«Молот Радогоры»

Грязный туман рассвета стоял над Россией. Кончался век. Могло показаться, что приближение нового времени сулит нам перемены, что неизбежность чего-то великого и непорочного стоит перед нами. За этим воздушным муаром дымных пятен, которым прикрылся рассвет над Россией. Только протяни руку.

Однако логика говорила другое. Никаких прогрессивных, динамичных, свободных идей. Полное истощение мысли. Россия крепко сидела в казенщине жизненных принципов, в идейной неповоротливости и политической безысходности. Чего же можно было ждать? Что можно было усмотреть в будущем такого, что дало бы повод для оптимизма? Россия представляла свое будущее не иначе как продолжением своего прошлого. Она искала себя в прошлом, перетрясая сомнительные ценности накопленного опыта. Искала, чтобы повторить все сначала. Именно это и делало весь ее исторический опыт несостоятельным. Проекты общественного переустройства рисовались по коммунистически, по национал-социалистически, по буржуазно-демократически. Иного «новаторства» общественная мысль не допускала.

«Но разве буржуазное реформаторство не признак перемен?» — возразил бы обыватель — либерал из числа тех, кто зачитывает до дыр бульварные газетенки и лоялен ко всему в надежде на лучшее.

Российское реформаторство! Идеологическое прикрытие для новых потрошителей национальной собственности. Называющее себя не иначе, как «Российской демократией», оно на деле воплотилось в духовное единство трех порочных начал: денег, власти и лжи.

На деле оно просто растерзало свой собственный символ — предпринимателя — налогами, ограничениями, беззаконными поборами и абсолютной физической незащищенностью. Но даже если бы этого и не было, все равно обстоятельство превращения супериндустриальной страны в лавочный мелкотоварный промысел отбрасывало Россию минимум на 80 лет назад. В дореволюционный буржуазно — демократический уклад. Чьи пороки и несовершенства, собственно говоря, и послужили толчком для создания социал — большевизма.

В этом буржуазном реформаторстве реального прогресса для России было столько же, сколько в повторном изобретении керосиновой лампы.