«Война на весах Фемиды. Война 1941—1945 гг. в материалах следственно-судебных дел. Книга 1»

Война на весах Фемиды. Война 1941—1945 гг. в материалах следственно-судебных дел. Книга 1 (fb2) - Война на весах Фемиды. Война 1941—1945 гг. в материалах следственно-судебных дел. Книга 1 2910K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вячеслав Егорович Звягинцев

Вячеслав Звягинцев Война на весах Фемиды. Война 1941–1945 гг. в материалах следственно-судебных дел. Книга 1

Предисловие к электронному изданию книги

1.

Книга «Война на весах Фемиды» была издана в 2006 году[1]. На сбор архивного материала и ее написание ушло десятилетие. Отразить войну в человеческом измерении, показать ее изнанку через призму следственно-судебных дел оказалось далеко непросто. По причине закрытости и. соответственно, отсутствия на тот период времени каких-либо серьезных исследований по этой теме.

Объем книги составил 767 страниц. При подготовке электронного издания предполагалось книгу существенно сократить, внести необходимые исправления, убрать значительную часть ставших уже общеизвестными фактов и примеров. Все это было сделано. Но в итоге вышла, по сути, новая книга. Точнее, две книги — при сокращении общего объема. Материал переформатирован, иначе скомпонован, дополнен новыми фактами и документами — как ранее обнаруженными автором, но не вошедшими в книгу, так и документами, опубликованными в последние годы исследователями этой темы.

Теперь «Война на весах Фемиды» состоит из 2-х книг. В первой — «Трибунал для генералов» описаны события первого года войны, в основном — суды над высшим комначсоставом. Во второй, работа над которой еще продолжается. — прослеживается дальнейший путь военной Фемиды, до победного 45-го года…

Судя по отзывам, ценность изложенного в книге «Война на весах Фемиды» материала, в значительной своей части впервые обнародованного автором, как раз в этом и заключается. Это практически справочник-отчет о деятельности (во многом неизвестной) военной юстиции в годы войны. Историк М. Солонин в этой связи даже составил на своем сайте что-то в виде конспекта моей книги, высказав при этом сожаление, что поздно с ней ознакомился.

Приведу отрывок из одного только отзыва, отвечающего на вопрос: о чем эта книга и на чем она основана: «Медведь Кирилл. 9 октября 2009 г. Автор с энтузиазмом покопался в надзорных делах военной прокуратуры, военной коллегии и сделал приличную книгу. Текст организован просто: каждая глава — это подборка дел со сходными составами преступлений, в разумном пересказе автора, в конце же главы приводится несколько оригинальных архивных документов… Книга неожиданно интересная, поскольку служивые на войне много чего вытворяли: и технику ломали, и запивали, и корабли на скалы сажали… В общем, случалось все. что только может случиться: и геройские дела, и нечеловеческое разгильдяйство. Книга особенно понравилась тем. что о большинстве дел никто никогда не писал и даже не слышал. Использован материал малодоступный, практически неизвестный, и оттого вдвойне неожиданный и интересный. Каждый документ автор сам в руках подержал, прочитал, и ничего из чужих книг не заимствовал».

Работа военной Фемиды в годы войны действительно изобилует белыми пятнами. Если с довоенными репрессиями мы. в основном, «разобрались», благодаря исследованиям И. Г. Смирнова[2]. О. Ф. Сувенирова. И. С. Черушева, и др., то применительно к военному времени — до сих пор на глазах повязка. Не у Фемиды — у нас с Вами! Официальная судебная статистика, как далее будет показано, абсолютно не отражает реалий того времени. Опубликованные в последние годы таблицы и списки (даже о количестве репрессированных лиц из высшего комначсостава) — далеко неполные.

Согласно данным из коллективного сочинения группы генерала Г. Ф. Кривошеева[3] за все годы войны погибли 416 советских генералов и адмиралов, из них расстреляны и посмертно реабилитированы — 18.

На самом деле, по подсчетам автора, только за первый военный год (с 22 июня 1941 года по 21 июня 1942 года) было подвергнуто арестам 107 чел., которых по воинскому званию или должности следует отнести к высшему командно-начальствующему составу (1 маршал, 72 генерала, 6 адмиралов, остальные — командиры дивизий и высший политсостав: из них 45 чел. приговорили к расстрелу, в т. ч. 34 генерала, 10 чел. умерли в заключении)[4]. Причем, надо заметить, этот список далеко не полный. В него не вошли генералы, арестованные до войны, но осужденные в годы войны: генералы, точная дата ареста которых неизвестна (генерал-майоры К. Я. Архипчиков. Я. П. Лиепинып, А. Н. Крустыньш, генерал-майоры артиллерии В. И. Жилис, Г. Ф. Бреде, И.В. и другие, арестованные летом 1941 г.), а также генералы, заочно осужденные Военной коллегией Верховного суда СССР).

Добавим к этому, что, по данным А. А. Печенкина, в период Великой Отечественной войны погибли и умерли от различных причин 458 генералов и адмиралов. Репрессиям подверглись свыше 90 генералов и адмиралов. Из них 54 чел. погибли (48 — расстреляли, 6 — скончались в тюремных застенках), «что составило почти 12 процентов общих потерь советского генералитета за весь период войны»[5].

Неполнота, искажение или замалчивание были присущи не только статистическим данным. Та же картина наблюдается при освещении целого ряда ключевых событий минувшей войны. В частности, было вымарано, исчезло из исторических сочинений то, что сегодня принято называть человеческим измерением войны. Безликость изложения, многостраничное перечисление действий командования, связанных с планированием и проведением войсковых операций, а также задействованной в этих операциях боевой техники, частей и соединений, быстро утомляют и отталкивают от чтения.

Напрашивается вопрос: а где же люди, их отношение к происходящему, раздумья и переживания, личные и непредвзятые оценки произошедшего?

Без учета человеческого измерения нельзя почувствовать страшное дыхание той войны. Трудно ощутить степень напряжения духовных и физических сил, которого требует от людей война. Свое внешнее проявление это находило не только в виде беспримерных образцов великой жертвенности и самоотречения. Тяжелейшие экстремальные условия военного времени порождают еще и всплеск уголовной преступности, обнажают низменные проявления людей. Так было во все войны. Так было и в годы Второй Мировой.

Мы. и наши дети, должны знать — фронтовые будни состояли не только из геройских подвигов и дерзких рейдов по тылам. Лик войны грязен. Кровь, пот, слезы, голод, и разруха- все это среда, наиболее питательная для бурного размножения эмбрионов преступности. Вспомним размышления героя романа К. Симонова генерала Серпилина о том, что война — «паскудное дело». Но писать правду о криминальной изнанке войны необходимо. Иначе правда о грозных сороковых будет неполной и частичной.

Между тем. нынешняя ситуация не располагает к проведению исследований такой направленности. Причем, эта ситуация стала меняться в последние годы. Поясню, о чем идет речь на примере высказываний двух разных авторов о патриотизме и жертвенности нашего народа в годы войны.

Первый автор писал: «Патриотизм и любовь к Родине подразумевают готовность умереть в экстремальных обстоятельствах, когда Родина в опасности, и являются неизменными чертами русского характера. Можно утверждать, что самые лучшие черты русского характера, которые проявляются во время национального кризиса. — это преданность, самопожертвование. патриотизм (но не шовинистического толка), способность переносить лишения».

И второе высказывание — «В других государствах, участвовавших во Второй мировой войне, мифологизировались герои, уничтожившие множество неприятельских солдат, танков, самолетов, кораблей, но отнюдь не ценой собственной жизни. Исключением были только японские самураи. В этом отношении Сталин и руководители Красной армии вполне разделяли самурайскую традицию, согласно которой главное для воина — героически погибнуть в бою. а не сохранить свою жизнь, чтобы продолжать уничтожать врагов».

Как это не покажется странным, но в первом случае нами процитирован отрывок из книги американского историка Альберта Аксела[6]. а во втором — нашего историка Бориса Соколова[7]. У Аксела жертвенность — самая лучшая черта нашего народа. У Соколова — навязанная Сталиным самурайская традиция. И подобного рода пассажей о том. что победа «была великой, но только принесенными жертвами, а не достигнутыми результатами» в работах некоторых наших историков было немало.

Между тем, сегодня наметился крен в другую сторону. О героизме и жертвенности мы пишем и говорим много. А вот о жертвах репрессий и других допущенных ошибках — все меньше и меньше.

2.

Древнему мыслителю Цицерону, применительно к теме нашего исследования, принадлежат высказывания:

1. «Первый закон истории — не отваживаться ни на какую ложь, затем — не страшиться никакой правды»

2. «Когда гремит оружие, законы безмолвствуют».

Нетрудно заметить, что и в первом, и втором изречении присутствует ключевое слово «Закон». С первым, пожалуй, стоит безоговорочно согласиться и признать, что игнорирование этого правила приводит к выхолащиванию исторической правды. А вот второе утверждение мыслителя, правильное, по сути, вряд ли является безапелляционным. В смутное, неспокойное время, в боевых условиях или в период войны большинство гражданских законов действительно откладывается в сторону. И начинают действовать другие — законы военного времени. Законы суровые, жесткие. Но ведь суровость эта вызвана войной, которая сама по себе является попранием всех законов цивилизованного общества.

Многие решения командующих фронтами и армиями. Военных советов и военных трибуналов о расстрелах за отход частей с занимаемых рубежей без приказа поражают современного читателя своей жестокостью и несправедливостью. К тому же, большинство расстрелянных за это командиров дивизий, полков и батальонов ныне реабилитированы. Но. с другой стороны, кто знает — как бы сложилась ситуация в 41-м году под Москвой и в 42-м году под Сталинградом, если бы не были изданы крайне суровые приказы № 27 °Cтавки Верховного Главнокомандования от 16 августа 1941 года и № 227 Наркомата Обороны от 28 июля 1942 года. Поэтому генерал армии М. Гареев как-то заметил: «Можно ли было обойтись без такой жестокости? Можно. Ценой потери суверенитета со всеми вытекающими отсюда последствиями»[8].

Известно, что «право» в переводе с латинского означает справедливость. Отвечали ли в этом смысле своему предназначению законы военного времени? Трудно ответить на этот вопрос однозначно.

Нет однозначных оценок и о деятельности применявших эти законы военных трибуналов. Они нередко штамповали, облекали в некое подобие правовой формы решения вышестоящего командования. Немало трагических страниц трибуналы вписали в свой исторический формуляр, рассматривая «контрреволюционные» дела в отношении невинных людей. Но, с другой стороны, было вынесено немало оправдательных приговоров в отношении военнослужащих. необоснованно обвиненных органами следствия. И в то же время — обоснованных обвинительных приговоров паникерам и дезертирам, мародерам и казнокрадам, фашистским палачам и их прихвостням. Эта деятельность военных трибуналов, безусловно, сыграла свою роль в укреплении дисциплины на фронте и в тылу. А в конечном счете — в достижении Победы.

Об этом более детально поговорим во второй книге «Изнанка войны». В первой же речь пойдет, в основном, о судебных процессах над генералами, состоявшимися в начальный период войны.

Если анализировать судимость командного состава в первые военные месяцы, то среди совершенных ими преступлений доминировали две статьи УК РСФСР — статья 58—1 и. «б» (измена родине) и статья 193—17 (бездействие власти, а также халатное отношение к службе, повлекшие дезорганизацию подчиненных частей и иные тяжелые последствия).

По статье 193—17 квалифицировались действия командиров, связанные с провалами в руководстве войсками, отступлением и бегством с поля боя, оставлением без приказа боевых позиций и т. и. Нередко таким действиям придавалась контрреволюционная окраска, как это было по делу командира 38-й стрелковой дивизии полковника М. Г. Кириллова, расстрелянного за «измену родине». Командир вновь сформированной под тем же номером дивизии полковник А. Д. Коротков позже тоже будет расстрелян по приговору военного трибунала как «изменник родине». Подобного рода случаев, когда сменявшие друг друга командиры одного и того же соединения попадали под трибунал, было немало. Например, после осуждения в 1942 году командира 147-й стрелковой дивизии генерал-майора А. А. Вольхина, командиром этой дивизии был назначен генерал-майор Н. А. Москвин. 23 января 1943 года он также был привлечен к судебной ответственности за то. что, получив от командующего армией боевой приказ об овладении населенным пунктом, проявил преступную бездеятельность и потерял управление дивизией…

Проанализированные автором приговоры и другие архивные документы органов военной юстиции дают возможность восстановить недостающие звенья, помочь реконструировать малоизвестные и запутанные страницы боевой летописи, по новому понять и оценить величие народного подвига и бездарность отдельных стратегов, причины военных неудач и масштабность человеческих трагедий, истоки героизма защитников Отечества и глубину нравственного падения предателей Родины.

Обозначая критерии нашего подхода к исследованию, мы должны сказать и о том, что отношение к следственным и судебным делам военных лет, как и к любым другим архивным документам, должно быть критическим. Жанр исторического расследования требует сопоставлять такие материалы с другими источниками, в том числе — воспоминаниями очевидцев и непосредственных участников, включая тех, кто проводил следственные действия и судебные заседания.

По мере возможности мы это тоже делаем. В личном архиве автора немало неопубликованных воспоминаний судей военных трибуналов…

С каждым годом события отгремевшей в прошлом веке войны уходят все дальше в прошлое. Между тем, память ушедших от нас людей всегда остается в числе самых надежных исторических документов, позволяющих донести до последующих поколений неискаженную истину. Ветераны справедливо говорят, что это нужно не тем, кто по естественным законам, уходит в небытие. Это важно для тех. кто строит жизнь сегодняшнюю.

Вячеслав Звягинцев

2017

Глава 1. По законам военного времени

1. Фемида на военном положении

С началом войны следственно-судебные органы страны продолжали работать в режиме довоенного времени. Хотя этот режим трудно назвать мирным. В тридцатые годы прошлого века операции органов госбезопасности по изъятию «врагов народа» как по своей массовости, так и по числу жертв, вполне смахивали на фронтовые операции. Аресты, допросы с пристрастием и скорострельные судебные процессы продолжались и после 22 июня 1941 года. Чтобы сразу заинтересовать читателя, можно было бы начать наше повествование с рассказа об одном из таких дел. Рассказать, например, как в этот день следователь Пилюгин выбивал показания у бывшего комкора М. П. Магера, требуя признаться в том. что он участник военнофашистского заговора[9]. Но все же логичнее показать сперва общий срез событий тех трагических дней, вкратце ознакомить читателя с законодательной базой, судейским корпусом, статистикой и другой информацией общего характера.

Все знали, что Гитлер готовит нападение на СССР. И тем не менее, вторжение германских армий на советскую территорию явилось полной неожиданностью для политического и военного руководства страны. Историки отмечают, что директива № 1 о приведении войск в боевую готовность запоздала, как минимум, на сутки. Эти сутки дорого обошлись нам — потери в живой силе и военной технике, могли бы быть на порядок ниже и фашисты вряд ли бы через неделю взяли Минск, а еще через две — стояли у стен древнего Смоленска. Впрочем, история не знает сослагательного наклонения.

Текст директивы № 1, причем с неопределенным для командования предостережением «не поддаваться ни на какие провокационные действия», окончательно отредактировали ближе к полуночи, когда до вторжения оставались считанные часы. Не разработали заранее и другую нормативно-правовую базу на период военного времени. Например, отсутствовали положения о создании Государственного комитета обороны и Ставки Верховного главнокомандования. А вот законопроекты об усилении репрессивно-карательных мер на случай войны подготовили заблаговременно. И при наступлении «особого» периода оставалось лишь вскрыть на конвертах сургучные печати.

Мало кто знает, что еще до обращения по радио В. М. Молотова к советскому народу в Кремле были подписаны два Указа Президиума Верховного Совета СССР, имевших прямое отношение к военным трибуналам, а значит и к теме нашего исследования (Приложения № 1 и 2 к Главе I)[10].

В соответствии с этими указами «за неподчинение распоряжениям и приказам военных властей, а также за преступления, совершенные в местностях, объявленных на военном положении». виновные подлежали уголовной ответственности «по законам военного времени». Причем, в таких местностях, «все дела о преступлениях, направленных против обороны, общественного порядка и государственной безопасности, передавались в военно-судебные органы»[11].

Что же это за дела?

Их подробный перечень приводился в Указе: все дела о государственных (контрреволюционных) преступлениях[12]; о преступлениях, предусмотренных законом от 7 августа 1932 г., который прозвали в народе «законом о трех колосках»: о разбоях и умышленных убийствах: об уклонении от исполнения всеобщей воинской обязанности, о сопротивлении представителям власти…

Дела по законам военного времени предписывалось рассматривать трем судьям[13] в упрощенном порядке: без участия защитников и по истечении 24 часов после вручения подсудимым обвинительного заключения. Кассационный порядок обжалования приговоров вообще упразднялся. То есть практически по всем делам, подлежащим рассмотрению военными трибуналами. вводился порядок, аналогичный тому, который был установлен постановлением ЦИК и СНК Союза ССР от 1 декабря 1934 г. для рассмотрения дел о террористических актах (сразу после убийства С. М. Кирова).

Для приговоренных оставляли лишь одну надежду — военное командование могло в случае каких-либо сомнений приостановить исполнение расстрельного приговора. Но с обязательным уведомлением и доведением своего мнения до высших военно-юридических инстанций. О каждом таком приговоре военный трибунал также немедленно должен был сообщать по телеграфу председателю Военной коллегии и Главному военному прокурору. И если эти лица не накладывали «вето», то в течение 72 часов приговор приводился в исполнение.

Остальные же приговоры военных трибуналов вступали в законную силу с момента их провозглашения и немедленно приводились в исполнение.

И. Сталин верил в эффективность репрессий как средство для поддержания порядка и повышения боевого духа войск. Поэтому слово «трибунал» неоднократно упоминалось в выступлениях и документах начального периода войны. Так, 29 июня 1941 года он подписал «Директиву Совнаркома Союза СССР и ЦК ВКП (б) партийным и советским организациям прифронтовых областей» в которой потребовал «немедленно предавать суду военного трибунала всех тех. кто своим паникерством и трусостью мешает делу обороны, невзирая на лица», а 3 июля того же года, в первом своем публичном выступлении по радио вновь дословно повторил эту фразу[14].

Ситуация действительно складывалась недопустимо-критическая. Приведем выдержки лишь из двух донесений военных контрразведчиков:

из сообщения 3-го отдела Юго-Западного фронта от 25 июня: «22 июня с. г. после бомбежки противником г. Луцка весь партийный и советский аппарат в панике оставил город… 22 июня после первого налёта немецких бомбардировщиков в г. Львове началась паника. Партийные и советские работники областных организаций мобилизовали весь львовский автотранспорт, собрали свои семьи и большими партиями стали покидать город…»[15]:

из рапорта начальника 3-го отдела 10-й армии от 13 июля 1941 г.: «В ночь с 22 на 23 июня позорно сбежало все партийное и советское руководство Белостокской области. Все сотрудники органов НКВД и НКГБ во главе с начальниками органов также сбежали. Аналогичное положение имело место почти во всех районных и городских организациях. Из Белостока и других городов сбежала вся милиция»[16].

Паралич власти на западе страны, обусловленный суматохой отступления, паникой и растерянностью, существенно затруднял в первые дни войны выполнение указаний и директив из центра. Оперативное реагирование с помощью органов госбезопасности и военной юстиции на факты преступных проявлений удалось организовать не везде.

К. Симонов, оказавшийся в те дни среди отступавших частей, поведал в своих дневниках о расстрелах командованием военнослужащих вообще без какого-либо вмешательства прокуроров и судей, а также попытках военных юристов по своей инициативе каким-то образом организовать в войсках некое подобие прокурорско-следственной работы[17].

Наглядное представление о состоянии этой работы в те дни дает докладная записка военного прокурора военюриста 3 ранга Глинки от 5 июля 1941 г., прибывшего в город Витебск по указанию военного прокурора Западного фронта. Глинка, кстати, неоднократно ссылается в этом документе на упомянутое выступление Сталина, подробно описывает непростую обстановку, сложившуюся в городе, перечисляет дела, переданные им в военный трибунал и дает нелестную характеристику работе самого трибунала:

«… Вчера, 4 июля, мною арестован и предан суду ВТ (военного трибунала — авт.) начальник тюрьмы…, который 24 июня вывел из Глубекской тюрьмы в Витебск 916 осужденных и следственно-заключенных. По дороге этот начальник тюрьмы Приемышев в разное время в два приема перестрелял 55 человек, а в местечке около Уллы, во время налета самолета он дал распоряжение конвою, которого было 67 человек, перестрелять остальных……было пере

стреляно 714 заключенных. Нами по личным делам установлено, что среди этих заключенных более 500 человек являлись подследственными, и несмотря на это без всяких оснований они все же были незаконно перестреляны…

В отношении ВТ гарнизона сообщаю следующее:

Когда я приехал, то местные органы послали телеграмму в ЦК о создании ВТ. Это сообщение попало к тов. Рычкову[18], который своей телеграммой назначил председателя облсуда тов. Грищенкова председателем ВТ. Это старый судебный работник, но плохой трибуналыцик в особенности в военное время да в боевой обстановке… судьи малоквалифицированны, поэтому с первых дней получились ляпсусы в работе ВТ, приговора низкого качества (прилагаю)…

Областные органы, в том числе обком и облисполком (тов. Стулов, тов. Рябцев)… запоздали со многими важнейшими мероприятиями, в результате чего в городе появилось среди населения тревожное настроение, паника, бегство, бестолковщина и дезорганизация, т. е. появилось все то, от чего предостерегал тов. Сталин в своей речи…

Сейчас в Витебске не найдется ни одного учреждения, которое бы работало. Закрылись и самоликвидировались все, в том числе облсуд, нарсуды, облпрокуратура, облздрав. промсо-юзы и т. д. и т. и. Тюрьма ликвидировалась. Милиция работает слабо, а НКВД также сворачивает свою работу. Все думают, как бы эвакуироваться самому, не обращая внимания на работу своего учреждения. Почти во всех учреждениях настроение такое, что завтра придет в город неприятель, а поэтому сжигают все архивы и текущие документы. В общем, работа и нормальная жизнь в городе парализовалась полностью…»[19].

С другой стороны, партийные органы жаловались в Москву на бегство и панику среди военных. Так, секретарь Гомельского обкома КП (б) Б Ф. В. Жиженков 29 июня направил И. Сталину телеграмму с грифом «строго секретно», в которой писал: «Деморализующее поведение очень значительного числа командного состава: уход с фронта командиров под предлогом сопровождения эвакуированных семейств, групповое бегство из части разлагающе действует на население и сеет панику в тылу. 27 июня группа колхозников Корналинского сельсовета Гомельского района истребительного батальона задержала и разоружила группу военных около 200 человек, оставивших аэродром, не увидев противника, и направляющихся в Гомель»[20].

Аналогичная картина наблюдалась в те дни во многих городах и населенных пунктах Советского Союза. Поэтому задача перестройки органов военной юстиции на военные рельсы действительно имела большое значение.

Система военных трибуналов в начальный период войны была существенно расширена. В Указах от 22 июня 1941 года отмечалось, что они действуют на фронтах, в военных округах, на флотах, в армиях, корпусах, иных воинских соединениях и военизированных учреждениях.

Линейные суды железнодорожного и водного транспорта также реорганизовывались «в военные трибуналы соответствующих железных дорог и водных путей сообщения».

К подсудности военных трибуналов при дивизиях были отнесены дела военнослужащих от рядового до командира роты включительно; военных трибуналов при корпусах — до командира батальона включительно; военных трибуналов при армиях (флотилиях) — до помощника командира полка включительно; военным трибуналам при военных округах, фронтах и флотах — до командира неотдельной бригады включительно и ему соответствующих лиц.

Вскоре была расширена сеть военных трибуналов войск НКВД, образованных еще до войны. Теперь они создавались в областях, краях, в дивизиях и округах войск НКВД, а также в «прифронтовых местностях».

Круг гражданских лиц, которых стали привлекать к суду военных трибуналов, с началом войны также существенно расширился.

Так, к подсудности трибуналов отнесли дела, связанные с распространением ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения (Указ от 6 июля 1941 года) и дела в отношении работников военных предприятий, допустивших самовольный уход с работы (Указ от 26 декабря 1941 года). Последним указом самовольный уход с предприятия приравняли к дезертирству. Причем, многих «самовольщиков» судили заочно. А потом оказывалось, что многие из них осуждены необоснованно, так как были мобилизованы в Красную армию.

28 июля 1941 года постановлением Пленума Верховного суда СССР № 30/15/у к подсудности трибуналов отнесли дела о преступлениях лиц. состоящих в частях народного ополчения. Позже приравняли к военнослужащим работников железнодорожного и водного транспорта, а также бойцов истребительных батальонов.

Как свидетельствуют документы, практически вся организационная работа по руководству военными трибуналами в годы войны осуществлялась Управлением военных трибуналов Наркомата юстиции СССР[21], которое возглавлял бригвоенюрист, а затем генерал-лейтенант юстиции Е. Л. Зейдин.

В первые же дни войны в этом управлении был разработан, а 29 июня подписан наркомом юстиции приказ № 106 «О перестройке работы судебных органов и органов юстиции на военный лад»[22].

Отряд военных судей в 1941 году существенно возрос за счёт мобилизованных гражданских юристов. Если к началу войны численность военных судей составляла 776 человек[23], то по состоянию на 1 марта 1942 года она достигла 3735 человек.

2. А судьи кто?

Наш взгляд на войну — это взгляд Фемиды, которая держит в руках весы правосудия. Но у нее на глазах повязка. Снимем ее на время. Думаю, это не повлияет на беспристрастность суждений. Дело в другом. Рассказ о делах, рассмотренных в годы войны военными судьями, будет неполным, если прежде не сказать несколько о слов о самих судьях. Сделать это необходимо еще и потому, что об этих людях до сего времени мало что известно. Их лица остались в тени. Поэтому сделаем несколько зарисовок, набросаем штрихами несколько судейских портретов. И начнем, с судей военной коллегии Верховного Суда СССР. Все они, в той или иной степени, оказались причастными к необоснованному осуждению в годы войны многих известных в стране людей — государственных деятелей, крупных военачальников, представителей интеллигенции и простых граждан.

Военная коллегия встретила войну в следующем составе: председатель — В. В. Ульрих, члены коллегии — А. М. Орлов. Д. Я. Кандыбин, И. В. Детистов, Л. Д. Дмитриев[24], Ф. А. Климин, М. Г. Романычев и А. Г. Суслин[25]

Василий Васильевич Ульрих, возглавлявший коллегию более четверти века, был среди них, безусловно, самой одиозной фигурой. Он был направлен в органы военной юстиции еще в начале 20-х годов. За несколько лет сделал головокружительную карьеру — стал председателем военной коллегии и заработал благосклонность Вождя, председательствуя на всех печально знаменитых процессах 3() — х годов. Ульрих лично приговорил к расстрелу несколько сотен самых известных «контрреволюционеров» и в 1937 году получил за это из рук И. Сталина орден Ленина.

Политический вес возглавляемая Ульрихом коллегия стала набирать с осени 1934 года, сразу после того как ее наделили правом карать изменников родины, шпионов, террористов, вредителей и диверсантов. В это время весь ее состав переместили поближе к Кремлю. Сейчас это дом № 23 по улице Никольской, в котором располагался Московский городской военкомат.

Фотографии В. В. Ульриха опубликованы. Его ненавистный для многих образ описан в исторических публикациях — толстенький, пузатенький, круглолицый, почти лысый, с маленькими «чаплинскими» усиками. С виду добродушный «дяденька», в течение двух десятилетий он хладнокровно отправлял безвинных людей на эшафот. Наивно полагать, что Ульрих не понимал этого. Ежедневно подписывая расстрельные приговоры в отношении тех. кто не совершал никаких преступлений, он слепо и беспрекословно исполнял волю руководства страны. Нагляднее всего, применительно к теме нашего исследования, это можно проиллюстрировать на следующем примере.

6 сентября 1941 года Л. Берия направил на имя И. Сталина письмо, с прилагаемым к нему списком на 170 заключенных орловского централа, в котором ходатайствовал о применении к ним расстрела, поскольку перечисленные лица проводят среди заключенных пораженческую агитацию и пытаются подготовить побеги. Рассмотрение «материалов» на этих людей, большинство из которых были революционерами с дореволюционным стажем. Берия предлагал поручить военной коллегии. И. Сталин в тот же день подписал постановление №ГКО-634сс о применении высшей меры наказания к указанным заключенным. А 8 сентября военная коллегия послушно его проштамповала без какого-либо судебного разбирательства. Приговор вынесли в отношении 161 узника орловского централа. Все они были «осуждены» за контрреволюционную пропаганду (ч. 2 ст. 58–10 УК РСФСР) к расстрелу.

Мучили ли В. Ульриха угрызения совести? К тому времени уже вряд ли. Он научился отвлекаться от «трудов праведных». Усаживаясь для очередного судилища в кресло, В. Ульрих нередко требовал от услужливых помощников поставить ему стакан «с чаем». На самом деле это был коньяк, который армвоенюрист отпивал небольшими глотками, размягчая мозги и притупляя чувства. Было у него еще одно пристрастие, позволявшее полностью отключаться и компенсировать усталость. Это — коллекционирование бабочек. На работу в коллегию специально приняли энтомолога, которого Ульрих одел в форму подполковника. Закрываясь в комнате отдыха, они часами обсуждали проблемы энтомологии и любовались редкими экземплярами…

Ближайший помощник Ульриха и его подельник по рассмотрению многих «контрреволюционных» дел — генерал-майор юстиции Александр Моисеевич Орлов, проработавший в коллегии с 1934 по 1948 год.

Бывший Главный военный прокурор Афанасьев в своих мемуарах так охарактеризовал Орлова во время их встречи в 1938 году в гор. Орле, где Александр Моисеевич в течение короткого времени проштамповал несколько десятков дел в отношении «врагов народа»: «Орлов, несмотря на свой малый рост и плюгавую фигуру, видимо, был преисполнен сознанием своей значимости, держался важно и явно пыжился»[26].

Напыщенный и важный, он был к тому же аккуратистом и щеголем — тонкая ниточка усов и начищенные до зеркального блеска сапоги «бутылочкой». Но в душе всегда был и остался до последних дней трусом.

Интересная запись, раскрывающая истинную суть борца с контрреволюционерами А. Орлова, встретилась мне в протоколе закрытого судебного заседания Военной коллегии Верховного Суда СССР от 18–19 апреля 1947 г. по делу необоснованно обвиненного в совершении ряда преступлений председателя военного трибунала 1-го Дальневосточного фронта, а затем — Приморского военного округа полковника юстиции Ф. Л. Бережного[27].

На вопрос председательствующего по делу генерала Орлова об отводах Бережной ответил:

— Я заявляю отвод генералу Орлову. И вот почему. В период войны, когда я был в Управлении военных трибуналов, то имел с ним нехороший разговор. Мне нужен был заместитель и, когда ему было предложено выехать на фронт, Орлов принес уйму справок о том, что он болен. В связи с этим я заявил ему. что он трус. Об этом же я говорил ему, когда работал в прокуратуре[28].

Отвод Бережного, разумеется, был признан судом необоснованным, а приведенные им мотивы — «провокационно-клеветническими». Истина открылась спустя годы. В протесте по этому делу, подписанном Генеральным прокурором Р. Руденко в январе 1955 года, отмечалось:

«Дело Бережного рассмотрено Военной коллегией с грубым нарушением элементарных требований процессуального закона и прав подсудимого. Подсудимому Бережному было отказано в защите. Необоснованно отклонен мотивированный отвод, заявленный подсудимым председательствующему по делу генерал-майору юстиции тов. Орлову».

Обозвав его трусом, Бережной точно подметил суть этого человека. По воспоминаниям ветеранов военных трибуналов он не только трусливо жил, но и умер от испуга. В одном из подмосковных санаториев его узнал известный и заслуженный генерал, которого Орлов перед войной отправил в лагерь по сфабрикованному обвинению. Генерал в гневе готов был разорвать подлеца на куски. Орлов еле унес ноги и через несколько минут умер от разрыва сердца.

Ульрих скончался в мае 1951 года более достойно. Смерть настигла его, когда он нагнулся за носовым платком, который обронила дама. Гроб с телом единственного в стране генерал-полковника юстиции офицеры-фронтовики, слушатели Военно-юридической академии, в стенах которой Ульрих закончил свою службу, несли на руках от здания академии до Новодевичьего кладбища.

Другие судьи военной коллегии, за исключением погибшего в мае 1942 года Г. Алексеева, тоже умерли своей смертью. Никого из них. в отличие от руководителей НКВД, особых отделов НКО[29] и «Смерша», так и не осудили за необоснованные репрессии. Больше всех «пострадал» И. В. Детистов — в 50-е годы его отстранили от должности, лишили воинского звания и исключили из партии[30].

Вместе с тем, надо сказать, что в системе военных трибуналов служили в те годы не только судьи, подобные Ульриху и Орлову. Никогда не соглашусь с теми авторами, которые находят достаточные основания для огульного очернительства всей деятельности военной юстиции в годы войны и представляют всех судей слепыми исполнителями чужой воли либо, наоборот, списывают все допущенные ошибки на войну. Не спорю, война существенно увеличила силу прессового давления на правосудие, деформированное еще до ее начала. Она привела к тому, что не только на полях сражений, но и в судебных залах цена человеческой жизни резко упала. Ужесточение законов, упрощение судебной процедуры, усиление зависимости от командования, бесспорно, снижали диапазон судейского усмотрения. Кому-то действительно это облегчало работу. Но эти же чрезвычайные меры значительно осложняли деятельность тех людей, которые оставались судьями в подлинном смысле этого слова. И мы предоставим читателю возможность убедиться в этом. Будем помнить, что такие судьи тоже были. Отдадим должное их мужеству. Они делали свою работу в невероятно тяжелых условиях. И не запятнали при этом своей совести.

К этому надо добавить, что многие достойные представители военно-судебного ведомства перед войной были репрессированы за то, что отважились протестовать против произвола и «смазывать» дела на «врагов народа», спасая их от эшафота. О них. занимавшихся «вредительством в области судебной политики» автором написана отдельная книга[31]. Здесь же мы отметим, что такие судьи были и в годы Великой Отечественной войны. Оправдательные приговоры трибуналов по сфабрикованным контрреволюционным делам, как правило, вызывали жесткую и крайне болезненную реакцию со стороны сотрудников особых отделов, а позже — «Смерша». Таким военным судьям по инициативе военных контрразведчиков объявлялись взыскания и устраивались спецпроверки на политическую благонадежность. Их имена в лучшем случае фигурировали в грозных ведомственных приказах и директивах с грифом «сов. секретно». А в худшем — судьи оказывались сами по ту сторону судебного барьера.

Например, в директиве от 20 мая 1944 года «О недочетах при рассмотрении дел об измене Родине и пособничестве врагу» были подвергнуты жесткой критике судьи военного трибунала войск НКВД Воронежской области и прежде всего — председатель этого трибунала полковник юстиции Жагров[32].

Что же вызвало приступ ярости руководителей из центра? 58 оправдательных приговоров из 136. вынесенных Жагровым и его подчиненными в 1943 году в отношении «изменников» и «пособников» из числа воронежских крестьян. Все эти 58 оправдательных приговоров были признаны политически ошибочными и отменены Военной коллегией Верховного Суда СССР.

Военных судей подозревали в политической неблагонадежности не только в связи с рассмотрением ими конкретных дел. Многие из них храбро воевали, поднимали бойцов в атаку, возглавляли в тылу врага партизанские отряды[33], выходили вместе с частями из окружения. А потом, как и другие военнослужащие — проходили унизительные проверки в фильтрационных лагерях НКВД. Словом, военные судьи тоже испытали сполна все тяготы и лишения фронтовой жизни, ужасы плена и «справедливость» законов военного времени, которые им ранее приходилось применять.

Погибли в боях за Родину председатели и члены военных трибуналов П. Я. Белоусов. Л. В. Бычковский. Н. В. Васильев. Д. Я. Жуков, В. В. Зайцев, М. А. Исаков, Г. В. Демин. В. Ф. Костиков. П. А. Кузнецов и многие другие[34].

Не все. конечно, были храбрецами и героями. Как и в любой другой части, встречались среди трибунальцев и трусы, и «разложенцы». Им не делали поблажек, наказывали и судили.

В докладной записке на имя начальника Главного управления военных трибуналов, написанной в августе 1942 года, сообщалось, что председатель военного трибунала 124-й стрелковой дивизии Дроздов и член этого же трибунала Рыбин за пьянство и дебоши были сняты с должностей, исключены из партии и осуждены[35].

Только из числа офицеров военных трибуналов Ленинградского фронта в 1942 году осудили 4 чел. Не всех, правда, обоснованно.

5 января 1942 года военный трибунал войск НКВД Ленинградского округа осудил за контрреволюционную пропаганду председателя военного трибунала 11-й стрелковой дивизии военного юриста 3-го ранга Федора Ивановича Мосина.

Фабула обвинения в приговоре суда лаконична: в сентябре 1941 года, во время прорыва немецкими войсками нашей обороны под Ленинградом, Мосин в разговорах с работниками трибунала допускал высказывания пораженческого характера.

Вину свою Федор Иванович не признал ни на следствии, ни в суде. Тем не менее, он получил 8 лет лагерей и бесследно исчез. Дальнейшая его судьба до сих пор не известна.

Дело Мосина было истребовано из Управления КГБ по Орловской области только в декабре 1969 года по личному указанию заместителя председателя Военной коллегии Верховного суда СССР генерала Д. Терехова. Вскоре был подготовлен протест, в котором ставился вопрос об отмене приговора по этому делу. В протесте приведены «контрреволюционные» высказывания Мосина о том, что положение 8-й армии и города Ленинграда тяжелое, части армии отрезаны от основных сил, и, возможно, придется переправляться через залив.

Мосин в суде не отрицал, что говорил об этом своим подчиненным. Но утверждал, что не находит здесь ничего контрреволюционного. Не нашла этого в его действиях и военная коллегия. В феврале 1970 года она прекратила дело за отсутствием в словах судьи состава преступления.

3. По данным судебной статистики

Архивные сводки 1941 года о судимости военнослужащих свидетельствуют, что, несмотря на горечь поражений и связанную с этим всеобщую неразбериху, отлаженный статистический механизм продолжал работать, скрупулезно фиксируя сведения об осужденных. Учитывалось не только их число, характер совершенных преступлений, но и социальное положение. партийность, воинское звание… Другое дело, что не все донесения с фронтов своевременно доходили до столицы, далеко не все арестованные в годы войны были затем осуждены, практиковались широко расстрелы без суда и следствия. 16 июля 1941 года правом расправы над нарушителями присяги и изменниками Родины Государственный комитет обороны наделил «командиров и политработников всех степеней», а 17 ноября 1941 года право внесудебной расправы получило Особое совещание при НКВД СССР. Только с учетом этих поправок, мы можем оценивать данные военно-судебной статистики.

Так. в сводке о судимости за первый год войны (с 22 июня 1941 года по 1 июля 1942 года), составленной начальником сектора статистики Главного управления военных трибуналов, сведения о количестве осужденных военнослужащих высшего и старшего начсостава выделены отдельной строкой: генерал-майоров — 12. контр-адмиралов — 1, дивизионных и бригадных комиссаров — 2. комбригов — 2…[36]. Затем идет по нарастающей перечень количества осужденных из числа полковников, майоров, лейтенантов, рядовых.

Между тем. как уже сказано, реальные цифры значительно выше. Только за первый год войны было арестовано более ста человек, относившихся к высшему командно-начальствующему составу. Большинство из них пошли под трибунал и были осуждены. Причем, 45 чел. приговорили к расстрелу, в том числе 34 генерала[37].

В числе арестованных и осужденных в течение первого военного года: 4 бывших заместителя наркома обороны и ВМФ (Кулик. Мерецков, Проскуров, Левченко) 6 человек — командующие фронтами (округами), заместители и начальники штабов фронтов (Павлов, Кленов, Климовских. Пядышев. Тюрин. Глинский): 7 командармов (Дашичев. Долматов, Ермаков, Иванов, Качанов. Коробков. Собенников. Последний из них побывал и в должности ком-фронта. И это, не считая заочно осужденных в 1941 году военной коллегией за измену Родине командарма-28 генерал-лейтенанта В. Я. Качалова, погибшего 4 августа 1941 года и командарма-12 генерал-майора П. Г. Понеделина. захваченного в плен…

Важно заметить, что практически все из числа указанных лиц, осужденных трибуналами или репрессированных во внесудебном порядке, в настоящее время реабилитированы [38]. Во-первых, такая статистика наглядно показывает градус «эффективности» работы военной Фемиды. А во-вторых, дает основание утверждать, что попадание того или иного генерала в орбиту военной юстиции напоминало рулетку. Привлечение их к ответственности зачастую было делом случая, неблагоприятного стечения обстоятельств. Это могли быть — концентрация на вверенном участке обороны значительных сил противника, низкий моральный дух и существенный некомплект личного состава, выбитого в предыдущих боях. Эти и другие обстоятельства зачастую не принимались в расчет инициаторами арестов…

Судя по архивным статистическим сводкам, а также донесениям по линии командования. 3-х отделов и управлений (особых отделов), прокуратуры и других органов среди дел, рассмотренных военными трибуналами Красной Армии в течение первого месяца войны, преобладали дела о дезертирстве с поля боя. Так, подводя итоги первому месяцу боев, начальник политуправления Юго-Западного фронта докладывал своему начальству: «С 22 июня по 20 июля задержано 75 тысяч 771 человек военнослужащих, в том числе много командиров… Осуждено военным трибуналом 627 военнослужащих, в том числе начсостава — 48, младшего начсостава — 60. рядовых — 519. Из 627 осужденных военнослужащих приговорены к расстрелу 411 человек…»[39].

Обобщенные данные о преступности и судимости в РККА за первые месяцы войны приведены докладной записке от 8 февраля 1942 года, направленной прокурором СССР В. Бочковым И. Сталину: «За полгода войны военными прокуратурами Красной Армии было возбуждено 85.876 дел… Военными трибуналами осуждено 90.322 военнослужащих… Из общего числа осужденных военными трибуналами приговорены к ВМН — расстрелу 31.327 чел. и 58.995 к лишению свободы… В отношении 37.478 осужденных применена отсрочка исполнения приговора до окончания военных действий»[40].

В справке прокурора СССР, помимо дезертирства, обращено внимание на распространенность членовредительства (в основном, самострелов), а также «фактов самочинных и ничем не вызванных расправ над подчиненными». Подробнее об этом — в отдельной главе.

Необходимо сказать, что удельный вес осужденных военными трибуналами к высшей мере наказания с каждым военным годом снижался. Если в 1941-м это был каждый третий осужденный, то в 1942-м — каждый пятый, в 1943–1944 годах — каждый двенадцатый.

А теперь, чтобы в дальнейшем не возвращаться к статистическим данным, приведем несколько общих цифр о числе людей, осужденных военными трибуналами за весь период войны[41]. По данным военно-судебного ведомства за годы войны трибуналами было осуждено 2 530 663 человек. Из них за «контрреволюционные» преступления привлечено трибуналами к суду 471 988 человек (18,6 %), за воинские и общеуголовные преступления, соответственно, 792 192 человека (31,4 %) и 1 266 483 человека (50 %).

Из 2.5 миллионов человек, попавших в годы войны под трибунал, более 1,5 миллионов составляли гражданские лица. Военнослужащих же только военными трибуналами Красной Армии в годы войны было осуждено 994,3 тыс. чел. Причем, каждый третий из них (376,3 тыс.) привлечен к ответственности за дезертирство.

Что касается мер наказания, примененных военными судьями по конкретным делам, то статистика такова: за четыре года войны к высшей мере наказания было приговорено 217 080 чел. или 8.9 % от общего числа осужденных[42]. Две трети из них составляли военнослужащие, к 422,7 тыс. солдат и офицеров была применена отсрочка исполнения приговора (примечание 2 к ст. 28 УК РСФСР), а 436,6 тыс. — осуждены трибуналами к лишению свободы[43].

Динамика судимости по контрреволюционным преступлениям, приведенная в таблице (Приложение № 4). показывает, что в 1941 году (фактически за полугодие) по 58-й статье было осуждено — 28732 чел. А в 1942 году количество «контрреволюционеров» уже в четыре раза больше — 112973 чел. Причем, до конца войны это количество оставалось на столь же высоком уровне. А в послевоенные годы — даже возросло. Но это уже тема для отдельного разговора. Здесь же надо заметить, что значительная часть лиц. привлеченных к ответственности за контрреволюционные преступления по ст. 58-й Уголовного кодекса, была осуждена трибуналами необоснованно. Хотя в процентном отношении удельный вес таких неправосудных приговоров бесспорно уменьшился. Война дала сотрудникам органов госбезопасности обильный фактический материал для приложения своих сил и возможностей, поскольку появились реальные шпионы и диверсанты, предатели и изменники. Но разбираться в этом (даже при наличии такого желания) было намного сложнее, чем в мирное время. Ведь дела слушались в упрощенном порядке, причем на второй-третий день после возбуждения уголовного дела[44], что объективно вело к возрастанию вероятности судебных ошибок. А потому существенно усложняло работу военных судей. Вот что писал по этому поводу В. Васильковский, встретивший войну в должности председателя военного трибунала корпуса:

«Иногда приходится слышать от молодых судей о том. что во время войны осуществлять правосудие было легко, так как процессуальный порядок был несколько упрощён. Подобные суждения ошибочны. Обстоятельства, на которые ссылаются сторонники этой точки зрения, как на облегчающие судебную деятельность, наоборот, усложняют её и в первую очередь из-за резко возрастающей ответственности. Никакие ссылки судьи на войну, на её особые чрезвычайные обстоятельства не снимут с его совести неправосудный приговор».

Тем не менее, такие приговоры выносились. И немало. Прежде всего — по сфальсифицированным «контрреволюционным» делам. Самое удивительное, что репрессивный конвейер не остановился 22 июня 1941 года. Скорее, наоборот.

4. Конвейер продолжал работать

Война не стала поводом для остановки работы советской репрессивной машины. Она и после 22 июня продолжала методично истреблять командные кадры Красной армии, обескровленной не только довоенными репрессиями, но теперь уже и гигантскими потерями первых боев. Не остановилось и обезглавливание оборонных наркоматов — боеприпасов, вооружения и др.

Так, 26 июня 1941 года список арестованных работников наркомата боеприпасов во главе с бывшим наркомом комдивом И. П. Сергеевым[45] и его заместителем А. К. Ходяковым (арестованы 30 мая), обвиненных в создании «антисоветской организации», пополнился начальником отдела Д. А. Ирлиным и начальником управления Г.А.Толстовым.

В Главном артиллерийском управлении, вслед за заместителем начальника ГАУ генерал-майором Г. К. Савченко (арестован 19 июня), изъяли еще одного зама — генерал-майора технических войск М. М. Каюкова. а также начальника управления бригвоенинженера С. О. Склизкова, временно исполняющего должность председателя артиллерийского комитета ГАУ полковника И. И. Засосова, начальника 3 отдела военинженера 1 ранга И. А. Герасименко…

Первая военная неделя (в сравнении с последней предвоенной) оказалась еще более обильной на аресты высшего командного и начальствующего состава. 22 июня был арестован генерал-лейтенант Р. Ю. Клявиньш, 23 июня — генерал армии К. А. Мерецков[46]. 24 июня — генерал-лейтенант авиации П. В. Рычагов, генерал-майор И. X. Паука, 25 июня — генерал-майор А. Н. Де-Лазари, 27 июня — генерал-лейтенанты авиации И. И. Проскуров и Е. С. Птухин[47]…

Роберт Юрьевич Клявиньш стал генерал-лейтенантом РККА в декабре 1940 года. И тогда же принял командование 24-м территориальным (латышским) стрелковым корпусом. Этот корпус был сформирован в августе 1940 года, сразу после включения Латвии в состав Советского Союза и укомплектован военнослужащими из частей бывшей латышской армии. Они продолжали носить свою старую форму, нашив на нее лишь новые петлицы.

Советское руководство полагало, что части корпуса являются ненадежными и с началом военных действий многие военнослужащие могут перейти на сторону немцев. Поэтому в «превентивных» целях в июне 1941 года были произведены аресты.

13 мая 1941 года арестовали начальника артиллерии корпуса генерал-майора артиллерии А. Я. Даннебергса. 9 июня — командира 183-й латышской дивизии генерал-майора А. Н. Кру-стыныпа, 19 июня — начальника штаба той же дивизии полковника К. А. Леиныпа. Ав первый день войны был вызван в Москву «на курсы» и тут же арестован Р. Ю. Клявиньш. 29 июля того же года военная коллегия приговорила его и других проходивших с ним по одному делу офицеров по ст. ст. 58–16 и 58–11 УК РСФСР к расстрелу. В приговоре утверждалось, что осужденные «являлись участниками антисоветской заговорщической организации, ставившей перед собой задачу свержения советской власти в Латвии путем установления организационной связи с командованием германской армии и организации восстания в момент начала войны фашистской Германии с Советским Союзом»[48].

Р. Клявиньш заявил в суде:

— Я всегда был противником фашистских настроений и к антисоветской организации не принадлежал.

Между тем. его доводы и аргументы судей вовсе не интересовали. 16 октября 1941 года Р. Клявиньш и другие генералы и офицеры были расстреляны[49].

Военный прокурор Главной военной прокуратуры майор Назаров, занимавшийся пересмотром этого дела в 50-е годы прошлого века, установил множество несуразностей и нестыковок. свидетельствовавших о явной фабрикации предъявленных фигурантам этого дела обвинений. В частности. Комаров. Родос, Лихачев и другие известные костоломы госбезопасности выбили у «заговорщиков» показания, что идейным вдохновителем «антисоветской латышской военной организации» был автор философского религиозного труда «Космософия»[50] Карлис Балодис. известный латвийский экономист, статистик и демограф. И никто из следователей даже не удосужился выяснить, что на самом деле автором этого труда была женщина — Эмма Апоре…

Профессор кафедры оперативного искусства академии Генерального штаба генерал-майор Иван Христофорович Паука — тоже латыш. Он проявил себя еще в годы гражданской войны, способствовал становлению М. В. Фрунзе как полководца. В 1920 году был начальником штаба Южного фронта и разрабатывал операцию по взятию Крыма. И. X. Паука был обвинен в антисоветской деятельности. До суда он не дожил. Находясь под следствием, умер в тюрьме 23 мая 1943 года.

Основной причиной ареста старшего преподавателя военной академии химической защиты генерал-майора А. Н. Де-Лазари, судя по всему, явилась его фамилия. Германия вела войну в союзе с Италией, а древние предки Де-Лазари были итальянскими аристократами. Но его прапрадед еще в XVIII веке перебрался в Россию, а прадед уже воевал против Наполеона в русской армии. Надо сказать, что из-за иностранной фамилии в годы войны пострадал не только Де-Лазари. Среди таковых — профессор артиллерийской академии генерал-майор артиллерии П. А. Гельвих[51], командир 6-й запасной артиллерийской бригады А. А. Вейс. Последний, не признав вину ни на следствии, ни в суде, прямо заявлял, что его «арестовали не за совершение преступлений, а как лицо немецкого происхождения»[52]…

Генералы К. А. Мерецков, П. В. Рычагов и И. И. Проскуров. арестованные на второй и третий день войны, судя по всему, должны были стать ключевыми фигурантами очередного грандиозного судебного процесса, организацией которого НКВД активно занималось в первой половине 1941 года. Все — Герои Советского Союза, участники боевых действий в Испании. Последний из них. генерал-лейтенант авиации Проскуров, в 1939 году перешел с летной работы на должность начальника Разведывательного управления РККА, но незадолго до ареста был снова переведен в состав ВВС РККА.

Вероятно, в ядро «заговорщиков» по этому делу должны были войти все предвоенные руководители Военно-воздушных сил страны. Кроме заместителя наркома обороны СССР. Героя Советского Союза генерал-лейтенанта авиации П. В. Рычагова[53], это дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Я. В. Смушкевич[54] и командующий войсками Прибалтийского Особого военного округа генерал-полковник А. Д. Локтионов[55] (все трое в разное время возглавляли ВВС РККА).

Среди арестованных — начальник Управления ПВО Наркомата обороны СССР Герой Советского Союза генерал-полковник Г. М. Штерн, начальник Военно-воздушной академии генерал-лейтенант авиации Ф. К. Арженухин, начальник НИИ ВВС, начальник летно-испытательного центра генерал-майор авиации А. И. Филин и другие известные летчики[56].

Всего же в 1941 году было арестовано около 30 известных в стране военных авиаторов или командиров, имеющих непосредственное отношение к авиации. 8 из них были Героями Советского Союза. Большинство имело опыт боевых действий в Испании, в районе реки Халкин-Гол и озера Хасан или в Финляндии.

Принято считать, что официальным поводом для арестов военных авиаторов явилось большое количество ЧП с человеческими жертвами. Действительно в предвоенные годы ВВС РККА ежегодно теряли немало самолетов. В начале 1941 года, когда в летные части стали поступать новые скоростные самолеты и началось переучивание личного состава, количество катастроф еще более возросло. Объективно все это было вызвано бурным ростом советской военной авиации при недостаточной квалификации летчиков. Однако Кремль пришел к другим выводам. Л. Берия и В. Меркулов четко уловили негативное отношение вождя к руководству ВВС. Были отданы соответствующие распоряжения, отфильтрован старый компромат из дел 37–38 годов. После чего, сначала в оперативных справках сотрудников НКВД, а затем и в протоколах допросов, причины автокатастроф стали увязывать с контрреволюционной деятельностью мощной, законспирированной антисоветской организации, возглавляемой героями-летчиками.

10 мая 1941 г. в связи с неудовлетворительной боевой подготовкой Политбюро ЦК ВКП (б) приняло решение о снятии с должностей командующих ВВС Московского и Орловского военных округов Героя Советского Союза генерал-лейтенанта авиации П. И. Пумпура и генерал-майора авиации П. А. Котова. Последнего назначили преподавателем военной академии, и он избежал репрессий. А Пумпура обвинили в неправильном подборе кадров и протаскивании на должность своего помощника еще одного Героя Советского Союза — генерал-майора авиации Э. Г. Шахта. Он. по версии следствия, являлся «подозрительным человеком». Шахт был арестован 30 мая 1941 года. Пумпур — на следующий день.

В предгрозовом июне, помимо упомянутых Г. Штерна и Я. Смушкевича, были также арестованы генерал-лейтенант авиации П. А. Алексеев (пом. командующего ВВС ПриВО), генерал-майоры авиации А. А. Левин (заместитель командующего ВВС ЛенВО), П. П. Юсупов (заместитель начальника штаба ВВС РККА), комбриги А. И. Орловский (командир авиадивизии). И. И. Черний (начальник курсов усовершенствования командного состава ВВС), комдив Н. Н. Васильченко (помощник главного инспектора ВВС РККА) и другие военачальники. Кроме того, были сняты с должностей и лишены генеральских званий бывший начальник Управления кадров ГУ ВВС В. П. Белов и бывший начальник Липецких авиационных курсов И. В. Васильев.

После столь масштабного разгрома авиационных кадров, приведшего к оголению многих ключевых должностей, становятся более понятными и объяснимыми причины (а их немало) практически полного уничтожения нашей военной авиации в первые дни войны[57].

Казалось бы. первые трагические дни войны должны охладить горячие головы инициаторов расправы над авиаторами. Но этого не произошло. Ставка на страх перед репрессиями сохранилась. Вслед за П. Рычаговым и И. Проскуровым, уже после фашистского вторжения были арестованы: командующий ВВС Северо-Западного фронта генерал-майор авиации А. П. Ионов и командующий ВВС Юго-Западного фронта Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Е. С. Птухин, начальник штаба ВВС РККА генерал-майор авиации П. С. Володин, начальник Военно-воздушной академии генерал-лейтенант авиации Ф. К. Арженухин. Аресты продолжились и в июле: командующий ВВС Западного фронта генерал-майор авиации А. И. Татарский (8 июля), командующий ВВС Дальневосточного фронта генерал-лейтенант авиации К. М. Гусев (11 июля)[58], начальник штаба ВВС Юго-Западного фронта генерал-майор авиации Н. А. Ласкин (12 июля).

Обращает на себя внимание, что в обвинениях, предъявленных этим генералам, помимо довоенного компромата об их участии в антисоветском военном заговоре, отсутствуют формулировки (помимо общих фраз о преступном руководстве войсками) о халатности и бездеятельности, допущенных в начальный период войны и повлекших уничтожение самолетов. Судя по всему, обвинения тогда еще не были окончательно сформулированы следователями, еще не приобрели своей завершенности…

Вал репрессий в отношении командного и начальствующего состава Военно-воздушных сил усилило неслыханное по своей дерзости событие, произошедшее 15 мая 1941 г. Мало кто знает и сегодня, что задолго до М. Руста немецкий самолет «Юнкерс-52», незамеченный постами наблюдения ПВО вторгся в советское воздушное пространство, беспрепятственно пролетел по маршруту Белосток — Минск — Смоленск — Москва и благополучно приземлился в центре столицы — на аэродроме в районе стадиона «Динамо».

По мнению П. Судоплатова это происшествие явилось последней каплей, переполнившей чашу терпения И. Сталина: «Это вызвало переполох в Кремле и привело к волне репрессий в среде военного командования: началось с увольнений, затем последовали аресты и расстрел высшего командования ВВС»[59].

Некоторые историки, например Б. Соколов, увязывают начало «заговора» с этим событием. Представляется, что утверждение Судоплатова о «последней капле» является более верным, поскольку идея «заговора героев» задолго до 15 мая витала в кабинетах Лубянки.

Не исключено, что по одной из версий сценаристов из НКВД, в процессе об очередном крупном «антисоветском военном заговоре» предполагалось задействовать не только авиаторов, но и командующих округов, представителей центральных управлений Наркомата обороны, руководителей военной промышленности, включая наркома боеприпасов И. Сергеева и наркома вооружения Б. Ванникова[60].

Центральной же фигурой заговора должен был стать один из наиболее крупных военачальников того времени генерал армии Герой Советского Союза К. Мерецков. 22 июня 1941 года — заместитель Наркома обороны СССР. 23 июня — постоянный советник при Ставке Главного командования. 24 июня 1941 года — просто арестант. Хотя нет. Сначала его не считали простым арестантом, поскольку допрашивали и избивали не рядовые исполнители, а костоломы весьма высокого ранга — сам нарком госбезопасности В. Меркулов и начальник следственной части НКГБ СССР Л. Влодзимирский…

Мерецков вписывался в тайные схемы НКВД по всем основным параметрам. Был советником в Испании, руководил выборгским направлением во время финской кампании. Тоже был Героем. А в августе 1940 года достиг вершины — стал начальником Генштаба. Между тем, обвинение Мерецкова в проведении подрывной контрреволюционной деятельности основывалось на показаниях обвиняемых, которые они давали еще в 1937–1938 годах. Из свежих «доказательств» в материалы дела добавили только показания, выбитые у Я. Смушкевича на допросе 21 июня 1941 года.

Казалось, что Мерецков обречен. И все же война спутала карты сценаристов кровавого террора. Публичный процесс не получился. Несколько «заговорщиков», в том числе Ванникова и Мерецкова, освободили из заключения в связи со складывавшемся на фронте положением. то есть в связи с острой необходимостью. Большинство же «участников антисоветского военного заговора» уничтожили без следствия и суда.

5. Внесудебная расправа

Часть высокопоставленных арестантов вывезли в Куйбышев и тайно расстреляли 28 октября 1941 года на окраине города, ставшего в те дни запасной столицей СССР.

Расправа была произведена на основании распоряжения Л. П. Берии № 2756/Б от 18 октября 1941 года, которым предписывалось расстрелять 25 заключенных, в том числе 14 военных: генерал-полковников Г. М. Штерна и А. Д. Локтионова, генерал-лейтенантов авиации Я. В. Смушкевича. П. В. Рычагова, И. И. Проскурова и Ф. К. Арженухина. генерал-майора артиллерии Г. К. Савченко, генерал-майора авиации П. С. Володина, генерал-майора технических войск М. М. Каюкова, дивинженера И. Ф. Сакриера, полковника И. И. Засосова, бри-гинженера С. О. Склизкова, военинженера 1-го ранга М. Р. Соборнова (начальник опытного отдела Технического совета Наркомата вооружения СССР), майора авиации М. П. Нестеренко (заместитель командира полка особого назначения, жена П. В. Рычагова).

На тот момент это предписание являлось единственным основанием для расправы[61]. Заключение об обоснованности расстрела за подписями Л. Берии, Б. Кобулова, Л. Владзимир-ского и прокурора СССР В. Бочкова было составлено задним числом.

Позже для «юридического» оформления внесудебных репрессий наделили Особое совещание при НКВД СССР правом принятия по контрреволюционным делам постановлений о расстреле. В постановлении ГКО-903сс, подписанном И. Сталиным 17 ноября 1941 года, говорилось: «Предоставить Особому Совещанию НКВД СССР право с участием прокурора Союза ССР по возникающим в органах НКВД делам о контрреволюционных преступлениях и особо опасных преступлениях против порядка управления СССР …выносить соответствующие меры наказания вплоть до расстрела. Решение Особого Совещания считать окончательным» (Приложения № 5 и 6).

29 января 1942 года Л. Берия направил И. Сталину список 46 арестованных, «числящихся за НКВД СССР». Среди них были 17 генералов и ряд крупных работников оборонной промышленности. Все они обвинялись во вредительстве и заговоре против государства. Вождь наложил лаконичную резолюцию: «Расстрелять всех поименованных в списке. И. Сталин».

13 февраля 1942 года Особое совещание НКВД СССР оформило это решение постановлением о расстреле генерал-лейтенантов авиации П. А. Алексеева, К. М. Гусева, Е. С. Птухина, П. И. Пумпура. генерал-лейтенанта технических войск Н. И. Трубецкого, генерал-лейтенантов П. С. Кленова. И. В. Селиванова, генерал-майоров авиации А. П. Ионова, Н. А. Ласкина, А. А. Левина. А. И. Филина. Э. Г. Шахта, П. П. Юсупова, генерал-майора танковых войск Н. Д. Гольцева. генерал-майоров А. Н. Де-Лазари, М. И. Петрова, комдива Н. Н. Васильченко, а также руководящих работников оборонных наркоматов во главе с наркомом боеприпасов И. П. Сергеевым.

Как видно, кроме уже упомянутых лиц, на этот раз во внесудебном порядке были расстреляны генерал-лейтенанты П. С. Кленов, Н. И. Трубецкой и И. В. Селиванов, генерал-майоры М. И. Петров и Н. Д. Гольцев[62].

Генерал-лейтенант П. С. Кленов открывал этот расстрельный список. На момент ареста, произведенного 1 июля 1941 года, он занимал должность начальника штаба Северо-Западного фронта.

Уже на второй день войны части и соединения этого фронта понесли огромные потери и беспорядочно отступали. Командование фронта понимало, что за провалы в руководстве придется держать ответ. В этой ситуации член военного совета корпусной комиссар П. Дибров доложил по команде, что начальник штаба генерал Кленов постоянно болеет и поэтому работа штаба не организована, а командующий фронтом генерал-полковник Ф. И. Кузнецов нервничает. Вывод высокопоставленного политработника был категоричным: «Больше терпеть нельзя»[63].

Возможно, эта информация ускорила арест генерала Кленова[64]. Однако предъявленное ему обвинение было связано с трагическими событиями первых военных дней лишь косвенно. В расстрельном списке против его фамилии кратко сформулировано обвинение: «Уличается показаниями Дыбенко. Кочергина и Егорова, как участник право-троцкистской организации, во вредительской деятельности уличается показаниями свидетелей Рубцова. Деревянко, Каширского и Кореневского. Сознался в проявлении бездеятельности в руководстве войсками округа».

Офицеров, «уличавших» генерала Кленова в контрреволюционном преступлении, расстреляли еще до войны. Однако, когда понадобилось расправиться с очередным «заговорщиком», старый компромат тут же пошел в дело.

Николай Иустинович Трубецкой, потомок декабриста князя С. П. Трубецкого, возглавлял службу Военных сообщений Красной Армии (ВОСО РККА) с сентября 1939 года. Несмотря на свое дворянское происхождение, он сумел сделать при Советской власти неплохую карьеру, стал генерал-лейтенантом технических войск. Служил в оперативном отделе Генерального штаба РККА, одновременно читал лекции в Академии Генштаба. Его ценили за глубокие знания и профессионализм в работе. Он многое сделал для организации четкой и ритмичной работы службы военных сообщений. Но в начальный период войны железные дороги объективно не могли справиться с резко возросшими объемами воинских перевозок. Практически все железнодорожные станции и магистрали в западном регионе страны оказались забиты эшелонами, графики движения литерных поездов срывались, в результате налетов вражеской авиации многие коммуникации, передвижной состав и перевозимая техника были уничтожены. Это вызвало резкое негодование со стороны Сталина.

6 июля 1941 года заместитель начальника 3 Управления НКО СССР (военная контрразведка) Ф. Я. Тутушкин направил В. М. Молотову разгромный доклад о неудовлетворительном состоянии воинских перевозок. Молотов передал этот документ Берии. Трубецкой был арестован 11 июля и обвинен в организации антисоветского военного заговора с целью вредительства.

После допросов, проведенных с применением физических методов воздействия, он сознался, что являлся участником антисоветского военного заговора с 1935 года, в который был завербован Лацисом[65]. В отличие от гвардейского полковника князя С. П. Трубецкого, которому смертную казнь царь заменил сибирской каторгой, его дальнего родственника не пощадили. Прах декабриста Сергея Петровича Трубецкого покоится на Новодевичьем кладбище. Точное место захоронения Николая Иустиновича Трубецкого неизвестно до сих пор.

Расстрелянного вместе с ним командира 83 кавалерийской дивизии генерал-лейтенанта И. Селиванова арестовали 23 ноября 1941 года за то. что он имел неосторожность в присутствии сослуживцев заявить:

— Немцы продвигаются вперед потому, что у них больше танков и сильней нашей техника и, что много наших танков погибло на границе… Сталин человек хороший, но он же не полководец, человек не военный, а гражданский…

Эти слова, облеченные следователями НКВД в фабулу обвинения, в материалах дела звучали уже как «проведение антисоветской пораженческой агитации, восхваление германской армии и клевета на руководителей партии и правительства»[66].

Преподаватель артиллерийской академии генерал-майор Макарий Иванович Петров, арестованный 30 июня 1941 года, уличался как антисоветчик агентурными материалами. Виновным себя в участии в антисоветском военном заговоре генерал Петров не признал…

Решение о расстреле 17 генералов, проявив мазохистскую изощренность, привели в исполнение 23 февраля 1942 года. Крупных военачальников хладнокровно убили в день Красной Армии, становлению и развитию которой они посвятили свои жизни[67].

Глава 2. В целях оздоровления Западного фронта

1. Еще раз о деле генерала Павлова

Самое крупное дело начального периода войны — закрытый судебный процесс Военной коллегии Верховного суда СССР над командующим Западным Особым военным округом Героем Советского Союза генералом армии Д. Г. Павловым и его подчиненными — генерал-майорами В. Е. Климовских (начальник штаба), А. Т. Григорьевым (начальник войск связи) и А. А. Коробковым (командующий 4-й армией).

Об этом деле в последние годы написано достаточно много, опубликованы архивные документы из материалов дела. Поэтому отметим лишь две его особенности.

Во-первых, это предрешенность вопроса о применении высшей меры наказания. На Павлова решили возложить ответственность за разгром армии. Сталин даже не принял его после вызова в Москву.

Отсюда проистекала вторая особенность — произвольность выбора виновных. Другими словами — в спешке вместе с Павловым взяли тех, кто оказался рядом. Вряд ли кто будет сегодня оспаривать слова начальника штаба 4-й армии Л. Сандалова о том, что генерал Коробков попал под жернова лишь потому, что его армия, несмотря на громадные потери, продолжала существовать и не потеряла связи с штабом фронта: «К концу июня 1941 года был предназначен по разверстке для предания суду от Западного фронта один командарм, а налицо был только командарм 4-й армии. Командующие 3-й и 10-й армиями[68] находились в эти дни неизвестно где, и с ними связи не было. Это и определило судьбу Коробкова»[69].

Для выполнения «разверстки» 2 июля в штаб Западного фронта прибыл известный специалист по этой части главный армейский идеолог Л. 3. Мехлис. А 6 июля он уже телеграфировал о проделанной работе:

«Москва, Кремль. Сталину.

Военный Совет установил преступную деятельность ряда должностных лиц. в результате чего Западный фронт потерпел тяжелое поражение.

Военный Совет решил:

1) Арестовать быв. начштаба фронта Климовских, быв. заместителя командующего ВВС фронта Татарского и начальника артиллерии фронта Клич.

2) Предать суду военного трибуна командующего 4-й армией Коробкова, командира 9-й авиадивизии Черных, командира 42-й с. д. Лазаренко, командира танкового корпуса Оборина.

Просим утвердить арест и предание суду перечисленных лиц.

3) Нами арестованы — начальник связи фронта Григорьев, начальник топографического отдела фронта Дорофеев, начальник отделения отдела укомплектования фронта Кирсанов, инспектор боевой подготовки штаба ВВС Юров и начвоенторга Шейнкин.

4) Предаются суду помначотделения АБТУ Беркович, командир 8-го дисциплинарного батальона Дыкман и его заместитель Крол, начальник Минского окружного сансклада Белявский, начальник окружной военветлаборатории Овчинников, командир дивизиона артполка Сбирайник. 7.7—41 г. Тимошенко. Мехлис. Пономаренко»[70].

В тот же день был получен ответ:

«Тимошенко. Мехлису. Пономаренко.

Государственный Комитет Обороны одобряет Ваши мероприятия по аресту Климовских, Оборина. Татарского и других и приветствует эти мероприятия, как один из верных способов оздоровления фронта. 6 июля 1941 г. И. Сталин»[71].

Через десять дней Сталин подписал аналогичное по содержанию постановление ГКО-169сс (№ 00381). Несмотря на секретность с двумя нулями, постановление предписывалось прочесть во всех ротах, батареях, эскадронах, авиаэскадрильях. В нем указывалось, что «Государственный Комитет Обороны по представлению Главнокомандующих и командующих фронтами и армиями арестовал и предал суду военного трибунала за позорящую звание командира трусость, бездействие власти, отсутствие распорядительности, развал управления войсками. сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций» нескольких генералов и офицеров Западного фронта во главе с командующим, а также ряд генералов Северо-Западного и Южного фронтов (Приложение № 1).

К этому времени все генералы уже были арестованы: Павлов и Григорьев — 4 июля, Климовских и Клич — 8 июля. Коробков — 9 июля. Несколько позже арестовали начальника оперативного отдела — заместителя начальника штаба Западного фронта генерал-майора И. И. Семенова и его заместителя полковника Б. А. Фомина. Но об этом чуть позже.

Следователи действовали по давно отработанной схеме. Просветив биографию, практически в каждой строке усмотрели контрреволюционность Павлова. В годы Первой мировой — примыкал к анархистам, находился в германском плену… В Испании — восхищался обученностью немецких войск, поддерживал тесную связь с врагами народа Смушкевичем, Мерецковым[72]… проводил предательскую работу, направленную на поражение республиканцев…

Приведем небольшой фрагмент из протокола допроса генерала Павлова от 7 июля 1941 года:

«Вопрос: Кто виновник прорыва на Западном фронте?

Ответ: Как я уже показывал, основной причиной быстрого продвижения немецких войск на нашу территорию являлось явное превосходство авиации и танков противника. Кроме этого, на левый фланг Кузнецовым (Прибалтийский военный округ) были поставлены литовские части, которые воевать не хотели. После первого нажима на левое крыло прибалтов литовские части перестреляли своих командиров и разбежались. Это дало возможность немецким танковым частям нанести мне удар с Вильнюса. Наряду с этим потеря управления штабом 4-й армии Коробковым и Сандаловым своими частями способствовала быстрому продвижению противника в бобруйском направлении, а невыполнение моего приказа командующим 10-й армии генералом Голубевым о производстве удара на Брянск 6-м мехкорпусом с целью разгрома мех-группировки противника, после чего войти в мое распоряжение в районе Волковыска. лишило меня возможности иметь надлежащую ударную группу.

Вопрос: Изменнические действия были со стороны ваших подчиненных?

Ответ: Нет. не было. У некоторых работников была некоторая растерянность при быстро меняющейся обстановке.

Вопрос: А в чем ваша персональная вина в прорыве фронта?

Ответ: Я предпринял все меры для того, чтобы предотвратить прорыв немецких войск. Виновным себя в создавшемся на фронте положении не считаю…

Вопрос: Если основные части округа к военным действиям были подготовлены, распоряжение о выступлении вы получили вовремя, значит, глубокий прорыв немецких войск на советскую территорию можно отнести лишь на счет ваших преступных действий как командующего фронтом.

Ответ: Это обвинение я категорически отрицаю. Измены и предательства я не совершал…»[73].

Вину в контрреволюционных действиях Павлов отрицал и в дальнейшем. Тем не менее, из обвинительного заключения следовало, что «в результате предательства интересов Родины, развала управления войсками и сдачи оружия противнику без боя была создана возможность прорыва фронта противником». Отмечалось также, что Павлов, как участник антисоветского заговора 1935–1937 годов «из жажды мести за разгром этого заговора открыл фронт врагу». В-общем, если резюмировать основную мысль следствия, то она сводилась к тому, что обвиняемые умышленно занимались «подготовкой поражения РККА».

Генерал Павлов, конечно, не был ни предателем, ни контрреволюционером. Хотя его войска и потерпели сокрушительное поражение, позволив противнику менее чем за один месяц дойти до Смоленска. Факт этот очевиден. Но связан ли он напрямую с личностью командующего, который, безусловно, нес ответственность за положение дел? Предпринял ли он все от него зависящее для организации достойного отпора врагу? И в состоянии ли он был это сделать профессионально?

Вопросы эти не простые. Историки и авторы многочисленных мемуаров, пытавшиеся ответить на них. дают генералу диаметрально противоположные характеристики. Например, из записанных со слов Н. Хрущева воспоминаний следует, что танком Павлов управлял хорошо, но в ходе состоявшегося разговора «произвел удручающее впечатление, он мне показался малоразвитым человеком»[74].

Совсем другого мнения о генерале Павлове маршал К. А. Мерецков. Скажем сразу, что это мнение представляется более объективным. И не только потому, что его высказал не партийный функционер, а профессионал своего дела. Важно подчеркнуть, что Павлов «вынужден» был дать следователям развернутые показания на Мерецкова о его причастности к контрреволюционному заговору. Когда Мерецков писал свои воспоминания, он знал об этом. И тем не менее, дал генералу следующую оценку: «В некоторых современных изданиях встречаются порой замечания, как будто бы те танкисты, которые сражались в Испании, не критически переносили боевой опыт в СССР. В частности, они якобы отрицали самостоятельную роль танковых войск и уверяли, что танки могут лишь сопровождать пехоту. Особенно часто упоминается в этой связи имя Д. Г. Павлова. Мне хочется защитить здесь его имя. Нападки эти напрасны, а их авторы ставят вопрос с ног на голову. В действительности дело обстояло как раз наоборот. Павлов справедливо доказывал, что… роль танковых войск растет с каждым днем: значит, нам необходимо создавать новые танки, более мощные и более подвижные. Фактически этот тезис и был претворен в жизнь, ибо за него ратовала сама же жизнь»[75].

Л. М. Сандалов полагал, что генерал Павлов, не имея ни опыта командования крупными группировками войск, ни достаточного образования и широкого оперативного кругозора, растерялся в сложной обстановке начального периода войны и выпустил из рук управление войсками[76].

Можно приводить и другие мнения и оценки — от восторженных до крайне отрицательных. Истина, видимо, как всегда, лежит где-то посередине. С одной стороны, командующий Западным фронтом вряд ли успел дорасти во всех отношениях до полноценного военачальника такого уровня. Ведь он только в 1931 году впервые пересел с коня на танк. По возвращении из Испании во внеочередном порядке стал комкором, в мае 40-го — генерал-полковником, а в начале следующего — генералом армии. Причина столь стремительного взлета хорошо известна. Но это уже вина не Павлова.

В то же время нельзя сбрасывать со счетов, что, командуя в течение года самым большим военным округом, он многое успел сделать для повышения его боеготовности. Известно, что еще в феврале 1941 года Павлов обращался к вышестоящему командованию с просьбой о выделении средств на приведение западного театра военных действий «в действительно оборонительное состояние путем создания ряда оборонительных полос на глубину 200–300 километров», а за несколько дней до начала войны — просил разрешения занять полевые укрепления вдоль границы. Надо также заметить, что западное направление не расценивалось верховным командованием как направление главного удара Вермахта. Таковым считалось юго-западное направление. Между тем. наиболее мощные, массированные удары немецкие войска нанесли по войскам Западного особого военного округа.

Кроме того, еще раз повторимся — негативную роль могло сыграть ожидание многими командирами внезапных, необоснованных арестов. Страх перед репрессиями сковывал их инициативу, препятствовал объективности докладов о сложившейся обстановке, развивал боязнь прослыть трусами и паникерами, спровоцировавшими вооруженный конфликт с Германией. А Павлов, к тому же. высказывал свое возмущение в связи с массовыми репрессиями 1937—38 годов, о чем Сталин знал[77]…

Так что же это было — справедливый суд или расправа и акт устрашения для других полководцев?

Ответ однозначен. Сталин относил к наиболее эффективным средствам управления жесткие репрессии, вселявшие в других чувство страха. А в этом случае он к тому же снимал с себя ответственность за неподготовленность страны и армии к войне. Сегодня является очевидным, что значительная доля вины за трагедию первых дней войны лежит не на Павлове и других расстрелянных генералах, а на высшем руководстве страны…

Суд над генералами Павловым, Климовских, Григорьевым и Коробковым состоялся ровно через месяц после начала войны. Процесс проходил ночью в Лефортовском следственном изоляторе.

Председатель Военной коллегии В. Ульрих открыл заседание в 00.20 минут 22 июля 1941 года. И это вряд ли было случайное совпадение. Начало процесса могли специально приурочить к этой трагической для страны дате. А вот начавшийся в это время налет немецкой авиации оказался для судей неожиданным. По воспоминаниям секретаря судебного заседания А. Мазура, перетрусивший армвоенюрист, тыча пальцем в подсудимых, закричал: «Вот видите, до чего вы довели?»…

На вопрос Ульриха, признает ли Павлов обвинение по статьям 58—1 и. «б» и 58–11 УК РСФСР, подсудимый ответил:

— Виновным себя в антисоветском заговоре не признаю. Участником антисоветской заговорщической организации никогда не был.

Ни один из обвиняемых также не признал себя виновным ни в преднамеренном бездействии, ни в других преступлениях. Между тем. Павлов довольно точно назвал судьям причину своего и их ареста:

— Мы в данное время сидим на скамье подсудимых не потому, что совершили преступление в период военных действий, а потому, что недостаточно готовились к войне в мирное время.

Отрицая обвинение в том. что фронт был открыт противнику преднамеренно, Павлов подробно говорил о допущенных ошибках. И не только своих. Не будем их все перечислять. Об этом тоже написано достаточно много. И о неукомплектованности частей, и о нехватке топлива для танков, и о запоздалом занятии рубежей укрепрайонов…

История со временем все расставила по своим местам. Генерал Павлов и его сослуживцы не были изменниками Родины. Обвинения в этом тяжком преступлении даже судьи Военной коллегии в своем приговоре по этому делу, оглашенном на рассвете, переквалифицировали на воинские противоправные действия. Правда, вовсе не потому, что. исходя из своего судейского усмотрения, они сочли их несостоятельными. Просто Сталин, прочитав доставленный в Кремль проект приговора, передал Ульриху через Поскребышева свое указание убрать всякую чепуху вроде «заговорщицкой деятельности»[78].

В приговоре указывалось, что «обвиняемые Павлов, Климовских, Григорьев. Коробков вследствие своей трусости, бездействия и паникерства нанесли серьезный ущерб РККА, создали возможность прорыва фронта противником на одном из главных направлений и тем самым совершили преступления, предусмотренные статьями 193—17 п. „6“ (бездействие власти… при особо отягчающих обстоятельствах) и 197—20 п. „6“ (сдача неприятелю начальником вверенных ему военных сил…) УК РСФСР».

По этим статьям всех четверых приговорили к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение немедленно, а приказом НКО СССР № 0250 от 28 июля 1941 года — объявлен в войсках.

В 1956 году Генеральный штаб вынес заключение по этому делу. Из него следовало, что генералы Павлов. Климовских, Григорьев. Коробков. Клич не виновны «в проявлении трусости. бездействия, нераспорядительности, в сознательном развале управления войсками и сдаче оружия противнику без боя».

Еще через год военная коллегия отменила приговор в отношении расстрелянных генералов за отсутствием в их действиях состава преступления. В определении указывалось, что «прорыв гитлеровских войск на фронте обороны Западного особого военного округа произошел в силу неблагоприятно сложившейся для наших войск оперативно-тактической обстановки и не может быть инкриминирован Павлову и другим осужденным по настоящему делу как воинское преступление, поскольку это произошло по независящим от них причинам»[79].

2. Выполняя «разверстку»

В исторической литературе генерал-майор Н. А. Клич нередко упоминается, как осужденный вместе с Павловым. Климовских, Григорьевым и Коробковым. На самом деле это не так. Реабилитировали их действительно в один день. Но судила Клича Военная коллегия значительно позже. Как и некоторых других генералов, упомянутых в телеграмме Л. Мехлиса во время его инспектирования Западного фронта. В частности, командира 14-го мехкорпуса генерал-майора С. И. Оборина, командира 9-й сводной авиадивизии Героя Советского Союза генерал-майора авиации С. А. Черных, командира 42-й стрелковой дивизии генерал-майора И. С. Лазаренко, заместителя командующего ВВС Западного фронта генерал-майора авиации А. И. Лаюрского. А также не попавших в список Мехлиса И. И. Семенова и Б. А. Фомина.

Вот уж действительно «разверстка» — 1 артиллерист. 1 — танкист. 1 — топограф[80]…

О предании суду военного трибунала военнослужащих из частей Западного фронта, и не только тех, которые упомянуты в телеграмме Л. Мехлиса. было объявлено в приказах войскам Западного фронта № 1-№ 5 от 6, 7 и 8 июля 1941 года[81]. Так. в приказе № 2 от 7 июня 1941 года отмечалось, что инспектор инженерных войск Красной Армии майор Ф. Н. Уманец «преступно организовал подрывные работы, не обеспечив безотказности взрыва» моста через Березину, в результате чего противник осуществил переправу и занял г. Борисов. На следующий день Л. Мехлис сочинил сразу три приказа о предании суду:

— командира 188-го зенитного артполка 7-й бригады ПВО полковника Галинского и его заместителя по политчасти батальонного комиссара Церковникова — «за преступные действия, выразившиеся в сдаче врагу материальной части и боеприпасов» (приказ № 3);

— генералов Коробкова, Черных, Лазаренко и Оборина — «за нарушение присяги, проявление трусости и бездеятельность» (приказ № 4);

— подполковника М. А. Белай и майора Р. Д. Бугаренко из 16-й армии — «за распространение пораженческих настроений» (приказ № 5)[82]…

И. Сталин в ответной телеграмме приветствовал предание военнослужащих суду, назвав предпринятые Л. Мехлисом меры одним из верных способов оздоровления фронта.

Чем же был «болен» Западный фронт и как проводилось его оздоровление?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо хотя бы вкратце дать общую панораму драматических событий 22 июня 1941 года, развернувшихся на центральном участке советско-германской границы.

Западный особый военный округ прикрывал ее на протяжении 470 километров — от Гродно до Бреста. На правом фланге были сосредоточены войска 3-й армии, возглавляемой генерал-лейтенантом В. Кузнецовым. В центре — 10-я армия под командованием генерал-майора К. Голубева. На левом фланге дислоцировалась 4-я армия генерала А. Коробкова[83]. В ее состав входили 14-й мехкорпус генерала С. Оборина со штабом в г. Кобрине и 42-я дивизия И. Лазаренко, находившаяся в Бресте.

Каждой армии была придана сводная (смешанная) авиадивизия. Причем, 10-й армии придавалась наиболее мощная 9-я САД генерала С. Черных. Штаб армии и штаб этой авиадивизии находились в г. Белостоке.

Наиболее мощные удары были нанесены немцами как раз по указанным частям и соединениям. На войска ЗапОВО обрушила свою мощь группа немецко-фашистских армий «Центр» генерал-фельдмаршала фон Бока. Молниеносность первого удара обеспечили организационно входившие в ее состав танковые группы генерал-полковников Гота и Гудериана, а также осуществлявший поддержку группы армий «Центр» 2-й воздушный флот генерал-фельдмаршала Кессельринга. Эти немецкие генералы и явились главными «виновниками» состоявшихся судебных разбирательств.

Среди множества факторов и причин, приведших к катастрофе лета 1941 года, надо назвать серьезное отставание командования РККА от реалий времени в вопросах организации управления войсками. И в тактическом отношении, и в вопросах оперативного и стратегического планирования генералы Вермахта были подготовлены лучше и имели большой боевой опыт.

Проблему нехватки подготовленных командных кадров РККА обострили предвоенные репрессии на фоне бурного роста численности Красной армии. Многие командиры находились в плену устаревших представлений о ведении войны, продолжали мыслить категориями Первой мировой войны, гражданской войны и локальных конфликтов, в которых они участвовали. Так, высшее командование полагало, что главные силы противника вступят в войну не сразу, а после двухнедельного развертывания и проведения приграничных сражений. Маршал Г. Жуков и другие военачальники в своих мемуарах отмечали, что никто из них не учитывал накануне войны возможность столь внезапного вторжения в нашу страну фашистской Германии, не рассчитывал, что противник сосредоточит громадную массу бронетанковых и моторизованных войск и бросит их в первый же день боев компактными группировками на всех стратегических направлениях.

Между тем, командир 14-го механизированного корпуса генерал-майор С. И. Оборин относился к числу толковых и инициативных командиров. В апреле 1940 года на совещании в Кремле по итогам «зимней» войны он говорил, что «нас избаловал несерьезный противник» и предлагал использовать незаслуженно забытый опыт боевой подготовки в царской армии. В этой связи И. Сталин спросил его мнение о восстановлении генеральских званий. Комбриг Оборин ответил:

— Для поддержания авторитета нашей Красной Армии и великой страны считаю, что нужно ввести генеральское звание. Чем мы хуже других?

Дело генерал-майора С. И. Оборина Военная коллегия рассматривала 13 августа 1941 года. Следствие вменило ему в вину две статьи — 193—17 п. «б» и 193—22 УК РСФСР[84]. Обвинение сводилось к тому, что генерал, как командир корпуса, преступно-халатно отнесся к исполнению своих служебных обязанностей. Выразилось это. по версии следствия, в том. что войска корпуса к моменту нападения Вермахта на Советский Союз не были приведены в боевую готовность и не полностью были укомплектованы материальной частью, в том числе средствами связи. Далее отмечалось, что Оборин, поддавшись панике, при наличии всех возможностей. не только не организовал сопротивление врагу, но и сам без разрешения вышестоящего командования бросил части корпуса и бежал в штаб фронта. В результате значительная часть личного состава и боевой техники корпуса в течение первых дней войны была уничтожена.

Как на следствии, так и в суде Оборин отрицал свою вину. Он утверждал:

— Должного сопротивления противнику мой корпус не смог оказать по причине своей небоеспособности. Корпус был укомплектован рядовым, средним и старшим командным составом всего лишь на 50 %, а младшим командным составом на 25 %. Кроме того, корпус не имел положенной ему по штату техники, необходимого количества транспортных машин, а также винтовок, патронов, снарядов для зенитной артиллерии, топографических карт. Вовсе не было у нас средств связи.

Из материалов дела видно, что. несмотря на это. генерал Оборин не растерялся и принимал все возможные в тех условиях меры к организации сопротивления врагу. Однако силы оказались неравными. В течение двух суток корпус был разбит. Уцелели, как указано в материалах дела, всего 16 танков, которые по приказу командующего армией были переданы 55-й стрелковой дивизии. Сам же Оборин 25 июня в ходе боев был ранен. Он прибыл в штаб фронта. А откуда уже по указанию командующего фронтом направлен в госпиталь.

Суд приговорил генерал-майора С. И. Оборина к расстрелу.

11 января 1957 года Пленум Верховного Суда СССР, рассмотрев протест заместителя Генерального прокурора СССР, констатировал, что С. И. Оборин осужден и расстрелян необоснованно. Дело было прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления. В постановлении пленума указывалось, что отсутствуют какие-либо доказательства виновности генерала в совершении вмененных ему тяжких преступлений.

Следующий заход «по оздоровлению фронта» Военная коллегия сделала 17 сентября 1941 года, рассмотрев дела генералов Н. А. Клича и И. С. Лазаренко[85].

Начальник артиллерии Западного фронта генерал-майор Н. И. Клич был одним из наиболее опытных и хорошо подготовленных как в теоретическом, так и в практическом отношении командиром. Между тем, его обвинили в преступной бездеятельности (ст. 193—17 и. «б» УК РСФСР), в результате чего артиллерия округа оказалась не подготовленной к ведению боевых действий.

В обвинительном заключении подчеркивалось, что Клич «проявил растерянность и не осуществлял руководства артиллерией войсковых соединений, входивших в состав Западного фронта, и не принял надлежащих мер к эвакуации боеприпасов из тыловых складов, в связи с чем значительная часть артиллерии и боеприпасов была захвачена врагом»[86].

Генерал Клич свою вину в инкриминируемом ему воинском преступлении также не признал. Тем не менее. Военная коллегия при отсутствии каких-либо объективных данных, подтверждающих выводы органов следствия, вынесла ему смертный приговор.

В 1957 году, при рассмотрении протеста Генерального прокурора СССР, этот факт подтвержден документально. Отменяя приговор в отношении генерала в связи с отсутствием в его действиях состава преступления, Военная коллегия, как и в деле Павлова, сослалась на заключение Генерального штаба, согласно которому «Клич Н. А. к исполнению своих служебных обязанностей, в том числе и за время военных действий, относился добросовестно»[87].

Дело командира 42-й стрелковой дивизии генерал-майора Ивана Сидоровича Лазаренко Военная коллегия тоже рассмотрела 17 сентября. Его обвиняли по тем же воинским статьям 193—17 и. «б» и 193—20 и. «б» УК РСФСР. И тоже приговорили к расстрелу. Об этом деле хотелось бы рассказать подробнее, поскольку книга автора «Война на весах Фемиды» (М. Терра-Книжный клуб. 2006) сыграла свою роль в решении вопроса о его полной реабилитации.

Необычна судьба этого боевого генерала, прошедшего четыре войны и еще в Первую мировую удостоенного четырёх георгиевских крестов.

3. «Дайте в руки оружие — и вы еще услышите обо мне»

И. С. Лазаренко был несправедливо обвинен в том, что «проявил растерянность и бездействие, оставил в Брестской крепости часть войск дивизии, вооружение, продовольственные и вещевые склады»[88].

На самом деле это обвинение не соответствовало действительности.

О том, что генерал Лазаренко в первые дни войны вовсе не «проявил растерянности и бездействия», свидетельствуют несколько источников. Можно, например, просмотреть фронтовые дневники К. М. Симонова[89], где И. С. Лазаренко упоминается как отважный генерал, с которым писателя свела судьба в июле сорок первого. Или привести отрывок из воспоминаний Л. М. Сандалова, который, к слову, неоднократно ставил перед командованием округа вопрос о выводе 42-й дивизии из Бреста в район Жабники: «Под утро (25 июня — авт.) в район Синявки вышли с северо-запада часть сил 42-й дивизии во главе с генерал-майором И. С. Лазаренко… Лазаренко привел с собой несколько сотен мобилизованных военкоматами граждан; значительная часть этих людей были на лошадях…»[90]. Сам И. С. Лазаренко, вступив в командование 42-й дивизией 12 мая 1941 года, трижды обращался к вышестоящему командованию с предложением о выводе дивизии из крепости.

В ходе допроса генерала армии Д. Г. Павлова, он показал, что им «был дан приказ о выводе частей из Бреста в лагерь еще в начале июня текущего года, и было приказано к 15 июня все войска эвакуировать из Бреста»[91]. И далее: «Я этого приказа не проверял, а командующий 4-й армией Коробков не выполнил его, и в результате 22-я танковая дивизия, 6-я и 42-я стрелковые дивизии были застигнуты огнем противника при выходе из города, понесли большие потери и более, по сути дела, как соединения, не существовали».

Коробков же в судебном заседании категорически отрицал, что получил приказ командующего о выводе частей из Бреста. Он прямо заявил судьям: «Я лично такого приказа не видел». Представляется, что не Павлов, а Коробков сказал тогда правду.

Как бы там ни было, но Лазаренко уж точно никакого приказа о выводе из крепости подчиненных ему частей не получал. Ни следствие, ни офицеры Генерального штаба, а также военные историки, позже исследовавшие этот вопрос, не нашли свидетельств того, что бойцы дивизии и ее командир панически бежали со своих позиций. Те, кто уцелел после первых массированных ударов, продолжали сражаться до конца, умирая с оружием в руках. Даже Д. Г. Павлов, чаще подчеркивавший на следствии недостатки своих подчиненных, о действиях комдива Лазаренко отозвался иначе. Приведем еще один фрагмент его показаний: «На брестском направлении против 6-й и 42-й дивизий обрушилось сразу 3 механизированных корпуса; что создало превосходство противника как численностью, так и качеством техники. Командующий 4-й армией Коробков, потеряв управление и, по-видимому, растерявшись, не смог в достаточной мере закрыть основного направления своими силами, хотя бы путем подтягивания на это направление 49-й дивизии. На 6-ю и 42-ю дивизии на этом же брестском направлении противником была брошена огромная масса бомбардировочной авиации… Остатки 42-й дивизии, правда очень слабые… заняли оборону на левом берегу реки Березина. По взрыву мостов мною была поставлена задача командиру 42-й дивизии Лазаренко — в случае появления танков противника и угрозы захвата переправ, все мосты подорвать, что генералом Лазаренко было сделано при отходе наших частей»[92].

Разве из этих показаний командующего следует, что Лазаренко паниковал или проявлял растерянность? Наоборот, факты свидетельствуют о том. что генерал Лазаренко всё же вывел из крепости, хотя и с потерями, часть своей дивизии, а также мобилизованных и военнослужащих других частей. Тем не менее, «разверстка» Л. Мехлиса оказалась важнее реальных фактов. Результаты следствия уже были предопределены. Это просматривается по всем делам, заведенным в те дни в отношении командиров Западного фронта.

Генерал-майора И. С. Лазаренко приговорили к расстрелу. Правда, приговор не привели в исполнение. Для того времени — это уникальный случай. Видимо, сомнения в обоснованности судебного решения появились уже тогда. Более определенно сказать не могу, поскольку следов архивно-следственного дела И. С. Лазаренко в военной коллегии обнаружить не удалось. Сохранилось лишь надзорное производство в Главной военной прокуратуре. Из справки, составленной военным прокурором Ежовым, видно, что 29 сентября 1941 года Президиум Верховного Совета СССР заменил Лазаренко высшую меру наказания 10-ю годами лагерей, в которых он провел более года. А 21 октября 1942 года был досрочно освобожден из заключения, восстановлен в прежнем воинском звании и направлен на фронт.

В то время, учитывая острую нехватку опытных командиров, на основании постановлений Государственного Комитета Обороны и персональных решений Президиума Верховного Совета СССР в действующую армию возвратили многих узников Гулага — более 157 тысяч заключенных. Среди них — несколько генералов, включая И. С. Лазаренко[93].

Находясь в заключении И. С. Лазаренко, написал несколько прошений в различные инстанции. В одном из писем есть такие слова: «Освободите меня. Дайте в руки оружие — и вы еще услышите обо мне»[94].

И о нем услышали. Он показал себя храбрым воином и талантливым командиром.

И. С. Лазаренко прошел несколько должностей, прежде чем ему вверили 369-ю стрелковую дивизию 2-го Белорусского фронта. Ровно через год после освобождения — 24 октября 1943 года — судимость с генерала была снята военным трибуналом 50-й армии по ходатайству К. К. Рокоссовского.

В Могилевской операции дивизия и ее командир проявили себя геройски. 23–25 июля 1944 года бойцы, руководимые генералом Лазаренко, прорвали сильно укрепленную оборону противника, форсировали реки Проня и Бася и с боями продвинулась на 25 километров, нанеся врагу большой урон. 26 июня 1944 года Иван Сидорович погиб в бою в районе деревни Холмы. Звание Героя Советского Союза ему присвоили уже посмертно. А вот реабилитировать Героя «поленились».

В упомянутой справке Главной военной прокуратуры, написанной Ежовым в 1980 году, сказано: «Изучением уголовного дела установлено, что Лазаренко был привлечен к уголовной ответственности необоснованно. Однако учитывая, что в последующем Президиумом Верховного Совета СССР он был помилован, восстановлен в правах и в воинском звании, от него и его родственников жалоб не поступало, а в 1944 г. он погиб, полагал бы настоящее уголовное дело в надзорном порядке не пересматривать и возвратить его для хранения в архив». С такой позицией, учитывая к тому же, что судила Лазаренко Военная коллегия, а судимость с него снимал нижестоящий трибунал, автор не согласился. О чем и написал в книге, изданной в 2006 году. Это побудило родственников генерала обратиться в 2009 году в Главную военную прокуратуру с заявлением о реабилитации И. С. Лазаренко. И при этом, как мне сообщил внук генерала, ему пришлось использовать книгу «Война на весах Фемиды» для обоснования необходимости реабилитации деда.

Главная военная прокуратура при рассмотрении заявления о реабилитации запросила мнение Института военной истории. В экспертном заключении было сказано: «Действия командира дивизии генерал-майора Лазаренко И. С. не входили в противоречие с требованиями действующих в тот период руководящих документов, соответствовали обстановке и полученным от штаба корпуса приказаниям».

24 февраля 2010 года Президиумом Верховного Суда России приговор Военной коллегии от 17 сентября 1941 года в отношении И. С. Лазаренко был отменен и производство по делу прекращено за отсутствием состава преступления…

Несколько писем после выхода книги автор получил и от детей генерал-майора авиации С. А. Черных.

4. Рыцарь неба

В 1936 году Сергей Черных был еще лейтенантом и воевал в Испании в составе 61-й истребительной авиаэскадрильи. Командуя авиазвеном добровольцев, он одержал три победы в воздушных боях. Испанцы называли его «рыцарем неба». Лейтенанту Черных первому из советских летчиков удалось сбить новейший «Мессершмитт» ВС 109В[95]. И звание Героя Советского Союза за воинские подвиги ему. вместе с десятью другими военными летчиками, тоже было присвоено впервые в СССР. Указ состоялся 31 декабря 1936 года. Решением правительства лейтенанту выделили автомобиль. Он стал депутатом Верховного совета СССР. За пять лет дорос до генерала. Успел закончить перед войной академию Генерального штаба и возглавить, судя по результатам предвоенных инспекций, одну из лучших в стране 9-ю сводную (смешанную) авиадивизию[96].

Взлет воздушного аса, как видим, оказался очень стремительным. «Причиной таких молниеносных возвышений, как его, — писал К. Симонов о своем литературном герое генерал-лейтенанте авиации Козыреве, — были безупречная храбрость и кровью заработанные ордена. Но генеральские звезды не принесли ему умения командовать тысячами людей и сотнями самолетов»[97]. Те же слова можно отнести и к генералу Черных. Как впрочем, и к большинству других молодых генералов-авиаторов, которых подняли на гребень карьеры, в том числе и волны массовых репрессий. Единственное, что не успел С. А. Черных сделать за годы своего служебного взлета, так это набраться необходимого практического опыта управления соединением. Данное обстоятельство сыграло в его судьбе роковую роль. Первая растерянность оказалась последней.

До 2006 года время и место осуждения генерала, и даже вмененные ему в вину статьи Уголовного кодекса в различных публикациях указывались по-разному. Чаще же перепечатывалась стандартная фраза о том. что Черных бежал с фронта, был обнаружен в Брянске и расстрелян по приговору военной коллегии как дезертир.

На самом деле все обстояло несколько иначе. Автору впервые удалось разыскать архивные документы, которые пролили свет на обстоятельства ареста и суда С. А. Черных.

Из материалов надзорного производства военной коллегии по этому делу видно, что С. А. Черных был арестован в г. Брянске 8 июля 1941 года работниками 4 отделения 2 отдела 3 управления НКО СССР[98]. Генерал-майора авиации обвинили в том. что он «в период начала военных действий… проявил преступное бездействие…, в результате чего налетом фашистской авиации на аэродромы дивизии было уничтожено около 70 % ее материальной части». Кроме того, «находясь в ночь на 27 июня 1941 г. на Сещенском аэродроме и приняв прилетевшие на этот аэродром три советских самолета за фашистские, проявил трусость, объявил бесцельную тревогу, а затем, бросив руководство личным составом дивизии, на грузовой автомашине бежал с фронта в г. Брянск, где распространял провокационные измышления о том, что противник якобы высадил десант на Сещенском аэродроме»[99].

Сразу отметим, что приведенные выдержки из обвинительного заключения не вполне стыковались с резолютивными выводами следствия и приговором суда. В частности, статья Уголовного кодекса об ответственности за преступное бездействие, фактически Черных не вменялась в вину. В приговоре военной коллегии от 28 июля 1941 года фигурирует только ст. 193—21 п. «б» УК РСФСР, устанавливающая ответственность за самовольное отступление начальника от данных ему для боя распоряжений, совершенное при особо отягчающих обстоятельствах.

На основании этой статьи генерал-майор авиации С. А. Черных был приговорен к расстрелу, с конфискацией имущества[100] и лишением воинского звания. Приговор привели в исполнение 16 октября 1941 года в г. Москве.

Какие распоряжения отдавались С. А. Черных в первые дни войны известно. Но в чем выразилось его «самовольное отступление от данных для боя распоряжений» не совсем понятно.

22 июня фашисты охватили дивизию с трех сторон. Разрывы немецких бомб одновременно разорвали утреннюю тишину в Себурчине. Высоке-Мазовецке, Тарново, Долубово. Хотя первый налет был мощным, немало боевых машин уцелело. Однако, как отмечается в ряде исторических работ, командир дивизии растерялся и не принял своевременных мер по рассредоточению самолетов. В последующих налетах многие из уцелевших машин были уничтожены.

В материалах дела о действиях командира дивизии в эти дни, со ссылкой на его показания на следствии и в суде, сказано следующее: «По приказу командования ВВС Западного особого военного округа части дивизии в конце мая 1941 года были перебазированы на лагерные аэродромы, расположенные в 10–15 километрах от границы, запасных аэродромов дивизия не имела. В ночь на 22 июня 1941 года он получил указание командующего 10 армией о раз-бронировании НЗ и приведении частей дивизии в боевую готовность. Эти указания им были выполнены. Ранее, 21 июня 1941 г., он по своей инициативе созвал совещание командиров полков, перед которыми поставил задачу — быть в боевой готовности, а после первого налета противника дал указание полкам подняться в воздух»[101].

Эти действия командира дивизии в целом были правильными. Что касается рассредоточения самолетов после первого удара, то здесь надо иметь в виду следующее обстоятельство. Из имеющегося в деле объяснения командира 126 истребительного авиаполка Немцевича видно, что «в шестом часу утра 22 июня 1941 года после налета фашистской авиации была получена радиограмма за подписью Черных: «Самолеты рассредоточить». Но далее указывалось — «от ответа на провокацию воздержаться». В докладной записке начальника 3 отделения дивизии Голованова, которая также имеется в деле, отмечалось, что «такое распоряжение командование дивизии получило из штаба ВВС ЗапОВО»[102]. Между тем, именно заявление Немцевича о радиограмме за подписью командира дивизии послужило одним из оснований для обвинения С. А. Черных в преступном бездействии.

В составленном по запросу Главной военной прокуратуры заключении Генерального штаба Вооруженных Сил СССР от 6 февраля 1958 года говорилось: «К началу войны 9-ая САД для ведения боевых действий была не подготовлена… Чрезмерно близкое расположение частей дивизии к границе не соответствовало ее боевой подготовке и одновременно способствовало противнику в нанесении внезапного удара по аэродромам дивизии. Запасных же аэродромов дивизия не имела… Несмотря на то, что… со стороны штаба ВВС ЗапОВО руководство авиасоединениями вообще не осуществлялось. Черных по своей инициативе поставил боевые задачи полкам, выполняя которые личный состав дивизии 22 июня 1941 г. вел воздушные бои с превосходящими силами противника, сбив при этом 19 неприятельских самолетов»[103].

Действительно, уже в первые часы войны ряд авиаполков 9-й авиадивизии оказал врагу достойное сопротивление. Например, командир 129-го полка капитан Ю. М. Беркаль, на свой страх и риск, объявил в полку боевую тревогу. В 4 ч 05 мин три эскадрильи были подняты в воздух и вступили в бой, сбив три немецких самолета[104].

Оценивая действия генерала надо также учитывать, что дивизия, которой командовал С. Черных, лишь накануне войны начала проводить перевооружение на новые истребители МиГ-3. Соединение получило 233 МиГа — почти пятую часть самолетов этого типа, поступивших в ВВС Красной Армии к началу войны. Дело с их освоением обстояло крайне плохо. Только 61 летчик в общих чертах изучил новые машины. Но боевое применение практически никто не успел отработать. Опыт налета на МИГ-3 отсутствовал практически у всех летчиков. Сам командир летал на этом истребителе всего один раз. К тому же, самолеты требовали доводки, нередко срывались в штопор, имели немало производственных и конструктивных дефектов.

Тем не менее, на тот период это были самые совершенные машины. Их уничтожение немецкой авиацией, нанесшей серию мощных ударов по аэродромам и базам 9-й САД. явилось для всех страшным ударом, трагедией, катастрофой. И в первую очередь — для командира. Ведь дивизия лишилась 347 самолетов из 409 имевшихся. Дивизия практически перестала существовать.

Проведенной Главной военной прокуратурой в 1958 году дополнительной проверкой была доказана необоснованность обвинения С. А. Черных «в том, что он, проявив трусость, бежал с фронта и распространял провокационные слухи»[105]. Но то, что генерал действительно был тогда потрясен, потерян, раздавлен произошедшим не отрицалось никем. Из показаний В. Васильева[106] и Валуева видно, что перебазировавшийся вместе с остатками дивизии на Сещен-ский аэродром генерал Черных находился в состоянии сильного нервного расстройства. Касаясь эпизода с объявлением им боевой тревоги, Валуев пояснил также, что это могло произойти потому, что самолеты, которые генерал ошибочно принял за неприятельские, появились над аэродромом без предупреждения и посадку производили беспорядочно. Последующие действия командира, выразившиеся в поспешном отъезде с аэродрома в г. Брянск, где он просил командира 51 танковой дивизии выделить ему отряд бойцов для освобождения аэродрома от немецкого десанта, подтверждают этот вывод. Наши самолеты Черных действительно принял за немецкие. Сказалось, конечно, его состояние. Начальник политотдела 51 танковой дивизии Широков, допрошенный по этим обстоятельствам в 1958 году, пояснил, что С. А. Черных действительно производил впечатление «психически травмированного человека».

Состояние «нервного потрясения» не могло не сказаться на эффективности руководства подчиненной дивизией. Хотя это вовсе не основание для замалчивания ошибок, допущенных вышестоящим командованием, за которые пострадал генерал Черных. Многие историки обоснованно отмечают, что в округе была серьезно запущена работа по организации управления авиацией. Не все действия командующего ВВС Западного фронта генерала И. Копца в первые часы войны были разумными и целесообразными. Например, приказом № 1 от 22 июня 1941 года командующий передал авиадивизии в оперативное подчинение командующим армиями. Это решение было ошибочным. Авиачасти стали неуправляемыми, не имели указаний о порядке выхода из-под удара, а их командиры не знали, что происходит на других аэродромах. Сказалось и то. что опытный начальник штаба ВВС округа полковник С. Худяков находился в это время в госпитале в Москве[107]. А его заместитель по тылу полковник П. Тараненко, исполняющий 22 июня обязанности начальника штаба, не имел опыта оперативной работы.

Генерал Копец был храбрым летчиком-истребителем[108]. Но. как и большинство «испанцев», не успел приобрести опыт командования крупным авиационным объединением. Узнав о колоссальных потерях ВВС Западного фронта в первый день войны, он застрелился. Сменивший его генерал А. Татарский пробыл на этой должности совсем немного. Вскоре, как и С. Черных, он оказался под следствием и был расстрелян.

Более благосклонной судьба оказалась к заместителю начальника штаба Западного фронта, начальнику оперативного отдела генерал-майору Семенову Ивану Иосифовичу и его заместителю полковнику Фомину Борису Андреевичу.

5. За потерю управления войсками

Начальника оперативного отдела — заместителя начальника штаба Западного фронта генерал-майора И. И. Семенова и заместителя начальника оперативного отдела штаба фронта полковника Б. А. Фомина Военная коллегия также судила за развал в управлении войсками, допущенный в первые военные дни. Хотя суд состоялся только в октябре.

Арестовали их в один день — 21 июля 1941 года.

Семенов содержался во внутренней тюрьме НКВД СССР, Фомин — в Бутырке. Завели два разных дела, но через месяц объединили их в одно производство. Характерно, что, Семенова арестовали не за июньскую катастрофу. В постановлении на арест, утвержденном начальником Особого отдела Западного фронта комиссаром государственной безопасности Л. Цанавой и согласованном 28 июля 1941 г. с заместителем Прокурора СССР Сафоновым, говорилось:

«15 июля 1941 года при переезде командного пункта штаба Западного фронта из Гнез-дово (Смоленск) к новому месту дислоцирования Семенов, как заместитель начальника штаба, командованием фронта был оставлен на старом командном пункте для руководства войсками Смоленского направления, но вместо руководства бездельничал, находящимся с ним аппаратом оперотдела и войсками не руководил, в результате войска этого направления отступили и дали возможность неприятелю подойти к Смоленску, а сам Семенов без ведома Главкома из Гнездова уехал и самовольно приехал в Вязьму»[109].

Однако из обвинительного заключения этот пункт убрали. Заключение было утверждено 14 сентября 1941 года начальником управления особых отделов комиссаром государственной безопасности 3 ранга Абакумовым, а 18 сентября того же года — заместителем Главного военного прокурора Красной Армии корвоенюристом Гавриловым. Генерал-майор Семёнов Иван Иосифович и полковник Фомин Борис Андреевич обвинялись в том, что допустили «преступную беспечность и халатное отношение к своим служебным обязанностям». Выразилось это, по мнению следователей, в следующем: «Вместе с бывшим командованием ЗапОВО, зная о подготовке Германии к нападению на Советский Союз, войска округа к войне не готовили. Не добивались устранения безобразий в округе в деле защиты западных границ. Преступно организовали работу оперативного отдела штаба Западного фронта по вопросам управления войсками и оформление боевых приказаний, в результате чего войска в первые дни войны терпели поражения»[110].

Эти действия были квалифицированы по ст. 193—17 п. «б» УК РСФСР, по которой Военная коллегия и осудила этих офицеров 7 октября 1941 года.

Судьи несколько изменили формулировку обвинения, признав Семенова и Фомина виновными в том, что они проявили халатность и беспечность в деле подготовки и приведения войск Западного Особого военного округа в боевую готовность, не приняли должных мер к обеспечению оперативного развёртывания частей округа, а равно не обеспечили должного управления войсками и бесперебойной связи с последними. Эти действия, отмечалось в приговоре, явились одной из причин, что части округа в первые дни войны не смогли организовать должного отпора врагу.

Несмотря на столь суровое обвинение, наказание было по тем временам довольно мягким: Семёнова приговорили к 10 годам лишения свободы, с лишением воинского звания «генерал-майор». Фомина — к 7 годам лишения свободы, с лишением воинского звания «полковник».

Постановлением Президиума Верховного Совета СССР от 21 октября 1942 года Семёнов и Фомин были досрочно освобождены из лагеря и направлены в действующую армию. То есть они провели в заключении по одному году. Оба достойно воевали. Постановлением Совета Министров СССР Семенову присвоили в 1944 году воинское звание «генерал-лейтенант», а Фомин стал генерал-майором.

В октябре 2010 года по представлению Главного военного прокурора Верховный Суд Российской Федерации отменил приговор Военной коллегии от 7 октября 1941 года и прекратил уголовное дело в отношении И. И. Семенова и Б. А. Фомина.

По запросу прокуратуры специалисты Института военной истории Министерства обороны подготовили заключение, из которого следовало, что в сложнейшей обстановке первых военных дней Семенов и Фомин действовали в соответствии со своими должностными обязанностями и приказами вышестоящего командования…

Сравнительно мягкие наказания были определены также некоторым командирам дивизий, воевавшим летом 1941 года на Западном фронте.

Командир 102-й стрелковой дивизии полковник Порфирий Мартынович Гудзь подвергся репрессиям вскоре после неудачного контрнаступления на Бобруйск. 17 июля 1941 года командарм-21 Ф. И. Кузнецов отдал приказ, в котором предписывалось в отношении П. М. Гудзь: «за отсутствие руководства боевой деятельностью дивизии в течение 17 июля, что привело к срыву успешно начатого боя… отстранить от занимаемой должности, возбудить ходатайство перед Главкомом о предании суду»[111].

12 августа генерал-майор П. М. Гудзь был арестован в г. Гомеле. До декабря 1941 года он содержался в тюрьме г. Иваново, а затем был этапирован в г. Барнаул. Там его и освободили в марте 1942 года в связи с прекращением дела. Возвратившись в строй. П. М. Гудзь командовал несколькими дивизиями, в 1943 году за форсирование Днепра был удостоен звания Героя Советского Союза.

15 сентября 1941 года Военный трибунал Западного фронта рассмотрел дело по обвинению бывшего командира 162-й стрелковой дивизии полковника Николая Федоровича Колкунова. Дивизия входила в состав 25-го стрелкового корпуса и, участвуя с 11 июля в сражении за Витебск, понесла большие потери.

Суд приговорил Н. Ф. Колкунова на основании ст. 193—17 п. «а» УК РСФСР к лишению свободы в ИТЛ сроком на 5 лет, с отсрочкой исполнения приговора до окончания военных действий и отправкой осужденного на передовые позиции фронта. Его вину усмотрели в том, что «13 июля 1941 года в момент выхода дивизии из окружения противника, вследствие трусости, отдал приказание зарыть в землю имущество связи (3 рации, 2 приемника КУБ-4, 28 телефонных аппаратов и др.)[112].

Н. Ф. Колкунов погиб под Вязьмой 2 октября 1941 года.

За утрату материальной части при отходе попавшей в окружение 307-й стрелковой дивизии за реку Десна угроза суда нависала тогда и над ее командиром полковником В. Г. Терентьевым. а также комиссаром дивизии старшим батальонным комиссаром Ф. И. Олейником. Оба были отстранены от должностей. Но до суда дело не дошло. В своей докладной записке от 25 ноября 1941 года на имя начальника ГУК В. Г. Терентьев писал, что никаких переправ через Десну не было, поэтому дивизия переправлялась на примитивных плотах, а технику пришлось уничтожить (7 орудий, 4 легковые и 22 грузовые машины).

В последующем В. Г. Терентьев стал генерал-лейтенантом, командовал 70-м стрелковым корпусом. Военная Фемида настигла его уже после войны, когда тучи сгустились над маршалом Г. К. Жуковым. А поскольку Терентьев с 1943 года состоял при нем генералом для особых поручений, то 1 ноября 1947 года последовал его арест. А ровно через четыре года — 1 ноября 1951 года — состоялся суд Военной коллегии, которая приговорила его к 25 годам лишения свободы.

Генералу Терентьеву инкриминировались антисоветские разговоры на своей квартире с одним из сослуживцев и братом, также осужденным за контрреволюционное преступление. Следователи МГБ вменили генералу в вину, в частности, недовольство политикой советского руководства, которое довело страну до нищенского состояния и «способно пойти на уничтожение 50 млн. недовольных, лишь бы удержать власть»[113].

Фамилия маршала Жукова в материалах дела Терентьева не фигурировала. Однако за годы тюремного заточения он сам вычислил истинную причину своего ареста. И прямо сказал об этом в суде:

— Основную свою вину я вижу в том, что. когда по решению партии Жуков был смещен с должности главнокомандующего сухопутными войсками, я единственный из генералов присутствовал на вокзале при отъезде Жукова в Одессу… Теперь я понимаю, что в этом и заключается мое основное преступление. Хотя оно и не вменено мне следствием.

После суда Терентьев находился в заключении еще два года и в 1953 году был реабилитирован.

Полковой комиссар Ф. И. Олейник в 1944 году тоже стал генералом. А до этого, 30 июня 1942 года, он во второй раз был отстранен от должности комиссара 160-й дивизии и арестован вместе с ее командиром полковником М. Б. Анашкиным, также будущим генералом и Героем Советского Союза[114]. В вину им вменялось то, что части дивизии были врагом расколоты, оторвались от других частей 40-й армии и вышли на левый берег Дона южнее Воронежа. В августе дело в отношении Анашкина и Олейника прекратили и восстановили в званиях[115]. Ф. И. Олейник остался на прежней должности, М. Б. Анашкин был назначен командиром 159-й стрелковой дивизии.

Избежал уголовного наказания и командир 98-й стрелковой дивизии генерал-майор Михаил Филиппович Гаврилов. С 6 июля 1941 года он был отстранен от должности за потерю управления частями дивизии и растерянность[116]. Но реконструкция событий того времени показывает, что фактически генерал продолжал командовать остатками разбитой противником дивизии. К 19 июля она оказалась в полном окружении. На следующий день предприняли попытку ночного прорыва, уничтожив перед этим материальную часть. Генерал-майор М. Ф. Гаврилов руководил прорывом, который планировалось осуществить на 17 автомобилях. Машина, в которой он находился, была подбита и загорелась. Его считали пропавшим без вести. Но 20 августа генерал вместе со 150 бойцами вышел из окружения северо-западнее Великих Лук.

Аналогичным образом складывалась в те дни судьба командира 61-го стрелкового корпуса генерал-майора Федора Алексеевича Бакунина. Части его корпуса приняли на себя основную тяжесть обороны в районе Могилева. Находясь в окружении, они в течение двух недель продолжали сражаться с врагом. Когда возможности обороняться были исчерпаны, стали предпринимать попытки прорыва из окружения.

Между тем, Ставка Верховного главнокомандования не допускала сдачи Могилева. Перед этим командарму-13 генерал-лейтенанту В. Ф. Герасименко[117] было предписано: «Могилёв под руководством Бакунина сделать Мадридом». Не получилось. Командарм «не только не подстегнул колебавшегося командира 61-го корпуса Бакунина, но пропустил момент, когда тот самовольно покинул Могилёв»[118]

До суда дело не дошло. Предписание Ставки о предании Бакунина суду командарм-13 получил 27 июля 1941 года, когда генерал Бакунин еще только предпринимал попытки вырваться из окружения. А когда это ему удалось, ситуация изменилась.

Генерал армии С. П. Иванов вспоминал: «К большому сожалению, принятое генералами Ф. А. Бакуниным и М. Т. Романовым единственно правильное решение о выходе из окружения, когда возможности обороны были исчерпаны, так и не получили одобрения главного командования Западного направления и Ставки. «После выхода из окружения, рассказывал мне позже генерал Бакунин, — я был вызван в Москву, в кадры, где выслушал от генерала А. Д. Румянцева несправедливые попреки о якобы преждевременной сдаче Могилева. Невзирая на это, я доложил ему об особо отличившихся и пытался передать их список. Но получил на это однозначный ответ: «Окруженцев не награждаем…»[119].

Между тем, некоторых командиров, после выхода из окружения ожидала печальная участь. Они были расстреляны. Среди них:

— командир 166-го полка 98-й стрелковой дивизии майор Калимулла Аглиуллович Зайнуллин — расстрелян за потерю управления полком[120];

— начальник штаба 311-го пушечного артполка РГК майор Николай Александрович Кашин — после выхода из окружения расстрелян перед строем[121];

— начальник артиллерии 64-й стрелковой дивизии майор Степан Наумович Гаев — расстрелян после прорыва из окружения «за бездеятельность и саботаж» (приказ по дивизии № 15 от 18 сентября 1941 г.)[122].

Та же участь постигла танкистов — командира 48-й танковой дивизии полковника Д. Я. Яковлева, (о котором расскажем в следующей главе) и начальника штаба 13-го мехкорпуса полковника И. И. Грызунова.

Об Иване Ильиче Грызунове информации очень мало. Его корпус в июне 1941 года находился еще в стадии формирования, в первые же дни войны был разбит. В электронной Книге Памяти Кировской области Грызунов до сих пор числится пропавшим без вести. Хотя он вышел из окружения. А 4 ноября 1941 года военный трибунал Приволжского военного округа приговорил его к расстрелу.

В первых числах июля был полностью разгромлен и 5-й стрелковый корпус, его командир генерал-майор А. В. Гарнов считался пропавшим без вести. Между тем, по сведениям. приведенным в книге Д. Егорова, генерал вышел из окружения и застрелился после разноса, который ему устроил Л. Мехлис в штабе Западного фронта[123].

Числится пропавшим без вести и начальник штаба 110-й стрелковой дивизии бакунинского корпуса полковник Я. П. Чистопьянов, который, по некоторым данным, был расстрелян в июле под Могилевым по указанию того же Л. Мехлиса[124].

Завершая рассказ об «окруженцах», надо кратко сказать и о тех участниках первых боев на Западном фронте, которым не удалось выйти из окружения[125]. После войны Военная коллегия рассмотрела несколько дел в отношении генералов, которые в 1941 году оказались в плену и стали сотрудничать с фашистами. Среди них — начальник штаба 19-й армии генерал-майор В. Ф. Малышкин[126], командир 2 Его стрелкового корпуса генерал-майор Д. Е. Закут-ный, командир 4-го стрелкового корпуса генерал-майор Е. А. Егоров, командир 13-й стрелковой дивизии генерал-майор А. 3. Наумов, командир 102-й стрелковой дивизии комбриг И. Г. Бессонов (сменил П. М. Гудзя), командир 36-й кавалерийской дивизии генерал-майор Е. С. Зыбин.

Командир 4-й танковой дивизии генерал-майор А. Г. Потатурчев до суда не дожил. Он умер в тюрьме в июле 1947 года. Генерал Потатурчев — единственный из перечисленных лиц, кто был посмертно реабилитирован в 1953 году. Кроме того, успешно прошли спецпроверку НКВД, избежали суда и были восстановлены в кадрах Советской Армии плененные в 1941 году командир 29-й моторизованной дивизии 6-го мехкорпуса генерал-майор Н.П. Бикжанов и начальник артиллерии 20 армии генерал-майор И. П. Прохоров.

Малышкин и Закутный. как активные деятели «власовского» движения, по приговору Военной коллегии 1 августа 1946 года были повешены во дворе Бутырской тюрьмы. Егоров. Наумов и Бессонов за добровольную сдачу в плен и сотрудничество с гитлеровцами также приговорены в 1950 году Военной коллегией к высшей мере наказания. Зыбин в 1942 году был заочно осужден к расстрелу, а в 1946 году сам предстал перед судом и был расстрелян.

Характерно, что некоторым из названных генералов, осужденных после Победы к высшей мере наказания, также были вменены в вину упущения первых военных дней. Так. Е. Зыбину вменялась в вину потеря управления дивизией и антисоветская агитация в плену. Е. Егоров, попавший 29 июня 1941 года раненым в плен под Слонимом. был осужден за потерю управления войсками, отсутствие должного сопротивления противнику и профашистскую агитацию среди военнопленных…

Постановлением Государственного Комитета Обороны от 16 июля 1941 года предписывалось предать суду за развал управления войсками не только командование Западного фронта. Северо-Западный (бывший Прибалтийский особый военный округ), и Юго-Западный (Киевский особый военный округ) фронты также были военной Фемидой основательно подчищены.

Глава 3. Репрессии на других фронтах

1. Место расстрела неизвестно

Значительное число осужденных составляли командиры, отражавшие нападение врага на юго-западном направлении. В основном, это были командиры частей и соединений. По причине попадания в котлы окружения репрессии практически не затронули командующих, штабы и управления Юго-Западного и Южного фронтов. Исключение составили лишь арестованные в первые дни войны командующий ВВС Юго-Западного фронта генерал-лейтенант авиации Е. С. Птухин, начальник штаба ВВС того же фронта генерал-майор авиации Н. А. Ласкин и арестованный позже генерал-майор Ф. Н. Романов, занимавший летом 41-го должность начальника штаба Южного фронта[127].

Многие историки считают, что на юго-западе мы имели все условия и объективные предпосылки для разгрома агрессора. Во-первых, советское командование полагало, что немцы нанесут здесь свой главный удар и поэтому сосредоточило в этом регионе наиболее мощную группировку войск. Во-вторых, в полосе обороны Юго-Западного фронта, в отличие от Западного фронта, на ход боевых действий не повлиял столь негативно фактор внезапности.

Армии Юго-Западного фронта в первые дни войны приняли на себя удар 1-й танковой группы Клейста, которая наступала из района Люблина, в общем направлении на Киев. Острие этого удара пришлось на слабо защищенный стык 5-й армии генерал-майора М. И. Потапова и 6-й армии генерал-лейтенанта И. Н. Музыченко. Контрнаступление наших армий с целью разгрома Люблинской группировки противника захлебнулось. Крупнейшее встречное танковое сражение под Дубно — Бродами также не дало ожидаемого результата. Имея весомое численное превосходство (более 3 тыс. советских танков против 800 немецких), мы потеряли по итогам сражения более 2,5 тысяч танков (85 %), против 260 немецких.

Причины разгрома детально проанализированы современными историками, в частности. А. Исаевым. Если быть кратким — мы проигрывали немцам не только в подготовке танкистов, которые не имели достаточного опыта вождения, но и в подготовке командиров, которые неумело и нескоординировано организовывали танковые атаки, при отсутствии радиосвязи. Впрочем, причины эти были известны и понятны уже тогда. Лак, в первые дни войны военная контрразведка зафиксировала следующее «антисоветское» высказывание преподавателя тактики Интендантской академии генерал-майора И. И. Скворцова: «Прорыв танков к Ошмяны (город в Гродненской обл. — авт.) говорит о многом. Слабо, очевидно, у нас руководство. Имеем колоссальное количество танков, а использовать их не умеем»[128]…

В первых числах июля немцы захватили Тарнополь и Шепетовку. а 9 июля заняли Житомир, от которого до Киева было всего 150 километров.

Не лучшим образом складывалась ситуация и на Южном фронте. Он был организован за несколько часов до начала войны секретным постановлением Политбюро в составе двух армий — 9-й и 18-й. Они являлись мощными оперативными объединениями[129] и историки до сих пор спорят о причинах сокрушительного поражения, которое нанесли им не имевшие боевого опыта румынские войска (3-я и 4-я армии) и немецкая 11-я армия.

Вполне логичным кажется вопрос, поставленный историком Б. Шапталовым: каким образом небольшие немецкие силы (около 100 тыс. солдат) при поддержке слабой румынской армии успешно оттеснили войска Южного фронта из Молдавии?[130]

Ответ историка аналогичен — основная причина в неумении Красной Армии воевать. Эта причина на начальном этапе войны, была, пожалуй, одной из ключевых, причем, применительно ко все фронтам. В том числе и на юго-западе, где, располагая всеми возможностями для оказания достойного сопротивления, советские военачальники не смогли его организовать.

В итоге армии Юго-Западного и Южного фронтов были разбиты и окружены. После этого, к выяснению причин катастрофы активно подключились особые отделы и военная юстиция. Тот же Б. Шапталов в этой связи отмечал: «Повысить управляемость войсками Верховный Главнокомандующий пытался вначале привычным способом, усилив систему страха. За потерю управления было расстреляно командование Западного фронта, 34-й армии, отданы под трибунал несколько общевойсковых командиров. Помогло это мало; в последующем расстрельная практика прекратилась. Сталин понял, что управление теряется не столько из-за халатности командования и командиров, хотя и это имело место, сколько из-за пробелов в организации. Вот только на устранение их ушло очень много времени — больше года войны»[131].

Утверждение историка в целом верное. За исключением фразы о том, что «в последующем расстрельная практика прекратилась». И это будет подтверждено в нашем исследовании многочисленными конкретными примерами. Пока же предварим наш рассказ о репрессиях в отношении генералов, воевавших на Южном и Юго-Западном фронтах[132], еще двумя замечаниями.

Во-первых, не только генералы были тогда арестованы и отданы под суд военного трибунала. По тем же воинским статьям, с формулировками — «за проявленную трусость, потерю управления и самовольный отход с боевых позиций» — было осуждено немало командиров полков, батальонов и рот. Во-вторых, сведения об этой малоизвестной странице военной истории до сего времени крайне скупы и противоречивы. Одна из причин в том. что многие судьи военных трибуналов, рассматривавшие дела в отношении окруженцев и командиров, отступивших без приказа, сами вскоре оказались в окружении. И не всем удалось из него выбраться, а тем более вывезти следственно-судебные дела.

Можно считать документально подтвержденными факты ареста в 1941 году командира 14-го стрелкового корпуса генерал-майора Д. Г. Егорова, начальника автобронетанковых войск 18-й армии Юго-Западного фронта генерал-майора танковых войск Н. Д. Гольцева, командира 6-го стрелкового корпуса Юго-Западного фронта генерал-майора И. И. Алексеева, командира 199-й стрелковой дивизии полковника А. Н. Алексеева, командира 30-й горно-стрелковой дивизии Южного фронта генерал-майора С. Г. Галактионова, его заместителя полкового комиссара И. К. Елисеева, командира 60-й горно-стрелковой дивизии Южного фронта генерал-майора М. Б. Салихова, его заместителя полкового комиссара И. Г. Курочкина и некоторых других военачальников, а также заочного осуждения Военной коллегией командующего 12-й армией генерал-майора П. Г. Понеделина и командира 13-го стрелкового корпуса генерал-майора Н. К. Кириллова (осуждены 13 октября 1941 г.).

В постановлении ГКО от 16 июля 1941 года говорилось о предании суду военного трибунала:

— командира 60-й горнострелковой дивизии Южного фронта генерал-майора Салихова и его заместителя полкового комиссара Курочкина;

— командира ЗО-й горнострелковой дивизии Южного фронта генерал-майора Галактионова и его заместителя полкового комиссара Елисеева.

После ареста генералов С. Г. Галактионова. М. Б. Салихова и их заместителей обвинили в развале управления войсками, преступной бездеятельности и сдаче занимаемых позиций без боя.

Дело М. Б. Салихова военный трибунал Южного фронта под председательством Доценко рассмотрел 21 июля 1941 года, приговорив его к 10 годам лишения свободы с отсрочкой исполнения наказания до окончания войны и направлением в действующую армию и снижением воинского звания до полковника[133]. Салихова назначили командиром 980-го полка 275-й стрелковой дивизии (второго формирования). В августе того же года он попал в плен и вскоре перешел на службу к немцам. В постановлении о возбуждении уголовного дела от 5 мая 1943 года следователь Главного управления контрразведки «Смерш» указал, что Салихов добровольно поступил на службу к фашистам и с мая 1942 года преподавал в Варшавской разведшколе под псевдонимом Османов[134]. 20 июня 1943 года Военная коллегия заочно приговорила его к расстрелу за измену родине.

В мае 1945 года Салихов был задержан в Чехословакии, при попытке перейти в американскую зону оккупации и этапирован в Москву, где ему объявили приговор Военной коллегии и повесили 1 августа 1946 года[135].

Вместе с Салиховым военным трибуналом Южного фронта был осужден в 1941 году и его заместитель по политической части полковой комиссар И. Г. Курочкин. Суд назначил ему 8 лет лишения свободы с отсрочкой исполнения приговора до окончания военных действий и понизил в воинском звании. 24 августа 1941 года И. Г. Курочкин погиб в бою.

Во исполнение постановления ГКО были также осуждены генерал-майор Галактионов и полковой комиссар Елисеев. Об этом деле надо сказать подробнее, поскольку ранее в исторических работах о нем не приводилась какая-либо информация[136]. 5 июля Галактионов и Елисеев были отстранены от должностей и вскоре арестованы. Перед военным трибуналом Южного фронта они предстали в тот же день, что и Салихов с Курочкиным — 21 июля 1941 года. Председательствовал также Доценко.

Согласно приговору осужденные, «получив боевой приказ об обороне государственной границы СССР на реке Прут и, в частности, о занятии местечка Скулени, не обеспечили его выполнение, в боях с противником проявили растерянность и нераспорядительность в управлении частями дивизии»[137].

Галактионов вину в совершении преступления не признал и показал, что неудачи частей дивизии были обусловлены, в основном, плохой связью и нехваткой боеприпасов, о чем он своевременно докладывал вышестоящему командованию.

Генерал просил суд допросить по этим и другим обстоятельствам ряд свидетелей из числа лиц командного состава, а также провести соответствующую экспертизу. Но трибунал отклонил все ходатайства, посчитав достаточным доказательством приобщенную к делу справку «О боевых действиях 30-й СД», составленную сержантом госбезопасности Пащенко и подписанную начальником 3-го отдела армии бригадным комиссаром Вяземским.

За совершение воинского преступления, предусмотренного ст. 206—17 п. «б» УК УССР военный трибунал приговорил Галактионова к расстрелу с конфискацией имущества и лишением генеральского звания. Елисеева — к 10 годам лишения свободы с отсрочкой исполнения приговора и направлением на фронт.

Экспертиза, о проведении которой так настаивал Галактионов, была проведена только в 1960–1961 годах, когда это дело пересматривалось в Главной военной прокуратуре. Там сразу обратили внимание на куцую справку Пащенко и Вяземского, посчитав сомнительной «компетентность указанных лиц давать анализ боевых действий дивизии» и обратились в военно-научное управление Генерального штаба, по заключению которого «в сложных условиях. когда противник значительно превосходил в силах и средствах, и на ход боевых действий влияла, в частности, неполная укомплектованность 30 стрелковой дивизии, эта дивизия в первые дни войны сражалась храбро и мужественно… упорной обороной сдерживала натиск 5 пехотных дивизий противника»[138].

29 мая 1961 года Галактионов и Елисеев были полностью реабилитированы Военной коллегией.

И. К. Елисеев встретил Победу в должности заместителя командира по политчасти 99-й стрелковой дивизии. Скончался он в 1958 году, так и не дождавшись своей реабилитации.

Документов о приведении в исполнение приговора в отношении генерала Галактионова найти не удалось.

Проживавшая в Магнитогорске его дочь. Антонина Сергеевна, неоднократно обращалась в высшую судебную инстанцию с просьбой о выдаче ей справки о смерти отца. Работники Военной коллегии провели в этой связи собственное расследование, проверив учетные данные в КГБ СССР, 1 спецотделе МВД РСФСР, управлении местами заключения МВД УССР. Изучили, кроме того, материалы секретного делопроизводства Особого отдела 30-й дивизии. 9-й армии, Южного фронта и всю переписку Военной коллегии за 1941 год по делам в отношении осужденных к расстрелу. Но донесения о приведении приговора в исполнение нигде не обнаружили. Было установлено, что после провозглашения приговора Галактионов содержался в КПЗ г. Первомайска, а потом был переведен в тюрьму г. Вознесенска. Нашли также отношение о немедленном приведении приговора в исполнение, после утверждения приговора военным советом. На основании этих данных дочери Галактионова сообщили в феврале 1962 года, что приговор в отношении генерала был приведен в исполнение, но место и дата расстрела неизвестны…

Генерал-майора Д. Г. Егорова также судил военный трибунал Южного фронта. Ему вменялось в вину несвоевременное прибытие к новому месту службы — в штаб Приморской армии. Так записано в приговоре. А в директиве Ставки ВГК Главнокомандующему войсками Юго-Западного направления № 001511 от 1 сентября 1941 года речь шла о переводе генерала на должность начальника оперативного отдела Резервной армии, которая в августе формировалась генерал-лейтенантом Н. П. Чибисовым[139]. Неразбериха, как видим, царила в те дни повсеместно. В этой директиве перечислялись недостатки в работе штаба Одесского военного округа и. в частности, отмечалось:

«…Начальником штаба резервной армии был назначен прибывший в округ генерал-майор Иванов, на должность начальника оперативного отдела — полковник Захаров.

Спустя несколько дней на ту же должность начальника оперотдела назначен прибывший с Южного фронта полковник Коржиневич, в связи с чем Захаров формально оставался на должности начальника боевой подготовки, а фактически работал вместе с Коржиневичем.

Несколько позднее штабом фронта на эту же должность был назначен генерал-майор Егоров, который прибыл в штаб ОдВО и, не приступая к работе до 15 августа с. г., пьянствовал в санатории комсостава. Егоров арестован»[140].

Части 14-го стрелкового корпуса, которым до этого командовал Егоров, в июле входили в состав Приморской группы войск (с 19 июля — Отдельная Приморская армия). Но в первых числах августа корпус, который вел тяжелые оборонительные бои на восточном берегу реки Днестр и понес большие потери, был расформирован. Поэтому, помимо несвоевременного прибытия к новому месту службы, следствие вменило генералу Егорову в вину просчеты в управлении корпусом и большие невозвратные потери в живой силе и боевой технике.

15 августа генерал был предан суду военного трибунала, который приговорил его по статье 193—17 п. «а» УК РСФСР к 5 годам лишения свободы с отсрочкой исполнения наказания до окончания боевых действий. Также его понизили в воинском звании до полковника.

После этого Д. Г. Егоров командовал полком, затем дивизией. Погиб в мае 1942 года под Харьковом. Погиб и его младший брат, тоже генерал, Павел Григорьевич Егоров, начальник штаба 28-й армии Западного фронта. После гибели командарма-28 В. Я. Качалова (о нем — в главе 4) он принял на себя командование армией и был убит при прорыве из окружения.

Начальник штаба 12-й армии генерал-майор Баград Исаакович Арушанян вышел из окружения в первых числах сентября, вместе с пятью бойцами. В октябре он был назначен на должность начальника тыла — заместителя командующего войсками Юго-Западного фронта, а затем стал начальником штаба только что сформированной 56-й армии. И лишь в июне 1942 года его арестовали в связи с нахождением в окружении в 1941 году. Следствие тянулось около года и в итоге дело было прекращено.

2. «Сдался в плен без сопротивления»

Статья 58—1 п. «б» Уголовного кодекса РСФСР, действовавшего в годы войны, относила к измене родине совершенный военнослужащим «переход на сторону врага». Кроме того, существовала воинская статья 193—22 УК РСФСР, которая карала за «преднамеренную, не вызывавшуюся боевой обстановкой, сдачу в плен». Как видим, обе статьи предусматривали ответственность и санкцию в виде расстрела за умышленные действия. Но в 1941 году ситуация изменилась. Сдачу в плен без сопротивления также стали приравнивать к измене родине. Это зафиксировано в ряде приказов командующих армий и фронтов, а также в нормативных актах высшего командования и некоторых приговорах военных трибуналов…

Из восьми десятков советских генералов, захваченных немцами за все годы войны, каждый четвертый попал в плен летом 1941 года на юго-западе. По-разному сложились их судьбы. Вначале расскажем о тех. кому вскоре после пленения удалось бежать и добраться до своих.

51-я стрелковая дивизия генерал-майора П. Г. Цирульникова. как и дивизия С. Г. Галактионова. встретила врага на реке Прут. Воевала дивизия храбро, но 8 октября 1941 года ее остатки попали вместе с командиром в окружение. На следующий день генерал Цирульников был пленен. Но вскоре бежал. 11 ноября 1941 года он вышел в расположение частей Красной Армии. А 18 февраля 1942 года его арестовали и обвинили в преступном руководстве войсками и потере управления дивизией. Со временем генерала вынудили признаться не только в том. что он не принял мер к выходу дивизии из окружения и бросил на произвол судьбы людей и материальную часть, но и в том. что вел себя в плену «изменнически и на допросах выдал немецкому командования известные ему данные о численном составе 51-й дивизии. ее вооружении, боеспособности, задачах и месте действий»[141]. Заявлению Цирульникова о том. что он бежал из плена не поверили и пытались доказать, что он был завербован германскими разведывательными органами. Генерал категорически это отрицал. В результате его продержали в заключении без суда и следствия более десяти лет. Военная коллегия осудила его в 1952 году по ст. 193—17 п. «б» УК РСФСР на 12 лет лишения свободы. А еще через год — реабилитировала за отсутствием состава преступления. Так что назначенный срок наказания Цирульников отбыл почти полностью.

14 октября 1941 года был арестован начальник автобронетанковых войск 18-й армии, входившей в состав Юго-Западного фронта, генерал-майор танковых войск Н. Д. Гольцев. Его обвинили в сдаче противнику г. Каховки, неоказании помощи частям 296-й стрелковой дивизии, попавшей в окружение, а также в том. что он сам «сдался в плен к врагу, не оказав сопротивления»[142].

Генерал Гольцев был пленен 15 августа 1941 года, когда пытался вместе с группой бойцов разведать пути выхода из окружения частей своей армии. Его неоднократно допрашивали представители немецкого командования. На допросах генерал вел себя достойно и при первой же возможности бежал вместе с лейтенантом В. Ф. Кураевым. Случилось это 30 августа 1941 года, во время их этапирования в составе колонны военнопленных. До расположения своих войск Гольцев добрался 1 октября. Но радость возвращения была недолгой. Сотрудники особого отдела начали придирчиво выяснять обстоятельства пленения генерала, а партийная комиссия — причины утраты партбилета. Затем последовал арест. Ни по одному из пунктов предъявленного ему обвинения генерал Гольцев виновным себя не признал. Тем не менее, он оказался в представленном Сталину списке арестованных за № 10. Запись по поводу его ареста одна из самых лаконичных: «Без сопротивления сдался немцам в плен. Сознался»[143]

В чем сознался? В том. что попал в плен? Или в том. что не оказал при этом сопротивления фашистам? Непонятно. О сдаче Каховки и неоказании Гольцевым помощи частям 296-й стрелковой дивизии — вообще ни слова. Если напротив фамилий других арестованных генералов указывались хотя бы фамилии лиц. чьими показаниями они были изобличены, то в деле Гольцева нет даже этого. Доказательств его вины, пусть и полученных известными методами, не было вообще. Поэтому, вероятно, и приняли решение направить материалы его дела не в суд, а на рассмотрение Особого совещания при НКВД СССР, которое постановило расстрелять Н. Д. Гольцева по обвинению в измене Родине. Приговор, как уже сказано, был приведен в исполнение 23 февраля 1942 года. Н. Д. Гольцев посмертно реабилитирован Военной коллегией 17 сентября 1955 года.

Более благосклонной судьба оказалась к также бежавшим из плена генералам И. И. Алексееву и П. В. Сысоеву.

Бывшего командира 6-го стрелкового корпуса (до 19 августа 1941 г.) генерала И. И. Алексеева арестовали 14 декабря 1941 года за то. что. оказавшись в окружении, 22 сентября попал в плен. Как и Гольцеву. ему удалось бежать во время этапирования военнопленных в Полтаву и 11 октября 1941 года перейти линию фронта.

На допросах в Особом отделе фронта его вынудили признаться в том, что в сентябре 1941 года «в силу преступного руководства войсками потерял управление и, поддавшись панике, самоустранился от командования»[144]. в результате чего части корпуса попали в окружение. К этому приплюсовали пораженческие настроения Алексеева, которые особисты успели выявить в период между освобождением генерала из плена и его арестом. В частности, в материалах дела сохранились данные о том. что. возвратившись в октябре 1941 года из плена, Алексеев проявлял среди офицеров штаба Юго-Западного фронта пораженческие настроения. заявляя, что ресурсы страны истощены и дальше вести войну бесполезно, так как Советский Союз неизбежно потерпит поражение. Между тем. Алексеева по непонятной причине в отличие от Гольцева, не расстреляли и даже не судили. Всю войну он провел в заключении, неоднократно допрашивался, в том числе по обстоятельствам исчезновения начальника своего штаба генерала Б. С. Рихтера, заочно осужденного Военной коллегией в 1943 году к расстрелу на основании оперативных данных. В частности, выпускники Варшавской разведшколы опознали Рихтера на фотографиях как человека, работавшего на немцев в этой разведшколе под псевдонимом Рудаев[145].

В конце 1946 года было принято решение выпустить Алексеева на свободу.

Аналогичным образом поступили и в отношении бывшего командира 36-го стрелкового корпуса Юго-Западного фронта генерал-майора П. В. Сысоева. Он вступил в командование корпусом 23 июня, а через несколько дней корпус попал в окружение и понёс большие потери. 11 июля при попытке прорыва Сысоев был контужен и попал в плен. Генерал скрыл свое имя, выдавая себя за рядового бойца, поскольку был в гражданской одежде. Побег ему удалось совершить из лагеря, расположенного в Польше, только в августе 1943 года. Перед этим он взорвал лагерный склад с оружием. В Белоруссии Сысоев собрал и возглавил группу партизан, а потом более полугода воевал в партизанском соединении дважды Героя Советского Союза генерал-майора А. Ф. Федорова, став его помощником.

25 апреля 1944 года Сысоева арестовали и обвинили в потере управления войсками в бою у Шепетовки. Федоров характеризовал Сысоева с самой лучшей стороны и это обстоятельство, видимо, было учтено при решении вопроса о его дальнейшей участи[146]. В 1946 году дело, заведенное в отношении генерала, было прекращено.

О генералах, освобожденных из плена в 1945 году и проходивших после этого спец-проверку НКВД («фильтрацию»), мы расскажем во втором томе книги «Война на весах Фемиды». Пока же лишь перечислим тех генералов, которые до плена воевали на Юго-Западном и Южном фронтах. Согласно двум майским донесениям В. С. Абакумова всего в 1945 году освободили из плена и привезли в Москву 37 советских генералов. Каждый третий из них (12 чел.) попал в плен в 1941 году на юго-западном направлении:

генерал-майор П. Г. Понеделин — командующий войсками 12-й армии Юго-Западного фронта (с 25 июля — Южного фронта), пленен 7 августа 1941 года в районе Умани: осужден к расстрелу;

генерал-майор П. Д. Артеменко — командир 27-го стрелкового корпуса Юго-Западного фронта (с 1 сентября — заместитель командующего 37-й армии по тылу), пленен 27 сентября 1941 года близ деревни Семеновка Берзаринского района, осужден к расстрелу;

генерал-майор Н. К. Кириллов командир 13-го стрелкового корпуса Юго-Западного фронта. 7 августа 1941 года в районе Умани попал в плен, осужден к расстрелу;

генерал-майор И. М. Герасимов — командир 146-й стрелковой дивизии Юго-Западного фронта, пленен 12 сентября 1941 года в районе станции Сычевка. находился в заключении с декабря 1945 г. по август 1953 г.[147]

Остальные генералы успешно прошли спецпроверку в НКВД и репрессиям не подвергались:

генерал-лейтенант И. Н. Музыченко — командующий 6-й армией Юго-Западного фронта (с 1 августа — Южного фронта), пленен 6 августа 1941 года в районе Умани;

генерал-майор М. И. Потапов — командующий 5-й армией Юго-Западного фронта, пленен раненым 21 сентября 1941 года в районе города Пирятин;

генерал-майор К. Л. Добросердов — начальник штаба 37-й армии Юго-Западного фронта, в октябре пленен при попытке прорыва из окружения в районе станции Березань;

генерал-майор И. А. Корнилов — командир 49-го стрелкового корпуса Юго-Западного фронта, пленен в октябре 1941 года близ Умани;

генерал-майор П. И. Абрамидзе — командир 72-й горнострелковой дивизии Юго-Западного фронта (с 25.07.1941 — Южного фронта), пленен 8 августа 1941 года в районе Умани;

генерал-майор М. Г. Снегов — командир 8-го стрелкового корпуса Юго-Западного фронта, захвачен раненым в плен в августе 1941 года в районе Умани:

генерал-майор Я. И. Тонконогов — командир 141-й стрелковой дивизии в составе 6-й армии; пленен раненым 9 августа 1941 года в районе Умани.

генерал-майор И. М. Скугарев — командир 219-й стрелковой дивизии; пленен раненым в районе местечка Борзна в сентябре 1941 года;

3. Расстрелян за сдачу Пскова

По мнению историков, накануне войны командованием Прибалтийского особого военного округа (в отличие от Западного) были отданы войскам более конкретные указания по повышению боевой готовности и выдвижению частей по плану прикрытия на новые позиции. По инициативе генерала Кленова 12-й механизированный корпус, главная ударная сила на этом направлении, за пять дней до вторжения получил приказ выдвинуться к границе. Тогда же привели в полную боевую готовность части противовоздушной обороны, отозвали из отпусков командиров, пополнили запасы горючего и боеприпасов. Но эти меры мало что изменили, поскольку на северо-западном направлении не было создано надежной оборонительной группировки.

Сдержать натиск немецкой группы армий «Север» и части сил группы армий «Центр»[148]не удалось. 4-я танковая группа врага в первый же день войны расколола фронт и пробила глубокую брешь в обороне на стыке 8-й и 11-й армий. Передовые части переправились через Неман и продвинулись за день на 60 км. в глубь нашей территории.

Командование Северо-Западного фронта из-за отсутствия связи не имело полного представления о положении дел и, по сути, потеряло управление основными силами фронта. 130-километровую брешь нечем было закрыть. Многие соединения понесли тяжёлые потери по причине полного превосходства противника в воздухе. Авиация фронта за первые три дня войны потеряла 921 самолет. За три недели боевых действий Северо-Западный фронт оставил почти всю Прибалтику. С форсированием немцами реки Великая и захватом Острова и Пскова, к 10 июля создалась реальная угроза их прорыва к Ленинграду.

В этот день командующему войсками Северо-Западного фронта была направлена директива Ставки ВГК, в которой отмечалось, что Ставка не удовлетворена работой командования и штаба Северо-Западного фронта:

«Во-первых, до сих пор не наказаны командиры, не выполняющие Ваши приказы и как предатели бросающие позиции и без приказа отходящие с оборонительных рубежей. При таком либеральном отношения к трусости ничего с обороной у Вас не получится…

Командующему и члену военного совета, прокурору и начальнику 3-го управления немедленно выехать в передовые части и на месте расправиться с трусами и предателями…»[149].

Директива была подписана Г. К. Жуковым, но, по мнению историка Д. А. Волкогонова, этот текст ему продиктовал И. Сталин.

Директива была адресована новому командующему фронтом генерал-майору П. П. Собенникову. Прежний командующий генерал-полковник Ф. И. Кузнецов был уже смещен с должности за неумелое управление войсками фронта. А начальник штаба генерал-лейтенант П. С. Кленов находился в заключении.

Надо сказать, что смена командования не улучшила положения дел. Скорее, наоборот. И опять, в числе ключевых мер по исправлению тяжелой ситуации были задействованы репрессии и грозные предупреждения о их применении.

14 июля 1941 года Главком Северо-Западного направления К. Е. Ворошилов подписал в Ленинграде приказ № 3, в котором героически сражающиеся войска Северного фронта противопоставлялись войскам Северо-Западного фронта, которые «часто оставляют свои позиции. даже не вступая в решительное сражение.

Приказ предписывал: «провести строжайшее расследование всех преступных случаев самовольного оставления фронта отдельными частями, командирами и бойцами и всех виновных. невзирая на ранги и старые заслуги, предать суду Полевых Военных Трибуналов с применением самого сурового наказания, вплоть до расстрела»[150].

Упоминание полевых трибуналов, которых в 1941 году не было, показывает, что маршал продолжал пользоваться лексиконом времен гражданской войны.

Через два дня, 16 июля 1941 года, было принято уже известное нам постановление ГКО, в котором фигурировала всего одна фамилия применительно к войскам Северо-Западного фронта. Это был командир 41-го стрелкового корпуса генерал-майор И. С. Кособуцкий.

Между тем, репрессии на северо-западе не ограничились только Кособуцким и ранее названными генералами Кленовым и Ионовым. Репрессивный меч работал постоянно, ежемесячно выкашивая командирские кадры. Надо заметить, что в начале июля решением Ставки ВТК Особый отдел Северо-Западного фронта возглавил опытный «особист» и по совместительству прокурор СССР генерал-майор В. М. Бочков[151].

В июле был арестован и осужден к расстрелу командир 118-й стрелковой дивизии генерал-майор Н.М. Гловацкий.

В августе оказался в заключении командующий 8-й армией (до 27 июля) генерал-лейтенант Ф. С. Иванов.

В сентябре последовали аресты заместителя командующего ЛенВО, командующего Лужской оперативной группой и кингисеппского сектора генерал-лейтенанта К. И. Пядышева, заместителя интенданта Северо-Западного фронта дивизионного комиссара С. И. Карманова[152], командира 10-й стрелковой дивизии (с 1 сентября — в составе Ленинградского фронта) генерал-майора И. И. Фадеева.

Тогда же, в сентябре, были арестованы и расстреляны командующий 34-й армии генерал-майор К. М. Качанов и начальник артиллерии этой армии генерал-майор В. С. Гончаров.

В ноябре подвергли аресту командира 80-й стрелковой дивизии полковника И. М. Фролова и комиссара той же дивизии К. Д. Иванова…

Обстоятельства, приведшие к осуждению командира 118-й стрелковой дивизии генерал-майора Н. М. Гловацкого, до сего времени вызывают неоднозначные оценки.

Его дивизия входила в состав 41-го стрелкового корпуса, части которого в начале июля вели тяжёлые оборонительные бои. отходя от реки Западная Двина к Псковско-Островскому укрепленному району.

Упоминание в постановлении ГКО от 16 июля 1941 года о предании суду за развал управления войсками командира корпуса генерал-майора И. С. Кособуцкого давало органам следствия основания именно его признать основным виновником сдачи врагу г. Пскова. Однако состоявшееся через десять дней выездное судебное заседание Военной коллегии признало таковым Н. М. Гловацкого.

До войны он полтора года уже провел в тюрьмах НКВД г. Хабаровска и Ворошилова Уссурийского.

В феврале 1938 года 26-я стрелковая дивизия, которой Гловацкий командовал, заняла первое место по всем видам боевой подготовки в войсках ОКДВА. А вскоре после этого комдив был неожиданно репрессирован за «участие в военно-фашистском заговоре и проведение в РККА вредительской и диверсионной работы». Полтора года находился в заключении. Осенью 1939 года был освобожден в связи с прекращением дела и назначен помощником командира 43-го стрелкового корпуса. Осенью 1940 года принял командование 118-й стрелковой дивизией.

Прибыв из г. Костромы, части дивизии в первых числах июля, прямо с колес, стали занимать укрепрайон, прикрывавший Псков с запада. Это делалось в целях стабилизации фронта по приказу Ставки ВГК от 29 июня 1941 года о занятии рубежа по реке Великой, опираясь при этом на ранее созданные укрепленные районы. Однако стабилизировать ситуацию не удалось. Во многом, из-за противоречивых или несвоевременных приказов командования, которые зачастую объективно не могли быть выполнены, затрудняли ведение боевых действий и приводили к многочисленным жертвам. Неразбериху усиливала постоянная перетасовка командиров. Их меняли прямо таки с калейдоскопической быстротой.

Действия командования в эти дни очень напоминали сюжет из басни — «Лебедь, Рак, да Щука». Уходивший с должности командующего фронтом генерал-полковник Ф. И. Кузнецов[153], как уже сказано, считал необходимым оставить рубеж обороны по Западной Двине и отвести все соединения на линию старой границы. Ставка же требовала задержать противника в течение ближайших трех-четырех дней на рубеже Западной Двины. А Военный совет фронта в ночь на 2 июля принял решение утром переходить в контрнаступление. Причем, Военный совет действовал таким образом, поскольку у него «появилось сомнение в правильности приказов формально уже бывшего командующего»[154].

Между тем, Ф. И. Кузнецов вновь подтвердил свое решение об отводе войск с рубежа реки Западная Двина в Островский. Псковский и Себежский укрепрайоны. Тут вмешался И. Сталин. Он приказал новому командующему генерал-майору П. П. Собенникову: «Восстановить прежнее положение: вернуться на рубеж реки Западная Двина».

В результате такой неразберихи дезорганизованные части и соединения оказались не в состоянии ни наступать, ни обороняться.

Фронт был прорван.

Удар войска Вермахта нанесли встык 8-й и 27-й армиям. Воспользовавшись неприкрытым направлением на Остров, немецкие части 4 июля подошли к реке Великой. 41-й танковый корпус беспрепятственно преодолел реку и 6 июля передовые части 4-й танковой группы захватили Остров.

5 июля у деревни Филатова гора противник атаковал Псковский укрепрайон. Части дивизии Словацкого приняли бой и удерживали оборону двое суток.

Встретив упорное сопротивление, немцы обошли город с востока. В ночь с 7 на 8 июля, когда прорвавшиеся немецкие танки вышли к южной окраине Пскова, стало ясно, что налицо реальная угроза окружения наших частей, дислоцированных за рекой Великой. Понимая это, генерал Н. Словацкий, обратился в штаб 41-го корпуса с просьбой разрешить отвод войск из-за реки в город.

Вопрос о том, разрешил ли командир корпуса генерал-майор Кособуцкий отойти дивизии на правый берег, до сих пор остается открытым.

В ходе скоротечного следствия Словацкий утверждал, что такой приказ был отдан. Кособуцкий это отрицал. Фактом является лишь то. что в ситуации неразберихи и хаоса мост через реку был взорван, хотя значительная часть наших частей находилась еще на западном берегу. Переправлялись, как говорится, на чем придется. Потери оказались значительными. После отхода за реку Гловацкий предпринимал шаги по организации обороны, но это обстоятельство, а также деморализация остатков частей дивизии и потеря связи со штабом корпуса не привели к желаемому результату.

Фактически Псков был сдан врагу 9 июля без серьезного сопротивления.

19 июля 1941 года Н. М. Гловацкий был арестован. Его допрос следователь Особого отдела ЛенВО старший политрук Поляков начал с вопроса:

— За что Вы арестовывались органами НКВД в 1938 году?

Генерал подробно рассказал, что его арестовали сотрудники Особого отдела 26-й стрелковой дивизии НКВД по обвинению в участии в военно-фашистском заговоре и во вредительстве и что это дело было сфабриковано, поскольку никакого заговора не существовало. На этом основании он, Гловацкий. был оправдан военным трибуналом 1-й Особой Краснознаменной армии.

Второй вопрос был таким:

— Когда Вы были восстановлены в членах ВКП (б)?

— Я был восстановлен в членах ВКП (б) сразу же после освобождения меня из-под стражи[155].

На этом допрос, производившийся поздним вечером 19 июля, был закончен. Следующий допрос — вечером следующего дня. Из показаний подследственного следовало, что его дивизия была отмобилизована по штатам военного времени в Костроме к концу июня, в период с 27-го июня по 2-е июля по железной дороге переправлена в район Пскова. Причем 398-й стрелковый полк распоряжением командования 41-го стрелкового корпуса был изъят из его подчинения и получил самостоятельную боевую задачу в районе южнее гор. Остров. Дивизия, без названного полка, в период с 3-го по 6 июля по приказу командира корпуса генерала Кособуц-кого заняла фронт обороны протяженностью 27–30 км западнее Пскова, на левом берегу р. Великая, по западному краю северной части Псковского укрепрайона. Но 7-го или 8-го июля части дивизии по приказу командира корпуса отошли из укрепрайона на восточный берег реки Великая и заняли оборонительный рубеж: «от устья р. Великая, дальше по реке Псковка, седлая Ленинградское шоссе и имея левый фланг в районе деревень Малое и Большое Фомкино».

«ВОПРОС: Как и когда Вы получили приказание об отводе дивизии из укрепрайона?

ОТВЕТ: Приказание об отводе вверенной мне дивизии из укрепрайона на восточный берег реки Великая, на рубеж, указанный мною выше, было получено мною лично от командира 41-го стрелкового корпуса генерал-майора КОСОБУЦКОГО в ночь на день отступления, на его командном пункте…

ВОПРОС: Имелась ли необходимость отвода дивизии из укрепрайона?

ОТВЕТ: Отвод дивизии из укрепрайона был по сложившейся обстановке абсолютно необходим, так как прорыв мототехчастей противника в тыл 111 стр. дивизии с последующим выходом в тыл 118 стр. дивизии, создавал реальную угрозу полного окружения и уничтожения 118 стр. дивизии».

Между тем. в постановлении от 22 июля 1941 года о предъявлении Н. М. Гловацкому обвинения по ст. 193—20 п. «а» УК РСФСР говорилось, что он «достаточно изобличается в том. что будучи командиром 118 СД, войсковые части которой занимали Старо-Псковский укрепленный район, имея задачу оборону гор. Пскова. 8/VII. с/г. самовольно отступил, сдав неприятелю без боя укреп, район, гор. Псков и оставив врагу значительное количество вооружения».

Чем же «изобличался» генерал Гловацкий?

В протоколе допроса в качестве обвиняемого от 23 июля (0.15 ч. ночи) следователь записал:

— Ваша ссылка на приказ командира 41 с.к. об отходе является неправильной. Допрошенный Кособуцкий утверждает, что отвод частей 118 с.д. из укрепрайона Вами произведен самовольно.

Следователь требовал дать правдивые показания. Словацкий настаивал на том, что оставил укрепрайон по приказанию командира корпуса.

На следующий ключевой вопрос следствия — «по чьему приказанию был преждевременно взорван в г. Пскове мост через р. Великая?» — Словацкий ответил:

— Хоть на меня и возлагалась ответственность за подрыв моста, но мост был взорван не по моему распоряжению, а по распоряжению подрывных команд.

В 3 часа ночи 23 июля между Кособуцким и Словацким была проведена очная ставка:

«ВОПРОС тов. Кособуцкому: По чьему приказанию 118 стр. дивизия 8 июля с.г. отступила из Псковского укрепленного района?

ОТВЕТ: 7 июля с.г. около 22-х часов ко мне на командный пункт явился командир дивизии-118 Словацкий за разрешением на отход его дивизии из занимаемого им укрепрайона. Я категорически воспретил отступление дивизии и приказал Словацкому оборонять укрепрайон до последнего человека… Словацкий таким образом оставил укрепрайон самовольно.

ВОПРОС обв. Словацкому: Подтверждаете ли Вы эти показания тов. Кособуцкого?

ОТВЕТ: Нет, показания Кособуцкого я не подтверждаю. Я отступил из Псковского укрепрайона по приказу Кособуцкого, бывшего тогда командиром 41 стр. корпуса. Это приказание в устной форме было получено мною лично от Кособуцкого у него на командном пункте…

ВОПРОС обв. Кособуцкому: Была ли необходимость в отступлении дивизии 118?

ОТВЕТ: Никакой такой необходимости не было. 2 полка 118 стр. дивизии еще совсем не имели столкновений с противником. Дивизия в целом имела полную возможность успешно оборонять укрепрайон. Отступление 118 стр. дивизии из укрепрайона, без малейшего нажима со стороны противника, я могу лишь объяснить трусостью и паникерством со стороны Словацкого».

26 июля перед выездной сессией Военной коллегии в Ленинграде предстали: бывший командир 41-го стрелкового корпуса генерал-майор И. С. Кособуцкий. бывший заместитель командира корпуса по политической части полковой комиссар С. И. Карачинов, обвиняемые в совершении преступления, предусмотренного и. «б» ст. 193—17 УК РСФСР, и бывший командир 118-й стрелковой дивизии генерал-майор Н. М. Гловацкий, обвиняемый в совершении преступления, предусмотренного п. «б» 193—20 УК РСФСР.

В приговоре записано: «Преступными действиями Гловацкий открыл фронт врагу, без боя оставил укрепленный район и г. Псков, причем отход частей проходил в панике и беспорядке; мост через реку Великая был взорван без всякой к тому необходимости в тот момент, когда на западном берегу этой реки оставалась еще значительная часть войск 41 с.к. и пулеметные части Псковского укрепленного района, вследствие чего эти части, переправляясь через реку примитивными средствами (на бревнах, досках, лодках и вплавь), имели большие потери людского состава и оставили врагу значительное количество материальной части. Кособуцкий, будучи командиром 41 с.к. и зная серьезное оперативное значение занимаемых частями корпуса оборонительных рубежей, не организовал проверки выполнения боевых приказов, не установил бесперебойной связи с дивизиями и частями укрепленного района, вследствие чего техническая связь штаба корпуса с дивизиями отсутствовала, что затрудняло управление войсками; а 8-го июля 1941 года Кособуцкий, узнав о преступных действиях бывш. командира 118 с. д. Гловацкого, самовольно отдавшего приказ об отходе частей дивизии, соответствующих мер в отношении Гловацкого не принял, а также своевременно не принял должных мер к восстановлению боевого положения и порядка частей дивизии. Карачинов, будучи заместителем командира корпуса по политической части, проявил преступную бездеятельность в деле политического обеспечения выполнения боевых приказов частями корпуса»[156].

Ни на следствии, ни в суде генерал Гловацкий вину не признал. Он продолжал настаивать на том, что командир корпуса отдал ему приказание об отступлении и даже обозначил пункты отхода дивизии.

Военная коллегия приговорила Н. М. Гловацкого к расстрелу.

Генерал И. С. Кособуцкий в суде категорически отрицал, что 118-я дивизия отступила по его приказу. Тем не менее, его вина за допущенные просчеты в управлении корпусом и сдачу Пскова была судом установлена и «оценена» в размере 10 лет лишения свободы. С. И. Кара-чинову суд назначил наказание в виде 7 лет лагерей. Кроме того, осужденные были лишены воинских званий и перед Президиумом Верховного Совета СССР было возбуждено ходатайство о лишении их орденов СССР.

Срок наказания Кособуцкому и Карачинову суд исчислил с 16 июля 1941 года. Гловацкого же расстреляли 3 августа 1941 года. Его реабилитация состоялась только 8 декабря 1958 года.

Провал обороны под Псковом существенно осложнил положение г. Ленинграда. До него было всего 280 км. 10 июля две танковые, моторизованная и пехотная дивизии Вермахта устремились на Лугу и уже 12 июля вступили в бой с войсками прикрытия Лужской оперативной группы, которую возглавлял генерал-лейтенант Константин Павлович Пядышев.

4. «Теперь нетрудно стать комдивом — лови только шпионов»

В первые месяцы войны большинству генералов, попавших под каток репрессий, вменялась статья 193—17 Уголовного кодекса, которая устанавливала уголовную ответственность за отход с боевых позиций, преступное бездействие, потерю управления войсками и т. п. «Грешки» довоенного времени припомнили лишь некоторым. Кроме генералов Кленова и Ионова, в их числе оказался генерал-лейтенант К. П. Пядышев. Войну он встретил в должности заместителя командующего ЛенВО и сразу же занялся оборудованием Лужского оборонительного рубежа. А 4–5 июля 1941 года в целях создания глубоко эшелонированной обороны на дальних подступах к северной столице Ставка ВГК сформировала Лужскую оперативную группу, которую генерал и возглавил.

Лужский рубеж обороны, протянувшийся по реке Луге от Финского залива до озера Ильмень заняли четыре стрелковые дивизии, три дивизии народного ополчения, ленинградское военно-пехотное училище и отдельная горно-стрелковая бригада.

Но генералу Пядышеву совсем недолго довелось возглавлять оперативную группу. 21 июля 1941 года ему было предъявлено постановление на арест. В нём говорилось, что он подозревается в преступной деятельности, предусмотренной частью 1 статьи 58–10 УК РСФСР. А 17 сентября того же года, согласно материалам архивно-следственного дела № 981640. К. И. Пядышев был осужден Военной коллегией по той же статье на 10 лет лишения свободы, с поражением в правах на пять лет. Для Фемиды 1941-го случай не характерный, поскольку большинство генералов, арестованных в годы войны за контрреволюционную пропаганду и агитацию, были осуждены Военной коллегией только в начале 50-х годов[157].

Генерала Пядышева признали виновным в том, что он «в 1937 году среди своих знакомых, а в 1940 году в письмах к своей жене, допускал антисоветские суждения, направленные против отдельных мероприятий ВКП (б) и Советского правительства»[158].

Из писем Пядышева к жене видно, что он был бесстрашным человеком и, догадываясь, что за ним следят, продолжал тем не менее открыто высказывать свои мысли и взгляды. Вот лишь некоторые выдержки из этих писем:

«Получаю захватанное грязными лапами, вскрытое и грубо заклеенное твое письмо. Значит, следят наши старатели, только забывают руки мыть. Жалкие, бедные люди. Ищут не там, где нужно»:

«Теперь нетрудно стать комдивом — лови только шпионов, да врагов народа, а больше ничего не надо».

«Быть офицером сейчас — это совершенно потерять свой облик, превратиться в холуя коммунистов, это ниже своего достоинства».

Генерал К. И. Пядышев не был контрреволюционером. Он был честным человеком и грамотным офицером, переживавшим за невысокое состояние боеспособности РККА. Об этом свидетельствуют его откровенные высказывания по целому ряду вопросов военного строительства. Так, анализируя действия наших войск в период финской компании и, в частности, при прорыве линии Маннергейма, он писал: «Я мало верил в успех прорыва, очень слаба подготовка нашего начсостава, многие даже не умеют пользоваться картами, не умеют командовать своими подразделениями, не имеют никакого авторитета среди красноармейцев. Красноармейцы подготовлены очень слабо, многие красноармейцы не хотят драться с врагом, этим объясняется наличие дезертирства, большое скопление красноармейцев в тылу…».

В суде Пядышев вину в какой-либо «контрреволюционности» категорически отрицал. А утверждения свидетелей о его неверии в возможность прорыва линии Маннергейма парировал следующими словами:

— Я говорил, прежде чем наступать, надо обучить пополнение. И говорил, как именно надо их обучать. В последующем я лично разработал инструкцию прорыва линии Маннергейма и по ней она была прорвана[159].

В деле подшито ходатайство маршала А. М. Василевского и маршала артиллерии Н. Н. Воронова на имя прокурора СССР В. М. Бочкова от 25 июня 1943 года с просьбой о скорейшем освобождении Пядышева как ценного военачальника. Однако «контрреволюционера» Пядышева на свободу не выпустили. 15 июня 1944 года он скончался в лагере при невыясненных до конца обстоятельствах.

Реабилитация К. П. Пядышева состоялась 28 января 1958 года. Маршал К. А. Мерецков написал в своем отзыве в Главную военную прокуратуру: «Считаю Пядышева Константина Павловича честным генералом, добросовестно выполнявшим свой воинский долг и особенно хорошо себя показавшим во время войны с белофинами»[160].

Генерал-майор Е. П. Пядышев — не единственный, кому в эти тяжелейшие военные месяцы были предъявлены обвинения в антисоветской агитации. Согласно боевому расписанию Лужской оперативной группы на 23 июля 1941 года Кингисеппским участком обороны командовал генерал-майор В. В. Семашко. Его разговоры с начальником Ленинградского гарнизона и командующим войсками внутренней обороны г. Ленинграда генерал-майором Ф. С. Ивановым были зафиксированы сотрудниками Особого отдела и квалифицированы как антисоветские.

5. За бегство с фронта под предлогом болезни

Генерал-лейтенант Федор Сергеевич Иванов вступил в командование 8-й армией 30 июня 1941 года, когда войска армии держали оборону на рубеже от Балтийского моря до Чудского озера, насчитывая всего шесть изрядно потрепанных в боях стрелковых дивизий и одну стрелковую бригаду.

Командовать этим объединением генералу довелось меньше месяца (до 24 июля). 4 августа по указанию Главкома Северо-Западного направления К. Е. Ворошилова за «бездеятельность и бегство из района боевых действий под предлогом своей болезни» генерал Иванов был арестован Особым отделом Северного фронта[161] и обвинен по ст. 193—9 п «а» УК РСФСР в самовольном оставлении места службы в боевой обстановке.

Перед арестом события развивались следующим образом. 22 июля немцы нанесли мощный удар в стык 10-го и 11-го стрелковых корпусов Части последнего оказались прижаты к Чудскому озеру и практически уничтожены. Главный удар немцы нанесли через г. Тюри в направлении Финского залива. 31 июля захватили железнодорожную станцию Тамсалу и устремились в направлении г. Раквере. 8-я армия оказалась рассечена, через несколько дней враг вышел к Финскому заливу.

Через неделю после ареста Военный совет Северо-Западного направления, изучив ситуацию и не согласившись с выводами Особого отдела, своим постановлением от 12 августа 1941 года прекратил уголовное дело в отношении командующего. Версия «особистов» о его бегстве под предлогом болезни не нашла своего подтверждения.

17 августа Иванов возглавил 2-ю гвардейскую ленинградскую дивизию народного ополчения, а 1 сентября стал командующим 42-й армией Ленинградского фронта. С этой должности через две недели его снял только что прибывший в г. Ленинград Г. К. Жуков — за «самовольно отданный приказ об отступлении 42-й армии».

Всего в те критические для Ленинграда дни со своих постов были смещены более двадцати военачальников, в том числе начальник штаба Ленинградского фронта полковник Н. В. Городецкий (с 7 октября — генерал-майор), командующий 8-й армией генерал-майор В. И. Щербаков, член Военного совета армии дивизионный комиссар И. Ф. Чухнов и др.

Генерал-майор И. И. Федюнинский. прибывший вместе с Г. К. Жуковым, сменил Ф. С. Иванова.

В директиве Ставки ВГК № 002206 командующему войсками Ленинградского фронта о перемещениях в командном составе от 21 сентября 1941 г. предписывалось снять с должностей и зачислить в распоряжение Военного совета фронта:

«командующего 42-й армией генерал-лейтенанта Ф. С. Иванова как неспособного руководить армией»;

«члена Военного совета 42-й армии бригадного комиссара Курочкина как неспособного обеспечить руководство боевыми действиями армии»[162].

17 сентября 1941 года Г. К. Жуков издал суровый приказ № 0064: «Учитывая особо важное значение в обороне южной части Ленинграда… за оставление без письменного приказа Военного совета фронта и армии указанного рубежа все командиры, политработники и бойцы подлежат немедленному расстрелу»[163].

Такая печальная участь генерал-майора Ф. С. Иванова миновала. Он был назначен начальником гарнизона и командующим войсками внутренней обороны Ленинграда. Между тем, сотрудники Особого отдела фронта, не отказались, несмотря на первую неудачу, от желания посадить генерала за решетку. Велась его прослушка, записывались разговоры с сослуживцами. На этот раз пошли по беспроигрышному варианту. Таковым было обвинение в антисоветской агитации и пропаганде.

В спецсообщении начальника Особого отдела НКВД Ленинградского фронта № 145636 комиссара госбезопасности 3 ранга П. Т. Куприна на имя члена Военного совета Ленинградского фронта А. А. Жданова от 16 декабря 1941 г. сообщалось:

«Разоблачен как бездельник и пораженчески настроенный начальник внутренней обороны г. Ленинграда генерал-лейтенант Иванов. По нашей информации Иванов Военным советом фронта был снят с должности, в настоящее время документируем его преступную деятельность для постановки вопроса о привлечении его к ответственности.

По нашей информации Военному совету фронта был отстранен от занимаемой должности начальника штаба 55-й армии генерал-майор Крылов как пораженчески настроенный и замеченный в болтливости по служебным вопросам в кругу своих личных знакомых, не имеющих отношения к работе штаба…»[164].

Упомянутый в этом донесении генерал-майор Владимир Алексеевич Крылов арестован не был. До войны он преподавал на кафедре тактики Военной электротехнической академии связи, в военное время возглавлял штабы нескольких армий и корпусов. А вот генерал-лейтенант Ф. С. Иванов и заместитель начальника штаба Ленинградского фронта генерал-майор В. В. Семашко оказались на тюремных нарах.

Второй арест Ф. С. Иванова был произведен 22 февраля 1942 года. В. В. Семашко арестовали позже — в апреле 1942 года.

Основанием для их ареста стали документы, поступившие из Москвы — постановления Управления особых отделов НКВД СССР. Обвинение типичное для такой категории дел — проведение антисоветской агитации, выразившейся в разговорах о том, что неудачи Красной Армии явились результатом неправильной политики партии и советского правительства, а также неумения руководства Красной Армии руководить войсками. Конкретно, по информации. изложенной в известном секретном донесении Абакумова от 21 декабря 1945 года, Иванов «сознался в том. что вёл среди своего окружения антисоветскую агитацию о том, что неуспехи Красной Армии в первые месяцы войны явились результатом якобы неправильной политики партии и Советского правительства по вопросам коллективизации сельского хозяйства. Утверждал, что крестьяне, составляющие основной контингент Красной Армии, не заинтересованы в дальнейшем ведении войны и. будучи лишены частной собственности, защищать Советскую власть якобы не хотят. Кроме того, Иванов высказывал антисоветские измышления по адресу советской печати, выражая неверие в правдивости сообщений Советского информбюро. Признал также, что, будучи командующим 8-й армией Ленинградского фронта, проявил трусость и, бросив армию, бежал с фронта»[165].

Оба «антисоветчика» до конца 1945 года содержались в тюрьме, после чего были освобождены без какого-либо судебного разбирательства.

В донесении на имя Сталина от 21 декабря 1945 г. Булганин, Антонов и Абакумов предлагали предупредить их о совершенных преступлениях и освободить из под ареста в числе 7 генералов, несмотря на то, что виновность указанных лиц «в проведении антисоветской агитации против колхозного строя, высказывании пораженческих взглядов, восхвалении германской армии, преступном руководстве войсками и проявлении трусости на поле боя доказана».

В январе 1946 года Ф. С. Иванов и В. В. Семашко на основании постановления следственного отдела ГУКР «Смерш» НКО СССР были освобождены из-под стражи «согласно специальному указанию» и восстановлены в воинских званиях. При этом, срок нахождения под стражей был засчитан им в срок воинской службы. То есть, косвенным образом была подтверждена незаконность ареста.

В состав 8-й армии, которую в 1941 году возглавлял генерал Иванов, входила 10-я стрелковая дивизия. Командовал ею генерал-майор Иван Иванович Фадеев.

С началом войны дивизия держала оборону на побережье Балтики, отходя с боями на Ригу, потом Пярну и Таллин. В конце августа 1941 года, после прорыва немцами обороны Таллина, остатки дивизии эвакуировали морем в Кронштадт. А в сентябре, когда дивизия оборонялась на ближних подступах к Ленинграду, генерал И. И. Фадеев был отстранен от должности за низкое состояние дисциплины в дивизии. Из директивы начальника Генштаба маршала Б. М. Шапошникова следовало, что генерал Фадеев пьянствовал и самоустранился от управления соединением[166]. Затем состоялся суд военного трибунала. Генерал был осужден на 7 лет лишения свободы, с отсрочкой исполнения приговора и направлением в действующую армию.

После этого И. И. Фадеев командовал 35-м стрелковым полком 44-й стрелковой дивизии, а в конце года вновь стал комдивом. Его 125-я стрелковая дивизия геройски проявила себя, защищая пригороды Ленинграда. В 1942 году судимость с генерала Фадеева была снята.

Командир 237-й стрелковой дивизии (1 формирования) генерал-майор Дмитрий Федорович Попов, как и Ф. С. Иванов, арестовывался дважды[167].

В июле 1941 года разбитая противником, но все же вышедшая из оперативного окружения 11-я армия приняла участие в нанесении контрудара под г. Сольцы. Перед этим она была усилена соединениями Северного фронта, в том числе — 237-й стрелковой дивизией. Дивизию спешно перебросили из-под Ленинграда и включили в состав северной группировки войск. План контрудара разрабатывал начальник штаба Северо-Западного фронта генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин. Операция проводилась 14–18 июля. А 19 июля генерал Попов был снят с должности, арестован и предан суду военного трибунала. Ему вменялась воинская статья — 193— 17 УК РСФСР. По мнению командарма генерал-лейтенанта В. И. Морозова, дивизия, которая должна была наступать от села Городище (в 20 км. от г. Сольцы), продвигаясь на юго-запад, действовала крайне неудачно и поставленную задачу не выполнила. Военный трибунал Северо-Западного фронта приговорил Д. Ф. Попова к двум годам лишения свободы условно за преступное руководство войсками. После этого, генерал был назначен командовать оперативной группой, созданной в 34-й армии Северо-Западного фронта.

В сентябре 1941 года в этой армии была произведена самая «громкая» репрессивная зачистка. О ней можно было бы рассказать в следующей главе, поскольку Л. Мехлис, инициировавший публичный расстрел генерала В. С. Гончарова, подчеркивал, что действует во исполнение приказа Ставки № 270. В то же время, командарм-34 генерал-майор К. М. Качанов был расстрелян по приговору военного трибунала. Поэтому, исходя из логики развития событий на северо-западном направлении, логичнее рассказать об этом сейчас.

6. «За потерю воинского облика и двухдневное пьянство»

Ставка Верховного Главнокомандования своими директивами от 9 и 10 августа 1941 года поставила перед Северо-Западным фронтом задачу провести наступательную операцию силами 48-й. 11-й и накануне сформированной 34-й армии с целью разгрома вражеской группировки в районе городов Сольцы. Старая Русса и Дно. 12 августа соединения 34-й армии начали наступление на Старую Руссу. Но к этому времени исходная обстановка существенно изменилась. Фашистские войска К) августа начали наступление на г. Новгород. Наша 48-я армия вынуждена была вступить в тяжелые оборонительные бои с превосходившими силами противника. Войскам 11-й армии также пришлось отражать вражеские атаки восточнее Старой Руссы. В итоге, фронтовая наступательная операция вылилась, по существу, в контрудар 34-й армии генерал-майора К. М. Качанова и частей левого фланга 11-й армии. Войскам удалось продвинуться вперед на 40–60 километров и создать угрозу тылу наступавшей немецкой группировки. Противник оперативно перебросил на угрожающее им направление значительные подвижные силы с других участков фронта, после чего старорусский контрудар захлебнулся. Регулярная связь с командованием фронта отсутствовала. Поэтому коман-дарм-34, сообразуясь с обстановкой, отдал 7 сентября приказ № 031 об отходе частей армии из наметившегося кольца окружения.

Части отступали неорганизованно, потеряв до 60 % личного состава и свыше 80 % боевой техники. По докладу члена Военного совета армии бригадного комиссара И. П. Воинова, к 20 августа армия «была настолько деморализована, что побежала беспорядочно»[168]. Вина за провал наступательной операции была возложена на командующего фронтом П. П. Собен-никова, командующего 34-й армией генерал-майора К. М. Качанова и ряд других командиров этого объединения.

Их вину должна была установить комиссия, направленная И. Сталиным для устранения причин провала старорусского контрудара. В состав комиссии вошли: Н. А. Булганин, генерал армии К. А. Мерецков и армейский комиссар 1 ранга Л. 3. Мехлис. Последний традиционно возложил на себя обязанности главного инквизитора. Он пробыл там дольше других и проявил инициативу в определении виновников произошедшей катастрофы. Булганин вскоре уехал, Мерецков лишь за неделю до этой поездки снял тюремную робу. Роль его была пассивной. Он не осмеливался что-либо возразить Л. Мехлису. по указанию которого были арестованы командующий 34-й армии генерал-майор К. М. Качанов и начальник артиллерии армии генерал-майор В. С. Гончаров. По его же инициативе были сняты с должностей: командующий Северо-Западным фронтом генерал-майор П. П. Собенников (назначен командующим 43-й армией Резервного фронта): начальник штаба 34-й армии генерал-майор Ф. П. Озеров (назначен командиром 245-й стрелковой дивизии); начальник оперативного отдела полковник И. С. Юдинцев (назначен начальником штаба 33-й стрелковой дивизии). Были также отстранены от своих должностей командиры дивизий генерал-майоры К. А. Железняков (33-я СД), М. Н. Клешнин (262-я СД) и полковник Ю. В. Вальц (54-я кавдивизия).

В надзорном производстве Военной коллегии по делу генерал-майора Кузьмы Максимовича Качанова[169] хранится письмо полковника в отставке М. Стрыгина, в котором он сообщает следующее: «Считаю необходимым сказать, что генерал-майор Гончаров Василий Сафро-нович был расстрелян без суда и следствия по личному распоряжению Мехлиса 13 сентября 1941 года, то есть на следующий день после прибытия последнего с Мерецковым в штарм 34 (штаб армии — авт.). Расстрел был произведен перед строем сотрудников штарм на окраине дер. Подборовье. расположенной юго-восточнее гор. Валдай Новгородской обл. Генерал Качанов был расстрелян после инсценировки суда военного трибунала 27 сентября 1941 года в районе нового места расположения штарма — у дер. Соснино, находящейся в нескольких километрах севернее дер. Подборовье».

По другим документально подтвержденным данным. В. Гончаров был расстрелян 11 сентября 1941 года. Эта дата, в частности, указана в справке, составленной заместителем начальника 1-го отделения особого отдела фронта лейтенантом госбезопасности Канером. В ней говорилось: «по решению уполномоченных Государственного Комитета Обороны — заместителей Народного Комиссара обороны т. т. Мехлиса и Мерецкова 11 сентября 1941 г. между 17–18 ч., в д. Заборовье. в присутствии наличного состава штаба 34-й армии в числе 23 чел., расстрелян б. начальник артиллерии 34 армии генерал-майор артиллерии Гончаров Василий Сафронович»[170].

По воспоминаниям очевидцев, перед расстрелом Мехлис выстроил офицеров штаба армии, которых удалось собрать, в одну шеренгу и, объявив, что Гончаров подлежит расстрелу на основании приказа № 270[171], приказал стоявшему на правом фланге рослому майору произвести расстрел генерала. Майор отказался, и тогда Мехлис вызвал отделение солдат.

12 сентября Мехлис задним числом оформил приказ войскам фронта № 057, согласно которому «за проявленную трусость и личный уход с поля боя в тыл, за нарушение воинской дисциплины, выразившееся в прямом невыполнении приказа фронта о выходе на помощь наступающим с запада частям, за непринятие мер для спасения материальной части артиллерии. за потерю воинского облика и двухдневное пьянство в период боев армии генерал-майора артиллерии Гончарова, на основании приказа Ставки ВГК № 270, расстрелять публично перед строем командиров штаба 34-й армии»[172].

В этот же день уполномоченные Ставки направили И. Сталину донесение о результатах проведенного расследования и об уже произведенном расстреле генерала Гончарова, который, по выводам комиссии, проявил «полную бездеятельность в выводе материальной части артиллерии», «убежал трусливо в тыл» и двое суток «пьянствовал».

В следующем докладе от 24 сентября 1941 года говорилось: «Командиры дивизий 33 стрелковой генерал-майор Железняков, 262 стрелковой генерал-майор Клешнин и 54 кавалерийской полковник Вальц не справились с командованием во время операций 34 армии в августе и первой половине сентября, проявили безволие, растерянность и неумение управлять частями, в результате чего потеряли дивизии… Нами они отстранены от командования дивизиями. Считаем возможным назначить их на должности командиров полков, чтобы искупали вину. Просим снизить генерал-майора Железнякова и Клешнина в звании до полковника, а полковника Вальца до майора и утвердить наше решение о назначении их командирами полков»[173].

27 сентября 1941 года военный трибунал Северо-Западного фронта приговорил генерал-майора К. М. Качанова к расстрелу по статьям 193—2 п. «г», 193—20 п. «б», 193—22 УК РСФСР. Он был признан виновным в том, что «отступил от данных для боя распоряжений…, самовольно отдал приказ об отходе войск с занимаемого рубежа», который «был произведен в беспорядке, управление войсками потеряно, что привело к дезорганизации армии, потере материальной части артиллерии, автотранспорта, обозов и захвату противником части нашей территории». По существу генералу Качанову ставилось в вину, что из-за самовольного снятия им с оборонительного рубежа трех дивизий фашисты прорвали оборону армии и вышли ей в тыл. По изложенным причинам войска 34-й армии по состоянию на 11 сентября 1941 г. «оказались небоеспособными и не могли выполнять стоявшие перед ними задачи». А сам командарм, потеряв управление, бросил войска и «позорно ушел в тыл»[174].

На следующий день этот приговор утвердил Л. Мехлис, а 29 сентября генерала Качанова расстреляли.

Определением Военной коллегии от 19 декабря 1957 г. генерал-майор К. М. Качанов был полностью реабилитирован.

Из заключения Генерального штаба, составленного в 1957 году по запросу Главной военной прокуратуры, видно, что принятое Качановым, как командующим армией «решение соответствовало обстановке», что командующий «при отсутствии связи со штабом фронта и в условиях ведения боя при угрозе окружения войск армии, имел право принять решение на перегруппировку вверенных ему сил с целью создания более устойчивого положения войск в обороне и разгрома вклинившейся группировки противника, что он и сделал»[175].

Генерал-майор В. С. Гончаров был реабилитирован Главной военной прокуратурой только 15 октября 2002 года.

Бывшего командующего фронтом генерал-майора П. П. Собенникова военная Фемида настигла уже под Москвой, в феврале 1942 года. Он был осужден Военной коллегией после прорыва немцами Можайской линии обороны, в том числе и за провал старорусского контрудара, о чем расскажем в главе «На подступах к Москве».

7. Причастен ли адмирал Самойлов к катастрофе на Ладоге?

Известно, что Военно-морской флот в годы войны был несколько обособлен от сухопутных частей. Флот имел свой наркомат, свою авиацию, разведку и даже собственные отдел, а затем и Управление военно-морских трибуналов, которые корректировали судебную практику. Эта практика также имела ряд отличий от общевойсковой. При ее формировании в некоторой степени сказалась позиция наркома ВМФ Н. Г. Кузнецова. Он не очень верил в эффективность насаждения системы страха среди подчиненных. А главное ценил людей, уважал их достоинство и нередко спасал от судебных и внесудебных расправ. В частности. Кузнецов не допустил в июле 1941 года расстрела командира Азовской военной флотилии А. П. Александрова, в 1942 году — спас от расстрела командира Керченской военно-морской базы А. С. Фролова, добился возвращения на флот осужденного трибуналом вице-адмирала Г. И. Левченко[176]. Главком не побоялся напомнить Сталину о том. что именно по его распоряжению в 1941 году произвел минирование кораблей Балтийского флота вице-адмирал В. Ф. Трибуц, когда последнего в этой связи через год обвинили в паникерстве.

По причине некоторой обособленности военно-морских трибуналов, информации об их деятельности в начальный период войны немного. Эту информацию, в частности, можно почерпнуть из приказов и директив, издававшихся тогда командованием ВМФ СССР.

Так, в совершенно секретной директиве начальника Главного политического управления ВМФ от 8 августа 1941 года № 51 «О повышении передовой роли коммунистов и комсомольцев в боях с врагом и усилении борьбы против трусов и паникеров» говорилось: «Бывший командир Либавской ВМБ контр-адмирал Трайнин. бывший начальник штаба Либавской ВМБ капитан 1 ранга Клевенский[177] и командир Виндавского укрепсектора полковник Герасимов проявили позорящую звание командира трусость и паникерство, преступное бездействие власти, допустили развал управления частями базы. Трайнин. Клевенский и Герасимов отданы под суд военного трибунала…»[178].

Капитан 1 ранга М. С. Клевенский и его предшественник на посту командира Либавской военно-морской базы контр-адмирал П. А. Трайнин. командовавший Ладожской военной флотилией, были осуждены 12 августа 1941 года выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР по статьям 193—17 п. «б» и 193—20 п. «б» УК РСФСР. Трайнин обвинялся в беспорядочной эвакуации Либавы и Виндавы и оставлении части военно-морского имущества в г. Риге. Он был приговорен к лишению свободы сроком на 10 лет. М. С. Клевенский был привлечен к суду «за действия способствовавшие оставлению пунктов, которыми командовал». Его осудили к лишению свободы на 8 лет. Герасимов также был осужден и «получил» 5 лет. Однако через месяц в соответствии с примечанием 2 к статье 28 Уголовного кодекса к ним была применена отсрочка исполнения наказания с направлением в действующую армию.

Известно, что в начальный период войны Военно-морской флот СССР потерял два корабля (пароход и эсминец), носивших имя вождя мирового пролетариата. Это обстоятельство обязывало следствие найти виновных. И их нашли.

Командир эсминца «Ленин» капитан-лейтенант Ю. М. Афанасьев 23 июня 1941 года, предварительно согласовав вопрос с командиром Либавской военно-морской базы капитаном 1 ранга М. С. Клевенским и получив его устный приказ действовать по обстановке, принял тогда единственно правильное решение — взорвать эсминец, находившийся в ремонте на судостроительном заводе в Либаве (ныне — Лиепая). Тем не менее, по прибытии в Таллин по указанию командующего флотом В. Ф. Трибуца он был предан суду и приговорен 19 июля 1941 г. военным трибуналом Балтийского флота по ст. 193—20. п. «б», УК РСФСР к расстрелу[179]. Эта трагическая история автором подробно описана в одной из ранее изданных книг[180].

19 мая 1956 года дело в отношении Ю. М. Афанасьева было прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления.

По мистическому совпадению через несколько часов после подрыва капитан-лейтенантом Афанасьевым эсминца, на другом море — Черном — отправился в свой последний рейс один из лучших пароходов, также носивший имя «Ленин». Взяв на борт более четырех тысяч человек, пароход, видимо, подорвался на мине и затонул.

Виновниками трагедии были определены лоцманы лейтенант И. И. Свистун и старший лейтенант И. А. Штепенко[181]. 12 августа 1941 года они были осуждены военным трибуналом Черноморского флота под председательством бригвоенюриста Лебедева. Свистуна приговорили к расстрелу. Его вину трибунал усмотрел в том, что из-за приблизительной и неточной прокладки курса пароход мог «задеть» у мыса Сарыч край минных заграждений. Штепенко суд приговорил к 8 годам тюрьмы, с отбытием наказания после войны[182].

И. И. Свистун был посмертно реабилитирован только в 1992 году.

Немало военных моряков в 1941 году подвергли репрессиям за пораженческие настроения. которые квалифицировались следствием как антисоветская агитация и пропаганда.

Член Военного совета Балтийского флота дивизионный комиссар М. Г. Яковенко в июле 1941 года был понижен в воинском звании до бригадного комиссара, освобождён от должности и назначен с понижением «за примиренческое отношение к крупным недостаткам на Балтийском флоте, проявленную личную панику в первые дни войны и непринятие им решительных мер по ликвидации панических настроений у подчинённых».

О наличии таких настроений свидетельствует ряд архивных документов (в том числе — приговоров военного трибунала) об осуждении в начальный период войны моряков Балтийского флота, которые опубликованы авторами книги «Подводник № 1 Александр Маринеско»[183].

Фамилии морских офицеров-«антисоветчиков» можно также встретить в абакумов-ских списках высшего и старшего комначсостава, необоснованно арестованных в годы войны по контрреволюционным статьям. Они находились в заключении, без суда и следствия, до начала 50-х годов[184]. Среди них — бывшие преподаватели Военно-морской академии имени Ворошилова инженер-капитан 1 ранга профессор В. Л. Сурвилло и доктор технических наук бригадный инженер Н. А. Шапошников. Их арестовали в начальный период войны[185] и обвинили в антисоветских разговорах. Всю войну Сурвилло и Шапошников провели в тюремных застенках и были освобождены только в начале 1946 года.

Иная участь была уготована арестованным в начале войны бывшему начальнику военно-морских учебных заведений наркомата Военно-Морского флота СССР контр-адмиралу К. И. Самойлову и бывшему командующему Военно-морским флотом Эстонии, а при Советской власти — командиру посыльного судна «Пиккер» капитану 3-го ранга И. И. Сант-панку[186]. После Победы они попали в другой абакумовский список — тех, кто подлежал суду военного трибунала.

К. И. Самойлов был изобличен показаниями ряда репрессированных до войны сослуживцев как участник антисоветской морской офицерской организации, которая занималась на флоте вредительской деятельностью. Соответствующий компромат на него сотрудники ОГПУ собрали еще в начале 30-х годов, при проведении операции «Весна». В частности, были получены данные, что командующий морскими силами Каспийского моря Михайлов «вместе со служившим там Самойловым, создали группировку офицеров из командиров Каспийского флота, который они связали с Персидским консулом в Баку, а также с лицами, занимающимися разведывательной работой в пользу Англии»[187].

Свое участие в заговоре Самойлов не признал. Но у него выбили показания о том. что в 20-е годы он общался в Баку с консулом Персии Мирза-ханом и был завербован последним для шпионской деятельности.

У Сантпанка же вырвали признательные показания в контрреволюционной связи с английской разведкой, сотрудникам которой он. якобы, вплоть до 1941 года, передавал секретные сведения «об эстонском военно-морском флоте и степени подготовленности эстонского плацдарма для вооруженного нападения на СССР».

С началом войны Самойлова и Сантпанка вообще забыли. Сведения о их дальнейшей судьбе крайне скупы и противоречивы. По этой причине до сего времени имя К. И. Самойлова ошибочно связывают с одной из самых крупных морских катастроф начального периода войны.

В сентябре 1941 года на барже № 752 эвакуировались из Ленинграда по Ладоге курсанты и офицеры военно-морских училищ и академий города. Перегруженная баржа, на которой, по некоторым данным, находилось более 1200 человек, неоднократно подвергалась налетам вражеской авиации, а 17 сентября 1941 года в результате сильнейшего шторма на Ладожском озере, в районе Северной Головешки, разрушилась и затонула. Буксир «Орел» подобрал из воды всего 216 чел. Остальные погибли.

Военный комиссар Д. Макшанчиков 9 октября доложил о произошедшей трагедии военкому Военно-морских ВУЗов корпусному комиссару Лаухину, а на следующий день — начальнику Особого отдела Масленникову. После чего началось следствие.

В исторической литературе распространено упоминание о том. что основным виновником произошедшей катастрофы являлся контр-адмирал К. И. Самойлов, расстрелянный за случившееся по приговору военного трибунала. Однако это до сего времени встречающееся утверждение не соответствует действительности.

В списке 36 генералов, подлежащих суду «за активную вражескую деятельность», который В. С. Абакумов подписал 21 декабря 1945 года, К. И. Самойлов числился за № 27:

«Самойлов Константин Иванович, контр-адмирал, бывший начальник военно-морских учебных заведений Наркомата Военно-Морского флота СССР. 1896 года рождения, русский, кандидат в члены ВКП (б) с 1939 года, в прошлом мичман царского флот, в ВМФ СССР с 1918 года. В 1918 году арестовывался Кронштадтской ЧК по делу взрыва форта Ино».

Добавим к этому, что К. Самойлов с 1938 года командовал бригадой линкоров Балтийского флота, был широко известен в морских кругах как автор изданного до войны 2-томного Морского словаря. Между тем. авторы современного «Словаря биографического морского» допустили при описании биографии своего предшественника существенную ошибку. О трагической судьбе адмирала в словаре дословно сказано следующее:

«Самойлов Константин Иванович… С началом Великой Отечественной войны назначен командующим морской обороной Ленинграда и Озерного района. Расстрелян в 1941 г. после трагической гибели на Ладоге барж с личным составом военно-морских учебных заведений Ленинграда»[188].

В начале июля 1941 года К. И. Самойлов действительно был назначен командующим Морской обороной Ленинграда и Озёрного района. Но уже 9 июля он был арестован[189]. А трагедия на Ладоге произошла спустя два с лишним месяца — 16 сентября 1941 года. То есть он не мог быть причастен к трагедии на Ладоге. А тем более — расстрелян за это по приговору военного трибунала.

По результатам работы в ведомственных архивах смею утверждать, что данных о том, что Самойлов был осужден военным трибуналом или военной коллегией, а тем более расстрелян в начале войны, в этих архивах нет.

Поэтому информация из архива Главного управления кадров МО РФ. опубликованная А. А. Степановым, о том. что контр-адмирал К. И. Самойлов был расстрелян в августе 1941 года[190], также не соответствует действительности.

Информация, указанная в списке В. С. Абакумова от 21 декабря 1945 года, по мнению автора, является точной. До суда он не дожил, скончался в Сухановской тюрьме 19 сентября 1951 года.

Посмертная реабилитация состоялась в 1954 году.

Глава 4. По приказу № 270 — расстрелять

1. «В целях пресечения паники»

Самая большая проблема, с которой столкнулось командование Красной армии в начальный период войны. — это паническое бегство с поля боя, массовое дезертирство бойцов и командиров. Убегали в одиночку, группами и целыми частями. Долгие годы говорить об этом было не принято. Известны слова Г. К. Жукова о том. что газеты стесняются писать о неустойчивости и бегстве наших войск, заменяя это термином «вынужденный отход». Это не так — говорил маршал — войска были и неустойчивыми, бежали, впадали в панику[191]. В первом издании мемуаров другого маршала, К. К. Рокоссовского, цензура убрала из текста слова о «шоке», которому подверглись наши войска в 1941 году, и о том, что потребовалось длительное время для вывода их из этого состояния. Добавим — не только время, но и чрезвычайные репрессивные меры. Спектр их был довольно широк. Бежавших с поля боя расстреливали во исполнение приговоров военных трибуналов, решений командования или военных советов, стреляли бойцы заградительных отрядов, активно действовали сотрудники особых отделов. Широко были распространены вообще никем не санкционированные и беспричинные расстрелы, о которых рассказано в подглавке «Самосуды».

Ответственность за дезертирство в то время была установлена в статье 193—7 УК РСФСР. Действовала также статья 193—22 УК РСФСР, предусматривавшая ответственность за «самовольное оставление поля сражения во время боя». А «пораженческие настроения» пресекались применением статьи 58–10 УК РСФСР (антисоветская агитация).

В арсенале военной Фемиды это были самые распространенные статьи. Статистика свидетельствует, что за дезертирство попал под трибунал каждый третий военнослужащий от общего числа осужденных.

В этой главе речь пойдет о дезертирах, которые бежали с поля боя в свою сторону. Если же на сторону врага, — то они проходили совсем по другим статьям, о чем расскажем позже. Как и о тех, дезертирах, которые нередко сколачивали банды и совершали убийства и разбои.

Всего за годы войны дезертировало с фронта (с учетом лиц, возвращенных в свои части и переданных в военкоматы) около 1.5 млн. человек. Понятно, что не поддается подсчетам количество расстрелянных за бегство с поля боя вообще без всяких статей. Эти расстрелы осуществлялись по «горячим следам». Никакого дознания и следствия не производилось. Но «правовые» основания для этого имелись.

17 июля 1941 года И. Сталин подписал постановление Государственного комитета обороны № ГКО-187/СС о преобразовании органов Третьего управления НКО СССР в особые отделы НКВД СССР, в котором говорилось:

«…3. Главной задачей Особых Отделов на период войны считать решительную борьбу с шпионажем и предательством в частях Красной Армии и ликвидацию дезертирства в непосредственно прифронтовой полосе.

4. Дать Особым Отделам право ареста дезертиров, а в необходимых случаях и расстрела их на месте»[192].

Для этих целей приказом НКВД СССР № 00941 от 19 июля 1941 года при особых отделах были сформированы расстрельные команды — стрелковые взводы, роты и батальоны[193].

Архивные документы свидетельствуют, что эти нормативные акты и приказ Ставки ВГК № 270, о котором далее пойдет речь, фактически лишь узаконили уже сложившуюся в первые дни и недели войны практику пресечения массового дезертирства с помощью публичных расстрелов, а также различных заградительных отрядов и заслонов.

Кем только не обзывали в приказах тех, кого предписывалось расстреливать на месте — трусами, паникерами, дезертирами, пораженцами, изменниками, предателями. И, непонятно почему, даже самозванцами.

Наиболее четко требование более «широкого и энергичного» применения расстрелов к военнослужащим, самовольно оставившим боевые позиции, было закреплено в приказах № 270 Cтавки Верховного Главнокомандования от 16 августа 1941 года[194], № 227 Наркомата Обороны от 28 июля 1942 года и некоторых других документах, предписывавших любой ценой «ликвидировать отступательные настроения» в войсках и санкционировавших применение расстрелов на месте к дезертирам и «пораженцам».

Ставка Верховного Главнокомандования в приказе № 270 требовала от командиров и комиссаров дивизий «немедля смещать с постов командиров батальонов и полков, прячущихся в щелях во время боя и боящихся руководить ходом боя на поле сражения, снижать их по должности, как самозванцев, переводить в рядовые, а при необходимости расстреливать их на месте…

Складывавшаяся ситуация требовала применения экстраординарных мер. Примерами панического бегства военнослужащих буквально пестрят сводки и донесения 1941 года, значительное число которых обнародовано за последнюю четверть века[195]. Приведем лишь несколько примеров.

На Северо-Западном фронте. О «паническом отходе наших частей 11-й армии» докладывал 27 июня начальник 3-го Управления НКО: «Штаб фронта с 23 июня потерял связь со многими соединениями и частями, с 11-й армией в целом, по существу прекратил руководство ими, так как все попытки установить связь успеха не имели… начался отход наших частей от занимаемых рубежей, который при отсутствии руководства с конца 23 июня стал принимать панический характер».

На следующий день начальник 3-го отдела Северо-Западного фронта дивизионный комиссар Бабич в докладной записке № 03 дополнил картину описанием бегства с передовой 22 июня помощника командира 459-го ГАП 125-й стрелковой дивизии майора Г. С. Кондратюка. материал на которого «оформляется на арест и предание его суду Военного трибунала».

В спецсообщении 3-го Управления НКО № 4/36833 от 7 июля, основанном опять же на донесении 3-го отдела Северо-Западного фронта, отмечалось: «25 июня части и командование 65-го стрелкового корпуса встретились на шоссе в 18 км от г. Митава [Елгава] с группой красноармейцев и командиров 11-й и 90-й стрелковых дивизий, беспорядочно отступавших с передовых позиций. Вместо принятия мер к задержанию потока отступающих войск и организации обороны командование 65-го стрелкового корпуса бросилось в бегство, внеся еще больше неорганизованности в отступление[196].

На Западном фронте. Из оперативной сводки № 1 начальника штаба 4-й армии от 24 июня 1941 года: «От постоянной и жесткой бомбардировки пехота деморализована и упорства в обороне не проявляет… Отходящие беспорядочно подразделения, а иногда и части, приходится останавливать и поворачивать на фронт командирам всех соединений…»[197].

Согласно спецсообщению 3-го Управления НКО № 36701 от 5 июля, основанному на донесении 3-го отдела Западного фронта: «Паника, начавшаяся после неожиданного вторжения немецких войск, приняла широкие размеры. Бойцы и командиры частей 3-й армии неорганизованно, вразброд отступили по всем дорогам по направлению к Минску».

Из приказа командарма-20 генерал-лейтенанта П. И. Курочкина № 04 от 16 июля 1941 г.: «за трусость и разжигание панических настроений» предан суду военного трибунала командир 34-го танкового полка подполковник Ляпин, командир батальона 33-го танкового полка старший лейтенант Пятин и заместитель командира разведывательного батальона 17-й танковой дивизии капитан Чураков»[198].

На Юго-Западном фронте. Из докладов начальника Управления политпропаганды фронта бригадного комиссара Михайлова:

от 6 июля 1941 г.: «…101-я стрелковая дивизия в ночь на 6 июля без особой на то причины, почти при отсутствии противника, не руководимая командирами, оставила участок фронта обороны и в панике отошла на восточный берег р. Великая, сделав прорыв на участке 30 км……

от 17 июля: «В частях фронта было много случаев панического бегства с поля боя отдельных военнослужащих, групп, подразделений. Паника нередко переносилась шкурниками и трусами в другие части, дезориентируя вышестоящие штабы о действительном положении вещей на фронте, о боевом и численном составе и о своих потерях. Исключительно велико число дезертиров…»[199].

Как уже отмечалось, с первых военных дней массовое дезертирство пытались пресечь с помощью публичных расстрелов. Так. уже на четвертый день войны бригадный комиссар А. И. Михайлов докладывал Л. 3. Мехлису. что в 41-й стрелковой дивизии «с 22 по 25 июня 1941 г. за трусость и дезертирство начсоставом расстреляно 10 красноармейцев приписного состава»[200]. Согласно его же докладу от 3 июля число расстрелов многократно возросло: «В частях 6 ск во время военных действий задержано дезертиров и возвращено на фронт до 5000 человек. 3-м отделом расстреляно по корпусу 100 человек дезертиров. Из числа бежавших с фронта командирами частей расстреляно за дезертирство 101 человек. В 99 дивизии из числа приписников Западных областей УССР во время боя 80 человек отказались стрелять. Все они командованием расстреляны перед строем»[201].

7 июля Мехлис уже сам выступил автором директивы, переданной «по проводу» Военным советам нескольких армий. В ней предписывалось: «…Наиболее злостных дезертиров и паникеров, осужденных трибуналом, разрешаю: в зависимости от обстановки, расстреливать перед строем»[202].

В те дни Л. Мехлис «наводил порядок» в штабе Западного фронта. После этого его расстрельные инспекции станут следовать одна за другой.

В сентябре итогом инспектирования 34-й армии стал расстрел ее командующего генерал-майора К. М. Качанова, начальника артиллерии армии генерал-майора В. С. Гончаров и ряда других командиров.

В октябре результаты оказались скромнее. Из высшего комсостава под расстрел никого не подвели. Зато взяли количеством. 3 ноября Л. Мехлис проинформировал И. Сталина, что восстановление боеспособности дивизий 52-й армии генерал-лейтенанта Н. К. Клыкова потребовало удаления из дивизий 56 человек. «В порядке очистки» в двухдневный срок изъяли из частей и учреждений всех без исключения немцев, финнов, эстонцев, латышей и литовцев. Не обошлось и без расстрелов. Перед строем 844-го противотанкового артполка расстреляли командира 5-го батальона лейтенанта Вершинина и военкома политрука Баюшенко[203]…

Историки, как правило, оговариваются о необходимости критического отношения к такого рода донесениям и докладам. И все же. в целом они давали объективную картину. Поэтому, исходя из складывавшейся обстановки, пресечение паники и «пораженчества» было определено в качестве основной задачи для всего политсостава, сотрудников 3-х отделов и управлений, а также военных юристов Красной Армии. Практически на каждом совещании с их участием говорилось о необходимости применения более действенных мер в целях пресечения панического бегства военнослужащих с боевых позиций, сдачи в плен противнику и пропаганды пораженческих настроений.

Борьба с «пораженчеством» приобрела вскоре столь широкие масштабы, что стала вызывать у многих командиров нервозность и страх за принимаемые ими решения.

Шестеренки репрессивной машины крутились во всех звеньях армейского организма. Командиры рот и батальонов пресекали панику среди красноармейцев. Командармы и комдивы — среди командиров полкового звена. Командование фронтов — в рядах командармов и комдивов. А Ставка ВГК и Государственный комитет обороны разбирались при необходимости с представителями любого из этих звеньев. Особенно старались политработники, следуя примеру Л. Мехлиса. 16 июля 1941 года был вновь введен институт военных комиссаров и ротных политруков. Одна из задач, возложенных на них, заключалась в постоянном контроле (слежке) за командирами. Установлено, что при утверждении соответствующего положения И. Сталин дописал фразу, предписывавшую комиссарам «своевременно сигнализировать Верховному командованию и Правительству о командирах и политработниках, порочащих своим поведением честь Рабоче-Крестьянской Красной Армии».

Перестраховываясь, комиссары стали регулярно докладывать наверх обо всех случаях неисполнения или неточного исполнения приказов. Даже тогда, когда можно было промолчать.

Руководство РККА реагировало на такие доклады и донесения по-разному. Чаще оставляли без внимания. Реже приказывали произвести аресты и суды.

Обстоятельства панического бегства из под г. Витебска частей 25-го стрелкового корпуса во главе с командованием попали в поле зрения историков, поскольку в 1941 году оказались в поле зрения Главной военной прокуратуры. По результатам проведенного расследования Главный военный прокурор диввоенюрист В. И. Носов 27 сентября 1941 года сообщал заместителю наркома обороны Л. Мехлису:«10–20 июля сего года части 25-го ск, занимавшие оборону в районе города Витебск, Сураж-Витебский, позорно разбежались, открыли дорогу противнику для продвижения на восток, а впоследствии, попав в окружение, потеряли большинство личного состава и материальную часть "»[204].

За допущенные преступления прокурор полагал необходимым предать суду военного трибунала бывшего командира корпуса генерал-майора С. М. Честохвалова, как изменника Родине (заочно), начальника штаба корпуса полковника П. С. Виноградова: военкома корпуса бригадного комиссара В. Н. Кофанова и ряд других лиц.

Генерал Честохвалов 16 июля 1941 года пропал без вести. По выводам следствия, столкнувшись при въезде в село Рибшево с небольшим отрядом немецкой разведки (около 10 чел.), Честохвалов «остановил автомашину, бросил личное оружие, поднял руки и пошел к немцам…». Трудно сказать, чьи показания были положены в основу такого вывода, но сегодня точно установлено, что командир корпуса в плен не сдавался и. вероятно, был убит (или застрелился) при столкновении с немцами. Тем не менее, он долгое время он продолжал числиться предателем и 5 мая 1942 года по приговору Военной коллегии был заочно осужден по статье 58—1 «б» УК РСФСР к расстрелу.

11 августа 1956 года дело в отношении С. М. Честохвалова прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления.

Полковник Виноградов избежал суда. Он возглавил корпус, сменив пропавшего без вести командира. Без вести пропавшим числится и комиссар В. Н. Кофанов. Начальник штаба 134-й стрелковой дивизии 25-го стрелкового корпуса подполковник Светличный и начальник артиллерии этой дивизии подполковник Глушков, выйдя из окружения, предстали перед трибуналом. О судьбе командира 162-й стрелковой дивизии полковника Н. Ф. Колкунова, осужденного военным трибуналом Западного фронта, уже упомянуто в предыдущей главе.

Из под Витебска бежали на восток не только части 25-го стрелкового корпуса. Та же картина наблюдалась в 34-м стрелковом корпусе. О том, как и почему удалось избежать трибунала его командиру генерал-лейтенанту Р. П. Хмельницкому и о трагической судьбе полковника М. Г. Кириллова, командира 38-й стрелковой дивизии, входившей в состав 34-го корпуса, расскажем в следующей главе…

Нередко предписания о расследовании воинских преступлений, как правило, связанных с бегством или отходом частей с занимаемых позиций без приказа, поступали в Главную военную прокуратуру непосредственно от высшего командования РККА. Так, на спецсообщении Особого отдела НКВД № 4/38578 от 21 июля 1941 года, основанном на донесении Особого отдела Юго-Западного фронта о расследовании причин больших потерь 199-й стрелковой дивизии, начальник Генштаба РККА генерал армии Г. К. Жуков наложил резолюцию: «Т. Носову, копия т. Мехлису. Немедленно арестовать командира корпуса, командира дивизии, командиров полков и судить в самом срочном порядке как изменников и трусов»[205].

2. «Судить в самом срочном порядке»

По состоянию на 22 июня 1941 года 199-я стрелковая дивизия (1-го формирования) входила в состав 12-й армии Юго-Западного фронта. Боевой путь этой дивизии очень короток — всего сорок дней (с 22 июня по 31 июля 1941 года). 1 августа командир этой дивизии полковник Александр Николаевич Алексеев был арестован для предания суду военного трибунала.

Особый отдел Юго-Западного фронта пришел к выводу, что командование дивизии выполнило с опозданием приказ командующего фронтом занять и прочно удерживать южный фас Новоград-Волынского укрепрайона. Во время начавшегося 6 июля наступления противника возникла паника, которую командование предотвратить не смогло и части обратились в паническое бегство. А 9 июля произошло следующее: «Командир дивизии Алексеев, имея письменный приказ Военного совета фронта — удерживать занятые позиции, на основании якобы устного приказа командира 7-го стрелкового корпуса Добросердова. 492-му стрелковому полку, располагавшему всеми возможностями удерживать оборону рубежа до прихода подкреплений, приказал отходить. Остальным полкам этот приказ передан не был. Командир дивизии Алексеев вместе с комиссаром Коржовым и другими командирами, оставив части, с поля боя бежал».

17 августа 1941 года НКВД СССР направило в ГКО, Генштаб и Наркомат обороны очередное спецсообщение № 41/303. В нем указывалось, что расследование произведено, командир дивизии полковник А. Н. Алексеев, заместитель командира дивизии по политчасти полковой комиссар К. В. Коржов и начальник штаба подполковник С. В. Герман арестованы и преданы суду военного трибунала[206].

Генерал Алексеев избежал расстрельного приговора. Видимо, разобрались.

49-й стрелковый корпус генерал-майора И. А. Корнилова, в состав которого входила дивизия Алексеева, в августе был окружен под Уманью. И лишь в октябре генералы И. А. Корнилов и К. Л. Добросердов, командир 7-го стрелкового корпуса, попали в плен. Поэтому, не исключено, что генерал Добросердов успел подтвердить следователям, что действительно (а не якобы) отдавал устный приказ на отход. Во всяком случае, уже сентябре 1941 года генерал-майор А. Н. Алексеев был освобожден от наказания и продолжил службу[207]. Если же вышестоящее командование, как это было в деле генерала Гловацкого, не подтверждало показания подсудимого, вынесение сурового приговора было обеспечено. И это, несмотря на то. что в начальный период войны такие приказы зачастую отличались противоречивостью или были изначально невыполнимыми.

Маршал К. К. Рокоссовский в своих мемуарах подвергнул вышестоящее командование резкой критике за постановку заведомо невыполнимых задач: «.. их распоряжения были явно нереальными. Зная об этом, они всё же их отдавали, преследуя, уверен, цель оправдать себя в будущем, ссылаясь на то, что приказ для „решительных“ действий таким-то войскам ими был отдан»[208].

Командир 77-й смешанной авиадивизии Герой Советского Союза полковник И. Д. Антошкин, получавший противоречивые боевые задачи сразу из трех штабов (ВВС. ВВС МВО и ВВС Западного фронта) в одном из своих донесений написал: «решите, наконец, вопрос, кому мне подчиняться, чьи приказы выполнять»[209].

Иногда противоречивость и нереальность отдаваемых приказов являлись основанием для прекращения уголовного преследования. Известно, например, что Г. К. Жуков распорядился отдать под суд военного трибунала генерал-майора Ф. Д. Захарова за то, что возглавляемая им группа войск не удержала оборону Клина. Однако военная прокуратура пришла к выводу, что в его действиях нет состава преступления: «Тройственное управление некоторыми частями группы (командарм-16, командарм-30 и генерал Захаров), естественно, внесло путаницу в управление ими, что, в свою очередь, повлекло за собой нецелесообразные перемещения частей в ответственный период боев»[210].

Нередки были попытки командиров свалить вину друг на друга. Например, в период боев под Москвой начальник артиллерии 5-й армии генерал-майор И. П. Камера в своем объяснении на имя генерала армии Г. К. Жукова по поводу потери артиллерии возлагал вину за это на командира 50-й стрелковой дивизии генерал-майора Н. Ф. Лебеденко и комиссара дивизии полкового комиссара Дородного. Те, в свою очередь, писали Жукову, что «Камера в самую трудную минуту вместо оказания помощи в организации артиллерии бежал с поля боя»[211].

Есть основания утверждать, что изначально невыполнимые приказы вышестоящих командиров привели на скамью подсудимых командира 48-й танковой дивизии полковника Д. Я. Яковлева, командира 80-й стрелковой дивизии полковника И. М. Фролова и ряд других командиров.

48-я танковая дивизия полковника Дмитрия Яковлевича Яковлева дралась с врагом героически. В первый бой вступили 6 июля под Невелем. еще не успев разгрузиться с железнодорожных платформ. Потом почти месяц отчаянно оборонялись, сдерживая немцев у Великих Лук. С трудом вырвались из наметившегося окружения. Город оставили 24 августа. Причем, по приказу командования.

Генерал-майор танковых войск И. А. Вовченко (в 1941 г. — командир разведбата 48-й ТД) оставил мемуары, в которых писал: «48-я дивизия под Великими Луками сделала все, что было в ее силах. Возможно, даже больше. И вел нас полковник Яковлев. У комдива была забинтована голова и рука на перевязи. Я никогда не забуду его взгляда. Командир 48-й танковой дивизии полковник Яковлев был способный и смелый военачальник, один из организаторов героической обороны Великих Лук»[212]…

Однако 28 августа 1941 года полковник Яковлев был отстранен от должности и арестован по распоряжению представителя Западного фронта (командира группы войск) полковника А. М. Кузнецова.

В этом необычном деле до сего времени есть белые пятна.

Во-первых, не совсем ясны обстоятельства, которые послужили непосредственной причиной ареста Яковлева. В очерке А. И. Сизова, директора великолукского государственного архива, приведены воспоминания бывшего начальника штаба дивизии генерал-майора И. И. Ющука о его разговоре с Яковлевым уже после ареста:

«В два часа ночи, когда ты отдыхал, — сказал Дмитрий Яковлевич, — меня вызвал к себе полковник, представитель командования Запфронтом для наведения порядка в частях и соединениях 22-й армии, который приказал:

— С утра сегодня (28 августа 1941 г.) контратаковать противника всеми частями 48-й танковой дивизии в юго-западном направлении, нанести удар по тылам противника и занять станцию Назимово и оборонять ее до особого распоряжения.

Я ему пытался доказать, что в нашей дивизии отсутствуют танки, артиллерия и другие средства усиления. Кроме того, 48-я танковая дивизия при выходе из окружения понесла значительные потери людьми, и с одними винтовками, голодными, измученными бойцами против танков врага да еще на глубину 30 км. контратака невозможна. Эта затея, сказал я, кроме напрасной гибели людей, не даст никаких результатов. Несмотря на мои доводы, полковник повторил свой приказ в категорической форме. Видя явный абсурд его приказа, я также в категорической форме отказался его выполнить»[213].

При пересмотре этого дела Главной военной прокуратурой по вновь открывшимся обстоятельствам было установлено, что распоряжение о выполнении этого приказа Яковлев все же отдал. Но от трибунала это его не спасло, поскольку основанием для его ареста послужило, вероятно, невыполнение другого приказа. Или — нескольких приказов. Приказ же о занятии остатками танковой дивизии станции Назимово и ее удержании до особого распоряжения полковником А. М. Кузнецовым Яковлеву вообще не отдавался.

Во-вторых, в докладе Военного совета Западного фронта Верховному Главнокомандующему от 30 августа 1941 г. о положении на фронте 22-й армии речь шла о предании суду не только полковника Яковлева, но и командира 186-й стрелковой дивизии генерал-майора Н. И. Бирюкова. В этом докладе сказано: «Приняты строгие меры по восстановлению порядка и дисциплины в частях 22-й армии. Командиры 186 сд и 48 сд (опечатка, правильно — 48-я тд) за самовольное оставление позиций преданы суду военного трибунала»[214].

Между тем, по воспоминаниям генерала Н. И. Бирюкова. 28 августа в бою у станции Скворцово он и комиссар дивизии были ранены и отправлены в госпиталь г. Калинина[215]. До ноября Бирюков лечился, после выздоровления возглавил дивизию, потом корпус, был удостоен звания Героя Советского Союза. Командовал сводным полком на Параде Победы. После войны написал три книги. Но ни в одной из них нет ни слова о предании его суду военного трибунала. Нет таких данных и в архивах Главной военной прокуратуры и Военной коллегии Верховного Суда РФ.

Выходит, что под трибунал пошел только Д. Я. Яковлев. 1 сентября 1941 года военный трибунал Западного фронта приговорил его по статьям 193—2 п. «д» и 193—17 п. «б» УК РСФСР к высшей мере наказания — расстрелу, с конфискацией имущества и лишением воинского звания «полковник».

Яковлев был признан виновным в том, что, являясь командиром 48-й танковой дивизии, преступно-халатно относился к исполнению своих служебных обязанностей и не выполнил ряд боевых приказов вышестоящего командования. Расстреляли его 5 сентября перед строем командно-политического состава 214-й стрелковой дивизии.

При пересмотре дела в 1958 году было установлено, что обвинения Д. Я. Яковлева основывались только на докладной записке командира группы войск Кузнецова и рапорте начальника особого отдела 48-й дивизии. В частности, согласно этим документам, 27 августа Яковлев должным образом не выполнил приказ полковника Кузнецова о занятии дивизией рубежа в районе селения Озерец. Части дивизии заняли его с опозданием, в бой были введены несвоевременно, а затем без приказа беспорядочно отошли на новый рубеж. В результате противнику был облегчен прорыв в направлении города Торопец. Кроме того. Яковлев был обвинен в том, что длительное время не принимал должных мер к установлению связи с вышестоящими штабами, а также неоднократно в расположении штаба устраивал выпивки.

В связи с тем, что каких-либо объективных доказательств вины командира дивизии собрано не было, дело в отношении Д. Я. Яковлева 18 декабря 1958 года было прекращено Военной коллегией за отсутствием в его действиях состава преступления[216].

В процессе послевоенной реабилитации было установлено, что не имелось таких доказательств и по делу командира 80-й стрелковой дивизии полковника И. М. Фролова и комиссара той же дивизии К. Д. Иванова, которые были расстреляны за невыполнение приказа о прорыве блокады г. Ленинграда. Комдив усомнился в возможности выполнения этого авантюрного приказа, рожденного в кабинете партийного хозяина Ленинграда А. А. Жданова, и был отстранен от должности. А когда вновь назначенное командование дивизии провалило наступление, ответственность за невыполнение приказа все равно возложили на прежнее руководство.

3. «Фролова и Иванова обязательно расстреляйте и объявите об этом в печати…»

Опубликовав в 2006 году ранее обнаруженный в архиве военного трибунала Ленинградского военного округа приговор по делу И. М. Фролова и К. Д. Иванова[217], автор не думал тогда, что эта печальная история заслуживает отдельного рассказа.

Как оказалось, это дело связано с судьбами известных в нашей стране людей и ключевыми для осажденного Ленинграда событиями.

Начнем с того, что приказ, который не выполнили подсудимые, предусматривал проведение операции по деблокаде Ленинграда южнее Ладоги, в районе Шлиссельбургско-Синявинского выступа. Причем, это была одна из первых и до сего времени малоизвестных попыток прорыва.

Кольцо окружения вокруг Ленинграда замкнулось, когда войска Вермахта достигли берегов Ладоги и захватили Шлиссельбург. Произошло это 8 сентября 1941 года. Образовавшийся плацдарм шириной около 12 километров, упиравшийся в Ладожское озеро между Шлиссельбургом и деревней Липки (так называемое «бутылочное горло») немцы превратили в мощное укрепление. Еще через месяц, после захвата Тихвина, были перерезаны дороги, по которым грузы для блокадников шли к Ладожскому озеру. Ситуация сложилась критическая. Разговаривая в этот день по прямому проводу с А. А. Ждановым и командующим Ленинградским фронтом генералом М. С. Хозиным, И. Сталин заявил:

— Вам дан срок в несколько дней. Если в течение нескольких дней не прорветесь на восток, вы загубите Ленинградский фронт и население Ленинграда… Надо выбирать между пленом, с одной стороны, и тем. чтобы пожертвовать несколькими дивизиями, повторяю, пожертвовать и пробить себе дорогу на восток, чтобы спасти ваш фронт и Ленинград[218].

Прорвать блокаду города со стороны невских берегов не удавалось. Поэтому во исполнение указаний Верховного Главнокомандующего, было принято решение, воспользовавшись ранним льдом, нанести неожиданный удар с севера — со льда Ладоги. Врага предполагалось атаковать силами 80-й стрелковой дивизии и 1-ro Особого лыжного полка моряков Балтийского флота (Полк имени Ленсовета) по всему побережью от Шлиссельбурга до деревни Липки.

80-я стрелковая дивизия, возглавляемая И. М. Фроловым, была сформирована в июле 1941 года из ленинградских ополченцев. До 23 сентября она именовалась 1-й гвардейской Ленинградской стрелковой дивизией народного ополчения. Боевая летопись дивизии началась 12 июля 1941 года под Волосовом. В августе — тяжелые бои на Кингисеппском участке обороны, в сентябре — под Ленинградом. В конце октября потрепанную и прижатую немцами к Финскому заливу дивизию с Ораниенбаумского плацдарма перебросили баржами через залив. Но времени для отдыха и пополнения поредевших рядов не было. Предстоял многодневный изнурительный пеший марш к Ладожскому озеру.

Отряд лыжников был сформирован из моряков-добровольцев в количестве 1200 человек непосредственно перед наступлением. Возглавил его 21 ноября майор В. Ф. Маргелов, будущий Герой Советского Союза и легендарный основатель Воздушно-десантных войск. Через много лет сухопутная операция, в которой принял участие этот героический отряд, повлияла. по инициативе ее командира, на введение в состав формы будущих десантников тельняшек с голубыми полосками. А осенью 41-го, до назначения на должность командира лыжного полка, майор В. Ф. Маргелов был одним из подчиненных И. М. Фролова. Он командовал 218-м стрелковым полком, входившим в состав 80-й дивизии.

Согласно приказу, поступившему из штаба фронта 21 ноября, частям дивизии предписывалось нанести удар по позициям Вермахта в районе «бутылочного горла» со стороны Ладожского озера, а далее двигаться в направлении Синявинских высот на соединение с нашими частями, пробивавшимися с Невского пятачка.

Иван Михайлович Фролов понимал, что этот приказ, сам по себе сомнительный, с учетом низкой боеготовности дивизии, может закончиться провалом. Пытаясь предотвратить трагедию, он прямо доложил начальнику штаба Ленинградского фронта генерал-лейтенанту Д. Н. Гусеву, что дивизия слаба, к наступлению не готова и приказ выполнить не в состоянии.

Так и случилось. Операция началась в ночь на 26 ноября 1941 года. Первая атака на открытом ледяном пространстве захлебнулась, когда противник открыл огонь. Следующая была предпринята перед рассветом 28 ноября. Действия частей дивизии с лыжным отрядом Маргелова не были согласованы и скоординированы. Пехотинцы должны были идти в прорыв первыми, моряки-лыжники — поддержать эту атаку. Они наступали с Ладоги на г. Шлиссельбург. ориентируясь на Бугровский маяк. Вопрос о том. кто кого ожидал морозной ночью с 27 на 28 ноября — до конца не выяснен и сегодня. Ясно лишь одно — совместных действий не было, наступление закончилось крахом. Многие пехотинцы и моряки погибли под внезапным шквальным огнем противника или утонули, так как непрочный лед был разбит снарядами.

С одной стороны, исследователи этой темы отмечают, что новое командование 80-й стрелковой дивизии вывело части к берегу Ладоги с пятичасовым опозданием. В обстановке командиры ориентировались с трудом, где находятся позиции противника — не знали. В ночь на 28 ноября моряки несколько раз выходили на лед, однако бойцы 80-й дивизии так и не появились. Атаку начали без них. прорвали первую линию вражеской обороны у Новоладожского канала, заняли деревню Липки, подошли к Староладожскому каналу, но поставленную задачу (без поддержки пехоты) выполнить не смогли[219]. Из 1200 чел. погибло более 800 морпехов. Майор Маргелов был тяжело ранен.

С другой стороны, пишут, что ждать начала атаки на морозе пришлось бойцам из частей 80-й стрелковой дивизии. Так. участник морского десанта главстаршина в отставке А. Ф. Ваганов вспоминал: «Нас должна была поддержать пехотная дивизия. Бойцы её были плохо одеты, без укрытий, долгое время ждали нас на трескучем морозе, поэтому многие из них обморозились. Да. еще немецкая авиация разметала их по Ладожскому озеру. Существенной помощи они нам не оказали. Когда мы прошли лесистый участок и вышли к Ново-Ладожскому каналу, то на льду много моих друзей полегло. Немцы нас расстреливали как мишени. Погибло человек 800. а. может, и больше. Поставленную задачу наш полк не выполнил»[220].

В любом случае. — налицо слабая проработка наступательной операции, спешка и несогласованность действий. Пятичасовое опоздание, если оно и имело место, то было это 26 ноября, а совместная атака планировалась в ночь с 27 на 28 ноября…

Между тем, на переговорах 1 декабря 1941 года Жданов и Хозин доложили Сталину и Молотову совсем иное:

«Хозин, Жданов:

У нас была задумана очень интересная и способная дать быстрое решение операция по льду с Ладожского озера 80-й дивизии с лыжным полком, причем этот лыжный полк должен был пройти и действовать в тылу 8-й армии на левом берегу Невы. Эта операция [была сорвана] благодаря трусливо-предательскому поведению командования 80-й дивизии. Командир дивизии Фролов за три часа до начала операции отказался от ее проведения. Операция была перенесена на следующий день и проделана, но внезапность уже была нарушена. Мы направляем вам представление с просьбой разрешить командира 80-й дивизии Фролова и комиссара дивизии Иванова судить и расстрелять. Военному совету фронта приходится вести борьбу с трусами и паникерами, которых оказывается больше всего среди высшего командного состава.

Сталин. Молотов:

Фролова и Иванова обязательно расстреляйте и объявите об этом в печати…

Хозин. Жданов:

Слушаемся, все будет сделано. Твердо уверены, что мы в самые ближайшие дни сможем Вас порадовать. Все»[221].

Хозин и Жданов указание из Москвы исполнили в точности. 2 декабря 1941 года военный трибунал Ленинградского фронта под председательством диввоенюриста И. Ф. Исаенкова приговорил бывшего командира 80-й стрелковой дивизии полковника И. М. Фролова и бывшего комиссара той же дивизии К. Д. Иванова к расстрелу.

В приговоре записано: «Фролов. 21 ноября с г., доложив Командующему Ленинградским фронтом о готовности вверенной ему дивизии к выполнению боевой задачи, получил от него устный приказ о прорыве блокады противника на одном из участков фронта, о чем 22 ноября с.г., по возвращении в дивизию, информировал комиссара дивизии Иванова. На деле, Фролов и Иванов к выполнению боевого приказа Командования фронта отнеслись пораженчески, проявили трусость и преступное бездействие, причем Фролов двум представителям фронта заявил за 3 часа до начала операции, что он не верит в успешный исход операции. В результате этого ответственная операция на одном из важных участков Ленинградского фронта была сорвана»[222].

Все сослуживцы И. Ф. Исаенкова, с которыми автору довелось беседовать, характеризовали Ивана Фроловича как вдумчивого профессионального судью и принципиального руководителя. Поэтому в приговоре странными и сомнительными выглядят суждения судей по ключевым вопросам предмета доказывания. Чувствуется, что умышленно опущены или завуалированы важные для установления истины положения.

Во-первых, из приговора следует, что 21 ноября И. М. Фролов доложил командующему фронтом о готовности его ослабленной в боях дивизии к выполнению боевой задачи, после чего получил устный приказ. То есть никаких документальных следов, подтверждающих отдачу такого приказа нет. А в приговоре, помеченном грифом «сов. секретно» почему-то не указан участок фронта, на котором эта задача должна была выполняться. Но если допустить. что все так и было в действительности, то спустя пять дней боевое и политико-моральное состояние дивизии было уже другим — оно существенно снизилось. Перед наступлением частям дивизии пришлось совершить изнурительный многодневный марш. По воспоминаниям ветеранов дивизии, «за пять дней, с 19 по 24 ноября, дивизия сменила четыре района сосредоточения», бойцы были совершенно измотаны, многие умирали прямо на ходу — от голода, холода и истощения. Недостаток фуража привел к падежу лошадей.

Все это отражено в опубликованных дневниках ветеранов дивизии — И. Н. Клебановой (218-й стрелковый полк) и В. В. Чуркина (88-й артиллерийский полк).

Из дневника В. В. Чуркина:

«28 октября. Через некоторое время поедем к Шлиссельбургу… Наши условия с продуктами очень плохи, получаем 300 граммов хлеба, черного, как земля, суп-водичку. Лошадей кормим березовыми прутьями без листьев. Лошади дохнут одна за одной…

27 ноября. Стоим на берегу Ладожского озера. Я был очень нездоров, расстроился желудок, ноги опухли от обморожения. В 12 часов 30 минут поедем по Ладоге. Выдали НЗ (неприкосновенный запас). Командование дивизии дало приказ о наступлении на Шлиссельбург со стороны озера… Но внезапное ночное наступление на Шлиссельбург сорвалось: лед в этом месте оказался непрочным, много людей потонуло»[223].

Во-вторых, вызывает большие сомнения тезис о переносе сроков операции на другой день по вине комдива. Но если это и соответствовало действительности, то, по сути, ничего не меняло, поскольку ныне установлено и документально подтверждено — немецкое командование знало от перебежчиков о предстоящей атаке и было готово к ее отражению. Кроме того, после неудачной атаки 26 ноября, на следующий день был отдан новый приказ о наступлении.

В-третьих, операцией по прорыву блокады, из-за провала которой началось расследование, а затем состоялся суд. руководил не полковник Фролов, а новое командование 80-й дивизии. Известно, что с 25 ноября дивизией командовал подполковник П. Ф. Брыгин, до этого командир 260-го полка.

Почему же диввоенюрист Исаенков не обратил внимания на эти лежащие на поверхности моменты?

Оказывается, обратил. Об этом написали еще в 1990 году В. И. Демидов и В. А. Кутузов. со ссылкой на архивные документы и рассказ самого И. Ф. Исаенкова: «Осенью 1941 года действовавшее в направлении Мги соединение Ленинградского фронта не выполнило боевую задачу. Были ли в этом виноваты командир и комиссар дивизии, а если и виноваты, то в какой степени. — сейчас с полной достоверностью определить невозможно. Известен результат: военный совет фронта предал их суду военного трибунала. Фронтовой прокурор Μ. Г. Грезов обвинил подсудимых в измене Родине и потребовал для них высшей меры наказания — расстрела.

— «Мы, судьи. — рассказывал И. Ф. Исаенков, — тщательно разбирались со всеми обстоятельствами дела и нашли, что такого преступления, как измена Родине, в поступках этих людей не усматривается: были — халатность, еще что-то. но жизни их лишать не за что… Грезов отреагировал жалобой на «либерализм» трибунала в Военный совет. Жданов меня вызвал и начал с разноса. Но я ему сказал: «Андрей Александрович, вы ведь сами всегда инструктировали нас: судить только в строгом соответствии с законами. По закону, в действиях этих лиц «измены Родине» нет». — «У вас есть с собою Уголовный кодекс?». — «Есть. Полистал, показал другим членам Военного совета: «Вы поступили правильно — в строгом соответствии с законом. И впредь поступать только так. А с ними, — прибавил загадочную фразу, — мы разберемся сами…».

Разрешение этой «загадки» лежит в Центральном архиве Министерства обороны — одностраничный документ «тройки» (прокурор, начальник политуправления и начальник особого отдела НКВД фронта): обвиняемые и сами признали, что фактически изменили Родине — «предлагаем расстрелять их во внесудебном порядке»..»[224].

Однако разбираться, судя по всему, пришлось все же И. Ф. Исаенкову. Как уже сказано, в архиве военного трибунала ЛенВО автор обнаружил лишь незаверенную копию. Но то, что формально суд трибунала состоялся, и свои подписи судьи на приговоре поставили — вряд ли стоит сомневаться. Ведь о суде тоже сохранились свидетельства, даже раненого майора Маргелова приносили в судебное заседание на носилках (по другой версии — на костылях) для допроса в качестве свидетеля, а осужденные просили у него прощения за гибель моряков…

В 1957 году Военная коллегия Верховного суда СССР приговор военного трибунала Ленинградского фронта от 2 декабря 1941 года в отношении Ивана Михайловича Фролова и Константина Дмитриевича Иванова отменила и дело прекратила за отсутствием в их действиях состава преступления.

4. Дважды убитый командарм

Из числа командармов, репрессированных в годы войны, судьба командующего 28-й армией генерала В. Я. Качалова наиболее трагична. 4 августа 1941 года он геройски погиб от прямого попадания в танк вражеского снаряда. А через сорок четыре дня советское правосудие послало вслед ушедшему в мир иной генералу еще одну пулю во исполнение вынесенного в отношении него расстрельного заочного приговора…

Еще в середине 30-х годов Военная коллегия Верховного Суда СССР начала рассматривать «контрреволюционные» дела без участия сторон, то есть без прокуроров и адвокатов. Только судьи и жертва. Быстро и удобно. Но лавина дел нарастала с такой быстротой, что перед войной стали практиковать составление заочных приговоров — не выходя из кабинетов и в отсутствие самих подсудимых. В годы войны такая практика продолжилась. В 42-м это были генералы Артеменко и Зыбин. В 43-м — Власов и Малышкин. Первый же заочный расстрельный приговор времен войны — один из самых серьезных проколов И. Сталина и подручной ему Военной коллегии. Приговор этот был вынесен 29 сентября 1941 года генерал-лейтенанту Владимиру Яковлевичу Качалову, командовавшему в начале войны 28-й армией.

Следующими «заочниками» стали 13 октября того же года командующий 12-й армией генерал-майор Павел Григорьевич Понеделин и командир 13-го стрелкового корпуса генерал-майор Николай Кузьмич Кириллов.

По всем этим делам Военная коллегия лишь проштамповала обвинительные заключения, которые военная прокуратура составила на основании не подлежащего сомнениям «доказательства» — приказа Ставки Верховного Главнокомандования Красной Армии № 270 от 16 августа 1941 года, в котором говорилось о «позорных фактах сдачи в плен» этих генералов.

За измену Родине они были приговорены к расстрелу, с лишением воинских званий и возбуждением перед Президиумом Верховного Совета СССР ходатайств о лишении приговоренных орденов Советского Союза.

О «позорных фактах» И. Сталин узнал от Л. Мехлиса, который основывался, прежде всего, на своей интуиции. А уж потом — на донесениях органов безопасности и военной прокуратуры. Следствию пришлось подстраивать свои выводы под его мнение. Сталин не только наложил на представленных Мехлисом документах резолюцию «Судить», но и сам сформулировал в приказе — за что судить. Качалов — «предпочел сдаться в плен, предпочел дезертировать к врагу». Понеделин — «не проявил необходимой настойчивости и воли к победе, поддался панике, струсил и сдался в плен врагу»: Кириллов — «дезертировал с поля боя, сдался врагу».

Поскольку автором приказа № 270 был И. Сталин, то никто не решился исправлять как стилистические, так и фактические ошибки[225]. И уж тем более никто не решился проинформировать Вождя об ошибочности изложенных в приказе данных, согласно которым за месяц до приговора генерал Качалов объявлялся «изменником». Ведь к тому времени этот не подлежащий опубликованию приказ был зачитан перед строем всех воинских частей и подразделений, доведен до всех партийных руководителей. Поэтому еще долгие годы имя Качалова продолжали склонять в приказах и директивах, как предателя и изменника. Например, в сообщении Ставки ВГК № 30126 от 12 мая 1943 года командующим войсками фронтов, военных округов и отдельными армиями о переходе группы генералов на сторону противника, В. Я. Качалов и П. Г. Понеделин упоминались в этом качестве вместе с генералом А. А. Власовым. «.. как теперь достоверно установлено» — подчеркивалось в сообщении — эти лица «изменили Родине, перебежали на сторону противника и в настоящее время работают с немцами против нашей Родины»[226].

Между тем. к этому времени деревня Старинка, в которой погиб и был захоронен Качалов. давно уже была освобождена от врага и сотрудники особого отдела при желании вполне могли бы опросить местных жителей и установить — как погиб командарм Качалов и где он захоронен. Кроме того, в 42-м году в штабных документах разгромленного немецкого корпуса было обнаружено донесение о проведении операции против окруженных частей 28-й армии, из которого следовало, что Качалов не имел намерения сдаваться в плен и безуспешно пытался на танке вырваться из окружения. А в 1945 году бывший начальник штаба 37-й армии генерал К. Добросердов прямо заявил на допросе, что находившиеся с ним в плену военнослужащие являлись очевидцами того, как убитого в бою генерала Качалова немцы вытаскивали из танка[227]. Но желания установить истину ни у кого, кроме родственников, не было. Поэтому земля полнилась слухами. В том же 45-м году бывшая партизанка Ф. Ф. Минаева, после предъявления ей родственниками Качалова его фотографии, сказала, что похожий на него человек по имени Володя скрывался от немцев в дер. Морозово Смоленской области, искал связи с партизанами, а затем погиб от рук фашистов[228]. Потом появились сведения, что будто бы Качалова видели в немецкой форме в оккупированном Киеве. Утверждали даже, что в 1941 году он был похищен из лагеря военнопленных английской разведкой и в Касабланке возглавил антисоветскую организацию «Три богатыря».

Только в начале 50-х годов, благодаря титаническим усилиям освобожденной из лагеря жены Качалова, удалось прояснить картину и отвергнуть подобного рода слухи. В ходе проведенных в 1952 году дополнительных проверок зерна отделили от плевел, но пока Сталин не умер, никто так и не решился открыто заявить о том, что генерал-лейтенант В. Я. Качалов Родину не предавал и геройски погиб в бою. Вместо этого, жену генерала Е. Н. Ханчину-Качалову, которая продолжала «терроризировать» все инстанции своими обращениями, посадили за решетку во второй раз, обвинив ее в проведении антисоветской агитации[229]…

Сегодня в распоряжении историков достаточно материалов для того, чтобы восстановить хронологию и реконструировать события трагического августа 1941 года.

Во второй половине июля И. Сталин поставил задачу силами нескольких ударных групп разгромить рвавшегося к Москве врага, овладеть Смоленском и отбросить немцев за Оршу. Задача была конкретизирована Ставкой, которая сформировала для наступления пять ударных групп войск под командованием генералов К. Рокоссовского. В. Хоменко. С. Калинина. И. Масленникова и В. Качалова, под началом которого были две стрелковые и одна танковая дивизии.

Армейским группам предстояло нанести три одновременных удара из районов южнее Белого, Ярцево и Рославля по сходящимся направлениям на Смоленск. Группа Качалова перешла в наступление 23 июля, оттеснила немецкие части за реки Беличек и Стометь и продолжила движение в направлении Починка. Бои шли с переменным успехом и до 1 августа ничто не предвещало беды. Незадолго до трагедии даже публичный суд успели провести в профилактических целях. Военный прокурор 28-й армии Б. И. Алексеев, которому в отличие от своего командующего, удалось вырваться из немецкого окружения, вспоминал, что утром 30 июля 1941 года, в период боев в районе Рославля. Качалов позвонил ему по телефону и сказал, что арестовал двух командиров за оставление позиций без его приказа. После этого Алексеев вместе с председателем трибунала армии, членом трибунала и военным следователем срочно выехали в штаб армии. В течение суток было проведено следствие и тут же состоялось заседание трибунала. Далее Б. Алексеев писал: «В классе, где заседал суд. стояла мертвая тишина. Зато вне школы стоял сплошной грохот от разрыва бомб. Подсудимые признали себя виновными. Военный трибунал вынес им суровый приговор. Однако учитывая, что они дали слово трибуналу искупить кровью свою вину и вернуть утраченные позиции и материальную часть, заменил приговор условным осуждением, направив осужденных в свои части для организации контрудара»[230].

Однако контрудар не получился. Вскоре прокурору Алексееву во главе одного из сводных отрядов, созданных Военным советом армии, пришлось самому выбираться из «котла». Командующему вырваться из него не удалось.

1 августа немцы провели мощную артподготовку, а затем начали наступление на Рославль силами моторизованного и двух армейских корпусов, переброшенных из районов Орши и Смоленска. На третий день оперативное окружение группы генерала Качалова было завершено.

В этот же день, 3 августа. Ставка ВГК передала группу Качалова из состава войск Западного фронта в состав Резервного фронта, но эти меры уже ничего не могли изменить. Генерал Качалов предпринял попытку прорыва из окружения и 4 августа 1941 года был убит в бою прямым попаданием снаряда в танк, в котором он находился.

Члену Военного совета армии бригадному комиссару В. И. Колесникову и начальнику политотдела армии полковнику В. П. Терешкину также удалось вырваться из окружения. Вызванные в Москву они заявили Мехлису, что нет никаких оснований для утверждения о сдаче Качалова в плен, после чего тот обвинил их в политической близорукости и устроил им разнос:

— Как вы могли не обратить внимание на явные признаки того, что Качалов готовился перейти на сторону врага?

При этом Мехлис опирался на их же показания от 9 августа, а также показания порученца командующего И. Б. Погребивского, который утверждал, что вечером 4 августа при беспорядочном отходе наших подразделений генерал Качалов «у меня на глазах молча сел в командирский танк Т-34 и поехал в сторону занимаемой немцами деревни Ермолино»[231]. Перед этим же, как следовало из показаний политработников, командующий прочитал одну из фашистских листовок-пропусков, сброшенных с самолета и со словами «авось пригодится» положил ее в карман, а затем, в самый критический момент боя. никого не предупредив, уехал на танке в сторону противника. Колесников при этом, правда, добавлял, что воспринял все это как шутку. Но на такую мелочь никто уже не обращал внимания. Во всех документах, в том числе в докладной записке помощника Главного военного прокурора бригвоенюриста С. Я. Розенблита, который специально выезжал для проведения следственных действий в штаб 28-й армии, с этого времени будет фигурировать одна и та же фраза — «при сомнительных обстоятельствах выехал на танке в сторону противника»[232].

Проведение следствия по делу Качалова было поручено следователю по важнейшим делам Главной военной прокуратуры военному юристу 2-го ранга Демченко. 8 сентября 1941 года он принял это дело к своему производству. На следующий день были допрошены очевидцы «измены», а еще через сутки Демченко вынес постановление о привлечении Качалова в качестве обвиняемого по ст. 58—1 п. «б» УК РСФСР, в котором говорилось: «Добытые следствием данные дают достаточные основания для предъявления б. генерал-лейтенанту Качалову обвинения в том. что. состоя в должности командующего 28-й армией, 4 августа 1941 г. в боевой обстановке в районе Рославля, использовав сброшенную авиацией противника листовку, служившую пропуском к неприятелю, перешел в деревне Старинка на сторону врага, изменив Родине»[233].

19 сентября 1941 года Постановлением Президиума Верховного Совета РСФСР Главному военному прокурору было «разрешено» предать Качалова суду «как изменника Родины, с заочным рассмотрением дела». 27 сентября диввоенюрист В. И. Носов утвердил обвинительное заключение. 29 сентября Военная коллегия сначала вынесла в подготовительном заседании определение о предании генерала суду, а еще через несколько минут провела «суд» под председательством диввоенюриста М. Г. Романычева.

В приговоре утверждалось, что Качалов «во время боевых действий частей 28-й армии на Западном фронте 4 августа 1941 года в районе города Рославля под деревней Старинкой, оставив свои войска и воспользовавшись находившимся в его распоряжении танком, перешел на сторону врага». А посему — расстрел. Но этим дело не закончилось. Учитывая в соответствии частью 2 ст. 58—1 «в» УК РСФСР «тяжесть совершенного Качаловым преступления», Военная коллегия вынесла также определение о привлечении к уголовной ответственности всех совершеннолетних членов его семьи…

Борьбу за восстановление доброго имени генерала Качалова его жена начала вести еще в заключении. Она настойчиво добивалась проведения объективной проверки. Но лишь 25 января 1952 года следователем МГБ подполковником Б. А. Сыромятниковым были официально запротоколированы показания жителей деревень Водневки и Старинка, которые, как очевидцы боя. подтвердили, что из подбитого немцами танка было извлечено тело танкиста в генеральской форме, и что захоронили его в большой братской могиле у села Крайники — «в третьем верхнем ряду крайний справа». Т. С. Новикова опознала Качалова по фотографии. Позже. 7 мая того же года допросили Ф. В. Зайцева, который рассказал, что немецкий офицер приказал ему на могиле поставить крест, а на кресте сделать надпись на русском языке: «Генерал-лейтенант Качалов». Еще через полгода, по результатам перезахоронения останков воинов, погибших в районе деревни Старинки, составили акт от 6 ноября, согласно которому на одном из трупов были обнаружены остатки генеральской формы. Однако Генеральному прокурору СССР потребовалось после этого более года для принятия решения. 7 декабря 1953 года Р. А. Руденко направил Г. М. Маленкову и Н. С. Хрущеву письмо, из которого следовало. что генерал Качалов погиб 4 августа 1941 года, а, следовательно, за измену Родине осужден необоснованно. 23 декабря того же года В. Я. Качалов был реабилитирован Военной коллегией.

5. Дважды приговоренные

Войска 6-й и 12-й армий Юго-Западного фронта за две недели ожесточенных оборонительных боев отступили от границы более чем на 300 километров. Угроза глубокого охвата и окружения этих объединений стала реальной сразу после того, как, нанеся главный удар на стыке 5-й и 6-й армий, немецкие войска в середине июля вышли к Киевскому укрепленному району, а вскоре окончательно раскололи Юго-Западный фронт. 23 июля 1941 года командование войсками этого фронта приняло решение объединить обескровленные в боях 6-ю и 12-го армии под общим командованием генерал-майора П. Г. Понеделина. 25 июля они были включены в состав Южного фронта. А 27 июля уже стали вырисовываться контуры котла под Уманью, замкнувшегося 2 августа, после того как севернее Первомайска южный фланг 17-й немецкой армии соединился с передовыми частями своей танковой группы. Попытка организовать контрудар и спасти окруженные армии не удалась. В течение недели они были уничтожены. Последние очаги сопротивления фашисты ликвидировали 13 августа. Из донесений германского командования от 8 августа 1941 года следовало, что в плен было захвачено 103 тыс. военнослужащих, включая командующего 12-й армией генерал-майора П. Г. Понеделина и командира входившего в состав этой армии 13-го стрелкового корпуса генерал-майора Н. К. Кириллова.

Генералы Понеделин и Кириллов являлись представителями лучшей части советского генералитета. О П. Г. Понеделине, например, маршал И. X. Баграмян писал в своих мемуарах: «Командовал армией генерал-майор Павел Григорьевич Понеделин, пожалуй наиболее образованный из наших командармов. В свое время он командовал стрелковой дивизией, возглавлял штаб Ленинградского военного округа, руководил кафедрой тактики в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Большой знаток тактики высших соединений, отлично разбиравшийся в вопросах военного искусства, он пользовался в нашем округе большим авторитетом»[234].

При описании обстоятельств пленения генералов Понеделина и Кириллова можно встретить незначительные расхождения. Однако они не меняют сути — генералы продолжали сражаться до конца, пытаясь вырваться из котла. Так. Понеделина, уже в окружении, тяжело ранило и в плен он попал в бессознательном состоянии. По другой версии, раненого генерала, расстрелявшего все патроны, повалили на землю и взяли в плен в рукопашной схватке.

Однако действительные обстоятельства пленения генералов мало интересовали судей Военной коллегии. 13 октября 1941 года они провели очередное закрытое судебное заседание и заочно осудили Понеделина и Кириллова к расстрелу. Фабула их обвинения в «измене родине» была краткой — «оказавшись в окружении немецких войск в районе города Умани, без сопротивления сдались в плен врагу». Не забыли покарать и родственников «изменников родины». Постановлением Особого совещания при НКВД СССР, вынесенным за день до заочного суда (?!). жена генерала-Н. М. Понеделина и его отец-Г. В. Понеделин были направлены в лагеря на 5 лет каждый. Жену же генерала Кириллова — Марию Федоровну осудил военный трибунал Приволжского военного округа, приговорив ее 19 октября 1941 года к ссылке сроком на 5 лет.

Между тем. вывод о том, что захваченные фашистами генералы не сдавались врагу добровольно и сражались до конца, подтверждает их достойное поведение в плену. Пропагандистский аппарат Вермахта очень рассчитывал на сотрудничество с ними. В этих целях даже сам фельдмаршал Клейст снизошел до общения с Понеделиным и Кирилловым. Склоняя их на свою сторону, генералам демонстрировали текст приказа Ставки ВГК № 270, из которого следовало, что на родине их считают предателями и дезертирами. Тем не менее, оба решительно отвергли все предложения о сотрудничестве, поступавшие как от немцев, так и от власовцев.

Вот лишь небольшая выдержка из показаний генерала А. А. Власова на допросе 25 мая 1945 года: «В беседе Понеделин на мои предложения принять участие в работе по созданию русской добровольческой армии наотрез от этого отказался…». И, кроме того, добавим, поскольку Власов умолчал об этом на допросе — в ответ на сделанное им предложение генерал Понеделин плюнул предателю в лицо.

3 мая 1945 года вместе с другими освобожденными из плена генералами Понеделин и Кириллов были доставлены в Париж и переданы представителям советской стороны. А затем переправлены в Москву, где. несмотря на наличие вступившего в законную силу расстрельного приговора, их сразу не арестовали. Лишь в канун нового 1946-го года арест был санкционирован начальником Главного управления контрразведки «Смерш» В. С. Абакумовым и Главным военным прокурором Н. П. Афанасьевым.

В отношении водворенных в Сухановскую тюрьму генералов фактически завели новые уголовные дела. На этот раз без ссылок на приказ № 270 и наличие уголовного дела с заочным приговором о расстреле[235].

В этой тюрьме Понеделину и Кириллову, знавшим о том, что у них за плечами расстрельный приговор, предстояло провести более пяти лет. К ожиданию смерти нельзя привыкнуть. Им постоянно приходилось прислушиваться к шагам в коридоре и вздрагивать при скрежете ключей в замках.

Формально все это время в отношении них проводилась дополнительная проверка. По ее итогам Главная военная прокуратура вынесла заключение, что имеются новые обстоятельства преступной деятельности Понеделина и Кириллова, которые не были учтены при вынесении приговора 13 октября 1941 года.

Позже выяснилось, что никаких «новых обстоятельств» не было. Тем не менее, 2 августа 1950 года Военная коллегия отменила свой же заочный приговор 1941 года, и направила дело на новое расследование. А Понеделину и Кириллову в это время объявили об окончании следствия по новым делам и, не ознакомив с материалами 1941 года, направили эти дела в ту же Военную коллегию.

Судебное заседание состоялось 25 августа 1950 года. Генералы не отрицали, что во время боя попали в плен. А большего от них и не требовалось.

Понеделин был признан виновным в том, что, оказавшись в окружении противника, не проявил необходимой настойчивости и воли к победе, поддался панике и 7 августа 1941 года, нарушив присягу, изменил Родине: без сопротивления сдался в плен немцам и на допросах сообщил им сведения о подчиненных ему войсках.

Новые же обстоятельства сводились к вменению Понеделину в вину ведения им в лагере дневника, в котором, по версии следствия и суда, он делал записи клеветнического характера в отношении «одного из руководителей партии и Советского правительства». Этим руководителем был И. Сталин. А послал Вождя П. Г. Понеделин «куда подальше» сразу после объявления его в приказе Ставки № 270 изменником Родины. Кроме того, Понеделин писал в дневнике. что колхозное крестьянство, лишившись частной собственности, обнищало, а поэтому относится к Советскому правительству недоброжелательно и вряд ли будет поддерживать его в войне с немцами.

Обвинение Кириллова было аналогичным — «являясь командиром 13-го стрелкового корпуса и попав в окружение противника, изменил Родине, сдавшись 7 августа 1941 года без сопротивления в плен немцам… при допросе сообщил немцам секретные сведения о составе частей корпуса»[236].

В своем последнем слове в суде Понеделин сказал:

— Я не был врагом народа и не способен им быть. Прошу вас вернуть меня к обществу, дать возможность работать и радоваться вместе с этим обществом[237].

Не дали — ни Понеделину. ни Кириллову. На основании ст. 58—1 п. «б» УК РСФСР их вновь приговорили к расстрелу и в ту же ночь привели приговор в исполнение.

Через шесть лет в заключениях Главной военной прокуратуры и определениях Военной коллегии от 29 февраля 1956 года появились записи, что приговор этот был незаконным, поскольку генералы сделали все возможное, чтобы прорваться из окружения и в плен добровольно не сдавались.

Так была поставлена последняя точка по делу дважды приговоренных советским правосудием генералов.

А теперь расскажем о том. как некоторые командиры предпочитали сами ставить последнюю точку, вершить свое собственное «правосудие», лично расстреливая подчиненных.

Нередко это были акты расправы, произведенной без каких-либо законных на то оснований. Когда же информация о таких расстрелах доходила до следственно-судебных органов. командиры пытались камуфлировать их под исполнение требований приказа № 270. Пользовались тем. что в боевой обстановке непросто было провести разграничительную черту между «самосудом» и выполнением требований Верховного главнокомандующего о расстрелах командиров, «прячущихся в щелях. Часто это удавалось, но в ряде случаев, когда факт произвола был очевиден и скрыть его не представлялось возможным, такие действия, сопряженные с превышением командирами власти и должностных полномочий, квалифицировались как самосуд.

6. «Самосуды»

Это слово хорошо известно фронтовикам. Ряд командиров и начальников, в том числе с генеральскими погонами на плечах, вершили «правосудие» без помощи трибуналов и издания каких-либо приказов.

Наибольшее распространение такие факты имели место в начальный период войны. Ранее упомянутый начальник Управления политпропаганды Юго-Западного фронта бригадный комиссар А. И. Михайлов 14 июля 1941 года докладывал Л. Мехлису:

«…Так. сержант госбезопасности расстрелял 3 красноармейцев, которых заподозрил в шпионаже. На самом деле эти красноармейцы разыскивали свою часть. Сам сержант — трус, отсиживался в тылу и первый снял знаки различия. По-бандитски поступил лейтенант 45-й стрелковой дивизии. Он самочинно расстрелял 2 красноармейцев, искавших свою часть, и одну женщину, которая с детьми просила покушать. Оба преступника преданы суду Военного трибунала…»[238].

Расстрелам нередко предшествовал мордобой, также получивший на фронте широкое распространение. «Морды бить» своим подчиненным любили генералы А. И. Еременко, В. Н. Гордов. Г. Ф. Захаров и другие. 4 октября 1941 года Сталин даже приказ подписал по этому поводу. Он имел № 0391 и назывался «О фактах подмены воспитательной работы репрессиями». Предписывалось «широко разъяснять начальствующему составу, что самосуды. рукоприкладство и площадная ругань, унижающая звание воина Красной Армии, ведут не к укреплению, а к подрыву дисциплины и авторитета командира и политработника». В приказе приводились примеры «самосудов»: «Лейтенант 288 сп Комиссаров без всяких оснований выстрелом из нагана убил красноармейца Кубицу. Бывший начальник 21 УР полковник Сущенко застрелил мл. сержанта Першикова за то, что он из-за болезни руки медленно слезал с машины…»[239].

Во исполнение этого приказа были изданы приказы командующих фронтов и армий, в которых приводились свои собственные примеры «самосудов». Так, согласно приказу войскам Юго-Западного фронта от 12 декабря 1941 г. № 0029 «О фактах превышения власти, самочинных расстрелах и рукоприкладстве со стороны отдельных командиров в отношении своих подчиненных» были преданы суду военного трибунала за превышение власти, самочинные расстрелы и рукоприкладство начальник особого отдела 1-й танковой бригады, помощник по технической части танкового полка, командир 4 роты 84 ОСПБ и другие военнослужащие[240].

Сказал свое слово и прокурор СССР В. М. Бочков. В его докладе И. Сталину от 8 февраля 1942 года о преступлениях в Красной армии за первые месяцы войны отмечалось: «Среди прочих преступлений… следует особенно отметить имевшие место и после издания приказа НКО № 0391 факты самочинных и ничем не вызываемых расправ над подчиненными под видом борьбы с трусами, паникерами и изменниками… Только за декабрь 1941 г., по далеко не полным данным, органами военной прокуратуры зафиксировано 28 случаев самочинных и ничем не вызывавшихся расстрелов подчиненных со стороны командиров. Часть этих преступлений совершено на почве пьянства. Так. 15 декабря командир взвода 981 с.п. ст. лейтенант Киржа, находясь в состоянии опьянения, без каких-либо причин расстрелял встретившегося с ним кр-ца Скарга; 23 декабря ст. лейтенант Скавош по приказанию командира роты 183 бс (Волховский фронт) расстрелял кр-ца Иванова, заподозренного в краже одной буханки хлеба, и т. д.»[241].

Иногда случалось и наоборот — подчиненные вершили «самосуд» над старшими по должности и званию. Например, командир роты тяжелых танков старший лейтенант Д. С. Савонь-кин. награжденный в октябре 1942 года орденом Красной Звезды, в декабре того же года за нерешительность и трусость в бою расстрелял заместителя командира 8-й гвардейской отдельной танковой бригады по строевой части гвардии майора И. Я. Щербину[242]. Савонькин был осужден трибуналом и лишен ордена.

За годы войны командованием издано немало приказов, направленных на пресечение «самосудов». Так, по результатам проверки, проведенной Управлением военно-учебных заведений Красной Армии в период с августа 1942 года по январь 1943 года заместитель наркома обороны генерал-майор Румянцев подписал приказ № 0206 от 24 марта 1943 года о многочисленных фактах «издевательского отношения к курсантам и рукоприкладства со стороны командиров» в ряде военных училищ[243]. А в приказе заместителя наркома обороны маршала А. М. Василевского, изданном в августе того же года, приводились случаи невыполнения командирами «законных требований служебных нарядов КПП о проверке документов» и оказания им сопротивления. В приказе, в частности, отмечалось:

«4.2.43 г. начальник штаба 5-го мехкорпуса (Юго-Западный фронт) полковник Шапошников избил старшего КПП 287 сп НКВД младшего сержанта Зотова, пытавшегося проверить у него документы. На полковника Шапошникова наложено дисциплинарное взыскание.

25.3.43 г. начальник штаба 203 сд (Юго-Западный фронт) полковник Сивицкий застрелил старшего служебного наряда 24-го пограничного полка старшину Гуркина, задержавшего дивизионного инженера капитана Котова, как не имевшего паспорта на автомашину. Сивицкий приговорен военным трибуналом к пяти годам лишения свободы.

17.4.43 г. командир минометной роты 2 сп 186 сд (Брянский фронт) капитан Гегуадзе при попытке служебного наряда 88-го пограничного полка проверить у него документы открыл по наряду огонь, убив красноармейца Карпова. Гегуадзе приговорен военным трибуналом к пяти годам лишения свободы…»[244].

Таких приказов за годы войны было издано немало, но изжить порочную практику «мордобоя» и «самосудов» так и не удалось.

В докладе председателя военного трибунала 3-го Белорусского фронта отмечалось, что за «рукоприкладство и незаконные репрессии в отношении подчиненных» в 39-й армии осуждено 8 офицеров[245]. В докладе по результатам проверки боевой подготовки 1437-го полка 1-го танкового корпуса Западного фронта от 19 июня 1943 года говорилось: «Командир полка майор В. С. Гаевский, его заместитель по политической части майор Г. Л. Бабкин и начальник штаба майор А. И. Авдеев систематически применяли физические меры воздействия к своим подчиненным бойцам и командирам. В ряде случаев избиение производилось упомянутыми лицами в состоянии опьянения. Так, Гаевский в апреле избил старшего техника-лейтенанта П. Я. Дорошина, нанеся ему несколько ударов кулаком и пистолетом по голове, а после приказал ему становиться для расстрела… Начальник штаба полка майор Авдеев в марте месяце в состоянии опьянения превысил свои права и незаконно расстрелял старшего сержанта Навака. В результате произведенного выстрела Навак получил тяжелое ранение в голову. За попытку присутствующих при этом красноармейца Н. С. Виноградова и старшины Д. М. Чистилина оказать помощь раненому. Авдеев пригрозил им расстрелом и приказал выбросить раненого Навака из машины на снег, а поставленному часовому — пристрелить Навака, если он поднимется. Спустя короткое время Навак попытался подняться и в соответствии с приказанием Авдеева был добит часовым. После убийства Навака, Авдеев совместно с Гаевским послали матери Навака извещение, что ее сын расстрелян как трус и изменник…»[246].

Установлено, что майоры Бабкин и Авдеев в тот же день, когда был составлен доклад по результатам проверки боевой подготовки 1437-го полка, были осуждены военным трибуналом Западного фронта к расстрелу.

В обзоре судимости начальствующего состава (от среднего и выше) Красной Армии за 1942 г.[247] подчеркивалось: «Особенно следует отметить случаи незаконных расстрелов подчиненных отдельными командирами. При этом надо отметить, что факты незаконного применения оружия наблюдаются в тыловых частях, в условиях, где нет боевой обстановки.

Действительно, даже в тыловых частях самосуд практиковали достаточно широко. И эти случаи никак нельзя было втиснуть в рамки приказа № 270.

Возьмем для примера выдержки из доклада председателя Военного трибунала Дальневосточного фронта. Он сообщал в Военную коллегию, что помощник командира 3-ей роты 221-го автобатальона младший техник-лейтенант Коврыгин, подозревая старшего сержанта Белянкина в принадлежности к контрреволюционной организации, вызвал его в штаб роты для допроса. В ходе «допроса» расстрелял Белянкина из личного пистолета «ТТ». Командир хим-роты 335-й стрелковой дивизии старший лейтенант Корсункин, следуя на машине в нетрезвом состоянии, потребовал от шофера Макарова передать ему руль. После того, как Макаров отказался это сделать, Корсункин пытался применить к нему личное оружие, но при помощи следовавших в этой же машине граждан Устименко и Филиппова, был обезврежен. По прибытии в роту, Корсункин по боевой тревоге выстроил роту, приказал зарядить винтовки, поставив Макарова. Устименко и Филиппова перед строем для расстрела. Корсункин выстрелом из револьвера «Наган» ранил Макарова. Устименко и Филиппов стали просить о пощаде, и он их отпустил[248].

А вот аналогичный пример из доклада председателя военного трибунала Орловского военного округа. Назначенный начальником эшелона призывников инструктор отдела всеобуча Курского областного военкомата старший лейтенант Сироткин в пути следования три раза инсценировал расстрел недисциплинированных граждан, призванных на фронт, а затем, будучи пьян, поссорившись со своим помощником старшим лейтенантом Малиновским, произвел выстрел над его головой и ранил случайно одного из призывников.

Командир дивизиона 58-го ЗАП капитан Исаев, производя допрос сержанта Колесникова, заподозренного в краже, нанес ему несколько ударов, угрожал расстрелом, и, наконец, выстрелил в Колесникова и тяжело его ранил[249].

Следует сказать, что с позиции сегодняшнего дня суды явно недооценивали общественную опасность таких деяний, не всегда давали им должную оценку. Слишком обыденным явлением стали на войне стрельба и смерть бойцов. Слишком низко опустилась планка, определявшая тогда цену человеческой жизни.

В секретном приказе председателя военного трибунала 5-й ударной армии от 24 марта 1945 года № 09 отмечалось: «Военный трибунал 230-й стрелковой дивизии неосновательно прекратил дело в отношении старшего лейтенанта Сидорина Н. А., который стрелял в своего подчиненного и тяжело ранил его. Такой вид преступления требовал судебного воздействия для предупреждения столь позорных фактов поведения офицеров в отношении своих подчиненных»[250].

Нередко дело вообще не доходило до трибунала, особенно когда расстрел применяли высокопоставленные воинские начальники. В докладе председателя военного трибунала 1-го Украинского фронта генерал-майора Г. Я. Подойницына приводился пример о рассмотрении генеральским судом чести полевого управления 1-го Украинского фронта дела командира 18-го стрелкового корпуса генерал-майора Афонина. Он застрелил подчиненного ему начальника разведки 237-й стрелковой дивизии майора Андреева, который вступил с генералом в пререкания и в ответ на насильственные действия со стороны Афонина, нанес ему удар плеткой. А генерал выхватил пистолет и убил майора.

Суд чести объявил Афонину выговор и решил ходатайствовать перед военным советом о задержке ему очередного военного звания[251]. Только и всего.

За несколько дней до победы Военная коллегия рассмотрела дело командира 113-й стрелковой дивизии генерал-майора А. Власенко, осудив его по ст. ст. 193—17 и. «а» и 19. 137 УК РСФСР к 5 годам лишения свободы с отсрочкой исполнения приговора. За что? В секретном приговоре Военной коллегии от 5 апреля 1945 г. об этом говорится достаточно подробно. 16 апреля 1944 года Власенко, являясь в то время командиром 259-й стрелковой дивизии отдал незаконное приказание, по которому был расстрелян без суда и следствия начальник артиллерии стрелкового полка майор Киселев. Власенко сняли за это с должности. Но нашлись высокие покровители. И вскоре дали другую — 113-ю дивизию. Вскоре крутой нрав комдива проявился и здесь. В декабре 1944 года, не разобравшись в том, кто виноват в задержке движения колонны, он решил, что таковым является командир отдельной 157-й штрафной роты капитан Носовенко, сидевший верхом на лошади. Власенко выстрелил в него и тяжело ранил[252].

Чуть позже. Военная коллегия, применив ст. 20 и. «к» УК РСФСР, объявила порицание командиру 99-й Краснознаменной Житомирской стрелковой дивизии генерал-майору А. Сараеву. За что же было назначено генералу столь мягкое наказание. Можно сказать символическое и столь не свойственное грозной высшей военно-судебной инстанции? Оказывается Сараев, как и Власенко, «проявив горячность и не разобравшись в обстановке», ошибочно решил, что отступают бойцы 1-го стрелкового полка. Чтобы остановить их, выхватил пистолет и расстрелял двух красноармейцев[253].

Глава 5. На подступах к Москве

1. «Об одном досадном происшествии»

Из воспоминаний военного прокурора 43-й армии Б. И. Алексеева[254] следует, что больше всего ему запомнилась, врезалась в память история, связанная с возбуждением в сентябре 1941 года по приказу генерала армии Г. К. Жукова уголовного дела в отношении командира одной из стрелковых дивизий 43-й армии, который нарушил приказ командующего фронтом. В воспоминаниях Алексеева комдив фигурирует под фамилией Фурсов. Зная его с самой лучшей стороны по совместной службе в Архангельском военном округе, прокурор решил тщательно проверить материалы уже закончившегося расследования, подлежащие передаче в трибунал. Он выяснил, что в ходе наступательной операции дивизия Фурсова должна была форсировать реку и закрепиться на захваченном плацдарме. Но командир дивизии увлекся успешной атакой. Он впервые видел, как бегут немцы от его удара и. не утерпев, продолжил преследование бегущих фашистов. А в результате оторвался от соседей и сам попал в «кольцо».

Надо сказать, что военный прокурор за давностью времени запамятовал отдельные детали этой истории. На самом деле, фамилия комдива была не Фурсов. Это командир 211-й стрелковой дивизии полковник Иван Яковлевич Фурсин.

Маршал Г. К. Жуков в своих «Воспоминаниях и размышлениях» упоминает об этом случае вскользь, не называя номер дивизии и имя ее командира. Он писал: «Не везде, конечно, все проходило гладко. Мне хочется рассказать об одном досадном происшествии. Стрелковая дивизия 43 армии, получив задачу захватить плацдарм на западном берегу реки Стряны, не обеспечила свой левый фланг после форсирования реки и без должной разведки стремительно двинулась вперед. Молодой, еще недостаточно опытный командир этого соединения допустил большой промах, не приняв нужных мер боевого обеспечения. Этой ошибкой немедленно воспользовался противник. Танковой контратакой он смял боевые порядки дивизии… Контратака гитлеровцев была отбита, но и нам пришлось на этом участке остановить наступление. Такова была расплата за необдуманные действия командира этой дивизии. Почти до самого вечера 9 сентября пришлось мне вместе с командиром находиться на его наблюдательном пункте, исправляя допущенную оплошность»[255].

Совсем в другом стиле о том же «досадном происшествии» сказано в донесении Г. К. Жукова на имя И. Сталина: «Отдельные командиры показали себя в этих боях трусами и паникерами. К таковым относятся командир 211-й дивизии полковник Фурсин, разжалованный из генерал-майоров в советско-финляндскую войну[256]; начальник штаба 211-й СД полковник Аршинцев; начальник связи 211-й СД капитан Дорошенко; начальник отделения по сбору трофейного имущества интендант 1 ранга Мокров; начальник артиллерии 211-й СД майор Шокин; командир артиллерийского полка 211-й СД капитан Вержбицкий: командир 887 СП майор Перхорович. Все эти лица подлежат аресту и преданию суду военного трибунала»[257].

Попробуем разобраться — чем была вызвана столь жесткая реакция Г. К. Жукова?

Эта история связана с контрударом под Ельней.

Ельнинский выступ образовался в ходе Смоленского сражения. Было понятно, что немецкое командование может использовать его как удобный плацдарм для наступления на Москву. Поэтому Г. К. Жуков 29 июля предложил провести наступательную операцию силами двух армий (24-й и 43-й) Резервного фронта.

Несколько попыток срезать выступ в августе 1941 года оказались неудачными. Новая операция проводилась в период с 30 августа по 6 сентября 1941 года и завершилась ликвидацией выступа. А еще — арестами или отстранением от должностей ряда командиров. Удачной ее тоже трудно назвать, поскольку не все проходило столь гладко, как это описано в победных реляциях. Успех был достигнут локальный. А более масштабные задачи, поставленные перед войсками, выполнены не были.

В ходе боев за Ельню, в том числе после первых неудачных попыток ликвидации ельнинского плацдарма, многие командиры были сняты Г. К. Жуковым со своих должностей и арестованы или получили новые назначения с понижением[258].

Одним из первых, еще 15 июля, был освобожден от должности командарм-24 генерал-лейтенант С. А. Калинин (он будет арестован через три года за антисоветскую агитацию). Затем дойдет очередь и до начальника штаба армии генерал-майора П. Е. Глинского (он будет осужден в 1942 году за сдачу Орла).

Тогда же, в начале августа, был отстранен от должности и арестован командир 19-й стрелковой дивизии генерал-майор Яков Георгиевич Котельников.

В приказе войскам Резервного фронта № 0014, подписанном Жуковым, членом Военного совета фронта Кругловым и начальником штаба Анисовым, говорилось: «Командира 19-й стрелковой дивизии генерал-майора Котельникова Георгия Николаевича (правильно — Яков Георгиевич) и военного комиссара той же дивизии бригадного комиссара Дружинина Василия Ивановича за бездеятельность и невыполнение боевых приказов — отстранить от занимаемых должностей и зачислить в распоряжение командующего 24-й армией. Материал о них передать прокурору 24-й армии для привлечения к судебной ответственности»[259].

Судя по всему, этот приказ был издан, как говорят, задним числом, когда генерал Котельников уже несколько дней находился под арестом. Во всяком случае, согласно архивным документам о боевой деятельности 24-й армии, а также кадровым справкам Западного фронта, генерал-майор Я. Г. Котельников был арестован органами НКВД 1 августа, а в конце сентября того же года из под ареста освобожден в связи с прекращением дела[260].

14 октября 1941 года генерал Котельников был убит в районе деревни Панфилово Вяземского района при попытке прорыва из окружения.

Комиссар дивизии В. И. Дружинин был назначен на должность с понижением — начальником политотдела 93-й стрелковой дивизии. Отличился в боях под Москвой, с ноября 1942 года — член Военного Совета 26-й армии, в 43-м стал генерал-майором.

Среди отстраненных от должностей за бои под Ельней также числятся:

командир 103-й моторизованной дивизии подполковник В. П. Соловьев, «смещенный командующим фронтом за трусость в командиры батальона»[261]:

командир 106-й моторизованной дивизии полковник Алексеев — 18 августа отстранен от занимаемой должности и назначен командиром 955-го стрелкового полка 309-й стрелковой дивизии (вновь назначенный комдив полковник Брынзов также будет снят с должности через 10 дней);

командир 105-й танковой дивизии (он же комиссар дивизии)[262] полковой комиссар Бирюков — 18 августа, как не оправдавший своего назначения, назначен с понижением;

начальник штаба 100-й ордена Ленина стрелковой дивизии полковник Груздев, «проявивший растерянность и бездействие»[263], был переведен на должность командира 85-го стрелкового полка, а через несколько дней приказом генерала Ракутина полковник Груздев «как несправляющийся с командованием полком» был снят и с этой должности, разжалован до капитана и назначен на должность помощника начальника штаба этого же стрелкового полка;

комиссар 107-й стрелковой дивизии полковой комиссар В. Д. Столяров был понижен в должности в связи с тем. что «отсиживается в тылах, ни разу не был в боевых подразделениях»…

Репрессивный меч реально нависал над каждым из перечисленных командиров и комиссаров. В приказе командующего 24-й армией генерал-майора К. И. Ракутина № 017 от 13 августа было сказано: «Последний раз категорически предупреждаю командиров 100-й. 103-й и 106-й дивизий, что всякое замедление с выполнением боевого приказа является преступлением перед Родиной и влечет за собой привлечение виновных к строгой ответственности, вплоть до предания суду военного трибунала»[264].

Суровая атмосфера царила в те дни и в 43-й армии. Если войска 24-й армии наносили встречные удары с севера и юга под основание ельнинского выступа, то части 43-й армии наступали южнее. 211-я дивизия полковника И. Я. Фурсова, с именем которого связано «одно досадное происшествие» — из района Богданово (35 км. южнее Ельни) в направлении Рославля.

Надо сказать, что дивизия полковника И. Я. Фурсина была единственной из четырех стрелковых дивизий, входивших в состав 43-й армии, которая не имела боевого опыта. Она формировалась летом 1941 года в Загорске. Боевое крещение приняла в сентябре под Рославлем. А в октябре была окружена и практически полностью уничтожена. И. Я. Фурсин командовал соединением всего месяц. (9 сентября его сменил подполковник Батраков).

1 сентября командующий Резервным фронтом генерал армии Г. К. Жуков прибыл на КП 211-й стрелковой дивизии, и. судя по его воспоминаниям, сам до 9 сентября руководил боем на подступах к реке Страна. То есть, находился там больше недели, что вызывает у историков недоумение и большие сомнения. При этом. 211-я стрелковая дивизия до 7 сентября не могла форсировать реку и понесла большие потери. А на следующий день, когда немцы нанесли контрудар — вернулась на исходные позиции на восточном берегу реки.

Участвовал ли в этих боях и что делал в это время полковник И. Я. Фурсин. сказать трудно. Во всяком случае, если судить по документам, по состоянию на 4 сентября он еще не был арестован.

1 сентября 1941 года в ходе переговоров по прямому проводу с А. Н. Поскребышевым. тот передал Г. К. Жукову просьбу Сталина о необходимости прибытия в Ставку. Жуков ответил: «Только что сейчас получил неприятные сведения о 211-й дивизии, действовавшей на Рославль. Она. эта дивизия, поддавшись ночной панике, отскочила назад километров на 3–6 и создала этим отскоком невыгодное положение для [другой] стрелковой дивизии — для 149-й. Ввиду сложности обстановки я хотел бы ночью выехать на участок 211-й дивизии и там навести порядок и прибрать кого следует к рукам…»[265].

Во время переговоров 4 сентября уже И. Сталин поинтересовался у командующего Резервным фронтом: «А прославленная 211-я дивизия долго будет спать?». На что Жуков ответил: «211-я сейчас формируется, будет готова не раньше 10-го. Я ее подтяну в качестве резерва, спать ей не дам. Прошу Вас разрешить немедленно арестовать и судить всех паникеров, о которых докладывал». Сталин дал добро: «Мы приветствуем и разрешаем судить их по всей строгости»[266].

К числу паникеров Г. К. Жуков, судя по всему, относил не только упомянутых в его донесении командиров 211-й стрелковой дивизии. Но и командование 43-й армии.

Сегодня точно установлено, что в эти дни (с 22 августа по 2 сентября) 43-й армией командовал генерал-майор Дмитрий Михайлович Селезнев, хотя соответствующей отметки о прохождении службы в этой должности в его учётно-послужной карте не имеется[267].

Известно, что за неудачные действия 43-й армии в ходе контрудара под Ельней генерал Селезнев был также отстранен от командования и. по мнению старшего научного сотрудника Рославльского историко-художественного музея С. Александрова, подвергнут аресту 8 сентября 1941 года[268]. Вероятно, так и было. Хотя документальных подтверждений этому в ведомственных архивах Главной военной прокуратуры и Военной коллегии не обнаружено.

Перспектива суда над генералом была вполне реальной. А вот избежать трибунала ему. видимо, удалось по причине перевода Г. К. Жукова в Ленинград. Писатель С. Е. Михеенков высказал такое мнение: «Разбираться с делом генерала Селезнева поручили его преемнику (генерал-майору И. А. Богданову — авт.). В архивах сохранились документы той поры, и среди них приказ, подписанный новым командармом, с требованиями прокурорского расследования „событий 30.08.41—2.09.41 в полосе действий 211-й сд. приведших к невыполнению задач, поставленных перед войсками 43-й армии Ставкой и Резервным фронтом"… по одной из версий, которая наиболее правдоподобна, новый командующий спустил дело генерала Селезнева на тормозах. Дело в том, что ВРИД командующего 43-й армией генерал И. А. Богданов поступил весьма мудро: он отстранил командира 211-й стрелковой дивизии и назначил на нее генерала Селезнева с приказом — собрать бросившие свои позиции полки и батальоны и срочно восстановить положение, что и было исполнено в самый кратчайший период. Это спасло генерала Селезнева от военного трибунала, а генералу Собенникову дало законный повод не доводить дело до суда»[269].

Полагают, что по той же причине избежал суда и командир 211-й стрелковой дивизии И. Я. Фурсин. Впрочем, судя по воспоминаниям военного прокурора 43-й армии Б. И. Алексеева, окончательную точку в этом деле поставил сам Г. К. Жуков. Прокурор писал, что расследование причин постигших дивизию неудач было проведено оперативно. Комдив не отрицал допущенных просчетов и в своем объяснении признавал, что. находясь на КП. в решающий момент недостаточно мог влиять на ход боя в связи с потерей управления и утратой боеспособности дивизии. Алексеев понимал — чтобы не вызывать гнев Жукова, намного проще было утвердить обвинительное заключение по этому делу и направить его в военный трибунал. Но он поступил иначе. Назначил проведение оперативно-тактической экспертизы, выяснил ряд других существенных вопросов. Заключение экспертов было в пользу Фурсова. При таких обстоятельствах было вынесено постановление о прекращении уголовного дела[270]. Но его еще надо было утвердить.

Б. И. Алексеев вспоминал: «Жуков размещался в большой палатке. Принял меня он одетым в спортивный костюм. Здесь же за столом сидели члены Военного совета Булганин, Круглов и Хохлов. Я доложил о цели моего прибытия, результатах расследования и положил на стол представление. Прочитав его и не задавая никаких вопросов, Жуков написал на нем: „Согласен". Затем он передал это представление членам Военного совета, и они также поставили на нем свои подписи»[271].

Так полковник И. Я. Фурсин был признан невиновным. В мае 1942 года он стал начальником штаба 1-й ударной армии.

Избежал суда и упомянутый в донесении Жукова начальник штаба дивизии полковник Борис Никитович Аршинцев. Он стал генерал-майором, командовал дивизией и корпусом, за форсирование Керченского пролива был удостоен звания Героя Советского Союза[272].

Имя генерал-майора Д. М. Селезнёва, командовавшего в августе-сентябре 1941 года как 43-й армией, так и 211-й стрелковой дивизией, сохранится в историческом формуляре битвы под Москвой как имя командира 17-й стрелковой дивизии народного ополчения. В состав этой дивизии влились остатки разбитой 211-й. А должность комдива-17 Селезнев займет 24 октября 1941 года, после расстрела предыдущего командира — полковника Петра Сергеевича Козлова. В этой трагической и крайне запутанной истории также будет упомянуто имя полковника И. Я. Фурсина. уже как офицера штаба 43-й армии.

2. «Немедленно арестовать и перед строем расстрелять»

По воспоминаниям военного прокурора 43-й армии Б. И. Алексеева, узнав, что с санкции Военного совета армии за несколько дней были расстреляны во внесудебном порядке, без возбуждения уголовных дел, около 30 человек красноармейцев и командиров, дезертировавших с поля боя. он решил покончить с этой порочной практикой (хотя, как ранее отмечалось, определенные правовые основания для таких расстрелов имелись — авт.).

Сохранился текст телеграммы, направленной Алексеевым в Главную военную прокуратуру:

«В связи со значительным количеством случаев применения расстрелов внесудебным порядком, мною обращено внимание командования армии и начальника особого отдела НКВД на необходимость упорядочения вопроса применения этой меры наказания и усиления массово-разъяснительной работы в частях армии согласно последних приказов Наркома Обороны.

Военным прокурорам дивизий даны указания о тщательном наблюдении за применением несудебных репрессий и о недопущении искажений в этой области»[273]…

Б. И. Алексеев вспоминал, что ночью К) октября 1941 года его вызвал к себе командующий 43-й армией генерал-лейтенант С. Д. Акимов и молча протянул телеграмму Г. К. Жукова. В ней говорилось: «За отступление без моего приказа из района Угодского завода в район Тарутино командира 17-й стрелковой дивизии полковника Козлова и комиссара дивизии Яковлева завтра утром 11 октября 1941 года расстрелять перед строем. Об исполнении донесите. Жуков».

Прокурор, судя по всему, воспроизводил текст телеграммы по памяти. А память, спустя годы, может подвести. В действительности, решение о расстреле командира 17-й стрелковой дивизии (2-го формирования) полковника Петра Сергеевича Козлова командующий фронтом принял не 10, а 22 октября, и командармом тогда был уже не Акимов, а Голубев.

Вот что было сказано в приказе Г. К. Жукова:

«ГОЛУБЕВУ. 43-я армия.

1) Отходить с занимаемого рубежа до 23.10 еще раз категорически запрещаю.

2) На 17 дивизию немедленно послать Селезнева, командира 17 сд немедленно арестовать и перед строем расстрелять…

Жуков. Булганин. Передано 4.45 22.10.41»[274].

Между тем. П. С. Козлов расстрелян не был. Но вовсе не потому, что приказ Жукова был отменен. Козлов бежал из-под стражи.

Эта необычная история, во многих отношениях напоминающая детективную, в последние годы постоянно всплывает в исследованиях, посвященных начальному периоду войны. Однако историкам пока не удалось полностью реконструировать драматическую цепь событий, связанных с действиями 17-й дивизии в последнюю декаду октября, а также — с дальнейшей судьбой ее командира. По-прежнему остается немало неясных вопросов. Высказываются полярные мнения о комдиве и причинах, послуживших основанием для его расстрела.

В одних публикациях полковник П. С. Козлов — герой, заслуживающий высшей награды[275]. В других — трус и предатель.

Полемика обострилась после обнаружения в одном из архивов немецкого документа, датированного 24 октября, в котором записано — «Взят в плен командир 17 стрелковой дивизии»[276].

В настоящее время, по результатам проведенного дополнительного расследования. Главная военная прокуратура считает достоверно установленным не только факт нахождения П. С. Козлова в плену, но и факт его сотрудничества с врагом.

Напомню читателю в хронологической последовательности события, предшествующие аресту полковника П. С. Козлова. Они основаны на архивных документах, приведенных в публикациях сотрудника Центрального музея Великой Отечественной войны Г. Я. Грин[277], внучки П. С. Козлова — О. В. Семеновой[278] и некоторых других источниках, например, в историко-документальном очерке Г. И. Чугунова[279].

3—4 октября в рамках начавшейся операции «Тайфун» на позиции 17-й стрелковой дивизии, сформированной из народных ополченцев Замоскворечья и ряда других районов Москвы и Московской области, было направлено острие наступавших на Москву частей Вермахта.

Надо отметить, что для ополченцев это были первые бои. И они проявили себя геройски, оказывая врагу в течение нескольких дней ожесточенное сопротивление. В результате дивизия оказалась в оперативном окружении и потеряла до 80 % личного состава. 10 октября ее остатки вышли в район Наро-Фоминска.

В эти дни дивизия практически формировалась заново. Ее ряды пополняли бойцы и командиры, выходившие из окружения. Командиром дивизии был назначен полковник М. П. Сафир, но 14 октября вышел из окружения П. С. Козлов и вновь принял командование.

Вырывавшиеся из окружения части и подразделения 43-й и 33-й армий в районе Варшавского шоссе беспорядочно перемешивались, что существенно затрудняло руководство войсками. А Вермахт продолжал давить по всему фронту — 15 октября пал Боровск, 18 октября — Можайск и Малоярославец…

С 18 октября приказом командующего Западным фронтом Г. К. Жукова были перераспределены полосы обороны 43-й и 33-й армий по фактическому расположению войсковых частей.

17-я стрелковая дивизия вошла тогда в состав 43-й армии, поскольку находилась в полосе ее действия. Командованию дивизии было предписано по тревоге занять и обеспечить оборону рубежа по реке Протва в районе Угодского Завода (ныне — г. Жуков). Этот рубеж обороны протянулся от Белоусово до Высокиничи (около 28 км.).

Г. Я. Грин обнаружила и приводит в своих публикациях документы из которых следует, что 18–19 октября 17-ю стрелковую дивизию в Угодском Заводе посещали офицеры из штаба 43-й армии полковники Фурсин и Баланцев. которые в своих донесениях (независимо друг от друга) обратили внимание на бездействие или недостаточно активные действия дивизии и ее командира.

Вот донесение полковника И. Я. Фурсина:

«Начальнику штаба 43 Армии. Вручив в 19.35 18.10.41 приказ для 17 стрелковой дивизии о занятии линии обороны по р. Протва. я выехал в штаб дивизии на Угодский Завод. Ввиду бездорожья… я сумел прибыть в Тарутино к 6.00 19.10.41. Для ускорения передачи приказа из Тарутино по телефону я связывался с начальником штаба дивизии и в пределах возможного передал суть дела, что было вполне ясно для него. На Угодский Завод прибыл в 9.45. вручил приказ командиру 17 стрелковой дивизии, в присутствии комиссара. Мне было заявлено, что дивизия практически не осуществляет этот приказ…»[280].

Из этого документа следует, что утром 19 октября полковник Козлов, ранее уже получивший и продублировавший приказ командующего армией держать оборону рубежа по реке Протва. воспринял его негативно. Он продолжал числить себя в подчинении не 43-й, а 33-й армии, хотя переподчинение было произведено командованием фронта.

П. С. Козлов был достаточно хорошо подготовленным офицером и пришел к выводу, что остатки его потрепанной в боях дивизии вышестоящие военачальники обрекают на гибель.

В конце того же дня он издал свой приказ:

«Боевой приказ. Штадив—17. Угодский завод. 19 октября 1941 г. 18—30

1. Противник силою до пехотной дивизии и двух батальонов танков с утра 18 октября ведет наступление, охватывая наши фланги, вдоль Варшавского шоссе ему удалось проникнуть к п. Воробьи, оттуда пытается проникнуть на Тарутино с целью окончательного окружения. Слева в направлении Черная Грязь действует до полутора пехотных полков и до двух рот танков.

2. Сосед справа 53 стрелковая дивизия отошла на северо — восток. Сосед слева - 148 стрелковый батальон.

3.17 стрелковой дивизии отойти на следующий рубеж обороны — реку Нара. Занять переправы у Тарутино к утру 20 октября и прочно удерживать, обеспечивая выход оставшихся частей 53 и 312 стрелковой дивизий»[281].

Этот документ не оставляет сомнений в том, что П. С. Козлов сознательно, по собственной инициативе и вопреки приказам вышестоящего командования, принял решение об отходе дивизии на новый рубеж.

На следующий день. 20 октября, командарм-43 в боевом донесении штабу Западного фронта сообщил:

«…17 стрелковая дивизия в 8—00 донесла, что под давлением сил противника начала отход в направлении Угодский Завод. Тарутино. Дивизия не имеет горючего, продовольствия и боеприпасов. Приказано, во что бы ни стало, фронт 17 дивизии удерживать, положение восстановить…».

В оперативной сводке штаба 43-й армии от 20 октября 1941 г. (в 21–00) та же информация изложена короче и резче: «17 стрелковая дивизия самовольно покинула рубеж обороны и к 15–00 20 октября вышла в район Тарутино»[282].

Дополнительные детали можно почерпнуть из других документов. Так, из доклада генерал-лейтенанта С. Д. Акимова новому командарму К. Д. Голубеву вытекает, что отход своей дивизии полковник Козлов осуществил вовсе не под «давлением сил противника»:

«Командующему 43 Армией генерал-майору Голубеву.

Боевое донесение № 1 Корсаково 21.10.41 17.30

…2. 17 стрелковая дивизия, отходя по существу без давления противника из района Угодский Завод, взорвала мост и этим самым затруднила отход 312 стрелковой дивизии. Сама дивизия отошла в беспорядке, не управляемая командованием дивизии.

…5. 17 стрелковая дивизия, находившаяся в Тарутино, оборону не занимала, приказ о наступлении Угодский Завод не выполнила. В результате чего подход противника к Тарутино был неожиданным и. при открытии огня со стороны противника из пулеметов, минометов и танков, все находившееся в Тарутино побежало в панике».

Эти и другие документы, опубликованные Г. Я. Грин и Г. И. Чугуновым, объективно свидетельствуют, что дивизия оставила рубеж обороны по реке Протва без боя и беспорядочно отступила на восток более чем на 25 км. (от реки Протва до реки Нара), а ее командир допустил прямое невыполнение приказа.

Кроме того, согласно распоряжениям вышестоящего командования полковник Козлов при отходе дивизии из Угодского Завода должен был взорвать мосты через реку Протву непосредственно перед наступающими немецкими войсками. Между тем, саперы взорвали их прямо перед отступавшей (по приказу!) 312-й стрелковой дивизией. В результате саперам пришлось под обстрелом наводить временный мост, многие бойцы форсировали реку вплавь, простудились и выбыли из строя, а вся артиллерия и другая техника остались на западном берегу. Из-за этого комдив полковник А. Ф. Наумов чуть не пошел под трибунал.

22 октября Г. К. Жуков передал командарму-43 Голубеву распоряжение «арестовать и перед строем расстрелять» командира 17-й стрелковой дивизии. Последний, желая, видимо, прозондировать ситуацию (не изменилось ли решение Г. К. Жукова?) на следующий день в докладе по итогам дня написал: «Считаю, что 17 и 53 стрелковые дивизии деморализованы, а виновных в деморализации следует предать суду.

Ряд исследователей полагают, что тогда подлежал аресту и преданию суду трибунала не только полковник П. С. Козлов, но и командир 53-й стрелковой дивизии полковник Н. П. Краснорецкий[283]. Однако 22 октября он погиб в бою у дер. Чернишня близ Тарутино.

Что касается П. С. Козлова, то, как уже сказано, его не расстреляли. Хотя личному составу было объявлено о расстреле и командира, и комиссара дивизии[284].

Складывается впечатление, что оба командарма-43 (как Акимов, так и Голубев) всячески оттягивали, или даже уклонялись, от исполнения публичного расстрела П. С. Козлова.

31 октября, как следует из архивного документа, обнаруженного в ЦАМО РФ, генерал-майор К. Д. Голубев доложил Г. К. Жукову о следующем происшествии: «.. Докладываю о преступном факте. Сегодня на месте установил, что бывший командир 17 стрелковой дивизии Козлов не был расстрелян перед строем, а бежал. Обстоятельства дела таковы: получив Ваш приказ арестовать и расстрелять командира 17 сд перед строем, я поручил это выполнить выезжавшим в дивизию члену Военного совета Серюкову и генерал-лейтенанту Акимову. По непонятным причинам они этого не сделали и направили командира дивизии ко мне. Я под конвоем, организованным начальником Особого отдела армии отправил его обратно с категорическим указанием, что приказ командарма должен быть выполнен. Мне доложили, что он был расстрелян, а сегодня я узнал, что не расстрелян, а бежал от конвоя. Назначаю следствие. Голубев 31.10.41. 23.40.»[285]…

О том. что П. С. Козлов не был тогда расстрелян, автор написал в книге «Война на весах Фемиды» еще в 2006 году, сославшись на воспоминания военного прокурора Б. И. Алексеева. Но у него трактовка тех событий была несколько иной.

Прокурор писал, что, узнав о приказе расстрелять комдива Козлова во внесудебном порядке, проявил тогда твердость и заявил командующему армией, что расстрела этих лиц без приговора военного трибунала он не допустит. Алексеев тут же возбудил уголовное дело, разбудил всех работников своей прокуратуры и к утру следующего дня расследование этого дела совместными усилиями было завершено. Согласно собранным за ночь материалам Козлов и Яковлев обвинялись в том. что подписали приказ об отходе дивизии с занимаемых позиций без боя.

Однако в военный трибунал это дело направлено не было. Подследственный Козлов сразу после допроса в качестве обвиняемого сбежал. Об этом прокурору Алексееву пришлось докладывать Жукову лично и воочию ощутить на себе всю мощь его негодования…

На сегодняшний день имеют право на существование три основных версии о дальнейшей судьбе П. С. Козлова (после его побега из-под стражи):

1. Пропал без вести. В пользу этой версии свидетельствует приказ ГУК НКО № 0627 21 июля 1943 года, согласно которому полковник Козлов П. С. исключён из списков РККА, как пропавший без вести.

2. Задержан и расстрелян в январе 1942 года по приговору военного трибунала. Версия основана на воспоминаниях военного прокурора армии Б. И. Алексеева[286]. Документально ничем не подтверждается.

3. Оказался в плену.

Сегодня почти не осталось сомнений, что последняя версия — наиболее достоверная. Она подтверждена документами и закреплена в ответах на обращения в ФСБ России и Главную военную прокуратуру О. В. Семеновой. Проблема в том. что о пребывании П. С. Козлова в плену также существуют разные версии.

Например, высказано мнение, что расстрел Козлова, его побег и пленение были инсценировкой особого отдела 43-й армии, с целью оперативного внедрения (по мнению автора, эта версия является надуманной и маловероятной).

Судя по материалам, исследованным прокурорами Главной военной прокуратуры, Козлов. оказавшись в плену, пошел на сотрудничество с Абвером, в 1942 году под псевдонимом «Быков» преподавал в Варшавской разведшколе, затем был переведён в Полтавскую школу для подготовки к переброске в тыл Красной Армии[287]. Можно предположить, что эти материалы поступили в распоряжение военных прокуроров всего несколько лет назад, поскольку еще в октябре 2005 года по результатам рассмотрения ходатайства Совета ветеранов 17-й стрелковой дивизии П. С. Козлов и С. И. Яковлев были реабилитированы. Тогда Главная военная прокуратура опиралась в основном на заключение Института военной истории, которое было подвергнуто рядом историков обоснованной критике. В отличие, например, от заключения Военно-научного управления Генерального штаба по делу Н. М. Гловацкого, это заключение базировалось на одном лишь несоответствии расположения и боевых возможностей дивизии действовавшим в то время нормативам плотности стрелковых батальонов и приданной боевой техники на 1 километр фронта, что в 1941 году наблюдалось практически повсеместно. А вывод историков о том. что в действиях командира 17-й стрелковой дивизии полковника П. С. Козлова «состава преступления нет», вообще является недопустимым. Это исключительно прокурорско-трибунальская прерогатива.

Уже после состоявшейся реабилитации в Главную военную прокуратуру поступили из ФСБ России документы, которые требовали проведения дополнительного расследования. По его результатам 18 июня 2009 года постановление о реабилитации было отменено, так как «дополнительной проверкой установлено, что Козлов П. С. в указанное время расстрелян не был. поскольку бежал из-под стражи и впоследствии перешёл на сторону врага».

Логика понятна — раз не был расстрелян, значит — нет оснований для реабилитации.

Что касается вопроса о сотрудничестве П. С. Козлова с Абвером, то он пока остается открытым. Полной уверенности в этом, похоже, нет ни у ФСБ. ни у военных прокуроров.

И последнее — согласно записям в недавно обнаруженной карте военнопленного Петра Сергеевича Козлова, он в конце 1942 года содержался в лагере офлаг 13 (Нюрнберг-Лангвассер). затем был передан СС и 5 января 1943 года расстрелян.

Но тот ли это Козлов? Ведь фамилия довольно распространенная. Так что вопросы пока остаются… Схема строительства оборонительных рубежей Можайской линии обороны, утвержденная 23.8.41. Красная линия тылового рубежа проходит через Угодский Завод, оборону которого с 14 по 20.10.41 занимала 17 стрелковая дивизия под командованием П. С. Козлова. Нарский рубеж обороны обозначен только от Наро-Фоминска до Варшавского шоссе. Юго-восточнее Варшавского шоссе (на Лопасню-Серпухов) линия обороны в августе 1941 г. еще не планировалась, но именно она стала непреодолимым рубежом для немецкой армии. Бои на этом участке шли в течение 2-х месяцев с 20-х чисел октября 1941 г., отсюда с 25.12.41 фашисты были изгнаны безвозвратно. Символично, что именно с этого же рубежа началось и изгнание армии Наполеона в 1812 году в ходе битвы на р. Чернишня, впоследствии названного историками Тарутинским сражением.

3. Репрессивный меч навис над командармами

До 9 октября 1941 года судьба была благосклонна к генерал-майору П. П. Собенникову. Несколько раз он чудом избегал трибунальского суда. В июле — когда командовал войсками Северо-Западного фронта. И в августе — когда в первый раз был назначен командовать 43-й армией Резервного фронта. Во второй раз он принял командование этой армией 5 сентября и находился в этой должности до 9 октября 1941 года. А 16 октября было оформлено постановление на его арест. Как и во многих других случаях — задним числом.

В действительности генерала арестовали неделей раньше. Это видно из донесения Л. 3. Мехлиса: «Товарищу Сталину. В связи с Вашим поручением докладываю, что командующий 43-й армией генерал-майор Собенников мною арестован и 9 октября отправлен в Москву. Собенников преступно руководил войсками, не выполнил приказа фронта от 2 октября о контратаке противника..»[288].

2 октября — это день, когда в рамках начавшейся операции «Тайфун» на боевые порядки армии генерала Собенникова обрушилась вся мощь 4-й танковой группы Гёпнера. Достоверно установлено, что на этом участке фронта (на Спас-Деменском направлении) части Вермахта превосходили советские войска: по численности — в 3 раза, по орудиям и минометам — в 7 раз, по танкам — в 8 раз…

Во исполнение приказа командующий пытался, конечно, контратаковать, маневрировал полками и батальонами, пытаясь удержать занимаемые рубежи. Но при таком перевесе сил удержать их было невозможно.

Существенно поредевшие дивизии с тяжёлыми боями отходили на Можайскую линию обороны. А затем — на реку Нара, северо-западнее Серпухова.

Военный прокурор 43-й армии Б. И. Алексеев в своей докладной записке на имя заместителя Главного военного прокурора «О причинах поражения 43-й армии» от 10 октября 1941 года отмечал: «…Значительную роль в создавшейся трудной обстановке сыграло и то обстоятельство, что командарм Собенников. хороший штабной работник, но не являющийся боевым бесстрашным командиром, который в решающую минуту не растерялся бы и мог вдохнуть в своих бойцов дух победы и уверенности. Привожу такой пример: В ночь на 4 октября 1941 года противник, подойдя на приличное расстояние к нашему командному пункту, начал его обстреливать из дальнобойной артиллерии. Командарм вместе с членом Военного Совета, проживающие в соседней деревне, стремглав, не поставив в известность начальника штаба армии полковника Зуева, укатили на запасной командный пункт в Парфенове у Спас-Деменска, с которым связь не была установлена. Это привело к тому, что начштаба вызвал к себе группу руководящих работников и вынужден был заявить, что он не знает, где Военный Совет. Только через два часа Собенников позвонил, сообщив, что он находится в Парфенове»[289].

Итак. П. П. Собенников был арестован 9 октября, хотя никаких документов для производства ареста еще не было составлено. Цепь процессуальных нарушений закона на этом не закончилась. С постановлением об аресте П. П. Собенникова ознакомили только 8 ноября.

Следствие по делу командующего 43-й армией тянулось четыре месяца. Хотя, за период между праздниками (с 7 ноября по 31 декабря) ни одного следственного действия произведено не было.

Вначале генералу вменили две контрреволюционные статьи 58–16 и 58–11 УК РСФСР (измена родине и участие в контрреволюционной организации). Но кто-то из вышестоящего начальства объяснил следователям, что в конце 41-го года уже не актуально «выезжать» на старом компромате о принадлежности обвиняемых к военно-фашистскому заговору в РККА. Поэтому следствие сосредоточилось на преступных просчетах в руководстве войсками Северо-Западного фронта, а затем 43-й армии Резервного фронта, квалифицированных по статье 193 —21 п. «б» УК РСФСР.

В ходе судебного разбирательства Военной коллегии, состоявшегося 6 февраля 1942 года, подсудимый Собенников признал допущенные им промахи и недостатки в управлении войсками, но заявил, что они не были вызваны предательством или трусостью как с его стороны, так и со стороны его подчиненных.

В результате П. П. Собенников был оправдан судом по контрреволюционным статьям и осужден по воинской статье на 5 лет исправительно-трудовых лагерей, с лишением воинского звания «генерал-майор» и наград (ордена Красной Звезды и медали «XX лет РККА»).

На следующий день осужденный командарм был помилован Президиумом Верховного Совета СССР со снятием судимости, восстановлен в кадрах РККА в звании полковника и направлен на фронт с формулировкой «для использования на низшей военной работе».

В ноябре 1942 года П. П. Собенников был назначен заместителем командующего 3-й армией и находился в этой должности до конца войны. В 1943 году вновь стал генерал-майором.

Полная реабилитация П. П. Собенникова состоялась только в 2010 году. Рассмотрев представление Главного военного прокурора С. Н. Фридинского. Президиум Верховного Суда Российской Федерации отменил неправосудный приговор Военной коллегии, вынесенный в 1942 году, и прекратил уголовное дело за отсутствием состава преступления…

В критические дни октября 1941 года репрессивный меч был занесен не только над Собенниковым, но и над другими командармами. Среди них — командующий 49-й армией генерал-лейтенант И. Г. Захаркин и командующий 31-й армией генерал-майор В. Н. Далматов (Долматов). Однако суровых репрессий они избежали. Отношение к высшему начсоставу, по сравнению с первыми месяцами войны, стало меняться. Ощущался острый дефицит командиров, обладавших боевым опытом, твердой волей и высокими организаторскими способностями. Значительная их часть оказалась в гигантских котлах под Вязьмой, Рославлем и Брянском…

13 октября комфронта Г. К. Жуков направил генералу И. Г. Захаркину (а копию — т. Сталину) следующую телеграмму: «Немедленно дать объяснение, на каком основании Вы бросили Калугу без разрешения Ставки и Военного Совета фронта и со штабом сами уехали в Тарусу. Переходом в контрнаступление восстановить положение: в противном случае за самовольный отход от г. Калуга не только командование частей, но и Вы будете расстреляны…»[290].

Калугу генерал Захаркин не вернул. А вскоре оставил и Тарусу. Но расстрелян не был. И даже — не арестован.

Состоявшийся 26 октября между ним и Г. К. Жуковым разговор приведен в книге С. Михеенкова[291]:

«— Почему вы начали отход от Калуги? Производите отходы без приказа военного совета фронта, когда это категорически запрещалось.

— У меня не было сил для удержания противника. Против трех дивизий противника осталось четыре батальона, и удержаться не мог.

— Почему не просили разрешения на отход? Решили действовать самостоятельно, грубо нарушая приказ фронта?

— Я не отходил и дрался до последнего. Противник разрезал фронт, и части не выдержали натиска противника, отходили. Сам я был в северной группе вместе с полковником Мироновым и продолжал драться. Ночью произвел перегруппировку, чтобы драться. 14 были сильные бои, но уже защищаться было нечем. 5 гвардейская полностью потеряла 630 полк. И по одному батальону разрозненному оставалось в других полках. Я бросил все. что имел, включительно до батальона охраны штаба армии, чтобы удержать натиск противника. Но этого не удалось. Части понесли потери до 80–90 процентов и отошли. Все.

— Почему вы сдали Тарусу без приказа? Почему вы сдали Протву без приказа и продолжаете сдавать участки обороны без приказа? Намерены ли вы вообще выполнять приказ, требующий без письменного приказа не отходить?».

В это время в 49-й армии сотрудниками военной прокуратуры проводилось расследование обстоятельств оставления Калуги и Тарусы. По его итогам вина командующего не была установлена. Дело было прекращено, о чем доложили генералу армии Г. К. Жукову. К мнению военных юристов командующий фронтом, как правило, прислушивался. Поэтому репрессивный меч лишь просвистел рядом с головой генерала Захаркина. В аналогичной ситуации оказался тогда и командующий 31-й армии генерал Василий Никитич Далматов. Его армия была разгромлена в районе Ржева. Интересно, что ходатайство о предании командарма-31 суду было принято 13 октября Военным советом 29-й армии, поскольку в эту армию вошли остатки 31-й армии.

Арестовать и предать суду Военный совет предлагал генерал-майора В. Н. Далматова, начальника штаба армии полковника Н. П. Анисимова и начальника политотдела армии полкового комиссара Н. Ф. Медведева.

Ставка ВГК думала долго — почти месяц. 9 ноября 1941 года было принято решение «за крупные упущения в управлении войсками при обороне Ржева» арестовать и предать названных лиц суду военного трибунала. Архивные документы, связанные с этим делом, приведены в диссертации С. А. Герасимовой[292].

Командование 31-й армии обвинялось Военным советом 29-й армии:

1) в невыполнении боевого приказания фронта по наведению порядка в соединениях и об удержании порученного участка,

2) паникерстве и взрыве железнодорожного моста через Волгу в результате чего несколько эшелонов с боеприпасами, продовольствием, в том числе склады 29-й армии с имуществом, а также подготовленные к погрузке морские орудия системы КАНЭ, снятые с укрепляемой полосы участка 29-й армии для отправки в район Можайска, и другое имущество не были отправлены,

3) уничтожении большого числа боеприпасов в г. Ржеве и Ржевском железнодорожном узле,

4) бездеятельности в устранении беспорядков в Ржевском гарнизоне и г. Ржеве[293].

Между тем, следствием не было установлено вины обвиняемых в инкриминированных им деяниях. В частности, было установлено, что приказ о взрыве 11 октября железнодорожного моста никто из обвиняемых не отдавал. Наоборот, лейтенант-подрывник подтвердил в суде, что генерал Далматов несколько раз приказывал не взрывать мост без специального приказа, а взрыв подготовленного к уничтожению моста произошел от детонации. Что касается морских орудий, то они не могли быть оправлены в район Можайска по причине уничтожения железнодорожных путей и потому были взорваны…

Следствие вменило в вину обвиняемым отдельные факты неорганизованности и растерянности, что привело при отступлении к уничтожению и потере значительной части имущества, в том числе секретных документов. Не было принято мер к частичному вывозу имущества на автомашинах, хотя такие возможности имелись.

Заместитель Главного военного прокурора Красной Армии диввоенюрист Н. П. Афанасьев в письме от 16 декабря 1941 г. на имя начальника Генерального штаба маршала Б. М. Шапошникова предлагал принять во внимание, что в сложной боевой обстановке при отступлении из Ржева войсковое имущество не было оставлено врагу, что генерал Далматов впервые командовал армией, а Анисимов работал в штабе армии всего полмесяца. Исходя из этого и учитывая положительные характеристики обвиняемых, прокурор полагал, что оснований для предания их суду трибунала не имеется и предлагал разрешить это дело в дисциплинарном порядке.

Г. К. Жуков и Н. А. Булганин согласились с выводами прокуратуры, но отметили, что «окончательный вывод необходимо согласовать с т. Масленниковым»[294]. Эта оговорка не случайна. Командарм-29 генерал-лейтенант И. И. Масленников был на особом положении, оставаясь до 1943 года по совместительству заместителем наркома внутренних дел СССР по пограничным и внутренним войскам. Судя по всему, он также согласился с решением Главной военной прокуратуры.

В. Н. Далматов был направлен на должность заместителя командующего войсками Московской зоны обороны, в 1942 году возглавил 134-ю стрелковую дивизию (2 формирования). Н. П. Анисимов с ноября 1941 года командовал 3-й Московской дивизией народного ополчения, ровно через год после описываемых событий стал генерал-майором.

4. Кто ответил за поражение под Вязьмой?

Операция Вермахта «Тайфун», начавшаяся 30 сентября 1941 года, должна была завершиться взятием Москвы. Причем, до наступления зимы.

Две мощные танковые группировки врага двигались полукругом в обход основных сил наших армий. На севере — по направлению Духовщина — Холм-Жирки — Вязьма; на юге — Спас-Деменск — Юхнов — Вязьма. К 7 октября полное окружение наших частей было завершено. Затем фашисты рассекли окруженные советские войска вдоль Минского шоссе и приступили к их уничтожению.

В окружении под Вязьмой оказались части 19-й. 20-й. 24-й и 32-й армии. Кроме того, были окружены отступавшие части 16-й армии, отдельные части и подразделения 30-й, 33-й и 43-й армий, а также часть тыловых служб 29-й и 22-й армий. В общей сложности в котел попали 37 дивизий. 9 танковых бригад, 31 артиллерийский полк Резерва Главного командования и полевые управления четырех армий.

9 октября, немцы замкнули «Брянский котел», также расчленив его на две части. В окружение попали части 3-й, 13-й, 17-й, 10-й и 50-й армий, в общей сложности 27 дивизий. 2 танковых бригады и 19 артиллерийских полков Резерва Главного командования и полевые управления трех армий[295]. Но если часть этих войск все же вырвалась из кольца, то под Вязьмой пять армий были уничтожены практически полностью.

В двух «котлах» было пленено более 600 тысяч военнослужащих РККА[296]. Число погибших. по подсчетам ряда историков, еще больше.

Точных цифр не знает никто. Информация об этой страшной трагедии долгие годы подавалась очень дозировано. О тех же, кто понес уголовное наказание за поражение под Вязьмой — вообще ни слова.

А были ли такие вообще? Ведь большинство командующих армиями и командиров соединений погибли в тех боях или оказались в плену[297].

Принято считать, что ответственность за котел под Вязьмой И. Сталин хотел возложить на командующего Западным фронтом генерал-полковника И. С. Конева, но Г. К. Жуков спас его от трибунала, взяв к себе заместителем. Однако документальных подтверждений этому не имеется, а версии случившегося в изложении двух прославленных полководцев существенно разнятся.

Известно, что в те дни тучи сгущались над вырвавшимися из вяземского котла командиром 45-й кавалерийской дивизии генерал-майором Н. М. Дрейером[298] и командиром 244-й стрелковой дивизии генерал-майором Н. Т. Щербаковым[299]. Но оба избежали трибунала. Их лишь отстранили (как и Конева) от своих должностей. Об этом известно из октябрьских политдонесений заместителя начальника политуправления Западного фронта бригадного комиссара И. И. Ганенко:

«Командир 45-й кд генерал-майор Дреер (так в документе — авт.) не выполнил приказа командарма-19. оставил занимаемые позиции, оголил стык между частями 19-й и ЗО-й армий, и на этом участке просочились мотопехота и танки противника, которые вышли в район 15 км. севернее Вадино. Поставлен вопрос о снятии Дреера с должности и предании его суду военного трибунала…»;

«Командир 244-й сд генерал-майор Щербачев (так в документе — авт.) в течение последних двух дней все время пьянствовал, боевыми действиями не руководил, мешал в работе начальнику штаба и комиссару дивизии. В результате дивизия попала в тяжелое положение, два полка попали в окружение. Никто выходом частей из окружения не руководит…» [300]…

Совсем по другому развивались события по делу командира 38-й стрелковой дивизии полковника Максима Гавриловича Кириллова.

Полное наименование возглавляемой им с 1938 года дивизии — 38-я Донская Краснознаменная Морозовско-Донецкая им. А. И. Микояна стрелковая дивизия [301]. В июле 41-го. прямо с колес, она вступила в кровопролитные бои под Смоленском. Многие бойцы и командиры этой дивизии пали смертью храбрых на полях сражений, ее командир пошел под трибунал, а страницы героической летописи соединения оказались вырванными из исторического формуляра Великой Отечественной войны.

Впрочем, маршал К. Рокоссовский в своих мемуарах все же сказал несколько добрых слов об этой дивизии и ее командире:

«Первым соединением, которое мы встретили восточнее Ярцево, оказалась 38-я стрелковая дивизия полковника М. Г. Кириллова. Он был уже в возрасте и опытен. Дивизия эта принадлежала 19-й армии, воевала и потеряла при отходе связь со штармом. Кириллов, почувствовав неожиданный нажим немцев у Ярцево, занял, как мог, оборону. Поскольку мне еще в Касне стало известно, что связи с И. С. Коневым нет, я использовал 38-ю дивизию для отпора противнику непосредственно у Ярцево, которое было уже в руках врага.

Командир дивизии обрадовался, что он наконец-то не один. Мы пополнили его полки собранными в дороге людьми… Собрав все, что можно, на участок Ярцева, мы нанесли удар. Противник его не ожидал: накануне он сам наступал, был отбит и не предполагал, что мы после тяжелого оборонительного боя способны двинуться вперед. Элемент неожиданности мы и хотели использовать. Ударили в основном силами 38-й стрелковой и 101-й танковой дивизий, придав им артиллерию и танки, в том числе десять тяжелых — КВ. В результате наши части овладели Ярцево, форсировали Вопь и захватили на западном ее берегу очень выгодные позиции, на которых и закрепились, отбив все контратаки»[302].

Об ожесточенности боев, которые продолжались до начала августа, свидетельствует тот факт, что железнодорожная станция Ярцево восемь раз переходила из рук в руки и все же была удержана бойцами полковника М. Г. Кириллова.

8 августа 1941 года на основе группы войск Ярцевского направления была переформирована 16-я армия под командованием генерал-лейтенанта К. К. Рокоссовского. Остатки 38-й дивизии вошли в ее состав.

6 октября дивизия была переброшена в район Вязьмы в целях противодействия прорвавшейся группировке противника. Но время уже было упущено. Попав в окружение, дивизия в составе группы генерала Ершакова с 9 по 12 октября вела кровопролитные бои, но вырваться из котла смогли лишь подразделения, возглавляемые начальником штаба. А полковник М. Г. Кириллов, оставшись в «котле», создал из своих бойцов, других окруженцев и местных жителей партизанский отряд «Смерть фашизму». В феврале 1942 года, после того, как с участием его отряда был осуществлен прорыв Вяземского котла, М. Г. Кириллову было предписано сдать отряд офицеру НКВД и прибыть в штаб Западного фронта.

В это время по указанию И. Сталина было возобновлено расследование причин нашего поражения под Смоленском. Под следствием оказалось несколько командиров 16-й, 19-й и 20-й армий. Однако утверждения некоторых историков о том, что эти командиры были осуждены военным трибуналом и расстреляны как изменники Родины, не соответствуют действительности. Кроме тех. осужденных в 1941 году командиров, о которых ранее уже сказано, можно назвать еще начальника Смоленского гарнизона полковника П. Ф. Малышева и командира 34-го стрелкового корпуса генерал-лейтенанта Р.П. Хмельницкого, находившихся в статусе подследственных до весны 1942 года.

Петр Федорович Малышев перед войной уже провел несколько лет в аналогичном статусе в Херсонской тюрьме и после принятого им решения о взрыве находившихся в черте г. Смоленска мостов через Днепр вновь был арестован и до марта 1942 г. находился под следствием. В итоге дело в очередной раз прекратили за отсутствием состава преступления. Малышев был назначен командиром 288-й стрелковой дивизии, затем командовал 4-й ударной армией, стал генерал-лейтенантом.

Р. П. Хмельницкий находился в этом звании с довоенных времен, в 41-м командовал стрелковым корпусом, в состав которого входила дивизия М. Г. Кириллова.

Следствие по делу Хмельницкого началось еще в конце июля 1941 года. В представлении И. С. Конева, написанном под Смоленском на имя Главкома Западного направления С. К. Тимошенко, говорилось: «Командир 34 СК генерал-лейтенант Хмельницкий в бою показал неустойчивость, плохо руководил войсками. Снят с занимаемой должности. Предан суду. 27.07.1941 г.»[303].

Тем не менее. Хмельницкому чудесным образом удалось избежать трибунала. В сентябре 1941 года он был ранен и несколько месяцев находился на лечении.

На период возобновления следственных действий под рукой оказался лишь один командир дивизии, входившей в состав 34-го корпуса. Это был полковник М. Г. Кириллов[304]. На него то, по одной из версий, и переложил вину генерал-лейтенант Р. П. Хмельницкий, воспользовавшись поддержкой своего покровителя К. Е. Ворошилова. Дело в том. что Хмельницкий четверть века преданно исполнял, с небольшими перерывами, обязанности его личного порученца и доверенного лица. Ворошилов не раз выручал Хмельницкого из неприятных ситуаций. Последний раз в 46-м, когда Хмельницкий, заведовавший трофейным имуществом оккупационных войск, был арестован за допущенные прегрешения. А в 42-м генерал Хмельницкий отделался лишь легким испугом.

Между тем. полковник М. Г. Кириллов в марте 1942 года был арестован и вскоре предстал перед военным трибуналом. Но, если судить по обвинительным материалам, вовсе не за поражение под Смоленском, а за трагические события, произошедшие в октябре 1941 года под Вязьмой. И на исход расследования по его делу в определенной степени, вероятно, повлияли не показания генерала Хмельницкого, а доносы партийных работников, оставленных в фашистском тылу на территории Смоленской области для организации партизанской борьбы с врагом.

На допросе, произведенном после ареста, полковник Кириллов показал:

— 9—10 октября 1941 года, находясь юго-западнее Вязьмы, штаб дивизии под моим командованием выполнял поставленную задачу по выводу сохранившихся частей дивизии из окружения путем прорыва через боевые порядки противника. Утром 10 октября командный пункт дивизии был атакован 10 вражескими танками, в связи с чем я отдал приказ подчиненным отойти в сторону леса, где после боя собрались остатки управления штаба и частей дивизии. Связь с войсками была потеряна. Распределив уцелевший личный состав на 5 групп, я поставил задачу на выход из окружения и сам пошел с одной из групп. Пройти через боевые порядки противника не удалось и, чтобы оторваться от его преследования, я приказал подчиненным разделиться на мелкие группы по 2–3 человека и самостоятельно пробираться через лес и расположение немецких войск к обусловленному месту встречи [305].

Однако, по версии следствия, предъявившего комдиву целый букет надуманных обвинений. события тех дней выглядели иначе:

«Во время боевых действий Кириллов бросил руководство соединением, несколько суток скрывался вместе с Орловой[306] в блиндаже, а затем сдался в плен немцам. При этом Кириллов был вооружен, однако никакого сопротивления не оказал. После пленения находился с Орловой в немецком госпитале, откуда беспрепятственно ушел и в течение 3,5 месяцев проживал на оккупированной территории. Вступив, по настоянию РК ВКП (б), в командование партизанской группой, бездействовал, пьянствовал, запрещал Орловой оказывать медицинскую помощь раненым и больным партизанам. В феврале 1942 года группа под командованием Кириллова провела неудачную операцию против немцев, при этом потери среди партизан составили около 120 человек»[307].

По мнению следствия, эти действия Кириллова однозначно свидетельствовали о совершении им измены Родине. Поэтому они были квалифицированы по ст. 58–16 УК РСФСР.

14 июля 1942 года состоялось судебное заседание военного трибунала Западного фронта. Бывший командир 38-й стрелковой дивизии полковник М. Г. Кириллов был приговорен к расстрелу. с конфискацией имущества, лишением воинского звания и наград.

Проходившую по тому же делу О. П. Орлову осудили по обвинению в совершении преступления. предусмотренного ст. 58–10 ч. 2 УК РСФСР (антисоветская агитация) к 5 годам лишения свободы.

В первых числах сентября 1942 года осужденный М. Г. Кириллов был расстрелян в подвале Бутырской тюрьмы, после чего его имя на долгие годы оказалось вычеркнутым из истории.

Вспомнили о расстрелянном комдиве только в конце 80-х годов прошлого столетия. Поводом для его реабилитации послужило письмо Ольги Павловны Орловой с просьбой пересмотреть дело в отношении командира 38-й стрелковой дивизии полковника М. Г. Кириллова. В письме, которое она направила в 1989 году на имя председателя Верховного Суда СССР говорилось: «Никаких личных отношений с фашистами у него не было, никогда он не изменял и не продавал свою Родину»[308].

Главная военная прокуратура направила ответ Орловой только в 1991 году, поскольку вывод об обоснованности осуждения Кириллова не мог быть сделан без проведения дополнительной проверки. 27 ноября 1989 года военным прокурором ГВП было вынесено постановление о возбуждении производства по вновь открывшимся обстоятельствам[309].

13 декабря это дело принял к производству старший следователь следственного управления КГБ СССР по Смоленской области майор Тяглов. Была проведена большая работа по поиску документов и свидетелей и по ее результатам следствие констатировало, что обвинение Кириллова в измене родине «является явно надуманным и противоречащим фактическим обстоятельствам дела».

Из заключения ГВП от 19 июля 1991 года, на основании которого М. Г. Кириллов был посмертно реабилитирован, следует, что, находясь в окружении, он действительно был захвачен в плен вместе с Орловой, но скрыл свою принадлежность к командному составу Красной армии и вскоре бежал. Оказавшись в Семлевском районе Смоленской области (в том самом месте, где захваченному в плен командарму Лукину немцы в своем госпитале ампутировали ногу). Кириллов вскоре установил связь с «должностными лицами партийно-советского актива Семлевского района, помогал им советами по вопросам, связанным с организацией партизанских отрядов и принял решение остаться в тылу врага для борьбы с ним партизанскими методами». В январе 1942 года он сам сколотил партизанский отряд, который под его руководством провел ряд успешных операций против фашистов. Неудачный исход операции у дер. Михали. в которой погибло около сотни партизан, был связан с тем. что командиры батальонов опоздали с наступлением, действовали несогласованно и «шли напролом, не имея точных данных о противнике».

Обвинение же в безответственном командовании отрядом, бездействии и пьянстве было надуманным. Основывалось оно на показаниях работников НКВД Н. Комарчука и В. Жабо, а также местных партийных руководителей М. Лукьянова и П. Шматкова, которые опровергались показаниями других свидетелей.

О некоторых существенных деталях, дополняющих дело М. Г. Кириллова, автору стало известно уже после издания книги «Война на весах Фемиды». Детали эти основаны на архивных документах, обнаруженных энтузиастами-поисковиками и позволяющих реконструировать не только боевой путь 38-й стрелковой дивизии и возглавляемого Кирилловым партизанского отряда, но и уточнить причины, по которым он оказался под следствием.

В частности, установлено, что возглавивший после Кириллова созданный им отряд[310]майор В. В. Жабо в докладной записке на имя начальника особого отдела Западного фронта отмечал: «У Кириллова нет ни одной положительной черты, присущей советскому человеку. Он вреден для партии и всего советского народа. Он лично виновен в окружении дивизии, которой командовал, которую впоследствии бросил, лично виновен в гибели многих солдат и офицеров дивизии, лично виновен в дезорганизации партизанского движения в Знаменском и Семлевском районах Смоленской области».

Те же самые слова — «он вреден для партии и народа» — можно прочесть в доносах секретарей Семлевского и Знаменского райкомов партии М. Лукьянова и П. Шматкова (в некоторых документах — Шматко), которые они направляли в ЦК партии и Смоленский обком ВКП (б), находившийся тогда в столице.

Первые трения между ними и Кирилловым возникли по причине того, что в его отряд входили оказавшиеся в окружении и бежавшие из немецкого плена бойцы и командиры. В соответствии с линией партии ее представители должны были относиться к таким бойцам с большим недоверием. Но главная причина, судя по всему, лежала в иной плоскости.

П. К. Шматков был оставлен в тылу для организации партизанского движения, но после катастрофы под Вязьмой свой отряд распустил. После того как в феврале 1942 года 1-й гвардейский кавалерийский корпус генерал-майора П. А. Белова и 4-й воздушно-десантный корпус генерал-майора А. Ф. Левашова прорвали оборону немцев южнее Вязьмы, пришло время отчитываться о проделанной работе. А ее не было. Реальную боевую деятельность вел отряд Кириллова. Поэтому, по одной из версий, партийные вожаки решили его дискредитировать. рассчитывая таким образом приписать себе его заслуги в борьбе с фашистами[311]. Полное понимание в этом вопросе они нашли у работников НКВД.

В последних числах февраля 1942 года в Знаменский район Смоленской области был переправлен на самолёте майор В. В. Жабо. Имея задание на базе отряда Кириллова сформировать партизанский полк, он передал Максиму Гавриловичу благодарность командования и предписание прибыть в Москву для нового назначения — командиром 238-й стрелковой дивизии. 1 марта Кириллов вылетел в столицу, вероятно, на том же самолете, где и был арестован. По документам — в мае. На самом деле, вероятно, вскоре после прилета. В этой связи высказывается мнение, что вызов в Москву являлся ловушкой с целью «выманить» комдива из партизанского края. Арестовали и О. П. Орлову.

П. К. Шматков в это время начал переписывать историю «под себя», Уже 15 мая 1942 года было принято постановление бюро Смоленского обкома ВКП (б), в котором говорилось: «Заслушав секретаря Знаменского РК ВКП (б) тов. Шматкова, бюро обкома ВКП (б) отмечает, что райпарторганизация во главе с бюро РК ВКП (б), находясь на территории противника, проделала большую работу по организации и сплочению трудящихся вокруг парторганизации на борьбу с немецкими захватчиками…»[312]. А далее шло детальное перечисление заслуг — сколько создано партизанских групп, занято населенных пунктов, уничтожено захватчиков и предателей Родины, железнодорожных эшелонов и обозов.

Потом стали издаваться воспоминания и документальные очерки, в которых умалялась либо вообще замалчивалась роль первого командира партизанского отряда «Смерть фашизму» и возвеличивались заслуги партийных лидеров.

В 1980 году вышла книга «Угранский набат», которая начиналась такими словами: «Угранская земля!.. Здесь действовал партизанский отряд. Смерть фашизму!“, руководимый первым секретарем Знаменского райкома партии П. К. Шматковым. преобразованный в последующем в отдельный партизанский полк, которым командовал майор В. В. Жабо»[313].

Далее рассказывалось, как 25 октября 1941 года на заседании бюро подпольного райкома партии по инициативе П. К. Шматкова был создан объединенный партизанский отряд, названный «Смерть фашизму!», командиром которого райком опять же утвердил П. К. Шматкова, а комиссаром — К. А. Селиверстова.

Полковник М. Г. Кириллов появляется на страницах этой книги только в конце января 1942 года, как командир одной из партизанских групп, которому Шматков передал общее командование отрядом, так как Кириллов был «опытный в военном отношении человек… показал, что умеет работать с людьми: его группа отличалась от других более крепкой дисциплиной. в бою зарекомендовала себя с лучшей стороны».

Надо отдать должное авторам книги — далее они объективно описывают боевую деятельность М. Г. Кириллова и его отряда, закончив это описание убытием «полковника Кириллова и старшего политрука Микрюкова в Москву.

Несколько лет назад поисковиками была обнаружена в архиве и опубликована докладная записка военкома отряда А. И. Микрюкова на имя начальника политуправления Западного фронта бригадного комиссара Макарова. Она датирована 6 марта 1942 года, то есть составлена накануне ареста Кириллова, что, вероятно, и наложило свой отпечаток на стиль изложения. И тем не менее, документ этот представляет большой интерес. Вначале Микрюков сообщал, что по состоянию на 23 января 1942 года (после объединения нескольких партизанских отрядов и диверсионной группы лейтенанта Черчикова под общим командованием Кириллова) отряд насчитывал 1263 человека. Затем военком отмечал: «Товарищ Кириллов взял на себя командование группой партизанских отрядов, сумел организованно закрепить партизанское движение в Знаменском р-не. Мелкие отряды объединить в крупную воинскую часть, которая занимала обширный район в тылу врага. Однако товарищ Кириллов Максим Гаврилович в своем руководстве, по моему личному мнению, имеет ряд недостатков…».

Недостатки эти те же, что и в обвинительном заключении: во-первых, «не обеспечил тщательной подготовки и проведения боя за деревню Михали…»: во-вторых, «излишне бахва-ляется своими мнимыми заслугами по организации партизанского движения в Семлевском и Знаменском районах». Тогда как — «на самом деле решающую роль в организации партизанского движения в этих районах принадлежит местным Советским и партийным руководителям и отдельным товарищам из первых руководителей отрядов, что тов. Кириллов пытается отрицать»[314].

Как видим, фактуры в докладных записках партийных работников и сотрудников НКВД было маловато. Она явно не тянула на измену родине. Поэтому следствие пошло проверенным путем — для получения «царицы доказательств» М. Г. Кириллова начали методично и жестоко избивать, держа в перерывах между допросами на собачьей цепи.

В ходе дополнительного расследования было установлено, что старший следователь Особого отдела Западного фронта лейтенант госбезопасности Крупенков, проводивший в 1942 году следственные действия по делу М. Г. Кириллова, применял к нему «физическое насилие с целью получения нужных показаний[315]. Утверждение о том, что комдив «бросил руководство соединением» и бежал, также оказалось голословным, так как «в связи с отсутствием сведений о конкретных действиях 38 СД и ее командования нельзя достоверно и полно оценить обоснованность действий Кириллова по командованию дивизией в окружении» [316].

В итоге Главная военная прокуратура пришла к выводу, что М. Г. Кириллов был обвинен и осужден необоснованно, поскольку добросовестно исполнял свой воинский долг, как командир дивизии действовал в соответствии с реально складывавшейся обстановкой, предпринял все исчерпывающие меры по организации сопротивлению противнику и выводу своего соединения из окружения.

22 июля 1991 года на основании заключения Главной военной прокуратуры приговор по делу М. Г. Кириллова и О. П. Орловой был судом отменен и они полностью реабилитированы.

5. Оставившие рубеж без приказа подлежат расстрелу

В критические дни октября 1941 года, когда борьба за подступы к столице приняла решающий характер, командование Западного фронта практически ежедневно бомбардировало подчиненные войска крайне жесткими приказами и распоряжениями, предписывавшими стоять насмерть на занятых рубежах.

Так, Военному совету 5-й армии была передана шифротелеграмма командующего фронтом Г. К. Жукова о том, что если отдельные части армии самовольно оставят фронт, то необходимо «безжалостно расстрелять виновных, не останавливаясь перед полным уничтожением всех бросивших фронт»[317]. 13 октября приказом войскам Западного фронта № 0346 было объявлено «всему комсоставу до отделения включительно» о категорическом запрещении отходить с рубежа: «Все отошедшие без письменного приказа Военсовета фронта и армии подлежат расстрелу»[318].

Такие приказы издавались не только в целях устрашения. Они реально исполнялись. Всего лишь несколько примеров.

21 октября 1941 года командующий 43-й армии генерал-майор К. Д. Голубев доложил командующему Западным фронтом генералу армии Г. К. Жукову, что по приказу № 270 расстреляны перед строем 20 человек, включая командира и военкома 223-го полка: «223 стрелковый полк 16.10 самовольно оставил фронт и вошел в Доброе, восточнее г. Малоярославец. Командир полка и комиссар полка расстреляны»[319].

В приказе по армии № 200 от 20 октября причины изложены подробнее: «…наблюдаются случаи, когда командиры частей, подразделений и отдельные красноармейцы без приказа оставляют поле боя и самовольно, по-предательски, при первом же, даже несерьёзном, столкновении с противником отходят в тыл. а некоторые из них бросают оружие. Так, например, командир 223-го стрелкового полка майор Владимирский и военком полка старший политрук Емельянов без приказа отвели полк на 20 километров в тыл, не выполнив боевой задачи. Емельянов и Владимирский как трусы и предатели Родины расстреляны перед строем… За дезертирство, распространение панических слухов и оставление оружия, решением Воен. Совета расстреляны на месте ст. лейтенант, ком. взвода 152 мотострелковой бригады Линеев и красноармейцы Фатеев и Пресняков»[320].

Уместно в этой связи привести и свидетельство самого командарма-43, которое наглядно показывает степень накала обстановки, царившей в те дни среди командного состава. 8 ноября 1941 года генерал-майор К. Д. Голубев жаловался Сталину на Жукова: «На второй день по приезде меня обещали расстрелять, на третий отдать под суд, на четвертый день грозили расстрелять перед строем армии. В такой обстановке работать было невозможно»[321]…

В последних числах октября (27 или 28 октября) по приговорам военного трибунала Западного фронта перед строем были расстреляны командир 151-й стрелковой бригады 33-й армии майор Ефимов и военком бригады Пегов, а до этого — комиссар 455-го стрелкового батальона этой же бригады Ершов[322].

Незадолго до этих трагических событий 151-я мотострелковая бригада была передана Г. К. Жуковым командарму-33 от командарма-5 без артиллерии. То есть — практически одна пехота. Бригада имела до начала боев под Наро-Фоминском 942 винтовки и 16 пулеметов на 1115 чел. личного состава. 23 октября командующим 33-й армией генерал-лейтенантом М. Г. Ефремовым было принято решение об отводе обескровленной в тяжелейших боях бригады и других частей армии на новый рубеж — за реку Нару. Отвод, судя по всему, превратился в бегство, поскольку в тот же день Военный совет 33-й армии осудил оставление бригады ее командиром и военкомом (Ершов уже был расстрелян) и предписал собирать разбежавшихся бойцов. Военным советом Западного фронта это решение Военного совета 33-й армии было отменено, а прокурору фронта и начальнику особого отдела фронта было предписано произвести расследование и «в случае подтверждения дезертирства с поля боя Ефимова и Пегова — таковых немедленно расстрелять перед строем командиров»[323]. Что и было сделано.

4 ноября 1941 года по постановлению Военного совета 5-й армии Западного фронта от 3 ноября 1941 года были расстреляны перед строем командир и военком 601-го мотострелкового полка 82-й мотострелковой дивизии майор П. А. Ширяев и старший политрук П. Е. Кол-басенко — за потерю управления полком и бегство с поля боя в районе Дорохово[324].

В тот же день, после того, как немецкие войска потеснили части 16-й армии и форсировали реку Рузу, по приказу Г. К. Жукова были расстреляны перед строем исполнявший должность командира 133-й стрелковой дивизии подполковник А. Г. Герасимов и комиссар дивизии Г. Ф. Шабалов. Формулировка была лаконичной — за отход дивизии без приказа из района Рузы.

В приказе войскам Западного фронта № 054 от 4 ноября 1941 г. говорилось: «Бывший и. д. командира дивизии подполковник Герасимов А. Г. и бывший комиссар дивизии бригадный комиссар Шабалов Г. Ф… предательски нарушили боевой приказ и вместо упорной обороны района Руза отдали свой приказ об отходе дивизии»[325].

Город Руза, как известно, был захвачен 25 октября 1941 года частями 10-й танковой дивизии Вермахта. А 133-ю стрелковую дивизию лишь за две недели до этого начали спешно перебрасывать по железной дороге из Калининской области.

12 октября первые эшелоны были отправлены со станции Кувшиново на станции назначения — Дорохово, Тучково. Руза. Когда дивизия еще передвигалась в эшелонах, фашисты перерезали железную дорогу в районе г. Клин. Успевшие прорваться части (по одному батальону от каждого стрелкового полка, зенитный и артиллерийский дивизионы) во главе с военкомом дивизии бригадным комиссаром Г. Ф. Шабаловым и командиром 521-го стрелкового полка подполковником А. Г. Герасимовым, включили в состав 5-й армии и стали именовать 133-й стрелковой дивизией. Хотя точнее было бы называть их сводным полком дивизии (в составе двух батальонов). Ведь ее основные силы во главе с командиром дивизии генерал-майором В. И. Швецовым остались под Калинином.

Амбициозный комиссар Г. Ф. Шабалов, как старший по должности, вступил в командование этим сводным полком, который в его донесениях и стал именовался дивизией. Это привело к дезинформации вышестоящего командования. Оно ошибочно полагало, что Рузу обороняет дивизия, хоть и неполноценная. Поэтому ее тасовали, как колоду карт. В результате к 25 октября оборону Рузы держали всего два стрелковых батальона.

Подполковника Герасимова никто не назначал командовать этим сводным отрядом, именуемым дивизией. Судя по всему, это было сделано задним числом, когда начали искать виновных в сдаче города.

Между тем, установлено, что подполковник А. Г. Герасимов проявил себя в те дни грамотным и храбрым командиром. 20–22 октября 1941 года, в тяжелых боях у села Клемен-тьево (менее 10 км. от Рузы) его сводный отряд подбил значительное количество немецкой бронетехники, после чего, израсходовав боезапас, отошел к Рузе. Командир надеялся пополнить отряд личным составом и боеприпасами. Однако, вместо этого, ему пришлось вести кровопролитные оборонительные бои с врагом, имевшим подавляющий перевес. В одном только 7-м танковом полку 10-й танковой дивизии Вермахта был 91 танк и 6 броневиков.

Противопоставить этому бронированному кулаку было нечего. Поэтому сводный полк был отведен за реку Руза.

29 октября 1941 года постановлением Военного совета 5-й армии Герасимов и Шабалов были признаны виновными в сдаче города.

Их расстреляли 4 ноября перед строем командного состава 144-й стрелковой дивизии у села Каринское Одинцовского района.

Реабилитация состоялась в январе 1963 года.

В приказе Военного совета Западного фронта от 21 ноября 1941 года № 057/оп отмечалось. что по-прежнему «имеют место факты нарушения отдельными командирами известного приказа о категорическом, под страхом немедленного расстрела, запрещении самовольного отхода с занимаемых позиций»[326].

На этот раз. речь шла о командовании 17-й и 24-й кавалерийских дивизий. Их действия, связанные с самовольным оставлением позиций, в приказе приравнивались к предательству и измене Родине. Командующему 30-й армией генерал-майору Д. Д. Лелюшенко предписывалось арестовать и предать командиров этих дивизий суду.

Командиром 17-й кавалерийской дивизии был полковник В. А. Гайдуков, комиссаром — полковой комиссар А. М. Чебурашкин. 24-й кавалерийской дивизией командовал полковник Г. Ф. Малюков, комиссаром был батальонный комиссар А. Сальников.

Эти дивизии 15–16 ноября 1941 года приняли на себя главный удар врага на стыке 16-й армии К. К. Рокоссовского и 30-й армии Д. Д. Лелюшенко.

К. К. Рокоссовский вспоминал, что в те дни в группе войск генерал-майора Ф. Д. Захарова оборону Клина держали «малочисленная 126-я стрелковая дивизия, очень слабая 17-я кавдивизия. 25-я танковая бригада» и тем не менее конники В. А. Гайдукова «самоотверженно сражались в боях за Клин»[327].

С 24 ноября дивизия Гайдукова вела бои в окружении. Вырваться из него удалось 3 декабря 1941 года в районе станции Икша.

Поскольку приказ о предании суду продолжал действовать, тогда же последовал арест командира и комиссара дивизии. Расследование завершилось через несколько дней прекращением уголовного дела. 14 декабря 1941 года приказ об аресте и предании суду командования 17-й кавдивизии были отменены[328].

Иначе события развивались по делу, заведенному в отношении командира и комиссара 24-й кавалерийской дивизии. Они были преданы суду трибунала и осуждены.

В своих мемуарах командующий 30-й армии генерал Д. Д. Лелюшенко вспоминал, что командир 24-й кавалерийской дивизии полковник Г. Ф. Малюков, прибыв в расположение штаба армии, доложил, что по приказу К. К. Рокоссовского его дивизия была введена в бой с задачей выйти в район Волоколамска и нанести с тыла удар по противнику. В ночь на 20 ноября удалось продвинуться на десять километров, после чего фашисты бросили на кавалеристов сто двадцать танков. Кавдивизия понесла большие потери и. отступая, вышла в полосу обороны З0-й армии.

Далее командарм писал: «О выходе из окружения 24-й кавдивизии я донёс в штаб фронта. Из военного трибунала фронта сообщили, что Малюкова будут судить. Ему грозил расстрел. На суде Малюков держался с достоинством. Он просил трибунал учесть, что в сложившихся обстоятельствах сделал все, что мог. Его приговорили к трём годам заключения. По нашему ходатайству трибунал признал приговор условным. Малюков остался служить в штабе армии офицером оперативного отдела. Он часто выполнял ответственные задания непосредственно на поле боя, не раз отправлялся с группой бойцов в тыл врага, лично добыл пятнадцать „языков“. Судимость с него впоследствии сняли, а потом вновь назначили командиром дивизии, присвоили звание генерал-майора»[329].

Между тем, в мемуарах А. И. Премилова обстоятельства осуждения командира дивизии описаны несколько иначе. Ссылаясь на встречу с комиссаром дивизии А. Сальниковым накануне суда, Премилов писал о дивизии и судьбе ее командира: «Подчинялась она сначала 16-й армии, а потом 30-й, — и получила два приказа почти одновременно. Один командарм ставил задачу на одном направлении, а другой на другом. Последний приказ был получен одновременно с переходом в подчинение 30-й армии. Не решаясь выполнять тот или иной приказы, они оставили дивизию на месте, и так её части попали в окружение, вырываясь теперь небольшими группами. Сальников обрадовался, что я назначен начальником политотдела дивизии, — и на этом мы расстались. Ему и командиру дали по 10 лет тюремного заключения, но разрешили находиться в действующей армии, чтобы искупить свою вину. Позже судимость была с них снята: Малюков получил новую дивизию, а Сальников стал строевым работником в оперативном отделе корпуса»[330].

По имеющимся данным Малюков и Сальников 27 ноября 1941 г. были осуждены военным трибуналом 30-й армии по ст. 193—17 п. «б» УК РСФСР к лишению свободы на 10 лет каждый, с отсрочкой исполнения приговора до окончания боевых действий.

Приказом Военного совета Калининского фронта от 27 февраля 1942 г. судимость с Г. Ф. Малюкова была снята.

6. «За преступную сдачу Орла»

Советское командование вначале не придало должного значения танковому удару Гудериана в районе г. Глухова, расценив его как «отвлекающий» маневр противника. В результате 1 октября 1941 года враг прорвал в полосе обороны 13-й армии и группы генерал-майора А. Н. Ермакова многокилометровые бреши и устремился на Брянск и Орел.

Организованные командующим 13-й армии А. М. Городнянским и А. Н. Ермаковым контрудары по флангам наступающих немецких частей не изменили положения дел.

3 октября 1941 года головные части танкового корпуса Гудериана прорвались к Орлу и с ходу захватили город. Это явилось полной неожиданностью для командования Брянского фронта и Орловского военного округа. Командующий округом генерал-лейтенант А. А. Тюрин, находившийся в это время на южной окраине города, где были сосредоточены основные наши силы[331], ничего не смог предпринять для организации отпора врагу.

Маршал бронетанковых войск М. Е. Катуков вспоминал: «Путь врагу в столицу в первых числах октября, по существу, был открыт… Со стороны Орла непрерывным потоком тянулись машины и подводы. Остановили трехтонку с военными. Из кабины вышел высокий человек в мокрой шинели с петлицами генерал-лейтенанта. Познакомились. Оказалось, что передо мной командующий Орловским военным округом А. А. Тюрин. Вместе со своим штабом он направлялся в Мценск. Что происходит в Орле, каковы силы немцев и где они сосредоточены — ни сам Тюрин, ни его штабисты толком сказать не могли. Твердо они знали только одно: город занят врагом..»[332].

Бывший в те дни заместителем Главного военного прокурора генерал-майор юстиции Н. Афанасьев, на своем автомобиле успел проскочить по шоссе в направлении Курска за несколько минут до того как немецкие танки его перерезали. Он вспоминал: «Ко времени подхода танков к Орлу, там же на аэродром немцы бросили воздушный десант около 500 человек. И вот когда ворвавшиеся в город танки, разъехавшись по разным улицам и оседлав дороги на восток, подняли стрельбу, а десантники им помогли, спавший город охватила невообразимая паника, все бежали кто куда, подальше на запад, в сторону Ливен… Словом, немцы не только взяли Орел „голыми руками", но и сломали Брянский фронт, который неожиданно оказался в окружении. Много военнослужащих в Орле погибло, в частности работники штаба округа, но командующий его генерал А. А. Тюрин прорвался в Ливны. По приказу Ставки военной прокуратурой было произведено тщательное расследование об обстоятельствах, при которых был потерян город Орел и наступило резкое ухудшение на фронте. Генерал Тюрин за беспечность, непринятие нужных мер и халатность был предан суду, которым был лишен звания „генерал-майор", приговорен к расстрелу. Эта мера была заменена отправкой на фронт в штрафную часть. Через несколько месяцев Тюрин был восстановлен в звании, хорошо воевал и получил ряд наград»[333].

Прокурора подвела память. Тюрина не приговаривали к расстрелу.

Генерал был обвинен органами предварительного следствия в том, что «несмотря на поставленную перед ним непосредственно от Верховного Главнокомандующего задачу во что бы то ни стало удержать г. Орел…. 3 октября 1941 года, будучи командующим округом, проявил преступное бездействие в обороне города Орла, не сосредоточив имевшихся в его распоряжении крупных вооружённых сил и не обеспечил заблаговременного оборонного строительства на подступах к г. Орлу, в результате чего немцами был захвачен г. Орёл с оставленными в нём больными и раненными военнослужащими в числе 576 человек, воинским имуществом и продовольствием на сумму до 10 миллионов рублей воинского имущества и продовольствия»[334].

Эти действия были квалифицированы органами следствия по ст. 193—17 п. «а» УК РСФСР и вскоре состоялся суд.

20 января 1942 года Военной коллегией Верховного Суда СССР генерал А. А. Тюрин был осужден к 7 годам лишения свободы в исправительно-трудовом лагере и лишению воинского звания «генерал-лейтенант». Одновременно Военная коллегия возбудила ходатайство перед Президиумом Верховного Совета СССР о лишении Тюрина ордена «Красное Знамя» и медали «В ознаменование 20-летия Красной Армии».

Между тем, через четыре дня Президиум Верховного совета СССР, рассмотрев заявление осужденного Тюрина о помиловании, освободил его от отбывания наказания со снятием судимости. Одновременно Тюрин был понижен в звании (до какого именно — не указано) с использованием на низшей военной работе и лишён наград.

«За преступную сдачу Орла» были также арестованы и осуждены начальник штаба Орловского военного округа генерал-майор Глинский Петр Евстигнеевич и военный комиссар штаба округа бригадный комиссар Ефимов Николай Ефимович. Обвинение по их делу было сформулировано аналогичным образом: не приняли мер «к вызову в Орел крупных вооруженных сил из Воронежа. Мичуринска и Тамбова…. не обеспечили эвакуацию Орла» [335].

Дело Глинского и Ефимова Военная коллегия рассматривала в г. Чкалове (ныне — Оренбург) 8 апреля 1942 года. Подсудимые были приговорены по ст. 193—17 п. «а» УК РСФСР на 5 лет лишения свободы каждый, с поражением в правах и применением отсрочки исполнения приговора.

В марте 1943 года Военная коллегия рассмотрела ходатайства Военного совета 7-й отдельной армии в отношении Ефимова и Военного совета Калининского фронта в отношении Глинского и сняла с них судимость…

Для организации отпора врагу, занявшему Орел, Ставка вынуждена была спешно сформировать 1-й особый гвардейский стрелковый корпус под командованием генерал-майора Д. Д. Лелюшенко. Корпус формировался в районе г. Мценска. Этот городок на Орловщине был родиной генерал-майора А. Н. Ермакова, командовавшего подвижной группой войск фронта[336].

Боевые действия этой группы и самого генерала Ермакова в тот период не раз упоминалась в военных сводках. Маршал Советского Союза А. И. Еременко, командовавший тогда Брянским фронтом, писал: «В неимоверно тяжелых условиях, проявляя много инициативы и настойчивости, генерал Ермаков зарекомендовал себя одаренным командиром и человеком большой личной храбрости»[337].

В октябре А. И. Ермакова назначили командующим 50-й армии. Большинство частей этой самой крупной армии Брянского фронта были обескровлены в ходе октябрьских боев. Но Ставка Верховного Главнокомандования не имела под Тулой других сил и средств и именно на Ермакова возложила оборону города. Генерал сделал все возможное в тех условиях для выполнения этой невероятно трудной задачи. Упорные оборонительные бои тульских ополченцев и бойцов 50-й армии решили не только судьбу Тулы, но, возможно, и Москвы.

Между тем, 22 ноября 1941 года, после того как немецкие танковые части прорвались к г. Сталиногорску (ныне — Новомосковск), А. Н. Ермаков был освобожден от должности командарма «за невыполнение директивы Ставки ВГК о переходе в наступление и за непринятие всех мер к приостановлению наступления немцев в районе г. Сталиногорска и его оставление».

Некоторые историки полагают, что столь крутой поворот в судьбе А. Н. Ермакова напрямую связан с разногласиями, возникшими тогда между ним и первым секретарем обкома и горкома партии В. Г. Жаворонковым, который в октябре возглавил Тульский городской комитет обороны.

Оба они немало сделали для организации обороны города оружейников, но, с другой стороны, образовавшиеся в результате конфликта два центра власти, сыграли отрицательную роль.

Достоверно установлено, что партийный секретарь Жаворонков направил 21 ноября в Государственный комитет обороны телеграмму: «Командование 50-й армии не обеспечивает руководства разгромом немецко-фашистских людоедов на подступах к Москве и при обороне Тулы. Поведение военного командования может быть характеризовано как трусливое, по меньшей мере. Просим ГКО. Вас, товарищ Сталин, укрепить военное руководство 50-й армии. В. Г. Жаворонков, Н. И. Чмутов, В. Н. Суходольский».

На следующий день генерал был снят с должности и вскоре осужден. В последующем в историографии возобладала версия о том, что его армия бросила город на произвол судьбы. Единственным организатором обороны и спасителем Тулы стали считать В. Г. Жаворонкова. В 1977 году за эти заслуги ему было присвоено звание Героя Советского Союза. А имя командарма Ермакова на долгие годы оказалось вычеркнутым из истории обороны города.

Лишь в последнее время появились серьезные исследования, в которых на основе анализа архивных документов показано, что командарм А. Н. Ермаков не бросал город на произвол судьбы. Он лишь был против того, чтобы В. Г. Жаворонков вмешивался в военные дела, в которых мало, что понимал.

Конфликтные отношения начали развиваться по нарастающей после того, как командарм проигнорировал мнение Жаворонкова, возражавшего против вывода штаба армии из Тулы в пос. Медвенку. После этого возмущенный секретарь обкома перестал приходить на заседания Военного совета армии, ссылаясь на занятость. А в итоге все закончилось приведенной телеграммой, напоминающей донос.

Детально и компетентно вопросы, касающиеся организации обороны Тулы и взаимоотношений В. Г. Жаворонкова и А. Н. Ермакова, изложены в недавно вышедших книгах С. Е. Михе-енкова и Ю. В. Апарина.

С. Е. Михеенков опровергает доводы тех исследователей, которые «склонны возложить лавры защитника Тулы на голову первого секретаря обкома партии Жаворонкова, считая, что командующий 50-й армией генерал Ермаков смалодушничал и приказал выходящим из окружения дивизиям идти через Тулу дальше на восток»[338].

Ю. В. Апарин, приложивший немало усилий для реабилитации А. Н. Ермакова, по результатам изучения архивных документов, в том числе — оперативной сводки группы армий «Центр», пришел к аналогичным выводам, утверждая, что Сталиногорск держался до 25 ноября и не был сдан немцам без боя[339].

Между тем, командарм А. Н. Ермаков именно за это был арестован 19 декабря 1941 года. Ему было предъявлено обвинение по ст. 193—21 п. «б» УК РСФСР, а 29 января 1942 года он предстал перед судом. Генерал был осужден на 5 лет лишения свободы, с отсрочкой исполнения приговора, лишен генеральского звания и наград. А через несколько дней Президиум Верховного Совета СССР освободил его от отбытия наказания и направил на фронт[340].

Полная реабилитация генерала А. Н. Ермакова состоялась только в 2007 году. По надзорному представлению заместителя Генерального прокурора Российской Федерации — Главного военного прокурора Верховный суд России прекратил дело за отсутствием состава преступления.

Глава 6. Без суда и следствия

1. Ликвидировать пораженческие настроения

Основное орудие особых отделов и военной юстиции в борьбе с «пораженчеством» — печально знаменитая статья 58–10 Уголовного кодекса РСФСР (контрреволюционная пропаганда и агитация)[341]. Надо заметить, что обвинение по таким делам нередко основывалось на действительных фактах, которые оценивались тогда в соответствии с законом и общественным мнением как преступные антисоветские проявления. Не подлежит сомнению, что обывательские незрелые суждения, не преследовавшие контрреволюционной цели, не говоря уже о распространении панических слухов об отступлении или разгроме наших войск — наносили в годы войны серьезный вред боеготовности частей и подразделений. Но зачастую и сама содержательная часть этого состава преступления была сфабрикована.

Анализ приговоров показывает, что контрреволюционная пропаганда и агитация чаще всего была связана, если пользоваться терминологией тех лет, с распространением пораженческих настроений, восхвалением немецкой техники, сравнением качества питания наших бойцов и фашистов, сомнениями в правдоподобности сообщений Совинформбюро, попытками опорочить колхозный строй, распространением мыслей, направленных на дискредитацию мероприятий партии и правительства в различных областях деятельности…[342].

Историк Н. А. Ломагин в книге «Неизвестная блокада» приводит несколько архивных документов, подготовленных Особым отделом Балтийского флота, о «резких антисоветских проявлениях», допущенных военнослужащими КБФ в начале 1942 года. По своему характеру эти проявления сотрудники госбезопасности подразделяли следующим образом:

«1) пораженческие и изменническо-профашистские настроения;

2) клеветнические и провокационные высказывания:

3) нездоровые настроения на почве питания;

4) прочие антисоветские проявления» [343].

Статистика свидетельствует, что в годы Великой Отечественной войны военные трибуналы осудили за все контрреволюционные преступления 471 988 человек. (18 % от общего числа осужденных трибуналами). Причем, каждый четвертый из них (117 492 чел.) был подвергнут репрессиям за антисоветскую агитацию и пропаганду. На отдельных фронтах процент осужденных по ст. 58–10 УК РСФСР был еще выше. Причем, значительно выше. Так, число осужденных по этой статье военными трибуналами Ленинградского фронта составляло более 50 % от всех «контрреволюционеров». А в 1942 и 1943 годах число «антисоветчиков» достигло аж 60 % от числа привлеченных к судебной ответственности за контрреволюционные преступления[344].

Анализ этих данных позволяет утверждать, что число военнослужащих, осужденных за агитацию и пропаганду в годы войны, значительно превысило количество красноармейцев и командиров, репрессированных за те же преступления в 1937–1938 годах. Представляется, что это было связано не только с ростом численности Красной Армии в военное время. Здесь прослеживается, вслед за пиком репрессий 37-го года, последовательное нарастание очередной, еще более мощной репрессивной кампании, пик которой пришелся на послевоенные годы.

Если же оперировать абсолютными цифрами, то обращает внимание, что наибольший всплеск контрреволюционного «инакомыслия» приходится на 1942 год, когда за антисоветскую агитацию и пропаганду только военными трибуналами было репрессировано 52 254 чел. Большинство из них являлись военнослужащими. Например, согласно статистической справке о судимости за 1942 год по данной категории дел только трибуналами Красной Армии и флота (без учета дел, рассмотренных военными трибуналами войск НКВД, железнодорожного и водного транспорта) были осуждены в этот период 31 674 красноармейца и офицера, из них 7940 — расстреляно[345]. Две трети из них обвинялись в пораженческих настроениях.

Приказ Наркомата Обороны № 227 от 28 июля 1942 года прямо предписывал «ликвидировать отступательные настроения и железной рукой пресекать пропаганду…» [346]. Во исполнение этого приказа, нарком юстиции и прокурор Союза ССР через 3 дня направили на места директиву за № 1096, в которой предлагалось в п. 2: «Действия лиц, преданных суду военного трибунала за пропаганду дальнейшего отступления частей Красной Армии, квалифицировать по статье 58–10 ч.2 УК РСФСР»[347]. Директива эта лишь усиливала и акцентировала внимание на общественной опасности подобного рода действий. Между тем, фраза о «пораженческих настроениях» присутствует во многих приговорах по данной категории дел. вынесенных задолго до издания упомянутого приказа. Вот лишь некоторые высказывания пораженческого характера, почерпнутые из материалов архивно-следственных дел:

— Победа немцев необходима, так как Советская власть зашла в тупик и ее существование на подавлении личной свободы человека есть массовый духовный террор.

— Как только я попаду на фронт, буду агитировать красноармейцев за переход на сторону Германии и воевать против Советского Союза, так как из него толку все равно нет, кроме голода.

Такие высказывания с первых дней войны скрупулезно фиксировались, обобщались и докладывались по команде в Москву.

Например, начальник Особого отдела Юго-Западного фронта в докладной записке от 5 июля 1942 года на имя Л. Берии приводил следующие примеры пораженчества: «Младший сержант Багатиков Иван Матвеевич в разговоре с бойцами в связи с Харьковской катастрофой говорил: «.. 70 тысяч бойцов и командиров, о которых идёт речь в газете, не пропали без вести, а перешли к противнику. Я тоже возьму автомат, перестреляю командиров и с автоматом перейду к немцам». Красноармеец Пилипчук «в присутствии ряда красноармейцев заявил: «Видно по ходу войны, что Красной Армии не победить немецкой армии, и немец с Украины не уйдёт. Счастливый тот, кто остался в тылу немцев и живёт себе припеваючи и работает дома…». Красноармеец Макогонов: «…Если бы всем повернуть оружие против комиссаров и командиров, то войне через десять минут был бы конец и вновь бы восстановилось единоличное хозяйство и было бы продуктов вдоволь…»[348].

Многочисленные факты осуждения бойцов и командиров Красной Армии за подобного рода высказывания вряд ли можно отнести к разряду необоснованных. Если, разумеется, оценивать их с позиций того непростого времени. Другое дело, что и тогда для пресечения подобных высказываний и слухов в ряде случаев достаточно было принять меры воспитательного воздействия. Или воспользоваться специально принятым 6 июля 1941 года Указом «Об ответственности за распространение в военное время ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения», которым устанавливалось, что за эти действия «виновные караются по приговору военного трибунала тюремным заключением на срок от 2 до 5 лет. если это действие по своему характеру не влечет за собой по закону более тяжкого наказания»[349].

По этим причинам в документах о реабилитации военнослужащих, осужденных по статье 58–10 УК РСФСР, порой отмечалось, что их высказывания в годы войны являлись вредными, хотя они и не образуют состава преступления. Так, в протесте председателя военного трибунала Ленинградского военного округа по делу красноармейца 227-го отдельного саперного батальона В. П. Петухова отмечалось: «Что же касается отдельных высказываний осужденного об условиях службы в Красной Армии, жизни населения в Германии, то они были действительно вредными, особенно в условиях военного времени, однако по своему характеру и направленности эти высказывания не содержали призыва к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти и потому состава преступления, предусмотренного ст.58–10 ч. 2 УК РСФСР нё образуют»[350].

Между тем тем, к пораженческим высказываниям порой безосновательно относили серьезные попытки проанализировать причины отступления Красной армии, а также обоснованную критику руководства страны и бездарных военачальников, по вине которых РККА понесла огромные потери. Например, обвинение генерал-майора Ф. Н. Романова[351] в «пораженчестве и пессимизме» было основано главным образом на показаниях бывшего члена Военного совета Южного фронта А. И. Запорожца. В суде его свидетельские показания Романов назвал клеветническими и заявил:

— Пессимизм у меня был не по поводу поражения в войне в целом, а по поводу частного случая, конкретной сложившейся обстановки на нашем фронте. Из захваченных у противника документов нам стало известно, что группа Клейста имеет цель выйти на Каховский плацдарм, отрезать пути отступления 18-й и 9-й армий. Захват Ново-Украинки свидетельствовал, что противнику удается осуществлять свои намерения. А у нас отсутствовали резервы. Отсюда и пессимизм, радоваться было нечему. Но пессимизм — это не пораженческие настроения.

Приведем еще несколько высказываний из тех же ранее упомянутых донесений, которые вообще не было никаких оснований относить к преступным, так как они соответствовали действительности:

— Как же так. пели «чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим», а теперь сдаем врагу свои города?

— Все лучшие силы перед войной уничтожены, расстреляны и посажены! А теперь войсками руководят неопытные командиры.

— Дела наши плохи, за три дня потеряно 374 самолета, это официально, а если неофициально. гораздо больше: если так Германия будет наступать, то мы проиграли.

Архивные документы свидетельствуют о том, что в 1941 году многие бойцы и командиры действительно сомневались в том, что немцев можно победить. Так. заместитель начальника 3 Управления ВМФ СССР дивизионный комиссар Бударев 11 декабря 1941 года направил члену Военного Совета Ленинградского фронта адмиралу Исакову секретное сообщение в котором, в частности, указывалось:

«Среди отдельных лиц командно-политического состава частей и подразделения флота за последнее время отмечены факты пораженческих настроений… Военком тральщика 124 политрук Ахрамович (призван из запаса) говорит: «Я боюсь, что наши не выдержат удара немцев. Из этой войны ничего хорошего не выйдет, мы напрасно воюем, т. к. победить немцев мы все равно не сможем»… Старшина 11 морской батареи Лебедев по вопросу военных действий заявил: «Воевать осталось не больше 2 месяцев. Немцы скоро возьмут Москву и Ленинград, а дальше им и идти незачем, т. к. главные центры будут в их руках». Старшина 57 авиаполка Никитин в присутствии личного состава по вопросу временного занятия противником ряда наших городов говорит: «У нас нечем воевать, мы сдали город за городом. К войне мы готовились много лет, а оказалось, что повоевали незначительное время и воевать нечем — орудий нет. самолетов нет, танков также…» [352].

За подобного рода пораженческие высказывания, порожденные дефицитом объективной информации и атмосферой безысходности и растерянности, царившей на фронте в начальный период войны, военные трибуналы широко практиковали применение смертной казни.

2. За хранение фашистских листовок

В годы войны законодательство о контрреволюционной агитации и пропаганде существенным изменениям не подвергалось. На этот случай вступила в действие имевшаяся в Уголовном кодексе ч. 2 ст. 58–10. Она устанавливала, что пропаганда и агитация в военной обстановке, или в местностях, объявленных на военном положении, влечет за собой высшую меру социальной защиты — расстрел.

Перечитывая строки приговоров военного времени нетрудно убедиться в том, что применяли эту меру очень часто. Например, к расстрелу приговорили младшего лейтенанта В. Петухова за то, что «систематически слушал по радио из-за границы антисоветскую агитацию»[353], старшего лейтенанта М. Забродского — за «распространение клеветнических измышлений о мероприятиях советского правительства»[354], красноармейца Л. Ковальчука — за «хранение при себе контрреволюционной фашистской листовки»[355].

Иногда исполнение приговоров к расстрелу приостанавливали. Например, по приговору военного трибунала 101-й стрелковой дивизии от 29 сентября 1944 года рядовой Демьяненко был осужден к высшей мере наказания за то, что, как видно из приговора, «являясь активным врагом Советской власти, в 1941–1944 гг. проводил антисоветскую агитацию — написал и хранил стихи контрреволюционного содержания…». Может стихи эти кому понравились. А может быть по каким-то другим причинам в декабре того же года военная коллегия заменила расстрел десятью годами лишения свободы[356].

Обнаруженный автором в архиве обзор «типичных недостатков в судебной практике по делам об антисоветской агитации», составленный Главным управлением военных трибуналов 26 апреля 1943 года, предоставляет нам возможность наглядно показать — за что конкретно десятки тысяч бойцов и командиров были осуждены.

Составители обзора, проанализировав дела о контрреволюционной агитации и пропаганде за 1942 год и первые два месяца 1943 года, констатировали следующее: «Антисоветская агитация является довольно распространенным видом преступлений. Его удельный вес составляет 9 % среди всех осужденных ВТ Красной Армии… Характеристика осужденных показывает, что случаи наиболее злостной агитации приходятся на классово-чуждые элементы или прямую вражескую агентуру, которые стараются ослабить ряды Красной Армии и с помощью немецких оккупантов восстановить капиталистические порядки…». Вместе с тем, «обращает на себя особое внимание наличие среди осужденных бывших членов и кандидатов в члены ВКП (б), а также комсомольцев. Среди осужденных имеются лица, участвовавшие неоднократно в боях и имевшие ранения. Основная масса осужденных — это лица, которые по своему социальному происхождению и нынешнему положению не должны были бы быть враждебны социалистической системе и советскому строю»[357].

В обзоре приведено немало примеров необоснованного осуждения бойцов и командиров по указанной статье.

Дело в отношении красноармейца 219 стрелковой дивизии Афонина было возбуждено по ст. 58–10 ч. 2 Уголовного кодекса на том основании, что он пел песню контрреволюционного характера. Ошибку выявили лишь при рассмотрении этого дела в надзорном порядке. Оказалось, что «Афонин пел одну из старых народных песен, в которой нет ничего предосудительного».

Эта ошибка была устранена еще в годы войны. Большинство же таких ошибок пришлось исправлять уже в процессе реабилитации жертв политических репрессий.

Красноармеец огнеметной команды 14 ГСБ М. Григоренко 2 февраля 1942 года был приговорен военным трибуналам к 10 годам лишения свободы за то. что «в январе 1942 года получил от своей матери письмо религиозного характера с антисоветским содержанием и распространял его среди военнослужащих».

Лишь через сорок семь лет правосудие констатировало — весточка от набожной матери, надеявшейся на то. что Господь сохранит её сына от гибели, является письмом, «религиозным по содержанию и каких-либо призывов к ослаблению и свержению советской власти не содержит»[358].

Большую распространенность, особенно в начальный период войны, получили случаи осуждения военнослужащих за хранение фашистских листовок, заброшенных противником в расположение наших войск. Эти дела в массовом порядке поступали в трибуналы с типовой формулировкой — «контрреволюционная пропаганда», — хотя красноармейцы подбирали их нередко даже не из любопытства, а с целью использования в качестве курительной бумаги или для других бытовых нужд.

Подобного рода дел было столь много, что 30 ноября 1942 года начальник Главного управления военных трибуналов и Главный военный прокурор Красной Армии вынуждены были издать специальную директиву № 00146/004137 «О необоснованном возбуждении дел и осуждении военнослужащих по ст. 58—К). ч.2 УК при обнаружении фашистских листовок, когда не установлено злонамеренности лиц. у которых обнаружены листовки» [359].

В качестве иллюстративного в директиве приводился пример формального и бездумного осуждения одним из военных трибуналов Калининского фронта красноармейца Абезова, узбека по национальности. Он вообще не владел русским языком, на котором была отпечатана листовка, а об обстоятельствах своих «преступных действий» пояснил в суде через переводчика буквально следующее:

— Листовку поднял за день до ареста для курева, но не успел использовать, так как бумага еще была.

Директива ушла в трибуналы, но не все судьи сразу восприняли изложенные в ней нововведения и продолжали придерживаться ранее сложившейся практики. Поэтому в уже упомянутом нами обзоре судебной практики есть запись о том, что, несмотря на директиву, «порочная практика осуждения за обнаружение фашистских листовок, хотя и нет контрреволюционного умысла, не изжита». В подтверждение этого приводился пример по делу командира батальона связи 146 ОСБ лейтенанта С. Стадника. Из дела усматривалось, что Стадник являлся парторгом роты. Когда один из красноармейцев принес ему подобранную в лесу фашистскую листовку. Стадник прочел ее подчиненным бойцам. Правда, тут же «разъяснил красноармейцам вредность ее содержания». Последней фразы в приговоре нет. Она появилась только в определении военного трибунала Северо-Западного фронта о прекращении дела.

«Особенно много случаев неосновательного привлечения к ответственности по ст. 58–10 ч.2. отмечалось далее в обзоре, красноармейцев, высказывавших недовольство на плохое питание».

Так. особым отделом 235-й стрелковой дивизии был арестован, а затем трибуналом той же дивизии осужден красноармеец П. Жалнин. который два раза высказал недовольство по поводу приготовленной солдатам похлебки. В первый раз она была без соли, а во-второй, по мнению Жалнина. слишком жидкой.

Трибунал дивизии осудил его к 10 годам лишения свободы. Однако военный трибунал Северо-Западного фронта прекратил это дело.

Еще один пример.

«Федорова Анна, разведчица разведотдела 34 армии, комсомолка, в разговоре со знакомой девушкой рассказала, что она была в тылу у немцев и на вопрос собеседницы: „как там живет мирное население?“ ответила: „голодать население не голодает, немцы за стирку белья платят хлебом“, при этом добавила, что видела трупы двух девушек, повешенных немцами».

«Только за этот рассказ, утверждалось затем в обзоре. Федорова была привлечена к ответственности, но военный трибунал 34 армии 28 января 1943 года вынес по ее делу оправдательный приговор».

К тому времени, в трибуналы уже. видимо, поступили указания о необходимости внесения корректив в судебную практику по делам о контрреволюционной пропаганде и агитации.

В наиболее спорных, сомнительных ситуациях судьи стали учитывать при оценке «контрреволюционного умысла» не только сам факт «антисоветских высказываний», но и обстановку, при которой это происходило, партийно-политические характеристики и боевые заслуги красноармейцев и офицеров.

К примеру, необоснованно обвиненными в контрреволюционной пропаганде были признаны лейтенант Подгорный, дважды раненный в боях, сержант Лебедев, который «во время отражения контратаки противника, уничтожил прямой наводкой несколько вражеских огневых точек и больше десятка фрицев» и ряд других красноармейцев.

Более внимательно стали военные судьи относиться и к жалобам подсудимых на действия следственных органов.

Военный трибунал Московского военного округа отменил приговор трибунала Горьковского гарнизона по делу С. Поляшева. который заявил в судебном заседании:

— Виновным себя не признаю и поясняю. На предварительном следствии меня вынудили подписать все протоколы под давлением. Меня держали в холодной камере, следователь Мокрицкий меня три раза бил, не давал по суткам ничего есть. По этим, именно, причинам я и вынужден был подписать все протоколы.

Допускались перегибы и при рассмотрении лиц, побывавших в плену. Директивой Наркомата юстиции СССР № 18/187с от 31 декабря 1942 года «О порядке рассмотрения дел о военнопленных» предписывалось, что «привлечение к ответственности по ст. 58–10 ч.2 УК может иметь место лишь в случае проведения антисоветской агитации среди советских граждан», тогда как военные трибуналы нередко осуждали по этой статье военнопленных «за различные разговоры среди других же военнопленных».

3. «Пытка ожиданием»

Данные военно-судебной статистики не отражают в полной мере размаха репрессий против лиц высшего комсостава, арестованных в годы войны. Реальная картина намного мрачнее и горше. Дело в том. что многие генералы и полковники, оказавшиеся в начале войны в тюремных застенках, не были осуждены ни трибуналами, ни внесудебными органами НКВД-МГБ. От семи до десяти и более лет провели они в заключении — без суда и следствия.

Один из арестованных, генерал-майор Ф. Н. Романов образно назвал столь изуверский способ изоляции невиновных пыткой ожиданием.

Сколько же человек подвергли такой пытке?

Согласно секретному письму в Президиум Совета Министров СССР, подписанному 11 июля 1953 года Министром Вооруженных Сил Н. Булганиным, прокурором Р. Руденко и председателем Военной коллегии А. Чепцовым. в период с 1941 по 1952 год МГБ незаконно арестовало 101 генерала. Из них после войны было «осуждено Военной коллегией Верховного Суда Союза ССР — 76 генералов и адмиралов и 5 человек — Особым совещанием при бывшем МГБ СССР, 8 генералов были освобождены из-под стражи за отсутствием состава преступления и 12 генералов умерли, находясь под следствием»[360].

«Вспомнили» об этих, арестованных в годы войны генералах, только в конце 1945 года, когда генерал-полковник В. С. Абакумов подготовил И. В. Сталину в качестве подарка к дню рождения два «итоговых» генеральских списка. Из текста первого донесения следовало, что из числа освобожденных из плена генералов 25 чел. — переданы в распоряжение ГУКа, 11 чел. — являются предателями и подлежат суду. Среди них — генерал-майоры И. Артеменко, М. Беле-шев. Е. Егоров. И. Кириллов, И. Понеделин и другие[361]. Второй список включал 36 генералов, «подлежащих суду». Все они были арестованы в годы войны и в основном обвинялись в антисоветской пропаганде и агитации.

Действовал «Смерш» по одной и той же схеме. Как правило, сразу после ареста следователи «вешали» на очередную жертву самую статью 58—1 п. «б» УК РСФСР (измена Родине). Несколько недель интенсивных допросов, а затем об арестованных «забывали». Для них начиналась «пытка ожиданием», растягивавшаяся на годы. Генералы находились в полной изоляции, не зная, когда состоится и состоится ли вообще суд. Они не знали, что происходит на войне, живы ли их близкие. Об их судьбе родственникам тоже ничего не сообщали.

В начале 50-х, когда руководители МГБ в очередной раз «вспомнили» о генералах-«антисоветчиках», грифом «сов. секретно» стали сопровождать не только все следственные и судебные документы, но даже все материалы по их реабилитации?! Видимо, была дана соответствующая команда, поскольку произвол и беззаконие буквально выпирали наружу, были очевидны даже для самих «законников» с Лубянки. Выход из этого положения все же нашли — практически всем вменили статью 58–10 УК РСФСР.

Мы расскажем лишь о некоторых генералах из этого списка.

Упомянутый ранее генерал-майор Федор Николаевич Романов был ровесником века. Окончил два факультета (основной и восточный) академии имени Фрунзе. Отечественную войну встретил в должности начальника штаба Южного фронта. Его арестовали 11 января 1942 года. Следственные действия проводились до ноября. Закончилось все заверением следователей. что судить Романова не будут и после соответствующего решения правительства его вновь направят на фронт. «С тех пор. писал Романов спустя десятилетие Г. М. Маленкову. меня все время обманывали выпуском из заключения (пытка ожиданием)»[362]. Закончилась она в 1952 году возобновлением следствия.

Согласно обвинительному заключению[363] Романов являлся замаскировавшимся врагом с 1926 года, когда сблизился в академии с антисоветски настроенными однокурсниками, разделял их негативные взгляды на институт комиссаров и партийно-политический аппарат Красной Армии. В начальный период Великой Отечественной войны генерал Романов вел. по мнению следователей, антисоветские разговоры среди руководящего состава Южного фронта, обвиняя руководство страны в том, что оно плохо занималось подготовкой страны и армии к войне.

В суде Романов заявил:

— Когда я был арестован, то абсолютно не мог представить, в чем меня могут обвинить. Следователи Харьков и Лихачев встретили меня словами «вражина». «заговорщик». Под действием угроз со стороны следователей я был вынужден подписывать протоколы допросов, но все показания — это вымысел следователей. Когда я рассказал новому следователю Комарову все так. как было в действительности, он сказал, что я уже просидел 10 лет без суда и следствия и еще буду долго сидеть. Все показания следователи отбирали у меня, применяя физическое и психологическое воздействие[364].

Председательствовавший по делу член Военной коллегии генерал Суслин стал оглашать показания свидетелей, «изобличающие» Романова, но последний твердо стоял на своем — не виновен.

В итоге судьи Военной коллегии были вынуждены принять решение о направлении материалов на дополнительное расследование, «поскольку Романов отрицает вину, а других объективных доказательств в деле не имеется».

Доследование было недолгим. Следователь был тот же — Ищенко. Фабула обвинения тоже почти не претерпела изменений. Добавили только пораженческие настроения.

Повторное судебное разбирательство, как и первое, было закрытым, проходило 22 августа 1952 года в одном из следственных кабинетов Лефортовской тюрьмы. Романов вновь отрицал вину. Однако судьи на этот раз посчитали по-другому — 12 лет лагерей, с поражением в правах и конфискацией имущества. После этого Романов по решению Совета Министров СССР был лишен генеральского звания.

Преподаватель военной академии командно-штурманского состава ВВС РККА генерал-майор авиации Александр Александрович Туржанский был осужден Военной коллегией в том же году, по той же статье 58–10 и на тот же срок. А арестовали его. как и Романова, в начале 1942 года. Поводов для этого набралось немало. Происхождения был дворянского. В 1938-м уже попадал в подвалы НКВД и был осужден Военной коллегией на 15 лет лагерей как шпион и участник фашистского заговора. Правда, в 1940 году Туржанского выпустили на свободу в связи с прекращением дела. Но работники госбезопасности отнеслись к этому как к временной промашке в своей работе из-за недостаточности собранных улик. Новые доказательства его враждебной деятельности были получены буквально через несколько месяцев после освобождения. В это время Туржанский возглавлял Качинское военное летное училище, был известен как родоначальник бреющего полета и разработчик тактики штурмовой авиации. С первых дней войны Александр Александрович стал рваться на фронт, но в конце августа 1941 года генерала перевели в город Чкалов на должность преподавателя академии командноштурманского состава ВВС. Там он поделился своими впечатлениями о первых месяцах войны с начальником кафедры оперативного искусства полковником Ковалевым. А вскоре тот стал основным свидетелем обвинения:

— Туржанский говорил, что командование наше не способно справиться с немцами в этой войне и мы можем потерпеть поражение. Туржанский говорил, что поражение мы терпим потому, что наша армия ослаблена арестами командного состава в 1938 году. О командующих Северо-Западным. Западным и Юго-Западным направлениями в начальный период Великой Отечественной войны[365] Туржанский говорил, что они люди старые и не способны руководить войсками, и тут же говорил, что вот такие люди, как Уборевич, смогли бы справиться[366].

Некоторые другие подробности «антисоветской» деятельности Туржанского можно узнать из заключения Главной военной прокуратуры, проводившей в 1953 году проверку по его делу. В этом документе приведены слова генерала о том, «что страна была недостаточно подготовлена к военным действиям, что силы противника недооценивались, оборонительные рубежи не были достаточно подготовлены». Далее в заключении отмечалось: «Касаясь сообщений Совинформбюро. Туржанский заявлял, что сообщения предназначены только для успокоения масс и не соответствуют действительности, так как преуменьшают наши потери и преувеличивают потери противника».

Все это была правда, говорить о которой запрещалось.

Через два дня Военная коллегия осудила за антисоветскую агитацию на 10 лет лагерей другого известного в свое время летчика — генерал-майора авиации Бориса Львовича Теплин-ского. В Красной Армии он прошел путь от командира конной разведки до начальника оперативного отдела штаба ВВС РККА. Закончил две академии — имени Фрунзе и Генерального штаба. До ареста, произведенного 28 апреля 1943 года, занимал должность начальника штаба ВВС Сибирского военного округа.

Поводом к его аресту, если судить по материалам дела, послужила связь Теплинского с троцкистами, сослуживцами по академии, террористическое намерение против Сталина, высказанное им в 1933 году и оскорбление Молотова в связи с его поездкой в Германию для заключения договора. На самом деле, повод был иной. П. Судоплатов, рассказывая в своих мемуарах о трагической судьбе начальника 3-го отдела секретно-политического управления НКВД комиссара госбезопасности Ильина, также арестованного в 1943 году, считал, что Теп-линский и Ильин, дружившие с гражданской войны, пострадали из-за трений между «Смер-шем» и НКВД. Точнее между В. Абакумовым и Л. Берией.

Теплинский попросил старого друга выяснить причину настороженного отношения к нему контрразведчиков. Ильин вскоре предупредил его по телефону, чтобы он был осторожнее в своих высказываниях и знакомствах, так как генерал Трухин, которого Теплинский знал, переметнулся к Власову. «Абакумов, писал далее И. Судоплатов, тут же узнал об их разговоре и, возмущенный потребовал от Берии, чтобы он отстранил Ильина от работы. Берия вместо этого поручил Меркулову ограничиться простым внушением, притом в дружеском тоне. К тому времени отношения между Абакумовым и Берией сильно испортились. Абакумов принял решение воспользоваться этой историей для того, чтобы скомпрометировать Берию и Меркулова. Он доложил Сталину, что комиссар госбезопасности Ильин срывает проводимую Смершем оперативную проверку комсостава ВВС Красной Армии… Сталин приказал Абакумову немедленно арестовать Теплинского… На допросе, проводившемся с пристрастием (Абакумов выбил ему два передних зуба в первую же ночь) Теплинский признался, что Ильин советовал ему как лучше себя вести, чтобы не дать оснований для обвинения в симпатиях к врагам народа»[367].

Из послевоенного протокола судебного заседания явствует, что Теплинский весьма неприязненно относился к НКВД, заявлял, что правительство смотрит на все глазами этого ведомства, которое может арестовать любого. Кроме того, он написал письмо начальнику особого отдела НКВД, утверждая, что военными округами вынуждены командовать «мальчишки»[368].

В архивно-следственном деле Б. Л. Теплинского подшито 15 протоколов его допросов. А вызывали генерала на допросы к следователям в общей сложности 108 раз. Нередко ночью. В письме из лагеря от 4 июня 1953 года он рассказывал своему однокашнику по академии Генштаба маршалу А. М. Василевскому: «В тюрьме вымогали показания бессонницей, побоями, угрозами расстрела, издевательством и унижениями…. мне было предложено сыграть роль провокатора в отношении маршала Тимошенко, так как я сидел в одной камере с его бывшим заместителем (по Киевскому военному округу) генерал-лейтенантом Ивановым Ф. С. и был дружен с генерал-лейтенантом Злобиным, его бывшим начальником штаба. После моего отказа от этого и от некоторых „признаний" следствие прекратилось. В течение 9 лет я находился в полной неизвестности о своей судьбе. Ни мои заявления, ни 11 голодовок ни к чему не привели».

Та же участь — полной неизвестности и «пытки ожиданием» — постигла арестованных в 1942–1943 годах генерал-майоров артиллерии Евгения Степановича Петрова[369] и Александра Алексеевича Вейса[370], генерал-майора Александра Федоровича Бычковского[371], дивизионного комиссара Ивана Ивановича Жукова[372] и многих других военачальников, осужденных Военной коллегией в 1951–1952 годах за антисоветскую пропаганду.

Вина начальника Смоленского артиллерийского училища генерала Петрова заключалась в «недооценке переломного значения Сталинградской битвы и ее непартийном анализе» на одном из совещаний. 25 лет лагерей генерал получил за слова о том, что немцы «восполнят свои потери, после чего они еще будут сильными и надо с ними считаться».

Командиру 6-й запасной артиллерийской бригады Вейсу отмерили столько же за «клевету на оборонную политику». Он не признал вину ни на следствии, ни в суде, обоснованно считая, что его «арестовали не за совершение преступлений… а как лицо немецкого происхождения»[373].

Заместитель командующего 31-й армией Бычковский и комиссар штаба 18-й армии Жуков за проявленные ими пораженческие настроения отделались всего десятью годами лагерей (которые они к тому времени уже практически отсидели).

За девять лет тюремного заключения Бычковского следователи смогли сочинить лишь несколько общих фраз о том. что генерал, приезжая с фронта в Москву, а также во время учебы в академии, восхвалял немецкую армию и ее технику, а также клеветал на сообщения Совинформбюро.

Жукову вменили в вину то. что в 1942 году в разговоре с начальником штаба армии генералом Леоновичем[374] он заявил — наша армия плохо вооружена и недостаточно обучена. Особому отделу Южного фронта этого оказалось достаточно для заточения Жукова, которое затянулось на десятилетие…

Реабилитировали инакомыслящих генералов в июле 1953 года. Они стали первыми в многомиллионном списке жертв репрессий, дела которых в 50-е годы прекратили за отсутствием в их действиях состава преступления. В 1953 году механизм реабилитации еще не был отлажен. К пересмотру дел приступали с опаской, действовали осторожно, без огласки. Генерал Ф. Н. Романов написал в эти дни на имя Н. С. Хрущева: «Все мое дело состряпано людьми из бывшего руководства бывшего МГБ, позволившими себе топтать законы советской власти и убивать честных людей»[375].

Убивали лучших, думающих, сомневающихся, искренне болевших за судьбу Отечества. Убивали избирательно и изощренно. «Пытку ожиданием» выдержали далеко не все.

4. Заговор в генеральском вагоне

В октябре 1941 года, в критические для столицы дни. было принято решение эвакуировать преподавателей военной академии им. Фрунзе в г. Ташкент. В сформированном для этих целей эшелоне для генералов выделили отдельный вагон. Многие из них рвались на фронт. Но приказ есть приказ…

Всю дорогу спорили, обсуждали сложившееся на фронтах положение, размышляли о том, как могло случиться, что гитлеровцы за четыре месяца войны дошли до столицы. А в Ташкенте последовали аресты. К числу наиболее активных «заговорщиков» НКВД отнесло генералов Н. И. Плюснина. Г. А. Армадерова. А. А. Глазкова. А. Я. Соколова. Ф. С. Бурлачко. Г. С. Дьякова и Ф. К. Кузьмина[376].

Последний из них, как свидетельствуют архивно-следственные документы, заявлял в пути, что советское правительство не смогло организовать должное сопротивление фашистам. В неудачах Кузьмин обвинял командующих фронтами, которых знал, как плохо подготовленных генералов, многие поражения связывал с крайне слабой оперативной подготовкой К. Е. Ворошилова. С ним соглашались, спорили, высказывали свои соображения.

Все было в этих беседах — боль и отчаяние, гнев и раздражение. Не было лишь «антисоветчины». Но присутствовавшая при разговорах сотрудница политотдела так не считала. Она проявила «бдительность» и настрочила донос. А дальше события развивались по известному сценарию. Застенок, беспрерывные допросы, издевательства и пытки. Общий для всех пункт обвинения — «пораженческие настроения» — у каждого генерала имел довесок, в зависимости от того, что у кого смогли выбить. Плюснин, например, «выражал несогласие с политикой индустриализации и коллективизации… заявлял, что в войне с Финляндией Советская армия показала свою небоеспособность». Кузьмин — «с вражеских позиций оценивал карательную политику» и т. п.

До суда дожили не все. Из двенадцати арестованных генералов-преподавателей академии имени Фрунзе, пятеро скончались[377]. Так и остались без ответа три заявления умершего в психбольнице генерала Бурлачко на имя Наркома обороны. В одном из них он написал: «Все мои показания, данные на следствии. — ложь, вынужденная насилием — избиения, карцер, лишение сна и угрозы».

Генерал-майор Армадеров. сын инвалида русско-турецкой войны, получившего за доблесть потомственное дворянство, за 12 лет тюрьмы и строгорежимных лагерей заработал тяжелую форму туберкулеза. В одном из своих заявлений в ЦК КПСС он писал: «Физические методы воздействия довели меня до полного безразличия, до полного морального уничтожения».

Дела генералов Армадерова. Плюснина, Кузьмина и еще нескольких человек из генеральского вагона Военная коллегия рассматривала ровно через десять лет после их ареста - 19 октября 1951 года. Генералы были приговорены по обвинению в «антисоветской агитации» к 25 годам лагерей каждый.

Реабилитация заговорщиков из генеральского вагона состоялась в 1953–1957 годах[378].

По 10 лет Военная коллегия отмерила бывшим преподавателям академии Фрунзе генералам Д. Ф. Попову и В. С. Голушкевичу. Их не было в том вагоне. Они оказались на фронте, в самом пекле. Но статья 58–10 УК РСФСР действовала по всей необъятной российской земле…

Генерал-майор Дмитрий Федорович Попов, командуя в начале войны 237-й стрелковой дивизией, был осужден военным трибуналом Северо-Западного фронта к двум годам лишения свободы условно за преступное руководство войсками. Второй раз его арестовали 30 июля 1943 года, когда он занимал должность начальника Управления подготовки младшего комсостава Главного управления формирования и укомплектования войск Красной армии. Обвинение сводилось к следующему — Попов, находясь на фронте, пытался доказать сослуживцам, что Красная Армия не сможет противостоять немцам, так как наши бойцы и офицеры не проявляют стойкости в боях. А по возвращении в Москву в январе 1942 года, «в пораженческом духе охарактеризовал обстановку на фронте» при встречах с офицерами и генералами[379].

Военная коллегия рассмотрела это дело только 26 мая 1952 года. Попов вину в проведении агитации по существу не признал и заявил, что он действительно обсуждал с сослуживцами недостатки в воспитании и боевой подготовке частей Северо-Западного фронта, но делал это не с враждебной целью, а, наоборот, с целью добиться их устранения:

— Говорил только об имевшихся недостатках, болел за них душой и желал как можно скорей их исправить.

Тем не менее. Военная коллегия признала его виновным по ст. 58–10, ч. 2 УК РСФСР и приговорила к лишению свободы сроком на 10 лет, с конфискацией имущества.

Реабилитация состоялась через год. Военная коллегия отменила свой собственный приговор, указав в определении, что предварительное следствие по делу Попова велось необъективно и тенденциозно, с применением угроз и запугивания.

Владимир Сергеевич Голушкевич перед арестом, произведенным Абакумовым 20 июля 1942 года, был заместителем начальника штаба Западного фронта. Первоначально предъявленное обвинение в измене Родине не нашло своего подтверждения. Однако он тоже десять лет провел в тюрьмах[380]. Только в феврале 1952 года ему было предъявлено обвинение в проведении антисоветской агитации. МТБ СССР вынужденно обратилось к этому беспроигрышному варианту. Когда обвинение в измене распадалось, следователи всегда имели для подстраховки «эластичную» статью 58–10 УК РСФСР. Так они поступили и на этот раз. Десятилетнее заточение Голушкевича выглядело теперь не как ошибка органов госбезопасности, а как закономерный итог его «преступной деятельности». Проводить антисоветскую агитацию Владимир Сергеевич начал, по версии следствия, еще в академии, подвергая «злобной критике академические порядки и охаивая систему воспитания, возводя клевету на офицеров Советской Армии и противопоставляя им офицеров царской армии». Не забыл следователь и участие Голушкевича в войне с Финляндией, возвратившись с которой, он «клеветал на действия советских войск и командный состав»[381].

В суде Военной коллегии, состоявшемся 24 марта 1952 года под председательством генерал-майора юстиции Дмитриева, подсудимый Голушкевич вину в проведении антисоветской агитации не признал и дал подробные показания по всем пунктам обвинения:

— Работая в академии, я по многим вопросам имел свои собственные суждения, которые открыто высказывал, и критиковал разного рода ненормальности. Говорил о необходимости улучшения качества некоторых лекций, обновления учебных программ с учетом опыта финской войны. Выступал против схоластических дискуссий, их оторванности от практики и т. п. Я не могу отрицать, что, может быть, иногда мои высказывания были очень резкими, но не могу признать, что они были антисоветскими. В период между концом финской кампании и началом Великой Отечественной войны в академии разрабатывался проект положения о прохождении службы в РККА. Я говорил, что в него нужно включить хорошие пункты положения о службе в царской армии: создание учебных заведений по типу кадетских корпусов, создание института офицеров Генштаба, твердые сроки присвоения воинских званий и др.

Мы видим, что идеи, которые высказывал Голушкевич, не потеряли своей актуальности и сегодня. Но тогда доброжелательное высказывание об офицерах царской армии могло восприниматься как контрреволюционное. Поэтому рассчитывать на снисхождение, а тем более оправдание, было трудно. Но генерал, все же, надеялся. В своем последнем слове он сказал:

— Я считаю своим долгом доложить суду, что и на следствии и в суде я показывал только правду, никогда не менял показания и никого напрасно не оговорил. Будучи на фронте, я отдавал все силы на службу Родине и ее армии. Я уверен, что советский суд вынесет справедливый приговор и даст мне возможность вернуться к нормальной жизни.

Не дали. Военная коллегия осудила генерала на 10 лет лагерей с поражением в правах и лишением воинского звания. Хорошо хоть, что к этому времени десятилетний срок уже подходил к концу и через несколько месяцев Голушкевича выпустили. Но клеймо «контрреволюционера» оставалось.

23 мая 1953 года Владимир Сергеевич написал письмо своему бывшему фронтовому командующему маршалу Г. К. Жукову с просьбой оказать возможную поддержку в снятии с него судимости.

Г. К. Жуков, и сам перед этим испытавший все мощь репрессивного пресса. 30 июня направил министру обороны официальное ходатайство, в котором со свойственной ему прямотой и смелостью писал: «Лично я знал генерала Голушкевича в бытность его на Западном фронте в период Московской битвы зимой 1941 года как вполне честного, боевого генерала и ничего плохого, антисоветского у него в то время не было. Думаю, что он стал жертвой клеветы. Считал бы возможным дело его. с целью полной реабилитации, пересмотреть, о чем и прошу, в случае Вашего согласия, дать необходимые указания».

28 июля 1953 года Военная коллегия прекратила дело В. С. Голушкевича производством по причине его полной реабилитации.

5. «Генеральскую форму прошу доставить в камеру»

По воспоминаниям очевидцев, эти были первые слова, которые произнес крупный ученый, профессор Петр Августович Гельвих, выслушав сообщение начальника лагеря о его полной реабилитации. Полковник опешил от неожиданности. Обычно реакция заключенных в таких случаях была совсем иной. Они готовы были упасть на колени, расцеловать благодетеля. А здесь — полная невозмутимость и спокойствие. Полковник побагровел и лихорадочно стал соображать, что предпринять в этой нестандартной ситуации, как поставить на место восьмидесятилетнего старика, зека с многолетним стажем, пока он в его власти. Бить уже нельзя — от одного удара может загнуться…

А Гельвих таким же тихим, но твердым голосом повторил:

— Вы поняли меня, товарищ полковник. Я отказываюсь выходить на свободу до тех пор. пока мне не доставят в камеру генеральскую форму.

Что-то здесь не так — решил начальник лагеря и решил не рисковать. Просьбу генерала выполнили.

Кто же он такой Петр Августович Гельвих? Почему так необычно отреагировал на сообщение об освобождении?

Мотивы его поведения стали понятными после изучения материалов дела[382]. Родился в Витебске в 1873 году. Из дворянской семьи. Всегда считал себя русским, хотя по документам значился немцем, а родители по происхождению были шведами. Свободно владел французским, немецким и польским языками. Окончил с отличием Киевское юнкерское училище и Михайловскую артиллерийскую академию. Революцию Гельвих встретил в звании полковника. В Советской Армии стал генерал-майором артиллерии, начальником кафедры стрельбы Артиллерийской академии. Член артиллерийского комитета Главного артиллерийского управления. Доктор технических наук. Непререкаемый авторитет в своем деле — вопросах артиллерийской стрельбы. Он первым в мире разработал и сформулировал теоретические основы рассеивания дистанционных разрывов. За выдающиеся научные достижения в 1941 году стал лауреатом Сталинской премии 1 степени. В 1942 году — награжден орденом Ленина. А в 44-м Гельвих был арестован. 27 января сотрудники Главного управления контрразведки МГБ СССР нагрянули с обыском в его домашнюю квартиру. Произвели арест — как немецкого шпиона. И тоже были удивлены, с каким спокойствием и невозмутимостью отнесся Петр Августович к аресту. Не выразил недоумения, не заявил, что это чудовищная ошибка. Не спросил даже о причинах ареста. И не потому, что разменял к тому времени уже восьмой десяток. Дело в том, что аресты сопровождали П. А. Гельвиха всю его жизнь, стали для него привычным делом. Этот был уже четвертым.

В 1919 году Петрочека задержала его в качестве заложника. В 1930-м особый отдел Ленинградского военного округа арестовал в рамках масштабного дела «Весна» по подозрению в участии в антисоветской офицерской организации. В 1938-м управление НКВД по Ленинградской области произвело очередной арест по подозрению в шпионаже.

Обвинение ни разу не подтвердилось. Каждый раз Гельвиха вскоре после задержания выпускали из заточения. Он был уверен, что разберутся и на этот раз.

Но ждать пришлось более восьми лет.

Генерал артиллерии на допросах ни разу не дрогнул. Вину не признал, не изменил показаний, никого не оговорил. Он и в тюремных застенках продолжал заниматься научной деятельностью. Следователь обзывал его шпионом, а он продолжал работать над совершенствованием артиллерийских систем. Единственным его желанием в последние годы было передать свой труд из тюрьмы в надежные руки.

И заметим — все время, пока ученый находился в заключении, курсанты военных училищ продолжали осваивать артиллерийское дело по его учебникам.

Восемь лет понадобилось следователям для подготовки обвинительного заключения по делу П. А. Гельвиха[383]. Генерал написал за это время солидный научный труд, а работники МГБ смогли «выродить» всего две страницы машинописного текста, не выдерживающего никакой критики. Помимо упоминания о неоднократных прежних арестах. Гельвиху вменили в вину, что он, «являясь офицером царской армии, враждебно отнесся к установлению Советской власти и имел намерение эмигрировать… в 1923 году установил шпионскую связь с агентами германской разведки и занимался сбором секретной информации о Вооруженных силах СССР…, являлся членом антисоветской организации в Артиллерийской академии». Очевидная даже для следователя Митрофанова шаткость всех этих доводов и отсутствие каких-либо доказательств шпионской деятельности Гельвиха, заставили его добавить в заключение еще один эпизод — профессор якобы высказывал в камере пораженческие взгляды и восхвалял фашистскую Германию, что квалифицировалось как антисоветская агитация и пропаганда.

Изобличали Гельвиха его сокамерники — генералы Буриченков. Богданов и Зыбин. Их вынудили дать показания, что Петр Августович вел разговоры об отсутствии демократии в Советском Союзе, о снабжении промышленными товарами только узкого круга лиц, отсталости страны в техническом отношении, невысокой грамотности наших офицеров в сравнении с немецкими… Генерал Буриченков вспомнил, кроме того, что Гельвих. по его собственным словам, печатал свои статьи в немецких журналах.

В суде Петр Августович виновным себя также ни в чем не признал. Хотя и подтвердил, что одна его научная статья действительно была напечатана в Германии, правда, еще до начала Первой мировой войны.

Военная коллегия под председательством генерала Суслина исключила из обвинения генерала статью о шпионаже, а в остальной части проштамповала обвинение. 27 марта 1952 года Гельфих был приговорен к 15 годам исправительно-трудовых лагерей.

По воспоминаниям секретаря суда Лисицына, П. А. Гельфих после провозглашения приговора высказал лишь одну просьбу. Он заявил:

— Прошу передать в Академию наук подготовленные мной за время нахождения в тюрьме разработки, касающиеся усовершенствования артиллерийского дела.

Просьбу осужденного выполнили своеобразно. В духе того времени. Научный труд был направлен в МГБ СССР с просьбой «о соответствующей его проверке и в случае представления научной ценности переслать его по принадлежности»[384].

Дальнейшую судьбу рукописи установить не удалось.

8 июля 1952 года Президиум Верховного Совета СССР отклонил ходатайство генерала о помиловании.

Реабилитация состоялась только через год — 23 июля 1953 года. Петр Августович Гельвих был восстановлен на военной службе и через три месяца уволен в отставку. Скончался он в Ленинграде 7 мая 1958 г. Накануне Дня Победы, для достижения которой военный ученый сделал очень много, даже находясь в тюремной камере.

6. «Врага надо бить не Марксом, а оружием»

В 30–40 годы прошлого века назначение нового командующего в Приволжский военный округ, как правило, означало роковые для него перемены. В 1937 году, незадолго до ареста и суда, именно на эту должность был перемещен маршал М. Н. Тухачевский. А до него ее занимал член судебного присутствия над участниками «военно-фашистского заговора» П. Е. Дыбенко, расстрелянный в 38-м. В том же году был расстрелян назначенный после Тухачевского командующим округом комкор П. А. Брянских.

Сотрудники госбезопасности в Куйбышеве были большими профессионалами по части фабрикации дел на высшее военное начальство. Аналогичные заказы из Кремля они продолжали успешно выполнять и в послевоенный период. Сразу после наступления нового 1947 года по результатам оперативного прослушивания задержали командующего войсками Приволжского военного округа Героя Советского Союза генерал-полковника В. Н. Гордова, его заместителя и начальника штаба генералов Г. И. Кулика и Ф. Т. Рыбальченко[385].

Генерал-лейтенант Степан Андрианович Калинин, находясь на этой расстрельной должности, не пострадал. Командование войсками округа он принял в самое критическое для страны время — 15 декабря 1941 года. И немало сделал, поставляя фронту боевую технику, комплектуя воинские части, организуя оборону городов и тыловое обеспечение многих стратегических операций.

«Взяли» его в июне 1944 года, уже после того, как он стал командующим Харьковским военным округом. Поводом послужило чрезвычайное происшествие в одном из маршевых подразделений, следовавших на фронт. В приказе НКО СССР по этому поводу говорилось: «18 мая 1944 года на станции Красноармейская, в эшелоне с маршевым пополнением, следовавшим из 6-й запасной стрелковой дивизии, в результате нераспорядительности офицерского состава красноармейцы, подобрав неразорвавшуюся мину, начали ею разбивать доски для разведения костра и от разрыва этой мины было убито 4 человека и ранено 9 человек. Преступные элементы, находившиеся в составе эшелона, воспользовавшись этим происшествием, вовлекли неустойчивых красноармейцев к нарушению воинской дисциплины, разоружению и избиению офицерского состава».

Более сотни пьяных красноармейцев направились в город, где стали врываться в дома, в которых проживали офицеры, и избивать их. Прибывший на месте происшествия командующий принял меры для прекращения беспорядков.

По результатам проведенного расследования начальники рангом пониже отделались дисциплинарными взысканиями. А «генерал-лейтенанта Калинина С. А., разложившего работу в округе своей бездеятельностью и недобросовестным отношением к делу». И. Сталин приказал «снять с должности командующего войсками Харьковского военного округа и отдать по суд»[386].

Когда же Калинина арестовали и произвели обыск, то нашли его личные дневниковые записи. Прочитав их, чекисты поняли, что выявили глубоко законспирировавшегося врага и начали буквально просвечивать и примерять к диспозициям контрреволюционных статей каждый факт боевой биографии генерала. Вспомнили, что он друг героя гражданской войны И. С. Кутякова, в 30-е годы объявленного «врагом народа». «Доказали», что Калинин скрывал долгие годы свое кулацкое происхождение, хотя в действительности Степан Андрианович был выходцем из бедной крестьянской семьи и трудиться начал с малых лет.

Главные же пункты обвинения были аналогичны тем, которые позже предъявили В. Н. Гордову. Разница лишь в том. что для изобличения Калинина не потребовалось применять оперативное прослушивание[387]. Изъятые при аресте семь дневников для сотрудников «Смерша» не оставляли никаких сомнений в контрреволюционной направленности всех мыслей и действий командующего.

В этих дневниках, да и в разговорах с сослуживцами генерал Калинин не раз утверждал, что колхозы нерентабельны, приведены в полуразрушенное состояние, а производительность труда при коллективном хозяйстве гораздо ниже, чем у единоличников, что рабочие в СССР живут намного хуже, чем за границей.

Но еще больший восторг у следователя вызвали записи в дневнике, явно свидетельствовавшие об игнорировании генералом партийно-политической работы в войсках.

На вопросы следствия, а затем и суда, Степан Андрианович отвечал обстоятельно, убежденный в своей правоте:

— Я не был против комиссаров в армии, как не был против и политической подготовки бойцов. Но в 1942 году во время инспектирования 11-го запасного артиллерийского полка в Омске, увидев курсантов в поле за изучением истории ВКП (б), я действительно сказал, что не Марксом вам придется бить врага, а оружием[388].

Ну что тут возразишь? Маркс действительно ничем не мог помочь на войне необученным бойцам, штудировавшим в ущерб боевой подготовке малопонятные высказывания основоположника научного коммунизма.

Имелись в дневниках генерала и крамольные записи, свидетельствовавшие о «недовольстве карательной политикой советского государства», и даже действиями Верховного Главнокомандования, которое, по мнению Калинина, «не заботится о сохранении людских резервов и допускает в отдельных операциях большие потери».

Точности и объективности оценок тех или иных событий, сделанных этим мудрым и вдумчивым человеком, поражаешься даже сегодня. Но в те годы — это была крамола.

Между тем, в суде, состоявшемся лишь 25 октября 1951 года, генерал Калинин вину в антисоветской пропаганде не признал, считая, что его высказывания и дневниковые записи не носили антисоветской направленности. Правда, свою фразу о больших потерях в войне Калинин вынужден был охарактеризовать, как «политически ошибочную».

Суд тем не менее оставил эту ставшую уже трафаретной контрреволюционную статью 58–10 УК РСФСР. Как и воинскую ст. 193—17 п. «а» УК РСФСР. Хотя в чем выразилась вина командующего в произошедшем на станции Красноармейская инциденте, судьи Военной коллегии тоже понять не смогли и выяснить причинную связь между происшествием и действиями командующего даже не пытались. Наказание же определили максимальное — 25 лет исправительно-трудовых лагерей.

Реабилитация С. А. Калинина проходила непросто. Определением Военной коллегии от 28 июля 1953 года ему всего лишь снизили наказание до фактически отбытого. Иными словами, судьи решили освободить его из лагеря, не снимая обвинения. При этом сослались на добросовестную службу Степана Андриановича в армии с 1917 года, его возраст и заслуги сына — Героя Советского Союза, капитана 1 ранга и командира соединения подводных лодок Северного флота.

Но вот беда, незадолго до этого решения высшей военно-судебной инстанции, в марте 1953 года, как раз в те дни. когда хоронили Сталина, Калинина успели осудить еще раз. По приговору лагерного суда МВД он получил еще 10 лет лагерей. Причем по той же статье 58–10 УК РСФСР. А значит — освобождать нельзя.

Неисправимый «диссидент» был обвинен лагерным судом в том, что продолжал проводить среди заключенных злостную антисоветскую агитацию и клеветать на вождей. Вот лишь некоторое его высказывания, зафиксированные в архивных следственных документах:

«У меня создалось впечатление, что очень много людей осуждено ни за что…

Лучший народ загнали в лагеря…

Упоминая Ленина, надо называть имя Сталина, а то могут сказать, что это антисоветчина…».

Факт инакомыслия, как говорится, налицо. Поэтому судебная коллегия по делам лагерных судов Верховного Суда СССР утвердила вердикт нижестоящего суда, по которому 10 лет заключения в лагерях присоединялись к неотбытой части наказания по первому приговору.

Вскоре однако, Пленум Верховного Суда СССР по протесту его председателя А. Волина снизил наказание по приговору лагерного суда до 5 лет, с тем чтобы поглотить этот срок уже отбытыми Калининым 9 годами заточения и освободить его из лагеря.

Степана Андриановича восстановили в звании и уволили в запас, назначив генеральскую пенсию. Судимости же с него снял Президиум Верховного Совета СССР, что опять же означало помилование, но не реабилитацию. Она состоялась лишь 2 ноября 1956 года, когда Пленум Верховного Суда страны отменил все ранее состоявшиеся судебные решения (в том числе и свое собственное) и прекратил дело в отношении генерала Калинина за отсутствием в его действиях состава преступления.

Глава 7. Ни шагу назад

1. Трагедия маршала Кулика

1942 год сложился для советского командования неудачно. Три крупных поражения — сначала в Крыму, потом под Харьковом и Сталинградом — завершились окружением и уничтожением большого числа соединений и объединений Красной Армии.

Катастрофу в Крыму, начало которой положила сдача врагу г. Керчи в ноябре 1941 года, нередко связывают с именем Маршала Советского Союза Г. И. Кулика. Между тем. он менее всего причастен к произошедшей там трагедии.

Жизненный путь Кулика во многих отношениях необычен и трагичен. Он трижды становился генерал-майором, дважды был осужден. Близость к Сталину сыграла в его жизни роковую роль. Вождь вознес его на такую высоту, на которую тот. в силу своих природных данных и способностей, сам бы никогда не смог взобраться. С 1926 года Кулик занимал должность начальника Артиллерийского управления РККА, в 39-м стал заместителем наркома обороны СССР — начальником Главного артиллерийского управления. В следующем году за участие в финской войне он был удостоен звания Героя Советского Союза, а вскоре стал маршалом. Когда же Г. Кулик перестал оправдывать оказанное ему доверие. Сталин его убрал. Но не сразу. Несколько раз давал ему шанс исправиться, реабилитировать себя.

Кулик дважды женился на «политически неблагонадежных» женщинах. Одна из них — Кира Симонич. дочь обрусевшего серба, служившего в царской контрразведке. Перед войной она вдруг исчезла. Кулик, не зная, что жена арестована по указанию сверху, написал заявление об объявлении всесоюзного розыска. А когда понял в чем дело, немного погоревал и женился на подруге своей дочери.

Кулика часто называют недалеким и малообразованным генералом. Пишут, что он ратовал за артиллерию на конной тяге, называл автомат «буржуазной выдумкой» и отдавал предпочтение безотказной трехлинейке со штыком.

Представляется неверным слишком уж упрощать и примитивизировать его личность и даже эти его суждения надо рассматривать в контексте того времени. Не будем забывать, что он один из самых боевых советских генералов. Причем не паркетных. Кулик прошел шесть войн. И за исключением последней, прошел их достойно. Пять раз был ранен, трижды — тяжело. Дважды контужен. Воевал в Испании, отличился в ходе боевых действий на реке Халхин-Гол и при прорыве линии Маннергейма, честно заработал восемь орденов, стал Героем и одним из семи довоенных маршалов. К сожалению, к началу Великой Отечественной он перестал соответствовать требованиям времени, не смог в силу объективных причин проявить себя в первые месяцы войны — ни под Ленинградом, ни под Ростовом, ни под Керчью.

Установка Сталина относительно Крыма в годы войны всегда была жесткой и ни разу не менялась:

— Удерживать Крымский полуостров в наших руках до последнего бойца.

Сталин прекрасно понимал, что для немцев Крым был своеобразным трамплином для захвата Кавказа и прорыва к бакинской нефти. Для нас же это был важный плацдарм для нанесения удара по группе армий «Юг», а также для обеспечения господства на Черном море. Все это предопределило ту в высшей степени напряженную и кровопролитную борьбу, которая разгорелась за полуостров, и объясняет жесткие репрессии, которые последовали в отношении военачальников, сдавших его врагу.

И. Сталин негодовал, когда командующий войсками, дислоцированными в Крыму, вице-адмирал Г. И. Левченко, доложил шифротелеграммой от 6 ноября 1941 года об исключительно тяжелом положении и просил Верховного Главнокомандующего «срочно усилить керченское направление дополнительно двумя дивизиями, или решить вопрос об эвакуации войск из Керчи».

Сталин требовал прекратить отступление 51-й армии и. поскольку обстановка в лучшую сторону не менялась, приказал маршалу Кулику срочно вылететь в Крым. Напутствие перед дорогой было кратким:

— Керчь нужно удержать любой ценой.

Г. И. Кулик, снятый перед этим за допущенные провалы с должности командующего 54-й армией, понимал, что не имеет права на ошибку.

По прибытии в Керчь, он в целом правильно оценил ситуацию, близкую к катастрофической. Но переломить ее оказался уже не в состоянии. В его распоряжении оставалось всего четыре дня. А главное — не было дополнительных сил и средств для удержания города. Повсюду царили паника и растерянность, управление обороной было потеряно, многие бойцы дезертировали со своих позиций. Видя, что Керчь обречена, маршал принял, видимо, верное в тех условиях решение не перебрасывать два полка с Таманского полуострова для усиления обороны города, с тем. чтобы не допустить вторжения врага на Северный Кавказ. Это решение соответствовало распоряжению Сталина — помочь командованию 51-й армии «не допустить противника форсировать Керченский пролив, овладеть Таманским полуостровом и выйти на Северный Кавказ со стороны Крыма». Но именно это решение маршала вскоре будет положено в основу обвинительного заключения по его делу.

Дело в том. что после переданного Куликом 13 ноября в Москву предложения об эвакуации Керчи, связь оборвалась. А когда 16 ноября Б. Н. Шапошников довел до Г. И. Кулика приказ Сталина — Керчь держать до конца — город уже был эвакуирован.

Вице-адмирал Гордей Иванович Левченко, осуществлявший несколько дней (с 22 октября и до сдачи Керчи[389]) общее командование войсками Крыма, был арестован в конце ноября 1941 года (постановление датировано 1 декабря 1941 года). Он признал себя виновным в пораженчестве, и на Кулика возложил часть вины за сдачу Керчи.

26 января 1942 года Л. П. Берия направил И. В. Сталину протокол допроса арестованного Г. И. Левченко с сопроводительной запиской, в которой говорилось: «Левченко признал себя виновным в том, что под влиянием фашистской пропаганды о непобедимости германской армии и мощи ее техники был настроен пораженчески, поддался панике и, не организовав отпора врагу, вопреки приказу Ставки Верховного Главнокомандующего Красной Армии. — сдал противнику значительную часть территории Крыма с городом Керчь…

Маршал Кулик, являясь уполномоченным Государственного Комитета Обороны, как показывает Левченко, вместо принятия мер к обороне города Керчь, своими пораженческими настроениями и действиями способствовал сдаче врагу этого важного в стратегическом отношении города.

Следствие по делу Левченко закончено и дело передано на рассмотрение Военной коллегии Верховного суда Союза СССР»[390].

25 января следующего года «за оставление Керченского полуострова и Керчи» Военная коллегия приговорила Г. И. Левченко по ст. 193—21 п. «б» УК РСФСР к 10 годам лагерей. Но хлебать тюремную баланду ему не довелось. 31 января Левченко был Президиумом Верховного Совета СССР помилован и понижен в звании до капитана 1-го ранга. Через некоторое время вновь одел адмиральскую форму, а в 1944 году снова стал заместителем наркома ВМФ…

В постановлении Государственного Комитета Обороны № 1247сс от 6 февраля 1942 года говорилось: «Попытка т. Кулика оправдать самовольную сдачу Керчи необходимостью спасти находившиеся на Керченском полуострове вооружение и технику только подтверждает, что т. Кулик не ставил задачи обороны Керчи во что бы то ни стало, а сознательно шел на нарушение приказа Ставки и своим паникерским поведением облегчил врагу временный захват Керчи и Керченского полуострова… На основании всего сказанного, Государственный Комитет Обороны постановляет привлечь к суду маршала Кулика и передать его дело на рассмотрение прокурора СССР. Состав суда определить особо»[391].

В результате маршал предстал 16 февраля 1942 года не просто перед судом, а перед Специальным присутствием Верховного Суда Союза ССР. Эта инстанция созывалась в исключительных случаях, рассматривала дела в отношении маршалов, с привлечением военачальников в качестве судей, что уже само по себе предполагало назначение виновному сурового наказания.

Председательствовал — армвоенюрист В. В. Ульрих, члены суда — П. А. Артемьев. Е. А. Щаденко.

Г. И. Кулик оправдывался перед судьями:

— Мне нечем было отстоять Керчь. Там были не войска, а потрепанная бражка, просто банда. Они пьянствовали, женщин насиловали. Как я мог с такой бандой удержать Керчь? Да и приехал я туда слишком поздно, когда изменить положение было уже нельзя.

Но суд акцентировал внимание на неприглядных делах самого Кулика, который, помимо женщин и бражки, много времени уделял «самоснабжению». Из Ростова, например, сдачу которого ему тоже вменили в вину[392], он успел отправить на самолете в Свердловск, к месту эвакуации новой жены, ящики с мукой, рыбой, яблоками, маслом, сахаром. А в Москву, на квартиру Кулика, его адъютант доставил в личном вагоне маршала вообще несчетное число деликатесов. Только коньяка — двести бутылок, более сорока ящиков мандаринов, икры, конфет. варенья и т. п.

Судебное присутствие признало маршала виновным в том, что он в ноябре 1941 года, являясь уполномоченным Ставки Верховного Главнокомандования на Керченском направлении. вопреки приказу Ставки, отдал войскам распоряжение об оставлении города Керчи. Эти его действия были квалифицированы по статье 193—21 п. «б» УК РСФСР (самовольное отступление начальника от данных для боя распоряжений)[393], но уголовного наказания, предусмотренного санкцией этой статьи (лишение свободы на срок не ниже трех лет) не последовало. Наказание выразилось в возбуждении перед Президиумом Верховного Совета СССР ходатайства о лишении Г. И. Кулика воинского звания Маршала Советского Союза, звания Героя Советского Союза и всех правительственных наград.

Кулик обратился в Президиум Верховного Совета СССР с просьбой об отмене приговора. Но просьбу отклонили. 19 февраля Президиум постановил: «В соответствии с приговором Специального присутствия Верховного Суда СССР лишить Кулика Г. И. воинского звания. Маршал Советского Союза“, звания Героя Советского Союза, трех орденов Ленина, трех орденов Красного Знамени и юбилейной медали „XX лет РККА“».

В приговоре, а затем и в приказе НКО СССР от 2 марта 1942 г., составленном и подписанном Сталиным, говорилось: «Преступление Кулика заключается в том, что он никак не использовал имеющихся возможностей по защите Керчи и Ростова, не организовал их оборону и вел себя как трус, перепуганный немцами, как пораженец, потерявший перспективу и не верящий в нашу победу над немецкими захватчиками». Кроме того, отмечалось, что «Кулик во время пребывания на фронте систематически пьянствовал, вел развратный образ жизни…, занимался самоснабжением и расхищением государственной собственности»[394].

Много позже, в заключении Генерального штаба, подписанном Маршалом Советского Союза В. Д. Соколовским, была дана совсем иная оценка действиям маршала Г. И. Кулика в Крыму: «Изучение имеющихся документов показывает, что в сложившихся условиях бывший Маршал Советского Союза Кулик, прибывший 11 ноября для оказания помощи войскам, действовавшим на Керченском полуострове, при отсутствии в его распоряжении необходимых сил и средств, изменить ход военных действий в нашу пользу и удержать город Керчь уже не мог»[395]. Кроме того, в письме, представленном в ЦК КПСС 4 января 1957 года заместителем Министра обороны СССР Маршалом Советского Союза И. С. Коневым и Генеральным прокурором СССР Р. А. Руденко, отмечалось, что Генштаб, изучив материалы дела и оперативные документы, относящиеся к боевым действиям на керченском направлении, «пришел к заключению, что к 11–15 ноября 1941 года силы противника на этом фронте количественно превосходили наши войска в несколько раз и что в сложившихся условиях командование войсками керченского направления, а также бывший Маршал Советского Союза Кулик с наличными и притом ослабленными силами и средствами удержать город Керчь и изменить ход боевых действий в нашу пользу не могли. Таким образом, за оставление города Керчи Кулик Г. И. был осужден необоснованно»[396].

Судя по всему, еще до начала рассмотрения дела Кулика пересмотрел свое отношение к степени вины маршала в сдаче Керчи и сам Сталин. Иначе не сносить бы ему головы. В то же время через несколько дней после издания своего грозного приказа Верховный главнокомандующий дал указание вновь присвоить Кулику звание генерал-майора. В апреле 43-го он во второй раз стал генерал-лейтенантом и полгода командовал 4-й гвардейской армией. Но поскольку никак и ничем себя не проявил, то был перемещен на должность второго заместителя начальника Главного управления формирования и укомплектования войск. Постановлением Президиума Верховного Совета СССР от 3 июня 1944 г. его восстановили в правах на ордена.

Между тем. обида и горечь продолжали переполнять сердце Кулика. Он все чаще прикладывался к рюмке. В сильном подпитии эмоции выплескивались наружу, что не оставалось незамеченным. Начальник Главного управления формирования и укомплектования войск генерал-полковник И. Смородинов и член Военного совета генерал-майор Колесников 28 февраля 1945 года направили заместителю народного комиссара генералу армии Н. Булганину письмо, в котором говорилось:

«Бытовая распущенность, нечистоплотность и барахольство тов. Кулика компрометирует его в глазах офицеров и генералов. Тов. Кулик окончательно подорвал свой авторитет не только в глазах офицеров и генералов Главупраформа, но и в глазах руководящего состава военных округов. Вам известно, что Кулик в сентябре-ноябре месяце привез с фронта пять легковых машин, двух племенных коров, незаконно использовал красноармейцев на строительстве личной дачи под Москвой…». Затем следовало предложение «немедленно снять его, как не соответствующего должности…»[397].

Приказом наркома обороны И. Сталина № 069 от 12 апреля 1945 года Кулик был освобожден от занимаемой должности и понижен в звании — в третий раз стал генерал-майором. Тогда же его исключили из партии за «бытовое разложение и высказывание недовольства по поводу отношения властей к его заслугам». Председатель Комитета партийного контроля М. Ф. Шкирятов вынес Кулику предупреждение по поводу «недостойных разговоров», но тот не услышал этот сигнал и не понял, что его назначение заместителем командующего Приволжским военным округом следует расценивать как последний шанс для исправления.

В Куйбышеве Г. И. Кулик сдружился с командующим округом Героем Советского Союза генерал-полковником В. Н. Гордовым. В том числе и на почве недовольства Сталиным. В своих хмельных разговорах они не раз поминали его недобрым словом, что и привело к их увольнению из Вооруженных Сил в 1946 году. А затем — к аресту и расстрелу.

Г. И. Кулик и В. Н. Гордов были осуждены Военной коллегией 24 августа 1950 года и в тот же день расстреляны в подвале Лефортовской тюрьмы. Их «подельника» начальника штаба округа генерал-майора Ф. Т. Рыбальченко судили и расстреляли на следующий день. Всем троим было предъявлено обвинение в проведении антисоветской агитации, хотя каждому навесили еще по несколько пунктов зловещей 58-й статьи — создание контрреволюционной организации (ст. 58—11 УК РСФСР), покушение на измену Родине (ст. ст. 19, 58–16) и на совершение террористического акта в отношении вождя (ст. ст. 19, 58—8)[398].

Реабилитация генералов Гордова, Кулика и Рыбальченко состоялась 11 апреля 1956 года. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 28 сентября 1957 года Г. И. Кулик был восстановлен в званиях Маршала Советского Союза и Героя Советского Союза. Однако тайна, связанная с обстоятельствами его осуждения и расстрела, еще долгие годы не предавалась огласке.

2. «Мы опозорили страну и должны быть прокляты»

Эта строка — из покаянного письма армейского комиссара 1-го ранга Л. 3. Мехлиса на имя И. В. Сталина. Он тоже подвергся опале за провалы в Крыму. Но в отличие от маршала Г. И. Кулика, вице-адмирала Г. И. Левченко, генерал-майора И. Ф. Дашичева и некоторых других командиров, суда избежал. Мехлис казнил и проклинал себя сам, поскольку не оправдал оказанного Вождем доверия…

Л. 3. Мехлис прибыл в Крым 20 января 1942 года как представитель Ставки. И сразу начал активно использовать свои жесткие методы работы. Действуя как надзирающий прокурор. он грубо вмешивался в оперативные вопросы, отдавал многочисленные и обязательные для исполнения распоряжения, не собираясь нести за них ответственности. Однако, на этот раз его позиция «постороннего наблюдателя» дала осечку. Многочисленные донесения Мехлиса, а точнее сказать, доносы на командующего Крымским фронтом генерал-лейтенанта Д. Т. Козлова и других военачальников, в итоге возмутили Сталина. Он назвал такую позицию Мехлиса «насквозь гнилой» и через некоторое время снял его. как одного из «прямых виновников неудачного исхода Керченской операции», с поста заместителя Наркома обороны — начальника Главного политического управления Красной Армии и понизил в звании до корпусного комиссара. Тогда же были сняты с должностей и снижены в званиях генерал Д. Т. Козлов, член Военного совета фронта дивизионный комиссар Ф. А. Шаманин. прибывший с Мехлисом из Москвы генерал-майор П. П. Вечный[399], ряд других командиров. Но вначале всех снимал и отдавал под суд сам Мехлис.

Незадолго до его прибытия в Крым, Ставка Верховного Главнокомандования приказала командующему фронтом генерал-лейтенанту Д. Т. Козлову не позднее 12 января 1942 года перейти в общее наступление с отвоеванного плацдарма в направлении Джанкоя и Перекопа, а Приморской армии — на Симферополь. Но 15 января врагом был нанесен упреждающий удар и 18 января во второй раз пала Феодосия. Козлову ничего не оставалось, как отвести войска на Ак-Монайские позиции.

Л. 3. Мехлису потребовалось для оценки ситуации и установления виновных не более суток. 22 января он доложил Сталину, что застал в Крыму «самую неприглядную картину организации управления войсками», что «комфронта Козлов не знает положения частей на фронте, их состояния… оставляет впечатление растерявшегося и неуверенного в своих действиях командира…»[400].

На следующий день Мехлис сочинил приказ войскам фронта № 12, в котором говорилось о «крупнейших недочетах в организации боя и в управлении войсками», в том числе частями 44-й армии, и указывались имена командиров, допустивших потерю управления войсками и «позорное бегство в тыл». Среди них — командир 9-го стрелкового корпуса генерал-майор И. Ф. Дашичев, командир 236-й стрелковой дивизии генерал-майор (в приказе — комбриг) В. К. Мороз, военком той же дивизии батальонный комиссар А. И. Кондрашов, командир 63-й горнострелковой дивизии подполковник П. Я. Циндзеневский, начальник политотдела 404-й стрелковой дивизии Н. П. Колобаев, и некоторые другие офицеры, преданные по указанию Мехлиса суду военного трибунала.

Приказ Мехлиса, кроме того, предписывал: «…Паникеров и дезертиров расстреливать на месте как предателей. Уличенных в умышленном ранении самострелов-леворучников расстреливать перед строем. В трехдневный срок навести полный порядок в тылах…»[401].

После доклада Мехлиса о виновниках допущенного в Крыму поражения из Москвы поступила телеграмма, в которой Козлову предписывалось: «Немедленно арестовать исполняющего обязанности командующего 44-й армией генерал-майора Дашичева[402] и направить его в Москву. Сейчас же принять меры к тому, чтобы немедленно привести войска 44-й армии в полный порядок, остановить дальнейшее наступление противника и удержать город Феодосия за собой…».

Указание было тут же выполнено. Дело генерал-майора И. Ф. Дашичева Военная коллегия рассмотрела через три дня после осуждения маршала Кулика — 19 февраля 1942 года. На основании ст. 193—17 п. «а» УК РСФСР он был признан виновным в «преступном руководстве войсками и сдаче противнику г. Феодосия» и приговорен к 4 годам лишения свободы, с отсрочкой исполнения приговора. Одновременно Военная коллегия лишила его генеральского звания и ходатайствовала перед Президиумом Верховного Совета СССР о лишении всех боевых орденов[403].

Из материалов дела следовало, что в январе 1942 года обязанности командующего 44-й армией, вместо тяжело раненого генерал-майора А. Н. Первушина, некоторое время исполнял И. Ф. Дашичев. Причем исполнял, по мнению следствия и суда, халатно — «проявил нераспорядительность. не обеспечил в соответствии с приказом командования планомерный отход 44-й армии, в результате чего в частях этой армии возникла паника, приведшая к большим потерям личного состава и материальной части»[404].

Сразу после провозглашения приговора И. Ф. Дашичев подал в Президиум Верховного Совета СССР прошение о помиловании. А уже на следующий день оно было рассмотрено и удовлетворено. Судимость с Дашичева сняли, но, согласно этому решению, он лишался всех наград и подлежал не лишению, а «понижению в воинском звании» с использованием его на «низшей военной работе». После этого Дашичева направили в распоряжение военного совета Калининского фронта, где вновь арестовали 4 июля 1942 года. На этот раз — за «беседы антисоветского характера, в которых Дашичев высказывал шовинистические взгляды, клеветал на государственное и партийное руководство в нашей стране и заявлял свое неверие в вождя народа». Как «антисоветчика», его более восьми лет, до декабря 1950 года, продержали в тюрьме, а затем репрессировали во внесудебном порядке[405].

За день до суда над Дашичевым состоялось судебное разбирательство по делу генерал-майора Василия Константиновича Мороза, командира 236-й моторизованной (стрелковой) дивизии 28-го механизированного корпуса.

Дивизия в декабре 1941 года была переброшена морем из Новороссийска в порт Феодосия. 17 января 1942 года комбриг Мороз стал генерал-майором, а в начале февраля был снят с должности за потерю управления дивизией. 18 февраля 1942 года В. К. Мороз был приговорен военным трибуналом Крымского фронта по статье 193—17 п. «б» УК РСФСР к расстрелу. Через четыре дня приговор был приведен в исполнение.

В то же время командир 63-й горнострелковой дивизии П. Я. Циндзеневский был освобожден из-под ареста в связи с прекращением дела. С 3 марта 1942 года он возглавил 77-ю горнострелковую дивизию, получил воинское звание «полковник». П. Я. Циндзеневский погиб 17 мая 1942 года…

Л. Мехлис так и не добился перелома ситуации на фронте в лучшую сторону, поскольку действовал методами нажима, устрашения, установил за командирами слежку и постоянно перетасовывал командные кадры. Так, он подключил сотрудников особого отдела фронта для сбора компромата на командующего 47-й армией генерал-майора К. Ф. Баронова. И вскоре получил информацию о том, что генерал в период довоенной партийной чистки исключался из партии за «белогвардейские замашки», был женат на «дочери егеря царской охоты», изобличался в связях с лицами, «подозрительными по шпионажу», сильно пьет и практически не руководит подчиненными войсками[406]. После этого Баронов был снят с должности.

В марте Л. Мехлис направил И. Сталину несколько телеграмм, в которых, надеясь убрать командующего фронтом, называл Козлова ленивым, глупым, «опасно лживым», «человеком невысокой военной и общей культуры», «обожравшимся барином из мужиков» и предлагал заменить его генералами Н. К. Клыковым или К. К. Рокоссовским[407]. Однако согласия на это не получил. В период майской Керченской оборонительной операции, когда оборона 44-й армии была прорвана врагом, Мехлис вновь телеграфировал в Кремль о неумелых и безграмотных действиях Козлова. На этот раз в ответной телеграмме И. Сталин выплеснул на Мех-лиса все свое раздражение:

«Вы держитесь странной позиции постороннего наблюдателя, не отвечающего за дела Крымфронта. Эта позиция очень удобна, но она насквозь гнилая. На Крымском фронте вы — не посторонний наблюдатель, а ответственный представитель Ставки, отвечающий за все успехи и неуспехи фронта и обязанный исправлять на месте ошибки командования. Вы вместе с командованием отвечаете за то, что левый фланг фронта оказался из рук вон слабым. Если „вся обстановка показывала, что с утра противник будет наступать", а вы не приняли всех мер к организации отпора, ограничившись пассивной критикой, то тем хуже для вас. Значит, вы еще не поняли, что вы посланы на Крымфронт не в качестве Госконтроля, а как ответственный представитель Ставки…»[408].

К этому времени Козлов и Мехлис практически утратили управляемость войсками. Адмиралы Н. Г. Кузнецов и И. С. Исаков вспоминали, что в эти трагические дни Л. Мехлис, небритый и с кровавыми царапинами на лице, демонстрируя показное презрение к смерти, отчаянно носился во время боя на «газике», пытаясь остановить отходящие войска, но все было напрасно. 15 мая немцы вновь овладели Керчью. Тем не менее, и в эти дни Мехлис не отказался от излюбленного приема сваливать ответственность за случившееся на других. Он потребовал от адмирала Кузнецова предать суду военного трибунала или расстрелять командира Керченской военно-морской базы А. С. Фролова, который был назначен начальником переправы на Таманский полуостров. Но Кузнецов проявил тогда твердость. А Мехлиса через несколько дней отозвали в Москву.

В директиве Ставки Верховного главнокомандования от 4 июня 1942 года были названы главные причины нашего поражения в Крыму — полное непонимание Козловым и Мехлисом природы современной войны, бюрократический и бумажный метод руководства войсками, их личная недисциплинированность. Однако до суда дело не дошло.

3. «Злая воля» генерала Рухле или кто виновен в Харьковской катастрофе?

Разгром и окружение советских войск под Харьковом — одна из самых трагических страниц истории Великой Отечественной войны.

Генштаб дважды пытался убедить Сталина отказаться от проведения наступательной операции с Барвенковского выступа с целью овладения Харьковом. Но перевесили «доводы» горячих сторонников ее проведения — С. К. Тимошенко и Н. С. Хрущева.

Приведем в этой связи небольшой отрывок из «Воспоминаний и размышлений» маршала Г. К. Жукова:

«Мне довелось присутствовать в этот день (18 мая 1942 г. — авт.) в Ставке при одном из последующих разговоров И. В. Сталина с командующим Юго-Западным фронтом. Хорошо помню, что Верховный тогда уже четко выразил С. К. Тимошенко серьезное опасение по поводу успехов противника в районе Краматорска. К вечеру 18 мая состоялся разговор по этому же вопросу с членом Военного совета фронта Н. С. Хрущевым, который высказал такие же соображения, что и командование Юго-Западным фронтом: опасность со стороны краматорской группы противника сильно преувеличена и нет оснований прекращать операцию. Ссылаясь на эти доклады Военного совета Юго-Западного фронта о необходимости продолжения наступления. Верховный отклонил соображения Генштаба. Существующая версия о тревожных сигналах, якобы поступавших от Военных советов Южного и Юго-Западного фронтов в Ставку, не соответствует действительности. Я это свидетельствую потому, что лично присутствовал при переговорах Верховного»[409].

С 12 по 17 мая 1942 года советским войскам удалось продвинуться вперед всего на 20–25 км. В это время танковая группа Клейста нанесла удар под основание Барвенковского выступа, в полосе 9-й армии, и через неделю срезала его, окружив 6-ю, 57-ю армии и некоторые другие части, в том числе армейскую группу генерала Л. В. Бобкина. В котле оказалось около 270 тыс. человек, погибли заместитель командующего Юго-Западным фронтом генерал-лейтенант Ф. Я. Костенко, командующие армиями генералы А. М. Городнянский. К. П. Подлас. а также Л. В. Бобкин. А. Ф. Анисов, А. И. Власов и другие.

Один из главных виновников катастрофы С. К. Тимошенко попытался свалить всю вину на командующего 9-й армией генерал-майора Ф. М. Харитонова.

«Командующий 9-й армией генерал-майор Харитонов бросил войска на произвол судьбы и трусливо сбежал…»[410]. Правда, напоминает строку из приговора военного трибунала. Но это не приговор, а приказ, подписанный С. К. Тимошенко, которым он отстранил «обанкротившегося» генерала Харитонова от командования армией и предписал предать его суду военного трибунала. На защиту командующего 9-й армией встал А. М. Василевский, прекрасно знавший, кто виновен в произошедшем. Ему было поручено провести специальное расследование, по результатам которого он назвал виновниками трагедии командующего Юго-Западным фронтом маршала С. К. Тимошенко, члена военного совета фронта Н. С. Хрущева, начальника штаба генерал-лейтенанта И. X. Баграмяна.

В своих мемуарах И. Баграмян не решился написать об этом правду и лишь много лет спустя признался корреспонденту «Красной звезды» в том, что в те дни его спас от суда военного трибунала Г. К. Жуков, поручившийся за Баграмяна и заявивший Сталину, что вина за провал операции лежит отчасти на Ставке Верховного Главнокомандования и Генеральном штабе[411].

— Если подходить формально, вспоминал Баграмян, то я. как начальник штаба Юго-Западного направления, являлся основным разработчиком Харьковской наступательной операции. Конечно, все решения в ходе боевых действий принимали главком направления маршал Тимошенко и член военного совета Хрущев. Но после крушения наших замыслов Сталин решил козлом отпущения сделать меня…

Сказал И. Баграмян и о том. что. по его оценкам, наступать на Харьков в мае 1942 года было нецелесообразно. Но идея этого наступления исходила от самого Сталина[412].

Между тем. маршал Баграмян умолчал о том, что «козла отпущения» тогда все же нашли…

В приказе Верховного Главнокомандующего, изданном по результатам расследования, главным виновником срыва Харьковской операции назывался Баграмян. Тимошенко и Хрущеву было объявлено по строгому выговору. О виновности в провале операции начальника оперативного отдела штаба Юго-Западного фронта полковника И. Н. Рухле не было сказано ни слова. Его не снимали с должности, не наказывали. Наоборот, вскоре присвоили генеральское звание. Беда пришла позже.

Заместитель начальника штаба — начальник оперативного отдела штаба Сталинградского фронта генерал-майор Иван Никифорович Рухле[413] был арестован Главным управлением контрразведки 5 октября 1942 года[414].

Непосредственным поводом послужила телеграмма И. В. Сталина, направленная в Сталинград 25 августа 1942 года:

«Лично Василевскому, Маленкову.

Меня поражает то. что на Сталинградском фронте произошел точно такой же прорыв далеко в тыл наших войск, какой имел место в прошлом году на Брянском фронте, с выходом противника на Орел. Следует отметить, что начальником штаба был тогда на Брянском фронте тот же Захаров, а доверенным человеком тов. Еременко был тот же Рухле. Стоит над этим призадуматься. Либо Еременко не понимает идею второго эшелона в тех местах фронта, где на переднем крае стоят необстрелянные дивизии, либо же мы имеем здесь чью-то злую волю, в точности осведомляющую немцев о слабых пунктах нашего фронта…»[415].

Поскольку в телеграмме прямо говорилось о «злой воле, в точности осведомляющей немцев». Рухле тут же обвинили в «проведении подрывной работы в Красной Армии». Иначе говоря — в измене Родине, поскольку квалифицировали содеянное по ст. 58—1 п. «б» УК РСФСР. Выражалось это. по версии следствия, в том, что И. Н. Рухле не только на Сталинградском фронте, но и в бытность его «заместителем начальника штаба и начальником оперативного отдела штаба Юго-Западного фронта, виновен в провале операции по взятию Харькова весной 1942 года».

Поскольку в телеграмме прямо говорилось о «злой воле, в точности осведомляющей немцев», Рухле тут же обвинили в «проведении подрывной работы в Красной Армии». Иначе говоря — в измене Родине, поскольку квалифицировали содеянное по ст. 58—1 п. «б» УК РСФСР. Выражалось это, по версии следствия, в том. что И. Н. Рухле не только на Сталинградском фронте, но и в бытность его «заместителем начальника штаба и начальником оперативного отдела штаба Юго-Западного фронта, виновен в провале операции по взятию Харькова весной 1942 года».

Поскольку в телеграмме прямо говорилось о «злой воле, в точности осведомляющей немцев», Рухле тут же обвинили в «проведении подрывной работы в Красной Армии». Иначе говоря — в измене Родине, поскольку квалифицировали содеянное по ст. 58—1 п. «б» УК РСФСР. Выражалось это, по версии следствия, в том. что И. Н. Рухле не только на Сталинградском фронте, но и в бытность его «заместителем начальника штаба и начальником оперативного отдела штаба Юго-Западного фронта, виновен в провале операции по взятию Харькова весной 1942 года».

В мемуарах сотрудника военной контрразведки Л. Г. Иванова, который в 1953 году изучал папку с обвинительными материалами на И. Н. Рухле, сказано: «В этой папке находилась подлинная телеграмма командующего Сталинградским фронтом А. Еременко — И. Сталину, датированная осенью 1942 года, где тот возлагал вину за срыв сентябрьского наступления на готовившего его начальника оперативного управления штаба фронта генерал-майора И. Рухле»[416].

Иван Никифорович несколько лет провел в тюрьме. Ни суда, ни следствия. Это была «пытка ожиданием». Его даже не вызывали на допросы. О нем не вспоминали вплоть до декабря 1945 года, когда руководитель «Смерша» В. С. Абакумов доложил И. В. Сталину, в чем обвиняется И. Н. Рухле. Следствие посчитало, что он виновен в провале ряда операций, в разработке которых принимал участие; подозревается, как уроженец Польши, в преступных связях с германской разведкой, установленных еще в 1918 году, но свою изменническую, шпионскую деятельность отрицает. Но и после этого следствие не было возобновлено. Это произошло только в начале 50-х годов.

В мемуарах сотрудника военной контрразведки Л. Г. Иванова, который в 1953 году изучал папку с обвинительными материалами на И. Н. Рухле. сказано: «В этой папке находилась подлинная телеграмма командующего Сталинградским фронтом А. Еременко — И. Сталину, датированная осенью 1942 года, где тот возлагал вину за срыв сентябрьского наступления на готовившего его начальника оперативного управления штаба фронта генерал-майора И. Рухле»[417].

Иван Никифорович несколько лет провел в тюрьме. Ни суда, ни следствия. Это была «пытка ожиданием». Его даже не вызывали на допросы. О нем не вспоминали вплоть до декабря 1945 года, когда руководитель «Смерша» В. С. Абакумов доложил И. В. Сталину, в чем обвиняется И. Н. Рухле. Следствие посчитало, что он виновен в провале ряда операций, в разработке которых принимал участие; подозревается, как уроженец Польши, в преступных связях с германской разведкой, установленных еще в 1918 году, но свою изменническую, шпионскую деятельность отрицает. Но и после этого следствие не было возобновлено. Это произошло только в начале 50-х годов.

В мемуарах сотрудника военной контрразведки Л. Г. Иванова, который в 1953 году изучал папку с обвинительными материалами на И. Н. Рухле. сказано: «В этой папке находилась подлинная телеграмма командующего Сталинградским фронтом А. Еременко — И. Сталину, датированная осенью 1942 года, где тот возлагал вину за срыв сентябрьского наступления на готовившего его начальника оперативного управления штаба фронта генерал-майора И. Рухле»[418].

Иван Никифорович несколько лет провел в тюрьме. Ни суда, ни следствия. Это была «пытка ожиданием». Его даже не вызывали на допросы. О нем не вспоминали вплоть до декабря 1945 года, когда руководитель «Смерша» В. С. Абакумов доложил И. В. Сталину, в чем обвиняется И. Н. Рухле. Следствие посчитало, что он виновен в провале ряда операций, в разработке которых принимал участие; подозревается, как уроженец Польши, в преступных связях с германской разведкой, установленных еще в 1918 году, но свою изменническую, шпионскую деятельность отрицает. Но и после этого следствие не было возобновлено. Это произошло только в начале 50-х годов.

Дело поступило в Военную коллегию Верховного Суда СССР в марте 1952 года. Перед этим, спустя девять лет (!) после ареста, контрреволюционную статью все же заменили на воинскую — ст. 193—17 п. «б» УК РСФСР.

Казалось бы, к тому времени причины Харьковской трагедии можно было не раз проанализировать. взвесить и переоценить. Но следствие упорно не желало этого делать. Более того, в обвинительном заключении, без приведения каких-либо фактов и доказательств, указывалось, что генерал Рухле был снят с занимаемой должности и за Харьков, и за Сталинград, поскольку не обеспечил «руководство оперативным отделом» и «являясь руководящим работником штаба Юго-Западного, а затем Сталинградского фронтов, преступно относился к своим обязанностям»[419].

Рассмотрение этого дела было назначено Военной коллегией на 4 сентября 1952 года в закрытом судебном заседании, без участия представителей обвинения и защиты.

В суде постаревший 53-х летний генерал в категоричной форме отверг все предъявленные ему обвинения и в деталях рассказал о Харьковской операции и причинах ее провала.

И. Н. Рухле заявил в суде, что как начальник оперативного отдела и заместитель начальника штаба Юго-Западного фронта в разработке плана операции, которая велась в феврале — марте 1942 года штабом направления[420], никакого участия не принимал. Да и вообще, по роду своей деятельности не отдавал, а только исполнял приказы и предписания других военачальников. План наступления на Харьков он получил уже утвержденным Ставкой Верховного Главнокомандования. Воспринял его как боевой приказ и начал проводить в жизнь. Когда стало ясно, что план срывается, то он доложил свои соображения по спасению ситуации Хрущеву и Баграмяну. Однако его предложения отклонили и приняли план Баграмяна. Рухле считал, что перед Южным фронтом, который не смог сковать танковую группу Клейста, была поставлена непосильная задача. В числе других причин провала операции генерал назвал недооценку противника и неправильное использование фронтовых резервов.

Что касается Сталинграда, то И. Н. Рухле вменялась в вину отдача неправильных распоряжений о перенесении командного пункта 4-й танковой армии на западный берег Дона и о направлении в разведку подразделений этой армии.

Отрицая указанное обвинение. Рухле показал в суде, что исполнявший обязанности начальника штаба 4-й танковой армии Полозов[421] самостоятельно перенес командный пункт на восточный берег реки. Выяснив у командующего фронтом генерал — полковника А. И. Еременко, что последний такого распоряжения не отдавал, Рухле потребовал от Полозова перенести командный пункт танковой армии снова на западный берег. Утверждение же Полозова о том. что такое перемещение командного пункта армии привело к потере управления войсками. Рухле назвал оговором.

Отвергая обвинения в отдаче неправильного распоряжения о направлении в разведку подразделений 4-й танковой армии, подсудимый Рухле заявил, что это было распоряжение командующего фронтом, а он лишь передал его исполнителям.

Военная коллегия Верховного Суда СССР, признав доводы подсудимого убедительными, направила дело на дополнительное расследование.

В определении суда отмечалось, что показания свидетелей Полозова и Бокова, положенные в основу обвинения Рухле. «дефектны, малоубедительны» и основывать на них обвинение Рухле в провале Харьковской операции нельзя; показания Полозова о том. что он отдавал неправильные приказания по штабу фронта, не внушают доверия и требуют проверки, поскольку эти показания не подкреплены другими материалами дела. Что касается показаний Бокова, то они неконкретны и не уличают Рухле «ни в одном преступном факте»[422].

Сделав вывод о том. что доказательств для обвинения Рухле в провале Харьковской операции недостаточно. Военная коллегия предлагала следственным органам допросить в качестве свидетелей маршала С. К. Тимошенко, генералов И. X. Баграмяна. А. И. Еременко, Д. Н. Никишова[423]. а также исследовать подлинные документы Юго-Западного фронта и Генерального штаба, связанные с проведением Харьковской наступательной операцией 1942 года.

Когда в январе 1953 года дело после дополнительного расследования вновь поступило в Военную коллегию, то оказалось, что вместо пункта «б» следствие вменило Рухле на этот раз более «мягкий» п. «а» ст. 193—17 УК РСФСР, а все эпизоды обвинения генерала в провале Харьковской операции вообще были исключены. Оставили лишь эпизоды, связанные с халатным исполнением им обязанностей начальника оперативного отдела штаба Сталинградского фронта. Хотя, в чем выразилась эта халатность было не ясно. В частности, голословно утверждалось, что генерал Рухле несвоевременно выполнял указания командования фронта и это приводило к срыву отдельных боевых операций. А вот каких именно операций — ни слова не говорилось.

Военная коллегия рассмотрела это дело в закрытом заседании 23 марта 1953 года. И. Н. Рухле вновь не признал себя виновным. Вызванные в суд свидетели Е. Полозов, Д. Никишов. И. Глебов и К. Коваленко также ничего конкретного не сказали по обстоятельствам вмененных подсудимому преступных действий. Тем не менее, обработанные соответствующим образом судьи вынесли обвинительный приговор. Рухле назначили 10 лет лишения свободы и тут же освободили его из-под стражи в связи с полным отбытием этого срока наказания.

Согласно приговору генерал-майор И. Н. Рухле. являясь начальником оперативного отдела штаба Сталинградского фронта, в период с июля по сентябрь 1942 года, преступно-халатно относился к выполнению своих служебных обязанностей, несвоевременно выполнял указания начальника штаба фронта по организации четкой работы оперативного отдела, не осуществлял должного контроля за ходом подготовки к боевым действиям и за ходом боевых действий войск фронта, что вредно отражалось на выполнении войсками отдельных боевых задач. Так. утверждалось далее в приговоре, в июле 1942 года, получив донесение о прорыве через линию фронта на участке 62-й армии пяти немецких танков и нескольких мотоциклистов, Рухле не проверил правильность этого донесения и указанные сведения нанес на оперативную карту, о чем и доложил начальнику штаба фронта. Фактически же через линию фронта прорвались две танковые и одна моторизованная дивизии немцев. В июле 1942 года Рухле не принял всех возможных мер к розыску и установлению связи с тремя дивизиями 62-й армии, попавшими в окружение войск противника, и, кроме того, не проследил за прибытием к месту назначения стрелковой дивизии, специально выделенной для выполнения боевого задания в районе Вертячий — Песковатка[424].

Через месяц Военная коллегия вынесла определение, в котором признала И. Н. Рухле не имеющим судимости на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 года «Об амнистии». А еще через десять дней Генеральный прокурор СССР Сафонов, утверждавший обвинительное заключение по этому делу, подписал протест, предлагая прекратить дело за отсутствием в действиях И. Н. Рухле состава преступления.

29 мая 1953 года Пленум Верховного Суда СССР удовлетворил этот протест и полностью реабилитировал генерала.

Парадокс истории в том. что через несколько лет после этого именно И. Н. Рухле, как один из лучших штабистов, был включен в состав исследовательской группы по разработке научного труда «Сталинградская битва».

4. «Не позорьте старого воина»

Эти слова из рапорта, написанного генерал-майором А. А. Вольхиным[425] после войны на имя Главнокомандующего Сухопутными войсками Маршала Советского Союза И. С. Конева. «Никто меня не защитил от произвола. — писал он — Плакал, умолял — не губите солдата, не позорьте старого воина. Всё тщетно». Старый солдат имел в виду события 42-го года, его арест на Сталинградском фронте, вскоре после издания приказа Сталина «Ни шагу назад» и суровый приговор Военной коллегии. И это было не единственное испытание в его непростой жизни.

Повоевать Александру Алексеевичу Вольхину довелось не только в Красной армии. Он прошел Первую мировую, воевал у Колчака. Потом в Красной армии. Неоднократно был ранен. Перед войной стал генерал-майором. А в годы войны вынужден был начинать свою военную карьеру практически заново — дивизией ему довелось командовать не генерал-майором, а просто майором. В отношении Вольхина не раз возбуждали уголовные дела, а в 1942 году приговорили к расстрелу за проявленную трусость и позорное бегство с поля боя в ходе Сталинградской битвы.

Началась она 17 июля 1942 года в большой излучине Дона, в том месте, где он ближе всего подходит к Волге. В этот день завязались первые бои наших частей с наступающими войсками 6-й полевой армии Паулюса и 4-й танковой армии Гота. Им противостояли спешно переброшенные в излучину Дона и не до конца сформированные 62-я и 64-я армии под командованием генералов В. Колпакчи и В. Чуйкова. Фашисты нанесли два фланговых, охватывающих удара, имея намерение соединиться в район Калача и оттуда двигаться на Сталинград.

В телефонограмме Сталина, направленной 26 июля командованию Сталинградского фронта, говорилось: «Действия командования Сталинградского фронта вызывают у Ставки возмущение. У фронта перевес в танках втрое, абсолютное преобладание в авиации. При желании и умении можно было вдребезги разбить противника. Ставка требует, чтобы в ближайшие дни рубеж обороны от Клетской до Калмыкова был бы. безусловно, восстановлен, чтобы противник был оттеснен на линию реки Чир. Если Военный совет Сталинградского фронта не способен на это дело, пусть заявит об этом прямо и честно».

Военный совет промолчал о том, что на направлениях главного удара противника перевес явно был на их стороне. Враг имел преимущество в личном составе в 1.2 раза, танков — в 2 раза, самолётов более чем в 3,5 раза. В полосе 62-й армии превосходство врага было ещё большим. Командование же Сталинградского фронта приказало нашим частям, в силу нехватки сил и средств, организовать одноэшелонное оперативное построение войск. Уже 23 июля 1942 года, после мощного удара наступавшей на севере группировки 6-й немецкой армии, две наших дивизии, находившиеся на правом фланге 62-й армии, оказались в окружении. А 8 августа передовые части 14-го и 24-го немецких танковых корпусов соединились западнее Калача. В течение недели они расчленили и разгромили окруженные части 7 стрелковых дивизий, а также 2-х механизированных и 7 танковых бригад. В плену оказалось около 57 тысяч военнослужащих Красной армии, было захвачено более 1000 танков и бронемашин, более 700 артиллерийских систем и более 600 самолетов.

В. Колпакчи и В. Чуйкова сняли с должностей. Некоторых командиров рангом пониже предали суду военного трибунала. Одним из них и был командир 147-й стрелковой дивизии генерал-майор А. А. Вольхин. Дивизию он принял под свое командование только 12 июля 1942 года. А 9 августа новый командующий 62-й армии генерал А. И. Лопатин приказал Воль-хину организовать и нанести контрудар по войскам противника в направлении селения Верхний Чир. Однако выполнить этот приказ было уже невозможно, так как находившуюся в кольце дивизию враг практически уничтожил.

Первое, что узнал Вольхин, когда добрался с отрядом бойцов до своих — И. Сталин издал приказ № 227 «Ни шагу назад»[426]. Генерал понял, что в его боевой биографии наступают черные дни.

15 августа 1942 года военный совет 62-й армии принял постановление, в котором командир 147-й стрелковой дивизии был назван «трусом, позорно бежавшим с поля боя». А через день появился приказ № 0141 по Сталинградскому фронту, подписанный новым руководством фронта — А. И. Еременко и Н. С. Хрущёвым. Приказ предписывал «командира 147-й СД генерал-майора Вольхина за потерю управления дивизией, невыполнение приказа по армии и позорное бегство с поля боя отстранить от занимаемой должности и предать суду военного трибунала»[427].

19 августа 1942 года было возбуждено уголовное дело по обвинению генерала в измене Родине, в форме перехода на сторону врага. Все следственные действия были проведены в течение суток — постановление на арест, допрос, обвинительное заключение. Негативную роль сыграла отрицательная характеристика, которую написал в 1941 году на генерала Вольхина, командовавшего тогда 145-й стрелковой дивизией, входившей в состав 28-й армии, ее командующий генерал-лейтенант В. Качалов. Незадолго до своей гибели он назвал Вольхина виновником ряда неудачных боев, о которых мы уже рассказали. Вольхин был отстранен от должности комдива, но до предания его суду военного трибунала в тот раз дело не дошло. Генерала перевели под Сталинград, назначив командиром 16-й запасной бригады. А за несколько дней до начала битвы поручили командовать 147-й стрелковой дивизией. Дивизия, державшая оборону на правом берегу Дона, под Суровикино, не имея приказа на отход, попала в окружение. Вольхин прорвал кольцо, вывел часть сил за Дон. Но пополнять соединение и командовать им ему не позволили.

Военная коллегия Верховного суда СССР слушала дело генерал-майора А. А. Вольхина в городе Чкалове, куда он был этапирован в арестантском вагоне.

В приговоре сказано, что командир дивизии А. А. Вольхин «самовольно снял части с занимаемой обороны, бросил управление войсками и сам бежал в тыл». За эти действия, квалифицированные по ст. 58—1 и. «б» УК РСФСР, генерал был приговорен к расстрелу, с лишением генеральского звания.

Председатель Верховного Суда СССР опротестовал этот приговор, но Пленум Верховного Суда СССР протест отклонил. А через несколько дней. 11 декабря 1942 года, Президиум Верховного Совета СССР смертника помиловал, заменив расстрел «десятью годам лишения свободы в исправлагерях с отправкой на фронт, с лишением звания генерал-майора и ордена Красного Знамени».

Надо сказать, что если Вольхина, как генерала, судила высшая военно-судебная инстанция, то большинство офицеров и рядовых бойцов, арестованных под Сталинградом, были преданы суду военных трибуналов фронта и дивизий. Многих вообще расстреливали без проведения следствия и суда. Так, только по частям 62-й армии, в состав которой входила 147-я дивизия генерала Вольхина, по итогам оборонительных боев с фашистами в сентябре 1942 года было осуждено трибуналами и расстреляно по постановлениям особых отделов 195 военнослужащих, проявивших трусость и бежавших с поля боя. Среди них — исполнявший должность командира 42-й отдельной стрелковой бригады капитан Унжаков и исполнявший должность военкома бригады ст. батальонный комиссар Лукин; командир 92-й отдельной стрелковой бригады подполковник Тарасов и военком бригады ст. батальонный комиссар Андреев; командир связного полка 399-й стрелковой дивизии майор Жуков и комиссар Распопов[428].

А разжалованного генерала — рядового А. А. Вольхина выпустили из тюремной камеры и отправили искупать вину на фронт. 31 декабря 1942 года Постановлением Президиума Верховного Совета СССР высшая мера наказания была ему заменена на 10 лет лишения свободы с отсрочкой исполнения и присвоением воинского звания «майор». Через несколько дней А. А. Вольхина назначили заместителем командира 927-го стрелкового полка 251-й стрелковой дивизии. В следующем месяце он уже исполнял обязанности командира дивизии, в марте 1943 года военный трибунал снял с него судимость, а в январе 1944 года ему во второй раз присвоили звание генерал-майора.

Главная военная прокуратура посмертно реабилитировала А. А. Вольхина 29 августа 2003 года.

Приложения К главе 1

Приложение № 1

УКАЗ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР

О ВОЕННОМ ПОЛОЖЕНИИ

22 июня 1941 г. Москва. Кремль

1. Военное положение, в соответствии со ст. 49 и. «и» Конституции СССР, объявляется в отдельных местностях или по всему СССР в интересах обороны СССР и для обеспечения общественного порядка и государственной безопасности.

2. В местностях, объявленных на военном положении, все функции органов государственной власти в области обороны, обеспечения общественного порядка и государственной безопасности принадлежат военным советам фронтов, армий, военных округов, а там, где нет военных советов, — высшему командованию войсковых соединений. 3. В местностях, объявленных на военном положении, военным властям (п. 2) предоставляется право:

а) в соответствии с действующими законами и постановлениями Правительства привлекать граждан к трудовой повинности для выполнения оборонных работ, охраны путей сообщения. сооружений, средств связи, электростанций, электросетей и других важнейших объектов, для участия в борьбе с пожарами, эпидемиями и стихийными бедствиями:

б) устанавливать военно-квартирную обязанность для расквартирования воинских частей и учреждений;

в) объявлять трудовую и авто-гужевую повинность для военных надобностей;

г) производить изъятие транспортных средств и иного необходимого для нужд обороны имущества как у государственных, общественных и кооперативных предприятий и организаций, так и у отдельных граждан;

д) регулировать время работы учреждений и предприятий, в том числе театров, кино и т. д.; организацию всякого рода собраний, шествий и т. и.; запрещать появление на улице после определенного времени, ограничивать уличное движение, а также производить в необходимых случаях обыски и задержание подозрительных лиц;

е) регулировать торговлю и работу торгующих организаций (рынки, магазины, склады, предприятия общественного питания), коммунальных предприятий (бани, прачечные, парикмахерские и т. д.), а также устраивать нормы отпуска населению продовольственных и промышленных товаров:

ж) воспрещать въезд и выезд в местности, объявленные на военном положении, или из отдельных ее пунктов лиц. признанных социально опасными как по своей преступной деятельности. так и по связям с преступной средой.

4. По всем вопросам, предусмотренным пунктом 3-м настоящего Указа, военные власти имеют право:

а) издавать обязательные для всего населения постановления, устанавливая за неисполнение этих постановлений наказания в административном порядке в виде лишения свободы сроком до 6 месяцев или штрафа до 3000 рублей;

б) отдавать распоряжения местным органам власти, государственным и общественным учреждениям и организациям и требовать от них безусловного и немедленного исполнения.

5. Все местные органы государственной власти, государственные, общественные учреждения. организации и предприятия обязаны оказывать полное содействие военному командованию в использовании сил и средств данной местности для нужд обороны страны и обеспечения общественного порядка и безопасности.

6. За неподчинение распоряжениям и приказам военных властей, а также за преступления, совершенные в местностях, объявленных на военном положении, виновные подлежат уголовной ответственности по законам военного времени.

7. В изъятие из действующих правил о рассмотрении судами уголовных дел, в местностях, объявленных на военном положении, все дела о преступлениях, направленных против обороны, общественной и государственной безопасности, передаются на рассмотрение военных трибуналов, а именно:

а) дела о государственных преступлениях;

б) дела о преступлениях, предусмотренных законом от 7 августа 1932 г. об охране общественной (социалистической) собственности:

в) все дела о преступлениях, совершенных военнослужащими;

г) дела о разбое (ст. 167 УК РСФСР и соответствующие ст. ст. УК других союзных республик);

д) дела об умышленных убийствах (ст. ст. 136–138 УК РСФСР и соответствующие ст. ст. УК других союзных республик);

е) дела о насильственном освобождении из домов заключения и из-под стражи (ст. 81 УК РСФСР и соответствующие ей статьи УК других союзных республик);

ж) дела об уклонении от исполнения всеобщей воинской обязанности (ст. 68 УК РСФСР и соответствующие ей статьи УК других союзных республик) и о сопротивлении представителям власти (ст. ст. 73, 73 и 73” УК РСФСР и соответствующие статьи УК других союзных республик);

з) дела о незаконной покупке, продаже и хранении оружия, а также о хищении оружия (ст. ст. 164а, 166а и 182 УК РСФСР и соответствующие статьи УК других союзных республик).

Кроме того, военным властям предоставляется право передавать на рассмотрение военных трибуналов дела о спекуляции, злостном хулиганстве и иных преступлениях, предусмотренных Уголовными Кодексами союзных республик, если командование признает это необходимым по обстоятельствам военного положения.

8. Рассмотрение дел в военных трибуналах производится по правилам, установленным «Положением о военных трибуналах в районах военных действий».

9. Приговоры военных трибуналов кассационному обжалованию не подлежат и могут быть отменены или изменены лишь в порядке надзора.

10. Настоящий Указ распространяется также на местности, где в силу чрезвычайных обстоятельств отсутствуют местные органы государственной власти и государственного управления СССР.

Председатель Президиума Верховного Совета Союза ССР М. КАЛИНИН

Секретарь Президиума Верховного Совета Союза ССР А. ГОРКИН

Ведомости Верховного Совета СССР, 1941 г., № 29

Приложение № 2

УКАЗ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР ОБ УТВЕРЖДЕНИИ ПОЛОЖЕНИЯ О ВОЕННЫХ ТРИБУНАЛАХ В МЕСТНОСТЯХ, ОБЪЯВЛЕННЫХ НА ВОЕННОМ ПОЛОЖЕНИИ, И В РАЙОНАХ ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ

22 июня 1941 г. Москва, Кремль

1. Утвердить Положение о военных трибуналах в местностях, объявленных на военном положении, и в районах военных действий.

2. Предусмотренный ст. ст. 11 и 12 указанного Положения порядок рассмотрения дел военными трибуналами в местностях, объявленных на военном положении, и в районах военных действий вводится в действие совместным приказом Народного Комиссара Юстиции Союза ССР и Народного Комиссара Обороны Союза ССР с разрешения Совета Народных Комиссаров Союза ССР.

ПОЛОЖЕНИЕ

О ВОЕННЫХ ТРИБУНАЛАХ В МЕСТНОСТЯХ, ОБЪЯВЛЕННЫХ НА ВОЕННОМ ПОЛОЖЕНИИ, И В РАЙОНАХ ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ

В местностях, объявленных на военном положении, и в районах военных действий устанавливается следующий порядок организации и комплектования военных трибуналов, порядок рассмотрения дел и опротестования приговоров:

1. Организация и комплектование

1. На основании ст. 57 Закона о судоустройстве Союза ССР, союзных и автономных республик действуют военные трибуналы:

а) при военных округах, фронтах и морских флотах;

б) при армиях, корпусах, иных воинских соединениях и военизированных учреждениях. Линейные суды железнодорожного и водного транспорта реорганизуются Народным

Комиссариатом юстиции Союза ССР в военные трибуналы соответствующих железных дорог и водных путей сообщения.

2. Штаты военных трибуналов утверждаются совместными приказами Народного Комиссара Юстиции Союза ССР и соответственно Народного Комиссара Обороны Союза ССР и Народного Комиссара Военно-Морского Флота Союза ССР.

3. Приписка к военным трибуналам на военное время на должности заместителей председателей и членов военных трибуналов производится из числа лиц военно-юридического состава запаса, а на должности председателей трибуналов — из числа кадровых работников военных трибуналов.

4. Перемещения председателей, их заместителей и членов военных трибуналов производятся:

а) военных трибуналов округов, фронтов и армий (флотов и флотилий) — Народным Комиссариатом юстиции Союза ССР;

б) военных трибуналов корпусов и иных воинских соединений и военизированных учреждений — председателями военных трибуналов фронтов и флотов.

5. Пополнения военных трибуналов, а также перемещения председателей, их заместителей и членов военных трибуналов (ст. 4) объявляются совместными приказами Народного Комиссара Юстиции Союза ССР и Народного Комиссара Обороны Союза ССР или Народного Комиссара Военно-морского Флота Союза ССР.

6. Временное отстранение председателей, их заместителей и членов военных трибуналов от должности производится председателями военных трибуналов округов, фронтов и флотов, с последующим утверждением Народным Комиссаром Юстиции Союза ССР.

7. Снабжение и материально-техническое обеспечение военных трибуналов, в том числе и военных трибуналов железных дорог и водных путей сообщения, производится довольствующими органами Народного Комиссариата Обороны Союза ССР и Народного Комиссариата Военно-морского Флота Союза ССР по установленным нормам.

II. Подсудность

8. Военные трибуналы рассматривают дела, отнесенные к их подсудности ст. 27 Уголовно-Процессуального Кодекса РСФСР и соответствующими статьями уголовно-процессуальных кодексов других союзных республик (ст. 8 Положения о военных трибуналах и военной прокуратуре и ст. 7 Указа Президиума Верховного Совета Союза ССР от 22. VI с. г. «О военном положении»),

9. Военные трибуналы округов, фронтов, флотов, армий и флотилий, кроме того, рассматривают дела, отнесенные к их подсудности Постановлением ЦИК Союза ССР от 10 июля 1934 г.

10. Предусмотренные в ст, ст, 8 и 9 настоящего Положения дела подсудны:

а) военным трибуналам при дивизиях — до командира роты включительно и приравненных к нему по служебному положению лиц;

б) военным трибуналам при корпусах — до командира батальона включительно и ему соответствующих лиц:

в) военным трибуналам при армиях (флотилиях) — до помощника командира полка включительно и ему соответствующих лиц;

г) военным трибуналам при военных округах, фронтах и флотах — до командира неотдельной бригады включительно и ему соответствующих лиц.

III. Порядок рассмотрения дел

11, Военным трибуналам предоставляется право рассматривать дела по истечении 24 часов после вручения обвинительного заключения.

12, Военные трибуналы рассматривают дела в составе трех постоянных членов.

13, Председатели военных трибуналов периодически информируют военные советы округов, фронтов и армий, командование корпусов и дивизий о работе военных трибуналов по борьбе с преступностью в соответствующих воинских соединениях,

IV. Опротестование приговоров

14, Приговоры военных трибуналов кассационному обжалованию не подлежат и могут быть отменены или изменены лишь в порядке надзора ст, 407 УПК РСФСР и соответствующие статьи УПК других союзных республик.

15, Военным советам округов, фронтов и армий, флотов, флотилий, а также командующим фронтами, армиями и округами, флотами, флотилиями принадлежит право приостановить исполнение приговора с высшей мерой наказания «расстрел» с одновременным сообщением по телеграфу Председателю Военной. Коллегии Верховного Суда Союза ССР и Главному Военному Прокурору Красной Армии и Главному Прокурору Военно-Морского Флота Союза ССР по принадлежности своего мнения об этом для дальнейшего направления дела.

16. О каждом приговоре, присуждающем к высшей мере наказания «расстрел», военный трибунал немедленно сообщает по телеграфу Председателю Военной Коллегии Верховного Суда Союза ССР и Главному Военному Прокурору Красной Армии и Главному Прокурору Военно-морского Флота Союза ССР по принадлежности.

В случае неполучения в течение 72 часов с момента вручения телеграммы адресату телеграфного сообщения от Председателя Военной Коллегии Верховного Суда Союза ССР или Главного Военного Прокурора Красной Армии или Главного Прокурора Военно-морского Флота Союза ССР о приостановлении приговора таковой приводится в исполнение.

Остальные приговоры военных трибуналов вступают в законную силу с момента их провозглашения и немедленно приводятся в исполнение.

Председатель Президиума Верховного Совета Союза ССР М. КАЛИНИН

Секретарь Президиума Верховного Совета Союза ССР А. ГОРКИН

Ведомости Верховного Совета СССР 1941 г., № 29

Приложение № 3

Лица высшего начальствующего состава[429], арестованные в первый год войны (с 22 июня 1941 г. по 21 июня 1942 г.) (по делам, приведенным в книге)

Сокращения, использованные в приложении:

ВТ — военный трибунал

ВК — военная коллегия Верховного суда СССР

КРП — контрреволюционное преступление

КРА — контрреволюционная агитация и пропаганда

ОСО — особое совещание

00 — особый отдел

ЛС — лишение свободы

СД — стрелковая дивизия

ГСД — горно-стрелковая дивизия

СК — стрелковый корпус

Пр. ВС — Президиум Верховного Совета СССР

НШ — начальник штаба

УК — уголовный кодекс

Приложение № 4

Сводная статистическая таблица о числе лиц, осужденных всеми военными трибуналами (включая ВТ войск НКВД) в годы войны

Приложение № 5

Совершенно секретно 2865/с 15 ноября 1941 года

Государственный Комитет Обороны

тов. СТАЛИНУ

В республиканских, краевых и областных органах НКВД по несколько месяцев содержатся под стражей заключенные, приговоренные военными трибуналами округов и местными судебными органами к высшей мере наказания, в ожидании утверждения приговоров высшими судебными инстанциями.

По существующему ныне порядку приговоры военных трибуналов округов, а также верховных судов союзных, автономных республик и краевых, областных судов входят в законную силу только после утверждения их Военной коллегией и Уголовно-Судебной коллегией Верховного суда Союза ССР — соответственно.

Однако и решения Верховного суда Союза ССР по существу не являются окончательными. так как они рассматриваются комиссией Политбюро ЦК ВКП (б), которая свое заключение также представляет на утверждение ЦК ВКП (б), и только после этого по делу выносится окончательное решение, которое вновь спускается Верховному суду, а этим последним направляется для исполнения НКВД СССР.

Исключение составляют местности, объявленные на военном положении, и районы военных действий, где указом Президиума Верховного Совета СССР от 27.ГУ-41 г. военным советам фронтов в особо исключительных случаях, вызываемых развертыванием военных действий. предоставлено право утверждения приговоров военных трибуналов с высшей мерой наказания, с немедленным приведением приговоров в исполнение.

В настоящее время в тюрьмах НКВД республик, краев и областей скопилось 10 645 человек заключенных, приговоренных к высшей мере наказания, в ожидании утверждения приговоров по их делам высшими судебными инстанциями.

Исходя из условий военного времени. НКВД СССР считает целесообразным:

1. Разрешить НКВД СССР в отношении всех заключенных, приговоренных к высшей мере наказания, ныне содержащихся в тюрьмах в ожидании утверждения приговоров высшими судебными инстанциями, привести в исполнение приговоры военных трибуналов округов и республиканских, краевых, областных судебных органов.

2. Предоставить Особому Совещанию НКВД СССР право с участием прокурора Союза ССР по возникающим в органах НКВД делам о контрреволюционных преступлениях и особо опасных преступлениях против порядка управления СССР, предусмотренных ст. ст. 58—1а,58–16.58—1в.58—1 г. 58—2. 58—3, 58—4. 58—5. 58—6. 58—7, 58—8, 58—9, 58–10, 58–11. 58–12. 58–13, 58–14. 59—2, 59—3. 59—За. 59–36, 59—4, 59—7, 59—8, 59—9,59–10. 59–12. 59–13 Уголовного Кодекса РСФСР выносить соответствующие меры наказания вплоть до расстрела. Решение Особого Совещания считать окончательным.

Прошу Вашего решения.

НАРОДНЫЙ КОМИССАР ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СОЮЗА ССР Л. Берия

Приложение № 6

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

ПОСТАНОВЛЕНИЕ ГКО — 903 сс от 17 ноября 1941 г. Москва, Кремль

1. Разрешить НКВД СССР в отношении всех заключенных, приговоренных к высшей мере наказания, ныне содержащихся в тюрьмах в ожидании утверждения приговоров высшими судебными инстанциями, привести в исполнение приговоры военных трибуналов округов и республиканских, краевых, областных судебных органов.

2. Предоставить Особому Совещанию НКВД СССР право с участием Прокурора Союза ССР по возникающим в органах НКВД делам о контрреволюционных преступлениях и особо опасных преступлениях против порядка управления СССР, предусмотренных ст. ст. 58— 1а,58–16.58—1в.58—1 г, 58—2. 58—3. 58—4, 58—5, 58—6. 58—7, 58—8, 58—9. 58–10. 58— И, 58–12, 58–13, 58–14. 59—2. 59—3, 59—За, 59–36. 59—4, 59—7, 59—8, 59—9,59–10, 59–12, 59–13 Уголовного Кодекса РСФСР выносить соответствующие меры наказания вплоть до расстрела. Решение Особого Совещания считать окончательным.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ

Государственного Комитета Обороны И. СТАЛИН

Приложения к Главе 2

Приложение № 1

Сов. секретно

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КОМИТЕТ ОБОРОНЫ

ПОСТАНОВЛЕНИЕ №ГКО-169сс (№ 00381)

от «16» июля 1941 г. Москва, Кремль

Государственный Комитет Обороны устанавливает, что части Красной Армии в боях с германскими захватчиками в большинстве случаев высоко держат великое знамя Советской власти и ведут себя удовлетворительно, а иногда прямо геройски, отстаивая родную землю от фашистских грабителей.

Однако наряду с этим Государственный Комитет Обороны должен признать, что отдельные командиры и рядовые бойцы проявляют неустойчивость, паникерство, позорную трусость, бросают оружие и. забывая свой долг перед Родиной, грубо нарушают присягу, превращаются в стадо баранов, в панике бегущих перед обнаглевшим противником.

Воздавая честь и славу отважным бойцам и командирам. Государственный Комитет Обороны считает вместе с тем необходимым, чтобы были приняты меры против трусов, паникеров. дезертиров.

Паникер, трус, дезертир хуже врага, ибо он не только подрывает наше дело, но и порочит честь Красной Армии. Поэтому расправа с паникерами, трусами и дезертирами и восстановление воинской дисциплины является нашим священным долгом, если мы хотим сохранить незапятнанным великое звание воина Красной Армии.

Исходя из этого Государственный Комитет Обороны, по представлению главнокомандующих и командующих фронтами и армиями, арестовал и предал суду военного трибунала за позорящую звание командира трусость, бездействие власти, отсутствие распорядительности. развал управления войсками, сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций:

1) бывшего командующего Западным фронтом генерала армии Павлова;

2) бывшего начальника штаба Западного фронта генерал-майора Климовских:

3) бывшего начальника связи Западного фронта генерал-майора Григорьева:

4) бывшего командующего 4-й армией Западного фронта генерал-майора Коробкова:

5) бывшего командира 41-го стрелкового корпуса Северо-Западного фронта генерал-майора Кособуцкого;

6) бывшего командира 60-й горнострелковой дивизии Южного фронта генерал-майора Селихова;

7) бывшего заместителя командира 60-й горнострелковой дивизии Южного фронта полкового комиссара Курочкина;

8) бывшего командира 30-й стрелковой дивизии Южного фронта генерал-майора Галактионова;

9) бывшего заместителя командира 30-й стрелковой дивизии Южного фронта полкового комиссара Елисеева.

Воздавая должное славным и отважным бойцам и командирам, покрывшим себя славой в боях с фашистскими захватчиками. Государственный Комитет Обороны предупреждает, вместе с тем. что он будет и впредь железной рукой пресекать всякое проявление трусости и неорганизованности в рядах Красной Армии, памятуя, что железная дисциплина в Красной Армии является важнейшим условием победы над врагом.

Государственный Комитет Обороны требует от командиров и политработников всех степеней, чтобы они систематически укрепляли в рядах Красной Армии дух дисциплины и организованности, чтобы они личным примером храбрости и отваги вдохновляли бойцов на великие подвиги, чтобы они не давали паникерам, трусам и дезорганизаторам порочить великое знамя Красной Армии и расправлялись с ними, как с нарушителями присяги и изменниками Родины.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ГОСУДАРСТВЕННОГО КОМИТЕТА ОБОРОНЫ И. СТАЛИН

Круглая печать Государственного Комитета Обороны № 1 Протокольная часть ГОКО Главнокомандующим. Военным Советам фронтов и армий, командующим военными округами, командирам корпусов и дивизий.

Настоящее постановление Государственного Комитета Обороны прочесть во всех ротах, батареях, эскадронах, авиаэскадрильях.

РЦХИДНИ. Ф.644. Оп. 1. Д. 3. Лл.95–96.

Приложение № 2

ПРИКАЗ ВОЙСКАМ ЗАПАДНОГО ФРОНТА

6 июля 1941 г. Секретно № 01 Действующая армия

Содержание: Об отдаче под суд лиц начальствующего состава Запфронта за проявление трусости

Долг перед Родиной и нашим великим народом обязывает всех воинов Красной Армии быть преданными большевистской партии, Советскому Правительству, нашему вождю товарищу Сталину и беззаветно храбро воевать для достижения победы над обнаглевшим германским фашизмом, вторгнувшимся на нашу священную землю.

Только ненависть к врагу, стремление к его полному уничтожению, несмотря ни на какие трудности, должны руководить действиями наших командиров и бойцов.

Всякое проявление трусости, паникерства — есть предательство, измена присяге. Отдельные командиры, лица начсостава, подвергнувшиеся этому и забывшие свой священный долг перед Родиной, должны караться по законам военного времени.

Командир дивизиона 188-го зенитного артполка — капитан Сбираник. получив задачу — занять оборону гор. Орши, проявил трусость, бросил свою часть и бежал в гор. Смоленск, где среди командного состава проводил злостную, провокационную агитацию.

Начальник Окружной военной ветлаборатории — военврач 2-го ранга Овчинников, проявив трусость, не принял мер к эвакуации оборудования, аппаратуры и имущества и бежал, оставив все врагу.

Начальник санитарного склада № 848 — военврач 2-го ранга Белявский не принял достаточных мер к эвакуации имущества и. не уничтожив имущество, бежал, оставив запасы медикаментов врагу.

Командир 8-го отдельного дисциплинарного батальона — майор Дыкман и его заместитель по политической части — батальонный комиссар Крол панически бежали из части, что привело к тяжелым потерям среди личного состава.

Пом. Нач. отделения АБТУ[430] Беркович, получив приказание об эвакуации ремонтных баз № 84 и 85. проявил трусость, не выехал для выполнения приказания, а доложил, что местность занята противником. Также не было выполнено им второе приказание о сформировании автобатальона.

ПРИКАЗЫВАЮ:

За проявленную трусость, дезертирство и измену присяге — отстранить от занимаемых должностей и предать суду Военного Трибунала:

1. Командира дивизиона 188-го зенитного артполка капитана Сбираник.

2. Начальника Окружной военной ветлаборатории — военврача 2-го ранга Овчинникова.

3. Начальника санитарного склада № 848 — военврача 2-го ранга Белявского.

4. Командира 8-го отдельного дисциплинарного батальона — майора Дыкман.

5. Зам. командира по политической части того же батальона — батальонного комиссара Крол.

6. Пом. нач. отделения АБТУ Запфронта Беркович.

Приказ объявить всему начальствующему составу до командиров взводов включительно.

Командующий войсками Запфронта Маршал Советского Союза ТИМОШЕНКО

Член Военного Совета армейский комиссар 1 ранга МЕХ Л ИС

ЦАМО СССР. Ф. 208. Оп. 2524. Д. 3. Л. 15—17

Приложение № 3

ПРИГОВОР

ИМЕНЕМ СОЮЗА СОВЕТСКИХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ РЕСПУБЛИК ВОЕННАЯ КОЛЛЕГИЯ ВЕРХОВНОГО СУДА СССР

Всоставе:

Председательствующего — Диввоенюриста РОМАНЫЧЕВА

Членов: Бригвоенюристов ДЕТИСТОВА и СЮЛЬДИНА.

При секретаре военном юристе тов. МАЗУР.

В закрытом судебном заседании, в гор. Москве. 17 сентября 1941 г., рассмотрела дело по обвинению — бывшего командира 42-й стрелковой дивизии генерал-майора ЛАЗАРЕНКО Ивана Сидоровича. 1895 г.р., уроженца Старо-Михайловской станицы Краснодарского края, члена ВКП/б/ с 1931 г. — в преступлениях предусмотренных ст. ст. 193—17 п. «б» и 193 —20 УК РСФСР.

Предварительным и судебным следствием установлено, что ЛАЗАРЕНКО, будучи командиром дивизии и, имея некоторые данные, свидетельствовавшие об активной подготовке противника к военным действиям против Советского Союза, проявил беспечность, не держал войска в состоянии боевой готовности, в силу чего военные действия застали штаб дивизии и весь личный состав дивизии врасплох и неподготовленными к отпору врага.

В первый же момент нападения немецко-фашистских войск на Советский Союз. ЛАЗАРЕНКО проявил растерянность и бездействие, оставил в Брестской крепости часть войск дивизии. вооружение, продовольственные и вещевые склады. Никаких указаний названным частям ЛАЗАРЕНКО не дал, а равно не организовал и не принял мер к уничтожению или вывозу из крепости вооружения и других материальных ценностей.

Вследствие преступного поведения ЛАЗАРЕНКО находившаяся в Брестской крепости часть войск дивизии погибла или попала в плен к противнику, а также захвачены были противником вооружение и материальные ценности.

Тогда же вместо принятия решительных мер к организации отпора врагу, ЛАЗАРЕНКО самовольно выехал в штаб корпуса для доклада обстановки, оставив в этот ответственный момент сохранившиеся части дивизии без надлежащего руководства.

Признавая ЛАЗАРЕНКО виновным в совершении преступлений, предусмотренных п. «б» ст. 193—17 и п. «б» ст. 193—20 УК РСФСР и руководствуясь ст. ст. 319 и 320 УПК РСФСР. Военная Коллегия Верховного Суда СССР

ПРИГОВОРИЛА:

ЛАЗАРЕНКО Ивана Сидоровича лишить воинского звания «генерал-майор» и подвергнуть высшей мере уголовного наказания — РАССТРЕЛУ.

Возбудить ходатайство перед Президиумом Верховного Совета СССР о лишении ЛАЗАРЕНКО орденов Советского Союза.

Приговор окончательный и обжалованию в кассационном порядке не подлежит.

Подлинный за надлежащими подписями.

ВЕРНО: СЕКРЕТАРЬ ВОЕННОЙ КОЛЛЕГИИ ВС СССР

Капитан юстиции Мазур

Приложение № 4

Секретно.

ВЕРХОВНЫЙ СУД СОЮЗА ССР

ОПРЕДЕЛЕНИЕ №?4н3218/58

ВОЕННАЯ КОЛЛЕГИЯ ВЕРХОВНОГО СУДА СССР

В составе: Председательствующего генерал-майора юстиции Костромина, членов подполковников юстиции Лычагина и Маслова.

рассмотрела в заседании от 5 августа 1958 г

ЗАКЛЮЧЕНИЕ в порядке ст. 378 УПК РСФСР ГЛАВНОГО ВОЕННОГО ПРОКУРОРА по делу ЧЕРНЫХ Сергея Александровича, 1912 года рождения, уроженца гор. Нижний Тагил, командира 9 авиадивизии, генерал-майора авиации, арестованного 8 июля 1941 года и осужденного приговором Военной коллегии Верховного Суда СССР от 28 июля 1941 года на основании ст. 193—21, П. «б» УК РСФСР к расстрелу, с лишением воинского звания и с конфискацией имущества

Заслушав доклад тов. Маслова и заключение пом. Главного военного прокурора — полковника юстиции тов. Щекина об отмене приговора. —

установила:

Черных признан виновным и осужден за то. что, будучи командиром 9 авиадивизии, в период начала военных действий немецко-фашистских войск против СССР, он проявил преступное бездействие в выполнении возложенных на него обязанностей, в результате чего авиация противника уничтожила около 70 % материальной части дивизии, а в ночь на 27 июня 1941 года, находясь на Сещенском аэродроме и приняв прилетевшие на этот аэродром три советских самолета за фашистские, проявил трусость, объявил бесцельную тревогу, после чего, бросив руководство частями дивизии, бежал с фронта в гор. Брянск, где распространял провокационные измышления о том, что противник высадил на Сещенском аэродроме десант.

Главный военный прокурор отмечает, что Черных на суде признал себя виновным лишь в том. что он ошибочно принял приземлившиеся на Сещенском аэродроме советские самолеты за фашистские и предпринял действия, чтобы захватить эти самолеты: в остальной части предъявленного ему обвинения Черных виновным себя не признал, и объяснил, что уничтожение противником материальной части дивизии было обусловлено небоеспособностью дивизии, о чем вышестоящее командование было осведомлено полностью. Проверкой установлены обстоятельства, свидетельствующие о том. что объяснение Чёрных на суде было правильным и соответствует тому, что имело место в действительности.

Из заключения Генерального Штаба Вооруженных Сил СССР от 6 февраля 1958 г. видно, что к началу войны 9 авиадивизия к ведению боевых действий была не подготовлена. К этому времени не было закончено ее перевооружение и переучивание летного состава на новых типах самолетов. Чрезмерно близкое расположение частей дивизии к границе не соответствовало ее боевой готовности и способствовало противнику в нанесении внезапного удара по аэродромам дивизии. Запасных же аэродромов дивизия не имела.

Допрошенные в ходе проверки свидетели Валуев и Широков дали показания, из которых следует, что при сложившейся для Черных на Сещенском аэродроме обстановке, Черных мог принять советские самолеты за фашистские, тем более, что самолеты приземлились без предупреждения и беспорядочно, по всему полю. Свидетель Широков, б. начальник политотдела 51 танковой дивизии, в частности, показал, что Черных просил у командира дивизии отряд бойцов для освобождения Сещенского аэродрома.

В свете этих данных, говорится в заключении, приговор в отношении Черных нельзя считать обоснованным, а потому ставится вопрос об отмене приговора и прекращении дела за отсутствием состава преступления.

Проверив материалы дела. Военная коллегия Верховного Суда СССР находит, что приговор подлежит отмене, а дело прекращению. Из материалов дополнительной проверки также видно, что Черных по своей инициативе и вопреки приказам, полученным им от вышестоящих командиров, поставил полкам дивизии боевые задачи по прикрытию войск и других объектов от ударов с воздуха, благодаря чему части дивизии сбили 19 самолетов противника. Поэтому вывод суда о преступном бездействии Черных противоречит действительности.

Черных смело дрался с врагом в Испании, где за короткий срок лично сбил 8 самолетов противника[431]. За период службы в ВВС Советской Армии он имел только положительные аттестации.

На основании изложенного Военная коллегия Верховного Суда СССР. —

определила:

приговор Военной коллегии Верховного Суда СССР от 28 июля 1941 года в отношении ЧЕРНЫХ Сергея Александровича по вновь открывшимся обстоятельствам отменить, а дело о нем за отсутствием состава преступления прекратить.

Подлинное за надлежащими подписями.

С подлинным верно: Ст. Офицер Военной коллегии

Майор адмслужбы Савенков.

Приложение № 5

ПРИГОВОР

ИМЕНЕМ СОЮЗА СОВЕТСКИХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ РЕСПУБЛИК

1941 года, сентября 15-го дня Военный трибунал Западного фронта, в открытом судебном заседании, в составе: председательствующего — Бригвоенюриста МАЙОРОВА и членов — Военного юриста 1-го ранга СПОСОБИНА и Военного юриста 2-го ранга КЛИМАНТОВА при секретаре — Военном юристе ГУСЕВЕ, рассмотрел дело по обвинению бывшего командира 162 стр. дивизии — полковника КОЛКУНОВА Николая Федоровича, 1897 года рождения, уроженца села Верхне-Никульского, Лазновского района. Ярославской области, происходящего из крестьян-бедняков, женатого, члена ВКП (б) с 1926 года, с высшим военным образованием, в Красной Армии добровольно с 1918 года, не судившегося, в совершении преступления. предусмотренного ст. 193—17 п. «б» УК РСФСР.

Предварительным и судебным следствием Военный трибунал

УСТАНОВИЛ:

Подсудимый КОЛКУНОВ, состоя в должности командира 162 стр. дивизии, 13 июля 1941 года в момент выхода дивизии из окружения противника, вследствие трусости, отдал приказание зарыть в землю имущество связи, а именно:

1. 3 рации — РСБ, 5АК, 6ПК;

2. 2 приемника КУБ-4;

3. 28 телефонных аппаратов УНА-И, УПР:

4. 4 коммутатора — Р-20, МБ-30, КОФ;

5. 2 номерника — 12X2;

6. 23 килограмма кабеля однопроводного:

7. 8 килограммов кабеля двухпроводного;

8. 2 аппарата Морзе и т. д., —

что и было исполнено подчиненными КОЛКУНОВУ лицами. Уничтожение указанного имущества боевой обстановкой не вызывалось.

Это преступление КОЛКУНОВА предусмотрено ст. 193—17 п. «а» УК РСФСР, а не ст. 193—17 п. «б» УК РСФСР — как это ему было предъявлено на предварительном следствии.

На основании изложенного, руководствуясь ст. ст. 319 и 320 УПК РСФСР. Военный трибунал

ПРИГОВОРИЛ:

КОЛКУНОВА Николая Федоровича на основании ст. 193—17 п. «а» УК РСФСР — лишить свободы в ИТЛ сроком на ПЯТЬ лет, без поражения в правах.

Согласно ст. 28 УК РСФСР И отсрочить приговор исполнением до окончания военных действий, отправив осужденного на передовые позиции фронта.

Одновременно разъяснить осужденному КОЛКУНОВУ, что если он проявит себя стойким защитником социалистической Родины, то по ходатайству командования определенная ему настоящим приговором мера наказания может быть снижена или он от таковой будет вовсе освобожден по определению В [оенного] т [рибунала] Западного фронта.

Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Подлинный за надлежащими подписями.

Копия верна: Ст. секретарь ВТ Запфронта ГУСЕВ

ЦАМО СССР. Ф. 208. Оп. 2524. Д. 2. Л. 494. Копия

Приложения к Главе 3

Приложение № 1

ПРИГОВОР ВОЕННОГО ТРИБУНАЛА

21 июля 1941 года.

Именем Союза Советских Социалистических Республик. 1941 года. 21 июля. Военный трибунал Южного фронта в закрытом судебном заседании в составе председательствующего военного юриста 1-го ранга Доценко и военных юристов 3-го ранга Турецкого и Кислова, при секретаре Логвинове, рассмотрев дело № 102 по обвинению бывшего командира 60-й горнострелковой дивизии генерал-майора

Салихова Маркиса Бикмуловича, 1896 года рождения, гражданина СССР, татарина, уроженца деревни Тавлино Нурдандского района Татарской АССР, происходящего из крестьян середняков, бывший член ВКП (б), исключенный в связи с настоящим делом, с незаконченным средним образованием, женатого, ранее не судимого, в Красной Армии с 1920 года, дважды награжденного орденами Красной Звезды и медалью «ХХ-лет РККА», по обвинению в совершении преступления, предусмотренного ст. 206—17 п. «б» УК УССР, и бывшего заместителя по политической части командира 60-й горнострелковой дивизии

Курочкина Ивана Григорьевича, 1901 года рождения, уроженца города Харькова, из рабочих, бывшего члена ВКП (б), исключенного в связи с настоящим делом, с высшим политическим образованием, женатого, ранее не судимого, в Красной Армии с 1917 года, имеющего награду — медаль «ХХ-лет РККА», по обвинению в совершении преступления, предусмотренного ст. 206—17 п. «б» УК УССР.

Данными предварительного следствия нашел установленным виновность Салихова и Курочкина в том, что они, первый, являясь командиром 60-й горнострелковой дивизии, а второй его замом по политчасти, во время боев 60-й горнострелковой дивизии и отхода дивизии на новый рубеж в районе м. Хотин и во время переправы через р. Днестр не осуществляли надлежащего руководства частями дивизии, допустили панику во вверенных им войсках. Потеряв управление частями во время отхода дивизии к р. Днестр, во время переправы частей через нее в районе м. Хотин, превратили дивизию в малоспособное соединение. Надлежащей политико-воспитательной работы в период отхода частей на новый рубеж не велось, в результате чего имело место массовое дезертирство с оружием… Принимая во внимание, что стрелковая дивизия, возглавляемая Салиховым и Курочкиным, до 7 июля находилась на фронте, неплохо показала себя в боях с фашистами, военный трибунал нашел возможным применить к подсудимым Салихову и Курочкину статью 46 УК УССР, руководствуясь статьей 206 и 297 УПК УССР.

ПРИГОВОРИЛ

Салихова Маркиса Бикмуловича на основании статьи 206—17 п. «б» УК УССР с применением статьи 46 УК УССР подвергнуть лишению свободы сроком на 10 лет.

Курочкина Ивана Григорьевича на основании той же статьи 206—17 п. «б» УК УССР с применением статьи 46 УК УССР подвергнуть лишению свободы сроком на 8 лет.

На основании примечания «2» статьи 27 УК УССР, исполнение приговора в части отбывания наказания осужденным отсрочить до окончания военных действий. Салихова и Курочкина направить на фронт, понизив в воинском звании Салихова до полковника и Курочкина до батальонного комиссара. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Председатель Военного трибунала

Доценко.

Члены Военного трибунала Турецкий. Кислов.

Приложение № 2

ДИРЕКТИВА СТАВКИ ГК КОМАНДУЮЩЕМУ ВОЙСКАМИ

СЕВЕРО-ЗАПАДНОГО ФРОНТА О ПЕРЕХОДЕ

К АКТИВНЫМ БОЕВЫМ ДЕЙСТВИЯМ

10 июля 1941 г. 09 ч 35 мин

Ставка Главного Командования и Государственный Комитет Обороны абсолютно не удовлетворен работой командования и штаба Северо-Западного фронта.

Во-первых, до сих пор не наказаны командиры, не выполняющие Ваши приказы и. как предатели, бросающие позиции и без приказа отходящие с оборонительных рубежей. При таком либеральном отношении к трусам ничего с обороной у Вас не получится.

Истребительные отряды у Вас до сих пор не работают и плодов их работы не видно, а как следствие бездеятельности командиров дивизий, корпусов, армий и фронта части Северо-Западного фронта все время катятся назад. Пора позорное это дело прекратить. Немедленно перейти к активным действиям, в первую очередь к ночным истребительным действиям мелкими отрядами.

Командующему и члену Военного совета, [военному] прокурору и начальнику 3-го управления немедленно выехать в передовые части и на месте расправиться с трусами и предателями. на месте организовать активные действия по истреблению немцев, гнать и уничтожать их главным образом ночами.

В Порхов пока перебрасывается одна танковая дивизия. Две стрелковые дивизии можем бросить в район Порхова только тогда, когда Вами будет восстановлено положение в районе Пскова. Без ликвидации прорыва из района Луги снять две дивизии невозможно. Для придачи большей устойчивости и активности стрелковыми корпусами придайте танковые части стрелковым дивизиям. Сегодня с утра надо жечь огнем с самолетов метомехчасти противника, его артиллерию и тылы.

Начальник Генерального штаба генерал армии ЖУКОВ

ЦАМО. Ф. 96а. Оп. 1711. Д. 1. Л. 24. 25. Подлинник.

Приложение № 3

СОВ. СЕКРЕТНО

ПРИГОВОР ИМЕНЕМ СОЮЗА СОВЕТСКИХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ РЕСПУБЛИК ВЫЕЗДНАЯ СЕССИЯ ВОЕННОЙ КОЛЛЕГИИ ВЕРХОВНОГО СУДА СССР

В составе: Председательствующего — Диввоенюриста РОМАНЫЧЕВА

Членов: Диввоенюриста ДМИТРИЕВА, бригвоенюриста ДЕТИСТОВА

При секретаре — военном юристе 1 ранга РАДОВЕ-РУДАЕВЕ

в закрытом судебном заседании, в г. Ленинграде, 26 июля 1941 г., рассмотрела дело ПО ОБВИНЕНИЮ: бывш. командира 41 стрелкового корпуса — генерал-майора КОСОБУЦ-КОГО Ивана Степановича, родившегося в 1895 году, уроженца гор. Сенно. Витебской области, БССР, с высшим образованием, члена ВКП (б), ранее не судившегося: бывш. зам. командира 41 стрелкового корпуса по политической части, полкового комиссара КАРАЧИНОВА Сергея Ивановича. 1902 г. рождения, уроженца ст. Морозовская Ростовской области, члена ВКП (б), ранее не судившегося, и бывш. командира 118 стрелковой дивизии — генерал-майора СЛОВАЦКОГО. Николая Михайловича, 1895 г. рождения, уроженца г. Гродно. БССР, члена ВКП (б), с высшим образованием, ранее не судившегося,

— в преступлениях, предусмотренных КОСОБУЦКОГО и КАРАЧИНОВА по п. «б» ст. 193—17 УК РСФСР, а ГЛОВАЦКОГО — п. «б» 193—20 УК РСФСР.

Предварительным и судебным следствием установлено, что командованием Северо-Западного фронта была поставлена боевая задача 41 с.к. к исходу 4-го июля 1941 г. занять Псковские укрепленные районы и прочно оборонять рубежи. Выполняя указанную задачу, соединение 41 с.к. имели следующий боевой порядок: 118 с.д. занимала Старо-Псковский укрепленный район, а 111 с.д. — Ново-Псковский укрепленный район, имея боевой задачей оборону этих укрепленных районов и города Пскова, не допуская прорывы их противником. Необходимость прочной обороны занимаемых рубежей и г. Пскова была подтверждена приказом командира 41 с.к., однако бывш. командир 118 с. д. ГЛОВАЦКИЙ самовольно, вопреки названным приказам, не входя в соприкосновение с противником и имея полную возможность прочно оборонять занимаемый рубеж, 8-го июля 1941 г. отдал приказ частям 118 с.д. об отходе и тем самым оставлении занимаемого укрепленного района и г. Пскова. Преступными действиями ГЛОВАЦКИЙ открыл фронт врагу, без боя оставил укрепленный район и г. Псков, причем отход частей проходил в панике и беспорядке; мост через реку Великая был взорван без всякой к тому необходимости в тот момент, когда на западном берегу этой реки оставалась еще значительная часть войск 41 с.к. и пулеметные части Псковского укрепленного района, вследствие чего эти части, переправляясь через реку примитивными средствами (на бревнах, досках, лодках и вплавь), имели большие потери людского состава и оставили врагу значительное количество материальной части. КОСОБУЦКИЙ, будучи командиром 41 с.к. и зная серьезное оперативное значение занимаемых частями корпуса оборонительных рубежей, не организовал проверки выполнения боевых приказов, не установил бесперебойной связи с дивизиями и частями укрепленного района, вследствие чего техническая связь штаба корпуса с дивизиями отсутствовала, что затрудняло управление войсками; а 8-го июля 1941 года КОСОБУЦКИЙ, узнав о преступных действиях бывш. командира 118 с. д. ГЛОВАЦКОГО, самовольно отдавшего приказ об отходе частей дивизии, соответствующих мер в отношении ГЛОВАЦКОГО не принял, а также своевременно не принял должных мер к восстановлению боевого положения и порядка частей дивизии. КАРАЧИНОВ, будучи заместителем командира корпуса по политической части, проявил преступную бездеятельность в деле политического обеспечения выполнения боевых приказов частями корпуса. В результате преступных действий ГЛО-ВАЦКОГО, КОСОБУЦКОГО и КАРАЧИНОВА имело место оставление врагу укрепленного района и г. Пскова без боя.

Признавая ГЛОВАЦКОГО виновным в совершении преступления, предусмотренного п. «б» ст. 193—20 УК. а КОСОБУЦКОГО и КАРАЧИНОВА в совершении преступления, предусмотренного п. «б» ст. 193—17 УК РСФСР, и руководствуясь ст. ст. 319 и 320 УПК РСФСР и. кроме того, в отношении КОСОБУЦКОГО и КАРАЧИНОВА ст. 51 УК РСФСР, Выездная сессия Военной коллегии Верховного суда Союза ССР ПРИГОВОРИЛА:

ГЛОВАЦКОГО Николая Михайловича, лишить военного звания «генерал-майор» и подвергнуть высшей мере уголовного наказания — РАССТРЕЛУ, с конфискацией всего, лично ему принадлежащего, имущества;

КОСОБУЦКОГО Ивана Степановича, лишить военного звания «генерал-майор» и подвергнуть лишению свободы в исправительно-трудовом лагере сроком на ДЕСЯТЬ ЛЕТ, без поражения в политических правах;

КАРАЧИНОВА Сергея Ивановича, лишить военного звания «полковой комиссар» и подвергнуть лишению свободы в исправительно-трудовом лагере сроком на СЕМЬ ЛЕТ, без поражения в политических правах.

В порядке ст. 33 УК РСФСР, возбудить ходатайство перед Президиумом Верховного Совета СССР о лишении ГЛОВАЦКОГО, КОСОБУЦКОГО и КАРАЧИНОВА имеющихся у них орденов СССР.

Срок наказания КОСОБУЦКОМУ и КАРАЧИНОВУ исчислять с 16-го июля 1941 г. каждому.

Приговор окончательный и кассационному обжалованию не подлежит.

С подл, верно: СЕКРЕТАРЬ ВЫЕЗДНОЙ СЕССИИ ВОЕННОЙ КОЛЛЕГИИ ВЕРХОВНОГО СУДА СОЮЗА ССР военный юрист 1 ранга (РАДОВ-РУДАЕВ) Подпись

Приложение № 4

Спецсообщение Особого отдела НКВД Ленинградского фронта № 145636 члену Военного совета Ленинградского фронта, секретарю ЦК ВКП (б) и Ленинградского обкома и горкома ВКП (б) А. А. Жданову о результатах борьбы с агентурой немецкой разведки в начальный период войны

(извлечение)

16 декабря 1941 г.

Агентуры германской разведки, внедренной в штабы, управления, узлы связи и другие важные учреждения воинских соединений Ленинградского фронта, за истекший период вскрыть не удалось. Это является недостатком нашей работы. Однако за истекший период времени в соответствии с директивой Управления особых отделов НКВД СССР нами проведена значительная работа по очистке штабов фронта, армий и дивизий от политически сомнительного элемента. Только по штабу Ленинградского фронта, по его основным отделам — разведывательному. оперативному, шифровальному и связи — изъято через Военный совет фронта 44 чел [овека]. из них уволено из штаба фронта 26 чел [овек] и переведено на менее ответственную работу в другие части 18 чел |овек|.

Для характеристики изъятых лиц из штаба фронта можно привести следующие примеры: Работник разведотдела штаба фронта капитан Фетинг имел связи, подозрительные по шпионажу. Фетинг откомандирован по нашему представлению в тыловую часть. Разработка его продолжается, и по выявлении его шпионской деятельности последний будет арестован.

Разоблачен как бездельник и пораженчески настроенный начальник внутренней обороны г. Ленинграда генерал-лейтенант Иванов.

По нашей информации Иванов Военным советом фронта был снят с должности, в настоящее время документируем его преступную деятельность для постановки вопроса о привлечении его к ответственности.

По нашей информации Военному совету фронта был отстранен от занимаемой долж-ности начальника штаба 55-й армии генерал-майор Крылов“ как пораженчески настроенный и замеченный в болтливости по служебным вопросам в кругу своих личных знакомых, не имеющих отношения к работе штаба.

Начальник Особого отдела НКВД Ленинградского фронта

комиссар госбезопасности 3 ранга Куприн

Приложение № 5

ДИРЕКТИВА

Ставки ВГК № 002206 командующему войсками Ленинградского фронта о перемещениях в командном составе

Копия: начальнику управления кадров Красной Армии, заместителю Народного комиссара обороны.

21 сентября 1941 г.

1. Ставка Верховного Главнокомандования утвердила назначения: Командующим 42-й армией — Героя Советского Союза генерала Федюнинского И. И. Членом Военного совета 42-й армии — корпусного комиссара Клементьева Н. Н. Заместителем командующего Ленинградским фронтом по тылу — генерал-майора интендантской службы Лагунова Ф. Н.

Фронтовым интендантом — бригадного интенданта Новоселова П. И.

Командиром 1 °CД — генерал-майора Духанова М. П.

2. Командира 1 °CД генерал-майора Фадеева за пьянство и разложение дивизии от должности отстранить, арестовать и предать суду Военного трибунала.

3. Генерал-лейтенанта Мордвинова как несоответствующего занимаемой должности и неспособного обеспечить работу управления тыла фронта от должности освободить и зачислить в распоряжение Военсовета фронта.

4. Командующего 42-й армией генерал-лейтенанта Ф. С. Иванова как неспособного руководить армией с должности снять и зачислить в распоряжение Военного совета фронта.

5. Члена Военного совета 42-й армии бригадного комиссара Курочкина как неспособного обеспечить руководство боевыми действиями армии с должности снять и зачислить в распоряжение Военного Совета фронта.

По поручению Ставки Верховного Главнокомандования Начальник Генерального штаба Б. ШАПОШНИКОВ

ЦАМО РФ. Ф. 48а. Оп. 3408. Д. 4. Л. 242. Подлинник.

Приложение № 6

ДИРЕКТИВА

ГЛАВПУ РКВМФ ЧЛЕНАМ ВОЕННЫХ СОВЕТОВ И НАЧАЛЬНИКАМ ПОЛИТУПРАВЛЕНИЙ ФЛОТОВ, ВОЕНКОМАМ И НАЧАЛЬНИКАМ ПОЛИТОТДЕЛОВ ФЛОТИЛИЙ, СОЕДИНЕНИЙ, УЧЕБНЫХ ЗАВЕДЕНИЙ И СПЕЦУЧРЕЖДЕНИЙ

О ПОВЫШЕНИИ ПЕРЕДОВОЙ РОЛИ КОММУНИСТОВ И КОМСОМОЛЬЦЕВ В БОЯХ С ВРАГОМ И УСИЛЕНИИ БОРЬБЫ ПРОТИВ ТРУСОВ И ПАНИКЕРОВ

«51 сс 8 августа 1941 г.

Бывший командир Либавской ВМБ контр-адмирал Трайнин, бывший начальник штаба Либавской ВМБ капитан 1 ранга Клевенский и командир Виндавского укрепсектора полковник Герасимов проявили позорящую звание командира трусость и паникерство, преступное бездействие власти, допустили развал управления частями базы. Трайнин, Клевенский и Герасимов отданы под суд военного трибунала. Бывший начальник Пинского морского гарнизона, командир порта капитан Королев и старший политработник гарнизона батальонный комиссар Ершов с начала военных действий проявили позорную трусость, отсутствие распорядительности, допустили поспешное уничтожение важнейших документов штаба и политотдела и ценного военного имущества, часть которого осталась врагу, и самовольную эвакуацию, паническое бегство. Королев расстрелян. Ершов отдан под суд военного трибунала. Командир подлодки «Щ-205» ЧФ капитан-лейтенант Дронин проявил позорную трусость и не выполнил боевого приказа. Дронин расстрелян.

Уже после исторического выступления по радио товарища Сталина в некоторых соединениях продолжают иметь место позорные случаи трусости и паникерства. Командир дивизиона подлодок КБФ капитан 2 ранга Федотов, член партии, неоднократно проявлял трусость и растерянность. Недавно был даже такой случай: возвращаясь ночью с позиции и увидев подлодку противника в момент ее погружения, Федотов вместо того, чтобы атаковать или таранить подлодку врага, скомандовал к погружению. Федотов отдан под суд военного трибунала. Летчик 1-го авиаполка КБФ лейтенант Русаков, проявляя трусость, систематически уклонялся от боевых вылетов или возвращался, не доходя до цели, якобы по неисправности матчасти, сбрасывал боезапас в свои озера. Русаков отдан под суд военного трибунала. 16 июля с. г. командир эсминца «Энгельс» КБФ капитан 3 ранга Васильев, сопровождая эсминец «Страшный», нарушил из-за трусости правила плавания по фарватеру. Когда вследствие этого «Страшный» подорвался на мине, Васильев ушел от него, не оказав помощи. Васильев отдан под суд военного трибунала. 26 июля с. г. командир десантного батальона ЛВФ подполковник Петров и военком батальонный комиссар Гуральник во время десантной операции по белофинскому острову проявили трусость и преступное бездействие, позорно бросили на занятом острове свой батальон, в результате чего батальон был дезорганизован и понес тяжелые потери в личном составе, оружии и материальной части. Петров и Гуральник отданы под суд военного трибунала. За трусость в подобных же условиях и за паническое бегство расстреляны командир батальона морской пехоты КБФ Илкатин и военком Шкинчик. Трусы и паникеры с партийным или комсомольским билетами — самые худшие враги, изменники Родины и делу Коммунистической партии.

Беспощадная борьба и расправа со всякими дезорганизаторами — с паникерами, трусами, дезертирами и распространителями слухов и восстановление железной воинской дисциплины — священный долг политорганов и военных комиссаров, каждого командира, политработника и краснофлотца, каждого коммуниста и комсомольца.

Приказываю:

1. Начальникам политуправлений флотов и военным комиссарам соединений проверить, что сделано политотделами, военкомами кораблей и частей, партийными и комсомольскими организациями в целях повышения передовой роли коммунистов и комсомольцев в борьбе с врагом, как они борются с теми, кто не оправдывает высокого звания коммуниста и комсомольца в боевой обстановке.

2. Потребовать от всех политорганов, военкомов кораблей и частей, партийных и комсомольских организаций особой ответственности за состояние и боеспособность корабля, части. Добиться, чтобы все коммунисты и комсомольцы были бесстрашными в бою. свободными от всякого подобия паники, всегда, и особенно в сложной обстановке, выступали организующей силой, своим личным примером цементировали бойцов и увлекали их на выполнение боевых задач.

3. Каждый корабль, часть и соединение, весь Военно-Морской флот и вся Советская страна должны знать героев Отечественной войны. В боевой агитации и пропаганде, устной и печатной, широко использовать примеры героизма и боевых подвигов бойцов Великой Отечественной войны; повседневно разъяснять, что в момент серьезной опасности, когда решается вопрос о жизни и смерти нашей Родины, коммунисты и комсомольцы, все непартийные большевики должны биться с врагом, не щадя ни своих сил, ни самой жизни; воодушевлять и ободрять личный состав, всемерно укреплять в нем уверенность, что враг будет разбит, победа будет за нами.

4. Политорганам, военным комиссарам, политработникам, партийным и комсомольским организациям вести беспощадную борьбу с паникерами, трусами, шкурниками и пораженцами невзирая на лица. На каждом корабле, в части, в каждом их подразделении создать совершенно нетерпимые условия для всех тех, кто своим паникерством и трусостью, шкурничеством и легким отношением к провокационным слухам мешает делу укрепления боеспособности корабля, части. Паникеров, трусов, шкурников, дезертиров и пораженцев немедленно изгонять из партии и комсомола и предавать суду военного трибунала.

5. С настоящей директивой ознакомить весь начальствующий состав, всех коммунистов и комсомольцев.

Начальникам политуправлений флотов командировать на корабли и в части лучших политработников для оказания помощи и проверки выполнения настоящей директивы.

6. О ходе работы и достигнутых результатах докладывать мне в очередных политдонесениях.

Первое донесение выслать к 25 августа.

Начальник Главного политического управления РКВМФ

армейский комиссар 2 ранга РОГОВ

ЦВМА, ф. 11. оп. 2, д. 61, л. 231–235. Подлинник.

Приложения к Главе 4

Приложение № 1

Постановление Государственного Комитета Обороны о преобразовании органов Третьего управления НКО СССР в особые отделы НКВД СССР.

№?ГКО-187/сс

17 июля 1941 г, Москва, Кремль

1. Преобразовать органы 3-го Управления как в Действующей армии, так и в военных округах от отделений в дивизиях и выше в Особые Отделы, а 3-е Управление — в Управление Особых Отделов.

2. Подчинить Управление Особых Отделов и Особые Отделы Народному Комиссариату Внутренних Дел, а уполномоченного Особотдела в полку и Особотдел в дивизии одновременно подчинить соответственно комиссару полка и комиссару дивизии.

3. Главной задачей Особых Отделов на период войны считать решительную борьбу с шпионажем и предательством в частях Красной Армии и ликвидацию дезертирства в непосредственно прифронтовой полосе.

4. Дать Особым Отделам право ареста дезертиров, а в необходимых случаях и расстрела их на месте.

5. Обязать НКВД дать в распоряжение Особых Отделов необходимые вооруженные отряды из войск НКВД.

6. Обязать начальников охраны тыла иметь прямую связь с Особыми Отделами и оказывать им всяческую поддержку.

Председатель Государственного Комитета Обороны И. СТАЛИН

Цит. по: Органы государственной безопасности в Великой Отечественной войне. Сборник документов. Т. 2. Кн. 1. Начало. 22 июня — 31 августа 1941 года. — М., 2000. — С. 338.

Приложение № 2

Всем членам и кандидатам ЦК ВКП (б). Секретарям обкомов, крайкомов. ЦК компартий союзных республик. Председателям обл. крайисполкомов. СНК республик. Всем секретарям райкомов, горкомов и председателям райисполкомов и горисполкомов.

Без публикации.

ПРИКАЗ СТАВКИ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОГО КОМАНДОВАНИЯ КРАСНОЙ АРМИИ

№ 270

16 августа 1941 года

Не только друзья признают, но и враги наши вынуждены признать, что в нашей освободительной войне с немецко-фашистскими захватчиками части Красной Армии, громадное их большинство, их командиры и комиссары ведут себя безупречно, мужественно, а порой — прямо героически. Даже те части нашей армии, которые случайно оторвались от армии и попали в окружение, сохраняют дух стойкости и мужества, не сдаются в плен, стараются нанести врагу побольше вреда и выходят из окружения. Известно, что отдельные части нашей армии, попав в окружение врага, используют все возможности для того, чтобы нанести врагу поражение и вырваться из окружения.

Зам. командующего войсками Западного фронта генерал-лейтенант Болдин, находясь в районе 10-й армии около Белостока, окруженной немецко-фашистскими войсками, организовал из оставшихся в тылу противника частей Красной Армии отряды, которые в течение 45 дней дрались в тылу врага и пробились к основным силам Западного фронта. Они уничтожили штабы двух немецких полков. 26 танков. 1049 легковых, транспортных и штабных машин, 147 мотоциклов, 5 батарей артиллерии. 4 миномета, 15 станковых пулеметов, 3 ручных пулемета, 1 самолет на аэродроме и склад авиабомб. Свыше тысячи немецких солдат и офицеров были убиты. 11 августа генерал-лейтенант Болдин ударил немцев с тыла, прорвал немецкий фронт и, соединившись с нашими войсками, вывел из окружения вооруженных 1654 красноармейца и командира, из них 103 раненых.

Комиссар 8 мех. корпуса бригадный комиссар Попель и командир 406 си полковник Новиков с боем вывели из окружения вооруженных 1778 человек. В упорных боях с немцами группа Новикова — Попеля прошла 650 километров, нанося огромные потери тылам врага.

Командующий 3-й армией генерал-лейтенант Кузнецов и член военного совета, армейский комиссар 2 ранга Бирюков с боями вывели из окружения 498 вооруженных красноармейцев и командиров частей 3-й армии и организовали выход из окружения 108-й и 64-й стрелковых дивизий.

Все эти и другие многочисленные подобные факты свидетельствуют о стойкости наших войск, высоком моральном духе наших бойцов, командиров и комиссаров.

Но мы не можем скрыть и того, что за последнее время имели место несколько позорных фактов сдачи в плен врагу. Отдельные генералы подали плохой пример нашим войскам.

Командующий 28-й армией генерал-лейтенант Качалов, находясь вместе со штабом группы войск в окружении, проявил трусость и сдался в плен немецким фашистам. Штаб группы Качалова из окружения вышел, пробились из окружения части группы Качалова, а генерал-лейтенант Качалов предпочел сдаться в плен, предпочел дезертировать к врагу.

Генерал-лейтенант Понеделин, командовавший 12-й армией, попав в окружение противника, имел полную возможность пробиться к своим, как это сделало подавляющее большинство частей его армии. Но Понеделин не проявил необходимой настойчивости и воли к победе, поддался панике, струсил и сдался в плен врагу, дезертировал к врагу, совершив таким образом преступление перед Родиной, как нарушитель военной присяги.

Командир 13-го стрелкового корпуса генерал-майор Кириллов, оказавшийся в окружении немецко-фашистских войск, вместо того, чтобы выполнить свой долг перед Родиной, организовать вверенные ему части для стойкого отпора противнику и выхода из окружения, дезертировал с поля боя и сдался в плен врагу. В результате этого части 13-го стрелкового корпуса были разбиты, а некоторые из них без серьезного сопротивления сдались в плен.

Следует отметить, что при всех указанных выше фактах сдачи в плен врагу члены военных советов армий, командиры, политработники, особоотделыцики. находившиеся в окружении, проявили недопустимую растерянность, позорную трусость и не попытались даже помешать перетрусившим Качаловым. Понеделиным. Кирилловым и другим сдаться в плен врагу.

Эти позорные факты сдачи в плен нашему заклятому врагу свидетельствуют о том. что в рядах Красной Армии, стойко и самоотверженно защищающей от подлых захватчиков свою Советскую Родину, имеются неустойчивые, малодушные, трусливые элементы. И эти трусливые элементы имеются не только среди красноармейцев, но и среди начальствующего состава. Как известно, некоторые командиры и политработники своим поведением на фронте не только не показывают красноармейцам образец смелости, стойкости и любви к Родине, а. наоборот, прячутся в щелях, возятся в канцеляриях, не видят и не наблюдают поля боя. а при первых серьезных трудностях в бою пасуют перед врагом, срывают с себя знаки различия, дезертируют с поля боя.

Можно ли терпеть в рядах Красной Армии трусов, дезертирующих к врагу и сдающихся ему в плен, или таких малодушных начальников, которые при первой заминке на фронте срывают с себя знаки различия и дезертируют в тыл? Нет. нельзя! Если дать волю этим трусам и дезертирам, они в короткий срок разложат нашу армию и загубят нашу Родину. Трусов и дезертиров надо уничтожать.

Можно ли считать командирами батальонов или полков таких командиров, которые прячутся в щелях во время боя, не видят поля боя. не наблюдают хода боя на поле и все же воображают себя командирами полков и батальонов? Нет. нельзя! Это не командиры полков и батальонов. а самозванцы. Если дать волю таким самозванцам, они в короткий срок превратят нашу армию в сплошную канцелярию. Таких самозванцев нужно немедленно смещать с постов, снижать по должности, переводить в рядовые, а при необходимости расстреливать на месте, выдвигая на их место смелых и мужественных людей из рядов младшего начсостава или из красноармейцев.

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров.

Обязать всех вышестоящих командиров и комиссаров расстреливать на месте подобных дезертиров из начсостава.

2. Попавшим в окружение врага частям и подразделениям самоотверженно сражаться до последней возможности, беречь материальную часть как зеницу ока. пробиваться к своим по тылам вражеских войск, нанося поражение фашистским собакам.

Обязать каждого военнослужащего независимо от его служебного положения потребовать от вышестоящего начальника, если часть его находится в окружении, драться до последней возможности, чтобы пробиться к своим, и если такой начальник или часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочтут сдаться ему в плен — уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи.

3. Обязать командиров и комиссаров дивизий немедля смещать с постов командиров батальонов и полков, прячущихся в щелях во время боя и боящихся руководить ходом боя на поле сражения, снижать их по должности, как самозванцев, переводить в рядовые, а при необходимости расстреливать их на месте, выдвигая на их место смелых и мужественных людей из младшего начсостава или из рядов отличившихся красноармейцев.

Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах и штабах.

СТАВКА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОГО КОМАНДОВАНИЯ КРАСНОЙ АРМИИ: Председатель Государственного Комитета Обороны И. СТАЛИН

Зам. Председателя Государственного Комитета Обороны В. МОЛОТОВ

Маршал Советского Союза С. БУДЕННЫЙ

Маршал Советского Союза К. ВОРОШИЛОВ

Маршал Советского Союза С. ТИМОШЕНКО

Маршал Советского Союза Б. ШАПОШНИКОВ

Генерал армии Г. ЖУКОВ

Приложение № 3

Сообщение Главного военного прокурора заместителю наркома обороны СССР армейскому комиссару 1 ранга тов. Мехлису Л. 3.

(извлечение)

27 сентября 1941 года

10—20 июля сего года части 25-го ск, занимавшие оборону в районе города Витебска. Сураж-Витебский, позорно разбежались, открыли дорогу противнику для продвижения на Восток, а впоследствии, попав в окружение, потеряли большинство личного состава и материальную часть.

Произведенным по поводу этого следствием установлено следующее:…Охваченный паникой, в ночь на 12 июля начал менять свое месторасположения штаб корпуса. К 16.00 12 июля командир корпуса генерал-майор Честохвалов с группой штабных командиров и батальоном связи, бросив часть автомашин, прибыл на КП 134-й сд в село Прудники. Их прибытие сразу внесло панику в части дивизии, так как прибывшие, в том числе и сам Честохвалов, панически рассказывали о якобы нанесенных немцами потерях частям 162-й сд, бомбежке их с воздуха и т. и. К 17.00 в тот же день генерал-майор Честохвалов сообщил, что мехчасти противника прорвались в районе Витебска и движутся по шоссе Витебск — Сураж. Приказал корпусным частям отходить на восток, бросив на произвол находившиеся в обороне на западном берегу Западной Двины части 134-й сд. Только командир 134-й сд комбриг Базаров и комиссар дивизии Кузнецов, вопреки указанию командующего корпусом, остались на месте в районе села Прудники и руководили находившимися в обороне частями 629-го и 738-го си, помогая им обратно переправиться через реку Западная Двина, а затем выходить из окружения. После указания командира корпуса Честохвалова об отступлении началось паническое бегство на восток. Первыми побежали штаб корпуса и 2-й эшелон штаба 134-й сд, возглавляемый начальником штаба дивизии подполковником Светличным, который с 9 июля на КП отсутствовал — и только к моменту отхода 12 июля прибыл в село Прудники. Автомашины без руководства в панике неслись на восток на местечко Яновичи. Паническое бегство штабных командиров губительно отразилось на частях и местных советских органах, которые бросали все и бежали на восток, еще не видя никакого противника и даже не слыша стрельбы. 13 июля штаб корпуса остановился у местечка Яновичи, но 14 июля переехал в лес у села Понизовье, бросив всякое управление частями корпуса и потеряв связь со штабом армии. По примеру штаба корпуса разбегались воинские части, не оказывая никакого сопротивления противнику, бросая материальную часть и снаряжение.

(…)

Командир корпуса Честохвалов принял решение: не ожидая подхода остальных частей корпуса, продолжать отходить на восток, продвигаясь только лесами и только ночью, не входя в соприкосновение с противником, категорически запрещая стрелять в немцев. Трусость командования корпуса доходила до крайности. По приказанию командира корпуса полковник Виноградов пытался застрелить водителя одной из автомашин колонны, у которого случайно произошел гудок от замыкания. Тут же лично побил сигнальные рожки во всех автомашинах, чтобы не повторился случайный гудок и не выдать противнику местонахождение колонны штаба. Так двигались 14, 15 и 16 июля. Пройдя 60–70 километров, сосредоточились в лесу у села Букине. 16 июля в этом лесу командир корпуса Честохвалов провел совещание начсостава и приказал бросить все имущество, оставить только носимое при себе. Были брошены: личные вещи начсостава, две рации, смазочные материалы, масса противогазов, пулеметные диски и коробки, документы, часть обоза, лошади и другое имущество.

(…)

При въезде в село Рыпшево в 23.00 колонна штаба была встречена окриками и беспорядочной стрельбой незначительного отряда немецкой разведки, по словам очевидцев, разведчиков было около 10 человек. Возглавлявший автоколонну на первой машине начальник штаба корпуса полковник Виноградов, не останавливая машины, проехал и выскочил за село. Следовавший за ним во второй машине командир корпуса генерал-майор Честохвалов остановил автомашину, бросил личное оружие, поднял руки и пошел к немцам. Находившийся с ним в машине начальник инженерной службы штаба корпуса подполковник Егоров выскочил из машины и бросился в другую сторону, через огороды в лес. То же сделали остальные командиры и политработники штаба корпуса; и стрелок автоброневика, и водители, следовавшие на своих машинах, бросили машины, документы и все, что было, без единого выстрела разбежались по кустам.

(…)

Находясь в окружении, под влиянием трусости, некоторые командиры и политработники, чтобы скрыть свою принадлежность к командному составу Красной Армии, посрывали знаки различия и петлицы, обменяли свое воинское обмундирование на гражданские костюмы, а часть из них даже уничтожила личные и партийные документы. Начальник политотдела корпуса полковой комиссар Лаврентьев уничтожил партийный билет, обменял свое комсоставское обмундирование на рваный костюм, отпустил бороду, повесил котомку за плечи и. как трус и бездельник, несколько дней двигался за частями, ничего не делая, деморализуя личный состав своим внешним видом. Когда ему предложили военное обмундирование, он отказался и одиночным порядком в своем костюме пошел на восток. Также одиночным порядком пробирались военком корпуса бригадный комиссар Кофанов. полковник Стулов, начальник особого отдела корпуса старший лейтенант госбезопасности Богатько. Последний вместе со своей машинисткой, переодевшись в костюмы колхозников, выдавая себя за___пробирались в город

Вязьму. Подполковник Светличный, возглавивший части 134-й сд после бегства работников штаба корпуса, несмотря на наличие достаточного количества огневых средств и людей, продолжая преступную____командования штаба 25-го ск, вел части только ночью и только

лесами. Категорически запрещал вступать в соприкосновение с противником. Все время восхвалял мощь немецкой армии, утверждая о неспособности Красной Армии нанести поражение немцам. Боясь, чтобы стук повозок не демаскировал местонахождение частей дивизии, и столкнувшись с трудностями ночных передвижений. Светличный 19 июля сего года приказал бросить в лесу повозки, лошадей, другое имущество, как____.

(…)

В результате преступной трусости подполковников Светличного и Глушкова в ночь на 20 июля сего года части 134-й сд. находившиеся в окружении, потеряли: около 2000 человек личного состава (разбежавшиеся из 1-го и 2-го отрядов), часть из них попала в плен к врагу: два дивизиона артиллерии, две батареи полковой артиллерии, много артиллерийских снарядов. более 10 пулеметов, около 100 лошадей и вооружение — оставлено немцам. 27 июля сего года подполковник Светличный с небольшой группой 60–70 человек прорвался на сторону частей Красной Армии, оставил в окружении 1000 человек личного состава, раненых и остатки имущества 134-й сд, которые возглавил начальник 5-го отдела штаба 134-й сд капитан Баринов и находился с ними в лесу до прибытия генерал-лейтенанта Болдина, под руководством которого они вышли из окружения 11 августа.

За допущенные преступления считаю необходимым предать суду военного трибунала:

1. Бывшего командира 25-го ск генерал-майора Честохвалова как изменника Родине — заочно:

2. Начальника штаба корпуса полковника Виноградова;

3. Помощника начальника штаба корпуса полковника Стулова;

4. Военкома корпуса бригадного комиссара Кофанова;

5. Начальника политотдела корпуса полкового комиссара Лаврентьева — за проявленные ими трусость, бездействие, паническое бегство от частей и запрещение частям оказывать сопротивление;

6. Начальника штаба 134-й сд Светличного;

7. Начальника артиллерии дивизии подполковника Глушкова — за проявленную ими трусость. запрещение частям вступать в соприкосновение с противником и оставление врагу материальной части дивизии.

Главный военный прокурор В. Носов

ЦАМО. ф. 913, оп. 11309. д. 70, лл. 160—165

Приложение № 4

Спецсообщение НКВД СССР № 41/303 в ГКО, Генеральный штаб РККА и НКО СССР о расследовании причин больших потерь 199-й стрелковой дивизии

17 августа 1941 г.

6 июля у Ново-Мирополя потерпела поражение, понеся большие потери людьми и материальной частью. 199-я стрелковая дивизия.

Особый отдел Юго-Западного фронта в связи с этим произвел расследование, в результате которого установлено:

3 июля командующий Юго-Западным фронтом приказал 199-й стрелковой дивизии к утру 5 июля занять и прочно удерживать южный фас Новоград-Волынского укрепрайона. Этот приказ командование дивизии выполнило с опозданием. Части дивизии заняли оборону позже указанного срока, кроме этого, во время марша не было организовано питание бойцов. Люди, особенно 617-го стрелкового полка, прибыли в район обороны истощенными.

После занятия района обороны командование дивизии не произвело разведку сил противника. не приняло мер к взрыву моста через р. Случ на центральном участке обороны, что дало возможность противнику перебросить танки и мотомехпехоту. В связи с тем, что командование не установило связи штаба дивизии с полками, 6 июля 617-й и 584-й стрелковые полки действовали без всякого руководства со стороны командования дивизии.

Во время паники, создавшейся в подразделениях при наступлении противника, командование не сумело предотвратить начавшееся бегство. Управление штаба дивизии разбежалось. Командир дивизии Алексеев, зам. командира по политчасти Коржов и нач. штаба дивизии Герман оставили полки и с остатками штаба бежали в тыл.

По вине Коржова и Германа противнику были оставлены партийные документы, чистые бланки партийных билетов, печати партийной и комсомольской организаций и все штабные документы.

Командир дивизии полковник Алексеев, зам. командира дивизии по политчасти полковой комиссар Коржов и нач. штаба дивизии подполковник Герман арестованы и преданы суду военного трибунала.

Заместитель

народного комиссара внутренних дел Союза ССР Абакумов

РГВАФ. 9. Он. 39. Д. 101.Л.110–111.

Приложение № 5

Копия.

СОВ. СЕКРЕТНО

ПРИГОВОР

ИМЕНЕМ

СОЮЗА СОВЕТСКИХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ РЕСПУБЛИК

1941 года декабря 2 дня. Военный Трибунал Ленинградского фронта, в закрытом судебном заседании, в расположении Военного Трибунала, в составе:

Председательствующего Диввоенюриста ИСАЕНКОВА Членов: Военного юриста 1 ранга ТОКАНАЕВА Военного юриста 2 ранга КОРОТАЕВА

При секретаре Военном юристе 3 ранга ВАСИЛЬЕВЕ.

Рассмотрел дело № 0442 по обвинению бывшего командира 80 стрелковой дивизии полковника ФРОЛОВА Ивана Михайловича. 1895 г. рождения, происходящего из граждан деревни Острый Клин. Черепецкого района Тульской области, по социальному положению рабочего, русского, с низшим образованием, женатого, исключенного из членов ВКП (б) в связи с арестом по данному делу, ранее не судимого, в Красной Армии с 1918 г. добровольно, и бывшего комиссара той же дивизии полкового комиссара ИВАНОВА Константина Дмитриевича. 1901 г. рождения, происходящего из граждан гор. Иваново, русского, по социальному положению рабочего, женатого, с высшим образованием, исключенного из членов ВКП (б) в связи с арестом по данному делу, ранее не судимого, в Красной Армии с 1918 г. добровольно, обоих в преступлении, предусмотренном ст. 193—17 и. «б» УК РСФСР

УСТАНОВИЛ

Фролов. 21 ноября с г., доложив Командующему Ленинградским фронтом о готовности вверенной ему дивизии к выполнению боевой задачи, получил от него устный приказ о прорыве блокады противника на одном из участков фронта, о чем 22 ноября с.г., по возвращении в дивизию, информировал комиссара дивизии Иванова. На деле. Фролов и Иванов к выполнению боевого приказа Командования фронта отнеслись пораженчески, проявили трусость и преступное бездействие, причем Фролов двум представителям фронта заявил за 3 часа до начала операции, что он не верит в успешный исход операции. В результате этого ответственная операция на одном из важных участков Ленинградского фронта была сорвана.

Таким образом, в трудный и ответственный момент для Ленинграда и Ленинградского фронта, когда командиры и политработники фронта, не щадя своей жизни мужественно и честно выполняют боевую задачу по прорыву вражеской блокады вокруг Ленинграда. Фролов и Иванов нарушили воинскую присягу, обесчестили высокое звание воина Красной Армии и своими трусливыми, пораженческими действиями нанесли серьезный ущерб войскам Ленинградского фронта.

Вышеизложенными действиями Фролов и Иванов совершили преступление, предусмотренное ст. 193—17 п. «б» УК РСФСР.

Руководствуясь ст. ст. 319 и 320 УПК, Военный Трибунал

ПРИГОВОРИЛ

Фролова Ивана Михайловича и Иванова Константина Дмитриевича, в соответствии со ст. 23 Положения о прохождении службы командным и начальствующим составом РККА, лишить военного звания

Фролова — «полковника» и Иванова — «полкового комиссара».

На основании ст. 193—17 и. «б» УК — Фролова Ивана Михайловича и Иванова Константина Дмитриевича подвергнуть высшей мере наказания

РАССТРЕЛЯТЬ.

Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Подлинный за надлежащими подписями.

Верно.

Копия без подписи. Ведомственный архив Ленинградского окружного военного суда.

См также — РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 3с. Д. 130. Л. 1—3

Приложение № 6

ПРИКАЗ ВОЙСКАМ ЮГО-ЗАПАДНОГО ФРОНТА

12 декабря 1941 г.

Совершенно секретно

№ 0029

О ФАКТАХ ПРЕВЫШЕНИЯ ВЛАСТИ, САМОЧИННЫХ РАССТРЕЛАХ И РУКОПРИКЛАДСТВЕ

СО СТОРОНЫ ОТДЕЛЬНЫХ КОМАНДИРОВ ЧАСТЕЙ В ОТНОШЕНИИ СВОИХ ПОДЧИНЕННЫХ

Военный прокурор Юго-Западного Фронта представил мне данные, свидетельствующие об имеющих место случаях превышения власти, самочинных расстрелах и рукоприкладстве со стороны отдельных командиров частей по отношению к своим подчиненным.

Нередко эти действия совершались в пьяном состоянии, на виду у красноармейских масс и местного населения.

Начальник Особого Отдела 1 Танковой Бригады и помощник по технической части танкового полка приказали без всяких оснований расстрелять лейтенанта 1 Танковой Бригады.

По указанию и при полном попустительстве командира 4 роты 84 Отдельного Строительно-путевого батальона…. политрука… и командира 3 роты 84 ОСПБ… сержант… расстрелял машиниста поезда красноармейца… Вся эта группа была в нетрезвом состоянии.

Эти и подобные им другие возмутительные факты имели место уже после издания Приказа Наркома Обороны т. СТАЛИНА И. В. № 0391 от 4 октября 1941 г. «О фактах подмены воспитательной работы репрессиями» и свидетельствуют о грубейшем игнорировании некоторыми командирами частей этого важнейшего приказа.

Командиры соединений, в которых имели место эти факты, не приняли к неукоснительному исполнению приказ тов. СТАЛИНА и не сделали из него практических выводов.

Считая, что такого рода действия позорят Красную Армию и ведут к подрыву твердой воинской дисциплины в частях,

ПРИКАЗЫВАЮ:

За превышение власти, самочинные расстрелы и рукоприкладство начальника Особого Отдела 1 ТБр… и пом. по тех. части танкового полка…, командира 4 роты 84 ОСПБ…, политрука той же роты…. командира 3 роты…, сержанта 84 ОСПБ… предать суду Военного Трибунала.

Командирам и комиссарам соединений под их личную ответственность обеспечить проработку приказа т. СТАЛИНА № 0391 от 4 октября 1941 г. со всем ком. составом до командира взвода включительно, развернув широкую массово-политическую работу среди красноармейцев и не допуская подмены массовой работы репрессиями.

Раз и навсегда усвоить, что борьба с такого рода незаконными действиями сочетается и дополняет борьбу за твердую дисциплину в частях.

Командирам соединений, частей о каждом факте превышения власти и других самочинных действиях немедленно сообщать Военному прокурору для привлечения виновных к уголовной ответственности.

Военному прокурору ЮЗФ обеспечить расследование таких дел и рассмотрение их Военными Трибуналами в 3-х дневный срок, а также применение к виновным строжайших мер уголовного наказания.

Интенданту фронта в 3-х дневный срок представить мне на утверждение мероприятия по контролю отпуска и распределения алкогольных напитков в частях, которые обеспечили бы полное устранение фактов получения алкоголя больше положенной нормы кем бы то ни было из командиров.

Командирам и комиссарам соединений не пропускать ни одного факта появления в части или при исполнении служебных обязанностей командира в нетрезвом виде без реагирования. О таких командирах ставить вопрос о смещении, а при повторении таких фактов, которые дискредитируют высокое звание командира Красной Армии и подрывают воинскую дисциплину, виновных предавать суду Военного Трибунала.

7. Приказ довести до всех командиров до командиров взводов включительно.

Командующий войсками ЮЗФ Маршал Советского Союза С. ТИМОШЕНКО

Член Военного Совета ЮЗФ Н. ХРУЩЕВ

Начальник штаба ЮЗФ генерал-лейтенант БОДИН

ЦАМО РФ, ф. 229. он. 178. д. 10. с. 2

Приложения к Главе 5

Приложение № 1

Приказ № 200

Войскам 43 Армии. 20 октября 1941 г. Каменка

Содержание: О случаях отхода без приказа отдельных частей, командиров и красноармейцев с боевых позиций

Несмотря на то. что приказ НКО № 270 и приказы командующего Западным фронтом № 345 и 346 от 13 августа доведены до каждого красноармейца, командира и политработника, все же наблюдаются случаи, когда командиры частей, подразделений и отдельные красноармейцы без приказа оставляют поле боя и самовольно, по-предательски, при первом, даже не серьезном столкновении с противником, отходят в тыл. а некоторые из них бросают оружие. Так, например, командир 223 стрелкового полка майор Владимирский и военком полка ст. политрук Емельянов без приказа отвели на 20 км полк в тыл, не выполнив боевой задачи. (Из-под Боровска в Доброе)

Владимирский и Емельянов, как трусы и предатели Родины расстреляны перед строем

Без приказа отошли с боевых позиций П-кое пехотное училище, 12 стрелковый полк, дело о которых передано для расследования Военному Прокурору Армии для привлечения виновников к суровой ответственности.

За дезертирство, распространение панических слухов и оставление оружия, решением Воен. Совета расстреляны на месте ст. лейтенант, ком. взвода 152 мотострелковой бригады Линеев и красноармейцы Фатеев и Пресняков.

Приказываю:

Трусов и паникеров, уходящих без разрешения с боевых позиций, бросающих оружие и технику, расстреливать на месте. В равной степени несет ответственность командир и начальник, который не предотвратил подобных явлений…

Командующий войсками 43 Армии генерал-майор Голубев

Чл. Военсовета. бригадный комиссар Серюков

Нач. штаба 43 Армии полковник Боголюбов

ЦАМО РФ. Ф. 3080. Оп. 1. Д. 3. Л. 34.

Приложение № 2

Директива Военного совета Западного фронта от 27.10.41 г.

«Военный совет фронта рассмотрел решение Военсовета 33 армии от 23 октября 1941 года по вопросу об оставлении командиром 151 мсбр майором Ефимовым и военкомом бригады Пеговым своей бригады. Военный совет 33 армии, квалифицировав поступок Ефимова и Пегова позорным бегством с поля боя и предательским действием, обрекающим 151-го бригаду на полный развал, вместе с тем указанным свыше постановлением поручил Ефимову и Пегову немедленно выехать в соединение выполнять боевую задачу и собирать часть. Военный совет фронта считает такое решение вредным и объективно провокационным, допускающим дезертирство и даже предательство с оставлением таких командиров и комиссаров на своих местах.

Решение Военсовета 33 армии в связи с этим отменить.

Прокурору фронта и начальнику особого отдела фронта немедленно выехать в 33 армию, произвести по этому поводу расследование и в случае подтверждения дезертирства с поля боя Ефимова и Пегова таковых немедленно расстрелять перед строем командиров.

Командарму 33 армии Ефремову и члену Военного совета 33 армии Шляхтину объявить строгий выговор с предупреждением, что и впредь за примиренческое отношение к такому позорному поведению командиров и политработников они сами будут сняты с постов и отданы суду.

Довести настоящее решение до сведения военных советов армий, командиров и комиссаров дивизий, соединений и частей».

КОМАНДУЮЩИЙ ВОЙСКАМИ ЗАПФРОНТА ГЕНЕРАЛ АРМИИ /Г. ЖУКОВ/

ЧЛЕН ВОЕННОГО СОВЕТА ЗАПФРОНТА

/Н. БУЛГАНИН/

ЦАМО РФ. Ф. 388. Оп. 8712. Д. 1 Л. 33.

Приложение № 3

Приказ № 012 5-й армии Западного фронта, Действующая Армия

«О расстреле командира 601 стрелкового полка майора Ширяева и комиссара политрука Колбасенко»

Приказом объявляется постановление Военного совета 5 Армии Западного фронта от 3 ноября 1941 года. В процессе боя 82 стрелковой дивизии с противником в районе Доро-хово имел место факт преступной деятельности командования 601 стрелкового полка командира полка — майора Ширяева П. А. и военкома полка старшего политрука Колбасенко П. Е.

Расследовав причины бегства с поля боя Ширяева и Колбасина, и заслушав их объяснения Военный совет установил:

1. Ширяев и Колбасенко в начале наступления противника 2-го ноября с.г. потеряли управление войсками, мер к восстановлению управления не приняли, и боя своего полка не организовали.

2. Сами с небольшой группой бойцов из спецподразделений отошли в тыл на 5–6 клм. не спросив разрешения и не имея на то оснований.

3. В результате их преступной деятельности войска были представлены сами себе, помощь им в борьбе с фашистскими бандами организовано не было, бойцы и командиры дрались стойко, мужественно, несли потери и начали отходить только через два дня, в то время, как Ширяев и Колбасенко заявили, что весь личный состав полка уничтожен еще 2.11.

4. В результате преступной деятельности Ширяева и Колбасенко потеряна матчасть артиллерии и почти все автоматическое оружие.

За преступную деятельность, приведшую к нанесению большого урона полку, за сдачу врагу занимаемого рубежа позорное бегство с поля боя,

Бывшего командира 601 стрелкового полка майора Ширяева Петра Андреевича и бывшего комиссара 601 стрелкового полка старшего политрука Колбасенко Романа Ефимовича расстрелять перед строем начсостава.

Приказ объявить всему начсоставу до командира взвода.

Командующий 5 армией Член Военного совета 5 армии

Генерал-майор артиллерии Бригадный комиссар

п/п Говоров п/п Иванов

Начальник штаба 5 армии

генерал-майор

п/п Филатов

Приложение № 4

Секретно.

ПРИКАЗ ВОЙСКАМ ЗАПАДНОГО ФРОНТА

№ 054

4 ноября 1941 г.[432]

Действующая армия.

Командование 5 армии, имея сведения, что утром истекшего 25 октября противник готовит прорыв фронта обороны, в направлении через Руза, на основе директивы фронта, дало боевой приказ 133 сд подготовиться к упорной обороне на занимаемых рубежах, сосредоточив основные усилия на обороне гор. Руза.

Бывший и. д. командира дивизии подполковник Герасимов А. Г. и бывший комиссар дивизии бригадный комиссар Шабалов Г. Ф… предательски нарушили боевой приказ и вместо упорной обороны района Руза отдали свой приказ об отходе дивизии. Предательский приказ командования дивизии дал возможность противнику без всякого сопротивления занять город Руза и занять подступы к Ново-Петровское.

За невыполнение приказа фронта по обороне Руза и за сдачу г. Руза без боя Герасимов и Шабалов — расстреляны перед строем.

Объявляя об этом для сведения командиров и политработников. Военный совет фронта требует от всех командиров частей и соединений непримиримой борьбы со всеми проявлениями трусости, особенно со стороны командного состава, и предупреждает о неуклонном выполнении приказа Военного совета фронта, воспрещающего самовольный отход без письменного приказа командования армии и фронта.

КОМАНДУЮЩИЙ ВОЙСКАМИ ЗАПФРОНТА ГЕНЕРАЛ АРМИИ ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА /Г. ЖУКОВ/

ЧЛЕН ВОЕННОГО СОВЕТА ЗАПФРОНТА ЗАМЕСТИТЕЛЬ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ СОВЕТА НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ СОЮЗА ССР

/И. БУЛГАНИН/

ЦАМО РФ. Ф. 208. Он. 2524. Д. 10. с. 155.

Приложение № 5

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

о возбуждении производства по вновь открывшимся обстоятельствам

«27» ноября 1989 г. г. Москва

Военный прокурор 3 отдела управления ГВП по реабилитации подполковник юстиции Гускин С. Б., рассмотрев архивное уголовное дело в отношении Кириллова М. Г. и Орловой О. П., жалобу последней, —

УСТАНОВИЛ:

14 июля 1942 года военным трибуналом Западного фронта осуждены:

КИРИЛЛОВ Максим Гаврилович, 1896 года рождения, уроженец д. Беляиха Калининского р-на Ивановской области, русский, гражданин СССР, грамотный, окончил командные курсы при академии им. М. В. Фрунзе, член ВКП (б) с 1918 г., женатый, несудимый, награжденный орденом «Красного Знамени» и медалью «XX лет РККА», бывший командир 38 стрелковой дивизии 34 стрелкового корпуса, полковник.

по ст. 58—1 «б» УК РСФСР к расстрелу, с конфискацией имущества, лишением воинского звания и наград;

ОРЛОВА Ольга Павловна. 1923 года рождения, уроженка г. Смоленска, русская, гражданка СССР, грамотная, несудимая. член ВЛКСМ, незамужняя, медсестра

по ст. 58–10 ч. 2 УК РСФСР к лишению свободы на 5 лет в исправительно-трудовых лагерях, с поражением прав на 3 года без конфискации имущества (л.д. 162–164).

Приговор кассационному обжалованию не подлежал.

Судом Кириллов признан виновным в том. что во время боевых действий бросил руководство соединением, несколько суток скрывался вместе с Орловой в блиндаже, а затем сдался в плен немцам. При этом Кириллов был вооружен, однако никакого сопротивления не оказал.

После пленения находился с Орловой в немецком госпитале, откуда беспрепятственно ушел и в течение 3,5 месяцев проживал на оккупированной территории.

Вступив, по настоянию РК ВКП (б), в командование партизанской группой, бездействовал, пьянствовал, запрещал Орловой оказывать медицинскую помощь раненым и больным партизанам.

В феврале 1942 года группа под командованием Кириллова провела неудачную операцию против немцев, при этом потери среди партизан составили около 120 человек.

Орлова судом признана виновной в том, что. вернувшись с временно оккупированной территории, проводила антисоветскую агитацию, восхваляла «хорошие» взаимоотношения фашистов с населением занятых городов и деревень (из приговора, л.д. 162–164).

В настоящее время Орлова О. П. обратилась с заявлением, в котором ставит вопрос о реабилитации Кириллова. Однако вывод об обоснованности осуждения Кириллова не может быть сделан без дополнительной проверки собранных по делу материалов.

На основании изложенного и руководствуясь ст. 386 УПК РСФСР, —

ПОСТАНОВИЛ:

Возбудить по делу производство по вновь открывшимся обстоятельствам.

В процессе расследования необходимо с учетом имеющихся в деле материалов выполнить следующее:

1. Установить через соответствующие архивы, кадровые органы МО СССР, адресные бюро и т. п. командный состав 38 дивизии и допросить этих лиц. выяснив как Кириллов командовал соединением, причины и обстоятельства его пленения.

2. Установить и допросить Шматкова, Колбасова, Силкина, Сильверстова, Зубенко (л.д. 124–128) по вопросам участия Кириллова в организации партизанского движения, его личной роли в этом. Необходимо выяснить, какие конкретно боевые действия предпринимал партизанский отряд под командованием Кириллова, что им известно о неудачно проведенной операции в феврале 1942 года, есть ли в этом вина Кириллова.

В допросах требуется уточнить — видели ли Кириллова пьяным в расположении отряда, каково было его поведение в быту. Соответствует ли действительности утверждение о том. что Кириллов запрещал Орловой оказывать медицинскую помощь партизанам.

3. Установить и допросить Азарова и Лукьянова (л.д. 140) по выше перечисленным вопросам. Кроме того, выяснить у них, по чьей инициативе появилась информация на имя И. В. Сталина, соответствует ли она фактическим обстоятельствам, где подлинник этого документа.

4. Установить и допросить Казакова, Бушева, Васильеву, с которыми, по словам Кириллова. он обсуждал вопросы организации партизанского движения (л.д. 29–30). Уточнить, что им известно о нахождении Кириллова в плену, обстоятельствах ухода из госпиталя, проживания у старосты с. Хватов завод Воробьева, возможных контактах с оккупантами.

Эти же вопросы необходимо выяснить при допросах других лиц.

5. Передопросить Комарчука и Кузьменко по их показаниям, данным в 1942 году, правильно ли они записаны в протоколе, не было ли давления, угроз со стороны следователя.

6. В соответствующих архивах получить следующие сведения:

— какова судьба 38 стрелковой дивизии 34 стрелкового корпуса, подчиненных частей данного соединения;

— об организации партизанского движения на территории Семлевского. Почепского. Знаменского районов Смоленской области;

— есть ли какие-либо сведения о Кириллове.

7. Не привлекались ли к ответственности за нарушение социалистической законности лица, принимавшие участие в расследовании данного дела.

8. В случае необходимости выполнить другие следственные действия.

ВОЕННЫЙ ПРОКУРОР 3 ОТДЕЛА

УПРАВЛЕНИЯ ГВП ПО РЕАБИЛИТАЦИИ

подполковник юстиции

С. Б. Гускин

Надзорное производство ГВП № 5256—89

Приложения к Главе 6

Приложение № 1

Извлечение из Уголовного кодекса РСФСР с комментариями.

Ст. 58–10 КОНТРРЕВОЛЮЦИОННАЯ ПРОПАГАНДА И АГИТАЦИЯ

Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений (ст. ст.

2 9

58“—58 настоящего Кодекса), а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания, влекут за собой —

лишение свободы на срок не ниже шести месяцев.

Те же действия при массовых волнениях или с использованием религиозных или национальных предрассудков масс, или в военной обстановке, или в местностях, объявленных на военном положении, влекут за собой —

меры социальной защиты, указанные в ст. 58“ настоящего Кодекса.

1. Общие замечания. Ст. 5810 направлена против вражеских попыток подорвать мощь социалистического государства путем контрреволюционной агитации и пропаганды. Агитация и пропаганда могут совершаться как в устной, так и письменной форме — при помощи литературных или художественных произведений.

Президиумом Верховного суда РСФСР 8 ноября 1931 г. и 13 апреля 1934 г. были даны указания о случаях, подпадающих под действие ст. 5810: агитация против трудовой колхозной дисциплины со стороны колхозников, не выходящих на работу и разлагающих колхоз, агитация кулацких элементов, направленная к срыву работ на лесозаготовках и лесосплаве.

2. Оконченное преступление. Оконченными контрреволюционную пропаганду и агитацию следует считать с момента ведения (в той или иной форме) пропаганды или агитации. Были ли совершены в результате контрреволюционной пропаганды или агитации те пли иные контрреволюционные преступления или нет, для наличия оконченного состава этого преступления не имеет значения.

3. Понятие и формы контрреволюционной пропаганды и агитации. Контрреволюционной пропагандой признается распространение среди узкого круга лиц контрреволюционных мыслей, направленных к свержению, подрыву или ослаблению советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений.

Контрреволюционной агитацией признается распространение какой-либо одной контрреволюционной мысли, какого-либо призыва, направленного к достижению указанной в ст. 5810 контрреволюционной цели, среди большого числа лиц. Пропаганда и агитация могут проводиться устно (разговоры, выступления), в письменном виде (листовки), в изобразительных произведениях (рисунки, плакаты и т. п.), в произведениях искусства (музыка, пение, инсценировки и т. д.). наконец, путем каких-либо символических знаков или действий.

4. Распространение, изготовление или хранение контрреволюционной литературы. Распространение контрреволюционной литературы выражается во всяких действиях, цель которых заключается в том, чтобы контрреволюционную литературу сделать доступной тому или иному кругу лиц. нескольким человекам или даже одному лицу.

Изготовление контрреволюционной литературы может заключаться как в составлении самого текста контрреволюционного содержания, так и в тех или иных действиях технического характера: печатание (на машинке, стеклографе, гектографе, станке), набор текста и т. п.

Хранение контрреволюционной литературы будет налицо, когда обстоятельствами дела установлено, что контрреволюционная литература предназначена для распространения или когда хранящий ее предвидел возможность ознакомления с ней тех или иных лиц.

5. Умысел. При всех видах контрреволюционной пропаганды и агитации для состава ст. 5810 необходимо наличие контрреволюционного умысла. Наличие умысла в некоторых случаях может найти подтверждение в самом содержании произнесенных слов и в той обстановке, при которой эти слова были произнесены (например антисоветский выкрик на собрании).

6. Особо тяжкий вид пропаганды, агитации и т. д. Частью 2 ст. 5810 предусмотрен особо тяжкий вид рассматриваемого преступления.

Обстоятельствами, отягчающими преступление, являются: 1) массовые волнения: 2) использование религиозных предрассудков: 3) использование национальных предрассудков: 4) военная обстановка; 5) военное положение.

Совершение одного из перечисленных в ч. 1 ст. 5810 преступлений при наличии какого-либо отягчающего обстоятельства влечет квалификацию по ч. 2 ст. 5810.

УК РСФСР, Государственное издательство юридической литературы, 1950.

Приложение № 2

Директива Народного комиссара юстиции СССР и Прокурора СССР № 1096

31 июля 1942 г.

Во исполнение приказа Народного Комиссара Обороны тов. Сталина № 227 от 28 июля предлагаем:

1. Действия командиров, комиссаров и политработников, привлеченных к военному суду командующими и военными советами фронтов за самовольное отступление с боевой позиции без приказа вышестоящих командиров, квалифицировать по ст. 58—1 «б» УК.

Расследование по этим делам проводить в срок 48 часов.

2. Действия лиц. преданных суду военного трибунала за пропаганду дальнейшего отступления частей Красной Армии, квалифицировать по статье 58–10 ч.2 УК РСФСР.

3. Военным прокурорам и председателям трибуналов принять решительные меры к оказанию командованию и политорганам реальной помощи к выполнению задач, поставленных в приказе Народного Комиссара Обороны.

Приложение № 3

В ВОЕННЫЙ ТРИБУНАЛ ЛЕНИНГРАДСКОГО ВОЕННОГО ОКРУГА.

ПРОТЕСТ по делу Петухова В. П.

По приговору военного трибунала 142-й стрелковой дивизии от 14 августа 1943 года красноармеец 227-го отдельного саперного батальона

ПЕТУХОВ Василий Парфенович. 1911 года рождения, уроженец Витебской области, Бешенковичского района, село Паделец. русский, судим в 1941 году Фрунзенским народным судом г, Ленинграда по ст. 109 УК РСФСР к 3 годам ИТЛ, призванный в ряды Красной Армии в январе 1943 года, арестованный в связи с делом 13 июня 1943 года, —

осужден на основании ст. 58–10 ч.2 УК РСФСР, с санкции ст. 58—2 УК РСФСР к лишению свободы в исправительно-трудовых лагерях сроком на 10 (десять) лет, с поражением в правах сроком на 5 (пять) лет. с конфискацией лично принадлежащего ему имущества.

Петухов признан виновным в том. что. будучи изменнически настроен и вынашивая в себе преступный замысел перейти на сторону врага, он в период с марта по июль 1943 года, среди военнослужащих своего подразделения высказывал намерение перейти к финнам, подстрекал к измене родине других военнослужащих, а также распространял провокационные фашистские листовки.

Изучив материалы дела, нахожу, что приговор в отношении осужденного подлежит отмене, а дело — прекращению по следующим основаниям.

Как видно из материалов дела. Петухов ни на предварительном следствии, ни в судебном заседании виновным себя не признал и последовательно утверждал, что переходить на сторону противника цели не имел, провокационных листовок с этой целью не читал.

Из материалов дола усматривается, что. высказывая намерение перейти линию фронта к противнику. Петухов никаких действий, направленных на осуществление этого, не совершил, не имел никакого конкретного плана перехода линии фронта.

Что же касается отдельных высказываний осужденного об условиях службы в Красной Армии, жизни населения в Германии, то они были действительно вредными, особенно в условиях военного времени, однако по своему характеру и направленности эти высказывания не содержали призыва к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти и потому состава преступления, предусмотренного ст.58–10 ч. 2 УК РСФСР нё образуют.

В силу изложенного, руководствуясь ст. 24 Положения о военных трибуналах, —

ПРОШУ:

Приговор военного трибунала 142-й стрелковой дивизии от 14 августа 1943 года в отношении Петухова Василия Парфеновича отменить и дело прекратить за отсутствием в его действиях состава преступления.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ВОЕННОГО ТРИБУНАЛА ЛЕНИНГРАДСКОГО ВОЕННОГО ОКРУГА

генерал-майор юстиции Ю. Вязигин

Архив Ленинградского окружного военного суда.

Приложение № 4

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

Пленума Верховного Суда СССР от

11 декабря 1957 г. (по делу Плюснина Н. И.)

По приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР от 19 октября 1951 года Плюснин Николай Иванович осужден по ст. 58–10, ч.2 с санкцией ст. 58—2 УК РСФСР к 25 годам лишения свободы в ИТЛ, с поражением в правах на 5 лет и конфискацией имущества.

Постановлением Пленума Верховного Суда СССР от 26 февраля 1954 г. мера наказания Плюснину снижена до 10 лет лишения свободы в ИТЛ.

В остальной части приговор Военной коллегии в отношении Плюснина оставлен без изменений.

Плюснин признан виновным в том, что он с 1930 г. и по ноябрь 1941 года занимался антисоветской агитацией и допускал антисоветские взгляды в отношении руководителей партии и Советского правительства.

Обсудив постановление Генерального прокурора СССР, в котором ставится вопрос о прекращении дела за недоказанностью обвинения, пленум находит его подлежащим удовлетворению по следующим основаниям.

Из материалов дела усматривается, что обвинение Плюснина было основано на его показаниях, данных на следствии и в суде, а также на показаниях осужденных по другим делам Ф. С. Бурлачко, А. А. Шилова, Ф. К. Кузьмина, Д. Ф. Попова и свидетелей М. И. Бондаренко. О. П. Малининой и А. А. Попова.

В жалобах и на допросе 16 апреля 1955 г. Плюснин от своих показаний, данных на следствии и в суде, отказался и заявил, что они были получены от него в результате применения незаконных методов ведения следствия.

Из материалов дела видно, что следствие по делу Плюснина проводилось с 22 ноября 1941 года по 15 августа 1951 года.

Бывшие работники НКВД Лихачев и Комаров, принимавшие участие в расследовании дела Плюснина, впоследствии были осуждены за фальсификацию следственных дел и применение незаконных методов ведения следствия.

Бурлачко Ф. С… Шилов А. А… Кузьмин Ф. К. и Попов Д. Ф., которые якобы вместе с Плюсниным занимались антисоветскими разговорами, были осуждены необоснованно и дела в отношении их в настоящее время прекращены.

Не могут служить достаточным доказательством виновности Плюснина и показания свидетелей Бондаренко. А. А. Попова и Малининой. Показания Бондаренко противоречивы и не подтверждаются другими материалами дела и дополнительной проверки.

В показаниях Малининой от 10 ноября 1941 г. записано, что Плюснин и Бурлачко недостойно вели себя на митинге 7 ноября 1941 г., и ничего не говорится о каких-либо антисоветских высказываниях с их стороны.

На допросе 23 июля 1956 г. Малинина отказалась от этих показаний и заявила, что ей ничего не известно о поведении Плюснина на митинге.

Свидетель А. А. Попов 10 ноября 1941 г. показывал, что Бурлачко и Плюснин, будучи пьяными, на митинге 7 ноября 1941 г. допускали в разговоре между собой антисоветские высказывания. Однако на допросе 27 июня 1956 г. Попов существенно изменил свои показания и заявил, что критические высказывания Плюснина не носили антисоветского характера.

В материалах дела указано, что в 1930 г. Плюснин занимался антисоветскими разговорами вместе с Матвеевым и Морозовым, а в 1941 г. с Харламовым, Чернышевым и Дьяковым. Между тем Морозов. Харламов и Чернышев к уголовной ответственности не привлекались, а Дьяков обвинялся в антисоветской деятельности необоснованно и дело о нем в настоящее время прекращено.

Морозов и Харламов, будучи допрошены в 1950 г., заявили, что в их присутствии Плюснин антисоветскими разговорами не занимался.

По сообщению Центрального архива Красной Армии Плюснин в период гражданской войны принимал активное участие в боях против врагов Советского государства и за отличия в боях награжден тремя орденами Красного Знамени.

Генералы Курдюмов. Чанышев, Веревкин-Рахальский. Рубцов и Марков, знавшие Плюснина по совместной службе в Советской Армии, дали о нем положительные отзывы.

Таким образом, в процессе проверки установлены новые обстоятельства, свидетельствующие о том, что Плюснин был осужден необоснованно.

Ввиду изложенного и соглашаясь с представлением. Пленум Верховного Суда СССР

ПОСТАНОВЛЯЕТ:

Приговор Военной коллегии Верховного Суда СССР от 19 октября 1951 года и постановление Пленума Верховного Суда СССР от 26 февраля 1954 года в отношении Плюснина Николая Ивановича по вновь открывшимся обстоятельствам отменить и дело о нем прекратить за недоказанностью обвинения.

Председатель А. Горкин

Секретарь Б. Богачев

Верно: Военный прокурор-инспектор отдела ГВП полковник юстиции

(Пышкин)

Приложение к главе 7

Приложение № 1

ПРИКАЗ НАРОДНОГО КОМИССАРА ОБОРОНЫ СССР

2 марта 1942 года

Сов. секретно

Кулик Г. И., бывший Маршал. Герой Советского Союза и заместитель наркома обороны, будучи в ноябре 1941 года уполномоченным Ставки Верховного Главнокомандования по Керченскому направлению, вместо честного и безусловного выполнения приказа Ставки «удержать Керчь во что бы то ни стало и не дать противнику занять этот район», самовольно, в нарушение приказа Ставки и своего воинского долга без предупреждения Ставки, отдал 12 ноября 1941 года преступное распоряжение об эвакуации из Керчи в течение двух суток всех войск и оставлении Керченского района противнику, в результате чего и была сдана Керчь 15 ноября 1941 года

Кулик, по прибытии 12 ноября 1941 года в город Керчь, не только не принял на месте решительных мер против панических настроений командования крымских войск, но своим пораженческим поведением в Керчи только усилил панику и деморализацию в среде командования крымских войск.

Такое поведение Кулика не случайно, так как аналогичное его пораженческое поведение имело место также при самовольной сдаче в ноябре 1941 года города Ростова, без санкции Ставки и вопреки приказу Ставки

Кроме того, как установлено, Кулик во время пребывания на фронте систематически пьянствовал, вел развратный образ жизни и злоупотреблял званием Маршала Советского Союза и заместителя наркома обороны, занимался самоснабжением и расхищением государственной собственности, растрачивая сотни тысяч рублей на пьянки из средств государства и внося разложение в ряды нашего начсостава Кулик Г. И., допустив в ноябре 1941 года самовольную сдачу противнику городов Керчи и Ростова, нарушил военную присягу, забыл свой воинский долг и нанес серьезный ущерб делу обороны страны. Дальнейшие боевые события на Южном и Крымском фронтах, когда в результате умелых и решительных действий наших войск Ростов и Керчь вскоре же были отбиты у противника, со всей очевидностью доказали, что имелась полная возможность отстоять эти города и не сдавать их врагу. Преступление Кулика заключается в том, что он никак не использовал имеющихся возможностей по защите Керчи и Ростова, не организовал их оборону и вел себя как трус, перепуганный немцами, как пораженец. потерявший перспективу и не верящий в нашу победу над немецкими захватчиками.

За все эти преступные действия Государственный Комитет Обороны отдал Кулика Г. И. под суд.

Специальное присутствие Верховного Суда СССР установило виновность Кулика Г. И. в. предъявленных ему обвинениях. На суде Кулик Г. И. признал себя виновным.

Верховный Суд 16 февраля 1942 года приговорил лишить Кулика Г. И. званий Маршала и Героя Советского Союза, а также лишить его орденов Союза ССР и медали «XX лет РККА».

Кулик Г. И. обратился в Президиум Верховного Совета СССР с просьбой об отмене приговора. Президиум отклонил просьбу Кулика Г. И. и 19 февраля 1942 года вынес следующее постановление: «В соответствии с приговором Специального присутствия Верховного Суда СССР лишить Кулика Г. И. воинского звания „Маршал Советского Союза“, звания Героя Советского Союза, трех орденов Ленина, трех орденов Красного Знамени и юбилейной медали..XX лет РККА·».

На основании изложенного Центральный Комитет ВКП (б) исключил Кулика Г. И, из состава членов ЦК ВКП (б) и снял его с поста заместителя наркома.

Предупреждаю, что и впредь будут приниматься решительные меры в отношении тех командиров и начальников, невзирая на лица и заслуги в прошлом, которые не выполняют или недобросовестно выполняют приказы командования, проявляют трусость, деморализуют войска своими пораженческими настроениями и, будучи запуганы немцами, сеют панику и подрывают веру в нашу победу над немецкими захватчиками.

Настоящий приказ довести до военных советов Западного и Юго-Западного направлений. военных советов фронтов, армий и округов.

Народный комиссар обороны И. Сталин

Известия ЦК КПСС. 1991. № 8

Приложение № 2

Без публикации.

ПРИКАЗ НАРОДНОГО КОМИССАРА ОБОРОНЫ СОЮЗА ССР

№ 227

«28» июля 1942 г. г. Москва

Враг бросает на фронт все новые силы и. не считаясь с большими для него потерями, лезет вперед, рвется в глубь Советского Союза, захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и села, насилует, грабит и убивает советское население. Бои идут в районе Воронежа, на Дону, на юге у ворот Северного Кавказа. Немецкие оккупанты рвутся к Сталинграду, к Волге и хотят любой ценой захватить Кубань. Северный Кавказ с их нефтяными и хлебными богатствами. Враг уже захватил Ворошиловград. Старобельск. Россошь. Купянск, Валуйки, Новочеркасск, Ростов-на-Дону, половину Воронежа. Часть войск Южного фронта, идя за паникерами, оставила Ростов и Новочеркасск без серьезного сопротивления и без приказа Москвы, покрыв свои знамена позором.

Население нашей страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Красную Армию, а многие из них проклинают Красную Армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утекает на восток.

Некоторые неумные люди на фронте утешают себя разговорами о том. что мы можем и дальше отступать на восток, так как у нас много территории, много земли, много населения и что хлеба у нас всегда будет в избытке. Этим они хотят оправдать свое позорное поведение на фронтах. Но такие разговоры являются насквозь фальшивыми и лживыми, выгодными лишь нашим врагам.

Каждый командир, красноармеец и политработник должны понять, что наши средства не безграничны. Территория Советского государства — это не пустыня, а люди — рабочие, крестьяне, интеллигенция, наши отцы, матери, жены, братья, дети. Территория СССР, которую захватил и стремится захватить враг. — это хлеб и другие продукты для армии и тыла, металл и топливо для промышленности, фабрики, заводы, снабжающие армию вооружением и боеприпасами, железные дороги. После потери Украины. Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало намного меньше территории, стало быть, стало намного меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик. Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше — значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону, нашу Родину.

Поэтому надо в корне пресекать разговоры о том, что мы имеем возможность без конца отступать, что у нас много территории, страна наша велика и богата, населения много, хлеба всегда будет в избытке. Такие разговоры являются лживыми и вредными, они ослабляют нас и усиливают врага, ибо если не прекратим отступления, останемся без хлеба, без топлива, без металла, без сырья, без фабрик и заводов, без железных дорог. Из этого следует, что пора кончить отступление.

Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв.

Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности.

Наша Родина переживает тяжелые дни. Мы должны остановить, а затем отбросить и разгромить врага, чего бы это нам ни стоило. Немцы не так сильны, как это кажется паникерам. Они напрягают последние силы. Выдержать их удар сейчас, в ближайшие несколько месяцев — это значит обеспечить за нами победу.

Можем ли выдержать удар, а потом и отбросить врага на запад? Да, можем, ибо наши фабрики и заводы в тылу работают теперь прекрасно и наш фронт получает все больше и больше самолетов, танков, артиллерии, минометов.

Чего же у нас не хватает?

Не хватает порядка и дисциплины в ротах, батальонах, полках, дивизиях, в танковых частях, в авиаэскадрильях. В этом теперь наш главный недостаток. Мы должны установить в нашей армии строжайший порядок и железную дисциплину, если мы хотим спасти положение и отстоять Родину.

Нельзя терпеть дальше командиров, комиссаров, политработников, части и соединения которых самовольно оставляют боевые позиции. Нельзя терпеть дальше, когда командиры, комиссары, политработники допускают, чтобы несколько паникеров определяли положение на поле боя, чтобы они увлекали в отступление других бойцов и открывали фронт врагу.

Паникеры и трусы должны истребляться на месте.

Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца, политработника должно являться требование — ни шагу назад без приказа высшего командования.

Командиры роты, батальона, полка, дивизии, соответствующие комиссары и политработники, отступающие с боевой позиции без приказа свыше, являются предателями Родины. С такими командирами и политработниками и поступать надо как с предателями Родины.

Таков призыв нашей Родины.

Выполнить этот призыв — значит отстоять нашу землю, спасти Родину, истребить и победить ненавистного врага.

После своего зимнего отступления под напором Красной Армии, когда в немецких войсках расшаталась дисциплина, немцы для восстановления дисциплины приняли некоторые суровые меры, приведшие к неплохим результатам. Они сформировали более 100 штрафных рот из бойцов, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, поставили их на опасные участки фронта и приказали им искупить кровью свои грехи. Они сформировали, далее, около десятка штрафных батальонов из командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, лишили их орденов, поставили их на еще более опасные участки фронта и приказали им искупить свои грехи. Они сформировали, наконец, специальные отряды заграждения, поставили их позади неустойчивых дивизий и велели им расстреливать на месте паникеров в случае попытки самовольного оставления позиций и в случае попытки сдаться в плен. Как известно, эти меры возымели свое действие, и теперь немецкие войска дерутся лучше, чем они дрались зимой. И вот получается, что немецкие войска имеют хорошую дисциплину, хотя у них нет возвышенной цели зашиты своей родины, а есть лишь одна грабительская цель — покорить чужую страну, а наши войска, имеющие возвышенную цель защиты своей поруганной Родины, не имеют такой дисциплины и терпят ввиду этого поражение.

Не следует ли нам поучиться в этом деле у наших врагов, как учились в прошлом наши предки у врагов и одерживали потом над ними победу?

Я думаю, что следует.

Верховное Главнокомандование Красной Армии приказывает:

1. Военным советам фронтов и прежде всего командующим фронтами:

а) безусловно ликвидировать отступательные настроения в войсках и железной рукой пресекать пропаганду о том. что мы можем и должны якобы отступать и дальше на восток, что от такого отступления не будет якобы вреда;

б) безусловно снимать с поста и направлять в Ставку для привлечения к военному суду командующих армиями, допустивших самовольный отход войск с занимаемых позиций, без приказа командования фронта:

в) сформировать в пределах фронта от одного до трех (смотря по обстановке) штрафных батальонов (800 человек), куда направлять средних и старших командиров и соответствующих политработников всех родов войск, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на более трудные участки фронта, чтобы дать им возможность искупить кровью свои преступления против Родины.

2. Военным советам армий и прежде всего командующим армиями:

а) безусловно снимать с постов командиров и комиссаров корпусов и дивизий, допустивших самовольный отход войск с занимаемых позиций без приказа командования армии, и направлять их в военный совет фронта для предания военному суду;

б) сформировать в пределах армии 3–5 хорошо вооруженных заградительных отрядов (до 200 человек в каждом), поставить их в непосредственном тылу неустойчивых дивизий и обязать их в случае паники и беспорядочного отхода частей дивизии расстреливать на месте паникеров и трусов и тем помочь честным бойцам дивизий выполнить свой долг перед Родиной:

в) сформировать в пределах армии от пяти до десяти (смотря по обстановке) штрафных рот (от 150 до 200 человек в каждой), куда направлять рядовых бойцов и младших командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на трудные участки армии, чтобы дать им возможность искупить кровью свои преступления перед Родиной.

3. Командирам и комиссарам корпусов и дивизий:

а) безусловно снимать с постов командиров и комиссаров полков и батальонов, допустивших самовольный отход частей без приказа командира корпуса или дивизии, отбирать у них ордена и медали и направлять их в военные советы фронта для предания военному суду;

б) оказывать всяческую помощь и поддержку заградительным отрядам армии в деле укрепления порядка и дисциплины в частях.

Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах, штабах.

Народный комиссар обороны

И. СТАЛИН

Приложение № 3

Докладная записка ОО НКВД ДФ в УОО НКВД СССР «О работе особорганов по борьбе с трусами и паникерами в частях Донского фронта за период с 1 октября 1942 года по 1 февраля 1943 года»

17 февраля 1943 г.

Зам. наркома внутренних дел Союза ССР комиссару государственной безопасности 3 ранга тов. Абакумову

За время боевых действий войск Донского фронта массовое бегство военнослужащих с поля боя и отход частей без приказа командования были единичными случаями.

Как установлено, трусость и паника в частях со стороны отдельных военнослужащих, больше всего проявлялась в период напряженных оборонительных боев, а также в период наступления наших войск, когда противник, оказывая упорное сопротивление, неоднократно переходил в контратаки, пытаясь удержаться на занятых рубежах обороны.

Так, например:

В частях 62 армии, которая вела ожесточенные оборонительные бои с превосходящими силами противника, только в сентябре месяце 1942 года осуждено и расстреляно по постановлениям особорганов 195 военнослужащих, проявивших трусость и бежавших с поля боя.

В декабре месяце прошлого года, в период успешного наступления наших войск, осуждено и расстреляно особорганами перед строем 37 трусов и паникеров.

С началом наступления наших войск, во время контратак и сильного сопротивления противника. в 21 армии только за период с 19 по 30 ноября 1942 года было два случая массового бегства с поля боя и отхода подразделений без приказа командования, тогда как в последующие месяцы успешного наступления случаев массового проявления трусости и паники в частях не установлено.

Всего за период с 1 октября 1942 года по 1 февраля 1943 года, по неполным данным особорганами фронта арестовано трусов и паникеров, бежавших с поля боя — 203 человека, из них:

а) приговорено к ВМН и расстреляно перед строем 49 ч.

б) осуждено к различным срокам ИТЛ и направлено в штрафные роты и б-ны 139 ч.

Кроме того, расстреляно перед строем по постановлениям особорганов 120 трусов и паникеров.

(…)

Наиболее характерными случаями проявления трусости и паники в частях являются следующие.

24 сентября 1942 года противник прорвал линию обороны 42 отдельной стрелковой бригады и вышел к берегу реки Волга.

Врид. командира бригады капитан Унжаков. врид. военкома бригады ст. батальонный комиссар Лукин и комиссар штаба бригады Каган, в этой сложной боевой обстановке проявили трусость и в панике бежали с поля боя. самовольно переправившись на левый берег Волги.

В результате части бригады остались без управления, понесли большие потери в людях и технике.

Унжаков, Лукин, Каган особым отделом 62 армии были арестованы и привлечены к уголовной ответственности. На следствии Лукин показал:

«В напряженной боевой обстановке я не принял решительных мер к военнослужащим, самовольно оставлявшим поле боя. и сам оставил бригаду без приказа командования армии».

Военным трибуналом армии Унжаков и Лукин приговорены к ВМН, Каган к 10 годам ИТЛ.

26 сентября 1942 года, в период наступления немецко-фашистских войск на участке 92 отд. стрелковой бригады, командир бригады подполковник Тарасов и военком бригады ст. батальонный комиссар Андреев не организовали обороны, а проявив трусость, без приказа командования армии перевели КП бригады с правого берега Волги на остров.

Таким образом, Тарасов и Андреев самоустранились от руководства боев, в результате части бригады самовольно отошли с занимаемых рубежей.

На допросе, будучи арестованным. Тарасов показал:

«Признаю себя виновным в том. что в напряженной боевой обстановке самовольно, без приказа штаба армии оставил бригаду и переехал на остров».

Тарасов и Андреев военным трибуналом приговорены к ВМН.

В октябре 1942 года особым отделом НКВД 149 стрелковой бригады арестован за проявление трусости и бегство с поля боя командир взвода ПТР млад, политрук Шилкин, который на допросе показал:

«Я признаюсь в том. что дезертировал с поля боя. оставив бойцов на линии обороны. Дезертировал потому, что не был уверен в силе сопротивления бойцов своего взвода. Мне казалось, что красноармейцы не выдержат напора немцев и побегут, но оказалось по-иному — красноармейцы защищались, а я струсил и сбежал с поля боя».

Шилкин по постановлению особбрига расстрелян перед строем командного состава.

22 октября 1942 года особым отделом НКВД 252 СД были арестованы зам. командира роты 924 стр. полка мл. политрук Окулов Федор Семенович и командир взвода мл. лейтенант Бородин Максим Гаврилович, которые после ранения командира роты проявили трусость — бежали с поля боя, и только на другой день возвратились на командный пункт своей роты.

Окулов и Бородин осуждены военным трибуналом к ВМН.

(…)

Во всех случаях неустойчивости и паники, оперативным составом особорганов принимались самые эффективные меры к предотвращению массового бегства военнослужащих с поля боя и отхода частей и подразделений без приказа командования.

Так, 19 ноября 1942 года, во время наступления частей 304 стр. дивизии, командир 3 б-на 809 стр. полка ст. лейтенант Суханевич принял свои танки за танки противника, растерялся и приостановил дальнейшее продвижение батальона, но благодаря принятым мерам ст. оперуполномоченным полка тов. Педенко. батальон был поднят в атаку и вместе с другими частями дивизии овладели хутором Мало-Клетский.

29 ноября 1942 года, во время совершения марша частями 293 стр. дивизии, батальон 1034 стр. полка, следовавший в головной походной заставе, был внезапно обстрелян группой автоматчиков противника.

В батальоне началась паника, командир батальона ст. лейтенант Миков сбежал с поля боя. Принятыми мерами со стороны оперативного состава полка паника была предотвращена и батальон был приведен в боевой порядок.

За проявленную трусость Миков был отстранен от должности комбата и направлен для искупления вины в штрафной батальон.

В отдельных случаях правильно инструктированная агентура сама расправлялась с трусами и паникерами на месте…

В борьбе с трусами, паникерами и восстановлении порядка в частях, проявивших неустойчивость в боях с противником, исключительно большую роль сыграли армейские заградотряды и заградбатальоны дивизий.

Так, 2 октября 1942 года, во время наступления наших войск, отдельные части 138 стр. дивизии, встреченные мощным артиллерийским и минометным огнем противника, дрогнули и в панике бежали назад через боевые порядки 1 батальона 706 СП, 204 СД. находившиеся во втором эшелоне.

Принятыми мерами командованием и заградбатальоном дивизии положение было восстановлено. 7 трусов и паникеров были расстреляны перед строем, а остальные возвращены на передовую линию фронта.

16 октября 1942 года, во время контратаки противника, группа красноармейцев 781 и 124 стр. дивизий, в количестве 30 человек, проявила трусость и в панике начала бежать с поля боя. увлекая за собой других военнослужащих.

Находившийся на этом участке армейский заградотряд 21 армии, силою оружия ликвидировал панику и восстановил прежнее положение.

19 ноября 1942 года, в период наступления частей 293 стр. дивизии, при контратаке противника. два минометных взвода 1306 СП вместе с командирами взводов, мл. лейтенантами Богатыревым и Егоровым, без приказа командования оставили занимаемый рубеж и в панике, бросая оружие, начали бежать с поля боя.

Находившийся на этом участке взвод автоматчиков армейского заградотряда остановил бегущих и. расстреляв двух паникеров перед строем, возвратил остальных на прежние рубежи, после чего они успешно продвигались вперед.

20 ноября 1942 года, во время контратаки противника, одна из рот 38 стр. дивизии, находившаяся на высоте, не оказав сопротивления противнику, без приказа командования стала беспорядочно отходить с занятого участка.

83 заградотряд 64 армии, неся службу заграждения непосредственно за боевыми порядками частей 38 СД. остановил в панике бегущую роту и возвратил ее обратно на ранее занимаемый участок высоты, после чего личный состав роты проявил исключительную выносливость и упорство в боях с противником.

О всех случаях трусости и паники в частях, нами информировались Военные советы армий, по решению которых предавались суду военного трибунала лица старшего командного состава, проявившие трусость и бежавшие с поля боя.

Казакевич

ЦА ФСБ РФ. ф. 14, оп. 4, д. 912. л. 325—328

Примечания

1

Звягинцев В. Е. Война на весах Фемиды: война 1941–1945 гг. в материалах следственно-судебных дел. М. Терра. 2006.

(обратно)

2

«Вплоть до высшей меры». М. 1997 г.

(обратно)

3

Кривошеев Г. Ф. (под редакцией). Россия и СССР в войнах XX века: Потери вооруженных сил. М. Олма-пресс. 2001.

(обратно)

4

Приложение №>3 — сводная таблица.

(обратно)

5

Печенкин А. А. Автореферат диссертации по теме «Высший командный состав Красной Армии накануне и в годы Второй мировой войны».

(обратно)

6

Аксел А. Герои России (1941–1945). М. Интерстамо. 2002. с. 14.

(обратно)

7

Соколов Б. Тайны второй мировой. М. Вече. 2001. с. 38.

(обратно)

8

Цит. по — «Приказано — жечь!» (на сайте — /).

(обратно)

9

Член Военного совета ЛенВО комкор М. П. Магер находился в заключении с 10 сентября 1938 г. по февраль 1940 г. 8 апреля 1941 г. он вновь был арестован, как «необоснованно освобожденный» Главной военной прокуратурой. Интересно, что на этот раз следователем была женщина — сержант госбезопасности Куркова. 20 июля 1941 г. Военная коллегия Верховного Суда СССР приговорила Магера к расстрелу.

(обратно)

10

Всего в этот день было подписано 4 Указа. Кроме того, в первый день войны была принята совместная директива наркома внутренних дел и прокурора СССР № 221. предписывавшая руководителям НКВД и прокурорам «прекратить освобождение из лагерей, тюрем и колоний контрреволюционеров, бандитов, рецидивистов и других опасных преступников». Указанных заключенных, а также «польские контингенты, немцев и иноподданных» следовало «сосредоточить в усиленно охраняемые зоны».

(обратно)

11

Ведомости Верховного Совета СССР. 1941 г. № 29.

(обратно)

12

Террористические акты и некоторые другие наиболее тяжкие контрреволюционные преступления были отнесены к подсудности Военной коллегии Верховного Суда СССР и военных трибуналов округов еще в 1934 году.

(обратно)

13

Профессиональных судей в начальный период войны катастрофически не хватало, и реально многие дела рассматривал один судья; положение о введении заседателей, выделяемых командованием, было установлено лишь Указом Президиума Верховного совета СССР от 28 июля 1942 г.

(обратно)

14

Сталин. И. В. О Великой Отечественной войне Советского Союза. М. 1947. с. 9—17.

(обратно)

15

Цит. по — Военно-исторический сборник. Трагедия 1941-го года. Причины катастрофы. Яуза; Эксмо. 2008 (РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 98. Л. 250–253).

(обратно)

16

Там же. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 99. Л. 330–340.

(обратно)

17

Симонов К. 100 суток войны. Смоленск. Русич. 1999.

(обратно)

18

Нарком юстиции СССР.

(обратно)

19

Цит. по книге — Скрытая правда войны: 1941 г., неизвестные документы. М. Русская книга. 1992. (см. также на сайте -#3).

(обратно)

20

Беларусь в первые месяцы Великой Отечественной войны (22 июня — август 1941 г.): док. и материалы. Минск: НАРБ. 2006.

(обратно)

21

С 1942 г. — Главное управление военных трибуналов (ГУВТ)

(обратно)

22

Военные трибуналы — органы правосудия в Вооруженных силах СССР. М. Воениздат. 1988. с. 129.

(обратно)

23

Накануне войны, по состоянию на 15 июля 1940 г., действовало всего 128 военных трибуналов.

(обратно)

24

С сентября 1941 г. — председатель военного трибунала Брянского фронта

(обратно)

25

Информационный бюллетень военных судов. М. 2004. \«4 (192)

(обратно)

26

Фронт военных прокуроров. М. 2000. с. 25.

(обратно)

27

О деле Ф. Бережного подробно рассказано в книге — Звягинцев В. Е… Муранов А. И. Досье на маршала. М. Андреевский флаг. 1996.

(обратно)

28

Материалы судебного производства по делу Бережного № 28808. архив военной коллегии, оп. 11. д. 133. 140

(обратно)

29

Руководителей Особых отделов судили даже в годы войны. Например, начальник 3 Управления Наркомата ВМФ А. И. Петров был осужден 13 января 1943 года Особым совещанием при НКВД СССР по ст. 193—17. п. «а» УК РСФСР на 3 года лагерей за «преступную практику применения извращенных методов ведения следствия (избиение арестованных, вымогательство вымышленных показаний) и искусственное заведение дел об антисоветских организациях».

(обратно)

30

Кроме Детистова. были лишены генеральских званий и исключены из партии И. О. Матулевич и И. М. Зарянов. работавшие в ВК до войны и после ее окончания.

(обратно)

31

Звягинцев В. Е… Муранов А. И. Суд над судьями. Казань. 1993.

(обратно)

32

Жагров Григорий Андреевич. 1981 г. р… из крестьян Владимирской губернии, участник первой мировой войны, георгиевский кавалер, с 1920 г. на военно-судебной работе, дату и обстоятельства смерти установить не удалось.

(обратно)

33

Например, один из старейших судей В. А. Иванов, встретивший войну в должности председателя военного трибунала Киевского гарнизона, попав в сентябре 1941 г. в окружение, организовал в Переслав-Хмельницком районе Киевской области партизанский отряд, влившийся впоследствии в 8-е партизанское соединение им. Чапаева.

(обратно)

34

На страже социалистической законности. М… Воениздат. 1968. с. 38.

(обратно)

35

Архив военной коллегии. Наряд № 1—161. с. 100.

(обратно)

36

Архив военной коллегии, оп.1. д.198

(обратно)

37

Приложение Х°3 — сводная таблица.

(обратно)

38

Исключение составили лишь несколько человек (М. Б. Салихов. С. К. Буняченко и др.).

(обратно)

39

Цит. по книге — Скрытая правда войны: 1941 г., неизвестные документы.

(обратно)

40

Впервые опубликовано в еженедельнике «Коммерсантъ». № 4 (958). 30.01.2012.

(обратно)

41

Впервые эти. ранее совершенно секретные сведения, были обобщены и обнародованы в книге В. Е Звягинцева. А. И. Муранова «Досье на маршала». М. Андреевский флаг. 1996 г. с.136–138.

(обратно)

42

Фактически эта цифра была выше, поскольку она не включает лиц. расстрелянных на основании решений Особого совещания, наделенного таким правом 17 ноября 1941 г.

(обратно)

43

Более подробные сведения приведены в таблице (Приложение № 4).

(обратно)

44

Согласно докладной записке прокурора СССР В. Бочкова от 8 августа 1941 г. «более половины дел расследовалось в срок до 1 дня. а в срок до 5 дней были расследованы 80.6 % всех законченных следствием дел».

(обратно)

45

На момент ареста — преподаватель академии Генштаба.

(обратно)

46

Постановление об аресте К. Мерецкова было оформлено задним числом — 5 июля 1941 года.

(обратно)

47

Это наиболее вероятная дата ареста, в других архивных документах упомянуты как даты ареста Е. Птухина — 24 июня и 3 июля 1941 г.

(обратно)

48

Архив военной коллегии, надзорное производство \с4н-0977/57

(обратно)

49

Р. Клявиньш и другие лица, осужденные по этому делу, были реабилитированы военной коллегией 30 ноября 1957 года.

(обратно)

50

Космософия — познание вселенной чрез внутреннее созерцание.

(обратно)

51

П. А. Гельфих считал себя русским, хотя по документам значился немцем, а родители по происхождению были шведами.

(обратно)

52

Отец у него был немцем, а мать русской.

(обратно)

53

На момент ареста — слушатель академии Генштаба.

(обратно)

54

На момент ареста — помощник начальника Генерального штаба по авиации.

(обратно)

55

На момент ареста — в распоряжении НКО.

(обратно)

56

См. Архив президента РФ. ф. З. оп. 24. д. 378. л. 196–211; Черушев Н. С. Удар по своим. Красная армия 1938–1941. М. Вече. 2003.

(обратно)

57

В первый день войны было уничтожено около 1200 самолетов ВВС РККА; только в частях ВВС Западного фронта -738 самолетов, из них 528 на аэродромах.

(обратно)

58

Это наиболее вероятная дата ареста, называются и другие даты.

(обратно)

59

Судоплатов П. Разведка и кремль. М. 1996. с. 139.

(обратно)

60

Арестованы, соответственно. 30 мая и 7 июня 1941 г.

(обратно)

61

В 50-е годы все материалы в отношении расстрелянных героев были прекращены постановлениями Генерального прокурора за отсутствием состава преступления.

(обратно)

62

О Н. Д. Гольцеве в следующей главе.

(обратно)

63

Военно-исторический журнал. № 4. 1989. с. 55.

(обратно)

64

Ф. И. Кузнецов был освобожден от должности командующего фронтом, но избежал ареста. 30 июня на эту должность был назначен генерал-майор П. П. Собенников. осужденный позже.

(обратно)

65

Архив Президента РФ. ф. 3. опись 24. дело № 378. л. 196–211.

(обратно)

66

Архив Военной коллегии, надзорное производство № 09057/54.

(обратно)

67

Некоторых других участников «заговора» репрессировали во внесудебном порядке отдельно. Например, комбриг А. И. Залевский был приговорен к 5 годам заключения 9 мая 1942 г. Как день Победы эта дата войдет в историю в 1945 г., но Залевский не дожил до этого дня. Он погиб в лагере в 1943 г.

(обратно)

68

Генералы В. И. Кузнецов и К. Д. Голубев.

(обратно)

69

ЦАМО РФ. ф. 33. оп. 725588. д. 36. л. 309.

(обратно)

70

Из текста телеграммы видно, что Мехлис очень спешил — опечатки, перепутана дата отправления. Телеграмма отправлена 6 июля 1941 г. Кроме Мехлиса. телеграмму подписали командующий фронтом маршал С. К. Тимошенко и член военного совета фронта, первый секретарь ЦК КП (б) Белоруссии П. К. Пономаренко.

(обратно)

71

Телеграмма Мехлиса и ответ Сталина впервые опубликованы — Литературная газета. 22 марта 1989 г. См. также — Анфилов В. А. Как «оправдался» Сталин. Родина № 6–7. 1991.

(обратно)

72

Арестованный К. А. Мерецков надопросе 12 июля 1941 года «подтвердил», что вовлек Павлова в антисоветский заговор.

(обратно)

73

ЦА ФСБ. Архивно-следственное дело л/о —24000.. см. также — Неизвестная Россия. 20 век. кн. 2. М. 1992. с. 82.

(обратно)

74

Огонек. 1989. № 30. с. 12—13

(обратно)

75

Мерецков К. А. На службе народу с. 187.

(обратно)

76

Цит по — Рубцов Ю. В. Генеральская правда. Вече. 2012.

(обратно)

77

Черушев Н. С. Удар по своим. Красная армия 1938–1942. М. Вече. с. 358–360.

(обратно)

78

Волкогонов Д. Триумф и трагедия. Октябрь. № 7. 1989. с. 38.

(обратно)

79

Архив Военной коллегии, определение \74h-09510/57.

(обратно)

80

Из упомянутых в телеграмме Л. Мехлиса были преданы суду и расстреляны 24 июля: начальник отделения отдела укомплектования фронта полковник Кирсанов; инспектор боевой полготовки штаба ВВС фронта полковник Юров; начальник отдела торговли интендантского управления фронта Шейнкин; И.О. начальника автобронетанкового управления полковник Беркович; командир 8-го дисциплинарного батальона майор Дыкман и его заместитель батальонный комиссар Крол; военврачи 2 ранга Белявский и Овчинников, командир дивизиона артполка капитан Сбиранник и еще несколько чел. Начальнику топографического отдела штаба округа полковнику И. Г. Дорофееву (1899–1992), участнику многих памирских экспедиций, чудом удалось избежать участи своих сослуживцев. Следствие длилось несколько месяцев, в ноябре 1941 г. дело было прекращено (Военно-исторический журнал, № 6, 1999 г., с. 19).

(обратно)

81

Приказ № 1 приведен в приложении №>2 к главе 2.

(обратно)

82

Рубцов Ю. В. «Мехлис. Тень вождя». Вече. 2011. Впервые опубликовано в 1999 г. в книге И. Гофмана «Stalins Vernichtungskrieg 1941–1945». F.A. Verlagsbuchhandlung GmbH, München. 1999.

(обратно)

83

В состав войск Западного фронта входила также 13-я армия, возглавляемая генерал-лейтенантом П. Μ. Филатовым. Она была сформирована только в мае 1941 г. Ее полевое управление объединило войска, находившиеся в районе Минска (21 — й СК. 50-я СД и др.).

(обратно)

84

Халатное отношение к службе начальствующего состава при особо отягчающих обстоятельствах и самовольное оставление поля сражения во время боя.

(обратно)

85

В этот же день коллегия осудила зам. начальника Управления политической пропаганды РККА комиссара 2 ранга В. Борисова и старшего преподавателя академии им. Фрунзе генерал-майора С. Мищенко.

(обратно)

86

Архив Военной коллегии, определение № 4н-09510.

(обратно)

87

Военно-исторический журнал. № 4–5. 1992. с. 21.22.

(обратно)

88

Текст приговора приведен в приложении № 3 к главе 2.

(обратно)

89

«Разные дни войны» или «100 суток войны». Смоленск. Русич. 1999. с. 352

(обратно)

90

Сандалов Л. М. На московском направлении. М. Наука. 1970. с. 65.

(обратно)

91

Речь шла о плановом выводе частей в лагеря в связи с наступлением летнего периода обучения. В случае, если бы названные Павловым дивизии передислоцировались к 15 июня в лагеря, расположенные намного дальше от границы, то потери личного состава и техники от ударов немецкой артиллерии и авиации не были бы столь значительными.

(обратно)

92

ЦА ФСБ. архивно-следственное дело Павлова, л/о-24000.

(обратно)

93

Военно-исторический журнал. № 1, 1991. с.20.

(обратно)

94

На сайте — /.

(обратно)

95

Захаров Г. Н. Я — истребитель. М… 1985.

(обратно)

96

ЦАМО РФ. Ф.290. Оп.3284. Д.1. Лл.1–7.

(обратно)

97

Симонов К. Живые и мертвые. Книга 1. М. Художественная литература. 1989. с. 51.

(обратно)

98

Архив военной коллегии, надзорное производство № 4-н 3218/58. с. 15

(обратно)

99

Там же. с. 2

(обратно)

100

Принадлежавший Черных автомобиль «М1» по утверждению личного водителя генерала Г. К. Клока был передан по акту Василию Сталину

(обратно)

101

Архив военной коллегии, надзорное производство \с4-н 3218/58. с. 2

(обратно)

102

Там же. с. З

(обратно)

103

шанной авиадивизии в первые дни войны сбили в воздушных боях 85 фашистских самолетов.

(обратно)

104

По одному Не.111 сбили летчики А. Соколов. А. Кузнецов. В. Николаев.

(обратно)

105

Определением военной коллегии от 5 августа 1958 г. С. Черных был полностью реабилитирован (Приложение № 4).

(обратно)

106

Начальник Сещенского гарнизона.

(обратно)

107

уже маршалом авиации. 14 декабря 1945 г. его арестовали, а 18 апреля 1950 г. Военная коллегия приговорила маршала по ст. ст. 58—1 п. «б» и 193—17 п. «а» УК РСФСР к расстрелу.

(обратно)

108

Копец вместе с Черных добровольцем воевал в Испании и за личную храбрость также был удостоен звания Героя Советского Союза.

(обратно)

109

Надзорное производство ГВЦ \Ф42—42. с. 12–13.

(обратно)

110

Там же. с. 4–5.

(обратно)

111

Боевой приказ командарма-21 № 04 от 18 июля 1941 г. на уничтожение бобруйско-быховской группировки противника (Сборник боевых документов ВОВ. М. Воениздат.1959. Т. 37).

(обратно)

112

ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2524. Д. 2. Л. 494 (Приложение №>5).

(обратно)

113

Архив Военной коллегии, судебное производство № 0049/51.

(обратно)

114

М. Б. Анашкин впервые был арестован 1 августа 1938 г. по обвинению в измене Родине, однако через полгода дело было прекращено и Анашкин вышел на свободу.

(обратно)

115

ЦАМО РФ. Ф. 395. Оп. 9136. Д. 47. Л. 88. Автору не удалось установить, кем они были понижены в воинских званиях.

(обратно)

116

Кузнецов И. И. Маршалы, генералы и адмиралы 1940 года. Иркутск: Восточно-Сибирская издательская компания. 2000. С. 106.

(обратно)

117

В июле 1941 г. в 13-й армии сменилось четыре командующих: 7 июля получил ранение генерал-лейтенант П. М. Филатов (скончался 14 июля). 12 июля был тяжело ранен генерал-лейтенант Ф. Н. Ремезов. Пришедшего ему на смену генерал-лейтенанта В. Ф. Герасименко за несанкционированное оставление Могилёва 27 июля заменили вышедшим из окружения генерал-майором К. Д. Голубевым (бывший командующий 10-й армии).

(обратно)

118

Доклад Военного совета Западного направления Ставке ВГК об обстановке

(обратно)

119

Иванов С. П. Штаб армейский, штаб фронтовой. — М.: Воениздат. 1990.

(обратно)

120

Зубарев С. В боях за Родину. О ратных подвигах сыновей и дочерей Удмуртии. Ижевск: Удмуртия. 1990. С. 63.

(обратно)

121

По др. данным — И. А. Кашин пропал без вести в сентябре 1941 г.

(обратно)

122

ЦАМО РФ. Ф. 58. Оп. 818883. Д.30. Писатель И. Стаднюк. бывший очевидцем расстрела, писал, что Гаева расстреляли по приговору военного трибунала за то. что он «якобы надлежаще не организовал артиллерийскую поддержку наступления стрелковых полков, что в зачитанном нам приговоре квалифицировалось как «беспечность, граничащая с предательством» (Стаднюк И. Ф. Исповедь сталиниста. М. Патриот. 1993).

(обратно)

123

Егоров Д. Н. Июнь 41-го. Разгром Западного фронта. Яуза. Эксмо. 2008.

(обратно)

124

Дружинин Н. О вежливости. Дуэль. № 36 от 4.09.2001.

(обратно)

125

Подробнее об этом — в Книге 2.

(обратно)

126

Нач. штаба — с 12 июля 1941 г., генерал-майор — с 7 октября 1941 г.

(обратно)

127

О деле генерала Ф. Романова, арестованного в январе 1942 г. рассказано в главе 8 книги.

(обратно)

128

РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 99. Л. 50

(обратно)

129

В последующем в состав фронта входили также 6. 12. 24. 37. Приморская общевойсковая и др. армии.

(обратно)

130

Шапталов Б. Испытание войной. М. 2002. с. 108.

(обратно)

131

Там же. с. 114.

(обратно)

132

Следует отметить, что части и соединения многократно перебрасывались из состава одного фронта в другой.

(обратно)

133

Приговор по делу Салихова и Курочкина (Приложение № 1 к главе 3)

(обратно)

134

Военно-исторический журнал. № 2. 1993. с. 11–12.

(обратно)

135

Черушев Н. Удар по своим. Красная Армия 1938–1941. М. 2003. С. 463. По версии историка К. М. Александрова М. Б. Салихов не репатриировался в СССР, а остался на Западе и даже написал мемуары о событиях лета 1941 г.

(обратно)

136

На момент издания книги «Война на весах Фемиды». М. Терра-Книжный клуб. 2006.

(обратно)

137

Архив военной коллегии, надзорное производство №>2н-595.

(обратно)

138

Там же, с. 7.

(обратно)

139

С 25 августа 1941 г. из войск Резервной армии и управления 48-го стрелкового корпуса сформирована 6-я армия (2 формирования).

(обратно)

140

Русский архив: Великая Отечественная: Ставка ВТК. Документы и материалы. 1941 год. Т. 16(5–1).М.ТЕРРА. 1996. Документ № 214.

(обратно)

141

Военно-исторический журнал. № 12.1992. С. 17.

(обратно)

142

Надзорное производство ГВП № 38456/42. Л. 13.

(обратно)

143

Архив Президента РФ. Ф. 3. Оп. № 24. Д. № 378. Л. 196–211.

(обратно)

144

Военно-исторический журнал. № 11.1992. С. 27.

(обратно)

145

В 1965 г. у Главного военного прокурора А. Г. Горного возникли сомнения в том. что Рудаев и Рихтер одно и то же лицо. Однако его указания о проведении дополнительной проверки в силу объективных причин выполнить не удалось (см. Военно-исторический журнал. № 2. 1993. с. 11).

(обратно)

146

Военно-исторический журнал. № 11.1992. С. 27.

(обратно)

147

29 декабря 1945 г. И. М. Герасимов был арестован и обвинен по ст. 58–10 УК РСФСР. В 1952 г. лишён генеральского звания. 1 августа 1953 г. освобождён из заключения в связи с прекращением дела.

(обратно)

148

Немецко-фашистская группировка насчитывала 41 дивизию. Оперативная плотность немецких войск составляла 7–8 км на дивизию, советских — около 50 км. причем только на дивизию первой линии.

(обратно)

149

ЦАМО РФ. Ф. 96а. Оп. 1711. Д. 1. Л. 24.25. Подлинник (Приложение № 2 к главе 3). В критические дни обороны Ленинграда Г. К. Жуков подписал несколько аналогичных приказов и директив. Так. в приказе № 0064 говорилось, что «за оставление без письменного приказа Военного совета фронта и армии указанного рубежа все командиры, политработники и бойцы подлежат немедленному расстрелу», шифрограммой № 4976 предписывалось, что «все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны и по возвращении из плена они также будут все расстреляны».

(обратно)

150

ЦАМО РФ. Ф. 217. Оп. 1221. Д. 220. С. 188–190.

(обратно)

151

По документам с 5 июля до начала января 1942 г. обязанности Прокурора Союза ССР исполнял Г. Е. Сафонов

(обратно)

152

По приговору военного трибунала Северо-Западного фронта от 30 сентября 1941 г. С. П. Карманов приговорен к расстрелу по обвинению в халатном отношении к эвакуации военного имущества со складов из г. Риги. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Посмертно реабилитирован. (Черушев Н. С… Черушев Ю. Н. Расстрелянная элита РККА. 1937–1941. Биографический словарь. Μ. 2012. с. 342–343).

(обратно)

153

30 июня 1941 г. командующим фронтом был назначен генерал-майор П. П. Собенников. но Ф. И. Кузнецов фактически продолжал руководить фронтом до 4 июля 1941 г.

(обратно)

154

Горбачев Н. А. Боевые действия войск Северо-Западного фронта (22 июня- К) июля 1941 г.). Псков. № 22. 2005. с. 14.

(обратно)

155

Здесь и далее выдержки из документов архивного дела № 379. находящегося на хранении в архиве УКГБ по Гродненской области, приводятся по монографии: Черепица В. Н… Бойко И. В. Чтобы помнили. Уроженцы Гродненщины — жертвы политических репрессий в СССР (1937–1938). Гродно. ГрГУ. 2010.

(обратно)

156

Текст приговора — см. приложение № 3.

(обратно)

157

Об этом в главе 6 книги 1.

(обратно)

158

Архив военной коллегии, надзорное производство \о4н-() 10552/57.

(обратно)

159

Там же. с. 2

(обратно)

160

Там же. с. 5

(обратно)

161

С 14 июля 1941 г. 8-я армия входила в состав Северного фронта, с конца августа — Ленинградского фронта.

(обратно)

162

ЦАМО РФ. Ф. 48а. Оп. 3408. Д. 4. Л. 242. (Приложение №>3 к главе 3).

(обратно)

163

ЦАМО РФ. Ф. 249. Оп. 1544. Д. 112. Л. 144.

(обратно)

164

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. М. 1995. Т.2. Кн. 2. Ч. 8. Документ № 744 (Приложение № 4 к главе 3).

(обратно)

165

Военно-исторический журнал № 11. 1992. с. 26.

(обратно)

166

Приложение № 5 к главе 3.

(обратно)

167

О втором аресте и осуждении Д. Ф. Попова — в главе 6 книги 1.

(обратно)

168

Комиссар И. П. Воинов также писал Сталину о том. что генерал Качанов — «грубый солдафон» и не способен руководить армией, с подчиненными разговаривает «трехэтажным матом» и бьет их.

(обратно)

169

Архив военной коллегии, надзорное производство № 3н-011616/57.

(обратно)

170

Военно-исторический архив. 2003. № 2. с. 99—100.

(обратно)

171

Более подробно о применении приказа № 270 в следующей главе книги.

(обратно)

172

ЦАМО РФ. Ф. 32. Оп. 11309. Д. 51. Л. 11–12.

(обратно)

173

ЦАМО РФ. Ф. 32. Оп. 11309. Д. 45. Л. 213.

(обратно)

174

Чураков А. В. Без суда и следствия. Военно-исторический архив. 2003. № 2. С. 103–104.

(обратно)

175

Архив военной коллегии, надзорное производство ИрЗн-О! 1616/57. с. 9.

(обратно)

176

Подробнее об этом в главе 7 книги 1.

(обратно)

177

М. С. Клевенский с мая 1941 г. исполнял должность командира Либавской военно-морской базы.

(обратно)

178

ЦВМА. ф. 11. оп. 2, д. 61. л. 231–235. Текст директивы приведен в приложении № 6 к главе 3 книги.

(обратно)

179

Надзорное производство Главной военной прокуратуры № 8549—55. с.22–24.

(обратно)

180

Звягинцев В. Е. Трибунал для флагманов. М. ТЕРРА: Книжный клуб. 2007.

(обратно)

181

И. А. Штепенко был лоцманом на пароходе «Ворошилов», следовавшем в конвое за пароходом «Ленин»

(обратно)

182

«Военные катастрофы на море». М. Вече. 2002. с. 95—103

(обратно)

183

Морозов М. Э… Свистюк А. Г… Иващенко В. Н. Подводник № 1 Александр Маринеско. Документальный портрет. 1941–1945. Центполиграф. 2015.

(обратно)

184

Подробнее об этом в главе 6 книги.

(обратно)

185

Шапошников был арестован 29 октября 1941 года. Сурвилло — 6 января 1942 года.

(обратно)

186

Сантпанк был арестован 21 июня 1941 года, даты ареста Самойлова в архивных документах разнятся.

(обратно)

187

Тинченко Я. Ю. Голгофа русского офицерства в СССР. 1930–1931 годы. М. Московский общественный научный фонд. 2000.

(обратно)

188

Словарь биографический морской, СПб. 2001, с. 343

(обратно)

189

В материалах надзорного производства по делу К. И. Самойлова в копии постановления на его арест указана другая дата — 18 июня 1941 г. Вероятно, допущена опечатка.

(обратно)

190

Военно-исторический журнал. № 1. 2007. с. 27.

(обратно)

191

Об этом Г. К. Жуков в 1965 г. рассказал преподавателю Академии Генштаба В. Анфилову. Интервью впервые опубликовано в газете «Коммерсантъ» 20.06.1998.

(обратно)

192

Цит. по: Органы государственной безопасности в Великой Отечественной войне. Сборник документов. Т. 2. Кн. 1. М… 2000. С. 338 (Приложение № 1 к главе 4).

(обратно)

193

Там же. С. 366.

(обратно)

194

См. Приложение № 2 к главе 4.

(обратно)

195

Цит. по — Скрытая правда войны: 1941 г., неизвестные документы. М. Русская книга. 1992; Военно-исторический сборник. Трагедия 1941-го года. Причины катастрофы. Яуза; Эксмо. 2008.

(обратно)

196

Корпусом командовал генерал-майор К. В. Комиссаров, после расформирования корпуса он командовал 183-й СД. погиб 2 марта 1942 г. при выходе из окружения.

(обратно)

197

Военно-исторический журнал. 1989. № 7. с. 27.

(обратно)

198

Цит по — Гофман И. «Stalins Vernichtungskrieg 1941–1945». F.A. Verlagsbuchhandlung GmbH. München. 1999

(обратно)

199

ЦАМО РФ. Ф. 229. On. 213. Д. 12.

(обратно)

200

ЦАМО РФ. Ф. 229. On. 213. д. 12. c. 43

(обратно)

201

Там же. с. 74.

(обратно)

202

ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2524. Д. 3. с. 52.

(обратно)

203

АП РФ. Ф. 32. Оп. 11309. Д. 21. Л. 2.

(обратно)

204

Извлечение из сообщения Главного военного прокурора от 27 сентября 1941 (Приложение №>3 к главе 4) Текст полностью-ЦАМО. Ф.913.Оп. 11309.Д. 70. Л. 160–165.

(обратно)

205

РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 100. Л.252–253.

(обратно)

206

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. М. 1995. Т.2 Книга 1. Часть 8 (Приложение № 4 к главе 4)

(обратно)

207

Автору не удалось установить — были ли осуждены полковник Константин Васильевич Коржов и подполковник Сергей Васильевич Герман.

(обратно)

208

Рокоссовский К. К. Солдатский долг. М. Воениздат 1988. Восстановленная часть главы. С. 54.

(обратно)

209

Шерстнев В. Д. Трагедия сорок первого. Документы и размышления. Смоленск. Русич. 2005.

(обратно)

210

Цит. по — Быстров И. Панфиловская дивизия в боях за Крюково. Зеленоград сегодня № 1 (2471) от 5 января 2015 г.

(обратно)

211

ЦАМО РФ. Ф. 326. Оп. 5045. Д. 1. с. 27–28.

(обратно)

212

Вовченко И. А. Танкисты. Документальная повесть. М. ДОСААФ СССР. 1976. С. 43.

(обратно)

213

Сизов А. И. Право на бессмертие после расстрела. Военно-исторический архив. № 11.2004.

(обратно)

214

ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2677. Д. 30. Л.Л. 98—100.

(обратно)

215

Бирюков Н. И. В дни смоленского сражения ВИЖ. № 4. 1962. По другим данным — ранение Н. И. Бирюков получил в бою 12 сентября 1941 года.

(обратно)

216

Архив Военной коллегии, надзорное производство № 1 н — 4170/58.

(обратно)

217

Приговор военного трибунала Ленинградского фронта от 2 декабря 1941 г. — Приложение № 5 к главе 4.

(обратно)

218

Блокада Ленинграда в документах рассекреченных архивов. С. 61–63 (ЦАМО РФ. Ф. 96а. Оп. 2011. Д. 5. Л. 151 —

(обратно)

219

Глезеров С. Забытый бой майора Маргелова. Санкт-Петербургские ведомости 19.01.2016.

(обратно)

220

Овсянников Ю. Участники боев за Шлиссельбург 1941 г. (На сайте — /).

(обратно)

221

Русский архив: Великая Отечественная: Ставка ВТК. Документы и материалы. 1941 год. Т. 16 (5–1). М. ТЕРРА. 1996. Документ № 504. С. 319. См. также — РЦХИДНИ. Ф.77. Оп. Зс. Д.126. Л. 86–95.

(обратно)

222

РГАСПИ. Ф. 77. Он. Зс. Д. 130. Л. 1–3.

(обратно)

223

Чуркин В. В. Дневник ополченца 88-го артиллерийского полка 80-й стрелковой Любанской дивизии Василия Чуркина. В книге — Кормилицын С. В… Лысев А. В. Ложь от Советского Информбюро. — СПб. Нева. 2005.

(обратно)

224

Сборник «Ленинградское дело». Сост. В. И. Демидов. В. А. Кутузов. Л. Лениздат. 1990. Демидов В. И. Кутузов В. А. Последний удар. Документальная повесть.

(обратно)

225

Например, ошибочно говорилось, что командующий 12-й армией генерал-майор П. Г. Понеделин был генерал-лейтенантом.

(обратно)

226

Русский архив: Великая Отечественная: Ставка ВТК. Документы и материалы, 1943 год. Т. 16 (5–3). М. ТЕРРА. 1999. с. 150.

(обратно)

227

Военно-исторический журнал, № 8, 1993. с.22.

(обратно)

228

В следующем году была проведена эксгумация, по результатам которой эта версия гибели Качалова не нашла своего подтверждения.

(обратно)

229

Особым совещанием при НКВД СССР от 27 декабря 1941 года жена генерала Ханчина-Качалова Елена Николаевна и ее мать — Ханчина Елена Ивановна были приговорены к лишению свободы сроком на 8 лет каждая. Последняя умерла в лагере в 1944 году, а Елена Николаевна Ханчина-Качалова скончалась в 1957 году в возрасте 45 лет.

(обратно)

230

«Опыт работы органов военной юстиции в годы войны и его творческое использование в мирное время», материалы научно-практической конференции от 22 апреля 1975 г, М. 1975. с. 104–105.

(обратно)

231

Поросков Н. Дело №>1184. Независимое военное обозрение. 6 февраля 2015.

(обратно)

232

Военно-исторический журнал. № 8. 1993. с.22.

(обратно)

233

Надзорное производство Военной коллегии по делу Качалова В. Я.

(обратно)

234

И. X. Баграмян. Так начиналась война. М. Воениздат. 1971. с. 58–59.

(обратно)

235

Лискин А. Расстрелянные генералы. Совершенно секретно. \?3. 2001.

(обратно)

236

Надзорное производство Военной коллегии по делу Кириллова Н. К.

(обратно)

237

Смирнов Н. Г. Вплоть до высшей меры. М. Московский рабочий. 1997. с. 53.

(обратно)

238

ЦАМО РФ. ф. 229. ОП.213.Д. 12. с. 101

(обратно)

239

Военно-исторический журнал. № 9. 1988. с. 29—30

(обратно)

240

Приложение № 6 к главе 4.

(обратно)

241

«Коммерсантъ». № 4 (958). 30.01.2012.

(обратно)

242

ЦАМО РФ. Ф. 331. Он. 5041. Д. 29. Л. 417.

(обратно)

243

Цит. по — Русский архив: Великая Отечественная: Приказы народного комиссара обороны СССР 22 июня 1941 г. — 1942 г. T. 13 (2–2). -М. TEPPA. 1997. с. 87–88.

(обратно)

244

Там же. с. 192—193

(обратно)

245

Архив военной коллегии, оп.1. д. 285. с. 520.

(обратно)

246

Впервые опубликовано в книге — Бешанов В. В. Год 1942 — «учебный». Мн. Харвест 2003. с. 295–296.

(обратно)

247

Архив Управления военных трибуналов, наряд за 1943 г. без № (обзор обнаружен автором, копия в личном архиве автора).

(обратно)

248

Коврыгин и Корсункин осуждены военным трибуналом к длительным срокам лишения свободы, архив военной коллегии. оп.1. д. 285. с. 280

(обратно)

249

Архив Военной коллегии, оп.1. д. 285. с. 264

(обратно)

250

Архив Управления военных трибуналов, оп. 1-ок. наряд № 206, с. 3

(обратно)

251

Архив Военной коллегии, оп.1. д. 285. с. 408

(обратно)

252

Архив Военной коллегии, оп.8. д. 77. Копии приговоров Военной коллегии на генералов Красной Армии за 1945 г.

(обратно)

253

Там же.

(обратно)

254

В последующем генерал-майор юстиции Борис Иванович Алексеев (1902–1996) занимал в годы войны должности военного прокурора Воронежского фронта. Северо-Кавказского фронта. Отдельной Приморской армии. 2-го Украинского фронта.

(обратно)

255

Жуков Г К. Воспоминания и размышления. В 2 т. Μ. Олма-Пресс. 2002. с. 367.

(обратно)

256

Г. К. Жуков неточен, в период финской кампании И. Я. Фурсин был комбригом, командовал 8-й стрелковой дивизией. 28 января 1940 г. он был снят с должности командира дивизии постановлением Главного Военного Совета.

(обратно)

257

Донесение опубликовано Д. А. Волкогоновым — Октябрь. № 8. 1989. с. 92.

(обратно)

258

Подробнее см. — Лубягов М. Д. В боях за Ельню. Первые шаги к победе. Вече. 2013; Дриг Е. Механизированные корпуса РККА в бою. М. АСТ. Транзиткнига. 2005.

(обратно)

259

ЦАМО РФ. Ф. 219. Оп. 688. Д. 2. Л. 93.

(обратно)

260

ЦАМО РФ. Ф 378. Оп. 11015. Д.1.

(обратно)

261

Так записано в приказе командарма-24 генерал-майора К. И. Ракутина. фактически В. П. Соловьев был назначен командиром полка 102-й танковой дивизии.

(обратно)

262

Полковник А. С. Белоглазов был освобожден от должности командира 105-й ТД 14 августа 1941 г.

(обратно)

263

Командиру 100-й СД генерал-майору Руссиянову и комиссару Филяшкину были объявлены выговоры и предупреждение. что «если в течение 11 и 12 августа дивизия не выполнит поставленную задачу, будет поставлен вопрос о снятии с должности и предании суду».

(обратно)

264

ЦАМО РФ. Ф. 96а. Оп. 2011. Д. 5. Л. 63–64.

(обратно)

265

Приказ цит. по — Лубягов М. Д. В боях за Ельню. Первые шаги к победе. Вече. 2013.

(обратно)

266

Там же. Л. 68–70.

(обратно)

267

За сентябрь 1941 г. сменилось три командарма-43: 2 сентября генерал-майора Д. М. Селезнева сменил генерал-лейтенант И. А. Богданов (исполнял должность со 2 до 5 сентября 1941 г.), через три дня в должность вступил генерал-майор П. П. Собенников (до 10 октября 1941 г.).

(обратно)

268

Александров С. 43-я армия в боях на Десне летом-осенью 1941 года. На сайте -/ topic23.htm.

(обратно)

269

Михеенков С. Е. Дорога смерти. 43-я армия в боях на Варшавском шоссе. Схватка с «Тайфуном» 1941–1942. М. Центрполиграф. 2013.

(обратно)

270

«Опыт работы органов военной юстиции в годы войны и его творческое использование в мирное время», материалы научно-практической конференции от 22 апреля 1975 г. М… 1975. с. 103.

(обратно)

271

Ушаков С. Ю. Стукалов А. А. Фронт военных прокуроров М. 2000. с. 177–179.

(обратно)

272

После гибели Б. Н. Аршинцева в январе 1944 году генерал армии И. Е. Петров подписал еще одно представление о присвоении ему звания Героя Советского Союза, но представление не было реализовано.

(обратно)

273

Ушаков С. Ю. Стукалов А. А. Фронт военных прокуроров, с. 185.

(обратно)

274

ЦАМО РФ. Ф. 206. Оп. 2511. Д. 46. Л. 114 (См. приложение № 10).

(обратно)

275

В. В. Климанов, автор книги «Собой заслонили Москву», совместно с Советом ветеранов дивизии добивался присвоения П. С. Козлову звания Героя Советского Союза.

(обратно)

276

ЦАМО РФ, ф. 500. оп. 12462. д. 637. Л. 163. Цит. по — Степанов В. В. Изломы судьбы полковника П.С.Козлова (на сайте — /).

(обратно)

277

Грин Г. Я. Еще раз о полковнике П.С.Козлове (на сайте -/).

(обратно)

278

Семенова О. В. Биография командира 17 СД полковника Козлова П. С. (на сайте — ).

(обратно)

279

Чугунов Г. И. Горькая осень сорок первого. Издательский дом «Арсенал». Актобе. 2010.

(обратно)

280

Документ цит. по — Грин Г. Я. Еще раз о полковнике П.С.Козлове.

(обратно)

281

ЦАМО РФ. Ф. 398. Оп. 9308. Д. 8. Л. 1.

(обратно)

282

Там же. Д. 19. Л. 198.

(обратно)

283

Некоторые даже полагают, что полковнику Н. П. Краснорецкому был вынесен расстрельный приговор, но с отсрочкой исполнения приговора.

(обратно)

284

Комиссар С. И. Яковлев также не был расстрелян во внесудебном порядке, он был осужден трибуналом с отсрочкой исполнения приговора и переведен на Волховский фронт старшим инспектором политотдела 46-й стрелковой дивизии (2 формирования).

(обратно)

285

ЦАМО РФ. Ф. 398. Оп. 9308. Д. 13. Л. 31.

(обратно)

286

Ушаков С. Ю. Стукалов А. А. Фронт военных прокуроров, с. 186.

(обратно)

287

В книге «Органы Государственной безопасности СССР в годы Великой Отечественной войны» (Том 3). изданной в 2003 г., указано в сноске, что преподавателем Варшавской и Полтавской разведшкол, который работал под псевдонимом Быков, являлся П. С. Козлов.

(обратно)

288

Цит. по — Петров Б. Н. 1941: работа над ошибками. От летней катастрофы до «чуда под Москвой». Яуза. Эксмо. 2011.

(обратно)

289

С. Ушаков. А. Стукалов. Фронт военных прокуроров. М. 2000. с. 181—182

(обратно)

290

ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2511. д. 1029. Л. 67.

(обратно)

291

Михеенков С. Е. Серпухов. Последний рубеж. 49-я армия в битве за Москву. 1941. — М. Центрполиграф 2011.

(обратно)

292

Герасимова С. А. «Военные действия в районе Ржевско-Вяземского выступа в январе 1942 — марте 1943 гт.: Ржевская битва», (на сайте — -42.narod.rU/gerasimova.html#gl2).

(обратно)

293

ЦАМО РФ. Ф.384. Оп. 8529. Д.87. Лл. 1–3.

(обратно)

294

ЦАМО РФ. Ф.384. Оп.8529. Д. 87. Л. 4–5.

(обратно)

295

Военно-исторический журнал. 1991. № 11. с. 21–22.

(обратно)

296

Согласно немецким источникам, опубликованным уже в ноябре 1941 г., под Вязьмой погибло и попало в плен 663 000 красноармейцев и командиров. В донесениях же штаба Западного фронта числилось 66300 чел., то есть просто убрали один ноль.

(обратно)

297

Среди них — командарм-19 генерал-лейтенант М. Ф. Лукин, командарм-20 генерал-лейтенант Ф. А. Ершаков и командарм-32 генерал-майор С. В. Вишневский. Командующий 24-й армией генерал-майор К. И. Ракутин погиб вместе с офицерами своего штаба при попытке прорыва из окружения.

(обратно)

298

Николай Михайлович Дрейер (1891–1969) — командовал 45-й кавдивизией с июля 1941 г. 5 октября 1941 г. был отстранён от командования дивизией и находился в распоряжении командующего Западным фронтом.

(обратно)

299

Николай Тимофеевич Щербаков (1897–1944) — командиром 244-й СД назначен приказом НКВД СССР № 00837 от 29.06.1941. При выходе из окружения решением Военного совета 19-й армии отстранен от командования дивизией.

(обратно)

300

Знамя. 1989. № 12. с. 126–127.

(обратно)

301

3 октября 1941 г. 38-я стрелковая дивизия была передана в состав 19-й армии. За годы войны дивизия не раз формировалась заново, последний раз — весной 1943 года. Ее командира полковника А. Д. Короткова позже тоже расстреляют по приговору военного трибунала.

(обратно)

302

Рокоссовский К. К. Солдатский долг. М. Воениздат. 1988. с. 26–27. 35.

(обратно)

303

ЦАМО РФ. Ф. 372. Оп. 5629. С. 93.

(обратно)

304

Командир 127-й стрелковой дивизии генерал-майор Т. Г. Корнеев в июле 1941 г. был тяжело ранен. Командир 158-й стрелковой дивизии полковник В. И. Новожилов в июле 1941 года пропал без вести. Командир 129-й стрелковой дивизии генерал-майор А. И. Городнянский в конце августа был назначен командармом-13. 25 мая 1942 г. застрелился в окружении под Харьковом.

(обратно)

305

Цит. по — надзорное производство ГВП № 5256—89 по делу М. Г. Кириллова.

(обратно)

306

Медсестра, осужденная по одному делу с Кирилловым.

(обратно)

307

Надзорное производство ГВП № 5256—89. с. 6.

(обратно)

308

Там же. с. 2.

(обратно)

309

См. приложение № 5 к главе 5.

(обратно)

310

В марте 1942 г. по решению Военного Совета Западного фронта он стал именоваться Отдельный партизанский полк В. В. Жабо.

(обратно)

311

Афанасенко В. И. Предавший партию и лично товарища Сталина (на сайте — / гп4/2/а1Г. а8рх?аП_1б=512).

(обратно)

312

Партизанская борьба с немецко-фашистскими оккупантами на территории Смоленщины 1941–1943 гг. Документы и материалы. Смоленск. 1962. с. 161–165.

(обратно)

313

Макаренко Я. И… Муханов Л. Ф. Угранский набат. М. Моск. Рабочий 1980.

(обратно)

314

На сайте — .

(обратно)

315

По сообщению Центрального архива КГБ СССР Е. К. Крупенков за допущенные нарушения социалистической законности был уволен из органов МТБ БССР в 1956 г.

(обратно)

316

Надзорное производство ГВП № 5256—89. с. 34–40.

(обратно)

317

ЦАМО РФ. Ф. 326. Оп. 5045. Д. 4. с. 5

(обратно)

318

ЦАМО РФ. Ф. 353. Оп. 5864. Д. 1. с. 30.

(обратно)

319

ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2511. Д. 250. Лл. 117–128.

(обратно)

320

ЦАМО РФ. Ф. 3080. Оп. 1. Д. 3. Л. 34. (Приложение № 1 к главе 5).

(обратно)

321

Известия ЦК КПСС. 1991. № 3. С. 220–221.

(обратно)

322

Подробнее об этом — Михеенков С. Е. Серпухов. Последний рубеж. 49-я армия в битве за Москву. 1941. — М. Центр-полиграф. 2011.

(обратно)

323

ЦАМО РФ. Ф. 388. Оп. 8712. Д. 1 Л. 33. (Приложение № 2 к главе 5).

(обратно)

324

Приложение № 3 к главе 5.

(обратно)

325

Приказ № 054 от 4 ноября 1941 г. приведен в Приложении № 4 к главе 5.

(обратно)

326

ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2511. Д. 26. Л. 78.

(обратно)

327

Рокоссовский К. К. Солдатский долг. М. Воениздат 1988.

(обратно)

328

Подробнее — см. Быстров И. Панфиловская дивизия в боях за Крюково. Газета «Зеленоград сегодня» №>1 (2471) от 5 января 2015 г.

(обратно)

329

Лелюшенко Д. Д. Заря победы. М. Воениздат. 1966.

(обратно)

330

Премилов А. И. Нас не брали в плен. Исповедь политрука. М.: Яуза: Эксмо. 2010. с. 58.

(обратно)

331

В Орле дислоцировались 4 артиллерийских противотанковых полка, гаубичный артполк и несколько пехотных частей.

(обратно)

332

Катуков М. Е. На острие главного удара. М. Воениздат. 1974. с. 27–30.

(обратно)

333

Фронт военных прокуроров, с. 95.

(обратно)

334

Надзорное производство ГВП № 10370—42

(обратно)

335

Там же, с. 6

(обратно)

336

В августе 1941 г. генерал-майор А. Н. Ермаков был назначен заместителем командующего Брянским фронтом и одновременно командующим подвижной группы фронта. Состав войск, входивших в эту группу, неоднократно менялся, первоначально в нее были включены 108-я танковая дивизия, 141-я танковая бригада и 4-я кавалерийская дивизия.

(обратно)

337

Еременко А. И. В начале войны. М… Воениздат, 1965. с. 320

(обратно)

338

Михеенков С. Е. Остановить Гудериана. 50-я армия в сражениях за Тулу и Калугу. 1941–1942. Центрполиграф. 2013.

(обратно)

339

Апарин Ю. В. Суровая правда 1941. Аквариус. 2016.

(обратно)

340

После помилования Ермаков был назначен заместителем командующего 20-й армией, затем командовал этой армией.

(обратно)

341

Статья 58–10 УК РСФСР приведена в приложении № 1 к главе 6.

(обратно)

342

Набор таких типовых фраз встречается в каждом третьем-четвертом приговоре.

(обратно)

343

Ломагин Н. А. Неизвестная блокада. М. Олма-пресс. 2002.

(обратно)

344

Архив военного трибунала ЛенВО «Материалы о работе ВТ Ленинградского фронта в период великой Отечественной войны».

(обратно)

345

Архив военной коллегии, on 1. д.198, статистические сводки по спецзаданиям.

(обратно)

346

Военно-исторический журнал. № 8. 1988. с.73–75.

(обратно)

347

Сборник законодательных актов и документов. М. 1989. с.6. (Директива приведена в приложении №>2 к главе 6).

(обратно)

348

Сборник документов «Сталинградская эпопея. Впервые публикуемые документы, рассекреченные ФСБ РФ…». М. Звонница-МГ. 2000.

(обратно)

349

Сборник документов по истории советской военной юстиции. Военно-юридическая академия. 1954. с. 365.

(обратно)

350

Протест председателя военного трибунала округа по делу В. П. Петухова приведен в приложении № 3 к главе 6.

(обратно)

351

Всего, по подсчетам автора, в годы войны, в основном в 1941–1942 гг… были арестованы за проведение контрреволюционной агитации и пропаганды более 50 военачальников (от генерал-майора и выше), а судили их. в том числе Романова, в начале 50-х годов.

(обратно)

352

ЦВМА. ф. 161. оп. 1. д. 6. с. 16—17

(обратно)

353

Реабилитирован ВТ ЛенВО 12 октября 1989 г.

(обратно)

354

Реабилитирован ВТ ЛенВО 31 октября 1985 г.

(обратно)

355

Реабилитирован ВТ ЛенВО 13 ноября 1987 г.

(обратно)

356

Демьяненко был реабилитирован спустя 45 лет. В постановлении № 181—89 Пленума Верховного суда СССР от 24 апреля 1989 г. отмечалось, что стихи «отражают лишь субъективное восприятие осужденным происходивших в стране политических и экономических процессов, имевших место массовых репрессий…. неудач на фронте…. и не могут рассматриваться как антисоветская агитация».

(обратно)

357

Архив Военной коллегии, оп.1. д. 205. с.165–173.

(обратно)

358

М. В. Григоренко реабилитирован военным трибуналом Ленинградского военного округа 27 июля 1989 года.

(обратно)

359

Сборник законодательных актов, приказов, директив и распоряжений, относящихся к работе ВТ войск НКВД. М. 1944.

(обратно)

360

Военно-исторический журнал. 1994. № 2. С. 95–96.

(обратно)

361

Из этих 11 генералов 7 чел. были необоснованно осуждены к расстрелу. 1 — к 25 годам лишения свободы.

(обратно)

362

Архив Военной коллегии. Судебное производство № 0024/52.

(обратно)

363

Обвинительное заключение составлено 15 февраля 1952 года работником 3-го Главного управления МТБ СССР подполковником Ищенко, утверждено заместителем Министра госбезопасности СССР полковником Рюминым.

(обратно)

364

Архив Военной коллегии. Судебное производство № 0024/52.

(обратно)

365

К. Е. Ворошилов. С. К. Тимошенко и С. М. Буденный.

(обратно)

366

Архив Военной коллегии. Судебное производство № 0022/52.

(обратно)

367

П. Судоплатов. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы. М. Олма-пресс. 2003. с. 255–256.

(обратно)

368

Архив Военной коллегии. Судебное производство № 0037/52.

(обратно)

369

Архив Военной коллегии. Судебное производство № 0016/52.

(обратно)

370

Архив Военной коллегии. Судебное производство № 0042/52.

(обратно)

371

Архив Военной коллегии. Судебное производство № 0039/52.

(обратно)

372

Архив Военной коллегии. Судебное производство № 0027/52.

(обратно)

373

Отец у него был немцем, а мать русской

(обратно)

374

Дело в отношении генерала И. Л. Леоновича было прекращено 8 января 1946 года.

(обратно)

375

Архив Военной коллегии. Судебное производство № 0024/52.

(обратно)

376

Архив военной коллегии. Судебные производства Военной коллегии № 0042/51. № 0044/51, № 0015/52 и др.

(обратно)

377

Глазков А. А. умер в тюрьме в сентября 1943 года, Соколов А. Я. - в феврале 1948 года. Бурлачко скончался в 1949 году в Казанской тюремной психиатрической больнице. Дьяков — в 1951 году в больнице Бутырской тюрьмы. Ширмахер умер в 1953 году.

(обратно)

378

Приложение к главе 6 — Постановление Пленума Верховного Суда СССР от 11 декабря 1957 г. по делу Н. И. Плюснина.

(обратно)

379

Надзорное производство ГВП по делу Д. Ф. Попова.

(обратно)

380

В. С. Голушкевич был освобожден из заключения 19 июля 1952 года.

(обратно)

381

Архив Военной коллегии. Судебное производство № 0043/52.

(обратно)

382

Архив Военной коллегии. Судебное производство № 0044/52

(обратно)

383

Обвинительное заключение составлено помощником начальника отделения следственного отдела 3 Главного управления МГБ подполковником Митрофановым и утверждено 12 февраля 1952 года заместителем министра госбезопасности генерал-лейтенантом Цанавой.

(обратно)

384

Смирнов Н. Г. Вплоть до высшей меры. Московский рабочий. 1997. с. 108–109.

(обратно)

385

Звягинцев В. Е. Муранов А. И. Досье на маршала. М. Андреевский флаг. 1996. с. 194–199.

(обратно)

386

РГВА. Ф. 4. Оп. 11. Д. 83. Л. 45–47.

(обратно)

387

Начальник Главного управления контрразведки «Смерш» В. Абакумов ввел прослушивание высшего комсостава в 1943 году.

(обратно)

388

Архив Военной коллегии. Судебное производство № 0041/52.

(обратно)

389

В октябре 1941 г. Крым обороняли 51-я армия генерал-полковника Ф. И. Кузнецова. Приморская армия генерал-майора И. Е. Петрова, несколько стрелковых и кавалерийских дивизий.

(обратно)

390

Документ впервые опубликован в книге — Зенькович Н. А. Маршалы и генсеки. Смоленск. Русич. 1997.

(обратно)

391

Известия ЦК КПСС. 1991. № 8. С. 203–204.

(обратно)

392

В октябре 1941 г. Г. И. Кулик занимался формированием 56-й отдельной армии, направленной на защиту г. Ростова.

(обратно)

393

В приговоре Военной коллегии, осудившей Г. Кулика 24 августа 1950 г., указана другая статья — 193—17 п. «а» УК РСФСР.

(обратно)

394

Приложение № 1 к главе 7.

(обратно)

395

ЦАМО. Ф. 15. Оп. 72 558. Д. 35. Л. 16.

(обратно)

396

Известия ЦК КПСС. 1991. № 8. с 22.

(обратно)

397

РГВА. Ф. 4. Оп. И. Д. 79. с. 192–194.

(обратно)

398

Архив Военной коллегии. Судебное производство \p4h-0 12191 /54.

(обратно)

399

Петр Пантелеймонович Вечный — заместитель начальника Оперативного управления Генштаба, с 10 марта 1942 г. — начальник штаба Крымского фронта, был вычеркнут Сталиным из списка основных виновников провала Керченской операции.

(обратно)

400

ЦАМО РФ. Ф.32. Оп.11309. Д.139. Л. 17.

(обратно)

401

Архив Президента Российской Федерации. Ф.З. Оп.50. Д. 441 Л. 32–36.

(обратно)

402

И. Ф. Дашичев с И сентября 1941 г. командовал 9-м стрелковым корпусом, в январе 1942 года временно исполнял обязанности командующего 44-й армией.

(обратно)

403

В годы гражданской войны И. Ф. Дашичев был награжден тремя орденами Красного Знамени.

(обратно)

404

Архив Военной коллегии. Надзорное производство по делу И. Ф. Дашичева.

(обратно)

405

2 декабря 1950 г. Особое совещание при МТБ СССР приговорило И. Ф. Дашичева по ст. 58–10 ч.2 УК РСФСР к 10 годам лишения свободы. 4 июля 1952 г. он был освобожден, а 31 июля 1953 г. его дело было прекращено за отсутствием преступления.

(обратно)

406

ЦАМО РФ. Ф. 32. Оп.11309. Д.139.

(обратно)

407

Там же. с. с. 33–35.

(обратно)

408

Штеменко С. М. Генеральный штаб в годы войны. М. 1985. кн. 1. с. 58–59.

(обратно)

409

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М. 1990. Т.2, с.282.

(обратно)

410

ЦАМО РФ. Ф. 229. Он. 164. Д. 844. Л. 247–248.

(обратно)

411

После этого Баграмяна понизили в должности, назначив начальником штаба 28-й армии, которая к тому времени тоже оказалась на грани катастрофы. В очередной раз. спасая Баграмяна, Г. К. Жуков добился его откомандирования заместителем командующего 61-й армией на Западном фронте.

(обратно)

412

В своем докладе на XX съезде партии Н. С. Хрущев возложил ответственность за провал Харьковской операции на Сталина. При этом, не сказал, что именно он и С. К. Тимошенко убедили Сталина провести эту операцию и гарантировали ее успех.

(обратно)

413

И. Н. Рухле род. в 1899 г. в Виленской губернии. Участник гражданской войны. Окончил военную академию им. Μ. В. Фрунзе. Академию Генерального штаба РККА. В начальный период войны — заместитель начальника штаба ВВС Красной Армии. С февраля 1942 г. — начальник оперативного отдела, заместитель начальника штаба Юго-Западного (затем Сталинградского) фронта.

(обратно)

414

В материалах Главного управления контрразведки «Смерш» указана другая дата — 5 декабря 1942 года.

(обратно)

415

Впервые опубликовано — Октябрь. №>7. 1989. с. 41.

(обратно)

416

Иванов Л. Г. Правда о «Смерш». Яуза — Эксмо. 2009.

(обратно)

417

Иванов Л. Г. Правда о «Смерш». Яуза — Эксмо. 2009.

(обратно)

418

Иванов Л. Г. Правда о «Смерш». Яуза — Эксмо. 2009.

(обратно)

419

Надзорное производство ГВП в отношении И. Н. Рухле.

(обратно)

420

Штаб фронта находился в Воронеже, а штаб Юго-Западного направления — в Сватове.

(обратно)

421

Полковник Ефим Сергеевич в 1941–1942 гг. являлся начальником штаба 293-й и 38-й стрелковых дивизий, в августе 1942 г. — начальник штаба 4-й танковой армии. Был осужден за проведение антисоветской агитации и в августе 1944 г. переведен в камеру, в которой содержался И. Н. Рухле. После войны Е. С. Полозов реабилитирован, как осужденный необоснованно.

(обратно)

422

Надзорное производство ГВП в отношении И. Н. Рухле; см. также Смирнов Н. Г. Вплоть до высшей меры. М. 1997. с. 121–122.

(обратно)

423

Начальник штаба Сталинградского фронта.

(обратно)

424

Надзорное производство ГВП в отношении И. Н. Рухле.

(обратно)

425

Александр Алексеевич Вольхин (1897–1974) — с июня 1940 г. — командир 145-й стрелковой дивизии. В годы войны командовал также 16-й запасной бригадой. 147-й стрелковой дивизией. 54-м стрелковым корпусом.

(обратно)

426

Текст приказа — Приложение № 2 к главе 7.

(обратно)

427

Надзорное производство ГВП по делу А. А. Вольхина.

(обратно)

428

Сталинградская эпопея (впервые публикуемые документы, рассекреченные ФСБ РФ). М. Звонница-МГ. 2000. с. 207. Извлечение из текста докладной записки начальника Особого отдела НКВД Донского фронта Казакевича на имя В.С. приведено в приложении № 3 к главе 7.

(обратно)

429

По воинскому званию от генерал-майора и выше, занимавшие должности от командира соединения и выше, а также высший политсостав (до 1942 г. — от бригадного комиссара и выше). В таблицу не включены арестованные до войны, но осужденные в годы войны, военнослужащие, точная дата ареста которых неизвестна (генерал-майоры К. Я. Архипчиков. Я. П. Лиепиньш. А. Н. Крустыньш. генерал-майоры артиллерии В. И. Жилис. Г. Ф. Бреде. И. В. Иодишус. X. Я. Каулер. генерал-майор инженерной службы О. Г. Гроссбартс и др., арестованные летом 1941 г.), а также генералы, заочно осужденные Военной коллегией Верховного суда СССР.

(обратно)

430

Автобронетанковое управление

(обратно)

431

Видимо, допущена опечатка.

(обратно)

432

Приказ по уточненным данным был составлен 3 ноября.

(обратно)

Оглавление

Предисловие к электронному изданию книги

Глава 1. По законам военного времени

  1. Фемида на военном положении

  2. А судьи кто?

  3. По данным судебной статистики

  4. Конвейер продолжал работать

  5. Внесудебная расправа

Глава 2. В целях оздоровления Западного фронта

  1. Еще раз о деле генерала Павлова

  2. Выполняя «разверстку»

  3. «Дайте в руки оружие — и вы еще услышите обо мне»

  4. Рыцарь неба

  5. За потерю управления войсками

Глава 3. Репрессии на других фронтах

  1. Место расстрела неизвестно

  2. «Сдался в плен без сопротивления»

  3. Расстрелян за сдачу Пскова

  4. «Теперь нетрудно стать комдивом — лови только шпионов»

  5. За бегство с фронта под предлогом болезни

  6. «За потерю воинского облика и двухдневное пьянство»

  7. Причастен ли адмирал Самойлов к катастрофе на Ладоге?

Глава 4. По приказу № 270 — расстрелять

  1. «В целях пресечения паники»

  2. «Судить в самом срочном порядке»

  3. «Фролова и Иванова обязательно расстреляйте и объявите об этом в печати…»

  4. Дважды убитый командарм

  5. Дважды приговоренные

  6. «Самосуды»

Глава 5. На подступах к Москве

  1. «Об одном досадном происшествии»

  2. «Немедленно арестовать и перед строем расстрелять»

  3. Репрессивный меч навис над командармами

  4. Кто ответил за поражение под Вязьмой?

  5. Оставившие рубеж без приказа подлежат расстрелу

  6. «За преступную сдачу Орла»

Глава 6. Без суда и следствия

  1. Ликвидировать пораженческие настроения

  2. За хранение фашистских листовок

  3. «Пытка ожиданием»

  4. Заговор в генеральском вагоне

  5. «Генеральскую форму прошу доставить в камеру»

  6. «Врага надо бить не Марксом, а оружием»

Глава 7. Ни шагу назад

  1. Трагедия маршала Кулика

  2. «Мы опозорили страну и должны быть прокляты»

  3. «Злая воля» генерала Рухле или кто виновен в Харьковской катастрофе?

  4. «Не позорьте старого воина»

Приложения К главе 1

  Приложение № 1

  Приложение № 2

  Приложение № 3

  Приложение № 4

  Приложение № 5

  Приложение № 6

Приложения к Главе 2

  Приложение № 1

  Приложение № 2

  Приложение № 3

  Приложение № 4

  Приложение № 5

Приложения к Главе 3

  Приложение № 1

  Приложение № 2

  Приложение № 3

  Приложение № 4

  Приложение № 5

  Приложение № 6

Приложения к Главе 4

  Приложение № 1

  Приложение № 2

  Приложение № 3

  Приложение № 4

  Приложение № 5

  Приложение № 6

Приложения к Главе 5

  Приложение № 1

  Приложение № 2

  Приложение № 3

  Приложение № 4

  Приложение № 5

Приложения к Главе 6

  Приложение № 1

  Приложение № 2

  Приложение № 3

  Приложение № 4

Приложение к главе 7

  Приложение № 1

  Приложение № 2

  Приложение № 3 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg