«Енот, нутрията и другие зверята»

Енот, нутрията и другие зверята (fb2) - Енот, нутрията и другие зверята 1640K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Аким Владимирович Некрасов

Аким Владимирович Некрасов Енот, нутрията и другие зверята (Авторский сборник)

От автора

Дорогие ребята!

По Дону, от Цимлянского до Азовского моря, по притокам Чир, Северный Донец, Сал и Маныч расположена Ростовская область.

Роскошные прибрежные леса и луга, привольные степи, лесистые балки, чудесные озёра и лиманы населяет здесь множество разнообразных животных, птиц, зверей, рыб…

Не сомневаюсь, что вы любите родную природу, может быть, даже изучаете жизнь, повадки диких животных, птиц, ведёте наблюдения. Но знаете ли вы, что в нашей области, как и в других районах нашей страны, по воле советского человека нашли свою вторую родину животные далёких стран, например, нутрия из Южной Америки? Что у нас расселены в новых местах, прижились и ещё некоторые полезные животные, хотя раньше они тут никогда не водились? Что, например, дальневосточный житель уссурийский енот прекрасно чувствует себя на Дону?

Приходилось ли вам наблюдать в природных условиях или дома за интересными повадками умного, весёлого хорька, угрюмого, необщительного барсука, забавной птички удодика, кровожадного забияки хомяка, прожорливой сонливой белочки — полчка? Знаете ли вы, что деревенская ласточка, эта малюсенькая пичужка, привязывает своих птенцов к гнезду, чтобы они не выпали? Что ушастые хищники филины живут парами и проявляют трогательную заботу друг о друге, если один из них попадает в беду? Что в Прикаспийской низменности на Чёрных землях живут под охраной интереснейшие животные — сайгаки? Что иногда большие стада их появляются даже на востоке Ростовской области?

Думаю, что многие из вас, дорогие ребята, увлекаются рыбной ловлей. Приятно посидеть тихой утренней или вечерней зорькой на берегу с удочкой, выловить нарядного красавца окуня, красноглазую плотвицу, широкобокого подлещика. А знаете ли вы, что на Дону не такая уж редкость поймать удочкой огромного сазана или сома весом более одного-двух пудов?

Обо всём этом вы прочтёте в книжке, которая перед вами. И я буду рад, если рассказы возбудят в вас желание поближе познакомиться с животным миром нашей Родины, получше узнать родную природу и охранять полезных животных и птиц от их врагов.

Автор

Додик

Как-то летом с сыном Костей (он тогда перешёл уже в третий класс) натолкнулись мы в лесу на гнездо удода. В неглубоком дупле дерева было шесть птенцов.

— Папа, я возьму одного! — в восторге закричал сын.

— А если загубишь?

— Нет, папа, не загублю!

— За ним надо хорошо ухаживать, чистить, кормить.

— Буду чистить, кормить, ухаживать.

— Смотри, — предупредили, — всё будешь делать только сам.

— Буду делать всё сам.

— Хорошо, бери, — сказал я.

Едва Костя водворил удодика в угол кухни за печку, как по всему дому распространился нестерпимый, противный запах.

— Горе ты моё, что мне с тобой делать? — взмолилась бабушка Фаина, зажимая нос. — Притащил какую-то дрянь!

— Вовсе это не дрянь, а удодик, — обиделся Костя. — Он хорошенький. Только в гнезде было грязно, он и выпачкался.

— Вынеси сейчас же! — приказала бабушка.

— Куда же я его вынесу? — попробовал возразить Костя.

Но бабушка прикрикнула:

— Куда хочешь, чтобы духу его здесь не было!

Костя с недоумением и надеждой посмотрел на меня.

— Договор, Костя, — напомнил я. — Делай всё сам.

Костя взял удода, вышел во двор, постоял в раздумье и направился к дровяному сараю. Там он отгородил досками угол и посадил туда птенца.

Удод ещё не умел летать. Костя подумал, что в сарай может залезть кошка, съесть его, нарвал во дворе бурьяну и плотно забил щели под стрехой. Удодик сидел в уголке сжавшись. Трудно было определить цвет его оперения, до того он был грязен.

Мальчик хотел погладить его, птенец раскрыл длинный, слегка загнутый клюв и хрипло пискнул.

«Есть просит», — догадался Костя.

Он вышел во двор. В бурьяне у сарая собрал гусениц, кузнечиков и вернулся. Положил самую большую гусеницу в раскрытый клюв удода. Птенец закрыл клюв, подержал так и снова открыл. Гусеница выпала. Костя подсунул кузнечика — то же самое.

«Не ест. Чем же их кормят родители?» — удивлённо подумал мальчик. Притащил дождевых червей, жучков, мух. Результат был тот же.

— У, жадюга! — рассердился Костя. — Есть не хочешь, а рот раскрываешь! — и вышел, плотно закрыв за собой дверь.

Вечером повторилось то же. Костя недоумевал. Почему его удодик отказывается есть?

Утром сын застал удодика скучным, вялым. Костя поднёс ему кузнечика. Он оживился, поднял голову. Но повторилось то же, что и вчера: подержав в клюве, удод уронил насекомое на землю. Тогда Костя пошёл в кухню за продуктами. А через некоторое время прибежал ко мне с жалобой: удод отказывается есть. Я заглянул в сарай и расхохотался. Перед птенцом был сервирован изысканный завтрак в блюдцах и тарелочках. Тут были мясо, хлеб, молоко и молочная каша.

— Дай ему кузнечика, — сказал я.

Костя положил насекомое в клюв удодика.

— Не так, подальше.

Костя сунул кузнечика удоду в рот, и тот жадно проглотил его. Мальчик сунул ему второго, третьего. Скормил всё, что было в запасе, побежал во двор, набрал жучков, гусениц, дождевых червей. Теперь птенец глотал всё, что совал ему в рот Костя…

Прошло две недели. Удодик научился летать и перепархивал с земли на поленницу дров, на пустые ящики, сваленные в углу. Его нарядное, пёстрое оперение очистилось от помёта, которым было испачкано в родном гнезде. Желтоватые перья гребешка с чёрными кончиками то складывались, то распускались веером. Тёмно-карие глаза смотрели умно и доверчиво. Удод знал свою кличку.

— Додик, сюда! — звал его по утрам Костя.

Удод вспархивал ему на плечо, раскрывал рот. Начиналось кормление. Один раз Костя уронил кузнечика. Додик соскочил на землю, схватил его клювом, подбросил вверх, поймал и проглотил. Костя бросил гусеницу — Додик справился с нею так же, как и с кузнечиком. С тех пор сын стал кормить удода с земли.

Додик никак не хотел сидеть в сарае и всё порывался вылететь. Костя опасался, что он улетит совсем. Один раз удод выскочил-таки, прежде чем сын успел закрыть дверь. Сын хотел поймать его, но он не дался. Костя махнул рукой и стал прохаживаться по двору. Додик не отставал. Сын убыстрял шаги — удод, перелетев, догонял и опять важно шагал за хозяином. Костя останавливался — Додик принимался охотиться, выискивая в траве добычу.

Птичка была так забавна, что бабушка Фаина позволила Косте приводить её в дом. Додик быстро подружился с нею и со мной. Садился нам на плечи, на колени, брал из рук корм. Только с котёнком Петькой долго не ладил. При первой встрече Петька страшно ощетинился, сгорбился, фыркнул. Додик взлетел на спинку кровати и гневно замахал веером-гребнем, то складывая, то растопыривая его. Потом перелетел на плечо Косте.

Когда Петька гулял во дворе, Додик смело расхаживал по комнате, совал нос во всякую щёлку, доставал что-то, съедал, гонялся за мухами. Но как только появлялся Петька, он отсиживался у кого-нибудь на плече. Много дней не решался Додик спуститься на пол в присутствии Петьки. Однако постепенно они привыкли друг к другу. Котёнок уже не фыркал при виде хохлатой птички. Додик осмелел, и когда Костя пустил его однажды на пол, он не взлетел, а прошёлся мимо Петьки раз, другой, косо посматривая на него, готовый всякую секунду вспорхнуть. Петька даже не шевельнулся. С того дня Додик почувствовал себя полным хозяином в доме.

Костя брал удода с собой на прогулку по станице. Тот бегал за ним следом. Собаки, кошки были Додику не страшны: завидев их близко, он взлетал на дерево, на забор или на плечо своему воспитателю.

Однажды Костя отправился на берег речки за хворостом. Удод увязался за ним. Мальчик резал хворост, а Додик сидел на дереве очень довольный. «Пу-пу-пу… Пу-пу-пу…» — покрикивал он, играя своим пёстрым веером. Вдруг мелькнула тень. Додик бросился на землю, растопырил хвост и крылья так, что они образовали круг, отогнул голову назад, в центр круга, и выставил вверх длинный клюв. Это было до того неожиданно и смешно, что Костя громко расхохотался. Над Додиком со свистом пролетел коршун и взмыл вверх. Додик встряхнулся и как ни в чём не бывало вспорхнул на дерево…

К сыну наведывались одноклассники-приятели, чтобы посмотреть «петушка». Додик относился к ним так же доверчиво, как и к своим хозяевам. Но от всех ребят он отличал Костю, своего воспитателя. Только за ним он следовал неотступно, куда бы тот ни шёл…

Куда бы Костя ни шёл, всегда увязывался за ним и Додик.

Прошло ещё несколько недель. Додик стал кормиться самостоятельно: летал на огороды, в сады, на речку. Он хорошо знал свой дом и всегда скоро возвращался. Если двери в дом были закрыты, садился на дерево против окна и трещал: «Эррр-эррр…» — пока кто-нибудь не впускал его.

Первого сентября, собираясь в школу, Костя не утерпел и взял Додика с собой.

— Покажу ребятам, отпущу, он домой сам прилетит, — сказал мне сын.

Додик то шёл за ним, то ехал на его плече. Перед началом уроков вся школа сбежалась смотреть забавного «петушка».

— Додик, Додик! — кричали ребята и кидали ему гусениц.

Удод хватал насекомых клювом, подбрасывал вверх и ловко ловил открытым ртом. Ребята хохотали. Когда прозвенел звонок и все убежали в классы, Костя взял Додика и, взбежав на крыльцо, высоко подбросил.

— Лети домой! — крикнул он и захлопнул дверь.

На уроке учительница расспрашивала ребят о том, как они провели лето. Вдруг Костя увидел, что у окна на дереве сидит Додик. Он, как видно, сердился, что его не пускают в комнату. Гребешок на его голове был распахнут, чёрные кончики перьев гневно подрагивали. Скоро весь класс смотрел в окно.

— В чём дело, ребята? — удивлённо спросила учительница. — Что вы там видите?

— Евдокия Степановна, там Костин удодик… на дереве, — перебивая друг друга, заговорили ребята. — Он на плечо садится… Кота носом долбит…

Учительница подошла к окну. Додик уставился на неё, склонив головку набок. Класс притих. Евдокия Степановна подумала немного и вдруг распахнула окно. Додик порхнул мимо неё и сел на плечо Косте. Ребята в восторге зааплодировали. Учительница подошла к столу.

— Тихо, дети, — сказала она. — Давайте послушаем, как Костя провёл лето, как нашёл Додика, как воспитывал его.

Костя смутился, встал и неуверенно начал свой рассказ. Однако скоро увлёкся, и речь его полилась свободно.

Ребята слушали затаив дыхание. Додик сидел на его плече, посматривал на ребят тёмно-карими глазками, играл веером. Учительница улыбалась: урок пошёл не по плану, но гораздо лучше, чем она ожидала. После звонка она сказала Косте:

— Ты Додика в школу всё-таки не приноси: он будет мешать. Хорошо?

— Хорошо, Евдокия Степановна, не буду, — обещал Костя.

Всю зиму прожил у нас Додик.

Осенью и ранней зимой, пока не выпал глубокий снег, он добывал себе корм сам. А потом Костя стал кормить его мясом, рыбой, приучил даже есть макароны и лапшу.

Весной Додик стал надолго отлучаться из дому, а однажды не вернулся и на ночь. Не было его и на следующий день. Сын загоревал. Он подумал, что Додик попал в когти лисе или коршуну. Но через несколько дней удод явился, прошёлся по всем комнатам, долбанул клювом ни за что ни про что Петьку, уже взрослого кота, посидел у Кости на плече, а к вечеру улетел.

Недели через полторы Костя увидел на крыше сарая двух удодов.

— Додик! — крикнул он.

Один из удодов порхнул с сарая и сел ему на плечо.

— Додик, мой Додик, — приговаривал Костя, ласково поглаживая птицу, — что же ты сбежал?

Удод на крыше издал глухой призывный звук: «Гупп-гупп…» Додик порхнул к своей подружке. Оба снялись и улетели.

С тех пор Додик домой не возвращался.

Чеп

Костя с другом Сашей Ногиным возвращались в станицу с рыбалки. Впереди по дороге вдруг замелькало быстрое лёгкое тельце тушканчика. Ребята бросились его догонять, но скоро сумерки скрыли серенького зверька. Приятели покружили на месте и наткнулись на норку. Решив, что это и есть норка тушканчика, они задумали выкопать зверька. И вот назавтра, вооружившись лопатой, сачком из марли, они отыскали норку и принялись за работу. На их счастье, земля оказалась песчаная и легко поддавалась лопате. По ходу норы рыли колодцы. Когда вырыли четвёртый, Саша просунул хлыст.

— Есть! Мягкое что-то.

Он осторожно всадил лопату сбоку дна ямы. Костя нацелился сачком, Саша потянул черешок на себя. Земля на дне ямы зашевелилась, поднялась бугорком, и показались желтовато-серые спинки зверушек. Бугорок раздался, осыпался, и на поверхности оказались четыре детёныша. Широко расставляя лапки, они неуклюже заползали по обрушенной земле.

Саша взял одного на руки. Зверёныш был чуть крупнее мыши, большеголовый, с маленькими ушами и коротким хвостом. Тихонько скуля, он тыкался слепой мордочкой в ладони мальчика.

— Это не тушканчик, — удивлённо сказал Костя. — Смотри: ноги все одинаковые и хвост короткий.

— Может, суслик? — предположил Саша.

В это время вдруг послышалось какое-то странное тявканье и глухое рычание. Что-то тёмное, длинное метнулось от ближнего куста чернобыльника в сторону ребят. Костя дико вскрикнул, уронил сачок и бросился бежать к речке. На его правой ноге повыше колена что-то болталось. Саша в тревожном недоумении смотрел ему вслед. Костя с ходу бросился в омут. Саша схватил сачок, сунул туда зверёныша и побежал к берегу.

В том месте, где нырнул Костя, лишь пузырилась вода, окрашенная кровью в розоватый цвет. С ужасом смотрел Саша на расходящиеся по воде круги. Мысль лихорадочно работала: «Что делать? Прыгать в воду самому — спасать друга — или бежать в станицу за помощью?»

Над водой показалась голова Кости. Отфыркиваясь, разбрызгивая руками воду, злосчастный охотник торопливо стал выгребать к берегу и вылез, тяжело дыша. На ноге из раны, нанесённой острыми зубами, сочилась кровь. Ниже в нескольких местах кожа была исцарапана.

— Что это было? — взволнованно спросил Саша.

— Зверь какой-то, — стуча зубами больше от пережитого страха, чем от холода, сказал Костя. — Хорошо, что догадался прыгнуть в воду… Перевязать надо.

Рану обмыли, обложили листьями подорожника и перевязали майкой…

Я работал в своей комнате, когда услышал взволнованный голос сына: «Папа, иди сюда!» — и поспешно вышел в кухню.

— Что случилось? — встревожился я, увидев перевязанную ногу Кости, и перевёл взгляд на Сашу, у которого в сачке копошился зверёныш.

Ребята рассказали, что с ними произошло. Я взял в руки зверёныша.

— Это же хорёнок!

— Хорёк кидается на человека? — удивился Костя.

— О, эти зверьки не знают страха, — сказал я. — Тем более, что тут самка-мать защищала детей. Но бывает, что хорёк кидается на человека даже без видимой причины.

— Вот это да! — воскликнул Саша. — Настоящие маленькие тигры!

— Папа, а если его приручить, он перестанет быть хищником? — спросил Костя.

— Трудно сказать. Попробуйте…

Так ценою пережитого страха и раны на ноге Костя приобрёл себе нового воспитанника.

Я разрешил держать хорёнка в коридоре. Костя устроил ему там мягкое, тёплое гнездо.

Первые дни хорёнок всё тихонько скулил и умолкал, лишь когда его брали на руки. Костя подносил зверёныша к блюдечку, пригибал мордочку к молоку, он фыркал, захлёбывался, но не пил. Сын отчаялся. Но к концу второго дня хорёнок неожиданно научился лакать. Он вдруг задвигал челюстями и языком, молоко полилось ему в рот, и он стал глотать его. Костя пробовал давать ему мясо, творог, рыбу, но хорёнок к ним не притрагивался. Зато молоко лакал исправно. Напившись, подолгу спал.

Через неделю у зверёныша прорезались глаза. Первое время он беспокойно озирался по сторонам, днём жмурился от яркого света, бившего в глаза через щели наружной двери. Мало-помалу он освоился и стал ползать по коридору. Костя придумал ему кличку: «Чеп». Я смеялся:

— Почему «Чеп»?

— «Че» — значит человеческий, «п» — приёмыш. Человеческий приёмыш, — пояснил Костя.

Так как сын при кормёжке всегда приговаривал: «Чеп… Чеп…» — хорёнок привык к этой кличке и, заслышав её, начинал двигаться, отыскивая возле себя молоко. Скоро достаточно было кому-нибудь издали позвать: «Чеп!» — как он шёл на зов.

Ноги зверёныша окрепли. Маленький коридор, где все уголки были исследованы, стал ему тесен. Он всё порывался проникнуть в комнаты, во двор.

В комнатах хорёнок обошёл углы и закоулки, обнюхал всё, что попадало на пути. Заслышав шаги, бежал на них, путался под ногами. Особенно нравился ему тёмный уголок в кухне за печкой. Набегавшись, он уходил туда и лежал, пока его не водворяли на место.

Однажды Костя выпустил Чепа во двор, на траву. Он долго щурился от яркого солнечного света, робко озирался, потом несмело шагнул раз, другой. Вдруг у него из-под ног с треском выскочил кузнечик. Хорёнок сделал прыжок в сторону, прижался к земле и тут увидел большого чёрного жука, который двигался навстречу.

Смешно было видеть, с каким изумлением смотрел на него зверёк. Когда жук приблизился, он тронул его лапкой, перевернул на спину, снова шевельнул, изогнувшись, подпрыгнул на месте. Он играл с жуком, как кошка с пойманной мышью.

Во дворе бродили куры. Первым хорёнка увидел петух. Издав предостерегающее «куррр…», бдительный вожак уставился на зверёныша немигающим взглядом, словно обдумывая, насколько велика опасность, потом пошёл в наступление. За ним, вытянув шеи, двинулись куры.

Чеп увлёкся жуком и ничего не замечал. Но вот он оглянулся: двуногие белые чудовища наступали на него со всех сторон. Хорёнок в страхе прижался к земле, закрыл глаза. Петух клюнул его в голову. Чеп вскинулся на задние ноги и злобно зарычал, готовый защищаться. Костя прогнал кур.

Чеп очень любил греться на солнце. Один раз дремал он у крылечка. «Ку-ка-ре-ку!» — загрохотало над самой его головой. Чеп испуганно вскочил. На перилах крыльца, вытаращив жёлтые круглые глаза, стоял петух. Хорёнок отпрянул в сторону. В этот момент большая чёрная собака забежала с улицы в открытые ворота и отрезала ему путь отступления в коридор. В несколько прыжков Чеп оказался возле дерева в дальнем углу двора и моментально взобрался на вершину. Собака бесновалась внизу, а хорёнок на дереве с любопытством рассматривал её. С нашей собакой Румом Чеп жил мирно, а тут словно кто подсказал ему, что чужая собака — враг и надо спасаться…

Шли дни и недели. Чеп подрастал. Круглая мордочка вытянулась. Желтовато-серая шубка стала каштаново-бурой, хвост потемнел. Чёрные бусинки глаз светились умом, лукавством.

День Чепа обычно начинался рано. Едва забрезжит рассвет и в кухне загремит ведро, как он немедленно встаёт и ждёт, когда появится бабушка Фаина. Вот она выходит из дома и направляется к коровнику. Чеп бежит следом, ложится в дверях и слушает, как со звоном и шипением тонкие струйки молока наполняют подойник. Потом, получив порцию пахучего тёплого молока, уходит в логово вздремнуть.

Выспавшись, Чеп сладко зевает, потягивается.

«Тип-тип-тип!..» — слышится со двора. Чеп бежит туда. Он знает: там можно поживиться. Сегодня хозяйка кормит кур мелко рубленной сырой рыбой. Хорёнок втискивается между птицами, шмыгает у них под ногами, урывая лакомые кусочки. Иная хохлатка наградит его щелчком по лбу за нахальство, но это его нимало не смущает.

Чеп прекрасно знал голос своего воспитателя. Иногда Костя затевал с ним игру в прятки. В коридоре наливал в блюдце молока и, пока хорёнок ел, прятался во дворе, за углом сарая или за дверью коровника и звал: «Чеп! Чепка!» Хорёнок выбегал во двор, останавливался, оглядываясь и двигая чёрным носиком. Если Костя не отзывался, начинал скулить.

— А я здесь! — кричал Костя, и хорёнок мчался на голос.

Чеп был очень любопытен. Если Костя открывал сундук, он был тут как тут, забирался туда и начинал исследовать всё, что там было. Стоило Косте взять какой-нибудь предмет, например книгу, как Чеп взбирался ему на плечо, оттуда на руки и внимательно рассматривал.

Больше всего зверёк любил играть с заячьим хвостом. Подкравшись, лапкой отбрасывал его в сторону, прыжком кидался на него, хватал передними лапами, отскакивал и снова ползком подкрадывался к пушистому комочку.

— Ни дать ни взять котёнок, — смеялась бабушка.

Однажды Чеп лежал на крыльце. Из-за карниза окна, где были воробьиные гнёзда, упал оперившийся желторотый птенец. Он не умел летать и поскакал на середину двора. Одним прыжком хорёнок настиг его, впился зубами ему в шею и придавил к земле. Всполошилось воробьиное племя. Угрожающе чирикая, птички закружились над зверёнышем, целились клюнуть в голову, в глаза. Самка, мать воробышка, комочком упала на землю. Трепеща крылышками, топорща перья, двинулась на Чепа, но тот продолжал своё злое дело. Когда Костя увидел в окно, что происходит во дворе, и выбежал, было поздно: от воробышка остались лишь несколько перьев, крылья да головка с выеденным мозгом.

После этого случая Чеп стал беспокойнее, ночами скрёб лапами дверь чуланчика. Как-то утром бабушка вышла в коридор и ахнула: у логова Чепа рядком лежали убитые мыши, а сам он блаженно спал, свернувшись в калачик. Дверь в чулан была приоткрыта.

Прошло ещё несколько недель. Чеп вырос. Теперь это был великолепный, очень проворный, ловкий и смелый зверёк. Длинное стройное тело его оделось густым блестящим мехом: черно-бурого цвета на брюшке, каштаново-бурого на спинке и по бокам. Подвижная острая мордочка с короткими круглыми ушами оживлялась тёмными живыми глазами. И захотелось Косте похвалиться своим воспитанником. Дай, думает, прогуляюсь с ним по станице (Чеп бегал за ним как собачонка). Вышел, палочку взял с собой. Было воскресенье. Из труб летних кухонь струился сизый прозрачный дымок: хозяйки готовили ужин. Мужчины на лавочках вели тихие разговоры. Босоногие мальчишки, поднимая клубы пыли, гоняли чижа.

Костя шёл по теневой стороне улицы. За ним лёгкими скачками следовал Чеп.

— Гляньте, гляньте, хорёк! — закричали ребятишки и устремились за Костей.

— Не боишься ты, парень, ходить с ним? — спросил старик с длинным костылём в руке. — Кругом ведь птица!

— Не тронет, он учёный, — со спокойной гордостью заверил Костя.

И только отошёл немного, как Чеп кинулся на чьих-то кур во дворе! Те истошно закудахтали, разлетелись.

Откуда-то выскочила собака. Чеп — к Косте на плечо. Колхозники засмеялись, а старик с костылём сказал:

— Вот тебе и учёный! Уходи-ка, парень, подобру-поздорову, пока бабы шею не накостыляли!..

Вскоре я заметил, что Костя стал пропадать на речке с удочкой. Приносил преимущественно сазанят и довольно крупных голавликов — добычу редкую для наших удильщиков. Сначала я не придал этому особого значения: напал, думаю, парень на хорошее место, только и всего. Но однажды обратил внимание, что все рыбы, принесённые им, поранены чем-то острым. «Не острогой ли он их бьёт», — подумал я и спросил сына:

— Чем ты ловишь рыбу?

Костя от прямого ответа уклонился.

— Хочешь, папа, завтра пойдём вместе, я покажу, — сказал он и отвёл взгляд в сторону. Видно было, что ему не терпелось сейчас же всё выложить, но он подавил это желание.

Я не стал настаивать.

Назавтра рано утром Костя вёл меня на рыбалку. С собою он взял садок и… удилище, обыкновенное удилище, без лески. Кликнул Чепа. Всё это было очень таинственно.

Мы вышли за станицу. Костя молчал, я не расспрашивал. Через пустырь по тропинке мы спустились к речке. Костя вёл меня на знаменитую Чёрную яму, богатую рыбой. Чеп бежал следом.

К месту пришли, когда солнце уже поднялось над горизонтом. Перед нами открылся почти чистый широкий плёс с крутыми берегами. В прозрачной воде, пронизанной лучами солнца, хорошо просматривалось песчаное дно. Изредка проплывали косяки плотвы.

Между двумя склонившимися к воде ивами Костя остановился: недалеко от берега разгуливала стайка сазанчиков. Сын тихонько присел, показав рукою, чтобы я сделал то же.

Вот он осторожно поднял удилище и поставил его над сазанятами. Чеп вскочил, увидел рыбу, прыгнул в воду и вытащил на берег сазанёнка!

От изумления я не мог произнести ни слова. Так вот в чём дело! Костя выдрессировал хорька! Но как он, мальчишка, мог добиться таких результатов? Мне казалось, что это под силу только опытному дрессировщику.

А Чеп таскал да таскал из воды то сазанчика, то голавлика.

Чеп таскал да таскал из воды то сазанчика, то голавлика.

Костя с хитроватой улыбкой посматривал на меня, продолжая своё дело.

— Рассказывай, как ты выучил Чепа, — сказал я, когда напуганные рыбы отошли от берега и ловля прекратилась.

И тут сын подробно рассказал мне свою тайну, которую так долго сохранял из желания сделать мне сюрприз.

Однажды ловил Костя рыбу удочкой. Чеп в это время охотился за лягушками и натаскал их под куст добрую кучку.

Солнце пригрело. Стайки плотвичек поднялись к поверхности воды. Рыбки с чмоканьем хватали кустики ряски, всплёскивались. Чеп насторожился, прижался к земле, перебирая лапками. Костя с интересом наблюдал за ним. Глаза Чепа горели хищными огоньками, он весь напружинился, готовый вот-вот прыгнуть… Прыжок! Лёгкое тело хорька взметнулось вверх и погрузилось в воду как раз в том месте, где было наибольшее скопление чёрных спинок. Через несколько секунд хорёк вылез на берег с плотвичкой в зубах. Костя попробовал отобрать рыбку, но Чеп сердито заворчал, отнёс добычу к лягушкам, прогрыз ей голову и, облизываясь, отошёл. Потом начал валяться и отряхивать с мокрой шубки приставшие комочки земли.

«А что, если его выучить ловить рыбу?» — подумал Костя.

Назавтра, поймав плотвичку, Костя отрезал у лесы крючок, через жабры в рот продёрнул нитку, завязал и, бросив в воду рыбку, стал её водить. Хорёк вскинулся, нырнул и схватил плотвичку…

Много дней продолжалась дрессировка, и наконец Костя добился своего: достаточно было, увидев в светлой воде рыбу, поднять над нею удилище, как хорёк бросался за нею в воду…

* * *

Августовским утром под навесом, заменявшим летнюю кухню, бабушка Фаина готовила завтрак. Пришла соседка Аннушка с сыном Лёнькой, которому едва минул год. Мать постелила на траву одеяло, посадила на него Лёньку, а сама присела на скамеечку. Женщины разговорились. Лёнька обрадовался свободе, что-то лепетал на своём языке, улыбался. Он был рад сверкающему летнему утру, прохладе чистого воздуха, зелёной, ещё влажной от ночной росы травке. Незаметно мальчуган дополз до края одеяла и принялся за исследование живого мира, населявшего зелёную чащу травы. Вот муравей тащит белого червячка, толкая его перед собой. Вот серая, с ковровой спинкой гусеница повисла на былинке. Сверкая ярким пёстрым нарядом, на травинку села бабочка. Ребёнок потянулся к ней — бабочка вспорхнула. Лёнька проводил её глазами. В руках вместо бабочки оказался прутик. Лёнька принялся бить им по траве. Серая гусеница упала на землю. Что-то длинное, тяжёлое заворочалось в траве под ударами прутика. Лёнька засмеялся. Выдернув прутик из-под придавившей его тяжести, он снова замахнулся и ударил по тому же месту. Послышалось шипение. Лёнька снова громко засмеялся. Тут и взглянула в его сторону мать. Надо бы крикнуть, схватить сына на руки, что-то предпринять, а она побелела и, словно загипнотизированная, замерла без движения, без звука. В полуметре от Лёньки, выставив из травы голову, шипела змея. Случайно взглянув на Аннушку, поражённая её странной позой и смертельной бледностью, бабушка перевела взгляд на Лёньку и в ужасе вскрикнула.

В этот момент от дома молнией метнулся Чеп и бросился на змею. Аннушка кинулась к сыну, схватила его на руки и заплакала. А Чеп, вцепившись в змею зубами пониже шеи, придавил её к земле и рычал. Змея обвилась вокруг его туловища, сжалась, но скоро кольца распались. Чеп перегрыз змею надвое и принялся есть ещё извивающееся в его лапах тело.

Я в это время вышел из дома и, увидев плачущую соседку с ребёнком в руках и хорька возле одеяла, с ужасом подумал было: «Чеп бросился на ребёнка!» Но, когда присмотрелся к тому, чем был занят Чеп, сразу всё понял.

Я взял палку и выкатил из травы на чистое место голову змеи. Это была гадюка. Дом наш стоял на окраине, рядом был пустырь с развалинами. Видимо, оттуда и приползла змея…

* * *

Как-то Костя пошёл с Чепом на речку прогуляться. Я читал газету, когда сын влетел в комнату возбуждённый, расстроенный. Вот что произошло на берегу.

Косте захотелось искупать Чепа. Он зашёл в воду в неглубоком месте и стал звать к себе зверька. Но хорёк, разыгравшись, не шёл. Костя выбрался на берег. Чеп взбежал на яр и понёсся по редким кустикам бурьяна.

Поднявшись на яр, мальчик замер от страха за своего любимца. Степной орёл камнем падал сверху на хорька. Молниеносно схватив его в когти, беркут взмыл вверх и полетел вдоль речки. Костя закричал, замахал руками и побежал по берегу. Птица летела невысоко. Было видно, как отчаянно извивалось тело хорька. Орёл удалялся и вскоре перелетел речку. Вот он постепенно стал снижаться и наконец скрылся за полоской кустарника…

— Я хотел переплыть речку, — закончил Костя, едва сдерживая слёзы, — бежать туда… Да разве успеешь?

Я стал успокаивать его:

— Не горюй, сынок, всё равно скоро пришлось бы с ним расстаться: взрослый он стал, держать дальше было бы опасно.

Но Костя только рукой махнул и, глотая слёзы, вышел.

Я, как и Костя, был уверен, что Чеп погиб. Одного удара огромного беркута достаточно, чтобы убить и не такого маленького зверька, как хорёк. И что же? На второй день вечером Чеп нашёлся. Его привёл к нам старый пастух Семёныч. Нашему изумлению не было границ. Костя ошалел от радости. Он схватил хорька на руки, прижимал к себе, гладил. На спине Чепа были пятна засохшей крови, левое ухо распорото надвое.

Семёныч рассказал: под вечер гнал он стадо к станице, покрикивая на коров и пощёлкивая бичом. И вдруг остановился в изумлении. В трёх метрах от него, на чистом, выбитом месте стоял зверёк и, повернув голову набок, посматривал на Семёныча.

— Никак, хорёк, — рассудил Семёныч. — Где это тебя так угораздило, сердечный?.. Ухо-то, говорю, кто раскромсал?

Хорёк не только не испугался голоса Семёныча, но даже подошёл ближе.

— Господи! — удивился Семёныч. — Это как же он не боится человека?.. Иди себе с богом, не трону я тебя, — и двинулся вслед за ушедшим вперёд стадом.

Хорёк побежал за ним. Семёныч оглянулся.

«Стоп! — Он вспомнил, что у моего сына был приручённый хорёк. — Не тот ли? — подумал старый пастух. — Но как он попал сюда? Не иначе — сбежал».

Весь путь до станицы Семёныч беседовал с хорьком:

— Вот ты удрал, удовольствие себе доставил, дичинки отведал. Правда, ухо вот… Но это ничего: присохнет, заживёт… А хозяин небось горюет, ищет тебя… Принимайте, — сказал в заключение Семёныч. — Вижу, что ваш.

— Да ведь его вчера беркут унёс, — сказал Костя.

— Беркут? — удивился старый пастух. — Вот оно что! Стало быть, загрыз он птицу-то. Хорьки — они такие: бедовые зверюги…

* * *

И вот случилось то, чего надо было ожидать и что я смутно предчувствовал. Я знал, что у хорька, каким бы ручным он ни был, рано или поздно должен был проснуться инстинкт хищника, но не принимал мер предосторожности. Меня успокаивало, что Чеп в последнее время не делал попыток напасть на кур. Со своими он иногда даже спал вместе, в курятнике. «Он воспитан человеком, — думал я, — взят ещё слепым, может, обойдётся».

Через два дня после возвращения, рано утром, когда хозяйки погнали коров в табун, Чеп пробрался в соседний двор, схватил курицу, загрыз и приволок в своё логово. Потом снова побежал, задушил вторую, притащил и положил рядом. Третью только успел прикончить, как вернулась хозяйка, застала разбойника на месте преступления и подняла шум.

Чтобы успокоить разгневанную соседку, пришлось откупиться деньгами и пообещать, что такое не повторится.

Чепа мы заключили в клетку. Первые дни он злобно грыз железные прутья, метался, пытался вырваться. Потом смирился, затих и лежал, равнодушный ко всему, скучный. Ел он мало, хотя Костя в изобилии доставлял ему рыбу, живых лягушек. Шубка на нём потускнела, мордочка осунулась.

Я посоветовал сыну отнести его в лес и отпустить. Жаль было Косте расставаться со своим любимцем, но он правильно рассудил, что в клетке хорёк не выживет, а держать на свободе уже невозможно, и скрепя сердце отнёс его километров за пять в степь, в дубовый лесок на Широкой балке.

Недели через две возвращались мы с сыном из колхозной бригады полем. Дорога шла мимо того лесочка, где Костя оставил хорька.

— Папа, зайдём в лес, я покличу, — стал просить Костя, — может, Чеп прибежит.

Я согласился.

— Чеп!.. Чепка! — несколько раз принимался кричать Костя.

— Как же, ищи ветра в поле! — посмеялся я.

Мы присели у дерева отдохнуть. Вдруг Костя тихонько толкнул меня локтем. Я взглянул и замер. Под кустом шиповника из бурьяна высунулась мордочка хорька с чёрным носиком и раздвоенным ухом. Конечно же, это наш Чеп! Он пристально смотрел на нас. Взгляд его и вся поза выражали готовность скрыться, убежать.

— Чеп, ко мне! — крикнул Костя, и в ту же секунду хорёк оказался у него на коленях. — Чеп, Чепка ты мой, узнал… — радостно приговаривал Костя, поглаживая зверька.

Я был изумлён и, что скрывать правду, тоже взволнован трогательной привязанностью зверька к человеку, его воспитавшему.

Пока мы сидели, Чеп от нас не отходил, ласкаясь то к сыну, то ко мне. Когда пошли, он побежал за нами, но на опушке леса остановился и дальше идти не захотел.

Мы несколько раз оглядывались. Чеп стоял на бугорочке, подняв голову, и смотрел на нас. Костя на прощание помахал ему рукою.

Барсучонок Савка

Однажды весной к нам пришел старый пастух Семёныч. В мешке за плечом у него что-то подозрительно шевелилось и повизгивало. Костя навострил уши.

— Подарочек принёс, — подмигнул ему Семёныч, снимая и развязывая мешок, и вытряхнул на пол фыркающего и похрюкивающего зверька величиной с кошку, только толстенького.

— Кто это? — спросил Костя с загоревшимся взглядом.

— Барсучий детёныш, сынок, барсучок, — сказал Семёныч, наклонился и стал гладить его. — Савка, Савушка!

«Ху-гу… Ху-гу-гу-гу…» — довольно заурчал зверёныш.

Костя присел на корточки, с огромным интересом рассматривая странного зверька с пятачком на длинной мордочке, очень похожего на поросёнка.

— Где вы, дедушка, взяли его? — весь горя любопытством, спросил он.

— Тут недалече, сынок, в займище выкопал, да уж и давненько.

Костя протянул руку, чтобы погладить зверька, но сейчас же и отдёрнул… Из прокушенного пальца сочилась кровь. Сын растерянно смотрел то на барсучонка, то на окровавленный палец.

— Ай-ай, сынок, — покачал головой Семёныч, — как же это ты так неосторожно… Ну ничего, будешь кормить — он привыкнет. Дух от тебя, вишь ты, ему незнакомый, вот и цапнул, а так он смирный…

Действительно, барсучонок скоро привык к сыну, бегал за ним, отзывался на кличку. Костя кормил его молоком, червями, разными кореньями, давал мясо, рыбу. Жил Савка в чуланчике, впускали его и в комнаты. Не было случая, чтобы Савка нагадил на пол: он знал для этого место в углу чулана, где стоял плоский ящик с песком.

К осени зверёныш подрос, растолстел и ещё больше стал похож на поросёнка. Бока и спинка покрылись тёмно-серыми длинными и жёсткими, как щетина, волосами.

Забавный был зверёныш. Он быстро подружился с дворовой собакой Румом. Во дворе они часто поднимали такую возню, что смотреть на них без смеха было невозможно.

Савка и Рум часто поднимали такую возню, что смотреть на них без смеха было невозможно.

Иногда на даровой цирк собирались соседские ребятишки. Публика рассаживалась во дворе. Костя сводил вместе Рума и Савку, дразнил их, чтобы распалить, — и начиналась потеха!

Тряхнув несколько раз головою как кабан, Савка со всех ног по прямой бросался на Рума. Пробегая мимо, ударял головой собаку. Та ловко перепрыгивала через барсучонка, а он, пробежав ещё некоторое расстояние, неуклюже поворачивался и снова бросался на противника. Так повторялось несколько раз. Наконец Рум пускался от зверёныша наутёк. Если Савке удавалось схватить Рума за задние ноги, начиналась такая возня, что пыль поднималась столбом. Босоногая публика покатывалась со смеху. Но иногда Савке доставалось плохо: собака хватала его то за ноги, то за загривок, то за ухо и, оттрепав как следует, быстро отскакивала в сторону. Барсучонок бестолково топтался на месте, потом без оглядки отбегал на несколько шагов, высоко поднимался на лапы, горбил спину. Фыркая и дрожа от злости, ерошил волосы и, точно надувшийся индюк, наступал на Рума то с одной, то с другой стороны. Тут уж зрители падали от хохота на землю…

В хорошую погоду мы завтракали и обедали во дворе под навесом. К столу непременно являлись Рум и Савка. Барсук туловищем оттеснял собаку в сторону, поднимался на задние лапы, передние и полосатую голову клал на колени Косте и принимался выпрашивать: «Ху-гу-гу-гу…»

Костя подносил ему на вилке мяса или кусочек рыбы. Ловко и деликатно Савка снимал с вилки подачку и закусывал тут же, у стола.

Часто Савка сопровождал Костю в лесок у Дона. Барсучонок чувствовал себя там как дома. То подбирал осыпавшиеся ягоды, то вытаскивал из земли дождевого червяка, то гонялся за шмелем или осой. Возвращался домой с таких прогулок Савка всегда неохотно.

Всё было бы хорошо, но, подросши, Савка стал кусаться. Нас он, правда, не трогал. Косте даже позволял брать себя на руки. Но кто бы посторонний ни появился в доме или во дворе, будь то взрослый или ребёнок, Савка подходил и молча кусал за ногу. А зубы у него были острые. Посадили на цепь — ещё хуже: он стал угрюмым, ворчливым. Покусывал уже не только меня и бабушку, если мы неосторожно подходили близко, но даже и Костю.

Жаль было сыну расставаться с Савкой, но делать нечего. Пришлось следующей весной отвести его в займище и там оставить.

«Касатушки»

— Неблагополучно у меня, — пожаловался однажды сыну его приятель старик Прохор, колхозный конюх.

— А что такое? — обеспокоенно спросил Костя.

— Третий день кто-то беспокоит лошадей. Приду утром, а они в мыле, будто кто скакал на них. Храпят, не подпускают… Пойдём посмотрим.

В конюшне у яслей, полных пахучего зелёного сена, на привязи стояли две лошади золотистой масти: кобыла и мерин. Сытые кони беспокойно перебирали ногами, поблёскивая лоснящейся шерстью и косясь на вошедших карими с синевой глазами.

— Не едят, — кивнул Прохор на ясли. — Поди-ка сюда.

Костя направился было к мерину, но конь поджал хвост и поднял заднюю ногу, намереваясь лягнуть.

— Что это с ним? — удивился Костя. — Такой был смирный…

— То-то, смирный… Говорю, дело неладно.

Старик и мальчик осторожно подошли к мерину сбоку. Пах у него был потный. По краям тёмного мокрого пятна — засохшая пена. Прохор положил руку на хребтину коня и провёл от загривка до хвоста. Мерин протяжно всхрапнул.

— Ну-ну, дурачок, не бойся, — приговаривал дед, поглаживая коня по спине.

Под ласковое ворчание знакомого голоса мерин наконец успокоился.

— Может, кто ездил на них ночью? — высказал предположение Костя.

Прохор иронически посмотрел на него.

— Разве кто в эту дыру влез и коней через неё вывел? — Он указал на щель шириною в несколько сантиметров над окном, на карнизе которого сидела пара ласточек. — Конюшня-то замыкается!

Костя окинул взглядом саманные стены, окна, крышу, подошёл к тяжёлым, из толстых пластин дверям, остановился у коней, устало понуривших головы. Старик молча смотрел на лошадей, сложив на груди руки.

— Может, заболели… — неуверенно сказал Костя.

— Сбегай-ка к ветеринару, — помолчав, попросил Прохор.

Через несколько минут Костя явился в сопровождении ветеринарного фельдшера. Фельдшер надел халат, подошёл к лошадям. Долго их выстукивал, выслушивал, заглядывал в рот, в уши, измерил температуру и наконец объявил:

— Здоровёхоньки! Рекомендую поменьше гонять и не ставить горячих к корму.

— «Гонять»! — сердито хмыкнул старик. — Да они со вчерашнего дня стоят…

— Скажи это такому юнцу, — фельдшер указал на Костю, — а не мне. Это что? — Он провёл рукой по паху кобылицы и поднёс мокрую ладонь к лицу Прохора.

— Без вас вижу, — обиделся дед. — Вы учёный, вот и скажите, отчего это.

Фельдшер рассердился и ушёл.

Вечером Костя пришёл на бригадный двор и заявил, что намерен ночевать в конюшне, — выследить, кто портит коней.

— Давай уж вместе, что ли, раз надумал, — сказал Прохор.

И вот дед и Костя лежат в углу конюшни на пахучем сене. У Кости — электрический фонарик, возле Прохора — огромная дубина. Через широкое окно светит неполная луна. Медленно течёт время… Костя напряжённо всматривается в неясные фигуры лошадей, переводит взгляд на окно, на узкую щель над ним.

Тишина… Слышно только, как коми, пофыркивая, мерно жуют сено. Косте становится скучно. Через окно виден кусочек неба, усеянного звёздами. Вот красноватое пятнышко — таинственный Марс. Мальчик вспоминает недавно прочитанную книгу Г. Уэллса «Война миров». Снаряд с Марса ударяется в землю, пробивает глубокую яму. Из ямы идёт зелёный дым. Слышен стук наковален. И вот по земле шагают чудовища-марсиане. Дверь конюшни открывается, входит марсианин. Из маленького аппарата он направляет невидимые лучи на лошадей. Они бьются, храпят, покрываются пеной… Костя вскрикивает и просыпается. В конюшне светло. В узкие щели дверей пробиваются тонкие лучики восходящего солнца. Прохор чистит лошадей.

— Никого не было? — спрашивает Костя, вскакивая и протирая глаза.

— Нет, видно, нас побоялся нечистый.

Костя помог Прохору почистить лошадей и ушёл домой досыпать, а после обеда снова явился и застал старика расстроенным.

— Ума не приложу, — недоуменно развёл тот руками. — Напоил я коней, задал корму. Часа через два прихожу, — а они потные!

Костя решил дежурить днём, глаз не спускать с лошадей, а своего добиться — выявить таинственного вредителя. Назавтра с рассветом он пришёл на бригадный двор. Прохор отлучился домой. Костя переступил порог конюшни. Через щель над окном вылетели две ласточки. «Гнездо, что ли, у них тут?» — подумал мальчик и исследовал взглядом потолок, стены. Гнезда не было.

Костя лёг на неубранную с позапрошлой ночи постель из сена, открыл принесённую с собой книгу, но читать мешал жеребёнок Ветерок. Костя отмахивался от него, пока тот не улёгся рядом, положив голову на колени мальчику. Вскоре Костя услышал, что кони забеспокоились, и приподнялся. Две ласточки копошились в хвостах лошадей у самых репиц. Кони перестали есть, переступали ногами, вертели хвостами. Птички продолжали своё непонятное дело.

С удивлением смотрел Костя на ласточек. Что они там ищут?.. Впорхнули ещё три и принялись за то же, что и первые. Костя встал. Птички упорхнули в щель над окном.

Пришёл Прохор. Костя рассказал, что видел. Старый конюх от изумления всплеснул руками:

— Ласточки! Ах, разбойники! Кто бы мог подумать! А ведь я их не раз видел. Открою конюшню, а они — в щель…

Чтобы избавиться от посещения непрошеных гостей, щель над окном заткнули жгутом из сена…

Что же всё-таки искали ласточки? Чем их привлекали лошади?

Тайна раскрывается

Дальнейшие события связаны с посещением Кости колхозной плантации, которую сторожил седоусый голубоглазый дед Лукьян Борщов.

Большую часть дня Лукьян обыкновенно просиживал под навесом у сторожки, сапожничая. Костя любил, сидя на скамеечке тут же, наблюдать за его работой. Но скоро внимание его переключилось на ласточек, поселившихся под навесом. Их гнездо сделано из круглых комочков глины. Как глубокое блюдце с толстыми краями, оно прилеплено под крышей навеса на продольной балке. Это невысоко. Если подставить табуретку, можно заглянуть в гнездо.

Когда Костя заглянул туда в первый раз, он увидел пять голых, с огромными ртами птенцов. Костя поднёс к ним палец. Птенчики раскрыли пасти и неприятно запищали. «Фу, до чего же они некрасивы», — поморщился Костя и соскочил с табуретки.

Ежедневно через каждые две-три минуты старые ласточки подлетали к гнезду и совали в открытые пасти детей корм. Костя удивлялся, как много пищи уничтожали птенцы. Но зато и росли они быстро. Недели через две, пять хорошеньких головок молодых ласточек выглядывали из гнезда. Изящные, стройные птички уже ничем не напоминали безобразных, большеголовых птенцов. Молодёжь, охорашиваясь, с любопытством разглядывала окружающий мир.

Однажды утром Костя заметил, что старая ласточка прилетела с длинным волосом в клюве, юркнула в гнездо и долго там что-то делала. Вторая сидела снаружи и помогала первой, всовывая клювом свесившийся через край конец волоса.

«Что это они там делают?» — подумал мальчик и решил, что это, наверно, ласточки устилают гнездо.

Дни шли, и, по расчётам Кости, птенцы скоро должны были покинуть гнездо. Прежде чем они улетят, Косте захотелось посмотреть на них ближе, подержать в руках. И вот однажды, когда дед Лукьян ушёл на плантацию с обходом, мальчик подставил табуретку, достал одну молодую ласточку — и раскрыл рот от удивления: она была привязана конским волосом за ножку! Второй конец волоса оказался прочно вмазанным во внутреннюю стенку гнезда. Костя вынул второго, третьего — все привязаны!

Не помня себя от радости, сын помчался домой и, путаясь от волнения, стал бессвязно рассказывать мне о своём удивительном открытии.

— Что такое? Куда привязали? — не понял я. — А ну-ка сядь, успокойся да расскажи всё по порядку…

Заканчивая свой рассказ, Костя вдруг ударил себя по лбу:

— Папа! Теперь я знаю! Вот зачем они прилетали к лошадям — им нужен был волос.

— Кто прилетал? — спросил я, не на шутку заинтересованный всей этой историей.

И Костя рассказал про таинственных вредителей, которых он с дедом выследил в колхозной конюшне.

Приходилось верить сыну: не мог же он сочинить всё это. Но почему в литературе о животных ничего подобного я не встречал? На всякий случай я просмотрел имеющиеся у меня пособия и справочники о птицах. Много авторов — учёных натуралистов — писало о повадках деревенских ласточек, но нигде не упоминалось о том, что они привязывают птенцов.

— Идём посмотрим, — предложил я сыну.

И вот мы на плантации, под навесом сторожки. Мы — это первооткрыватель Костя и два эксперта: я и дед Лукьян. Костя взобрался на табуретку, достал молодую ласточку и, положив на ладонь, торжествующе посмотрел на нас. Птенец действительно был привязан в несколько узелков, составлявших возле ножки как бы цепочку.

— Касатушки вы мои! — умилился дед Лукьян. — Ростом с ноготок, а до чего умны! Надо ж додуматься — привязать детёнышей, а? Мне-то и невдомёк было заглянуть: почитай, уж лет пять, как не боле, прижились у меня касатушки-то…

Я взгромоздился на табуретку, внимательно осмотрел привязанных птенцов по одному, заглянул в гнездо.

— Поздравляю, Костя, с открытием! — торжественно провозгласил я, спустившись.

Костя был вне себя от горделивой радости. По пути домой у него только и разговору было, что про ласточек.

«Да, много ещё вокруг нас нераскрытых тайн природы, — подумал я. — Деревенская ласточка — спутник, друг человека. Испокон веков живёт с ним рядом. Казалось, все её повадки давным-давно изучены досконально. И вот тебе, пожалуйста… Птенцы многих птиц в полувзрослом состоянии часто выпадают из гнёзд и гибнут. А птенца ласточки, выпавшего из гнезда, никто не видел. Теперь понятно почему».

В тот же день об открытии Кости стало известно всем станичным ребятишкам. С того же дня увлечение сына наблюдениями над животными превратилось в настоящую страсть.

Трогательная дружба

Рум лежал у крыльца. День угасал. С речки пахло сыростью, со двора — запахами коровника, куриного помёта, кислого хлеба, парного молока. Но ко всем этим привычным запахам примешивался один новый, резкий и неприятный запах — запах дичи, от которого у Рума шерсть на загривке становилась дыбом. Он глухо ворчал, искоса поглядывая в дальний угол двора. Там, невысоко над землёю, на суку яблони, сидело привязанное за ногу страшилище со злыми глазами, острыми сильными когтями и крепким кривым клювом. Глубокая царапина на носу Рума — результат первой встречи с чудовищем, которого принёс хозяин завёрнутым в рубаху.

Но вот из дому вышел Костя с куском мяса. Рум вскочил, забежал вперёд, стал на задние лапы, выпрашивая подачку. Костя обошёл его стороной. Рум обиженно облизнулся и поплёлся следом. Потом вдруг со свирепым лаем помчался к дереву, на котором сидело ушастое чудовище, но благоразумно остановился в отдалении, принял самый страшный вид — вздыбил шерсть на затылке, поставил трубою хвост — и яростно залаял на лупоглазую птицу. Это был филин.

Костя поднёс пленнику кусочек мяса. Тот шарахнулся в сторону, щёлкнул клювом, но подачки не взял.

«Сытый он, что ли?» — пожал плечами Костя, бросил мясо собаке и вернулся в дом.

Филин попал к Косте так. Накануне под вечер продирался он сквозь таловые заросли на берегу речки и услыхал суматошное стрекотание сорок. «Не зря взволновались, — подумал Костя, — надо посмотреть, что там такое», — и повернул на звуки. Скоро вышел он на полянку. С краю её на сухой вершине вербы сидела компания длиннохвостых кумушек и азартно тараторила на всю округу. А под вербой сидел огромный филин и, угрожающе щёлкая клювом, защищался от нападения маленьких птичек. Костя подошёл ближе — птички улетели, сороки застрекотали ещё-азартнее.

«Какая странная птица!» — подумал Костя, остановившись в двух шагах от хищника.

На мальчика смотрели большие золотисто-жёлтые глаза. Над ними, по бокам головы, — две чёрные кисточки перьев. Оперение — ржаво-жёлтое, с чёрными пятнами. Одно, перебитое, крыло филина безжизненно висело, касаясь земли.

Костя шагнул к птице и протянул руку. Филин поднял лапу со страшными когтями, раскрыл крючковатый клюв. Мальчик озадаченно отступил.

«Какой красавец! Что же с ним теперь делать?»

Филин взмахнул здоровым крылом, пытаясь взлететь, потом, волоча перебитое крыло, запрыгал по траве и укрылся в колдобину между корнями вербы.

Костя подошёл к птице, нагнулся. Ему показалось, что её большие жёлтые глаза глянули на него с укоризной. Чувство глубокой жалости сжало Костино сердце. «Погибнет он тут… Возьму домой, буду кормить. А крыло срастётся». Он снял рубашку, накрыл филина и понёс домой…

Вечером, лёжа в постели, Костя всё думал о своём пленнике: почему он не взял мясо? Ночью сквозь сон ему почудилось, будто где-то глухо простонал филин, совсем близко ему отозвался другой. Мальчик открыл глаза, прислушался. Было тихо. Решив, что это ему показалось, Костя снова уснул.

Утром он пошёл проведать пленника и от удивления широко раскрыл глаза: на земле под деревом валялись перья, головка куропатки. Филин, нахохлившись, сидел на суку. «Чудеса! — подумал Костя. — Кто же ему принёс куропатку? Не сама же она прилетела к нему в когти!» И тут вдруг понял, что ночью ему не приснилось, а он в самом деле слышал перекличку филинов. Мальчик решил проверить, кто приносит пищу пленнику.

Вечером, когда стемнело, он залёг недалеко от яблони и, уложив увязавшегося за ним Рума, приказал ему молчать.

Заря потухла. На фоне звёздного неба отчётливо вырисовывались кроны деревьев. Под ними тьма ночи казалась гуще и еле видна была одинокая фигура сидящей птицы. Костя напряжённо прислушивался.

«Бугу…» — откуда-то издалека донёсся глухой, призывный клич филина… Заколыхалась ветка, на которой сидел пленник. Над головой бесшумно мелькнула тень, яблоня закачалась, послышалось тихое, нежное бормотанье. На суку сидели уже две птицы. Рум сдержанно заворчал. Птица снялась и улетела. Костя подошёл к яблоне. Филин что-то долбил клювом. Мальчик присмотрелся: в когтях у филина был ёж!

«Ну конечно, теперь всё понятно! — изумлённо подумал Костя. — Вот почему он не берёт мясо: его кормят товарищи!»

В глубоком раздумье вернулся он в дом. «Что это? Тоже инстинкт? Ну хорошо, ласточки… там ещё понятно. А тут?..»

Почти месяц прожил у нас раненый самец филин, и всё это время самка (а не товарищи, как подумал сначала Костя) заботилась о своём друге, каждую ночь принося ему пищу.

Наконец настало время, когда крыло птицы срослось. Однажды вечером Костя отвязал пленника, и в ту же ночь он улетел.

Сонливая белочка

Как-то летом Костя забрёл в самый дальний от станицы лесок на Бирючьей балке. В чаще дубов и клёнов натолкнулся на старое, разбитое грозой дерево. Отщеплённая часть его причудливо изогнулась, повисла вершиной вниз и образовала нишу. Едва Костя сунул в отверстие руку, как кто-то цапнул его за палец. Вверх по дереву взмыл серый зверёк с пушистым хвостом. «Белка!» — удивлённо подумал Костя, зажимая рукой укушенный палец.

Дома он рассказал ребятам, что чуть не поймал белку. Его подняли на смех: белки водятся только в хвойном лесу, а у нас его и в помине нет. Тогда Костя и сказал себе: «Поймаю — докажу».

И вот с тех пор он уже третий раз идёт в Бирючью балку.

Осторожно подошёл Костя к разбитому грозой дереву, достал из узелка шапку и сунул её в отверстие. В нише было пусто. «Есть же у неё где-нибудь гнездо, — подумал мальчик. — И не может быть, чтобы она одна здесь жила».

Больше часу ходил он задрав голову, обшарил лесок, заглянул в соседнюю балку. Белка как в воду канула! Наконец на раскидистом дубе, на высоте нескольких метров, Костя увидел дупло и влез на дерево. Дупло было узкое, длинное. Костя уже решился брать зверька голой рукой, как вдруг из дупла выскочил пушистый комочек. Мальчик сделал резкое движение, чтобы схватить его, сук под ним затрещал, Костя рухнул на землю.

Несколько мгновений он лежал не шевелясь. Повернулся — застонал от острой боли в ступне. Мелькнула мысль: «Сломал ногу!» С трудом сел, завернул штанину: перелома не было, но суставом нельзя было шевельнуть. «Что же теперь делать?..»

Ползком, обессилев вконец, Костя добрался до просёлочной дороги, в сотне метров от леса. «Буду ждать. Может, кто проедет», — решил он и в изнеможении растянулся на траве. У дороги росло одинокое искривлённое деревцо дуба. Собрав остатки сил, Костя подполз к нему в надежде укрыться от солнца, но тени не было. Во рту пересохло, хотелось пить…

Только поздно вечером Костю подобрали случайно проезжавшие колхозники.

Долго лежал Костя в постели. Лишь через три недели нога у него зажила, и он стал выходить на улицу. Мысль завладеть белочкой не оставляла его. Однажды, запасшись продуктами, он исчез на весь день, а перед вечером вошёл ко мне в комнату с фанерным ящичком в руках.

— Вот, папа, — торжественно сказал он и поставил на стол ящик с решёткой вместо одной стенки. — Белка!

— Белка ли? — с сомнением сказал я. — Ну-ка, посмотрим.

Я взял ящичек и повернул его решёткой к свету. В уголке, подобрав ноги и сжавшись в комочек, сидел небольшой зверёк желтовато-серого цвета с длинным пушистым хвостом и короткими круглыми ушами. Я несколько раз повернул ящик, заставляя зверька менять положение. Впрочем, с первого взгляда мне стало ясно, какую белочку принёс сын. Костя пристально следил за выражением моего лица, ожидая заключения.

— Где поймал? — спросил я.

— В Бирючьей балке.

— Дуб есть там?

— Да. Дупло было на дубе.

— Это полчок, — сказал я.

— Полчо-ок, — разочарованно протянул Костя.

— А ты не огорчайся, — успокоил его я. — Полчок иначе называется «сонливая белка» или «соня» и похож на обыкновенную белку, только меньше её. Очень интересный зверёк. К тому же историческая знаменитость… Обычно живёт в горах и предгорьях. Я даже не подозревал, что он водится у нас…

И я рассказал сыну, что у древних римлян мясо откормленных полчков было одним из самых лакомых блюд. Богатые римляне даже устраивали специальные питомники для ухода за ними. Дубовые и буковые рощи обгораживали гладкими стенами. Внутри ограды устраивали различные пустоты, где полчки могли гнездиться и спать. Здесь зверьки питались желудями, каштанами, а под конец ещё откармливались особо в глиняных сосудах. Несколько полчков запирались в них и обильно снабжались пищей… Полчки очень прожорливы. Днём они, правда, прячутся, но всю ночь едят, пока в силах есть. К осени чуть не лопаются от жиру, но продолжают есть. На зиму натаскивают в гнёзда запасы пищи и впадают в спячку. Иногда просыпаются, бессознательно начинают есть и опять засыпают…

Полчка мы выпустили в комнату. В несколько стремительных прыжков зверёк оказался на вершине фикуса. Но там ему не понравилось: висячие листья цветка плохо скрывали его. Так же быстро он переметнулся на пол и взмыл на соседний цветок — китайскую розу. Прильнув к стволу и укрывшись так, что на виду оставалась только круглая мордочка, полчок притаился, поблёскивая на нас насторожёнными бусинками тёмных глаз.

— Выйдем, пусть освоится, — сказал я сыну.

Спустя некоторое время мы вернулись. Полчок исчез. Не было его ни на цветах, ни в закоулках комнаты. Костя догадался заглянуть в поддувало печки.

— Здесь он, папа!

— Пусть лежит, не беспокой, — сказал я.

Мы прикрыли дверцу поддувала наполовину и отошли.

Новое жилище, видимо, понравилось зверьку. Днём он забирался туда и спал, а ночами шнырял по комнатам, подбирал и грыз жёлуди, яблоки и груши, которые мы подкладывали ему с вечера. Покончив с едой, лазил по цветам, по шторам, отыскивая пищу. И сколько бы мы ни подбрасывали ему желудей, к утру на полу оставалась лишь скорлупа.

Костя пытался зажигать свет, чтобы понаблюдать за зверьком, но всякий раз тот удирал в своё гнездо и отсиживался там, пока сын не тушил свет. Тогда по моему совету, прежде чем зажечь свет, Костя стал закрывать дверцу поддувала. Полчок суматошно метался по комнате, находил тёмный уголок где-нибудь под кроватью или за сундуком и сердито смотрел на нас. Костя подходил к нему — зверёк яростно фыркал и ворчал. Погладить его нечего было и думать. В общем, это был не очень-то приятный жилец.

Уборную он устроил себе в цветочных горшках. Костя было похвалил зверька: чистоплотен! Но бабушка Фаина возмутилась и категорически потребовала выселить квартиранта. Мы с сыном смастерили для него просторную клетку и поместили в сарае.

До глубокой осени полчок жил у нас в клетке, уничтожал огромное количество желудей, а когда захолодало, уснул, смастерив в углу из соломы гнездо.

С наступлением морозов Костя забеспокоился: замёрзнет зверёк, и решил утеплить клетку. Но прежде ему захотелось убедиться, что полчок жив. Он открыл клетку, взял в руки полчка. Зверёк был холоден и твёрд как камень. Костя принёс его в комнату, показал мне, печально сказал:

— Он уже мёртвый, застыл.

— Вряд ли мёртвый, — усомнился я. — Ну-ка положи его на подстилку. Пусть полежит в тепле.

Через некоторое время полчок зашевелился, открыл глаза, встал на ноги, пошатываясь. Он был вял, заспан. Равнодушно позволил взять себя на руки, не огрызался и не ворчал, как летом. Костя с удивлением наблюдал возвращение к жизни зверька.

— Отнеси в клетку, — сказал я, — пусть спит.

Весной полчок проснулся и принялся жадно уничтожать пищу. Костя отнёс его в дубовую рощу и выпустил на волю.

В грозу

Дон потемнел, нахмурился. Тёмно-сизая туча зловеще подползла к солнцу и уже закрыла полнеба. Глухие раскаты грома следовали один за другим. Солнце скрылось, потянуло холодом. Хлестнула фиолетовая молния, и разразился ливень.

Гроза застала Костю с дружком Сашей Ногиным на рыбалке, и они, сжавшись, сидели в углублении под высоким песчаным яром. В нём с трудом умещались только головы и плечи, ноги же были снаружи.

Сквозь шум дождя Косте послышался слабый звук колокольчика. Он выглянул. Короткое удилище его крайней удочки судорожно сгибалось, шлёпало по воде, колокольчик отчаянно болтался. Костя выскочил, будто подброшенный пружиной. Холодные струи ливня ринулись на него, залили с головы до ног, но он не обращал на это внимания. Схватив лесу, он потянул её на себя, но то, что сидело на ней, не поддавалось, леса туго натянулась. Костя намотал её на руку. Миллиметровая жилка[1] врезалась в руку. Костя почувствовал резкую боль.

— Платок, тряпку! — не своим голосом закричал он Саше.

Саша, выскочивший вслед за Костей, растерянно забегал по берегу, ничего не понимая. Ни платка, ни тряпки у него, конечно, не было. Наконец он сообразил, что Косте надо обмотать руку, скинул с себя мокрую куртку и подал. Костя обвернул ею свободную руку и перехватил лесу.

Рыба тянула в воду, он упирался. Теперь леса не резала руку, и он то поддавал немного, подходя к воде, то тянул на себя, отходя от берега. Впрочем, отойти ему удалось только два раза. После этого рыбина стала на месте, и Костя не мог её сдвинуть. Дождь хлестал, в небе грохотало. Костя стоял и не знал, что делать. Из правой руки, разрезанной жилкой, сочилась кровь и, размытая дождём, розовой водой капала на песок. Саша, в одной рубашке, дрожал и отстукивал зубами.

Костя понял, что вытащить рыбину им не удастся до тех пор, пока она не утомится, но для этого надо «задать ей работу». «Если бы у меня был хороший запас лесы или лодка, я заставил бы её поработать», — подумал Костя. Но не было ни того, ни другого. Он оглянулся. В пяти шагах на песчаном яру рос широкий куст тала. Косте пришла в голову хорошая мысль, но для её осуществления надо отвоевать у рыбины пять-шесть метров лесы. Он попробовал потянуть, но леска не подавалась. Потом её повело в сторону — рыба пошла против течения, и Косте удалось отойти немного от берега.

— Саша, выдерни удилище! — крикнул он. — Полезай на яр. Я брошу конец, завяжи крепче на самую толстую талину повыше.

Тот рад был действовать: выхватил удилище и через минуту был на яру. К этому времени Костя успел подойти к самому яру и подал Саше удилище. Тот выбрал высокую талину почти в руку толщиной, нагнул и привязал конец лесы под развилину вершины. Костя осторожно освободил руку от лески. Рыба рванула, талина со свистом нагнулась и задрожала, повиснув над яром, потом постепенно стала выпрямляться. Она пружинила и «задавала рыбине работу». Это-то и нужно было друзьям. Теперь оставалось только ждать. Если крючок выдержит и леса не подведёт, рано или поздно рыба утомится, и тогда не составит труда взять её.

Дождь прекратился так же внезапно, как и начался.

— Сашка, прыгай сюда! — весело крикнул Костя. — Разведём костёр, греться будем!

Всё было мокро от дождя.

Под обрывом ребята набрали сухих корней тала и через пять минут сидели у жаркого костра и посматривали на талину, которая то нагибалась, принимая одно направление с натянутой леской, то поднималась, согнутая в дугу.

Саша ужасно волновался: выдержит ли леска? Что за рыбина попалась: белуга, сом, севрюга? И сколько в ней весу, если она тянула так, что леса врезалась в руку? Костя притворялся спокойным и уверял, что теперь добыча не уйдёт, но про себя боялся, и больше всего за крючок. Крючки у него были сазаньи, а попался, конечно, не сазан, а какая-то громадная рыбина.

Два друга не находили места от нетерпения: то присаживались у костра, то подходили к леске и гадали, чем кончится состязание сильной рыбы с прочностью лесы, усиленной упругостью талины. Уже и солнце пригрело, стало жарко, одежда на них давно высохла, а талина всё так же нагибалась, вздрагивала, распрямлялась.

Наконец рыбаки увидели, как леска ослабла и её стало сносить течением к берегу. Они взглянули по её направлению и на поверхности воды увидели белое брюхо рыбы — какой, ещё трудно было определить. Костя схватился за леску, потянул. Рыба вспенила хвостом воду и ушла вглубь, снова натянув струной лесу.

Ребята ждали ещё не менее получаса, когда наконец обессилевшая рыба всплыла вверх брюхом. Костя, задыхаясь от волнения, подтащил её к берегу на отмель, вошёл в воду, через рот и жабры протолкнул прочную палку подготовленного кукана и тогда отрезал поводок с крючком, который застрял где-то глубоко в горле рыбины.

Это был великолепный сом. Сомов до пуда — полутора пудов местные рыболовы пренебрежительно называют сомятами. В этом же не менее трёх пудов. У него была усатая голова с огромной пастью, толстая спина и веретенообразный, несоразмерно узкий хвост в тёмных пятнах и полосах, брюхо светло-серое.

Едва рыбаки закрепили конец бечевы за толстый корень дерева, как сом ожил. Мощным ударом хвоста он обдал ребят брызгами, смутил воду и ринулся вглубь. Но рыбаки только засмеялись: бечева кукана была толщиною едва ли не в палец.

И тут началось то, что обычно бывает с ребятами в подобных случаях. Костя от охватившего его восторга лихо отбил чечётку, Сашка встал на руки и, дрыгая ногами, прошёлся по песчаному берегу…

Сашка встал на руки и, дрыгая ногами, прошёлся по песчаному берегу.

Нести такую махину домой на руках нечего было и думать. Костя отрядил Сашу в станицу за тележкой, а сам стал сматывать удочки. Он был в блаженном состоянии от счастливой случайности, давшей такую богатую добычу. Надо же было чудаку сому подойти и клюнуть в такой неподходящий момент: в грозу и дождь, когда, говорят, рыба залегает на дно, кровь у неё густеет, она делается полусонной и ни на какую приманку не смотрит…

Саша вернулся с двумя соседскими мальчиками. Вчетвером с трудом взвалили добычу на тележку, кое-как привязали, чтобы она не сползала. Двое ребят впряглись в оглобли, Саша подталкивал, Костя держал хвост, чтобы он не волочился по земле, и все торжественно двинулись в станицу.

Трудно описать переполох, который поднялся у нас, когда тележка, запряжённая четвернёй, вкатилась во двор. Бабушка Фаина ахнула, всплеснула руками. Сбежались соседи, особенно много ребятишек. Саша не успевал отвечать на вопросы, сыпавшиеся со всех сторон. Только Костя не принимал участия в общей суматохе: негоже настоящему рыбаку проявлять несдержанность. «Подумаешь, сом. Ну поймали, что ж тут такого особенного? И в другой раз поймаем, пожалуйста…» Но глаза выдавали: они сияли гордостью. И губы чуть-чуть дёргались в торжествующей улыбке.

Болотные бобры

Нутрии! Южноамериканские зверьки в нашем районе! Подумать только: уже шесть лет их разводят совсем рядом, в Багаевском зверпромхозе!

Костя узнал об этом из областной радиопередачи и загорелся желанием приобрести невиданных в наших местах зверушек.

Лучшего места для разведения нутрий не сыщешь: вот она, речка, рукой подать, и корм даровой. Диктор говорил, что если вблизи есть какой-либо водоём, то никакого бассейна не надо. И собак там нет: окраина. Одно непонятно: если летом пустить нутрий в речку, они одичают. Как их потом поймать? «Узнаю там, в питомнике», — решил Костя.

И вот, получив моё согласие, он с клеткой в руках шагал на пристань. В станице Багаевской, расспросив дорогу, Костя пошёл в промхоз.

Когда один из работников промхоза ввёл Костю в помещение, где в деревянных домиках жили взрослые нутрии, а в сетчатых вольерах молодёжь, он был немного разочарован. По радио говорили, что нутрия иначе называется болотным бобром. У бобра круглая голова, широкий приплюснутый хвост. Такой Костя представлял себе и нутрию. Перед ним же были большие, с хорошую кошку, крысы с длинными круглыми хвостами. Туловища у них коренастые, ноги короткие, шеи и головы толстые, морды короткие и тупые. Спинки каштаново-бурые, бока коричневые.

Молодые нутрията сновали за сеткой, гонялись друг за другом, наскакивали, схватывались, играли, точно котята.

— Это и есть нутрии? — недоверчиво спросил Костя. — А говорили — бобры…

— Да, их называют хвостатыми или болотными бобрами.

Провожатый рассказал Косте много интересного про этих зверей, завезённых из Америки.

Костя забросал его вопросами. Не забыл спросить и о том, как выловить нутрий осенью, если на лето выпустить в речку…

Весь обратный путь на пароходе Костя был в центре внимания пассажиров. Вернее, не он сам, а клетка, в которой сидела пара нутрий. Косте приходилось давать объяснения, отвечать на вопросы. Делал он это охотно, говорил уверенно, будто всю жизнь только тем и занимался, что разводил нутрий. Что ж тут особенного: нутрия иначе называется болотным бобром. Шкурки их — мягкое золото. Да, да, не смейтесь. Одна шкурка стоит сколько, а весу в ней совсем мало… Что сделать можно? Шапку, воротник, лёгкую тёплую куртку. Затраты? Ну, что вы! Они питаются чаканом, камышом, травой. Зимой — сеном. Можно подкармливать корнеплодами, зерном. Нет, затраты пустяковые…

Костя устроил своих питомцев в сарае, отгородив угол глухим частоколом из толстых палок. Врыл в землю деревянное корыто, налил воды, набросал травы, чакану, камышу.

Зверьки очень скоро обжились на новом месте. В клетке спать не захотели. Под стеной сарая устроили логово: вырыли яму, построили сверху крышу из камыша и травы и уходили туда спать. Большую же часть дня играли, плескались в корыте. Очень смешно ели: становились на задние лапы, передними держали стебель или корень, подносили ко рту и грызли.

Однажды Костя бросил им несколько кустиков клеверу. На корешках были комочки земли. Обе нутрии схватили по кустику передними лапами и начали сильно встряхивать, потом полоскать в воде, да так ловко и похоже на то, как это делают с бельём женщины, что Костя расхохотался. Промыв кустики, зверьки начали есть.

Нутрии с таким же удовольствием ели хлеб, сырую рыбу.

С первых дней Костя стал готовить зверьков к выпуску в речку. Три раза в день в определённые часы приносил корм и, кроме обычного, разных трав с речки, какое-нибудь лакомство: несколько штук редиски, рыбок, хлеба, зёрен пшеницы или ячменя. Перед тем как бросить корм, звонил колокольчиком. Так дрессировать надо было недели три.

Прошёл месяц. Зверьки привыкли к хозяину, брали корм из рук, позволяли гладить себя. Они твёрдо усвоили, что звук колокольчика означает еду, лакомство, и немедленно вскакивали, как только заслышат звонок…

Жарким июльским днём, за час до обеденной кормёжки, Костя загнал зверьков в клетку и пошёл с ними на речку, захватив колокольчик, горстку ячменя, несколько морковок. Он немного волновался: вдруг что-нибудь упустил в дрессировке? «Выпущу, а они не вернутся», — думал он по пути.

Вот и речка. Сонно движется она в берегах, поросших густым тальником, то скрываясь в зарослях камыша и осоки, то широко разливаясь.

Костя выбрал широкий плёс с отлогими берегами. Средина его заросла редкими кустиками кувшинки, окраины — густой порослью сусака, стрелолиста, чакана, по берегу стлался белый ковёр клевера, горели жёлтые огоньки лютика и гусиных лапок. Сюда и решил Костя выпустить зверьков.

Нутрии, почуяв воду, заметались, ища лазейку, чтобы вырваться. А когда мальчик открыл клетку, моментально выскочили, плюхнулись в воду и поплыли, глубоко погрузившись, выставив головы и вытянув хвосты. Плыли они очень быстро, работая задними, более длинными лапами, но часто останавливались, рассматривали и обнюхивали каждый кустик, лист, веточку дерева, случайно попавшую в воду.

Костя сел на берегу. «Что, если зверьки не пойдут на звонок? — с тревогой подумал он. — Тогда ведь их не поймаешь!..»

Нутрии резвились. Исчертив плёс по всем направлениям, они забрались в чащу водных растений у противоположного берега и долго там паслись. Косте хорошо был виден их путь по дрожащим листьям чакана. Изредка зверьки выплывали на чистое место и снова скрывались.

Настал час кормёжки. У Кости от волнения перехватило дыхание, когда он позвонил. В ту же секунду нутрии показались из зарослей и, перегоняя друг друга, понеслись на звук колокольчика. Костя радостно засмеялся.

— Молодцы, молодчики… — приговаривал он, то подсовывая зверькам морковки, то поглаживая их.

Нутрии поели и снова шлёпнулись в воду. Мальчик посидел немного и ушёл. Он успокоился: воспитанники хорошо усвоили уроки, которые он давал им на протяжении месяца.

Вечером Костя опять было обеспокоился: зверьков не было видно. Но едва он позвонил, как они показались из зарослей камыша узкой горловины, соединяющей плёс с соседними.

Назавтра Костя вскочил с постели с рассветом и поспешил к нутриям. Небо хмурилось. Неподвижно и низко висели тяжёлые облака. В серой мгле угрюмо стоял прибрежный лесок. Замерла, словно предчувствуя недоброе, потемневшая речка…

Молодого нутриевода постигло горькое разочарование: зверьки исчезли. Сколько Костя ни звонил, ни призывал, они не показывались. Мальчик безуспешно обошёл соседние плёсы вверх и вниз по речке, вернулся к тому месту, где выпустил зверьков, и сел на берегу, всё ещё на что-то надеясь.

Пахнул ветерок, заглянул в прибрежные кусты, шевельнул их. Будто щёткой прошёлся по воде и унёсся в степь. Вдогонку за ним побежала пёстрая рябь. Следом наскочил ветер-штормовик и пошёл гулять, буйствовать: раскачал деревья, взбудоражил, расколыхал речку.

«Попали лисе или волку в зубы», — с горькой досадой подумал Костя, поднимаясь и в последний раз окидывая взглядом взволновавшуюся поверхность плёса.

Домой он вернулся усталый, угрюмый и рассказал мне и бабушке о пропаже. Я успокаивал: «Найдутся. Лисе или волку не так-то просто взять их в воде». Бабушка ворчала: «Выдумщик… Лучше бы кроликов завёл».

Шли дни, недели. Костя нет-нет да и выйдет на речку с колокольчиком, но всё безрезультатно.

В школе начались занятия. Товарищи Кости, зная историю с нутриями, подтрунивали над ним:

— Привет нутриеводу!

— Нет, Костя, твёрдое золото понадёжнее твоего мягкого!

Костя сначала сердился, потом стал смеяться вместе со всеми, и ребята отстали.

Наступила глубокая осень. Начались дожди. Ночами выпадали лёгкие морозы, речка у берегов покрывалась тонкой корочкой льда. Днём оттаивало. Как-то вечером я сказал Косте:

— Зима скоро. Твои звери непривычны к морозам, погибнут. Найти надо.

— Как же их найдёшь? — безнадёжно сказал Костя.

— Напиши-ка туда, где брал их, — посоветовал я. — Там все повадки их знают. Может, подскажут что-нибудь.

Костя немедленно сел за письмо. Через несколько дней получил ответ. Старший зоотехник зверпромхоза писал:

«В неволе нутрии ведут дневной образ жизни, а в вольных условиях — ночной. Значит, увидеть их можно только ночью. Колокольчик теперь не поможет. Ищите их логово или нору. На отлогих берегах нутрии устраивают гнёзда с крышей высотою около полуметра. В крутых берегах — норы. Вход бывает полузакрыт водой».

Дальше зоотехник сообщал, как устроена нора, предупреждал, что зимой нутрию надо держать без воды. Она способна переносить мороз до двадцати градусов, но стоит ей намочить лапки, мордочку или хвост, как они будут отморожены.

Костя воспрянул духом. Как он не догадался раньше запросить промхоз? Если нутрии живы, он их найдёт!

К счастью, ночи стояли лунные. В тот же вечер, одевшись потеплее, Костя отправился на поиски. На всякий случай взял колокольчик.

Скоро на широком, сравнительно чистом зеркале плёса разглядел он блестящие лучики ряби, разбегавшиеся в стороны под острыми углами. Лучиков было много. Костя притаился. В вершинах уголков были видны чёрные точки. Они двигались. Нутрии?! Но почему их много? Костя насчитал девять. И вдруг догадался: у них дети! Сердце у Кости выстукивало молоточком часто-часто…

Постояв немного, он позвонил. Мгновенно нутрии нырнули и больше не показывались. Наверное, укрылись в зарослях у противоположного берега. Но мальчика это не очень огорчило. Теперь он знал, что где-то здесь их жилище. Очень довольный результатами поисков, Костя возвратился домой.

Назавтра днём мы с сыном плыли но речке. Я стоял на корме, отталкиваясь шестом. Костя сидел на весельной банке и внимательно осматривал берега. В лодке лежала лопата, ивовая корзина с обвязанной мешковиной верхом, кусок дерева, большой рыболовный подсак, кожаные рукавицы, топор.

— Здесь, — сказал Костя, когда я сильным движением протолкнул лодку через узкую протоку, заросшую камышом, и она вышла на плёс.

Стали осматривать обрывистый глинистый берег, с которого свисали мохнатые корни, подмытые высокой вешней водой, кусты и коряги.

Нору увидели под кустом тала, который упал в воду вершиной, а корнями держался за яр.

— Вот она, нора! — радостно крикнул Костя.

— Потише, — сказал я, — спугнёшь зверей.

Выход из норы забили куском дерева.

— Говори, зверовод, где копать, — сказал я Косте.

Костя немного подумал, подошёл к единственному росшему немного в стороне кусту тала.

— Здесь, под этим кустом, — уверенно сказал он.

— А может быть, тут, против выхода?

— Нет, папа, здесь. В письме сказано: «Длина норы пять-шесть метров, запасных выходов не бывает. Жилая камера обычно под каким-нибудь кустом между корнями, неглубоко от поверхности земли…» Я это наизусть выучил.

Копать было трудно: мешали корни. Пришлось вырубать их топором, они пружинили, не поддавались. На глубине около полуметра открылся ход. На гнездо не попали. Стали рыть второй колодец у самого основания куста. Копать стало ещё труднее. Костя выгребал землю руками, с трудом обрывая тонкие крепкие корешки.

Вдруг у него под руками зашевелилось что-то мягкое, земля рухнула, и всё семейство нутрий оказалось на виду. Нутрията прижались к стенке, старшие прикрывали их своими спинами.

Я схватил сак и накрыл яму. Но нутрии и не думали бежать. Они злобно ворчали, оскалив длинные, плоские и острые, как долота, передние зубы, готовые защищать своё потомство.

— Старых надо забрать, молодые не уйдут, — сказал я. — Давай рукавицы.

Костя придержал сак, а я сунул руку в яму и ухватил одну из старых нутрий поперёк туловища. Пока я переносил её в корзину, она успела цапнуть своими долотами выше рукавицы в руку.

Нутрията величиной с большую крысу жалобно пищали, сопротивлялись и тоже пытались кусаться. Их было семь.

Скоро вся семья сидела в корзине. Погрузили всё в лодку, я обмыл, перевязал рану, и мы поплыли домой.

«Маргольф»

Вы не знаете нашего колхозного ездового Васю Димкова? Того, что живёт на набережной, как идти к Дону, — налево вторая хата? Некоторые зовут его Василёк. А какой он там Василёк, если весь чёрный как галка — одним словом, цыган! Ездовой он хороший, и так парень ничего себе, только любит приврать. Скажет иногда такое, что уши вянут, и божится: «Вот те святой крест! Не сойти с места, правда!»

Так вот, прибежал он однажды с поля под вечерок и возбуждённо стал рассказывать что-то парням и девчатам, что собрались у кассы кинотеатра в ожидании билетов. Толпа росла. Ребята смеялись, подшучивали. Никто не верил Димкову, и всё-таки слушали, переспрашивали, просили повторить.

А произошло с Васей вот что. Привёл он коней на попас к Иванковой роще, спутал и только хотел уходить, как в роще кто-то крикнул: «Маргольф! Маргольф!» Василий прислушался… Кто-то в лесу точил подпилком пилу, заржал жеребёнок. «Цыгане остановились табором», — решил Василий и пошёл в рощу. Там, конечно, никого не было. Какие же теперь цыгане кочуют? Но когда он углубился в лес, сзади опять услыхал: «Маргольф!» Сейчас же справа и слева отозвалось замогильным голосом: «Маргольф… Маргольф…» Жуть взяла Василия, он повернул обратно, ускоряя шаги. Вдруг сверху раздалось: «Ку-ка-ре-куу!..» Димков побежал, спотыкаясь о корни, а сверху, справа и слева закудахтали куры, ржал жеребёнок, мяукали кошки, орал петух. Василий даже уверял, что за ним кто-то гнался, пока он не выбежал из леса.

Назавтра только и разговору было в станице, что про таинственный «маргольф». Мнения ребят, друзей Кости, разделились. Одни утверждали, что это филин, другие — сыч, третьи — сарыч. Но все сходились на одном: надо пойти в рощу и узнать, кто напугал Василия. Пятеро отважных вызвались это сделать. Пришли ко мне. Что я мог сказать? Ни филин, ни сыч, ни сарыч не могли издавать тех звуков, о которых рассказывал Димков, кроме разве мяуканья. Но главное — все они птицы ночные, при дневном свете спят. Оставалось только предположить, что парню послышалось, что он, того не желая, приврал. А проверить всё же не мешает.

Костя выпросил у меня на всякий случай ружьё, и группа выступила в разведку.

Лесочек, или, как его называли, Иванкова роща, был в двух километрах от станицы.

Разведчики бесшумно вошли в рощу и засели под деревом на мягкой зелёной выстилке из опавшей листвы.

День клонился к вечеру. Лес был прозрачным и далеко просматривался. Среди зелёных дубов пламенели красные листья дикого винограда. На оголённых кустах шиповника поблёскивали огненные язычки созревших ягод.

Перед ребятами лежала небольшая поляна, на ней одинокий молодой клён чётко вырисовывался на синеве неба голой вершиной. Стояла тишина, как всегда в лесу осеннею порою. Но вот откуда-то издалека донеслось: «Маргольф…» — и следом уже ближе: «Маргольф… Маргольф…» Слово это произносилось чётко, совершенно ясно, но несколько приглушённо, каким-то сдавленным, утробным голосом. Потом послышалось пение скворца, дроздов.

«Ведь осень уже, — с удивлением подумал Костя, — скворцы и дрозды давно улетели, откуда же они тут взялись?»

Где-то совсем близко тонко заржал жеребёнок. Ребята, недоуменно подталкивая друг друга, уставились вверх, но в листве деревьев ничего не было видно. Вдруг на голую вершину клёна, что на поляне, опустилась птица величиною с голубя, но стройнее и тоньше, крикнула очень отчётливо: «Маргольф!» — и застрекотала, как сорока. Не раздумывая Костя прицелился и спустил курок. Прогремел выстрел, и птица упала. Ребята гурьбой выскочили из засады. Птицу подобрали. Она была очень красива, красновато-серого цвета. Крылья пёстрые: концы сверху бархатисто-чёрные, снизу белые, а у основания небесно-голубого цвета… Глаза как две жемчужинки. Все смущённо молчали: было жаль красивую птицу.

— Не надо было стрелять, — вздохнул Саша Ногин.

Костя тоже испытывал что-то похожее на раскаяние и хмурился, подыскивая оправдание своему поступку.

Вечером возбуждённые разведчики ввалились ко мне в комнату и показали убитую птицу.

— Кукша! — воскликнул я. — Вот кто, оказывается, так напугал Василия! Житель тайги, залётная гостья…

— Зачем она к нам-то попала? — спросил Саша.

— На юг, в тёплые края пробирается, — сказал я. — Страшнейший разбойник. Где поселится эта злодейка, там лесным птичкам нечего и думать о выводе птенцов. Она влезает в чужие гнёзда, выпивает яйца, проглатывает голых птенцов вместе с кожей и пухом, ловит и разрывает на куски молодых птенчиков, только что вышедших из гнезда. Эта убийца душит всё, что попадает ей и что она может осилить…

Из убитой кукши мы с Костей сделали чучело. Скоро вся станица знала, что ребята убили птицу, которая напугала Димкова. Сам Василий прибежал. Когда мы показали ему чучело, он недоверчиво посмотрел на нас:

— Зачем обманываете? Разве такая птаха может ржать, как конь? Или точить пилу, кричать петухом?

— Всё может, Вася, — уверил я его. — Это замечательная пересмешница, она очень ловко подражает голосам птиц, животных и другим звукам.

Василий удивлённо прищёлкнул языком и с любопытством стал рассматривать чучело.

Корноухий

У берега Дона на высоком яру, в окружении могучих верб, приютилась избушка бакенщика деда Дормидона. Дед жил одиноко, если не считать лохматой рыжей собачонки со странной кличкой «Нутка». Нутка жила в конуре под вербой; только в непогоду дед впускал её в избу. Утром и вечером, когда хозяин объезжал бакены, она важно восседала в лодке и поддерживала беседу с Дормидоном коротким лаем. Старик редко молчал, все свои думы высказывал вслух.

— Внучка-то, поди, в субботу придёт, а ныне четверг, — говорил дед. — Мучицы горсть да пшена стакан осталось — вот и весь провиант. Пойти в станицу — за день не управишься, а бакены кто засветит, Нутка?

«Гав-гав!» — тявкала Нутка, помахивая хвостом.

Дормидон доживал на перекате последние дни навигационного сезона. Было начало ноября. Вода в сенцах в ведре за ночь промерзала так, что лёд бугрился. Утрами посеребрённая инеем трава сухо шелестела под ногами, ломалась. Но дни стояли ещё тёплые, солнечные. Снегу не было.

Однажды утром дед Дормидон возвращался с бакенов. Нутка сидела на корме. Когда подъезжали к причалу, собачонка стала выражать беспокойство. Потом шмыгнула мимо хозяина и, едва лодка ткнулась о берег, выскочила на яр и залилась звонким лаем.

«Гость какой-то пожаловал», — подумал дед.

Пока он привязывал лодку, лай прекратился. Дормидон поднялся на яр и замер в изумлении. Нутка мирно обнюхивалась с каким-то зверем такой же величины, как и она сама. У зверя были короткие ноги, тонкая мордочка с небольшими круглыми ушами, пушистый, как у кошки, хвост. Тело покрыто палевой с примесью черно-бурого цвета густой шерстью. На спине вдоль хребта и на передних ногах тёмные полосы. От глаз к ушам — продолговатые белые пятна, а щёки чёрные, как баки.

Дормидон был коренным местным жителем, всех донских зверей знал наперечет, а такого сроду не видывал. Собака не собака, и на барсука не похож, кошке и близко не родня. Откуда явилось такое диво? Нутки не боится, да и она не признаёт его за врага. Вишь, обнюхиваются, словно приятели. Дед не знал, что и думать.

— Что ж ты за зверюга? — наконец подал он удивлённый голос.

А зверь сел на задние ноги, как собака, и спокойно посмотрел на Дормидона.

— Ну что ж, — сказал старик, — видно, угощать надо.

Пошёл в избушку, вынес в чашке оставшуюся от ужина уху с кусочками рыбы, поставил чашку на землю и отошёл.

Нутка с новым приятелем миролюбиво принялись есть.

Дед довольно усмехнулся:

— Вот тебе, Нутка, и дружок!

Нутка была занята и не отозвалась, как обычно, но всё же из вежливости помахала хвостом.

— Э, да ты, парень, корноухий, — сказал Дормидон, приглядевшись и заметив рваное ухо зверя.

Когда чашка опустела, Корноухий потыкался мордой в собачонку, потом начал облизывать и приглаживать её лохматую шерсть. Нутка припала на передние ноги, игриво тявкнула, отскочила назад. Корноухий прыгнул к ней, схватил передними лапами за шею и прижал к ней голову. Нутка вывернулась и пустилась кругами. Зверь — за нею. Разыгравшись, Корноухий начал делать высокие козлиные прыжки, в то же время стараясь зубами схватить свой пушистый хвост.

Дормидон сидел на пеньке, курил трубочку и тихонько смеялся. Забавный зверь!.. А мех на нём добрый, славную шубу можно справить… Людей не боится. Видно, побывал в руках человека. Не сбежал ли с пристани у кого из пассажиров?

В этот день Корноухий никуда не ушёл. Наигравшись с Нуткой, он забрался к ней в конуру и проспал до вечера. В сумерках ушёл в лес, а утром заявился.

Так Корноухий устроился на жительство у деда Дормидона. Большую часть дня он спал, на ночь уходил в лес, на охоту.

* * *

Мы с Костей возвращались с охоты, исколесив придонские займища и отмахав не менее тридцати километров. День клонился к вечеру. Ягдташи наши были пусты, настроение неважное, ноги гудели. До паромной переправы было ещё километра три.

— Давай-ка зайдём к деду Дормидону, — сказал я Косте, — попросим перевезти — всё километра два выгадаем.

Нутка встретила нас заливистым лаем, но, узнав, замолчала. На её лай из конуры вылез какой-то странный зверь, потянулся, зевая, и по-собачьи сел на задние ноги. Приглядевшись, я не сразу поверил своим глазам: енот! Откуда он мог тут взяться?

Из избы вышел Дормидон.

— Обновка, — усмехнулся он, кивнув на енота. — В приятели Нутке пристал. Не скажешь, что он за зверь?

— Уссурийский енот, — уверенно сказал я, подходя ближе.

— Хм… Енот, говоришь, уссурийский? А что она за страна такая — Уссурия?

— Уссурийский край на Дальнем Востоке, там, где река Амур.

— Чудно, — удивился дед. — Неужто из такой дали забежал?

— Вероятно, завезли и выпустили, — сказал я.

Мы присели у избушки. Дормидон рассказал, как к нему заявился Корноухий. А енот между тем затеял игру с Нуткой. Ласково ворча, он обнимал её, она увёртывалась. Корноухий гонялся за нею, подскакивая по-козлиному. Мы смеялись…

* * *

Есть в Ростове учреждение с длинным названием: «Областное объединение коопживсырьё». Учреждение это ведает зверовыми промышленными хозяйствами области, занимается завозом из других местностей и разведением различных ценных пушных зверей.

Мы с Костей сочинили письмо про Корноухого, про его поведение у Дормидона и отправили в это учреждение. А вскоре получили ответ, очень пространное письмо:

«Среди выпущенных в нашей области в прошлом году енотов один действительно был корноухий, — писал нам старший охотовед объединения Кобуратов. — Вероятно, его вы и встретили у бакенщика Дормидона.

Еноты очень общительны и скоро привыкают к человеку. Известен, например, такой случай.

На конеферму хутора Сусат однажды заявилась семья енотов: два старых и два молодых. Табунщики прикормили их. Потом эта семейка прибилась к тракторному отряду. Принимали из рук пищу, позволяли брать себя на руки. Одна молодая енотка почему-то особенно полюбила механизмы, ей нравился тракторный гул. Едва заведут моторы, она уже является и лезет в кабину. Кличку ей дали „Мурка“.

Когда настала зима и работы в поле прекратились, Мурка стала приходить в хутор, подружилась с собаками. Придёт к магазину и ожидает подачек. Колхозники угощают её хлебом, сахаром. Однажды заявилась в клуб во время киносеанса. Все ушли, помещение закрыли. Мурка осталась в клубе. Утром обнаружили, что она раскидала и погрызла шахматные фигуры в красном уголке, стянула со стола скатерть и газеты, перетащила в угол и устроила себе логово.

Всё бы это ничего, но один раз Мурку захватили на месте преступления: она схватила во дворе курицу. Курицу отобрали, а Мурку изгнали из хутора…»

Что же касается Корноухого, то его история мне представляется так. Постараюсь передать её, дополнив кое-какие детали воображением.

Великое путешествие

Где-то в глубине вековых сосен и елей шумно захлопал крыльями глухарь, тенькнул рябчик, звонко застукал по сухой коре дятел. Тайга просыпалась.

Из-за леса встало багровое солнце. Вспыхнули позолотой белоствольные берёзы в низине. Блеснуло лесное озеро в желтовато-зелёной рамке мхов.

Берегом озера, сгорбив спину, опустив голову и хвост, косоватой походкой медленно тащился енот. Он возвращался с ночной охоты. Зверь был сыт, настроен благодушно и, казалось, дремал на ходу.

Енот остановился, мотнул головой, почесал задней лапой за правым ухом. Ухо было рваное. Вдруг он остановился, навострил уши, поднялся на задние ноги, повёл носом, сделал ловкий прыжок, легко и проворно побежал дальше и скрылся в зарослях багульника.

Из чащи леса вышли трое. Впереди — старик гольд, в куртке и меховой шапчонке, с берданкой за плечами. За ним — двое русских, без оружия. Один нёс крепкую сеть на обруче из круглого железа, какой ловят собак, второй — две лопаты. Гольд уверенно направился в ту сторону, куда скрылся енот…

В норе было темно, прохладно и уютно. Корноухий разлёгся на подстилке и задремал. Но сон его скоро был нарушен: люди стали раскапывать нору. Зверь почуял опасность. Страх сковал ему члены, он сжался плотнее, пряча голову.

Скоро в глаза ударил яркий свет. Корноухий отчаянно рванулся — и забился в сетях. Пока его перекладывали в мешок, он яростно сопротивлялся, пустив в ход когти и зубы, одному поцарапал руку, другого цапнул за палец. Его куда-то понесли. В мешке было душно, пыльно. Корноухий чихал, рвал когтями мешок. Люди бросили мешок в клетку и понесли дальше.

Трое вышли на дорогу к машине. В кузове стоял ящик с решётчатой дверкой. Енота впустили туда, дверца захлопнулась. Корноухий обнюхал стенки, пол, потыкался носом в железную решётку… Что-то страшно зарычало, машина дёрнулась, прижав зверя к задней стенке. Остро и противно запахло бензином, клетку стало подбрасывать. Корноухий упал. Его кидало из стороны в сторону, оглушал грохот, рычание мотора. Так продолжалось бесконечно долго. Потом машина остановилась. Сразу наступили тишина и покой.

Люди сняли ящик с енотом, внесли в большое полутёмное помещение, поставили к другому, большему ящику с выдвижной дверью. Дверцы обоих ящиков приподнялись. Корноухий учуял запах сородичей, смело шагнул в открывшийся проход и оказался в среде своих собратьев.

Он лёг у решётчатой двери, положил голову между передними лапами и с тоской стал смотреть на узкую полоску света, пробивавшуюся в щель. Рядом стояли такие же ящики с пленёнными енотами.

Два дня жили звери в этом полутёмном помещении. Приходили люди, кормили их рыбой, по утрам чистили выдвижные полы клеток. На третий день ящики погрузили в большой пульмановский вагон. Дверь с грохотом захлопнулась. Пронзительно свистнул паровоз, мелодичным звоном отозвались буфера, и вагон, покачиваясь, плавно покатился.

Уссурийские еноты начали своё великое путешествие на запад, на новую родину, предназначенную им человеком.

* * *

Широка и полноводна река Дон. Медленно и спокойно несёт она свои воды к морю меж густых зарослей вербовника, тала, тополя, осины и необозримых пространств зелёных лугов. Широкой полосой прорезала пойма Дона сухие юго-восточные степи от Волги до Азовского моря. Богата пойма лесом, травами, лиманами и озёрами, рыбой и вольной птицей, бедна только пушным зверем. Лишь зайцы, лисы да волки находят себе приют и пищу в займищах Дона…

От города Ростова вверх по Дону буксирный пароход тащил лёгкую баржу. Рядом с тюками и ящиками с товарами в трюме стояли клетки с уссурийскими енотами. Корноухий, свернувшись клубком в углу, крепко спал. За время томительного путешествия по железной дороге он похудел, стал зол, угрюм. Его раздражали шум, резкие свистки, лязганье буферов, грохот колёс. С переселением в трюм баржи Корноухий повеселел. Теперь он много спал, с аппетитом ел рыбу и мясо, которые им приносили проводники.

В трюме царил успокаивающий полумрак. Тишину нарушали иногда лишь шаги людей вверху на палубе да плеск волны за стенками трюма. Зверей подкармливали по усиленной норме: их готовили к выпуску.

На пристани Романовская клетки с енотами выгрузили и поставили в кузов автомашины. Корноухий почувствовал знакомый уже ему едкий запах бензина, покачивание, толчки. Машина везла уссурийцев в донские займища.

Клетку поставили на берегу небольшого озера. Дверца приподнялась. Корноухий шагнул на волю и в два прыжка скрылся в кустах. За ним выскочили остальные и рассеялись в прибрежных зарослях.

— С новосельем, зверюги! — крикнул им вдогонку один из провожатых. — Ни пуха вам, ни пера!

На новой родине

Корноухий шёл береговыми кустами, огибая озеро. Он исследовал каждый куст, кочку, пенёк, слой опавшей листвы. В воздухе не чувствовалось осени. Солнце грело по-летнему жарко.

Продравшись сквозь прибрежный чакан, Корноухий залез в воду, присмотрелся, ударил лапой по воде, выхватил рака и съел. Переплыв озеро, вошёл в лес. Лес был светлый, прозрачный. Чем дальше, тем он становился реже. Корноухий вышел на опушку, поднялся на курганчик: перед ним расстилалась ровная, чистая степь. Ничего подобного в жизни своей Корноухий не видел. Ему стало страшно, он повернул обратно и брёл до тех пор, пока не вышел на берег Дона. Там он залёг в сухом овраге, заросшем ежевичником и крапивой, и заснул.

С наступлением вечера он переплыл Дон и долго колесил по окрестностям, исследуя их. Наконец, недалеко от озера с чистой, прозрачной водой принялся рыть нору.

Хорошо зажил Корноухий на новом месте. На лугу и в лесу водилось много мышей, насекомых, в озере было достаточно рыбы, раков, под деревьями — падалицы диких груш и яблок. Случалось иногда прихватить зазевавшуюся мелкую птаху.

Первое время он выходил на охоту только ночью. Но жизнь была спокойной, враги не тревожили, и он смело стал бродить днём. Несколько раз сталкивался с человеком. При первой встрече страшно испугался: ещё не забылись пыльный мешок, фырчащая машина, грохочущий поезд. Но люди не делали ему зла, только молча и с удивлением рассматривали. По природе своей Корноухий не был злопамятным или слишком недоверчивым, наоборот, имел нрав общительный, весёлый и очень скоро перестал бояться людей. Так набрёл он на Дормидона и подружился с его Нуткой…

Лавруха-браконьер

Когда навигация закончилась, Дормидон переехал с поста в станицу. Он не стал разбирать конуру, где жили Нутка с енотом. «Пусть тут перезимует, всё в затишке», — думал дед о Корноухом.

Ранней весной, в конце марта, старик снова поселился в своей избушке. Нутка первым делом сунулась в конуру, обежала и обнюхала все закоулки: видно, вспомнила своего друга. Конура была забита ещё не растаявшим снегом. «Зимовал где-то в другом месте», — подумал Дормидон.

Не знал ещё дед, что Корноухий погиб. Случилось же это незадолго до его переезда на пост…

Был у нас в станице некто Дубинин. Впрочем, фамилию его мало кто знал, а звали просто «Лавруха-браконьер». Работал он ночным сторожем в кооперации, а жил больше доходами от рыбной ловли и охоты.

Мы с Костей не раз сталкивались с ним на рыбалке. Придём, бывало, на облюбованное место, а оно занято: Лавруха ставил по 20–25 донных удочек на сазанов. Приходилось примащиваться по соседству на неудобном месте и с невольной досадой и завистью видеть, как Лавруха бегал от одной удочки к другой и снимал толстых золотистых поросят-сазанов, тогда как нам попадались лишь тощие подлещики. Налавливал Лавруха столько, что отнести всё за один раз было невозможно. При нём всегда дежурил сынишка и время от времени уносил в мешке сазанов домой.

Костя попытался однажды подглядеть, на какую приманку ловит Лавруха. Но тот, смерив Костю косым взглядом зеленоватых, как бутылочное стекло, глаз, сердито выговорил:

— Нечего тут околачиваться, рыбу пугать!

И всё же однажды, проходя яром, сын случайно подсмотрел.

— Папа, Лавруха ловит на пуговицу! — удивлённо сообщил он мне.

— То есть как — на пуговицу?

— А так. Застёгивает под жабры. У него там кусок макухи привязан, а от него поводок с металлической пуговицей. И никаких крючков!

Я понял, в чём дело, и засмеялся. Так ловят на тупой крючок. Но способ этот не любительский, строго запрещён, и Лавруха заменил тупые крючки пуговицами…

Промышлял Лавруха и охотой. В неположенное время бил зайцев, лис, куропаток, уток, не гнушался утятами. И всё сходило ему с рук. Охрана у нас была малочисленная, а угодья обширные. Костя возмущался наглостью браконьера, пробовал урезонить.

— Не суйся не в своё дело, — обрывал Лавруха, — законы я без тебя знаю.

Тогда на школьном комсомольском собрании Костя (он учился тогда уже в девятом классе) внёс предложение организовать добровольную дружину по охране охотничьих и рыболовных угодий. И вот однажды группа дружинников прихватила Лавруху на рыбалке и, предъявив удостоверения, выданные милицией, забрала с десяток сазанов и доставила в милицию вместе с запрещёнными снастями. Лавруха уплатил штраф и стал осторожнее. Он чуял, что за ним следят. Рыбалку прекратил и переключился на охоту: там легче ускользнуть от надзора.

Дружинникам нет-нет да и поступали сигналы: Лавруха промышляет… Лавруху видели с ружьём в займище… А время было запретное. Попытался было Костя однажды с товарищами устроить на него облаву в лесу. Но выследить такого охотника, как Лавруха, в обширных донских займищах — всё равно что найти иголку в стоге сена.

В другой раз (это было под весну) ребятишки подсказали, что у Лаврухи во дворе сушится какая-то шкурка. Костя бросился к Лаврухиной хате. Действительно, на рогульке у летней кухни висела вывернутая шкурка какого-то зверя. Калитка была закрыта. Костя перескочил невысокий забор. Белый красноглазый кобель мохнатым клубком кинулся под ноги, разинув клыкастую пасть, захлебнулся яростным лаем. Костя прижался к забору, отбиваясь от наступавшего пса.

Лавруха медленно подошёл, пинком отогнал собаку, враждебно глянул на Костю косоватыми тусклыми глазами:

— Чего надо?

— Показывай, что у тебя сушится на рогульке, — сурово сказал Костя.

— Нюхаешь всё? — злобно усмехнулся Лавруха. — Ну что ж, смотри.

Костя поднял глаза. Там, где висела шкурка, словно в насмешку болтался обрывок верёвки. Костя понял: пока он отбивался от пса, Лавруха успел спрятать шкурку. Пришлось уходить ни с чем. Было досадно, а Лавруха, стоя у двора, насмешливо улыбался вслед.

Вскоре после этого Костя шёл по улице. У палисадника играли ребятишки. Костя остановился, заинтересовавшись тем, как рыжеволосый сынишка Лаврухи Пашка ловко подбрасывает ногой жёстку. Костя насчитал тридцать, а жёстка всё ещё, как привязанная невидимой резинкой, подлетала вверх, плавно опускалась к ноге и снова взвивалась. Ни у кого из ребят не было такой пушистой жёстки.

Внезапно догадка поразила Костю. Сдерживая волнение, он безразличным голосом спросил:

— Хлопцы, кто хочет раз стрельнуть?

— Я! Я! Я! — бросились к нему игроки.

— Дам тому, кто принесёт мне кусок кожи с пушистой шерстью.

— Дюже длинной чтоб или как?

— Да вот, к примеру, чтобы как эта. — Костя взял из рук рыжего Пашки жёстку и пригляделся.

Сомнений не оставалось — жёстка была сделана из кусочка хвоста енота.

— Большего куска у тебя нет?

— Нету, — вздохнул Пашка. — Это с дичалого кота, тятька в лесу убил. Он продал шкуру. А за эту дашь стрельнуть?

— Ладно, приходи вечером, дам. — Костя положил покупку в карман и отошёл.

«Дичалый кот? — подумал он. — Врёшь, Лавруха, не обманешь!»

Костя показал жёстку мне, посоветовался с товарищами, с инспектором милиции. Пришли к заключению, что улика недостаточная. На совещании дружины решили: выследить и поймать на месте преступления. Для наблюдения за Лаврухой установили дежурства.

Был март, и всякая охота запрещена. В ночь под воскресенье на ещё не оттаявшую землю выпал неглубокий снег. А на рассвете Костю разбудил Саша Ногин:

— Лавруха пошёл в займище… С ружьём!

Одеться, сунуть под фуфайку за пазуху кусок хлеба, кинуть на плечо ружьё для Кости было делом нескольких минут. И вот два друга, переняв от хаты Лаврухи его след, идут, тихо переговариваясь. Тишина. Чуть примораживает. В сумерках рассвета на свежей пороше отчётливо выделяются следы резиновых сапог в ёлочку.

Перевалили Дон, прошли мимо землянки Дормидона, углубились в займище. Шли осторожно, укрываясь за деревьями. Скоро след человека соединился с заячьим и некоторое время шёл рядом или вперемежку с ним, потом круто повернул вправо. Здесь скрещивались две звериных стёжки. Следопыты склонились, рассматривая новый след, по которому пошёл Лавруха.

— Лиса? — высказал предположение Саша.

— Нет, — взволнованно возразил Костя, — это след енота. Идём быстрее!

Взошло солнце. Белизна выпавшего за ночь снега была до того чистой и яркой, что слепила глаза. Следы в ёлочку рядом с круглыми, в пятак величиною, вывели ребят на открытую луговину и терялись за нею в чаще Дмитриевской рощи, что в пяти километрах от станицы. Друзья остановились: как бы не спугнуть браконьера!

В это время со стороны рощи раздался выстрел, второй…

— Бежим!

Костя устремился напрямик через луговину, Саша за ним.

Добежав до опушки, отдышались и пошли тише, с остановками, бесшумно ступая след в след.

Костя шёл впереди. Вдруг он схватил Сашу за руку и толкнул за толстый ствол вербы, приложив палец к губам. Оба выглянули. Метрах в двадцати на небольшой лужайке Лавруха привязывал на сук только что убитого зверя, намереваясь снять шкуру. Недалеко стояла прислонённая к дереву двустволка.

— Я заговорю с ним, — шепнул Костя другу, — ты захвати ружьё.

Занятый делом, Лавруха услышал шаги, лишь когда ребята подошли почти вплотную, и резко обернулся. Страх и растерянность исказили его лицо. Окровавленный нож выпал из рук. Косоватые глаза под рыжими бровями забегали по сторонам, оценивая обстановку.

Саша тем временем стал к стволу дерева, заслонив собою Лаврухину двустволку. Костя, не снимая с плеча ружья, шагнул ближе. На суку дерева, подвязанный за ноги, висел енот с рваным ухом. Это был Корноухий. Костя весь задрожал от сдерживаемого возмущения, но заговорил спокойно, невинным голосом:

— С удачей, товарищ Дубинин. А мы вот пустые… — Тут он даже вздохнул. — Вышли по свежей пороше на зайцев, и следов много, а не набрели.

— А-а, так вы, значит, на зайчиков? — радостно засуетился обманутый Лавруха, поднимая нож. — Вот я управлюсь, чуток обождите, поведу… Знаю такое местечко — зайцев невпроворот!..

Костя повёл глазами в сторону Саши. Тот опустил глаза, схватил двустволку и быстро отскочил в сторону. Одновременно Костя, скинув с плеча ружьё, крикнул:

— Отвязывай енота, гад, и шагай впереди нас!

Одураченный Лавруха рассвирепел:

— На чёрта сдался ваш енот! Несите сами, если надо, а только не я его убил, подобрал дохлого, — и, сунув руки в карманы куртки, зашагал по направлению к станице.

— Там разберутся, — сказал Костя и, пропустив Лавруху, пошёл следом.

…Когда Костя поведал эту историю деду Дормидону, тот долго сидел молча, грустно попыхивая трубкой. Нутка лежала у его ног, искоса посматривая то на Костю, то на хозяина, будто понимая, о чём шла речь.

— Есть же у нас ещё такие пакостники, как Лавруха! — наконец произнёс Дормидон и погладил Нутку…

Сайгаки

Мы получили записку от знакомого охотника Сергея Ситкарёва, зоотехника из соседнего района. У них на полях появились сайгаки. Я был несказанно удивлён. Сайгаки — степные антилопы! Когда-то неисчислимые стада их бродили по целинным степям европейской и азиатской части нашей страны. Но хищническое истребление охотниками и волками привело почти к полному их исчезновению. Теперь они сохранились лишь на Чёрных землях (в Прикаспийской степи) и взяты под охрану государства. Охота на них строго запрещена.

«Редкий случай, — писал Сергей. — Чтобы спасти поля и отогнать сайгаков на Чёрные земли, откуда они явились, разрешили на них охоту. Приезжайте в выходной, жду».

Мы с жаром принялись заряжать патроны, готовить амуницию. Но в тот самый день, когда надо было выезжать, меня неожиданно вызвали телеграммой в область. Пришлось Косте отправиться одному. Потом, когда я вернулся из поездки, сын рассказал мне со всеми подробностями то, что он пережил на этой необычной в наших местах охоте.

Выехал он в субботу под вечер попутной машиной. Было душно. Юго-восточный ветер-суховей ещё не сдавался. Красные от предзакатного солнца, покачиваясь, плыли степные корабли-комбайны. Полным ходом шла уборка озимых.

Проехали границу района. Где-то тут бродят безобидные у себя в заповеднике, а здесь ставшие опасными вредителями сайгаки. Костя привстал, держась за кабину, надвинул шляпу, посмотрел по сторонам, но ничего не увидел. Попутчик, железнодорожник со станции Зимовники, дотронулся до его руки:

— Сюда глянь!

Костя посмотрел налево. То, что он принял было за поросшее сорняками паровое поле, оказалось опустошённым полем яровой пшеницы. Редкие стебельки одиноко торчали здесь и там, большая же часть их была выбита, смята, спутана.

— Сайгаки прошли, — сказал железнодорожник. — Беда, сколько хлеба сгубили!

Костя подсел к нему:

— Много их тут?

— Тысячи. Стадами бродят. Как саранча: пройдут — и пропал труд. Не столько съедят, сколько вытопчут. Вы на сайгаков? — Он кивнул на двустволку. — У нас один охотник живьём добывает их для зоопарка.

— Как же он их ловит? — заинтересовался Костя.

— Верёвкой. Выследит, где у них водопой на речке, засядет в камышах и ждёт. Как только вожак войдёт в воду — выскочит, громко крикнет. Вожак с перепугу вплавь на другую сторону, стадо — за ним. Охотник — в воду и заарканит одного, а то и двух сразу.

Костя усомнился:

— Так-таки и не разбегаются?

— Нет. Стадные животные, те же овцы, — усмехнулся словоохотливый попутчик. — Пробовали наши охотники собаками брать их, да где там! Только раз всё же отбили рогача и загнали прямо на станцию. Как вскинулись дворовые псы! Как подняли гвалт, просто ужас! Видит сайгак — беда: сзади собаки, спереди собаки, и влетел прямо в открытые двери магазина. Псы сшиблись у входа, лают, заливаются. Женщины, что в магазине были, с перепугу разбежались. Сайгак уткнулся мордой в тёмный угол у прилавка, дрожит бедолага. Продавец схватил верёвку да и накинул ему на рога.

Рассказ железнодорожника распалил воображение Кости. Он размечтался о завтрашней охоте на невиданную в наших местах, заманчивую дичь: говорят, отдельные самцы весят до семидесяти килограммов!..

Вечером Костя сидел у костра в отделении совхоза. Коренастый, с медно-красным лицом табунщик Митрич жарил шашлык из баранины. Сергей Ситкарёв, молодой человек, смуглый почти до черноты, посмеивался, поблёскивая белыми, крепкими зубами:

— Митрич, расскажи гостю, как вчера на сайгаке катался.

— Чего там… Ухватил, и ладно, — проворчал тот.

— Ну, тогда я расскажу.

Митрич пожал плечами, и Сергей начал:

— Приехал к нам уполномоченный от зоопарка за сайгаками. И вот захотелось Митричу поймать хоть одного. Так захотелось — ночи не спит, всё думает: как сайгака добыть? Вот один раз погнали табун к колодцу в степи, а там стадо сайгаков: воду пьют из корыт. Тут Митрича и осенило. У колодца было несколько коробов, весной в них привозили мякину для скота. Напоили стадо. Митрич перемигнулся с помощниками и засел под короб. Ребята отогнали табун поодаль и наблюдают.

Долго сидел Митрич, а дождался-таки: пришли сайгаки, теснятся, короб толкают. Митрич тихонько приподнял короб да как хватит сайгака за заднюю ногу! Тот рванулся, стадо шарахнулось врассыпную. Сайгак — самец-рогач попался — за стадом на трёх ногах и поволок Митрича по земле… Сайгаки скрылись, Митрич на ноге рогача болтается, а сделать ничего не может. Хотел уж бросить добычу — бока поотшиб, весь исцарапался, да ребята увидели, как их начальник по степи катается, прискакали и выручили из беды…

— Где ж тот сайгак? — спросил Костя.

— Здесь в амбаре сидит, пойдём покажу, — сказал Сергей поднимаясь.

Сайгак лежал на соломе, брошенной на деревянный пол. Когда мы вошли, он вскочил, отпрянул в угол и стоял, дрожа всем телом и озираясь. Видом своим и величиною он несколько напоминал овцу. Мех густой, но короткий, на спине и боках желтовато-бурый, на брюхе тёмный, почти синий. Бросалась в глаза несуразно толстая голова. Нос очень странный: горбатый, широкий, стянутый морщинами. Рога — как две маленькие сабли, закинутые назад…

С рассветом пятеро охотников оседлали лошадей и выехали в степь.

Сайгаков нашли не скоро. Большое их стадо увидели с бугорка километра за два, на целине, на выпасах…

И вот Костя с Сергеем лежат в небольшой ложбине, вымытой вешними водами, метрах в семидесяти друг от друга. Позиция очень удобная. Ложбина узкая, неглубокая, но достаточная, чтобы скрыть их обоих. Митрич с помощниками увели лошадей. Они будут нагонять стадо на засаду.

Ветер крепчал, но в укрытии было тихо. Солнце стояло высоко и порядочно припекало. Костя поминутно вытирал платком пот, застилавший глаза. Сзади, метрах в ста, — грейдерная дорога. По ней изредка пробегают машины, оставляя за собой густые пыльные хвосты. Но ветер в другую сторону, и пыль не несёт сюда. Кажется, всё в порядке. Успех охоты будет зависеть от Митрича и его товарищей. «Сумеют ли они повернуть стадо к нам?» — волнуясь, думал Костя.

Он изредка выглядывал: ни сайгаков, ни загонщиков…

Время будто остановилось. Трудно сказать, сколько прошло: час, а может, три. И вот Костя, осторожно выглянув, увидел загонщиков примерно в полукилометре. Они ехали верхом, повода опущены, лошади их пасутся. Сайгаков не видно, но Костя сообразил, что они должны быть где-то здесь, недалеко. Взвёл курки, плотнее прижался к земле. Посмотрел в сторону Сергея. Тот делал какие-то знаки. Костя догадался, что стадо близко и Сергей предлагает подготовиться.

Вдруг сзади послышался гудок автомашины, а следом за ним какой-то глухой шум, топот множества ног. Да это же сайгаки бегут! Костя вскочил на колено. Огромное стадо животных, нагнув головы, мчалось по направлению к дороге. Впереди стада рогатый вожак, высоко вспрыгивая, оглядывал с высоты прыжка степь. До крайних было не менее двухсот метров. Стрелять не было смысла. «Бах-бах!» — услышал Костя выстрелы Сергея. Он приложился и тоже выпалил дуплетом. Трясущимися руками перезарядил двустволку и, хотя расстояние до животных увеличилось на много метров, бабахнул ещё два раза.

А стадо уже перебегало дорогу. Подошедшая машина вынуждена была остановиться: сайгаки шли плотной массой. Шофёр выскочил из кабинки, отчаянно замахал руками. Когда всё стадо промчалось через дорогу, он побежал к охотникам. Костя и Сергей выскочили из засады. Ветер сорвал у Кости с головы шляпу и покатил к дороге. Галопом прискакали загонщики.

Митрич уверял, что причиной неудачной охоты была машина. Не помешай она, нагнали бы стадо прямо на засаду.

— Глупые и чудаковатые эти сайгаки, — говорил он. — Не первый раз такое случается. Как только услышат гудок да завидят машину, обязательно норовят ей наперерез пробежать.

— А ведь это верно, — сказал Сергей. — В выходной день ехал я из района на машине. Шофёр рассказывал, как один раз его сайгаки остановили. Тогда я подумал, что это случайность.

Шофёр горестно вздыхал, сокрушённо разводил руками, зачем-то снял свою промасленную кепку.

— Братцы, ну почему у меня не было ружья! Какая масса шла у самого радиатора, палкой можно бы достать!..

Когда все немного поостыли, Митрич засмеялся:

— У нас получилось как в сказке: «И я там был, мёд-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало».

— А я доволен, что так вышло, — заметил Костя. — Ну, убили бы одного-двух, а потом? Совесть мучила бы: заповедная же дичь! Главное — отогнать их, а вовсе не убивать. Мы их добре пугнули — и хорошо! — И он пошёл отыскивать свою шляпу.

Забияка

Восток брезжит жиденьким светом. Ещё спят птицы, спит недвижный воздух, пшеничное поле. Низко склонившись, дремлют тучные, вызревшие колосья. Кругом такая тишина, что слышно, как иногда пробежит мышь, прошуршит упавший с дерева сухой лист. Издалека доносится чуть слышный рокот комбайна.

Но что это? Почему заволновались колосья на краю поля? Вон один колосок вздрогнул, закачался и с тихим шелестом потонул в жёлтом море пшеничного поля. Второй, третий… Кто нарушил их покой?.. Э, да это ночной вор, забияка-хомяк! Вот он встал на задние лапы, передними пригибает к земле высокий стебель, откусывает колос, мнёт, вертит его лапами… Теперь подбирает намолоченные зёрна, прячет в защёчные мешки. Каким же он стал потешным, неуклюжим, с раздувшимися щеками! Тяжело переваливаясь, направляется он с грузом к своему жилищу.

Сейчас вы можете спокойно взять его в руки и хорошо рассмотреть бурую шубку, мордочку с чёрной полоской на лбу, круглыми ушами и злыми глазками. Он беспомощен: туго набитые защёчные мешки мешают ему кусаться. Но не вздумайте когда-нибудь взять в руки хомяка, не нагруженного добычей. Он зол и мужествен, и если вцепится зубами, то скорее даст убить себя, чем отпустит…

Хомяк с украденным зерном шёл полем спокойно, солидно, как хозяин. Да и как не чувствовать себя хозяином, если на всём участке от пшеничного поля до норы и дальше не было животного, которое осмелилось бы помериться с ним отвагой, ловкостью и кровожадностью. Совсем недавно он загрыз и сожрал хомяка из соседней норы, напав на него во время охоты; обратил в бегство молодую собаку, отрезавшую ему путь к норе… Он не знал страха и нападал на всякое животное, даже больше себя. Если близко подходила пасущаяся лошадь или корова, он не задумываясь храбро бросался на неё, впивался зубами в ногу и заставлял бежать…

Хомяк приближался к своему жилищу. Вдруг он замер. Навстречу от куста лоха на лесополосе тихо двигалось какое-то горбатое, словно безногое животное… Вот оно остановилось. Рыжеватая мордочка с тонким, вытянутым носиком приподнялась, потянула в себя воздух. Маленькие чёрные глазки нащупали в предрассветных сумерках притаившегося врага. Животное испуганно чихнуло и свернулось в клубок.

Хомяк вскинулся на задние ноги и с удивлением стал рассматривать неподвижно лежащий перед ним шар. Впервые встречается он с таким странным животным. Суслики, мыши, мелкие птицы, ящерицы, ужи, за которыми он охотился, при его появлении всегда прятались, убегали. Что же это за животное, ни на что не похожее? Почему оно не пытается скрыться? Наш забияка злобно зарычал. Шар не шевельнулся. Хомяк опустился на передние ноги, подошёл к нему вплотную и сунул нос, чтобы понюхать. Уколовшись, он со злобой толкнул его и поранил лапу. Отскочил, зафыркал, освобождая защёчные мешки, яростно бросился на врага — и опять накололся. С окровавленными мордой и лапами хомяк в изумлении стал перед колючим героем на задние ноги, злобно щёлкая зубами…

С новым приливом ярости бросился он на недоступный его зубам комок живого мяса и попытался отодвинуть туловищем. Поранив до крови плечи, толкнул его лапами, завизжал от боли и отпрянул. Он задыхался от бессильной ярости. Морда кровоточила, из пораненных плеч стекали струйки крови…

Колючий комок шевельнулся. Щёлкнув зубами, хомяк прыгнул на него всеми четырьмя лапами. Шар зафукал, поддавая колючками. Острые, как жала, иглы вонзились в лапы и брюхо хомяка. Он отпрыгнул и, медленно пятясь назад, в немом изумлении и ужасе уставился на чудовище, состоящее из одних острых зубов. Потом вдруг повернулся и, заскулив, большими скачками пустился наутёк, оставляя за собою кровавый след.

Из-за куста, улыбаясь, вышел Костя с фотоаппаратом, подошёл к ежу и стал рассматривать кровавые следы на земле. Ёж всё ещё лежал колючим шаром, ожидая нападения.

В лесном овраге

Полная луна висела над притихшей землёй. Заблудившаяся стайка облаков подползла к ней и проглотила. По земле побежала лёгкая тень. Недвижно стоял лес, во мраке как будто спящий.

Ночное безмолвие вдруг разорвало отчаянное хлопанье крыльев, и опять всё смолкло… Хрустнула сухая ветка, раздался жалобный крик зайца, хихикнул филин. Нет, лес не спал. Жизнь, не менее интенсивная, чем днём, шла в нём своим чередом.

Луна пробила облачную завесу, осветила лес, овраг. В тёмном отверстии норы на склоне оврага заблестел пятачок влажного носа. Потом высунулась узкая полосатая морда с короткими ушами. Она долго нюхала воздух, поворачивалась из стороны в сторону, прислушивалась. Зверь вылез, встряхнулся, хрюкнул, тяжело заковылял на кривых коротких ногах вверх по склону оврага и скрылся между деревьями.

Луна вырвалась на простор, залила серебристыми волнами лес. Яркими бликами вспыхнули серые щетинистые волосы на спине и боках зверя… Вверху, в тёмной, густой листве дерева, что-то подозрительно щёлкнуло. Зверь недовольно мотнул головой, фыркнул, отошёл в тень. Пятачком свинячьей морды пропахал землю, достал какой-то корень и зачавкал. Неуклюже шагнул раз, другой, запустил длинные кривые когти передней лапы в землю, вытащил белую толстую личинку и съел. Это был барсук.

Не спеша, вперевалку шагал он по лесу, держась определённого направления и останавливаясь, чтобы снять со ствола дерева улитку или придавить лапой мышь. Вышел на опушку, сел под кустом и внимательно осмотрел лужок, посредине которого стоял стог сена. Ничего подозрительного. Но барсук был стар, недоверчив. В тёмную ночь он безбоязненно пошёл бы напрямик. Сегодня осторожность подсказывала, что надо держаться ближе к деревьям, в тени. Но возникавшее в памяти ощущение сладкого, сытного, чем он лакомился уже несколько ночей подряд, толкало вперёд. Зверь недоверчиво посмотрел на освещенную луной открытую местность, которую надо пересечь, и наконец решился.

Медленно, прижимаясь к земле, двигался он вперёд. Миновав лужок, вошёл в густые заросли терновника, пролез под изгородь и оказался в винограднике. Укреплённые подпорками, к земле свисали отягощённые гроздьями лозы. Барсук встал на задние ноги, передними пригнул тяжёлую лозу и припал к ней, похрюкивая от наслаждения…

Возвращался он с трудом, раздутый, как бочонок. Чтобы отдышаться, полежал у стога, потом на опушке леса. Старого клонило ко сну, но опыт подсказывал: спать под открытым небом опасно. Он встряхивался, поднимался и брёл дальше.

Рассветало, когда он добрался до своего логова. У входа, облизываясь, сидел рыжий лисовин, самовольно поселившийся в верхних ходах обширного жилища старого барсука. Он только что позавтракал молодым зайцем. Хозяин не удостоил нахального квартиранта даже взглядом, проследовал мимо. В это время в листве дерева у склона оврага резко щёлкнуло. Барсук поспешно скрылся в норе. Лисовин вскинул уши, повёл носом и нырнул следом.

Барсук забрался глубоко в землю, удобно разлёгся на высокой мягкой подстилке из сухой травы и мха и сладко уснул…

В полдень старый барсук сидел у своей норы на солнцепёке. После ночной пирушки и крепкого сна он был в благодушнейшем настроении. С серьёзным видом рассматривал он сухие кустики чернобыльника и колючего татарника, противоположный склон, поросший ежевичником, дно оврага с высохшим руслом ручья. Так сидел он не менее часа, потом начал раскачиваться на передних ногах, как это делает медведь. Скоро, однако, такое занятие ему надоело. Он лёг, вытянул ноги, прикрыл глаза и предался неге, подставляя солнцу то широкую волосатую спину, то упитанное брюшко.

Вдруг зверь поднялся: он услышал глухой отдалённый лай собаки. Повёл носом по всем направлениям. Лай быстро приближался. Барсук поспешно скрылся в норе.

Лёжа в глубине своего жилища, он тревожно прислушивался. Глухо доносился сюда голос собаки, становившийся всё слышнее. И вот уже яростный лай загудел в длинных путаных ходах норы. Барсук слышал, как собака скребла землю у входа. Он знал, что опасность не так велика. Если собака разрывает ход, она не из тех, что свободно пролезут в нору. От тех, низеньких, с кривыми ногами, злобных, одно спасение: соблюдая полную тишину, зарыться в землю ещё глубже, замаскироваться. Однако осторожность понудила барсука предпринять и эту крайнюю меру. Он встал, энергично заработал сильными лапами и через несколько минут зарылся под высокой постелью, не тронув самой постели и очень искусно разровняв землю вокруг неё.

Снаружи донёсся топот ног, приглушённые голоса: пришли люди! Сердце старого зверя сжалось от страха. Невозможно предвидеть, что сделают они, эти самые страшные его враги. Барсук ещё больше сжался в своём тесном убежище. У него шесть запасных выходов из норы на случай опасности. Но он не помышлял о бегстве: он не умел быстро бегать, а там, наверху, — люди, собака.

Заскрежетал металл о твёрдый верхний слой почвы: люди копали землю. Лисовин, который спасался в верхних ходах норы, давно почуял неладное. Он подкрался к одному запасному выходу, к другому — они охранялись людьми. Лисовин вернулся к центральной котловине и отсюда пополз по ходу, ведущему на дно оврага. Выход из него был скрыт густыми зарослями ежевичника. Лисовин полежал у выхода, прислушиваясь, высунул морду, потянул носом воздух: людей вблизи не было, прополз на брюхе по ежевичнику на дно оврага и пустился наутёк. Но его увидела собака.

Барсук услышал громкий лай, выстрелы, крики, топот ног. Звуки эти удалялись и скоро затихли…

Остаток дня зверь просидел в своём логове и только поздно вечером выбрался на дно оврага, влез на противоположный склон и сел, повернувшись к оставленному жилищу.

Собака пришла по его следу от виноградника. Выжив из норы лисовина, люди решили, что в норе больше никого нет. Не мог об этом догадаться барсук, но он твёрдо знал: если жилище открыто людьми, надо уходить от него возможно дальше, искать другое место, рыть новую нору. Он встал и побрёл в лес. Красный диск луны поднялся над вершинами деревьев. С дерева у оврага спустился человек с фотоаппаратом, сладко потянулся, расправляя затёкшие члены, и подошёл к оставленной норе. Это был Костя.

Барсук шёл на запад. Лес становился всё глуше. Меж толстых, мшистых у основания стволов деревьев тянулись вверх бересклетовые заросли, настолько густые, что беглецу приходилось то и дело обходить их. Над ними шатром переплетались ветви серо-зелёной осины и чёрного ночью дуба, клёна, ясеня. В вершинах угрюмо шумел ветер. Было сыро, пахло плесенью, грибами. Солнце сюда редко заглядывало. Барсук не любил таких мест, он шёл дальше.

К полуночи лес стал редеть. Всё чаще попадались сухие поляны. Беглец наш проголодался. На одной поляне он остановился. Здесь было много желудей. Барсук расшвырял их носом — он не ел желудей — и пропахал землю, ища кореньев. Внезапно он остановился, запустил когти в землю, вытащил шмелиное гнездо и съел вместе с мёдом и личинками, не обращая внимания на укусы разъярённых хозяев: грубая шерсть, толстая шкура и слой жира хорошо защищали его от жалящих насекомых.

Вскоре набрёл он на небольшое озерцо с камышовыми берегами. Здесь начинались холмистые перелески. Теперь барсук внимательно обследовал местность. Наконец выбрал холмик, поросший кустарником, на южном склоне которого стояла старая груша, подошёл к дереву и стал рыть нору.

Примечания

1

Миллиметровая жилка — леса из пластмассовой жилки диаметром в один миллиметр.

(обратно)

Оглавление

От автора

Додик

Чеп

Барсучонок Савка

«Касатушки»

Трогательная дружба

Сонливая белочка

В грозу

Болотные бобры

«Маргольф»

Корноухий

Сайгаки

Забияка

В лесном овраге Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg