«В Маньчжурии»

Ещё до рубежа сел к нам в вагон молодой артиллерийский офицер, догонявший свой отряд. Глядя в эти наивные, почти ещё детские, ласковые и доверчивые глаза, у меня невольно в душе зашевелился больной вопрос: вернёшься ли ты домой к тем, кто тебя ждёт, любит и благословляет издали?..

Офицер на этот раз попался словоохотливый, радостный. Его всё тешило, всё ему пока улыбалось, и он спешил поделиться с нами своими впечатлениями… В эту пору жизнерадостной молодости душа всему открыта…

— Ах, какие у меня солдаты, какие солдаты!.. Вы не верьте, когда о солдате говорят дурно. Солдата узнать надо.

— Достучаться ему в сердце?

— Вот, вот… Именно…

— А как вас встречал народ в городах, где вы останавливались?

У него вспыхнули глаза — лучисто, благодарно.

— Нет, это ведь что ж! Никакими словами не расскажешь. Как это передать? В Вышнем Волочке — базар, народу до верху, площадь точно кипит. Пришла наша батарея. Обступили. Суют солдатам, что каждый может. Не брать нельзя, — обижаются. «Ты Христов теперь, — ты должен: это мы Богу подаём!» И вдруг выходить старый боцман, — ещё в Севастополе дрался. Оказывается, весь базар обошёл: «Это, — говорит, — вам, товарищи, от народа!» — целые охапки баранок (поднять силы нет) и в дорогу — жестяные чайники, стаканы, котелки, ковши и всякую посуду… И каждого солдата благословляет… А потом подошёл к нам, к офицерам: «А вам от нашей площади — вот, не погнушайтесь!» — и подаёт десяток апельсинов. Расцеловались мы с ним… Он меня в сторонку отвёл надеть маленький образок. «Меня в Севастополе на Малаховом сохранила, и тебя вызволит Заступница».

Офицер-рассказчик отвернулся. Видимое дело, не хотел юноша перед нами выдать своего волнения. Мы, разумеется, как будто ничего не замечаем. Заговорил опять, а у самого глаза влажные.