«Бегом от токсичных родителей»

Бегом от токсичных родителей (fb2) - Бегом от токсичных родителей [publisher: SelfPub] 1553K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Паола Миллер

Бегом от токсичных родителей. (дневник сбежавшей)

– Что делаешь? – Книгу пишу, о твоей и моей мамах. – Интересная идея… А почему бы тебе не написать о чем-нибудь хорошем?

Предисловие

Я подстригла волосы. Не потому, что захотелось перемен или на меня напала решительность. Больше так не могло продолжаться.

Примерно так же я решилась на то, о чем эта небольшая книга.

Я не осознала необходимость прекращения отношений, они просто не могли больше продолжаться. Когда ситуация не может больше продолжаться – происходит революция. Хочешь ты ее или нет, готов ты к ней или нет…

Я хотела иметь красивые волосы, а не принадлежать им. Я терпела долго, десятилетия, потому что мама говорила, что волосы – это то, что меня украшает, а парикмахеры – что мои волосы не будут лежать в короткой стрижке. Мама говорила, что с моим лицом нельзя носить челку.

И вот у меня челка и волосы наконец свободны так, как когда мне было девять, и я умела летать, и волосы вместе со мной. И получилось лучше, чем я ожидала!

Конечно, хорошо, когда профессионал даст тебе совет, когда и как лучше поступить правильно, какими словами сказать то, что важно, каким способом подстричь волосы. Хорошо, когда ты вовремя все понимаешь. И когда, поняв необходимость перемен, готов их реализовать.

Но жизнь не переспрашивает, готов ли ты, и понимаешь ли ты, что с тобой происходит. Не успеваешь подумать о том, как лучше, берешь ножницы.

Эта книга о том, как происходит осознание истинных отношений с родителями, о том, как пытаешься привести в соответствие действительность и заявленный родителями шаблон. О том, как созреваешь к решению об отдалении, о том, как происходит разрыв, и главное – что будет потом, после него.

Посвящается всем людям, чувствующим себя сиротой при хороших родителях.

Глава 1 Между Сциллой и Харибдой.

История началась со свадьбы

Родители начинаются в детстве. Мои родители начались после моей свадьбы. До момента, пока я не вышла замуж, я не понимала, что что-то неправильно. Я жила в полной уверенности, что у меня лучшие, понимающие родители. Я росла в гармоничной семье, окруженная любовью. У меня был не очень удобный характер, но я была мягкой по натуре, просила прощения охотно и всегда мирилась первой. Меня научили доверять. Доверять близким людям, как себе самой. Доверие было основой той прочной семьи, модель которой я усвоила в детстве. Близкие люди были фундаментом устойчивости в жизни.

Странным чувством пришла ко мне любовь к мужу. Во-первых, она пришла внезапно, экстренно и без времени на присмотреться. Можно сказать, что я выходила замуж с закрытыми глазами. Когда я поняла, что рядом со мной появился этот человек, я испытала чувство покоя. Впервые в жизни. А еще я испытала странное чувство спины к спине. Не локтя, не плеча. Я почувствовала, что мне есть на кого положиться, на кого опереться.

Когда я проговорилась об этом маме (это было еще тогда, когда я не проверила на вшивость мамин закон о том, что хорошая дочь доверяет матери все) – она оскорбилась. Как я могла испытывать потребность положиться на кого-то, кроме матери?

После того, как я вышла замуж, что-то разладилось в маминой модели. Между дочерью и ее мужем стали вызревать отношения, которые не вписывались в семью совсем. Например, муж чувствовал потребность выражать словами свою любовь. Мою маму передергивало от того, как часто он любил это повторять. Ей казалось, что настоящая любовь не должна находить внешнее выражение. Я верила ей. Но мне хотелось, чтобы было иначе, и я радовалась непрерывному «я тебя люблю» в своей жизни.

Ему всегда казалось, что он может ранить мои чувства. Маме эти его осторожности казались фальшивой попыткой подстроиться под меня, и значит неискренностью. Раздражение росло и накапливалось.

Свекровь со своей стороны вообще не приняла ни невестку, ни факт женитьбы сына. Мой мягкий муж, который так же, как и я, был уверен, что рос в очень хорошей семье с прочными устоями, и в том, что его родные – самые достойные люди в мире, решил, что терпением он сумеет высвободить место для своей семьи в кругу родни, и со временем его выбор оценят и одобрят.

Секрет счастливого брака

Вроде бы это невозможно, вывести формулу семейного счастья? Но кто-то сделал это. Что исследовал, не помню, но в выводах стояло, что для счастливого супружеского союза партнеры должны иметь одинаковый социальный опыт. Без объяснения, что это такое. «Любовь предпочитает равных».

Мы оказались абсолютно одинаковыми детьми из семей с одинаковыми тараканами, с одинаково убежденными в своей идеальности матерями и одинаково советскими бабушками, старающимися как можно больше помочь своим дочерям в нелегкой жизни и вырастить из внуков как можно более… более непритязательных людей. Самый большой грех, который мы оба могли совершить в детстве – это захотеть чего-то. Моя мама так и говорила: «Ты была удивительным ребенком, ты никогда ничего не просила, с тобой было так легко!»

Конституция семьи в детстве выглядела так

Ты самый счастливый ребенок на свете. У тебя самая лучшая на свете мама, которая тебя больше всех любит. Никто не любит тебя так, как мама. Такие родители как у тебя, бывают не у всех. Маму надо жалеть. Надо радоваться тому, что есть. Мама всегда лучше знает.

Нечего просить. Это особый пункт, о нем мама не знала. Пока меня воспитывала прабабушка, я научилась ходить по магазинам молча. Благодаря этой школе, мама получила «удивительного ребенка». Благодаря этому же навыку я лишь последние полгода по-настоящему позволяю себе некоторые вещи – витамины, косметику, одежду и предметы уюта в дом. Это было такое привычное табу, что я всегда насильно заставляла себя покупать одежду и до последнего откладывала, чтобы приобрести какой-нибудь коврик в ванную. Процессы перезапускаются очень медленно.

Скромность важнее всего

Перед смертью прабабушка сказала мне: «Мы тебе не говорили, какая ты красивая, чтобы ты не зазналась. Ты очень красивая». Это был очень подходящий момент, чтобы услышать о том, что я красивая.

Когда у меня случились трудности в жизни, мама пошла к экстрасенсу, и та сказала – это послано ей для того, чтобы она не возгордилась. И мама решила, что, раз это благо для меня, то хорошо, что эта проблема со мной случилась. Худшее, что могло ждать меня в жизни, похоже гордыня.

Любовь одним предложением

Однажды в детстве мне купили книжку. Называлась книжка «На все цвета радуги». Моей маме очень понравился один рассказ – «Саламата». Она давала его почитать подруге, когда та приезжала в гости и вдвоем они обсуждали эту тонко и искренне написанную повесть. Удивительно, как она прошла мимо того, какая именно любовь описана в этой книге? «Моих братьев золовки тоже любят, но они любят их для себя. А я его для него люблю.» Странно, мне было восемь или девять лет. Я запомнила эту фразу наизусть и на забыла за 30 лет. А она, тридцатилетняя, не споткнулась о нее ни разу, хоть и перечитывала не раз.

Без границ

Я помню любовь к маме. Так же, как я помню вкус сливочного мороженого из СССР. Я хорошо помню, чем оно отличалось от молочного и от пломбира. Но этого мороженого больше нет и, хотя я вкус помню, я больше его не чувствую.

Понять, что исчезло мороженое, было проще. Любовь к маме исчезла между 14 и 15 годами. Совсем. Остались Жалость и Долг. И чувство вины за то, что я не чувствую любовь.

«Ты была очень сложным подростком». На вопрос, что во мне было такого сложного, потому что я просидела дома за печкой, как сверчок, всю жизнь до самого замужества, чувствуя себя только частью семьи и больше ничем, мама отвечала, что я все время плакала. И обижалась, что меня никто не понимает.

Думаю, это действительно сложно, молча терпеть, когда рядом кто-то плачет, и спокойно не понимать дальше.

В какой-то момент прабабушка озаботилась тем, что я уже взрослая и могу принести в подоле. Мама принялась за мое воспитание. Прежде всего нужно было обеспечить полный контроль. Мама объяснила мне, что все, что происходит в моей жизни, я должна доверять ей. А поскольку я не была болтушкой, меня подробно выспрашивали. Я привыкла к тому, что не существует границы между моим личным и маминым. Я должна была быть раскрытой книгой, иначе вся моя жизнь рискует пойти как попало. «Перед мамой не бывает никаких тайн».

Я не могла бы пожаловаться на то, что кто-то без спросу брал мои вещи – в моей жизни они были моими лишь в силу пользования. Отделиться от семьи было почти преступлением. Единоличница – это было прабабушкино определение, берущее корни похоже еще в страшные времена коллективизации.

О том, что в подростковом возрасте формируются границы личности, я прочитала в 25 лет в журнале. И с удивлением их не нащупала. И не обнаружила никаких процессов, связанных с их образованием. Я по-прежнему была открытой книгой и отчитывалась перед мамой за свой образ жизни.

Напиши и сожги

В книге С.Форвард «Токсичные родители» предлагается написать письмо родителям, и, если нет шанса на исправление отношений – сжечь его. Если есть – отправить и отчаянно надеяться на чудо. В моем случае не было никаких надежд.

В наших с ней разговорах были такие темы, после которых нельзя было продолжать общение. Должно было появиться раскаяние, такое глубокое, которое не позволило бы приблизиться. Она предавала меня. Она приносила в жертву мое счастье ради собственного покоя. Она использовала меня. Она лишала меня возможностей ради собственной лени. Она учила доверять только ей и не доверять никому другому, чтобы никто кроме нее не мог оказаться рядом.

Но она успешно избегала раскаяния.

Однажды я написала письмо. Точнее, я начала писать письмо… и не смогла остановиться. Я исписала треть тетради формата А4, не вставая в места на протяжении семи часов, я не хотела отвлекаться, даже чтобы поесть.

И продолжила на следующий день. Через несколько часов у меня просто кончились силы. Я забросила тетрадь на полку под зеркалом и решила, что сожгу завтра.

До сих пор не могу сжечь ее. Я боюсь брать эту тетрадь в руки. Но бумага впитала то, что должна была. Больно быть перестало.

И я вспомнила, что, когда я вышла замуж, она сказала, что может хранить мой подростковый дневник, чтобы мой муж случайно не прочитал. Я попросила сжечь, потому что у нее была печь на даче, а подростковая кожа стала мне тесной! Она пообещала. А через десять лет я обнаружила его в ее журналах. Я была так потрясена, что смогла только спросить – почему? Она ответила, что он был ей нужен, чтобы дать почитать моему брату, когда у него был переходный возраст, чтобы ему было полегче его переходить! А еще она читала его, вспоминая о своей дочери. Письмо, которое я написала самой себе, когда мне было очень больно, и запечатала от себя самой, было также вскрыто. В маминых глазах не было ничего похожего на «стыдно» или «прости».

Страшно то, что я не забрала его в тот момент. Я еще раз попросила сжечь эти бумаги. Эта бумага тоже впитала в свое время то, что должна была. Но почему я не сказала ей, что я о ней думаю?

Во имя любви

«Любовь долготерпствует и никогда не перестает». Моя мама была мало того, что самой лучшей матерью в мире, она была еще и самым способным к любви человеком. Она любила меня самоотверженно. Самоотверженность была для нее мерилом любви. Но что такое самоотверженность, равно как и что такое ее любовь – пытаться понять было запрещено. Когда я спрашивала, в чем выражается ее любовь, она задыхалась от возмущения, смешанного с разочарованием – и говорила – тебе нужно, чтобы моя любовь к тебе еще и выражалась в чем-то? Ты разве не видишь, что я люблю тебе всей душой, всем сердцем? Я тебе все отдала. Мое сердце разрывается, когда ты меня спрашиваешь об этом. Я и подумать не могла, что ты вырастешь такой….

Это понятие – Любовь, прошлось по мне катком. Я не имею возможности упрекнуть маму хоть в чем-то, ее аргумент один – зато я отдала тебе ВСЮ свою любовь. Я не могу сказать, что у матери есть обязанности перед детьми и они не выполнены, любовь перекрывает абсолютно все и за любовь тот, кого любят, должен все простить.

При переходе в новую школу мама выбирала мне класс, чтобы там не было слишком сплоченных детей, чтобы никто не мог меня обижать, я же новенькая. Классная учительница возненавидела меня. С первого взгляда. Такое бывает. Мама нашла решение. «Ты должна заставить ее полюбить тебя». И четыре года я занималась тем, что заставляла ненавидящего меня взрослого человека полюбить меня. За пару лет ситуация стала очевидна остальным учителям и маме предложили перевести меня в другой класс. Мама побоялась, что от перевода мне будет плохо.

Жить четыре года в облаке неприязни, и не давать повода вылить эту неприязнь – это мама называла заставить полюбить.

Я поняла это всего лишь два года назад, когда на работе обнаружила знакомое облако ненависти к себе, исходящее от девушки, которая рассчитывала на то место, которое заняла я.

Я поймала себя на том, что трачу всю свободную энергию на то, чтобы наладить с ней отношения. Я не замечаю людей, которым интересна, которым симпатична, не замечаю, как появляется дружба между мной и другими коллегами – все мое внимание сосредоточено на одном – я должна заставить ее полюбить себя. Я оставила эту работу. И проанализировала свою жизнь. Я тратила всю жизнь на то, чтобы выделять из окружения людей, которые меня не терпели и добиться их любви.

В том, чтобы заставить полюбить себя была победа личности над другой личностью. Насильно полученная любовь была куда ценнее той, что приходила сама. Этому учила мама.

Это была настоящая жуть.

Обалдеть! Дайте две!

А что же муж? У него было свое счастливое детство.

Свекровь заявила о себе на смотринах невесты. «Имейте в виду, – сказала она моим родителям, – у него плохая наследственность. Его отец был женат трижды, так что, если они разведутся, я ответственности не несу».

Мы поженились в каком-то смысле из-за нее. Мама жила с родителями. После их смерти мой муж понял, что он живет в квартире с абсолютно чужой женщиной пятидесяти лет. И эта чужая женщина является его самым близким человеком! Что-то завертелось в голове, а потом в небесной канцелярии. Мы встретились.

Про нее есть сказка.

Сказка про Садовницу

Жила была женщина. Любила цветы. Всю жизнь провела в саду. Настолько оторванная была от бытия, что о материнстве знала лишь то, что для того чтобы получился ребенок, нужно семечко.

И это никого не смущало – жила себе при папе с мамой, и всем было хорошо. Пока кому-то в голову не пришло, что нужно и ей стать матерью.

И что вы думаете сделала эта дама? Пошла к ведьме. Ее коллегу все за глаза уже давно звали ведьмой, так что далеко идти не пришлось. Пришла и говорит – хочу мол ребеночка, где бы мне раздобыть то самое семечко.

Вот, возьми, у меня как раз есть, сказала та, усмехнувшись в халат. И протянула ей семечко от арбуза. А попутно предложила посплетничать на тему новой секретарши. Чай с конфетами, конфеты с коньяком, о, а вот и мой сын с работы пришел. Познакомься!

В общем, через месяц играли свадьбу, а через 9 обмывали пятки.

Всю беременность она мечтала, как будет наряжать девочку в платья и гулять с ней в парке.

Родился мальчишка. Ростом заметно побольше дюйма.

Родился крикливым. Живот болел, смесь не шла, молоко у мамочки пропало от огорчения, а платьев не предвиделось вовсе. Бабушка с дедушкой в новой роли обжились быстро, ибо не впервой пеленки стирать – и женщина погрузилась полностью в свой декрет – когда на работу рано не вставать, а телевизор от чайника недалеко. Ну, и цветы конечно.

Оказалось, что доставшаяся женщине от ведьмы селекционная линия не очень-то подходит ее семье, так что муж растворился в общем нигде еще до окончания декрета.

И все снова пошло по-прежнему: она жила при папе с мамой, оторвалась от бытия, насколько это было возможно, в упор не видела ведьму на работе, а что сын рос – так это позволяло ей считать, что жизнь ее не прошла бесплодно. Как-то сын рос сам по себе, собой не загораживая свет голубого экрана. Сказали – учиться нужно хорошо, маму не беспокоить, вон у нее личная жизнь не сложилась, бабушку слушаться. Рисовать в свободное от уроков время. А лучше пойти с дедом в гараж, там точно никому не помешаешь.

Все эти заветы сын выполнял и после смерти бабушки с дедушкой озадачился – паспорт есть, аттестат тоже. Жизнь пуста. И бросился ее заполнять.

Неизвестно к чему бы это привело, если в тот год по весне не прилетела ласточка. Поняв, что это его ласточка, он принял решение улететь с ней немедленно. Улететь не получилось.

Сколько слез было выплакано!

Нет, вы не подумайте, что мать была против ласточки! Нет, конечно первое время была, что ж она, не мать что ли? Но остаться одной, всю себя отдав сыну… Так жестоко обреченной на одиночество…

Вся родня встала на защиту матери и, воззвав к совести, повелела остаться и мать не бросать. Так и сказала: «Ты мать не бросай!»

Она долго пыталась примириться с наличием ласточки в его жизни, изо всех сил надеясь, что у внука будут листья, а не крылья. А… может быть до внука еще и не дойдет. Вон как нынче быстро разводятся….

Сын поначалу пытался ей объяснить, что у него самого теперь крылья. Ему показалось, что он действительно для матери важен. Но ей слышать это было совсем невмоготу. Скандал за скандалом, и каждая попытка рассказать о себе развеивала иллюзию того, что матерью двигало не только цветоводство.

Много лет прошло. Мать не уставала делиться новостями о том, какой успешной выросла дочка местного генерала. Ах, как бы она могла гулять по парку с внучкой генерала в красивом платье, и рядом шел бы ее дед. С генералом по парку…

Мама, у нее проблемы с сердцем, астма и зеленый цвет лица. Ты не боишься, что с ее здоровьем ей вообще рожать запретили и ты бы не дождалась бы внуков вовсе?

Какие глупости, ну какие глупости. Нет сейчас здоровых. Неужели ты думаешь, что с его связями и положением он не смог бы все решить? Вы ведь были такими хорошими друзьями…

А помнишь, какой красивой была Анечка? Блестящие черные волосы, осиная талия, украшала собой все выступления и концерты. Она ведь была в тебя влюблена, мне недавно встретилась ее мама, рассказала. Спрашивала про тебя. А что я могу сказать? Ну скажи, что мне сказать?!

Скажи, что у меня все хорошо.

А как я могу сказать это, откуда я могу знать, что у тебя все хорошо? Мы вот тут недавно разговаривали с соседкой по даче. Какая состоятельная у нее внучка! Нотариус! Помнишь, как вы вместе играли? Она еще так смешно на тебя обзывалась, а ты швырялся в нее песком, мы еще с ее бабушкой тебя вдвоем ругали. Теперь у нее своя машина и дом. А ты?

У меня тоже машина. И дом. И жена. И дети. А она одна и почему-то до сих пор не замужем.

Ай, да какой это дом. Вот именно, что не замужем. Я, как мать, хотела для тебя счастья. А во что ты превратил свою жизнь? Тебе нет времени даже сесть посмотреть телевизор. Зачем тебе трое детей? Нет, чтобы сидеть на одном месте, он едет куда-то на море!

Ласточка слушала и чистила перья и фюзеляж. Чаще молча, иногда плакала.

А потом решила, что с крыльями лучше улетать. И они улетели.

Она рассказала Андерсену все, как было. Андерсен тогда еще подумал, что парню повезло родиться не девочкой.

Мы улетели, рассказ об этом впереди. Мы не сразу, но пришли к пониманию того, что в нашей ситуации молчание – половина золота. Вторая половина – расстояние.

Лексикон

Мы не обращали внимания на то, какой лексикой выражается любовь к нам.

Странным для меня открытием (наверное, и запустившим процесс распознавания несоответствия деклараций правде и реальности) было то, что свекровь называла лицо и ножки новорожденного внука – «лапы» и «мордочка», очень ласково, с умилением. А морду своего кота называла лицом.

Вторым для меня открытием, симптомом даже стало осознание того, что всю мою жизнь отец на мои просьбы о чем –то или предложения сделать что-то отзывался одним способом: «Ишь ты, говно какое, еще просит чего-то/соображает чего-то». И это никого не смущало. Никого в семье. Я привыкла принимать это как проявление любви! Мама всегда уверяла, что отец любит меня больше, чем кто-либо другой, и, если понадобится отдать за меня последнюю каплю крови, он отдаст не задумываясь.

Сама мама называла меня своим мясом. Моя самостоятельность в жизни сопровождалась умилением – ну надо же, кусок мяса, а что-то сама думает, делает, решает. В том, чтобы считать меня мясом, была квинтэссенция любви.

«Что бы еще с тебя поиметь?», – шутила мама, когда хотела узнать, могу ли я чем-нибудь оказаться ей полезной.

Для вас сойдет и так

Мой муж вырос немного некачественным. Дело в том, что он был сыном матери– одиночки.

«А что ты хочешь, думал, это легко расти без отца? Мне тяжело тебя одной растить», – говорила свекровь, уезжая в очередной отпуск в очередную соцстрану и оставляя сына бабушке. Бабушка шила внуку комбинезоны, дедушка покупал велосипед, а мама была разведенной женщиной. Ей было очень тяжело растить сына одной.

И стыдно перед родственниками за то, что ей достался ребенок без отца. Семья ее жалела.

Неблагополучный сын довольствовался тем, что доставалось. Глупо было рассчитывать, что о нем должны заботиться так же, как и о ребенке, у которого два родителя. Но он должен быть благодарен вдвойне за заботу, потому что мама старалась за двоих!

Он должен был забрать старый диван и холодильник, когда мать купила себе новые. И быть благодарен за это: сам-то он себе купить новые не сможет, разве он зарабатывает столько? Как это не нужны?

Мои родители подарили кроватку на рождение внука. Кроватку вы получите в подарок, сказали они. Выбрали самую дешевую, пояснив, что сыну студента пойдет и такая. Студент в ту пору уже работал на полную ставку. А я и подавно.

Так мы и жили.

«Купи себе мультиварку, – однажды сказала мама, – очень удобная вещь». «Купи себе посудомойку, тебе с большой семьей без нее не обойтись».

«Ну как тебе, расскажи, как она в обиходе?» – спрашивала мама через пару месяцев. И если отзыв был хорошим, покупала себе тоже. «Купи себе элекрогриль!». А через пару месяцев огорченно пожаловалась – «Пришлось покупать самой, ты-то не захотела пробовать». Иногда бывали крупные эксперименты: «Папа нашел вам строителей» – «Ну так берите их себе, у вас же самих стройка стоит» – «Ну, мы еще не знаем, как они работают. Я посмотрю, что они настроят у вас, и если они мне подойдут, то потом возьмем себе»

Мне хорошо

«Тебе хорошо, ты умная!». Лет через 10 после замужества появился антипод –тебе хорошо, у тебя вон какие умные дети! – но мама не заметила несоответствия.

Тебе хорошо, у тебя есть работа. Тебе хорошо, у тебя есть квартира. Тебе хорошо, ты ездишь в отпуск.

У нее было то же самое – но хорошо ей не было. А мне почему-то было.

«Тебе хорошо, ты сидишь дома и можешь ходить в одной юбке целый год, а я вынуждена каждые выходные искать себе одежду, на работу-то надо в чем-то ходить!»

«Тебе хорошо, а я сижу дома!»

«У тебя есть муж – пусть он тебе помогает! –сказал однажды возмущенно она, когда я позвала ее к внучке. «А что я тебе буду помогать? Тебе муж помогает прекрасно!» – со сдержанной обидой пожаловалась она, когда мы оба сжали зубы и пережили младенческий период дочки вдвоем. «Тебе хорошо, тебе муж помогает!» – с чем-то похожим на зависть закончила она этот логический ряд еще через пару месяцев.

Humour

vs

Toxic

Мы в какой-то момент решили, что нужно воспринимать все это как семейные анекдоты, вроде истории сватовства, со снятием с себя гарантийных обязательств за качество предоставленного жениха.

Но анекдоты получались кислые. Например, однажды свекровь пригласила нас в гости всей семьей на обед, а в конце обеда сказала: «Ну вот, вы все у меня съели, теперь придется готовить снова».

Не очень вышел анекдот, и в гости мы с тех пор не ходили.

А еще моя мама любила принимать подарки со словами: «Тебе самой-то нравится то, что ты мне подарила?»

Или был еще такой. «Мам, ты скоро снова станешь бабушкой!» – «Ты сама-то хоть рада?».

Ой, этих анекдотов же была куча. «Мама, мы ждем ребенка!» – «Имейте в виду, денег для вас у меня нет!». «Мама, мы тебя хотим поздравить, мы ждем второго!» – «А мне-то что? Это я вас поздравляю!»

А третьего они встретили единодушно: «Надеюсь, больше вы рожать никого не будете?»

Был еще такой: «Ничего себе, сколько вы съедаете! Ты еще и готовишь два раза я в день? А я вот готовлю раз в неделю, и мне хватает. – Но мама, так нас же пятеро! – И что? Я что ли в этом виновата?»

«Зря ты, сынок, не купишь себе еще одни зимние сапоги. Вот у меня например на зиму три пары, это удобно, так они успевают просохнуть. – Конечно, мама, везет вам, – не выдерживаю я, – у меня вот вообще одна. – А тебе-то зачем вторая???!!!»

«Что ты жалуешься, что тебе тяжело с маленькими детьми? Ты сама так хотела, чтобы была маленькая разница в возрасте. Я же тебе говорила, что нужно второго заводить тогда, когда первый будет достаточно взрослый, чтобы полноценно нянчиться, тогда и будет кому тебе помогать. Я вот правильно сделала, тебе десять лет было…»

«Квартиру я буду только на себя приватизировать. Ты еще молодой и успеешь себе заработать. А я эту квартиру честно заслужила. Когда родителям ее государство выделяло, я была с ними прописана…»

Юмор не очень помогал. Наверно у нас не было чувства юмора, в отличие от наших мам.

Деньги не решают ничего

Как бы ни старались родители подмять ребенка, каким бы чувством вины и неполноценности не прогибали под свои интересы – внутри всегда есть какой-то инструмент, измеряющий насколько родитель выполнил перед тобой родительские обязанности. Ты можешь не осознавать, ты можешь не чувствовать, но ты будешь испытывать потребность возмещения недоданного тебе и причиненного тебе.

Деньги – это универсальное средство, которое может воплощать все.

Иногда ребенок хочет возместить деньгами неполученную в детстве родительскую заботу, надеясь, что когда это произойдет – гироскоп в душе придет в равновесие.

В эту ловушку попал мой муж. Я не могла очень долго примириться с тем фактом, что он соглашается брать у матери деньги. Мы брали у нее в долг трижды. Меня это очень обременяло морально. Данные взаймы деньги давали ей чувство превосходства над нами. Муж не ощущал этого чувства, но сильно чувствовала я. Видимо, быть ничтожным в ее глазах было ему привычно. А меня, находившуюся в положении «а ты-то кто вообще, тебя в нашу семью никто не звал» очень сильно задевали любые изменения градуса презрения.

Возможность получить от матери материальную поддержку означала для него возможность построить отношения. Мать выступала инициатором такой помощи. Это давало ей не только возможность выглядеть в собственных глазах достойно и принижало значимость моего мужа, но и позволяло сделать свой поступок достоянием общественности!

Деньги мы возвращали. Взаймы значит взаймы. Возвращение денег муж ощущал как моральную утрату. С каждым рублем данным матерью, списывалось где-то с морального счета ее недоматеринство, а с каждым возвращенным этот процесс аннигилировался.

Но фокус в том, что с каждым данным в долг рублем, в ее голове возрастал его счет перед ней. За то, что она давала сыну сверх того, что была должна.

Не только в бизнесе тяжело сверять балансы.

…ну, и ты заходи

Неожиданно для самой себя, я была принята в семью! Ну не так чтобы совсем, но в качестве ее члена. Не сделала я для этого вообще ничего. Это не связано было с продолжительностью брака и количеством внуков у бабушки.

Это было связано с похоронными делами. Один за другим стали умирать свекровкины родственники. Достойные родственники. Сначала тетка. Затем брат – человек очень почитаемый в семье и значивший для нее много. Племянник. Сестра. Она вдруг поняла, что круг близких людей поредел.

И тут она вспомнила про сына. Она стала звонить не для того, чтобы высыпать ведро упреков, а для того, чтобы позвать на выходные внуков. Раньше внуки не знали такого счастья. Их визиты были выпрошены и со вздохом дарованы, они ходили в гости со своим обедом в кастрюльке и строго на отведенное время. Теперь свекровь звала их и сетовала «Ну что же ты со своей едой, я же все приготовила!»

Не умея оценить тогда причины этой метаморфозы, я подумала, что так лечит время. Как сказала моя подруга однажды о своих отношениях со свекровью: «Я что-то поняла, она что-то поняла».

Через некоторое время стало понятно, что дело здесь не в этом. Большой жертвой со стороны свекрови было согласиться на сына и внуков вместо брата и тетки. Заменить близких людей на низкосортную родню. Полезли новые раздражения и обиды, хотя она и приняла на себя роль образцовой бабушки.

Наследство

В один из трудных периодов взаимоотношений со свекровью (трудных это значит регулярные скандалы по субботам на тему «ты никтожество, ты делаешь все не так, вот другие люди не дураки, не то что ты») мы стали задавать себе вопрос – почему мы не можем разорвать с ними отношения вообще, ибо сколько уже можно это выносить? Мы совместно защищались то от одной мамы, то от другой, у каждого отдельно взятого сил противостоять своей маме уже не хватало.

Муж однажды устало сказал, что наверно из-за наследства. Вот тут меня взорвало. На кой черт так мучиться ради квартиры? Съеденные нервы уже на тот момент стоили немного дороже. Он неуверенно объяснил – ну, должна же она мне хотя бы что-то дать, все же мать…

Все стояло на голове. Не мать оставляет наследство ребенку, а наследство может сделать мать матерью.

Однажды свекровь сообщила нам, что решила оставить квартиру по завещанию внуку. Одному из трех. У меня чуть не слетело с языка «мама, что вы делаете, не создавайте проблем несовершеннолетнему!» – я сообразила, что сейчас проговорюсь о том, в чем даже себе не признаюсь. Я спросила только, зачем она хочет рассорить трех внуков между собой.

Муж не сказал ничего. Проглотил еще одну порцию материнской любви.

Через несколько лет принятая доза любви уже значительно превышала стоимость квартиры. Мы желали свободы и ничего другого. Но наследство догнало нас само.

Нет, никто не умер. Но наследство – это ведь не только имущество. 39 размер ноги, ямочки на щеках, голубые глаза или ранняя лысина – это тоже наследство. И если огорчаться по поводу того, что ребенок вышел лицом в тещу или фигурой в свекра еще глупо, то страдать из-за того, что ребенок получил от бабушки трусливость, неприязненность к людям и истеричность, а также усвоил от нее, что родители дураки и неудачники, приходится всерьез.

Вместо любви дети получили от бабушек заряд отношения к миру. В собственных детях мы увидели, как наши родители к нам относятся. Дети считали своим долгом противостоять нам в каждом вопросе, презрительно отзываться о наших планах и чужих успехах, бойкотировать родительские требования и … выращивать в нас чувство вины!!!

Сейчас-то я точно знаю, что было ошибкой думать, что мы обязаны обеспечить детей бабушками. Не обязаны! Да мы и старались зря. Чувства наличия бабушкиной и дедушкиной заботы у детей не возникло. Дети нуждаются в бабушке лет до 10, потом сфера их социального взаимодействия переключается на ровесников. До 10 лет, несмотря на то, что бабушки в жизни детей присутствовали обязательно, как гематоген, они искали бабушку в любой женщине старше 45 лет. Нашей бабушкой была соседка по даче, директор детского сада, бухгалтер на работе и мама моей подруги. Потребность в бабушке удовлетворялась. Дедушкой был сосед по даче.

Когда выращивание чувства вины со стороны детей уравнялось по мастерству с бабушкиным, мы поняли, что пора бить тревогу и травить глистов. Что ж, какие мамы, такое и наследство.

Мы решили уйти по-английски. Молча.

Посланный вдаль токсичный родитель чувствует себя бумерангом

Когда принимаешь решение прекратить, думаешь, что теперь все кончится. Мы ушли со сцены, расстались с идеей, что детям нужны бабушки и закрыли границы семьи на карантин.

По словам наших мам, внуки были для них страшной обузой, они шли на огромные жертвы, уделяя им время, и эта жертва была подтверждением их материнской любви. Нет, немного иначе. Эта жертва подтверждала их высокие душевные качества, а обладание высокими качествами подтверждало материнскую любовь.

«А че это вы детей на выходные не приведете?», – возник вопрос после того, как мы пришли к выводу, что лучше нуклеарная семья, чем родня с разлагающим эффектом.

Что было сказать? Мы не хотим. Кого-то разве интересовало, чего мы хотим? Дети не то чтобы не хотели, у бабушки был неограниченный телевизор и компьютерные игры, но им и дома было хорошо. А что это они к родной бабушке расхотели идти?

Не хотелось вести диалог, не хотелось новых отношений. Нам было так хорошо в тишине друг с другом. Мы стали заняты в выходные.

А что это вы все время заняты? А что это вы загрузили детей, так что им некогда? А что это у вас появилась за отдельная жизнь?

Вот «отдельная жизнь» как раз и подтвердила, что курс выбран правильный, и главное с него не свернуть. Это не устраивало мам.

Побродив по собственной жизни, они испытывали эмоциональный голод. Нет плохих, виноватых, никчемных – и самое главное, они живут как-то рядом, а я не знаю подробностей!

Месяца через два тишины в отношениях они возвратились. Они всегда возвращались примерно через два месяца – после крупных ссор, дав себе время на то, чтобы великодушно нас простить, а нам возможности набраться сил и надежды на то, что можно общаться нормально.

Вернувшись, они все забывали. Они забывали, что вообще был конфликт.

Они появлялись как ни в чем ни бывало с вопросом – ну как у вас дела, что-то давно не звоните.

Не знаю, почему в ответ на это не было возможности сказать – да я и не хочу тебе звонить. Кажется, я знала, что получу в ответ на это. Набравшаяся сил за два месяца, отдохнувшая и получившая с первого хода повод убедиться в том, что у нее плохая неблагодарная дочь, мама бы бросилась в устыдительную атаку.

А я не хотела атаки. Я хотела закончить разговор. И заканчивала. Так продолжалось до тех пор, пока жизнь не подсовывала повод для устыдительной атаки, точнее мама его не находила. Тогда мы снова два месяца проходили реанимацию. Иногда я теряла бдительность. Были особо болезненные места, задев которые в разговоре можно было меня вскипятить. Как тяжело растить детей моему брату (соседке, коллеге). Как помогает коллега своей дочери. Как и чем лечить можно внучку. Как мне лучше было бы распорядиться деньгами, которых у меня нет. Как тяжело ей жить на две зарплаты и две пенсии.

Тяжело иногда не включиться в беседу.

Муж держался лучше. Но тоже срывался. Свекровь использовала методы «да посмотри на себя, кто ты такой, кому ты нужен». Он знал, что в отличие от детства теперь точно нужен, и не мог об этом не сказать. И начинался оскорбительный скандал, в котором обязательно упоминался факт его несчастливого брака и никудышной жены. То есть меня.

Не проси

В начале нашей семейной жизни мы обращались кродителям за помощью. К матери мужа – на основании общечеловеческих представлений о помощи в семье. К моим родителям – еще и на основании декларированного мамой постулата, что в нашей семье помогают друг другу и всегда могут рассчитывать на помощь, если она нужна. Меня растили на этом постулате.

Кродители пытались отучить нас от этой вредной привычки, говорящей о несамостоятельности и попытке сесть на их шею.

Мы получили несколько уроков. Нам очень подробно объяснили, что такое помощь и как ее принимать.

Во-первых, помощь оказывается тогда, когда у помогающего есть такое желание, а не тогда, когда кому-то вдруг понадобилась помощь.

Во-вторых, помощь оказывается такого рода, какую помогающий желает оказать.

В-третьих, черт возьми, нужно быть благодарными за оказанную помощь, независимо от того, нужна она вам была или нет.

В-четвертых, почему вы решили, что вам кто-то что-то должен?

Жизнь решила вмешаться в этот образовательный процесс.

Родился больной ребенок.

В трудную минуту

Если я задумываюсь о своей жизни, то в ней нет периода в пять примерно лет. Я их не помню и не чувствую. Когда дочь родилась, и я столкнулась с неясным диагнозом, голова поплыла. Моя мама постаралась быть рядом.

Она решила взять отпуск, когда нам нужно будет оперироваться, чтобы помогать.

(У нее была традиция – брать отпуск к рождению внука, чтобы помогать. В первый раз правда она была уверена, что врачи ошиблись с датой родов и ребенок у меня должен родиться на месяц раньше, поэтому запланировала отпуск на месяц раньше. Как раз в это время нужно было подготовить к поездке моего брата. «Я же должна его собрать, ты же понимаешь». Я понимала. Ребенок родился почти на две недели позже врачебного срока, к тому времени отпуск закончился. «Ты же понимаешь, что я должна выйти на работу». Я понимала.)

Мама проявила невероятное участие в спасении внучки. «Я не могу позволить, чтобы мою внучку положили на операционный стол некрещенной!». Дочери был месяц. Роды были непростыми. Но нужно было поехать в монастырь за благословением на операцию. И на всякий случай, съездить полечить ее у бабки. А также съездить в соседнюю область и накупить у целительницы заветной мази. И нужно было верить, ВЕРИТЬ, что дефект позвоночника рассосется! Потому что, если ты действительно хорошая мать, все может рассосаться….

Находясь в полном тумане, я могла только растить ребенка и искать информацию, которой было немного. Мама звонила мне каждую неделю, проверить, добросовестно ли я ищу информацию и хорошо ли я спасаю дочь.

Я поняла впервые, что очень нуждаюсь в поддержке. На тот момент мамина деятельность считалась именно поддержкой. Но медленно-медленно становилась очевидной пропасть.

Я стала чувствовать, что поддержка – это то, в чем я нуждаюсь, а не то, во что играет мама. Я стала понимать остаток имеющихся у меня сил. Что я имею право обратиться за помощью.

Наступил период, когда родственные отношения для меня заключались в том, чтобы меня услышали, а не в том, чтобы понимать чужие заботы.

Я стала обращаться за помощью. Мне отвечали отказом. Начались яркие скандалы с обозначением границ, на что мы могли рассчитывать и на что не могли. Мы не имели права рассчитывать на то, чтобы кто-то помогал нам. Забрать старшего ребенка из детского сада было очень большой услугой. Провести с ним выходные можно было только за очень глубокую благодарность.

С дочерью было еще сложнее. Я заставила их стать бабушками больного ребенка, хотя они не просили даже здорового. Пока она была мала, они могли абстрагироваться от нее. Они не имели с ней дела, она не знала их в лицо. Но после полутора лет ребенок стал объективной реальностью. Они пытались ее отрицать.

Они по очереди убеждали меня, что я должна была что-то делать, чтобы ее вылечить. Для меня было настоящим адом проговаривать каждой, в чем заключается ее диагноз и почему он неизлечим. Свекрови раз в квартал. Маме раз в месяц. Каждый раз доказывая им, что мой ребенок болен навсегда, я умирала от своих слов. А в их глазах я была недостаточно заботливой матерью, раз смирилась. Они ждали от меня результатов очередных обследований и хотели услышать, что отныне они бабушки здоровой внучки. Я должна была объяснять им почему это не так.

Так продолжалось три года.

Прорыв наступил тогда, когда нас отправили на операцию в Москву. Как происходит принятие, согласие на трудный шаг – это моя отдельная повесть. У меня не было под рукой книг по психологии. Я жила наощупь.

В Москве я прозрела. В трудных условиях, когда каждому тошно и страшно, я узнала, что такое поддержка. Я получила ее от таких же мам, как и я, живущих в страхе и безнадеге. От медсестер, которые видели нас сотнями в месяц, и словами гладили по голове. От врачей, которые пропускали через операционную по 4-6 детей ежедневно, и знали, с какими прогнозами они их выпускают.

Меня пожалела мама, чья дочь умирала.

Издалека все приезжали с семьей. С мужем. С мамой. С сестрами.

Мой муж сидел с нашим сыном, к тому времени у нас родился третий ребенок. Моя мама потребовала обязательного прощания в аэропорту – в тот момент, когда я никого не хотела видеть, я хотела не потерять мужество. Я попросила ее не приезжать, но она приехала – я что, не могу попрощаться с внучкой перед таким важным делом?

До отъезда она еще раз крепко позаботилась о нас. Она позвонила и предложила отстоять ночную пасхальную службу. Я отказалась делать это. У меня был 7 месячный ребенок на руках. Тогда пусть папа ваш идет. Наш папа работал на двух работах. И мы аккумулировали силы, чтобы не струсить. И мы должны были хотя бы наполовину высыпаться. «Ну я не знаю, – с упреком сказала мама, – ребенку предстоит такая сложная операция, а вы относитесь к ней, как к аппендициту.» И довольная тем, что она оказалась более заботливой бабушкой, чем я матерью, положила трубку.

Я вернулась из больницы другим человеком. Измотанная, без сил, я увидела, что я не одна в болоте. Я поняла, что мы идем по дороге, пусть и негладкой, но мы ее все равно пройдем. Что моя дочь – сильная необычная личность, несмотря на возраст. И я ее поддержу. И еще меня разбирала злость.

В день нашего приезда, с ребенком после операции и смены часовых поясов я просила обеспечить нам покой. Нас нужно было уложить спать. Мама встретила нас в аэропорту – я что, не могу встретить внучку? – и поехала к нам, ее душа требовала радости встречи и новостей. Она соскучилась.

Мы пошли спать. Мы приехали как раз к окончанию отпуска мужа. С завтрашнего дня начиналось мамино дежурство.

Я вернулась к 9-месячному сыну, у меня на руках был ребенок с операционными швами. Я рассчитывала на мамину помощь. Она пришла на следующий день, сварила нам суп и не получив от меня подробностей на расспросы – ну, как было, расскажи, ушла. На следующий день у нее дома начался ремонт.

Отпуск на работе она брала, как и сообщила всем коллегам, чтобы помогать дочери после операции внучки.

После поездки в Москву я наверно с цепи сорвалась. Я стала требовать того, чтобы родители признали, что они в действительности нам не помогали и никогда не поддерживали.

Теперь-то я знала, как выглядит помощь, и что такое поддержка! Поддержки от них было не дождаться, но я не могла позволить им обеим считать себя хорошими матерями, когда они ими не были.

Я созрела до упреков. Ух, знала бы я, на что иду!

Ребенок, упрекающий своих родителей за то, что ему не помогали, не поддержали, чего-то в жизни не дали – это моральное дно!

Родители значит у тебя плохие! Чего-то тебе недодали! Да как у тебя хватает совести просить чего-то! Тебе дали в жизни все! Тебе отдали свою любовь, всю до капли!

Чужие люди тебе помогли? Чужие тебе ближе, чем свои? Врачи ей, видите ли, оказались более близкими, чем мать! Она кому-то доверилась, как будто у нее матери нет! Требуешь? Потребительница? Мало получила от родителей?

Мне казалось, что совесть должна уколоть тем, что ты оказался менее близким собственному ребенку, чем посторонний человек. Где-то я была неправа…

Но с этого случая я уже видела картинку отношений с родителями так как она есть, а не как ее рисовала мама: я твой самый близкий человек, ты всегда можешь на меня рассчитывать, родные люди всегда друг другу помогут, в семье тайн нет, проблемы общие…

Предстояло что-то делать с этими новыми отношениями. Хотя отношения-то не изменились. Дочь стала в глазах мамы еще более эгоистичной, а сама она еще более великодушной и любящей, раз простила ее.

Про зрение

Зрение перестало подводить меня после возвращения из Москвы еще и потому, что к этому времени старший ребенок подрос. Подрос до заботы о его образовании. Развитии. Развлечениях. Увлечениях. И оказавшись на месте матери в этих отношениях – я вдруг увидела, как на самом деле выглядит «Дать ребенку все!». «Все» имеет четкие компоненты. Даже «не все» дать ребенку нужно постараться. От того, что я сказала бы сыну «Я дала тебе все!» – его жизнь не стала бы полнее. А моя стала. Так уверяла мама.

«Ты никогда не станешь для нее хорошей!»

Эта мысль родилась у мужа в голове после трехсуточного скандала меня с моей мамой, в течении которого я пыталась убедить ее, что она поступала со мной плохо, а она стегала меня моей совестью за то, что я имею к ней претензии.

Я услышала эту фразу и приняла ее. Но потребовалась еще три (три!) года, чтобы ее понять. Она стала отправной точкой, от которой я оттолкнулась, чтобы всплыть со дна.

Я стала анализировать общение с мамой. Я всегда доказывала ей, что я хорошая. Если мне не удавалось этого доказать (а мне никогда не удавалось) – за мной оставалась обязанность. Я оставалась должна маме за ее, незаслуженное мной, хорошее отношение.

Я пыталась пойти по пути вдоль, а не поперек. Я согласилась с ней в том, что я плохая. Это вызвало лишь секундное замешательство. Да. Да, – горько сказала мама, – у меня плохая, плохая дочь.

И снова начала выращивать мне внешний долг.

А мы-то от вас помощь видели?

Не видели. Не видели даже тогда, когда на нее указывали. В этой ситуации тот факт, что нам хватало расчетливости помнить о том, что мы отзывались помочь, обесценивал помощь до нуля.

Маме ничего не стоило позвонить мне в 8 утра в субботу и сказать, что у нее переговоры с риэлтором через час, а она боится разговаривать сама. Не могла бы я поехать с ней?

Что у нее гости через два часа, и она не успевает ничего приготовить.

Что она примеряет новое пальто в магазине и не могла бы я прийти посмотреть на нее со спины. В данном случае я действительно не могла. Что, у тебя нет времени для матери? Что, ты не можешь потом поездить с ребенком за комбинезоном? Через сколько ты сможешь подъехать?

Я не могла подъехать раньше, чем через 40 минут с другого конца города.

Что, ты не можешь постараться, что ли?

Когда у свекрови случалось ЧП – затопила соседей, померла кошка, сошел с сигнализации гараж – раздавалось спасите-помогите в телефон, и муж шел спасать.

Мы вынужденно выкупили половину залитой ею мебели в магазине под ее квартирой, а оказалось, что благодаря ей мы смогли обзавестись новым кухонным гарнитуром. И странно – почему-то не чувствуем благодарности…

Нет, мы были совсем никуда не годными детьми и не помогали своим родителям.

Вина

«Остерегайтесь людей, внушающих вам чувство вины, эти люди хотят властвовать над вами» – прочитала однажды я и подумала – что за глупость. Вина – это хорошо! Чувство вины способствует ответственности, она свойственна здоровой личности.

Но фраза где-то осела в голове. И стала еще одной координатной точкой в моем кривом мире.

Я не мыслю себя без чувства вины, я чувствую себя виноватой даже в том, что заказанный вчера учебник оказался другого издания с несовпадающими страницами. В чем здесь моя вина? Я не знаю. Но я же имею отношение к этому учебнику.

Чувство вины – это мера моей личности. Я всегда просила прощения. Однажды я просила прощения за то, что у меня появилась новая подруга. Однажды я просила прощения за то, что, будучи 6-летней, не сумела выразить комплимент бабушке, и та поняла меня неправильно. Мама, бабушка и прабабушка отругали меня за бессовестность и потребовали извинений. Однажды я просила прощения перед мамой за то, что вышла замуж.

Мне никогда не приходило в голову, что можно жить, не будучи виноватым. Другим можно. Маме, например. Она никогда не просила прощения. Даже тогда, когда оскорбила моих гостей.

«Ты что, обиделась, что ли?» или «Ты же понимаешь?» – это были формы маминого взаимоотношения со мной. И я долго считала, что это нормально – ведь в душе она сожалеет. Лишь теперь я понимаю, что она и не думала сожалеть. Она не считала себя передо мной виноватой, ведь она была лучшей в мире мамой, а дочь, если она хочет считать себя хорошей, обязана маму всегда прощать.

Вина мешала нам с мужем обоим жить. Однажды, изобретя перевод с мужского на женский по время ссор (мы многое узнали. Временами были смешно так, что надоедало ругаться) обнаружилось, что все, что я ему говорю, он слышит как «ты в этом виноват». Даже если я говорю: «пальто, блин, мне стало мало» или «дети снова объелись конфет у бабушки, нас ждут проблемы».

Львиная доля наших конфликтов начиналась с его защиты от этой невесть откуда взявшейся вины. Мы потратили лет шесть или семь, пока не обнаружили эту странность. Приходилось прерываться и доказывать, что он не виноват, а я от него хочу помощи. Он верил не сразу. В его голове не укладывалось, что он не виноват.

Мы стали лечить друга от глюка вины. Обнаружение проблемы – это уже две трети ее решения. После этого в разговорах с родителями мы стали замечать, как вплеталась новая вина в претензии, предъявляемые нам. Научились противостоять этой вине и становились от этого еще более виноватыми.

А зачем вам нужно одобрение родителей?

Тема токсичных родителей стала модной, о ней стали говорить. Потому что стали жаловаться вслух. Перестали ее топить в глубине себя. Перестали умирать от нее преждевременно и болеть непонятно чем.

И тут же нашелся тот, кто заявил, что проблема в самом человеке. В его инфантильности. Зачем взрослому человеку одобрение родителей? Зачем мне нужно одобрение мамы, я все равно сделаю по-своему?

Правда Джейн Остин об этом еще двести лет назад сказала очень правильно устами одного из своих героев: «Так ты даешь мне благословение?» – «А тебе что, нужно мое благословение?» – «Нет. Но мне приятно его получить.»

Удивительно, почему взрослые люди не могут рассчитывать на добрую оценку от своих родителей – просто потому что это приятно, и наверно укрепляет семейные узы – без того, чтобы быть обвиненными в инфантильности?

Но когда я жалуюсь на родителей, которые не одобряют меня – я, собственно, даже не хочу их одобрения! Одобрение не является противоположностью неодобрения.

Противоположностью неодобрения является его ОТСУТСТВИЕ.

Отсутствие неодобрения – это все, чего зачастую хотят люди от общения с родителями, когда жалуются на их вечное, непрекращающееся осуждение их поступков и жизни.

За что меня осуждали наши мамы

За то, что я родила второго ребенка (свекровь осуждала и за первого).

За то, что родила третьего ребенка.

За то, что поехали в отпуск (ну конечно, вы же богатые!).

За то, что взялись строить дачу.

За то, что купили дом.

За то, что купленный дом слишком большой по сравнению с квартирой.

За то, что шью, а не покупаю детям новогодние костюмы и пеку торты на праздники (свекровь).

За то, что не шью, а покупаю детям новогодние костюмы и покупаю пиццу на праздники (мать). Обеим новогодние костюмы для детей шили их мамы.

За то, что не покупаю готовые пельмени (свекровь).

За то, что не покупаю домашнее коровье молоко (мать).

За то, что я слишком рано вышла на работу, ребенок слишком мал.

За то, что слишком поздно вышла на работу, бездельничаю на шее мужа.

За то, что прошу посидеть с ребенком, потому что мне нужно пойти к стоматологу (родила ребенка, так сиди с ним сама).

За то, что пошла учиться на второе высшее (мы тебе дали образование, куда тебе еще? – мама; есть профессия, значит надо по ней работать – свекровь).

За то, что вожу детей на дополнительное образование (Тебе нечего делать. У тебя деньги лишние. Вырастут – сами пойдут учиться, куда им захочется. Это ты хочешь повыпендриваться, что у тебя дети вундеркинды!).

За то, что меняем детям спортивные секции, если им не нравится (вы все бросаете на полпути, ничего не можете довести до конца).

За то, что мне тяжело (не надо было рожать).

За то, что пытаюсь в свою жизнь впихнуть что-то помимо хлопот с детьми и домашним хозяйством (а не надо было рожать! Хотела, чтобы были дети? – вот и сиди теперь).

За то, что мы поженились.

За то, что мы не отмечаем годовщину свадьбы.

За то, что покупаем детям игрушки.

Это конечно не полный перечень того, чего в жизни не должны делать порядочные люди.

«У тебя в жизни все хорошо, потому что я молюсь за тебя»

Моя мама верила в силу слова, молитвы и материнского благословения.

Она считала, что если мать молится за дочь, то приносит ей больше добра, чем если пару часов подержит на руках грудного внука, пока спина дочери отдыхает.

Это ведь такая чепуха – посидеть с младенцем. А вот ежедневно молиться за своего ребенка – это жертва, посильная только искренне любящим родителям.

Примерно так выглядело объяснение того, как сильно помогает мне моя мама в ответ на просьбы уделить мне несколько часов в месяц.

Она верила, что дети выздоравливали не потому, что им давали лекарство и выхаживали их ночами, а потому что она думала о них. Мой муж находил себе работу не потому, что прикладывал к этому все усилия, а потому что она молилась. Мне кажется даже грязное белье в моем доме очищалось силой молитвы, а не электричеством и водой в стиральной машине.

Это ее жизненные неурядицы требовали фактического вмешательства. Поискать для папы работу, обзвонив всех коллег мужа. Поискать для нее в интернете информацию о каком-нибудь лекарстве. Подумать, на какой лучше факультет поступать брату. А потом на какую специализацию. А потом найти врача для военкомата. Стоматолога. Повара на свадьбу.

Не можешь? Что значит не можешь? Не хочешь это называется.

Последняя капля

Мы привыкли к течению жизни. Поддержки не ждали. Хорошего мнения о себе тоже. Так и жили, перенося очередной материнский выплеск как двухмесячные морозы – ничего не сделать, только переждать. Отпускали детей к бабушкам.

Прошло то время, когда маленький ребенок просился к бабушке в гости, а та не хотела его видеть, и я вынуждена была изворачиваться перед сыном, что бабушка занята и прочее. Пока однажды пятилетний сын не спросил меня – почему я НЕ РАЗРЕШАЮ ему ходить к бабушке. Я чувствовала себя от этого очень скверно. Пыталась пожаловаться маме на нее саму, пожалела об этом. Муж предложил внуку самому общаться с бабушкой. Тот позвонил ей один раз, получил отказ, и за новыми отказами уже не обращался.

Теперь внуки были большие, ходили в гости сами и смотрели там телевизор. Или играли на компьютере. Бабушки заняли нишу, в которой могли быть хорошими на фоне плохих родителей. Мы не одобряли телевизор, компьютер и конфеты.

Наша жизнь текла удовлетворительно, хоть и неправильно.

Пока мы не столкнулись с одной проблемой.

Санкции в РФ привели к тому, что возникли перебои в поставках самых разных медикаментов. В том числе и тех, что были нужны нам.

Я пришла к родителям, помня еще об одном выданном мне векселе. «Если тебе понадобится помощь, отец за тебя последнюю каплю крови отдаст.» Это был один из тех векселей-фантиков, по которому я всю жизнь посвящала интересам родителей. Я знала, что такие заявления говорят об очень глубокой связи.

По странному стечению обстоятельств, дело было именно в крови.

Я попросила оформить документы на въезд в Германию, только мой отец мог сделать это.

Родители были против. Ну, попробуй обратиться к дедушке, может быть он согласится.

Я не могла рисковать. Дедушка мог не согласиться, а кроме того мог умереть раньше рассмотрения документов. Мне нужно было добиться цели обязательно.

Мама всегда была против смены страны. Ее предубеждение и страх неизвестности были так велики, что она даже теоретически не взвешивала такую возможность.

Но почему-то я подумала, что тот самый случай, когда вся семья нужна одному ее члену, когда нужна капля крови – он должен все перевесить. На чашу было поставлено будущее внучки, ее здоровье, длина ее жизни.

Но мама спросила – а где гарантия, что мне там будет лучше?

И отказалась. Хотя….

Ну, собирай документы, сдадим.., – сказал папа.

Я поняла, что здоровье моей дочери будет зависеть от того, как усердно папа будет готовиться к языковому тесту… Ее здоровье никогда не находилось в таком хлипком положении. Рядом с мамой мой папа учит немецкий…

Мама хотела меня урезонить, успокоить: «Интересно, а как же все остальные люди, которые также, как вы, недополучат это лекарство?!

Откуда мне знать? Я не министр здравоохранения. Я мама. Я должна обеспечить мою дочь теми возможностями, которые есть у меня!

Я не знаю, наверно будут как-то выкручиваться, кто как умеет.

Вот и вы тоже выкручивайтесь!

***

Я ходила кругами. Я не желала сдаваться. И внезапно мне помогли люди, которые меня никогда не видели.

Немецкие парламентарии.

Когда Бог закрывает дверь – он открывает окно. Германия внесла изменения в закон и уравняла меня с папой в возможностях. Отныне я могла справиться со всем сама.

Я это и сделала. Через год после маминого отказа я держала в руках документы, дающие мне вид на жительство. Этот год мы прожили на адреналине. Я абсолютно точно знала, что поступила правильно, потому что за этот год от моего запаса лекарства осталось уже меньше половины.

Через неделю после нашего разговора, мама спросила меня – ну, что ты решила? Буду пытаться, ответила я. А папа… что решил?

«Я его спросила, после твоего ухода, действительно ли он готов поехать, если ты соберешь все документы. Никуда я не поеду, ответил он.»

Километры

Однажды, когда я была еще подростком, мне приснился чудной сон. Прилетел ко мне инопланетянин в виде красной звезды и стал звать меня с собой, летать. Ничего интереснее мне в жизни не предлагали. Желание лететь было непреодолимым. Я чувствовала, что все что может быть в моей жизни хорошего, ждет меня там. Но я строго сказала красной звезде – а как же я брошу маму? Ей же будет без меня плохо. И звезда загрустила и стала медленно гаснуть. Так медленно, что стало понятно, что она плачет. А потом растаяла.

Когда я проснулась, я поняла, что совершила ошибку. Неизвестно в чем, но ошибку. Но маму я по-прежнему оставлять не собиралась.

Когда мы поженились, свекровь три месяца ходила в гости ко всем своим знакомым и плакала там. Через три месяца мы не могли пройти по городу, потому что каждый встреченный человек знал о том, как несчастна свекровь и считал своим долгом дать наказ мужу на бросать мать.

Жаль, никто не сказал бросить ее в терновый куст.

Итак, мы вышли в мир с лежащим на нас долгом не оставлять родителей. Мы несли его прилежно, и думали, что наше присутствие действительно помогает родителям не чувствовать себя одинокими.

Когда мы приняли решение уехать, оно было продиктовано нашими личными потребностями. Мы очень боялись, что наш отъезд заставит родителей страдать. Мы предполагали, что нужно будет утешить их тем, что через годик другой мы сможем сделать так, что они смогут подолгу гостить у нас.

Моя мама всю жизнь (именно так, всю жизнь) твердила мне: «Моя жизнь там, где мои дети.»

Я не могла не учитывать этого обстоятельства. Муж не мог не учитывать, что остался по сути единственным родственником у свекрови.

На нас лежала воспитанная с детства ответственность.

Но когда новость об отъезде была озвучена – страданий не было. От свекрови было снисходительное недоумение: а что вы, здесь не можете добиться успеха, думаете на новом месте у вас получится? Что, есть от чего бежать? Опять вы ничего не можете довести до конца, умные люди с насиженного места не срываются. Думаете, там вас кто-то ждет? Ну съездите-съездите, наплачетесь!

Моя мама горько говорила – какое теперь тебе до нас дело, раз уж ты решила бросить родину навсегда…

Про внучку никто не помнил. Или не верил. А мы тихо начинали осознавать, что себя спасаем в этой ситуации наравне с дочерью.

Тем не менее, они настаивали на том, чтобы устроить прощальную встречу. Им очень важно было это, проводить непутевых детей, как и полагается хорошим родителям. К тому времени у меня уже голова лопалась от этого дуализма.

Когда мы выехали, с каждым километром мой душа расцветала. Это было незнакомое мне чувство. Похожее на любовь. Отдаление от родителей, любящих нас всем своим… чем же они нас все же любили? – ощущалось на физическом уровне.

Я находила радость в том, чтобы начинать с нуля. В том, чтобы терпеть тяготы неустроенности и быта. Чтобы общаться с миром без контроля мамы. У нас появлялись друзья, которых моя мама не имела возможности увидеть. Она не могла их оценить, так же как не могла оценить мою мебель, выбранную мной для детей школу, сшитую мной новую юбку или пиццерию, в которой мы отмечали день рождения.

Она не могла настойчиво ждать, чтобы я пригласила ее в гости одновременно с друзьями, раскритиковать мой диван, пожалеть детей за слишком сложную школу, обвинить меня в деревенском вкусе по поводу юбки и устыдить за то, что я не устроила день рождения дома, а повела детей в кафе. То есть за то, что я плохая мать своим детям и хозяйка тоже не очень.

Свекровь ограничивалась короткими вопросами – ну как у вас там, нормально, не сильно плохо? Мы сначала пытались рассказать, как у нас хорошо, мы не могли не поделиться, как хорошо стало в нашей жизни, но вовремя опомнились.

Разве могло быть хорошо то, что мы сделали? За столько лет мы ни разу не сделали хорошо.

Они спокойно жили без нас. Свекровь читала детективы и заботилась о кошке. Мама ходила по магазинам и заботилась о кошке и собаке. В их размеренной жизни было заполнено все. Мы расслабились. Напряжение от ожидания за каждым словом обвинений в свой адрес в неполноценности спадало. Это чувствовалось даже по телефону.

Мы расслабились настолько, что стали приглашать их в гости. Мы поверили, что километры – это то, чего не хватало для наших отношений.

В гости приезжать никто не хотел. А потом…

Освобождение

Освобождение наступило не в трудную минуту. И не тогда, когда на основании обещанной капли крови, я в надежде обратилась за росписью в бумаге (конечно нет, не за одной росписью. Я просила о многом. Мне отказали, и я приняла это как норму).

      Освобождение наступило, когда мама забыла выключить телефон после нашего с ней разговора. Мы говорили с ней долго, тысячи километров сделали наше общение легким, я думала, что возможно благодаря расстоянию лечатся даже самые нездоровые отношения и я наконец-то нашла тот формат общения с родителями, который всем подойдет. Она расспрашивала меня о том, что я готовлю сегодня на обед, чем занимаются внуки, когда я выйду на работу. А попрощавшись забыла нажать значок на смартфоне.

И я с удивлением узнала, что мои дети бегают голодными по дому, я не веду хозяйство и не учу ничему дочь. Что я эксплуатирую одного ребенка, забросила второго, а третий перестал развиваться. Что у меня в доме недопустимый бардак. Такой же недопустимый, какой был всегда. Вот такая из меня вышла мать… Все это она рассказывала отцу, узнав о моей жизни из моего рассказа. Прямо не успев положить телефон, пока впечатления свежи.

Отец… поддакивал. Да, ага, ага…

Дальше было страшное. Мне предстояло украсить пасхальный торт и собрать две сумки с едой в дорогу. Руки у меня опустились полностью. Пожаловалась пришедшему из магазина мужу. Ну ведь слышала же ты куда худшие вещи от нее, удивился он. Худшие, да. Но подобного еще не случалось. Я решила, что праздник все же состоится. Скрипя зубами и собрав всю силу духа, переживала я и не такое, я покрыла торт марципановыми зайцами и орехами,..

… а вечером перенесла выкидыш….

Принятие матери стоило мне ребенка.

Меня тошнило от вида крови, я поняла, что есть предел семейным узам, пустым надеждам, иллюзиям и лицемерию.

Следующее, что я поняла, что любой разговор с ней, добрый или конфликтный, приносит мне вред. И объем этого вреда я неспособна оценить.

Мы договорились с мужем, что отныне я беру трубку только в его присутствии. И у него есть право, если выражение моего лица ему не нравится, создать любой, даже малоприличный повод для прерывания разговора.

Больше разговоров с мамой о себе я не веду.

Она привычно демонстративно обижается, что я не звоню ей и разговаривает со мной знакомым мне провоцирующим на скандал тоном, но во мне говорит мой собственный голос крови, и к ней этот голос не имеет отношения.

При таких вот обстоятельствах она стала мне чужим человеком.

Папа? Он тоже должен был мне стать чужим. Но он просто отсутствовал.

Вот и конец…

Я ожидала, что мало-помалу вслед за общением сойдет на нет и связь между людьми. И начнется спокойная жизнь. Но оказалось, мы им обеим нужны.

Как-то позвонила свекровь и попросила мужа выйти в скайп. Обычно ей было достаточно созвониться раз в неделю, получить отчет, что у нас все нормально и положить трубку. Однажды дети захотели поговорить с бабушкой в скайпе. Она отказалась. «Ну, посмотришь на внуков», – предложил мой муж. «А что мне на них смотреть?», – ответила свекровь.

А тут она захотела общения. «Что-то мне стало так одиноко…, – всхлипнула она, – вот, и подруга моя уезжает. К сыну. А я одна останусь…»

«А что я ей могу предложить, если она сделала все, чтобы остаться одной?» – сказал мой муж и пошел чистить картошку.

«Я так хочу увидеться, – сказала однажды мама, – прямо вою с тоски».

Я не хочу, призналась себе я. И в том месте, где когда-то убывало, начало прибывать. Ресурс душевных сил, который тратился на противостояние очередному маминому рецепту ущемления меня, стал тратиться на мою собственную жизнь. Как будто не нужно было больше вырабатывать антитела на каждый мамин антиген, потому что источник поступления этих антигенов отсох. Да, идея о токсичности отношений была очень близка к буквальной истине.

Глава 2.

Черный ящик

Прошло полгода. Токсичные родители теряют власть крушить и гнуть твою жизнь по своему желанию, когда перестаешь им верить.

Сначала показалось, что, если не впускать родителей в свою жизнь – можно ее отстоять. Мы продолжали общаться с родителями, заменив открытость на вежливость. Мы поверили, что, что можем отдалиться от них консервативно, без бунта. Без объяснений. Не хотелось никаких объяснений.

Но отношения – это две стороны. И что бы ты не решил, в одностороннем порядке ты это не воплотишь. Мы выбрали путь на тормозах тихо-тихо ждать, когда они состарятся. Оказалось, что это невозможно. Вторую сторону перемены не устраивали.

Все вышло совсем не так, как я предполагала. За полгода мамы не привыкли к более прохладным и менее информативным отношениям. Они накопили недовольство этим фактом. И недовольство периодически вырывалось наружу – претензиями, подколками, истериками. Ничего не получив в результате, кроме вежливости, они отступали, чтобы выдохнуть и сделать новую попытку вернуть нас в привычное для них состояние.

Мамы избегали задавать прямые вопросы, почему мы так замкнулись в себе. Видимо они чувствовали, что могут получить неудобные ответы. Поэтому они делали вид, что все так и должно быть. И продолжали звонить по выходным, чтобы узнать подробности. А мы знали, что, положив трубку, они не скажут о нас не единого доброго слова. И не подумают не единой доброй мысли.

«Ради памяти о наших детях»

После нашего отъезда отношения родителей пережили метаморфозу. Мамы стали созваниваться и делиться новостями о нас. Свекровь стала часто обращаться к бывшему мужу с разными вопросами. Моя мама сказала: «Ну должны же мы в конце концов начать общаться!»

Должны? Женитьба детей, рождение внуков, болезнь одного их них – не создала им потребности чувствовать себя семьей. Только тот факт, что от их общения не будет никому пользы, сделал общение возможным.

Нам одним было непонятно, зачем им это общение, спустя тринадцать лет взаимной неприязни, неуважения и испорченных накаленной обстановкой за столом дней рождения детей.

После отъезда свекровь ходила по городу и всем знакомым жаловалась, какая она одинокая, сын бросил ее и, глупец, уехал за границу. Ее жалели, сына ругали.

В общем, «привет вам, синьорина, ваш отъезд здесь вызвал много разных пересудов».

Когда муж приехал в город по делам, пересуды дошли и до него. Когда-то в прошлом такое у нас уже было.

Как было написано То Самое Письмо (почти по Киплингу)

Разговаривать с мамой мне было тяжело. Она продолжала задавать мне одни и те же вопросы – что я готовлю на завтрак, обед и ужин, покупаю ли я мороженое детям, и есть ли у меня свежие овощи. От этих вопросов я ощущала себя на допросе органами опеки.

У меня не было для нее новостей, у меня не было в жизни перемен, у меня не было для нее эмоций.

Иногда моя мама начинала вести странные разговоры – она начинала хвалить меня за то, как хорошо я забочусь о детях, и какая я дальновидная мать в плане их образования. Ничего, кроме оторопи, это не вызывало. Во-первых, тем, за что она меня сейчас хвалила – она непрерывно упрекала меня предшествующие 13 лет. Что заставило ее так изменить мнение? Во-вторых, я помнила, что говорит мама после того, как кладет трубку.

Сказать вслух, что я думаю о ее поведении, я не могла. Тягаться с мамой мне было не по силам. Воспитывать ее тем более. Я хотела быть спокойной отдалившейся дочерью.

Мама начинала втыкать в беседу шпильки. «Конечно, я буду задавать одни и те же вопросы о том, что ты готовишь! А что мне еще остается делать? Ты-то ничего не рассказываешь!!!»

Я глотала эти шпильки и успешно их переваривала. Я-то помнила, отчего я не рассказывала. Кровавая вода перед глазами не давала забыть. А лицо мужа помогало сохранить самообладание.

Но однажды это дало сбой.

Мобильная связь освободила людей. Я не отвечала на звонки, если не готова была разговаривать или была занята. Когда мама позвонила 5 раз за полчаса, я сообщила ей в смс, что хожу по больнице с ребенком и на связи не буду.

«Ты только обязательно перезвони мне, расскажи подробности, а то мы волнуемся!!!!! А что мы можем еще сделать? Только помолиться…»

Моя мама нажала на кнопку красного цвета – внучкино здоровье. Эта кнопка всегда вызывала мою бурную реакцию. Я бы обязательно отозвалась.

Когда-то давно она звонила мне дважды в день, чтобы узнать, что у меня нового. В декретном отпуске с больным ребенком у меня было немного нового. Особенно дважды в день. Но я старалась ей рассказать подробности своей жизни. Жизнь сама диктует свою рецептуру. Моя жизнь на тот момент состояла из неопределенных диагнозов, бессонной дочери, усталости после родов – и когда я однажды не нашла в себе сил рассказывать о том, как смешно сегодня агукала дочь, и что я прочитала в журнале, а рассказала о том, что у меня на душе – она закричала: «Что ты сливаешь в меня весь свой негатив? Я что тебе, нужник??!!» – и бросила трубку. После обеда она позвонила мне с ласковым вопросом: «Привет! Что у тебя нового?»

Сейчас вместо кнопки «внучкино здоровье» она случайно надавила опцию «заботливая бабушка». «Выкручивайтесь как-нибудь!» – сказала она однажды, и мы выкрутились. Теперь она решила позвонить и ласково спросить: «Ну, что у тебя нового?»

Я поняла, что готова написать письмо – то, которое из книги «Токсичные родители», или не то – но после этого письма отношений не будет СОВСЕМ.

«Не рви!»

Когда в отношениях с человеком что-то не так – нужно поговорить. Когда что-то не так уже давно – очень важно поговорить. Если ты хочешь что-то изменить, исправить – сначала нужны переговоры, даже если все совсем плохо.

Трудный, тяжелый разговор, который откроет глаза не только тому, кто тебя обижал, но и тебе тоже. После которого либо все изменится, либо станет понятно, что нечего, просто нечего менять. Но разговор должен состояться.

Я не могла его начать. Мне нечего было маме сказать. Я себе не представляла, как я буду с мамой говорить про мою жизнь.

Потому что на самом деле разговор этот уже состоялся в прошлом. Он у меня уже был, этот разговор. Я в нем проиграла.

Это был разговор начистоту, когда я высказала маме все упреки, когда указала ей на все случаи ее нечестного обращения со мной. Мама отбивала все претензии, как отменный теннисист. «Ты совсем не знаешь моей жизни», – устав сказала я. К тому времени я не могла уже выступать в амплуа состоятельной родственницы, мы с трудом сводили бюджет – а маме очень хотелось считать меня состоятельной. Не могла предоставить ей заверение в том, что моя дочь через энное количество месяцев вырастет обычным здоровым ребенком. Не могла заниматься поддержанием родственных отношений по выходным, потому что уже 6 лет хотела потратить выходные на то, чтобы выспаться.

«А ты не знаешь, как живу я!» – крикнула мне в ответ мама. Я действительно не знала. И не хотела знать. К тому времени я уже отказалась решать все ее заботы из цикла «Мне не хватает смелости отказаться от сделки, люди уже взяли кредит, поговори с ними вместо меня?». После предложения «Приди, отругай отца за его очередную выходку» я сказала, что это их отношения и я не буду в них разбираться.

С моей стороны это было кощунственным пренебрежением обязанностями дочери.

Это был тот самый трехсуточный скандал, после которого родилась истина «ты никогда не будешь для нее хорошей». В какой-то момент тогда внутри меня накалилось понимание того, что дальше я терпеть не смогу. И мне проще рассориться с ней навсегда, чем продолжать доказывать ее нечестное ко мне отношение.

Мама почувствовала это и внезапно тихим голосом сказала: «Не рви! Ты понимаешь, что сейчас, если будешь продолжать, ты изменишь наши отношения навсегда?»

Попытка изменить отношения – это не рвать, это чинить. Мама знала твердо, чего хочет. Она хотела, чтобы все продолжалось как было.

Я испугалась этого тихого голоса. И наверно она поняла, что меня можно этим испугать. С того момента наши отношения вышли в какой-то бесчувственный вираж.

Они все равно закончились тогда, просто я испугалась. А маме это развязало руки. Теперь она уже знала, что как бы плохо не поступала со мной – я не дернусь.

Это было семь лет назад.

Рубикон?

Письмо я написала в тот же день. В 4000 слов. Переписала его на 6 раз, пока муж не вскипел и не сказал – что бы ты ни написала, тебя все равно не поймут, как не понимали предшествующие много-много лет. Поэтому твои попытки подобрать нужные слова – это работа на корзину. Ты себе больше пишешь!!

И правда, я писала себе! Поэтому мне было важно, чтобы меня не поняли в правильных выражениях. Чтобы то, что я пишу, соответствовало тому, что я хочу сказать.

Это был мой прощальный монолог. Муж сказал, что в последней версии я уже просто кричу.

Меня удовлетворила именно последняя. Я хотела кричать. Хоть один раз закричать так, чтобы больше ее не услышать.

После отправки письма я заблокировала все контакты. Мои отношения с мамой закончились. Теперь-то точно закончились.

Думала я.

Но тогда все как раз началось

Наверно это было исцеление.

Пару дней я ждала, что мама выйдет с флагами и будет требовать от меня объяснений. Она всегда так делала. Однажды она пришла ко мне требовать объяснений, почему я в третий раз беременна и как так могло получиться. Когда она была недовольна моим поведением, она всегда требовала моих объяснений. Я боялась начинать с ней разговор. Я вложила все противостояние в письмо и сил на разговор у меня не было.

Я поняла, что нервничаю. Думала, через кого она выйдет на связь? Через мужа? Через брата? Я напряглась, готовая отстаивать свою жизнь, на которую должен был пролиться очередной ковш.

Ко мне пришел страх. Мне еще нужно было доказать ей, что она меня обидела! Но еще через двое суток поняла, что ничего не будет! Совсем ничего. Она прочитала и посчитала меня «психушкой, которая взбеленилась на пустом месте» – как это бывало всегда. Всегда, когда я хотела что-то изменить.

Тишина была для меня такой неожиданностью, что я долго к ней прислушивалась. Неужели все? Еще через пару дней я подумала, что будет обычное прощение, как после крупных скандалов. Что через пару месяцев она может позвонить и спросить, как ни в чем не бывало «Ну, какие у тебя новости?»

И в этот момент внутри что-то сорвалось.

Следом за страхом пришел гнев. Я не хотела, чтобы меня прощали! Я хотела, чтобы меня поняли. Услышали. И признали, что вместо того, чтобы прощать, нужно исправлять причиненный вред.

А ведь письмо я писала с другой целью… Я выстраивала бетонный забор, чтобы прекратить ее присутствие в моей жизни.

До тех пор, пока я не почувствовала, что ее больше нет, я даже не позволяла себе сказать, чего я хочу на самом деле.

Она должна была понять! Прийти в отчаяние. Она должна испытать чувство стыда за то как поступала с дочерью. Я жаждала справедливости. Несколько суток я ходила, пылая и возмущаясь – и к концу возмущения я стала вспоминать. Стала вспоминать, что чувствовала при тех или иных событиях. Я и не думала, что я что-то забыла! Но оказывается, я многого не помнила.

Я не имела права чувствовать то, что могло обидеть маму, или поколебать ее значимость. И пока я не позволила себе возмутиться, я не могла до этих чувств добраться.

Тогда я поняла, что процесс запустила такой, который остановится только тогда, когда закончится. И сколько его впереди, никто не знает.

Я наконец-то стала испытывать те чувства, которые испытывала. Вулкан взорвался. Обида была смешана со злостью. Мне хотелось ее выгнать из своей жизни.

Воспоминания стали вылетать колючими осколками. Стала вылезать моя настоящая жизнь, которую я старательно забыла. Я вспоминала, как это – когда меня предавали, мной манипулировали, мной рассчитывались за свое спокойствие, меня намазывали на тщеславие. Как бросали тогда, когда я нуждалась в помощи или защите, говоря при этом – ну-ка сама, почему кто-то должен за тебя делать? И я оставалась одна перед лицом тех неприятностей, при которых семья сплачивается. И моим единственным оружием было внушенное мне убеждение, что семья всегда поддержит. В следующий раз.

Как учили за все прощать, потому что в этом заключалось постижение истинной любви.

Я поняла, что мама была всегда оправдана в моих глазах. Заранее, что бы ни сделала, я ее уже оправдала, потому что она мама. Кто придумал этот институт индульгенции, я не знаю. Может быть я сама, потому что так было легче, чем оправдывать ее каждый раз в момент, когда больно.

Ничего специально не разматывала – готовила обеды, училась, заботилась о детях и строила планы на лето – и по нескольку раз в день выпадала из действительности, погружаясь в свои прошлые переживания. Становясь полностью безразличной к настоящей жизни. Выползала из них совершенно избитая – чтобы через несколько часов вспомнить что-то еще.

Я вдруг поняла, куда у меня уходило столько жизненных сил, что в 20 лет на тестировании, которое проводили тренирующиеся студенты-психологи в университете, у меня обнаружилось нервное истощение (ну или как там называется оно у психологов). Они уходили на обеление в собственных глазах мамы, на поиск оправданий ее поступкам. Потому что мама не может быть плохой. И если ты считаешь маму плохой – ты мало любишь ее.

Мама тогда считала, что у меня истощение от острой физической потребности в мужчине. Ее привитое мне, подлежащее обязательному декларированию, мнение «никакого секса до брака быть не должно», сделавшее меня фриком на время учебы, сменилось на требование «переспи хоть с кем-нибудь, а то я не могу больше терпеть твои нервы».

Звездам числа нет. Бездне дна.

Я продолжала вспоминать. Неделю. Две. Я была уже не рада этому процессу. Боль все не заканчивалась. Обидам не было конца. Мне были уже не важны ни люди, перед которыми мама выставляла меня в дурном свете, ни люди, которым мама отдавала меня на съедение – затыкая мной свои разные страхи и пунктики. Жизнь все расставила по местам – а она это очень хорошо умеет делать, а я все занималась инвентаризацией. Обидам вышел срок годности! Их нужно было прочувствовать тогда, когда болело, когда я что-то теряла из-за маминых поступков. А тогда все обиды были заперты в темный чулан грустной памяти – потому что обижаться на маму было запрещено. Запрещено буквально и строго.

Я пыталась записывать свои переживания – неблагодарное дело. Дневник напоминал амбарную книгу – только не ростовщика, а кого-то, кого били в долг. Наверно, нужно было вспомнить все до единого синяки, чтобы они зажили.

Разбирая свою жизнь, я поняла, что не было у меня того абсолютно счастливого детства, которым мама всегда меня упрекала.

Сущность упрека сводилась к следующему: «Мы тебе обеспечили такое счастливое детство, а ты имеешь наглость чувствовать себя несчастной! Ну-ка быстро почувствуй себя счастливой, как соответствует твоему детству!»

Но мои чувства именно соответствовали моему детству! Теперь я это понимала. Мне было легче на душе от того, что между внутренним и внешним, оказывается, были полное соответствие и гармония.

Через какое-то время я поняла, что очень устала. И больше не хочу. Но воспоминания продолжали вылезать. В моей голове было похоронено столько мной пережитых эмоций, которые шли вразрез с постулатом «лучше мамы никого нет». Меня оказывается столько раз бросали и предавали, что я привыкла прощать это автоматически. Значит так надо. Родители же лучше знают.

Потом воспоминания кончились. Чувства выбрались наружу. Потускнели. Вместе с детством. И бездарно потраченным временем до 35 лет.

Скелеты в шкафу

После того, как чувства улеглись – полезли настоящие воспоминания. Было то, о чем я полностью забыла. Забыла не только как, но и что. И волосы вставали дыбом. Меня не поливали водой на морозе, не насиловали в кругу семьи и не заставляли питаться на помойке. Но почему-то считалось, что отсутствие подобных ужасов делает родителей хорошими. Даже лучшими. Как будто остальные родители только этим и грешат.

Я вспоминала то, что было настолько горько, стыдно и неправильно, что стерлось из памяти полностью. Но чувств не было вовсе. Я словно разводила руками и спрашивала – да как же такое могло со мной быть? И старалась забыть это снова. Бесчестное. Разрушительное. Унизительное. Бредовое.

Реальность, дополненная этими забытыми фактами, стала совсем другой! Ее уже никак нельзя было бы вывернуть в мамином толковании! Может быть, поэтому эти факты и были забыты?

Сны

Когда казалось, что больше уже нечему появиться – пришли сновидения. Мне снилась мама. Каждую ночь.

В одном из снов я звала ее на помощь. Я звала ее из соседней комнаты, потому что у меня начинались роды, но она не приходила. Я звала ее снова и знала, что она не придет. Я кричала и знала, что не могу до нее докричаться. Я вкладывала все силы в этот слабый-слабый голос, который всегда бывает во сне, но знала, что она на придет. И звала еще, не понимая, на что надеюсь. И я сама выбрала то, чтобы кроме нее никого рядом не было, кто мог бы прийти на помощь.

В другом сне мы ссорились. В процессе ссоры она начинала тыкать меня отверткой, а я просила этого не делать. Я говорила, что мне больно, но она продолжала. Я сердилась, а она смотрела на меня взглядом медведя и продолжала ковырять на мне дырки. Когда я начинала кричать, чтобы она перестала – она начинала отчитывать меня за то, что я кричу – продолжая втыкать в меня отвертку.

В этих двух снах были мои отношения с мамой. Я должна была их пережить – в том виде, в котором они были настоящими. Просыпаться было тяжело. Днем после них было тоже тяжело.

«99 бутылочек пива на полке. Снимаем одну и пускаем по кругу… 98 бутылочек пива на полке…» (песенка-считалка)

Когда закончились воспоминания и ушли сновидения, пришло осознание. Я столько всего поняла за короткий срок!

Я поняла, что мама всю мою жизнь разговаривает со мной крючками. В каждой фразе, в каждой беседе обязательно присутствует крючок – и, если я немного взволнована, устала или нервничаю, я отреагирую. Тогда она получит от меня немного эмоционального всплеска, а мне в ответ сможет влить немного вины, которую я переварю. Может быть она так избавляется от своей вины?

В каждой реплике сидит провокация, вызов. И то, что я научилась, видеть, что это провокация, не защищает меня от того, что я не попадусь на нее. На некоторые вызовы невозможно не ответить. Наверное, когда я была младше, я принимала все до единого.

Еще я неожиданно поняла, почему наши мамы друг друга так ненавидели – они видели перед собой себя. Они смотрели друг на друга как в зеркало и испытывали протест. После свадьбы им приходилось регулярно сталкиваться с правдой о себе. А после нашего отъезда можно было закрасить правду любыми картинками.

Я поняла еще много разного.

Потом я со всем смирилась. По-настоящему.

А потом снова вспомнила все.

Ощутила ярость. Затем боль. Затем понимание. Затем успокоение. Затем все повторилось.

Потом повторилось еще раз. И еще. В одном и том же порядке. Все быстрее циклы сменяли друг друга. Все реже они наступали.

С каждым разом все реже, короче и безболезненнее.

Иногда в эту последовательность вклинивалась жалость к маме. Конечно, каждый сам себе выступает кузнецом – но маме в жизни было тяжело, и она страдала – значит ее можно пожалеть.

Мне казалось тогда, что эта и есть та самая точка зрелого отношения к ситуации – когда ты можешь в обидчике увидеть беспомощного и слабого и возрастить собственную человечность.

Но я обрушивалась с этой точки зрелого равновесия каждый раз через пару часов – когда вспоминала – какие мамины поступки приводили к ее персональным несчастьям. Сколько людей пострадали при этом, и кто разгребал вместо нее неприятности, так же как в моих случаях их разгребала я. И зрелое равновесие заканчивалось.

Наконец последние витки стали похожи на короткое воспоминание – весь цикл проносился в голове за несколько секунд. И наступило состояние покоя. Я пережила эти отношения. Меня ими рвало, рвало – и полностью вырвало. Стало легче.

Ничей ребенок

Почему-то на каждом витке я обнаруживала свое одиночество. Причем каждый раз открывала этот факт заново. Много-много раз я впервые понимала – я была одна. Всю жизнь. И каждый раз, как в первый раз, проваливалась куда-то от этой мысли.

Я не имела права жаловаться на это. «Ишь ты, одиноко ей! Живет в полной семье, отец с матерью есть, а ей одиноко! Ну иди, поищи, кто тебе будет более близким, может друзья? Иди, друзья тебя предадут один раз, сразу поймешь, что такое одиночество!»

Это прабабушка защищает свою внучку передо мной. Статус матери в семье оберегался.

Я не виновата в том, что чувствовала себя одинокой. Одиночество стало для меня пожизненным. Ни одна подруга не должна была удержаться рядом – а вдруг она станет ближе, чем мать? В 14 лет мама так и сказала, что моя лучшая подруга – это она. И так правильно. А все остальные подруги будут в жизни постольку, поскольку не помешают отношениям с первой.

Неужели это было в моей жизни?

Ощутив масштаб одиночества, я поняла – мое детство прошло с ЧУЖИМИ людьми. Они все были мне чужими. Мама бы сказала, что это я была чужой. Что само по себе подразумевало бы мою вину в этом.

Наверно объяснить это нельзя. Эта мысль приходит, уходит, возвращается снова, уже не так пугая, потом показывается на сантиметр ближе. Это похоже на схватки. И в конце ты рождаешься чужим ребенком… и можешь дышать свободно.

Это большой прорыв, осознать, что ты чужой для своей семьи ребенок. Потому что следующим пониманием будет то, что тебя не любили. Наверно это очень страшное понимание. Но когда оно приходит после мысли, что ты чужой ребенок – оно совершенно не пугает. Не любят чужие люди – ну и что?

Яма доверия

Ярче всего я чувствовала обеих мам в период декретов. В моем беспорядке из куч выстиранного, но неубранного белья, невымытой посуды, бессонных ночей свекровь находила повод ощутить свое превосходство надо мной – она-то все успевала, и помыть, и постирать. И уж тем более выспаться. Забывая, что ее собственного ребенка и собственное домашнее хозяйство вела ее мама. В этом превосходстве не было ни уважения к чужим трудностям, ни благодарности к собственной матери.

Моя же мама оказывала мне поддержку путем озвучивания фраз наподобие «Бедной уже поесть некогда!». Констатация этого факта ставила галочку в ее голове – она посочувствовала дочери. Значит помогла.

Я усиленно убеждала себя в том, что, действительно, это мои дети, значит мои проблемы. Я была такой уставшей, что не замечала одного – при таком отношении со стороны вроде бы близких людей – близкие люди становятся далекими. Во всех смыслах.

Я неожиданно поняла, что в том была моя вина – нельзя позволять так обращаться с собой людям на том основании, что они самые близкие. Нужно посылать их лесом.

У меня не было сил и времени их перевоспитывать, объяснять им, что они не вправе приходить и топить того, кто из последних сил старается выплыть. Да я и не должна была их перевоспитывать. Да у меня и нет права или возможности их перевоспитывать!

Нужно было с ними ругаться.

Я не понимала, что это неуважение. Я знала другое – что близким людям нужно доверять. При доверии ты не оцениваешь отношения. Ты заранее считаешь, что все что они скажут или сделают – делается из лучших побуждений и во благо тебе в том числе.

Я доверяла! Когда исчезло доверие – исчезли и все заблуждения.

«И эта любовь до конца твоих дней останется тайной опорой твоей»

Есть только один нормальный путь – любить детей, так, чтобы эта любовь была для них опорой.

И конечно, эта опора не является непременным в жизни атрибутом. Но люди, которые обрели эту опору – им живется легче и счастливее тех, у кого ее не было. Сиротой быть несладко. В том числе потому, что ты не имеешь этой опоры.

Но сироты знают, чего не имеют.

А как быть с детьми токсичных родителей? Токсичные родители вместо опоры всучивают заверение в этой опоре.

Токсичные родители не любят.

Непросто понять, что тебя обманули. Сказать себе, что ты был нелюбимым ребенком у родителей, которые только и делали, что заверяли тебя, что любовь к ребенку в их жизни – самое главное.

Очень трудно признать, что 15, 20, 30 лет ты верил человеку только потому, что он обманывал тебя, пользуясь статусом близкого человека и родителя. Верил вопреки происходящему.

Когда этот трудный вывод будет сделан – наступит то состояние, когда можно сказать – да, зрелый человек рассчитывает только на себя.

Но не потому, что родители не должны. Потому что родителей и не было. Вместо родителей были чужие люди. Чужие люди не должны. Просто… нужно жить так, чтобы тебя окружали не чужие люди.

Вот что это такое!

Мы живем в том мире, который состоит из конкретных понятий. Ромашка не существует, пока ее так не назвали. Поэтому отличить ромашку от хризантемы невозможно. В лучшем случае она будет мелкой непушистой хризантемой.

Пока не появился в лексиконе коралловый цвет – он был грязно оранжевым. А после появления лососевого мы уже не можем их спутать.

Так во всем, и это закономерно.

Однажды мне попалось на глаза название – одно лишь название – книги «Токсичные родители» – и в голове что-то – не щелкнуло, нет. Сиреной взвыло.

Я нашла книгу и прошла тест. Не знаю, как у других. Но у меня были идеальные показатели по первым двум разделам – кроме текущих отношений с родителями. У меня были прекрасные воспоминания о детстве. У меня было восхитительное доверие к родителям. И я себя считала сильной личностью, крепко стоящей на ногах. Только все мое душевное состояние сейчас – каждый вопрос, без единого исключения, соответствовал токсичным отношениям. Каждый.

До появления в моей голове понятия «токсичные родители» я оправдывала поведение мамы чем угодно. Я выгибала действительность под несуществующую идеальную мать, выворачивая вслед за этим собственный мозг и здравый смысл. Я находила такие причудливые причины ее поведению – когда она меня обижала, подводила, подставляла, что под эти причины сразу же приходилось ставить подпорки из оправданий и переваливания на чью-нибудь здоровую голову вины, потому что иначе все падало сразу же. И я занималась этим долгие годы.

Я стала читать книгу. Побои, алкоголизм, сексуальное насилие, безразличие – всего этого в моей жизни не было. Но странно, были все до единого симптомы и ощущения, как у героев книги. Из каждого примера смотрела моя мама с укором «Ну, ты видишь, как бывает плохо детям, когда у них плохие родители? Тебе-то с чего может быть плохо?».

Но я доверяла теперь собственным чувствам, а не маминым шаблонам. Результат теста, по которому мои чувства не соответствовали моему детству, привел меня в отчаяние.

И только в конце книги дошло дело до психологического насилия. Мне показалось, что ему уделено так мало места. Что должно быть больше внимания уделено этому обстоятельству, ведь оно так изощренно может мучать, принимает такие разные формы.

Потому что вся моя жизнь была сплошным психологическим насилием. Мне казалось, что даже насилие физическое пережить проще. Раны снаружи заживают легче.

«Я тебя ни разу пальцем не тронула, – с гордостью любила говорить мама, – мои дети никогда не будут битыми. Я тебя всегда воспитывала словом!»

«Лучше бы ты меня по-настоящему выпорола, чем так стегать словами», – вспоминала свои мысли при этом воспитании я. Как это – когда мама воспитывает словами, я помнила кожей.

«Дурочка, – ласково сказала мама однажды, когда я не выдержала ее гордости за свой трудный материнский опыт и высказала то, что думала, – ты не знаешь, что это такое, когда бьют родители»

Может быть. Мои битые друзья никогда не рассказывали подробностей обид. Они молча и легко посылали родителей в даль туманную, когда вырастали. У них все было однозначно.

До этой книги все, что работает как психологическое насилие, и приносит вред как психологическое насилие – называлось «трудным характером», «сложными отношениями», «напряженным периодом», «возрастными кризисами», просто «кризисами отношений». Просто так случайно совпало в моей жизни, что один кризис перетекает в другой без светлых промежутков. «Ну что поделать, если у тебя в жизни вот так вот» – формулировала я уже сама себе маминым способом оправдание тому, что мне тяжело. Тяжело сейчас, после того как было тяжело до того, когда было тяжело. А может быть это мама говорила, а я запомнила как собственные мысли.

А свекровь?

Хорошо разобраться с собственной мамой. А с чужой как быть? Когда я прервала связь с мамой – я вдруг почувствовала, где и насколько сильно была связана и укушена. Освобожденные места болели и чесались.

И взглянула на мужа. И поняла, что он даже и не поймет, что можно быть несвязанным. Пока связан.

Он тратил несчетное количество энергии на то, чтобы оправдать перед мамой собственные поступки. До сих пор. Продолжая общение невозможно этого избежать.

Теперь уже я ему сказала – «ты никогда не будешь для нее хорошим». Я не могла спокойно смотреть как он скручивает себя в бараний рог, строя с матерью отношения. Подстраиваясь под нее. Что им двигало не знаю. Мне же видеть со стороны, как раньше вела себя и я тоже, было просто невыносимо.

Я сообщила ему, что до тех пор, пока он не поставит все точки над «и» в отношениях с матерью – он так и будет работать на поддержание ЕЕ программы его жизни – неудачника и ничтожества, который все в жизни делает не так. Все оценки свекровью мужа сводились именно к этому. За 13 лет я ни разу не услышала от нее доброго слова о сыне. Ни одного.

Я перепрыгнула пропасть и знала, что это и не страшно и не больно. И видела, что, когда называешь вещи своими именами – становится легче.

Всякий раз, когда он принимал решение – он смотрел на себя глазами мамы.

Мы сошлись на том, что я бунтую против всякого его поведения, напоминающего мне паттерн свекрови, а он поддерживает отношения, сколько хочет, потому что считает себя должным это делать.

Не успела Красная Шапочка и ахнуть…

Стоит допустить в себе мысль, что ты имеешь право на свободу – первая же наброшенная на тебя сетка приводит к взрыву.

Не знаю, о чем они разговаривали. «…и тут я вдруг понял, что мной манипулируют! Всю жизнь манипулировали! Таким позорным способом!»

Муж после этого разговора изменился. Во-первых, он тоже стал называть вещи своими именами. Людей, не заслуживающих уважения, перестал уважать из вежливости. Свои потери перестал считать ничего не значащими. Ошибки оправдывать. Во-вторых, он стал желать чего-то от жизни. И строить планы по достижению желаемого. Перестал жить вынужденно.

И потерял точку опоры! Раньше его точкой опоры было доказать, что он хороший! А теперь не нужно было это доказывать.

Ничего не изменилось для свекрови после того разговора. Вообще ничего!!! Она продолжала звонить с той же частотой и рассказывала с прежними акцентами свои новости. Ну разве что о нашей жизни больше ничего не слышала. Но наверно она и без наших новостей все о нас знала.

У меня к тому времени пропала способность общаться с людьми. Я обнаружила, что общалась с людьми методом давления – в любом разговоре. Так сложилось. Мама накручивала мне хвост, чтобы я вышла победителем в любых переговорах – и я выходила – любой ценой. Раньше это было неважно. Все равно цена была меньше, чем моя душа привыкла терпеть и чего лишаться.

Но теперь я научилась ценить. И захотела нормальной коммуникации. И оказалось, что с 14 лет не общалась с людьми без требования и давления.

«У тебя своя жизнь, у меня своя». – «Но моя-то жизнь заканчивается!»

Мужу удалось то, что не получилось у меня. Он обозначил, где находятся границы нашей жизни. И указал, что не хочет, чтобы к нему приближались.

«У тебя своя жизнь, у меня своя.»

«Но моя-то жизнь заканчивается!» – возразила свекровь.

«И что теперь делать?» -с вызовом добавила она, подумав.

Это была обычная, привычная претензия к мужу – я что ли должна это решать?

Меня это разговор потряс. Особенно фраза «моя-то жизнь заканчивается». За что-то она зацепилась. А потом мне приснился очень страшный сон. После пробуждения хотелось несчастного случая. Думала запишу его, и он забудется – но не вышло.

Сон о

Зубастой Маме

Их было двое, Черный и Дымчатый. Черный был гладкий и маленький, похожий на котенка. А Дымчатый был большим и нежно-серым, пушистым, круглым и сострадательным.

Им хорошо было вместе гулять по миру, но Дымчатый всегда хотел вернуться домой, потому что дома мама.

Черный был очень сговорчивым: если надо домой – пойдем домой. И они пошли.

Как они шли – было красиво и для сна даже логично. Но совершенно не важно.

Дома Дымчатый вспомнил, что у его есть трое младших братьев. И понял как он по ним соскучился.

Они встретили маму Дымчатого. Она встретила их спокойно и без упреков. И велела поселиться в доме.

А Дымчатый все смотрел на свою маму, и думал – узнает он ее или нет. И ему казалось, что мама вроде бы та же, но должна быть иной.

«А где мои братья?» – спросил он маму.

«Не волнуйся за них, с ними все в порядке,» – ответила она.

«А ты точно моя мама?» – снова спросил он

Незачем было сомневаться. Это была его мама. Она была такая же серая, пушистая, только немного больше ростом. У нее были спокойные, совершенно спокойные глаза. И такие же короткие лапы.

«Я точно мама, – ответила она, – только ЗУБАСТАЯ», – и она открыла рот.

И у серой, пушистой плюшевой мамы были ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ зубы. Верхние зубы были кривыми. И знакомыми.

И Дымчатый понял, что остальных своих детей мама уже съела. А сейчас съест его.

И он успел пожалеть, что вернулся домой. Он хотел продолжать путешествовать вместе с Черным, хотел остаться в живых, но понимал, что ничего не может сделать со своей мамой. И что, если она решила его съесть – она сделает как хочет. Только бы это было не больно!

Мама открыла рот широко-широко. Казалось, Дымчатый весь поместится у нее в пасти. Он подумал: «Все-таки она действительно моя мама, она заботится обо мне, чтобы мне было не больно, пока она будет меня есть.»

Он еще раз подумал о своей жизни с Черным, о том, сколько они успели повидать в мире, и сколько не успели. Он совершенно не хотел, чтобы его вот так вот съели. И ему было жалко всех тех, кто уже был съеден. Но желание, чтобы ему было не больно – было сильнее всего. Потому что спокойные мамины глаза над раскрытой пастью терпеливо ждали и Дымчатый понимал – если он не согласится, то тогда она прикроет пасть, и съест его больно.

Он вздохнул. Все-таки он ведь и вернулся из-за мамы. И раз маленькие его братья уже отдали маме себя – стыдно ему ценой их жизни спасаться самому. Мама ждала с открытым ртом. Она была очень, очень хорошей, терпеливой мамой.

Дымчатый решил не тянуть свои мучения, поборол желание жить своей жизнью и приблизился к ней.

Она проглотила его молниеносно.

Черный смотрел на все это ждал, что же будет дальше.

А дальше мама развернулась к нему боком, выпустила из себя длинный-длинный чешуйчатый хвост и Черный понял две вещи – во первых, на самом деле она не мама. Она Та, кто ест чужие жизни. А второе, что понял Черный – что для того, чтобы стать собой, она должна была съесть всех, кого могла.

Черному это не понравилось. Он никогда бы не стал любить маму, которая ест своих детей.

И не позволил бы себя съесть.

Мама спокойно смотрела на него. Она была сыта и добилась своего. А Черный понял, что Дымчатого больше нет. Он весь пошел на мамин хвост.

Проклятие белого пальто

Разорвав отношения, мы оказались разочарованы. Стало очень грустно. Потому что мы поняли, что хотели не этого. Мы не хотели разрыва, и он нам был не нужен. Чувство глупое. Мы сами его инициировали и сами реализовали.

И может это самое нормальное, что было в наших отношениях с родителями – что мы хотели этих отношений! Семьи. Душевной близости. Общности и поддержки.

Сложно описать правильными словами осознание того, что мы долгое время уверяли себя в том, что, если мы будем стараться – эти отношения возникнут. Мы были готовы потерпеть и уступить. Для того, чтобы иметь Семью – в большом смысле – родных и близких людей.

Мы были готовы потерпеть все кроме одного обстоятельства – как бы мамы не поступали, самого отношения к нам им было недостаточно. Им необходимо было еще и покрасоваться перед самими собой в том, какие они хорошие матери. Прямо на фоне наших свежих синяков.

Несправедливо, когда протест вызывает не боль, причиненная тебе, а глумление над этой болью.

Но мы оба честно признались себе – что, если бы они каждый раз не раскрашивали в белый цвет свои поступки, мы бы согласились на те отношения, какие у нас были. Нас бы они устроили. Мы бы потерпели!

Это было неприятное открытие. Какое-то стыдное. Так мало нам нужно было!

На день рождения дочери, когда ей было 2 года, свекровь сказала моей маме: «Они такие самостоятельные, я предлагаю им помощь, но они отказываются. Справляются со всем сами!». И та согласилась с этим утверждением.

У меня потемнело в глазах. Я удивляюсь, как из рук не вылетел противень с мясом. Потому что это было время, когда мы отчаянно нуждались в помощи. И обращались за ней – каждый раз получая отказ, с обязательным приложением оценочного сертификата, что не надо было рожать еще ребенка. И что она не будет решать чужих проблем. И что жизнь доказала ее правоту о том, что не следовало сыну жениться.

В тот момент, когда муж объявил матери, что отношения полностью разорваны, свекровь осталась верна белому пальто. «А как же теперь, – растерянно сказала она, – я же твою жену люблю, она мне внуков родила…». За пару месяцев до нашего отъезда на предложение построить совместные планы и помочь ей с переездом, пока мы здесь, она сказала мне: «Вы мне не семья!»

Моя мама выгуливала пальто перед посторонними людьми. Передо мной, наверное, стеснялась фасона. Однажды мне довелось услышать, как мама обвиняла отца: «Как тебе не стыдно, ответственность за твою семью несет твой ребенок!». То есть я.

Посторонний

А что все только о мамах?

Отец мужа ушел, когда тому было 3 года. 30 лет спустя свекровь упрекала: «Ты должен с ним общаться! Это же твой отец!». Предшествующие 30 лет никто должен не был.

Общение мужа с отцом началось после нашей свадьбы. Папа пришел занять денег.

Так они и строились – как будто он отец, как будто он раньше был. Сначала нам казалось, что, если сделать вид, что не было этого куска жизни, когда отец отсутствовал – жизнь пойдет так, как если бы он был. Не сработало. Потом мы поняли, что отец просто поверил в то, что все нормально. Не знаю, что чувствовал муж, когда его отец рассказывал о том, как учил своего пасынка плавать или как ездил с ним рыбачить. У отца сын был.

Моя мама считала «полную семью» достоинством. «Хороший или плохой – это лучше, чем никакой!» Наверно.

Когда у меня уже были собственные дети – мой папа поделился со мной беседой с другом. Тот признался ему, что только с третьим ребенком понял, что значит быть отцом. «А я до сих пор не понял», – сказал мне папа. Наверно, в этом было особое доверие, но я его не оценила.

Папа всегда думал так, как говорила мама. Когда мама хвалила меня – он преисполнялся гордости за то, что родил такую замечательную дочь. Когда она меня ругала – он поддакивал и соглашался. Потому что в этот момент она не ругала его.

Я не чувствовала, что у меня был отец. Наверно, был.

Вырасти моего ребенка!

Какие вещи выносит океан памяти! Из тех, что лежат на дне.

Этот факт я не помнила сама, мама с удовольствием много раз рассказывала мне, что перед тем как родиться моему брату, она обратилась ко мне – сможем ли мы с ней вырастить ребенка, на папу-то надежды нет никакой. И я – такая молодец – заверила ее, что конечно сможем. И с тех пор она всегда на меня полагалась.

Она действительно на меня полагалась. Искренне полагая, что раз я пообещала вырастить ребенка – от своих слов не откажусь. Потому что она уже научила меня, что такое ответственность. Это было частью маминого воспитания – относиться к ребенку как ко взрослому. Для мамы это означало – ожидать от него взрослых решений и взрослой ответственности. А что же еще?

Мне было 9 лет.

Но остальное я помнила. Она обращалась ко мне по всем вопросам, связанным с его воспитанием. Я добросовестно решала их так, как считала правильным в том возрасте. В 10 лет. В 14. В 16. И если что-то было не так – это была моя вина! Не мамина.

Я придумывала для него сказки и искала занимательные задачки, я решала, когда ему дать на ознакомление книгу о сексуальном воспитании, я сочиняла ему праздник на день рождения. Я должна была решить, куда ему поступать после школы. Как ему наладить отношения с девушкой. Как избегать моббинга коллективе. Когда заводить ему детей.

Когда мне было лет 18, мама снова обратилась ко мне с вопросом – а если у нас будет еще один ребенок – мы с тобой сможем его воспитать?

Я не сказала того, что думала. А думала я, что вместо того, чтобы воспитывать своих детей – я буду воспитывать еще одного маминого. Я помню, как сильно в детстве просила родителей о сестренке. На братика я тоже была согласна. Но второго ребенка завели лишь тогда, когда я стала «помощницей». И если 10летняя разница в возрасте была пропастью, то что же ждать от 20летней?… Мне представилось, что при таком раскладе замуж мне придется выходить лет в 35…

Я решительно сказала, что наверно сейчас уже поздно этим заниматься. Сейчас дикие мысли лезут в голову. Но потому ли она категорически протестовала против рождения мной детей, что я тогда не согласилась?

Я не чувствовала тогда, что меня рекрутировали в чужую жизнь.

А была ли я вправе высказывать свое мнение? А была ли она вправе обращаться ко мне с таким вопросом?

Все наоборот

«Я всегда звала тебя «мой маленький», а сына «моя хорошая». Наверно я подсознательно ждала сначала мальчика, а потом девочку.»

Наверно. Иначе невозможно объяснить, почему она во мне воспитывала твердый характер и готовность отказаться от любого желания, а все желания сына удовлетворяла в любом объеме. Я была ее опорой, а он отрадой. Все наоборот.

Она наряжала мальчика и учила девочку обходиться минимумом. Она была с девочкой требовательной, а к мальчику снисходительной. Она защищала мальчика в школе, а девочку учила разбираться самой с любыми вопросами.

Там, где меня учили отказывать себе – брата учили не отказывать. Там, где меня приучали есть тот суп, который готов, брату лепили пельмени из свежемолотого фарша из свежекупленного мяса по его запросу. Там, где я была приучена растягивать новогодний подарок до 8 Марта – брату покупалась коробка Киндерсюрпризов.

Такое бывает.

На мой вопрос – почему вдруг через 10 лет она заняла прямо противоположную позицию в воспитании детей (а это была именно позиция) – она ответила – ну а что ты хочешь от меня? Я стала старше, мягче, и теперь думаю, что с ребенком нужно обращаться не как со взрослым, а ЛЮБИТЬ его в первую очередь.

Меня при этом продолжали выращивать стоиком.

А потом, уже годам к 20 – маме захотелось увидеть во мне маленькую девочку. «Ты выросла, а я с тобой не нанянчилась! Скоро замуж выйдешь и маленькой уже не побудешь».

Мама продавала мне идею как благо. Она все свои потребности преподносила как благо для меня. Лягушачья шкурка была мне мала. Мои жизненные интересы и потребности совершенно не соответствовали тому образу в маминой голове, который она желала воплотить.

Это был настоящий регресс. Постеры голливудских актеров на стене. Хвостики на голове. Полнейший наив. Вместо того, чтобы учить дополнительно языки, как делали многие мои однокурсники, посещать вечеринки и клубы, я сидела дома с родителями – потому что «девочки из приличных семей сидят дома и не шарятся по ночи». Да, девочки сидят дома – в пятнадцать лет! Но не в двадцать. Она по-прежнему должна была быть в курсе всех моих дел и отношений с молодыми людьми – нравится ли он мне, будет ли между нами что-то, и когда. Она поощряла мое поведение неопытной восьмиклассницы – от которого в шок приходили знакомые, и морщила нос, если я вела себя рационально – будто тебе тридцать лет и ты все уже в жизни повидала. Ей нужна была дочь-подросток. Причем очень странный подросток.

Жизненный опыт – зло. Наивность – лучшая защита от неприятностей в жизни. «Чистота и целомудрие позволяют не запачкаться там, где многоопытная девушка наскребет на свой хребет. Наивная даже не поймет грязных намеков!»

Так я и пыталась изогнуться. Выходило плохо.

А ровно через год она где-то услышала, что в 21 девушка считается перестарком! Она что же, будет матерью старой девы? Немедленно меня пришлось раздевать и выдавать замуж. Мне до сих пор стыдно за мою одежду этого времени. Ей было все равно за кого. В ход шли сосед-алкоголик, приятель-наркоман моего коллеги, не работающий и не учащийся (ну и что, вылечишь. Зато от него будут красивые дети с голубыми глазами!), сын бабушкиной подруги с неудавшейся личной жизнью и стоящий на учете в психбольнице, и много других интересных людей.

Когда я наконец вышла замуж и родила ребенка – она схватилась за голову: как же ты теперь будешь делать карьеру? Когда я по ее требованию вышла из декрета в год сына, она заломила руки – как же бедный крошка вырастет без материнского тепла? Когда мы жили в другом районе – она страдала от того, что я далеко. Когда мы из-за этого переехали к ней поближе, то она стала чувствовать себя связанной. И так без конца.

«Ты навязываешь мне своих детей!» – возмущенно упрекнула она меня, когда двое малышей получили очередной отказ сходить к бабушке в гости. «Я так надеялась, что ты родишь мне внуков, когда я выйду на пенсию…. – сказала грустно она, когда старшему было 12 лет, – чтобы я понянчилась…». «Ничего, что мне будет за 35 к тому времени, когда ты выйдешь на пенсию? Не очень-то это хорошо, рожать после 35». – «Ой, подумаешь!».

Виртуальная дочь

У моей мамы есть дочь. Не я.

Какой она была в детстве я не знаю. Потом она выросла в миниатюрную девушку, от которой все падали в обморок, самую милую на свете, которой можно было гордиться. Она была самой умной, пекла лучшие пироги, и сама шила себе платья, у нее были самые лучшие в мире волосы, доставшиеся ей по наследству от папы, которого ей выбрала мама (справочно – такие волосы называются пористые сухие вьющиеся;)) и самые тонкие в мире пальчики, доставшиеся ей от папиной мамы – потому что мама так загадала во время беременности (справочно – бабушка носила 21 размер кольца). У нее была фигура «песочные часы». Мне с Т-образной фигурой было непросто носить ее одежду.

Все в нее влюблялись, а она этого даже не понимала – и то, что она не видит в упор обращенных к ней чувств говорило о ее возвышенной натуре. И когда-нибудь она бы вышла замуж за какого-нибудь очень состоятельного человека – зрелого, но чтоб ни разу не женатого, который пришел бы к ней домой и вытащил ее из-за печки, где она все это время его ждала. Ну, и пока ждала за печкой сделала бы карьеру.

А потом она стала странной, вышла замуж за какого-то молодого и вовсе не состоятельного и завела себе какую-то собственную жизнь. Гордиться было нечем. Какая-то будничная у нее жизнь – зарабатывает деньги, заводит детей, покупает жилье. Ну надо же, как из такой необыкновенной дочери получилась такая обыкновенная женщина.

Моей маме стоило большого труда закрывать глаза на мою жизнь на этом этапе. Пришлось не слышать и не слушать моих рассказов. Быстро заканчивать разговор, когда подробности забот шли совсем уж вразрез с ее картинкой в голове. Ей приходилось самой поправлять образ благополучной дочери, живущей легко и счастливо, это было очень непросто. Факты лезли из всех щелей и всех событий.

Через несколько лет разрез превратился в разлом. И оказалось, что замужество испортило ее дочь и отношения между ними. Под влиянием мужа дочь стала расчетливой (а расчетливость для моей мамы была синонимом жадности. А жадность – самый страшный порок). Даже то, что я веду учет расходов и доходов говорило о том, что я слишком люблю деньги. И еще жадные люди всегда прибедняются. То, что я говорю о своих финансовых сложностях свидетельствовало о том, что я скрываю от нее свое финансовое благополучие и не хочу делиться. Экономлю на подарках. Даже ремонт в доме из жадности делаю своими руками, не нанимая профессионалов.

Я стала завистливой. Человек, который не делится, всегда завидует чужому успеху. А вдруг я позавидую ее сыну? Или ей? Лучше не говорить, что она поехала в отпуск, чтобы не вызывать в свой адрес потока зависти (а зависть самый страшный порок. После жадности). И она уезжала в отпуск тайком. Я узнавала об этом спустя пару дней, когда звонила ей. А когда не звонила – не узнавала. Она говорила, что делает это вслед за мной – я же тоже не делюсь с ней новостями о своей жизни. Это было в ту пору, когда она бросала трубки, не желая слушать «негатив».

Жадная, завистливая – я стала еще и чужой. Я сменила интересы. Гороскопы, феншуй, эзотерика, которыми она могла раньше развлекаться со мной годами, стали мне неинтересны. «В твоем гороскопе написано, что тебе предстоит много судебных тяжб, которые ты будешь проигрывать, поэтому тебе нужно идти на юридический, чтобы к этому подготовиться!» «Ну и как же ты будешь переезжать в этот дом, если в этом году не феншуй?»

И вдруг я испортилась. Я пыталась протестовать против обсуждения людей в презрительном ракурсе. Я захотела каких-то «нормальных человеческих отношений»!

Нам не о чем стало разговаривать. Вообще. Потому что я изменилась. И я была в этом виновата, потому что она со своей стороны всегда была готова принять свою дочь и простить ее… если она снова станет прежней.

Я не заметила, когда ее виртуальная дочь стала плохой матерью. Она приходила ко мне и говорила – у тебя детям есть нечего. Ну где нечего-то, убеждала ее я, вот, видишь – суп, ленивые голубцы, и творожная запеканка! Вот фрукты, вот помидоры! Она торжествующе отвечала – а у тебя нет вареной курицы!!!

Зачем мне нужна вареная курица? Дети ее даже не любят! – А ты не можешь сделать им бутербродик с курочкой! – и мама побеждала в своей правоте.

После моего отъезда из страны видимо я стала еще хуже.

Я ничего не могла поделать с ее дочерью. Поначалу я пыталась отвоевать свое место, но потом поняла, что это бесполезно. Ей нужна ее виртуальная дочь. И она будет делать все, чтобы оставить ее в своей голове в том виде, в котором она ее устраивает.

Искусство забывать

«Ты уже когда-нибудь скопируешь мне свои рецепты?! Можно до самой смерти от тебя не дождаться!»

Я уже копировала их и дважды отсылала электронкой. И один раз распечатывала на бумаге. Но мама этого не помнит. Куда она все теряет, я не знаю. Она помнит только то, что у меня лежат рецепты, которыми я не поделилась.

Три года мы ругались с ней о диете моей дочери. Бабушке очень сложно не кормить ребенка пряниками, видимо есть в этом что-то инстинктивное. Пряники, печенье, конфеты и сухарики нам были запрещены. Я неустанно ей повторяла все – диагноз, запреты, последствия нарушения.

Через три года она обиженно мне сказала – а откуда я могла знать, что у нее проблемы с пищеварением? Ты никогда мне не говорила!

Два года подряд она жаловалась мне на свое бедственное финансовое положение. Во время каждого разговора. Наконец я не выдержала и с цифрами в руках рассказала ей, что на члена семьи ее доход в ПЯТЬ раз превышает мой. Она умолкла. В ее воображении я представлялась богатой дочерью, которая не поддерживает мать – хоть и работающую, но все же пенсионерку. Математика сломала эту очень удобную для нее картину.

Больше я не слышала от нее жалоб. Но через несколько месяцев она в беседе обронила – не понимаю, почему вы не делаете этого – с вашими-то доходами можно было бы себе позволить (это видимо был отсыл к моей жадности). Я напомнила ей, сколько денег в моем семейном бюджете. Она снова обиделась – а откуда я могу знать, что у вас так плохо с деньгами, если ты мне никогда о себе не рассказываешь?

Они забывают. Забывают все, что не в их интересах помнить. От этого жутко. Бессмысленно напоминать им что они поступили с тобой дурно – они абсолютно уверены в том, что ничего подобного не было. Слова, поступки, совершенные ими, сломавшие или испортившие тебе жизнь – они забывают.

Это не возрастная деградация памяти.

Это очередное принесение в жертву тебя, твоей жизни – в угоду собственному покою. Чтобы не потревожить совесть – вдруг она заставит трезво взглянуть на свое поведение? Вдруг потребует признать, что ты причинял ребенку боль? Много, долго?

Проще не помнить. Искренне не помнить. Искренне негодовать, когда тебя обвиняют в том, чего ты не помнишь.

И не видеть ужаса в глазах собеседника от существующей в твоей голове параллельной реальности.

Где ты – заботливый родитель, полный любви и пожертвовавший всем ради ребенка.

А унтерофицерская вдова сама себя высекла.

«У тебя должно быть свое мнение!»

Меня так учили. На самом деле это вообще не так! Не должно быть у меня своего мнения по вопросам, которые мне неинтересны или в которых я не разбираюсь!

«Хочешь жить в согласии – соглашайся!» – прочитала я однажды чью-то шутку и поняла – а ведь я вообще не умею соглашаться. Даже там, где люди думают также, как и я, я ищу, чем мое мнение отличается от их.

Это очень тяжело. Когда смотришь на мир, пытаясь запомнить в нем коричневые предметы, синих не видишь совсем.

Но я всю жизнь должна была искать свое. Быть индивидуальной, отличной от других. Этого требовала прабабушка, это поощряла мама.

Благодаря этой вышколке я ни с кем рядом не могу почувствовать себя вместе. Сообща. Заодно. Это шло об руку с «не доверяй!».

В 15 лет подруга сказала мне: «Тебя хлебом не корми – дай поспорить». Вообще-то это была неправда. Я не любила спорить и не умела. Для меня спорить было занятием скучным. Но делала это постоянно, это был рефлекс. В тридцать лет я продолжала спорить. Я могла оценить свое поведение после разговора, но не могла отступить от правила – чем-то мое мнение отличается о вашего, значит я должна найти различия!

Теперь я тренируюсь на муже. Если могу принять его мнение, не добавляя своих пяти копеек – соглашаюсь. Это такое счастье – не спорить. Это экономит энергию. Это дарит чувство покоя. Я его тридцать пять лет не знала.

Двоемыслие

Оруэлл изобрел двоемыслие в 1948, кажется. Мама изобрела его много позже еще раз. Книга Оруэлла «1984» напомнила мне мое детство. Хотя она о тоталитаризме. И она антиутопия. То есть то, чего не бывает.

«Ты знаешь, я рассказала твоей учительнице то, что ты сообщила мне по секрету. Ну я не могла ничего сделать! Но ты можешь доверять мне во всем!».

«Моя жизнь там, где мои дети, но я не смогу переехать с тобой жить в другой город!». Я понимаю. У нее есть другой ребенок, который остается в этом. Ее жизнь там, где ее ребенок.

«Почему ты ходишь так, словно извиняешься за то, что родилась?». А кому еще извиняться? «Мать никогда не должна извиняться перед дочерью!»

«Я всегда буду с тобой рядом и всегда поддержу!» – «Почему я должна что-то для тебя делать, ты взрослый человек!»

«У тебя должно быть свое мнение!». Но только не перед родителями. Я не помню, чтобы я говорила маме «нет!». Нет, не поеду, нет, не надену, нет не хочу. Нет, не могу – начала говорить я ей после 30 лет, испытывая чувство вины за слово «нет».

Девушки с неубедительным «нет» в опасности

Мне всегда страшно от историй, где дети претерпевали сексуальное насилие в семье. Если спросить меня, считаю ли я пострадавшей свою сексуальную неприкосновенность, я отвечу, что нет. Я правда так считаю. Если спросить меня – обнимали ли меня против воли – я отвечу да. Целовали ли меня против воли – я отвечу да. Заставляли ли терпеть это и делать вид, что я согласна – я отвечу да. Могла ли я сказать «не хочу» или «уйди». Нет, не могла. Один раз я пыталась отказаться, когда меня целовал дедушка (я не любила, когда он меня даже обнимал) – состоялся грандиозный скандал – дедушки с бабушкой мне, потом дедушки с бабушкой родителям, потом родителей мне. Мне было шесть или семь. Но при этом я считаю, что мне просто не повезло жить в культуре, где существовала традиция целования детей.

«Они же родственники, нужно потерпеть!»

Нет, это не родственники. Это культура, в которой дети должны терпеть.

И хотя я не чувствую себя пострадавшей, мое «нет» с тех пор неубедительно. Девушки с неубедительным «нет» в опасности. Мне посчастливилось, что дальше танцев против воли и насильственных поцелуев дело не зашло.

Когда мне жизненно необходимо возразить – я с места начинаю ссору. Я боюсь, что моего возражения не примут. Мое возражение уже отвергнуто в моей голове.

Забавно, что, когда я спорю ради собственного мнения – я легко отстаиваю свою точку зрения. Я играю в игру «найди 5 отличий».

В защиту своих интересов я не могу сказать ничего. Я привыкла, что я не вправе этого делать.

Месяц назад на пляже средних лет торговец продавал солнечные очки. Они назойливы, эти пляжные торговцы. Мое «нет» было неубедительным. И первое и второе, и пятое. «НЕЕЕТ!» закричала я на весь пляж.

«неет!» – передразнил меня торговец и ушел недовольный. Я еще минут пять угрызала себя совестью, что вела себя неприлично. А на следующий день обнаружила, что мое вежливое «нет» действует безотказно. Я больше не кричу. Все прошло. Не знаю, что это был за терапевтический эффект, но и это тоже прошло.

Глава 3. Потери и обретения

Спокойствие

Все закончилось! Не было жаль тех связей и контактов, которые разрушились из-за того, что оказались связанными с родителями. Тех, которые были разрушены злословием (а честнее сказать – банальными сплетнями наших мам, которые не умея сказать о нас хорошее, несли миру собственные домыслы плохого).

Им на смену приходили новые. Абсолютно здоровые. К которым мамы не имели касательства. Появилась какая-то асептика, сферы жизни, которые подлежат повышенной защите от родителей. Собственно, все сферы оказались в зоне повышенной защиты.

Я ничего не забыла. Все пережитые неприятности отмылись, отстирались – и сохранились в памяти. Наверно, чтобы забылось, нужно было, чтобы что-то исправили. Там, где было больно – осталась память о том, что было больно. Уже не болело. Но я помнила.

Наступило состояние, когда я смогла думать. Из этого – уже настоящего освобождения, я стала извлекать уроки.

Я согласилась с тем, что быть нелюбимым ребенком – не страшно. Быть нелюбимым ребенком, которого уверяли, что он самый любимый – опаснее, потому что теряешь ориентиры любви – но тоже преодолимо. Люди способны к душевной регенерации.

Я смирилась с тем, что моя жизнь потрачена мимо меня. Она потрачена на маму. Куда подевала мама весь тот ресурс, который сошкурила с меня, я не знаю, пользы это ей все равно не принесло. И мне единственное, что осталось – радоваться, что она не может так поступить с моей оставшейся жизнью.

Я вздохнула свободно и призналась себе, что, если бы не мама, у меня было бы гораздо больше детей. Раньше даже подозрение этого факта причиняло такую невыносимую боль, что я могла только оплакивать свою безнадежность. Сейчас я спокойно признаю тот факт, что близкие люди могут повлиять на репродуктивные планы семьи – и нельзя говорить обратное. И что мое желание сохранить те «семейные отношения», которыми мама меня фактически шантажировала – стоили мне настоящей семьи, о которой я мечтала.

Утраты, потери и ущербы от токсичных родителей – не субъективны, они существуют не в голове. Их оплакиваешь. И часто не можешь возместить.

Но можешь проинвентаризировать и подсчитать. Чем раньше, тем меньше они будут.

Я осмотрелась среди людей, которых уважала и одобряла мама – и мысленно вычеркнула их из своей жизни. Мне стоило дополнительного ресурса обелять еще и этих людей, чтобы создать маме базу, за что их уважать. Эти люди оказались эгоистичными, живущими только своими интересами и использующими других людей себе во благо – словом все, как любит моя мама. Нескольких из них мама мечтала видеть моим мужем. Один из них оказался настоящим психопатом и однажды пытался запустить пальцы мне под ребра. Другой впоследствии стал домашним тираном и избивал жену. Но в интересах мамы я долго приписывала всем этим людям скрытые достоинства. Ведь мама не может ошибаться.

Я заново оценила свое финансовое благополучие. Утратив родителей, мы смогли спокойно выдохнуть и сказать, что жилось нам довольно бедно и мы простили себе то, что не можем позволить себе многое, не испытывая чувства вины за то, что не сумели стать богатыми. А судя по ожиданиям, мы должны были стать мгновенно богатыми после получения свидетельства о браке. Родители же, стоило нам пожениться, сразу стали малообеспеченными – со всеми документами и тяготами жизни.

Теперь мы смирились с бедным статусом нашей семьи. И почему-то от этого жить стало легче.

Еще я внезапно поняла, что я и в самом деле плохая дочь. И что меня это устраивает.

После этого осознания я начала мощно и с треском пускать корни.

Я обрела устойчивость.

Закон сохранения энергии

Одним из крючков расставания было усвоенное убеждение, что после разрыва отношений наступает пустота и холод. Какими бы мучительными, изматывающими не были отношения, каким бы несправедливым не было отношение человека к тебе – расставшись с ним ты будешь страдать от одного только процесса расставания. В душе поселятся холод и пустота – это даже не подвергалось сомнению. И я была готова к тому, что они наступят.

Но наступили покой и свобода пространства. Это пространство стремительно стало заполняться моими собственными детьми, планами, идеями, силами и какой-то щекоткой жить не откладывая.

Когда ты перестаешь платить кредит – у тебя появляются свободные средства в кошельке. Когда ты принес домой тяжелый чемодан и поставил его на пол – твоим рукам легче.

Когда я перестала общаться с мамой – у меня освободилось очень большое количество энергии. Я больше не делилась с мамой своей жизнью.

Значительно бОльшая энергия освободилась, когда я перетрясла всю свою жизнь, воспоминание за воспоминанием – и попрощалась с мамой окончательно.

Такая энергия, которую я помню у себя 9– и 14-летней – свободной и не принадлежащей маме. Я стала вырабатывать новые идеи и осваивать новые навыки. Я начала продуцировать желания, которые не позволяла себе в принципе.

У меня возникла эмоциональная потребность в косметике.

У меня появился очень сильный интерес к новым знакомствам и общению с разными людьми.

Раньше любые знакомства я должна была делить с мамой. Она желала быть причастной ко всем моим друзьям и испытывала похожую на ревность обиду, когда я приглашала гостей. Не позвав ее. Какие уж тут знакомства!

Я начала ценить собственную жизнь и жить без чувства вины. Раньше я даже не понимала, где живет чувство вины – как хроническая боль в спине, оно жило везде и поэтому не локализовалось.

Когда оказываешься без чувства вины – оказываешься способным исправить многое в жизни. Будучи виноватым невозможно это сделать, ты скован своей виной.

Я почувствовала, что имею право на ошибку. Что могу пробовать, не добиваться успеха и пробовать снова. И от этого не становиться хуже. Мир стал намного шире. Он превратился в непрерывную возможность.

У меня появилась потребность ставить дополнительные цели в жизни и добиваться их. Моя потребность учиться отскочила примерно к 10-11летнему возрасту – когда была чистой потребностью, не нуждающейся в мотивации.

Ко мне вернулось желание читать книги. Яростное желание! Оно угасло лет в 16.

Количество энергии, которая стала питать все эти метаморфозы я себе слабо представляла. Знала только, что ее было законсервировано в отношениях с мамой очень, очень много.

Результативность

В моей жизни появилось новое понятие. Мои действия стали превращаться в результат. Я понимала, что человек, который хорошо умеет шить – занимается в жизни тем, что шьет людям одежду. Тот, кто хорошо продает дома – становится риелтором. Моя же жизнь находилась в состоянии потенциальной энергии: я могла бы сделать что-то, и что-то другое, и что-то еще… И не могла выйти из сослагательного наклонения!

После этого дневника все изменилось. Мои действия стали приносить результат!

Я снова начала писать.

Я пыталась писать лет в 14. «Ты опять занимаешь свои дуроманством? – говорила мама, – ну занимайся, занимайся, я не буду против, конечно, я понимаю, что должна спокойно реагировать, когда подросток творит всякую дурь! У тебя понимающая мама!». Через 15 лет она говорила – я до сих пор помню твои истории, они были просто гениальны…

Я вырастила овощи. На балконе. И у меня получилось! Четыре чахлых помидора и три огурца. Я смотрю на них и понимаю, что я могу выращивать овощи. И вспоминаю, что когда я пыталась совместить двух маленьких детей и дачу, и у меня не вырастал урожай больше, чем у свекрови, которая летом просто жила в огороде – она говорила мне – ты ничего не можешь, у вас ничего не получается, ты не умеешь заниматься огородом – и я не могла возразить. Я думала, что не умею и не могу. Я привозила домой ведра огурцов и мешки кабачков – и считала, что у меня ничего не получилось. Четыре крохотных помидора сейчас убедили меня, что я могу, и я верю, что со второй попытки получится лучше. И хочу пробовать еще.

Я привела в порядок собственный быт. Я вообще всегда была неряхой. Весь город, благодаря свекрови знал, что я самая большая в мире грязнуля. И я ничего не могла поделать с хаосом в моем доме. Маленькие дети и недостаточное пространство, конечно, оказывали свое влияние – но в первую очередь засранство лежало на мне.

Лишь после внутреннего бунта я смогла увидеть, что живут вокруг меня люди, которые хуже меня отстирывают детские футболки и при этом чувствуют себя хорошими матерями и не страдают от своей ущербности. А я страдала.

После окончательного разрыва нашлись и силы, и способы перестроить не только пространство, но и организовать время так, чтобы все в нем лежало на своих местах. Да, выросли дети – но если маленькие дети создавали маленький хаос, то большие дети создавали большой, и чисто было по-прежнему только в вазочках с конфетами. Я сумела взять окружающий меня быт в руки. И все улучшилось.

Когда некому обливать тебя помоями – тебе не приходится тратить силы на то, чтобы отмываться и убеждаться в том, что ты чист. А вот что будет, если тратить силы на то, чтобы развернуться и налить помоев в ответ, или на каждый ушат объяснять, что помоями обливаться нельзя, и стоит ли ждать от этих действий продуктивного результата – я сказать не могу. Мне не довелось попробовать.

«Позвольте… – Не позволю! – Но простите… – Не прощу!»

«Вот вы верующие, – сказала однажды свекровь, – а в христианстве сказано уважать отца и мать, а вы так поступаете!» – это мы к тому времени уже отчаялись найти согласие и начали поступать правильно.

У моей мамы был культ прощения. В конце концов, ее культ прощения привел меня к его отрицанию. Я решила, что нет у меня обязанности прощать просто так. Нужно хорошо понимать кого, за что, почему и зачем ты прощаешь.

Бесчеловечное отношение прощать не нужно. Нераскаявшихся людей прощать не нужно. Прощать человека для того, чтобы он мог снова делать то, за что его простили – не нужно. Наказывать не нужно тоже. Пусть сами разбираются со своей жизнью. Награда героя найдет и без меня.

Не могу похвастаться великодушием. Никого я не простила. Я не склонна думать, что с токсичными родителями можно построить нормальные человеческие отношения – не обязательно душевные, хотя бы просто человеческие. Если бы это было возможно – это бы случилось, у многих людей. Но мне ни разу не попадались истории о том, как люди наладили что-то. Только истории о том, что не наладили.

Имя им – легион

Однажды в диалоге с кем-то в Живом Журнале – а обсуждали книги советских времен, мы с собеседником вышли на тему – откуда они берутся, токсичные родители. И незнакомый мужчина думал, как и я. В его жизни и опыте окружающих его людей все было точно так же: бабушка, сильная, пережившая войну, ее ребенок, которому пытались возместить тяжелые времена и собственные военные потери, который получил кривое представление о жизни. Эти дети выросли под девизом «все лучшее – детям». (Этот же девиз мама декларировала мне всю жизнь. На основании того, что она это декларировала, считалось, что она любящая мать, а мне досталось все лучшее.) Они не перестали быть детьми где-то у себя в голове. Они по всей стране заводили детей и сплавляли их бабушкам, которые продолжали обеспечивать жизнь своих детей лучшим из того что было – отпусками, овощами с огорода, дачами, построенными своими руками, сшитыми для них пододеяльниками или пригретыми теплыми местами и воспитанием за них их собственных детей.

К моменту, когда бабушки становились старыми и немощными – подрастали мы, дети. Было кому передать знамя заботы.

И их миллионы, этих вечных детей, рожденных не обязательно в войну или после нее, главное, убежденных в том, что раз для них изо всех сил стараются, значит они, бедняжки. А раз они бедняжки, значит для них стараются недостаточно. И чем больше их любят – тем более они недолюблены, чем больше о них заботятся – тем больше перед ними виноваты. Интересно, когда сейчас они чувствуют, что «моя-то жизнь заканчивается» – они повзрослели? Или снова нет? И на полном серьезе ждут, что им дадут еще одну жизнь? Чужую.

Убить дракона

Не помню точно – убив дракона герой сам превращался в дракона?

Это мудро подмечено. Поборовшись с токсичной мамой…

Токсичной мамой, имея токсичную маму, стать нетрудно. Рассердившись, разгорячившись – начинаешь говорить теми словами, и думать теми категориями, которые слышал в детстве. Ты их выучил наизусть. Удивляясь, почему вылетают именно они – ведь они не отражают того, что ты думаешь, просто когда эмоции кипят – эти слова вылетают быстрее и проще остальных.

Это когда осознанно начинаешь выстраивать отношения с детьми так, как считаешь правильным, прочитаешь гору литературы о том, как лучше это делать – тогда да, это правило не работает.

Расчистив фундамент – я с удивлением обнаружила что добрая половина моего общения с детьми строится шаблонами собственного детства.

Из моей покореженности выросла очень важная вещь. Понимание, что я в опасности. Осторожно, говорю я себе, осторожно, ты помнишь, что такое токсичная мама!

Быть нетоксичным – это давать поддержку. Эмоциональную, волевую, интеллектуальную. Иногда я не в состоянии ее дать. Я не умею или не знаю. Или обессилена от того, что отстаиваю перед ребенком то, за что меня порицали в детстве.

Быть нетоксичным – это уметь слушать.

Быть нетоксичным – это думать о благе другого. Близкого, родного, несовершенного.

«Побитая молью норка»

Был детективный рассказ с таким названием. Девушка плакала над шубкой, изъеденной молью. Есть вещи, которые невозможно исправить.

Можно починить, но вещь не будет новой. Можно сшить из шубки жилетик – но он не будет шубкой. А можно испортить так, что останется только выбросить.

Некоторые вещи исправить невозможно. Их можно только не портить. А испорченными их бессмысленно оплакивать.

Потеряла, потеряла…

В один прекрасный день я потеряла интерес к этой части моей жизни. Совсем. Тогда я поняла, что этот рассказ закончился. И мой путь на свободу тоже.

От понимания его неизбежности до этой строчки прошло полтора года.

Оглавление

Бегом от токсичных родителей. (дневник сбежавшей)

  Предисловие

Глава 1 Между Сциллой и Харибдой.

  История началась со свадьбы

  Секрет счастливого брака

  Конституция семьи в детстве выглядела так

  Скромность важнее всего

  Любовь одним предложением

  Без границ

  Напиши и сожги

  Во имя любви

  Обалдеть! Дайте две!

  Сказка про Садовницу

  Лексикон

  Для вас сойдет и так

  Мне хорошо

  Деньги не решают ничего

  …ну, и ты заходи

  Наследство

  Посланный вдаль токсичный родитель чувствует себя бумерангом

  Не проси

  В трудную минуту

  Про зрение

  «Ты никогда не станешь для нее хорошей!»

  А мы-то от вас помощь видели?

  Вина

  А зачем вам нужно одобрение родителей?

  За что меня осуждали наши мамы

  «У тебя в жизни все хорошо, потому что я молюсь за тебя»

  Последняя капля

  Километры

  Освобождение

  Вот и конец…

Глава 2.

  «Ради памяти о наших детях»

  Как было написано То Самое Письмо (почти по Киплингу)

  «Не рви!»

  Рубикон?

  Но тогда все как раз началось

  Звездам числа нет. Бездне дна.

  Скелеты в шкафу

  Сны

  «99 бутылочек пива на полке. Снимаем одну и пускаем по кругу… 98 бутылочек пива на полке…» (песенка-считалка)

  Ничей ребенок

  Яма доверия

  «И эта любовь до конца твоих дней останется тайной опорой твоей»

  Вот что это такое!

  А свекровь?

  «У тебя своя жизнь, у меня своя». – «Но моя-то жизнь заканчивается!»

  Проклятие белого пальто

  Посторонний

  Вырасти моего ребенка!

  Все наоборот

  Виртуальная дочь

  Искусство забывать

  «У тебя должно быть свое мнение!»

  Двоемыслие

  Девушки с неубедительным «нет» в опасности

Глава 3. Потери и обретения

  Спокойствие

  Закон сохранения энергии

  Результативность

  «Позвольте… – Не позволю! – Но простите… – Не прощу!»

  Имя им – легион

  Убить дракона

  «Побитая молью норка»

  Потеряла, потеряла… Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg