«На все есть дедлайны!»

На все есть дедлайны! (fb2) - На все есть дедлайны! 598K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Николаевич Гриценко

Александр Гриценко На все есть дедлайны!

Золушка, превращающаяся в принцессу

Публицистика в нашей литературе в последнее время превратилась в Золушку. Слишком уж утилитарная у неё роль. Газетами, равно как заводами и пароходами, владеют дяденьки с пузатыми кошельками, заказывающие в прессе публицистическую музыку. А ведь в Литинституте функционирует семинар публицистики, где учатся законам этого прекрасного, в основе своей, жанра. Инициатива Интернационального Союза Писателей по созданию премии для публицистов заслуживает всяческого одобрения, равно как и то, что совместно с премией запускается одноимённая книжная серия. Не случайно премия носит имя Владимира Гиляровского. Пусть он и не был публицистом в современном понимании, но его внимание к деталям и склонность к увлекательному бытописанию делают его текст куда как публицистическим. А его жажде правды стоит поучиться многим современным литераторам.

Под знаменем дяди Гиляя сегодня есть смысл выстроиться многим. Ведь мир требует переосмысления не только на поле художественных текстов, но и под беспристрастным объективом публицистов. Быстро меняющаяся реальность всё настоятельнее требует тех, кто зафиксирует в слове все её трансформации. Уже почти умерший жанр очерка стремительно возрождается, поскольку всеядность информационных таблоидов вызывает всё меньше доверия.

Любой соревновательный момент в литературе носит условный характер. Наверное, так будет и в этой премии. Однако уровень уже известных соискателей никаких сомнений не вызывает. Саша Кругосветов в несколько лет преодолел дистанцию от дебютанта до литератора, с творческими дискурсами которого невозможно не считаться. Публицистичностью пронизано всё его творчество, как и книги для детей. Ему нравится добавлять к тексту публицистическую приправу. Он безупречно чувствует её вкус, остроту и необходимость. Его публицистические откровения сочетают в себе предельную искренность на грани беззащитной наивности и неторопливую вдумчивость вкупе с недюжинной эрудицией. При этом в каждом слове сквозит природная, не заёмная интеллигентность, не позволяющая не только не перейти грань хорошего литературного тона, но и благородно пощадить даже самого непримиримого оппонента. Познакомившись с книгой Кругосветова, читатель поймёт, что перед ним – человек отчаянный. Кругосветов не боится делать самые смелые выводы, углубляться в самые загадочные перипетии человеческой мысли в контексте её исторического развития. При всём, это он – мастер сатиры, мастер того, уже почти забытого острословия, не имеющего ни грамма пошлости, фарса или злой издёвки. Сатира Кругосветова восходит к Мольеру: она и классична и классицистична одновременно, при этом, шумное дыхание современности насыщает её кровотоками и непрекращающимся биением жизни. Кругосветов, как никто, понимает, что публицистическая сатира служит не для того, чтобы выявить человеческие недостатки, а для того, чтобы помочь ему их исправить.

Книга Марии Ладовой – это совсем другая история. Это, в прямом смысле, живая книга. Потому что она – важнейший материнский акт, акт материнской любви. Этот текст для Ладовой – баррикада для обороны от горестей жизни, залог того, что все несчастья, рано или поздно, канут в небытие. Не случайно и название «Выше боли». В нём сказано если не всё, то многое. Ладова балансирует между документальным романом и исповедальной прозой. Читатель настолько проникается историей лечения сына главной героини, что всеми силами приближает хороший конец, боится того, что он не случится. Это – настоящий катарсис.

В книге исследуются многие раны нашего общества. И жестокость, которую можно преодолеть только добротой, и фатальность нашего существования, когда от нас иногда ничего не зависит, мы можем только бесконечными мольбами радеть за наших, попавших в беду близких, и проблематичность нашей медицинской системы, перед которой некоторые чувствуют себя ещё беззащитней, чем перед болезнями, и о великой силе людского взаимопонимания, способной по– настоящему вытаскивать людей с того света. Эта книга о бескорыстии материнской любви. Казалось бы, естественной, но такой сильной, такой несгибаемой, такой исцеляющей! Если мы сильно кого-то любим, они тоже становятся сильнее и преодолевают самые страшные тяготы. Хорошая, цельная и нужная книга, без литературщины, написанная подлинным художественным талантом.

О книгах Александра Гриценко и Юрия Никитина мне хотелось бы сказать совокупно. И не потому, что оба они – уроженцы Астрахани. Дело в том, что их творческие судьбы – для меня очень личная тема. Не скрою, что с Гриценко меня связывают давние творческие и дружеские отношения, поэтому высказываться о его книге публицистики в комплиментарных тонах мне нет особого смысла. Скажу лишь, что в книге представлены его работы, дающие весьма полное представление о его высоком профессиональном уровне и владении жанром во всех тонкостях. Это и не удивительно. Ведь Гриценко – журналист со стажем. Его культурная публицистика в своё время часто появлялась в центральной прессе, и хорошо, что сейчас она будет собрана под одной обложкой – это позволит по– новому увидеть ту недавнюю давнюю эпоху, которая скоро станет почти неосознаваемой. Для меня крайне важно, что именно Гриценко открыл для меня, уже довольно зрелого на тот момент литератора, Юрия Никитина, прекрасного фундаментального русского прозаика и великолепного бескомпромиссного человека. Публицистика Юрия Никитина из той давней эпохи, когда пишущие люди зависели только от необходимости докопаться до правды, а не от желания 6 понравиться начальству или, что хуже того, акционерам. Его статьи – это подлинный интерактив. Они не абстрактны, а реальны. В них действуют достоверные злодеи и настоящие герои. Его материалы я регулярно читаю в «Литературной газете» и всякий раз наслаждаюсь ими. Приятно, что эти статьи обширно представлены в книге. Юрий Никитин обличает зло и подлость власть предержащих. Он не позволяет нам смириться с этим позорным явлением, бьёт в набат и беспощадно жалит. Надо сказать, что правота некоторых его хлёстких статей подтверждалась через время. Многие его выводы, казавшиеся поначалу спорными, потом доказывали своё право на существование самим движением жизни. Привлекает в его творческом методе непрерывное стремление не просто запечатлеть нечто эффектное и по-журналистски выигрышное, а докопаться до причин произошедшего, проследить всю цепочку явлений, выявить первооснову. Так и недавний арест мэра Астрахани Столярова побудил его не к ликованию, а вызвал желание вникнуть в психологическую подоплёку фатального финала крупного городского чиновника. А чего стоят его едкие разоблачения погрязшего в бессмысленных словесных экзерсисах любимца псевдо-либеральной интеллигенции Д. Быкова! Никитин так мастерски разоблачает пустоту его якобы эффектных дефиниций, что хочется воскликнуть: «А король-то голый!»

Желаю премии Гиляровского долгой жизни. Старт её уже можно считать и удавшимся, и удачным. Надеюсь, что она подтолкнёт наше литературно-журналистское сообщество к тому, что золушка из публицистики превратится в принцессу быстро и без лишних проволочек.

Максим Замшев

Александр Гриценко

Статьи

Андрей Тарковский: в кино за утерянным временем!

Когда читаешь многочисленные воспоминания об Андрее Тарковском, то создается впечатление, что в них пишут о разных людях. Таким неодинаковым он казался своим коллегам, друзьям. Понятное дело, что в мемуарах большинства женщин из его съемочных групп, монтажниц и ассистенток о Тарковском, кроме как «ах он был гением!», «его до смерти довела советская власть», «он так вежливо обращался с нами и с актерами!», по существу, ничего нет, и поэтому такие записки схожи. Пустота порождает лишь пустоту.

А вот серьезные люди рисуют совершенно разные портреты кинорежиссёра.

Поэт и режиссер

Судьба сыграла забавную шутку с Андреем Тарковским: он стал известным гораздо раньше своего отца, поэта и классика отечественной словесности, Арсения Александровича Тарковского. Признание к поэту пришло, когда сын был уже известен. Более того, отца для всего мира открыл именно сын, он использовал его стихотворения в фильмах.

А дебютировали они вместе в 1962 году – Андрей Тарковский полнометражной кинолентой «Иваново детство», а отец выпустил свой первый поэтический сборник. Понадобилось несколько лет, чтобы читатели и критики по-настоящему распробовали тексты талантливого поэта, а вот фильм в тот же год получил золотого «Венецианского льва» – и над Андреем Тарковским возник ореол гения. Он никогда не жил в тени славы отца. Скорее наоборот. Но, несмотря на это, нельзя недооценивать влияние отца на Андрея Тарковского в плане эстетики и восприятия мира.

Режиссер утверждал, что если кто и оказал на него воздействие, то только не поэт Арсений Тарковский, потому что тот рано ушел из семьи – Андрею было четыре года, а сестре Марине два с половиной, и мать, Мария Ивановна Вишнякова, воспитала двоих детей сама.

Но киноленты Андрея Тарковского по атмосфере, эстетике очень похожи на поэтический мир Арсения Тарковского, поэтому позволим себе не поверить режиссеру…

Мебель трескается по ночам. Где-то каплет из водопровода. От вседневного груза плечам В эту пору дается свобода, В эту пору даются вещам Бессловесные души людские, И слепые немые, глухие Разбредаются по этажам. В эту пору часы городские Шлют секунды туда и сюда, И плетутся хромые, кривые, Подымаются в лифте живые, Неживые и полуживые, Ждут в потемках, где каплет вода, Вынимают из сумок стаканы И приплясывают, как цыганы, За дверями стоят, как беда, Сверла медленно вводят в затворы И сейчас оборвут провода. Но скорее они – кредиторы И пришли навсегда, навсегда, И счета принесли. Невозможно Воду в ступе, не спавши, толочь, Невозможно заснуть, – так тревожна Для покоя нам данная ночь.

Это написал Арсений Тарковский. То же ощущение пространства и времени, та же метафизическая тоска, что и у сына…

Мать оказалась мудрой женщиной и, несмотря на то, что муж ушел к другой, не запрещала ему видеться с детьми. Хотя эти редкие встречи не уберегли ни Андрея, ни Марину от ощущения сиротства. Потом Андрей Тарковский все это внутреннее, наболевшее предъявил миру в фильмах «Иваново детство» и «Зеркало».

Символ правды – красота!

Итак, Андрей Тарковский родился в доме отчима своей матери в селе Завражье Костромской области. Это было 4 апреля 1932 года. Дом он попытался воссоздать в «Зеркале», однако не точно, а лишь его поэтический образ. Когда он искал натуру для съемок фильма, то побывал и в Завражье, и в городе Юрьевец, в котором семья Андрея Тарковского жила в эвакуации с 1941 по 1943, но ничего подходящего так и не нашел. Режиссер сделал запись в дневнике: «Вот и все, что осталось от посещения Юрьевца», – он имел в виду этикетку от пива «Жигулевское», которую приклеил рядом.

Натуру для фильма он нашел в Подмосковье, а дом, в котором родился Андрей Тарковский, воссоздали по фотографиям. Перед двором по его просьбе посеяли гречишное поле – для красоты. И несмотря на то, что местные колхозники говорили: «Гречиха никогда в этих местах не взойдет!» – она выросла и зацвела. Все это нужно было для того, чтобы детали заиграли, выстроились, создали только ему понятную эстетику. О тоске по красоте– правде, которая для каждого настоящего художника своя, он скажет в своем последнем интервью уже пред смертью: «Никто не знает, что такое красота. Мысль, которую люди вырабатывают у себя о красоте, сама идея красоты изменяется в ходе истории вместе с философскими претензиями и просто с развитием человека в течение его собственной жизни. И это заставляет меня думать, что на самом деле красота есть символ чего-то другого. Но чего именно? Красота – символ правды. Я говорю не в смысле противоположности «правда и ложь», но в смысле истины пути, который человек выбирает». В этом интервью парижскому журналу «Фигаро-магазин» Тарковский все сказанное сводит к одному: красота – это символ правды. Однако тогда, в 1986 году, он уже подводил итог…

В 1939 году семья Тарковского приехала в Москву, здесь Андрей поступил в школу, но в 1941 пришлось уехать в эвакуацию и вернуться только в 1943. Одноклассником Тарковского был Андрей Вознесенский, они учились вместе в мужской школе № 554 в Стремянном переулке (сейчас это учебное заведение поменяло номер на 1060). Вознесенский посвятил режиссеру и школьному приятелю стихотворение «Тарковский на воротах» и несколько строчек в мемуарах, в которых он написал, что Андрей Тарковский слыл стилягой, одевался вызывающе, чем педагоги, конечно, были недовольны.

Путь в искусство

Первоначально Андрей Тарковский выбрал совсем другую профессию, он поступил в престижный Институт Востоковедения, но со второго курса его отчислили. Киноведы создали легенду о том, что Тарковский ушел из института, потому что на уроке физкультуры получил сотрясение мозга, долго проболел, а когда выздоровел, то не захотел догонять свой курс. Ничего подобного не было. Как признавалась в интервью сестра Тарковского, когда ее брат поступал во ВГИК, ему просто нужно было указать что-то уважительное в биографии на предмет, почему его отчислили из института Востоковедения, и он придумал это сотрясение, а потом уже теоретики-тарковсковеды сделали выдуманное сотрясение фактом биографии режиссера. Так создаются легенды.

После отчисления Андрей Тарковский уехал на год с геологической экспедицией в тайгу. Шел 1953 год – в это время Берия объявил амнистию уголовникам. Как раз в Сибири, там, куда поехал Тарковский, бесчинствовали бандиты: они захватывали баржи, пароходы и даже целые деревни. По воспоминаниям Марины Тарковской, брат вернулся совсем другим – повзрослевшим, серьезным. В творчестве его таежный опыт почти никак не проявился, если не считать этюд «Концентрат», который он написал на вступительном экзамене во ВГИК. Занимательность и экзотичность Андрея Тарковского мало интересовала, ведь по своей сути он был поэт, а не рассказчик.

К решению поступать в институт кинематографии он пришел случайно. Какой-то знакомый семьи, студент ВГИКа, посоветовал ему: «Иди к нам. Терять тебе все равно нечего». Тогда Тарковский даже не понимал, что такое режиссура. Это потом он скажет: «Я думаю, что нормальное стремление человека, идущего в кино, заключается в том, что он идет туда за временем – за потерянным ли, или за упущенным, или за необретенным доселе. Человек идет туда за жизненным опытом, потому что кинематограф, как ни одно из искусств, расширяет, обогащает и концентрирует фактический опыт человека, и при этом он его не просто обогащает, но делает длиннее, значительно длиннее, скажем так. Вот в чем действительная сила кино, а не в «звездах», не в шаблонных сюжетах, не в развлекательности. Время, запечатленное в своих фактических формах и проявлениях, – вот в чем заключается для меня главная идея кинематографа и киноискусства».

Его сокурсником был Василий Шукшин, и что самое интересное – и Тарковского, и Шукшина советовали Михаилу Ромму, который в то время набирал курс, ни в коем случае не брать. Причины были противоположные: Андрей Тарковский – чересчур образованный, из интеллигентной семьи. В то время было модно учить на сценаристов и режиссеров кого-то из народа, чтобы могли рассказать о своей простой жизни. А что нового мог о простой жизни поведать интеллигент?

У Шукшина была другая проблема – он совсем ничего не знал, не читал даже классику, которую проходят в школе.

Но режиссер не принял советы членов приемной комиссии и зачислил обоих. Старожилы кинематографа говорят – Ромм обладал каким-то потрясающим чутьём на людей, на талантливых учеников.

Во ВГИКе Тарковский встретил первую жену Ирму Рауш и первого соавтора Андрона Кочаловского. В будущем с женой он расстанется, разойдутся их пути и с Кончаловским-Михалковым: правда, от брака останется ребенок, а творческий союз с Кончаловским принесет сценарии кинолент «Иваново детство» и «Андрей Рублев».

Уже в дипломной короткометражке «Каток и скрипка», сценарий для нее они тоже писали совместно с Андроном, наметилось все то, что сделает Тарковского большим художником-кинорежиссером: тема, стилистика, атмосфера. Особенно характерен для будущего Андрея Тарковского финал короткометражки, где мечта дает силы, чтобы пережить суровую реальность. А вот Кончаловского там не заметно, слишком Андрон и Андрей разные, и оба присутствовать в одном художественном полотне они не могли – должен был кто-то возобладать.

Кстати, работать с соавтором Тарковский стал не по собственной прихоти, его вынудила жизнь. Говоря современным языком, кинопроектов на всех не хватало.

От «Ивана» до «Андрея»

Предложение снять первый полнометражный фильм Андрей Тарковский получил случайно: такой же начинающий, как Тарковский, режиссер Абалов не смог снять фильм. Это произошло по творческим причинам, другими словами – из-за отсутствия таланта.

Первоначальный бюджет на съемку киноленты был 250000 рублей, Абалов истратил 120000, то есть Тарковскому оставалось чуть больше половины. Кстати, ему предложили в самую последнюю очередь, когда все режиссеры отказались снимать с таким весьма скромным бюджетом. Усугублялось дело еще и тем, что фильм был по рассказу Владимира Богомолова «Иван», а этот рассказ в то время считался всемирной классикой.

Андрей Тарковский согласился. Тогда решалась его судьба, ведь если бы он потерпел творческую неудачу, то ему вряд ли доверили что-то другое. Быть бы ему там же, где Абалов – в мусорной корзине. Но он осилил. Фильм получил ряд международных наград, стал известным на весь мир. Сам Жан-Поль Сартр восторженно писал о киноленте «Иваново детство»: «это фильм об утратах истории!» Между Сартром и итальянским писателем Альбертом Моравиа на страницах французской газеты «Юманите» даже разгорелась ожесточенная полемика. Моравио ругал фильм, а Сартр защищал.

Так Тарковский обрел всемирную известность. И было уже совершенно непонятно, почему следующий фильм «Андрей Рублев» долго не выпускали на экраны в СССР. Именно после «Андрея Рублева» началась другая жизнь Тарковского – множество планов на будущее было перечеркнуто. Эта другая жизнь, странное отношение к нему чиновников Госкино заставили его остаться за границей в 1984 году.

Ростропович потом вспоминал, что режиссер во время пресс-конференции, на которой он объявил о своем желании остаться, выглядел нервным и больным, осунувшимся. Как считают сестра и некоторые близкие друзья, именно это решение довело его до скорой смерти. Они же утверждают, что принял он его под давлением второй жены Ларисы Кизиловой.

Семь фильмов

Спиритический сеанс, на котором было предсказано, сколько картин снимет Андрей Тарковский – это не легенда, а истинная правда. Случай, произошедший на даче Тарковских, подтверждают и сестра, и вторая жена, и многие знакомые, которые присутствовали.

Суть произошедшего во время дружеской посиделки вот в чем: чтобы развлечь гостей, режиссер устроил спиритический сеанс, среди прочих он вызвал дух Пастернака и задал ему вопрос: «Сколько я сниму фильмов?» Дух ответил: «Семь. Но хороших». Так и вышло.

Раз – «Иваново детство» (1962), два – «Андрей Рублев» (1966–1971), три – «Солярис» (1972), четыре – «Зеркало» (1974), пять – «Сталкер» (1979), шесть – «Ностальгия» (1983), семь – «Жертвоприношение» (1986).

Подробно говорить об этих кинолентах здесь нет смысла: во-первых, написано о них немало, во-вторых, ну нельзя об этом болтать мимоходом, как минимум нужно писать отдельную статью. Как минимум…

Скажу только, все фильмы Тарковского, едва они появлялись, изумляли не только зрителей, но и искушенных профессионалов. Тарковский немного опережал свое время, на миг, и вскоре этот миг истекал. И тогда все понимали, что так и нужно снимать. Если сказать очень упрощенно: они понимали – в какой истинной гармонии форма и содержание. И тогда сенсация становилась не сенсацией, и кто-то пытался снимать также. У одних получалось лучше, у других – хуже. А фильм Тарковского оставался произведением искусства, даже когда шок от его новизны проходил. Зрителей время не убавляло.

Киноленты Андрея Тарковского оказались коммерчески выгодными. Сборы с его картин не разовые, а растянутые во времени. Я не владею вертикальной статистикой сборов с фильмов Тарковского, но могу представить, что сумма уже набежала солидная.

Страсти по Андрею

В конце статьи вернусь к тому, с чего начал. Так кто же он был – многоликий Андрей Тарковский?

Когда в XIX веке поднялась шумиха из-за утерянных дневников Байрона, Пушкин сказал, что толпа жаждет проникнуть в личную жизнь гениальных писателей, художников, музыкантов, тех, кому подвластна гармония, чтобы удостовериться – они такие же ничтожные, как представители этой толпы. Ухмылки ничтожеств зачастую сводят в могилу талантливых людей, потому что талант художника, режиссера, драматурга, поэта – это, прежде всего, умение чувствовать эмоции людей, окружающий мир, и все завистники, злопыхатели отравляют кровь, сердце, душу гения. Это приводит к преждевременной смерти.

Наверно, Андрон Кончаловский смотрит со своей колокольни, когда говорит о Тарковском как о мнительном, слабовольном человеке, но с диктаторскими замашками. Недаром многие родные выводят Кончаловского-Михалкова как первого завистника Андрея Тарковского.

Я не поддерживаю ни одну сторону, просто сообщаю факты.

Восторженные интервью и воспоминания, сыгравшего главную роль в фильме «Иваново детство» Николая Бурляева, в которых он наделяет своего учителя всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами, выглядят неубедительно. Некоторые из вспоминающих пытаются быть достоверными, но они – Наталья Бондарчук, первая жена Ирма Рауш, вторая жена Лариса Кизилова, кинооператор Вадим Юсов и другие – словно видели своего Тарковского. Это можно объяснить по-разному. Лично мне ближе такая версия – ему приходилось выглядеть разным. От кого-то защищаться, кому-то доверять, от других бежать… Ведь талантливому человеку научиться защищаться от общества жизненно важно. Не имея естественной, природной защиты, её нужно сделать искусственно. Иначе не жить.

Так что они видели лишь маскировочные костюмы, маски. Кто-то больше понял суть Тарковского, кто-то меньше. Но гадать, каким он был, не стоит – самое потаённое он выразил в фильмах. Вот там его истинная натура, душа, внутренний мир, мечты, мысли – всё там. Возможно, что как человек он в чем-то был ничтожным, все мы – люди, но большие художники и ничтожны иначе, чем обыватели в сатиновом блестящем халате.

Не меньше десяти фильмов умерло вместе с ним.

После того как Тарковский решил остаться заграницей, он успел снять только «Жертвоприношение», бергмановское по духу.

Мы никогда не увидим его экранизации романов Достоевского, Томаса Манна, «Мастера и Маргариту», «Гамлета», «Гофманиану». Кто виноват в этом – рок или советская власть? Какая уже теперь разница… В России, любой – царской, советской, современной демократической гениев любят, только когда они уже мертвы. Это называется «культурная некрофилия». Но и Европа не помогла Тарковскому. «Человек не создан для счастья, потому что существуют вещи поважнее, чем счастье», – это он сказал.

Андрей Тарковский умер от рака легких в 1986 году, его прах покоится во Франции на кладбище эмигрантов Сент-Женевьев-де-Буа.

«Вечерний клуб» (приложение к газете «Вечерняя Москва»).2007, ноябрь, № 11 (1651)

Евгений Шварц: обыкновенное чудо – любовь

Однажды в застольной беседе модный в те времена прозаик Юрий Герман сказал Евгению Шварцу: «Хорошо тебе, Женя, фантазируй и пиши, что хочешь. Ты же сказочник!» Шварц на это ответил в своей манере: «Что ты, Юра, я пишу жизнь. Сказочник – это ты». Нельзя не согласиться, автор пьес «Тень» и «Обыкновенное чудо» во многом был прав: его сказки действительно ближе к жизни, чем большая часть реалистических произведений Юрия Германа.

Ребенок до старости

Многие современники считали его чудаком, большим ребенком: он действительно был горазд на выдумки. Например, прозаики Алексей Пантелеев и Григорий Белых рассказывали и писали о странной истории, приключившейся с ними в стенах ленинградского отделения Госиздата. Тогда они только начинали, недавно выпустились из детдома, а, точнее, из школы социально-индивидуального воспитания и написали первую книгу «Республика Шкид». Рукопись они сначала зачем-то отнесли в отдел образования, а там, оценив творческий потенциал и актуальность текста, передали его в Госиздат. Молодым людям наказали идти в издательство и найти Маршака, Олейникова или Шварца.

И вот семнадцатилетние авторы с трепетом поднимаются на пятый этаж, там находился отдел детской литературы, и вдруг к ним навстречу на четвереньках выходят два человека. Мальчики в панике прижимаются к стенам, чтобы пропустить, но те строго спрашивают:

«Молодые люди, вы к кому?!»

«Нам бы Маршака, Олейникова или Шварца…»

«Шварц, очень приятно!» – представляется тонколицый красивый человек с гладко причесанными на косой пробор волосами и подает переднюю лапу.

Вторым четверолапым был Олейников – своеобразный поэт, великолепный редактор и близкий друг Евгения Шварца. А произошло следующее: устав от работы, тридцатилетние сотрудники Госиздата решили поиграть в верблюдов.

Шварц не утратил в хорошем смысле детскости до самой смерти. Очевидцы утверждают, что даже после первого инфаркта, погрузневший, старый внешне Шварц любил играть с гостями в петушиные бои: противники встают на одну ногу и, заложив руки за спину, пытаются выбить друг друга из очерченного круга животом.

Если Шварцу удавалось победить, то он высовывал язык и дразнился:

«А? А? Будешь еще?!»

Удивительной души человеком был этот Евгений Шварц.

Из юристов в актёры

Шварц по-настоящему попал в литературу поздно, несмотря на то, что мечтал стать писателем с самого детства. «Из уважения я подходил к литературе на цыпочках», – признался он потом. А сначала он вообще поступил в университет на юридический факультет. Однако скоро выяснилось, что такие науки не для него. «Латинское право умирает, но не сдается», – писал он в письме к отцу, когда несколько раз провалил экзамен по этому предмету. В 1917 году он бросает Московский университет и отправляется к родителям в Ростов-на-Дону.

Кстати, в том, что сказочник начал с юридического факультета, нет ничего странного. Наоборот, это почти правило. К примеру, Шарль Перро, братья Гримм и Гофман тоже недоучившиеся юристы. Изучение Римского права иногда оказывает и такое влияние.

В Ростове-на-Дону Евгений Шварц поступает в небольшой любительский театрик актером. Играл он характерные роли, где всячески обыгрывалась его худоба. В то время между его знакомыми даже ходила такая фраза: «Худой, как Шварц!». Он не относился серьезно к своему актерству, да и вообще в то время он плохо представлял будущее. Хотя… Хотя мечта стать писателем не оставляла его.

Мать хотела, чтобы он выбрал надежную профессию, и когда маленького Женю спрашивали знакомые семьи: «Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?», – она отвечала за сына: «Инженером». Но однажды мать сама задала ему подобный вопрос. Это событие Шварц запомнил на всю жизнь: «Я от застенчивости лег на ковер, повалялся у маминых ног и ответил полушепотом: «Романистом». В смятении своем я забыл, что существует более простое слово «писатель». Но я… не сомневался, что буду писателем».

В Ростове-на-Дону он женился, а завоевал сердце девушки довольно эксцентричной выходкой. Она была актрисой того же самого театра, в котором служил Шварц. Они шли по мосту через Дон.

«Душа моя! – говорил Шварц, – Вы мучаете меня уже полтора года! Выходите за меня замуж! Я сделаю для вас всё! Выполню любое ваше желание, даже самое нелепое!»

Девушка кокетливо улыбнулась и сказала шутки ради:

«А в Дон прыгнете ради меня?»

И Шварц, не вымолвив и слова, как был в одежде, а месяц стоял ноябрь, прыгнул с моста в реку. Актриса позвала на помощь, и героя вытащили. После этого девушка вышла за него замуж.

В столицу!

Летом 1921 года театр переезжает из Ростова-на-Дону в Петроград. Подвигнул их к этому Николай Гумилёв. Он был в Ростове проездом, гулял по городу и вдруг на афише театра увидел: «Гондола», пьеса Николая Гумилёва. Поэт очень удивился и, отложив все дела, задержался, чтобы посмотреть спектакль. То ли игра восхитила Гумилёва, то ли поэт просто был растроган, но он пригласил всю труппу в Петроград, а сам обещал стать у них заведующим литературной частью. Вскоре актеры так и поступили, но когда они приехали в северную столицу, Николая Гумилёва уже не было в живых: его, заподозрив в участии в контрреволюционном заговоре, расстреляли.

Актерам пришлось пробиваться в Петрограде в одиночку. И какое-то время их спектакли даже имели успех. Однако вскоре театр распался: как многие говорили об этом, «растворился в океане столичной жизни». Некоторые совсем ушли из искусства, другие продолжили в профессиональном театре, были и такие, которые поменяли музу.

Евгений Шварц быстро стал своим в литературных кругах Петрограда. Как вспоминал потом сын известного детского писателя Николай Корнеевич Чуковский:

«Женя Шварц появлялся и у серапионов, и у Наппельбаумов, и в клубе Дома искусств. И у серапионов, и в Доме искусств его быстро признали своим, привыкли к нему так, словно были знакомы с ним сто лет. В то время он был худощав и костляв, носил гимнастерку, обмотки и красноармейские башмаки. Никакой другой одежды у него не было, а эта осталась со времен его службы в продотряде. У него не хватало двух верхних передних зубов, и это тоже была память о службе в продотряде…», – вот тут Николай Корнеевич ошибается, ведь Шварц никогда не служил в продотряде. Он придумал эту легенду, чтобы прикрыть тайну, которая могла бы его либо убить, либо лишить будущего.

Дело в том, что Евгений Шварц служил в Белой армии: он участвовал в знаменитом Ледяном походе генерала Лавра Корнилова из Ростова-на-Дону на Екатеринодар. Этот факт биографии сказочника выяснился только в конце 90-х годов XX века. А раньше люди, которые знали тайну, молчали – ни одного доноса, ни полунамека.

Если захотеть – можно полететь!

Особенно Шварц сблизился с серапионами, а с Зощенко и Слонимским он даже приятельствовал. Однако к литературной группе так и не примкнул, хотя и не пропускал ни одного их еженедельного собрания. В то время Шварц писал только фельетоны и шуточные стихотворения-экспромты:

Звенигородский был красивый. Однажды он гулял в саду И ел невызревшие сливы. Вдруг слышит: быть тебе в аду!

Художественной ценности стихи не имели, а веселили лишь своей нелепостью. Впрочем, автор этим литературным опытам и не придавал особого значения. Чем покорил Шварц петроградских писателей, так, что многие были в восторге от него? Его называли устным писателем, и в середине двадцатых многие говорили, что он лучше рассказывает, чем пишет. Для увеселения публики Евгений Шварц сочинял и разыгрывал целые эстрадные номера. Например, все его современники вспоминают, как Шварц показывал заседание суда, где судья, присяжные, адвокат, прокурор, обвиняемый были собаками. Он лаял за каждого из них и так ловко, что непременно было понято – вот сейчас лает судья, а сейчас адвокат!.. Ему поручали открывать литературные собрания, вести банкеты… «Где Шварц – там смех и веселье!» – говорили тогда в литературных кругах.

Некоторое время он поработал секретарем у Корнея Чуковского, а потом перебрался в Госиздат. Там его начальником стал Самуил Яковлевич Маршак – он оказал на молодого писателя колоссальное влияние. Именно Самуил Яковлевич читал первые литературные опусы Шварца и указывал на его ошибки, объяснял, как их исправить. В своем знаменитом дневнике, который Шварц назвал «Ме», потому что не любил слово «мемуары», драматург писал:

«Я приходил к Маршаку чаще всего к вечеру. Обычно он лежал. Со здоровьем было худо. Он не мог уснуть. У него мертвели пальцы. Но тем не менее он читал то, что я принёс, и ругал мой почерк, утверждая, что буквы похожи на помирающих комаров. И вот мы уходили в работу. Я со своей обычной лёгкостью был ближе к поверхности, зато Маршак погружался в мою рукопись с головой. Если надо было найти нужное слово, он кричал на меня сердито: «Думай, думай!» Мы легко перешли на «ты», так сблизила нас работа. Но моё «ты» было полно уважения. Я говорил ему: «Ты, Самуил Яковлевич». До сих пор за всю мою жизнь не было такого случая, чтобы я сказал ему: «Ты, Сёма». «Думай, думай!» – кричал он мне, но я редко придумывал то, что требовалось. Я был в работе стыдлив, мне требовалось уединение. Угадывая это, Самуил Яковлевич чаще всего делал пометку на полях…»

Именно Маршак придал Евгению Шварцу уверенности, и когда тот мямлил, что из него вряд ли выйдет писатель, то учитель ему говорил: «О чем ты говоришь?! Если хорошенько пожелать, то можно оторваться от земли и полететь!..»

Рождение

Шварц предпочел драматургию всем другим жанрам в первую очередь, потому что он был человеком разговорной речи. Остроумные и точные реплики, диалоги он сочинял даже на ходу, и, когда это было нужно, он это делал и во время репетиций.

Первая пьеса «Ундервуд» была поставлена ленинградским ТЮЗом в 1929 году.

В ТЮЗ его привел Корней Чуковский – какое-то время они часто ходили на спектакли, а потом Шварц стал дружить с труппой. Все начиналось с застолий и шварцевских шуток и продолжалось довольно долго. Коллектив театра видел в нем потенциального автора, но он долго не мог решиться написать пьесу. Помог случай, точнее, шутка.

Одна из актрис ТЮЗа заболела, и Шварц пришел ее навестить с другими актерами. Чтобы развлечь страдалицу, он много шутил и вдруг среди прочего сказал: «Я вам роль напишу, хотите?» Актриса ответила: «Мы уже заждались, но ведь вы не напишете ни роли, ни чего-то вообще…» – «А вот на спор?» – загорелся Шварц. И они поспорили. Спор был выигран через полторы недели. А вскоре начались репетиции спектакля «Ундервуд». Правда, Шварц потом пытался сделать так, чтобы пьесу сняли, потому что она ему разонравилась. Он говаривал в компании коллег: «Пьеса дрянь! Новую надо писать…», – но премьера состоялась.

Спектакль действительно имел ограниченный успех, прежде всего потому, что пьеса была неопределенного жанра – что– то неуклюжее между сказкой и попыткой создать реалистический текст, прав был Шварц, когда был ей недоволен. Однако в любом случае драматург Шварц появился на свет, и скоро он написал следующую пьесу, а потом еще одну.

Первой по-настоящему шварцевской можно назвать пьесу «Красная шапочка». А потом в жизни драматурга появился Ленинградский Театр Комедии.

Под руководством режиссера

В 1938 году Шварц писал главному режиссеру Ленинградского Театра комедии Николаю Акимову: «…Вы меня попрекали тем, что я детский драматург; приехав сюда, я решил оправдаться. Как Вы справедливо заметили, разговоры о детской драматургии меня радуют столь же мало, как Вас разговоры о том, что Вы хороший художник, который зачем-то режиссирует. А Вы меня раза три обозвали детским драматургом, сами Вы детский драматург, милостивый государь!»

Многие современники считали Шварца детским автором, он сопротивлялся этой молве. Но Акимов лукавил, когда в приватной беседе назвал его так же, как все. Он знал ему настоящую цену. Позже режиссер скажет о своем авторе: «Когда Шварц написал свою сказку для детей «Два клена», оказалось, что взрослые тоже желают ее смотреть. Когда он сочинил для взрослых «Обыкновенное чудо» – выяснилось, что эту пьесу, имеющую большой успех на вечерних спектаклях, надо ставить и утром, потому что дети непременно хотят на нее попасть: «Я думаю, что секрет успеха сказок Шварца заключен в том, что, рассказывая о волшебниках, принцессах, говорящих котах, о юноше, превращенном в медведя, он выражает наши мысли о справедливости, наше представление о счастье, наши взгляды на добро и зло. В том, что его сказки – настоящие современные актуальные пьесы».

Это он, Акимов, уговорил Евгения Шварца, уже успешного драматурга, автора нескольких пьес для детей, попробовать написать для взрослых. Именно благодаря его просьбам и влиянию драматург сочинил свои главные произведения, не будь их – и не было бы бессмертного Шварца. Вот эти пьесы: «Голый король», «Тень», «Дракон» и «Обыкновенное чудо».

Евгений Львович во многом был человек праздный, и рутина сочинительства его не привлекала: Акимову иногда приходилось запирать Шварца, брать под арест, чтобы тот писал. Можно сказать – крупным драматургом Шварц стал только под чутким руководством режиссера. Однако и автор не мало сделал для режиссера – он писал для него. К примеру, «Тень» уже позже, когда её после запрещения поставили вновь, называли и до сих пор называют «Чайкой» Театра Комедии.

О любви

Евгений Шварц чуть было не погиб, когда кинулся с моста в ледяную воду Дона, однако этим поступком он завоевал женщину, и она стала его женой. Неясно, действительно он был в нее влюблен до сумасшествия или всему виной природное безрассудство, но в Ленинграде Шварц влюбился в другую…

Его первая жена была красавицей-армянкой, чернявой, миниатюрной, энергичной. Разлучница – белокурой холодной красавицей, этакой Брунгильдой. С ней он уже прожил до смерти.

Познакомил их писатель Вениамин Каверин – она была женой его брата. Некоторое время женщина не хотела замечать Шварца, но вскоре сердце «снежной королевы» не выдержало – растаяло. Драматург покорил ее своим искрометным юмором, мудростью и простотой.

Вообще женщины его любили очень, ведь никто так в Петрограде, а потом в Ленинграде, не умел говорить комплименты, поднимать настроение шутками и сочинять забавные серенады.

Они стали встречаться, сначала скрывая свою любовь, но скоро всем стало все ясно. Его хорошая знакомая редактор и писатель Вера Кетлинская вот так вспоминала те времена:

«Однажды летом мы с ним поехали под Лугу в пионерские лагеря. Шварц с огромным успехом выступал перед ребятами, потом запросто болтал с окружившими его мальчишками – это у него получалось так естественно, на равных, как будто он сам мальчишка. А затем начал меня торопить: скорее, скорее, опоздаем на поезд! На станции купил несколько букетов полевых цветов и с этой охапкой сидел в вагоне, поглядывая на часы. В Ленинграде, соскочив с поезда, он бегом увлек меня к трамваю. Жили мы почти рядом. Когда трамвай подходил к Невскому, я напомнила: нам выходить. Шварц было вскочил, рассыпая цветы, и тут в глазах его появилось выражение отчаянной, какой-то собачьей совершенно тоски. Он растерянно повертел головой и опустился на сиденье: «Нет, я поеду дальше, мне на Пески».

Больше он ничего не сказал, но всем своим видом молчаливо признался, что влюблен и тревожно счастлив, но просит об этом молчать…»

Решение Шварц принимал мучительно: ему было очень больно оставлять человека, с которым он прожил много лет – это выглядело предательством. Кроме того, у них к тому времени родилась дочь.

Но долго противиться чувству не получилось, он ушел от жены, а его возлюбленная от мужа, и они поженились.

Достоверно известно, что супруга волшебника из пьесы «Обыкновенное чудо» списана именно с главной женщины в жизни драматурга – Катерины. Многие называют ключевым произведением Шварца пьесу «Дракон», но я считаю – это неверно. В «Обыкновенном чуде» он поднялся выше, ведь там Шварц с присущей ему простотой и искренностью показал неподдельную любовь. Уже тогда любовью называли всякий вздор, а Шварц дал читателям исчерпывающее представление о настоящем значение слова.

Но и надежды драматург нам не оставил! По Шварцу, чтобы познать «обыкновенное чудо»: полюбить другое существо искренне, полно, самозабвенно, – нужно быть немного святым. Не утверждаю, что таких людей в наше время нет совсем, но я лично ни одного такого не знаю. Да и любил ли так Шварц – это еще вопрос: понимать каким должно быть настоящее чувство и уметь так любить – совершенно разные вещи. Как говорят буддисты: «Видеть путь – не значит идти по нему».

Однако я ничего не утверждаю, да и не нужно нам все это выяснять, ведь давно уже нет Шварца-человека, остались только его пьесы.

«Вечерний клуб» (приложение к газете «Вечерняя Москва»).2008, апрель, № 4 (1656)

Искусство, не требующее рекламы

Каждый копается в своем огороде, а думает, что возделывает общественный сад. Именно так обстоят дела в современном театре. Театральные деятели меньше общаются друг с другом, живут в своем сегменте, и нет основы, которая их объединяет. На многих драматургов нового театра пиарщикам и чиновникам приходится вешать табличку: «Это убедительно! Это искусство!» – ибо без рекламы не поймут. Как прекрасно, когда есть художник, на которого табличку вешать не нужно. Роза пахнет розой, как ни назови. Ведь так?..

О пьесах Юрия Полякова можно писать много. Его ставят на самых известных площадках по всему миру. Поразмышляем о двух пьесах, на мой взгляд, самых лучших из остросоциальных.

У Эдварда Олби есть пьеса «Кто боится Вирджинию Вульф?» Если упростить философскую концепцию произведения, то происходит следующее: духовное столкновение двух людей, принадлежащих к разным типам, – карьериста и разочаровавшегося в жизни пессимиста.

Олби показывает, что почти любое общение людей – это, прежде всего, попытка самоутверждения и борьба за лидерство. И если один не смог достичь намеченного, воплотить в жизнь надежды своей семьи, хотя бы одной ногой вступить в то, что называют «американская мечта», то собеседник точно будет его считать неудачником. В России теперь все так же, с большим отставанием к нам приходит капитализм. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что со временем большинству людей придется не просто работать, а думать, как эффективней работать, плохо, потому что капитализм – не лучшая форма отношений между людьми. Но лучше пока ничего не придумали.

В пьесе Юрия Полякова «Хомо Эректус» люди разных социальных миров пересекаются там, где поневоле должны стать близкими, на свингерской вечеринке. У каждого свои цели, и они не сексуального характера, а духовного. В итоге выходит не свинг, а вальпургиева ночь, где каждый говорит о том, почему он стал не таким, каким хотел быть с самого начала. Откровенные разговоры нежити о том, что произошло, как они превратились в это из людей. Они из разных миров, но и в бедном, и в богатом живет нечисть, хорошие люди тоже есть и там, и там.

В финале нежить пытается покаяться. У читателя или зрителя возникнет надежда на обновление, на то, что нежить сможет зажить иначе. Срезать с себя омертвления, обнажив живое мясо. А когда раны зарубцуются, можно будет предстать миру в человеческом обличии.

В этой пьесе Юрий Поляков показывает себя, безусловно, талантливым комедиографом. Персонажи сверхсценичны, многие реплики из-за своей легкомысленности входят в конфликт с напряженной атмосферой, и это создает комедийный эффект.

В комедии важно не перешутить – это как пересластить. А если сахара много, то нужно добавить слез. В пьесе Юрия Полякова то, над чем зритель или читатель смеется, на самом деле должно вызывать экзистенциальный ужас. Осознается это постепенно, сквозь смех. Поэтому и считается, что наиболее глубокие вещи эффективней передавать через комедию, а не через трагедию. Это как вводить лекарство капельницей: постепенно и ровно столько, сколько необходимо.

В пьесе «Хомо Эректус» есть пять планов:

Первый. Вечеринка.

Видимая цель вечеринки – разнообразить сексуальную жизнь. Неуклюжие попытки отдельных персонажей осуществить то, для чего пришли, вызывают смех.

Второй. Карнавал.

Все герои пьесы под чужой личиной. Постепенно раскрывается настоящая цель собрания: решить накопившиеся душевные и семейные проблемы.

Третий план. Откровенные разговоры.

Маски сброшены. Кем-то самостоятельно, а с кого-то сорваны. Этот план уже совсем некомедийный. Оказывается, что судьбы всех участников вечеринки давно поломаны, ведь они хотели быть иными, но все вышло, так как вышло.

Четвертый план. Возможность раскаяния.

Живое начало, душа проявляется в персонажах пьесы. Раскаявшийся грешник богу дороже вечного праведника. Автор дает им шанс.

Пятый план. За пределами пьесы.

Причудливая плоскость, где пересеклись разные миры, показана четко, выпукло, реалистично. На этой плоскости параллельные миры смогли взаимодействовать между собой. И здесь включается социально-публицистический аспект. Все персонажи, несмотря на то, что они находятся в разных мирах, у них непохожая судьба, цели, которые они преследуют в жизни не одинаковые, являются гражданами одной страны и имеют одну почву и одни корни. Это их объединяет. Поэтому они больше похожи, чем различны. Вне зависимости от того, богатые они или бедные, депутаты или избиратели, журналисты или герои их статей.

Сверхзадача пьесы показать, что главное – не бояться понять себя, а потом понять других. Для тех, кто боится, нет спасения.

Эта же тема, но несколько в иной плоскости раскрывается в пьесе «Халам-бунду, или заложники любви», где смешалось всё. Разные поколения, миры, подмиры, социальные группы. Тут есть новые русские, старые советские и новые дворяне, есть совестливые граждане и люди, стремящиеся к благополучию бесчестными способами. Есть старые коммунисты и даже негры из дикого африканского племени.

Эта пьеса напоминает читателям и зрителям, что все мы родом из детства и сделаны в СССР.

Кратко о событиях. Некий новый русский спасается от киллеров в доме своей бывшей сотрудницы. По ходу действия он влюбляется в нее, а она спасает его от смерти. Пьеса заканчивается свадьбой. Прежде чем разобрать и понять пьесу, нужно кое– что рассказать о персонажах:

Федор Тимофеевич Куропатов.

Профессор, специалист по сравнительной мифологии. Его профессия в изменившейся постсоветской реальности не нужна. Он очень переживает по этому поводу. Придерживается старых советских взглядов. Он носитель распространённого народного мнения о том, что все новые русские – жулики, и их нужно презирать.

Лидия Николаевна Куропатова.

Жена профессора, была доцентом кафедры научного коммунизма. Предана старым идеям, любящая мать; с неприязнью относится к невестке Марине. Причин этому достаточно: Марина провинциалка, а не москвичка, кроме того, «челночница», то есть спекулянтка. Мать считает, что Марина не пара для её сына.

Константин Куропатов.

Сын Федора Тимофеевича и Лиди Николаевны, кандидат наук, пьющий. Впервые сильно напился, когда закрыли его научный институт и сделали в здании казино. Очень переживает о том, что законы в стране поменялись. Он талантливый ученый, который не может реализоваться в новом времени. Очень любит свою жену, страдает оттого, что не может обеспечить семье достойную жизнь.

Марина Куропатова.

Жена Константина, трудолюбивая женщина из провинции. Всю жизнь она пробивала себе дорогу сама. Устала от противоречий с родителями мужа. Хочет развестись.

Елена Куропатова.

Дочь Константина и Марины, бухгалтер. Не вписывается в современные реалии из– за воспитания. Дедушка, бабушка и отец внушали ей с детства, что нужно быть честной. Поэтому она отказалась вести двойную бухгалтерию, после чего была уволена. Влюблена в своего бывшего начальника.

Юрий Юрьевич Владимирцев.

Бизнесмен. Начинал в советские годы как спекулянт. Позже торговал водкой. Потом чем придется. На данный момент хозяин страховой компании. Бывший начальник Елены. Прячется в квартире её семьи от киллеров. Как ему кажется, его заказал партнер по бизнесу.

Болик.

Комедийный персонаж, телохранитель Юрия Юрьевича.

Сергей Артамонович Лукошкин.

Районный предводитель дворянства. Как может показаться – это персонаж гротесковый, но по личному опыту знаю, что он почти реалистичный. Сергей Артамонович попадает в квартиру Куропатовых, когда приносит диплом графа профессору Федору Тимофеевичу. Он сообщает, что ученого (советской закалки!) выбрали графом на общем собрании районного дворянства. Такое решение приняли, чтобы ликвидировать социальную несправедливость – у них в районе нет ни одного графа, а в соседнем несколько. У старого профессора и коммуниста всё это вызывает возмущение, но отказать предводителю дворянства не так– то просто. Сергей Артамонович – персонаж комедийный, который проявляет весь абсурд существования дворянства в современной России. Он совершает нелепые поступки и высказывает нелепые мысли. Например, едва вручив диплом графа профессору, он начинает рассуждать о породе, о том, что все члены семьи теперь графского рода и поэтому грациозны. В них как бы чувствуется врожденная дворянская стать…

1-й киллер, 2-й киллер.

Это сын вождя африканского племени и его шурин. Они приехали из далекой Африки, чтобы убить Юрия Юрьевича за то, что тот украл ни много ни мало – дух племени.

В финале выясняется, что заказал бизнесмена не партнер, его преследуют воины племени тунгаев за то, что он на охоте в Африке убил их священного льва. И спасти от смерти Юрия Юрьевича Владимирцева может только свадьба с Еленой Куропатовой. В конце пьесы Юрий Юрьевич признается как в том, что он разорен, так и в том, что влюбился в Елену.

* * *

В этой пьесе драматург искусно показывает то, что все мы родом из Советского Союза. И это непобедимо, несмотря на разницу в социальном статусе, капиталах и т. д.

Мы все родом из Советского Союза.

Во втором действии выясняется, что мама Елены знает мать партнера по бизнесу Юрия Юрьевича, ведь та была у неё аспиранткой на кафедре научного коммунизма. Именно мама Елены одним звонком своей давней знакомой открывает правду: бизнесмена заказал не партнер, а кто-то другой. Эта корневая сцена подчеркивает то, что все персонажи связаны общим прошлым, даже если о нем и не догадываются.

Ощущение мира у героев пьесы разное. Оно или смешное, напыщенное, как у предводителя дворянства: он то рассуждает о породе, то о дуэлях. Как будто не было 70 лет советской власти. Естественно, ничего общего с реальностью его представления не имеют. Он живет в своем придуманном мире.

Есть другая позиция, тоже устаревшая, как у профессора и его жены. Этот взгляд на вещи может вызвать некоторое уважение у читателей и зрителей, близких по духу. Но и от них не ускользнет мрачная атмосфера, которую создает семья Куропатовых: неумение выживать в новое время завело профессора и его родственников в финансовый тупик. Несмотря на то, что в пьесе Федор Тимофеевич и его жена пытаются делать вид, что не все еще потеряно, но ясно – они на грани нищеты. Как известно, бедность не порок, порок нищета, потому что она обезличивает человека и заставляет унижаться.

В итоге все приходят к одному знаменателю, хотя каждый остается при своем. Парадоксально, но именно так зачастую и бывает. Все помирились и решили терпеть друг друга, но естественно, не поменяли своего мнения о мире.

Счастливый финал не говорит о том, что кто-то трансформировался. Всё в дальнейшем будет по-прежнему, только, скорее всего, чуть иначе. Добрее. По крайней мере, есть на это надежда.

Во всех разобранных мной работах драматург приводит к одному знаменателю бедных и богатых, старых и новых русских.

Мы вспоминаем кровь и жестокость октябрьского бунта, репрессии, но нельзя забывать, что тогда миллионы людей верили в прогрессивную для начала XX века философскую идею. У людей была светлая мечта, им казалось – рай на земле уже так близко.

Юрий Поляков сводит обитателей разных миров в одной плоскости, где они приходят сами к одному знаменателю, примиряются, сглаживают противоречия, от этого возникает надежда на светлое, справедливое будущее, когда не будет бедных и богатых. Пусть это время далеко, и мы не коснемся его, но наши дети… хорошо – внуки, правнуки… смогут надеяться.

Пьесы Юрия Полякова о нас с вами, обо всех поколениях, обо всех современных мировоззрениях, они сделаны из наших заблуждений и ожиданий, из прошлого и настоящего, если хотите. Поэтому для того, чтобы эти пьесы ставили, а люди ходили на них, не требуются билборды по всей стране с изображением автора и надписью над головой: «Это гений!»

«Культура», 2015

Интервью

Марк Розовский: «У нас много невыстраданного авангарда»

Его знают и у нас, и в Европе, и в США. Он единственный российский драматург, чья пьеса с успехом шла на Бродвее, а именно на сцене театра Хелен Хейс. Однако основная профессия Марка Розовского – это режиссура. Авторитет его в этой области бесспорный! Когда я поступал в Литературный институт им. Горького, то нам, абитуриентам, подавшим документы на драматургию, задавали один и тот же вопрос: «Кого бы хотели вы видеть постановщиком ваших будущих пьес?», – и из пятнадцати человек тринадцать назвали Марка Розовского. Я не преувеличиваю – это факт. Тут, конечно, было бы забавно продолжить «но все они не поступили», но нет – поступили и даже ведут с тем или иным успехом театральную деятельность… Как раз о молодых драматургах и режиссерах мы и поговорили с Марком Григорьевичем Розовским.

Театр должен быть человечным

– Вы следите за современной драматургией?

– В силу своей профессиональной деятельности и просто личного интереса, да, слежу. Хотя, конечно, из-за театральной суеты кое-что упускается. Я читаю альманах «Современная драматургия», но из-за недостатка времени не от корки до корки. Обязательно читаю все, что у меня вызывает профессиональный интерес. К сожалению, сегодня мы оказались в разорванном пространстве – у каждого театра свой сегмент. Сегодня театры гораздо меньше общаются друг с другом, и театральные люди общаются гораздо меньше, чем раньше. Каждый возделывает свой огород, считая, что он возделывает сад. В репертуаре нашего театра есть спектакли по пьесам молодых авторов. Например, Веры Копыловой «Собаки». Эта пьеса рождалась в театре, многое переделывалось, многое дописывалось, и немножко даже поменялся жанр. Потом пьеса Василия Сигарева «Черное молоко», она идет и по сей день, и с огромным успехом. Это очень мощное произведение, как мне кажется. И его я, кстати, выудил из альманаха «Современная драматургия». «Истребитель класса «Медея»», можно сказать, культового автора «новой драмы» Максима Курочкина также украсил нашу афишу. Мы открыты для экспериментов, причём самых радикальных. Пожалуйста!

– Как Вы считаете, есть ли новизна в «Новой драме»?

– Под этим термином скрывается такое разнообразие методов и подходов, что очень сложно вывести какую-то общую концепцию. Лично у меня не вызывает отторжения это движение. Другое дело, что у меня есть свои требования к театру как таковому. Беда в том, что «Новая драма», как мне представляется, это определенный круг авторов и это некая атмосфера вокруг авторов. И как всякий, назовем условно – салон, имеет свои прелести и свои недостатки. Получается некий «междусобойчик». Кто-то растет в тепличных условиях, но как только попадает «на улицу», погибает. Другие приживаются вне «Новой драмы», но через время теряют с ней связь, а также потребность быть частью движения. Для меня важнее отдельный художник, чем всё движение. Единственное условие, которое я к новой драме, к старой драме, к зарубежной пьесе и к классике в том числе предъявляю, это одно – наш театр должен быть человечным и содержательным.

Я не терплю бессодержательности и бесчеловечности. Впрочем, это одно и то же…

Экспериментировать, иначе зажиреем!

– В этом году фестиваль «Новая драма» поменял формат. В конкурсной программе почти не было спектаклей, в основном пьесы драматургов читали. Теоретики движения, кстати, очень много говорят о том, что текст – это главное, а спектакль вторичен, и даже иногда не нужен – достаточно читки. Для меня это очень странно. А как считаете Вы?

– Это все не от хорошей жизни. Думаю, что это говорит о киксе движения. Количество провалившихся театральных революций колоссальное. Я отнюдь не потираю ручки от удовольствия, напротив, мне горько. Ведь всегда хочется думать: «А вдруг! Вдруг у них что-то и получится…» А читка – это ведь только этап, первоначальное знакомство с пьесой. И читки должны проходить – они могут проходить в Любимовке, они могут проходить даже в театре «У Никитских ворот». Но все равно театр в широком смысле – это не читка и не фестиваль.

– А что такое театр?

– Нельзя подменять театральный процесс – театральными изъявлениями от случая к случаю. Одна из грубейших ошибок, которую допускают критики, – они думают, что фестиваль – главное в театральном процессе. На самом деле театр – это когда в семь часов ежедневно поднимается занавес, и на сцену регулярно выходят актеры… Театр не тусовка. У нас на фестивалях крутится одна и та же публика. Так называемые критикессы – прелестные дамы, прелестные девушки, которые любят выпить чашку кофе, держа в изящной ручке сигаретку, поговорить об искусстве и написать некий текст вокруг да около. Но это пена! Сама по себе волна должна иметь глубину. Поэтому читки читками, но все равно театр – это поставленная пьеса, и нужно отдавать себе отчет в том, что другого не дано. Хотя я не отрицаю читки. И даже мы готовы участвовать в читках, почему бы нет. Если пьеса еще не поставлена, она, как говорится, с печки поступила на стол, пусть там есть что-то недоваренное-недожаренное, и все содержимое в хорошую тарелку не уложено, но это актуально, талантливо, с пылу с жару, то почему бы не устроить читку? Лучше – театрализованную, то есть с элементами будущей постановки, которая вот сейчас только проклёвывается.

– Я, кстати, вообще всегда думал, что хорошая пьеса рождается не за письменным столом, а в театре. Наверно, профессиональней и уместней драматургу найти не только себя в театре, но и свой театр и писать для него? Кстати, так и делали многие наши известные драматурги…

– Шекспир, Мольер, Еврипид… Понимаете, как у художественного руководителя театра у меня одно видение, а как у драматурга – другое. Но поскольку во мне пересекается и то и другое, то ситуация оказывается следующей. У худрука всегда встает проблема – найти пьесу или сделать пьесу. Чаще я шел вторым путем и поэтому я считаю, что репертуар театра «У Никитских ворот» прежде всего авторский, но это не значит, что тут должны идти пьесы только Марка Розовского. Что качается вашего вопроса, то подходы могут быть разными, и мы делаем порой не так, как хотим, а как нужно в данный момент. Хотя я тоже считаю, что лучшие пьесы рождаются в театре. Даже Чехов, соединённый со Станиславским и Немировичем – пример подобного рода.

– Я знаю, что скоро в театре «У Никитских ворот» построится Большая сцена, а та, на которой сейчас играют, соответственно станет – Малой. И на ней, как это заведено в театрах, можно будет экспериментировать, дать возможность проявить себя молодым режиссерам и драматургам. Вы намереваетесь это делать?

– Для того чтобы двигать театр дальше, конечно, необходимо заняться и классикой, её еще осваивать и осваивать, и авангардом. Я всегда хотел, чтобы в театре «У Никитских ворот» были представлены разные жанры, стили, формы. Пусть будет и новая драма, и старая драма. Конечно, новая сцена нам даст больше возможностей. Экспериментировать будем! Иначе зажиреем, огонь в глазах погаснет и воцарится нафталин, мертвечина.

Авангард нужно отглодать

– Наше новое время требует новых форм?

– Вы знаете, я считаю, что архаика в театрах преодолима, а способ простой: попробуем быть живыми, и только. Каждый спектакль – это пришествие царствия божия в образах реальной и ирреальной жизни, но оно не само приходит, а по нашему вызову. Театр прекрасен тем, что высасывает из вечности кусочек временной материи и созидает конкретное очертание фантома, реальность которого в кубике сцены утверждается нами как новая данность мира. Вот мой концепт.

Конечно, да. Конечно, начинается другая эпоха, однако прогресс не ставит под сомнение старые классические достижения, но сооружает освежающие концепции, заставляет мыслить иными категориями (или не заставляет кого-то!). Прогресс развивает человеческое сознание. Одна образная система через промежуточные этапы, иногда даже через провальные этапы, переходит к некой другой образной системе и при этом старая отнюдь не разрушается, а преображается. Преображается без революционных переломов, без революционных взрывов, всегда ведущих к распространению дурновкусия. Люди – и зрители, и театральные художники живут прошлым, классическим прошлым, точнее, памятью о нем. И они станут приветствовать новое, только если оно будет, простите, убедительным и заразительным культурным проектом, а не каким-то знаком одичания и варварства, нового варварства. Поэтому поиск новой театральной формы вечен, и я бы даже сказал: он неминуем каждый день, каждый час. Но новое – это не борьба молодых художников со старыми, это борьба содержательного театра с театром обессмысленным. У нас очень много молодых людей, которые или в стёбе или в поверхностном погрязли глубокомыслии, и они не понимают, что это дурновкусие, неразвитость художественная, что идут по краю жизни. Это не искусство. Обычно попадают в цель те, кто могут сочетать с одной стороны живой академизм, а с другой – полную свободу форм. Это единственно правильный, хотя и очень сложный путь.

– Многие известные деятели культуры говорят, что в современном театре очень сложно найти по-настоящему нового художника, такого, чтобы не нужно было вешать табличку «Это новое! Это убедительно! Это искусство!». А вот когда читаешь газеты, то кажется – авторы статей живут в параллельном мире. Они пишут: «Прошла там-то гениальная премьера! Такого еще не было в театре!» или «Драматург такой-то совершил прорыв – это переворот не только в театре, но и в литературе». В чем секрет, как Вы думаете?

– Сегодня в театре много псевдятины, заменителей театра, заменителей искусства, видимости много. Юную молодежь, которая не искушена, не видела того, что видел я в театре, в том числе и в авангарде, её можно купить псевдоискусством. Большая часть из того, что возникает у нас, так называемого нового, на самом деле до пошлости вторично. Это псевдоавангард.

У нас много, я об этом не раз говорил, невыстраданного авангарда. Авангард нужно отглодать. Многие хотят стать новым Кафкой и при этом получать гранты. Однако художник должен выстрадать акт своего появления на публике, понимаете! Он должен родиться не благодаря тому, что его все вокруг поддерживают, а вопреки всему, что вокруг него. Он должен прорвать официоз.

Моцарт не бывает в упадке

– Но все же Вы можете выделить что– то положительное? Скажем, назвать по-настоящему талантливого, глубокого режиссера…

– Буквально позавчера я был в Питере, там идет замечательный фестиваль «Балтийские звезды». В этот раз он посвящен одному единственному режиссеру, литовцу Эймунтасу Някрошюсу. На фестивале я посмотрел спектакль, который меня привел в невероятный восторг! У Някрошюса потрясающая методология. Я называю это этюдным театром. Этюд возникает параллельно тексту. В спектакле «Времена года. Радости весны» он применяет свою методологию в полной мере – там на литовскую поэзию, на литовский лирический эпос XVIII века накладываются его пластические находки, которые укрупняют смысл. Тут соединение поэзии с тем, что он нашел через актеров, через их импровизации на репетициях – он это нарастил и создал параллельно с текстом. И получилось великое театральное произведение. Я восхищаюсь мастерством Някрошюса. В его театре есть всё, что я люблю. Он создает свой мир. Так вот, сегодня очень мало в театре режиссеров, которые создают свой мир.

– Многие считают, что театр в упадке. А как считаете Вы?

– Вы знаете, сколько я работаю в театре, столько он и «в упадке». Вот я же сказал, есть превосходный спектакль сделанный Някрошюсом, это что, свидетельство упадка? Тот, кто в упадке, тот будет в упадке всю жизнь. Моцарт не бывает в упадке, у него может быть плохое настроение, тогда он это своё плохое выразит в соответствующем произведении. Я уже рассказывал, повторюсь, может быть… В советское время был такой случай: в одной известной газете, которая занималась вопросами культуры, я прочитал два интервью, они рядом были. Первое интервью принадлежало советскому знаменитому кинорежиссеру, очень известному. Его спросили: «Над чем вы сейчас работаете?» Режиссер ответил: «Вы знаете, у меня планы огромные! Я сейчас хочу делать фильм на молодежную тему – меня волнует очень наша молодежь, проблемы молодежи в современной жизни. Дальше меня волнуют проблемы экологии, я уже пишу сценарий об этом. Вы знаете, нужно спасать Байкал! Потом война – необходимо возвращаться к гуманистическим ценностям. Это фундаментальные наши ценности, и об этом я сейчас делаю очень острый фильм». Журналист спрашивает: «И всё?» «Ну что вы! Знаете, очень важны проблемы веры. Хоть мы и живем сейчас в советское время, мы атеисты, но ведь нужно распознать феномен веры в Бога и его значение в истории России. Классика у нас еще не освоена – Гоголь, Достоевский. Я буду работать в этом направлении». В общем, вот такое интервью. Он восемнадцать идей рассказал. И рядом вышло интервью с итальянским режиссером. «Над чем вы сейчас работаете?» Он отвечает: «В настоящее время я лежу на диване и ничего не делаю». «Как так – вы ничего не делаете и даже ни о чем не думаете?» – «Я, понимаете, снял фильм и уже полгода пустой, я совершенно опустошился. Пока не знаю, что сказать миру» – «Ну и долго это будет продолжаться?» – «Я не знаю, сколько это будет продолжаться, но вот сейчас я подумал, что, видимо, сделаю будущую картину как раз об этом, о том, что мне нечего сказать». Фамилию первого режиссера, советского, я не буду называть, его уже нет в живых, а фамилия второго режиссера была Феллини. Понимаете? Вот у него был кризис. Но художник и должен быть в кризисе постоянно. Он должен изнывать, думая о том, что сказать, как сказать, что самое главное сказать. Таков Феллини, а советский режиссер – он знал все заранее, у него уже все расписано. Так вот – кризис для творческих людей – это нормально. И настоящий художник из собственного кризиса извлекает высший художественный смысл, из своего собственного страдания рождает образ.

Неизвестные пьесы Пастернака

– Говорят, что Вы набрали режиссерский курс?

– Да, это правда, я хотел это сделать в ГИТИСе, но не успел в этом году. Слишком поздно предложил. Но меня позвали создать режиссерский факультет в Институт Русского Театра, и я согласился. Мечтаю, что кто-то из тех, кого мы набрали, через пять лет не просто получит диплом, но и останется в театре. Кстати, я еще не всех успел набрать, и осталось два-три места.

– То есть если кто-то захочет стать учеником Розовского, то милости просим?

– Да, пока есть вакантные места.

– Чем обрадует нас, зрителей, театр «У Никитских ворот» в новом сезоне?

– 24 ноября мы выпустили премьеру «Слепой красавицы» – постановка по пьесе великого русского поэта, лауреата Нобелевской премии Бориса Леонидовича Пастернака. Эта пьеса малоизвестная, более того, можно сказать, потерянная. О ней почти никто не знает, даже многие профессионалы. Хотя тут понятно – почему. Ведь это были просто черновики пьесы. Точнее, трех пьес – трилогии. Он писал их в самом конце жизни, будучи уже нобелиатом, и это его последнее произведение в прозе. Теперь в театре «У Никитских ворот» по этим пьесам есть спектакль… Впервые на мировой сцене!

Дальше мы планируем выпустить спектакль по пьесе Александра Кабакова «Знаки» и спектакль по повести Булата Окуджавы «Будь здоров, школяр». Я надеюсь, что у нас в этом сезоне все же появится новая сцена, и тогда предстоит восстановление «Истории лошади», но в новой режиссёрской редакции. Уже есть договоренность с Валерием Сергеевичем Золотухиным, которого я пригласил на роль Холстомера.

«Вечерний клуб» (приложение к газете «Вечерняя Москва»).2007, декабрь, № 11 (1652)

Ольга Славникова: «Сейчас жизнь структурирована жестче – на всё есть дедлайны!»

Ольга Славникова известный прозаик, лауреат литературной премии «Русский Букер» – 2007. Её называют всероссийской литературной повитухой – она координирует премию, предназначенную открывать и продвигать произведения неизвестных молодых авторов в общенациональных масштабах.

Человек смертен

Каждый год в день вручения Независимой литературной премии «Дебют» я говорю себе, что в свои двадцать с небольшим я бы эту премию не получила.

Впрочем, в годы позднего застоя (Брежнев уже почил, правили в буквальном смысле временные люди) такая премия была в принципе невозможна. И не только потому, что молодых не пущали. Сама молодость перенимала качества застойного времени: тянулась долго, мутно и заканчивалась ничем. В двадцать лет ни у кого не возникало чувства, что пора браться за что-то серьезное. И даже в тридцать еще казалось, что вся жизнь впереди, папа с мамой пока помогают, а дальше будет видно. Помню совещания молодых писателей, проводившиеся, соответственно, Союзом писателей СССР. Туда вылезали из сибирских глубин старообразные мужики с дикими бородами, были дамы бальзаковского возраста с подборками стишат и психопатическими звездами в глазах, были и относительно молодые личности с комсомольскими билетами при себе на всякий случай. На одном таком совещании (семинар Георгия Семенова) меня выбрали для показательного битья. Очень посоветовали бросить писать. Совету я не последовала. В журнале «Урал» была напечатана моя первая повесть «Первокурсница».

По сравнению с теми повестями, что выходят сегодня в финал премии «Дебют», «Первокурсница» выглядит наивно и как-то нецелеустремленно. Автор скорее попробовал что-то написать, чем действительно написал. Сегодня я страшно жалею о тех годах, когда еще не знала счета времени. Это еще опаснее, чем не знать счета деньгам. Конечно, мы были тогда богаты будущим, которое казалось бесконечным. Но романист, напротив, должен ясно понимать, что человек смертен. Это важно для прозы, но еще важнее для выстраивания жизненных стратегий самого автора. Арифметика несложная. На серьезный роман требуется два-три года работы, плюс по полгода на энтропию (всякие писательские поездки, интервью, рассказы для глянцев и так далее). У меня сегодня в набросках и замыслах двенадцать романных сюжетов. Нетрудно подсчитать, что два-три сюжета могут оказаться уже за пределами моей земной жизни. А очень жалко.

Сейчас вообще жизнь человека структурирована гораздо жестче, чем это было в моем «дебютовском» возрасте. На все есть дедлайны. Если ты к двадцати пяти не получил хорошего образования – в отбраковку. Если к тридцати с небольшим не занял хорошей карьерной позиции – ты уже как кадр никому не интересен. Молодые вынуждены стартовать резко, без раскачки. Это относится ко всем востребованным и престижным профессиям. Как ни странно, то же самое происходит и в литературе. Конечно, здесь у нас посвободней, чем, скажем, в банковском деле: можно и в сорок лет заявить о себе. Можно, но дебют зрелого человека в любом случае обещает меньше, чем дебют человека молодого. Да и времени, чтобы набрать мастерства и написать главное, останется в обрез.

У издателя и литературы пути разные

Есть мнение, что молодых писателей надо топить, как слепых котят. Кто выживет – тот и есть будущий Достоевский. В год моего литературного дебюта уже вздувалась волна, которая и потопила потом многих моих талантливых сверстников. Сильная творческая воля – не то же самое, что воля к выживанию. Вдруг всем стало ясно как день, что предаваться стоит только тем занятиям, которые отбивают деньги. Якобы настал момент истины: раз народ за серьезные книги не платит – значит, народу эти книги не нужны. Совершенно не принималось в расчет, что в интеллигентных читающих семьях едва хватало на хлеб и маргарин. На самом деле наш книжный рынок начинался в ситуации экономического уничтожения почти всего прежнего слоя читателей. Получилось то, что получилось. Но мне кажется важным зафиксировать (чтобы потом не забыть!) образ мыслей, характерный для девяностых. Что, у врачей и учителей нет денег на книжку или на журнал? Так пусть заработают – а заодно и на особняк с «Мерседесом». Не могут? А пусть смогут, не надо быть слабыми.

Сейчас странно вспоминать, но в те годы я по-настоящему комплексовала из-за того, что не сделала настоящих денег. Правила игры были более или менее понятны – но все казалось, что должны быть неэвклидовы способы обыграть систему. Казалось, что если ты такой умный, ты не можешь быть таким бедным. В результате получилась маленькая книжная торговля, которую раздавило, когда крупные издательства ввели систему региональных дистрибуторов. Но опыт тех лет сегодня бесценен. Сегодня ясно видно, что за облаками экономических миражей скрывались простейшие схемы, лишь иногда облагороженные игрой шального случая. Принципиальная не-интеллектуальность этих схем исключала воздействие на них любыми интеллектуальными способами. И второе, что стало понятно тогда и совершенно ясно теперь: интересы издателя и интересы русской литературы не совпадают.

Начав заниматься книжной торговлей, я уже сама, по собственному решению, бросила писать. Казалось бессмысленным производить на свет книги, которые категорически не будут продаваться. Все изменилось вокруг. Прежде местные корифеи из Свердловской писательской организации отечески опекали молодых: помогали напечататься, издаться, съездить на совещание, да и просто подзаработать выступлениями на заводах и фабриках. Вдруг, в одночасье, эти корифеи превратились в стариков. Они уже ничего не могли и сами нуждались в помощи. Умер Лев Григорьевич Румянцев – человек, обладавший особенным талантом разглядеть литературные способности и выбрать для молодого коллеги направление развития. Лев Григорьевич много лет заведовал отделом прозы в «Уральском следопыте». У него была лучшая литературная консультация, велась очень живая работа. Как я теперь понимаю, Лев Григорьевич умел предсказывать писателю его профессиональное будущее. То, что он говорил мне про меня, сегодня сбывается – и, возможно, сбудется еще не сбывшееся. Именно Румянцев научил меня работать с сырой рукописью, видеть сквозь неумелость первой попытки авторский потенциал. Каким-то сверхсознательным способом он инициировал во мне литературного педагога. Иногда мне кажется, что этот дар – и прилагающийся к дару острый интерес к начинающим авторам – я получила от него в наследство.

Только что делать с таким наследством – было совершенно непонятно. Потихоньку, следуя принципу «Если нельзя, но очень хочется, то можно» я стала писать прозу в стол. Мой стол, в конце концов, что хочу, то в него и кладу. Это была «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки», неожиданно ставшая моим вторым и настоящим дебютом.

Государство и писатель

Сегодня «Дебют» – одна из ведущих национальных литературных премий. Но отношение к нам по-прежнему настороженное. С «Русским Букером» и «Большой книгой» все всем понятно: есть литературный год, есть урожай этого года. К лауреатам вопросов нет: что выросло, то выросло, могли дать премию не этому, а другому, но в целом все на ладони. От «Дебюта», напротив, каждый раз ожидают и требуют нового Пушкина. «Дебют» должен все время оправдывать свое существование. Хотя, казалось бы: Василий Сигарев, Данила Давыдов, Владимир Лорченков, Денис Осокин, Марианна Гейде, Сергей Шаргунов, Алексей Лукьянов, Игорь Савельев – и еще добрых четыре десятка имен, уже реально занявших место в русской литературе. Но нет: а вот вы докажите нам, что лауреаты и финалисты – действительно писатели.

Доказательства в нашей профессии, к сожалению, невозможны. Литература – не спорт, где рекорды фиксируются секундомером. Дебют молодого автора – это событие, которое включает не только настоящее, но и будущее. Зато уже сегодня можно говорить, что прогнозы «Дебюта» сбываются. Три года назад мы зафиксировали скачок активности сибирских регионов: поток рукописей из Красноярска, Новосибирска, Иркутска резко возрос. Тогда же нам задали вопрос: ну и где обещанные вами сибирские достижения? Первое достижение – причем по большому счету – появилось в 2007-м. Я говорю о Станиславе Буркине и его романе «Фавн на берегу Томи». Действие романа происходит в XIX веке, когда русская и шире – христианская культура еще была в Сибири чуждой, колониальной. Как сибирские города были окружены тайгой, так островки христианской культуры были окружены и осаждены культурой коренной, шаманской, первобытной. Главный конфликт романа лежит именно в области мифопоэтической – причем и мир сибирских языческих духов, и тот котел разных христианских культур, каким предстает в романе город Томск, ощущают эхо античности, где конфликт между христианством и язычеством уже был и определил мировую историю. Потенциально, по типу письма, по богатому языку, Станислав Буркин – это сибирский Алексей Иванов. И есть надежда, что Буркину не придется, как Иванову, полжизни ожидать признания. Станислав Буркин стал лауреатом премии «Дебют» 2007 года, и это хороший толчок для автора, важный сигнал для издателей и критиков.

В 2007-м появился новый тренд: писателями-«дебютантами» заинтересовалось государство. Впервые за многие годы зашла речь о государственной поддержке молодой литературы. И тут нас снова накрыло волной девяностых. Достаточно вспомнить глумление прессы над молодыми писателями, которых в феврале пригласил к себе на встречу президент Владимир Путин. Их обвиняли в стремлении продаться, в готовности пойти в услужение властям. Таким образом, миражи девяностых обладают запретительной силой. Неважно, что многие европейские страны поддерживают практически все, что написано на национальном языке, и активно продвигают свою литературу на мировой книжный рынок. Неважно, что на Западе существует система грантов, государственных и частных, позволяющих сохранять основные культурные институты. Неважно даже то, что у нас, в России, существование большинства музеев и театров просто немыслимо без государственной поддержки. Нет, наша мысль одна: кто девушку ужинает, тот ее и танцует, а значит – государство, руки прочь! Позиция, конечно, выигрышная, но при этом вполне безответственная. Сохранять старый, как «Жигули» модели «копейка», конфликт между государством и обществом за счет нищеты писателя и деградации читателя – дело неблагородное. С осторожным оптимизмом можно предположить, что сейчас появляется возможность демонтажа этого конфликта. После многих административных приключений, наконец, пошли гранты на литературные проекты, например, на сайт «Новая литературная карта России», который имеет потенциал стать основным литературным Интернет-ресурсом. Одной из главных тем сайта станет премия «Дебют».

В заключение стоит напомнить, что «Дебют» – премия частная, детище Гуманитарного фонда Андрея Скоча «Поколение». Я знаю только один такой российский пример, когда инициатива и воля частного лица породила культурный проект национального масштаба. Хотелось бы верить, что с ростом социальной ответственности бизнеса таких примеров станет больше, чем один.

«Вечерний клуб» (приложение к газете «Вечерняя Москва»).2008, февраль, № 2 (1655)

О сетевых дневниках и литературной критике

Писатель-фантаст, сценарист, юморист. Зовут Леонид Каганов. У него вышла новая книга. Называется «Путь Ежика». Подзаголовок – «Сетевой дневник за 2000–2002 год». Это далеко не первый подобный опыт. На западе за такие книги даже специальную премию – «Блукера» – дают. А у нас пионерами этого дела были Игорь Петров (ЖЖ-юзер labas), Лора Белоиван (tosainu), да и у издательства «Memories» книга Каганова не первая – оно уже может похвастаться томиками ЖЖ-юзеров bujhm и polumrak. Единственное, что ново в этом проекте, – издатель перенес дневник из Интернета в книгу почти без купюр. Но имеет ли это отношение к художественной литературе?.. Кто вправе об этом судить: читатели или литературные критики? Чье мнение важнее? Критики ли формируют вкусы? Думаю, какая-то часть читателей действительно прислушивается к мнению критиков.

На презентации книги литературных критика было всего два – Данила Давыдов и я. Мы оба из Литинститута, оба лауреаты, оба высокомерны: Давыдов через край, я умеренно. Друг друга терпим: лицемерненько обнимаемся, говорим приятные вещи… У Каганова, казалось бы, тоже немало титулов, однако в элитарной, серьезной литературе его награды не считаются: они ему даны за фантастику. А это, с точки зрения солидного критика, не литература. И в АСТ издаваться – позор. Печататься нужно в «толстых» журналах, а издательство у нас одно – «Вагриус».

Давыдов после презентации кривится: «Я об этом писать не буду. Мрак». Действительно, Каганов мало того, что фантаст, так еще и ведет себя как-то непрофессионально. Или ему не нужны положительные рецензии? Или он не понимает: критик хочет, чтобы автор его пооблизывал, покрутился вокруг с раболепной улыбкой. Иначе зачем вообще критикой заниматься? Мне очень интересно – это у писателя такой стиль или он по незнанию. Подхожу. Задаю вопрос.

– Не боитесь, что критика воспримет вашу блог-книгу в штыки или вообще не заметит, а тираж не разойдется?

– Если честно, ситуация меня до обалдения умиляет и заставляет совершенно иными глазами посмотреть на механизмы общественного резонанса. Дело в том, что я уже больше 10 лет зарабатываю литературой, в СП с 1998 года, у меня вышло пять книг и некоторые даже удостоены премий, но это сроду никого не волновало. Пока не настал день, когда мой старинный друг Игорь Белый, основатель издательства «Memories», издал элитным тиражом… мой Интернет-дневник. И организовал презентацию. Наутро я проснулся знаменитым. Это уже четвертое интервью, которое я даю.

– Вы думаете, что я у вас беру интервью?

– А что же? Вон у вас цифровой диктофон на шее висит, а на нем горит лампочка. Значит – включен.

– Зачем нужны эти записи в блогах писателю? Это же пошло. Вдобавок дневник отнимает творческую энергию, которой потом не хватит для новой книги.

– Творческая энергия – штука плохо управляемая. Лично мне не всегда удается направить ее по назначению. Тогда она изливается, например, в дневник. Потому что когда ты выполняешь творческое задание, например, статью сочиняешь – надо держаться строго в рамках и теме. Когда ты пишешь собственную книгу – здесь, казалось бы, все свободно, но практически – ты опять должен держаться в рамках, которые сам себе поставил. А в дневнике можно писать что угодно, чем в данный момент занята твоя голова: и частушку про политику, и как за кефиром на скутере ездил, и про фильм новый. Есть тут, конечно, задача – не писать того, что постороннему человеку было бы читать откровенно скучно. Но ее решить проще. И приятнее. Поэтому я всегда думал, что время, потраченное на дневник, – это такой отдых для души, а его продукт никогда не пригодится, потому что у всех этих текстов нет будущего. Неформат, как говорят издатели. А вот оказалось – можно сделать книжку!

– Когда в книге и в блоге вы сообщаете пароль от своего ящика, то не боитесь? Судя по материалам в Интернете, у вас много недоброжелателей. Я, например, видел обсуждение ваших текстов… Например, помните, как вас ругали после рассказа «Письмо отца Серафима»? Не боитесь, что кто-нибудь зайдет к вам на ящик и поглумится?

– Это очень забавное занятие – при случае как бы рассеянно процитировать в интернете свой пароль. Рекомендую. Туда сразу куча любопытствующих (или злонамеренных), отложив все свои дела, бросаются. Наивные…

– В вашем творчестве много текстов посвященных компьютерам, интернету. В них сквозит какая-то странная влюбленность во все это.

– У меня первое образование – компьютерное, мне вообще нравится техника и электроника.

– По всему видно, что у вас склад ума не гуманитария, а технаря.

– Известно, что лучшие писатели получаются из медиков. Вспомним: Чехов, Булгаков, кстати, и Лукьяненко – это все врачи. Неплохие писатели получаются также из ментов, военных и моряков. Меньше всего писателей выходит из Литинститута – даже меньше, чем из художников. С большим трудом можно вспомнить пару фамилий, да и то, как правило, они были известны и до поступления. Из филологов писателей уже заметно больше. Много и писателей-журналистов, но достичь больших успехов им часто мешают профессиональные привычки, заставляя писать быстрым «обозревательским» языком и вываливать на читателя горы информации, перечней и фактов, хотя читатель ждет от книги художественного слова и увлекательного сюжета. Много хороших писателей вышло из технарей – инженеров, математиков, физиков. Но все-таки медики, на мой взгляд, вне конкуренции.

– Вы книги читаете или только пишете?

– Мои любимые писатели: Гоголь, Булгаков, Аверченко, Стругацкие, из новых – Пелевин, Лукьяненко. Но вообще я читаю медленно и очень мало – за год прочитываю всего 4–6 книг. Иначе не получается вживаться в мир книги.

– Смеяться над серьезными вещами: это у вас дар с детства или приобретенное?

– Ну, разумеется. Когда мне было 5 лет, я гулял по стройке в Чертаново, и мне на голову упал ковш. С тех пор все серьезное меня смешит, и наоборот. Так и живу. Спасибо за дар, РЭУ-164!

– Вы очень доброжелательны в переписке на форумах с теми, кто вас откровенно оскорбляет. Это мазохизм или мудрость? Или грамотный пиар?

– Увы, мне далеко не всегда хватает ума и самодостаточности, чтобы сохранять корректность или просто игнорировать скандалистов. Но я стараюсь. Вообще существует интересный механизм: когда кто-то начинает оскорблять собеседника, восклицая «Ты хам! Тварь! Подонок!», а собеседник не поддается на провокацию и отвечает корректно, то с точки зрения сторонних наблюдателей – кто из них выглядит хамом, тварью и подонком?

– Если честно, то мне книга очень понравилась. Она кажется цельной. В ней масса смешного. Причем вы умеете не только смешить, но делаете это умно, подспудно выражая свои небанальные мысли, показывая какие-то социальные вещи. Странно, что вас не знают в кругах так называемой элитной толстожурнальной литературы. Вы бы могли там занять свое достойное место… Вы пробовали дружить с «толстыми» журналами? «Новый мир»? «Знамя», «Октябрь»?

– Спасибо за добрые слова. Скажем так: предложений не было, а сам я никогда и никуда не предлагаю свои тексты, жду, пока предложат сами. Многие думают, это потому, что я избалован публикациями. Предложений действительно с избытком, но дело не в этом – просто, если честно, я очень боюсь испытать ощущение графомана, когда я предложу текст, а мне откажут. «У нас конкурс литературы, здесь не должны побеждать анекдоты!» – такую обиженную фразу я услышал от молодого, но довольно известного литератора, когда мой рассказ (весьма трагичный, кстати) стал победителем. Думаю, то же самое услышу и в «серьезных» литературных журналах. До перестройки они были для авторов практически единственным шансом на достойную публикацию. Но сегодня, когда публикуется что угодно и где угодно, тиражи и вес литературных журналов резко упали. Сегодня литературный журнал занимает особую нишу: он ассоциируется не с массовой литературой, а с ее противопоставлением: эдакой элитарно-кристаллической литературной, понятной лишь утонченным ценителям слога и штиля. Моя же авторская репутация в этом смысле безнадежно запятнана – ведь начинал я автором юмора на ТВ (о, ужас!), а сейчас пишу книги, выходящие в сериях фантастики. А это, понятное дело, клеймо на всю жизнь. Любой утонченный литератор вам скажет, что фантастика – это не литература, а мусор. Вот Булгаков – это литература, а Стругацкие – это так, фантастика. Хотя, согласитесь, если бы Булгаков впервые издал «Иван Васильевич меняет профессию» про машину времени и «Собачье сердце» в пестрой серии «фантастические миры» – это бы тоже была не литература, а фантастика…

Дружелюбно киваю и отхожу. К автору подступают читатели, они тянут книги для автографа. Просачиваюсь сквозь толпу на улицу. Думаю: «Совсем другой человек этот Лео Каганов… Нелитинститутский формат…»

«RE: Акция», 2006

Какой там секс!

Новое слово на букву «F»

Мария Свешникова – одна из самых молодых успешных писательниц в России. В двадцать лет, два года назад, она ярко стартовала провокационным романом «FUCK'ты». Уже через неделю после выхода этой книги авторитетные литературные издания писали о ней как о «новом слове» в литературе. И ни один из авторов рецензий не смог пройти мимо того революционного факта, что начинается роман со сцены минета. На форумах и в блогах тут же начались споры на тему «Оральный секс – это распущенность автора или художественная необходимость?»

Как бы там ни было, но «FUCK'ты» попал в список бестселлеров 2006 года и разошелся стотысячным тиражом. Следующий роман Свешниковой «Бимайн. Тариф на безлимитное счастье» подогретые минетом читатели раскупили еще лучше.

Сейчас Мария Свешникова уже писательница в законе – у нее вышла третья книга, многие издательства засматриваются на плодовитого автора. Однако сама красавица Мария, на мой взгляд, гораздо интереснее всяких книг, поэтому накануне встречи мы с ней условились говорить не о литературе, а о ней самой. Как она умеет дружить, любить и ненавидеть – одним словом, жить на все сто.

– Маша, ты очень эффектная, красивая девушка, отсюда и первый вопрос: по какому признаку ты выбираешь мужчин?

– Мой мужчина должен быть сволочью. Меня раздражает, если мужчина мне подчиняется, крутится вокруг с подобострастной улыбкой. Чтобы я полюбила, меня нужно сломать. Точнее, надломить. Недавно мы ехали с молодым человеком в машине и ругались, он серьезно к моим словам не относился, подтрунивал все время. В конце концов я разозлилась и сказала: «Останови машину, я выйду». А это было в четыре утра где-то в заводском районе. Ну что обычно делает мужчина? Начнет уговаривать: «Куда ты пойдешь? С тобой что-нибудь случится…» А он остановился и сказал: «Выходи». Если бы он стал меня уговаривать, я бы вышла, и неизвестно, как бы добиралась оттуда. Но его спокойствие подействовало, и я осталась. Вот так ломают мужчины. После расставания с ними пишутся книги. Мне нужен человек, рядом с которым хочется расти, делать что-то необычное. При разрыве с таким мужчиной возникает непреодолимое желание понять, в чем виновата я, и никогда таких ошибок больше не совершать.

– Ты ревнива?

– Когда в телефоне моего мужчины определялись номера Наташ, Ань и Даш, я была спокойна. Если закатывать истерики, он все равно уйдет, а тебе останется только расстроенная нервная система. У меня некоторые подруги страдают этим – следят за своими мужчинами, просят других помочь проследить. Для чего? Я даже так скажу: мужик – он должен изменять. Если ты у него одна, ему это рано или поздно надоест. А когда он имеет возможность сравнивать и возвращается к тебе – это даже хорошо. Мужчине нужна разрядка на стороне, и на измены можно закрывать глаза, если эти измены только на уровне банального секса.

– А женщина может изменять?

– Не все, что можно мужчине, позволено женщине. И самое страшное заблуждение для женщины – это когда она думает: «Я могу все!» Если ты хочешь остаться одна, научись мочь все. Насчет секса – у мужчины просто к этому другое отношение. Более легкое. Женщина свою измену любимому переживает иначе. Конечно, есть девушки, зацикленные на сексе, их подход к этому делу почти такой же, как у мужиков. Но прочного счастья такие женщины не построят. Лично я на сексе не зациклена – жизнь моя полна не только наслаждениями. Вообще у меня много движения в жизни. Единственный минус в том, что я мало сплю, два-три часа в сутки, но организм уже привык.

– А на личной жизни это отрицательно не сказывается?

– И вот теперь представь, я точно знаю, что мой мужчина должен быть занят больше меня. Когда у мужчины много времени, он становится навязчив, капризен. А навязчивый мужчина хуже истеричной женщины. Многие девушки хотят быть на первом месте. Желаниям иногда свойственно исполняться. Но как только такое происходит, отношения рушатся, и в 99 процентах случаев по инициативе женщины. Потому что это невозможно терпеть. И насчет женских измен. Могу сказать только про себя. Несмотря на то, что прошлое у меня было бурное, в плане секса было всего семь мужчин. Это немного: если принять во внимание опыт моих подружек, то я почти девственница… О чем это мы?

– Ты говорила о том, что мужчина должен работать.

– Да, и еще вот что… Была у меня в жизни такая ситуация. Пару лет назад мой друг, еврей, молодой, все как надо, начал подбивать клинья к моей приятельнице. Обещал ей златые горы, любовь до гроба… Но что– то потом не срослось, у него проблемы на работе начались, и парень дал задний ход. А девушка-то воспринимала его слова как обещания… Выяснения отношений дошли до того, что барышня гонялась за ним по Москве зимой на летней резине со скоростью 180 км/ч. Однажды даже остановилась около милиции и предлагала деньги, чтобы эвакуировали его машину. История закончилась не фатально – никто никого не убил, не подставил, не врезался. Но вывод из этой истории сделать необходимо. Если мужчина говорит: «Я хочу быть с тобой», то на данный момент он, скорее всего, так и думает, но всегда нужно помнить, что завтра все может измениться. Это нормально, так устроен мир. Ключ к счастью можно найти, только если ты понимаешь это.

– Я еще хотел спросить тебя о клубном сексе…

– Какой там секс! Ты сам подумай! Приезжает девочка из Бутова потусить в клуб, мужики ее воспринимают как мясо. Таких снимают те, кому жалко денег на проститутку. Проститутки – это нормально для клубных мужиков. Вот, к примеру, посетители отеля Marriot там у всех есть номера телефонов проституток, которых они вызывают в номера. Просто звонят, и те приходят за заработком. А те, кому денег жалко, предпочитают девочек из Бутова. Потом эта девочка просыпается в том же самом Бутове или на какой-нибудь другой окраине Москвы с человеком, который купил ей два коктейля… Я не считаю это сексом. Это просто какая-то механика, как помастурбировать. Если бы я и хотела одноразового спонтанного секса, то уж точно не в Москве, а в каком-нибудь Монте-Карло, без имен и обязательств.

– Говорят, на твой автоответчик часто звонят незнакомые люди и признаются в любви. И есть даже маньяк, который тебя преследует…

– Был человек, который где-то отыскал мой телефон и присылал длинные эсэмэски о любви. Они были очень красивые, я даже в чем-то благодарна ему. И есть действительно маньяк – человек, который оставляет сообщения на автоответчике: «Я тебя люблю! Ты меня обязательно увидишь! Никуда не денешься – ты со мной встретишься!» Девушкам подобное насилие неприятно. Я попросила друзей помочь, мы пробили номер телефона. Оказалось, что звонят откуда-то из Свердловской области. Я вздохнула – опасности меньше.

– Мы все про мужчин да про мужчин, а подруги у тебя есть? Как считаешь, может ли быть преданная искренняя дружба между женщинами?

– У меня есть подруги. Можно назвать это так – подруги с ограниченной ответственностью. Подруга всегда расставит приоритеты, и если нужно будет выбирать, например, с кем провести время, с тобой или с мужчиной, она выберет мужчину. С тобой она только потому, что пока у нее нет мужика. Это надо понимать. А когда он появится, то встречаться вы станете редко. Если ему не понравится ваша дружба, то она вообще перестанет общаться. Я тоже сейчас, не буду скрывать, почти все время провожу с мужчиной… Кстати, я не склонна верить и в дружбу между мужчиной и женщиной. Хотя у меня были живые исключения из правил: у меня есть два-три друга.

– Интересно, расскажи подробней.

– У моих знакомых был фэшн-портал, и они часто устраивали вечеринки. И вот на одну такую вечеринку мы приехали вместе с подругой. Все это происходило в каких-то подвалах, катакомбах, в общем, в стиле «антигламур». Мы почти сразу упились коктейлями, то есть были в таком состоянии – е-хуууу! И там познакомились с мальчишками, которые владеют R’n’B-порталом. У меня тогда как раз вышла первая книга, я им ее подписала. Куролесили до самого утра, до того, что у меня лопнула резинка в колготках, и я потом ехала на переднем сидении такси, снимала эти колготки и выкидывала их в окно на светофоре на глазах у ДПС. На следующий день один из тех мальчиков нашел меня – оказывается, он написал рецензию на мою книгу и вывесил у себя на сайте. Он это мне сообщил и добавил, что если не понравится, то текст уберут. Еще он сказал: «Это первое, что я написал для сайта и, наверное, последнее». Рецензия мне понравилась, и с этого началась дружба. Нам приписывали роман, а это была просто дружба. Хотя мы вместе ездили по его работе на неделю в Питер, жили в одной квартире, спали в одной кровати, но при этом ничего не было. Просто есть такие мужчины, которые как-то сами собой переводятся в категорию друзей. Дружили мы долго. Потом его девушка окончательно устала ревновать, и другу пришлось расставлять приоритеты. Я не могу сказать, что мы не общаемся, просто было время, мы виделись каждый день, как лучшие подружки, а теперь лишь изредка.

– Ты свободный человек в философском понятии этого слова?

– Свобода – это, наверное, открытость для любви. Но не распущенность. Один раз в жизни я изменила и очень плохо себя чувствовала.

– Опиши свой распорядок дня.

– Прошлая суббота. Я проснулась в девять часов утра, дописала три главы, закончила корректуру. В три часа дня я поехала на съемки программы «Культурная революция» на телеканал «Культура». После я вернулась домой, переоделась – у меня намечалось мероприятие: мои друзья попросили заехать на десять минут на день рождения, чтобы поздравить девочку, мою поклонницу. Я решила, что надо быть хорошей и согласилась. Я поехала туда. Девочка расплакалась, когда меня увидела, я подписала книги. Потом я поехала домой, снова переоделась, уехала к мужчине. Вернулась в шесть утра, доделала корректуру и легла спать. Это такой один из дней с плотным графиком. А мой более ленивый день: я проснулась часов в десять утра в понедельник не дома, приехала домой в двенадцать утра, легла спать и до вечера валялась под одеялом. Я делаю себе такие выходные. Писать книгу непросто, это очень энергозатратная работа. Нужно иногда полностью расслабляться.

Ее первые книжки

Мария Свешникова родилась 7 сентября 1985 года в семье ученых. Автор трех бестселлеров:

1. «FUCK'ты» – болезненная, жестокая история о любви и сексе в клубной Москве.

2. «Бимайн. Тариф на безлимитное счастье» – комедийная книга о том, что скрывается за хеппи-эндом. Главные герои решают пожениться, чтобы получить скидку на карты в модный спортклуб. Решившись на эту рискованную и увлекательную авантюру, они разрушают представление о браке как о чем-то солидном и скучном.

3. «Небо № 7» – история девушки, которая возвращается в Москву из Лондона и учится снова жить в России. Многое из того, что происходит вокруг, ей кажется ненормальным. Она чувствует, что близкие ей люди изменились, но не понимает, почему. В конце концов оказывается, что безвозвратно поменялась именно героиня.

«RE: Акция», 2008

Алексей Иванов: «процесс идёт, и это главное»

Алексей Иванов, автор нашумевших книг «Географ глобус пропил», «Сердце Пармы», «Золото бунта». Он лауреат литературных премий и любимец публики, авторитетных критиков, журналистов. В марте на Х книжной ярмарке издательство «Азбука-классика» представило новую книгу писателя «Message: Чусовая», а в апреле уже вышла следующая – «Блуда и МУДО».

– Алексей, давно хотел спросить, как у вас получается прожить на гонорары от книг?

– А вы не можете?

– Ну, я во-первых, не издаюсь такими тиражами, как вы. А, во-вторых, в основном пишу пьесы, а от них толку мало.

– Большинство прожить на гонорары не может. Лично я могу. Пока. Существует мнение, что, дескать, процветают лишь коммерческие и модные писатели, а вот настоящие – нет. Лично я так думать не склонен. Финансовое положение писателя всегда зависит от «царствующего формата». Ничего тут, видимо, не поделать, и так было всегда, если писателю не находилось мецената, личного капитала или грантодателя. Если их нет, значит, надо уметь писать в «царствующем формате» и в нём говорить то, что хочешь сказать. Это вопрос профессионализма. Достоевский умел писать быстро – как требовал издатель. Астафьев, Распутин и Белов умели работать в формате соцреализма и от этого не перестали быть великими писателями. Чёрт возьми, в «царствующих форматах» своих эпох работали и Сервантес, и Шекспир, и даже Гомер. Если сейчас царят трэш и гламур – надо идти через них (если не хочешь работать в стол, как Платонов или Булгаков). Но не опошляться, не спускаться к банальности, а вытягивать этот формат до его высших возможностей. Формат – это значит «так, как понятно людям». Нынешний «царствующий формат» – примитив, конечно, но и соцреализм как формат тоже был не умнее гламура. А подавляющее большинство писателей, как наши генералы, всегда готовятся к прошедшей войне. И сейчас все они могут обойти рогатки соцреализма и сказать в нём правду не хуже Астафьева с Распутиным, только вот соцреализма уже нет, слон сдох. На смену трэшу и гламуру придёт какой-нибудь «новый имперский стиль», и ситуация с невостребованностью повторится, потому что все уже освоят трэшевые жанры, проточат ходы в гламуре, навиртуозятся в постмодернизме, только в новой эпохе все эти навыки окажутся бесполезными. Эти мои слова жёсткие, может, даже жестокие. Возможно, я не прав. Но здравый смысл в моих словах всё же присутствует.

– Путин на встрече с пятнадцатью молодыми авторами в Ново-Огарево обмолвился, что на «нужную государству художественную литературу» возможен в будущем госзаказ. Со всеми вытекающими последствиями. Как это было раньше… Вы считаете – нам, и писателям, и читателям, нужен госзаказ на литературные произведения?

– Мне кажется, государству он нужен, а читателям – вряд ли. И хорошо, что такого заказа сейчас нет. Хотя многие писатели были бы не прочь творить из-под сильной руки. Но всё-таки без «руководящей и направляющей силы» творчество получается честнее. Даже если писатель идёт на поводу выгоды. Фантазировать за деньги не стыдно, а врать – стыдно. Разумное же государство, если желает делать в литературе какой-то заказ, должно заказывать качество текстов, а не идейную начинку. Я могу представить механизмы платы государства за качество, но не могу представить их действующими в России.

– А теперь долгожданный вопрос. О чем книги «Message: Чусовая» и «Блуда и МУДО»?

– «Message: Чусовая» можно назвать историко-культурологическим эссе. Я не смог найти в русском языке слово, которое бы точно переводило английское message, и поэтому оставил как есть. На протяжении всей своей истории Чусовая была дорогой – по ней шли булгарские купцы, местные жители ходили с одной стороны хребта на другую, по этой дороге шел Ермак, пролегал государев тракт в Сибирь, в советское время здесь проходил всесоюзный лодочный маршрут. А сейчас река потеряла свой смысл, потому что ее как дорогу уже не используют.

В книге река предстает неким гипертекстом, который писали до нас и по мере сил пишем мы. Только прежде, чем писать, необходимо научиться читать и прочитать все, что уже есть… Message реки, понимание реки как послания от истории к современности.

Что касается второй книги – это порнографический плутовской роман-провокация. Его основная цель доказать, что картину мира формирует характер нашего мышления, а вовсе не идеалы, не цели и не средства. В романе я вывожу принцип жизнеспособной семьи современного типа, старый тип уже себя изжил. То есть двое родителей, даже работая изо всех сил, не в состоянии содержать на приличном уровне себя и двоих детей. А вот новый аморальный тип семьи, который существует де-факто, позволяет это сделать. Эту новую семью я назвал «фамильон», как бульон, батальон. Большего сказать не могу. Читайте книгу.

– Как вы считаете, ваши романы интересны современному молодому человеку? Каким вы видите своего читателя?

– Формат моих романов соответствует моему представлению об актуальности; насколько это представление верно – настолько я и интересен молодому читателю. Назвать процент не могу. Контент моих романов зависит от моей личностной состоятельности. Чей жизненный опыт как– то перекликается с моим, тот и резонирует на произведение. Составлять катехизис на своего читателя я не возьмусь.

– Не обижайтесь, Алексей Иванов, вам не кажется, что иметь в России фамилию Иванов – это всё равно, что не иметь никакой?

– А чего тут обижаться? Я это знаю. Поначалу меня часто спрашивали, не хочу ли я взять псевдоним. Но с фамилией, можно сказать, дело принципа. Общеизвестно, что нельзя выдвигать судьбе ультиматумов. Но моя жизнь очень долго шла так, что никакой судьбы, в общем, у меня и не было. Даже когда я был согласен на компромисс, всё равно ничего не получалось. И я обозлился. Терять мне было нечего, и я поставил судьбе условия: или никак (то есть так, как есть, а как есть – мне уже не страшно), или так, как я хочу. А хочу я – и с фамилией Иванов, которую мне не в детдоме дали, и с проживанием в провинции, где я уже привык жить и где мне нравится, и с провинциальными, негламурными темами. И судьба вроде бы прогнулась. Так что для меня моя звучная фамилия – свидетельство личной победы.

– А газеты писали, что в бюджете Пермского края заложена строка на раскрутку Алексея Иванова…

– Более того, вся экономика Пермского края работает на мой промоушен. Все издания «Азбуки», АСТ и ВАГРИУСа проплатили пермяки, всех журналистов, и вас тоже, купили – лишь бы писали про Иванова. Неужели вы верите в такую чушь? Однажды (точнее, в 2004 году) Пермское книжное издательство выпустило мой путеводитель по реке Чусовой и объявило конкурс среди региональных рекламных компаний на рекламу этой книги в регионе. В конкурсе приняло участие три или четыре компании. Бюджет выделял победителю около 3 тысяч долларов. Компания-победитель на эти деньги распечатала на ксероксе десяток листовок. Всё. Дальше журналисты раздули из мухи не слона даже, а диплодока.

– Три ваших произведения собираются экранизировать?

– Ваша информация устарела. У меня купили права на экранизацию уже четырёх моих романов – «Сердце Пармы», «Золото бунта», «Географ глобус пропил» и «Общага-на-Крови». Но в нынешних реалиях покупка прав вовсе не означает непременной экранизации. Может, ничего и не будет вовсе. По крайней мере, до сих пор ничего для запуска производства фильмов не делалось. Я уж и не очень-то верю в кино по своим произведениям.

– Что вы думаете о современном литературном процессе?

– Процесс идёт, и это главное. Вообще– то я не литературовед и не критик. Мне развитие российской литературы представляется следующим образом. На мой взгляд, современная отечественная литература, с тех пор как советская литература накрылась большим медным тазом, прожила уже два этапа, а сейчас начинается – а может быть, уже идёт – третий. Я, конечно, говорю условно, обобщая, отсекая частности, тонкости и нюансы, упрощая, но тем не менее… Первый этап был ознаменован тем, что литература занималась деструкцией, то есть разрушением и структурных основ литературы, и основ нравственности, скажем так. Естественно, лидером этого этапа был Владимир Сорокин. То, что осталось после этого этапа, в общем-то, не годилось ни на что другое, кроме некой виртуализации. Этой виртуализацией и занялась литература, сердцем которой был Виктор Пелевин. Третий этап начался с того, что деструктурированная и виртуализированная литература нуждалась в каком-то развитии, в обратном возрождении. Каким образом можно было её возрождать? Можно было начать всё с нуля, от критического реализма XIX века, а то и от Сумарокова с Капнистом, но это, в общем, глупость. Дважды в одну воду не войти, тем более в неё не войти трижды. Единственный способ возрождения, который мог быть применён в сегодняшних условиях, – это насытить ту самую виртуальную литературную действительность реальной плотью, реальной жизнью, реальной кровью. Мне кажется, именно сейчас этот процесс и идёт. «ЖД», «2017», «Даниэль Штайн» – все эти тексты лично для меня свидетельствуют о моей правоте. На которой, впрочем, я не настаиваю.

– Вы лауреат разных литературных наград, и поэтому мой вопрос не вполне корректен, но все же. Литературные премии – это подтверждение таланта или, как считают многие отлученные от них, награда «от своих своим»?

– Литературные премии бывают разные, не надо всё сваливать в одну кучу. Есть такие, есть и сякие. Каждая из них предназначена для своего круга авторов. Так и должно быть, потому что демократия – это разнообразие иерархий, а не доступ хоть кому хоть куда. Да, премии страдают «детскими болезнями левизны» – групповщиной и вкусовщиной, но это неизбежно, вопрос лишь в масштабах заболевания. Но лучше пусть будут такие премии, чем не будет никаких. Поскольку объективного подтверждения таланта быть не может (вспомните «Мензуру Зоили»), то премии можно воспринимать как угодно в зависимости от обстоятельств, личных и общественных. Лично мне премии интересны не как подтверждение таланта, а как повышение статуса.

– Что вы посоветуете молодым, мечтающим о литературных лаврах и гонорарах?

– Посоветую не мечтать о глупостях. За лаврами и гонорарами – на «Фабрику звёзд», в телеящик и в шоу-бизнес. А в литературу идут потому, что не могут не идти. Можно представить себе старика, который всю жизнь пишет романы, не опубликовав ни строчки (пусть даже он и графоман, но ведь не всегда же так). Но невозможно представить себе старушку, которая всю жизнь поёт шлягеры и кривляется одна в пустой комнате (ситуацию маразма мы не рассматриваем). Если сознание человека устроено так, что он весь мир видит как текст, то это писатель. А если для человека написанный текст – путь к чековой книжке, то лучше избрать более лёгкую дорогу к достатку. В жажде лавров и гонораров нет ничего плохого, это нормальное честолюбие (в основном – юношеское). Изъян – в неадекватности средств. На танке гонках «Формулы-1» не победишь. Авторством даже очень популярных романов не соберёшь стадион орущих фанатов и не выбьешься в топ-лист журнала «Форбс».

Писатель – это профессия, но в неё идут по призванию, а не по глупости.

«Акция», 2007

Оглавление

Золушка, превращающаяся в принцессу

Статьи

  Андрей Тарковский: в кино за утерянным временем!

    Поэт и режиссер

    Символ правды – красота!

    Путь в искусство

    От «Ивана» до «Андрея»

    Семь фильмов

    Страсти по Андрею

  Евгений Шварц: обыкновенное чудо – любовь

    Ребенок до старости

    Из юристов в актёры

    В столицу!

    Если захотеть – можно полететь!

    Рождение

    Под руководством режиссера

    О любви

  Искусство, не требующее рекламы

Интервью

  Марк Розовский: «У нас много невыстраданного авангарда»

    Театр должен быть человечным

    Экспериментировать, иначе зажиреем!

    Авангард нужно отглодать

    Моцарт не бывает в упадке

    Неизвестные пьесы Пастернака

  Ольга Славникова: «Сейчас жизнь структурирована жестче – на всё есть дедлайны!»

    Человек смертен

    У издателя и литературы пути разные

    Государство и писатель

  О сетевых дневниках и литературной критике

  Какой там секс!

    Новое слово на букву «F»

  Алексей Иванов: «процесс идёт, и это главное» Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg