«Амурские войны»

Амурские войны (fb2) - Амурские войны 1002K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виталий Васильев

Виталий Васильев Амурские войны

Эпиграф 1.

Прибыла в Одессу банда из Амура

(с) Мурка

Эпиграф 2

Ты помнишь как всё начиналось, всё было впервые и вновь…

(с) Макаревич

Глава І. Матросский танец

По вихлястым окраинным улочкам, вспарывая фарами ночую тьму, двинуться три «жигуленка». У частого дома, со всех сторон поросшего акацией, кортеж останавливается. Шестеро парней в белых рубахах и безупречно отглаженных брюках выходят из машин и неспешно направляются к дому. На массивные ставни и обитые железом двери сиплються удары богатырских кулаков и плечей: «одчиняй, хозяин! Принимай гостей!»

И вот уже заспанный хозяин с розовым пухлым лицом и маленькими бегающими глазками трясущимися руками отпирает хитроумный японский замок.

Шестеро парней шумно вваливаются в дом, проходят по комнатам, на ходу оценивая быстрыми взглядами обстановку, — так кассирша в магазине, отбивая чек, бегло посматривает на покупателя, безошибочно определяя, можно ли ему на сдачу з трояка всучить два металлических рубля.

Своей оценкой гости остаются довольны: ковры, хрусталь, бронза — все, как положено…

— Гулять будем! Ставь выпивку и закуску! — приказывает хозяину один из пришельцев.

В мгновение ока перепуганная сонная хозяйка накрывает на стол: коньяк, балычок, икорка… М если на прилавках возглавляемого хозяином продмага лиш изредка белеет палтус одинокий, то дома всегда отыщется деликатес.

…В углу столовой ночные визитеры замечают подернутый паутиной белый рояль «Блютнер».

— Играешь? — сурово спрашивает хозяина предводитель гостей.

— Дочка в детстве играла, — как бы оправдываясь, разводит руками хозяин.

— Буди дочку! Пущай лабает!

Хозяин хватается за голову:

— Боже мой! Может, без музыки обойдемся, а?

— Буди, кому сказано! Под асфальт закопаю! — И предводитель демонстрирует короткий, как бранное слово, ствол обреза.

Через минуту в доме звучит музыка:

— Давай матросский танец! Танец «В яблочко!» в честь нашего Матроса!

Дочка в махровом халате, накинутом поверх ночной рубашки, гальванически дергаясь, наяривает на рояле. Ночные гости глушат коньяк из хрустальных фужеров.

— Хозяин! Тащи еще закуску! — требу ют они. — Повторение — мать питания.

Но хозяина с хозяйкой уже и след простыл: бросив на произвол хулиганья музицирующее чадо, они под шумок эвакуировались к соседям.

Раздосадованные бегством хозяев, пришельцы вынимают обрез и открывают пальбу по залежам хрусталя в серванте.

Ребята с Амура гуляют…

При слове «Амур» наверняка возникнут у читателей дальневосточные ассоциации: сопки, Тихий океан, граница… Те, которые помеломанистей, возможно, припомнят старинный вальс «Амурские волны»…

Так вот, ребята с Амура ко всем перечисленным реалиям не имеют ни малейшего отношения. С Дальним Востоком их связывает разве что сердитая на вид рыба лосось, несостоявшимся потомством которой любят они закусывать коньяк. «Амур» в данном контексте — тихая рабочая окраина бывшего Екатеринослава, а ныне — Днепропетровска, обязанная своим названием игривым фрейлинам Екатерины, которые выехав сюда вместе с императрицей «на дачу», облюбовали эти когда-то укромные места для амурных свиданий.

Чем еще интересен днепропетровский Амур: пожалуй, лишь тем, что испокон веков наряду с одесской Молдаванкой, ростовской Нахаловкой, харьковской Журавлевкой и московской Марьиной рощей славился он высокой преступностью. То ли горячая южная кров была тому виною, то ли некогда изобильное и дешевое южное вино — сказать не берусь. И в наши дни Амур не ударяет лицом в грязь — именно в тенистых амурских двориках росли, крепчали и наливались сперва соками, а уж потом тем самым вином ребята Матроса (или ребята с Амура), бывшие на протяжении целого десятилетия властелинами преступного мира Днепропетровска. Обзаведясь высокими связями, они стали практически неуязвимыми для милиции, некоторые представители которой были куплены состоятельными амурами.

Чем занимались амурские ребята?

В общем-то разбоем и бандитизмом. Но не совсем обычными.

Возьмем с библиотечной полки крайне весомый однотомник Советского энциклопедического словаря (СЭС) и откроем его на букве «Р». Здесь на прозрачной папиросной странице № 1149 между историком Петром Ивановичем Рычковым и английским физиком бароном Рэлеем примостилось непривычное для нашего слуха и глаза импортное словечко «рэкет». Вот так объясняет его значение это в высшей степени толковое издание: «РЭКЕТ (в США) — крупный шантаж, вымогательство, осуществляемое путем угроз и насилия гангстерами (рекетирами)».

Все верно в этой лаконичной формулировке, за исключением внутрискобочного «в США». Впрочем, удивляться тут нечему: издан словарь в 1981 году, корда было принято любой социальный порок — наркоманию, проституцию или тот же рэкет — отсылать куда подальше, будто такая отсылка гарантировала невозможность его появления в нашем обществе.

Тех читателей, которые, несмотря на толковое словарное объяснение, не вполне уяснили суть этого понятия, отошлем к еще более дефицитной, чем СЭС, хотя и не столь увесистой книжке Ильфа и Петрова «Одноэтажная Америка»: «Рэкет — самая верная и доходная профессия, если ее можно назвать профессией», — пишут классики и продолжают: «Нет почти ни одного вида человеческой деятельности, которого не коснулся рэкет. В магазин входят широкоплечие молодые люди в светлых шляпах и просят, чтобы торговец аккуратно, каждый месяц, платил бы им, молодым людям в светлых шляпах, дань… Если торговец не соглашается, молодые люди вынимают пулеметы («машин-ган») и принимаются стрелять в прилавок. Тогда торговец соглашается. Это — рэкет. Потом приходят другие молодые люди и важливо просят, чтобы торговец платил им дань за то, что они избавят его от первых молодых людей. И тоже стреляют в прилавок. Это тоже рэкет».

Похожими методами, отказавшись от разве что светлых шляп как от пережитка пришлого, действовали и ребята с Амура, явно не читавши не только энциклопедического словаря, но и «Одноэтажной Америки». Более того, услышь кто-нибудь из них фамилию Ильф, решил бы наверняка, что это кликуха типа «Буни», «Сявы» или того же «Матроса». Если уж сам Матрос — главарь амурских бандитов и личность во многом неординарная — писал «ничесность», «крычать», «подписка онивыезде», то какой эрудиции требовать от куда менее просвещенных Кабана, Рахита или Васи Горбатого?

Образчик матросской грамотности я почерпнул из уголовного дела, занимающего 34 тома, но, на мой взгляд, достойного большего объема. Интересно, что дела на амурских ребят методично возбуждали, начиная с 1976 года, но под давлением сверху столь же методично и прикрывали. Лишь в 1984 году, когда в «дело Матроса» впряглась следственная бригада МВД СССР во главе со старшим следователем по особо важным делам майором (а ныне подполковником) милиции С.В.Серебренниковым, оно стало медленно, со скрипом двигаться с места.

Итак, ребята Матроса практиковали рэкет в чистом виде. За все десять лет своей более чем бурной «деятельности» они ни разу не тронули «простого» честного человека — и отнюдь не из каких-то там принципов (какие принципы могут быть у бандитов?), а из соображений чисто материального свойства. С честного человека какой навар? Хоть душу из него вытряси — а окромя потертого кошелька с «рейтузным рублем», выданным женой на текущие расходы, да измятого проездного билета, именуемого на Украине «постоянным», ничего с него не поимеешь. Потому-то, будучи не всегда трезвыми, но все же реалистами, и «работали» амурцы с людишками темными, но денежными, которые скорей заплатят дань, чем пожалуются в милицию.

Вот список жертв амурских ребят, то есть тех, кого подвергли они «спокойному», «жестокому» либо «тщательному» рэкету (подробнее об этих трех разновидностях рэкета мы поговорим чуть позже). А поскольку не на всех еще перечисленных в нем лиц обрушилась карающая десница закона, я приведу список этот без упоминания фамилий, но с указанием профессий — официальных и не вполне: бармен, экспедитор автолавки, продавец пива, ростовщик, официант, торговец наркотиками, директор магазина, ювелир, руководитель подпольного цеха, вор-рецидивист, буфетчик пивбара, работник управления рынками, «цеховик», и прочая, и прочая.

Банда Матроса прошла в своей эволюции несколько ступеней, которые мы попытаемся подробно проследить в ходе повествования. Она возникла в годы застоя как стихийное объединение крепких амурских парней с зудящими кулаками, пытавшихся единственным доступным им способом — мордобоем — восстановить «социальную справедливость», как они ее понимали. Изрядно доставалось от них торгашам и «деловарам» — этим разгулявшимся купчикам середины семидесятых годов. На первых порах ребятам с Амура и в голову не могло прийти, что таким «избитым» в буквальном смысле способом можно зарабатывать деньги — и немалые.

Пройдя в своем развитии несколько этапов, новоявленные деточкины кончили тем, чем и должны были кончить: стали неотличимы от своих бывших врагов — ворюг и «цеховиков», срослись с ними до полного сиамского симбиоза.

Это лишний раз подтверждает в общем банальную историю о том, что двух «справедливостей» в одном обществе быть не может. Пытаясь установить собственную кулачную «справедливость», амурцы в конечном итоге сами стали частью машины несправедливости — причем не какой-то там второстепенной шестеренкой, а важнейшим коленчатым валом.

«Амурские войны», о которых поведет наш рассказ, как и любая крупная конфронтация, начинались с мелких локальных конфликтов. По мере расширения «кампании» в бой вводились и новые ресурсы. И вот уже в патриархальных приднепровских переулках, в барах, ресторанах и кафе стали раздаваться выстрелы…

Глава II «Мама, ко мне идут!..»

«Ах, Одесса, жемчужина у моря…» — грохотал оркестр в днепропетровском ресторане «Калина». Ах, «золотая» середина семидесятых годов!

Под звуки эстрады оплясывали посетители. Танцующие тряслись, выкручивались, подпрыгивали, размахивая руками. Временами казалось, что они не пляшут, а произносят с шаткой трибуны пылкую речь в защиту своего образа жизни.

За ближайшим к эстраде столиком сидели пятеро: трое парней и две девушки. Они не танцевали, а выпивали и закусывали.

Один из парней — Виктор Шапкин, которого «ребята с Амура» и сам Матрос называли Шапой, глядел на плясавших и медленно зверел. Ему, выросшему на Амуре и в свои 25 лет дважды судимому за хулиганство, противно было смотреть, как резвятся холеные, не нюхавшие нар «лохи». Его спутники Кукуруза (Бабенко) и Комар (Комаров) разделяли Шапино негодование.

Опрокинув очередную рюмку, Шапа вскочил со стула и, выхватив из-под пиджака обрез охотничьего оружия, навел его на музыкантов. Ему хотелось слегка покуражиться.

«Ах…» — музыка оборвалась на полузвуке. Завизжали женщины.

— Играть! Играть!!! А то всем будет аллес! — хрипло выкрикнул Шапа и прицелился в пианиста.

«Ребята с Амура…», — шепотком пошелестело по залу. Пианист, справедливо рассудивший, что ЩШапа может и не знать священно заповеди ковбойский салунов «В пианиста не стрелять, он старается со всех сил», непослушными деревянными пальцами ударил по клавишам. «Ах, Одесса…»

— Танцуй! — рявкнул Шапа одной из своих спутниц и вытолкнул ее к эстраде. — Все танцуйте!!!

Подчиняясь его приказу, танцоры задергались под дулом обреза.

И тут грянул выстрел — Шапа случайно надавил на курок… Пуля вонзилась в пол у самой эстрады. Оркестранты, побросав документы, бросились врассыпную. Танцоры последовали их примеру. Шапа заржал — он просто шутил…

Вот так — шумно и бестолково — гуляли на первых порах ребята Матроса. То в одном «кабаке» побьют «лоха», то в другом пальнут из обреза по стойке бара… Слухи об этом ходили по Днепропетровску, обрастая все новыми красочными деталями.

Амурских ребят начали бояться. И вот уже кто-то из барменов подхалимски подносит им дармовую выпивку, которую амурцы с благосклонностью принимают. За выпивкой следует скромная паюсно-кетовая закуска, а от нее, как свидетельствует практика уголовных дел о взяточничестве, один шаг до шуршащей купюры — сначала мелкие, красноватые, наверное, от стыда, но постепенно зеленеющие и коричневеющие от возрастающей дерзости и значимости…

Через несколько лет те же угодливые бармены, доведенные до отчаяния «жестоким рэкетом», будут бросаться на бандитов с ножами и топорами. Мы расскажем об этом в пятой главе. Но пока до тех кровавых событий было еще далеко…

Поначалу ребята Матроса стесняются брать деньги за просто так. Как нищие в некоторых западных странах, которым закон запрещает просто просить подаяние, вынуждая создавать видимость работы: рисовать на асфальте, продавать спички и т. д., - амурцы придумывают несколько «сравнительно честных способов отъема денег».

Самым «популярным» из них была игра в карты — в «очко» или, по-амурски, в «треньку». На бандитском жаргоне это называлось «найти зафаршированного лоха и обкатать его», то есть «найти денежного барыгу и обыграть его в карты».

Но со временем амурские ребята уразумели, что лучше всего деньги зарабатывать побоями. Чего-чего, а комплекса кулачной неполноценности они не испытывали и всегда были готовы злоупотребить своим телосложением.

…Появляются у ребят Матроса излюбленные места. Гулять они предпочитают в «Юбиле» — ресторан «Юбилейный», а «работать», то есть обыгрывать «лохов» в карты, в кафе «Льдинка», известном среди днепропетровских студентов-двоечников под кодовым названием «Сачек»: уж очень уютно было здесь за порцией мороженого и стаканчиком вина «сачковать».

В «Льдинке» у Матроса были свои бармены: Лона (Валик Пекуровский) и Черток (фамилия и кличка совпадают). То, что Матрос числил их «своими», отнюдь не гарантировали им неприкосновенности — в этом нам с вами предстоит убедиться.

Как-то раз в «Льдинке» Матрос с ребятами надул бармена Викентьева (фамилия изменена. — Авт).

Вообще-то Викентьев не собирался играть в карты, но, когда выяснилось, что в долю к нему набивается сам Матрос и что играть предстоит — смешно сказать! — на мороженое, бармен — человек состоятельный — согласился: на мороженое много не выиграешь, зато и корову не проиграешь…

Ах, как глубоко заблуждался наивный труженик мерного стакана! Через десять минут игры выяснилось, что Юра Рыжий (Целищев) и Ткач (Ткаченко) — соперники Викентьева и Матроса — выиграли… 44 000 (сорок четыре тысячи) порций мороженого.

— Как будем «кашлять» (платить долг. — Авт.) — натурой или деньгами? — поинтересовался Юра Рыжий.

— Чего уж там мелочится: деньгами, — с деланным вздохом ответил Матрос.

В его словах был свой резон: при расплате натурой пришлось бы Рыжему и Ткачу на какое-то время стать единственными потребителями всей продукции днепропетровского хладокомбината, а такого переохлаждения не выдержал бы даже саамы крепкий амурский организм.

Стали считать — и получилось, что в денежном выражении (по ценам «Льдинки») проигрыш составляет 41 360 рублей.

— Плачу половину! — с готовностью согласился Матрос и вышел.

Викентьев был не только состоятельным, но и рассудительным человеком, поэтому артачиться не стал, а быстренько выложил требуемую сумму. Эта история закончилась без «вышибалова» и явила собой классический пример так называемого «спокойного рэкета».

Спокойный рэкет был, скорее, исключением, чем правилом, и обычно перерастал в «жесткий рэкет». Примером тому — история с директором и единственным сотрудником пивного киоска Калиниченко, успешно совмещавшим обе эти должности в одном лице.

«Обуть» Калиниченко планировали вполне мирно. Зная, что он сидит на пиве, а стало быть «пакован» (богат), Поляк (Полевой), Клим (Климов) и Карась (Горлань) разработали шикарный план.

Пропустив у доходного киоска Калиниченко по кружечке пива и не требуя, как призывал вывешенный в окошке плакат, долива после отстоя, Поляк, Клим и Карась показали пивному королю золотое колечко и попросили помочь им сдать его. Калиниченко, польщенный тем, что его скромное заведение с вечной нехваткой кружек посетили ребята Матрос, согласился.

Колечко он сдал в тот же день, а назавтра его вновь навестили бандиты. Калиниченко отдал вырученные деньги, Карась, пересчитав их, тридцать рублей вернул со словами: «За услуги». Честно и красиво…

Еще через пару дней Поляк и Клим пришли к киоску без Карася.

— Замели Карася, — скорбно сообщил киоскеру Поляк. — Посадили в садок за кражу колечка.

— Того самого, что ты сдавал, — пояснил Клим.

— Стало быть, ты соучастник, — с ещё большей скорбью добавил Поляк.

— В ментовке за это по головке не погладят, — вновь разъяснил Клим. — Узнают — и…

— Прощай, мой кормилец, ларек мой пивно-о-ой!!! — хорошо отрепетированным дуэтом пропели бандиты.

Слажено оборвав пение, они успокоили перепуганного товарища: в ментовке, дескать, у них есть связи, и взятка в полторы «штуки» вызволит попавшего на милицейский крючок Карася и спасет его — Калиниченко — от неминуемого ареста. Амурцы умело сыграли на гулявших по городу и отнюдь не беспочвенных слухах о продажности некоторой части днепропетровской милиции.

Директор киоска, прикинув, что названную сумму он нацедит из пивного крана менее чем за месяц, деньги дал. Бандиты — в том числе «пойманный» Карась, который в целях конспирации два дня не выходил из дома, — поделили их между собой.

Страдания Калиниченко на этом не кончились. Узнав, с какой легкостью, он выложил полторы тысячи, Матрос рассудил, что с пивного человека можно «получить от вольного куша» (т. е. сколько захочешь. — Авт.)

Тщательно продумав все детали, Матрос послал к киоску двух ребят. На сей раз они не пили пива. «Закрывай лавочку!» — приказали они Калиниченко, а когда тот отказался, без лишних слов вытащили его из-за прилавка и, погрузив в «Жигули» отвезли в тихое место за городом. Здесь парни достали ножи и, угрожая отрезать Калиниченко оба уха, потребовали три тысячи.

— Ребята, что за беспредел? — взвыл Калиниченко тонким голосом. — Я требую: везите меня к Матросу, он знает, что я недавно Карася из ментовки вызволил…

— Ты нам надоел, — сказали бандиты. — Общение с тобой утомляет еще до того, как начнется… Так и быть, отвезем к Матросу.

Дальновидный Матрос, в то время еще только примерявший на себя фальшивую мантию третейского судьи, предполагал такой поворот дела. И когда во двор его особняка втащил помятого Калиниченко, он велел ребятам отпустить его и сказал так: «Иди домой. Я с ребятами сам разберусь. За это через два дня отдашь мне «штуку» — так что не забывай как следует разбавлять пиво»…

Через два дня, в разгар пивного рабочего времени, Матрос собственной персоной на собственной «Волге» поехал к киоску. Оставшись в машине, он выслал вперед одного их амурцев.

— Р-разойдись, товарищи непросыхающие! — рявкнул бандит на клиентов, самозабвенно посасывавших водянистое пиво «Ячменный волос».

С этими словами он выхватил из кармана молоток и принялся колотить по прилавку.

Брызнули осколки пивных кружек.

— Плати, гад, а то всю лавочку разнесу!..

Калиниченко видел, как из припаркованной у киоска «Волги» спокойно наблюдает за происходящим «третейский судья» Матрос. Не выдержав психологической атаки, он заплатил. И Матросу, и его «ребятам»…

Амурцы не могли не осознавать, что спокойный рэкет, как правило, менее эффективен, чем жестокий, и со временем у них появляются истинно гангстерские замашки.

Так начиналась амурская война, которую я назвал бы первой панической войной. Панической война была пока что лишь для дельцов, спекулянтов и торгашей, впадавших в панику при виде бандитов.

Вот только несколько эпизодов этой войны.

Когда один мазурик отказался платить карточный долг, Шапа во гневе схватил подвернувшиеся под руку пассатижи и попытался содрать с зубов упрямца золотые коронки…

Строптивого спекулянта Варнавского Поляк, Кабан (Лунев) и Урка (Зайшло) вытащили из собственного дома и отвезли на Клочковское кладбище. Там его поставили на край свежевыкопанной вакантной могилы. Бандит Дименштейн поднял с земли усохший венок и, надев его на шею уже и впрямь скорее мертвому, чем живому, от страха Варнавскому, стал толкать его в могильную яму, приговаривая: «Думай, где достать деньги!». Тут только «клиент» и согласился выложить требуемую сумму…

Домой к Ветвицкому Буня (Даниленко) и Мармура (фамилия и кличкасовпадают) приехали вечером. Увидев их в окно, молодой делец с криком: «Мама, ко мне идут!» — заперся в ванной. Предусмотрительно перерезав ведущий к дому телефонный провод, бандиты вошли в квартиру. Ветвицкий затаился и притих, как мышь перед рассветом. Он слышал, как шуршат в темноте его настороженные ресницы… Порыскав по квартире и не найдя ничего, кроме набора порнографических открыток, амурцы ушли несотенно хлебавши. Но, долго еще не отваживался Ветвицкий покинуть свое кафельное убежище…

Играя с «лохами» в карты, ребята Матроса иногда выдавали одного из бабyинов за человека с Севера или вора из Донецка, который «способен на все». Именно на него — парня с Севера или донецкого вора, в роли которых лодвизались чаще всего Мармура, Рахит (Парадиз) или сам Матрос, на глазах у облапошенного дельца «переписывают долг», после чего указанный бандит приобретает полное амурское право его (долг) выколачивать. Подобным образом ребята Матроса «обули» продавца пива Холина и мелкого «цеховика» Гольдберга. У последнего взяли в залог его личные «Жигули» и укатили на них. Автомобиль «честно» вернули, когда Гольдберг выложил долг — 4,5 тысячи, возникших из невинной поначалу карточной игры на коньяк…

В конце семидесятых — начале восьмидесятых годов ребята с Амура были в зените своей шальной славы. О них говорил весь город — от вокзала до Амура. Молва приписывала им совершенно невероятные поступки.

И если честные люди, зная, что им нечего опасаться, произносили слово «Матрос» без страха, то на барменов, спекулянтов и подпольных бизнесменов оно наводило животный ужас. Бессонными ночами килограммами поедали они дефицитный седуксен, но, не получив успокоения, расплющивали свои покрытые пушком рыльца об оконные стекла. Часами вглядывались и вслушивались они в чугунный мрак южной ночи: не тормозят ли визгливо у дома кроваво-красные «Жигули» амурца Алика Дименштейна, не выходят ли из них крепкие парни в белых рубахах, под которыми спрятаны ножи и обрезы.

И все чаще липкую приднепровскую тьму молнией пронзал истошный мужской крик: «Мама! Ко мне идут!!!»

Глава III. Крестный батька

Прервем наше повествование о событиях первой панической войны, чтобы познакомить читателей с выдержками из одной производственной характеристики:

«…Проявляет инициативу и организаторские способности… Умеет координировать свою деятельность. Оперативно решает вопросы. Деловит… Обладает чувством нового… Политически зрел, принципиален, правильно понимает и проводит в жизнь политику партии. Умеет учить массы и учиться у них (выделено мной. — В.В.) Способен к сотрудничеству с товарищами по работе, отзывчив, умеет правильно воспринимать критику, прислушивается к ней и делает из нее правильные выводы. Уравновешен и настойчив в доведении дела до конца (выделено мной. — В.В.)… Энергичен, аккуратен, опрятен, вежлив, скромен, в коллективе пользуется заслуженным авторитетом, требователен к себе и дисциплинирован. Ударник коммунистического труда. Является пропагандистом».

Далее следуют подписи магического «треугольника»: начальник участка Чугаев С. П., секретарь парторганизации Артеменко А. А., профгрупорг Саулич И. И.

Кто же он — сей ангел без крылышек, достойный, судя по характеристике, быть как минимум прокурором города, а то и повыше забирай?..

Характеристика выдана Мильченко Александру Федоровичу, 1948 года рождения, рабочему Днепропетровского участка «Укрмясомолреммаш» тогдашнего Министерства мясо-молочной промышленности Украины в качестве рекомендации для турпоездки за рубеж.

С какой целью мы столь пространно процитировали этот канцелярский панегирик — машинописный памятник недавней эпохи?

Дело в том, что Мильченко Александр Федоровим,1948 года рождения к моменту получения характеристики много лет являлся главарем амурских бандитов и был больше известен в городе как Матрос.

Уже потом, во время следствия, начальник участка Чугаев заявит, что прекрасную характеристику он дал «нехорошему» Мильченко лишь «потому, что тот собирался ехать, в турпоездку за границу». Ничего не скажешь: логично… Хотя на месте Чугаева автор не стал бы так спешно отрекаться от всего процитированного текста. Во всяком случае, в том, что касается «организаторских способностей» и умения «доводить дело до конца», характеристика нимало не грешит против истины.

Скорее, на мой взгляд, она нуждается в некоторых дополнениях.

Александр Мильченко родился в городе Майкопе, был старшим ребенком в семье, вскоре после рождения перебравшейся в Днелропетровск, и с молочных лет привык верховодить среди мальцов. В школе учился он неважнецки, по два года сидел в полюбившихся ему шестом и седьмом классах, а слабые свои познания пытался компенсировать крепкими мышцами.

Так и не одолев всех премудростей седьмого класса, Мильченко ушел из школы.

Поступив в ПТУ, Александр увлекся футболом и вскоре, окончательно забросив учебу за кромку футбольного поля, уже играл за юношескую сборную Украины. Перед ним открылась заманчивая карьера профессионального футболиста.

И вот он претерпевает характерное для нашего «любительского» спорта раздвоение: формально работает на вагоноремонтном заводе, а фактически гоняет мяч за команду, выступающую на первенстве области, и появляется на родном предприятии только в дни зарплаты. Возможно, именно тогда уверовал Мильченко в свою исключительность, дающую право получать незаработанные деньги. «Хай турки пашут», — любил повторять молодой футболист.

Венцом спортивной карьеры Александра стало приглашение в дублирующий состав днепропетровского «Днепра». Венцом и концом одновременно. Не выдержал Мильченко испытания славой, когда стали узнавать его на городских улицах, а на Амуре, где он жил, и вовсе не давали проходу: каждый норовил угостить пивком, водочкой, а то и кукнаром. Он, как правило, не отказывался от угощения.

Начали поступать приглашения из команд других городов. Мильченко, которому надоело «гнить в дубле», долго выбирал, где повыгодней, и остановился на Волгограде — Но пивко и кукнар к тому времени прикончили в зародыше его спортивное мастерство: в Волгограде он не задержался, точнее, его не стали сильно удерживать.

Вернувшись в Днепропетровск, где еще доживала свой девичий век его футбольная слава, Мильченко окружает себя молодыми амурскими парнями, В большинстве уже судимыми за «мелкие шалости», становится их лидером и мозговым центром. «Наш Матрос» — называли его за глаза амурские ребята.

Почему Матрос? Рассказывают, что когда-то, будучи еще шкетом, пошел Саша вместе с ребятами постарше купаться на Днепр, но плавать не умел и, оказавшись на глубоком месте, стал тонуть. «Выплывет или нет?» — гадали старшие мальчишки, глядя с берега, как барахтается малыш в рыжей днепровской воде… Саша не потонул, выплыл. И с тех пор на Амуре стали в шутку звать его Матросом. Ребячья «кликуха» оказалась прилипчивой, как изолента, и сохранилась за Сашей Мильченко до зрелых лет, когда он уже не барахтался, а ловко лавировал в мутных житейских водоворотах.

О том, как Матрос и его ребята пришли к рэкету, мы рассказали в предыдущих главах. Интересно, что до последних дней существования банды Мильченко удавалось поддерживать репутацию человека справедливого и рассудительного — как среди рэкетиров, так и среди рэкетируемых. Не потому ли, что с некоторых пор Матрос редко ходил на дело, а предпочитал руководить «операциями» из дома по телефону?

Звонили ему и обиженные (дескать, заставляют платить), и обидчики (чтобы заставил платить обиженных). И тем, и другим он говорил свое любимое «Разберемся…», не забывая, впрочем, содрать куш и с той, и с другой стороны.

Кстати, дом Матроса был чуть ли не единственным телефонизированным жилищем на Амуре, к нему специально тянули кабель. А установили телефон по официальному письму, где была среди прочих такая формулировка: «В целях бесперебойного функционирования мясо-молочной промышленности Днепропетровской области, просим провести телефон к дому инженера (!) Мильченко…»

Как ни странно, но даже после установки телефона в доме Матроса, который со своим полусредним футбольным образованием никак не мог быть инженером (разве что инженером человеческих душ), мясо-молочная промышленность области продолжала давать сбои. Зато «контора Матроса» и впрямь зафункционировала бесперебойно. Сидя дома, Мильченко аккуратно получал проценты с денег, выколоченных в результате бандитских «операций». Его роль стала схожей с ролью горлового у волжских бурлаков. Этот главный бурлак не тянул лямку в команде, он только орал, когда нужно было взять порог, то есть работал горлом. Получал же горловой наравне с другими бурлаками, да плюс «горловые» — чарку водки для поддержания в форме своего орального (в прямом и в переносном смысле) аппарата.

Так футбольный форвард превратился в бандитского «тренера».

Когда постоянная производственная деятельность стала мешать деятельности преступной, Матрос решил симулировать воспаление души, чтобы получить инвалидность. Справку он раздобыл с завидной легкостью. О тех, кто помог ему в этом, разговор впереди.

Позже, когда Матросом всерьез занялось следствие, он был направлен в Харьков на психиатрическую экспертизу. Здесь, в Харьковской психбольнице № 15, именуемой в просторечии Сабуровой дачей, лопнула легенда о матросской невменяемости, несмотря на то, что он приложил к ее сохранению все свои организаторские (вспомним характеристику) и актерские способности. При появлении врачей Матрос делался угрюмым и подавленным, театрально рыдал и объявлял голодовку. Он подчинил себе соседей по палате, и, когда уходили врачи, сопалатники тайком таскали ему из столовой борщи и котлеты, которые «голодающий» Матрос, подобно Васисуалию Лоханкину, ночами поедал под одеялом. Поев, он укладывался спать, но спалось ему плохо: постель была усыпана острыми хлебными крошками, как ялтинский пляж — галькой. Крошки буравчиками впивались в тело, но из соображений конспирации стряхивать их на пол Матрос опасался…

Став, как говорят на Украине, «больным на голову», Матрос мог целиком посвятить себя рэкету. Не иначе, как на 90-рублевую пенсию инвалида второй группы, он покупает «Волгу», предусмотрительно записывая ее на имя матери.

Эту «Волгу» Матрос приобрел у своего друга олимпийского чемпиона по штанге Султана Рахманова. Рассказывают, что Рахманов в те годы часто выступал на всевозможных собраниях с воспоминаниями о своих олимпийских успехах. На такие выступления он любил приглашать Матроса, усаживая его рядом с собой в президиуме.

Другим приятелем Матроса был чемпион мира по боксу Виктор Савченко. Амурские ребята иногда брали Савченко с собой на дело, используя его в качестве пугала.

— Видишь, кто сидит там, в машине, — говорили они «лоху», показывая на Савченко, известного в лицо многим днепропетровцам. — Если сейчас же не «покашляешь» — он из тебя по всем правилам любительского бокса кашу сделает.

Понятно, что «лох» тут же принимался «кашлять» с такой интенсивностью, будто его хватил внезапный приступ коклюша.

Фотография Савченко с теплой дарственной надписью украшала письменный стол в кабинете Матроса, за которым разрабатывались планы грядущих рэкетирских сражений.

Не являясь членами банды, Рахманов и Савченко тем не менее хорошо смотрелись на фоне амурских ребят. Так, двое рыболовов у реки на фоне леса не нарушают гармонии пейзажа, а органически вписываются в него.

С такими «телохранителями» Матрос мог не печься о собственной физической форме, которую он вскорости благополучно утратил. У раздобревшего Мильченко появляются барские замашки: своих ближайших сподвижников он собирает на еженедельный совет в сауне, чуть не каждый день гуляет с ребятами в «Юбиле», «Днипровских хвылях» или в «Сковородке».

«Сковородкой» в Днепропетровске называют небольшое кафе возле Центрального рынка, где подают прямо на сковороде жареное мясо. «Хорошо гулял Саша, — поведал мне один из работников этого кафе. — Когда входил в зал, все его ребята вставали, и, пока Матрос не начнет кушать, никто не начинал… Он всегда первым брал мясо со сковородки. Если кто из ребят полезет за мясом вперед батька — вышвырнут его из кафе, а Матрос с этой сковородки уже не кушает: брезгует…».

Идеалом Матроса, по его собственному признанию, был батька Махно, некогда славно «погулявший» в Екатеринославе. Своему представлению о Махно он старался следовать во всем. До того доходило, что выезжали с хлопцами за город и там, уколовшись наркотиком, брали напрокат у колхозных тружеников седла коней и — за неимением шашек — скакали по степи с ножами наголо.

Методы выколачивания денег тоже со временем стали махновскими. Некоторых упрямых «клиентов» помещали на край крутого обрыва над Днепром или запирали в темный, кишащий жирными амурскими крысами подвал.

Правда, в отличие от махновцев амурцы никого не убивали. Их убивали — случалось, — об этом скоро узнают читатели, но они — никогда…

Знакомясь с делом Матроса, я, как ни странно, чаще всего вспоминал не «Одесские рассказы» Бабеля (куда Бене Крику до Матроса? И размах не тот, и связи не те…), а нашумевший в свое время роман Марио Пьюзо «Крестный отец», повествующий о нравах американской «коза ностры». Матрос наверняка не читал его, хотя при желании мог прочесть: в конце 70-х годов роман был опубликован в журнале «Всесвит» в украинском переводе.

«Хрещений батько» — так звучало по-украински название этого романа.

«Крестный батька» Матрос, совместивший в себе черты как бесноватого батьки Махно, так и спокойно-рассудительного Крестного отца, создал своеобразное бандитское «братство». На первых порах (подчеркиваю: только на первых порах) амурцы повсюду были вместе — вместе гуляли на свадьбах, вместе хоронили покойников…

Передо мной на столе — несколько фотографий. На одной из них запечатлена свадьба бандита Ярёмы. В уютном амурском дворике на фоне свежевыбеленной хаты стоят под раскидистой акацией — «фирменным» южноукраинским деревом — жених с невестой. Жених — в черном костюме с цветком в петлице, невеста — в фате и белом платье: все как положено. Молодоженов обступают довольные, принаряженные люди. Вот Матрос в белой рубахе с отложным воротником. Рядом с ним — вездесущий Шапа, курировавший жестокий рэкет с угрозами и побоями. Рука Матроса с массивным перстнем на безымянном пальце лежит на Шапином плече. Вот Комар (Комаров), Сумской (фамилия и кличка совпадают), Качан (Качанов), другие амурцы. Их окружают девушки — и не какие-нибудь там «марухи», а вполне домашние на вид. Все рады, все улыбаются — почти что семейный портрет…

На другой фотографии — истинно семейный портрет в интерьере — Матрос снят с семейством у себя дома. Интерьер небедный: ковры, гнутые стулья «под старину», обитые ситцем в цветочек. На плечах у Матроса — маленькая дочка, рядом — белокурая красавица жена, а чуть сзади — аккуратно причесанный сын Игорь, похожий на отличника, кем он, возможно, и стал бы, не пристрастись с ранних лет к наркотикам.

И вот еще что роднит Матроса с Крестным отцом — клановость.

Сыновья Крестного отца, не раздумывая, пошли по его преступным стопам — так было принято в «коза ностре». Сын Матроса Игорек Мильченко в 16 лет сколотил банду подростков и, несмотря на то, что был среди них самым младшим, возглавил ее. Как видно, сыграл свою роль отцовский авторитет. И кличку Игорю дали соответствующую — Матросенок.

Банда Матросенка занималась, так сказать, мини-рэкетом. Матросята (или амурчики), как и старшие амурцы, сдирали деньги с «лохов» — богатых жуликов и спекулянтов. Правда, запросы у них были пониже, чем у ребят Матроса, — не на тысячи шел счет, а на сотни. Но суть была та же.

В мини-банду Матросенка входила «рэкетирка», то бишь рэкетир-женщина. 18-летняя Наташа Кравченко быстро освоилась на этом традиционно мужском поприще. Как-то раз, приняв наркотик, она вломилась в дом к спекулянту Мащенко и принялась крушить молотком (знакомый почерк!) направо и налево.

— Кашляй, гад! — крикнула хозяину Наташа, покончив с бесфамильным хрусталем и занося свой ракетный (не путать с крикетным!) молоток над фарфоровым сервизом «Мадонна».

Понятно, что Мащенко скорее расстался бы с фарфоровой «Мадонной», чем подчинился требованию «мадонны с молотком», но, отлично понимая, что сервизом дело не ограничится, он «кашлянул»…

Заметим походя, что матросский клан был не единственным на Амуре: дети многих бандитов (к примеру, того же Шапы) унаследовали отцовский промысел.

И на этом закончим нашу развернутую характеристику Мильченко-Матроса, тем более что в ходе повествования мы не раз еще повстречаемся с этой «яркой» и в то же время темной личностью.

Глава IV. Предельный «беспредел»

«Где я?» — Анзор Аветисян с натугой разлепил пудовые веки.

Приподняв голову, в которой лениво перекатывались, постукивая друг о друга, бильярдные шары похмелья, Анзор установил, что лежит на заднем сиденье собственных «Жигулей», припаркованных у обочины напротив городского универмага. В универмаге Анзор отродясь не бывал, ибо с самых пеленок одевался исключительно на черном рынке. Сейчас его кремовый бельгийский костюм был измят до такой степени, будто спал Анзор не в автомашине, а в другой машине — стиральной. С полчаса просидел Анзор в автомобиле, тупо глядя прямо перед собой и почесывая застарелую мозоль от рюмки на переносице. Наконец, в затуманенном его мозгу наметился просвет в виде слова «Рама».

«Рамой» в народе называли бар уже известного нам кафе «Льдинка».

Осторожно, дабы ненароком не загасить робкую искорку воспоминания, Анзор тронул машину с места и поехал в «Льдинку», прилагая по пути титанические усилия, чтобы не выскочить на тротуар: его почему-то все время заносило вправо… Встречи с ГАИ Анзор не опасался: здесь у него, как у легкого морозца ясным осенним утром, все было «схвачено».

В бар Аветисян вошел с опаской, как входят из освещенного вагонного коридора в темный и грохочущий тамбур.

За кассовым аппаратом маячил бармен Лона (Валик Пекуровский). Он подсчитывал выручку. У стойки, потягивая кофе, скукожился на высоком музыкальном стуле его сменщик амурец Боря Черток.

Именно эта парочка срежиссировала и разыграла вчерашний спектакль с богатым Аветисяном в главной роли. В рюмку Анзора подсыпали снотворного, а когда он отключился, его кулем свалили на заднее сиденье «Жигулей» и отбуксировали машину к универмагу. Сейчас предстояло второе действие.

— А-а, явился! — поприветствовал Анзора Валик, не поднимая глаз от накладных. Он протянул Аветисяну руку, но на полпути, как бы передумав, отдернул ее.

— Наверное, долг принес, — входя в роль, ехидно вставил Черток…

— Р-ребята, что вчера было, а? — холодея от дурного предчувствия, спросил Анзор.

— Пить меньше надо — больше бабок будет, — наставительно заметил Пекуровский. — На вот, похмеличь за мой счет и припомни.

Он плеснул в бокал из высокой бутылки плоской квадратной ложкой, похожей на шумовку, бросил в жидкость пару кубиков льда и подвинул напиток Аветисяну.

Этот широкий жест еще больше насторожил Анзора. «Если Лона угощает — быть неприятностям», — подумал он, но бокал все-таки взял.

— Чего ты с ним чикаешься? — сердито бросил Валику Черток. — Пусть кашляет сперва, а потом лекарства пьет.

— Верно, Анзор, когда долг платить будешь?

— К-какой д-долг? — поперхнувшись водкой, выдавил Аветисян.

Его вопрос прозвучал как ночной телефонный звонок в пустом учреждении.

— Во дает, — деланно изумился Черток. — Карточный, милашка… Валик, на сколько он вчера влетел?

Пекуровский и извлек из-под стойки помятый листок бумаги в бурых коньячных пятнах. По листку паучками расползались какие-то каракули.

— Тридцать девять тысяч шестьсот рублей продул ты вчера нам и Давыденкову, — подытожил Валик, для виду сверившись с листком, и развел руками: — Всего-то…

— Не играл я, ребята, ей-богу, не играл! — взмолился Аветисян, но Черток оборвал его:

— Если двое подтверждают факт игры, — торжественно изрек он, — стало быть, игра состоялась!

С этими словами он забрал у Пекуровского подозрительный листок с паучьими записями, порвал его на мелкие клочки и бросил в лицо Анзору.

Аветисян схватился за кудрявую голову, усыпанную обрывками бумаги, как елка конфетти, «Так и есть: обкатали…» Он вдруг четко: припомнил, как Валик поднес ему вчера какую-то рюмку, он выпил ее — и дальше темнота…

В глубине души Анзор давно ожидал, что его «обуют» ребята Матроса, к которым он причислял Пекуровского и Чертка. От своих знакомых «цеховиков» не раз слышал Аветисян жуткие истории о том, как амурцы сдирали с «деловых людей» крупные суммы. «Они все равно свое возьмут, — говорили «цеховики». — Лучше уж сразу заплатить…» И если бы речь шла о каких-то трех-пяти «штуках», Анзор заплатил бы, не раздумывая… Но без малого сорок тысяч… И не самому Матросу, а каким-то Валику Пекуровскому по кличке Лона и Чертку…Это было несуразно…

Не то, чтобы у Анзорчика не было сорока тысяч. Были… водились у него деньжата и покрупнее. Через несколько лет суд установит, что Аветисян украл в общей сложности 366 994 рублей…Числясь скромным экспедитором автолавки, Анзор делал бизнес на… стеклоочистителе, сбывая его предприятиям и частникам под видом денатурата. Стоимость денатурата — рубль за литр, а стеклоочистителя — двадцать копеек. Такая вот арифметика…Свою легковерную совесть Анзор успокаивал тем, что если употреблять стеклоочиститель внутрь, то, по уверению прожженных им алкашей, по вкусу и букету он весьма напоминает денатурат…

Но отдавать сорок тысяч кому попало… Не-ет, не на того напали…Ищите дурака в зеркале…

«Суну им три «штуки» — может, отстанут», — решил Анзор и, пошарив по костюму, наскреб как раз около трех тысяч карманных деньжат.

— Мало! — отрезал Валик, пересчитав деньги.

Далее события развивались так: в поисках защиты от Валика и Чертка Анзор, по совету друзей, обратился к Матросу. «Матрос меру знает, — уверяли друзья. — Он не допустит «беспредела».

— Разберемся! — сказал Аветисяну Матрос и затребовал десять тысяч.

Прослышав об этом, Пекуровский и Черток попросили амурца Савицкого по кличке Стас свести их с бандой Кабана — Грека, отколовшейся на время от Матроса и представлявшей собой единственную реальную силу, способную ему противостоять.

— Хорошо! — ответил Стас и уехал.

На следующий день состоялась встреча. Пекуровский и Черток, посулив Кабану и Греку солидный куш, заручились их поддержкой в выколачивании сорока тысяч из Аветисяна.

Матрос и Кабан, столкнувшись носом к носу в ресторане «Днепропетровск», слегка повздорили на этой почве, но быстро замирились и разработали план совместных действий. Несчастный Анзор оказался между двух огней.

Получив в обмен на десять тысяч заверения Матроса о том, что он «разобрался» с Лоной и Чертком, Аветисян спокойно явился в «Раму», куда Пекуровский пригласил его по телефону.

В баре, кроме Валика и Чертка, его поджидали Кабан, Грек и люди Матроса — Рахит (Парадиз) и Стас.

— Начинайте! — скомандовал Грек, завидев Анзора, и махнул рукой.

От удара Кабана Анзор затылком распахнул дверь подсобки, где обычно бандиты играли в карты. От второго удара он полетел вниз по ступенькам в подвал. Там его — полуживого — тузили ногами, досками, ящиками из-под бутылок. Теряя сознание, Анзор услышал чей-то возглас: «Добивай!» — и прошептал из последних сил: «Я …заплачу…»

Избиение прекратилось. Анзора вытащили на свет божий, умыли, влили в него рюмку коньяка… И тогда увидел бизнесмен, что в дверях подсобки стоит, ухмыляясь, сам Матрос и наблюдает за происходящим с живим профессиональным интересом.

Тут только уразумел денатуратовый король, что стал жертвой заговора, что плакали отданные Матросу десять тысяч, а вместе с ними — и сорок…

Этот эпизод не завершился «кашлем» Анзора. Узнав о том, что Черток с Пекуровским в самом в самом начале раскрута получили от Аветисяна три тысячи и не сообщили об этом ему, Матрос пришел в ярость, а вспомнив, что они пытались столкнуть его с Кабаном, рассвирепел еще больше и решил рэкетировать своего личного бармена Чертка.

Вместе с Мармурей он пришел в «Льдинку» и сказал Боре так:

— Гони две «штуки», Борис, и учти: я говорю только один раз.

Черток, конечно, заплатил, но, не желая остаться в накладе, в тот же день напал с Кабаном и Греком на своего кореша бармена Давыденкова — одного из участников спектакля с Аветисяном. Бандиты избили Давыденкова до потери сознания прямо на его рабочем месте — в баре «Малахитовая шкатулка», — и, прихватив 500 рублей дневной выручки бара, были таковы…

На глазах распадалось некогда созданное Матросом амурское братство. История с Анзором — тому пример. С определенного времени единственной нормой для амурцев становится «беспредел», то есть стремление урвать побольше, где только можно, наплевав на все остальное.

Перегрызлись ребята с Амура, передрались, как пауки в банке… И вот уже сам Черток не разберет, где свои, где чужие. Все стали чужими среди своих и своими среди чужих одновременно. Да что там Черток? Даже с одного из своих ближайших друзей, Полевого по кличке Поляк, умудрился Мильченко спустить четыре тысячи.

Такая беспринципность, надо сказать, роднила амурцев с «деловарами», у которых коммерческий интерес давно вытеснил все устои. Не случайно избитый, ограбленный и обманутый Аветисян, несмотря ни на что, надолго — до самого ареста — сохранил с бандитами приятельские отношения и даже как-то раз, забыв о прошлом, попросил Матроса — опять же за десять тысяч — помочь замять дело о крупной недостаче в его автолавке, вскрытой работниками Красногвардейского РОВД. Анзор рассчитывал, что половину этой суммы Матрос отдаст покладистым милиционерам, но Мильченко, верный своим принципам, а точнее, своей беспринципности, все деньги присвоил и выручать Анзора не стал — дело замялось само собой…

Нам с вами еще предстоит убедиться в том, что бандиты и бизнесмены со временем становились все более похожими друг на друга. Так два родных брата, разномастные в детстве, приобретают со временем все большее и большее сходство…

Методы выколачивания денег тоже претерпевают у амурцев заметную трансформацию. На место изящного шантажа (так называемого тщательного рэкета) и «красивых» операций окончательно приходят побои, пытки, примитивное запугивание и терроризирование семьи.

Аветисяна во время избиения в подвале пугали горячим утюгом, «цеховику» Коваленко грозили, что взорвут его дом, а малолетнюю дочку ударят головой о стену.

Этот последний «беспредел» с ребенком остановил амурец Лева Монс по кличке Монус, ставший позднее одной из жертв второй панической войны. «Давайте заканчивать, ребята, — сказал он пришедшим к Коваленко бандитам, среди которых был и Матрос. — Меня тошнит от ваших методов…»

Матрос прислушался к критике снизу (еще раз вспомним характеристику!) и велел оставить девочку в покое…

Таким же терроризированием подручный Матроса Мармура угрожал вышедшему после долгой отсидки вору-рецидивисту Гронскому, если тот немедля не заплатит 12 тысяч карточного долга. «Хоть зарежься — а бабки выложи! — сказал непреклонный бандит на мольбы Гронского повременить с расплатой. — А не выложишь, сожительницу твою порешим…» Амурцы, как видно, считали, что у Гронского сохранились неучтенные допосадочные сбережения.

Между тем Гронский на сей раз твердо решил завязать. Его подруга, с которой он планировал расписаться, ждала ребенка. Но прижатый к стенке бандитами, он пошел на новое преступление: под дулом обреза заставил «цеховика» Синицкого раскрыть свои закрома.

— Поедешь на мою дачу, — сказал Синицкий, косясь на смертоносное жерло, — станешь лицом к парадному крыльцу. От дальнего правого угла дома отсчитаешь четвертый кирпичный ряд снизу. В этом ряду дважды нажмешь на пятый кирпич слева — он выскочит. Там лежит 15 тысяч… И не забудь принести сдачу…

Гронский не поехал на дачу Синицкого. По телефону он сообщил координаты ребятам Матроса, которые благополучно изъяли деньги, засчитав их в счет карточного долга. Гронского вскоре взяли за разбойное нападение и на целых 12 лет возвратили туда, откуда он недавно вернулся. Не состоялось его семейное счастье, и виновниками этого были ребята Матроса…

В конце концов произошло неизбежное: видя весь этот предельный «беспредел», «деловые люди» решают переходить к самообороне.

Так началась амурская война между бандитами и «деловарами», которую можно назвать второй панической войной. Эта война — в отличие от завершившейся первой — была панической уже для обеих сторон.

Глава V. Клан кланом вышибают

К зубному технику Левицкому вломились среди ночи пятеро бандитов. Наставив на хозяина пистолеты, они потребовали рыжуху (золото).

То ли с золотом у Левицкого была в то время напряженка, то ли просто от природы имел он въедливый, как бормашина, характер, точно не установлено. Но факт остается фатом: схватив подвернувшийся под руку кухонный нож, зубной техник, не долго думая, проткнул насквозь одного из грабителей — бандита по кличке Урка.

Что же предприняли остальные амурцы? Вырвали у зубного техника все его кровные золотые зубы? Открыли пальбу?

Ничуть не бывало. С воплями: «Убивают!» — бросились они наутек из квартиры, прихватив истекающего кровью Урку, который вскоре умер.

Зубной техник не сомневался, что Матрос отомстит за гибель одного из своих пугливых орлов. Две недели не покидал он квартиры, вздрагивая от каждого задверного шороха. Дрожал он напрасно: к нему никто не пришел.

Состоявшийся впоследствии суд не нашел в действиях Левицкого состава преступления, посчитав, что он не превысил пределов необходимой обороны…

Урку хоронили пышно и красиво. Бандиты несли гроб на вытянутых руках. Во главе процессии ехал Матрос на собственной «Волге». Его хлопцы в черных костюмах, опустив долу буйные головы, шли за гробом. Сжимая кулаки, они клялись отомстить за смерть товарища. Этими клятвами дело и кончилось.

Похороны Урки стали одновременно похоронами былых бандитских традиций. Амурский клан трещал по всем швам.

Лиха беда начало…Молва о храбром зубном технике, отвадившем ребят Матроса, поползла по рынкам, барам и подпольным цехам. И вот уже бармен Вишневецкий по кличке Вишня топором зарубил двух бандитов, предпринявших попытку рэкетровать его доходное заведение.

Расправившись с вымогателями, Вишневецкий собрал отряд «ополченцев» из числа ополчившихся на амурцев барменов, спекулянтов и мелких «цеховиков». Ополченцы скупали на черном рынке оружие и готовились к решающей стычке с ребятами Матроса.

Но крупнейшему сражению второй панической войны не суждено было состояться: узнав о том, что в отряде Вишни насчитывалось около двух десятков единиц огнестрельного оружия, Матрос от конфронтации отказался.

Матрос не случайно стал избегать вооруженных конфликтов: он был научен горьким опытом. Многие жители города до сей поры помнят перестрелку у ресторана «Днепропетровск». Тогда на набережной возле ресторана схлестнулись люди Матроса и так называемая «кавказская мафия». Стычка произошла из-за того, что хлопцы Матроса облапошили одного из кавказских бичо (ребят), причем не просто надули, сунув «куклу», но и сдали его в милицию. Кавказские «доны» не могли стерпеть такого оскорбления, съехались в Днепропетровск на Волгах и «Мерседесах», прихватив с собой вооруженных бичо.

После обмена несколькими выстрелами Матрос понял, что ему не одолеть кавказцев, — и выбросил белый флаг в виде белой крахмальной скатерти, покрывшей длинный стол в банкетном зале ресторана «Днепропетровск». За этим столом состоялось историческое замирение кланов, а потом по рукам пошел серебряный поднос, на который и хлопцы, и бичо швыряли деньги. Взносы предназначались для вызволения из тюрьмы «невинно пострадавшего».

Был и другой случай организованного отпора амурцам, когда они решили — распространить свое влияние за пределы Днепропетровска. И до этого ребята Матроса проворачивали, отдельные операции в других городах: во Львове, в Виннице, в Керчи, но то были единичные эпизоды. А тут группа бандитов организованно выехала на автобусе во второй по величине город Днепропетровской области Кривой Рог. Вернулись амурские ребята в жалком виде: попробовали качать права в каком-то баре и в результате были жестоко избиты и вышвырнуты не только из бара, но и из города местными хлопцами, имевшими, как выяснилось, неплохую физподготовку. Опровергнув поговорку «Бар костей не ломит», этот случай в то же время подтвердил справедливость другой — «Клан кланом вышибают».

О криворожских хлопцах мы еще вспомним в заключительной главе.

Если ко всему добавить, что дом Матроса несколько раз среди ночи подвергался анонимному обстрелу, а его перекупленную у Султана Рахманова «Волгу» сожгли неизвестные злоумышленники, то станет понятно, отчего с некоторых пор спесь амурцев и их задиристость заметно поубавились…

Средневековый сирийский врач Абдул Фарадж писал: «Человек, шагающий крупными шагами, часто поступает нелепо, а считает себя умным. Особенно верна эта примета, если человек любит жестикулировать».

Эти слова мудрого арабского эскулапа вполне можно отнести и к Матросу. Слишком широко хотел шагать он по жизни, слишком много допускал красивых жестов и оказался в дураках… Но ненадолго.

Здесь самое время припомнить, что, по справедливому утверждению авторов характеристики на Мильченко-Матроса (см. главу III), ему всегда было присуще обостренное, как финка, «чувство нового». Пораскинув своим «стратегическим» умом, «крестный батька» быстро сориентировался в возникшей ситуации. Он понял, что воевать с племенем «деловаров» — и вообще с кем бы го ни было — более не имеет смысла, это приведет лишь к дальнейшим человеческим и материальным потерям. Организованного сопротивления {«Клан кланом») его поредевшие и перегрызшиеся между собой ребята выдержать не могли.

Матрос начинает поиски союза с самыми состоятельными и влиятельными жуликами — с «цеховиками». В то время как его ребята еще продолжали по инерции чехвостить барыг, Мильченко стал искать сепаратного мира.

Так окончилась вторая (и последняя) паническая война.

Глава VI «Мы с тобою одной крови…»

…Амурские войны неизбежно должны были привести к союзу бандитов и «цеховиков», поскольку, если вдуматъся, и те и другие были одной крови. И те и другие паразитировали на теле общества за наш с вами счет. Что из того, что во время одно бандиты слегка потрепали торгашей и бизнесменов? Ведь расплачивались дельцы с рэкетирами деньгами, так или иначе украденными из нашего с вами кармана. Эти тысячи и тысячи рублей были сколочены из обсчетов, недоливов и недовложений; они были выужены из нас за эрзац-джинсы, лжебатники, дутые «фирменные» пакеты, то есть за подделки под те изделия, с которыми до сих пор не может совладать наша промышленность, освоившая производство отличных космических кораблей, но пасующая перед такой сложнейшей инженерно-конструкторской задачей, как пошив пристойных штанов или выпуск полиэтиленового пакета, который не рвался бы надвое от опущенной в него расчески. Всучивая нам свои поделки (и подделки), «цеховики» умело использовали в своих корыстных целях поразившую всю страну эндемичную болезнь — «синдром приобретенного дефицита».

Но вернемся к нашему повествованию.

Процесс симбиоза бандитов и бизнесменов проходил ступенчато, поэтапно.

Случилось так, что сама судьба вывела амурцев Кабана и Грека, давно уже утративших былую самостятельность и работавших под эгидой Матроса, на подпольного фабриканта полиэтиленовых кульков Остороженко. Не собираясь особо с ним церемониться, но не избавившись еще от налета некоторого рэкетирского изящества, амурцы подбросили в личный сарай «цеховика» несколько образчиков его собственной продукции — дряблые пакетики из краденого отечественного сырья, но с заграничными надписями: «Vysotsky», «Pugathiova», «Demis Russos». Интересно, что на всех трех разновидностях вокально-полиэтиленового кулька была воспроизведена одна и та же расплывчатая бесполая физиономия со всклокоченной шевелюрой, скалькированная с рекламного плаката американского фильма «Кинг Конг».

Подбросив кульки в сарай, Кабан и Грек отловили Остороженко в пивбаре.

— Бьем на «штуку», что в твоем сарае лежат пакеты с рожами? — предложил дельцу Кабан.

— Вы что, хлопцы, сказылись? — рассмеялся осторожный Остороженко. — Нема там никаких пакетов. Готов держать пари…

— А вот мы посмотрим, у кого парик, — сказал Грек, не искушенный во французских оборотах.

Фабриканта пригласили в «Жигули» и любезно подбросили до сарая, где он смог воочию убедиться в неправедной правоте бандитов. Никогда еще, пожалуй, не глядел он на собственные изделия с таким отвращением: казалось, что мерзкая обезьянья морда торже ствующе ухмыляется со всех пакетов: дескать, лихо, пассажир, тебя «обули»…

— За тобой «штука», — напомнили бандиты, оставляя Остороженко наедине с Кинг Конгом.

А поскольку «цеховик» платить не торопился, то через недельку Кабан и Грек встретили его в тихом трущобном дворике по улице Харьковской и, ничтоже сумняшеся, сломали ему челюсть.

Выписавшись из больницы, фабрикант поспешил рассчитаться с долгом.

Об этой челюстно-лицевой операции прослышали крупные «цеховики» — Рузин и Сутягин. Среди прочего они, как и Остороженко, производили полиэтиленовые кульки. Порадовавшись убытку конкурирующей фирмы, Рузин и Сутягин решили навести об амурцах более подробные справки среди знакомых «цеховиков».

Много чего рассказали им коллеги. И о том, как хлопцы Матроса подвергли тщательному рэкету торговца наркотиками Гуженко, спровоцировав его на разговор о своем подпольном промысле и записав на магнитофон его откровения. И о том, как по наводке ранее отрэкетированного ими же Коваленко (см. главу IV) выудили без малого пятьдесят тысяч — два «Мерседеса»! — у «цеховика» Голдина простой угрозой в случае неуплаты ошельмовать его в коммерческом мире и арестовать его левые товары.

Рузин и Сутягин захотели привлечь амурских ребят на свою сторону, рассчитывая, во-первых, обеспечить собственную неприкосновенность и, во-вторых, с помощью рэкетиров изрядно потрепать конкурентов.

В итальянских оперных театрах существуют так называемые клаки. Клака — это группа зрителей, которым платят антрепренеры за поддержку либо освистание того или иного солиста. Конфликтов с ней избегал, говорят, сам великий Карузо.

Роль такой вот клаки «цеховики» отводили бандитам.

Для начала Рузин и Сутягин попросили амурцев освистать, то бишь, оштрафовать за неплохой гонорар бывшего своего компаньона Шварцмана, якобы похитившего у них когда-то партию готовой продукции — полиэтиленовых кульков.

Возвращаясь здесь к разговору о схожести психологии «цеховиков» и бандитов, отметим, что, по словам самих Рузина и Сутягина, Шварцман стащил у них кульков от силы на 50 рублей. Штраф же, который они хотели с него взыскать с помощью бандитов, составлял сумму в… сто раз большую — пять тысяч. Ну, чем не амурские замашки?

Бандитов Кабана и Дименштейна, с которыми «цеховики» встретились в «Льдинке», не пришлось долго уговаривать. Умыкнув Шварцмана из дома, они посадили его в рузинскую машину и принялись катать по городу. Прогулка могла бы быть приятной для Шварцмана, если бы амурцы с возгласами: «Сломаем хребет!» и «Получим от вольного куша!» — то и дело не замахивались на него топорами под одобрительное покряхтывание присутствовавших при этом хозяина машины и Сутягина.

Амурцы и «цеховики» прекрасно дополняли друг друга: когда бандиты уставали грозить и замахиваться, вступал Рузин, урезонивая Шварцмана такими словами: «Лучше заплати… Видишь, какие это ребята? Они тебя запросто подрежут — и глазом не моргнут…»

Прогулка завершилась в гулкой темной подворотне, где бандиты от слов перешли к действиям. Во время экзекуции Рузин и Сутягин стояли чуть поодаль, дабы под горячую амурскую руку не досталось и им. «Заплати-и!», «Заплати-и-и!», — взывали они поочередно. Это нытье досаждало Шварцману не меньше, чем бандитские побои, и он в конце концов согласился отдать две тысячи. Поняв, что больше из прижимистого дельца не выколотить, амурцы и «цеховики» честно разделили их между собой. Получилось всего лишь по пятьсот рублей на брата. «Ничего, — успокаивали себя Рузин и Сутягин. — Как поется в детской песенке: «Ну, а дружба начинается с убытка…»

Дружба и впрямь обещала быть крепкой. Жестокий рэкет в отношении Остороженко и Шварцмана стал для амурских ребят хорошей рекламой. Их все чаще начинают нанимать для сведения счетов. На языке племени «деловаров» это называлось «подключить бандитов». Как видим, «цеховики» не строили иллюзий в отношении тех, кого они подключали… Некогда вольные и независимые амурцы постепенно превращаются в своеобразную обслугу.

Бармены, продавцы пива и прочая мелкая шушера вздохнули свободно: зациклившись на «цеховиках», ребята Матроса оставили их в покое.

Лишь в одном не стали амурцы игрушкой в руках «цеховиков»: не шли они на мокрые дела, хотя их к этому порой толкали.

Так, «цеховик» Волчек попросил амурцев убить своего конкурента. Физическое устранение соперника он считал одним из способов конкурентной борьбы.

— Сделаем! — сказали ребята Матроса.

Захватив с собой Волчека, они поехали к дому, где жил конкурент, и стали поджидать его в машине. Когда конкурент вышел из подъезда и свернул за угол, амурцы послали ему вдогонку амурца с обрезом… Через минуту из-за угла хлопнул выстрел.

— Готов пассажир, — деловито сообщил амурец, вернувшись к машине и пряча дымящийся обрез.

Потрясенный достоверностью разыгранного перед ним спектакля, Волчек тут же расплатился. И немало был удивлен, когда на следующий вечер увидел «убитого» в ресторане «Днипровски хвыли». Тот опрокидывал рюмку за рюмкой — не иначе обмывал свое чудесное воскрешение…

Бандитам теперь не нужно было, как раньше, искать «зафаршированных лохов»: на одних «цеховиков» они выходили по наводке других «цеховиков», что значительно упрощало всю рэкетирскую процедуру.

…В те годы из среды днепропетровских бизнесменов выделился босс. Им стал разъездной фотограф облбытуправления Аркадий Семенович Коваль. Разбогател он отнюдь не на ниве увеличения и ретуширования пожелтевших фотокарточек, собранных по домам фотолюбивых сельских жителей, и не на том, что реклама одной одесской фотографии называет «съемкой детей в шести видах».

С определенного момента фотографом Аркадий Семенович только числился, а занимался бизнесом куда более прибыльным. Он открыл и возглавил частное предприятие по производству и сбыту фальшивого хрусталя, на изготовление которого шло обычное стекло, разве что слегка протертое то ли денатуратом, то ли стеклоочистителем (вспомним несчастного Аветисяна из 4-й главы).

Стеклянные поделки сбывали на рынках сонных райцентров под видом изделий из горного хрусталя. С горными вершинами эти финтифлюшки сближали разве что пиковые цены.

Не гнушался Коваль и полиэтилено-кулечным промыслом и производством универсальных», кальсонного типа штанов, выдаваемых доверчивым провинциальным щеголихам то за «техасы», то за «фирмовые» светлые джинсы, то за экзотические «бананы» — в зависимости от капризов моды.

Но основной капитал, благодаря которому выделился Аркадий Семенович из среды социально инертных жуликов, он нажил на изготовлении дефицитных в то время ковров.

Коваль основал в Днепропетровске подпольный цех, где старые байковые одеяла чудом превращались в новые «ковры», на которые методом трафаретной печати наносился вычурный «персидский» орнамент.

Когда в родном городе стало неуютно, цех перекочевал в Чернигов и разместился в подвале городской бани № 2. Банные завсегдатаи, вышибавшие вениками семь потов из своих распаренных чресел, и представить себе не могли, что прямо под ними — в неменьшем поте лица — наемные рабочие ковали Ковалю очередную тысчонку.

Что и говорить, порядком наковал Коваль: при аресте отобрали у Аркадия Семеновича «Волгу» и «Жигули», а у его супруги — 15-тысячный перстень, 10-тысячное кольцо, 8-тысячные серьги, 3,5-тысячную нашейную цепочку и много чего еще… Впрочем, с первой супругой Аркадий Семенович в то время уже предусмотрительно развелся, женившись на 60-летней москвичке, годившейся ему в матери. Среди женских чар его новой подруги жизни на первом месте стояла столичная прописка, на почве которой и сошелся с нею Коваль, решивший стать москвичом и спастись таким образом от начавшегося следствия.

Кстати, точно такой же рывок в столицу предпринял и Матрос, когда им вплотную занялась милиция. Как тут не призадуматься о родстве душ!

Московский брак не мешал любвеобильному Ковалю то и дело покидать свою «молодую» супругу и отдыхать со старой, молодой женой «в Сочах», где в бархатный сезон море у пляжа напоминало бульон с фрикадельками. В этом бульоне — среди других дельцов-фрикаделек — Аркадий Семенович чувствовал себя в своей тарелке…

Высокая предприимчивость Коваля была в конечном итоге измерена соответствующей ей высшей мерой. Но во времена, когда разворачивались описанные нами события, до окончательных замеров дело еще не дошло. Аркадий Семенович преспокойно раскатывал по Днепропетровску в четные дни — на «Волге», в нечетные — на «Жигулях» и пользовался уважением не только среди директоров рынков и ресторанов, но и среди некоторых отцов города. Достаточно сказать, что начальника городской милиции Павла Адамовича Стужука Коваль фамильярно называл папой, хотя, как было достоверно установлено, в родственных отношениях с ним не состоял… Деловые связи бывают иногда крепче родственных уз, и не оттого ли дважды прекращались за отсутствием состава преступления возбужденные против Коваля уголовные дела?

Матрос тоже был дружен со Стужуком и, хоть папой его не называл, не упускал возможности при встрече облобызать шефа городской милиции (подробнее об этих поцелуях — в следующей главе).

Да, многое сближало Коваля и Матроса, толкало их навстречу друг другу. И они встретились, как два клопа на стенке.

— Давай дружить! — предложил Коваль.

— А что между нами общего? — спросил Матрос.

— Как это что? Мы с тобою одной крови — ты и я…

Эти киплинговские слова стали девизом сращивания «цеховиков» и бандитов. Оба босса — и Коваль, и Матрос — достигли к тому моменту таких вершин власти и процветания, что просто не могли допустить риска взаимной конфронтации. И вот уже Матрос вкладывает свой сколоченный «рэкетным молотком» капитал в описанные выше доходные предприятия Аркадия Семеновича.

Став одним из основных акционеров Коваля, он запрещает своим хлопцам обижать «цеховиков» и членов Ковальского клана.

— Ежели кто затронет тебя или козырнет моим именем, звони мне по прямому проводу, я с ним разберусь, — доверительно советует Ковалю Матрос.

Итак, амурские войны завершились.

В преступном мире Днепропетровска слились воедино рэкетиры и рэкетируемые, образовав невиданную доселе в нашей стране монополию бандитов, «цеховиков» и кое-кого еще.

Об этих «кое-ком» мы поговорим чуть ниже, но уже сейчас, по мнению автора, настало время произнести столь же непривычное для нашего слуха, что и «рэкет», слово «мафия», не предваряя его осторожным «так называемая».

Давайте перестанем стесняться этого слова и заглянем правде в глаза — именно такого заглядывания очень не любит мафия во всем мире. Давайте признаем факт существования мафии, ведь от нашего непризнания она все равно не исчезнет. Признать — значит начать бороться.

Читатель знает по публикациям центральной прессы об узбекистанских, казахстанских, краснодарских делах. В начале 1987 года «Крокодил» (№№ 3–6) поведал о системе организованной преступности в городе Риге.

И хотя в упомянутых публикациях слово «мафия» не называлось, оно было у всех на устах как наиболее точно характеризующее общность преступников и властей, призванных с этими преступниками бороться. Такая общность, увы, имела место.

Глава VII. Нераскрытые тайны

— Мы очистили город от бандитов, — сказал мне при встрече бывший начальник Днепропетровского угрозыска Джамалутдин Раджабович Адамов (обратим внимание на слово «бывший»).

На славу поработал городской угрозыск вместе с бригадой МВД СССР. Десятки осужденных, изъятые у бандитов сотни тысяч награбленных рублей, десятки стволов оружия, — полтора центнера кукнара — таковы итоги длившихся почти десять лет амурских войн, общую победу в которых одержала милиция.

Интересно, однако, что за эту операцию ее участники не получили не только наград, но даже благодарностей. Напротив, им всячески мешали работать. В Днепропетровске за членами бригады МВД была установлена слежка, арестованный было Матрос трижды (!) при загадочных обстоятельствах вновь оказывался на свободе. Уголовное дело на Матроса заводилось 12(!) раз и 11 раз прекращалось.

А ведь деятельность амурских ребят можно было пресечь еще в 1976 году, когда первые заявления на них стали поступать в милицию.

Справедливости ради заметим, что порою в милиции не реагировали на эти заявления не из-за того, что были повязаны с Матросом (такая связь прослеживалась довольно часто, об этом речь ниже), а просто из нежелания ухудшить процентные показатели своей работы. По существовавшей (и существующей) в милиции системе отчетности и простые, и сложные раскрытые преступления дают одинаковое число баллов, то есть равноценны. Потому в отделах и отделениях милиции предпочитали заняться элементарным сигналом о хулиганстве или карманной краже, а не вникать в заведомо сложное и труднораскрываемое дело, связанное с ребятами Матроса и способное испортить общую отчетную картину.

Именно тогда — в 1976 году — после того, как впервые было незаконно приостановлено разбирательство по амурским делам, Джамалутдин Раджабович на свой страх и риск, без ведома руководства начал собирать материалы на ребят Матроса, проводить свое неофициальное расследование их преступлений. За 7 лет таких материалов набралось 4 тома.

А что же, так сказать, официальные каналы — те отделы милиции, куда, хоть и редко, но все же обращались отрэкетированные дельцы? А вот что…

Дело по разбойному нападению амурцев на супругов Зуевых прекратил без всяких к тому оснований следователь следственного отдела УВД Днепропетровска Кузьменко в 1980 году.

Лишь в 1983 году прокурор следственного управления прокуратуры Днепропетровской области Линенко отменил постановление Кузьменко и принял решение: следствие по делу возобновить.

А ведь именно с эпизода нападения на Зуевых начало раскручиваться дело Матроса со всеми вытекающими подследственными.

Следователь Амур-Нижнеднепровского РОВД Городовский, получив заявление от Зуевых, не взял бандитов под стражу, тем самым предоставив им чудесную возможность запугать потерпевших и вынудить их отказаться от своих показаний, что амурцы, разумеется, и проделали…

Знакомый нам по предыдущей главе фабрикант полиэтиленовых кульков Шварцман, избитый бандитами до полусмерти, заявил о нападении в Бабушкинский РОВД.

— Меня преследуют люди Матроса, — сказал он.

— Разберемся! — совсем по-мтросски ответили ему в РОВД, но разбирательства не последовало.

В другой (Жовтневый) РОВД, но с тем же успехом обращался в свое время и продавец пива Калиниченко (см. главу II).

Последний факт не должен вызвать удивления, если учесть, что зам. начальника Жовтневого РОВД Барвин был с потрохами куплен бандитом Луневым по кличке Кабан за часы «Ориент». Недорого, однако, ценил Барвин свои потроха… Напялив взяточные часы на запястье левой руки, где уж красовались другие часы — трудовые, милицейский руководитель свободной от часов правой рукой подписал бумагу об освобождении из-под стражи Кабана, задержанного за нападение на торговку наркотиками Скоморох по кличке Винипушка…

Когда к старшему инспектору отдела уголовного розыска Бабушкинского РОВД Сахарову пришел на прием бандит Грек, инспектор мысленно был уже не в Днепропетровске, а в городе Желтые Воды, куда переводился на днях со значительным повышением в должности — заместителем начальника городского ОВД. Стоя одной ногою в Желтых Водах, он легко — всего за 500 рублей — согласился прикрыть дело о нападении Грека, Казбека (Репченко) и Кабана на картежника Коротченко. Не лишенный остроумия Грек преподнес ему деньги в конверте, вложенном в массивный фолиант «Комментария к Уголовному кодексу УССР» как раз на той странице, где комментировалась статья «Получение взятки».

Подобных примеров можно привести много. Мы уже говорили о дружеских отношениях начальника городского УВД Днепропетровска Стужука с боссом «цеховиков» Ковалем и с самим Матросом. Существовала фотография, запечатлевшая «исторический поцелуй» шефа городской милиции с главарем городских бандитов при встрече в аэропорту. Впоследствии эта фотография загадочно исчезла из дела — столь же таинственно, как испарилась личная картотека Матроса, заведенная им на «своих» сотрудников правоохранительных органов.

До сих пор не выяснены причины самоубийства одного из руководителей УВД области в тот самый момент, когда начал распутываться клубок амурских преступлений.

Мильченко был вхож к «лидерам» городской и областной милиции, а лидеры, как известно, бывают единоличные, а бывают и двуличные. Потому-то дело Матроса сдвинулось с мертвой точки лишь тогда, когда на помощь местному угрозыску пришла бригада МВД СССР.

Брали Матроса красиво. Пьяный и самоуверенный, катил он по городу на новой своей «Волге» и долго отказывался верить в реальность происходящего, когда был остановлен сотрудниками ГАИ. «Да вы что, хлопцы, неприятностей захотели?! — кричал батька. — Ваш главный начальник — мой друг, мы с ним пьем каждый день…». «Скажи мне, кто твой друг, но истина дороже», — отвечали не спасовавшие на сей раз милиционеры.

Кстати, Павел Адамович Стужук благоденствует и поныне: уголовное I дело против него было прекращено по I амнистии. Вернули ему и личную «Волгу», и оформленный на подставное лицо особняк в селе Вовниги. Говорят, бывший шеф городской милиции даже подумывает о возвращении в органы внутренних дел…

Да, множество доселе не раскрытых тайн окружают вроде бы завершенное дело Матроса.

Неясно, к примеру, куда делся матросский «сундучок» со всеми капиталами «крестного батьки», судя по всему, немалыми… Смешно сказать, но единственный обнаруженный и изъятый вклад на его имя составляет астрономическую сумму в… 15 рублей 73 копейки. Между тем в приобщенном к делу блокноте Матроса есть такие вот записи: «Вадиму 1000 руб., мне 1000, когда стихло…», «когда стихло — 1200», «когда Жорик забрал себе 2000…», «на каждого — 1250 руб.», «22 тысячи — Аветисян» и так далее…

Как-то не согласуются между собой эти две суммы: 22 тысячи и 15 рублей 73 копейки…

Из дела Матроса очевидно, что его связи не ограничивались Днепропетровском. Вот записка, полученная им из тюрьмы, расположенной в другом украинском городе: «Шурик, все получил, что ты передал. Постарайся сделать через Свету на тюрьме, чтоб я не сидел в транзите, а съехал на больницу до этапа… Валику передай, чтоб постарался побыстрей побеспокоиться за Лапу, а то его могут выписать. Жду свиданку, а после встретимся в Киеве».

Каналы связей Матроса, подобно каналам на Марсе, до сей поры остаются неисследованными. А жаль. Известно, к примеру, что одного слова Матроса было достаточно, чтобы устроить человека в Москве заведующим ювелирной мастерской.

И по сей день неясно, по чьему же все-таки личному указанию и за какие заслуги Матросу — единственному в микрорайоне — был проведен телефон, в то время как и поныне нетелефонизированными остаются квартиры многих ветеранов войны. В областном управлении связи утверждают только, что телефон был установлен по распоряжению «самых высоких инстанций».

Остались весьма расплывчатыми и обстоятельства признания вполне вменяемого Матроса психически ненормальным. Как могли поверить его дилетантской театральной симуляции такие опытные специалисты, как врач-психиатр Аверьянова-Самарская, врач-невропатолог Клеванник и, наконец, профессор Днепропетровского мединститута Блохина, подтвердившая диагноз «циклотимия депрессивная», лопнувший как мыльный пузырь при первой же серьезной экспертизе?

Помните, я просил обратить внимание на то, что должность Джамалутдина Раджабовича Адамова, благодаря которому во многом и был обезврежен Матрос, сегодня предваряется применительно к нему прилагательным «бывший»? Ему бы еще работать и работать, но не выдержал, ушел на пенсию…

Чего же не перенес этот крепкий, суровый на вид человек, оперативник экстра-класса?

Не смог он вынести того плохо замаскированного давления, которому по сей день подвергаются люди, так или иначе причастные к расследованию дела Матроса и смежных с ним дел. Факты такого давления множественны.

Теперь о главном.

Всем понятно, что даже связи Матроса в правоохранительных органах не гарантировали бы ему столь долгой неприкосновенности, не имей он прямого выхода на некоторых руководителей города и области. И поскольку попытки глубже вникнуть в дело Матроса до сей поры наталкиваются на невидимую стену, то можно заключить, что кое-кто из них до сих пор находится у руля.

Неужто и впрямь бессмертна мафия? Не настало ли время раскрыть все нераскрытые тайны?

Многое изменилось в Днепропетровске за последние несколько лет. Печально известный «Юбиль» (ресторан «Юбилейный») — излюбленное место посиделок Матроса и его ребят — превратился в диетическую столовую: сел, так сказать, на диету. Бандитский катран кафе «Льдинка», бывшее фактически частной лавочкой Пекуровского и Чертка, трансформировалось в cугубо безалкогольное кафе «Орбита». Не вспарывают более ночную тишину города выстрелы и крики: «Мама, ко мне идут!!!» Сам Матрос, осужденный к 12 годам лишения свободы, пребывает в местах, не столь отдаленных от Днепропетровска и, по рассказам, не очень тяготится назначенным ему строгим режимом. В таких же недалеких местах «отдыхают» от налетов и грабежей многие его ребята (многие, но не все: по подсчетам Адамова, 30–40 амурцев еще находятся в розыске).

И теперь самое время спокойно поразмыслить над тем, почему все происшедшее оказалось возможным не в Донецке или Харькове, даже не в Одессе-маме, а именно в Днепропетровске. Произошло это далеко не случайно.

Глава VIII Запретная зона

В Днепропетровске на протяжении многих лет ребята Матроса располагая ли неограниченной властью, во многом подменив собою городское официальное руководство.

У амурцев были свои «следствие» и «суд». Был у них бандит по кличке Глаз, известный как «прокурор Амура». Он определял потенциальные кандидатуры для рэкета и вместе с Матросом выносил «приговоры».

Мильченко, как мы уже знаем, совмещал роль «прокурора» с ролью «верховного» третейского судьи.

— Матрос был незаурядной личностью, — сказал в разговоре со мной старший следователь по особо важным делам Главного следственного управления МВД СССР С. В. Серебренников. — Он хорошо изучил Уголовный кодекс, прекрасно разбирался в низменной людской психологии и правилах третейского судейства, выдавая себя за поборника справедливости. Деньги и страх — вот два «кита», на которых зиждился его авторитет. Такой человек не мог не взлететь на гребень преступной волны… Но не было бы волны — не было бы и Матроса…

Что же породило эту мутную амурскую волну? Породил ее, как ни странно, штиль, точнее, застой, основным признаком которого было отсутствие гласности и демократии.

Днепропетровская область, прослывшая кузницей руководящих кадров самого высокого уровня, долгие годы была запретной зоной для всякой — даже самой невинной — критики.

Автор этих строк помнит, как в разгар застойных лет один из его коллег сочинил критическую заметку об отсутствии электролампочек и мужских носков в торговой сети одного города. Он там еще пытался острить, что, дескать, поскольку нет лампочек, то можно и без носков шлепать — все равно в темноте никто не увидит. Не ахти какая, честно говоря, сатира. И тем не менее, заметка эта с треском слетела с полосы одной из центральных газет по единственной причине: речь в ней шла о Днепропетровске…

На фоне полного критического иммунитета, постепенно распоясывались, теряя чувство реальности, некоторые областные руководители, в том числе и руководители УВД. Оно и понятно: за 14 лет (!) ни одной проверки по линии МВД СССР в области не проводилось! Потому-то и преступность здесь принимала откровенно мафиозные формы. Подчеркиваю: во всей области, а не в одном только областном центре.

Помните — как, сунувшись в Кривой Рог (см. главу V), получили неожиданный отпор ребята Матроса? В этом городе были свои «ребята». Недавно завершился процесс по банде, много лет орудовавшей в Кривом Роге и его окрестностях. В банду входили среди прочих и… офицеры милиции, в том числе майор — начальник дежурной части райотдела. В дневное время эти «стражи порядка» несли, как пишут в милицейских многотиражках, «нелегкую вахту по охране социалистической законности», а по ночам, сняв милицейскую форму, становились самими собой — бандитами и грабителями. Они нападали на людей, автогеном резали сейфы… В арсенале банды были не только пистолеты и автоматы, но и два пулемета.

В другом крупнейшем городе области — Днепродзержинске — была обезврежена вооруженная банда… студентов местного индустриального института. Будущие инженеры в свободное от лекций и семинаров время увлекались такими не предусмотренными программой дисциплинами, как грабеж и разбой.

Вот что происходило за вывеской «Запретная зона», одним из порождений которой и стали рэкетиры, сами себя называвшие амурскими ребятами.

Сейчас, когда амурские волны — волны бандитизма и коррупции — разбились о волнорез гласности и возвращенной законности, очень хочется верить, что новое руководство области поможет раскрыть все нераскрытые тайны дела Матроса. Это и будет лучшей гарантией того, что амурские войны — вместе с войнами столетними, пуническими и паническими — навсегда канут в невозвратное прошлое.

Примечание автора

В последнее время прессу все чаще упрекают в необъективном отношении к милиции: дескать, если верить публикациям, то чуть ли не все поголовно милиционеры предстают коррумпированными жуликами. Конечно же, это не так. Просто органы внутренних дел, ранее столь же закрытые для критики, как Днепропетровская область, не являются более запретной зоной для журналистов.

Да, недостатков у милиции хватает, НО тем не менее подавляющее большинство ее сотрудников — люди честные и смелые.

Завершая повествование, я хотел бы назвать имена тех работников милиции, которые в труднейших условиях слежки, шантажа, а то и прямого давления сверху раскручивали это особо сложное (по определению Верховного Совета СССР, продлявшего сроки содержания обвиняемых под стражей) уголовное дело.

Помимо уже названных Д. Р. Адамова и С. В. Серебренникова, особо отличились: заместитель министра внутренних дел Украины Г. В. Бердов, уже после дела Матроса героически проявивший себя при ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС; старший следователь по особо важным делам МВД УССР В. Д. Бутиков; старшие оперуполномоченные управлений БХСС МВД СССР и УССР В.А.Петров и В. Б. Моцар, старший инспектор инспекторского отдела МВД СССР ныне начальник уголовного розыска Молдавии В. М. Заславский, старший следователь следственного управления УВД Днепропетровского облисполкома, В. И. Фесенко, заместитель начальника отделения отдела уголовного розыска УВД Днепропетровска Я. Н. Константиновский и члены следственной бригады. МВД СССР, руководимой Серебренниковым, — заместитель начальника следственного отдела — УВД Ивано-Франковского облисполкома С. В. Кочмар, следователь следственного управления УВД Запорожского облисполкома В. В. Проценко, следователь следственного управления УВД Днепропетровского облисполкома В. Н. Григорьев, следователь Никопольского РОВД А. В. Долидзе, следователь следственного отдела УВД Курского облисполкома А. А. Суров, следователь Заводского РОВД Орловского облисполкома Ю. В. Заикин.

Не пробегайте этот список глазами. Вчитайтесь в него и мысленно поблагодарите всех этих людей, чей труд незримо присутствует в нашей повести.

Оглавление

Глава І. Матросский танец

Глава II «Мама, ко мне идут!..»

Глава III. Крестный батька

Глава IV. Предельный «беспредел»

Глава V. Клан кланом вышибают

Глава VI «Мы с тобою одной крови…»

Глава VII. Нераскрытые тайны

Глава VIII Запретная зона

Примечание автора Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg