Игорь Алексеев
Портрет рассказчика
Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»
Корректор Галина Кузнецова
© Игорь Алексеев, 2018
В сборник вошли эссе «Я и Пушкин» о романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин», комментарии к «Повестям Белкина» А. С. Пушкина, роману «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова и «Петербургским повестям» Н. В. Гоголя, в которых прослеживается, как идея Пушкина о личности рассказчика продолжилась в произведениях Лермонтова и Гоголя.
18+ISBN 978-5-4485-8729-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Оглавление
К сведению читателей
У меня сложилось впечатление, что большинство читателей моих заметок с комментариями к произведениям русских классиков рассчитывают найти в них свежие идеи для своих школьных сочинений по литературе и тем самым облегчить себе жизнь. Я не возражаю против этого, однако считаю своим долгом предупредить доверчивых молодых людей, что мои взгляды на литературу не всегда совпадают с мнением преподавателей. Стремясь предотвратить возможные неприятности для школьников в виде низких оценок за сочинения и испорченного настроения, убедительно прошу пользоваться моими трудами осмотрительно, обязательно принимая во внимание вероятные нежелательные последствия. Особенно это относится к написанию сочинений на выпускных и вступительных экзаменах.
Всегда рад вопросам и замечаниям,
И. Алексеев
Я и Пушкин
Предупреждение
В предлагаемой вниманию читателей книге комментируются события романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин». В некоторых из них идет речь о совершении персонажами действий, подпадающих под определения Федерального закона РФ от 29 декабря 2010 года №436 «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию»
В частности, имеет место неоднократное употребление алкогольной и спиртосодержащей продукции или побуждение к таковому (1-XVI), (4-XXXIX), (4-XLV), (4-XLVI), (4-XLVIII), (4-XLIX), (5-XXXII) (5-XXXIII), курение (4-XLVII), а также поведение, отрицающее семейные ценности (4-XV). Кроме того, перед мысленным взором читателей Татьяна трижды предстает голой: (3-XXXII), (7-XXX) и (8-XVII).
Ввиду вышесказанного, публикация предназначена только для лиц старше 18 лет и автор не собирается нести никакой ответственности за некритическое отношение кого бы то ни было к тому, что в ней изложено.
Ларины и Ленские
Роман «Евгений Онегин» можно по праву считать в высшей степени народным произведением и энциклопедией жизни Лариных и Ленских — сведений об этих семействах близких друзей и соседей там вполне достаточно на пару сенсационных статей в желтой литературоведческой прессе. Не собираясь потакать народным любителям покопаться в чужом белье, следует сразу сказать, что речь пойдет не столько о деликатных обстоятельствах, при которых Ленские и Ларины породнились, и не о настоящей фамилии Татьяны, и уж тем более не о том, кто был отцом Ольги, сколько о том, какую степень доверия заслуживают сведения, сообщаемые читателю Пушкиным. Иными словами, как читать этот роман — включив «внутреннего цензора» и внося по ходу дела собственные мысленные поправки во все многочисленные неясности и мнимые противоречия в тексте, как настоятельно рекомендуют самые авторитетные пушкинисты, или полностью доверять Пушкину, когда речь идет о возрасте персонажей, фактах, намеках и недоговорках? Вопрос, между прочим, совершенно не праздный, поскольку за без малого 200 лет, прошедших с начала публикации романа, только полный библиографический список литературы о нем занимает больше 10 томов (по слухам — 13, но я их сам не видел). Так кому верить, Пушкину или пушкинистам-интерпретаторам, которые часто противоречат друг другу? Попробуем сейчас строго по тексту разобраться, что происходило между Лариными и Ленскими до того, как в мае 1820 года к ним по соседству приехал Онегин. Заранее условимся, что, во-первых, у Пушкина во всей болтовне, которой требует роман, нет лишних слов и абсолютно все имеет смысл и значение, а во-вторых, что читатель безоговорочно верит автору, сразу принимая как факты все его намеки. В неясных и спорных случаях следует спрашивать себя не о том, могло ли такое быть, а о том, как такое могло случиться.
Сначала соберем факты. В семье Лариных было четыре человека: Дмитрий и Прасковья Ларины — муж и жена, и две дочери — старшая Татьяна и младшая Ольга.
(2-XXX)
В то время был еще жених
Ее супруг, но по неволе;
Она вздыхала о другом,
Который сердцем и умом
Ей нравился гораздо боле:
Сей Грандисон был славный франт,
Игрок и гвардии сержант.
История знакомства и замужества Прасковьи и Дмитрия, как видно, не была безоблачной. Прасковья пошла замуж за Дмитрия по расчету, а не по любви. Ее первым серьезным увлечением был другой человек — Грандисон, игрок-картежник и военный невысокого звания, не без юмора названный по имени персонажа романа С. Ричардсона о высокой морали и воспитании добродетели.
(2-XXXI)
Бог знает кем окружена,
Рвалась и плакала сначала,
С супругом чуть не развелась;
Потом хозяйством занялась,
Привыкла и довольна стала.
Любовь к Дмитрию не появилась и потом — вначале отношения едва не дошли до разрыва, но отвлечься помогли хозяйственные хлопоты и привычка, а не привязанность и теплые чувства к мужу.
(2-XXXII)
Привычка усладила горе,
Не отразимое ничем;
Открытие большое вскоре
Ее утешило совсем:
Она меж делом и досугом
Открыла тайну, как супругом
Самодержавно управлять,
И всё тогда пошло на стать.
Более того, Прасковья научилась манипулировать мужем, и это умение стало основой ее отношения к нему.
(2-XXXVI)
Он был простой и добрый барин,
(2-XXXIV)
Но муж любил ее сердечно,
В ее затеи не входил,
Во всем ей веровал беспечно,
А сам в халате ел и пил;
(2-XXIX)
И не заботился о том,
Какой у дочки тайный том
Дремал до утра под подушкой.
Тактика невмешательства в дела жены и дочери, вероятно, связана с общим добродушием и неконфликтностью Дмитрия, а не с некоей осознанной принципиальной позицией либерала в семейных отношениях. В любом случае, Дмитрия трудно заподозрить в ханжестве или попытке навязать другим свои взгляды и ценности.
(2-XXXIV)
Под вечер иногда сходилась
Соседей добрая семья,
Нецеремонные друзья,
И потужить, и позлословить,
И посмеяться кой о чем.
(2-XXXVI)
Оплаканный своим соседом,
Детьми и верною женой
Чистосердечней, чем иной.
Близкие друзья-соседи Лариных — это Ленские. По тексту невозможно выяснить, когда началась эта дружба. Может быть, Дмитрий Ларин и Ленский-старший были детьми соседей-помещиков и знали друг друга с детства, а может быть, они были сослуживцами, которые вышли в отставку и осели рядом в своих имениях, поддерживая тесную дружескую связь, далеко выходившую за стереотипные рамки отношений между провинциальными помещиками. Как бы то ни было, у Лариных и Ленских были общая история и тесная искренняя дружба, поэтому никак невозможно согласиться с мнением Ю.М.Лотмана:
«… Комический эффект создается сочетанием торжественного „оплаканный“ и „своим соседом“, поскольку облик деревенского соседа-помещика был для читателя „Евгения Онегина“ достаточно недвусмысленным и к тому же был уже обрисован в строфах IV, V, VI и др. той же главы. В свете этого „дети“ и „верная жена“, оплакивающие покойника, воспринимаются как архаически-торжественный штамп.»
(2-XXXVI)
И там, где прах его лежит,
Надгробный памятник гласит:
Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
Господний раб и бригадир,
Под камнем сим вкушает мир.
(2-XXXVII)
Как часто в детстве я играл
Его Очаковской медалью!
Короткая надпись на надгробной плите Дмитрия рассказывает удивительно много о событиях в его семье. Военный чин бригадира был заменен на чин генерал-майора в ходе военной реформы Павла I, начатой в 1796 году. Таким образом, можно точно сказать, что участник битвы под Очаковом Дмитрий Ларин вышел в отставку с военной службы между 1788 и 1796 годами (строго говоря, до отмены звания бригадира, но вряд ли здесь нужна такая дотошность). Если полагать, что, следуя обычаю своего времени, отставной бригадир Ларин женился сразу же после того, как оставил военную службу около 1795 года, и что Прасковье на выданье было не больше 20 лет (это был предельный возраст для потенциальной невесты), то можно считать, что Прасковья родилась не позднее 1775 года.
(4-VIII)
Уничтожать предрассужденья,
Которых не было и нет
У девочки в тринадцать лет!
В 1820 году Татьяне было 13 лет, поэтому ее год рождения — 1807-й, а поскольку Ольга младше Татьяны, то ее год рождения можно приблизительно определить как 1808-й. К осени 1820 года, накануне планируемой свадьбы с Владимиром, Ольге исполнилось 12 лет. Самое удивительное здесь не возраст крайне молодой невесты, — скептики могут перечитать рассказ Татьяниной няни о ее собственной свадьбе, а то, что у Дмитрия и Прасковьи, проживших в браке не меньше 10 лет, не было детей до 1807 года, когда родилась Татьяна и когда Прасковье, по самым осторожным подсчетам, было уже за 30.
(2-XXV)
Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
Она ласкаться не умела
К отцу, ни к матери своей;
(7-XIV)
Она должна в нем ненавидеть
Убийцу брата своего;
Полностью доверяя Пушкину, следует считать, что, во-первых, Татьяна была родной, а не приемной дочерью Лариных, хотя существенно отличалась по темпераменту и привычкам от Ольги и выглядела у Лариных чужой, а во-вторых, что Владимир Ленский приходился ей братом. Как такое могло получиться? Предположение, что Татьяна была рождена у Ленских, но была удочерена Лариными после смерти родителей, следует отвергнуть сразу по двум причинам: во-первых, семья Лариных названа автором родной, поэтому кровное родство между Татьяной и Лариными не должно подвергаться сомнениям, а во-вторых, Татьяна во всех подробностях повторяет путь своей родной матери: увлечение посторонним человеком, затем замужество по расчету и муж-генерал.
Остается неочевидное объяснение, что Дмитрий Ларин страдал мужским бесплодием (ранение под Очаковом?) и не мог иметь собственных детей, а биологическим отцом старшей дочери стал с его и Прасковьи согласия его лучший друг — Ленский. Татьяна, следовательно, была Ленской по отцу, приходилась сестрой Владимиру и воспитывалась в своей родной семье у матери.
(2-XXI)
И детям прочили венцы
Друзья-соседи, их отцы.
(2-XXXVII)
Он на руках меня держал.
Как часто в детстве я играл
Его Очаковской медалью!
Он Ольгу прочил за меня,
Он говорил: дождусь ли дня?..
Таким образом, Ленские и Ларины состояли в негласном родстве. Дмитрий хотел сделать это родство легальным и желал выдать за Ленского свою младшую дочь, не будучи уверенным, что доживет до свадьбы. Его старшая дочь Татьяна не могла стать женой Владимиру, поскольку у них был общий отец.
(2-XXI)
Сердечных мук еще не знав,
Он был свидетель умиленный
Ее младенческих забав…
(2-XII)
Богат, хорош собою, Ленский
Везде был принят как жених;
Таков обычай деревенский;
Все дочек прочили своих
За полурусского соседа;
Свои планы официально породниться и деликатные обстоятельства рождения девочек оба семейства держали в тайне от соседей. Помещики принимают вернувшегося из Германии Владимира как возможного жениха для своих собственных дочерей на выданье. Онегин также не догадывался, куда он так грубо вмешивался, имитируя ухаживания за Ольгой на именинах Татьяны.
(7-XLI)
Кузина, помнишь Грандисона?»
«Как, Грандисон?.. а, Грандисон!
Да, помню, помню. Где же он?» —
«В Москве, живет у Симеона;
Меня в сочельник навестил;
Недавно сына он женил.
Остается задать вопрос, кто мог быть биологическим отцом Ольги. Ответ: Грандисон, игрок и гвардии сержант, первая любовь незамужней Прасковьи Лариной. Этот персонаж, не присутствуя в повествовании лично, упоминается дважды — во второй и седьмой главах. Пушкин выделил Грандисона композиционно, указывая читателю на его связь с Прасковьей.
Читателям желтой литературоведческой прессы придется по душе предположение, что за согласие забеременеть и родить ребенка от Ленского Прасковья получила согласие от мужа на еще одну беременность от кого захочет и уговорила на этот шаг высокоморального Грандисона, который стал биологическим отцом Ольги.
(2-XXXVI)
Оплаканный своим соседом,
Детьми и верною женой
Чистосердечней, чем иной.
Дмитрия оплакивают сосед Ленский, дочери Дмитрия от разных отцов и верная жена. Дмитрий Ларин был, по-видимому, надежным другом для Ленского, хорошим отцом для своих дочерей и терпеливым мужем для своей жены. Чистосердечно скорбящие о его кончине перечислены Пушкиным в порядке убывания печали.
Татьяна
«Представляете, какую штуку удрала со мной моя Татьяна… Замуж вышла…» Приписывается А. С. Пушкину
Идея поиска прототипов литературных персонажей никогда не привлекала серьезных исследователей. Вот что пишет Ю.М.Лотман: «Определение прототипов тех или иных персонажей ЕО занимало как читателей-современников, так и исследователей. В мемуарной и научной литературе накопился довольно обширный материал, посвященный попыткам связать героев пушкинского романа с теми или иными реально существовавшими лицами. Критический просмотр этих материалов заставляет крайне скептически отнестись и к степени их достоверности, и к самой плодотворности подобных поисков. Одно дело, когда художественный образ содержит намек на некоторое реальное лицо и автор рассчитывает на то, что намек этот будет понят читателем. В этом случае такая отсылка составляет предмет изучения истории литературы. Другое дело, когда речь идет о бессознательном импульсе или скрытом творческом процессе, не адресованном читателю. Здесь мы вступаем в область психологии творчества. Природа этих явлений различна, однако оба они связаны со спецификой творческого мышления того или иного писателя. Поэтому, прежде чем искать прототипы, следует выяснить, во-первых, входило ли в художественный план писателя связывать своего героя в сознании читательской аудитории с какими-либо реальными лицами, хотел ли он, чтобы в его герое узнавали того или иного человека. Во-вторых, необходимо установить, в какой мере для данного писателя характерно исходить в своем творчестве из конкретных лиц. Таким образом, анализ принципов построения художественного текста должен доминировать над проблемой прототипов.…
В связи с этим можно оставить без внимания рассуждения вроде: «Был ли у Татьяны Лариной реальный прототип? На протяжении многих лет ученые-пушкинисты не пришли к единому решению. В образе Татьяны нашли воплощение черты не одной, а многих современниц Пушкина. Может быть, мы обязаны рождением этого образа и черноокой красавице Марии Волконской, и задумчивой Евпраксии Вульф…».
Не вступая в спор с Юрием Михайловичем по сути изложенного и полностью соглашаясь с некоторыми из его доводов о неуместности поисков прототипа художественного персонажа, нельзя не отметить, что поиск прототипа Татьяны как раз оправдан, поскольку в романе есть прямое указание автора на то, что прототип у нее был.
(8-LI)
А та, с которой образован
Татьяны милый идеал…
Более того, (1) можно предположить, что авторское указание на существование прототипа — не что иное, как вызов Пушкина внимательному читателю, что роман содержит достаточно сведений, чтобы простым сопоставлением биографических данных Татьяны и девушек из ближайшего окружения поэта можно было бы догадаться, кто из них был этим прототипом. Для этого сначала попытаемся написать биографию Татьяны, заодно определив хронологию основных событий в жизни ее родных, а потом посмотрим, как использовать полученные сведения в поиске прототипа нашей героини. Чтобы избежать обвинений в волюнтаризме необузданного воображения и отделить факты от неизбежных допущений, все использованные допущения будем выделять заметным образом и нумеровать (ну и чтобы тапки несогласных летели точнее). Нумерацию начнем с цифры 2, поскольку одно допущение (о принципиальной решаемости поставленной задачи поиска прототипа) уже сделано.
Итак, что известно о Татьяне из текста романа?
Следуя строго по тексту и игнорируя мнение авторитетных пушкинистов, в 1820 году, времени знакомства Татьяны с Онегиным, ей было 13 лет.
(4-VIII)
Уничтожать предрассужденья,
Которых не было и нет
У девочки в тринадцать лет!
Следовательно, год ее рождения — 1807-й. Роман начинается зимой 1819/20 года — об этом говорят Истомина в качестве примы на сцене (примой она стала в 1818 году):
(1-XX)
Толпою нимф окружена,
Стоит Истомина; она,
Одной ногой касаясь пола,
Другою медленно кружит,
И вдруг прыжок, и вдруг летит,
Летит, как пух от уст Эола;
То стан совьет, то разовьет,
И быстрой ножкой ножку бьет.
…и названия театральных постановок, которые шли весь 1819 год:
(1-XVII)
Онегин полетел к театру,
Где каждый, вольностью дыша,
Готов охлопать entrechat,
Обшикать Федру, Клеопатру,
Моину вызвать (для того,
Чтоб только слышали его).
Опять же, следуя строго по тексту и пока не делая ненужных допущений, Онегину тогда было 18 лет, следовательно, он родился в 1801 году.
Интересно, что возраст Прасковьи Лариной, матери Татьяны и Ольги, можно приблизительно установить по надписи на надгробной плите ее мужа — Дмитрия Ларина. Воинское звание бригадира было отменено в ходе военной реформы, начатой Павлом I в 1796 году. Таким образом, Дмитрий Ларин вышел в отставку не позже 1796 года, но не ранее 1788-го — у него была Очаковская медаль:
(2-XXXVI)
И там, где прах его лежит,
Надгробный памятник гласит:
Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
Господний раб и бригадир,
Под камнем сим вкушает мир.
(2-XXXVII)
Как часто в детстве я играл
Его Очаковской медалью!
Сделав два предположения — (2) Дмитрий женился сразу же после этого и (3) Прасковье тогда было не больше 20 лет, можно считать, что она родилась не позднее 1775 года. Татьяну она родила довольно поздно по любым меркам — ей было уже больше 30.
Подсказкой к определению приблизительного возраста мужа Татьяны можно считать указания в тексте, что он и Онегин вместе проводили время:
(8-XXIII)
С Онегиным он вспоминает
Проказы, шутки прежних лет.
Речь, очевидно идет о жизни Онегина в Петербурге с 1817 по 1820 год, то есть до его отъезда в деревню. Онегину в этом промежутке было от 16 до 18 лет, и тут следует сделать последнее предположение, (4) что его дальнему родственнику и будущему мужу Татьяны было тогда не больше 35 лет, после чего определяется его год рождения — приблизительно 1785-й. К началу Отечественной войны, где он мог получить ранение,
(8-XLIV)
Не потому ль, что в высшем свете
Теперь являться я должна;
Что я богата и знатна,
Что муж в сраженьях изувечен,
Что нас за то ласкает двор?
…ему было не больше 27 лет.
Дуэль, как считают Набоков и Лотман, произошла в январе 1821 года. Онегину к тому времени, по предлагаемой здесь хронологии, исполнилось 20 лет, а в свое путешествие он отправился в возрасте 26 лет, то есть в 1826 году. Визиты Татьяны в кабинет Онегина происходили осенью 1826 года или весной — осенью 1827 года, после отъезда Онегина и пока дороги были непроезжими. Разбором заметок в его книгах занималась уже 19-летняя начитанная и умная девушка, а не та прежняя 13-летняя девочка, которая верила приметам и сонникам. Зимой 1827/28 года состоялись ее отъезд в Москву и замужество. Татьяне тогда было 20 лет, а ее мужу-генералу — приблизительно 42. Онегин узнает об этой свадьбе только спустя два года, зимой 1829/30 года, вернувшись из путешествия. Последний разговор Онегина с Татьяной состоялся в марте 1830 года, а весь роман охватывает период в 10 с небольшим лет. Вот, пожалуй, какие даты из жизни Татьяны можно установить по сведениям в романе.
Какие же параллели можно найти между фактами из биографии Татьяны и событиями в жизни девушек из ближайшего окружения А. С. Пушкина? Ольга Пушкина, сестра поэта, как и Татьяна, зимой 1827/28 года довольно внезапно вышла замуж.
Вот что пишет 4 февраля 1828 года В. А. Жуковский:
«Пушкина, Ольга Сергевна, одним утром приходит к брату Александру и говорит ему: милый брат, поди скажи нашим общим родителям, что я вчера вышла замуж… Брат удивился, немного рассердился, но, как умный человек, тотчас увидел, что худой мир лучше доброй ссоры, и понес известие родителям. Сергею Львовичу сделалось дурно… Теперь все помирились.»
Брат Пушкин рассказал об этом событии так:
«Представляете, какую штуку удрала со мной моя Татьяна… Замуж вышла…».
Так вот, если поиск прототипов Татьяны не лишен смысла, то Ольга Сергеевна Павлищева (Пушкина) — одна из самых вероятных кандидаток.
Павлищева Ольга Сергеевна (Е. А. Плюшар ок. 1835)Татьяна и Онегин
Количество сюжетных линий романа «Евгений Онегин» не поддается точному подсчету. Можно уверенно сказать, что их по меньшей мере две и они связаны с основными персонажами — Онегиным, Татьяной и Ленским, хотя некоторые исследователи выделяют еще и сюжетную линию Музы. Оставив пока в покое эту капризную даму, попробуем разобраться в чувствах главных персонажей друг к другу и выясним, был ли оправдан отказ Татьяны Онегину в продолжении отношений, заслужил ли добрый приятель Пушкина суровую отповедь неприступной петербургской аристократки в финале?
Полностью доверяя поэту, выскажем подозрение, что мотивы поступков персонажей стоит поискать не в текущей дате, а за несколько лет до того теплого мартовского дня 1830 года, когда Онегин появился в ее будуаре. Прежде чем выносить свое заключение, читателю следует разобраться во внутренней хронологии романа и последовательности событий в нем, — тогда станет понятно, какие перемены и в какие сроки произошли в Татьяне, какой ценою она приняла решение о разрыве. Следуя по хронологии событий, попытаемся установить, что известно об Онегине, как взрослела Татьяна и чем был мотивирован ее отказ.
События романа начинаются зимой 1819/20 года. 18-летний петербургский аристократ Онегин проводит время в свое удовольствие.
(1-IV)
Он по-французски совершенно
Мог изъясняться и писал;
Легко мазурку танцевал
И кланялся непринужденно;
Чего ж вам больше?
Свет решил, Что он умен и очень мил.
Онегин воспитан, обладает достаточными социальными навыками и принят в обществе.
(2-V)
Сначала все к нему езжали;
Но так как с заднего крыльца
Обыкновенно подавали
Ему донского жеребца,
Лишь только вдоль большой дороги
Заслышат их домашни дроги, —
Поступком оскорбясь таким,
Все дружбу прекратили с ним.
Вторая глава знакомит читателя с жизнью Онегина в деревне, и тут становится понятным, что его достаточные для петербургского общества социальные навыки — не более чем натренированная маска, имитация, а не признак гибкости ума и способности выстраивать отношения в новой ситуации. Онегин избегал местного общества помещиков, он не мог или не хотел приспосабливаться к новым для себя обстоятельствам. На современном языке можно было бы сказать, что у него сильно ограничены навыки социальной адаптации. Тут речь вовсе не о том, хорошо или плохо местное общество, а о том, что Онегин не пытается делать усилий, чтобы не обижать соседей и предотвращать возможные конфликты. Эгоизм Онегина, его неспособность и нежелание понять других и учесть их интересы, вероятно, стали в дальнейшем причинами последовавших печальных событий.
(3-IV)
Скорей! пошел, пошел, Андрюшка!
Какие глупые места!
Побывав вместе с Владимиром в гостях у Лариных и убедившись, что Ленский влюблен всерьез, Онегин испытывает сильное раздражение. По каким-то причинам он не рад увлечению друга Ольгой.
(3-V)
Скажи: которая Татьяна?»
— Да та, которая грустна
И молчалива, как Светлана,
Вошла и села у окна. —
«Неужто ты влюблен в меньшую?»
— А что? — «Я выбрал бы другую,
Когда б я был, как ты, поэт.…»
Онегин с трудом припоминает Татьяну, которая, по-видимому, не произвела на него большого впечатления при своем первом появлении. Сравнивая сестер, он говорит Ленскому, что даже она лучше Ольги, но вряд ли тут стоит искать выражения его чувств к Татьяне, ведь речь идет прежде всего о мелкой интриге Онегина — попытке очернить Ольгу в глазах Владимира.
(3-VII)
И в сердце дума заронилась;
Пора пришла, она влюбилась.
Так в землю падшее зерно
Весны огнем оживлено.
Давно ее воображенье,
Сгорая негой и тоской,
Алкало пищи роковой;
Давно сердечное томленье
Теснило ей младую грудь;
Душа ждала… кого-нибудь,
(3-VIII)
И дождалась… Открылись очи;
Она сказала: это он!
Увы! теперь и дни, и ночи,
И жаркий одинокий сон,
Всё полно им; всё деве милой
Без умолку волшебной силой
Твердит о нем.
Но для Татьяны Онегин оказался самой первой любовью. Пушкинская ирония «открылись очи» не должна мешать — Татьяна влюбилась как раз вслепую, увидев Онегина всего один раз, только потому, что ей подошел срок. В этом романе реализм, физиология и календари играют далеко не последнюю роль.
(2-XXIX)
Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли всё;
(3-X)
Татьяна в тишине лесов
Одна с опасной книгой бродит,
Она в ней ищет и находит
Свой тайный жар, свои мечты,
Плоды сердечной полноты,
Вздыхает и, себе присвоя
Чужой восторг, чужую грусть,
В забвенье шепчет наизусть
Письмо для милого героя…
В июне 1820 года 13-летняя Татьяна пишет свое письмо-признание Онегину по книжным шаблонам, находясь под сильным влиянием прочитанных ею книжек для взрослых и представляя себя женой и матерью. Обратный перевод ее текста на язык оригинала, проведенный В. Набоковым, и привязка фраз из него к реальным романам конца XVIII века, показали, что все ее письмо, наивная детская попытка привлечь Онегина, — непроизвольные заимствования и компиляция из французской и переведенной на французский прозы того времени, разной по литературным достоинствам, что собственных суждений у нее еще не было. Она написала точно как думала, а думала только так, как было в книжках. Следует иметь в виду, что для 13-летней девочки Татьяна добилась удивительно многого, причем, самостоятельно. Ее няня, из крестьян, вряд ли могла привить Татьяне любовь к чтению и литературе, ставшей в дальнейшем хорошей, надежной основой ее миропонимания.
(3-XXXVII)
Татьяна пред окном стояла,
На стекла хладные дыша,
Задумавшись, моя душа,
Прелестным пальчиком писала
На отуманенном стекле
Заветный вензель О да Е.
(4-XXIII)
Здоровье, жизни цвет и сладость,
Улыбка, девственный покой,
Пропало всё, что звук пустой,
И меркнет милой Тани младость:
Трудно представить, что ее влюбленность и вензеля Онегина, которыми Татьяна разрисовывала запотевшие окна в доме, укрылись от внимания матери, Прасковьи Лариной. Прасковья, сама пережившая в молодости несчастное увлечение Грандисоном, должно быть, хорошо понимала состояние дочери.
(4-XXIV)
Увы, Татьяна увядает;
Бледнеет, гаснет и молчит!
Ничто ее не занимает,
Ее души не шевелит.
Качая важно головою,
Соседи шепчут меж собою:
Пора, пора бы замуж ей!..
Переживания Татьяны не укрылись от внимания даже соседей.
(4-XLIX)
«Да, Татьяны именины
В субботу. Оленька и мать
Велели звать, и нет причины
Тебе на зов не приезжать».
Владимир передает Онегину приглашение от Ольги и Прасковьи на именины Татьяны. Здесь следует обратить внимание, что приглашение Онегину шлют мать и Ольга, а не сама Татьяна. Прасковья, всю жизнь манипулировавшая мужем, решила взяться за Онегина.
(5-XXX)
Сажают прямо против Тани,
И, утренней луны бледней
И трепетней гонимой лани,
Она темнеющих очей
Не подымает: пышет бурно
В ней страстный жар; ей душно, дурно;
Для Онегина за столом было подготовлено место как раз напротив Татьяны, что усугубило Татьянино замешательство.
(5-XXXI)
Но, девы томной
Заметя трепетный порыв,
С досады взоры опустив,
Надулся он и, негодуя,
Поклялся Ленского взбесить.
Последней каплей стало замеченное Онегиным трепетное смущение томной девы Татьяны. Он понял, что затея с приглашением его на именины придумана Прасковьей. Видя страдания Татьяны, она без ведома дочери решила помочь ей установить отношения с Онегиным и уговорила Владимира заманить Евгения к ним. Убедившись, что против него интригуют, Онегин решает отомстить Ленскому и Лариным за обман и сводничество. Таким образом, Татьяна невольно стала одной из причин дуэли. Эмоциональная неуравновешенность, мстительность, эгоизм и раздражительность, иными словами — ограниченные социальные навыки Онегина подтолкнули его к дальнейшим действиям, имевшим печальные последствия.
(6-XVIII)
Когда бы знать она могла,
Что завтра Ленский и Евгений
Заспорят о могильной сени;
Ах, может быть, ее любовь
Друзей соединила б вновь!
Возможно, Татьяна вспоминает «Новую Элоизу» Руссо (В. Набоков), где Юлия сумела предотвратить дуэль, признавшись благородному человеку, который был ею увлечен, что любит того, кто его вызвал. Тот нашел в себе силы извиниться при свидетелях. Как бы поступила Татьяна? Предотвратить дуэль она могла бы на правах близкой родственницы Владимира — рассказать Владимиру, что любит Евгения и попросить его помириться.
Гибель Ленского разделяет сюжетные линии Онегина и Татьяны (сюжетную линию Mузы опять не трогаем), которые вплоть до финала в восьмой главе существуют независимо в собственных временных планах, что легко может ввести читателя в заблуждение. Что происходило с нашими героями после поединка?
(8-XII)
Онегин (вновь займуся им),
Убив на поединке друга,
Дожив без цели, без трудов
До двадцати шести годов,
Томясь в бездействии досуга
Без службы, без жены, без дел,
Ничем заняться не умел.
В январе 1821 года, в день поединка, Онегину было 20, а в путешествие он отправился в 26 лет. Пять лет после дуэли соответствуют пятилетнему наказанию за дуэль, о котором ничего не говорится в тексте, — вероятно, домашнему аресту с запретом покидать имение. Погибших на дуэли, как и самоубийц, предписывалось не хоронить на кладбище. Могила Ленского находится на отшибе, среди деревьев у ручья, а это указывает на то, что дело о дуэли не удалось замять, — следовательно, Онегин должен был понести наказание. Таким образом, можно полагать, что Онегин уехал путешествовать в возрасте 26 лет в 1826 году сразу же после отбытия им пятилетнего наказания в виде домашнего ареста в своем имении.
(1-L)
Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! — взываю к ней;
В заточении Онегин мечтал о путешествиях,
(7-XVII)
Она глядит: забытый в зале
Кий на бильярде отдыхал,
На смятом канапе лежал
Манежный хлыстик.
…играл в бильярд сам с собою, изнывая от скуки. Катался верхом. Когда пришло известие, что надзор снят и сейчас же можно уехать, он все бросил, оставил кий на столе, не потрудившись убрать его на место,
(6-XLVI)
Дай оглянусь. Простите ж, сени,
Где дни мои текли в глуши,
Исполнены страстей и лени
И снов задумчивой души
…и умчался, оглянувшись в последний раз на сени, прихожую своего дома, где провел столько лет. Когда он приехал туда впервые, ему стало скучно за три дня, а теперь прошло пять лет.
А что делала Татьяна в это время?
(7-XXVI)
«Не влюблена ль она?» — «В кого же?
Буянов сватался: отказ.
Ивану Петушкову — тоже.
Гусар Пыхтин гостил у нас;
Уж как он Танею прельщался,
Как мелким бесом рассыпался!
Я думала: пойдет авось;
Куда! и снова дело врозь».
Она все эти годы ждала Онегина, отказав трем претендентам на ее руку и все еще надеясь построить с ним отношения. За эти годы Татьяна проделала огромный путь взросления.
(5-V)
Татьяна верила преданьям
Простонародной старины.
Преданьям простонародной старины 13-летняя Татьяна верила в 1820 году. Тогда она еще не обладала собственным жизненным опытом и целиком доверялась суевериям, приметам и сонникам. Свое интуитивное предчувствие, проявившееся во сне, о том, что реальный Онегин — опасный человек, она безуспешно пытается объяснять по соннику Мартына Задеки:
(5-V)
Но та, сестры не замечая,
В постеле с книгою лежит,
За листом лист перебирая,
И ничего не говорит.,
…и не делает попыток самостоятельного анализа.
(7-XXIV)
Что ж он? Ужели подражанье,
Ничтожный призрак, иль еще
Москвич в Гарольдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье,
Слов модных полный лексикон?…
Уж не пародия ли он?
А это уже мысли 19-летней Татьяны в 1826 или 1827 году. За эти годы Татьяна быстро изменилась, она повзрослела и поумнела, и она уже не та прежняя 13-летняя девочка. Ее вкусы тоже сильно изменились, Татьяна перешла к серьезной литературе — Шекспиру и Байрону. Ее чувства к Онегину стали даже сильнее,
(7-XIV)
И в одиночестве жестоком
Сильнее страсть ее горит,
И об Онегине далеком
Ей сердце громче говорит.
…но теперь у нее есть умение сопоставлять факты и делать выводы.
(7-XXI)
И долго плакала она.
Потом за книги принялася.
Сперва ей было не до них,
Но показался выбор их
Ей странен. Чтенью предалася
Татьяна жадною душой;
И ей открылся мир иной.
Разобрав его книги, она поняла, что выбор Онегина для чтения не соответствует ее представлениям о нем. Татьяна начинает свое расследование — ходит в его кабинет и читает книги, которые Онегин не потрудился спрятать или увезти. По косвенным признакам — его пометкам, следу от ногтя и подчеркиваниям она смогла сделать радикальные выводы о человеке, которого ждала все эти годы. Что же смогла понять Татьяна в Онегине? То, что читателю уже известно из первой главы:
(1-XI)
Как он умел казаться новым,
Шутя невинность изумлять,
Пугать отчаяньем готовым,
Приятной лестью забавлять,
Ловить минуту умиленья,
Невинных лет предубежденья
Умом и страстью побеждать,
Невольной ласки ожидать,
Молить и требовать признанья,
Подслушать сердца первый звук,
Преследовать любовь и вдруг
Добиться тайного свиданья…
И после ей наедине
Давать уроки в тишине!
Сопоставив манеры и речь Онегина с его пометками в книгах, комментариями, которые им оставлены, поняв, что именно привлекало внимание Онегина в этих книгах и как он реагировал на прочитанное, пользуясь своим умом, опытом из книг и способностью к анализу, Татьяна смогла прийти к заключению, что Онегин — пустой человек, самовлюбленный лицемер и имитатор, что он создавал впечатление о себе по внешним эффектам, не обладая ни глубиной, ни искренностью. После стольких лет ожидания происходит полная переоценка Онегина, он для нее больше не объект романтических мечтаний, и уже это открытие могло бы быть достаточным основанием держать Онегина на дистанции от себя. Впрочем, только рациональная мотивировка ее отказа, какой бы обоснованной она ни была, не могла бы быть единственной в художественном произведении, и верность долгу и супружеским обязательствам тут совсем ни при чем.
(8-XXXII)
А он упрям, отстать не хочет,
Еще надеется, хлопочет;
Смелей здорового, больной
Княгине слабою рукой
Он пишет страстное посланье.
Ее сомнения в искренности Онегина имеют еще прочную литературную основу. Технология соблазнения досконально разобрана во французских классических романах эпистолярного жанра XVIII века. Татьяна наверняка читала «Опасные связи» Ш. де Лакло, и теперь ей достаточно справиться с эмоциями, чтобы вспомнить классические уловки и трюки с мнимыми недомоганиями соблазнителя. Воспитание Дмитрия Ларина и совет Онегина, как видно, пошли ей на пользу. Впрочем, и это еще не все. Онегин был бездарным поэтом, Пушкин сказал об этом трижды:
(1-VII)
Высокой страсти не имея
Для звуков жизни не щадить,
Не мог он ямба от хорея,
Как мы ни бились, отличить.
(1-XLIII)
Онегин дома заперся,
Зевая, за перо взялся,
Хотел писать — но труд упорный
Ему был тошен; ничего
Не вышло из пера его…
(8-XXXVIII)
А точно: силой магнетизма
Стихов российских механизма
Едва в то время не постиг
Мой бестолковый ученик.
Никаких преувеличений в оценках Пушкина поэтических способностей Онегина не было — вот собственноручное письмо Онегина Татьяне корявым слогом, с глагольной рифмой и двумя сердцами:
(8-XXXII)
Еще одно нас разлучило…
Несчастной жертвой Ленский пал…
Ото всего, что сердцу мило,
Тогда я сердце оторвал;
Бедняга хочет увлечь этим Татьяну. Татьяна, проделавшая такой большой путь в романе, не могла по воле автора рухнуть в объятия графомана Онегина.
Сюжетная линия Онегина — история страданий пустого и эмоционально нестабильного человека, совершившего убийство, а Татьяна — здоровое начало в развитии, отказ от прежних заблуждений. Онегин в ногах у Татьяны в финале — это завершение основных сюжетных линий повествования, это достоинство Татьяны и ничтожность Онегина, это итог всему.
А про сюжетную линию Музы напишем как-нибудь потом.
Онегин и Ленский
Попытаемся установить, какого поэта и какую ревность имел в виду Лермонтов в своих строчках:
Как тот поэт, неведомый, но милый
Добыча ревности глухой.
В мае 1820 года в деревню переезжает Онегин.
(2-VI)
В свою деревню в ту же пору
Помещик новый прискакал
И столь же строгому разбору
В соседстве повод подавал.
По имени Владимир Ленский,
В деревне Онегин знакомится и сближается с Ленским — ровесником и новым помещиком, недавно унаследовавшим свое имение. Главные слова здесь «помещик новый». Владимир был соседом Лариных, он рос рядом с Ольгой, но новым помещиком он стал только в 1820 году, — вероятно, достигнув совершеннолетия.
(2-XII)
Богат, хорош собою, Ленский
Везде был принят как жених;
Таков обычай деревенский;
Все дочек прочили своих
За полурусского соседа…
Ленский получил некоторое образование в либеральном Геттингене и прослыл за полурусского у местных острословов. Поначалу никто из соседей не догадывался о планах женитьбы Владимира и Ольги, его везде принимают как возможного жениха для своих дочерей на выданье. Ленские-Ларины держали свои намерения и секреты в тайне от всех.
Пушкин создает Ленского с большой долей иронии и без какой-либо идеализации. В голове Ленского стоял плотный розовый туман, вполне естественный для 17-летнего поэта:
(2-VIII)
Он верил, что душа родная
Соединиться с ним должна,
Что, безотрадно изнывая,
Его вседневно ждет она;
Он верил, что друзья готовы
За честь его приять оковы
И что не дрогнет их рука
Разбить сосуд клеветника;
Что есть избранные судьбами,
Людей священные друзья;
Что их бессмертная семья
Неотразимыми лучами
Когда-нибудь нас озарит
И мир блаженством одарит.
А стихи с тем же розовым туманом не отличались зрелостью или оригинальностью:
(2-X)
Он пел любовь, любви послушный,
И песнь его была ясна,
Как мысли девы простодушной,
Как сон младенца, как луна
В пустынях неба безмятежных,
Богиня тайн и вздохов нежных;
Он пел разлуку и печаль,
И нечто, и туманну даль,
И романтические розы;
Он пел те дальные страны,
Где долго в лоно тишины
Лились его живые слезы;
Он пел поблеклый жизни цвет
Без малого в осьмнадцать лет.
(2-XIII)
Сперва взаимной разнотой
Они друг другу были скучны;
Потом понравились; потом
Съезжались каждый день верхом
И скоро стали неразлучны.
Так люди (первый каюсь я)
От делать нечего друзья.
Дружба Онегина с Ленским связана не только с общими интересами, отчасти вкусами и темами для бесед, но и с недостатком общения в деревне, «от делать нечего». Сближение происходило постепенно, но приятельские отношения были прочными.
(3-IV)
Скорей! пошел, пошел, Андрюшка!
Какие глупые места!
Побывав вместе с Владимиром в гостях у Лариных и убедившись, что Ленский влюблен всерьез, Онегин испытывает сильное раздражение. По каким-то причинам он не рад увлечению друга Ольгой.
(3-V)
Скажи: которая Татьяна?»
— Да та, которая грустна
И молчалива, как Светлана,
Вошла и села у окна. —
«Неужто ты влюблен в меньшую?»
— А что? — «Я выбрал бы другую,
Когда б я был, как ты, поэт.…»
Сравнивая сестер, Онегин пытается очернить Ольгу в глазах Владимира:
(3-V)
«В чертах у Ольги жизни нет,
Точь-в-точь в Вандиковой Мадонне:
Кругла, красна лицом она,
Как эта глупая луна
На этом глупом небосклоне».
Пребывая в сильном раздражении, Онегин борется за внимание Ленского — он настойчиво стремится принизить Ольгу, эпитет «глупая» повторен два раза. Здесь проявляются речевые и психологические характеристики Онегина, важные в дальнейшем: негативные и резкие суждения, эгоизм, возможно — чрезмерное самолюбие, которое пострадало от того, что Ленский отдаляется от него, то есть ревность. Ленский решил не продолжать разговор, проявив выдержку и самообладание в этом эпизоде.
(4-XLVIII)
Ах, милый, как похорошели
У Ольги плечи, что за грудь!
Что за душа!..
У 12-летней Ольги прорисовываются формы, которые приятно волнуют несколько нетрезвого Ленского. Онегин не разделяет энтузиазма друга.
(4-XLIX)
«Да, Татьяны именины
В субботу. Оленька и мать
Велели звать, и нет причины
Тебе на зов не приезжать». —
«Но куча будет там народу
И всякого такого сброду…» —
«И, никого, уверен я!
Кто будет там? своя семья.
Поедем, сделай одолженье!
Ну, что ж?» — «Согласен». — «Как ты мил!»
Владимир передает Онегину приглашение от Ольги и Прасковьи на именины Татьяны. Следует обратить внимание на два важных обстоятельства: во-первых, приглашение на именины Татьяны Онегину шлют мать и Ольга, а не сама Татьяна, а во-вторых, Ленский уверил Онегина, что праздник планируется провести в узком семейном кругу, что чужих и соседей там не будет.
(5-XXXI)
Чудак, попав на пир огромный,
Уж был сердит.
Увидев, что на именины съехалось все общество, Онегин понял, что обманут, и испытал свой обычный приступ раздражения, но это еще не решение мстить Ленскому.
(5-XXXI)
Но, девы томной
Заметя трепетный порыв,
С досады взоры опустив,
Надулся он и, негодуя,
Поклялся Ленского взбесить.
Замеченное Онегиным смущение Татьяны вызвало в нем досаду, — вот тогда раздражение возросло настолько, что Онегин решает отомстить Ленскому за предательство — обман и попытку сводничества. Прасковья Ларина, ранее привыкшая манипулировать мужем, видя страдания Татьяны, которые ни для кого не были секретом, по-видимому, решила через Владимира свести Татьяну и Онегина. Влюбленность Татьяны, склонность Прасковьи к манипулированию мужчинами, раздражительность Онегина, незрелость Ольги и вспыльчивость Ленского — все вместе привело к дуэли.
(1-XXXVIII)
Недуг, которого причину
Давно бы отыскать пора,
Подобный английскому сплину,
Короче: русская хандра
Им овладела понемногу;
Он застрелиться, слава Богу,
Попробовать не захотел,
Но к жизни вовсе охладел.
Первый звоночек грядущих событий прозвучал уже в самом начале романа. Русская хандра, которой страдал Онегин, — это то, что мы теперь называем депрессией. Он страдал от подавленного, угнетенного настроения, апатии. Онегин был эмоционально нестабильным, — подверженным упадкам духа и настроения с ранней молодости, еще до того, как развернулись события, повлекшие гибель Ленского.
(5-XXVIII)
Какая радость: будет бал!
Приезд музыкантов на праздник стал для девочек приятным сюрпризом, — хотя именины проводились как светское торжество для соседей и друзей, танцы заранее не планировались. Решение имитировать ухаживания за Ольгой принято Онегиным спонтанно — он тоже не мог знать заранее, что будут танцы.
(5-XLI)
Онегин, втайне усмехаясь,
Подходит к Ольге. Быстро с ней
Вертится около гостей,
Потом на стул ее сажает,
Заводит речь о том, о сем;
Спустя минуты две потом
Вновь с нею вальс он продолжает;
Все в изумленье. Ленский сам
Не верит собственным глазам.
Ольга не понимает, что ее используют чтобы дразнить Ленского. Неловкости происходящему придает то обстоятельство, что у нее с Ленским уже назначена свадьба,
(4-L)
Чрез две недели
Назначен был счастливый срок.
И тайна брачныя постели
И сладостной любви венок,
поэтому принимать демонстративные ухаживания Онегина было неосмотрительно с ее стороны.
(5-XLIV)
В негодовании ревнивом
Поэт конца мазурки ждет
И в котильон ее зовет.
Ревность Ленского вспыхнула внезапно, его выдержки уже не хватило. Однако, Владимира можно понять — Онегин вторгся туда, куда не следовало, отношения Ленских с Лариными касаются только их. Ленский мог бы считать поступок Онегина оскорблением, явным публичным указанием на незрелость 12-летней Ольги. Хотя никаких особых оснований к такой трактовке событий Ленским в тексте нет, такой мотив мог подразумеваться по умолчанию. В. Набоков: «…Читатели остаются в полном недоумении относительно причин дуэли между Онегиным и Ленским и не могут понять всех ее подробностей, если только не воспринимают ее как должное, как некое действо, происходящее по законам странной „феодальной“ легенды или оперного либретто. На самом же деле для благородного человека в 1820 г. во всем цивилизованном мире было совершенно естественно вызвать на дуэль того, кто вел себя по отношению к нему и его невесте так, как на балу у Лариных вел себя Онегин…».
Состояние Ленского претерпело существенные перемены в течение короткого времени после выходки Онегина:
(6-XII)
Теперь сомненья решены:
Они на мельницу должны
Приехать завтра до рассвета,
Взвести друг на друга курок
И метить в ляжку иль в висок.
Сначала он вспыхнул ревностью, он взбешен и жаждет мести.
(6-XIII)
Он думал Оленьку смутить,
Своим приездом поразить;
Не тут-то было: как и прежде,
На встречу бедного певца
Прыгнула Оленька с крыльца,
Подобна ветреной надежде,
Резва, беспечна, весела,
Ну точно та же, как была.
Но его решимость быстро тает, поскольку Ольга не придала значения ухаживаниям Онегина и своему поведению: «Славно потанцевали — И что с того?».
(6-XIV)
«Зачем вечор так рано скрылись?» —
Был первый Оленькин вопрос.
(6-XIV)
Исчезла ревность и досада
Пред этой ясностию взгляда,
Пред этой нежной простотой,
Пред этой резвою душой!..
Ревность Ленского быстро утихла, и его мотивировка поменялась — он уже не сердится на Ольгу, а представляет себя ее спасителем:
(6-XVII)
Он мыслит: «Буду ей спаситель.
Не потерплю, чтоб развратитель
Огнем и вздохов и похвал
Младое сердце искушал;
(6-XIV)
Он счастлив, он почти здоров…
XV. XVI. XVII
И вновь задумчивый, унылый,
Ленский постоянно колеблется, его эмоциональный фон лабилен, поэтому не его ревность имел в виду Лермонтов.
(6-X)
Он обвинял себя во многом:
Во-первых, он уж был неправ,
Что над любовью робкой, нежной
Так подшутил вечор небрежно.
Вот только теперь, получив картель, Онегин начинает самоанализ:
(6-X)
Евгений, Всем сердцем юношу любя…,
Можно много рассуждать о том, почему поединок не отменили из-за опоздания Онегина и почему Зарецкий ничего не сделал для примирения сторон, хотя был обязан. Суть не в этом. Онегин не всегда вел себя надлежащим образом, но он не злодей, у него не было мыслей о смерти, своей или чужой, равно как и особых угрызений совести перед поединком. Накануне он спал сном праведника и проспал дуэль.
(6-XI)
Он мог бы чувства обнаружить,
А не щетиниться, как зверь;
Он должен был обезоружить
Младое сердце.
Онегин укоряет себя, что не проявил покладистости, такта, выдержки. Он понимает, что им упущена возможность повлиять на события, — сказалось отсутствие у него развитых социальных навыков.
(6-XI)
К тому ж — он мыслит — в это дело
Вмешался старый дуэлист;
Он зол, он сплетник, он речист…
К тому же проявляются страх Онегина перед общественными условностями в вопросах дуэлей и чести, равно как и роль авантюриста Зарецкого.
(6-XXXV)
Убит!.. Сим страшным восклицаньем
Сражен, Онегин с содроганьем
Отходит и людей зовет.
Онегин недооценил ситуацию вначале, затем действовал в вынужденных обстоятельствах, а потом стрелял первым в панике, потеряв контроль над собой под дулом пистолета Ленского. Он имитировал дуэль, притворялся дуэлянтом, а Ленский убит им непреднамеренно. Онегин не мог стрелять откровенно в воздух — Зарецкий потребовал бы провести дуэль повторно, он рассчитывал выстрелить так, чтобы пуля пролетела рядом, мимо. Ленский убит по стечению обстоятельств — Онегин промахнулся, не попал куда хотел. Какой из него стрелок-дуэлянт? Он пародия на дуэлянта — у него слабое зрение, как он мог видеть куда ему целиться? Он ведь в театрах всегда пользовался лорнетом.
В своих многочисленных лирических отступлениях рассказчик-Пушкин не скупится на детали, он в красках создает подробные визуальные картины всяких мелочей. А вот сцена поединка как будто набросана одним карандашом: — фокус внимания на пистолете, минимум эпитетов, мало конкретики, нет лишних подробностей, использованы отвлеченные образы, блеклые цвета. Такая передача дуэли соответствует восприятию ее Онегиным из будущего, когда болезненные обстоятельства уже частично вытеснены из сознания. В сцене поединка показаны оглушенность и оцепенение Онегина, там впервые появляются ужас и паника, когда тот смотрит на смертельно раненного им Ленского.
Много позднее, уже отбыв домашний арест и возвратившись из путешествия, Онегин получил холодный и презрительный прием в обществе, резко контрастирующий с прежним успехом:
(8-VII)
Но это кто в толпе избранной
Стоит безмолвный и туманный?
Для всех он кажется чужим.
Мелькают лица перед ним,
Как ряд докучных привидений.
Что, сплин иль страждущая спесь
В его лице? Зачем он здесь?
Кто он таков? Ужель Евгений?
(8-XII)
Предметом став суждений шумных,
Несносно (согласитесь в том)
Между людей благоразумных
Прослыть притворным чудаком,
Или печальным сумасбродом,
Иль сатаническим уродом,
Иль даже демоном моим.
Убив Ленского на дуэли без достаточных к тому причин, Онегин сильно навредил своей репутации. Пушкин перечисляет по нарастающей тяжести нелестные эпитеты, доставшиеся Онегину в обществе, не без юмора упоминая даже себя в качестве вдохновителя злодея по версии сплетников. Разумеется, Онегин не был жестоким злодеем, он не мог предвидеть, что Ленский погибнет по его вине и не хотел этого. События, приведшие к гибели поэта Ленского, стали следствием глухой ревности Онегина, и именно ее имел в виду Лермонтов. Хотя гибель Ленского невозможно оправдать, Онегин в какой-то мере сам стал жертвой собственной эмоциональной нестабильности и эгоизма.
Онегин и Пушкин
Уникальная особенность романа «Евгений Онегин» заключается в том, что главные сюжетные линии Онегина-Татьяны и Онегина-Ленского не передают основного содержания произведения. Более того, они уводят читателя от его понимания — чем больше тот думает о Татьяне и Ленском, тем труднее ему прийти к мысли, что это здесь не самое важное. Суть романа начинает открываться только для тех, кто слышит, что повествование ведет не один рассказчик, а двое, причем они делают это одновременно, часто споря между собой и перебивая друг друга. В качестве первого рассказчика присутствует условный Пушкин, а в качестве второго повествователя выступает сам Онегин. Онегин фигурирует в романе как главный герой и одновременно как соавтор рассказчика-Пушкина, в текст которого он вносит собственные дополнения и оценки, произвольно комментируя события. Ключевыми подсказками являются: эпиграф романа, который дает прямое указание читателю, с характеристикой Онегина и его мотивов участия в повествовании; посвящение к роману; письмо Татьяны, хранимое рассказчиком-Онегиным; некоторые другие указания в тексте, содержащие прямые подсказки, или где читателю от первого лица сообщают сведения, обладать которыми мог только Онегин. Косвенным указанием можно считать рисунок, выполненный Пушкиным для первого издания первой главы «Евгения Онегина», где поэт изображен рядом с Онегиным на набережной Невы. Эпиграф к роману: «Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того еще особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием в своих как добрых, так и дурных поступках, — как следствие чувства превосходства: быть может мнимого. Из частного письма (франц.)». Как совершенно справедливо отмечает А. Барков: «Это — пушкинская характеристика Онегина, но не персонажа сказа самого Онегина, а Онегина — автора своих мемуаров».
И далее он же: «Первой главе предшествует посвящение: „Не мысля гордый свет забавить, Вниманье дружбы возлюбя, Хотел бы я тебе представить Залог достойнее тебя […] “. Сразу бросается в глаза двусмысленность выражения „Залог достойнее тебя“ (это — единственный случай в творческой биографии Пушкина, когда он использовал сравнительную степень этого прилагательного); возникает вопрос: кому адресовано это посвящение? Адресат явно знает писавшего и находится с ним в „пристрастных“ отношениях».
Почему посвящение — авторская мистификация? Потому что любой текст, помещенный после эпиграфа, сразу становится частью художественного произведения. Такое «посвящение» может быть адресовано только кому-то из персонажей повествования, а не реально существующим лицам вне текста. Только литературный персонаж не возмутится от сравнительной формы «достойнее», только о нем автор знает нечто, не известное пока другим, и поэтому имеет право высказаться именно таким, не совсем лестным образом.
Можно полагать, что рассказчик-Пушкин, «вниманье дружбы возлюбя», то есть, состоящий в дружеских отношениях с адресатом (о дружбе Пушкина и Онегина есть сведения в первой главе романа, и об этом же сообщает рисунок Пушкина), написал повествование со слов приятеля и шлет ему свое сочинение для правки и комментариев. При этом рассказчик-Пушкин извиняется перед Онегиным за то, что уровень созданного не соответствует его собственным требованиям к произведению и не достиг всех ожиданий, возлагавшихся на него. «Хотел бы я тебе представить // Залог достойнее тебя» означает, что написанный текст был изначально задуман как художественный портрет Онегина, превосходящий того реального Онегина, которого Пушкин знает, что его целью было выделить лучшие качества главного героя. «Рукой пристрастной» — прямое указание на Онегина как на того, кто имеет отношение к повествованию как соавтор и одновременно является адресатом посвящения. Поскольку в романе два рассказчика, от читателя требуется умение на слух отличать стихи Пушкина от стилизации, созданной им для языка Онегина. Каким образом читатель может различить голоса повествователей? Как рассказчик, Онегин обладает собственными речевыми метками, позволяющими стилистически и интонационно выделять написанное им. Немаловажно и то, что его суждения часто по смыслу противоречат мыслям рассказчика-Пушкина. Язык и суждения рассказчика-Онегина полностью соответствуют его эмоционально нестабильному, несдержанному, раздражительному характеру. В качестве примера особенностей речи Онегина можно привести его высказывание о Татьяне:
(3-XXVI)
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала,
И выражалася с трудом
На языке своем родном,
В тексте есть высказывание Пушкина о Татьяне, с выражением его собственной эмпатии к ней, которое говорит совсем другое:
(5-IV)
Татьяна (русская душою,
Сама не зная почему)
С ее холодною красою
Любила русскую зиму,
Онегин использует бедную глагольную рифму «знала — читала», что довольно типично для его стихотворчества, а комический эффект создается некоторыми трудностями владения русским языком самим рассказчиком — им использована нелитературная форма «выражалася» и допущена инверсия в следующей строке. Кроме того, приведенная фраза — единственный случай, когда заимствование из французского можно использовать как речевую метку в романе. Фраза «она по-русски плохо знала», неестественная в русском языке, представляет собой кальку, прямой перенос слов из французского elle savait mal le russe. Во французском языке, в отличие от русского, такая конструкция является абсолютно корректной и указывает, что для рассказчика-Онегина использование французского языка было более естественным, чем русского. К слову, для обоих рассказчиков использование галлицизмов является нередким, поэтому галлицизмы нельзя использовать для разделения их речи.
Важной особенностью речи Онегина является практически полное отсутствие у него способностей к стихосложению. Рассказчик-Пушкин говорит об этом уже в самом начале повествования:
(1-VII)
Высокой страсти не имея
Для звуков жизни не щадить,
Не мог он ямба от хорея,
Как мы ни бились, отличить.
«Мы» — это Пушкин и сам Онегин, который ничего не достиг как поэт, несмотря на все совместные, свои и Пушкина, огромные усилия. Литературного таланта Онегину не было дано от природы. Впрочем, у Онегина также не было иллюзий в отношении своих поэтических дарований:
(3-V)
Когда б я был, как ты, поэт.
Вскоре рассказчик-Пушкин снова возвращается к теме неприспособленности Онегина к литературе:
(1-XLIII)
Онегин дома заперся,
Зевая, за перо взялся,
Хотел писать — но труд упорный
Ему был тошен; ничего
Не вышло из пера его…
У Онегина не было трудолюбия и способности выдерживать неизбежное напряжение в работе. Дважды повторенное уже в первой главе заявление о бездарности Онегина как литератора могло бы показаться навязчивым, но ведь есть и третье, почти в финале:
(8-XXXVIII)
А точно: силой магнетизма
Стихов российских механизма
Едва в то время не постиг
Мой бестолковый ученик.
В финале Пушкин дает ироническую и презрительную характеристику соавтору. Онегин так и не стал поэтом, он оказался полностью неспособным к этому труду.
Полное и развернутое представление о самостоятельном поэтическом творчестве Онегина создают «Отрывки из путешествия Онегина» — удивительно смешной и полностью пародийный образец собственного стиля Онегина, творчество графомана и искорки смеха Пушкина, которые предлагаются читателю в помощь.
Предварительно помянув девятый вал, который топит, а не выносит, а для подсказки непонятливым навалив каменьев:
Я девять песен написал;
На берег радостный выносит
Мою ладью девятый вал —
Хвала вам, девяти каменам, и проч.
— и закончив пять строчек канцелярским «и проч.», Пушкин издевается над Катениным, с которым у него, видимо, были сложные отношения: «П.А.Катенин (коему прекрасный поэтический талант не мешает быть и тонким критиком) заметил нам, что сие исключение, может быть и выгодное для читателей, вредит, однако ж, плану целого сочинения; ибо чрез то переход от Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме, становится слишком неожиданным и необъясненным. — Замечание, обличающее опытного художника».
Далее Пушкин открыто пародирует себя в композиционной неразберихе с невообразимой онегинской рифмой «утеса — черкеса»:
Пред ним парит орел державный,
Стоит олень, склонив рога;
Верблюд лежит в тени утеса,
В лугах несется конь черкеса,
И вкруг кочующих шатров
Пасутся овцы калмыков…
Затем он устами Онегина предлагает нелицеприятное описание Нижегородской ярмарки:
Сюда жемчуг привез индеец,
Поддельны вины европеец;
Табун бракованных коней
Пригнал заводчик из степей,
Игрок привез свои колоды
И горсть услужливых костей;
Помещик — спелых дочерей,
А дочки — прошлогодни моды.
— и двусмысленную похвалу Крыму:
Прекрасны вы, брега Тавриды,
Когда вас видишь с корабля,
— а продолжает в том же духе, упоминая сердитого на Россию поляка Мицкевича:
Там закололся Митридат,
Там пел Мицкевич вдохновенный
И посреди прибрежных скал
Свою Литву воспоминал.
Тут уместно вспомнить о творчестве А. Мицкевича в Крыму:
В развалинах лежит стен крепостных громада,
Прославивших тебя, неблагодарный Крым!
Они — как черепа по склонам гор крутым,
В них поселился гад и люд ничтожней гада.
Адам Мицкевич. Крымские сонеты.
(перевод В. Коробова)
— рисует утрированную и пародийную картину русской деревни:
Люблю песчаный косогор,
Перед избушкой две рябины,
Калитку, сломанный забор,
— и идет далее, не стесняясь бедных рифм:
Одессу звучными стихами
Наш друг Туманский описал,
Но он пристрастными глазами
В то время на нее взирал.
Завершая фейерверк и не слишком заботясь о связности мыслей, переходит к географическим подробностям, объявляя Одессу грязным городом:
А где, бишь, мой рассказ несвязный?
В Одессе пыльной, я сказал.
Я б мог сказать: в Одессе грязной —
И тут бы, право, не солгал.
— и заканчивает, потеряв нить повествования, увлеченный банальным описанием ночной природы:
Но поздно. Тихо спит Одесса;
И бездыханна и тепла
Немая ночь. Луна взошла,
Прозрачно-легкая завеса
Объемлет небо. Все молчит;
Лишь море Черное шумит…
Итак, я жил тогда в Одессе…
Четвертая глава — первая, не отредактированная рассказчиком-Пушкиным. Она дает возможность читателю начать разбор романа «по голосам», поскольку в ней впервые происходит эмоционально насыщенная перекличка и видно радикальное несовпадение речевых стилей и оценок (например, в отношении Баратынского) между соавторами-рассказчиками, что позволяет легко отделить речь каждого. В диалоге видны тот самый «залог, достойнее тебя» и реакция на него Онегина:
(4-XII и далее)
Минуты две они молчали,
Но к ней Онегин подошел.
Рассказчик-Пушкин пересказывает проповедь Онегина Татьяне, стремясь одновременно получить одобрение его отказа у читателя. В самом деле, что ещё мог сделать Онегин с излияниями чувств 13-летней девочки, переживающей свой первый гормональный удар?
(4-XIX–XXII)
А что? Да так.
Я усыпляю
Пустые, черные мечты;
Строфы с XIX по XXII — это длинная вставка Онегина, который не разделяет намерений соавтора. Его строфа XIX целиком обращена на себя, и он беспощаден. Здесь присутствуют самобичевание, едкий сарказм, фрустрация, заниженная самооценка, депрессивное настроение (черная меланхолия), безысходность, черный юмор. Далее звучат брюзжание, глухое раздражение.
(4-XXIII)
Что было следствием свиданья?
Увы, не трудно угадать!
Здесь снова Пушкин.
(4-XXX)
Но вы, разрозненные томы
Из библиотеки чертей,
Великолепные альбомы,
Мученье модных рифмачей,
Вы, украшенные проворно
Толстого кистью чудотворной
Иль Баратынского пером.
Пускай сожжет вас Божий гром!
И вот еще один ключевой фрагмент четвертой главы — третье поминание Баратынского, на этот раз от Онегина — в отличие от двух предыдущих случаев от Пушкина, здесь нет никакого пиетета и присутствует дважды перенесенное ударение — «библиОтека» и «украшЕнные». Такие стихи, разумеется, не могли бы принадлежать Пушкину. Онегин демонстрирует фрустрацию, желчь, раздражение, злобу, агрессию и сниженный эмоциональный фон.
Вот примерный разбор «по голосам» первой главы романа:
(1-I)
Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог.
Вся первая строфа — прямая речь и неискаженные мысли Онегина.
(1-II) — (1-XVIII)
С II по XVIII строфы Пушкин дает описание быта и привычек Онегина в Петербурге. Стиль повествования Пушкина — легкий, летящий; настроение бодрое, приподнятое, даже праздничное; отношение рассказчика-Пушкина к тем, о ком он рассказывает, — всегда ровное, позитивное и благожелательное. Последние две строчки XVIII строфы
Там, там под сению кулис
Младые дни мои неслись.
принадлежат Онегину.
(1-XIX)
Мои богини! что вы? где вы?
Внемлите мой печальный глас:
Всё те же ль вы? другие ль девы,
Сменив, не заменили вас?
Внезапная и резкая перемена настроения и ритма повествования. Вся XIX строфа принадлежит тоскующему Онегину. Слова:
И, устремив на чуждый свет
Разочарованный лорнет,
Веселья зритель равнодушный,
Безмолвно буду я зевать
И о былом воспоминать?
представляют собой подсказку читателю о личности рассказчика. Здесь находится отсылка к XXI строфе, где речь идет о том же — лорнете и зевании Онегина в театре, но уже не от первого лица, а от стороннего наблюдателя Пушкина.
(1-XX) — (1-XXVIII)
Театр уж полон; ложи блещут;
Партер и кресла, всё кипит;
Здесь снова ведет повествование рассказчик-Пушкин.
(1-XXIX) — (1-XXX)
Две строфы подряд от Онегина, пребывающего в печальных воспоминаниях. Здесь есть еще одна подсказка читателю рассказчиком от первого лица:
О вы, почтенные супруги!
Вам предложу свои услуги;
Прошу мою заметить речь:
Я вас хочу предостеречь.
Вы также, маменьки, построже
За дочерьми смотрите вслед:
Держите прямо свой лорнет!
Это отсылка к строфам XI и XII, где Пушкин рассказывает об Онегине в третьем лице и рассматривает ту же тему соблазнения. Удаленный текст строф XIII и XIV, восстановленный по рукописи, касается темы соблазнения Онегиным его жертв еще более откровенно.
(1-XXXI) — (1-XXXIV)
Когда ж и где, в какой пустыне,
Безумец, их забудешь ты?
Первые две строчки XXXI строфы — это реплика Пушкина, обращенная к Онегину. Остальной текст вплоть до XXXIV строфы включительно принадлежит Онегину. Реплика Пушкина касается последних строк предыдущей строфы, написанной Онегиным:
«Ах! долго я забыть не мог
Две ножки… Грустный, охладелый,
Я всё их помню, и во сне
Они тревожат сердце мне.»
Смысл замечания Пушкина очевиден — Онегин находится под домашним арестом в деревне «в пустыне», поэт призывает Онегина забыть о дамских ножках — их уже слишком много в первой главе.
Ах, ножки, ножки! где вы ныне?
Где мнете вешние цветы?
Это снова Онегин, который продолжает излюбленную тему. Лишенный нормального общения, женского общества, находясь в деревне в заточении, Онегин вместе с Пушкиным пишет роман о себе и мечтает о женщинах.
(1-XXXV) — (1-XLV)
Здесь повествование продолжает Пушкин.
(1-XLVI)
Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей;
Кто чувствовал, того тревожит
Призрак невозвратимых дней:
Тому уж нет очарований,
Того змия воспоминаний,
Того раскаянье грызет.
Всё это часто придает
Большую прелесть разговору.
Первые девять строчек XLVI строфы принадлежат Онегину, который с желчью и сарказмом говорит о презрении к людям и различных видах фрустрации. Также авторство Онегина выдает ударение в слове «призрак». Эти девять строк использованы как характеристика речевого стиля Онегина, следом за ними следуют пять строк Пушкина с оценкой языка соавтора-рассказчика:
Сперва Онегина язык
Меня смущал; но я привык
К его язвительному спору,
И к шутке, с желчью пополам,
И злости мрачных эпиграмм.
Вся XLVI строфа — важнейшая подсказка автора в отношении личностей и речевых стилей рассказчиков.
(1-XLVI) — (1-XLIX)
Ночей Италии златой
Я негой наслажусь на воле
С венецианкою младой,
То говорливой, то немой,
Плывя в таинственной гондоле;
С ней обретут уста мои
Язык Петрарки и любви.
Это снова Пушкин.
(1-L)
Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! — взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
В пятидесятой строфе приведены мысли Онегина в литературной обработке Пушкина. Оба рассказчика мечтают о путешествиях и дальних странах. Предыдущая строфа — мечты Пушкина об Италии, предвкушение вдохновения, неги любви от знакомства с молодой венецианкой. Строфа L — тоже мечты о странствиях, но уже Онегина, с депрессивными настроениями, с мотивом бегства, хоть в Африку, но на волю от скучного и опостылевшего берега и неприязненной стихии, от сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.
(1-LI)
Онегин был готов со мною
Увидеть чуждые страны;
Но скоро были мы судьбою
На долгий срок разведены.
Это снова Пушкин. Здесь повествование возвращается к весне 1820 года и отъезду Пушкина в южную ссылку 6 мая 1820 года, а Онегина в деревню за наследством, но происходит смещение временных планов. Мечтать о свободе в предыдущей строфе Онегин мог только после дуэли в январе 1821 года, уже находясь в заточении.
(1-LII) — (1-LIV)
Следует рассказ Пушкина об Онегине в деревне.
(1-LV)
Я был рожден для жизни мирной,
Для деревенской тишины:
В глуши звучнее голос лирный,
Живее творческие сны.
Вся строфа LV — вставка Онегина, который не скрывает своего праздного времяпровождения в деревне. Он заменил барщину на оброк, и ему теперь действительно нечем заняться:
Я каждым утром пробужден
Для сладкой неги и свободы:
Читаю мало, долго сплю,
Летучей славы не ловлю.
Не так ли я в былые годы
Провел в бездействии, в тени
Мои счастливейшие дни?
(1-LVI)
Цветы, любовь, деревня, праздность,
Поля! я предан вам душой.
Всегда я рад заметить разность
Между Онегиным и мной,
А тут Пушкин касается темы деревенской жизни и различий между собой и Онегиным — опять намек на двух рассказчиков, хотя нельзя не отметить, что на этот раз рассказчики говорят об одном и том же — привязанности к сельской жизни.
(1-LVII) — (1-LVII)
Любви безумную тревогу
Я безотрадно испытал.
Блажен, кто с нею сочетал
Горячку рифм: он тем удвоил
Поэзии священный бред,
Петрарке шествуя вослед,
А муки сердца успокоил,
Поймал и славу между тем;
Но я, любя, был глуп и нем.
Легкая, светлая грусть Пушкина по поводу пережитой несчастной любви. Явный контраст с тяжелыми и навязчивыми страданиями Онегина о похороненном сердце и дамских ножках.
(1-LIX) — (1-LX)
Пишу, и сердце не тоскует,
Перо, забывшись, не рисует
Близ неоконченных стихов
Ни женских ножек, ни голов;
Погасший пепел уж не вспыхнет,
Я всё грущу; но слез уж нет,
И скоро, скоро бури след
В душе моей совсем утихнет:
Последние две строфы — мысли Онегина в поэтической обработке Пушкина. Онегин объясняет, зачем он пишет роман о себе. Творчество для него служит лекарством от тоски, способом преодолеть пережитое, справиться со своей депрессией. Неопытный литератор, он задумал какое-то самостоятельное стихотворное произведение огромного объема — из 25 глав, не имея для него определенного плана.
Не желая портить читателю удовольствие от личного общения с романом Пушкина, предоставляю ему провести разбор остальных глав «по голосам» самостоятельно.
Я и Пушкин
«Евгений Онегин», кажется, не имеет аналогов в мировой литературе. Роман задуман с таким расчетом, что содержание этого произведения создается каждым читателем самостоятельно на основе собственного Я — своих индивидуальных особенностей, способностей, навыков и опыта, причем каждый вариант прочтения имеет право на существование, поскольку был предусмотрен автором. Намек и подсказка к такой интерпретации произведения сделаны Пушкиным в восьмой главе:
(8-XLIX)
Кто б ни был ты, о мой читатель,
Друг, недруг, я хочу с тобой
Расстаться нынче как приятель.
Прости. Чего бы ты за мной
Здесь ни искал в строфах небрежных,
Воспоминаний ли мятежных,
Отдохновенья ль от трудов,
Живых картин, иль острых слов,
Иль грамматических ошибок,
Дай Бог, чтоб в этой книжке ты
Для развлеченья, для мечты,
Для сердца, для журнальных сшибок
Хотя крупицу мог найти.
За сим расстанемся, прости!
Некоторые читатели увидят в романе только историю неудачной любви Онегина и Татьяны с яркими лирическими отступлениями единственного рассказчика — условного Пушкина, внезапно оборванную на самом интересном месте перед развязкой; читатели со склонностью к арифметике смогут посчитать даты, иногда с точностью до месяцев и дней, и составить свою хронологию событий повествования — они получат историю Онегина в заточении и верной Татьяны, ожидающей любимого; читатели, способные различить голоса рассказчиков, смогут узнать много нового о характере и переживаниях Онегина; ну а те, кто захочет добраться до сути, смогут выяснить, каким образом создавался «Роман в стихах». Для этого им следует повторить то, что сделала Татьяна, обнаружившая пометки Онегина между строчками прочитанных им книг, — провести анализ найденного онегинского текста, а потом на его основе, пользуясь всеми доступными сведениями, составить портрет главного героя в развитии и историю его отношений с поэтом.
Психологическое и эмоциональное состояние Онегина к финалу повествования претерпело огромные изменения в худшую сторону. В Петербурге он страдает хандрой, у него есть некоторые признаки начинающейся депрессии:
(1-XXXVIII)
Недуг, которого причину
Давно бы отыскать пора,
Подобный английскому сплину,
Короче: русская хандра
Им овладела понемногу;
Он застрелиться, слава Богу,
Попробовать не захотел,
Но к жизни вовсе охладел.
В деревне до дуэли проявляются мизантропия, эмоциональная неуравновешенность и раздражительность:
(2-V)
Сначала все к нему езжали;
Но так как с заднего крыльца
Обыкновенно подавали
Ему донского жеребца,
Лишь только вдоль большой дороги
Заслышат их домашни дроги, —
Поступком оскорбясь таким,
Все дружбу прекратили с ним.
После дуэли он из мизантропа превращается в невротика-социопата с развернутой клинической картиной человека в депрессии:
(6-XLIV)
Весна моих промчалась дней
(Что я шутя твердил доселе)?
И ей ужель возврата нет?
Ужель мне скоро тридцать лет?
Депрессия, сниженный эмоциональный фон, безысходность заниженная самооценка, самобичевание, временами — вспышки агрессии, фрустрация, желчность, злоба. Его негативные эмоции обращены как на себя, так и на других.
(7-II)
Как грустно мне твое явленье,
Весна, весна! пора любви!
Весеннее обострение депрессии, которая длилась годами.
(7-XXXVI)
Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!
Патриотическая вставка про Москву — важное дополнение к общей картине бедственного состояния Онегина. Слова о Москве, без сомнения, принадлежат Онегину — авторство выдает онегинская рифма «слилось-отозвалось». Не считая эпиграфов, Москва в романе упоминается трижды. Сначала Пушкиным:
(4-XVII)
Явились вместе, и никто
Не вздумал им пенять на то:
Имеет сельская свобода
Свои счастливые права,
Как и надменная Москва.
Затем Татьяной:
(7-XXIV)
Что ж он? Ужели подражанье,
Ничтожный призрак, иль еще
Москвич в Гарольдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье,
Слов модных полный лексикон?..
Уж не пародия ли он?
И здесь, в (7-XXXVI), — Онегиным, причем ни у рассказчика-Пушкина, ни у Татьяны особого восхищения Москвой нет. Для Пушкина Москва — это город, который требует соблюдения условностей, где люди ориентируются на мнение окружающих. Для Татьяны житель Москвы — лицемер и притворщик. Онегин написал свои патриотические слова о Москве в состоянии кратковременного нездорового эмоционального подъема, эйфории, которое встречается между следующими подряд особенно тяжелыми приступами депрессии. Онегин, видимо, страдал от биполярного расстройства психики — маниакально-депрессивного синдрома. К финалу его состояние ухудшается еще больше:
(8-XXXIV)
Надежды нет! Он уезжает,
Свое безумство проклинает —
И, в нем глубоко погружен,
От света вновь отрекся он.
С такими тяжелыми расстройствами эмоций и психики Онегин был, наверное, очень непростым в общении человеком. Как строились его отношения с Пушкиным? Что свело этих людей и каково было Пушкину с ним?
В изданиях первой главы 1825 и 1829 гг. «Евгений Онегин» имеет пролог — «Разговор книгопродавца с поэтом», с характерной для пролога латинской нумерацией страниц. В классическом театре специальный актер-пролог сообщал зрителю в начале представления основную идею пьесы, облегчая ее восприятие. Рассматривая «Разговор книгопродавца с поэтом» именно в таком качестве, можно найти подсказку к основной идее повествования: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Пушкин не мог передать Онегину своего таланта поэта и вдохновения, но он мог продать ему стихи и помочь на их основе написать собственные, а потом отредактировать и подправить их, устранив явные технические огрехи. Иными словами, основное содержание романа «Евгений Онегин» — это повествование о том, как Онегин купил у Пушкина рукопись романа о себе и, надеясь на ее основе создать самостоятельное произведение, нанял его в качестве своего соавтора, литературного редактора и наставника. Слово «залог» в посвящении употреблено и в переносном значении, и в прямом — как обеспечение рукописью безвозвратной ссуды, полученной Пушкиным от Онегина в счет работы. Пушкин вывел художественный образ Онегина, выделив в нем самое лучшее, насколько было возможно. Ужас истории он смягчил многочисленными лирическими отступлениями, пытаясь отвлечь читателя переносом фокусов внимания, яркой поэзией, обилием бытовых подробностей и визуальными образами: красные лапки гуся на льду, голая Татьяна и другие. Сотрудничество между Пушкиным и Онегиным, однако, было недолгим и сразу после того, как все главы были дописаны, а первые три отредактированы Пушкиным и роман в целом приобрел пригодный для публикации вид, Пушкин в резкой форме отказался от продолжения совместной работы и соавторства. И это несмотря на то, что в тексте неоднократно, в первой и последней главах, упомянуты события из жизни поэта: Лицей, «Руслан и Людмила», южная ссылка. Такая последовательность событий делает понятной, почему роман публиковался постепенно, по главам, по мере их написания, и почему первые и последние главы так отличаются по стилю. Текст «Евгения Онегина» — это не столько рассказ Пушкина об Онегине и Татьяне, сколько еще и история отношений Пушкина со своим героем, гением автора наделенным способностью портить стихи о себе.
Отсутствующие в романе строфы пушкинского текста удалялись самим Онегиным, который намеревался вписать туда что-то от себя, самостоятельно, но не смог. Изъятия Онегина могли состоять из нескольких последовательных строф (4-I, II, III, IV, V, VI), отдельных строф (4-XXXVI) или всего нескольких строчек в строфах (6-XVII). В первых трех главах удаленный текст был большей частью заменен Онегиным на свой и отредактирован Пушкиным, как планировалось изначально, но в четвертой главе, после разрыва отношений с Пушкиным, Онегиным оставлены особенно обширные незаполненные пробелы при сохраненной нумерации, которые позволяют приблизительно оценить объем ранее сделанных вставок. С четвертой главы по восьмую проблему создания стилистической однородности своих вставок и пушкинского текста покинутый Онегин был вынужден решать редактированием текста соавтора, низводя написанное им до своего уровня. Онегин портил стихи Пушкина, выборочно заменяя там его рифмы на более слабые и целые строчки на свои, выбирая из доступных ему вариантов те, что похуже. Улучшить собственное мастерство стихосложения Онегин так и не смог.
Вот как портились стихи в рукописи романа (по А. Баркову):
(8-I)
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал,
«Действительно, из-под пера гения не может выйти стилистическая небрежность типа «читал — не читал» (а таких мест в романе более чем достаточно); гений сразу пишет вот так:
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал украдкой Апулея,
А над Вергилием зевал…
Это — черновик той самой пушкинской строфы; вариант, который первым приходит гению в голову и ложится на бумагу. А вот как эта же строфа выглядела уже в беловой рукописи:
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Елисея,
А Цицерона проклинал…
Тоже неплохо, но самый первый вариант был все же лучше. Однако и этот вариант почему-то не устроил Пушкина, и в окончательном виде закрепилось то совершенно бездарное «читал — не читал», которое мы имеем в каноническом тексте. … Причем загодя (еще во вторую главу), он включил, характеризуя Дмитрия Ларина, каламбур, построенный как раз на слове «читать»:
Он, не читая никогда,
Их почитал пустой игрушкой… (2-XXIX).
Это место В. Набоков назвал «аллитерацией с каламбуром»: «Как только ее замечаешь, сразу портится впечатление от обоих стихов» (т. 2, с. 288). Тем более удивительно, что он никак не откомментировал куда более броский (некаламбурный) повтор слов в первой строфе восьмой главы, хотя и привел все черновые варианты этой строфы».
Наличие в рукописи романа ухудшающей правки стихов, отмеченной А. Барковым по В. Набокову, можно рассматривать как подтверждение догадки о соавторстве Пушкина и Онегина в создании «Романа в стихах» и указание на то, как именно Онегин портил стихи Пушкина. Такой редактуре трудно найти другое объяснение, ведь в обычной рабочей рукописи текст стремятся улучшить.
Остается еще один вопрос — зачем был нужен этот роман Онегину? Откуда у него такое упорство в неблагодарном и вредном труде без призвания? Ответ находится вот тут:
(1-LIX)
Пишу, и сердце не тоскует,
Перо, забывшись, не рисует
Близ неоконченных стихов
Ни женских ножек, ни голов;
Погасший пепел уж не вспыхнет,
Я всё грущу; но слез уж нет,
И скоро, скоро бури след
В душе моей совсем утихнет:
Тогда-то я начну писать
Поэму песен в двадцать пять.
(1-XXXIX)
Живу, пишу не для похвал;
Но я бы, кажется, желал
Печальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный друг,
Напомнил хоть единый звук.
В обеих строфах мысли принадлежат Онегину, но звучит голос Пушкина: даже с учетом поэтических штампов «буря в душе» и «печальный жребий», обе строфы уж слишком хороши для Онегина, он не мог сочинить их самостоятельно.
Онегин в начале совместного проекта делал свою часть работы в деревне, где отбывал наказание. Кроме бильярда и верховой езды, он, как видно, еще упражнялся в стихосложении. Изнуряющая литературная деятельность, или, говоря открыто, графомания, была ему спасением от навязчивой тревоги и тоски. Онегин надеется, что болезненные воспоминания скоро утихнут и тогда он сможет написать поэму, оставить какую-то память о себе, хотя сам еще не знает, сколько в поэме будет глав. Неопытный литератор-графоман, он рассчитывает самостоятельно создать огромное по объему произведение, не имея для него определенного плана или идеи.
Как литературный редактор, Пушкин смог подправить в первых главах явные технические огрехи Онегина, многое переписать за него. Но что он мог сделать с его настроением? Совместная работа с неисправимым графоманом и нелегким в общении соавтором, страдающим от депрессии и кошмаров, не прошла бесследно и для него самого. Он выполнил свои обязательства перед Онегиным, обещанные главы написаны и отданы заказчику, но в заключительной он впервые заговорил об Онегине с горькой иронией, жалостью, даже сарказмом:
(8-XXXVIII)
Он так привык теряться в этом,
Что чуть с ума не своротил
Или не сделался поэтом.
Признаться: то-то б одолжил!
А точно: силой магнетизма
Стихов российских механизма
Едва в то время не постиг
Мой бестолковый ученик.
У Онегина нет способностей к стихосложению, поэтому стать поэтом он мог бы только силой «магнетизма», личного стремления и маниакальной настойчивости, а не таланта. Онегин не случайно назван бестолковым учеником — это единственное негативное оценочное суждение Пушкина, и оно досталось Онегину. Прощаясь со всеми в финале, Пушкин называет Онегина странным спутником. Видимо, заработок Пушкина-редактора был нелегким, а Онегин и в этом романе потерпел неудачу, не только с Татьяной.
Если догадка о коммерческом характере отношений Онегина и Пушкина верна, то можно полагать, что в реальной жизни Пушкин также практиковал «коммерческое творчество» — писал стихи на заказ для нуждающихся, а те в дальнейшем выдавали их за свои. Одним из таких «авторов» мог быть Николай Гнедич — успешный переводчик Илиады, очень хороший декламатор, но весьма посредственный поэт. В тексте «Евгения Онегина» есть отсылка на идиллию Гнедича, которая считается его самым удачным самостоятельным произведением, и приведен ее текст. Гнедич выступал в салонах как декламатор своих переводов Гомера и, по-видимому, выдавал эту идиллию за собственное сочинение в своих публичных выступлениях. Сильно отличаясь по настроению и размеру от онегинской строфы в основном тексте «Евгения Онегина», она выглядит здесь как инородная вставка. Ее присутствие могло быть оправдано только в качестве указания на то, что ее настоящим автором был сам Пушкин, что он помогал в стихотворчестве не только Онегину. И если так, то вот перед нами неизвестное ранее стихотворение А. С. Пушкина:
Вот ночь; но меркнут златистые полосы облак.
Без звезд и без месяца вся озаряется дальность.
На взморье далеком сребристые видны ветрила
Чуть видных судов, как по синему небу плывущих.
Сияньем бессумрачным небо ночное сияет,
И пурпур заката сливается с златом востока:
Как будто денница за вечером следом выводит
Румяное утро. — Была то година златая.
Как летние дни похищают владычество ночи;
Как взор иноземца на северном небе пленяет
Сиянье волшебное тени и сладкого света,
Каким никогда не украшено небо полудня;
Та ясность, подобная прелестям северной девы,
Которой глаза голубые и алые щеки
Едва оттеняются русыми локон волнами.
Тогда над Невой и над пышным Петрополем видят
Без сумрака вечер и быстрые ночи без тени;
Тогда Филомела полночные песни лишь кончит
И песни заводит, приветствуя день восходящий.
Но поздно; повеяла свежесть на невские тундры;
Роса опустилась; ………………………
Вот полночь: шумевшая вечером тысячью весел,
Нева не колыхнет; разъехались гости градские;
Ни гласа на бреге, ни зыби на влаге, все тихо;
Лишь изредка гул от мостов пробежит над водою;
Лишь крик протяженный из дальней промчится
деревни,
Где в ночь окликается ратная стража со стражей.
Все спит. ………………………
Подводя итог, основную тему романа «Евгений Онегин» можно определить, как идею принципиальной несовместимости двух типов творчества — таланта и графомана, как развитие темы Моцарта и Сальери, занимавшую Пушкина со середины 1820-х годов. Позитивным продолжением темы графомана, самозабвенно увлеченного литературным сочинительством, стали в дальнейшем у Пушкина «Повести покойного Ивана Петровича Белкина».
Гениальность Пушкина заключается, помимо богатства идей, еще и в простоте — гениальное не может быть длинным, сложным и скучным. «Евгений Онегин» не является исключением. Здесь есть огромное разнообразие идей, выраженных компактно в небольшом объеме текста; ключевые фразы и слова, допускающие различные трактовки и создающие несколько уровней восприятия; полная самодостаточность повествования, которое ставит вопросы и дает на них исчерпывающие ответы, не требуя знаний, выходящих за рамки общеизвестных или обращения к личной переписке автора.
Пушкин писал для всех сословий, элитарное образование и ученая степень не были условиями для понимания сути его произведений. Народная пушкинистика имеет полное право на существование как исследование воздействия произведения на читателя, то есть художественного эффекта, на который рассчитывал автор.
Поражает степень свободы Пушкина. Для него нет запретов, его границы возможного определяются только эстетикой, требованием художественной завершенности и совершенства, а не «внутренней цензурой». Глубина понимания Пушкина во многом зависит от читательского Я — степени его собственной внутренней свободы, от умения отключить своего «внутреннего цензора», забыть про текущую моду и конъюнктуру в понимании пушкинского наследия, оставить в стороне мнения авторитетов, отбросить свои и чужие заблуждения, накопленные за два столетия. Наследие Пушкина — это путь, по которому читатель может идти всю жизнь, наслаждаясь интеллектуальной свободой поэта и воспитывая ее в себе.
Конец
Временные метки и внутренняя хронология романа
Как отмечает А. Барков: «Поколениями пушкинистов время действия фабулы повествования определено концом 1819 — началом 1825 г. При этом в качестве первой даты принята упомянутая самим Пушкиным в предисловии к первому изданию первой главы романа (1825 г.). При построении календаря фабулы справедливо учтено 17-е примечание Пушкина к роману („Смеем уверить, что в нашем романе время расчислено по календарю“), которое появилось, правда, только в первом полном издании романа в 1833 году; однако примечательно, что в этом издании предисловие с упоминанием о 1819 годе было снято и при жизни Пушкина больше не публиковалось».
Если исходить из того, что текст художественного произведения самодостаточен, то обращаться для его трактовки к внетекстовым источникам — дневниковым записям, черновикам, протоколам допросов или личным письмам автора — по меньшей мере излишне. Существует также риск стать жертвой неверной интерпретации извлеченных таким способом сведений, ведь нет никакой гарантии, что автор там полностью раскрыл свои замыслы и чистосердечно признался. А кроме того, это неуважение к автору и к себе. Читатель может составить собственное представление о хронологии событий романа, сопоставив временные метки, расставленные автором именно с этой целью. Следует отметить, что при кажущейся простоте их разбор представляет собой нетривиальную задачу, поэтому выводы разных исследователей существенно расходятся. В связи с этим наибольшую ценность имеют те метки, которые определенно связаны с главным героем, как не допускающие двоякого толкования.
(1-XVI)
К Talon помчался: он уверен,
Что там уж ждет его Каверин.
Talon — ресторан (по имени владельца P. Talon) по адресу Невский проспект, 15, существовавший до 1825 года.
(1-XVI)
Вошел: и пробка в потолок,
«Вина кометы» брызнул ток.
«Вино кометы» — шампанское урожая 1811 года, когда в небе была видна известная комета (официальное обозначение кометы C/1811 F1). Маловероятно, что мы увидим ее в ближайшем будущем. Следующее появление этой кометы в наших небесах ожидается только в 4907 году.
(1-XVII)
Онегин полетел к театру,
Где каждый, вольностью дыша,
Готов охлопать entrechat,
Обшикать Федру, Клеопатру,
Моину вызвать (для того,
Чтоб только слышали его).
Имеется в виду опера Ж-Б. Лемуана «Федра» по сюжету одноименной трагедии Расина в постановке Д. Штейбельта. Премьера в С. — Петербурге состоялась 18 декабря 1818 года, опера шла весь 1819 год. Моина — героиня трагедии драматурга В. А. Озерова «Фингал» (1805).
В. Набоков: «Лишенный варварским режимом возможности поехать в Ленинград и найти в библиотеках старые театральные афиши, я не могу с уверенностью сказать, какую именно „Клеопатру“ имел в виду Пушкин. Возможно, ту, которую играла в Большом театре французская труппа, дававшая в 1819 г. три спектакля на неделе (согласно Арапову). Начиная с 4 октября 1819 г. французская труппа — та же? — играла в Малом театре на Невском проспекте.»
(1-XVIII)
Там наш Катенин воскресил
Корнеля гений величавый;
Речь, вероятнее всего, идет о постановке «Ариадны» Корнеля в 1811 году по катенинскому переводу, а не о «Сиде», как иногда говорят, перевод которого был опубликован Катениным лишь в 1822 году, то есть после событий первой главы романа.
(1-XVIII)
Там вывел колкий Шаховской
Своих комедий шумный рой…
Имеется в виду А. А. Шаховской, драматург и театральный деятель, обильно писавший для театра начиная с 1805 года.
(1-XX)
Толпою нимф окружена,
Стоит Истомина; она,
Одной ногой касаясь пола,
Другою медленно кружит,
И вдруг прыжок, и вдруг летит,
Летит, как пух от уст Эола;
То стан совьет, то разовьет,
И быстрой ножкой ножку бьет.
Авдотья Ильинична Истомина выходила на балетную сцену с 1815 года, еще обучаясь в Петербургском театральном училище, в 1816 году завершила обучение и в 1818 году стала примой. Онегин видит ее уже в этом качестве, окруженную толпою обычных балерин, и случиться такое могло никак не ранее 1818 года, но весьма вероятно, что и позже.
(1-XXI)
С мужчинами со всех сторон
Раскланялся, потом на сцену
В большом рассеянье взглянул,
Отворотился — и зевнул,
И молвил: «Всех пора на смену;
Балеты долго я терпел,
Но и Дидло мне надоел».
Шарль Луи Фредерик Дидло с 1801 года руководил Петербургской балетной труппой, был уволен и покинул Россию в 1811 году. После войны получил приглашение вернуться и продолжил карьеру балетмейстера с 1816 года. Истомина и Дидло не могли надоесть Онегину ранее 1816 года.
(1-XXII)
Еще, прозябнув, бьются кони,
Наскуча упряжью своей,
И кучера, вокруг огней,
Бранят господ и бьют в ладони.
Таким образом, временные метки романа, последние из которых относятся к концу 1819 года, дают достаточные основания считать, что его события действительно разворачиваются с зимы 1819 года.
(1-XXVII)
Всё украшало кабинет
Философа в осьмнадцать лет.
Читателю представлен один день из жизни Онегина, связанный с определенными временными метками, и поскольку Онегину в этот день было 18 лет, то родился он в 1801 году. Этот вывод существенно расходится с датой рождения Онегина, которой традиционно придерживаются многочисленные исследователи, — 1795 год. Причиной расхождения стали следующие строчки:
(8-XII)
Дожив без цели, без трудов
До двадцати шести годов,
Безосновательно полагая, что отъезд из деревни 26-летнего Онегина состоялся сразу же после поединка с Ленским, который, как есть убедительные основания считать, произошел в январе 1821 года, исследователи приходят к ошибочной дате. Пять дополнительных лет после дуэли, которые образуются в хронологии после исправления даты рождения Онегина, соответствуют пятилетнему наказанию за дуэль, о котором ничего не говорится в тексте, — вероятно, домашнему аресту с запретом покидать имение. Погибших на дуэли, как и самоубийц, предписывалось не хоронить на кладбище. Могила Ленского находится на отшибе, среди деревьев у ручья, а это указывает на то, что дело о дуэли не удалось замять, — следовательно, Онегин должен был понести наказание. Предположение, что дознаватели могли посчитать огнестрельное ранение Ленского ниже груди без признаков выстрела в упор на теле убитого результатом самоубийства, выглядит несколько наивно. Поэтому, не вступая в противоречие с временными метками романа, можно считать, что Онегин уехал путешествовать в возрасте 26 лет в 1826 году сразу же после отбытия им пятилетнего наказания в виде домашнего ареста в своем имении.
(3-XVI)
Настанет ночь; луна обходит
Дозором дальный свод небес,
И соловей во мгле древес
Напевы звучные заводит.
(3-XXXIX)
В саду служанки, на грядах,
Сбирали ягоду в кустах
Письмо Татьяны Онегину написано в конце июня, когда соловьи еще поют по ночам в лесах, а с кустов на грядках собирают красную смородину и садовую землянику. Тогда же состоялось и объяснение с Онегиным.
(4-VIII)
Уничтожать предрассужденья,
Которых не было и нет
У девочки в тринадцать лет!
Татьяне в июне 1820 года исполнилось 13 лет. Ее год рождения — 1807-й. Охотникам до чужих писем будет небезынтересно узнать, что год рождения Татьяны можно также определить по известному письму Пушкина Вяземскому от 29 ноября 1824 года. Из даты письма следует отнять возраст Татьяны, указанный в нем, — 17 лет. Впрочем, личные письма не следует принимать слишком всерьез.
(4-IX)
Так точно думал мой Евгений.
Он в первой юности своей
Был жертвой бурных заблуждений
И необузданных страстей.…
Вот как убил он восемь лет,
Утратя жизни лучший цвет.
Летом 1820 года 20-летний Онегин размышляет о том, как он провел последние восемь лет, начиная с 12-летнего возраста, вступив в ранний юношеский период своей жизни. Эти годы покрывают разницу в возрасте между ним и Татьяной.
(2-X)
Он пел поблеклый жизни цвет
Без малого в осьмнадцать лет.
(6-X)
…Пускай поэт
Дурачится; в осьмнадцать лет
Оно простительно.
Летом 1820 года Ленскому было почти 18, а в январе 1821 года, перед дуэлью, — полных восемнадцать. Год рождения Владимира — 1803-й. Он на два года младше Онегина.
(2-XXI)
Сердечных мук еще не знав,
Он был свидетель умиленный
Ее младенческих забав…
Ольга и Владимир — дети помещиков-соседей и близких друзей, росли бок о бок. Поскольку Ольга младше Татьяны, ее год рождения можно приблизительно определить как 1808-й. В 1820 году Ольге исполнилось 12 лет.
(2-XXXVI)
И там, где прах его лежит,
Надгробный памятник гласит:
Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
Господний раб и бригадир,
Под камнем сим вкушает мир.
Воинское звание бригадира было заменено на генерал-майора в ходе военной реформы, начатой Павлом I в 1796 году.
(2-XXXVII)
Как часто в детстве я играл
Его Очаковской медалью!,
Очаковскую медаль получали все офицеры, принимавшие участие в битве с турками под Очаковом в 1788 году.
Следующие даты определены В. Набоковым (1964) (цитата по Ю. Лотману):
«25 декабря 1820 — 5 января 1821 — святочные праздники и гадания в доме Лариных. Гадания, описанные в пятой главе, происходят между ночами на 4 января (упомянут снег — «чу… снег хрустит» -, 5, IX, 9, а снег выпал лишь «на третье в ночь» — 5,I, 5) и на 6 января 1821 г., то есть в так называемые «страшные вечера» (между Васильевым днем и Крещением).
Онегин получает приглашение на именины Татьяны от Лариных не позднее 2-го января 1821 года.
Ночь с 5 на 6 января — сон Татьяны. Сон не мог быть ранее 4 января (см. выше) и позже 6-го: он связан с гаданиями святочного цикла, которые прекращались в день Крещения.
12 января — день именин Татьяны.
13 января — весна 1821 г. — время действия шестой главы.
(Шестая глава не имеет фиксированного по времени финала, поскольку забытая и неухоженная могила Ленского может указывать на любой длительный промежуток времени от его гибели. Тем самым создается иллюзия хронологической неопределенности для сюжетных линий Онегина и Татьяны. — И.А.).
14 января — дуэль и гибель Ленского.»
Существует некоторая проблема с определением точной даты дуэли и гибели Ленского по Набокову. 12 января в 1821 году, День Мученицы Татьяны, приходится на среду, и Набоков указывает на это. Поскольку светский праздник для друзей и соседей по случаю Татьяниных именин Ларины решили провести в субботу, дуэль не могла состояться в пятницу 14 января 1821 года. Если подвыпивший Ленский все передал правильно, то по-видимому, последний день недели, суббота, обычно отводимый для отдыха, был удобнее занятым гостям, чем среда. Иными словами, празднование именин для друзей проходило в ближайшую субботу 15 января, а дуэль и гибель Ленского произошли в понедельник, 17 января 1821 года.
Ближайший к указанным датам Татьянин день, выпадающий точно на субботу, был в 1824 году, однако в романе отсутствуют какие-либо временные метки с 1820 по 1824 год. То есть, если рассматривать январь 1824 года как месяц дуэли, из повествования выпадают целых четыре года, с которыми не связаны никакие особые события. Кроме того, по православной традиции, именины было принято отмечать как личный религиозный праздник — посещением церкви, службой и молитвой. В романе именины Татьяны отмечаются с размахом как светское торжество — с вином, обильной едой, весельем и танцами. Неясно, могли ли проводиться религиозное и светское празднования такого масштаба в один день и стоило ли так делать. Впрочем, нельзя исключить и возможность того, что автором предусматривалось несколько альтернативных хронологий событий различной степени достоверности для разных читателей.
Для предлагаемой хронологии событий «Отрывки из путешествия Онегина» не играют существенной роли. Все необходимые даты можно установить без этого текста, ставшего причиной огромного количества заблуждений. Тем не менее, в качестве дополнительной иллюстрации:
Скажи, фонтан Бахчисарая!
Такие ль мысли мне на ум
Навел твой бесконечный шум,
Когда безмолвно пред тобою
Зарему я воображал
Средь пышных, опустелых зал…
Спустя три года, вслед за мною,
Скитаясь в той же стороне,
Онегин вспомнил обо мне.
Четырехлетняя ссылка А. С. Пушкина на юге закончилась в середине 1824 года его высылкой еще на два года в Михайловское. Если вести отсчет дат в тексте не с поездки поэта в Крым в 1820 году, а с даты окончания всей южной ссылки, то Онегин посетил юг России в 1827-м году, а не в 1823-м.
(8-XVII)
Он возвратился и попал,
Как Чацкий, с корабля на бал.
Фраза «с корабля на бал», цитата из Грибоедова, не обязательно указывает на то, что Онегин приехал в Петербург морем, а сообщает дотошному читателю, что хронологию финала можно продолжать от даты дуэли, прибавив к ней восемь лет, поскольку Онегин оказался на рауте сразу после возвращения из трехлетнего путешествия.
(8-XVII)
«Скажи мне, князь, не знаешь ты,
Кто там в малиновом берете
С послом испанским говорит?»
(8-XVIII)
«Так ты женат! не знал я ране!
Давно ли?» — «Около двух лет». —
«На ком?» — «На Лариной». — «Татьяне!»
«Ты ей знаком?» — «Я им сосед».
По некоторым сведениям, испанский посол был назначен в Россию в 1825 году. В 1826 году Онегин уехал в путешествие, следом за тем был визит Татьяны в его кабинет, потом — ее отъезд в Москву. В конце 1827 года 20-летняя Татьяна вышла замуж, о чем Онегин узнает только спустя два года. Встреча Онегина с Татьяной на рауте произошла в конце 1829 года.
Колеблясь входит Лалла-Рук
И над поникшею толпою
Сияет царственной главою.
Лалла-Рук — это Александра Федоровна. Коронация Николая I и Александры Федоровны состоялась 22 августа 1826 года, и ее появление в качестве императрицы на приеме возможно лишь после этой даты. Приведенный текст был удален автором и используется здесь только для иллюстрации того, какие огромные трудности возникают, если принять датой окончания романа весну 1825 года. Интересно, что 22 августа 1826 года по манифесту и двум именным указам Николая I государственным преступникам были существенно смягчены наказания, а в начале сентября 1826 года, через две недели после коронации Николая I, А. С. Пушкин был освобожден из ссылки в Михайловском. Не тогда ли был снят арест и с Онегина? Кроме того, как неоднократно отмечалось, отъезд Онегина из Петербурга в деревню в мае 1820 года совпал с отъездом А. С. Пушкина в южную ссылку 6 мая того же года.
(8-XXXIX)
Дни мчались: в воздухе нагретом
Уж разрешалася зима;
Действие восьмой главы происходит с декабря 1829 по весну 1830 года, почти совпадая со временем ее написания А. С. Пушкиным, а весь роман, по предлагаемой хронологии, охватывает период в 10 с небольшим лет.
В определении наиболее вероятной хронологии событий следует ориентироваться не только на даты, но и на перемены, происходившие в Татьяне. Невозможно обнаружить никакой разницы между наивной девочкой, писавшей письмо Онегину и Татьяной на именинах в полуобморочном состоянии, не понимавшей поведения Онегина. Таким же образом, нет существенных различий между Татьяной, сумевшей понять Онегина по отметкам на полях его книг и Татьяной — успешной столичной дамой, знающей, как получить успех в аристократических кругах Петербурга. Похоже, наибольшие перемены произошли в Татьяне еще в деревне, после именин и дуэли — на пути от девочки на именинах к девушке, разбиравшей пометки в книгах Онегина. Этот переход, очевидно, требует в хронологии событий и больше всего времени, и вот он как раз соответствует тем пяти годам, которые Онегин предположительно провел под домашним арестом. В те пять лет также укладываются замужество Ольги и попытки сватовства к Татьяне трех претендентов.
Синопсис романа «Евгений Онегин»
Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин» рассказывает о том, как петербургский аристократ Евгений Онегин нанял поэта Пушкина для создания «Романа в стихах» и о том, что из этого получилось.
События романа (открытая сюжетная линия) развивались следующим образом:
Евгений Онегин (1801 г. р.), петербургский аристократ со склонностью к депрессиям, весной 1820 года наследует имение своего дяди, куда переезжает жить. В деревне он знакомится с соседом Владимиром Ленским (1803 г. р.), с которым устанавливает дружеские отношения. В июне 1820 года соседская девочка Татьяна Ларина (1807 г. р.) пишет Онегину письмо, пытаясь построить с ним близкие и доверительные отношения. Онегин отвергает Татьяну. Видя страдания влюбленной дочери, Прасковья Ларина через Владимира Ленского пытается свести Онегина и Татьяну, и с этой целью приглашает его на именины Татьяны. Владимир обещает, что празднование пройдет в узком семейном кругу. Убедившись, что против него интригуют, Онегин решает отомстить Владимиру и начинает демонстративные ухаживания за его невестой Ольгой (1808 г. р.). В последовавшей затем дуэли Онегин убивает Ленского и до 22 августа 1826 года отбывает наказание за нее в виде домашнего ареста в своем имении. Будучи помилован по случаю коронации Николая I, 26-летний Онегин немедленно покидает свое имение и отправляется в трехлетнее путешествие, не зная о том, что Татьяна ждала его все эти годы, по-прежнему надеясь построить с ним близкие и доверительные отношения. Посетив кабинет Онегина после его отъезда и обнаружив книги с его пометками, 19-летняя Татьяна понимает, что Онегин не достоин ее, и принимает решение выйти замуж за другого. Ее свадьба состоялась зимой 1827/28 года. Спустя два года Онегин возвращается из путешествия, встречает Татьяну на рауте и пытается соблазнить ее нелепыми стихами и ухаживаниями. Татьяна отвергает его домогательства, не без труда переборов прежние чувства к нему. Действие открытой сюжетной линии романа заканчивается в марте 1830 года.
Основная сюжетная линия рассказывает о том, как Онегин и Пушкин вместе работали над текстом «Романа в стихах». Пребывая в заточении, Онегин нанимает Пушкина в качестве своего соавтора, литературного редактора и наставника для написания большого стихотворного романа о печальных событиях, связанных с дуэлью. Первые три главы были написаны ими в соавторстве — Онегин, пользуясь «рыбой», предлагаемой Пушкиным, вписывал свои стихи, которые потом редактировались его соавтором, при этом Пушкиным устранялись технические огрехи бездарного поэта Онегина. Не выдержав условий совместной работы с трудным в общении Онегиным, Пушкин рвет с ним отношения, предварительно написав все обещанные главы. Будучи неспособным самостоятельно продолжать работу на заданном Пушкиным уровне, Онегин вынужден портить его стихи, чтобы скрыть разницу между ними и собственными вставками. Онегиным изъята часть стихов Пушкина, и некоторые пробелы оставлены им незаполненными при сохраненной нумерации строф.
В тексте романа присутствует неизвестное ранее стихотворение Пушкина, приписываемое Н. Гнедичу — в качестве указания на то, что Пушкин помогал в стихосложении не только Онегину.
Использованная и рекомендуемая литература
1. Барков, А. Н. Прогулки с Евгением Онегиным. 2004.
2. Лотман, Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. Л., «Просвещение», 1980.
3. Набоков В. В. Комментарий к роману Пушкина «Евгений Онегин». Изд. «Искусство-СПБ», ОКПБ «Набоковский Фонд», 1998.
4. Терц А. Прогулки с Пушкиным. Всемирное слово. 1993.
Комментарии к «Повестям покойного Ивана Петровича Белкина» А. С. Пушкина
«Повести Белкина» невероятно трудны для понимания при кажущейся простоте. Зачем Пушкину понадобился посредник между автором и читателем, и кто такой этот Белкин? Почему Пушкин не поставил под этими повестями свое имя?
В. Э. Вацуро пишет: «Вопрос о том, какую роль играет в „Повестях Белкина“ сам Белкин, до сего времени остался спорным. Некоторые исследователи склонны были видеть в нем реального „повествователя“ и стремились в самом тексте повестей выделить черты его стиля и сознания; другие смотрели на него как на фигуру чисто условную, призванную лишь мотивировать циклическое построение сборника».
Действительно, Иван Петрович — начинающий литератор, лишенный необходимого любому писателю воображения, работает по чужим, заимствованным фабулам, пересказывая придуманные другими сюжеты. Вместе с тем его тексты говорят о нем как об увлеченном литераторе и неиспорченном романтике-мечтателе, который искренне любит своих персонажей. У него нет опыта в литературном творчестве, и он пишет просто и незатейливо, сохраняя манеру и стиль изложения тех рассказчиков, от которых услышал их истории; он любит драматические и сильные развязки, что вполне понятно и простительно для дилетанта; его повести построены не на характерах, а на действиях персонажей и лишены психологизма и описательности; его герои не развиваются, а мотивы их поступков не раскрываются, что опять же неудивительно для новичка. Иными словами, перед нами первый литературный опыт начинающего писателя. Но только это не главное.
«Повести Белкина» являются повестями лишь в значении малой повествовательной формы, уступающей по объему роману. Сочинения Белкина — это классические новеллы, короткие произведения со всеми признаками этой литературной формы, существующей многие столетия. Построенные вокруг одной идеи или центрального события, краткие, с ограниченным числом действующих персонажей, с острым, напряженным сюжетом и с обязательным усилением в неожиданном финале, «пуантой», здесь они — законченные творения зрелого мастера, использующего упрощение формы в качестве изобразительного средства и предлагающего читателям игру, которая называется литературной мистификацией. Сочинения Белкина не только знакомят читателя с представлениями Ивана Петровича о прекрасном на материале известных фабул, но и наглядно показывают процесс рождения оформленного литературного жанра новеллы, случившийся не от кропотливой работы и оттачивания стиля, а спонтанно, без осознанных намерений и от недостатка мастерства графомана Белкина, не умеющего создать более сложную и разработанную литературную форму.
«Повести Белкина» предполагают три уровня восприятия, и читатель может выбирать для себя любые уровни по желанию и в меру своего понимания. Первый уровень соответствует внешней, сюжетной стороне историй, второй — рассказ автора о рассказчиках и Белкине по его текстам, а третий уровень — рассказ о новелле в русской литературе и ее признаках. Белкин — продолжение темы графомана, начатой в «Евгении Онегине», но в позитивном развитии, с добрым юмором Пушкина.
От издателя
Взявшись хлопотать об издании «Повестей И. П. Белкина», предлагаемых ныне публике, мы желали к оным присовокупить хотя краткое жизнеописание покойного автора, и тем отчасти удовлетворить справедливому любопытству любителей отечественной словесности…
Почитая долгом уважить волю почтенного друга автора нашего, приносим ему глубочайшую благодарность за доставленные нам известия, и надеемся, что публика оценит их искренность и добродушие. А. П.
Сразу после эпиграфа из Фонвизина следует вступление «От издателя», подписанное инициалами Пушкина. В предисловии обращает на себя внимание официально-торжественный и нехарактерный для А. С. Пушкина строй речи: архаичное «к оным присовокупить», дательный падеж после глагола «удовлетворить», инверсия «уважить волю почтенного друга автора нашего», который можно рассматривать как признак некоей литературной игры, начатой автором.
Помещаем его безо всяких перемен и примечаний, как драгоценный памятник благородного образа мнений и трогательного дружества,… Почтеннейшее письмо ваше от 15-го сего месяца получить имел я честь 23 сего же месяца,… С истинным моим почтением и проч. 1830 году Ноября 16. Село Ненарадово*.
Как следует из приведенных дат, ответ на письмо был написан раньше, чем оно получено. Путаница с датами — еще одно указание на литературную игру и на фиктивную роль «издателя» А. С. Пушкина в повествовании.
* Следует анекдот, коего мы не помещаем, полагая его излишним; впрочем уверяем читателя, что он ничего предосудительного памяти Ивана Петровича Белкина в себе не заключает.
Третий намек на литературную игру — издатель изъял из письма описание какого-то эпизода из жизни Ивана Петровича и добавил собственный комментарий, хотя ранее уверял читателей, что изъятий и искажений не будет.
Иван Петрович Белкин родился от честных и благородных родителей в 1798 году в селе Горюхине. … В 1815 году вступил он вслужбу в пехотный егерской полк (числом не упомню), в коем и находился до самого 1823 года. … Иван Петрович осенью 1828 года занемог простудною лихорадкою, обратившеюся в горячку, и умер, не смотря на неусыпные старания уездного нашего лекаря…
Пушкин не просто вводит в повествование Белкина в качестве рассказчика, но создает его биографию и, прежде чем познакомить читателя с сочинениями Ивана Петровича, сообщает о некоторых особенностях его характера со слов соседа. Биография Ивана Петровича оказалась довольно короткой: родившись в дворянской семье, он в 17 лет поступил на военную службу и служил восемь лет до смерти родителей. В 25 лет Белкин вышел в отставку и стал помещиком. Умер в 30 лет от болезни.
Сын их получил первоначальное образование от деревенского дьячка. Сему-то почтенному мужу был он, кажется, обязан охотою к чтению и занятиям по части русской словесности. … Иван Петрович оставил множество рукописей, которые частию у меня находятся, частию употреблены его ключницею на разные домашние потребы. … Сие произошло не от злого какого-либо намерения, но единственно от недостатка воображения.
Специальных воспитателей и учителей Ивану Петровичу в детстве не нанимали — начальное образование он получил от местного дьячка, который, впрочем, сумел привить Белкину любовь к литературе. Видимо, от него же Иван Петрович получил и особенности своего стиля рассказчика — склонность к устаревшим словам и строю речи с инверсией. Очевидно, дьяк дал Белкину собственное понимание правильного литературного стиля.
Вступив в управление имения, Иван Петрович, по причине своей неопытности и мягкосердия, в скором времени запустил хозяйство и ослабил строгой порядок, заведенный покойным его родителем. … с великою моею досадою услышал я Ивана Петровича крепко храпящего на своем стуле.
В качестве помещика Иван Петрович не отличался склонностью к хозяйственным делам и не испытывал желания научиться управлять своим имением. У него были другие приоритеты.
Они, как сказывал Иван Петрович, большею частию справедливы и слышаны им от разных особ.** В самом деле, в рукописи г. Белкина над каждой повестию рукою автора надписано; слышно мною от такой-то особы (чин или звание и заглавные буквы имени и фамилии). Выписываем для любопытных изыскателей: Смотритель рассказан был ему титулярным советником А. Г. Н., Выстрел подполковником И. Л. П., Гробовщик приказчиком Б. В., Мятель и Барышня девицею К. И. Т.
Классический тип итальянской новеллы, разработанный Д. Бокаччо предполагал переосмысление старых сюжетов. Пушкин пользуется тем же приемом — все без исключения новеллы из сочинений Белкина являются пересказом уже известных историй, и каждая из новелл имеет, помимо Белкина, еще одного рассказчика — чиновник, путешествовавший по делам службы, рассказывает ему историю станционного смотрителя, военный офицер пересказывает случай в армии, некая девица — любовные истории, приказчик — городскую легенду из быта петербургских ремесленников.
…да нельзя было и не любить молодого человека столь кроткого и честного. С своей стороны Иван Петрович оказывал уважение к моим летам и сердечно был ко мне привержен. … к женскому же полу имел он великую склонность, но стыдливость была в нем истинно девическая.
Сосед характеризует Белкина как мягкого в обращении, покладистого, без склонности к вранью и лицемерию человека. Эти особенности характера Ивана Петровича скажутся на стиле его повествования — вместе с заимствованной фабулой Белкин передает интонации, суждения, настроения и некоторые оценки тех рассказчиков своих историй, от которых он их услышал. Таким образом, рассказчик для каждой повести — это сам Белкин по форме и стилю изложения, но с некоторыми особенностями и добавлениями от другого рассказчика.
«Выстрел»
История рассказана Белкину подполковником И. Л. П. как подлинная, хотя в литературе существуют по меньшей мере три рассказа с похожим сюжетом отложенного выстрела (Марлинский, Сомов и переводной рассказ с немецкого — по В. Э. Вацуро). В качестве анекдота рассказывают, что сам Пушкин один раз дрался на дуэли, поедая черешни. Эту повесть, как и остальные, также созданные на пересказе услышанного, Белкин излагает собственным языком, но под сильным влиянием первого рассказчика. Композиция новеллы необычна — она двухчастная, ее части образуют симметричную пару, каждая часть построена как самостоятельная история, также из двух повествований, и каждая заканчивается выстрелом на дуэли. Последний выстрел является пуантой всей новеллы.
Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя.
Иван Петрович вводит в повествование Сильвио, наделив его внешностью и склонностями злодея: угрюмостью, крутым нравом и злым языком. Автор не сообщает читателю своих оценок напрямую, а дает характеристику персонажу через его внешность. Что же касается таинственности, окружавшую судьбу Сильвио, то она также происходит от Белкина, решившего не прибегать к детализации портрета своего героя. Таинственность персонажа у начинающих литераторов обычно призвана сократить повествование и скрыть недостаток изобразительных средств, которыми располагает автор. У более опытных — указывает на определенную сюжетную линию в повествовании. Та таинственность, о которой сообщает Белкин, связана с какими-то обстоятельствами биографии персонажа, который казался русским, но носил иностранное имя, а вовсе не с прежней дуэлью. Белкин допускает огрехи в композиции своей новеллы — таинственность Сильвио так и останется нераскрытой полностью, читатель не узнает, при каких обстоятельствах Сильвио оказался в России. Инверсия «молодые наши умы» — признак неотточенности стиля Ивана Петровича.
Главное упражнение его состояло в стрельбе из пистолета. Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные. Богатое собрание пистолетов было единственной роскошью бедной мазанки, где он жил.
Стиль изложения — бедноватый и лаконичный, предложения краткие, лишены художественной описательности, эпитетов. В единственном сравнении при описании жилища «как соты пчелиные» допущена инверсия. Белкин также в дальнейшем часто допускает стилистические и композиционные огрехи: использование архаичных слов и оборотов речи, непроработанность некоторых сюжетных линий повествования.
Рассеянные жители столицы не имеют понятия о многих впечатлениях, столь известных жителям деревень или городков, например об ожидании почтового дня: во вторник и пятницу полковая наша канцелярия бывала полна офицерами: кто ждал денег, кто письма, кто газет.
Впрочем, пока не ясно, в какой степени стиль изложения рассказчика И. Л. П. влияет на характер повествования, пересказывает ли Белкин его историю целиком и без изменений, как слышит, или делится собственным опытом, приобретенным во время военной службы.
Я слушал его неподвижно; странные, противуположные чувства волновали меня.
Автор придерживается нейтральной манеры повествования без какой-либо описательности и не говорит прямо, что Сильвио ревнив, тщеславен, завистлив и крайне мстителен, предоставляя читателю делать об этом собственные выводы на основании поступков своего персонажа. Слово «противуположные» является архаичным.
До обеда кое-как еще дотягивал я время, толкуя со старостой, разъезжая по работам или обходя новые заведения; но коль скоро начинало смеркаться, я совершенно не знал куда деваться.
Во второй части повести становится ясно, что рассказ ведется от лица рассказчика И. Л. П., поскольку он и Белкин по-разному проводили время в деревне.
Двери отворились, и вошел мужчина лет тридцати двух, прекрасный собою.
Внешность и манеры графа — полная противоположность его визави Сильвио. Антагонизм героев передается через их внешние различия — частый прием начинающих писателей.
— «Сильвио!» вскричал граф, вскочив со своего места; «вы знали Сильвио?»
В повествовании появляется Сильвио, и в дальнейшем оно строится на коротких репликах персонажей, а завершает его взволнованный рассказ графа.
Я выстрелил, продолжал граф, и слава богу, дал промах; тогда Сильвио… (в эту минуту он был, право, ужасен) Сильвио стал в меня прицеливаться. Вдруг двери отворились. Маша вбегает, и с визгом кидается мне на шею. Ее присутствие возвратило мне всю бодрость.
Короткие предложения, лишенные описательности. Действие строится на глаголах, эпитеты отсутствуют. Подобный стиль повествования не только хорошо передает волнение графа, но и удачно ложится в литературную форму новеллы.
Тут он было вышел, но остановился в дверях, оглянулся на простреленную мною картину, выстрелил в нее, почти не целясь, и скрылся.
Драматическая развязка новеллы с пуантой — выстрелом, который обрисовывает вероятный финал — гибель графа на глазах его молодой жены, — если бы Сильвио воспользовался своим правом на ответный выстрел. Реализм в развязке приносится в жертву художественности. Дуэль проведена наспех, без секундантов, а выстрел Сильвио в сторону позволял считать ее несостоявшейся.
«Метель»
Пересказ этой повести, равно как и «Барышни-крестьянки», выполнен Белкиным со слов девицы К. И. Т., чье присутствие и влияние весьма заметно: в центре повествования обеих повестей находится женский персонаж, с которым рассказчик неявным образом отождествляет себя; обе повести определяются наивной эстетикой сентиментальных романов; они чувственны в большей степени, чем остальные, и обе имеют счастливый финал условного соединения влюбленных. В литературе фабула «случайного жениха» была ранее использована по меньшей мере трижды (по В. Э. Вацуро).
В повести присутствует третий рассказчик — сам Пушкин, который вносит в повествование собственный юмор, не свойственный ни девице К. И. Т., ни рассказчику — Белкину. Юмор Пушкина уравновешивает некоторую сентиментальность девицы-рассказчицы в обеих повестях, а в начале «Метели» — еще нейтрализует некоторую банальность экспозиции.
…чтоб поглядеть на дочку их, Марью Гавриловну, стройную, бледную и семнадцатилетнюю девицу.
Внешние и биографические достоинства Марьи Гавриловны перечислены через запятую.
Марья Гавриловна была воспитана на французских романах и следственно была влюблена.
Автограф Пушкина, не без юмора указывающий на его присутствие в повествовании, представляет собой отсылку к известной фразе из оды Ж.-К. де Мальфиатра, использованной ранее А. С. Пушкиным в качестве эпиграфа к третьей главе романа «Евгений Онегин»: «Она была девушка, она была влюблена». При этом слова «и следственно» являются речевой меткой рассказчицы К. И. Т. — они встречаются в обеих ее повестях.
Чтение французских романов было самым обычным времяпровождением для представителей образованных сословий, в качестве примера можно вспомнить Татьяну Ларину. Марья Гавриловна не составляла исключения.
Само по себе разумеется, что молодой человек пылал равною страстию и что родители его любезной, заметя их взаимную склонность, запретили дочери о нем и думать…
Литературная игра пересказа старой истории и связанный с нею комический эффект завязки создаются использованием архаичного стиля повествования, отделяющего речь рассказчика от естественного, разговорного языка.
Переписываясь и разговаривая таким образом, они (что весьма естественно) дошли до следующего рассуждения: если мы друг без друга дышать не можем, а воля жестоких родителей препятствует нашему благополучию, то нельзя ли нам будет обойтись без нее? Разумеется, что эта счастливая мысль пришла сперва в голову молодому человеку и что она весьма понравилась романическому воображению Марьи Гавриловны.
Дополнительный комический эффект создает обязательный для новеллы нейтральный стиль повествования рассказчика-Белкина. Идею молодого человека о побеге Марьи Гавриловны из дома, не встретившую возражений влюбленной девушки, трудно считать удачной и счастливой, поскольку она подрывает отношения с родителями невесты и в будущем обещает большие проблемы.
Владимир Николаевич в каждом письме умолял ее предаться ему, венчаться тайно, скрываться несколько времени, броситься потом к ногам родителей, которые, конечно, будут тронуты, наконец, героическим постоянством и несчастием любовников и скажут им непременно: «Дети! придите в наши объятия».
Планы героев определяются наивной эстетикой сентиментальных романов, стиль повествования — архаика, которую автор делает инструментом создания комического эффекта. Манера повествования при этом остается нейтральной, рассказчик не высказывает своего отношения к происходящему и не комментирует его явным образом.
Накануне решительного дня Марья Гавриловна не спала всю ночь…
Далее следуют подробные девичьи переживания, услышанные Белкиным от К. И. Т. и добросовестно им пересказанные.
Целый день Владимир был в разъезде…
Здесь начинается рассказ о Владимире самого Белкина.
Отчаяние овладело им. Он ударил по лошади; бедное животное пошло было рысью, но скоро стало приставать и через четверть часа пошло шагом, несмотря на все усилия несчастного Владимира.
В отличие от переживаний Марьи Гавриловны, чувства Владимира передаются в единственном коротком предложении: «отчаяние овладело им». Отсутствие психологизма, как свойство новеллы, совпало с неумением рассказчика-Белкина представить развернутую картину переживаний своего героя. Девице К. И. Т., видимо, было гораздо легче вообразить переживания Марьи Гавриловны, которые изложены в повести с очень большой детализацией, чем мысли Владимира, когда он заметил, что заблудился. По части воображения Белкин существенно проигрывал рассказчице К. И. Т.
Мало-помалу деревья начали редеть, и Владимир выехал из лесу; Жадрина было не видать. Должно было быть около полуночи. Слезы брызнули из глаз его; он поехал наудачу.
Констатация факта — слезы из глаз — это единственное указание рассказчика на переживаемые Владимиром чувства. Их описания в повествовании нет.
Владимир стал дожидаться. Не прошло минуты, он опять начал стучаться.
Нетерпение и смятение чувств Владимира передаются рассказчиком посредством действия; мысли и чувства не только не раскрываются, но даже и не обозначаются. Полное отсутствие детализации переживаний Владимира, хотя страдания Марьи Гавриловны переданы как раз весьма подробно, с описанием ее сновидений, можно считать композиционной оплошностью малоопытного рассказчика-Белкина.
Пели петухи, и было уже светло, как достигли они Жадрина. Церковь была заперта. Владимир заплатил проводнику и поехал на двор к священнику. На дворе тройки его не было. Какое известие ожидало его!
Сюжетная линия Владимира завершается коротким восклицательным предложением без сцены, когда он узнает о состоявшемся венчании Марьи Гавриловны со случайным человеком. Завершая эту часть повествования, автор вынужден полагаться на воображение читателя. Схематичность повествования, непроработанность основных сюжетных линий являются следствием недостатка писательского мастерства рассказчика-Белкина, у которого сложные эпизоды вызывают затруднения.
Открылась сильная горячка, и бедная больная две недели находилась у края гроба.
Сентиментальные мотивы повествования. Фраза «находится у края гроба» — устаревшее выражение для обозначения тяжелой болезни с неопределенным исходом.
Несколько месяцев уже спустя, нашед имя его в числе отличившихся и тяжело раненных под Бородиным, она упала в обморок, и боялись, чтоб горячка ее не возвратилась. Однако, слава богу, обморок не имел последствия.
Сентиментальное повествование, архаичное по стилю.
Между тем война со славою была кончена. Полки наши возвращались из-за границы. Народ бежал им навстречу. Музыка играла завоеванные песни: Vive Henri-Quatre, тирольские вальсы и арии из Жоконда.
Фразу «война со славою» можно было бы считать стилистической оплошностью рассказчика, если бы не упоминание о «завоеванных песнях», которое создает комический эффект в коротком отступлении от сюжета — описании общественного подъема в связи с победой в войне 1812 года.
Женщины, русские женщины были тогда бесподобны. Обыкновенная холодность их исчезла. Восторг их был истинно упоителен, когда, встречая победителей, кричали они: ура! И в воздух чепчики бросали. Кто из тогдашних офицеров не сознается, что русской женщине обязан он был лучшей, драгоценнейшей наградою?…
Приведено шутливо-ироническое описание общественного подъема с отсылкой к Грибоедову: «Кричали женщины: ура! // И в воздух чепчики бросали». Фраза «бросить чепчик» является аллюзией к французской поговорке «Jeter son bonnet par-dessus les moulins», которая буквально означает «зашвырнуть свой чепчик за мельницы», имея в виду женщин, пренебрегающих требованиями общественной морали с непредсказуемыми последствиями, позволяющих мужчинам чего не следует. На то же указывает последнее предложение «…что русской женщине обязан он был лучшей, драгоценнейшей наградою…». Это юмор Пушкина, его собственное суждение по поводу подъема патриотических настроений после победы в Отечественной войне, но не Белкина и не девицы К. И. Т.
Он казался нрава тихого и скромного, но молва уверяла, что некогда был он ужасным повесою, и это не вредило ему во мнении Марьи Гавриловны, которая (как и все молодые дамы вообще) с удовольствием извиняла шалости, обнаруживающие смелость и пылкость характера.
Интонации трех рассказчиков постоянно чередуются и сменяют друг друга: женская сентиментальность К. И. Т. переходит в шутливо-ироническое настроение Пушкина на фоне композиционных и стилистических огрехов Белкина.
Бурмин нашел Марью Гавриловну у пруда, под ивою, с книгою в руках и в белом платье, настоящей героинею романа.
Два уровня повествования наглядно видны в одном предложении. Рассказчик-Белкин делает Марью Гавриловну литературной героиней, проявляя к ней эмпатию и конструируя финальную сцену по литературным шаблонам, полагая это достоинством своей повести. Юмор Пушкина выражает его собственное отношение к созданной Белкиным мизансцене.
«Я поступил неосторожно, предаваясь милой привычке, привычке видеть и слышать вас ежедневно…» (Марья Гавриловна вспомнила первое письмо St.-Preux)
Вторичность, даже некоторая литературная шаблонность сцены объяснения не только не скрывается, но и нарочно выделяется автором: даже романтически настроенная Марья Гавриловна слышит в словах Бурмина отсылку к роману Жан-Жака Руссо «Юлия, или Новая Элоиза».
Бурмин побледнел… и бросился к ее ногам…
Пуанта романа задумана как эмоционально насыщенное объяснение героев с «узнаванием». Сцена такой психологической напряженности с мотивами вины Бурмина и одновременно радостного облегчения, разрешения тяготившей обоих тайны и соединения любящих друг друга персонажей была бы трудной для любого автора и является совершенно неподъемной для начинающего литератора Белкина. К счастью, новелла не предполагает психологизма, поэтому автор смог обойтись побледнением героя как указанием на переживаемые им чувства. Следует иметь в виду, что внезапная бледность персонажа художественного произведения является несомненным признаком недостаточного мастерства автора.
В этой повести, как и в предыдущей, реализм повествования снова принесен в жертву художественности. Поскольку при венчании с Марьей Гавриловной Бурмин присутствовал в качестве другого лица и не под своим именем, его согласие взять невесту в жены, равно как и ее согласие, не имело смысла и венчание не могло считаться состоявшимся. После того, как подмена обнаружилась, священник должен был объяснить это Марье Гавриловне, избавив ее от страданий.
«Гробовщик»
Короткая история — городская легенда мистического содержания рассказана Белкину приказчиком Б.В., имеет подробную географическую привязку и точную хронологию. Считается, что в реальности прототипом героя повести был гробовщик Адриян, живший на Никитской неподалеку от Гончаровых.
Последние пожитки гробовщика Адриана Прохорова были взвалены на похоронные дроги, и тощая пара в четвертый раз потащилась с Басманной на Никитскую, куда гробовщик переселялся всем своим домом.
Дела гробовщика, по-видимому, шли неплохо, поскольку он смог приобрести за немалые деньги второй за 18 лет дом и переезжал с Басманной, которая находится за Садовым кольцом, в центральный район Москвы, на Никитскую, в район кучного проживания своей потенциальной клиентуры — ремесленников и торговцев.
…он вздохнул о ветхой лачужке, где в течение осьмнадцати лет все было заведено самым строгим порядком….
Поскольку свой первый гроб Адриан продал в 1799 году, можно точно установить год, когда происходят описываемые события, — 1817-й. У Адриана есть две дочери — Акулина и Дарья, по возрасту уже девушки, однако ничего не говорится о жене, которой, вероятно, не было. Адриан был вдов, обязанности хозяйки по дому выполняла работница Аксинья.
Над воротами возвысилась вывеска, изображающая дородного Амура с опрокинутым факелом в руке, с подписью: «Здесь продаются и обиваются гробы простые и крашеные, также отдаются напрокат и починяются старые».
Вывеска дает исчерпывающее представление о том, чем занимался Адриан по работе.
Просвещенный читатель ведает, что Шекспир и Вальтер Скотт оба представили своих гробокопателей людьми веселыми и шутливыми, дабы сей противоположностию сильнее поразить наше воображение.
Имеются в виду гробовщики в «Гамлете» Шекспира и в романе В. Скотта «Ламермурская невеста» (1819) — ирония Пушкина в изложении Белкина.
Из уважения к истине мы не можем следовать их примеру и принуждены признаться, что нрав нашего гробовщика совершенно соответствовал мрачному его ремеслу.
Язык и стилистические огрехи («принуждены признаться», инверсия) Белкина.
Адриан Прохоров обыкновенно был угрюм и задумчив.
Стиль повествования меняется с этих слов. Рассказ далее ведется короткими, ясными предложениями без архаизмов, огрехов и отступлений.
Из русских чиновников был один будочник, чухонец Юрко,… Лет двадцать пять служил он в сем звании верой и правдою, как почталион Погорельского. Пожар двенадцатого года, уничтожив первопрестольную столицу, истребил и его желтую будку.
«Почталион Погорельского» — персонаж повести А. Погорельского «Лафертовская маковница» (1825). Приведенные даты позволяют утверждать, что «русский чиновник», финн Юрко, состоял на службе будочником с 1792 года, то есть 20 лет до пожара 1812 года и пять лет после него. Белкин услышал и записал историю гробовщика после того, как была опубликована «Лафертовская маковница» в 1825 году, но до того, как скончался осенью 1828 года.
С секирой и в броне сермяжной…
Строчка из сказки А. Измайлова «Дура Пахомовна».
Казалось в красненьком сафьянном переплете
Измененный стих из комедии Я. Княжнина «Хвастун» (1786). Обилие литературных аллюзий в относительно небольшом повествовании вместе с ясной манерой изложения короткими предложениями без архаики и стилистических погрешностей, свойственных языку Белкина, позволяют предполагать, что приказчик Б.В. был начитанным человеком и неплохим рассказчиком историй из городского фольклора.
С этим словом гробовщик отправился на кровать и вскоре захрапел.
Далее следует вставная история мистического содержания от приказчика Б.В. о визите покойников к своему гробовщику.
У Вознесения окликал его знакомец наш Юрко и, узнав гробовщика, пожелал ему доброй ночи.
Имеется в виду церковь Вознесения у Никитских ворот. Эта церковь отчасти повторила судьбу будки Юрко: почти построенная, она сгорела в пожаре 1812 года и была полностью достроена только в 1816 году, за год до того, как на Никитскую переехал Адриан Прохоров со своим семейством. 18 февраля 1831 года, всего через несколько месяцев после того, как были написаны «Повести Белкина», в ней венчались Пушкин и Гончарова.
С сим словом мертвец простер ему костяные объятия — но Адриан, собравшись с силами, закричал и оттолкнул его.
Переживания Адриана не раскрываются, чувства передаются через действия персонажа.
— Ой ли! — сказал обрадованный гробовщик.
— Вестимо так, — отвечала работница.
— Ну, коли так, давай скорее чаю, да позови дочерей.
Счастливая концовка с пробуждением от тяжелого сна в качестве пуанты в финале. Пробуждение от сна примиряет сюжет мистической истории с реальностью.
«Станционный смотритель»
«Смотритель» рассказан Белкину титулярным советником А. Г. Н. Сюжет соблазнения девушки дворянином, в том числе с уловкой недомогания соблазнителя, многократно встречался в литературе. Тем не менее, рассказ, как и в «Выстреле», ведется от первого лица, но не Белкиным, а А. Г. Н., что создает впечатление достоверности события, случившегося лично с рассказчиком.
…в течение двадцати лет сряду изъездил я Россию по всем направлениям; почти все почтовые тракты мне известны… любопытный запас путевых моих наблюдений надеюсь издать в непродолжительном времени.
Карьера А. Г. Н. начиналась с самых низов и была связана с постоянными разъездами по делам службы.
Что касается до меня, то, признаюсь, я предпочитаю их беседу речам какого-нибудь чиновника 6-го класса, следующего по казенной надобности.
А.Г.Н. не отличался снобизмом или чинопочитанием; он предпочитал общаться с равными себе, а не с высоким начальством.
В 1816 году, в мае месяце, случилось мне проезжать через ***скую губернию, по тракту, ныне уничтоженному. Находился я в мелком чине, ехал на перекладных и платил прогоны за две лошади.
А.Г.Н. происходит, по всей видимости, из разночинцев, не имевших от рождения дворянского звания. Гражданский ранг титулярного советника (IX класс) был для многих разночинцев вершиной карьерного роста, поскольку следующий за ним ранг коллежского асессора (VIII класс) давал право на потомственное дворянство. Начиная службу с мелкого чина, разночинцы могли дослужиться до титулярного советника, но стать коллежским асессором для безродных чиновников было практически невозможно — потомственное дворянство стремилось не допустить в свой круг чужих.
Будучи молод и вспыльчив, я негодовал на низость и малодушие смотрителя, когда сей последний отдавал приготовленную мне тройку под коляску чиновного барина.
Характер и привычки рассказчика менялись со временем; автор наделяет образ А. Г. Н. некоторой динамикой.
Ныне то и другое кажется мне в порядке вещей. В самом деле, что было бы с нами, если бы вместо общеудобного правила: чин чина почитай, ввелось в употребление другое, например: ум ума почитай? Какие возникли бы споры! и слуги с кого бы начинали кушанье подавать?
Таким образом, А.Г.Н., единственный из всех сорассказчиков Белкина, получает индивидуальные качества — биографию и характер. Это чиновник IX класса, начинавший службу молодым человеком 20 лет тому назад с очень низкого чина, проводивший время в служебных разъездах по России. Отличался по молодости вспыльчивым характером и имел склонность к резким суждениям; со временем продвинулся по службе, хоть и не слишком высоко; приобрел умеренность в суждениях, даже некоторый консерватизм, сохранив общительность и благожелательное отношение к людям; обладал жизненным опытом, почерпнутым из служебных поездок и разных встреч; рассчитывал напечатать свои путевые заметки и отметиться на литературном поприще.
Все это доныне сохранилось в моей памяти, так же как и горшки с бальзамином, и кровать с пестрой занавескою, и прочие предметы, меня в то время окружавшие. Вижу, как теперь, самого хозяина, человека лет пятидесяти, свежего и бодрого, и его длинный зеленый сертук с тремя медалями на полинялых лентах.
Отправная точка повествования — бодрый хозяин в опрятной обстановке вместе с дочерью.
Вошед в комнату, я тотчас узнал картинки, изображающие историю блудного сына; стол и кровать стояли на прежних местах; но на окнах уже не было цветов, и все кругом показывало ветхость и небрежение.
Запустение и упадок после бегства дочери переданы через отдельные подробности окружающей Самсона обстановки.
Смотритель спал под тулупом; мой приезд разбудил его; он привстал… Это был точно Самсон Вырин; но как он постарел! Покамест собирался он переписать мою подорожную, я смотрел на его седину, на глубокие морщины давно не бритого лица, на сгорбленную спину — и не мог надивиться, как три или четыре года могли превратить бодрого мужчину в хилого старика.
Надломленность Вырина передана в описании его внешности, в которой произошли сильные изменения. Рассказчик ничего не сообщает о его чувствах.
Я не ошибся: старик не отказался от предлагаемого стакана.
Опытный рассказчик загодя делает отсылки к последующим событиям, строя повествование на вертикальных связках.
Для сего дни через два воротился он к Минскому; но военный лакей сказал ему сурово, что барин никого не принимает, грудью вытеснил его из передней и хлопнул дверью ему под нос. Смотритель постоял, постоял — да и пошел.
Абсолютно нейтральная манера повествования не раскрывает чувств и переживаний Самсона Вырина.
Старик пришел к себе на квартиру. Приятель его советовал ему жаловаться; но смотритель подумал, махнул рукой и решился отступиться. Через два дни отправился он из Петербурга обратно на свою станцию и опять принялся за свою должность.
Мотив отказа Вырина от дальнейших попыток поговорить с дочерью не раскрыт. Как станет ясно из следующего абзаца, у него не было иллюзий в отношении того, чем побег и сожительство с Минским могут закончиться для дочери, тем не менее других действий он не предпринимает. Несколько скомканное схематичное повествование переходит в финальную часть.
«Отчего ж он умер?» — спросил я пивоварову жену. «Спился, батюшка», — отвечала она.
Завершение повествования вертикальной связкой к теме выпивки, без детализации.
Мы пришли на кладбище, голое место, ничем не огражденное, усеянное деревянными крестами, не осененными ни единым деревцом. Отроду не видал я такого печального кладбища.
Вертикальная связка с продолжением темы запустения и упадка в финале.
— И барыня приходила сюда? — спросил я.
— Приходила, — отвечал Ванька, — я смотрел на нее издали. Она легла здесь и лежала долго. А там барыня пошла в село и призвала попа, дала ему денег и поехала, а мне дала пятак серебром — славная барыня!
Сравнивая сюжеты «Метели» и «Смотрителя», следует признать, что последняя повесть содержит больше волнующих читателя, особенно женского читателя, сентиментальных тем — соблазнение и побег девочки, страдания и унижения Самсона, его надломленность и крах, чувство вины и раскаяния Дуни. Все они обозначены в повествовании, но ни одна из них не получает развития из-за отстраненной и нейтральной манеры изложения с отсутствием описательности и психологизма, выбранной рассказчиком А. Г. Н. В повести «Метель» рассказчица К. И. Т. смогла передать переживания Марьи Гавриловны, сделав тем самым повествование более сентиментальным. «Смотритель», построенный с соблюдением необходимых литературных канонов и с использованием вертикальных связок, выглядит как пример более рациональной и менее чувственной прозы из-за особенностей жанра новеллы, полнее реализованных в нем.
«Барышня-крестьянка»
В повести происходит дальнейшее развитие темы сентиментальной новеллы, но уже в виде комедии положений от знакомой читателю по повести «Метель» рассказчицы К. И. Т. В ее повестях присутствуют очевидные соответствия в экспозиции, указывающие на общего рассказчика.
Речевая метка «и следственно» встречается в характеристике женских персонажей.
«Барышня-крестьянка»: Она была единственное и следственно балованное дитя.
«Метель»: Марья Гавриловна была воспитана на французских романах и следственно была влюблена.
Семейства главных персонажей принимали гостей с радушием:
«Барышня-крестьянка»: …в чем и не прекословили ему соседи, приезжавшие к нему гостить с своими семействами и собаками.
«Метель»: Он славился во всей округе гостеприимством и радушием; соседи поминутно ездили к нему поесть, попить, поиграть по пяти копеек в бостон с его женою, Прасковьей Петровною,
Однако существовало некое препятствие к более близким отношениям между персонажами:
«Барышня-крестьянка»: Не ладил с ним один Григорий Иванович Муромский, ближайший его сосед.
«Метель»: Само по себе разумеется, что молодой человек пылал равною страстию и что родители его любезной, заметя их взаимную склонность, запретили дочери о нем и думать, а его принимали хуже, нежели отставного заседателя.
Те из моих читателей, которые не живали в деревнях, не могут себе вообразить, что за прелесть эти уездные барышни! Воспитанные на чистом воздухе, в тени своих садовых яблонь, они знание света и жизни почерпают из книжек. Уединение, свобода и чтение рано в них развивают чувства и страсти, неизвестные рассеянным нашим красавицам. Для барышни звон колокольчика есть уже приключение, поездка в ближний город полагается эпохою в жизни, и посещение гостя оставляет долгое, иногда и вечное воспоминание. Конечно, всякому вольно смеяться над некоторыми их странностями, но шутки поверхностного наблюдателя не могут уничтожить их существенных достоинств,…
В качестве дополнительного рассказчика снова появляется Пушкин, его шутливо-иронические интонации дополняют сентиментальность К. И. Т. В качестве примера уездной барышни, о которой с таким юмором и теплотой пишет Пушкин, читатель не может не вспомнить Татьяну Ларину. «Те из моих читателей» –отсылка к «Евгению Онегину».
— … Что же? Каков он тебе показался? Печален, задумчив?
— Что вы? Да этакого бешеного я и сроду не видывала. Вздумал он с нами в горелки бегать.
…
— Барин, сказывают, прекрасный: такой добрый, такой веселый. Одно не хорошо: за девушками слишком любит гоняться. Да, по мне, это еще не беда: со временем остепенится.
Не исключено, что под Берестовым Белкин видит себя самого, поскольку Берестов наделен индивидуальностью Белкина: «к женскому же полу имел он великую склонность, но стыдливость была в нем истинно девическая». Хотя центральный персонаж повествования — Лиза, поскольку рассказчица К. И. Т. передает именно ее понимание происходящего, но, как рассказчик, Белкин в качестве Берестова представил историю своего воображаемого знакомства с привлекательной и увлеченной им девушкой, которую мечтал бы пережить в реальности.
В «Барышне-крестьянке» постоянно звучат переклички с «Метелью» из-за общей рассказчицы К. И. Т.: «Он казался нрава тихого и скромного, но молва уверяла, что некогда был он ужасным повесою, и это не вредило ему во мнении Марьи Гавриловны, которая (как и все молодые дамы вообще) с удовольствием извиняла шалости, обнаруживающие смелость и пылкость характера».
Ах, Настя! Знаешь ли что? Наряжусь я крестьянкою!
— И в самом деле; наденьте толстую рубашку, сарафан, да и ступайте смело в Тугилово; ручаюсь вам, что Берестов уж вас не прозевает.
— А по-здешнему я говорить умею прекрасно. Ах, Настя, милая Настя! Какая славная выдумка! — И Лиза легла спать с намерением непременно исполнить веселое свое предположение.
В повести появляются сюжетные ходы комедии положений с переодеваниями. В отличие от комедии нравов, требовавшей психологизма, комедия положений, построенная на стечении обстоятельств и поступках персонажей, могла быть оформлена как типичная новелла.
Сердце ее сильно билось, само не зная почему; но боязнь, сопровождающая молодые наши проказы, составляет и главную их прелесть.
Психологизм и описательность отсутствуют, эмоции и переживания передаются скупо, как факт учащенного сердцебиения, страх перед грядущими событиями обозначается, но не описывается.
Туда приносил Алексей крупным почерком написанные письма и там же находил на синей простой бумаге каракульки своей любезной. Акулина, видимо, привыкала к лучшему складу речей, и ум ее приметно развивался и образовывался.
Стиль повествования Белкина, мысли Алексея Берестова.
Между тем недавнее знакомство между Иваном Петровичем Берестовым и Григорьем Ивановичем Муромским более и более укреплялось и вскоре превратилось в дружбу,…
Основное препятствие для отношений персонажей исчезает по стечению обстоятельств без каких-либо усилий героев или жертв с их стороны — сюжетный ход легкой комедии положений.
Алексей не мог удержаться от радостного восклицания. Лиза вздрогнула, подняла голову, закричала и хотела убежать.
Развязка как эпизод узнавания — необходимое для новеллы усиление в финале. Сила эмоций передается восклицаниями, криком и попыткой бегства Лизы.
Читатели избавят меня от излишней обязанности описывать развязку.
Другие подробности для финала новеллы действительно излишни.
Комментарии к роману М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»
Особенность композиции романа и порядок, в котором следуют составляющие его повести, связаны с историей знакомства рассказчика и читателя с главным героем, а не с хронологией описываемых событий. Несколько более удивительной, на первый взгляд, представляется разбивка романа на части, поскольку повесть «Тамань», открывающая журнал Печорина, замыкает первую часть, а две последующие повести образуют вторую часть, разрывая тем самым журнал. Однако такое построение является логичным и оправданным, поскольку первая часть романа состоит из повестей, в которых автор знакомит читателя с героем, создает его завершенный психологический портрет и ставит вопрос о мотивах поступков своего персонажа в связи с гибелью Бэлы, а вторая часть содержит все ключи и вместе с ними ответ на поставленный вопрос. Иными словами, в начале происходит убийство Бэлы и дается некая трактовка мотивов Печорина, а затем читателю предлагается журнал Печорина — вещественное доказательство, имеющее отношение к убийству, пользуясь которым ему предстоит восстановить истинную картину случившегося.
Наша публика… не понимает басни, если в конце ее не находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не чувствует иронии… Эта книга испытала на себе еще недавно несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов.
Лермонтов дает понять, что его роман содержит некий тайный смысл, не раскрываемый буквальным значением слов, своего рода игру, где суть сообщаемого читателю на словах не всегда соответствует задуманной им действительности. Иными словами, в романе есть загадка, прямой ответ на которую автор утаил, предлагая читателю найти его самому. Истина в этом произведении не лежит на поверхности.
Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков… Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает, и к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить — это уж Бог знает!
Лермонтов защищает свое произведение от обвинений в попытке морализаторства. Хотя Печорин — собирательный образ, автор предостерегает читателя от социальных обобщений и глобальных выводов о средствах к изменению общества, заранее открещивается от подобных заключений. Отрицательные черты Печорина — это частное явление, хотя и достаточно большой группы людей.
Часть I
I Бэла
О событиях в крепости читатель узнает со слов Максима Максимыча. Ключ к этой повести находится в самом конце романа — от слов «возвратясь в крепость, я рассказал Максиму Максимычу все, что случилось со мною и чему был я свидетель…» до конца повествования. Максим Максимыч появляется в «Фаталисте» не случайно, поскольку там становится ясна степень доверия, которую заслуживает его рассказ о Печорине. Сказанное Максимом Максимычем о происшествии с Вуличем — это прямое указание на то, что в своем рассказе о событиях в крепости он упустил нечто важное, требовавшее для понимания большей проницательности. Максим Максимыч — надежный свидетель фактической стороны случившегося, однако читатель не должен слепо доверять его оценкам и суждениям, поскольку подоплека происходящего может быть от него скрыта.
Верст шесть от крепости жил один мирной князь. Сынишка его, мальчик лет пятнадцати, повадился к нам ездить: всякий день, бывало, то за тем, то за другим. И уж точно, избаловали мы его с Григорием Александровичем.
Печорин устанавливает дружеские и достаточно доверительные отношения с Азаматом, поощряя его визиты.
…Зашел разговор о лошадях, и Печорин начал расхваливать лошадь Казбича… Эта история продолжалась всякий раз, как приезжал Азамат. Недели три спустя стал я замечать, что Азамат бледнеет и сохнет, как бывает от любви в романах-с. Что за диво?..
Зная о страстном желании Азамата получить коня Казбича, Печорин упорно и целенаправленно, в течение трех недель, манипулирует Азаматом, распаляя его страсть и готовя того к задуманной им авантюре.
— Клянусь, ты будешь владеть конем; только за него ты должен отдать мне сестру Бэлу: Карагез будет тебе калымом. Надеюсь, что торг для тебя выгоден. Азамат молчал. — Не хочешь? Ну, как хочешь! Я думал, что ты мужчина, а ты еще ребенок: рано тебе ездить верхом….
Предложив Азамату сделку, Печорин прибегает к грубой манипуляции, играя на желании юноши выглядеть мужчиной. Вместе с тем, он намекает, что договорится с Казбичем о коне — купит или выменяет его, а затем отдаст Азамату за Бэлу. Как выяснится в дальнейшем, своих обязательств перед Азаматом Печорин не выполнил — никакой договоренности с Казбичем о продаже или обмене коня заключено не было. Скорее всего, Печорин вообще не вел переговоров с Казбичем о Карагезе. Как бы то ни было, Азамат, выкравший сестру, оказался обманут Печориным. Похищая Бэлу, Азамат становится изгоем, вдобавок нажив себе смертельного врага в лице Казбича.
…как они сладили это дело, не знаю, — только ночью они оба возвратились, и часовой видел, что поперек седла Азамата лежала женщина, у которой руки и ноги были связаны, а голова окутана чадрой..
Печорин вынужден привезти девушку в крепость, поскольку другого места для ее содержания у него нет. Печорин не мог не знать, что Бэлу будут искать, а ее похищение нельзя будет удержать в тайне от солдат гарнизона и Максима Максимыча. Авантюра Печорина с похищением создает острую конфликтную ситуацию, чреватую кровопролитием, в которую, помимо него самого, вовлечены еще пять человек, причем большая часть из них — вопреки своей воле.
Если б вы знали, какая мучит меня забота!
Печорин в самом деле оказался в трудной ситуации. Максим Максимыч, непосредственный начальник Печорина, обязан арестовать его за совершенное преступление — похищение Бэлы, что он и собирался сделать, надев эполеты, а саму Бэлу немедленно вернуть отцу. Такое развитие событий неминуемо привело бы к отставке Печорина со службы с позором и к дальнейшим неприятностям. Допустить этого Печорин никак не может, поэтому сейчас ему необходимо решить две задачи: во-первых, срочно нейтрализовать Максима Максимыча, склонив того на свою сторону каким угодно образом, а во-вторых, разыграть перед Бэлой влюбленного, чтобы Бэла сама захотела остаться с ним, тем самым выиграв время.
— Господин прапорщик, вы сделали проступок, за который я могу отвечать…
Разговор с Максимом Максимычем о Бэле — один из острейших эпизодов в романе. От того, как поступит Максим Максимыч, зависит вся дальнейшая судьба Печорина. Визит Максима Максимыча был для него ожидаем, и его расслабленная поза — лежа на кровати, не должна вводить читателя в заблуждение. Печорин собран, он демонстрирует удивительное самообладание и полностью готов к важному для себя разговору. Напористые, короткие, точные фразы сбивают Максима Максимыча с официального тона и быстро ставят его в тупик.
— Я и в этом согласился… Что прикажете делать? Есть люди, с которыми непременно должно согласиться.
Печорин без труда переигрывает Максима Максимыча, у того нет доводов в ответ, и его благородный порыв, желание остановить Печорина, угасает. С этого момента Максим Максимыч становится невольным сообщником Печорина и в случае неблагоприятного поворота событий может разделить с ним ответственность.
— Поверь мне, аллах для всех племен один и тот же, и если он мне позволяет любить тебя, отчего же запретит тебе платить мне взаимностью? — Она посмотрела ему пристально в лицо, как будто пораженная этой новой мыслию…
Печорин использует разнообразные приемы манипулирования — простейшие и грубые с Азаматом: «Я думал, что ты мужчина, а ты еще ребенок: рано тебе ездить верхом…», несколько более изощренные, не без издевки, с Максимом Максимычем: «…Да только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж…» и филигранные с Бэлой: «…Если он (Аллах) мне позволяет любить тебя, отчего же запретит тебе платить мне взаимностью?»
— Дьявол, а не женщина! — отвечал он, — только я вам даю мое честное слово, что она будет моя… Я покачал головою. — Хотите пари? — сказал он, — через неделю! — Извольте! Мы ударили по рукам и разошлись.
Предложение Печорина заключить пари — еще один прием манипулирования Максимом Максимычем. Согласившись на пари, Максим Максимыч теряет моральное право вмешиваться в ситуацию, и Печорин одерживает, таким образом, тактическую победу. Печорин не любит Бэлу, поскольку человек, который дорожит своими чувствами, никогда не сделает свои отношения предметом спора.
— Послушайте, Максим Максимыч, — отвечал он, — у меня несчастный характер; воспитание ли меня сделало таким, Бог ли так меня создал, не знаю; знаю только то, что если я причиною несчастия других, то и сам не менее несчастлив… Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления, может быть больше, нежели она…
Продолжая манипулировать Максимом Максимычем, Печорин произносит первый монолог о себе. Он использует классический прием манипулятора — совершает подмену, представляя себя, а не Бэлу пострадавшей стороной и жертвой обстоятельств, с тем чтобы вызвать сочувствие и снять с себя моральную ответственность за преступление. «Исповедь» Печорина интересно сравнить с его вторым монологом («Да, такова была моя участь с самого детства»), адресованным княжне Мери. Оба монолога одинаково лицемерны и, более того, противоречат друг другу по сути. Важно отметить, что, располагая двумя основными источниками сведений о Печорине — рассказом Максима Максимыча и позднее — дневником самого Печорина, читатель не может полностью доверять ни одному из них. Роман Лермонтова требует от читателя собственной интерпретации событий и суждений, которые не совпадают с тем, что сообщают ему персонажи, от лица которых идет повествование.
Так он говорил долго, и его слова врезались у меня в памяти, потому что в первый раз я слышал такие вещи от двадцатипятилетнего человека, и, бог даст, в последний…
Расчет Печорина полностью оправдался — Максим Максимыч позволил обмануть себя, оказавшись под впечатлением от услышанного.
Я отвечал, что много есть людей, говорящих то же самое; что есть, вероятно, и такие, которые говорят правду…
Рассказчик дает понять Максиму Максимычу, что сказанное Печориным, скорее всего, ложь, однако его намек не понят.
Наконец он сел на землю, в тени, и начал что-то чертить палочкой на песке. Я, знаете, больше для приличия хотел утешить его, начал говорить; он поднял голову и засмеялся… У меня мороз пробежал по коже от этого смеха…
Максим Максимыч, полагая, что Печорин переживает по поводу гибели Бэлы, пытается его утешить. Смех Печорина — это отрицательный ответ на вопрос, была ли Бэла важна для него. Ее смерть сыграла на руку Печорину, освободила его от необходимости думать о том, как быть с Бэлой, когда придет время возвращаться с Кавказа. В самом деле, как мог бы Печорин решить вопрос об ответственности за похищение Бэлы? Жениться на ней и увезти в столицу? Там он стал бы посмешищем и героем анекдотов в салонах, как человек, отвергнувший благородную княжну Мери Лиговскую ради какой-то полудикой горянки. Более того, похитивший беззащитную девушку в нарушение всех законов и приличий. Отпустить ее к родственникам? Тогда произошел бы скандал с еще более катастрофическими последствиями. Печорин с Бэлой на руках находился в тупике, будучи полностью зависимым от Максима Максимыча и обстоятельств. Максим Максимыч не понимал полностью, в какую неприятную историю втянул Печорин себя и его, похитив Бэлу, поэтому смех Печорина над его словами утешения вполне искренен.
II Максим Максимыч
Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение… его запачканные перчатки казались нарочно сшитыми по его маленькой аристократической руке… Его кожа имела какую-то женскую нежность…
Трудно понять, каким образом «стройный, тонкий стан» Печорина, признак женской фигуры, может доказывать его крепкое сложение. Можно предположить, что, наделив Печорина как женскими, так и мужскими чертами внешности, Лермонтов указывает на особенности характера этого человека.
— Если вы захотите еще немного подождать, — сказал я, — то будете иметь удовольствие увидаться с старым приятелем… — Ах, точно! — быстро отвечал он, — мне вчера говорили: но где же он?
Максим Максимыч не интересен Печорину. Он забыл, что Максим Максимыч находится рядом, и вспомнил о нем только после напоминания.
— А помните наше житье-бытье в крепости? Славная страна для охоты!.. Ведь вы были страстный охотник стрелять… А Бэла?.. Печорин чуть-чуть побледнел и отвернулся…
Максим Максимыч допустил простодушную бестактность. Напоминание о событиях в крепости неприятно Печорину, а сам Максим Максимыч, свидетель похищения и смерти Бэлы, способный запросто рассказать эту историю первому встречному, становится опасен ему. Печорин хочет как можно быстрее завершить разговор и уехать. Его поспешный отъезд похож на бегство, поскольку до разговора с Максимом Максимычем Печорин не торопился в дорогу.
— У меня остались ваши бумаги, Григорий Александрович… я их таскаю с собой… … Что мне с ними делать?.. — Что хотите! — отвечал Печорин. — Прощайте…
Удивительна легкость, с которой Печорин расстается со своим журналом, оставляя его в чужих руках, тем более что позже мы прочитаем в его журнале следующие строки: «Ведь этот журнал пишу я для себя, и, следовательно, все, что я в него ни брошу, будет со временем для меня драгоценным воспоминанием».
Традиционно считается, что личный дневник раскрывает сокровенные мысли своего автора, однако нет никаких оснований считать, что в своем журнале Печорин был до конца честен и всегда писал там именно то, что думал или чувствовал. В любом случае, он не переживал по поводу того, что его записи могут быть преданы огласке.
Журнал Печорина
I Тамань
Повесть «Тамань» завершает формирование психологического портрета Печорина. Первоначальные выводы о Печорине, которые читатель мог сделать по повести «Бэла», находят здесь подтверждение. Печорин обладает способностью безошибочно оценивать людей и обстоятельства, он легко идет на риск, который граничит с безрассудством, целеустремленно добивается желаемого, не ограничивая себя при этом в средствах, использует разнообразные приемы манипулирования людьми.
В голове моей родилось подозрение, что этот слепой не так слеп, как оно кажется…
Печорин заинтригован слепым. Именно поэтому он решает проследить за ним до берега и становится свидетелем разговора слепого и девушки.
Отважен был пловец, решившийся в такую ночь пуститься через пролив на расстояние двадцати верст, и важная должна быть причина, его к тому побудившая! Думая так, я с невольном биением сердца глядел на бедную лодку… Надо было вернуться домой; но, признаюсь, все эти странности меня тревожили, и я насилу дождался утра.
Печорин эмоционально вовлечен в ситуацию.
Печь была жарко натоплена, и в ней варился обед, довольно роскошный для бедняков.
Печорин догадывается, что эти люди – не те, за кого себя выдают.
Она была далеко не красавица, но я имею свои предубеждения также и насчет красоты. В ней было много породы… порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело…
Увлечение Печорина женщинами не носит выраженного чувственного характера, он относится к женской красоте рассудочно, как эстет. Печорин замечает и ценит женскую грацию, стиль, изящество, но его восприятие красивых женщин похоже скорее на созерцание произведений искусства.
«А если б я, например, вздумал донести коменданту?»
После того, как прямое давление на слепого не достигло результата, Печорин пытается шантажировать девушку.
Я заткнул за пояс пистолет и вышел.
Печорин не заблуждается насчет истинных причин, побудивших девушку назначить ему свидание. Отправляясь на встречу с ней, он предвидит опасность и принимает необходимые меры предосторожности.
…Я подкрался, подстрекаемый любопытством, и прилег в траве над обрывом берега…
Удивительно, что, даже пережив покушение на свою жизнь, Печорин не оставляет первоначального намерения разобраться в обстоятельствах, связанных с этими людьми.
Часть вторая
II Княжна Мери
Жены местных властей, так сказать хозяйки вод, были благосклоннее; у них есть лорнеты, они менее обращают внимания на мундир, они привыкли на Кавказе встречать под нумерованной пуговицей пылкое сердце и под белой фуражкой образованный ум.
Тема чувствительного сердца под грубой шинелью несколько раз встречается в повести в разных смыслах и контекстах.
Оборачиваюсь: Грушницкий! Мы обнялись. Я познакомился с ним в действующем отряде. Он был ранен пулей в ногу и поехал на воды с неделю прежде меня. …Я его также не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнемся на узкой дороге, и одному из нас несдобровать.
Печорин подробно описывает внешность, характер и привычки Грушницкого, причем весьма нелестным образом. Слегка удивляет, что при всех отталкивающих характеристиках он уделяет Грушницкому так много внимания в своем журнале. Возможно, Печорин пишет о нем далеко не все, что думает, и по каким-то причинам не раскрывает свои отношения с этим человеком. Детализация, с которой Лермонтов вводит Грушницкого в повествование, определенно указывает на то, что это персонаж первого плана, которому предстоит сыграть одну из главных ролей.
В эту минуту прошли к колодцу мимо нас две дамы: одна пожилая, другая молоденькая, стройная. Их лиц за шляпками я не разглядел…
В этих двух коротких предложениях находится главный ключ к роману, полностью раскрывающий расстановку в нем действующих лиц. Основной женский персонаж художественного произведения, предмет страсти и соперничества героя и антигероя, не может быть представлен читателю с лицом, закрытым шляпкой, да еще в сопровождении маменьки, как незрелая девица. Не случайно нигде в романе читатель не найдет сколько-нибудь подробного описания внешности княжны. На переднем плане сцены у колодца, как и всей повести, находятся два персонажа — Печорин и Грушницкий, они показаны с наибольшей детализацией. Княжна расположена в глубине в сопровождении княгини, ее лицо скрыто, обозначен только силуэт. Лермонтов вводит в повествование княжну Мери в качестве вспомогательного персонажа второго плана без самостоятельной сюжетной линии, и основная коллизия будет определяться противостоянием Печорина и Грушницкого, а не борьбой Печорина за княжну.
Эта гордая знать смотрит на нас, армейцев, как на диких. И какое им дело, есть ли ум под нумерованной фуражкой и сердце под толстой шинелью?
Грушницкий — антипод и зеркальное alter ego Печорина. Фраза, которую произносит Грушницкий при формальной схожести, зеркально противоположна по смыслу словам Печорина: «…Они менее обращают внимания на мундир, они привыкли на Кавказе встречать под нумерованной пуговицей пылкое сердце и под белой фуражкой образованный ум». Этим зеркалом Лермонтов указывает на противостояние двух главных персонажей повести, а также на связь между ними.
— Эта княжна Мери прехорошенькая, — сказал я ему. — У нее такие бархатные глаза — именно бархатные: я тебе советую присвоить это выражение, говоря об ее глазах; нижние и верхние ресницы так длинны, что лучи солнца не отражаются в ее зрачках. Я люблю эти глаза без блеска: они так мягки, они будто бы тебя гладят… Впрочем, кажется, в ее лице только и есть хорошего… А что, у нее зубы белы? Это очень важно! жаль, что она не улыбнулась на твою пышную фразу.
Никаких бархатных глаз княжны Печорин рассмотреть не мог, поскольку, как следует из написанного чуть ранее, не разглядел ее лица. На самом же деле, он глубоко задет и травмирован тем, что Грушницкий продемонстрировал при нем свое увлечение княжной. Сказанная Печориным язвительная фраза есть ни что иное, как моментальная болезненная реакция на травму и попытка поддеть Грушницкого, но никак не восхищение внешностью княжны. Важно отметить, что речь в сцене у колодца идет не о соперничестве двух героев повести ради прекрасной дамы, а о сильных чувствах и ревности одного мужского персонажа к другому. Лермонтов в этом эпизоде рвет с традициями классического романтизма, сохраняя только его внешние атрибуты.
— Ты говоришь о хорошенькой женщине, как об английской лошади, — сказал Грушницкий с негодованием.
Грушницкий не понимает, что, сравнивая княжну с лошадью, Печорин ревнует и провоцирует его самого.
Легче птички она к нему подскочила, нагнулась, подняла стакан и подала ему с телодвижением, исполненным невыразимой прелести; потом ужасно покраснела, оглянулась на галерею и, убедившись, что ее маменька ничего не видала, кажется, тотчас же успокоилась.
Автор подчеркивает несамостоятельность княжны Мери, ее зависимость от мнения матери.
Я лгал; но мне хотелось его побесить. … Признаюсь еще, чувство неприятное, но знакомое пробежало слегка в это мгновение по моему сердцу; это чувство — было зависть…
Печорин неискренен в своем журнале. Речь в действительности идет о ревности.
— Княжна сказала, что она уверена, что этот молодой человек в солдатской шинели разжалован в солдаты за дуэль… — Надеюсь, вы ее оставили в этом приятном заблуждении… — Разумеется. — Завязка есть! — закричал я в восхищении, — об развязке этой комедии мы похлопочем… — И вы в самом деле хотите волочиться за княжной?.. — Напротив, совсем напротив!.. Доктор, наконец я торжествую: вы меня не понимаете!..
Печорин узнает от Вернера, что княжна неверно оценила Грушницкого и намерен сыграть на этом, разрушив их отношения. Княжна ошибочно думает, что Грушницкий разжалован из офицеров за дуэль, и испытывает к нему интерес и сострадание. Будет достаточно сообщить ей, что он всего лишь юнкер и никаких романтических подвигов за ним нет, чтобы ее интерес к Грушницкому пропал. Кроме того, Печорин постепенно, не раскрывая своих намерений перед Грушницким, хочет увлечь княжну собой. Как только княжна явно отдаст ему предпочтение, а Грушницкий поймет, что отвергнут, по самолюбию Грушницкого будет нанесен внезапный сокрушительный удар. Таким образом, Печорин играет на гипертрофированном самолюбии Грушницкого, используя княжну Мери в качестве средства для манипуляций. Никаких других, более серьезных намерений в отношении княжны у Печорина нет. Восхищение и воодушевление Печорина во время разговора с Вернером связаны с предвкушением сильных эмоций от задуманной интриги с Грушницким, а не с увлечением княжной.
Мы встречаемся каждый день у колодца, на бульваре; я употребляю все свои силы на то, чтоб отвлекать ее обожателей, блестящих адъютантов, бледных москвичей и других, — и мне почти всегда удается.
Отвлекая окружение княжны, Печорин привлекает ее внимание к себе.
…да солдатская шинель в глазах чувствительной барышни тебя делает героем и страдальцем. Грушницкий самодовольно улыбнулся. — Какой вздор! — сказал он. — Я уверен, — продолжал я, — что княжна в тебя уж влюблена! Он покраснел до ушей и надулся. О самолюбие! ты рычаг, которым Архимед хотел приподнять земной шар!..
Одновременно он играет с Грушницким, распаляя того и готовя предстоящий удар по его самолюбию.
…но что небо не хотело соединить ее с ним, потому что на нем была солдатская шинель, хотя под этой толстой серой шинелью билось сердце страстное и благородное. Грушницкий ударил по столу кулаком и стал ходить взад и вперед по комнате. Я внутренно хохотал и даже раза два улыбнулся, но он, к счастью, этого не заметил.
Печорин почти открыто смеется над Грушницким, намекая на его пышную фразу про страстное и благородное сердце под толстой шинелью. Грушницкий не чувствует издевки и провокации. Здесь становится понятно, насколько глубже разбирается в людях Печорин. Грушницкий считает армейскую шинель безусловным указанием на ущербность владельца и переживает по этому поводу. Печорин думает иначе: «…они привыкли на Кавказе встречать под нумерованной пуговицей пылкое сердце и под белой фуражкой образованный ум.» При всем цинизме, оценка окружающих Печориным имеет больше нюансов и оттенков, и она не столь категорична, как представления Грушницкого.
Смотрю: в прохладной тени его свода, на каменной скамье сидит женщина, в соломенной шляпке, окутанная черной шалью, опустив голову на грудь; шляпка закрывала ее лицо.
Вера — уникальный женский персонаж в романе. Она единственная женщина, к которой Печорин относится бескорыстно и искренне. Печорин, Вера и княжна Мери образуют второй любовный треугольник повести. Обе женщины входят в повествование одинаково — как персонажи второго плана с закрытыми лицами, что указывает на их равнозначность в композиции. Интересно, что в первом треугольнике Печорин поступает с княжной по расчету, рационально и рассудочно. Его поступки с Верой во втором треугольнике определяются переживаниями и страстью. Эмоциональная составляющая и драматизм переживаний Печорина дополняют основную сюжетную линию и придают художественную полноту произведению.
— Я замужем! — сказала она. — Опять? Однако несколько лет тому назад эта причина также существовала, но между тем…
Вера — раннее, возможно, самое первое юношеское увлечение Печорина. Вера производит впечатление весьма зрелой дамы. Отношения с ней начались, когда она была замужем и у нее уже был сын, затем она овдовела, снова вышла замуж, и вот теперь они с Печориным опять встретились. Вера намного старше Печорина, настолько, что их открытые и продолжительные беседы в гостиных не вызывают ничьих подозрений. Не исключено, что возраст Веры — это обстоятельство, которое влечет Печорина к ней.
— И вам бы хотелось теперь меня утвердить в этом мнении? — отвечала она с иронической гримаской, которая, впрочем, очень идет к ее подвижной физиономии.
Печорин не питает к княжне Мери ни малейшей симпатии. Слова об иронической гримаске на подвижной физиономии можно написать скорее в отношении человека, к которому испытываешь презрение или легкое отвращение.
— Что ж? я был сам некогда юнкером, и, право, это самое лучшее время моей жизни! — А разве он юнкер?.. — сказала она быстро и потом прибавила: — А я думала…
Печорин выполняет первую часть своего плана — он вызывает княжну на разговор о Грушницком и как бы невзначай дает ей понять, что Грушницкий ею сильно переоценен.
…Ибо честолюбие есть не что иное как жажда власти, а первое мое удовольствие — подчинять моей воле все, что меня окружает…
Версия честолюбия и жажды власти над людьми — как мотив поведения Печорина — правдоподобна, поскольку хорошо согласуется с его поступками, но ее нельзя рассматривать в качестве окончательной. О более глубоких мотивах Печорин не говорит, однако его готовность к авантюрам и крайнему риску позволяет предполагать еще более глубокие и фундаментальные причины.
Да, такова была моя участь с самого детства…
Второй монолог Печорина о себе столь же лицемерный, как и первый. Эта «исповедь» имеет целью привлечь внимание к своей персоне, возбудить сострадание и жалость, сыграть на чувствах неопытной девушки.
В эту минуту я встретил ее глаза: в них бегали слезы; рука ее, опираясь на мою, дрожала; щеки пылали; ей было жаль меня! Сострадание — чувство, которому покоряются так легко все женщины, впустило свои когти в ее неопытное сердце…
Задуманное вполне удается. Печорин оценивает ситуацию хладнокровно и трезво, он добился желаемого и понимает это.
— Ты с нею танцуешь мазурку? — спросил он торжественным голосом. — Она мне призналась… — Ну, так что ж? А разве это секрет?
Именно здесь, а не в эпизоде дуэли находится кульминация отношений Печорина и Грушницкого. Печорин полностью приводит в исполнение свой план. Грушницкому нанесен решающий удар, он узнает, что отвергнут княжной. Важно отметить, что сюжетная линия столкновения Печорина и Грушницкого полностью совпадает с сюжетом конфликта Онегина и Ленского, в том числе и композиционно, по расстановке персонажей первого и второго планов. Рассказчик «Евгения Онегина» о Ленском и Ольге:
В негодовании ревнивом
Поэт конца мазурки ждет
И в котильон ее зовет.
ХLV
Но ей нельзя. Нельзя? Но что же?
Да Ольга слово уж дала
Онегину. О боже, боже!
Что слышит он? Она могла…
Возможно ль? Чуть лишь из пеленок,
Кокетка, ветреный ребенок!
Уж хитрость ведает она,
Уж изменять научена!
Не в силах Ленский снесть удара;
Проказы женские кляня,
Выходит, требует коня
И скачет. Пистолетов пара,
Две пули — больше ничего —
Вдруг разрешат судьбу его.
…
Заметив, что Владимир скрылся,
Онегин, скукой вновь гоним,
Близ Ольги в думу погрузился,
Довольный мщением своим.
А. С. Пушкин «Евгений Онегин».
Дуэль Онегина и Ленского происходит из-за вспыльчивости Ленского, сознательно спровоцированной Онегиным. Онегин при желании вполне бы мог предотвратить или саму дуэль, или ее смертельный исход, однако он не делает ни того ни другого. Дуэль у Пушкина не имеет достаточных оснований, если исходить только из нейтрально-дружеского отношения Онегина к Ленскому. Не было явного публичного унижения Онегина, требовавшего немедленного кровопролития, не было безысходности, сделавшей неизбежной смерть Ленского. Скука сельской жизни или прихоть бездельника не выдерживают критики как мотив дуэли по любым меркам. Лермонтов делает проекцию противостояния Онегина и Ленского на фабулу своего романа, идя по сюжетной канве Пушкина. Онегин и Печорин провоцируют дуэль, играя на увлечении своей жертвы женщиной и добиваясь от нее формального предпочтения, в котором не заинтересованы. Рассказчик-Пушкин обозначает этот манипулятивный прием Онегина, но не дает ему объяснений, заставляя читателя искать их. Более того, он пытается скрыть его, разрывая повествование и перенося ключевые строки в следующую главу, вдобавок ставя перед ними ненужный эпиграф на итальянском языке. Лермонтов делает больший акцент на интриге дуэли, предлагая свою трактовку этого конфликта.
У Грушницкого растрепанная прическа и отчаянный вид; он, кажется, в самом деле огорчен, особенно самолюбие его оскорблено; но ведь есть же люди, в которых даже отчаяние забавно!..
Печорин торжествует, он достиг всего, что намечал. Грушницкий уязвлен, его самолюбие сильно задето. Далее в романе Грушницкий неудачно интригует в ответ и гибнет на дуэли. Дуэль представляет собой развязку отношений Печорина и Грушницкого и не играет решающего значения. Грушницкий, пассивная жертва Печорина, проиграл ему задолго до нее.
Как справедливо отметил В. Набоков, интрига дуэли, построенная на подслушанных разговорах, и наивный расчет заговорщиков на то, что секундант Печорина не примет участия в заряживании пистолетов, снижают художественный уровень романа.
— Я вам скажу всю истину, — отвечал я княжне, — не буду оправдываться, ни объяснять своих поступков; я вас не люблю…
Печорин хладнокровно и без сожалений разрывает отношения с княжной, поскольку в них больше нет нужды.
— Хотите ли, доктор, — отвечал я ему, — чтоб я раскрыл вам мою душу?.. Из жизненной бури я вынес только несколько идей — и ни одного чувства. Я давно уж живу не сердцем, а головою. Я взвешиваю, разбираю свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством, но без участия. Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его…
Третий монолог Печорина о себе, адресованный Вернеру. Этот монолог, полный самолюбования, интересен уже тем, что впервые не содержит явной попытки манипулирования собеседником для немедленной пользы, как два предыдущих, однако Печорин и здесь не вполне искренен, сказанное верно лишь отчасти. Из пережитого он вынес по крайней мере одно чувство — к Вере, но не вспоминает или не говорит о нем. Слова, сказанные перед дуэлью человеком, который понимает, что его смерть где-то рядом, могли бы иметь особое значение и смысл в повествовании, но Печорин не проявляет искренности и не раскрывается перед Вернером.
И долго я лежал неподвижно и плакал горько, не стараясь удерживать слез и рыданий… Чего мне еще надобно? — ее видеть? — зачем? не все ли кончено между нами? Один горький прощальный поцелуй не обогатит моих воспоминаний, а после него нам только труднее будет расставаться.
Финал увлечения Верой. Слезы принесли эмоциональную разрядку, чувства отступили, читатель снова видит рассудочного, рационального Печорина. Есть, однако, что-то ненормальное и нездоровое в том, что молодой мужчина испытывает такие сильные чувства к даме, намного старше его самого.
— Княжна, — сказал я, — вы знаете, что я над вами смеялся?.. Вы должны презирать меня.
Финал интриги с княжной Мери. Печорин расстается с ней и говорит о той роли, которую он играл в этой истории, давая ей тем самым возможность выговориться, сказать все, что она считает нужным и облегчить свое состояние. Ничего особенно личного здесь нет, Печорин безразличен к княжне, и ему не важно, что он услышит от нее. Слова Печорина выдают в нем эгоиста, который, однако, не хочет причинять посторонним лишние страдания.
III Фаталист
«Фаталист» не сообщает ничего нового о Печорине. Читателю уже известно, что он легко идет на безрассудный риск, точно оценивает людей и обстоятельства, решителен и настойчив, добиваясь намеченного. Намек на философскую подоплеку — это ложный след, никаких философских глубин в повести нет. Ее важнейшее значение в композиции романа заключается в том, что она позволяет читателю освободиться от наивных и простодушных оценок Максима Максимыча и совсем иначе увидеть события, описанные в повести «Бэла». «Фаталист» завершает роман, объединяя отдельные повести в целостное, законченное произведение и показывая, какую чудовищную роль сыграли амбиции Печорина в смерти Бэлы. Бэла в этой повести не упоминается, но речь идет только о ней.
Она, по обыкновению, дожидалась меня у калитки, завернувшись в шубку; луна освещала ее милые губки, посиневшие от ночного холода. Узнав меня, она улыбнулась, но мне было не до нее. «Прощай, Настя», — сказал я, проходя мимо. Она хотела что-то отвечать, но только вздохнула.
Последний штрих к теме о женщинах в жизни Печорина. Лермонтов указывает на весьма своеобразное отношение Печорина к ним. Его герой здесь не лукавит, а описывает ситуацию в своем понимании именно так, как ее видит и чувствует. Только тут читатель может узнать, что в действительности испытывает Печорин, когда перед ним находится молодая, по-видимому, красивая и привлекательная девушка. Его описание начисто лишено чувств, влечения или желания обладать ею. Печорин не стремится привлечь ее, он не делает никаких усилий, чтобы произвести впечатление или понравиться. Он отвергает Настю, поскольку видит в ней труп — безжизненное, холодное тело с посиневшими губами. Женское начало на самом основном, физиологическом уровне не имеет власти над Печориным. Композиционно Настя — проекция, двойник Бэлы, и Лермонтов раскрывает здесь именно то, что чувствовал его герой к Бэле. Можно достаточно уверенно предположить, что фундаментальная проблема Печорина заключается в его неопределенной сексуальной ориентации, и как раз эту «болезнь» имел в виду автор в предисловии к своему роману.
Возвратясь в крепость, я рассказал Максиму Максимычу все, что случилось со мною и чему был я свидетель…
Здесь находится ключ к повести «Бэла». Вывод, который Максим Максимыч сделал о случившемся с Вуличем, характеризует его как непроницательного, довольно ограниченного человека, неспособного увидеть неочевидное, и определенно указывает на то, что реальная подоплека событий в крепости, о которых он рассказал как об истории романтического увлечения молодого офицера Печорина Бэлой, была иной. Сейчас, дочитав до конца и отвергнув ложную версию Максима Максимыча о романтических мотивах Печорина, читатель может самостоятельно, на основании собственных выводов, восстановить истинную картину случившегося тогда.
Печорин увлечен Азаматом и играет им, провоцируя того на опасные поступки. Сначала, пользуясь слабостями 15-летнего подростка и легкостью, с которой Азамат поддается манипуляциям, он подбивает его на кражу козла из отцовского стада. Затем, забавляясь страданиями Азамата, Печорин предлагает ему украсть сестру, обещая за это коня Казбича, о котором мечтал мальчик. Бэла не представляла интереса для Печорина настолько, чтобы идти ради нее на большой риск или преступление, она использована Печориным лишь в качестве средства в игре с Азаматом. Таким же образом, княжна Мери не была целью Печорина, а использовалась им как инструмент манипуляций в интригах с Грушницким. Получив Бэлу, Печорин вынужден манипулировать ею и Максимом Максимычем, поскольку отпустить девушку он не может из-за катастрофических последствий для репутации и карьеры. Добившись расположения Бэлы, он теряет к ней интерес и впоследствии не переживает о ее смерти.
В романе Лермонтова произошло много ужасного, из-за Печорина гибли люди, ничем не заслужившие своей смерти. Смерть Бэлы занимает особое место в этом ряду. Расследование читателем обстоятельств ее вопиющей и незакономерной гибели — суть романа Лермонтова, который, вероятно, можно считать одним из первых произведений мировой литературы с признаками жанра психологического детектива, намного опередившим свое время.
Комментарии к «Петербургским повестям» Н. В. Гоголя
Объединяющая идея «Петербургских повестей» — рассказчик как соавтор повествования. Рассказчик для каждой повести создается проекцией персонажа повествования со всеми его индивидуальными характерологическими и речевыми особенностями на автора, в целом нейтрального по отношению к происходящему. В качестве соавтора рассказчик своим языком пересказывает созданную автором фабулу, и тем самым определяет сюжетную линию. Кроме того, внося в повествование собственные субъективные оценки, рассказчик формирует контекст, который трансформирует авторский замысел. Субъективный контекст, созданный воображаемым соавтором, может как дополнять и усиливать основную авторскую идею, так и вступать с ней в конфликт, гасить ее («Шинель»). Рассказчик не становится тождественным герою повествования, но выступает как его дополнение, наследуя язык, психологический профиль, даже душевные болезни («Нос», «Записки сумасшедшего»). Разумеется, рассказчика также нельзя отождествлять с автором. Меняя особенности речи, стиль и ритм повествования рассказчика, автор может на небольшом материале создать проработанный портрет героя, избегая дидактики и прямых указаний читателю. Рассказчик как соавтор в повестях Гоголя — это художественный прием для воплощения авторского замысла, это продолжение идеи рассказчика-соавтора, впервые реализованной А. С. Пушкиным в романе «Евгений Онегин» и «Повестях Белкина».
«Невский проспект»
Повесть состоит из четырех частей: вступления, двух сюжетов, не связанных между собой, и заключения. Вступление и заключение составляют взаимоисключающую пару и служат обрамлением для сюжетных историй.
Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере в Петербурге; для него он составляет все. Чем не блестит эта улица — красавица нашей столицы!
Антитеза: «О, не верьте этому Невскому проспекту! Я всегда закутываюсь покрепче плащом своим, когда иду по нем, и стараюсь вовсе не глядеть на встречающиеся предметы. Все обман, все мечта, все не то, чем кажется… Он лжет во всякое время, этот Невский проспект…»
…и с приличною солидностию изъясняют им, что вывески над магазинами делаются для того, чтобы можно было посредством их узнать, что находится в самых магазинах.
Антитеза: «Менее заглядывайте в окна магазинов: безделушки, в них выставленные, прекрасны, но пахнут страшным количеством ассигнаций».
Здесь вы встретите разговаривающих о концерте или о погоде с необыкновенным благородством и чувством собственного достоинства.
Антитеза: «Вы воображаете, что эти два толстяка, остановившиеся перед строящеюся церковью, судят об архитектуре ее? Совсем нет: они говорят о том, как странно сели две вороны одна против другой».
Вы их увидите бегущими так же, как молодые коллежские регистраторы, с тем чтобы заглянуть под шляпку издали завиденной дамы, которой толстые губы и щеки, нащекатуренные румянами, так нравятся многим гуляющим…
Антитеза: «Но Боже вас сохрани заглядывать дамам под шляпки!»
Два не связанных между собой сюжета с разными персонажами принадлежат к разным литературным жанрам, заметно отличаются по стилю повествования и имеют разных рассказчиков. Сюжетная линия художника Пискарева — это трагедия увлеченного человека, гибнущего от наркомании. Повествование фрагментарно, по большей части состоит из описания сна и наркотических галлюцинаций персонажа. История знакомства Пискарева с молодой женщиной содержит большое количество ярких эпитетов, идеализирующих прекрасную незнакомку. Язык Пискарева передает переживания героя и сообщает его восторг, восхищение и трепет перед ней. Стиль повествования меняется по ходу действия вместе с Пискаревым. Длинные предложения становятся короче и теряют описательную силу. Опиум убивает Пискарева — его язык беднеет, утрачивает образность, делается сумбурным и спутанным ближе к финалу.
Молодой человек во фраке и плаще робким и трепетным шагом пошел в ту сторону, где развевался вдали пестрый плащ, то окидывавшийся ярким блеском по мере приближения к свету фонаря, то мгновенно покрывавшийся тьмою по удалении от него.
Взгляд художника на общий план. Пискарев в отдалении замечает игру света на пестром плаще.
Боже, какие божественные черты! Ослепительной белизны прелестнейший лоб осенен был прекрасными, как агат, волосами. Они вились, эти чудные локоны, и часть их, падая из-под шляпки, касалась щеки, тронутой тонким свежим румянцем, проступившим от вечернего холода. Уста были замкнуты целым роем прелестнейших грез. Всё, что остается от воспоминания о детстве, что дает мечтание и тихое вдохновение при светящейся лампаде, — всё это, казалось, совокупилось, слилось и отразилось в ее гармонических устах.
При ближайшем рассмотрении он замечает огромное количество мельчайших подробностей во внешности незнакомки, которые немедленно формируют в его восприятии законченный художественный образ ошеломляющей красоты. Собственные воспоминания о детстве, о лучших минутах вдохновения гармонично соединились с его представлениями об этой женщине.
Тротуар несся под ним, кареты со скачущими лошадьми казались недвижимы, мост растягивался и ломался на своей арке, дом стоял крышею вниз, будка валилась к нему навстречу и алебарда часового вместе с золотыми словами вывески и нарисованными ножницами блестела, казалось, на самой реснице его глаз.
Шедевр Гоголя в одном предложении. Созданный собственной фантазией образ прекрасной незнакомки повергает Пискарева в состояние катарсиса, острейшего переживания, остановившего время, перевернувшего восприятие масштабов и перспективы, контуров и форм, движения и покоя. Интересно отметить, что в картине мира художника Пискарева практически отсутствуют цвета, уже нет пестрого плаща. Пискарев оглушен настолько, что не замечает красок. Но интересно, была ли эта девушка действительно настолько прекрасна? Вовсе нет.
Вернемся к началу эпизода. Два приятеля, художник Пискарев и поручик Пирогов, смотрят на дам, идущих по Невскому. Они замечают двух женщин — блондинку и брюнетку. Вот какой диалог происходит между ними:
— Стой! — закричал в это время поручик Пирогов, дернув шедшего с ним молодого человека во фраке и плаще. — Видел? — Видел; чудная, совершенно Перуджинова Бианка. — Да ты о ком говоришь? — Об ней, о той, что с темными волосами. И какие глаза! Боже, какие глаза! Всё положение, и контура, и оклад лица — чудеса! — Я говорю тебе о блондинке, что прошла за ней в ту сторону. Что ж ты не идешь за брюнеткою, когда она так тебе понравилась?
Поручик Пирогов, видевший обеих женщин, отдает предпочтение блондинке, жене жестянщика. Он даже не сразу понимает, что Пискарев поражен другой дамой, поскольку блондинка, на его взыскательный вкус, предпочтительнее. «Что ж ты не идешь за брюнеткою, когда она так тебе понравилась?», спрашивает он приятеля. Мнение Пирогова важно здесь как понимание объективных достоинств внешности незнакомки, и непредвзятый взгляд Пирогова на эту женщину оказывается не в ее пользу.
Гоголь, создавший иллюзию красавицы через субъективное восприятие незнакомки Пискаревым, быстро разрушает созданный им же художественный эффект, что полностью соответствует взглядам автора на женщин как на источник страдания и мук:
…но так странно и нагло посмотрела на Пискарева, что он опустил невольно свои глаза.
Смена ритма и настроения в повествовании. Появляются подозрения, а вскоре за ними — жестокое прозрение.
Он содрогнулся.
Наивысшая точка повествования — предложение из двух слов коротко и безжалостно, после длинных и образных описаний оно звучит как выстрел. Пискарев понимает, что фантазии о прекрасной незнакомке завели его в притон. Бодрое и приподнятое вступление, перешедшее к рассказу о художнике, могло бы в начале создать у читателя иллюзию романтически-возвышенного повествования о случайной встрече на Невском и дать надежду на ее счастливое завершение, но здесь повествование совершает полный разворот, радикально меняются его ритм, стиль и язык.
Дверь отворилась, и вошел лакей в богатой ливрее.
Сон Пискарева о незнакомке. Тема сна героя будет неоднократно встречаться в повестях. Отличие сна от галлюцинации и делирия заключается в реалистичном начале и постепенном аддитивном нагромождении разнообразных нелепостей, неловкостей и препятствий. Наиболее интенсивное и самое неприятное переживание всегда предшествует финалу или пробуждению. Такая особенность в изображении сна будет особенно важна в дальнейшем для повести «Коляска».
Необыкновенная пестрота лиц привела его в совершенное замешательство; ему казалось, что какой-то демон искрошил весь мир на множество разных кусков и все эти куски без смысла, без толку смешал вместе.
Фрагментарное и несколько отстраненное восприятие происходящего, уже ничего общего не имеющее с прежними переживаниями по поводу незнакомки. Появляются замешательство и некоторая тревога.
Сверкающие дамские плечи и черные фраки, люстры, лампы, воздушные летящие газы, эфирные ленты и толстый контрабас, выглядывавший из-за перил великолепных хоров, — всё было для него блистательно.
Перечислены элементы приснившегося, плохо связанные с действительной реальностью: «воздушные летящие газы, эфирные ленты и толстый контрабас, выглядывавший из-за перил великолепных хоров».
…но один уже смиренный вид Пискарева, прислонившегося с боязнию к колонне, показывал, что он растерялся вовсе.
Растет дискомфорт.
Пискарев употребил все усилия, чтобы раздвинуть толпу и рассмотреть ее; но, к величайшей досаде, какая-то огромная голова с темными курчавыми волосами заслоняла ее беспрестанно; притом толпа его притиснула так, что он не смел податься вперед, не смел попятиться назад, опасаясь толкнуть каким-нибудь образом какого-нибудь тайного советника.
Нагромождение препятствий.
Творец Небесный, что это! На нем был сюртук и весь запачканный красками: спеша ехать, он позабыл даже переодеться в пристойное платье. Он покраснел до ушей и, потупив голову, хотел провалиться, но провалиться решительно было некуда: камер-юнкеры в блестящем костюме сдвинулись позади его совершенною стеною.
К препятствиям присоединяется чувство неловкости от неподходящего костюма.
Она села, грудь ее воздымалась под тонким дымом газа; рука ее (Создатель, какая чудесная рука!) упала на колени, сжала под собою ее воздушное платье, и платье под нею, казалось, стало дышать музыкою, и тонкий сиреневый цвет его еще виднее означил яркую белизну этой прекрасной руки.
Появляется незнакомка, возвращаются воздушная, цветная картинка, восторг и восхищение.
…но в это время подошел камергер с острыми и приятными замечаниями, с прекрасным завитым на голове хохлом.
Очередное препятствие, на этот раз несколько комического свойства. Камергер — придворный высокого ранга, которому соответствует IV класс гражданского чина. Хохол на голове — признак принадлежности к национальному бандформированию на окраине государства. Камергер с завитым на голове хохлом мог явиться только во сне.
Она умоляющим взглядом посмотрела на Пискарева и дала знак остаться на своем месте и ожидать ее прихода, но в припадке нетерпения он не в силах был слушать никаких приказаний даже из ее уст. Он отправился вслед за нею; но толпа разделила их. Он уже не видел сиреневого платья; с беспокойством проходил он из комнаты в комнату и толкал без милосердия всех встречных…
Ее опять уводят, снова возникают препятствия, растет беспокойство и нетерпение, тухнут краски.
Он перебежал в другую комнату — и там нет ее. В третью — тоже нет. «Где же она? дайте ее мне! … Беспокойный, утомленный, он прижался к углу и смотрел на толпу; но напряженные глаза его начали ему представлять всё в каком-то неясном виде. Наконец ему начали явственно показываться стены его комнаты.
Пробуждение с беспокойством и усталостью.
Досадный свет неприятным своим тусклым сиянием глядел в его окна. Комната в таком сером, таком мутном беспорядке… О, как отвратительна действительность! Что она против мечты?
Мотив бегства от действительности в мир мечты и прекрасных фантазий.
Наконец она явилась! ее головка и локоны… она глядит… О, как ненадолго! Опять туман, опять какое-то глупое сновидение. …Наконец сновидения сделались его жизнию, и с этого времени вся жизнь его приняла странный оборот: он, можно сказать, спал наяву и бодрствовал во сне.
Отрывочное, сумбурное описание незнакомки в фантазиях, состояние Пискарева уже нельзя считать нормальным, грань между сном и явью стирается.
…взгляд его был вовсе без всякого значения, природная рассеянность, наконец, развилась и властительно изгоняла на лице его все чувства, все движения.
Пискарев уже полностью опустошен, хотя тема опиума еще не появилась в повести.
Он слышал, что есть средство восстановить сон — для этого нужно принять только опиум. Но где достать этого опиума? Он вспомнил про одного персиянина, содержавшего магазин шалей, который всегда почти, когда ни встречал его, просил нарисовать ему красавицу. Он решился отправиться к нему, предполагая, что у него, без сомнения, есть этот опиум.
По некоторым косвенным признакам можно предположить, что еще до встречи с незнакомкой на Невском Пискарев страдал от опиумной зависимости. Его лихорадочные мысли о том, где можно достать опиум, типичны для хронического наркомана.
Боже, какая радость! Она! опять она! но уже совершенно в другом виде. О, как хорошо сидит она у окна деревенского светлого домика!
Опиумная галлюцинация, видение с незнакомкой. Важно отметить, что его восхищение ею лишилось глубины и интенсивности, это уже не катарсис и потрясение. Предложения становятся короткими, личного в них существенно меньше, достоинства красавицы перечисляются, но не переживаются с прежней силой. Нет ослепления ею, образ незнакомки мельчает и заметно блекнет.
Ни о чем он не думал, даже почти ничего не ел и с нетерпением, со страстию любовника ожидал вечера и желанного видения.
Пискарев перестает заботится о себе, он теряет интерес к реальной жизни, употребление опиума становится ежедневным. Критическое отношение к происходящему отсутствует.
Из всех сновидений одно было радостнее для него всех: ему представилась его мастерская, он так был весел, с таким наслаждением сидел с палитрою в руках! И она тут же. Она была уже его женою.
Одна из последних галлюцинаций. Райское наслаждение называется, но не описывается. Предложения короткие, эпитетов немного.
…он подошел к зеркалу и испугался сам впалых щек и бледности своего лица.
Описание внешности хронического наркомана на опиоидах.
Никто не мог знать, ночевал он где-нибудь или нет; на другой только день каким-то глупым инстинктом зашел он на свою квартиру, бледный, с ужасным видом, с растрепанными волосами, с признаками безумия на лице.
Описание пунктиром и несколькими штрихами бедственного состояния и безумия Пискарева. Эпитеты: глупый, ужасный, растрепанный.
По судорожно раскинутым рукам и по страшно искаженному виду можно было заключить, что рука его была неверна и что он долго еще мучился, прежде нежели грешная душа его оставила тело.
Самоубийство как закономерный финал сюжета.
Даже поручик Пирогов не пришел посмотреть на труп несчастного бедняка, которому он при жизни оказывал свое высокое покровительство. Впрочем, ему было вовсе не до того: он был занят чрезвычайным происшествием.
Еще одно указание на хроническую наркоманию Пискарева. Ухлестывания Пирогова за женой Шиллера продолжались несколько недель, то есть от встречи Пискарева с незнакомкой на Невском до его смерти прошло не так уж много времени, поскольку сюжет Пирогова тогда еще не подошел к своему финалу.
История поручика Пирогова — это фарс и пародия, анекдот в прежнем смысле, неглубокая комедия на внешних комических эффектах, изложенная легкомысленным языком персонажа-рассказчика, не склонного к переживаниям и рефлексии. Пирогов начинает преследования и ухаживания за женой жестянщика Шиллера. Муж и его дружки застают Пирогова врасплох и кастрируют его. Пирогов некоторое время переживает, но потом утешается тем, что ему теперь ничто не мешает хорошо танцевать. В истории нет внутренней динамики, язык персонажа-рассказчика не претерпевает изменений.
Он превосходно декламировал стихи из «Димитрия Донского» и «Горе от ума» и имел особенное искусство пускать из трубки дым кольцами так удачно, что вдруг мог нанизать их около десяти одно на другое. Умел очень приятно рассказать анекдот о том, что пушка сама по себе, а единорог сам по себе. Впрочем, оно несколько трудно перечесть все таланты, которыми судьба наградила Пирогова.
Поручик был поверхностный, довольно пустой человек.
Он был очень доволен своим чином, в который был произведен недавно…
Отличался самодовольством.
Итак, Пирогов не переставал преследовать незнакомку, от времени до времени занимая ее вопросами, на которые она отвечала резко, отрывисто и какими-то неясными звуками.
История Пирогова интересна как обратная по сюжетным ходам с историей художника Пискарева.
Он было на минуту задумался, но, следуя русскому правилу, решился идти вперед…
Пирогов — полная противоположность Пискареву.
Шиллер сидел, выставив свой довольно толстый нос и поднявши вверх голову; а Гофман держал его за этот нос двумя пальцами и вертел лезвием своего сапожнического ножа на самой его поверхности.
Появляется тема повести «Нос», и, разумеется, иронически обыгрываются распространенные фамилии известных немецких писателей.
Впрочем, жена Шиллера, при всей глупости, была всегда верна своей обязанности, и потому Пирогову довольно трудно было успеть в смелом своем предприятии; но с победою препятствий всегда соединяется наслаждение, и блондинка становилась для него интереснее день ото дня.
Ход мыслей Пирогова, который объясняет его мотивацию: «…но с победою препятствий всегда соединяется наслаждение». У рассказчика-Пирогова довольно скудный язык с архаическими оборотами речи и инверсией, присутствует дидактика, прямые указания читателю.
Но все это как-то странно кончилось: по дороге он зашел в кондитерскую, съел два слоеных пирожка, прочитал кое-что из «Северной пчелы» и вышел уже не в столь гневном положении.
Ирония автора подготавливает развязку.
Там с удовольствием провел вечер и так отличился в мазурке, что привел в восторг не только дам, но даже и кавалеров.
Намек на утрату пола и успехи в танцах, которым раньше что-то мешало.
Дивно устроен свет наш! — думал я, идя третьего дня по Невскому проспекту и приводя на память эти два происшествия.
В тексте присутствуют два авторских отступления, завершающие каждую из сюжетных линий.
«Нос»
«Нос» вводит тему психиатрии и симптомов душевной болезни как фактора, влияющего на стиль изложения соавтора-рассказчика. Описание симптомов болезни не следует рассматривать в качестве авторского замысла. Болезнь и связанные с нею девиации интересны только как часть личности рассказчика. Рассказчик, страдающий душевной болезнью, оказывает сильное влияние на фабулу и создает яркий, окрашенный разнообразными эмоциями сюжет.
В качестве рассказчика в повести «Нос» выступает проекция майора Ковалева, страдающего довольно редким отклонением психики — диссоциативным расстройством с раздвоением личности. В этом состоянии человек начинает воспринимать происходящее с ним так, будто это происходит с кем-то посторонним. Форма изложения в повествовании — высокоорганизованный, логически связный делирий или бред, определяемый в психиатрии как расстройство мышления с возникновением болезненных представлений, рассуждений и выводов, в которых больной полностью и непоколебимо убежден и которые не поддаются коррекции.
Испугавшись, Ковалев велел подать воды и протер полотенцем глаза: точно нет носа! Он начал щупать рукою, чтобы узнать: не спит ли он? кажется, не спит. Коллежский асессор Ковалев вскочил с кровати, встряхнулся: нет носа!.. Он велел тотчас подать себе одеться и полетел прямо к обер-полицмейстеру.
Убедившись, что носа нет и что он не спит, Ковалев первым делом решает обратиться в полицию. Он не пытается понять, что случилось, трезво оценить ситуацию и соотнести ее со здравым смыслом. Критическое отношение к событию у рассказчика отсутствует. Пропажу носа он твердо воспринимает как проявление внешнего преступного замысла, и отсюда первое желание персонажа ехать в полицию. Мыслей о враче у него не возникает, поскольку достоверность происходящего и собственное психическое здоровье под сомнение не ставятся.
Ковалев был кавказский коллежский асессор.
Коллежский асессор соответствовал чину VIII класса, для получения которого требовались длительная выслуга лет, высшее образование или сдача специального экзамена. В период Кавказской войны для привлечения чиновников была введена практика ускоренного производства в коллежские асессоры без выполнения формальных требований. Получивших таким образом чин молодых карьеристов в обществе шутливо называли «кавказскими асессорами». Коллежские асессоры любили называть себя майорами, так как военные чины были престижнее гражданских.
Каков же был ужас и вместе изумление Ковалева, когда он узнал, что это был собственный его нос! При этом необыкновенном зрелище, казалось ему, всё переворотилось у него в глазах; он чувствовал, что едва мог стоять; но решился во что бы ни стало ожидать его возвращения в карету, весь дрожа как в лихорадке.
Опять никаких сомнений в достоверности происходящего, которое переживается как действительное событие и находит глубокий эмоциональный отклик в Ковалеве: ужас, изумление, дрожь от возбуждения, потрясение.
Бедный Ковалев чуть не сошел с ума. Он не знал, как и подумать о таком странном происшествии. Как же можно, в самом деле, чтобы нос, который еще вчера был у него на лице, не мог ездить и ходить, — был в мундире!
Ковалев не ставит под сомнение, что его нос существует отдельно. Невероятным ему кажется только то, что нос облачен в мундир.
Какой-нибудь торговке, которая продает на Воскресенском мосту очищенные апельсины, можно сидеть без носа…
Имеется в виду провалившийся нос как один из симптомов запущенного сифилиса. В XIX веке болезнь распространялась преимущественно через еду, в деревнях — через молоко и бытовые контакты.
…имея в виду получить губернаторское место,… притом будучи во многих домах знаком с дамами: Чехтарева, статская советница, и другие… Вы посудите сами… я не знаю, милостивый государь… (При этом майор Ковалев пожал плечами) … Извините… если на это смотреть сообразно с правилами долга и чести… вы сами можете понять…»
Сумбурная, несвязная речь Ковалева вызвана, видимо, не только робостью перед мундиром собеседника. Мысли Ковалева сами по себе не отличались стройностью.
В его положении следовало ему прежде всего отнестись в Управу благочиния, не потому что оно имело прямое отношение к полиции, но потому, что ее распоряжения могли быть гораздо быстрее, чем в других местах; искать же удовлетворения по начальству того места, при котором нос объявил себя служащим, было бы безрассудно, потому что из собственных ответов носа уже можно было видеть, что для этого человека ничего не было священного,… Наконец, казалось, само небо вразумило его. Он решился отнестись прямо в газетную экспедицию и заблаговременно сделать публикацию с обстоятельным описанием всех качеств…
Логически безупречные рассуждения содержат фундаментальный изъян — существование носа отдельно не только не подвергается сомнению, но сам нос наделяется нравственными человеческими качествами. Его отсутствие на надлежащем месте Ковалев расценивает как сознательное нарушение носом неких священных принципов. Происходящему он дает морально-этическую оценку, что привносит элемент абсурда. Решение обратиться в газетную редакцию, чтобы рассказать о случившемся, представляется Ковалеву мудрым и оправданным, абсурдность этого шага для него совершенно неочевидна.
…он вышел, глубоко раздосадованный, из газетной экспедиции и отправился к частному приставу…
Потерпев неудачу в газете, Ковалев снова надеется получить помощь в полиции. Собственное психическое здоровье им под вопрос не ставится.
Это, верно, или во сне снится, или просто грезится; может быть, я как-нибудь ошибкою выпил вместо воды водку, которою вытираю после бритья себе бороду.
Сомнения в адекватности собственного восприятия происходящего возникают только сейчас, но и теперь объяснение заключается во внешнем воздействии алкоголя, а не связывается с внутренними причинами проблем со своим здоровьем.
Майор Ковалев, сообразя все обстоятельства, предполагал едва ли не ближе всего к истине, что виною этого должен быть не кто другой, как штаб-офицерша Подточина, которая желала, чтобы он женился на ее дочери.
В психиатрии подобное объяснение происходящего больным принято называть бредом отношения — настойчивой попыткой связать собственные переживания с произвольным и злонамеренным воздействием неких посторонних факторов, например умыслом других лиц.
Он кликнул Ивана и послал его за доктором…
Ковалев посылает за врачом вовсе не для освидетельствования собственного психического здоровья. Его желание видеть нос на своем месте является продолжением бреда.
«Нет», говорил Ковалев, прочитавши письмо. «Она точно не виновата. Не может быть! Письмо так написано, как не может написать человек, виноватый в преступлении.»
Аргументированные, связные рассуждения, но без попыток критического анализа происходящего вполне могут встречаться при психозах.
Между тем слухи об этом необыкновенном происшествии распространились по всей столице и, как водится, не без особенных прибавлений… Всем этим происшествиям были чрезвычайно рады все светские, необходимые посетители раутов, любившие смешить дам, у которых запас в то время совершенно истощился.
Сатира Гоголя. Проецируя бред Ковалева на социальные отношения и темы бесед на раутах, рассказчик окрашивает абсурдом реальную действительность.
Чепуха совершенная делается на свете. Иногда вовсе нет никакого правдоподобия: вдруг тот самый нос, который разъезжал в чине статского советника и наделал столько шуму в городе, очутился как ни в чем не бывало вновь на своем месте, то есть именно между двух щек маиора Ковалева. Это случилось уже апреля 7 числа.
Рассказчик полностью разделяет оценки Ковалева о происходящем.
В это время выглянул в дверь цырюльник Иван Яковлевич; но так боязливо, как кошка, которую только-что высекли за кражу сала.
Рассказчик передает оценочное отношение Ковалева к цирюльнику.
И после того маиора Ковалева видели вечно в хорошем юморе, улыбающегося, преследующего решительно всех хорошеньких дам и даже остановившегося один раз перед лавочкой в Гостином дворе и покупавшего какую-то орденскую ленточку, неизвестно для каких причин, потому что он сам не был кавалером никакого ордена.
Приподнятое, легкое настроение Ковалева после пережитого неприятного приключения, связанного с переживаниями.
«Портрет»
Сквозная тема повести «Портрет» — влияние гипноза и внушения, гипнотическое сознание, внушенная реальность. Повесть состоит из двух сюжетно не связанных между собой частей. Объединяющей для них является идея профанации искусства. В первой части художник Чартков попадает под воздействие портрета огромной художественной силы и во время гипнотического видения переживает трагическую судьбу талантливого художника, соблазнившегося успехом и легкими деньгами. Внутренняя динамика первой части повести «Портрет» прямо противоположна тому, что происходит в повести «Шинель». Невзрачный чиновник Акакий Акакиевич сумел превратить рутинное переписывание бумаг в искусство каллиграфии, а талантливый художник Чартков превращает искусство живописи в рутину. Оба героя гибнут от соблазна: Акакий Акакиевич от увлечения шинелью, а Чартков в гипнотическом видении — от профанации своего искусства.
Вторая часть повести — пародийная. Рассказчик отвлекает внимание присутствующих на аукционе ярким повествованием с занимательными и захватывающими поворотами сюжета, а его сообщник в это время крадет ценную картину. Профанация литературы позволила злоумышленникам совершить преступление.
Но здесь было видно просто тупоумие, бессильная, дряхлая бездарность, которая самоуправно стала в ряды искусств, тогда как ей место было среди низких ремесел, бездарность, которая была верна однако ж своему призванию и внесла в самое искусство свое ремесло.
Рассуждения рассказчика словами художника Чарткова о профанации искусства. Резкие оценки Чарткова важны для понимания внутренней динамики повести — у Чарткова высокие требования к себе и своей профессии, он не приемлет идею компромисса ради выгоды и для потакания низким вкусам публики. Легкость, с которой сам Чартков вскоре идет на компромиссы, сделавшись модным художником, могла бы насторожить читателя, поскольку выглядит после этого монолога неестественно и неожиданно.
Портрет, казалось, был не кончен; но сила кисти была разительна. Необыкновеннее всего были глаза: казалось, в них употребил всю силу кисти и всё старательное тщание свое художник. Они просто глядели, глядели даже из самого портрета, как будто разрушая его гармонию своею странною живостью. Когда поднес он портрет к дверям, еще сильнее глядели глаза.
Первое упоминание о великолепном портрете. Дважды использованы словосочетание «сила кисти» и глагол «глядели», дважды упомянуты глаза портрета. Эпитеты «необыкновенный», «странный».
Впечатление почти то же произвели они и в народе. Женщина, остановившаяся позади его, вскрикнула: «глядит, глядит», и попятилась назад.
Эффект повторяется в следующем предложении.
Какое-то неприятное, непонятное самому себе чувство почувствовал он и поставил портрет на землю.
Портрет обладает большой и мрачной силой воздействия на зрителя. Эпитеты «неприятный», «непонятный».
И почти машинально шел скорыми шагами, полный бесчувствия ко всему. Красный свет вечерней зари оставался еще на половине неба; еще домы, обращенные к той стороне, чуть озарялись ее теплым светом; а между-тем уже холодное синеватое сиянье месяца становилось сильнее. Полупрозрачные легкие тени хвостами падали на землю, отбрасываемые домами и ногами пешеходцев. Уже художник начинал мало-по-малу заглядываться на небо, озаренное каким-то прозрачным, тонким, сомнительным светом…
Описание передает профессиональный взгляд художника Чарткова. Чартков был наделен способностью видеть краски, свет и игру теней на предметах, не прилагая к этому усилий. Вероятно, у него действительно настоящий талант к живописи.
Парень назывался Никитою, и проводил всё время за воротами, когда барина не было дома. Никита долго силился попасть ключом в замочную дырку, вовсе незаметную по причине темноты.
Эпизод передан глазами Чарткова, ему не приходит в голову, что его слуга попросту пьян. Кроме того, Чартков не высказывает неудовольствия тем, что ему пришлось ждать Никиту. Вероятно, мысли художника заняты другим.
Молодой Чартков был художник с талантом, пророчившим многое: вспышками и мгновеньями его кисть отзывалась наблюдательностию, соображением, шибким порывом приблизиться более к природе. «Смотри, брат», говорил ему не раз его профессор: «у тебя есть талант; грешно будет, если ты его погубишь. Но ты нетерпелив. Тебя одно что-нибудь заманит, одно что-нибудь полюбится — ты им занят, а прочее у тебя дрянь, прочее тебе ни по чем, ты уж и глядеть на него не хочешь. Смотри, чтоб из тебя не вышел модный живописец…
В повествовании неожиданно зазвучал голос другого рассказчика, с характерным собственным строем речи и лексиконом — присутствуют инверсия в предложениях, архаические и простонародные слова: «кисть отзывалась наблюдательностию, соображением, шибким порывом приблизиться более к природе. «Смотри, брат», говорил ему не раз его профессор: «у тебя есть талант; грешно будет, если ты его погубишь». По всей видимости, тут звучит речь наставника Чарткова в живописи, профессора, пробившегося из самых низов благодаря своему таланту. «Внушение» опытного профессора легло в основу гипнотического видения, переживаемого в дальнейшем Чартковым.
…повесил перед собой на стену и подивился еще более необыкновенной работе: всё лицо почти ожило и глаза взглянули на него так, что он наконец вздрогнул и, попятившись назад, произнес изумленным голосом: глядит, глядит человеческими глазами!
Третье упоминание огромной силы воздействия портрета.
Это было уже не искусство: это разрушало даже гармонию самого портрета. Это были живые, это были человеческие глаза! Казалось, как будто они были вырезаны из живого человека и вставлены сюда.
Четвертое упоминание глаз портрета и второе — разрушения гармонии. Важно отметить последовательное и постепенное нарастание эффекта гипнотической силы портрета в повествовании — от слов о силе кисти художника вначале до разрушения гармонии и переживаний Чарткова крайней интенсивности в последующем.
…только ему сделалось вдруг, неизвестно отчего, страшно сидеть одному в комнате. Он тихо отошел от портрета, отворотился в другую сторону и старался не глядеть на него, а между тем глаз невольно сам собою, косясь, окидывал его.
Очередное указание на огромную силу воздействия портрета: нагнетается страх, неприятные переживания.
Глаза еще страшнее, еще значительнее вперились в него и, казалось, не хотели ни на что другое глядеть, как только на него. Полный тягостного чувства, он решился встать с постели, схватил простыню и, приблизясь к портрету, закутал его всего.
«…не хотели ни на что другое глядеть, как только на него» — здесь начинается описание подавляющего гипнотического воздействия портрета непосредственно на Чарткова.
Но наконец уже в самом деле… он видит, видит ясно: простыни уже нет… портрет открыт весь и глядит мимо всего, что ни есть вокруг, прямо в него, глядит просто к нему во внутрь… У него захолонуло сердце. И видит: старик пошевелился и вдруг уперся в рамку обеими руками. Наконец приподнялся на руках и, высунув обе ноги, выпрыгнул из рам…
Начиная с этих слов и до конца всей первой части следует описание гипнотического видения, испытываемого Чартковым под действием портрета.
Чартков силился вскрикнуть и почувствовал, что у него нет голоса, силился пошевельнуться, сделать какое-нибудь движенье — не движутся члены.
Гипноз сопровождается нарушением способности говорить и двигаться. Важно отметить еще и другие различия в описании обычного сна (повести «Коляска», «Невский проспект») от гипнотического видения или внушенной реальности. Сон начинается с вполне естественных, реалистических переживаний и сопровождается постепенным нагромождением препятствий с последующим усилением чувства неловкости. Наиболее интенсивное переживание предшествует пробуждению. Гипнотическое видение, равно как галлюцинация или бред, начинается с невозможного или невероятного явления, в то время как эмоциональная составляющая переживания изменяется мало. Видения Чарткова с неоднократными ложными пробуждениями соответствуют гипнотической реальности, а не сну. Погружение в гипноз произошло от «внушения» профессора и под воздействием портрета, вызвавшего интенсивные переживания художника.
Свет месяца озарял комнату, заставляя выступать из темных углов ее, где холст, где гипсовую руку, где оставленную на стуле драпировку, где панталоны и нечищенные сапоги. Тут только заметил он, что не лежит в постеле, а стоит на ногах прямо перед портретом.
Окружающая действительность в состоянии гипноза воспринимается фрагментарно, ориентация в пространстве утрачена.
И видит он: это уже не сон; черты старика двинулись, и губы его стали вытягиваться к нему, как будто бы хотели его высосать… с воплем отчаянья отскочил он и проснулся.
Многочисленные «пробуждения» не должны вводить читателя в заблуждение. Гипнотическое видение не прекращается очередным «пробуждением», оно продолжается до самого финала повествования.
Но сжатая рука чувствует доныне, как будто бы в ней что-то было. Биение сердца было сильно, почти страшно; тягость в груди невыносимая. Он вперил глаза в щель и пристально глядел на простыню. И вот видит ясно, что простыня начинает раскрываться, как будто бы под нею барахтались руки и силились ее сбросить.
Видение продолжается, переживания эмоционально окрашены: Чартков испытывает сильное волнение, страх.
Он вскочил с постели, полоумный, обеспамятевший, и уже не мог изъяснить, что это с ним делается: давленье ли кошмара или домового, бред ли горячки, или живое виденье.
Гипнотическое сознание не похоже на сон, кошмар или горячку, восприятие окружающего неадекватно, Чартков возбужден и не может объяснить происходящее.
При всем том он всё-таки не мог совершенно увериться, чтобы это был сон. Ему казалось, что среди сна был какой-то страшный отрывок из действительности.
Чартков испытывает сомнения в адекватности того, что ему виделось, однако не может представить себе исчерпывающего объяснения.
…даже стал подозревать, точно ли это был сон и простой бред, не было ли здесь чего-то другого, не было ли это виденье.
Чартков понимает, что привидевшееся непохоже на сон или помутнение сознания, возникает предположение о некоем видении, однако причину и суть его Чартков объяснить не может. Следует отметить, что восприятие Чартковым происходящего во время видения и до него существенно отличаются. До момента погружения в гипноз Чартков без усилий замечал игру красок, света и теней на окружающих предметах. Описание его видения сосредоточено на субъективных переживаниях — сердцебиение, тяжесть в груди, страх и ужас от происходящего. Фрагментарное, отчасти спутанное сознание с потерей ориентировки в пространстве при бедности эпитетов, красок и света соответствует восприятию происходящего Чартковым под действием гипноза и передано рассказчиком.
«Никак деньги зазвенели», сказал квартальный, услышавший стук чего-то упавшего на пол…
В повествовании зазвучала тема денег и соблазна легкой жизни.
В нем были червонцы, все до одного новые, жаркие как огонь. Почти обезумев, сидел он за золотою кучею, всё еще спрашивая себя, не во сне ли всё это.
Продолжение темы денег, соблазна и неадекватности происходящего от тяжелых и больших золотых монет, внезапно и неправдоподобно вывалившихся из какого-то тайника в раме портрета.
И как взглянул он еще раз на золото, не то заговорили в нем 22 года и горячая юность. Теперь в его власти было всё то, на что он глядел доселе завистливыми глазами, чем любовался издали, глотая слюнки.
Соблазн проявляет себя в полную силу.
Художник был награжден всем: улыбкой, деньгами, комплиментом, искренним пожатьем руки, приглашеньем на обеды; словом, получил тысячу лестных наград. Портрет произвел по городу шум.
Сумев польстить заказчицам, даже не ставя себе такой цели, Чартков получает признание у широкой публики.
О художниках и об искусстве он изъяснялся теперь резко: … что сам Рафаэль даже писал не всё хорошо и за многими произведениями его удержалась только по преданию слава; что Микель-Анжел хвастун, потому что хотел только похвастать знанием анатомии, что грациозности в нем нет никакой, и что настоящий блеск, силу кисти и колорит нужно искать только теперь, в нынешнем веке.
Вертикальная связка с написанным ранее — Чартков высказывает взгляды, полностью противоположные прежним: «но где покупатели этих пестрых, грязных, масляных малеваний? кому нужны эти фламандские мужики, эти красные и голубые пейзажи, которые показывают какое-то притязание на несколько уже высший шаг искусства, но в котором выразилось все глубокое его унижение?»
Художник увидел, что оканчивать решительно было невозможно, что всё нужно было заменить ловкостью и быстрой бойкостью кисти.
Чартков становится халтурщиком. Внутренняя динамика повести «Портрет» прямо противоположна тому, что происходит в повести «Шинель». Невзрачный чиновник Акакий Акакиевич сумел превратить рутинное переписывание бумаг в искусство каллиграфии, а талантливый художник Чартков превращает искусство живописи в рутину. Оба героя гибнут от соблазна: Акакий Акакиевич от увлечения шинелью, а Чартков в гипнотическом видении — от профанации своего искусства.
Это был стройный человек, лет тридцати пяти, с длинными черными кудрями. Приятное лицо, исполненное какой-то светлой беззаботности, показывало душу, чуждую всех томящих светских потрясений; в наряде его не было никаких притязаний на моду: всё показывало в нем артиста.
Описание внешности рассказчика второй части приведено здесь по второй редакции, опубликованной в 1842 году. Интересно, что в первой редакции из сборника «Арабески», увидевшей свет в 1835 году, его внешность описывается совсем по-другому: «Внимание их прервало внезапное восклицание одного, уже несколько пожилых лет посетителя». Сопоставив дату выхода в свет второй редакции и год рождения автора — 1809-й год, а также принимая во внимание его внешность, известную многим по портретам, можно достаточно уверенно предположить, что в качестве рассказчика пародийной второй части повести выступает сам Николай Васильевич.
В начале рассказа многие обращались невольно глазами к портрету, но потом все вперились в одного рассказчика, по мере того, как рассказ его становился занимательней.
Рассказ отвлекает внимание присутствующих.
Но, к величайшему изумлению, его уже не было на стене. Невнятный говор и шум пробежал по всей толпе, и вслед за тем послышались явственно слова: «украден». Кто-то успел уже стащить его, воспользовавшись вниманьем слушателей, увлеченных рассказом.
Портрет исчез. В то время как рассказчик отвлекал внимание присутствующих на аукционе ярким повествованием с занимательными и захватывающими поворотами сюжета, его сообщник смог похитить ценную картину. Профанация литературы позволила злоумышленникам совершить преступление.
И долго все присутствовавшие оставались в недоумении, не зная, действительно ли они видели эти необыкновенные глаза, или это была просто мечта, представшая только на миг глазам их, утружденным долгим рассматриванием старинных картин.
В последний раз появляется тема внушения.
«Шинель»
Ярлык маленького человека намертво пристал к Башмачкину. По всем формальным признакам он действительно полнейший неудачник. Образ жизни Акакия Акакиевича не соответствует тому, что входит в общепринятое представление об успехе. Он занимает одну из низших должностей в департаменте, и у него нет перспектив продвижения по службе. Он мало зарабатывает и часто нуждается, его не уважают коллеги по работе и, наконец, у него нет ни семьи, ни друзей. Более того, Гоголь дает понять, что в своих проблемах Башмачкин виноват сам. Он не способен выполнить простейшие действия, требуемые от чиновника: составить несложный документ, внеся в исходный вариант текста небольшие изменения, он не отличается коммуникабельностью и часто производит впечатление ущербного человека. Действительно, кого же еще ему винить в собственных бедах, как не себя самого? Странно в этой повести только одно: зачем Гоголь настолько сгустил краски, почему он так беспощаден к своему персонажу?
Разгадка в том, что Гоголь ведет игру с читателем, навязывая ему поверхностную и обманчивую трактовку образа Башмачкина. На самом же деле текст Гоголя не дает достаточных оснований считать Акакия Акакиевича маленьким, незначительным человеком и обычным чиновником. В повести можно найти многочисленные указания автора к другому прочтению, где Акакий Акакиевич предстает профессионалом: мастером каллиграфии, творцом и перфекционистом, добившимся совершенства в своем искусстве. Авторский замысел произведения построен на противоречии основной идеи повести ее общему контексту, который подталкивает читателя к представлению о ничтожности Акакия Акакиевича, чему в немалой степени способствуют распространенные стереотипы восприятия.
Представление о ничтожности Акакия Акакиевича созданное рассказчиком исключительно средствами контекста, направляет восприятие читателя в ложное русло косвенными и субъективными оценками в повествовании, насмешливой интонацией рассказчика, презрительным отношением к Башмачкину других персонажей, наконец, нелепыми ситуациями, в которые попадает главный герой. Вместе с тем, основная авторская идея о Башмачкине как мастере каллиграфии, выраженная в нескольких ключевых предложениях приглушенно и скрыто, не привлекает внимания, и ее восприятие на фоне яркого, но ложного контекста требует от читателя значительных усилий. «Шинель» — интересный пример того, как сильно контекст произведения влияет на трактовку его основной идеи. Противоречие контекста основной идее не позволяет трактовать произведение однозначно, поскольку профессионал не может быть маленьким человеком ни при каких обстоятельствах.
Итак, в одном департаменте служил один чиновник; чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица что называется геморроидальным…
Рассказчик не сообщает точных сведений о возрасте Башмачкина, но из описания следует, что Акакий Акакиевич уже далеко не молод. Он средних лет, с морщинами, нездоровым цветом лица и довольно невзрачной внешностью. Позднее, ближе к финалу сообщается, что Акакий Акакиевич был человеком в летах.
Что касается до чина… то он был то, что называют вечный титулярный советник.
Титулярный советник — IX гражданский чин по «Табели о рангах», которому соответствует звание штабс-капитана пехоты. Чин не давал право на потомственное дворянство, на гражданской государственной службе выходцы из низов обычно заканчивали карьеру в этом чине.
И отец, и дед, и даже шурин, и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза три в год подметки.
Акакий Акакиевич происходил из очень небогатой семьи, вынужденной экономить, поэтому он вряд ли мог получить хорошее образование, выходившее за рамки общедоступного.
Таким образом и произошел Акакий Акакиевич.
Как следует из описания процедуры выбора имени для новорожденного, люди из его ближайшего окружения не отличались высокой культурой или большой эрудицией, а значит, не могли привить ему то, чем сами не обладали.
Ребенка окрестили, причем он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советник.
Здесь и далее до слов: «Есть в Петербурге сильный враг всех, получающих четыреста рублей в год…» Гоголь играет с читателем и, используя насмешливый тон и отстраненную манеру повествования рассказчика, создает обманчивый контекст, принижающий Башмачкина.
Когда и в какое время он поступил в департамент и кто определил его, этого никто не мог припомнить. Сколько не переменялось директоров и всяких начальников, его видели все на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма…
Башмачкин служил в одном и том же департаменте много лет, однако по карьерной лестнице он не продвинулся.
В департаменте не оказывалось к нему никакого уважения. Сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил, но даже не глядели на него… Какой-нибудь помощник столоначальника прямо совал ему под нос бумаги, не сказав… что-нибудь приятное, как употребляется в благовоспитанных службах.
Башмачкин не пользовался уважением коллег по службе.
И он брал, посмотрев только на бумагу, не глядя, кто ему подложил и имел ли на то право. Он брал и тут же пристраивался писать ее.
Башмачкин отличался трудолюбием и не отлынивал от работы. Гоголь здесь быстро меняет интонацию с насмешливой на более серьезную и ставит акцент на слове «брал», повторяя его в двух последовательных предложениях.
Молодые чиновники подсмеивались и острились над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия, рассказывали тут же пред ним разные составленные про него истории, … сыпали на голову ему бумажки, называя это снегом. Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто бы никого и не было перед ним; это не имело даже влияния на занятия его: среди всех этих докук он не делал ни одной ошибки в письме.
Акакий Акакиевич действительно не замечал происходящего. Искусство каллиграфии, доведенное до совершенства, требует абсолютной концентрации внимания и полной сосредоточенности. Башмачкин не реагировал на внешние раздражители, поскольку в состоянии сосредоточенности в его сознании не оставалось места для посторонних мыслей. Способность к сосредоточенности такой степени возможна только в результате целенаправленного упорного и многолетнего труда. Гоголь также дает понять, что концентрация внимания и полное отстранение от создаваемых помех позволяли Башмачкину не допускать ошибок. При этом Гоголь несколько лукавит, ведь, как станет ясно в дальнейшем, чистописание не было основным достоинством Башмачкина.
Только если уж слишком была невыносима шутка, когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом, он произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?»
Если Башмачкину мешали слишком сильно, он просил только об одном: не отвлекать его от занятий. Он не предпринимал никаких попыток наказать обидчиков, пожаловаться на них или каким-то образом защитить себя. Важно отметить, что такое отношение к окружающим на службе было следствием глубочайшей сосредоточенности, при котором внешние помехи любого рода переставали существовать для Башмачкина.
Мотивация Акакия Акакиевича к самозабвенному труду никак не связана с карьерой. Он приходил в департамент вовсе не с целью продвинуться по службе, снискать почет или утвердиться в коллективе. Башмачкина можно считать чиновником только по формальному признаку — месту ежедневного посещения департамента. Карьерный рост, равно как и стремление к сопутствующим карьере материальным благам, не были его целью. По сути, он был сам по себе, вне системы установившихся общественных ценностей и отношений. Однако в глазах коллег по департаменту Башмачкин выглядел ущербным, жалким и смешным.
В нем слышалось что-то такое преклоняющее на жалость, что один молодой человек, недавно определившийся, который, по примеру других, позволил было себе посмеяться над ним, вдруг остановился, как будто пронзенный, и с тех пор как будто все переменилось перед ним и показалось в другом виде.
Гоголь использует сложносочиненное предложение, в котором первая часть «В нем слышалось что-то такое преклоняющее на жалость» создает ложный контекст и указывает на ущербность Башмачкина, а последняя часть опровергает контекст и содержит подсказку: «…все переменилось перед ним и показалось в другом виде». Своей подсказкой Гоголь дает понять, что бессилие и ущербность Башмачкина в действительности мнимые, а первое впечатление о главном персонаже повести может быть обманчивым.
Вряд ли где можно было найти человека, который так жил бы в своей должности. Мало сказать: он служил ревностно, — нет, он служил с любовью.
Гоголь снова лукавит. Должность, сама по себе, не имела для Акакия Акакиевича никакого значения. Отношение Башмачкина к работе нельзя отождествлять с обычным должностным рвением, желанием выслужиться и сделать себе карьеру.
Там, в этом переписыванье, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир. Наслаждение выражалось на лице его; некоторые буквы у него были фавориты, до которых если он добирался, то был сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами, так что в лице его, казалось, можно было прочесть всякую букву, которую выводило перо его.
Б. М. Эйхенбаум в статье «Как сделана „Шинель“ Гоголя» пишет: «Душевный мир Акакия Акакиевича (если только позволительно такое выражение) — не ничтожный (это привнесли наши наивные и чувствительные историки литературы, загипнотизированные Белинским), а фантастически-замкнутый, свой: „Там, в этом переписывании, ему виделся какой-то свой разнообразный (!) и приятный мир… Вне этого переписыванья, казалось, для него ничего не существовало“. В этом мире — свои законы, свои пропорции».
В словах Гоголя о разнообразном и приятном мире Акакия Акакиевича нет никакого преувеличения. Мир каллиграфии весьма узок, но при этом действительно разнообразен. Пропорции букв, закругления, толщина линий, наклоны, интервалы, соединения, дополнительные элементы и многое другое делают возможным бесчисленное множество разных вариантов написания и создания бесконечного числа новых стилей, даже в рамках формальных требований к оформлению текста, которые наверняка были в департаменте, куда приходил Акакий Акакиевич. Профессионализм и совершенство в каллиграфии, как и в любом другом деле, требуют непрерывных упражнений при высочайшей концентрации внимания, поэтому Акакий Акакиевич занимался ею постоянно: на своем рабочем месте, ни на кого не обращая внимания и не делая различий между бумагами, которые ему подсовывали, по дороге в департамент и домой, мысленно прорабатывая варианты написания букв, а также дома в свое свободное время. Акакий Акакиевич занимался творчеством и жил в разнообразном мире, который приносил ему самые настоящие наслаждения, и оттого был приятным.
Если бы соразмерно его рвению давали ему награды, он, к изумлению своему, может быть, даже попал бы в статские советники; но выслужил он, как выражались остряки, его товарищи, пряжку в петлицу да нажил геморрой в поясницу.
И сразу же Гоголь прибегает к маскировке, отвлекая внимание читателя. Он резко меняет тон рассказчика от искреннего к насмешливому, и мы опять смотрим на Башмачкина глазами его недоброжелательных коллег.
Один директор… приказал дать ему что-нибудь поважнее… Это задало ему такую работу, что он вспотел совершенно, тер лоб и наконец сказал: «Нет, лучше дайте я перепишу что-нибудь».
Гоголь продолжает игру с читателем, показывая ему того ущербного Башмачкина, каким его видят в департаменте. В действительности Башмачкин физически не мог заниматься одновременно каллиграфией и грамматикой, даже самой простейшей, что, однако, никак нельзя считать признаком ущербности. Глубокая сосредоточенность и строгая умственная дисциплина не позволяли ему отвлекаться во время работы или быстро переключать внимание на решение других задач.
Ни один раз в жизни не обратил он внимания на то, что делается и происходит всякий день на улице… Но Акакий Акакиевич если и глядел на что, то видел на всем свои чистые, ровным почерком выписанные строки, и только разве если, неизвестно откуда взявшись, лошадиная морда помещалась ему на плечо и напускала ноздрями целый ветер в щеку, тогда только замечал он, что он не на середине строки, а скорее на средине улицы.
Гоголь снова отвлекает внимание читателя тем же приемом. Сначала он дает подсказку и открыто восхищается Башмачкиным («свои чистые, ровным почерком выписанные строки»), но потом сразу же приглашает посмеяться над Акакием Акакиевичем, попавшим в нелепую ситуацию. Этим смехом Гоголь также маскирует очень важное для дальнейших событий качество Башмачкина — его неспособность отвлекаться от своего единственного и основного занятия, доминанты. До появления проблемы шинели, доминантой в сознании Акакия Акакиевича была каллиграфия.
Гоголь использует два основных приема для отвлечения внимания читателя от основной идеи повести. Во-первых, смех по поводу нелепых ситуаций, в которые автор ставит своего героя. Во-вторых, грамматические конструкции из длинных сложносочиненных предложений, где подсказки и ключи скрыты за смысловыми блоками, создающими ложный контекст. Текст Гоголя требует работы и внимания читателя, равно как и детального анализа, свободного от личных мнений и оценок исследователей.
Приходя домой… вставал из-за стола, вынимал баночку с чернилами и переписывал бумаги, принесенные на дом. Если же таких не случалось, он снимал нарочно, для собственного удовольствия, копию для себя, особенно если бумага была замечательна не по красоте слога, но по адресу к какому-нибудь новому или важному лицу.
Предложение об адресе «новому или важному лицу» — одно из ключевых в понимании авторского замысла. Весьма распространенной ошибкой в интерпретации повести является трактовка слов «важному лицу» как признака чинопочитания Акакия Акакиевича и его ограниченности. На самом же деле центральное место в этой фразе принадлежит слову «новому», а слово «важному» не несет в ней большой смысловой нагрузки, ведь неважным лицам адресов не пишут.
Предназначенный новому лицу, какому-нибудь большому начальнику другого ведомства, то есть исходящий из департамента адрес — обращение по торжественному случаю, в отличие от обычных служебных бумаг для внутреннего обращения, допускал большую свободу оформления текста, обязательно требовал парадность и пышность начертания, не принятые во внутренних циркулярах, давал возможность Башмачкину развернуться как творцу и художнику, показать все лучшее, что он умеет. Вариант этого адреса для себя, который никто не увидит, позволял ему поэкспериментировать, попробовать что-то новое в своем творчестве. При этом смысл адреса и его слог не имели для Башмачкина никакого значения. Гоголь показал здесь Акакия Акакиевича в процессе творческих поисков, в его творческой мастерской.
Таким образом, медленная динамика повести в ее начале связана с постепенной трансформацией художественного образа главного персонажа: у невзрачного прилежного и трудолюбивого чиновника для переписывания без карьерных амбиций обнаруживается способность достигать высочайшей степени концентрации внимания, а само переписывание превращается в творчество и искусство, разновидность графики, какой является каллиграфия. Тема каллиграфии и творчества была начата ранее словами «Там, в этом переписыванье, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир», и дополнена затем: «Но Акакий Акакиевич если и глядел на что, то видел на всем свои чистые, ровным почерком выписанные строки».
Даже в те часы, когда совершенно потухает петербургское серое небо… Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению. Башмачкин удивительно цельный и счастливый человек, его не донимают мелочные страсти и желания. В отличие от обычных чиновников, он не страдает от того, что ему приходится проводить большую часть времени в присутствии, поэтому он не делит время на служебное и собственное. Все его время принадлежит каллиграфии. Каллиграфия для него — не обязательная работа, а ниша существования, стиль жизни. Гоголь подчеркивает цельность Башмачкина, используя контрастное описание праздного и суетного досуга чиновников и досуга Башмачкина, посвященного каллиграфии.
Есть в Петербурге сильный враг всех, получающих четыреста рублей в год…
Начиная с этого предложения тональность и динамика повести меняются. Гоголь закончил формирование художественного образа Башмачкина и контекста, ирония уступает место более серьезной интонации. Появляется проблема шинели и ускоренная динамика повести теперь связана не только с быстрой трансформацией главного персонажа, но и с неизбежными событиями, которые приводят повествование к закономерному трагическому финалу.
Нужно знать, что Акакий Акакиевич изъяснялся большею частью предлогами, наречиями и, наконец, такими частицами, которые решительно не имеют никакого значения.
Занимаясь всю жизнь каллиграфией, не имея поводов для бесед и собеседников, Акакий Акакиевич сформировался как замкнутый человек, не обладающий развитыми навыками устной речи.
…вместо того чтобы идти домой, пошел совершенно в противную сторону, сам того не подозревая…
Известие о том, что его старая шинель пришла в полную негодность и ремонту более не подлежит, стало шоком для Башмачкина. Проблема шинели моментально превратилась в новую доминанту, вытеснив прежнюю — каллиграфию. Повторилась ситуация с потерей ориентации, только в этом случае Башмачкин занят мыслями о шинели. Шинель, принадлежность того мира, к которому Акакий Акакиевич не принадлежал и к которому не был приспособлен, выбила его из привычной ниши существования, разнообразного и приятного мира каллиграфии.
Размышления об этом чуть не навели на него рассеянности. Один раз, переписывая бумагу, он чуть было даже не сделал ошибки, так что почти вслух вскрикнул «ух!» и перекрестился.
Даже приняв решение о новой шинели, примирившись с предстоящими расходами и лишениями, Башмачкин все равно не может вернуться в состояние прежней сосредоточенности. Сейчас он работает механически, только за счет своего опыта, его внимание и мысли уже не в работе. Ситуация, когда он едва не допустил ошибку, была, вероятно, чрезвычайной в его многолетней практике.
Повесть содержит несколько вертикальных связок, важных для понимания метаморфозы, произошедшей с Акакием Акакиевичем после появления проблемы шинели. Одна их них проходит от слов «Один раз, переписывая бумагу, он чуть было даже не сделал ошибки» к более ранним словам: «среди всех этих докук он не делал ни одной ошибки в письме».
В продолжении каждого месяца он хотя один раз наведывался к Петровичу, чтобы поговорить о шинели… Сердце его, вообще весьма покойное, начало биться. … Купили сукна очень хорошего — и не мудрено, потому что об этом думали еще за полгода прежде и редкий месяц не заходили в лавки примеряться к ценам.
Фатальный исход повести предопределен тем, что Акакий Акакиевич позволил шинели стать хозяйкой его мыслей и желаний на целых шесть месяцев, даже после того, как потеплело и необходимость в ней отпала. Учащенное сердцебиение — признак переживания и эмоциональной вовлеченности указывает, что шинель превратилась для Башмачкина в предмет исключительной и преувеличенной важности.
Он чувствовал всякий миг минуты, что на плечах его новая шинель, и несколько раз даже усмехнулся от внутреннего удовольствия. В самом деле, две выгоды: одно то, что тепло, а другое, что хорошо.
Новая шинель стала для Башмачкина статусным предметом, и это свойство, оказалось, может быть не менее важным, чем ее способность защищать от холода. Башмачкин превратился в одного из тех людей, чья самооценка определяется вещами, которыми они обладают, а не делами, которые они делают.
Дороги он не приметил вовсе и очутился вдруг в департаменте…
Башмачкин в третий раз идет, не разбирая дороги. Способность сосредотачиваться до самозабвения и здесь проявила себя. Только теперь его мысли целиком заняты шинелью, а не каллиграфией.
Впрочем, ему потом сделалось приятно, когда вспомнил, что он будет иметь чрез то случай пройтись даже и ввечеру в новой шинели. …вытащил, для сравненья, прежний капот свой, совершенно расползшийся. Он взглянул на него, и сам даже засмеялся: такая была далекая разница!
Сейчас Башмачкин впервые озабочен тем, как выглядит в глазах окружающих, и у него появляются тщеславные мысли.
Пообедал он весело и после обеда уж ничего не писал, никаких бумаг, а так немножко посибаритствовал на постели, пока не потемнело. Потом, не затягивая дела, оделся, надел на плеча шинель и вышел на улицу.
Каллиграфия окончательно отступила. Из смысла существования и главного дела она превратилась в служебную обязанность. Ее место заняла шинель. Теперь Башмачкин считает важным прогулку по улице в шинели, в гости к тем самым чиновникам, которые раньше издевались над ним в департаменте.
Другая вертикальная связка в повести проходит от слов «Пообедал он весело и после обеда уж ничего не писал, никаких бумаг, а так немножко посибаритствовал на постели» к словам «…вставал из-за стола, вынимал баночку с чернилами и переписывал бумаги, принесенные на дом».
…на мужчинах попадались бобровые воротники, реже встречались ваньки с деревянными решетчатыми своими санками, утыканными позолоченными гвоздочками, — напротив, все попадались лихачи в малиновых бархатных шапках, с лакированными санками, с медвежьими одеялами, и пролетали улицу, визжа колесами по снегу, кареты с убранными козлами. Акакий Акакиевич глядел на все это, как на новость.
Еще одна вертикальная связка в повести идет от слов «Акакий Акакиевич глядел на все это, как на новость» к словам «Ни один раз в жизни не обратил он внимания на то, что делается и происходит всякий день на улице…». Башмачкин в новой шинели стал замечать многочисленные мелкие подробности в окружающей его на улице жизни, до которых раньше ему не было дела. Он внезапно оказался в ином мире.
Все это: шум, говор и толпа людей, — все это было как-то чудно Акакию Акакиевичу. Он просто не знал, как ему быть, куда деть руки, ноги и всю фигуру свою… и чрез несколько времени начал зевать, чувствовать, что скучно…
Этот мир показался Акакию Акакиевичу непонятным, неуютным, чужим и скучным.
Акакий Акакиевич чувствовал только, как сняли с него шинель, дали ему пинка поленом, и он упал навзничь в снег и ничего уж больше не чувствовал.
А еще этот мир оказался враждебным и жестоким к нему.
Когда же рассказал он, в чем дело, она всплеснула руками и сказала, что нужно идти прямо к частному, что квартальный надует…
Город делился на районы или части, а те, в свою очередь, на кварталы. Ранее существовавшая полицейская должность квартального соответствует современной должности участкового милиционера, а частного — должности начальника районного отделения милиции.
…а лучше всего, чтобы он обратился к одному значительному лицу, что значительное лицо, спишась и сносясь с кем следует, может заставить успешнее идти дело. Нечего делать, Акакий Акакиевич решился идти к значительному лицу. Какая именно и в чем состояла должность значительного лица, это осталось до сих пор неизвестным. Нужно знать, что одно значительное лицо недавно сделался значительным лицом, а до того времени он был незначительным лицом. Впрочем, место его и теперь не почиталось значительным в сравнении с другими, еще значительнейшими. Но всегда найдется такой круг людей, для которых незначительное в глазах прочих есть уже значительное. Впрочем, он старался усилить значительность многими другими средствами…
Гоголь создает художественную иллюзию изменения масштаба. В семи предложениях он использует слово «значительный» и его производные 12 раз с небольшими интервалами. Многократными близкими повторами Гоголь запутывает читателя и добивается того, что значительность и незначительность оказываются относительными и общий масштаб чиновников, прежде всего наиболее важных из них, становится ничтожным, а на их фоне маленький Акакий Акакиевич вырастает в заметную фигуру.
На другой же день обнаружилась у него сильная горячка.
Башмачкин не может и, по-видимому, не пытается вернуть прежнее состояние спокойной сосредоточенности. В переживаниях он совершает ряд бесполезных суетливых действий, которые приводят его к гибели.
По Петербургу пронеслись вдруг слухи, что у Калинкина моста и далеко подальше стал показываться по ночам мертвец в виде чиновника, ищущего какой-то утащенной шинели и под видом стащенной шинели сдирающий со всех плеч, не разбирая чина и звания, всякие шинели…
Финал повести — это закономерное и полное уничтожение шинелью Башмачкина, — мастера каллиграфии. Человек, который бескорыстно служил идее каллиграфии как искусства, раздавлен миром материальных ценностей. Даже после смерти его призрак не успокоился, а принялся мелко мстить. Важно отметить, что Акакий Акакиевич ходил к разным полицейским чинам вовсе не в попытке добиться справедливости. Он просил не о возмездии преступникам, а о том, чтобы получить обратно свою шинель. Он переживал не о том, что его ударили и тем самым обидели или оскорбили, а о том, что его шинели больше нет. Именно потому срывание шинелей с прохожих выглядит как обычная мелкая месть всем без разбора за свою утраченную шинель и перенесенные страдания, но не как мотив социального протеста или торжества справедливости. «…Не похлопотал о моей, да еще и распек, — отдавай же теперь свою!» — это мотив мести, а не социального протеста. Трудно представить, как еще мог бы отомстить обидчикам призрак Башмачкина. Имя Акакий значит «незлобивый», «не делающий зла». И уж тем более Акакий Акакиевич, стаскивающий верхнюю одежду с прохожих — самое большее, что он может, — выглядит в высшей степени карикатурно в качестве прообраза революционера, каким его пыталась представить прогрессивная критика.
Таким образом, появление проблемы шинели привело к утрате Башмачкиным его разнообразного и приятного мира творчества и каллиграфии. Акакий Акакиевич не приобрел ничего взамен, и смерть настигла его вполне закономерно. Башмачкин в качестве призрака в финале не несет позитивной нагрузки, повесть заканчивается на минорной ноте.
…и на другой день уже на его месте сидел новый чиновник, гораздо выше ростом и выставлявший буквы уже не таким прямым почерком, а гораздо наклоннее и косее.
Последнее указание Гоголя на мастерство Башмачкина в каллиграфии. Замена Акакия Акакиевича на обычного чиновника получилась неравноценной.
«Записки сумасшедшего»
Повесть «Записки сумасшедшего», равно как и повесть «Портрет» (обе — 1835 г.), является парной к повести «Шинель» (1842). Несмотря на очевидное внешнее сходство в биографии героев — Башмачкин и Поприщев чиновники невысокого ранга в департаментах, внутренняя динамика «Записок» обратна тому, что происходит в «Шинели». Башмачкин сумел достичь настоящего мастерства в своей профессии — каллиграфии, но погибает, увлекшись шинелью, в то время как ничтожный чиновник Аксентий Иванович Поприщев достигает мнимого величия, став королем Испании в своем больном воображении, и пребывает в этом состоянии при реальном бедственном положении. Повесть «Шинель» содержит многочисленные отсылки к тексту «Записок».
Он уже давно мне говорит: «Что это у тебя, братец, в голове всегда ералаш такой? Ты иной раз метаешься как угорелый, дело подчас так спутаешь, что сам сатана не разберет, в титуле поставишь маленькую букву, не выставишь ни числа, ни номера».
«Шинель»: Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто бы никого и не было перед ним; это не имело даже влияния на занятия его: среди всех этих докук он не делал ни одной ошибки в письме.
Я не понимаю выгод служить в департаменте. Никаких совершенно ресурсов.
«Шинель»: Вряд ли где можно было найти человека, который так жил бы в своей должности. Мало сказать: он служил ревностно, — нет, он служил с любовью.
На улицах не было никого; одни только бабы, накрывшись полами платья, да русские купцы под зонтиками, да курьеры попадались мне на глаза. Из благородных только наш брат чиновник попался мне. Я увидел его на перекрестке. Я, как увидел его, тотчас сказал себе: «Эге! нет, голубчик, ты не в департамент идешь, ты спешишь вон за тою, что бежит впереди, и глядишь на ее ножки».
«Шинель»: Ни один раз в жизни не обратил он внимания на то, что делается и происходит всякий день на улице, на что, как известно, всегда посмотрит его же брат, молодой чиновник,…
Она не узнала меня, да и я сам нарочно старался закутаться как можно более, потому что на мне была шинель очень запачканная и притом старого фасона.
«Шинель»: Надобно знать, что шинель Акакия Акакиевича служила тоже предметом насмешек чиновникам; от нее отнимали даже благородное имя шинели и называли ее капотом.
Правильно писать может только дворянин. Оно конечно, некоторые и купчики-конторщики и даже крепостной народ пописывает иногда; но их писание большею частью механическое: ни запятых, ни точек, ни слога.
«Шинель»: Там, в этом переписываньи, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир… Вне этого переписыванья, казалось, для него ничего не существовало.
Дома большею частию лежал на кровати. Потом переписал очень хорошие стишки: «Душеньки часок не видя, Думал, год уж не видал; Жизнь мою возненавидя, Льзя ли жить мне, я сказал». Должно быть, Пушкина сочинение.
«Шинель»: … вставал из-за стола, вынимал баночку с чернилами и переписывал бумаги, принесенные на дом. Если же таких не случалось, он снимал нарочно, для собственного удовольствия, копию для себя, особенно если бумага была замечательна не по красоте слога, но по адресу к какому-нибудь новому или важному лицу.
Ввечеру, закутавшись в шинель, ходил к подъезду ее превосходительства и поджидал долго, не выйдет ли сесть в карету, чтобы посмотреть еще разик, — но нет, не выходила.
«Шинель»: Акакий Акакиевич глядел на всё это, как на новость. Он уже несколько лет не выходил по вечерам на улицу.
Я разве из каких-нибудь разночинцев, из портных или из унтер-офицерских детей? Я дворянин.
«Шинель»: Покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина…
Что ж ты себе забрал в голову, что, кроме тебя, уже нет вовсе порядочного человека? Дай-ка мне ручевский фрак, сшитый по моде, да повяжи я себе такой же, как ты, галстук, — тебе тогда не стать мне и в подметки.
«Шинель»: Если бы соразмерно его рвению давали ему награды, он, к изумлению своему, может быть, даже попал бы в статские советники; но выслужил он, как выражались остряки, его товарищи, пряжку в петлицу да нажил геморрой в поясницу.
Был еще какой-то водевиль с забавными стишками на стряпчих, особенно на одного коллежского регистратора, весьма вольно написанные, так что я дивился, как пропустила цензура…
Речь не идет о коллежском регистраторе Хлестакове. «Записки сумасшедшего» были впервые опубликованы в 1835 году, а работу над «Ревизором» Гоголь начал год спустя.
Очень забавные пьесы пишут нынче сочинители. Я люблю бывать в театре.
«Шинель»: … даже тогда, когда всё стремится развлечься, — Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению. Никто не мог сказать, чтобы когда-нибудь видел его на каком-нибудь вечере.
Я думал несколько раз завести разговор с его превосходительством, только, черт возьми, никак не слушается язык: скажешь только, холодно или тепло на дворе, а больше решительно ничего не выговоришь.
«Шинель»: Нужно знать, что Акакий Акакиевич изъяснялся большею частью предлогами, наречиями и, наконец, такими частицами, которые решительно не имеют никакого значения.
Желал бы я сам сделаться генералом: не для того, чтобы получить руку и прочее, нет, хотел бы быть генералом для того только, чтобы увидеть, как они будут увиваться и делать все эти разные придворные штуки и экивоки, и потом сказать им, что я плюю на вас обоих.
«Шинель»: Так что, наконец, Акакий Акакиевич раз в жизни захотел показать характер и сказал наотрез, что ему нужно лично видеть самого частного, что они не смеют его не допустить, что он пришел из департамента за казенным делом, а что вот как он на них пожалуется, так вот тогда они увидят.
Вдруг, например, я вхожу в генеральском мундире: у меня и на правом плече эполета и на левом плече эполета, через плечо голубая лента — что? как тогда запоет красавица моя? что скажет и сам папа, директор наш?
«Шинель»: Он не думал вовсе о своем платье: вицмундир у него был не зеленый, а какого-то рыжевато-мучного цвета. … И всегда что-нибудь да прилипало к его вицмундиру: или сенца кусочек, или какая-нибудь ниточка; к тому же он имел особенное искусство, ходя по улице, поспевать под окно именно в то самое время, когда из него выбрасывали всякую дрянь, и оттого вечно уносил на своей шляпе арбузные и дынные корки и тому подобный вздор.
Мне бы хотелось знать, отчего я титулярный советник? Почему именно титулярный советник?
«Шинель»: Ребенка окрестили, причем он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советник.
Я было уже совсем хотел идти в департамент, но разные причины и размышления меня удержали. … В департамент не ходил… Черт с ним!
«Шинель»: Весь этот день он не был в присутствии (единственный случай в его жизни).
Нет, приятели, теперь не заманите меня; я не стану переписывать гадких бумаг ваших!
«Шинель»: Какой-нибудь помощник столоначальника прямо совал ему под нос бумаги, …. И он брал, посмотрев только на бумагу, не глядя, кто ему подложил и имел ли на то право. Он брал и тут же пристраивался писать ее.
Сегодня приходил наш экзекутор с тем, чтобы я шел в департамент, что уже более трех недель как я не хожу на должность.
«Шинель»: … Несколько дней после его смерти послан был к нему на квартиру из департамента сторож, с приказанием немедленно явиться: начальник-де требует;
Начальник отделения думал, что я ему поклонюсь и стану извиняться, но я посмотрел на него равнодушно, не слишком гневно и не слишком благосклонно, и сел на свое место, как будто никого не замечая.
«Шинель»: Акакий Акакиевич уже заблаговременно почувствовал надлежащую робость, несколько смутился и, как мог, сколько могла позволить ему свобода языка, изъяснил с прибавлением даже чаще, чем в другое время, частиц «того»,…
Что за директор! чтобы я встал перед ним — никогда! Какой он директор? Он пробка, а не директор. Пробка обыкновенная, простая пробка, больше ничего. Вот которою закупоривают бутылки.
«Шинель»: Как сошел с лестницы, как вышел на улицу, ничего уж этого не помнил Акакий Акакиевич. Он не слышал ни рук, ни ног. В жизнь свою он не был еще так сильно распечен генералом, да еще и чужим.
Хотя бы какую-нибудь достать мантию. Я хотел было заказать портному, но это совершенные ослы, притом же они совсем небрегут своею работою, ударились в аферу и большею частию мостят камни на улице.
«Шинель»: Петрович вышел вслед за ним и, оставаясь на улице, долго еще смотрел издали на шинель и потом пошел нарочно в сторону, чтобы, обогнувши кривым переулком, забежать вновь на улицу и посмотреть еще раз на свою шинель с другой стороны, то есть прямо в лицо.
«Коляска»
В повести «Коляска» рассказчик проводит читателя через полный спектр комического и смешного, поэтому короткая повесть требует внимания к быстрой перемене стилей повествования и настроения рассказчика. Повесть начинается с реалистического описания уездного города, выполненного с некоторой долей иронии, продолжается сатирическими и утрированно-карикатурными картинами быта главного персонажа, а заканчивается фантасмагорией и гротеском. Развитие сюжета связано с нагромождением препятствий и несуразностей, через которые проходит главный герой — отставной кавалерист Чертокуцкий. Кульминация с наиболее сильным переживанием неловкости приходится на финал. Подобное построение повествования соответствует описанию сна главного героя.
Глина на них обвалилась от дождя, и стены вместо белых сделались пегими; крыши большею частию крыты тростником, как обыкновенно бывает в южных городах наших; садики, для лучшего вида, городничий давно приказал вырубить.
Абсолютно реалистичное, детализированное описание захолустного провинциального городка.
Деревянный плетень между домами весь был усеян висевшими на солнце солдатскими фуражками; серая шинель торчала непременно где-нибудь на воротах; в переулках попадались солдаты с такими жесткими усами, как сапожные щетки. Усы эти были видны во всех местах. Соберутся ли на рынке с ковшиками мещанки, из-за плеч их, верно, выглядывают усы.
Выглядывающие усы использованы для перехода от реалистичного описания к комическому.
Он служил прежде в одном из кавалерийских полков и был один из числа значительных и видных офицеров. По крайней мере его видали на многих балах и собраниях, где только кочевал их полк; впрочем, об этом можно спросить у девиц Тамбовской и Симбирской губерний.
Карикатурное описание привычек Чертокуцкого.
Двести же душ вместе с двумястами его собственных были заложены в ломбард для каких-то коммерческих оборотов. Словом, он был помещик как следует… Изрядный помещик.
Карикатурность переходит в сатиру.
Когда я служил, то у меня в ящики помещалось десять бутылок рому и двадцать фунтов табаку; кроме того, со мною еще было около шести мундиров, белье и два чубука, ваше превосходительство, такие длинные, как, с позволения сказать, солитер, а в карманы можно целого быка поместить.
Сатира превращается в фантасмагорию — нагромождение невероятных картин.
Чертокуцкий после этого хотел немедленно отправиться домой, чтобы заблаговременно приготовить всё к принятию гостей к завтрашнему обеду; он взял уже было и шляпу в руки, но как-то так странно случилось, что он остался еще на несколько времени.
Странные, непоследовательные действия главного героя, вероятно, уже во сне.
Чертокуцкий долго не знал, садиться или не садиться ему за вист. Но как господа офицеры начали приглашать, то ему показалось очень несогласно с правилами общежития отказаться.
Герой испытывает некоторое чувство неловкости и совершает вынужденные действия.
Один чрезвычайно толстый помещик с короткими руками, несколько похожими на два выросшие картофеля, слушал с необыкновенно сладкою миною и только по временам силился запустить коротенькую свою руку за широкую спину, чтобы вытащить оттуда табакерку.
Карикатурность внешности помещика дополняется его абсурдными действиями.
Один помещик, служивший еще в кампанию 1812 года, рассказал такую баталию, какой никогда не было, и потом, совершенно неизвестно по каким причинам, взял пробку из графина и воткнул ее в пирожное.
Нарастает степень абсурдности происходящего.
Чертокуцкий очень помнил, что выиграл много, но руками не взял ничего и, вставши из-за стола, долго стоял в положении человека, у которого нет в кармане носового платка.
Выигрыш, который невозможно ощутить физически — крайне типично для сновидения.
— Генерал? А, так он уже едет? Да что же это, черт возьми, меня никто не разбудил? А обед, что ж обед, всё ли там как следует готово?
Замешательство и растерянность, которые приближают кульминацию.
Чертокуцкий, вытаращив глаза, минуту лежал на постеле как громом пораженный. Наконец вскочил он в одной рубашке с постели, позабывши, что это вовсе неприлично.
Попытка преодолеть неловкость еще более неловкими действиями, которые усугубляют ситуацию. Такое развитие сюжета весьма характерно для сновидения.
Сказавши это, он схватил наскоро халат и побежал спрятаться в экипажный сарай, полагая там положение свое совершенно безопасным.
Чувство неловкости усиливается от того, что герой не одет приличным образом. Частый мотив сновидений.
«А вот это будет лучше», — мелькнуло в его голове, и он в одну минуту отбросил ступени близ стоявшей коляски, вскочил туда, закрыл за собою дверцы, для большей безопасности закрылся фартуком и кожею и притих совершенно, согнувшись в своем халате.
Последовательность действий Чертокуцкого невероятна для человека в обычном состоянии здравого рассудка.
И глазам офицеров предстал Чертокуцкий, сидящий в халате и согнувшийся необыкновенным образом.
Финал-кульминация с наиболее сильными переживаниями неловкости. Интересно, что в повести отсутствует развязка — рассказчик освобождает читателя от дальнейших переживаний Чертокуцкого, что соответствует пробуждению героя с чувством облегчения, что был всего лишь сон.
«Рим»
Повесть представляет собой отсылку к «Евгению Онегину» и провокацию от первого до последнего слова. Мишень провокации — невнимательные читатели. В повести снова пародийно обыгрывается тема профанации литературы. Рассказчик целиком и без каких-либо изменений заимствует фабулу из первых глав «Евгения Онегина». Молодой аристократ живет в одной из европейских столиц, проводя время в свое удовольствие. Такое занятие ему наскучивает, и он начинает испытывать хандру. Тут приходит известие о смерти дяди, и герой отправляется принимать наследство. Он производит некоторые реформы в управлении доставшимся ему имуществом и встречает девушку Аннунциату, которая, по намекам рассказчика, скоро станет одним из главных действующих лиц повествования.
Еще лучше любил он оглянуть эти поля с террасы которой-нибудь из вилл Фраскати или Альбано, в часы захождения солнца. Тогда они казались необозримым морем, сиявшим и возносившимся из темных перил террасы; отлогости и линии исчезали в обнявшем их свете. Сначала они еще казались зеленоватыми, и по ним еще виднелись там и там разбросанные гробницы и арки, потом они сквозили уже светлой желтизною в радужных оттенках света, едва выказывая древние остатки, и, наконец, становились пурпурней и пурпурней, поглощая в себе и самый безмерный купол и сливаясь в один густой малиновый цвет, и одна только сверкающая вдали золотая полоса моря отделяла их от пурпурного, так же как и они, горизонта.
Рассказчик отвлекает внимание читателя от фабулы, пользуясь приемом Пушкина — рисует яркую, цветную картинку. Здесь он явно не скупится на краски.
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Портрет рассказчика», Игорь Викторович Алексеев
Всего 0 комментариев