решило построить жилой дом на земельном участке, который специально для этой цели выделил город. Городу предприятие должно было предоставить 10 процентов квартир в построенном доме, а остальные заселить работниками «Северного завода», которые стоят в городской очереди на улучшение жилищных условий. Выгода города, по задумке, должна была быть двойной: во-первых, за счет очередников из числа работников «Северного завода» сокращалась давно замершая городская очередь; во-вторых, город получал квартиры, чтобы облагодетельствовать еще десяток давно ждущих улучшения жилищных условий семей.

Однако, когда дом был уже достроен и «Северному заводу» пришло время расплачиваться с городом, г-н Гардымов показал себя настоящим рачительным хозяином, искренне озабоченным проблемами родного предприятия: он попросту отказался отдавать городу какие бы то ни было квартиры. Жилищный комитет мэрии возмутился было действиями генерального директора АО и обратился в прокуратуру. По существующей практике, прокуратура должна была бы, действуя в интересах города, обратиться в суд с иском в порядке общего надзора о признании действий г-на Гардымова незаконными. Но этого почему-то не случилось; «Северный завод» сделался собственником всего дома.

И практически тут же две квартиры из дома, построенного на средства «Северного завода», были переданы на баланс по договору инвестирования товариществу с ограниченной ответственностью «Винланд». ТОО, в свою очередь, не стало даже ставить квартиры на свой баланс, а использовало по наилучшему назначению, продав одну из них дочери прокурора Санкт-Петербурга за 2 миллиона (!) рублей.

На самом деле договор инвестирования существовал лишь на бумаге. «Винланд» никакого отношения к строительству не имел, а занимался поставкой на завод продуктов питания. Тем не менее, на основании этого договора ТОО получило в Жилищном комитете справку о собственности на квартиры и уже 4 февраля 1994 года заключило договор купли-продажи с дочерью прокурора. Вторая квартира была включена в обменную цепочку и использована при получении еще двух квартир, одна из которых в итоге досталась свояченице петербургского мэра Анатолия Собчака Ларисе Усовой, а другая – сыну самого г-на Гардымова: коммерсанты никого не забыли и никого не обидели. Разумеется, г-н Гардымов не ставил в известность об операциях с недвижимостью сотрудников своего предприятия, которые в крайнем случае могли бы претендовать на две квартиры, использованные для нужд родни всяких высокопоставленных людей.

История с квартирой для дочери прокурора попала в поле зрения членов оперативно-следственной бригады Генеральной прокуратуры, расследующих в Петербурге уголовное дело по фактам взяточничества и других злоупотреблений со стороны чиновников. Судя по всему, интерес, проявленный оперативниками к его скромной персоне, всерьез обеспокоил Владимира Еременко. Последовала роковая встреча у Дворцовой площади, в ходе которой, говоря юридическим языком, прокурор подстрекал начальника ВМА к изготовлению фальшивого документа.

Руководителем оперативно-следственной группы было направлено письмо на имя Генерального прокурора с просьбой о выделении дела в отношении г-на Еременко в отдельное производство, но какой-либо реакции из Москвы не последовало. Депутаты Госдумы Тельман Гдлян и Эдуард Воробьев, справлявшиеся у Юрия Скуратова о ходе проводимого в Петербурге расследования, также не получили вразумительного ответа. Прокурор Еременко, несмотря на двусмысленность положения, в котором он оказался, по-прежнему остается на своем посту, с высоты которого, кстати, может оказывать влияние на следствие. Как сообщают в своем запросе депутаты Госдумы, «Еременко дает прямые указания не являться на допросы», а «сотрудники городской прокуратуры отказывались выдавать необходимые следствию документы… ссылаясь на прямой запрет Еременко».

Более того, в рамках расследования уголовного дела, возбужденного городской прокуратурой по фактам злоупотреблений некоторых сотрудников УБЭП, обыскам подверглись служебные кабинеты и сейфы участников как раз той оперативно-следственной группы, которая занималась деятельностью самого г-на Еременко. Разумеется, прокурор города опасался за свою репутацию, которую могло здорово подмочить уголовное дело, где фигурировало его имя. Не исключено, кстати, что не только уголовное дело.

Может быть, до приезда в Петербург в 1993 году г-н Еременко и не подозревал, какие возможности для улучшения жизни своей семьи и своих близких дает прокурорская работа. Документальная история об этом умалчивает. Короче, неизвестно, был ли г-н Еременко бедным человеком, когда приехал в Петербург.

Зато доподлинно известно, что его личная квартира располагается в знаменитом доме 96 по Невскому проспекту – том самом доме, где обзавелись апартаментами бывшая руководительница ГТРК «Петербург – 5 канал» Белла Куркова со своим бывшим заместителем Михаилом Сыроежиным, укравшим у государственной телекомпании не один миллион долларов, и директор фирмы «Ренессанс» Анна Евглевская, обвиняемая в даче взяток высокопоставленным должностным лицам администрации Петербурга. В 1996-м прокурору удалось завершить ремонт в собственной квартире, который, по свидетельствам очевидцев, имеющих отношение к строительному бизнесу, должен был обойтись семейству г-на Еременко во многие десятки тысяч долларов. По странному стечению обстоятельств, квартиры в этом же доме достались сыну Гардымова и Ларисе Усовой.

Во всяком случае, так и не добившись от г-на Еременко вразумительных ответов на вопросы, связанные с обстоятельствами покупки квартиры его дочерью, следователи даже не стали пытаться спросить его об остальной недвижимости. А по собственной инициативе г-н Еременко об этом никому не рассказывает, зато принародно обвиняет в продажности журналистов, которые пытаются рассказать о некоторых, не очень афишируемых фактах его биографии.

Нужный человек, или Король питерских коррупционеров

Александр Евгеньевич Ефимов родился в Ленинграде 5 ноября 1958 года, в семье рабочих, никогда не знавшей особого достатка. В середине 1990-х он стал одним из богатейших людей в городе на Неве, где его знали, в основном, как «Ефима» или «Фиму» – лидера одного из направлений знаменитого сообщества тамбовцев. Путь Ефимова к богатству и «успеху» был труден и не прост. Он потребовал от Александра Евгеньевича огромных морально-психологических и физических затрат – в этих словах нет никакой иронии. Общеизвестно, что без труда нельзя выловить никакую рыбку из пруда, а Ефим умел ловить весьма и весьма жирных «карасей»…

Его трудовой стаж начался в 1983 году. Фима тогда устроился буфетчиком третьего разряда в обычный скромный кинотеатр «Охта» и числился в Тресте столовых Красногвардейского района. В 1984 году он становится швейцаром (а проще говоря – вышибалой) бара-столовой номер шесть все того же района, любовь к которому он пронес сквозь бурное время перемен.

Ефимов особых результатов в спорте никогда не показывал, но парнем был достаточно крепким, способным при необходимости «решать вопросы». Именно тогда, в середине 1980-х, вокруг него постепенно сплачивается дружный «коллектив», который время от времени начинают привлекать серьезные люди для вышибания карточных долгов и других, оперативно возникающих надобностей. У Ефима появляются деньги – достаточно значительные по тем временам. Он мог бы уже и не работать официально, но тогда еще преследовали за тунеядство, вот и приходилось Александру Евгеньевичу «подвешиваться» все в той же сфере обслуживания. (Опять же, он никогда не ленился за «лишней копейкой» наклониться, справедливо полагая, что она, копейка эта – рубль бережет.)

Недолгое время в 1985-м он «потрудился» буфетчиком в том же баре, где был швейцаром, но через несколько месяцев круто поменял профиль – оформился слесарем-сантехником в бане N25. В эту баньку любили захаживать и теневые дельцы, и бандиты. Фима всех встречал радушно и среди клиентов имел даже кличку «Банщик». Не брезговал он принимать и сотрудников милиции – в скором времени его ближайшей связью станет офицер из отдела Управления угрозыска Алексей Никулин (позже на базе именно того отдела, где работал Никулин, будет создано знаменитое шестое управление – то самое, которое должно было бороться с организованной преступностью). У Ефимова вообще было очень много знакомых милиционеров, с которыми он поддерживал тесные контакты, справедливо полагая, что «все хотят кушать». Именно благодаря его широким связям в милиции и родился позже миф о том, что сам Ефимов служил когдато участковым инспектором в Куйбышевском РУВД. На самом же деле Фима не служил даже в армии, а в Куйбышевском РУВД у него было просто очень много знакомых. Знакомства эти он позже – уже в 1990-е – будет использовать очень и очень эффективно, его не будут тревожить такие «понятия» (принятые, например, среди московских воров), что с «ментами», мол, дела иметь «впадло». Ефим всегда считал, что нормально иметь дела с теми, с кем их выгодно иметь.

Надо сказать, что его «трудовая биография и понимание текущего момента» очень походили на биографии таких известных питерских бандитских лидеров, как Степаныч, Кумарин, Дедовских, Малышев – они тоже трудились в свое время в меру сил в сфере обслуживания швейцарами, вышибалами и барменами. В Москве такие факты биографии, например, помешали бы успешной «карьере». В Питере же это было в порядке вещей, в городе на Неве складывались постепенно свои традиции и тенденции. Именно благодаря этим тенденциям Петербург и будут позже называть «бандитским», в отличие от «воровской» Москвы. (Правда, в 1996-м возникло еще одно определение для Петербурга. Московская «братва» говорила: «Да, Москва – воровская, а Питер – город ментовской, потому что там менты борзые, крыши держат, через ментов больше половины вопросов решается, есть и такие ментовские команды, которые даже в общаки платят».)

Однако при всех многочисленных связях с представителями правоохранительных органов, Ефимов не чурался и уголовной среды. Его, например, поддерживала достаточно авторитетная «братская бригада», состоявшая из чистых уголовников, выходцев из Братска… В 1986-1987-х годах Ефимов числится гардеробщиком столовой N4, однако там он уже почти не появляется, у него возникают совсем другие «темы». Он близко сходится с Владимиром Кумариным, лидером тамбовцев, хотя и не высовывается, предпочитая оставаться в тени «Кума». Коллектив же самого Ефима начинает постепенно облагать налогами торговцев в Красногвардейском районе, предоставляя «охрану» спекулянтам и фарцовщикам. И вот что интересно – известно, как торгаши относятся к рэкетирам. Они их, мягко говоря, не любят и при случае всегда «сольют» в ту же «ментовку». Но… Ефимов никогда не привлекался к уголовной ответственности, вплоть до 1996 года. Он умел находить с торговцами общий язык, можно даже сказать, «дружил с ними». (А ведь в то же самое время воры пытались взять в Ленинграде инициативу на себя: в частности, тогда был направлен в Питер некто Савва Николаевич Попандупалло, уроженец Чимкента. Этот Попандупалло имел «лицензию» от московских воров на сбор «общака» – он тряс валютчиков и кооператоров на Невском, его поддерживали дагестанцы. Однако среди тогдашних городских авторитетов Попандупалло, опиравшийся на судимых, поддержки не нашел – победили «спортсмены», люто ненавидимые ворами. Савва Попандупалло продержался не более трех месяцев – был арестован и на этом свою активную деятельность по сбору средств в общак прекратил. В то же самое время Ефимов и Кумарин «росли, как на дрожжах».)

1987-1988-е годы. Фима еще «стесняется», этот период в его трудовой книжке отмечен работой швейцара в столовой N19 Красногвардейского района. Но, с развитием кооперативного движения, Александр Евгеньевич понял, что пора выходить из подполья -в 1988-м он открывает кооператив с трогательным названием «Саша» и становится председателем этой фирмы.

Постоянной резиденцией «ефимовских» становится известное кафе «Вечер». Там они собираются для решения вопросов и просто для отдыха после тяжелых трудовых будней. Кстати говоря, именно то, что Ефимов стал председателем кооператива «Саша», позволило впоследствии многим, даже очень хорошо информированным людям в Питере утверждать, что Фима – скорее коммерсант, чем бандит, и что он в «бандюганство вписался исключительно для того, чтобы самому братве не платить». Такие заявления не случайны: Ефим очень рано проявил себя как жесткий, дальновидный руководитель, постоянно настаивавший на том, чтобы боевики «не высовывались». В своем коллективе Александр Евгеньевич старался поддерживать жесткую дисциплину, все члены коллектива обязаны были постоянно посещать тренировки в спортзале комбината общественного питания на проспекте Ударников. Те, кто пропускал тренировку без уважительных причин, должны были платить денежный штраф.

Кооператив «Саша» постепенно все тверже и тверже вставал на ноги, торгуя всем понемногу. Но особый интерес Ефимов проявлял к сфере торговли цветными металлами и лесом. В этих направлениях Александру Евгеньевичу удалось раскрутиться на всю катушку, в то время как другие лидеры «тамбовских», Кумарин и Ледовских, начали искать подходы для последующей монополизации сферы нефтебизнеса.

Ефимов же по-прежнему не стеснялся широко афишировать свои связи в правоохранительных органах, очень близким его знакомым становится сотрудник ОМОНа Андрей Ильин. К концу 1980-х Ефимов уже считал себя практически неуязвимым для правоохранительных органов и любил повторять: «Вся мусорил у меня в кармане». В августе 1991 года Фима безоговорочно поддержал демократию во время путча, ходили даже слухи о том, что именно он в те дни и ночи снабжал продовольствием и напитками защитников Ленсовета. Надо думать, те, кому надо, позже правильно сумели оценить его порыв. Мало-помалу «ефимовская» бригада, входившая в сообщество «тамбовцев», становится фактически полновластным хозяином в Красногвардейском районе, причем с правоохранительными органами района Фима продолжает жить душа в душу. Его авторитет резко возрастает после того, как сначала был посажен Кумарин, и потом, когда осенью 1992 года ОРБ упекло за решетку Малышева. Ефим был одним из первых, кто понял необходимость легализации – в 1994 году он открывает охранное предприятие «Скорпион» и получает на его деятельность официальную лицензию, согласно которой сотрудники «Скорпиона» могли пользоваться оружием и вести охранную деятельность. Почему на это пошло милицейское руководство – вопрос особый… Забавно, ведь в «Скорпион» на работу принимались даже лица, ранее судимые за тяжкие преступления.

Надо сказать, что в «тамбовском» сообществе Ефим и его правая рука «Кочубей» стояли действительно особняком. У него, скажем, издавна были очень плохие отношения с Валерием Ледовских. Интересно, что в Петербурге тамбовцев всегда считали жадноватыми, про них говорили, что они из-за копейки перегрызутся – к Ефиму это не относилось. Он умел тратить деньги и вкладывать их с дальним прицелом. Известно, что Ефимов поддерживал материально партию Жириновского (впоследствии в его фракцию в Госдуме вошли такие замечательные люди, как Михаил Монастырский и Миша Глущенко, больше известный в Питере как «Хохол»). Говорят, что однажды во время совместной вечеринки выпивший Ефимов пообещал Жириновскому машину, а потом забыл об обещании. Жириновский через несколько дней напомнил Фиме произнесенные слова, и машина была немедленно предоставлена.

После серьезного ранения Кумарина 1 июня 1994 года для «тамбовских» наступают не самые лучшие времена. Ефимов всегда старался поддерживать с Кумариным хорошие отношения и демонстрировал готовность подчиняться, а Кумарин, в свою очередь, старался прикрывать Ефима от Дедовских. После того, как Кумарин по ранению выбыл из строя, Бабуин и Фима окончательно перегрызлись, и их конфликт стал основой для большого раздрая и нестабильности в бандитском Петербурге.

«Тамбовские» раскололись на несколько направлении, основные из которых возглавили Вася Брянский (бывший «Пластилин»), Валерий Дедовских, Ефимов, Боб Кемеровский и Степа Ульяновский (последний, в принципе, тяготел к Дедовских). При этом любопытно, что наиболее «отмороженные» «братки» отошли к Дедовских, с Ефимом же остались, в основном, бывшие сотрудники правоохранительных органов. В середине 1995-го произошло покушение на Фиму, однако он остался жив. В конце 1995-го была расстреляна из автомата автомашина «Волга», в которой под охраной милиционеров ехал Валерий Дедовских. Бабуина спас от смерти только тяжелый бронежилет, с которым он в те дни не расставался. (Примечательно, что незадолго до этого события с Дедовских были сняты обвинения в бандитизме – очевидно, питерский судья Холодов решил, что Бабуин тоже «честный бизнесмен».) Учитывая, что Ефим и Дедовских остались живы, городская «братва» относилась к их конфликту с юмором: милые бранятся – только тешатся… Кстати говоря, конфликт между Ефимом и Дедовских катализировался вокруг проблемы снятия денег с ночного клуба «Кэндимен» – Бабуин посчитал тогда, что Ефим его кидает. Вернувшийся впоследствии к делам в Петербург Кумарин пытался примирить поссорившихся, хотя о Куме всегда говорили, что он любил руководствоваться старым принципом «разделяй и властвуй» в своей политике, а стало быть, в чем-то ему были выгодны раздоры между лидерами направлений группировки. Однажды в этот самом «Кэндимене» произошел забавный эпизод с участием Кумарина и Ефимова: Кумарин немного перебрал и вырубился за столом; тогда Ефимов поднял отчаянный крик: «Кума отравили!» Любопытно, что в «Кэндимен» приезжал давать сольный концерт сам Иосиф Давыдович Кобзон…

Ефимова недаром считали бизнесменом – деньгами распоряжаться он действительно умел. В настоящее время по неофициальному рейтингу в криминальных кругах его считают, пожалуй, самым состоятельным человеком, состоятельнее даже Кумарина. При этом стоит вспомнить, что на лечение Кумарина, после его тяжелого ранения в 1994 году, деньги собирались из «общака», о Ефиме же говорят так: "Если ему понадобится срочно мешок с двумя «лимонами» баксов наличными, то через полчаса у него будут четыре «лимона». «Братва», конечно, склонна к мифотворчеству, но все-таки… Возможно, сплетни о сказочных богатствах Ефимова ходили в связи с тем, что в 1993 году в Петербурге был создан банк, впоследствии получивший название и зарегистрированный, как АО «Дэндбанк». Многие информированные источники полагали, что Ефимов имел самое непосредственное отношение к этому банку, который был создан специально для проведения «отмывочных» финансовых предприятий и перегонки денег на Запад. В конце 1996 года Центробанк принял решение лишить «Дэнд-банк» лицензии…

Ефимов любил красивую жизнь, его квартира в доме на Таврической улице (дом этот в народе называют «кооперативом тамбовских» – однажды один «обычный» человек захотел купить квартиру в этом доме, так к нему тут же пришли стриженные ребятки и предупредили, что вступительный взнос в их кооператив – 50 тысяч долларов; стоит ли говорить, что человек не стал покупать квартиру) поражала роскошью, только ванная комната с сауной занимала в ней около 40 квадратных метров… Неплохо для человека, чей официальный заработок составлял в год 34 миллиона рублей!

Фима постоянно опасался покушений. Говорят, что никто другой в городе не предпринимал таких чрезвычайных мер для собственной охраны – «тамбовский кооператив» охраняли постоянно даже высококвалифицированные кинологи, гулявшие по Таврической под видом обычных мирных собачников. Дети Ефимова (детей у него трое, он женат вторым браком) могли посещать школу только под охраной. На постоянный выезд Фимы из резиденции было подготовлено не менее трех машин – в ходе следования кортежа он имел обыкновение пересаживаться из одной машины в другую. Хлопотно это все-таки – быть таким богатым и значительным человеком в Петербурге в нынешнее время. Наверное, в глубине души Фима хотел совсем другого, может быть, поэтому один из ресторанов Красногвардейского района, который, как говорят, имеет к Александру Евгеньевичу самое непосредственное отношение, и был назван «Тихая жизнь». Правда, и у хозяев заведения, и у его посетителей жизнь складывалась далеко не всегда тихо – и постреливали у ресторанчика, и иное разное творилось.

И все-таки залогом неуязвимости Ефимова были прежде всего его уникальные по «крутости» связи в правоохранительных органах. Позже, когда в конце 1996 года в отношении Ефима начнут все-таки предпринимать активные действия, опера с удивлением узнают, что у «ефимовской» команды было несколько машин, разъезжавших со специальными «ментовскими» номерными знаками и оснащенных мигалками. Такие машины не могут останавливать даже гаишники, а ведь именно на этих автомобилях было совершено энное количество выездов на «стрелки» и «разборки».

В связи с делом Ефимова в конце 1996 года в прокуратуру Санкт-Петербурга были направлены отдельные материалы, касавшиеся полковника милиции, заместителя начальника ГУВД Набокова Виталия Васильевича, и генерала-майора милиции, начальника Высшей школы милиции Мищенко Артура Анатольевича… Кстати, любопытно, что сам Фима настолько не стеснялся своих связей с «ментами», что даже отсылал в 1995 году разным нужным людям красиво оформленные приглашения на торжественный вечер, посвященный Дню милиции… А чего ему было особо стесняться, если в городе, по информации от знающих экспертов, на полном серьезе рассматривался вопрос о возможном назначении Ефимова главой администрации Красногвардейского района – его родного района, его «вотчины».

Собственно говоря, его, наверное, и подвело чувство полной неуязвимости – когда близко знавшие его люди пытались как-то урезонить Фиму, намекая на то, что «все под Богом ходим, ты смотри, осторожно, есть ведь все-таки и РУОП», Александр Евгеньевич энергично отвечал: «Хуеп! Они у меня с рук кушают!» Сложно сказать, насколько реально были сильны позиции Ефима в питерском РУОПе, но ведь умудрился он узнать как-то о своем готовящемся задержании… А как только узнал – ударился в бега. По одним слухам, он переместился в Италию, чтобы отсидеться там, по другой информации – он действительно готовился было пересечь границу России, но в последний момент вернулся, получив некий сигнал, что бояться в Питере ему нечего…

Это, конечно, скорее всего просто «бандитская мифология», но ведь Ефимов действительно очень богатый человек, а стало быть разговоры о том, что из «общака» выделена сумма, превышающая сто тысяч долларов для развала «дела», не так уж безосновательны. Многие эксперты связывают предъявление Ефимову обвинения по статье 148 часть 5 (вымогательство в составе группы) с конфликтной ситуацией, возникшей в серьезной питерской организации «Ленрыбпром». Нового, только что избранного директора этой организации взорвали летом 1996-го. Любопытно, что уголовное дело по факту подрыва г-на Сергеева было возбуждено далеко не сразу и по особому распоряжению…

Как бы ни развивалось «Дело Ефимова» и сколько бы он не пробыл в бегах, одно совершенно очевидно уже сейчас – пожалуй, никто не сделал столько для развращения питерской милиции, сколько он. Не случайно знающие люди иногда называли его Королем коррупции. И кто знает, как сложится его дальнейшая судьба, даже если он и предстанет перед судом. Очень необычные традиции складываются в последнее время у нашего правосудия…

Добрый судья

Не было весной 1995 года ни одной петербургской газеты, которая не писала бы о предстоящем судебном процессе над Дмитрием Якубовским. Вчера еще – известный адвокат и личность, приближенная к самым верхам государства, а сегодня – постоялец «Крестов» с неопределенными видами на будущее, обвиненный в ряде весьма серьезных преступлений. Видимо, у Дмитрия Олеговича есть свойство притягивать, словно громоотвод, к себе различные скандалы. (Дела г-на Якубовского тема отдельного исследования. Нас же его история интересует в связи с одним лишь из многих событий вокруг его личности.)

24 апреля неподалеку от «Крестов» в собственном автомобиле сотрудниками ГАИ был задержан адвокат Владимир Терновский. Водитель ехал, нарушая правила, не глядя на дорожные знаки. При осмотре автомобиля в чемоданчике были обнаружены 80 тысяч долларов. Терновского доставили в РУВД, где задержанный адвокат пояснил, что «деньги ему передали от Якубовского под судью Холодова». От самого Дмитрия Олеговича Якубовского было получено заявление о том, что сотню тысяч «зеленых» вымогали у него «для благополучного разрешения его дела». Двадцать тысяч разошлись по посредникам.

Пока сложно судить, имел ли Федор Иванович Холодов шанс председательствовать на процессе Якубовского – открытой информации по этому делу практически не существует. Как бы то ни было, на момент задержания Терновского дело Якубовского уже было отдано судье Реммеру (итог этого процесса уже известен).

Некоторые издания высказали предположение, что «наезд» на пожилого судью со стороны правоохранительных органов мог быть связан с вынесенным им осенью 1995 года приговором по делу Малышева. Большая часть оказавшихся на скамье подсудимых «представителей малышевского преступного сообщества» была освобождена в зале суда. Часть из них отделалась сравнительно небольшими сроками, в счет которых зачлось предварительное заключение. Другие (в том числе и небезызвестный Кирпичев – он же «Кирпич», которого, кстати, защищал именно Терновский) оправданы за отсутствием состава преступления. Следствие вменяло им бандитизм, однако во время прений на процессе прокурор Сергей Яковлев снял это обвинение.

– Что же оставалось судье, если сам представитель государственного обвинения пересмотрел свою позицию, – так тогда ответил Федор Иванович на вопрос о причинах достаточно бесславного окончания этого громкого дела.

На то, чтобы засадить Малышева за решетку, многие милиционеры положили немало сил и средств. Триумфальный выход Александра Ивановича на свободу стал для всех большим разочарованием.

Чтобы попытаться понять оперативников, стоит присмотреться к личности Федора Ивановича. В деятельности старейшего из судей петербургского городского суда с начала 1990-х прослеживаются некоторые закономерности.

В феврале 1993 года судебная коллегия под председательством Холодова судила пятерых молодых людей (всем им было немногим больше двадцати пяти лет). На скамье подсудимых они оказались по обвинению в хищении государственной собственности в особо крупных размерах со склада Петербургского морского торгового порта.

Суд установил (далее мы прибегнем к языку протокола), что в марте 1992 года Валерий Берензон – в то время работник Морского порта – договорился с двумя своими коллегами о том, чтобы украсть металл с территории порта. Берензон подыскал нескольких водителей: Сергея Мошуру, Михаила Морозова и Сергея Астахова (для вывоза похищенного требовались два грузовика). Ночь 30 марта 1992 года для реализации задуманного выбрана была не случайно: именно в эту ночь несли трудовую вахту Морозов с Астаховым, да и на посту стоял знакомый им вохровец – Александр Добыш. Грузовики подогнали к складам 9-10 порта, где в них загрузили две пачки катодной меди в пластинах. С Добышем они договорились, что вохровец пропустит их автомобили без досмотра, пообещав не оставить его услугу без вознаграждения.

Почти четыре тонны похищенной меди стоимостью 75 тысяч 230 рублей вывезли за ворота, а поутру доставили на территорию кооператива «Ресурсосбережение». Оттуда медь ушла одному эстонцу по имени Андреас, он собирался перепродать украденное в Голландии. За участие в вывозе металла Берензон передал Астахову и Морозову по четыреста пятьдесят, Мошуре – сто, а Добышу – пятьдесят долларов. Однако медь вывезти из России не удалось – спустя месяц вся партия была задержана, а затем возвращена в Петербургский порт.

Оценивая действия Берензона и его соседей по скамье подсудимых, Холодов признал, что они квалифицируются как хищение государственного имущества в особо крупных размерах. И все пятеро были приговорены к восьми годам лишения свободы… условно, с испытательным сроком в три года. Должно быть, Федор Иванович полагал, что подсудимые искренне раскаялись и никогда больше не встанут на путь нарушения закона.

Ныне (а мы ведем речь о начале 1997 года) г-н Берензон – помощник арестованного депутата Законодательного собрания Левашова. Ждет за решеткой суда по обвинению в содействии некрасивым поступкам сам Левашев, сидит его помощник Терехин. В августе 1994-го против Берензона и еще двух граждан было возбуждено уголовное дело «по факту открытого хищения юридического лица» у одного бизнесмена. Поначалу действия нынешнего помощника депутата рассматривались как «грабеж, совершенный повторно группой лиц». Затем в ходе следствия деяния Берензона были переквалифицированы на самоуправство, а затем следователь Центрального РУВД вынес постановление о прекращении уголовного дела в отношении Берензона, поскольку последнего взял на поруки трудовой коллектив.

Казалось бы, дело следовало закрыть. АН нет, 3 декабря 1996 года городская прокуратура отменила это решение как незаконное на основании того, что Берензон имел непогашенную судимость, а таких людей на поруки не передают.

Затем в руки Холодова попало дело полковника УБЭП Букаева, обвинявшегося в получении взяток квартирами и машинами, подделке документов и изготовлении порнографии. Дело оказалось очень непростым: были затронуты интересы и авторитет не только противоборствующих группировок в УБЭП, руководителей ряда крупных предприятий легкой промышленности, некоторых городских чиновников и, возможно, кое-каких преступных группировок (ходили туманные слухи, не подтвержденные документально, что Букаев был каким-то образом связан с «казанцами»). Свидетели путались в показаниях, исчезали, а некоторые и погибали при странных обстоятельствах. Федор Иванович поступил мудро и рисковать не стал – дело было отправлено им на доследование, во время которого окончательно развалилось. После возвращения его уже другому судье из всех обвинений осталось лишь злоупотребление служебным положением. А Федор Иванович спокойно умыл руки и остался в стороне.

С делом Малышева умывание рук по аналогичному сценарию не получилось – слишком серьезен был главный фигурант. Сам Александр Иванович, которому городские средства массовой информации создали неувядающую славу «короля петербургского преступного мира – лидера одной из крупнейших бандитских группировок». Да и большинство остальных подсудимых по этому делу пользовались немалым авторитетом в определенных кругах (вспомнить хотя бы того же «дядю Славу» Кирпичева – вора-рецидивиста и одного из ближайших подручных Малышева). При задержании верхушки «малышевской» группировки было задействовано большое количество оперативников самых различных правоохранительных органов: ОРБ (так в то время назывался РУОП), ГУВД и ФСК (теперешнее ФСБ). Операция проводилась одновременно в разных районах города, некоторые задержания осуществлялись непосредственно во время передвижения «объектов» по улицам. В дальнейших следственных действиях принимало участие также немалое число следователей и оперов.

Подготовка к слушаниям и сам процесс сопровождались большим вниманием прессы, Малышева еще на стадии предварительного следствия активно пытались освободить из «Крестов». Кто только не ходатайствовал о его освобождении под подписку о невыезде. Приводился аргумент о том, что он серьезно болен. В тюрьме у Александра Ивановича обострилась грыжа межпозвоночных дисков, одна нога стала усыхать и сделалась на несколько сантиметров короче другой. За Малышева хлопотали и депутаты Государственной Думы, включая неистового Александра Невзорова. На волю Малышев до суда не вышел.

На процессе начались «странности», к которым многие уже успели притерпеться за несколько лет «бандитских» процессов – свидетели не являлись, а если и приходили, то вдруг начинали отказываться от своих показаний, данных на предварительном следствии, ссылались на плохую память. Да и как им было вести себя по-иному, если ни о какой защите свидетелей и речи не шло! Достаточно вспомнить о том, как, дав весьма путаные показания, один из главных свидетелей обвинения – Николай Дадонов – несколько часов просидел в помещении суда уже после окончания заседания, боясь выглянуть на набережную Фонтанки, всю уставленную навороченными иномарками малышевской «братвы». Охраны милицейской он так и не дождался. Каких показаний можно было ожидать от свидетелей, если их доставку в суд и оплату дорожных расходов обеспечивал лично Кирпичев?

Во время прений прокурор отказался от обвинения подсудимых в бандитизме. После этого приговор уже не казался странным. Часть подсудимых оправдали вчистую – кроме 77-й статьи УК, то есть «бандитизма», им ничего другого не вменялось. Остальных осудили кого за самоуправство, кого за хранение оружия. Почти все подсудимые (а их было почти два десятка человек) были освобождены в зале суда, поскольку им было зачтено в срок отбытого пребывание в предварительном заключении.

Сам Александр Иванович отделался двумя годами и восемью месяцами за хранение и ношение револьвера. От остальных обвинений не осталось и камня на камне. С триумфом покинув зал суда, Малышев укатил в сопровождении колонны иномарок на праздничный банкет.

Правда, империи его все же был нанесен серьезный удар. Она уже не смогла оправиться и постепенно была поделена между другими группировками. Ныне Александр Иванович, по слухам, проживает за границей, поправляя пошатнувшееся здоровье…

Прошло немного времени, и Холодов приступил к рассмотрению очередного «бандитского» дела. На сей раз на скамью подсудимых засадили нескольких «тамбовцев» во главе с молодым, но уже авторитетным Валерием Дедовских, известным в своих кругах по кличке «Бабуин». Группе «тамбовских товарищей» вменялось вымогательство крупных денежных сумм у некоего бизнесмена, торговавшего с заграницей полярными перепелками. Предприниматель не сумел разобраться с «воркутинцами», стал искать от них защиту у «тамбовцев» и влез в результате в серьезные неприятности – его то похищали, то били о его голову ресторанную посуду…

Помимо этого за Дедовских и его командой числилось убийство в ресторане «Океан» одно время тесно дружившего с ними коммерсанта из нефтяного бизнеса Сергея Бейнишева. Отношения испортились, и Бейнишеву разворотили голову из нескольких пистолетов, когда он приехал на «стрелку» со вчерашними друзьями.

С «тамбовцами» повторилась та же ситуация, что и с Букаевым. Сперва свидетели впали в странную амнезию, адвокаты ловко поставили под сомнение некоторые процессуальные моменты следствия, а затем Федор Иванович со спокойным сердцем отправил дело разваливаться на доследовании…

Время от времени оперативникам начала встречаться фамилия старого судьи в весьма неожиданном контексте. Казалось бы, чего проще: возьми да и проведи оперативные мероприятия и убедись в справедливости или неверности своих подозрений! Но тут почти неодолимой преградой встал Закон Российской Федерации «О статусе судей».

Согласно этому Закону, неприкосновенными являются не только личность самого судьи, но и его жилище, служебный кабинет, автомобиль, используемые им средства связи, его корреспонденция, имущество и документы. Соответственно и все оперативные действия – обыски, досмотры, выемки корреспонденции, прослушивание телефонных и обычных разговоров, слежка, – выполненные без согласия на то Квалификационной коллегии судей, не имеют законной силы, а санкцию на подобные действия может дать лишь Генеральный прокурор России. Такой защищенности судейского сословия могут позавидовать даже депутаты. Оперативники же считают, что будь у них возможность контролировать судей еще до возбуждения уголовного дела, то имелась ба возможность получения более четких доказательств.

Сразу же после задержания Терновского с «долларовым чемоданчиком» городская прокуратура обратилась в Квалификационную коллегию судей Петербурга за разрешением возбудить уголовное дело. Однако городская коллегия ответила отказом. Лишь 19 августа 1996 года Верховная коллегия дала согласие на возбуждение уголовного дела (но не на привлечение Федора Ивановича к уголовной ответственности, сам по себе этот факт особо ни о чем не говорит, поскольку дело может быть и прекращено за отсутствием состава преступления).

Затем попытки следствия пошли по второму кругу. Прокуратура пыталась добиться согласия квалификационных коллегий на привлечение Холодова к уголовной ответственности (пока он проходит в качестве свидетеля). Городская коллегия вряд ли могла согласиться на это, а вот что решит теперь Верховная коллегия – неизвестно. Следствие всерьез считает, что если бы не непробиваемый судейский иммунитет Федора Ивановича, его удалось бы взять на взятке с поличным. Убедят ли их аргументы судей из квалификационных коллегий – большой вопрос.

На все вопросы о слухах вокруг его дела Федор Иванович советует искать ответы у тех, кто эти слухи распускает – у прессы. Сам же он, мол, ничего не знает, пребывает в полном неведении, и никто ему ничего не говорит.

Не торопится посвящать Холодов никого и в свои соображения о том, с чем связан и кому выгоден ажиотаж вокруг его имени.

– Как судья, я знаю, что всякое предположение к чему-то обязывает. Зачем я вам буду говорить? Я и сам этим удивлен и возмущен, – утверждал он.

По его уверениям, никто не спешит ставить его в известность о нынешнем состоянии дела.

И сейчас, в начале 1997 года, когда пишутся эти строки, 74-летний судья продолжает судить и выносить приговоры. Можно лишь удивляться, как доверяют участники этих процессов тому человеку, объективность которого поставлена под сомнение…

Карьера куратора

В октябре 1994 года петербургское Управление по борьбе с экономической преступностью возбудило уголовное дело по факту хищения государственных средств в сумме 296 миллионов рублей. Оперативники установили, что осенью 1992 года в результате ряда замысловатых махинаций петербургская фирма «Комэкс» получила на свой расчетный счет крупную сумму в рублях; позднее деньги были конвертированы в доллары США и перечислены в один из американских банков. Между тем происхождение денег, уплывших за океан, было чрезвычайно сомнительным – у сотрудников УБЭП имелись веские основания утверждать, что незадолго до этого они были попросту похищены у государства с использованием фальшивых кредитных авизо.

Необходимые пояснения к истории происхождения денег мог бы дать бывший генеральный директор АО «Комэкс» Евгений Олейник, чья подпись красовалась под документами, зафиксировавшими операции с искомой суммой. Однако найти г-на Олейника оказалось сложно, ибо вскоре после удачной аферы с использованием фальшивого авизо он вдруг стал жертвой покушения у порога собственного дома, счастливо избежал смерти, вылечился и скрылся в неизвестном направлении (по некоторым сведениям, временно перебрался из Петербурга в Москву). Расследование уголовного дела по факту хищения государственных средств приостановили за розыском главного свидетеля и уже списали было в разряд «глухих».

И вдруг г-н Олейник нашелся: 18 июня 1996 года, только-только став губернатором Петербурга, Владимир Яковлев одним из первых своих распоряжений назначил бывшего генерального директора АО «Комэкс» руководителем отдела административных органов городской администрации (иными словами – куратором всех правоохранительных органов города). Сразу после этого уголовное дело по факту хищения государственных средств забрала к своему производству городская прокуратура, после чего оно как-то само собой заглохло. Оперативники смогли только озадаченно развести руками.

Справедливости ради следует отметить, что в верхних эшелонах городской власти г-н Олейник не новичок. Карьеру в правоохранительных органах он начал в 1980-м в ленинградском УКГБ (кстати, сидел в одном кабинете с Павлом Кошелевым, позднее сделавшим себе карьеру главы администрации Петроградского района). В 1983 году по «чекистскому призыву» г-н Олейник был направлен «укреплять милицию» и попал в ОБХСС. Несмотря на то, что сослуживцы относились к нему неоднозначно и утверждали, что посланец всемогущего КГБ на самом деле умеет видеть личную выгоду в любом деле, карьеру он делал стремительно. В 1989 году полковник Олейник возглавил УБХСС ленинградского ГУВД.

Борьба принесла ему кое-какие финансовые выгоды: в 1991-м, во время нашумевшей истории с чеками «Урожай», г-н Олейник сумел в обход общей для всех обычных граждан очереди купить в универмаге «Дом ленинградской торговли» по пресловутым чекам некие остродефицитные в то время товары (видеомагнитофон и холодильник). Коллеги посчитали поведение начальника УБХСС вопиющим проявлением личной нескромности, а против руководства универмага вообще было возбуждено уголовное дело (которое позднее благополучно замято). Главный борец с расхитителями социалистической собственности и пять лет спустя сохранил твердое убеждение, что ничего страшного в маленькой услуге, которую ему оказал директор универмага, не было: «По нынешним временам это выглядит смешно, да и тогда никакого криминала не было».

Впрочем, коллеги г-на Олейника все-таки придерживались несколько иной точки зрения, и личная нескромность-таки стоила ему карьеры в милиции: после разговора с начальником ГУВД Аркадием Крамаровым чекист добровольно ушел в отставку со своего поста и благополучно вернулся в родное ведомство (тем более, что и срок командировки его в органы внутренних дел к тому моменту удачно завершился). В УКГБ, где в то время начались сокрушительные реформы, полковник тоже не задержался: ушел на пенсию по возрасту.

После этого, судя по всему, отставной чекист пережил второе рождение – и предстал в качестве коммерсанта. Объясняет он свое перерождение просто: «Уйдя из органов, поверил: можно жить и делать все, что не запрещено законом». С новой своей светлой верой г-н Олейник, как он сам выражается, «по совместительству начал работу в акционерном обществе». В чем именно заключалась деятельность АО «Комэкс», где г-н Олейник трудился генеральным директором, доподлинно неизвестно, да и вряд ли кого это интересует за давностью лет.

Может быть, даже и само название фирмы «Комэкс» давно кануло бы в Лету, если бы в 1994 году при сверке межбанковских расчетов в ГУ ЦБ РФ по Санкт-Петербургу не было установлено, что кредитовое авизо N184 от 15 октября 1992 года, поступившее якобы от имени областного РКЦ Ростова-на-Дону, является фиктивным. Деньги по этому авизо в сумме 296 миллионов рублей в качестве «временной помощи» от малого предприятия «Дон» поступили на счет СП «Ауэр и Варлен» в СевероЗападный региональный банк «Внешэкономбанка». Вот тогда-то об АО «Комэкс» и вспомнили, ибо в те же дни г-н Олейник обратился с письмами во «Внешэкономбанк» и к руководству СП «Ауэр и Варлен», сообщая, что указанная сумма «ошибочно переведена на счет СП» и на самом деле подлежит перечислению на расчетный счет АО «Комэкс». В подтверждение г-н Олейник представил письмо и телеграмму от МП «Дон».

В ходе расследования было установлено, что среди коммерческих структур Ростова-на-Дону малое предприятие «Дон» не значилось и не регистрировалось. Однако в ноябре 1992 года об этом никто не знал, и потому на расчетный счет «Комэкс» в банке «Санкт-Петербург» со счета СП «Ауэр и Варлен» поступили 246 миллионов рублей (оставшиеся 50 миллионов рублей были перечислены как платежи в бюджет). Еще десять дней спустя 186 миллионов рублей из «временной финансовой помощи» со счета АО «Комэкс» были конвертированы в доллары США и перечислены на счет фирмы «Rossamer» в американский «USA Fidelity Bank» (когда следствие поинтересовалось фирмой «Rossamer», то по линии «Интерпола» было установлено, что сведений о ее регистрации в США не имеется).

Между тем собственноручная подпись г-на Олейника фигурирует как под письмами во «Внешэкономбанк» и в СП «Ауэр и Варлен», так и под договорами о конвертации денег и переводе их в США: судя по всему, бывшего главного борца с хищениями социалистической собственности тогда нимало не интересовало, что речь идет о фиктивных фирмах и деньгах сомнительного происхождения. На допросах главный бухгалтер АО «Комэкс» Татьяна Бортникова сообщила, что вся документация, связанная со злополучным авизо, готовилась лично директором АО. Правда, в материалах уголовного дела г-н Олейник все-таки оказался как свидетель (работники следственных органов предполагают, что хищение средств осуществлялось при участии сотрудника ростовского банка).

Сложно сказать, у кого именно вызвала недовольство коммерческая активность г-на Олейника, но именно после завершения удачной операции с деньгами «из воздуха» и случилось покушение на него у дома 46 по улице Кораблестроителей. Правда, сам потерпевший утверждает, что к покушению на него были причастны «люди в погонах», и в одном из интервью газете «Час Пик» даже прозрачно намекнул на связь криминального инцидента с именем тогдашнего начальника ГУВД Аркадия Крамарова. Последнему, очевидно, он не может простить своего ухода из милиции, к которому г-н Крамаров имел самое непосредственное отношение. Кстати, в версию насчет «людей в погонах» г-н Олейник, видимо, и сам не очень-то верит, ибо, по сугубо неофициальным данным, вскоре после выздоровления он обращался к мужу сестры своей жены, который пользуется авторитетом в определенных кругах под кличкой «Ларчик», с просьбой «оказать помощь в решении возникших проблем» (родственник, по тем же сведениям, получив деньги с просителя, обещал помочь, но то ли не смог, то ли не захотел).

Как бы то ни было, после покушения г-н Олейник на какое-то время «лег на дно» – правда, не очень глубоко. Возобновив свою коммерческую деятельность в 1993 году, он обратил внимание на охранный бизнес и стал одним из создателей охранной ассоциации «Защита». На посту ее руководителя г-н Олейник и трудился, пока его искали следователи – вплоть до того, как вознесся в кресло члена петербургского правительства.

Второй приход г-на Олейника во власть стал результатом стечения большого количества разнообразных обстоятельств. По мнению осведомленных людей, большая заслуга в этом принадлежит руководителю многих петербургских охранных предприятий помощнику Александра Невзорова Руслану Коляку, пользующемуся серьезным авторитетом в разных интересных кругах. Не то г-н Коляк надоумил бывшего чекиста пойти в команду к кандидату в губернаторы, не то вообще познакомил г-на Олейника с кем-то из штабистов г-на Яковлева – короче говоря, г-н Олейник обнаружился в предвыборном штабе и занялся обеспечением личной безопасности претендента на высокий пост.

По одной из неофициальных версий, новому патрону г-н Олейник угодил, доложив о раскрытии якобы готовившегося на него покушения. Самого покушения, правда, не было, но слухи о его подготовке накануне выборов губернатора наделали в городе немало шума – о своей непричастности к несуществующему «заговору» сразу же поспешила широковещательно заявить супруга тогдашнего мэра Людмила Нарусова. Причиной же для паники тогда послужили сильно искаженные слухи о действительно имевшем место изъятии двух радиоуправляемых мин и оружия на Ново-Волковском кладбище в промежутке между первым и вторым турами губернаторских выборов. Оружие к выборам никакого отношения не имело, но г-н Олейник сумел представить дело так, будто бы мины должны были взорваться как раз под машинами г-на Яковлева.

Говорят, что г-н Яковлев был всерьез напуган информацией о заговоре, а заслугу г-на Олейника в его раскрытии посчитал достаточной для того, чтобы рассчитаться со спасителем креслом в городском правительстве. Впрочем, некоторые источники утверждают, что мотивы, двигавшие новоиспеченным губернатором при назначении в свой кабинет человека с сомнительным прошлым, были куда серьезнее, и в качестве версии указывают на возможное давление представителей тех самых кругов, в которых пользуется своим авторитетом г-н Коляк.

После того как назначение г-на Олейника в состав городского правительства стало свершившимся фактом, информация о некоторых эпизодах его биографии поступила и в Генеральную прокуратуру России, и в МВД. Никакой реакции из уважаемых ведомств не последовало. Сам г-н Олейник, приступая к многотрудной работе по координации деятельности стражей порядка, объявил, что намерен в своей деятельности «сосредоточиться на проблемах более эффективного сотрудничества всех правоохранительных органов Петербурга». «Ведь их разобщенность, когда на большом правовом поле каждый копает только свою грядку, не на пользу делу», – считает бывший коммерсант.

Блеск и нищета прокуратуры

Питерские стражи закона справили новоселье за 5 855 435 долларов.

Каждый руководитель, серьезно относящийся к своему бизнесу, понимает, сколь важна деловая обстановка на рабочем месте. Интересно, как допрашивается за столом «Метрополь» за 4 тысячи 926 долларов и 66 центов"? Какие мысли приходят в голову за стулом для письменного стола «Про» по 776 долларов? Наконец, что предпочитает прокурор Петербурга Владимир Еременко: стул «Аксис» за 1184 доллара, или кресло «Жозефина» за 1150? А может быть, он – аскет – довольствуется табуреткой всего за 525 баксов?

«Аксис», «Жозефина» и прочие табуретки, согласно контракту, должны были меблировать новое здание петербургской прокуратуры и, как следует из документов, были доставлены в вышеупомянутое здание.

Стражи закона справили новоселье в начале 1996 года в только что отреставрированном доме N9 на Исаакиевской площади, известном знатокам города как «дом Мятлевых». На память турецкие строители, проводившие капитальный ремонт и реставрацию здания, подарили стражам закона аляповатую вазу, красующуюся в пустынном холле второго этажа.

Благодарность «гастарбайтеров» можно понять – работа по благоустройству казенного дома стала золотым дном и для строителей, и, видимо, для отдельных представителей заказчика, коим выступила Генеральная прокуратура России. Щедрость генпрокуратуры, решившей облагородить одно из подведомственных учреждений, просто не знала границ.

Дом на Исаакиевской отошел к прокуратуре города по распоряжению мэра Анатолия Собчака. Здание, конечно, требовало ремонта, и тут как тут очень кстати подвернулась крупная турецкая строительная фирма «АТА», любезно согласившаяся выполнить необходимые работы.

10 января 1995 года Генеральная прокуратура Российской Федерации в лице начальника Финансово-хозяйственного управления Назира Хапсирокова, «действующего на основании Закона о прокуратуре», и «АТА INSAAT SANAYI V TICAR T LTD» (Стамбул) заключили контракт о реставрации особняка, доставшегося петербургской прокуратуре. Сумма договора составила 2,44 миллиона долларов без учета налога на добавленную стоимость. Два миллиона из них должны были быть переведены на банковский счет подрядчика в качестве авансового платежа после заключения соглашения. В контракте указан и банковский счет «АТА» в Швейцарии: BANQU INDOSU Z G N VA N502340.

К слову, появление цифры в 2,44 миллиона – точной стоимости объема запланированных работ – было, мягко говоря, не слишком оправдано, ведь на момент заключения договора ни проекта, ни сметы на реконструкцию еще не существовало.

Позже, «в связи с увеличением заказчиком объема работ», появилось дополнительное соглашение, стоившее еще 2 855 435 долларов США, включая налоги. В результате общая цена контракта увеличилась до 5 855435 долларов с учетом НДС и спецналога. 1 036 147 долларов должны были вернуться в бюджет в виде налогов, но не вернулись. Вся сумма упала на счет «АТА» в Женевском банке. При этом вряд ли стоит упоминать о таких мелочах, как нарушение валютного законодательства, допущенное самой генпрокуратурой…

Мы располагаем копиями нескольких заявлений в акционерный коммерческий банк «Московский национальный банк» о переводе денег со счета Генеральной прокуратуры в Швейцарию при посредничестве «Bankers Trust Company» (Нью-Йорк). Заявления на перевод под номерами 7, 8, 14, 17 датированы сентябрем-декабрем 1995 года и подписаны гном Хапсироковым. Только по этим четырем документам в Швейцарию ушли около 2640 тысяч долларов.

Деньги в чужом кармане считать как-то неловко, и, конечно, прокуратура вольна распоряжаться своими средствами, пускай даже бюджетными. В конце концов, если Назир Хапсироков полагает, что седалищам его подопечных крайне необходимы стулья за 400 долларов, то почему бы и нет? Другое дело, что, похоже, общая стоимость фактически выполненных на Исаакиевской работ, стройматериалов, мебели и оборудования оказалась значительно ниже тех почти 6 миллионов долларов, что ушли за рубеж.

Например, как следует из перечня работ, выполненных фирмой «АТА», стоимость устройства гидроизоляции составила 385 786 долларов. На самом деле гидроизоляцию в ремонтируемом доме сделала петербургская фирма «Гидрокор» всего за 154 996 долларов. Аналогичная история произошла с работами по фасаду, которые на бумаге обошлись «АТА» в 174 140 долларов, а в реальности были осуществлены другой российской фирмой и почти на треть дешевле.

Общими усилиями турецких строителей и ответственных лиц прокуратуры удалось существенно сэкономить не только на строительных работах, но и на материалах. Вместо дорогих импортных, предусмотренных проектом, использовали преимущественно отечественные. Кроме того, поставщиками некоторых якобы приобретенных материалов были попросту несуществующей фирмы, а документы на покупку оформлялись уже задним числом.

Следует предположить, что общая сумма затрат была элементарно подогнана к искомым 5,855 миллионам. Это крамольное предположение, в принципе, было бы легко проверить, сделав контрольные обмеры казенного дома, экспертизу стройматериалов и инвентаризацию завезенной мебели и оборудования.

Кстати о мебели, с которой мы начинали этот рассказ. Неудобно ходить по прокурорским кабинетам и спрашивать уважаемых людей, как называются стулья, на которых они сидят. Но именно меблировка и оборудование апартаментов горпрокуратуры должны наиболее ярко характеризовать блеск и нищету наших правоохранительных органов. Судя по перечню оборудования, завезенного в особняк, люди, порой месяцами не получающие сравнительно небольшую зарплату, заседают за шикарными столами в роскошных креслах с чарующими названиями.

Случайно, либо по воле Божьей, оказавшись в доме на Исаакиевской, первым делом взгляните под ноги. Вы рискуете испачкать коврик для чистки обуви из комплекта за 3616 долларов 92 цента. В туалете обратите внимание на мусорные ведра по 179 690 долларов, щетки для унитазов за 142 и коробки для мыла за 181 доллар.

Еще можно понять, зачем прокуратуре велотренажер: начальство заботится о своих сотрудниках. Но что жарят на мангале за 2,5 тысячи долларов, какие цветы растут в латунном горшке за 750, из чего, наконец, сделано ограждение для батареи по цене 41 804 доллара за штуку?

По контракту, «АТА» поставила мебель и оборудование на сумму более 668 тысяч долларов.

Реально, по данным бухгалтерии и прокуратуры, стоимость завезенного инвентаря составила около 298 тысяч долларов. Несложно догадаться, что разница была компенсирована путем завышения цен на полученные товары. Впрочем, и это еще не все. В действительности мебель поступала частично как уставной фонд представительства «АТА», освобожденный от таможенных сборов, а частично как оборудование строящейся гостиницы «Интеротель Петроград», также освобожденное от налогообложения на таможне. К слову, к последней стройке имеют непосредственное отношение некоторые отцы города.

Примечательно, что на момент начала своей деятельности в Петербурге «АТА» не имела ни расчетного счета, ни лицензии на право производства строительных работ, ни даже юридического лица в России, и, следовательно, в соответствии с российскими законами не могла вести здесь какую-либо деятельность. Позже у фирмы появился юридический адрес, значившийся в налоговой инспекции… как дом N9 по Исаакиевской площади.

Во время кампании по выборам губернатора Петербурга, «АТА» уже оказывалась в центре скандала. Мэр города Анатолий Собчак тогда утверждал, что именно с этой фирмой тесно связан бизнес супруги его конкурента Владимира Яковлева, ставшего вскоре губернатором города.

Информация о махинациях в связи с ремонтом здания петербургской прокуратуры недавно стала известна в Москве. Согласитесь, генпрокуратуре, по сути, следовало бы возбудить дело против самой себя. Но так, конечно, не бывает. Генеральная прокуратура завела дела по ст. 162 ч.2 УК РФ (сокрытие налогов) в отношении «АТА» и передала материалы прокуратуре Ленинградской области. Несложно представить, в какую пикантную ситуацию попал следователь, которому досталось это дело: для проведения расследования не мешало бы вызвать на допрос заместителя Генерального прокурора г-на Хапсирокова. Вопрос на сообразительность: пойдет ли следователь на столь решительный шаг?

ГЛАВА 4. Из жизни звезд

Самый скандальный спектакль Мариинки

«Театр – это клубок целующихся змей». (Эту фразу молва приписывает одному из бывших директоров Государственного академического театра оперы и балета им. С.М.Кирова. Он-то знал, о чем говорил!)

«Откровенности вы тут ни от кого не дождетесь – все боятся, что не возьмут на зарубежные гастроли. А я тоже хочу ездить». (Один из нынешних работников театра.)

Пришла беда – отворяй ворота.

Национальную гордость России и одну из визитных карточек Петербурга – Мариинский театр – преследуют неудачи. Вслед за скандалом вокруг сенсационной эпопеи со взятками в Храме культуры, последовала новая напасть.

По некоторым сведениям, контрольные органы, проводившие проверку финансово-хозяйственной деятельности театра, предъявили Мариинке штрафные санкции на сумму в 3 миллиарда рублей. Очень солидные штрафы предъявлены и конкретным персонам. Театр, и без того переживающий не лучшие времена, фактически оказался на грани банкротства.

Уголовное дело по фактам получения взяток в Мариинском, возбужденное 29 сентября 1995 года, тихо скончалось, став, тем не менее, самой зрелищной театральной постановкой последних сезонов.

Театральная общественность, изрядно истосковавшаяся по высокому искусству, и просто обыватели несколько месяцев кряду следили за развитием событий, судача на тему: «Брали – не брали, а если брали, то сколько?»

Самый кассовый (во всех смыслах) спектакль Мариинки не принес лавров никому из его участников, стоив кресла бывшему директору театра Анатолию Малькову. Обвинения во взяточничестве переквалифицировали на обвинение в злоупотреблении служебным положением, а само дело 14 июня 1996 года закрыли в связи с увольнением директора «по собственному желанию». Помимо Малькова, который, по большому счету, отделался легким испугом, в этой истории есть, как минимум, еще один пострадавший – опер УБЭП, участвовавший в расследовании злоупотреблений в театре, Сергей Кувакин, уволенный из органов внутренних дел.

Кроме того, прокуратура обвинила сотрудников УБЭП, вынесших сор из Мариинского театра, в «нарушении закона при производстве первоначальных следственных действий, которые привели к тому, что добытые ими доказательства признаны недопустимыми». «Попытки восстановить доказательную основу дела, предпринятые прокуратурой, не увенчались успехом», – сокрушался заместитель прокурора города Борис Доля, представивший доклад, посвященный окончанию «театрального дела».

В УБЭП, в свою очередь, считают, что прокуратура сделала все, чтобы замять скандал. Начальник УБЭП Николай Данилов в частной беседе признался, что не считает историю законченной, выражая общую неудовлетворенность ситуацией. Ощущение незавершенности и недосказанности осталось и у многих сторонних наблюдателей.

Конфуз

29 сентября 1995 года стало черным днем для Мариинки. В этот день оперативниками в своем кабинете был задержан директор театра Анатолий Мальков, только что получивший 10 тысяч долларов от канадского импресарио, организовывавшего зарубежные гастроли прославленной труппы. В тот же день в УБЭП ГУВД было возбуждено уголовное дело по факту получения взятки гном Мальковым. Одного этого было бы уже достаточно, чтобы разразился страшный скандал. Днем позже в изолятор временного содержания был доставлен главный балетмейстер театра Олег Виноградов. Мэтр, которому также предъявили свидетельства получения денег от импресарио, написал явку с повинной.

Конечно же, операция по задержанию Малькова не была случайным экспромтом. На протяжении нескольких предшествующих месяцев сотрудники УБЭП вели сбор оперативных материалов по «театральному делу». На захвате одного из фигурантов с поличным во время получения взятки настоял заместитель прокурора города Евгений Шарыгин, которого за несколько дней до кульминации познакомили с материалами.

Случай не заставил себя ждать. В конце сентября в Петербург для заключения очередного контракта с театром прибыл импресарио Джон Криптон, еще в январе поведавший сотрудникам УБЭП о постоянном вымогательстве у него денег руководством Мариинки за сотрудничество. 28 сентября Криптон сообщил оперативникам, что накануне встречался с Мальковым, велевшим передать ему 10 тысяч долларов за предыдущие гастроли. Он не собирался отказываться от этого платежа, так как был заинтересован в подписании нового контракта. Операцию решили провести 29-го. Сыщики предложили Криптону пометить купюры, предназначенные для передачи Малькову. Канадец предоставил сотрудникам УБЭП 10 тысяч долларов стодолларовыми купюрами, которые были обработаны спецсоставом и возвращены импресарио. Кроме того, Криптона снабдили диктофоном для записи разговора с Мальковым.

Предполагалось, что, войдя в кабинет директора, Джон передаст конверт с деньгами, подпишет контракт, ради которого приехал, и запишет разговор на пленку. В случае, если сделка состоялась, выходящий из кабинета импресарио должен был подать условный сигнал находившимся поблизости оперативникам.

Вроде бы ничего хитрого. Однако на месте случилась небольшая неувязка, оказавшаяся впоследствии роковой. Около 13 часов Криптон вошел в кабинет директора. Мальков деньги взял, но контракт подписывать не торопился, заявив, что его необходимо согласовать с Виноградовым. Так как деньги были переданы, Джон вышел из кабинета и подал условный сигнал.

К Малькову тут же проследовали сотрудники УБЭП с понятыми. Отпираться было бессмысленно, и директор, на руках которого обнаружили следы спецсостава, тут же выдал полученную сумму, пояснив, правда, что 10 тысяч долларов являются премией за содействие в проведении гастролей. (В чем выражалось это содействие – выяснить позже так и не удалось.)

Конфуз с нестыковкой при передаче денег сразу же дал основания предполагать, что Мальков так и не предстанет перед судом. Для такого предположения были и другие основания. Скандал подобного рода – не банальная криминальная история, это уже большая политика. А в большой политике любые законы действуют с оговоркой. Как известно, «все звери равны, но одни равнее других».

Мы вряд ли когда-либо узнаем имена высоких покровителей оскандалившихся театральных деятелей, хотя не приходится сомневаться, что такие покровители существовали. На это намекали и многие собеседники, с которыми мы разговаривали о ситуации в Мариинском.

Есть данные, что за несколько дней до решающих событий был записан телефонный разговор Виноградова с неким собеседником. Балетмейстер жаловался на происки УБЭП в театре, а собеседник, спросив, кто у них начальник, сказал, что «решит все вопросы». Судя по всему, вопросы действительно решились. Правда, руководство УБЭП отрицает информацию о давлении на оперативников после задержания руководителей театра.

Нет дыма без огня

Свидетельства Криптона были не единственным компроматом в багаже оперативников. Сведения о финансовых злоупотреблениях в Мариинском театре поступали в органы МВД еще с конца восьмидесятых. В 1990-м сотрудники ОБХСС пытались задержать одного из работников театра за получение взятки, но операция сорвалась из-за утечки информации. Посвященные в таинства театральной жизни также давно говорили об установившейся практике поборов руководства театра с артистов, выезжающих на гастроли.

В апреле 1995 года в компетентные органы поступило письмо бывшего солиста балета Бланкова, поведавшего о неблагополучной обстановке, сложившейся в театре. По словам автора, «моральнопсихологическое состояние коллектива подавлено. Самоубийства становятся обычным делом… За границу уезжают десятки людей… Есть мнение, чте главный балетмейстер театра О.М.Виноградов каким-то образом этому способствует, – указал Бланков. – Виноградов терроризирует людей… Несколько раз артисты подавали заявления на него в прокуратуру города, но бывшие партийные власти эти дела прикрывали».

Следует заметить, что эпистолярное творчество Бланкова нельзя считать объективным, потому что танцор был изгнан из театра Виноградовым.

Есть и еще один нюанс, который нельзя не учитывать. Театр, как и любой творческий коллектив, являет наглядное воплощение принципа единства и борьбы противоположностей. В нашем случае балет соперничает с оперой и оркестром, солисты – с труппой и руководителями, руководители – между собой. По слухам, это противостояние подчас принимало откровенно криминальный характер, и отчасти именно «благодаря» этой борьбе ситуация в Мариинке стала достоянием гласности. Некоторые наблюдатели уверены, что сотрудники УБЭП встали на сторону одной из враждующих группировок. Сами сыщики это предположение категорически отвергают.

Видимо, были и другие обстоятельства, заставившие оперативников пристальнее присмотреться к тому, что происходит в театре. Откровения Криптона стали, казалось бы, недостающим звеном, позволяющим свести разрозненные факты воедино и наказать порок.

Главный свидетель – лишний свидетель

Владелец фирмы «Great World Artists» Джон Криптон начал сотрудничество с театром еще десять лет назад. Трудно сказать, что все-таки побудило его обратиться к российским правоохранительным органам. Очевидно, поставленный в достаточно жесткие рамки своими партнерами из числа руководства театра, импресарио надеялся на изменение обстоятельств после предания огласке неблаговидного поведения своих контрагентов, но не учел российской специфики. По крайней мере, на допросах Криптон признал, что рассчитывал на приход к руководству театра других людей, с которыми ему было бы легче договориться.

Криптон рассказал сотрудникам УБЭП, что порядка 90 процентов доходов от сотрудничества с труппой «Киров-балета» должен отдавать руководителям театра – в противном случае он остался бы без контрактов. Такие условия, сообщил Джон, ему несколько лет назад поставил Виноградов. Большую часть прибыли импресарио отдавал наличными или переводил на указанные счета. За каждый сыгранный на гастролях спектакль, по словам Криптона, он вручал по 200 и 100 долларов наличными Малькову и его заместителю Танько, и по 200 долларов получал еще один всемирно известный мэтр. Всего в течение 1990-1995 годов разными способами им было выплачено «кировцам» около 5 миллионов долларов.

Сыщики предполагают, что получение «гастрольных» денег руководством театра – лишь часть общей схемы хищения, которая выглядела следующим образом. Наличные деньги по контрактам, полученные за рубежом, нелегально ввозились в Россию и размещались на депозитных счетах в банках. Затем с этих счетов выплачивались гонорары сотрудникам театра, а деньги, полагающиеся по последующим контрактам, переводились прямиком на личные счета руководства в банках Западной Европы. Причем Мальков в этой схеме был не самым главным лидером.

Однако на первом допросе, последовавшем после задержания Малькова при получении очередных 10 тысяч долларов, Джон Криптон заявил, что деньги у него не вымогали, он вынужден был их выплачивать.

Прокол оперативников при задержании директора театра и сомнительные показания импресарио не позволили уличить во взятках кого-либо из упоминавшихся деятелей.

К тому же Мальков и Виноградов, оправившись от первого шока, смогли выбрать правильную линию защиты.

Линия защиты

Действия прокуратуры, на которую свалилась столь щекотливая история, с самого начала выглядели несколько странно. Как правило, любое громкое дело сразу попадает в производство прокуратуры города. В нашем случае ни городская, ни районная прокуратура не спешили проявить интереса к «театральному роману». Затем прокуратура СанктПетербурга направила дело в Адмиралтейский район, где вести следствие поручили заместителю прокурора района Татьяне Москаленко. К этому времени уже истек трехдневный срок содержания под стражей без предъявления обвинения Малькова и Виноградова, оказавшихся на свободе даже без подписки о невыезде.

«Я действительно допустил ошибку в отношениях с одним из иностранных импресарио. Но ни я, ни мой адвокат не можем квалифицировать эти деяния как взятку», – прокомментировал ситуацию Мальков. «Признаю, что получение денег было моей ошибкой… Премия была выплачена мне за качественное проведение гастролей за рубежом», – добавил он уже в другом интервью.

18 октября Мальков уволился «по собственному».

Виноградов от комментариев воздержался. Однако известно, что он признался в неоднократном получении денег от Криптона. Сотрудниками УБЭП были изъяты принадлежащие балетмейстеру 142 тысячи долларов наличными и три банковских чека на сумму 938872 доллара. (Позже изъятие этих чеков «без надлежащего поручения» прокуратура использовала в качестве доказательства незаконных действий сыщиков.) 2 ноября собрание балетной труппы выразило недоверие своему руководителю. Он также подал заявление об уходе, но несколько дней спустя отозвал его и остался в театре.

Обратимся еще раз к уже упоминавшемуся докладу заместителя прокурора города Бориса Доли: "Факт получения Мальковым 10 тысяч долларов от Криптона был достоверно установлен материалами дела. (Отрицать этот прискорбный эпизод действительно невозможно даже при очень большом желании.

– авт.) Вместе с тем, по делу не установлено, за выполнение или невыполнение каких конкретно действий Мальков получал от Криптона эти деньги". Доля отмечает, что подписание контрактов не было связано с получением денег Мальковым, и аргументирует это утверждение тем, что «за последние десять лет Криптон был фактически единственным импресарио, работавшим с балетной труппой». Общий вывод, сделанный следствием – канадец платил деньги «на всякий случай», за благоприятное отношение. А раз так, то в действиях Малькова нет состава преступления, квалифицируемого ст. 170 ч.З УК РФ – «получение взятки».

Следствие сочло возможным переквалифицировать дело на злоупотребление служебным положением (возможные меры ответственности – штраф, увольнение, исправительные работы), поскольку, «получая незаконное денежное вознаграждение, тем более от иностранного гражданина (?!), Мальков причинил существенный моральный вред репутации Мариинского театра и, в конечном счете, государства».

Бывшего директора к уголовной ответственности решили не привлекать, учитывая положительные характеристики и проч. Виноградов и другие фигуранты под статью о злоупотреблениях не подпадали вовсе, так как не являются должностными лицами.

Сыщики пытались взять реванш, но проиграли

Финансовой стороной деятельности театра заинтересовалось КРУ Минфина. В частности, проверка установила, что по контракту с дочерней фирмой корпорации «Philips» были сделаны около 40 записей оперных постановок Мариинки. Ни текстов договоров, ни их местонахождения, ни причитавшихся по ним денег, как уже догадался читатель, обнаружить не удалось. Данные проверки КРУ поступили в УБЭП, и исследованием вопроса занялся один из оперативников Сергей Кувакин.

Выяснилось, что финансовой стороной этого предприятия занимался помощник главного дирижера Вячеслав Лупачев, который перевозил наличные суммы и выплачивал гонорары участникам записей. Во время обыска у Лупачева были изъяты расписки в получении денег – на 700 тысяч долларов.

На следующий день после допроса Лупачева руководство УБЭП официально запретило оперативникам продолжать работу по Мариинскому театру. По словам Кувакина, в день допроса в Мариинском театре состоялась встреча руководства УБЭП, заместителя начальника главного управления по борьбе с экономической преступностью МВД Щербакова и главного дирижера Валерия Гергиева, после которой исполнительный директор Мариинки Юрий Шварцкопф объявил служителям муз, что уголовное дело в отношении руководителей театра будет прекращено, а не в меру ретивые сотрудники УБЭП нейтрализованы.

Вскоре Кувакину пришлось оставить место своей службы. По официальной информации, он хватил лишку в кафе, устроил пьяную драку, потерял пистолет, а таким людям – не место в органах.

Сам бывший опер несколько иначе трактует обстоятельства своего увольнения. Пятого марта один из коллег сообщил ему, что руководство УБЭП не заинтересовано в продолжении «Мариинского дела», и предложил перейти на службу в РУОП. Вечером того же дня другой коллега предложил Кувакину посидеть в кафе. В заведении «Наири» на углу улиц Чернышевского и Фурштадтской сослуживец стал приставать к посетителям, а когда страсти накалились – убежал, якобы за милицией. Тем временем разъяренные завсегдатаи кафе избили Кувакина и отобрали у него табельное оружие. Вернувшийся коллега отвел опера в 78-е отделение милиции, где пострадавший написал заявление об избиении и утрате оружия. На следующий день группа сотрудников УБЭП «навела порядок» в «Наири» и нашла пистолет под соседним ларьком. А 8 марта был издан приказ об увольнении Кувакина.

Что касается дела о записях, то, по нашим данным, обнаруженные у Лупачева расписки представляют далеко не всю сумму, полагавшуюся по контрактам. Но «не вам тем вопросом заниматься», – шепотом сказали нам в театре.

Поначалу больше других из-за скандала вокруг театра едва не пострадал сам Криптон. В начале февраля 1996 года директор Мариинки Шварцкопф отказался подписывать контракт с Криптоном, потому что «импресарио опозорил имя театра». Правда, директор оставил себе лазейку, заявив, что контракт с канадцем может быть подписан, если будет составлен не на его имя. Не долго думая, Джон подготовил договор на имя своей супруги. По контрактам с «женой Криптона» театр, в частности, уже ездит на зарубежные гастроли.

В остальном, помимо не вызвавшего особого сожаления у сослуживцев бесславного конца карьеры экс-директора, в величественном дворце на Театральной площади существенных перемен не произошло.

Телевизионные помехи

Смешные истории

В конце 1980-х и начале 1990-х годов Петербургское государственное телевидение переживало не лучшие времена. Как и во всякой другой бюджетной госструктуре, здесь хронически не хватало денег – на новое оборудование, на модернизацию, на сносную зарплату не только техническим служащим, но даже и признанным корифеям эфира. Всякая редакция пыталась решать свои проблемы на свой лад – то заказными репортажами, то работой для иностранных телекомпаний. Греха в том, что госсобственность превращали в частную лавочку, никто не усматривал: тогда всякий приватизировал все, что мог.

Руководство сквозь пальцы смотрело на коммерческие инициативы своих подчиненных. До них ли было, если руководители хронически менялись, да и само телевидение находилось в беспрерывном процессе переименований, распочкований и переформирований.

Например, сразу после августовского путча на пост председателя телекомпании заступил Виктор Югин – депутат российского парламента, бывший главный редактор газеты «Смена». Продержался на этой должности чуть больше года. Говорят, что роковую роль в его карьере телевизионного босса сыграло некое распоряжение о работе компании, принятое правительством в марте 1992 года. Вернее, не одно, а целых два распоряжения, подписанных почему-то в один день. Как не трудно догадаться, одно из них было то ли ошибочным, то ли подложным. Но по одному распоряжению телекомпания «Петербург» на весь 1992 год освобождалась только от обязательной продажи части валютной выручки, а по другому – от уплаты всех видов налогов, сборов, пошлин и отчислений в бюджет, в том числе в иностранной валюте. Опять же не трудно представить, каким именно распоряжением предпочитало оперировать руководство компании. На его беду, вскоре подлог был обнаружен, и Виктору Югину, как говорят, пришлось выдержать процедуру нелегких объяснений с интересующимися лицами. Так что к концу 1992 года главой телепредприятия стала Белла Алексеевна Куркова, тоже депутат российского парламента. Новая руководительница имела более солидный опыт управления сложным коллективом журналистов, операторов, технических сотрудников. На телевидении она, в отличие от Виктора Югина, была своим человеком.

По поводу предприимчивости и хлопотливости Беллы, как звали ее все между собой – вечно она умудрялась где-нибудь что-нибудь да раздобыть для своих коллег-подчиненкых, – на телевидении рассказывали истории, не лишенные теплоты и сочувствия. Ей, бедняге, и в самом деле приходилось выбивать с боем всякую мелочь для своего родного коллектива.

Рассказывали, например, такую смешную историю под названием «Как наша Белла перехитрила КГБ».

Белла Алексеевна Куркова на переломе девяностых годов была фигурой, влиятельной не только в городских масштабах. Ее, без преувеличения, знала вся страна. Благодаря славному «Пятому колесу» – вначале просто интеллектуальной отдушине настроенных на перемены граждан, а затем и мощному орудию борьбы с привилегиями партбоссов, с дурью высокопоставленных чиновников и так далее, и тому подобное. «Пятое колесо» было не лишним для паровозика, вывозившего страну из застоя.

Белла Алексеевна умела заводить народ. Ее ценили политики новой волны. Без преувеличения, она была крестной матерью не только для Анатолия Александровича Собчака. Она была в той команде, что вывела в люди и Бориса Николаевича Ельцина. Белла Куркова, Михаил Полторанин, Егор Яковлев – все это имена из одной обоймы. Именно они повели информационную битву за то, чтобы Ельцин стал Президентом России. Когда это свершилось, Полторанин и Яковлев вошли в политический истеблишмент первого призыва. Куркова в Москву не перебралась, но от этого не перестала быть фигурой, вхожей к Президенту.

Так вот, Белла Алексеевна была дамой, влиятельной во всех отношениях, еще и на закате СССР. Подходит она как-то к председателю союзного КГБ Бакатину (а «Пятое колесо» тогда основательно «наезжало» на госбезопасность за ее грехи с преследованием инакомыслящих, за энкавэдэшное прошлое) и говорит:

– Надо бы делиться…

– Чем?

– Да телевизионной техникой.

– А что, у нас она есть?

(Бакатин был на посту шефа КГБ недолго и во все дела вникнуть не успел. Поэтому он совершил массу опрометчивых и поспешных поступков: например, сдал американцам весь комплекс прослушивающей аппаратуры, установленной в здании нового посольства США в Москве. Зубры госбезопасности потом зубами скрежетали, столько труда пошло насмарку ради добрых отношений. Видимо, Бакатин рассчитывал на ответный жест доброй воли со стороны ЦРУ. В общем, наивный был человек.)

– Техника у вас есть, целых три комплекта, – проинформировала шефа КГБ Белла Алексеевна, имея в виду то, что имелось на Литейном, 4.

– Ладно, – ответил Бакатин. – Три не отдам, а один забирайте.

Скандал разгорелся страшный, рассказывала потом сама Белла Алексеевна. Выяснилось, что комплект этот был единственным. Чекисты надумали жаловаться самому Президенту. Тот жалобы выслушал и говорит: «Что к ней в руки попало, считай, пропало. Лучше не связываться, все равно ничего не полните». Так ни с чем и ушли.

И еще одна смешная история о том, как питерское телевидение боролось за выживаемость и процветание. Как-то в 1992-м, еще при Викторе Югине, сидели его руководители и думали, где бы наскрести денег, чтобы залатать хоть какие-то прорехи.

– Идея! – осенило кого-то из них. – Будем продавать свою интеллектуальную собственность.

– А она у нас есть?

– Найдем.

Искали-искали и нашли: график выхода передач в эфир, известный народу как «программа передач». Решили впредь не отдавать его местным газетам бесплатно, а продавать. В газеты был разослан меморандум со словами о том, что «программа передач -это плод усилий больших творческих коллективов, который тоже имеет свою цену».

История получилась и в самом деле смешная. Потому что при всей приверженности корпоративной этике, газеты получили возможность вдоволь поязвить: коллеги, а нет ли у вас иных, более ценных плодов усилий? Передач там разных интересных, профессионально сделанных новостей? (А этого на телевидении как раз и не было, потому как его сотрудники были озадачены отнюдь не творческими вопросами.)

В общем, один из первых коммерческих опытов вышел блином-комом. Для адаптации в новой экономической реальности требовалось время. Руководителям телевидения еще предстояло пройти сложный путь от привычных экспроприаций к крепко поставленному бизнесу. Все тогда были новичками в рыночной стихии. И желание избежать ее, добиться благ для телевидения, благ для себя старым советским способом – через связи, льготы и прочие привычные каналы – было вполне объяснимым. Тем более, что эксклюзивное положение Беллы Алексеевны, вернувшейся из высших сфер на родное Чапыгина, 6, ее высокая котировка в эшелонах как центральной, так и местной власти открывали неплохие возможности.

Первый соблазн

Пусть кинет в нее камень тот, кто безгрешен. Первым соблазном для Беллы Алексеевны Курковой стала ее дружба с Анатолием Александровичем Собчаком, к тому времени уже мэром и полновластным хозяином города.

Так уж получилось, что очень быстро полномочия Анатолия Александровича распространились на сферы более широкие, чем это было бы необходимо в правовом обществе. От старых хозяев Смольного к нему автоматически перешло право единоличного распоряжения самым ценным – квартирами. Этим идолом и проклятьем, светлой и несбыточной мечтой миллионов горожан. У мэра был не такой уж маленький резервный фонд квартир, которые он по собственному усмотрению мог выделять (а потом уже и продавать по очень смешным ценам) выдающимся деятелям науки, культуры и спорта.

Белла Алексеевна жила вместе с мужем, тоже журналистом, в довольно приличной двухкомнатной квартире недалеко от «Электросилы». Ни на какой городской очереди на улучшение жилищных условий они не стояли: количество метров на одного человека было более чем достаточным, в Петербурге в подобных «двушках» обычно умудряются жить даже по три поколения одной семьи. Однако вопрос о том, чтобы перебраться в просторные апартаменты в каком-нибудь престижном районе города, конечно же, стоял и перед этой немолодой парой. Но, увы, даже сложенных вместе гонораров журналиста и солидного оклада руководительницы телекомпании не могло хватить для того, чтобы разрешить проклятый квартирный вопрос.

Где было взять Белле Алексеевне немалую сумму на покупку нового жилья? Белле Алексеевне не пришлось долго мучиться этой неразрешимой для рядового горожанина проблемой. Новую квартиру в самом центре города ей устроил лично Анатолий Александрович Собчак, с которым они еще не так давно рука об руку ходили в наступление на привилегии бессовестного партаппарата. Основанием для предоставления жилья на Невском проспекте стало социальное неблагополучие той части города, в которой обиталась Белла Алексеевна: столпу городской демократии не подобало жить в доме, квартиры которого были напичканы полубезработными рабочими и пенсионерами-блокадниками. Теперь ее соседом стал новый демократический руководитель госбезопасности города Сергей Степашин, также получивший квартиру в этом привилегированном доме.

На этом борьба с привилегиями, которой в годы перестройки так славилось питерское телевидение, поутихла. С экрана практически исчезли репортажи и сюжеты о злоупотреблениях городских властей. Лояльность тележурналистов была куплена квартирой для госпожи Курковой.

Позднее этот полезный опыт приручения журналистов был перенесен мэром города и на другие средства массовой информации Петербурга. В неоплатном долгу перед Анатолием Александровичем оказались руководительницы сразу двух городских газет – «Невского времени» и «Часа Пик».

Дела семейные

Надо сказать, что в те времена все скандалы вокруг имени госпожи Курковой были лишь сопровождением другого большого скандала – вокруг самого Анатолия Александровича Собчака. Петербургские депутаты Государственной Думы довольно безуспешно пытались прекратить те злоупотребления, которые в больших количествах числились за Смольным. Не суть важно, что инициаторами депутатских расследований подчас становились довольно одиозные фигуры – вроде Невзорова и Марычева. В конце концов все собранные ими компрометирующие мэра и его окружение материалы «имели быть место»…

В марте 1994 года группа петербургских депутатов Госдумы передала в прокуратуру города документы, свидетельствующие, по мнению депутатов, о финансовых злоупотреблениях председателя гостелерадиокомитета «Петербург – 5 канал» Б.А.Курковой.

Из этих документов следовало, что 24 февраля «5 канал» в лице его председателя и акционерное общество «Коммерческий центр ТВ и Радио СанктПетербурга» в лице его генерального директора Виктора Михайлова заключили на год договор о совместной рекламной деятельности. По этому договору «5 канал» каждый месяц отдает 120 минут своего телеэфира г-ну Михайлову, а точнее, рекламной продукции его фирмы. При этом «5 канал» заключает данный договор почему-то с явным убытком для себя – партнеру предоставляется скидка в 35 процентов.

Ключ к этому «почему-то» лежит еще в одном событии, произошедшем за неделю до подписания договора между Курковой и Михайловым. 16 февраля «Коммерческий центр» заключает договор с неким товариществом под названием «Невский глашатай», по которому он берет на себя обязательства по спонсорству газеты с одноименным названием. «Коммерческий центр» добровольно соглашается оказывать «Невскому глашатаю» ежемесячную безвозмездную финансовую помощь в размере 12,5 миллиона рублей. Общая сумма договора составила 150 миллионов рублей.

И не было бы в этой истории о доброй помощи неведомой газете ничего примечательного, если бы не одно обстоятельство. От имени «Невского глашатая» договор подписывает директор товарищества Вадим Михайлович Тареев, а Вадим Михайлович является супругом Беллы Алексеевны…

В разгар скандала, связанного с оглаской этой пикантной истории, сам «взяткодатель» Михайлов находится в Великобритании. Оттуда он присылает видеокассету с посланием, адресованным депутатам Госдумы. Он утверждает, что на спонсорство «Невскому глашатаю» его подвиг первый заместитель Курковой Евгений Никольский, что сам он вначале и не ведал о том, что Тареев является супругом госпожи председательницы. Узнав, не смог отказаться от соблазнительного предложения: после передачи денег Тарееву «все дело о рекламном договоре было решено за неделю после четырехмесячной проволочки и отказов, была открыта зеленая улица для первого миллиардного заказа, как только я согласился на условия о спонсорстве газеты», – поведал депутатам Михайлов.

12 миллионов рублей Вадим Михайлович Тареев получил наличными – из рук в руки от одного молодого человека по имени Михаил Сыроежин. От этого имени до сих пор вздрагивают на телевидении, но к истории Сыроежина мы подойдем позднее.

Занятный треугольник «Куркова-Михайлов-Тареев» вызвал, конечно же, немалый интерес прессы, далекий от обывательского. Петербургское телевидение, напомним, как было, так и оставалось организацией государственной, существующей на деньги налогоплательщиков. И совсем не лишним было спросить о том, в общественных или личных интересах распоряжается руководство компании и государственным имуществом, и бюджетными деньгами.

Одновременно Белле Алексеевне были заданы и другие неприятные для нее вопросы. Например, о совместительстве. Будучи председателем государственной телерадиокомпании «Петербург – 5 канал», она в это же время была еще и руководителем питерской дирекции Всероссийской гостелерадиокомпании, а также директором акционерного общества «Пятое колесо», а также директором акционерного общества «27 канал», образованного совместно с англичанами. Все эти совмещения должностей влекли очень странные вещи: например, использование труда сотрудников, оборудования «5 канала» и средств «5 канала» в иных, подведомственных Белле Алексеевне, заведениях. Сотрудники уже переставали понимать, кто из них и на кого работает. И на кого, собственно, работает сама Белла Алексеевна Куркова.

Белла Алексеевна называла все эти вопросы провокационными. Но именно по ним в городе начала работать комиссия Контрольного управления администрации Президента, Контрольно-ревизионное управление Минфина России по Петербургу, отдел по борьбе с экономическими преступлениями ГУВД, городская прокуратура и налоговая инспекция.

Линия защиты

Белла Алексеевна, конечно, крайне болезненно переживала все эти всплывающие на поверхность истории. И она выбрала безупречную в своей прямолинейной логике линию защиты. «Если целятся в меня – значит целятся в Президента», – таким был главный девиз ее оправдательной кампании.

Местом проведения кампании стал прямой телеэфир «5 канала», который г-жа председательница без лишних сомнений использовала по принципу «чем руковожу, тем и владею». Так что время от времени перед озадаченными телезрителями появлялись взволнованные первые лица – Белла Куркова, ее муж, ее заместители – и говорили о бешеной травле этой бескорыстной труженицы великого общественного поприща. В подтверждение тезиса о бескорыстности Белле Алексеевне даже как-то раз подали прямо в кадре сухой батон без масла и без гамбургера. Батон был съеден с аппетитом, что послужило доказательством аскетических потребностей дамы, якобы ворочающей миллионами и миллиардами теневых денег.

На линию защиты Курковой вышли прогрессивные петербургские деятели культуры – они направили открытое письмо Б.Н.Ельцину. В качестве орудия тяжелой артиллерии был привлечен старый верный друг – Михаил Никифорович Полторанин, в те дни председатель комитета Государственной думы по средствам массовой информации. В конце ноября 1994 года питерские телезрители, приготовившиеся посмотреть в золотое вечернее время художественный фильм «Алеко», увидели на экране трехцветный российский флаг. Под тревожную музыку кадр сменился видом Б. Курковой и М. Полторанина. И Белла Алексеевна получила возможность задать Михаилу Никифоровичу свои наболевшие вопросы: «Почему на нас все время какие-то комиссии насылают? До каких пор мы будем это терпеть?» И еще с полчаса друзья судачили о темных и злых силах…

Что же все-таки установили все те комиссии, которые так прогневили Беллу Алексеевну и ее влиятельных защитников? Комиссии, увы, выявили, что под прямым руководством Курковой телерадиокомпании «Петербург – 5 канал» за весь 1993 год и за 9 месяцев 1994 года был нанесен материальный ущерб на сумму 13 миллиардов 687 миллионов 800 тысяч рублей (часть ущерба была означена в долларовом выражении – на 2 миллиона 75 тысяч 700 долларов США). Деньги уходили на счета фирм, образованных самими руководителями компании, на ремонт квартир близкого окружения Курковой. В ущерб было засчитано и рекламное время, использованное, но почему-то не оплаченное рекламодателями.

Одним из самых ярких эпизодов экспроприации казенных денег руководством «5 канала» стала история, завязанная на Михаила Сыроежина.

Маленький воришка

У этого молодого человека, с отличием закончившего юридический факультет университета, была стремительная карьера на питерском телевидении. Войдя в его стены с улицы, он за короткий срок становится заместителем председателя. Затем вместе с Курковой и другими приближенными к ней лицами, заместителями Правдюком и Никольским, он учреждает в Соединенных Штатах фирму «ТВ и Радио Санкт-Петербурга». На счет этой фирмы переводится оплата за валютную рекламу, идущую в эфире «5 канала» как бы в благих целях – эти средства якобы должны были идти на приобретение оборудования для «5 канала».

В начале 1994 года коллеги-учредители проделывают следящую операцию, механизм которой можно назвать классикой мошенничества. Они конвертируют в валюту те средства, что выделило им Министерство печати на оплату услуг связистов – 1 миллиард рублей. Затем валюта (средства из бюджета, заметьте) переводится за океан. В фирму «ТВ и Радио Санкт-Петербурга». В конце января 1994 года на счете этой фирмы находятся 1 949 710 долларов США. В феврале 1994 года фирму спешно ликвидируют по распоряжению Курковой и Правдюка. При этом, по утверждению Курковой и Правдюка, деньги бесследно исчезают: их якобы снимает со счета в «Чейз Манхаттен банк» Михаил Сыроежин и скрывается.

Виктор Правдюк и Евгений Никольский дают интервью «Московским новостям», в котором заявляют, что их обманул «компьютерный мальчик из лизинговых джунглей». Так они называют Сыроежина, обвиняют его во всех смертных грехах, вплоть до того, что он и на работу на Чапыгина, 6, устроятся с поддельной трудовой книжкой.

В марте этого же 1994 года по каналам ИТАР-ТАСС проходит информация о том, что Сыроежин арестован в Штатах. Однако в апреле московский адвокат Сыроежина сообщает прессе, что ее подопечный на свободе и готовит иски к оболгавшим его средствам массовой информации.

Затем тема «А был ли мальчик-вор?» перестает быть актуальной, и руководители «5 канала» почему-то о ней забывают. Мальчика за кражу почти двух миллионов долларов, кажется, никто и не преследует.

Мальчик весьма неплохо обосновывается в Штатах, всем своим образом жизни подтверждая легенды о «новых русских». Навещающие его бывшие соотечественники рассказывают потом о роскошных арендованных автомобилях Сыроежина, о яхте. О том, что Сыроежина можно теперь найти под именем Майкла Потемкина – американцам он представляется по фамилии жены, Анны Потемкиной. Майкла хорошо знают в иммигрантских кругах, потому что его новый бизнес – это выправление разных бумаг, дипломов и сертификатов, которые далеко не у всех «новых русских» находятся на высоте.

Майкл не скрывает от своего ближнего окружения, от какой питерской тетушки свалилось на него такое наследство, позволившее безбедно жить в Штатах. Одному из своих новых компаньонов он якобы рассказывает об удачной сделке-дележе вокруг тех самых переведенных в Штаты средств «5 канала». (Впрочем, знающим людям и так не надо объяснять, что невозможно в одиночку, без ведома других учредителей фирмы снять со счетов хоть американского, хоть российского банка столь колоссальные средства и остаться целым и невредимым.)

По неприятному совпадению, этот неплохо осведомленный в делах Сыроежина компаньон скоропостижно умирает в один из своих приездов в Петербург. Несколько странно, без должных формальностей проведенные похороны заставляют компетентные органы принять решение об эксгумации покойного. За этим следует еще одно трагическое совпадение: работавший с трупом судмедэксперт попадает в автокатастрофу с летальным исходом.

Итак, окружение Курковой по-прежнему раскручивает версию одинокого воришки, обманувшего маститых профессионалов. Но существует и другая версия, которая вполне объясняет то безмятежное спокойствие, с которым Сыроежин продолжает жить в Штатах.

По этой версии деньги после ликвидации «ТВ и Радио Санкт-Петербурга» вовсе не исчезают. По распоряжению учредителей более миллиона долларов переводятся на счет трастовой фирмы «Johan Consaltans LTD». Счет этой фирмы размещен в одном из ведущих банков Великобритании. Этим средствам, как следует из распоряжения учредителейликвидаторов, предназначено в дальнейшем пойти на оплату и отгрузку оборудования в адрес «ГТРК-5 канал». Обычная, не вызывающая сомнений операция, которую вряд ли бы стоило прикрывать легендами об украденных миллионах, не так ли? Но дело в том, что другая часть средств оказывается в Калифорнии, где как раз и обосновался Сыроежин. Последнему, видимо, отдано то, что на языке определенных кругов называется долей…

До «5 канала», как гласит и эта вторая версия, деньги все равно не доходят (что с несомненностью подтверждает и обманутая тройка Куркова – Никольский – Правдюк). Только вот опять же по какому-то странному совпадению вскоре в один из крупнейших банков Санкт-Петербурга переводятся, как говорят, полмиллиона долларов из того самого солидного британского банка. Деньги предназначены «27 каналу» – совместной российско-британской телекомпании, руководимой Беллой Алексеевной.

Сотрудники этого канала (они же – сотрудники Петербургской дирекции российского телевидения) становятся невольными свидетелями внезапных перемен в благосостоянии этого детища Беллы Алексеевны, в силу своего юного возраста просто неспособного накопить собственные капиталы. Откуда-то берется аппаратура, из каких-то средств закупаются иномарки для руководства. Старых скромных телевизионщиц изрядно шокирует эта жизнь на широкую ногу, эта новая публика не совсем студийного вида – мальчики с бритыми затылками и прочими атрибутами бандитской моды.

Разборки

Весь 1994 год продолжается под знаком борьбы Курковой с темными силами. Сотрудники всех вместе взятых компаний, возглавляемых Беллой Алексеевной, продолжают проявлять законный интерес к украденным у них деньгам. Белла Алексеевна энергично отбивает атаки любопытных, умело создавая политический бэктраунд происходящему. За нее заступаются деятели культуры, друзья-актеры. Летом 1994 года с просьбой прекратить политическое преследование Курковой к Ельцину обращаются руководители 12 государственных региональных телерадиокомпаний России.

Белла Алексеевна настаивает на том, что «травля» организована Александром Глебовичем Невзоровым, которого, конечно, не надо представлять нашим читателям. Дескать, Невзоров делает все это для того, чтобы занять ее место председателя «ГТРК – 5 канал».

Очень кстати в этой борьбе случается и покушение на Куркову. В сентябре 1994 года, когда Белла Алексеевна шла в гости к своему Другу, актеру Олегу Валерьяновичу Басилашвили, в подъезде его дома на нее напали неизвестные, ударили, выхватили из рук сумочку, в которой, к счастью, не было иных ценностей, кроме только что купленной выпечки к чаю. Позднее так и не было установлено, что же это было за нападение. То ли неудавшееся покушение, организованное противниками. То ли обычное городское хулиганство. То ли нечто, инсценированное под это хулиганство, предпринятое с целью запугивания Курковой. Сама она заявляла о том, что это – дело рук Невзорова.

В освещении прессы случай с Курковой принял несколько комичный оборот – в основном изза отобранного у нее кекса. Однако прессе было уже не до шуток, когда крайне серьезно пострадал другой представитель руководства «5 канала» – возглавлявший службу информации Вячеслав Нечаев. Нападавшие избили журналиста резиновыми дубинками и скрылись на «Жигулях». Нечаев был госпитализирован с сотрясением мозга, с серьезными травмами.

До того никто не связывал имя Нечаева с темными махинациями, проворачиваемыми руководством «5 канала». Однако Нечаев был мужем одной из близких подруг-соратниц Беллы Алексеевны, и как знать, что крылось за этим нешуточным покушением?

Оба покушения наделали немало шума и оставили за собою шлейф слухов-предположений. Благо почва для таких предположений была богатая, а Петербург – город маленький, как мудро изрек в «Осеннем марафоне» герою Басилашвили один человек из редакционно-издательских кругов города. В эти круги секреты попадают, кажется, из первых рук.

Почему-то ни для кого не осталось тайной то, что в больнице, куда попала Белла Алексеевна после пережитого ею в подъезде дома Басилашвили потрясения, ее, несмотря на усиленную охрану ОМОНом, навестил один из криминальных авторитетов города. Авторитет якобы предложил Курковой свою крепкую руку для опоры, но предложение, опять же якобы, было отвергнуто. Кто его знает, о чем они беседовали (это, конечно, знают только оба собеседника). Однако от факта этого визита никто особенно не отпирался. Говорили, что в больнице Белла Алексеевна чувствовала себя крайне тревожно, что ей казалось странным поведение призванных охранять ее людей -якобы у нее складывалось мнение, что они не столько охраняли, сколько наблюдали за «объектом». Вроде бы она даже ушла из больницы раньше времени, не долечившись.

Но все– таки примечательно, что представитель криминальных кругов навестил Куркову как раз в канун акционирования «ГТРК -5 канал». В это же время на Чапыгина, 6, уже разворачивались нешуточные страсти. До распределения акций под предлогом сокращения штатов были уволены почти 300 сотрудников, в том числе и депутат Государственной Думы, бывший руководитель «600 секунд» Александр Невзоров.

Конец главы

2 декабря 1994 года телеэфир «5 канала» был «незапланированно и несанкционированно» (как квалифицировала это впоследствии Куркова) захвачен очаровательной дикторшей Людмилой Ниловой. В 20 часов 02 минуты работавшая в прямом эфире Людмила Нилова закончила чтение какогото обычного анонса и произнесла первые слова текста открытого письма конференции трудового коллектива ГТРК «Петербург – 5 канал»;

– «Мы требуем срочного вмешательства государственной власти и общественности России. В течение последних двух лет наша телекомпания намеренно превращается в некое подобие частного предприятия, так как подлинные интересы подменяются корыстными интересами ее руководителей, которые цинично распоряжаются судьбами коллектива, бесконтрольно – государственными средствами и имуществом компании…»

За семь минут Людмила Нилова вкратце изложила телезрителям суть больших махинаций и давних злоупотреблений, поставивших на грань развала ту телекомпанию, что еще недавно считалась одной из лучших в стране.

Сигнал о помощи стал сигналом и к развязке затянувшегося действия. Вначале Белла Алексеевна попыталась, правда, сопротивляться надвигавшемуся финалу: она пустилась в тяжбы с трудовым коллективом, пробовала оспаривать его полномочия на подобные заявления и даже просила ГУВД возбудить уголовное дело против смутьянов. Но ничего из этого не вышло, месяцы борьбы были потрачены напрасно.

И тогда Белла Куркова обратилась за милостью к высшему арбитру тех дней – всесильному начальнику Службы безопасности Президента Александру Коржакову.

Встреча Курковой и Правдюка с Коржаковым состоялась 23 марта 1995 года Белла Алексеевна представила себя жертвой конкурентной борьбы. Намекнула на то, что в свержении руководства питерского ТВ заинтересованы определенные банковские круги Москвы, конкретно – группа «Мост», желающая завладеть теми телевизионными сетями, по которым распространяет свои передачи по России Петербург.

Коржаков сочувственно выслал в Питер своих сотрудников. Однако некто постарался, чтобы Ельцин вскоре познакомился не только с версией Коржакова, но и с компроматом, собранным Контрольным управлением администрации Президента. Указание разобраться в запутанных коммерческих историях ведомства Курковой поступило от Президенту к премьеру Черномырдину. Могущественных защитников в рядах членов правительства этого состава у Беллы Алексеевны уже не нашлось, и было подготовлено постановление об освобождении ее от должности.

Однако еще до огласки этого постановления произошла утечка информации, и Белла Алексеевна вместе с Правдюком успели хлопнуть дверью первыми. В начале июня 1995 года они заявили об уходе в отставку, об устройстве на работу самыми простыми и рядовыми журналистами – в целях участия в оппозиции Президенту, не оправдавшему их надежд.

Хлопнув дверью, Белла Куркова на следующий же день ушла в оплачиваемый отпуск, а Виктор Правдюк сел на больничный. Смешная история, но они все еще надеялись на то, что им удастся переломить ход вещей в свою пользу…

Постановление правительства об освобождении Курковой было издано 13 июня. В это несчастливое число, по-видимому, и завершилась большая политическая карьера прежней любимицы питерской публики.

Эпилог

Белла Алексеевна Куркова и по сей день возглавляет таинственно обогатившийся «27 канал», продукция которого выходит в эфир под маркой «ТВ-3». Одновременно она директорствует и в Петербургской дирекции российского телевидения, сотрудникам которой за очень скромные зарплаты государственной телекомпании приходится трудиться и на коммерческое детище своей патронессы.

В политике Белла Куркова не участвует. Никто даже не может припомнить, на чьей стороне она была во время губернаторской и президентской кампаний лета 1996 года.

Виктор Правдюк интенсивно работает на две телекомпании – на «27 канал» и на Петербургскую дирекцию российского телевидения. На российском телевидении у него есть своя программа, которая называется «Арена для сенсаций». Это программа политических расследований и исторических разоблачений.

Евгений Никольский работает заместителем Беллы Курковой в Петербургской дирекции российского телевидения. Он занимается коммерческими вопросами.

Михаил Сыроежин в ноябре 1995 года был арестован в Штатах агентами ФБР. Поводом для ареста стали предъявленные ему обвинения в иммиграционном мошенничестве, воровстве и отмывании денег. Одновременно власти наложили арест на его калифорнийское имущество и на яхту, оцененную в 300 тысяч долларов. Следствие по делу Сыроежина еще не завершено.

Известно, что в 1996 году на встречу с Сыроежиным Соединенные Штаты вылетали два следователя МВД и представители «5 канала». Однако судебные власти Нью-Йорка, по ведомству которых проходит Майкл Сыроежин-Потемкин, разрешения на свидание с заключенным не дали. Тем не менее, они помогли российским следователям в рамках тех договоренностей и взаимных обязательств, что существуют между Россией и США.

Так что сегодня, в феврале 1997 года, когда пишется наша книга, мы еще не можем поставить точку под эпилогом в этом теледетективе. Есть надежды на то, что нас ждет небезынтересное продолжение с хеппи-эндом…

Выдающиеся

Говорят, кто владеет информацией – тот владеет миром. А информацией у нас лучше всех владеют представители правоохранительных органов и журналисты. Миром они благодаря своей осведомленности пока еще не овладели, а вот примерно 7 миллиардов рублей из городского бюджета увели (не одни, правда: им активно помогали спортсмены, артисты, деятели шоу-бизнеса и чиновники).

Конечно, не у всякого журналиста и не у всякого участкового получится так ловко воспользоваться возможностями, предоставляемыми родным городом. Но если быть, к примеру, генералом (без разницы – от mass-media или в силовых структурах), то при желании и при дружеской помощи главы городской администрации можно вытворять чудесные вещи. Конечно, для этого нужно обладать очень специфической информацией, которая и открывает легкий путь к широкому бюджетному карману.

Рядовым гражданам невдомек, что в Петербурге можно купить семикомнатную квартиру с двумя балконами на Невском проспекте за 20 тысяч долларов – по цене плохонькой «двушки» в хрущевке. Между тем хорошо осведомленная журналистка Наталья Чаплина (главный редактор городской газеты «Час Пик») знала об этом еще в 1995 году.

Дело в том, что в начале 1995 года мэр Петербурга Анатолий Собчак решил, что нехорошо, когда видные спортсмены, ученые, писатели и артисты ютятся в скромных квартирках, не имея финансовой возможности приобрести себе достойное жилье. Добрый мэр разрешил заслуженным людям, прославившим Петербург своими выдающимися достижениями на всяческих поприщах, покупать квартиры у города по балансовой стоимости (которая не имеет ничего общего с реальной рыночной ценой квартиры). Предполагалось, что замечательным распоряжением г-на Собчака смогут воспользоваться олимпийские чемпионы и академики, звезды балета и оперы, знаменитые писатели и прославленные офицеры.

Скептики, правда, с самого начала указывали, что олимпийскому чемпиону, или, к примеру, звезде балета нетрудно купить квартиру в городе по обычной рыночной стоимости – в этом, по мнению скептиков, заключалась особенность рыночных отношений в их цивилизованном виде. Мэр, однако, рассудил иначе – о мотивах его решения можно догадываться, но писать не следует, ибо г-н Собчак скорее всего обидится и станет домогаться суда со слишком догадливыми писаками; доподлинно известно только, что распоряжение о льготной продаже квартир позволило ему облагодетельствовать немало полезных людей.

Справедливости ради надо сказать, что госпожа Чаплина была далеко не первым человеком, кому повезло с квартирой. Сложно сказать, какие именно выдающиеся заслуги перед петербургской культурой, наукой, искусством или хотя бы спортом она имеет, однако ей повезло больше всего: именно ей досталась семикомнатная квартира площадью 253 квадратных метра с двумя балконами в доме 95 на Невском проспекте за довольно скромную цену – всего 97465458 рублей (385238 рублей за квадратный метр). Здесь госпожа редактор впоследствии и поселилась вместе со своим законным супругом – главой питерской ФСБ, генералом Виктором Черкесовым.

Госпожа Чаплина сама выбрала себе подходящее гнездышко: возможно, она остановила свой взор именно на этих апартаментах потому, что в них имеется маленький дефект – «в комнате площадью 36 квадратных метров ширина простенка между окном и поперечной стенкой более 3 метров» (а по действующему порядку это является основанием для существенного снижения стоимости жилплощади). При этом мэр разрешил журналистке оплатить квартиру в рассрочку, за четыре года, при первом взносе в размере 5847927 рублей.

Коллеги главного редактора «Часа Пик» могут кусать себе локти от зависти: даже лучшим из них повезло куда меньше. Главный редактор «Невского времени» Алла Манилова, к примеру, во время предвыборной кампании 1996 года, пока руководимая ею газета яростно поддерживала г-на Собчака, выпросила у города квартиру куда более скромную – двухкомнатную жилой площадью 44 квадратных метра на улице Правды (цена покупки, разумеется, была почти в десять раз меньшей рыночной).

Впрочем, ласкового внимания г-на Собчака удостаивались не только журналисты. Вторая категория щедро отмеченных вниманием градоначальника граждан как раз относится ко второй из наиболее информированных частей российского общества: это сотрудники правоохранительных органов. Если даже не считать г-на Черкесова, облагодетельствованного косвенно (через жену), то фамилии видных «силовиков» занимают внушительную часть списка выдающихся петербургских личностей.

К примеру, Василий Пониделко, который служит в Главном управлении охраны (и является родным сыном Анатолия Пониделко, ставшего в ноябре 1996 года начальником петербургского ГУВД) всего за 45950544 рубля купил себе трехкомнатные апартаменты площадью 71 квадратный метр. Всего же среди выдающихся людей оказались, как минимум, 19 сотрудников ФСБ, ГУВД и прочих силовых ведомств – среди них и один из заместителей городского прокурора (прокуратура, что характерно, никак не протестовала против специфического порядка распределения жилой площади, вступающего в известное противоречие даже с российской Конституцией – в той части, где она устанавливает равенство всех граждан).

Чтобы быть до конца справедливым, мэр облагодетельствовал не только стражей закона, но и человека, который руководит их обучением. Декан юридического факультета Петербургского университета Вадим Прохоров за 72970600 рублей приобрел в собственность трехкомнатную квартирку площадью 67 квадратных метров.

Можно внять объяснениям мэра, когда он говорил, что несчастные сотрудники правоохранительных органов горбатятся на государство всю жизнь, а жить по-человечески не могут. Но вот за что в список тех, кого не обошел своим вниманием г-н Собчак, попал певец Игорь Корнелюк – большая загадка для очень многих людей. Известно, что семейство г-на Корнелюка было достаточно неплохо обеспечено жильем, располагая по крайней мере двумя пригодными для обитания квартирами (трехкомнатной и двухкомнатной). АН нет: всего за 37111200 рублей г-н Корнелюк приобрел в собственность еще одни трехкомнатные апартаменты площадью 70 квадратных метров. Против подобного решения пытался протестовать глава администрации Петроградского района Павел Кошелев: дело даже попало в суд, но г-н Корнелюк остался при своем.

Впрочем, есть в Петербурге люди и более выдающиеся, чем какой-то певец. К примеру, Николай Смирнов, бывший вице-премьер правительства Ленинградской области. Еще будучи высокопоставленным чиновником, он выдавался настолько, что ухитрился приобрести в собственность по льготной цене сразу две квартиры – однокомнатную и трехкомнатную, – заплатив за все удовольствие в целом 84138541 рубль. Если исходить из предположения, что квартиры получали только люди, прославившие город выдающимися достижениями в науке, спорте, искусстве et cetera, то сложно понять, почему г-н Смирнов не удостоился памятника в полный рост на какой-нибудь из невских набережных…

По данным независимых экспертов, лишь один процент муниципального жилья, введенного в Петербурге с 1991 года, достался настоящим очередникам. Очередь на жилье с того же 1991 года практически не двигалась: как и в 1990-м, реально могли получить квартиры лишь те, кто встал в очередь на жилье раньше 1 января 1979 года.

Между тем всего за полтора года действия распоряжения мэра, определяющего порядок продажи квартир на льготных условиях, было продано 132 квартиры общей площадью 6978 квадратных метров за 3883408960 рублей (более 800 тысяч долларов США). Рыночная цена этого жилья, по довольно скромным оценкам, составляет не менее 3 миллионов американских долларов. Разница между средствами, которые бюджет мог бы получить, существуй в Петербурге единый порядок продажи квартир, и суммой, которую он получил волею г-на Собчака, составляет 2,2 миллиона долларов США. Достаточно для того, чтобы построить приличный дом для городских очередников.

Часть IV. Металлический бум

Этот раздел – о контрабандистах. Герои его – реальные люди, в большинстве своем и сегодня живущие в нашем славном городе. Одни на момент выхода этой книги занимались чем-то вполне законным, другие продолжали делать бизнес на контрабанде, третьи в бегах, кто-то в тюрьме, кто-то развивал свои способности на ниве других направлений преступной деятельности.

Большинство из этих людей нажили целые состояния на контрабандном вывозе из России цветных металлов. О том, как конкретно это происходило, мы неоднократно напишем на страницах «Металлического бума». А сейчас попробуем понять, почему период с 1991 по 1993 годы по праву считается золотой порой российских контрабандистов.

Во-первых, наши таможенники не могли не помогать контрабандистам хотя бы потому, что они не могли не брать взятки. А взятки они не могли не брать потому, что жить им иначе было не на что. (Мы не имеем в виду всех, среди работников таможенных органов совсем не мало порядочных людей, однако, следует признать, что большинство из них на момент выхода этой книги испытывали весьма серьезные материальные затруднения.)

Должностной оклад инспектора таможенной службы самого высокого – первого – ранга составлял в начале 1997 года 220 тысяч 470 рублей. При удачном стечении обстоятельств этот таможенный инспектор мог получать ежеквартальную премию в размере двух должностных окладов и в редких случаях – ежемесячную персональную надбавку за особые заслуги. Размеры такой надбавки не превышали 50 процентов от должностного оклада. Возможны и другие, не меняющие порядок сумм надбавки.

А инспектор таможенной службы – это тот самый таможенник, который стоит у границы на таможенном посту и досматривает проходящие через этот пост грузы…

Советник таможенной службы опять же самого высокого – первого – ранга имел в начале 1997 года должностной оклад 268 тысяч 390 рублей. Даже при всех перечисленных приятностях типа ежеквартальной премии и гипотетической персональной надбавки, его жизненный уровень, прямо скажем, не был фантастически велик. Между тем, этот самый советник возглавляет таможенный пост, через который, повторим, проходят грузы. И именно от него зависит, пропустить контрабандный груз или нет. Властных полномочий начальника таможенного поста вполне достаточно, чтобы пропустить без всякого таможенного оформления любой груз. Вопрос в том, захочет ли он сделать это.

Желающих получить правильный ответ на сей вопрос отсылаем на несколько предложений назад.

Окно в Европу

В Санкт-Петербургской таможне в 1995 году проводились 40 служебных расследований в отношении ее работников. Большинство из них были связаны со взяточничеством. А в 1994 году таких расследований было намного больше…

Конечно, в любой таможне имеется постоянный контингент сотрудников, работающих на контрабандистов. В принципе, это нормально даже для самых цивилизованных европейских стран – в любом стаде не без паршивой овцы. Вопрос в том, насколько этот контингент велик.

Если заглянуть в официальные отчеты отдела собственной безопасности, например, Санкт-Петербургской таможни, то окажется, что в общем потоке правонарушений, имеющих к этой таможне хоть какое-то отношение, 0,3 процента правонарушений произошли при непосредственном участии работников Санкт-Петербургской таможни. 0,3 процента – это, конечно же, очень мало, это очень хороший показатель.

Авторам этих строк довелось общаться со многими работниками таможен, и, в частности, один из них – высокопоставленный сотрудник Санкт-Петербургской таможни – признался, что имеет все основания подозревать в причастности к контрабанде около 20 процентов всего личного состава своей таможни. 20 процентов – это, заметим, каждый пятый…

А в Выборгской таможне за три последних года привлекались к уголовной ответственности десять сотрудников, что, по мнению некоторых ее руководителей, в три-четыре раза меньше реального числа таможенников, замеченных в пособничестве контрабанде. Человек тридцать-сорок – так называемый постоянный контингент помогающих контрабандистам таможенников.

Всего в Выборгской таможне работает около семисот человек, в том числе около восьмидесяти имеют непосредственное отношение к оформлению проходящих через таможню грузов. Если сравнивать с этим числом, то 40 или даже 30 взяточников – это почти трагедия.

Кроме того, 15-20 процентов увольняемых из Выборгской таможни сотрудников идут работать в криминальные структуры, где им платят за накопленные во время работы на таможне опыт и знания. В Выборге имеется для этого целый ряд коммерческих фирм, которые фактически являются представительствами различных преступных группировок.

Руководители таких структур получают по 1000 долларов в месяц и довольно четко контролируют все происходящее на Выборгской таможне. В их обязанности входит как вербовка действующих таможенников, так и «трудоустройство» по каким-то причинам уволенных.

Любой мыслящий работник таможни не может не видеть, что правительство не только мало ему платит, обрекая либо на нищенское существование, либо на позорное клеймо взяточника. Само по себе таможенное законодательство с начала девяностых годов было у нас направлено исключительно на развал любой попытки правоохранительных органов хоть как-то противостоять огромному контрабандному потоку, широкой рекой вымывающему из России ее стратегические запасы.

Сначала для того, чтобы вывезти из страны цветной металл, необходимо было обзавестись лицензией, вписаться в утвержденные правительством квоты и заплатить совсем не маленькие таможенные пошлины. Все это хотя бы теоретически могло воспрепятствовать контрабанде. Однако не добившись вообще никаких успехов в борьбе с ней, наше правительство сначала ликвидировало квоты, потом лицензии, а потом пропала необходимость и платить таможенные пошлины при вывозе из страны тех же цветных металлов. Ничего взамен этого предложено не было.

Почему такое произошло, можно лишь догадываться. Однако в качестве информации для размышления приведем любопытное обстоятельство. Большинство законов, связанных с деятельностью правоохранительных органов, принимаются в нашей Государственной Думе с подачи фракции ЛДПР, уголовное прошлое многих членов которой стало уже притчей во языцех. Трогательная же история об интересе к контрабанде цветных металлов бывшего первого вице-премьера российского правительства Олега Сосковца и его высокопоставленных друзей известна сейчас каждому школьнику.

Кроме того, федеральные власти как будто сознательно всеми доступными им средствами мешали правоохранительным органам бороться с контрабандой. Ни для кого не секрет ведь, что до конца 1992 года контрабандистами «занимались» у нас только органы государственной безопасности. К ним можно относиться как угодно, но фактически в то время они единственные были способны хоть както бороться с этим явлением.

Попробуем поэтому проанализировать золотую пору российских контрабандистов (1991-1993 годы) с точки зрения дееспособности органов государственной безопасности.

В указанный период КГБ претерпел четыре (за три-то года!) реорганизации, в том числе с декабря 1993-го по июнь 1995-го в Федеральной службе контрразведки (одно из пяти «промежуточных» названий нынешней ФСБ) не было следствия! В связи с этим контрабандные дела передавались в следственные службы других правоохранительных органов, работники которых никакого опыта в борьбе с контрабандой в большинстве своем тогда еще не имели.

В конце 1992 года в борьбу с контрабандой в России включилась совсем новая тогда правоохранительная структура – РУОП. Питерский РУОП в 1993-м нагонял уже немало страху на наших контрабандистов, но «золотая-то пора» тогда уже практически закончилась!

Все подряд и в неограниченных количествах из России начали вывозить в 1991 году. Тогда распался «единый и могучий» Советский Союз, появились многочисленные суверенные государства, имеющие, как минимум, одну особенность, не свойственную другим цивилизованным странам нашей планеты – у них не было границ! Правительства новых стран отнюдь не сразу сумели создать мощные и дорогостоящие инфраструктуры, которые фактически являлись бы современными границами, препятствовавшими бесконтрольному пересечению их гражданами России – отнюдь не добрососедского на тот момент государства.

Те же страны, у которых волею судеб оказались собственные границы с европейскими государствами, вовсе не стремились «запирать» их, потому как поддержка цивилизованной Европы была для них единственной надеждой на выживание. Советские же погранвойска, державшие эти границы раньше, исчезли вместе с развалом своего великого хозяина – СССР. Формально все это произошло 8 декабря 1991 года, в день подписания знаменитого Беловежского соглашения.

Российских торговцев цветными металлами привлекала Европа. Германия, Швеция и Голландия – ближайшие к нашей стране государства, где можно было чрезвычайно выгодно, с прибылью в несколько сотен процентов (!), продать российские медь, никель, кобальт, алюминий и много чего еще. Туда приезжали иностранные купцы со всего мира, чтобы разжиться дешевым российским сырьем.

На Лондонской товарной бирже в 1992-м цены на никель и медь упали в два раза – на Запад пошел мощный вал наших цветных металлов. А у нас они валялись на складах и задворках, разваливающаяся экономика не позволяла их использовать, а потому руководители промышленных предприятий за копейки отдавали металлический «мусор», порой и не догадываясь о его истинной стоимости. А те, кто догадывались, также списывали металлы в виде отходов за доли малые, которые благополучно рассовывали по своим карманам.

Широкой рекой лились на Запад стратегические запасы нашей страны, вывозились, в основном, через Латвию и Эстонию, потому как границ с Россией и, тем более, с европейскими странами у них, повторим, тогда еще не было. Сей факт автоматически снимал вопрос о неприятных эксцессах на таможнях – в виду их физического отсутствия. А чуть позже, когда таможенные посты стали появляться, все равно ничего не менялось – вывоз не оформленных в таможенном отношении цветных металлов контрабандой не являлся, потому как контрабанда может быть только там, где есть государственная граница!

Несанкционированный же вывоз из России стратегического сырья квалифицировался всего лишь как административное правонарушение, а «административками», в отличие от уголовно наказуемой контрабанды, КГБ не занимался, то бишь в то время контрабандисты (будем уж называть их так) вообще ничем не рисковали. Там, естественно, где не было границ, а границ, напомним, не было у России с Латвией и Эстонией.

«Лафа» продолжалась до 4 мая 1993 года, когда вступил в действие федеральный закон «О государственной границе России». Полтора года, прошедшие к тому времени с момента подписания Беловежского соглашения, и вошли в историю как золотая пора российских контрабандистов.

Кстати, серьезную помощь оказывали им тогда противники распада СССР. Одержимые имперскими амбициями, фанатики сжигали вновь появлявшиеся таможенные терминалы, не догадываясь при этом, что создают тем самым великолепные условия для растаскивания наследия того самого «единого и могучего», за который они ратуют. Говорят, кстати, что многие случаи сожжения таможенных постов имели тогда не только политическую подоплеку…

Тропинка к неожиданно открывшемуся «окну в Европу», как и три столетия назад, пролегла через Санкт-Петербург, который фактически стал столицей российских контрабандистов и, кстати, является ею до сих пор. В нашем славном городе «залежалось» невероятное количество цветных металлов, благодаря практически поголовно вставшим оборонным предприятиям. А Эстония и Латвия со своими «прозрачными» границами – совсем близко. Также близко и Финляндия, к границе с которой наши «металлисты» устремились чуть позже – в 1993 году, когда в Латвию и Эстонию попасть было уже не так просто.

Санкт-Петербург – большой город, Тут и аэропорт, тут и морской порт, то и другое обеспечивало контрабандистам великолепные возможности. В общем, жизнь в северной столице кипела и бурлила, что не могло остаться незамеченным представителями криминальных структур, которые довольно быстро подмяли весь контрабандный бизнес под себя. Оно, впрочем, не удивительно – организованная преступность к началу 1992 года была у нас зрелой и сформировавшейся, чего не скажешь о «молодых» еще контрабандистах.

В виду близости границ и хорошо развитой инфраструктуры, Санкт-Петербург стал своеобразной перевалочной базой не только для питерских контрабандистов, но и для контрабандистов из большинства других регионов России. Через контрабандный вывоз цветных металлов «отмывали» огромные деньги московские преступные сообщества, свои интересы в контрабандном бизнесе Петербурга имели и многие другие группировки.

Воркутинский транзит

В сентябре 1992 года в истории Выборгской таможни произошло почти что эпохальное событие. На таможенном переходе Брусничное были задержаны пять грузовиков с никелем и медью – около 60 и 20 тонн соответственно, общей стоимостью более 40 миллионов рублей. Колоссальные по тем временам деньги! А эпохальность события в том, что тогда впервые российские контрабандисты пытались силой прорвать таможенные кордоны…

За 15 минут до закрытия таможенного поста в Брусничном появились легковая иномарка и крытый грузовик. Из иномарки вышли трое и попросили досмотреть их. Таможенники уже собрались спать, а посему предложили пришельцам подождать до утра.

– Вас все равно, – говорят, – финны не пустят. У них тоже конец смены.

– Это мои проблемы, – ответил плотный представительный мужчина. – До конца вашей смены 15 минут. Досматривайте.

Представительный мужчина неторопливо подошел к старшему смены.

– Друг мой, нас тут трое. Я – гражданин России, мои приятели – граждане Финляндии. Если нас сейчас же не досматривают, утром все мы пишем заявления о том, что вы отказываетесь выполнять свои служебные обязанности в рабочее время.

После смачной паузы он продолжил:

– В твоей дальнейшей карьере могут возникнуть сложности…

Как только начался досмотр, из леса выехали еще четыре грузовика. Старший смены тихо матерился:

– Ну вот, теперь эти тоже потребуют, чтоб их досматривали.

– Спокойно, это мои машины, – сказал незнакомец, который уже чувствовал себя хозяином ситуации…

По сопроводительным документам, все машины везли груз, принадлежавший одной несуществующей фирме. Впрочем, о том, что эта фирма не существует, обозленные таможенники тогда и не догадывались. Насторожил их совсем другой нюанс.

Каждый груз, пересекающий государственную границу России, должна сопровождать так называемая грузовая таможенная декларация (ГТД) – документ, свидетельствующий о том, что в таможенном отношении все оформлено, что положено – уплачено, вывоз разрешен. В правом верхнем углу такой декларации имеется номер – по сути, своеобразный код соответствующего груза. 1 сентября 1992 года принцип построения этого кода на декларациях Санкт-Петербургской таможни был изменен. В данном случае декларации, датированные 10 сентября, имели старый код.

Были в документах и другие неточности. Например, совпадало брутто и нетто груза, чего не может быть в принципе. В общем, старший смены решил позвонить в Петербург оперативному дежурному Санкт-Петербургской таможни, чтобы подтвердить подлинность представленных документов. Телефонный разговор происходил в том же помещении, где ожидал конца досмотра высокий мужчина со своими спутниками. Выглядело это примерно так.

– Алло! Дежурный!

– Ничего не слышу! Алло!

– Вы оформляли такой-то груз?

– Что? Алло!

– Нет? Не понимаю! Что?

Представительный мужчина ненадолго отлучился, и через пару минут две машины развернулись, выехали из таможенной зоны и помчались обратно к Выборгу. Случай фантастический, – с таможенной зоны никто не может выйти или выехать ни в ту, ни в другую сторону без разрешения пограничников. Игнорирование этого правила сравнимо с нарушением государственной границы России.

С сиренами и мигалками, в стиле лучших кинобоевиков, после 15 минут погони нарушителей задержали. Грузовики препроводили в Санкт-Петербург, а ночным гостям, по документам являвшимся скромными перевозчиками контрабандного груза, а не его владельцами, предложили выбор: обратно в Россию или вперед в Финляндию. Представительный мужчина выбрал первое, финны отправились к себе домой.

Таинственного представительного мужчину звали Михаил Алексеевич Сер-гиенко. Перед тем как отправиться в Петербург, он набрал несколько цифр на мерцающей в темноте трубке сотового телефона:

– Артем, пиздец, нас взяли.

В следственной службе МБ (Министерство безопасности. Так в 1992 г. назывался КГБ.) проверку этого инцидента начали с проверки заверявшей сопровождавшие задержанный груз документы печати N181, принадлежавшей инспектору почтового отдела Санкт-Петербургской таможни, молодой и красивой девушке Лене Никитиной. Печать оказалась подлинной, что выглядело особенно странно – инспектор почтового отдела никакого отношения к оформлению экспортного груза иметь не должен. Для этого на Санкт-Петербургской таможне существуют грузовые отделы.

На допросе Лена призналась, что хранила свою таможенную печать в самых разных местах, в частности, летом перед уходом в отпуск она оставила ее на полке серванта! После возвращения из отпуска печати там не было, несколько дней поисков ни к чему не привели, и как-то раз она устроила по этому поводу скандал своему брату Сергею. Он успокоил Лену и пообещал сделать ей новую печать. Совсем как настоящую, – чтобы никто ничего не заметил.

Через несколько дней Лена стала счастливой обладательницей новой, как сказал ей Сергей, печати. На самом деле она сразу поняла, что печать эта – та самая утерянная, а брат ее просто обманывает…

Лене Никитиной было в то время всего девятнадцать лет, и она не отдавала себе отчет в том, насколько важно, например, бережное хранение личной таможенной печати. Зато брат ее Сергей – бывший офицер – наоборот, прекрасно понимал это. Как-то раз он спрятал Ленину печать, потому как боялся, что она ее потеряет.

Сергей в то время собирался жениться и, соответственно, очень нуждался в деньгах. Сложилось так, что он занял у своего друга Артема Попова, с которым они вместе работали на таможне и с которым вместе уволились оттуда при довольно странных обстоятельствах, крупную сумму денег и в оговоренный срок не смог рассчитаться. И тогда Артем попросил у него на один день таможенную печать сестры, якобы для оформления декларации на вывоз валюты. Сергей дал печать, хотя чувствовал, что валюта тут вовсе ни при чем. А «финт» с пропавшей печатью и изготовлением новой Сергей придумал потому, что стеснялся сознаться в собственной слабости.

Таковы его собственные свидетельские показания, Артем Попов описал потом эту историю несколько по-другому…

Печать под N181 обнаружилась впоследствии на разных поддельных таможенных документах, не только на изъятых у контрабандистов на таможенном посту Брусничное.

Как же так вышло, что контрабандисты не позаботились о том, чтобы их грузовики беспрепятственно миновали таможенный пост? Неужели при столь тщательно подготовленной операции у них не было «своего» человека на Выборгской таможне? Говорят, такой человек был, он ждал их, но колонна задержалась в пути, что и толкнуло наших героев на столь отчаянный экспромт.

А задержка произошла как раз по вине Артема Попова, отвечавшего за оформление таможенных документов в фирме «Транс-Октавиан», возглавляемой уже знакомым нам Михаилом Алексеевичем Сергиенко. По словам Артема, он вынужден был фальсифицировать документы под влиянием шантажа и угроз со стороны Михаила Алексеевича. Но в последний раз он сознательно затянул процесс, специально оформил документы с очевидными для профессионала ошибками, потому как больше участвовать в контрабанде не хотел. А к изготовлению «фуфла» (так в преступной среде называют любые фальшивые документы) Артем приобщился так.

Он и Сергей Никитин работали в грузовом отделе Морского вокзала Санкт-Петербургской таможни, который в кругу таможенников назывался «ямой». Название это появилось по двум причинам. Во-первых, в отделе действительно имелись ямы, на которые заезжали досматриваемые грузовики – с целью обнаружения вероятных тайников. Кроме того, в «яме» была очень тяжелая напряженная работа, а потому туда частенько ссылали проштрафившихся таможенников.

Говорят, «яма» отличалась от других отделов Санкт-Петербургской таможни невероятной текучестью кадров. Одни шли на повышение, другие увольнялись «по собственному желанию», третьи оказывались на скамье подсудимых. Только работники ФСБ привлекли к уголовной ответственности в те годы троих инспекторов этого отдела (действующих и бывших) за причастность к контрабанде.

В «яме» постоянно что-то случалось. Однажды ее руководитель Сергей Владимирович Шаталин обнаружил у себя в машине подвешенную гранату. А в другой раз инспектор «ямы» Дмитрий Сборовский был ранен при весьма странных обстоятельствах. В него стреляли через металлическую дверь его квартиры из неустановленного оружия, судя по всему, из помпового ружья. Заряд разворотил дверь и попал в Сборовского, но – не насмерть…

Как-то раз работники «ямы», и Артем с Сергеем в том числе, праздновали чей-то день рождения. Естественно, некоторые выпили, причем Артем меньше всех, потому как он вообще-то непьющий. Застолье закончилось скандалом, после чего Артема вызвали «на ковер» и сказали:

– Мы рассматриваем вопрос о твоем повышении. Ты парень хороший, непьющий, скажи, пожалуйста, кто именно принимал в том застолье участие.

Артем отказался, после чего был уволен «по собственному желанию». Известно, однако, что большинство бывших работников таможни совсем уж бывшими быть не стремятся, а находят себе работу «по специальности» – используют накопленный опыт, что называется, по другую сторону баррикад. Так вышло, что приятель Артема, тоже таможенник, Олег Лисицин помог ему устроиться в фирму «Транс-Октавиан» помощником генерального директора по таможенному оформлению грузов. Артем встретился с Михаилом Алексеевичем Сергиенко, и они друг другу понравились.

Сначала ему давались мелкие поручения. Каждый раз он получал некую сумму денег на оформление очередной порции таможенных документов. Деньги эти Артем брал себе, документы же оформлял у знакомых таможенников, уволенных из «ямы» чуть позже.

Торс Артема красиво облегали дорогие шелковые рубашки, он носил шикарные галстуки, сверкающие импортные туфли, выглядел вальяжно и респектабельно, чем довольно быстро обратил на себя внимание начальства. После проведения некоего набора разведывательных мероприятий Михаил Алексеевич «раскусил» Артема, пригласил его в свой кабинет и сказал:

– Друг мой, ты крысятничаешь. По отношению к своим это нехорошо. Придется поставить тебя на ножи! Или будешь делать все, что я скажу. Выбирай.

Артем «ножи» выбирать не стал…

Понятие «контрабандный канал» поддается определению нелегко. Это отнюдь не лесная или горная тропа, по которой преступники темной ночью перетаскивают на своих плечах тюки с металлическим ломом. Контрабандный канал – это, скорее, система связей и мероприятий, позволяющих провозить через государственную границу грузы, не платя таможенные пошлины.

Когда автомобиль с товаром, принадлежащим добросовестным коммерсантам, минует российскую границу, сопровождающие этот автомобиль лица предъявляют таможенникам документы, свидетельствующие о том, что экспорт производится на законных основаниях. Это означает, что пошлины уплачены, все необходимые формальности соблюдены. Таможенник просматривает документы, проверяет их подлинность, после чего пропускает груз.

Проверка подлинности документов, сопровождающих вывозимый товар, как правило, сводится к визуальному их осмотру, а также к связи с оперативным дежурным таможенного органа, выдавшего эти документы. При визуальном осмотре любой профессионально грамотный инспектор таможенного поста скорее всего сумеет определить, фальшивые документы или подлинные. На то существует четкий порядок их заполнения, который сам по себе является степенью защиты.

Только работник таможни знает, как надо оформить документы, чтобы порядок этот был полностью соблюден. А он периодически меняется, о чем также знают лишь работники таможенных органов. Таким образом, контрабандистам необходимы собственные таможенные специалисты, которые оформляли бы им документы. Хотя бы один из них должен быть действующим таможенником, потому как, во-первых, все таможенные документы заверяются номерными таможенными печатями, а, во-вторых, преступникам необходимо вовремя реагировать на изменения в порядке оформления таможенных документов.

Кстати, работники правоохранительных органов неоднократно сталкивались с таким странным обстоятельством, что рядовые таможенники узнают обо всех подобных изменениях позже контрабандистов!

Весьма распространен вариант, когда «купленный» работник таможни, не глядя, заверяет своей личной номерной печатью все, подсовываемые контрабандистами, документы. Все остальное, в том числе и оформление этих документов, берут на себя бывшие таможенники, работающие на бандитов. Впрочем, как показывает практика, те таможенники, которые за долю малую ставят свои печати куда попало, тоже рано или поздно становятся бывшими…

Правда, «опытные» работники таможни никогда не заверяют фальшивые документы подлинными печатями. Они имеют, как правило, по два комплекта печатей: настоящий – для официальной работы, и фальшивый – для контрабандного «приработка». В случае провала контрабанды, их участие в ней будет недоказуемо, – мало ли кто мог сделать поддельные печати!

Между тем, как бы качественно не были изготовлены подделки, достаточно одного звонка оперативному дежурному якобы оформлявшего их таможенного органа, чтобы все встало на свои места. Поэтому одна из основных задач контрабандистов – не позволить инспектору таможенного поста связаться с оперативным дежурным. Добиться этого можно разными способами.

Сначала «Транс-Октавиан» экспедировал грузы в Калининград. Начинался 1992 год. Страны Балтии только-только вышли из состава СССР, границы между ними и Россией существовали лишь на бумаге и чисто символически – в жизни, поэтому «Калининградский транзит» («Калининградский транзит» – жаргонное обозначение контрабандной схемы, одинаково распространенное как среди работников правоохранительных органов, так и в криминальной среде.) был несказанно популярен.

Огромное количество грузов отправлялось из российского города Санкт-Петербурга в российский же город Калининград, который волею судеб оказался отделенным от матушки-родины теперь уже иностранными государствами. Таможенникам на российско-эстонской и российско-латвийской границах предъявлялись безупречно исполненные договоры между питерскими и калининградскими коммерсантами, согласно которым товары вовсе не вывозились из России, а просто перемещались из Петербурга в Калининград. Грузы эти пропускались беспрепятственно – транспортировка товаров внутри России таможенными пошлинами не облагается!

По совершенно необъяснимым причинам ни один из таких грузов до Калининграда не доходил. Что-то там в Литве, Латвии и Эстонии случалось странное и загадочное, однако сотни тысяч тонн цветных металлов и прочего добра как-то «рассасывались» между двумя российскими границами. Самое же удивительное было в том, что ни разу ни одна калининградская фирма не жаловалась на, казалось бы, явно убыточный, а потому неприятный для нее факт исчезновения направлявшегося к ней товара! Как будто бы его и не ждали, как будто его и вовсе не было…

Балтийская «прокладка» между «двумя Россиями» стала своеобразной зоной коммерческой аномалии. Как в Бермудском треугольнике, исчезали там ценные грузы и странным образом «проявлялись» потом в морских портах Германии, Швеции и Голландии. Исправно и с чрезвычайной прибылью для себя ходившие тогда паромы из литовских, латвийских и эстонских портов стали своеобразной выхлопной трубой для несметного количества ценного сырья, залежавшегося в запасниках Великой Империи…

Фирмы «Оризон» в Калининграде, возможно, никогда не было, зато была и успешно функционировала в Петербурге фирма «Транс-Октавиан», которая добросовестно и регулярно возила на своих грузовиках цветные металлы в эту самую фирму «Оризон». Столь же регулярно металлы «растворялись» в Эстонии, откуда из таллиннского порта отправлялись в Европу.

Всеми этими странностями заправлял в 1992 году некий финский коммерсант Кюести, которого друзья называли просто Кеси. Дружба с Михаилом Алексеевичем Сергиенко приносила им обоим сумасшедшие прибыли, прибыли настолько большие, что, например, Кеси содержал три собственных офиса – в Петербурге, Хельсинки и Таллинне. Господин Сергиенко также от скромности не страдал – возглавляемая им фирма собиралась приобрести зеленогорский пансионат «Териоки», гостиницу «Гавань», а также Михаил Алексеевич предполагал обзавестись сетью адвокатских контор.

Но планам этим сбыться было не суждено…

На допросе Михаил Алексеевич возмущенно заявил, что никакого отношения к контрабанде не имеет, «Транс-Октавиан», как и следует из первой части названия, предприятие транспортное, – перевозит, что заказывают, а значит за принадлежащие заказчикам грузы ответственность не несет!

Беседа со следователем Федеральной службы безопасности подействовала на него угнетающе. Михаилу Алексеевичу стало плохо с сердцем, и на следующий после допроса день он проснулся в одноместной палате кардиологического отделения городской больницы N4. Впрочем, до реанимации, равно как и до любого другого врачебного вмешательства, дело не дошло. В «однокоечном номере» Михаил Алексеевич принимал многочисленных посетителей, смотрел шикарный цветной телевизор и разгуливал по коридорам отделения, размахивая трубкой радиотелефона, чем немало шокировал работавших там врачей, которые в то время радиотелефоны видели разве что в иностранных фильмах.

Как известно, больных у нас не допрашивают, особенно госпитализированных – им нужны покой и душевное равновесие: без того и другого выздороветь довольно сложно. В общем, через пару часов после того, как работники ФСБ путем немалых усилий получили у лечащего врача разрешение на допрос, «тяжелобольной» пропал.

Новым местом пребывания Михаила Алексеевича стал пансионат «Териоки», что в Зеленогорске, который должен был вот-вот приватизироваться в пользу «Транс-Октавиана», так что наш герой чувствовал там себя в полной безопасности. А чуть позже он пересек прозрачную российско-эстонскую границу и скрылся в Венгрии.

Михаил Алексеевич устал и нуждался в отдыхе, работники госбезопасности вынуждены были смириться с этим и приступили к расследованию инцидента на таможенном посту Брусничное с другой стороны. Они попробовали выяснить, откуда же взялся задержанный ими на границе цветной металл.

Металл этот был приобретен путем более чем законным. Как-то раз некий симпатичный молодой человек, Валера Кульгин, оформился на работу в некое Санкт-Петербургское торговое товарищество (СПТТ), которое в то время занималось куплей-продажей посуды и размещалось в собственном офисе у Кантемировского моста. Через некоторое время успешной работы Валера предложил своим коллегам «толкнуть» за границу партию никеля, что сулило немалую прибыль при совсем мизерных затратах труда и интеллектуальной энергии. Засомневавшихся было руководителей Валера заверил, что с экспортом проблем не возникнет – эту сторону сделки он брал на себя.

Металл совершенно законно приобрели на мончегорском комбинате «Североникель», привезли и положили на принадлежавший СПТТ склад. С предоплатой Валере помог «Северный завод», давший ему кредит под эту, прямо скажем, не совсем законную сделку. А возглавлял «Северный завод» известный и уважаемый в нашем городе депутат Законодательного собрания Петербурга Герман Гардымов. Надо ж было помочь молодому человеку встать на ноги! Опять же, сделка прибыльная, да и Валера – парень, несомненно, хороший, честный. У умудренного жизненным опытом Германа Гардымова никаких сомнений все это, по-видимому, не вызывало.

Обрадованные столь интенсивным и успешным развитием событий, руководители СПТТ довольно быстро рассчитались с «Северным заводом» – взяли кредит в банке, что, собственно, хорошему парню Валере Кульгину и требовалось. Дальше металл должен был успешно миновать границу, где-нибудь в Германии или Швеции превратиться в доллары, которым Михаил Сергиенко и Валера Кульгин нашли бы применение. А Санкт-Петербургскому торговому товариществу уготовили судьбу быть «спущенным под откос», что, собственно, и произошло, только не совсем так, как планировали Валера и его друзья, которым чуть позже мы уделим особое внимание.

Первая партия никеля – 60 тонн – была задержана в Брусничном при описанных уже обстоятельствах. Остальные 40 тонн Валера срочно вывез со склада СПТТ, якобы в надежное место на случай обыска. С тех пор ни его, ни металл коллеги из товарищества не видели. На Валеру был объявлен розыск, и следующая встреча с ним у работников госбезопасности произошла при весьма неожиданных обстоятельствах.

Жил– был в Санкт-Петербурге некто Михаил Дынин. Впрочем, когда Ленинград стал Петербургом, Михаил Дынин был уже Майком Мэлоном, проживавшим сначала в Израиле, а потом в США. Самым любимым занятием Михаила Дынина была контрабанда антиквариата. Любимым занятием Майка Мэлона стала контрабанда наркотиков, а также их использование: для дельцов наркобизнеса сочетание довольно редкое.

Попался Майк в декабре 1992 года, когда на таможенном посту в поезде «Петербург-Хельсинки» у него в трусах обнаружили 100 граммов кокаина. Майк утверждал, что вез наркотик исключительно для личного потребления, однако ему не поверили, потому как такого количества кокаина хватило бы для кайфа половине всех питерских наркоманов. Кокаин у Майка изъяли, а его самого отпустили под обещание явиться в отдел борьбы с контрабандой Выборгской таможни для дачи соответствующих пояснений по поводу случившегося конфуза.

На таможню Майк не явился, зато отправился в гостиницу «Прибалтийская» вместе со своей красавицей женой Илоной – шикарной женщиной, обладающей высоким ростом и фигурой манекенщицы. Худощавый лысоватый Майк со своими 165 сантиметрами роста смотрелся рядом с Илоной весьма трепетно.

Группа задержания подошла к ним в холле гостиницы. В момент щелкания наручников на запястьях нашего иностранца к ним устремился некий молодой человек, который явно не отдавал себе отчета в происходящем. Расталкивая оперативников, он протянул Майку какой-то документ. На вполне логичный в такой ситуации вопрос: «Ты кто такой?», парень представился как Валерий Кульгин!

Валера тогда не знал, что числится в розыске, впрочем, сотрудники ФСБ этого тоже еще не знали! Однако они сработали по принципу «держи все, что шевелится, потом разберемся».

– Поедешь с нами, – сказали они Валере.

– Хорошо, но я должен заплатить за такси.

Вместе с одним из оперативников Валера вышел из гостиницы. Прямо перед ними остановился автобус, из которого вывалилась толпа туристов. Валера быстро рассосался в ней и исчез вновь.

Случилось это накануне нового, 1993 года. В это время происходило в нашем городе множество других событий, некоторые из которых имели к героям этого повествования весьма непосредственное отношение.

Оставшиеся 40 тонн никеля Валера Кульгин решил «протолкнуть» через одного своего знакомого коммерсанта, некоего Алексея Шалаева'. На этот раз все прошло, как по маслу, – металл успешно продали эстонским контрабандистам за 40 миллионов рублей. Было это в декабре 1992-го, через пару месяцев после того, как Валера со своими друзьями «кинул» Санкт-Петербургское торговое товарищество.

Таинственным образом, говорят, не без помощи знакомого отставного следователя, уволенного из милиции за исчезновение материалов расследуемого им уголовного дела, Леша Шалаев узнал об этом Валерином подвиге и о том, что на него объявлен розыск. Когда Валера пришел к Шалаеву с законным требованием своей доли, тот вежливо объяснил ему, что денег никаких не брал, знать его – Валеру – не хочет, а если тот не доволен, может жаловаться, что вряд ли получится, потому как Валера с некоторых пор находится в розыске!

В довершении всего Леша Шалаев купил шикарную «вольво» последней модели, которую практически сразу экспроприировали Балерины друзья – члены так называемой «гуняшинской» бригады. (Эту бригаду, состоявшую примерно из 150 человек и входившую в «тамбовское» преступное сообщество, возглавил некий Олег Гуняшин, который в то время рассматривался лидерами «тамбовских» как очень перспективный лидер. Однако занять следующую ступеньку в бандитской иерархии ему не удалось…)

Отобрали они у Леши и все остальное, что у него было, взяли и самого Лешу. Его возили по различным фирмам, где он пользовался авторитетом, заставляли заключать с этими фирмами липовые контракты, в общем, пришлось ему «кидать» всех подряд, всех тех, с кем были у него хорошие отношения. В результате хороших отношений у него не стало ни с кем, но, в общем-то, Леша получил то, к чему стремился – хотел стать «кидалой», и стал им.

Валеру Кульгина «взяли» у подъезда дома, где жил один из его приятелей, куда он подъехал на своей «восьмерке» после тяжелого рабочего дня. В машине, кстати, обнаружилась предсмертная записка Леши Шалаева, из которой следовало, что жилось ему у Валеры не так-то сладко. Впрочем, Лешу не били и не пытали, потому как дойную корову необходимо холить и лелеять, иначе она перестанет давать молоко.

Операция по вызволению Леши из «гуняшевского» плена была разработана работниками ФСБ совместно с операми из Управления по борьбе с экономической преступностью питерского ГУВД, которые также разыскивали Лешу в связи с некоторыми другими его подвигами. Операция называлась «Привод свидетеля» и выглядела так.

Квартира, в которой содержался пленник, располагалась на верхнем этаже пятиэтажного многоквартирного жилого дома. От внешнего мира она была отгорожена мощной металлической дверью, как снаружи, так и изнутри запиравшейся с помощью ключей, которых, естественно, у Леши не было. Там же постоянно находились трое вооруженных боевиков, они если и покидали пленника, то ненадолго.

Сначала предполагалось, что «Привод свидетеля» осуществит группа «Град», но в последний момент выяснилось, что она прибыть не сможет, так как задействована на другом мероприятии. Тогда решили подогнать к дому пожарную лестницу, одеть одного из оперативников в бронированный скафандр, втолкнуть его в квартиру через окно, чтобы все остальное сделать под его прикрытием. Однако скафандр найти также не удалось, в результате чего к моменту проведения операции у мрачного пятиэтажного дома оказались четверо оперативников с пистолетами и личными «Жигулями» одного из них.

Позвонили Леше по телефону.

– Ты один?

– Да, и очень хочу отсюда выбраться.

– Дадим веревку, спустишься из окна. Если что, мы прикроем.

– Ребята, не могу, боюсь высоты.

– Ладно, жди. Сейчас будет пожарная лестница…

До лестницы дело не дошло. Как только один из оперов уехал за ней, к дому подкатила Лешина шикарная «вольво», из нее вышли трое бандитов и стали подниматься на пятый этаж. У группы захвата не было другого выхода, кроме как войти в квартиру «на плечах» братанов. «Быки» не спеша поднимались по лестнице на два пролета впереди оперативников и довольно громко обсуждали досадные бытовые мелочи:

– Уроды, суки, из автомата замочили.

– Все, пиздец, гасить теперь будем всех. (Речь шла о смерти Олега Гу-няшина. В описываемый момент «братки» возвращались с его похорон. Незадолго до того Олега убили очередью из автомата.)

Неожиданный выкрик: «Руки вверх! Не двигаться! Комитет госбезопасности!», привел «братков» в глубокое уныние. Они даже не пытались сопротивляться, и без особых проблем были доставлены в ближайшее отделение милиции. Перед этим оперативники сымитировали задержание Шалаева – чтобы его потом не убили, как наводчика…

В общем, эта часть нашей истории завершилась для одних успешно, для других, скажем так, несколько неожиданно.

Валера Кульгин – фигура довольно типичная для нашего времени. С одной стороны, это обычный коммерсант, в откровенно бандитских поступках не замеченный. Он что-то продает, что-то покупает, одним словом, делает то же, что и десятки тысяч других питерских коммерсантов. Но в отличие от них, его сфера деятельности – криминал в самом широком понимании этого слова.

Коммерсанты типа Валеры Кульгина живут не в деловом Петербурге, а в бандитском. Их коллеги, приятели, деловые партнеры – бандиты, либо такие же, как они, бизнесмены криминального толка. Они легко сходятся с представителями самых разных преступных группировок и охотно прокручивают принадлежавшие этим группировкам деньги в разработанных ими коммерческих операциях.

Они выгодны всем, их радушно принимают самые разные, порой враждующие между собой лидеры. Они везде свои, им без проблем доверяют крупные суммы денег, потому как очевидно, что с деньгами этими они никуда не денутся – конкретной силы непосредственно за ними нет, они очень дорожат своей репутацией в преступных кругах. И, как правило, не злоупотребляют доверием. Они живут в привычном для них криминальном мире, живут отчасти «по понятиям», охотно «кидая лохов» – коммерческие структуры, руководители которых пытаются заниматься хотя бы относительно легальным бизнесом.

В данном случае закупленные Санкт-Петербургским торговым товариществом 100 тонн никеля предназначались для экспорта через контрабандный канал, принадлежавший «воркутинской» преступной группировке, одним из членов которой и был Михаил Алексеевич Сергиенко.

«Воркутинские» появились в Петербурге в конце 1990-го. В 1992 году они уже контролировали практически весь Васильевский остров. Состояла группировка, в основном, из студентов или бывших студентов Горного института. Тогда из горнодобывающих районов России молодые ребята отправлялись учиться в Петербург – там-то вузов не было. Кроме того, говорят, один из руководителей Горного был в то время связан с «воркутинскими» и обеспечивал их молодыми кадрами. В общем, часть студентов вместо учебы занималась рэкетом, а некоторые просто подрабатывали таким образом в свободное от занятий время!

Популярными местами тусовок «воркутинских» были общежития Горного института – в студенческом городке на Новоизмайловском проспекте, на Малом проспекте Васильевского острова, а также на Шкиперском протоке. Говорят, в общежитии на Малом у «братвы» были хорошие отношения с комендантом, который покрывал их сборища. А на Шкиперском имелся спортзал, где «воркутинские» совершенствовали свою физическую подготовку.

В группировке была очень сильная текучесть кадров. Знающие люди утверждают, что «бандитствовали» в основном студенты первого-третьего курсов, а потом, когда дело подходило к диплому, они брались за ум и возвращались на студенческую скамью!

Знающие люди говорят, что «воркутинское» преступное сообщество всегда было в нашем городе на особом положении. С одной стороны, за ними прочно закрепилась слава самых «отмороженных», наверное, потому, что на многие «мероприятия» «воркутинские» боевики отправлялись одурманенными наркотиками, что придавало их действиям особую жестокость. «Воркутинских» побаивались, с ними старались не связываться, но и не уважали – за эту самую «отмороженность», а может быть, за чтото еще.

Во главе группировки стояли два человека: Слава по кличке «Сироп» отвечал за «бандитскую деятельность» группировки, а Юра по кличке «Кореец» (он, и вправду, кореец) был мозгом «воркутинских». У «братвы» была и собственная коммерческая структура – торговая фирма «Максим», с офисом на третьем этаже гостиницы «Гавань», расположенным дверь в дверь с офисом уже известной нам фирмы «Транс-Октавиан». С помощью «Максима» они отмывали деньги, полученные, мягко говоря, не совсем честным путем. В пяти минутах езды от «Гавани», на Васильевском же острове, располагалось кафе «Ариент», где частенько тусовались «воркутинские» бойцы.

«Воркутинские» приложили немало усилий, чтобы контролируемый ими «Транс-Октавиан» успешно функционировал. В частности, первая порция металлов была приобретена именно на их деньги. Кроме того, братва обеспечивала сопровождение контрабандных грузов. В 1992 году это была, пожалуй, единственная Преступная группировка в Петербурге, которая кроме «тамбовских» активно занималась металлическим бизнесом.

Интересно, кстати, что кроме общедоступных источников получения дешевых цветных металлов (типа мончегорского комбината «Североникель») «воркутинские» пользовались и услугами так называемых «добытчиков», одним из которых был, например, некий Александр Альбертович, ныне владелец одного из механических заводов, что на Петергофском шоссе. В то время, в 1992 году, Александр Альбертович арендовал на этом заводе несколько цехов, которые использовал как склады для цветных металлов. Он начал эту деятельность в самом начале 1992-го (если не в 1991), то есть, когда в Петербурге не было еще скупок цветных металлов!

Возникает естественный вопрос: а где же тогда Александр Альбертович и другие «добытчики» брали цветные металлы, кроме как на металлоперерабатывающих комбинатах?

А металлы они брали на бесчисленных промышленных предприятиях Петербурга. Металлы эти валялись там без всякой надобности и в огромных количествах. Руководителям предприятий они достались за так – еще с советских времен, а посему они готовы были расстаться с ними тоже почти за просто так. Это самое «почти» составляло какуюнибудь смешную долю процента от настоящей стоимости металлов, однако в виде наличных денег, оседавших в карманах руководителей, оно выглядело довольно соблазнительно.

Сам же факт исчезновения со склада или территории завода нескольких тонн никеля или меди оформлялся как вывоз отходов или что-то в этом роде. Впрочем, нередко, а вернее, довольно часто металлы просто крались с заводов не без содействия купленных сотрудников внутренней охраны…

С самого начала «воркутинские» специализировались на грабежах и вымогательстве. Говорят, они охотно позволяли другим, более крупным группировкам нанимать себя для выполнения боевых операций. В частности, такие услуги заказывали им «тамбовские» и «малышевские».

Серьезные неприятности у одного из лидеров «воркутинских» Славы Сиропа начались после того, как он сбил насмерть двух человек, – отца с семилетним сыном. Было это на Кронверкской набережной, что у Петропавловской крепости, Слава ехал тогда с несколькими «братками» на своем шикарном «БМВ». Тот факт, что это сделал именно Слава, официально не доказан, поэтому розыск на него объявлен не был. Однако он вынужден был скрываться, потому как знал из собственных источников, что «менты» наверняка повяжут его, если только смогут.

По времени событие это совпало с провалом контрабанды в Брусничном, поэтому вся троица – Слава Сироп, Юра Кореец и Михаил Алексеевич Сергиенко – дружно слиняла в Венгрию, где разместилась в скромном пятизвездочном отеле. Впрочем, Юра Кореец довольно скоро вернулся в Петербург, потому как понимал, что на тот момент со стороны правоохранительных органов ему ничего особенного не грозило.

В принципе, так оно и было, однако допроса в ФСБ ему избежать не удалось.

– Я бизнесмен, – сказал Кореец следователю. – Я разрабатываю коммерческие операции, с чего имею свой процент. Да, я знаю, что многие деньги, которыми я оперирую, получены путем рэкета у неспособных постоять за себя коммерсантов. Это нормально. Но то, что делают Миша со Славой, мне не нравится. Они вывозят стратегические запасы страны и прожирают вырученные за них деньги. Это предательство. Я тоже вырос в России, это моя страна, а потому Миша со Славой больше денег от меня не получат.

С тех пор Юра Кореец отошел от «дел», стал заниматься легальным бизнесом, «воркутинские», которых насчитывалось человек сто, как-то рассосались – кто в другие группировки, кто в бизнес, а кто вновь на студенческую скамью в Горном институте. Михаил Алексеевич же со Славой Сиропом остались в Венгрии. Говорят, Слава живет до сих пор и не бедствует.

После исчезновения обоих лидеров, группировка развалилась сама собой, и о дальнейшей ее судьбе после 1992 года история умалчивает. Известно лишь о некоторых подвигах уже упомянутого нами финского коммерсанта Кеси, который на самом деле был одним из наиболее интересных людей практически для всех преступных структур нашего региона, делавших свой бизнес на контрабанде цветных металлов.

Кюести, для друзей просто Кеси, – чрезвычайно важная фигура в нашем преступном мире. Он поддерживал прочные связи с европейскими (прежде всего финскими) фирмами, специализировавшимися на переработке цветных металлов. Фирмы эти охотно приобретали сравнительно дешевые российские металлы, с чего имели немалые выгоды. Кстати, речь идет о вполне законопослушных европейских предприятиях с достойной репутацией. Они ни за что не пошли бы на прямой контакт с российскими бандитами, посредничество же финского коммерсанта их вполне устраивало. На Западе не принято интересоваться происхождением покупаемого товара, однако сама покупка должна выглядеть абсолютно чистой.

Фактически Кеси и еще несколько человек, которых можно пересчитать по пальцам одной руки, держали рынок сбыта всех контрабандных цветных металлов, вывозимых тогда из России. Они платили наличные деньги, а потому были находкой для наших контрабандистов. Фактически они обеспечивали спрос на контрабанду, а спрос, как известно, определяет предложение…

Маленький Кеси, как называли его в Эстонии – светловолосый пожилой финн маленького роста, плотного телосложения, с явными признаками полноты. Сейчас ему за шестьдесят, он вспыльчивый, осторожный и подчеркнуто законопослушный, как все европейцы. Впрочем, качество это не помешало ему быть дважды судимым за мошенничество у себя на родине. В целом он отсидел около двух лет, что для Финляндии большой срок.

Как и положено цивилизованным иностранцам, он смертельно боялся КГБ и аккуратнейшим образом являлся туда по всем приглашениям на собеседования, причем с личной переводчицей – двадцатилетней девушкой, впоследствии ставшей его женой.

Сначала Кеси крайне осторожно и медлительно отвечал на все вопросы. Когда же понял, что конкретно ему обвинения выдвинуто не будет, он успокоился и попросил адвоката. То обстоятельство, что в России свидетелям адвокаты не положены, его слегка удивило, что, впрочем, не помешало без обиняков рассказывать практически все, что интересовало работников ФСБ.

Законопослушный маленький Кеси категорически отказывался обсуждать только одну тему – свою собственную биографию, особенно эстонскую ее часть.

А дело в том, что в середине 1992 года коммерсант Кеси стал чрезвычайно популярной фигурой не только для российских преступных группировок и спецслужб. Им серьезно заинтересовались эстонские бандиты, которые к тому времени уже вполне окрепли и не хотели ни с кем делить доходы от контрабанды российских металлов через территорию их страны.

Что именно произошло между Кеси и эстонской «братвой», нам не известно. Известно лишь, что в какой-то момент «воркутинские» металлы изменили свой маршрут и стали попадать в Европу не через Эстонию, а напрямую через Финляндию. С одной стороны, это удобнее – финны и сами охотно покупали российские цветные металлы, да и Финляндия все-таки «больше» Европа, чем Эстония. Но с другой стороны, российско-финская граница охранялась намного лучше, нежели прозрачная российско-эстонская. Последнее обстоятельство требовало более серьезного подхода к механизму контрабандного вывоза.

С середины 1992-го грузовики «Транс-Октавиана» возили в Финляндию цветные металлы по поддельным таможенным документам, которые оформлял для Михаила Алексеевича Сергиенко уже известный нам Артем Попов. Подделки эти были довольно качественными, и до описанного прокола в Брусничном все шло, как по маслу.

По приблизительным оценкам, к этому моменту через этот контрабандный канал из России утекло более тысячи тонн цветных металлов. Это стало одним из основных видов бизнеса «воркутинских» и немало содействовало их устойчивому финансовому положению.

Когда Валера Кульгин оказался в следственном изоляторе ФСБ, Михаил Алексеевич отсиживался в Венгрии, распуская при этом усиленные слухи, что он – в Германии. Довольно часто он беседовал по телефону с женой, понимал, что разговоры «слушаются», поэтому немалую их часть уделял описанию погодных условий. Это-то и было роковой ошибкой. Работники ФСБ в какой-то момент поняли, что в Германии не может быть так тепло, как это описывает наш герой!

Через некоторое время он не выдержал и позвонил следователю:

– Я бы, – сказал, – с удовольствием приехал, рассказал бы вам все, но боюсь, что вы меня арестуете.

Следователь сразу понял, что Михаил Алексеевич просто не в курсе, что находится в розыске, а санкция на его арест уже выписана.

– Ну что вы, мы свидетелей не арестовываем, – ответил он.

В марте 1993-го, после того, как Юра Кореец прекратил финансирование отсиживавшихся в Венгрии своих бывших друзей, Михаил Алексеевич приехал в Москву.

В столице он поселился в престижном районе в охраняемом милицией доме. Все квартиры его лестничной площадки были отгорожены от лифта мощной металлической дверью с сейфовыми замками. Группа захвата – несколько спецназовцев в масках и наши фаэсбэшники – около получаса безрезультатно нажимала кнопки звонков. Никто не открывал. Ситуация складывалась патовая – даже имевшаяся у них с собой взрывчатка не давала гарантии взлома, а вышибать дверь плечом или прикладом автомата можно было и не пробовать.

Через какое-то время лязгнули замки, и из-за двери-крепости высунулась бабуля с пуделем. Группа захвата разделилась – двое стали приводить в чувство «откинувшую копыта» старушку, двое подошли к двери мишиной квартиры. В замочной скважине отчетливо просматривался чей-то глаз.

– Мужик, дверь открывай, – прошипел подошедший вплотную следователь.

– Не-а! – ответил Михаил Алексеевич…

В машине по дороге в аэропорт он разговорился.

– А мы что прямо так – с мигалкой, и к трапу?

– Естественно.

– И в Питере также?

– Точно.

– Всю жизнь мечтал об этом.

– Дружи с нами, и мечты сбудутся…

Самолет натужно скрипел, прорываясь сквозь плотную завесу грозовых туч. Его подбрасывало то вверх, то вниз, создавалось полное ощущение того, что летательный аппарат вот-вот рассыпется в воздухе.

– Кстати, не исключено, – сказал Михаил Алексеевич, как бы размышляя вслух, – что, когда самолет разобьется, вы погибнете, а я нет, потому как сижу между вами. В какую б сторону ни упал, ваши тела удар-то самортизируют!

– Миша, а ты знаешь старое правило чекистов? – поинтересовался один из оперативников.

– Нет, а что за правило?

– Сам погибай, а задание выполняй!

Лицо у контрабандиста слегка вытянулось:

– Так вы что, меня застрелите? – уже менее бодро спросил он.

– Думай, Миша! У тебя ж высшее образование…

Михаил Алексеевич сам нашел коммерсанта Кеси, обеспечив себе тем самым рынок сбыта. Он организовал отличную инфраструктуру – фирма «Транс-Октавиан» имела собственный транспорт и собственную площадку со складскими помещениями. То и другое гарантировало спокойную работу без случайных свидетелей. Он организовал поточное изготовление поддельных таможенных документов и наладил связь с поставщиками цветных металлов – законными (например, комбинат «Североникель») и незаконными («добытчики» типа Александра Альбертовича). В общем, человек он, безусловно, талантливый, а потому заслуживает особого внимания.

Михаил Алексеевич Сергиенко родился в Гетеборге в 1957 году в семье военного. Позже вместе с семьей он вернулся в Ленинград, закончил среднюю школу и поступил в Горный институт. С дипломом геолога попал по распределению в Воркуту, где работал на шахте мастером участка и как-то раз попал в аварию. Его завалило породой, и он трое суток провел под землей без еды, питья и надежды на спасение. За это Михаила Алексеевича наградили орденом Дружбы народов, однако позже уволили. Говорят, связано это было с тем, что он начал сильно пить, хотя, может быть, просто давали о себе знать последствия аварии. А может, то и другое.

Жена Михаила Алексеевича – дочь очень высокопоставленного военного медика, занимавшего тогда пост заместителя начальника ленинградской Военно-медицинской академии. В восьмидесятые годы они вернулись в Ленинград, где в какой-то момент он бросил пить и занялся бизнесом.

Михаил Алексеевич – интересный собеседник, в разговоре с ним создается впечатление, что он широко образованный человек, хотя на самом деле скорее эрудит, умеющий поддерживать беседу на любую тему. Он эгоистичен в общении – любит быть постоянно в центре внимания, обидчив, легко выходит из себя.

По натуре он – авантюрист, игрок, но игрок большого масштаба, намного превосходящий по уровню среднего мошенника. Работники ФСБ считают, что Михаил Алексеевич без проблем мог бы стать высокопоставленным работником любой спецслужбы, благо обладал уникальными способностями к чисто оперативным ходам. Например, вербовку сотрудников таможни он проводил с соблюдением всех правил и традиций оперативного мастерства, хотя специально никогда ничему подобному не обучался.

Он физически крепкий волевой мужчина, который имеет уникальную способность легко и естественно находить контакт с самыми разными людьми. Психологи называют такой тип «гением коммуникабельности». Он сразу внушает доверие и практически с первой же встречи захватывает инициативу общения, берет на себя роль «первого номера».

В какой-то период своей жизни Миша запил, запил настолько сильно и надолго, что многие пророчили ему судьбу хронического алкоголика. Но в один прекрасный момент он завязал, действительно перестал пить и занялся бизнесом. Им-то и стала контрабанда цветных металлов.

Любой контрабандный канал представляет собой сложнейшую совокупность основанных на взятках связей на самых разных уровнях таможенных органов. Все эти связи должны постоянно быть «на мази» и приводиться в действие в четко разработанных комбинациях. В них могут быть задействованы десятки людей, чтобы найти их, нанять и организовать, требуются огромные силы, деньги и недюжинные организаторские способности. Тех, кто отвечает за все это, называют держателями или хозяевами контрабандных каналов.

Таких людей очень мало, во времена металлического бума в Петербурге их было меньше десяти, включая героя нашей истории – Михаила Алексеевича Сергиенко, более известного в криминально-деловых кругах Петербурга под псевдонимом Боря Александров.

Они-то и выходят на контакт с работниками таможен, чтобы любыми путями заставить их на себя работать. А низкие, жалкие зарплаты последних гарантируют успех с очень большой вероятностью. Мы видели, как это произошло с Артемом Поповым, и не будет лишним привести еще один пример.

В начале 1992 года инспектор Санкт-Петербургской таможни Олег Лисицин работал в «яме» (так, напомним, называли грузовой отдел этой таможни, расположенной в здании Морского вокзала) и занимался там оформлением ввозимых из-за границы машин. Как-то раз довелось ему оформлять новенький «форд-сиера», ввозимый из Германии Михаилом Алексеевичем Сергиенко. В то время эта самая массовая в Европе модель «форда» была для Петербурга писком моды.

Олег долго выписывал круги рядом со сверкающей иномаркой, цокал языком, трогал блестящую поверхность лобового стекла, в общем, всячески выражал свой восторг от заморского чуда автомобилестроения.

Этих нескольких минут Михаилу Алексеевичу вполне хватило, чтобы раскусить молодого таможенника, после чего участь Олега была решена.

– Что, нравится? – участливо спросил Михаил Алексеевич.

– Нравится. Очень, – честно признался Олег.

– Так купи такую же, – забросил удочку Михаил Алексеевич.

– Денег нет, – расстроился таможенник.

– Ты вообще, что ли, пешком ходишь? – «удивился» контрабандист, почувствовав, что рыбка клюнула.

– Да, вот. Хожу, – настроение у нашего таможенника упало окончательно.

– Но машину, небось, хочешь? – вопрос этот можно было и не задавать, клиент и так созрел.

– Хочу-у-у, – протянул Олег, тоже чувствуя, видимо, что почва уходит у него из-под ног…

На следующий день к зданию Морского вокзала подкатила новенькая «семерка» ослепительно белого цвета. Мягко хлопнув дверцей, Михаил Алексеевич вызвал Олега, протянул ему ключи и техпаспорт:

– Тачка твоя. Поехали оформлять.

– Да что вы! Как можно?! Это ж дорого! – Олег мялся несколько минут, но отказаться не смог. – Нет, я вам за нее заплачу, – ухватился он за спасительную соломинку.

– Конечно, конечно! – заулыбался Михаил Алексеевич. – Машина стоит две тысячи долларов, бери ее, а через два месяца заплатишь.

Ни через два месяца, ни через три Олег, естественно, вернуть долг не смог. И вот однажды Михаил Алексеевич попросил его помочь с растаможкой нескольких грузовиков. Фактически все документы (поддельные, естественно!) на эти грузовики уже были готовы, нужно было только заверить их настоящей таможенной печатью, что от Олега и требовалось.

– Извините, не могу, – сказал Олег Михаилу Алексеевичу. – Дело-то решеткой пахнет.

Но на этот раз Михаил Алексеевич не улыбался.

– Ты сколько на машине ездишь? – спросил он Олега.

– Полгода.

– Ключи, техпаспорт на стол, и посчитаем теперь, сколько ты должен мне за прокат.

С тех пор у Михаила Алексеевича, а значит и у «воркутинской» преступной группировки появился свой человек на Санкт-Петербургской таможне. Позже Олег перешел в Пулковскую таможню, что не помешало ему успешно продолжать взаимовыгодное сотрудничество со своим новым боссом.

Олег стал хорошо одеваться, обзавелся всякими приятными и красивыми вещами и постепенно приобрел славу человека, с помощью которого можно беспошлинно вывезти за границу что угодно и в любых количествах.

А в поле зрения сотрудников госбезопасности он попал лишь в декабре 1992 года при совершенно неожиданных обстоятельствах.

Как-то раз в ФСБ поступила информация о предстоящей контрабанде партии орденов и медалей. Речь шла об очень серьезном грузе, в который входили, в частности, несколько очень дорогих орденов. (Ордена, как известно, у нас всегда делались из драгоценных металлов. Например, орден Ленина представлял собою платиновый бюст вождя на золотой основе. Один такой орден стоил 10 тысяч рублей в старых деньгах. Для сравнения: автомобиль «Волга» ГАЗ-24 стоил тогда 7 тысяч рублей.)

Олег должен был пропустить за долю малую партию такого груза, у него все было готово, все было готово и у комитетчиков, чтобы взять Олега с поличным. Но случилась заминка, характерная, пожалуй, только для нашей страны, – в оговоренный момент контрабандисты не сумели достать билеты на самолет!

У «органов», естественно, тоже все сорвалось, однако после этого Олег уже был под колпаком и, в общем-то, очередной повод задержать его долго ждать себя не заставил. Довольно скоро у работников ФСБ появилась новая информация, суть которой сводилась к тому, что Олег должен пропустить некоего курьера с какой-то баночкой, причем в баночке должно было быть что-то очень уж дорогое.

К этой операции Олег готовился особо тщательно, не менее тщательно готовились к ней и работники ФСБ. С соблюдением всех правил конспирации владельцы баночки отвезли Олега на встречу с курьером – человеком, которого предстояло пропустить недосмотренным. Причем Олега курьер не видел, таможенника привезли на машине к определенному месту, где находился курьер, и сказали:

– Этого человека пропустишь.

Поступок грамотный – в случае провала курьера, «окно» на таможне оставалось в целости и сохранности. Проинструктированный начальником одного из отделов Пулковской таможни инспектор, сидевший за стойкой, к которой проводили курьера, должен был узнать его по условному жесту – сопровождающий хлопнул курьера двумя руками одновременно по обоим плечам. С соблюдением тех же правил конспирации оперативники засняли все это на видеопленку.

Курьер благополучно миновал стойку и направился к рамке-металлоискателю. Предупрежденный оперативниками милиционер позаботился о том, чтобы рамка пищала, даже когда ничего металлического у курьера не оставалось. Таким образом у таможенников появились основания для более тщательного досмотра, в ходе которого и обнаружилась запаянная стеклянная баночка с 500 граммами редкоземельного металла скандия очень высокой изотопной чистоты, стоимостью около 30 миллионов рублей, что в декабре 1992 года было целым состоянием!

Но тут возникли проблемы уже у работников госбезопасности. Ведь в таможенной зоне задержать человека могут только работники таможни, им же необходимы для этого предусмотренные Таможенным кодексом основания. Таким основанием может стать, например, предмет, который человек пытается вывезти за границу, не вписав его в таможенную декларацию. Но и здесь есть один нюанс.

В таможенную декларацию следует вписывать не все подряд, а строго определенный набор вещей, список которых в бланке декларации имеется. Никому, например, не придет в голову считать контрабандой незадекларированную зубную щетку!

Скандий же в то время относился к категории элементов, выведенных из гражданского обращения, а потому, в принципе, не мог оказаться на руках у частного лица. Не удивительно, что соответствующей графы в бланках таможенных деклараций тогда не было, а, значит и декларировать его было вовсе не обязательно, следовательно, и факт контрабанды в провозе через границу скандия отсутствовал!

Таможенники объяснили все это сотрудникам ФСБ, что привело последних в состояние бешенства: огромная работа – коту под хвост. В общем, комитетчики стояли насмерть, дело дошло почти до драки, когда один из таможенников вспомнил:

– Ваш курьер не задекларировал 120 долларов!

На этот раз контрабанда была налицо, и бедный курьер отправился в дом N4 на Литейном проспекте…

А курьером был немец, гражданин ФРГ, родившийся в Казахстане и уехавший оттуда вместе с семьей в Германию в 1950-х. Так что русским языком он владел без всяких проблем, хотя и обладал уже психологией и привычками европейца.

На допросе он охотно рассказал о том, как, прогуливаясь по Москве, встретил на Арбате ханыгу, который за несколько тысяч рублей продал ему баночку со скандием. Он же и понятия не имел о том, что такое скандий, знал только, что в Германии за него огромные деньги платят. Решил, в общем, подзаработать.

Немца вежливо выслушали, поблагодарили, подписали пропуск, вернули документы и предложили возвращаться в гостиницу.

– То есть как? – от неожиданности он даже стал заикаться.

– Очень просто. Вы свободны, вас допросили как свидетеля. Вот повестка, придете завтра, поговорим еще.

– Простите, не понял. – На курьера было жалко смотреть. – Вы меня отпускаете?

– Конечно, идите.

– А может, я лучше переночую в камере? Завтра-то опять к вам возвращаться.

– Нет-нет, что вы. В гостинице вам будет удобнее.

Неуверенно ступая, слегка пошатываясь, немец побрел к выходу. Он чувствовал себя почти что трупом, за каждым углом ему чудились недобрые лица заказчиков заваленной им контрабанды…

На следующее утро немец позвонил следователю.

– Извините, – говорит, – вчера на таможне у меня изъяли все деньги, мне не на чем к вам приехать. Вы не могли бы прислать машину?

Получасовые лихорадочные поиски машины ни к чему не привели. Вернее, машина нашлась, но в ней не оказалось бензина, который в то время был жестко лимитирован. Кончилось все это тем, что одному из оперативников выдали четыре жетончика для метро – на себя и курьера в обе стороны. В 1992 году работники ФСБ еще не пользовались правом бесплатного проезда в муниципальном транспорте.

На привезенного на метро немца было жалко смотреть.

– Я знал, что КГБ хорошо работает, – сказал он, – но такого оригинального хода я не ожидал даже от вас! Провезти меня по городу, чтобы показать всем, про кого вы хотите узнать! Тонко. Ладно, вы меня засветили, теперь я все расскажу…

Раскаявшийся курьер слегка расслабился.

– Я готов нести ответственность за содеянное, – заявил он.

– Какую ответственность? Вам же сказали, что вы – свидетель. За рассказ спасибо, можете ехать к себе на родину.

– Не понял! Меня взяли с поличным на контрабанде, я во всем сознался. Какой свидетель?! Какая родина?

Юридические тонкости с изъятым из гражданского обращения скандием нашему герою объяснять не стали. Говорят, на свой последний вопрос ему пришлось отвечать самому чуть позже – работникам немецкой контрразведки, которые также не могли понять, почему задержанный с поличным контрабандист отпущен на свободу. Уж не завербовал ли его страшный КГБ?!

Только три героя этой истории оказались впоследствии на скамье подсудимых. Осенью 1994 года выездная сессия Выборгского городского суда признала организатором контрабанды Михаила Алексеевича Сергиенко и приговорила его к 3 годам лишения свободы с отсрочкой на 2 года и конфискацией имущества.

Артем Попов был признан соучастником преступления и приговорен к 3 годам лишения свободы с отсрочкой на 2 года.

Валерий Кульгин был признан пособником преступления и осужден также на 3 года лишения свободы с отсрочкой на 2 года.

Все трое попали под амнистию и никаких фактических наказаний не понесли.

Ни один из действующих на момент описанных событий работников таможни также не был привлечен к уголовной ответственности, что, впрочем, не удивительно. Отправить на скамью подсудимых сотрудника таможни по обвинению в контрабанде чрезвычайно сложно. У таможенников существует так называемое право выборочного контроля, согласно которому инспектор таможенного поста вовсе не обязан досматривать все, проходящие через него грузы. Поэтому, когда «купленный» таможенник «не замечает» контрабандный товар, доказать наличие преступного умысла в его действиях весьма непросто…

Инспектор Санкт-Петербургской таможни Елена Никитина, инспектор Пулковской таможни Олег Лисицин, а также оба начальника отделов Пулковской таможни, помогавших Олегу в контрабанде скандия – Александр Парфенов и Александр Штукин, – были впоследствии из таможенных органов уволены. Инспектор Пулковской таможни, который должен был пропустить курьера со скандием, работает там и по сей день…

Металлический бум начался в России примерно в 1990 году, тогда металлы сквозь прозрачные границы с Прибалтикой возили все и в неограниченных количествах. Однако организованная контрабанда, ставшая составной частью деятельности серьезных преступных групп, появилась в СевероЗападном регионе России лишь в 1992-м.

По большому счету началась она именно с «воркутинского» преступного сообщества, с которым, на которое и, как утверждают многие знающие люди, в качестве одного из лидеров которого Михаил Алексеевич и работал. Впрочем, его истинный статус в воркутинским преступном сообществе, повидимому, так и останется загадкой.

Контрабандный канал Михаила Алексеевича не был еще так блестяще структурирован и организован, как, например, контрабандные каналы «тамбовских металлистов», которым мы уделим заключительную часть нашего раздела. Кстати, становление «тамбовских» на ниве контрабанды цветных металлов, произошедшее чуть позже, в 1993 году – случилось не без косвенного участия их «воркутинских» коллег.

Золотая пора «тамбовских металлистов»

Говорят, в начале 1993 года, через некоторое время после исчезновения из нашего славного города «воркутинской» преступной группировки, у маленького Кеси начался по-настоящему большой бизнес. Но перед этим финскому коммерсанту пришлось столкнуться в России с небольшими проблемами.

Офис петербургской кесиной фирмы «Экотек Интернэшнл» (название изменено) располагался неподалеку от Волковского кладбища. Совсем рядом, буквально в нескольких минутах езды на автомобиле, располагался офис еще одной фирмы, который правильнее было бы назвать «площадкой».

Слово «площадка» появилось в лексиконе питерских бандитов в конце 1980-х – начале 1990-х годов, когда крупные потоки вывозимых из России контрабандных товаров, начавшие поступать в Петербург, стали оседать на территориях автобаз, овощебаз, складских и прочих помещений. Там товары эти сортировались, раскладывались по контейнерам, которые в нужный момент загружались на машины и в сопровождении групп боевиков отправлялись к таможенным постам.

«Площадка» у Волковского кладбища принадлежала «тамбовским металлистам», которые к тому времени уже практически полностью подмяли под себя контрабанду цветных металлов в Северо-Западном регионе России. Маленький Кеси интересовал их давно, но до тех пор, пока он работал с отмороженными «воркутинцами», «тамбовские» делали вид, что стараются его не замечать. Но, естественно, не могли они позволить, чтобы такой великолепный рынок сбыта контрабандных металлов достался после распада воркутинцев кому-то, кроме них.

Как только Михаил Алексеевич Сергиенко вместе со Славой Сиропом осели в Венгрии, а Юра Кореец отошел от бандитских дел, «тамбовская братва» начала с Кеси переговорный процесс. Как и положено солидным людям, знающим себе цену в мире бизнеса, они для начала решили продемонстрировать нашему финну лучшие стороны их будущего сотрудничества.

В один прекрасный день подъезжал он в своем микроавтобусе к офису «Экотек Интернэшнл». Рядом с водительским местом сидела симпатичная молодая женщина с загадочным именем Эрна. Они собирались пожениться, что впоследствии и произошло, а в тот момент настроение у обоих неожиданно испортилось.

Спереди и сбоку микроавтобус заблокировали две «девятки» с тонированными стеклами. Огромных размеров молодые люди с очень уж страшными, как показалось нашим героям, внешностями совсем невежливо заставили скромного финского коммерсанта припарковать свой минивэн, после чего их обоих затолкали на заднее сиденье одной из «девяток».

С завязанными глазами, заклеенными ртами и прочими мелкими неудобствами, Кеси с Эрной были доставлены на «площадку» в Ольгино, посажены в пустой контейнер и заперты там самым негостеприимным образом. Правда, сначала братаны чуть было «по ошибке» не затолкали бедных пленников в другой контейнер, но увидев их шоковое состояние и готовность немедленно упасть в обмороки, сжалились. А в том другом контейнере висел окровавленный труп. Тамбовцы совершенно справедливо решили, что одного его вида будет достаточно, чтобы благочестивый финн согласился на любое сотрудничество.

Пару дней Кеси с Эрной провели в контейнере на «тамбовской» площадке. Их не били, не пытали и не насиловали, однако обещали сделать и то, и другое, и третье. Маленькому Кеси посулили страшное зрелище разрезаемой на мелкие кусочки Эрны и прочие гадости. В общем, все сводилось к тому, что единственным шансом уцелеть для него могло бы стать только взаимовыгодное сотрудничество с «тамбовцами».

Говорят, братаны произвели на финна тягостное впечатление, однако покупать у них цветные металлы Кеси начал охотно и делал это крайне добросовестно. С начала 1993 года у «тамбовских металлистов» появился, таким образом, постоянный и надежный рынок сбыта контрабандных металлов в Финляндии. Грамотно проведенные переговоры привели, как и ожидалось, к положительным результатам.

«Тамбовский» канал

Единственной в Петербурге преступной группировкой, развившей невероятную по своим масштабам деятельность в области контрабанды цветных металлов, стало «тамбовское» преступное сообщество. «Тамбовские» владели большинством «площадок» и практически всеми пунктами приема цветного лома у населения, они контролировали большинство контрабандных каналов и вкладывали сумасшедшие деньги в металлический бизнес, прибыли от которого занимали не последнее место в бюджете всей «тамбовской» группировки.

К концу 1992 года у «тамбовских» функционировала уже сформировавшаяся бригада, члены которой занимались только контрабандой цветных металлов. «Тамбовским металлистам» удалось подмять под себя практически весь контрабандный поток этого стратегического сырья в Северо-Западном регионе России. Они добились этого без взрывов и выстрелов – в каждой серьезной преступной группировке имелись и имеются экономисты-аналитики, которые вырабатывают стратегию криминального бизнеса и смотрят чуть-чуть дальше сегодняшнего дня.

«Тамбовские» аналитики увидели металлическую золотую жилу первыми, они первыми учуяли запах денег, которые можно с нее поиметь, и первыми поняли, что для этого нужно. К концу 1992-го весь криминально-деловой Петербург знал: окно в Европу для контрабандных цветных металлов открывают «тамбовские»!

А столь стремительное и всепоглощающее становление «тамбовцев» на металлической теме объясняется довольно просто. В начале 1990-х самое устойчивое положение в бандитском Петербурге занимало именно «тамбовское» преступное сообщество…

«Тамбовцы» появились в нашем городе в 1988 году, когда их лидер Владимир Кумарин занял питерский бандитский трон, пустовавший после ареста знаменитого Николая Седюка, более известного в определенных кругах под кличкой Коля-Карате. Еще до того Владимир Кумарин начал создавать собственную команду, костяк которой формировался по принципу землячества. Сам Владимир Сергеевич родился в одном из районов Тамбовской области, его «заместитель по оперработе» Валерий Дедовских также был коренным тамбовцем.

«Тамбовцы» очень быстро набирали силу и влияние, криминальный мир Петербурга становился ддя них все теснее, что в 1989 году привело к известной разборке в Девгткино, где «тамбовцы» и их противники – «малышевцы» – продемонстрировали умение и готовность применять оружие. После этого, в 1990-м, 72 «тамбовца» во главе с Кумариным и его ближайшим окружением были привлечены к уголовной ответственности. Можно было подумать, что группировка уничтожена, однако это вовсе не соответствовало действительности.

Авторитет «тамбовских» был тогда уже настолько велик, что, пока их лидеры сидели в тюрьме, «тамбовские» объекты в Петербурге никто не трогал. Благодаря этому у оставшихся на воле «тамбовцев» была возможность развиваться и совершенствовать свою структуру. Одним из результатов этого процесса и стало появление «металлической бригады», масштабы деятельности которой к концу 1992 года вышли далеко за пределы Санкт-Петербурга.

В 1993 году большинство лидеров «тамбовцев» вновь оказались на своих местах, в связи с чем в городе пролилось немало крови, – «тамбовцы» начали войну за безусловное восстановление своих лидирующих позиций. Война эта прошла вполне успешно – «тамбовские» лидируют в преступном мире нашего города и по сей день, хотя сейчас появилось у нас много ненастоящих «тамбовских», называющих себя так для солидности.

Знающие люди утверждают, что становлению вернувшихся на волю «тамбовских» лидеров немало способствовали деньги, полученные «братвой» с контрабанды цветных металлов в 1992-1993 годах.

Сначала – еще в 1991 году – несколько «тамбовцев» зарабатывали сопровождением контрабандных грузов до российской границы. Все чаще грузами этими были цветные металлы, все чаще наблюдали сопровождающие, как новые русские бизнесмены, перегнав за таможенные посты по несколько партий цветных металлов, пересаживались из «Жигулей» в «мерседесы», строили загородные особняки, переселялись в престижные дорогие квартиры.

И это не удивительно. В 1991 году в Стокгольме или Роттердаме можно было продать тонну никеля за 7-8 тысяч долларов. Хорошая партия того же никеля, вывозимая за один раз, состояла, как минимум, из 100 тонн общей стоимостью 700-800 тысяч долларов. Собственные же расходы у владельцев этой партии составляли максимум 200 тысяч долларов – включая приобретение металла, его транспортировку, взятки таможенникам, охрану и все прочее. Около 600 тысяч долларов дохода с одного рейса компенсировали все опасности, с ним связанные.

А сопровождать контрабандные грузы «тамбовцы» начали по весьма простому стечению обстоятельств. К концу 1980-х «тамбовское» преступное сообщество занимало, напомним, лидирующее положение в криминальном мире нашего города. Фактически это означает, что они контролировали огромное количество коммерческих структур, плативших им за «крышу». Эти-то коммерческие структуры и начали в 1991 году вывозить из России цветные металлы. Естественно, физическую защиту экспорта обеспечивала соответствующая «крыша». Дорогостоящий груз можно ведь и не довезти до границы – мало ли на дорогах грабителей!

Постепенно под прикрытием контролируемых фирм «тамбовцы» начали отмывать собственные деньги на контрабанде цветных металлов, что немало содействовало сращиванию полуофициального бизнеса с криминальным. Коммерсанты, делавшие свой бизнес на нелегальном вывозе цветных металлов, думали, что просто используют тупых «братков» для охраны грузов, а иногда и для привлечения инвестиций. На самом же деле они все больше попадали в зависимость от собственных «крыш», становясь постепенно членами преступной группировки.

Металлический бизнес быстро перетекал в руки «тамбовцев», которые вкладывали свои деньги в вывоз за границу цветных металлов под прикрытием оформлявших этот вывоз контролируемых ими фирм. Пока все шло удачно, коммерсантам позволялось заодно вывозить металлы и для себя. В случае же провала (задержания на таможне или чегото еще, связанного с правоохранительными органами) «крыша» исчезала, и увлекшиеся контрабандой коммерсанты оказывались перед фактом, что отвечать за все предстоит им, хотя на самом деле 90 процентов вывозимого их фирмой груза могло принадлежать «тамбовским».

Кроме того, «тамбовцы» активно подминали под себя все объекты, ставшие впоследствии основными звеньями в цепочках контрабандных каналов. Они контролировали различные транспортные и складские предприятия, обладавшие большими площадями. Некоторые из них в 1992-м стали «площадками» – местами концентрации, сортировки и загрузки собранных цветных металлов. На «площадках» имелись контейнеры, которые по мере заполнения теми или иными сортами цветных металлов загружались на грузовики и отправлялись к границам.

При необходимости на «площадках» уничтожались реквизиты заводов-изготовителей цветных металлов, – чтобы в случае задержания груза правоохранительными органами невозможно было проследить всю цепочку его движения. На «площадках» же заполненные металлом контейнеры пломбировались, причем там оказывались пломбы таможенных органов самых неожиданных государств – Кыргызстана, например.

В 1992 году в Петербурге появились официально разрешенные так называемые скупки металлического лома. Все мы помним маленькие вагончики и контейнеры, расставленные по всему городу в самых неожиданных на первый взгляд местах. Практически все они принадлежали «тамбовцам», и можно только догадываться, как так вышло, что официально разрешенный мэром города Анатолием Собчаком вид бизнеса оказался практически в безусловной собственности одной преступной группировки.

Людей поставили перед фактом, что все, что раньше они считали ненужным хламом, можно продавать. А скупки цветных металлов стали появляться недалеко от проходных промышленных предприятий, технологические процессы которых так или иначе предусматривали переработку цветных металлов. Места таких скупок выбирались, по возможности, в зонах прямой видимости от ближайших к проходным пивных ларьков. С одной стороны, это автоматически снимало вопрос о рекламе, с другой, ларьков, где можно подзаработать деньги на то же пиво.

Эти-то скупки вблизи предприятий и были основными. Ведь наибольшую цену представлял вовсе не металлический лом, притаскиваемый обнищавшим населением, готовым продать что угодно, лишь бы выжить, а именно стандартно оформленный металл -в виде чушек, листов и т.д. Такой товар был безусловно ликвиден на мировом рынке, и платили за него существенно больше, чем за лом. Опять же, скупщики ничего незаконного не делали. Интересовавшие их листы и чушки воровались рабочими соответствующих заводов. Скупщики лишь скупали краденное, естественно, не догадываясь о его происхождении!

Лом же использовался двумя способами. Иногда его накидывали поверх стандартного металла и оформляли экспорт всего груза именно в качестве лома. Это позволяло платить куда меньшие таможенные пошлины, чем при вывозе стандарта. Понятно, что таможенные пошлины «тамбовцы» не платили вовсе, но при пересечении границы на дешевый товар всегда внимания обращают меньше, чем на дорогой. В основном же лом цветных металлов отправляли на переплавку. В 1993 году в Петербурге существовало огромное количество малых предприятий, только этим и занимавшихся. Как правило, это были структуры, отделившиеся от гигантов нашей промышленности и влачившие, благодаря бандитским заказам, отнюдь не жалкое существование.

Известны также случаи, когда «тамбовские металлисты» сами организовывали переплавку цветного лома. Так, у Шоссе Революции в 1993 году работники питерского РУОПа обнаружили вырытые в земле котлованы, представлявшие собой плавильные печи! Впрочем, стандарт на таких «предприятиях», как правило, не получался, посему особого развития кустарная металлургия у нас не получила. Официальная же металлургическая промышленность, потерявшая к тому времени большинство госзаказов, успешно работала на бандитов. Для этого были созданы, как говорится, объективные условия.

Не забывали «тамбовские металлисты» и о поставщиках сырья. Основных источников получения цветных металлов было два: со складов и дворов городских промышленных предприятий – в основном ворованный работниками этих предприятий (рядовыми – через скупки, и руководителями в больших количествах – за взятки), а также металл, приобретаемый на вполне официальных российских промышленных гигантах – таких, например, как комбинаты «Южуралникель» и «Североникель».

На комбинатах этих металл приобретался путями вполне законными – за деньги. Только платили их отнюдь не «тамбовцы», что не мешало им быть хозяевами сырья. Впрочем, финансовая схема приобретения «тамбовцами» цветных металлов на крупнейших металлургических комбинатах заслуживает отдельного описания.

Предположим, в одном городе Ленинградской области имеется некое крупное промышленное предприятие, в технический процесс которого в какой-то степени входит переработка цветных металлов. Такое предприятие имеет право закупать их. Этот момент очень важен, потому как в то, не отошедшее еще от плановой экономики время на приобретение стратегического сырья требовалось специальное разрешение на уровне министерства. Имелось это разрешение только у тех, кому цветные металлы были так или иначе необходимы для производства. Соответственно, у металлоперерабатывающих комбинатов имелись разнарядки, из которых четко следовало: тем-то продавать металл можно, тем-то – нельзя.

Итак, существует в области некое крупное промышленное предприятие. На дворе 1993 год. Предприятие это, как и большинство других, – на грани остановки. Госзаказов либо нет, либо они есть, но не оплачиваются. Платить за тепло, электроэнергию, воду нечем. В общем, настроение у директора неважное. И тут приходит к нему некий коммерсант Вася с любопытным предложением.

– Знаете ли, Иван Иваныч, – говорит он, – моей фирме крайне интересен никель. Но отсутствие разрешения на его закупку катастрофически не позволяет удовлетворить мой интерес. Предлагаю сделку. Я вам помогу со всякими мелочами типа оплаты долгов и коммунальных услуг, а вы закупите для меня тысячу тонн вожделенного никеля.

– Позвольте, – говорит Иван Иваныч, тяжело дыша и с трудом двигая отвисшей челюстью, – но тысячи тонн никеля мне хватило на все семьдесят лет советской власти. Да и деньги у меня, мягко говоря, отсутствуют.

– Ах, мы за все платим, – говорит коммерсант Вася. – Вы просто подписываете контракт, а потом переадресуете груз в указанном нами направлении.

– Но в «Северониксяе»-то знают, что мне столько металла не нужно, они не подпишут такой контракт, – слабо сопротивляется Иван Иваныч.

– Не волнуйтесь, – успокаивает его Вася. – Абсолютно все руководители «Североникеля» – мои лучшие друзья. Вы мне дайте только бланков двадцать договоров с вашими печатями и подписями, а также доверенность на заключение сделок, и я все сделаю сам, чтобы не беспокоить такого большого человека по пустякам.

Иван Иваныч соглашается…

А в далеком городе Мончегорске, где расположен «Североникель», живет Семен Семеныч, один из его руководителей. Живут в Мончегорске и «крутые» ребята – вчерашние местные хулиганы, представляющие сегодня в Мончегорске интересы «тамбовской» группировки. Ребята эти и обеспечивают дружбу Семена Семеныча с коммерсантом Васей. Под эту дружбу Семен Семеныч получит все, что угодно: от солидного денежного вознаграждения до угроз и похищений родственников. В общем, полюбить Васю ему придется. А значит, контракт на поставку нескольких сотен тонн никеля Ивану Иванычу будет подписан.

Но все должно случиться более чем законным путем. Металл готов к отгрузке, «Североникель» ждет предоплаты. И отправляется коммерсант Вася на поиски совсем других предприятий, – которым остро необходим никель, но у которых не все хорошо с деньгами. Предприятия эти готовы купить металл, но по дешевой цене. Нет проблем! Добрый коммерсант Вася приходит к руководителю такого предприятия и говорит:

– Я представляю такой-то завод, вам привет от Ивана Иваныча, вот моя доверенность, вот бланки договоров, я готов продать вам никель по очень дешевой цене. Исключительно потому, что вы мне нравитесь.

Руководитель предприятия радостно улыбается и отправляет на «Североникель» аванс! Штук двадцать таких авансов и составят необходимую коммерсанту Васе предоплату за интересующую его тысячу тонн никеля. Металл исправно придет в область, и уплативший к тому времени все свои долги Иван Иваныч добросовестно переадресует его в указанные места.

Через какое-то время Ивану Иванычу позвонят его новые деловые партнеры и потребуют обещанный им коммерсантом Васей металл. Иван Иваныч сначала долго не будет понимать, о каком металле идет речь – вроде, все получено и переадресовано. Потом уже, когда Иван Иваныч поймет, что его «подставили», коммерсанта Васю будет не найти, а с «кинутыми» промышленниками ему придется разбираться самостоятельно!

Иван Иваныч, как и полагается законопослушному гражданину, обратится в милицию. Тут-то и начнутся чудеса!

Работники милиции попытаются найти коммерсанта Васю по оставшимся у Ивана Иваныча реквизитам Васиной фирмы. Как ни странно, такой фирмы не обнаружится. Тогда работники милиции отправятся в Мончегорск, где насмерть запуганный Семен Семеныч будет клясться и божиться, что честно и невероятно добросовестно заключил контракт на поставку никеля своему старому, проверенному деловому партнеру – Ивану Иванычу. А уж кто там «кинул» самого Ивана Иваныча – откуда ему, провинциалу, знать!

Оперативники отправятся на предприятия, требующие от бедного Ивана Иваныча никель. Их руководители, честно округлив глаза, возмущенно расскажут о том, как некий коммерсант Вася, нанятый всемерно уважаемым Иваном Иванычем, пообещал им дешевый никель. Теперь коммерсант Вася исчез, а Иван Иваныч отказывается выполнять свои обязательства по договорам, на которых стоят его – Ивана Иваныча – печать и подпись. Засада какая-то!

Работники милиции попробуют выяснить, кто же погасил долги Ивана Иваныча, кто заплатил за то, чтобы работалось ему тепло и при электрическом свете. Ведь по отношению к Ивану Иванычу коммерсант Вася выполнил свои обещания. Оказывается, все деньги пришли с расчетных счетов вполне законных предприятий. Окрыленные надеждой оперативники устремятся туда и с удивлением обнаружат, что о коммерсанте Васе там никто никогда не слыхал.

Проходит немало времени, прежде чем руководители оплативших долги Ивана Иваныча предприятий сознаются, что стали жертвами рэкета. В какой-то момент их «крыши» сообщили им, что очередные «взносы» необходимо перевести на такие-то расчетные счета, что было беспрекословно исполнено. Естественно, что это за «крыши» такие, они не знают, как найти их представителей – не ведают.

Тогда работники милиции начнут искать сам металл – повод всех, описанных выше, недоразумений.

При ближайшем рассмотрении выяснится, что по всем адресам, куда Иван Иваныч добросовестно отправлял получаемый из Мончегорска никель, располагаются какие-нибудь овощебазы. А события на этих овощебазах происходят самые неожиданные. Приезжают туда вагоны с никелем, разгружаются, после чего металл на машинах увозится в неизвестных направлениях. Попытка установить хозяев машин по номерам неизменно ставит оперативников перед фактом, что машины с такими номерами в ГАИ не зарегистрированы.

Отправятся они к директору овощебазы. Мол, как же так, никель – металл, в огороде не растет, в салатах не используется, чем же это вы занимаетесь? Директор овощебазы сокрушенно замашет руками и признается, что сдал в аренду один из своих складов, но исключительно честному человеку, Степану Степанычу, руководителю такого-то ИЧП.

– А почему же договор на получение металла подписан с вами? – недоумевают оперативники.

– Да я, понимаете ли, – смущается директор, – сам арендую для своей овощебазы платформу и подъездные пути. Сдавать кому-то их в аренду официально не имею права, вот и приходится оформлять все железнодорожные грузы на себя.

Вызывают Степана Степаныча.

– Ах, – говорит он, – какой металл! Я ж молоком торгую.

– А склад зачем?

– Для бочек.

Занавес.

Дальнейшие поиски таинственного металла приводят работников милиции на российско-эстонскую границу.

На таможне никель оформлен как транзитный груз. Его получателем является некая калининградская фирма, причем получению ею злополучного никеля что-то помешало. В то время железные и автомобильные дороги, соединявшие Калининград с российской границей, были зонами космической аномалии. Почему-то ни один груз с цветными металлами благополучно сей участок пути не преодолевал. Все как-то рассасывалось и всплывало потом в морских портах Германии, Швеции и Голландии. Как это происходило – тайна великая, тем более, что калининградские бизнесмены никаких претензий не высказывали. Воспринимали, в общем, исчезновение направлявшихся якобы к ним металлов, как должное. Что поделаешь, космические силы нам не подвластны!

Убедившимся в недосягаемости металлов работникам милиции оставалось лишь еще раз встретиться со Степаном Степанычем. Впрочем, в конце концов он оказался разговорчивее.

Как-то раз теплым весенним утром направлялся Степан Степаныч к своей машине. Не успел он повернуть ключ в замочной скважине передней дверцы, как, взвизгнув тормозами, за его спиной остановился черный «мерседес» с тонированными стеклами. В стиле крутейших кинобоевиков Степан Степаныч в одно мгновение оказался на заднем сиденье с завязанными глазами. С боков его согревало двойное чувство локтя дюжих молодцев.

В незнакомой пустой квартире Степана Степаныча окружили заботой и вниманием. Его поили и кормили. Предлагали поспать и отдохнуть, на всякий случай подробно рассказали о каждом члене его семьи. Это продолжалось несколько дней, в течение которых Степана Степаныча несколько раз заставляли заверять своими печатью и подписью чистые бланки его фирмы. Потом его отпустили с дружеским напутствием: «Молчи, а то замочим».

Вернувшись, Степан Степаныч обнаружил, что является перепродавцом нескольких вагонов с никелем. Он, оказывается, заключил договор с Иваном Иванычем из Ленобласти на покупку металла и с кем-то из Калининграда – на продажу.

Когда вагоны пришли на овощебазу, Степану Степанычу не оставалось ничего, кроме как отправить их адресату в Калининград…

Подобная схема вполне успешно функционировала уже в конце 1992 года. Это, безусловно, свидетельствует о том, что уровень работы «тамбовских металлистов» был к тому времени очень высок. Ведь разработать и реализовать столь сложную многоступенчатую комбинацию не так-то просто. Для этого нужны очень хорошие мозги, четкая организация и талантливые исполнители. Да и заниматься всем этим может только слаженный и хорошо дисциплинированный коллектив.

Структура «металлической бригады тамбовцев» определялась этапами, которые должны были проходить предназначенные для контрабанды цветные металлы.

Этап первый. Договоренность с руководством «Североникеля» (например). Момент весьма важный, потому как все комбинаты по выработке цветных металлов имели квоты на экспорт. Больше этой квоты экспортировать было нельзя. Понятно, что квоту использовали сами руководители комбинатов – для получения валютной выручки. Остальной же изготовляемый на комбинате металл был им, в общем-то, безразличен – его можно было продать только российской фирме по мизерной цене, так что, в принципе, кому именно он попадет, металлургов не интересовало.

Экономика России в то время активно разваливалась, посему бывшие потребители цветных металлов стали терять к ним интерес. Тут-то и появлялись тамбовцы, готовые не только купить металл по бросовой цене (пардон, по государственной!), но и щедро одаривавшие руководителей того же «Североникеля» за то, что металл купят именно они.

Итак, договор заключен, металл произведен и готов к отгрузке. В этот момент в Мончегорске должны появиться грузовики, чтобы отвезти металл в Петербург. Кроме водителей, которыми могли быть совершенно случайные люди, существовали специальные бригады сопровождения. Бойцы из мончегорской команды контролировали собственно отгрузку металла в машины и лично довозили эти машины до какой-нибудь лесной опушки, где передавали их нанятым водителям, а также бойцам сопровождения. Посторонние водители о характере транспортируемого ими груза могли только догадываться.

Группа сопровождения доводила колонну до «площадки» в Петербурге или в Ленинградской области, там водителям выплачивались деньги, их отпускали. На «площадке» металл сортировался, загружался в контейнеры, в общем, готовился к отправке за границу. Там же уничтожалась маркировка комбината, чтобы, в случае задержания груза, нельзя было установить, откуда он.

Сразу после этого на груз оформлялись поддельные таможенные документы. Этим занималась специальная группа, члены которой поддерживали контакт с работниками таможни. Возглавлял такую группу хозяин контрабандного канала. Как только документы были готовы, контейнеры загружались на машины, и с группой сопровождения колонна отправлялась к границе, о чем сообщалось «контролерам» – людям, обеспечивавшим прохождение груза через таможенный пост.

В задачу «контролеров» входил подкуп таможенников и пропуск груза именно в тот момент, когда на таможенных постах дежурили свои люди. В случае возникновения неожиданных неприятностей, типа облав ФСБ или РУОПа и, как следствие этого, задержания грузов, «контролеры» первыми предпринимали шаги по их вызволению. После успешного прохождения границы колонна передавалась под контроль прибалтийским коллегам.

Таким образом обеспечивалась полная локализация каждого из звеньев этой цепочки. Водители не знали, что именно они везут, не знали, кому принадлежит груз, откуда конкретно он отправлен и куда именно привезен. Ни одна из групп сопровождения также не знала, откуда и куда металл направляется (об этом можно было догадываться только по направлению движения).

Опять же мончегорские бандиты понятия не имели о том, куда конкретно группа сопровождения отвезет груз. Те, кто сидел на перевалочной базе, не знали, на какую именно границу поедет колонна. Специалисты по изготовлению поддельных таможенных документов вообще груз не видели, они знали лишь одного человека, который давал им заказ и платил за его исполнение…

Во главе всей этой металлической тусовки стоял очень известный в криминальном мире нашего города авторитет по кличке Толя Кувалда. Он и трое его помощников – обыкновенных бойцов сопровождения контрабандных грузов – еще в 1991 году держали в своих руках весь металлический бизнес «тамбовской» группировки.

Толя Кувалда

Толя Кувалда, он же Анатолий Иванович Александров, родился в Ленинграде в 1963 году. Работники правоохранительных органов характеризуют его как одного из самых отмороженных среди «тамбовских металлистов». Говорят, Толя еще в ранге бригадира был на короткой ноге с таким безусловным авторитетом петербургского преступного мира, как Паша Кудряш, и поддерживал хорошие отношения с лидером «тамбовцев» Владимиром Кумариным.

После покушения на Кумарина, больницу, где он лежал, блокировали «тамбовцы», – чтобы не дострелили. Толя был одним из организаторов этой осадной акции. В какой-то момент блокада больницы была убрана ОМОНом. Тогда были задержаны около шестидесяти «тамбовских», у каждого из которых имелось помповое ружье и, естественно, разрешение к нему. После недолгих переговоров, в коридоре больницы около палаты, где лежал Кумарин, появился совместный пост, состоявший из омоновцев и нескольких «тамбовских» бойцов! Толя был одним из них, он лично охранял Владимира Кумарина от возможного вторичного покушения.

Вес среди «тамбовских» Кувалда набрал вместе с деньгами, которые он сделал на первом этапе своего металлического бизнеса – сопровождении контрабандных грузов. В его бригаде не было системы старшинства в обычном понимании этого слова. Там была система дольщиков. Руководил всей металлической тусовкой главный дольщик. Главным дольщиком был тот, у кого больше, чем у остальных, денег вложено в металлический бизнес бригады. А больше всего денег было вложено у Толи Кувалды.

Как-то раз в конце 1993 года ехал Толя по набережной реки Фонтанки на своем шикарном автомобиле. У перекрестка с Невским он резко затормозил, водитель ехавшего сзади «жигуленка» не успел среагировать и врезался в зад Толиной иномарки. Повреждения на машине были крайне незначительными, однако Толя почему-то так разозлился, что выскочил из машины и со всей силой саданул ногой по лобовому стеклу провинившихся «Жигулей».

Стекло разлетелось вдребезги, но за рулем этих «Жигулей» оказался сотрудник милиции, который к тому же находился в тот момент при исполнении своих служебных обязанностей! Узнав об этом, Толя быстренько слинял с места происшествия и поручил замять дело своему адвокату. Дело замяли.

Было так на самом деле, или это – одна из легенд, которых в преступном мире немало, сказать трудно. Нам подлинность этой истории проверить не удалось. Однако мы попробовали восстановить некоторые другие факты из Толиной биографии.

В конце 1993 года в один из выходных дней в кафе «Аленушка», что на Московском проспекте, велись деловые переговоры. «Тамбовские» уговаривали одного из учредителей «Аленушки» подписать с ними договор об открытии казино. Но учредитель упрямился, и переговоры постепенно зашли в тупик. Тогда в кафе зашли несколько крепких молодых людей и избили несговорчивого коммерсанта, нанеся ему при этом несколько ножевых ранений.

Потерпевший утверждал, что первый удар, сбивший его с ног, нанес Толя Кувалда, и что, дескать, он же ударил его ножом в бедро. Следствие шло три месяца, все это время Толя провел в «Крестах». Когда дело направили в суд, его друзья наняли адвоката – Олега Станиславовича Лебедева, защищавшего с тех пор многих «тамбовских» и не только «тамбовских» авторитетов. Олег Станиславович довольно быстро нашел в действиях следователя грубейшие нарушения Уголовно-процессуального кодекса.

Оказалось, Толе инкриминировали две статьи Уголовного кодекса: 146 – «разбой», и 206 ч.З – «хулиганство». Мера пресечения в виде содержания под стражей была ему избрана именно по 146 статье, однако позже стало очевидным, что 146-я – «глухарь», дело разделили на два, и до суда дошло только «хулиганство». Получилось, что Толя сидел в «Крестах» по обвинению в совершении преступления, уголовное дело по факту которого было прекращено! Таким образом, после трех месяцев и девятнадцати дней содержания под стражей Толя до суда вновь оказался на свободе. Произошло это в августе 1993 года.

Судебный процесс тянулся около трех месяцев, в ходе него ст.206 ч.З переквалифицировали в статьи 207 и 112– «угроза убийством» и «умышленное легкое телесное повреждение» соответственно. Толя был признан виновным, его осудили на три месяца и девятнадцать дней лишения свободы, которые, напомним, он благополучно уже отсидел в «Крестах». Приговором суда остались недовольны обе стороны – и обвинение, и защита. Те и другие написали по этому поводу массу кассационных жалоб, в результате чего приговор был отменен, дело рассматривали вновь и отправили на доследование…

Говорят, когда в 1993 году Толя и его ближайшее окружение пересели на «джипы» (это случилось, когда они стали по-настоящему богаты), то в них стали замечаться некоторые проблески образованности, в которой такого человека, как Толя, при первом знакомстве заподозрить было довольно сложно. Впрочем, внешность обманчива. Говорят, Толя не только приобрел немалые навыки в юридическом оформлении контрактов, но и научился кое-как объясняться по-английски…

Последний раз в милиции Толя оказался в апреле 1995 года, когда РУОП устроил знаменитую облаву по всем злачным местам нашего славного города после того, как «казанцы» расстреляли машину с оперативниками. В ту ночь РУОП решил показать всему преступному миру Петербурга, что не позволит превращать в мишени своих сотрудников, тем более, что это – не «по понятиям». Бандиты не должны стрелять в работников милиции, равно как последние не должны, например, подсовывать им в карманы наркотики при задержаниях. То и другое – беспредел, за это даже бандитский кодекс чести сурово карает.

В ту ночь Толя был прикован к стенке в коридоре РУОПа рядом с Пашей Кудряшом. В короткой беседе с одним из оперативников он сказал примерно следующее:

– Да, – сказал Толя, – я понимаю, что на вашей стороне сила, закон, организация. Зато на нашей – справедливость. Вы не можете решать вопросы, потому вас и не уважают в мире бизнеса, хотя боятся. А у меня авторитет, я реально решаю вопросы, потому бизнесмены ко мне и обращаются. И никакой я не бандит. Я – коммерсант, я помогаю тем, кто показывает мне контракт. Фактически я обеспечиваю безопасность контрактов, вот и все.

В ту ночь Толю в РУОПе жестоко избили, настолько жестоко, что даже видавшие многое офицеры РУОПа поражались, как он это выдержал.

Летом того же 1995 года Толя погиб, причем при самых банальных обстоятельствах. Об этом случае, как, впрочем, и о некоторых других эпизодах его личной жизни мы попросили рассказать вдову Толи Эйлу Рэди. Мы публикуем интервью с ней практически дословно, потому как нам кажется несомненно интересной личность человека, который был не только одним из лидеров преступного мира нашего города, но фактически стоял за всеми теми событиями, которые мы описываем в этой части нашей книги.

– Мы познакомились очень странно и, в буквальном смысле этого слова, неожиданно. Как-то раз ко мне в гости пришла приятельница с мужем и с их общим знакомым – Толей. «Мы тебе жениха привели», – шутили они. Посидели, поболтали, а когда настала пора уходить, Толя сказал, что остается со мной жить! «Так не бывает, – сказала я ему, – я ведь не люблю тебя». «Ничего, – ответил Толя, – моей любви хватит на двоих». Так началась наша семейная жизнь. Чуть позже я узнала, что он судим и только два месяца, как освободился.

– Вас это не пугало?

– Нет, совсем нет. От сумы и тюрьмы никто не застрахован, тем более в нашей стране. Мне безразлично было, кто и что о нем говорил и какой у него был официальный статус. Главное у человека ~ глаза. У Толи они были добрые, я его любила. Мне этого достаточно. А в его дела я не влезала. Женщина – прежде всего хранительница очага, на работу за ним я не ходила. Толя предупреждал меня, чтобы я была ко всему готова, тем не менее, когда его арестовали после какого-то случая в кафе «Аленушка», я была в ужасе. А чем именно он занимался – не знаю. Меня это, по большому счету, никогда не интересовало. А что касается преступности… Кто в нашей стране не нарушает закон?!

– А что случилось в «Аленушке»?

– Не знаю. Знаю только, что оттуда Толю увезли в Московское РУВД, а через несколько дней отправили в «Кресты», как это всегда бывает, если люди вовремя не позаботятся…

– Толя провел в «Крестах» больше трех месяцев. На нем это сильно отразилось?

– Вообще не отразилось. Толя был очень сильным человеком, его нельзя было сломать. Я знаю, что случается с людьми, побывавшими в «Крестах». Толя вышел оттуда таким же доброжелательным и искренним, каким был до того. Он, кстати, и до нашего знакомства провел в «Крестах» почти два года.

– Наверное, ему помогала и чисто физическая сила.

– Он никогда особенно физически сильным не был, нормальный мужчина ростом 187 сантиметров. Не надо отождествлять его с каким-то громилой. Это совсем не так.

– Сотрудники правоохранительных органов рассказывают о Толе всякие ужасы, говорят, что он был жестоким, характеризуют его как отмороженного…

– Мне безразлично, что они говорят. Толя был очень добрым человеком, я его знала только таким. Он был спокойным, уравновешенным. Мы прожили около четырех лет, за это время он ни разу не повысил на меня голос. Мы никогда друг друга не обманывали.

– Может быть, он только с вами был таким?

– Так не бывает. Если б Толя был жестоким, он не смог бы скрывать это более четырех лет. Я всего один раз видела, как Толя ударил человека. Я работала тогда в рюмочной, к нам с девочками подошел какой-то семнадцатилетний пацан и, угрожая ножом, стал требовать деньги. Моя напарница отвлекла его, а я позвонила Толе. Он приехал и ударил этого парня всего один раз, тот упал и встать смог не скоро. Но разве это жестокость? Так поступил бы любой нормальный мужчина, жене которого угрожают ножом. Толя вообще не уделял особого внимания своему физическому развитию. Не занимался ни боксом, ни карате, ничего подобного не было. Хорошо, если раз в месяц сходит в спортзал.

– Эйла, если можно, расскажите пожалуйста, как Толя погиб. На эту тему имеется масса легенд, а говорят, все произошло на ваших глазах.

– Мы поехали на несколько дней отдохнуть в Васкелово, у меня там домик. К нам в гости приехали Толины друзья, около дома стояли пять-шесть хороших машин: «БМВ», «мерседесы». Тут к нам подошел один тракторист, Коля, стал приставать. Ему не понравилось, что он ездит на тракторе, а мы на «джипе». Было десять часов утра, тракторист был в доску пьян и вел себя совершенно безобразно. Один из ребят, приехавших к нам в гости, психанул, взял шампур и сказал трактористу, чтобы тот убирался, иначе он его на шампур насадит. В общем, получился небольшой скандал, после чего Колю выпроводили. А нам нужно было принести воду, колодец же там далеко, идти пешком неудобно, и мы решили съездить за водой на Толиной машине – у него тогда был «джип-паджеро». Машина застряла, и мы попросили другого тракториста, Мишу, отбуксировать нас. Миша помог, и в качестве платы мы дали ему бутылку водки – денег там не берут, в деревнях валюта только водка. А через некоторое время они вдвоем – Коля и Миша – снова подошли к нам. В руках у Миши было охотничье ружье. Толя стоял у калитки и разговаривал с моим братом. Миша подошел и в упор выстрелил Толе в глаз. Толя даже не отошел, видимо, до последнего момента был уверен, что тот не выстрелит…

– А он не носил с собой оружия?

– Нет, никогда.

Два капитана

В начале 1992 года в коммерческом мире нашего славного города появились два военных моряка, капитаны третьего ранга – Саша и Женя. Оба они были слушателями Высшей военно-морской академии им. Кузнецова, оба покинули ее, решив сменить погоны с золотистыми просветами на тугие кошельки бизнесменов. Правда, Саша покинул академию не совсем удачно – его поступок квалифицировали как дезертирство, а военная прокуратура даже возбудила в отношении него уголовное дело. Сашу задержали и отправили в «Кресты», однако там он пробыл недолго – вышел под залог, а чуть позже уголовное дело заглохло само собой.

Профессия военного моряка, в отличие от многих других, предполагает наличие знакомых в самых неожиданных местах нашей необъятной Родины. Были у Саши с Женей знакомые в Литве и Эстонии, что в конечном итоге и определило их бизнес – они довольно просто нашли рынки сбыта цветных металлов, и грех было не воспользоваться такой возможностью.

Свой бизнес Саша с Женей начинали с нуля. Организовали коммерческую структуру с офисом на улице Восстания, вышли на поставщиков дешевых (относительно мировых цен) цветных металлов и для начала скромно и тихо отправили один грузовик с медью. Деньги для этого одолжили у Жениных знакомых – членов «казанского» преступного сообщества. Груз оформили по схеме «Калининградского транзита» с помощью знакомых таможенников.

Сделка удалась, долг наши моряки вернули и следующий грузовик отправили уже полностью за свой счет. Благосостояние Саши и Жени стало расти, тем более, что их «казанские» друзья охотно вкладывали деньги в металлический бизнес – быстро, выгодно и никаких проблем.

Когда обороты возросли, встал вопрос о «площадке» и сопровождении контрабандных грузов. Обе проблемы были с легкостью решены, после чего металлы с легкой руки поддерживаемых «казанцами» моряков стремительным потоком потекли в Литву и Эстонию, а оттуда – дальше в Европу. Ребята стали круто подниматься, что и послужило поводом для ссоры.

Постепенно Женя стал замечать, что Сашины доходы растут несравненно быстрее, чем его. А прибыль друзья-моряки распределяли между собой не поровну, а по-честному – пропорционально проданным металлам.

Оказалось, что Саша и Женя оформляли свои «Калининградские транзиты» по-разному. Женя подписывал договор с реально существовавшей в Калининграде фирмой, которую возглавлял один из его друзей. За деньги калининградские таможенники оформляли поступление Жениных грузов в их город, хотя на самом деле ни один из них до Калининграда, естественно, не доезжал. Саша же действовал проще, быстрее и экономнее.

Он тоже сочинял договор с калининградской фирмой, но не реальной, а им же самим придуманной, что автоматически снимало проблемы оплаты трудов кого-либо из жителей Калининграда. Сам же Саша, при предъявлении на таможне таких договоров, выступал каждый раз как представитель новой фирмы (к тому времени у наших друзей их было больше десятка).

В общем, Сашин бизнес рос намного быстрее Жениного, в результате чего к концу 1992 года друзья окончательно разругались и разошлись. Женя продолжал работать с «казанцами», у которых, по нашим сведениям, в отличие от «тамбовцев», никогда не было специальной «металлической бригады», они просто вкладывали деньги во все, что приносило доход. Он продолжал использовать «Калининградский транзит» – возил металлы в Литву через Белоруссию, где ему довелось стать первым в истории этого нового суверенного государства террористом…

В сентябре 1993 года белорусские газеты наперебой сообщали шокировавшую всю страну информацию об убийстве одного из кандидатов на пост председателя Верховного совета Белоруссии, председателя Гродненского облисполкома Дмитрия Арцимени. Он был убит выстрелом из пистолета в упор на пороге собственного коттеджа, хотя белорусские газеты почему-то писали, что орудием убийства стала снайперская винтовка с прибором ночного видения. Убийство было, очевидно, заказным, причем впервые в новейшей истории этой страны жертвой преступников стал столь высокопоставленный политический деятель. Делом этим занялся КГБ Белоруссии, потому как, согласно первоначальной версии, случившееся квалифицировали как террористический акт.

Между тем, жена Дмитрия Арцимени Галина возглавляла крупнейший в Белоруссии частный ювелирный магазин «Святой Георгий», его сын также имел в то время собственную коммерческую фирму. В служебном сейфе убитого обнаружилась крупная сумма денег, никак не сопоставимая с должностным окладом председателя облисполкома. Элементарное сопоставление этих фактов породило вторую версию – криминальная разборка на почве передела сфер влияния в белорусском бизнесе.

Кстати, через несколько недель после убийства Александр Лукашенко, тогда еще скромный депутат Верховного совета Белоруссии, обвинил Дмитрия Арцименю в коррупции и сообщил, в частности, что его жена Галина и один из сыновей были задержаны на белорусско-польской границе при попытке незаконного вывоза из Белоруссии большого количества алмазов и бриллиантов.

Однако не прошло и двух месяцев с момента совершения преступления, как работники белорусских спецслужб приехали в Петербург, где задержали нашего моряка Женю по подозрению в организации этого убийства. Женя провел в следственном изоляторе 10 суток, после чего был отпущен, – соглашение об экстрадиции обвиняемых в совершении преступлений между правительствами России и Белоруссии отсутствовало.

Что же заставило сотрудников белорусского КГБ подозревать в организации убийства Дмитрия Арцимени скромного питерского контрабандиста? Работники петербургских правоохранительных органов описывают эту историю так.

После ссоры с Сашей Женя продолжал активно реализовывать схему «Калининградского транзита». Некая петербургская фирма «Дубль» регулярно отправляла автоколонны с цветными металлами в Калининград через Белоруссию в Литву. Понятно, что до Калининграда ничего не доходило, металлы неизменно растворялись в Литве. Понятно также, что ни белорусские, ни российские, ни тем более литовские таможенники об истинном направлении движения автоколонн даже не догадывались! По предварительным данным, таким образом через территорию суверенной Белоруссии прошли более десяти автоколонн по четыре-пять грузовиков с металлами в каждой…

Бесконечно долго столь бурная деятельность не могла оставаться незамеченной. В июне 1993 года одна из колонн была целиком задержана работниками Гродненской таможни. Контрабанда была налицо, металл общей массой 120 тонн решили конфисковать и обратить в пользу государства. Однако Женя обратился в арбитражный суд города Гродно, у него были хорошие адвокаты, и все шло к тому, что металл будет обращен в пользу Жени, а не белорусского федерального бюджета. И тогда председатель Гродненского облисполкома Дмитрий Арцименя стукнул кулаком по столу и принял волевое решение металл не отдавать, а реализовать его, как и предполагалось, в пользу бюджета.

Почему Дмитрий Арцименя занял столь принципиальную позицию – можно лишь догадываться. Говорят, например, что реализовываться в пользу федерального бюджета Белоруссии этот металл должен был через коммерческую структуру сына Арцимени. Но это, конечно же, слухи…

Стукнув кулаком по столу, Дмитрий Арцименя подписал себе смертный приговор. Впрочем, у нас имеется информация о том, что его волевое решение было не более, чем вспышкой эмоций, – гродненский арбитражный суд к моменту убийства уже принял решение о возврате металла Жене и его коллегам. Однако заказ был сделан, а оперативной связи с киллером у контрабандистов не было.

После этого случая данный контрабандный канал перестал действовать, потому что моряк Женя и его люди старались больше на территории Белоруссии не показываться.

А Саша, поссорившись с Женей, изменил схему контрабанды – перешел на «Кавказский транзит». Его грузы отправлялись в Эстонию якобы из Кыргызстана – от фирмы с таинственным названием "Корпорация «Азат». Понятно, что ни один таможенник не мог тогда с таможенного поста российско-эстонской границы дозвониться до бишкекской таможни, чтобы проверить подлинность сопровождающих груз документов, на что, собственно, Саша и рассчитывал.

Надо сказать, что после того, как российскобалтийские границы стали чуть-чуть менее прозрачными, чем были в начале 1992 года, многие контрабандисты стали отказываться от «Калининградского транзита» – связь между таможенными постами российско-эстонской и российско-латвийской границ и калининградской таможней стала непозволительно хорошей, что приводило к слишком частым задержаниям грузов. Те, кто остались верными «Калининградскому транзиту», возили металлы в Литву через Белоруссию – те границы с Литвой и Россией довольно долго оставались абсолютно прозрачными. Остальные же переключились на «Кавказский транзит» – в 1992 году кавказские республики стали активно отделяться от России, границы же с ними долго еще существовали лишь на бумаге, и, соответственно, оперативная связь между российскими таможенными постами и таможнями кавказских республик отсутствовала.

Саша довольно успешно занимался «Кавказским транзитом», в чем ему немало помогли новые партнеры – ребята из команды Толи Кувалды. В частности, они познакомили Сашу с неким Димой Афонькиным – инспектором грузового отдела Санкт-Петербургской таможни.

Дима Афонькин как-то забрел в кабак, где поссорился с несколькими «тамбовцами». Физического отпора он дать не смог, зато предъявил свое удостоверение. А те, как увидели, сразу поняли, что Дима-то им и нужен. Через некоторое время пришел к Диме коммерсант Саша и сказал:

– Тебя беспокоят бандиты? Забудь.

С тех пор бандиты Диму не беспокоили, зато Димина таможенная печать с номером 058 стала регулярно появляться на поддельных грузовых таможенных декларациях…

Когда Диму задержали в первый раз, он чувствовал себя не очень уверенно, а потому был довольно откровенен. Учитывая чистосердечность признаний, Диму отпустили, после чего он исчез. На допросы не являлся, что привело работников госбезопасности к необходимости задержать его. Впрочем, и это оказалось непросто. У себя дома он не появлялся, и вообще старался соблюдать все известные ему правила конспирации.

В конце концов работники госбезопасности установили, что Дима в один прекрасный день около пяти часов вечера должен встретиться с кем-то в вестибюле станции метро «Удельная». Задерживать его поехали двумя группами: четыре человека – группа задержания, и столько же – поддержки. Каждая группа должна была прибыть к «Удельной» на собственном автомобиле, однако к пяти часам на условленном месте была лишь одна из них – у машины группы поддержки заглох мотор.

На машины Диме Афонькину вообще везло. Когда незадолго до описываемых событий те же сотрудники ФСБ везли его с обыска у него дома на обыск у него на работе, то у их «Нивы» под Ланским мостом колесо попало в открытый люк! Колесо отлетело, а «Нива» под углом 45 градусов к горизонту пролетела в нескольких сантиметрах от опоры моста и, пару раз развернувшись, остановилась поперек проезжей части. Обыскивать Димино рабочее место в тот раз поехали на проезжавшем мимо «рафике»…

На «Удельной» Диму благополучно одели в наручники, вывели из вестибюля станции и повели в сторону рынка к машине. Сам этот факт произвел эффект разорвавшейся бомбы. Увидевшие человека в наручниках торговцы решили, что началась облава, начали спешно собирать вещи, а некоторые просто бросились врассыпную. На рынке поднялся невообразимый шум, который сменился странной тишиной, когда оперативники молча посадили Диму в машину и уехали.

Дима отсидел в следственном изоляторе ФСБ около полутора лет, после чего был суд, который вернул дело на доследование, после чего дело вновь направили в суд. В таком состоянии дело это и по сей день, несмотря на протест прокуратуры.

Саше столь успешная вербовка таможенника тоже не помогла. Судьба отвернулась от него, курируемые им «тамбовские» металлы стали часто задерживать.

24 июня 1993 года отправили «тамбовцы» очередной груз с никелем через Себежскую таможню. Шли два грузовика, в каждом из которых поверх металла были набросаны коробки с обувью фирмы «Ленвест». В общем, груз скромный и непримечательный, так его и оформили. И трудно было предположить, что таможенники на границе станут особенно копаться в сапогах и ботинках. Однако контрабандистам не повезло, таможенник попался опытный, он сразу сообразил, что сильно просевшие, очевидно тяжелые грузовики не могут быть наполнены только обувью – она ж легкая! В результате обе машины были задержаны.

В то время в старинном русском городке Себеже жил человек с тяжелой судьбой – за 37 лет жизни свой день рождения ему удалось отметить на свободе всего один раз. Зато личность эта была весьма популярная: единственная в Себеже крутая иномарка – шикарная белая «мицубиси» – принадлежала ему.

Официальный род занятий упомянутого гражданина нам не известен. Фактически же он был «контролером» – подстраховывал беспрепятственное прохождение цветных металлов и прочих грузов по принадлежавшему «тамбовцам» контрабандному каналу. Вот такой человек получил задание вызволить задержанные таможней грузовики.

В качестве непосредственных исполнителей операции выступили работники милиции – два сотрудника из Невского РУВД Санкт-Петербурга, оперуполномоченные Виталий Фещенко и Сергей Левитский. Люди эти были отнюдь не случайные – в свободное от основных занятий время они подрабатывали в сопровождении контрабандных грузов. Милиционерам тогда разрешалось в свободное от работы время заниматься охранной деятельностью. Саша активно пользовался их услугами, потому как сопровождавшие грузы работники милиции в форме и со служебными удостоверениями, как показывала практика, положительно влияли на инспекторов ГАИ, от возможных малоприятных контактов с которыми на трассах никто не застрахован. Но на этот раз перед ними поставили более серьезную задачу.

Через несколько дней на таможенный пост прибыли эти самые работники милиции и предъявили поддельное письмо за поддельной же подписью следователя Невского РУВД, в котором сообщалось, что в отношении руководителя фирмы-отправителя задержанного груза возбуждено уголовное дело. Оба грузовика, сообщалось далее в этом письме, проходят по делу как вещественные доказательства, из чего следует, что их необходимо выдать предъявителям означенного послания!

Работники таможни сразу почувствовали, что здесь что-то не так, и доложили об этом своему шефу – начальнику Себежской таможни Ивану Васильевичу Скобелеву. После тщательного изучения упомянутого письма Иван Васильевич распорядился отдать грузовики не вызывавшим у него никаких сомнений работникам милиции!

(Как позже выяснилось, Виталий Фещенко использовал в данной операции своего молодого коллегу Сергея Левитского «втемную». Сергей действительно думал, что груз необходимо доставить в Невское РУВД. Однако суд наказал обоих оперуполномоченных: Виталий Фещенко получил десять лет лишения свободы, Сергей Левитский – три.)

Чуть позже выяснилось, что Иван Васильевич и шикарный парень на «мицубиси» знакомы. Последний помогал Ивану Васильевичу с запчастями для его личного автомобиля.

А чуть позже произошел с Иваном Васильевичем Скобелевым совсем уж некрасивый случай. При обыске в его служебном сейфе обнаружились 17 тысяч американских долларов, о существовании которых до момента обыска Иван Васильевич и не подозревал! Колдовство какое-то…

Впрочем, история с «металлом под обувью» на этом не заканчивается.

Себежские таможенники, естественно, не могли сразу же разобраться, что это за металл под коробками «Ленвеста». Поэтому в акте изъятия они написали «металл серого цвета», а один кусок этого металла в качестве образца для экспертизы оставили в отделе борьбы с контрабандой Себежской таможни. Туда пригласили учителя труда из местного ПТУ, на основании заключения которого в документах «металл серого цвета» превратился в «никелево-хромовый сплав»

Когда же металл похитили, то обнаружилось, что похитили не только грузовики, но и образец для экспертизы! Позже знающие люди рассказывали, что Толя Кувалда и его помощники грозили самыми страшными расправами организаторам неудавшейся контрабанды, если металл не удастся вернуть. Когда же металл вернули, «тамбовцы» это дело бурно отпраздновали, потому как на самом деле в грузовиках был вовсе не «никелево-хромовый сплав», а кобальт!

Кобальт – очень дорогой металл, он намного дороже самого качественного никелево-хромового сплава. Так что гнев Толи Кувалды вполне объясним. Любопытно другое. Сразу после исчезновения со штрафной площадки Себежской таможни обоих грузовиков, заместитель начальника отдела кадров Санкт-Петербургской таможни Олег Борисович Фотиев, исполнявший в то время обязанности начальника отдела профилактики правонарушений среди личного состава таможни, говорил своим коллегам о том, что в грузовиках был кобальт. У расследовавших это дело работников госбезопасности возник вопрос: а из каких же источников Олег Борисович мог располагать такой информацией?

Олега Борисовича стали подозревать в связи с контрабандистами, сам же он объясняет все довольно просто. Дескать, информация о том, что в грузовиках был не никель, а кобальт, поступила к нему оперативным путем, что, учитывая характер его профессиональной деятельности – профилактика правонарушений среди личного состава Санкт-Петербургской таможни, – нормально. Кстати, Олег Борисович рассказал нам по этому поводу весьма любопытную историю.

Когда Олегу Борисовичу стало известно о кобальте, ему также стало известно о его предполагаемом похищении. Обо всем этом он доложил своему шефу – одному из заместителей начальника СанктПетербургской таможни. А тот посоветовал Олегу Борисовичу не соваться не в свое дело. Такой ответ шефа шокировал Олега Борисовича, тем более потому, что оба они – бывшие работники госбезопасности.

Так, напомним, звучит эта история со слов самого Олега Борисовича. Мы оставим ее без комментариев. Учитывая же тот факт, что Олег Борисович будет неоднократно упоминаться в нашем дальнейшем повествовании, попробуем познакомиться с ним поближе.

Олег Борисович Фотиев родился в 1951 году и большую часть своей сознательной жизни проработал в силовых ведомствах. Он 36 лет служил в военно-морском флоте, из которых 13-на атомных подводных лодках. Семнадцать лет Олег Борисович прослужил в качестве работника военной контрразведки и уволился в запаса звании майора КГБ и в должности старшего оперуполномоченного.

Мирная жизнь Олега Борисовича свелась к смене одних погон на другие – он устроился на работу в Санкт-Петербургскую таможню заместителем начальника отдела кадров. Однако, учитывая его боевое прошлое, Олега Борисовича довольно быстро назначили исполняющим обязанности начальника отдела профилактики правонарушений среди личного состава Санкт-Петербургской таможни. В общем-то это полностью подтверждает бытующее в народе мнение о том, что бывших разведчиков и контрразведчиков не бывает.

Сложилось так, что Олег Борисович стоял у истоков образования на Санкт-Петербургской таможне службы внутренней безопасности. Он женат, имеет троих детей и в момент выхода этой книги является подсудимым по обвинению в пособничестве контрабанде.

В конце 1992 года «тамбовцы» отправили очередной груз с никелем через Печорскую таможню. Но вышло так, что груз задержали в связи с тем, что на Санкт-Петербургской таможне не подтвердили факт его оформления. Разобраться в этом деле поручили Олегу Борисовичу Фотиеву.

Вызвал он владельца груза и говорит:

– Что ж вы, гады такие, контрабандируете?!

Владелец сообщил, что так и так, никаких договоров его фирма ни с кем не заключала, ни о каком никеле он ничего не слышал и уж тем более в Калининград отправлять не собирался. Правда, он знал о том, что его знакомый коммерсант Саша интересовался, вроде бы, цветными металлами и зачем-то брал у него печать фирмы на несколько дней. Видимо, чтобы оформить какие-то документы.

Все это Олег Борисович, как и положено, записал в протокол, который владельцем груза был успешно подписан. В принципе, только этого протокола было достаточно для конфискации груза и обращения его в пользу государства, так как попытка вывоза товара по поддельным документам была налицо. Однако через некоторое время Олег Борисович Фотиев вновь вызвал к себе на допрос хозяина груза, где последний подписал совсем другой протокол с противоположным содержанием.

Суть нового протокола сводилось к тому, что возглавляемая владельцем груза фирма «Вест» заключила договор о совместной деятельности с некоей фирмой «Юнкт». Согласно этому договору фирма «Вест» должна была продать принадлежащий «Юнкту» никель некоему СП «Совтра», расположенному в Калининграде. Такой поворот событий представлял действия коммерсантов в абсолютно законном свете – они же не виноваты в том, что документы владельцев транспортируемого ими груза оказались неправильно оформленными! Именно такой вывод и сделал Олег Борисович в своем постановлении о прекращении дела о нарушении таможенных правил. В соответствии с этим постановлением, металл вернули хозяевам.

А через несколько месяцев в квартире Олега Борисовича Фотиева провели обыск, в ходе которого сотрудники ФСБ обнаружили первый протокол допроса! Действия Фотиева были квалифицированы как злоупотребление служебным положением, должностной подлог, а также хищение в особо крупных размерах, потому как, на основании первого протокола допроса, металл должен был быть конфискован и обращен в пользу государства.

В беседе с автором этих строк Олег Борисович объяснил, что провел собственные оперативно-розыскные мероприятия, в результате которых подтвердилась информация, содержащаяся во втором протоколе, а не в первом. Кроме того, по его словам, во втором протоколе содержалось все то, о чем шла речь в первом, а посему загромождать дело двумя протоколами не было необходимости. Олег Борисович оставил первый протокол себе – для дальнейших оперативных разработок, а второй вшил в дело.

Так это или нет, установить сможет только суд. Заметим, кстати, что Олег Борисович в беседе с нами особо подчеркивал, что председательствующий в процессе судья Шустиков ведет дело очень корректно и объективно. Нам же интересен таможенник, допустивший ошибку в оформлении документов, что привело в дальнейшем ко всем описанным недоразумениям.

Инспектор Санкт-Петербургской таможни Денис Каледин заверял своей печатью N216 огромное количество отправлявшихся «в Калининград» цветных металлов. Работал он в основном на «тамбовцев» – по просьбе моряка Саши. Об этом и рассказал нам Олег Борисович, у которого Денис Каледин давно был «на карандаше» и который уволил Дениса в результате проведенного в отношении него служебного расследования.

В описываемом случае Денис попался из-за собственной нерасторопности. Он заверил своей печатью документы «Веста», но так как дело это для Дениса было привычное, поленился сделать соответствующую запись в журнале оперативного дежурного Санкт-Петербургской таможни, понадеявшись на авось. «Авось» не состоялся, на таможенном посту Печорской таможни решили проверить подлинность оформления груза, позвонили оперативному дежурному Санкт-Петербургской таможни, который сообщил, что никакие документы на металл не оформлялись! Так представил нам эту историю Олег Борисович Фотиев.

В 1992 году грузовые таможенные декларации, в том числе и на экспортируемые грузы, заполнялись от руки. Сотрудники таможен сами не занимались этим – если каждому заполнять, то очередь желающих растянется до бесконечности. Поэтому заполнение деклараций брали на себя владельцы декларируемых грузов. Некоторые делали это самостоятельно, что неизменно приводило их к необходимости многократно перезаполнять декларации, – чтобы в точности соблюсти все формальности. Другие, кто побогаче, нанимали для этого специалистов.

Тогда же появились в нашем городе так называемые декларанты – специалисты по заполнению таможенных документов. Сначала декларантами были физические лица, чуть позже появились и юридические – фирмы, которые за определенную плату брали на себя оформление всех таможенных документов заказчика. Коммерсанты приносили декларантам документы на подлежащие экспорту грузы, а те на основании этих документов производили необходимое таможенное оформление. Декларант нес ответственность только за правильность этого оформления и, если груз оказывался контрабандным, всегда мог сказать, что он об этом и не догадывался.

В 1993 году у питерских контрабандистов выработалась практика четкого разделения обязанностей между ними, сотрудничавшими с ними работниками фирм-декларантов и сотрудничавшими с декларантами таможенниками. Контрабандист договаривался с декларантом, тот – с таможенником, такая схема обеспечивала порой поточное изготовление фальшивых таможенных документов, которые отличить от настоящих было не так-то просто. Кроме того, между таможенниками и декларантами устанавливались порой столь доверительные отношения, что фальшивые таможенные документы оформлялись вне очереди, то есть намного быстрее настоящих.

Такая практика в полной мере реализовывалась, например, работником фирмы-декларанта «Евродонат» Мариной Арестовой. (Совместное предприятие «Евродонат» было создано бизнесменом Оскаром Донатом и до сих пор является одним из крупнейших в нашем городе предприятий такого профиля.) Офис «Евродоната» располагался в 1993 году в доме N17 по Якорной улице, в том же доме на другом этаже помещался грузовой отдел Санкт-Петербургской таможни. Марина Арестова активно сотрудничала с одной стороны с моряком Сашей, то есть заказчиком контрабанды, с другой – с тремя работниками расположенного на соседнем этаже грузового отдела таможни. В этом нелегком труде помогал ей муж Леонид Ластовский, бывший таможенник. На момент выхода этой книги, в начале 1997 года, оба они находились под судом.

А руководил этим грузовым отделом некий Сергей Григорьевич Лядов, который, по словам некоторых работников правоохранительных органов, лично разрешил выпуск грузовика с контрабандным цветным металлом, по поводу задержания которого уже известный нам Олег Борисович Фотиев составил два протокола допроса, один из которых вшил в дело, а другой оставил у себя дома. В начале 1997 года Сергей Григорьевич Лядов занимал уже пост заместителя начальника Балтийской таможни…

Не обошлась без Олега Борисовича Фотиева и скандально известная история с неудавшейся попыткой контрабанды черной икры и редкоземельного металла платиновой группы осмия-187, предпринятой бывшим заместителем мэра Петербурга, бывшим же председателем Комитета мэрии по торговле Львом Витальевичем Савенковым.

Левкина икра

В далеком уже 1993 году Лев Витальевич Савенков и его помощник Игорь Олегович Барканов активно занимались бизнесом. Как-то раз решили они сделать деньги на перепродаже черной икры. Закупили около 10 тонн и стали искать способ вывезти ее за границу. Покупатель нашелся в Германии – старый знакомый Льва Витальевича, бывший российский гражданин, который любезно согласился купить деликатес, чтобы в дальнейшем не без пользы для себя реализовать его в немецких кафе и ресторанах. В общем, все необходимое для успешной сделки у наших героев было, если не считать одного нюанса.

Икра осетровых рыб являлась тогда стратегически важным сырьем, а значит, вывоз ее за границу был не так-то прост. Кроме уплаты таможенных пошлин, требовалось обзавестись специальной лицензией и зарегистрироваться в качестве спецэкспортера, что было связано с немалыми хлопотами и большими деньгами, а следовательно, приводило к существенному удорожанию продукта. Такой расклад сводил на нет соблазнительность сделки, а потому Льва Витальевича не устраивал.

Весну 1993-го помощник председателя Комитета мэрии по торговле Игорь Олегович Барканов провел в сильной суете. Он бегал по нашему славному городу в поисках возможности вывоза из России пресловутой икры с минимальными затратами. К лету Игорь Олегович набрел на принадлежавший уже знакомому нам моряку Саше контрабандный канал. И решил заместитель мэра второй российской столицы прибегнуть к услугам «тамбовского» преступного сообщества.

С Сашей они договорились довольно быстро, и первая – пробная – партия икры оказалась на российско-эстонской границе в субботу, 26 июня 1993 года. Дело было на том же самом таможенном посту, где за два дня до того – 24 июня – произошло описанное нами задержание «металла под обувью».

Понятно, что сопровождавшие икру документы были заверены от имени Санкт-Петербургской таможни той же номерной печатью Димы Афонькина (N058), что и задержанный никель. На эту-то печать и обратил внимание таможенник, потому как произошедшее два дня назад еще не успело забыться. Прямо скажем. Лев Витальевич Савенков родился не под самой счастливой звездой!

Из Себежской таможни сообщили о произошедшем в Санкт-Петербург. А в Санкт-Петербургской таможне – выходной, поэтому оперативный дежурный посоветовал себежским коллегам задержать груз до понедельника – люди придут, разберутся. Так и сделали. Между тем знакомый нам уже «контролер» на шикарной белой «мицубиси» начал предпринимать активные действия по скорейшему вызволению задержанной икры. Как оказалось, не зря.

На следующий день в воскресенье около полудня в помещении Себежской таможни появился ее начальник, также знакомый нам Иван Васильевич Скобелев.

– Как, – спрашивает, – обстановка?

– Да вот, – говорят подчиненные, – грузовик задержали.

Иван Васильевич взял документы на этот грузовик в свой кабинет, изучил их, после чего дал команду: «Отпустить!» В понедельник, когда в Санкт-Петербургской таможне подтвердили, что груз контрабандный, потому как документы фальшивые, Иван Васильевич сокрушенно разводил руками – кто ж мог подумать!

В общем, принадлежавшая заместителю питерского мэра икра благополучно пересекла границу и отправилась в Германию. Партия была пробной – всего 2 тонны, – и предназначалась она для разведки боем, чтобы основная вторая партия прошла, как по маслу…

После описанных событий Лев Витальевич Савенков лично принял у себя в кабинете в Смольном коммерсанта Сашу, дабы заглянуть в его честные глаза и убедиться в том, что он действительно хороший парень. Так что общепринятое мнение, будто переговоры с преступниками происходят в дремучих лесах при лунном свете, ошибочно.

Правда, Лев Витальевич на допросах утверждал, что ни о каких «тамбовцах» он не слыхал, а коммерсанта Сашу ему представили как руководителя фирмы, имеющей лицензию на вывоз икры. В связи с этим Лев Витальевич был уверен в законности сделки и вообще ничего плохого не думал. Кстати говоря, личную заинтересованность в произошедшем он также отрицал, мотивируя свои хлопоты о деликатесе заботой о друге – Игоре Олеговиче Барканове.

Вторая порция икры массой 8 тонн отправилась в Германию в сентябре. К этому времени коммерсант Саша вынужден был удариться в бега – после похищения «металла под обувью» у работников госбезопасности имелся к нему рад неприятных вопросов. В связи с этим для оформления груза привлекли, как считают работники правоохранительных органов, Олега Борисовича Фотиева (напомним, возглавлявшего тогда группу профилактики правонарушений среди личного состава Санкт-Петербургской таможни). Он якобы озадачил своего бывшего сослуживца, инспектора грузового отдела таможни Виктора Викторовича Бондаренко (ныне из таможни уволенного). Виктор Викторович оформил два комплекта документов на принадлежавший Льву Савенкову груз. Один комплект он оставил себе, другой отдал сопровождающим.

В первом комплекте значилось, что перевозится сливочное масло, во втором декларировался груз с откровенным названием «кавиар» (caviar – по-английски икра). Такой, прямо скажем, нестандартный ход мог прийти в голову разве что бывшему контрразведчику. Да и со сливочным маслом придумано неплохо – если груз задержат, то никто не обвинит Виктора Викторовича в подлоге – он декларировал сливочное масло, а то, что под тем же номером имеются документы на какой-то там кавиар – он и знать не знает, подделка, наверное!

Впрочем, Олег Борисович утверждает, что ничего подобного ни он, ни Виктор Викторович не делали…

Хитрость не помогла. Груз уже ждали работники милиции и МБ (нынешняя ФСБ). На Невельском таможенном посту Великолукской таможни у водителя спросили:

– Что у вас там?

– Кавиар!

– Что это?

– Корм для собак!

Ценители традиционного русского деликатеса наверное бы обиделись. Таможенник же не знал английского языка, но был предупрежден о необходимости задержать груз. Он полез в машину, где вместо диковинного корма обнаружил икру. Или кавиар, что тоже самое.

Льва Витальевича Савенкова задержали 4 октября 1993 года и отправили в следственный изолятор. Столь негуманное к нему отношение было связано не только с контрабандой черной икры. За несколько дней до того на российско-финской границе был задержан автомобиль «Нива», водитель которого, некий Александр Матвеев, по заданию Льва Витальевича пытался вывезти за границу 3 ампулы с 8 граммами редкоземельного металла платиновой группы осмий-187, стоимость которых превышала 100 тысяч американских долларов. Если учесть, что получение такого металла во всем мире исчислялось тогда несколькими десятками граммов в год, случай этот становился почти что историческим.

Сам факт задержания на границе осмия вызвал в прессе бурю эмоций. Страсти разгорелись с особой силой после того, как вышедший из следственного изолятора Александр Матвеев заявил, что его задержание на границе – гнусная провокация КГБ, работники которого заставили его заполнить таможенную декларацию, не вписывая туда осмий. В случае отказа Матвееву, по его собственным словам, пообещали «найти» в его машине наркотики.

Какова доля правды в словах Александра Матвеева, так, по-видимому, и останется тайной, тем более, что сам Матвеев довольно быстро после изменения ему меры пресечения на подписку о невыезде уехал за границу – от греха подальше. Между тем, общая суть его утверждений (без инцидента с наркотиками) косвенно подтверждается.

Задерживать Матвеева поехали работники ФСБ, по основному роду своей деятельности никакого отношения к борьбе с контрабандой не имевшие. Как так вышло, можно только догадываться, но именно вследствие своей неопытности в контрабандных вопросах, они недостаточно грамотно провели задержание. Фактически, они нарушили одно из основных правил, которым руководствуются в задержаниях такого рода опытные оперативники, – не дали возможности таможенникам спокойно и полноценно провести досмотр.

Вот и получилось потом, что Матвеев просто не успел заполнить декларацию, хотя, естественно, собирался сделать это!

Кстати, собственно задержание контрабандного груза – всегда дело тонкое и щекотливое для проводящих это задержание работников правоохранительных органов. Одним из классических примеров такого рода стала довольно распространенная в 1993 году практика контрабандного вывоза цветных металлов в бензобаках грузовых автомобилей. Работники правоохранительных органов вскрывали такие тайники, а контрабандисты заявляли, что прятали металлы не от таможенников, а от бандитов – мало ли на дорогах грабителей! А на таможенном посту они, естественно, собирались, как и положено, задекларировать груз, потому как готовы скорее умереть, чем нарушить закон.

Кстати, Таможенный кодекс разрешает заявлять о вывозе груза непосредственно в момент его вывоза…

Остается загадкой и происхождение злополучного осмия. Сначала газеты взахлеб издевались над неким ученым-самоучкой с уголовным прошлым, получившим уникальный, редчайший изотоп осмия чуть ли не у себя на кухне из подручных средств. А Лев Витальевич Савенков собирался, дескать, поправить финансовое положение всего Санкт-Петербурга только за счет этого кухонного изобретения. Так во всяком случае Лев Витальевич заявлял на допросах и в интервью средствам массовой информации.

Чуть позже мнения разделились. Газеты, вчера еще смачно расписывавшие, какой Лев Савенков прохиндей и контрабандист, стали превозносить его за гражданское мужество и самоотверженность. «Лев Витальевич, – писали газеты, – пал жертвой грязных политических козней КГБ; мы этого не можем допустить, потому как Петербург интеллигентнее и демократичнее Москвы, откуда все эти козни поползли к Льву Витальевичу».

Между тем история Льва Витальевича продолжала радовать благодарных петербургских читателей своими неожиданными поворотами. 6 января 1994 года нашему герою была изменена мера пресечения на подписку о невыезде – после трех с половиной месяцев пребывания в застенках МБ, Лев Витальевич снова оказался на свободе. Случай этот стал первым прецедентом в судебной практике – человека, обвиняемого в покушении на контрабанду в особо крупных размерах и в незаконном хранении огнестрельного оружия (при обыске у Льва Витальевича обнаружили пистолет «вальтер»), никогда раньше не отпускали дожидаться суда среди друзей и любимых женщин.

Особенно трогательно в этой истории звучит то обстоятельство, что свое решение об изменении Льву Витальевичу меры пресечения судья Стуликов аргументировал тем, что мэр Петербурга Анатолий Собчак дал обвиняемому положительную характеристику!

При обыске у Льва Витальевича изъяли не только пистолет. В его двух квартирах на Морской набережной обнаружились: 10 тысяч американских долларов, 2 тысячи немецких марок, более тысячи финских марок, более 3 миллионов рублей, 2 банковские чековые книжки, из которых следовало, что Лев Витальевич имеет текущие счета в банках Бельгии и Германии, 5 цветных телевизоров, 4 видеомагнитофона, 4 магнитолы, 2 видеокамеры и кое-какие другие мелочи. Был высокий чиновник также владельцем автомобилей «мерседес» и «тойота».

Наверняка, все это было нажито честным путем – Лев Витальевич в тот момент являлся владельцем трех фирм в Германии, Бельгии и Канаде. Его же официальный должностной оклад в мэрии составлял 76 тысяч рублей, разве мог столь состоятельный человек жить на такие деньги?

Кстати, изъятый у нашего героя пистолет имеет также весьма любопытную историю, рассказанную самим Львом Витальевичем уже в суде, во время слушания его дела осенью 1996 года.

Оказывается, Льву Витальевичу угрожали всякие сомнительные личности, причем угрожали настолько сильно, что как-то раз избили его водителя. Эта капля, по выражению самого Льва Витальевича, переполнила чашу его терпения, и он написал заявление начальнику питерского ГУВД генералу Крамарову с просьбой разрешить ему ношение боевого оружия. Но милицейский генерал, видимо, недооценил важность происходящего, а потому не спешил разрешить Льву Витальевичу приобрести гранатомет, автомат Калашникова или хотя бы пистолет.

Тогда Лев Витальевич сам купил «Вальтер» и собирался попасть на прием к Крамарову, чтобы, швырнув этот «Вальтер» ему на стол, упасть на колени, разорвать на груди рубаху с галстуком и трагическим голосом произнести: «Вот я, вот пистолет, делайте что хотите, но друг без друга мы не можем!» По предположениям Льва Витальевича, генералу Крамарову сразу стало бы стыдно от того, что не обратил он должного внимания на заявление нашего героя. После этого пристыженный генерал мигом бы выдал Льву Витальевичу разрешение на пользование всеми видами стрелкового оружия, они бы обнялись, поцеловались, дружили б всю жизнь и умерли в один день…

Случилось бы все так на самом деле – не знает никто. Волею судеб Лев Витальевич оказался в камере следственного изолятора, а в начале 1997 года, на момент выхода этой книги – на скамье подсудимых.

Загадочная литовка

Похищение «металла под обувью» и совершенно непонятный пропуск за границу первой партии принадлежавшей Льву Витальевичу икры не могли остаться незамеченными. Работники госбезопасности стали проявлять серьезный интерес к «тамбовским металлистам», в связи с чем моряк Саша вынужден был податься в бега. Но перед этим он познакомил «тамбовцев» с симпатичной молодой литовской коммерсанткой Астой.

Аста – фигура ничуть не менее значительная, чем уже знакомый нам финский коммерсант Кеси. (Мы сознательно не называем их фамилии – люди эти не судимы на территории России, а значит и степень их участия в описываемых событиях всего лишь гипотетична. Все, что мы пишем о них, основано на рассказах работников правоохранительных органов, рассказы эти документально не подтверждены, хотя и отнюдь не безосновательны.) Аста и Кеси в течение практически всего металлического бума были основными покупателями контрабандных российских цветных металлов.

Обоих их «тамбовские металлисты» чрезвычайно уважали и ценили, потому как и Аста, и Кеси постоянно доставляли им сотни тысяч долларов за проданные металлы наличными! У маленького Кеси был для этого оборудован специальный тайник в его личном микроавтобусе. Точно так же, как Кеси начинал свой бизнес с Михаилом Алексеевичем Сергиенко и его «воркутинскими» друзьями, Аста начинала покорять деловую Россию через Сашу с Женей, которые отправляли первые партии профинансированных «казанцами» контрабандных цветных металлов именно ей в Литву.

Летом 1993 года Аста вынуждена была приехать в Петербург, чтобы лично заняться отправкой в Литву контрабандных цветных металлов, потому как, напомним, принадлежавший Саше контрабандный канал перестал функционировать, и хотя у нее оставался Женя, а может быть, и другие поставщики, терять сумасшедший доход от дружбы с «тамбовскими металлистами» она не собиралась. Ее представили лично Толе Кувалде, и с тех пор они вполне успешно сотрудничали.

Впрочем, из этого вовсе не следует, что Толя Кувалда и его подчиненные сильно любили литовскую «металлистку». Скорее наоборот. За глаза они называли ее Крысой, а такую кличку, как известно, хорошему человеку не дадут. А Крысой Асту называли потому, что она мастерски стравливала «тамбовских» авторитетов между собой. Зачем она это делала – неизвестно, но получалось профессионально и отнюдь не безболезненно.

Говорят, однажды с подачи Асты Толя Кувалда и его приближенные заподозрили одного из своих людей в краже крупной сумы денег из сейфа принадлежащей «тамбовским металлистам» фирмы. Заподозрили настолько сильно, что в парня несколько раз стреляли, однако безрезультатно. А однажды дело чуть не дошло до массовой перестрелки, – когда этот авторитет и Толя приехали на «разбиралово» со своими боевиками.

Кстати, существует версия, будто случайная смерть Толи Кувалды от рук деревенского тракториста вовсе не была случайной, а напротив, стала логическим завершением этой истории. Впрочем, может быть, это просто легенда, которых в бандитской среде ходит немало. Так или иначе, Аста – фигура значительно более загадочная и непонятная, чем маленький Кеси, несмотря на то, что занимались они, в общем-то, одним бизнесом.

Практически сразу после ее появления в Петербурге Астой заинтересовался питерский РУОП, работники которого довольно быстро столкнулись с некоторыми странностями в ее поведении. Аста обладала огромными, фантастическими для простого литовского контрабандиста и коммерсанта возможностями. Полная свобода перемещения по всем странам, легкий контакт с преступными группировками, отличные связи с крупными немецкими промышленниками, которые с ее подачи охотно покупали тысячи тонн российских контрабандных цветных металлов – неплохо, не правда ли?

Обаятельная литовка принимала активное участие в разработке сложнейших комбинаций, позволявших «тамбовским металлистам» получать металлы наиболее дешевыми способами. Они охотно принимали ее условия игры и практически никогда не оставались внакладе. Между тем, Аста – не слишком сильно образованная женщина и вовсе не из высшего света литовского общества. Да и сама Литва, тем более в 1992-1993 годах, не та страна, коммерсанты которой пользовались бы столь сильным авторитетом в международных деловых кругах. Кто же она?

Деньги, которые получали «тамбовцы» у Асты за контрабандный цветной металл, вывезенный из России через Прибалтику или Финляндию, шли очень интересным путем. Они сначала попадали в европейские филиалы Литовского национального банка, а оттуда уже различными путями – в Россию. Таким образом, без видимых на то причин, все контрабандные деньги, проходившие через Асту, в той или иной степени оседали в Литовском национальном банке, или, что тоже самое, в бюджете Литвы.

С другой стороны, теперь уже совершенно очевидно, что правительства прибалтийских стран никак не препятствовали использованию прозрачности своих границ с Россией и Белоруссией для контрабанды тех же цветных металлов. Это обеспечивало им рабочие места, это обеспечивало приток денег, интерес западных коммерсантов. В данном случае страны Балтии выступали в качестве своеобразных офшорных зон. На их территориях осуществлялся бизнес с огромными оборотами, плоды же этого бизнеса пожинали совсем другие страны – Германия, Швеция, Голландия. Прибалтам оставался скромный, но стабильный налоговый процент – что-то типа арендной платы за пользование своей территорией.

Понятно, что правительство страны, только что оторвавшейся от Советского Союза, а потому находящейся в тяжелейшем экономическом положении, поставленной перед необходимостью выживания в автономном плавании, заинтересовано в доходах, не требующих никаких затрат. А посему у некоторых работников правоохранительных органов возникло предположение, что таинственная и могущественная Аста – гениальный ход, разработка литовских спецслужб, обеспечивавших таким образом подпитку национальной экономики.

«Тамбовский роман» продолжался у Асты до февраля 1994 года, когда в Невеле, по пути в Белоруссию, сотрудники правоохранительных органов задержали сопровождаемые Астой грузовики с цветными металлами. После этого Толя Кувалда попросил Асту покинуть Россию, потому как ее задержание и отправка в «Кресты» стали лишь вопросом времени. Толя прекрасно понимал это, как понимал и то, что Аста вполне может заложить их всех, что, естественно, Толю и его окружение вовсе не устраивало.

Аста послушалась Толю Кувалду и уехала в Литву, а «тамбовские металлисты» существенно сократили контрабанду цветных металлов сухопутными путями и переключились на еще один контрабандный канал – петербургский Морской порт, контролировавшийся тогда Балтийской таможней. Немалую роль в таком повороте событий сыграло и то обстоятельство, что у нашего старого знакомого маленького Кеси возникли серьезные проблемы с финской полицией, вследствие чего ему пришлось покинуть Финляндию и вновь обосноваться в Таллинне.

Морские ворота

На самом деле «морской канал» начал действовать у «тамбовских металлистов» еще в феврале 1993 года. Но тогда он не был основным, потому как в то время без особых проблем контрабандные металлы отправлялись к Асте и Кеси сухопутным путем. Активно осваивать морской путь «тамбовцы» начали в марте 1994 года по описанным выше причинам. Именно тогда этот канал попал в поле зрения и правоохранительных органов.

А почти год до того работники госбезопасности периодически сталкивались с удивительным явлением. Они отслеживали загрузку цветных металлов на «тамбовских площадках», ехали на границы, чтобы эти металлы перехватить, и там их не обнаруживали! Машины грузились, выезжали с «площадки» вроде бы в сторону границ, и исчезали.

А владельцем этого удивительного «морского канала» был некий Виталик, который в начале 1993 года создал его и успешно использовал, периодически отправляя приобретаемые на «Североникеле» и «Южуралникеле» никель, медь, кобальт и магний на красивых белых пароходах в порты Бельгии и Германии.

Виталик и его помощники использовали «Кавказский транзит» – изготавливали фальшивые документы, из которых следовало, что контейнеры с металлами шли из Таджикистана от некой фирмы с загадочным названием «Алау» и направлялись в Роттердам.

Все документы были заверены фальшивыми печатями Таджикского государственного таможенного комитета и свидетельствовали о том, что принадлежавшие «Алау» грузы в таможенном отношении оформлены безупречно и предназначены для вывоза за границу. Для России такие грузы являлись транзитными, то есть таможенными пошлинами не облагались.

На глазах у водителей «тамбовцы» пломбировали на своих «площадках» контейнеры таджикскими таможенными пломбами, потом вручали водителям международные транспортные накладные и отправляли их в Морской порт. Водители сдавали грузы на склады временного хранения Морского порта, откуда после успешного оформления в Балтийской таможне они отправлялись в Германию, Бельгию или Голландию…

Вообще, оформление груза на любой таможне России сводится к тому, что инспектор грузового отдела этой таможни знакомится с документами своих в данном случае таджикских коллег, и, если документы эти у него сомнений не вызывают, он ставит печать: «Выпуск разрешен». Кроме того, инспектор обязан проинформировать ГТК, в данном случае Таджикистана о том, что такой-то груз благополучно пересек российскую границу.

Первый раз, когда в марте 1993 года наши герои отправили партию металлов в Роттердам, именно так все и произошло. Инспектор грузового отдела Балтийской таможни отправил в ГТК Таджикистана информацию, после чего оттуда пришло гневное письмо. Из него следовало, что никакого металла фирма «Алау» (реально, кстати, в Таджикистане существовавшая) в Роттердам не отправляла и отправлять не собиралась, посему в дальнейшем «принадлежащие» ей грузы необходимо задерживать.

Кроме того, таджикские таможенники уведомили своих петербургских коллег о том, что для профилактики контрабанды меняют таможенные печати на территории всего Таджикистана. После этого работники Балтийской таможни провели расследование произошедшего, которое привело их к выводу, что настоящий отправитель груза теряется гдето в горных ущельях Таджикистана! Как им это удалось – загадка, потому что все металлы, напомним, были чисто российского происхождения.

Эти мелкие неприятности вынудили Виталика взять месячный тайм-аут в своем металлическом бизнесе, чтобы обзавестись таджикскими таможенными печатями нового образца и слегка подкорректировать свои контакты с работниками Балтийской таможни. После этого контейнеры с «принадлежавшими» «Алау» металлами пошли через Морской порт вновь, причем в дальнейшем подлинность сопровождавших их документов у работников Балтийской таможни сомнений не вызывала.

Когда сотрудники ФСБ допрашивали по этому поводу сотрудничавшего с Виталиком инспектора грузового отдела Балтийской таможни, ему показали 11 несоответствий в липовых сопроводительных документах.

– Неужели вы ни одного из них не заметили? – спросили его.

– Отчего же, заметил, – ответил таможенник, – но только сейчас, когда вы показали!

Дальнейшая судьба этого таможенника нам не известна, однако к уголовной ответственности за свои действия он привлечен не был – доказать злой умысел в такой «невнимательности» практически невозможно.

Серьезные проблемы начались у Виталика летом 1995 года, когда ему довелось провести 30 суток в следственном изоляторе. На допросах он отрицал все подряд, даже несмотря на то, что ему демонстрировали аудиозаписи его телефонных переговоров с «тамбовскими металлистами». «Отказняк», впрочем, не помешал Виталику сделать правильные выводы из увиденного и услышанного.

Сразу после выхода на свободу он лег в больницу, где ему сделали операцию на голосовых связках, благодаря чему голос его перестал быть узнаваемым. А во время допросов работники прокуратуры не догадались взять у него образцы голоса. Так что никакая экспертиза не смогла бы доказать, что компрометирующие Виталика переговоры действительно имеют к нему хоть какое-то отношение.

Успокоенный этим обстоятельством Виталик уехал в Эстонию, и дальнейшая его судьба нам не известна. Впрочем, скорее всего бедствовать ему не пришлось. В Петербурге, всего за год функционирования контрабандного канала, Виталик сменил пять иномарок и обзавелся квартирой площадью 100 квадратных метров.

А в начале 1994 года у Виталика случился конфуз. Помимо многих прочих, была у него собственная «площадка» – на пустыре около крематория. По какому-то странному стечению обстоятельств «площадка» эта попала в поле зрения сотрудников Управления по борьбе с экономической преступностью питерского ГУВД. Они думали, что там расположен подпольный завод по производству спиртных напитков, и как-то раз задержали два выехавших оттуда грузовика.

– Что у вас в машинах? – спросами убэповцы.

– Металл, – честно ответили сопровождающие.

– Покажите документы.

– Пожалуйста.

– А вы уверены, что путь из Таджикистана в Роттердам лежит именно через петербургский крематорий? – поинтересовались оперативники.

– Ах, у нас сломались машины, пришлось перегружать контейнеры, – не растерялись «братаны».

К сожалению, никакие документы, свидетельствовавшие о том, что указанные контрабандистами грузовики действительно пересекали российско-таджикскую границу, не нашлись. Так что груз убэповцы задержали и возбудили по этому поводу уголовное дело, которое передали в Северо-Западную транспортную прокуратуру. Чуть позже в Северо-Западную же транспортную прокуратуру попало и уголовное дело, возбужденное сотрудниками ФСБ в отношении Виталика уже по поводу контрабанды цветных металлов. Оба дела слили в одно и благополучно забыли.

В Морском порту Санкт-Петербурга происходила в то время масса других удивительных вещей. Например, однажды в конце 1992 года работники Балтийской таможни задержали там 10 контейнеров с медными трубами. Медь, как известно, является стратегическим сырьем – цветным металлом, из чего следует, что в 1993 году ее вывоз за пределы России был возможен исключительно при условии уплаты таможенной пошлины и наличия у экспортера соответствующей лицензии. В том случае, естественно, если упомянутая медь вывозится именно в виде сырья.

В данном же случае хозяева контейнеров утверждали, что ни о каком вывозе сырья и речи не идет. С их слов выходило, что трубы эти – не что иное, как оборудование для каких-то котлов. В разобранном виде, естественно. В общем, таможенные пошлины с этим грузом были явно несовместимы. Причем в контейнерах ничего, кроме труб, в принципе, и не было. Между тем, даже малообразованный человек, никогда в жизни котлов не видевший, может предположить, что состоит он, скажем так, не из одних только труб!

Отстаивавшие свою точку зрения неудачливые контрабандисты размахивали совершенно немыслимыми чертежами, пытаясь при этом убедить таможенников, что трубы – они только на вид длинные и круглые, а на самом деле вся суть – в монтаже! Грамотный, профессиональный монтаж без всяких проблем превратит их во что угодно, в котел особенно.

Кстати, один такой случай во внешнеторговой деятельности нашего отечества уже был. Как-то раз китайцы купили в Москве лицензию на производство реактивного истребителя. Смонтировали оборудование, начали производство опытного образца, через некоторое время смотрят – получается паровоз. Или не паровоз, но что-то такое без крыльев и с колесами. Пригласили наших специалистов из Миноборонпрома. Они поколдовали немного в китайском истребительно-паровозном цеху, через некоторое время к всеобщему восторгу на испытательной площадке стоял новенький сверхзвуковой истребитель.

«Но как же так?! – воскликнули удивленные китайцы. – Мы все делали, как написано в документации. Почему у вас получилось, а у нас – нет?»

«Все очень просто, – ответили советские специалисты, – вы не заметили последнего пункта. Там написано: „Обработать напильником“!»

Это, наверное, шутка, однако, история повторяется.

В общем, отправили таможенники трубы на экспертизу, в таможенную лабораторию. Но тут, по совершенно непонятным причинам, делом заинтересовалось тогдашнее высшее руководство Северо-Западного таможенного управления (СЗТУ) в лице заместителя начальника управления господина Игнатьева, впоследствии из таможенных органов уволенного. Заключение экспертов после его вмешательства получилось довольно странным. В принципе, теоретически, если трубы эти очень уж много раз изогнуть, – сказано было там, то, может быть, они и станут котлом!

Такой способ контрабанды был во время металлического бума также довольно распространен. Суть его заключалась в том, что контрабандисты вывозили цветные металлы не в качестве сырья, которое облагалось огромными пошлинами, а под видом готовых изделий. Последние же высокими таможенными пошлинами не облагаются, – действующее в стране таможенное законодательство стимулирует выход на мировой рынок отечественных производителей.

Именно поэтому у питерских контрабандистов столь большой популярностью пользовались контактные провода, предназначенные для успешного функционирования трамваев, троллейбусов, а также электропоездов железной дороги. Провода эти срезали километрами и в качестве готовых изделий (с чем трудно спорить!) отправляли по липовым контрактам за границу, где продавали уже известным нам покупателям российских контрабандных металлов как металлический лом.

Так с 1992 по 1996 годы питерские металлисты украли более 30 километров трамвайных и троллейбусных контактных проводов, что создало серьезные проблемы не только работникам «Горэлектротранса», но и обыкновенным пассажирам, периодически оказывавшимся перед необходимостью добираться по утрам от дома до ближайшей станции метро пешком.

А одно из питерских предприятий вывозило за границу весьма внушительных размеров толстые бронзовые плиты. Делалось это под липовый контракт с вымышленной немецкой фирмой, которая якобы заказала эти плиты для оборудования новых вывесок на всех улицах какого-то немецкого города!

В сентябре 1994 года работники некоего малого предприятия «Ленэкс» предъявили в Санкт-Петербургскую таможню документы на экспорт неких металлических частей застежек молний общей массой 20 тонн. При досмотре принадлежавшего «Ленэксу» контейнера работники грузового отдела Санкт-Петербургской таможни имели удовольствие лицезреть эти самые «части застежек молний» лично.

В контейнере стояли, плотно и аккуратно расставленные, 386 ведер из-под краски, до краев заполненные металлическими пластинами желтого цвета, заподозрить в которых «части застежек молний» можно было лишь при очень хорошо развитой фантазии.

Проведенная в лаборатории Северо-Западного таможенного управления экспертиза подтвердила, что в ведрах находится обыкновенный медный лом, то есть стратегическое сырье, экспорт которого облагался таможенными пошлинами, в отличие от экспорта готовой продукции, которой должны были стать «части застежек молний».

Говорят, эти «части» попали в «Ленэкс» с петербургского завода «Металлофурнитура», для которого они были ничем иным, как отходами производства цветных металлов. А чуть позже на территории завода произошел взрыв. Взрывное устройство сработало в машине главного инженера завода, вследствие чего он погиб…

А одна из первых попыток крупной контрабанды такого типа в нашей новейшей истории была предпринята в 1990 году неким господином Полюшкиным. Отсидев 10 лет за предыдущие подвиги, он в 1988-м вышел на свободу, а в 1989-м стал солидным бизнесменом – владельцем фирмы по разведению ценных пород рыб.

Для более успешного развития этого блестящего начинания Полюшкин придумал ноу-хау – тральщик со специальными приспособлениями. В качестве приспособлений использовались мельхиоровые цилиндры, по 20 килограммов каждый. Таких цилиндров было несколько десятков, и стоили они неимоверно дорого.

Предполагалось, что когда тральщик плывет по поверхности океана, цилиндры катятся вслед за ним по дну, поднимая рыбу, и тем самым увеличивая улов! Понятно, что если бы цилиндры были не мельхиоровыми, а, скажем, чугунными, ничего бы не получилось! За это блестящее изобретение Полюшкин получил 13 лет лагерей и умер на четвертом году от туберкулеза.

Говорят, на заре своего творческого пути герой «Воркутинского транзита» Михаил Алексеевич Сергиенко был весьма дружен с господином Полюшкиным. В частности, ноу-хау с мельхиоровыми цилиндрами должно было принести кое-что и Михаилу Алексеевичу, потому как не обошлось без его участия.

Вообще, такой контрабандный механизм был придуман российскими мошенниками довольно давно. Еще в XVII веке русские купцы скупали на шведских мануфактурах медные листы, скатывали их и вывозили в Россию под видом медных труб, добросовестно платя за это положенные таможенные пошлины.

Хитрость заключалась в том, что в то время шведское таможенное законодательство также поощряло выход отечественных промышленников на мировой рынок. Потому таможенные пошлины на вывоз готовых изделий были существенно ниже, чем таможенные пошлины на вывоз стратегического сырья. Понятно также, что медные листы сами по себе стоили дешевле, чем спаянные из них трубы. Так что скручивая эти листы и вывозя их под видом труб, русские купцы выигрывали дважды – на уменьшении пошлин и на дешевизне продукта.

«Контролер» гарантирует качество

Одно из самых основных звеньев любого контрабандного канала – так называемое «окно».

«Окно» – это тот период времени, когда таможенный пост «открыт». А «открыт» он, когда на дежурство заступает купленная смена. Для контрабандистов чрезвычайно важно стабильное поступление цветных металлов, – чтобы ни одно «окно» не пропало зря, надо успеть вовремя.

На каждое из «окон», которыми пользовались «тамбовские металлисты», были завязаны свои эмиссары – представители оптовых покупателей контрабандных российских металлов. В описываемое нами время в Петербурге были собственные эмиссары у Асты, у Кеси и у некоторых других иностранных коммерсантов, проявлявших интерес к российскому металлическому бизнесу. Они сидели в своих офисах в Петербурге и поддерживали постоянную связь с «контролерами» – людьми, обеспечивавшими безупречную работу «окон» на местах. Одним из таких «контролеров» был, кстати, парень на шикарном белом «мицубиси», отвечавший за «окна» на таможенных постах Себежской таможни, который обеспечивал прохождение за границу «металла под обувью» и принадлежавшей Льву Савенкову икры.

Эмиссары постоянно общались друг с другом, выручая «окнами». Например, у одного отправляются три контейнера, причем в одном контейнере оказывается Много пустого места. Он звонит другому эмиссару и спрашивает, не нужно ли тому чтото отправить. И так далее. «Окна» стоили очень дорого, использование их в холостую было недопустимо.

Среди контрабандистов существует категория людей, которые занимаются непосредственным контролем работы контрабандных каналов. Люди эти живут неподалеку от таможенных постов, через которые проходят контрабандные грузы. В принципе, эти «контролеры» могут не входить ни в одно конкретное преступное сообщество и работать на себя. В таком случае контрабандисты платят им процент за пропуск грузов. Если же какой-то контрабандный канал принадлежит целиком одной группировке, то она, как правило, имеет своего «контролера», работающего только на нее.

Широта компетенций «контролера» зависит от уровня работы нанявшей его группировки. Чем грамотнее работают контрабандисты, тем меньше у «контролеров» работы. Например, если у преступной группировки хорошие связи на Санкт-Петербургской таможне, что позволяет им оформлять очень похожие на подлинные поддельные таможенные документы, то проходимость подобных грузов весьма велика.

В этом случае «контролер» страхует такой контрабандный канал, то есть решает вопросы по возврату груза в случае его задержания. «Контролер» поддерживает хорошие отношения с кем-нибудь из руководящих работников местной таможни, которые в случае чего помогут вызволить задержанный «по недоразумению» груз.

Идеальный вариант работы «контролера» – содержание двух-трех инспекторов таможенного поста, плюс заместителя его начальника или самого начальника. Это, как говорится, самое то – не слишком высоко, но вполне достаточно, чтобы канал функционировал бесперебойно. При таком раскладе купленные таможенники становятся постоянными – штатными – членами преступной группы. Они получают оклад в размере 3-4 тысяч долларов в месяц (в ценах 1993 года), благодаря чему контрабанда становится их основным занятием, а борьба с ней на официальной работе – чем-то вроде неприятной, но необходимой формальности.

Начальник таможенного поста обходится контрабандистам дороже. Он в 1993 году получал по 2 тысячи долларов за пропуск каждой машины с контрабандным грузом. Впрочем, его услугами приходится пользоваться не так уж часто – только если по каким-то причинам груз все-таки задержан и находится на штрафной площадке, либо когда необходимо пропустить контрабанду срочно, до того момента, как на пост заступит купленная смена. Так, один из начальников таможенных постов прибалтийского направления зарабатывал на контрабанде примерно по 20 тысяч долларов ежемесячно.

Фактически, «контролер» – это человек, который «открывает окно». У него имеется график дежурств купленных таможенников, его задача – смоделировать ситуацию таким образом, чтобы нужный грузовик досматривали нужные люди. По-своему, это ювелирная работа – ведь практически нереально купить всю смену, а значит сделать так, чтобы контрабандный груз попался на досмотр «своему» инспектору, отнюдь непросто. Тем более непросто, что «контролер» знает, что задержанный на «его» территории груз на него же и «повесят» в случае провала. Свои деньги он получает не просто так.

«Контролер» поддерживает постоянную связь с сопровождением контрабандных грузов. Когда на подходе к таможенному посту оказывается колонна из трех-четырех грузовиков, бойцы сопровождения фактически полностью подчиняются «контролеру». Он говорит им, когда и где нужно отстояться и подождать, он отвечает за то, чтобы колонна оказалась на таможенном посту вовремя.

Самый ценный «контролер» – тот, кто способен отвечать за полное и успешное пересечение контрабандным грузом государственной границы. Имеется в виду прохождение как российских кордонов, так и иностранных таможенных постов тех государств, на границе с которыми, собственно, и происходит контрабанда. Поэтому, когда есть возможность, руководители преступных групп стараются нанимать «контролеров» с зарубежной стороны. Такой вариант идеальны подходит для границы с республиками бывшего СССР, а именно – со странами Балтии.

В той же Нарве не сложно найти гражданина Эстонии, у которого имеются близкие родственники в соседнем Ивангороде. Понятно, что такой «контролер» имеет возможность беспрепятственного проезда из Нарвы в Ивангород и обратно, а значит он не только позаботится о выезде контрабандного груза из России, но и обеспечит его беспрепятственный ввоз в Эстонию. Фактически один человек получит груз у российских контрабандистов и передаст его зарубежным коллегам. Следовательно, и спрашивать в случае чего можно будет с одного конкретного человека, что существенно упрощает обеспечение стабильности контрабандной деятельности преступной группы. А стабильность, как известно, показатель качества…

Например, «контролер», обеспечивавший контрабандный канал в Латвию через таможенные посты Пыталовской таможни, был гражданином Латвии и жил в приграничном городке Лудунна. Кстати, таможни прибалтийского направления считались в то время одними из самых коррумпированных, причем на первом месте стояла именно Пыталовская таможня. Это было в 1993 году, а в 1994-м на первое место по Северо-Западу России уверенно вышел таможенный пост Торфяновка Выборгской таможни, которая контролировалась крупнейшим в Выборге авторитетом Аркадием Дегуревичем,

В отличие от большинства других «контролеров», Дегуревич работал только на самого себя. Знающие люди говорят, что в 1993 году ни один контрабандный груз, вывозимый из России через Выборгскую таможню, не проходил мимо Аркадия. Впрочем, среди работников Выборгской таможни есть мнение, что Аркадий Дегуревич практически полностью подчинялся «тамбовцам» и не мог принять без их ведома ни одного серьезного решения, Может и так, сам Аркадий уже ничего никому не расскажет…

Доподлинно известно лишь то, что Аркадий на сто процентов контролировал два из трех таможенных постов Выборгской таможни – Торфяновку и Брусничное. Светогорский пост контролировался другой преступной группировкой. Кстати, маленький Выборг весьма насыщен криминальными структурами, как местными, так и представительствами больших организованных преступных групп.

Аркадий Дегуревич был крупнейшим в Выборге бизнесменом, владел сетью магазинов, бензозаправкой «Neste» и кафе, расположенным прямо в таможенной зоне поста Торфяновка. Кафе это было последним российским опорным пунктом контрабандистов, если можно так выразиться, форпостом. А сам Аркадий, в прошлом техник-осеменитель, человек вообще без какого бы то ни было образования, обеспечивал контрабанду товаров для всех преступных группировок Северо-Запада России.

Активно раскручиваться Дегуревич начал именно благодаря своему кафе. Как-то раз он обратился с соболезнованиями к руководству Выборгской таможни по поводу тяжелого материального положения ее работников. И предложил организовать кафе прямо на таможенной зоне, где бы вся дежурная смена могла по очень смешным – льготным – ценам обедать и ужинать.

Так у Аркадия появилась возможность проникать в таможенную зону в любое удобное для него время, беспрепятственно минуя при этом четыре пограничных поста. Опять же дружба нашего коммерсанта с отдельными таможенниками постепенно крепла, завязывались «деловые» контакты. Сначала он изредка просил досмотреть машины друзей вне очереди, дальше – больше.

Опять же кафе в таможенной зоне – отличное, идеальное место для связи. Оттуда можно с полной уверенностью доложить боссу – все в порядке, груз прошел. В кафе же преступные авторитеты «перетирали» с Дегуревичем нюансы дальнейшего сотрудничества.

А погиб он в 1995 году в дорожно-транспортном происшествии. Было оно случайным или нет – сказать трудно. Доподлинно известно лишь, что незадолго до этого на Дегуревича было произведено покушение, в результате которого он отделался испугом, а его охранник погиб.

Через какое-то время после покушения Аркадий оказался в камере следственного изолятора по обвинению в контрабанде, однако довольно скоро его пришлось выпустить – за отсутствием доказательств. Тогда в камеру к нему приехали работники милиции и предложили сотрудничество в обмен на защиту. Они уже тогда предупреждали Аркадия, что тот, кто не смог убить его с первого раза, сделает это со второго. Аркадий отказался.

А покушалась на Дегуревича местная выборгская группировка, возглавляемая некими братьями Рубинчиками. Рубинчики хотели подмять под себя сферу бизнеса Аркадия Дегуревича, и им это удалось. Сначала отобрали бензозаправку и кафе, потом не стало и самого Аркадия.

С конца 1994 года всей маленькой «империей Дегуревича» завладели братья Рубинчики. Сейчас они вне конкуренции.

30 ноября 1993 года через таможенный пост Торфяновка прошел грузовик «Скания» с двумя контейнерами медного лома общей массой 32 тонны. Получивший за это 2 тысячи долларов начальник таможенного поста Владимир Иванович Голубев тщательно уничтожил сопровождавшие груз документы и не сделал соответствующей записи о прохождении машины в таможенном журнале. В результате документально подтвердить сам факт пересечения границы данной машиной было бы невозможно, если бы оперативники из питерского РУОПа не установили за ней наблюдение.

12 и 28 декабря Торфяновку успешно и беспрепятственно миновали еще две порции контрабандного металла, за которые Владимир Иванович снова получил по 2 тысячи долларов, после чего от сотрудничества с контрабандистами он отказался. Тогда последние наладили контакт с начальником оперативного отдела того же таможенного поста Сергеем Евгеньевичем Сте-пановым. За такую же таксу – 2 тысячи долларов – он дважды пропустил машины с контрабандной медью: в январе и феврале 1994 года, после чего также отказался от сотрудничества с преступниками!

Ему на смену пришел старший инспектор поста Юрий Васильевич Головков, который, в виду своего не достаточно высокого звания, согласился пропускать контрабандные грузы всего за тысячу долларов! Но на этот раз случился прокол, машину с контрабандной медью задержали по не зависящим от Головкова причинам руоповцы.

Кстати, с этим задержанием связана другая удивительная история. Рядом с задержанной машиной стояла еще одна, никакого отношения к разработанной оперативниками комбинации не имеющая, однако тоже нагруженная цветными металлами. Руоповцы решили на всякий случай проверить и ее. Довольно быстро обнаружилось, что и там документы фальшивые. Оба грузовика отправили на штрафную площадку – самое надежное место любой таможни, задержанные грузы отстаиваются там годами.

«Случайно» задержанный грузовик исчез на следующий же день! Позже выяснилось, что его прохождение контролировал сам Аркадий Дегуревич, он, как и подобает профессиональному «контролеру», сработал четко и быстро.

Этот маленький, в какой-то степени даже курьезный эпизод свидетельствует о том, что контрабандисты без проблем покупают одного за другим нескольких работников одного и того же таможенного поста. Почему им это удается? Может быть, на Торфяновке работали тогда одни жулики? А может, есть другие причины?…

Таможенный пост Торфяновку, названный так по аналогии с ближайшим к нему населенным пунктом – забытом Богом северном поселке – найдешь далеко не на каждой карте. Расстояние от таможенного поста до поселка Торфяновка – 500 метров, до Выборга – около 50 километров. Школы в Торфяновке нет – дети ездят учиться в соседний поселок Кондратьево. Удобное транспортное сообщение между Торфяновкой и Выборгом отсутствует. В общем, жители поселка, если можно так выразиться, несколько оторваны от остального мира.

Таможенный пост с его компьютерами, оргтехникой, шикарным магазином, кафе стал для жителей Торфяновки олицетворением цивилизации. Там ездят «крутые» машины и автобусы, там постоянно встречаются хорошо одетые люди, говорящие на разных языках, там деньги, деньги, которые текут огромным потоком, плавно огибающим расположенный в полукилометре поселок.

С другой стороны, большая часть взрослого населения Торфяновки работает на таможенном посту. А куда еще деться, если до ближайшего теоретически возможного места работы – Выборга – ехать почти час? Вот и получается, что большинство работников таможенного поста – торфяновские, жители одной деревни, они все «свои», частенько объединенные родственными связями. В результате – круговая порука, причем в хорошем смысле этого слова: даже если сосед не одобряет действий соседа, он не станет мешать ему, потому как с детства бегал с ним по одним огородам.

Когда эти люди берут взятки, ими движет вовсе не преступный умысел, а элементарный и весьма популярный в российской глубинке принцип: «Ты поможешь мне, а я помогу тебе». В юридический смысл своих поступков они стараются не вникать.

Если взглянуть на другие таможенные посты, расположенные на границах России с Финляндией, Латвией и Эстонией – самыми популярными для «металлистов» странами, – за редким исключением, придется наблюдать ту же самую картину.

Давальческое сырье

В начале 1993 года моряк Саша познакомился с неким Сережей, бывшим инженером НПО им. Коминтерна, работавшим в небольшой автомастерской на Среднем проспекте Васильевского острова. С одной из ремонтируемых им машин случилось что-то не то, Сереже надо было рассчитаться с хозяином, для чего он решил подработать контрабандой цветных металлов. Дело это у него пошло, Сереже понравилось, и решил он сделать «металлический бизнес» своей основной профессией.

Сережа не был обычным контрабандистом. Он использовал такую схему контрабанды цветных металлов, которая вообще не требовала наличия контрабандного канала! Схема эта называлась «давальческое сырье», и в бизнесе моряка Саши она как-то не прижилась, что не помешало Сереже достичь в ней немалого совершенства и материального благополучия. А суть «давальческого сырья» в следующем.

Берете вы, скажем, тысячу тонн меди и отправляете ее на переработку за границу. На таможне предъявляете договор, из которого следует, что медь эта вывозится из России не на совсем, а на чуть-чуть, скажем, месяца на три. Потом она обязательно вернется обратно, но уже в виде медных проводов, кранов – любого готового изделия.

При таком раскладе экспорт стратегического сырья как таковой отсутствует, а потому вывоз этой меди таможенными пошлинами не облагается! Понятно, что иностранного партнера вы придумали, договор – тоже, и ввозить обратно в Россию провода, краны или что-то еще вы не собираетесь. Вы будете охать и ахать, сокрушенно разводить руками, мол, какой ужас, меня «кинули», иностранного партнера нет, меди нет, и никто никаких санкций по отношению к вам применить не сможет.

Под такие контракты из России уходили тысячи тонн цветных металлов. Даже трудно представить, сколько полезных вещей из всего этого могло быть сделано, если хотя бы часть из «давальческих» контрактов была подлинной!

Схема действовала до тех пор, пока таможенники, при вывозе очередной партии цветных металлов, не интересовались, а где же продукция? Тогда соответствующая фирма исчезала, на ее месте появлялась новая, которая уже по какой-нибудь другой легенде занималась тем же самым.

Механизм этот инженер Сережа освоил в совершенстве, причем исполнял его артистично красиво. Познакомился он с руководителем одного оборонного предприятия, расположенного в Нижнем Новгороде, и предложил тому обменять медь на медный кабель посредством отправки этой самой меди на переработку в Германию. Руководитель согласился – кабель предприятию действительно требовался. Купил Сережа на этом предприятии 40 тонн меди, а в договоре записали, будто меди было не 40 тонн, а тысяча. Эта маленькая приятность позволила нашему герою под видом абсолютно честного договора с безупречно добросовестным оборонным предприятием вывезти за рубеж 960 тонн «тамбовской» меди!

Понятно, что скромный руководитель из Нижнего Новгорода в обиде не остался. Нелепая и, безусловно, случайная путаница, изменившая число «40» на число «1000», существенно укрепила материальное положение нашего промышленника-провинциала.

Но как-то раз случился прокол. Под этот договор металл шел несколькими партиями, одна из них была «по глупости» задержана работниками таможни. Случилось это в конце мая 1994 года, а в июне Сережа исчез вместе со всеми членами своей семьи, а также вместе с выручкой от продажи всей той меди, которую удалось вывезти за границу!

А перед этим он прославил себя еще несколькими подвигами. Ему принадлежали две коммерческие фирмы – «Ряд» и «Сфинкс». С их помощью Сережа зарабатывал деньги, необходимые ему для приобретения цветных металлов. Но из этого вовсе не следует, что упомянутые фирмы занимались какой-то успешной коммерческой деятельностью. Скорее, наоборот.

Обе фирмы использовались нашим героем для получения банковских кредитов, никаких планов по возвращению которых он не имел. А происходило это так.

Фирма «Ряд» заключает с фирмой «Сфинкс» договор, согласно которому «Ряд» готов продать «Сфинксу» партию дорогостоящего оборудования, а «Сфинкс» готов купить ее. Представитель «Ряда» отправляется в какой-нибудь банк, где говорит, мол, так и так, у меня есть покупатель, который горит желанием обзавестись оборудованием. Я знаю, где достать его, но у меня нет денег.

Работники банка звонят в фирму «Сфинкс», чтобы удостовериться, действительно ли такая фирма существует и действительно ли она собирается обзавестись оборудованием. Ожидающий этого звонка работник «Сфинкса» уверяет банкиров, что жизнь без оборудования ему не мила.

Под столь надежные гарантии банк выдает «Ряду» кредит, в надежде на успешную сделку и приятные проценты. После этого представители фирмы «Ряд» исчезают.

Таким образом инженер Сережа «кинул» четыре банка – «Астробанк», «Кубань-банк» и еще два филиала московских банков.

А весной 1994 года «тамбовцы» поручили ему реализовать партию спирта «Маккормик», доставленного в Россию контрабандным путем. Спирт находился на одной из «тамбовских площадок», что недалеко от железнодорожной станции «Дача Долгорукова». Спирт Сережа успешно реализовал, однако денег с этого «тамбовцы» не увидели. То ли нашего бизнесмена «кинули», то ли он «кинул» «тамбовцев», – непонятно. Во всяком случае, бойцы Толи Кувалды «арестовали» Сережу, отвезли его на хату, где стали требовать вернуть долг.

Чем бы это кончилось – неизвестно, если бы родственники плененного инженера не обратились в милицию! Сережу освободила бригада «скорой помощи» – 7-го отдела РУОП, сотрудники которого специализируются на освобождении заложников. Было это в конце марта 1994 года. Пару месяцев после своего счастливого освобождения наш герой прятался по квартирам.

За это время он провернул описанную выше сделку с продажей принадлежавшей «тамбовским металлистам» меди и уехал в Германию вместе со всеми членами своей семьи.

После этого Сережу искали: сотрудники питерского РУОП, чтобы арестовать; сотрудники налоговой полиции, чтобы отобрать утаенные от государства налоги; работники Санкт-Петербургской таможни, чтобы взыскать пошлины; работники служб безопасности трех «кинутых» банков, чтобы выбить долги; а также «тамбовцы» – чтобы разрезать на мелкие кусочки. Их, напомним, он «кинул» дважды – со спиртом «Маккормик» и почти с тысячью тонн меди.

Кроме Сергея Федоровича на ниве «давальческого сырья» в Петербурге проявили себя и другие умельцы. Только в 1993 году таможенными органами были аннулированы разрешения на вывоз металлов на переработку, выданные фирмам «Протей», «Профит» и «Владек». Та же участь постигла принадлежавшие инженеру Сереже «Ряд» и «Сфинкс».

По данным Санкт-Петербургской таможни, только благодаря отзыву разрешений от этих пяти фирм был предотвращен незаконный вывоз из России более двух тысяч тонн меди.

Последний металл

К концу 1994 года расстановка сил на контрабандном рынке российских цветных металлов стала меняться. С одной стороны, к этому времени таможенные посты на границах России со странами Балтии начали претендовать на то, чтобы служить хоть каким-то препятствием для контрабандных потоков. Российским таможенникам еще и не снилась возможность реально пресекать контрабандную деятельность серьезных преступных группировок (эта возможность, впрочем, им не снится и до сих пор), однако некоторые проблемы даже у таких опытных контрабандистов, как, например, «тамбовских», постепенно стали появляться.

Впрочем, обусловлено это было не только резко возросшим рвением таможенников, повышением их сознательности и профессиональных навыков, что, впрочем, тоже имело место быть – несмотря на низкие заработные платы и прочие материальные сложности, среди работников таможни не так уж мало порядочных людей, которые к концу 1994 года добились определенного профессионализма в борьбе с металлической контрабандой. Деятельность таможенников к концу 1994 года уже активно стимулировалась и работниками других правоохранительных органов.

Во– первых, борьбой с контрабандой в нашей стране исторически занимались органы госбезопасности. Конечно, вышло так, что в конце 1993 года у Министерства безопасности (нынешняя ФСБ) был реорганизован следственный аппарат, в связи с чем загублено немало возбужденных против контрабандистов уголовных дел. Но в 1995 году следствие в ФСБ появилась вновь, что в скором времени довольно ощутимо сказалось на «успехах» контрабандной деятельности, в том числе и «тамбовских металлистов».

Кроме того, с конца 1992 года за контрабандистов активно взялись региональные управления по борьбе с организованной преступностью, в том числе и питерский РУОП, сотрудники которого еще в 1993 году нагоняли немалый страх на людей Толи Кувалды. К концу 1994 году позиции РУОПа в контроле за контрабандной деятельностью преступных группировок Северо-Запада России были также если и не достаточно сильны, то, во всяком случае, ощутимы.

С другой стороны, и ФСБ, и РУОП активно взялись за борьбу с коррупцией среди личного состава таможен Северо-Запада. К тому времени более десяти таможенников были привлечены к уголовной ответственности за пособничество контрабанде и намного больше – уволены из-за невозможности доказать перед судом их участие в прохождении контрабандных грузов через российские границы.

Конечно, определенному кругу лиц известна отнюдь не радостная статистика реальных успехов наших правоохранительных органов в борьбе с контрабандой. По самым оптимистичным оценкам, в течение последних пяти лет всем вместе взятым силовым структурам нашего региона удавалось пресекать не более пяти (!) процентов попыток контрабандного вывоза из страны разных товаров. Не менее 95 процентов таких попыток, соответственно, заканчивались успешно.

В 1994– м же году, как мы писали выше, «тамбовские металлисты» потеряли свои наработанные контрабандные канаты. Сначала вынужден был податься в бега моряк Саша, после неудачных попыток контрабанды «металла под обувью» и принадлежавшей тогдашнему заместителю мэра Петербурга Льву Витальевичу Савенкову икры. Чуть позже возникли серьезные проблемы у его бывшего приятеля, моряка Жени -после странного убийства председателя Гродненского облисполкома Дмитрия Арцимени.

Еще позже вынужден был скрыться за границей коммерсант Виталик, после чего «морской канал» «тамбовцев» также перестал функционировать. Одновременно Толя Кувалда посоветовал литовской коммерсантке Асте ехать к себе на родину, чтобы избежать ее задержания работниками ФСБ или РУОПа. А к концу 1993 года, надо сказать, таинственной литовкой заинтересовались и те, и другие.

У финского коммерсанта Кеси появились трения с финской полицией, ему пришлось покинуть Хельсинки и перебазироваться в Таллинн, что вовсе не содействовало успешной работе контрабандного канала, проложенного «тамбовскими металлистами» не без помощи маленького Кеси.

Появились у «тамбовцев» в конце 1994 года и проблемы другого характера.

В 1994 году к огромным контрабандным потокам, проходящим через таможни Псковской области, стали проявлять серьезный интерес члены «солнцевской» преступной группировки, которым к 1995 году удалось каким-то образом отхватить свой кусок в контрабандном бизнесе. В конце 1995 года «тамбовцы» уже не могли похвастаться безусловной монополией на контрабандные каналы в прибалтийских направлениях.

«Солнцевское» преступное сообщество появилось в восьмидесятых годах в городе Солнцево Московской области. Сначала это была группа спортсменов и спортивно ориентированных молодых людей, которых организовал некто Сергей Михайлов по кличке Михась. Сам он впервые попал в тюрьму в возрасте 26 лет по обвинению в хищении путем мошенничества. Михась инсценировал кражу собственного мотоцикла, чтобы получить за него страховку. Михась долгое время работал метрдотелем в ресторане «Советский» и, хотя потом его оттуда уволили, все равно питал пристрастие к ресторанному бизнесу.

К концу 1980-х «солнцевские» контролировали уже более двадцати крупных коммерческих структур Москвы и Московской области, среди которых немалую часть составляли рестораны.

Сейчас «солнцевское» преступное сообщество – одно из самых влиятельных в преступном мире России. Говорят, в какой-то момент лидеры «солнцевских» договорились с «тамбовскими» о «дружбе и сотрудничестве». В частности, достигнутое соглашение предусматривало, что «тамбовские» будут представлять интересы «солнцевских» в Северо-Западном регионе России. По-видимому, одним из пунктов этого соглашения и стало разделение сфер контроля контрабандных каналов между обеими группировками.

В 1995 году владения «тамбовских» простирались уже лишь до Пскова, южнее все трассы контролировали «солнцевские», владельцы проходящих по ним контрабандных грузов вынуждены были отстегивать теперь не только «тамбовской» «крыше», но и «солнцевской». Фактически это означало, что контрабандные каналы, функционировавшие на российско-латвийской границе, а также транзитные каналы в Литву через Белоруссию вышли из-под контроля «тамбовских», хотя и «солнцевским» также не удалось подмять их под себя целиком. «Солнцевские» контролировали сами трассы и белорусское направление, российско-латвийскую границу практически полностью подмяли под себя латыши.

В 1995 году в Латвии появилась группировка некоего Юриса Кожаренка, который начал войну за полный контроль таможенных постов Себежской и Пыталовской таможен. Война эта была отнюдь не бескровная, латышские бандиты организовывали мощное, в том числе и физическое давление на таможенников и пограничников, работавших до того на «тамбовских» контрабандистов. Там часто стреляли, были убийства и похищения, в общем, события на российско-латвийской границе развивались бурные, они заслуживают особого описания, которое мы оставим на другой раз.

Так или иначе, к концу 1995 года господство людей Юриса на таможенных постах российско-латвийской границы стало практически безусловным.

Из-за всех описанных выше событий, а также, может быть, и каких-то других, «тамбовские металлисты» изменили стиль своей контрабандной деятельности, которая превратилась почти что в официальный солидный бизнес.

Предназначенные для контрабанды в Латвию цветные металлы «тамбовцы» закупали на соответствующих горно-обогатительных комбинатах и различными путями, с использованием различных финансовых схем доставляли в Петербург. Суть всех этих финансовых схем сводилась к тому, чтобы «тамбовцы», с одной стороны, не платили за купленные ими цветные металлы, а с другой, чтобы покупка этих металлов выглядела как можно более законной. (Одну из таких схем мы подробно описали в разделе «Толя и его команда».)

Компетенции «тамбовских» заканчивались теперь в Петербурге. В их задачи входило доставить металлы в наш город на свои «площадки» и передать их в руки иностранных эмиссаров – представителей в основном прибалтийских фирм, охотно покупавших у «тамбовских» недорогие цветные металлы и по наработанным уже контрабандным каналам отправлявших их в Прибалтику.

Самим «тамбовским» контрабандные каналы уже не принадлежали, они им и не требовались. «Тамбовцы» создали что-то типа собственной товарной биржи, на которую периодически обращались эмиссары, заказывали необходимые им металлы в необходимых количествах, получали их и отправляли к границам. Вопросы успешного прохождения таможенных постов решались непосредственно в прибалтийских странах местными группировками, основной из которых стала бригада Юриса Кожаренка. В 1995 году «контролеры» таможенных постов базировались уже в основном по ту сторону границ, с ними руководители фирм, которых представляли в Питере эмиссары, договаривались напрямую.

В нужный момент эмиссары связывались с Латвией, Эстонией и Литвой, откуда приезжали боевики для сопровождения подготовленных колонн. Эмиссары же отправляли соответствующую информацию «контролерам». Последние отвечали за вверенные им таможенные посты с обеих сторон. Им полагалось в нужный момент открыть нужное «окно».

Кроме того, в 1994 году контрабанда происходила уже в обоих направлениях – как в экспорте, так и в импорте. Довольно быстро «тамбовские» аналитики поняли, что гонять в Прибалтику машины с контрабандными цветными металлами, конечно, выгодно, но гонять потом обратно пустые грузовики – нет. В 1994 году по металлическим контрабандным каналам потекли в Россию огромные потоки дешевой иностранной водки, доходы от которой с лихвой компенсировали затраты на бензин для возвращавшихся обратно в Россию грузовиков.

Последним «металлом» для РУОПа стали 40 тонн меди и бронзы, задержанные на Пыталовской таможне при попытке контрабандного вывоза под видом точильных камней и картона в феврале 1996 года. В ходе расследования обстоятельств этого дела было выявлено около шестидесяти (!) эпизодов контрабанды, из чего следовало, что латвийские эмиссары развили в России бурную и отнюдь не безуспешную деятельность. По подозрению в причастности к этим подвигам были задержаны два латвийских эмиссара, один из которых – некий Левине – был арестован и посажен в «Кресты».

Интересно, что все выявленные эпизоды контрабанды фигурировали в документах Пыталовской таможни как выезд из России пустых грузовиков. При этом ни один из участвовавших в массовом исходе грузовиков из нашей страны работников Пыталовской таможни к уголовной ответственности за пособничество контрабанде привлечен не был. Работники РУОПа связывают это с тем, что взятки таможенники получали с той стороны границы, что существенно усложняло возможность задержания их с поличным. Впрочем, девять таможенников в результате расследования этого дела из таможенных органов все-таки были уволены.

А эмиссар Левине участвовал в свое время еще в одной контрабандной истории…

В октябре 1994 года на склад петербургской фирмы «Икотек» (название изменено), возглавляемой одним из бывших вожаков ленинградского комсомола, поступили девяносто тонн никеля, которые практически сразу же попали в поле зрения РУОПа. Металлы эти загрузили на два грузовика с полуприцепами и отправили в сторону российско-латвийской границы. Никель был куплен одной из латвийских фирм, интересы которой и представлял в России эмиссар Левине. С той стороны сделка контролировалась латвийскими бандитами.

По дороге к границе грузовики «прощупали» с помощью поста ГАИ, инспекторы которого остановили колонну для проверки документов. В документах значилось, что в машинах подшипники…

Колонну сопровождали латышские боевики – на «джипе» и «пятерке». Ближе к границе к ним присоединились еще один грузовик и «ауди» сопровождения. Колонна направлялась в сторону таможенного поста Могиль Себежской таможни.

Нередко на последней сотне километров трассы, по которой следовали контрабандные грузы к границе, разворачивались события, какие мы привыкли видеть лишь в детективных фильмах. Обычно это происходило так. Едут одна или несколько фур с цветными металлами в сопровождении, как минимум, двух автомобилей с боевиками. Один автомобиль едет километра за два впереди, чтобы вовремя остановить колонну при появлении на трассе передвижных постов ГАИ, ОМОНа и прочего. Вторая машина, наоборот, отстает от грузовиков и заботится о своевременном выявлении слежки. Груз может сопровождать и еще один автомобиль, предназначенный также для контрнаблюдения.

В сопровождении использовались хорошие иностранные автомобили – в основном «джипы». Высокая скорость и практически стопроцентная проходимость в данном случае – идеальное сочетание. Как минимум, в одном из «джипов» часто имелся радиосканер, позволявший прослушивать радиопереговоры возможного милицейского преследования, благодаря чему о преследовании можно было узнавать заранее, даже до его появления в поле зрения колонны.

В каждой машине сопровождения был сотовый телефон, как правило, системы GSM, наиболее сложный для прослушивания. Бойцы сопровождения активно использовали и узконаправленные микрофоны – аппаратуру, предназначенную для прослушивания переговоров людей, находящихся в салоне машины, которая едет, скажем в 30-40 метрах от тех, кто прослушивает.

При этом бандиты прекрасно знали, что до момента непосредственного пересечения таможенного поста им и их грузу ничего не грозит. Их не станут трогать хотя бы потому, что сам факт перевозки цветных металлов не нарушает закон. На заре металлического бума уже бывали случаи, когда милиция задерживала груз в пути, а водитель говорил, что понятия не имеет о том, что в кузове, и никакую границу пересекать не собирается! Мол, сказали везти, он и везет, а о контрабанде он даже в приключенческих романах старается не читать…

При обнаружении малейшей опасности водителю грузовика давалась команда сворачивать с трассы в лес и отдыхать. Отдых мог продолжаться сколько угодно, вплоть до того момента, когда бойцы сопровождения убедятся, что на хвосте никого нет. И даже после этого груз сопровождается до самой границы и только в тот момент, когда он успешно пересекает ее, в Петербург поступает сообщение: «Отбой!» Этот момент чрезвычайно важен, потому как в случае любого ЧП во время таможенного досмотра сопровождающие обязаны молниеносно проинформировать всех участников операции.

Причин тому две. Во-первых, задержанный таможней груз стоит немалых денег. Денег настолько немалых, что непосредственные организаторы вывоза могут серьезно пострадать за его утрату. Известны случаи, когда проморгавшие слежку сопровождающие ликвидировались – дабы другим неповадно было. Поэтому в случае любого ЧП на границе все участники операции начинают активную работу по возврату груза.

Кроме того, хорошая оперативная связь позволяет локализовать ситуацию – вовремя убрать все следы (спрятать документы, спрятаться самим и т.д.), чтобы не позволить организовавшим задержание работникам правоохранительных органов проследить всю цепочку появления на границе контрабандного груза.

Во время описываемых событий сотовые телефоны еще не обеспечивали связи с Петербургом, скажем, из Себежа. Это возможно было только благодаря спутниковой связи. У контрабандистов такая связь была, у преследовавших их работников РУОПа – не было. Впрочем, в большинстве случаев, не было у них и ничего другого из перечисленной аппаратуры. Так что оперативникам приходилось проявлять чудеса изворотливости, чтобы не упустить груз и не свести на нет всю проделанную раньше работу.

Верхом технического оснащения пасущих контрабанду руоповцев были «Жигули» девятой модели и милицейская рация, по которой, как мы уже заметили, связаться с Петербургом нельзя. Поэтому оперативники, как правило, в принципе не могли быстро и адекватно среагировать на любой неожиданный поворот событий на трассе. Так что основная цель группы преследования в том и заключалась, чтобы неожиданностей не допустить. Для этого использовалась тактика «естественного отсечения».

Например, по дороге к таможенному посту неожиданно появлялись инспекторы ГАИ, которые останавливали какой-нибудь автомобиль сопровождения и под любым предлогом не позволяли ему двигаться дальше. А каждому автомобилисту известно, что в природе не существует машины, к которой у российского гаишника не возникло бы серьезных претензий. Однако такой способ повторить дважды нельзя, чтобы не вызвать подозрений – поэтому основные события развивались собственно на границе, в таможенной зоне…

Машины сопровождения миновали таможенную зону довольно быстро и без особых проблем оказались по ту сторону границы, где, облегченно вздохнув, боевики стали ожидать сопровождаемые ими грузовики. А грузовики стояли в длинной очереди, которая грозила растянуться на несколько суток, что для таможенного поста Могиль Себежской таможни было в то время вполне привычным явлением.

Преследовавшие колонну работники РУОПа не могли ждать так долго, они подъехали к таможенному посту и попросили его работников досмотреть интересовавшие их машины вне очереди. Таможенники согласились, однако возникло неожиданное препятствие в лице капитана погранвойск Тимошенко, который наотрез отказался пускать руоповцев в таможенную зону и приказал даже своим солдатам пригрозить оперативникам автоматами. Чуть позже капитана Тимошенко арестовали работники ФСБ по подозрению в пособничестве контрабанде, но в тот момент руоповцам попасть в таможенную зону так и не удалось.

Грузовики досмотрели прямо в очереди, развернули и отправили в Петербург. Позже узнавшие об этом бойцы сопровождения не поняли даже, кто именно задержал груз, они решили, что его исчезновение – дело рук «солнцевских» бандитов, поехали перехватывать грузовики на московскую трассу, где их, естественно, не оказалось.

Через некоторое время в Большом доме на Литейном проспекте, где в то время располагался питерский РУОП, появился высокий молодой человек мощного телосложения, весь в синяках и очень испуганный. Он был «контролером» на этом таможенном посту, а потому потеря металла грозила ему самыми страшными последствиями. «Контролер» предложил руоповцам 100 тысяч долларов, выразил готовность сознаться в чем угодно, только бы ему вернули металл и позволили тем самым избежать очень серьезных неприятностей.

«Контролера» вместе с его сотней тысяч долларов отпустили, его дальнейшая судьба нам не известна… Говорят, правда, что серьезные проблемы возникли после этого задержания не только у него, но и боевиков сопровождения, проморгавших груз. Ходят слухи, что ведущего того сопровождения застреливши, а владельца «джипа» «опустили», – он продал «джип», квартиру в Риге, стал бомжом и влачит теперь довольно жалкое существование. Но это всего лишь слухи…

А задержанный руоповцами металл принадлежал вовсе не «Икотеку», а одной московской фирме, руководитель которой, некий Юра, гражданин Латвии, приехал в Москву специально, чтобы заняться бизнесом. Он купил в российской столице квартиру, открыл фирму и занялся контрабандой цветных металлов.

Фактически Юра ничего не покупал и не продавал, он лишь обеспечивал реализацию контракта между Красноярским горно-обогатительным комбинатом и одной латвийской фирмой, которой упомянутый металл и требовался. Фирма эта напрямую перевела деньги за металл на расчетный счет комбината, при этом металл на комбинате был отгружен некоему красноярскому малому предприятию, которое сразу же отправило его в Петербург на склад «Икотека».

На этот же склад, располагавшийся на Якорной улице, прибыли латвийские боевики, в сопровождении которых груз и направился к Себежской таможне. «Контроль качества» произвел уже знакомый нам эмиссар Левине, а за успешное прохождение таможенного поста Могиль отвечали латвийские бандиты, которые и обеспечивали безопасность всей сделки.

Организовавшая все это московская фирма вообще ни в одном официальном документе не фигурировала.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…

«Продолжение следует», – именно такими словами нам придется закончить эту книгу, у которой нет счастливого финала: порок не наказан, а добродетель не восторжествовала. Пока мы писали главы этой книги, жизнь поставляла нам все новые и новые факты, она дополняла то, что по разным причинам и обстоятельствам пришлось оставить за кадром. История коррумпированного Петербурга, несомненно, еще далека от своего завершения, и журналистам нашей службы расследований не придется скучать без дела в оставшиеся до конца века годы.

Составляя эту книгу, мы отдавали себе отчет в том, что многое из сказанного в ней может стать предметом долгих тяжб и судебных разбирательств, а потому поведали вам, уважаемый читатель, далеко не все из того, что знаем. Недосказанное еще требует тщательной проверки и сбора так называемой доказательной базы. Никто не может быть назван преступником до приговора суда, а моральные оценки в нашем обществе, во многом утерявшем ориентиры гуманизма и социальной справедливости, увы, могут остаться непонятыми. Мы знаем, что многие из упомянутых нами в книге фактов так и не дойдут до суда и останутся лишь пятнами на сановных и чиновничьих мундирах. Однако мы категорически уверены в том, что говорить об этих пятнах необходимо – ибо, как известно, «жена Цезаря должна быть вне подозрений». А если эти подозрения все-таки есть, их следует либо убедительно развеять, либо расстаться с мундиром и перестать быть «женой Цезаря».

Граница дозволенного и недозволенного, стандарты здоровой морали – все это пока находится в стадии становления. Мы заинтересованы в том, чтобы наш город стал здоровым. Мы любим этот город. И потому надеемся, что эта книга хотя бы немного поможет его очищению: ведь взяточники и прочие проворовавшиеся, несмотря на всю уверенность в своей безнаказанности, продолжают опасаться одного – огласки.

В заключение мы хотели бы сказать особые слова благодарности всем тем, кто помогал нам писать эту книгу. Тем людям, которые находили в себе смелость поделиться с нами информацией. Коллегам-журналистам из других изданий города. Работникам правоохранительных структур Петербурга, консультации и комментарии которых оказали нам неоценимую помощь. Мы надеемся на то, что наше сотрудничество будет и дальше продолжено. До новых встреч, уважаемый читатель!

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

Часть I. КАВАЛЕРЫ «ОРДЕНА МЕНШИКОВА»

Часть II. Товарищи в законе

Часть III. Господа реформаторы

ГЛАВА 1. В коридорах власти

ГЛАВА 2. Азартные игры чиновников

ГЛАВА 3. Чистые руки

ГЛАВА 4. Из жизни звезд

Часть IV. Металлический бум

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…

Реклама на сайте