«Певец революционной эпохи»

В.Озеров

Певец революционной эпохи

Статья

СИЛА ПРОЛЕТАРСКОГО ЕДИНСТВА

В Чугуевку вошел партизанский отряд.

Уже не первый раз встречало это большое село, раскинувшееся под отрогами хребта Сихотэ-Алинь, людей с винтовками. Была осень 1919 года. На Дальнем Востоке бушевала гражданская война, через село то и дело проходили военные части. Красных партизан здесь знали хорошо, помогали им, чем могли, восхищались их отвагой и бескорыстием, считали совершенно естественной бесшабашную удаль.

Но этот отряд казался необычным. Он скорее походил на регулярную часть: все бойцы в одинаковых шинелях, строго выдерживают равнение, четко печатают шаг, соблюдают предельный порядок на привале. И название у отряда такое, какое ни у кою другого не встречалось, - на алом полотнище вытканы слова: "Особый коммунистический".

Когда Саша Фадеев и его двоюродный брат вернулись с мельницы, где они работали, их встретили взволнованными рассказами о прибывших. Все уже знали, что отряд был создан на свиягинском лесопильном заводе, в него вступили рабочие-коммунисты. Сражаться в таком отряде было большой честью. И в тот же день Фадеев вступил в его ряды; вместе с бойцами "Особого коммунистического" он участвовал во многих боях и походах.

Случайно ли сошлись их дороги - кадровых рабочих-коммунистов и восемнадцатилетнего юноши из интеллигентной семьи, вчерашнего ученика коммерческого училища?

Вспомним, к каким кругам русской интеллигенции принадлежал Александр Фадеев. За его плечами были поколения демократической интеллигенции, беззаветно боровшейся с самодержавием, шедшей "в народ", погибавшей в тюрьмах и ссылках, мечтавшей о революции. Родители Фадеева встретились в тюрьме: юной петербургской курсистке было поручено под видом "невесты" пойти с передачей к арестованному революционеру. Знакомство переросло в дружбу, в любовь. В 1901 году у них родился сын - Александр. Потом жизнь сложилась так, что они расстались. Но избранной цели оба остались верны. Отец Фадеева, человек несгибаемой воли и аскетического характера, прошел через сибирскую каторгу и умер от туберкулеза. Мать, скромная фельдшерица, пользовалась любовью и уважением окружающих. Вторым ее мужем - отчимом и воспитателем Александра - стал Глеб Владиславович Свитыч, активный участник революции 1905 года, член Виленского социал-демократического комитета. Семья переехала на Дальний Восток, и здесь прошло детство Фадеева, трудовое детство мальчика, умевшего пахать и косить, запрячь лошадь, колоть дрова, мыть полы, штопать одежду.

Фадеев был влюблен в могучую природу Приморья с курящимися сопками, великанами-кедрами, разливами непокорных рек, в сильных и мужественных людей - русских переселенцев, туземцев-гольдов, рыбаков и звероловов. Зачитывался Майн Ридом, Фенимором Купером, Джеком Лондоном, сам пробовал сочинять рассказы и повести о вольнолюбивых индейцах.

В наивные, часто абстрактные представления юноши жизнь внесла свои коррективы, втянув его в водоворот классовой борьбы. Фадеева с детства окружали люди передовых взглядов, высоких принципов. Во время учебы во Владивостокском коммерческом училище он жил у своей тетки Марии Владимировны Сибирцевой. В ее доме собиралась революционно настроенная молодежь. Саша подружился со своими двоюродными братьями - Всеволодом и Игорем Сибирцевыми, впоследствии видными деятелями советского Дальнего Востока (оба героически погибли: Всеволода японцы сожгли вместе с Сергеем Лазо в топке паровоза, Игорь был ранен в бою и, чтобы не попасть в руки врага, застрелился). Близкими друзьями Фадеева стали юноши и девушки, которых за смелые убеждения и поступки прозвали "соколятами": Петр Нерезов, Гриша Билименко, Яша Голомбик и другие. Все они вспоминали о своем содружестве как о своеобразной "коммуне". Такой она запомнилась и Фадееву: "Мы все были влюблены в кого-нибудь, делились этим "тайным тайных", сочувствовали успехам и неудачам друг друга в любви, верили друг другу во всем. Мы презирали деньги, собственность. Кошелек у нас был общий. Мы менялись одеждами, когда возникала к тому потребность. Как мы были счастливы!"

Уже во взрослые годы, оглядываясь на свою юность, Фадеев писал, что ему и его друзьям нетрудно было выбирать путь в жизни:

"...Полные юношеских надежд, с томиком Максима Горького и Некрасова в школьном ранце, мы вступили в революцию.

Мы полны были пафоса освободительного, потому что над Сибирью и русским Дальним Востоком утвердилась к тому времени власть адмирала Колчака, более жестокая, чем старая власть. Мы полны были пафоса патриотического, потому что родную землю топтали подкованные башмаки интервентов.

Как писатель, своим рождением я обязан этому времени".

"Соколята" активно участвовали в революционной борьбе. Устраивали ученические забастовки, создали молодежную организацию, выпускали газеты и журналы, выполняли поручения коммунистов, работая связными, распространяя прокламации.

В коммунистическую партию Фадеев вступил, едва ему исполнилось семнадцать лет. Вскоре его перебросили в освобожденные районы, и он, как уже говорилось выше, стал активным участником партизанского движения*.

______________

* Боевой молодости Фадеева посвящена автобиографическая книга "...Повесть нашей юности. Из писем и воспоминаний" (М., Детгиз, 1961, составитель С.Н.Преображенский).

Грандиозный размах революции и ее цементирующая сила - вот что олицетворялось для Фадеева в пролетарском отряде "Особый коммунистический". Теперь в полной мере раскрылись душевные качества, нравственные возможности молодого коммуниста. Больше года Фадеев находился в рядах партизан. Сражался под Спасском и Хабаровском, был тяжело ранен. Совершал рискованные рейсы на пароходике "Пролетарий", который под дулами японских канонерок перебрасывал за Амур ценные грузы для Народно-революционной армии.

В феврале 1921 года Фадеева избрали делегатом на X съезд РКП (б). Вместе с другими делегатами съезда он штурмовал мятежный Кронштадт, на подступах к крепости его вторично ранило, и он несколько часов пролежал на льду Финского залива. После госпиталя вернулся в Москву и получил направление на учебу в Горную академию.

Отнюдь не академической жизнью жили студенты, еще не снявшие солдатскую шинель. Фадеев с увлечением взялся за учебу, одновременно вел партийную работу на одном из заводов, деятельно участвовал в общественной жизни академии, в политических и литературных дискуссиях. Здесь опять сложился дружеский кружок, новая "коммуна", объединявшая и дальневосточников, и сегодняшних знакомцев. Общее чувство первооткрывателей нового мира, волновавшее молодежь, хорошо передано в записках Тамары Головниной:

"Несмотря на внешнюю неустроенность и весьма скудное питание (помню, что обед для сотрудников Коминтерна, где я работала, состоял из супа, приготовленного из селедочных головок и хвостов, а на второе подавалась мороженая картошка в мундире, хлеба выдавалось по двести пятьдесят граммов), несмотря на все это, мы были счастливы и вовсе не замечали этих неудобств. Мы были счастливы тем, что могли пойти в Политехнический музей слушать Маяковского, Луначарского, побывать на диспуте, где Коллонтай выступала на тему "О крылатом эросе", попасть в Колонный зал, где выступала перед студенческой аудиторией Крупская, достать билеты в Большой театр, если даже за них надо было отдать обед. Это для нас открылись двери рабфаков и вузов, мы поглощали науку не только в аудиториях своих факультетов, но ходили на лекции и по другим специальностям. Мы были переполнены пафосом строительства нового мира, и это захватывало нас".

В московской "коммуне", как некогда во владивостокской, молодежь обретала счастье, которое дает людям сознательная и убежденная революционная борьба - борьба за свободу человека, расцвет всех его сил и дарований. До чего далеки эти ощущения от заявлений иных толкователей нашей истории, выставляющих первое поколение строителей Советского государства бездумными фанатиками!

Наоборот, глубина страстей и сила чувств отличает это героическое поколение. Ощущение характера всенародной борьбы, близкое знание тех сил, которые направляют массовое движение в русло пролетарской организованности, - с таким политическим, жизненным капиталом приступал Александр Фадеев к литературной работе. Пройдя школу революции, он сумел постичь существо внутренней перестройки людей труда, происшедшей в час крутого исторического поворота. А эти люди были ему хорошо знакомы. Когда Фадеев писал в 1922-1923 годах первые свои повести (их нередко называют рассказами) "Разлив" и "Против течения", когда в 1924-1926 годах создавал "Разгром", он щедро черпал материал из богатого запаса своих недавних впечатлений.

Произведения об уже отшумевших событиях воспринимались читателями как весьма актуальные. Фадеев уловил главные закономерности эпохи, те связи, которые соединяют день вчерашний и день нынешний. Он осмыслил и своеобразно отобразил пафос времени.

Уже в названиях произведений Фадеева символически выражена их основная идея.

"Разлив" - это, конечно же, не только реки, вышедшие из берегов после проливных дождей. Это и стихийно поднявшиеся против старого строя народные массы. В далеком приморском селе шумят, митингуют крестьяне, пробужденные Февральской революцией, мечутся, выбирая между кулацкими подголосками, лавочником Копаем, мельником Вавилой, и большевиком - председателем сельсовета Неретиным. А в это время во всю ширь разливаются реки...

Можно ли справиться с разгулявшейся водной стихией? Этот вопрос решают Иван Неретин и его единомышленники, организуя спасение людей. Можно ли направить в нужное русло пробудившиеся массы, увлечь их не только на разрушение старого, но и на созидание нового? Такой вопрос ставят перед собой большевики, проявляя огромную волю для сплочения трудового крестьянства. Неретину приходится не только бороться с кулаками, по и обуздывать развязанные ими стихийные настроения. Но всего важнее ему строить. Неретин хочет покончить с опиекурением, уравнять гольдов в правах с русскими, мечтает о том времени, когда сюда, в глухую тайгу, проложат железную дорогу, когда горный хребет откроет свои заветные недра, а на полях будут работать электротракторы.

"Против течения" - это тоже не просто обозначение маршрута парохода, идущего вверх по реке, эвакуируя за Амур народное имущество. Это емкий образ, передающий готовность коммунистов осуществлять свои гуманистические цели наперекор всему - и выступлениям прямых врагов, и разгулу мелкобуржуазного анархизма, и любым проявлениям политической слепоты, недисциплинированности. Способностью укреплять дисциплину и умением организовывать массы измеряются коммунисты - герои произведения. Ошибка комиссара полка Челнокова непростительна, потому что он не помешал сторонникам партизанщины сорвать преобразование отряда Семенчука в регулярную часть. Зато комиссар фронта Соболь готов "идти против течения" и тащить за собой "всех, кого только можно тащить при помощи слова и нагана". Пойти "против течения" пришлось и комиссару "Пролетария" Селезневу; когда дезертиры пытались захватить пароход, он приказал открыть по ним огонь.

Идея этого произведения получила дальнейшее развитие в варианте, опубликованном в 1934 году под названием "Рождение Амгуньского полка".

Первые повести Фадеева созданы молодым, еще неопытным писателем. Сам Фадеев с излишней категоричностью говорил об их слабости и о своем следовании литературной моде (они написаны "рубленой прозой", короткими, отрывистыми фразами), о языковых огрехах (неточные образы, излишне цветистые сравнения и метафоры и т.д.). Спору нет, этих недостатков "Разлив" и "Против течения" не лишены, как и некоторого схематизма в изображении характеров. Но тем не менее оба произведения свидетельствовали о самостоятельной идейно-эстетической позиции автора. Фадеев был в числе писателей, принесших в литературу свое, подсказанное жизнью, видение революции и людей революции.

Фадеев своими произведениями спорил с теми писателями 20-х годов, которые уподобляли революцию стихийному взрыву, изображали ее в абстрактно-романтических образах. С другой стороны, он не принимал и упрощенно-натуралистического изображения жизни - в деталях быта, но без раскрытия размаха революционного движения, перспектив внутреннего роста людей.

Произведения Фадеева стоят в одном ряду с повестями и романами А.Серафимовича, Д.Фурманова, Ю.Либединского, Вс.Иванова, Л.Сейфуллиной, Л.Леонова, К.Федина, стихами В.Маяковского, Д.Бедного, пьесами В.Билль-Белоцерковского, К.Тренева и других. В этих произведениях не умалчивалось о стихийности народных восстаний, о трудности воспитания человека, выросшего в эксплуататорском обществе, об опасностях, которые таит для нестойких людей переход от политики военного коммунизма к новой экономической политике. Но разнородные впечатления объединялись признанием героики всенародной борьбы, верой в возможность и необходимость дать освобожденной человеческой энергии правильное направление на путях строительства социализма. А ведь именно об этой необходимости неустанно вновь и вновь напоминал В.И.Ленин.

Еще в 1918 году он писал:

"У нас есть материал и в природных богатствах, и в запасе человеческих сил, и в прекрасном размахе, который дала народному творчеству великая революция, - чтобы создать действительно могучую и обильную Русь"*.

______________

* В.И.Ленин. Полн. собр. соч., т. 36, с. 80.

В 1919 году В.И.Ленин вновь высказал эту же мысль:

"Мы хотим построить социализм из тех людей, которые воспитаны капитализмом, им испорчены, развращены, но зато им и закалены к борьбе"*.

______________

* В.И.Ленин. Полн. собр. соч., т. 38, с. 54.

Не вымышленных, сказочных, а самых обыкновенных, вполне земных людей встретил и узнал Фадеев в дни дальневосточных походов. Деятельно участвуя в организации новой армии, новых органов власти, он воочию убедился, что именно в монолитном сознательном коллективе формируется яркая человеческая личность, способная очиститься от пережитков капитализма, взяться за строительство "действительно могучей и обильной Руси".

О борьбе за создание и упрочение такого коллектива и рассказано в "Разливе" и "Против течения". О том, как рождается и формируется в огне революции отдельная личность, будущий строитель социализма, писателю еще предстояло рассказать.

МЕЧТА И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

Выполнить эту нелегкую художественную задачу Фадееву снова помогла сама жизнь. Тесные связи с людьми, активная работа в массах дали ему возможность близко узнать ту самую "будничную сторону" действительности, к познанию которой звал литераторов В.И.Ленин.

Академию Фадеев окончить не успел - весной 1924 года его направили на партийную работу вначале в Краснодар, затем в Ростов-на-Дону. Он снова жил среди тех, с кем познакомился на партизанских тропах, жил их заботами секретарь райкома партии в Краснодаре вникал в повседневные дела рабочих, студентов, комсомольцев, партийного актива, часто бывал в казачьих станицах. Затем Фадеев перешел на работу в ростовскую газету "Советский Юг". Он смог близко изучить самых разных людей - и горожан, и крестьян, и донецких шахтеров. На каждом шагу Фадеев убеждался, сколь сложен и богат внутренний мир людей труда, как важно художнику глубже проникнуть в него.

Никому не известно, говорил Фадеев, какими словами можно выразить в искусстве невиданный переворот в жизни, в быту, в сознании людей. В то же время он опирался на опыт классиков, считал себя учеником Горького, мастерски изображавшего силу и красоту нового, побеждающего. Все больше задумывался молодой писатель об удивительном умении Л.Н.Толстого передать "диалектику души", раскрыть противоречивый процесс нравственного развития человека.

Имя Л.Н.Толстого постоянно всплывает в высказываниях строителей молодой советской культуры. На его шедеврах они учились искусству изображения характеров, внутреннего мира героев. "Реализм как основная особенность пролетарской литературы, - писал Ю.Либединский, - уже заявлял о себе в ряде хороших произведений. Но ни у кого из нас, писавших до Фадеева, этот реализм не проявил настолько своего нового качества, определенного революционным содержанием нашей жизни. Это был новый, особенный реализм, порожденный новой эпохой. Ни у кого из нас, сверстников Фадеева и его старших товарищей, он не выразился так ярко в лепке характеров, в обдуманной расстановке этих характеров, в глубине психологического проникновения и, наконец, в стройном и драматическом развитии сюжета".

Характеры, рожденные временем великого революционного переворота и выражающие это время, - таково художественное открытие Фадеева, сделавшее "Разгром" этапным произведением советской литературы.

Такое открытие оказалось тем более значительным, что Фадеев первым в советской литературе раскрыл пути становления нового сознания и новой морали в сложности и перспективности этого процесса. "Разгром" вновь напоминает о той монолитности революционных рядов, железной воле пролетарского авангарда, которые автор повестей "Разлив" и "Против течения" считал важнейшим условием социалистического переустройства жизни. Масса теперь изображается не суммарно, читатель видит, что плечом к плечу стоят очень несхожие люди.

О переменах в людях Фадеев по-прежнему рассказывает без какой бы то ни было велеречивости. Повествование в "Разгроме" ведется стройно и последовательно, писатель пользуется реалистическими средствами живописи, он воспроизводит быт войны, дает множество жизненных деталей, воскрешающих конкретную обстановку Дальнего Востока, партизанской борьбы. Но все описания согреты единым чувством - это мечта о новом человеке, жгучий интерес к тому прекрасному, что рождается в людях, несущих еще на себе печать старого собственнического мира.

Один за другим проходят перед нами герои "Разгрома" - их именами названы отдельные главы романа.

Морозка! Вглядываясь в облик лихого партизана, мы испытываем то счастливое чувство открытия яркого человеческого типа, которое приносит подлинно художественное произведение. Нам доставляет эстетическое наслаждение следить за перипетиями душевной жизни этого человека. Его нравственная эволюция заставляет задуматься о многом.

До вступления в партизанский отряд Морозка "не искал новых дорог, а шел старыми, уже выверенными тропами" и жизнь казалась ему простой, немудрящей. Воевал храбро, но порой тяготился требовательностью Левинсона. Был щедр и самоотвержен, но не видел ничего дурного в том, чтобы набить мешок дынями с крестьянского баштана. Мог и напиться вдрызг, и изругать товарища, и грубо обидеть женщину.

Боевая жизнь приносит Морозке не только воинские навыки, но и сознание своей ответственности перед коллективом, чувство гражданственности. Наблюдая начинавшуюся панику на переправе (кто-то распространил слух, что пускают газы), он из озорства хотел было "для смеху" еще сильнее "разыграть" мужиков, но одумался и взялся наводить порядок. Неожиданно Морозка "почувствовал себя большим, ответственным человеком...". Это сознание было радостным и многообещающим. Морозка учился держать себя в руках, "он невольно приобщался к той осмысленной здоровой жизни, какой, казалось, всегда живет Гончаренко...".

Многое еще предстояло преодолеть в себе Морозке, но в самом решающем это подлинный герой, верный товарищ, самоотверженный боец. Не дрогнув, он пожертвовал собственной жизнью, поднял тревогу и предупредил отряд о вражеской засаде.

Метелица. Пастух в прошлом, непревзойденный разведчик в партизанском отряде, он тоже навечно выбрал свое место в огне классовых битв.

В ходе работы над "Разгромом" образ Метелицы переосмысливался автором. Судя по черновой рукописи, вначале Фадеев намеревался показать прежде всего физическую силу и энергию своего героя. Метелица был озлоблен старой жизнью, не верил людям и даже презирал их, считал себя - гордого и одинокого неизмеримо выше окружающих. Работая над романом, писатель освобождает образ Метелицы от таких "демонических" черт, развивает те эпизоды, в которых раскрывается светлый ум, широта мышления его героя. Его стремительная и нервная сила, которая могла бы носить разрушительный характер, под воздействием Левинсона получила верное направление, была поставлена на службу благородному и гуманному делу.

А способен Метелица на многое. Одна из ключевых в романе - та сцена, где показан военный совет, на котором обсуждалась очередная боевая операция. Метелица предложил дерзкий и оригинальный план, свидетельствующий о его недюжинном уме.

Бакланов. Он не просто учится у Левинсона, а подражает ему во всем, даже в манере поведения. Его восторженное отношение к командиру может вызвать улыбку. Однако при этом нельзя не заметить, что дает эта учеба: помощник командира отряда заслужил всеобщее уважение своей спокойной энергией, четкостью, организованностью, помноженными на храбрость и самоотверженность, он один из людей, ведающих всеми отрядными делами. В финале "Разгрома" говорится о том, что в Бакланове Левинсон видит своего преемника. В рукописи романа эта мысль развивалась еще подробнее. Сила, двигавшая Левинсоном и внушавшая ему уверенность в том, что уцелевшие девятнадцать бойцов продолжат общее дело, была "не силой отдельного человека", умирающей вместе с ним, "а была силой тысяч и тысяч людей (какой горел, например, Бакланов), то есть силой неумирающей и вечной".

Герои романа демонстрируют внутренние возможности "человека массы" (выражение Горького), неиссякаемость того человеческого капитала, которым располагала революция и который сбрасывали со счетов авторы троцкистских теории о невозможности построить в нашей стране социализм. Фадеев следовал глубоко продуманным политическим и эстетическим убеждениям. В 1932 году он так определил идею своего романа:

"Первая и основная мысль: в гражданской войне происходит отбор человеческого материала, все враждебное сметается революцией, все не способное к настоящей революционной борьбе, случайно попавшее в лагерь революции, отсеивается, а все поднявшееся из подлинных корней революции, из миллионных масс народа, закаляется, растет, развивается в этой борьбе. Происходит огромнейшая переделка людей".

Фадеев не был бы Фадеевым, остановись он на этом утверждении. Он считает необходимым тут же указать - благодаря чему осуществляются рост и закалка народных масс:

"Эта переделка людей происходит успешно потому, что революцией руководят передовые представители рабочего класса - коммунисты, которые ясно видят цель движения и которые ведут за собой более отсталых и помогают им перевоспитываться".

Исследователи иной раз спорили о том, кто является главным героем "Разгрома": рядовой партизан или коммунист-руководитель. Думается, для такого противопоставления нет оснований. Бурный рост народных масс в революции Фадеев объяснял воздействием большевистских идей и большевистского руководства. Своеобразие же характеров людей типа Левинсона во многом объясняется их ролью вожаков, организаторов масс.

Фигура Левинсона открывает галерею "людей партии" - строителей нашего государства, нарисованных советскими писателями. Художественная привлекательность этого образа в том, что он раскрыт "изнутри", озарен светом великих идей, вдохновляющих таких людей.

Как живой встает со страниц книги невысокий рыжебородый человек, берущий не физической силой, не зычным голосом, но крепким духом, несгибаемой волей. Изображая энергичного, волевого командира, Фадеев подчеркивал необходимость для него выбрать правильную тактику, которая обеспечивает целеустремленное воздействие на людей. Когда Левинсон властным окриком останавливает панику, когда он организует переправу через трясину, в памяти всплывают коммунисты - герои первых повестей Фадеева. Но этот образ произвел огромное впечатление на читателей несходством со своими предшественниками. В "Разгроме" художественные акценты были перенесены на мир чувств, мыслей, переживаний революционного бойца, большевистского деятеля. Внешняя неказистость, болезненность Левинсона призваны оттенить главную его силу - силу политического, нравственного влияния на окружающих. Он находит "ключик" и к Метелице, чью энергию надо направить в нужное русло, и к Бакланову, ждущему лишь сигнала к самостоятельным действиям, и к Морозке, который нуждается в строгой заботе, и ко всем остальным партизанам.

Партизанский отряд не какая-то лаборатория, в тиши которой искусственно выводят новых людей. Фадеев ни на миг не забывает о конкретности времени и места действия, о своеобразии работы большевиков с тем человеческим материалом, который давала действительность, о сложности нравственной жизни самих людей боевого авангарда.

Левинсон казался всем человеком "особой, правильной породы", вообще не подверженным душевным тревогам. В свою очередь, он привык думать, что, обремененные повседневной мелочной суетой, люди как бы передоверили ему и его товарищам самые важные свои заботы. Поэтому ему кажется нужным, выполняя роль человека сильного, "всегда идущего во главе", тщательно прятать свои сомнения, скрывать личные слабости, строго соблюдать дистанцию между собой и подчиненными. Однако автор-то знает об этих слабостях и сомнениях. Больше того, он считает обязательным рассказать о них читателю, показать затаенные уголки души Левинсона. Вспомним, например, Левинсона в момент прорыва белоказачьей засады: изнемогавший в непрерывных испытаниях, этот железный человек "беспомощно оглянулся, впервые ища поддержки со стороны...". В 20-х годах писатели нередко, рисуя смелого и бесстрашного комиссара, командира, не считали возможным изображать его колебания и растерянность. Фадеев пошел дальше своих коллег, передав и сложность нравственного состояния командира отряда, и цельность его характера, - в конечном счете Левинсон обязательно приходит к новым решениям, его воля не слабеет, а закаляется в трудностях, он, учась управлять другими, учится управлять самим собой.

Левинсон любит людей, и эта любовь требовательная, деятельная. Выходец из мелкобуржуазной семьи, Левинсон задавил в себе сладкую тоску о красивых птичках, которые, как уверяет детей фотограф, вдруг вылетят из аппарата. Он ищет точек сближения мечты о новом человеке с сегодняшней действительностью. Левинсон исповедует принцип борцов и преобразователей: "Видеть все так, как оно есть, для того, чтобы изменять то, что есть, приближать то, что рождается и должно быть..."

Верностью такому принципу определяется вся жизнедеятельность Левинсона. Он остается самим собой и тогда, когда с чувством "тихого, немножко жуткого восторга" любуется дневальным, и тогда, когда силой принуждает партизана достать рыбу из реки, или предлагает сурово наказать Морозку, или конфискует единственную у корейца свинью, чтобы накормить изголодавшихся партизан.

Через весь роман проходит противопоставление действенного гуманизма гуманизму абстрактному, мелкобуржуазному. Здесь лежит водораздел между Левинсоном и Морозкой, с одной стороны, и Мечиком - с другой. Широко пользуясь приемом контрастного сопоставления персонажей, Фадеев охотно сталкивает их между собой, проверяет каждого отношением к одним и тем же ситуациям. Восторженный позер и чистюля Мечик не прочь порассуждать о высоких материях, но страшится прозы жизни. От его витийства только вред: он отравил последние минуты Фролову, рассказав о конце, который его ждет, устраивал истерику, когда у корейца отбирали свинью. Плохой товарищ, нерадивый партизан, Мечик считал себя выше, культурнее, чище таких, как Морозка. Проверка жизнью показала иное: героизм, самоотверженность ординарца и трусость белокурого красавчика, предавшего отряд, чтобы спасти собственную шкуру. Мечик оказался антиподом и Левинсону. Командир отряда быстро понял, какой это ленивый и безвольный человечишка, "никчемный пустоцвет". Мечик сродни анархисту и дезертиру Чижу, богобоязненному шарлатану Пике.

Фальшивый гуманизм был ненавистен Фадееву. Он, безапелляционно отвергавший абстрактно-романтическую эстетику, запальчиво отрицавший в это время Шиллера, на деле не только мастерски анализировал реальные будни противоречивой действительности, но и смотрел на них с высоты целей и идеалов "третьей действительности", как именовал будущее Горький. Внешнему, показному в "Разгроме" противостоит внутренне значительное, истинное, и в этом смысле сравнение образов Морозки и Мечика представляется чрезвычайно важным.

Утверждая героику борьбы, красоту души революционного бойца, писатель избегал художественных приемов внешнего живописания. "Разгром" написан строгими, даже суровыми красками, в нем нет тех словесно-образных излишеств, которые довольно часто встречались в "Разливе" и "Против течения". Фадеев при работе над романом переписывал некоторые страницы по семь, восемь, десять раз. Он добивался предельной экономичности и сгущенности в развитии действия, освобождался от надуманных сравнений, изощренных метафор.

Не принимая искусственности и нарочитости в изображении людей, Фадеев стремился показывать их во плоти и крови, заботился о пластичности любого образа. Внутренние состояния героев "Разгрома" выявляются и прямым описанием, и через характерные внешние их черты, постоянно повторяющиеся портретные детали (глубокие, как озера, глаза Левинсона), и путем соотнесения с миром природы (гнев Морозки утихал, пока он ехал через озаренную солнцем тайгу). Автор не рисует широкой панорамы событий жизни героев, не воспроизводит их биографии, ему всего важнее уловить кульминацию духовного развития, в которой и проявляется все, чего они достигли.

МАСШТАБЫ ИСТОРИИ, КРИТЕРИИ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ

Бывают впечатления, которые как бы синтезируют все, что видит и чувствует человек.

Для юноши Фадеева это - встречи с героическими борцами революции: с братьями Сибирцевыми, Сергеем Лазо, с партизанами из "Особого коммунистического".

Для молодого писателя, создавшего "Разгром" и задумавшего новые художественные произведения, - это пристальные наблюдения над очень разнородными фактами тех лет.

Вот свой же брат, ростовский газетчик, начинающий литератор Павел Максимов. Он пользуется уважением в коллективе "Советского Юга", написал интересные рассказы. Но беспокойная натура не дает ему покоя. Максимов уверен: для того, чтобы еще ближе узнать жизнь и стать писателем-профессионалом, он должен оставить службу, постранствовать по земле. Часами беседовали они вдвоем, обсуждая планы Максимова, взвешивая предстоящие трудности. Фадеев снова и снова напоминал об этих трудностях, но уже загодя знал о той резолюции, которую напишет на заявлении: "Освободить по собственному желанию". Да и что в этом удивительного! Время было богато людьми сходной судьбы. Совсем недавно Фадеев с интересом читал стихи одного селькора, а вскоре ему пришлось писать рецензию-некролог. Парня убили бандиты, и, сообщая об этом читателям, Фадеев особо отметил жизнеутверждающий тон его стихотворений.

Влюбленность в жизнь, горячее желание своими руками строить и перестраивать ее отличало поколение людей, только вчера еще завоевавших право на это. Но Фадееву доводилось встречать не только таких людей.

Вот группа студентов ростовского пединститута. Они выросли уже при новом строе, не знали нужды и лишений. Все бы, казалось, хорошо, но вдруг газеты сообщают страшную весть: одну из девушек по ее собственному настоянию задушил студент-однокурсник. Следствие раскрыло предысторию трагедии. Выяснилось, что эта группа объединяла молодых людей, разочаровавшихся в жизни, занимавшихся чтением философов-идеалистов и мракобесов, всякого рода кликушеством. В архиве Фадеева сохранились материалы судебного процесса, вырезки из газет. Отчеркнутые места свидетельствуют о том, как поразил писателя этот факт. В нем Фадеев увидел зримое проявление жестоких жизненных противоречий, борьбы старого и нового в быту, в психологии людей. Той самой борьбы, которую он близко наблюдал в кубанских станицах, а позднее в Ярославле, в Москве, куда Фадеев переехал в конце 1926 года.

Переезд в Москву был не только переходом на профессиональную литературную работу. Начинался новый этап жизни видного политического деятеля. Он стал одним из руководителей писательской организации страны, участником идейных и литературных сражений своего времени. Опыт партийно-политической работы, обилие писательских впечатлений, упорная теоретическая учеба - все способствовало стремительному духовному развитию Фадеева.

Не всем писателям удалось сразу же разобраться в весьма непростой обстановке 20-х годов, в существе общественно-политических событий, борьбы различных литературных тенденций и группировок. К мнению Фадеева его товарищи прислушивались с большим уважением. К примеру, молодая писательница Анна Караваева, которую уговорили вступить в "Перевал", вскоре стала задумываться, насколько правильным был этот ее шаг. Со своими раздумьями и сомнениями она обратилась к Фадееву. Он подробно рассказал о том, что происходит в литературе, каков истинный смысл эстетических теорий и художественной практики "Перевала" и других писательских группировок. Эта беседа имела огромное значение для Караваевой.

"В высказываниях Фадеева, - писала она много лет спустя, - как еще никогда до этого, я как бы увидела картину бытия советской литературы, ее поколений, жизненно и философски разноликих, с неизбежными противоречиями и сложностями идейной борьбы".

Четко ориентироваться в кажущемся хаосе взглядов, концепций, течений Фадеев мог потому, что обладал верным компасом - партийным подходом ко всему происходящему. Он сочетал в себе энергичного работника, проверяющего свои действия соответствием передовой теории мыслителя, озабоченного тем, чтобы повседневными делами утверждать свои идеи. Фадеев - писатель и литературный деятель неотделим от Фадеева - автора ряда статей и докладов о самых актуальных политических и художественных проблемах. В основе его эстетических исканий - мысль о многогранном и полнокровном изображении новой жизни в ее реальности и ее перспективах. Фадеев решительно отвергал теории, узаконивающие произвольные, субъективистские воззрения на искусство.

Бой велся на два фронта.

Фадеев глубоко разобрался в идеалистической сущности высказываний "перевальцев", которые отстаивали приоритет "непосредственных впечатлений", игнорировали социальные корни поведения и мышления людей. Проникать во внутренний мир героев - вот чего требовал от себя и других литераторов Фадеев, осуждая, как сказано в одном из его писем, всякий "психологизм" самодовлеющего характера.

Другим противником Фадеев считал схематизм, однолинейность, механическое прикрепление персонажен к классовому признаку, должностной функции. Лефовский "культ факта" представлялся ему губительным для искусства, поскольку обрекал художников на описательность, фактографию.

В полемике с упрощенчеством и схематизмом родилась теория "живого человека". Ее сторонники, и Фадеев в их числе, стояли за то, чтобы очищать наблюдения от всего внешнего, наносного и, по-толстовски "срывая маски", идти в глубь явлений, фактов, характеров, показывать душевную жизнь людей во всей ее сложности, противоречиях, диалектике развития. Понятное само по себе требование, однако, нередко приводило к той "самодовлеющей" психологии, против которой выступали его авторы. Впрочем, им нужно было уточнять и многое другое. Лозунг "диалектического метода" в художественном творчестве зачастую отождествлялся тогда с философским методом, недоверчивое отношение к псевдоромантике переносилось на романтику вообще и т.д.

Фадеев и его товарищи первыми брались за выяснение отличительных черт нового искусства, и не удивительны допускавшиеся ими ошибки и неточности. Разрастаясь, эти ошибки могли привести к губительным последствиям, как это и случилось впоследствии с руководителями РАПП, которые оказались в тенетах групповщины и грубого администраторства. Фадеев, являвшийся одним из активных деятелей РАПП, признавал свою ответственность за допускавшиеся ошибки и много сделал, чтобы исправить их. Не всегда и не сразу он находил верные решения. Но Фадеев никогда не боялся уточнять высказанные положения, выдвигал новые, подсказанные жизнью, совершенствовал стиль и методы своей практической работы. Для него характерен историзм в подходе к настоящему и прошлому.

По-прежнему обращаясь к темам гражданской войны, Фадеев стремился еще глубже понять самый ход истории, осмыслить масштабы исторического развития, его внутренние закономерности. К этим закономерностям он относит процессы, происходящие в гуще масс и знаменующиеся бурным ростом человеческих индивидуальностей. Оценивая меру гуманизма, значение личности, Фадеев не признает какого бы то ни было противопоставления масштабности исторического развития и нравственных критериев человечности. Кстати, тягу к созданию произведений о "судьбе народной - судьбе человеческой" вместе с Фадеевым испытывал тогда ряд писателей: А.Толстой с его "Хождением по мукам", М.Шолохов с "Тихим Доном", В.Маяковский с "Хорошо!" и другие.

О создании эпического произведения, посвященного гражданской войне, Фадеев мечтал еще в то время, когда начинал работу над "Разгромом". В его архиве сохранились наброски не осуществленных тогда произведений. Почти одновременно шла работа над двумя эпическими вещами: "Провинция" и "Последний из тазов". Первое осталось лишь в набросках, второе - под названием "Последний из удэге" - публиковалось в течение почти десяти лет. К сожалению, и этот роман автор не успел завершить.

И опубликованное ранее, и только что задуманное Фадеевым сближает прежде всего глубокий психологизм. Не менее существенны и различия, "Разгром" локален не только по месту, но и по времени действия, биографии героев в этом романе не прослеживаются подробно, круг действующих лиц ограничен преимущественно бойцами партизанского отряда. А в "Последнем из удэге" писатель намеревался показать большую полосу жизни своих героев, их взаимоотношения с разными социальными слоями. Применительно к "Последнему из удэге" можно с полным правом говорить и о многоплановости повествования, и о его глубочайшем психологизме.

Действие романа охватывает два с небольшим месяца драматического и трагического 1919 года в Приморье. Однако автору понадобилось вернуться на несколько лет назад, чтобы показать, чем жило общество в канун революции. Да и само это общество выступает в многообразии классов, социальных групп и прослоек, национальностей, индивидуальных судеб. На страницах романа мы знакомимся с пролетариями старших поколений и рабочей молодежью, с крестьянами-тружениками и кулачеством, ориентирующимся на Америку, с семьями русского интеллигента и владивостокского миллионера. Перед нами люди, стоящие по разные стороны баррикады: большевики-подпольщики, красные партизаны, белогвардейцы, японские оккупанты. Вопрос о классовом самоопределении властно встал перед народами Дальнего Востока. В лагере революции - племя удэге, которое при капитализме было обречено на вымирание, лучшие представители корейского и китайского народов; в лагере контрреволюции - китайские хунхузы.

Фадеев стремился к своеобразной панорамности изображения, не упуская при этом из виду сложности и драматизма исторических событий, человеческих биографий. Автор романа был верен мысли, которую однажды высказал, прочитав горьковскую "Жизнь Клима Самгина": "Синтез нужен такой, чтобы соединял всю полноту реалистического анализа и показа всего многообразия и пестроты действительности". В достаточно полной картине периода гражданской войны отчетливо раскрыта сложность движения разных людей к революции.

Поэтому так и убеждают страницы, посвященные Лене Костенецкой, что здесь нет какой бы то ни было облегченности, искусственного выпрямления пути героини романа. Фадеев внимательно, как беспощадно правдивый художник, показывает поступки Лены, в том числе и такие, которые могли бы смутить приверженцев готовых литературных штампов. В итоге читатель проникается глубоким доверием ко всему сказанному об этой своенравной девушке.

Жизнь Лены сложилась так, что она оказалась в самой гуще политических, нравственных, психологических противоречий времени. И автору важно показать главные этапы этого "хождения по мукам". Дочь бедного сельского врача, Лена выросла и воспиталась в семье миллионера Гиммера; чтобы перейти в демократический лагерь, ей надо не только окончательно осудить свое окружение, но и пересмотреть собственные представления о главных жизненных ценностях.

Политически совсем неподготовленный человек, Лена верила в добро "вообще", правду "вообще". В рукописных вариантах 1931-1932 годов Фадеев отождествлял внутреннюю эволюцию своей героини с правдоискательством, с поисками "простого и настоящего". Она проходит через многие разочарования: в окружающих ее людях, в любви, в общественной деятельности на ниве либеральной благотворительности. Изображая эти поиски, Фадеев вновь обращался к творческому опыту Л.Н.Толстого, с его мастерством обнажения "тайного тайных", раскрытия диалектики души, выявления противоречивости кажущегося и действительного.

Эта противоречивость раскрыта в романе и на примере Сережи Костенецкого - брата Лены, раскрыта, так сказать, с другой стороны. Сережа сразу нашел свое место среди революционеров, но вначале воспринимал происходящее в духе книжной романтики. Вовремя осознав, что высший героизм - в спокойном мужестве пролетариев, в их выдержке и дисциплинированности, юноша получил противоядие от тех заблуждений, которые стали столь пагубными для Мечика из "Разгрома".

Движение к ясности миропонимания Фадеев не уравнивал с движением к упрощенности. Основной темой, давшей название его роману, была тема удэге. Переосмысливая Ф.Купера, Фадеев вступал в полемику с ним: советский писатель хотел показать, что первобытность, при всей патриархальной чистоте нравов, ни в коем случае не может быть идеалом. Мало привлекательного в застойном племенном быте, который наблюдает Сережа, попав в стойбище удэге. Это их вчерашний день, на дорогу возрождения этот народ выведет только борьба за социальную и национальную свободу.

Критика тех лет часто отказывала роману Фадеева в злободневном звучании, поскольку в нем не изображены непосредственно события современности. На самом же деле роман приобрел остро современный характер, так как в годы наступления социализма по всему фронту он утверждал неизбежность победы социалистических начал народного бытия, перестройки на социалистический лад сознания интеллигенции, многомиллионных масс крестьянства.

Современность произведения - и в поэтизации новых духовных, нравственных качеств. В романе живет не только мечта о новом человеке. Черты его автор обнаруживает в рядовых тружениках, живущих еще в условиях старого, собственнического мира. В той же черновой записи 1931-1932 годов была обозначена сцена, которой в романе предстояло стать одной из первостепенных: в больнице ее отца Лена наблюдает пришедших на прием пациентов, перед ней открывается "картина болезней и уродств... и проступающие во всем ум и красота, сливающиеся в образ "прекрасного". В романе эта запись была развернута в яркую сцену. Лене бросаются в глаза прежде всего язвы, ушибы, уродства. Но, поближе присматриваясь к людям, она улавливает в них нечто иное.

"В то же время она замечала, что у крестьянина, мучившегося животом, были ясные, почти детские синие глаза, а у девушки с забинтованной головой стройные смуглые ноги, бедра ее, обозначавшиеся под клетчатой юбкой, полны были женственной мощи, а у парня с огромным кровоподтеком на плече - могучая шея, атласное мускулистое тело, а глаза рано постаревшей женщины, смотревшие поверх людей, светились умным, подлинно человеческим выражением.

Во всех этих людях, каждый из которых страдал, отмеченный болезнью или уродством, были как бы заключены разрозненные части и стороны цельного образа, полного красоты и сил, - нужно было, казалось, только усилие, чтобы он воссоединился, сбросил с себя все и пошел".

В годы революции люди сделали это усилие. Автор "Последнего из удэге" подчеркивает высокую человечность борцов - для них "простое" и "настоящее" естественно уживаются в служении общему делу. Сколько на мучили белые палачи схваченного ими рабочего Игната Саенко, прозванного Пташкой, они не могли сломить его дух. Для него мысль выдать товарищей "была так же неестественна... как неестественна была бы для него мысль о том, что можно облегчить свою судьбу, если начать питаться человеческим мясом". Он знал, что палачи не только сами перестали быть людьми, - "главное, чего не могли они теперь простить Пташке, это как раз то, что он был человек среди них и знал великую цену всему созданному руками и разумом людей и посягал на блага и красоту мира и для себя, и для всех людей".

Внимательный читатель заметит: в романе Фадеева появляются и усиливаются новые интонации. Здесь нет того настороженного отношения к романтике, которое явственно ощущалось в "Разгроме". В романтическом ореоле нарисованы люди, совершающие подвиги, такие, как Пташка, как крестьянский богатырь Игнат Борисов. Приподнятое настроение создают в романе многие сцены, например, та, где поют "Трансвааль". Пронзительным лиризмом проникнуты страницы о взаимоотношениях боевых друзей Алеши Маленького, Петра Суркова, Сени Кудрявого; высказывания Алеши о дружбе предваряют соответствующий монолог из "Молодой гвардии". Автокомментарии становятся неотделимой частицей повествования.

Исследователи справедливо отмечали известную разностильность "Последнего из удэге". Это произведение не очень соразмерно с точки зрения композиционного построения (в первых двух книгах неправомерное место заняла линия Лены), романтическая и "критикореалистнческие" струи не всегда сливаются.

30-е годы продемонстрировали силу тех человеческих возможностей, которые Фадеев и некоторые другие авторы книг о гражданской войне приметили у тружеников, пробужденных революцией к новой жизни. Гигантский размах социалистического строительства, дерзкие свершения отважных людей, удостоенных только что установленного почетного звания Героя Советского Союза, обсуждение и утверждение Конституции победившего социалистического государства, многочисленные факты политической зрелости народа, - записные книжки Фадеева содержат выразительные приметы невиданного общественного подъема.

Поездки в середине 30-х годов на родной Дальний Восток помогли писателю вырваться за рамки становившегося уже привычным и утомительным литературного окружения, увидеть несказанно преобразившийся край. В рассказе "Землетрясение" Фадеев описал взрыв горного перевала, осуществленный строителями железной дороги словно во исполнение мечтаний Неретина из "Разлива" о преобразовании дальневосточной глухомани. В рассказе "О бедности и богатстве" воспроизведены перемены в нравственных представлениях людей: теперь нельзя хоть в какой-то мере оправдывать бедность, в реальной жизни создаются условия для расцвета личности. "Люди-красавцы", славящиеся трудом и умом своим, - вот с кем все симпатии автора.

Настроения, которые владели Фадеевым, когда он писал эти рассказы, отразились в работе над третьей и четвертой частями "Последнего из удэге". На первый план в них выдвигаются образы строителей новой жизни. Большевики-революционеры столь же деятельны, как и герои предыдущих произведений Фадеева, но автор ныне гораздо подробнее раскрывает своеобразие жизненного пути и характера, неповторимый мир чувств, мыслей, переживаний каждого. Фадеев хорошо почувствовал и передал поэзию партийной работы, интеллектуальную жизнь, по-новому складывающуюся в содружестве верных сынов пролетариата.

Работа в массах для Петра Суркова и Алеши Маленького - величайшее искусство, требующее напряжения всех сил ума и сердца. Борьба идет суровая, не оставляющая, казалось бы, места для личных чувств и симпатий. И все-таки герои романа не повторили бы тех слов о холодной и жестокой тайге, которые звучали в повести "Против течения". Показательно, что лиричнейший разговор о дружбе, взаимной заботе, происходит в день жестокою боя. А каким жизнелюбием, весельем, душевной широтой веет от Петра и Алеши в минуту отдыха, когда они парятся в бане! А сколько внутреннего тепла живет в Алеше, когда он нежно прижимает к груди сверток партизанских газет - воспоминание о напряженном и радостном труде!

Романтика чистых и благородных отношений, которые связывают революционеров, отнюдь не исключает тех сложностей реального существования, о которых в эти годы напряженно думал Фадеев. Он имел в виду не только трудности и потери, неизбежные в вооруженной борьбе с коварным и опасным врагом. Коллектив единомышленников, изображенный в романе, состоит из живых людей, по-разному понимающих задачи текущего момента, тактику действия. Они считают необходимым отстаивать свои позиции даже в спорах с близкими друзьями. На наших глазах развертывается такой спор между Алешей и Петром. Фадеев проводил мысль о том, что подобные дискуссии - норма партийной жизни, абсолютно правильная, ибо без столкновения мнений невозможно революционное развитие, нет и прочного идейного единства. Ответ на споры о партизанской тактике в момент японского наступления дан в письме обкома партии, пересланном из тюрьмы. Значение этого письма невозможно переоценить: "Ни один король, царь, президент или какой-либо другой руководитель современного буржуазного государства и никакой папа, банкир или закон никогда не имели и не могли иметь такой власти над своими подчиненными, какую небольшая группа людей, сидящих за толстыми каменными стенами, за семью замками, за сонмом часовых и надзирателей, имела на Петра, Алешу и Мартемьянова, а через них на десятки и сотни, а через этих на десятки и сотни тысяч восставших людей".

Это та сила коммунистической идейности, которая сделала Левинсона человеком "особой, правильной породы". Герои "Последнего из удэге" представители той же "породы", но теперь Фадеев изображает уже целый коллектив работников партии. Это несхожие, ярко очерченные индивидуальности: мягкий, увлекающийся Сеня Кудрявый, честный и недалекий Мартемьянов, умный и веселый Алеша, волевой, замкнутый Петр. Мы уже, хотя и не слишком много, знаем, как формировались их характеры, помним о культурной семье Алеши, о трудном детстве Петра, которое ожесточило его почти так, как ожесточила жизнь Метелицу из "Разгрома".

В 30-е годы, когда обстоятельства заставляли вновь и вновь задумываться о человечности и общественном долге, о методах воспитания своих людей и борьбы с чуждыми людьми, в эти годы проблемы гуманизма не раз затрагивались советскими писателями. "Последний из удэге" близок магистральному потоку советской литературы, стремившейся выявить неотделимость реального и желаемого, классового и этического. Уже оказавшись среди партизан, Лена все еще не могла найти "простое и настоящее", потому что противопоставляла человечность борьбе за нее. Отсюда конфликт между ней и Петром. Петр решительно отверг абстрактные рассуждения Лены о "бескостном гуманизме", о недопустимости насилия над будто бы не представляющими угрозы "призраками" старого мира. Он требует непримиримости в борьбе с этими поныне опаснейшими "призраками", считает такую борьбу справедливой и гуманной. Ближайшее будущее подтверждает его правоту и губительность сентиментальных заблуждений Лены. Как пишет критик Е.Книпович, Фадеев, делясь с ней планами романа, рассказывал, что "Лена в ложном своем стремлении поставить "чисто человеческое" выше политического попытается с помощью Семки Казанка освободить Лангового, которого партизаны взяли в плен".

Конфликт между подлинными и ложными гуманистами, отображенный еще в "Разгроме", занимает важнейшее место в философско-художественной концепции "Последнего из удэге". В критерий человечности автор включает реальные потребности истории, активную борьбу за действительную, а не мнимую свободу. Светом революционной романтики в "Последнем из удэге" озарены люди героического подвига и высоких этических стремлений, люди целеустремленного действия и благородного сердца. Они еще не встали во весь рост, но в них много такого, что победно расцветет в будущем, продолжится в их преемниках тех, кто уже явится гармонически развитыми людьми.

КРАСОТА НОВОГО ЧЕЛОВЕКА

К.А.Федин недаром назвал Фадеева певцом юности мира, человеком-борцом за коммунизм. В людях, с которыми сталкивала его жизнь, Фадеев всегда искал то, что отличает их как граждан нового общества, нового миросознания.

Отечественная война, продемонстрировавшая торжество нравственных качеств, о которых мечтал Левинсон и слияние которых предугадано в "Последнем из удэге", открывает новый период творчества Фадеева. В его фронтовых корреспонденциях, опубликованных в газетах и переданных по радио, в книге "Ленинград в дни блокады" оттеняются как раз величие духа, проявления человечности советских людей. "Советский строй, - писал Фадеев в 1942 году, - породил в наших людях исключительные душевные силы. В условиях советской жизни сложились прекрасные человеческие индивидуальности, объединенные общим трудом на благо родины. Эти качества души самого простого, самого рядового советского человека невиданно раскрылись в Отечественной войне".

Фадееву, обычно опиравшемуся в своем творчестве на фактический материал, нужен был лишь толчок, чтобы художественно обобщить увиденное и прочувствованное на войне. Таким толчком оказалось знакомство с историей борьбы и гибели подпольной комсомольской организации Краснодона "Молодая гвардия".

Когда в феврале 1943 года в Москве были получены сообщения о подвиге молодогвардейцев, работники Центрального комитета ВЛКСМ решили ознакомить с ними кого-нибудь из писателей. Первым собранные документы прочитал Фадеев. Он немедленно выехал в Краснодон. В этом шахтерском городке провел несколько недель. Жил у родителей юных героев, подолгу беседовал с теми, кто близко знал Олега Кошевого, Сергея Тюленина, Ульяну Громову и других. Читал письма и дневники юношей и девушек. Встречался с их учителями, одноклассниками. Изучал материалы допроса предателя Кулешова, участвовавшего в расправе над молодогвардейцами. Просто бродил по улицам, на которых проходило их детство, дышал воздухом города, жившего традициями партизан гражданской войны, трудовой славой первых пятилеток.

В обилии встреч и наблюдений конкретизировались владевшие писателем мысли о моральной готовности молодого поколения к предстоящему военному испытанию. "Если бы не поехал, - вспоминал Фадеев, - то всего огромного и впечатляющего материала, который был мне вручен, было бы все же недостаточно, потому что на месте я увидел много такого, что, будь ты хоть семи пядей во лбу и как бы ты ни был талантлив, выдумать это или домыслить невозможно".

Во время работы над "Молодой гвардией" Фадеев испытывал особое волнение. Как свидетельствует один из его друзей, писатель, читая документы о краснодонских подпольщиках, не мог удержаться от слез. По собственному признанию Фадеева, материал, с которым ему довелось ознакомиться, "мог бы камень расплавить". "Без преувеличения могу сказать, - заявлял он, - что писал я о героях Краснодона с большой любовью, отдал роману много крови сердца".

Это было не только естественное чувство современника, взволнованного огромностью драмы, которой он прикоснулся. В подвигах краснодонцев как бы синтезировалось все, что думал писатель о величественном и бурном времени. В них словно ожила собственная юность Фадеева. "Когда я начал работать над "Молодой гвардией", - рассказывал он одному из своих давних друзей, - мне казалось, что я пишу не о подпольной организации Краснодона периода второй мировой войны, а о владивостокском большевистском подполье, и передо мной проходят те юные герои, которые явились первыми молодогвардейцами в те давно прошедшие дни ожесточенной борьбы, в которой тогда принимали участие и мы с тобой в Приморье..."

В молодогвардейцах Фадеев увидел не повторение, а развитие замечательных качеств боевого поколения гражданской войны. Он заявлял о том, что на роман его "вдохновила та необыкновенная духовная цельность и моральная чистота, которые могут быть свойственны только людям, выросшим на почве честных и справедливых человеческих отношений, людям, облагороженным подлинно великой идеей".

Несгибаемыми борцами в грозный час оказались не какие-то избранные личности, а обыкновенные юноши и девушки из рядовых советских семей. Это означало, в сознании Фадеева, ликвидацию извечной межи, разделяющей будничное и прекрасное, сегодняшнее и будущее. Делясь на собрании прозаиков опытом работы над "Молодой гвардией", автор романа заметил: "Я, конечно, понял, что эти молодые люди, с одной стороны, обычные наши люди, они имеют все черты нашей молодежи, но именно потому и стали Молодой гвардией, что они уже есть те люди, которые на каком-то историческом взлете проявили те черты, которые еще только завтра будут свойственны абсолютно всем и потянут к себе остальных.

С этой точки зрения я и считаю, что "Молодая гвардия" романтична, в ней нет идеализации, но она романтична".

Характерное признание! После завершения романа Фадеев испытывал горячую потребность объяснить и утвердить тот творческий метод, которым написана "Молодая гвардия". Ему представлялось необходимым указать на связь этого метода с самой действительностью, с героическими устремлениями и романтическими порывами людей, реально обладающих коммунистическими качествами. Фадееву было важно подчеркнуть значение романтической линии в собственном творчестве и во всей современной литературе. К слову, эта линия властно заявляла о себе в военные и первые послевоенные годы - в пьесах Вс.Вишневского, Б.Лавренева, А.Довженко, стихах Н.Тихонова, М.Алигер, С.Вургуна, повестях и романах Б.Горбатова - "Непокоренные", Э.Казакевича "Звезда", Б.Полевого - "Повесть о настоящем человеке", О.Гончара "Знаменосцы" и других. "Молодая гвардия" Фадеева в наиболее конденсированном виде воплотила героический и романтический подход к изображению нового человека.

Автор романа, как и прежде, ставил перед собой задачу теоретически обосновать свой опыт. Он не ограничивался рассказом о собственной творческой работе, но выступил с рядом статей о романтизме и реализме. В печати развернулась дискуссия, в ходе которой высказанные с резким заострением мысли Фадеева и его единомышленников подвергались оживленному, часто весьма критическому обсуждению.

О роли романтизма, как мы уже знаем, Фадеев говорил не впервые, в 20-х годах он призывал: "Долой Шиллера!" А в 1946 году в статье "Советская литература и великие традиции классиков" выражено убеждение, что в великих произведениях искусства прошлого всегда жило романтическое начало, определяя их заражающую и возвышающую читателей силу. Коренные перемены в жизни впервые в истории мировой литературы привели к органическому слиянию ее реалистического и романтического начал, и это подымает реализм на новую, более высокую ступень. Под таким углом зрения Фадеев в ряде своих работ рассматривает теорию социалистического реализма, историю мировой литературы, актуальнейшие задачи, стоящие перед советскими писателями - его современниками. По-новому осмысляется необходимость достижения того синтеза, охватывающего изображение "полноты" и "пестроты" действительности, о которой он писал в 30-х годах применительно к "Жизни Клима Самгина".

Фадеев был человеком увлекающимся и сам знал это. В 1947 году он заявил: "Если в одном слове объединить все мои размышления и поиски на протяжении истекших... лет, то они сведутся, в общем, к попыткам определить роль, значение и место романтизма в социалистическом реализме и собственном творчестве".

Да, правомерно говорить одновременно о теоретических вопросах и об особенностях индивидуальной писательской манеры. То и другое Фадеев никогда не разделял. Но и прямолинейное их отождествление было бы неверным.

Общетеоретические взгляды Фадеева связаны с его стремлением поднять значение революционной романтики, они обогатили эстетику социалистического реализма. Но в эти годы Фадеев склонен был абсолютизировать романтику, рассматривать ее как полноправное реализму "второе" начало современного передового искусства, равнозначное изображению светлых, положительных сторон жизни. Под реализмом же понималась не вся полнота изображения жизни, а преимущественно изображение отрицательных явлений. Как показала дискуссия тех лет, умозрительные трактовки этих понятий могли привести и приводили к весьма неточному пониманию реализма и романтизма, сводящему их либо к односторонне критической миссии (реализм), либо к одной лишь возвышающей (романтизм). Эту опасность Фадеев почувствовал. Готовя к печати сборник своих литературно-критических работ "За тридцать лет", он уточнил и прокомментировал ряд собственных высказываний. Он стал определять романтику как "художественное выражение или воплощение желаемого, должного, мечты художника". Романтическая форма, уточнял Фадеев, нужна и важна в многообразии форм социалистического реализма, являясь "одной из существенных сторон социалистического реализма".

Так обстояло дело с теоретическими формулировками и определениями. Но в какой мере все это относится к замечательному художественному произведению, созданному их автором? Отвечая на этот вопрос, критик А.Макаров вполне резонно писал: "В плане общелитературного развития точка зрения Фадеева на сущность и задачи социалистического реализма страдала явной пристрастностью и ограниченностью, она могла даже расцениваться как заблуждение, но именно этому заблуждению мы обязаны "Молодой гвардией" - этим гимном молодому поколению".

Действительно, романтические краски, избранные Фадеевым, и нужны были для выполнения поставленной им художественной задачи: воспеть юных патриотов в величии и красоте их дел, подвигов, чувств, мыслей. "Молодую гвардию" отличают экспрессивность - несравненно большая, чем в прежних произведениях Фадеева, яркость изобразительных средств, торжественная лексика, пластичность образов. К.Зелинский, Л.Киселева, А.Бушмин и другие исследователи справедливо считают лирическое начало доминантой стиля "Молодой гвардии". Многочисленные лирические отступления создают общую атмосферу романа, сближают автора и его героев, автора и читателей. Авторское лирическое начало не только пронизывает произведение, оно организует его художественную структуру. Благодаря этому в "Молодой гвардии" обретена та слитность всех элементов художественного строя романа, которой еще не было в "Последнем из удэге".

Лиризм, живущий на каждой странице романа, ничуть не противоречит эпической монументальности, с которой изображается священная война с немецко-фашистскими захватчиками. Горьковская влюбленность в нового человека - борца и победителя - движет пером автора "Молодой гвардии", помогая опоэтизировать лучшие задатки людей. Сохранил свое значение и притягательный пример Л.Н.Толстого. Развивая творческие традиции Толстого, Фадеев следует теперь в первую очередь опыту великого живописца общенародной борьбы, выявлявшего в "Севастопольских рассказах" и эпопее "Война и мир" скрытый героизм простого русского солдата. Эти традиции сливаются с традициями героических произведений Гоголя. В "Молодой гвардии" много эпитетов интенсивной эмоциональной окраски ("страшные мучения", "невыносимая тоска"), накопление нескольких определений при одном определяемом слове ("То великая, то святая правда..."), метафорические обороты ("Величие осенило их своим крылом"), торжественная лексика ("Пресветлая мати-родина", "огненная купель"), широкое использование инверсий ("То правда, то святая правда... То великая, то святая правда"). Герои бьются, как отважные витязи, думают великие думы, говорят высокими словами. Изображая схватку Шульги и Валько с палачами, Фадеев пользуется такими выражениями, как "рыцари", "богатырский хохот", "веселые очи", "проклятые вороги".

Художественная гармония произведения соответствует гармонической цельности его положительных героев, порожденной самой исторической эпохой. Отсюда то слияние эпического и этического, нравственного, которое всегда искал Фадеев. Полные любви к людям и к миру, увлеченные идеями добра и красоты, молодогвардейцы без всяких колебаний вступают в борьбу с "призраками" прошлого, не дают врагу никакой пощады. Эти юноши и девушки одни и те же в самых разных ситуациях: и тогда, когда их связывают узы дружбы и любви; и тогда, когда обстановка заставляет прятать свои чувства; и тогда, когда во имя дорогих идей приходится вступать в бой, применять оружие, убивать.

Это добрые и щедрые душой люди, подлинные гуманисты. Но их гуманизм боевой, действенный гуманизм патриотов, которые органически не могут жить иной жизнью, чем жизнь советского социалистического общества. "...Ощущение отечества всегда жило в его сердце" - это, по существу, сказано не только об Анатолии Попове. "Да, я могу жить только так, или я не могу жить вовсе", заявляет Ульяна Громова. Не приходится удивляться, что фашистскую оккупацию в семье Осьмухиных воспринимали как нечто иллюзорное, противоестественное: "Казалось, надо было просто открыть глаза - и этот мир исчезнет".

Молодогвардейцы не могут не подняться на борьбу, они находят друг друга на путях борьбы, потому что ищут форм объединения, проверенных в мирные годы и совершенно необходимых при организации подполья. Тяжела эта борьба? Разумеется! История подполья - история многочисленных лишений, краснодонцы шли на жертвы, понимая их неизбежность и ничего не жалея для победы. Но им, воспитанным в духе благородства и человеколюбия, нелегко давалась душевная перестройка, которой требовала жестокая и кровавая война. Напомним два характерных эпизода.

Готовясь к нападению на фашистский концлагерь, к жестокой схватке, юноши ненадолго оказались наедине с природой. Они любуются таинственной и прекрасной ночью, рекой, покрытой серебристой туманной дымкой, стараются отвлечься от мыслей о том, что им придется вскоре делать. И когда был подан сигнал, "то простое, естественное чувство природы и счастья жизни, которое только что владело ими, сразу их покинуло". Покинуло, чтобы вернуться вновь, когда будет завершено дело, на которое они встали и которое откроет простор для выявления всех естественных, светлых чувств человеческих.

Другая сцена, - казнь предателя Фомина. Совершая ее, народные мстители испытывали священную ненависть к врагу. Однако они не могли избавиться и от чувства отвращения ко всякому убийству, даже совершенно необходимому. После казни в душе Сережи Тюленина "менялись чувство удовлетворения и азарт удачи, и последние запоздалые вспышки мести, и страшная усталость, и желание начисто вымыться горячей водой, и необыкновенная жажда чудесного дружеского разговора о чем-то совсем-совсем далеком, очень наивном, светлом, как шепот листвы, журчание ручья или свет солнца на закрытых утомленных веках...".

Так думают и чувствуют обыкновенные советские люди, сыны и дочери рабочего класса. Но сама тональность рассказа о них выявляет необыкновенность того, что они совершают, и в этом состоит сущность фадеевской романтики. Писатель решительно отводил упрек в том, что он идеализирует своих юных героев. Молодогвардейцы изображены в сложный и острый период жизни, когда в людях раскрываются основные, лучшие стороны их души, их сознания. "Когда хотите изобразить человека с любовью, - доказывал свою мысль Фадеев, - показать его настоящие, подлинные черты, это не значит, что вы должны замалчивать в человеке его недостатки, а это значит, что способ изображения должен быть такой, когда недостатки не мешают читателю любить этого человека".

Фадеев верен своему замыслу: обнаруживать в простых, "обыкновенных" людях внутренний свет. Флегматичный и застенчивый Ваня Земнухов и внешне малопривлекателен - "длинный, нескладный, сутуловатый". Но зоркий глаз подметит в нем вдохновение, "которое таким ровным и ясным светом горело в душе его, отбрасывая на бледное лицо его какой-то дальний отсвет". Не случайно у Вани "необыкновенное лицо". "Необыкновенным человеком" называет Валя Филатова и Ульяну Громову, в которой за внешним спокойствием тоже таилось "что-то сильное, большое", а из глубины черных очей - очей, а не глаз! - "струился... влажный сильный свет". Фадеев рисовал людей одного поколения, отмечал его общие черты, но рисовал в многообразии ярких человеческих индивидуальностей.

Богат мир чувств Ули Громовой и Олега Кошевого, обоих отличает глубина натуры. Душевная ясность у Олега сочетается с добротой и непосредственностью. Простой, естественный, общительный, он никогда не думал о том, чтобы устанавливать "дистанцию" между собой и товарищами. Олег ближе Уле, чем, скажем, Сергею Тюленину или Любе Шевцовой.

Сережа и Люба - во многом сходные натуры. Тюленин - весь порыв, движение, бьющая через край энергия. Босоногий мальчишка с азартной душой, Сережа отчаянно смел, способен на самые безрассудные поступки. Люба Шевцова аттестована в романе "Сергеем Тюлениным в юбке". Задорная, дерзкая на язык, жившая легко и весело, она прославилась своим насмешливым презрением к немцам, вызывающей отвагой, непринужденным поведением. "Любка-артистка" увлекалась плясками, казалась всем легким, воздушным созданием, призванным порхать над землей. Любуясь ею, автор романа тем не менее опровергает такое суждение: она только играла в артистки, она просто не могла найти себя. "Какой-то живчик не давал ей покоя; ее терзали жажда славы и страшная сила самопожертвования. Безумная отвага в чувство детского, озорного, пронзительного счастья - все звало и звало ее вперед, все выше, чтобы всегда было что-то новое и чтобы всегда нужно было к чему-то стремиться".

Снова мы убеждаемся: духовная, нравственная цельность героев романа не однолинейная, а сложная цельность. Разные качества соединяются в их характерах, и автор напоминает об этом в одном из отступлений, характеризуя все поколение молодежи военных лет с его мечтательностью и действенностью, любовью к добру и беспощадностью, признанием радостей земных и самоограничением. В романе более ста персонажей. Все они из этого самого поколения. Но каждый из них своеобразен: рядом с горячим Сережей Тюлениным подтянутый, волевой Иван Туркенич, очень наивный Радик Юркин, чуть смешной со своими официально-серьезными речами Жора Арутюнянц и многие другие. Борьба спаяла их в единый сражающийся коллектив, каждый старался отдать максимум сил и умения той цеди, ради которой они пошли в подполье.

Работая над "Молодой гвардией", Фадеев тогда еще очень мало знал о тех, кто руководил всей патриотической борьбой в Краснодоне. Подпольная партийная организация города была столь тщательно законспирирована, что о ее деятельности в подробностях стало известно лишь в 1947 году. Писатель считал, что молодежь одна, без старших, сумела развернуть и успешно осуществлять боевую деятельность, и нашел этому убедительное объяснение: сам строй социалистической жизни вооружил молодогвардейцев нравственными и практическими свойствами, которые помогли им самостоятельно действовать в трудную годину. Такая коллизия вполне правомерна, и неверно, как это иногда делалось, считать первую редакцию романа искажением жизни на том основании, что в ней недостаточно показана деятельность партийной организации, большевиков старшего поколения. Неверна, впрочем, и другая точка зрения, согласно которой вторая редакция, где художественно раскрыта роль коммунистов, будто бы означала шаг назад, была написана автором "под принуждением". Нельзя не считаться с двумя объективными обстоятельствами.

Во-первых, сосредоточивая внимание на молодых героях, Фадеев не оставил намерения дать общую картину народной войны. Не имея достаточного материала, он, однако, и в первой редакции считал необходимым изобразить представителей большевистской гвардии. На страницах книги нашлось достойное место для родителей комсомольцев, рабочих, солдат, красноармейцев. Да и сами комсомольцы - не люди без роду и племени. В уже упоминавшемся выступлении на собрании прозаиков Фадеев говорил: "...Я не ставил цели дать историю Молодой гвардии, а хотел показать советского человека в оккупации - в аспекте молодежном, через молодежь, но дать разрез общества всего и - молодежь как будущее этого общества, как первый показатель его несомненного торжества".

Во-вторых, документы опровергают домысел насчет "принуждения", которому якобы подвергся Фадеев. Конечно, ему нелегко было воспринять критику, обращенную в адрес романа в 1947 году, тем более что она была чрезмерно резкой и не во всем справедливой (например, "Молодую гвардию" напрасно упрекали за картины отступления и эвакуации в начале войны). Однако он не мог не согласиться с тем, что роль партийной организации не была показана в романе с должной достоверностью. Фадеев заявлял об этом не только на официальных собраниях и в печати, но и во многих письмах, не предназначенных для публикации. Об истинной его позиции свидетельствуют и записные книжки. В них содержится множество наметок линий, которые должны были воссоздать действие большевистского подполья, анализируется ход, движущие силы, особенности антифашистской борьбы.

Эти записи дают возможность не только заглянуть в творческую лабораторию художника, но и понять эволюцию его эстетических позиций. Фадеев не собирался ослаблять романтического звучания своего произведения, однако считал нужным внести в "Молодую гвардию" интонации, которые оказались в ней несколько приглушенными. Романтическая приподнятость повествования помогла автору передать красоту души юных патриотов, их благородство и героичность, но ему не удалось показать те конкретности жизни, которые он считал не самыми существенными, но реально существующими. Фадеев невольно упускал "механику" организации воспетых им партизанских сил. Размышляя на заседании секретариата Правления Союза писателей СССР о случившемся с романом, он коснулся и специфики своей творческой работы: "По-видимому, я увлекся. Я увлекся молодостью, видя в ней и настоящее, и прошедшее, и будущее. И потерял чувство пропорции. И получилось объективно так, что чисто лирическое начало заслонило все остальное. Видимо, я выхватил из жизни то, что совпадало с этой лирической структурой, и проходил мимо того, что непосредственно не совпадало с ней..."

При переработке романа его композиция не перестраивалась коренным образом, образы молодогвардейцев не подвергались существенным изменениям. Фадеев написал и органично включил в текст эпизоды и главы, показывающие большевиков старшего поколения в практической работе, во взаимоотношениях друг с другом и с молодежью. В первой редакции действовали только Шульга и Валько, люди честные, смелые, по утратившие связь с массами, быстро проваливающиеся. Во второй редакции большую роль играют умелые организаторы Лютиков и Проценко. На образе Лютикова все же есть налет некоторой холодности. Проценко же и его жена выписаны очень эмоционально, они - из галереи цельных и духовно богатых людей, которых предвещали большевики предыдущего незавершенного романа Фадеева и которые узнаются в юном поколении молодогвардейцев, воспитанных социализмом. Разумеется, возраст, опыт жизни отличает их от этой молодежи, но знанием сложности этой жизни, а не скептическим к ней отношением - уделом дряхлых духом, разуверившихся или озлобленных.

Тех, кем движет лютая злоба, страсть к насилию и разрушению, Фадеев тоже изобразил. Как и в других своих произведениях, он развенчивает врагов морально, показывая не только их поступки, но и их внутреннюю пустоту и омерзительность. По-прежнему пользуется писатель приемом резко контрастного противопоставления положительных и отрицательных персонажей. Новое для него - сатирическое изображение фальшивых людишек, чему служат соответствующие художественные средства: убийственный сарказм, гротеск, иронически звучащие эпитеты и метафоры.

Фашистским солдатам и офицерам, немецким холуям Фадеев отказывает в каких бы то ни было проблесках человечности. Как и Пташка ("Последний из удэге"), жители Краснодона относятся к врагу с презрением и отвращением, а не со страхом. Барон-генерал, кичившийся своей "культурностью", не умел пристойно вести себя, он не стеснялся "громко отрыгивать пищу после еды, а если он находился один в своей комнате, он выпускал дурной воздух из кишечника...". Немецкий адъютант был для Марины "не только не человек, а даже не скотина. Она брезговала им, как брезгают в нашем народе лягушками, ящерицами, тритонами". Скоты, думающие лишь о своей шкуре, о своем ненасытном брюхе, - бывший кулак, ныне фашистский полицай Фомин и таившийся до времени накопитель, теперь бургомистр Стеценко.

Психологически сложнее образы молодых людей, духовно сломившихся в жестоких испытаниях. Их, как видно на примере Стаховича, губят болезни прошлого, ждавшие благоприятного момента для своего проявления. Создавая этот образ, писатель бичевал опаснейшие пороки: крайний субъективизм, себялюбие, тщеславие, трусость. Случилось так, что в течение многих лет один из активных молодогвардейцев Виктор Третьякевич (с ним читатели соотносили образ Стаховича), считался изменником. Его оклеветал фашистский прислужник, некий Кулешов. В 1960 году в руки правосудия попал один из бывших полицаев, признавшийся, что молодогвардейцев предал Геннадий Почепцов, мерзкий трус, проникший в "Молодую гвардию". Справедливость восторжествовала, народ узнал о том, как храбро сражался комсомолец Виктор Третьякевич, как мужественно держался он во время пыток. Когда его подвели к шурфу шахты, чтобы расстрелять, он кинулся на гестаповца. Фашисты живым столкнули его в восьмидесятиметровый колодец.

Время показало, как прав был Фадеев, изменив в данном случае фамилию реального человека: писатель следовал своей главной цели - не просто фиксировать события, но художественно обобщать жизнь.

Этот принцип последовательно выдержан в романе. Некоторые действительные факты в нем изменены, передвинуты во времени, здесь немало художественного домысла, особенно тогда, когда описываются мысли и переживания персонажей.

"Я писал не подлинную историю молодогвардейцев, а роман, - говорил Фадеев, - который не только допускает, а даже предполагает художественный вымысел".

Роман Фадеева стал художественным документом незабываемой эпохи, вошел в сознание целых поколений советских людей. Если в предвоенные десятилетия наша молодежь росла и воспитывалась на примере таких людей, как Павел Корчагин, то ныне рядом с Корчагиным встали герои-молодогвардейцы.

"ЧТОБ ТРУД ВЛАДЫКОЙ МИРА СТАЛ..."

"Молодая гвардия" - последнее художественное произведение Фадеева прозвучала вдохновенным гимном новому человеку, строителю и защитнику коммунистического общества. Советская литература достойно отобразила героических борцов за это общество - участников Великой Отечественной войны. Но в начале 50-х годов стало ясно: она сделала еще недостаточно для того, чтобы художественно ярко показать повседневную жизнь, труд, быт строителей этого общества. Больше того, появились и книги, в которых повседневность социализма изображалась как скучное прозябание маленьких, неинтересных людей, далеких от главных проблем эпохи.

Фадеев не мог согласиться с такой интерпретацией современности. Эпиграфом к "Молодой гвардии" он поставил слова молодежной песни, призывающей идти в бой для того, "чтоб труд владыкой мира стал и всех в одну семью спаял". В послевоенные годы Фадеев не раз говорил, что нельзя верно показать нашего современника, не раскрыв его исторической роли, не поднявшись в произведениях искусства к большим философским обобщениям. А для этого нужно понять существо повседневной жизни социалистического общества, осмыслить органическую для советского человека связь трудовой, общественно-политической деятельности и всех его нравственных устремлений. Недостаточно повторять прежнюю формулу гуманистов о человеке, прекрасном "самом по себе", независимо от его деяния. "Нравственное образование необходимо нам и сегодня, как воздух. Но наш социалистический гуманизм говорит о том, что для нас человек, который не проявляет себя в деянии, даже и не человек. Высшая нравственность у нас - в труде, в отношении к труду. Мы должны показывать человека разносторонне, целостно, и мы не можем показывать человека вне труда. В этом наша новаторская задача".

В творческих планах Фадеева - роман о современности "Черная металлургия", где главными действующими лицами должны были стать рабочие и инженеры, металлурги. Писатель собирался подробно осветить их труд, конфликты, связанные с внедрением крупного изобретения, общественную деятельность многих мужчин в женщин, их бытовые и семейные отношения, жизнь молодежи, проблемы культурного строительства. Приступая к роману, он взялся детально изучить все: технологию производства и работу партийных, комсомольских организаций, поиск современной рационализаторской мысли и положение с женским, юношеским трудом, организацию политической учебы и специальную литературу, систему руководства промышленностью и труд домохозяйки. Фадеев часто встречался с учеными, работниками министерств, много ездил на стройки и заводы, подолгу жил в рабочих центрах, стремясь поближе узнать будничные интересы своих будущих героев. В письме А.Ф.Колесниковой он так объяснял цель своих поездок: ему нужно было проникнуть "в так называемую "обыкновенную", а на самом деле такую необыкновенную, полную труда, дум и страстей - жизнь". "...Обыкновенная жизнь обыкновенных людей влекла меня к себе, - рассказывает он в письме к К.Н.Стрельченко о пребывании в Челябинске, - ...здесь все было "наружу". Здесь и грубое и злое заявляло о себе, но тем трогательнее выглядели девочки в "форменных" платьицах и тем прекраснее были лица женщин, встречавших мужей, потоком возвращавшихся с утренней смены". В этом же письме автор вспоминает, что ему хотелось "приобщиться к каждой из этих жизней - с ее противоречиями и с ее радостями".

Снова, как и четверть века тому назад, Фадеев обращался к будням жизни, к глубинным ее противоречиям. Это ничуть не означало отказа от тех романтических красок, которые он стал включать в арсенал своих изобразительных средств. Но теперь Фадеев резче высказывается против попыток идеализации жизни. И он стремится показать не только прямо враждебные социализму силы воскресающих в трудный момент "призраков", но и конфликты, возникающие внутри советского общества, борьбу между новаторами и рутинерами, между коммунистическими и обывательскими взглядами на труд. В выступлениях по вопросам драматургии Фадеев отмечает важность раскрытия острых конфликтов современности, которые "нельзя выдумать из головы, их можно постичь только в реальной действительности". Не получаются те произведения, где "не найдена новая природа конфликта и герой не показан в главном проявлении своей человеческой сущности - в труде, в деянии". При этом надо быть не рабом, а хозяином конфликта. "Только тот, кто находится во всеоружии современного положительного начала и смотрит вперед, только тот может во всю силу показать и величие, и напряжение, и трудности борьбы в конфликте эпохи... Если писатель может изобразить нашего человека во всю силу его душевных качеств, такой писатель - хозяин конфликта, и ему ничто не страшно, он может показать и все трудности, и недостатки, и противоречия".

О величии и напряжении борьбы за экономику и мораль коммунизма и должен был повествовать роман "Черная металлургия". Он остался незавершенным писатель успел закончить восемь глав и сделал ряд черновых набросков отдельных сцен. Но и эти фрагменты, включенные ныне в сочинения Фадеева, дают представление о его творческих поисках. Бытовые зарисовки он предполагал перемежать размышлениями о политических и этических проблемах времени, производственные конфликты - трактовать как конфликты общественного, нравственного характера. Подчеркнуто полемическое название романа так расшифровывалось автором.

"Черная металлургия! Человек организует огненную стихию. Жаркое пламя в печах, в которых переплавляется, переделывается шихта - сырье, каким человек получает его от природы.

"Черная металлургия" - роман о великой переплавке, переделке, перевоспитании самого человека, превращении его из человека, каким он вышел из эксплуататорского общества, - и даже в современных молодых поколениях еще наследует черты этого общества, - превращение его в человека коммунистического общества".

Роман был задуман как широкая картина современной жизни, народной борьбы за коммунизм. Автор хотел ответить им на эстетические вопросы времени. К сожалению, на пути к этому оказалось немало препятствий объективного и субъективного свойства.

Очень нелегкими для Фадеева были последние годы его жизни. Он подолгу болел, и болезнь выбивала его из рабочего состояния, мешала выполнению общественных обязанностей. Да и этих обязанностей было слишком много, не все удавалось выполнить, как хотелось, что, в свою очередь, мучило Фадеева. Непросто давалась ему и перестройка работы Союза писателей, собственной работы, которой предстояло заняться после 1953 года. Фадеев исключительно болезненно переживал ошибки прошлых лет. Он серьезно потрудился над их исправлением, но ему казалось, что он сделал меньше, чем надо. К тому же создалась очень трудная ситуация с его собственным романом.

В основе произведения лежали конфликты, соответственным образом делившие персонажей на два противоположных лагеря. Эти конфликты были взяты из жизни, опирались на реальные факты. Впоследствии, однако, выяснилось, что технические открытия, объявленные "революцией в металлургии", на самом деле были бесперспективными прожектами, а изобретатели, которым автор думал отдать свои симпатии, - лженоваторами. Сложившийся план романа нуждался в такой решительной перестройке, которая требовала полного напряжения физических и духовных сил. А этих сил у Фадеева не было. Справиться с прогрессирующей болезнью, найти выход писатель не смог; 13 мая 1956 года, в момент депрессии, он покончил самоубийством.

После себя Фадеев оставил не только наброски неоконченной, но и продуманный план своей новой, в основном подготовленной книги. Это был сборник литературно-критических выступлений писателя "За тридцать лет", вышедший уже после его смерти.

В сборнике представлены и ранние работы Фадеева, и статьи, речи, письма последних его лет. В нем, как в зеркале, отражены многолетние теоретические и художественные искания крупного мастера советской литературы, настойчиво отстаивавшего и развивавшего метод социалистического реализма, ленинские принципы партийности, идейности, народности искусства.

Перечитывая включенные в сборник статьи, речи, письма, дневниковые записи, наглядно видишь творческий характер исканий, которыми занимались Фадеев и его товарищи по литературному делу. Верность единым идейно-эстетическим принципам определила их путь к новым художественным завоеваниям. С каждым годом Фадеев все решительнее ставил вопрос о необходимости смелого расширения художественного диапазона социалистического реализма, о широте и многообразии нового творческого метода.

Как уже отмечалось, Фадеев не избежал известных односторонностей, полемических увлечений в своем творчестве и теоретических построениях. Но он всегда считал неправильной монополию какой-нибудь одной художественной манеры, направления. В последние годы жизни он особо останавливался на неправомерности любых претензий на такую монополию. Курс на богатство и многообразие стилей, жанров, течений - отличительная черта "Заметок о литературе" и других фадеевских работ 50-х годов.

Фадеев не скрывает своих эстетических вкусов и представлений, но и не собирается канонизировать их. Объективно оценивается и линия в современном искусстве, достигающая обобщений через бытовые детали, и та, которая бытовые мотивировки заменяет условными, и та, которая не отбрасывает эти детали, но конструирует из них синтетический, монументальный образ, символизирующий эпоху. Высказывается решительное несогласие с литераторами, признающими лишь угодную им манеру и отвергающими остальные; такие литераторы "забывают, что социалистический реализм призван не обеднить, а обогатить формы поэзии по сравнению со старой поэзией...". Фадеев доказывает, что обязательных решений в искусстве не бывает, что нужно всегда проникать в своеобразие избранной автором формы, необходимо анализировать все художественные поиски - "только тогда мы дадим возможность развития многообразию всей нашей поэзии и вообще литературы".

Пусть будет любая форма, лишь бы художник раскрывал правду жизни, утверждал высокие гуманистические идеалы - таков лейтмотив фадеевских выступлений по вопросам литературы и искусства. Их отличают широта подхода к художественному творчеству, четкость идейно-эстетических критериев. "Ключ" к углублению реализма Фадеев находит в марксистско-ленинском мировоззрении, в боевой писательской позиции.

Яркая, полнокровная советская жизнь, богатое, многоцветное советское искусство - вот что вдохновляло и звало вперед Фадеева - художника революции, до конца дней сохранившего пафос своей боевой молодости, пафос первооткрывателя и строителя нового мира.

Фадеев прошел большой и сложный жизненный путь, знал радость творческих удач и горечь поражений. Одного он не знал - равнодушия стороннего наблюдателя, издали взирающего на борьбу народа. Активнейший участник этой борьбы, стойкий солдат партии, Фадеев неотделим от своей героической и драматической эпохи.

Когда-то Блок звал писателей слушать музыку революции. Мощные аккорды этой музыки звучат в лучших произведениях советского искусства, в том числе таких, как "Разгром" и "Молодая гвардия". Эта музыка увлекает миллионы людей, поднимает их на борьбу за те великие идеалы, которым посвятил свою жизнь Фадеев.

В.Озеров