«Расследование убийства Российской Императорской семьи»

Расследование убийства Российской Императорской семьи (fb2) - Расследование убийства Российской Императорской семьи (пер. Сергей Юрьевич Нечаев) 6006K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Алексеевич Соколов

Николай Алексеевич Соколов Расследование убийства Российской Императорской семьи Избранные главы

Аннотация

В 1924 г. в Париже на французском языке вышла в свет книга Н.А. Соколова под названием «Расследование убийства Российской Императорской семьи». Вскоре после её издания автор внезапно скончался. Уже после его смерти в 1925 г. была напечатана книга «Убийство Царской семьи» на русском языке, которая сегодня широко известна читателю.

Настоящее издание является переводом прижизненной работы следователя (1924 г.). Она впервые напечатана на русском языке благодаря переводу, который осуществил историк, писатель и переводчик Сергей Юрьевич Нечаев. Издание предназначено для всех интересующихся отечественной историей.

Предисловие редактора

Разгадка тайны гибели Царской семьи и их слуг в Ипатьевском доме в ночь с 16 на 17 июля 1918 г. тесно связана с именем одного человека — судебного следователя Николая Алексеевича Соколова. Обладавший слабым здоровьем и всю жизнь боровшийся с тяжелыми недугами, Н.А. Соколов продемонстрировал недюжинную силу духа, сумев в тяжелейших условиях Гражданской войны провести на высоком уровне расследование убийства Царской семьи в Екатеринбурге и написав об этом в эмиграции обстоятельную книгу, которую Вы держите сейчас в руках. Кем же был этот человек?

Николай Алексеевич Соколов родился 21 мая старого стиля 1882 г. в провинциальном уездном городе Мокшане Пензенской губернии в купеческой семье. В 1904 г. Соколов с дипломом 1-й степени окончил юридический факультет Императорского Харьковского университета и поступил на судебную службу. Почти вся его карьера связана с Пензенским окружным судом, за одним исключением: в период с 1 ноября 1904 г. по 31 октября 1905 г. Н.А. Соколов служил в Грузии, в Тифлисском[1] окружном суде, где открылась подходящая вакансия.[2] Однако, при первой же возможности он вернулся в Пензу, где и дослужился к революции 1917 г. до должности следователя по важнейшим делам Пензенского окружного суда, зарекомендовав себя за это время исключительно с лучшей стороны.

Октябрьский переворот стал своеобразным водоразделом в судьбе Н.А. Соколова, как и в судьбах многих тысяч других сторонников монархии. Нежелание сотрудничать с советской властью привело Н.А. Соколова к решению об уходе со службы, которой он посвятил столько лет. Однако, Соколов не ограничился одними лишь пассивными способами протеста, к числу которых можно отнести увольнение по собственному желанию. В 1918 г. Н.А. Соколов вступил в подпольную антибольшевистскую монархическую организацию, возглавляемую генералом С.Н. Розановым, и выполнял различные ответственные поручения в тылу у красных. Начавшаяся в сентябре 1918 г. после покушения эсерки Ф. Каплан на В.И. Ленина масштабная кампания красного террора вкупе с успехами белого движения на Восточном фронте подтолкнула Соколова к мысли о необходимости покинуть пределы Советской России и попытаться перебраться за линию фронта.

Иногда в исторической публицистике пишут, что Н.А. Соколов чуть ли не весь путь из Пензы в Сибирь проделал пешком, под видом нищего крестьянина. Это не так. Из Поволжья в Сибирь осенью 1918 г. Соколов доехал на поезде. Пешее путешествие Соколова было короче и опасней. Он прошел пешком от Пензы до Сызрани, но при этом ему пришлось пересечь линию фронта, что было сопряжено с огромным риском для жизни. Безусловно, для того, чтобы решиться нелегально пересечь линию фронта требовалась большая личная смелость, ведь в случае раскрытия личности красные могли расстрелять Соколова на месте по подозрению в шпионаже. А чтобы переход оказался удачным — еще и большая смекалка. По этой причине Н.А. Соколов и прибег к маскировке, переодевшись в простого крестьянина для своего недолгого, но опасного перехода из Пензы в Сызрань.[3]

Практически одновременно с Соколовым перешел линию фронта и С.Н. Розанов, также под видом бедного крестьянина. Член Временного Областного правительства Урала, кадет Л.А. Кроль следующим образом описал встречу с ним в 20-х числах сентября 1918 г. в Уфе:

«К столику за которым я сидел подошел сильно обтрепанный человек, почти оборвыш. При трудности получения разрешения на вход в Сибирскую гостиницу, меня удивило даже его появление.

— Вы г. Кроль? — спросил он меня.

— Да.

— У меня к Вам поручение из Москвы от Н.Н.

Сомнений не могло быть. Он передавал поручение в таких словах, что у меня их не оставалось.

— А с кем имею удовольствие говорить?

— Я — генерал Розанов… Только что перебрался через фронт. Во избежание в будущем всяких недоразумений между нами, считаю долгом Вам сказать, что я — убежденный монархист. Думаю, однако, что недоразумений между нами не будет, так как политика — не мое дело; мое дело — военное».[4]

Оказавшись у белых, С.Н. Розанов вскоре был назначен на должность начальника штаба Верховного главнокомандующего генерал-лейтенанта В.Г. Болдырева.[5] 30 сентября 1918 г. он дал Н.А. Соколову лестную рекомендацию, немало поспособствовавшую карьере последнего у белых. В своей рекомендации генерал писал о следователе, что тот «со времени большевистского переворота терпел всяческие притеснения от советской власти за его решительный отказ служить в судебных большевистских коллегиях».[6] Розанов особо подчеркнул тот факт, что Соколов входил в состав различных подпольных «организаций, имевших целью возрождение Родины, руководимых лично мною, и деятельно помогал установлению связи, отправки офицерских кадров и т. п.».[7]

Что вынудило Н.А. Соколова осенью 1918 г. покинуть родное Поволжье и уехать в Сибирь? Прежде всего, успешное наступление Красной армии, поставившее под угрозу захвата Самару и другие поволжские города и вызвавшее массовое бегство сторонников белых. Кроме того, надо учитывать, что в Поволжье у власти после свержения большевиков находилось социалистическое правительство — Комитет членов Учредительного собрания, а в Сибири — правоцентристское Временное Сибирское правительство, куда более приемлемое для придерживавшегося монархических взглядов Н.А. Соколова.

19 октября 1918 г. министерством юстиции Временного Сибирского правительства Н.А. Соколов был назначен товарищем прокурора Иркутского окружного суда,[8] но уже вскоре его перевели на работу в столицу белой Сибири — г. Омск. 5 ноября 1918 г. состоялось назначение Н.А. Соколова на должность следователя по важнейшим делам Омского окружного суда.[9]

В феврале 1919 г. Верховный Правитель России, адмирал А.В. Колчак вызвал к себе Н.А. Соколова и предложил ему ознакомиться с материалами дела о гибели Царской семьи, чтобы в дальнейшем заняться расследованием этого преступления. Николай Алексеевич Соколов был монархистом до мозга костей и потому воспринял порученное ему расследование как главное дело своей жизни.

Н.А. Соколов получил от Верховного Правителя карт-бланш в деле расследования обстоятельств убийства Царской семьи. 3 марта 1919 г. Колчак подписал документ, дающий следователю самые широкие полномочия:

«Настоящим повелеваю всем местам и лицам исполнять беспрекословно и точно все законные требования Судебного Следователя по особо важным делам Н.А. Соколова и оказывать ему содействие при выполнении возложенных на него по моей воле обязанностей по производству предварительных следствий об убийстве бывшего Императора, его семьи и Великих князей.

Адмирал А. Колчак».[10]

В марте 1919 г. следователь Соколов прибыл из Омска в Екатеринбург и поселился в доме Захарова (по адресу Фетисовская улица,[11] дом 15), в котором арендовал комнату в квартире Владимира Петровича Аничкова (1871–1939), возглавлявшего отделение Волжско-Камского банка в Екатеринбурге. Примечательно, что весной 1918 г. на квартире у Аничкова в этом доме останавливался Великий князь Сергей Михайлович, которого навещали князья Константин и Игорь Константиновичи, а также князь Владимир Палей. Эти представители Дома Романовых недолго находились в ссылке в Екатеринбурге, вскоре они были отправлены в Алапаевск, где в июле 1918 г., практически одновременно с Царской семьей, их и казнили большевики.

Другим известным постояльцем В.П. Аничкова был камердинер Николая II Т.И. Чемодуров (1849–1919), который в 1918 г. сначала содержался в Ипатьевском доме, потом заболел и был переведен в больницу при екатеринбургской тюрьме и, таким образом, чудом избежал гибели вместе с остальными узниками Дома особого назначения в ночь с 16 на 17 июля 1918 г. После занятия Екатеринбурга белыми Чемодуров был освобожден из тюрьмы и летом 1918 г. некоторое время снимал комнату в квартире В.П. Аничкова, а затем уехал к своей жене в Тобольск.

В своих мемуарах Аничков упоминает, что договорился с Чемодуровым о том, чтобы записать его воспоминания о службе у Николая II после возвращения Чемодурова из Тобольска, и с этой целью зарезервировал для него комнату в своей квартире, согласовав этот вопрос с уполномоченным командующего Сибирской армией по охране государственного порядка в Пермской губернии С.А. Домонтовичем, убежденным монархистом, бывшим гвардейским офицером.[12] (В этот период Екатеринбург был переполнен войсками и беженцами и в жилье наблюдался острый дефицит, поэтому сдача комнат происходила централизованно, по согласованию с военными властями). Однако, в феврале 1919 г. Т.И. Чемодуров скоропостижно скончался в Тобольске. Таким образом, комната, предназначенная для него, освободилась. Вероятно, ее и занял приехавший в марте 1919 г. в Екатеринбург Н.А. Соколов.

О судебном следователе Соколове В.П. Аничков впоследствии вспоминал следующее:

«Не могу сказать, чтобы следователь произвел на меня приятное впечатление, но его присутствие вносило много интересного в нашу жизнь. Приходя из суда обычно к вечернему чаю, он рассказывал нам о результатах следствия. Не буду приводить эти рассказы, которые можно найти в изданной им книге и книге генерала Дитерихса.

Соколов частенько жаловался на недостаточно внимательное отношение к делу со стороны министра юстиции Омского правительства и на частый недостаток средств для ведения дела. Также Соколов жаловался на вмешательство в следствие некоторых иностранных генералов, имевшее место, как ему казалось, из желания исказить истину с целью обелить большевиков.

Соколов не любил говорить точно, изъясняясь намёками, отчего я плохо его понимал. Он был в хороших отношениях и с Верховным Правителем, а особенно с генералом Дитерихсом, о котором отзывался лестно, говоря, что тот много раз оказывал ему незаменимые услуги.

Однако далеко не все относились к Соколову так, как Колчак и Дитерихс. Этому отношению мешала боязнь прослыть монархистом.

Во всяком случае, следователь был уверен в убийстве всей Царской семьи без исключения. Следователь разыскивал всевозможные доказательства убийства, говоря, что этим он борется с возможностью появления самозванцев».[13]

В Екатеринбурге Н.А. Соколов вел интенсивную работу по установлению обстоятельств гибели Царской семьи и поисках их останков. Он произвел внимательный осмотр места преступления — дома Ипатьева, назначил ряд дополнительных криминалистических экспертиз, искал и допрашивал новых свидетелей и подозреваемых по этому запутанному делу. Когда сошёл снег, Соколов организовал масштабные поисковые работы в заброшенном руднике Ганина яма. Стоит отметить, что в рамках следственного эксперимента, Соколов лично прошел пешком весь путь, по которому проследовал грузовик с останками Царской семьи: от дома Ипатьева до Ганиной ямы.

1919 г. оказался важным не только для карьеры Н.А. Соколова, но и для его личной жизни. Как известно, первым браком Н.А. Соколов был женат на дочери купца Марии Степановне Никулиной, но к 1919 г. этот брак распался. В Екатеринбурге Соколов познакомился и женился на Варваре Владимировне Ромодановской (1900–1983) — представительнице знатного дворянского рода, дочери Владимира Константиновича Ромодановского и Марии Николаевны Жедринской. (Впрочем, было в истории их рода и темное пятно — в 1907 г. отец Ромодановской был приговорен к 1 году 6 месяцам тюремного заключения за растрату казенных денег). Уроженка Самары, Ромодановская оказалась в Екатеринбурге вместе с волной беженцев, покинувших Поволжье, чтобы не попасть в руки к большевикам. Варвара Ромодановская также имеет косвенное отношение к расследованию гибели Царской семьи. Как видно из материалов следственного дела, Соколов неоднократно привлекал Ромодановскую в качестве понятой. Ромодановская последовала за ним в эмиграцию, где у них родились дети. Стоит отметить, что она надолго пережила своего первого супруга, скончавшись 15 января 1983 г. в монастыре во Франции.

Поражения колчаковской армии помешали Н.А. Соколову завершить все запланированные им следственные действия в Екатеринбурге. В июле 1919 г. возникла угроза захвата города Красной армией и колчаковцы начали спешную эвакуацию правительственных учреждений и служащих на восток. В июле 1919 г. Н.А. Соколов был вынужден оставить Екатеринбург, прервав поиски останков Царской семьи на Ганиной яме. С отступающей армией Колчака он отправился в длинный и опасный путь на восток. В дороге Соколов продолжил активно работать над разгадкой трагедии, произошедшей в Ипатьевском доме — анализировать показания, выявлять и допрашивать новых лиц, причастных к этому делу. Отметим основные остановки следователя на этом долгом пути. Из Екатеринбурга Соколов переехал в Тюмень, затем в Ишим, в августе 1919 г. оказался в Омске, а с октября по декабрь 1919 г. Николай Алексеевич работал в Чите. В этот период произошло окончательное крушение режима адмирала А.В. Колчака, которого предало его окружение и иностранные союзники.

В начале 1920 г. Соколов был вынужден покинуть Россию. Он остановился в Харбине, куда также приехали генерал М.К. Дитерихс, английский журналист Р. Вильтон (1868–1925) и бывший преподаватель Цесаревича Алексея П. Жильяр (1879–1962). Став свидетелем крушения белого дела на Востоке России, Соколов чувствовал, что он и собранные им следственные материалы находятся в опасности. Он предпринял меры для того, чтобы выехать со всем багажом в Европу. Для этого он обратился за помощью к представителям английского МИДа, но Великобритания отказала Соколову. В своей книге он пишет об этом тяжелом периоде в своей жизни следующее:

«Добавлю, что в момент смерти адмирала Колчака я находился в Харбине в чрезвычайно стесненном положении. Желая любой ценой сохранить материалы следствия, я обратился в феврале 1920 года с письмом к послу Англии в Пекине г. Лэмпсону и просил его дать мне возможность вывезти эти документы в Европу. Я указывал, что в числе вещественных доказательств имеются останки жертв, и я подчеркивал роль немцев в этом деле. 23 февраля ко мне прибыл секретарь посла г. Киф и сообщил мне, что посол телеграфировал в Лондон просьбу об инструкциях. 19 марта британский консул в Харбине г. Слей передал мне ответ английского правительства. Он был отрицательным. В тот же день я отправился к французскому генералу Жанену, который находился в Харбине. Генерал Жанен ответил сопровождавшему меня генералу Дитерихсу и мне, что считает доверенную ему нами миссию долгом чести по отношению к верному союзнику. Благодаря генералу Жанену документы следствия удалось спасти и вывезти в надежное место».[14]

Таким образом, благодаря помощи французского генерала Мориса Жанена (1862–1946) в марте 1920 г. Соколову удалось покинуть Маньчжурию и вывезти все материалы и улики по делу об убийстве Царской семьи в Европу.

Весной 1920 г. Н.А. Соколов и следственное дело оказались во Франции. Там он и генерал М. Жанен решили передать вывезенные из России материалы Великому князю Николаю Николаевичу, который сумел спастись в годы революции и Гражданской войны и эмигрировать в Европу. Однако, Николай Николаевич отказался принять следователя и не взял на хранение следственные материалы, предложив передать их М.Н. Гирсу (1856–1932), бывшему послу России в Риме, старейшему русскому дипломату в эмиграции. 18 января 1921 г. Н.А. Соколов получил от Гирса расписку в том, что последний получил на хранение подлинное следственное дело вместе с вещественными доказательствами по нему.

Необходимо отметить, что Соколов оставил себе копии важнейших документов следственного дела и продолжал, по мере возможности, работать над разгадкой гибели Царской семьи и в эмиграции. За два года он сумел допросить многих свидетелей, оказавшихся в эмиграции. В частности, в этот период ему дали свои показания политические лидеры Февральской революции: князь Г.Е. Львов (1861–1925), А.Ф. Керенский (1881–1970), А.И. Гучков (1862–1936), П.Н. Милюков (1859–1943).

Нельзя сказать, что Соколов нашёл всеобъемлющую поддержку в эмигрантских кругах. Русская диаспора во Франции, как и в других странах, была достаточно разношерстной и придерживалась различных, зачастую антагонистичных, политических взглядов. В первое время следователя воспринимали с большим любопытством, но постепенно интерес стал угасать. Отдельные эмигранты относились к его деятельности негативно и даже враждебно.

По-разному реагировали на расследование Н.А. Соколова и те представители Дома Романовых, которым удалось эмигрировать за границу. Вдовствующая Императрица Мария Фёдоровна, мать Николая II, не захотела встретиться с Соколовым. Она отказывалась верить в то, что её сын убит со всей своей семьей. На чудесное спасение узников Ипатьевского дома также продолжали надеяться сестры Николая II — Великие княгини Ольга Александровна и Ксения Александровна.

Среди узкого круга лиц, которые были по-настоящему близки и дружны с Соколовым в эмигрантский период его жизни, следует выделить князя Николая Владимировича Орлова (1896–1961), который был женат на племяннице Великого князя Николая Николаевича. Орлов оказывал покровительство Соколову и помог ему издать его книгу об убийстве Царской семьи.

Что сподвигло Н.А. Соколова взяться за написание книги о расследовании убийства Царской семьи? Думается, не последнюю роль в этом сыграл выход других книг на эту тему от людей, тесно связанных с расследованием. В 1920 г. была опубликована книга английского корреспондента Роберта Вильтона, освещавшего в 1919 г. поиски останков Романовых в Ганиной яме, «The Last Days of the Romanovs» («Последние дни Романовых»), а в 1922 г. увидела свет книга генерала М.К. Дитерихса, курировавшего общий ход расследования, под названием «Убийство Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале». Соколов явно не хотел остаться в стороне, поэтому и предложил вниманию широкой публики свою версию гибели Царской семьи и проведенного им следствия. С другой стороны, выход книги давал возможность Соколову поправить свое финансовое положение.

Впервые книга Соколова была опубликована весной 1924 г. на французском языке. Она вышла в Париже в издательстве «Пайо» под названием: «Enquête judiciaire sur l'assassinat de la Famille Impériale Russe» («Расследование убийства Российской Императорской семьи»). Это было единственное прижизненное издание этой книги. Н.А. Соколов готовил издание на русском языке, но он не успел дожить до выхода своей книги на русском языке, т. к. 23 ноября 1924 г. скоропостижно скончался в г. Сальбри, во Франции.

Первое русское издание его книги увидело свет уже после его смерти — в 1925 г. На русском языке книга Соколова вышла под названием «Убийство Царской семьи». В дальнейшем, именно этот вариант книги многократно переиздавался в России. Вместе с тем, исследователи уже давно обратили внимание, что тексты французского издания 1924 г. и русского издания 1925 г. несколько отличаются друг от друга.

В настоящем издании русскоязычному читателю впервые предлагается ознакомиться с переводом на русский язык французского, прижизненного, издания книги Соколова, увидевшего свет в далеком 1924 г. Перевод с французского языка выполнен профессиональным переводчиком, членом Союза писателей России Сергеем Юрьевичем Нечаевым.

В чем французское и русское издание отличаются друг от друга? Прежде всего, у них разные названия. Если в заголовке русского издания 1925 г. акцент сделан на самом убийстве Царской семьи, то во французском издании 1924 г. — на проведенным Соколовым судебном следствии.

Другое немаловажное отличие: во французском издании 1924 г. 25 глав, а в русском издании 1925 г. — 26. Дело в том, что одна из глав французского издания (глава VIII) в русском издании разбита 2 отдельные главы (так получились главы VIII и IX).

Стоит отметить, что во французском издании 1924 г. используется метрическая система мер, а в русском издании 1925 г. используются устаревшие дореволюционные единицы измерения — аршины, вершки, пуды. Как известно, метрическая система мер была допущена к применению в России (в необязательном порядке) во время царствования Императора Николая II законом от 4 июня 1899 г. В качестве обязательной же она была введена декретом Временного правительства от 30 апреля 1917 г. Однако, новая система не сразу вытеснила устаревшие единицы измерения. Не удивительно поэтому, что они часто встречаются в материалах следствия по делу об убийстве Царской семьи, откуда и попали на страницы книги Н.А. Соколова.

Например, во французском издании 1924 г. указано, что размеры комнаты в Ипатьевском доме, где была казнена Царская семья, составляют 7,80 м на 6,40 м, а в русском издании 1925 г. — что размеры комнаты 7 аршин 8 вершков на 6 аршин 4 вершка, т. е. 5,33 м на 4,44 м. Другой пример: во французском издании 1924 г. указано, что «Зимин получил в общей сложности 190 килограммов серной кислоты и подтвердил получение, расписавшись на приказах Войкова», а в русском издании 1925 г. написано — «Всего было выдано кислоты 11 пудов 4 фунта», т. е. 181,82 кг, если переводить в метрическую систему мер.

Если же говорить о текстуальных различиях, то их слишком много, чтобы перечислить их все в этом кратком предисловии. Отмечу лишь, что в изданиях 1924 г. и 1925 г. довольно сильно отличаются даже Заключения. Во французском издании 1924 г. Заключение значительно длиннее, чем в русском, и содержит больше размышлений Н.А. Соколова.

Какое издание точнее отражает замысел автора? Ответ на этот вопрос может быть дан лишь в том случае, если будет найдена рукопись книги с собственноручными правками Соколова, отражающими ход его мысли по мере работы над книгой. Пока же остается радоваться тому, что на русском языке наконец стали доступны оба варианта текста книги Н.А. Соколова.

В настоящем издании, ориентированном на максимально широкий круг русскоязычных читателей, представлен сокращенный перевод книги 1924 г.: при публикации опущены главы VII, VIII и IX. По своему содержанию они практически полностью совпадают с текстом, который представлен в русском издании 1925 г. (соответственно, главы VII, VIII, IX и X). В этих главах содержатся размышления Соколова о связях Григория Распутина с Царской семьей и о неблаговидной роли в гибели Николая II зятя Распутина Б.Н. Соловьёва и рассматривается предполагаемое участие немцев в увозе Николая II из Тобольска весной 1918 г. Также в настоящем издании опущена часть XVII-й главы, в которой приведены результаты химико-микроскопических экспертиз. Кроме того, опущен излишне подробный список предметов, принадлежавших Царской семье и найденных в ходе следствия в Екатеринбурге.

В дальнейшем предполагается 2-е, полное, издание этой книги на русском языке, рассчитанное на специалистов.

Михаил Игоревич Вебер, кандидат исторических наук, научный сотрудник Института истории и археологии УрО РАН.

Предисловие автора

Мне было поручено производить расследование убийства императора и его семьи. С юридической точки зрения, я старался сделать все возможное, чтобы найти истину и довести ее до будущих поколений. Я не думал, что мне однажды самому придется говорить об этом, так как я надеялся, что ее установит своим авторитетным приговором русская национальная власть. Но судьба решила все иначе. В небывалой катастрофе, постигшей наше Отечество, я совершил бы преступление против истины, если бы не попытался опубликовать результаты этого объемного и очень сложного расследования с упором на факты, установленные мною.

Я не претендую на то, что мне известны все факты и через них вся истина. Но до сего дня она мне известна более, чем кому-либо другому. Нынешняя суровая реальность не оставляет надежд на благоприятное будущее, а неумолимое время предает все забвению.

Я допускаю, что в этом расследовании многие вопросы останутся без ответа для жаждущего узнать всё. Оно покажется по необходимости ограниченным, ибо его главным предметом было само убийство. Но жертвой является человек, который, будучи облеченным высшей властью, в течение долгих лет управлял одним из могущественнейших народов.

Два фактора — личность жертвы и реальность, в условиях которой свершилось преступление, — придают особый характер одновременно и преступлению, и этой самой реальности. Это явления исторические.

«Одним из отличительных признаков великого народа является его способность подниматься на ноги после падения. Как бы ни было тяжко его унижение, но пробьет час, он соберет свои растерянные нравственные силы и воплотит их в одном или в нескольких великих людях, которые и выведут его на временно покинутую им прямую историческую дорогу».[15]

Никакой исторический процесс невозможен вне представлений о прошлом. И на это наше прошлое тяжким грузом давит убийство царя и всей его семьи. Я надеюсь, что правдивый рассказ об этом преступлении послужит народу, к которому я принадлежу.

Поэтому, помня слова великого русского историка, я и старался, как ни соблазнительно ярки порой были мои личные воспоминания о пережитом, излагать факты, основываясь исключительно на данных строгого юридического расследования. Рассказав о необходимости опубликования результатов этого расследования на чужбине, во Франции, я должен поблагодарить князя Николая Орлова за ту помощь, которую он оказал мне в этой публикации.

Фонтенбло (1921–1924)

Н. Соколов

Как было организовано расследование

25 июля 1918 года[16] город Екатеринбург был отбит у большевиков войсками Сибирской армии и чехословаками. 30 июля началось судебное расследование. Оно было доверено судебному следователю по делам первой важности Екатеринбургского окружного суда Намёткину в установленном законом порядке — в силу указания № 131, данного прокурором этого суда от 30 июля.[17]

7 августа 1918 года Екатеринбургский окружной суд на общем собрании своих отделений постановил освободить Намёткина от дела и возложить его на члена суда Сергеева. Причина такого решения была связана, с одной стороны, с поведением самого Намёткина, с другой — с обстановкой того времени.

После взятия Екатеринбурга, перед лицом фактов, доказывавших убийство если не всей Императорской семьи, то, по крайней мере, самого Императора, военная власть, единственная тогдашняя власть, реально обеспечивавшая порядок, потребовала от Намёткина, как от следователя по делам первой важности, чтобы он немедленно приступил к расследованию.

Намёткин, опираясь на букву закона, заявил, что он не имеет права начинать следствие без распоряжения прокурора суда, но того в первые дни освобождения Екатеринбурга не оказалось.

Подобное поведение Намёткина вызвало недовольство как в военных, так и в гражданских кругах. Никто не верил в чистоту его преувеличенного уважения к закону. Намёткина обвиняли в трусости перед лицом возможного захвата Екатеринбурга большевиками. Иные пошли в своих подозрениях и еще дальше.

Для наилучшего обеспечения поиска истины суд счел необходимым забрать дело у Намёткина, потерявшего, может быть и несправедливо, всякое доверие, и передать его члену суда Сергееву, что в определенных случаях предусматривалось специальным законом.

Было бы более естественным привлечь к делу следователя по особо важным делам из Казани, в ведение которого входил город Екатеринбург. Но физически сделать это оказалось невозможно, так как Казань была отрезана от Екатеринбурга большевиками.

В первые месяцы расследования вся территория России от Волги до океана представляла собой конгломерат правительств, которые, свергнув большевиков, еще не объединились в единое целое. Объединение произошло в Уфе 23 сентября 1918 года. После совещания в Уфе возникло единое правительство в форме директории, состоявшей из пяти человек. 18 ноября 1918 года верховная власть была сконцентрирована в руках адмирала Колчака. 17 января 1919 года адмирал дал приказ генералу Дитерихсу, бывшему главнокомандующему фронтом, представить ему все найденные вещи Императорской семьи, а также все материалы следствия. В соответствии с этим приказом, ставшим специальным законом, судья Сергеев, постановлением от 25 января 1919 года, выдал генералу Дитерихсу протоколы следствия и все вещественные доказательства. Эта передача была совершена в строгом юридическом порядке в присутствии прокурора Екатеринбургского суда В.Ф. Иорданского. В первых числах февраля генерал Дитерихс доставил все это в Омск в распоряжение верховного правителя.

Последний счел опасным оставлять дело в общей категории местных екатеринбургских дел, хотя бы уже по одним стратегическим соображениям, исходя из близости линии фронта. Ему показалось необходимым принятие специальных мер для обеспечения охраны исторических документов.

Оставление дела у члена суда Сергеева не оправдывалось даже ближайшими задачами работы, ибо нужны были допросы многих лиц, рассеянных по всей Сибири и даже дальше. При этом член суда был прикреплен к своему суду.

Наконец, сама передача дела одному из членов суда являлась компромиссом, связанным с условиями того времени. Она противоречила закону, возлагавшему производство предварительных следствий на специалистов, на судебных следователей.

5 февраля адмирал вызвал меня к себе, а я как раз был следователем по особо важным делам при Омском окружном суде. Он приказал мне ознакомиться с материалами дела и представить ему мое мнение о дальнейшем порядке расследования. На следующий день, 6 февраля, я представил ему следующий доклад:

1) Расследование должно быть обязательно построено на базе закона, как это делалось до того: на основе устава уголовного судопроизводства.

2) К нему должны быть в достаточном количестве привлечены судебные следователи.

3) У них во главе должен стоять кто-то, обладающий большим авторитетом: по моему мнению, это должен был быть уровень сенатора, обладающего опытом в следственной технике.

Но действительность была к нам жестока. Никаких сенаторов подобного рода в далекой Сибири не нашлось.

Выслушав меня, адмирал сказал, что он решил возложить продолжение расследования на меня. 7 февраля 1919 года я получил соответствующее распоряжение от министра юстиции. В тот же день я принял от генерала Дитерихса все протоколы следствия и вещественные доказательства.

3 марта, перед моим отъездом на фронт, адмирал счел необходимым передать мне специальный приказ, согласно которому он брал на себя всю моральную ответственность; он объявил, что следствие поручено мне в законном порядке, и в основе этого лежит его личная воля. И до самой своей смерти адмирал постоянно проявлял заботу об этом деле. После его гибели я прибыл в Европу, где моя работа заключалась в допросах некоторых свидетелей.

Мне показалось абсолютно необходимым указать в основных чертах основания, на которых было построено судебное расследование, так как мне часто приходилось встречать в обществе ошибочное представление об этом аспекте дела, даже со стороны людей, писавших об убийстве Императорской семьи. Я часто встречал с их стороны следующие фразы: что это генерал Дитерихс проводил расследование, что это он им руководил. Но это не так. Генерал Дитерихс проявлял живой интерес к делу, к каждому из его этапов, и ему более, чем кому-либо, обязана истина.

Но ее поиском занималась не военная, а судебная власть. А генерал Дитерихс не руководил работой судебного следователя, и он не мог ей руководить, хотя бы по той простой причине, что дело следователя, как его совершенно точно определил великий Достоевский, есть свободное творчество.

В основе этого судебного расследования лежит закон, совесть судьи и требования правовой науки.

Глава I

Ставка в дни революции. Арест Императора. Его перемещение в Царское Село. Царское Село в дни революции. Арест императрицы.

§ 1

Убийство членов Императорской семьи и некоторых других лиц, казненных вместе с ними, — вот объект моего расследования.

Как реальный факт, оно было осуществлено в определенном пространстве и времени. Исходя из особого статуса жертв, чтобы был полностью понятен характер этого преступления, необходимо изучить события, тому предшествовавшие. В начале февральского мятежа Император пребывал в Могилеве, где находилась ставка. Императрица и дети были в Царском Селе. Сопоставляя показания свидетелей, генерала Дубенского,[18] находившегося в те дни при ставке, и генерала Лукомского,[19] занимавшего тогда пост генерал-квартирмейстера главнокомандующего, а также воспоминания и документы, опубликованные последним в «Архиве русской революции» (тома 2 и 3, издательство «Слово», Берлин), представляется возможным констатировать следующее:

8 марта 1917 года Царь отбыл из Царского Села в ставку, куда прибыл днем 9 марта.

10 марта в ставке была получена телеграмма военного министра Беляева, извещавшая о том, что на заводах в Петрограде объявлена всеобщая забастовка, и что среди рабочих из-за недостатка продовольствия начались беспорядки.

В тот же день от Беляева пришла вторая телеграмма о том, что рабочие вышли на улицу, и это движение разрастается. Обе телеграммы Беляев сопровождал уверениями, что никакой серьезной опасности нет, и что 11 марта с беспорядками будет покончено.

11 марта Беляев и командующий петроградским военным округом генерал Хабалов телеграфировали, что в некоторых войсковых частях имели место отказы применять оружие против рабочих, к которым присоединилась чернь. Беляев вновь продолжил убеждать царя, что приняты все меры к прекращению беспорядков. Генерал Хабалов, напротив, просил прислать подкрепления, указывая на ненадежность петроградского гарнизона.

В тот же день пришла первая телеграмма от председателя Государственной Думы Родзянко, и он сообщил, что солдаты начинают арестовывать офицеров и переходить на сторону рабочих и черни, и что необходимо прибытие надежных частей.

Вечером того же дня и утром 12 марта были получены две телеграммы на имя Императора от Родзянко. Они были весьма тревожны. В них говорилось, что единственная возможность восстановления порядка заключается в издании манифеста об ответственности министров перед Государственной Думой, в отправке в отставку всех действующих министров и сформировании нового кабинета лицом, пользующимся единодушным доверием.

12 марта, около полудня, генерал Алексеев был вызван по телефону великим князем Михаилом Александровичем. Он подтвердил новости, сообщенные Родзянко, поддержал необходимость указанных им мер и назвал князя Львова и Родзянко в качестве людей, которым следовало бы поручить формирование нового кабинета.

Алексеев тут же передал Императору свой разговор с великим князем. После этого была получена новая телеграмма от председателя Совета Министров князя Голицына. Она была аналогична указаниям Родзянко и великого князя Михаила Александровича. В ней добавлялось также, что нахождение у власти Протопопова вызывает всеобщее недовольство. Эта телеграмма была передана Алексеевым лично Императору. В результате сообщений Беляева, Хабалова и Родзянко, Алексеев по повелению Императора телеграфировал главнокомандующим Северного и Западного фронтов, чтобы они приготовили к отправлению в Петроград некоторые воинские части, а генерал-адъютанту Иванову было предписано прибыть в Петроград и подавить мятеж.

По итогам доклада Алексеева о разговоре с великим князем Михаилом Александровичем, Император приказал генералу ответить великому князю, что он благодарит его за советы, но что он сам знает, что ему делать.

По поводу телеграммы князя Голицына Император сказал Алексееву, что ответит ему лично.

Через два часа генерал Лукомский получил от Императора телеграмму, написанную от руки и адресованную князю Голицыну, и в ней говорилось, что он, исходя из сложившейся ситуации, не находит возможным производить какие-либо перемены в составе Совета Министров и требует подавления революционного движения и бунта среди солдат.

После тщетных усилий со стороны Алексеева склонить Императора к уступкам, на которые указывали Родзянко, великий князь Михаил Александрович и князь Голицын, была отправлена телеграмма. Генерал Лукомский утверждает, что между получением телеграммы от князя Голицына и тем, когда Император ему ответил, он более часа разговаривал по телефону.

Ставка была связана телефонной линией с Петроградом и Царским Селом.

В связи с тем, что Император послал телеграмму председателю Совета Министров, все решили, что Император разговаривал с Императрицей.

Указывая на эти факты, генерал Лукомский признал, что в эти дни 10 и 11 марта в ставке не придавали серьезного значения событиям в Петрограде. Генерал Дубенский, имевший в эти дни возможность видеть Императора, заявил, что «он был безмятежен и ничем не проявлял даже тени беспокойства».

Из показаний полковника Энгельгарда, первого председателя революционного штаба Государственной Думы, опрошенного мной в Париже 12 апреля 1921 года, следует, что с 12 марта 1917 года смута в Петрограде уже приняла организованный характер. В тот день, между тремя и пятью часами дня, возник «Комитет Государственной Думы», а в нем — «Военная Комиссия», председателем которой в первые дни он и стал.

Ранним утром 13 марта Император покинул ставку и отбыл в Царское Село, следуя по маршруту Могилев — Орша — Смоленск — Лихославль — Бологое — Тосна. Перед его поездом шел свитский поезд — на расстоянии часа езды от него. В пути в свитском поезде стало известно, что в Петрограде появилась революционная власть, и ею отдан приказ направить поезд Императора не в Царское Село, а в Петроград. Об этом было доложено Императору, и тот распорядился продолжать двигаться в Царское Село. Но потом выяснилось, что узловые пункты Любань и Тосна захвачены революционными войсками. Император принял решение ехать в Псков.

Там 15 марта имело место отречение. 16 марта, поздно вечером, Император возвратился в Могилев, куда на следующий день приехала Императрица Мария Фёдоровна.

Пребывая в Могилеве, Император принял отставку всех офицеров и солдат генерального штаба, а 21 марта он направил прощальное обращение к русской армии, собственноручно написанное им 20 марта.

Цель моего специального расследования обязывает меня привести его текст полностью:

«В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска. После отречения моего за себя и за сына моего от престола Российского, власть передана Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и вам, доблестные войска, отстоять нашу Родину от злого врага. В продолжении двух с половиной лет вы несли ежечасно тяжелую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками одним общим стремлением к победе, сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы. Кто думает о мире, кто желает его — тот изменник Отечества, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестную нашу великую Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайте ваших начальников.

Помните, что всякое ослабление порядка только на руку врагу. Я твердо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Господь Бог, и да ведет вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий!»

Согласно показаниям генерала Дубенского, пока Император пребывал в ставке, Алексеев вел переговоры с Временным правительством о свободном его проезде в Царское Село, свободном пребывании в этой резиденции и свободном отъезде за границу через Мурманск.

По воспоминаниям генерала Лукомского, Временное правительство гарантировало Императору и его семье свободный отъезд за границу.

Однако 21 марта в Могилев прибыли посланные Временным правительством члены Государственной Думы Бубликов, Вершинин, Грибунин и Калинин. Они должны были сопровождать Императора в Царское Село. На самом же деле, это было не сопровождение, а уже охрана. Генерал Лукомский счел их поведение «отвратительным». Они не имели никакой жалости к личным чувствам того, кто переживал столь страшные для себя дни.

21 марта Император покинул ставку и отправился в Царское Село, куда он прибыл 22-го. Генерал Дубенский был свидетелем его отъезда из Могилева. Вот его свидетельство: «Император вышел из вагона императрицы-матери и прошел в свой вагон. Он стоял у окна и смотрел на всех, провожавших его. Почти против его вагона был вагон императрицы-матери. Она стояла у окна и крестила сына. Поезд тронулся. Генерал Алексеев отдал честь Императору, а когда мимо него проходил вагон с депутатами, он снял шапку и низко им поклонился».

§ 2

А что происходило в эти дни в Царском Селе? Это было выяснено на основании допросов лиц, окружавших в те дни Императрицу и детей.[20]

Исходя из их свидетельских показаний, можно считать полностью установленными следующие факты:

В первые дни Императрица была вынуждена уделять много внимания своим детям, один за другим заболевавшим корью. Первым заболел царевич Алексей Николаевич. И нужно знать характер любви императрицы к своему сыну, чтобы понимать состояние, в котором она пребывала в эти страшные дни.

7 марта царевич был уже в постели. Императрица сама в письме графине Гендриковой указывает, что температура доходила до 38,3°. Постепенно болезнь захватила всех великих княжон и протекала у них весьма бурно при температуре 40,5°. У Марии Николаевны и Анастасии Николаевны болезнь впоследствии осложнилась воспалением легких.

В первые дни мятежа Императрица получала информацию о событиях в Петрограде из докладов министра внутренних дел Протопопова. Объяснения последнего были ложными. Он делал свои доклады по телефону, и Императрица получала их не напрямую, а через своего камердинера Алексея Волкова.

Вот его слова:

«Мы получали информацию о событиях в Петрограде по телефону от министра внутренних дел Протопопова. Он передавал мне новости. Я передавал их Императрице. Протопопов говорил мне, что в городе имеют место волнения, но что он их ликвидирует, и что он не допустит ничего серьезного».

Позднее, хотя Протопопов и вынужден был признать ситуацию тревожной, он сопровождал все доказательствами своей собственной энергичности. И лишь когда движение приняло особо грозный характер, он испугался и сообщил Волкову: «Дела плохи, суд горит, толпа поджигает полицейские участки и пытается освобождать преступников из тюрем».

Императрица не имела правильного представления о характере движения, и даже неотвратимые факты не убеждали ее ни в чем. Она была неверно информирована министром внутренних дел Протопоповым. Кроме того, она судила обо всем по своим личным соображениям. Когда Волков, передавая ей очередной доклад Протопопова, уже содержавший угрожающие вещи, сообщил ей, что, по слухам, даже казаки в Петрограде ненадежны, она ответила: «Нет, это не так. В России не может быть революции. Казаки не изменят».

Из сопоставления всех свидетельских показаний следует, что Императрица имела в тот момент совершенно неверное представление о характере происходящего, и она именно это передавала по телефону Императору, то есть в генеральный штаб.

Реальность и порванная связь с Императором, о чем ходили различные слухи, породили в душе императрицы тревогу, и на ее глазах дамы из ее окружения увидели слезы. Но в то же самое время она не теряла ни мужества, ни самообладания.

Чувство одиночества толкнуло ее к тому, что она позвала к себе великого князя Павла Александровича. Этот факт важен для понимания ее настроения после исчезновения связи с Императором при отъезде того в Могилев. После гибели Распутина великий князь Павел Александрович, отец великого князя Дмитрия Павловича, обвиненный в участии в убийстве, не мог появляться при дворе без личного приказания императрицы. И теперь она позвала его. В эти дни он оказывал ей моральную поддержку. Можно предположить, что под воздействием событий и великого князя Павла Александровича Императрица признала необходимость некоторых уступок. Горничная императрицы Занотти в своих свидетельских показаниях указывает: «Великая княжна Мария Николаевна говорила мне, что Императрица решила уступить и отправила письмо Императору, в котором советовала ему дать стране ответственное министерство. Но это письмо не дошло до адресата. Было уже слишком поздно. Император уже отрекся от престола».

Императрица не допускала возможности отречения Императора ни в пользу сына, ни в пользу себя самой. И она сначала даже не поверила в слухи об отречении. Она посчитала их провокационными. Но затем, сочтя это возможным, она попыталась бороться с этим несчастьем через посредство великого князя Павла Александровича и некоторых других людей.

Эти попытки оказались тщетными из-за отсутствия связи с Императором. Но она не потеряла ни отваги, ни внешнего спокойствия, даже когда узнала о том, что отречение — это уже свершившийся факт. У нее даже хватило моральных сил, чтобы успокаивать свое окружение. Свидетельница Эрсберг показывает:

«Она сохраняла самообладание; безусловно, она не теряла надежды на лучшее будущее. Я помню, что, когда она увидела меня плачущей после отречения Императора, она утешала меня и говорила: «Народ одумается, призовет Алексея, и все будет хорошо».

Это же подтверждали и другие свидетели.

§ 3

Арест императрицы произошел в тот же день, что и арест Императора: 21 марта 1917 года.

Он был выполнен знаменитым генералом Корниловым, бывшим тогда в должности командующего войсками Петроградского военного округа.

При этом аресте присутствовал только один человек: новый начальник гарнизона Царского Села полковник Кобылинский, назначенный на эту должность Корниловым.

Полковник Евгений Степанович Кобылинский дал детальные и очень объективные показания. Я допрашивал его в Екатеринбурге в течение пяти дней — с 6 по 10 апреля 1919 года. В его присутствии Корнилов коротко сказал Императрице: «Ваше Величество, на меня выпала тяжелая задача объявить вам постановление Временного правительства. Начиная с этого момента вы считаетесь арестованной».

Императрица приняла Корнилова в одной из комнат апартаментов детей. После этих кратких слов Корнилов представил Императрице полковника Кобылинского, затем он приказал ему удалиться и остался наедине с Императрицей. Их разговор длился около пяти минут. Указанные выше люди, осведомленные об этом от императрицы и детей, показали, что Корнилов старался успокоить Императрицу и убеждал ее, что семье ничего не угрожает.

Затем Корнилов собрал находившихся во дворце людей и объявил им, что все, кто хочет остаться при Императорской семье, должны впредь подчиняться режиму арестованных.

В тот же день произошла смена караула. Сводный полк, охранявший дворец, был заменен на гвардейский стрелковый полк.

На следующий день прибыл император. Полковник Кобылинский ждал его на платформе вокзала. Он потом рассказал: «Император вышел из вагона, очень быстро, не глядя ни на кого, прошел по перрону и сел в автомобиль. Его сопровождал гофмаршал князь Василий Александрович Долгоруков. Ко мне на перроне подошли двое штатских, из которых один был член Государственной Думы Вершинин. Они мне сказали, что их миссия окончена, и что они передают мне царя. Я не могу забыть спектакль, увиденный мною в тот момент. В поезде с Императором приехало много людей. Когда он вышел из вагона, все они рассыпались по перрону и стали быстро-быстро разбегаться в разные стороны, видимо, опасаясь, что их узнают. Прекрасно помню, что так удирал тогда командир сводного полка генерал-майор Нарышкин и, кажется, командир железнодорожного батальона генерал-майор Цабель. Сцена эта была весьма постыдная».

Ворота дворца были заперты, когда приехал автомобиль Императора. Часовой не открыл их и позвал дежурного офицера. Тот крикнул: «Открыть ворота бывшему царю!» Многие наблюдали эту сцену. Свидетельница Занотти показывает: «Я прекрасно помню поведение дежурного офицера. Он хотел обидеть царя. Когда тот шел мимо него, он оставил папиросу во рту и держал руку в кармане».

На крыльцо, движимые любопытством, вышли другие офицеры. Все они были с красными бантами на груди. Ни один из них, когда проходил император, не отдал ему чести. А вот Император отдал им честь.

Императрица бросилась ему навстречу. Но он обогнал ее и встретился с ней уже на детской половине. При этой встрече присутствовал только камердинер Волков. Потом он показал: «С улыбкой они обнялись, поцеловались и пошли к детям».

Позднее, вернувшись к себе, они расплакались. Это видела горничная императрицы Анна Степановна Демидова, которая потом погибла вместе с Императорской семьей. Она рассказывала об этом другим, оставшимся в живых.

Глава II

Мотивы ареста Временным правительством Императора и императрицы. Показания князя Львова, Керенского и Милюкова. Инструкции Керенского по содержанию Императорской семьи. Установленный им режим.

§ 1

22 марта Императорская семья была собрана вместе. Она находилась в Царском Селе до 14 августа, а потом была направлена в Тобольск, в Сибирь.

Самым важным событием за этот период стал арест Императора Временным правительством. Это решение было принято 20 марта 1917 года, и в нем не было указано никаких мотивов для подобной меры. Я пытался докопаться до них допросами трех человек: главы Временного правительства князя Георгия Евгеньевича Львова, министра юстиции Александра Федоровича Керенского и министра иностранных дел Павла Николаевича Милюкова.[21]

Князь Львов сообщил:

«Временное правительство не могло не принять некоторых мер в отношении Императора, только что потерявшего власть. Оно лишило его свободы, равно как и Императрицу. Я бы сказал, что принятие этой меры в тот момент было психологически неизбежным, вызванным всем ходом событий. Нужно было оградить бывшего носителя верховной власти от возможных эксцессов первого революционного потока».

Кроме этой причины ареста Их Величеств князь Львов указал еще и на другую:

«Временное правительство было обязано тщательно и беспристрастно исследовать поступки бывшего Императора и бывшей императрицы, в которых общественное мнение усматривало вред национальным интересам страны, как с точки зрения интересов внутренних, так и внешних, имея в виду войну с Германией».

Керенский показал:

«Николай II и Александра Федоровна были лишены свободы по постановлению Временного правительства, принятому 20 марта. Подтолкнуло к этому две категории причин: крайне возбужденное настроение солдатских тыловых масс и недовольство рабочих петроградского и московского регионов, враждебно относившихся к Николаю. Вспомните мое выступление от 20 марта в пленуме московского совета. Там от меня требовали казни Императора. Протестуя от имени Временного правительства против подобных требований, я сказал, что никогда не стану играть роль Марата. Я говорил, что оценивать ошибки Николая перед Россией будет беспристрастный суд. А сила злобы рабочих масс лежала глубоко в их настроениях. Я понимал, что для них здесь проблема заключалась не столько в самой личности Николая II, сколько в идее царизма, пробуждавшей ненависть и чувство мести… Вот первая причина, побудившая Временное правительство арестовать царя и Александру Федоровну. Действуя так, оно обеспечивало охрану их личностей. Вторая группа причин заключалась в настроениях иных общественных классов. Если рабочие и крестьянские массы были равнодушны к направлению внешней политики царя и его правительства, то интеллектуалы, буржуазия и часть высшего офицерства явно видели во всей внутренней и внешней политике царя, а в особенности в действиях императрицы и ее окружения, ярко выраженную тенденцию к развалу страны, имевшую целью заключение сепаратного мира и союза с Германией. Временное правительство было обязано расследовать поступки царя, Александры и ее окружения. Декретом Временного правительства от 17 марта 1917 года была учреждена Верховная Чрезвычайная Следственная Комиссия, которая должна была исследовать активность всех тех, кто действовал во вред интересам страны. В частности, эта Комиссия должна была изучить роль Николая, Александры Федоровны и ее окружения. Необходимость такого изучения указывалась в самих мотивах декрета Временного правительства об учреждении Комиссии. Для того чтобы эта Комиссия могла выполнить свои обязанности, необходимо было изолировать Николая и Александру Федоровну. Эта необходимость и была второй причиной лишения их свободы».

Милюков показал:

«Моя память абсолютно не сохранила ничего об этом. Я совершенно ничего не помню о том, когда и как было решено арестовать Николая и Императрицу. Представляя себе в целом характер того времени, я думаю, что Временное правительство, по всей видимости, санкционировало эту меру, предложенную Керенским. В то время имели место несколько секретных заседаний правительства, и протоколы таких заседаний не велись. Вероятно, на одном из таких заседаний и было принято это решение».

§ 2

Арест Императора и императрицы создал для них особый уклад жизни. Кто же установил его?

Из показаний лиц, которых я назвал, видно, что это сделал Керенский. Все инструкции на эту тему были составлены им и им одним. Наблюдение за выполнением этого тоже лежало на нем. Вот его показания по этому вопросу:

«Временное правительство поручило мне зафиксировать режим для Николая II, его жены и вообще всех лиц, которые пожелали остаться с ними… В соответствии с волей Временного правительства, я выработал соответствующие инструкции, и я вручил их для руководства Коровиченко (этот человек занимал пост коменданта дворца)».

Инструкции Керенского вводили следующие ограничения:

а). Императорская семья и все, кто остался с ней, были полностью изолированы от внешнего мира. Это лишало Императорскую семью всех прав на свободу передвижений. Она не могла идти туда, куда ей хотелось, не только за пределы Царского Села, но и в самом Царском Селе. Плюс все уголки парка, соседствовавшего с дворцом, не были доступными: были выделены лишь особые места для прогулок, и они были для этого специально огорожены. В частности, Императорской семье было запрещено посещать церкви Царского Села. Богослужения совершались в дворцовой церкви.

б). Свобода Императорской семьи была ограничена и во времени: ее члены могли выходить в парк только до наступления ночи.

в). Всякие свидания с заключенными были абсолютно запрещены и могли допускаться только с согласия Керенского.

г). Вся переписка подвергалась цензуре.

д). Дворец и парк были оцеплены караулами. Во время прогулок Императорская семья была постоянно под наблюдением солдат и офицеров, которые следовали за ними шаг в шаг.

Посты имелись только вокруг дворца. Но это не значит, что жизнь внутри была полностью свободной и не стала объектом наблюдения.

Во главе гарнизона Царского Села, состоявшего из стрелковых полков гвардии, Корнилов поставил полковника Кобылинского.

Наблюдение за жизнью Их Величеств было поручено полковнику Коровиченко, выдвинутому Керенским. Его он лично назначил на этот пост — на место первого революционного коменданта дворца, которым был ротмистр кавалерии Коцебу, которому Керенский не доверял.

Вот показания Керенского:

«Коровиченко, назначенный мною на основании полномочий, данных мне Временным правительством, в мое отсутствие осуществлял во дворце верховную власть».

Через посредство Коровиченко Керенский наблюдал за жизнью Императорской семьи внутри дворца. Вот что он сам говорил по этому поводу:

«Существовало двойное наблюдение: наружное проводилось начальником гарнизона полковником Кобылинским, а внутреннее — полковником Коровиченко».

Кроме того, были приняты еще две меры в отношении особы Императора.

Прежде всего, у него отобрали все бумаги. Эта конфискация была произведена в мае или в июне Коровиченко — по приказу Чрезвычайной Следственной Комиссии, искавшей доказательства «преступления» царя против Родины. Операция была произведена Коровиченко лично в присутствии полковника Кобылинского.

Вторая мера состояла в ограничении свободы Императора даже внутри дворца. Он был отделен на некоторое время от императрицы и виделся с нею только в присутствии всей семьи и приближенных, за столом, и им было позволено вести беседы лишь на общие темы.

Эта мера была предложена лично Керенским. По этому поводу он показал следующее:

«Я предпринял эту меру по своей личной инициативе после одного из докладов, сделанных мне по их делу Следственной Комиссией. Там говорилось о возможном допросе Их Величеств. В целях беспристрастного расследования я и решил разделить их. Я сам лично объявил об этом Николаю. Александра Федоровна была проинформирована об этой мере Коровиченко по моему приказанию… Такой порядок был установлен мною, кажется, в первых числах июня. Он существовал примерно месяц. Затем надобность в этом отпала, и он был отменен».

Я изложил правила, по которым проходила жизнь Императорской семьи во время пребывания в Царском Селе, до ее отправления в Тобольск, и я попытался расследовать причины, побудившие Временное правительство поступить именно так.

Я считаю доказанным, что Императорская семья находилась в состоянии ареста, и в основе этого лежала, главным образом, мысль о том, чтобы дать новой революционной власти возможность найти «преступление» царя и царицы перед Родиной.

Глава III

Жизнь Императорской семьи в Царском Селе. Эксцессы революционной среды. Поведение окружения Императорской семьи после отречения. Коменданты царскосельского дворца: Коцебу и Коровиченко. Генерал Корнилов. Гучков. Керенский.

§ 1

Таков был характер жизни Императорской семьи в период ее пребывания в Царском Селе. На этой почве произрастали многие эксцессы, порожденные мыслью о «преступлении» царя и царицы перед Родиной. Эти эксцессы создавали вокруг Императорской семьи атмосферу, заставлявшую ее переживать неведомые ей дотоле чувства.[22]

Некоторые офицеры 2-го полка не были удовлетворены режимом, установленным для Императорской семьи. Они потребовали от коменданта гарнизона полковника Кобылинского, чтобы семья ежедневно предъявлялась им. Это требовании, по мнению Кобылинского, близко знавшего этих офицеров, было основано лишь на банальном любопытстве, но они при этом прикрывались соображениями, будто Императорская семья может тайно бежать. Кобылинский долго боролся с этим, и, в конце концов, он вынужден был сделать доклад командующему войсками Петроградского военного округа. Корнилова уже не было на этом посту. Он был сменен генералом Петром Александровичем Половцовым. А тот счел необходимым уступить требованиям офицеров, но в несколько смягченной форме. Ежедневно, когда Императорская семья выходила к завтраку, в столовую стали являться два офицера: кончавший дежурство и заступавший на него. Однажды, когда оба офицера явились, Император простился с офицером, уходившим с дежурства, и, как обычно, протянул руку его заменявшему. Но последний отступил назад и не принял руки Императора. Император подошел к нему, взял его за плечи и с волнением спросил: «Друг мой, почему?» Офицер отступил еще и ответил: «Я — из народа. Когда народ протягивал вам руку, вы никогда не принимали ее. Теперь я не приму вашу». Этот офицер не скрыл свой поступок от товарищей, и потом он очень им гордился. Его фамилия Ярынич.

При полной анархии того времени царскосельский Совет также счел возможным вмешаться в жизнь Императорской семьи. Он назначил помощником коменданту гарнизона Кобылинскому своего человека: армянина Домодзянца в чине прапорщика. По свидетельству Кобылинского, этот человек упорно стремился получить разрешение на проникновение во дворец. Кобылинский отверг его притязания. Тогда он стал подкарауливать Императорскую семью. Однажды, проходя мимо, Император протянул ему руку. Но тот, как и Ярынич, тоже не принял его руки. И подобные случаи повторялись достаточно часто. Один из офицеров, отказавшихся подать руку, в качестве причины подобного акта указывал на то, что Император в свое время утвердил смертный приговор его другу-революционеру.

Как следует из показаний свидетелей, все эти случаи особенно тяжело отражались на душах детей; они оскорбляли их и вызывали в них чувство живого возмущения. Среди оскорблявших выделялся тот же Домодзянц, по словам полковника Кобылинского, «персонаж глупый, грубый и наглый». Он отравлял жизнь Императорской семьи во время прогулок в парке. Царевич говорил о нем в своем дневнике, употребляя в его отношении вполне определенное русское слово.

Среди офицеров был один, который особенно старался проявить свою бдительность при охране Императора. Это был студент, имя которого я не знаю. Во время прогулок семьи в парке он ни на шаг не отходил от Императора и буквально наступал ему на пятки. И вот однажды Император был вынужден взмахом трости назад охладить пыл этого революционера-охранника.

Подобное поведение некоторых из офицеров, а иногда и прямая агитация таких, как Домодзянц, морально развращали солдат. Они, в свою очередь, также старались проявить собственную инициативу в деле охраны царя и переходили границы человечности.

Во время прогулок они ни на шаг не отходили от Императорской семьи, окружая ее и не позволяя ни на минуту удалиться. Они подсаживались к Императрице, разваливались в непринужденных позах, курили и некоторые даже пытались завести с ней разговор.

Когда они встречали Императора, у которого в привычке было приветствовать офицеров и солдат, они не отвечали на его приветствия.

Однажды, во время прогулки в парке, они увидели в руках царевича его маленькую винтовку. Это была модель русской винтовки, сделанная для него одним из русских оружейных заводов, ружье-игрушка, совершенно безвредная из-за отсутствия специальных для нее маленьких патронов. Солдаты, вооруженные настоящими винтовками с боевыми патронами, усмотрели в этом опасность и через офицера потребовали обезоружить царевича. Ребенок, у которого отняли винтовку, разрыдался и долго горевал, пока полковник Кобылинский не вернул ему ее тайно от солдат и в разобранном виде.

Когда дети поправлялись после тяжелой болезни, семья вечером собралась в одной из комнат. И тут же в комнату вошли солдаты и заявили, что отсюда идут сношения с внешним миром путем световых сигналов. Это одна из великих княжон, занимаясь рукоделием, машинально покачивалась из стороны в сторону, и ее тень была принята за сигнализацию.

Иногда под влиянием падающей дисциплины поступки солдат становились похожи на поведение настоящих бандитов. Они позволяли себе входить во внутренние покои дворца, где не было никаких постов, рассматривали предметы мебели, высказывая невежественные, лживые и грубые суждения по поводу Императорской семьи.

В парке жили дикие козы. Один из часовых застрелил одну. Он был наказан. Но, несмотря на это, когда он снова стоял на том же посту, он застрелил и другую.

Немалой была и склонность революционных солдат к воровству. Некоторые, стоя на часах, взламывали шкафы, находившиеся вне комнат дворца, забирались в кладовые, похищали провизию.

Справедливости ради следует отметить, что в составе охраны были и иные люди, как среди офицеров, так и среди солдат. Они совсем иначе относились к Императорской семье, но они делали это тайно, боясь быть увиденными.

§ 2

Я погрешил бы против истины, если бы умолчал в расследовании о некоторых лицах из окружения Императора до его отречения, которые пользовались его милостями.[23]

В числе других людей наиболее близкими к императору в момент его отречения были: начальник походной канцелярии Нарышкин, начальник конвоя генерал и граф Граббе, флигель-адъютанты Мордвинов, герцог Николай Николаевич Лейхтенбергский, Саблин из гвардейского экипажа и граф Апраксин, заведовавший делами императрицы.

Я уже показал, передавая слова полковника Кобылинского, бывшего свидетелем, как покидал Нарышкин поезд царя, прибыв вместе с ним в Царское Село. Позднее, когда узнали, что Царь уезжает из Царского Села, ему была дана возможность взять с собой несколько человек по его личному выбору. Он выбрал Нарышкина. Но, когда последнему было объявлено желание Императора, он попросил двадцать четыре часа на размышление. Этот ответ был передан императору. И он не стал ждать конца его размышлений и выбрал на его место Илью Леонидовича Татищева.

Все свидетели говорят о таком поведении Нарышкина, похожем на поведение других старых придворных. И это не их личное мнение, а доклад о фактах, о которых говорили и другие свидетели. Например, Керенский констатирует:

«Царю не делалось никаких стеснений в выборе тех лиц, которых он хотел видеть около себя в Царском Селе. Я хорошо помню, что первое лицо, которое он выбрал, не пожелало быть с ним. Кажется, это был Нарышкин. Тогда Царь выбрал на его место Татищева, и тот согласился. Я нахожу нужным, чтобы было отмечено, что Татищев держал себя с достоинством, как должно. Это тогда в среде придворных было редким исключением».

22 марта, когда император, вернувшись из Могилева в Царское Село, прибыл во дворец, он ждал, что к нему не замедлят явиться Мордвинов и герцог Лейхтенбергский. Они не ехали. Император справился о них у камердинера Волкова. Тот пошел к обер-гофмаршалу графу Бенкендорфу, и тот сказал: «Они не приехали и не приедут».

Волков передал этот ответ императору. То не подал никакого вида, как утверждает Волков. Он лишь сказал: «Хорошо». «Что касается Мордвинова, то он был одним из самых любимых флигель-адъютантов. Саблин — тоже. Когда в дни революции к дворцу стали стягивать войска и пришел гвардейский экипаж, к которому принадлежал Саблин, я видел почти всех офицеров этой части. Но Саблин не явился и больше не показался Императорской семье».

Граф Апраксин был во дворце, когда 21 марта генерал Корнилов явился и объявил, что все, кто хотят, могут остаться, но тогда они подвергнутся режиму арестованных. Апраксин остался, но через несколько дней он оставил Императорскую семью.

Граф Граббе тайно скрылся, оставив не только государей, но и свою службу. Показания Кобылинского:

«Самоотвержение графа Апраксина длилось всего дня три, не больше. Он подал заявление и просил его отпустить. Он говорил, что все дела во дворце закончил».

Показания Теглевой:

«Многие изменили государям… Граф Апраксин ушел от них, убежал начальник императорского конвоя граф Граббе. Генерал свиты Нарышкин забыл их и ни разу не навестил в Царском Селе».

Показания Эрсберг:

«Ни разу к государям не явился генерал свиты Нарышкин. Убежал от них начальник конвоя граф Граббе. Ушел Апраксин… Ни разу к ним не пришел и офицер гвардейского экипажа Саблин».

Многие представители дворцовой прислуги приняли на себя роль добровольных полицейских по отношению к Императорской семье. Когда Императрица поняла серьезность событий в Петрограде, она сожгла некоторые свои личные бумаги при помощи Анны Александровны Вырубовой, жившей во дворце.

Керенский узнал об этом от прислуги, как только прибыл. Сам он свидетельствует:

«Когда я прибыл, кто-то из прислуги доложил мне, что в тот именно промежуток времени, когда Временное правительство не приняло еще никаких мер в отношении царя и Александры Федоровны, то есть до ареста последней, она сожгла в печи комнат Вырубовой и с ее помощью много документов».

Этот донос произвел живейшее впечатление на Керенского. Было произведено расследование: осмотрели печь, допросили прислугу. Последствием этого стала отправка Вырубовой в Петропавловскую крепость.

Старый дядька царевича боцман Деревенько (его не нужно путать с доктором Владимиром Николаевичем Деревенко, врачом царевича), тот самый, что носил наследника на руках во время болезни, когда тот не мог ходить, что был первым товарищем детей в их играх, в первые же дни революции проявил себя большевиком и вором. Случайно проверив его вещи, обнаружили большое количество предметов, принадлежавших царевичу, сворованных им в разные периоды времени.

В эти горестные дни остались с Императорской семьей, проявив преданность, граф Бенкендорф, князь Василий Александрович Долгоруков, статс-дама Нарышкина и доктор Евгений Сергеевич Боткин.

Все люди, покинувшие государей, руководствовались страхом и боязнью лишиться своего благополучия. Поведению этих людей, в основном военных по профессии, я считаю долгом противопоставить двух других, никогда не принадлежавших к числу придворных. Это были девушка Маргарита Хитрово и некая Ольга Колзакова. Они не побоялись общаться с заключенными и в своих письмах утешали их словами любви и глубокой привязанности, не пряча своих имен, несмотря на цензуру.

Но я особо полагаю себя обязанным отметить глубочайшую преданность императору и его семье, высокий уровень отваги и благородства двух иностранцев: воспитателя царевича гражданина Швейцарии Жильяра и детского преподавателя английского языка англичанина Гиббса.

Жильяр, неоднократно подвергая свою жизнь риску, всецело жертвовал собой ради Императорской семьи, хотя ему как иностранцу ничего не мешало уйти в первую же минуту.

Гиббса в момент ареста императрицы не было во дворце. Когда он появился, чтобы выполнять свои обязанности, его не пропустили. Он настойчиво стал требовать пропуска и подал письменное заявление во Временное правительство. Но его отклонили. Вот его показания:

«Временное правительство не позволило мне остаться при государях. Отказ, я это очень хорошо это помню, имел подписи пяти министров. Не припомню теперь, каких именно, но точно их было именно пять, причем из моего ходатайства было видно, что я преподаю науки детям. Мне, англичанину, это было смешно».

И все же Гиббсу удалось получить разрешение жить в Сибири вместе с Императорской семьей. Вот его показания:

«Я приехал в Тобольск сам. Я хотел быть при государях, так как я остался им предан. Это было в час дня. Я был принят Императором в его кабинете, где находились Императрица и Алексей Николаевич. Я был очень рад их видеть, и они были рады меня видеть. Императрица в это время уже понимала, что не все, кого она считала преданными, оказались таковыми… Например, граф Граббе во время революции убежал от них на Кавказ».

§ 3

Я нахожу необходимым подробно изучить поведение в Царском Селе тех, кто имел власть над Императорской семьей в первые месяцы революции.

Поначалу, когда вся семья соединилась в Царском Селе, это были первый революционный дворцовый комендант Коцебу и новый комендант гарнизона Кобылинский.

Ротмистр Коцебу, офицер уланского Ее Величества полка, был назначен на этот пост генералом Корниловым на следующий день после смены режима, до приезда в Царское Село Керенского. Из всех свидетельств следует, что Коцебу служил не революции, а Императорской семье. Но он не был искушен в этом деле и не учел настроения дворцовой прислуги. А она следила за ним, когда он сидел и беседовал с Вырубовой по-английски. Плюс прислуга подсмотрела, что он передает государям письма, не вскрывая их. В результате, последовал донос, по итогам которого Корнилов приказал не пускать больше Коцебу во дворец.

Он был временно заменен на Кобылинского, а затем комендантом был назначен Коровиченко, работавший до войны адвокатом. Во время войны он был мобилизован и приписан к одному из полков, охранявших Финляндию, причем в чине полковника. Он принадлежал к той же партии, что и Керенский, был связан с ним личными и профессиональными узами, а посему был в полном смысле слова «оком» Керенского во дворце.

Каково же было его отношение к государям? По данным следствия, основанным на свидетельских показаниях всех названных выше лиц, невозможно не признать, что выбор Коровиченко не стал бедой для Императорской семьи. Он старался, в меру возможности, сделать заключение не столь стеснительным. И тем не менее он не пользовался симпатиями. Он не имел никакой привычки нахождения в среде, в которой оказался, и многого не понимал. Он казался грубым, бестактным, плохо воспитанным. Передавая одной из великих княжон распечатанное им же письмо, он добавлял: «Такая-то персона пишет вам тот-то». Узнав из чтения писем великих княжон слова, которые они любили употреблять, он потом говорил с ними этими словами, показывая тем самым, что он читает все письма. Все эти его природные черты отталкивали от него Императорскую семью.

Коровиченко оставил свой пост добровольно, будучи назначенным командующим войсками сначала Казанского, а затем Ташкентского военного округа, где он и был застрелен большевиками.

После его отъезда обязанности коменданта вновь перешли к полковнику Кобылинскому, который сохранил их и в Тобольске, до самого отъезда государей в Екатеринбург. Таким образом, его роль будет полностью рассмотрена ниже.

Из лиц, имевших власть, в царскосельском дворце бывали генерал Корнилов, военный министр Гучков и министр юстиции Керенский.

По данным проведенного расследования, я не могу не признать, что, несмотря на неблагодарную роль, которую он принял на себя, и на некоторую сухость к нему со стороны императрицы, генерал Корнилов все же не оставил у государей чувства недоброжелательства к себе.

Показания Теглевой:

«Сообщив нам о своем аресте, Императрица передала нам лишь факт. Я не заметила в ней никакого чувства враждебности к Корнилову».

Показания Волкова:

«Генерал Корнилов приезжал арестовывать Императрицу. Я его видел своими глазами… Он держал себя с достоинством, как держали себя все приезжавшие в былые времена во дворец. Императрица нисколько не была огорчена после отъезда Корнилова. Я уверен, что он лично не сделал Императрице ничего плохого и не оскорбил ее».

Показания Занотти:

«Состояние духа императрицы не изменилось после приезда Корнилова. Лично он не сказал ей ничего неприятного».

Когда Император узнал в Тобольске из газет, что Керенский объявил Корнилова изменником, он не смог скрыть от окружающих свое глубокое возмущение и негодовал за Корнилова.

А вот Гучков был в Царском Селе всего один раз, когда Император еще не приехал после своего отречения. Почему он прибыл? Я не знаю. Никто из окружения Императора не смог мне это объяснить.

Я допрашивал Гучкова в Париже 15 сентября 1920 года в качестве свидетеля, но по очень специальному вопросу, предполагая, что он даст мне более развернутый ответ. Но его поведение позволяет мне предположить, что он не хотел говорить больше. Таким образом, я вынужден объяснять его визит к Императрице по данным расследования, не настаивая на том, что эти показания вполне соответствуют истине.

Показания князя Львова:

«Гучков ездил в Царское Село в качестве военного министра. Делал ли он тогда доклад по поводу своей поездки Временному правительству? Этого я не помню. С кем он там имел общение? Я не знаю».

Показания Занотти:

«После Корнилова к нам во дворец приезжали и другие люди. Насколько я припоминаю, среди них был и Гучков. Я хорошо помню, что Императрица тогда очень волновалась и выражала свое недовольство: ей было неприятно их видеть. Но она виделась тогда с Гучковым (я теперь хорошо помню: да, это был Гучков). Потом она мне говорила, что приезд его был бесцелен, и что Гучкову незачем было приезжать».

Волков говорит о визите Гучкова во дворец следующим образом: «Я не знаю, зачем он тогда приезжал к Императрице. Его никто не просил приезжать. Он явился сам и без предупреждения. Когда он шел назад, один из офицеров свиты, основательно пьяный, обратился ко мне, гардеробщику Мартышкину и лакеям Труппу и Предовскому (мы стояли вместе) и злобно крикнул нам: «Вы — наши враги. Мы — ваши враги. Вы все тут продажные». Он это кричал громко, с неприличными жестами, как пьяный человек. Я ответил ему: «Вы, милостивый государь, в наших чувствах ошибаетесь». Больше я ничего не стал ему говорить. Гучков шел впереди этого пьяницы, на расстоянии всего нескольких шагов, и он даже головы не повернул на эти слова. Он не мог не слышать этих слов». Эти слова, без сомнения, относились не к лакеям, а к хозяевам дворца.

Говоря об отсутствии показаний Гучкова, я не могу не усмотреть зависимость между поведением Гучкова и этого офицера, неизвестного мне.

Понятно, что в расследовании особое внимание было уделено отношению к государям со стороны Керенского.

Его первое свидание с ними произошло 3 апреля 1917 года. По показаниям свидетелей установлено, что он был принят Их Величествами в присутствии царевича и великих княжон Ольги и Татьяны. Мария и Анастасия в тот момент были больны.[24]

(1) В книге Жильяра «Трагическая судьба Николая II и его семьи» (Париж, 1921) проскальзывает неточность. Керенский не мог видеться со всей семьей, как утверждает автор, ибо две великие княжны были больны. В имеющейся у меня записке императрицы Анастасии Васильевне Гендриковой, датированной 29 марта, Императрица пишет: «У Марии сейчас 40,5°, а у Анастасии — 40,3°. В течение дня они немного поспали».

Никто из посторонних при этом не присутствовал. Без сомнения, Теглева находилась в соседней комнате в начале разговора, но она слышала только первые слова Керенского и не могла рассказать ничего существенного. А вот что показал сам Керенский:

«Я в первый раз видел царя, Александру Федоровну и их детей, и я познакомился с ними. Я был принят в одной из комнат детской половины. Наше свидание было коротким. После обычных слов представления я спросил у Их Величеств, не желают ли они сделать мне как представителю власти какие-либо заявления; я передал им приветствие от королевской семьи Англии и сказал несколько общих фраз успокоительного характера. Во время это же свидания я осмотрел дворец, проверил караулы, дал некоторые указания».

Жильяр рассказывает в своей книге со слов царевича, что Керенский после нескольких общих фраз, уединившись с Императором в соседней комнате, сказал ему: «Вы знаете, что я добился отмены смертной казни… Я это сделал, хотя многие мои товарищи пали жертвами своих убеждений».

К моему великому сожалению, я не знал об этом рассказе Жильяра при допросе Керенского, и поэтому могу лишь оставить на его совести слова про «общие фразы успокоительного характера».

Во время пребывания государей в Царском Селе Керенский видел их неоднократно. Он говорит на следствии:

«Я был в Царском Селе 8 или 10 раз, выполняя обязанности, возложенные на меня Временным правительством. В эти посещения я видел Николая иногда одного, иногда вместе с Александрой».

Как же Керенский вел себя во время этих визитов? Я отвечу словами свидетелей. Многие из них не могли быть враждебны по отношению к Керенскому по их положению и по психологии. Посему истина в их словах выступает довольно рельефно.

Показания Чемодурова:

«Отношение Керенского к Императорской семье было благожелательное и корректное».

Показания Теглевой:

«Я стала невольной свидетельницей первого приезда к нам Керенского и его первого приема царем. Он был принят тогда Государем и Государыней в классной комнате их детей в присутствии Алексея, Ольги и Татьяны. Я тогда находилась в соседней комнате, и мне нельзя было в первое время пройти. Я видела Керенского, когда он вошел один; выглядел он препротивно: бледный, зеленоватый и высокомерный. Голос его был искусственный и металлический. Император ему сказал первый: «Вот моя семья; мой сын и две старшие дочери; остальные больны и находятся в постели. Если хотите, вы можете их увидеть». «Нет, нет, — ответил Керенский, — я не хочу никого беспокоить». Потом до меня донеслась фраза: «Королева Англии справляется о здоровье бывшей императрицы». Больше я ничего не слышала, так как удалилась. Я видела Керенского, когда он уходил: никакой важности на лице, сконфуженный, красный, вытирающий пот… Он приезжал потом. Дети рассказывали мне свое общее впечатление об этих визитах. Они говорили, что Керенский изменил отношение к ним. Он стал гораздо более мягким, чем в первый раз, более простым. Он спрашивал у них, не терпят ли они каких-либо притеснений или оскорблений со стороны солдат, выражал готовность все привести в порядок».

Показания Эрсберг:

«Вот что я могу сказать относительно Керенского. Я видела его или во время первого приезда во дворец, или во время последующих визитов. Лицо у него было надменное, голос громкий и деланный. Его костюм плохо подходил: он был в пиджаке, в рубашке, без накрахмаленного воротничка. Вероятно, частое общение с Августейшей семьей, в которой он не мог не почувствовать доброты, повлияло на него к лучшему, и он изменился. Я слышала, не помню уже от кого, что перед отъездом в Тобольск Керенский сказал царю, что он перемещает Императорскую семью из Царского Села в Тобольск исключительно из добрых побуждений; этот город удален от железных дорог, он тихий и спокойный. Царю там будет лучше. И он надеется, что Царь не усмотрит в этом перемещении никакой ловушки. «Я доверяю вам», — ответил тот».

Показания 3анотти:

«Конечно же, сама лично я не могла присутствовать при приеме Керенского Императором и Императрицей. Но я его видела: он был в простом рабочем пиджаке. Держал он себя прилично. Я говорила с детьми о нем. И вот какое впечатление у меня сложилось. Керенский в первые дни своего приезда очень нервничал. Он совершенно не понимал Их Величества. Потом у него создались о них другие впечатления. Их отношения стали проще, и Их Величества в конце не относились по отношению к нему, как поначалу. Я должна сказать, что Керенский относился вполне вежливо к Императорской семье и лично не создавал ей никаких неприятностей».

Показания Волкова:

«Под конец Царская семья привыкла к Керенскому. По совести, я могу свидетельствовать, что Императрица однажды отозвалась о нем так: «Мне нечего сказать против него; это порядочный человек. С ним можно говорить».

Показания Жильяра судье Сергееву:

«В первое время отношение Керенского было жесткое и суровое. Потом оно изменилось. Он стал любезным и внимательным».

А вот его же показания мне:

«Керенский приезжал в Царское Село несколько раз как глава нового правительства, чтобы увидеть условия нашей жизни. Его отношение к царю было сухим и официальным. Мне это напоминало отношение судьи к обвиняемому. Мне казалось, что Керенский считал Императора виновным в каком-то преступлении; поэтому он и обращался с ним сухо. Однако, должен сказать, он всегда проявлял полную корректность… Явившись после конфискации бумаг Императора, он показал себя другим. Его отношение стало лучше и потеряло холодность. Я эту перемену объясняю так. Мне кажется, Керенский, ознакомившись с содержанием бумаг, понял, что Император не совершил ничего против Родины, а посему сразу переменился в обращении с ним».

В части своих показаний, касающихся этих фактов, Кобылинский рассказывает:

«Коровиченко конфисковал бумаги, которые счел необходимыми, и передал их Керенскому или Переверзеву (Павел Николаевич Переверзев заменил Керенского в министерстве юстиции). Позднее он сказал мне, что они думали найти там документы, способные уличить государей в измене в пользу Германии, в измене, о которой хором кричали газеты. Но они ничего не обнаружили. При этом они наткнулись на шифрованную телеграмму, которую с огромным трудом им удалось расшифровать. В ней Император обращался к Императрице: «Крепко обнимаю тебя; чувствую себя хорошо».

Показания Гиббса:

«В Тобольске Император мне несколько раз рассказывал про Керенского. Он мне говорил, что тот очень нервничал, когда бывал с ним. Его нервозность однажды дошла до того, что он схватил со стола нож из слоновой кости для разрезания бумаги и так стал его вертеть, что Император побоялся, что он его сломает, и он забрал нож из его рук. Император мне рассказывал, что Керенский думал, что он хочет заключить сепаратный договор с Германией. Император это отрицал, а Керенский сердился и нервничал. Производил ли Керенский обыск у Императора, я не знаю. Но Император говорил мне, что Керенский думал, что у него имеются бумаги, которые доказывают его желание заключить мир с Германией. Я знал Императора, и я понимал и видел, что в душе он презирал Керенского за то, что тот смеет так думать».

Вот так обстоят дела, согласно показаниям тех, кто наблюдал за отношениями Керенского и государей. Сам же Керенский по этому вопросу дал такие показания: «Я заявляю, что с того момента, как Император отдал себя и свою семью под покровительство Временного правительства, я считал долгом чести перед Временным правительством обеспечить неприкосновенность Императорской семьи и гарантировать ей полное вежливости обращение».

Казалось бы, можно считать вопрос решенным и истину найденной. И я бы охотно пришел к этому выводу, если бы не существовало двух фактов, ставших известными судье-следователю.

Как мы видели выше, специальная инструкция определяла режим содержания узников. Она была составлена лично Керенским. Несмотря на все мои усилия, я не смог найти ее экземпляр. Однако 8 сентября 1918 года в Екатеринбурге товарищ прокурора Н.И.Остроумов, руководивший расследованием по убийству Императорской семьи, произвел обыск в доме, в котором помещался Уральский областной совет, и куда после отъезда государей были доставлены некоторые вещи, им принадлежавшие. Среди них он нашел обрывки машинописного текста. Это и была инструкция, составленная Керенским.

Согласно содержанию этих обрывков, можно понять, что Керенский вдавался в совершенно излишние подробности, указывая даже на блюда, какие могли есть Император и члены его семьи.

Это первый факт, который я могу противопоставить показаниям свидетелей, в частности, показаниям самого Керенского. Я считаю правильным огласить тут в плане рекомендаций Керенского следующий факт: 7 августа 1918 года в Екатеринбурге полицейские, которым были поручены поиски в связи с убийством Императорской семьи, провели обыск в квартире одного из охранников в доме Ипатьева, ставшем тюрьмой для государей — в доме Леонида Васильевича Лабушева. Там они нашли военные шаровары Императора, принесенные туда Лабушевым, как это удалось установить, и опознанные камердинером Чемодуровым, присутствовавшим при обыске. Согласно протоколу, они были залатаны, плюс в левом кармане, на материи, находилась надпись-пометка, гласившая, что они изготовлены 4 августа 1900 года и починены 8 октября 1916 года.

Камердинер Волков, много лет знавший Императора и его личную жизнь, обучавший его военному делу, показывает: «Его одежда была часто чинена. Он не любил мотовства и роскоши. Штатские костюмы шли у него еще с времен жениховства».

Второй факт, который судья-следователь просто обязан противопоставить показаниям свидетелей и самого Керенского, заключается в следующем:

Я упоминал выше имя Маргариты Сергеевны Хитрово. Эта молодая девушка, далекая от всякой политики, по-настоящему боготворила Императорскую семью, и в особенности Ольгу Николаевну.

Ее любовь к Императорской семье не ведала страха. Даже при большевиках, в письме от 30 мая 1918 года, которым я располагаю, она писала Императрице в Екатеринбург: «Получите, Ваше Величество, от вашей Риты, любящей вас любовью глубокой и безграничной, ее теплые поздравления с вашим праздником, и позвольте ей мысленно и издалека поцеловать руку нашей великой мученице».

Все письма, которые она присылала в Царское Село, вскрывались Кобылинским и Коровиченко, «оком» Керенского (этот последний не мог не знать про ее детское обожание Императорской семьи). Как только она узнала, что царскую семью увезли в Тобольск, она сейчас же последовала за ней. А Керенский, как только узнал об отъезде Хитрово, отправил в Тобольск прокурору телеграмму следующего содержания:

«Тобольск, прокурору суда. Вне очереди:

Расшифруйте лично и, если комиссар Макаров или член Думы Вершинин в Тобольске, в их присутствии. Предписываю установить строгий надзор за всеми приезжающими на пароходе в Тобольск, выясняя личность и место, откуда они выехали, путь, которым приехали, а также остановки. Уделить особое внимание приезду Маргариты Сергеевны Хитрово, молодой светской девушки, которую следует немедленно, прямо на пароходе, арестовать и обыскать. Отобрать у нее деньги, все письма, паспорт и печатные произведения, все вещи, не составляющие личного багажа. Срочно. Обратить внимание на подушки. Следите за вероятным приездом десяти лиц из Пятигорска, которые впрочем могут прибыть и окольным путем. Их тоже следует арестовать и обыскать указанным порядком. Так как указанные лица могли уже прибыть в Тобольск, произведите тщательное дознание и, в случае их обнаружения, арестуйте их, обыщите, тщательно выясните, с кем они виделись. У всех, с кем они виделись, произведите обыск, и всех их впредь до особого распоряжения из Тобольска не выпускать, обеспечив за ними бдительный надзор. Хитрово приедет одна, остальные, вероятно, вместе. Всех их после ареста немедленно под надежной охраной доставить в Москву к прокурору. Если кто-либо из них уже проживал в Тобольске, произвести обыск в доме, обитаемом бывшей Императорской семьей, очень тщательный обыск, отобрать всю переписку, возбуждающую малейшее подозрение, а также все вещи, которые не видели раньше, и все лишние деньги. Об исполнении предписания по мере осуществления действий телеграфировать мне и прокурору Москвы, приказания которого надлежит исполнять всем властям. № 1922. Министр Председатель Керенский».

Маргарита Хитрово была подвергнута обыску. Хоть у нее и ничего не нашли, она была арестована и отправлена в Москву, в распоряжение прокурора Стааля, оставившего профессию адвоката ради столь высокого поста. И Стааль телеграфировал прокурору в Тобольск, 21 сентября 1917 года, что дело Хитрово приостановлено.

Предыдущая телеграмма была мне официально передана вместе с рядом других документов прокурором суда города Тобольска. Однако я счел необходимым проверить сам факт ее отправки, и я спросил об этом Керенского. Он заявил:

«Действительно, по поводу приезда в Тобольск Маргариты Хитрово по моему телеграфному требованию было произведено расследование. Во время Московского совещания мы получили сведения, что к царю пытаются проникнуть десять человек из Пятигорска. Это было нам представлено, как попытка помочь Императорской семье бежать. Поэтому и производилось расследование. Однако эти сведения не подтвердились. Ничего серьезного там не было».

Свидетели были правы, но по-своему. Они не ошибались, говоря о том, что сами видели. Но они не знали, о чем думал Керенский.

Я предполагаю, что Керенский не был искренним, показывая себя любезным в отношениях с Императорской семьей.

Необходимо помнить об этом выводе, чтобы понять факты, о которых пойдет речь в следующей главе.

Глава IV

Причины отправки Императорской семьи в Тобольск. Те, кто ее сопровождал. Отправление из Царского Села. Приезд в Тобольск.

§ 1

Что послужило причиной отправки Императорской семьи в Тобольск?

Я уже приводил показание свидетельницы Эрсберг по этому вопросу. А вот показания других:

Показания Теглевой:

«Дети говорили мне, что причиной нашего переезда в Тобольск послужило опасение Временного правительства за нашу безопасность. Правительство боялось ожидавшихся тогда беспорядков».

Показания Жильяра:

«Чем был вызван отъезд в Тобольск? Опасениями правительства за безопасность Императорской семьи. Правительство тогда решило взять более твердый курс в управлении страной. Но в то же самое время оно опасалось, что это может повлечь за собой народные возмущения, против которых придется употребить вооруженную силу. Опасаясь, что эта борьба может ударить по нам рикошетом, оно и решило выбрать для Императорской семьи иное место, более спокойное. Обо всем этом я вам говорю со слов Ее Величества или великих княжон. Так же мотивировал решение Временного правительства и Керенский».

Так ли это было на самом деле? Сначала нужно напомнить следующий факт, имевший место во время пребывания государей в Царском Селе, о котором сообщает в своих показаниях полковник Кобылинский:

«Неизвестный, назвавшийся Масловским, явился ко мне и представил приказ Петроградского исполкома Совета рабочих и солдатских депутатов. Этот Масловский был в униформе полковника. Я не запомнил его внешность. В этом приказе говорилось, что я должен оказать полное содействие в осуществлении его миссии. Он был подписан (и это я отлично помню) членом Думы Чхеидзе; на нем была соответствующая печать.

Назвавший себя Масловским объявил мне, что должен немедленно доставить Императора в Петропавловскую крепость. В свою очередь, я заявил, что не могу допустить этого…»

Масловский попробовал припугнуть, сказав, что прольется кровь. Но, благодаря храбрости Кобылинского, его план не удался.

Я получил от главы Временного правительства князя Львова следующие показания на эту тему:

«Летом, в первой половине июля, Временное правительство пришло к убеждению, что нахождение Императорской семьи в окрестностях Петрограда стало абсолютно невозможным. Страна явно шла под уклон. Давление на правительство со стороны советов становился все сильнее. Я утверждаю, что оно шло от Петроградского совета и по причине Императорской семьи. Я не помню, в каких это было условиях, но желание заключить царя в Петропавловскую крепость шло от Петроградского совета. Положительно не припоминаю, были ли предприняты попытки для реализации этого, и я ничего не слышал о полковнике Масловском. Ясно было, что для безопасности Императорскую семью нужно было куда-то увезти из Царского Села. Изучение этого вопроса было поручено Керенскому. Он сделал тогда доклад правительству. И было решено перевезти государей в Тобольск. В Сибири тогда было спокойно, она была удалена от борьбы политических страстей, и условия жизни в Тобольске были хорошими. Там имелся комфортабельный губернаторский дом. Юг не мог быть таким местом: там уже вовсю шла борьба. Решение вопроса о перевозе семьи в Тобольск состоялось при мне. Но он уже имел место после моего ухода из правительства».

Чтобы объективно оценивать факты, мне кажется необходимым напомнить: Керенский объявил, что император, отрекшись от престола, отправил князю Львову как руководителю новой власти письмо, в котором он доверил ему охрану себя и своей семьи. Князь Львов промолчал по поводу этого письма. По поводу же самого ареста царя он заявил следующее:

«Были приняты некоторые ограничения для Императорской семьи. Но они сводились, в конце концов, к пресечению для нее возможности сношения с внешним миром без контроля со стороны правительственных агентов. Эти меры вовсе не были направлены на создание ненужных стеснений для государей и не создавали для них положения арестованных, ибо власть совершенно не вмешивалась в их личную жизнь».

Показания Керенского:

«Причиной, побудившей Временное правительство перевезти Императорскую семью из Царского Села в Тобольск, была все более обострявшаяся борьба с большевиками. Сначала в этом вопросе проявлялось большое возбуждение со стороны солдат и рабочих. Мое упоминание 20 марта в Москве про возможный отъезд Императорской семьи из Царского Села (в Англию) вызвал «налет» на Царское Село со стороны Петроградского совета. Совет тут же отдал распоряжение по железнодорожным линиям не выпускать никаких поездов из Царского Села. Потом явился с броневиком член военной комиссии Масловский (левый эсер, библиотекарь Академии Генерального Штаба). Он попытался забрать царя. Но он не преуспел в этом потому, что в последнюю минуту растерялся. Царское Село было для Временного правительства «самым больным местом», а для большевиков — кошмаром. Кронштадт и Царское Село были двумя противоположными полюсами. Они вели сильнейшую агитацию против Временного правительства и лично против меня, обвиняя нас в контрреволюционных происках. Они вели усердную пропаганду среди солдат царскосельского гарнизона и разлагали их. Узнавая о разных непорядках в Царском Селе, я должен был реагировать на них, иногда прибегая к жестким репрессиям. Солдаты были напряжены и недоверчивы. Дежурный офицер, по старой дворцовой традиции, получал из императорского погреба полбутылки вина; солдаты узнали об этом, и вышел громкий скандал. Неосторожная езда какого-то шофера, повредившего автомобилем ограду парка, также вызвала среди солдат подозрения о том, что царя хотели увезти. Все это создавало прискорбную атмосферу, мешая Временному правительству работать, и отнимало у него реальную силу; царскосельский гарнизон был настроен до того лояльно, и в нем мы видели опору против уже пребывавшего в полной анархии Петрограда… Вопрос перевода Императорской семьи дебатировался на тайном заседании без ведения протокола».

Об этом князь Львов хранит молчание.

Почему же Императорская семья была увезена из Царского Села?

Случай с Масловским был особым и имел место в марте 1917 года. После этого не случилось ничего, что непосредственно угрожало бы государям. Керенский, объясняя царю необходимость его отъезда, конечно же, должен был говорить о безопасности. А что еще он мог сказать в его положении? На следствии он указал иные причины. Мне к этому добавить нечего.

Почему для нового заключения был выбран именно Тобольск?

Глава Временного правительства князь Львов объявил, что такой выбор был сделан в интересах Императорской семьи: в Сибири спокойно, а губернаторский дом комфортабельный.

Показания Керенского:

«Было решено (на секретном заседании) изучить этот вопрос, и я получил задание решить его самостоятельно. Я изучил возможности. Я предлагал отвезти государей куда-нибудь в центр России, останавливая выбор на имениях Михаила Александровича и Николая Михайловича. Но выяснилась абсолютная невозможность сделать это. Нереализуем был сам переезд царя через рабоче-крестьянскую Россию. Также нельзя было и думать увезти их на юг, где уже проживали некоторые из великих князей и Мария Федоровна. Это уже породило недоразумения. В конце концов, я остановился на Тобольске. Отдаленность этого города, его особое географическое положение вдали от центра, не позволяло думать, что там возможны будут какие-либо эксцессы. Таким образом, я выбрал Тобольск. Первоначально я послал туда комиссию, в которую, входили Вершинин и Макаров, чтобы изучить обстановку. Их доклад был благоприятным».

Плохо понятно, почему при перевозке царя в Тобольск не шла речь о риске пересечения рабочей и крестьянской России. Керенский также не уточнил, что за недоразумения имели место на юге. Но факт остается фактом: все родственники Императора, которые там находились, оказались спасены.

Показания всех свидетелей доказывают, что информация об отправлении в Тобольск до последнего момента скрывалась от Императорской семьи. Исходя из единодушия свидетельств по этому поводу, я ограничусь цитированием показаний Занотти:

«Их Величества надеялись, что их отправят в Крым. И им этого очень хотелось. Когда их отправляли в Тобольск, они не знали, куда их везут, даже в самый момент отъезда. Я знаю, что царя это раздражало. Он выражал свое неудовольствие по этому поводу».

Наконец, разве дворец в Ливадии был менее комфортабельным, чем губернаторский дом захолустного города? Как это часто бывает, истина обнаруживается в маленьких штрихах, в деталях.

Показания полковника Кобылинского:

«Приблизительно за неделю до отъезда приехал Керенский. Он вызвал меня, председателя Царскосельского совета и председателя военной секции царскосельского гарнизона прапорщика Ефимова. Керенский сказал нам: «Прежде чем говорить вам что-либо, беру с вас слово, что все это останется тайной». Мы дали слово. И он объявил нам, что по постановлению Совета Министров вся Императорская семья покинет Царское Село. И что правительство не считает это секретом от демократических организаций».

Временное правительство поручило двум людям миссию доставки Императорской семьи в Тобольск: члену Думы Вершинину и помощнику комиссара при Министерстве Двора Макарову. По их приезду были составлены акты, подписанные Императором. Они должны были передать их Временному правительству.

Но Керенскому этого показалось мало. Вместе с двумя эмиссарами он отправил сопровождать семью еще и прапорщика Ефимова, о котором я говорил. Зачем? Свидетель Кобылинский, начальник Ефимова, считавший, что он составляет часть охраны Императора, был в курсе намерений Керенского. Он заявил, что «Ефимов отправился в Тобольск, чтобы по возвращении доложить Царскосельскому совету о перемещении Императорской семьи в Сибирь».

Вот причина, продиктовавшая выбор Тобольска. Если бы царя отправили во дворец в Крыму, что доложил бы демократ типа Ефимова?

Был только один мотив перевоза государей в Тобольск, единственный, который обошли Керенский и Львов: надо было сослать Императора в холодную и далекую Сибирь, туда, куда сам Император ссылал других.

§ 2[25]

Император имел право выбрать себе компаньонов для поездки в Сибирь. Он заменил Нарышкина после его отказа на Татищева. Последний хотел лишь знать, кто его выбрал — Император или Временное правительство. Узнав, что это император, он немедленно согласился. Позднее, в Сибири, уже будучи разлученным с Императорской семьей и брошенным в тюрьму, Татищев сказал одному из своих сокамерников: «Да, если по совести, кто смог бы позволить себе ответить отказом на такое благоволение Императора в столь тяжелую минуту? Было бы нечеловеческой и черной неблагодарностью по отношению к идеально доброму императору даже попросить время на обдумывание. Нужно было считать такое приглашение за счастье».

Очевидно, в тюрьме Татищев отзывался об уловках Нарышкина.

С Императорской семьей в Тобольск прибыли:

1) генерал-адъютант Татищев, 2) гофмаршал князь Василий Александрович Долгоруков, 3) медик Евгений Сергеевич Боткин, 4) воспитатель царевича Жильяр, 5) личная фрейлина графиня Анастасия Васильевна Гендрикова, 6) ее гувернантка Викторина Владимировна Николаева, 7) придворная лектриса Екатерина Адольфовна Шнейдер, 8) няня детей Александра Александровна Теглева, 9) ее помощница Елизавета Николаевна Эрсберг, 10) горничная Мария Густавовна Тутельберг, 11) горничная Анна Степановна Демидова, 12) камердинер Императора Терентий Иванович Чемодуров, 13) его помощник Степан Макаров, 14) камердинер императрицы Алексей Андреевич Волков, 15) лакей царевича Сергей Иванович Иванов, 16) детский лакей Иван Дмитриевич Седнёв, 17) матрос-дядька царевича Климентий Григорьевич Нагорный, 18) лакей Алексей Егорович Трупп, 19) лакей Тютин, 20) лакей Григорий Солодухин, 21) лакей Дормидонтов, 22) лакей Киселев, 23) лакей Ермолай Гусев, 24) официант Франц Журавский, 25) повар Иван Михайлович Харитонов, 26) повар Кокичев, 27) повар Иван Верещагин, 28) ученик повара Леонид Седнёв, 29) служитель Михаил Карпов, 30) кухонный служитель Сергей Михайлов, 31) кухонный служитель Франц Пюрковский, 32) кухонный служитель Терехов, 33) секретарь Александр Кирпичников, 34) парикмахер Алексей Николаевич Дмитриев, 35) гардеробщик Ступель, 36) заведующий погребом Рожков, 37) прислуга при Гендриковой Паулина Межанц, 38 и 39) прислуга при Шнейдер Екатерина Живая и Мария (ее фамилия неизвестна). Позднее в Тобольск прибыли: 40) преподаватель английского Сидней Иванович Гиббс, 41) доктор медицины Владимир Николаевич Деревенько, 42) личная фрейлина баронесса София Карловна Буксгевден, 43) горничная Магдалина Францевна Занотти, 44) гувернантка Анна Яковлевна Уткина, 45) гувернантка Анна Павловна Романова, но три последние допущены к семье в Тобольске не были. (Примечание: с Императорской семьей прибыл еще, помимо прислуги, некий Смирнов, функции которого я не знаю).

Отъезд из царскосельского дворца происходил на автомобиле под охраной драгун 3-го Прибалтийского полка; отъезд с вокзала состоялся в 6 часов 10 минут утра, 14 августа 1917 года.

Было два поезда. В одном находилась Императорская семья, свита, часть прислуги, рота 1-го Лейб-гвардии Стрелкового полка и часть багажа. Во втором — остальная прислуга, багаж, рота 2-го и 4-го Стрелковых полков.

Императорская семья была помещена в вагон Международного общества: Император — в отдельное купе, Императрица — тоже, потом — Алексей Николаевич и Нагорный, в четвертом — все великие княжны. В том же вагоне ехали Демидова, Теглева, Эрсберг, Чемодуров и Волков.

Во втором вагон находились Татищев, Долгоруков, Боткин, Шнейдер и ее прислуга, Жильяр и Гендрикова со своей прислугой.

В третьем вагоне находились лица, присланные Временным правительством, и офицеры сопровождения.

В четвертом находилась столовая. Солдаты занимали пятый, шестой и седьмой вагоны.

Путешествие проходило в хороших условиях. Поезда останавливались на малых станциях, а порой и в чистом поле. Императорская семья выходила из вагона и шла пешком, а поезд медленно следовал за ней.

Путешествие через «рабочую и крестьянскую» Россию прошло отлично. Только на станции Званка железнодорожные рабочие пожелали узнать, кто следует в специальном поезде. Узнав это, они удалились.

По железной дороге Императорская семья ехала до станции Тюмень. В этом месте она села на пароход «Русь» вместе с теми, кто находился с ней в одном поезде. Остальные последовали за ними на пароходе «Кормилец».

Прибытие в Тобольск имело место 19 августа 1917 года, в 4 часа дня. Дом, предназначенный для государей, не был еще готов, и семье пришлось несколько дней провести на пароходе. В дом перебрались 26 августа: Императрица с царевичем — в экипаже, Император и великие княжны — пешком.

Глава V

Тобольский дом, где содержалась Императорская семья. Жизнь в Тобольске. Комиссар Временного правительства Панкратов и его адъютант Никольский. Их отношение к Императорской семье. Их роль в жизни гарнизона. Разложение гарнизона Тобольска. Отношение офицеров и солдат к Императорской семье. Полковник Кобылинский. Денежный вопрос. Первые меры большевиков после 25 октября по отношению к Императорской семье. Ужесточение государством ее содержания. Арест Татищева, князя Долгорукого, графини Гендриковой и Шнейдер.

§ 1[26]

Дом, где жила Императорская семья, находился на улице, получившей после революции название улица Свободы!

До революции дом принадлежал губернатору. Он был каменный, в два этажа, с коридорной системой на каждом. Императорская семья расположилась в нем следующим образом:

Первая комната нижнего этажа по коридору от передней занималась дежурным офицером. В соседней с ним комнате жила горничная императрицы Анна Степановна Демидова. Дальше находилась комната воспитателя детей Жильяра, а далее — столовая.

Напротив комнаты дежурного офицера находилась комната камердинера Императора Терентия Ивановича Чемодурова. Рядом с ней — буфетная, а далее шли две комнаты, где жили горничная императрицы Мария Густавовна Тутельберг, няня детей Александра Александровна Теглева и ее помощница Елизавета Николаевна Эрсберг.

Над комнатой Чемодурова проходила лестница на верхний этаж. Она вела к угловой комнате, в которой у Императора был кабинет. Рядом с ним находился зал приемов. Одна из его дверей выходила в коридор, деливший дом, как и внизу, на две половины. Первая комната направо от зала приемов служила гостиной. Рядом с ней была спальня государей, а далее — княжон.

С левой стороны от коридора находилась бельевая комната. Соседняя с ней, прямо напротив гостиной и комнаты государей, располагалась спальня царевича, а далее — уборная и ванная. Дом был теплый, светлый.

Прочие люди из окружения и некоторая прислуга занимали дом купца Корнилова, находившийся на той же улице, прямо напротив.

§ 2

Первое время, приблизительно полтора месяца, было лучшим в заключении государей. Вместе с ними прибыл в качестве начальника гарнизона полковник Кобылинский, который в Царском Селе после отъезда Коровиченко занимал еще и пост коменданта дворца.

Сначала власть полностью находилась в руках Кобылинского, постоянно связанного с Императором и его семьей. Никаких других агентов правительства не было. А местным властям Кобылинский не подчинялся.

Жизнь сразу вошла в спокойное ровное русло. День обычно проходил так:

В 8 часов 45 минут подавался утренний чай. Царь пил его в своем кабинете всегда в обществе Ольги Николаевны. Алексей и другие великие княжны завтракали в столовой. Затем Царь оставался в своем кабинете до 11 часов. Он читал или писал свои дневники. После 11 часов он шел на воздух и занимался физическим трудом. Обычно он пилил дрова.

После чая все дети (кроме Ольги) до 11 часов занимались уроками. Потом, с 11 до 12, был перерыв, а затем уроки возобновлялись — с полудня до часа. В час имел место завтрак, затем Император и великие княжны до 4 часов выходили на воздух. Алексей обычно немного отдыхал, следуя предписаниям врачей, потом он также выходил. Дети тоже обыкновенно пилили дрова. Их общими усилиями была выстроена площадка над оранжереей и лестница, которая туда вела. На этой площадке они любили сидеть на солнце.

С 4 до 5 часов Император преподавал своему сыну историю. В 5 часов обычно подавался чай, прямо в рабочем кабинете, а потом он читал — обычно до обеда. Дети были свободны до 6 часов. С 6 до 7 Алексей работал с Жильяром или с Гиббсом. Великие княжны с 6 до 8 и Алексей с 7 до 8 готовили домашние задания на завтра. В 8 часов подавался обед, после которого вся семья собиралась вместе. К ней приходили Боткин, Татищев, Долгоруков и другие. Они беседовали и играли. Часто Царь читал вслух. В 11 часов подавался чай, а потом все расходились. Алексей ложился спать до 11 часов.

Императрица вставала последней. Она просыпалась рано, но долго оставалась в постели и пила кофе в своей комнате, которую она обычно не покидала до самого завтрака. В утренние часы она или преподавала у себя некоторые предметы детям, или занималась рукоделиями, живописью. Чаще всего она и обедала у себя в комнате вместе с Алексеем. Она постоянно жаловалась на сердце и старалась не спускаться в столовую, находившуюся в нижнем этаже. Иногда, оставаясь одна в доме, она играла на пианино и пела.

Обедом занимался Харитонов, старый царский повар. Меню было удовлетворительное. На завтрак подавали: суп, мясо, рыбу, конфитюр, кофе. Обед состоял из тех же блюд, но к ним добавлялись фрукты, какие можно было достать в Тобольске.

В сравнении с жизнью в Царском Селе жизнь в Тобольске имела одно преимущество: семья здесь имела возможность посещать церковь, тогда как в Царском Селе все службы проходили во дворце, что было тяжело для императрицы, которая в письме к Гендриковой жаловалась на то, что не может пойти в «настоящую церковь».

Вечерние богослужения проходили в Тобольске на дому, а утренние — в церкви Благовещения.

Население Тобольска демонстрировало дружелюбие и участливость. Когда люди, проходя мимо дома, видели кого-либо из августейших особ в окнах, они снимали шапки. Многие крестили узников. Другие присылали подарки, в основном провизию.

Большое участие в жизни Императорской семьи принимал Ивановский женский монастырь.

Жизнь в Тобольске была спокойнее, чем в Царском Селе. Но это было… сибирское спокойствие. Все здесь было однообразно. Это был бесконечный узкий круг событий, одних и тех же интересов. Было скучно. Дом, двор да небольшой сад — вот вся территория, где была возможность передвигаться. Постоянно одни и те же люди. Единственное место, куда семья могла выходить из дома, двора и сада, это была церковь. Но даже там они не могли ни с кем общаться, так как народ туда не допускался, когда они там молились.

Физический труд — это было единственное развлечение, доступное для царя и детей. Еще были качели. А в начале зимы объединенными усилиями строили ледяную гору. Кроме этого не было никаких развлечений.

Чтобы чем-то заполнить свою жизнь, дети много работали над уроками. Император преподавал историю Алексею, Императрица — катехизис всем детям и немецкий язык Татьяне. Играли пьесы на английском и французском, и в них все дети имели свои роли.

Но их души были полны грусти, когда по вечерам, в свободные часы, они сидели у окна и смотрели на проходящих мимо свободных людей. Эта же грусть видна и в некоторых записках императрицы к Гендриковой, она именует в них себя «узницей».

В доме, где заседал Уральский областной совет, 4 сентября 1918 года среди прочих документов, принадлежавших Императорской семье, нашли запись, сделанную от руки Шнейдер. Эта запись касается заточения в Тобольске, и там содержатся отрывочные мысли: «Расхищают казну и иностранцы господствуют… Насильственное заточение — хуже смерти… А на окнах не легкие узоры, а целые льдины…» Может быть, Шнейдер отразила в этих скорбных думах лишь свои личные чувства?

§ 3

Но власть недолго оставалась в руках Кобылинского. И он не смог и дальше защищать спокойствие государей. В сентябре месяце в Тобольск прибыли два комиссара: Панкратов и его помощник Никольский. Естественно, они оба принадлежали к партии социалистов-революционеров.

Панкратов Василий Семенович имел достойное прошлое, чтобы теперь караулить Императора. Кобылинский, живший с ним несколько месяцев в Тобольске в одном доме, узнал его историю из его собственных уст: «В 18 лет, — рассказывает он, — он убил в Киеве жандарма, защищая какую-то женщину. За это он был судим и заключен в Шлиссельбургскую крепость, где в одиночной камере пробыл 15 лет. После этого он был сослан в Якутскую область, где пробыл 27 лет».

Его помощник Александр Владимирович Никольский также находился в ссылке в Якутской области за свою принадлежность к революционной партии. Там он и сошелся с Панкратовым.

Как же эти люди относились к Императорской семье?

Показания Теглевой:

«Про Панкратова я должна по совести сказать, что он был храбрый человек. Он был социалист и отбывал ссылку где-то в Сибири. Он был человек добрый и сердечный. К Императорской семье, в особенности к великим княжнам, и особенно к Марии Николаевне, которую он любил больше всех, он относился хорошо. Император при встречах разговаривал с ним. Никольский, напротив, был груб и плохо воспитан. Он был противоположностью Панкратову. Тот проявлял заботу об узниках, как мог. Никольский же держал себя совсем по-другому, и, не будь рядом Кобылинского, он бы, пользуясь слабохарактерностью Панкратова, наделал нам много плохого».

Показания Эрсберг:

«Панкратов был смелый, благородный и добрый человек. Он по-человечески относился к узникам. Видно было, что он жалеет их. Особенно он любил Марию Николаевну. Однажды она упала и поранила себе глаз. Панкратов, услышав об этом, тотчас же прибежал и заметно беспокоился из-за этого. Так же он относился к болезням царевича. Он внимательно относился и к императору. Иногда он приходил к нам и любил рассказывать великим княжнам и Алексею о своей ссылке в Сибирь, а те любили его слушать. Никольский был страшно груб и недалек. Он плохо относился ко всем».

Остальные свидетели дают аналогичные характеристики Панкратова и Никольского. Ввиду однообразия показаний, я оставляю за Панкратовым то, что связано с его личными качествами. Но речь не об этом. Панкратов и Никольский имели всю полноту власти. И как они ее использовали?

Показания Жильяра:

«Они были главными распорядителями нашей жизни, и Кобылинский подчинялся их приказам. Я не могу сказать о них ничего плохого с точки зрения интересов Императорской семьи. Но они принесли нам вред бессознательно: их обращение со стрелками нашей охраны их полностью разложило».

Показания Кобылинского:

«Панкратов сам лично не был способен сознательно причинить зло кому-либо из Императорской семьи. Однако они с Никольским его причиняли, потому что были партийными людьми. Совершенно не зная жизни, они были подлинными эсерами и хотели, чтобы все принадлежали к их партии; они начали вовлекать в свою веру солдат. Они завели школу, где учили солдат читать и преподавали им разные полезные вещи. Но после каждого урока они понемногу втягивали солдат в политические вопросы, ведя проповедь эсеровской программы. Солдаты проглатывали и переваривали эту проповедь по-своему. По причине своей темноты они становились большевиками…»

Царя охватывала скорбь, когда он видел, что новая власть делала с русскими солдатами. Отсюда шла его ирония по отношению к Панкратову, которому он дал прозвище «маленький человек» (Панкратов действительно был невысокого роста).

В чем же была причина неограниченной власти Панкратова?

Показания Кобылинского:

«Панкратов привез бумаги, подписанные Керенским, и в них говорилось, что я поступаю в полное распоряжение Панкратова, и что я должен выполнять его приказы».

Я спрашивал об этом самого Керенского. Он отвечал мне так:

«Главным лицом, представлявшим в Тобольске власть Временного правительства, был Панкратов, назначенный мною. Затем, по его ходатайству и по его рекомендации, ему был назначен помощником Никольский, мне неизвестный». Я далек от того, чтобы утверждать, что только поведение Панкратова и Никольского разложило гарнизон. Большую роль в этом сыграли и материальные причины. Когда гарнизон покидал Царское Село, чтобы ехать в Тобольск, Керенский сказал солдатам: «Помните, что лежащего на земле противника не добивают; ведите себя корректно и не будьте хамами!» Одновременно он пообещал им, что они будут получать паек по петроградским ставкам, которые были выше, чем в Омске и в Тобольске, зависевшем от него в военном плане. А еще он пообещал им суточные деньги. Но ничего не было: ни пайка, ни суточных. Таким образом, раздраженные солдаты были приготовлены к восприятию большевистской пропаганды, старавшейся дискредитировать Временное правительство.

Но были и другие причины. Это была углубляющаяся разруха в стране, которую объясняет ее история. Исследования в этой области не являются целью моей работы. Но я должен отметить, что Тобольск тоже пострадал. Старые солдаты покинули гарнизон, а рекруты, прибывшие из Царского Села, чтобы их заменить, — это уже были большевики.

Власть в Тобольске Панкратова и Никольского продолжалась довольно долго. Они пережили Временное правительство, оставались комиссарами и после прихода к власти большевиков. А потом их выгнали сами солдаты, обольшевичившиеся в основной своей массе, и это произошло 9 февраля 1918 года.

§ 4

По просьбе Императорской семьи, Макаров прислал из Царского Села вино «Сен-Рафаэль», которым пользовались как лекарством. Когда вино прибыло, и Никольский увидел ящики, он собственноручно вскрыл их и перебил топором все бутылки. Свидетельница Эрсберг заявила, что солдаты ругали его за это и называли «идиотом».

Для детей жизнь в доме была скучной. Им хотелось на воздух. Но они должны были оставаться во дворе, отгороженном высоким забором. Их тянуло посмотреть наружу, как живут свободные люди на этой улице «свободы». Никольский заметил это и решил пресечь подобное нарушение правил. Теглева рассказывает:

«Один взрослый человек (это был Никольский) имел глупость и терпение долго из окна своей комнаты наблюдать за Алексеем Николаевичем; и, увидев, что тот выглянул через забор, поднял настоящий скандал».

Кобылинский добавляет:

«Он прибежал на место, разнес часового и в резкой форме сделал замечание Алексею Николаевичу. Ребенок обиделся на это и пожаловался мне. Я тогда потребовал от Панкратова, чтобы он унял абсурдное усердие Никольского…»

Кобылинский также рассказывает:

«Когда два комиссара приехали, Никольский тут же удивился нашим порядкам. «Как это у вас люди из свиты и прислуга так свободно выходят? Это недопустимо. Так они могут впустить посторонних. Нужно каждому выдать пропуск!» Я попытался отговорить его от этого, объясняя, что часовые и так прекрасно всех знают. Никольский тогда мне ответил: «А нас разве, бывало, не заставляли фотографироваться и в профиль и в анфас? Надо им сделать то же самое!»

Никольским руководила ненависть. И в своей злобе он опускался до мести не только императору, но и всему его окружению.

И что узнавали солдаты из «выступлений» Никольского? Что внушало им его отношение?

Первое, на что обратилось их внимание, были детские качели. Они стали выцарапывать штыками на доске качелей надписи. Царевич однажды принялся их читать, но отец не позволил ему закончить и попросил Долгорукова убрать доску.

Снова, как и в Царском Селе под влиянием прапорщика Домодзянца, солдаты перестали отвечать на приветствия Императора. Однажды он поздоровался с одним солдатом: «Здорово, стрелок!». А тот, по свидетельству Эрсберг, заявил ему: «Я не стрелок, я — товарищ!»

«Однажды, — рассказывает Кобылинский, — Император надел черкеску с кинжалом на поясе. Солдаты увидели это и подняли страшный шум: «Надо обыскать задержанных; у них есть оружие!» Не знаю как, но я сумел урезонить эту банду наглецов. Потом я пошел просить Императора отдать мне кинжал, объяснив ему, что произошло. Он мне его отдал…»

Позднее солдаты переключили внимание на единственное развлечение Императорской семьи — на ледяную гору… Увидев однажды, как на нее поднимались государи, желавшие проводить старых верных солдат, оставшиеся ночью ее срыли.

В первый день новогодних праздников, во время литургии диакон, по приказанию священника Васильева, пожелал долгой жизни императору по старой формуле. Я не знаю, почему Васильев поступил так; его личность остается непонятной для меня. Но это вызвало бурю среди солдат. Они постановили убить священника, и епископ Гермоген был вынужден удалить его на время в монастырь. Тогда злоба солдат пала на Императорскую семью, и они решили запретить ей посещать церковь. «Пусть молятся дома!» И с большим трудом Кобылинскому удалось вырвать у них решение, чтобы семья посещала церковь в большие праздники.

В своем дневнике графиня Гендрикова отмечает:

«27 января. В церкви не были. Солдаты постановили пускать в церковь только по большим праздникам.

15 февраля. Солдатский комитет не позволил нам и сегодня пойти в церковь.

17 февраля. Вчера и сегодня службы дома».

Службы дома осуществлялись под присмотром солдата, и они проходили не без осложнений. Однажды солдат услышал в молитве имя Святой Царицы Александры, не понял смысла молитвы и поднял скандал. Кобылинский едва утихомирил его.

Также без всякого видимого повода солдаты решили выселить людей из свиты и прислуги, живших в доме купца Корнилова, и поселить всех в доме губернатора. Так и было сделано.

А еще они долго обсуждали вопрос о снятии погон с офицеров. Они потребовали через Кобылинского, чтобы Царь снял свои. Кобылинский, чтобы избежать этого оскорбления Императора, попытался урезонить солдат. Те грозили применением силы. И Император вынужден был подчиниться.

Однако я должен сказать, что рядом с солдатами, отравлявшими жизнь в Тобольске, были и другие, как и в Царском Селе, движимые иными чувствами по отношению к государям. Вот что рассказывает Теглева:

«Они делились на два лагеря: одни относились к семье хорошо, другие — напротив. Когда дежурили первые, Император ходил к ним в караульное помещение, разговаривал с ними и играл в шашки. Алексей и великие княжны часто сопровождали его».

Эти солдаты скрывали свои чувства от товарищей, но они тайно приходили выразить их царю в его кабинет.

Показания Кобылинского:

«Когда хорошие солдаты, настоящие, покидали Тобольск, они тихо поднимались в кабинет Императора, чтобы попрощаться и поцеловаться с ним».

Дневник Гендриковой формален в этом смысле. Там мы читаем:

«14 февраля 1918 года. Вчера и сегодня отбыл лучший отряд солдат 4-го полка.

25 февраля 1918 года. Вчера и сегодня уехали три большие партии солдат. Из 350 человек, приехавших с нами, остались всего приблизительно человек 150. Жаль, что нас покинули лучшие».

Я не могу назвать ни одного офицера, который бы в Тобольске сделал что-то плохое Императорской семье.

Рассказывая выше об отношении офицеров в Царском Селе, я выделил личность полковника Кобылинского, оставив за собой право изучить его отношение в конце периода заточения в Тобольске.

Евгений Степанович Кобылинский был офицером лейб-гвардии Петроградского полка. Он принял участие в Великой войне и был ранен в боях под Лодзью. После выздоровления он вернулся на фронт и был сильно контужен в боях под Старой Гутой. Он снова вернулся на фронт, но контузия повлекла за собой острый нефрит, и он был признан небоеспособным. Генерал Корнилов, по своей собственной инициативе, назначил его комендантом гарнизона в Царском Селе, и в этой должности он прибыл в Тобольск.

В исключительно трудном положении он до конца проявил особую преданность царю, отдав ему свои последние силы.

Вот показания свидетельницы Эрсберг:

«Кобылинский продемонстрировал великую душевную доброту. Он любил царя и его семью, и они все очень хорошо относились к нему. Он был полон предупредительности, но из-за распущенных солдат ему приходилось быть весьма осмотрительным. Однако он проявлял большой такт. Без него, я уверена, Императорской семье пришлось бы сильно страдать».

Другие свидетели говорят, практически, то же самое.

Но личность Кобылинского ничего не могла изменить в ходе событий. После отъезда старых солдат другие, более молодые, заменили их, и Кобылинский уже имел среди них все меньший и меньший авторитет.

Плюс имело место еще одно обстоятельство, которое, на мой взгляд, сильно повлияло на трагическую судьбу Царской семьи, несмотря на преданность Кобылинского и хорошее отношение некоторых солдат.

Это был денежный вопрос.

Заключенные жили в Царском Селе и в Тобольске за счет правительства. Я не могу сказать, что Императорская семья, жизнь которой была достаточно скромной и до революции, испытывала какое-то стеснение по воле правительства. Но в Тобольске правительство словно забыло о семье и об охранявших ее солдатах. Все письма оставались без ответа и без результата.

Кобылинский показывает: «Деньги уходили, а пополнений мы не получали. Пришлось жить в кредит. Я писал по этому поводу генералу Аничкову, заведовавшему интендантством двора. Бесполезно. Наконец, повар Харитонов стал мне говорить, что ему больше не верят в магазинах, что скоро отпускать в кредит больше не будут».

Кобылинский был вынужден пойти по городу и просить денег на содержание Императора и его семьи. «Я просил, — добавляет он, — Татищева и Долгорукова молчать о займе и не говорить об этом ни императору, ни кому-либо из Императорской семьи».

Я попытался установить причину такой вот забывчивости Временного правительства. По словам Кобылинского, Керенский сказал ему при отправлении из Царского Села: «Не забывайте, что это бывший император. Его семья ни в чем не должна нуждаться». Почему же слово его разошлось с делом? Вот показания Керенского:

«Конечно, Временное правительство приняло на себя содержание Императорской семьи и свиты. Никто мне не докладывал о том, что они терпели нужду в Тобольске».

Показания князя Львова:

«Правительство решало также вопрос о средствах, принадлежавших государям. Они, конечно, должны были жить на свои личные средства. Правительство должно было нести лишь те расходы, которые вызывались его собственными мероприятиями по адресу семьи».

А вот еще слова князя Львова:

«Их личные средства были установлены. Они были небольшими. В заграничных банках оказалось 14 миллионов рублей. Больше ничего у них не было».

Керенский, в свою очередь, показывает:

«Его состояние было меньше, чем предполагалось. Он располагал в сумме всего 14 миллионами рублей, в Англии и в Германии».

Кто бы ни был ответственным за лишения Императорской семьи, сами лишения — это факт.

Показания Кобылинского:

«Все эти истории были тяжелы. Это была не жизнь, а сущий ад. Мои нервы были натянуты до последней крайности. Тяжело ведь было искать и выпрашивать деньги на содержание Императорской семьи. И вот, когда солдаты вынесли постановление о снятии нами, офицерами, погон, я не выдержал. Я понял, что у меня больше нет никакой власти; я почувствовал полное свое бессилие. Я пошел в дом и попросил встречи с Императором. Тот принял меня незамедлительно. «Ваше Величество, — сказал я, — власть выскальзывает из моих рук. С нас сняли погоны. Я не могу больше быть вам полезным. Если вы мне разрешите, я хочу уехать. Нервы у меня совершенно расшатались. Я больше не могу». Император обнял меня, и на глаза у него навернулись слезы. «Евгений Степанович, — сказал он, — от себя, жены и детей я вас прошу, останьтесь! Вы видите, что мы терпим тут. Надо и вам тоже потерпеть». Потом он обнял меня, и мы поцеловались. Я остался и решил терпеть».

§ 5

Большевики еще более ухудшили финансовую ситуацию. «Я не припоминаю, — показывает Кобылинский, — в какой день я получил телеграмму от комиссара Карелина по бывшему Министерству двора. В ней говорилось, что у народа нет средств содержать Императорскую семью, и что советская власть дает ей только паек для солдат, жилище, отопление и освещение».

Эта телеграмма была получена в Тобольске 23 февраля, и в ней добавлялось, что Императорская семья должна жить по средствам и не может тратить больше 600 рублей в месяц на человека. Это мера привела, естественно, к различного рода сокращениям. «Со стола исчезли, — рассказывает Жильяр, — кофе, сливки, масло. Испытывалась нужда в сахаре…» Пришлось уволить десять слуг.

Второй мерой, предпринятой советской властью, был арест Татищева, Долгорукова, Гендриковой и Шнейдер. Это было объявлено Центральным Исполнительным Комитетом. Письменный приказ был доставлен 12–13 апреля 1918 года одним из солдат, прибывших из Москвы. Но солдаты пошли еще дальше. Они самовольно арестовали всех, кто жил при Императорской семье, не исключая и прислуги. Они изгнали тех, кто жил в доме Корнилова, и переселили их в губернаторский дом.

Глава VI

Последние дни в Тобольске. 22 апреля 1918 года. Приезд комиссара Василия Яковлева, присланного Центральным Исполнительным Комитетом. Первая встреча Яковлева и Кобылинского. Он открывает цель своего приезда в разговоре с Кобылинским. Первая встреча с Императором. Посещение царевича. Его первый контакт с гарнизоном. Отряды из Омска под командованием Демьянова и Дегтярева. Отряды из Екатеринбурга. Заславский. Его попытка заточить Императорскую семью в Тобольскую тюрьму 24 апреля. Борьба Яковлева против него. Он посещает царевича. 25 апреля. Встреча Яковлева с Кобылинским. Цель приезда Яковлева в Тобольск. Его попытка содержать Императора отдельно от императрицы. Протест императрицы. Разговор Их Величеств с Яковлевым. Император считает Яковлева немецким агентом. Его мнение о причинах его перемещения. Внутренние муки императрицы. Ее решение сопровождать Императора вместе с великой княжной Марией Николаевной. Поведение Яковлева после его встречи с Императором. Его поспешность. Яковлев и Кобылинский. 26 апреля. Отъезд Императора, императрицы и великой княжны Марии. Поведение Яковлева. Переезд из Тобольска в Тюмень. 27 апреля. Приезд в Тюмень. Отъезд по железной дороге в направлении Екатеринбурга. Возвращение обратно в Тюмень и отъезд на восток, чтобы перебраться в Европейскую Россию через Омск. Неудача в Куломзино. Обмен сообщениями по прямой линии между Яковлевым и Москвой. Его попытка проехать Екатеринбург. Арест Императора, императрицы и великой княжны Марии в Екатеринбурге. Личность комиссара Яковлева. Выводы.

§ 1

Заключение в Тобольске закончилось 26 апреля 1918 года. Затем Императорская семья была перевезена в Екатеринбург, где и пришел конец ее невыносимым страданиям.

Что же стало причиной этого переезда? События последних дней, проведенных в Тобольске, стали прологом убийства. Они придают ему в глазах русских людей особое национальное значение. И я буду излагать их в свете этого максимально детально, чтобы выявить правду. Вспомним прошлое.

В первые полтора-два месяца после приезда в Тобольск судьба Императорской семьи находилась в руках полковника Кобылинского. Потом приехали комиссары Панкратов и Никольский, но они были изгнаны 9 февраля солдатами, которые постепенно сделались хозяевами ситуации.

Однако их замешательство было очень велико, так как они не получали денежного содержания. Новое правительство, сформированное в Москве, не имело представителя в Тобольске, и по факту они все зависели от полковника Кобылинского, назначенного Временным правительством. Никто не знал, как выйти из этого затруднительного положения, в котором все находились.

7 марта они решили попросить телеграммой у Петрограда, чтобы им прислали нового комиссара. Потом, не дождавшись ответа, они отправили в Москву одного из солдат — Петра Лупина. Последний вернулся 12 апреля и объявил о скором прибытии нового комиссара. И все ждали его приезда, но никто не подозревал, что он может быть отправлен в Тобольск с целью забрать оттуда Императорскую семью.

Этот комиссар прибыл 22 апреля 1918 года, и эта дата установлена точно, благодаря показаниям свидетелей и дневнику Гендриковой. Его звали Василием Васильевичем Яковлевым. И он держал себя как высокопоставленное лицо. При нем был отряд в 150 человек, а в свите имелся особый телеграфист, некий Александр Дмитриевич Авдеев, о котором я расскажу ниже.

Яковлев прибыл в Тобольск 22 апреля вечером и остановился в доме Корнилова.

В тот вечер он ничего не предпринимал, так как уже было поздно. Его первым действием было то, что 23 апреля утром он явился к полковнику Кобылинскому. Он представился ему «чрезвычайным комиссаром» и предъявил документы. Их было три: первый был от Центрального Исполнительного Комитета на имя Кобылинского, второй был адресован гарнизону, третий содержал предписание на его имя. Первые два документа требовали от Кобылинского и солдат беспрекословного выполнения приказаний Яковлева. Тот имел право расстрелять неповинующегося на месте. Третий документ гласил, что Яковлев имеет поручение особой важности.

Кроме Кобылинского, эти документы, подписанные Свердловым и Аванесовым, видел Мундель. Показания этих двух свидетелей полностью совпадают. Ни одна из бумаг не уточняла миссию Яковлева. Последний же ни словом не обмолвился об этом в беседе с Кобылинским. А тот не спросил его об этом, так как принимал его за комиссара, которого Москва решила отправить в Тобольск на замену комиссару Временного правительства.

После первой беседы Яковлев отправился вместе с Кобылинским в губернаторский дом. Должен отметить, что в момент прибытия Яковлева в жизни Императорской семьи произошло страшное событие, последствия которого были крайне неприятны. Алексей был серьезно болен. Он стал жертвой несчастного случая, как в царском имении Спала: он упал, и это падение повлекло за собой паралич обеих ног. Он очень страдал. Точно установлено, что 12 апреля он был уже в постели и продолжал там находиться в момент прибытия Яковлева.

«Он, — рассказывает Кобылинский, — осмотрел дом снаружи, осмотрел нижний этаж и поднялся наверх». Там он впервые встретился с Императором. Все свидетели сходятся в том, что это произошло в коридоре, рядом с комнатой, в которой находился Алексей. Яковлев не продемонстрировал ничего, что могло бы привлечь внимание свидетелей и тем более позволить догадаться о цели его приезда. Все приняли его за комиссара, присланного из Москвы. При первой встрече он не виделся ни с Императрицей, ни с великими княжнами, и он не проявил никакого желания их увидеть.

Император повел его в комнату Алексея, за которым в тот момент наблюдал Гиббс. При этом Император сказал: «Это мой сын и его воспитатель».

«Через несколько мгновений, — рассказывает Гиббс, — он снова вошел в комнату, посмотрел на Алексея и ничего не сказал».

В полдень, по требованию Яковлева, были собраны солдаты. Он представился им и держал перед ними речь. Он начал со слов благодарности. «Он льстил им вовсю, — показывает свидетель Мундель, — благодарил их за то, чего они никогда не делали, восхвалял их блестящее поведение и верную службу».

Потом он напомнил о поездке в Москву солдата Лупина, раскритиковал Временное правительство и покрыл похвалами власть Советов.

Показания Мунделя:

«Он постоянно подчеркивал, что Временное правительство не заботилось о них. Солдаты получали 5 рублей в месяц, а Советская власть платит солдатам уже давно 150 рублей».

Только после такого выступления Яковлев показал солдатам свои документы. Те с некоторой подозрительностью стали их рассматривать, особенно всматриваясь в новые для них печати. «Яковлев это заметил, — рассказывает Кобылинский, — и снова начал говорить солдатам о суточных».

Он намекнул солдатам, что скоро они все будут отпущены по домам. Но при этом он ни слова не сказал солдатам об истинной цели своего прибытия. Его речи заставили Кобылинского и Мунделя насторожиться. «Было видно, — рассказывает Кобылинский, — что он прекрасно умеет говорить с толпой, умеет играть на ее слабых струнках». Нельзя сомневаться в авторитетности мнения Кобылинского; в течение трех месяцев в самых тяжелых условиях и сумел защищать Императорскую семью от всех низких и злобных выходок.

Показания Мунделя:

«Совершенно ясно было, что Яковлев играл с нашими стрелками и всеми правдами и неправдами льстил им, чтобы достичь одного: полного подчинения».

В тот день, 23 апреля, больше ничего не происходило.

§ 2

На следующий день, 24 апреля, Яковлев снова приказал Кобылинскому собрать солдат. Чтобы понять, что происходило на этом собрании, надо уточнить некоторые факты, предшествовавшие этому.

23 февраля Советская власть приняла в Москве первые меры по отношению к царю, лишив его содержания от казны. Но город Тобольск не ощущал большевистский режим в течение продолжительного времени. Ближайшими к нему крупными пунктами, где укрепилась власть Советов, были Омск и Екатеринбург. Омск был столицей Западной Сибири, а Екатеринбург — столицей Урала.

Но Тобольск, будучи городом удаленным, продолжал жить своей жизнью и в течение четырех с половиной месяцев не испытывал давления со стороны Омска, которому он подчинялся в административном отношении. Однако за три с половиной недели до приезда Яковлева в нем, как по мановению волшебной палочки, вдруг закипела бурная жизнь. 24 марта в Тобольск прибыл из Омска комиссар Дуцман, и он назвал себя комиссаром города. Одновременно с этим он стал и комиссаром над царской семьей.

Через два дня после него из Омска отряд красногвардейцев под командованием двух офицеров: Демьянова и Дегтярева. Их целью было установление в Тобольске большевистских учреждений, ибо там пока все шло по-старому.

Расследование установило, что этот отряд прибыл 26 марта. Через два дня, 28-го, прибыл другой отряд из Екатеринбурга. Неизвестно, что произошло, но начальники омского отряда вдруг потребовали от екатеринбуржцев, чтобы они ушли из города; последний отряд был вдвое малочисленное, он уступил и ушел 4 апреля.

Кто же такие были эти Дуцман, Демьянов и Дегтярев?

Владимир Александрович Дуцман был латышом по происхождению. Он не имел абсолютно никаких связей в Тобольске. «Это был, — как показывает Татьяна Боткина, — человек с непроницаемым и равнодушным лицом, с полуприкрытыми веками глазами». Он держал себя очень осторожно и замкнуто. Он разместился в доме Корнилова и ни разу не появился в доме губернатора. А вот Демьянова и Дегтярева, напротив, очень хорошо знали в Тобольске. Первый был человеком с юности сбившимся с пути. Кобылинский называет его «выгнанным семинаристом». Татьяна Боткина дает такое мнение о нем: «Он был изгнан из семинарии, и про него говорили, что он был мальчишкой скверного поведения».

«Второй был, — продолжает Боткина, — сиротой, чуть ли ни усыновленным одним из губернаторов Тобольска, и известным с гимназической скамьи своим монархическим экстремизмом. При поступлении в Петроградский университет он был членом Союза Михаила Архангела. И вдруг стал красногвардейцем».

Его появление во главе отряда большевиков озадачило население. «За все время его пребывания, — продолжает Боткина, — этот отряд не произвел ни одного обыска, никого не расстрелял, не вмешался ни в одну скандальную историю».

Тем не менее эти люди установили большевистские учреждения, только разогнав старые, включая городской суд.

Они полностью поменяли состав Тобольского совдепа. Его председателем был Никольский, а они поставили на его место Павла Хохрякова. Последний был известен в Тобольске. Согласно имеющимся у меня документам, он был родом из Вятской губернии, состоял в экипаже броненосца «Император Александр II». Он был практически безграмотным и представлял собой тип крайне невежественного русского рабочего.

Демьянов со дня приезда проявлял интерес к Императорской семье и искал предлог, чтобы появиться в губернаторском доме. Но солдаты посчитали, что подчиняются только Москве, и пустили его только во двор.

13 апреля в Тобольск прибыл новый отряд из Екатеринбурга под командованием некоего Заславского. Это уже была прямая угроза Императорской семье. «Этот Заславский, — утверждает Мундель, — был злобным евреем. Он собирал наших солдат на митинги и настраивал их, чтобы семья немедленно была переведена в тюрьму».

По показаниям Кобылинского, Заславский повел упорную пропаганду в Совдепе, стремясь убедить всех в необходимости перевести задержанных к тюрьму. Он говорил, что семью хотят освободить. Якобы для этого уже ведутся подкопы под губернаторский дом. Кобылинский был вызван в Совдеп. Избегая споров с Заславским, он объявил, что может перевести Императорскую семью в тюрьму, но только при условии, что туда же будут помещены и все солдаты его отряда, обязанные охранять ее (Кобылинский даже взял с собой некоторых солдат). Попытка Заславского не удалась. В этом деле Демьянов поддержал Кобылинского и предложил ему, в случае конфликта с отрядом Заславского, помощь своего отряда.

Также следует отметить, что Заславский, прибыв на 9 дней раньше Яковлева, имел при себе сил вдвое больше, чем было в отряде, прибывшем из Екатеринбурга в первый раз и изгнанном Демьяновым.

Плюс Заславский с момента своего прибытия ополчился на Императорскую семью, пытаясь подчинить себе солдат и Совдеп. Кобылинский даже заподозрил его: «Не за нами ли прибыл в Тобольск Заславский? Не хотели ли большевики Екатеринбурга убрать нас из Тобольска?»

Я обращаю внимание на тот факт, что Дуцман и Демьянов уже отбыли в Омск, когда прибыл Яковлев. Дегтярев остался один, и он занимал пост комиссара юстиции.

Когда 24 апреля солдаты собрались, Заславский и Дегтярев пришли на митинг по приказу Яковлева. Это было настоящим судебным разбирательством. По показаниям Кобылинского, «студент Дегтярев стал держать перед солдатами речь, все содержание которой сводилось к обвинениям Заславского в том, что он искусственно нервировал отряд ложными слухам (императорской семье угрожает опасность, что под дом ведутся подкопы и т. д.)… такова была главная идея этой речи. Заславский пытался защищаться, но безрезультатно. Его освистали. Он вынужден был удалиться… Яковлев во время этого судбища принял сторону Дегтярева».

В этот же день обнаружилось, что существовали старые отношения между Хохряковым и Яковлевым. Некоторые из солдат, питая сомнения к личности Яковлева, пошли в Совдеп и обратились к Хохрякову. Мундель, свидетель этого, показывает: «Хохряков поддержал Яковлева. Он сказал солдатам при мне, что он его хорошо знает как одного из самых видных революционеров на Урале».

Поведение Яковлева в эти два дня, 23 и 24 апреля, привлекло внимание Кобылинского. Он начал догадываться, что Яковлев, питая хорошие намерения в отношении Императорской семьи, устранял все возможные препятствия со стороны солдат, нападая на Заславского и устанавливая контакт с местным Совдепом при посредничестве Хохрякова. Отметим, что после отъезда Демьянова с его отрядом в Тобольск прибыл отряд латышей; неизвестно, откуда они явились, но они поступили в распоряжение Хохрякова.

В тот же день Яковлев еще раз пришел в губернаторский дом. Он интересовался только Алексеем. На этом раз он встретился с Императрицей, но не показал ни малейшего интереса к ней.

Теглева показывает:

«Я его видела, когда он вошел в комнату, где находился Алексей, тогда болевший. Около него находилась Императрица. «Прошу прощения, — сказал он, — я еще раз хочу на него посмотреть». Но при этом он не назвал имени Алексея. Молча он посмотрел на него и вышел».

Окружение поняло, что Яковлев, не доверяя никому, хотел лично удостовериться, что Алексей реально болеет.

Показания Волкова:

«Я вспоминаю, что Яковлев при первом своем визите был встречен Их Величествами возле постели больного Алексея. Потом он приходит еще несколько раз. Мы все видели, что он внимательно смотрел на царевича, проверяя, действительно ли он болен. Я категорически утверждаю, что это так именно и было. Яковлев приходил только для этого». Потом Волков продолжает:

«Все среди нас знали, что после одного из визитов к Алексею, Яковлев, убедившись, что тот действительно болен, отправился на вокзал с телеграфистом».

С кем он имел сообщение? Я позже отвечу на этот вопрос словами Яковлева, адресованными Кобылинскому.

В тот же день узнали о цели прихода Яковлева. Вечером, соблюдая осторожность, он тайно даже от Кобылинского собрал солдатский отрядный комитет, то есть ту организацию, которой фактически принадлежала власть над Императорской семьей. Кобылинский показывает:

«В 11 часов вечера ко мне пришел капитан Аксюта. «Яковлев, — сказал он мне, — собрал отрядный комитет и заявил, что он увозит Императорскую семью». Об этом Аксюта мне передал со слов члена этого комитета солдата Киреева. И действительно Яковлев заявил такое».

В тот день больше ничего не происходило.

§ 3

На следующий день, 25 апреля, Яковлев пришел к Кобылинскому. «Он сказал мне, — показывает последний, — что по постановлению Центрального Исполнительного Комитета он должен увезти Императорскую семью. «Как? — спросил я его. — А Алексей? Он же не может ехать!» «Вот в том-то и сложность, — ответил он. — Я говорил с Комитетом по прямому проводу. Приказано всю семью оставить, но Императора перевезти. Когда мы с вами пойдем к нему? Я думаю отбыть завтра».

Кобылинский тотчас же пошел в губернаторский дом и через Татищева попросил аудиенции. Царь назначил встречу на два часа дня. Точно в это время Яковлев с Кобылинским пришли в дом, где их встретил камердинер Волков.

«Яковлев, — утверждает Волков, — сказал мне, что он желает наедине переговорить с Императором. Я могу подтвердить это под присягой. Я ответил, что передам это пожелание императору, а он уже решит, как ему угодно будет. Император вместе с Императрицей были в это время в гостиной рядом с залом приемов. Когда я проинформировал обо всем Императора, он вошел в зал. Яковлев тоже вошел туда с Кобылинским. И он снова выразил свое желание. Императрица его спросила: «Это еще что значит? Почему я не могу присутствовать?» Я не могу сказать, показал ли Яковлев какое-то смущение, но он уступил и ответил: «Хорошо!» После этого он заявил, обращаясь к одному императору: «Вы завтра обязательно должны ехать со мной». Я тут же ушел и дальнейшего разговора не слышал».

Показания Кобылинского:

«Вот слова Яковлева, которые он адресовал императору: «Я должен вам сказать, что я — чрезвычайный уполномоченный Центрального Исполнительного Комитета из Москвы, и я должен увезти отсюда всю Императорскую семью. Но так как Алексей болен, то я получил второй приказ выехать только с вами». Император на это ответил: «Я никуда не поеду!» «Прошу вас так себя не вести, — продолжил Яковлев, — я должен исполнять данные мне приказания. Если вы отказываетесь ехать, то я вынужден буду или применить силу, или отказаться от возложенной на меня миссии. Тогда могут прислать вместо меня человека, менее гуманного чем я. Вы можете быть спокойны. Я за вашу жизнь отвечаю головой. Если не хотите ехать один, можете ехать, с кем хотите. Будьте готовы: завтра мы выезжаем в 4 часа».

После этого, поклонившись, Яковлев вышел. За ним последовал Кобылинский, но Император сделал ему знак остаться. Проводив Яковлева на первый этаж, Кобылинский снова поднялся наверх и присоединился к Долгорукову и Татищеву, которые стояли рядом с Их Величествами.

«Куда нас хотят отвезти?» — спросил у него император.

Следует напомнить то, что Яковлев говорил Кобылинскому утром 25 апреля: исходя из болезни Алексея, Центральный Исполнительный Комитет приказал увезти одного царя, а он потом вернется за остальными членами семьи. «Когда?», — спросил Кобылинский. Яковлев начал считать: «Нам понадобится четыре или пять дней, чтобы доехать; мы там пробудем несколько дней, а недели через полторы я вернусь».

Кобылинский имел возможность наблюдать за Яковлевым в течение двух дней. Он понимал, что он — посланец центра, и его усилия направлены на то, чтобы устранить все препятствия для отъезда Императора. Расчет времени, сделанный самим Яковлевым, убедил его, что место назначения находится в четырех или пяти днях езды. Из этого Кобылинский сделал вывод, что Императора повезут в центр, возможно — в Москву. И он так и ответил императору.

«Тогда, — воскликнул тот, — они хотят, чтобы я подписался под Брест-Литовским договором! Но я лучше дам отсечь себе руку!»

Далее Кобылинский, приведший эти слова, показал: «Императрица, сильно волнуясь, сказала: «Я тоже еду! Без меня его опять заставят что-нибудь сделать, как один раз уже заставили». После этого она упомянула про Родзянко. Безусловно, она намекала на акт отречения Императора от престола».

После этого Кобылинский вернулся в дом Корнилова. Император же пошел на воздух, а Императрица — в свою комнату.

По вопросам Кобылинскому видно, что Царь решил подчиниться приказу об отъезде. Тогда Императрица воскликнула: «Я тоже поеду!» Это была фраза, шедшая от сердца, а не от разума. А что в это время происходило в детской с тем, кого она больше всех любила?

С Алексеем в это время находился мистер Гиббс. Вот его показания:

«Он был очень болен и очень страдал. Императрица обещала прийти после завтрака. Он все ждал, ждал, а она все не шла. И он не переставал звать: «Мама!» «Мама!» Что-то подсказывало мне, что она была сильно встревожена и поэтому не шла. И я остался ждать. Она появилась только между 4 и 5 часами».

Что же происходило с ней между уходом Яковлева и четырьмя часами? С ней находился ее ближайший друг: ее дочь Татьяна. Но буря была столь сильна в ее душе, что ей мало было Татьяны. Она позвала господина Жильяра. Вот его показания:

«Я прекрасно помню эту тягостную сцену. Императрица находилась в будуаре с Татьяной. Она была так взволнована, так страшно расстроена, как никогда раньше. Ничего подобного я не видел даже в Спале во время болезни Алексея, даже при известии об отречении Императора. Она не могла сидеть, не находила ни минуты покоя. Она ходила по комнате, нервно сжимая руки и говоря вслух сама с собой. «Император уезжает, — говорила она. — Его увозят одного, ночью. Этого отъезда не должно быть. Я не могу его оставить в такой момент. Я чувствую, что его увозят, чтобы заставить сделать что-нибудь нехорошее. Его хотят заставить подписать гадкую вещь под страхом опасности для жизни всех своих, оставленных в Тобольске, как это было во время отречения в Пскове. Я чувствую, его хотят принудить подписать мир в Москве. Немцы требуют этого, зная, что только мир, подписанный царем, может иметь силу. Мой долг в том, чтобы не допустить этого и не покинуть Императора. Вдвоем легче бороться, вдвоем легче перенести мучения. Но ведь я не могу оставить Алексея! Он очень болен. И я ему так нужна. Что будет с ним без меня?»

«Она, которая едва могла простоять более пяти минут, — продолжает Жильяр, — металась по своей комнате, и все в ней было натянуто до предела. Она повторяла: «Этого отъезда не может быть. Я знаю, что на реке сегодня же вечером будет ледоход, и тогда отъезд волей-неволей отложится. Это даст нам время, чтобы выйти из этого ужасного положения. Если необходимо чудо, я убеждена, что оно будет!» Татьяна после нескольких минут молчания сказала ей: «Однако, мама, надо все-таки решить, что делать, если ничего не произойдет, и папа вынужден будет уехать». Императрица долго ничего не отвечала, продолжая ходить по комнате и пребывая в ужасном состоянии. Потом она стала говорить со мной, повторяя то, что уже говорила, как будто ожидая от меня подтверждения, что отъезда не может быть. Я сказал ей, что Татьяна права, что надо все предвидеть и принять решение; что, если она считает своим долгом ехать с Императором, то мы все оставшиеся здесь будем ухаживать за Алексеем. Ее нерешительность продолжалась долго и была для нее мучительна. Я точно помню фразу, которую она тогда сказала: «Первый раз в жизни я не знаю, как поступить. До сих пор Бог мне всегда указывал дорогу. А сегодня я не знаю, что делать, и никакого указания не получаю». Вдруг она воскликнула: «Хорошо, решение принято! Мой долг — ехать с ним.

Я не могу его отпустить одного. А вы будете здесь присматривать за Алексеем». Царь вернулся с прогулки. Она пошла ему навстречу и сказала: «Я не оставлю тебя одного. Я поеду с тобой!» Император ответил ей: «Воля твоя!» Потом они начали говорить по-английски, и я ушел. Я спустился вниз к Долгорукову. Через полчаса мы поднялись наверх, и Долгоруков спросил Императора, кто с ним поедет: Татищев или он? Император повернулся к Императрице: «Как ты думаешь?» Императрица выбрала Долгорукова».

После этого Императрица оставила мужа и пошла к сыну. Там находился Гиббс, ожидавший ее прихода. «Она вошла, — свидетельствует он, — совершенно спокойная. Но на лице ее оставались следы слез. Чтобы не беспокоить Алексея, она стала рассказывать ему обыкновенным тоном, что императору нужно уехать с ней и с Марией Николаевной, а потом, когда Алексей поправится, поедем и все мы. Алексей не мог спросить ее, куда они едут, а я не хотел, чтобы не беспокоить его. Вскоре я ушел».

Но после ухода Гиббса вошел Волков. Он слышал слова Яковлева и знал, что Императора собираются куда-то увезти. «Я нашел Императрицу, — показывает он, — в комнате Алексея. Она плакала, но скрывала свое лицо от Алексея, чтобы тот не увидел ее слезы. Когда она выходила, я спросил ее: «В чем дело? Что случилось?» Императрица мне ответила: «Императора увозят в Москву. Они хотят, чтобы он подписал мир. Но я поеду с ним. Я никогда не допущу этого».

Других очевидцев этого не было, но мне удалось установить следующие факты:

Показания Тутельберг:

«Императрица тогда была очень огорчена этим отъездом из Тобольска. Я могу сказать, что это был для нее самый тяжелый момент. Она страдала гораздо больше, чем при совершении революции. Она страшно убивалась. Я попыталась ее утешить. «Не увеличивайте моего горя, — сказала она. — Вы знаете, что такое для меня мой сын. А мне приходится выбирать между ним и мужем. Но решение принято. Надо быть твердой. Я должна оставить ребенка и разделить жизнь или смерть с моим супругом».

§ 4

А что в это время делал Яковлев?

После свидания с Императором он пришел в дом Корнилова. Позднее туда же зашел и Кобылинский, когда его отпустили. «Кто едет?» — спросил Яковлев, а потом добавил: «Повторяю еще раз, что все, кто хочет, могут сопровождать Императора, но при одном условии — не брать слишком много вещей».

Кобылинский тут же пошел в губернаторский дом и попросил Татищева узнать, кто едет, сказав, что вернется через час. Когда он вернулся, Татищев заявил, что Императора будет сопровождать Императрица, великая княжна Мария, Долгоруков, Боткин, Чемодуров, Иван Седнёв и А. Демидова.

Выслушав Кобылинского, Яковлев ответил: «Мне все равно!»

В губернаторском доме начались приготовления к отъезду. Яковлев демонстрировал большую торопливость. Ему нужно было приготовить множество экипажей. Не все еще было закончено и с солдатами. «Я уверен, — говорил Кобылинский, — что у него была следующая мысль: Как можно скорее уехать! Увезти Императора! Пусть берет с собой, кого хочет, лишь бы только быстрее уехать!» Поэтому он и требовал: поменьше багажа, чтобы не задержать время отъезда».

В этот день Яковлев и Кобылинский вступили в сговор. Последний хорошо понимал настроение солдат. Их основная масса обольшевичилась, но все же не все потеряла в своей душе. У нее была смутная боязнь некоего предательства при выдаче царя Яковлеву. Кобылинский чувствовал это и предвидел, что в последнюю минуту, когда Яковлев скажет им, что он увозит царя, солдаты могут запротестовать или сказать, что будут сопровождать его. Он указал Яковлеву имена некоторых солдат, которых он знал и считал достойными сопровождать царя.

Что предвидел Кобылинский, то и случилось. Яковлев собрал солдат за несколько часов до отъезда и объявил им, что он увозит Их Величества, но не сказал — куда, прося держать это в секрете. Это заявление и особенно просьба держать отъезд в секрете смутили солдат. Они потребовали, чтобы и они составили эскорт императору. Яковлев решительно воспротивился этому, заявив, что уверен в своем отряде. Солдаты настаивали. Яковлев пошел на компромисс: он назвал солдат, указанных Кобылинским, которым позволялось сопровождать. Большевики запротестовали: «Это все штучки Кобылинского!» Яковлев настоял на своем: в числе солдат, выбранных своими товарищами, оказалось двое, указанных Кобылинским.

Ходили слухи, что царя везут в Москву, чтобы судить по приказу Ленина. А источником этих слухов считали Яковлева.

В тот вечер Кобылинский был весел. Таким нам его описывает Татьяна Боткина. Она спросила его о суде. «Какой еще суд! — ответил он. — Не будет никакого суда. Его отвезут из Москвы в Петроград, в Финляндию, в Норвегию».

Я также отметил бы отношение Яковлева к государям. Все свидетели утверждают, что он был с ними любезен и почтителен. Он произвел хорошее впечатление на Императора, и тот сказал Жильяру, что «он человек недурной, чувствуется, что он прямой».

§ 5

26 апреля, в половине четвертого утра, к подъезду губернаторского дома были поданы экипажи. То были сибирские телеги на длинных дрожинах, все запряженные парой лошадей, кроме одной, запряженной тройкой. В нее села Императрица и Мария. Императрица хотела, чтобы с ними сел и император. Но Яковлев категорически запротестовал и сам разместился рядом с ним. В остальных экипажах находились Боткин, Долгоруков, Чемодуров, Седнёв и Демидова.

Спереди и сзади на телегах ехали солдаты отряда Яковлева и восемь солдат из Тобольска, и при них находились два пулемета. Яковлев совершил при отъезде большую ошибку, оставив часть своего отряда в Тобольске, куда он думал скоро вернуться. Он слишком рано посчитал свою цель достигнутой. Он не играл больше свою роль. Его обращение с Императором свидетели описывают так.

Показания Волкова:

«Он относился к императору не просто хорошо, но даже внимательно и предупредительно. Когда он увидел, что тот сидит в одной шинели, он спросил: «Как! Вы только в этом и поедете?» Император ответил: «Я всегда так езжу». Яковлев возразил ему: «Но это невозможно!» И он приказал принести плащ, и его положили под сиденье экипажа».

Показания Битнера:

«Я прекрасно помню. Он стоял на крыльце и держал руку под козырек, когда Император садился в экипаж».

Доктор Боткин ехал с Их Величествами. Его дочь Татьяна жила в доме Корнилова, стоявшем напротив губернаторского дома. Спрятавшись за шторой, она наблюдала за отъездом. И она показывает: «Комиссар Яковлев шел около Императора и что-то почтительно говорил ему, часто прикладывая руку к папахе. Конвой прошел очень быстро и скрылся за угол. Я взглянула в сторону губернаторского дома. Там на крыльце стояли три человека в серых костюмах. Они долго смотрели вдаль, потом повернулись и медленно один за другим пошли в дом».

«После их отъезда, — говорит Кобылинский, — в нас всех родилось чувство сожаления, грусти, печали. Солдаты чувствовали то же самое; и они с еще большей сердечностью стали относиться к детям».

§ 6

Яковлев вез государей на вокзал в Тюмень, откуда шли две линии в европейскую часть России: прямая — через Екатеринбург, окольная — через Омск. До Тюмени нужно было проехать 285 верст.

26 и 27 апреля Кобылинский получил две телеграммы, отправленные Лебедевым и Набоковым, двумя солдатами, которых выбрали в числе восьми солдат из Тобольска. Первая была отправлена из село Ивлева, вторая — из Покровского. В них сообщалось, что путешествие проходит благополучно.

Прибытие в Тюмень имело место 27 апреля в 9 часов вечера. Кобылинский узнал об этом из телеграммы, полученной 28 апреля утром. В тот же день вечером была получена вторая телеграмма: «Едем благополучно. Христос с нами. Как здоровье маленького? Яковлев». Телеграмма была подписана так, чтобы не привлекать внимание к государям во время железнодорожного переезда.

Так как и все в Тобольске думали, что конвой движется в Москву, никто не обратил внимание на название деревни, откуда эта телеграмма была отправлена. Гендрикова отмечает в своем дневнике: «Утром 29-го мы получили сообщение, что путешествие проходит в отличных условиях; мы не знали — откуда и куда».

Потом несколько дней ничего не приходило. Лишь 3 мая пришла телеграмма, адресованная отрядному комитету и отправленная одним из солдат. В ней говорилось, что Их Величества находятся в Екатеринбурге. Гендрикова отмечает в своем дневнике: «Пришло известие, что застряли в Екатеринбурге. Никаких подробностей».

«Эта телеграмма, — свидетельствует Кобылинский, — нас всех огорошила. Что такое случилось! Почему в Екатеринбурге? Все были этим поражены, мы же думали, что целью путешествия является Москва».

8 мая вернулись солдаты тобольского отряда, сопровождавшие Их Величества до Екатеринбурга. Все стали слушать их рассказы. Вот что произошло, согласно показаниям свидетелей Кобылинского, Мунделя, Жильяра, Татьяны Боткиной и Эрсберг.

Перед отъездом в Тюмень Яковлев отправил туда своего адъютанта Авдеева с заданием сформировать поезд, который был бы готов немедленно отправиться в путь. До Тюмени он торопил движение, не допуская ни малейшего промедления. Прибыв в Тюмень, 27 апреля вечером, он тут же повез узников в Екатеринбург. Но до приезда туда он узнал, неизвестно каким образом, что его не пропустят далее и задержат. Он кинулся назад в Тюмень и оттуда направился в Омск. Но на станции Куломзино, ближайшей к Омску, его поезд был остановлен и окружен вооруженными красногвардейцами. Ему было сказано, что Екатеринбург объявил его вне закона за то, что он пытается увезти Императора за границу. Тогда Яковлев отцепил паровоз и поехал в Омск, а там имел разговор по прямому проводу с Москвой. Он получил приказание ехать в Екатеринбург.

Однако как только он прибыл туда, его поезд был оцеплен красными. Яковлев отправился в Совдеп, но вернулся оттуда расстроенный. Он предложил солдатам поехать с ним в Москву, чтобы свидетельствовать о произошедшем. Но солдаты тобольского отряда были разоружены и брошены в какой-то погреб. Что же касается Императора, императрицы и великой княжны Марии, то их сопроводили в дом Ипатьева, куда вместе с ними доставили Боткина, Чемодурова, Седнёва и Демидову. Из дома Ипатьева, куда его сначала доставили вместе с остальными, Долгоруков был отправлен в тюрьму. Через несколько дней солдат тобольского отряда выпустили.

Яковлев уехал в Москву. Оттуда он прислал своему телеграфисту в Тобольск следующую телеграмму, которую прочитал Кобылинский: «Собирайте отряд. Уезжайте. Полномочия я сдал. За последствия я не отвечаю». Он был неправ в том, что, покидая Тобольск, взял с собой лишь небольшую часть своих людей.

Посреди Гражданской войны невозможно было отыскать этих восьмерых солдат тобольского гарнизона, которых разбросало по России. Однако мне удалось получить некоторые показания и другие доказательства, которым я придаю особое значение.

Среди солдат тобольского отряда был один стрелок — Григорий Лазарев-Евдокимов. Он родился в Тобольской губернии. Когда отряд распустили, он вернулся к себе.

25 августа 1918 года, когда Тобольск был освобожден от большевиков, Евдокимов был мобилизован в Сибири и участвовал в боях против красных. В сентябре 1919 года, во время отступления армии Колчака, он решил перейти к красным. Но его попытка кончилась неудачей, и он был задержан вместе с другими кавалеристами генерала Волкова.

Евдокимов предстал перед военным трибуналом. При допросе он рассказал, что был в составе тобольского отряда. Этим он обратил на себя внимание и был допрошен относительно участия в охране царя.

Я придаю большое значение тому факту, что его допрашивал человек, не имевший никакого представления о всем том, что мне как следователю было известно по делу к тому моменту (сентябрь 1919 года). Я также придаю большое значение тому, что допрашивал Евдокимова малограмотный воинский чин. Эти два обстоятельства придают истине совершенно неожиданный вид. Весь рассказ Евдокимова о том, что он узнал от своих восьми товарищей по поводу попытки Яковлева, совершенно тождественен другим показаниям.

Евдокимов показал, что Яковлев отвез царя в Екатеринбург, а потом, вернувшись назад, отправился в Омск. Но перед Омском вооруженные пулеметами красногвардейцы задержали его. Из Омска Яковлев связался по прямой линии с Москвой и получил приказ передать Императора Екатеринбургскому Совету. Яковлев, прибыв в этот город, вошел в конфликт с Советом, которому он отказался передавать Императора.

Вот мои другие доказательства. Для Императора на вокзале в Тюмени приготовили вагон 1-го класса № 42 поезда Самара — Златоуст. Их Величества разместились там вместе с Яковлевым. Проводником этого вагона был некий Чех. Я не знал, что этот Чех находился на территории Колчака, а посему не сделал никакой попытки отыскать его.

26 ноября 1919 года граф Капнист, офицер генерального штаба адмирала, состоявший при французской военной миссии, ехал из Омска в Иркутск и разговорился с проводником своего вагона. Им оказался Чех. Узнав, что именно он был проводником вагона № 42, в котором ехал император, граф Капнист попросил его рассказать про эту поездку максимально подробно.

Я вновь обращаю внимание на тот факт, что граф не знал всех обстоятельств отъезда из Тобольска. Рассказ Чеха очень похож на рассказы прочих свидетелей. Граф записал этот рассказ и передал мне его во время допроса у меня 21 февраля 1920 года именно в том виде, в каком это было написано в день разговора с Чехом. Яковлев, как свидетельствует Капнист, отделил в поезде Императора от императрицы. Во время всего переезда Яковлев был очень почтителен; он часто входил в купе Императора и вел с ним долгие разговоры. Из разговоров, что ходили среди солдат, Чех, похоже, знал, что царя везут в Москву, чтобы потом отправить его за границу.

Император, Императрица и Мария Николаевна были задержаны в Екатеринбурге 30 апреля. Тем же днем датируется и отметка, которую сделала Императрица, войдя в дом Ипатьева, на косяке окна своей комнаты. Она нарисовала там знак, который, как она считала, приносит ей счастье.

§ 7

Кто был этот таинственный комиссар Василий Васильевич Яковлев? Я не смог разрешить этот вопрос. Было ли это его настоящее имя? Свидетели утверждают, что это был «человек интеллигентный». Он знал французский язык. Мундель уверяет, что он употреблял целые французские фразы. Есть также основания думать, что он знал еще английский язык и немецкий. О своем прошлом он говорил Кобылинскому. До революции он был эмигрантом. На территории Финляндии он совершил политическое преступление и за это был приговорен к смертной казни. Но он сумел бежать и жил потом в Швейцарии и Германии. Революция привела его в Россию.

Хоть мне и не удалось точно установить личность Яковлева, несмотря на большой интерес к этому вопросу, я все же могу сделать, исходя из вышеизложенных фактов, следующие выводы:

1) Москва с первой половины апреля имела уже в планах отправить комиссара в Тобольск.

2) Москва скрывала от солдат цель приезда этого комиссара.

3) Всем своим поведением в Тобольске Яковлев показывал, что он враждебен «целям большевиков» по отношению к Императорской семье.

4) Его действия координировались некоей небольшевистской силой с действиями других агентов административного центра в Омске.

5) Он выглядел агентом некоей силы — посторонней и небольшевистской.

6) Действуя по ее директивам, он вез царя не в Екатеринбург, а пытался увезти его через Омск и Екатеринбург в европейскую часть России.

7) Его главной целью было увезти Императора и Алексея, остальные же члены Императорской семьи его мало интересовали. То есть не по его требованию, а по ее личной просьбе Императрица и Мария стали сопровождать Императора.

Что все это могло значить? Какая сила забирала царя, с какой целью и куда?

Император сам ответил на эти вопросы. В лице Яковлева он видел посланца немцев под большевистской маской. Он думал, что его хотят принудить заключить мирное соглашение с противником. Подобное толкование уже встретило в антимонархической прессе попытку высмеять мнение царя: «Над этим рассмеялся бы, — говорилось там, — любой красногвардеец».

Конечно же, речь не шла о Брест-Литовском мире, который уже был реальностью. Мысль Их Величеств была уточнена Императрицей: немцы хотели дать царю или его сыну возможность вернуть власть и ценой предательства по отношению к союзникам заключить соглашение с врагом. Таково было их объяснение, и мы еще увидим, что произойдет дальше.

Глава X

Переезд царевича, великих княжон Ольги, Татьяны и Анастасии из Тобольска в Екатеринбург. Матрос Хохряков. Общее между его поведением и поведением Яковлева. Родионов.

Тот факт, что, несмотря на усилия Яковлева, Их Величества не смогли проехать Екатеринбург и были там задержаны большевиками, доказывает, что немецкие власти не подняли в Москве никакого протеста. Пребывание царя в Екатеринбурге было больше на пользу немецким интересам, чем его пребывание в Тобольске. Объясняется это положением Екатеринбурга на железной дороге, тогда как Тобольск был отрезан огромными расстояниями и реками. Это последнее обстоятельство вынудило Яковлева торопиться с отъездом, ибо весенние разливы могли заблокировать Их Величества в Тобольске.

Наследник трона продолжил жить в этом городе. Но его нельзя было там оставлять, так как для немецких интересов он представлял не меньшую опасность, чем его отец.

20 мая, в 11 часов утра, императорских детей поместили на пароход «Русь», который уже привозил их из Царского Села, и в тот же день, в 3 часа пополудни, они отправились в Тюмень.

С ними отправились: 1) Илья Леонидович Татищев, 2) Петр Андреевич Жильяр, 3) Сидней Иванович Гиббс, 4) графиня Анастасия Васильевна Гендрикова, 5) баронесса Софья Карловна Буксгевден, 6) Екатерина Адольфовна Шнейдер, 7) Александра Александровна Теглева, 8) Мария Густавовна Тутельберг, 9) Елизавета Николаевна Эрсберг, 10) повар Кокичев, 11) официант Франц Журавский, 12) секретарь Александр Кирпичников, 13) лакей Сергей Иванов, 14) парикмахер Алексей Дмитриев, 15) лакей Тютин,

16) и 17) кухонные служители Терехов и Франц Пюрковский, 18) служитель Смирнов, 19) камердинер императрицы Алексей Волков, 20) матрос Клементий Нагорный, прикрепленный к царевичу, 21) лакей Алексей Трупп, 22) повар Иван Харитонов, 23) ученик повара Леонид Седнёв, 24) прислуга графини Гендриковой Паулина Межанц, 25 и 26) прислуга Екатерины Шнейдер Живая и Мария.

После отъезда Их Величеств власть над Императорской семьей в Тобольске перешла в руки матроса Хохрякова. По показаниям свидетелей, он имел полномочия от Москвы. Полковник Кобылинский сообщил, что из Москвы были получены две телеграммы, неизвестно от кого: одна передавала Хохрякову полномочия Яковлева, другая давала ему задание перевезти императорских детей в Екатеринбург. Кобылинский к тому времени уже практически потерял власть, плюс он был болен. Свидетель Мундель дополняет показания Кобылинского. Он уточняет, что власть Хохрякова шла от ЦИКа. Сделаю одну поправку к показаниям Мунделя. У меня в руках находится приходно-расходная книжка Хохрякова, найденная в Екатеринбурге после взятия города большевиками. Следователь Сергеев передал мне ее вместе с инструкциями. Хохряков имел мандат со всеми полномочиями от ЦИКа и от Уральского Областного Совета, плюс он писал, что ему поручено «перевезти семью бывшего царя».

Я бы отметил одну характерную особенность поведения Хохрякова в отношении императорских детей. Как и Яковлев, он концентрировал свое внимание на царевиче и спешил увезти его из Тобольска. Также как Яковлев, он не верил в болезнь царевича и старался лично убедиться, действительно ли он болен. Гиббс показывает: «Он приходил и осматривал Алексея. Он, должно быть, не верил в его болезнь. Осмотрев его, он выходил. Потом он возвращался, думая, должно быть, что после его ухода тот встанет». Показания Жильяра: «Он часто приходил к нам и торопил с отъездом». Жильяр также утверждает, что 19 мая Хохряков не разрешил службу, мотивируя это тем, необходимостью готовиться к поездке.

Графиня Гендрикова отметила в своем дневнике 16 мая: «Хохряков приходит по нескольку раз в день, видимо, он очень торопится с отъездом…».

Кому-то не хотелось, чтобы царевич оставался в Тобольске, и торопил с его отъездом из этого города. Я не думаю, что Хохряков руководствовался в своей поспешности желанием удовлетворить любовь сына к своему отцу и матери, пытаясь соединить их, как можно быстрее.

За три дня до отъезда отряд Кобылинского был распущен. Он был заменен красногвардейцами. Гендрикова дает в своем дневнике точную дату: это произошло 17 мая 1918 года.

Выше я указывал, что с приездом Яковлева в Тобольск в городе появился отряд, почти полностью составленный из латышей, и он встал в распоряжение матроса Хохрякова, председателя Тобольского Совета. Именно эти латыши 17 мая окружали наследника российского престола. Состав этого отряда может быть представлен достаточно точно.

ПЕРВЫЙ ВЗВОД

1) Зен

2) Кокоруш

3) Дрерве

4) Неброчник

5) Иковнек или Иковиен

6) Виксна

7) Гравит

8) Страздан

9) Таркш

10) Пурин 11) Овсейчи

12) Прус

13) Аленкуц или Лясикуц

14) Брандт или Брайдт

15) Гредзен или Герзден

16) Лепин

17) Эгель

18) Герунас

19) Озолин

ВТОРОЙ ВЗВОД

20) Плуме

21) Грике

22) Пранучкис или Транучкис

23) Бильскам

24) Вилемсон

25) Цекулит

26) Макон

27) Якубовский

28) Альшкин

29) Баранов

30) Рольман

31) Крайно 32) Оявер

33) Киршанский

34) Фруль

35) Блуме

36) Мальне или Мельне

37) Яунзен или Яунзем

38) Тиман

39) Дзиркал или Дзиркам

40) Корсак или Карсак

41) Ларишев или Ларинцев

42) Штернберг

43) Гинтар

ТРЕТИЙ ВЗВОД

44) Дубульд или Дубульт

45) Аунин

46) Берзин

47) Сирсник или Сирснин

48) Табак

49) Штеллер

50) Чсальнек (фамилия точно не установлена)

51) Сея

52) Рейнгольд

53) Бойлик или Байлик 54) Герц

55) Зиверт

56) Таркянин

57) Диев

58) Залин

59) Лигбард

60) Пумпур

61) Гейде

62) Волков

63) Кейре

ПУЛЕМЕТНАЯ КОМАНДА

64) Гаусман

65) Лицит

66) Перланцек

67) Тобок

68) Цалит или Цалищ

69) Зильберт

70) Берзин

71) Орлов

72) Гусаченко

Этот отряд латышей, как я уже сказал, прибыл в Тобольск одновременно с Яковлевым или сразу же после него. Я не смог установить, откуда он прибыл. Но, согласно приходно-рсходной книжке Хохрякова, он принадлежал ко Второму Уральскому полку красных стрелков, входившему в состав Сибирской армии, и он был специально прислан для переправки царевича.

Русские монархисты весной 1918 года вошли в переговоры с немцами в надежде, что те помогут им уничтожить большевиков. Гурко заявляет:

«В Москве немцы хотели, чтобы мы начали революцию своими собственными силами. Они нам обещали оружие со складов красных и поддержку латышей, которые, как они были уверены, были в их распоряжении…

Должен сказать, что моя беседа с Хассе, немецким консулом в Москве, убедила меня в двойной игре, проводимой немцами. У них была двойная позиция: одна — большевистская, другая — антибольшевистская, и они совершенно не признавали то, что находилось между этим».

Отрядом латышей командовал в Тобольске один русский по фамилии Родионов. Этот человек играл важную роль среди большевиков Урала. Согласно показаниям свидетелей, он не подчинялся Хохрякову, а скорее делал вид. «Он стоял, — говорит Кобылинский, — выше Хохрякова, который, как мне кажется, побаивался его». Свидетель Мундель добавляет: «Хоть Хохряков и заявлял, что Родионов подчиняется ему, все было не так. Хохряков старался ему понравиться».

У меня в распоряжении имеются две квитанции Родионова и Хохрякова, входившие в состав приходно-расходной книжки последнего. Из них следует, что Родионов был начальником каких-то уральских отрядов. Показания всех свидетелей указывают на следующую деталь: Илья Леонидович Татищев и Родионов были знакомы. Ограничусь цитированием показаний Волкова: «Родионов, увидев Татищева, сказал ему: «Я вас знаю». Татищев его спросил: «Как так, и где вы меня видели?» Родионов не ответил ему. Тогда Татищев снова спросил: «Где же вы могли меня видеть? Может быть, когда я приезжал в Берлин?» Тогда Родионов ему ответил: «Я тоже жил в Берлине». Татищев попытался подробнее узнать, где именно в Берлине его видел Родионов, но тот уклонился от ответа, и разговор остался незаконченным».

Как же этот человек вел себя по отношению к Императорским детям и по отношению к тем, кто служил им до жертвоприношения?

Показания Эрсберг: «Родионов грубо вел себя с нами. Он в резкой форме запрещал Ольге Николаевне закрывать дверь на ночь, угрожая, что выбьет ее. Он обыскивал Нагорного, причем один раз насильно, так как увидел у него в кармане записку от Коли Деревенько, адресованную Алексею. Видя человека, преданного последнему, он начинал его преследовать. Его поведение по отношению к великим княжнам было похоже на поведение мужчины, который хочет привести их в ярость. Он обыскивал их, когда они приходили со службы, и ставил красногвардейца около священника. Он с явным удовольствием повторял, что в Екатеринбурге режим будет совсем другим…»

Вот, чем была поездка императорских детей под командованием Родионова.

Показания Жильяра: «Родионов вел себя очень нехорошо. Он запер снаружи каюту, в которой находились Алексей с Нагорным. Все остальные каюты, в том числе и великих княжон, по его приказу, не запирались на ключ изнутри».

22 мая утром Императорские дети приехали в Тюмень. Несколько часов пришлось ждать прихода поезда. Потом они сели в пассажирский вагон с Татищевым, графиней Гендриковой, баронессой Буксгевден, Шнейдер, Эрсберг и Нагорным. Все остальные из окружения были отправлены в товарный вагон.

23 мая, в 2 часа утра, приехали в Екатеринбург. Всю ночь вагоны перемещались по путям. В 9 часов их поставили между двумя вокзалами Екатеринбурга. Оттуда императорских детей на извозчиках доставили в дом Ипатьева.

Отметим, что «председатель Тобольского Совета» матрос Павел Хохряков больше не возвращался в Тобольск. Видимо, этот «выбранный» председатель этого «выборного учреждения», которое должно было представлять интересы рабочих и крестьян в правительстве Тобольска, никому совершенно там не известный и тайно появившийся в Тобольске вместе с Яковлевым, посчитал, что его миссия окончена!

Глава XI

Как Царь оказался задержанным в Екатеринбурге. Шая Исаакович Голощекин. Приезд императорских детей. Яков Михайлович Юровский.

Задержание в Екатеринбурге — прямая угроза, направленная против Императора, — стало прелюдией к трагической ночи 17 июля. Его тоже нужно изучить во всех деталях.

Мы видели, что Их Величества сопровождал в Екатеринбург князь Долгоруков, доктор Боткин, лакей Седнёв, камердинер Чемодуров и горничная Демидова. Чемодурову единственному удалось избежать расстрела. Соответственно, его свидетельство — самое важное. По его показаниям, князь Долгоруков был единственным из свиты, кого не поместили в дом Ипатьева, а отвели в тюрьму. Чемодуров не объясняет, как Их Величества и Мария Николаевна добирались от вокзала до дома Ипатьева. Доктор Николай Арсеньевич Сакович дает нам по этому поводу кое-какие разъяснения. При большевиках он был в Екатеринбурге комиссаром по здравоохранению. Он остался в городе после ухода большевиков и был арестован как большевистский комиссар.

При допросе он заявил, что задержанию царя в Екатеринбурге предшествовало совещание «комиссаров», на котором он присутствовал. Он постарался избежать объяснений по поводу имевшей там место дискуссии. «Так как дело не касалось здравоохранения, я не принял никакого участия в дебатах и читал газету. Я просто слышал, что говорили о необходимости перевода Императора, обсуждали, нужно ли снять с рельсов поезд или помешать провокаторам снять его с рельсов, что-то в таком роде… Когда перешли к голосованию, я отказался голосовать, так как речь не шла о здравоохранении… Присутствовали: Голощекин, Белобородов, Сафаров, Тунтул, Войков».

Благодаря моим агентам, я установил, что важную роль при большевиках сыграл Парфений Титович Самохвалов. Он командовал особым железнодорожным отрядом, занимавшимся расстрелами вдоль железной дороги, а еще он, будучи шофером по профессии, служил в гараже Екатеринбургского Совета. Именно он управлял автомобилем, который привез Их Величества в дом Ипатьева.

Он был арестован моими агентами и допрошен мной лично в Чите, 20–21 ноября 1919 года. Вот его показания: «В декабре 1917 года я поступил в качестве шофера в гараж Совета и проработал там до 2 мая 1918 года по новому стилю. Я не скажу точно, какого числа это было, но помню, что в апреле месяце, меня вызвал комиссар Голощекин, и он приказал мне держать в отличном состоянии машины в гараже». Самохвалов также добавил, что через несколько дней ему было приказано вместе с другими шоферами подать автомобили к дому Ипатьева.

В тот момент Самохвалов не знал, кому точно принадлежит этот дом. «Мы поехали все, — говорит он, — по указанию того, кто привез приказ, к дому на углу Вознесенского проспекта и Вознесенского переулка. Он был каменный и белый. Он был обнесен деревянным забором, не закрывавшим только парадное крыльцо и ворота. Именно его я вижу на этих фотографиях (я предложил ему фотографии дома Ипатьева). Из этого дома вышли комиссары Голощекин, Авдеев и еще два человека. Все они заняли места в автомобилях, и мы все поехали на станцию № 1. Когда мы туда приехали, я от народа услышал, что в Екатеринбург привезли царя. Голощекин вышел и велел нам ехать на станцию № 2, где мы остановились около вагона первого класса, окруженного солдатами. Оттуда вышли Император с Императрицей и одна из их дочерей. Он был одет, я это хорошо помню, в шинель из солдатского сукна, то есть цвета солдатского сукна, как носили офицеры во время войны. Погон у него не было. Помню также, что пуговицы на его шинели были защитного цвета. На нем была офицерская фуражка из защитного сукна с козырьком такого же цвета и таким же ремешком, но ни козырек, ни ремешок сукном обшиты не были. Императрица была в черном пальто, на котором я не заметил пуговиц. Княжна также была в каком-то темном пальто. Их посадили в мой автомобиль. И мы снова поехали к тому самому дому, окруженному забором, про который я уже говорил. Командовал всем Голощекин. Когда мы подъехали к дому, он сказал императору: «Гражданин Романов, вы можете войти». Император вошел в дом. Так же поступили и с Императрицей, великой княжной и несколькими людьми из прислуги, среди которых, как мне помнится, была одна женщина. В свите находился один генерал. Голощекин спросил его имя, и, когда тот себя назвал, он объявил ему, что его отправят в тюрьму. Я не помню имени этого генерала. Он был отправлен тут же в автомобиле Полузадова… Когда Император был привезен, около дома стал собираться народ. «Чего вы смотрите, чекисты?» — закричал Голощекин. И народ был разогнан».

А вот как по приезде в Екатеринбург были привезены в дом Ипатьева Императорские дети.

Мой предшественник Сергеев допросил об этом двух свидетелей: Жильяра и Волкова. Вот показания Жильяра: «Чтобы принять прибывших, председатель Екатеринбургского Совета Белобородов явился на вокзал». А вот показания Волкова: «По приезде поезда Хохряков и Родионов отвезли на извозчике великих княжон и царевича».

Почему Жильяр заговорил о Белобородове, знал ли он его, а если нет, то почему он назвал его по фамилии? Никаких указаний на этот счет. Допрос Волкова также не разъяснил в достаточной степени этот вопрос. Очевидно, Хохряков и Родионов должны были присутствовать при переезде императорских детей из вагона в дом Ипатьева. Но кто был в Екатеринбурге начальником?

Ход моего расследования показал, прежде всего, что Хохряков с момента приезда в Екатеринбург не играл больше никакой роли, а Родионов потерял большую часть своей значимости.

Невозможно отрицать, что Белобородов, будучи председателем Совета, мог присутствовать при перевозке от вагона до дома Ипатьева. Но это нельзя утверждать, согласно показаниям Жильяра. Спрошенный мною по этому поводу, он заявил, что видел Родионова, подошедшего к вагону с «несколькими комиссарами». Потом он из своего вагона видел, как «агенты большевиков» увели детей. Вот текстовый отрывок из его показаний: «Приблизительно в 9 часов утра поезд остановился между двумя вокзалами. Шел мелкий дождь. Было грязно. Подали пять извозчиков. Несколько комиссаров, среди которых находился Родионов, подошли к вагону, в котором находились дети. Вышли великие княжны. Татьяна Николаевна имела на одной руке свою любимую собаку. Другой рукой она с трудом тащила свой чемодан. К ней подошел Нагорный и хотел ей помочь. Его грубо оттолкнули. Я видел, что Нагорный занял место в экипаже рядом с Алексеем. Как разместились остальные, я не помню. Вспоминаю только, что в каждом экипаже находился комиссар или большевистский агент. Я хотел выйти из вагона и проститься с ними. Но часовой не пустил меня. Я не думал, что вижусь с ними в последний раз, я даже не думал, что буду отстранен от них…».

Ни Гиббс, ни Теглева не дали полезных показаний на допросе. Показания Гиббса: «Были приготовлены извозчики, и я видел, как увозили детей. Проститься с ними я не мог: мне не дали выйти из вагона». Показания Теглевой: «Прибыв в Екатеринбург, мы утром были переправлены куда-то за город, а детей увезли. Я только в окно вагона видела, как Татьяна Николаевна сама тащила свой саквояж с подушкой, а рядом с ней шел солдат, ничего не имея в руках».

Также бесполезны в плане волнующего нас вопроса оказались показания Марии Густавовны Тутельберг и Сергея Ивановича Иванова. Как объяснить это? Очень просто. В вагоне с Императорскими детьми находились только Татищев, графиня Гендрикова, баронесса Буксгевден, Шнейдер, Эрсберг и Нагорный. Все остальные люди из свиты находились в другом вагоне и не могли видеть, кто прибыл за детьми и забрал их. Среди них все погибли, за исключением баронессы Буксгевден и Эрсберг. Естественно, их показания должны были бы иметь особое значение.

Я не смог допросить баронессу Буксгевден, так как она проинформировала меня о невозможности приехать ко мне. Сам следователь не может ездить к каждому свидетелю. Я подчеркиваю это, так как не могу принять никаких упреков в том, что я якобы не хотел установить всю правду. Таким образом, мне осталось только свидетельство Эрсберг.

«Когда утром мы приехали в Екатеринбург, — говорит она, — в наш вагон явились двое. Один был Заславский, другого я не знаю. Я не знаю, кто мне указал на Заславского, вокруг вагона о нем говорили. А не помню, кто его сопровождал. Я никогда не слышала фамилии Белобородов. Они потребовали от детей, чтобы они выходили. Были поданы извозчики. На одном из них Заславский сел рядом с Ольгой Николаевной…»

Эрсберг утверждает, что Заславский был ей известен еще в Тобольске. Кроме того, согласуясь со всеми свидетелями, она показала, что Родионов поднялся в вагон с двумя большевистскими комиссарами. Она не могла принять того, кто сопровождал Заславского, за Родионова, потому что она видела Родионова в Тобольске и во время переезда в Екатеринбург.

Личность неизвестного могла однако быть установлена следствием. После отъезда детей, два вагона, которые привезли их и свиту, были поставлены отдельно. Через некоторое время снова прибыл Родионов и два других человека. На глазах у всех из тех, кто занимался детьми, взяли Татищева, графиню Гендрикову и Шнейдер, а из другого вагона — Ивана Харитонова, Алексея Труппа, Леонида Седнёва и Алексея Волкова.

Показания Эрсберг, находившейся в первом вагоне: «Некоторое время спустя, снова явился Заславский и потребовал Татищева, Гендрикову и Шнейдер. Он сам их куда-то увел. Потом Родионов сказал нам: «Через полчаса и ваша судьба решится. Только ничего страшного не бойтесь». После этого тот же самый человек, который приходил в вагон с Заславским, увел Труппа, Харитонова, маленького Седнёва, Нагорного и Волкова. Тут я не очень хорошо помню. Вспоминаю, что говорили, что Трупп заменит Чемодурова: тот должен получить отпуск».

Эрсберг уточняет, что неизвестный, сопровождавший Заславского с Императорскими детьми, был тем же самым человеком, кто сопровождал его и при отправке Татищева, Гендриковой и Шнейдер. Она добавляет, что он был с ним и когда из второго вагона забирали Труппа, Харитонова, Седнёва и Волкова.

Личность этого неизвестного становится ясна из показаний Волкова.

Вот, что он говорит: «Остальных — Татищева, Гендрикову, Шнейдер и меня — повезли дальше. Я спросил извозчика: «Далеко ли до дома?» Я не мог представить, что нас везут в тюрьму. Извозчик молчит. Я опять его спросил: «Куда ты нас везешь?» Опять молчит. И нас привезли в тюрьму. Когда нас привели в канцелярию, Татищев не утерпел и сказал мне: «Вот, Алексей Андреевич, права поговорка: от сумы да от тюрьмы не зарекайся…» Родионов ничего на это не ответил, но другой комиссар злобно крикнул в наш адрес: «По милости царя я родился в тюрьме!» У него не было тогда на меня ордера. Начальник тюрьмы указал на это комиссару. Он махнул рукой и сказал: «Потом пришлю». Я не знал, кто это был. Но потом, когда в тюрьму прибыл комиссар полиции, мы обратились к нему по поводу того, что у нас отобрали наши вещи (у меня тот самый неизвестный взял чемодан). Он нас спросил, кто нас арестовывал и кто у нас отбирал вещи. Мы не могли ответить на его вопрос, но начальник тюрьмы ему сказал: «Это Юровский». Это я прекрасно помню».

Таким образом, из сопоставления свидетельских показаний следует, что с момента приезда Императорской семьи в Екатеринбург, людьми, которые имели всю власть над ее судьбой, были Голощекин и агенты «чрезвычайки» Заславский с Юровским. Что же касается Юровского, то продолжение моего расследования полностью подтвердит это.

Одновременно с Их Величествами и великой княжной Марией Николаевной вошли в дом Ипатьева все члены их свиты, кроме князя Василия Александровича Долгорукова, то есть доктор Боткин, камердинер Чемодуров, лакей Седнёв и горничная Демидова, а также, вместе с Императорскими детьми — Нагорный, повар Харитонов, лакей Трупп и ученик повара Леонид Седнёв.

Дети прибыли 23 мая. Но со следующего дня число обитателей дома Ипатьева стало уменьшаться. Старый Чемодуров был увезен 24 мая в тюрьму. Он болел. По просьбе Императора, доктор Боткин проинформировал об этом коменданта дома. Все, и сам Чемодуров тоже, думали, что его отправят к семье в Тобольск. «14/24 мая, — свидетельствует он, — меня отвезли из дома Ипатьева, но не на вокзал, а в тюрьму, где я находился до 25 июля, до того момента, как чехословаки заняли Екатеринбург, а красногвардейцы со всеми комиссарами бежали».

Через несколько дней, 27 или 28 мая, были отправлены в тюрьму Иван Седнёв и Нагорный: Гиббс и Жильяр стали тому невольными свидетелями.

Показания Жильяра: «Мы оставались несколько дней в Екатеринбурге. Я гулял по городу и смотрел со стороны на дом Ипатьева. И вот что я увидел 14 или 15 мая (по старому стилю). Я шел с доктором Деревенько и Гиббсом. Проходя мимо дома Ипатьева, я увидел в одном экипаже Седнёва с солдатом, вооруженным ружьем, а во втором — Нагорного. Тот посмотрел на нас, узнал нас и долго смотрел. Но он не сделан никакого жеста, который мог бы показать, что он нас знает. Экипажи, окруженные всадниками, галопом направились к цетру города. Мы, как могли быстро, последовали за ними. Но потеряли их из виду, когда они двигались в сторону тюрьмы».

Жильяр и Гиббс не ошиблись. Седнёв и Нагорный были отвезены в тюрьму. Таким образом, в доме Ипатьева остались: Их Величества, царевич, великие княжны Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия, а также доктор Боткин, повар Харитонов, лакей Трупп, горничная Демидова и ученик повара Леонид Седнёв.

В тюрьмах Екатеринбурга находились: князь Долгоруков, лакей Иван Седнёв, Нагорный, графиня Гендрикова, Шнейдер, Татищев, Волков и Чемодуров. Трое первых были в тюрьме № 2 (следственном изоляторе, превращенном в тюрьму большевиками), а все остальные — в тюрьме № 1 (тюрьме Екатеринбургского уезда).

Остальные люди, прибывшие с Императорскими детьми, за исключением доктора Деревенько, получили приказ, переданный через Родионова, покинуть пределы Пермской губернии. Деревенько остался в Екатеринбурге и проживал на свободе. Остальные разъехались по разным местам в Сибири.

Глава XII

Ипатьевский дом.

Дом, в котором проходили последние дни Императорской семьи, был известен как «Ипатьевский дом», по фамилии его владельца, некоего Николая Николаевича Ипатьева. Интересное совпадение, если вспомнить, что первый Царь из династии Романовых, Михаил Федорович, жил в Ипатьевском монастыре в тот момент, когда его призвали на престол.

Ипатьевский дом неоднократно осматривался и обследовался. Его обследовал Намёткин (с 2 по 8 августа 1918 года), Сергеев (с 11 по 14 августа того же года) и я сам (с 15 по 25 апреля 1919 года).

Дом, имевший два этажа, находился на углу Вознесенского проспекта и Вознесенского переулка, в центральной части Екатеринбурга.

Передним фасадом дом был обращен на восток, в сторону Вознесенского проспекта. Здесь земля перед фасадом дома сильно понижалась и имела уклон по Вознесенскому переулку. Весь дом стоял на склоне, а поэтому нижний этаж дома имел подвальный вид, и окна его со стороны Вознесенского проспекта находились ниже поверхности земли. Ворота для повозок и калитка вели во двор, вымощенный каменными плитами, вокруг которого были расположены различные хозяйственные службы. Рядом с домом была деревянная будка, которая давно там находилась. Задним фасадом дом был обращен в сад, шедший вдоль Вознесенского переулка. В саду росли деревья и кустарники: тополя, березы, липы, акация и сирень.

В целом внешний вид дома Ипатьева оставлял более благоприятное впечатление, чем окружающие дома, что же касается сада, то он был маловат.

На верхний этаж можно было подняться со стороны Вознесенского проспекта.

Тут же за дверью открывалось помещение, отмеченное на плане этажа цифрой I. В этом помещении имелась парадная лестница, освещавшаяся окнами, выходившими во двор. Деревянная перегородка, а также маленькая дверка отделяли это помещение с лестницей от соседнего под цифрой II. В этом помещении были расположены ванная и уборная (III и IV). Окно ванной выходило в сад, уборной — во двор. Из помещения тут же за лестницей налево имелась дверь, которая вела в прихожую верхнего этажа (V). Соседняя с ней комната (VI) занималась большевистским начальством. Все остальные комнаты верхнего этажа предназначались для Императорской семьи и лиц, задержанных вместе с ней. Из показаний камердинера Чемодурова и доктора Деревенко (его большевики иногда допускали к пленникам в Ипатьевский дом), мы узнали, что комната XIII была занята Их Величествами и наследником, а комната X — великими княжнами. Горничная Демидова занимала комнату XI, доктор Боткин и Чемодуров — комнаты VII и VIII (залы), лакей Трупп — повар Харитонов и юный Леонид Седнёв — комнаты XII (проходную) и XIV (кухню). Комната IX служила столовой.

На фотографии № 8 пять окон верхнего этажа дома обращены на Вознесенский переулок. Из них два слева — из комнаты горничной Демидовой; соседнее окно — из комнаты великих княжон; два окна справа и два соседние с ними со стороны Вознесенского проспекта — из комнаты Императора, императрицы и ннследника.

На плане нижнего этажа под цифрами I, II, IV, V, VII, VIII и X обозначены жилые комнаты; под цифрами III, IX, XII, XV — кладовые; под цифрой XI — уборная; под цифрами XIII и XIV — сени с дверью во двор дома.

Верхний этаж сообщался с нижним при помощи лестницы, шедшей от комнаты II с плана верхнего этажа до сеней XIV с плана нижнего этажа.

Из всех комнат нижнего этажа для нас имеет значение лишь комната под цифрой II.

Ее размеры — 7,80 м на 6,40 м. Она освещалась окном с двойными рамами, покрытым снаружи толстой железной решеткой. Смежная комната (III) — это кладовая, и из нее не было иного выхода, кроме двери, связывавшей ее с комнатой II.

Дом Ипатьева, пока он служил тюрьмой для Императорской семьи, был окружен двумя заборами. Первый из них шел вдоль стен дома. Второй окружал дом и первый забор, и он шел на некотором расстоянии от первого. В наружном заборе имелись свои ворота и калитка. Этот забор полностью скрывал дом, а по углам его располагались две будки для часовых.

Глава XIII

Организация охраны. Система постов. Комендант Авдеев. Режим в доме Ипатьева.

Дом Ипатьева, когда там находилась Императорская семья, назывался «домом особого назначения», а его узников большевики называли «жильцами Ипатьевского дома».

Охрана осуществлялась следующим образом, согласно показаниям людей, принимавших в этом участие в момент убийства.[27]

С момента прибытия Их Величеств и великой княжны Марии Николаевны стража делилась на внутреннюю и наружную: первая стояла на первом этаже, вторая — вне дома. Но сначала, до приезда императорских детей, в момент, когда завершалось строительство второго внешнего забора, эта система двойной охраны не сильно соблюдалась. Она установилась после завершения строительства забора.

Наружная стража стояла: 1) в будке у наружного забора, у ворот, выходящих на Вознесенский проспект; 2) в другой будке у того же забора, на углу проспекта и переулка; 3) у входной калитки, чтобы часовой мог видеть крыльцо и все пространство между двумя заборами; 4) в старой будке между фасадом дома и внутренним забором, откуда часовой мог видеть все окна верхнего этажа; 5) в переднем дворе дома у калитки; 6) в саду; 7) на террасе дома; 8) в комнате нижнего этажа под цифрой IV у окна, наиболее удаленного от террасы.

Внутренняя стража имела два поста: 1) за передней дверью в помещении под цифрой I, где у окна стоял диванчик, на котором обычно сидел часовой; 2) в помещении под цифрой II, возле уборной и лестницы, спускавшейся на нижний этаж.

Из всех этих постов два (на террасе и в комнате нижнего этажа под цифрой IV) были оснащены пулеметами.

В конце июня — начале июля число постов было увеличено. Были созданы посты: 1) на заднем дворе; 2) на чердаке (с пулеметом); 3) еще где-то, где я не знаю (тоже с пулеметом).

Таким образом, несчастные обитатели Ипатьевского дома были поставлены в безвыходное положение. Кто же их охранял?

Следует различать среди них тех, кто нес охрану снаружи, и тех, кто находился внутри. До прибытия императорских детей состав наружной охраны был случайным, и в нее входили красногвардейцы из различных большевистских подразделений. Они не входили в дом Ипатьева.[28]

Показания Суетина: «В марте 1918 года я поступил в караульную команду Екатеринбурга. Ее начальником был какой-то латыш, фамилии его я не знаю. Службу приходилось нести в тюрьме № 1, в Государственном банке и в других местах. В апреле месяце меня назначили в караул в дом Ипатьева, где содержался бывший Царь. Я там находился три дня. Я стоял на посту снаружи от входных ворот. Каждый день, примерно в полдень, Император выходил в сад с женой, своими четырьмя дочерями и царевичем, которого нес доктор. Они вместе гуляли минут 30 или 40. За время прогулки Император иногда подходил к кому-нибудь из часовых, разговаривал с ним, некоторых спрашивал, с какого года на службе. Я видел, что часовые к нему относились хорошо, жалели его, порой даже говорили, что зря такого человека томят. Я там был в охране всего три дня, после чего меня более не назначали в дом Ипатьева…»

Показания Латыпова: «Весной я поступил на службу в караульный отряд в Екатеринбурге, в котором служил всего лишь примерно месяц. Меня назначили в караул в дом Ипатьева, где я пробыл всего три дня, хотя первоначально назначали на неделю. В карауле я стоял на разных местах, иногда снаружи, а одни сутки — внутри двора. Я один раз видел царя на прогулке в саду с одной из его дочерей. Во время этой прогулки повсюду стояли часовые. Из разговора с товарищами я узнал, что Царь с ними здоровался, а дочери были с ними любезными. Часовые к царю относились хорошо».

Борьба на фронте и гражданская война, бросавшие людей из одного места в другое, не позволили установить фамилии многих солдат, занимавшихся наружной охраной в начальный период содержания Императорской семьи в Екатеринбурге. Но факт остается фактом: эта охрана не осуществлялась каким-то специальным отрядом.

Иначе с самого начала обстоял вопрос с внутренней охраной. Она состояла из рабочих екатеринбургского завода братьев Злоказовых.

Эту внутреннюю охрану составляли:

1) Крестьянин Александр Дмитриевич Авдеев, 35 лет, слесарь по профессии родом из Пермской губернии; 2) Александр Михайлович Мошкин, 27–28 лет, слесарь, родившийся в Семипалатинске; 3) Иван Петрович Логинов, крестьянин из Екатеринбургского уезда; 4) и 5) два его двоюродных брата Василий и Владимир; 6) крестьянин Василий Григорьевич Гоншкевич, 30 лет, слесарь из Тобольской губернии; 7) крестьянин Александр Федорович Соловьев, слесарь из Владимирской губернии; 8) Сергей Иванович Люханов, шофер по профессии из Екатеринбургского уезда; 9) его сын Валентин; 10) Иван Степанович Шулин, слесарь из Екатеринбургского уезда; 11) матрос Николай Мишкевич, прибывший из Петрограда; 12) его брат Станислав; 13) Иван Крашенинников из Пензы; 14) Константин Иванович Украинцев с Украины; 15) Леонид Васильевич Лабушев, слесарь с Украины; 16) Алексей Комендантов; 17) Николай Корякин; 18) Алексей Сидоров с Украины; 19) Антон Бабич, 20 лет, слесарь из Уфы.

Этому отряду с момента приезда были поручены Императорские дети. Специальная и постоянная охрана была составлена сначала из рабочих Сысертского завода, находившегося в 35 верстах от Екатеринбурга.

Этот факт был известен всем, и на Сысертском заводе, наверняка, знали фамилии тех рабочих, кто отправился охранять царя, ибо выбор добровольцев происходил открыто. Благодаря показаниям Летемина, Медведева и Проскурякова, рабочих этого завода, стало возможным выявить точный состав нового отряда.

1) Никифоров Алексей Никитич.

2) Добрынин Константин Степанович.

3) Старков Иван Андреевич.

4) Старков Андрей Алексеевич.

5) Стрекотин Андрей Андреевич.

6) Стрекотин Александр Андреевич.

7) Котов Михаил Павлович.

8) Проскуряков Филипп Полуэктович.

9) Столов Егор Алексеевич.

10) Орлов Александр Григорьевич.

11) Теткин Роман Иванович.

12) Подкорытов Николай Иванович.

13) Турыгин Семен Михайлович.

14) Луговой Виктор Константинович.

15) Семенов Василий Егорович.

16) Попов Николай Иванович.

17) Таланов Иван Семенович.

18) Садчиков Николай Степанович.

19) Кесарев Григорий Александрович.

20) Зайцев Николай Степанович.

21) Беломоин Семен Николаевич.

22) Летемин Михаил Иванович.

23) Сафонов Вениамин Яковлевич.

24) Шевелев Семен Степанович.

25) Чуркин Алексей Иванович.

26) Кронидов Александр Алексеевич.

27) Вяткин Степан Григорьевич.

28) Котегов Иван Павлович.

29) Котегов Александр Алексеевич.

30) Медведев Павел Спиридонович.

31) Дроздов Егор Алексеевич.

32) Емельянов Федор Васильевич.

33) Русаков Николай Михайлович.

Из этих рабочих двое покинули отряд в момент преступления: Василий Егорович Семенов и Григорий Александрович Кесарев. Их заменили Константин Степанович Зайцев и Андрей Алексеевич Старков. Плюс через какое-то время из охраны ушли Петр Акимович Ладасщиков и Константин Васильевич Таланов.

Эти рабочие Сысертского завода появились в доме Ипатьева в первые дни после приезда детей. Через неделю состав отряда пополнили рабочие завода братьев Злоказовых. Вот фамилии новоприбывших:

1) Якимов Анатолий Александрович, 31 год, из Пермской губернии.

2) Лесников Григорий Тихонович, 29 лет, из Пермской губернии.

3) Вяткин Филипп Ильич, из Екатеринбургского уезда.

4) Путилов Николай Васильевич, слесарь из Вятской губернии.

5) Смородяков Михаил, 18 лет, из Екатеринбургского уезда.

6) Дерябин Никита Степанович, из Пермской губернии.

7) Устинов Александр Иванович, 27 лет, из Пермской губернии.

8) Корзухин Александр Степанович, из Екатеринбургского уезда.

9) Романов Иван Иванович, 31 год, из Ярославской губернии.

10) Дмитриев Семен Герасимович, 21 год, из Тверской губернии.

11) Клещев Иван Николаевич, 21 год, слесарь из Пермской губернии.

12) Пермяков Иван Николаевич, 18 лет, слесарь из Екатеринбургского уезда.

13) Брусьянин Леонид Иванович.

14) Пелегов Василий.

15) Осокин Александр.

16) Прохоров Александр, из Уфимской губернии.

17) Варакушев Александр Семенович, прибывший из Тулы или Петрограда, слесарь.

18) Скороходов.

19) Фомин.

20) Зотов.

21) Лякс Скорожинский.

Самым главным лицом среди охранников был Авдеев, комендант «дома особого назначения», а Мошкин был его заместителем. Медведев был начальником всего караульного отряда. Якимов, Старков и Добрынин были разводящими часовых, плюс они проверяли посты.

Авдеев и Мошкин жили, как и Императорская семья, на втором этаже дома; они занимали комнату под цифрой VI. В этой же комнате и в вестибюле под цифрой V, находившемся по соседству, расположился десяток охранников, все со Злоказовского завода.

Остальные члены отряда располагались сначала на первом этаже, а потом их перевели в соседний дом, называвшийся домом Попова, по фамилии его владельца.

За исключением Мишкевичей и Скорожинского, который вскоре покинул караульный отряд, все были настоящими русскими, заводскими рабочими. И нужно задаться вопросом, почему именно они были выбраны для охраны Императора?

Завод братьев Злоказовых работал на национальную оборону. Он производил боеприпасы. Работа на заводе избавляла от отправки на фронт. Сюда шло много дезертиров, которые с начала смуты встали во главе движения и составили силу большевиков после революции 25 октября. Авдеев был ярким представителем этих отбросов русской рабочей среды: человек митингов, бестолковый, невежественный, грубый, пьяница и вор. Его товарищи из Ипатьевского лома на него походили. Вот что говорит о них Анатолий Якимов: «Я прибыл в Екатеринбург в начале ноября 1917 года. Тогда же я и поступил на Злоказовский завод, которым владели два брата; еще не было Комитета, но уже имелся комиссар — слесарь Авдеев. Откуда он родом, я не знаю. Про него говорили, что он был на каком-то другом заводе машинистом локомобиля. В декабре он бросил в тюрьму Злоказовых и сформировал заводской комитет, который стал управлять всеми делами. Сам он встал во главе Комитета и окружил себя своими друзьями… В апреле в городе прошел слух, что в Екатеринбург привезли царя, и среди нас говорили, что это для того, чтобы выкрасть его из Тобольска. В начале мая, в скором времени после прибытия царя, стало известно, что наш Авдеев стал комендантом дома, где содержали царя, а этот дом все называли «домом особого назначения». Действительно, сам Авдеев рассказал нам об этом на митинге. Как произошло его назначение, я объяснить не берусь. Он был настоящим большевиком, и он считал, что большевики дали настоящую хорошую жизнь. Он часто говорил, что они уничтожили богачей и буржуев, отняли власть у Николая «кровавого» и т. д. Он постоянно терся в городе с местными начальниками из Областного совета. Именно таким образом он и был назначен комендантом. На митинге же, который он тогда собрал, он нам рассказал, что вместе с Яковлевым он ездил за царем в Тобольск. Что это был за Яковлев? Я не знаю. Он хотел увезти царя за пределы России, как говорил нам Авдеев, и для этого повез его в Омск. Но большевики Екатеринбурга все это узнали и не позволили увезти царя, сообщив об этом Яковлеву. Смысл его речи был именно такой, что Яковлев был сторонником царя, а он, Авдеев, вместе с большевиками охранял революцию от царя. О последнем он всегда говорил со злобой. Он постоянно ругал его, называя исключительно «кровавым» и «кровопийцей». Главное, что он ставил ему в вину — это была отправка на фронт: что Царь хотел этой войны и три года проливал кровь рабочих. Вообще он повторял то, что везде говорили большевики. Он давал понять, что его назначили комендантом за то, что он помешал Яковлеву увезти царя. И он показывал, что этим назначением он очень доволен. На митингах он обещал рабочим, что сводит их в дом Ипатьева: «Я вас всех туда свожу и покажу вам царя!» Рабочие с завода постоянно туда ходили, только не все, а лишь те, кого выбирал Авдеев из числа своих товарищей. Они ходили по одному или по двое. Они оставались на день или два в доме Ипатьева. Главная цель у них, как я думаю, была в том, чтобы заработать денег. За пребывание в доме Ипатьева они получали 100 рублей в месяц, плюс — рационы питания. Кроме того, на заводе они получали жалованье как члены Заводского комитета…».

Агент криминальной полиции Екатеринбурга, которому была поручена проверка личностей охранников дома Ипатьева и их задержание, сообщил мне рапортом № 26 от 9 апреля 1919 года следующее: «Красногвардеец Иван Николаевич Клещев, 21 года от роду… С детства он имел дурные наклонности и занимался кражами, чему потворствовала его мать. В школе он учился плохо, и учителя жаловались родителям на его поведение; но родители к исправлению его мер не принимали, и, в конце концов, он был исключен из школы как неисправимый. После этого он научился у отца слесарному делу и работал до возмужалого возраста на заводе Ушкова. Он продолжал воровать. Незадолго до февральской революции он отправился искать работу на родине своих родителей и так оказался в Тюмени в банде босяков, где мать его разыскала и привезла на завод Ушкова. После октябрьской революции он стал большевиком, затем — красногвардейцем, а потом — распределителем имущества, реквизированного у владельцев…».

Та же картина имела место на Сысертском заводе. Павел Медведев признался агенту Алексееву, что охранники Ипатьевского дома были набраны в 35 верстах от Екатеринбурга, потому что на Сысертском заводе «была лучшая большевистская парторганизация». Жена Медведева, допрошенная Сергеевым 10–11 ноября 1918 года, пытаясь показать в пользу своего мужа, объявила, что она жила с ним очень хорошо до революции, но после его вступления в партию большевиков он стал «непослушный, никого не признавал и перестал жалеть даже членов своей семьи».

Михаил Летемин признался Сергееву 18–19 октября 1918 года, что, когда он предложил свои услуги по охране царя, о его поведении справлялись, прежде чем взять его. На вопрос Сергеева, не находился ли он раньше под следствием, он ответил, что был приговорен в 1914 году к четырем годам заключения за покушение на растление малолетней девочки!

Такими были русские, окружавшие Императорскую семью в доме Ипатьева. И трудно подумать, что ее жизнь было очень приятной в таком окружении.

Императрица, великая княжна Мария Николаевна и Демидова писали из Екатеринбурга в Тобольск еще до приезда детей. Тот факт, что они прибегали к конспиративному языку, доказывает, что жилось им в Екатеринбурге плохо. Выше я показал, что у Императорской семьи были весьма скромные финансовые ресурсы. Конечно, имелись драгоценности. Но до ссылки в Тобольск Императрица приказала разместить в Кремле драгоценности короны, имевшиеся в ее распоряжении, а также много своих личных вещей, имевших большую ценность: бриллиантов, золотых изделий, кружев. При себе она оставила мало вещей. И это был тот реальный капитал, которым располагала Императорская семья. В письмах он назывался так: «лекарство», «вещи Седнёва».

Показания Жильяра: «24 апреля пришло письмо от императрицы. Она извещала нас в нем, что их поселили в двух комнатах Ипатьевского дома, что им тесно, что они гуляют лишь в маленьком садике, что город пыльный, что у них просмотрели все вещи и даже лекарства. В очень осторожных выражениях она давала понять, что нам надо взять с собой при отъезде из Тобольска все драгоценности, но с большими предосторожностями. Она называла драгоценности «лекарствами». Позднее пришло другое письмо на имя А.Теглевой, оно было написано Демидовой, несомненно, по поручению Их Величеств. В нем говорилось, как нужно поступить с драгоценностями, которые были названы «вещами Седнёва».

Показания Теглевой: «Великие княжны получали письма от императрицы и Марии Николаевны, я получила письма от Марии Николаевны и Демидовой. В них ясно было видно, что в Екатеринбурге жизнь была трудной. Мария Николаевна писала, что они вынуждены были спать в одной комнате, что они ели со слугами, что Седнёв готовил им только кашу, что они получали обед из советской столовой».

А вот показания Чемодурова о жизни в доме Ипатьева до его отправки в тюрьму. «Как только Их Величества прибыли, их тотчас же подвергли тщательному и грубому обыску, которым руководил некий Дидковский и комендант дома Авдеев. Один из них выхватил из рук императрицы ридикюль, и это вызвало замечание Императора: «До сих пор я имел дело с честными и порядочными людьми». Дидковский на это ответил: «Прошу не забывать, что вы находитесь под следствием и под арестом». Режим содержания в доме Ипатьева был установлен крайне тяжелый, и отношение охраны было возмутительным. Но Их Величества выносили все это внешне спокойно, словно они и не замечали ни окружающих лиц, ни и их поступков. День проходил обычно так: утром вся семья пила чай, а к чаю подавался черный хлеб, оставшийся от вчерашнего дня. В 2 часа имел место обед, который присылали уже готовым из местного Совета, и он состоял из мясного бульона и жаркого, а чаще всего подавались котлеты. Так как мы не взяли ни салфеток, ни столового белья, а никто нам этого не выдал, мы обедали на не покрытом скатертью столе. Тарелки и вообще сервировка стола были крайне бедные. Мы все садились за стол вместе, согласно приказанию Императора. Иногда для нас шестерых подавали лишь пять ложек. Ужин состоял из тех же блюд, что и обед. Прогулка по саду разрешалась только один раз в день, в течение 15–20 минут. Во время прогулки весь сад оцеплялся часовыми. Иногда Император обращался к кому-либо из охранников с малозначащим вопросом, не имевшим отношения к порядкам, установленным в доме: вместо ответа он каждый раз получал молчание либо грубость… День и ночь три красногвардейца находились на верхнем этаже: один стоял у входной двери, другой — в вестибюле, третий — возле уборной. Поведение и внешний вид этих людей были совершенно непристойные: они были грубые, распоясанные, с папиросами в зубах, с наглыми жестами и манерами, они вызывали ужас и отвращение».

Показания Кобылинского: «Передаю главное из рассказов Чемодурова, что сохранилось у меня в памяти. Когда Император, Императрица и Мария Николаева прибыли в дом Ипатьева, их нагло обыскали. Император вышел из себя и сделал замечание. На это ему в грубой форме было указано, что он арестованный… Пища была плохой: ее приносили готовой из какой-то столовой где-то в три или четыре часа. Их Величества ели вместе с прислугой. На стол ставилась миска; ложек, ножей, вилок не хватало. Красногвардейцы присутствовали при обеде. Однажды один такой сунул свою ложку в миску: «С вас довольно. Теперь — я». Великие княжны спали на полу, так как кроватей у них не было. Устраивались переклички. Когда великие княжны шли в уборную, красногвардейцы, якобы для караула, шли с ними. Вообще, со слов Чемодурова можно понять, что Императорская семья подвергалась невыносимым моральным мукам».

Показания Жильяра: «Про Чемодурова я могу сказать следующее. Он называл мне Авдеева главным лицом в доме Ипатьева. Тот вел себя отвратительно. Я точно помню следующие случаи, о которых он рассказывал. Прислуга и комиссары ели за одним столом с Их Величествами. Однажды Авдеев, присутствуя за обедом, сидел за столом, не сняв фуражку и куря папиросу. Когда подали котлеты, он взял свою тарелку и, протянув руку между Их Величествами, стал брать котлеты себе. Положив одну котлету себе в тарелку, он согнул локоть и ударил Императора локтем в лицо. Я передаю вам точно слова Чемодурова. Когда великие княжны шли в уборную, их там встречал часовой, который отпускал в их адрес грубые шуточки, спрашивая, куда они идут и зачем. Затем, когда они проходили в уборную, охранник прислонялся спиной к двери».

Лакей Седнёв и Нагорный оставались несколько дней в доме Ипатьева, а потом их перевели в тюрьму № 2, где они оставались примерно полтора месяца до того момента, как их расстреляли.

Князь Георгий Евгеньевич Львов находился вместе с ними.

Вот его показания:

«Седнёв и Нагорный описывали екатеринбургский режим в черных красках… Охранники начали воровать: сначала — золото и серебро, потом — белье, обувь. Царь не вытерпел и сделал замечание. В ответ ему в грубой форме сообщили, что он арестован и распоряжаться больше не может. Обращение с Их Величествами было грубое. Седнёв и Нагорный называли режим «ужасным». И с каждым днем он становился все хуже. Сначала, например, на прогулки выделяли 20 минут, а потом это время уменьшили до 5 минут. Физическим трудом совсем не позволяли заниматься. Царевич был болен… Отношение охранников было особенно дурным по отношению к великим княжнам. Они не могли сходить в уборную без разрешения и без сопровождающего красногвардейца. По вечерам их заставляли играть на пианино. Стол у них был общий с прислугой. Седнёв удивлялся, чем была жива Императрица, если она питалась исключительно одними макаронами. Седнёв и Нагорный все время ссорились с красногвардейцами из-за вещей Императорской семьи, интересы которой они защищали, будучи людьми абсолютно преданными. Вот почему их бросили в тюрьму. Их рассказы подтверждали и тюремные красногвардейцы. Эти люди по очереди несли службу то у нас, то в доме Ипатьева. Они со мной разговаривали и говорили то же самое, что и Седнёв с Нагорным. Они утверждали, я это помню, что великих княжон заставляли играть на пианино, а с Императорской семьей вообще обращались плохо».

Крестьянка Анна Белозерова жила с рабочим Василием Логиновым, другом Авдеева, принадлежащим к группе тех, кто составлял внутреннюю охрану дома Ипатьева. В своих показаниях она, естественно, старалась говорить в мягких тонах про охранников царя. И она говорила, что великие княжны «учили их играть какую-то музыку».

По моему мнению, невозможно сомневаться относительно характера среды, окружавшей Императорскую семью. Даже стены Ипатьевского дома являются надежными свидетелями той тяжелой жизни, что она там вела. Они были покрыты надписями и рисунками, и часто их темой был Распутин. Ошибаются те, кто думает, что яд этого чудовища не проник в массы.

Агент криминальной полиции Алексеев допросил обвиняемого Медведева 12 февраля 1919 года. Вот что он от него узнал: «Царь по внешнему виду все время был спокоен. Он ежедневно выходил с детьми гулять в сад. Его сын Алексей ходить не мог, так как у него болела нога. Царь, постоянно занимавшийся им, выносил его на руках. Супруга царя в саду никогда не появлялась, она выходила лишь на парадное крыльцо, к стене, окружавшей дом. Порой она садилась возле сына, который обычно сидел в коляске. Царь по виду был здоров и не старел. У него не было седых волос, в то время как его супруга уже начала седеть и была худощава. Дети вели себя «обыкновенно» и улыбались при встрече с часовыми. Разговаривать с ними было запрещено. Ему, Медведеву, доводилось разговаривать с царем при встрече в саду. Однажды Царь спросил его: «Как дела? Как война? Куда ведут войска?» На это он ему ответил: «Теперь идет гражданская война, русские дерутся с русскими». Разговоры были короткими… Еду для царской семьи первое время носили из советской столовой, находившейся на Главном проспекте; ее приносили женщины и девушки, от которых пищу принимали часовые у парадного входа: в дом они не входили. Приносили обычно молоко, белый хлеб, суп и котлеты. Потом позволили готовить пищу их повару. Часто в дом приглашали священника для богослужения. За все время, пока Медведев был охранником, никакого издевательства над царем и его семьей не делалось: любые оскорбления и дерзости были запрещены. Императорская семья спала в двух комнатах…».

Показания обвиняемого Филиппа Проскурякова, допрошенного мною 1–3 апреля 1918 года: «Пленники вставали утром часов в 8–9, и у них была общая молитва. Они все собирались в одной комнате и пели там молитвы. Обед у них был в 3 часа. Все они ели вместе, с ними за столом обедала и прислуга. В 9 часов вечера у них был ужин, чай, а потом они ложились спать. По словам Медведева, время они проводили так: Царь читал, Императрица тоже читала или вместе с дочерьми вышивала что-нибудь. Гуляли они в день примерно часа полтора. Никаким физическим трудом им не разрешали заниматься (на воздухе)… Я часто слышал их пение, и это были исключительно духовные песни. По воскресеньям у них служил священник с диаконом, приходившие из церкви Вознесения… Вениамин Сафонов начал сильно безобразничать. Уборная в доме была одна, и туда ходила вся Императорская семья. Так вот около этой уборной Сафонов стал писать разные нехорошие слова… А однажды он залез на забор, прямо перед самыми окнами царских комнат, и давай разные нехорошие песни петь. Андрей Стрекотин в нижних комнатах начал рисовать разные безобразные карикатуры. В этом принимал участие и Беломоин: он смеялся и учил Стрекотина, как лучше надо рисовать. Я сам видел, как последний этим занимался…».

Обвиняемый Анатолий Якимов, допрошенный мною 7-11 мая 1919 года, заявил: «Мы охраняли царя и его семью в доме Ипатьева…

Заключенные иногда пели. Мне приходилось слышать духовные песнопения, Херувимскую Песнь. Но они пели также и какую-то другую песню. Слов ее я не разобрал, но мотив ее был грустный. Это был мотив песни «Умер бедняга в больнице военной». Слышались мне всегда одни женские голоса, мужских ни разу не слышал…

Мне не приходилось непосредственно наблюдать, как Авдеев относился к задержанным. Но я мог наблюдать самого Авдеева. Это был пьяница, грубый и неразвитый; душа у него была недобрая. Если, бывало, в его отсутствие кто-нибудь из заключенных обращался к Мошкину, тот всегда говорил, что надо подождать возвращения Авдеева. Когда тот приходил, Мошкин передавал ему просьбу, и каждый раз Авдеев отвечал: «Ну их к черту!» Возвращаясь из комнат, где жила Императорская семья, Авдеев, бывало, говорил, что его просили о чем-либо, и он отказал. Было видно, что отказ доставлял ему удовольствие: он об этом говорил «радостно». Например, однажды, я это помню, его поросили разрешить открывать окна, и он рассказывал, что отказал в этой просьбе. Я не знаю, как он называл царя в глаза. Но в комендантской он называл всех «они», а вместо «Николай» говорил «Николаша». Как только он прибыл в дом Ипатьева, так начал таскать туда своих товарищей из рабочих…

Все эти люди бражничали с Авдеевым, пьянствовали и воровали то, что принадлежало заключенным. Однажды Авдеев напился до того, что скатился на нижний этаж, побывав в таком виде перед Императорской семьей. Пьяницы шумели в комендантской комнате, страшно орали, спали, где попало, и разводили грязь. Они пели песни, которые, конечно, не могли быть приятны для царя: «Вы жертвою пали в борьбе роковой», «Отречемся от старого мира», «Смело, товарищи, в ногу». Зная Авдеева как пьяницу, человека грубого и злого, я думаю, что он обращался с Императорской семьей плохо. Если судить по его поведению в комендантской, его обращение должно было быть оскорбительным. Припоминаю еще, что Авдеев вел со своими товарищами разговоры про Распутина, и он говорил, что многие говорили, о чем и в газетах писали много раз…»

Такова была реальная обстановка, в которой Императорская семья проживала в Екатеринбурге до первых дней июля.

Глава XIV

Изменения, произошедшие в июле. Императорская семья в окружении чекистов под командованием Якова Михайловича Юровского. Причины такого изменения.

В начале июля обстановка претерпела серьезные изменения.

Авдеев, его помощник Мошкин и все рабочие Злоказовского завода, жившие в верхнем этаже, были отозваны.

На место Авдеева комендантом был назначен Яков Юровский. А его помощником стал некто Никулин. Они появились в доме одновременно. Через несколько дней после них прибыли еще десять человек, и они поселились в пустом нижнем этаже, в комнатах под цифрами II, IV и VI. Юровский занял комендантскую комнату, комнату Авдеева, но он не жил в ней: он там проводил лишь день, а на ночь уходил из Ипатьевского дома. А в комнате коменданта жил Никулин.

Что же касается рабочих Злоказовского и Сысертского заводов, продолжавших жить в доме Попова, то их отстранили от внутренней охраны, оставив за ними лишь наружные посты.

Что означала эта перемена? Выше я рассказывал в деталях, что те, кто охранял Императорскую семью с самого начала, были отребьем и грубиянами. Что их привлекало в доме Ипатьева, так это легкая работа или, скорее, прелесть лени и высокая по тем временам оплата: 400 рублей в месяц плюс питание и обмундирование.

Но вот кто регулировал условия жизни Императорской семьи? Кто выбрал специальных охранников и платил им? Кто поставил Авдеева в Ипатьевском доме и кто его потом убрал?

Это были те, кто управлял населением Екатеринбурга. Мы видим из показаний шофера Самохвалова, что «командовал всем» Голощекин.

Еврей Шая Исаакович Голощекин родился в 1876 году в Витебской губернии, и он, вроде бы, окончил гимназию в Витебске, а потом поступил в зубоврачебную школу. Один из его революционных псевдонимов — Филипп. В 1905 году он играл первостепенную роль. Его осудил Петроградский трибунал по статьям 126 и 129 Уголовного кодекса, и он был приговорен к заключению в крепости. Но ему удалось бежать. В 1909 году, снова схваченный в Москве, он был сослан в Сибирь. Оттуда он снова сбежал, потом работал в Москве, потом уехал за границу. Он вступил в ленинскую партию и был избран в 1912 году членом Центрального исполнительного комитета. Он вернулся в Россию, согласно директивам партии, и снова был арестован: вроде бы, в 1912 году. Он прекрасно знал Урал, и он набирал там сторонников среди заводских рабочих, плюс он был там руководителем многих нападений с целью похищения денег, необходимых партии. Отправленный в Сибирь после ареста 1912 года, он познакомился там со Свердловым, с которым с тех пор был тесно связан. После большевистской революции он приехал на Урал в качестве представителя центра и стал играть роль настоящего диктатора. С его бешеной энергией и благодаря его старым отношениям, он быстро организовал вооруженный отряд, состоявший в основном из рабочих. Кроме того, он имел в распоряжении латышей, присланных из Москвы, и мадьяров, находившихся в Сибири в плену. Он был на Урале областным военным комиссаром и членом Совета.

В апреле 1919 года на территории, занятой войсками Колчака, была раскрыта крупная большевистская организация. Все ее члены были схвачены, осуждены военным советом и расстреляны. Приговоренный Семен Георгиевич Логинов, допрошенный мною в Екатеринбурге 4 апреля 1919 года, сообщил о Голощенике:

«Он был военным комиссаром, членом регионального Совета и очень активным агентом советствой власти. По национальности он был еврей… а его партийной кличкой было Филипп… Он также имел влияние в Москве. Судя по тому, что он говорил, можно было понять, что в Москве он доходил до самого Свердлова».

Во время войны, как я уже говорил, Голощекин был сослан в Сибирь в то же место, что и Свердлов. Бурцев, знавший их обоих раньше и разделявший с ними ссылку после своего возвращения в Россию, говорил о них так: «Я знал Голощекина, и я узнаю его на фотографии, которую вы мне показали. Это — типичный ленинец. Раньше он был организатором большого числа большевистских кружков и участвовал во многих «экспроприациях». У этого человека «кровь» бурлила. Его характер был тому очевидным доказательством: это палач, палач злобный и безумный. Я лично знал Свердлова и Голощекина, они были между собой на ты».

Именно Голощекин организовал отряд из рабочих, который нес охрану в доме Ипатьева. Он поручил это Медведеву, как нам рассказала жена последнего.

«Это Голощекин поручил моему мужу набрать рабочих на Сысертском заводе для охраны Императорской семьи».

Наряду с Голощекиным, Юровский тоже был одним из хозяев судьбы Императорской семьи; его роль началась с приезда царевича и его сестер в Екатеринбург.

Еврей Яков Михайлович Юровский родился в 1878 году. Он был часовщиком и фотографом по профессии, а во время войны он служил фельдшером. Вот его прошлое, согласно показаниям его матери, Эстер Моисеевны Юровской, допрошенной Алексеевым 27 июня 1919 года в Екатеринбурге, а также по показаниям его братьев Эле Мейера, Лейбы Юровского и жены первого, допрошенных мною 5 ноября 1919 года в Чите.

Дед Якова Юровского жил в Полтавской губернии. Его сын Хаим, отец Юровского, был уголовным преступником: он был приговорен за вооруженный грабеж и сослан в Сибирь. Сначала он жил в городе Каинске, что в Томской губернии, потом — в Томске. Согласно свидетельству о рождении, выданному томским раввином 23 мая 1905 года и представленному мне Лейбой Юровским, Хаим Юровский был приписан в Сибири к буржуазии Каинска.

Яков, по показаниям его матери и братьев, поступил в Томске в еврейскую школу «Талматейро» при синагоге. Но курса он не окончил и поступил учеником к часовщику-еврею Перману. В 1891–1892 гг. он сам открыл в Томске мастерскую на улице Благовещенской. В 1904 году он женился на еврейке Мане Янкелевне, разведенной. В 1905 году он почему-то уехал за границу и год жил в Берлине. Там он изменил вере отцов и принял лютеранство. Из Берлина он сначала проехал на юг России и проживал некоторое время в Екатеринодаре. Затем он вернулся в Томск и открыл там часовой магазин. Среди своих он считался богатым человеком.

Яков Юровский с давних пор участвовал в революционном движении. По возвращении из Германии он был привлечен к дознанию в Томском губернском жандармском управлении, и в 1912 году его выслали в Екатеринбург. Там он открыл фотографическую мастерскую и занимался этим делом до войны. В войну он был призван как солдат и состоял в 698-й Пермской территориальной пехотной дружине. Чтобы не попасть на фронт, ему удалось устроиться в фельдшерскую школу. Он окончил ее и стал работать ротным фельдшером в одном из екатеринбургских госпиталей.

Это был человек жестокий, а по характеру — вкрадчивый. Его брат Эле говорил о нем, что он был человеком с характером. Его брат Лейба добавлял к этому: «Характер у Якова был вспыльчивый и настойчивый. Я учился у него часовому делу и хорошо его знаю: он любил угнетать людей».

Лея, жена Эле, показывает:

«Якова, брата мужа, я, конечно же, хорошо знала. Мы никогда не были с ним близки: он перешел из иудейства в лютеранство, а я была фанатичной еврейкой. Я его не любила. Он никогда не был мне симпатичен. Он по характеру — деспот, причем страшно настойчивый. Его любимое выражение всегда было такое: «Кто не с нами, тот против нас». Он — эксплуататор. Он эксплуатировал моего мужа и своего брата…»

Кроме того, Юровский был плохо воспитан и едва умел читать и писать. У меня в руках имеется его письмо другу, которое он оставил в Екатеринбурге перед побегом: оно далеко от того, чтобы указывать хоть на малейшее образование.

Он давно был связан с Голощекиным. С первых дней революции 1917 года он отметился в Екатеринбурге. С первого часа он был большевиком и, не побывав на фронте, не зная жизни, предался яростной демагогии, на митингах натравливая солдат на офицеров. После 25 октября он играл важную роль в Екатеринбурге. Он там был членом областного Совета, а потом — комиссаром юстиции.

До того, как он заменил Авдеева на посту коменданта «дома особого назначения», Юровскому уже было поручено общее наблюдение за заключенными, и его визиты в дом Ипатьева были достаточно частыми.

Допрошенный 11 сентября 1919 года в Томске, доктор Владимир Николаевич Деревенько показал:

«Я встретился с Юровским, убийцей царя Николая II, в Екатеринбурге, в июне 1918 года, в доме Ипатьева, где я был личным врачом царевича. Я посещал царевича очень часто с разрешения Авдеева, в сопровождении эскорта часовых. В одно из посещений, войдя в комнату, я увидел сидящего около окна типа в черной тужурке… Во время осмотра больного, увидев на ноге царевича опухоль, этот тип предложил мне наложить на ногу гипсовую повязку, обнаружив этим свое знание медицины. При нашем уходе Император встал, а Юровский повернулся к столу, остановился, заложил руки в карманы и начал рассматривать находившееся на столе. После этого мы все вышли. «Что это за господин?» — спросил я Авдеева. — «Это Юровский», — ответил он мне. При этом Авдеев не сказал мне, какую роль играл Юровский, но я знал, что она была очень, очень важной».

Третьим лицом, игравшим капитальную роль в доме Ипатьева, был Белобородов.

Александр Георгиевич Белобородов был председателем Уральского областного совета. Ему было примерно 30–35 лет. Он был с Лысьвенского завода, что в Пермской губернии. Он служил там бухгалтером. Он представлял собой типа невежественного, но затронутого пропагандой, жестокого по натуре. По национальности он был русским.

Эти три человека (Голощекин, Юровский и Белобородов) были тем более грозными, что их роль не ограничивалась управлением Уральским областным советом, а они еще находились во главе организации, наводившей ужас на город Екатеринбург — они были чекистами.

ЧК занимала здание американской гостиницы, реквизированной для этой цели. Горничные гостиницы Александра Михайловна Пьянкова, Прасковья Ивановна Морозова и Анна Назаровна Швейкина остались на своих постах после реквизиции.

Вот их показания:

Показания Пьянковой: «Я знаю Голощекина и Юровского. За первым числился номер 10, а за вторым — номер 3. Юровский постоянно принимал участие в заседаниях Чрезвычайной Комиссии; иногда бывал на них и Голощекин».

Показания Морозовой: «Комиссия собиралась часто в номере 3, числящемся за Юровским. Тот в гостинице не жил, но почти всегда присутствовал на заседаниях и сидел на почетном месте. Комиссар Голощекин также часто приезжал на заседания».

Показания Швейкиной: «Сначала комиссия собиралась не слишком часто, но примерно за две недели до эвакуации Екатеринбурга, она провела много заседаний, которые шли порой до самого утра. Если судить по этому, заседания были важными: в них принимали участие комиссары Белобородов, Голощекин, Чуцкаев, Желинский и Юровский… Юровский занимал номер 3, но он в нем

не жил. За Голощекиным числился номер 10, но жил он в нем лишь последние 4–5 дней перед эвакуацией».

Никулин также жил в ЧК до переезда в дом Ипатьева. Данные расследования это подтверждают.

Летом 1918 года в городе Алапаевске Пермской губернии находился в ссылке в числе других членов Императорской семьи князь Иоанн Константинович со своей женой Еленой Петровной, дочерью короля Петра Сербского. В июне месяце великая княгиня решила поехать к детям, оставшимся в Петрограде, и прибыла в Екатеринбург, надеясь получить на это разрешение. Ее должны были сопровождать ее секретарь Сергей Николаевич Смирнов и сербский майор Мичич. 7 июля 1918 года они были арестованы и отправлены в ЧК.

Смирнов был допрошен мною 16 марта 1922 года:

«В нашу комнату вошла группа чекистов с неизвестным мне лицом во главе, распоряжавшимся обыском. Это лицо обратило главное внимание на майора: он сам произвел у него личный обыск, обнаружив приемы опытного полицейского. Он сам ломал стоячий воротничок майора, внимательно осматривал подошвы его сапог и т. д… Красногвардейцы, к которым я обратился с вопросом, ответили мне, что человек этот — Юровский, комиссар Ипатьевского дома».

Пока они находились в пермской тюрьме, многие узники погибли. «Я два раза видел Голощекина в тюрьме, — добавляет Смирнов. — В первый раз он был в сопровождении других комиссаров, он обошел камеры, был и в нашей. Я точно знаю, что во время этого посещения решался вопрос о том, кто будет расстрелян. Во второй раз он был у нас в камере в сопровождении какого-то местного комиссара, и тот делал ему доклад о каждом заключенном, кто за что сидит… Голощекин был главным лицом. Роль Юровского в областной ЧК была очевидна».

Откуда взялись те десять человек, которых Юровский привел с собой, обосновавшись в Ипатьевском доме?

Обвиняемый Якимов объяснил в своих показаниях:

«Юровский в первый день своего прибытия спрашивал Медведева, кто несет охрану внутри дома на постах I и II. Узнав, что это «привилегированные» из партии Авдеева, он сказал: «Продолжайте службу, а потом я потребую на эти посты людей из ЧК». Я категорически утверждаю подлинность этих слов. Действительно, через несколько дней эти чекисты прибыли. Их было десять человек. Их багаж привезли на лошади. Чья была эта лошадь, кто был кучер? Я не знаю. Но только всем тогда было известно, что прибыли эти люди из американской гостиницы».

Кто же были эти люди?

Обвиняемые Медведев, Якимов и Проскуряков в своих показаниях называют их латышами. Главную вооруженную силу большевиков в Сибири составляли австро-немецкие военнопленные и латыши, и все привыкли называть «латышами» вообще всех нерусских, которых было много в большевистских войсках и которые играли поначалу главную роль.

Расследование установило, что пятеро из этих десяти человек были нерусскими. Я не знаю их национальности, но из показаний свидетелей следует, что с Юровским они говорили по-немецки. При посещении дома Ипатьева я обнаружил под террасой место, где находился пост часовых с пулеметом, а там надпись на русском языке и на венгерском: «Andras Verhas örsegen 15.VII.1918», что означало, что некий Андраш Вергаш заступил на пост 15 июля 1918 года. Также я обнаружил в саду незаконченное письмо на венгерском языке. По его содержанию было видно, что оно было написано весной 1918 года.

Из остальных пяти людей, сопровождавших Юровского, один был русский; его фамилия была Кабанов. Другие четверо говорили по-русски, но их национальности я не знаю.

Мы видели, что заместитель Юровского Никулин тоже происходил из ЧК. С первых дней июля месяца, с прибытием Юровского и его людей, дом Ипатьева стал владением ЧК. В этом и заключался смысл перемены, и теперь мы посмотрим, что из этого получилось.

Во время заключения в Екатеринбурге имелись люди жалостливые, которые старались смягчить судьбу царя и членов его семьи. Например, Петр Сергеевич Толстой и его супруга Зенаида Сергеевна. В мае месяце некий Иван Иванович Сидоров был отправлен ими в Екатеринбург. Он отыскал доктора Деревенко и узнал от него о том, что Императорской семье живется худо: тяжелый режим, суровый надзор, плохое питание. Сидоров тогда вошел в контакт с Новотихвинским женским монастырем, а Деревенко — с Авдеевым. И было решено, что продукты для Императорской семьи будут доставляться из монастыря.

9 июля 1919 года я допрашивал в Екатеринбурге Августину, насельницу монастыря, а также сестер Антонину и Марию.

Показания сестры Марии: «В прошлом году позвала меня матушка Августина к себе и дала мне следующий приказ: «Надень светское. Будешь с Антониной носить молоко в Ипатьевский дом». И она добавила, что это молоко пойдет Императорской семье. Мы с Антониной надели светское, кака приказала матушка Августина, и понесли четверть молока. А было это 5 июня (по старому стилю). Потом мы стали носить сливки, сливочное масло, огурцы, разную выпечку, иногда мясо, колбасу и хлеб. Все это брал у нас Авдеев или его помощник. Когда нас пускали за забор, мы подходили к крыльцу. Часовой звонил, Авдеев или его помощник выходил, а мы уходили. Они хорошо к нам относились. 22 июня (по старому стилю) какой-то солдат взял у нас провизию, но среди них было какое-то смущение, и они спрашивали друг друга — брать или не брать? Взяли. Мы стали уходить, и тут солдаты с ружьями догнали нас и вернули в дом Ипатьева. Новый комендант Юровский, тот самый, что изображен на фотографии, что вы мне показали, строго нам сказал: «Кто вам дозволил это носить?» Мы отвечаем: «Авдеев приказал по распоряжению доктора Деревенко». А он говорит: «Ах, доктор Деревенко! Значит, доктор Деревенко тут что-то решает!» Видно было, что он доктора Деревенко с Авдеевым обвинял в том, что они оба Императорской семье облегчение делали. А потом он нас спросил: «Вы откуда это носите?» Мы знали, что Авдееву было известно, кто мы такие. А тут, пожалуй, было бы хуже скрываться, и мы ответили: «С фермы носим». — «С какой еще фермы?» А мы ответили: «С монастырской фермы». Юровский тут же наши имена записал и приказал нам отныне приносить только молоко и ничего другого».

Я предвижу возражения. Можно сказать, что сестры приносили провизию не для Императорской семьи, а для товарища Авдеева. Допускаю, что тот оставлял что-то себе. Но я допускаю также, что всего он не брал. Имелось соглашение с доктором Деревенко, и чекисты не испытывали неприязни к нему. А может быть, сделка Авдеева с Деревенко и сестрами была «сговором», про который чекисты ничего не знали.

Показания обвиняемого Проскурякова: «Я вполне сам сознаю, что напрасно я не послушался отца и матери и пошел в охрану царя. Я сам теперь понимаю, что те, кто убили царя, совершили преступление, и я понимаю, что и я нехорошо поступил, когда уничтожал кровь убитых. Я не большевик и никогда им не был. Я действовал по глупости и по молодости. Если бы я теперь мог чем-то помочь, чтобы всех, кто убивал, переловить, я бы все для этого сделал».

Показания обвиняемого Якимова: «Вы спрашиваете меня, почему я поступил в охрану Ипатьевского дома. Я не видел в этом тогда ничего плохого. Как я уже вам говорил, я читал разные книги, читал и книги партийные, и я умел разбираться в партиях. Я, например, знал разницу между социалистами-революционерами и большевиками. Первые считают крестьян трудовым элементом, а большевики — буржуями, а пролетариями признают одних только рабочих. Я был по убеждениям более близок к большевикам, но я не верил, что им удастся установить «правильную» жизнь насилием. Мне думалось, и я и сейчас так думаю, что «хорошая и справедливая жизнь», когда не будет таких богатых и таких бедных, как сейчас, наступит только тогда, когда весь народ, благодаря просвещению, поймет, что нынешняя жизнь не настоящая. Царя я считал первым капиталистом, который всегда будет за капиталистов, а не за рабочих. Поэтому я не хотел царя, и я думал, что его надо держать под стражей для спасения революции, до тех пор, пока народ не рассудит по его делам, плох он и виноват ли перед Родиной. Если бы я знал, что его убьют, как это сделали, я бы ни за что не пошел в его охрану. Только вся Россия могла судить его, потому что он был царем всей России. А то, что случилось, я считаю делом несправедливым и жестоким. Убийство же всех остальных членов его семьи — и того хуже. За что были убиты дети? Должен еще добавить, что пошел в охрану из-за заработка. Я тогда был нездоров… Я ни разу не говорил ни с царем, ни с кем-либо из его семьи. Я с ними только встречался. Наши встречи были молчаливые. Однако они не прошли для меня бесследно. У меня в душе сложилось впечатление о них обо всех.

Царь был уже немолодой. В бороде у него пошла седина. Глаза у него были хорошие, добрые. Вообще он на меня производил впечатление человека доброго, простого, открытого, разговорчивого. Казалось, что он всегда готов заговорить с вами…»

После всего этого я уверен, что чекисты больше не испытывали доверия к тем, кто охранял царя, а также к их начальнику Авдееву. Они поняли, что контакт царя и его семьи перевернул что-то в душах русских рабочих, их охранявших. И это стало прелюдией к убийству.

Глава XV

Присутствие Императорской семьи в доме Ипатьева до 16 июля включительно.

Именно при таких условиях в ночь на 17 июля 1918 года Император с семьей и их окружение подверглись мученической смерти. Но прежде чем приступить к изучению самого убийства, я считаю необходимым зафиксировать данные следствия, установившие присутствие в доме Ипатьева Императорской семьи и лиц, составлявших их окружение, вплоть до роковой ночи 17 июля.

Священник Сторожев неоднократно служил обедню в доме Ипатьева, в последний раз — 14 июля по новому стилю.

Вот несколько отрывков из его показаний Сергееву, данных в Екатеринбурге 8-10 октября 1918 года. «В воскресенье 20 мая (2 июня) 1918 года я завершил утреннюю литургию в соборе и, вернувшись домой около 10 часов, собирался пить чай, когда в дверь моей квартиры постучали. Я открыл сам и увидел солдата невзрачной наружности, с рябым лицом и бегающими глазками. На нем была старая гимнастерка защитного цвета и солдатская фуражка. Разумеется, ни погон, ни кокарды. Он был без оружия. Я спросил, что ему нужно: «Вас просят служить обедню у Романова», — ответил он. Не поняв, о ком речь, я сказал: «У какого Романова?» — «Да у бывшего царя!» Из последующего разговора я выяснил, что Царь просит меня отслужить обедню: «Он написал вот тут, чтобы ему отслужили какую-то обедню», — объяснил солдат… Я сказал, что готов совершить простую службу, но заметил солдату, что должен взять с собою дьякона. Солдат долго и настойчиво возражал против прихода дьякона, говоря, что комендант приказал ему привести только священника. Но я упорствовал, и мы вместе пошли в собор, где я взял всё необходимое и попросил дьякона Буймирова следовать за мной. Мы отправились все втроем на извозчике в дом Ипатьева. С тех пор как там держали под стражей Императорскую семью, дом обнесли двойным дощатым забором. Извозчик остановился возле первого. Наш проводник пошел вперед, мы с дьяконом за ним. Внешняя охрана нас пропустила. Нас какое-то время продержали у второго забора, запертого изнутри, со стороны дома, ранее принадлежавшего Соломирскому, затем пропустили, и мы подошли к входу в дом Ипатьева. Там было много молодых людей в гражданском, с ружьями и гранатами у пояса. Это была охрана. Нас провели во двор, потом, через боковую дверь, в нижний этаж. Поднявшись по лестнице, мы прошли в верхний этаж через внутреннюю дверь, пересекли прихожую и вошли в кабинет налево, где была комната «коменданта». Повсюду часовые, молодые люди в штатском с ружьями и гранатами. У коменданта были два человека средних лет, в гимнастерках. Один из них лежа спал, другой молча курил. Посреди комнаты стоял стол, на котором был самовар, хлеб, мясо. На рояле лежали ружья, гранаты и прочие вещи. Повсюду нечистота и беспорядок. Когда мы пришли, коменданта не было на месте. Вскоре появился молодой человек в гимнастерке и брюках защитного цвета, с широким кожаным ремнем, к которому был прицеплен огромный револьвер в кобуре. Он выглядел как средний «сознательный рабочий». Я не заметил ничего выдающегося, дерзкого или грубого в его внешнем облике или поведении. Я скоро догадался, что он и есть «комендант». Не поздоровавшись и не говоря ни слова, он оглядел меня (я видел его впервые, даже имени его не знал, теперь я это припоминаю). Я спросил, какую службу нам служить. «Заключенные просят обедню», — ответил он. Ни я, ни дьякон никаких разговоров с ним не вели. Я только захотел узнать, могу ли я после службы дать Романовым просфору, и показал ее ему. Комендант бегло взглянул на нее и после минутного размышления отдал ее дьякону со словами: «Можете дать, но должен вас предупредить, чтобы не было никаких лишних слов!» Я не удержался и ответил, что не имел никакого намерения вступать в разговоры». Мой ответ явно привел коменданта в раздражение, и он мне ответил довольно сухо: «Да, никаких разговоров помимо литургии!» Мы с дьяконом облачились в комнате коменданта, тем временем один из слуг Романовых принес зажженное кадило. Это был не Чемодуров, его я ни разу не видел в доме Романовых. Я познакомился с ним позже, после бегства большевиков из Екатеринбурга. Этот слуга был, помнится, высокого роста и в серой одежде с металлическими пуговицами… Облачившись в наши ризы, мы вошли в прихожую. Комендант сам открыл дверь в гостиную, пропустил меня вперед и вошел позади дьякона. Гостиная была соединена через арку с комнатой поменьше, залом для приемов, и там, в переднем углу, я увидел стол, подготовленный для церковной службы. Но мне было некогда осматриваться, потому что, как только я вошел, от окон отделились трое. Это были Царь, Татьяна и еще одна из его дочерей, я не мог различить, которая. В другой комнате находились Императрица, две ее младшие дочери и царевич. Он лежал на складной постели и поразил меня своим видом. Он был так бледен, что казался прозрачным. Он был худой и удивил меня своим большим ростом. В общем, он был похож на больного при смерти. Только глаза его были светлыми и живыми: они с интересом разглядывали мое незнакомое лицо. На нем была белая сорочка, и он был закутан до пояса в одеяло. Его постель стояла у стены справа от входа под арку. В кресле у постели сидела Императрица в свободном платье темно-лилового цвета. Ни на ней, ни на ее дочерях я не заметил никаких украшений. Мое внимание привлек высокий рост Александры Федоровны и ее поистине величественная поза, иначе и сказать было нельзя. Она вставала с живостью и решимостью, когда мы вошли, когда вышли, а также при каждом «Мир всем», при чтении Евангелия и пении самых важных песнопений. Подле ее кресла, у стены, стояли две младшие дочери и сам Царь. Две старшие дочери стояли под аркой, а позади них, в гостиной, — высокий и сильный мужчина и одна дама (впоследствии я узнал, что это были доктор Боткин и горничная императрицы). Позади них стояли еще двое слуг: тот, кто принес нам кадило, и другой, которого не припомню. Комендант на протяжении всей службы оставался в углу гостиной, у последнего окна, на вполне пристойном расстоянии от молящихся. Никого больше не было ни в гостиной, ни в спальне.

На царе были гимнастерка и брюки защитного цвета, высокие сапоги, а на груди — Георгиевский крест. Он был без погон. Его четыре дочери были в темных юбках и простых белых блузках. Волосы у них были довольно коротко подстрижены сзади. Они казались бодры, даже веселы.

Царь произвел на меня впечатление своей тяжелой походкой, своим спокойствием и какой-то особенной манерой пристально смотреть прямо в глаза. Я не заметил никакого следа усталости или морального упадка. Его борода, по-моему, только начинала седеть. В этот, первый раз она показалась мне длиннее и шире, чем 1 (14) июля, когда он, по-моему, подстриг ее кружком. Императрица же показалась мне самой утомленной из всех, почти больной. Забыл сказать, что больше всего мое внимание привлекла исключительная почтительность всех членов Императорской семьи к моему священному сану, они всегда отдавали мне поклон на мое молчаливое приветствие, когда я входил в залу и когда заканчивал церковную службу.

Заняв место перед иконами, мы начали обедню, причем дьякон читал молитвы, а я пел. Мне подпевали два женских голоса (я полагаю, Татьяны и одной из ее сестер). Несколько раз и сам Царь пел басом «Отче наш» и другие молитвы. Служба была одухотворенной, молитвы пылкими. Заканчивая, я с минуту пробыл в нерешительности: нужно ли мне подойти к молящимся и дать им поцеловать крест или же мне это запрещено? В последнем случае я мог бы создать сложности Императорской семье в удовлетворении их духовных потребностей. Я искоса бросил взгляд в сторону коменданта, чтобы узнать, чем он занят и как расценит мое желание приблизиться с крестом. Царь, как мне показалось, сделал то же. Комендант стоял на том же месте и спокойно смотрел на меня. Я сделал шаг вперед, и в то же время, пристально глядя на меня, Царь уверенным шагом первым приблизился к кресту и приложился к нему. После него подошли Царица и их дочери. Я сам подошел к постели царевича. Он посмотрел на меня бойкими глазами, и я подумал: «Он наверняка что-нибудь скажет!» Но он молча поцеловал крест. Дьякон дал ему и Императрице просфору. Потом к кресту подошли Боткин и слуги.

30 июня (13 июля) я узнал, что на следующий день — 1 (14) июля, в воскресенье, — служить обедню в доме Ипатьева будет отец Меледин. Его известил об этом новый комендант Юровский, известный своей жестокостью, он был бывший военный фельдшер. Я вызвался подменить отца Меледина в соборе и вместо него отслужить литургию 1 (14) июля. В тот день, в 8 часов утра, в дверь моей квартиры постучали. Это был тот же солдат, что приходил за мной в первый раз. Он сказал, что комендант требует меня в дом Ипатьева служить обедню. Я заметил ему, что об этом просили отца Меледина. «Меледина заменили, — ответил солдат, — послали за вами». Я просто сказал ему, что захвачу дьякона Буймирова (солдат против этого не возражал) и явлюсь к десяти часам. Солдат ушел. Я оделся, сходил в собор за тем, что мне было нужно, и к десяти часам был у дома Ипатьева. Едва мы прошли в калитку, как я увидел Юровского, смотревшего на нас в окно из комнаты коменданта. Я не был с ним знаком, только видел, как он ораторствовал на площади. Войдя в комнату коменданта, мы увидели тот же беспорядок, ту же пыль, то же запустение, что и раньше. Юровский сидел за столом, пил чай и ел хлеб с маслом. Другой человек спал в одежде на постели. Войдя, я сказал Юровскому: «Вы звали духовенство, мы пришли, что нам делать?» Юровский, не поздоровавшись, уставился на меня и сказал: «Обождите здесь, а потом будете служить обедницу!» «Обедню или обедницу?» — спросил я. «Он написал — обедницу», — ответил Юровский.

Мы с дьяконом стали готовить книги и ризы. Юровский смотрел на нас, попивая свой чай. «Ваша фамилия С-с-с…?» — спросил он, запнувшись на первой букве моего имени. «Сторожев, — ответил я. — Да, точно. Вы уже служили здесь обедню? — Да. — Вот и хорошо! Еще раз отслужите».

В это же время дьякон, обращаясь ко мне, принялся, уж не знаю почему, твердить, что нужно служить не обедню, а обедницу. Я заметил, что это раздражало Юровского, и что он пристально смотрит на дьякона. Я поскорей оборвал его, сказав, что повсюду следует исполнять то, о чем просят, и здесь, в этом доме, делать то, что велено. Юровский был явно удовлетворен. Видя, что я потираю руки, чтобы согреться, он спросил с некоторой иронией, что это со мной. Я ответил, что недавно переболел плевритом и боюсь снова заболеть. Он принялся излагать мне свои мысли о том, как лечить плеврит, и сообщил мне, что у него больное легкое. Мы обменялись еще несколькими фразами, после чего Юровский уже воздерживался от всяких провокаций и вел себя очень пристойно… Когда мы надели облачение и один солдат принес зажженное кадило, Юровский пригласил нас пройти в гостиную. Я вошел первым, потом дьякон, затем Юровский. В это же время из двери, ведущей в спальни, вышел император, а следом за ним две его дочери. Но я не успел разглядеть, которые. Мне показалось, что Юровский спросил Императора: «Все у вас собрались? — Да, все», ответил тот твердым голосом.

Перед аркой уже стояла Императрица с двумя дочерьми и царевичем, который сидел в кресле-каталке, в матросской курточке. Он был бледен, но не так, как во время первой службы, взгляд его был побойчее. Императрица как будто тоже приободрилась, на ней было то же платье, что и 20 мая (по старому стилю), как и на царе. Но я уже не помню, был ли тогда у него на груди георгиевский крест. Ольга, Татьяна, Анастасия и Мария были в черных юбках и белых блузках. Волосы у них отросли и доходили до плеч.

Император и его дочери показались мне в тот раз не то чтобы подавленными, но утомленными. Все встали, как 20 мая. Только кресло императрицы находилось подле кресла царевича, довольно далеко от арки, чуть позади. Сзади Алексея стояла Татьяна, которая подкатила кресло брата, когда в конце службы все подошли приложиться к кресту. За ними шли Ольга и Мария. Анастасия стояла рядом с отцом, который занял обычное свое место у стены справа от арки. В гостиной находились доктор Боткин, горничная и трое слуг, один высокий, другой маленький и приземистый, а третий совсем юный. В том же углу, что и Авдеев, стоял теперь Юровский. Больше никто на богослужении не присутствовал.

По чину обедницы, нужно в определенном месте прочитать молитву «Со святыми упокой». Не знаю почему, но дьякон, вместо того чтобы прочитать ее, принялся петь. Я последовал его примеру, слегка раздосадованный этим отступлением от канона, но как только мы запели, я услышал, что позади меня все члены Императорской семьи бросились на колени…[29] Под конец богослужения все подошли приложиться к кресту, и дьякон дал императору и Императрице просфору (Юровский в свое время дал на это согласие).

Проходя мимо великих княжон, я услышал едва различимое «благодарю». Не думаю, чтобы я ослышался.

Мы с дьяконом ушли молча. Вдруг у здания Художественной школы дьякон мне сказал: «А знаете, с ними что-то случилось!» Поскольку эти слова полностью соответствовали моим мыслям, я остановился и спросил, почему он так думает. «Да, это точно. Они совершенно переменились, и ни один не пел!» В самом деле, 1 (14) июля в первый раз ни один из Романовых не подпевал нам.»

В понедельник 15 июля в дом Ипатьева прислали нескольких женщин от профессионального союза для мытья полов. Личности двух из них удалось установить: Мария Григорьевна Стародумова и Васса Осиповна Дрягина. Сергеев допросил их в Екатеринбурге 11 ноября 1918 года. Обе видели Императорскую семью в полном составе.

Показания Стародумовой: «Если не ошибаюсь, 2 (15) июля профсоюз послал четырех женщин мыть полы в доме Ипатьева… Оттуда нас отправили в дом Попова, где жил отряд охраны царя. Там комендант Медведев приказал нам мыть полы, а потом отвел в дом Ипатьева, который называли домом особого назначения. Нас завели во двор и по лестнице, ведущей с нижнего этажа в верхние комнаты, провели в помещение Императорской семьи. Я сама мыла полы почти во всех комнатах, которые были ей отведены. В комнате коменданта полов не мыли. Когда мы пришли, узники были в столовой… Великие княжны помогали нам переставлять кровати в их спальне. Они весело разговаривали между собой. Мы ни с кем не говорили из Императорской семьи: комендант Юровский следил за нами почти все время. Я видела, как он сел в столовой и спросил у царевича, как он себя чувствует».

Показания Дрягиной: «Я тоже мыла полы в доме Ипатьева с Марией Стародумовой и другими женщинами. Было это, помнится, 2 (15) июля. Нас привел Павел Медведев. Я видела в доме Императора, Императрицу, царевича, четырех великих княжон, доктора и старичка. Царевич сидел в кресле. Великие княжны были веселы и помогали нам переставлять кровати в их спальне».

Показания Филиппа Проскурякова: «В последний раз я видел всю Императорскую семью, за исключением императрицы, за несколько дней до их убийства, когда они вышли прогуляться в саду. Там были император, его сын, четыре дочери с доктором, лакеем, поваром, служанкой и мальчиком. Которого числа? Не помню, но это было незадолго до их смерти».

Показания Летемина: «16 июля я дежурил на посту № 3 (у калитки) с 4 до 8 часов вечера. Как только я заступил на пост, Царь с семьей возвращались с прогулки. Я в тот раз не заметил ничего особенного».

Показания Якимова: «Я видел в последний раз царя и его дочерей 16 июля. Они гуляли в саду в 4 часа пополудни. Не помню, видел ли я в тот день царевича. Императрицу не видел. Она тогда гулять не пошла».

Глава XVI

Верхний этаж дома Ипатьева во время его осмотра судебными властями. Нижний этаж дома Ипатьева во время осмотра его судебными властями.

§ 1

Мой предшественник Сергеев, передавая мне это дело, не испытывал никаких сомнений по поводу того, что Императорская семья была полностью перебита вместе с лицами, проживавшими вместе с нею в доме Ипатьева. В своем рапорте высшему командованию от 1 февраля 1919 года за № 106, врученном им генералу Дитерихсу, он утверждал это категорическим образом.

Изучив данные следствия, я полностью согласился с его выводами. Единственно, я разошелся с ним во мнении об участи мертвых тел. Я думаю, что они были не захоронены, как утверждает Сергеев, а уничтожены.

Мой долг — изложить факты, установленные в ходе предварительных розысков тремя следователями, на которых держится уверенность моего предшественника и моя собственная.

Большевики начали покидать Екатеринбург 19–20 июля. Но дом Ипатьева оставался в их власти до 21-го включительно. 22-го его владелец вновь вступил в свои права. 25-го Екатеринбург был взят Сибирской армией и чехами. Как только это стало возможно, дом Ипатьева взяли под охрану. 2 августа прибыл Наметкин и осмотрел дом. Осмотр был продолжен Сергеевым. Весь верхний этаж после бегства большевиков остался незанятым. В нижнем этаже поселился хозяин — Ипатьев, но комната № II была у него отнята и опечатана. Такой я и нашел ее, когда в свою очередь осматривал дом 15–25 апреля 1919 года.

Вот каким Наметкин нашел верхний этаж.

В своем протоколе он называет помещение под цифрой I вестибюлем.

«Несколько каменных ступенек и большая двустворчатая дубовая дверь ведут в вестибюль, в котором девять ступенек от парадной двери приводят на площадку. Направо от входа два окна, стены обиты светлыми обоями. Около двери валяется небольшой дубовый шкафчик для корреспонденции, сорванный с внутренней стороны парадной двери. Около шкафчика в углу стоит черного стекла бутылка, на дне которой какая-то маслянистая жидкость без запаха, и валяется длинный металлический согнутый прут, служащий для предохранения от порчи электрического шнура. Электрический провод на стене справа от входа сорван с роликов, и выключатель сломан. Во втором окне у летней рамы разбито в левой половине нижнее матовое стекло, нижний переплет выломан, так же как и средняя часть правой рамы. На подоконнике валяются обломки стекла и стоит грязное блюдечко с императорским гербом в середине. На полу под окном лежит небольшой кусок испачканной фланели. В правом переднем углу стоит небольшой деревянный диванчик венского типа с решетчатым сиденьем и спинкой. В этом же углу плевательница с древесными опилками, частью рассыпанными по полу, среди осколков разбитого стакана. Прямо против входной лестницы у передней внутренней стены стоит зеркало в черной оправе с подзеркальником. Справа на обоях написано: «Комиссар дома особого важного Авдеев», а ниже, другой рукой, слова, написанные химическим карандашом: «Шуры» и «Шура».

Помещение под цифрой II описывается Наметкиным следующим образом:

«В правом углу комнаты имеется отделение (уборная), и справа же лестница в девятнадцать ступенек, ведущая в нижний этаж и огороженная балясником. В правой стене два окна, причем в первом одна летняя рама, а во втором две рамы. На подоконнике первого окна стеклянная банка с электрическим элементом. В этой раме в нижнем летнем переплете стекло разбито, шесть его осколков застряли в косяке и один лежит на железном навесе, выходящем во двор. Стены комнаты оклеены темно-серыми полосатыми обоями, порванными и испачканными во многих местах. Задняя стена комнаты занята электрическими проводами, сборной доской и счетчиком. Всех проводов 14, из них 10 идут вправо внутрь дома, один в вестибюль и три к наружной стене. От распределительной доски книзу идет провод, заключенный в медную трубу: от самой доски он оторван. У этой же стены, ближе к окну, стоит небольшое железное ведро с древесными опилками, часть которых разбросана по полу и смешана с окурками папирос. Слева от входной двери во внутренней стене — окно с одностворчатой рамой, нижние два звена его оклеены цветочной бумагой. Далее, на расстоянии 2 м 84 см от этого окна, находится шкаф с двумя створками, оклеенными теми же обоями, что и стены комнаты, и четырьмя полками. На первой и второй полках снизу рассыпано немного белого порошку. В переднем углу той же внутренней стены — запертая двустворчатая дверь. В левом углу водопроводный кран с железной раковиной; кругом нее на стене грязь.

В стене смежной с ней уборной — печка с герметически закрывающейся дверкой. В печке кучка золы и осколки разбитого стекла…»

Описание Наметкиным ванной комнаты:

«Налево от входной двери в задней стене — деревянная вешалка, крашенная белой краской, с железными крючками. На одном из крючков висит небольших размеров белая грязная батистовая наволочка. На левой боковой стене приделан крючок. На этой же стене, в середине, водопроводный кран и фаянсовая раковина со спуском книзу. В левом углу четыре водопроводных трубы. Над раковиной, под потолком, во всю ширину комнаты (1 метр 07 см) железный бак для воды, он пуст.

В наружной стене напротив двери — продолговатое узкое окно, длиною 1 метр 25 см и шириною 62 см. Стекла зимней рамы заклеены матовой бумагой с цветами и синими уголками. На подоконнике находится глиняный горшок для цветов с землей, в котором посеян овес, небольшая стеклянная грязная банка с остатками смолы, жестяная крышка от коробки печенья «Жорж Борман», вырванный откуда-то вентилятор, обрывок какой-то французской газеты и небольшая грязная тряпка.

Под окном на полу четырнадцать коротких поленьев для колонки, грязное железное ведро на железной прямоугольной подставке, грязный железный лист и небольшая березовая палка.

Рядом с окном, ближе к правому углу — черная железная колонка с трубой, уходящей в потолок.

У правой боковой стены — эмалированная ванна, поперек которой лежит сосновая дощечка, а на дне маленький кусочек мыла; над ванной пустой бак для воды, заключенный в деревянную коробку.

В правом углу — четыре водопроводных трубы. Рядом с ванной, вдоль стены — небольшой деревянный диванчик. Около него на полу лежит длинное полотенце с Императорской короной, инициалами «Т.Н.», ниже их цифра «24», черта и «1911», полотенце с инициалами «А.Ф.10», обрывок обивочной ткани, сероватоголубая косоворотка и вязаные кальсоны.

В левом углу на линолеуме, возле водопроводных труб, найдены короткие остриженные волосы».

Описание Наметкиным уборной:

«На внешней стенке уборной имеются две карандашные надписи: «Сидоров». В правом углу — унитаз с дубовым сиденьем и пустым резервуаром для воды. В унитазе обрывки газетной бумаги и кусок ваты, запачканный калом. В левом углу — простая печь, на лицевой стороне которой прикреплен клочок бумаги с надписью чернилами: «Убедительно просят оставлять стул таким чистым, каким его занимают». Под клочком бумаги надпись каким-то острым предметом: «Писал и сам не знаю, а вы незнакомые читайте». Остальные слова неразборчивы. Рядом с печкой у правого переднего угла — писсуар с водопроводными кранами.

У правой наружной стены — окно с двумя рамами, два нижних звена обеих половинок рамы оклеены матовой бумагой.

На подоконнике — пустая жестяная коробка и две картонки с надписями: «Serviettes indispensables».

Описание прихожей (цифра V) Наметкиным:

«Стены окрашены серой краской. Слева двустворчатая дверь ведет, по словам присутствовавших при осмотре Чемодурова и Деревенько, в комнату коменданта. Напротив входа другая дверь выходит в гостиную. Справа окно, о котором упоминалось при описании вестибюля. На подоконнике стоит бутылка из-под ижевской воды и лежит небольшой кусок железа с двумя острыми концами. В правом углу стоит простой сосновый шкаф, окрашенный светло-желтой краской, с пятью полками. На второй снизу полке испорченная маленькая спиртовка, стеклянная крышка, пустой аптекарский флакон, пузырек с остатками духов, шесть бутылок, в одной прованское масло, в другой вино, а остальные пустые; маленький пузырек чернил, два медных шурупчика и щетка. На следующей полке 6-й, 7-й, 9-й и 11-й тома сочинений Салтыкова-Щедрина, издание Стасюлевича, газета «Копейка» № 2213 от 13 сентября 1914 года, маленький флакон-капельница желтого цвета из-под лекарства, бутылка из-под минеральной воды «Эмс» и кусок веревки. На следующей полке 1-й, 2-й, 3-й, 4-й, 5-й, 8-й, 10-й и 12-й тома сочинений Салтыкова-Щедрина того же издания.

На шкафу изголовье для походной кровати, обрывок газеты «Известия Совета рабочих и солдатских депутатов», часть медного шпингалета, небольшой обрывок плюшевой малинового цвета портьеры с кистью, кусок согнутой проволоки, небольшая тонкая веревочка, ковровая дорожка тигрового цвета с красной каймой длиною 3 м 2 см, подставка для зонтиков от входной двери. Рядом с шкафом на стене — деревянная вешалка с десятью крючками, темно-коричневого цвета. Впереди нее — чучело бурого медведя с медвежонком.

В правом углу между вешалкой и печкой — полушелковая свернутая портьера. В том же углу печка с кучей золы, мелких углей, жженой бумаги, гильз от револьвера, там же волосы, медальоны, половина погона, куски материи, пуговицы и разные металлические пластинки.

Налево от двери, ведущей в гостиную, в углу лежит обложка и шесть листов иллюстрированного английского журнала «Daily Graphic» от 21 ноября 1914 года, коробка с остриженными волосами четырех цветов, принадлежащими, по словам присутствовавшего при осмотре Чемодурова, четырем великим княжнам, номера «Красной Газеты» 37-й и 38-й от 9 и 10 марта 1918 года, номер «Уральского Рабочего» № 83 от 1 мая 1918 года, «Весёлый выпуск» № 32 «Петроградской Вечерней Почты» за январь 1918 года с заголовком «Керенский в аду», экстренный выпуск «Торжество Пролетариата», обрывки газет «Зауральский Край» и «Известия», рваная промасленная бумага, куски ваты, проволоки, квитанция с китайскими марками, тиковые с красными полосками рваные штаны, кусок свиной кожи».

Состояние комнаты коменданта (№VI), описываемое Наметкиным.

«Пол паркетный, стены оклеены толстыми узорчатыми обоями под тисненую кожу, с золотым багетом. Потолок узорчатый. Против входной двери два окна, выходящих на улицу к церкви Вознесения, точно такого же размера, как в вестибюле и остальных комнатах. Направо от входной двери печь, расписанная тем же рисунком, что и потолок. Возле печки стоит небольшой липовый шкафчик с двустворчатыми дверками. На шкафчике небольшая коробка, обтянутая снаружи черной кожей, а изнутри желтоватой, с надписью внутри крышки: «Для лампады». В коробке лежит небольшой бронзовый подсвечник. По словам Чемодурова, эти вещи принадлежали императору. Рядом — деревянный футляр, обтянутый зеленоватой кожей (верхняя часть застежки этого футляра вырвана из дерева); банка с заплесневевшими оливками, пустая бутылка из-под сельтерской воды с выдвигающейся пробкой; на дне ее оказалось незначительное количество табака; графин без пробки с какой-то желтоватой мутной жидкостью, чайная чашка с зеленым рисунком, медный средней величины шуруп, маленькая отвертка без ручки, небольшой железный крюк, розетка с солью, электрическая машинка Шпамера с прибором, по словам доктора Деревенько, предназначавшаяся для лечения царевича.

Внутренняя часть шкафа имеет вверху выдвигающийся ящик, оказавшийся пустым, и три полки, на которых лежали куски заплесневевшего хлеба, два небольших флакона с чернилами, четырехугольная чашка, желтая снаружи и белая внутри, принадлежавшая, по словам Чемодурова, к кухонной посуде Императора; два листа желтой оберточной бумаги, два электрических звонка, две маленьких желтых вазы, небольшой железный ключик, погнутая, с дырами, железная стамеска, отвертка и напильник.

Под шкафчиком ничего не оказалось. По правой стене — варшавского типа кровать черная, железная, с никелированными шишками.

В примыкающей к кровати стене — внутренний шкаф с вещами владельца квартиры.

В правый угол вдвинут рояль фабрики Шредера, покрытый парусиновым чехлом. На рояле разбросаны: несколько пустых небольших коробочек, кусок желтой резины, флакон от духов (по словам Чемодурова, принадлежавший Императрице), металлическая чернильница, линейка, нитки, небольшая книга в переплете, разлинованная наподобие конторских, черные и белые треугольники в виде пластинок с коробочкой — игра, называющаяся «Jeu de parquet, modèle R.C.C.», принадлежавшая, по словам того же Чемодурова, царевичу. Коробочка с металлическими блестками и пришитое к небольшой бархотке украшение в виде трилистника, засохшие ягоды малины и список телефонных абонентов. Под чехлом на крышке — 36 разрозненных игральных карт.

На ближайшем к роялю окне, завешанном тюлевыми шторами и драпри, — жестяная крышка от коробки, половина транспаранта, три электрических лампочки, четыре перьевые ручки, три пузырька с чернилами, четыре патрона от электрических ламп, стеклянная аптекарская банка, закрытая пробкой: в ней два небольших флакончика с препаратами волчьего корня, на обеих этикетки гомеопатической аптеки в Петрограде; продолговатая картонная коробка с надписью красным карандашом: «Дом особого назначения» и желтая коробка без крышки с пуговицами, шурупами, катушками ниток и крючками.

В промежутке между окнами — ломберный стол с зеленым сукном. На столе — электрическая переносная лампа с белым абажуром, две пепельницы, одна фаянсовая, другая из раковины; деревянное пресс-папье с синей бумагой, жестяная коробка из-под мыльного порошка, коробочка с молотым перцем, несколько листиков белой бумаги для ватерклозета, два пера, несколько граммофонных иголок и толстый лист промокательной бумаги, на котором оказались четыре оттиска печати с таким содержанием: «Комендант дома особого назначения Областного исполнительного комитета Советов» и клочок смятой белой бумаги с надписью: «Револьвер Радишковича».

На подоконнике второго окна находились четыре больших аптекарских пузырька, пузырек с чернилами и маленький пузырек с красными чернилами. На правой внутренней стороне окна — два электрических звонка с одной кнопкой и выходящими на улицу пятью проводами. Рядом — телефонный аппарат.

В углу — деревянный треугольный стол с полочкой, выкрашенный желтой краской и отполированной. На столе неоткупоренная бутылка кислого состава для углекислых формиковых ванн лаборатории К.М. Зачек и большой аптекарский флакон с небольшим количеством желтоватой жидкости, предназначенной, по мнению присутствовавшего при осмотре врача Белоградского, для шпамеровской электрической машинки; круглая пластинка с тиснением «Война 1914–1915. К. Фаберже».

На полу — четыре аптекарских флакона с рецептом на имя Мошкина. В одном из них — прованское масло. Под столом одиннадцать банок с элементами, четыре неоткупоренные бутылки того же кислого состава, две бутыли, из которых одна пустая, а другая на треть наполнена керосином, и две похожие бутыли с небольшим количеством денатурата; картонная коробка с электрическими проводами и тремя элементами.

Далее, вдоль левой стены — большой турецкий диван с двумя валиками и одной подушкой, обитой пеньковой выцветшей материей оливкового цвета. Когда диван был отодвинут от стены, были найдены кипарисовые четки, принадлежавшие, по словам Чемодурова, Императрице. На небольшом сиреневом листочке с фиолетовой каймой письмо на английском языке от императрицы к Ольге Николаевне с датой от 19 декабря 1909 года; грязный белый конверт с адресом: «Дом особого назначения, коменданту Никулину».

Рядом с диваном вдоль той же стены стоит железная походная кровать с еловыми досками, поверх которых лежит матрас из зеленой тиковой материи в цветочек и серое одеяло с красно-синей каймой.

Подле двери — деревянный книжный шкаф, двустворчатый, со стеклянными дверками и двумя выдвигающимися ящиками, наполненный книгами хозяина дома. Чемодуров не нашел там ничего, принадлежащего Императорской семье.

Стены комнаты украшены фотографиями железнодорожных сооружений, а также большой оленьей головой.

На двери с внутренней стороны — портьера в цвет турецкого дивана. Посередине комнаты дубовый обеденный стол, покрытый грязной черной клеенкой. Из прочей мебели — четыре березовых стула с венскими сиденьями и резными спинками».

Описание зала для приемов.

«Стены обиты толстыми тиснеными обоями с серебряным багетом. Белый потолок украшен цветами, посередине — большая электрическая люстра, над ней — лепной узор.

На стенах три больших картины маслом в золотых широких рамах с изображением пейзажей, два кисти Лаврова и одна копия Шишкина. Около задней стены — большая пальма. В левом переднем углу аквариум без воды и рыб. Слева от входа — два окна с тюлевыми занавесками и портьерами с палевыми цветами. Между окнами большое зеркало с подзеркальником.

На первом окне лежит деревянная вешалка с медным крючком, на середине ее на одной из плоских сторон Императорская корона с инициалами «А.Ф.», тиснеными и выкрашенными в черный цвет. На подоконнике второго окна — десять разной величины и формы аптекарских флаконов с небольшим количеством каких-то лекарств, белый флакон в виде фляги с белой жидкостью, флакон гуммиарабика, черная полубутылка с раствором для горячих компрессов и пустой флакон тройного одеколона Петроградской химической лаборатории.

Около этого окна в углу стоит небольшой дамский письменный стол с двумя пустыми ящиками, покрытый толстым листом зеленой промокательной бумаги. На этом столе лежат четыре клочка линованной в клетку бумаги с французским текстом, написанным, по словам Деревенько, царевичем; картонная коробочка, обтянутая бледно-сиреневым шелком, в которой лежат полуобгоревший конверт с подкладкой синего цвета с надписью: «Драгоценности, принадлежащие Анастасии Николаевне», листки телеграмм (на одной телеграмме можно различить слова «Тобольск — Хохрякову»), клочки бумаги, на которой что-то было написано карандашом, обуглившийся клочок бумаги, на котором заметны буквы «оль», стеклянная крышка от коробочки, закоптелая и разбитая, принадлежавшая, по словам Чемодурова, царевичу, две вырезки из какой-то газеты. Возле стола — кресло красного дерева с сиденьем в стиле модерн, с прямыми планками.

В зале за картиной «Лес и волнующаяся нива» (копия Шишкина) найдена открытка с портретом императрицы».

Описание гостиной Наметкиным.

«Пол паркетный, стены оклеены толстыми золотистыми, тисненными под шелк обоями в рамке из багета. Потолок расписной; посередине люстра на десять свечей, посередине люстры лампа.

При входе в левой стене два окна, между которыми находится большое зеркало в деревянной раме с подзеркальником из черного мрамора. На окнах золоченые узорчатые карнизы.

Под самой аркой — большой письменный стол из дуба, отделанный под красное дерево, на двух тумбах, с темно-зеленым сукном. Все ящики стола пусты.

В левом углу задней стены — горшок с фикусом; такой же цветок стоит на подоконнике второго окна. В переднем левом углу мягкий диван, обитый шелком с зеленовато-золотистыми цветами. Рядом с ним два таких же кресла, а напротив — гостиный стол, лакированный, коричневатого цвета, восьмиугольный, на четырех ножках, на котором стоит гипсовая группа, изображающая двух солдат и офицера на разведке, работы М.Захваткина, датированная 1915 годом.

За диваном — керосиновая лампа с шелковым абажуром цвета бордо и кремовым кружевом, на подставке.

На полу ближе к правому углу по стене стоит деревянная тумба пестрого цвета с белой мраморной доской. В правом переднем углу стоит деревянная подставка для цветов, отделанная под красное дерево, с выгравированным золотистым рисунком.

У правой стены стоит плетеная садовая кушетка с двумя подлокотниками и откидывающейся спинкой, взятая, по словам Чемодурова, из Царского Села при отъезде в Тобольск.

На стенах — четыре картины маслом в золоченых рамах. Над кушеткой — зеркало в золоченой раме. Кроме того, в гостиной находятся три березовых стула с плетеным сиденьем и резной спинкой».

Описание столовой (№ IX на плане) Наметкиным.

«Пол паркетный. Стены оклеены толстыми, тиснеными коричневого цвета обоями с рисунком, изображающим вазу, и вделанными в рамку с багетом. Потолок расписан под дуб. Посередине его электрическая люстра, а под ней дубовый стол с резными ножками. Вокруг стола дюжина стульев с плетеными спинками и сиденьем и два таких же кресла.

Слева от входа — большой дубовый буфет в цвет стола.

Напротив входа — камин, а над ним — зеркало в дубовой раме, темного цвета в тон обоев и дверей. В камине — искусственно горящие угли, а перед ним — испорченный металлический вентилятор из медной сетки.

С обеих сторон камина — две картины, изображающие лесной пейзаж, кисти художника Воронкова, в черных резных рамах.

Возле камина — плетеное кресло-каталка на трех колесах с резиновыми пневматическими шинами, принадлежавшее, по словам Чемодурова, Императрице.

В правой от входа стене — балконная дверь, запертая изнутри железным створчатым ставнем на висячий замок. Эта дверь задрапирована пеньковой тканью темного цвета с цветами.

Справа от двери — окно в сад с такой же портьерой и таким же ставнем.

Около подоконника — две плетеные корзины для цветочных горшков. В одной из них засохшая пальма. В простенке между балконной дверью и окном — небольшие стенные часы в темном футляре, остановившиеся на 10 часах без 3 минут. Под часами — поднос, на котором под стеклом по черному бархату наложены цветы из разных металлических блесток.

Справа от входа у стены стоит небольшой буфетный дубовый шкафик в цвет остальной мебели, с одной наружной полкой, на ней лежит шило-отвертка. Под полкой — два выдвигающихся ящика; в левом из них две деревянные ложки, аптечный пузырек коричневого цвета с незначительным количеством белого порошка и пустая черного стекла бутылка со знаком «Погреб Высочайшего Двора», и в середине этих слов государственный герб. Бутылка имеет запах вина. В правом ящике — три больших белых блюда фирмы Кузнецова, два круглых и одно продолговатое, на последнем по краю имеются два синих государственных герба. Этими блюдами, по словам Чемодурова, Императорская семья пользовалась во время обедов. В правой половине буфета, запирающегося дверкой, — эмалированный железный таз с двумя ручками; в левой — большой черный железный поднос, эмалированный таз с большой губкой. По словам Чемодурова, великие княжны мыли в них посуду. Под шкафом найдены три грязные тряпки.

Возле той же правой стены — низенький деревянный сундук-баул, окованный по краям железом и обтянутый крашеной парусиной, с одним внутренним замком и двумя железными ручками. С внутренней стороны крышка и дно обиты замшей. Внутренняя дощечка над замком оторвана. Снаружи под замком медная круглая пластинка с выгравированным номером «622».

Рядом с сундуком — деревянный, сосновый, полированный ящик-сундучок с двумя медными ручками по бокам. Он пуст. Рядом с ящиком — три бутылки темного стекла с этикетками. На одной: «Придворная Его Величества Аптека. Розмарин». Бутылки наполовину наполнены жидкостью, которая, по словам Чемодурова, использовалась для царевича. Над буфетом на стене — две оленьих головы и между ними акварель, изображающая паяца, играющего на мандолине.

Буфет имеет в верхней и нижней части по три отделения. Они разделены тремя выдвижными ящиками и небольшой полкой.

Наверху буфета две лампы — одна электрическая с четырьмя подставками в виде обнаженных женщин, другая керосиновая, бронзовая, с резервуаром в виде вазы, и два белых абажура.

В левом верхнем отделении буфета — три полки; верхняя — пустая; на средней — четыре зеленых чашки с белыми ручками, две крышки от стеклянного сосуда, масленка в виде курицы, две белых полоскательных чашки и небольшая стеклянная банка с винтовой нарезкой в верхней части. На нижней полке — большой флакон чернил марки Гюнтервагнер, обернутый шелковой тряпочкой; флакон наполовину наполнен чернилами; большой заварочный чайник с белым позолоченным носиком, серо-золотого цвета, с подпалинами: в нем заплесневевшие остатки чая, восемь блюдец, из них три белых, одно зеленое и четыре белых с синей и золотой каймой и с изображением государственного герба посередине (на дне их с внешней стороны инициалы «Н.II» плюс годы «1910» и «1915»); маленькая пустая ваза, круглое стеклянное блюдце с молотым перцем; крошечная стеклянная пестрая вазочка с двумя ручками; пятнадцать фаянсовых тарелок фабрики Кузнецова с зеленоватым и синеватым рисунками по краям; шесть фарфоровых мелких тарелок, две из них меньше прочих, у каждой на краю императорский герб, а на дне с внутренней стороны инициалы «Н.II» и под ними год изготовления «1913», «1914» и «1909»; белая фарфоровая тарелка с розовато-голубыми цветами, на донышке клеймо фабрики Корниловых; простой с трещиной стакан; два аптекарских флакона с глицерином и коллодием.

Среднее и правое отделения содержат посуду, принадлежавшую, по словам Чемодурова, Ипатьеву. Посуда из первого отделения служила Императорской семье.

В левом нижнем отделении буфета — двенадцать икон разной величины с изображением святых Антония, Иоанна и Мустафия, деревянная икона Сергия Радонежского, икона Козьмы и Дамиана, икона Дмитрия Солунского, две иконы Симеона Верхотурского Чудотворца и две иконы Серафима Саровского, деревянная икона Благовещения Пресвятой Богородицы, икона пророка Илии, икона Богоматери, два маленьких медальона-образка в серебряной оправе, один из них Нерукотворного Спаса, а другой Николая Чудотворца. На большинстве перечисленных икон имеются собственноручные надписи императрицы и великих княжон.

В том же отделении — большая деревянная круглая чашка с куском сухого мыла и деревянная тарелка для губки. По словам Чемодурова, этим мылом пользовался император, принимая ванну.

Среднее и правое отделения в нижней части буфета пусты. На открытой средней полке — корзина, эмалированный таз, пустая бутылка, шкатулка, перьевая метелка и зеленая лампадка.

На столе — массивная пепельница из яшмы, двенадцать раковин для закусок, принадлежащих, по словам Чемодурова, Императорской семье, и большой стеклянный графин».

Описание Наметкиным комнаты, которую занимала Демидова (№ XI).

«Стены оклеены темно-серыми обоями. Потолок и дверь изнутри выкрашены желтовато-беловатой краской. С потолка спускается люстра с тремя лампочками.

Напротив входной двери — два окна с деревянными подоконниками, деревянными карнизами и зелеными полузанавесками в верхней части.

В левом переднем углу — круглый стол, крашенный темнокоричневой краской, на шести ножках, и около него маленький круглый столик такого же цвета, три дубовых стула из столовой с плетеными спинками и сиденьем и кресло — такое же, как в гостиной.

В левом углу задней стены — две вешалки с медными крючками, принадлежавшие, по словам Чемодурова, царевичу. На ближайшем к левому переднему углу окне находятся небольшой графин, никелированная электрическая грелка, большой флакон с жидким мылом, флакон с жидкостью для электрической машинки, четыре небольших пузырька из-под лекарств, небольшая фарфоровая баночка с остатками борного вазелина, два куска окалины, клочок ваты, железный крюк и маленький ключ на белом шнуре. По словам Чемодурова, грелка и лекарства принадлежали царевичу; ключ был от его шкатулки, в которой он хранил деньги».

Описание Наметкиным помещения № XII.

«В столовой в правом переднем углу имеется двустворчатая дверь, ведущая в прихожую. Стены и потолок комнаты выкрашены в серый цвет, пол покрыт коричневого цвета линолеумом с рисунком мелкого паркета. Посередине с потолка спускается электрическая лампочка.

В левом заднем углу — деревянная, стоячая вешалка с железными крючьями, желтого цвета. Она заслоняет собою часть окна, которое, как и смежное с ним, имеет летние и зимние рамы.

На подоконнике первого окна — мешок с молотым овсом, незначительное количество которого лежит на рядом стоящей тарелке с императорским гербом и инициалами «Н.II. 1910» снизу; тут же — пустая бутылка из-под лимонада и аптекарский флакон со скипидаром, три гвоздя, небольшая тряпочка, две тарелки с расписной каймой и серединой; на верхней из них сушеный чай, а нижняя у края разбита.

На подоконнике второго окна — стакан, белое блюдечко с гербом и инициалами «Н.II», на нем старая зубная щетка, пузырек с какой-то жидкостью, грязный большой кофейник, обрывок петроградской газеты от 9 декабря 1916 года, два согнутых гвоздя.

У окна — деревянный, некрашеный простой стол на четырех ножках с двумя внутренними ящиками. В левом из них — расписная тарелка с тремя белыми сухариками и белое блюдце с солью. На дне ящика — крошки и несколько кусочков сахара. В правом ящике — несколько листов грязной бумаги, несколько семян гвоздики и кусочки макарон. На столе — железный половник и стеклянная банка. Под столом — три пары деревянных сапожных колодок, принадлежавших, по словам Чемодурова, великим княжнам Ольге, Татьяне и Марии.

Посередине комнаты стоит громадный коричневого цвета гардероб с крючками вверху и в глубине и двенадцатью деревянными вешалками. На шести из них инициалы «А.Ф.» и корона; вешалки без инициалов, по словам Чемодурова, принадлежали императору.

В правом нижнем ящике — грязная небольшая салфетка, несколько картонных коробок и крышек к ним и разные бумаги. Левый ящик пуст.

У задней стены — небольшой старый стол, в ящике которого оказались стакан с выцветшими чернилами, висячий замок, ключ, ручка, кусочек мыла, жестяная пепельница. Возле него на полу ванной комнаты — три вкладных отделения из сундука, описанного при осмотре столовой, для серебряной посуды, гладильная доска с ножками и белым чехлом, грубый половик; все это принадлежало прислуге царя.

Тут же стоят два дубовых стула, тумба с мраморной доской, на которой лежит чехол от складной кровати, на нем видны красные пятна».

Помещение № XIV (кухня), описанное Наметкиным.

«В левой наружной стене у нее окно с двумя рамами. Стены выкрашены серо-сиреневой краской, потолок белой краской, панель темно-сиреневой, на полу линолеум коричневого цвета с паркетным рисунком.

Слева от входа на стене — деревянная коричневая полка, на которой две пустых стеклянных больших банки, белое блюдце и пять лоскутков батиста, два больших пузырька, один со скипидаром, другой с нашатырным спиртом, на них этикетки придворной аптеки, большой пузырек с небольшим количеством бензина с этикеткой тобольской аптеки Дементьева, три пустых флакона, флакон с красной жидкостью, большой флакон с небольшим количеством какой-то жидкости, два синих свертка с каким-то белым порошком, чугунная подставка для утюга, пузырек с чернилами и перегоревшая электрическая лампочка; под полкой на полу волосяная метелка и пустой деревянный ящик из-под чая фирмы Высоцкого.

У окна — большой кухонный стол, деревянный, крашенный желтой краской, с тремя внутренними ящиками и тремя отделениями внизу, затворяющимися дверками.

На столе — три пустых стеклянных банки, бутылка с денатуратом, белая баночка из-под икры, кусок бумаги с квасцами, брусок для точения ножей, жестяная кастрюля, белая тарелка с молотым овсом, четыре столовых ножа фирмы Фраже с выгравированными на ручках гербами, кастрюля с остатками каши и ложка той же фабрики и с гербом, мясорубка, деревянная доска, белое жестяное ведро с остатками муки.

В ящиках стола — рваная бумага, сломанный кухонный нож, мешок с меткой «М.А.», мочалка для мытья посуды, металлическая ручка для мясорубки, три блюдца и две тарелки с императорским гербом и инициалами «Н.II.», сломанное шило, пакетик с каким-то желтоватым порошком, похожим на муку. Все это было в правом верхнем ящике.

В нижнем отделении, под ящиками — большая медная луженая кастрюля с императорским гербом, две больших грязных белых скатерти, десять очень грязных салфеток с гербом, грязный фартук и два полотенца.

Рядом со столом на полу — молочный бидон, деревянный большой ящик с засохшей зеленью, тарелка с косточками, с императорским гербом.

Недалеко от стола в левом переднем углу — большой комнатный ледник. В правом углу — большой деревянный ящик и на нем два пустых мешка, две палки и кусок мыла.

Посереди кухни — белый деревянный стол столового типа, простой работы, на четырех ножках и с ящиками.

На столе — маленькая кастрюля, веселка для квашни, кухонный нож и небольшая жестяная коробка из-под карамели «Кетти Босс». Ящик стола пуст.

Напротив стола у правой стены — пустой медный таз, большое медное ведро, два медных листа для печения хлеба, четырехугольная продолговатая кастрюля, железный лист; все вещи луженые и имеют на себе императорский герб.

Вдоль той же стены, ближе к правому заднему углу — стол с большим внутренним ящиком, закрывающимся дверкой, крашенный желто-красной краской. Ящик пуст. Стол покрыт старой грязной клеенкой. На нем небольшая медная кастрюля, два медных продолговатых тазика, две чугунные сковороды, три пустых жестяных банки из-под томатной пасты фабрики Эйнем, две эмалированные кастрюли, синяя и белая, большая медная поварешка, большое медное сито, небольшая медная кастрюля с длинной ручкой, большой медный сотейник с решетчатым дном, большая медная крышка от кастрюли. Все медные вещи лужены и имеют на себе императорский герб.

В правом заднем углу — обломки кирпичей, две деревянных решетки, небольшой медный продолговатый, прямоугольный бак с краном.

У задней стены — громадная плита с духовкой.

На плите — большой жестяной таз с двумя ручками и медный бидон с императорским гербом. На полу вязанка дров, в которой ничего обнаружено не было.

На прилегающей к плите стене — деревянная вешалка из трех палочек, на которой висит сотейник и пустой мешок из мочала.

На полу валяются обрывки разной бумаги.

На окне семь пустых бутылок, и восьмая наполнена красным вареньем, высокая круглая жестяная банка с крышкой, пустая».

Описание Наметкиным комнаты № Х, которую занимали великие княжны.

«На полу линолеум коричневого цвета, шашками. Стены оклеены розовато-зеленоватыми обоями со светло-серебристыми цветами. Потолок выкрашен розовой краской, дверь с внутренней стороны выкрашена в тон потолка.

Справа и слева в задних углах — две печки розового цвета. Верх обоев украшен золоченым бордюром с зеленым багетом. Люстра в виде цветочной ветки с тремя лампочками.

Напротив двери — окно. На подоконнике белая штора, пустая коробочка с одной конфеткой «монпансье», черная короткая шпилька для волос, два висячих замка, коричневый пузырек с небольшим количеством какой-то жидкости. Штора свернута. На окне висит одним концом длинный, очень мягкий шерстяной плед песочного цвета, принадлежащий, по словам Чемодурова, императору.

В правом переднем углу — трюмо с коричневой рамой и столик.

У правой от входа стены — металлический экран светлозеленого цвета с изображением букета и сидящей на сучке птицы, стул и кресло, сиденья которых обиты красным кретоном, а спинки и ножки черные, резные. Рядом с экраном — белый эмалированный ночной горшок, а далее два кресла такой же формы, как первое; на спинках их чехлы из полотна, сшитые красными нитками.

В переднем левом углу — деревянная тумба для большой фарфоровой вазы, и на ней кусок восковой свечи.

У левой стены около печи стоит на четырех ножках коричневого цвета гостиный стол; на нем деревянная, обитая зеленой кожей шкатулка, на ее крышке снаружи рисунок в декадентском стиле с изображением арок и цветов. Замок вырван, три внутренних отделения и крышка обтянуты зеленым шелком; на дне одного из отделений четыре перламутровые пуговицы и английская булавка.

Далее, на столе, находятся: Новый Завет и Псалтырь на русском языке, образ Федоровской Божьей Матери в деревянном футляре, написанный на дереве, задняя стенка обита малиновым бархатом. Венец сорван. По словам Чемодурова, он был украшен звездой из бриллиантов. На этой иконе две узенькие и короткие бумажные ленточки со следующими надписями, сделанными рукой императрицы:

1) 11 Иоанн, 19, 38–42,

2) 9 Иоанн, 19, 25, 37.

Вверху — круглые образки в виде медальонов: два Богоматери и один Георгия Победоносца.

По словам Чемодурова, лишь Евангелие принадлежало юному лакею Седнёву, а остальное — Императрице.

В заднем левом углу, возле печки, стоит черная высокая тумба, На ней три книги: «Великое в малом и Антихрист» Сергея Нилуса, «Война и Мир» том 1 Толстого и «Библия» на русском языке.

Под тумбой найдены фотография Марии Николаевны, визитная карточка доктора Боткина и небольшой клочок бумаги, на котором по-английски выписаны действующие лица английской пьесы, где роли распределены между Анастасией, Марией, Алексеем и Гиббсом. Проставлена дата: «4 февраля 1918 года, Тобольск».

В углу около входной двери переносное судно, по словам Чемодурова, принадлежавшее царевичу.

При осмотре комнаты великих княжон из печей было выбрано большое количество золы, в которой нашли металлические остатки фоторамок, медальонов, образков, обгорелую бумагу, расплавившееся стекло и т. п.»

Описание Наметкиным комнаты Их Величеств и царевича под цифрой XIII.

«Стены оклеены полосатыми, одноцветными, бледнопалевыми обоями с широким фризом в виде волн с цветами.

В правой от входа наружной стене и в противоположной ей стене по два окна. В двух первых и в окне, прилегающем к переднему углу, находятся летняя и зимняя рамы; наружные рамы, как и в других комнатах, закрашены белой краской до верхней фрамуги. В прилегающем к левому переднему углу окне только одна летняя рама, за которой вделана железная решетка.

Справа у косяка входной двери стоит прислоненная к стене длинная деревянная доска, полированная с одной стороны, длиной 73 см и шириной 57 см. По словам Чемодурова, этой доской пользовался царевич во время болезни: ее клали поперек кровати, и она служила ему столом, чтобы писать, читать, играть и есть.

Рядом с этой доской в углу стоит подставка для вазы в виде небольшого столика. На ней красная стеклянная лампадка, наполовину наполненная маслом; около лампады засохшие цветы. Рядом с этой подставкой — свернутый ломберный стол с зеленым сукном. В простенке между окнами правой стороны — письменный стол конторского образца с зеленым сукном и промокательной бумагой, на четырех точеных ножках.

На столе бронзовая электрическая бронзовая лампа с синим абажуром, стеклянная коробочка, края которой в серебряной с позолотой оправе, пестрый узкий шнурок и коричневая ленточка незначительной длины, подушечка для булавок из голубого шелка, двустворная шахматная доска с внутренними ящиками, запирающимися деревянной задвижкой, с двумя комплектами игры в шахматы; книги: «Лествица Иоанна, игумена Синайской горы», на первой странице написано карандашом: «А.Ф.Ц.С. Март 1906 года», переплет из красного сафьяна, на обороте первого чистого листа наклейка с монограммой «А.Ф.» и короной; «О терпении скорбей» епископа Игнатия Брянчанинова, в синем переплете с золотым тиснением на обложке и на корешке, внутри обложки приклеена белая в виде ромба бумажка с инициалами «А.Ф.», и вверху корона, и на оборотной стороне первого чистого листа рукой императрицы проставлено: «А.Ф. Петергоф 1906 год»; «Молитвослов», в синем коленкоровом переплете, издание 1882 года Синодальной типографии; на обороте первого печатного листа приклеена круглая с синим ободком бумажная пометка с инициалами «Н.А.», и вверху корона, на обороте последнего белого листа написано чернилами: «6 мая 1883 года»; «Синее с золотом» Аркадия Аверченко, без переплета; «Рассказы для выздоравливающих» того же автора; тома 2-й, 8-й и 13-й сочинений Чехова, издание Маркса; медная проволочная подставка для фотографий, зеленая бумага, под которой были листки календаря. Два внутренних ящика стола пусты.

В правом переднем углу — туалетный стол на двух тумбах с зеркалом; по обе стороны от зеркала электрические лампы. Стол отделан дубом. Все его ящики пусты, кроме большого среднего и соответствующего ему в верхней части стола. В этом ящике: белое эмалированное блюдце, два пустых флакона из-под цветочного одеколона английской фирмы, круглый флакончик в виде графинчика с небольшим количеством одеколона, расписанный цветами; две небольших стеклянных круглых баночки без крышек, в одной несколько белых шариков; зеленый круглый флакон с этикеткой «Lavendel Salz» и способом употребления на немецком языке; баночка с кольдкремом и этикеткой придворной аптеки; небольшой флакон с красноватой ароматической жидкостью, маленькие прямые ножницы для ногтей, половина стеариновой свечи, отвертка с деревянной полированной ручкой, спичка с кусочком ваты на конце.

В верхнем среднем широком ящике: три черных шпильки для волос, кусочек ваты и розовый маленький шнурочек.

На столе: большой синий флакон эссенции электролитной воды Кобяка с большим количеством жидкости, небольшой круглый аптекарский стакан, две столовые ложки, одна десертная и одна чайная; в стакане затолкана вата; распоротая бархатная пуговица и в ней вата.

В простенке между окнами передней стены — коричневая этажерка с четырьмя полками и резными колонками. На верхней полке — три флакона с какой-то жидкостью, большой стеклянный флакон с водою и засохшая ветка жимолости, две баночки с остатками борного вазелина и кольдкрема, с этикетками аптеки Его Величества, белая эмалированная чашка с находящейся в ней маленькой стеклянной воронкой и двумя маленькими кисточками.

На второй полке — стеклянная полубутылка, откупоренная и наполовину наполненная бесцветной жидкостью, и два маленьких обломка булыжника.

На третьей полке сверху — большой аптекарский флакон, пустой, стакан с небольшим количеством воды, восковая белая свеча, еловая палочка, обрывок старой расплетенной веревки, кусок синей бумаги.

На нижней полке — сложенный пополам деревянный прибор для снимания обуви и еловая палка с двумя квадратными желобками.

Рядом с этажеркой — круглый столик с расписной полированной крышкой. Возле него на полу — две целых тонких свечи из стеарина, одна обломанная, и огарок.

Возле той же этажерки стоит оклеенный дубом столик прямоугольной формы с четырьмя точеными ножками, на котором лежат половина обложки от какой-то книги, маленькая в виде раковины тарелочка с пейзажем; на оборотной ее стороне фабричное клеймо и инициалы «М.Н.»; пятнадцать белых тонких восковых свечей, завернутых в бумагу, флакон из-под лекарств с рецептом доктора Боткина «pro autore».

Рядом со столиком — кресло от гостиного гарнитура с парусиновым чехлом.

В переднем левом углу — ореховый гардероб с двумя створчатыми дверками; в нем никакого платья не оказалось, висят лишь на деревянных крючьях двенадцать деревянных вешалок. На десяти из них имеются инициалы «А.Ф».

Рядом с гардеробом — железный экран, выкрашенный зеленой краской, на нем нарисован цветок.

Рядом с экраном по стене — средних размеров мраморный умывальник с разбитой доской. На верхней полочке — графин с водой, банка с белым порошком и три флакона с лекарственными средствами. На разбитой доске — цветной стакан, пузырек с лекарством для царевича с рецептом доктора Деревенько; баночка с небольшим количеством кольдкрема, два аптекарских флакона, один из них с рецептом доктора Боткина; микроскопический флакончик с лекарством и шесть полосок бумаги с цифровыми записями. В нижней части умывальника — жестяное ведро; на полу около него маленький очиненный карандашик.

Рядом с умывальником по той же стене — ночной столик, отделанный под орех, с мраморной верхней доской, на которой два пустых флакона из-под одеколона, две лампады — красная и синяя, банка с перманганатом, белая бутылочка с ароматическим маслом, большой флакон с сосновым экстрактом с этикеткой аптеки Его Величества, белый флакон с жидкостью «coluval», флакон с ароматической жидкостью, флакончик с винтовой нарезкой у горлышка, металлической крышкой и белыми пилюлями, на нем выгравирована надпись: «Cascarine Leprince», и небольшая грязная рюмка из голубоватого стекла.

На второй полочке ночного столика — зеленая чашка с блюдцем и небольшой стаканчик.

Нижнее отделение пусто. Около умывальника на полу — циновка, а на ней маленький деревянный табурет.

В левом заднем углу — небольшой круглый столик.

В комнате три дубовых стула с плетеным сиденьем и один мягкий с красной кретоновой обивкой от гарнитура, находящегося в комнате великих княжон.

На задней левой стене прибита вешалка для полотенец в виде трех палочек с медными наконечниками.

По словам Чемодурова, все в этой комнате, за исключением мебели, принадлежало Императорской семье».

В таком состоянии следователь нашел комнаты верхнего этажа. Я смог проверить описание Наметкина, допросив свидетелей осмотра — врача Анатолия Ивановича Белоградского и гвардии капитана Дмитрия Аполлоновича Малиновского, допрошенных мною в Екатеринбурге, первый — 18 июня 1919 года, а второй — 22 июля 1919 года.

Показания Малиновского: «В доме не было ни одежды, ни обуви. Мы вычищали печи и просеивали золу. Мы не смогли опознать большинство сожженных предметов, но видно было, что это в основном одежда. Это бросалось в глаза. Сожгли множество рамок для фотографий, всякого рода предметы домашнего обихода и роскоши, туалетные принадлежности, в основном зубные щетки и щетки для волос. Нашли много сожженного и расплавленного стекла. Мое впечатление такое, что в отсутствие жильцов квартиру полностью ограбили: всё жгли и ломали. Нетронутыми остались только мелкие предметы».

Показания Белоградского: «Общее впечатление, произведенное на меня домом Ипатьева, таково, что этот дом был брошен своими владельцами и захвачен чужими людьми, которые уничтожили в печах разные предметы разных размеров, оставив только пустяковые вещи».

В протоколе Наметкина не говорится о знаке, нарисованном в проеме окна, обращенного на Вознесенский проспект, на восток. Обнаружить его было трудно, из-за тонкости рисунка. Первым его заметил Жильяр, посетив дом вместе со следователем Сергеевым. Он сохранился до меня. Я сфотографировал его.[30]

Ни Наметкин, ни Сергеев не осматривали террасу. Ее стена была полностью покрыта рисунками и надписями. Без всякого сомнения, это было сделано охранниками, которые не только стояли там на посту, но и часто туда приходили.

На краю террасы, со стороны Вознесенского переулка, было пулеметное гнездо. Я обнаружил там надпись на венгерском языке, о которой говорил выше.

Таким образом, из протокола Наметкина можно сделать только один вывод: нет абсолютно никаких доказательств того, что Императорская семья была расстреляна в верхнем этаже.

§ 2

Подробный осмотр нижнего этажа начал Сергеев. Прежде всего, его внимание привлекла комната под цифрой I; там можно было различить следы замывки и пятна крови. В составленном им протоколе читаем: «Пол этой комнаты деревянный, окрашенный желтой краской. Он носит на себе явственные следы замывки в виде волнообразных и зигзагообразных полос из плотно присохших к нему частиц песка и мела. На плинтусах имеются более густые наслоения из такой же засохшей смеси песка и мела; на поверхности пола различимо пятно красноватого цвета. Эта часть пола при осмотре отмечена особыми знаками, были приняты меры для оставления ее в сохранности».

Таким образом, прихожая I вызвала первые подозрения у следствия замывкой пола и красноватым пятном.

В комнате под цифрой II следы преступления были еще более явственными. Вот ее описание, сделанное Сергеевым в протоколе: «Пол окрашен желтой краской, в левой части от входа из прихожей носит на себе следы замывки; в углах видны скопления засохшей смеси песка и мела».

Кроме того, в комнате видны были следы многочисленных разрушений, причиненных, как было доказано следствием, огнестрельным оружием. Природу их можно понять, прочитав нижеследующие отрывки из протокола Сергеева и сверяясь с планом и фотографиями. На фотографии показана комната под цифрой II такой, какой она видна, если войти в нее через прихожую (I); можно различить восточную стену и дверь, ведущую в кладовую (III). Эта стена, вернее, перегородка была из досок, покрытых штукатуркой и оклеенных обоями. Видно также два столба, поддерживавших потолок; столбы были каменные, покрытые штукатуркой и обоями. Внутренняя часть столба справа к тому же была обшита досками, на которые наклеили обои. На другой фотографии показана южная стена, прилегающая, следовательно, к правому столбу с предыдущего изображения. Эта стена из камня, но в нижней ее части также есть доски, оклеенные бумагой. В этой стене проделано единственное в комнате окно. На следующей фотографии показана дверь, соединяющая комнаты I и II, а также западная стена комнаты II; следует отметить, что дверь открывалась в комнату I.

В двери, выходящей в комнату под цифрой III, Сергеев нашел след двух пуль от огнестрельного оружия. Он пишет: «В правой створке этой двери на высоте 173,3 см от пола находится отверстие, проходящее насквозь; такое же в точности отверстие находится в левой створке, на высоте 97,7 см от пола. Толщина створок — 5,5 см; диаметр отверстий — 6,8 мм с внешней стороны двери (со стороны комнаты II) и 8,2 мм с внутренней стороны». Сергеев также обнаружил следы двух пуль в стене комнаты III; эти пули были теми же, что пробили дверь. Очевидно, что эти две пули были выпущены изнутри комнаты II, пока дверь, выходящая в комнату III, была закрыта; пробив дверь, они ударили в противоположную стену комнаты III.

В другой двери Сергеев тоже нашел след от выстрела: «В косяке двери (правом от зрителя на снимке), на высоте 111 сантиметров от пола, имеется сквозное отверстие: такое же отверстие имеется и на створке двери, если эту створку открыть и откинуть к косяку, оба отверстия совпадают; канал отверстия расширяется по мере проникновения изнутри комнаты к откинутой двери и заканчивается широким отверстием на двери с расщепленными по окружности его частицами дерева». В данном случае очевидно, что пуля была выпущена из комнаты под цифрой II, когда дверь в комнату I была открыта.

Сергеев зафиксировал следы выстрела на восточной стене (фотография № 23). Он пишет: «На восточной стене имеется шестнадцать углублений в толщу ее, похожих на следы проникновения пуль или следы ударов каким-либо твердым орудием. При обследовании означенных углублений посредством зонда определить направление и длину каналов оказалось невозможным ввиду того, что зонд на пути своего проникновения в каналы углублений наталкивается на осыпавшиеся части штукатурки. В целях удобства описания расположения углублений, все они при настоящем осмотре пронумерованы в порядке удаления их от угла левой арки (фотография № 23) к косяку двери, примыкающей к правой арке; измерена также высота, на которой находится каждое углубление от пола. При такой системе результаты измерений могут быть изображены в следующей таблице:

Арка вокруг этих углублений сохраняла следы замывки. У Сергеева мы читаем: «Вокруг углублений за № 3, 6, 7, 8, 11, 12, 14, 15 и 16 обои носят следы замывки: местами из-под стертой бумаги виднеется штукатурка, в других местах стерт только верхний слой бумаги до уничтожения рисунка обоев».

Эти углубления не покрывали всю стену, та была неповрежденной со стороны комнаты III.

Сергеев нашел углубления в полу, в месте, которое можно видеть на фотографии № 23. В его отчете говорится: «В левой части пола от входа (при входе в комнату I), рядом со следами замывки, находятся шесть углублений; при исследовании зондом каналов углублений определить их глубину оказалось затруднительно, так как зонд встречает на пути своего движения частицы расщепленного дерева. Чтобы облегчить описание этих углублений, все они были пронумерованы в порядке удаления их от восточной стены:

Сергеев также нашел два разрушения в южной стене: «На южной стене, левее и ниже окна, на расстоянии 86,6 см от арочного столба и на расстоянии 80 см от пола в деревянной обшивке стены имеется сквозное отверстие круглой формы. Похожее отверстие находится левее первого, на высоте 46,6 см от пола».

Сергеев сомневался относительно происхождения отверстий, найденных на южной стене, восточной стене и полу. Для разрешения этого вопроса он вскрыл часть перегородки и пола там, где находились отверстия. К сожалению, перед выемкой частиц он не сделал фотографии комнаты в том состоянии, в котором она была найдена. Фотографии сделал уже я, и они показывают стены и пол уже после того, как частицы дерева были извлечены.

После осмотра этих частиц уже не оставалось никаких сомнений: отверстия были сделаны пулями. Сергеев, говоря о восточной стене, пишет: «В вырезанных участках деревянной части стены обнаружены револьверные пули»; в отношении южной стены: «Сначала был выпилен верхний участок стены, при его извлечении выпала револьверная пуля, найденная между обшивкой и каменной стеной. При выпилке второго участка была обнаружена револьверная пуля, застрявшая в дереве».

Кроме того, в полу были найдены не только пули, но еще и следы крови. Цитирую Сергеева: «Все углубления в полу представляют собой следы от пуль; в некоторых из них пули застряли в толще дерева; на стенках разрезов обнаружены красноватые пятна, спускающиеся через всю толщину доски в виде потеков».

Фотография (сделанная мною) показывает нам куски дерева из восточной стены с сидящими в некоторых из них пулями. Другая фотография (также сделанная мною) показывает один из фрагментов, взятых из пола, и там также видимы следы крови.

Осматривая комнату II, я нашел, что Сергеев не заметил там еще некоторые детали. В частности, он не увидел множество других следов пуль. Я обнаружил два попадания в арке, их видно на фотографии. Цитирую мой отчет: «На лицевой части арки, на высоте 1 м 37 см от пола, я обнаружил разрушение; его форма — слабый конус, глубина — 2 см, а диаметр у краев — 4 см; обои вокруг разрушения резко разрушены, лоскуты их висят вокруг всего углубления. Это углубление, безусловно, является следом от пули, которая ударила в лицевую часть арки немного снизу вверх, что показывает направление углубления. Второе отверстие находится на боковой стороне арки, в 70 см от пола; его форма продолговатая, несомненно, оно оставлено пулей, его длина 3,5 см и глубина 2 см. Поскольку направление этих двух следов одинаково, можно сделать вывод, что выстрелы были произведены лицами, стоявшими слева от двери, выходящей в прихожую». Второе отверстие находится на боковой стороне арки, в 70 см от пола; его форма продолговатая, несомненно, оно оставлено пулей, его длина 3,5 см и глубина 2 см. Поскольку направление этих двух следов одинаково, можно сделать вывод, что выстрелы были произведены лицами, стоявшими слева от двери, выходящей в прихожую».

Кроме того, пуля, ударившая в боковую часть арки, отскочила рикошетом в восточную стену; на фотографии виден след этого рикошета (ближе всего от арки и от пола).

Мое внимание в особенности привлекла правая опора арки. С нее сняли часть дощатой обшивки с обоями; наведя справки, я узнал, что это Сергеев распорядился ее снять, поскольку там находился похабный рисунок. На проступившей штукатурке я обнаружил отчетливый след пули; в составленном мною протоколе говорится: «Под снятой частью дощатой обшивки находится углубление в штукатурке конической формы, которое, несомненно, является следом от пули глубиной 2,5 см и диаметром 1 см, на высоте 1 м 6 см от пола».

Мое внимание также привлекли надорванные обои на опоре арки, и мне показалось, что они были содраны острием штыка. Понятно, с какой тщательностью я исследовал часть, снятую Сергеевым. Цитирую мой протокол: «В доске (толщиной 3 см) находится желоб, проделанный проникновением пули, которая прошла насквозь. Входное отверстие находится со стороны, оклеенной обоями, и имеет 10 мм в диаметре. Выходное отверстие на внутренней стороне имеет такую же круглую форму и окружено расщепленными частицами дерева; диаметр чуть больше, чем при входе — примерно 15 мм. Отверстие в штукатурке в точности соответствует отверстию в доске. На лицевой части отчетливо различим след от четырех ударов штыком, три из которых вошли в дерево на глубину 1 см, а четвертый скользнул по поверхности, задев только обои и картон и чиркнув по дереву; глубина этой последней царапины — 3 мм. Три первые следа имеют 8 мм в длину и 4 мм в ширину; последний имеет 5 мм в длину. Все удары штыка нанесены в стену ниже следа от пули, на расстоянии 6,75 от него. Все они находятся очень близко друг к другу. В каждое из отверстий осторожно вкладывали острие штыка от «трехлинейки»; форма отверстий в точности совпала с формой штыка».

Сергеев не заметил брызг крови, которые я обнаружил на обоях южной и восточной стен, в области отверстий, оставленных пулями. Цитирую свой протокол: «На обоях восточной стены рядом с фрагментами, извлеченными следователем Сергеевым, в направлении косяка двери, выходящей в кладовую, находится большое количество брызг крови, почерневших от времени; некоторые, однако, еще сохраняют свою характерную красножелтоватую окраску; все направлены кверху и налево к двери. На обоях южной стены, рядом с извлеченными фрагментами дерева, также находится множество брызг крови, направленных вверх и направо, вниз и влево».

На южной стене Сергеев заметил надпись следующего содержания на немецком языке:

Belsazar ward in selbiger Nacht Von seinen Knechten umgebracht.

Эти стихи представляют собой двадцать первую строфу стихотворения Гейне «Валтасар», однако отличаются от нее отсутствием словечка aber. У Гейне написано: «Belsazar ward aber in» и т. д. Слово «aber», необходимое в стихотворении для связи с предыдущей строфой, совершенно ненужно в надписи, сделанной на стене в комнате, где было совершено преступление… Но разве нельзя из этого заключить, что оставивший ее человек превосходно знал поэзию Гейне?

На той же стене я обнаружил надпись, состоящую из четырех значков и серии цифр. Хотя эту таинственную надпись неоднократно пытались истолковать, ее смысл так и не был полностью прояснен.

В комнате под цифрой Х в нижнем этаже Сергеев обнаружил следующую надпись:

«Rudolf Lacher I. T.K. Jager. Trient».

Было доказано, что в этой комнате жил австрийский солдат-военнопленный, имя которого было Рудольф. Он прислуживал Юровскому и его товарищам, немецким и австрийским солдатам, палачам из ЧК, которых Юровский привел в дом Ипатьева.

Глава XVII

Осмотр и экспертиза кусков дерева, извлеченных из стен и пола в комнате нижнего этажа. Научное исследование человеческой крови на кусках дерева. Выводы.

§ 1

Куски дерева, извлеченные Сергеевым в доме Ипатьева, были подвергнуты двойному научному исследованию.

Прежде всего, требовалось определить количество пуль и характер использованного оружия.

Затем следовало определить, являются ли подозрительные пятна на этих кусках человеческой кровью.

Исследования первой категории были осуществлены в форме судебных экспертиз, которые я организовал с 17 по 27 февраля 1919 года.

Вот текст протоколов этих экспертиз:

I. Первый кусок дерева из восточной стены комнаты под цифрой II.

«Одна из сторон носит явные следы штукатурки и переплета драниц. Оба отверстия конической формы, причем края дерева сплющены по направлению хода вмятин. Диаметр одного из них 1 сантиметр, диаметр другого 6 миллиметров. Глубина первого 2 сантиметра, глубина второго 2 сантиметра 2 миллиметра. При осторожном исследовании вмятин глубиной 2 сантиметра 2 миллиметра прощупывается дно пули, которая не извлекалась.

Заключение эксперта от 26 февраля 1919 года:

Первое углубление: кусок дерева несет след пули от револьвера системы Нагана. Второе углубление: пуля была извлечена, для чего целость куска пришлось разрушить. Пуля не изменила своего вида. Она принадлежит автоматическому пистолету системы Браунинга. Определить точно систему оружия в настоящий момент эксперт отказался, найдя необходимым для этого произвести особо взвешивание пули.

Заключение эксперта от 27 февраля 1919 года:

Вес пули определяется в 4,5 грамма. Принимая во внимание ее вес и наружный вид, следует признать, что она принадлежит трехлинейному автоматическому пистолету американского изготовления.

II. Второй кусок дерева из той же стены.

Он также носит следы штукатурки и переплета драниц, на которые она кладется. Этот кусок имеет сквозное отверстие. Входное отверстие круглой формы; его диаметр 6 миллиметров. Края отверстия вдавлены по направлению к выходу.

Заключение эксперта от 26 февраля 1919 года:

Отверстие произведено пулей, выпущенной из трехлинейного револьвера, скорее всего системы Нагана.

III. Третий кусок дерева из той же стены.

Одна из сторон куска также носит следы штукатурки и переплета драниц. Имеется сквозное отверстие круглой формы; его диаметр 6 миллиметров. На куске написано карандашом Сергеевым: «Пуля извлечена».

Заключение эксперта от 26 февраля 1919 года:

Отверстие есть след пули от трехлинейного револьвера, но определить систему не представляется возможным.

IV. Четвертый кусок дерева из той же стены.

Одна из его сторон покрыта налетом штукатурки, носит следы переплета драниц, и вмятина круглой формы диаметром и глубиною по 1 сантиметру. Края дерева вокруг вмятины сдавлены внутрь. Дно покрыто легким налетом штукатурки.

Заключение эксперта 26 февраля 1919 года:

Вмятина есть отпечаток пули, принадлежащей трехлинейному револьверу или автоматическому пистолету.

V. Пятый кусок дерева из той же стены.

Имеется отверстие круглой формы, имеющее в диаметре около 1 сантиметра. Введенный в это отверстие зонд проникает в толщу дерева на 8 сантиметров и не проходит далее, упираясь в какой-то твердый предмет, издающий звук металла.

Заключение эксперта 26 февраля 1919 года:

Пуля была извлечена с разрушением дерева. Внешний вид пули не изменен. Эта пуля принадлежит трехлинейному револьверу Нагана.

VI. Шестой кусок дерева из той же стены.

Имеются две вмятины, одна из них имеет в диаметре 1 сантиметр и в глубину 5 миллиметров. Другая вмятина имеет в диаметре 8 миллиметров и в глубину 2 сантиметра 8 миллиметров. В последнем зонд упирается в дно пули, видимой простым глазом.

Заключение эксперта 26 февраля 1919 года:

Первая вмятина есть отпечаток пули от трехлинейного Нагана. Пуля, извлеченная из второй вмятины, принадлежит трехлинейному автоматическому пистолету.

VII. Седьмой кусок дерева из той же стены.

На двух боковых стенках видны две вмятины круглой формы. Видимо, эти вмятины есть следы двух пуль, ударивших в этот кусок дерева с боков.

Заключение эксперта 26 февраля 1919 года:

Это следы двух пуль. Одна принадлежит трехлинейному, а другая — четырехлинейному револьверам.

VIII. Восьмой кусок дерева из той же стены.

На одной из его боковых стенок имеется вмятина круглой формы диаметром около 8 миллиметров.

Заключение эксперта 26 февраля 1919 года:

Это след пули, принадлежащей трехлинейному револьверу. Никаких иных выводов относительно этой пули сделать нельзя.

IX. Девятый кусок дерева из той же стены.

Вдоль одной из его боковых стенок идет вмятина круглой формы, имеющая в диаметре 1,1 сантиметра. Одна из сторон куска имеет налет штукатурки и следы переплета драниц.

Заключение эксперта 26 февраля 1919 года:

Отверстие причинено рикошетом пули от трехлинейного револьвера.

Х. Десятый кусок дерева из той же стены.

Одна сторона его покрыта налетом штукатурки. С этой стороны в дереве имеется вмятина круглой формы, имеющая в диаметре 1 сантиметр. Введенный в отверстие зонд проходит через всю толщу дерева и упирается в дно пули, застрявшей в дереве и вышедшей своим концом наружу на протяжении 1 сантиметра.

Заключение эксперта 26 февраля 1919 года:

Пуля была извлечена. Наружный вид ее не изменился. Она принадлежит трехлинейному револьверу системы Нагана.

XI. Одиннадцатый кусок дерева из той же стены.

На одной из боковых его стенок имеется отверстие круглой формы, имеющее в диаметре 8 миллиметров. Зонд проникает всю толщу дерева и упирается в дно пули, вышедшей своим небольшим концом наружу.

Заключение эксперта 26 февраля 1919 года:

Пуля была извлечена. Она принадлежит трехлинейному револьверу системы Нагана.

XII. Двенадцатый кусок дерева из той же стены.

В середине отщепа сидит пуля.

Заключение эксперта 26 февраля 1919 года:

Пуля свободно была извлечена из отщепа, переломившегося на две части. Она принадлежит трехлинейному револьверу системы Нагана.

XIII. Тринадцатый кусок дерева из той же стены.

Пуля еле держится, почти все ее стороны хорошо видны. Конец ее усечен или вдавлен от удара.

Заключение эксперта 26 февраля 1919 года:

Пуля свободно была изъята руками. Эта пуля принадлежит трехлинейному револьверу системы Нагана.

XIV. Куски дерева из южной стены.

Первый кусок.

Посередине куска, со стороны, оклеенной обоями, имеется пулевой канал круглой формы, в диаметре 6 миллиметров. Канал идет к одной из боковых стенок куска, вблизи которой застряла пуля, ясно видимая простым глазом.

Заключение эксперта 26 февраля 1919 года:

Пуля принадлежит трехлинейному револьверу системы Нагана.

Второй кусок.

Посередине со стороны, покрытой обоями, имеется круглой формы сквозное отверстие диаметром около 1 сантиметра.

Заключение эксперта 26 февраля 1919 года:

Отверстие причинено пулей, принадлежащей трехлинейному револьверу.

Таковы результаты экспертизы.

а) на восточной стене: 7 неглубоких следов от пуль и 9 отверстий, произведенных пулями, то есть в целом 16 пуль, выпущенных из револьверов.

б) на южной стене: 2 отверстия, произведенных пулями, также выпущенными из револьверов.

XV. Кусок пола из комнаты под цифрой II.

Одна сторона выкрашена желтой краской. На ней черным карандашом вычерчены два прямоугольника.[31] В середине одного из них усматривается овальной формы отверстие, имеющее в длину 1,5 сантиметра, в ширину 1,1 сантиметра. Края отверстия сплющены выстрелом. Совершенно очевидно, что оно сделано пулей. Зонд идет через всю толщу доски и выходит наружу с противоположной стороны. Выходное отверстие также овальной формы; его длина 1 сантиметр и ширина 9 миллиметров. Но точный размер его дать трудно, так как с этой стороны в доске получился отщеп, изменивший точную форму и величину отверстия. Края входного отверстия темновато-красного цвета. Но без научного исследования не представляется возможным определить его природу, так как возможно, что это цвет грунта, на котором лежала краска.

В середине другого прямоугольника усматривается такое же по форме отверстие, имеющее в длину 2,3 сантиметра и в ширину 1,5 сантиметра. Зонд проникает на 2,5 сантиметра и упирается в дно пули, ясно видимой простым глазом. Вокруг отверстия видно пятно темновато-красного цвета. В отщепах доски, находящихся внутри отверстия, найдено несколько шерстинок материи. Одни из шерстинок кремового цвета другие — красного. Эти шерстинки были осторожно извлечены и помещены в особый пакет. Пуля не была извлечена до производства научного исследования.

XVI. Второй кусок пола из той же комнаты.

Одна сторона выкрашена желтой краской. В середине имеется сквозное отверстие почти круглой формы, диаметром 1 сантиметр, с краями, зазубренными от выстрела. Определить его размер с противоположной стороны невозможно благодаря отщепам в доске. Входное и выходное отверстие имеют темно-красное окрашивание, определить природу которого не представляется возможным. Отверстие несомненно представляется пулевым каналом.

XVII. Третий кусок пола из той же комнаты.

С одной стороны кусок выкрашен желтой краской, как и предыдущие, и также имеет следы карандаша. С этой стороны имеется отверстие полукруглой формы. Оно идет через всю толщу куска и выходит наискось в одной из боковых стенок. Входное отверстие чуть менее сантиметра. Размер выходного отверстия определить затруднительно из-за отщепов дерева. Окрашивания около обоих отверстий не усматривается.

XVIII. Четвертый кусок пола из той же комнаты.

Одна его сторона выкрашена желтой краской и носит следы карандаша. Около самого края усматривается пятнышко темновато-красного цвета, круглой формы, имеющее в диаметре 5 миллиметров. Боковая стенка куска, начиная как раз от грани, где имеется пятнышко и отщеп, имеет окрашивание, напоминающее кровь. Оно идет на протяжении 7 сантиметров в длину и 2,5 сантиметра в ширину.

XIX. Пятый кусок дерева, вынутый из пола в комнате.

На выкрашенной стороне у самого края имеется в дереве вмятина круглой формы в диаметре 2 сантиметра, глубиною 0,5 сантиметра. В середине вмятины ясно видна засевшая в дереве пуля. Дно вмятины около пули и края его носят как будто бы следы крови. Боковая стенка куска имеет ясно видимый потек крови длиной 7 сантиметров; в ширину он занимает всю толщину доски.

Нет никаких сомнений, что эти пять кусков пола были выщерблены шестью пулями. Эти куски было необходимо сохранить в неприкосновенности для анализов с целью определить природу подозрительных пятен; следовательно, я временно отложил определение калибра пуль, ограничившись предъявлением эксперту двух пуль, которые были извлечены в моем присутствии, в одной из лабораторий, которой я велел произвести анализ крови.

Протокол (от 27 февраля) экспертизы двух этих пуль гласит: «Вес этой пули (извлеченной из куска под № XV) 15 граммов… ее диаметр 11,43 мм. Эта пуля принадлежит автоматическому пистолету системы Кольта калибра 45… Пуля (извлеченная из куска № XIX) сильно сплющена… ее вес составляет 5,5 граммов. Весьма вероятно, что эта пуля принадлежит автоматическому пистолету системы Браунинга европейского, но не русского производства».

§ 2

Пять кусков пола были исследованы с целью определить, находятся ли на них следы человеческой крови: один был взят из комнаты под цифрой I и четыре из комнаты под цифрой II.

Исследования были произведены в двух разных научных учреждениях. Одно из них изучило часть кусков дерева по приказу Сергеева, другое исследовало все куски по моему приказу.

(Здесь опускаются выдержки из протоколов химико-микроскопических исследований. С ними можно познакомиться в полном варианте книги — Ред.)

Выводы.

На основании проведенных испытаний, можно заключить, что на одной из сторон исследованного куска дерева, бесспорно, присутствуют пятна крови, которую следует признать как человеческую, исходя из положительной реакции на пробу Уленгута (профессор N).

Также было доказано, что в период с 17 по 22 июля 1918 года (день, когда Ипатьев вновь вступил во владение своим домом) в доме Ипатьева произошло убийство.

Это убийство было совершено в одной из комнат нижнего этажа. Сам выбор этой комнаты достаточно доказывает, что преступление было умышленным. Как только жертвы оказались в этой комнате, а убийцы встали у двери, ведущей в прихожую, никакой надежды на спасение не осталось, ибо другая дверь вела в кладовую, не имевшую выхода. Единственное окно было с двойными рамами и закрыто снаружи крепкой железной решеткой; за окном был высокий забор, полностью скрывавший дом. Комната находилась в подвале; это была западня, откуда жертвам невозможно было вырваться.

Я говорю «жертвам», потому что их было несколько. В самом деле, невозможно себе представить, чтобы один человек мог так часто перемещаться по комнате и получить столько пуль.

Оружие, примененное убийцами, — револьверы и автоматические пистолеты разных систем, а также штык. В общей сложности были обнаружены следы тридцати пуль, но несомненно, выпущено было больше, поскольку некоторые пули, наверняка, застряли в телах жертв.

В момент смерти жертвы стояли вдоль южной и восточной стен, а также посередине комнаты, на что указывают пули в полу на некотором расстоянии от восточной стены. Некоторые жертвы были убиты в тот момент, когда они упали на пол.

Глава XVIII

Предметы, принадлежавшие членам Императорской семьи, обнаруженные после их смерти в Екатеринбурге.

Кто был убит в доме Ипатьева?

С самого начала работы Наметкина родилась легенда, согласно которой Императорскую семью вывезли, а вместо нее расстреляли других людей.

Эта легенда сильно повредила расследованию, и порой мне доводилось отмечать, что ее выдвигали с целью помешать дознанию.

Камердинер Императора Чемодуров показал: «Я упаковал и забрал в Екатеринбург следующие предметы из вещей и одежды Императора: дюжину дневных сорочек, полдюжины ночных сорочек, полдюжины шелковых трико, три дюжины носков, полторы-две сотни носовых платков, дюжину простыней, две дюжины наволочек, три банных простыни, двенадцать салфеток из ярославского полотна; из одежды: четыре суконные рубашки защитного цвета, три гимнастерки, офицерскую шинель, солдатскую шинель, овчинный полушубок, пять военных брюк, серый плащ, шесть военных фуражек, меховую шапку; из обуви: семь пар шевровых и хромовых сапог».

Если бы Императорская семья была вывезена спасителями, наверняка, вещи такого рода взяли бы с собой; расследование же доказало обратное.

В доме Ипатьева обнаружили многочисленные медикаменты и медицинские инструменты для лечения больного наследника. Мы знаем, что мальчик был болен на протяжении всего своего пребывания в доме Ипатьева. Разве могли бы уехать, не захватив с собой лекарства и предметы, необходимые при его состоянии?

В доме Ипатьева нашли более шестидесяти икон (священных изображений), которые, как установило следствие, принадлежали Императорской семье. Среди икон были:

1) Икона Богородицы с надписью, сделанной рукой императрицы: «Дорогой нашей Ольге благословение от Папа и Мама. Спала, 3 ноября 1912 года».

2) Икона Богородицы с надписью, выполненной рукой императрицы: «Нашей дорогой Татьяне, благословение 12 января 1918 года. Тобольск. Папа и Мама» — это последний подарок, который великая княжна Татьяна получила от родителей на свои именины.

3) Две похожие иконы со следующими надписями, все так же рукой императрицы: одна — «Т. Спаси и сохрани. Мама. Елка 1917 года. Тобольск», другая — «А. Спаси и сохрани. Мама. Елка 1917 года. Тобольск».[32] Это были последние подарки на Рождество, полученные великими княжнами Татьяной и Анастасией.

В доме Ипатьева нашли религиозные книги императрицы и великой княжны Татьяны — немое, но красноречивое свидетельство, говорящее об их натуре. В числе книг был молитвенник, пометки в котором показывают, что им пользовались и император, и Императрица для общей молитвы.

У охранников дома Ипатьева, членов их семей и нескольких других лиц было найдено множество различных предметов, ранее принадлежавших Императорской семье. Среди этих предметов был дневник наследника. Нашли и его любимую собаку — спаниеля по кличке Джой.

В печах дома Ипатьева обнаружили множество обуглившихся обрывков одежды, белья, пуговиц, иголок, разных мелких предметов вроде дамских сумочек, бумажников, коробочек, щеточек для ногтей и для зубов, фарфоровых безделушек и т. д.

Наконец, в помойной яме при доме Ипатьева среди различных разрозненных предметов обнаружили:

1) Офицерскую кокарду и ленту ордена Святого Георгия. Чемодуров заявил: «Георгиевская лента — с шинели Его Величества, Император никогда с ней не расставался и всегда ходил в ней».

2) Икону Святого Серафима Саровского и икону Святого Симеона Верхотурского, ранее принадлежавшие Императрице.

3) Портретную рамку и еще рамку в форме брелока с обрывками фотографий: это были портреты родителей и брата императрицы, которые она всегда держала при себе.

4) Сильно поврежденную икону со следующей надписью, сделанной Императрицей: «Спаси и сохрани. Мама. 1917. Тобольск». Это был последний подарок на Рождество, сделанный наследнику родителями; эта икона висела на его кровати в доме Ипатьева.

Все эти предметы, найденные либо в самом Екатеринбурге, либо в его окрестностях, не позволяют думать, что Императорская семья была спасена. Наоборот, они ясно показывают, что все, представлявшее хоть какую-нибудь материальную ценность, было разграблено, а то, что не представляло ценности само по себе, но было крайне дорого Императорской семье, было уничтожено или выброшено.

Вероятно, самой дорогой вещью для императрицы была принадлежавшая ей Федоровская икона Божьей Матери. Эта икона была найдена в доме Ипатьева, драгоценные камни из оклада выковыряли. Чемодуров показал: «Императрица никуда не уезжала без этой иконы, отнять ее было все равно, что лишить ее жизни».

Я не буду подробно перечислять здесь все предметы, принадлежавшие Императорской семье, которые были обнаружены в Екатеринбурге (их более пятисот), читатель найдет их список в конце этой книги.

Глава XIX[33]

Рудник в урочище «Четырех Братьев». Осмотр рудника.

§ 1

Покинем теперь дом Ипатьева и отправимся в другое место искать объяснение кровавой драме, разыгравшейся в его подвале.

В двадцати километрах к северо-западу от Екатеринбурга находится глухая деревенька Коптяки. Я называю ее глухой не из-за удаленности от города, а из-за окружающей ее природы. Она расположена на берегу Исетского озера и окружена со всех сторон бором, входящим в состав огромного лесного массива. В ней всего несколько десятков домов. Летом деревня живет только рыбной ловлей и сенокосом. Бедные екатеринбургские чиновники приезжают сюда переждать жару в избах, нанятых у крестьян, и не привносят почти никаких изменений в жизнь этого дальнего хутора.

Дорога из Екатеринбурга в Коптяки идет через Верх-Исетск, почти что городское предместье. Затем она пересекает несколько полей и лугов и окончательно углубляется в лес. Неподалеку от Верх-Исетска дорогу пересекает Пермская железная дорога. Здесь находится переезд № 803 с будкой для сторожа. Ближе к Коптякам, в 9 километрах от хутора, дорогу пересекает другая железнодорожная ветка. Там тоже переезд — № 184, с будкой для сторожа.

В четырех с половиной километрах от Коптяков, возле самой дороги, стоят два старых сосновых пня. По легенде, раньше здесь были четыре сосны, которые росли из этих пней. Отсюда народное название: «Четыре брата». Сосен давно уже нет, а название осталось и пристало ко всему урочищу.

В этом глухом углу, в четырех километрах от Коптяков, к западу от дороги, находится прямо в лесу старый заброшенный рудник, где в свое время добывали железную руду. Добыча производилась либо открытым способом, либо шахтами. Рудник был заброшен многие годы назад. Открытые разработки превратились в небольшие озерца; все шахты завалило, на них выросла трава и даже деревья.

Только одна, относительно недавняя шахта сохранилась в хорошем состоянии. В противоположность другим, засыпанным шахтам, крестьяне называли ее «открытой»; именно под таким названием она обозначена на плане. Глубина шахты — одиннадцать метров. Она образована двумя смежными колодцами, разделенными небольшой перегородкой из бревен и со стенами, выложенными бревнами во избежание оползня. Через один колодец спускали рабочих и доставали руду, через другой откачивали воду.

Рядом с шахтой находится глиняная площадка, образованная грунтом, который извлекали из рудника во время его использования. Она довольно просторная и имеет около метра в толщину.

От дороги на Коптяки пять небольших проселков ведут к руднику и почти все сходятся у открытой шахты. Возле рудника нет покоса, поскольку в этом месте полянки маленькие и не выкошены. Летом бывший рудник и проселки зарастают травой, за исключением глиняной площадки, на которой ничего не растет.

Между переездом № 184 и описанным рудником есть и другие рудники, неподалеку от дороги на Коптяки. Но только к открытой шахте можно легко подобраться. Кроме того, она окружена густым лесом, полностью скрывающим ее от дороги.

§ 2

17 июля 1918 года, ранним утром, тихая жизнь Коптяков была нарушена чередой загадочных происшествий. В то утро крестьянке Анастасии Зыковой понадобилось съездить в Екатеринбург, чтобы продать там рыбу. Она отправилась в путь вместе с сыном Николаем и его женой Марией. Солнце еще не взошло, едва-едва забрезжил рассвет.

Когда, миновав рудник, Зыковы приблизились к «Четырем Братьям», они увидели, что им навстречу движется кортеж из нескольких автомобилей, окруженных красногвардейцами. Не успели они прийти в себя от удивления, как два красногвардейца подбежали к ним и грубо приказали возвращаться домой и не оглядываться.

Перепуганные Зыковы повернули лошадь и поскакали во весь опор обратно в Коптяки. Одна из женщин обернулась, и два красногвардейца бросились за ними, ехали следом больше километра, постоянно грозя им револьверами и запрещая смотреть на то, что происходит сзади.

Когда Зыковы добрались до Коптяков, деревня уже проснулась, и крестьяне собирались идти косить, так как была пора сенокоса. Рассказ Зыковых их сильно встревожил: они пришли к выводу, что большевики уходят из Екатеринбурга под натиском «белых», и что поблизости будет бой. Они решили пойти на разведку. Крестьяне Николай Папин, Николай Швейкин и Петр Зубрицкий отправились на вылазку на Екатеринбургскую дорогу вместе с офицером по фамилии Шереметевский, который скрывался в Коптяках.

Когда они вышли на проселок, шедший к руднику, то были поражены его видом. Давно заброшенная тропа, всегда покрытая летом густой травой, была полностью вытоптана, было видно, что по ней только что проехало множество машин. Крестьяне собирались пройти к самому руднику, когда на дороге появился красногвардеец с ружьем, саблей, револьвером и двумя разными гранатами на поясе. Он приказал им уходить, объяснив, что здесь будут учения по метанию гранат. Крестьяне послушались и вернулись домой.

Большевики перегородили дорогу на Коптяки: в направлении на Екатеринбург, возле переезда № 184, и в километре от Коптяков. Из показаний многочисленных свидетелей следует, что это заграждение было сооружено утром 17 июля, а снято только 19-го числа, в шесть часов утра.

25 июля Екатеринбург был очищен от большевиков. 27-го Папин и другой крестьянин из Коптяков, Михаил Алфёров, отправились по делам в Верх-Исетск и сообщили там военному командованию, что большевики несколько дней не пускали их в урочище «Четырех Братьев». Вернувшись в Коптяки, они решили осмотреть рудник и пошли по проселку, о котором говорилось выше. Дойдя до рудника, они почувствовали, как их обуял необъяснимый страх. Показания Папина: «Там, не знаю почему, нам стало не по себе, и мы ушли, ни к чему не притронувшись, чтобы вернуться, захватив с собой побольше народу».

И они действительно вернулись на следующий день, 28 июля, вместе с шестью другими крестьянами: Михаилом Бабиновым, Павлом Алфёровым, Яковом Алфёровым, Николаем Логуновым и Александром Логуновым. Они осмотрели шахту, глиняную площадку, несколько участков рудника и обнаружили несколько предметов, имеющих ключевое значение для следствия. Они проявили большую наблюдательность, величайшую осторожность и оставили место происшествия в исходном состоянии.

Военное командование Верх-Исетска приняло во внимание заявление, сделанное Папиным 27 июля, и на следующий день отправило к руднику лесничего Василия Редникова. Тот взял с собой нескольких крестьян из Верх-Исетска: Николая Божова, Александра Зудихина, Ивана Зубрицкого и Николая Тетенева. Они тщательно осмотрели рудник.

30 июля следователь Наметкин, в свою очередь, исследовал рудник. Его сопровождали доктор Деревенко, камердинер Чемодуров и несколько офицеров. Осмотру в основном подверглась открытая шахта.

Эта шахта была полностью опорожнена через некоторое время в присутствии вице-прокурора Екатеринбургского суда Магницкого.

Наконец, я сам осмотрел рудник с 23 мая по 17 июня 1919 года. Мои розыски охватили площадь примерно в двадцать гектаров, и результаты я сообщил адмиралу Колчаку. По его приказанию были осуществлены методичные раскопки по всему руднику; начавшись 6 июня, они были прерваны 10 июля 1919 года.

Глава XX

Проезд грузовика к руднику в ночь с 16 на 17 июля. Перевозка к руднику бензина и серной кислоты.

Что же произошло на старом руднике «Четырех Братьев» с 17 по 19 июля 1918 года?

Сторож с переезда № 184 Яков Лобухин дал мне следующие показания: «Однажды ночью, прошлым летом (ни дня, ни месяца я не помню), во время сенокоса, мы с моей родней спали, и я проснулся от шума автомобиля. Это было совершенно необычайное происшествие, поскольку еще никогда ни один автомобиль не проезжал возле моей сторожки, тем более ночью. Я бросился к окну и увидел грузовик, едущий по дороге на Коптяки. Что в нем находилось, я не разглядел. Совсем не заметил. Заметил только, что там были трое-четверо человек с ружьями, в солдатском обмундировании, как мне показалось. Когда рассвело, люди, проехавшие мимо моей сторожки в Коптяки, вернулись и сказали, что их не пропустили».

Мы видели, что большевики перегородили дорогу на Коптяки утром 17 июля. Поэтому очевидно, что загадочный автомобиль, направлявшийся в Коптяки под покровом ночи, совершил этот путь на рассвете 17 июля.

Лесничий Редников и несколько крестьян осмотрели проселок, который в первый же день привлек внимание жителей Коптяков. Вот его показания: «На первой дороге от «Четырех Братьев» к руднику вели отчетливые следы автомобильных шин… По ней проехал тяжелый автомобиль, оставив широкую колею, сломав и пригнув много кустов на своем пути… Следы автомобиля шли до самой шахты и там прекращались».

Можно задаться вопросом, этот ли автомобиль видели Анастасия Зыкова и ее сын Николай, когда они ехали в Екатеринбург утром 17 июля?

Я думаю, что было недостаточно темно, чтобы они его не разглядели, и хотя Анастасия Зыкова умолчала об этом факте, когда я ее допрашивал, она оказалась более разговорчивой с крестьянами из своей деревни. Николай Швейкин, слышавший ее рассказ по возвращении в Коптяки, показал следующее: «Вернувшись, Анастасия переполошила всю деревню: «Солдаты идут!» Она рассказала, что повстречала их у самых «Четырех Братьев». Идут, говорит, а за собой везут что-то на автомобиле… Анастасия это говорила, когда вся деревня высыпала на улицу».

У меня есть все основания полагать, что грузовик потерпел аварию неподалеку от рудника. На проселке, по которому он ехал, имеется яма в том месте, где раньше добывали руду. Осматривая местность, я заметил на краю этой ямы осыпь, вызванную заносом тяжелого автомобиля, а на дне ямы я нашел бревно.

Эти подробности не ускользнули от крестьян, которые осматривали рудник прежде меня. Вот показания Николая Тетенева: «В одном месте колесо автомобиля соскользнуло, это было рядом с ямой, которая находится прямо на дороге. Осыпавшийся край ямы был четко виден».

Неподалеку оттуда я нашел веревку, испачканную в машинном масле.

Грузовик возвратился с рудника в Екатеринбург в ночь с 18 на 19 июля. Сторож Яков Лобухин и его сын Василий видели, как он проезжал. Другие свидетели видели его позже, когда он ехал через Верх-Исетск. Среди них назову Александра Зубрицкого, который находился в Верх-Исетске утром 19-го числа. Он показал следующее: «Левое заднее колесо автомобиля было обмотано толстой веревкой, было видно, что протектор поврежден».

Большевики реквизировали в Екатеринбурге все грузовики и автомобили и собрали их в одном-единственном гараже, которым заведовала военная комендатура. Грузовик, ездивший к руднику, надо полагать, был взят из этого гаража.

В ночь с 16 на 17 июля братья Петр и Александр Леоновы были дежурными в военной комендатуре. Поскольку они служили большевикам только по крайней нужде, они не последовали за ними, когда те ушли из Екатеринбурга, и я смог их допросить. Они показали, что вечером 16 июля один грузовой автомобиль отправили из гаража в ЧК, а оттуда один чекист уехал на нем в дом Ипатьева.

Этот грузовик вернулся в гараж только 19 июля утром. Вот показания Петра Леонова: «Автомобиль был запачкан кровью, видно было, что его мыли, однако пятна крови еще были хорошо видны на досках кузова». Его брат Александр показал: «Я очень хорошо помню, что в кузове грузовика на полу были большие пятна крови, которые замыли».

Крестьяне, осмотревшие рудник, заметили, что там находилось большое количество лошадей с 17-го по 19-е июля, и что для защиты их от комаров и слепней разводили костры.

Показания Зудихина: «Видно было, что в этом месте держали лошадей; деревья были обглоданы или сломаны».

Показания Зубрицкого: «Лошади рыли землю копытами. Я заметил, что рядом с небольшой елочкой разводили костер, чтобы отгонять от них комаров».

Я сам обнаружил возле одного из таких кострищ полусгоревшие щепки. Видно было, что их отрубали от толстой еловой доски, чтобы разжечь костер. Однако, продолжая описание грузовика, вернувшегося в гараж утром 19 июля, Петр Леонов добавил следующее: «Я заметил в задней части кузова дыру сантиметров семьдесят в длину и пятнадцать в ширину». На фотографии № 38 представлены еловые щепки, обнаруженные мною.

Крестьяне тоже заметили в некоторых местах рудника дощечки иного рода, которые также использовали для разведения огня, а рядом обрывки совершенно новой веревки. Видно, что эти дощечки отрывали от ящиков, а веревками эти ящики были перевязаны. Вот показания Зудихина: «В том месте валялись тонкие дощечки примерно в полпальца толщиной, выломанные из ящика». А вот показания Редникова: «Я также нашел обрывки веревки толщиной с мизинец, новой, которой явно обматывали ящик, поскольку она осталась загнутой углом. Один из концов образовывал скользящий узел, какие всегда делают, обвязывая ящики. Она была не развязана, а обрезана».

Можно спросить себя, что же привезли в этих ящиках на рудник?

17 июля секретарь комиссара Войкова, некто Зимин, явился в аптекарский магазин «Русской компании» Екатеринбурга с приказом следующего содержания: «Приказано незамедлительно выдать подателю сего 80 килограммов серной кислоты. Подпись: Войков».[34]

В тот же день, поздно вечером, Зимин вернулся в магазин со вторым приказом Войкова: «Приказано вручить подателю еще три бутыли серной кислоты». Это было выполнено, Зимин получил в общей сложности 190 килограммов серной кислоты и подтвердил получение, расписавшись на приказах Войкова. Два этих документа с подписями Войкова и Зимина были приобщены к делу.

Следствием было установлено, что бутыли с серной кислотой упаковали в ящики, обмотанные веревками, и перевезли к руднику 17 и 18 июля; это сделал один из подручных Войкова с помощью красногвардейцев.

Следствием также было установлено, что к руднику свезли большое количество бензина. Большевики доставили его на грузовиках до переезда № 184, а оттуда на телегах, поскольку последний участок дороги был непроезжим для автомобилей.

Многочисленные свидетели видели эти бочки с бензином либо в Верх-Исетске, либо на переезде № 184. Среди лиц, дожидавшихся неподалеку оттуда, пока будет разобрано заграждение на дороге в Коптяки, устроенное большевиками, был инженер Валериан Котенев. Вот его показания: «Я заметил на автомобиле железную бензиновую бочку. Я категорически утверждаю, что это была бочка с бензином, и что в ней было 160–180 килограммов».

Сын сторожа с переезда № 184 Василий Лобухин также показал следующее: «18 июля, примерно в 7 часов утра, мимо нашей будки проехал грузовой автомобиль, выехал на дорогу в Коптяки и остановился неподалеку от переезда. Я хорошенько не разглядел, что в нем было: мне показалось, что это были бочки или ящики. После обеда проехал второй грузовой автомобиль и остановился в том же месте. В нем, я хорошо это видел, находились железные бочки с бензином. Мне пришло в голову попросить немного бензина. Я взял бутыль и пошел к тому месту, где стояли оба грузовика. В этот раз я тоже не заметил, чем был нагружен первый из них. А во втором были три бочки с бензином, все железные. Рядом с грузовиками стояли пять человек. Я попросил у них бензину, и они наполнили мою бутыль».

Сопоставляя показания многочисленных свидетелей, которые были допрошены следствием, можно определить количество бензина, подвезенного к руднику, по меньшей мере, в 700 килограммов.

Даже в самые жаркие летние дни в шахтах рудника «Четырех Братьев» всегда лежит лед. Во время осмотра, произведенного 28 июля 1918 года, лесничий Редников и сопровождавшие его крестьяне заметили, что в ледяной корке на поверхности воды в большем из колодцев имеется большая дыра, а лед в меньшем из колодцев сломан полностью.

Неподалеку от шахты, на глиняной площадке, они нашли следы большого кострища, присыпанного землей, а в нескольких шагах от него, у подножия старой березы, следы другого костра, меньших размеров.

Когда я, в свою очередь, осматривал рудник на следующий год, местоположение этих кострищ было еще хорошо заметно.

Что перевозил таинственный грузовик, приехавший к руднику в ночь с 16 на 17 июля 1918 года?

Что сожгли в этих кострах, что упрятали в шахту?

Почему в это место привезли бензин и серную кислоту?

Предметы, обнаруженные на руднике и в его окрестностях, дадут самые лучшие ответы на все эти вопросы.

Глава XXI

Вещи, найденные на руднике и в его окрестностях. Выводы.

Осмотр места и раскопки привели к обнаружению следующих предметов:[35]

1. Образ святого Николая Чудотворца.

2. Образ святителей Гурия, Авива и Самона.

3. Сильно поврежденный образ Спаса Нерукотворного.

Все три хорошей работы.

4. 30 кусочков эмали от этих образов.

Все они принадлежат трем вышеназванным иконам.

Теглева и Эрсберг на допросе показали, что эти образки принадлежали детям Императора и обычно находились в их спальне, над их кроватями. Они брали их с собой в дорогу, порой носили на шее, чем объясняется наличие подкладки сзади. В частности, образ святого Николая Чудотворца был собственностью Ольги Николаевны.

5. Три металлические пластинки от образов.

Они медные, со следами сварки и рисунком, образованным рельефными точками по краям. Они похожи на пластинки от вышеописанных образков. Но иконы, от которых они отделились, были побольше.

6. Серебряная рамочка от образа.

Теглева и Эрсберг утверждают, что она от одного из образков императрицы. По своим размерам она не подходит ни к одному из вышеописанных образков.

7. Два кусочка цинка от образа.

Тутельберг показала, что она видела у Его Величества простые цинковые образки с ликами, написанными прямо по цинку.

8. Кусочки белого воска, красного воска и маленький кусочек стеариновой свечи.

Следствием было установлено, что Императорская семья пользовалась в Екатеринбурге, как и раньше, свечами белого или красного воска и стеариновыми.

9. Рамка для фотографии.

Складная рамка для путешествий. Сделана из коричневой кожи с подкладкой из черного шелка в полоску. Внутри клеймо на немецком языке: «Эдуард Аккерман, Берлин.»

Жильяр, Кобылинский, Гиббс, Теглева, Эрсберг и Занотти показали, что у Императорской семьи было много рамок такого рода, которые она брала с собой в дорогу. Тутельберг утверждает, что эта принадлежала императору, добавив, что в ней был портрет императрицы (фотография № 43).

10. Воинский значок.

Имеет форму знамени. Из позолоченного серебра: на нем еще видны следы позолоты. Одна из сторон покрыта белой и темно желтой эмалью. Сзади выгравировано:

17

1803–1903

V

Cнабжен колечком для крепления.

Он принадлежал Императрице. Теглева и Эрсберг показали: «Императрица носила его на своем браслете». — Тутельберг: «Значок, который вы мне показали, принадлежал Ее Величеству Императрице».

11. Пряжка от офицерского пояса.

Она подверглась воздействию огня.

Свидетели, которым я ее предъявил, показали: Иванов: «Император в последнее время носил простой желтый пояс офицерского образца с пряжкой, похожей на эту». — Гиббс: «Весьма вероятно, что эта пряжка от пояса Императора».

Сравнивая ее с той, которую носит Император на фотографиях, можно признать это сходство.

12. Пряжка от ремня мальчика.

Она медная. Внешне подходит к детскому ремню. Застежка тоже медная. На пряжке — императорский герб. Как и другая, подверглась воздействию огня и была обнаружена в том же месте.

Показания свидетелей, которым я ее предъявил: Жильяр: «Мне кажется, что она с ремня царевича». — Гиббс: «Она, наверное, с ремня царевича». — Иванов: «Я узнаю ее, она принадлежала царевичу. У него была такая на желтом ремне. Алексей любил одеваться просто, по-солдатски. Он носил гимнастерку, брюки защитного цвета и сапоги, а поверх гимнастерки ремень».

13. Две парные пряжки от дамских туфель с камнями.

Показания экспертов: «Это пряжки от дамских туфель. Они могут быть только от дорогих туфель. Гнезда для камней сделаны аккуратно, вот почему камни остались на месте, несмотря на сильное воздействие огня».

Показания свидетелей. — У великих княжон были туфли с похожими пряжками. — Аналогичные показания Гиббса, Кобылинского, Битнера и Теглевой. Последняя добавила: «Императрица

тоже носила такого рода пряжки на туфлях». Тутельберг, Занотти, Волков подтвердили слова Теглевой.

14. Флакончик с солями.

15. Разбитый зеленый флакон.

Показания свидетелей. — Теглева: «Осколки зеленого стекла относятся к английскому флакону с солями… осколки белого стекла напоминают мне флаконы с солями, которые были у всех членов семьи и которые они брали с собой в дорогу».

Занотти: «Флакон с солями, вероятно, принадлежит одной из великих княжон. У императрицы был похожий, но поменьше… Зеленый флакон принадлежал Императрице».

16. Стекло от очков.

Эксперты заявили, что это было оптическое стекло, вставлявшееся в оправу.

Показания свидетелей. — Жильяр: «Это стекло напоминает мне стекла из очков императрицы». — Кобылинский: «В Тобольске Императрица носила очки в черепаховой оправе с большими стеклами, такой же величины, как это… Ей прописал их доктор Григоржевский». — Тутельберг: «Императрица в Тобольске носила очки во время работы. Она стала страдать глазами от слез. Один врач прописал ей очки, они были в черепаховой оправе и с большими стеклами».

17. Пряжка от дамских туфель.

Показания Тутельберг. — «У императрицы были туфли из козлиной кожи, черные и бронзового цвета, обе пары с похожими пряжками, на низком каблуке и остроносые. Она могла выходить в них из дома».

18. Искусственная челюсть.

Состоит из золотой пластины, каучука и четырнадцати верхних зубов. Жильяр, Гиббс и Эрсберг показали, что доктор Боткин носил вставную челюсть.

19. Стекла от пенсне.

20. Оправа от пенсне.

Эксперты заявили следующее: «Оба стекла по своей величине и форме краев принадлежат к одному и тому же пенсне. Это стекла для дальнозоркого человека, причем они вставлялись в оправу только у переносицы».

Показания свидетелей. — Жильяр: «Боткин иногда пользовался пенсне без оправы вокруг стекол». Кобылинский: «Стекла, которые вы мне показываете, напоминают по форме стекла Боткина, он был дальнозорким».

21. Запонка от манжеты и запонка от воротничка.

22. Обгорелая щеточка для волос.

Она деревянная, сильно поврежденная, из кусочков, едва держащихся на проволоке. Кобылинский показал, что доктор Боткин всегда носил с собой щеточку для волос и бороды (фотография № 56).

23. Обгорелые части корсетов.

1) Шесть пар передних планшеток.

2) Боковые кости.

3) Пряжки.

4) Застежки и крючки.

5) Блочки для шнуровки.

Количество передних планшеток показывает, что огнем было уничтожено шесть корсетов. Вот выводы экспертов:

«Эти корсеты были дорогими. Сгоревшее вещество на нескольких пряжках происходит от резины подвязок. Остатки на нескольких других есть ткань самого корсета из вязаного шелка. Эти корсеты как будто французской работы: в лупу кое-где можно различить французское слово bouton».

Показания свидетельницы Тутельберг: «У корсетов императрицы спереди и по бокам были железные ребра, покрытые собачьей кожей, а сзади ребра из китового уса. Корсеты великих княжон были похожими. Ничего не могу сказать о корсетах Демидовой. Великие княжны были обязаны их надевать. Демидова всегда их носила».

24. Около сорока разных кусков от одного или нескольких предметов, уничтоженных огнем.

Экспертизой было установлено, что все эти куски от сожженной обуви, образующие вместе массу из кожи, обрывков пробковых подошв и смолы. Это была дорогая обувь.

25. Железная набойка на каблук сапога.

26. Семь пряжек от мужской одежды.

Экспертиза установила, что они с брюк или мужских жилетов. Последняя — принадлежность жилета. Все иностранного производства, за исключением одной, самой большой, изготовленной русским кустарем.

27. Пряжка от мужских подтяжек.

28. 20 спиральных пружинок от подтяжек.

29. Две металлические пряжки.

Экспертиза определила, что они были принадлежностью дамской одежды. Тутельберг первой сказала: «Это часть пряжки с блестящими камнями, принадлежавшей Императрице или великим княжнам».

30. Шесть пуговиц военного образца.

Экспертиза заявляет: «Все эти пуговицы хорошей работы. Пуговицы фабрики Вундера мало находились в употреблении, поскольку были гораздо дороже всех прочих».

31. Пуговицы и части их.

Теглева и Эрсберг показали, что некоторые похожи на пуговицы с рукавов блузок, которые носили великие княжны, а Занотти — что большие пуговицы совершенно похожи по своей величине и форме на пуговицы с лилового костюма императрицы.

32. Крючки, застежки, кнопки.

Теглева, Эрсберг, Тутельберг и Занотти показали, что Императрица и великие княжны носили на одежде похожие крючки, застежки и кнопки, в частности, на той, что поставляла им портниха Бризак.

33. Кусочки материи.

Теглева и Эрсберг признали эти кусочки принадлежащими к одежде Императорской семьи. Свидетели определенно узнали кусок фиолетово-лиловой материи от костюма императрицы. «У нее была юбка такого цвета», — утверждают Теглева и Эрсберг.

Заявление Занотти: «По поводу дамских пуговиц большого размера, могу сказать, что Императрица носила похожие на одном из своих английских матерчатых костюмов фиолетово-лилового цвета, состоявшего из юбки и жакета, который она взяла с собой в Тобольск… Кусочки, которые вы мне предъявили, из такой же материи, как тот костюм».

34. Прочие куски материи.

Гардеробом царевича в Тобольске занимался Иванов: «Он носил шинель из добротного солдатского сукна, с шелковой подкладкой до пояса. Подкладка была защитного цвета и в полоску. Пуговицы с императорским гербом, которые вы мне показали, могли принадлежать ему: шинель застегивалась на крючки, но по центру был ряд похожих пуговиц. Куски сукна у меня перед глазами наверняка от этой шинели, они совершенно такого же сукна».

35. Куски сукна защитного цвета.

Чемодуров признал, что они от вещмешка Алексея.

Почему-то 36 пропущено.

37. Три куска свинцовой бумаги.

38. Четыре гвоздя.

39. Гильза от револьверного патрона.

Показания Иванова: «Алексей, как и все дети, любил собирать свинцовую бумагу, винтовочные и револьверные патроны. Их было много у него в карманах. Он и старые гвозди подбирал».

40. Осколки стекла.

Это явно осколки стекол от портретных рамок. Впрочем, некоторые, отсвечивающие желтым, принадлежат к разбитому флакону типа флакона с солями.

41. Американский ключ.

42. Обрывки дамских сумочек или бумажников.

43. Перочинный нож.

44. Английская булавка.

45. Крест с драгоценными камнями.

Эксперты заявили, что «крест хорошей художественной работы». Несомненно, он подвергся воздействию огня.

46. Бриллиант.

Экспертиза установила, что «эта вещь очень дорогой работы и является частью другого украшения — подвески. Вид платины показывает, что он подвергся воздействию огня. Но не утратил ни своего качества, ни своей ценности».

Тутельберг: «Я определенно узнаю бриллиант и крест. Две эти драгоценности принадлежали Императрице».

Занотти: «Крест и бриллиант, бесспорно, принадлежали Императрице». На фотографии № 62 изображены бриллиант и крест.

47. Сожженное украшение.

Оно состоит из жемчужины и двух небольших бриллиантов. Согласно мнению экспертов, это часть креста.

48. Жемчужная серьга.

Она из платины. Главный камень — жемчужина. Малый камень — бриллиант. Оправа жемчужины соединяется с оправой бриллианта. Застежка золотая. «Эта серьга высокохудожественной работы, а жемчужина прекрасна», — заявили эксперты. Она не пострадала от огня.

Показания свидетелей. — Жильяр: «Я думаю, что эта серьга принадлежит Императрице, у нее были похожие. Она очень их любила, я часто фотографировал ее в них». — Гиббс: «Она, бесспорно, принадлежит Императрице. Это одна из серег, которые она любила больше всего и часто носила». — Теглева: «Эта серьга и осколки относятся к паре, которую Императрица любила больше всего». — Эрсберг: «Это ее любимая пара. Она носила ее не снимая, мне кажется, эти серьги были на ней во время отъезда из Тобольска».

49. Осколки жемчужины и разбитого золотого украшения.

Экспертиза установила, что это была жемчужина очень большой цены, которая, возможно, составляла пару с жемчужиной из серьги.

50. Осколки жемчужины.

Эксперты заявили:

а) «Первый принадлежит большой жемчужине очень большой цены и откололся от нее от удара или при расплющивании».

б) «Номер 2 и 3 принадлежат жемчужине большого размера и очень большой ценности. То же относится к номерам 4 и 5. Все они могли принадлежать одной и той же жемчужине».

в) «Номер 6 относится к столь же большой и красивой, но другой жемчужине».

51. Тринадцать мелких жемчужин.

Эксперты заявили, что они были прекрасного качества и, наверняка, были нанизаны на одну нитку.

Из показаний Теглевой, Эрсберг, Тутельберг и Занотти следует, что у императрицы и великих княжон было много ниток такого же жемчуга.

52. Часть украшения с бриллиантами.

Эксперты заявили, что «украшение состоит из настоящих бриллиантов большой цены, оправленных в серебро и припаянных к нему золотом. Это часть украшения большого размера. На нем след надлома, произведенного ударом тяжелого инструмента. Оно не подверглось воздействию огня». По поводу кусочков металла они добавляют: «Это серебро. Первый фрагмент был отделен от украшения ударом режущего инструмента. Он слегка пострадал от огня. Второй и третий фрагменты были отделены таким же образом, как и первый, но сильнее пострадали от огня».

53. Тринадцать осколков изумруда.

«Камень был большим и превосходного качества, — утверждают эксперты. — Его разбили тяжелым инструментом».

«У императрицы было много предметов, украшенных изумрудами, — показала Тутельберг. — Но мне трудно сказать, к которому мог относиться этот».

54. Два осколка сапфира.

«Они принадлежат к разным камням большой цены, — говорят эксперты, — от которых были отделены сильным ударом тяжелого инструмента».

55. Два бриллианта, рубин, два граната.

Экспертиза утверждает, что «эти камни находились на украшениях больших размеров, от которых были отделены при помощи режущего инструмента».

56. Две золотые цепочки.

Они были подвергнуты экспертизе. «Они из золота, это предохранители при застежке браслетов, с которых они были сорваны».

Показания свидетелей. — Тутельберг: «У императрицы и великих княжон было несколько браслетов с цепочками; на всех них были такие браслеты при отъезде из Тобольска». — Занотти: «На браслетах императрицы и ее дочерей были похожие цепочки».

57. Обломок золотого украшения.

«Относится к золотому украшению, вероятно, кольцу, от которого был отделен ударом тяжелого предмета».

58. Другой обломок золотого украшения.

«Следы на его концах говорят о том, что он был вырван при нанесении удара режущим инструментом. В середине имеются следы более слабых ударов острым предметом», — следует из заключения экспертизы.

59. Золотое украшение с тремя алмазами и две золотые части другого украшения.

60. Топазы.

Показания свидетелей. — Кобылинский: «У великих княжон были ожерелья из топазов, похожие на те, что вы мне показали». То же показали Гиббс, Теглева и Эрсберг, которая добавила: «Эти ожерелья были на великих княжнах при отъезде из Тобольска».

Тутельберг, рассмотрев фотографии, подтвердила слова Эрсберг. То же показали Якимов и Занотти, последняя заявила: «Эти ожерелья были подарком Распутина».

Возникает вопрос: как украшения Императорской семьи оказались в этом затерянном месте?

Когда Их Величества прибыли в Екатеринбург, их немедленно подвергли грубому обыску. Императрица написала великим княжнам, что надо, вместе с Татищевым и Жильяром, принять меры для спасения драгоценностей, когда они выедут из Тобольска в Екатеринбург. Было решено зашить украшения в одежду.

Показания Теглевой: «Мы взяли несколько лифчиков из толстого полотна. Обернули драгоценности ватой, спрятали ее между двумя лифчиками и сшили их вместе. В первую пару лифчиков, которую надела Татьяна, мы спрятали примерно 4,5 фунта драгоценностей императрицы и примерно столько же во вторую, которую надела Анастасия: там были бриллианты, изумруды, аметисты. Украшения великих княжон (не знаю, сколько по весу) были спрятаны таким же образом в еще одну пару сшитых лифчиков, которую надела Ольга. Кроме того, великие княжны вынесли на себе под блузками много жемчуга.

Мы также зашили драгоценности в их шляпы, между подкладкой и бархатом. Среди них было большое жемчужное колье и брошка с большим сапфиром и бриллиантами.

У великих княжон были костюмы из шевиота. Мы спороли пуговицы и заменили их драгоценными камнями, кажется, бриллиантами, обернутыми ватой и покрытыми черным шелком.

Кроме того, у великих княжон были серые костюмы из английского трико в черную полоску. Это были демисезонные костюмы, которые они носили также летом в плохую погоду. Мы точно так же заменили пуговицы драгоценными камнями, обернутыми ватой и черным шелком».

61. Кусочки свинца, пули от револьвера системы Нагана и стальная оболочка пули от того же револьвера.

62. Палец и два кусочка человеческой кожи.

Экспертиза определила, что кусочки кожи не относятся к пальцу. Выводы следующие:

1) Палец состоит из двух фаланг: верхней и средней. По всей вероятности, это указательный палец.

2) Это палец с очень холеной руки.

3) Вероятно, с руки женщины с длинными тонкими пальцами.

4) Он был отрезан режущим инструментом, а не оторван взрывом.

5) Он принадлежит особе среднего возраста.

6) Оба кусочка кожи были сорваны с одной руки, но невозможно определить, в каком месте.

63. Труп собачки.

Показания Гиббса: «У Анастасии была собачка какой-то японской породы. Она была маленькая, с очень длинной шерстью рыже-коричневого окраса… Ее отличительными особенностями были большие круглые глаза, оскаленные зубы, длинный язык, свисавший изо рта, не помню, с какой стороны. Ее звали Джемми. Собачки этой породы крошечные, их часто носят подмышкой. Она принадлежала Анастасии, но ее любили все, в особенности Императрица. Труп из шахты и есть Джемми. Я узнал ее по шерсти, форме глазных орбит и по зубам. Безусловно, это она».

Все остальные свидетели подтвердили эти показания.

64. Осколки костей млекопитающих.

Таких осколков 42. По их виду можно однозначно заключить, что это осколки раздробленных и сильно обгоревших костей.

Эти 42 фрагмента были обнаружены мною. На самом деле, их собрали больше. Лесничий Редников показал: «Я утверждаю, что мы нашли рядом с шахтой несколько осколков разбитых и сожженных костей. Это были фрагменты больших костей млекопитающего, по видимости, трубчатых. Они подверглись сильному воздействию огня».

Редников передал их военным властям, которые велели их выбросить как бесполезные предметы, поскольку в тот момент были далеки от предположения о том, что произошло рядом с шахтой рудника.

Падение правительства адмирала Колчака не позволило мне осуществить научную экспертизу этих костей. Однако доктор Белоградский, которому я их показал, утверждает следующее: «Мне кажется, что все они принадлежат человеку. Судя по их виду, они были разрублены и подвергнуты воздействию некоего разрушающего вещества».

65. Куски сальных масс, смешанных с землей.

Все вышеперечисленные предметы были обнаружены поблизости от колодца открытой шахты.

Наименее заметные были собраны из верхнего слоя земли, по ним ходили ногами.

Самые большие, а потому наиболее заметные из них, — палец, кости, труп собачки Джемми — были обнаружены на дне шахты, куда их сбросили, а затем присыпали землей.

Вот так на дне старой шахты была найдена разгадка тайны дома Ипатьева.

Вечером 16 июля Императорская семья и люди, делившие с ней заключение, были еще живы.

17 июля, под покровом ночной темноты, грузовик отвез трупы на рудник.

Тела раздели, одежду порвали и изрезали. Тогда-то и были найдены спрятанные драгоценности. Некоторые из их покатились по земле и были затоптаны убийцами, которые их даже не заметили — так их было много.

Тела разрезали на куски рубящими орудиями; несколько украшений, оставшихся незамеченными на земле, были разбиты этими ударами.

Тела облили серной кислотой и сожгли на кострах, которые поливали бензином. Револьверные пули, застрявшие в нескольких трупах, подверглись воздействию огня: свинец расплавился, только внешняя оболочка сохранилась.

Сало, содержавшеся в телах, расплавилось и растеклось по земле, смешавшись с почвой. Все найденное на трупах тоже сожгли.

Сломав лед, покрывавший дно колодца, убийцы побросали туда предметы, которые не сгорели, или которые они в спешке забыли уничтожить.

Рядом с шахтой, как и в доме Ипатьева, они старались скрыть от глаз русского народа свое подлое дело.

До сих пор я обращался лишь к «немым» (и самым лучшим) доказательствам, чтобы установить факт убийства. Теперь перехожу к доказательствам иного рода (порой менее надежным) — словесным.

Глава XXII

Убийство в показаниях свидетелей и обвиняемых.

Дом Попова, где находилась внешняя охрана, стоит против дома Ипатьева в Вознесенском переулке. Большевики заняли второй этаж, но на первом по-прежнему проживали разные лица, в том числе один крестьянин — Виктор Иванович Буйвид. Он был допрошен 10 августа 1918 года начальником Екатеринбургского уголовного розыска в этом городе. Вот его показания: «Я прекрасно помню ночь с 16 на 17 июля 1918 года: я не спал; около полуночи я вышел во двор и подошел к навесу, меня тошнило. Через некоторое время я услышал глухие звуки ружейных залпов, с полтора десятка, потом отдельные выстрелы, три или четыре, похожие на револьверные. Это было после двух часов ночи.[36] Эти выстрелы доносились из Ипатьевского дома и, судя по приглушенному звуку, производились в погребе. Я быстро вернулся в свою комнату, боясь, что меня заметят часовые. Когда я вернулся, сосед спросил меня: «Слышал?» Я ответил: «Слышал выстрелы!» — «Понял?» — «Понял», — ответил я, и мы замолчали. Двадцать минут спустя я услышал, как отворились ворота ограды Ипатьевского дома, и на улицу почти без шума выехал автомобиль, свернул в переулок и уехал неизвестно куда».

22 августа 1918 года начальник уголовного розыска допросил ночного сторожа Петра Федоровича Цецегова. «Я ночной сторож на Вознесенском проспекте, — показал тот. — Помню, что в ночь с 16 на 17 июля, в три часа, слышал звук автомобильного мотора — сначала за оградой дома Ипатьева, потом в направлении Главного проспекта. Автомобиля я не видел, поскольку побоялся подойти ближе к дому Ипатьева. Нам это было запрещено».

Красногвардеец Михаил Иванович Летемин, как я уже сказал, был крестьянином с Сысертского завода в Екатеринбургской губернии, по профессии портной, ранее судимый за покушение на растление, темный, невежественный и неграмотный человек. Он нанялся сторожить царя исключительно ради жалованья, которое казалось ему огромным по незнанию. Он один из всех охранников не жил ни в доме Ипатьева, ни в доме Попова. Он жил на частной квартире со своей семьей. Он не уехал из Екатеринбурга, поскольку не видел преступления в том, что охранял царя. Возможно, его бы так быстро не нашли, ведь никакой полиции не осталось, но его выдал спаниель Джой, собака наследника, которую он присвоил себе среди прочих вещей, оставшихся от Императорской семьи.

Он показал следующее: «16 июля я был на посту № 3 с 4 часов дня до 8 вечера (у калитки внутри двора), помню, что когда я заступил на дежурство, бывший Царь с семьей возвращались с прогулки. Я ничего необычного не заметил. 17 июля я вернулся на пост в 8 часов утра. Сначала прошел через наше караульное помещение в доме Попова и увидел мальчика, состоявшего при Императорской семье, Леонида Седнёва. Это меня удивило, я спросил, почему он здесь. Один из моих товарищей, Андрей Стрекотин, к которому я обратился, только махнул рукой, отвел меня в сторону и рассказал, что прошлой ночью убили царя, Царицу, всех их детей, доктора, повара, лакея и женщину, состоявшую при их семье. В ту ночь Стрекотин, по его собственным словам, находился на пулеметном посту в большой комнате на первом этаже и когда уходил с дежурства (его смена была с 12 до 4 утра), увидел, что всех заключенных привели с верхнего этажа в комнату, смежную с чуланом. Стрекотин мне объяснил, что комендант Юровский зачитал при нем бумагу и сказал: «Ваша жизнь кончена». Царь не расслышал и переспросил. Но Царица и одна из ее дочерей перекрестились. В этот момент Юровский выстрелил в царя и убил его наповал, потом латыши и Медведев принялись стрелять. Я понял из рассказа Стрекотина, что все арестованные были убиты. Не знаю, сколько выстрелов было сделано. Помню только, что во время разговора я заметил Стрекотину: «Верно, в комнате осталось много пуль?» А Стрекотин ответил: «Уж наверное; женщина, служившая Императрице, заслонилась подушкой, так много пуль застряло в ней». Еще он рассказал, что после царя убили чернявого слугу — он стоял в углу. После выстрела он сел на корточки, да так и умер. Никаких других подробностей о расстреле я не знаю. Услышав рассказ Стрекотина, я сказал ему: «Раз столько народу убили, должно быть, крови много на полу». Другой товарищ, уже не помню, который, ответил, что послали за людьми и всю кровь отмыли. В тот раз я не мог больше говорить, потому что должен был идти на пост. После смены я вернулся в караульную, и разговор снова зашел об убийстве царя и его семьи. Шофер Люханов, который там был, объяснил, что он вывез трупы на своем грузовике в лес, добавив, что добрался с большим трудом, потому что было темно и машина ломалась. В какую сторону и куда были перевезены трупы, этого Люханов не сказал, а я не спрашивал.

Мне было любопытно узнать, как трупы вынесли из дома, должно быть, осталось много следов крови; кто-то из команды (уже не помню, кто) сказал, что их снесли по черной лестнице на двор, а оттуда в грузовик у парадного крыльца. Говорили еще, что они были на закрытых носилках, а лужи крови во дворе засыпали песком.

В течение 18, 19, 20 и 21 июля на грузовиках вывозили вещи Императорской семьи, которые находились в их комнатах или в чуланах и кладовых. Этой операцией руководили двое молодых людей, помощники Юровского. Грузовики после ехали на вокзал, поскольку большевики решили эвакуировать город в связи с приближением чехословаков.

Факт убийства мне еще подтвердил австриец по имени Рудольф, ординарец Юровского, которому тот сказал, чтобы он не боялся, если что-нибудь услышит этой ночью».

Показания Филиппа Полуэктовича Проскурякова. Он тоже родился на Сысертском заводе и стал охранником царя ради денег. Он оставался в доме Ипатьева до последнего момента и ушел со своими товарищами на фронт, откуда быстро сбежал в Екатеринбург. Там его разыскал и арестовал Алексеев.

Вот его показания на допросе:

«Убийство семьи состоялось в ночь со вторника на среду. Даты не помню. Помню только, что мы получали жалованье в понедельник, то есть 15-го числа: нам платили 1-го и 15-го. На следующий день после получки, во вторник 16 июля, я был на дежурстве до 10 часов утра в будке на углу Вознесенских проспекта и переулка. В это время Егор Столов, с которым я жил в одной комнате, был в карауле в нижнем этаже. После смены мы оба пошли выпить денатурату, а вечером вернулись домой, поскольку должны были заступить на дежурство с 5 часов. Медведев увидел, что мы пьяные, и посадил под арест в баню во дворе дома Попова, где мы проспали до 3 часов ночи. В этот момент вошел Медведев, разбудил нас и закричал: «Вставай, пошли!» — «Куда?» — спросили мы. — «Вас зовут, надо идти». Было 3 часа: у Столова были часы, он на них посмотрел. Мы встали и пошли за Медведевым.

Он привел нас на первый этаж дома Ипатьева, где собрались все рабочие охранники, кроме тех, кто были на постах. В помещениях стоял как бы туман от порохового дыма и пахло порохом. В задней комнате, с зарешеченным окном, по соседству с кладовой, на стенах и на полу были следы от пуль. Особенно на одной стене было много пуль (то есть дыр от них). И на других тоже. Возле отверстий от пуль видна была кровь: пятна, брызги на стене, лужи на полу. Капли и лужицы крови были и во всех других помещениях, через которые несли тела во двор, и на ступеньках крыльца.

Ясно было видно, что в этой комнате, незадолго до нашего прихода, расстреляли много людей. Я спросил Медведева и Андрея Стрекотина, что случилось. Они мне сказали, что только что расстреляли всю Императорскую семью со свитой, за исключением мальчика-слуги.

Мы стали мыть полы, чтобы уничтожить следы крови. В одной из комнат было уже четыре-пять метелок. Кто их принес? Не знаю. Думаю, их принесли со двора…

По приказу Медведева, принесли опилок из сарая во дворе. Мы все стали мыть полы водой с опилками, а стены — мокрыми тряпками. Все охранники, которые не были на дежурстве, занялись уборкой.

Я очень хорошо помню, что Андрей Стрекотин был у пулемета на первом этаже в момент убийства. Он, наверняка, все видел. Я расспросил Стрекотина и Медведева. Вот что они мне сказали:

«Вечером 16 июля Юровский сказал Медведеву, что Императорскую семью ночью расстреляют, и приказал ему предупредить рабочих и отобрать у постовых револьверы. Медведев приказ выполнил, револьверы отдал Юровскому, а отряду объявил, что заключенные будут расстреляны в 11 часов вечера.

В полночь Юровский разбудил Императорскую семью, приказал им одеваться и спускаться вниз. По словам Медведева, Юровский ему объяснил, что ночью будет опасно, то есть на втором этаже будет ненадежно, если на улицах начнут стрелять. Императорская семья подчинилась приказанию Медведева и спустилась на первый этаж. Там были император, Императрица, царевич, четыре дочери, доктор, лакей, горничная и повар. А мальчика-слугу Юровский, кажется, за полтора дня до этого перевел в караульное помещение, где я его видел перед убийством.

Всех заключенных привели в комнату, смежную с кладовой. Они все стояли в два ряда и немного углом, вдоль двух стен. Юровский принялся сам читать им бумагу. Царь не понял и спросил у Юровского: «Что?» Тот поднял свой револьвер и ответил: «А вот что!»

Медведев мне рассказал, что он сам сделал два или три выстрела в царя и прочих приговоренных. Я говорю чистую правду.

Сразу после казни с тел сняли украшения. Юровский собрал их и отнес наверх. Потом трупы погрузили на грузовой автомобиль, кажется, один, и увезли. Шофер был рабочим со Злоказовского завода — Люханов.

Не знаю, куда увезли мертвые тела. Наверное, этого сам Медведев не знал, поскольку Юровский держал все в секрете».

Показания Анатолия Александровича Якимова: он родом с Юговского завода, Пермского уезда. По профессии токарь. Он пользовался влиянием среди рабочих и возглавил оппозицию большевику Авдееву. В охрану при доме Ипатьева поступил из лени и ради денег. Называл себя большевиком, мечтал о «лучшей» жизни, считал царя врагом народа и другом угнетателей народа. Неуравновешенная натура. Он осуждал большевистский террор, но до конца оставался в доме Ипатьева, где разводил часовых, однако сам на посту не стоял. Он ушел из Екатеринбурга вместе с «красными». Но не последовал за ними после их ухода из Перми и сражался с ними в рядах армии Колчака.

Он был арестован агентом Алексеевым и показал следующее:

«В понедельник 15 июля мальчик, состоявший при Императорской семье, появился в нашей караульной в доме Попова. Он играл с каталкой царевича. Я заметил его, как, наверное, и все остальные охранники. Но никто не знал, что все это значит. Мальчика привели к нам, несомненно, по приказу Юровского. 16 июля я был на дежурстве с 2 часов дня до 10 вечера, чтобы разводить часовых. В 10 часов я сменил посты. Помню, что Брусьянин стоял на посту № 3 во дворе дома, у калитки; Лесников — на посту № 4, у парадного крыльца, ведущего на верхний этаж; Дерябин — на посту № 7, в старой будке между стеной дома и внутренним забором; Клещёв — на посту № 8, в саду.

Часовых, которых я поставил в 10 часов, должен был сменить в 2 часа ночи Константин Добрынин, которому я сдал смену.

Сдав смену, я отправился в караульное помещение. Выпил чаю и лег спать около 11 часов.

Около 4 часов утра меня разбудил Клещёв и другие охранники. «Вставайте, товарищи, — кричал он в страшном возбуждении. — Я вам новость скажу. Идите в ту комнату». Мы встали и перешли в соседнюю комнату, где было больше народу.

Когда мы все собрались, Клещёв сказал: «Этой ночью расстреляли царя!» Мы спросили, как это произошло. Клещёв, Дерябин, Лесников и Брусьянин рассказали нам вот что (говорили в основном Клещёв и Дерябин, помогая друг другу; Лесников и Брусьянин тоже сказали, что они видели):

В два часа ночи Медведев с Добрыниным подошел к ним и предупредил, что их смена продлится дольше двух часов, потому что будут расстреливать царя. Клещёв и Дерябин тогда подошли к окнам: Клещёв — в прихожей (№ I на плане), выходящему в сад, Дерябин — к окну в комнате, где было совершено убийство (№ II), со стороны Вознесенского проспекта.

Вскоре, это было в 1 час ночи по старому времени или в 3 часа по новому, в нижний этаж и в помещение № I вошли люди. Клещёву их хорошо было видно. Они заходили со двора через дверь в прихожей № XII, проходя через помещения VIII, VI, IV, I. Впереди шли Юровский и Никулин. Сзади шли Царь, Царица и ее дочери, следом — Боткин, Демидова, Трупп и повар Харитонов. Император сам нес на руках своего сына. Позади были Медведев с латышами, то есть те десять человек, которые жили в нижних комнатах и были приведены Юровским из ЧК. Двое из них несли ружья. Когда заключенные вошли в комнату (№ II), их расположили следующим образом: в центре стоял Царь, рядом, справа от него, сидел на стуле царевич, а справа от царевича — Боткин.

Позади них встали Императрица, ее дочери и все остальные.

Дерябин увидел в окно, что Юровский что-то сказал, сделав жест рукой. Дерябин не мог расслышать. Клещёв утверждал, что слышал, как тот сказал царю, и это я очень хорошо помню: «Николай Александрович, ваши пытались спасти вас, но им это не удалось. Мы вынуждены вас расстрелять!»

В этот момент раздалось несколько выстрелов. Стрельба велась исключительно из револьвера.

После первых выстрелов послышались стоны и женские крики. Жертвы падали одна за другой. Первым упал Царь, за ним царевич. Демидова пыталась убежать; она прикрывалась подушкой. Была ли она ранена пулями или нет, я не знаю. Клещёв и Дерябин говорили, что только она одна была заколота штыками. Когда жертвы все упали, их ощупали и кое-кого прикончили, пристрелив или заколов.

Кто-то принес с верхнего этажа несколько простыней, в которые завернули тела и вынесли их во двор через те же комнаты, через которые убитые пришли сюда. Во дворе их погрузили на автомобиль, стоявший у парадного верхнего этажа, между фасадом дома и забором. В сарае взяли сукно, постелили его в грузовике, положили на него трупы и им же прикрыли. Шофером был Сергей Люханов. Автомобиль выехал на проспект, потом поехал по Вознесенскому переулку вдоль дома Попова.

После того как убитых увезли, два латыша — молодой в очках и другой, тоже молодой, 22 лет, светловолосый, — принялись выметать кровь и отмывать ее водой с опилками. Клещёв с Дерябиным говорили, что кровь с опилками сбрасывали в какой-то погреб.

Рассказы Клещёва, Дерябина, Брусьянина и Лесникова были столь похожи на правду, сами они были так взволнованы и потрясены увиденным, что никто не усомнился в правдивости их слов. Особенно Дерябин и Брусьянин были сильно расстроены. Дерябин называл убийц «мясниками» и говорил об этом с отвращением. Брусьянин не стерпел зрелища выноса тел, когда их вытаскивали в белых простынях и грузили в автомобиль: он убежал со своего поста на задний двор.

Рассказ об убийстве царя и его семьи сильно на меня подействовал. Я сидел, весь дрожа. Спать я уже не ложился и около 8 часов утра пошел к своей сестре Капитолине. У меня с ней были хорошие отношения. Я пошел к ней, чтобы поделиться своими мыслями. У меня было очень тяжело на сердце. Мне надо было поговорить с близким человеком…

Я пробыл у сестры часа два и около 10 часов вернулся в дом Попова. Сменил Ивана Старкова. Расставил часовых по постам, кроме № 7, под окнами. Старков мне сказал, что теперь туда не нужно никого ставить. Дерябина, разумеется, не сменили после его ухода с поста. Мы со Старковым прекрасно понимали, почему не нужен больше часовой в этом месте, и больше об этом не говорили. Расставив всех, я пошел в комнату коменданта. Там был Никулин, два латыша и Медведев. Все были невеселы, озабочены и подавлены. Никто не сказал ни слова. На столе лежало множество разных ценных вещей: самоцветы, серьги, булавки с драгоценными камнями, ожерелья. Было много драгоценностей, часть из них в футлярах. Все они были раскрыты.

Дверь, выходившая из прихожей в комнаты, где жила Императорская семья, была закрыта, как всегда, но за ней никого не было. Это не вызывало сомнений: не было слышно ни голосов, ни звука шагов, как раньше. Никаких больше признаков жизни. У двери стояла только собачка, дожидаясь, чтобы ее впустили. Я очень хорошо помню, как сказал себе тогда: «Напрасно ты ждешь».

И вот что я еще заметил. До убийства в комнате коменданта была кровать и диван. В тот день, 17 июля, в 2 часа дня, когда я туда зашел, там были еще две кровати. На одной спал латыш. Позже Медведев нам сказал, уж не знаю, в какой связи, что латыши больше не станут жить в комнате, где было совершено убийство. Вот почему в комнату коменданта принесли две кровати.

17 июля я был на дежурстве с 2 часов дня до 10 вечера. Я вовсе не видел Юровского. Если бы он пришел, я бы его увидел.

19 июля Юровский с самого утра был в доме Ипатьева. В тот же день увезли вещи Императорской семьи. Помню, что 19-го числа в комнате коменданта уже не оставалось ценных вещей.

Что стало с мальчиком-слугой? Не знаю. Все, что могу сказать, это что я видел его издали в один из дней после убийства. Он сидел в комнате, где ели сысертские рабочие, и плакал так громко, что его рыдания было слышно издалека. Я не подошел к нему и не заговорил с ним. Кто-то сказал мне, что он расплакался, узнав об убийстве…

Не помню точно, в какой день, взволнованный этим злым делом, я не вытерпел и вошел в комнату Медведева. Я расспросил его про убийство. Медведев мне рассказал, что в час ночи Юровский сам разбудил Императорскую семью и сказал царю: «На дом готовится нападение. Я должен перевести вас в нижние комнаты». Все спустились. Я спросил, кто стрелял. «Латыши», — ответил он. Больше я его не расспрашивал. Он уверил меня, что Юровский с латышами и Люхановым вывезли тела за Верх-Исетск и похоронили все вместе прямо в лесу в заранее выкопанной яме. И добавил, помню, что автомобиль по дороге увяз и с трудом добрался до могилы».

Показания Павла Спиридоновича Медведева. Он родом с Сысертского завода, где и работал. По профессии сапожник. Учился в начальной школе, но не закончил ее. Едва знал грамоту. Был мобилизован в 1914 году, однако избежал военной службы, поступив на оборонный завод. С апреля 1917 года вступил в большевистскую партию в Сысерти и три месяца платил членские взносы. После большевистской революции в первые же дни вступил в красный отряд и сражался с атаманом Дутовым. Вернувшись с фронта в апреле 1918 года, поступил в охрану Ипатьевского дома, где с первого до последнего момента занимал привилегированное положение: он был начальником всего отряда охраны.

Он сыграл определенную роль в удалении Авдеева: донес Юровскому на послабления, которые тот делал Императорской семье. Вот почему он стал правой рукой Юровского и пользовался его исключительным доверием.

Медведев ушел из Екатеринбурга вместе с красными. Он находился в Перми, когда этот город захватил Колчак. Комиссар Голощёкин поручил ему очень важное и опасное задание: взорвать мост через Каму после отхода красных.

Там он и попал в плен к солдатам адмирала Колчака.

Арестованный агентом Алексеевым, он дал следующие показания:[37]

Показания, сделанные Алексееву.

«16 июля, около 7 часов вечера, Юровский приказал мне собрать револьверы у всех часовых. Их было всего двенадцать, они были системы Нагана. Я собрал револьверы и принес Юровскому в комнату коменданта, положил их на стол. Юровский с утра удалил мальчика-слугу и перевел его в караульное помещение в доме Попова. Юровский не объяснил мне, зачем он это сделал, но когда я принес револьверы, он мне сказал: «Сегодня мы расстреляем всю семью». Он приказал мне известить в 10 часов часовых, чтобы они не тревожились, если услышат выстрелы. В назначенный час я предупредил часовых, потом вернулся в дом. В полночь Юровский разбудил Императорскую семью. Все встали, умылись, оделись и примерно час спустя вышли из комнат. Они были спокойны и не ждали никакой опасности. Они спустились по лестнице, Николай II сам нес Алексея. Они вошли в дальнюю комнату. Некоторые несли подушки, у горничной их было две. Юровский велел принести стулья. Их было три. В этот момент пришли два чекиста, одним из которых, как я потом узнал, был Ермаков из Верх-Исетска. Другой мне неизвестен. Юровский, его помощник и два этих человека спустились в нижний этаж, где уже находилась Императорская семья. Там еще были семь латышей, трое остальных находились в своей комнате. Юровский раздал револьверы семи латышам, двум чекистам и своему помощнику. Один оставил себе. Это одиннадцать. А двенадцатый он приказал взять мне. Кроме того, у Юровского был маузер. На стулья сели Императрица, Император и Алексей. Остальные остались стоять у стены. Все были спокойны. Через несколько минут Юровский вышел в соседнюю комнату, где находился я, и сказал мне: «Пойди посмотри, нет ли кого на улице, и послушай, слышны ли выстрелы». Я вышел и сразу услышал выстрелы, пошел сказать Юровскому, что они слышны. Когда я вошел в помещение, все арестованные лежали на полу в разных позах, посреди огромных луж крови. Все были мертвы, только Алексей еще стонал. Юровский при мне выстрелил в него два или три раза из нагана, и тот перестал стонать. Вид этой резни произвел на меня столь сильное впечатление, что меня затошнило, и я вышел. Потом Юровский приказал мне бежать на пост и сказать охранникам, чтобы не волновались из-за выстрелов. Уходя, я услышал еще два выстрела и повстречал на улице Старкова и Константина Добрынина, которые бежали ко мне. Они спросили: «Что, Николая II расстреляли? Потому что если вместо него расстреляли другого, ты будешь отвечать, ведь ты им занимался». Я ответил, что своими глазами видел, как расстреляли Николая II и его семью, и сказал им, чтобы они успокоили своих людей. Я видел, как расстреляли бывшего Императора, его жену Александру, его сына Алексея, четырех его дочерей, доктора Боткина, повара, его помощника и горничную. Каждый был много раз ранен, их лица и одежда были залиты кровью. Ни один из них не сознавал опасности до самого расстрела. Я же в убийстве совсем не участвовал.

Когда я вернулся в комнату к Юровскому, тот приказал мне прислать к нему нескольких людей и перенести тела убитых в автомобиль. Я привел с десяток людей, имен уже не помню. Они смастерили носилки из оглобель двух саней в сарае, привязали к ним веревкой кусок полотна и так перенесли тела в автомобиль. С тел обобрали всё, что было надето у них на руках: кольца, браслеты, двое золотых часов. Всё это передали Юровскому, но я не смогу точно назвать количество колец и браслетов.

Автомобиль, нагруженный телами, был специальным грузовиком, который завели во двор ближе к вечеру. На нем уехали и оба чекиста. Шофера звали Люханов. Трупы положили на серое солдатское сукно и им же накрыли сверху. Сукно взяли в кладовой.

Не знаю, куда увезли тела, я не спрашивал. Только позже, в Алапаевске, я повстречал одного из тех двух чекистов, Ермакова, и спросил, куда их девали. «Их всех побросали в шахту рудника за Верх-Исетском», — ответил он.

После того, как тела увезли, Юровский приказал позвать отряд, чтобы смыть кровь с пола и во дворе, и это было исполнено. Потом Юровский ушел к себе в комнату, а я вернулся в дом Попова и не выходил оттуда до самого утра.

Дом продолжали охранять до 20-го числа, хотя заключенных там больше не было. Это делалось, чтобы не вызывать волнения в народе и чтобы верили, будто Императорская семья еще жива.

17 июля, поднявшись на верхний этаж, я нашел всё в большом беспорядке. Повсюду валялись вещи Императорской семьи, браслеты, кольца и прочие украшения были разложены в большом количестве на всех столах. В комнате коменданта находились тогда Никулин, адъютант Юровского и латыши. Юровского там не было. Обходя столы, я подошел к одному из них, на котором лежал небольшой катехизис. Я взял его в руки и увидел под ним 60 рублей десятирублевками. Я забрал их себе и никому ничего не сказал. Я взял еще три кольца, валявшиеся на полу, с выгравированными на них какими-то молитвами, и несколько платков. На следующий день ко мне пришла моя жена Мария, я отдал ей все это и ушел с ней домой.

Вернулся я 21 июля, дом уже не охраняли. Я пробыл в Екатеринбурге до 24 июля. 24-го я выехал по железной дороге в Нижний Тагил».

Показания, данные следователю Сергееву.

«Вечером 16 июля я заступил на дежурство. Юровский около 8 часов приказал мне принести ему все револьверы системы Нагана. Я забрал у часовых и прочих охранников их наганы, всего двенадцать штук, и принес их в кабинет коменданта. Тот мне сказал: «Сегодня их всех расстреляют, предупреди в отряде, чтобы не пугались, если услышат выстрелы». Я догадался, что Юровский говорит об арестованных, но я не спрашивал у него, кто и когда решил их расстрелять. Надо вам сказать, что с самого утра мальчика-поваренка по приказу Юровского отвели в караульное помещение в доме Попова.

В нижних комнатах жили латыши из «латышской коммуны», прибывшие после назначения Юровского комендантом. Их было десять всего. Ни фамилий, ни имен их не знаю.

В 10 часов вечера, по приказанию Юровского, я предупредил в отряде, чтобы не беспокоились, если услышат выстрелы.

В полночь Юровский разбудил арестованных.

Час спустя вся семья была готова. Перед тем, как их разбудили, в дом Ипатьева явились два чекиста, имя одного из которых я узнал позже: Петр Ермаков, а имени и фамилии второго не знаю.

В 2 часа все арестованные вышли из своих комнат, Царь нес Алексея на руках. Оба были в гимнастерках и фуражках. На Императрице и ее дочерях не было ни пальто, ни шляпы. Император с сыном шли впереди, за ними Императрица с дочерьми, следом Юровский, его помощник и с ними два чекиста. Я был там.

Они спустились во двор, потом зашли в нижний этаж. Юровский указывал дорогу. Он отвел их в комнату по соседству с кладовой и велел принести стулья. Его помощник принес три стула и дал их императору, Императрице и Алексею. Императрица села у стены, где было окно, у косяка. Позади нее стояли три ее дочери. (Я всех прекрасно знал в лицо, потому что почти каждый день видел их на прогулке, но имен их хорошенько не знал). Император с сыном сидели рядом почти посередине комнаты. Боткин стоял позади Алексея. Горничная (имени ее не знаю, высокая такая женщина) стояла у левого косяка двери, выходящей в кладовую, а рядом с ней четвертая великая княжна. Двое слуг стояли в левом углу напротив входа, у стены, смежной с кладовой.

Служанка держала в руках подушку. Великие княжны тоже принесли с собой подушечки. Одну положили на стул императрицы, а другую на стул царевича.

В комнату вошли сразу одиннадцать человек: Юровский, его адъютант, оба чекиста и семь латышей. Юровский сказал мне: «Выйди на улицу, посмотри, нет ли кого, и слышно ли выстрелы». Я вышел во двор и еще до того, как оказался на улице, услышал стрельбу. Я тотчас вернулся (прошло всего минуты две или три) и увидел, что Царь, Царица, их четыре дочери и царевич лежат на полу израненные, а кровь течет рекой.

Доктор, двое слуг и горничная тоже были мертвы; когда я пришел, царевич еще дышал и стонал. Юровский подошел к нему и выстрелил два или три раза в упор.

От этого зрелища и запаха крови меня затошнило. Перед убийством Юровский раздал наганы и мне тоже дал, но повторяю, в расстреле я не участвовал. Кроме нагана, у Юровского был еще маузер. После убийства он послал меня за людьми, чтобы мыть пол. По дороге в дом Попова я повстречал караульных Старкова и Добрынина, они подбежали ко мне. «Расстреляли Николая II? — спросил меня Добрынин. — Смотри, как бы кого другого не шлепнули вместо него. Тебе отвечать». Я сказал, что Царь и вся его родня убиты.

Я привел человек двенадцать-пятнадцать, имен которых теперь не припомню. Они сначала перенесли трупы на носилках, сделанных из простыней, положенных поверх оглобель от саней из сарая, на грузовой автомобиль, который подогнали к крыльцу дома. Тела завернули в солдатское сукно, взятое в кладовой. Шофером грузовика был Люханов, рабочий со Злоказовского завода. В автомобиль сели Петр Ермаков и второй чекист. Не знаю, куда они поехали и что сделали с телами.

Кровь в комнате и во дворе замыли, всё привели в порядок. К трем часам ночи всё было закончено. Юровский ушел в свою контору, а я к своим людям. Я проснулся в 9 часов утра и пошел в кабинет коменданта. Там был председатель облсовета Белобородов, комиссар Голощёкин и Иван Старков, дежурный караульный. Во всех комнатах был большой беспорядок; повсюду разбросаны вещи, чемоданы и саквояжи раскрыты, на всех столах грудой лежали золотые и серебряные украшения.

Я не интересовался вопросом о том, кто распорядился судьбой Императорской семьи и по какому праву, я просто выполнял приказы тех, кому служил.

Из большевистского командования Белобородов и Голощёкин часто приходили в дом Ипатьева».

Принимал ли Медведев активное участие в убийстве Императорской семьи или был, как он утверждает, всего лишь зрителем?

Покинув Екатеринбург вместе с красными, Павел Медведев бросил свою семью в Сысерти. Его жену Марию допросили.

Она показала следующее:

«В последний раз я приходила к мужу в город в первых числах июля (по старому стилю)… Когда мы остались одни, он объяснил мне, что несколько дней тому назад царя и его свиту перебили. В тот раз он не рассказал мне никаких подробностей. Вечером он отправил свой отряд на вокзал, а на следующий день мы вместе уехали домой, потому что он получил двухдневный отпуск, чтобы раздать деньги семьям красногвардейцев.

Когда мы пришли домой, Павел сообщил мне кое-какие подробности об убийстве. Он сказал, что Императорскую семью разбудили в два часа утра. Арестованные встали, умылись, оделись, и их отвели в нижний этаж и поместили всех в одной комнате. Там им зачитали бумагу, в которой было сказано: «Революция погибнет, и вы должны погибнуть!»

Тотчас начали стрелять; муж мой тоже стрелял. Он сказал мне, что из всех сысертских рабочих только он участвовал в казни.

Трупы вывезли далеко в лес и побросали в ямы.

Он рассказал мне это совершенно спокойно. В последнее время он стал нелюдим, знать никого не желал и даже к семье относился плохо».

Был ли обвиняемый Анатолий Якимов свидетелем драмы?

Как мы видели, Анатолий Якимов заявил, что был настолько потрясен рассказом об убийстве, что «сидел, весь дрожа». Затем он отправился к сестре и поделился с ней своими чувствами. Сестру, Капитолину Александровну, допрашивали дважды: в первый раз 6 декабря 1918 года Сергеев, а во второй раз я — 19 мая 1919 года. Вот что она сказала мне:

«Я была в кухне, когда пришел мой брат. С виду он был страшно потрясен, что-то его мучало. Я это заметила и пошла за ним. «Что с тобой?» — спрашиваю брата. Он попросил закрыть дверь в кухню, сел и молчит. На лице его написана огромная усталость и страх. Он дрожал всем телом. «Да что с тобой?» — спросила я снова. Я думала, с ним стряслась какая-то беда. Молчит, не отвечает. Я видела, что ему плохо. Мне пришло на ум, что, видно, убили Николая. Я спросила его, уж не помню, в каких словах. Брат ответил: «Да». Помню, что стала расспрашивать о судьбе остальных членов Императорской семьи. Брат сказал, что всех убили, и слуг всех тоже, кроме мальчика-поваренка. Не помню, спросила ли я его, участвовал ли он сам в убийстве. Возможно, что я задала ему этот вопрос, видя, как ему больно. Помню только, что он сказал мне, будто видел все своими глазами, не мог этого вынести и время от времени выходил из дома на воздух. И добавил, что его товарищи его за это бранили, думая, что его мучает совесть, что он жалеет и сочувствует убиенным. Я поняла тогда, что он находился в комнате, где произошло убийство, или совсем рядом, и что он был свидетелем драмы».

Глава XXIII

Ермаков и его отряд. Роль Юровского.

§ 1

Теперь мы знаем, как и кем была убита Императорская семья.

Убийцами были Юровский и палачи, которых он привел с собой из ЧК, пятеро из них были австро-немецкими военнопленными. По всей видимости, Медведев тоже участвовал в убийстве.

Все эти люди нам известны, однако Медведев называет также среди убийц Ермакова и другого человека, личность которого не была точно установлена.

Петр Захарович Ермаков был родом из Верх-Исетска. Он значился рабочим, но на самом деле им не являлся. В юности он служил писарем на заводе и участвовал в многочисленных преступлениях в 1905 году. В 1908 году его сослали и освободили только в 1917-м, по амнистии Временного правительства. Он вернулся тогда в Верх-Исетск и сразу выказал большевистские настроения. Верх-Исетск был крупным рабочим районом, пригородом Екатеринбурга. Там велась ярая большевистская пропаганда, это было большевистское гнездо еще задолго до революции 25 октября. Ермаков был лично связан с Юровским и Голощёкиным и до самой революции 25 октября занимался снабжением большевиков оружием. Он был не чекистом, а военным комиссаром Верх-Исетска. С Голощёкиным он сошелся не через ЧК, а по службе, поскольку Голощёкин был областным военным комиссаром. Помощником Ермакова был матрос Степан Ваганов, тоже уроженец Верх-Исетска.

В распоряжении Ермакова находился особый отряд красногвардейцев, в котором, в частности, состояли Егор Скорянин, Михаил Шадрин, Петр Ярославцев, Василий и Михаил Куриловы, Петр или Сергей Пузанов, Николай Казанцев, Михаил Сорокин, Илья Перин, Григорий Десятов, Иван Просвирнин, Виктор Ваганов, Егор Шалин, Поликарп Третьяков, Александр Медведев, Гуськин, Орешкин, Иван Заушицын и Александр Рыбников.

Все они были русскими. Под руководством Ермакова и Ваганова отряд соорудил вокруг рудника заграждение.

Рано утром 17 июля Семен Карлуков попытался пробраться вместе с женой к своему покосу рядом с рудником, доступ к которому был запрещен. Им удалось преодолеть заграждение возле переезда № 184. Вот их показания: «Мы сделали еще с полверсты, когда из леса вдруг вышли Ермаков и Ваганов, которых мы хорошо знали. Ваганов запретил нам идти дальше под угрозой расстрела. Мы вернулись назад».

Свидетель Николай Евграфович Божов заявил мне лично: «В те дни, когда дорога на Коптяки была перекрыта, мой тесть поехал на лошади за торфом, который брал из болота рядом с «Четырьмя Братьями». На обратном пути он повстречал Ермакова верхом, с красногвардейцами из его отряда… Ермаков грубо окликнул его и сказал: «Ведь сказано же было всем, что нельзя сюда ездить!» Мой тесть перепугался, потому что все боялись жестокого Ермакова. Другой человек забрел тогда в те места, уж не помню, кто, так Ермаков его чуть не убил».

Ермаков был всего лишь орудием в руках тех, кто сыграл главную роль в убийстве Императорской семьи; он всего лишь исполнял их приказания.

Юровскому был нужен человек, прекрасно знавший окрестности Екатеринбурга, которому он мог бы доверить выбор места для уничтожения тел его жертв. Таким человеком был Ермаков. Само местоположение заброшенного рудника показывает, как тщательно его выбирали.

Вот что рассказал о Ермакове свидетель Зудихин. — «Я знал Ермакова по Верх-Исетску. Он уже давно был грабителем с большой дороги и таким образом сколотил немного денег. Его отправили на каторгу. Он вернулся после революции и после захвата власти большевиками стал военным комиссаром. Помощником его был матрос Степан Ваганов, разбойник и босяк. Оба состояли в хороших отношениях с комиссаром Голощёкиным».

Простые люди из народа правильно поняли дело и превосходно определили роль Ермакова.

§ 2

Главную роль в убийстве Императорской семьи сыграл Яков Юровский.

Именно он задумал его план и осуществил его исполнение.

Маленького Леонида Седнёва перевели из дома Ипатьева в дом Попова по приказанию Юровского. Когда это произошло? Летемин заявил, что впервые увидел Седнёва в доме Попова утром 17 июля. Проскуряков и Якимов видели его там в понедельник 15 июля. Медведев же утверждает, что его перемещение состоялось, по приказу Юровского, утром 16 июля. Где же правда?

Согласно закону, судья всегда должен принимать доводы в пользу обвиняемого. В данном случае, речь идет о том, чтобы установить степень предумышленности поступка Юровского: сколько времени он вынашивал идею о преступлении и сколько времени готовился ее осуществить? Столкнувшись с противоречивыми показаниями, я должен принять за правду слова Павла Медведева. Они кажутся мне ближе к истине, поскольку Мария Стародумова и Васса Дрягина, которые 15 июля мыли полы в верхнем этаже дома Ипатьева, заявили, что в тот день Седнёв был с другими слугами.

Перевод Седнёва — первый факт, говорящий о предумышленности преступления.

Антонина Тринкина и Мария Крохалева, послушницы, которые рано поутру приносили провизию для Императорской семьи, на допросе показали следующее:

Антонина Тринкина. «15 июля Юровский приказал нам принести на следующий день пять десятков яиц и крынку молока, положив яйца в корзину. Он дал нам записку от одной из великих княжон, просившей пряжи. Мы принесли всё это во вторник 16-го числа. В среду 17-го мы принесли еще крынку молока. Пришли, долго ждали, но никто провизию у нас не забрал. Мы спросили у часовых, где комендант. «Кушает», — ответили они. — «Как, в 7 часов?» По дому все сновали взад-вперед, потом нам сказали: «Уходите! И больше ничего не приносите». Так в тот день они даже молока у нас не взяли».

Мария Крохалева показала в точности то же самое.

Кому предназначались яйца, которые Юровский заказал 15 июля, прося, чтобы их принесли ему в корзине?

Рядом с «открытой» шахтой рудника, где были уничтожены тела Императорской семьи, есть небольшая полянка, на которой стоит старый сосновый пень — единственный в округе, на котором можно удобно усесться.

Этот пень был прекрасным наблюдательным пунктом, чтобы видеть все, что происходит вокруг шахты.

Исследуя полянку, я обнаружил 24 мая 1919 года, у подножия старого пня, под травой и покрывавшими ее листьями, осколки яичной скорлупы. Я думаю, что, заказав на утро 15 июля пять десятков яиц в корзине, Юровский тем самым показал, что заранее продумал не только убийство, но и то, что будет потом: он уже тогда намеревался отвезти трупы к руднику и занимался снабжением экспедиции.

В тот же день, посреди полянки, я нашел в траве и прошлогодних листьях листки из медицинской книжечки: два фрагмента по несколько листков каждый, со следами человеческого кала. На одном из них, вверху, можно было прочесть: «Алфавитный указатель». Судя по тексту, речь там шла о перечне заболеваний. Это был медицинский справочник. Таким образом, на полянке находился человек, имевший отношение к медицине. Не имея под рукой ничего другого, он достал из кармана этот справочник и вырвал оттуда наименее нужную часть. Настоящему врачу не понадобилась бы подобная книжка. Это значит, что ее владелец мог быть фельдшером, как Юровский.

Неподалеку от шахты, на месте срыва грузовика, я обнаружил две молодые сосенки, срубленные топором. Вот что сказано по этому поводу в акте, который я составил после осмотра места:

«Внимание привлекают два молодых еловых деревца: они находятся прямо напротив срыва и совсем рядом от колеи на ответвлении тропинки, идущей в обход рва со стороны леса. Они были срублены под самый корень и брошены со стороны леса, явно чтобы дать автомобилю проехать, не зацепившись за них».

Однако рядом с этими срубленными елочками я нашел топор. Простое совпадение?

В дни, предшествовавшие убийству, житель Верх-Исетска Михаил Александрович Волокитин ехал по дороге из Коптяков в Верх-Исетск. Вот его показания, которые он мне дал:

«В прошлом году (1918) я арендовал покос в районе железной дороги. Помню, после Петрова дня, в первых числах июля (по старому стилю), я ехал по дороге из Коптяков в Верх-Исетск. Мне повстречались три всадника. Двое показались мне мадьярами: они были в военных австрийских мундирах и австрийских или вен-

герских шапках. Третьим был Юровский, которого я хорошо знал; в руке у него был топор.

Встреча состоялась около 4 часов дня. Они ехали прямо к переезду № 184. Юровский обменялся со мной несколькими словами и спросил, много ли ягод. Не помню, в какой день я их встретил, но я уверен, что до того, как узнал о смерти Императора, и незадолго до того дня, когда большевики официально объявили о ней в газетах. Дня два спустя я возвращался домой той же дорогой, и мне навстречу попался легковой автомобиль. В нем было несколько человек и среди них Юровский. Ни лица, ни одежды остальных я не различил. Автомобиль ехал в том же направлении на Коптяки. Эта вторая встреча состоялась в 5 или 6 часов вечера. Утверждать не могу, но мне кажется, что это было до того, как большевики напечатали известие об убийстве».

Когда Волокитин повстречал Юровского? Допустим гипотезу, наиболее благоприятную для Юровского, то есть что первая встреча состоялась не за два дня, а за день до второй. Мы видели, как быстро крестьяне из Коптяков узнали, что доступ к руднику перекрыт. Эта новость быстро распространилась по округе, и в Верх-Исетске, и в Екатеринбурге. Заграждение установили 17 июля. Волокитин повстречал Юровского, когда все было спокойно и заграждения еще не было. Допустим снова самое благоприятное для Юровского предположение, а именно что его вторая встреча с Волокитиным состоялась 16 июля, а первая, следовательно, 15-го. Факт предумышленности установлен.

Рядом с «открытой» шахтой, как мы знаем, растет старая береза. 30 июля 1918 года Наметкин обнаружил на ней зарубку со следующей надписью, сделанной химическим карандашом: «Горный инженер И.А. Фесенко, 11 июля 1918 года». Следствием было установлено, что некто Иван Архипович Фесенко был студентом Уральского горного института и лето 1918 года провел в Верх-Исетске. Алексеев разыскал его и допросил по моему приказу 30 апреля 1919 года.

Фесенко показал, что по окончании своей учебы в институте, весной 1918 года, он устроился, чтобы заработать немного денег, в управление Верх-Исетскими заводами, и летом ему поручили произвести геолого-разведочные работы в лесных владениях заводов. Он выполнил эту работу в июне-июле вместе с несколькими рабочими из Верх-Исетска. Начал возле Екатеринбурга и продвигался на север, вдоль дороги на Коптяки. Он дошел до рудника в урочище «Четырех Братьев» и сделал на стволе старой березы надпись, обнаруженную Наметкиным, безо всякой цели, сам не зная зачем. Вот протокол его допроса, составленный Алексеевым: «Однажды, во время исследований в урочище «Четырех Братьев», Фесенко увидел Юровского верхом, в сопровождении двух неизвестных: одного рабочие назвали Ермаковым, а второй был военнопленный из австрийцев или мадьяр. Он знал Юровского, потому что тот занимал видное положение при большевиках, но Ермакова и военнопленного видел впервые. Всадники ехали шагом по направлению к Коптякам. Они спросили, что он тут делает, и он объяснил, что занимается геологической разведкой. Тогда они осведомились у него, можно ли проехать в Коптяки на грузовом автомобиле, добавив, что им нужно перевести 800 пудов зерна… Говорил в основном Юровский. Встреча произошла около 5 часов дня, примерно 11 июля или после этой даты, Фесенко точно не помнит».

Какова же была точная дата?

В показаниях, данных Алексееву, Фесенко добавляет, что «после встречи с Юровским и Ермаковым он еще один или два дня работал в том же месте, но потом был вынужден прекратить, потому что красногвардейцы эвакуировали местность под предлогом военных действий».

Сопоставляя показания Фесенко и Волокитина и принимая гипотезу, наиболее благоприятную для Юровского, приходится заключить, что разыскания последнего относительно того, сможет ли грузовой автомобиль проехать к рудничной шахте по дороге на Коптяки, начались самое позднее 14 июля.

Мы увидим, что хотя Юровский составил план преступления и руководил его исполнением, зачинщиком был не он.

Он начал исполнять свои обязанности в доме Ипатьева 4 июля, а несколько дней спустя привел туда палачей из ЧК.

Всё наводит меня на мысль о том, что между 4 и 14 июля судьба Императорской семьи была решена другими людьми, которые поручили Юровскому исполнить их замысел.

Глава XXIV

Роль Якова Свердлова в убийстве. Шая Голощёкин.

Судьба Императорской семьи была решена не в Екатеринбурге, а в Москве.

Исследуя полянку 24 мая 1919 года, я нашел в траве два обрывка большевистской газеты, испачканные человеческими экскрементами. На этой газете, отпечатанной в Москве на немецком языке, проставлена дата: 26 июня 1918 года.

Как она попала в это глухое место в уральских лесах?

Чекист Шая Голощёкин играл на Урале гораздо более значительную роль, чем Юровский. Будучи давним членом коммунистической партии, он поддерживал личные отношения с председателем Центрального Исполнительного Комитета (ЦИК) Яковом Мовшевичем Свердловым.

Когда Юровский приступил к своим обязанностям в доме Ипатьева, Голощёкина не было в Екатеринбурге, он находился тогда в Москве у Свердлова, у которого жил. Белобородов немедленно известил его телеграммой об изменениях, произошедших в доме Ипатьева. Вот эта телеграмма:[38]

Москва. Председателю Исполнительного комитета Свердлову для Голощёкина.

Авдеева сместили, его помощник Мошкин арестован. Авдеева сменил Юровский. Внутреннюю охрану полностью заменили — 4558.

Белобородов.

На основании серии документов, находящихся в моем распоряжении, можно заключить, что 8 июля Голощёкин был еще в Москве и провел там несколько дней. Он мог вернуться — и действительно вернулся — в Екатеринбург только около 14 июля. Его возвращение в Екатеринбург в точности совпало с серией мер, принятых Юровским с целью убийства Императорской семьи.

У нас есть доказательства присутствия Голощёкина на полянке, когда там уничтожали тела убитых. В последний раз он отправился туда вечером 18 июля и, проведя там всю ночь, утром 19-го вернулся в Екатеринбург.

Сторожиха с переезда № 803 Екатерина Привалова дала мне следующие показания: «Я помню, что в тот день (18 июля) проехал легковой автомобиль на Коптяки. В нем было трое или четверо. Я узнала только Голощёкина, которого уже видела раньше. На следующий день на заре, когда я вела пастись свою корову, этот автомобиль проехал назад на Екатеринбург. В нем опять был Голощёкин с другими, не знаю, теми ли же, что и накануне. Они спали. Это было в те дни, когда дорога на Коптяки была перекрыта».

Этот автомобиль заметили и в Верх-Исетске. Показания Александры Зубрицкой: «В этом автомобиле были люди, которых я не узнала ни по одежде, ни в лицо. Они сидели, опустив голову на грудь, словно пьяные или спящие». Показания священника Приходько: «В автомобиле было четыре человека, по виду евреи, спавшие вповалку».

Эти факты доказывают соучастие Голощёкина и Юровского, но есть и другие, открывающие преступный сговор между Голощёкиным и Свердловым.

Военная Следственная Комиссия, созданная сразу после взятия Екатеринбурга у большевиков, переслала 8 июня 1919 года c сопроводительным письмом за номером 8025 прокурору Екатеринбурга некоторые обнаруженные ею вещи Императорской семьи и документы, касающиеся убийства. Все это было передано мне прокурором 9 июля (сопроводительное письмо № 6.196). Там находится телеграмма № 6.153, отправленная из Москвы председателю местного Совета. Она была передана на телеграф в Москве 21 июля 1918 года. Вот ее текст:

«19 июля. На первом заседании Исполнительного комитета от 18 июля Свердлов огласил сообщение, полученное по прямому проводу от Уральского облсовета по поводу казни бывшего царя Николая Романова. В последние дни столице красного Урала серьезно угрожало приближение чехословацких банд. Одновременно был раскрыт новый контрреволюционный заговор с целью вырвать из рук советской власти коронованного палача. По всем этим причинам Президиум Уральского совета решил расстрелять Николая Романова, решение приведено в исполнение. Жена и сын Николая были вывезены в надежное место. Документы о заговоре были направлены в Москву особой почтой. Сделав это сообщение, Свердлов напомнил историю перевода Романова из Тобольска в Екатеринбург, когда была обнаружена белогвардейская организация, готовившая побег Романова. В последнее время бывшего царя собирались отдать под трибунал за все его преступления против народа. Но текущие события помешали составлению такого трибунала. Обсудив причины, побудившие Уральский совет расстрелять Романова, Президиум проголосовал за следующее постановление: «Исполнительный комитет, представленный своим Президиумом, признает правильным решение Уральского совета. Президиум сообщает, что в распоряжении Исполнительного комитета имеются важные документы, принадлежавшие Романову: его дневник, дневники его жены и детей, его переписка. В частности, имеются письма Распутина к Романову и его семье. Все эти документы будут изучены и опубликованы в ближайшее время».

Свердлов намеренно лгал.

4 января 1919 года, приказом № 76, прокурор Екатеринбурга позволил Сергееву изъять с телеграфа оригиналы телеграмм, оставленных большевиками и имевших отношение к убийству. Начальник телеграфа передал их Сергееву 20 января с сопроводительным письмом за номером 369. Всего их 65.

Среди этих телеграмм есть одна, отправленная в Москву в 9 часов вечера 17 июля:

Естественно, эта телеграмма сразу же приковала к себе мое внимание. Во-первых, она единственная от 17 июля 1918 года. Во-вторых, она содержит просьбу подтвердить текст по получении телеграммы. Это подтверждение было сделано. В оригинале отмечено, что текст был в точности воспроизведен в 1 час 20 минут в ночь на 18 июля.

С первого же взгляда было очевидно, что Белобородов придавал этой телеграмме особую важность: он сам отпечатал ее текст на пишущей машинке, собственноручно подписал и не доверил своим служащим зарегистрировать ее в исходящих.

Вот как она расшифровывается. Она состоит из 12 групп по 2 цифры, которые размещены следующим образом:

Каждой букве соответствуют 12 чисел из двух цифр, в зависимости от ее места. Вот ключ:

После расшифровки получаем следующий текст:

То есть в телеграмме сказано: «Передайте Свердлову, что все семейство постигла та же участь, что и главу. Официально семья погибнет при эвакуации».

Потребовалось много времени и труда, чтобы расшифровать эту телеграмму. Из-за этого я даже задержал свой отъезд из Омска в Екатеринбург, что, кстати, вызвало целую череду осложнений для моего расследования. 24 февраля 1919 года я передал ее специалисту из Генштаба, а 28-го — специалисту из министерства иностранных дел. Результаты вышли жалкие. В августе 1919 года я обратился к генералу Жанену, главнокомандующему союзными войсками, с просьбой расшифровать телеграмму. Его усилия остались тщетными. По прибытии в Европу, мне посчастливилось повстречать одного русского, которого я давно знал как очень компетентного человека в этом вопросе. Многие годы до Революции он был правительственным шифровальщиком. Я передал ему телеграмму 25 августа 1920 года. Он отдал мне расшифрованный текст 15 сентября. Ключа у него ранее не было. Вот почему, принимая во внимание величайшую важность этого документа, я должен сказать, как была выполнена расшифровка.

Люди, не знакомые с техникой уголовного расследования, всегда судят одинаково: самое простое преступление кажется им загадкой, пока оно не раскрыто, а самое таинственное преступления кажется невероятно простым, когда оно было раскрыто. Всегда сталкиваешься с возражением: «Как же преступники могли оставить не уничтоженной столь важную улику? Возможно ли это?»

Большевики — такие же люди, как и другие, им свойственны те же слабости и те же ошибки. Надо отдать им должное. Они уничтожили трупы с величайшей тщательностью. Они ловко лгали.

Но большевики не могли не сделать ни единой ошибки. Главная же состоит в том, что они переоценили принятые ими меры предосторожности.

К 25 августа 1920 года у меня была абсолютная уверенность в том, что вся Императорская семья была убита, а трупы уничтожены. Большевики утверждали, что царя расстреляли, а его семья была эвакуирована. Они лгали миру. Но между собой они говорили правду. Если в этой не поддающейся расшифровке телеграмме они говорили о преступлении, они, бесспорно, должны были использовать слова, выражавшие основную идею. Передавая телеграмму специалисту, которому я поручил ее расшифровку, я сказал ему, в облегчение его задачи, что он, вероятно, найдет там слова «семья», «эвакуация». Этот человек, наделенный исключительными способностями и обладающий значительным опытом в данной области, сумел ее расшифровать.

Среди 65 изъятых телеграмм есть и другие, зашифрованные с помощью того же ключа. Вот содержание одной из них. Она была послана из Екатеринбурга в Москву 26 июня 1918 года.

Москва, Горбунову, секретарю Совета Народных Комиссаров, с просьбой подтвердить текст.

Содержание телеграммы следующее: «Мы уже сообщали что весь запас золота и платины вывезен отсюда два вагона стоят колесах Перми просим указать способ хранения на случай поражения советвласти мнение облакома партии и обласовета случае неудачи весь груз похоронить дабы не оставить врагам».

Эта вторая телеграмма изображена на фотографии № 71.

Как мы только что видели, 18 июля 1918 года в Москве Свердлов первым объявил, в присутствии членов Центрального Исполнительного Комитета, о судьбе Императорской семьи. На следующий день эту новость подтвердили сообщения в газетах.

В Екатеринбурге была сделана та же инсценировка. Здесь Голощёкин первым объявил 20 июля, в присутствии членов Областного совета, о судьбе, постигшей Императорскую семью. На следующий день новость подтвердили в листовках, расклеенных в разных местах города.

Я раздобыл текст одной из этих листовок, разысканный полицейскими агентами из Екатеринбурга.

У идентичных сообщений, сделанных в Москве и Екатеринбурге, была одна цель: заставить поверить, будто «Царь был предан смерти по воле русского народа», и что его семья находится в надежном месте.[39]

Свердлов и Голощёкин оба лгали. И связывающая их ложь была доказательством их соучастия. Тем не менее, как бы увидим, в этой драме они сыграли разную роль.

Почему новость о смерти царя была объявлена сначала в Москве и лишь два дня спустя в Екатеринбурге, где и было совершено преступление?

Военная Следственная Комиссия при коменданте Екатеринбурга обнаружила на телеграфе ленту с содержанием разговора по прямому проводу, состоявшегося 20 июля 1918 года между Свердловым в Москве и неким неназванным лицом в Екатеринбурге. Эта запись была передана прокурору; я привожу ее в своем протоколе от 28 октября 1919 года.

На вопрос Свердлова: «Что там у вас говорят?», неизвестный ответил: «Ситуация на фронте чуть получше, чем вчера. Противник бросил все свои силы на Екатеринбург, оголив остальные фронты. Долго ли сможем удерживать город, сказать трудно. Мы принимаем все меры, чтобы продержаться. Всё ненужное было вывезено. Вчера отбыл курьер с документами, которые вас интересуют. Сообщи решение ЦИК, и можем ли мы донести до сведения населения известный вам текст?» — Свердлов отвечает: «На заседании Президиума ЦИК от 18-го было решено одобрить решение Уральского облсовета. Можете обнародовать ваш текст. Вчера мы напечатали в газетах похожее сообщение. Я послал за точным текстом и передам его тебе. А пока инструкции тебе будут следующие: 1) Держитесь любой ценой. Мы посылаем подкрепления. Мы направляем во все районы крепкие отряды. Надеемся с их помощью сломить чехословаков. 2) Мы посылаем на все фронты несколько сотен надежных товарищей, рабочих из Петрограда и Москвы, специально для организации широкой пропаганды и агитации в армии и среди населения. 3) Еще раз напоминаю о необходимости обеспечить надежный тыл. 4) После убийства Мирбаха немцы потребовали направить один из их батальонов в Москву. Мы ответили категорическим отказом. Мы были на волосок от войны. Немцы отказались от этого требования. Войны сейчас не будет. Больше мне нечего сообщить. Вот точный текст нашей ноты. Заголовок: Казнь Николая Романова…»

Свердлов передает текст, идентичный телеграмме 6153, который я привел выше, с несколькими незначительными стилистическими отличиями.

С кем разговаривал Свердлов? Он обращается к собеседнику на «ты», а тот знает о положении на фронте. Это может быть только Голощёкин.

Мы видели, что после убийства Москва опередила Екатеринбург, где 19 июля еще молчали, тогда как Свердлов говорил. Только 21 июля екатеринбургская печать заговорила об убийстве. Как видно из разговора по прямому проводу, Екатеринбург не решался обнародовать сообщение, не получив на это разрешение. Как же тогда Екатеринбург посмел бы убить, если даже не смел объявить без разрешения Москвы новость о смерти царя, хотя текст этого сообщения был составлен в Москве.

А 18 июля в Москве Свердлов объявил всему миру, что из Екатеринбурга только что выехал особый курьер, чтобы доставить ему доказательства контрреволюционного заговора с целью спасти Императора, и что в его распоряжении уже находится дневник царя, дневники членов его семьи и их письма.

Екатеринбург не прислал Свердлову документов о контрреволюционном заговоре по той простой причине, что такового не существовало. Письма и личные документы Императорской семьи в самом деле были ему переданы, но они не могли находиться в его руках 18 июля. Это следует из фактов.

Юровский с большой тщательностью подготовил убийство Императорской семьи и ни разу не отклонился от намеченной линии. Утром 15 июля, когда он приказал послушницам принести ему яйца, он уже знал, что будет есть их на полянке рядом с трупами своих жертв. Это не помешало ему несколько часов спустя войти к наследнику, сесть подле его постели и справиться о его здоровье, как сообщают две женщины, Стародумова и Драгина, которые тогда прибирали в комнатах арестованных. Он чрезвычайно осторожно продвигался к намеченной цели, боясь, как бы кто не догадался о его преступных намерениях.

Члены Императорской семьи имели при себе в доме Ипатьева свои дневники и письма. Забрав у них эти предметы, обладавшие большой ценностью в их глазах, он рисковал обнаружить свои истинные намерения; он мог завладеть ими лишь через их трупы.

Убийство состоялось в ночь на 17 июля; значит, Свердлов не мог иметь в руках эти документы 18-го, поскольку Екатеринбург от Москвы отделяют 2000 километров. Они были отправлены ему позже, 19 июля, с особым курьером, каким был сам Юровский. Кучер Афанасий Елкин, который вез его от дома Ипатьева на вокзал, был допрошен Сергеевым 27 ноября 1918 года. Вот что он показал:

«В последний раз, 19 июля, я подал экипаж Юровского к дому Ипатьева. Два молодых парня и командир красногвардейцев погрузили в экипаж семь свертков, на одном из них, сумке средней величины, была черная печать».

Что означает ложь Свердлова? Судьба Императорской семьи была решена, как мы видели, в Москве между 4 и 14 июля, когда Голощёкин находился у Свердлова. Последний приказал ему прислать с особым курьером, сразу после убийства, личные документы убитых. Когда 18 июля он получил из Екатеринбурга шифрованную телеграмму, сообщавшую, что преступление свершилось, он, торжествуя, похвалился, будто обладает тем, чего у него еще не было.

Эта неосторожность Свердлова должна была его выдать и открыть нам первостепенную роль, которую он сыграл среди убийц Императорской семьи.

Еврей Яков Свердлов, как и Голощёкин, родился в Витебской губернии в 1885 году. Не доучившись в гимназии, он стал учеником аптекаря. С ранней юности он состоял в революционных организациях, а со временем сделался одним из самых видных большевиков. В 1910 году он был членом исполкома партии. Свою революционную деятельность он осуществлял в России и за границей. После революции 25 октября она стала видна всем.

Был ли Свердлов единственным в Москве, виновным в преступлении? Из разговора по прямому проводу, приведенного выше, видно, что собеседник Свердлова говорит то «ты», то «вы». Множественное число подразумевает других соучастников, но их имен я не знаю.

Глава XXV

Убийство в Алапаевске великой княгини Елизаветы Федоровны, великого князя Сергея Михайловича, князей Иоанна, Константина и Игоря Константиновичей и князя Владимира Павловича Палей. Убийство в Перми великого князя Михаила Александровича.

§ 1

Чтобы полностью понять смысл убийства в Екатеринбурге, нужно знать и об убийствах, совершенных в Алапаевске и Перми.

Расстрел князей из Императорской семьи, состоявшийся в Алапаевске 18 июля 1918 года по новому стилю, был предметом расследования, порученного Сергееву 11 октября 1918 года приказом прокурора от того же числа; это расследование было передано мне одновременно со следствием по делу об убийстве царя.

Алапаевск — город Верхотурского уезда, Пермской губернии, куда были сосланы великий князь Сергей Михайлович, великая княгиня Елизавета Федоровна, сестра императрицы, князья Иоанн Константинович со своей женой Еленой Петровной, сербской принцессой, Константин Константинович, Игорь Константинович и князь Владимир Павлович Палей.

Они прибыли в Алапаевск 20 мая и были временно размещены в школе на окраине города. Это было каменное здание из четырех больших и двух малых помещений, выходивших в длинный коридор. При входе в угловую комнату, слева от коридора, поставили охрану. Там же, с левой стороны, шли подряд три комнаты: в первой жили Сергей Михайлович и князь Палей, а с ними, за ширмой, слуга великого князя Федор Михайлович Ремез и слуга князя Круковский; во второй — Константин и Игорь Константиновичи, в последней, самой дальней — Елизавета Федоровна и состоявшие при ней сестры Марфо-Мариинской общины Варвара Яковлева и Екатерина Янышева. Угловую комнату с правой стороны коридора занимали Иван Константинович с женой.[40] Соседнюю комнату отвели лакею Ивану Калину: рядом с ней была кухня. Вскоре после князей приехал, в свою очередь, врач Сергея Михайловича доктор Гельмерсен, также занявший одну из комнат в школе.

Режим был менее строгим, чем в доме Ипатьева, но это все-таки было заключение. Узников охраняли каждый день шесть часовых, обычно из местного красного батальона, всегда разные, или из рабочих-коммунистов. Особого комиссара не было. Арестованные находились под властью ЧК и местных советов.

Самую видную роль в Алапаевске играли следующие большевики: 1) Ефим Андреевич Соловьев; 2) Григорий Павлович Абрамов; 3) Иван Павлович Абрамов; 4) Михаил Иванович Гасников; 5) Михаил Леонтьевич Заякин; 6) Николай Павлович Говырин; 7) Петр Константинович Старцев; 8) Петр Александрович Зырянов; 9) Михаил Федорович Останин; 10) Алексей Александрович Смольников; 11) Василий Рябов; 12) Владимир Афанасьевич Спиридонов; 13) Сергей Алексеевич Павлов; 14) Дмитрий Васильевич Перминов; 15) Егор Иванович Сычев; 16) Василий Павлович Говырин; 17) Евгений Иванович Наумов; 18) Михаил Насонов; 19) Дмитрий Петрович Смирнов; 20) Василий Петрович Постников; 21) Иван Дмитриевич Маслов; 22) Иван Федорович Кучников. Кроме последнего, происхождение которого мне неизвестно, все прочие были родом из Алапаевска или его окрестностей, русские.

Сергеев допросил в Алапаевске в качестве свидетелей Александру Сергеевну Кривову и Афанасия Дмитриевича Старцева.

С 25 мая по 17 июля 1918 года Кривова была поварихой узников. Старцев, рабочий-коммунист, состоял в охране.

Показания Кривовой: — «В комнатах князей была только самая простая, необходимая обстановка: железные кровати с жесткими матрасами, деревянные столы и стулья. Кресел не было. Я стряпала обед к часу, в 4 часа подавала чай, а в 7 часов ужин… Князья проводили время за чтением, гуляли, работали в саду, с позволения начальника охраны ходили в церковь и свободно гуляли в поле, которое начиналось за школой. Елизавета Федоровна рисовала красками и подолгу молилась; я подавала ей обед в ее комнату. Прочие узники собирались на обед и ужин в комнате Сергея Михайловича, служившей общей столовой».

Показания Старцева: — «Князья иногда гуляли по коридору. Мы подолгу беседовали с одним из них, уже седоватым, имени его не знаю.[41] Он нам доказывал, что всеобщего равенства быть не может, и говорил о «талантах». По поводу равенства во владении землей он говорил, что земля разная и трудно разделить ее поровну и по справедливости между всеми трудящимися. Он жаловался на ревматизм в ногах и говорил, что ему помогает только массаж… Наши разговоры были в совершенно мирном тоне, и он этому удивлялся, потому что говорил нам, что очень мало разговаривает с часовыми, большинство из которых бандиты».

По поводу поведения охраны князей Кривова показала: «Среди красногвардейцев были и хорошие, и плохие. Хорошие жалели князей и относились к ним внимательно, а плохие грубили, оскорбляли их и называли «товарищами». Два или три раза в охране были австрияки: эти были особенно грубы и по ночам почти каждый час врывались в комнаты и устраивали обыск. Сергей Михайлович возражал против этого ненужного беспокойства, но они не обращали на него никакого внимания».

21 июня у арестованных отобрали почти все их вещи за исключением самых необходимых и большую часть денег. С этого момента режим изменился: их посадили на солдатский паек и они стали заключенными.

Показания Кривовой: «Примерно через месяц положение князей ухудшилось. У них все отобрали: обувь, белье, одежду, одеяла, подушки, драгоценности, деньги. Оставили только ту одежду и обувь, которая у них была на себе, и две смены белья. Ремез сказал мне, что комиссары Кучников и Соловьев руководили этой конфискацией, заявив, что Михаил Александрович сбежал в Пермь, и поэтому князей поместят под строгий надзор. Все прогулки вне школы были запрещены, как и покупки на рынке. Пищу им присылали из Совета, потом решили, что я сама буду готовить еду».

Кривова в точности указала следствию причину этой перемены.

Сергеев получил 13 декабря 1918 года от начальника почты Алапаевска тексты телеграмм, относящихся к этому делу.

«Телеграмма от великого князя Сергея Михайловича председателю Уральского областного совета в Екатеринбурге. 21 июня 1918 года. По приказу областного совета мы с сегодняшнего дня находимся на тюремном положении. В течение четырех недель мы жили под надзором Алапаевского совета и ни разу не покидали здания школы и ее двора, за исключением посещения церкви. Не зная за собой никакой вины, мы просим избавить нас — моих родственников и меня — от тюремного режима. Сергей Михайлович Романов».

В тот же день комиссар Ефим Соловьев направил следующий запрос в Екатеринбург: «Военная. Екатеринбург, Областной совет. Надо ли арестовать слуг Романовых. Дать ли свободный выезд. На основании 4227. Алапаевский совет. Соловьев».

Среди телеграмм, обнаруженных в помещении Екатеринбургского совета, нашлась вот эта, отправленная 22 июля 1918 года из Екатеринбурга:

«Алапаевск. Совет. Действуйте по своему усмотрению в отношении слуг. Не отпускайте никого без разрешения в Москву Дзержинского, в Петроград Урицкого, в Екатеринбург облсовета. Сообщите Сергею Романову, что заключение является превентивной мерой от побега в связи с исчезновением Михаила из Перми. Белобородов».

После ответа Белобородова Алапаевску, все слуги были отделены от князей. С большим трудом Сергей Михайлович добился от Соловьева, чтобы при нем оставили Ремеза. Врача Гельмерсена тоже удалили, как и сестру Янышеву.

17 июля около полудня красногвардейцев удалили и заменили чекистами под командованием чекиста Петра Старцева. Они отобрали у узников деньги и драгоценности, которые еще оставались. Старцев объявил им, что вечером их отвезут в Верхне-Синячихинский завод, примерно в 15 километрах от Алапаевска.

Показания Кривовой: «Большевики торопили меня с ужином, который я подала в 6 часов. «Ешьте скорее, — все говорили они, — в 11 часов выезжаем в Синячиху».

Поздно, в ночь на 18 июля, в окрестностях школы раздалось несколько выстрелов, и отряд красногвардейцев привели к школе, чтобы отбить так называемое нападение белогвардейцев, пытавшихся похитить князей.

Сергеев допросил в Алапаевске в качестве свидетеля красногвардейца Насонова.

Показания Насонова: «Около трех часов в ночь с 17 на 18 июля казарму подняли по тревоге: нападение белогвардейцев. Мы наспех оделись, взяли оружие и побежали к школе. Нас рассыпали стрелковой цепью вокруг школы. Мы пролежали так с полчаса, потом приблизились к школе. Противника мы не видели. Комиссар Смольников стоял на крыльце. «Товарищи, — сказал он, — влетит нам от Уральского облсовета, князьям удалось сбежать: белогвардейцы вывезли их на аэроплане». Там находился также большевистский судья Постников с большой книгой подмышкой, он производил следствие. Поговорив с нами и опечатав двери школы, Смольников ушел, а мы вернулись в казарму около 6 часов утра…»

Утром по всему городу развесили сообщения Совета о том, что князей похитили в ночь с 17 на 18 июля 1918 года, и что один из похитителей был убит во время перестрелки.

Среди телеграмм, изъятых Сергеевым, есть одна, переданная из Алапаевска в 3 часа 15 минут утра 18 июля. Вот ее текст: «Облсовет, Екатеринбург. В 2 часа ночи 18-го неизвестная вооруженная банда напала на школу, где находились великие князья. Во время перестрелки один бандит был убит и, видимо, есть раненые. Великим князьям со слугами удалось бежать в неизвестном направлении. При подходе красногвардейцев бандиты бежали в лес, задержать не удалось. Розыски продолжаются. Исполком Алапаевска: Абрамов, Перминов, Останин».

18 июля из Екатеринбурга была отправлена в 18:30 следующая телеграмма:

1) Москва. Два адреса. Совет Народный Комиссаров, председателю ЦИК Свердлову.

Петроград. Два адреса. Зиновьеву, Урицкому.

«Алапаевский исполком сообщил о нападении 18-го утром неизвестной банды на помещение, где содержались Игорь Константинович, Константин Константинович, Иван Константинович, Сергей Михайлович и Палей. Несмотря на сопротивление охраны, узники были похищены. Есть жертвы с обеих сторон. Ведется следствие. 4853».[42]

28 сентября 1918 года Алапаевск был взят сибирскими войсками. Начальник ополчения приказал начать розыски и поручил их агенту Мальшикову, опытному и талантливому человеку.

Тот узнал от Кривовой, что князьям объявили об их отъезде 17-го ночью в Синячиху.

Мальшиков убедился, что найдет доказательства преступления в шахтах старого рудника, расположенных у дороги из Алапаевска в Синячиху. Одна из них, заброшенная уже 15 лет назад, привлекла его внимание.

Он обнаружил, что эта шахта засыпана свежей землей: землю брали тут же рядом. Мальшиков приступил к раскопкам.

8 октября был обнаружен труп Федора Семеновича Ремеза, 9-го — тела Варвары Яковлевой и князя Палея, потом 10-го, на глубине 15 метров, тело Константина Константиновича. В тот же день, на еще большей глубине, нашли труп Игоря Константиновича, еще ниже — труп Сергея Михайловича, 11 октября, на глубине 16 метров, — тело великой княгини Елизаветы Федоровны, а на 17 метрах — тело Иоанна Константиновича.

Одновременно были обнаружены одежда, обувь и прочие вещи, принадлежавшие князьям.

Тела были опознаны народом, в частности, Александрой Кривовой.

26 октября Сергеев приступил к вскрытию. Вот протокол:

Труп Федора Семеновича Ремеза: «В области передней грудной стенки широкий кровоподтек во всю грудную клетку… Кровоизлияние в плевру, в правой височной области, по всей шее, в левой височной области».

Труп великого князя Сергея Михайловича: «Под кожно-волосяным покровом обильный кровоподтек; в правой теменной кости круглое отверстие, имеющее ½ сантиметра в диаметре, произведенное пулей, выпущенной сверху вниз и спереди назад».

Труп князя Иоанна Константиновича: «В правой височной области, под кожным покровом, широкий кровоподтек, кровоподтек под черепной крышкой… В толще мышц передней грудной стенки кровоподтек, кровоизлияние в плевру. В области брюшной полости кровоизлияние, простирающееся на всю переднюю стенку живота».

Труп князя Константина Константиновича: «На темени — большая рваная рана кожных покровов, направление ее справа налево, длина 9 сантиметров, ширина 3 сантиметра. На два сантиметра сзади — вторая рваная рана длиной 2 сантиметра. На правой височной и теменной костях и на самом темени — обширный кровоподтек величиной в ладонь. Кровоподтек внутри черепной коробки. Кровоподтек на передней стенке грудной клетки».

Труп князя Игоря Константиновича: «Подкожный кровоподтек, занимающий всю правую половину лба. Трещина в черепной коробке, начинающаяся с середины верхнего края правой глазницы и идущая по средней линии лобной кости, сзади эта трещина, доходящая до самой шеи, принимает форму стреловидного шва. В грудной полости большой подкожный кровоподтек, проникающий в мышцы, в верхней части грудной клетки. Такой же кровоподтек в брюшной стенке».

Труп князя Владимира Павловича Палея: «В головной полости, под кожно-волосяным покровом, большой кровоподтек, занимающий всё темя и затылок. При снятии кожных покровов вылилось 4 или 5 кубических сантиметра крови. Внутри черепной коробки кровоизлияние в затылочную область, мозг представляет собой кашицу красного цвета. В грудной полости — большой кровоподтек в толщу мышцы и подкожной клетчатки в передней стенке грудной клетки».

Труп великой княгини Елизаветы Федоровны: «В головной полости, по вскрытии кожных покровов, обнаружены кровоподтеки: на лобной части величиною в детскую ладонь и в области левой теменной кости — величиной в ладонь взрослого человека. Кости черепа целы».

Труп Варвары Яковлевой: «Кровоподтек в правой височной области, в затылочной и теменной областях. Кости черепа целы; в костных швах — кровь. По снятии черепной крышки оказался кровоподтек под твердую мозговую оболочку в затылочной области. Кровоподтек, занимающий область грудины».

Все жертвы, за исключением Сергея Михайловича, погибли он кровоизлияний, вызванных ударами. Сергей Михайлович был убит выстрелом в голову.

Из всех людей, подозреваемых в участии в убийстве, удалось поймать Петра Константиновича Старцева, Ефима Андреевича Соловьева и Ивана Павловича Абрамова. Первых двух допрашивал Сергеев 28 декабря 1918 года в Алапаевске, а последнего — я, 18 апреля 1919 года в Екатеринбурге.

Они показали, что в ночь с 17 на 18 июля жертв отвезли в телегах в направлении на Синячиху и столкнули живыми в шахту рудника, за исключением Сергея Михайловича, которого предварительно застрелили из револьвера.

По словам Старцева, преступление было совершено по приказу Уральского облсовета. Для его организации из Екатеринбурга прибыл Сафаров.[43]

Алексею Смольникову прислуживала крестьянка Александра Алексеевна Коптелева. Она показала Мальшикову, что 17 июля Ефим Андреевич Соловьев находился у Смольникова. 18-го состоялся ужин, на котором вместе с Постниковым, Говыриным и другими алапаевскими большевиками присутствовали два неизвестных, прибывших из Екатеринбурга. По описанию, один из них похож на Сафарова.

Из вышеизложенного неопровержимо следует, что алапаевцы совершили убийство по приказу из Екатеринбурга, который, в свою очередь, лишь исполнял план Москвы.

Юровский завлек Императорскую семью в чулан дома Ипатьева под предлогом необходимого отъезда. Под тем же предлогом убийцы из Алапаевска заманили князей в окрестности Синячихи. Возле Екатеринбурга искали рудничную шахту для сокрытия преступления от народа; так же поступили в Алапаевске. Убийцы из Екатеринбурга и Алапаевска лгали, чтобы выпутаться из положения. И ложь была та же самая: в Екатеринбурге убивали, потому что белогвардейцы хотели похитить Императорскую семью, а в Алапаевске — потому что белогвардейцы похитили князей.

Но существует одно отличие. Москва, по-видимому, сосредоточила свое внимание на екатеринбургском деле, а не на алапаевском. Выполняя волю Свердлова, Голощёкин старался как можно лучше справиться со своей задачей и заботился исключительно о шахте «Четырех Братьев». Между двумя преступлениями прошли всего сутки. Поэтому в Алапаевске «работали» русские рабочие, потерявшие всякую совесть, — Медведевы. Они работали грубо. Несомненно, жертвы были еще живы, когда их бросили в шахту. Это доказывает осмотр и вскрытие тел.

Великая княгиня Елизавета Федоровна держала в стиснутых руках два мешочка с разными предметами обихода. На ее груди была икона Спасителя с драгоценными камнями. По моим сведениям, эта икона принадлежала императору, который молился перед ней в ночь перед отречением, а затем отдал великой княгине. На обороте ее читается следующая надпись: «Вербная суббота, 13 апреля 1891 года».

§ 2

Розыски об убийстве в Перми великого князя Михаила Александровича были особенно сложны.

Великого князя Михаила Александровича выслали из Гатчины в Пермь в феврале 1918 года. Его сопровождал личный секретарь Николай Николаевич Джонсон. Сначала его поместили в клубе, потом в гостинице Королева на Сибирской улице. За ним не было установлено никакого надзора, он был волен ходить по городу, куда угодно. Жители Перми относились к Михаилу превосходно и выказывали ему всяческие знаки внимания.

В июне с великим князем находились его секретарь Джонсон, камердинер Челышев и шофер Борунов. В ночь с 12 на 13 июня великого князя вместе с Джонсоном увезли из гостиницы. Камердинера и шофера арестовали и посадили в государственную тюрьму.

По приказу ЧК за номером 3694 от 21 сентября 1918 года Челышева и Борунова увели из тюрьмы и после расстреляли.

Пока они еще находились в тюрьме, их товарищем по заключению какое-то время был Волков, камердинер императрицы, которого большевики перевели из Екатеринбурга в Пермь.

Я допрашивал Волкова 20–23 августа 1919 года, и вот его показания: «В одной тюрьме вместе со мной, в Перми, сидел камердинер великого князя Михаила Александровича Василий Федорович Челышев, который рассказал мне следующее. Великий князь жил в гостинице Королева, где у Челышева был номер по соседству с его собственным и номером секретаря Джонсона. Однажды вечером, ближе к полуночи, явились три человека, вооруженные револьверами, в солдатской одежде. Они разбудили Челышева и спросили, где великий князь. Челышев указал им номер и пошел туда. Михаил Александрович лежал в постели раздетый. Они приказали ему в грубой форме одеваться. Он подчинился, но сказал: «Я никуда не пойду. Позовите такого-то. Я его знаю, а вас я не знаю». Тогда один из вновь прибывших положил ему руку на плечо и грубо воскликнул: «Все вы таковы, Романовы! Как же вы нам надоели!» Михаил Александрович оделся. Они заставили одеться также Джонсона и увели обоих, Челышев больше ничего не видел и не знал, куда их отвели. Какое-то время спустя он пошел в Совет и обо всем рассказал. На его слова там не обратили никакого внимания, и только час спустя большевики начали разыскивать великого князя, но Челышев не говорил, каким образом. Ему показалось, что они не проявляли спешки. Забыл еще сказать, что когда Михаил Александрович вышел, Челышев сказал ему: «Ваше Высочество, не забудьте ваши лекарства». Это были свечи, без которых великий князь не мог жить. Но незнакомцы обругали Михаила Александровича и увели. Лекарство же так и осталось в номере. На следующий день Челышев был арестован, и я читал в газетах в Тобольске, что его расстреляли».

Федор Николаевич Лукоянов служил в областной ЧК в Екатеринбурге. Его сестра Вера была допрошена мною в Екатеринбурге 2 июля 1919 года. Она пользовалась большим доверием у большевиков из-за своего брата, а также своего личного положения: она была секретарем Пермского комитета партии. Она показала следующее: «Однажды в комитет пришел член ЧК большевик Мясников, человек кровожадный и едва ли нормальный. Он с кем-то разговаривал, и я расслышала такие слова: «Дали бы мне Николая, я бы сумел с ним расправиться, как и с Михаилом!»

Я ничуть не сомневаюсь, что похищение Михаила Александровича состоялось не с целью его спасти, но чтобы его убить.

Именно убийством Михаила Александровича открывается серия убийств членов Императорской семьи. Надо было начать с Михаила Александровича, поскольку с политической точки зрения он был опаснее Императора, отрекшегося от престола. Москва разработала единый план, построенный на лжи. Большевики лгали в Екатеринбурге, лгали они и в Алапаевске, точно так же лгали и в Перми. Еще до убийства великого князя Москва решила, как только оно будет совершено, распустить слух о том, что Император убит. Этот слух, действительно, был запущен в июне и добрался из Москвы до Екатеринбурга. Таким образом, было отвлечено внимание от великого князя и переключено на Императора. А версию о похищении Михаила Александровича все приняли тем охотнее, что новость об убийстве Императора была быстро опровергнута самими же большевиками.

Заключение

Завершив этот отчет, который заставил меня заново пережить прошлое, я позволю себе высказать мое личное мнение.

Моей задачей было отыскать правду среди живущих, среди современников смутной эпохи, в которую мы живем. Но будущий историк, который посвятит себя изучению великой российской драмы, будет иметь перед собой лишь сухие страницы следственного дела. Никогда не забывая о цели, которую я поставил сам себе, — служить своему народу, — я считаю необходимым завершить предыдущие главы, в которых я постарался просто-напросто зафиксировать факты, доказанные следствием, этой чисто личной главой.

Большевики говорят о возмездии. Они раструбили на весь мир, что казнили царя, покарав его именем русского народа за его «кровавые преступления» против этого народа. Они утверждают, что расправились с ним как с государем, а не как с частным лицом.

Примем временно их точку зрения и допустим, что у народа есть право карать своего наследного государя. Можно ли даже при таком предположении назвать их преступление возмездием?

Правосудие делает свое дело открыто, публично. Правосудие поднято на высоту настоящего культа — служения народу. Великий французский криминалист Росси сказал почти сто лет тому назад, что применение возмездия Правосудием основывается на непоколебимом принципе, предполагающем нравственное превосходство того, кто судит, над тем, кого судят.

Где и когда русский народ использовал это нравственное превосходство над своим царем? Где и когда русский народ судил своего государя? В силу какого приговора Царь был казнен?

Большевики свершили свое дело в подвале, скрываясь от русского народа и обманывая его. Одним этим они неопровержимо доказали нам, что предание смерти человека по имени Николай Александрович Романов — преступление, а не возмездие. Их поступок навсегда будет заклеймен как преступление всеми народами…

Это преступление отличается от других двумя особенно безнравственными деталями: среди жертв были дети, и этих детей предварительно лишили свободы.

Можно возразить, что эта мера к ним не применялась, потому что им предложили покинуть родителей в момент ареста. Но могли ли они воспользоваться этим предложением, и разве не оскорбительно для них предположить, что они бы им воспользовались?

Арест царя предопределил не только смерть его детей, но и смерть его брата великого князя Михаила Александровича. Есть люди, которые по-прежнему утверждают, что великий князь Михаил сумел бежать, и что он жив. Задумывались ли они о том, как мог бы он покинуть свою тюрьму, не подумав об ужасных последствиях, которые его бегство навлекло бы на Императора и его семью?

С самого начала арест царя предопределил его смерть, поскольку его лишили таким образом всякой возможности покинуть Россию. Правда, Царь не желал ехать за границу. Когда Яковлев увозил его из Тобольска, с ним пришла проститься госпожа Битнер; в своих показаниях она говорит: «Он был удручен и рассеян. Я стала его утешать и сказала, что так, быть может, будет лучше. Он безнадежно смотрел в это время на будущее. Когда же я сказала, что его, быть может, увезут за границу, он ответил: «О, не дай-то Бог! Только бы не за границу».

Но было ли хоть что-то предпринято в начале Революции, чтобы дать ему возможность покинуть Россию, если бы он пожелал того ради своих детей?

Надо полагать, что князь Львов как глава Временного правительства должен был задаться этим вопросом. Я расспросил его на этот счет, но тот ответил уклончиво, стараясь всячески обезличить свою роль: «Я удостоверяю, что между лицами, входившими в состав Временного правительства, ходили тогда разговоры по поводу отъезда Императорской семьи за границу. Исходя из внутреннего положения в стране, находили отъезд желательным. Называли тогда Англию и Данию. Доклада правительству по этому вопросу не было. Но, мне кажется, министр иностранных дел Милюков выяснил эту возможность, причем, как мне помнится, сама инициатива в этом вопросе принадлежала некоторым из великих князей, в частности, Николаю Михайловичу и Михаилу Александровичу. Я не знаю, почему из этого ничего не вышло».

Тогда я обратился к Милюкову, бывшему министру иностранных дел Временного правительства, который показал: «В первые дни Революции, когда власть была уже организована в форме Временного правительства, была получена телеграмма от английского короля Георга на имя отрекшегося Николая II. Король выражал в этой телеграмме свои личные чувства царю. В ней не было никаких конкретных предложений по поводу его судьбы. Это была просто телеграмма вежливости. Она была доставлена мне как министру иностранных дел. Поскольку телеграмма была адресована императору, а того уже не существовало, то я и вернул ее послу Англии Бьюкенену.

Я прекрасно помню, что, как только возникла революционная власть в форме Временного правительства, вопрос о судьбе царя и его семьи был тут же поднят. Было признано желательным и необходимым, чтобы он и его семья покинули пределы России. Я категорически утверждаю, что таково было желание Временного правительства, причем страной, куда были обращены наши взоры, была Англия. Как министр иностранных дел, я счел себя обязанным переговорить по этому вопросу с Бьюкененом. Бьюкенен после нашей с ним беседы запросил свое правительство. Последнее выразило свое согласие, и Бьюкенен, сообщая мне об этом, проинформировал меня, что для перевозки Императорской семьи должен прибыть крейсер. Однако наступила какая-то заминка со стороны английского правительства. Я вторично заговорил с Бьюкененом по этому вопросу, и он мне сказал, что английское правительство более не «настаивает» на отъезде Императорской семьи в Англию. Я сознательно употребил термин «настаивает» не в смысле желания моего указать, что от английского правительства шла самая инициатива в этом вопросе: инициатива принадлежала нам. Термин же «настаивает» был употреблен в «дипломатической речи». Я не знаю, имели ли место по этому вопросу какие-либо беседы с Бьюкененом моего заместителя Терещенко, так как в это время я уже покинул правительство».

Допрошенный по этому вопросу, Керенский показал: «Временное правительство решило попытаться выяснить у английского правительства возможность отъезда семьи в Англию. Министр иностранных дел (вначале Милюков) стал вести об этом переговоры с английским послом Бьюкененом. В результате Бьюкененом был передан следующий ответ Терещенко, преемнику Милюкова, сообщившему его мне и князю Львову: «Правительство Англии, пока не окончена война, не считает возможным оказать гостеприимство бывшему царю». Ответ этот обсуждался Временным правительством в совершенно секретном заседании, без протокола».[44]

Посланник России в Португалии г. Боткин (брат доктора Боткина, который погиб вместе с Императорской семьей) неоднократно обращался к членам французского правительства, умоляя их спасти Императорскую семью, предвидя уготованную ей судьбу. Многочисленные письма, разосланные г. Боткиным между 25 июля 1917 года и 2 июля 1918 года, остались без ответа. В своем последнем письме, адресованном г. Пишону, г. Боткин писал: «С большим сожалением я вынужден констатировать, что все мои усилия были тщетны, все мои шаги остались без результатов, и в качестве ответов на мои письма я обладаю только расписками курьеров, удостоверяющими, что мои письма дошли по назначению».

Стоит ли удивляться тому, что правительства союзников не предприняли ровным счетом ничего, чтобы спасти царя? Разве вина за это не лежит на новом российском правительстве, которое назвало царя изменником общему делу, подготавливавшим сепаратный мир, который стал бы катастрофой для союзников? Как союзные правительства могли бы заняться спасением царя, если во Франции и в Англии общественное мнение видело в нем предателя?

Г. Набоков, бывший управляющий делами Временного правительства, написал в своих воспоминаниях,[45] что «актом лишения свободы царя был завязан узел, разрубленный в Екатеринбурге».

Верно и то, что многие члены Временного правительства не сыграли в этом решении никакой роли, причем некоторые даже не были извещены о нем. Из воспоминаний Набокова мы узнаем, что решение об аресте было принято в рабочем кабинете князя Львова. Набоков сообщает характерную деталь: в тот момент, когда он туда вошел, постановление об аресте Императора еще не было подписано, однако люди, которые должны были его арестовать, уже находились там. Это были депутаты Думы Калинин, Грибунин и Вершинин.

Отправив этих депутатов в Могилев с поручением арестовать царя, князь Львов одновременно послал генералу Алексееву телеграмму, содержание которой отныне известно благодаря воспоминаниям г. Мордвинова,[46] бывшего адъютанта Императора: «Временное правительство постановило позволить царю свободно переехать на какое-то время в Царское Село, а затем следовать на Мурманск».

Один из свидетелей, допрошенных во время производимого мною следствия, генерал Лукомский, показал: «20 марта была получена от Временного правительства телеграмма на имя Алексеева, и в ней сообщалось, что Временным правительством командируются особые лица для сопровождения Императора в Царское Село. Я утверждаю, что эту телеграмму я видел сам. Мне помнится, что она была от главы правительства князя Львова, и я самым категорическим образом утверждаю, что в телеграмме не было ни слова о решении об аресте Императора и императрицы, принятом Временным правительством. Смысл же телеграммы был тот, что лица, командированные Временным правительством, будут сопровождать Императора со всем вниманием, как главу государства, отказавшегося от власти. Мне известно, что прибывшие от Временного правительства лица сказали об аресте Императора Алексееву только тогда, когда Император уже находился в поезде, который должен был отвезти его в Царское Село».

Покидая Могилев, Царь был без охраны, поскольку он дал знать письмом князю Львову, что вверяет себя и свою семью под защиту нового главы государства.

До сих пор мы допускали, что Царь мог считаться ответственным по закону перед своим народом. Однако мы знаем, что это не так. Царь как наследный государь получил власть по праву рождения: он по праву властвовал своим народом долгие годы и по праву не был обязан отчитываться перед людским судом. Никакая земная воля не была властна над ним, поскольку он был главой нации, воплощением национальной идеи. Лишившие его свободы проявили тем самым безграничное презрение к народу и покусились на него самого.

Народ ответил молчанием на этот поступок новой власти. Последняя не поняла его смысла и показала агрессивность. Но она ошиблась и очень скоро осталась одна, без поддержки народа, лицом к лицу со страшным врагом. Произошла неслыханная вещь в истории страны: армия из миллионов солдат добровольно рассеялась после отречения царя и отказалась защищать свое Отечество. Ворота нашего дома распахнулись настежь, и там стали полновластными хозяевами две силы, враждебные народу: одна интернационалистская — большевики, другая националистическая — немцы. Две эти силы были различны по существу: одна отрицала любой национальный принцип, другая была воплощением чрезмерного национального эгоизма. Но само это различие их сблизило: цель их была одинакова, а их ненависть по отношению к национальной России в равной степени велика. Когда они почувствовали угрозу себе, страна была залита кровью тех, кто показался им опасен своим национальным сопротивлением.

Царь был убит. Его убийство стало неизбежным следствием общего развития событий, поскольку его арест узаконил всякую волю, то есть «право на бесчестье», как сказал великий Достоевский. Тем самым была создана опасность, подобной которой наша Родина никогда еще не знала в прошлом.

Разделила ли кровь царя две эти силы? Вот что я хочу прояснить, считая это своим долгом перед моим народом.

Я знал, что некто Рицлер, член миссии графа Мирбаха (ставший его преемником после убийства), играл очень важную роль в Москве в 1918 году.

Я решил отправиться в Берлин в поисках истины. 14 июня 1921 года мне удалось встретиться с Рицлером, который согласился сообщить мне содержание некоторых депеш, находившихся в распоряжении немецкого правительства. В сентябре 1921 года Рицлер прислал мне копии этих документов. Привожу здесь перевод четырех из них:

1) Миссия в Москве Министерству иностранных дел, 19 июля 1918 года.

«Должно ли быть повторено решительное представление относительно бережного отношения к Императрице, как к германской принцессе? Распространять это представление и на царевича было бы опасно, так как большевикам, вероятно, известно, что монархисты склонны выставить его на первый план. Недоверие большевиков в отношении германской контрреволюции еще более усилилось вследствие откровенных заявлений генерала Краснова».

2) Миссия в Москве Министерству иностранных дел, 20 июля 1918 года.

«Вчера я сказал Радеку и Воровскому, что весь мир самым строгим образом осудит расстрел царя, и что императорский посланник должен решительно предостеречь их от дальнейшего следования по этому пути. Воровский ответил, что Царь расстрелян лишь потому, что в противном случае его захватили бы чехословаки. Радек высказал личное мнение, что если мы проявим особый интерес к дамам Императорской семьи германской крови, то, может быть, было бы возможно предоставить им свободный выезд. Может быть, удалось бы освободить Императрицу и царевича, как компенсацию в вопросе с гуманитарным обоснованием.[47] Рицлер».

3) Министерство иностранных дел поверенному в делах в Москве. 20 июля 1918 года.

«С представлением в пользу Императорской семьи согласен. Буше».

4) Миссия в Москве министру иностранных дел, 23 июля 1918 года.

«Сделал соответствующее представление в пользу царицы и принцесс немецкой крови с указанием на влияние, произведенное цареубийством на общественное мнение. Чичерин молча выслушал мои представления. Рицлер».

Вспомним надменный ответ графа Мирбаха русским государственным деятелям, которые явились просить его принять меры для спасения царя. Вот как передает его г. Кривошеин: «Горе побежденным… судьба русского царя зависит только от русского народа. Если мы и должны о чем-то позаботиться, так это о безопасности германских принцесс, находящихся в России».

Видно, что эти слова в точности передают дух приведенных выше документов.

Сравнивая эти данные с теми, которые были собраны следствием, я совершенно убежден, что смерть царя не могла вызвать колебаний у немцев, и что убийство в Екатеринбурге стало результатом их сговора с большевиками.

Один старый прокурор, который долгие годы руководил борьбой с немецким шпионажем в России, сказал мне однажды, давая показания: «Заранее готовясь к войне, Германия усвоила целую систему борьбы, основанную на научных принципах и состоящую в углубленном и систематическом изучении будущего противника. Она задолго до войны понимала, что не выйдет из нее победительницей без глубокого знания всех ресурсов России». Я думаю, что это определение роли, которую Германия играла в России, совершенно справедливо. Она уже давно проникла во все сферы русской жизни. Находясь в курсе всего, что касалось России, Германия сумела точно постичь психологию русского общественного мнения и влиять на него по своему усмотрению, вопреки нашим союзникам, которые как раз и не сумели разобраться в «русской путанице».

Угроза немецкого наступления на Париж в 1918 году сильно встревожила союзников и возродила вопрос о вооруженной интервенции в Россию. 1 марта 1918 года из Парижа было разослано циркулярное письмо совещания русских послов различным представителям России за рубежом: «Переговоры с Японией должны пройти, исходя из следующих принципов: возможные действия, как действительное вступление в войну Японии против Германии, будут предприняты с предварительного согласия всех стран, борющихся с Германией, и после их коллективной гарантии полной эвакуации из России по окончании военных действий. Предусмотрено направить экспедиционные корпуса в случае, если Япония сможет достичь Урала и сосредоточить там крупные силы. Целью операции будет защитить Сибирь от военного и экономического вторжения Германии, предотвратить побег военнопленных, создать реальную угрозу на восточном германском фронте, сформировать опорный центр для российских патриотических элементов и тыловую базу в случае возобновления военных действий против Германии».

Из этого видно, какое значение приобрели в тот момент события в Сибири. Тогда как г. Ллойд Джордж, претендуя на роль мирового диктатора, расписался в полном незнании происходящего в России, немцы прекрасно понимали, что присутствие в Сибири царя и наследника создает прямую угрозу их владычеству в России. Поэтому они попытались перевезти их из Тобольска в такое место, где их присутствие было бы менее неудобным.

Но на сей раз интересы Советов не совпали с интересами Германии, и большевики оставили царя в Екатеринбурге, как мы уже видели в предыдущей главе. Вскоре после того стало ясно, что Сибирская армия идет на Екатеринбург. Эта армия сражалась за национальную Россию и сделала своим девизом завет царя: верность союзническому долгу. Рядом с ней выступала армия чехословаков. Но если большевики боялись, что царя увезут немцы, они в не меньшей степени опасались, что его освободит Сибирская армия. Вот почему Москва решила его умертвить.

Немцы тогда стояли перед следующей дилеммой: спасти царя и порвать с большевиками или махнуть на него рукой и сохранить хорошие отношения с Советами. Они прекрасно понимали, что место большевиков не займет никакая другая русская партия, благожелательная к Германии, поскольку ни одна национальная партия не примет Брест-Литовский мирный договор. Немцы сделали выбор и купили союз с большевиками ценою крови царя.

Вот мое глубокое убеждение, основанное на данных, собранных во время расследования…

Среди русских эмигрантов ходит много легенд о том, что Царь выжил; но мы-то знаем, что большевики никогда не делали тайны из судьбы Императора, наоборот, открыто похвалялись тем, что он был «предан смерти именем русского народа». Откуда же берутся эти легенды и с какой целью их распространяют?

Следствие составило обширную документацию на эту тему. Поскольку все данные, в конечном итоге, приводят к одному и тому же результату, ограничусь только одним примером.

Летом 1918 года, во время немецкой оккупации Украины, в Киеве находился некий граф Альвенслебен. Этот человек состоял на германской дипломатической службе и служил сначала атташе маршала Эйхгорна, а потом, когда тот был убит, Кирбаха. В правление гетмана Скоропадского Альвенслебен играл на Украине важную политическую роль. Он слыл русофилом и монархистом и был очень популярен в русских аристократических кругах. В частности, он поддерживал прекрасные отношения с г. Безаком и генералом князем Долгоруковым, командовавшим антибольшевистскими войсками на Украине.

Князь Долгоруков показал: «Я очень хорошо помню, что 5 или 6 июля 1918 года Безак сказал мне по телефону, что Альвенслебен объявил ему о своем посещении с целью сообщить важную новость. Я пошел к Безаку… Альвенслебен сказал нам, что Император Вильгельм хочет любой ценой спасти Императора Николая II, и что он отдал распоряжения с этой целью… Он предупредил нас, что между 16 и 20 июля мы узнаем, что Император был умерщвлен. Он предупредил нас также, что, как и слухи, распущенные в июне о смерти Императора, эта новость будет ложной, однако ее необходимо распространить в интересах самого Императора. Он просил нас держать этот разговор в секрете и в нужный момент делать вид, будто мы убеждены в смерти Императора. 18 или 19 июля киевские газеты сообщили, что Император был умерщвлен в Екатеринбурге, а Императорская семья вывезена в надежное место. Признаюсь, я был ошеломлен осведомленностью Альвенслебена».

Во всех киевских церквях совершали заупокойные молитвы о душе Императора. «Вскоре распространился слух о том, — добавляет князь Долгоруков, — что Альвенслебен плакал во время панихиды; мы с Безаком были поражены, видя, как ловко этот человек играет свою роль».

Вот где надо искать истоки легенд о том, что Император выжил. Они были необходимы немцам, а не большевикам.

Возможно, здесь же можно найти объяснение убийству великого князя Михаила, поскольку июньские ложные слухи, на которые намекал Альвенслебен, должны были скрыть смерть великого князя Михаила, а не Императора.

Такого рода маневрами немцы старались замаскировать перед русскими патриотами истинную природу своих отношений с большевиками и смертельную опасность, которую их подспудная деятельность годами создавала для России.

Кое-кто скажет, что эта опасность поддерживалась в верхних эшелонах, в лице Распутина.

Мне кажется, я могу полагать, причем не без оснований, что меня нельзя упрекнуть в стремлении закрывать глаза на факты и не стремиться установить объективную правду всеми доступными мне способами.

Да, Распутин был опасен для России. Это был глубоко антинациональный феномен в жизни нации. Мы видели, каково было его влияние на Императрицу, и какова была причина этого влияния: болезнь. Императрица была не его сообщницей, а его жертвой. Ложью и угрозами Распутин упрочил свое положение при Императорской семье.

Можно судить о личности Распутина иначе и иметь о нем самые противоречивые мнения. Но нельзя не видеть, что, принимая во внимание его колоссальное невежество и одновременно его огромную активность, этот человек шел на поводу у других и стал орудием организованных сил. Керенский был вынужден это признать: «Во время войны, — сказал он следствию, — за спиной Распутина, я в этом убежден, стояла другая фигура, которую мы, к несчастью, не смогли разоблачить». Хотя фигуры такого рода редко оказываются разоблачены, они, однако, никогда не могут сохранить в тайне преследуемые ими интересы.

Я связываю появление Распутина в высших сферах с двумя важнейшими фактами в российской истории.

Франко-прусская война, завершившаяся победой Германии, подготовила грядущее столкновение народов. Эта война, преобразовав экономическую структуру Германии, поставила Россию перед выбором: впасть в экономическую зависимость от Германии или сразиться с ней. Делая свой выбор, Император Александр III определил историческую судьбу России. Его сын Николай II пошел по его стопам. После Русско-японской войны Германия бесплодно пыталась изменить внешнюю политику России, поэтому роль России как противника Германии в будущем мировом конфликте обрисовалась вполне определенно.

В ту же эпоху произошел другой факт величайшей важности: 17 октября 1905 года Россия достигла поворотного момента на своем естественном историческом пути. В конце 1905 года Распутин покинул свою среду и в начале 1906 года появился в Петербурге. Война между Германией и Россией началась не в 1914 году. Ей предшествовали подготовительные маневры, более или менее явные. Все это время, под руководством ее вдохновителей, деятельность Распутина сохраняла полностью идентичный характер: он был орудием разрушения русской государственности. Именно из-за него испортились отношения между государем и Думой. Он стал тем рычагом, которым воспользовались наши враги, чтобы затруднить регулярное общение между властью и народным представительством, а это помешало установлению конституционной монархии — залога не только развития, но и самого существования России.

Невежество Распутина позволило проделать эту подрывную работу, и можно подумать, что его использовали, а он не только этого не осознавал, но даже не был в курсе.

Даже после его смерти немцы прибегали к его влиянию. Ибо в Тобольске, чтобы держать царя под наблюдением и бороться с русскими патриотами, спешившими ему на помощь, они использовали одного из своих агентов, которого женили на дочери Распутина… Это стало прелюдией драмы.

Опасность была двойная. Стоявшие за спиной Распутина угрожали прежде царю, а затем обществу. И эта опасность также проявлялась в обе стороны.

Распутин расшатал здоровье императрицы, и я склонен думать, что он использовал в этих целях гипноз, которым хорошо владел. Этот факт подтверждает не только князь Юсупов, но и столь авторитетный человек, как бывший начальник Департамента полиции С.П. Белецкий: последний утверждает в записках, сделанных накануне своей смерти, что в 1913 году Распутин брал уроки гипноза у одного петроградского специалиста.[48]

Состояние здоровья императрицы не могло не повлиять на Императора.

С другой стороны, Распутин посеял смуту в общественном сознании, зародив в нем широкое недовольство, которое обратилось против самого Императора.

События в Тобольске, которые я назвал прелюдией преступления, произошли, когда Распутина уже не существовало. Императрица осталась верна ему до самого конца и пошла на смерть с ожерельем, которое он ей подарил.

Все это доказывает, что Распутин был обязан своим положением не самому себе, а принципу, который он олицетворял собой в глазах Их Величеств. А этим принципом была религиозная и национальная идея. Та идея, которая была источником влияния Распутина, была и чертой, которую он не мог переступить. Распутин не смел открыто заниматься политикой, поскольку тогда тайные замыслы тех, кто его направлял, стали бы слишком явными. Известно, что Распутин возражал против войны с Германией, что он сделал все возможное, чтобы удержать от нее царя, и что он негласно пытался склонить Императрицу к постепенному приятию идеи о сепаратном мире. Каких результатов он добился?

Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы. Кто думает о мире, кто желает его — тот изменник Отечества, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Вот прощальные слова царя, только что отрекшегося от престола, обращенные им к русской армии. Арестованный как изменник, он был уведен посреди молчания армии и с соучастия ее командиров. Как он ответил на это? Мы это видели в показаниях Керенского.

Среди собранных мною документов есть несколько таких, публикация которых кажется мне преждевременной. Они будут ждать своего часа. Тогда увидят, как Император был велик в своем страдании, в своей безграничной любви к русскому народу, поскольку, несмотря на порой нестерпимые мучения, которым его подвергали эти отбросы русского народа, единственное, единственное, чего он боялся больше всего, было отдалиться от своего народа.

Долгие годы жизнь его была, бесспорно, крайне тяжела, поскольку два самых дорогих и близких ему существа — Императрица и наследник — были больны; для него было несказанной пыткой бессильно присутствовать при их мучениях.

Усилия тех, кто прятался за спиной Распутина, были в основном направлены против него; он победно сопротивлялся их интригам и до конца остался нашим народным царем.

Опасность, порожденная Распутиным, имела иные последствия для нас самих. Там, где была лишь женщина с расстроенными нервами и склонностью к мистицизму, используемая Распутиным, лучшие из нас разглядели продуманный замысел. Другие притворились, что углядели в этом подлую интригу и сделали эту клевету своим оружием, чтобы захватить власть.

Отравленные распутинщиной, этим продуктом вражеской пропаганды, мы возомнили, что власть царя — та сила, которая столько раз спасала Россию, — была источником зла. Вот так, совместными усилиями, мы посягнули на государя: как только был дан первый толчок, мы уже оказались не властны перенаправить течение событий и ни на йоту не могли изменить естественное и неумолимо жестокое их чередование.

Народ сохранил основополагающую черту своего характера: свое пассивное безразличие, родившееся из целой последовательности исторических факторов. Он принял новое республиканское правление как пустую оболочку и, отказавшись поддержать «белые» армии, остался глух ко всем попыткам спасти Отечество, поскольку не находил в них побуждения долга.

В противоположность царю, мы не сопротивлялись опасности, которой нам угрожали те, кто скрывался за спиной Распутина: мы совершили то, что им было нужно, мы превратили наше Отечество в арену гибели наших национальных сил и торжества сил чужеземных.

Если по велению судьбы эти неслыханные беды окончатся прежде, чем в русском народе иссякнет источник национального духа, если на знамени будущих поколений однажды вновь будут начертаны слова «Великая Россия», это будет означать, что наши потомки исцелились от болезни своих отцов, и что они собрали в кулак свои рассеянные моральные силы. Никому не дано знать, каким будет цвет этого знамени. Но несомненно, что само его существование невозможно вне осознания национальной чести и представлений о прошлом.

Тогда в этом прошлом, сделанном столь мрачным их отцами, наши сыновья повстречают человека, судьбой которого было покориться самым жестоким проявлениям человеческой несправедливости. Несмотря на нестерпимые муки, этот человек до последнего вздоха сохранил в себе огромную любовь к русскому народу и на сибирской каторге спас в нужный момент честь этого народа, который, вместе со своими новыми главарями, погубил его в борьбе со всемогущим врагом.

Этот человек — Император Николай II.

Краткие биографические справки

А

Александра Фёдоровна РОМАНОВА (1872–1918), Российская Императрица, супруга Императора Николая II, дочь великого герцога Гессенского и Рейнского Людвига IV и герцогини Алисы, дочери английской королевы Виктории. При рождении именовалась принцессой Викторией Алисой Еленой Луизой Беатрисой Гессен-Дармштадтской. Мученически погиба со всем семейством 17 июля 1918 г. в Екатеринбурге. В 2000 г. Русской Православной Церковью причислена к лику святых царственных страстотерпцев.

АЛЕКСЕЕВ Михаил Васильевич (1857–1918), участник русско-японской и Первой Пировой войн, генерал от инфантерии (1914). С 1915 был назначен начальником штаба Ставки Верховного Главнокомандующего. Во время Февральских событий 1917 г. генерал Алексеев оказался одним из главных организаторов отречения Российского монарха.

АПРАКСИН Пётр Николаевич (1876–1962), граф, русский государственный деятель. В 1913–1917 гг. состоял секретарем-распорядителем Императрицы Александры Фёдоровны. С 1914 г. возглавлял военные госпитали и благотворительные комитеты Императрицы. После ареста Царской семьи принял сначала решение остаться при Императрице в Царском селе, но впоследствии вернулся к своей семье. В эмиграции проживал в Югославии, Бельгии, Франции. С 1929 г. состоял членом комитета по строительству Храма-памятника святого Иова Многострадального в Брюсселе, а в 1945 г. стал председателем комитета.

Б

БЕЛОБОРОДОВ Александр Георгиевич (1891–1938), революционер, советский партийный деятель. Происходил из семьи рабочих. Член РСДРП с 1907 г. В 1908–1912 гг. отбывал наказание в тюрьме за выпуск революционных прокламаций. В дальнейшем неоднократно арестовывался. В апреле 1917 г. избран членом Областного Комитета РСДРП(б). Осенью 1917 г. избран членом Учредительного Собрания по списку большевиков от Пермской губернии. 3-м Областным Съездом Советов Уральской области был избран членом областного Исполнительного Комитета, а затем и его председателем. Был одним из организаторов убийства Царской семьи. В январе — марте 1919 г. — председатель Вятского губернского ревкома, затем — Исполкома Вятского губернского Совета. В апреле 1919 г. назначен уполномоченным Совета рабочей и крестьянской обороны по подавлению казачьего восстания на Дону, был одним из инициаторов политики «расказачивания». В 1919–1920 гг. — член ЦК РКП(б). В 1921–1923 гг. — зам. наркома, в 1923–1927 гг. — нарком внутренних дел РСФСР. Поддержал во внутрипартийной борьбе Л.Д. Троцкого, после чего был в 1927 г. снят с должности, исключен из партии и отправлен в ссылку. В 1930 г. объявил о разрыве с троцкистами, был восстановлен в партии и работал в наркомате внутренней торговли СССР. В 1936 г. арестован, 10 февраля 1938 г. расстрелян. Реабилитирован в 1958 г.

БЕЛЯЕВ Михаил Алексеевич (1863–1918), военный деятель, генерал от инфантерии (1914), последний военный министр Российской империи (1917). В смутные дни февраля 1917 г. по приказанию Беляева за подписью генерала С.С. Хабалова Петроград 27 числа указанного месяца был объявлен на осадном положении; в этот же день послал в Ставку телеграмму, где просил о присылке «действительно надёжных частей… и в достаточном количестве». Приказал принять самые решительные меры против перешедшего на сторону революционеров Павловского полка. Арестован 1 марта 1917 г., находился в заключении в Петропавловской крепости, потом был отпущен. С 1 июля вновь содержался под стражей. После Октябрьской революции освобожден, а в 1918 г. вновь арестован и расстрелян.

БОТКИН Евгений Сергеевич (1865–1918), лейб-медик семьи Императора Николая II, сын известного русского врача Сергея Петровича Боткина. После падения монархии остался вместе с Царской семьёй под арестом, а затем последовал за ней в ссылку. В ночь на 17 июля 1918 года был в Екатеринбурге убит вместе со всей Августейшей семьёй. В 2016 г. Архиерейский собор Русской Православной Церкви канонизировал доктора Евгения Боткина.

БУБЛИКОВ Александр Александрович (1875–1941), член IV Государственной Думы. В дни Февральского переворота участвовал в захвате Министерства путей сообщения и в создании железнодорожной ловушки для литерного поезда Императора, следовавшего из Ставки в охваченную революцией столицу. 8 (21) марта 1917 г. по решению Временного правительства ездил в Могилев для ареста Государя Николая Александровича и сопровождения его в Царское Село. Осенью того же года эмигрировал во Францию, а затем в США.

БУКСГЕВДЕН София Карловна (1883–1956), фрейлина Императрицы Александры Фёдоровны, баронесса. После февральского переворота она осталась с Августейшей семьёй, а потом добровольно последовала с ней в ссылку в Тобольск. После гибели Царской семьи жила в эмиграции.

В

ВЕРШИНИН Василий Михайлович (1874–1946), депутат IV Государственной Думы. После Февральской революции 1917 г. принимал участие в аресте Императора Николая II. В августе того же года, как комиссар Временного правительства, сопровождал Царскую семью в Тобольск. Позже В.М. Вершинин был направлен Временным правительством в Крым для опёки великих князей и прочих особ Императорской фамилии. После Октябрьской революции эмигрировал.

Вильгельм II ГОГЕНЦОЛЛЕРН (1859–1941), германский Император и король Пруссии с 1888 по 1918 гг. Сын Императора Германии Фридриха Прусского и Виктории Великобританской (он приходился двоюродным братом британскому королю Георгу V, а также Императрице Александре Федоровне). Правление Вильгельма II завершилось Первой мировой войной, поражение в которой привело к падению монархии в Германии.

ВОЛКОВ Алексей Андреевич (1859–1929), камердинер Императрицы Александры Фёдоровны. В начале 1917 г. Волков был связующим звеном между министром внутренних дел Российской империи Протопоповым и Императрицей, которой Протопопов передавал из Петрограда в Царское Село секретные телефонограммы о положении дел в столице. После февральских революционных событий и ареста Императора Николая II добровольно последовал вслед за царской семьёй в ссылку. Весной 1918 г. в Екатеринбурге был арестован ЧК и приговорён к расстрелу, но сбежал с места казни. Дал свидетельские показания в деле об убийстве царской семьи. Эмигрировал из России.

Г

ГЕНДРИКОВА Анастасия Васильевна (1888–1918), графиня. С 1910 г. была фрейлиной Императрицы Александры Фёдоровны. После ареста Царской семьи добровольно поехала вместе с нею в ссылку в Тобольск, а затем в Екатеринбург, где была арестована и заключена в тюрьму. Позже была перевезена в Пермь, где была жестоко убита вместе с группой заключённых в ночь с 3 на 4 сентября 1918 г.

ГИББС Чарльз Сидней (1876–1963), преподаватель Августейших детей Императора Николая II, в монашестве Николай. Родился в Англии. Обучался в Кембриджском университете. С 1908 г. преподавал английский язык у великих княжон, дочерей Императора Николая II, а затем и у цесаревича Алексея. В 1917 г. добровольно поехал за арестованной Царской семьёй в Сибирь, затем переехал в Екатеринбург, где, был разлучён с Августейшими узниками. В 1934 г. в г. Харбине принял православное крещение с именем Алексей, а в следующем 1935 г. был пострижен в монашество с именем Николай и возведен в сан священника. В 1941 г. основал православный приход святителя Николая Чудотворца в Оксфорде. Скончался в возрасте 87 лет и был похоронен на кладбище в Оксфорде.

ГОЛИЦЫН Николай Дмитриевич (1850–1925), князь, государственный деятель Российской империи, последний председатель Совета министров. Накануне февральских революционных событий выступал за диалог с Государственной Думой, стремился добиться отставки министра внутренних дел А.Д. Протопопова. Во время Февральской революции князь Голицын не проявил решительности в подавлении беспорядков. 28 февраля (13 марта) 1917 г. князь Голицын вместе с другими министрами был арестован. В 1925 г. был расстрелян в Ленинграде по постановлению коллегии ОГПУ.

ГРАББЕ Александр Николаевич (1864–1947), граф, командующий Собственного конвоя Его Величества Императора Николая II, генерал-майор. После Февральской революции, опасаясь ареста, уехал на Кавказ. Проживал в эмиграции в Европе и в США.

ГРИБУНИН Семен Федорович (? —?), депутат IV Государственной Думы, принимал участие в аресте Императора Николая II в Могилеве 8 марта 1917 г. и в сопровождении его в Царское Село. Позднее был направлен Временным правительством в Крым для опёки великих князей и прочих особ Императорской фамилии.

ГУЧКОВ Александр Иванович (1862–1936), предприниматель, политический и общественный деятель, лидер партии «Союз 17 октября» (партии октябристов). Депутат и с 1910 г. председатель III Государственной думы. В 1907 г. и с 1915 г. член Государственного совета. В 1915–1917 гг. — председатель Центрального военно-промышленного комитета. Был одним из активных участников и организаторов февральского переворота. При Временного правительства непродолжительное время был Военным и морским министром, но впоследствии принимал участие в организации Корниловского мятежа. После 1919 г. — в эмиграции.

Д

ДЕМИДОВА Анна Степановна (1878–1918), комнатная девушка Императрицы Александры Фёдоровны. Сопровождала Государыню во время ссылки в Тобольск в 1917 г. Была убита вместе с Царской семьёй в Екатеринбурге в ночь на 17 июля 1918 г.

ДИТЕРИХС Михаил Константинович (1874–1937), русский военачальник, политический деятель, генерал-лейтенант (1919), один из руководителей Белого движения в Сибири и на Дальнем Востоке. Являлся участником Русско-японской и Первой мировой войн. В ноябре 1917 г. был непродолжительное время начальником штаба Ставки Верховного Главнокомандующего. Перебрался на Украину, где в марте 1918 г. стал начальником штаба Чехословацкого корпуса. Поддержал Колчака, который назначил его 17 января 1919 г. руководителем комиссии по расследованию убийства Царской семьи. Дитерихс был активным монархистом, поэтому глубоко проникся изучением обстоятельств гибели Августейших особ, помогал судебному следователю по особо важным делам Н.А. Соколову. В июле 1919 г. командующий Западным фронтом в правительстве Колчака. Генерал Дитерихс был инициатором создания летом-осенью 1919 г. добровольческих «Дружин Святого Креста» и «Дружин Зелёного Знамени». С 1920 г. в Харбине. Возглавил русскую военную эмиграцию на Дальнем Востоке. В 1922 г. избран правителем Приамурского земского края, командующим Земской ратью. После поражения Белой армии на Дальнем Востоке эмигрировал в Китай, где проживал в Шанхае. Является автором книги “Убийство Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале”, изданной во Владивостоке (1922 г.).

Дмитрий Павлович РОМАНОВ (1891–1942), великий князь, первый сын великого князя Павла Александровича, внук Императора Александра II, двоюродный брат Императора Николая II. Был соучастником убийства Г.Е. Распутина, поэтому по распоряжению Царя был выслан в Персию. Жил в разных странах Европы, умер в Швейцарии.

ДОЛГОРУКОВ Василий Александрович (1868–1918), князь, генерал-майор Свиты Е.И.В. Во время Первой мировой войны находился при Царе в Ставке. Дослужился до гофмаршала Двора Е.И.В. В августе 1917 г. добровольно последовал за Императором в тобольскую ссылку. 30 апреля 1918 г. по приезде в Екатеринбург князь В.А. Долгоруков был насильно отделен от Государя, арестован и помещен в тюрьму. 10 июля 1918 г. был вывезен в лес и расстрелян сотрудником Уральской областной ЧК Г.П. Никулиным.

ДУБЕНСКИЙ Дмитрий Николаевич (1857–1923), русский генерал-майор, военный писатель и издатель. Во время Первой мировой войны — издатель-редактор иллюстрированного журнала «Летопись войны 1914–1917 гг.». Состоял в свите Императора в качестве официального историографа. После революции 1917 г. эмигрировал в Германию.

Е

Елизавета Фёдоровна РОМАНОВА (1864–1918), великая княгиня, вторая дочь великого герцога Гессен-Дармштадтского Людвига IV и принцессы Алисы, внучка английской королевы Виктории. Её супругом был великий князь Сергей Александрович. В ночь на 18 июля 1918 г. сброшена большевиками в шахту неподалеку от г. Алапаевска вместе с другими членами дома Романовых и их спутниками.

Ж

ЖИЛЬЯР Пьер (1879–1962), преподаватель Августейших детей, наставник наследника цесаревича Алексея Николаевича. После свержения монархии в России сопровождал Императорскую семью в ссылку в Тобольск. После гибели Царской семьи вернулся на родину в Швейцарию.

З

ЗАНОТТИ Магдалина Францевна (1869–1941), старшая камер-юнгфера комнат Её Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны. Итальянка по происхождению. В конце 1917 г. М.Ф. Занотти добровольно прибыла в Тобольск, но не была допущена к Царской семье. Проживала на частной квартире, оказывала августейшим узникам посильную помощь.

И

ИВАНОВ Николай Иудович (1851–1919), российский военачальник. 27 февраля (12 марта) 1917 г. назначен командующим Петроградским военным округом. Отряд под его командованием был послан Императором Николаем II в Петроград для подавления революции, однако он не был допущен в столицу. Вечером 2 (15) марта генерал Рузский от имени Государя Николая II известил генерала Иванова телеграммой о том, что он снят с должности командующего Петроградским военным округом. Тогда же ему было приказано вернуть на фронт те части, которые были направлены на Петроград для подавления восстания. После Октябрьской революции участвовал в Белом движении на Юге России. Умер от тифа в 1919 г. в Одессе.

Иоанн Константинович РОМАНОВ (1886–1918), князь Императорской крови, сын великого князя Константина Константиновича. Он был офицером лейб-гвардии Конного полка. В Первую мировую войну награжден золотым Георгиевским оружием за храбрость. Был убит вместе со своими двумя братьями и другими членами Дома Романовых в ночь на 18 июля 1918 г. под Алапаевском.

ИОРДАНСКИЙ В.Ф. (? —?), прокурор Екатеринбургского окружного суда, в 1918 г. взял на себя общий надзор за следствием.

ИПАТЬЕВ Николай Николаевич (1869–1938), инженер путей сообщения. Из дворян Московской губернии. В 1889 г. окончил Николаевское инженерное училище, в 1894 г. — Николаевскую инженерную академию. В 1906 г. уволился из армии в чине штабс-капитана.

Служил в министерстве путей сообщения. Работал на постройке железных дорого Пермь-Екатеринбург, Тюмень-Омск и др. Владелец дома в Екатеринбурге, где в 1918 г. содержалась в заключении и была расстреляна Царская семья. В августе-ноябре 1918 г. — государственный контролер Временного Областного правительства Урала. Летом 1919 г. эвакуировался из Екатеринбурга во Владивосток. С 1920 г. — в эмиграции в Японии, с 1921 г. — в Чехословакии. Скончался в Праге 20 апреля 1938 г.

К

КАЛИНИН Савелий Андреевич (1873 — 1920-е), депутат IV Государственной Думы. После Февральской революции 1917 г. по поручению Временного правительства в числе других комиссаров направлен в Могилев для ареста Императора Николая II и препровождения его в Царское Село. В качестве комиссара сопровождал вел. кн. Николая Николаевича в Ливадию. После октября 1917 г. был арестован и заключен в Вятскую тюрьму.

КЕРЕНСКИЙ Александр Феодорович (1881–1970), российский политический деятель, ставший в июле 1917 г. министром-председателем Временного правительства. Его отец Федор Михайлович Керенский был директором мужской гимназии в Симбирске, в которой учился Владимир Ильич Ульянов (Ленин). Александр Керенский, получив юридическое образование, работал адвокатом по политическим процессам. В 1912 г. был избран депутатом Государственной думы. В 1915 г. стал лидером фракции «трудовиков». Впоследствии принимал активнейшее участие в февральских революционных событиях, в аресте Царской семьи и отправки ее в Тобольск. После захвата власти большевиками Керенский бежал из Петрограда. В 1918 г. эмигрировал в Англию, затем жил во Франции и в США.

КОБЫЛИНСКИЙ Евгений Степанович (1875–1927), полковник, офицер лейб-гвардии Петроградского полка, начальник Царскосельского караула и особого отряда по охране Царской семьи в Тобольске. Принимал участие в Первой мировой войне, получил тяжелое ранение, контузию и был списан в тыловые части. С марта 1917 г. был комендантом Александровского дворца и начальником охраны арестованного Императора Николая II. В период Гражданской войны женился на Клавдии Михайловне Битнер. В середине 1920-х гг., когда советские власти начинают разыскивать царские ценности, Е.С. Кобылинский был привлечён к следствию ОГПУ. В конце 1927 г. был расстрелян в московской Бутырской тюрьме.

КОЛЧАК Александр Васильевич (1873–1920), русский военачальник, политический деятель, полярный исследователь, учёный-океанограф, командующий Черноморским флотом (1916–1917), адмирал (1918). В период Гражданской войны в России стал Верховным Главнокомандующим Русской армией и Верховным Правителем России (ноябрь 1918 — январь 1920). В январе 1920 г. в Иркутске был выдан командованием Чехословацкого корпуса советским властям. 7 февраля 1920 г. был расстрелян по постановлению Иркутского военно-революционного комитета.

КОРНИЛОВ Лавр Георгиевич (1870–1918), русский военачальник, генерал от инфантерии (1917). Герой русско-японской и Первой мировой войн. 2 (15) марта 1917 г. самопровозглашённое Временное правительство назначило Корнилова на пост Главнокомандующего войсками Петроградского военного округа. По приказу Временного правительства Корнилов 8 (21) марта 1917 г. посетил в Царском Селе семью Императора Николая II и объявил Государыне об её аресте. В июле 1917 г. стал Верховным главнокомандующим Русской армии. В конце августа того же года выступил против Временного правительства («мятеж Корнилова»). После большевистского переворота стал одним из организаторов Добровольческой армии. Убит в бою при штурме Екатеринодара.

КОРОВИЧЕНКО Павел Александрович (1874–1917), военный юрист, социалист, зауряд-полковник, комендант Царскосельского дворца (1917). Окончил Александровскую военно-юридическую академию. В марте 1917 г. был назначен по личному указанию А.Ф. Керенского комендантом Александровского дворца, где содержалась под арестом Царская семья. В конце сентября Коровиченко направлен Керенским в Туркестанский край для наведения порядка. Был арестован, а затем застрелен в Ташкентской тюремной камере.

КОЦЕБУ Павел Павлович (? — 1966), русский офицер. Выпускник Пажеского корпуса (1903). Служил в лейб-гвардии Уланском Ее Величества полку. Поручик (1909). Штабс-ротмистр. После Февральской революции назначен генералом Л.Г. Корниловым комендантом Александровского дворца, в котором находилась под арестом Царская семья. В обязанности Коцебу входила изоляция Царской семьи от внешнего мира, в частности, перлюстрация всех писем. 21 марта 1917 г. был отстранен от должности коменданта дворца по распоряжению А.Ф. Керенского за нарушения режима содержания Царской семьи. Во время Гражданской войны эмигрировал из России. В эмиграции жил в США и Франции. Почетный председатель Союза русских дворян в Париже. Умер 13 сентября 1966 г. в Париже. Похоронен в Ницце на кладбище Кокад.

Л

ЛЕЙХТЕНБЕРГСКИЙ Николай Николаевич (1868–1928), герцог, генерал-майор, герой Первой мировой войны. В 1915 г. получил тяжелое ранение в бою, награждён Георгиевским оружием и орденом Святого Великомученика Георгия Победоносца 4-й степени. В период с 28 февраля (13 марта) по 4 (17) марта 1917 г. сопровождал Государя во время его роковой поездки по маршруту Могилев — Малая Вишера — Псков — Могилев. При Временном правительстве произведен в генерал-майоры. После Октябрьской революции был активным участником Белого движения. С 1920 г. проживал в эмиграции в своем родовом имении во Франции.

ЛУКОМСКИЙ Александр Сергеевич (1868–1939), русский военачальник, генерал-лейтенант, участник Первой мировой и Гражданской войн. Во время Февральского переворота находился при ставке в должности генерал-квартирмейстера штаба Верховного Главнокомандующего. В своих изданных в 1922 г. «Воспоминаниях» Лукомский писал о том, что по указанию ген. М.В. Алексеева он совместно с начальником дипломатической канцелярии при Ставке Н.А. Базили составил проект манифеста об отречении от престола Императора Николая II. После утверждения проекта начальником штаба составленный текст был передан по прямому проводу генералу Рузскому в г. Псков, где и произошло отречение Государя от престола. Летом 1917 г. при Временном правительстве Лукомский был начальником штаба Верховного Главнокомандующего. С декабря 1919 г. являлся главой правительства при Главнокомандующем ВСЮР. В феврале 1920 г. приказом ген. Деникина был уволен от службы и выехал за границу. Проживал во Франции. Участвовал в деятельности Русского Обще-Воинского Союза (РОВС).

ЛЬВОВ Георгий Евгеньевич (1861–1925), русский общественный и политический деятель, князь. Во время Первой мировой войны стоял во главе Земского-городского союза, который, в частности, участвовал в подготовке и организации революции. После Февральского переворота Львов стал председателем Временного Правительства. Вскоре после Октябрьской революции поселился в Тюмень, где был арестован и переведён в Екатеринбург. Через 3 месяца Львова выпустили до суда под подписку о невыезде. Бежал в Омск, освобождённый от большевиков. Осенью 1918 г. приехал в Америку, затем переехал во Францию.

М

Мария Фёдоровна РОМАНОВА (1847–1928), российская Императрица, супруга Императора Александра III, мать Императора Николая II, дочь короля Дании Кристиана IX.

МИЛЮКОВ Павел Николаевич (1859–1943), русский политический деятель, публицист, историк. В 1901 г. за оппозиционную деятельность против самодержавия несколько месяцев провёл в тюрьме. Стал одним из видных идеологов российского либерализма. Участвовал в создании Конституционно-демократической партии (кадеты), с 1907 г. — председатель ее ЦК. 1 (14) ноября 1916 г. П.Н. Милюков будучи депутатом Государственной думы с трибуны произнес свою провокационную антиправительственную речь «Глупость или измена?». В ней он безосновательно обвинил Императрицу Александру Фёдоровну и председателя Совета министров Б.В. Штюрмера в подготовке сепаратного мира с Германией. Выступление Милюкова, по существу, стало сигналом для начала революции, разразившейся в стране уже в феврале 1917 г. При Временном правительстве первого состава былл министром иностранных дел, но в мае 1917 г. ушел в отставку. После Октябрьской революции сотрудничал с белогвардейцами. В конце 1918 г. эмигрировал за границу, проживал в основном во Франции, где и представился в разгар Второй мировой войны.

Михаил Александрович РОМАНОВ (1878–1918), великий князь, четвёртый сын Императора Александра III. 2 (15) марта 1917 г. его старший брат Император Николай II в Пскове принял решение передать ему престол. На следующий день — 3 (16) марта — великий князь Михаил Александрович после длительных переговоров с представителями Государственной Думы объявил, что примет верховную власть только в том случае, если на то будет выражена воля всего народа во время Учредительного собрания, и призвал к подчинению Временному правительству. 7 (20) марта 1918 г. великий князь и лица его окружения были арестованы по постановлению Гатчинского совета. В июне того же года находившийся в Перми вел. кн. Михаил Александрович, вместе с Н.Н. Джонсоном, были тайно похищены из гостиницы, вывезены в лес и убиты.

МОРДВИНОВ Анатолий Александрович (1870–1940), полковник, флигель-адъютант Императора Николая II. До 1912 г. был адъютантом великого князя Михаила Александровича. В 1913 г. назначен флигель-адъютантом и зачисление в Свиту Императора Николая II. 21 февраля 1917 г. назначен дежурным при Императоре, которого сопровождал в Ставку. В период с 28 февраля (13 марта) по 4 (17) марта 1917 г. сопровождал Государя во время его роковой поездки по маршруту Могилев — Малая Вишера — Псков — Могилев. После Октябрьского переворота бежал в Прибалтику, жил в Польше, в Германии и в др. странах.

Н

НАМЁТКИН Александр Дмитриевич (1875 — не ранее 1919), следователь, надворный советник (с 1914). Родился 23 февраля 1875 г. в Симбирске в мещанской семье. В 1901 г. окончил юридический факультет Казанского университета. С 1901 г. — на службе в судебных органах Российской империи. С 6 марта 1912 г. — и.д. следователя по важнейшим делам Екатеринбургского окружного суда. 30 июля 1918 г. начал производство предварительного следствия по делу об убийстве Императора Николая II. 7 августа общее собрание Екатеринбургского суда освободило Намёткина от производства дела, после чего он передал следствие И.А. Сергееву. 15 мая 1919 г. назначен членом Пермского окружного суда. Судьба Намёткина после эвакуации судебных учреждений с Урала летом 1919 г. неизвестна. По некоторым сведениям расстрелян большевиками в 1919 г.

НАРЫШКИН Кирилл Анатольевич (1868–1924), генерал-майор, начальник Военно-походной канцелярии Императора Николая II. Во Февральского переворота сопровождал императорский поезд в Ставку, а затем во Псков. При Временном правительстве Военнопоходная канцелярия была упразднена, а Нарышкин был уволен от службы. Оставался проживать в Советской России, но в начале 1920-х гг. был арестован. Умер в тюрьме.

Николай Николаевич РОМАНОВ (1856–1929), великий князь, первый сын великого князя Николая Николаевича (Старшего), внук Императора Николая I. Накануне Первой мировой войны был назначен Верховным главнокомандующим всеми сухопутными и морскими силами Российской империи. На этой ответственной должности допустил ряд крупных военных ошибок. С августа 1915 г. до марта 1917 г. был наместником Его Императорского Величества на Кавказе, главнокомандующим Кавказской армией. 2 (15) марта 1917 г. в своей телеграмме Государю великий князь Николай Николаевич написал, что он коленопреклонённо молит его «отречься от короны, чтобы спасти Россию и династию». С 1919 г. жил в эмиграции. В 1924 г. принял общее руководство РОВС (Русский общевоинский союз).

П

Павел Александрович РОМАНОВ (1860–1919), великий князь, шестой сын Имп. Александра II. Был женат на греческой принцессы Александры Георгиевны (1870–1891), после ее смерти заключил морганатический брак с Ольгой Валерьяновной Пистолькорс, получившей титул Княгини Палей. Дети: Мария и Дмитрий Романовы; Владимир, Ирина и Наталья Палей.

ПРОТОПОПОВ Александр Дмитриевич (1866–1918), последний министр внутренних дел Российской империи. Ему не удалось пресечь развитие революции в феврале 1917 г. Более того, 28 февраля (13 марта) 1917 г. в 11 часов вечера Протопопов добровольно явился в Таврический дворец и сдался революционерам. С 1 марта по сентябрь 1917 находился в заключении в Петропавловской крепости. После захвата власти большевиками переведён в Москву. 27 октября 1918 г. был расстрелян.

Р

РАСПУТИН Григорий Ефимович (1869–1916), крестьянин из с. Покровское Тобольской губ. Стал другом семьи Императора Николая II, которая была уверена в том, что Григорий Ефимович умел останавливать приступы тяжелой болезни (гемофилии) цесаревича Алексея. Оппозиция использовала миф о «темном мужике, хлысте и конокраде», который проник в царский дворец, совершал там всякие непристойности и руководил назначением высших сановников, для развязывания кампании против монарха. Вхождение простого, необразованного мужика в царский дворец было непонятно не только недругам самодержавия, но и многим государственным и общественным деятелям, которые были преданы престолу. Строго осуждали Императора и, особенно, Императрицу даже многие ближайшие родственники Государя. В ночь на 17 (30) декабря 1916 г. Григорий Распутин был убит заговорщиками во дворце князя Феликса Юсупова. После Февральской революции по распоряжению Временного правительства могила Г.Е. Распутина была вскрыта. А.Ф. Керенский дал приказ генералу Л.Г. Корнилову организовать уничтожение останков. 11 (24) марта 1917 г. его тело было сожжено в топке парового котла.

РОДЗЯНКО Михаил Владимирович (1859–1924) русский политический деятель, лидер партии Союз 17 октября (октябристов). С 1911 г. председатель Государственной Думы. В годы Первой мировой войны был одним из лидеров Прогрессивного блока, активно выступал против т. н. «распутинщины». 27 февраля (12 марта) 1917 г. Родзянко возглавил самочинный орган власти — Временный Комитет Государственной Думы (ВКГД), от имени которого издал приказ войскам Петроградского гарнизона и обратился с воззваниями к населению. 1 (14) марта Родзянко телеграфировал Рузскому о переходе правительственной власти к Временному Комитету Государственной Думы. Указывал на необходимость отречения Императора Николая II, а потом во время переговоров с великим князем Михаилом Александровичем настаивал и на его отказе от престола. В период Гражданской войны 1918–1920 гг., находился при армии генерала Деникина. В 1920 г. эмигрировал в Югославию.

РОДИОНОВ (? — 1918), революционер, член партии левых эсеров. В мае 1918 г. во главе отряда интернационалистов ездил в Тобольск, чтобы перевезти в Екатеринбург оставшихся детей Царской семьи. 14 июня 1918 г. убит в бою с повстанцами при подавлении Невьянского восстания.

С

СЕРГЕЕВ Иван Александрович (1872 — не ранее 1919), член Екатеринбургского окружного суда (с 1917). С 1894 г. после окончания юридического факультета Московского университета проходил гражданскую службу при Симбирском окружном суде. В 1898 г. получил назначение на должность судебного следователя 4 уч. Верхотурского уезда. В 1902 г. получил должность судебного следователя по важнейшим делам Екатеринбургского окружного суда. В августе 1918 г. сменил Намёткина в расследовании убийства Царской семьи. Ему же были поручены расследование "похищения" из Перми великого князя Михаила Александровича и «Алапаевское дело». В начале 1919 г. Сергеев получил предписание генерал-лейтенанта М.К. Дитерихса о передаче Соколову следственного производства по делу об убийстве Царской семьи. Судьба Сергеева после эвакуации судебных учреждений с Урала летом 1919 г. неизвестна. По некоторым сведениям расстрелян большевиками в 1919 г.

Т

ТАТИЩЕВ Илья Леонидович (1859–1918), граф, генерал-адъютант. В 1910–1914 гг. был личным представителем Императора Николая II при кайзере Вильгельме II. После Февральской революции не покинул арестованного Государя, летом 1917 г. последовал с Августейшей семьёй в ссылку в Тобольск. В мае 1918 г. был вывезен отрядом комиссара Родионова вместе с оставшейся частью Царской семьи из Тобольска в Екатеринбург, где его отделили от Царской семьи и посадили в тюрьму на основании постановления Уральского облсовета № 3419 от 23 мая 1918 г. 10 июля 1918 г. был вывезен в лес и расстрелян сотрудником Уральской областной ЧК.

ТЕГЛЕВА Александра Александровна (1884–1955), потомственная дворянка. С 1902 г. была няней при Императорских детях. Впоследствии стала старшей камер-юнгферой (придворное звание прислужниц). В августе 1917 г. вместе в Царской семьёй отправилась в добровольную ссылку в Тобольск. В мае 1918 г. вместе с большей частью остававшихся в Тобольске слуг сопровождала четырех Августейших детей в Екатеринбург, откуда по распоряжению уральских властей была выслана в Тюмень. Во время Гражданской войны эмигрировала в Харбин, затем в Америку, а оттуда в Европу. В 1922 г. в Швейцарии вышла замуж за Пьера Жильяра.

Х

ХАБАЛОВ Сергей Семенович (1858–1924), российский военный деятель, генерал-лейтенант. В феврале 1917 г. был командующим войсками Петроградского военного округа. 25 февраля, когда в Петрограде разразились революционные беспорядки, получил от Императора телеграмму с требованием «завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны». Не проявил инициативы и полностью утратил контроль над запасными армейскими частями. Был арестован и заключён в Петропавловскую крепость. Освобождён после Октябрьской революции. В марте 1920 г. эвакуировался из Новороссийска в Салоники.

ХАРИТОНОВ Иван Михайлович (1870–1918), повар Царской семьи. После заточения Августейших особ в Александровском дворце добровольно остался с арестованными. В ночь на 17 июля 1918 г. И.М. Харитонов был убит в Екатеринбурге в подвале Ипатьевского дома вместе с Царской семьёй.

ХОХРЯКОВ Павел Данилович (1893–1918), русский революционер. Происходил из крестьянской семьи. Во время Первой мировой войны служил матросом на линкоре «Император Александр II» Балтийского флота. Член РСДРП (б) с 1916 г. После Февральской революции избран в состав судового комитета линкора, участовал в убийствах флотских офицеров. В августе 1917 г. с группой матросов направлен ВЦИК на Урал. Избран членом исполкома Екатеринбургского Совета депутатов. С октября 1917 г. начальник штаба Красной гвардии Екатеринбурга, неоднократно выезжал с вооруженным отрядом красногвардейцев для установления власти Советов в уездных городах. В начале 1918 г. был послан Уралсоветом в Тобольск с тайной миссией, чтобы подготовить перевод Императора Николая II из Тобольска в Екатеринбург. Был избран в Тобольске председателем местного Совета депутатов. По возвращении в Екатеринбург участвовал в боях с чехословаками и белыми. 29 июня 1918 г. распорядился утопить епископа Тобольского Гермогена в р. Туре. Погиб 17 августа 1918 г. в бою у ст. Крутиха.

Ц

ЦАБЕЛЬ Сергей Александрович (1871 — после 1918), российский военный деятель, генерал-майор. С января 1914 г. командир 1-го Железнодорожного полка (с 1915 г. — Собственный Его Императорского Величества железнодорожный полк). Начальник императорского поезда. Во Февральского переворота сопровождал царский литерный поезд в Ставку, а затем во Псков. После Октябрьской революции служил в рядах РККА.

Ч

ЧЕМОДУРОВ Терентий Иванович (1849–1919), камердинер Императора Николая II. В течение многих лет Т.И. Чемодуров сопровождал Государя во всех его поездках. В 1917 г. добровольно последовал за Царской семьёй в тобольскую ссылку. В апреле 1918 г. Т.И. Чемодуров сопровождал Государя при переводе его в Екатеринбург. Находился в доме Ипатьева до 24 мая 1918 г., откуда по болезни был удален и заключен в тюремную больницу. Освобожден занявшими Екатеринбург белыми. Привлекался в качестве свидетеля по делу об убийстве Царской семьи.

Ш

ШЕРЕМЕТЕВСКИЙ Андрей Андреевич (1890 — после 1923), русский офицер. Родился в семье художника, учителя рисования Екатеринбургской мужской гимназии А.А. Шереметевского (1863–1919). Окончил 2-ю Петергофскую школу прапорщиков. Участник Первой мировой войны. Служил в 1-й Сибирском стрелковом Его Величества полку. В боях был дважды ранен. Поручик. С лета 1918 г. в белых войсках Восточного фронта. Участник поисков останков Царской семьи. После отъезда в начале августа 1918 г. Андрея Шереметьевского на фронт, активное участие в работах по откачке воды из шахты в Ганиной яме принял его старший брат штабс-капитан Александр Шереметьевский. С 1923 г. — в эмиграции в Китае.

ШНЕЙДЕР Екатерина Адольфовна (1856–1918), гофлектриса Императрицы Александры Фёдоровны. Происходила из прибалтийской семьи. В 1884 г. была нанята преподавателем русского языка для великой княгини Елизаветы Федоровны. В 1894 г. Е.А. Шнейдер была вызвана в Лондон для обучения принцессы Алисы (будущей Российской Императрицы) русскому языку. Позже учениками Е.А. Шнейдер стали и все дети Царской семьи. После февральского переворота она осталась с Августейшей семьёй, а потом добровольно последовала с ней в ссылку. В Екатеринбурге была арестована чекистами, после расстрела Царской семьи перевезена в Пермь. В ночь с 3 на 4 сентября 1918 г. Екатерина Шнейдер вместе с графиней А.В. Гендриковой и группой других заложников была жестоко убита в Перми во время кампании красного террора, объявленной большевиками после покушения на В.И. Ленина эсерки Ф. Каплан.

Иллюстрации

Августейшая семья Императора Николая II, причисленная к лику святых страстотерпцев

Слуги Царской семьи, убитые вместе с нею в доме Н.Н. Ипатьева

Доктор Евгений БОТКИН

Повар Иван ХАРИТОНОВ

Комнатная девушка Анна ДЕМИДОВА

Камердинер Алексий ТРУПП

Адмирал Александр Васильевич Колчак (1874–1920), Верховный правитель и Верховный Главнокомандующий всеми сухопутными и морскими силами России (с ноября 1918 г.). Благодаря его личному контролю следствие по делу цареубийства с начала 1919 г. вышло на новый профессиональный уровень. Следователем по установлению обстоятельств гибели Царской семьи был назначен Н.А. Соколов. Ответственным за всем ходом следствия адмирал Колчак назначил ген. — лейт. М.К. Дитерихса.

Генерал-лейтенант Михаил Константинович Дитерихс (1874–1937). Участвовал в Белом движении в Сибири и на Дальнем Востоке. С января 1919 г. руководил расследованием обстоятельств гибели Царской семьи. Автор книги «Убийство Царской Семьи и Членов Дома Романовых на Урале».

Следователь по особо важным делам Николай Алексеевич Соколов (1882–1924)

Дом инженера Н.Н. Ипатьева, обнесенный забором. Здесь семья Имп. Николая II провела последние дни вплоть до мученической кончины

Подвальная комната дома инженера Н.Н. Ипатьева, в которой было совершено жестокое убийство Царской семьи и ее верных слуг

План верхнего и нижнего этажей дома Н.Н. Ипатьева

Стрелками отмечен путь Императора Николая II, его семьи и верных слуг к месту их убийства

Схема северо-западных окрестностей г. Екатеринбурга в 1918 году

Предметы, найденные белым следствием 1918–1919 гг. на заброшенном руднике Ганина яма в северо-западных окрестностях г. Екатеринбурга

(Иллюстрация из книги Н. Росса «Гибель Царской семьи. Материалы следствия по делу об убийстве Царской семьи»)

(Иллюстрации из книги Н. Росса «Гибель Царской семьи. Материалы следствия по делу об убийстве Царской семьи»)

Семья Императора Николая II на яхте «Штандарт», 1910 г.

А.В. Гендрикова и А.А. Вырубова на яхте «Штандарт», 1913 г.

Великий Князь Михаил Александрович РОМАНОВ

Великий Князь Сергей Михайлович РОМАНОВ

Инокиня Варвара (ЯКОВЛЕВА)

Великая Княгиня Елизавета Феодоровна РОМАНОВА

Князь Иоанн Константинович РОМАНОВ

Князь Константин Константинович РОМАНОВ

Князь Игорь Константинович РОМАНОВ

Князь Владимир Павлович ПАЛЕЙ

Великий Князь Павел Александрович РОМАНОВ

Великий Князь Дмитрий Константинович РОМАНОВ

Великий Князь Николай Михайлович РОМАНОВ

Великий Князь Георгий Михайлович РОМАНОВ

Генерал-адъютант Илья Леонидович Татищев

Князь Василий Александрович Долгоруков

Следователь Н.А. Соколов осматривает одно из кострищ рудника

Шахта № 7 на бывшем руднике Ганина яма.

В 2000 г. после канонизации семьи Имп. Николая II на этом месте началось строительство монастыря Святых Царственных Страстотерпцев

Основные участники Февральского переворота и заговора против Императора Николая II

Генерал-адъютант М.В. Алексеев, начальник Ставки Верховного Главнокомандующего

Депутат IV Государств. Думы А.Ф. Керенский; председатель Временного правительства (1917 г.)

А.И. Гучков, член Государственного совета; военный министр Временного правительства (1917 г.)

Генерал-адъютант Н.В. Рузский, Главнокомандующий армиями Северного фронта

Основные организаторы и участники убийства Царской семьи и других представителей Императорского Дома

Я.М. Свердлов, председатель ВЦИК

В.И. Ленин, председатель Совнаркома РСФСР

Ф.И. Голощекин, член Екатеринбургского комитета РСДРП(б), организатор цареубийства

Я.М. Юровский, основной участник цареубийства

П.Л. Войков, организатор цареубийства и уничтожения останков

Примечания

1

Тифлис — дореволюционное название г. Тбилиси.

(обратно)

2

ГАПО. Ф. 42. Оп. 1. Д. 113. Л. 139. Л. 3–4.

(обратно)

3

Аничков В.П. Екатеринбург — Владивосток (1917–1922). М: Русский путь, 1998. С. 214.

(обратно)

4

Кроль Л.А. За три года (воспоминания, впечатления и встречи). Владивосток: Свободная Россия, 1921. С. 137.

(обратно)

5

Болдырев В.Г. Директория. Колчак. Интервенты. Воспоминания. Новониколаевск: Сибкрайиздат, 1925. С. 59.

(обратно)

6

ГАРФ. Ф. Р-4369. Оп. 4. Д. 752. Л. 1 об.

(обратно)

7

ГАРФ. Ф. Р-4369. Оп. 4. Д. 752. Л. 1 об.

(обратно)

8

ГАРФ. Ф. Р-4369. Оп. 4. Д. 752. Л. 4.

(обратно)

9

ГАРФ. Ф. Р-4369. Оп. 4. Д. 752. Л. 5.

(обратно)

10

ГАРФ. Ф. 1837. Оп. 1. Д. 9. Л. 2.

(обратно)

11

Сейчас это улица Бориса Ельцина.

(обратно)

12

Аничков В.П. Екатеринбург — Владивосток (1917–1922). М: Русский путь, 1998. С. 175.

(обратно)

13

Аничков В.П. Екатеринбург — Владивосток (1917–1922). М: Русский путь, 1998. С. 211.

(обратно)

14

См. Заключение.

(обратно)

15

Речь профессора и академика В.О. Ключевского, произнесенная в торжественном собрании Московской Духовной Академии 26 сентября 1892 года.

(обратно)

16

Даты везде указываются по новому стилю, кроме того, где это особо оговаривается.

(обратно)

17

В России имелось три категории судебных следователей: участковый, по делам первой важности и по особо важным делам. Степень «важности» определялась прокурорами. Работа у следователя второй категории возникала по указанию прокурора суда, у следователя третьей категории — по указанию прокурора суда, прокурора палаты или министра юстиции, в качестве генерал-прокурора.

(обратно)

18

Был допрошен мною в Париже 28 и 29 декабря 1920 года.

(обратно)

19

Был допрошен мною в Париже 3 июля 1922 года.

(обратно)

20

Воспитатель царевича Петр Андреевич Жильяр, старшая комнатная девушка великих княжон Александра Александровна Теглева и ее помощница Елизавета Николаевна Эрсберг; горничные императрицы Магдалина Францевна Занотти и Мария Густавовна Тутельберг; камердинер императрицы Алексей Андреевич Волков.

Все эти свидетели допрошены: Жильяр — 12–14 сентября 1918 года в Екатеринбурге членом суда Сергеевым, а также мною — 5–6 марта и 27 августа 1919 года в Омске, 14 марта 1920 года в Харбине и 27 ноября того же года в Париже. А. Теглева — мною 5–6 июля 1919 года в Екатеринбурге и 17 июля того же года в Тюмени. Е. Эрсберг — мною 6 июля 1919 года в Екатеринбурге, 17 июля того же года в Тюмени и 16 марта 1920 года в Харбине. — М. Занотти — мною 11 ноября 1920 года в Париже; М. Тутельберг — мною 23–27 июля 1919 года в Ишиме в Сибири; Волков — 22 октября 1918 года в Екатеринбурге членом суда Сергеевым, а также мною — 20–23 августа 1919 года в Омске и 15 марта 1920 года в Харбине.

(обратно)

21

Эти свидетели были допрошены мною в Париже: князь Львов — 6–30 июля 1920 года, Керенский — 14–20 августа 1920 года, Милюков — 23 октября 1920 года и 12 июля 1922 года.

(обратно)

22

Подобные факты установлены из показаний уже названных лиц: Кобылинского, Жильяра, Теглевой, Эрсберг, Занотти, Тутельберг и Волкова. Кроме того, я опирался на показания камердинера Императора Терентия Ивановича Чемодурова, допрошенного членом суда Сергеевым 15–16 августа 1918 года в Екатеринбурге, и лакея царевича Сергея Ивановича Иванова, допрошенного мною 18 июля 1919 года в Тюмени. Я также основывался на дневнике, написанном от руки царевичем, и на заметках Татьяны Евгеньевны Мельник, дочери доктора Боткина, связанного с Императорской семьей. Дневник царевича был найден после расстрела при обыске у охранника Михаила Ивановича Летемина 6 августа 1918 года в Екатеринбурге. Заметки Татьяны Мельник были написаны от руки специально для настоящего дела.

(обратно)

23

Я опираюсь не только на показания уже названных свидетелей, но еще и на показания преподавателя английского императорских детей Сиднея Ивановича Гиббса, которого я лично допросил в Екатеринбурге 1 июля 1919 года.

(обратно)

24

В книге Жильяра «Трагическая судьба Николая II и его семьи» (Париж, 1921) проскальзывает неточность. Керенский не мог видеться со всей семьей, как утверждает автор, ибо две великие княжны были больны. В имеющейся у меня записке императрицы Анастасии Васильевне Гендриковой, датированной 29 марта, Императрица пишет: «У Марии сейчас 40,5°, а у Анастасии — 40,3°. В течение дня они немного поспали».

(обратно)

25

Чтобы узнать об условиях переезда из Царского Села в Тобольск, я пользовался, помимо уже названных материалов, еще и дневником камердинера Волкова, который был найден после убийства в Екатеринбурге в одном из чемоданов Ильи Леонидовича Татищева, 4 сентября 1918 года, в здании Уральского областного Совета.

(обратно)

26

Кроме указанных выше судебных доказательств, моими источниками в изучении тобольского периода стали показания свидетелей: учительницы детей Клавдии Михайловны Битнер, допрошенной мною 4 августа 1919 года в Ишиме, и офицера гарнизона Тобольска Николая Александровича Мунделя, допрошенного мною в том же Ишиме 6 августа 1919 года, а также записи в дневнике графини Анастасии Васильевны Гендриковой. Дневник этот был обнаружен в здании Уральского областного Совета 4 сентября 1918 года товарищем прокурора Екатеринбурга Н.И. Остроумовым.

(обратно)

27

Вот имена тех, кто мог быть допрошен: Михаил Иванович Летимин, Павел Спиридонович Медведев, Филипп Полуэктович Проскуряков, Антон Александрович Якимов. Первый был допрошен в качестве свидетеля в Екатеринбурге 9 августа 1918 года начальником криминальной полиции и 18–19 октября Сергеевым; трое других были допрошены как обвиняемые: Медведев — в Перми 12 февраля 1919 года Алексеевым, агентом Екатеринбургской криминальной полиции, а также в Екатеринбурге 21–27 февраля Сергеевым; Проскуряков — в Екатеринбурге 26 февраля 1919 года Алексеевым и 1–3 апреля мною; Якимов — в Перми 2 апреля 1919 года Алексеевым и 7-11 мая мною.

(обратно)

28

Мы смогли установить личность троих из них: Феликса Михайловича Якубцева, крестьянина из Виленской губернии; крестьянина Григория Ивановича Суетина из Пермской губернии; Мохаммеда Злакир Абдул Латыпова из Уфимской губернии. Они входили в состав отряда, который охранял тюрьмы и другие здания. Они были допрошены начальником криминальной полиции Екатеринбурга: первый — 10 августа 1918 года, второй — 2 октября, а третий — 3 октября того же года. Якубцев признал, что нес караульную службу снаружи дома Ипатьева, но никогда не видел Императорскую семью.

(обратно)

29

Эту молитву поют только на похоронах, во время остальных богослужений ее читают.

(обратно)

30

Чтобы сохранить этот знак, я покрыл его стеклом и опечатал своей печатью. Так он и выглядит на фотографии в книге Жильяра.

(обратно)

31

Эти два прямоугольника были вычерчены Сереевым, чтобы указать, какие куски пола следует вырезать.

(обратно)

32

Все надписи были сделаны на русском языке.

(обратно)

33

Моими источниками для глав XIX–XXIII служат протокол Наметкина от 30 июля 1918 года, донесение от 30 декабря 1918 года прокурору Екатеринбурга от вице-прокурора Магницкого, осматривавшего местность независимо от расследования Наметкина, мой протокол от 17 июня 1919 года и показания 50 свидетелей. Имена некоторых из них приводятся в тексте.

(обратно)

34

Комиссар Войков был членом Екатеринбургского областного совета. Он вернулся в Россию вместе с Лениным весной 1918 года. Какой он был национальности, не знаю.

(обратно)

35

Большинство этих вещей были изучены с 10 февраля по 18 декабря 1919 года опытными экспертами: врачом, оптиком, ювелиром, портным, сапожником, суконщиком.

(обратно)

36

По приказу большевиков в Екатеринбурге местное время сдвинули на два часа вперед от положенного. Поэтому два часа ночи соответствуют полуночи. Этот факт следует учитывать в показаниях прочих свидетелей.

(обратно)

37

Принимая во внимание важность пояснений, сделанных Медведевым, я вынужден привести его заявления, сделанные агенту Алексееву, и его показания следователю Сергееву.

(обратно)

38

Я привожу здесь только вторую часть этой телеграммы, поскольку первая не имеет никакого отношения к убийству Императорской семьи.

(обратно)

39

Существует некоторая разница в деталях между двумя этими сообщениями, поскольку в московском не упоминается о том, что четыре великие княжны вывезены в надежное место с Императрицей и наследником. Ниже я постараюсь дать объяснение этому отличию.

(обратно)

40

Княгиня Елена Петровна в июне 1918 года уехала из Алапаевска к своим детям.

(обратно)

41

Это был великий князь Сергей Михайлович.

(обратно)

42

Я объясню ниже, почему в этой телеграмме не упоминается о великой княгине Елизавете.

(обратно)

43

Сафаров был членом Уральского облсовета. Он сопровождал Ленина, когда тот вернулся в Россию весной 1917 года. Не знаю, какой он национальности.

(обратно)

44

Добавлю, что в момент смерти адмирала Колчака я находился в Харбине в чрезвычайно стесненном положении. Желая любой ценой сохранить материалы следствия, я обратился в феврале 1920 года с письмом к послу Англии в Пекине г. Лэмпсону и просил его дать мне возможность вывезти эти документы в Европу. Я указывал, что в числе вещественных доказательств имеются останки жертв, и я подчеркивал роль немцев в этом деле. 23 февраля ко мне прибыл секретарь посла г. Киф и сообщил мне, что посол телеграфировал в Лондон просьбу об инструкциях. 19 марта британский консул в Харбине г. Слей передал мне ответ английского правительства. Он был отрицательным. В тот же день я отправился к французскому генералу Жанену, который находился в Харбине. Генерал Жанен ответил сопровождавшему меня генералу Дитерихсу и мне, что считает доверенную ему нами миссию долгом чести по отношению к верному союзнику. Благодаря генералу Жанену документы следствия удалось спасти и вывезти в надежное место.

(обратно)

45

Архив русской революции, том 2.

(обратно)

46

Русская летопись, книга 5.

(обратно)

47

После убийства Мирбаха немцы требовали ввода одного батальона своих войск в Москву. Большевики отказали. Немцы пошли на уступки и готовы были компенсировать свое требование согласием большевиков спасти жизнь принцесс немецкой крови и наследника.

Свердлов, без сомнения, был в курсе этого вопроса, а посему 18 июля, объявляя о «казни» Императора, он особо выделил имена императрицы и наследника, подчеркнув, что они живы. Этим он ликвидировал вопрос о батальоне. Голощёкину в Екатеринбурге, объявляя о смерти царя, не было никакой надобности выделять имена императрицы и наследника, и поэтому он говорил об эвакуации всей Императорской семьи. Тем же объясняется, почему большевики, объявив, что великие князья, содержавшиеся под стражей в Алапаевске, были уведены бандитами, умолчали о великой княгине Елизавете Федоровне, принцессе немецкой крови, для которой немцы требовали принять меры безопасности.

(обратно)

48

«Былое», № 20.

(обратно)

Оглавление

Аннотация

Предисловие редактора

Предисловие автора

Как было организовано расследование

Глава I

  § 1

  § 2

  § 3

Глава II

  § 1

  § 2

Глава III

  § 1

  § 2

  § 3

Глава IV

  § 1

  § 2[25]

Глава V

  § 1[26]

  § 2

  § 3

  § 4

  § 5

Глава VI

  § 1

  § 2

  § 3

  § 4

  § 5

  § 6

  § 7

Глава X

Глава XI

Глава XII

Глава XIII

Глава XIV

Глава XV

Глава XVI

  § 1

  § 2

Глава XVII

  § 1

  § 2

Глава XVIII

Глава XIX[33]

  § 1

  § 2

Глава XX

Глава XXI

Глава XXII

Глава XXIII

  § 1

  § 2

Глава XXIV

Глава XXV

  § 1

  § 2

Заключение

Краткие биографические справки

Иллюстрации Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg