«1941: неизбежный реванш СССР»

1941: неизбежный реванш СССР (fb2) - 1941: неизбежный реванш СССР 1607K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Анатольевна Прудникова - Михаил Иванович Мельтюхов - Сергей Кремлёв (Брезкун)

Сергей Кремлев Михаил Мельтюхов Елена Прудникова 1941: неизбежный реванш СССР

© Кремлев С., Прудникова Е.А., Мельтюхов М.И., 2017

© ООО «ТД Алгоритм», 2017

Елена Прудникова Забытые победы 1941 года

Бывают, однако, случаи и более интересные: когда связь мифологемы с реальностью не «семипроцентная», и даже не нулевая, а отрицательная…

Кирилл Еськов

Предисловие

«Катастрофа июня 1941 года» – событие, на которое намоталось рекордное количество исторических мифов. Пропаганда советская, антисоветская, постсоветская, антипостсоветская, дошедшая до нас спустя полвека геббельсовская и известная в отзвуках западная порождают такую интерференцию, что порой полностью скрывают под собой предмет спора. Да еще и историков (а военные историки почти исключительно мужчины) переклинивает чисто по-мужски: добравшись до возможности подвигать танчики по карте, они теряют интерес ко всему остальному.

Неизменно одно: лето 1941 года всеми рассматривается как нечто неправильное – так не должно было быть.

Нет, если стать на позицию немцев, то все понятно. По логике вещей армия, терпящая такие поражения, как РККА, должна была осознать бессмысленность сопротивления, развалиться и дружно поднять руки вверх. А вышло все наоборот: сперва разваливались и поднимали руки, а потом стали сопротивляться, и чем дальше, тем ожесточеннее. Это – как если бы волчья стая, кинувшись загонять стадо баранов, вдруг обнаружила у тех сперва клыки, потом когти, затем стальные шипы под шерстью, а на закуску еще и умение плеваться огнем. Спрашивается, и чего тогда они от волков бегали?

Для немцев это был явно неправильный дебют кампании. Но почему его считают неправильным наши историки? Во всех практически работах проскальзывает: неправильно вышло, должно было быть как-то иначе. Как должно было быть, никто не говорит, но получилось явно неправильно. А правильно-то как? Ну… тут у всех по-разному.

Что представлял собой советский миф? Армия была готова отбросить врага от границы, как теннисный мячик, и завершить войну малой кровью на чужой территории, но ей помешали. (Учитывая, что после Победы военную историю курировали предвоенные генералы, чего еще ожидать?) Кто помешал? Да кто же, как не эти штатские. Выбор «штатских» впечатлял: от Сталина и Ворошилова (которого даже после пятнадцати лет на посту наркома за военного деятеля все равно не признавали) до зловредных чекистов и упертых партсекретарей. Да, кстати: у немцев было еще намного больше танков и самолетов. В общем, все виноваты, кроме товарища генерала.

Антисоветский миф: «катастрофа 1941 года» произошла потому, что народ не хотел защищать большевистскую власть. Правда, потом почему-то захотел, и так активно – одни партизаны чего стоят! Наверное, советские люди отчаялись дождаться падения усатого тирана, который обещал семьи всех пленных в Сибирь отправить (а маршал Жуков и вовсе к стенке). Да еще чекистов с пулеметами сзади поставили. А с чего еще вдруг им сражаться? Не просто же так, из советского патриотизма! Какой может быть советский патриотизм? Кто его в Париже видел? Там ведь совершенно точно известно, что весь русский народ сражается исключительно за Веру, Царя и Отечество.

Есть еще вариант доктора Геббельса. В СССР он был не в ходу, и лишь в 90-е годы, когда война уже изрядно подзабылась, а ветераны стали просто смешными экспансивными старичками, ее реанимировал господин Суворов (кстати, он опирался на советский миф о «непобедимой и легендарной»). Сталин, оказывается, сам хотел напасть на Германию, а немецкий фюрер всего лишь нанес упреждающий удар. Так отчаянно защищался, что в порядке защиты аж до самой Москвы дошел и во всех оккупированных областях немецкую администрацию поставил. Правда, не совсем понятно, за каким лешим Сталину Европа – ну так ведь всем известно, что эти русские, всякие там цари Петры, Сталины, Путины, только и мечтают о власти над миром. В общем, у кого что свербит, тот о том и говорит (это я о власти и о западном менталитете, если кто не понял)…

Да, есть еще американский вариант событий (известный, в основном, по отзвукам и фильмам). Война произошла из-за того, что Гитлер решил уничтожить евреев. Восточнее Польши был, правда, какой-то мордобой, но это неинтересно – все равно войну выиграли Соединенные Штаты, попутно угрохав кучу сил и человеческих жизней на спасение рядового Райана. Почему при этом в руках русских оказалась треть Германии во главе с Берлином, совершенно непонятно. Наверное, это прирожденное русское коварство.

Прочие мифы – это причудливое сочетание четырех базовых вариантов, и их же, взятых со знаком «минус». Плюс к тому, поверх всего этого огроменное количество здоровых мужиков упоенно гоняют танчики по карте. А бензин для танчиков, наверное, сам собой с неба в лужи падает и в болотах скапливается.

В общем, очень много «бла-бла-бла» и на удивление мало конкретных данных.

Лишь в 90-х годах режиму умолчания вспороли брюхо, и наружу полезло множество фактов и документов. И сразу оказалось, что «в действительности все было совсем не так, как на самом деле». Спасибо Виктору Суворову, пробудившему в народе интерес к войне, а то ведь так и пылились бы бесценные свидетельства, в лучшем случае в монографиях тиражом триста экземпляров.

Нет, на самом деле – спасибо ему и британскому отделу пропаганды, или как он там называется…

Глава 1. Было ли нападение неожиданным?

А как вы сами думаете?

В 1925 году вышла в свет широко известная впоследствии книга «Майн кампф». Возможно, тогда в Кремле и не стали читать программу какого-то мелкого немецкого политического гопника. Но когда в начале 30-х этот гопник стал стремительно набирать влияние – будьте уверены, прочли и проработали. А там, между прочим, черным по белому написаны интереснейшие вещи:

«Мы, национал-социалисты, должны указать на то, что иностранная политика нашего народнического государства прежде всего будет исходить из следующего.

Наше государство прежде всего будет стремиться установить здоровую, естественную, жизненную пропорцию между количеством нашего населения и темпом его роста, с одной стороны, и количеством и качеством наших территорий, с другой. Только так наша иностранная политика может должным образом обеспечить судьбы нашей расы, объединенной в нашем государстве.

Здоровой пропорцией мы можем считать лишь такое соотношение между указанными двумя величинами, которое целиком и полностью обеспечивает пропитание народа продуктами нашей собственной земли. Всякое другое положение вещей, если оно длится даже столетиями или тысячелетиями, является ненормальным и нездоровым. Раньше или позже такое положение принесет величайший вред народу и может даже привести к его полному уничтожению.

Чтобы народ мог обеспечить себе подлинную свободу существования, ему нужна достаточно большая территория.

…

Приняв решение раздобыть новые земли в Европе, мы могли получить их в общем и целом только за счет России. В этом случае мы должны были, препоясавши чресла, двинуться по той же дороге, по которой некогда шли рыцари наших орденов. Немецкий меч должен был бы завоевать землю немецкому плугу и тем обеспечить хлеб насущный немецкой нации…

…

Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены.

Сама судьба указует нам перстом. Выдав Россию в руки большевизма, судьба лишила русский народ той интеллигенции, на которой до сих пор держалось ее государственное существование и которая одна только служила залогом известной прочности государства. Не государственные дарования славянства дали силу и крепость русскому государству. Всем этим Россия обязана была германским элементам – превосходнейший пример той громадной государственной роли, которую способны играть германские элементы, действуя внутри более низкой расы… В течение столетий Россия жила за счет именно германского ядра в ее высших слоях населения. Теперь это ядро истреблено полностью и до конца. Место германцев заняли евреи. Но как русские не могут своими собственными силами скинуть ярмо евреев, так и одни евреи не в силах надолго держать в своем подчинении это громадное государство. Сами евреи отнюдь не являются элементом организации, а скорее ферментом дезорганизации. Это гигантское восточное государство неизбежно обречено на гибель. К этому созрели уже все предпосылки. Конец еврейского господства в России будет также концом России как государства. Судьба предназначила нам быть свидетелем такой катастрофы, которая лучше, чем что бы то ни было, подтвердит безусловно правильность нашей расовой теории».

Думаете, Гитлер не любил одних лишь большевиков, а к старой России относился иначе? Не обольщайтесь!

«Представим себе только на одну минуту, что наша германская иностранная политика была бы настолько умна, чтобы в 1904 году взять на себя роль Японии. Представьте себе это хоть на миг, и вы поймете, какие благодетельные последствия это могло бы иметь для Германии. Тогда дело не дошло бы до <мировой> войны. Кровь, которая была бы пролита в 1904 году, сберегла бы нам во сто раз кровь, пролитую в 1914–1918 годах. А какую могущественную позицию занимала бы в этом случае ныне Германия!

…

…Неизменный политический завет в области внешней политики можно формулировать для немецкой нации в следующих словах:

– Никогда не миритесь с существованием двух континентальных держав в Европе! В любой попытке на границах Германии создать вторую военную державу или даже только государство, способное впоследствии стать крупной военной державой, вы должны видеть прямое нападение на Германию. Раз создается такое положение, вы не только имеете право, но вы обязаны бороться против него всеми средствами, вплоть до применения оружия. И вы не имеете права успокоиться, пока вам не удастся помешать возникновению такого государства или же пока вам не удастся его уничтожить, если оно успело уже возникнуть. Позаботьтесь о том, чтобы наш народ завоевал себе новые земли здесь, в Европе, а не видел основы своего существования в колониях. Пока нашему государству не удалось обеспечить каждого своего сына на столетия вперед достаточным количеством земли, вы не должны считать, что положение наше прочно. Никогда не забывайте, что самым священным правом является право владеть достаточным количеством земли, которую мы сами будем обрабатывать. Не забывайте никогда, что самой священной является та кровь, которую мы проливаем в борьбе за землю.

Нам нужна не западная ориентация и не восточная ориентация, нам нужна восточная политика, направленная на завоевание новых земель для немецкого народа».

Появление такого лидера во главе Германии требовало пересмотреть советские военные планы. И их таки пересмотрели.

В конце 20-х начале 30-х годов в качестве наиболее вероятного противника СССР рассматривалось то или иное количество лимитрофных (мелких пограничных) государств, во главе которых стояли Польша и Финляндия, а за спиной – Англия и Франция. (Они всячески помогали и Гитлеру на его государственном пути, но у нас речь не об этом.) Не надо смеяться: учитывая общую слабость СССР и слабость армии в частности, враг мог оказаться достаточно грозным. Возможно, даже способным отбить Украину.

После 1933 года появился новый противник – Германия, предположительно выступающая в союзе с Польшей. Под драку с этой «сладкой парочкой» и составлялись у нас оперативные планы.

Кстати, любителям проливать слезы по поводу «бедных жертв Сталина» Польши и Финляндии неплохо бы напомнить, что оба эти государства были настроены к СССР резко агрессивно. Финны дважды за время Гражданской войны пытались захватить Карелию, взяли Печенгу, а если бы получилось, то не отказались бы и от Кольского полуострова, и от Ленинградской области – в общем, сколько проглотится. Поляки неоднократно пытались занять Украину и Белоруссию. После неудачной для нас польско-советской войны 1920 года (инициатором которой была исключительно Варшава) они получили западные территории этих республик, но претендовали и на Киев, и на Смоленск. Нам просто повезло, что в 1935 году умер Пилсудский, единственный вменяемый польский лидер – в начинающейся европейской заварушке он неявно, но весьма эффективно помогал Гитлеру и, девять из десяти, присоединился бы к Германии в «походе на восток».

Нам еще раз повезло, что Гитлер не сумел договориться с новым польским правительством. Он ведь пытался это сделать, причем очень активно – и, в принципе, мог, несмотря на откровенную невменяемость новой польской власти. В то время политикой Варшавы рулил маршал Рыдз-Смиглы. Это таки была фигура! Профессиональный военный, 25 лет в строю, националист, консерватор, клерикал – все сразу. Армейская прямолинейность, помноженная на национализм и профессиональный гонор – худшую кандидатуру национального лидера в такое сложное время трудно себе представить. Кажется, он на самом деле чувствовал себя вождем империи…

Когда в сентябре 1938 года европейские державы делили Чехословакию, поляки тоже отхватили свой кусочек – под шумок они приобрели промышленно развитую Тешинскую область. После этого Гитлер сделал им еще более перспективное предложение: присоединиться к антикоминтерновскому пакту, то есть стать союзником Германии в грядущей войне. В будущем, после победы Германии над СССР, это обещало огромные выгоды: Литву, Белоруссию, возможно, Смоленск, возможно, часть Украины. Гитлер союзников не обижал – да ведь, кстати, он уже поделился Чехословакией!

Правда, за вход в пакт надо было заплатить. Входную плату Гитлер выставил по минимуму: он всего-навсего хотел получить находившийся под польским управлением населенный немцами Данциг и построить экстерриториальную шоссейную и железную дороги в Восточную Пруссию. Требования – умереннее некуда. Как вы думаете, что сделали поляки? Отказали. Нет, против похода на СССР они никогда не возражали – но не желали ничем поступаться.

Почему, кстати, отказали? Вопрос интересный. Конечно, польский гонор вошел во все анекдоты, однако одной ссылкой на польские понты тут не обойдешься. Ведь членство в антикоминтерновском пакте сулило полякам огромные выгоды плюс победу над самым главным врагом – Россией. Неужели знаменитый польский гонор не позволял ради этого поступиться таким мизером, как Данциг и полоса земли в несколько десятков метров шириной?

А давайте-ка посмотрим, может быть, кому-то был выгоден отказ и последовавшая за ним война?

Ну, в первую очередь он, конечно, был выгоден Советскому Союзу – однако у нас не было никаких рычагов влияния на польское правительство. Однако у поляков имелся союзник, отношения с которым напоминали отношения Российской империи с Антантой перед Первой мировой войной. Старый союзник – поляки еще на Москву в 1812 году ходили в составе наполеоновского войска. И теперь, едва в 1918-м появилось на свет польское государство, как оно тут же обрело друга в лице Франции. По крайней мере, военное снаряжение и военных советников французы полякам поставляли.

Так вот: Парижу союз Варшавы и Берлина был ни с одной стороны не выгоден. Франция и Германия являлись врагами старыми, многовековыми. Войдя в военно-политический блок Гитлера, Польша автоматически подписывалась на все его авантюры. Если она даже и не будет участвовать во франко-германской войне, которая непременно произойдет (кошка с собакой все равно сцепятся) то ведь и в спину немцам не ударит. С другой стороны, если немецкий фюрер начнет войну с Польшей, он хоть немного, да ослабит свою армию, а уж коли совсем повезет, и в эту заварушку влезет СССР… Чуете перспективы? Да и британцам с их системой «сдержек и противовесов» на европейском континенте тоже невыгодно было такое ослабление Франции.

Вы спросите: а как же Польша? Судьбы союзников лукавых европейцев не волновали никогда. В 1914 году англичане и французы, накопив в Российской империи неплохие группы влияния, втравили нашу страну в абсолютно не нужную ей войну. Кого-нибудь, вы думаете, волновала судьба России? Так и судьба Польши в 1939-м французов волновала ровно в той степени, в какой ее можно было использовать к собственной выгоде. А вы как думаете? Ничего личного, только политика.

Поэтому, едва в польско-германских отношениях наметилась трещинка, как французы, так и англичане обещали поддержать поляков в случае нападения Гитлера. Так что расчеты Рыдз-Смиглы понять несложно: Польша не принимает условия фюрера, а тому деваться некуда, граница с СССР ему нужна. Согласится без всяких условий – отлично! Стало быть, польский маршал сумел поставить наглых тевтонов на место. Если же не согласится, если Германия начнет войну с Польшей, то Франция и Англия, выполняя обязательства, ввяжутся в конфликт, оттянут на себя основные силы германской армии и победят (французская армия считалась сильнейшей в Европе). Германию поставят на место и еще раз на протяжении ХХ века ограбят, полякам тоже что-нибудь достанется – победа-то общая. В общем, расчет-то правильный, за одним исключением: заключая такие союзы, следует оговаривать конкретные размеры помощи и сроки ее предоставления.

Итак, немецкий фюрер оказался перед выбором. Договариваться с поляками на их условиях? В таком случае ни Данцига, ни дороги ему уже не видать – если не отдали перед войной, то после нее тем более не отдадут. Боеспособность польской армии была близка к нулю, зато амбиции польского правительства стремились к бесконечности. Единственным стратегическим смыслом этого договора был выход на советскую границу. Но ведь существовал и другой способ на нее выйти…

Тем временем конфликт развивался. В марте 1939 года немцы еще думали, что им дальше делать, а польская пресса уже начала антигерманскую кампанию, правительство приняло решение о частичной мобилизации. 26 марта Польша ответила окончательным отказом на германские предложения, а 28-го заявила, что любое изменение положения Данцига будет рассматривать как нападение.

Стремясь не допустить того, чтобы Польша, обеспечивавшая безопасность западноевропейских стран, стала германским сателлитом, Англия совершила роковую для себя ошибку. Она решилась в одностороннем порядке гарантировать ее независимость, чем еще больше укрепила в намерениях оную независимость продемонстрировать. Буквально только что, в середине марта, Гитлер захватил остаток Чехии, наплевав на все гарантии европейских держав. Англия и Франция… да, они протестовали. Правда, их протесты не произвели ни малейшего впечатления на фюрера – но ведь протестовали же! Но даже пример Чехии не образумил Рыдз-Смиглы – он поверил английским гарантиям. 13 апреля и Франция подтвердила франко-польский договор 1921 года. Это был уже совершенно самоубийственный шаг – зачем?

В общем, Польша нарывалась, нарывалась – и нарвалась. Война началась 1 сентября 1939 года. И оказалось, что не все расчеты воплощаются в жизнь.

Нет, 3 сентября Франция и Англия объявили Германии войну – но выглядела она в высшей степени странно (впрочем, полноценно участвовать в большой континентальной войне могла только Франция).

Французы начали мобилизацию уже 23 августа, к концу сентября сосредоточив против Германии 70 пехотных, 7 мотопехотных, 2 механизированные и 3 конно-механизированные дивизии, усиленные 50 танковыми и 20 разведывательными батальонами. А толку? На линии франко-германской границы французским войскам было запрещено заряжать оружие боевыми снарядами и патронами – куда там Сталину с его «на провокации не поддаваться»! У Саарбрюккена[1] висели плакаты: «Мы не сделаем первого выстрела в этой войне». Ну, а немцам зачем было делать первый выстрел? Абсолютно незачем!

Так что войска «воюющих» сторон успешно ходили друг к другу в гости, выпивали, обменивались сигаретами. Польские дипломаты уговаривали, настаивали, от них отделывались обещаниями, что боевые действия вот-вот начнутся, но в действительности французы не делали вообще ничего, а британцы – почти ничего.

О том, насколько реальны были обещания, поляки узнали уже после начала войны. Выяснилось, что Франция может оказать помощь Польше в 1940 году, а начать военные действия не раньше 1941-го. Французский главнокомандующий генерал Гамелен попросту не пожелал принять польского военного атташе. В Британии получилось еще занятней. 9 сентября польская военная миссия встретилась с начальником английского Генштаба генералом В. Айронсайдом и с удивлением узнала, что у Англии нет никаких конкретных планов помощи Польше, поскольку этим должна была заниматься Франция[2].

К тому же времени относится и легендарная фраза, принадлежавшая британскому министру авиации Вуду. В ответ на предложение нанести удар по Шварцвальду, чтобы создать у немцев трудности с лесом, он услышал: «Что вы, это невозможно. Это же частная собственность. Вы еще попросите меня бомбить Рур!».

Правда, европейцев можно понять. Несмотря на все патриотические фразы Рыдз-Смиглы, польская армия продержалась… неделю. 5 сентября немецкие войска прорвали фронт, 7-го Рыдз-Смиглы покинул Варшаву, а поскольку связь рухнула практически сразу, этот день можно считать концом организованной польской армии. Дальше уже шла зачистка. 17 сентября правительство покинуло страну. Так что вполне понятно нежелание французов и британцев ввязываться в защиту уже несуществующего государства.

Вот и вопрос: а зачем им вообще понадобилось объявлять эту войну, если они не собирались воевать? Есть разные версии ответа. Самая несерьезная – выполнение ранее данных обещаний. Великие державы уже давали гарантии Чехословакии после Мюнхенского сговора – много это помогло весной 1939-го? Да и обещания, данные полякам, они ведь тоже не выполнили…

Гитлер заявил, что, англичане и французы объявили войну, чтобы «сохранить лицо», добавив при этом загадочную фразу: «К тому же это еще не значит, что они будут воевать». Он что-то знал? Что же касается «лица» – к тому времени оно было давно и безнадежно потеряно (да и франко-германские военные действия, прозванные «странной войной», не способствовали обретению «лица»). Сохранять его – это примерно как заботиться о девственности после года работы в борделе.

Версия борьбы за влияние в Европе тоже не очень-то прокатывает. С одной стороны, Гитлер был последовательным англоманом. Начиная с «Майн кампф», он не переставал объясняться в любви к Англии, считал ее естественной союзницей Германии в Европе. С другой, великие державы изначально не имели ничего против того, чтобы Германия расширяла свое влияние на восток. Еще в 1923 году состоялась показательная беседа между польским представителем на переговорах в Генуе и тогдашним британским министром финансов Чемберленом. Первый пытался убедить британца, что сильная Польша отвечает интересам Англии. В ответ он услышал, что ничего подобного: сильная Польша будет мешать экспансии Германии на восток, в которой и заинтересована Англия. В 1937 году тот же Чемберлен стал премьер-министром. Гитлер, в полном соответствии с озвученными британцем планами, собирается двинуться на восток – зачем воевать-то?

Каков ответ? Нет ответа – но есть гипотеза. Давайте отрешимся от нашего послезнания и подумаем: а какие могли быть планы у европейских держав в первой половине 1939 года? Ну, скормят они Польшу Германии – а что потом?

Дальнейшие планы могли быть только в русле основных: стравить Германию и СССР и добить ослабевшего победителя. Которым, девять из десяти, окажется Гитлер. Но просто, без всяких причин, без политического кризиса, ударить в спину было бы некрасиво. Желательно, чтобы это произошло естественным образом, лучше всего – защищая маленькое и слабое государство. Например, так: Гитлер нападает на такое государство, великие державы объявляют ему войну. А находясь в состоянии войны, они могут спокойно, без объяснения причин, ударить в любой момент, когда это будет удобно.

Но и это лишь половина ответа. При таком раскладе нельзя было не учитывать, что Гитлер разгадает замысел и воспользуется им сам – как оно в итоге и произошло. Почему в Париже не подумали о том, что Гитлер, разобравшись с поляками, может повернуть не на восток, а на запад? Этого требовало жестоко ущемленное после Первой мировой войны национальное самолюбие, да и неплохо бы обезопасить старого врага перед тем, как воевать с новым. Тем более, если этот старый враг может в любой момент, не изыскивая причин, ударить в спину.

Такое впечатление, что в европейских умах царила стойкая уверенность: после Польши Гитлер станет воевать с Советским Союзом.

А вы знаете, очень даже может быть! В середине 30-х годов в Советском Союзе произошел поворот. Он наблюдался во многих областях жизни, в том числе и во внешней политике. В сентябре 1934 года СССР вступил в Лигу Наций и с тех пор принимал самое активное участие в европейской политике. Его не пусками – а он принимал. Пытался сколачивать системы коллективной безопасности против Германии – они разваливались, а он снова пытался. Готов был даже послать войска на помощь Чехословакии – да вот только Польша не пропустила – какая жалость! (Интересно, Сталин хотя бы на секунду реально предполагал, что государства «санитарного кордона» пропустят Красную армию в сердце Европы?) В общем, к 1939 году Советский Союз имел стойкую репутацию противника Германии, суетливо пытающегося сколотить антигерманский блок, предлагающего всем противникам Гитлера военную помощь. Правда, эти предложения всегда натыкались на железный отказ Польши пропустить через свою территорию Красную армию. Польше, кстати, тоже предлагали помощь, которую паны высокомерно отвергали.

А теперь давайте представим себе простой и красивый политический ход. Начинается польско-германская война. Советское правительство привычно, с полной уверенностью в отказе гордых панов, предлагает им военную помощь. А паны… соглашаются! И советско-германская война начинается сама собой. Как в 1914 году, когда Россия ввязалась в войну, защищая маленькую и слабую Сербию.

А чем не версия? Всяко не хуже прочих. При одном условии: если мы сумеем забыть о пакте Молотова-Риббентропа. Напрочь забыть, не знать – так, как не знали о нем те, кто строил военные и политические планы весной 1939 года.

Впрочем, даже если такие расчеты и существовали, они наткнулись на одно препятствие. У него есть имя, отчество и фамилия, которые мы все очень хорошо знаем.

Итак, события в Европе складывались наилучшим для СССР образом. Два главных врага нашей страны, Германия и Польша, вместо того, чтобы, объединившись, напасть на нас, явно собирались вцепиться друг другу в глотки. И тут Сталин резко меняет внешнюю политику. Куда только делся суетливый устроитель европейских судеб? Советский лидер начинает действовать быстро, жестко, в интересах только своей страны и весьма коварно.

В мае 1939 года в Советском Союзе произошло малозаметное внутреннее событие. Сталин отправил в отставку наркома иностранных дел Литвинова и провел чистку в его наркомате. Интереснейший был человек товарищ Литвинов! Старый большевик, он еще в 1905 году участвовал в контрабанде оружия в Россию, потом десять лет жил в Лондоне и в дальнейшем регулярно использовался советским правительством, когда требовалось прояснить отношения с англичанами. Его не арестовывали, не судили – просто отправили в отставку, более того, в дальнейшем использовали на дипломатической работе. Но сам факт того, что в мае 1939 года из наркоминдела устранили столь тесно связанного с Лондоном человека и вычистили его сторонников, интересен, не так ли? Почему именно в мае, и как связано это кадровое перемещение с тем, что произошло потом?

Мог ли это быть, например, такой ход: до какого-то времени британцам черед НКИД стравливали сведения о намерениях советского правительства, а потом этот канал перекрыли, чтобы в нужный момент резко поменять политику и нанести неожиданный удар? Товарища Литвинова при этом могли использовать «втемную»… (Впрочем, судя по тому, что этот хитроумный сын еврейского торговца с началом войны отправился полпредом в США, доверяли ему абсолютно.)

Мог ли советский вождь провернуть такую комбинацию? Да легко! В рамках того, что мы сегодня знаем о Сталине – очень даже возможно. Вот только в 1939 году того, что мы знаем сегодня, в Европе еще никто не знал.

И удар был нанесен. Всю весну велись вялые переговоры о гарантиях восточноевропейским странам в случае германской агрессии, о помощи Англии и Франции, если они втянутся в войну с Германией. Наши настаивали на трехстороннем соглашении с равными обязанностями сторон, европейцы, естественно, хотели получить советскую помощь, но нам ее не оказывать. В том, что в случае нападения нужно помочь Польше, сходились все, однако сами поляки отказывались от любой помощи восточного соседа. Эти переговоры продолжались и летом, хотя и достаточно вяло и явно без надежды на успех. Даже летом 1939 года, перед самым началом войны, в Москве сидела англо-французская делегация, по-прежнему пережевывавшая проблемы коллективной безопасности в Европе.

Но параллельно, сразу после отставки Литвинова, началось зондирование почвы на предмет улучшения советско-германских отношений, завершившееся подписанием 23 августа знаменитого пакта о ненападении (он же «пакт Молотова – Риббентропа»). Вот это была политическая бомба! Сей документ до сих пор является одним из самых ненавистных «мировому сообществу» политических шагов, вплоть до того, что на его основе одно время пытались объявить Сталина и Гитлера равно виновными в развязывании Второй мировой войны. Еще бы: какой-то грузин, дикий человек, так переиграл ушлых европейских политиков. Обидно, да? До сих пор обидно!

В России европейские «обидки» воплотились в странную точку зрения: мол, нельзя было договариваться с Гитлером. Почему нельзя? А потому, что он Гитлер! Именно так.

Ну, о том, кто такой Гитлер, никто лучше нас судить не может. Тем не менее в речи 3 июля 1941 года Сталин по этому поводу сказал:

«Могут спросить: как могло случиться, что Советское правительство пошло на заключение пакта о ненападении с такими вероломными людьми и извергами, как Гитлер и Риббентроп? Не была ли здесь допущена со стороны советского правительства ошибка? Конечно, нет! Пакт о ненападении есть пакт о мире между государствами. Именно такой пакт предложила нам Германия в 1939 году. Могло ли советское правительство отказаться от такого предложения? Я думаю, что ни одно миролюбивое государство не может отказаться от мирного соглашения с соседней державой, если во главе этой державы стоят даже такие изверги и людоеды, как Гитлер и Риббентроп».

И что можно возразить против такого подхода? При этом советское правительство сумело повернуть дело так, что основные выгоды от пакта получил Советский Союз. Не верите? Давайте посчитаем.

Что получил Гитлер? Безопасность на время разборок с Польшей и Францией от чисто виртуальной советской угрозы – ибо больше всего на свете Сталин не хотел влезать в европейскую войну. Еще СССР поставил Гитлеру некоторое количество продовольствия и стратегического сырья (не за так, за деньги). И это все.

А что принес пакт Советскому Союзу? Во-первых, драгоценную возможность не влезать в европейскую войну – почти два года отсрочки. Во-вторых, СССР, бескровно и не напрягаясь, вернул аннексированные поляками в 1921 году украинские и белорусские земли, прихваченную румынами Бессарабию. В-третьих, получил в свою сферу влияния прибалтийские государства и Финляндию – немцы обязались не вмешиваться, что бы наши там ни творили. Даже пресловутые поставки, и те уравновешивались взаимным обязательством поставлять нам любые, по нашему выбору, военные технологии. Единственным ущербом стало свертывание антифашистской риторики – но, в конце концов, с этим можно примириться.

Ну, и кто тут кого обошел?

Естественно, дружить с Гитлером Сталин и не думал. 7 сентября 1939 года, на встрече с руководством Коминтерна, он с подкупающим цинизмом заявил: «Война идет между двумя группами капиталистических стран… за передел мира, за господство над миром! Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга… Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались…»

А ведь так оно и вышло! Больше всего о европейской безопасности волновался Советский Союз, однако получилось так, что войну Гитлеру объявили Англия и Франция. Лукавые европейцы попались в собственный капкан. Гитлер, пользуясь состоянием войны, напал на Францию и чувствительно побомбил Британию. А СССР остался в стороне. Если бы французская армия оказалась получше, мы могли получить отсрочку и на три, а может быть, и на четыре года. Но и два – тоже неплохо.

А если кто считает, что СССР должен был, согласно традициям Российской империи, жертвовать собой, устраивая европейские дела – пусть сначала объяснит, зачем это было надо.

…И Советский Союз полным ходом начал готовиться к будущей войне с Германией, по поводу которой по-прежнему никто не обольщался.

Практически сразу наше правительство занялось финской проблемой. Напоминаем: Финляндия являлась резко агрессивно настроенным по отношению к СССР государством, с серьезными территориальными претензиями. Ясно, что в будущей войне она не выступит на нашей стороне. А граница с ней, между прочим, проходила в 30 километрах от Ленинграда. Для пехоты – один день пути.

Самое время было вспомнить, что Выборгскую губернию русский царь передал Финляндскому княжеству в 1811 году (мог бы и не передавать, кстати), потребовать вернуть подарочек и отодвинуть границу. Финнам предложили взамен несколько большую территорию в Карелии. Когда они не захотели меняться – вопрос решили силой. За эту войну СССР был исключен из Лиги Наций – впрочем, толку с той Лиги было, как с козла молока, она уже давно ничего не решала и ничего не значила.

Затем последовал аншлюс Прибалтики… Все-таки недооцениваем мы товарища Сталина! Посмотрите, как грамотно применял он европейские прецеденты. Западную Украину и Белоруссию присоединили к СССР точно по тому же механизму, что и чешские Судеты к Германии. Заключив мюнхенский сговор, европейские державы должны были проглотить и это тоже. Более того: Гитлер отрывал территорию от живого государства, а советские войска вступили на территорию Польши на следующий день после того, как польское правительство бежало за границу.

Прибалтику СССР присоединял так же, как Германия – Австрию. С той разницей, что аншлюс Австрии проводился по национальному признаку, а Прибалтики – по классовому. Но ведь Советский Союз – родина всех трудящихся. Какие могут быть вопросы? Вопросов и не было, тем более, что во всех случаях имело место волеизъявление народа, сиречь референдум. Впрочем, эти территории – как колобок: кто-нибудь непременно съел бы. Если бы Прибалтика осталась независимой и немцы по ее территории, как по рельсам, в неделю дошли бы до Ленинграда, нашим мало помогло бы осознание своей высокой порядочности: надо же, могли съесть колобок – и не съели. Что же касается сетований соседей-прибалтов на «советскую оккупацию» – то они означают лишь то, что им не удалось получить всех выгод этой войны. Они могли бы вместе с Гитлером грабить СССР, а потом, если фюреру не повезет, их бы «освободили», оставив награбленное в качестве компенсации за «германскую оккупацию». Но – не сложилось. Бывает…

У Гитлера же после Польши выбора не было: теперь он мог идти только на запад. Если обернуться к востоку, то Франция непременно в самый неподходящий момент вцепится в зад. СССР же связан пактом, да и невыгодно ему первым начинать войну. Ему выгодно ждать и готовиться.

«Что выиграли мы, заключив с Германией пакт о ненападении? Мы обеспечили нашей стране мир в течение полутора годов и возможность подготовки своих сил для отпора, если фашистская Германия рискнула бы напасть на нашу страну вопреки пакту. Это определенный выигрыш для нас и проигрыш для фашистской Германии».

Глава 2. Было ли нападение внезапным?

Легенду о внезапном нападении запустили в обращение еще в хрущевские времена, и она оказалась на удивление живучей: опровергнутая раз пятьдесят, все равно поднимает голову. Мол, Сталин поверил Гитлеру и, соответственно, не верил предупреждениям о надвигающейся войне, поэтому запрещал приводить войска в боевую готовность и т. д. Правда, нет ни одного конкретного факта, о доверии свидетельствующего, – но считается, что верил. Как же: сам маршал Жуков это сказал, а Хрущев подтвердил.

А как на самом деле?

В августе 1940 года начальник Генерального штаба РККА маршал Шапошников представил на рассмотрение правительства «Соображения об основах стратегического развертывания вооруженных сил СССР». В первом же разделе этого документа говорится:

«Сложившаяся политическая обстановка в Европе создает вероятность вооруженного столкновения на наших западных границах. Это вооруженное столкновение может ограничиться только нашими западными границами, но не исключена вероятность и атаки со стороны Японии наших дальневосточных границ.

На наших западных границах наиболее вероятным противником будет Германия, что же касается Италии, то возможно ее участие в войне, а вернее, ее выступление на Балканах, создавая нам косвенную угрозу. Вооруженное столкновение СССР с Германией может вовлечь в военный конфликт с нами – с целью реванша – Финляндию и Румынию, а возможно, и Венгрию… При вероятном вооруженном нейтралитете со стороны Ирана и Афганистана возможно открытое выступление против СССР Турции, инспирированное немцами.

Таким образом, Советскому Союзу необходимо быть готовым к борьбе на два фронта: на Западе против Германии, поддержанной Италией, Финляндией и Румынией, а возможно и Турцией, и на Востоке – против Японии как открытого противника или противника, занимающего позицию вооруженного нейтралитета, всегда могущего перейти в открытое столкновение»[3].

Исходя из этих соображений, и разрабатывались оперативные планы Красной армии, в том числе и планы прикрытия границ. Все они были санкционированы Сталиным, «не верившим» в немецкое нападение, и, лучше или хуже, но претворялись в жизнь.

Постоянный мониторинг действий Гитлера вела советская разведка. Правда, считается, что Сталин ей не верил – как не поверил он Рихарду Зорге, сообщившему, что война начнется 22 июня. Однако грубая реальность, как водится, подгадила: на самом деле знаменитой телеграммы Зорге попросту не существовало, ее придумали журналисты в 60-е годы. (Это такая публика – еще и не то могут придумать). Более того, такой телеграммы даже и быть не могло. Гитлер имел манеру постоянно переносить дату нападения – перед французской кампанией он делал это 26 раз на протяжении полугода! Он подписал приказ о нападении (который вполне еще мог быть отменен) 10 июня, а войска стали выдвигаться на исходные рубежи 18-го. Вот и считайте: информация должна была дойти до Японии, попасть к Зорге, быть передана по рации на Дальний Восток, доставлена в Москву… Как у нас там со сроками?

Но было много других сообщений. О намерениях Гитлера наши разведчики информировали постоянно и недвусмысленно.

Еще в ноябре 1940 г. ГУГБ НКВД докладывало: «В период операций во Франции германское командование держало в Восточной Пруссии и бывшей Польше до 27 пехотных дивизий и 6 кавалерийских полков. После капитуляции Франции[4] германское командование приступило в начале июля 1940 г. к массовым переброскам своих войск с запада на восток и юго-восток, в результате чего в Восточной Пруссии и бывшей Польше сосредоточено: на 16 июля – до 40 пехотных дивизий и свыше 2 танковых дивизий; на 23 июля – до 50 пехотных дивизий и свыше 4 танковых дивизий; на 8 августа – до 54 пехотных дивизий и до 6 танковых дивизий.

Во второй половине августа и в течение сентября продолжалась переброска германских войск из Франции на восток. На 1 октября в Восточной Пруссии и на территории бывшей Польши сосредоточено 70 пехотных дивизий, 5 моторизованных дивизий, 7–8 танковых дивизий и 19 кавалерийских полков, что в сравнении с предыдущим месяцем дает увеличение на 8 пехотных дивизий, 2 моторизованные дивизии…

Таким образом, против СССР сосредоточено в общем итоге свыше 85 дивизий, то есть более одной трети сухопутных сил германской армии.

Характерно, что основная масса пехотных соединений (до 60 дивизий) и все танковые и моторизованные дивизии расположены в приграничной с СССР полосе в плотной группировке…»[5].

На самом деле в то время у нашей границы было куда меньше германских войск. Но это вопросы количественные, а факт-то каков? Немцы действительно перебрасывали свои войска с запада на восток, и разведчики об этом исправно информировали. Если фюрер не собирался воевать, зачем гонять солдат по Европе? Или у него много лишних денег на эти экскурсии?

Следующие полгода сосредоточение продолжалось, да и в Германии обстановка была соответствующая: немцев психологически готовили к войне. А уж там-то наших разведчиков хватало. Вот рядовое сообщение, исходящее от одного из многочисленных агентов ИНО НКВД в Берлине в октябре 1940 года:

«Наш агент… работающий в германском министерстве хозяйства… в разговоре с офицером штаба Верховного командования узнал, что в начале будущего года Германия начнет войну против Советского Союза… Целью войны является отторжение от Советского Союза части европейской территории СССР от Ленинграда до Черного моря и создание на этой территории государства, целиком зависимого от Германии. На остальной части Советского Союза, согласно этих планов, должно быть создано „дружественное Германии правительство“»[6].

Еще одно сообщение берлинской резидентуры, датирующееся декабрем 1940 года:

«Основной вопрос, который заслуживает внимания, – это выступление Гитлера 18.XII в Спортпаласе, по поводу выпуска 5000 германских офицеров. Как доносит агент „Лесовод“, Гитлер сделал выпад „против несправедливости, существующей на свете, когда 60 млн великороссов владеют 1/6 частью земного шара, а около 90 млн немцев ютятся на куске земли“. Гитлер призывал молодых офицеров к устранению этой несправедливости»[7].

…Множество информации поставляли из Берлина знаменитые агенты «Корсиканец» и «Старшина», подробно освещавшие подготовку к войне. Так, в одном из мартовских сообщений говорится:

«…Операции германской авиации по аэрофотосъемкам советской территории проводятся полным ходом. Немецкие самолеты совершают полеты на советскую сторону с аэродромов в Бухаресте, Кенигсберге и Киркинесе (северная Норвегия) и производят фотографирование с высоты 6000 метров. В частности, немцами заснят Кронштадт. Съемка дала хорошие результаты»[8].

Данные шли не только из Берлина. Из Варшавы сообщали: немецкие солдаты и офицеры открыто говорят о близкой войне, через город сплошным потоком на восток идут немецкие войска. Из Финляндии: немцы обещают финнам в обмен на сотрудничество Карелию и Кольский полуостров. В Румынии возле границы строятся большие аэродромы, офицерам румынской армии выдали карты районов СССР. В Шанхае прибывший из Берлина высокий чиновник рассказывал тамошним немцам: в Германии общественные, военно-морские и высшие гражданские круги считают, что война с Советским Союзом будет триумфальным маршем и продлится три месяца. И т. д., и т. п…

Это лишь сообщения закордонных нелегалов, крохотной части разведывательного сообщества. Но ведь у разведки много уровней. Свою разведывательную деятельность вели республиканские НКВД, УВД приграничных районов, погранотряды, военные округа. Информация в Москву шла не сводками – километрами – и порой содержала очень интересные факты. Вот выдержки из докладов НКВД последнего предвоенного месяца:

НКВД УССР. 2 июня 1941 г.

«На территории Германии отмечается продвижение к пограничной полосе мелких групп пехоты, кавалерии, грузовых и легковых автомашин, а также гужтранспорта. Офицерским составом производится усиленное наблюдение за нашей территорией…

Восточнее Янув-Подляски в лесу подготовлены понтоны для форсирования реки Буг, там же в районе конезавода подготовлено 20 деревянных мостов в целях замены существующих в случае разрушения. В г. Грубешов дислоцированы 2 мотострелковых полка.

По данным опроса нарушителей границы… военнослужащие немецких подразделений среди населения заявляют: „СССР порвал мирный договор с Германией и вступил в тройственный союз с Англией и Америкой, намерен объявить войну Германии“. Военнослужащие высказывают уверенность в победе Германии над СССР и захвате Советской Украины»[9].

На календаре 2 июня. Приказ о начале кампании будет подписан Гитлером лишь через 8 дней, а немецким солдатам внушают, что СССР уже порвал мирный договор. Солдата в бой просто так не кинешь, он не робот, нужна психологическая подготовка. Тут германцы оказались уязвимы.

НКВД Молдавии. 2 июня 1941 г.

«По агентурным данным пограничных войск НКВД Молдавской ССР, командующий 5-м военным округом Румынии 15 мая сего года получил приказ генерала Антонеску о немедленном разминировании всех мостов, дорог и участков вблизи границы СССР, заминированных в 1940–1941 гг. В настоящее время почти все мосты разминированы и приступлено к разминированию участков, прилегающих к р. Прут.

Среди узкого круга офицеров румынской погранохраны имеются высказывания о том, что якобы румынское командование и немецкое командование 8 июня сего года намереваются начать военные действия против Союза ССР, для чего производится подтягивание к линии границы крупных частей немецкой и румынской армий…

…Министерство внутренних дел Румынии предписало всем органам власти на местах подготовить учреждения к эвакуации их в тыл Румынии»[10].

…НКВД СССР. 2 июня 1941 г.

«…Пограничными отрядами НКВД Белорусской, Украинской и Молдавской ССР добыты следующие сведения о военных мероприятиях немцев вблизи границы с СССР…

В районах Томашова и Лежайска сосредоточиваются две армейские группы. В этих районах выявлены штабы двух армий: штаб 16-й армии в м. Улянув (85 км юго-западнее Люблина) и штаб армии в фольварке Усьмеж (45 км юго-западнее Владимира-Волынского), командующим которой является генерал Рейхенау (требует уточнения)…

…17 мая в Тересполь прибыла группа летчиков, а на аэродром в Воскшенице (вблизи Тересполя) было доставлено сто бомбардировщиков.

…Генералы германской армии производят рекогносцировки вблизи границы… Во многих пунктах вблизи границы сосредоточены понтоны, брезентовые и надувные лодки. Наибольшее количество их отмечено на направлениях на Брест и Львов…

…Отпуска военнослужащим из частей германской армии запрещены.

Кроме того, получены сведения о переброске германских войск из Будапешта и Бухареста в направлении границ с СССР…»[11].

Так выглядят настоящие разведывательные донесения – в виде микроскопических фактиков, которые суммируются, проверяются и перепроверяются, а не в виде телеграмм, типа: «Война начнется 22 июня!» Такие телеграммы – кино, причем не высшего разбора.

НКВД УССР. 6 июня 1941 г.

«По данным наблюдения 91-го Рава-Русского погранотряда, в пограничной полосе отмечается появление крупных танковых соединений немецкой армии…

…На границу прибыл офицерский состав, предположительно артиллеристы…

…По оперативным данным 97-го Черновицкого погранотряда, на территории Румынии немцы ведут усиленную подготовку к войне с СССР.

В районы Кымпулунг, Ватра-Дорней, Кирли-Баба, Яссы, Ботошаны и Дорохой ежедневно из Германии через Венгрию прибывает 200 вагонов с боеприпасами, военным имуществом, снаряжением, продуктами и фуражом.

Все запасы концентрируются вдоль линии железной дороги между горами, под навесами временных складов, которых от Ватра-Дорней до Дорнешти насчитывается несколько сот.

У опушки леса юго-восточнее Дорохой установлены дальнобойные орудия.

…2 июня 1941 г. вечером в Сучава в помещении штаба дивизии немцы устроили бал, на который были приглашены румынские офицеры.

На вечере немецкий генерал, обращаясь к офицерам, заявил: „Господа офицеры, настал час объединенными силами возвратить Бессарабию, Северную Буковину и отобрать Украину. Вот в чем наша цель борьбы против коммунизма“.

…Румынским правительством издан приказ – по окончании экзаменов в школах с 15 июня 1941 г. в целях размещения войск использовать все здания школ. В лицеях некоторые здания уже заняты под госпитали.

В Румынии проводится частичная мобилизация лиц 45-летнего возраста. Армейские части комплектуются по штатам военного времени. Проходит мобилизация конского состава…».

Имея такие донесения, квалифицированному штабисту совсем нетрудно вычислить примерную дату начала войны. Впрочем, о дате мы еще поговорим: она действительно вычисляется достаточно легко. Пока что продолжим читать донесения.

УНКГБ УССР по Львовской области. 12 июня 1941 г.

«Стрелочник железнодорожной станции Журавица Ковальский нашему источнику „Ковалевскому“ сообщил:

„Немцы усиленно готовятся к войне с Советским Союзом, для чего подтягивают к линии границы большое количество воинских частей, вдоль всей границы строят укрепления и окопы, внутри обивают их досками“.

…Источнику „Павловичу“ от осмотрщика вагонов Зозули стало известно, что по границе реки Сан между селами немецкой территории Болестраще и Гурки немцы приготовили специальные переправочные мосты, замаскированные деревьями.

…В депо станции Журавица стоят 7 паровозов широкой колеи, причем 3 из них находятся круглосуточно под парами. Эти паровозы приготовлены специально на случай военных действий с Советским Союзом…

…„Из разговоров немецких солдат и офицеров можно заключить, что немцы готовят наступление на Советский Союз… На транспорте в пограничных пунктах происходит полная замена местных железнодорожников прибывшими воинскими железнодорожными частями“.

…В беседе с источником „Лугом“ осмотрщик вагонов Зозуля рассказал, что все украинцы, которые служат в немецкой армии, в обязательном порядке обучаются парашютному делу… Учащихся обучают также сбрасывать на парашютах разного рода вооружение, вплоть до противотанковых пушек.

…На станцию Журавица привезли специальную машину, которая способна в течение часа перешивать 100 м пути широкой колеи на узкую.

В беседе 3 июня 1941 г. Зозуля источнику „Владимирову“ сообщил следующее:

„На станции Журавица немцы приготовили три железных разбирающихся моста легкого типа для переправы через реку Сан. В ночь на 3 июня 1941 г. на станцию Журавица прибыло более 1000 немецких солдат. Между Перемышлем и Жешувом немцы сосредоточили большое количество воинских частей. Все это происходит потому, что, как объясняют немцы, германское правительство предъявило Советскому Союзу требование о пропуске немецких войск через территорию СССР в Иран, но Советский Союз отказал. Тогда немцы предъявили ультиматум с угрозой: если войска не будут пропущены, то они пойдут силой“»[12].

Сторонник «защищающейся» Германии не преминул бы обратить особое внимание на окопы, которые немцы рыли на своей территории – раз окопы, значит, готовились не наступать, а обороняться. Впрочем, окопы нужны и на случай, если что-то пойдет не так. А вот паровозы широкой колеи и машинка для ее перешивки свидетельствуют однозначно: немцы готовятся к наступлению. Русская колея была шире европейской, и уж коль скоро германцы притащили паровозы, значит, они собираются не обороняться от мифического наступления Красной армии, а воевать на нашей земле. В полном соответствии с «Майн кампф»…

…А вот цитата из спецсообщения НКГБ БССР от 19 июня. Тут уже все по-простому, открытым текстом: «В связи с проведением подготовительных мероприятий к войне с Советским Союзом…»:

«…В связи с проведением подготовительных мероприятий к войне с Советским Союзом со стороны германских разведывательных органов за последние дни усилилась переброска на нашу сторону агентуры…

…Допросом диверсантов установлено, что германская разведка стремится к началу военных действий между Германией и СССР отрезать передвижение частей Красной Армии по железным дорогам, для чего провести диверсии на следующих стратегических пунктах…

…Как показывают диверсанты, срок начала военных действий определен на первые числа июля… причем они получили задание, если война не начнется до 1 августа, произвести диверсию вне зависимости от обстоятельств и возвратиться обратно в Германию.

…Кроме совершения диверсионного акта, Гордиевич и Чудук должны были поддерживать в период первых дней войны связь с германскими самолетами, для чего разведка обеспечила их соответствующим полотнищем…»[13]

Можно после такого говорить, что кто-то чего-то не знал?

«Нет, конечно, знали», – ответит наш оппонент, – «но Сталин не верил сам и запрещал другим, писал матерные резолюции, в чем был поддержан Берией».

Резолюции – это штука интересная. Начнем с бериевской. По разным работам гуляет докладная записка, которую он будто бы начертал 21 июня 1941 года:

«Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня „дезой“ о якобы готовящемся нападении на СССР. То же радировал и генерал-майор В.И. Тупиков, военный атташе в Берлине. Этот тупой генерал утверждает, что три группы армий вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев. Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше мудрое предначертание: в 1941 году Гитлер на нас не нападет».

Все это, конечно, очень мило – вот только ни в одном архиве этой докладной найти так и не удалось. По содержанию тоже возникает очень много вопросов. Почему Берия называет полномочного представителя СССР в Германии «послом»? С какой стати оный «посол» посылает донесения наркому внутренних дел, а не наркоминделу Молотову? (Последнему, кстати, такая практика очень бы не понравилась, а вес в государстве он имел больший, чем Лаврентий Павлович.) И уж тем более, почему такие же донесения посылает военный атташе, представитель конкурирующей структуры – военной разведки? Как бы отнесся к такой инициативе своего подчиненного нарком обороны, боевой маршал товарищ Тимошенко, даже представлять не хочется. А гадкий нарком внутренних дел мало того, что получает не полагающиеся ему донесения, так еще и требует наказать их авторов, проявляя при этом воистину тупейшее чувство юмора, в духе дешевой клоунады.

Одним словом – фальшивка, господа! И обсуждать тут нечего. А вот со знаменитой непечатной резолюцией Сталина на одном из донесений НКГБ вопрос обстоит куда интереснее. Текст ее, кажется, скоро войдет в школьные учебники: «Т-щу Меркулову. Можете послать ваш „источник“ из штаба герм, авиации к… матери. Это не „источник“, а дезинформатор. И. Ст.».

Действительно, в донесении говорится о подготовке Германии к войне. Но оно длинное и содержит много пунктов. «Источник в штабе германской авиации – это знаменитый агент НКГБ „Старшина“» (обер-лейтенант Харро Шульце-Бойзен, сотрудник управления связи германского министерства авиации). Сообщает он следующее:

«1. Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время.

2. В кругах штаба авиации сообщение ТАСС от 6 июня[14] воспринято весьма иронически. Подчеркивают, что это заявление никакого значения иметь не может.

3. Объектами налетов германской авиации в первую очередь явятся: электростанция „Свирь-3“, московские заводы, производящие отдельные части к самолетам (электрооборудование, шарикоподшипники, покрышки), а также авторемонтные мастерские.

4. В военных действиях на стороне Германии активное участие примет Венгрия. Часть германских самолетов, главным образом истребителей, находится уже на венгерских аэродромах.

5. Важные немецкие авиаремонтные мастерские расположены в Кенигсберге, Гдыне, Грауденце, Бреславле, Мариенбурге. Авиамоторные мастерские Милича – в Польше, в Варшаве – Очачи и особо важные – в Хейлигенкейле»[15].

Что же в этом сообщении могло вызвать столь эмоциональную реакцию Сталина? У нас, конечно, считается, что это пункт 1. Почему? Да потому что Сталин запрещал упоминать о готовящемся нападении. А откуда взяли, что запрещал? Как – откуда? Да вот же она, резолюция-то! Зря смеетесь, логика сторонников «неожиданного нападения» именно такова.

Лично у меня гораздо больший интерес вызывает пункт 3. Перечитайте-ка его еще раз и попробуйте представить себе процесс бомбежки московских заводов при том, что а) подавляющее большинство немецких бомбардировщиков до Москвы не долетит; б) те, что все же доберутся, окажутся без прикрытия истребителей, поскольку последние не долетят точно; в) с той высоты, на которой будут действовать бомбардировщики без истребителей, не то что в авторемонтную мастерскую, а как бы в сам город не промахнуться! (Кстати, в реальности первый авианалет на Москву состоялся 23 июля.)

Неудивительно, что, прочитав это сообщение, Сталин недвусмысленно высказал наркому госбезопасности товарищу Меркулову пожелание – не спихивать свои обязанности по сортировке информации на главу государства.

Кстати, донесение содержит данные, полученные еще от одного агента – «Корсиканца» (доктор Арвид Харнак):

«Источник, работающий в Министерстве хозяйства Германии, сообщает, что произведено назначение начальников военно-хозяйственных управлений „будущих округов“ оккупированной территории СССР, а именно: для Кавказа назначен Аммон, один из руководящих работников национал-социалистской партии в Дюссельдорфе; для Киева – Бурандт, бывший сотрудник Министерства хозяйства, до последнего времени работавший в хозяйственном управлении во Франции; для Москвы – Бургер, руководитель хозяйственной палаты в Штутгарте. Все эти лица зачислены на военную службу и выехали в Дрезден, являющийся сборным пунктом.

Для общего руководства хозяйственным управлением „оккупированных территорий СССР“ назначен Шлоттерер – начальник иностранного отдела Министерства хозяйства, находящийся пока в Берлине.

В Министерстве хозяйства рассказывают, что на собраниях хозяйственников, предназначенных для „оккупированных территорий СССР“, выступал также Розенберг, который заявил, что понятие „Советский Союз“ должно быть стерто с географической карты».

Почему-то эту информацию Сталин матерно не комментировал. Интересно, почему, если он не верил в нападение Германии? Исчерпал запас ненормативной лексики на первой половине донесения?

…Одним словом, о войне знали – да и не могли не знать. Трехмиллионную армию под кустом не спрячешь. Если так, то почему же к ней не готовились?

А вот тут нас ждут очень интересные неожиданности…

Глава 3. К вопросу о боевой готовности

Московский историк Г. Куманев в одной из своих книг приводит совершенно дивный эпизод из послевоенной биографии маршала Жукова.

«В соответствии со строжайшими указаниями Сталина всякая инициатива со стороны командующих округами и армиями по приведению в боевую готовность войск прикрытия стала немедленно пресекаться руководством Наркомата обороны и Генерального штаба. Характерной в этом отношении является телеграмма, направленная 10 июня 1941 г. начальником генштаба генералом армии Г.К. Жуковым в адрес командующего киевским особым военным округом генерал-полковника М.П. Кирпоноса, отменяющая приказ занять предполье. Выступая 13 августа 1966 г. в редакции „Военно-исторического журнала“, Г.К. Жуков говорил по этому поводу: „Сталин узнал, что Киевский округ начал развертывание армии по звонку Тимошенко… Берия сейчас же прибежал к Сталину и сказал, вот, мол военные не выполняют, провоцируют… занимают боевые порядки. Сталин немедленно позвонил Тимошенко и дал ему как следует взбучку. Этот удар спустился до меня „Что вы смотрите? Немедленно отвести войска, назвать виновных“. Ну и пошло. А уж другие командующие не рискнули. „Давайте приказ“, – говорили они. А кто приказ даст? Вот, допустим, я, Жуков, чувствуя нависшую над страной опасность, отдаю приказание: „Развернуть“. Сталину докладывают. На каком основании? „Ну-ка, Берия, возьмите его к себе в подвал…““» [16]

Приказ такой, действительно, существовал и был отменен – здесь товарищ Жуков рассказывает правду. Но во всем остальном… Как это было на самом деле, раскопал и рассказал в своей книге «Два плана маршала Жукова» исследователь Олег Козинкин. Итак, вот сам документ:

«Военному совету Киевского ОВО, б/н, 10.6.41

Начальник погранвойск НКВД УССР донес, что начальники укрепленных районов получили указание занять предполье. Донесите для доклада наркому обороны, на каком основании части укрепленных районов КОВО получили приказ занять предполье. Такое действие может спровоцировать немцев на вооруженное столкновение и чревато всякими последствиями. Такое распоряжение немедленно отмените и доложите, кто конкретно дал такое самочинное распоряжение. Жуков».

На что из округа в Москву в тот же день полетел совершенно замечательный ответ командующего округом Кирпоноса:

«…Доношу, что железобетонные сооружения и часть ДЗОТов батальонных районов № 7, 8, 9, 10 полевого строительства 1940 г. по Ковельскому УР заняты кадрами двух батальонов Ковельского УР согласно шифротелеграмме за подписью тов. Ватутина № 9/485 от 4.6 с. г. Во всех остальных УРах полевые сооружения нигде не заняты.

Сегодня дал распоряжение вывести гарнизоны из огневых точек Ковельского УР, удаленные от госграницы до 3 км и, не считаясь с дистанцией, из всех наблюдаемых с немецкой стороны. Распоряжение коменданту Ковельского УР подписано начальником штаба Пуркаевым.

Прошу указать – продолжать ли занимать гарнизонами огневые сооружения по переднему краю Владимир-Волынского, Струмиловского, Рава-Русского и Перемышльского УРов».

В переводе на нормальный человеческий язык это звучит так: «Почему занимаете укрепрайоны?» «Так вы ж сами нам приказали! Вы уж там определитесь как-нибудь, чего вы хотите…» Какая прелесть!

Почему Жуков в своем рассказе четверть века спустя заменил шифротелеграмму Ватутина на звонок Тимошенко – понятно. Ватутин являлся начальником оперативного отдела Генштаба, так что приказ занять огневые сооружения должен был санкционировать начальник Генштаба. А кто был тогда начальником? Надо же! Тот самый маршал Жуков, который неделю спустя спрашивал Кирпоноса, почему он занимает огневые сооружения. Неудобно как-то получается: не то в штабе бардак и начальник не знает, что вытворяет его собственный оперативный отдел, не то оный начальник – двуличная сволочь, которая ругает командующего округом за выполнение его же собственного приказа.

Маршалу, конечно, в 1966 году и в страшном сне бы не приснилось, что эта история когда-нибудь станет достоянием гласности, но подсознательно она его, видимо, мучила. Перевод стрелок на наркома это неудобство снимал: нарком мог и не ставить начальника ГШ в известность. Правда, хорош же в его рассказе получается Кирпонос, который начал выполнять такой приказ по звонку, не потребовав никаких фиксируемых на бумаге подтверждений, хотя бы той же шифротелеграммы! Но Кирпонос погиб еще в сорок первом, на него можно было валить все, что угодно.

Что произошло на самом деле? Военные, надо полагать, попросту психанули, устав ждать войны. Они погнали гарнизоны в огневые точки, пограничники заметили, доложили, Берия, понимая, чем чреваты такие маневры в виду неприятеля, прибежал к Сталину, виновные получили порцию матюков от вождя, части из огневых точек убрали. В общем-то, рабочий момент…

Но оцените, каков размах спекуляции! Два батальона превратились в весь округ, начавший «развертывание армии», а запрет занимать огневые сооружения УРов – в запрет приводить войска в боевую готовность.

К теме этой Жуков возвращался неоднократно, и с его подачи она стала общим местом. Вот, например, в проекте выступления на пленуме КПСС 19 мая 1956 г. он пишет:

«Вследствие игнорирования со стороны Сталина явной угрозы нападения фашистской Германии на Советский Союз, наши Вооруженные Силы не были своевременно приведены в боевую готовность, к моменту удара противника не были развернуты, и им не ставилась задача быть готовыми отразить готовящийся удар противника, чтобы, как говорил Сталин, „не спровоцировать немцев на войну“».

Какой пассаж! Так что: войска не были приведены в боевую готовность, не были развернуты или им не ставилась задача? Отложим последние два пункта на потом, поговорим пока о первом: «не были своевременно приведены в боевую готовность». А что это за зверь такой – боевая готовность? Армейская мудрость гласит: приказ, который может быть понят неправильно, будет понят неправильно. Значит, каждое используемое военными понятие должно быть насыщено конкретным смыслом, доходящим до каждого повара и до каждой обоймы патронов.

Короткое исследование данного вопроса привело к весьма интересным результатам. Оказывается, боевая готовность бывает разная.

Директивой РВС № 61582сс от 29 апреля 1934 г. в РККА было установлено три положения: нормальное, усиленное и положение полной готовности. Последнее предполагало следующий список мероприятий[17]:

«а) если части находились в лагерях – возвращаются на зимние квартиры;

б) оружие непзапаса[18], огнеприпасы, снаряжение, обмундирование для первых эшелонов выдаются в подразделения и приводятся в готовность;

в) в танковых и танкетных подразделениях диски с боевыми патронами вкладываются в машины;

г) весь личный состав переводится на казарменное положение;

д) возимые запасы огнеприпасов, горючего, продфуража для 1-го моб. эшелона укладываются в обоз;

е) организационно оформляется 1-й моб. эшелон;

ж) части занимают пункты, если не будет особых распоряжений со стороны комвойск, наименее опасные в отношении внезапных атак с воздуха, и наиболее удобные для вытягивания в колонны для марша в районы выполнения боевой задачи;

з) карты непзапаса выдаются на руки начсоставу;

и) противогазы „БС“ выдаются на руки, элементы наливаются водой;

к) проводятся все организационные и подготовительные мероприятия по отмобилизованию вторых моб. эшелонов….».

Что следует из этого списка? Если части не приведены в боевую готовность, то с началом войны командиры должны кинуться на склады за боеприпасами, горючим, снаряжением, картами и пр. Но ведь известно, что они не кинулись на склады, а начали воевать. Значит, все это у них было. Следовательно, части были приведены в боевую готовность.

Маршал Жуков тут немножко хитрит, смешивает понятия «боевая готовность» и «боевая тревога». Если часть приведена в боевую готовность, она должна быть готова в кратчайший срок выступить по сигналу тревоги. В 1941 году этот срок устанавливался в 2–3 часа. И зачем тогда занимать УРы 10 июня и сидеть в душных бетонных казематах, ожидая начала войны, если признаков ее начала еще нет, а поднять часть по тревоге можно за несколько часов?

А есть еще такое понятие, как боевая готовность округа. В этом случае выступают по тревоге части прикрытия государственной границы – они отмобилизованы, имеют все необходимое на своих складах и первыми вступают в бой. А в глубине округов кадрированные части всего лишь начинают принимать приписной состав, который должен поступить по мобилизации, мобилизация же объявляется лишь после начала войны.

По Жукову же получается, что части Красной армии занимались тем, что драили полы в казармах и помогали колхозникам на полях, к войне не готовились вовсе, и лишь после нападения наспех… что? Расхватывали винтовки?

Уже из списка видно, что приведение части в боевую готовность – не одномоментное действие, а процесс. За более подробным разъяснением я обратилась к писателю Валерию Белоусову, автору книги «Горсть песка», бывшему офицеру-артиллеристу. Служил он, в другое время – но вряд ли пушки так уж сильно изменились со времен войны. Итак…

«Поговорим о том, что я знаю. Гаубичный дивизион 122-мм гаубиц М-30. Уровень дивизионной артиллерии. Всегда рядом с пехотой, прямо скажем, в одном боевом строю, как знаменитая „трехдюймовка“ на всех войнах конца девятнадцатого – начала двадцатого века.

Что мы тут имеем?

Три батареи по шесть орудий. Управление (разведчики, связисты, штаб), тылы (хозяйство, тяга, медпункт). Личного состава около полутора сотен человек…

Что такое полная боевая готовность?

1. Принять личный состав до численности по штату, а именно шесть человек расчета на орудие, водители на все тягачи, хозвзвод…»

Ладно, этот пункт за скобки вынесем. Будем считать, что части, находившиеся возле границы, уже отмобилизованы. Первый пункт выполнен. Что дальше?

«2. Расконсервировать тягачи, то есть установить аккумуляторы, заправить машины топливом, водой и маслом. Обычно из-за пожарной безопасности техника стоит сухая.

3. Прокрутить механизмы, вычистить орудия от смазки, промыть их керосином, залить гидравлику, прокачать пневматику, получить и установить прицелы (оптика хранится отдельно).

4. Получить боеприпасы и привести их в окснарвид, то есть окончательно снарядить: вынуть из ящиков, протереть керосином, вывинтить упорные крышки и ввернуть взрыватели, уложить назад в ящики, разложить по весам (плюсики к плюсикам, минусики к минусикам), погрузить в технику.

5. Получить буссоли, дальномеры, бинокли, радиостанции, телефоны, кабель, проверить связь, получить таблицы кодов. Старшины получают сухпай, мехводы заправляют свои машины.

6. Получить личное оружие и боеприпасы.

7. Провести элементарное боевое слаживание, хоть пару раз выйдя на полигон, по ходу оставив на дороге половину техники.

8. Стрельнуть задачу номер один[19].

Можно сказать, в первом приближении к боеготовности…

При подаче же команды „тревога“ все хватают одежду, не одеваясь, бегут к технике и выводят её из расположения в район сосредоточения».

Все это, кроме, в крайнем случае, последних двух пунктов, надо сделать, чтобы привести батарею в боевую готовность. Но ведь это еще не все.

«…Например: явился я на склад боеприпасов и требую выдать мне боекомплект. А мне и говорят, парень, ты что, не похмелился? Да на каком основании?! Дело в том, что склады подчиняются не войскам, а ГАУ, и без команды из Москвы мне ни одного патрона не выдадут. И Москве не нужно командовать: быстро выдать ст л-ту Белоусову В.И. пол-бэка. А поступает сигнал: „Акация“, к примеру. По этому сигналу в третью батарею первого дивизиона 453 МСД выдается 72 осколочно-фугасных снаряда ОФ-462, в комплектации. То же самое с горючим, продуктами, вещевым снаряжением…

А карты! Как артиллеристу стрелять без карты? Так вот, нужные листы выдаются на руки в штабдиве уже обрезанными и склеенными. А для того, чтобы нужный лист найти в совсекретном делопроизводстве, его обрезать, склеить и сложить, нужно часа два».

То есть каждая армейская служба приводится в боевую готовность по своей линии. Прежде чем занять УРы, солдатики должны были получить снаряды и патроны, пайки и индпакеты, воду и противогазы. Это все получали тоже «по звонку Тимошенко»? Не много ли у нас звонков?

«Е. П. Значит ли это, что „боевая готовность“ является следствием целой серии приказов?

В. Б. Что там серия? Лавина. Начиная с линии политотдела: приказ на проведение ППР (партполитработы) – не смейтесь! Очень важная штука! Какие лозунги вешать, как ориентировать личный состав, как работать с агитаторами, секретарями партийной и комсомольской организации (помните аналогичную работу у немцев? – Е.П.), политбойцами… и кончая приказом по линии ДМП (дивизионного медпункта) – сколько выдать индивидуальных перевязочных пакетов, сколько сумок санинструкторам. А в артполку – три дивизиона. А в дивизии – два артполка. И еще танкисты-связисты-саперы… и по каждому роду войск свое начальство, кроме дивизионного. Там набирается столько бумаг, что дом можно оклеить вместо обоев. Причем приказы конкретные…»

Отдавались ли эти конкретные приказы? А то! Вот, например, директива Военного совета КОВО военным советам 5-й, 6-й, 12-й, 26-й армий. Дата – 11 июня 1941 г.

«1. В целях сокращения сроков боеготовности частей прикрытия и отрядов, выделяемых для поддержки погранвойск, провести следующие мероприятия:

Стрелковые, кавалерийские и артиллерийские части

а) Носимый запас винтовочных патронов иметь в опечатанных ящиках. На каждый станковый пулемет иметь набитыми и уложенными в коробки 50 % боекомплекта и на ручной пулемет 50 % снаряженных магазинов.

Ящики с патронами, коробки с набитыми лентами и дисками хранить в опечатанном виде в подразделениях в особо охраняемых помещениях.

Диски и патроны периодически освежать, ленты просушивать. Замену набитых дисков к ручным пулеметам производить через каждые два месяца.

б) Ручные и ружейные гранаты хранить комплектами в складах части в специальных ящиках для каждого подразделения.

в) 1/2 боекомплекта артснарядов и мин неприкосновенного запаса для всех частей прикрытия иметь в окончательно снаряженном виде. В частях, где до получения настоящей директивы было окончательно снаряжено свыше 1/2 боекомплекта артснарядов, дальнейшее хранение их оставить в снаряженном виде.

Для войсковой зенитной артиллерии иметь в окончательно снаряженном виде 1/2 боекомплекта артснарядов непзапаса.

Снаряды держать в закрытых на замок и опечатанных передках и зарядных ящиках.

г) Военно-химическое, инженерное и имущество связи хранить в складах части, комплектами для каждого подразделения.

д) Носимый запас продовольствия и личные принадлежности бойцов хранить в подготовленном виде для укладки в вещевые мешки и ранцы.

Сверх того в складах части хранить для каждого подразделения по одной суточной даче продовольствия и фуража, подготовленным к погрузке в обоз части. Кухни и обоз иметь в исправном виде с положенным к ним имуществом и запасными частями.

е) Запас горючего для всех типов машин иметь по две заправки – одна залитая в баки машин (тракторов) и одна в цистернах (бочках).

ж) В зимних условиях все подразделения должны быть обеспечены теплым бельем для всего состава части, рукавицами и маскхалатами.

Моторизованные и танковые части

з) На каждую боевую машину в складах части иметь 1/2 боекомплекта артснарядов непзапаса в окончательно снаряженном виде и 50 % боекомплекта патронов набитыми в ленты и диски. В частях, где до получения настоящей директивы было окончательно снаряжено свыше 1/2 боекомплекта артснарядов, дальнейшее хранение их продолжать в снаряженном виде.

Переснаряжение магазинов производить через каждые два месяца.

Укладку снарядов и снаряженных магазинов в машины производить по объявлении боевой тревоги.

б) Все остальные виды запасов хранить порядком, указанным для стрелковых, кавалерийских и артиллерийских частей.

в) Запас горючего для всех типов машин иметь по две заправки – одна залитая в баки машин (тракторов) и одна в цистернах (бочках).

2. Особо отработать вопрос подъема по тревоге частей прикрытия и отрядов поддержки погранвойск.

Сроки готовности по тревоге устанавливаю: для стрелковых и артиллерийских частей на конной тяге – 2 часа; для кавалерийских, мотомеханизированных частей и артиллерии на мехтяге – 3 часа. Зимой готовность частей соответственно 3 и 4 часа. Для отрядов поддержки готовность – 45 минут…»[20].

Еще раз повторим: судя по тому, что Красная армия сразу после немецкого нападения вступила в бой, а не разбежалась по складам, части к 22 июня были приведены в боевую готовность.

Вот теперь можно продолжить историю с укрепрайонами, которая вскоре приобрела уже совершенно шизофренический оттенок. Продолжим читать Козинкина:

«Внимательный читатель мог заметить, что в перечне укрепрайонов КОВО, на тот момент благополучно занятых гарнизонами, отсутствуют два самых южных. Но отсутствовали они недолго – 16 июня снова за подписями Военного совета КОВО в полном составе в Генеральный штаб летит следующая телеграмма: „Прошу разрешения занять кадрами Каменец-Подольского и Могилев-Ямпольского УР железобетонные сооружения первой линии этих УРов“. На документе длинная резолюция, написанная черным карандашом: „Занятие Каменец-Подольского и Могилев-Ямпольского УРов разрешено. Остропольский УР по старой границе подготовить к занятию также УРовскими частями с целью обучения и сколачивания. Срочно закончить формирование УРовских частей для Киевского УР, после чего подготовить УР к занятию кадрами“». И подпись: «Жуков, 18.6».

Мы читатели невнимательные и перечня УРов не знаем. Но не надо знать перечня, чтобы оценить свистопляску: 10 июня запрещали, 18-го разрешили. Получается, 18-го запрет на приведение войск в боевую готовность был снят? А как же со Сталиным, который до последнего часа игнорировал угрозу нападения?

Что, вообще, творилось в те дни на границе?

Глава 4. 18 июня – выход на старт

Впервые эта дата появилась в опубликованных еще в начале 90-х годов протоколах судебного заседания над командующим Западным Особым военным округом генералом Павловым. Допрашивая начальника связи Западного фронта Григорьева, член суда спросил:

«…Вы дали такие показания: „выезжая из Минска, мне командир полка связи доложил, что отдел химвойск не разрешил ему взять боевые противогазы из НЗ. Артотдел округа не разрешил ему взять патроны из НЗ, и полк имеет только караульную норму по 15 патронов на бойца, а обозно-вещевой отдел не разрешил взять из НЗ полевые кухни. Таким образом, даже днем 18 июня довольствующие отделы штаба не были ориентированы, что война близка… И после телеграммы начальника Генерального штаба от 18 июня войска округа не были приведены в боевую готовность“.

Подсудимый. Все это верно»[21].

А вот и иллюстрация к рассказу писателя Белоусова, представляющая в новом свете причины разгрома Западного фронта. Какой простой саботаж: отдать приказы частям и забыть про довольствующие отделы.

Но, простите… сколько твердили миру, что Сталин не разрешал приводить войска в боевую готовность аж до самого немецкого нападения – и вдруг выясняется, что уже 18 июня весь штабной аппарат должен был знать о том, что война близка, и выдавать патроны и противогазы. А возможно, и раньше – ведь директива КОВО о приведении в боевую готовность датирована 11 июня! Такие директивы не пишутся без указаний из Москвы, а Москва не станет давать указания КОВО и не давать ЗапОВО – немец-то собирается наступать по всей западной границе!

Есть ли свидетельства того, что выдвижение, развертывание и приведение в боевую готовность войск действительно начались заблаговременно?

Да сколько угодно на самом деле!

Уже 13 мая Сталин санкционировал выдвижение войск из внутренних округов в приграничные.

14 мая командующие округами получили приказ разработать уточненный детальный план обороны границы и прислать в Генштаб на утверждение. Срок: 20–25 мая. Не выполнили, конечно – планы не были утверждены и месяц спустя. Но это отнюдь не значит, что их не существовало.

Как составляются такие планы? Генштаб дает задание, отправляет его в округа, оттуда задание спускается все ниже и ниже, до уровня полков. В соответствии с этим заданием в полках разрабатываются планы прикрытия границы и отсылаются обратно по цепочке. На каждом этаже военного здания их суммируют, сводят в планы более высокого уровня и передают дальше. Та еще волокита! Но то, что планы прикрытия границы не были утверждены, означало лишь одно: они не успели дойти до генштаба. А вот каждый командир полка знал, как ему действовать, и не мог не знать – он ведь сам составлял эти планы! Такая вот петрушка…

27 мая был отдан приказ о срочном строительстве полевых фронтовых командных пунктов…

12 июня Генштаб дал указание о выдвижении войск к государственной границе – они и начали выдвигаться.

Что же это за дата – 18 июня? Она явно очень важна. ГШ слал директивы в округа постоянно, но именно эта телеграмма отмечена на суде, как некий рубеж.

Дело в том, что наша разведка донесла: гитлеровцы приказали населению к 4.00 утра 18 июня покинуть приграничную полосу. Это означало, что немецкие войска начинают выдвижение на исходные позиции. Той же датой отмечены и советские приказы – уже о выдвижении наших войск. Вот, например, достаточно давно уже известная директива штаба Прибалтийского военного округа.

«С целью быстрейшего приведения в боевую готовность театра военных действий округа ПРИКАЗЫВАЮ:

Командующим 8-й и 11-й армиями:

а) определить на участке каждой армии пункты организации полевых складов, ПТ мин, ВВ и противопехотных заграждений на предмет устройства определенных, предусмотренных планом заграждений. Указанное имущество сосредоточить в организованных складах к 21.6.41;

б) для постановки минных заграждений определить состав команд, откуда их выделять, и план работы их. Все это через начинжов пограничных дивизий;

в) приступить к заготовке подручных материалов (плоты, баржи и т. д.) для устройства переправ через реки Вилия, Невяжа, Дубисса. Пункты переправ установить совместно с оперативным отделом штаба округа.

30-й и 4-й понтонные полки подчинить военному совету 11-й армии. Полки иметь в полной готовности для наводки мостов через р. Неман. Рядом учений проверить условия наводки мостов этими полками, добившись минимальных сроков выполнения;

е) командующим войсками 8-й и 11-й армий – с целью разрушения наиболее ответственных мостов в полосе: госграница и тыловая линия Шяуляй, Каунас, р. Неман прорекогносцировать эти мосты, определить для каждого из них количество ВВ, команды подрывников и в ближайших пунктах от них сосредоточить все средства для подрывания. План разрушения мостов утвердить военному совету армии. Срок выполнения 21.6.41.

7. Командующим войсками армий и начальнику АБТВ округа. Создать за счет каждого автобата отдельные взводы цистерн, применив для этой цели установку контейнеров на грузовых машинах, количество создаваемых отдельных взводов – 4.

Срок выполнения – 23.6.41. Эти отдельные взводы в количестве подвижного резерва держать: Тельшай, Шяуляй, Кейданы, Ионова в распоряжении командующих армиями.

д) Отобрать из числа частей округа (кроме механизированных и авиационных) бензоцистерны и передать их по 50 проц. в 3 и 12 мк. Срок выполнения 21.6.41 г.;

е) Принять все меры обеспечения каждой машины и трактора запасными частями, а через начальника ОСТ принадлежностями для заправки машин (воронки, ведра)».

Обратили внимание на сроки? В основном, 21 июня. И кто после этого может сказать, что в Москве не знали дату нападения?

Тут надо понимать вот что: сам собой командующий округом такую директиву родить не имел полномочий. Она могла появиться на свет только во исполнение соответствующей директивы Генштаба. Которая, естественно, была послана не одному лишь Прибалтийскому округу, а всем приграничным округам – судя по протоколу допроса Григорьева – 18 июня 1941 года.

Свидетельств о том, что войска приводили в боевую готовность за несколько дней до начала войны – множество. Мы не будем рассматривать их в большом количестве, посмотрим лишь кое-что. Например, еще в 1957 году в «Сборнике боевых документов», среди приказов и донесений первых дней войны каким-то образом – то ли по недосмотру, то ли, наоборот, по причине саботажа «генеральной линии», затесался один из предвоенных документов. И еще какой!

Из приказа по 12-му механизированному корпусу

№ 0033. 18 июня 1941 г.

«1. С получением настоящего приказа привести в боевую готовность все части.

2. Части приводить в боевую готовность в соответствии с планами поднятия по боевой тревоге, но самой тревоги не объявлять. Всю работу проводить быстро, но без шума, без паники и болтливости, имея положенные нормы носимых и возимых запасов продовольствия, горюче-смазочных материалов, боеприпасов и остальных видов военно-технического обеспечения. С собой брать только необходимое для жизни и боя.

3. Пополнить личным составом каждое подразделение. Отозвать немедленно личный состав из командировок и снять находящихся на всевозможных работах. В пунктах старой дислокации оставить минимальное количество людей для охраны и мобилизационные ячейки, возглавляемые ответственными командирами и политработниками.

4. В 23.00 18.6.41 г. частям выступить из занимаемых зимних квартир и сосредоточиться… (Дальше расписывается, какая дивизия куда выступает. – Е.П.).

5. Марши совершать только в ночное время. В районах сосредоточения тщательно замаскироваться и организовать круговое охранение и наблюдение. Вырыть щели, войска рассредоточить до роты с удалением роты от роты 300–400 м…»

А теперь обратите внимание на сроки – корпус буквально рванулся из военных городков.

«8. К 23.00 18.6.41 г. донести в штаб корпуса (Елгава) по телефону или телеграфу условной цифрой „127“ о выступлении с зимних квартир…

10. Командный пункт 12-го механизированного корпуса с 4.00 20.6.41 г. – в лесу 2 км западнее г. дв. Найсе (1266). До 22.00 18.6.41 г. командный пункт корпуса – Елгава»[22].

На следующий день, 19 июня, в ПрибОВо издан еще один приказ, где, в числе прочего, говорится:

«…В предполье закончить работы. Но позиции предполья занимать только в случае нарушения противником госграницы.

Для обеспечения быстрого занятия позиций как в предполье, так и (в) основной оборонительной полосе соответствующие части должны быть совершенно в боевой готовности…».

Это опять же к вопросу о высказываниях маршала Жукова. А вот еще пункт, уже окончательно свидетельствующий о том, что все понимали: через три дня будет война.

«Минные поля установить по плану командующего армией там, где и должны стоять по плану оборонительного строительства. Обратить внимание на полную секретность для противника и безопасность для своих частей. Завалы и другие противотанковые и противопехотные препятствия создавать по плану командующего армией – тоже по плану оборонительного строительства».

То есть не только приводили войска в боевую готовность, но и мины ставили!

И далее:

«…Выдвигающиеся наши части должны выйти в свои районы укрытия. Учитывать участившиеся случаи перелета госграницы немецкими самолетами.

Продолжать настойчиво пополнять части огневыми припасами и другими видами снабжения».

…В начале 50-х годов Военно-научным управлением Генерального штаба ВС СССР проводился опрос советских военачальников относительно сосредоточения и развертывания войск западных приграничных военных округов в июне 1941 года. В 1989 году «Военно-исторический журнал» начал публиковать его результаты. Правда, напечатали ответы лишь на первые два вопроса:

«Был ли доведен до войск в части, их касающейся, план обороны государственной границы; когда и что было сделано командованием и штабами по обеспечению выполнения этого плана?»

«С какого времени и на основании какого распоряжения войска прикрытия начали выход на государственную границу и какое количество из них было развернуто до начала боевых действий?»

Ответы были разные, но обратите внимание на даты!

Генерал-полковник танковых войск П. П. Полубояров (бывший начальник автобронетанковых войск ПрибОВО):

«16 июня в 23 часа командование 12-го механизированного корпуса получило директиву о приведении соединения в боевую готовность. Командиру корпуса генерал-майору Н. М. Шестопалову сообщили об этом в 23 часа 17 июня по его прибытии из 202-й моторизованной дивизии, где он проводил проверку мобилизационной готовности. 18 июня командир корпуса поднял соединения и части по боевой тревоге и приказал вывести их в запланированные районы. В течение 19 и 20 июня это было сделано.

16 июня распоряжением штаба округа приводился в боевую готовность и 3-й механизированный корпус (командир генерал-майор танковых войск А.В. Куркин), который в такие же сроки сосредоточился в указанном районе».

Генерал-лейтенант П.П. Собенников (бывший командующий 8-й армией):

«Командующий войсками округа решил ехать в Таураге и привести там в боевую готовность 11-й стрелковый корпус генерал-майора М.С. Шумилова, а мне велел убыть на правый фланг армии. Начальника штаба армии генерал-майора Г.А. Ларионова мы направили обратно в Елгаву. Он получил задачу вывести штаб на командный пункт.

К концу дня были отданы устные распоряжения о сосредоточении войск на границе. Утром 19 июня я лично проверил ход выполнения приказа. Части 10, 90 и 125-й стрелковых дивизий занимали траншеи и дерево-земляные огневые точки, хотя многие сооружения не были еще окончательно готовы. Части 12-го механизированного корпуса в ночь на 19 июня выводились в район Шяуляя, одновременно на командный пункт прибыл и штаб армии».

Генерал-майор И.И. Фадеев (бывший командир 10-й стрелковой дивизии 8-й армии):

«19 июня 1941 года было получено распоряжение от командира 10-го стрелкового корпуса генерал-майора И.Ф. Николаева о приведении дивизии в боевую готовность. Все части были немедленно выведены в район обороны, заняли ДЗОТы и огневые позиции артиллерии. С рассветом командиры полков, батальонов и рот на местности уточнили боевые задачи согласно ранее разработанному плану и довели их до командиров взводов и отделений.

В целях сокрытия проводимых на границе мероприятий производились обычные оборонные работы, а часть личного состава маскировалась внутри оборонительных сооружений, находясь в полной боевой готовности…»

Генерал армии М.А. Пуркаев (бывший начальник штаба КОВО):

«13 или 14 июня я внес предложение вывести стрелковые дивизии на рубеж Владимир-Волынского укрепрайона, не имеющего в оборонительных сооружениях вооружения. Военный совет округа принял эти соображения и дал соответствующие указания командующему 5-й армией.

Однако на следующее утро генерал-полковник М.П. Кирпонос в присутствии члена военного совета обвинил меня в том, что я хочу спровоцировать войну. Тут же из кабинета я позвонил начальнику Генерального штаба и доложил принятое решение. Г.К. Жуков приказал выводить войска на рубеж УРа, соблюдая меры маскировки».

Генерал-майор П.И. Абрамидзе (бывший командир 72-й горно-стрелковой дивизии 26-й армии):

«20 июня 1941 года я получил такую шифровку Генерального штаба: „Все подразделения и части Вашего соединения, расположенные на самой границе, отвести назад на несколько километров, то есть на рубеж подготовленных позиций. Ни на какие провокации со стороны немецких частей не отвечать, пока таковые не нарушат государственную границу. Все части дивизии должны быть приведены в боевую готовность. Исполнение донести к 24 часам 21 июня 1941 года“».

И вот еще, на закуску, отрывок из воспоминаний бывшего военного комиссара 19-го мехкорпуса Ивана Калядина:

«Утром 19 июня меня неожиданно пригласил к себе командир корпуса. В его кабинете собрались начальник штаба полковник К. Д. Девятов, начальник оперативного отдела майор А. И. Казаков, начальники родов войск и служб. Был здесь и незнакомый мне полковник из штаба округа. Как только я вошел, генерал Фекленко, обращаясь к нему, сказал:

– Прошу вас, товарищ полковник, говорите.

Представитель штаба округа проинформировал собравшихся об активизировавшейся в последние дни наземной и воздушной разведке, проводимой противником на границе с СССР, и о том, что гитлеровское руководство не реагирует на соответствующие представления нашего правительства.

– В ближайшие дни возможно нападение гитлеровской Германии на нашу страну, – прямо сказал полковник. – В связи с этим Военный совет КОВО принял ряд важных решений. В частности, в течение сегодняшней ночи оперативное управление округа будет выведено на полевой командный пункт в районе города Тернополь. Командованию 19-го механизированного корпуса предлагается в ночь на 20 июня в целях предосторожности и защиты танковых дивизий от внезапных ударов с воздуха вывести все танки и артиллерию, автотранспорт и узлы связи, а также бронемашины механизированных частей из парков в безопасные места согласно утвержденному плану развертывания по варианту № 1. Подразделения ПВО получили боевую задачу по прикрытию районов новой дислокации войск…

Полковник уехал, а мы остались в кабинете, ожидая распоряжений комкора. Какое-то время он молчал. Потом встал, оглядел присутствовавших и сказал:

– Сколько волка ни корми, а он все в лес смотрит… Старая пословица верна, оказывается, по сей день. То, что мы услышали нынче, не должно, товарищи, обескуражить нас. Ничего неожиданного не случилось. Мы с вами давно готовились к этому… Причину вывода частей и соединений из гарнизонов не разглашать. На вопросы, кто бы их ни задал, будете отвечать, что это учебная тревога. Так сказать, тренировка. Партийные и советские руководители областей узнают обо всем по своей линии.

Комкор приказал начальнику штаба вместе с начальниками родов войск, а также отделу пропаганды в течение ближайших двух часов составить (соответственно) план вывода соединений и план партийно-политических мероприятий на этот период»[23].

То есть что мы видим? Начиная со второй половины мая, войска потихоньку подтягивают к границе. Примерно с 12 по 16 июня они начинают выдвижение, 18 числа, когда уже становится ясно, что немцы занимают исходные позиции для наступления, наши части тоже получают приказы занять позиции по плану прикрытия и находиться в полной боевой готовности.

И в этой ситуации знаменитая «Директива № 1» (а на самом деле без номера) – уже не отчаянная попытка спасти положение, а закономерный итог той самой «лавины» приказов и директив. Патроны выданы, продукты получены, машины заправлены – теперь личный состав может спать в ожидании приказа.

Приказ поступил в ночь на 22 июня.

«Военным советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО Копия: Народному комиссару Военно-Морского Флота

1) В течение 22–23.6.41 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО, нападение немцев может начаться с провокационных действий.

2) Задача наших войск – не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения.

Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности, чтобы встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников.

3) Приказываю:

а) В течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе.

б) Перед рассветом 22.6.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать.

в) Все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно.

г) Противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов.

д) Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.

Тимошенко, Жуков. 21.6.41»

Если рассматривать этот документ изолированно – он, конечно, является странным, расплывчатым. Но мы уже знаем, что к тому времени сделано. Знаем также, что «сроки готовности по тревоге… для стрелковых и артиллерийских частей на конной тяге – 2 часа; для кавалерийских, мотомеханизированных частей и артиллерии на мехтяге – 3 часа». То есть эти директива предписывает всего лишь сделать еще несделанное: поднять части по тревоге, занять огневые точки УРов на границе (тех самых, которые были в видимости немцев и которые не занимали до последнего), рассредоточить авиацию (это делалось в последний момент, чтобы немцы не могли заранее узнать расположение полевых аэродромов – а если повезет, то люфтваффе еще и побомбит пустые взлетные полосы) и привести в готовность ПВО. Остальное к тому времени должно уже быть готово.

Смущает лишь набившая уже оскомину фраза «на провокации не поддаваться». Она достаточно неконкретна, но наверняка к тому времени всему личному составу, от рядовых до генералов, уже все мозги просверлили разъяснениями по этому поводу. И все равно, даже в последней директиве упомянули.

Что же это за провокации такие, и почему наше правительство их так отчаянно боялось?

Глава 5. «На провокации не поддаваться!»

…И снова нам придется вернуться в русло международной политики.

Итак, к июню 1941 года положение игроков в кровавые шахматы Второй мировой было следующим. Франция оккупирована и вышла из игры. СССР и Германия связаны пактом о ненападении. Англия и Германия находятся в состоянии войны по принципу: «если слон нападет на кита – кто кого поборет?» Оба противника делают друг другу гадости на морских путях, дерутся в воздухе и немножко на суше в Африке и Европе. У британцев нет возможности вылезти из своей островной норки и что-то серьезное делать на европейских просторах, у Гитлера – желания класть солдат при переправе через Ла-Манш. (Имелся и еще один фактор – но о нем чуть позже.)

И тут с британцами случилась вполне понятная в их обстоятельствах неприятность – кончились деньги. Не на пирожные – на оружие. Значительную часть оружия и снаряжения британцы покупали у спонсора всех войн – Соединенных Штатов Америки, и вот теперь оплачивать военные поставки стало нечем.

Что касается позиции США, которые вроде бы стояли в стороне, но с живейшим интересом всматривались в происходящее – то она была достаточно занятной. Во-первых: да, Гитлера на пути к власти поддерживал американский капитал – но ведь не против Англии он его поддерживал! Янки вкладывали деньги в британского фюрера как в будущего терминатора против СССР – а что вышло?

Во-вторых: конечно, президенты США являются выразителями интересов капитала – однако не обязательно это одни и те же группировки, и не обязательно все финансовые группировки США имеют одни и те же политические интересы. Когда Гитлер шел к власти, президентом был Гувер, а потом его сменил Рузвельт, имевший несколько иные политические взгляды.

А есть еще и в-третьих. Президент США вынужден был лавировать между тремя группировками: поклонниками нацизма, которых имелось в США предостаточно, сторонниками участия в той или иной мере в европейском конфликте и самой сильной группой «изоляционистов», заявлявших, что война идет далеко, и нечего в нее вмешиваться.

Вот и вопрос: поддержат Соединенные Штаты Советский Союз в будущей войне или предпочтут остаться в стороне? А американцы были нам очень нужны, в первую очередь именно в качестве «спонсора всех войн». Так что деньги у британцев кончились очень вовремя.

В декабре 1940 года Рузвельт стал проталкивать через Конгресс закон о ленд-лизе. Этот закон давал право президенту передавать в заем или аренду правительству любой страны, оборона которой признается жизненно важной для безопасности США, военную технику, оружие, боеприпасы, снаряжение, стратегическое сырье, продовольствие и т. д. Безопасность – дело хорошее, но широким массам мало понятное, когда война идет за океаном. Попробуй объясни, как с ней связана какая-то бомбежка какого-то Лондона. Лондон – это вообще где?

Поэтому по ходу пиар-кампании нового закона все время говорили о высоких материях – что ленд-лиз предназначен странам, являющимся жертвами агрессии. Изначально закон принимался, как уже говорилось, для помощи Англии, у которой закончились деньги для оплаты военных поставок. Однако к тому времени намерения Гитлера пойти войной на СССР были уже настолько явными, что сам собой возник вопрос: можно ли распространять закон на Советский Союз, если он тоже окажется жертвой германской агрессии?

Не надо забывать, что союзниками мы стали только после 22 июня. До того в глазах американского обывателя Гитлер и Сталин были явлениями одного порядка. Их государства считались в равной мере «империями зла» – тем более что были связаны пактом о ненападении, то есть в глазах мировой общественности являлись почти союзниками. Гитлер воевал с дружественной США Англией, поэтому оказался чуть-чуть более «плохим», но и только.

Обсуждение данного вопроса в Конгрессе вылилось в поправку, исключающую Советский Союз из числа государств, которые вправе претендовать на ленд-лиз. Поправку, правда, отклонили – однако весьма незначительным большинством: против нее проголосовали 66 % депутатов палаты представителей и 61 % сенаторов. Закон о ленд-лизе был принят 11 марта 1941 года. Но закон законом – а решать-то президенту!

Официальную позицию США по отношению к международным конфликтам образца 1941 года заместитель госсекретаря С. Уэллес определил так: «Политика Соединенных Штатов заключается в том, чтобы предоставлять всю практическую помощь Великобритании, английским доминионам и другим странам, которые страдают от агрессии».

Соответственно, чтобы претендовать на ленд-лиз и вообще на США в качестве союзника, нам совершенно необходимо было получить статус жертвы агрессии. Причем такой, чтобы под него никто не мог подкопаться.

В мае 1941 года над вожделенным статусом нависла новая угроза. Дело было во втором факторе, отвращавшем Гитлера от переправы через Ла-Манш: фюрер с самого начала своей политической карьеры являлся записным и убежденным англофилом, еще со времен «Майн кампф» не прекращал признаваться в любви к Англии и ради нее готов был на многое.

«Немецкий меч должен был бы завоевать землю немецкому плугу и тем обеспечить хлеб насущный немецкой нации. Для такой политики мы могли найти в Европе только одного союзника: Англию. Только в союзе с Англией, прикрывающей наш тыл, мы могли бы начать новый великий германский поход…»

Пытаясь убедить сторонников разделить эту любовь, Гитлер приводит самые разные аргументы. То были «восточные», а вот вам и «западные».

«Английская военная политика имела для Германии ужасающие последствия. Но это не должно помешать нам теперь понять, что ныне Англия уже не заинтересована в уничтожении Германии. Напротив, теперь с каждым годом английская политика все больше будет испытывать неудобства от того, что французская гегемония в Европе становится все сильнее… В вопросе о возможных союзниках наше государство не должно, конечно, руководствоваться воспоминаниями старого, а должно уметь использовать опыт прошлого в интересах будущего. Опыт же учит прежде всего тому, что такие союзы, которые ставят себе только негативные цели, заранее обречены на слабость. Судьбы двух народов лишь тогда станут неразрывны, если союз этих народов открывает им обоим перспективу новых приобретений, новых завоеваний, словом, усиления и той и другой стороны».

Но это еще что!? Помните сетования Гитлера, что Германии, мол, следовало в начале века делать то же, что и Япония – то есть воевать с Россией. А вот как, по его мнению, должна была строиться английская политика Германии:

«…Никакие жертвы не должны были показаться нам слишком большими, чтобы добиться благосклонности Англии. Мы должны были отказаться от колоний и от позиций морской державы и тем самым избавить английскую промышленность от необходимости конкуренции с нами…»

Как вам нравится уровень прогиба? И далее:

«Мы должны были полностью отказаться от колоний и от участия в морской торговле, полностью отказаться от создания немецкого военного флота. Мы должны были полностью сконцентрировать все силы государства на создании исключительно сухопутной армии. В результате мы имели бы некоторое самоограничение для данной минуты, но обеспечили бы себе великую будущность».

Забегая вперед во времени, скажем, что, в отличие от политической сферы, на пути пропаганды Гитлер добился многого. Так, например, заговорщики-генералы, те самые, которые чуть не взорвали фюрера в 1944 году, имели тесные связи с британской разведкой. И не только они. Рудольф Ресслер, самый результативный агент Второй мировой войны, формально работая на английскую разведку, под этим соусом добывал для нас любые сведения о германской армии. По заказу. Представляете, сколько генералов должны были давать ему информацию?

Как вы думаете, имелись у Сталина основания доверять англо-германской вражде?

Весной 1941 года Гитлер предпринял еще одну попытку заставить англичан с ним помириться. В апреле – мае он нанес ряд чувствительных ударов по английским войскам, находящимся в зоне британских интересов в Европе и Африке. В начале мая же случилось нечто уже совершенно безумное.

10 мая 1941 года ближайший сподвижник Гитлера Рудольф Гесс прилетел в Англию на военном самолете и выбросился с парашютом. Гитлер заявил, что он-де сошел с ума. Ему, конечно, поверили – как же не поверить Гитлеру! (Тем более, что материалы, связанные с «миссией Гесса», засекречены в Англии до сих пор.)

22 мая 1941 года советская политическая разведка докладывала Сталину:

«…По сведениям, полученным „Зенхеном“,[24] в личной беседе с его приятелем Томом Дюпри (заместителем начальника отдела печати МИДа)…

…Во время бесед офицеров английской военной разведки с Гессом Гесс утверждал, что он прибыл в Англию для заключения компромиссного мира, который должен приостановить увеличивающееся истощение обеих воюющих стран и предотвратить окончательное уничтожение Британской империи, как стабилизующей силы.

По заявлению Гесса, он продолжает оставаться лояльным Гитлеру…

…В беседе с Кирк Патриком Гесс заявил, что война между двумя северными народами является преступлением. Гесс считает, что в Англии имеется стоящая за мир сильная античерчилльская партия, которая с его (Гесса) прибытием получит мощный стимул в борьбе за заключение мира.

Том Дюпри на вопрос „Зенхена“ – думает ли он, что англо-германский союз против СССР был бы приемлемым для Гесса, ответил, что это именно то, чего хочет добиться Гесс…

…В парламенте Черчиллю был задан вопрос – в распоряжении каких (военных или гражданских) властей находится Гесс.

Черчилль ответил: „Гесс – мой пленник“, – предупреждая тем самым оппозицию от интриг с Гессом.

„Зенхен“ считает, что сейчас время мирных переговоров еще не наступило, но в процессе дальнейшего развития войны Гесс, возможно, станет центром интриг за заключение компромиссного мира и будет полезен для мирной партии в Англии и для Гитлера».

А вот интересно: о чем Черчилль договаривался с Гессом, если эти переговоры до сих пор секретны?

В том же самом мае внезапно обострились советско-американские отношения. Заместитель наркома иностранных дел Лозовский 13 июня докладывал Сталину:

«Американское правительство за последнее время провело ряд враждебных мероприятий против Советского Союза. Помимо почти полного прекращения лицензий на вывоз оборудования, американское правительство запретило советским инженерам посещение заводов, провело мероприятия дискриминационного характера, ограничив свободу передвижения советских дипломатов, конфисковало принадлежащий нам иридий, потребовало отъезда помощников военного атташе Березина и Овчинникова, организовало суд над служащими „Буккниги“ для того, чтобы доказать причастность Советского Союза к пропаганде в Соединенных Штатах и т. д. Сейчас вся американская пресса ведет бешеную кампанию против СССР, доказывая на все лады, что забастовочная война, прокатившаяся по Соединенным Штатам, вызвана „агентами Москвы“…»[25].

Если экономические меры еще хоть как-то объяснялись применением к СССР прокламации президента Рузвельта об экспортном контроле, то остальные мероприятия можно было расценить одним-единственным образом: как подготовку американского общественного мнения к тому факту, что США не вступит в войну на стороне СССР.

А теперь давайте представим себе два несбывшихся, но вполне возможных события. Первое – Гессу удается прийти к соглашению с Лондоном. Британия, у которой нет ни постоянных друзей, ни постоянных врагов, а есть лишь постоянные интересы, заключает с Германией мир. Второе – война начинается таким образом, что у Гитлера есть основания представить себя жертвой агрессии. Между тем в США уже развернуто мощное военное производство. Кто, в таком случае, получит помощь по ленд-лизу, а также Британию и США в качестве союзников?

Не надо забывать еще и про Японию, связанную с Германией тройственным пактом. Правда, японцы, которые вовсе не горели желанием воевать с СССР, имели лазейку: они обязаны были безоговорочно поддержать союзника, только если тот подвергнется нападению. И если советское правительство оставит Гитлеру лазейку для провокации, позволяющую ему представить Германию жертвой агрессии, то мы автоматически получаем войну еще и на восточных границах.

Так что немецкому фюреру очень важно было не позволить СССР получить статус страдающего от агрессии государства – чтобы дать США, где началась демонстративная антисоветская кампания, повод не вступать в войну на нашей стороне, а Японию, наоборот, заставить вступить. Нам же, соответственно, жизненно важно было не дать ему повода это сделать.

В конце мая министерство пропаганды Геббельса начало большую игру, запуская в оборот всевозможные слухи о предстоящем нападении Германии на Англию, возможно, даже в союзе с СССР. Схема провокации получалась чрезвычайно простая: Германия накапливает силы на границе, одновременно создавая впечатление, что на самом-то деле готовится удар по Англии. Естественно, силы накапливает и СССР. Затем происходит нечто такое, что можно представить «агрессией» с нашей стороны, и Германия наносит «ответный удар». Типа, мы собирались воевать с Британией, а эти русские сами на нас напали. В крайнем случае, если Советский Союз спровоцировать не удастся, немцы могли и инсценировать нападение, подобно тому, как они это проделали в Польше.

Ну что, были у Сталина основания снег студить, но не дать Гитлеру возможность представить нас инициаторами столкновения? Правда, до французского варианта с изъятием патронов он не дошел, но во всем остальном страховались и перестраховывались.

Одной из мер стало показное, нарочитое игнорирование угрозы войны, обставленное так, чтобы обязательно попасться на глаза как иностранным дипломатам, так и иностранным шпионам. СССР демонстрировал «непонимание» ситуации на всех уровнях, официальных и неофициальных. 9 июня японский посол в Москве телеграфировал своему коллеге в Софии:

«Усиленно циркулирующие слухи о том, что Германия нападет на Советский Союз, а в особенности информация, поступающая из Германии, Венгрии, Румынии и Болгарии, заставляют думать, что приблизился момент этого выступления…

Обстановка в Москве весьма спокойна, незаметны также и признаки подготовки к войне, а именно: мероприятия ПВО, сокращение количества такси и прочее, 24 мая я спросил об этом у Молотова. Он ответил, что в настоящее время между Германией и Советским Союзом не имеется трений, могущих повлечь к войне, но если возникнет конфликт, то он считает своим долгом разрешить его мирным путем. Кроме того, позавчера, 7-го числа, германский посол в беседе со мной сказал, что от правительства по этому вопросу никаких сообщений нет, что нет признаков подготовки к войне со стороны Советского Союза, который, должно быть, знает о существующей щекотливой ситуации, а кроме того, Советский Союз аккуратно выполняет обещания, данные Германии, поэтому трудно изыскать причины для нападения на Советский Союз».

10 июня Гитлер назначил начало кампании на 22 июня. В тот же день начальник генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер издал соответствующее распоряжение, которое передали в войска. Британский центр радиоперехвата в Блечли поймал одно из этих сообщений, расшифровал и отправил «наверх». Естественно, попала эта информация и в британскую разведку, а там, на самом верху, сидели товарищи из «кембриджской пятерки» – резидентуры НКВД. Не позднее 12 июня сведения должны были оказаться в Москве.

Сталин, естественно, ответил – и еще как! 13 июня в 18 часов было передано по московскому радио и в тот же день по дипломатическим каналам вручено министрам иностранных дел заинтересованных государств то самое, знаменитое сообщение ТАСС. На следующий день оно было опубликовано в центральных советских газетах.

«Еще до приезда английского посла г-на Криппса в Лондон, особенно же после его приезда, в английской и вообще иностранной печати стали муссироваться слухи о „близости войны между СССР и Германией“. По этим слухам: 1) Германия будто бы предъявила СССР претензии территориального и экономического характера и теперь идут переговоры между Германией и СССР о заключении нового, более тесного соглашения между ними;

2) СССР будто бы отклонил эти претензии, в связи с чем Германия стала сосредотачивать свои войска у границ СССР с целью нападения на СССР;

3) Советский Союз, в свою очередь, стал будто бы, усиленно готовиться к войне с Германией и сосредотачивает войска у границ последней.

Несмотря на очевидную бессмысленность этих слухов, ответственные круги в Москве все же сочли необходимым, ввиду упорного муссирования этих слухов, уполномочить ТАСС заявить, что эти слухи являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в дальнейшем расширении войны.

ТАСС заявляет, что: 1) Германия не предъявляла СССР никаких претензий и не предлагает какого-либо нового, более тесного соглашения, ввиду чего и переговоры на этот предмет не могли иметь место; 2) по данным СССР, Германия также неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерениях Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям; 3) СССР, как это вытекает из его мирной политики, соблюдал и намерен соблюдать условия советско-германского пакта о ненападении, ввиду чего слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными; 4) проводимые сейчас летние сборы запасных Красной Армии и предстоящие маневры имеют своей целью не что иное, как обучение запасных и проверку работы железнодорожного аппарата, осуществляемые, как известно, каждый год, ввиду чего изображать эти мероприятия Красной Армии как враждебные Германии по меньшей мере нелепо».

Мало того, что Советский Союз демонстрировал отсутствие причин для войны. Сообщение являлось еще и ловушкой для Гитлера. У него было три варианта реагирования, один хуже другого: а) предъявить претензии СССР – расписавшись тем самым в подготовке войны; б) ответить аналогичным заявлением – тогда в случае нападения фюрер выставлял себя не просто агрессором, но еще и агрессором циничным и вероломным; в) промолчать, неявно выразив несогласие со Сталиным и признав, что «похолодание» в отношениях существует и идет из Германии.

Это был совершенно блестящий политический ход. Теперь, как бы ни повел себя фюрер, в случае начала войны он в любом случае выходил агрессором. У него оставалась одна надежда – что на границе все же произойдет нечто такое, что можно будет расценить как провокацию.

Кстати, данное сообщение ТАСС в условиях дезинформационной кампании Геббельса лучше всего доказывало: Сталин ни на мгновение не поверил, что Гитлер собирается напасть на Англию. Потому что когда по всему миру ходят слухи о тайном союзе СССР и Германии, делать подобное заявление можно лишь в одном случае: если советское правительство точно знает, что через несколько дней слухи будут опровергнуты самим ходом событий.

Дезориентировало ли сообщение ТАСС советских военных, помешало ли им готовиться к войне? Об этом замечательно говорится в военных мемуарах. Например, маршала Ротмистрова, который в мае 1941 года был назначен начальником штаба 3-го мехкорпуса (ПрибОВО).

«Командовал корпусом генерал-майор танковых войск А. В. Куркин – человек твердого характера и редкой работоспособности… Оба мы были абсолютно убеждены, что недалеко то время, когда, охмеленная легкими победами на Европейском континенте, гитлеровская армия ринется на Советский Союз. И даже известное Заявление ТАСС от 14 июня 1941 года о беспочвенности слухов, касающихся подготовки немцами войны против СССР, не поколебало нашей убежденности. Зачем тогда, рассуждали мы, гитлеровцы перебрасывают крупные военные силы в Восточную Пруссию, а их самолеты откровенно ведут воздушную разведку советской территории?

…21 июня, буквально за несколько часов до вторжения немецко-фашистских войск в Литву, к нам в Каунас прибыл командующий войсками Прибалтийского Особого военного округа генерал-полковник Ф. И. Кузнецов. Торопливо войдя в кабинет генерала Куркина, у которого я в то время был на докладе, он кивнул в ответ на наше приветствие и без всякого предисловия сообщил, как ударил:

– Есть данные, что в ближайшие сутки-двое возможно внезапное нападение Германии.

Мы молча переглянулись. И хотя нас в последние дни не оставляло предчувствие этой беды, сообщение Кузнецова ошеломило.

– А как же Заявление ТАСС? – изумленно спросил Куркин. – Ведь в нем говорилось…

– Но ведь это же внешнеполитическая акция, которая к армии не имела прямого отношения, – сказал командующий. Он устало опустился на стул, вытирая носовым платком вспотевшее, сильно осунувшееся лицо. – Не надо сейчас заниматься обсуждением этих проблем. У нас есть свои достаточно важные…»[26].

Вот так – а не лепетать с девической наивностью: «Но ведь товарищ Сталин сказал…». Товарищ Сталин сказал, и те, кому надо, поняли его правильно.

Берлин никак не прокомментировал сообщение ТАСС, что доказывало: война начнется в ближайшие дни. Теперь главное было – избежать слишком резких движений, и тогда Гитлеру не останется ничего, кроме как напасть на СССР без всякого повода и без объявления войны. А может быть, в такой ситуации он, взвесив все обстоятельства, и не решится напасть, оставив в тылу формально воюющую с ним Англию? Это был совсем крохотный, но все же шанс. В конце концов, переносил же он сроки нападения на Францию, в конечном итоге начав вторжение на полгода позже, чем предполагалось изначально.

Какие были опасные моменты, которые, по понятиям того времени, можно было приравнять к намерению начать войну? Естественно, мобилизация. Затем, занятие войсками огневых сооружений укрепрайонов, видных с германской территории. Мол, как это так: сами делаете такие заявления, и сами сидите в дотах. Обстрел германской территории – особенно из пушек и пулеметов. И, наконец, нарушение войсками наземной границы.

Маскировались от противника. Маскировались и от союзников. Вот, например, что записал в своем дневнике генеральный секретарь исполкома Коминтерна Георгий Димитров 21 июня 1941 г.

«В телеграмме Джоу Эн-лая из Чунцина в Янань (Мао Цзе-Дуну) между прочим указывается на то, что Чан Кайши упорно заявляет, что Германия нападет на СССР, и намечает даже дату – 21.06.41! …Слухи о предстоящем нападении множатся со всех сторон…

…Звонил утром Молотову. Просил, чтобы переговорили с Иос. Виссарионовичем о положении и необходимых указаниях для Компартий.

Мол.: „Положение неясно. Ведется большая игра. Не все зависит от нас. Я переговорю с И. В. Если будет что-то особое, позвоню!“»

То есть даже перед зарубежными коммунистами Сталин разыгрывал роль ничего не подозревающего доверчивого простачка. Впрочем, игра, действительно, велась очень большая и того стоила. Ситуация была сложнейшая, стрелки весов застыли в неустойчивом равновесии на нулевой отметке, и сдвинуть их могло любое дуновение ветра.

Всем известно, что первым советскому народу о начале войны сообщим не Сталин, а Молотов, заместитель председателя Совнаркома и – это важно! – нарком иностранных дел. Об этой речи все слышали, но многие ли ее читали? А там, между прочим, говорилось следующее:

«Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города… Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территории.

Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то, что между СССР и Германией заключен договор о ненападении и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора. Нападение на нашу страну совершено, несмотря на то, что за все время действия этого договора германское правительство ни разу не могло предъявить ни одной претензии к СССР по выполнению договора. Вся ответственность за это разбойничье нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германских фашистских правителей.

Уже после совершившегося нападения германский посол в Москве Шуленбург в 5 часов 30 минут утра сделал мне, как народному комиссару иностранных дел, заявление от имени своего правительства о том, что германское правительство решило выступить с войной против СССР в связи с сосредоточением частей Красной Армии у восточной германской границы.

В ответ на это мною от имени Советского правительства было заявлено, что до последней минуты германское правительство не предъявляло никаких претензий к советскому правительству, что Германия совершила нападение на СССР, несмотря на миролюбивую позицию Советского Союза, и что тем самым фашистская Германия является нападающей стороной.

По поручению Правительства Советского Союза я должен также заявить, что ни в одном пункте наши войска и наша авиация не допустили нарушения границы и поэтому сделанное сегодня утром заявление румынского радио, что якобы советская авиация обстреляла румынские аэродромы, является сплошной ложью и провокацией. Такой же ложью и провокацией является вся сегодняшняя декларация Гитлера, пытающегося задним числом состряпать обвинительный материал насчет несоблюдения Советским Союзом советско-германского пакта…»

Гитлер, действительно, пытался представить СССР нападающей стороной, но выглядело это неубедительно и успеха не имело…

Глава 6. Загадка директивы

Вернемся, однако, к «Директиве № 1». По содержанию ее особых вопросов не возникает. По времени написания – тоже. Известно, что она была передана в войска в 0 часов 30 минут 22 июня. Даже с учетом зашифровки – расшифровки – передачи на ее выполнение времени хватало. Срок подъема частей по тревоге, как мы помним, – 2–3 часа. Немцы тоже не сразу пойдут в атаку. Сперва артподготовка, бомбежка – большого урона от них быть не должно, поскольку части держатся «рассредоточенно и замаскированно», в укрытиях, авиация – на полевых аэродромах, тоже замаскированная. Потом немцам надо переправиться через границу (а там еще и река может быть, и немаленькая). Наши линии обороны большей частью находятся в нескольких километрах от границы, их тоже надо пройти, пехота идет не быстрее 5 километров в час, это если по дороге… В общем, хватало времени изготовиться к обороне.

Итак, не возникает особых вопросов по содержанию и времени отправки. А вот по времени и обстоятельствам написания – есть, и много. Вот как, по воспоминаниям маршала Жукова, появился на свет этот документ:

«Вечером 21 июня мне позвонил начальник штаба Киевского военного округа генерал-лейтенант М. А. Пуркаев и доложил, что к пограничникам явился перебежчик – немецкий фельдфебель, утверждающий, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня.

Я тотчас же доложил наркому и И. В. Сталину то, что передал М. А. Пуркаев.

– Приезжайте с наркомом минут через 45 в Кремль, – сказал И. В. Сталин.

Захватив с собой проект директивы войскам, вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н. Ф. Ватутиным мы поехали в Кремль. По дороге договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность».

О боевой готовности мы уже говорили. Странно другое: военные обычно пишут воспоминания достаточно четко. И уж время-то, тем более, если речь идет о таком дне, указывают. «Вечером» – это когда? В 17 часов, в 19, в 21? Можно, конечно, посмотреть по журналу посетителей, и мы непременно посмотрим, но такая расплывчатость сама по себе настораживает.

«И. В. Сталин встретил нас один. Он был явно озабочен.

– А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? – спросил он.

– Нет, – ответил С. К. Тимошенко. – Считаем, что перебежчик говорит правду».

Тут все интересно. Перебежчик явился к пограничникам. Те конечно, доложили о нем в округ (тут уж не время было считаться амбициями), но доложили и по начальству. Учитывая прежнюю историю, Берия добегал до вождя быстрее, чем доходили генералы, так что Сталин давно уже должен был все знать. И про перебежчика, и про то, не является ли он провокатором. Тем не менее он спрашивает об этом у Тимошенко, а товарищ Тимошенко, не видя в глаза перебежчика, не являясь чекистом, тем не менее свято уверен в его честности.

Следующий сталинский вопрос прямо-таки напрашивается: «Почему вы так считаете, товарищ Тимошенко?» Вот тут и начать бы говорить о данных разведки: что приграничная полоса полна немецких войск, с той стороны слышен шум моторов, разведка доносит то-то и то-то… Ничего подобного! Товарищ Сталин, читавший порой даже исходники разведдонесений, качеством столь судьбоносной информации совершенно не озабочен. А как же «на провокации не поддаваться?»

«Тем временем в кабинет И. В. Сталина вошли члены Политбюро. Сталин коротко проинформировал их.

– Что будем делать? – спросил И. В. Сталин.

Ответа не последовало. (?! – Е.П.) (Ах, да! Мы и забыли! Они же все запуганы усатым злодеем до полной бессловесности! – Е.П.)

– Надо немедленно дать директиву войскам о приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность, – сказал нарком.

– Читайте! – сказал И. В. Сталин.

Я прочитал проект директивы».

Интересно, кстати – что это за проект? Маршал его не приводит. Более того, ни в архивах, ни в литературе нет никаких следов первоначального текста.

«И. В. Сталин заметил:

– Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть, вопрос еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений.

Не теряя времени, мы с Н. Ф. Ватутиным вышли в другую комнату и быстро составили проект директивы наркома.

Вернувшись в кабинет, попросили разрешения доложить.

И. В. Сталин, прослушав проект директивы и сам еще раз его прочитав, внес некоторые поправки и передал наркому для подписи…

С этой директивой Н. Ф. Ватутин немедленно выехал в Генеральный штаб, чтобы тотчас же передать ее в округа. Передача в округа была закончена в 00.30 минут 22 июня 1941 года. Копия директивы была передана наркому Военно-Морского Флота».

А теперь обратимся к журналу посетителей сталинского кабинета за 21 июня. Действительно, нарком обороны Тимошенко вошел туда в 19.05, но… без Жукова. При этом Сталин никак не мог «встретить его один», потому что у него к тому времени почти сорок минут сидел Молотов. Вместе с Тимошенко (а не после него) пришли еще шесть человек. Это Берия, Ворошилов, Маленков, начальник Госплана Вознесенский, начальник мобилизационно-планового отдела комитета обороны при Совнаркоме и какой-то Кузнецов. (В журнале указаны только фамилии, без инициалов и должностей. Историки могут выбирать из трех Кузнецовых, я обнаружила четвертого – впрочем, наличие пятого тоже не исключено). Из них член Политбюро – всего один (Ворошилов) и два кандидата (Берия и Маленков).

Затем Тимошенко ушел от Сталина в 20.15 и через полчаса вернулся вместе с Жуковым. Вечер? Вечер! Но никакого приватного разговора у них снова быть не могло, потому что у Сталина все еще находились Берия, Молотов, Ворошилов и Маленков, а вместе с нашими героями пришли Буденный и Мехлис. Все военные и Маленков покинули сталинский кабинет в 22.20.

Вам ничего не кажется странным? Ватутин-то где?

А не было там Ватутина вовсе!

Как видим, не было никаких приватных бесед, а было совещание, чрезвычайно представительное, с участием всей руководящей «пятерки» (ее вычислить легко – через несколько дней «пятерка» будет преобразована в Государственный комитет обороны, состав которого мы знаем поименно). Насчет «молчащих членов Политбюро» – тоже «непонятки». Вы можете представить себе молчащего Мехлиса? Да и Буденного тоже – Ворошилов у него в Гражданскую был членом РВС армии, а Сталин – членом РВС фронта. Кого маршалу-кавалеристу бояться?

Опять же, во время этого совещания Жуков и Тимошенко выходят в приемную писать директиву, оставив прочих совещаться по военным вопросам без наркома и начальника ГШ. Им что – потом все по новой рассказывали? Или остальные их терпеливо ждали?

Одним словом, чушь какая-то получается…

Случайным свидетелем составления директивы стал нарком ВМФ адмирал Кузнецов, оставивший об этом аж целых два варианта воспоминаний. Согласно канонической версии, дело было так:

«…Около 11 часов вечера зазвонил телефон. Я услышал голос маршала С. К. Тимошенко:

– Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне.

Быстро сложил в папку последние данные о положении на флотах и, позвав Алафузова[27], пошел вместе с ним. Владимир Антонович захватил с собой карты. Мы рассчитывали доложить обстановку на морях. Я видел, что Алафузов оглядывает свой белый китель, должно быть, считал неудобным в таком виде идти к Наркому обороны.

– Надо бы надеть поновее, – пошутил он. Но времени на переодевание не оставалось.

Наши наркоматы были расположены по соседству… Через несколько минут мы уже поднимались на второй этаж небольшого особняка, где временно находился кабинет С. К. Тимошенко.

Маршал, шагая по комнате, диктовал… Генерал армии Г.К. Жуков сидел за столом и что-то писал. Перед ним лежало несколько заполненных листов большого блокнота для радиограмм. Видно, Нарком обороны и начальник Генерального штаба работали довольно долго.

Семен Константинович заметил нас, остановился. Коротко, не называя источников, сказал, что считается возможным нападение Германии на нашу страну.

Жуков встал и показал нам телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов. Помнится, она была пространной – на трех листах. В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии.

Непосредственно флотов эта телеграмма не касалась. Пробежав текст телеграммы, я спросил:

– Разрешено ли в случае нападения применять оружие?

– Разрешено.

Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:

– Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть о готовности номер один. Бегите!

Тут уж некогда было рассуждать, удобно ли адмиралу бегать по улице. Владимир Антонович побежал, сам я задержался еще на минуту, уточнил, правильно ли понял, что нападения можно ждать в эту ночь. Да, правильно, в ночь на 22 июня. А она уже наступила!..»

То есть, когда пришел Кузнецов, Тимошенко диктовал, а Жуков записывал текст директивы в блокнот для радиограмм. А вот когда этот текст был составлен?

В другом варианте своих воспоминаний, опубликованном в книге «Оборона Ленинграда», адмирал вспоминает этот момент несколько по-другому. Дело в том, что эта книга вышла в 1968 году, а сдана в набор аж в 1965-м. Мемуары маршала Жукова тогда еще не были опубликованы, а свой доклад на пленуме в 1956 году он так и не прочел, так что официальная позиция по вопросу, кто предложил привести войска в боевую готовность, не была известна. Вот что вспоминает адмирал:

«Когда вошли в кабинет, нарком в расстегнутом кителе ходил по кабинету и что-то диктовал. За столом сидел начальник Генерального штаба Г.К. Жуков и, не отрываясь, продолжал писать телеграмму. Несколько листов большого блокнота лежали слева от него: значит, прошло уже много времени, как они вернулись из Кремля (мы знали, что в 18 часов оба они вызывались туда[28]) и готовили указания округам.

„Возможно нападение немецко-фашистских войск“, – начал разговор С.К. Тимошенко. По его словам, приказание привести войска в состояние боевой готовности для отражения ожидающегося вражеского нападения было им получено лично от И.В. Сталина, который к тому времени уже располагал, видимо, соответствующей достоверной информацией. При этом С.К. Тимошенко показал нам телеграмму, только что написанную Г.К. Жуковым. Мы с В.А. Алафузовым прочитали ее. Она была адресована округам, а из нее можно было сделать только один вывод – как можно скорее, не теряя и минуты, отдать приказ о переводе флотов на оперативную готовность номер 1…»[29].

Вот так-так! Оказывается, не военные уговаривали Сталина привести войска в боевую готовность, а сами получили от него соответствующий приказ. Не Жуков рассказал вождю о перебежчике, а у Сталина уже была информация о близящемся нападении.

Вот теперь все становится на свои места. Конечно же, эту невероятно важную директиву – чтобы и привести войска в боевую готовность, и не дать Гитлеру повода кричать о «советской агрессии», и встретить врага у наших границ, и в то же время, если появится возможность, «отыграть» войну назад – не доверили бы составлять наркому и начальнику Генштаба. Девять из десяти, что родилась она на этом самом совещании, явившись плодом коллективного творчества, а теперь Тимошенко диктовал, а Жуков переписывал ее в шифроблокнот. И по времени совпадает – в 22.20 они вышли от Сталина, пока добирались до наркомата со всеми лестницами, коридорами и постами охраны, как раз «около одиннадцати» Тимошенко и должен был дойти до своего кабинета и позвонить Кузнецову, который на совещании не присутствовал. Есть сведения, что в шифровальный отдел директива попала в 23.45, минут тридцать-сорок на зашифровку, потом к связистам, и примерно в 0.30, как и писал Жуков, она ушла в войска.

Тут интереснее другое. Вернемся в соседний наркомат, к морякам. Первая телеграмма, которую дал прибежавший заместитель наркома, ушла в 23.50 и состояла из одной фразы[30]:

«Немедленно перейти на оперативную готовность номер один»[31].

Собственно директиву писали уже не торопясь, и отправилась она к флотам, несмотря на то, что была намного короче армейской, куда позже, чем у соседей – в 1.12.

«В течение 22.6. – 23.6. возможно внезапное нападение немцев. Нападение немцев может начаться с провокационных действий. Наша задача не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно флотам и флотилиям быть в полной боевой готовности встретить возможный удар немцев или их союзников. Приказываю, перейдя на оперативную готовность № 1, тщательно маскировать повышение боевой готовности. Ведение разведки в чужих территориальных водах категорически запрещаю. Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить»[32].

То есть что сделал Кузнецов? Он отправил заместителя в наркомат, и тот передал флотам условный сигнал о приведении их в боевую готовность. А потом, дождавшись, пока военные отправят свою директиву, выслушал от них все новости и уже тогда, не торопясь, написал более подробные приказы.

Что сделали на флотах, получив такие директивы? А что бы вы сделали? Правильно! С флотов пошли звонки в наркомат. Первым и главным вопросом было: «Стрелять на поражение можно?» «Можно!» – радостно отвечал нарком.

А в наркомате обороны что – телефона не было? Откуда вообще известно, что «Директива № 1» была на самом деле первой? Кто может утверждать, что, вернувшись с совещания, Тимошенко и Жуков не отправили первым делом в округа что-нибудь вроде «Привести в действие план прикрытия государственной границы» или не поручили тому же Ватутину связаться с командующими по ВЧ и предупредить их?

Кстати, согласно показаниям Павлова на следствии, Тимошенко той ночью звонил в округа. Но как!

«В час ночи 22 июня по приказу народного комиссара обороны я был вызван в штаб фронта. Вместе со мной туда явились член Военного Совета корпусной комиссар Фоминых и начальник штаба фронта генерал-майор Климовских. Первым вопросом по телефону народный комиссар задал: „Ну, как у вас, спокойно?“ Я ответил, что очень большое движение немецких войск наблюдается на правом фланге, по донесению командующего 3-й армией Кузнецова, в течение полутора суток в Сувалкский выступ шли беспрерывно немецкие мотомехколонны. По его же донесению, на участке Августов – Сопоцкин во многих местах со стороны немцев снята проволока заграждения…»

Прелестно! У Павлова идут такие донесения, а он отправляется вечером в театр на оперетку и потом в штаб глаз не кажет. Впрочем, и Тимошенко тоже не лучше…

«На мой доклад народный комиссар ответил: „Вы будьте поспокойнее и не паникуйте, штаб же соберите на всякий случай сегодня утром, может, что-нибудь и случится неприятное, но смотрите, ни на какую провокацию не идите. Если будут отдельные провокации – позвоните“. На этом разговор закончился».

Хорош нарком? «Соберите штаб утром»! Если, конечно, не врет подследственный Павлов, жертва сталинизма. А он врал всю дорогу, пытаясь переложить вину с себя на других, врал и путал, думая, что лопух-чекист ничего в военных делах не смыслит.

Впрочем, у нас есть еще одни мемуары, особых сомнений не вызывающие. Это воспоминания маршала Захарова, который в то время был начальником штаба Одесского военного округа. Вечером 21 июня он находился в штабе полевого командного пункта в Тирасполе и, естественно, никуда оттуда не уходил. В Одесский округ тоже пришел звонок, но не в час ночи, а значительно раньше.

«Около 22 часов 21 июня по аппарату БОДО меня вызвал на переговоры из Одессы командующий войсками округа. Он спрашивал, смогу ли я расшифровать телеграмму, если получу ее из Москвы. Командующему был дан ответ, что я любую шифровку из Москвы расшифровать смогу. Последовал опять вопрос: „Вторично спрашиваю, подтвердите свой ответ, можете ли расшифровать шифровку из Москвы?“ Меня крайне удивило повторение запроса. Я ответил: „Вторично докладываю, что любую шифровку из Москвы могу расшифровать“. Последовало указание: „Ожидайте поступления из Москвы шифровки особой важности. Военный совет уполномочивает вас шифровку немедленно расшифровать и отдать соответствующие распоряжения…“».

В 22 часа и Жуков, и Тимошенко еще были в сталинском кабинете. Но кто-то ведь сообщил командующему Одесским округом о том, что надо ждать очень важную директиву. Значит, или нарком, или начальник ГШ позвонили кому-то из своих заместителей, коротко ввели в курс дела и приказали обзванивать округа. Возможно, этим как раз и занимался упомянутый, но не присутствующий Ватутин. Любопытна реакция Захарова:

«После получения такого распоряжения мною было немедленно дано указание начальнику шифровального отдела выделить опытного шифровальщика, способного быстро и точно расшифровать телеграмму, как только последует вызов из Москвы к аппарату БОДО и начнется передача. Спустившись в помещение узла связи, я вызвал к аппарату БОДО оперативного дежурного по Генеральному штабу и спросил его, когда можно ожидать передачу шифровки особой важности. Дежурный ответил, что пока не знает. Оценив создавшееся положение, около 23 часов 21 июня я решил вызвать к аппаратам командиров 14-го, 35-го и 48-го стрелковых корпусов и начальника штаба 2-го кавалерийского корпуса, командир которого генерал П.А. Белов был в то время в очередном отпуске и отдыхал в окружном санатории в Одессе… Всем им были даны следующие указания: 1. Штабы и войска поднять по боевой тревоге и вывести из населенных пунктов. 2. Частям прикрытия занять свои районы. 3. Установить связь с пограничными частями…».

Обратите внимание: начальник штаба Одесского округа начинает действовать за два часа до получения директивы. Он, по сути, и не нуждался в приказе – порядок действий ему диктовали предшествующие мероприятия и план прикрытия государственной границы. Поэтому странный двойной запрос из штаба округа (явно последовавший за двойным запросом из Москвы) он воспринял как сигнал к действию.

«Возвратившись в штаб, где к этому времени были собраны начальники отделов и родов войск, а также командующий ВВС округа, я информировал их о том, что ожидается телеграмма особой важности из Москвы и что мною отданы соответствующие приказания командирам корпусов. Тут же присутствовал командир 2-го механизированного корпуса генерал-майор Ю.В. Новосельский, штаб которого размещался в Тирасполе. Последнему также было дано указание о приведении дивизий корпуса в боевую готовность и выводе их в намеченные районы ожидания. Таким образом, непосредственно в приграничной полосе ОдВО по боевой тревоге были подняты семь стрелковых, две кавалерийские, две танковые и моторизованная дивизии и два укрепленных района…

Командующему ВВС округа было предложено к рассвету рассредоточить авиацию по оперативным аэродромам. Последний высказал возражения, мотивируя их тем, что при посадке на оперативные аэродромы будет повреждено много самолетов. Только после отдачи ему письменного приказания командующий ВВС приступил к его исполнению».

И лишь тогда подоспела директива:

«Примерно во втором часу ночи 22 июня дежурный по узлу связи штаба доложил, что меня вызывает оперативный дежурный Генерального штаба к аппарату БОДО. Произошел следующий разговор: „У аппарата ответственный дежурный Генштаба, примите телеграмму особой важности и немедленно доложите ее Военному совету“. Я ответил: „У аппарата генерал Захаров. Предупреждение понял. Прошу передавать“…

…Получив директиву народного комиссара обороны, я был очень взволнован, так как отданное приказание о выводе войск округа в районы прикрытия на государственную границу находилось в противоречии с полученными из Москвы указаниями. Мною было принято решение – передать от имени командующего войсками округа содержание приказа народного комиссара обороны командирам корпусов для неуклонного исполнения и руководства, что и было немедленно сделано. Однако прежнее распоряжение не только о приведении войск округа в боевую готовность, но и о выводе их в районы ожиданий тоже не отменялось. Более того, объявлялась боевая тревога во всех гарнизонах округа».

Оно конечно, не во всех округах были такие инициативные начштаба. Но согласитесь, вышеприведенный рассказ находится с показаниями Павлова в определенном противоречии.

Павлов вообще персонаж в высшей степени интересный.

Глава 7. «Жертвы режима»

Сколько фильмов и книг начинали рассказ о войне с этих драматических кадров! В четыре часа утра 22 июня немцы обрушивают на мирно спящих в казармах советских солдат огненную артиллерийскую бурю, перепуганные красноармейцы в нижнем белье мечутся по двору воинской части, падают, сраженные осколками…

Вот сейчас, сейчас меня спросят: «Неужели этого не было?» «Было! – отвечу я. – Конечно же, было! В 4-й армии Западного особого военного округа, расквартированной в Бресте, было именно так».

Это ж надо уметь – натянуть одну армию на всю границу! Да здравствует советское искусство!

Накануне войны непосредственно в Брестской крепости были расквартированы части 6-й и 42-й стрелковых дивизий – около 7 тысяч человек. Выйти из крепости не в сторону немцев можно было лишь через одни северные ворота. Кроме того, неподалеку от Бреста, в трех километрах от границы, стояла 22-я танковая дивизия. Расположена она была в военном городке на ровной местности, тут же жили семьи комсостава. Госпиталь 4-й армии находился и вовсе на острове через пограничную реку Буг. Немцы подняли в воздух аэростаты с корректировщиками и, как на учебных стрельбах, расстреляли все три дивизии.

Чем надо было думать, чтобы накануне войны так разместить войска? И кто персонально являлся обладателем этой умной головы? Исследователь Игорь Кузнецов в статье «Почему Брестская крепость стала ловушкой для своих защитников?» пишет:

«…Дивизии легких танков (а вооружена „брестская“ 22-я танковая дивизия была одними только Т-26) на берегу пограничной реки делать совершенно нечего. Сначала артиллерия должна подавить систему огня противника, затем пехота должна навести переправы и захватить плацдарм на вражеском берегу – и вот только после этого из глубины оперативного построения в прорыв должна ворваться танковая армада. Именно так докладывал высокому совещанию в декабре 1940 г. главный танкист РККА генерал Павлов, именно поэтому в „красном пакете“ районом сосредоточения для 22-й тд был указан отнюдь не восточный берег Буга, а Жабинка в 25 км от Бреста!»[33]

Знакомая фамилия, однако! Уж не тот ли этот самый генерал Павлов, который накануне войны командовал Западным особым военным округом? И тот самый, который писал 22-й танковой дивизии директивы на разработку «красных пакетов»?

Прочие танковые и моторизованные дивизии РККА были размещены не ближе, чем в нескольких десятках километров от границы, куда не достанет никакой артогонь. Более того, к 22 июня все они должны были быть выведены из военных городков в районы сосредоточения. Все находящиеся в пограничной полосе стрелковые дивизии тоже должны были быть отведены на несколько километров от границы, на рубеж подготовленных позиций. А 22-я танковая и две стрелковые дивизии почему торчали возле границы, несмотря на планы прикрытия и приказы ГШ?

Будучи спрошены об этом на суде, командующий округом Павлов и командующий 4-й армией Коробков пытались перевалить вину друг на друга. Этот разговор, учитывая то, что мы уже знаем, более интересен, чем кажется. Итак:

«Я признаю себя виновным в том, что не успел проверить выполнение командующим 4-й армией Коробковым моего приказа об эвакуации войск из Бреста. Еще в начале июня я отдал приказ о выводе частей из Бреста в лагеря. Коробков же моего приказа не выполнил, в результате чего три дивизии при выходе из города были разгромлены противником…

…

Павлов: „После того как я отдал приказ командующим привести войска в боевое состояние (это что – какой-то новый армейский термин? – Е.П.), Коробков доложил мне, что его войска к бою готовы. На деле же оказалось, что при первом выстреле его войска разбежались.

Состояние боеготовности 4-й армии, находящейся в Бресте, я не проверял. Я поверил на слово Коробкову о готовности его частей к бою“[34].

Гражданин Павлов и дальше будет пытаться представить себя банальным раздолбаем. Не проверил, видите ли… Четверть века в армии – и не проверил! Но давайте-ка послушаем Коробкова.

„Председательствующий. Подсудимый Павлов на предварительном следствии дал о вас такие показания: „Предательской деятельностью считаю действия начальника штаба Сандалова и командующего 4-й армией Коробкова. На их участке совершила прорыв и дошла до Рогачева основная мехгруппа противника и в таких быстрых темпах только потому, что командование не выполнило моих приказов о заблаговременном выводе частей из Бреста“.

Коробков. Приказ о выводе частей из Бреста никем не отдавался. Я лично такого приказа не видел.

Павлов. В июне по моему приказу был направлен командир 28-го стрелкового корпуса Попов с заданием к 15 июня все войска эвакуировать из Бреста в лагеря.

Коробков. Я об этом не знал. Значит, Попова надо привлекать к уголовной ответственности за то, что он не выполнил приказа командующего“[35].

Генерал-майора Попова, несмотря на то, что был он казаком и царским офицером, никто к ответственности не привлекал. Возможно, даже не допрашивал – ибо трудно поверить в то, что командующий округом забыл такие слова, как „шифровка“, „директива“, „телеграмма“, с помощью которых обычно отдавались приказы, или, на крайний случай, термин „офицер связи“. На вопрос председательствующего бывший командующий округом должен был представить черновики соответствующих директив, или хотя бы призвать в свидетели своего начальника штаба, сидящего рядом на скамье подсудимых – были, были директивы! Вместо этого он лепит неуклюжую сказочку о некоем распоряжении, отданном некоему генералу.

Но на самом деле все еще более отвратительно. В армии ведь понимали, что война близка, что части расположены крайне неудачно. Командиров РККА можно было упрекать во многом, но не в отсутствии инициативы, и они постоянно напоминали командованию, что части расположены плохо, что их надо из крепости убирать. И как реагировали на эти напоминания в округе? Слово свидетелям:

Подполковник Синковский (в то время майор, начальник оперативного отдела штаба 28-го стрелкового корпуса 4-й армии):

„…Командование 28-го СК возбудило перед командованием 4-й армии ходатайство о разрешении вывести 6-ю и 42-ю дивизии из крепости. Разрешения не последовало…“.

Командир 28-го стрелкового корпуса – это как раз тот самый генерал-майор Попов, на которого ссылался Павлов на суде. Возможно, его все же допросили – и уж он-то все рассказал!

Генерал-полковник Сандалов, накануне войны – полковник, начальник штаба 4-й армии (именно он заменил командующего и остановил отход армии).

„…Настоятельно требовалось изменить дислокацию 22-й танковой дивизии, на что, однако, округ не дал своего согласия…“.

Генерал-майор авиации Белов (тогда – полковник, командир 10-й смешанной авиадивизии):

„20 июня я получил телеграмму начальника штаба ВВС округа полковника С. А. Худякова (репрессирован не был – Е.П.) с приказом командующего ВВС округа: „Привести части в боевую готовность. Отпуск командному составу запретить. Находящихся в отпусках отозвать“.

Сразу же приказ командующего был передан в части. Командиры полков получили и мой приказ: „Самолеты рассредоточить за границей аэродрома, там же вырыть щели для укрытия личного состава. Личный состав из расположения лагеря не отпускать“.

О приказе командующего ВВС округа я доложил командующему 4-й армии генералу Коробкову, который мне ответил:

– Я такого приказа не имею.

В этот же день я зашел к члену Военного Совета дивизионному комиссару Шлыкову.

– Товарищ комиссар, получен приказ от командующего ВВС округа – привести части в боевую готовность. Я прошу вас настоять перед округом отправить семьи комсостава.

– Мы писали в округ, чтобы разрешили вывести из Бреста одну дивизию, некоторые склады и госпиталь. Нам ответили: „Разрешаем перевести лишь часть госпиталя“. Так что ставить этот вопрос бесполезно“[36].

Получается, Павлов не только не приказывал, наоборот – прямо запрещал выводить части из крепости. Странно другое: почему Коробков не просил, не требовал у командования такого разрешения? А если требовал, то почему ни слова не сказал об этом на суде – о своих докладных и запретах командования округа?

Суд пришел к выводу, что виновны оба. Начальник штаба 4-й армии Сандалов арестован не был, а значит, вывод войск тормозился на уровне округа, иначе бы судили и его тоже, как судили и расстреляли начальника штаба округа Климовских.

Но это только первый акт разбора действий генерала Павлова. Потому что все опять же было куда любопытней. Вернемся к протоколу судебного заседания:

„Павлов. Я признаю себя виновным в том, что директиву Генерального штаба РККА я понял по-своему и не ввел ее в действие заранее, то есть до наступления противника. Я знал, что противник вот-вот выступит, но из Москвы меня уверили, что все в порядке, и мне было приказано быть спокойным и не паниковать…“[37]

Ну вот, все интересней и интересней. О какой именно директиве идет речь? Той, которая теперь называется „Директива № 1?“ А как ее, простите, можно понять „по-своему“? Там же все сказано предельно конкретно, в расчете на армейское мышление. И потом, как же другие директивы? Например, от 18 июня, после которой „части округа не были приведены в боевую готовность“?

Идем дальше. 7 октября 1941 года состоялся суд над начальником оперативного отдела штаба Западного фронта генерал-майором Семеновым и его заместителем, полковником Фоминым. Их обвиняли в том, что они проявили преступную халатность и беспечность в деле подготовки и приведения войск округа в боевую готовность, не приняли должных мер к обеспечению оперативного развертывания воинских частей. Об измене и участии в заговоре речи не шло[38].

Так вот: на суде Семенов утверждал, что еще до начала войны неоднократно предлагал вывести части и соединения округа из мест постоянной дислокации и отвести их на 10 км от границы. Командование округа, опять же, предложения не приняло. Получается, директивы Генерального штаба не выполнялись не только в Бресте, а во всем округе?

Отвечая в 1952 году на вопросы Военно-научного управления Генштаба, это же отмечал бывший начальник штаба 10-й армии генерал-майор Ляпин. „Все распоряжения штаба ЗапОВО были направлены на то, чтобы создать благодушную обстановку в умах подчиненных. „Волынка“ с утверждением разработанного нами плана обороны госграницы, с одной стороны, явная подготовка противника к решительным действиям, о чем мы были подробно осведомлены через разведорганы, – с другой, совершенно дезориентировали нас и настраивали на то, чтобы не придавать серьезного значения складывавшейся обстановке…

Судя по тому, что за несколько дней до начала войны штаб округа начал организовывать командный пункт, командующий войсками ЗапОВО был ориентирован о сроках возможного начала войны. Однако от нас никаких действий почему-то не потребовал…“[39].

Начсвязи Западного фронта Григорьев, тот самый, подчиненным которого 18 июня не выдавали патроны и противогазы и который как раз и упоминал директиву (еще бы ему-то о ней не знать!), говорил на суде:

„Война… застала Западный особый военный округ врасплох. Мирное настроение, царившее все время в штабе, безусловно, передавалось и в войска. Только этим „благодушием“ можно объяснить тот факт, что авиация была немецким налетом застигнута на земле. Штабы армий находились на зимних квартирах и были разгромлены и, наконец, часть войск (Брестский гарнизон) подвергалась бомбардировке на своих зимних квартирах.

Чл. суда тов. Орлов. Чувствовалось ли в штабе округа приближение войны?

Подсудимый. Нет. Начальник штаба округа Климовских считал, что все наши мероприятия по передвижению войск к границе есть мера предупредительная“.

Какая прелесть, правда? Эти протоколы впервые были опубликованы двадцать лет назад, когда в умах еще царила версия „внезапного нападения“ и „испуганного Сталина“. Тогда эти люди считались жертвами режима. Десять лет назад они еще могли показаться раздолбаями. Но Павлов – не мальчик, он боевой генерал, ветеран Первой мировой и Гражданской, дрался с басмачами, воевал в Испании, был одно время начальником автобронетанкового управления РККА. То есть служебный и боевой опыт имел большой и разнообразный. Кем, кроме предателей, мы назовем этих людей сегодня?

Тема предательства многотрудной деятельностью генерала Павлова на ниве саботажа отнюдь не исчерпывается. В военных мемуарах мы можем найти очень много странных фактов и фактиков.

Вот, например, воспоминания маршала Рокоссовского (КОВО):

„Последовавшие… из штаба округа распоряжение войскам о высылке артиллерии на артполигоны, находившиеся в приграничной зоне, и другие нелепые в той обстановке распоряжения вызывали полное недоумение.

Нашему корпусу удалось отстоять свою артиллерию, доказав возможность отработки артиллерийских упражнений в расположении корпуса, и это спасло нас в будущем“[40].

С этими широко известными воспоминаниями перекликается вообще никому не известный комментарий в интернете:

„Мой покойный ныне дядя рассказывал, что в начале сороковых их дивизион 76 мм гаубиц стоял недалеко от Бреста, и в самый канун войны они получили приказ разобрать все пушки, упаковать в ящики и отправить на склад, т. е. остались они с голыми руками“[41].

„Нелепые“ распоряжения – это маршал, мягко говорит, вуалирует. Какие же они нелепые? В той обстановке это распоряжения вполне осмысленные и разумные. Вот только цель у них другая – не дать отпор врагу, а, наоборот, предельно облегчить ему проникновение на советскую территорию. Таких действий, очень похожих на саботаж, в предвоенные дни было больше чем достаточно.

Вот, например: в ходе подготовки к войне в 28-й стрелковый корпус ЗапОВО с окружных складов привезли артиллерийские снаряды, не приведенные в боевую готовность. Дело в том, что снаряды и взрыватели к ним хранятся отдельно, и лишь перед стрельбой их снаряжают – то есть привинчивают взрыватели. Так вот, взрыватели оказались недовернуты. Снаряды при стрельбе не взрывались, а внешне выглядели, как нормальные. Большинство минометных мин не имели взрывателей вовсе.

А вот Прибалтийский округ, полк тяжелой артиллерии 16-го стрелкового корпуса 11-й армии. То ли 19-го, то ли 20 июня туда прибыла комиссия из штаба округа. Возглавлявший ее генерал приказал снять с пушек прицелы и сдать их для проверки в окружную мастерскую в Риге, за 300 километров от расположения части. Правда, командир полка после отъезда комиссии распоряжение не выполнил. А в гаубичном артполку 75-й дивизии все той же 4-й армии (ЗапОВО) 19 июня были увезены в Минск на поверку все оптические приборы, вплоть до стереотруб. Естественно, к 22 июня их назад не вернули. А еще генерал, приехавший к артиллеристам ПрибОВО, разрешил комсоставу частей в выходные съездить в Каунас, к семьям.

Интереснейшая история случилась с ПВО все того же Западного округа. Исследователь Д. Егоров в своей книге „Разгром Западного фронта“ приводит свидетельство генерал-лейтенанта Стрельбицкого, который в 1941 году был командиром 8-й противотанковой бригады. Немецкие летчики в небе над Лидой вели себя странно. Они бомбили, как на учебе, совершенно не опасаясь зенитного огня – а зенитки молчали. Полковнику Стрельбицкому командир дивизиона ответил, что накануне ему пришел приказ: „На провокацию не поддаваться, огонь по самолетам не открывать“. Зенитчики начали стрелять, лишь когда к ним явился полковник с пистолетом в руке. Тут же были подбиты четыре машины, и вот теперь самое интересное. Три пленных немецких летчика заявили: они знали о запрете для ПВО открывать огонь.

А уж что у наших летчиков творилось…

Надо сказать, творцы советского исторического мифа смутно чувствовали, что с летчиками что-то не связывается. Если пехота, не приведенная в боевую готовность, просто не успевала занять позиции, то летчики-то, даже получив директиву в 2 часа ночи, успевали. Им-то надо было только взлететь – и они уже покинули стационарные аэродромы. Их там нет, и бомбить нечего.

Любопытная попытка объяснить это несоответствие были сделана в фильме Озерова „Битва за Москву“. Там самолеты не смогли дать отпор врагу потому, что… НКВД затеял бетонирование взлетных полос! Действительно, такие работы на части аэродромов проводились – но как они касались авиации того времени? Большая часть советских самолетов взлетала по-простому, с земли. На полевых аэродромах вообще взлетных полос не было – маскировка. Это не аэродром, не аэродром, это луг, тут травку косят колхозники…

Так почему пункт директивы № 1 касательно переброски самолетов на полевые аэродромы (раньше этого делать было нельзя – немецкие разведчики бы выследили, нанесли на карту и ударили) был выполнен только в Одесском военном округе? Там авиационный начальник пытался было рыпнуться, что ночной перелет опасен, не подождать ли нам до утра – но на него цыкнули, он перевел своих соколов и… остался в живых. Остальным командующим ВВС повезло меньше, и еще меньше повезло их авиачастям: немцы в первые же часы войны подвергли массированным бомбовым ударом все доступные им постоянные аэродромы. Летунов не только не перевели оттуда – их даже не предупредили о возможном начале войны.

Маршал авиации Голованов в своих мемуарах вспоминает прелюбопытнейшие вещи. Его полк стоял в глубоком тылу, под Смоленском. Обстановка в округе была настолько мирной, что Голованов, получив сообщение о начавшейся войне, ему… не поверил. Директивы в последнюю предвоенную ночь их полку не присылали, она касалась приграничных частей. Накануне, в три часа утра 21 июня, полк провел учебную тревогу. На следующий день был объявлен выходной, субботним вечером в клубе устроили танцы. Голованов ушел домой, взял книгу и читал до рассвета. Собрался уже было лечь спать, но тут зазвонил телефон.

„…Я поднял трубку и услышал из Минска взволнованный голос дежурного по округу:

– Боевая тревога, немцы бомбят Лиду!

Такие звонки в связи с учебными тревогами были в то время не редкостью.

– Товарищ дежурный, – ответил я, – дайте хоть один день отдохнуть личному составу. Только вчера я поднимал полк по своему плану. Нельзя ли отложить?!

– Немцы бомбят Лиду, времени у меня больше нет, – ответил дежурный и выключился.

Я вызвал дежурного по полку, передал условный пароль тревоги; не торопясь, натянул сапоги и вышел из дому… На улице я увидел, как бежали на аэродром летчики, штурманы, стрелки-радисты, стрелки, инженеры, техники, на ходу надевая поясные ремни и застегивая пуговицы гимнастерок.

– Взрыватели выдавать? – спросил меня подбежавший инженер полка по вооружению.

Вопрос застал меня врасплох, взрыватели находились в запаянных ящиках, а тревогу проводил не я.

– Доставьте ящики с взрывателями к стоянкам самолетов поэскадрильно, без моих указаний не вскрывать!

Все были в сборе. Летный состав ждал заданий.

Я дал распоряжение начальнику штаба доложить в Минск о готовности и просить дальнейших указаний.

Пять минут спустя пришел начальник штаба и сказал, что связь с Минском не работает. Что ж, на учениях и так бывает. Проверяют, что будет делать командир при отсутствии связи… Решил позвонить командиру корпуса полковнику Скрипко и спросить, как у него идут дела…“

Тут надо пояснить: полк Голованова был центрального подчинения, а корпус полковника Скрипко – авиасоединение ЗапОВО. По логике вещей, ему должны были сообщить больше, чем „москвичу“ Голованову. Тем не менее…

По голосу Скрипко я понял, что разбудил его, и ни о каких тревогах он ничего не знает. И только в этот момент у меня мелькнула мысль, что дежурный из Минска мне говорил правду!

Я сказал Скрипко о разговоре с дежурным по округу, о том, что привел полк в боевую готовность и что связи с Минском у меня нет. Скрипко по корпусным каналам связи обещал связаться с Минском или Москвой. Шли томительные минуты ожидания… Лишь во второй половине дня мы узнали о войне, и то по радио, из обращения В.М. Молотова к населению»[42].

Обратим внимание еще раз: полк Голованова – центрального подчинения. Если ему не было известно о том, что вот-вот начнется война, из Минска – то почему не сообщили о том же из Москвы? Да и связь с округом куда делась? Это ведь не пограничная полоса, это тыл…

Полк Голованова был расквартирован далеко от границы, так что его командир мог позволить себе пребывать в раздумье. Приграничным авиачастям так не повезло.

Любопытные вещи рассказывал уже в наше время генерал-лейтенант Долгушин, бывший во время войны летчиком-истребителем. Их полк стоял в ЗапОВО, аэродром находился, считай, на самой границе – в пяти километрах от нее. В пятницу, 20 июня, к ним прилетели Павлов, командующий авиацией округа Копец и их собственный комдив. Летчики доложили о результатах разведки – они заметили, что аэродромы на немецкой стороне буквально забиты бомбардировщиками. А теперь смотрите, что произошло на следующий день. Известный на военно-исторических форумах Василий Бардов на сайте «Авиафорум» выложил записи собственных бесед с Долгушиным[43], где тот рассказывает:

«Закончили мы полёты примерно в 18 часов. Часов в 19 нас разоружили – поступила команда „снять с самолетов оружие и боеприпасы и разместить их в каптерках“ – дощатых и фанерных сарайчиках за хвостом самолётов…

И мы спросили: „Почему сняли оружие?! Кто такой идиотский приказ издал“?! Даже к командиру полка Емельяненко обратился и говорит: „Ну почему“?! А командир полка разъяснил командирам эскадрилий: „Приказ командующего“, а командиры эскадрилий нам»[44].

Василий Бардов считает, что речь тут идет о Павлове, но это вовсе не обязательно. Приказы авиаполкам должен был отдавать командующий ВВС округа. Но продолжим…

«Многое и до этого дня делалось будто „по заказу“: был начат ремонт базового аэродрома в г. Лида, не были подготовлены запасные площадки, было уменьшено число мотористов и оружейников до одного на звено…

Бардов. А как было до этого?

Долгушин. А раньше было: техник (это был офицер, как правило, техник-лейтенант), механик, моторист и оружейник. А тут посчитали, что артиллерист свою пушку драит, пехота свою винтовку драит – а почему летчикам не драить?! И отняли у нас! А потом, сразу же в первые месяцы войны все ввели! Сразу же ввели: почувствовали, что идиотство натворили!

И летчики таскали пушки. А пушку вставить в крыло… Оно же не широкое! И вот туда пушку вставить… А там центроплан прикрыт дюралью и люк, куда пушку совать – он тоже дюралевый и все на шпильках – все руки обдерёшь!»

Тревогу в полку объявили в 2.30, еще до нападения немцев. Но летчики, вместо того чтобы разбежаться по самолетам, принялись таскать ящики с боеприпасами и вставлять обратно пушки. В результате полк начал подниматься в воздух примерно в 6.30 – 7 часов.

Есть и еще свидетельства подобного рода. Вот, например, интервью летчика Анатолия Короля. Перед войной его полк был перебазирован на аэродром Высоко-Мазовецк в Западной Белоруссии, в 30 километрах от границы.

«На 21 или 22 июня командир полка назначил учения и приказал снять с самолетов вооружение. На учениях должен был присутствовать командующий Белорусским военным округом. В субботу, 21-го, он не смог приехать, учений не было. А 22-го рано утром, в начале пятого, прозвучала боевая тревога»[45].

В 13-м скоростном бомбардировочном авиаполку было несколько по-другому, – но с тем же результатом:

«…На воскресенье 22 июня в 13-м авиаполку объявили выходной. Все обрадовались: три месяца не отдыхали! Особенно напряженными были последние два дня, когда по приказу из авиадивизии полк занимался двухсотчасовыми регламентными работами, то есть, проще говоря, летчики и техники разбирали самолеты на составные части, чистили, регулировали их, смазывали и снова собирали. Трудились от зари до зари.

Вечером в субботу, оставив за старшего начальника оператора штаба капитана Власова, командование авиаполка, многие летчики и техники уехали к семьям в Россь, а оставшиеся в лагере с наступлением темноты отправились на площадку импровизированного клуба смотреть новый звуковой художественный фильм „Музыкальная история“. Весь авиагарнизон остался на попечении внутренней службы, которую возглавил дежурный по лагерному сбору младший лейтенант Усенко»[46].

В 10-й спецавиадивизии 21 июня во второй половине дня получили приказ округа об отмене боевой готовности и разрешении отпусков. Правда, там командование, чуть-чуть подумав, все же решило перестраховаться и приказ выполнять не стало.

Это все примеры откровенной измены. Было еще и немало деяний на грани раздолбайства и саботажа. Например, незадолго до войны стали завозить на приграничные аэродромы новые самолеты, но не прислали инструкторов. На местах пытались организовать обучение своими силами, «по инструкциям» – однако ничего не вышло. И большинство этих современных, последних моделей самолетов либо были уничтожены, либо достались немцам.

Или, например, предсмертное деяние командующего ВВС ЗапОВО Копеца. В 9.30 утра 22 июня он передал 9-ю, 10-ю и 11-ю смешанные авиадивизии в оперативное подчинение командующим 3-й, 4-й и 10-й армий. В результате летчики провалились в управленческую дыру: штаб округа ими не управлял, командармам же было не до них (а командующему погибающей в Бресте 4-й армии Коробкову вообще ни до чего). Летчики были фактически предоставлены самим себе – без информации, без управления.

А вот как погиб полк, в котором служил Долгушин.

«Смеркается, и нам команда – „перелететь в Лиду“. Наш полк первым взлетает. А в Лиде от аэродрома лишь половина осталась[47]… Прилетели, сели. Горючего нет, боеприпасов нет… Летчики по 3–4 вылета сделали, не жравши, температура высокая, все грязные, потные… Горючее в цистерне, под землей. Чем доставать? Даже ведер нет – а у нас баки почти пустые. Техсостав нас еще догоняет. В общем, перелетели. Поужинали и легли спать. Устроились в гостинице, в подвале. Это трехэтажное здание было. Только заснули, – тревога… Поднялись и к самолетам, – а баки пустые. Что делать? Никто ничего не знает. Чем заправлять машины? Нечем… Только мы в подвал зашли: одна за другой пошли шестёрки, восьмерки Ме-110 – и оба полка разбомбили совершенно. А мы ничего сделать не можем! Исправных самолетов было очень много, но без горючего, без оружия… Никто не стал этим интересоваться… Просто поступила команда – уезжать»[48].

Как просто – горючее есть, а заправлять нечем. Помните, штаб ПрибОВО особо беспокоился о воронках и ведрах? В данном случае отсутствие ведер послужило причиной гибели двух авиаполков. А всего, согласно «Википедии», 22 июня было потеряно 738 самолетов, в том числе 528 самолетов уничтожены на аэродромах или брошены при отступлении.

Такое проходило не в одном ЗапОВО. В годовом отчете о боевой деятельности ВВС Северо-Западного фронта за период с 22.06.41 по 1.07.42 черным по белому сказано:

«Не считаясь с тем, что 19.6.41 г. в связи с создавшейся неблагоприятной обстановкой частям был отдан приказ о переходе в боевую готовность и рассредоточении материальной части с базовых аэродромов на оперативные, о выходе штабов ПрибВО на КП в район Паневежис, командованию и авиационным частям конкретных указаний не давалось, а наоборот, в ночь с 20 на 21 и с 21 на 22.6.41 г. авиационным частям было приказано производить ночные тренировочные полёты. Вследствие чего большинство бомбардировочных полков подверглись бомбардировочным налётам противника в момент послеполётного осмотра материальной части и дозаправки её горючим. Лётный состав был только что распущен на отдых после ночной работы…»[49]

Как видим, похожие вещи происходили в разных округах, в том числе и там, где к командующему особых претензий не возникало (командующий Северо-Западного фронта Кузнецов репрессирован не был). Но если не возникало претензий к командующему, то к кому тогда они возникали? Ведь должны были возникнуть, непременно должны!

А теперь давайте вспомним известный «список 25-ти». Это двадцать пять человек, которые были расстреляны 28 октября 1941 года в Куйбышеве. Считается, что они были казнены без суда, на основании предписания Берии, но на самом деле в тексте оного предписания черным по белому написано, что сотруднику особых поручений спецгруппы НКВД (проще говоря, расстрельщику) «предлагается выехать в г. Куйбышев и привести в исполнение приговор – высшую меру наказания (расстрелять) в отношении следующих заключенных…»[50] А значит, приговор был. Да почему бы ему и не быть – в первые месяцы войны совершенно официально, по суду, постреляли достаточно народу с немалыми звездами, этим-то с чего особое отношение?

И вот что интересно: из 25 членов данного списка не меньше трети так или иначе имеет отношение к ВВС.

Генерал-полковник Штерн – начальник Главного управления ПВО НКО. Летчики вспоминают о том, что средств ПВО на аэродромах было очень мало или они вообще отсутствовали.

Генерал-полковник Локтионов – с ноября 1937-го по ноябрь 1939-го – начальник ВВС РККА, затем, до июля 1940 года – заместитель наркома по авиации.

Генерал-лейтенант Смушкевич – сменил Локтионова на посту начальника ВВС РККА, в августе 1940-го стал генерал-инспектором ВВС, а в декабре – помощником начальника Генштаба РККА по авиации.

Генерал-лейтенант Рычагов – преемник Смушкевича на посту начальника ВВС РККА, а с февраля по апрель еще и заместитель наркома по авиации.

Дивинженер Сакриер – заместитель начальника вооружения и снабжения Главного управления ВВС РККА.

Генерал-майор Володин – начальник штаба ВВС РККА.

Генерал-лейтенант Проскуров – у этого вообще карьера извилистая. Лихой ас испанской войны, по возвращении он с какого-то перепугу был назначен начальником Разведывательного управления РККА. Как и следовало ожидать, не справился, после чего в сентябре 1940 года был назначен командующим ВВС Дальневосточного фронта, а в октябре – помощником начальника ГУ ВВС РККА по дальнебомбардировочной авиации.

Генерал-лейтенант Арженухин – в 1938–1940 гг. был начальников штаба ВВС РККА, затем стал начальников Военной академии командного и штурманского состава ВВС.

Майор Нестеренко – заместитель командира полка особого назначения и жена Рычагова. Женщин в Советском Союзе расстреливали редко, и высшая мера, примененная к женщине, говорит о том, что дело было очень серьезным.

К этим девяти можно прибавить генерал-лейтенанта Птухина, командующего ВВС КОВО, генерал-майора Ионова, командующего ВВС ПрибОВО, генерал-майора Таюрского, заместителя командующего ВВС ЗапОВО и, несомненно, командующего ВВС этого округа, генерал-майора Копеца, если бы он не застрелился. Были и еще арестованные и расстрелянные генералы авиации – погром в верхушке ВВС устроили жесточайший. Все эти люди обвинялись в антисоветском заговоре и, естественно, давно реабилитированы. Не было у нас ни заговора, ни саботажа. А пушки с самолетов снимались не иначе как по прямому указанию Сталина – усатому злодею хотелось, чтобы людей погибло больше, еще больше…

* * *

И снова предвижу реакцию читателя: «Так вы, мадам, полагаете, что все произошло из-за предательства генералов?»

Ну, не все – но кое-что произошло. Например, Минск взяли на пятый день войны именно по этой причине. Потому, что командующий ЗапОВО Павлов подставил свои части под разгром и открыл фронт немцам, как и было сказано на суде. Погром наших ВВС, похоже, произошел во многом по той же причине.

Но в целом такое объяснение событий – как раз парное к сказочке про глупенького и доверчивого Сталина, который не позволял привести войска в боевую готовность. Сталин был умный и недоверчивый, все сделал правильно, но предатели нас всех подставили.

Однако снова возникают проблемы с реальностью.

Сталин не мог в своих расчетах учитывать предательство – просто потому, что известный предатель мгновенно становится бывшим. Тем не менее он не предполагал, что немцев удастся отбросить от наших границ. Молотов спустя сорок с лишним лет вспоминал, как они перед войной со Сталиным размышляли, докуда будут отступать наши войска – до Смоленска или же до самой Москвы. И эвакуационные планы (кстати, то, что эвакуация проводилась экспромтом – тоже байка) были составлены до Москвы включительно. Когда собираются воевать малой кровью на чужой территории, эвакуацию половины страны заранее не готовят. Да и Гитлер был слишком уж уверен в победе. А ведь он был трезвым и осторожным политиком и до тех пор не зарывался.

В чем же дело? В чем заключался просчет советского руководства, из-за которого и произошла трагедия 1941 года? Ответим на это по-одесски, то есть вопросом на вопрос: а был ли он вообще, этот просчет? Может быть, мы чего-то не знаем?

О да! Причем очень важной вещи. А именно: что представляла собой Красная армия. Правда, не одни большевики тому виной…

Глава 8. Бедный, бедный товарищ Ворошилов!

Красная армия возникла на базе императорской – иного пути у ее создателей просто не было. К чести советских руководителей, необходимость регулярной армии они поняли рано – уже к весне 1918 года. Равно как и то, что сами они, без привлечения царских офицеров, ни на что в этой области не способны. Царские офицеры были, конечно, совершенно старорежимными «благородиями» и «превосходительствами», да еще и бегали со стороны на сторону, как зайцы, но как функционирует военная машина, они знали. Предполагалось, что из старой армии возьмут все хорошее, отринув все плохое… да ничего на самом деле не предполагалось! Война набирала обороты, и красную, и белую армии лепили на ходу, из того, что было, и уж что выросло, то выросло…

Но ведь ничего, кроме того, что было посеяно, вырасти не могло. А посевной материал был родом из Российской империи. И вот что примечательно: когда говорят о славе русской армии – кого вспоминают? Суворова, Кутузова, адмирала Ушакова, даже Александра Невского. А как же последние полвека перед революцией – где они, великие полководцы и славные победы? Начало века и вообще выдалось мрачным: сначала проигранная русско-японская война, потом крайне неудачная для нашей армии Первая мировая. А Суворов с Кутузовым – они были очень давно…

Почему все так?

Костяк любой армии, определяющий ее дух и порядки – офицерство. Основу офицерского корпуса немецкой армии представляли собой потомственные военные во многих поколениях, у которых служба врастала в гены. В российской армии, увы, было совсем не так.

Доставшиеся РККА по наследству царские офицеры делились на две категории: кадровые (то есть довоенной выучки), и офицеры военного времени. Вторые – произведенные в ходе войны унтера, вольноопределяющиеся и прочая тому подобная публика, наскоро выученная в краткосрочных (3–4 месяца) школах прапорщиков. На уровне взвода-роты дело свое они знали хорошо, дальше начинались сложности, связанные с отсутствием военного образования. А серьезно учить на войне было некогда, да и незачем.

Но и кадровые офицеры, если копнуть поглубже, оказываются далеко не первоклассными. Увы, великолепные патриотически и монархически настроенные «господа офицеры», высокопрофессиональные водители рот и батальонов, большей частью являлись плодом советской пропаганды. Если они и имели отношение к реальности, то к гвардейской. Слой их был тонок, как пенка на молоке, а под ними колыхалось армейское море. А может, правильнее сказать, болото?

Возьмем монографию Расула Мухлисова «Командиры РККА»[51], в которой дается краткий очерк положения дел в старой армии. Чтобы не забираться слишком глубоко (в столь маленькой работе этого делать не стоит), давайте ею и ограничимся. Шок и так будет неслабый. Уже от самого начала: «Отсутствие престижа и традиций военной службы в царской России…». Это как понимать?

Да уж как угодно… но давайте-ка попробуем навскидку припомнить хоть одно свидетельство того, что в Российской империи военная служба имела престиж и традиции (кроме мордобоя). Получается? Лично у меня – нет. Разве что тот факт, что гвардейцы пользовались успехом на балах – но какое отношение сие имеет к службе? Выходит, прав Мухлисов?

«Отсутствие престижа и традиций военной службы в царской России… имели своим следствием то, что офицерский корпус комплектовался отнюдь не из лучших представителей: „Откуда же получает русская армия своих офицеров? Большая часть их выходит из юнкерских училищ, куда стекаются обыкновенно неудачники всех профессий. Неокончивший реалист, выгнанный классик, полуграмотный семинарист, недотянувший до конца ученик земледельческого, технического или коммерческого училища – вот обычный контингент, которым пополняются юнкерские училища. Все эти люди в огромном большинстве случаев идут на военную службу, не чувствуя к ней ни малейшего призвания, только потому, что им некуда деться…

Другую, значительно меньшую часть своих офицеров русская армия получает из воспитанников кадетских корпусов и военных училищ. Эти офицеры имеют законченное среднее (7 лет корпуса)[52] и достаточное специальное (2–3 года училища) образование“[53]».

Запредельно низкий уровень народного образования в царской России порождал чудовищный дефицит кадров во всех областях, кроме сельскохозяйственных работ. По данным переписи 1897 года грамотных (т. е. умевших читать, не более того) в стране насчитывалось около 25 % населения. Из них лишь ничтожная часть (в 1915 году – не более 18 %, до того – еще меньше) обучалась в средних школах (про высшее образование и речи нет). Начавшийся в России хоть и жалкий, но все же промышленный подъем вбирал всех хоть сколько-нибудь способных людей, оставив низкооплачиваемым профессиям, таким как учителя и военные, лишь ошметки.

Что из этого получилось, описывал генерал Снесарев:

«В русской армии… офицерский корпус делился на две части: привилегированные – воспитанники военных училищ и пажи – наполняли ряды гвардии, артиллерии и имели быстрое и обеспеченное производство, другая часть, очень демократическая, преимущественно из неудачников, оканчивала юнкерское училище и составляла толщу армейской пехоты, положение ротного командира являлось венцом карьеры для огромного большинства. По военной подготовке, общему образованию и скромному социальному положению пруссаки приравнивали наших офицеров из юнкерских училищ к своим унтер-офицерам и во многом были правы»[54].

Если говорить о перспективах карьеры, то в России высшие командные должности делились примерно на три равные части. Первая принадлежала офицерам Генерального штаба, вторая – гвардии, а на долю основной массы офицерского корпуса – армейцев – оставалась лишь треть.

Но и это еще не все! Муклисов продолжает (а мы верим, ибо при конце СССР наблюдали то же самое в разных областях жизни):

«Сама служба, ее условия были поставлены так, что в дальнейшем негативные моменты, присущие молодым офицерам, не исправлялись, а лишь усугублялись. С одной стороны, это было связано с тяжелым материальным положением рядового офицерства и его низким социальным статусом. Подобная ситуация не только осложняла набор качественного контингента юнкеров в военные училища, но и обуславливала отрицательный отбор офицерского состава в ходе последующей службы. В результате – чем выше офицеры поднимались по служебной лестнице, тем меньше способных людей оставалось среди них».

Проще говоря, в армии оставались лишь те, кому не удавалось из нее свалить.

Беда усугублялась еще и тем, что после 1812 года в России все больше и больше забывали, для чего нужна армия. (Вообще армия без войны очень быстро становится ритуальной частью государственного организма.)

«С другой стороны, в армии сложилась система воспитания и обучения офицера, отнюдь не способствовавшая воспитанию лидерских и волевых качеств, необходимых для командира – в первую очередь активности, инициативности, самостоятельности. Да и непосредственно военное обучение в ходе службы отличалось оторванностью от реальной жизни, увлечением теоретизированием в ущерб развитию практических навыков… Сложившаяся система также мало способствовала и повышению интеллектуального уровня основной массы офицеров…»

Так что к особенностям кадрового отбора и службы присоединялись еще и особенности подготовки. Страшноватым образом перекликается с предперестроечной ситуацией статья в «Русском инвалиде» за 1907 год, написанная по итогам русско-японской войны.

«Среди массы приказов, указаний, положений и инструкций, посвященных солдату, нет и намека, что в деле обучения армии первое место и особое внимание должно быть уделено офицеру… Первое, что резче всего бросается в глаза в службе строевого офицера, это полное отсутствие занятий для подготовки офицера к предстоящей боевой деятельности… Цель обучения офицера должна заключаться в постановке умения действовать и принимать решения в поле при различной обстановке, сообразно поставленной задаче и в связи с другими частями, мы же приучаемся действовать в безвоздушном пространстве, без всякой обстановки, кроме плана местности… Совершенно забросив… военное образование офицера, ничего не давая его уму, мы всю офицерскую работу ограничили только обучением подчиненных нижних чинов да хозяйственными заботами – и это на всех командных должностях…»[55]

По-видимому, все это должно было чем-то компенсироваться, хотя бы в моральном плане. Чем именно? Наводит на некоторые мысли рассказ протопресвитера русской армии и флота Георгия Шавельского о поездке в 1911 году в Либаву. Там с ним произошла история, вполне достойная товарища Сталина:

«Моряки чествовали меня обедом в своем морском собрании. Зал был полон приглашенных. По обычаю произносились речи. Особенно яркой была речь председателя морского суда, полк. Юрковского… Он говорил о высоком настроении гарнизона и закончил свою речь: „Передайте его величеству, что мы все готовы сложить головы свои за царя и Отечество“. Я ответил речью, содержание которой сводилось к следующему:

„Ваша готовность пожертвовать собою весьма почтенна и достойна того звания, которое вы носите. Но все же задача вашего бытия и вашей службы – не умирать, а побеждать. Если вы все вернетесь невредимыми, но с победой, царь и Родина радостно увенчают вас лаврами; если же все вы доблестно умрете, но не достигнете победы, Родина погрузится в сугубый траур. Итак: не умирайте, а побеждайте!“

Как сейчас помню, эти простые слова буквально ошеломили всех. На лицах читалось недоумение, удивление: какую это ересь проповедует протопресвитер!?»[56]

А как они, интересно, воевать собирались? Как в песне «Варяг»? Так о противнике, примером для которого служат моряки, взрывающие собственные корабли, любой супостат может лишь мечтать. И уж всяко жертвенность, искупающая непрофессионализм, едва ли понравится рядовому солдату, – ведь осуществлять эту жертвенность на практике приходится как раз ему, а он вообще ни в чем не виноват. (И не понравилась – русский солдат это продемонстрировал в 1917 году, попросту бросив фронт.)

Императорская армия требовала срочной реформы – но тут грянула революция, и она развалилась, поставив правительство перед фактом: война идет, а воевать некому. Сколачивать новую армию на какой-то иной основе, кроме той, что уже имелась, было бы куда худшим безумием, чем смена коней на переправе. Так что наспех сформированная Красная армия во всем, что касалось регулярности, организованности, подготовки командиров, могла быть лишь ухудшенной копией царской. А ведь мы еще ни слова не сказали о краскомах…

Краскомы (красные командиры) – вторая половина офицерского корпуса РККА. Это были люди, которых выдвинула революция. Типичным краскомом являлся Ворошилов, рабочий лидер, в 1905 году создававший рабочие дружины, в 1918-м – отряд самообороны в Луганске, а к концу года ставший уже командармом. Якир – токарь, немного покомандовал отрядами самообороны, потом комиссарил, затем вдруг оказался командиром дивизии. Это были персонажи яркие, харизматичные, прирожденные лидеры, но совершенно без военного образования и опыта. К ним примыкали офицеры военного времени уже гражданской войны – стремительно выдвинувшиеся бывшие царские унтера, такие как Буденный и Чапаев. Краскомы вносили в и без того скверно организованную армию мощную струю партизанщины, а в их головах обрывки военной науки причудливым образом перемешивались с обрывками «Манифеста коммунистической партии».

Встречались в РККА и совершенно невероятные гибриды вроде товарища Тухачевского. Выпускник престижного Александровского училища, кое-как разбирающийся не только в тактике, но даже и в стратегии (но именно кое-как – много ли можно усвоить за два года?), пять месяцев провоевавший командиром взвода и выдвинувшийся в командармы в то же время, что и Ворошилов и так же стремительно – вот кто он такой?

В каше Гражданской с ее красными, белыми, зелеными, партизанами и повстанцами такая армия могла воевать и побеждать. Но следующая война должна была стать войной регулярных армий. Если новое правительство не хотело, чтобы ее страну разодрали на колонии, оно должно было создать армию, пригодную для современной войны – в и так-то не слишком развитой, а теперь еще и полностью разоренной стране.

После окончания Гражданской войны Красная армия была сокращена в десять раз – до полумиллиона. И такую-то страна с трудом могла прокормить. Во второй половине 20-х годов почти всерьез заговорили о переходе на милиционную систему, и не из-за социалистических утопий типа «вооруженного народа», а по причине лютой нехватки средств.

Офицерский корпус сократили существенно. Желающих остаться в армии оказалось куда больше, чем мест для них. Служба в армии и вообще-то не сахар, а в тогдашней – в особенности, но на гражданке было куда хуже. Конкуренция за место «в рядах» усугубила раскол среди комсостава. ОГПУ, докладывая о положении в РККА, отмечало:

«Комсостав в своей среде сохранил старые привычки и замашки и третирует краскомов как лишний для армии элемент… В 27 дивизии создались две группировки – офицерская и краскомовская; среди краскомов была даже тенденция убить одного из старых офицеров… В бронебригаде Запфронта офицерский состав всячески выживает младший комсостав, краскомов и членов РКП(б)».

Возродились и некоторые «особенности» старой армии – и никакие комиссары не были тому помехой:

«Случаи проявления грубости комсостава в обращении с красноармейцами, эксплуатация красноармейцев, использование их в качестве денщиков довольно распространены… Грубость комсостава в 3 пехотной запасной школе вызвала сильное возбуждение курсантов, и только благодаря умелому подходу политсостава удалось избежать эксцессов. В продбазе ВХУ Запфронта начбазы и военком[57] требуют от красноармейцев и служащих стоять навытяжку и отвечать: „так точно“ и „никак нет“. В бронебригаде Запфронта красноармейцы одного дивизиона объявили голодовку вследствие грубости комсостава… Отмечено много случаев использования красноармейцев в качестве денщиков, нянек, поломоек и т. п…».

И конечно же, все время, от одной части к другой, неизменное: «Пьянство комсостава сильно распространено… В частях Запфронта пьянство также сильно распространено… В 16 армкорпусе пьянство сопровождается азартной и картежной игрой, что влияет разлагающе на красноармейцев. В 37 дивизии Запфронта имел место случай, когда пьяный начштаба одного из полков, обнажив шашку, кричал: „Бей жидов, спасай Россию“…».

Пили все, от бойцов до командармов. Помощник начальника информотделения разведчасти Западного фронта Довбор был в 1920 году исключен из партии за то, что в пьяном виде явился на переговоры с поляками. Куда уж дальше!

И развлекались тоже как могли. После окончания войны внезапно вспыхнула эпидемия дуэлей среди командиров. Даже в 1925 году в РККА произошло около 90 дуэлей. Из них 60 – со смертельным исходом: «товарищ маузер» и «товарищ наган» были получше традиционных дуэльных пистолетов, да и стреляли из них по-фронтовому. Положенное наказание – до 6 лет лишения свободы, само собой, командиров, только что прошедших тяжелейшую войну, не останавливало.

…С другой стороны, война окончилась и хотелось жить красиво. Тот самый Довбор, которого исключили из партии за то, что пьяным явился на переговоры, в 1923 году после службы переодевался в штатский костюм, надевал шляпу, брал тросточку и шел развлекаться. Как – история умалчивает, но, должно быть, гулял хорошо, если его по этой причине обратно в партию так и не приняли. Но это, так сказать, развлечения армейской мелочи. «Наверху» все обстояло куда круче. После разгрома Колчака бывший начштаба Южного фронта Паука был назначен начальником штаба войск Киевского округа. Прибыв в Киев, он первым делом занял губернаторский дом, где принялся давать приемы, на которые приглашал военную и партийную верхушку. Верхушка туда с удовольствием ходила. Бывший помощник Фрунзе В.А. Ольдерогге, ставший инспектором пехоты Украины и Крыма, привез с собой двух великолепных лошадей. Вскоре он стал устраивать на киевском ипподроме скачки, а его дочери держали там тотализатор. Их даже осуждать не за что – они не представляли себе, что может быть как-то иначе…

У Красной армии было много хорошего, и в первую очередь мотивация. Русский солдат в лучшем случае не понимал, зачем его гонят на войну с германцем, в худшем – понимал и при первой же возможности стал разваливать армию и явочным порядком прекращать войну. У красноармейцев же мотивация была железная: жизнь в Российской империи для простого человека была невыносима, а революция давала надежду на лучшее, и любому, кто стал бы загонять их в прежний ад, они готовы были вцепиться в глотку зубами. Особенно после того, как жизнь действительно стала лучше. Но одной мотивацией войну не выиграешь: нужны стратегия и тактика, подготовка офицеров и обучение рядовых. А с этим было печально не только в 1921 году, но и двадцать лет спустя.

Кстати, о рядовых. Красная армия хоть и называлась рабоче-крестьянской, но формировалась почти исключительно из крестьян. Горожан в стране по состоянию на 1932 год насчитывалось не более 25 %, и их почти без остатка всасывала стремительно развивающаяся промышленность. Призвать в армию рабочего граничило с контрреволюцией. Зато в чудовищно перенаселенной деревне лишнего народу было полно, в армию молодые парни шли охотно – социальный лифт! Однако качество призывников было просто невыразимое!

26 июля 1932 года наркомвоенмор Ворошилов пишет Сталину:

«13 июля на Тоцком полигоне ПРИ ВО[58] группа красноармейцев, идя на сенокос, наткнулась на неразорвавшийся снаряд и, невзирая на предупреждение старшего команды, чтобы снаряд не трогали, один из красноармейцев поднял снаряд, а затем его бросил. Снаряд разорвался. В результате 3 убитых, 7 ранено, из которых двое в тот же день умерло… 23 июля в районе Минска кавгруппа возвращалась с занятий, ведя лошадей в поводу. Красноармейцы наткнулись… на неразорвавшийся снаряд. И опять буквально та же история. Старший приказал красноармейцу бросить опасную игрушку, и снаряд разорвался. Убито 2, ранено 7, из них двое умерло… И таких безобразий без конца, без края!»

…Удивляться этому совершенно не приходится. Ведь что такое боец Красной армии? Это сельский Вася, который за год в школе грамоту по складам освоил, но механизма сложнее сохи сроду не видал. Идет такой Вася по полю, находит снаряд, что это за хрень валяется – он, понятно, ни сном, ни духом. Увидел – поднял, старший крикнул: «Не тронь!» – бросил. Результат: по статистике 1931 года в РККА только в результате несчастных случаев имели место быть 2000 ранений и 400 смертей. И если бы проблема ограничивалась только этим! Там еще под водой 85 процентов айсберга.

Основная проблема даже не в травматизме, а в том, что доверять Васе что-либо сложнее штыка было просто страшно. Либо механизм сломает, либо сам покалечится. Нет, стрелять-то он в конце концов научится – стреляли же солдатики империалистической, значит, научить можно. (Тем более что трехлинейка изначально сделана именно для такого солдата – сломать ее можно, но сложно.) А кого положить за пулемет? А в танк посадить?

С техническими родами войск в Красной армии была просто беда. В 1940 году образовательный уровень призывников составлял четыре класса, и это тогда, когда советская образовательная программа вот уж десять лет, как набирала обороты. В старших возрастах все обстояло еще хуже. (А у немцев к началу войну средний образовательный уровень составлял, по нашему счету, 9 классов.)

Правда, существовали сельские механизаторы и шоферы – тракторов на селе были сотни тысяч, на всех кто-то пахал, да и грузовиков немало, и на всех кто-то ездил. Но это не значит, что сельский механизатор так вот прямо и станет танкистом. Нет, за рычаги он дергать сумеет, но в армии мехвод обязан еще и чинить вверенный ему механизм. А вот тут уже все сложнее. В колхозах-то доверять трактористам ремонт тракторов – дураков не было! Трактора и грузовики чинили и обслуживали на МТС. Стоит ли удивляться, что, накопив к 1941 году 25 тысяч танков, Красная армия потеряла их в первый же месяц войны? Экипаж зачастую бросал машину из-за пустячной поломки.

Но вернемся в 1932 год, к письму Ворошилова. Бойцы приходили сплошь от сохи, и учить их тоже было некому. За десять лет прежние офицеры либо ушли на повышение, либо уволились из армии, а новых откуда взять? Проблема кадров никуда не делась, но, в отличие от Российской империи, Советский Союз испытывал реальный, а не сравнительный промышленный подъем[59]. В стране чудовищно, катастрофически не хватало образованной молодежи. В том же письме Ворошилов пишет: «Вой стоит из-за людей – нет комсостава».

Но со старшим и высшим комсоставом ведь должно быть все в порядке? Они-то остались армии еще с гражданской? Ну да, остались. Вот только многие из них воспринимали мирную жизнь как долгосрочный отпуск. У нас бытует мнение, имеющее статус непререкаемой истины – Ворошилов был некомпетентным наркомом, находившимся в перманентном конфликте с грамотными и талантливыми военачальниками во главе с «великим стратегом» маршалом Тухачевским. У наркома, однако, было по этому поводу другое мнение.

«Беда еще и в том, что наши командующие, почти все без исключения, не полностью охватывают всю многосложную машину военной организации», – пишет в том же письме Ворошилов. Это он смягчает: похоже, они не «не охватывали», а откровенно забивали. Вот и пример. По случаю «трогания и бросания снаряда» в Белорусском округе нарком создал комиссию, в которую вошел командующий округом Уборевич (из тех самых, грамотных и талантливых). Вошел и тут же… убыл в отпуск на лечение. Как будто и не было ничего. Для некомпетентного наркома это ЧП, а для «великого стратега» – надо понимать, рабочий момент.

Письма наркома полны беспокойства и по поводу другого «великого» – Тухачевского, недавно назначенного начальником вооружений РККА. Почему беспокоится Ворошилов? Тухачевский «всем занимается, кроме своего Управления». Чем именно? Незадолго до того, будучи командующим округом, он бомбардировал наркома письмами о реорганизации Красной армии, предлагая наклепать, к примеру, те самые сорок тысяч танков. Теперь его поставили начальником вооружений, дав полную возможность отдаться любимому делу – а он уже успел переключиться на что-то еще? Судя по тому, что следующей сферой его деятельности стала боевая подготовка, он теперь выдавал предложения именно по ее улучшению. Более того, летом 1931 года Ворошилов с тревогой пишет Гамарнику: «Вникните в дело и сами проследите, чтобы М. Н. не смял чего-либо из намеченных мероприятий, такое опасение вполне уместно».

После ХХ съезда много писали о гениальности репрессированных военачальников. Вот, например, как отзывался маршал Жуков о командующем Белорусским военным округом Уборевиче – том самом, которого не заинтересовали пять трупов вокруг одного снаряда.

«Это был настоящий советский военачальник, в совершенстве освоивший оперативно-тактическое искусство. Он был в полном смысле слова военный человек… Внешний вид, умение держаться, способность коротко излагать свои мысли, все говорило о том, что И.П. Уборевич незаурядный военный руководитель. В войсках он появлялся тогда, когда его меньше всего ждали. Каждый его приезд обычно начинался с подъема частей по боевой тревоге и завершался тактическим учениями или командирской учебой».

…

«Лучшим командующим округом был командарм 1-го ранга И.П. Уборевич. Никто из командующих не дал так много в оперативно-тактической подготовке командирам и штабам соединений, как И.П. Уборевич и штаб округа под его руководством».

…

«Уборевич больше занимался вопросами оперативного искусства и тактикой. Он был большим знатоком и того, и другого и непревзойдённым воспитателем войск».

…

«После ареста командующих войсками округа И.П. Уборевича и И.П. Белова учебная подготовка высшего командного состава в округе резко снизилась»…

Мне всегда казалась, что учебная подготовка высшего командного состава – все же в основном не дело округа. Есть Москва, а в ней всякие там курсы и академии. А еще мне всегда казалось, что деловые качества человека определяются не по умению держаться и излагать свои мысли, а как-то иначе. Вот интересно, а в каком состоянии были вверенные товарищу Уборевичу войска?

…Блуждая по интернету, я как-то натолкнулась на статью под красноречивым названием: «Провал больших военных маневров Красной Армии 1935–1936 годов»[60]. На этих маневрах войска должны были отрабатывать популярную в то время теорию глубокой операции и глубокого боя, с участием и взаимодействием всех родов войск. Никаких теоретических аспектов данная статья не содержит, только факты, изложенные в отчетах того времени. И там видна такая оперативно-тактическая подготовка, что впору сразу лапки вверх…

Правильное наступление должно начинаться с бомбежки. Результат?

«Эскадрильи легких бомбардировщиков и штурмовиков Р-5, ССС и Р-Зет, которые должны были расчистить путь наступающим танкам, сделать этого, по существу, не смогли. Их взаимодействие с механизированными бригадами и полками „не удавалось“ (БВО), „терялось совершенно или осуществлялось эпизодически“ (КВО): подводила организация связи между авиационными и танковыми штабами. В КВО хромало и взаимодействие танков с артиллерией…».

Плохое взаимодействие родов войск – вообще один из главных органических недостатков Красной Армии. Но как же быть с оперативно-тактическим гением в лице командующего БВО? Или ему соседний округ подгадил? А там ведь тоже сидел другой «великий стратег» – Якир.

Ладно, не будем о взаимодействии – это, действительно, сложно. Поговорим о действиях войск.

«Танкисты Якира и Уборевича наступали вслепую – разведка у них была плохо организована, не проявляла активности и (по оценке наблюдавшего за маневрами начальника Управления боевой подготовки (УБП) РККА командарма 2 ранга А.И. Седякина) „была недееспособна“. В результате Т-26 из 15-й и 17-й мехбригад КВО неоднократно наносили удар „по пустому месту“. БТ-5 и БТ-7 из 5-й и 31-й мехбригад БВО не смогли обнаружить засады (а действия из засад были излюбленным приемом немецких танкистов). Т-28 из 1-й танковой бригады БВО „внезапно“ (!) очутились перед полосой танковых ловушек и надолбов и вынуждены были резко отвернуть в сторону – на еще не разведанный участок местности, где и застряли».

Надо ли говорить, что случилось бы с этими танками на реальной войне?

«Вслепую танки действовали и непосредственно в „бою“ – тут уже сказалась слабая выучка танкистов, не умевших ориентироваться и вести наблюдение из танка. А недостаточная подготовка механиков-водителей приводила к тому, что боевые порядки атакующих танковых частей „быстро расстраивались“. В этом, впрочем, были виноваты и командиры взводов, рот и батальонов, не освоившие навыков радиосвязи и поэтому не умевшие наладить управление своими подразделениями… Несогласованность действий рот и батальонов была характерна и для других танковых соединений».

Вот уж что-что, а выучить танкистов было вполне возможно. Советский Союз уже тогда имел самое большое в мире количество танков. Можно было не трястись над каждой машиной, а гонять экипажи столько, сколько нужно. Ну, а уж для обучения пехоты имелись все условия – у винтовки Мосина ресурс такой, что краю не видно, а у саперной лопаты его и вовсе нет. Тем не менее:

«Но еще большие потери в реальном бою с немцами понесла бы пехота Якира и Уборевича. Во-первых, она „всюду“ шла в атаку на пулеметы „противника“ не редкими цепями, а густыми „толпами из отделений“. „При таких построениях атака была бы сорвана в действительности, захлебнулась в крови“, – констатировал А.И.Седякин, сам участвовавший в подобных атаках в 1916-м и пять раз повисавший тогда на немецкой проволоке. Причина: „бойцы одиночные, отделения и взводы недоучены“. В наступлении бойцы инстинктивно жались друг к другу, а слабо подготовленные командиры отделений и взводов не умели восстановить уставной боевой порядок…

Таким „толпам“ не помогли бы и танки непосредственной поддержки пехоты, тем более, что в КВО (даже в его лучших 24-й и 44-й стрелковых дивизиях) ни пехотинцы, ни танкисты взаимодействовать друг с другом не умели. Не спасла бы и артиллерийская поддержка атаки, тем более, что в КВО „вопрос взаимодействия артиллерии с пехотой и танками“ еще к лету 1937 года являлся „самым слабым“, а в БВО артиллерийскую поддержку атаки часто вообще игнорировали…

Что касается пехоты Уборевича, то она вообще не умела вести наступательный ближний бой. На маневрах 1936 года ее „наступление“ заключалось в равномерном движении вперед. Отсутствовало „взаимодействие огня и движения“, то есть отделения, взводы и роты шли в атаку, игнорируя огонь обороны, они не подготавливали свою атаку пулеметным огнем, не практиковали залегание и перебежки, самоокапывание, не метали гранат. „Конкретные приемы действий, – заключал А.И. Седякин, – автоматизм во взаимодействии… не освоены еще“. Слабо обученной тактике ближнего боя оказалась и пехота КВО…

Впрочем, эффективно подготовить свою атаку огнем пехота БВО и КВО все равно не смогла бы: как и вся Красная Армия накануне 1937 года, бойцы плохо стреляли из ручного пулемета ДП – основного автоматического оружия мелких подразделений…».

То есть бойцы не умели окапываться, метать гранаты, стрелять из пулемета, двигаться перебежками (по-видимому, и ползти тоже). Интересно, а стрелять из винтовки они умели? И чем занимались командиры взводов и отделений в часы, выделенные на учебу личного состава?

«Но, даже прорвав оборону вермахта, пехота Якира и Уборевича оказалась бы беспомощной против германских контратак. В БВО прекрасно знали, что отличительной особенностью ведения боевых действий немцами было уничтожение прорвавшегося противника фланговыми контрударами мощных резервов. И тем не менее наступавшая пехота Уборевича совершенно не заботилась об охранении своих флангов – „даже путем наблюдения!“ Этим же грешила и пехота КВО на Шепетовских маневрах. В БВО знали, что немцы всегда стремятся к внезапности удара; за столь инициативным, активным и хитрым противником нужен был глаз да глаз, но тем не менее пехота Уборевича сплошь и рядом наступала вслепую, совершенно не заботясь об организации разведки. „Не привилась“, по оценке А.И. Седякина, разведка и в стрелковых дивизиях Якира – „у всех сверху донизу“!»

И в качестве резюме:

«Подводя итог работе войск БВО и КВО на Белорусских и Полесских маневрах, А.И.Седякин вскрыл главный, на наш взгляд, порок РККА эпохи Тухачевского, Якира и Уборевича: „Тактическая выучка войск, особенно бойца, отделения, взвода, машины, танкового взвода, роты, не удовлетворяет меня. А ведь они-то и будут драться, брать в бою победу, успех за рога“… Хуже всего было то, что подобная ситуация не обнаруживала никакой тенденции к улучшению».

Вот интересно: много ли толку в том, что командующий округом является оперативно-тактическим гением, если его бойцы не умеют ходить в атаку?

Кстати, высокое искусство очковтирательства, в отличие от искусства подготовки бойца, в округах освоили в полной мере.

«Вообще бичом РККА накануне 1937 года была низкая требовательность командиров всех степеней и обусловленные ею многочисленные упрощения и условности в боевой подготовке войск. Бойцам позволяли не маскироваться на огневом рубеже, не окапываться при задержке наступления; от пулеметчика не требовали самостоятельно выбирать перед стрельбой позицию для пулемета, связиста не тренировали в беге и переползании с телефонным аппаратом и катушкой кабеля за спиной и т. д., и т. п. Приказы по частям и соединениям округов Якира и Уборевича пестрят фактами упрощения правил курса стрельб – тут и демаскирование окопов „противника“ белым песком, и демонстрация движущейся мишени в течение не 5, а 10 секунд, и многое другое.

45-й мехкорпус, так восхитивший иностранных наблюдателей на Киевских маневрах 1935 года, обучался вождению „на плацу танкодрома на ровной местности“ и, как выяснилось уже в июле 1937 года, даже небольшие препятствия брал „с большим трудом“. Тогда же сменивший Якира командарм 2-го ранга И.Ф. Федько обнаружил, что на дивизионных учениях „все необходимые артиллерийские данные для поддержки пехоты и танков оказываются очковтирательными, показаны лишь на бумаге и не соответствуют реальной обстановке, поставленным задачам и местности“».

Так выглядела армия, руководимая «великим стратегом» и его товарищами. Нарком Ворошилов не отказывался от ответственности за вверенное его попечению хозяйство, но согласитесь – не он один виноват в таком его состоянии.

Глава 9. Кадры решают всё…

Мы не зря завершили прошлую главу описанием состояния дел в двух округах, где рулили подельники Тухачевского. Ворошилов сделал, что мог – и сделал очень много. По крайней мере, из той полутолпы-полубанды, которая досталась ему после Троцкого, он сумел создать хоть и плохонькую, но все же регулярную армию. Однако дальше он столкнулся с проблемой, преодолеть которую оказался не в состоянии. Можно называть ее проблемой кадров, или проблемой выдвиженцев Троцкого, или проблемой генеральской мафии – да как угодно, так и называйте. Состояла она в том, что наверху РККА сидела достаточно сплоченная группировка, подмявшая под себя значительную часть руководящих постов. Если бы эти люди нормально работали, так пусть бы себе и дальше сидели – но назвать их работу нормальной нельзя ни по пьянке, ни во сне, ни в бреду.

К счастью, группировка эта оказалась почти поголовно замешана в генеральском заговоре – если бы не заговор, таких персон, как Тухачевский, Якир, Уборевич, Блюхер, было бы не сковырнуть – по крайней мере, до ближайшей войны. Великие таланты Тухачевского прекрасно показал Виктор Суворов в книге «Очищение», чего стоили двое командующих важнейшими округами в стране, мы уже видели, а о маршале Блюхере еще поговорим.

Но тут, к счастью, наступил 1937 год…

Не будем много говорить о «заговоре генералов». Отметим лишь, что согласно показаниям, которые дал после ареста нарком внутренних дел Ежов, заговорщических группировок в РККА, ориентированных на Германию, было три: «бонапартистская» или группа Тухачевского, группы Якира и Егорова. Первые две к весне 1937 года фактически объединились, третью выявили немного позднее. И вот посмотрите, какие посты занимали эти люди (пусть их позднейшая реабилитация нас не смущает – это деяние чисто политическое и к правде не имеет ни малейшего отношения).

Генеральным штабом РККА с июня 1931-го по май 1937 года рулил расстрелянный в 1939-м маршал Егоров. ВВС командовал командарм 2-го ранга Алкснис. Управление политической пропаганды возглавлял армейский комиссар 1-го ранга Гамарник, он же являлся первым заместителем наркома в 1930–1934 гг. Главное артиллерийское управление – арестованный в мае 1937-го комкор Ефимов. Автобронетанковому управлению и вовсе не повезло – двое репрессированных один за другим: с 1929 года командарм 2-го ранга Халепский, затем его сменил комдив Бокис. (Дальше было не лучше: до июня 1940 года его возглавлял комкор Павлов – тот самый Павлов, начальник Западного Особого.) Впрочем, ВВС тоже не повезло. Зато и положение в танковых войсках и в авиации к 1941 году было особенно отчаянным.

Вот еще важнейшее управление – кадровое. Там с 1928 года сидел комдив Гарькавый, затем, с 1930 года, комдив Савицкий, а в 1934-м его сменил комкор Фельдман. Все трое арестованы и расстреляны по «делу Тухачевского». То есть кадровая служба, оказывается, полностью находилась в руках команды Тухачевского, а согласитесь: у кого кадры, у того и реальная власть. Сам же «великий стратег» с 1931 года являлся начальником вооружений РККА, а с 1936-го – первым заместителем наркома.

То есть Красной армией фактически рулила группировка, вполне способная расставлять на ключевые посты своих людей. Как вы думаете, воспользовались они этим или нет? И если в их планы входило произвести переворот на волне военных неудач (согласно собственным показаниям заговорщиков, именно таким был один из сценариев будущего прихода к власти), нужно ли им было, чтобы Красная армия была сильна и обучена? Или им нужно было совсем другое? (Впрочем, еще вопрос: могли ли такие люди, как Тухачевский, Якир, Уборевич – типичные полуграмотные краскомы, ничего толком не знающие и ничему толком не учившиеся – вообще создать что-то путное из вверенных им войск.)

Лишь после 1938 года к управлению РККА пришли новые люди – но время уже было упущено. А тут еще начался и заключительный этап подготовки к большой войне – увеличение численности и реформирование армии. С 1938-го до 22 июня 1941 года РККА выросла с 1,5 млн. до 5 млн. человек, т. е. больше чем в три раза. Впрочем, поднять численность – это полдела. Надо было хоть немножко привести ее в чувство, чтобы не рассыпалась при первом же ударе – там уже война воевать научит.

А состояние РККА было хоть и лучше, чем в 1932 году – по крайней мере, о поднятых и брошенных снарядах в официальных документах уже не сообщалось – но все же очень далеким от боеспособности.

Армейские документы того времени читаются – куда там роману.

Вот приказ «О боевой и политической подготовке войск на 1939 год». Составлен он по бессмертным рецептам Дейла Карнеги – сперва хоть за что-нибудь похвалить и лишь потом начинать ругать. Хвалят красноармейцев за то, что «показали прекрасные образцы работы», за «работу над выполнением задач», за «умение побеждать врага» в боях у озера Хасан (мы еще обратимся к этой победе). Хвалят за «перелом в боевой подготовке». А вот и конкретика: «Достигнуты первые успехи в подготовке бойца по применению ручной гранаты, штыка и лопаты». Стало быть, у красноармейцев начало получаться бросать гранаты, колоть штыком и окапываться. Похвала, однако – хуже ругани…

А потом начинают на самом деле ругать – долго и тщательно.

«…Создалось совершенно недопустимое положение с огневой подготовкой.

В истекшем году войска не только не выполнили требования… о повышении индивидуальной стрелковой подготовки бойцов и командиров из всех образцов стрелкового оружия не менее чем на 15–20 % против 1937 г., но и снизили результаты по огню, и особенно в стрельбе из ручных и станковых пулеметов…

В то же время и сами высшие, старшие и средние командиры, комиссары и работники штабов не являются еще примером для войск в умении владеть оружием. Младшие командиры тоже не научены этому делу и не могут поэтому как следует учить бойцов.

В войсках до сих пор еще есть, правда, отдельные бойцы, прослужившие год, но ни разу не стрелявшие боевым патроном».

Вот теперь мы знаем ответ на заданный в предыдущей главе вопрос: умела ли Красная армия стрелять? Нет, не умела, причем на всех уровнях, от рядовых до генералов. И, кстати, если бойцов ни разу не выводили на стрельбище (а только в этом случае они могли ни разу не стрелять боевым патроном) – то чем красноармейцы вообще занимались?

Далее в приказе отмечается отсутствие борьбы за выполнение учебных планов, недостаточная требовательность, невнимание к вопросам боевой подготовки со стороны политорганов, высокая аварийность и большое количество ЧП и пр. Короче говоря, всем на все наплевать.

Чем же занимаются командиры и комиссары? А вот чем:

«Пьянство, принявшее за последнее время чрезвычайно широкие размеры и ставшее бичом армии…».

Как говорится, кто бы сомневался. В армии всегда пили, пьют и пить будут. Но какие же размеры и формы должно было принять пьянство, чтобы его назвали «бичом армии», да еще в очень нестерильные 30-е годы? Вот приказ «О борьбе с пьянством» от 28 декабря 1938 года:

«За последнее время пьянство в армии приняло поистине угрожающие размеры. Особенно это зло укоренилось в среде начальствующего состава.

По далеко неполным данным, в одном только Белорусском особом военном округе за 9 месяцев 1938 г. было отмечено 1300 безобразных случаев пьянства, в частях Уральского военного округа за тот же период – свыше 1000 случаев, и примерно та же неприглядная картина в ряде других военных округов…

…15 октября во Владивостоке четыре лейтенанта, напившиеся до потери человеческого облика, устроили в ресторане дебош, открыли стрельбу и ранили двух граждан.

…18 сентября два лейтенанта железнодорожного полка при тех же примерно обстоятельствах в ресторане, передравшись между собой, застрелились.

…Политрук одной из частей 3 сд, пьяница и буян, обманным путем собрал у младших командиров 425 руб., украл часы и револьвер и дезертировал из части, а спустя несколько дней изнасиловал и убил 13-летнюю девочку.

…8 ноября в г. Речице пять пьяных красноармейцев устроили на улице поножовщину и ранили троих рабочих, а возвращаясь в часть, изнасиловали прохожую гражданку, после чего пытались ее убить…»

Интересно, что имел в виду нарком под «безобразными случаями пьянства»? Приведенные им примеры – это вопиющие случаи или типичные? И если типичные – то кого больше боялось население, врагов или защитников?

«Значительная часть всех аварий, катастроф и всех других чрезвычайных происшествий – прямое следствие пьянства и недопустимого отношения к этому злу со стороны ответственных начальников и комиссаров.

Немало случаев переноса и отмены занятий и невыполнения плана боевой подготовки – это также результат разлагающего действия пьянства.

Наконец, многочисленные примеры говорят о том, что пьяницы нередко делаются добычей иностранных разведок, становятся на путь прямой измены Родине…

Все эти непреложные истины хорошо известны каждому мыслящему командиру и политработнику, и тем не менее настоящая борьбы с пьянством не ведется. Пьянство процветает, оно стало обычным бытовым явлением, с ним смирились, оно не подвергается общественному осуждению…»[61]

Впрочем, и без водки нарушать дисциплину любили и умели.

Всем, кто хоть как-то интересуется историей Красной Армии, прекрасно известен конфликт между Сталиным и начальником главного управления ВВС РККА генерал-лейтенантом Рычаговым. Писатель Константин Симонов с подачи адмирала Исакова приводит его так:

«Это происходило на Военном совете… перед самой войной. Речь шла об аварийности в авиации, аварийность была большая… Давались то те, то другие объяснения аварийности, пока не дошла очередь до командовавшего тогда военно-воздушными силами Рычагова. Он был, кажется, генерал-лейтенантом, вообще был молод, а уж выглядел совершенным мальчишкой по внешности. И вот когда до него дошла очередь, он вдруг говорит:

– Аварийность и будет большая, потому что вы заставляете нас летать на гробах.

Это было совершенно неожиданно, он покраснел, сорвался, наступила абсолютная гробовая тишина. Стоял только Рычагов, еще не отошедший после своего выкрика, багровый и взволнованный, и в нескольких шагах от него стоял Сталин…

Все ждали, что будет. Он постоял, потом пошел мимо стола, в том же направлении, в каком и шел. Дошел до конца, повернулся, прошел всю комнату назад в полной тишине, снова повернулся и, вынув трубку изо рта, сказал медленно и тихо, не повышая голоса:

– Вы не должны были так сказать!

И пошел опять. Опять дошел до конца, повернулся снова, прошел всю комнату, опять повернулся и остановился почти на том же самом месте, что и в первый раз, снова сказал тем же низким спокойным голосом:

– Вы не должны были так сказать, – и, сделав крошечную паузу, добавил: – Заседание закрывается.

И первым вышел из комнаты… А через неделю Рычагов был арестован и исчез навсегда»[62].

То есть разгневался тиран – и нет человека. А на самом деле тиран всего-навсего снял Рычагова с должности и направил на учебу в Военную академию Генштаба. Учитывая, что начальник советского военно-воздушного флота имел за плечами всего лишь летную школу, оно и нелишне. Арестовали его лишь 24 июня, за что – мы знаем.

Но почему все же так рассердился Сталин?

Да потому, что дело вовсе не в самолетах, и чтобы это знать, не надо кончать академий. Тот же Рычагов на советских машинах более старых моделей прекрасно воевал в Испании, а тут люди бьются в ходе учебных полетов. И вовсе не требовалось искать «объяснения аварийности», причины ее были прекрасно известны задолго до этого исторического разговора. Они отражены, например, в приказе «О мерах по предотвращению аварийности в частях ВВС РККА», датируемом 4 июня 1939 года – наверняка не первом и не последнем.

«…Число летных происшествий в 1939 году, особенно в апреле и мае месяцах, достигло чрезвычайных размеров. За период с 1 января до 15 мая произошло 34 катастрофы, в них погибло 70 человек личного состава. За этот же период произошло 126 аварий, в которых разбит 91 самолет…

Эти тяжелые потери… являются прямым результатом:

а) преступного нарушения специальных приказов, положений, летных наставлений и инструкций;

б) крайне плохой работы командно-политического состава воздушных сил и военных советов округов и армий по воспитанию летно-технических кадров авиачастей;

в) плохо организованной и еще хуже проводимой плановости и последовательности в учебно-боевой подготовке авиационных частей;

г) неумения старших начальников и комиссаров наладить летно-техническую подготовку с каждым экипажем и летчиком в отдельности в соответствии с уровнем их специальных познаний, подготовленности, индивидуальными и специфическими их способностями и качествами;

д) все еще неудовлетворительного знания личным составом материальной части, как следствие этого, плохой ее эксплуатации, и

е) самое главное, недопустимого ослабления воинской дисциплины в частях Военно-Воздушных Сил и расхлябанности, к сожалению, даже среди лучших летчиков, не исключая и некоторых Героев Советского Союза.

Подтверждением всего сказанного служит буквально всякая катастрофа и происшествие, так как при самом беглом ознакомлении с ними, как правило, причиной является или недисциплинированность, или разболтанность, или невнимательное и недопустимо халатное отношение к своим обязанностям летно-подъемного и технического состава»[63].

Рычагов мог бы пенять на «гробы», если бы изжил все вышеуказанные недостатки. Как вы думаете, изжил он их или нет?

И примеры, конечно, в приказе приводятся, среди которых – гибель «аса номер один» Советского Союза Валерия Чкалова. Каких только легенд ни сочиняли – вплоть до того, что Сталин хотел сделать Чкалова наркомом внутренних дел (а Берию, по-видимому, отправить испытывать самолеты). На самом деле все оказалось куда прозаичнее. Причиной гибели прославленного летчика стал хорошо известный синдром: «Я самый крутой!»

Чкалов должен был испытывать новый истребитель, еще не доведенный до ума, с кучей дефектов, о чем летчик прекрасно знал. Имел ли он возможность отказаться от испытаний, или звери-начальники силком загоняли комбрига в неисправную машину? Не просто имел возможность, а сам Сталин, которому НКВД доложил о происходящем, лично запретил испытания. И как, вы думаете, поступил товарищ Чкалов? Не просто вылетел на испытания недоделанного самолета, но еще и отправился за пределы аэродрома. Самолет, как и следовало ожидать, сломался, ровного места поблизости не оказалось, и при вынужденной посадке черт знает куда летчик погиб. Ну, и кто заставлял его «летать на гробах»?

Вот еще история, прекрасно характеризующая обстановку в советских ВВС. 4 октября 1938 года в приамурской тайге потерпел катастрофу самолет «Родина», на котором женский экипаж во главе со знаменитой Валентиной Гризодубовой совершал рекордный перелет Москва – Дальний Восток. Рассказ о самом перелете тоже впечатляет. Первая модель самолета развалилась в воздухе, вторая едва не развалилась, третья вроде бы полетела, и по этому поводу на ней радостно ломанулись через всю страну. На удивление, самолет долетел – вот только куда? Во время полета из кабины в открытый одной из участниц люк «выдуло» карты, так что дальше пришлось идти по компасу; бензина до конечного пункта не хватило; летчицы не смогли вызвать помощь по радио, поскольку им забыли положить запасные батареи и дали позывные прошлого месяца. Когда кончился бензин, девушки сумели посадить самолет в каком-то болоте, после чего началась эпопея по их поискам. Искали девять дней. Нашел «Родину» командир гидросамолета, излетавший эти места во всех направлениях. А затем начались действия начальства – лучше б они водку пили по кабинетам, честное слово…

Командующий воздушными силами 2-й Отдельной краснознаменной армии Сорокин отправился на тяжелом бомбардировщике ТБ-3 к месту посадки «Родины», как предположили в приказе, «очевидно, с единственной целью, чтобы потом можно было сказать, что он, Сорокин, также принимал участие в спасении экипажа „Родина“». Одновременно на «Дугласе» командующего армией Конева (кстати, взятом без спроса) вылетел знаменитый летчик-испытатель комбриг Бряндинский, которого также никто туда не посылал.

Вспоминает командир гидросамолета Михаил Сахаров (который, собственно, и нашел девушек):

«Решив лететь к месту посадки „Родины“, комдив Сорокин приказал было мне лететь на его ТБ-3 за штурмана. Но я всегда сторонился крикливых и шалых начальников и объяснил комдиву, что уже имею задание от своего начальства…

…Запомнилась странная подробность перед вылетом. Флаг-штурман ВВС А.Бряндинский, которому я хотел показать, как лучше и с большей точностью выйти в месту вынужденной посадки самолета „Родина“, в довольно резкой форме отмахнулся от меня. Красным карандашом он обвел на своей карте круг и поставил на нем крест. Кто-то из тех, кто наблюдал эту сцену, мрачно пошутил, что как бы этот крест не оказался дубовым…»[64]

Так оно и получилось. Как самоуверенный испытатель, так и комдив не смогли выйти точно к месту посадки «Родины». Занятые поисками, они кружили над лесом, пока не столкнулись. Результат – 15 трупов.

Вот тут уж «сталинские гробы» совершенно ни при чем!

Ну, и для полноты картины – немного о штабах. Маршал Шапошников называл штаб «мозгом армии». В мозгах РККА тоже царил хаос, да еще порой с тараканами. Приказ «Об улучшении работы штабов» от 19 июля 1939 года рисует картину в своем роде клиническую:

«Подготовка и работа войсковых и оперативных штабов продолжают оставаться на исключительно низком уровне.

Командование, как правило, само штабной службы не знает, подготовкой своих штабов не занимается, работой их не руководит и контролировать ее не может.

Начальники штабов по-настоящему организовать работу штаба и руководить ею, и особенно в условиях, приближенных к боевым, не умеют.

Штабы как органы управления не подготовлены, организовать бой не умеют, с работой по управлению войсками в ходе боя не справляются.

Исполнители своих обязанностей не знают, необходимых штабных навыков не имеют, в работе в усложненных условиях не натренированы…

Непосредственным контролем за действиями войск, проверкой и изучением получаемых донесений штабы не занимаются, в результате – неосведомленность их об истинном положении и состоянии войск, и нередко ложная информация командования и вышестоящих штабов…

Организовать и обеспечить управление войсками в бою надежной, прочной связью штабы не умеют. Радио – надежнейшее средство связи – не используется в бою даже при отказе остальных средств связи и, как правило, бездействует…

Донесения и сводки неправдоподобны, противоречивы, а иногда и лживы…

Представление сводок, донесений и ответов на запросы несвоевременное, и требуется немало повторных напоминаний и приказаний, чтобы получить их. Документы после изготовления исполнителем и лицами, подписывающими их, не проверяются, отсюда постоянные неточности и искажения.

Контролем за своевременной и правильной передачей документов и за получением их адресатами штабы не занимаются…»[65]

В приказе еще много всякого говорится, однако все приводить не обязательно. Уже сказанного достаточно, чтобы объяснить причины разгрома сорок первого года.

Впрочем, небезопасным оказалось и мирное время. В августе 1939 года одна из армий усилиями своих штабных чуть было не начала собственную войну.

Начальник штаба армии АОН-2 комбриг Котельников решил разнообразить проведение штабных игр и вместо условных наименований (вроде «синие» и «зеленые») применил названия реальных государств, населенных пунктов и пр., а также дал во вводных современную политическую обстановку. Так сказать, решил потренироваться в условиях, максимально приближенных к реальности.

Начальник 1-го (оперативного) отдела тоже решил потренироваться – проверяя директиву, он дополнил ее конкретными указаниями частям и поставил подписи членов Военного Совета армии, чтобы уж совсем похоже было.

Начальник шифровального отдела решил потренировать связистов. С этой целью он, не предупредив командование, разослал директиву частям. При этом гриф «учебная» из текста куда-то потерялся. Штаб одной из авиабригад уже приступил было к выполнению задания, и лишь случайно летчики узнали, что это все-таки игра, а не война.

А война-то была уже не за горами. Первый из конфликтов, предвещавших большую войну, случился в 1938 году – и показал, что состояние Красной армии, мягко говоря, печально. Это события на озере Хасан, в совершенно особом свете показавшие деятельность маршала Блюхера.

В 1932 году японцы окончательно оккупировали Маньчжурию – граничащую с Советским Союзом область Китая. Там было создано марионеточное государство Маньчжоу-го, в котором уютно устроилось японская императорская армия, и советско-китайская граница по факту стала советско-японской. И сразу же начались инциденты. С 1936 года до июля 1938-го имело место 231 нарушение границы, из них 35 сопровождались серьезными боями. Причем на первую половину 1938-го пришлось 124 случая нарушения на суше и 40 – по воздуху. Ясно было: японцы что-то готовят.

В июле 1938 года правительство Маньчжоу-го выдвинуло территориальные претензии к СССР. Претендовало оно на мелкий клочок земли, отделявший озеро Хасан от государственной границы и, по большому счету, особой роли в большой политике не играющий. Это была откровенная «проверка на вшивость» – как поведет себя советское руководство? А советскому руководству, готовившемуся к большой войне, очень нужно было проверить Красную армию хоть в каком-то столкновении, да и не фиг сопками-то разбрасываться. Ведь сказал же Сталин: «Чужой земли не хотим, но и ни одного клочка своей земли не отдадим никому».

29 июля началась вооруженная советско-японская разборка. Но еще до того очень странно повел себя командующий Дальневосточной армией, последний «великий стратег» и «жертва режима» маршал Блюхер.

Сколько времени историки голову ломали: ну почему тиран переменил отношение к прославленному полководцу? До тех пор он ходил у Сталина в любимцах. В 1935 году Блюхеру, единственному из командующих округами, было по личному предложению Сталина присвоено звание маршала. Вождь защищал его и на знаменитом военном совете 2 июня 1937 года: «…И вот начинается кампания, очень серьезная кампания. Хотят Блюхера снять… Агитацию ведет Гамарник, ведет Аронштам… Почему, спрашивается, объясните, в чем дело? Вот он выпивает. Ну, хорошо. Ну, еще что? Вот он рано утром не встает, не ходит по войскам. Еще что? Устарел, новых методов работы не понимает. Ну, сегодня не понимает, завтра поймет, опыт старого бойца не пропадает… Когда он приезжает, видимся с ним. Мужик как мужик, неплохой…».

Правда, округ у этого «неплохого мужика» был в аховом состоянии. Чтобы далеко не ходить, воспользуемся все той же книгой Суворова «Очищение». Он приводит воспоминание полковника Григоренко, который в 1941 году служил офицером оперативного управления штаба Дальневосточного фронта. В январе 1941 года новым командующим фронтом был назначен генерал армии Апанасенко. И вот что выяснилось на первом же докладе оперативного управления:

«Начали с плана прикрытия. Докладывал я, т. к. был ответствен за эту часть оперплана. Казаковцев (новый начальник оперативного управления. – Е.П.) стоял рядом. По мере доклада Апанасенко бросал отдельные реплики, высказывал суждения. Когда я начал докладывать о расположении фронтовых резервов, Апанасенко сказал:

– Правильно! Отсюда удобнее всего маневрировать. Создастся угроза здесь, мы сюда свои резервы, – и он повел рукой на юг. – А создастся здесь, сманеврируем сюда, – двинул рукой на запад.

Казаковцев, который молчал, когда рука Апанасенко двигалась на юг, теперь спокойно, как о чем-то незначительном, бросил:

– Сманеврируем, если японцы позволят.

– Как это? – насторожился Апанасенко.

– А так. На этой железной дороге 52 малых туннеля и больших моста. Стоит хоть один взорвать, и никуда мы ничего не повезем.

– Перейдем на автотранспорт. По грунту сманеврируем.

– Не выйдет. Нет грунтовки параллельно железной дороге.

У Апанасенко над воротником появилась красная полоска, которая быстро поползла вверх. С красным лицом, с налитыми кровью глазами он рявкнул:

– Как же так! Кричали: Дальний Восток – крепость! Дальний Восток – на замке! А оказывается, сидим здесь, как в мышеловке!

– Он подбежал к телефону, поднял трубку: – Молева ко мне немедленно!

Через несколько минут вбежал встревоженный начальник инженеров фронта генерал-лейтенант инженерных войск Молев.

– Молев! Тебе известно, что от Хабаровска до Куйбышевки нет шоссейной дороги?

– Известно.

– Так что же ты молчишь? Или думаешь, что японцы тебе построят! Короче, месяц на подготовку, четыре месяца на строительство…».

Впрочем, отсутствием грунтовки параллельно железной дороге дело не ограничивалось. Все было куда веселее.

«Когда он принял командование, дорожная сеть, особенно в Приморье была уже относительно развита. Но части дислоцировались не на дорогах. А подъездные пути шоссированы не были. Потому в распутицу во многие части можно было пробраться только на лошадях. Апанасенко загонял легковую в самую грязь подъездных путей, бросал ее там, а на другой уезжал, заявив во всеуслышание: „К таким разгильдяям я не ездок“. Затем вызывал командира части к себе. Слухи о жестоких взысканиях, о снятии с должностей и понижении в званиях быстро распространились по частям. Все бросили все и занялись строительством подъездных путей. За какой-нибудь месяц во все городки вели прекрасные шоссе, а сами городки – улицы, технические парки, хозяйственные дворы – были загравированы, а кое-где и заасфальтированы».

Недостающее шоссе было построено за четыре месяца, подъездные дороги – вообще за месяц. И вот вопрос: чем занимался семнадцать лет на Дальнем Востоке любимец Сталина маршал Блюхер? А ведь это лишь один пример. Можно рассказать и про землянки, в которых жили военнослужащие, и про подготовку бойцов, и про многое другое.

Тем не менее этот человек тоже считал себя великим государственным деятелем. В июне 1938 года бежал к японцам, спасаясь от ареста, начальник УНКВД Дальневосточного края Люшков. Японским контрразведчикам он рассказывал о Блюхере следующее:

«Блюхер очень любит власть. Его не удовлетворяет та роль, которую он играет на Дальнем Востоке, он хочет большего. Он считает себя выше Ворошилова. Политически сомнительно, что он удовлетворен общей ситуацией, хотя весьма осторожен. В армии он более популярен, чем Ворошилов. Блюхеру не нравятся военные комиссары и военные советы, которые ограничивают его право отдавать приказы».

В общем, еще один Тухачевский, только пьет больше и на скрипке не играет.

К счастью, после начала конфликта на озере Хасан Блюхер повел себя настолько странно, что привлек особое внимание. Военный совет РККА определил его поведение как «сочетание двуличия, недисциплинированности и саботирования вооруженного отпора японским войскам». Что же он сотворил такого, что даже Сталин перестал его защищать?

Едва обстановка накалилась, Блюхер, вместо того, чтобы поднимать войска… подверг сомнению законность действий пограничников у озера Хасан. Вот вопрос: какое ему до этого дело? У пограничников свое начальство, они относились к НКВД, а наркомвнудел подчинялся председателю Совнаркома, а вовсе не наркому обороны. Но, по-видимому, маршал к тому времени вошел в роль «хозяина» Дальнего Востока. Он, не извещая ни представителей наркомата обороны, находившихся в это время в Хабаровске, ни даже собственного начальника штаба, послал комиссию расследовать действия пограничников. Комиссия пришла к выводу, что граница с нашей стороны была нарушена аж на целых три метра и, следовательно, в конфликте виноваты мы. После чего Блюхер послал наркому телеграмму, в которой потребовал ареста начальника погранучастка. Малость ошалевший от такого виража Ворошилов послал его по известному адресу, предложив «прекратить возню со всякими комиссиями и точно выполнять решения советского правительства и приказы наркома». И кто скажет, что он был неправ?

Дальше маршал то ли обиделся на не оценившую его старания Москву, то ли окончательно впал в тяжелый запой – а больше всего его действия похожи на откровенный саботаж. Блюхер послал своего начальника штаба на фронт, правда, забыв дать ему конкретные приказы и полномочия, а сам от руководства боевыми действиями вообще устранился. Лишь когда его буквально вышибли на передовую, он взялся за оперативное руководство. Уже после конфликта, 4 сентября 1938 года, рассмотрев действия маршала, Военный совет отмечал:

«При этом более чем странном руководстве он не ставит войскам ясных задач на уничтожение противника, мешает боевой работе подчиненных ему командиров, в частности, командование 1-й армии фактически отстраняется от руководства своими войсками без всяких к тому оснований; дезорганизует работу фронтового управления и тормозит разгром находящихся на нашей территории японских войск… Выехав к месту событий, всячески уклоняется от установления непрерывной связи с Москвой, несмотря на бесконечные вызовы его по прямому проводу Народным комиссаром обороны. Целых трое суток при нормально работающей телеграфной связи нельзя было добиться разговора с т. Блюхером.

Вся эта оперативная „деятельность“ маршала Блюхера была завершена отдачей им 10.08. приказа о призыве в 1-ю армию 12 возрастов… Этот приказ т. Блюхера провоцировал японцев на объявление им своей отмобилизации и мог втянуть нас в большую войну с Японией»[66].

По результатам боевых действий маршала Блюхера сняли с должности – и кто скажет, что незаслуженно? Но вот вопрос: что после «дела Тухачевского» должно было подумать советское руководство? Правильно, именно так: «А всех ли заговорщиков мы вычистили из армии?» НКВД начал копать, и 22 октября маршал был арестован. 9 ноября 1938 года он умер во внутренней тюрьме НКВД от тромбоза. По одним данным, Блюхер не признался ни в чем, по другим – признался во всем и «заложил» даже своих первых жен и детей. Но дело было явно очень серьезное, потому что 10 марта 1939 года его, уже мертвого, лишили звания маршала и приговорили к смертной казни «за шпионаж в пользу Японии, участие в антисоветской организации правых и в военном заговоре». А ведь в Советском Союзе не было в обычае судить мертвецов.

Глава 10. А ведь завтра война!

Но вернемся к конфликту у озера Хасан, первой проверке боеспособности Красной армии. Разборка с японцами продолжалась до 11 августа и кончилась победой советской стороны, так что несколько спорных сопок остались за нами. Затем прогремел праздник, радостные газетные статьи, фильм «Трактористы» и пр. Страна громко торжествовала, тем более, что у половины населения в памяти была позорная русско-японская война, а вторая половина ее не застала, но слышала много.

В наркомате обороны обстановка была куда менее праздничной. И неудивительно: к этому небольшому инциденту вполне применимы слова Сталина, сказанные им по другому поводу в 1923 году: «Если бы Бог нам не помог и нам пришлось бы впутаться в войну, нас распушили бы в пух и прах». Японцам ведь уже приходилось бить русскую армию, так отчего бы и не повторить?

В апреле 1939 года состоялся суд над членами Военного совета 1-й Приморской армии. На скамье подсудимых находились командующий армией комдив Подлас, член Военного совета бригадный комиссар Шуликов и начальник штаба полковник Помощников. Никакой «политики» – их судили исключительно за запредельное раздолбайство.

Например, вот как командование армии приводило в боевую готовность вверенные ему части. Отдав приказ, Военный совет забыл оповестить о нем начальников отделов армии, которые узнавали о тревоге (если узнавали) уже после начала движения войск. Можете себе представить, если начальник, скажем, отдела связи узнает о том, что армия вышла на марш, от начсвязи корпуса – как это сказывается на связи. А снабженцы или медики?

Потом военные сумели «потерять» пограничников с приданными им двумя стрелковыми батальонами – те сражались сами по себе, их действиями никто не интересовался. Но это были только цветочки, ягодки же начались, когда армия двинулась к границе.

Из приговора Военной коллегии Верховного суда. 22 апреля 1939 г.

«…Направляемые в район боевых действий части и подразделения не были укомплектованы до их штатной численности, и стрелковые роты шли в бой с большим некомплектом бойцов, в то время как значительное число красноармейцев находилось на разного рода хозяйственных маловажных работах…»

Вот и ответ на ранее заданный вопрос – чем занимались красноармейцы, если их даже стрелять не учили. Кстати, еще в мае, видя, к чему дело идет, командование запретило отвлекать красноармейцев на посторонние работы. Как вы думаете, был выполнен этот приказ? А теперь пришлось, уже фактически в бою, из имеющихся обрывков кое-как сшивать новые части.

Бардак с личным составом дополнялся бардаком во всех остальных областях.

«Направляемые в район боевых действий части не были обеспечены всеми необходимыми средствами вооружения, и в ряде случаев артиллерийские батареи оказались на фронте без снарядов, запасные стволы к пулеметам заранее не были подогнаны, винтовки выдавались непристрелянными, а некоторые бойцы прибыли в район боевых действий вовсе без винтовок и противогазов.

Располагая достаточным временем, средствами и силами, Подлас и Помощников не приняли всех необходимых мер к приведению в проезжее состояние основной дороги и не обеспечили организации нормального движения войск по дорогам. Соответствующее указание Воендору было дано лишь спустя шесть дней после того, как войска двинулись в район боевых действий. В результате этого на дорогах создавались огромные заторы, люди и материальная часть застревали в болоте, части выбивались из графика марша, что резко снижало боевую подвижность и маневренность частей армии.

Развертывание тыловых учреждений происходило беспланово и неорганизованно, а управление полевого снабжения приступило к работе только 10 августа, т. е. к концу операции. Несмотря на громадные запасы вещевого имущества, многие бойцы были посланы в бой в совершенно изношенной обуви и без шинелей. В ряде частей не оказалось ранцевых запасов консервов… Санитарные тылы не были также своевременно подготовлены, и сотни раненых эвакуировались в Посьет, где до 7 августа не было ни армейского госпиталя, ни достаточного количества врачей… Помощниковым не были приняты должные меры к своевременному обеспечению частей годными картами…»[67].

В итоге, имея абсолютное превосходство в силах – 23 тысячи человек, 285 танков и 250 самолетов против 7 тысяч японцев без танков и самолетов – наши потеряли вдвое больше: 960 человек убитыми и около 2750 ранеными против 500 убитых и 900 раненных у противника. Спорные же сопки Безымянную и Заозерную так до конца и не взяли, японцы ушли оттуда уже после прекращения огня.

Отделались, впрочем, горе-командующие на удивление легко. Шуликов и Помощников получили два и три года условно, Подлас – пять лет. Хрущев упомянул его в своем докладе в списке репрессированных военачальников – однако до реабилитации дело не дошло. Постеснялись, надо полагать: слишком много еще оставалось людей, помнивших эти события.

Впрочем, сидеть бывшему командующему не пришлось. Сразу же по вынесении приговора он был амнистирован, в августе 1940 года восстановлен в армии и назначен заместителем командующего Киевского Особого военного округа. Судя по тому, что уже во время войны Подлас был повышен в звании, скандал на него подействовал, воевал он достойно и погиб в мае 1942 года.

Потом был Халкин-Гол, «игрушечная» польская кампания, финская война. И каждая из них выявляла все новые недостатки в состоянии Красной армии. Итоги финской войны, где наши столкнулись с хотя и небольшой, но настоящей регулярной армией, были таковы, что Ворошилова не то сняли, не то он сам подал в отставку. Это надо было сделать раньше – все-таки лучше, если армию к войне готовит боевой генерал – однако за неимением серьезных войн не имелось настоящий боевых генералов. Теперь появился «победитель финнов» Тимошенко – ему и вручили наркомат для дальнейшей подготовки к войне. Надо полагать, что причина назначения начальником Генштаба генерала Жукова точно такая же: Жуков был никаким штабистом, но зато сильным администратором и являлся прекрасной кандидатурой для закручивания гаек.

Впрочем, снятие с должности ни в коей мере нельзя считать репрессиями по отношению к Ворошилову – тот стал заместителем председателя Совнаркома по военным делам. Именно Ворошилов, а не Жуков и не Тимошенко впоследствии вошел в Государственный комитет обороны. Прочие члены военной верхушки – и Тимошенко, и Мерецков, и Жуков – после начала войны пошли на понижение. По-видимому, они должны были выполнять специфические функции, в которых после начала войны надобность отпала. Какими могли быть эти функции, видно из «Акта о приеме наркомата обороны Союза ССР С. К. Тимошенко от К. Е. Ворошилова», подписанного 7 декабря 1940 года, – проверка армии длилась семь месяцев! По сравнению с приказами 1938–1939 годов виден изрядный прогресс – по крайней мере, что солдаты и командиры не умеют стрелять и окапываться, в акте не говорится. Но все же радости мало.

«Организация и структура центрального аппарата

…2. Основные уставы – полевой службы, внутренней службы, дисциплинарный и некоторые боевые уставы родов войск устарели и требуют коренной переработки. Отсутствуют наставление по вождению крупных войсковых соединений (армий), наставление по атаке и обороне укрепленных районов, наставление для действий войск в горах…

…5. Контроль за исполнением отданных приказов и решений правительства был организован недостаточно. Не было живого действенного руководства обучением войск. Поверка на местах как система не проводилась и заменялась получением бумажных отчетов».

Это все то же прелестное качество, которое отмечал еще у русской императорской армии протоиерей Георгий Шавельский (впрочем, оно будет наблюдаться у любой армии, которую постоянно не дрючат по данной части):

«Не могу скрыть одного недостатка нашей армии, который не мог не отзываться печально на ее действиях и успехах. В Русско-японскую войну этот недостаток обозвали „кое-какством“. Состоял он в том, что не только наш солдат, но и офицер – включая и высших начальников – не были приучены к абсолютной точности исполнения приказов и распоряжений, как и к абсолютной точности донесений…

В 1916 году однажды ген. М. В. Алексеев изливал передо мной свою скорбь:

– Ну, как тут воевать? Когда Гинденбург отдает приказание, он знает, что его приказание будет точно исполнено не только командиром, но и каждым унтером. Я же никогда не уверен, что даже командующие армиями исполнят мои приказания. Что делается на фронте, – я никогда точно не знаю, ибо все успехи преувеличены, а неудачи либо уменьшены, либо совсем скрыты».

В общем, в полный рост два главный российских недостатка: «кое-как» и «как-нибудь». Но по мере чтения документа выясняется, что этим сорняком заросла вся РККА, от Генштаба до каждой роты.

«Оперативная подготовка

1. К моменту приема и сдачи Наркомата обороны оперативного плана войны не было, не разработаны и отсутствуют оперативные планы, как общий, так и частные.

Генштаб не имеет данных о состоянии прикрытия границ. Решения военных советов округов, армий и фронта по этому вопросу Генштабу неизвестны».

С этим, кстати, к началу войны более или менее справились. Так что не зря ставили на наркомат и Генштаб не «стратегов», а фронтовых генералов с пудовыми кулаками.

«2. Руководство оперативной подготовкой высшего начсостава и штабов выражалось лишь в планировании ее и даче директив. С 1938 г. народный комиссар обороны и Генеральный штаб занятий с высшим начсоставом и штабами не проводили. Контроль за оперативной подготовкой в округах почти отсутствовал. Наркомат обороны отстает в разработке вопросов оперативного использования войск в современной войне.

3. Подготовка театров военных действий к войне во всех отношениях крайне слаба…

а) ВОСО не проявило должной маневренности в деле использования наличных железнодорожных средств для войсковых перевозок.

Положения об управлении железными дорогами на театре войны, четко определяющего функции органов НКПС и органов ВОСО, а также порядок перевозок, нет…[68]

в) строительство связи по линии НКС сильно отстает, а по линии НКО в 1940 г. сорвано совершенно…

д) ясного и четкого плана подготовки театров в инженерном отношении, вытекающего из оперативного плана, нет. Основные рубежи и вся система инженерной подготовки не определены…

ж) в топографическом отношении театры военных действий подготовлены далеко не достаточно, и потребность войск в картах не обеспечена».

Любой из этих пунктов мог стать тем гвоздем, из-за которого подкова пропала. Да к чему далеко ходить – вот вам пример, как одно слово в документе в армейских условиях, произойди данная история не на японском, а на германском фронте, могло привести к катастрофическим последствиям.

Случилось это летом 1939 года, во время вооруженного конфликта на реке Халкин-Гол, когда в район боевых действий начали перебрасывать военные грузы. Везли их сперва по Транссибу до Читы, а потом по железнодорожной ветке до станции Соловьевская. Ветка была слабенькая, однако пробка, выросшая по Транссибу, превосходила всякое разумение: более чем на 2000 километров, до самого Красноярска. Разгребать пробку наркомат путей сообщения командировал заместителя наркома путей сообщения Германа Ковалева, который в 1941 году стал начальником Управления военных сообщений. Позднее он вспоминал:

«Причина оказалась примитивной до неправдоподобия. Оказывается, Управление военных сообщений Генерального штаба выдало наряды всем начальникам эшелонов с указанием станции выгрузки: „Соловьевская“. Эшелонов сотни, а на Соловьевской всего два выгрузочных пути, да и те без высоких платформ…

Спрашиваю Гундобина[69]:

– Пробовали выгружать на других станциях Оловяннинского отделения?

– Пробовал уговорить начальников эшелонов, – сказал он. – Они нам отвечают, что мы-де не из артели „Пух-перо“. У нас приказ выгрузиться в Соловьевской, и мы его выполним, чего бы нам это ни стоило».

Представляете последствия, если бы подобное происходило в 1941 году? А ведь, казалось бы, одно слово, мельчайшая мелочь…

Но продолжим читать акт:

«Укомплектование и устройство войск

1. Точно установленной фактической численности Красной Армии в момент приема Наркомат не имеет. Учет личного состава по вине Главного управления Красной Армии находится в исключительно запущенном состоянии…

4. По устройству войск – нет положений об управлении частями (полками), соединениями (дивизиями и бригадами)… Не разработано положение о полевом управлении войсками.

Мобилизационная подготовка

1. В связи с войной и значительным передислоцированием войск мобилизационный план нарушен. Нового мобилизационного плана Наркомат обороны не имеет. Мероприятия по отмобилизованию распорядительным порядком не закончены разработкой…

Состояние кадров

К моменту приема Наркомата обороны армия имела значительный некомплект начсостава, особенно в пехоте, достигающий 21 % к штатной численности на 1 мая 1940 г…

Качество подготовки командного состава низкое, особенно в звене взвод – рота, в котором до 68 % имеют лишь кратковременную 6-месячную подготовку курса младшего лейтенанта.

Подготовка комсостава в военных училищах поставлена неудовлетворительно… Недостатками программ подготовки командиров в военно-учебных заведениях являются: проведение занятий преимущественно в классах, недостаточность полевых занятий, насыщение программ общими предметами в ущерб военным…

Учет начсостава поставлен неудовлетворительно и не отражает командного состава, имеющего боевой опыт. Кандидатские списки отсутствуют…

Нормы пополнения начсостава на военное время не разработаны…

Плана подготовки и пополнения комсостава запаса для полного отмобилизования армии по военному времени не было.

Боевая подготовка войск

Главнейшими недостатками в подготовке войск являются:

1) низкая подготовка среднего командного состава в звене рота – взвод и особенно слабая подготовка младшего начальствующего состава;

2) слабая тактическая подготовка во всех видах боя и разведки, особенно мелких подразделений;

3) неудовлетворительная практическая полевая выучка в и неумение выполнять то, что требуется в условиях боевой обстановки.

4) крайне слабая выучка родов войск по взаимодействию на поле боя…

5) войска не обучены лыжному делу;

6) применение маскировки отработано слабо;

7) в войсках не отработано управление огнем;

8) войска не обучены атаке укрепленных районов, устройству и преодолению заграждений и форсированию рек…»[70]

Дальше идут такие же разгромные отчеты по родам войск. Единственный оазис здесь – конница, только ее подготовка признана удовлетворительной. Как говорится, честь и слава Семену Михайловичу Буденному! А остальные?

Что получилось в итоге, можно проиллюстрировать на примере Киевского Особого военного округа. Для этого мы используем книгу военного историка Руслана Иринархова «Киевский Особый», где состояние этого округа тщательно разбирается.

Возьмем, например, красу и гордость Красной армии – танковые войска. К июню 1941 года Советский Союз имел 25 тысяч танков. Ни у одной страны мира, даже самой воинственной, и близко ничего подобного не было. У гитлеровской Германии в армии вторжения насчитывалось 3712 танков (вместе с союзниками несколько более 5 тысяч) – а это, между прочим, самая сильная армия тогдашнего мира.

Танковая программа – детище маршала Тухачевского, ставшего в 1931 году начальником вооружений РККА, именно он ее старательно «разогревал». При этом с подачи начальника АБТУ РККА Халепского (тоже «жертва режима») одну из двух основных ставок он сделал на танк Т-26. Изготовлено это чудо техники было на основе английского танка «Виккерс Mk.E», он же «Виккерс 6-тонный». Сочетание противопульной брони и малой скорости делали его малоподходящим для боевого использования, зато очень удобным для истребления вместе с экипажем. Британская армия эту модель отвергла, и прагматичные британцы начали усиленно предлагать непригодившийся товар на экспорт. И дураки, как водится, нашлись. Этот танк начали производить у себя две страны: СССР и Польша, но в разных масштабах. Поляки выпустили 150 штук, наши наклепали 10 тысяч. Примерно столько же было произведено танков БТ, достаточно приличных, но к началу войны порядком устаревших. Победы Красной армии эти танки не принесли – почти весь парк так и остался на полях сражений в первые два месяца войны, из находившихся в приграничных округах выжило 15–20 % машин.

В Киевском Особом насчитывалось 5894 единицы бронетехники[71]. Среди них новых, пригодных для современной войны машин КВ и Т-34 было 278 и 496 штук соответственно (почти столько же, сколько общая численность противостоящих КОВО танков противника). Основу парка составляли БТ (1819 шт.) и Т-26 (1698 шт.). Остальные полторы тысячи отражали непростой путь советского танкостроения. Там были 394 танкетки Т-27 с 10-миллиметровой броней и одним пулеметом, 652 плавающих Т-37, Т-38 и Т-40 – те же танкетки, только на воде держатся. Довершали картину 215 трехбашенных Т-28 и 51 пятибашенный монстр Т-35 (еще один привет от товарища Тухачевского) и некоторое количество бронеединиц спецназначения (самоходки, саперные танки и пр.)

(Впрочем, нельзя сказать, что на Красную Армию наступали суперсовременные армады, оснащенные «тиграми». Среди примерно 900 танков, которые имели немцы против войск КОВО, было: 115 Pz.I – по сути танкеток с броней до 13 мм, вооруженных двумя пулеметами; 211 легких Pz.II, 355 Pz.III, 100 Pz.IV, 84 самоходки Stug III (все средние) и 30 трофейных французских В-1, которые могли с некоторой натяжкой считаться тяжелыми[72].)

Как мы знаем, шестикратное превосходство в танках войскам Киевского Особого нисколько не помогло (равно как и превосходство в количестве самолетов и примерный паритет по численности артиллерийских стволов). Дело ведь не только в количестве оружия, но и в том, как оно используется.

Руслан Иринархов пишет: «Бронетанковые войска КОВО имели значительное количество боевой техники… и при условии ее грамотного использования во взаимодействии с другими родами и видами войск округа могли оказать врагу серьезное сопротивление». Так это ж «при условии»! А как оно, это условие, соблюдалось?

Начнем с кадров, которые, как известно, «решают все». С кадрами была просто беда – как по количеству, так и по качеству. Про уровень образования призывников мы уже писали – четыре класса. С командным составом дело обстояло еще хуже – его просто не было. На июнь 1941 года в войсках округа не хватало около 30 тысяч человек командного и технического состава. В танковых войсках это выглядело следующим образом:

«9-й, 19-й и 22-й мехкорпуса имели некомплект начальствующего и сержантского состава около 40–50 %… 35-я танковая дивизия имела только 3 командиров танковых батальонов (по штату 8), 13 командиров танковых рот (по штату 24). В 215-й моторизованной дивизии недоставало 5 командиров батальонов, 13 командиров рот. Танковый полк и разведывательный батальон этой дивизии были укомплектованы младшим начальствующим составом только на 31 %… В 37-й танковой дивизии укомплектованность личным составом составляла: командным начальствующим составом – на 41,2 %, младшим командным составом – на 48,3 %.

Рядовой состав 37-й танковой дивизии на 60 % представлял собой новобранцев призыва мая 1941 г., совершенно не обученных и не прошедших полностью курса подготовки молодого бойца. Такое же положение было и в мотоциклетном полку 15-го механизированного корпуса. Особенно плохо обстояло дело с подготовкой механиков-водителей…

Многие штабы мехкорпусов, соединений и полков полностью не были укомплектованы командным составом. Так, в 15-м, 16-м, 19-м и 22-м механизированных корпусах не укомплектованы оперативные и разведывательные отделы. В 19-й танковой дивизии штабы полков состояли только из начальников штабов и начальников третьих частей…»[73].

Нехватка командиров гармонично дополнялась нехваткой техники, вооружения и пр. Возьмем для примера 32-ю танковую дивизию. Ее укомплектованность боевой материальной частью, т. е. танками, составляла 83 % – очень даже хорошо по тем временам. Однако колесным транспортом, то есть грузовиками и заправщиками, она была укомплектована всего на 22 %, ремонтными средствами – на 13 %, а запчастями – всего на 2 % от необходимого. А что такое танковая дивизия без рембата?

Есть такое понятие: моторесурс – количество часов, которые танковый двигатель может проработать без капитального ремонта. Среди наших танков максимальный моторесурс был у Т-26 выпуска середины 30-х годов – около 250 часов. У остальных – меньше. После выработки ресурса двигатель нуждался в капитальном ремонте. Обеспеченность ремонтными средствами мы уже знаем, рабочими-ремонтниками – нет, но дефицит квалифицированных рабочих в СССР был куда больше, чем дефицит десятиклассников, подходящих для офицерских курсов. Кстати, именно поэтому, а не из вредительства Генеральный штаб не разрешал проводить на новых машинах боевую учебу экипажей. У первых «тридцатьчетверок» моторесурс составлял всего 50 часов. И что прикажете делать? Учить танкистов – останешься без танков, не учить танкистов – окажешься без танковых войск…

С вооружением тоже было далеко не все в порядке. В танковых частях 9-го, 19-го, 22-го мехкорпусов не хватало около 50 % ручных пулеметов, 40 % автоматов. В мотострелковом полку 37-й танковой дивизии 600 человек не имели оружия вообще. Не хватало зенитных орудий и снарядов к ним, машин для подвозки снарядов, тракторов для перевозки пушек. Танки имели малый моторесурс и были сильно изношены. На ремонтных базах округа дожидались своей очереди около 300 машин.

Как вы думаете, сколько продержатся такие танковые войска даже и не против самой сильной армии мира? В лучшем случае, до выработки моторесурса…

С артиллерией дело обстояло примерно так же: большое количество пушек, минометов, достаточно снарядов, но: «слабым местом артиллерии… было обеспечение ее частей средствами механической тяги… Войскам округа недоставало 2500 тракторов, 8750 автомобилей, 4800 мотоциклов, 3600 прицепов…»[74]

Что касается авиации – то здесь картина была печальной по-своему. По количеству самолетов наша авиация во много раз превосходила немецкую, да и летчики были подготовлены. Однако когда речь зашла о господстве в небе, сыграли свою роль совсем иные факторы.

«Связь штаба ВВС округа с авиадивизиями и дивизий с аэродромами поддерживалась в основном проводными средствами, радиостанций в частях было очень мало (а как же связь машин с аэродромом и между собой? – Е. П.). Не были разрешены вопросы маскировки аэродромов и находящихся там самолетов. Эти мероприятия в округе начались только 21 июня 1941 г. и свелись к рассредоточению самолетов поэскадрильно в разных местах аэродромов.

Организация противовоздушной обороны аэродромов находилась в запущенном состоянии, что объяснялось не только отсутствием необходимых маскировочных средств и нехваткой средств ПВО, но и недостаточным вниманием со стороны командования полков, дивизий, ВВС округа…

К этому можно добавить, что к 22 июня 1941 г. 43 % командиров всех степеней ВВС КОВО находились на занимаемых должностях менее полугода, 55 % – менее года, свыше 91 % командиров авиационных соединений находились на своих должностях менее 6 месяцев, что, несомненно, сказалось на руководстве авиационными частями в ходе начавшихся вскоре боевых действий»[75].

И вот еще повесть из печальнейших на свете – о связи.

Наркомату связи в СССР вообще не везло. С 1932 года по 1936-й там трудился бывший предсовнаркома Рыков, юрист по образованию и революционер по биографии, но не связист. Затем в наркомовском кабинете отметилась череда смещенных со своих постов «силовиков» – бывший наркомвнудел Ягода, бывший начальник вооружений РККА Халепский (кстати, именно он порекомендовал купить для производства в СССР «Виккерс шеститонный»), бывший начальник ГУЛАГа Берман. И лишь в 1939 году в главном кресле наркомата появился специалист – военный связист Пересыпкин, но время было уже безнадежно упущено. Результатом этих кадровых игр стало общее отставание связного дела в Советском Союзе и, как следствие, отставание армейской связи.

«Связь штаба округа, армий, соединений и частей КОВО базировалась, в основном, на постоянных телефонных и телеграфных линиях Наркомата связи СССР, что не обеспечивало полной секретности переговоров»[76].

Это, во-первых. А во-вторых, накануне войны через границу отправились сотни немецких диверсантов – резать провода, так что советские войска довольно быстро оказались почти без проводной связи. Оставалось полагаться лишь на рации. Но части округа были укомплектованы ими, в лучшем случае, на 50–60 %.

«Так, в штабе 15-го механизированного корпуса имелись только две радиостанции вместо положенных по штату восьми.

Небольшое количество радиостанций… находившихся на вооружении механизированных корпусов, были маломощными, коротковолновыми. Например, дальность действия 5АК не превышала 25 км, и то при работе на месте. В мехкорпусах имелось небольшое количество радиофицированных танков (! – Е.П.), но они были распределены неравномерно между частями…»[77]

Естественно, все прочие недостатки, отмеченные в «Акте приема-передачи», тоже никуда не делись.

И вот скажите: зная все вышеизложенное, возникают ли еще вопросы, почему все сложилось так, как сложилось? Лично у меня вопрос совсем иной: как мы выиграть-то сумели?

Но это уже совсем другая история.

Заключение

И вот теперь, зная то, что мы уже знаем, давайте поговорим о лете 1941 года. Был ли дебют войны, при всей его трагичности, неудачным для Советского Союза?

Нападение Германии на СССР почему-то считают авантюрой. Что-то непонятное случилось с Гитлером: до тех пор это был трезвый и осторожный политик и вдруг, очертя голову, пустился в совершенно безумное предприятие. Но так ли оно было безумно, как кажется теперь? Может быть, мы чего-то не учитываем?

В своих прежних «авантюрах» фюрер действовал безошибочно – и блестяще. Каждый раз армейское командование чуть ли не билось в истерике: и когда он вводил войска в демилитаризованную рейнскую зону, и когда область за областью брал Чехословакию, и перед присоединением Австрии. Однако Гитлеру все сходило с рук. Потом начались военные победы, и генералы перестали сопротивляться главе государства. Польская армия была фактически разбита за неделю, а последние очаги сопротивления ликвидированы к концу сентября. Французскую армию, сильнейшую в Европе, вермахт разгромил за 45 дней.

Мог ли Гитлер, имея такую армию, рассчитывать на быструю победу над РККА? А почему нет? У вермахта была высочайшая культура ведения боевых действий, возглавлялась она потомственным прусским офицерством. Немцы брали не грубой силой, а в первую очередь феноменальной организацией, взаимодействием войск, тактическими находками. Против любой силы они выставляли мастерство – и побеждали, в точном соответствии со словами Суворова: «Бить не числом, а умением». Поэтому, несмотря на количество танков, самолетов и пр., в комплексе немецкая армия намного превосходила нашу.

Мог ли не знать об этом Гитлер? Смешной вопрос. С начала 20-х годов и до 1933 года Красная армия и германский рейхсвер были теснейшим образом связаны. Офицеры ездили друг к другу на маневры, наши командиры учились в немецких академиях. После прихода Гитлера к власти контакты ушли в глубины, стали неявными, неформальными, но все равно продолжались – по крайней мере группа Тухачевского связь с немецкими коллегами поддерживала. И даже если в 1937 году эти связи прекратились – то можно ли за четыре года совершить чудо? У Гитлера были все основания думать, что Красная армия развалится под ударами вермахта очень быстро. Особенно если генерал Павлов совершал свои художества не сам по себе, а в тесном контакте с «немецкими друзьями».

Конечно, Гитлер если и не знал точно, то должен был предполагать, что Сталин постарается привести армию хоть в какой-то порядок. Это казалось невозможным – но русские к тому времени уже набили руку в осуществлении невозможных вещей. Выступая на секретном военном совещании 9 января 1940 года, Гитлер говорил: «Хотя русские вооруженные силы и глиняный колосс без головы, однако предвидеть их дальнейшее развитие невозможно. Поскольку Россию в любом случае необходимо разгромить, то лучше это сделать сейчас, когда русская армия лишена руководителей и плохо подготовлена…». Тогда же, кстати, он сказал: «Тем не менее и сейчас нельзя недооценивать русских…».

Единственная причина, по которой план «Барбаросса» считается авантюрным – это огромность страны, которую предстояло завоевать. Ее невозможно было оккупировать чисто физически, как невозможно было первым ударом уничтожить всю Красную армию – просто потому, что далеко не вся она была расположена в зоне досягаемости первого удара. А после первых шести-восьми недель войны еще и мобилизация начнет подбрасывать на фронт новые силы. В том, что касается человеческих ресурсов, Германии с Россией было не тягаться. И, докуда бы немцы ни дошли, их все равно ждал реванш пусть и не очень выученной, но колоссальной по численности армии.

Однако все это Гитлера ни в малой степени не смущало – а ведь он, повторим, ни в коей мере не был авантюристом. И действительно, его план войны был простым и безошибочным, и обеспечивал Германии победу как раз в те пять месяцев, в течение которых фюрер и планировал завершить войну. Почему? Потому, что у огромного и могучего Советского Союза было одно слабое место, ахиллесова пята, делавшая нашу страну чрезвычайно уязвимой. И это – не состояние армии…

…Генерал Ганс фон Сект, командовавший рейхсвером[78] в 20-х годах, как и положено командующему, прокручивал разные варианты войн, в том числе проводил и оперативно-стратегические игры, моделируя войну с СССР. То же самое делал несколько позднее командующий вермахтом фельдмаршал фон Бломберг. В 1937 году данные об этих играх добыла наша разведка и положила на стол Сталину.

Вот что пишет по этому поводу Павел Судоплатов:

«После оперативно-стратегических игр, проводившихся фон Сектом, а затем Бломбергом, появилось „завещание Секта“, в котором говорилось, что Германия не сможет выиграть войну с Россией, если боевые действия затянутся на срок более двух месяцев и если в течение первого месяца войны не удастся захватить Ленинград, Киев, Москву и разгромить основные силы Красной Армии, оккупировав одновременно главные центры военной промышленности и добычи сырья в европейской части СССР».

Как отреагировал на эту информацию Сталин? Продолжим цитировать Судоплатова:

«Хотя Сталин с раздражением относился к разведывательным материалам, вместе с тем он стремился использовать их… для доведения до германских военных кругов информации о неизбежности для Германии длительной войны с Россией. Акцент делался на то, что мы создали на Урале военно-промышленную базу, неуязвимую для немецкого нападения».

Москва, Ленинград и Киев нужны были немцам не только как крупные города, центры промышленности и железнодорожные узлы. План «Барбаросса» предусматривал создание на оккупированной территории нескольких государств, с которыми Германия собиралась заключить мирные договоры, создав таким образом буферную зону между собой и остатком СССР. Но это уже задачи второго порядка. Сталин же сразу ухватил суть, вычленив в «завещании Секта» единственную настоящую угрозу.

Действительно, если отрешиться от логики дивизий и корпусов и подумать о том, откуда берутся бензин и патроны, сразу видно, что Гитлер мог выиграть эту войну, и даже без особого труда. У Советского Союза, в целом непобедимого, имелась одна роковая особенность. Большая часть его индустриальной базы и, в частности, военной промышленности, была сосредоточена в европейской части страны. И если Гитлер сумел бы быстрым ударом захватить эту промышленную базу (или, на худой конец, уничтожить – лишь бы не работала на СССР), то после этого Красная армия продержалась бы ровно столько, насколько хватило бы мобилизационного запаса.

Что такое мобилизационный запас? Предполагается, что после начала войны промышленность государства мобилизуется, то есть переходит на военные рельсы, начиная в массовом порядке работать на войну. А пока она перестраивается, армия воюет, используя накопленный в мирное время мобзапас, которого должно хватить до начала массовых поставок в армию военной продукции. А теперь представьте себе, что мобзапас кончился – а продукция с заводов не поступает. Почему? Да потому, что основными промышленными районами в СССР были Москва, Ленинград и Украина. Зная о состоянии Красной армии, Гитлер мог быть уверен, что, как минимум, Украину и Ленинград он захватит в течение первых месяцев войны. А значит, нанесет советской оборонке такой удар, что она не сможет снабжать армию. Вот и все, и конец Советскому Союзу.

Еще на начальной стадии разработки плана «Барбаросса» в заметках к нему Гитлер писал:

«Цель операции должна состоять в уничтожении русских вооруженных сил, в захвате важнейших экономических центров и разрушении остальных промышленных центров, прежде всего в районе Екатеринбурга; кроме того, необходимо овладеть районом Баку».

Как видим, планы Гитлера чрезвычайно просты и безошибочны: захватить промышленные районы Советского Союза, затем разделить оккупированную территорию на несколько протекторатов, а остальную страну отрезать от морей, ввести жесткие ограничения на поставки, чтобы невозможно было провести вторую индустриализацию – и предоставить Россию ее собственной судьбе. И ведь эти планы были абсолютно выполнимы!

Понимал ли это Сталин? А как вы думаете?

Поэтому главной задачей первого этапа войны являлся не абсолютно невозможный в тех условиях разгром немецкой армии, даже не сохранение за собой территорий. Первый этап войны должен был стать борьбой за спасение ресурсов, и в первую очередь оборонной промышленности. Если ее удастся спасти – планы Гитлера будут сломаны, он ввяжется в войну ресурсов, в которой Германия заведомо не имела шансов. И, несмотря на первые поражения, потом Красная армия все равно двинется на запад. Если же не удастся – для Советского Союза не будет никакого «потом».

Можно понять уверенность Гитлера – он не мог даже в страшном сне предположить, какой план придумает советское правительство для спасения своего оборонного комплекса. И даже если бы ему приснился этот план, фюрер отмахнулся бы от бредового сна и перевернулся на другой бок, чтобы увидеть что-нибудь более разумное. Очень даже понятно – ну кто в тогдашнем мире представлял возможности плановой экономики?

План же заключался в том, чтобы в кратчайшие сроки, уже после начала войны, перебазировать несколько тысяч оборонных заводов на восток. Не просто вывезти, а заранее подготовить площадки, инженерные сети, подъездные пути, решить вопросы энерго– и прочего снабжения. Все это было сделано, и к исходу отведенных Гитлером для разгрома СССР пяти месяцев заводы уже начали давать продукцию. А Красная армия, какой бы они ни была, сумела задержать врага и дать возможность это сделать. Так что Советский Союз реализовал свои стратегические планы начального периода войны, а Гитлер – не реализовал.

Ну, и для кого, в таком случае, дебют кампании был удачным, а для кого – нет?

Сергей Кремлёв Реальный и виртуальный 1941 год

От автора

22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война советского народа с немецко-фашистскими захватчиками, а 22 июня 2016 года исполняется семьдесят пять лет со дня ее начала.

Три четверти века – срок немалый. К тому же за семь с половиной десятилетий в мире утекло не только много воды и крови, но и принципиально изменилась политическая картина мира. Если в 1941 году нацистская полубуржуазная Германия развязала войну против социалистического Советского Союза и проиграла ее, то ровно через полвека – в августе 1991 года – Советский Союз пал в результате системной войны, которую руками прогнившей советской элиты вел против нас Запад, где Германия была не последней спицей в колесе. А к 2016 году буржуазная Россия, раздробленная 1991 годом, потерпела столько поражений и понесла такой урон, который во много раз превзошел потери от Великой Отечественной войны.

И то ли еще будет – если Россия останется раздробленной и буржуазной…

Я не раз касался темы 1941 года – в 2010 году вышла в свет моя книга «Десять мифов о 1941 годе», которая позднее переиздавалась три раза. Примерно тогда же ассоциация «Наше кино» по заказу НТВ сняла по моей концептуальной разработке и с моим участием документальный фильм «Кто прошляпил начало войны?». Он тоже не раз демонстрировался накануне очередной годовщины начала войны. И чем больше я вживался в то время, тем больше возникало у меня вопросов, многие из которых не сняты по сей день.

Но вот в чем штука! Предыстория и история Великой Отечественной войны и особенно период с начала июня 1941 года примерно по конец ноября 1941 года дают нам так много разноречивых фактов и сведений, что при желании и умении их можно надергать для «подтверждения» прямо противоположных утверждений.

Так, за счет тенденциозного подбора тех или иных документов и фактов можно «подтвердить» старые антисоветские измышления о 1941 годе… Можно расширить их, а можно измыслить и новые, как это сделали Резун-«Суворов» и Марк Солонин. Впрочем, относительно их «открытий» уместно заметить, что новое – это хорошо забытое старое… Первые басни о «тиране» и «агрессоре» Сталине начали сочинять не в школе пропагандистов власовской «Русской» «освободительной» «армии» (РОА) в германском Дабендорфе… И даже не на мексиканской вилле Троцкого в Койокане… Подобных пасквилей хватало уже в начале двадцатых годов в самόй Москве.

Бесспорными документами и фактами можно подтвердить и основную схему, принятую в официальной советской историографии, а именно: «В 1941 году только Гитлер планировал войну против СССР, а СССР честно выполнял условия Пакта 1939 года и подвергся неспровоцированному вероломному нападению. Оно обусловило проигрыш приграничного сражения и глубокое отступление наших войск. Однако героические усилия всего народа и его руководства во главе с товарищем Сталиным и ВКП(б) привели в течение 1941 года к провалу германского блицкрига и создали предпосылки для будущей нашей Победы».

Увы, и эта схема, в целом намного более верная, чем схемы резунов, не будет полностью историчной, начиная с того, что многие провалы 1941 года надо объяснять не столько нападением Гитлера (действительно вероломным), сколько преступной халатностью части советского генералитета. Кое-что объясняется, пожалуй, и «отрыжкой» заговора Тухачевского.

При всем том реальный 1941 год оказывается так разнообразен, что вопрос: «А могло ли быть иначе?» – напрашивается сам собой.

Я не только не противник альтернативных методов исследования истории, но, напротив, считаю, что современное историческое исследование, не рассмотревшее тот или иной исторический период кроме реального его течения также в виртуальном аспекте, не может считаться полноценным.

Однако и виртуальный анализ должен быть исторически состоятельным, перебирая возможные варианты с учетом реальных исторических факторов и обстоятельств. Когда приходится сталкиваться с виртуальными экзерсисами англосаксонских военных «историков», лихо оперирующих немецкими танковыми массами в 1941 году в районе Арзамаса, Горького и т. д., остается лишь удивляться тому, что подобные «исследования» могут кем-то на Западе расцениваться как серьезные и профессионально состоятельные.

Да, можно лишь удивляться тому, как примитивно на Западе рассматривают Россию образца 1941 года. Похоже, интересующийся историей Великой Отечественной войны русский парень знает о ней намного больше, чем западный эксперт-профессионал. Во всяком случае, в России намного лучше представляют себе ход и обстоятельства войны на Западе, чем внешний, якобы цивилизованный мир представляет себе ход и обстоятельства войны на Востоке.

Вот в целом небезынтересная и достаточно «свеженькая», изданная в Англии в 2006 году, книга Энтони Такер-Джонса «Великий танковый грабеж», переведенная у нас в 2008 году и изданная издательством «Яуза». Увы, в той части, где говорится о Красной армии и ее боевых действиях, труд ведущего британского специалиста по истории бронетехники полон нелепых несуразиц по части причин наших поражений в 1941 году, размеров потерь и т. д.

Энтони Такер-Джонс исчисляет наши потери в советско-финской войне 1939–1940 года миллионом человек (при реальных потерях в 126 875 человек убитыми, пропавшими без вести и умершими от ран), а уж относительно танков и бронеавтомобилей называет вовсе умопомрачительную цифру в 2300 единиц, якобы уничтоженных финнами «при помощи пресловутого „коктейля Молотова“».

Примеры, подобные приведенному выше, можно продолжить, ведь плохо знает историю нашей войны не только Энтони Такер-Джонс.

Но знает ли ее и нынешнее российское общество, если позволяет кормить себя байками относительно того, что если бы фюрер не ошибся там да не промахнулся бы вот с этим, то Россия в 1941 году рухнула бы? И осенью 1941 года на Красной площади состоялся бы не парад красных войск Московского гарнизона, а парад частей победившего вермахта…

В исторически состоятельной виртуальной версии 1941 года второй вариант был в любом случае невозможен, а вот первый – неизбежен. Чтобы убедить в этом современное российское общество, ниже – на фоне событий и реальностей того 1941 года, который мы знаем, – предпринимается попытка рассмотреть виртуальные варианты событий 1941 года. Такой подход позволяет лучше понять то, что было, и полнее выяснить – почему вышло так, как вышло?

А перед тем, как остановиться на виртуальном 1941 годе, имеет смысл вспомнить ту европейскую и мировую ситуацию, которая вела Германию и Россию к их второму военному столкновению – такому же взаимно ненужному, как и первое столкновение в 1914 году.

О европейской ситуации в 1939–1941 годах

Начало Второй мировой войны датируют по-разному, иногда относя его к 1931 году – ко времени начала японской агрессии против Китая и захвата Маньчжурии. Особых возражений такой подход не вызывает – японская агрессия, как и война в Испании, была своего рода прологом Второй мировой…

Можно отнести начало Второй мировой войны даже к 1919 году, то есть ко времени сразу после окончания Первой мировой войны. И это тоже будет верным, потому что «мирный» Версальский договор 1919 года заранее закладывал в политическую ситуацию такие факторы, которые вели ко Второй мировой войне почти неизбежно.

Однако мы возьмем за точку отсчета события, хронологически более близкие к 1 сентября 1939 года, когда началась германо-польская война, которой Англия и Франция вкупе со стоявшей за ними Америкой быстро придали характер мировой войны.

Итак, 29–30 сентября 1938 года в Мюнхене было подписано соглашение о передаче Германии Судетской области Чехословакии, граничившей с рейхом. Из примерно четырнадцати миллионов населения версальского «новодела» – Чехословакии – немцы составляли первое после «титульной» нации, чехов, национальное меньшинство. «Чешских» немцев было до трех с половиной миллионов, даже чуть больше, чем словаков, и в Мюнхене, по сути, восторжествовало право наций на самоопределение.

Что же до нации Швейка, то она к тридцатым годам XX века не имела ни здравого смысла главного своего национального героя, ни былой, давно утраченной, способности к самопожертвованию и сопротивлению, свойственной ее подзабытым национальным героям Яну Гусу и Яну Жижке. В марте 1939 года, после того, как легитимно избранный самими чехами президент Чехословакии Гаха «вручил судьбу чешской нации в руки фюрера», немцы вошли в Прагу. Чехия была преобразована в имперский протекторат Богемия и Моравия, президентом которого до 1945 года остался все тот же Гаха.

Одной из наиболее забавных фальсификаций истории (забавных потому, что она легко разоблачается любым внимательным школьником) является утверждение, что Гитлер-де «оккупировал Чехословакию».

Во-первых, в международно-правовом отношении он ее не оккупировал, а принял под имперскую руку при согласии самого главы чешского государства и без малейшего вооруженного противодействия чешского народа.

Во-вторых, протекторат был образован на землях лишь Чехии, а Словакия устами словацкого сейма провозгласила себя самостоятельным государством во главе с президентом магистром Тисо. И мир этот акт вполне признал. Признал его и СССР, потому что установил со Словакией официальные дипломатические отношения.

Наконец, не забудем, что через полвека с небольшим после Мюнхена Чехословакию расчленил не «тоталитарный» австрийский немец Адольф Гитлер, а вполне «демократический» чешский чех Вацлав Гавел, подтвердив этим то ли искусственность государства «Чехословакия», то ли эффективность подрывной работы по разъединению чехов и словаков.

«Процесс» шел и далее, и в ночь с 22 на 23 марта 1939 года литовский министр иностранных дел Урбшис подписал договор между Литовской республикой и Германской империей о передаче рейху Клайпедского края.

Этот акт тоже подают как акт насилия нацистов над Литвой. Однако на деле это было всего лишь восстановлением справедливости, поскольку германская Мемельская область, взятая в 1920 году под контроль Антантой после поражения немцев в Первой мировой войне, в 1923 году была подарена Литве как Клайпеда. Но в конце 1938 года на выборах в Клайпеде-Мемеле местные нацисты получили голоса 90 % избирателей. С учетом того, что выборы проходили в крае, принадлежащем еще Литве, эта цифра в комментариях не нуждается.

Последней серьезной «больной» проблемой Европы оставались Данциг и Польский «коридор». Старинный польско-немецкий (причем к ХХ веку давно и почти поголовно немецкий) портовый город Гданьск-Данциг после Первой мировой войны был объявлен «вольным городом» – «республикой Данциг» под мандатом Лиги Наций. А территорию Германии перерéзал узкий «коридор», соединивший Польшу с морем, но отделивший от остальной Германии Восточную Пруссию. Такое решение Антанты и США было подлым по отношению не только к немцам, но и по отношению ко всей Европе и всему миру, потому что само по себе программировало будущий европейский конфликт. Это понимали все умные люди в реальном масштабе времени, но здесь отмечу лишь «меморандум из Фонтенбло» Ллойд Джорджа от 25 марта 1919 года. В этом меморандуме «лев» английской политики писал:

«Если в конце концов Германия почувствует, что с ней несправедливо обошлись при заключении мирного договора 1919 года, она найдет средства, чтобы добиться у своих победителей возмещения… Поддержание мира будет… зависеть от устранения всех причин для раздражения, которое постоянно поднимает дух патриотизма; оно будет зависеть от справедливости, от сознания того, что люди действуют честно в своем стремлении компенсировать потери… Несправедливость и высокомерие, проявленные в час триумфа, никогда не будут забыты или прощены.

По этим соображениям я решительно выступаю против передачи большого количества немцев из Германии под власть других государств… Я не могу не усмотреть причину будущей войны в том, что германский народ, который достаточно проявил себя как одна из самых энергичных и сильных наций мира, будет окружен рядом небольших государств. Народы многих из них (Ллойд Джордж мог бы сказать и определеннее – Чехии и Польши. – С.К.) никогда раньше не могли создать стабильных правительств для самих себя, и теперь в каждое из этих государств попадет масса немцев, требующих воссоединения со своей родиной. Предложение комиссии по польским делам о передаче 2100 тыс. немцев под власть народа иной религии, народа, который на протяжении всей своей истории не смог доказать, что он способен к стабильному самоуправлению, на мой взгляд, должно рано или поздно привести к новой войне на Востоке Европы».

Одного этого документа достаточно для того, чтобы оправдать позицию Германии в «польском» вопросе в 1939 году и однозначно осудить позицию Польши. Дело в том, что в 1939 году германский рейх жестко требовал от Польши скорейшего решения проблемы «коридора» путем, например, референдума под международным контролем.

Если бы жители «коридора» высказались за оставление его в составе Польши, Германия должна была получить право или на прорытие подземного тоннеля для связи с Восточной Пруссией, или на постройку надземной экстерриториальной транспортной эстакады через «коридор». Если бы население высказалось за Германию, Польша должна была получить право на экстерриториальную коммуникацию с польским портом Гдыней и Данцигом, возвращенным в рейх.

Поляки отказывались, потому что «руководство» Польши руководилось из Лондона и Парижа, а в конечном счете – из Вашингтона. Заокеанскому же руководству в Европе нужна была война, а не мир. Причем война Германии с Польшей, по замыслам этого руководства, должна была перерасти в войну Германии с Советской Россией.

Позиция Польши заводила в тупик не только отношения с Германией, но и военные переговоры СССР с Англией и Францией, которые начались в Москве 12 августа 1939 года.

Мало того, что поляки и слышать не желали об изменении ублюдочного «статус-кво» с «коридором», они не желали даже иметь реальные его гарантии, потому что единственной реальной гарантией мог быть тройственный англо-франко-советский договор, гарантирующий Польшу. Поляки же не только не соглашались на ввод советских войск в Польшу в случае нападения на нее Германии, они отказывали потенциальному русскому союзнику даже в аэродромах – даже после того, как немцы вторгнутся в Польшу. Однако и позиция англо-французов вела ситуацию туда же – в тупик. Возможен был, впрочем, с точки зрения «союзников», и иной вариант – такая «общая» война с Германией, когда примерно 80–90 % военных усилий пришлось бы на СССР.

Поскольку Сталину и России война была не нужна, 23 августа 1939 года в Москве был подписан советско-германский Пакт о ненападении, который, к слову, основывался (об этом часто забывают) на советско-германском договоре о нейтралитете 1926 года, продленном Гитлером в 1933 году и действовавшем к моменту подписания Пакта 1939 года.

Приведу лишь две оценки этого Пакта, сделанные в реальном масштабе времени. Первая принадлежит восьмидесятилетнему Павлу Николаевичу Милюкову, знаменитому кадету, бывшему министру иностранных дел Временного правительства:

«Соглашение Сталина с Гитлером о нейтралитете России…

Западные демократии – если они решат вступить в войну с Германией, примут такое решение добровольно, уже после заключения советско-германского договора 23 августа…

Неужели кто-то из русских хочет, чтобы вся тяжесть союзной войны против могущественной армии Гитлера легла на одну недовооруженную еще Россию? В чем провинился тут Сталин? В том, что он предпочел нейтралитет и тем выиграл время?

Пакт явно не направлен против демократий, и если карта мира окажется иной, чем того ожидали демократические государства, то причины этого надо искать в их собственной политике, а не в политике СССР…»

А вот цитата из шифровки московского посла Франции Наджиара в Париж:

«Сделка 23 августа не является вероломным ударом по Польше и нам, которого желала Германия».

Это было правдой. При этом правдой было и то, что Пакт исключал вероломство Франции и Англии по отношению к России и объективно вынуждал Польшу к реалистичной позиции. Увы, Польша и реальность – вещи несовместные. Несмотря на свою явную неправоту, Польша на мирный компромисс с рейхом не пошла.

Такой была предыстория начавшейся 1 сентября 1939 года германо-польской войны. Усилиями Англии и Франции при закулисном руководстве США она тут же превратилась в общеевропейскую войну с перспективами перерастания ее в войну мировую в интересах США.

Однако панская «гоноровая» Польша рухнула так быстро, что этого не ожидал никто, в первую очередь – сам Гитлер. 17 сентября 1939 года по договоренности с Германией советские войска вошли в Западную Украину и Западную Белоруссию, отошедшие к Польше по Рижскому договору 1921 года.

Казалось бы, обязательства Англии и Франции по гарантированию «независимости» напрочь прогнившего «государства» можно было считать исчерпанными, и было бы разумно начать мирные консультации с целью деэскалации конфликта. Тем не менее Англия и Франция нагнетали напряженность и, объявив после 1 сентября 1939 года войну Германии, не сворачивали ее даже после поражения Польши.

Именно это положение вещей заранее планировалось мировой вненациональной Золотой Элитой, и поэтому ни о каком соглашении Англии и Франции с Германией речи быть не могло. Однако до весны 1940 года война англо-французов с рейхом была почти бескровной и справедливо получила наименование «странной», «сидячей». При этом Гитлер ничего не имел против прекращения «войны».

В начале февраля 1940 года Вашингтон объявил о намерении послать в Европу своего специального представителя – Самнера Уэллеса. Официальное сообщение о целях поездки подчеркивало: «Господин Уэллес не получил полномочий делать предложения или принимать обязательства от имени правительства США… Его поездка предпринимается только с целью информации президента и государственного секретаря США о существующем положении в Европе».

12 февраля 1940 года начальник Генерального штаба Сухопутных войск Германии генерал Гальдер записал в свой служебный дневник информацию, полученную из германского МИДа:

«Самнер Уэллес. Его маршрут: Рим, Берлин, Париж, Лондон. Задачи: а) сбор информации; б) подготовка предложений о посредничестве на следующих двух условиях: восстановление польского государства; восстановление Чехословакии в соответствии с Мюнхенским соглашением.

Никакого вмешательства во внутренние дела Германии. Никаких чрезмерных репараций. Американская помощь: деньги для поддержания европейских валют, чтобы помочь поставить на ноги европейскую торговлю…»

Увы, это была лишь мирная «упаковка» визита Уэллеса, внутри которой содержалась скорая настоящая война.

17 февраля 1940 года Уэллес отплыл из Нового в Старый свет, 23 февраля он был уже там и приступил к серии зондажей в ведущих европейских столицах. 26 февраля Уэллес имел первую встречу с Муссолини, 29 февраля убыл из Рима и 2 марта беседовал с Гитлером. Затем последовали Париж, Лондон и опять Рим. В Москву Уэллес не заглянул.

Проведя свои зондажи, Уэллес отбыл за океан, но в беседах в Лондоне и Париже американский эмиссар твердо обещал союзникам участие Соединенных Штатов в будущих военных событиях. Фактически миссией Уэллеса Америка – еще не ввязываясь в бои прямо, – обеспечивала будущую большую войну политически. Эта война должна была истощить и ослабить Европу и обогатить и усилить США.

В конце XVIII века знаменитый французский политик и дипломат Шарль-Морис Талейран писал:

«На Америку Европа всегда должна смотреть открытыми глазами и не давать никакого предлога для обвинений или репрессий. Америка усиливается с каждым днем. Она превратится в огромную силу, и придет момент, когда перед лицом Европы, сообщение с которой станет более легким в результате новых открытий, она пожелает сказать свое слово в отношении наших дел и наложить на них свою руку. Политическая осторожность потребует тогда от правительств старого континента скрупулезного наблюдения за тем, чтобы не представилось никакого предлога для такого вмешательства. В тот день, когда Америка придет в Европу, мир и безопасность будут из нее надолго изгнаны».

Впервые этот поразительный прогноз сбылся в ходе Первой мировой войны, когда роль эмиссара Америки отводилась «полковнику» Хаузу. Теперь прогноз Талейрана вновь должен был сбыться, и визит в Европу Самнера Уэллеса стал его предвозвещением.

Если бы наступил скорый мир, то Германия быстро становилась бы экономическим (а затем – и политическим) руководителем неких Соединенных Штатов Европы в русле германских идей Срединной Европы. Англия и Германия могли бы восстановить и развить совместные проекты в духе заключенного в феврале 1939 года, но к 1940 году уже полузабытого Дюссельдорфского соглашения о взаимном экономическом сотрудничестве.

Советский Союз, дружественный Германии и все более экономически укрепляющийся, в новой ситуации обретал бы все большую комплексную мощь и, соответственно, все большее влияние на европейские и мировые дела.

Италия вовлекалась бы в новые европейские орбиты так, как это было бы выгодно Италии и Европе, а не США.

Франции в такой Европе тоже нашлось бы вполне достойное место, как и другим европейским странам.

Но такая Европа Америке была не нужна, и с началом весны 1940 года начался новый тур европейского противостояния – «норвежский». Причем англичане сами спровоцировали немцев на активные действия, что хорошо видно из беседы советского полпреда Майского с норвежским посланником в Лондоне Кольбаном. В ответ на вопрос Майского, не опасаются ли норвежцы германской оккупации, Кольбан заявил, что они опасаются скорее опрометчивых действий «со стороны наших английских друзей».

Резон в таких опасениях был. Скажем, 6 марта 1940 года генерал Гальдер записывал в дневнике:

«Англия, как и Франция, потребовала от Норвегии и Швеции разрешения на пропуск своих войск. Фюрер намерен действовать. К 10.03 подготовка будет закончена. 15.03 – начало операции „Везерюбунг“».

Формально пропуска войск англо-французы требовали от норвежцев для обеспечения своей военной помощи финнам в их войне с СССР. Но как раз 6 марта 1940 года финская делегация во главе с Рюти выехала в Москву – заключать мир. Так что войска на территории Норвегии Лондону нужны были для блокирования поставок в Германию шведской железной руды через норвежские порты.

Англичане предлагали норвежцам широкую военную поддержку в случае предоставления портов, прикрытие Тронхейма, Бергена, Ставангера, Нарвика… Высадка англичан в Норвегии планировалась не позднее 20 марта 1940 года, а первый эшелон предполагалось переправить морем в Нарвик 15 марта. Еще до этого Черчилль – тогда морской министр – намеревался минировать норвежские территориальные воды – без согласия Норвегии, естественно.

Не менее важна была для Лондона и Дания. В случае оккупации английскими войсками норвежской территории Дания становилась бы выгодной потенциальной континентальной базой для английских войск, ориентированных на саму Германию, а также важной военно-морской базой для английского флота.

Вот при каком положении вещей германские посланники в Копенгагене и Осло 9 апреля 1940 года в пять часов утра вручили министрам иностранных дел Дании и Норвегии схожие меморандумы. В них говорилось, что отныне Германия берет на себя военную защиту Дании и Норвегии от возможной англо-французской агрессии и с этой целью вводит на их территорию свои войска. К тому часу германские корабли уже более суток находились в море на пути к Норвегии.

Оккупация Норвегии была явно превентивной мерой – Гитлер лишь ненамного упредил английскую оккупацию Норвегии. Что же до «оккупации» Дании, то, поскольку она не оказала сопротивления, Дания фактически сохранила свой суверенитет. Во всяком случае, и после «оккупации» ее немцами Дания и Германия сохранили в Копенгагене и Берлине свои посольства. Сохранились и дипломатические отношения Дании с внешним миром, в том числе и с Советским Союзом. Еще в 1941 году СССР и Дания заключали очередное торговое соглашение на 1942 год.

«Странная» же война продолжалась… «Момент истины» наступил для Франции вскоре после начала мощного наступления немцев в Северной Франции. Ранним утром 10 мая 1940 года части вермахта двинулись на Францию и в 5 часов 35 минут без объявления войны вступили на территорию Голландии, Бельгии и Люксембурга.

Как и в Первую мировую войну, это был настолько логичный для немцев шаг, что он заранее был предусмотрен англо-французами, и уже в 6 часов 45 минут 10 мая 1-я французская группа армий генерала Бийота и английский экспедиционный корпус получили приказ осуществить план «D», по которому союзные войска должны были левым крылом войти в «нейтральную» Бельгию и овладеть рубежом по устье Шельды до того, как немецкие войска подойдут к нему, а два подвижных французских соединения – выдвинуться в район Тилбург, Бреда и установить связь с «нейтральными» голландцами!

Подобные планы за семьдесят минут не составляются, и план «D» был принят еще 17 ноября 1939 года. Он предусматривал немедленный ввод союзных войск в Бельгию, если туда войдут немцы. Ведь у немцев был единственный разумный вариант: удар по Франции через Бельгию, поскольку мощная линия Мажино прикрывала всю франко-германскую границу и тянулась до Седана вдоль границы с Люксембургом и южного участка франко-бельгийской границы. Там она обрывалась, диктуя немцам единственно разумно стратегическое решение: прорываться во Францию в обход линии Мажино через Бельгию и Люксембург.

15 мая 1940 года капитулировали ввязавшиеся в чужую драку голландцы, а 25 мая – бельгийцы. Вскоре получили свою катастрофу и галлы. 14 июня 1940 года немцы без боя заняли Париж, а 22 июня в Компьене французские представители подписали условия капитуляции Франции.

24 июня было заключено перемирие между Францией и Италией, объявившей войну Франции 10 июня – «под занавес» событий.

Англия, получив в конце мая 1940 года разгром при Дюнкерке, была изгнана с континента, однако на ее территорию пока не упала ни одна германская бомба. Более того, во время триумфального чествования победителей в рейхстаге Гитлер в середине июля 1940 года публично предложил Англии мир.

Однако Золотой Элите мира нужна была война – долгая и кровавая. Поэтому конфидент этой Элиты – Черчилль – отклонил мирные предложения Гитлера, и немцы начали готовить операцию «Морской лев» по вторжению на Английский Остров. Параллельно развернулись воздушные бомбардировки территории Англии.

Так развивалась в 1940 году обстановка в Западной Европе. Внешне для рейха все обстояло успешно, но объективно Гитлер оказывался в сложном положении с перспективой на его ухудшение.

В отличие от Германии, положение Советского Союза к осени 1940 года кардинально улучшилось, хотя и тут имелись свои «подводные камни».

17 сентября 1939 года советские войска вошли на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии, и тот, кто квалифицирует эту акцию как «участие СССР в разделе Польши», всего лишь демонстрирует элементарное незнание истории и географии. Разве украинские Ровно и Луцк, белорусские Барановичи и Молодечно – это Польша? К тому же два слова: «линия Керзона» – все ставят на свои места.

Линия Керзона (по имени министра иностранных дел Англии Дж. Керзона) – это условное название линии, проходившей через Гродно – Яловку – Немиров – Брест-Литовск – Дорогуск – Устилуг, восточнее Грубешова (Хрубешова), через Крылов и далее, западнее Равы-Русской, восточнее Перемышля до Карпат. Такая линия, соответствующая этнографическим границам, была выработана территориальной комиссией Парижской мирной конференции и принята Верховным советом Антанты 8 декабря 1919 года в качестве восточной границы Польши.

10 июля 1920 года на конференции в Спа поляки согласились признать ее, но после неудачи РСФСР в польско-советской войне 1920 года эти русские земли по Рижскому мирному договору 1921 года отошли к Польше. Теперь же, в 1939 году, мы их вернули, и Западная Украина воссоединилась со всей Украиной, а Западная Белоруссия – с Белоруссией.

После падения Польши Советский Союз, по согласованию с Германией и после заключения с ней Договора о дружбе и границе 28 сентября 1939 года, в октябре 1939 года заключил пакты о взаимопомощи с Литвой, Латвией и Эстонией. На территорию Прибалтики вошли советские войска.

Это было полностью оправдано – малые нации Прибалтики никогда не имели шансов на подлинную государственную самостоятельность, но лишь Россия, даже царская, обеспечивала им национальную самобытность. Иначе литовцы давно бы ополячились, латыши – онемечились, а эстонцы были бы то ли «финнизированы», то ли – если бы Россия в начале XIX века после последней русско-шведской войны не приняла под свою руку Финляндию, – «ошведились» бы вместе с финнами.

К концу тридцатых годов ХХ века у трех прибалтийских народов был небольшой выбор – или сохраниться как народы при патронаже России, или постепенно онемечиться при патронаже Германии. При этом народная масса предпочитала русских, правящий слой – немцев, еще бы лучше – англичан, а уж совсем лучше – янки. Но англичане были за морями, янки – за океаном, а немцы – вот они, под боком.

Решив прибалтийскую проблему, Сталин приступил к решению «финской» проблемы. В 1939 году наша граница с финнами была такой, что тяжелая артиллерия с финских позиций могла обстреливать Ленинград. А в самой Финляндии кое-кто публично рассуждал о великой Финляндии до Урала!

Когда финны отказались от великодушных предложений России по обмену территориями, поздней осенью 1939 года заговорили пушки. Запад ответил на начало советско-финской войны исключением СССР из Лиги Наций, Германия же политически нас поддержала (позднее все советские источники утверждали обратное).

Наши военные провалы в конце 1939 года сменились мощными прорывами финской обороны в начале 1940 года. Англо-французы готовили для войны в Финляндии экспедиционные корпуса, и еще 7 марта 1940 года французский премьер Даладье говорил в Париже финскому послу Холману, что союзники ждут обращения к ним Финляндии, чтобы «броситься ей на помощь всеми способами», и что он, Даладье, не понимает, почему такое обращение откладывается. Однако финны истощились и обессилели. 12 марта 1940 года был заключен мирный договор.

Наша граница с финнами отодвинулась за Выборг. В 1812 году император Александр I присоединил к вновь обретенному Великому княжеству Финляндскому русскую Выборгскую губернию. Теперь она возвращалась в Россию вместе со вторым по величине городом Финляндии Виипури-Выборгом.

Получили мы и полуостров Ханко – в аренду для нашей военно-морской и авиационной базы. Были теперь неплохо прикрыты новыми территориями Мурманск и Мурманская железная дорога. Раньше Мурманск был легко уязвим с ближних финских (а теперь – наших) островов, а дорога легко перерезáлась.

Полностью мы вернули себе Ладожское озеро – ранее рассеченное надвое границей – с городком Сортавалой на его берегу.

Английский генерал Айронсайд, узнав обо всем этом, не скрывал горечи. «Мы потерпели второе поражение», – заявил он, имея в виду под первым Польшу.

Французы комментариями не ограничились. 15 марта 1940 года Париж отказался продлить советско-французское торговое соглашение, был наложен арест на суммы, которые нам должны были выплатить французские фирмы. А 26 марта наш полпред Суриц был объявлен «персоной нон грата», и французы потребовали его отзыва. 26 апреля 1940 года французские власти наложили арест на ценности нашего торгпредства.

В далеких дальневосточных водах французские и английские крейсера начали угрожать нашим торговым перевозкам.

28 марта 1940 года англичане и французы задержали два советских парохода «Селенга» и «Владимир Маяковский», арестовали их экипажи и отвели суда вначале во французские порты Хайфон и Сайгон во Вьетнаме, а затем – в английский Гонконг. Советский посол Иван Майский неделями добивался в «Форин офис» – английском МИДе – правды, а англичане упорно добивались от него ответа на вопрос: не для Германии ли были предназначены грузы?

Зато 11 февраля 1940 года было заключено новое хозяйственное соглашение с немцами. С нашей стороны его подписали нарком внешней торговли Микоян и торгпред в Германии Бабарин, с германской – особо уполномоченный по экономическим вопросам доктор Риттер и хорошо известный в СССР доктор Шнурре. «Правда» опубликовала совместное коммюнике об этом, где сообщалось:

«Хозяйственное соглашение предусматривает вывоз из СССР в Германию сырья, компенсируемый германскими поставками в СССР промышленных изделий.

Товарооборот между Германией и СССР уже в первом году действия соглашения достигнет объема, превышающего наивысшие размеры, когда-либо достигнутые со времени мировой войны.

Имеется намерение в будущем повысить еще больше взаимные поставки товаров».

Все верно! Германия в тридцатые годы поставляла нам чуть ли не всю промышленную базу строек первых пятилеток и уже тогда была нашим крупнейшим торговым партнером. СССР быстро превращался в индустриальную державу, его природные ресурсы были огромны, и партнерство с Германией открывало перспективы, без преувеличения, грандиозные.

Англо-французы в это время планировали бомбардировки… Баку. В декабре 1939 года английский министр по координации обороны лорд Четфилд представил в Комитет начальников штабов доклад «Об уязвимости нефтедобывающих районов России». Тогда в Лондон из Парижа прилетали генералы Гамелен и Вейган с адмиралом Дарланом. Присутствовали на заседании союзного совета Черчилль, генерал Уэйвелл, адмирал Каннингем.

Вейган командовал французскими войсками в Сирии и Ливане, Уэйвелл – английскими на Среднем Востоке. Каннингем держал флаг командующего флотом Его королевского величества в Восточном Средиземноморье.

19 января 1940 года правительства Англии и Франции поручили главнокомандующему союзными войсками во Франции генералу Гамелену и главнокомандующему французским флотом Дарлану окончательно определить план непосредственного вторжения на Кавказ. В этот поход предполагалось взять с собой Югославию, Румынию и Турцию. Войска вторжения должны были разрушить советские нефтепромыслы и двинуться «навстречу армиям, наступающим из Скандинавии и Финляндии на Москву». Однако в реальности к середине лета 1940 года Франция не смогла отстоять даже Париж.

А Советская Россия еще более укрепила свои позиции, вернув себе в июне 1940 года Бессарабию, захваченную Румынией в 1918 году, и присоединив к себе русинскую Северную Буковину, которая, надо заметить, ранее никогда России не принадлежала.

В июле 1940 года в Прибалтике установилась советская власть, началось движение за присоединение к России, и в августе 1940 года Литва, Латвия и Эстония были приняты в состав СССР.

Итак, за 1939 и 1940 годы Германия в результате территориальных приобретений получила «в довесок» затяжную войну с Западом (и фактически – с Соединенными Штатами) с неопределенными перспективами.

Россия же, без единого, по сути, выстрела и выгодно для себя используя активность Германии, вернула Западную Украину, Западную Белоруссию, Прибалтику, Бессарабию, приобрела Буковину и отодвинула границу с Финляндией.

И все это – при сохранении мира с внешним миром.

Германия же вела войну с Англией, лидеры которой, прежде всего – Черчилль, открыто провоцировали Гитлера, заявляя, что «Восточный фронт все еще возможен». Вопрос: «Много ли в таком заявлении правды?» – становился для Гитлера основным источником головной боли.

Гитлер не мог не понимать, что если он не разобьет в ближайшее время Англию, то не в 1942, так в 1943 году ему придется воевать еще и с Америкой, действующей на стороне Англии. И тогда могла повториться «польская» ситуация, но – уже в отношении рейха. В 1939 году Гитлер, вторгаясь в Польшу, рисковал всем, а Сталин без риска воспользовался плодами риска немцев и вернул себе исконные русские земли. Россия ударила по Польше, когда ее падение было предрешено успешным германским вторжением.

Не произойдет ли нечто подобное в том случае, когда в недалеком уже будущем объединенные англосаксы ударят по рейху? Не ударит ли Сталин в спину немцам тогда, когда их падение будет неизбежно предрешено вторжением на континент Англии и США? Возможность такой перспективы не могла Гитлера не волновать по вполне объективным соображениям.

Гитлер очень хотел лично встретиться со Сталиным, был готов принять его с максимальной пышностью в Берлине, однако в столицу рейха в ноябре 1940 года поехал, увы, лишь Молотов.

В 1998 году МИДом РФ был официально издан XXIII том многотомного издания еще семидесятых годов «Документы внешней политики СССР». Этот том назывался уже просто «Документы внешней политики. 1940 – 22 июня 1941» (книга 2-я, части 1 и 2)… «СССР» из названия выпал – видно, очень уж ненавистна была эта великая аббревиатура чинам из российского МИДа.

Так вот, в XXIII томе «ДВП» в книге 2-й, части 1-й, приведены официальные записи берлинских бесед Молотова с Гитлером, Риббентропом, Герингом в ноябре 1940 года… Это интереснейшее чтение, и из этих стенограмм виден совсем иной, чем нам его обычно показывают, фюрер. Скажем, 12 ноября 1940 года в первой беседе он говорил Молотову удивительно прозорливые и верные вещи! Просто процитирую русскую запись переводчиков В. Павлова и В. Богданова (стр. 44):

«США ведут чисто империалистическую политику. США не борются за Англию, а пытаются захватить ее наследство. В этой войне США помогают Англии лишь постольку, поскольку они создают себе вооружения и стараются завоевать то место в мировом положении, к которому они стремятся. Он (Гитлер. – С.К.) думает, что было бы хорошо установить солидарность тех стран, которые связаны общими интересами. Это проблема не на 1940 год, а на 1970 или 2000 год».

Имеется и немецкая запись переводчика Гитлера Шмидта, приведенная в сборнике документов и материалов «Оглашению подлежит. СССР – Германия. 1939–1941», изданном в 2004 году издательством «ТЕРРА – Книжный клуб» (составитель Ю. Фельштинский). Там на стр. 268–269 слова фюрера приведены несколько иначе:

«В настоящее время США ведут империалистическую политику. Они не борются за Англию, а только пытаются овладеть Британской империей. Они помогают Англии в лучшем случае для того, чтобы продолжить свое собственное перевооружение и, приобретая базы, усиливать свою военную мощь. В отдаленном будущем предстоит решить вопрос о тесном сотрудничестве тех стран, интересы которых будут затронуты расширением сферы влияния этой англосаксонской державы, которая стоит на фундаменте куда более прочном, чем Англия. Впрочем, это не тот вопрос, который предстоит решать в ближайшем будущем; не в 1945 году, а только в 1970-м или 1980-м, самое раннее, эта англосаксонская держава станет угрожать свободе других народов».

Чтобы восстановить мысль Гитлера полностью, надо, очевидно, соединить обе записи, где есть некоторый разнобой в годах и прочем… Но любой вариант удивителен! Сегодня, в десятых годах XXI века, предвидение Гитлера полностью оправдалось, и США угрожают свободе всех народов мира! В свете бомбардировок Сербии, Ирака, Ливии, Сирии глубина анализа Гитлера поражает, как поражают и такие его слова, сказанные Молотову во время второй их встречи (ДВП, кн. 2, ч. 1, стр. 65): «Я считаю, что наши успехи будут больше, если мы будем стоять спиной к спине и бороться с внешними силами, чем если мы будем стоять друг против друга грудью и будем бороться друг против друга».

Но, возможно, фюрер лукавил, двурушничал? Пожалуй, все же, – нет. Когда читаешь записи его бесед с западными лидерами, то там – да, нередко чувствуется лукавство, особенно тогда, когда Гитлер поносит Россию… Там он действительно «отбывал номер» и отделывался дежурными антисоветскими фразами. А в беседе с Молотовым прорывались интонации искренние… «Спиной к спине…» – это было сказано сильно!

И тогда же Гитлер недвусмысленно предлагал СССР открыто присоединиться к фронту против англосаксов и США в рамках Пакта трех (Германия, Италия и Япония). В советской записи сказано: «Он, Гитлер, предлагает Советскому Союзу участвовать как четвертому партнеру в этом Пакте». Пикантность ситуации заключалась в том, что «Пакт трех» советские историки именовали и «Антикоминтерновским пактом», утверждая, что он заключался против России.

К слову, тогда же Гитлер говорил: «Возможно, в Азии возродятся такие силы, которые исключат возможность колониальных владений для европейских государств»… Это не очень вяжется с образом «маньяка, рвущегося к мировому господству».

Под «новым мировым порядком» Гитлер понимал такой мир, когда солнце будет светить, не заходя, не одной только Британии, а всем народам мира, когда англосаксам придется потесниться и дать место за мировым столом всем странам. А вот о каком порядке возвещала миру надпись на однодолларовой банкноте США, где под пирамидой масонской власти имелась лента со словами: «Novus ordo seclorum» («Новый порядок на века»)?

Увы, Молотов, исполнительская фигура второго плана, не уловил идей фюрера, а Сталин так и не успел посмотреть ему в глаза и ответить взглядом понимания, исключающим будущую войну русских с немцами, а значит, и нынешнюю глобализацию, и мировой диктат Золотой Элиты к началу XXI века.

В итоге недоверие Гитлера к России нарастало.

Одним из поводов для недоверия Гитлера к Кремлю была и фигура московского посла Англии, убежденного германофоба Криппса, который чувствовал себя в русской столице весьма комфортно и вовсю провоцировал СССР против Германии. Между прочим, и наш полпред в Лондоне Майский (давний «кадр» такой зловещей фигуры, как многолетний нарком иностранных дел СССР «Литвинов»-Валлах) вел себя отнюдь не как друг Германии, хотя та была державой, официально дружественной России, и при этом находилась в состоянии непростой войны со страной пребывания Майского, России вовсе не дружественной.

Недаром, когда «Рубикон» был перейден, в своем обращении к немцам 22 июня 1941 года по поводу начала войны Гитлер констатировал:

«Британия все еще надеялась образовать европейскую антигерманскую коалицию, в которую должны были входить Балканы и Советская Россия… Поэтому в Лондоне решили отправить господина Криппса послом в Москву. Он получил ясные инструкции – на любых условиях возобновить отношения между Англией и Советской Россией и развивать их в пробританском направлении…».

В этой речи, к слову, Гитлер говорил и вот что:

«Никогда германский народ не испытывал враждебных чувств к народам России…».

И даже вот что:

«Я… боролся… за установление в Германии нового национал-социалистического порядка, позволившего рабочему в полной мере пожинать плоды своего труда… Успех этой политики в экономическом и социальном возрождении нашего народа, который, систематически устраняя классовые и общественные различия, становится действительно народной коммуной – конечной фазой мирового развития…».

Конечно, в таком заявлении было немало и демагогии, но хотел бы я посмотреть, как отнеслись бы к предложению хотя бы лицемерно, но публично признать высшей ступенью развития общества коммуну «демократы» Черчилль и Рузвельт!

От нас это скрывали постольку, поскольку очень уж тяжело было признать Советскому Союзу, так много и так многих потерявшему в ту войну, что и на самой России есть доля вины за то, что война Германии с Россией стала реальностью.

От нас это скрывают по сей день – но уже по другой причине. Зная правду, начинаешь понимать, что не Гитлер (и уж тем более не Сталин) развязали и раздували Вторую мировую войну. Это было делом органического носителя идей Мирового Зла – вненациональной Золотой Элиты Запада, Золотых Космополитов, и прежде всего – Америки. Указывать же пальцем на дядю Сэма нынешним «академическим» «историкам» – «толерантным» и «политкорректным» – не с руки.

Вернемся, впрочем, на рубеж 1940–1941 годов…

28 октября 1940 года фашистский лидер Италии Бенито Муссолини решил тоже отметиться в большой внешней политике, и Италия напала на Грецию. Муссолини вел неглупую внутреннюю политику (об этом даже в шестидесятые годы не побоялся сказать, например, знаменитый итальянский писатель Альберто Моравиа), но его внешняя политика всегда была бездарной. В итоге Гитлеру пришлось выручать дуче и втягиваться в войну на Балканах. С другой стороны, рейх вынуждала к этому политика Англии, рассчитывавшей использовать Грецию и Югославию в качестве баз для бомбежек нефтепромыслов Румынии, снабжавшей рейх нефтью.

Нейтрализовать «югославскую» угрозу нефти Гитлер попытался, подключив Югославию к Пакту трех, но сразу же после этого англичане организовали в Белграде антигерманский переворот, и Германия была вынуждена 6 апреля 1941 года войти на территорию Югославии и Греции.

В этот момент и произошло то событие, рациональное объяснение которому лично я дать не могу. 5 апреля 1941 года – за сутки до удара вермахта и люфтваффе по Югославии – СССР заключил в Москве пакт о дружбе и ненападении (!?) с проанглийским правительством Симовича.

Генерал Симович, к слову, как и посол Югославии в Москве Гаврилович, был членом тайного общества «Черная рука», которое способствовало развязыванию Первой мировой войны в интересах США.

28 апреля 1941 года Гитлер в беседе с московским послом рейха графом фон дер Шуленбургом спросил: «Какой черт дернул русских заключить пакт о дружбе с Югославией?». Если знать всю обстановку в тогдашней Европе, то никакого другого вопроса по поводу скоропалительной «дружбы» Москвы с Белградом задать, увы, нельзя.

Можно предположить, конечно, что Сталин увлекся идеей всеславянского единения и заключением пакта с гибнущей Югославией закладывал базу такого единения на будущее, пусть пока что туманное и тревожное. Но подобная идея изначально была иллюзией, что хорошо подтверждает поведение современных южных и западных славян, готовых сменять любую подачку Запада на руку дружбы русского народа. (Впрочем, сегодня сам русский народ предает свое будущее так, как не предает его ни один внешний недруг России.)

В результате такие шаги СССР, как пакт с обреченной бриттами на заклание Югославией-Сербией, делал для фюрера все более привлекательным план покончить с Россией еще до удара по Англии. И теперь уже он поступал нерационально – вплоть до того, что уже его черт дернул пойти летом 1941 года на Москву.

Вот на каком европейском фоне стал обретать детальные черты пресловутый план «Барбаросса». И то, что 13 апреля 1941 года японский министр иностранных дел Мацуока подписал советско-японский договор о нейтралитете, уже ничего изменить не смогло. Гигантская, отмобилизованная германская военная машина все больше набирала обороты, переориентируясь с удара по Англии на удар по Советскому Союзу уже в 1941 году.

Что еще надо сказать?

Безусловно, Сталин не собирался воевать с Германией – в 1941 году.

А в 1942-м – когда было бы закончено перевооружение РККА?

А в 1943-м или в 1944-м – когда на Германию навалились бы Соединенные Штаты, «пришившие последнюю пуговицу к мундиру последнего солдата»? Причем Америка ударила бы по Германии вместе с Англией, постоянно подстрекаемой янки к продолжению войны с немцами.

Весьма вероятно, что и в этом случае Сталин предпочел бы остаться в стороне. Однако нельзя не признать, что у Гитлера имелись серьезные объективные основания сомневаться в перспективной лояльности России и Сталина к националистической гитлеровской Германии.

Гитлер, надо сказать, подробно и аргументировано сообщал о своих сомнениях уже тогда – в реальном масштабе времени. Сообщал как в очень узком кругу – например, в ходе совещания в ставке вермахта 9 января 1941 года, так и публично – в ноте СССР об объявлении войны и в обращении по радио к нации 22 июня 1941 года.

Показательная деталь – текста ноты и меморандума к ней нет даже в упомянутом выше XXIII томе «ДВП». В аннотации к этому тому сказано, что публикация документов того времени «важна для установления исторической правды», однако для установления правды просто необходимо знать те ключевые документы, о которых выше упомянуто. Увы, том XXIII заканчивается текстом выступления по радио председателя Совета народных комиссаров СССР В. М. Молотова 22 июня 1941 года. А текста выступления Гитлера – нет! Директиву министра иностранных дел рейха Риббентропа послу в Москве Шуленбургу и меморандум о причинах объявления войны можно отыскать лишь в Интернете (URL: -06-21-/html). Текст речи Гитлера – там же (URL: -06-22.html).

Лишь в номере 6 «Военно-исторического журнала» за роковой 1991 год был опубликован текст пространной ноты Аусамта – министерства иностранных дел Германии – советскому правительству от 21 июня 1941 года. Но она почти никогда более не воспроизводилась, потому что там, в полном соответствии с исторической правдой, говорится о том, что, несмотря на лояльные шаги со стороны Германии:

– уступку Литвы в советскую сферу влияния;

– поддержку в вопросе о возврате Бессарабии и включении в состав СССР Северной Буковины (никогда России не принадлежавшей);

– сдержанность при возврате в состав СССР Прибалтики;

– поддержку против финнов во время советско-финской войны,

СССР необоснованно пытался расширить свою активность и влияние на Балканах (что создавало беспокойство Гитлера относительно румынской нефти); совместно с Англией (хотя и без координации с ней) фактически поощрял антигерманский переворот в Югославии и тут же заключил с югославами до удивления ненужный России пакт.

Главное же – СССР фактически давал Англии основания надеяться на некий благоприятный для нее (и неблагоприятный для рейха) поворот в советско-германских отношениях. А эти надежды поддерживали Англию в ее нежелании прекратить войну в Европе почетным для обеих сторон миром.

Вот что поставил нам в вину Гитлер в июне 1941 года. И, как это ни печально, надо признать, что его претензии к Советскому Союзу были в определенной мере обоснованными… Подчеркиваю – претензии, а не тот способ, который он избрал 22 июня 1941 года для их удовлетворения.

Конечно, и Сталин обоснованно колебался в оценке подлинных намерений Гитлера и в прочности его – убежденного антикоммуниста – новой лояльности к Советскому Союзу.

Но и Гитлера тогда обуревали жестокие сомнения… И то, что он колебался, хорошо видно из его малоизвестного письма Муссолини от 21 июня 1941 года. Оно было опубликовано в СССР в № 5 малотиражного «Военно-исторического журнала» за 1965 год и начиналось так:

«Дуче! Я пишу Вам это письмо в тот момент, когда длившиеся месяцами тяжелые раздумья, а также вечное нервное выжидание закончились принятием самого трудного в моей жизни решения… Дальнейшее выжидание приведет самое позднее в этом или в следующем году к гибельным последствиям…

После уничтожения Франции – вообще после ликвидации всех их западноевропейских позиций – британские поджигатели войны направляют все время взоры туда, откуда они пытались начать войну: на Советский Союз.

Оба государства, Советская Россия и Англия, в равной степени заинтересованы в распавшейся, ослабленной длительной войной Европе. Позади этих государств стоит в позе подстрекателя и выжидающего Североамериканский Союз…

Если и дальше терпеть эту опасность, придется, вероятно, потерять весь 1941 год, и при этом общая ситуация ничуть не изменится. Наоборот, Англия еще больше воспротивится заключению мира, так как она все еще будет надеяться на русского партнера. К тому же эта надежда, естественно, станет возрастать по мере усиления боеготовности русских вооруженных сил. А за всем этим еще стоят американские массовые поставки военных материалов, которые ожидаются с 1942 года…».

Взаимные подозрения и тревоги можно было снять, лишь посмотрев друг другу в глаза. Тем более что тема личной встречи Гитлера и Сталина возникала с момента подписания пакта Молотова – Риббентропа несколько раз – в том числе в беседах Сталина и Риббентропа, Молотова и Гитлера…

В своей книге «Кремлевский визит фюрера» я поставил-таки двух лидеров лицом к лицу, заставив их придать своим раздумьям и сомнениям новый характер. Но как могло бы в этом случае все развиваться дальше? Отвечая на этот вопрос в рамках виртуального анализа реальной истории, я продолжил тему книгой «Если бы Гитлер не напал на СССР», а здесь обрисую возможную картину кратко.

Если бы СССР принял предложение Гитлера о присоединении к Пакту трех (Германия, Италия и Япония), то это было бы не столько политическим отходом от пробританской линии (Сталин вел лишь одну политику – прорусскую, так сказать), сколько отходом от нашего скользкого нейтралитета в сторону долговременной политической дружественности к странам «оси».

Главным тут мог бы стать наш отказ от поддержки антигерманских кругов в Сербии. Что до хорватов и словенцев, то они традиционно были лояльны к немцам, а остальные южно-балканские славянские народы в серьезный «расклад» не шли, при этом тогдашние болгары были к СССР весьма лояльны.

Политические шаги (в том числе отказ от советской активности на Балканах, для нас избыточной и ненужной) можно и нужно было подкрепить усилением поставок в Германию не только нефти и сырья, но и, очевидно, необходимых ей для десанта в Англию вооружений к концу 1941 года или в 1942 году. Поставляла же оружие Англии официально нейтральная Америка – на коммерческой якобы основе. Вот и мы могли бы предпринять нечто подобное по отношению к Германии.

Убедить Гитлера в том, что стратегическое партнерство с политически любой, но лояльной к России, Германией – это не конъюнктурный, а долговременный курс Советского Союза, стоило ценой какого угодно охлаждения с кем угодно! Личная встреча Сталина с Гитлером могла стать здесь ключевым моментом…

Избежав в 1941 году войны с Германией и усилив производство вооружений на не разрушенных бомбежками, не эвакуированных заводах Харькова и Запорожья, Николаева и Севастополя, Киева и Днепропетровска, мы не получили бы в 1941 году и войны с Англией – при любой нашей политике.

Выиграть же в той ситуации один мирный год на перевооружение значило для России выиграть устойчивые перспективы для построения развитого социализма. А обеспечить нерушимое социалистическое будущее России означало для России все! Ведь все то, что произошло и происходит у нас с 1991 года, – это и один из результатов нашей победы над Германией в 1945 году, оказавшейся в конце концов победой «пирровой». Слишком уж многих убежденных молодых строителей нового мира потеряли мы на той войне. Слишком многое разрушила она из того, что они успели построить в России – от Балтики до Тихого океана и от Арктики до Кушки.

Но для Германии мир с СССР в 1941 году без реальных, убедительных доказательств с нашей стороны устойчивой лояльности России к III националистическому рейху таил очень сомнительные перспективы. Мы, имея мирный 1941 год, лишь приобретали. Германия, дав нам мирный 1941 год, напротив, рисковала все потерять. Ведь время работало не на нее, а на англосаксов… А при этом было непонятно – с кем в перспективе будет Россия? Собственно, об этом и писал Гитлер Муссолини 21 июня 1941 года.

Но и не дать нам мирный 1941 год означало для Германии – как показала реальная история, – военное поражение к 1945 году и цивилизационное поражение Германии и всей Европы к концу ХХ века.

При конфликте России с Германией выигрывала лишь Америка.

Мы, не поддержав рейх, в конце концов проиграли стратегически, к началу XXI века окончательно отдав мировую геополитическую инициативу мировой Золотой Элите, за что сейчас и расплачиваемся.

Германия, напав на нас в 1941 году, проиграла как стратегически, все более подпадая сейчас под влияние чуждых ей вненациональных сил, так и тактически – безоговорочно капитулировав в 1945 году и перед Западом, и перед Востоком.

То есть единственным взаимно разумным – и тактически, и стратегически, – вариантом был для России и Германии все более тесный и нерушимый союз.

Вплоть до военного.

Гитлер должен был понять, что будущее его рейха обеспечено лишь в условиях мира и дружбы с Россией.

Сталин должен был понять, что будущее России – невозможное без социалистического строя в ней – обеспечено лишь при блоке с рейхом, что исключало бы поражение России в ее единоличном (без рейха) противостоянии с Западом в ХХ веке.

В 1992 году экс-член Политбюро ЦК КПСС Егор Лигачев приехал в Европу. В ходе своей поездки он встречался и с идеологом европейского национализма Жаном Тириаром. Этот бельгиец мыслил категориями не только маленькой Бельгии, но и большого мира, и в ответ на заявление Лигачева о том, что СССР-де спас мир от коричневой чумы, Тириар сказал Егору Кузьмичу:

«Я считаю, что и вы, как и Гитлер в свое время, совершаете ошибку, потому что, я убежден, единственный и главный враг России и Германии – американский капитализм, и что на самом деле война России с Германией – это ошибочная война. Истинно справедливая война должна быть направлена против американского капитализма. Самой правильной была идея, чтобы Советский Союз и Германия совместно выступили против англосаксонского империализма. В таком случае с властью англосаксонской цивилизации в мире сегодня было бы покончено, а Россия и Германия от этого только выиграли бы…».

Показательно, что Тириар говорил об ошибке Гитлера, а не Сталина, и был тут прав. Ведь в реальности именно Гитлер напал на Россию, а не Сталин на Германию; именно Гитлер санкционировал разработку плана «Барбаросса», а СССР Сталина подобных планов не имел – внутренние инициативные разработки Генштаба РККА не в счет. Но, так или иначе, ошибка была совершена и привела к таким бедствиям для Германии, которых она не испытывала ни до, ни после той войны.

Что же до России, то наши бедствия и потери в Великой Отечественной войне постепенно бледнеют лишь на фоне нынешней черной полосы нашей новейшей истории, которая, начавшись в марте 1985 года с приводом на вершину власти Горбачева, длится по нынешний – уже беспутный путинский день.

Ту войну против России мы выиграли.

Выиграем ли эту?

Давно сказано: «Тот, кто не знает своего прошлого, не имеет будущего». Свое прошлое мы сегодня не знаем, хотя говорят о нем много – нет телевизионного канала, нет ни одного более-менее массового печатного издания, где ежедневно так или иначе не затрагивалась бы тема Сталина, войны, пред– и послевоенных событий советской истории.

Что-то отражается достаточно верно, что-то – откровенно лживо и провокационно. Осенью 2015 года на телеканале «Звезда» – чуть ли не единственном относительно лояльном к советскому прошлому – была показана серия документальных фильмов «Unknown War» («Неизвестная война»). Серия была создана американскими кинематографистами при содействии советских кинематографистов и в свое время не раз показывалась по советскому телевидению.

В те годы ветераны, глядя на кадры кинохроники, узнавали себя молодых и своих боевых товарищей, большинство из которых так и остались навечно молодыми. А дети и внуки ветеранов лишний раз впитывали то, что и так уже знали, – Великая Отечественная война советского народа была «неизвестной» там, за океаном, как, впрочем, уже и в Западной Европе.

Сегодня наша война все более становится неизвестной у нас, в расчлененном Советском Союзе, в добиваемой безмыслием России. С другой стороны, массовое общественное сознание населяют исторической ложью образца пресловутого «Ледокола» «Суворова»-Резуна. И на эту ложь необходимо отвечать не только правдой о реальном 1941 годе, но и спокойным анализом его неисследованных виртуальностей. Это необходимо в том числе и для того, чтобы понять: историческая и системная суть виртуального 1941 года не является антагонистической по отношению к тому реальному 1941 году, который прожила Советская страна. И в исторической реальности, и в исторической виртуальности Сталин и Красная армия выглядят в целом достойно, стоят на стороне правды и справедливости. А Гитлер и Германия и в исторической реальности, и в исторической виртуальности оказываются неумными агрессорами, захватчиками, затеявшими грандиозную авантюру, которая могла закончиться для немцев лишь так, как она закончилась.

И в исторической реальности, и в исторической виртуальности 1941 года социалистический Советский Союз Сталина боролся «за Мир и Свет», а нацистский рейх Гитлера – «за Царство Тьмы»…

Вот это я и старался показать, анализируя реальность, в трех своих очерках о виртуальном 1941 годе.

Если бы Сталин ударил…

Миф о том, что Сталин готовился нанести удар по Германии в июле 1941 года, стал особо известным и популярным среди любителей «жареной» исторической «клубнички» после издания в горбачевском Советском Союзе книги «Ледокол» «Виктора» «Суворова». Но сам миф имеет намного более давнее происхождение, о чем еще будет сказано.

В целом же версия о превентивном ударе СССР по Германии летом 1941 года имеет право на существование лишь как одно из теоретических допущений в целях полноты анализа того исторического периода. В реальности ни о каком превентивном ударе СССР по Германии летом 1941 года не могло быть и речи, и все иные утверждения на сей счет – или досужая болтовня непрофессионалов, или намеренная провокация профессионалов. Ниже я надеюсь это показать даже в пределах одной главы, но вначале – присказка…

С момента развала СССР прошла четверть века. За это время по крайней мере один раз перевернулись в гробу все государственные, политические и военные деятели, деятели науки и культуры, которые при жизни имели то или иное отношение к России и к русской истории. Причины такого массового беспокойства усопших разнятся, но повод у всех один и тот же – все еще длящееся наше Мутное время. То есть события, произошедшие и происходящие в пределах российского геополитического пространства в период с 1991 года по нынешние быстротекущие дни.

Конечно, и за гробом разные исторические фигуры волнует разное. Скажем, Александр Невский, Иван I Калита, Дмитрий Донской, Иван III Великий, Иван IV Грозный, Петр Великий, Екатерина Великая и великие Ленин и Сталин переворачиваются в гробах, возмущенные сдачей того геополитического статуса России, за который они боролись так упорно и успешно.

Полководцев Скопина-Шуйского, Шереметева, Румянцева-Задунайского, Суворова-Рымникского, Кутузова, Скобелева, Фрунзе, Рокоссовского и их боевых товарищей лишает покоя бездарная линия в «россиянском» военном руководстве.

Пушкину, Лермонтову, Гоголю, всем трем Толстым, Есенину, Маяковскому, Горькому, Федину, Шолохову не дает спать вечным сном надругательство над русской и советской культурой.

А, скажем, Ломоносова, Бутлерова, Менделеева, Павлова, Вавилова, Курчатова, Колмогорова, Патона-отца, Келдыша тревожат поругание и гибель советской науки.

Неспокойно – но уже по другой причине – лежат в могилах и Батый с Мамаем, Карл XII, Наполеон, Клемансо, Черчилль, Барух, Трумэн и многие другие. Этим не дает покоя зависть к Горбачеву, Ельцину, к их «россиянским» и «СНГшным» последышам, а также к членам действующего «Вашингтонского обкома», которые все вместе успешно совершили то, чего уже усопшая антирусская и антисоветская рать сделать так и не смогла.

И даже прах фюрера, развеянный советскими чекистами в апреле 1970 года над рекой Бидериц в одиннадцати километрах от Магдебурга, тоже вьется неспокойно над Европой, не в силах совладать с возбуждением и завидуя тем, кто сумел завоевать СССР и Москву без всяких танков – одним лишь теле-Останкино.

А рядом с прахом фюрера завивается в завистливые петли развеянный во все том же апреле над все той же рекой Бидериц прах имперского министра пропаганды Йозефа Геббельса. Мастер политической провокации и автор чеканной формулы «Чтобы в ложь поверили, она должна быть чудовищной», явно завидует автору целой груды антисоветских «бестселлеров» «Виктору»-Владимиру «Суворову»-Резуну. Еще бы! Идея о превентивной войне Сталина против рейха была обкатана и запущена в оборот в ведомстве сгоревшего в пламени войны рейхсминистра, а вся слава от ее тиражирования сегодня идет автору незабвенного «Ледокола». Обидно! Где уж тут покоиться с миром в мире, и так покоем давно не богатом.

Да, утверждение, что Гитлер в 1941 году лишь упредил Сталина в превентивном ударе на считанные недели, является ложью. Но многие поверили в нее только потому, что эта ложь – чудовищна.

И все же…

И все же какой окажется картина, если мы посмотрим на канун войны и ее начало так, как это предлагали своим современникам Гитлер и Геббельс, и так, как это – вслед за ними – предлагает уже нам «Виктор» «Суворов»? Что, если все же представить себе непредставимое?

Написав «непредставимое», я вообще-то не считаю, что превентивный удар СССР по Германии был невозможен в принципе. Наоборот, любой компетентный аналитик, знакомый с реальностью той эпохи, не должен теоретически исключать вариант превентивной войны СССР против Третьего рейха – при определенном развитии событий и в определенной ситуации. Но этот же аналитик не может не отдавать себе отчет также в том, что такой вариант был абсолютно исключен для лета 1941 года.

Нет, технически (не в военно-техническом, а, так сказать, в военно-технологическом смысле) такой вариант летом 1941 года был возможен, он даже рассматривался. Сегодня известны соответствующие разработки Генерального штаба РККА, и было бы удивительно, если бы тогда, в реальном масштабе времени, такие разработки упреждающего удара РККА по скоплению вооруженных сил рейха на востоке не велись. Генеральные штабы для того в том числе и существуют, чтобы детально рассматривать как оборонительные, так и наступательные варианты возможных кампаний. Понимая это, можно понять и то, что само функциональное назначение Генштаба РККА указывает на «технологическую» возможность упреждающего удара РККА. Однако теоретически возможный удар был в 1941 году системно невероятен. А невозможное и невероятное – очень разные понятия.

Создатель образа патера-детектива Брауна, английский писатель Гилберт Кит Честертон провел различие между возможностью и вероятностью остроумно и точно. В рассказе «Проклятие золотого креста» он устами своего героя заявляет, что некоторые события возможны, но невероятны, и говорит: «Если вы скажете, что великого Гладстона (видный английский политик и государственный деятель. – С.К.) в его смертный час преследовал призрак Парнелла (деятель ирландского национального движения. – С. К.), я предпочту быть агностиком и не скажу ни да, ни нет. Но если вы будете уверять меня, что Гладстон на первом приеме у королевы Виктории не снял шляпы, похлопал королеву по спине и предложил ей сигару, я буду решительно возражать. Я не скажу, что это невозможно, а скажу, что это – невероятно».

Все верно! В принципе, кто-то может на королевском приеме раскурить сигару, подойти к королеве, хлопнуть ее по плечу и по-свойски предложить закурить. В таком поведении нет ничего «технически» невозможного – это не штаны через голову надеть. Тем не менее подобное поведение полностью невероятно даже в наше время.

Так вот, превентивная война Сталина против Гитлера летом 1941 года не была невозможной. Она была невероятной. И это надо подчеркнуть особо. Такая война была невероятной уже потому, что – если даже не принимать в расчет явную неготовность РККА к ведению наступательной войны в 1941 году, – есть все основания утверждать, что в июне 1941 года превентивная война была бы для Сталина во всех отношениях глупостью. А Сталин этим неотъемлемым качеством нынешней «российской» элиты не страдал даже в малейшей мере.

Во-первых, если бы Сталин и замышлял превентивную войну против Германии, то в 1941 году такая война была невероятна уже потому, что она была преждевременна. И ход рассуждений здесь прост и очевиден.

Допустим, Гитлер к лету 1941 года не имел агрессивных планов против России (хотя реально он их имел). Зачем тогда было России затевать с ним войну летом 1941 года по собственной инициативе? Если уж России и стоило предпринимать нечто подобное, то разумный вариант первого удара – не раньше лета 1942 года, а еще лучше – лета 1943 года. Это если иметь в виду нашу именно превентивную войну против рейха. Она была бы хоть как-то рациональна после укрепления экономики и, главное, после полного перевооружения РККА и освоения ее личным составом новой техники. А это как раз, по планам, – 1942 и 1943 годы.

Во-вторых, превентивная война СССР против Германии летом 1941 года была не только преждевременна, но и нецелесообразна – в отличие от Германии, для которой превентивная война имела хоть какой-то смысл.

Проведем анализ буквально «на пальцах» – этого будет вполне достаточно, чтобы понять: в 1941 году мог ударить лишь Гитлер!

Вот ситуация виртуального, то есть полностью мирного на Востоке 1941 года для Германии… В рейхе отмобилизована огромная масса войск, которая не воюет, но которую надо содержать. Накоплены огромные запасы вооружения, которые реально не используются, кроме авиации и флота в ограниченных операциях против Англии.

Наращивать военную мощь Германии дальше пока некуда – даже в реальном 1941 году Гитлер после серии успехов на Востоке намеревался частично сокращать военное производство. Иными словами, германские вооруженные силы образца 1942 года – в том случае, если бы они не были задействованы в 1941 году против России, – были бы по своему потенциалу примерно такими же, как и в 1941 году. Сила противостояния вермахта гипотетическому удару СССР в 1942 году была бы не большей, чем при виртуальном превентивном ударе СССР в 1941 году. За мирный – мирный на лишь потенциальном Восточном фронте – 1941 год немцы, скорее всего, даже ослабли бы, психологически устав от бездействия. Вспомним Ганнибала в Капуе. Его войска там без дела попросту разложились.

Промышленный и общий экономический потенциал Германии за 1941 год тоже существенно не возрос бы – все основные территориальные приобретения, его усиливавшие, были сделаны ранее.

Зато военно-политическое положение Германии к лету 1942 года однозначно ухудшилось бы за счет все большего подключения к войне в Европе Соединенных Штатов Америки, которые всю эту войну и затеяли. А надежных гарантий сохранения советского нейтралитета и в будущем Сталин Гитлеру не давал.

Между прочим, Гитлер все это прекрасно понимал. И все измышления Резуна-«Суворова» о фюрере, якобы обманутом Сталиным, убедительно опровергаются самим фюрером. Достаточно вчитаться в аутентичное, но малоизвестное, редко цитируемое письмо Гитлера, отправленное им Муссолини накануне войны – 21 июня 1941 года. Оно уже приводилось выше, однако его нелишне напомнить еще раз:

«Дуче! Я пишу Вам это письмо в тот момент, когда длившиеся месяцами тяжелые раздумья, а также вечное нервное выжидание закончились принятием самого трудного в моей жизни решения… Дальнейшее выжидание приведет самое позднее в этом или в следующем году к гибельным последствиям…

После уничтожения Франции – вообще после ликвидации всех их западноевропейских позиций – британские поджигатели войны направляют все время взоры туда, откуда они пытались начать войну: на Советский Союз.

Оба государства, Советская Россия и Англия, в равной степени заинтересованы в распавшейся, ослабленной длительной войной Европе. Позади этих государств стоит в позе подстрекателя и выжидающего Североамериканский Союз…

Если и дальше терпеть эту опасность, придется, вероятно, потерять весь 1941 год, и при этом общая ситуация ничуть не изменится. Наоборот, Англия еще больше воспротивится заключению мира, так как она все еще будет надеяться на русского партнера. К тому же эта надежда, естественно, станет возрастать по мере усиления боеготовности русских вооруженных сил. А за всем этим еще стоят американские массовые поставки военных материалов, которые ожидаются с 1942 года…».

Все упомянутое в письме фюрера объективно вынуждало Гитлера предпринимать какие-то масштабные военные акции против СССР как можно быстрее – уже в 1941 году.

Это и было проделано в действительности, потому что мирный 1941 год в отношениях с Россией без надежных гарантий долгосрочного партнерства не давал Германии никаких преимуществ и выгод. Напротив, мир с СССР ставил рейх во все более сложное положение. Немцы вели войну с Англией, не желавшей идти на мир, потому что он был категорически не нужен Соединенным Штатам. Америка планировала ход Второй мировой войны по той же схеме, которая была реализована в Первую мировую войну: вначале европейские державы взаимно истощают друг друга и попадают в долговую зависимость от США, а затем США приходят в разрушенную и истощенную войной Европу как хозяева ситуации.

Зато для СССР лишний мирный год был принципиально важен во всех отношениях! Мы имели бы выгоды во всем, начиная с того, что в 1942 году была бы мирно завершена третья пятилетка, и экономический потенциал СССР резко усилился бы. К лету 1942-го (а тем более – 1943-го!) года РККА была бы полностью перевооружена, причем – превосходным оружием. Были бы не на бумаге, а в реальности сформированы могучие танковые и авиационные корпуса, обучены новые стрелковые дивизии. И вот эта, с иголочки, но уже обкатанная для предстоящих боев сила, превентивно ударив по дислоцированным у границ с СССР частям вермахта, имела бы решающие шансы на успех.

Имела бы, но – не в 1941, а в 1942 году.

А еще лучше – в 1943 году.

Что – Сталин этого не понимал?

Все Сталин понимал прекрасно и поэтому ни о каком ударе в 1941 году не помышлял. К тому же он не мог не принимать в расчет того, что положение рейха с каждым годом будет лишь ухудшаться из-за нежелания англосаксов заключать мир с Гитлером. Если бы вермахт не ударил по России в 1941 году, то это стало бы еще менее вероятным в следующем, 1942 году.

Зато, если бы Гитлер не начал войну с Россией, в 1942 году и уж, во всяком случае, в 1943 году надо было ожидать мощных ударов вступивших во Вторую мировую войну Соединенных Штатов Америки и Англии по Европе, занятой немцами. Положение немцев вследствие этого лишь осложнилось бы.

Так к чему Сталину было торопить события и ввязывать еще не готовую Россию в опасную войну с рейхом в 1941 году? Не умнее ли было укреплять СССР и спокойно наблюдать за ходом развития событий?

А если уж и готовить удар по Германии, то нанести его в особенно благоприятный для этого момент – не ранее 1942 года.

Конечно, как я не раз писал ранее, самым разумным вариантом для СССР и Сталина был бы союз с Германией и наши совместные с ней действия на антианглосаксонской и антиимпериалистической основе. Это был сложно реализуемый, но возможный вариант. Как возможный, так и вероятный!

Однако если вести анализ в рамках теоретического допущения о целесообразности для СССР превентивной войны против Третьего рейха, то корректный вывод тут может быть, повторяю, один: вариант такой войны для 1941 года был полностью исключен.

Для 1941 года!

Сказанное выше подтверждается и самими немецкими авторами, писавшими по теме после войны. Нельзя не учитывать и следующее важное обстоятельство. Мы располагаем множеством документов, выявляющих озабоченность СССР военными приготовлениями немцев на границе с СССР (достаточно вспомнить донесения разведки погранвойск НКВД от 1941 года, которые тут же транслировались Берией Сталину, Молотову и Тимошенко с Жуковым). Аналогичных документов с немецкой стороны не имеется. И это – крайне показательный и доказательный факт!

Масштабные военные приготовления, да еще в приграничных районах, долго скрывать от потенциального противника нельзя. И если бы деятельность РККА в приграничной зоне в 1941 году имела характер подготовки к превентивной войне, это обстоятельство было бы обязательно зафиксировано германскими разведслужбами и немедленно доведено до сведения высшего руководства Германии, включая Гитлера.

В том, что это было бы так, сомневаться не приходится еще и потому, что английскому и американскому агенту влияния в «верхах» вермахта – шефу абвера адмиралу Канарису было необходимо создать у фюрера впечатление не только о слабости русских, чтобы подтолкнуть Гитлера к войне с нами, но и (с теми же подстрекательскими целями) создать впечатление о скором ударе русских. Тем не менее ничего подобного цитируемым ниже советским разведывательным сводкам, укладываемым Берией на стол Сталину, абвер уложить на стол Гитлеру не мог. Не мог, несмотря на все усилия Канариса и его абверовских соратников по служению англосаксам и Золотой Элите мира.

Зато у нас информации о подготовке германской агрессии против СССР в 1941 году хватало. И она в реальном масштабе времени доходила до Сталина и, вопреки многолетней клевете на него, им своевременно учитывалась.

Вот что сообщал весной 1941 году Сталину, Молотову и наркому обороны Тимошенко нарком внутренних дел СССР Берия о приготовлениях немцев. Например, в записке № 1196/Б от 21 апреля 1941 года он докладывал о переброске германских войск к советской границе и о нарушении воздушного пространства СССР:

«С 1 по 19 апреля 1941 года пограничными отрядами НКВД СССР на советско-германской границе добыты следующие данные о прибытии германских войск в пункты, прилегающие к государственной границе в Восточной Пруссии и генерал-губернаторстве.

В пограничную полосу Клайпедской области:

Прибыли две пехотные дивизии, пехотный полк, кавэскадрон, артиллерийский дивизион, танковый батальон и рота самокатчиков.

В район Сувалки – Лыкк:

Прибыли до двух мотомехдивизий, четырех пехотных и двух кавалерийских полков, танковый и саперный батальоны.

В район Мышинец – Остроленка:

Прибыли до четырех пехотных и одного артиллерийского полков, танковый батальон и батальон мотоциклистов.

В район Остров-Мазовецкий – Малкиня-Гурна:

Прибыли один пехотный и один кавалерийский полки, до двух артиллерийских дивизионов и рота танков.

В район Бяла-Подляска:

Прибыли один пехотный полк, два саперных батальона, кавэскадрон, рота самокатчиков и артиллерийская батарея.

В район Влодава – Отховок:

Прибыли до трех пехотных, одного кавалерийского и двух артиллерийских полков.

В район г. Холм:

Прибыли до трех пехотных, четырех артиллерийских и одного моторизованного полков, кавполк и саперный батальон. Там же сосредоточено свыше пятисот автомашин.

В район Грубешув:

Прибыли до четырех пехотных, один артиллерийский и один моторизованный полки и кавэскадрон.

В район Томашов:

Прибыли штаб соединения, до трех пехотных дивизий. и до трехсот танков,

В район Пшеворск – Ярослав:

Прибыли до пехотной дивизии, свыше артиллерийского полка и до двух кавполков. <…>

Сосредоточение германских войск вблизи границы происходило небольшими подразделениями, до батальона, эскадрона, батареи, и зачастую в ночное время.

В те же районы, куда прибывали войска, доставлялось большое количество боеприпасов, горючего и искусственных противотанковых препятствий.

В апреле усилились работы по строительству укреплений. <…>

За период с 1 по 19 апреля германские самолеты 43 раза нарушали государственную границу, совершая разведывательные полеты над нашей территорией на глубину до 200 км.

Большинство самолетов фиксировалось над районами: Рига, Кретинга, Тауроген, Ломжа, Рава-Русская, Перемышль, Ровно.

Приложение: схема.

Народный комиссар внутренних дел СССР

Берия».

А вот извлечения из записки Берии № 1798/Б от 2 июня 1941 года. В записке, направленной лично Сталину, в частности, говорилось:

«…Пограничными отрядами НКВД Белорусской, Украинской и Молдавской ССР добыты следующие сведения о военных мероприятиях немцев вблизи границы с СССР.

В районах Томашов и Лежайск сосредоточились две армейские группы. В этих районах выявлены штабы двух армий: штаб 16-й армии в местечке Улянув… и штаб армии в фольварке Усьмеж… командующим которой является генерал Рейхенау (требует уточнения).

25 мая из Варшавы… отмечена переброска войск всех родов. Передвижение войск происходит в основном ночью.

17 мая в Тересполь прибыла группа летчиков, а на аэродром в Воскшенице (вблизи Тересполя) было доставлено сто самолетов. <…>

Генералы германской армии производят рекогносцировки вблизи границы: 11 мая генерал Рейхенау – в районе местечка Ульгувек… 18 мая – генерал с группой офицеров – в районе Белжец… 23 мая генерал с группой офицеров… в районе Радымно.

Во многих пунктах вблизи границы сосредоточены понтоны, брезентовые и надувные лодки. Наибольшее количество их отмечено в направлениях на Брест и Львов. <…>

Кроме того, получены сведения о переброске германских войск из Будапешта и Бухареста в направлении границ с СССР… <…>

Основание: телеграфные донесения округов.

Народный комиссар внутренних дел СССР

Берия».

Пятого июня 1941 года Берия направляет Сталину записку № 1868/Б:

«Пограничными отрядами НКВД Украинской и Молдавской ССР дополнительно (наш № 1798/Б от 2 июня с. г.) добыты следующие данные:

По советско-германской границе:

20 мая с. г. в Бяло-Подляска… отмечено расположение штаба пехотной дивизии, 313-го и 314-го пехотных полков, личного полка маршала Геринга и штаба танкового соединения.

В районе Янов-Подляский, 33 км северо-западнее г. Бреста, сосредоточены понтоны и части для двадцати деревянных мостов. <…>

31 мая на ст. Санок прибыл эшелон с танками. <…>

20 мая с аэродрома Модлин в воздух поднималось до ста самолетов.

По советско-венгерской границе:

В г. Брустура… располагались два венгерских пехотных полка и в районе Хуста – германские танковые и моторизованные части.

По советско-румынской границе:

<…> В течение 21–24 мая из Бухареста к советско-румынской границе проследовали: через ст. Пашканы – 12 эшелонов германской пехоты с танками; через ст. Крайова – два эшелона с танками; на ст. Дормэнэшти прибыло три эшелона пехоты и на ст. Борщов два эшелона с тяжелыми танками и автомашинами.

На аэродроме в районе Бузеу… отмечено до 250 немецких самолетов. <…>

В Дорохойском уезде жандармские и местные власти предложили населению в пятидневный срок устроить возле каждого дома бомбоубежище.

Генеральный штаб Красной армии информирован.

Основание: телеграфные донесения округов.

Народный комиссар внутренних дел СССР

Берия».

Это лишь три из многих советских предвоенных разведывательных документов, и они вполне однозначно тревожны. Абвер же, хотя в советские приграничные округа – Прибалтийский, Западный и Киевский особые – тоже прибывали новые части, наполнить свои разведсводки тревожным звучанием не мог. Для тревоги не было объективных оснований. А специально изобретать фальшивки о мнимой агрессивности Сталина у Канариса к весне 1941 года нужды не было. Во-первых, намеренно лгать относительно военных приготовлений СССР было для Канариса опасно – подобная ложь легко разоблачается. Во-вторых, Гитлер и так решил ударить – не в последнюю очередь благодаря дезинформации Канариса иного рода, намеренно занижавшей военный и экономический потенциал СССР.

В одной из своих книг Владимир Резун заявляет, что Гитлера-де подталкивало к войне с СССР его окружение. Конечно, Резуну, креатуре «Интеллидженс сервис», важно выгородить другую креатуру «Интеллидженс сервис» – адмирала Канариса – и распределить ответственность англо-американского агента влияния Канариса за провоцирование Гитлера на все окружение фюрера.

Но кто мог влиять на фюрера подобным образом?

Гесс? Он не был авторитетом для фюрера в военных вопросах, как и Гиммлер, Геббельс, Борман.

Геринг – на этот счет есть надежные свидетельства – войны с Россией опасался.

Что уж говорить о генералитете, который фактически поголовно относился к идее такой войны скептически, как и экономическое руководство рейха?

Нет, важнейшую роль сыграли провокации Канариса, предпринимаемые им по указанию Вашингтона и Лондона, которым крайне важно было стравить Россию и Германию именно в 1941 году – пока Россия еще не полностью готова к отражению агрессии.

При этом вина Канариса за расширение масштабов войны до советско-германского конфликта имеет подчиненное значение по отношению к вине за раздувание мирового военного пожара двумя англосаксонскими «демократиями».

Но Гитлер и сам склонялся к войне. Можно вспомнить, например, послевоенные признания бывшего советника германского посольства в Москве Густава Хильгера. В своих мемуарах он писал, что в последние недели перед войной работа посольства утратила смысл – Берлин перестал интересоваться отчетностью, и лично Хильгер убивал время в чтении и дискуссиях с послом Шуленбургом.

Но тот же Хильгер свидетельствует, что одно время Гитлер искренне рассчитывал на долгосрочные мирные и дружественные отношения рейха и Советской России. Гитлер ведь тоже был неглуп и видел все выгоды для Германии от подобного развития мировой ситуации.

Так или иначе, версия превентивной войны СССР против Германии – особенно для конкретного 1941 года – глубоко порочна со всех точек зрения: геополитической, политической, военно-политической, военной, экономической…

В геополитическом отношении СССР в результате превентивного удара по Германии летом 1941 года отнюдь не улучшал своих позиций. К лету 1941 года фактически бескровно и без серьезных военных действий, если не считать финской кампании, Советский Союз уже вышел на естественные геополитические рубежи. Мы вернули в состав Российского геополитического пространства Западную Украину, Западную Белоруссию, Прибалтику, Бессарабию и старые российские территории, переданные Александром I в состав Великого княжества Финляндского в начале XIX века. Кроме того, СССР включил в свой состав Северную Буковину. То есть геополитические задачи к лету 1941 года были решены без большой войны.

В политическом и военно-политическом отношении СССР в случае превентивной войны с Германией в 1941 году добровольно переходил бы из выгодного по тем временам положения нейтральной невоюющей страны, сохраняющей для себя широкие возможности внешнеполитического маневра, в сомнительное и опасное положение воюющей страны.

Причем опасность для России таилась не только в возможности ее неуспеха в войне с Германией. Единоличный успех в войне с Германией в 1941 году был для СССР не менее опасен. Позднее об этом будет сказано подробнее.

Кроме того, превентивный удар делал бы СССР агрессором, чего Сталин не желал допустить никак.

В чисто военном и военно-техническом отношении превентивная война СССР с Германией означала бы в 1941 году авантюру в силу неполной готовности РККА, находившейся в 1941 году в стадии активного перевооружения и переформирования. Все это достаточно хорошо известно; сошлюсь на один лишь представительный пример…

Будущий дважды Герой Советского Союза генерал армии Дмитрий Данилович Лелюшенко весной 1941 года был назначен командиром 21-го механизированного корпуса, который предстояло сформировать в составе двух танковых и одной мотострелковой дивизии. По штату корпус, дислоцировавшийся на юго-западе Псковской области на даугавпилском направлении, должен был иметь 1031 танк разных марок. В наличии же имелось 98 «БТ-7» и «Т-26». Новые тяжелые танки «КВ» и новые средние танки «Т-34» в корпус только начинали поступать. В конце мая 1941 года Лелюшенко имел в Москве разговор с начальником Главного Автобронетанкового Управления РККА генерал-лейтенантом Федоренко. В ответ на вопрос комкора Лелюшенко о том, когда прибудут танки, Федоренко сказал: «Не волнуйтесь! По плану ваш корпус должен быть укомплектован полностью в 1942 году».

Ситуация с 21-м мехкорпусом была типичной. Так что – Сталин предполагал вначале ударить по Гитлеру в июле 1941 года неукомплектованными корпусами, выиграть с неукомплектованными корпусами превентивную войну, а уж затем – в 1942 году, уже в местах новой дислокации корпусов в Восточной Пруссии, под Берлином, в районе Мюнхена и т. д., полностью укомплектовать корпуса-победители новой техникой?

Абсурд?

Пожалуй…

Но именно этот вариант вытекает из сценария «Суворова»-Резуна и остальных «суворовцев». Хотя всего одна фраза из рассекреченной в 1990 году стенограммы Совещания высшего руководящего состава РККА 23–31 декабря 1940 года полностью опровергает их измышления. Собственно, их опровергают и все остальные материалы этого совещания, но приведу лишь одну фразу из доклада все того же Якова Николаевича Федоренко:

«Особенная трудность в 1941 году будет заключаться в том, что целый ряд танковых соединений не получит материальной части и придется учиться на минимальном количестве материальной части».

Это был доклад Народному комиссару обороны СССР за полгода до, как оказалось, реальной войны, доклад «без дураков», не на публику – совершенно секретный. И где же здесь изобретенная Резуном готовность бронетанковых соединений Красной армии к «автострадным» рейдам по имперским автобанам и итальянским автострадам в 1941 году?

Ну сколько же еще легковерный читатель будет верить резуновской галиматье?

В экономическом отношении превентивная война против Германии в 1941 году была для СССР тоже нерациональной. Она лишала нас очень нужных поставок промышленного оборудования, которое мы должны были получить из Германии и получали, хотя реально получали и со скрипом – Гитлер-то войну должен был начать вот-вот, и это сказалось на темпе поставок. Однако они были, эти поставки. И главное – на них в СССР рассчитывали.

В доказательство абсурдности заявлений об агрессивности Сталина в 1941 году можно привести множество документальных данных и аргументов, содержащихся в различных исследованиях по теме, в том числе и немецких авторов. В этом отношении интересна, например, давняя книга «От Брест-Литовска до „Барбароссы“» западногерманских историков Ф. Круммахера и Г. Ланге. Они признают, что в 1941 году Красная армия не была готова даже к обороне, не то что к наступлению.

Надеюсь, сказанного достаточно для того, чтобы решительно отставить в сторону версию о сталинском замысле превентивного удара по Германии летом 1941 года.

Но если все же предпринять анализ невероятного варианта прошлого и задаться вопросом: «Как все было бы, если бы Сталин, все же, ударил? Ударил так, как это описано у „Виктора Суворова“ и ряда других „суворовцев“, то есть неожиданно для немцев и превентивно – в 1941 году?».

Так, новый «соратник» Владимира Резуна – Марк Солонин – утверждает, что при любом развитии событий, в том числе и в случае упреждающего удара РККА, Красную армию ожидал бы в 1941 году только разгром, потому что командование РККА сверху донизу было бездарно, а красноармейцы за «тирана Сталина» воевать не хотели.

Забавно, что по «Суворову»-Резуну все обстояло бы наоборот – превентивный удар Сталина по Гитлеру летом 1941 года означал бы, по уверениям Резуна, быстрый разгром Третьего рейха. Солонин утверждает обратное, но при этом удостаивается комплиментов Резуна.

«Открытия» Резуна и Солонина я анализировал в своей книге «Десять мифов о 1941 годе», а здесь разберу только один пассаж Солонина.

Вначале Солонин приводит цифры потерь (в процентах) боевой техники и автомашин в РККА летом 1941 года. А затем, на том основании, что потери танков, артиллерии и т. д. превышают потери автотранспорта чуть ли не вдвое, делает «глубокомысленный» вывод о том, что подобная структура потерь свидетельствует о массовом бегстве и только бегстве воинов Красной армии в тыл.

Мол, на танке, а уж тем более на пушке, далеко не уедешь, да и стрелять из них надо, а это задерживает бегство и осложняет его. А на самой плохонькой «полуторке» можно быстро отмахать сотню-другую километров в сторону, от фронта противоположную. Вот и бросали-де красноармейцы танки, не желая на них «защищать тирана». Зато автомашины – нет, не бросали, а драпали на них от немцев. Потому, мол, машин и сохранилось намного больше, чем танков.

«Аналитики» типа Солонина «забывают» при этом, что войсковой автомобильный транспорт хотя и участвует в обеспечении боевых действий и тоже несет потери, но непосредственно в боевых действиях – в отличие от танков, самолетов и артиллерийских орудий – не участвует. Поэтому и потери автотранспорта, даже с учетом потерь подвижных средств мотопехоты, объективно оказываются меньшими, чем потери боевой техники.

По «логике» Солонина, наименьшие потери должны были бы иметь советские ВВС. Если уж на «эмке» или «полуторке» можно быстро удрать в тыл, то на самолете это можно сделать раз в десять быстрее. Однако советские летчики с первого дня войны воевали, а не дезертировали. И негативные примеры бестолковщины и разгильдяйства ряда авиационных командиров общего вывода о героическом поведении советских ВВС не отменяют.

Вот, собственно, все об измышлениях Солонина.

Но как могли бы развиваться виртуальные события в 1941 году в случае упреждающего, превентивного удара РККА? Развиваться не «по „Суворову“», не «по Солонину», а с учетом объективно имевшихся факторов и обстоятельств?

Вообще-то, такой вопрос в системном и методологическом отношении интересен, и особенно интересен в том случае, если до этого никогда над ним не задумывался. Ведь все версии об якобы агрессивных планах Сталина в 1941 году, сорванных-де упреждающим ударом Гитлера, – всего лишь жалкие и грубо сляпанные измышления.

Но, оказывается, и провокации резунов могут сослужить хорошую службу, если рассматривать их как отправные точки для взвешенных и исторически корректных размышлений. Для всестороннего анализа ситуации 1941 года и впрямь полезно не провокационно, не клеветнически, а объективно рассмотреть возможные последствия превентивного удара СССР по Германии летом 1941 года.

При этом я не склонен жонглировать номерами частей и соединений, заниматься играми «в солдатики» на картах, двигая туда или сюда механизированные корпуса и пехотные дивизии, и строить из себя великого полководца. За меня это с успехом делают авторы, резво пишущие о той войне, но вряд ли знакомые с армейской практикой даже в объеме курса молодого бойца.

Давно сказано: «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны», но сегодня подобных «стратегов» развелось так много, что к бессмертным строчкам Шота Руставели хочется не в рифму, но по существу прибавить: «Особенно тогда, когда „стратеги“ видят бой не просто со стороны, а с приличного исторического отдаления, зная и ход былых боевых действий, и точную дислокацию войск, и обстановку на картах, и конечные результаты отдельных операций и кампании в целом». В этом случае легко быть Македонским, Морицем Саксонским и Наполеоном с Мольтке вместе взятыми.

Все же, не мня себя квалифицированным генштабистом, в качестве исходного тезиса рискну заявить, что построение наших войск к лету 1941 года было предпочтительнее для активной обороны с переходом в контрнаступление, чем для превентивного наступления.

Дислокация же частей и соединений вермахта была в этом отношении прямо противоположной – это была дислокация агрессивного удара. Поскольку немецкие авторы, писавшие о Второй мировой войне после окончания этой войны, знали, у кого «рыльце в пушку», они особенно не упирали на анализ исходной дислокации войск по обе стороны границы. Зато в России после 1991 года появился ряд авторов, которые усмотрели в сосредоточении в Белостокском «выступе» большинства механизированных корпусов Западного особого военного округа доказательство их изготовки к превентивному удару по немцам. Об этом пишет, например, Борис Шапталов в своей удивительно необъективной книге «Испытание войной».

Однако сложившаяся к 1941 году конфигурация советско-германской границы с двумя выступами в районе Белостока и Львова благоприятствовала скорее фланговым ударам вермахта по РККА, чем фланговым ударам РККА по вермахту. Всегда удобнее наступать по сходящимся направлениям, чем по расходящимся.

Здесь уместно вспомнить ситуацию, сложившуюся на советско-германском фронте к лету 1943 года в районе Курского «выступа». Советские войска изготовились тогда к стратегической обороне против вермахта, готового бить под основание «выступа» с флангов. В 1943 году события развернулись для немцев не так, как в 1941 году, но сам их замысел основного стратегического удара лета 1943 года в виде наступления по двум сходящимся направлениям доказывает как раз то, что было сказано выше, то есть объективно оборонительную ситуацию для РККА летом 1941 года.

Впрочем, возможности для нашего успешного превентивного удара по немцам в 1941 году имелись, конечно же, немалые. И в целом можно дать исходно успешную оценку той ситуации, которая могла бы стать результатом превентивного удара РККА летом 1941 года. Но – лишь исходно успешную, поскольку на устойчивый стратегический, а тем более – геополитический успех мы в результате превентивного удара по Германии рассчитывать не могли.

Что мы могли получить и чего могли достигнуть в ходе такого удара?

Скорее всего, первоначальный серьезный успех Красной армии был бы обеспечен. Войска, двинутые в бой по заранее отданному приказу, и войска, поднятые по тревоге для отражения неожиданного нападения, – это два принципиально разных состояния вооруженных сил.

Реально летом 1941 года Красная армия оказалась в массе своей во втором положении. Почему вышло так, сейчас говорить не буду, отметив лишь, что не Сталин в том виноват. Но мы-то рассматриваем первый, виртуальный вариант развития событий – наш тщательно спланированный превентивный удар в 1941 году.

Что ж, многое в этом вроде бы выгодном для нас варианте является, бесспорно, для РККА выигрышным, особенно в части авиации и танков.

Так, при превентивном ударе Красной армии те примерно 800 самолетов, которые мы в первый же день реальной войны потеряли на аэродромах, взлетели бы в воздух вовремя – в указанный Сталиным час – и нанесли бы немцам немалый урон в воздушных боях с истребителями люфтваффе и в бомбовых ударах по наземным целям. И это ведь дополнительно к тем тысячам наших самолетов, которые после реального 22 июня 1941 года уцелели.

Берлин с Данцигом в случае нашего превентивного удара можно было бы бомбить дальней авиацией не с балтийских островов на пределе радиуса, а с аэродромов на занятой в ходе наступления польской территории, что было бы для подчиненных полковника Преображенского намного эффективнее и проще.

Несколько тысяч танков, потерянных нами в первые недели реальной войны без соответствующего урона для немцев, также нанесли бы по соединениям вермахта, не ожидающим русского нападения, более эффективные удары, чем это вышло на деле после 22 июня 1941 года. Теперь ведь не танковые «клинья» немцев рвались бы на восток, а танковые «тараны» Красной армии проламывали бы позиции немцев на западе. Вряд ли тогда стала бы возможна катастрофа вроде поражения советских мехкорпусов под Бродами.

Не были бы захвачены немцами огромные военные запасы, сосредоточенные в приграничных округах, не попали бы к немцам несколько миллионов винтовок, нехватка которых очень сказалась в реальном 1941 году.

К слову, их странное сосредоточение в особых приграничных округах скорее доказывает – вопреки толкованию «Суворова», – наличие в РККА и в 1941 году неразоблаченных «тухачевцев», чем агрессивные намерения Сталина. Если бы Сталин решил ударить, миллионы винтовок не хранились бы на складах, а повисли бы – за считанные-то недели до удара – на ружейных ремнях за спинами пехотинцев.

И уж, во всяком случае, эти винтовки находились бы во внутренних округах, которые должны были дать наибольшее количество призванных резервистов и новобранцев.

А вот если Сталин первый удар не готовил, а в руководстве РККА, в Госплане СССР, в Совнаркоме оставались невыявленные враги Сталина и советской власти (которые там, увы, оставались), то складировать миллионы (!) единиц стрелкового оружия поближе к местам превентивного удара немцев было мерой, для «пятой колонны» разумной.

Мы сейчас рассматриваем геббельсовско-резуновскую версию, в соответствии с которой Сталин готовился ударить и ударил. Что ж, если бы Сталин ударил, эти винтовки нам тоже очень пригодились бы и тоже сыграли бы свою положительную роль, как и те запасы военного имущества и горючего, которые были бы использованы нами в собственном превентивном ударе, а не достались немцам в ходе их превентивного удара. И обильные трофеи в первые же дни войны подсчитывали бы, надо полагать, не немцы а мы…

То есть в идее превентивного удара РККА по вермахту летом 1941 года были, казалось бы, свои достоинства. Но в целом эта идея была, как уже сказано, порочной и глупой со всех точек зрения.

Присмотримся к невероятной, но теоретически допущенной нами версии превентивного удара СССР по рейху внимательнее.

Что мы увидим?..

Полнокомплектные советские ВВС, не горящие на земле, а наносящие удары по врагу? Воздушные бои и воздушные удары?

Да…

Но все это не дало бы советским ВВС ни решающего преимущества, ни господства в воздухе. Превентивный удар советских ВВС по люфтваффе лишь уменьшил бы преимущество немцев, но чуда не произошло бы. Самолеты советских ВВС и в виртуальном превентивном ударе были бы теми же, что были и в реальном 1941 году, то есть – в массе своей или старыми, или новыми, но еще толком не освоенными личным составом, а с точки зрения технической надежности – не проработанными.

Напомню, что наши тогдашние новые пушечные истребители «Як-1» и «ЛаГГ-3» не превосходили новые немецкие истребители, а «МиГ-3» имел лишь пулеметное вооружение. При этом налет на самолетах новых марок «Як-1», «МиГ-3», «ЛаГГ-3», «Ил-2», «Пе-2» составлял у многих летчиков менее десяти часов. Немецкий же летный и технический состав был подготовлен не в пример лучше, да и массовый боевой опыт у немцев был принципиально бόльшим.

Примерно таким же оказывалось положение летом 1941 года в бронетанковых войсках РККА. Да, с той массой танков, которую мы имели к лету 1941 года, можно было, казалось бы, получить в превентивном ударе серьезные преимущества. Однако реально и здесь мы решающего перевеса не получили бы. Старые танки были нередко изношены. Новые танки были мало освоены и еще ненадежны. Так, тяжелые танки «КВ» в 1941 году чаще терялись из-за поломок на марше, чем в боях.

На старых танках, как правило, не было раций, как и на старых истребителях. Поэтому успех превентивного удара ВВС и танковых соединений РККА мог стать в 1941 году лишь тактическим или оперативным. Иными словами, он не стал бы решающим, стратегическим. Ведь за считанные недели новую технику должным образом не освоишь, некомплект ее быстро не восполнишь. Ходовая часть «КВ» от того, что они были бы брошены в бой не для отражения чужого удара, а в развитие собственного превентивного удара, надежней не стала бы.

И танкисты с летчиками от того, что они ударили бы первыми, опытней не были бы. А рации на старые танки и самолеты не смогли бы поставить в одночасье даже великий виртуальный «полководец» «Виктор» «Суворов» с его «начальником штаба» Марком Солониным.

То есть даже в случае превентивного удара РККА летом 1941 года ни о каком победном шествии к Берлину на «быстроходных» «автострадных» танках «конструкции» «Суворова»-Резуна речи быть не могло. Общий потенциал РККА 1941 года подобный успех обеспечить не мог даже при самом удачном развитии событий.

В краткой военно-исторической статье нет возможности приводить развернутую, объемную фактографию, относящуюся к весне и лету 1941 года, поэтому просто отсылаю заинтересованного читателя, например, к двум неплохим советским монографиям, изданным достаточно массовым тиражом.

В коллективном труде «Начальный период войны» (Воениздат, 1974, под общей редакцией генерала армии С. П. Иванова) анализу начала непосредственно Великой Отечественной войны отведено не так уж много места. Однако там имеются интересные сведения о подготовке к Второй мировой войне и о ведении этой войны всеми великими военными державами, в том числе – СССР. В частности, сообщается, что весной 1941 года Генеральный штаб РККА разработал план обороны государственной границы, на основе которого каждый из приграничных военных округов должен был разработать свой конкретный план боевых действий и представить его на утверждение в Генеральный штаб. Такие планы были разработаны и с 5 по 20 июня 1941 года поступили в Генштаб на утверждение.

Как видим, план обороны был тщательно и детально проработан на всех уровнях, в отличие от тезисных наступательных «Соображений по плану стратегического развертывания Вооруженных сил Советского Союза» от 15 мая 1941 года, которые были написаны А. М. Василевским от руки и никем не утверждены. Это ими Резун и его «суворовцы» размахивают на всех углах как доказательством якобы готовности СССР к превентивному удару в июле 1941 года.

Монография 1977 года «Тыл советских Вооруженных сил в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов». под общей редакцией генерала армии С. К. Куркоткина во многих отношениях уникальна по сей день. В ней приводится обильная и доказательная статистика, которая также подтверждает, что в 1941 году о готовности РККА к ведению инициативных наступательных действий в стиле превентивного удара говорить не приходится.

Соответственно, не приходится говорить и об оглушительно успешных результатах такого удара.

Их не было бы!

А что было бы?

Скорее всего, после первых, в лучшем случае – оперативных, наших успехов противостояние перешло бы в фазу затяжных боев, ведущихся с переменным успехом. Эти бои были бы взаимно тяжелыми и взаимно истощающими. При этом, с учетом всех объективных преимуществ вермахта в 1941 году, он, оправившись от первых неудач, мог бы двинуть линию фронта вспять – на Восток. И дойти если не до Волги, то – до Днепра.

Войну против России Гитлер все равно, конечно, не выиграл бы и в этом случае. Он мог стать победителем лишь в союзе с Россией против англосаксов. Однако положение СССР с любой точки зрения оказалось бы сложным. Превентивный удар РККА в 1941 году не привел бы ни к триумфальному рывку «автострадных» танков конструкции «Виктора» «Суворова» к Берлину, ни к быстрому разгрому Третьего рейха. Не привел бы он и к краху и разгрому советских Вооруженных сил. Скорее всего ситуация оказалась бы межеумочной. В силу неумного нашего решения на превентивный удар и ее развитие тоже было бы межеумочным. Превентивным ударом Сталин не решил бы назревшие внешнеполитические и военно-политические проблемы, а просто перевел бы их в дурацкую плоскость.

И вот почему…

Если бы в 1941 году Сталин поставил себя в положение формального агрессора, а Гитлер оказался бы в 1941 году формальной жертвой советской агрессии, мировая военно-политическая ситуация могла бы развиваться для СССР не лучшим образом.

Для фюрера она оказывалась в любом случае проигрышной. Но и для СССР она была бы в случае первого удара СССР очень сложной и неблагоприятной. Чем больше был бы наш успех в превентивном ударе, тем большей опасности мы бы подвергались. И ничего парадоксального в этом не было бы – если знать подоплеку тогдашней мировой ситуации.

Вторая мировая война была задумана и спланирована в Вашингтоне задолго до того, как она началась. Собственно, как уже ранее говорилось, она была запрограммирована «мирным» Версальским договором 1919 года. И ожидаемым результатом планируемой войны должно было стать взаимное истощение России и Германии, а как следствие этого – безраздельный мировой диктат США. Англия и Франция должны были играть роль «пристяжных» при заокеанском «кореннике».

В соответствии с заокеанским планом войны, Гитлера надо было провоцировать против СССР так, чтобы добиться удара Гитлера по России. В идеале рейх и СССР должны были взаимно обессилить себя, после чего США пришли бы в Европу как абсолютная решающая сила.

Менее удобным, но приемлемым для США вариантом был бы полный разгром Советской России рейхом – тогда Америке пришлось бы провести в Европе победоносную войну против рейха почти единолично, то есть – с бόльшими людскими и материальными потерями. Но это было бы не очень-то критично для капиталистической элиты США – электорат США обеспечил бы как воспроизводство людских резервов, так и финансирование дополнительных военных расходов.

А вот вариант стратегического успеха СССР в 1941 году для Запада, для США, для мировой Золотой Элиты был бы абсолютно неприемлем.

Рассмотрим два варианта…

Первый – близкий к «резуновскому». Красная армия в результате превентивного удара продвигается в глубь Польши и подходит к границам рейха. Бои взаимно тяжелы, но есть шанс на нашу окончательную победу в 1941 году.

Второй, вскользь уже упомянутый вариант – возвратное продвижение вермахта после нашего натиска до линии, например, Нарва – Днепр от Смоленска до Киева. Здесь линия фронта могла стабилизироваться до весны 1942 года.

Затем было бы вероятным наше успешное наступление до Берлина – ведь к кампании 1942 года виртуальная Красная армия получила бы качественно и количественно иной военно-технический облик, а вермахт был бы примерно тем же, что и был, то есть качественно более слабым, чем виртуальная РККА образца 1942 года.

Все это время англичане не вели бы серьезных действий против рейха, зато при обозначившемся стратегическом успехе РККА были бы почти неизбежными мирные переговоры немцев с англичанами и заключение мира. Причем это был бы не сепаратный мир, потому что в рассматриваемом нами варианте СССР не был бы союзником англосаксов. Зато им мог бы временно стать – при виртуальном успехе СССР – германский рейх.

Иными словами, единоличный успех в превентивной войне против Германии был бы для СССР не менее опасен, чем провал такой акции.

Как уже было сказано, для англосаксов, и прежде всего для США, были приемлемы лишь два варианта.

Первый – идеальный: рейх разбивает СССР, истощив при этом себя. Затем США приходят в Европу и легко побеждают немцев.

Второй – приемлемый: рейх разбивает СССР, оставаясь вполне сильным, но недостаточно сильным для того, чтобы выиграть войну против США в союзе с Англией. Затем США приходят в Европу и обеспечивают себе победу, приложив для того немало усилий.

Вариант же разгрома рейха силами одной лишь победоносной и крепнущей России был для США абсолютно неприемлем и недопустим. И поэтому, если бы наши успехи виртуального 1941 года вели бы нас в Берлин, англосаксы не только мгновенно свернули бы свое противостояние с рейхом, но и, весьма вероятно, блокировались бы с ним для борьбы с «большевистским нашествием».

Все это могло оказаться вполне реальным, потому что Советская Россия в случае превентивного удара по немцам имела бы репутацию агрессора, а наше продвижение в капиталистическую Европу немедленно консолидировало бы все антикоммунистические силы Европы – от Финляндии и Англии до вишистской Франции, Венгрии, Румынии, Италии и так далее.

Вспомним, как хотелось англосаксам заключить сепаратный мир с немцами даже в начале 1945 года! И причина была одна – страх перед приходом в Европу «Советов» и боязнь «советизации» Европы. Ведь антинацизм Запада был вынужденным, а антикоммунизм, антисоветизм и русофобия – врожденными, органически Западу свойственными.

Черчилль даже летом 1945 года держал в Норвегии неразоруженную (!) чуть ли не полумиллионную (!) германскую армию. Держал на всякий случай, но однозначно – против русских, бывших в 1945 году юридически союзниками Англии. Что уж говорить о таком виртуальном варианте 1941 года, когда не генерал Гудериан рвался бы к Москве, а генерал Лелюшенко к Берлину, и Россия при этом не была бы союзницей бриттов?

Да Черчилль тут же стал бы лучшим другом фюрера!

Чаще всего забывается, но зря забывается, что США, Англия и Франция во время советско-финской войны 1939–1940 годов были на грани вступления в войну с СССР на стороне финнов, что эти страны инициировали тогда исключение СССР из Лиги Наций и фактически прервали с нами дипломатические отношения. А весной 1940 года англичане и французы всерьез планировали воздушные удары по Баку, а затем – и наземные операции.

В случае виртуальных «европейских» побед РККА в 1941 году эти планы могли бы получить новое наполнение и реализоваться. А после таких ударов союзники могли бы заключить с Германией мир и ударить по СССР при координации своих действий с немцами. И плохо бы нам было тогда после всех «автострадных» успехов «стратега» «Резуна».

Не стоит забывать и того, что тот виртуальный СССР, которому «Суворов» приписывает агрессивные планы в 1941 году, был для Англии и США не союзной, а, напротив, чуть ли не враждебной державой и в политическом, и в геополитическом отношении. Лишь успешный вначале удар Гитлера по России и боязнь англосаксов остаться после полного поражения России один на один с неимоверно усилившимся рейхом привели к тому, что Советский Союз был принят в «антигитлеровскую коалицию». В случае же первого удара Сталина последний вариант исключался бы.

Итак, подводя итог, можно сделать следующие основные выводы.

1. Тезис о подготовке Сталиным первого удара по рейху летом 1941 года полностью антиисторичен, провокационен и лжив. Такой удар был невероятен с любой точки зрения, в том числе – в силу его полной нецелесообразности для СССР в ситуации 1941 года.

2. Рассмотрение тезиса о возможности превентивной войны СССР против Германии в 1941 году допустимо лишь для полноты анализа тогдашней ситуации.

3. Превентивный удар РККА в 1941 году не привел бы ни к триумфу, ни к разгрому советских Вооруженных сил, а обусловил бы тяжелые бои с переменным успехом и вероятным перемещением их к осени 1941 года на территорию СССР до линии Днепра.

4. Рассматривая теоретическую ситуацию после виртуального превентивного удара СССР в 1941 году, можно сказать, что в 1942 году можно было ожидать вначале успешной для СССР весенней кампании 1942 года. Однако развитие успеха привело бы к блокированию с рейхом всех антикоммунистических сил Европы, включая Англию. И, скорее всего, – к организации совместных военных действий против СССР при патронаже или даже прямом участии в европейской войне уже в 1942 году Соединенных Штатов Америки.

5. Совместная агрессия Запада и США против СССР, ставшая результатом превентивной войны 1941 года СССР против Германии, резко ухудшила бы наше стратегическое положение и втянула бы СССР в тяжелую и длительную войну, наиболее вероятным итогом которой стало бы изгнание агрессора с территории СССР, но не более того.

Потенциал СССР как мировой державы был бы надолго подорван.

В целом можно сделать вывод, что после отказа Советской России от стратегического союза с националистической Германией наиболее рациональным для СССР оставался вариант обеспечения успеха в вероятной оборонительной войне в 1941 году и отказа от наступательной политики, по крайней мере до полного перевооружения РККА в 1942–1943 годах. Такое решение – на оборону в случае возможной войны – и было принято Сталиным на 1941 год реально.

Лишь откровенно агрессивные приготовления Германии вдоль советских границ и информация об этих приготовлениях разведки пограничных войск НКВД СССР, постоянно передаваемая Сталину наркомом Берией, побудили Сталина срочно активизировать нашу военную деятельность к лету 1941 года.

В предвоенной ситуации 1941 года по сей день много неясного, однако при ее анализе и особенно при анализе последней предвоенной недели важнейшими реперными точками следует считать:

– нарастающий в течение апреля – июня 1941 года поток информации о масштабных приготовлениях немцев и концентрации их войск в приграничной полосе, получаемый от приграничных информаторов массовой разведки погранвойск НКВД СССР;

– постепенное осознание Сталиным готовности Гитлера начать войну уже летом 1941 года;

– предварительный политический зондаж Гитлера, предпринятый Сталиным в форме опубликования Заявления ТАСС от 13–14 июня 1941 года;

– окончательный политический зондаж Гитлера, предпринятый Сталиным 17 или 18 июня 1941 года в форме отклоненного Гитлером предложения немедленно направить в Берлин Молотова;

– организация Берией и руководством ВВС РККА 17 или 18 июня 1941 года, по поручению Сталина, полета вдоль границы командира 43-й истребительной авиадивизии ЗапОВО полковника Г. Н. Захарова для получения информации о ситуации по ту сторону границы со съемом информации в реальном масштабе времени силами погранвойск НКВД и немедленной передачей ее в Москву;

– решение (не позднее 19 июня 1941 года) Сталина о проведении срочных военных мероприятий, включая вывод командования Западного и Киевского особых военных округов на фронтовые командные пункты.

Об этом я писал не раз, об этом же я говорил и в документальном фильме «Кто прошляпил начало войны?», снятом в 2008 году ассоциацией «Наше кино» по заказу НТВ.

Да, многое еще не ясно до конца. Но уже можно сказать, что катастрофические события конца июня – начала июля 1941 года были обусловлены рядом таких объективных и субъективных причин, которые позволяют снять лично со Сталина не только обвинение в намерении нанести летом 1941 года внезапный превентивный удар по Германии, но и обвинение его в ответственности за провалы начального периода войны.

Сталин не прошляпил начало войны. Однако для затронутой выше темы не менее важен тот неоспоримый факт, что Сталин летом 1941 года превентивной войны и не готовил – с любой точки зрения.

Другое дело, что попытка Гитлера разгромить Россию вооруженной рукой была заранее в любом случае обречена на провал. И прецедентом здесь следует считать не только, да и, пожалуй, не столько «русский» крах Наполеона, сколько крах международной интервенции против Советской России во время гражданской войны 1918–1921 годов.

Уже русский народ Наполеону покорить не удалось. Но тем более не удалось это Гитлеру, поднявшему руку на новый, качественно более сильный и стойкий советский народ, который к 1941 году уже вобрал в себя лучшие и здоровые силы всех народов Советского Союза.

«Русский» крах рейха был неизбежен в любом случае, и анализ виртуального 1941 года убеждает в этом лишний раз.

«Русский» крах рейха был неизбежен

Даже сегодня появляются исторические и псевдоисторические исследования, где основным оказывается вопрос: мог ли Гитлер победить в войне с Россией?

Так, ряд авторов считает, что Гитлер вполне имел шансы если не на полную военную победу, то хотя бы на серьезный и устойчивый военно-политический и геополитический успех в виде аннексии тех или иных советских территорий, в виде принуждения СССР к прогерманской политике и т. д. Иногда современные «исследователи», особенно англосаксы, видят шанс для фюрера даже в ситуации чуть ли не 1945 года!

Однако в исторической реальности 1941 года у фюрера и рейха не было никаких шансов на победу над СССР. Собственно, уже в 1941 году компетентные аналитики, хорошо знающие и Россию, и Германию, полностью отдавали себе отчет в том, что у Гитлера был только один шанс не свернуть с пути успеха и триумфов – обеспечить прочный мир с СССР с перспективами на всестороннее, равноправное и взаимно выгодное стратегическое партнерство.

Что поразительно, это понимал, похоже, и сам Гитлер! Так, бывший советник германского посольства в Москве Густав Хильгер – фигура в тогдашней германской дипломатии по знанию России почти уникальная – утверждал в своих мемуарах, что Гитлер в первый период после заключения советско-германского Пакта рассматривал его как прочный базис для многолетних взаимовыгодных отношений и объявлял свое сближение с Советским Союзом величайшим политическим событием. Хильгер подчеркивал, что Гитлер делал эти заявления перед своим ближайшим окружением, и обстоятельства, при которых фюрер высказывался подобным образом, не оставляли сомнений в том, что он действительно верил в то, что говорил.

Это сообщение Хильгера стоит расценивать как важнейшее. Но не подлежит сомнению и то, что Гитлер – по причинам, ранее указанным, – к концу апреля 1941 года принял окончательное решение об ударе по СССР летом 1941 года.

Ответ на вопрос: «Почему Гитлер пошел на это?» – перерастает рамки данной книги; я лишь отмечу, что решение Гитлера воевать с Россией одной причиной не объяснишь. А среди значащих причин можно назвать, в частности, такие, как:

– антисоветское и антирусское давление на Гитлера в рейхе и извне;

– антинацистское и антигерманское давление на Сталина в СССР;

– недооценка Сталиным потенциала так и не состоявшейся личной его встречи с Гитлером;

– неопределенная линия в действиях СССР 1941 года по отношению к Германии и ее англосаксонским противникам;

– неумная советская политика весны 1941 года на Балканах;

– открытое и скрытое провоцирование Сталина и Гитлера силами, сходящимися в своем желании стравить две потенциально ведущие державы мира.

То есть причин, не только субъективных, но и объективных, для нападения в 1941 году на Россию у Гитлера хватало. Однако при любой обоснованности мотивации к нападению немцы и фюрер могли бы понять, что вся такая мотивация нейтрализуется одним принципиальным соображением: в оборонительной войне Россия непобедима. Непобедима при любом, даже самом удачном для агрессора первоначальном развитии событий.

В этом заявлении нет ни мистики, ни фатальной предопределенности, ни недооценки силы Германии. Для того чтобы эта истина была осознана как истина всеми, народам СССР пришлось приложить гигантские усилия на полях битв и в тылу. То есть окончательная победа России не была автоматически запрограммирована так, что народам Советского Союза не требовалось героически и самоотверженно действовать самим. Противник был не слаб, а силен, и одолеть его можно было только еще большей силой.

Однако из всестороннего анализа ситуации объективный аналитик сделает единственный вывод. Тот, который давно сделал и оставил в наследство немцам «железный» канцлер Бисмарк: Германии с Россией надо не воевать, а дружить, если Германия не хочет потерпеть поражение.

По свидетельству (уже послевоенному) генерала Гюнтера Блюментрита, фельдмаршал фон Рундштедт в мае 1941 года сказал:

«Война с Россией – бессмысленная затея, которая, на мой взгляд, не может иметь счастливого конца. Но если по политическим причинам война неизбежна, мы должны согласиться, что ее нельзя выиграть в течение одной лишь летней кампании…»

Далее Рундштедт рассуждал о русских пространствах, о необходимости подготовиться к длительной войне и т. д.

Но коль уж Рундштедт был настолько прозорливым стратегом, он мог бы со спокойной совестью заключить свои рассуждения следующим образом: поскольку за одно лето Советский Союз не разобьешь, а ко второму лету, а уж тем более – к третьему, ни о каких шансах на победу Германии говорить не приходится, то надо сразу, еще до войны, отставить в сторону как нереальные все планы вторжения в Россию и думать над тем, как обеспечить с Россией прочные дружественные отношения.

Впрочем, спокойной совесть у Рундштедта, Блюментрита, Манштейна, Гальдера, Браухича и прочих высших генералов рейха была бы лишь в том случае, если бы они – коль уж они были такими стратегами, – четко и согласованно, все вместе, заявили бы фюреру о невозможности их участия в походе на Россию. Невозможности постольку, поскольку германский генералитет не желает и не может принимать на себя ответственность за будущий крах рейха. В случае решения на войну все генералы коллективно подают в отставку.

Никого бы за такие заявления Гитлер не расстрелял, а вот от планов войны, столкнувшись с открытой оппозицией генералитета, мог бы и отказаться. Тот же генерал Блюментрит – перед войной начальник штаба 4-й армии, дислоцировавшейся в Польше, пишет, что до января 1941 года ни командующий армией фельдмаршал фон Клюге, ни его штаб не получали никаких указаний о подготовке войны с Россией. Лишь затем из штаба группы армий «Б» был получен некий приказ «с весьма осторожными формулировками, в которых намекалось на возможность кампании на Востоке и было много туманных фраз и общих положений».

С другой стороны, полезно знать мнение англосакса С. Л. А. Маршалла, официального главного историка Европейского театра военных действий, который писал: «Мнение Гитлера было решающим в военном совете лишь потому, что большинство профессиональных военных поддерживало его и соглашалось с его решениями. Наиболее рискованные решения Гитлер принимал отнюдь не против воли большинства немецких военных руководителей – многие разделяли его взгляды до конца».

Тут сложно с чем-то не согласиться. Но, так или иначе, Гитлер решил воевать с Россией – именно в 1941 году. Густав Хильгер пишет, что германский посол Шуленбург, вернувшись 30 апреля 1941 года из Берлина после встречи с Гитлером, уже в аэропорту шепотом сообщил: «Жребий брошен. Война с Россией – решенное дело!». При этом Шуленбург и Хильгер понимали, что это, скорее всего, означает начало конца рейха.

Их шеф, глава германского МИДа (аусамта) Иоахим фон Риббентроп тоже, пожалуй, это понимал. Если бы было иначе, то почему тогда во время беседы с советским послом Деканозовым, когда Риббентроп сообщал тому об объявлении войны, с шефа аусамта градом катился холодный пот, а в глазах стояли слезы? Это сообщал сам Деканозов, причем в обстановке неофициальной.

Да и редко цитируемое «записными» историками, но хорошо известное читателям этой книги письмо Гитлера Муссолини от 21 июня 1941 года выдает огромные колебания фюрера относительно успеха «Восточного похода».

Гитлер и сознавал, что испытывает судьбу, и не видел для себя иного выхода в ситуации, которая сложилась к лету 1941 года.

Увы, можно лишь сожалеть, что Сталин не дал тогда Гитлеру четких доказательств возможности иного – устойчиво мирного – варианта развития отношений России и Германии. А ведь мог, мог в 1941 году реализоваться германо-советский вариант Тильзитского мира между Россией и Францией. В 1806 году первым вопросом Наполеона к Александру I на плоту посреди Немана был: «Из-за чего мы воюем?». В 1941 году Сталин и Гитлер, посмотрев друг другу в глаза, могли спросить друг друга: «Из-за чего мы собираемся воевать?».

Реально вышло иначе, и, возвращаясь в преддверие войны и к мемуарам Хильгера, сообщу, что в мае 1941 года Хильгер имел разговор на тему возможной войны с помощником военного атташе полковником Кребсом – знатоком потенциала России. Хильгер сказал Кребсу, только что возвратившемуся из Германии, что если в слухах о войне есть доля истины, то обязанность военных – объяснить Гитлеру, что война против СССР приведет к крушению рейха. Кребс в ответ пожаловался, что фюрер больше не слушает офицеров Генерального штаба, которые отговаривали его от французской кампании.

Значит, отговаривающие все же были, но, похоже, не тот они имели статус, чтобы изжить настрой Гитлера на войну.

Последующие успехи вермахта летом 1941 года привели многих сомневающихся в мажорное настроение. Однако даже тогда ликовали не все, потому что итоги объективного анализа – если это объективный анализ – не зависят от текущей конъюнктуры. Он потому и является объективным, что учитывает все факторы, в том числе и долговременные.

И вот как раз всесторонний анализ не мог не убеждать компетентных экспертов в неизбежном конечном «русском» крахе Третьего рейха. При этом надо помнить, что основная масса адекватных и компетентных мировых экспертов находилась в то время в СССР и в Германии. Русский Сталин и немцы Шуленбург, Хильгер, Кребс, безусловно, входили в число таких экспертов. Так что уверенность Сталина осенью 1941 года в конечной победе СССР, как и непреходящий скепсис умных немцев в отношении самых блестящих германских побед 1941 года, базировались на точном знании и умении делать долгосрочные выводы, а не только на чувстве патриотизма Сталина и недостатке такового у Шуленбурга и т. д.

Сталин был советским патриотом, Шуленбург любил Германию, но в стратегической оценке начавшегося советско-германского военного противостояния и в прогнозировании его конечных результатов Сталин и Шуленбург не расходились, потому что оба хорошо понимали ситуацию и знали возможности обеих держав.

В принципе, Гитлер, как глава государства, эти возможности тоже мог и даже обязан был знать. Компетентный лидер, оценивая шансы своей страны на победу в войне с другой страной (или блоком стран), должен взвесить ряд моментов, но прежде всего: характер социума и устойчивость социального строя противника; его экономический потенциал; его сырьевые, ресурсные возможности; географические и климатические особенности будущего театра военных действий.

Кроме того, надо было оценить уровень вооруженности противника, качество его вооружений и войск, его возможности по обретению союзников.

Надо было оценить также силу взаимных связей всех этих факторов, совокупность которых определяла успех в войне или поражение.

Так вот, все значащие факторы в конечном счете работали на победу России, а не Германии.

Отдельно надо сказать о моральном факторе, который, по оценке Наполеона, соотносится с материальным фактором на войне в отношении три к одному. Но о нем – позже.

Если кратко рассмотреть упомянутые выше факторы, начиная с экономического, то станет ясно, что даже к 22 июня 1941 года, когда в орбиту Германии была вовлечена почти вся Европа, общее соотношение экономического и сырьевого потенциала Германии и СССР складывалось в пользу СССР. Особенно если брать долговременные возможности воюющих сторон.

Не буду приводить в подтверждение сказанного вереницы цифр – они сегодня при желании вполне доступны даже без обращения к интернету, где сведения нередко сомнительны, а то и принципиально неточны. Более надежно отослать читателя, например, к ранее упоминавшейся монографии «Тыл советских Вооруженных сил в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов».

В целом анализ представительной информации позволяет убедиться в том, что у РККА уже в 1941 году имелись такие возможности и резервы, которые даже при самом неблагоприятном развитии обстановки – как оно реально и произошло, – обеспечивали масштабные боевые действия и сдерживание наступления вермахта.

Обращение к архивным данным подтверждает это еще более убедительно, но, повторяю, достаточно знакомства с классическими советскими источниками, вполне достоверными в части сравнительных данных по потенциалу рейха и СССР перед войной, чтобы все стало на свои места.

Да, Германия по многим показателям была уже к 1939 году второй промышленной и научно-технической державой мира после США, особенно если иметь в виду удельные, «душевые» цифры. Однако общий потенциал рейха, в том числе и обеспеченность энергоресурсами и сырьем, не мог все же обеспечить успешного исхода войны с СССР. К тому же СССР к 1941 году занимал ряд ключевых вторых мест в мире и первых в Европе по валовым показателям.

Даже с учетом подключения к подготовке и ведению войны с СССР всего экономического потенциала континентальной Европы долговременный баланс был не в пользу Германии. Возможности Советской России, благодаря форсированной индустриализации, коллективизации и культурной революции, обеспечивали устойчивость при любых испытаниях новой России на прочность.

В свое время мне приходилось слышать любопытные рассказы фронтовиков… Например, о том, что после наших успехов в Закавказье в 1942 году можно было видеть колонны новеньких немецких армейских грузовиков, стоящих на обочине дороги, мимо которых пешком проходили советские пехотные части – не было шоферов, способных сесть за руль. Однако в целом, в отличие от старой, царской России, новая социалистическая Россия была уже в состоянии не только вести «войну моторов», но и обеспечить в ней конечное превосходство. Наш общий, комплексный потенциал был принципиально весомее. Особенно – в длительной войне.

Гитлер рассчитывал на молниеносную операцию, на «блицкриг» и быстрый развал РККА, и в этой мысли его утверждал – по мере сил – англосаксонский агент влияния Канарис и другие подобные фигуры. Однако расчет на блицкриг в России был изначально авантюрой, что реальная история и подтвердила.

Вот, например, фактор географический. Послевоенные ссылки германского генералитета на неблагоприятные обстоятельства в этом отношении, включая жалобы на протяженность советской территории, плохую сеть дорог и т. д. нельзя оценить иначе, как смехотворные. Что, в обоих германских Генеральных штабах – ОКВ и ОКХ – не были знакомы с географией России, как общей, так и экономической, а также – с военной географией? Если не были знакомы – чего совались в Россию? А если были знакомы – почему не учли?

С началом войны Гитлер рассчитывал на быстрый развал СССР по социальным и национальным причинам, но ведь и здесь для оптимизма у фюрера не было никаких оснований. В СССР не было ни одного народа, который бы зримо не повысил уровень жизни социума за «советские» годы. На этот счет можно рассказывать много злых сказок, но есть же, простите, и статистика. Возьмем темпы роста общего объема промышленности и роста валовой продукции сельского хозяйства по союзным республикам к 1940 году, приняв 1913 год за единицу. Вырисовывается, надо заметить, интересная картина.

Цифры, прежде всего по промышленному росту, как видим, впечатляющие, особенно по Грузии, которой до лета 1938 года руководил такой блестящий управленец, как Л. П. Берия. Резко выделяются в худшую сторону скромным приростом промышленного производства (для Латвии – даже сокращением) три прибалтийские республики, но ведь их «советский» стаж в 1940 году только начинался.

Чисто социальная «национальная» статистика, скажем, в части роста численности учащихся, студентов высших учебных заведений, числа массовых библиотек, численности врачей и обеспеченности населения врачами, была еще более убедительной.

По числу студентов вузов и тут вне конкуренции была Грузия Берии – там был обеспечен рост с 300 студентов в 1915 году до 28,5 тысяч в 1940 году. В 1915 году кроме грузин своих студентов имели только русские, украинцы, белорусы, латыши и эстонцы. В 1940 году вузы были во всех союзных республиках. Узбекистан имел 19,1 тысяч студентов, и даже Туркмения – три тысячи.

Врачей тот же Узбекистан в 1913 году имел 140 человек – одна треть (!) врача на десять тысяч населения. В 1940 году абсолютный показатель вырос до 3200 врачей в республике, и на десять тысяч населения приходилось 4,7 врача. В Грузии обеспеченность врачами выросла к 1940 до 13,3 врача на десять тысяч населения против 1,8 врача в 1913 году при росте числа врачей с 500 до 4900.

С чего же, спрашивается, национальным республикам было восставать против Москвы? Отщепенцы имелись, но это ведь отщепенцы, а не народ в целом.

Так же не были учтены немцами, но реально-то существовали и работали в нашу пользу факторы военно-экономический и военно-технический.

Мы сумели наладить все возрастающее производство вооружений и вообще материально-техническое обеспечение войны даже после утраты в 1941 году почти всей европейской части территории страны и многих элементов экономики, разрушенных и оставшихся на оккупированной территории. И уже этот очевидный и бесспорный факт реальной истории логически – без привлечения статистики – доказывает экономическое преимущество СССР над Германией.

В случае агрессии Германии против России очень вероятной становилась помощь жертве агрессии со стороны Англии и США – как оно реально и произошло. А это тоже усиливало военно-экономические позиции России.

То же можно сказать и о военно-технической стороне дела. Советские вооружения были эффективнее германских по ряду образцов уже к началу войны. Конечно, научно-технический задел рейха не может не восхищать специалистов. Ракетная и реактивная техника, реактивная авиация, радиолокация, атомные исследования получили в Германии во время войны поразительное развитие, причем атомные работы велись исключительно национальными силами, в отличие от интернационального «Манхэттенского проекта» США.

Но все это не отменяет того факта, что по наиболее существенным компонентам военно-технического оснащения войск Советский Союз имел в ходе войны – пусть и не сразу – или равенство с Германией, или преимущество. Конструктивно «Мессершмитт-109» был внушительнее, чем, скажем, «Як-3», но в боевом отношении советские истребители даже превосходили «Ме-109» и другие германские машины и позволили к середине войны обеспечить нашей авиации превосходство в воздухе.

Тяжелые немецкие танки «Т-VI» «тигр», а тем более – «королевский тигр», чаще всего выигрывали прямые дуэли с «тридцатьчетверками», но в целом советские бронетанковые войска превосходили германские, в том числе и по стратегии и тактике применения. А тяжелый танк «ИС-2», как и самоходка «ИСУ-152», не имели себе равных в мире.

Советские войска были лучше оснащены всем – танками, артиллерией, автоматическим оружием. Так, во время войны СССР произвел автоматов чуть ли не в десять раз больше, чем Германия, хотя типичный «киношный» образ пехотинца вермахта предполагает распахнутый ворот мундира, закатанные рукава и «шмайссер» в руках. Реально в руках чаще была винтовка.

К слову, под «шмайссером» обычно подразумевают пистолет-пулемет (автомат) МР40 (МР38/40), но вообще-то конструктор оружия Шмайссер был автором пистолета-пулемета МР43/44, который в декабре 1944 года был переобозначен как «штурмовая винтовка StG44». Но, так или иначе, с начала боевых действий на Востоке до их конца пистолеты-пулеметы серии МР были, как правило, штатным оружием не рядового, а унтер-офицерского состава пехотных частей вермахта, а также элитных частей Третьего рейха, в том числе – Ваффен-СС. На рядовых полноценного автоматического оружия перманентно не хватало.

А у нас автоматами во второй половине войны были вооружены миллионы. Вот две цифры. На 1 января 1942 года в войсках фронтов имелось 54,3 тысячи автоматов (при 2113,6 тыс. винтовок), а на 1 января 1943 года – 556,2 тысячи (при 3151,4 тыс. винтовок). И насыщенность войск автоматическим оружием все возрастала.

Намного бόльшими, чем у рейха, были и наши людские ресурсы, хотя надо помнить, что, с одной стороны, не один десяток миллионов советских граждан длительное время находился на оккупированной территории, а с другой стороны, в распоряжении рейха было все население континентальной Европы плюс «восточные рабочие» из оккупированных областей СССР. Это уравнивало возможности, но преимущество имели все же мы, в том числе и потому, что производственная эффективность и трудовой энтузиазм токаря-«остарбайтера» на заводе Круппа и токаря-стахановца в советском Танкограде были, конечно, несоизмеримы.

Во внешнеполитическом и военно-политическом отношении Гитлер с самого начала войны с СССР тоже оказывался в проигрышном положении. Начав войну с нами, он не приобрел ни одного реально нового союзника – финны были настроены против СССР изначально и жаждали реванша после поражения 1940 года, итальянцы, румыны и венгры и до 22 июня 1941 года находились на положении сателлитов рейха.

Зато СССР, оказавшись жертвой агрессии, сразу же приобрел не только моральное преимущество и поддержку всех антинацистских и антигерманских сил в мире, но и быстро вошел в число официальных союзников Англии и США. При этом главный расчет немцев на вовлечение в войну против СССР Японии не оправдался.

Не был выигрышным для Германии и геополитический фактор. Логичная для Германии (как, впрочем, и для России) геополитическая парадигма – это тройственный блок «Германия – Россия – Япония». Напав на Россию, Гитлер исключил для себя возможность использования всех выгод такого блока, зато оказался в той заведомо проигрышной ситуации, от которой немцев всячески предостерегал еще Бисмарк, – в ситуации войны на два фронта.

Не учел Гитлер и геополитического коварства англосаксов. Сегодня известен ряд сходных высказываний, не оставляющих на сей счет никаких сомнений, начиная со знаменитой формулы сенатора Трумэна: «Надо помогать немцам против русских и русским против немцев до тех пор, пока они друг друга взаимно не обессилят». Но чего другого могли ожидать немцы и русские от тех, кто давно рассматривал мир как «Великую шахматную доску»?

В августе 1939 года в санкционированной самим же Гитлером записке германского аусамта (МИДа) советскому наркомату иностранных дел, направленной в Москву в рамках подготовки пакта Молотова – Риббентропа, был дан прекрасный ретроспективный обзор геополитической ситуации и было сказано, что внешние силы всегда были рады столкнуть две наши державы. Тем не менее Гитлер, вопреки обнаруженному им же пониманию сути проблемы, пошел на столкновение.

А ведь провокационная формула янки работала. Вначале они поощряли в тридцатые годы перевооружение Германии, без чего не могло быть новой крупной европейской войны… Затем они совместно с Лондоном провоцировали Гитлера против Сталина и Сталина против Гитлера… А когда Гитлер пошел на Восток и увяз там, англичане и американцы стали помогать России. Ничего иного от них Гитлер получить в итоге не мог, о чем уже говорилось. Гитлер, победивший Россию и тем неизмеримо укрепивший свою мощь, янки был не нужен.

В то же время Америке был опасен не столько большевизм, сколько взаимный союз России и Германии, исключающий их столкновение и, значит, исключающий давно запланированное возвышение США. Не нужны были Соединенным Штатам ни могучая Россия, ни могучий рейх. Так что русская авантюра фюрера была обречена на крах и с этой стороны.

Наконец, моральный фактор…

Наполеон определял соотношение морального и материального фактора на войне как три к одному. Однако такое соотношение было характерно, пожалуй, для времен Наполеона и войн типа первой русской Отечественной войны 1812 года. В начавшейся Великой Отечественной войне моральный фактор соотносился для советских людей с материальным фактором в еще более высокой пропорции! Даже в первые дни и недели войны, несмотря на все наши поражения и отступление.

С самого начала войны все знали, что советское руководство ни при каком развитии ситуации на капитуляцию не пойдет. При этом у Сталина и советских людей было на кого духовно опереться в прошлом. Лучшие военные вожди русского народа давно не только теоретически осмыслили значение морального духа войск, но и рассматривали его как один из реально действующих факторов победы.

Наполеон дал блестящую формулу, но что – еще до Наполеона не понимали значения морального фактора фельдмаршал Суворов и адмирал Ушаков? Или этого не понимал Петр Великий, бросивший в гущу русских войск при Полтаве свое пламенное: «Не за Петра, а за Отечество, Петру врученное»?

Одновременно с Наполеоном умело пользовался моральным оружием Кутузов, а после него – Ермолов, Корнилов, Нахимов… Кто-кто, а русские мощное значение морального фактора и моральной стойкости для обеспечения конечной победы сознавали исстари. Так уж нас учила наша история.

Но в первом в мире социалистическом государстве сила морального фактора увеличилась стократно. Теперь человек труда воевал не просто за свою родную землю, он воевал и за свое – рабоче-крестьянское – государство. Так было впервые не только в истории России, а и в истории мира.

Посмотрим на причины поражений в наиболее неудачных для русского оружия Крымской и русско-японской войнах – это вполне уместно в разговоре о 1941 годе.

Для Крымской войны существенными факторами поражения стали уже четко наметившаяся отсталость России в общетехническом, военно-техническом и экономическом отношении. Один тот факт, что Юг России не был связан с центром железными дорогами, в результате чего не была возможной быстрая переброска войск, вооружений и т. п., говорит сам за себя.

Но почему в России не было тогда железных дорог? Вот причины – без приоритетов.

1. Развитию железнодорожной сети на юг противились крупные производители товарного экспортного зерна, то есть помещики, поскольку появление в южных портах больших количеств зерна привело бы к снижению экспортных цен и доходов помещиков и оптовых перекупщиков.

2. Развитию железнодорожной сети в России противились могущественные консервативные силы, то есть те же помещики-дворяне, высшее дворянское чиновничество, столичная аристократия, поскольку в усилении коммуникативной подвижности населения им виделось развитие революционных настроений.

3. Развитию железнодорожной сети в России противился лично министр финансов Канкрин, которого многие «записные» историки числят чуть ли не добрым финансовым гением России и который на самом деле был из той же вороньей стаи, что и недоброй памяти канцлер Нессельроде.

Все три причины были объективно порождены устаревающим самодержавным и нарождающимся частнособственническим строем жизни в России. И все три были субъективными в том смысле, что за всеми тремя причинами стояли узкие элитарные круги, состоящие из вполне определенных, антигосударственно действующих лиц. Так было в Крымскую войну 1854–1855 годов, так было в 1904 году во время русско-японской войны.

Русско-японская война велась в интересах не России и не народа России, а в интересах элитарной кучки. Соответственно, она была во всех отношениях бездарной – как и Крымская война, но бездарной лишь на высших «этажах» государственного и военного управления. Боевые офицеры, солдатская и матросская масса даже в «японской» войне 1904 года не провалились, не говоря уже о Крымской войне. Крымская война, которая велась на своей территории, вообще дала выдающиеся образцы русской воинской доблести в виде знаменитой обороны Севастополя во главе с адмиралами Корниловым, Нахимовым и Истоминым и полузабытой обороны Петропавловска-Камчатского. А на фоне доблести масс и напрямую связанных с ней военачальников лишь рельефнее проявлялись гнилость, подлость и антиобщественная суть «элиты» во главе с обоими Николаями – Первым и Вторым.

Начавшаяся 22 июня 1941 года война была народной на всех «этажах» общества, она с первых дней характеризовалась единением и сплочением власти с народной массой, потому что интересы власти были неотделимы от интересов народа, и наоборот…

Возьмем Отечественную войну 1812 года. Тогда налицо был неудачный начальный период войны, однако высшее военное руководство с самого начала было относительно компетентным – Барклай-де-Толли если и не подготовил соответствующую возможностям России армию, то по крайней мере не загубил ее и сумел вывести из-под удара. Затем хватило не то что готовности умереть, но всего лишь готовности Александра I не сдаваться (в сочетании с готовностью передать высшую военную власть адекватному Кутузову), чтобы пожар Москвы стал маяком на пути русских в Париж. А в Крымскую и японскую войну высшая российская власть оказалась уже полностью неспособной на разумные, диктуемые ситуацией решения. (Собственно, в 1904 году единственным разумным решением был бы отказ от авантюрного проекта «Желтороссии».)

Сталин и большевики были и в этом отношении полной противоположностью старой власти. Недаром Сталин в одной из своих речей сравнил большевистских руководителей с Антеем, который сохранял свою силу до тех пор, пока был неразрывно связан с землей. Вот так и большевики, говорил Сталин, непобедимы постольку, поскольку они не теряют связи с массой. Это была не фраза, это было нормой государственного управления в СССР Сталина. Нормы власти соблюдаются не всегда даже представителями самой власти, но тем не менее суть и характер этих норм определяют успех или неуспех власти.

Сталин это понимал прекрасно, будучи полностью народным вождем, что принципиально отличало его от всех предыдущих руководителей России, за исключением Ленина. Здесь ошибочно сравнивать Сталина даже с такой яркой фигурой русской истории, как Петр. Российский экономист профессор Ханин из Сибири лет пятнадцать назад писал: «Далеко не все поняли социально-экономический смысл сталинского периода российской экономики. Жесточайшими, часто варварскими методами (подобно эпохе Петра I) в кратчайшие сроки совершился переход от аграрной цивилизации к индустриальной. То, чего не успел сделать российский капитализм, сделала командная экономика».

Это – пример показательного заблуждения. Сталинская экономика, как и вообще сталинская эпоха, во-первых, не была ни варварской, ни командной – ее подкреплял постоянно совершенствующийся механизм планирования и управления.

Во-вторых, экономика сталинского СССР сделала то, чего российский капитализм не «не успел» сделать, а не сумел бы сделать, поскольку после Первой мировой войны России, опутанной внешними и внутренними долгами, была уготована судьба полуколонии Запада.

В-третьих, в сталинском СССР совершился переход не от «аграрной» цивилизации к «индустриальной», а переход от цивилизации полуфеодально-полубуржуазной к основам цивилизации социалистической.

И уже поэтому сравнение Сталина с Петром, а петровской России – со сталинским СССР, абсолютно неверно. Здесь различно все: движущие силы, приоритетные интересы, конечные цели и методы их реализации.

Лично Петром двигали интересы Отечества, но в своих реформах он был ограничен тем, что исполнителями его реформ могли быть и были представители и выразители воли и интересов имущих слоев России. Целью Петра было развитие и укрепление экономического, военно-политического и технологического потенциала государства собственников. Социальные реформы в интересах трудящегося большинства не были даже отдаленной его целью.

Ленин же, Сталин и большевики проводили преобразование России с вполне ясной целью: создание равноправного общества, организуемого и управляемого в интересах массы выборными представителями этой массы. Уже в силу этого различались и методы. Петр не мог широко действовать методом убеждения, потому что это ни к чему не привело бы. Как и чем можно было убеждать крепостных людишек фельдмаршала Шереметева или работных людей Демидова?

А для Сталина методы убеждения, агитации, пропаганды, культурного строительства и просвещения являлись основополагающими. Принуждение же во всех его формах было вынужденной, крайней и временной мерой.

В конечном счете именно в этом – в полном единстве всех творческих сил России с высшей властью – и крылись истоки неизбежной победы новой России над любым внешним агрессором. Соответственно, в непобедимости новой – народной власти крылись и истоки неизбежного «русского» краха рейха, коль уж агрессором оказалась Германия.

При этом личностным залогом неизбежности победы был сам Сталин. Вот позднейшая оценка личности Сталина, сделанная уже в XXI веке: «Сталин был несомненным патриотом исторической российской государственности, он имел огромную волю, большое трудолюбие и немалый интеллект»… Это не апологеты Сталина – это из книги Жореса и Роя Медведевых «Неизвестный Сталин», изданной в 2001 году издательством «Права человека». Впрочем, эти же авторы определяют Сталина как «вождя, диктатора и тирана». Что ж, вождем Сталин действительно был. Но вот диктатором и уж тем более тираном?..

Тут уж – извините!

Диктатор и тиран не может выиграть войну, носящую всенародный характер. Выиграть такую войну диктатор и тиран не сможет потому, что народные войны выигрывают народы, ведомые к победе не диктаторами, а вождями.

Сталин, безусловно, отвечал всем требованиям политического гения – начиная с незаурядной памяти и способности быстро и точно входить в новые для него вопросы и заканчивая тонким умением вести самые сложные переговоры.

С таким вождем Советская Россия была обречена на успех при любых временных неудачах и провалах. Интересна его характеристика, оставленная нам Александрой Львовной Толстой, уехавшей из Советской России в 1929 году. То, что она написала о своей единственной встрече со Сталиным, ценно психологической подлинностью: «По внешности Сталин мне напомнил унтера из бывших гвардейцев… Густые, как носили только такого типа военные, усы, правильные черты лица, узкий лоб, упрямый, энергичный подбородок, могучее сложение и совершенно не большевистская любезность. Когда я уходила, он опять встал и проводил меня до двери».

В считанные годы – с 1929-го по 1940-й – Россия вошла во главе со Сталиным в полосу невиданных ранее успехов. Начиная с 22 июня 1941 года полоса успехов по ряду причин прервалась, но – лишь на время.

Неизбежность возобновления успехов подтверждается и той оценкой России Сталина и самого Сталина, которая отыскивается в признаниях германского генерал-майора Фридриха Вильгельма фон Меллентина. Он воевал в Польше, во Франции, на Балканах, в Африке, на Восточном фронте, а затем опять во Франции, в Арденнах и в самой Германии, и закончил войну начальником штаба 5-й танковой армии в Рурском котле. В изданной в 1956 году в Лондоне книге «Panzer battles 1939–1945» (переведена у нас в 1957 году) Меллентин писал:

«Русский солдат любит свою „матушку Россию“, и поэтому он дерется за коммунистический режим, хотя, вообще говоря, он не является политическим фанатиком. Однако следует учитывать, что партия и ее органы обладают в Красной армии огромным влиянием. Почти все комиссары являются жителями городов и выходцами из рабочего класса. Их отвага граничит с безрассудством; это люди очень умные и решительные. Им удалось создать в русской армии то, чего ей недоставало в Первую мировую войну – железную дисциплину… Дисциплина – главный козырь коммунизма, движущая сила армии. Она также явилась решающим фактором и в достижении огромных политических и военных успехов Сталина…

…Умелая и настойчивая работа коммунистов привела к тому, что с 1917 года Россия изменилась самым удивительным образом. Не может быть сомнений, что у русского все больше развивается навык самостоятельных действий, а уровень его образования постоянно растет…»

Генерал Меллентин писал, что русская пехота «полностью сохранила великие традиции Суворова и Скобелева», что русская артиллерия «является очень грозным родом войск и целиком заслуживает той высокой оценки, какую ей дал Сталин», что танкисты Красной армии «закалились в горниле войны», что «их мастерство неизмеримо возросло»…

Генерал признавал также, что «такое превращение должно было потребовать исключительно высокой организации и необычайно искусного планирования и руководства», и констатировал: «Русское высшее командование знает свое дело лучше, чем командование любой другой армии».

Мог ли Гитлер победить армию и страну, о которой так написал – пусть и после поражения – один из толковых генералов Гитлера?

Нет, к 1941 году новая социалистическая Россия под руководством Сталина и сталинского ядра Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) была непобедима – в принципе. Такой уж эта Россия сформировала себя всего за два десятка лет.

Впрочем, этим двум советским десятилетиям предшествовали века формирования самобытной русской цивилизации. Недаром генерал Меллентин, говоря о Красной армии, помянул Суворова и Скобелева. И недаром Великая Отечественная война советского народа дала нам полководческие ордена Суворова, Кутузова, Богдана Хмельницкого, флотоводческие ордена Ушакова и Нахимова, офицерский орден Александра Невского и матросскую медаль Ушакова. Советская цивилизация вобрала в себя из русской дооктябрьской цивилизации все лучшее, все ценное, все здоровое и патриотическое.

Архимеду нужна была точка опоры, чтобы перевернуть мир. Социалистическая реконструкция, то есть индустриализация, коллективизация и культурная революция, стала той точкой опоры, которая позволила Сталину и народам СССР в срок двух, по сути, пятилеток перевернуть Россию, прочно поставив ее на ноги. И главной базой побед новой России стали новые люди.

На кремлевском приеме в честь металлургов 26 декабря 1934 года Сталин сказал:

«У нас было слишком мало технически грамотных людей. Перед нами стояла дилемма: либо начать с обучения людей в школах технической грамотности и отложить на десять лет производство и массовую эксплуатацию машин, пока в школах не выработаются технически грамотные кадры, либо приступить немедленно к созданию машин и развить массовую их эксплуатацию в народном хозяйстве, чтобы в самом процессе производства и эксплуатации машин обучать людей технике, выработать кадры. Мы избрали второй путь. Мы пошли открыто и сознательно на неизбежные при этом издержки и перерасходы, связанные с недостатком технически подготовленных людей, умеющих обращаться с машинами. Правда, у нас наломали за это время немало машин. Но зато мы выиграли самое дорогое – время и создали самое ценное в хозяйстве – кадры. За три-четыре года мы создали кадры технически грамотных людей как в области производства машин всякого рода (тракторы, автомобили, танки, самолеты и т. д.), так и в области их массовой эксплуатации. То, что было проделано в Европе в течение десятков лет, мы сумели проделать вчерне и в основном в течение трех-четырех лет. Издержки и перерасходы, поломка машин и другие убытки окупились с лихвой».

4 мая 1935 года в речи в Кремлевском дворце на приеме в честь выпускников академий РККА Сталин говорил и так:

«Мы получили в наследство от старого времени отсталую технически и полунищую, разоренную страну… Разоренная четырьмя годами империалистической войны, повторно разоренная тремя годами гражданской войны, страна с полуграмотным населением, с низкой техникой, с отдельными оазисами промышленности, тонувшими среди моря мельчайших крестьянских хозяйств, – вот какую страну получили мы в наследство от прошлого…».

В подобной оценке не было ни малейшего преувеличения – Сталин еще и не все вспомнил. Но сказанное о прошлом лишь предваряло основное, насущное, о чем сказал тогда Сталин:

«Задача состояла в том, чтобы эту страну перевести с рельс… темноты на рельсы современной индустрии и машинизированного сельского хозяйства… Вопрос стоял так: либо мы эту задачу разрешим в кратчайший срок… либо… наша страна… растеряет свою независимость и превратится в объект игры империалистических держав… Надо было создать первоклассную индустрию… А для этого надо было пойти на жертвы и навести во всем строжайшую экономию, надо было экономить на питании, и на школах, и на мануфактуре, чтобы накопить необходимые средства для создания индустрии… Понятно, что в таком большом и трудном деле… успехи могут обозначиться лишь спустя несколько лет. Необходимо было поэтому вооружиться крепкими нервами… выдержкой и упорным терпением, чтобы преодолеть первые неудачи и неуклонно идти вперед…».

Прошло всего два года, 1937 год был последним годом второй пятилетки. За пять лет промышленный потенциал СССР где удвоился, где утроился. Теперь мы выплавляли стали и чугуна почти столько же, сколько и Германия, а электростали – на уровне США. Мы вышли на третье место в мире по выплавке алюминия, выплавив его 37 тысяч тонн.

Соединенные Штаты в 1937 году произвели 121 миллиард киловатт-часов электроэнергии, Германия – 49, Франция – 18, Англия – 17, а Советский Союз – 36 миллиардов киловатт-часов, прибавив за пять лет 23 миллиарда!

Вот что новая Россия готовилась противопоставить будущим танковым «клиньям» Гота и Гудериана.

28 апреля 1937 года Молотов подписал постановление Совнаркома о третьем пятилетнем плане. И это был план, выполнение которого давало нам окончательно непобедимую Россию к лету 1942 года! Но мы имели ее уже, собственно, и к 1941 году, иначе мы не имели бы 1945 года. Причем эта новая Россия была воплощена не только в харьковских турбогенераторах и тбилисском трикотаже, но и, повторяю, в новых людях. Историк-эмигрант Георгий Федотов в своем «моментальном снимке России» от 1 января 1936 года признавал:

«…Сталин широко распахнул дверь в жизнь практикам-профессионалам… Подлинная опора Сталина – это тот класс, который он сам назвал „знатными“ людьми… Партийный билет и прошлые заслуги значат теперь немного; личная годность… – все. В этот новый правящий слой входят… чекисты, командиры Красной армии, лучшие инженеры, техники, ученые и художники страны… Новый советский патриотизм есть факт, который бессмысленно отрицать. Это есть единственный шанс на бытие России…».

И этот «русский» шанс полностью зачеркивал малейший шанс фюрера и рейха на победу над Россией.

Между прочим, несмотря на устойчивый прогерманский миф о якобы предельной организованности немцев, высшее государственное управление в СССР было организовано качественно лучше, чем в рейхе. Сталкиваясь же с дифирамбами немецкой организации, я вспоминаю малоизвестный эпизод германо-польской кампании 1939 года.

Когда гнилое «государственное» «здание» панской Польши почти обрушилось, в Польшу прибыл Гитлер. До него в зоне боевых действий уже находился Геринг, руководивший люфтваффе, и личный поезд Геринга стоял в степи на специально сооруженных железнодорожных путях. К приезду фюрера рядом была протянута еще одна подъездная «нитка», на которую должны были принять поезд Гитлера. Поскольку дело было в степи, а оставаться в этом месте фюрер после встречи с Герингом и генералитетом не собирался, специальной платформы сооружать не стали. Для того же, чтобы Гитлер и его сопровождение могли сойти на землю с лесенки вагона, нижняя ступенька которой отстояла от земли чуть ли не на метр, было решено поставить у вагона огромную саперную корзину. А чтобы дно под ногами не провалилось – насыпать и утрамбовать земляную горку, на которой корзину и утвердить.

Так и было сделано. Поезд фюрера подъехал в нужное место, опытный машинист остановил состав так, что выходной тамбур вагона фюрера пришелся как раз напротив корзины. Дверь открылась, в ней показался Гитлер, которого снизу приветствовали Геринг и генералы. Гитлер ступил на дно корзины, и…

И рухнул вниз головой, потому что саперы в суматохе забыли подсыпать под корзину грунт. Все обошлось, и фюрер, у которого с чувством юмора дела обстояли неплохо, обратил инцидент в шутку. Тем не менее этот эпизод доказывает, что даже немцы не всегда и не во всем были педантично-тщательными.

Однако и русские ведь, воспитанные новой Россией, тоже не были такими уж безалаберными разгильдяями. Достаточно вспомнить умницу генерала Руссиянова, командира 100-й стрелковой дивизии, позднее преобразованной в 1-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Дивизия Ивана Руссиянова начала войну, как и положено – в боевой форме, а не в кальсонах. И так начала ту войну не одна она. Вот же и пограничники Берии встретили врага в окопах и блиндажах, уже готовые к бою. Так их ориентировал сам нарком!

Нет, немцы были сильным и умелым противником, но и русские не все лаптем щи хлебали. Против неброского русского крестьянского парня Ивана Руссиянова, ставшего генералом Страны Советов, и против его бойцов Гейнц Гудериан, блестяще воспитанный потомок прусских помещиков, и его по-европейски раскованные белокурые танкисты не имели никаких шансов на конечную победу.

К тому же и верховный вождь у Ивана Руссиянова и его бойцов был покрепче и поосновательнее, чем у Гудериана и его мастеров танковых атак.

Ну, допустим, вошел бы Гитлер в Москву поздней осенью 1941 года и там завязались бы бои… Ну, пришлось бы Сталину покинуть Москву – для продолжения руководства войной. Оперативная обстановка тогда не исключала такого варианта.

Ну и что?

В результате Советский Союз не рухнул бы, а вот Гитлер получил бы не крупнейшую в мировой истории по длительности и ожесточенности Сталинградскую битву 1942 года, а такую же по характеру, но, скорее всего, менее затяжную Московскую битву конца 1941 – начала 1942 года.

В реальном 1942 году немцы не смогли взять разрушенный Сталинград, а в виртуальном 1941 году они не взяли бы виртуальную, лежащую в руинах, Москву. И подобная битва в условиях огромного города перемолола бы такое количество и так уже измотанных частей и соединений вермахта, что немцы оказались бы перед фактом стратегического истощения и скорого краха не к осени 1943 года, а уже к лету 1942 года.

Войти в Москву немцы могли – как вошли они в Сталинград. Они могли разрушить Москву – как они разрушили Сталинград. Но взять Москву немцы не смогли бы при любом «раскладе» – как это произошло и под Сталинградом.

В апреле 1940 года на совещании при ЦК ВКП(б) начальствующего состава по сбору опыта боевых действий против Финляндии Сталин говорил:

«Вот с этой психологией, что наша армия непобедима, с хвастовством, которые страшно развиты у нас… надо покончить… Надо вдолбить нашим людям правила о том, что непобедимой армии не бывает. Надо вдолбить слова Ленина о том, что разбитые армии или потерпевшие поражения армии очень хорошо дерутся потом. Надо вдолбить нашим людям, начиная с командного состава и кончая рядовым, что война – это игра с некоторыми неизвестными, что… в войне могут быть и поражения. И поэтому надо учиться не только как наступать, но и как отступать».

Вот на что ориентировал армию Сталин, сам учась на уроках поражений и осмысляя эти уроки. Он прямо говорил: «С этой психологией – шапками закидаем – надо покончить, если хотите, чтобы наша армия стала действительно современной армией».

А Гитлер оценивал Россию как колосса на глиняных ногах и рассчитывал закидать русских если не шапками, так бомбами с пикировщиков «Юнкерс-87», как он это сделал с «гоноровыми» польскими панами.

Но мог ли этот номер пройти в России?

Конечно, нет!

С любой точки зрения.

И дело не только в отличии русских пространств от польских. По мнению некоторых, одни только огромные пространства и спасли Россию в 1941 году от окончательного разгрома. Но так ли это?

Да, протяженность европейской части русских пространств в 1941 году была действительно немалой. Но рассуждающие на тему о том, что Россию, мол, спасли только огромные пространства, напоминают Агафью Тихоновну из «Женитьбы» Гоголя, которая хотела «губы Никанора Ивановича, да приставить к носу Ивана Кузьмича…» и т. д., чтобы получился идеальный жених.

Безусловно, богатая и полная лакомых кусков для завоевателя Россия размером с Люксембург была бы наиболее подходящим объектом для завоеваний, но, как говорится, – чего нет, того нет!

Да ведь и общий потенциал у Советской России был в 1941 году побольше, чем у Люксембурга. И идейная база у советского народа была покрепче, чем, например, у французов или англичан. Уже упоминавшийся мной главный историк Европейского театра военных действий Маршалл является автором показательного для западных экспертов заявления. В 1956 году он писал:

«В битвах за Англию, Эль-Аламейн, Сталинград, Москву, Нормандию и Арденны немцы потерпели жестокое поражение, и не столько из-за сопротивления тех, кто поднялся против Гитлера, сколько из-за чрезмерного растяжения линии фронта…».

В одной фразе англосаксонскому военному историку удалось выразить многое – и скрытую неприязнь к Советскому Союзу, и попытку поставить на одну доску борьбу русских и англосаксов, и желание уравнять значение падения Эль-Аламейна с обороной Сталинграда… И – невольное признание в том, что не очень-то англосаксы рвались покончить с германским рейхом, не очень то в деле его разгрома надсаживались.

Утверждение Маршалла относительно того, что немцы потерпели жестокое поражение в битвах за Англию, Эль-Аламейн, Нормандию и Арденны не столько из-за сопротивления тех, кто поднялся против Гитлера, сколько из-за чрезмерного растяжения линии фронта, действительно отражает истинное положение вещей. Ни англичане, вкупе с вовлеченными ими в водоворот войны индусами, канадцами, австралийцами и прочими подданными Британской империи, ни янки в ходе той войны особо не напрягались – для очень многих из воевавших англосаксов она была чем-то вроде рискованного приключения.

Подчеркиваю: не особо напрягались даже англичане – уже хотя бы потому, что германские бомбежки английской территории носили локальный характер, ограничиваясь налетами на Лондон и ряд крупных центров военного производства типа Ковентри.

Но вот заявление англосаксонского военного историка насчет того, что немцы потерпели жестокое поражение в битвах за Москву и Сталинград якобы не столько из-за сопротивления тех, кто поднялся против Гитлера, сколько из-за чрезмерного растяжения линии фронта, абсолютно не соответствует исторической истине и является для нас просто оскорбительным. В двух крупнейших наших битвах первого периода войны – Московской и Сталинградской, как и в обороне Смоленска, Одессы, Севастополя, Ленинграда, Новороссийска, решающим фактором была не растянутость фронта и коммуникаций. Решающим фактором стало героическое сопротивление тех, кто поднялся против Гитлера.

А коммуникации? А широкий фронт?

Но фронт у нас был растянут точно так же, как у немцев – не меньше, и не больше.

Коммуникации же…

Удивительно, но почему-то обычно упускают из виду, что к 1944 году растянутость фронта и протяженность коммуникаций для Красной армии были как минимум не меньшими, чем для вермахта в 1941 году. При этом состояние коммуникаций – разбитых войной дорог Великороссии, Украины, Белоруссии, Прибалтики и полных грязи дорог Польши – крайне осложняло работу тыловых структур РККА. Приведу лишь одну цитату из упоминавшейся мной монографии «Тыл советских Вооруженных сил в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов»:

«В операциях на Правобережной Украине условия работы тыла были в целом неблагоприятные. Операции начались сразу же после завершения летне-осенней кампании 1943 года, то есть без стратегической паузы. После почти пятимесячного беспрерывного наступления (вспомним, что немцы в 1941 году непрерывно наступали менее четырех месяцев. – С.К.) тыл фронтов растянулся на сотни километров… Автомобильный транспорт отечественного производства, работавший всю войну, износился… а машины… полученные по ленд-лизу и импорту от наших союзников, не могли покрыть потребности фронтов. Тыл 2-го Украинского фронта, например, имел на ходу только 641 машину из 1272 числящихся по списку. Остальные требовали ремонта. Примерно такая же картина наблюдалась и на других фронтах. К тому же слишком рано наступившая даже для этих мест (в середине января) распутица и бездорожье еще более усложнили подвоз…».

Тем не менее советские генералы в своих мемуарах не сетовали на «генерала Распутицу», не позволившего им дать жару вермахту на рубеже 1943–1944 годов в полной мере. Хотя уже во втором и тем более в третьем периоде войны увеличивающаяся растянутость коммуникаций РККА при сокращающейся (не забудем!) протяженности коммуникаций вермахта представляла для советского верховного командования все более усложняющуюся проблему, особенно с того момента, как мы вступили на территорию Польши, Венгрии, Германии с Австрией…

Нет уж, причина неуспеха Гитлера в 1941 году – не растянутость фронта и коммуникаций, а принципиальная несоразмерность возможностей рейха, как материальных, так и нравственных, и способности рейха разгромить Советское государство.

Гитлер мог, допустим, прислушаться в августе 1941 года к Браухичу и Гальдеру и не отвлекаться на наращивание удара по Украине, сосредоточив все силы на московском направлении. За счет этого немцы, возможно, и подошли бы к Москве на месяц-полтора раньше. Но это означало бы, что у нас сохранялся бы промышленный потенциал Днепропетровска, Харькова, Запорожья, Николаева, Донбасса. У нас сохранялись бы соединения Юго-Западного фронта.

А это означало бы создание благоприятной возможности для фланговых ударов по немецким тылам и коммуникациям, после которых немцы от Москвы так или иначе, но все равно откатились бы – все в том же 1941 году и примерно в те же сроки, если не раньше.

Гитлер мог ударить всеми силами по Украине – как это вначале предполагал Сталин. Но немцев здесь, во-первых, ждали, так что и встретили бы соответственно. Да, собственно, их здесь и встретили! Катастрофически провалился только Западный фронт Павлова, а Юго-Западный фронт Кирпоноса сразу оказал врагу в целом достойное сопротивление. И если бы основной первый удар пришелся по Кирпоносу, немцы не получили бы тех огромных брешей на обоих флангах Западного фронта, через которые в первую же неделю войны хлынуло на Россию новое нашествие двунадесяти языков.

Как ни поворачивай, а общий итог даже 1941 года не мог быть для Германии в России успешным. Германия могла к исходу этого года в России лишь надорваться, что в действительности, в реальной истории, и произошло.

После войны группа германских генералов – Зигфрид Вестфаль, Гюнтер Блюментрит, Фриц Байерлейн, Курт Цейцлер, Бодо Циммерман, Хассо фон Мантейфель и Вернер Крейпе, сидя в комфортном американском плену, разродилась коллективным трудом с характерным названием «Роковые решения». Что ж, название достаточно точное. Но вот фельдмаршал Манштейн дал своим мемуарам название «Утерянные победы». Сегодня они, как и «Роковые решения», – один из классических источников по истории войны, но их название тоже классически неточно. «Мнимые победы», «Непрочные победы», «Призрачные победы» – вот верные названия для труда германского фельдмаршала.

Можно было бы назвать его, впрочем, и «Пирровы победы» – по имени Пирра, царя Эпира. Он так «разбил» римлян в двух битвах при Гераклее и Аускуле, что через несколько лет ему, полностью истощившему свои силы и разбитому в битве при Беневенте, пришлось убираться из Италии восвояси.

Как Гитлеру из Советской России.

А в завершение сообщу еще вот что…

17 апреля 1940 года на совещании при ЦК ВКП(б) начальствующего состава по сбору опыта боевых действий против Финляндии Сталин говорил:

«…Что такое современная война? Интересный вопрос, чего она требует? Она требует массовой артиллерии. В современной войне артиллерия – это Бог… артиллерия решает судьбу войны, массовая артиллерия… Как пишут финские солдаты, они на протяжении четырех месяцев не могли выспаться, только в день перемирия выспались. Вот что значит артиллерия. Артиллерия – первое дело.

Второе – авиация, массовая авиация… И вот, кто хочет вести войну по-современному, тот не может говорить, что нужно экономить бомбы… Больше снарядов, больше патронов давать, меньше людей будет потеряно…

Дальше, танки, третье. Тоже решающее, нужны массовые танки. Танки, защищенные броней, – это все. Если танки будут толстокожие, они будут чудеса творить при нашей артиллерии, при нашей пехоте…

Минометы – четвертое, нет современной войны без… массовых минометов… Это очень эффективная и дешевая артиллерия. Замечательная штука миномет. Не жалеть мин! Вот лозунг. Жалеть своих людей!..

Дальше – автоматизация ручного оружия… Люди, которые живут традициями гражданской войны, хотя они и хорошие люди, дураки, когда говорят: „А зачем нам самозарядная винтовка?“. Боец с самозарядной винтовкой равняется трем бойцам… Значит, пехота, ручное оружие с полуавтоматом-винтовкой и автоматический пистолет (то есть автомат. – С.К.) – обязательны…».

Если вдуматься, это была краткая программа уже скорой Большой войны. И это была программа того полководца, которому предстояло будущую войну обязательно выиграть – несмотря ни на что. Ведь Сталин тогда говорил и так:

«Наша армия, как бы вы ее ни хвалили, и я ее люблю не меньше, чем вы, но все-таки она – молодая армия, необстрелянная. У нее техники много, у нее веры в свои силы много, даже больше, чем нужно. Она пытается хвастаться, считая себя непобедимой, но она все-таки молодая армия.

…Наша современная Красная армия обстреливалась на полях Финляндии – вот первое ее крещение. Что тут выявилось?..».

Да, а что же в преддверии Большой войны выявилось в Красной армии по мнению Сталина, ее будущего Верховного главнокомандующего? Что ж, Сталин и тут бил «в точку»:

«Что тут выявилось? То, что наши люди – это новые люди. Несмотря на все их недостатки, очень быстро, в течение каких-либо полутора месяцев преобразовались, стали другими, и наша армия вышла из этой войны почти вполне современной армией, но кое-чего еще не хватает. „Хвосты“ остались от старого. Наша армия стала крепкими обеими ногами на рельсы новой, настоящей советской современной армии…».

Через год с небольшим молодой Красной армии предстояли испытания не чета «финским». Но ведь это была армия новой России, это была армия новых людей!

И уже в первые дни Великой Отечественной войны выявилось, что бойцы и командиры Рабоче-крестьянской Красной армии и Рабоче-крестьянского Красного флота в лучшей массе своей – действительно новые люди, воспитанники эпохи социализма, эпохи Сталина. И, несмотря на все их недостатки, они весьма быстро, в течение каких-то четырех месяцев преобразовались, стали другими, и к концу 1941 года Красная армия была уже во многом современной армией.

Конечно, тогда ей кое-чего еще не хватало, «хвосты» остались от старого. Однако уже к концу 1941 года наша армия начала крепко становиться на рельсы настоящей советской современной армии – как об этом и говорил товарищ Сталин в апреле 1940 года. И это означало, что Красная армия будет лишь крепнуть и крепнуть, превращаясь в армию неизбежной конечной Победы.

Если бы самолеты взлетели…

И наконец, последний здесь виртуальный вопрос: можно ли было начать ту войну иначе, чем она для нас началась? Этот вопрос волновал наших отцов и дедов в 1941 году, он по-прежнему волнует и нас.

При этом кто-то боится правды, кто-то ее хочет знать. И знать ее можно – историческая правда всегда есть. Правда – это то, что было на самом деле, но было в целом, а не в одном каком-то месте и не в один какой-то момент времени. Иногда правда о причинах поражений или побед народов уходит в глубь веков.

Из чего складывается подготовленность или неподготовленность страны к войне?

Устойчивость и характер власти, развитие народа, оснащенность вооруженных сил, умение войск использовать свое оружие, принципы мобилизации – все это важно и само по себе, в отдельности, и тем более важно в комплексе. И все это – объективные факторы. Они на данный исторический момент сложились так, как сложились, и не в нашей воле здесь что-то быстро изменить.

Имеются факторы, зависящие от текущей ситуации, от воли людей, проявляемой в реальном масштабе времени, то есть факторы субъективные. Например, один и тот же полк может быть хорошо подготовлен к войне – если им командует толковый командир, а может быть и не готовым – если им командует разгильдяй и невежда.

Но даже семи пядей во лбу командир полка не обеспечит эффективной боевой работы полка, если полк в середине ХХ века будет вооружен кремнёвыми ружьями начала XIX века. И тут уже свое значение имеют объективные факторы. Эфиопские воины были бы и рады воевать против итальянцев в Абиссинии в 1935 году автоматическим оружием, но Абиссиния автоматов ни сама не производила, ни закупить не могла.

Так были ли мы в Советском Союзе готовы к войне объективно? Могли ли мы с объективной точки зрения остановить немцев с меньшими потерями, меньшей кровью? Можно ли было не допустить их до Москвы и если не выиграть кампанию 1941 года, то хотя бы свести ее к ничьей?

Вопросы эти вполне понятны и научно корректны. Подчеркиваю – они вполне корректны и со строго научной точки зрения! Историк, уверяющий нас, а тем более – убежденный сам, что история не имеет-де сослагательного наклонения, сегодня может быть оценен скорее как регистратор или, в лучшем случае, как добытчик исторических фактов, но отнюдь не как пытливый их исследователь. Сегодня историческое исследование можно считать полноценным только тогда, когда дан ответ на вопрос – не было ли в исследуемом историческом периоде каких-то иных, чем реализовавшиеся, вариантов развития ситуации?

Если окажется, что исследуемый период мог реализоваться только так, как он реализовался, работа историка закончена. Но если окажется, что все могло сложиться иначе, логически неизбежны уже другие вопросы: почему вполне возможный вариант не реализовался? Что и кто этому помешали? И что надо было сделать, чтобы упущенные шансы реализовались? Лишь после ответа на эти вопросы можно считать, что данный исторический период исследован полностью.

Посмотрим под таким углом зрения на 22 июня 1941 года. Почему этот день начался так, как он начался? И мог ли начаться иначе?

Зная ситуацию в целом, можно уверенно ответить: «Конечно, мог!». Если мы изучим представительную качественную и количественную картину состояния РККА перед 22 июня 1941 года, то выяснится, что общий потенциал РККА уже в 1941 году полностью исключал вариант катастрофического разгрома Красной армии вооруженными силами Германии. Зато позволял встретить агрессию вполне достойно. К слову, эта же картина доказывает, что говорить о готовности РККА к ведению инициативных наступательных действий в стиле превентивного удара в 1941 году не приходится.

Но речь – об общем потенциале РККА, а не о том, можно ли было им распорядиться в 1941 году так, чтобы избежать разгромного проигрыша приграничного сражения. Чтобы последняя мысль стала понятнее, поясню ее современными примерами.

Советский Союз в 1985 году имел в материальном и научно-техническом отношении все для того, чтобы освободиться от наследия брежневщины и в считанные годы конструктивно преобразиться. Реально же СССР в считанные годы был развален и уничтожен, и главную роль в этом сыграли власть и народы СССР.

Другой пример… В начале 2000-х годов судостроительный и приборостроительный потенциал Российской Федерации, особенно вкупе с потенциалом Украины и Белоруссии (судостроение Николаева, Херсона, Феодосии, Керчи, приборостроение и электроника Киева, Минска, Харькова), позволял проектировать и строить современные военные корабли, но власти России предпочли заказать во Франции «Мистрали».

Третий пример… По сей день у народов, составлявших СССР, есть все для того, чтобы из системной полуколонии Запада быстро преобразовать свои республики в новый, динамично развивающийся Советский Союз. Для этого имеется мощная комплексная база, созданная первым, павшим, Советским Союзом. Но власти и интеллигенция «бывших союзных республик» предпочитают и дальше разрушать свой потенциал.

А потенциал-то мы имели и имеем все еще мощный!

Так вот, с одной стороны, в 1941 году Россия имела выдающегося, высоко компетентного верховного вождя, имела в целом компетентную и адекватную ситуации власть (то, что часть представителей власти с началом войны провалилась, в общей оценке ничего не меняет), и, самое главное, Россия имела нового массового своего гражданина, воспитанного советской властью.

«Олигархов» и прочих ганапольских в 1941 году в России не было. Однако в СССР в 1941 году все еще с избытком хватало того, что точно назвали «родимыми пятнами капитализма и царизма». Они-то, эти родимые, «расейские» «родимые пятна», и сыграли в 1941 году свою зловещую и трагическую роль. Они и помешали в полной мере использовать уже в 1941 году тот огромный материальный и нравственный потенциал, который Советский Союз создал к 22 июня 1941 года.

В давней работе о том периоде западногерманские авторы Ф. Круммахер и Г. Ланге писали, что в 1941 году Красная армия была не готова даже к обороне, не говоря уже о наступательном превентивном ударе. Однако более верным будет сказать, что к лету 1941 года Красная армия и была готова к обороне, и не была готова к ней.

Мы еще об этом поговорим…

Ранее я ссылался на коллективную монографию «Начальный период войны» (Воениздат, 1974, под общей редакцией генерала армии С.П. Иванова) и сейчас воспользуюсь ей для того, чтобы познакомить читателя с основными идеями оперативного плана, разработанного к осени 1940 года Генеральным штабом РККА и дополненного весной 1941 года планом обороны государственной границы.

План предусматривал действия в форме ответного удара после стратегического развертывания главных сил Красной армии.

На первом этапе войны армии прикрытия должны были активными оборонительными действиями при поддержке авиации и фронтовых резервов отразить первый удар Германии и обеспечить сосредоточение и развертывание главных сил.

По плану обороны государственной границы требовалось за счет упорной и активной обороны с использованием укрепленных районов и полевых укреплений прикрыть развертывание; противовоздушной обороной и действиями авиации обеспечить нормальную работу коммуникаций; всеми видами разведки определить группировку войск противника; активными действиями авиации завоевать господство в воздухе и ударами по железнодорожным узлам, коммуникациям и соединениям противника нарушить и задержать сосредоточение и развертывание войск; не допустить высадки (выброски) воздушных десантов.

В случае прорыва обороны крупными мотомеханизированными войсками противника предусматривалось массированное использование механизированных корпусов, противотанковых артиллерийских бригад и авиации для ликвидации прорыва.

При благоприятных условиях войска должны были быть готовы по указанию Главного командования к нанесению стремительных ударов для разгрома перешедших границу группировок противника и перенесения боевых действий на его территорию.

Так выглядит принятая к лету 1941 года советская концепция начального периода войны в изложении одного из авторов монографии «Начальный период войны» Н. А. Фокина.

Если мы проанализируем оперативный план 1940 года и его развитие весной 1941 года, то увидим, что ничего нереального (разве что за исключением задачи завоевания превосходства в воздухе) оперативный план не содержал. В принципе «сценарий», говоря языком современным, разработанный Генштабом РККА осенью 1940 – весной 1941 года, был реализуем, и если бы он был реализован, то…

А вот тут и начинаются вопросы и проблемы… Начнем с того, что разработчики оперативного плана и плана обороны границы почему-то считали, что обе стороны в первый момент развернут боевые действия лишь частью сил и что для завершения развертывания главных сил Красной армии, как и главных сил противника, потребуется не менее двух недель. А за это, мол, время армии прикрытия сумеют отразить первый удар врага.

Далее прямо цитирую монографию «Начальный период войны»:

«В случае, если бы войскам первого стратегического эшелона удалось не только отразить первый удар врага, а и перенести боевые действия на его территорию еще до развертывания главных сил, второй стратегический эшелон (его рубежом развертывания намечался Днепр) должен был нарастить усилия первого эшелона и развивать ответный удар в соответствии с общим стратегическим замыслом».

И вот этот удивительный даже по тем временам взгляд советского Генштаба на возможное развитие ситуации сразу программировал очень непростое положение для сил прикрытия в случае начала войны. И очень сложно понять – как могли так безответственно мыслить два подряд начальника Генштаба РККА, то есть генерал армии Мерецков до января 1941 года и генерал армии Жуков с января 1941 года?

Еще можно объяснить их расчет на то, что советские соединения будут развертываться не в одночасье, а в течение полумесяца, и в этот период вся тяжесть обороны в приграничном сражении ляжет на армии прикрытия. В разработке этой части «сценария» надо было думать только за себя, за «красную» сторону.

Но в той части «сценария», где рассматривались возможные действия «синей», так сказать, стороны, то есть – немцев, мыслить-то надо было за противника!

За противника!

Но как после стремительных польской 1939 года и французской 1940 года кампаний вермахта, успешных для немцев в том числе и за счет немедленного ввода в дело основных ударных сил, Мерецков, Жуков и подчиненный им Генеральный штаб РККА могли допускать вариант постепенного и неспешного развертывания Гитлером основных сил вторжения? Вот уж это понять не то что сложно, но просто невозможно. Не надо было иметь на паре петлиц десять генеральских звезд и быть генералом армии, чтобы понимать, что немцы ударят сразу всей массой войск.

Я не допускаю мысли о прямом предательстве Тимошенко и Жукова, да и Мерецкова – тоже (хотя с последним и «темна вода в облацех»), однако подобные взгляды профессиональных военных на возможные действия противника проще всего объяснить прямой изменой. Ведь они были обязаны знать и изучить реальный стиль действий Германии в уже идущей мировой войне. Но вот же – не изучили.

Или – «не изучили»?

Так или иначе, здесь уместно говорить о преступной безответственности и верхоглядстве Генштаба РККА, наркомата обороны СССР и их руководителей накануне большой войны. Причем говорить надо о преступном небрежении именно военных, а не Сталина. Ведь здесь речь – о профессиональных проблемах стратегического полководческого планирования, к которым Сталин в то время прямого касательства не имел и не обязан был иметь. На этом, как правило, упускаемом из виду моменте стоит немного остановиться…

После чистки армии в 1937–1938 годах Сталин, конечно, был обеспокоен, не снизился ли командный уровень РККА. В 1935 году на одном из первых заседаний Военного совета при наркоме обороны СССР военные просили наркома Ворошилова поставить вопрос перед ЦК о разрешении высшему командованию РККА хотя бы в полевые поездки летать самолетами, но Ворошилов, даже не адресуясь к ЦК и Сталину, жестко запретил это. А мотивировал запрет высоким уровнем аварийности в ВВС. «Вот ликвидируете аварийность, тогда и летайте» – таков был смысл ответа Ворошилова.

При этом много высших командиров РККА, о личной безопасности которых так заботился Сталин в 1935 году, в течение 1937 и 1938 годов были арестованы и после следствия расстреляны. Уже эта коллизия 1935–1938 года доказывает, что репрессии были объективно вынужденной мерой. Если бы Сталин хотел устранить «конкурентов», достаточно было бы разрешить Тухачевскому с Якиром и прочими летать в войска и обратно в Москву самолетами. Глядишь, и не было бы нужды в арестах. Но причиной арестов 1937 года стал реальный заговор, о котором в 1935 году никаких сведений у Сталина еще не было.

В целом «чистки» 1937 года командный уровень Красной армии скорее подняли – как шутят англосаксы, удачный бомбовый удар врага по высшему штабу резко повышает боеспособность своих собственных войск. Но Сталин не мог не беспокоиться: каков же истинный командный потенциал армии?

Первая относительно серьезная проба сил после 1937 года пришлась на Халхин-Гол, на лето 1939 года. Это был, конечно, всего лишь локальный конфликт, – но самый крупный со времен Гражданской войны. В целом РККА показала себя тогда неплохо, и даже накладки осеннего освободительного похода в Западную Украину и Западную Белоруссию особых тревог не вызывали.

Тревожный звонок раздался в конце того же 1939 года, когда начались неожиданные неудачи РККА в «финской» войне. Это была тоже локальная, но все же уже война. И она для нас сразу же «не задалась». Причем не столько из-за бойцов, сколько как раз из-за командиров. Однако низкий уровень организации военных действий объяснялся не отсутствием компетентных кадров после «чисток», а тем, что мирное время выдвигает в армии вперед чаще всего не самых лучших. Уже потом реальная война быстро расставляет все и всех на свои места, показывая, кто чего стоит на самом деле.

Так что провалы в «финской» войне быстро сменились успехами, и это отнюдь не было не замечено умными людьми на Западе. Например, военный обозреватель «Таймс» способность Красной армии к обновлению оценил очень высоко.

Но проблема была.

Новая тревога и недовольство Сталина выразились в том, что по его инициативе с 14 по 17 апреля 1940 года в ЦК ВКП(б) было проведено совещание начальствующего состава РККА по сбору опыта боевых действий против Финляндии.

Сталин не только на нем присутствовал, но принял активное участие в дискуссии, задавал вопросы, подавал реплики, а под конец выступил с очень содержательной речью.

И, судя по всему, в апреле 1940 года он пришел к выводу, что армейцы из «финской» войны необходимые уроки извлекли. Во всяком случае, в совещании высшего начальствующего состава РККА 23–31 декабря 1940 года, где обсуждались чисто профессиональные вопросы, Сталин участия уже не принимал, хотя в ЦК было проведено обсуждение итогов двух военных игр, состоявшихся после совещания.

После этого Сталин, как можно предполагать, решил, что военная работа ведется верно, армейцы суть задач понимают и готовы их решать. А в политическом отношении за армию можно не беспокоиться. Не мог же Сталин подменять собой тех, кто обязан заниматься армией по прямой должности! То есть: наркома обороны маршала Тимошенко, начальника Генерального штаба генерала Жукова, заместителя наркома Мерецкова, артиллерийских начальников маршала Кулика и генерала Воронова, авиационных генералов Рычагова и Смушкевича, танкиста генерала Федоренко, руководителей боевой подготовки пехоты генералов Курдюмова и Смирнова, интенданта генерала Хрулева и прочих высших генералов РККА!

В том числе и командующих приграничными военными округами.

Как глава государства Сталин был обязан и действительно внимательно относился к вопросам прежде всего материального обеспечения обороны – производства вооружений и боеприпасов, создания стратегических резервов, структуры Вооруженных сил и т. д. И здесь он был компетентен.

Как глава государства, обладающий к тому же исключительным авторитетом и в силу этого облеченный не только огромной властью, но и огромной ответственностью за все происходящее в государстве, Сталин, конечно, был знаком с общими планами возможной войны. Он не только обсуждал их с военными, но и высказывал свое мнение, которое учитывалось. Однако конкретное стратегическое планирование – это уж, позвольте, профессиональный «хлеб» военных! Задача Генерального штаба, товарищей Мерецкова, Жукова, Ватутина, Смородинова, Василевского…

Да, Сталин был ошибочно уверен в том, что Гитлер основной удар нанесет по Украине. Однако за такой вариант объективно говорило многое. К тому же и военные не очень-то упирались, соглашаясь со Сталиным. И дело было не в поддакивании (Сталин вообще-то бездумного поддакивания не терпел), а в том, что, во-первых, удар по Украине для немцев был действительно стратегически оправдан настолько, что после всех успехов на московском направлении Гитлер был-таки вынужден в ходе войны переориентировать войска на юг, к Киеву и дальше.

Во-вторых, имелось и еще как минимум одно обстоятельство – выявленное, к слову, не мной.

Сталина сегодня упрекают в том, что он неверно определил направление главного удара Гитлера. Мол, немцы ударили на минском направлении и далее на Смоленск и Москву, а Сталин предполагал главный удар в южном направлении, на Украину. Но вот генерал-полковник Горьков в своей книге 1995 года «Кремль. Ставка. Генштаб», книге, к Сталину не очень-то лояльной, высказал интересное соображение. Весь тогдашний руководящий состав наркомата обороны и Генштаба был тесно связан именно с Киевским военным округом. Нарком Тимошенко и начальник Генштаба Жуков им командовали, первый заместитель Жукова Ватутин служил там начальником штаба, начальник оперативного управления Генштаба был у него заместителем. И, как пишет генерал Горьков, «все они считали главным для себя, а значит, и для всех, то, к чему они привыкли».

То есть товарищи Тимошенко и Жуков, выделив «родной» им Особый Киевский военный округ как наиболее важный, поддержку Сталина в такой оценке КОВО получили и на том успокоились.

И вместо того, чтобы не вылезать с марта 1941 года из приграничных округов, отслеживая динамику ситуации, руководители РККА (не только Тимошенко с Жуковым) удовлетворились тем, что разрабатывали, сидя в Москве, оперативные и мобилизационные планы.

Дело это было, конечно, нужное, но ведь и оно толком сделано не было! Оперативный план 1941 года предусматривал начальный период войны продолжительностью 15–25 суток боевых действий до вступления в дело главных сил. А претензии по сей день предъявляют к товарищу Сталину.

Что получалось?

Общие размеры имевшихся к 22 июня 1941 года вооружений и резервов (количество современных образцов военной техники, численность сил прикрытия, их оснащенность и т. д.) были такими, что приграничное сражение тогдашняя Красная армия убедительно выиграть, конечно, не смогла бы… Соответственно, армии прикрытия не смогли бы перенести боевые действия на территорию агрессора.

Но свести приграничное сражение к ничьей силы прикрытия все же могли бы – если бы были умно и вовремя ориентированы руководством НКО СССР и ГШ РККА. Это как у Мальчиша-Кибальчиша: «Только бы нам ночь простоять да день продержаться».

Если бы Мерецков и Жуков ориентировали войска верно (что, как профессионалы, они обязаны были сделать), то есть ориентировали бы их на мощный удар немцев всеми силами сразу, то двадцать пять – не двадцать пять, пятнадцать – не пятнадцать, но дней десять армии прикрытия продержаться смогли бы… И уж Минск на шестой день войны не сдали бы. Материальные и человеческие возможности для этого к началу войны были.

Но руководство Вооруженных сил СССР ориентировало подчиненные ему войска в своих планах на 1941 год неверно. Оно не ориентировало войска сил прикрытия границы на отражение сразу мощного, внезапного и предельно массированного удара немцев. И такая установка «сверху» сразу снижала наши шансы на пристойное для нас развитие приграничного сражения. Снижала уже потому, что она дезориентировала и расхолаживала войска.

Другими словами, мы к лету 1941 года и были готовы к оборонительной войне, и в то же время к ней готовы не были.

В странной слепоте оперативного плана на 1941 год, возможно, сказалась «тухачевская» «отрыжка» в нашем военном строительстве. Ниже приводимый пример я использую уже не в первый раз, но буду приводить его раз за разом по причине его разоблачительности для генералитета и теоретиков «тухачевского» образца.

Удивительные данные отыскиваются в рассекреченной в 1990 году стенограмме доклада начальника Генерального штаба РККА генерала армии Мерецкова на совещании высшего руководящего состава РККА 23–31 декабря 1940 года. Даже в 1940 году по советским уставам стрелковая дивизия штатной численностью в 17 (семнадцать) тысяч человек выделяла в первый эшелон наступления 640 (шестьсот сорок) бойцов. 320 бойцов в ударной группе и 320 – в сковывающей.

И еще 2740 (две тысячи семьсот сорок) бойцов ждали прорыва обороны, чтобы «развить успех».

Каково?

Мерецков в своем докладе не указал конкретного устава, содержащего подобный удивительный «расклад» для сил стрелковой дивизии. Но это мог быть только новый Боевой устав пехоты 1938 года (часть 1-я), который заменил прежний Боевой устав пехоты конца двадцатых годов.

Вряд ли в 1938 году, к моменту принятия нового БУПа (часть 2-я была принята, к слову, в 1942 году), какие-то серьезные разработки его проекта, проведенные в середине тридцатых годов, были отброшены как негодные. То есть в БУП-38 был вложен «труд» и «тухачевской» когорты. А смысл «гениальных» «идей» выражался русской пословицей: «Один с сошкой, семеро с ложкой».

Но ведь и оперативные планы Генерального штаба предусматривали к лету 1941 года нечто подобное – армии прикрытия сражаются, а основные силы только раскачиваются.

Целых полмесяца!

С учетом того, как реально развернулись события, тот, кто знает историю войны, может заметить: «И слава богу, что не все подтянули к границе! Если бы подтянули все, то немцы и разгромили бы все, все перемололи бы и после этого свободно двинулись бы на не прикрытую войсками Москву».

Так-то так, да не совсем!

Если бы оперативный план Генштаба рассматривал открытие боевых действий немцами реалистически и профессионально, то ведь и психологическая готовность войск была бы иной – даже в армиях прикрытия.

Конечно, все концентрировать в приграничной зоне было нельзя. Масштабы наращивания войск на границе имели свои пределы по внешнеполитическим соображениям, и опасения Сталина на сей счет имели под собой основания. Но если бы в советский оперативный план 1941 года были заложены две главные идеи: немедленная готовность войск к полнокровному удару немцев и развертывание наших основных сил в кратчайшие сроки, то вряд ли, даже при дислоцировании основных сил на достаточном удалении от границы, силы прикрытия начали бы войну так провально.

Впрочем, и тут не все просто…

Вот два мнения 1965 года.

Первое:

«Какой силы, спрашивается, нужны были на границе с нашей стороны войсковые эшелоны, которые в состоянии были бы отразить удары врага… и прикрыть сосредоточение и развертывание основных вооруженных сил страны в приграничных районах? По-видимому, эта задача могла быть посильной лишь только главным силам наших Вооруженных сил, при обязательном условии своевременного их приведения в боевую готовность и с законченным развертыванием их вдоль наших границ до начала вероломного нападения на нас фашистской Германии».

И второе:

«Думаю, что Советский Союз был бы скорее разбит, если бы мы все свои силы развернули на границе, а немецкие войска имели в виду именно по своим планам в начале войны уничтожить их в районе границы.

Хорошо, что этого не случилось, а если бы наши силы были бы разбиты в районе гос[ударственной] границы, тогда гитлеровские войска получили бы возможность успешнее вести войну, а Москва и Ленинград были бы заняты в 1941 году».

Первое мнение принадлежит Маршалу Советского Союза Александру Михайловичу Василевскому, а второе было высказано 6 декабря 1965 года в ответ на соображения Василевского Маршалом Советского Союза Георгием Константиновичем Жуковым. И мнение Жукова 1965 года хорошо согласуется с установкой Жукова войскам 1941 года в том смысле, что мнение 1965 года – это, безусловно, попытка задним числом оправдать собственные просчеты 1941 года.

Но и мнение маршала Василевского небезынтересно. Александр Михайлович в 1965 году считал, что мы могли бы сразу отразить немецкий удар, но при условии своевременного приведения Вооруженных сил в боевую готовность и их быстрого развертывания. Камень здесь был брошен вообще-то в Сталина – мол, это он сдерживал генералов, рвущихся привести войска в боевую готовность.

Но о каком быстром приведении основных наших сил в боевую готовность могла идти речь при том, что плановый срок для такого акта, предусмотренный руководящими документами Генштаба в 1941 году, составлял не менее двух недель? Это ведь Генштаб такое развертывание планировал, а не товарищ Сталин! И такое планирование заранее вело скорее к неудачам и провалам в приграничном сражении, чем к успехам.

Конечно, можно возразить: а что, мол, имелась объективная возможность отмобилизоваться и привести в боевую готовность основные силы быстрее, чем за полмесяца? Это ведь не шутка – развернуть такую махину, как Вооруженные силы СССР военного времени.

Что ж, за день-два такое сделать действительно невозможно. Но заранее неторопливый «сценарий» с раскачкой был тоже недопустим. Особенно же недопустимым было, повторяю, предположение о том, что и противник будет «раскачиваться», а не ударит сразу всеми силами.

Поставим мысленный эксперимент… Что, если бы оперативный план Генерального штаба РККА исходил из того, что немцы начнут войну с немедленным вводом в бой всей той массы войск, которую они сосредоточили вдоль советских границ? Что, и в этом случае сроки развертывания основных сил Красной армии оперативный план определял бы в две недели?

Думаю, что если бы оперативный план весны 1941 года оценивал намерения немцев реалистично, то и сроки развертывания были бы существенно меньшими.

Не так ли?

Я вывожу за скобки подробное рассмотрение вопроса о том, санкционировал или не санкционировал Сталин приведение сил прикрытия в полную боевую готовность ранее вечера 21 июня 1941 года. Заинтересованного читателя отсылаю к своим книгам «Берия – лучший менеджер ХХ века» и «Десять мифов 1941 года», где об этом сказано достаточно много, хотя и меньше, чем можно сказать на сей счет.

Если же говорить коротко, то скажу так…

Чем больше анализируешь события и факты последней предвоенной недели, тем более убеждаешься в том, что Сталин дал санкцию на решительный шаг не позднее 18 июня 1941 года, но у соответствующей директивы оказалась очень странная судьба и до войск она доходила по очень странным траекториям, нередко обминая войска.

Как, например, надо объяснять тот факт, что в центре полосы 6-й армии Киевского Особого военного округа (Юго-Западного фронта) в районе Равы-Русской сразу, с первых минут войны, успешно действовала 41-я стрелковая дивизия старейшего командира Красной армии генерала Г. Н. Микушева? В краткой истории Великой Отечественной войны издания 1970 года утверждается, что «передовые подразделения дивизии еще до нападения фашистов были выдвинуты непосредственно к границе» якобы по инициативе самого Микушева. Но верится в это плохо. Опытный комдив – это не партизан Денис Давыдов и самовольно, без приказа, дивизию по тревоге – даже из лучших побуждений – поднимать до начала боевых действий не будет.

Так почему дивизия генерала Микушева встретила удар трех пехотных и части сил трех танковых дивизий немцев организованно, а соседние дивизии удар проспали? Дивизия Микушева уже 23 июня 1941 года контратаковала противника, отбросила его за государственную границу и на три километра продвинулась на польскую территорию. Она оставила Раву-Русскую лишь 27 июня 1941 года и только по причине отхода соседей.

Много, много странного отыскиваешь сегодня в 1941 годе на высших и более низких руководящих уровнях РККА, когда знакомишься с ныне рассекреченными документами.

Скажем, в 2006 году такой предельно предвзято относящейся к Сталину «конторой», как международный фонд «Демократия» (Фонд Яковлева), был издан сборник документов «Лубянка. Сталин и НКВД-НКГБ-ГУКР „Смерш“. 1939 – март 1946». И там, среди прочего, сообщается, что неблагополучное состояние дел с Военно-воздушными силами обсуждалось на Политбюро ЦК ВКП(б) в 1941 году несколько раз. Но даже к началу лета 1941 года боевая подготовка даже в ВВС Московского военного округа – то есть под носом у будущих «жертв сталинского и бериевского беззакония» заместителя наркома обороны Рычагова, помощника начальника Генштаба по авиации Смушкевича, командующего ВВС МВО Пумпура – была из рук вон плоха.

23 % летчиков вообще не летали на боевых самолетах. В частях 24-й авиационной дивизии ПВО не было проведено ни одного учения, не было объявлено ни одной учебной боевой тревоги с реальным подъемом истребителей в воздух. В марте 1941 года инспекция наркомата обороны обнаружила, что почти все части ВВС МВО небоеспособны, пулеметы не пристреляны, бомбодержатели не отрегулированы, боевая готовность по тревогам не отработана.

Из-за высокой аварийности личный состав нес потери, исчисляемые десятками убитых и раненых – только по ВВС столичного военного округа. В целом же по ВВС потери составляли 600–900 самолетов в год.

Приведу два особо возмутительных примера зимы и весны 1941 года…

В 29-й авиадивизии пропал самолет командира звена младшего лейтенанта М.В. Кошляка, однако поиски его были организованы так халатно, что самолет с замерзшим летчиком был обнаружен неподалеку от населенного пункта лишь через двадцать дней, причем – случайно, в учебном полете. Из найденных при летчике писем стало ясно, что он жил после катастрофы не менее восьми дней, пытался дойти до жилья, но из-за глубокого снега был вынужден вернуться к самолету и умер от холода и голода.

27 марта 1941 года группа из двенадцати дальних бомбардировщиков «ДБ-3ф» («Ил-4») должна была перелететь с аэродрома завода № 18 в Воронеже на место дислокации 53-го авиационного полка в Кречевицы под Новгородом. Несмотря на заведомо неблагоприятную погоду, начальник отделения оперативных перелетов Штаба ВВС Красной армии полковник В.М. Миронов перелет разрешил. Результат: две катастрофы, одна вынужденная посадка, шесть погибших, трое раненых. Но неужели не было заранее понятно, что выпускать личный состав на новой, только что полученной и хорошо не освоенной технике в непогоду нельзя?

Можно лишь удивляться, как при таком «руководстве» ВВС, «руководившем» советской авиацией почти до начала войны, советские ВВС вообще смогли воевать! И воевать – там, где они были умно задействованы, – сразу неплохо, а нередко – героически и умело.

Похоже, чем дальше части находились от «безвинно пострадавшего» «руководства», тем лучше они были подготовлены. Хотя безответственность (как минимум) и предательство (как максимум) части советского генералитета, в том числе и авиационного, свою зловещую роль в неудачах советских ВВС приграничных Особых военных округов сыграли. Нет, пожалуй, недаром после начала войны из руководства всех видов и родов Вооруженных сил только среди руководства ВВС было так много арестов.

Но и ряд других высших генералов вел себя преступно – вплоть, весьма вероятно, до прямого предательства. Это сложная и очень плохо документированная сегодня тема, и ее развивать я не буду. Но не могу не отметить, что не только головотяпство и разгильдяйство запрограммировали катастрофы первых дней войны. А бездарные «тухачевские» уставы?

О «гениальности» БУПа уже сказано. Но ведь и в других родах войск было с этим неблагополучно. Например, для танкистов боевой устав не предусматривал такого вида боевых действий, как оборона, в том числе из засад. Реальная война быстро исправила этот завиральный вывих высшей военной «мысли». Полковник Катуков – будущий маршал танковых войск – только умело организованными засадами танки Гудериана на дальних подступах к Москве и сдерживал.

А неотработанная тактика?

А накопившиеся к 1941 году многочисленные проблемы РККА, которые были обусловлены политикой в области военного строительства и материального оснащения РККА, проводимой на протяжении многих лет Тухачевским, Уборевичем, Якиром и их окружением? Одни тысячи танков и самолетов без радиосвязи – прямой результат «деятельности» двух подряд начальников вооружения РККА Уборевича и Тухачевского – дорого обошлись нам летом 1941 года. Еще бы! Тухачевский всерьез рассматривал как перспективный вид связи на поле боя служебных собак! Но по сей день всех собак вешают на якобы «бездарного» Сталина.

А ведь если бы Красная армия, не дай бог, встретила грозу 1941 года во главе с Тухачевским – этим наполеонистым якобы «гениальным» «собаководом», то это была бы не просто катастрофа, а полный, необратимый разгром и гибель России! Причем я сейчас не о предательской и вредительской стороне его деятельности. Я о чисто «полководческих» и воинских «талантах» маршала Тухачевского, командарма 1-го ранга Якира и прочих из «тухачевской» когорты.

Вот «гениальные» откровения образца 1935 года, принадлежащие В. В. Хрипину, заместителю начальника ВВС Алксниса (оба через три года репрессированы):

«…Я считаю, что в последнее время… значение воздушного боя несколько падает, и оно будет падать еще больше, поскольку встреча с воздушным противником будет еще больше затруднена… Оказалось, что истребители должны атаковать не сверху, а вести атаку в горизонтальной плоскости или находясь ниже ее…».

Достаточно сравнить эту непрофессиональную галиматью со знаменитой формулой трижды Героя Советского Союза Покрышкина: «Высота – скорость – маневр – огонь», чтобы понять – снизилась ли боеспособность советских ВВС после расстрела Алксниса и Хрипина?

Собственно, последующие предвоенные руководящие «успехи» Смушкевича и Рычагова тоже имеют своей базой «школу» Алксниса. Ведь тот же Хрипин требовал от бомбардировщиков, чтобы они маневрировали «зигзагообразно», а «если нужно» – разворачивались по команде «все вдруг» – как в морской тактике.

«Тухачевский» генералитет правил бал до лета 1937 года. Можно ли было изжить за четыре года «похмелье» от этого «бала»?

Вообще-то – да, можно.

И его изжили.

Почти!

Вот это «почти» и стало одной из причин провалов 1941 года. У самобытного белорусского драматурга Макаёнка есть отличная пьеса «Затюканный апостол», где мальчик – главный герой – прекрасно говорит о том, что слово «почти» – это почти слово. «Живой» и «почти живой»… «Умный» и «почти умный»…

Вот и мы к лету 1941 года почти изжили фанфаронское наследие тухачевских.

Почти изжили…

Даже историки не очень-то обращают внимание на два выдающихся по объему «информации к размышлению» события в жизни РККА, относящиеся к 1940 году. Имеются в виду известные читателю совещание при ЦК ВКП(б) начальствующего состава по сбору опыта боевых действий против Финляндии, прошедшее с 17 по 24 апреля 1940 года, и совещание высшего начальствующего состава РККА 23–31 декабря 1940 года. Как я уже сообщал, на втором совещании Сталин не присутствовал, а на первом был и выступил с большой речью, где говорил, напомню еще раз, следующее:

«Наша армия, как бы вы ее ни хвалили, и я ее люблю не меньше, чем вы, но все-таки она – молодая армия, необстрелянная. У нее техники много, у нее веры в свои силы много, даже больше, чем нужно. Она пытается хвастаться, считая себя непобедимой, но она все-таки молодая армия.

…Наша современная Красная армия обстреливалась на полях Финляндии – вот первое ее крещение. Что тут выявилось?.. Наша армия вышла из этой войны почти (выделено мной. – С.К.) вполне современной армией, но кое-чего еще не хватает. „Хвосты“ остались от старого. Наша армия стала крепкими обеими ногами на рельсы новой, настоящей советской современной армии…».

Как видим, и здесь имелось это сакраментальное для России «почти», сыгравшее после 22 июня 1941 года свою недобрую роль.

Увы, не только армия лишь становилась к 1941 году на «рельсы» уверенной деятельности. Вот, например, проблема трудовой дисциплины. Знаменитый предвоенный указ о запрещении самовольного оставления работы с установлением в случае злостного прогула уголовной (к слову, очень мягкой, отнюдь не «расстрельной», как это облыжно утверждают) ответственности за трудовые нарушения был вызван необходимостью укрепить очень уж расшатавшуюся трудовую дисциплину. Из-за прогулов и из-за «летунов» наша экономика даже в конце тридцатых годов не использовала по некоторым отраслям до трети своего потенциала!

До трети!

Что – и дальше надо было терпеть такое положение вещей накануне войны?

А ведь были еще и застарелые «родимые пятна» царизма, тяжкое наследие проклятого царского прошлого…

Я не иронизирую – не будет натяжкой объяснение многих наших неудач 1941 года именно этим наследием. И если вдуматься, можно понять, что в тяжелых поражениях Красной армии летом 1941 года во многом виноваты следующие конкретные лица: Николай Павлович Романов, Александр Николаевич Романов, Александр Александрович Романов и Николай Александрович Романов.

Скорее всего, читатель уже догадался, откуда такое обилие Романовых среди виновников поражений 1941 года – в русской истории они более известны как Николай I, Александр II, Александр III и Николай II. Четыре последних русских царя – даром что Александр III стал автором крылатой фразы: «У России есть лишь два надежных союзника – ее армия и флот», – управляли вверенной им державой с разной, надо признать, степенью бездарности и безответственности, но в целом, увы, – все они управляли Россией бездарно и безответственно.

Николай I несет ответственность за нарастающее экономическое и военное отставание России от Запада, за неудачи Крымской войны.

Александр II – за ту же отсталость, но еще и за сдачу блистательных перспектив России на Тихом океане и продажу Русской Америки, за втягивание России в неумную «балканскую» политику, за резкое увеличение внешнего долга, пошедшего на обогащение кучки авантюристов, а не на развитие страны.

Александр III и его сын Николай II ответственны и за новые избыточные внешние долги, и за впутывание России в делишки англо-французской Антанты и США, за глупую дальневосточную политику, за пренебрежение к творческому потенциалу народа, за народную темноту, отсталость и неразвитость.

Можно ли было надеяться при таком наследстве, доставшемся большевикам от царизма, на немедленный успех России в ее смертельном столкновении с великой мировой державой Запада, успехи которой уже в XIX веке были обеспечены не только немецким унтер-офицером, но и сельским учителем?

Вряд ли…

Мы забываем, и нам очень помогают забывать, чем Россия была даже в «пиковом» для нее 1913 году и чем она стала всего через четверть века, пережив к тому же две изнурительные войны, обе из которых были результатом внешнего враждебного и чуждого влияния на Россию. При этом нас уверяют, что без большевиков и социализма Россия добилась бы еще большего.

Черта с два!

Втянутая в Первую мировую войну, старая Россия была также втянута в такие, и до того огромные, внешние долги, что если бы Россия осталась в капиталистической мировой системе хозяйства, ей была бы уготована в дальнейшем – в двадцатые, тридцатые и так далее годы – участь сырьевой и системной полуколонии Запада.

На вечные времена!

Вот от чего увела Россию партия Ленина – Сталина.

И стоит ли забывать, что ВКП(б) было отведено после окончания гражданской войны всего два десятка лет на восстановление и мирную работу? Большевики сознавали этот цейтнот заранее, прекрасно понимая, что взалкавший кровавого золота мировой капитал на одной мировой войне не остановится.

А что можно сделать за двадцать лет?

Ну, за такой срок можно сделать многое – например, за срок с 1990 по 2010 год можно почти полностью уничтожить могучий потенциал сверхдержавы, как это было сделано либералами во главе с Ельциным и ельциноидами. Но, как известно, ломать не строить, душа не болит.

А что можно за двадцать лет построить?

Что ж, реальная история России в ХХ веке дала ответ и на этот вопрос. Всего за двадцать дет Россия из лапотной стала «днепрогэсной», «магнитогорской», бронетанковой и авианосной! Думаю, если бы в 1920 году Сталина спросили: «А знаешь, Иосиф, какой будет Россия в 1940 году?» – и развернули бы перед Сталиным картину будущей державы, то сам же Сталин и усомнился бы в возможности подобного за срок в двадцать лет. Ведь тогда, в 1920 году, даже самые стойкие и толковые большевики могли лишь догадываться, на что окажется способен народ, все творческие и созидательные силы которого будут призваны к делу новой советской властью.

В 1920 году России лишь предстояло понять и узнать – на что она способна, работая сама на себя… К 1940 году она это узнала, но сколь многое свинцовое и мерзкое, доставшееся нам от царизма и капитализма, к этому году мы еще не изжили.

Обычно говорят о крахе 1941 года. А ведь можно посмотреть на тот год и иначе! В некотором отношении мы можем говорить о нашем триумфе в 1941 году! Триумфе нового строя, нового человека! Даже в 1941 году многие советские воины сражались не менее умело и эффективно, чем в 1943, 1944 и 1945 годах.

Я уже не говорю о героизме. Уже на второй день войны, 23 июня 1941 года, начальник ОКХ генерал Гальдер записал в своем служебном дневнике:

«Противник в белостокском мешке борется не за свою жизнь, а за выигрыш времени».

Что, те, о ком это было сказано, считали, что они накануне краха? Нет, это было сказано о тех, кто 22 июня 1941 года начал готовить почву для штурма рейхстага в апреле 1945 года и нашего триумфа 9 мая 1945 года.

Разве можно сказать, что пограничники Берии, пехотинцы генералов Микушева и Руссиянова, летчики Бориса Сафонова, танкисты полковника Катукова, артиллеристы генерал-майора Москаленко, защитники Равы-Русской, Бреста, Одессы, Севастополя, Смоленска потерпели в 1941 году крах? Один из фильмов немки-нацистки Лени Рифеншталь называется «Триумф воли». Однако наиболее точно это емкое определение подходит для тех, что приняли первый бой летом 1941 года и стали в 1941 году «просто землей и травой». Не крах, а именно и только триумф – единственное слово, которое характеризует последние минуты их жизни!

Триумф воли!

До этого ни одна армия мира не смогла выстоять под ударами вермахта, а мы его сдержали. И то, что сдержали не сразу, славы у нас не отнимает. Зато достойно гордости то, что только советские люди так быстро оправились, так быстро восстановили способность не только сражаться, но и побеждать! До Москвы вермахт не дошел, а дополз. В целом в 1941 году новая Советская страна тяжелейший экзамен сдала если и не блестяще, то – вполне достойно.

Поражения в приграничном сражении 1941 года, сдача в плен в первые месяцы войны до миллиона человек – это наследие царизма и капитализма. А то, что миллионы советских людей с первого дня войны сражались героически и сражались на отечественной боевой технике, – это заслуга социализма и Сталина.

Между прочим, насчет массовой сдачи в плен…

Во-первых, присмотримся к сводным цифрам. В октябре 1941 года Гитлер обнародовал явно пропагандистскую цифру в 2,4 миллиона взятых в плен на Восточном фронте.

При этом на 1 февраля 1942 года – по немецким учетным данным, хранящимся в федеральном и военном архивах ФРГ и Центральном архиве МО РФ, – в лагерях ОКВ находилось 1 168 267 советских военнопленных, используемых в немецкой экономике. Кроме того, в конце июля 1941 года в связи со скоплением большого числа военнопленных на сборных пунктах и в пересыльных лагерях немцы освободили из плена в период с 25 июля до 13 ноября 1941 года 318 770 человек – украинцев, белорусов, прибалтов и т. д., оставшихся, естественно, на оккупированной территории.

Суммирование 1 168 267 и 318 770 дает нам не пропагандистскую, а достаточно реальную «немецкую» цифру: 1 487 037 человек наших пленных в 1941 году.

С другой стороны, потери основных советских фронтов пропавшими без вести и взятыми в плен в 1941 году составили: Северо-Западного – 142 190 человек, Западного – 798 465; Юго-Западного – 697 860; Южного – 188 306; Резервного – 10 000; Брянского – 138 417; Ленинградского – 74 280 человек. Суммарно – 1 959 518 человек.

Пожалуй, примерно треть этого числа с учетом ситуации 1941 года надо отнести на тех пропавших без вести, кто пал в боях. Тогда «советская» цифра пленных окажется равной примерно 1,3 миллиона человек. И она хорошо согласуется с «немецкой».

Учитывая умерших в плену и т. д., можно с достаточными основаниями говорить о примерно полутора миллионах советских солдат, оказавшихся в плену в 1941 году. Что же до цифры фюрера в 2,4 миллиона, то, во-первых, официальные документы вермахта фиксируют на 10 октября 1941 года около 1,8 миллиона пленных советских солдат (см. «ВИЖ», № 2, 92 г., стр. 51). Подсчеты же по сводкам германского верховного командования дают цифру в 2561 тысячу военнопленных. Это уже третья здесь «немецкая» цифра, не считая «цифры фюрера». И, как и цифра Гитлера, цифра в 2561 тысячу военнопленных тоже явно пропагандистская, то есть – не соответствующая действительности.

Говорить так имеются следующие, например, основания. По тем же сводкам германского верховного командования, в районе Киева было пленено 665 тысяч человек – такую «киевскую» цифру можно часто увидеть в «россиянской» печати, как и в книгах Резуна-«Суворова». Но вся численность войск Юго-Западного фронта к началу Киевской оборонительной операции составила 627 тысяч человек.

Безвозвратные потери (куда входят убитые, умершие на этапе санитарной эвакуации, пропавшие без вести и пленные) за все время операции составили 616 304 человек. В структуре безвозвратных потерь Юго-Западного фронта в 1941 году пропавшие без вести и пленные составили 64,49 процента. С учетом этого итоговая оценка дает примерную цифру взятых в плен под Киевом на уровне 250–300 тысяч человек, что согласуется и с воспоминаниями, например, Гудериана.

То есть коэффициент немецкой лжи, исчисленный по Киевской операции, можно принять равным (625: 300) примерно двум, что уменьшает сводную цифру 1941 года германского верховного командования до примерно 1,3 миллиона человек. И окончательно цифру советских военнопленных в 1941 году мы можем принять после анализа немецких данных на уровне все тех же полутора миллионов человек.

И вряд ли более того.

Это, во-первых…

Но есть и во-вторых! Обычно забывается, что среди тех, кто сдавался немцам в плен летом 1941 года, было немало призывников 1940–1941 года из числа жителей Западной Украины и Западной Белоруссии. А многие из них не отличались ни идейным, ни нравственным развитием, потому что их родители и они сами психологически и житейски остались после 1917 года в затхлой атмосфере царской России и панской, капиталистической Польши. Вот эти нестойкие, не воспитанные человеческим словом и делом «парубки» и поднимали руки вверх в первую очередь. И таких было не так уж мало. С учетом цифры призыва в РККА этого контингента до войны и в первые военные недели цифру таких сдавшихся можно определять, пожалуй, на уровне до 300 тысяч человек.

При этом мы имеем пример точно документированного массового дезертирства и сдачи в плен формально советских воинов в 1941 году. Почти все призывники в Красную армию из числа крымских татар, а это – около 20 тысяч человек, почти сразу же после боевого соприкосновения с частями вермахта в Северном Крыму, а многие – и до этого, дезертировали из РККА, а потом служили у немцев. Но разве причиной тому был новый социалистический строй, а не вековая социальная отсталость отцов и дедов этих молодых татар, которая сама была производным от вековой политики царизма?

Кроме того, к 22 июня 1941 года в РККА служило и определенное число лишь формально советских граждан, на деле враждебных советской власти. Уж эти-то поднимали руки вверх не вынужденно, а со злобной радостью. В итоге, за вычетом добровольно или почти добровольно сдавшихся в германский плен в 1941 году, можно говорить о примерно миллионе действительно плененных в боях советских воинов.

Если вспомнить, как началась война, это не такая уж и разгромная цифра. Мы иногда забываем, что тогда, в 1941 году, на огромном тысячекилометровом фронте развернулись боевые действия такого масштаба, который был до этого мировой истории войн неведом – даже если сравнивать их с самыми крупными битвами Первой мировой войны. Беспрецедентными были и динамика боевых действий, и их оперативная глубина.

И тут полезно сравнить наш 1941 год с «англо-французским» 1940 годом. Тогда фактор внезапности не действовал – с сентября 1939 года Германия с одной стороны, Англия и Франция с другой стороны находились в состоянии войны – пусть и «странной», без ведения боевых действий. Но война есть война – с началом весны 1940 года наступления немцев можно было ожидать почти наверняка, причем именно на Северную Францию через Бельгию. Англо-французы на это и рассчитывали, разработав соответствующий план «D».

Тем не менее, начав наступление 10 мая 1940 года, к 20 июня 1940 года (и даже раньше) Гитлер покончил с Францией, а заодно – и с английским экспедиционным корпусом. И хотя масштаб боевых действий во Франции летом 1940 года ни с какой стороны – ни по военному, ни по территориальному размаху – не был сравним с масштабом битв в России летом 1941 года, число только французских пленных, не считая англичан, составило 1547 тысяч человек.

Полтора миллиона! И это – только французов!

В войне, которая для союзников не была внезапной…

В боевых действиях ограниченного, по сравнению с русскими, масштаба…

И всего за месяц с небольшим боевых действий.

И, несмотря на то, что немцы наступали, соотношение потерь убитыми было обратным к классическому при наступлении (втрое бόльшие потери наступающих). Здесь было иначе – немцы, наступая, потеряли убитыми 27 тысяч человек, французы, обороняясь, – 84 тысячи человек.

Но и здесь сказалось не только воинское превосходство немцев. Сказался динамизм боев, когда позиционная оборона была невозможна. Так что не такими уж и катастрофическими были наши потери пленными в 1941 году – на фоне потерь французов в 1940 году.

А ведь французам помогали англосаксы.

Кстати, пару слов о них. Рассмотрим – хотя бы кратко – и такой, ныне все чаще забываемый момент. Была ли у СССР возможность облегчить свое положение в 1941 году за счет активной помощи нам со стороны новых союзников – англосаксов?

Чтобы ответить на этот вопрос и одновременно закрыть его, познакомлю читателя с фрагментом памятной записки Черчилля начальникам штабов от декабря 1941 года. Эта записка приведена в книге Дж. Батлера и Дж. Гуайера «Большая стратегия. Июнь 1941 – август 1942».

Итак:

«Главными факторами в ходе войны в настоящее время являются поражения и потери Гитлера в России…

Ни Великобритания, ни Соединенные Штаты не должны принимать никакого участия в этих событиях, за исключением того, что мы обязаны с пунктуальной точностью (угу! – С.К.) обеспечить все поставки снабжения, которые мы обещали. Только так мы сможем сохранить свое влияние на Сталина, и только так мы сможем вплести усилия русских в общую ткань войны».

То есть англосаксы предполагали иметь с нами партнерство типа того, что устанавливается между осликом и его погонщиком, который вешает перед носом ослика морковку, чтобы ослик резвее бежал.

Однако со Сталиным такие фокусы не проходили, Великую Отечественную войну мы вели так, как могли, а не так, как это надо было англосаксам. Хотя порой союзнический долг нам стоило бы выполнять с коварной «пунктуальной» «точностью» Черчилля, а не с рыцарственных позиций Сталина. Я имею в виду ускорение сроков нашего зимнего наступления 1945 года для облегчения положения союзников, попавших под удары вермахта в Северной Франции и Бельгии.

Впрочем, вернемся в 1941 год…

Ни о каком победном советском шествии к Берлину на быстроходных «автострадных» танках в 1941 году речи быть не могло. Но встретить врага достойно и уверенно нам в 1941 году было чем. Потенциал РККА и общий потенциал страны такую возможность нам давал.

Конечно, все негативные факторы – и те, о которых было сказано выше, и те, о которых здесь не сказано (износ старой техники, некомплект вооружения, неприработанность новой техники, недостаточная обученность личного состава и т. д.), – не позволили бы сразу же отразить удар вермахта.

К тому же сам алгоритм открытия военных действий, предусмотренный «оперативным» планом Генштаба, был тяжеловесным и неоперативным. Система засургученных пакетов, сама процедура вскрытия которых исключала динамизм и немедленную реакцию того или иного соединения на реально сложившуюся обстановку, не могла не сказаться на эффективности ответных действий сил прикрытия в первые часы войны. Так что фронт в любом случае серьезно прогнулся бы, а где-то и был бы прорван.

Но что, если бы части и соединения сил прикрытия после того, как подсохли дороги после весенней распутицы 1941 года, находились не в состоянии официально повышенной боевой готовности (сделать это в масштабах государства было трудно), а в состоянии просто готовности к боевым действиям? В состоянии натянутой струны – к чему обстановка с начала мая 1941 года вполне вынуждала.

Это ведь – при ответственном отношении к своим обязанностям командования, начиная с окружного и заканчивая полковым, – было вполне возможным.

Командир стрелкового полка не мог без приказа из дивизии поднять полк по боевой тревоге с выводом боевой техники, с выдачей боеприпасов и т. д. Но он мог хотя бы с началом лета 1941 года ограничить увольнения, усилить или ввести службу наблюдения за воздушным пространством, увеличить количество бодрствующих за счет усиленных караулов, обеспокоиться наличием в части боекомплекта, ориентировать личный состав на повышенную бдительность и т. д.

Все это мог сделать уже командир полка.

И тем более это мог сделать командир дивизии – как это сделал командир 41-й стрелковой дивизии КОВО генерал Микушев.

А уж командир корпуса своей властью мог и много больше, не говоря о командующем армией и, наконец, командующем округом.

Я уже не раз писал, что приказы еще наркома обороны Ворошилова, а затем приказы наркома обороны Тимошенко строго требовали от войск обеспечить маскировку боевой техники, создать ложные аэродромы, рассредоточивать технику. И если бы командир авиационного полка не держал самолеты «по линейке», а рассредоточивал их, то он всего лишь выполнял бы приказ наркома. Но в частях этот приказ чаще всего не выполняли, почему и понесли сразу же большие потери в самолетах на земле.

А ведь можно было строить боевую учебу например, так, чтобы в состоянии готовности к взлету с бортовым боекомплектом находилась бы в течение суток хотя бы одна эскадрилья – без взлета… Конечно, пилоты, вынужденные изо дня в день уделять все внимание самолетам, а не девушкам, не благодарили бы командира полка. Однако в ответ на их ворчание: «Ну, а девушки?» – он как сознательный командир РККА мог бы, совместно с заместителем по политпропаганде, резонно отвечать: «А девушки? А девушки – потом, в шесть часов вечера после войны»…

Увы, в реальной истории последних предвоенных дней мы имеем печальные примеры обратного. Сталин ли и социализм в том виноваты или российские самодержцы и царизм, заложившие не лучшие традиции в русском офицерском корпусе, кто бы и что бы ни утверждал обратного?

Да что там!

Не будем говорить о том, что боевую учебу и повседневную жизнь войск в силах прикрытия РККА можно и нужно было строить с весны 1941 года совершено иначе, чем это имело место. Но даже два последних предвоенных дня, прошедших с момента получения директивы Тимошенко и Жукова (безусловно, санкционированной Сталиным) о переводе управления приграничных военных округов на фронтовые командные пункты, в округах могли бы использовать с умом. Раз уж была получена такая директива и коль уж подчиненные Павлова и Кирпоноса на глазах минчан и киевлян стали собирать пожитки для переезда на ФКП под Барановичи и в Тернополь, то кто запрещал командующим округами хотя бы через офицеров связи в тот же вечер 19 июня 1941 года осведомить о происходящем всю цепь командования «округ – армия – корпус – дивизия – полк»?

Кто запрещал осведомить хотя бы лично командиров, а уж те, натянувшись, как струна, своей властью могли бы сделать не так уж и мало для того, чтобы вверенные им части тоже подтянулись бы и изготовились. Ведь не все дивизии сил прикрытия были подняты с коек бомбовыми ударами немцев. Многие – не только 41-я дивизия генерала Микушева – начали войну своевременно и достойно, но сразу же образовавшиеся бреши поставили в катастрофическое положение даже изготовившихся.

Обобщающий строго документированный труд о тех днях сегодня написать невозможно уже потому, что те, кто имеет доступ к оставшимся после волкогоновского погрома архивам, не заинтересованы в правде, а те, кто заинтересован в правде, не имеют доступа к архивам.

Вот «исследователи» и производят на свет книги, полные или якобы документированной лжи, или полуправды. Вина в таких «исследованиях» обычно сваливается или на Сталина, или на социализм и большевиков, или на ГУЛАГ, или на поголовную некомпетентность командования Красной армии всех уровней, или на все это, вместе взятое. Хотя главная причина провалов – в ином…

Что же до основного вопроса, с которого эта глава была начата, то на него сегодня можно уверенно ответить так…

Конечно же, то, что мы докатились до Москвы, объективно обусловлено не было. Если бы на рассвете 22 июня 1941 года своевременно взлетели не только «Юнкерсы», «Хейнкели», «Дорнье» и «Мессершмитты», но и «Петляковы», «Ильюшины», «МиГи», «Яковлевы», «И-16», то война сразу началась бы иначе и, скорее всего, германское нашествие было бы остановлено где-то на рубеже Днепра.

Рига, Таллин, Минск, Львов, Житомир все равно были бы оккупированы, но уже Смоленск – вряд ли. Остался бы в этом случае, скорее всего, советским и Киев, не говоря уже о Харькове, Днепропетровске, Запорожье…

Варианты успешной в целом стратегической обороны или организованного отступления с последующей прочной обороной для Красной армии в 1941 году имелись. Скажем, генерал армии Петров считал позднее, что можно было бы добиться успехов в 1941 году и в том случае, если бы советские части не пятились под натиском немцев, пытаясь контрнаступать фронтально, а смелее и шире применяли бы фланговые удары, в том числе – по коммуникациям германской армии.

То есть фронт можно было стабилизировать в 1941 году на линии Днепра и западнее Киева, если иметь в виду материальные, кадровые и мобилизационные возможности Красной армии в 1941 году. У нас к 22 июня 1941 года было уже – и в немалых количествах – хорошее оружие. Бомбардировщики «ДБ-3ф» («Ил-4»), «Пе-2», штурмовики «Ил-2», истребители «МиГ-3», «Як-1», «ЛаГГ-3» воевали, по сути, всю войну. Мы имели уже тогда более тысячи средних танков «Т-34» и более пятисот тяжелых танков «КВ».

Однако должного умения использовать эти возможности значительная часть Красной армии не проявила. Неумехи и разгильдяи и сами провалились, и сорвали тем самым возможные успехи стойких и умелых частей и бойцов, которых уже тогда, в 1941 году, было в РККА немало. Смелых и умелых было, пожалуй, тогда даже больше, чем трусов и неумелых. Но Красной армии лишь предстояло научиться воевать так, чтобы общую ситуацию определяли компетентные кадры.

Сталин сказал верно: «Кадры решают все». Но все решают сильные кадры. Слабые кадры, напротив, не решают ничего, потому что ничего решить не могут. Неустойчивый баланс между первыми и вторыми, сложившийся к лету 1941 года, мог повернуть начавшуюся войну или сразу в сторону активного и достаточно эффективного противостояния с переходом военных действий для СССР в успешную фазу, или – сразу в сторону катастрофических провалов с медленным переламыванием ситуации в пользу СССР.

С системной, материальной точки зрения возможен был и тот, и другой вариант, но реализовался второй – «провальный». И внимательное изучение причин того, почему реализовался негативный вариант, имеет не только академическое значение. Ведь и в 2016 году, через семьдесят пять лет после начала войны, мы имеем в России затянувшийся системный аналог 1941 года.

Как и тогда, сегодня в распоряжении народов России и связанных с ними общей исторической и геополитической судьбой народов бывших союзных республик имеются все системные и материальные возможности для быстрого перелома ситуации. Перелома в сторону принципиально иной, созидательной, умной, благополучной и полной достатка жизни для всех, кто хочет и умеет трудиться.

Но, как и тогда, предательская, слабая, некомпетентная часть кадров программирует сегодня поражения. Разница в том, что сейчас ситуация намного сложнее той, в которой мы оказались в 1941 году.

Переломить кризисную ситуацию могут сильные, компетентные кадры.

В 1941 году они у России нашлись.

Найдутся ли они сейчас, покажет будущее.

Михаил Мельтюхов Преддверие Великой Отечественной войны, 1939–1941 гг.: становление великой державы

С конца 1980-х годов военно-политические события кануна Великой Отечественной войны стали объектом оживленной дискуссии в российской историографии, в ходе которой в научный оборот было введено большое количество новых еще недавно секретных документов, появилось немало исследований, более объективно освещающих этот период отечественной истории. В результате ныне совершенно очевидно, что созданная еще в советский период концепция событий 1939–1941 гг. нуждается в существенной модернизации. Прежде всего, следует отрешиться от навеянной советской пропагандой совершенно фантастической идеи о некоем патологическом миролюбии СССР, благодаря которой в историографии сложилась довольно оригинальная картина. Если все прочие государства в своей международной политике руководствовались собственными интересами, то Советский Союз занимался лишь тем, что демонстрировал свое миролюбие и боролся за мир. В принципе, конечно, признавалось, что у СССР также есть собственные интересы, но обычно о них говорилось столь невнятно, что понять побудительные мотивы советской внешней политики было практически невозможно.

Рассмотрение международной ситуации в рамках историко-политологического анализа развития систем международных отношений показывает, что советское руководство в начале 1920-х гг. столкнулось со сложной, но довольно традиционной проблемой. В годы Революции и Гражданской войны Советская Россия утратила завоеванные Российской империей позиции на международной арене и территории в Восточной Европе. По уровню своего влияния в Европе страна оказалась отброшенной на 200 лет в прошлое. В этих условиях советское руководство могло либо согласиться с региональным статусом СССР, либо вновь начать борьбу за возвращение в клуб великих держав. Сделав выбор в пользу второй альтернативы, советское руководство взяло на вооружение концепцию «мировой революции», совмещавшую новую идеологию и традиционные задачи внешней политики по усилению влияния страны в мире. Стратегической целью внешней политики Москвы стало глобальное переустройство системы международных отношений, что делало основными противниками Англию, Францию и их союзников.

В 1920-е гг. Советскому Союзу удалось добиться дипломатического признания, но попытки усилить свои позиции в Европе и на Дальнем Востоке не дали заметных результатов. Кроме того, события конца 1920-х гг. высветили целый ряд внутренних проблем СССР, ограничивавших внешнеполитическую активность страны. Поэтому период мирового экономического кризиса был в целом удачно использован советским руководством для начала радикальной экономической модернизации с опорой на новейшие технологические достижения Запада.

В 1930-е гг. международная ситуация существенно изменилась в связи с началом открытой борьбы ряда великих держав за пересмотр Версальско-Вашингтонской системы. Сделав ставку на неизбежность возникновения нового межимпериалистического конфликта, СССР стремился не допустить консолидации остальных великих держав, справедливо воспринимая это как главную угрозу своим интересам. Советское руководство умело использовало официальные дипломатические каналы, нелегальные возможности Коминтерна, социальную пропаганду, пацифистские идеи, антифашизм, помощь некоторым жертвам агрессоров для создания имиджа главного борца за мир и социальный прогресс. Борьба за «коллективную безопасность» стала внешнеполитической тактикой Москвы, направленной на усиление веса СССР в международных делах и на недопущение консолидации остальных великих держав без своего участия. Однако события 1938 г. наглядно показали, что СССР не только все еще далек от того, чтобы стать равноправным субъектом европейской политики, но и продолжает рассматриваться европейскими великими державами как объект их политики. В этих условиях только новое обострение кризиса в Европе позволяло СССР вернуться в большую политику в качестве великой державы.

Этим устремлениям Москвы способствовало то, что в ходе политических кризисов 1930-х гг. Версальско-Вашингтонская система в Европе и на Дальнем Востоке оказалась практически разрушенной, что не могло не привести к очередному столкновению между великими державами. В этом смысле можно говорить о том, что Вторая мировая война была закономерным явлением в период смены систем международных отношений и вряд ли могла бы быть предотвращена, поскольку неравномерность экономического развития вела к изменению баланса сил великих держав, каждая из которых в той или иной степени оказалась заинтересованной в реорганизации Версальско-Вашингтонской системы международных отношений. Германия, США и СССР стремились к полному переустройству системы международных отношений, Англия и Франция были готовы на некоторые изменения, не затрагивающие их ведущего положения в мире, а Италия и Япония старались расширить свое влияние на региональном уровне. Вторая мировая война явилась отражением столкновения интересов великих держав в условиях краха Версальско-Вашингтонской системы и так же, как и предыдущие конфликты великих держав, носила империалистический характер, дополняемый освободительной борьбой оккупированных стран и территорий. Таким образом, мы рассматриваем Вторую мировую войну как совокупность войн великих держав между собой и другими странами за расширение своего влияния и пересмотр границ, сложившихся в 1919–1922 гг.

Разрыв Германией Мюнхенского соглашения (провозглашение независимости Словакии 14 марта 1939 г. и ввод германских войск 15 марта в Чехию), присоединение Германией Мемеля (Клайпеды) 22–23 марта, и оккупация Италией Албании (7–12 апреля) положили начало предвоенному политическому кризису. Естественно, что в этих условиях каждая великая держава рассчитывала использовать ситуацию в собственных интересах. Англия и Франция стремились направить германскую экспансию на Восток, что должно было привести к столкновению Германии с СССР, их взаимному ослаблению, и упрочило бы положение Лондона и Парижа на мировой арене. Естественно, Москве вовсе не улыбалась роль «жертвенного агнца», и советское руководство сделало все, чтобы отвести угрозу втягивания в возможную европейскую войну, которая должна была ослабить Германию, Англию и Францию. Это, в свою очередь, позволило бы СССР занять позицию своеобразного арбитра, от которого зависит исход войны, и максимально расширить свое влияние на континенте. Со своей стороны, Германия, прекрасно понимая невозможность одновременного столкновения с коалицией великих держав, рассчитывала на локальную операцию против Польши, что улучшило бы ее стратегическое положение для дальнейшей борьбы за гегемонию в Европе с Англией, Францией и СССР. Италия стремилась получить новые уступки от Англии и Франции в результате их конфликта с Германией, но сама не торопилась воевать. США была нужна война в Европе, чтобы исключить возможность англо-германского союза, окончательно занять место Англии в мире и ослабить СССР, что позволило бы стать основной мировой силой. Япония, пользуясь занятостью остальных великих держав в Европе, намеревалась закончить на своих условиях войну в Китае, добиться от США согласия на усиление японского влияния на Дальнем Востоке и при благоприятных условиях поучаствовать в войне против СССР.

В ходе политического кризиса 1939 г. в Европе сложилось два военно-политических блока: англо-французский и германо-итальянский, каждый из которых был заинтересован в соглашении с СССР. Со своей стороны, Москва получила возможность выбирать, с кем и на каких условиях ей договариваться, и максимально ее использовала, балансируя между этими военно-политическими блоками. Международные отношения весны – лета 1939 г. в Европе представляли собой запутанный клубок дипломатической деятельности великих держав, каждая из которых стремилась к достижению собственных целей. События параллельно развивались по нескольким направлениям: шли тайные и явные англо-франко-советские, англо-германские и советско-германские переговоры, происходило оформление англо-франко-польской и германо-итальянской коалиций. Москва в своих расчетах исходила из того, что возникновение войны в Европе – как при участии СССР в англо-французском блоке, так и при сохранении им нейтралитета – открывало новые перспективы для усиления советского влияния на континенте. Союз с Англией и Францией делал бы Москву равноправным партнером со всеми вытекающими из этого последствиями, а сохранение Советским Союзом нейтралитета в условиях ослабления обеих воюющих сторон позволяло ему занять позицию своеобразного арбитра, от которого зависит исход войны. Исходя из подобных расчетов, был определен советский внешнеполитический курс.

Продолжая действовать в рамках концепции «коллективной безопасности», советское руководство попыталось добиться заключения союза с Англией и Францией. Однако неудачные англо-франко-советские переговоры, показавшие, что Лондон и Париж не готовы к равноправному партнерству с Москвой, и угроза англо-германского соглашения заставили Советский Союз более внимательно отнестись к германским предложениям о нормализации двусторонних отношений. Подписанный 23 августа 1939 г. советско-германский договор о ненападении стал значительным успехом советской дипломатии. СССР удалось остаться вне европейской войны, получив при этом значительную свободу рук в Восточной Европе и более широкое пространство для маневра между воюющими группировками в собственных интересах. Благодаря соглашению с Германией Советский Союз впервые за всю свою историю получил признание своих интересов в Восточной Европе со стороны одной из великих европейских держав. В 1939 г. Европа оказалась расколотой на три военно-политических лагеря: англо-французский, германо-итальянский и советский, каждый из которых стремился к достижению собственных целей, что не могло не привести к войне.

Вместе с тем следует помнить, что никаких реальных территориальных изменений или оккупации «сфер интересов» советско-германский договор не предусматривал[79]. К сожалению, теперь, зная дальнейшие события, некоторые исследователи склонны полагать, что А. Гитлер и И.В. Сталин уже тогда, в ночь на 24 августа, заранее знали, что именно произойдет в ближайшие 38 дней. Естественно, что в действительности этого не было. Вообще ситуация конца августа 1939 г. была столь запутанной, что политики и дипломаты всех стран, в том числе и Советского Союза, старались подписывать максимально расплывчатые соглашения, которые в зависимости от обстановки можно было бы трактовать как угодно. Более того, 24 августа никто не знал, возникнет ли вообще германо-польская война или будет достигнут какой-то компромисс, как это было в 1938 г. В этой ситуации употребленный в секретном дополнительном протоколе к договору о ненападении термин «территориально-политическое переустройство» Восточной Европы мог трактоваться и как вариант нового Мюнхена, то есть позволил бы Москве заявить о своих интересах на возможной международной конференции. А понятие «сфера интересов» вообще можно было трактовать как угодно[80]. В любом случае советско-германский договор был соглашением, рассчитанным на любую ситуацию. Конечно, Москва была заинтересована в отстаивании своих интересов, в том числе и за счет интересов других, но это, вообще-то, является аксиомой внешнеполитической стратегии любого государства. Почему же лишь Советскому Союзу подобные действия ставят в вину?

Важной проблемой историографии событий 1939 г. является вопрос о связи советско-германского договора с началом Второй мировой войны. В этом вопросе мнения исследователей разделились. Многие авторы вслед за западной историографией, которая основывается на позиции английского руководства, сформулированной 30 августа 1939 г., что «судьба войны и мира находится сейчас в руках СССР» и его вмешательство может предотвратить войну[81], полагают, что договор способствовал началу Второй мировой войны[82]. По мнению других, он не оказал никакого влияния на начало германо-польской войны (и Второй мировой тоже), поскольку оно было запланировано еще в апреле 1939 г.[83] Р.А. Медведев полагает даже, что советско-германский договор заставил Англию и Францию объявить Германии войну[84], никак, впрочем, не аргументируя этот тезис. Чтобы дать аргументированный ответ на этот, вероятно, наиболее важный вопрос, следует обратиться к рассмотрению событий, произошедших с 23 августа по 1 сентября в Европе.

В августе 1939 г. вопрос о выяснении позиции Англии и СССР в случае войны в Польше вступил для Германии в решающую фазу. 2–3 августа Германия активно зондировала Москву, 7 августа – Лондон, 10 августа – Москву, 11 августа – Лондон, 14–15 августа – Москву. 21 августа Лондону было предложено принять 23 августа для переговоров Г. Геринга, а Москве – И. фон Риббентропа для подписания пакта о ненападении. И СССР, и Англия ответили согласием! Исходя из необходимости прежде всего подписать договор с СССР, 22 августа А. Гитлер отменил полет Геринга, хотя об этом в Лондон было сообщено только 24 августа. Пока же английское руководство, опасаясь сорвать визит Геринга, запретило мобилизацию. Выбор Гитлера можно объяснить рядом факторов. Во-первых, германское командование было уверено, что вермахт в состоянии разгромить Польшу, даже если ее поддержат Англия и Франция. Тогда как выступление СССР на стороне антигерманской коалиции означало катастрофу. Во-вторых, соглашение с Москвой должно было локализовать германо-польскую войну, удержать Англию и Францию от вмешательства и дать Германии возможность противостоять вероятной экономической блокаде западных держав. В-третьих, не последнюю роль играл и субъективный момент: Англия слишком часто шла на уступки Германии, и в Берлине, видимо, в определенной степени привыкли к этому. СССР же, напротив, был слишком неуступчивым, и выраженную Москвой готовность к соглашению следовало использовать без промедления. Кроме того, это окончательно похоронило бы и так не слишком успешные англо-франко-советские военные переговоры.

22 августа А. Гитлер вновь выступил перед военными. Обрисовав общее политическое положение, он сделал вывод, что обстановка благоприятствует Германии, вмешательство Англии и Франции в германо-польский конфликт маловероятно, они не смогут помочь Польше, а с СССР будет заключен договор, что также снизит угрозу экономической блокады Германии. В этих условиях стоит рискнуть и разгромить Польшу, одновременно сдерживая Запад. При этом следовало быстро разгромить польские войска, поскольку «уничтожение Польши остается на первом плане, даже если начнется война на Западе»[85]. Занятый локализацией похода в Польшу, Гитлер рассматривал «договор (с СССР) как разумную сделку. По отношению к Сталину, конечно, надо всегда быть начеку, но в данный момент он (Гитлер) видит в пакте со Сталиным шанс на выключение Англии из конфликта с Польшей»[86]. Уверенный в том, что ему это удастся, Гитлер в первой половине дня 23 августа, когда И. фон Риббентроп еще летел в Москву, отдал приказ о нападении на Польшу в 4.30 утра 26 августа.

23 августа Франция заявила, что поддержит Польшу, но Верховный совет национальной обороны решил, что никаких военных мер против Германии предпринято не будет, если она сама не нападет на Францию. В тот же день А. Гитлеру было передано письмо главы английского правительства Н. Чемберлена, в котором Лондон извещал о том, что в случае войны Англия поддержит Польшу, но при этом демонстрировал готовность к соглашению с Германией. В Англии все еще ожидали визита Г. Геринга, и лишь 24 августа стало ясно, что он не приедет. В тот же день Германия уведомила Польшу, что препятствием к урегулированию конфликта являются английские гарантии. Опасаясь, что Варшава пойдет на уступки и сближение с Берлином, Англия 25 августа подписала с Польшей договор о взаимопомощи, но военного соглашения заключено не было. В тот же день Германия уведомила Англию, что «после решения польской проблемы» она предложит всеобъемлющее соглашение сотрудничества и мира, вплоть до гарантий существования и помощи Британской империи[87]. Но вечером 25 августа в Берлине стало известно об англо-польском договоре, а Италия, которая и ранее высказывала опасения в связи с угрозой возникновения мировой войны, известила об отказе участвовать в войне. Все это привело к тому, что около 20 часов был отдан приказ об отмене нападения на Польшу, и армию удалось удержать буквально в последний момент[88].

26 августа западные союзники порекомендовали Польше дать приказ войскам воздерживаться от вооруженного ответа на германские провокации. На следующий день Лондон и Париж предложили Варшаве организовать взаимный обмен населением с Германией. Тем не менее в Польше были уверены, что «до настоящего времени Гитлер не принял еще решения начать войну… ни в коем случае в ближайшее время не произойдет ничего решающего»[89]. Англия и Франция так же все еще не были уверены, что Германия решится воевать. 26 августа в Англии вместо 300 тыс. резервистов было призвано всего 35 тыс., поскольку считалось, что англо-польский договор удержит Германия от войны. В тот же день из Лондона в Берлин поступили сведения, что Англия не вмешается в случае германского нападения на Польшу или объявит войну, но воевать не будет[90]. 28 августа Англия отказалась от германских предложений о гарантии империи, порекомендовав Берлину начать прямые переговоры с Варшавой. Если Германия пойдет на мирное урегулирование, то Англия соглашалась рассмотреть на будущей конференции общие проблемы англо-германских отношений. Лондон вновь предупредил Берлин, что в случае войны Англия поддержит Польшу, но при этом обещал воздействовать на поляков в пользу переговоров с Германией.

Одновременно Польше было рекомендовано ускорить переговоры с Германией. Так же Лондон просил итальянского премьер-министра Б. Муссолини намекнуть А. Гитлеру, что «если урегулирование нынешнего кризиса ограничится возвращением Данцига и участков „коридора“ Германии, то, как нам кажется, можно найти, в пределах разумного периода времени, решение без войны»[91]. Естественно, Варшава не должна была знать об этом. Если бы германо-польские «переговоры привели к соглашению, на что рассчитывает правительство Великобритании, то был бы открыт путь к широкому соглашению между Германией и Англией»[92].

Во второй половине дня 28 августа А. Гитлер установил ориентировочный срок наступления на 1 сентября. Используя английские предложения о переговорах, германское руководство решило потребовать «присоединения Данцига, прохода через польский коридор и референдума [подобно проведенному в Саарской области]. Англия, возможно, примет наши условия. Польша, по-видимому, нет. Раскол!»[93]. 29 августа Германия дала согласие на прямые переговоры с Польшей на условиях передачи Данцига, плебисцита в «польском коридоре» и гарантии новых границ Польши Германией, Италией, Англией, Францией и СССР. Прибытие польских представителей на переговоры ожидалось 30 августа. Передавая эти предложения Англии, Гитлер надеялся, что «он вобьет клин между Англией, Францией и Польшей»[94]. В тот же день Берлин уведомил Москву о предложениях Англии об урегулировании германо-польского конфликта и о том, что Германия в качестве условия поставила сохранение договора с СССР, союза с Италией и не будет участвовать в международной конференции без участия Советского Союза, вместе с которым следует решать все вопросы Восточной Европы[95].

30 августа Англия вновь подтвердила свое согласие воздействовать на Польшу, при условии, что войны не будет и Германия прекратит антипольскую кампанию в печати. В этом случае Лондон подтверждал свое согласие на созыв в будущем международной конференции. В этот день вермахт все еще не получил приказа о нападении на Польшу, поскольку существовала возможность того, что Англия пойдет на уступки и тогда наступление будет отсрочено до 2 сентября, причем в этом случае «войны уже не будет совсем», поскольку «приезд поляков в Берлин = подчинению»[96]. 30 августа Англия получила точные сведения о предложениях Германии по урегулированию польской проблемы. Однако Лондон не известил Варшаву об этих предложениях, а, надеясь еще отсрочить войну, в ночь на 31 августа уведомил Берлин об одобрении прямых германо-польских переговоров, которые должны были начаться через некоторое время. Рано утром 31 августа А. Гитлер подписал Директиву № 1, согласно которой нападение на Польшу должно было начаться в 4.45 утра 1 сентября. Лишь днем 31 августа германские предложения об урегулировании кризиса были переданы Англией Польше, с рекомендацией положительно ответить на них и ускорить переговоры с Германией.

В 12.00 31 августа Варшава заявила Лондону, что готова к переговорам с Берлином при условии, что Германия и Польша взаимно гарантируют неприменение силы, законсервируют ситуацию в Данциге, а Англия в ходе переговоров будет оказывать поддержку польской стороне. Однако польскому послу в Берлине было приказано тянуть время, поскольку в Варшаве все еще считали, что «Гитлер не решится начать войну. Гитлер только играет на нервах и натягивает струны до крайних пределов»[97]. В итоге в 18 часов И. фон Риббентроп в беседе с польским послом в Берлине констатировал отсутствие польского чрезвычайного уполномоченного и отказался от переговоров. В 21.15–21.45 Германия официально вручила свои предложения Польше послам Англии, Франции и США и заявила, что Варшава отказалась от переговоров. В это же время германское радио сообщило об этих предложениях по урегулированию кризиса и о польских провокациях на границе. В тот же день Италия предложила Германии посреднические услуги в урегулировании кризиса, но, получив отказ, уведомила Англию и Францию, что не будет воевать[98]. 1 сентября Германия напала на Польшу, а европейский кризис перерос в войну, в которую 3 сентября вступили Англия и Франция.

Таким образом, советско-германский договор о ненападении не был детонатором войны в Европе. Вместо честного выполнения своих союзнических обязательств перед Польшей Англия и Франция продолжали добиваться соглашения с Германией, что, естественно, порождало в Берлине уверенность в невмешательстве западных союзников в возможную германо-польскую войну. Фактически именно дипломатические игры Лондона и Парижа подтолкнули Германию к войне с Польшей. Тем не менее ныне самым неожиданным образом виноватым в этом оказался Советский Союз. В сентябре 1939 г. Англия и Франция имели прекрасную возможность довольно быстро разгромить Германию, но, как известно, в силу различных причин этого не произошло. После разгрома Польши у Германии появился шанс вести войну на одном фронте, который и был ею удачно использован в 1940–1941 гг.

Еще одну фантастическую версию с обвинениями в адрес СССР выдвинул В. Суворов, который указывает, что «точный день, когда Сталин начал Вторую мировую войну, – это 19 августа 1939 года». Этот вывод объясняется очень просто: «начало тайной мобилизации было фактическим вступлением во Вторую мировую войну. Сталин это понимал и сознательно отдал приказ о тайной мобилизации 19 августа 1939 года. С этого дня при любом развитии событий войну уже остановить было нельзя»[99].

Формулируя столь категоричный вывод, В. Суворов оставляет читателя в неведении, почему «начало тайной мобилизации было фактическим вступлением» в войну? Вся военная история человечества свидетельствует, что фактическое вступление в войну означает либо ее формальное объявление, либо непосредственное начало боевых действий. Никакие другие действия сторон вступлением в войну не являются. Тайная мобилизация, безусловно, является подготовкой к вступлению в войну, но война может и не начаться (это решает политическое руководство) и тогда, как правило, следует демобилизация. Примером такого развития событий служит «чехословацкий кризис» сентября 1938 г., когда в ряде стран, в том числе и в Советском Союзе, проводилась частичная или общая мобилизация, но кризис был «улажен» Мюнхенским соглашением, и никакой войны не возникло. Почему бы, исходя из того, что советское правительство 26 июня 1938 г. решило проводить мобилизационные мероприятия на случай войны в Европе, не объявить именно эту дату «точным» днем, «когда Сталин начал Вторую мировую войну»?

Даже если встать на точку зрения В. Суворова, то и тогда не ясно, почему именно действия СССР являются началом Второй мировой войны? Ведь Германия начала тайную мобилизацию еще 16 августа 1939 г. сначала в Восточной Пруссии, а с 18 августа предмобилизационные мероприятия охватили всю страну, вылившись 25 августа в общую тайную мобилизацию вермахта. С 24 августа проводила скрытые частичные мобилизации и Франция. Однако, никуда не уйти от того факта, что именно нападение Германии на Польшу положило начало Второй мировой войне. Таким образом, тезис В. Суворова о том, что Вторую мировую войну начал Сталин является откровенной ложью.

Столь же бездоказательно и утверждение В. Суворова о том, что Сталин отдал приказ о тайной мобилизации 19 августа 1939 г. Некоторые исследователи в качестве подтверждения этой версии приводят так называемую «речь Сталина» якобы произнесенную в этот день перед членами Политбюро ЦК ВКП(б)[100]. Однако, как убедительно показал С.З. Случ, этот «документ» является фальсификацией французских спецслужб[101]. Как известно, 19 августа советское правительство дало согласие на приезд германского министра иностранных дел И. фон Риббентропа в Москву 26–27 августа для заключения пакта о ненападении. Мероприятия в Красной армии по переводу стрелковых дивизий тройного развертывания в ординарные дивизии начались в соответствии с решениями Комитета обороны при СНК СССР от 13 июля, Политбюро ЦК ВКП(б) от 14 июля, Главного Военного Совета (ГВС) РККА от 15 и 21–22 июля и приказами наркома обороны от 15 августа, а 1 сентября Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило «План реорганизации сухопутных сил Красной Армии на 1939–1940 гг.»[102]. Действительно, 30 августа в советской прессе появилось опровержение ТАСС, согласно которому «ввиду обострения положения в восточных районах Европы и ввиду возможности всяких неожиданностей советское командование решило усилить численный состав гарнизонов западных границ СССР». Однако лишь поздно вечером 6 сентября 1939 г. был отдан приказ о начале скрытой мобилизации в Ленинградском, Калининском, Московском, Белорусском и Киевском особых, Орловском и Харьковском военных округах, которая охватила более 2,6 млн военнослужащих запаса[103].

Пассивная позиция Англии и Франции в начавшейся Второй мировой войне позволила Советскому Союзу активизировать свою внешнюю политику в Восточной Европе и приступить к ревизии западных границ, навязанных ему в 1920–1921 гг. Хотя Англия и Франция и объявили войну Германии, они не оказали никакой помощи своему польскому союзнику. Со своей стороны, Берлин, начиная с 3 сентября, всячески старался добиться от Москвы ввода войск Красной армии в восточные районы Польши. Это лишний раз подтверждает, что никакой советско-германской договоренности о совместных военных действиях против Польши не было, а секретный дополнительный протокол к договору о ненападении от 23 августа 1939 г. не являлся соглашением о «разделе» территории Польши. Ведь именно разгром Польши Германией, наряду с пассивной позицией Англии и Франции, позволил советскому руководству ввести 17 сентября войска Красной армии на территорию Западной Белоруссии и Западной Украины с целью «взять под защиту единокровное население». Поскольку ни Москва, ни Варшава не объявляли друг другу войны, постановления Рижского мирного договора 1921 г. о советско-польской границе сохраняли свою юридическую силу. 28 сентября 1939 г. был подписан советско-германский договор о дружбе и границе, согласно которому устанавливалась окончательная граница «между обоюдными государственными интересами на территории бывшего Польского государства» и отвергалось вмешательство третьих держав в это решение. Стороны должны были заняться государственным переустройством присоединенных территорий и рассматривали это переустройство как «надежный фундамент для дальнейшего развития дружественных отношений между своими народами»[104].

Соответственно на занятых Красной армией территориях началось создание новых органов власти, а состоявшиеся 22 октября 1939 г. выборы в Народные собрания Западной Украины и Западной Белоруссии «показали, что подавляющее большинство населения этих регионов согласилось с установлением советской власти и присоединением к Советскому Союзу». 27–29 октября Народные собрания Западной Белоруссии и Западной Украины провозгласили Советскую власть и обратились к Москве с просьбой о включении их в состав Советского Союза. 1–2 ноября Верховный Совет СССР удовлетворил их просьбу[105]. Однако односторонний акт Верховного Совета СССР о вхождении территорий Западной Украины и Западной Белоруссии в состав Советского Союза не исчерпывал вопроса о международно-правовом статусе этих территорий. Необходимо было добиться согласия Польши на подобное изменение ее восточных границ. В данном случае было важно то, что новая западная граница СССР приблизительно совпадала с «линией Керзона», предложенной еще в 1919 г. странами Антанты в качестве ориентировочной линии восточной границы Польши.

Устранение польского сегмента «санитарного кордона» развязало Советскому Союзу руки в отношении его северного и южного участков. Используя свою договоренность с Германией о советской «сфере интересов» в Восточной Европе, в которую 28 сентября была передана почти вся Литва, Москва намеревалась добиться своего военно-политического присутствия в Финляндии и странах Прибалтики. В сентябре – октябре 1939 г. Эстония, Латвия и Литва были вынуждены заключить с СССР договоры о взаимопомощи и согласиться с размещением на своих территориях советских военных баз. При этом Советский Союз передал Литве территорию Виленской области общей площадью в 6,9 тыс. кв. км[106]. Однако военно-дипломатические успехи Советского Союза по установлению контроля над своей «сферой интересов» оказались прерванными Финляндией, которая упорно отказывалась от любых предложений Москвы. Не удалась и попытка военного давления на Хельсинки, который считал, что советские военные приготовления являются блефом. Эскалация обстановки на советско-финляндской границе в итоге привела к тому, что 30 ноября 1939 г. Красная армия начала военные действия в качестве репрессалий против финляндского правительства. При этом ни Москва, ни Хельсинки войны друг другу не объявляли.

Планируя молниеносный поход против Финляндии, советское руководство намеревалось решить вопрос ее послевоенного устройства созданием в Терийоках просоветского правительства, которое возглавил секретарь Исполкома Коминтерна О.В. Куусинен. Однако оптимистичные расчеты советского военного командования на быстрое достижение победы были опрокинуты вследствие слабой подготовки Красной армии к действиям на Финляндском театре военных действий и успешных действий противника. В результате вместо молниеносного 15-дневного похода Красной армии пришлось вести затяжную 105-дневную войну. По мере затягивания войны возникла угроза прямого вмешательства в нее Англии и Франции, что заставило советское руководство пойти на переговоры и заключение мира с законными финскими властями. В ходе переговоров в Москве 8–12 марта 1940 г. был подготовлен и в 2.00 13 марта подписан мирный договор между СССР и Финляндией.

Согласно этому документу, «государственная граница между СССР и Финляндской Республикой устанавливается по новой линии, по которой в состав территории СССР включаются весь Карельский перешеек с г. Выборгом (Виипури) и Выборгским заливом с островами, западное и северное побережье Ладожского озера с г. Кексгольмом, Сортавала, Суоярви, ряд островов в Финском заливе, территория восточнее Меркярви с г. Куолаярви, часть полуостровов Рыбачьего и Среднего». Кроме того, полуостров Ханко передавался на 30 лет в аренду Советскому Союзу с ежегодной уплатой 8 млн финских марок для создания советской военно-морской базы[107]. Полученные Советским Союзом территории были частично включены в состав Мурманской и Ленинградской областей, а большей частью вошли в состав Карельской АССР, которая была 31 марта преобразована в Карело-Финскую ССР. 29 апреля был подписан советско-финляндский протокол с описанием новой границы, а 25 мая – 16 октября 1940 г. была проведена ее демаркация[108].

Успешное наступление германских войск в Нидерландах, Бельгии и Франции в мае – июне 1940 г. резко изменило стратегическую ситуацию в Европе. В европейском общественном мнении возникла и стала укрепляться уверенность, что в ближайшее время Германия, вероятно, сумеет нанести поражение Англии и победно завершит войну в Европе. Опасаясь скорого прекращения европейской войны, советское руководство решило активизировать свою политику в отношении стран Прибалтики и Румынии.

25 мая советская сторона обвинила Литву в организации похищения советских военнослужащих из расположенных там гарнизонов. 28 мая советская пресса высказала упреки Эстонии относительно проанглийских симпатий Таллина. Вечером 3 июня войска Красной армии получили приказ о сосредоточении у границ Эстонии, Латвии и Литвы. Началась подготовка военной операции против стран Прибалтики. 14 июня СССР потребовал от Литвы сформировать такое правительство, которое было бы способно и готово обеспечить честное проведение в жизнь договора о взаимопомощи и разрешить свободный пропуск на ее территорию дополнительных войск Красной армии. Утром 15 июня Каунас заявил о принятии советских требований, и после 15 часов советские войска вступили на территорию Литвы. 16 июня советская сторона предложила Эстонии и Латвии также изменить состав их правительств и пропустить на их территории дополнительные контингенты Красной армии. Вечером того же дня Таллин и Рига приняли эти советские требования и утром 17 июня войска Красной армии вступили на территории Эстонии и Латвии.

При поддержке советских эмиссаров новые прибалтийские правительства провели целый ряд социальных реформ и развернули активную пропагандистскую кампанию по их обоснованию, ссылаясь на советский опыт. В рамках этой кампании 14–15 июля были проведены выборы в парламенты трех стран, в ходе которых победили кандидаты левых избирательных блоков. 21 июля вновь избранные парламенты Эстонии, Латвии и Литвы приняли решения о восстановлении в них Советской власти и обратились к Советскому Союзу с просьбой об их приеме в его состав. Соответственно 3, 5 и 6 августа 1940 г. Верховный Совет СССР утвердил законы о принятии Литовской, Латвийской и Эстонской ССР в состав Советского Союза[109].

Тем временем, согласовав этот вопрос с Италией и Германией, советское правительство 26 июня предложило Румынии возвратить СССР Бессарабию и передать ему Северную Буковину. Убедившись в том, что никакой поддержки со стороны великих держав не будет, Бухарест 28 июня принял это предложение Москвы. В результате решения Бессарабского вопроса Советскому Союзу удалось восстановить советско-румынскую границу по рекам Прут и Дунай, установленную еще решением Берлинского конгресса 1878 г. Бессарабия была освобождена от румынской оккупации и воссоединилась с СССР. Что касается Северной Буковины, то в данном случае имело место присоединение этой территории к Советскому Союзу и установление новой границы между Прутом и Карпатами. 2 августа VII сессия Верховного Совета СССР приняла закон об образовании Молдавской ССР и включении в состав УССР Северной Буковины и трех уездов Бессарабии на черноморском побережье[110].

Были ли действия СССР в отношении Польши, Финляндии, стран Прибалтики и Румынии агрессией? Согласно конвенции об определении агрессии 1933 г., предложенной именно советской стороной, агрессором признавался тот, кто совершит «объявление войны другому государству; вторжение своих вооруженных сил, хотя бы без объявления войны, на территорию другого государства; нападение своими сухопутными, морскими или воздушными силами, хотя бы без объявления войны, на территорию, суда или воздушные суда другого государства; морскую блокаду берегов или портов другого государства; поддержку, оказанную вооруженным бандам, которые, будучи образованными на его территории, вторгнутся на территорию другого государства, или отказ, несмотря на требование государства, подвергшегося вторжению, принять, на своей собственной территории, все зависящие от него меры для лишения названных банд всякой помощи или покровительства». Причем в конвенции специально оговаривалось, что «никакое соображение политического, военного, экономического или иного порядка не может служить оправданием агрессии» (в том числе внутренний строй и его недостатки; беспорядки, вызванные забастовками, революциями, контрреволюциями или гражданской войной; нарушение интересов другого государства; разрыв дипломатических и экономических отношений; экономическая или финансовая блокада; споры, в том числе и территориальные, и пограничные инциденты)[111].

Исходя из содержания конвенции, получается, что Советский Союз совершил агрессию против Польши и Финляндии, тогда как в отношении стран Прибалтики единственным действием Москвы, которое подпадало под действие этой конвенции, было введение военно-морской блокады региона. Однако на самом деле эта ситуация с точки зрения международного права является еще более запутанной. Дело в том, что конвенция 1933 г. в 1939–1940 г. не являлась действующим документом международного права, так как изначально планировалось, что она будет дополнением к Конвенции о сокращении и ограничении вооружений, которая должна была быть выработана международной Конференцией по разоружению. Однако работа конференции завершилась безрезультатно, а, согласно базовым принципам права, в силу недействительности основного договора не вступает в силу и акцессорный. Более того, поскольку конвенция об определении агрессии совершенно не применялась ни в международном праве, ни в международных отношениях, она имела для всех ее участников ту же международно-правовую силу, что и односторонняя декларация. Соответственно, соблюдение условий данной конвенции являлось для СССР всего лишь актом доброй воли, которая в свою очередь определялась конкретной международной ситуацией. В силу действовавшего до 1945 г. международного права каждое государство имело право на так называемую самопомощь. То есть государство, считавшее, что действия другого государства содержат угрозу для его жизненно важных интересов, могло в соответствии с действующим международным правом прибегнуть к силовым действиям с целью устранения этой угрозы[112]. Таким образом, в 1939–1940 гг. Советский Союз не совершал никаких агрессивных действий в отношении своих западных соседей.

Учитывая разгром польской армии вермахтом, СССР не мог допустить оккупации Германией всей территории Польши и, использовав призывы Берлина о вводе войск, оккупировал территории Западной Украины и Западной Белоруссии. Затем на этих территориях был фактически проведен плебисцит, выявивший стремление подавляющего большинства местного населения к воссоединению с Советским Союзом. В отношении Финляндии советское правительство применило репрессалии с целью заставить ее пойти на уступки в вопросе о границе. Причем финское правительство полностью понимало законность действий Москвы и ему пришлось разыграть в Лиге Наций целый спектакль, чтобы побудить ее признать СССР «агрессором», притом, что ни Япония, ни Италия, ни Германия такого решения не удостоились. В отношении Румынии СССР вообще не совершал действий, подпадающих под действие этой конвенции. Не говоря уже о том, что применение термина «советская агрессия» к оккупированной Румынией территории Бессарабии вообще невозможно. Даже если бы советская сторона и совершила указанные в конвенции действия, их следовало бы квалифицировать как меры пресечения румынской агрессии и освобождения советской территории. Вступлению же Красной армии на территорию Северной Буковины предшествовали дипломатические переговоры, завершившиеся согласием румынской стороны с советским вариантом решения Бессарабского вопроса, а значит, с юридической точки зрения действия Москвы не являются агрессией.

Понятно, что современные прибалтийские авторы оценивают события лета 1940 г. как «оккупацию» и «аннексию» Прибалтики Советским Союзом. Ныне эта политическая позиция законодательно закреплена в Эстонии, Латвии и Литве и никаких иных оценок фактически не допускается. В российской историографии такого принудительного единства нет, и высказываются разные точки зрения по этой проблеме. Правда, следует отметить, что авторы, поддерживающие версию прибалтийских исследователей[113], так же как и те, не спешат изложить свои аргументы в пользу этой смелой гипотезы. Такие авторы делают вид, что не знают о том, что слова «оккупация» и «аннексия» являются международно-правовыми терминами, описывающими довольно конкретные ситуации.

Как известно, «военная оккупация – это временное занятие в ходе войны вооруженными силами государства части или всей территории противника и установление власти военной администрации на оккупированной территории, но без перехода суверенитета над занятой территорией к оккупирующему государству». Также известно, что «между Советским Союзом и Латвией, Литвой и Эстонией в 1940 году не существовало состояния войны. Между ними не велись какие-либо военные действия без объявления состояния войны. Советские войска не нападали на эти государства и не занимали их территорию без их согласия. Таким образом, их нельзя относить к неприятельским войскам, а их ввод на территорию Прибалтийских государств не может быть расценен как оккупация»[114]. Прекрасно зная об этом, «историки стран Балтии, анализируя произошедшие летом 1940 г. события, в основном подводят их под такой тип оккупации как „occupation pacifica“ (дословно, что-то вроде мирной оккупации)»[115]. Правда, как отмечает вице-президент Российской Ассоциации международного права С.В. Черниченко, «разговоры об „оккупации в мирное время“ (occupation pacifica) не имеют под собой никакой почвы, поскольку такого института в международном праве не было и нет»[116].

Пытаясь оспорить это мнение, А.Г. Ложкин, полностью разделяющий позицию прибалтийских исследователей, утверждает, что определение «мирной оккупации» (или «оккупации в мирное время») якобы закреплено в Женевских конвенциях 1949 г.[117]. Однако это не соответствует действительности. Во 2-е статьи всех четырех конвенций 1949 г. включена одна и та же фраза: «Конвенция будет применяться также во всех случаях оккупации всей или части территории Высокой Договаривающейся Стороны, даже если эта оккупация не встретит никакого вооруженного сопротивления»[118]. Совершенно очевидно, что ни о какой «мирной оккупации» или «оккупации в мирное время» здесь и речи нет. Ведь вопрос заключается не в характере «оккупации», а в том, была ли она вообще. Иными словами, все рассуждения прибалтийских авторов и их российских последователей на эту тему являются лишь их личными фантазиями и применяются исключительно для пропаганды.

Действительно, советское руководство провело подготовительные военные меры для того, чтобы иметь возможность оккупировать страны Прибалтики, но между планированием и подготовкой военной операции и ее фактическим проведением есть большая разница. Дело в том, что руководство стран Прибалтики согласилось с советскими требованиями об изменении состава правительств в Каунасе, Риге и Таллине и вводе дополнительных контингентов войск Красной армии на их территорию. Вопрос же о том, в силу каких причин страны Прибалтики согласились с советскими требованиями, для данной проблемы вообще не имеет никакого значения. Конечно, прибалтийские авторы стараются всячески демонизировать ситуацию с советскими требованиями, предъявленными Литве, Латвии и Эстонии в июне 1940 г., для того, чтобы показать, что только угроза применения силы заставила эти страны принять их. Однако они тщательно умалчивают о том, что «принцип, запрещающий прибегать к силе или угрозе ее применения, ставший одним из основных принципов современного международного права, впервые был закреплен в 1945 году в Уставе ООН»[119]. Таким образом, советские ультиматумы ни коем образом не противоречили тогдашнему международному праву.

К тому же войска Красной армии уже находились на территории государств Прибалтики в силу договоров о взаимопомощи, и увеличение их количества было связано с резким изменением ситуации в ходе Второй мировой войны в Европе. Соответственно, помимо дипломатических договоренностей между СССР и странами Прибалтики, были подписаны соглашения между военными командованиями сторон о местах размещения дополнительных контингентов советских войск. Именно в эти районы советские войска и проследовали. Кроме того, следует помнить, что согласно ст. 42 Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны, подписанной 18 октября 1907 г., «территория признается занятою, если она действительно находится во власти неприятельской армии. Занятие распространяется лишь на те области, где эта власть установлена и в состоянии проявлять свою деятельность»[120]. Как известно, никакой советской военной власти в странах Прибалтики не создавалось, там продолжали действовать свои собственные правительства. Таким образом, никакой «оккупации» государств Прибалтики Советским Союзом никогда не было.

Даже в годы «Холодной войны», в своих разъяснениях о внешней политике СССР, данных в 1958 г. по просьбе аппарата Белого дома, американский дипломат Дж. Кеннан верно заметил: «В конце концов, прибалтийские государства фактически не подверглись вторжению. Они согласились (как я полагаю, неблагоразумно) с советскими требованиями, которые им были предъявлены. Это верно, что давление, оказанное на них, было грубым и нахальным, но и сложившаяся ситуация была чрезвычайно необычной и опасной; в качестве оправдания своих действий в этом случае советское правительство опиралось на соглашение с единственной великой державой Запада – Германией, которая пользовалась влиянием в этом районе, а ведь только она и могла рассматривать это как casus belli»[121]. Кроме того, стоит отметить, что о советской «оккупации» стран Прибалтики местные националисты заговорили только после провозглашения там Советской власти 21 июля 1940 г.

Что касается вопроса об «аннексии», то так называется «насильственное присоединение (захват) одним государством всей или части территории другого государства». Собственно, вся история международных отношений полна различными примерами аннексий, являвшихся результатом многочисленных войн. Однако после Первой мировой войны термин «аннексия» стал постепенно приобретать негативный оттенок, и в международное право стали вноситься различные ограничения на подобные действия. «До Второй мировой войны недействительной считалась аннексия, явившаяся результатом агрессивной войны или же договора, заключенного под принуждением». Поскольку вступление стран Прибалтики в состав Советского Союза «не было результатом ни агрессивной войны, ни договора, навязанного силой», то оно не может считаться аннексией и «не противоречило действовавшему в 1940 году общему международному праву»[122]. Пытаясь поддержать мнение прибалтийских авторов, А.Г. Ложкин указывает, что «всякой аннексии должна предшествовать хотя бы кратковременная оккупации территории державой, ее аннексирующей, иначе об аннексии, т. е. незаконном присоединении, речи быть не может»[123]. Однако, исходя из логики этой фразы, очевидно, что поскольку Советский Союз не оккупировал Прибалтику, то и о ее аннексии Москвой не может быть и речи.

Таким образом, осенью 1939 – летом 1940 г. в состав СССР вошли Западная Украина, Западная Белоруссия, Карельский перешеек, Приладожская Карелия, Прибалтика, Бессарабия и Северная Буковина, общей площадью около 452,5 тыс. кв. км[124] и населением в 23 млн человек. Успешно лавируя между двумя воюющими блоками, советское руководство смогло значительно расширить территорию Советского Союза, вернув контроль над стратегически важными регионами, большая часть которых ранее входила в состав Российской империи и была утрачена в годы Гражданской войны в результате внешней агрессии. Поэтому события 1939–1940 гг. были в определенном смысле советским реваншем за поражения времен Гражданской войны. Как справедливо отметил А. Тэйлор, «права России на балтийские государства и восточную часть Польши (а тем более Бессарабию. – М.М.) были гораздо более обоснованными по сравнению с правами Соединенных Штатов на Нью-Мексико»[125]. В этом смысле невозможно не присоединиться к мнению Н.М. Карамзина: «Пусть иноземцы осуждают раздел Польши: мы взяли свое»[126]. В результате западные границы были отодвинуты от жизненно важных центров страны и были созданы новые возможности для развертывания советских вооруженных сил. Это значительно улучшило стратегические позиции и укрепило обороноспособность СССР. В итоге Советскому Союзу вновь удалось совместить политическую и геополитическую границы между «Западной» и «Российской» цивилизациями, как это уже имело место в конце XVIII века[127]. Кроме того, эти присоединения стали прецедентом, на который советское руководство могло ссылаться при решении проблемы послевоенного устройства Европы. В международно-правовом плане все эти территории были закреплены в составе СССР договорами 1945–1947 гг.[128]

Советское руководство, как и руководство остальных великих держав, стремилось достичь своих собственных целей, рассматривая Вторую мировую войну как уникальный шанс для реализации идей «мировой революции». Не случайно еще 1 октября 1938 г. на совещании пропагандистов Москвы и Ленинграда И.В. Сталин объяснял, что «бывают случаи, когда большевики сами будут нападать, если война справедливая, если обстановка подходящая, если условия благоприятствуют, сами начнут нападать. Они вовсе не против наступления, не против всякой войны. То, что мы кричим об обороне – это вуаль, вуаль. Все государства маскируются»[129].

Интересные оценки событий 1939–1941 гг. содержатся в ставшем лишь недавно доступным исследователям дневнике писателя В.В. Вишневского, хотя и не причастного к выработке важнейших военно-политических решений, но тем не менее в силу своих должностных обязанностей и политических функций хорошо осведомленного о настроениях «наверху», имевшего возможность получать достоверную, широкую и разнообразную информацию о деятельности советского руководства, о подготовке к войне. Оценивая советско-германский договор о ненападении, писатель 1 сентября 1939 г. заносит в дневник: «СССР выиграл свободу рук, время. […] Ныне мы берем инициативу, не отступаем, а наступаем… Дипломатия с Берлином ясна: они хотят нашего нейтралитета и потом расправы с СССР; мы хотим их увязания в войне и затем расправы с ними». Передавая распространенные настроения: «Мы через год будем бить Гитлера», Вишневский отмечает, что «это наиболее вероятный вариант. […] Для СССР пришла пора внешних мировых выступлений. […] Гадать, как сложится игра, трудно. Но ясно одно: мир будет вновь перекроен. В данной войне мы постараемся сохранить до конца свои выигрышные позиции. Привлечь к себе ряд стран. Исподволь, где лаской, где силой. Это новая глава в истории партии и страны. СССР начал активную мировую внешнюю политику»[130].

Оценивая начавшуюся войну в Европе, И.В. Сталин в беседе с руководством Коминтерна 7 сентября 1939 г. заявил, что «война идет между двумя группами капиталистических стран (бедные и богатые в отношении колоний, сырья и т. д.) за передел мира, за господство над миром! Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если руками Германии будет расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии). Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расстраивает, подрывает капиталистическую систему… Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались. Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии. Следующий момент – подталкивать другую сторону»[131]. Это сталинское высказывание не осталось в тайне, и 10 ноября 1939 г. начальник Политуправления РККА армейский комиссар 1-го ранга Л.З. Мехлис на совещании с писателями заявил, что «Германия делает в общем полезное дело, расшатывая британскую империю. Разрушение ее поведет к общему краху капитализма – это ясно»[132].

Схожие идеи были высказаны в беседе Председателя СНК и наркома иностранных дел СССР В.М. Молотова с заместителем премьер-министра и министром иностранных дел Литвы В. Креве-Мицкявичусом в ночь на 3 июля 1940 г. в Москве. «Сейчас, – сказал Молотов своему собеседнику, – мы убеждены более чем когда-либо еще, что гениальный Ленин не ошибался, уверяя нас, что вторая мировая война позволит нам завоевать власть во всей Европе, как первая мировая война позволила захватить власть в России. Сегодня мы поддерживаем Германию, однако ровно настолько, чтобы удержать её от принятия предложений о мире до тех пор, пока голодающие массы воюющих наций не расстанутся с иллюзиями и не поднимутся против своих руководителей. Тогда германская буржуазия договорится со своим врагом, буржуазией союзных государств, с тем, чтобы объединенными усилиями подавить восставший пролетариат. Но в этот момент мы придем к нему на помощь, мы придем со свежими силами, хорошо подготовленные, и на территории Западной Европы… произойдет решающая битва между пролетариатом и загнивающей буржуазией, которая и решит навсегда судьбу Европы»[133].

10 февраля 1941 г. эта идея в несколько иной формулировке попала и в дневник В.В. Вишневского: «Мы пользуемся старым методом „разделяй и властвуй“. Мы вне войны, кое-что платим за это, многое получаем. Ведем торговые сношения с различными странами, пользуемся их техникой, кое-что полезное приобретаем и для армии, и для флота и пр. Помогаем вести войну той же Германии, питая ее по „порциям“, на минимуме. Не мешаем империалистам вести войну еще год, два […]. Выжидаем их ослабления. Затем – выступаем в роли суперарбитра, „маклера“ и т. п.»[134].

С весны 1940 г. пока еще в узких, но довольно высокопоставленных аудиториях стали все громче раздаваться голоса о необходимости более активной политики. Тон этим высказываниям задал сам И.В. Сталин. Выступая на заседании комиссии ГВС Красной армии 21 апреля, он предложил «коренным образом переделать нашу военную идеологию. […] Мы должны воспитывать свой комсостав в духе активной обороны, включающей в себя и наступление. Надо эти идеи популяризировать под лозунгами безопасности, защиты нашего отечества, наших границ»[135].

На заседании комиссии ГВС по вопросам военной идеологии 10 мая с основным докладом выступил начальник Политуправления РККА армейский комиссар 1-го ранга Л.З. Мехлис, который утверждал, что «Красная Армия, как и всякая армия, есть инструмент войны. Весь личный состав Красной Армии должен воспитываться в мирное время, исходя из общей цели – подготовки к войне. Наша война с капиталистическим миром будет войной справедливой, прогрессивной. Красная Армия будет действовать активно, добиваясь полного сокрушения и разгрома врага, перенося боевых действий на территорию противника… Речь идет об активном действии победившего пролетариата и трудящихся капиталистических стран против буржуазии, о таком активном действии, когда инициатором справедливой войны выступит наше государство и его Рабоче-Крестьянская Красная Армия». На пленарном заседании комиссии 13–14 мая схожие идеи высказывали и другие участники. В частности, командующий Ленинградским военным округом командарм 2-го ранга К.А. Мерецков заявил, что «наша армия готовится к нападению и это нападение нам нужно для обороны. Это совершенно правильно… Мы должны обеспечить нашу страну не обороной, а наступлением… Наша армия существует для обеспечения нашего государства, нашей страны, а для того, чтобы обеспечить это, надо разгромить, разбить врага, а для этого надо наступать»[136].

Высказанные идеи уже 25 июня были преподнесены в качестве директивных указаний на созванном по инициативе редакций газеты «Красная звезда», журнала «Знамя» и оборонной комиссии Союза советских писателей совещании писателей, разрабатывающих военную тематику. Главный редактор «Красной Звезды» полковник Е.А. Болтин следующим образом инструктировал «инженеров человеческих душ»: «Доктрина Красной Армии – это наступательная доктрина, исходящая из известной ворошиловской формулировки „бить врага на его территории“. Это положение остается в силе сегодня. Мы должны быть готовы, если понадобиться, первыми нанести удар, а не только отвечать на удар ударом». Следовало избавиться от настроений типа: «мы будем обороняться, а сами в драку не полезем» и «воспитывать людей в понимании того, что Красная Армия есть инструмент войны, а не инструмент мира. Надо воспитывать людей так, что будущая война с любым капиталистическим государством будет войной справедливой, независимо от того, кто эту войну начал». Но пока не следовало открыто говорить о Германии как о будущем противнике, поскольку «политически это вредно». В силу сложной международной обстановки Болтин советовал писать о внешней политике СССР «внушительно, прямо, откровенно, но весьма осторожно и спокойно». «Почему обязательно нам нужно прямо говорить, кто наш будущий враг?» – спрашивал он, предлагая искать такие формы пропаганды, которые «позволили бы… добиться нужного эффекта и в то же время соблюсти внешний декорум», чтобы «ни тех, ни других не обижать и не дразнить»[137].

По мере роста военных успехов Германии, росла напряженность в советско-германских отношениях. Обе стороны видели друг в друге противников и готовились к схватке за господство в Европе. Переломным моментом стали советско-германские переговоры в Берлине в ноябре 1940 г.[138], на которых выявились реальные узлы советско-германских противоречий. Наиболее остро интересы обеих стран сталкивались на Балканах, в Финляндии и на Ближнем Востоке. Если в 1939 г. Берлин пошел на уступки Москве, которая смогла к осени 1940 г. в основном реализовать достигнутые договоренности, то с конца 1940 г. экспансионистские устремления Германии и Советского Союза пришли в столкновение и урегулировать их на основе компромисса не удалось, что и продемонстрировали переговоры в ноябре 1940 г. После победы над Францией Германия считала себя гегемоном Европы и не собиралась идти на уступки. Со своей стороны, СССР, довольно легко присоединив новые территории, считал Финляндию, Балканы и черноморские проливы теми регионами, где он имеет преимущественные интересы, и тоже не уступал. В принципе советское руководство не исключало возможности продолжения сотрудничества с Германией. Однако германское руководство не желало идти на новые уступки Москве, расценивая СССР как слабого противника, разгром которого не потребует больших усилий.

Война между Германией и СССР была порождена борьбой за господство в Европе, ускорили же ее столкновения советских и германских интересов по конкретным политическим вопросам. С ноября 1940 г. советско-германские отношения вступили в новую фазу – фазу непосредственной подготовки к войне. Своеобразной «лакмусовой бумажной» действительных намерений Германии стала для советского руководства ситуация, сложившаяся вокруг Болгарии в ноябре 1940 – марте 1941 г. Несмотря на прямые заявления Москвы о советских интересах, Германия игнорировала их, добившись присоединения Болгарии к Тройственному пакту. Видимо, это наглядно показало советскому руководству, что его интересы в Европе не признаются Берлином, и подготовка войны с Германией вступила в заключительную стадию.

Введенные в последние годы в научный оборот советские дипломатические и военные документы 1939–1941 гг. показывают, что никакие внешнеполитические зигзаги не мешали советскому руководству рассматривать Германию в качестве вероятного противника и тщательно готовиться к войне. С возникновением советско-германской границы в октябре 1939 г. Генеральный штаб Красной армии начал разработку плана на случай войны с Германией[139]. Особую интенсивность этот процесс приобрел со второй половины марта 1940 г., и в 1940–1941 гг. было разработано как минимум четыре варианта плана оперативного использования Красной армии в случае войны.

Вместе с тем, не следует забывать, что опубликованные документы, хотя и играли важную роль в советском военном планировании, но не исчерпывали его. Во-первых, к этим документам имелся ряд приложений графического и текстуального характера, детализировавших их содержание. Во-вторых, кроме того, имелись записка о порядке стратегического развертывания вооруженных сил (задачи фронтов и флотов) с приложением карты и сводной таблицы распределения войсковых соединений, авиации и частей РГК по фронтам и армиям; план стратегических перевозок для сосредоточения вооруженных сил на ТВД; планы прикрытия стратегического развертывания; план устройства тыла и материального обеспечения действующей армии; планы по связи, военным сообщениям, ПВО и другие документы. Комплексное исследование всех этих материалов все еще остается, к сожалению, неосуществимым. Пока же мы вынуждены ограничиться рассмотрением доступных текстов четырех докладных записок на имя И.В. Сталина и В.М. Молотова, содержащих основные идеи военных планов[140].

Прежде чем переходить к анализу этих документов, следует хотя бы кратко остановиться на хронологии процесса их разработки. Документ под условным названием «Соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и Востоке на 1940–1941 гг.» начал разрабатываться после установления советско-германской границы согласно договору от 28 сентября 1939 г. Первый вариант плана был подготовлен к концу июля 1940 г. Относительно судьбы этого документа в литературе имеется две дополняющие друг друга версии. Одни авторы считают, что изменение западных границ СССР в августе 1940 г. и формирование новых соединений Красной армии потребовало существенной доработки документа. По мнению же других, этот план был доложен наркому обороны маршалу С.К. Тимошенко, который не одобрил его, поскольку считал, что в нем излишнее значение придается группировке противника, расположенной севернее Варшавы и в Восточной Пруссии, и настаивал на более тщательной проработке варианта, когда основные силы противника развернулись бы южнее Варшавы[141].

Как бы то ни было, к 18 сентября был подготовлен новый вариант плана, который учитывал возможность использования главных сил Красной армии в зависимости от обстановки на Северо-Западном или Юго-Западном направлениях. Именно эти варианты развертывания советских войск именуются в историографии соответственно «северным» и «южным». Подобная особенность планирования была своеобразной традицией советского Генштаба, поскольку в 1921–1939 гг. Западный театр военных действий (ТВД) разделялся почти точно посередине рекой Припять. С сентября 1939 г. эта река полностью протекала по территории СССР, но по привычке именно эта линия, экстраполированная далее на запад делила ТВД на два основных направления. 5 октября 1940 г. этот вариант плана был доложен Сталину и Молотову. В ходе обсуждения Генштабу было поручено доработать план с учетом развертывания еще более сильной главной группировки в составе Юго-Западного фронта. В результате было предусмотрено увеличить численность войск Юго-Западного фронта на 31,25 % по дивизиям, на 300 % по танковым бригадам и на 59 % по авиаполкам[142].

14 октября доработанный «южный» вариант плана был утвержден в качестве основного, но при этом было решено переработать и «северный» вариант. Разработку обоих вариантов на местах планировалось закончить к 1 мая 1941 г. Тем самым советские вооруженные силы получили действующий документ, на основе которого велось более детальное военное планирование. В Генеральный штаб вызывались командующие войсками, члены Военных советов и начальники штабов военных округов для разработки оперативных документов, которые сразу же утверждались наркомом обороны. Кроме этого документа советскому руководству докладывались планы боевых действий против Финляндии, Румынии и Турции, что, по мнению их разработчиков, придавало всему оперативному плану необходимую полноту и гибкость, давало возможность действовать в зависимости от конкретной военно-политической обстановки[143]. К сожалению, большинство этих документов все еще не доступны для исследования.

Однако разработка военных планов на этом не завершилась. Военное руководство стремилось всесторонне оценить оба варианта действий Красной армии, заложенных в оперативный план. Для отработки «северного» и «южного» вариантов 2–6 и 8–11 января 1941 г. в Генштабе проводились две оперативно-стратегические игры. В первой игре разыгрывались наступательные действия Красной армии на Северо-Западном направлении (Восточная Пруссия), а во второй – на Юго-Западном (Южная Польша, Венгрия и Румыния). Оборонительные операции начального периода войны на играх вообще не проигрывались, для сохранения в тайне основного замысла плана в заданиях сторон просто отмечалось, что «синие» напали, но их отбросили к границе, а на Юго-Западном направлении даже к линии Вислы и Дунайца на территории Польши и с этих рубежей уже шла игра. На территории Восточной Пруссии наступление «красных» захлебнулось, а на Юго-Западе они добились значительных успехов, что и привело к отказу от «северного» варианта действий Красной армии. Тем самым главным направлением советского наступления была определена Южная Польша[144].

Переработку документов оперативного плана с учетом опыта январских игр возглавил новый начальник Генштаба генерал армии Г.К. Жуков. Согласно «Плану разработки оперативных планов» требовалось уточнить документы по «южному» варианту к 22 марта, а по «северному» варианту – к 8 марта 1941 г. К сожалению, не ясно была ли выполнена эта задача, ибо подготовленный к 11 марта 1941 г. новый вариант плана окончательно закрепил отказ от «северного» варианта и переориентировал основные усилия войск на Юго-Западное направление[145]. Судьба этого варианта плана вызывает в литературе разногласия. Так, Б.Н. Петров отмечает, что 10 апреля 1941 г. была подготовлена директива на разработку плана оперативного развертывания войск приграничных округов, исходившая из идей, заложенных в плане от 11 марта[146]. Ю.А. Горьков же указывает, что «по данному варианту плана были подготовлены уточняющие директивы в западные приграничные округа и наркому ВМФ, но адресатам их не отправили»[147]. Однако, как указывает А.М. Василевский, в данном случае вновь применялась вышеотмеченная практика вызова в Москву командующих войсками и начальников штабов округов, которые получили все необходимые указания[148]. Поэтому вывод Ю.А. Горькова, что «уточненному в марте 1941 года плану не был дан ход»[149], без анализа все еще секретных документов военного планирования округов представляется преждевременным.

Как бы то ни было, работа над уточнением оперативного плана продолжалась, и к 15 мая 1941 г. был разработан еще один вариант. Для обсуждения сложившейся обстановки и задач войск западных приграничных округов, вытекавших из этого плана, в 18.50–21.20 24 мая в Кремле состоялось совещание И.В. Сталина и В.М. Молотова с наркомом обороны маршалом С.К. Тимошенко, начальником Генштаба генералом армии Г.К. Жуковым, его первым заместителем генерал-лейтенантом Н.Ф. Ватутиным, начальником Главного управления ВВС генерал-лейтенантом П.Ф. Жигаревым, командующими войсками, членами военных советов и командующими ВВС Прибалтийского (ПрибОВО), Западного (ЗапОВО), Киевского (КОВО) особых, Ленинградского (ЛВО) и Одесского (ОдВО) военных округов[150]. В июне уточнение этого документа продолжалось. 13 июня заместитель начальника Генштаба генерал-лейтенант Н.Ф. Ватутин подготовил справку о развертывании вооруженных сил СССР на Западном ТВД, уточнявшую состав войск и их распределение по фронтам[151]. В это же время прорабатывалась идея о создании еще одного фронта – Южного, который был создан согласно постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) от 21 июня 1941 г.[152]

Такова обобщенная картина хода советского стратегического планирования 1939–1941 гг. Теперь следует обратиться непосредственно к анализу содержания доступных материалов.

Первые части документов были посвящены рассмотрению вооруженных сил и возможных действий вероятных противников. В качестве таковых фигурировали Германия, Италия, Финляндия, Венгрия, Румыния, Турция и Япония, т. е. практически все соседи СССР. Разработчики документов предполагали, что против западных границ Советского Союза Германия, Финляндия, Венгрия и Румыния смогут развернуть от 240 до 270 дивизий, более 10 тыс. танков и от 12 до 15 тыс. самолетов. В документе от 15 мая 1941 г. эта часть дана в существенном сокращении, что связано, вероятно, с тем, что этот документ содержит план боевых действий в основном только против Германии. Все эти данные основывались на сведениях советской разведки и были существенно завышенными. Излагая «вероятные оперативные планы противников», разработчики документов постоянно подчеркивали, что «документальными данными об оперативных планах вероятных противников как по Западу, так и по Востоку Генеральный штаб Красной Армии не располагает». И далее излагались лишь наиболее вероятные предположения на этот счет.

Намерения Германии оценивались в июльском плане 1940 г. следующим образом. Развернув основные силы к северу от устья реки Сан, она из Восточной Пруссии нанесет «главный удар на Ригу, на Ковно, Вильно и далее на Минск». Одновременно вспомогательные удары наносятся в Белоруссии от Бреста на Минск, а из южной Польши с целью овладения Западной Украиной. Согласно этому варианту для нанесения главного удара будет сосредоточено до 130 дивизий, а остальные 50 будут действовать на юге. Однако, не исключался и обратный вариант, когда главный удар будет наноситься на Украине, а севернее развернуться вспомогательные действия. В этом случае вермахт будет развернут в обратной пропорции. Предполагались наступательные действия с территории Румынии на Жмеринку и из Финляндии на Карельском перешейке, а позднее на Кандалакшу и Петрозаводск.

Изложив оба варианта действий Германии, авторы документа делали следующий вывод: «Основным наиболее политически выгодным для Германии, а, следовательно, и наиболее вероятным является 1-й вариант ее действий, т. е. с развертыванием главных сил немецкой армии к северу от устья р. Сан».

В ходе дальнейшей переработки этой части документа в текст вносились лишь частные изменения относительно направлений развития германских наступательных операций и развертываемых сил. Гораздо более важными являются изменения в оценке основного варианта действий вооруженных сил Германии. Если в плане от 18 сентября 1940 г. он оставался без изменений, то в плане от 11 марта 1941 г. считалось, что главный удар вермахта будет нанесен по Украине, а в Прибалтике и Белоруссии будут наноситься вспомогательные удары, правда, северный вариант полностью не исключался. Документ от 15 мая 1941 г. исходит уже из вероятности только южного направления главного удара вермахта[153].

Таким образом, оценка намерений противника, за исключением возможного направления главного удара, не претерпела существенных изменений. Вместе с тем нельзя не отметить, что в условиях отсутствия конкретных данных о действительных планах Германии подобные оценки исходили лишь из конфигурации советско-германской границы. По мнению А.В. Шубина, разработчики документов полностью исключали вариант нанесения главного удара вермахта в Белоруссии, так как предполагали, что Германия готовится к затяжной войне с СССР, на первом этапе которой она будет стремиться захватить Прибалтику и Украину, а уже затем наступать на Москву. «То, что главный удар будет нанесен в центре, казалось стратегическим нонсенсом – ведь тогда придется вести всю кампанию в один сезон, да еще по расходящимся направлениям. Это казалось невероятным»[154]. Однако прямого документального подтверждения этой довольно логичной версии на сегодня нет, как и ответа на вопрос, на каком основании авторы документов делали вывод о северном или южном направлениях главных ударов противника. При анализе этих разделов документов постоянно возникает ощущение, что их авторы занимаются простым гаданием. Более того, А.М. Василевский указывает на отсутствие у разработчиков «прямого ответа на основной вопрос – о вероятности нападения на нас фашистской Германии, не говоря уже об определении хотя бы примерных сроков этого нападения»[155], что прямо опровергает официальную версию о разработке планов отражения германской агрессии.

Планируя оперативное использование Красной армии, авторы документов тщательно отработали вопросы ее стратегического развертывания. Документы военного планирования позволяют проследить динамику усиления Западного ТВД, на который предполагалось выделить основные силы советских войск. Согласно июльскому плану 1940 г. для действий на Западе выделялось 68,7 % наличных сил сухопутных войск; по сентябрьскому плану – 68,9 %; мартовский план 1941 г. предполагал выделение 83,5 %, майский – 85,1 %, а июньские документы – 79,2 %[156].

Какие же задачи возлагались на все эти войска? Согласно документу от июля 1940 г. «основной задачей наших войск является нанесение поражения германским силам, сосредоточивающимся в Восточной Пруссии и в районе Варшавы; вспомогательным ударом нанести поражение группировкам противника в районе Ивангород [Демблин], Люблин, Грубешов, Томашов, Сандомир». Соответственно войскам Северо-Западного фронта (8-я, 11-я армии, 37 дивизий и 2 бригады) ставилась задача – «по сосредоточении атаковать противника с конечной целью совместно с Западным фронтом нанести поражение его группировке в Восточной Пруссии и овладеть последней».

Западный фронт (3-я, 10-я, 13-я, 4-я армии, 51 дивизия и 4 бригады) должен был «ударом севернее р. Буг, в общем направлении на Алленштейн, совместно с армиями Северо-Западного фронта нанести решительное поражение германской армии, сосредотачивающейся в восточной Пруссии, овладеть последней и выйти на нижнее течение р. Висла. Одновременно, ударом левофланговой армии в общем направлении на Ивангород [Демблин], совместно с армиями Юго-Западного фронта нанести поражение Ивангород-Люблинской группировке противника и также выйти на р. Висла».

Перед войсками Юго-Западного фронта (5-я, 6-я, 12-я, 18-я, 9-я армии, Конно-механизированная группа, 57 дивизий и 4 бригады) ставилась задача «активной обороной в Карпатах и по границе с Румынией прикрыть Западную Украину и Бессарабию, одновременно, ударом с фронта Мосты-Великие, Рава-Русска, Сенява в общем направлении на Люблин, совместно с левофланговой армией Западного фронта нанести поражение Ивангород-Люблинской группировке противника, выйти и закрепиться на среднем течении р. Висла»[157].

Согласно плану от 18 сентября 1940 г., «главные силы Красной Армии на Западе, в зависимости от обстановки, могут быть развернуты или к югу от Брест-Литовска, с тем чтобы мощным ударом в направлении Люблин и Краков и далее на Бреслау (Братислав) (так в тексте. – М.М.) в первый же этап войны отрезать Германию от Балканских стран, лишить ее важнейших экономических баз и решительно воздействовать на Балканские страны в вопросах участия их в войне; или к северу от Брест-Литовска с задачей нанести поражение главным силам германской армии в пределах Восточной Пруссии и овладеть последней». Надо отметить, что, излагая два варианта использования Красной армии, авторы документа подчеркивают, что именно «южный» вариант является основным. Интересно так же обоснование этого вывода: «Удар наших сил в направлении Краков, Братислава, отрезая Германию от Балканских стран, приобретает исключительное политическое значение. Кроме того, удар в этом направлении будет проходить по слабо еще подготовленной в оборонном отношении территории бывшей Польши».

Общая задача Красной армии на Западе была сформулирована следующим образом: «1. Активной обороной прочно прикрыть наши границы в период сосредоточения войск; 2. Во взаимодействии с левофланговой армией Западного фронта силами Юго-Западного фронта нанести решительное поражение люблинско-сандомирской группировке противника и выйти на р. Висла. В дальнейшем нанести удар в общем направлении на Кельце, Краков и выйти на р. Пилица и верхнее течение р. Одер; 3. В процессе операции прочно прикрывать границы Северной Буковины и Бессарабии; 4. Активными действиями Северо-Западного и Западного фронтов сковать большую часть сил немцев к северу от Брест-Литовска и в Восточной Пруссии, прочно прикрывая при этом минское и псковское направления».

Соответствующие задачи получили и фронты. Северо-Западному фронту (8-я, 11-я армии, 23 дивизии и 2 бригады) были поставлены задачи: «1. Обороняя побережье Балтийского моря, совместно с Балтфлотом не допустить высадки морских десантов противника; 2. Прочно прикрывать минское и псковское направления и ни в коем случае не допустить вторжения немцев на нашу территорию; 3. С целью сокращения фронта 11-й армии и занятия ею более выгодного исходного положения для наступления в период сосредоточения войск во взаимодействии с 3-й армией Западного фронта, овладеть районом Сейны, Сувалки и выйти на фронт Шиткемен, Филипово, Рачки; 4. По сосредоточении войск ударом в общем направлении на Инстербург, Алленштейн совместно с Западным фронтом сковать силы немцев в Восточной Пруссии».

Западный фронт (3-я, 10-я, 13-я, 4-я армии, 42 дивизии и 4 бригады) получил задачу «прочно прикрывая минское направление, по сосредоточении войск одновременным ударом с Северо-Западным фронтом в общем направлении на Алленштейн, сковать немецкие силы, сосредоточивающиеся в Восточной Пруссии. С переходом армий Юго-Западного фронта в наступление ударом левофланговой армии в общем направлении на Ивангород способствовать Юго-Западному фронту разбить люблинскую группировку противника и, развивая в дальнейшем операцию на Радом, обеспечивать действия Юго-Западного фронта с севера».

Юго-Западный фронт (5-я, 19-я, 6-я, 12-я, 18-я, 9-я, Конно-Механизированная армии, 96 дивизий и 5 бригад) получил задачу «прочно прикрывая границы Бессарабии и Северной Буковины, по сосредоточении войск во взаимодействии с 4-й армией Западного фронта нанести решительное поражение люблинско-сандомирской группировке противника и выйти на р. Висла. В дальнейшем нанести удар в направлении Кельце, Петроков и на Краков, овладеть районом Кельце, Петроков и выйти на р. Пилица и верхнее течение р. Одер».

Основными задачами «северного» варианта развертывания советских войск должны были быть: «1. Прочное прикрытие направлений на Минск и Псков в период сосредоточения войск. 2. Нанесение решительного поражения главным силам германской армии, сосредотачивающимся в Восточной Пруссии, и захват последней. 3. Вспомогательным ударом от Львова не только прочно прикрыть Западную Украину, Северную Буковину и Бессарабию, но и нанести поражение группировке противника в районе Люблин, Грубешов, Томашев». Разработчики документа подчеркивали, что «разгром немцев в Восточной Пруссии и захват последней имеет исключительное экономическое и, прежде всего, политическое значение для Германии, которое неизбежно скажется на всем дальнейшем ходе борьбы с Германией». Однако «возникают опасения, что борьба на этом фронте может привести к затяжным боям, свяжет наши главные силы и не даст надежного и быстрого эффекта, что в свою очередь сделает неизбежным и ускорит выступление Балканских стран в войну против нас». Основные задачи фронтов оставались такими же, как и в предыдущем варианте плана[158].

Таким образом, оба варианта оперативного плана предусматривали наступательные операции уже развернутых на ТВД войск Красной армии против еще сосредоточивающихся войск противника. Очевидно, что в основе подобного планирования лежит концепция упреждающего удара, осуществить который удастся лишь в том случае, если советские войска первыми завершат развертывание на ТВД. Этот вывод подтверждается прямым указанием в документе, что в случае сосредоточения основных сил на Северо-Западном направлении «при условии работы железных дорог в полном соответствии с планом перевозок, днем перехода в общее наступление должен быть установлен 25[-й] день от начала мобилизации, т. е. 20[-й] день от начала сосредоточения войск»[159]. То есть переход в наступление связан не с ситуацией на фронте, а с завершением сосредоточения Красной армии. По мнению А.В. Шубина, «вся операция [была] рассчитана на то, что нам противостоит не оборонительная группировка, а две наступательные, уже выгрузившиеся в районах сосредоточения, но еще не полностью готовые к действиям. Удар по сосредотачивающейся наступательной группировке – самый сокрушительный»[160].

Следует отметить, что документ от 18 сентября 1940 г. был подписан начальником генерального штаба РККА генералом армии К.А. Мерецковым, который еще в апреле 1939 г., будучи командующим войсками ЛВО, в ходе разбора штабной оперативной игры указал, что ранее изучался вариант, когда противник «отмобилизовывался и сосредоточивался раньше нас, вторгался на нашу территорию, а потом только мы собирали наши силы, переходили в наступление и били противника». Отметив вредность этой «теории», командующий заявил, что «в тот момент, когда наши противники будут отмобилизовывать свои армии, повезут свои войска к нашим границам, то мы не будем сидеть сложа руки и ждать! Наша оперативная подготовка, подготовка войск должны быть направлены так, чтобы обеспечить на деле полное поражение противника уже в тот период, когда он еще не успел собрать всех своих сил». В качестве примера была приведена прошедшая игра, в ходе которой, получив сведения о мобилизации и сосредоточении войск противника к границе, «красные немедленно вторглись на территорию противника с задачей уничтожить вначале его части прикрытия, а затем и нанести поражение главным силам»[161].

В плане от 11 марта 1941 г. был окончательно закреплен отказ от «северного» варианта, поскольку «развертывание главных сил Красной Армии на Западе с группировкой главных сил против Восточной Пруссии и на Варшавском направлении, вызывает серьезные опасения в том, что борьба на этом фронте может привести к затяжным боям, свяжет наши главные силы, не даст нужного и быстрого эффекта, и тем ускорит вступление Балканских стран в войну против нас.

Основные причины:

а) сложные природные условия Восточной Пруссии крайне затрудняют ведение наступательных операций;

б) серьезная подготовленность этого театра для обороны и особенно в инженерном и дорожном отношениях;

в) сильное сопротивление Германии с вводом значительных сил, которое, безусловно, будет оказано в борьбе за Восточную Пруссию.

Наиболее выгодным является развертывание наших главных сил к югу от р. Припять с тем, чтобы мощными ударами на Люблин, Радом и на Краков поставить себе первую стратегическую цель: – разбить главные силы немцев и в первый же этап войны отрезать Германию от Балканских стран, лишить ее важнейших экономических баз и решительно воздействовать на Балканские страны в вопросах участия их в войне против нас. В основ[у] этого развертывания должно быть положено:

1. Прочной обороной и сковыванием сил противника на внешних флангах стратегического развертывания – от Мемель до Остроленка и по Венгерской и Румынской границам, обеспечить основную операцию центром;

2. Главными силами Юго-Западного фронта во взаимодействии с левым крылом Западного фронта нанести удар и решительное поражение Люблин-Радом-Сандомирской и Краковской группировкам противника, форсировать р. Висла, овладеть Краков и Варшава и выйти на фронт Варшава, Лодзь, Крейцбург, Оппельн.

Дальнейшей стратегической целью для главных сил Красной Армии, в зависимости от обстановки, может быть поставлен[о] – развитие операции через Познань на Берлин, или действия на Юго-Запад на Прагу и Вену, или удар на севере на Торунь и Данциг, с целью обхода Восточной Пруссии.

3. В период сосредоточения войск – упорной обороной, опираясь на УР, прочно прикрывать наши границы и не допускать вторжения противника на нашу территорию».

Соответствующие задачи получили и фронты. Северо-Западному фронту (8-я и 11-я армии, 23 дивизии) ставились преимущественно оборонительные задачи:

«1. Основная задача фронта, опираясь на создаваемые укрепленные районы и на подготовленный в мирное время рубеж, упорной обороной не допустить прорыва противником наших укрепленных районов и вторжения его на нашу территорию.

Главную группировку сил фронта иметь за левым крылом фронта с целью нанесения мощных контрударов на случай прорыва противника на Каунас или Волковыск;

2. При благоприятной обстановке, быть готовым, по указанию Главного Командования к внезапному захвату укрепленных районов противника с целью разгрома его группировки в Восточной Пруссии;

3. Прочно оборонять побережье Балтийского моря в границах [нрзб.] по остр[ова] Эзель и Даго от порта Гайнаш до Паланген, и совместно с Балтфлотом не допустить высадки морских десантов противника».

Западному фронту (3-я, 10-я, 13-я и 4-я армии, 55 дивизий) следовало:

«1. Упорной обороной армий правого крыла фронта на участке р. Неман, Щучин, Остроленка, прочно прикрыть Лидское и Волковыско-Барановичское направления и недопустить вторжения противника на нашу территорию;

2. С переходом армий Юго-Западного фронта в наступление, ударом левого крыла фронта в общем направлении на Седлец, Радом способствовать Юго-Западному фронту разбить Люблин-Радомскую группировку противника. Для обеспечения главного удара фронта нанести вспомогательный удар в направлении Варшава, с задачей захватить Варшава и вынести оборону на р. Нарев.

Ближайшая задача фронта, овладеть районом Седлец, Луков и захват переправ через р. Висла.

В дальнейшем, иметь ввиду действия в направлении на Радом с целью полного окружения Люблинской группировки противника во взаимодействии с Юго-Западным фронтом».

Главный удар должен был наносить Юго-Западный фронт (5-я, 19-я, 6-я, 26-я, 12-я, 20-я, 18-я и 9-я армии, 144 дивизии и 3 бригады), ближайшей стратегической целью которого следовало «поставить – разгром во взаимодействии с левым крылом Западного фронта вооруженных сил Германии в районах – а) Люблин, Томашов, Кельце, Радом и б) Ржешув, Ясло, Краков и выход на ___ день (так в документе. – М.М.) операции на фронт Кельце, Краков, отрезая Германию от ее южных союзников. Одновременно прочно обеспечить госграницу с Венгрией и Румынией.

Ближайшие задачи фронта:

а) Концентрическим ударом армий правого крыла фронта, во взаимодействии с Западным фронтом, окружить и уничтожить основную группировку противника восточнее р. Висла, с одновременным выносом действий подв[ижных] групп [ – ] до двух мк на западный берег р. Висла для овладения Кельце. Главными силами фронта, по разгроме Люблинской группировки противника, на 10[-й] день операции быть готовым к форсированию р. Висла.

б) Одновременно левым крылом главной группировки фронта нанести удар на Краковском направлении и, развивая успех силами подвиж[ных] групп, на 8[-й] день операции овладеть Краковом. Главные силы этой группировки не позднее 10[-го] дня операции вывести в район Мехув, Краков, Тарнув»[162].

Вышеприведенный материал однозначно свидетельствует о продолжении отработки наступательных операций советских войск. Высказанное в литературе мнение о том, что «план от 11 марта 1941 г. является самым точным итоговым выражением общепринятых взглядов и наиболее точно отражает персональную позицию Сталина», можно принять лишь частично. Действительно в этом документе изложена квинтэссенция «общепринятых взглядов» советского руководства на начало войны, но он не был итоговым, поскольку процесс разработки советского оперативного плана продолжался. Версия о том, что «в основу документа была положена оборонительная стратегия»[163], не имеет никакого основания. Дело в том, что в нем было четко указано: «Наступление начать 12.6»[164]. Точный срок начала наступления, как известно, определяется стороной, которая планирует располагать инициативой начала боевых действий. Конечно, в данном случае речь идет не о директиве войскам, а об общем оперативном замысле, однако появление в документе военного планирования точного времени начала операции очень показательно. Как, впрочем, и то, что в нем вновь указывалось: «Готовность к переходу в наступление не позднее ___ дня (так в тексте. – М.М.) мобилизации»[165]. То есть опять же действия Красной армии зависят не от ситуации на фронте, причем предполагается, что противник не помешает советской стороне завершить все приготовления к проведению наступательных операций.

Уточнение задач советских войск нашло свое дальнейшее развитие в документе от 15 мая 1941 г. В нем впервые открыто и четко сформулирована мысль, которая в скрытой форме присутствовала во всех предыдущих вариантах плана: «Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развернутыми тылами, она имеет возможность предупредить нас в развертывании и нанести внезапный удар. Чтобы предотвратить это, считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий Германскому командованию, упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие войск»[166].

В этих условиях следовало «первой стратегической целью действий войск Красной Армии поставить – разгром главных сил немецкой армии, развертываемых южнее линии Брест – Демблин и выход к 30[-му] дню операции на фронт Остроленка, р. Нарев, Лович, Лодзь, Крейцбург, Оппельн, Оломоуц. Последующей стратегической целью иметь наступлением из района Катовице в северном или северо-западном направлении разгромить крупные силы центра и северного крыла германского фронта и овладеть территорией бывшей Польши и Восточной Пруссии.

Ближайшая задача – разгромить германскую армию восточнее р. Висла и на Краковском направлении, выйти на р.р. Нарев, Висла и овладеть районом Катовице, для чего:

а) главный удар силами Юго-Западного фронта нанести в направлении Краков, Катовице, отрезая Германию от ее южных союзников;

б) вспомогательный удар левым крылом Западного фронта нанести в направлении Седлец, Демблин, с целью сковывания варшавской группировки и овладеть Варшавой, а так же содействовать Юго-Западному фронту в разгроме люблинской группировки противника;

в) вести активную оборону против Финляндии, Восточной Пруссии, Венгрии и Румынии и быть готовым к нанесению удара против Румынии при благоприятной обстановке.

Таким образом, Красная Армия начнет наступательные действия с фронта Чижов, Лютовиска силами 152 дивизий против 100 германских. На остальных участках госграницы предусматривается активная оборона».

Фронты получили следующие задачи. Северо-Западный фронт (8-я, 11-я, 27-я армии, 23 дивизии) должен был «упорной обороной прочно прикрывать Рижское и Виленское направления, не допустив вторжения противника из Восточной Пруссии; обороной западного побережья и островов Эзель и Даго не допустить высадки морских десантов противника».

Западный фронт (3-я, 10-я, 13-я, 4-я армии, 45 дивизий) должен был «упорной обороной на фронте Друскеники, Остроленка, прочно прикрыть Лидское и Белостокское направления; с переходом армий Юго-Западного фронта в наступление, ударом левого крыла фронта в общем направлении на Варшаву и Седлец, Радом, разбить варшавскую группировку и овладеть Варшавой, во взаимодействии с Юго-Западным фронтом развить люблинско-радомскую группировку противника, выйти на р. Висла и подвижными частями овладеть Радом». Правда, как отмечают авторы новейшего военно-исторического труда, войскам Северо-Западного фронта и двум армиям правого крыла Западного фронта «предписывалось при благоприятных условиях перейти в наступление, овладеть районом Сувалки, нанести удар на Инстербург и Алленштейн, сковав тем самым силы противника» в Восточной Пруссии[167].

Юго-Западный фронт (5-я, 20-я, 6-я, 26-я, 21-я, 12-я, 18-я, 9-я армии, 122 дивизии) имел ближайшими задачами:

«а) концентрическим ударом армий правого крыла фронта окружить и уничтожить основную группировку противника восточнее р. Висла в районе Люблина;

б) одновременно ударом с фронта Сенява, Перемышль, Лютовиска разбить силы противника на краковском и сандомирско-келецком направлениях и овладеть районом Краков, Катовице, Кельце, имея ввиду в дальнейшем наступать из этого района в северном или северо-западном направлении для разгрома крупных сил северного крыла фронта противника и овладения территорией бывшей Польши и Восточной Пруссии;

в) прочно оборонять госграницу с Венгрией и Румынией и быть готовым к нанесению концентрических ударов против Румынии из районов Черновицы и Кишинев с ближайшей целью разгромить сев[ерное] крыло Румынской армии и выйти на рубеж р. Молдова, Яссы»[168].

Таким образом, как справедливо указывает С.Н. Михалев, майский «план представлял собой несколько трансформированную разработку, заложенную ранее» в мартовском плане[169], а достижение ближайших стратегических целей планировалось обеспечить наступательными действиями, прежде всего войск Юго-Западного направления, на котором следовало развернуть 65,2 % всех дивизий, предназначенных для действий на Западе. Правда, согласно справке о развертывании вооруженных сил СССР на Западном ТВД, подготовленной 13 июня заместителем начальника Генштаба генерал-лейтенантом Н.Ф. Ватутиным, количество развертывавшихся на Юго-Западном направлении дивизий было несколько сокращено до 61,8 %[170]. Для обеспечения сильного первоначального удара по противнику основные силы планировалось развернуть в армиях первого эшелона, куда включалась большая часть подвижных соединений.

Анализ содержания доступных документов советского оперативного планирования показывает, что его основная идея заключалась в том, что Красная армия под прикрытием развернутых на границе войск западных приграничных округов завершит сосредоточение на ТВД сил, предназначенных для войны, и перейдет во внезапное решительное наступление, нанеся упреждающий удар по сосредотачивающимся у советских границ германским войскам. Особенно четко эта идея выражена в документе от 15 мая 1941 г., которым Красная армия должна была руководствоваться в начале войны[171]. Об этом же свидетельствует отсутствие каких-либо упоминаний о возможных действиях Красной армии по отражению ожидавшихся согласно этим планам ударов вермахта. Ведь «отражать агрессию мыслилось путем ведения на главных направлениях стратегических (фронтовых) наступательных операций»[172].

Широко распространенное мнение о том, что СССР сначала ждал нападения врага, а уже потом планировал наступление, не учитывает того, что в этом случае стратегическая инициатива фактически добровольно отдавалась бы в руки противника, а советские войска ставились бы в заведомо невыгодные условия. Ведь отсутствие сведений о точном сроке нападения противника не позволило бы своевременно провести мобилизацию, сосредоточить и развернуть на ТВД необходимую группировку Красной армии, что соответственно сделало бы невозможным осуществление всех этих планов. Как это, к сожалению, и произошло в действительности в июне 1941 г. Тем более что сам переход от обороны к наступлению, столь простой в абстракции, является очень сложным процессом, требующим тщательной и всесторонней подготовки, которая должна была начинаться с оборудования четырех оборонительных рубежей на 150-км глубину. Но ничего подобного до начала войны не делалось, и вряд ли стоит всерьез отстаивать тезис о том, что Красная армия могла успешно обороняться на неподготовленной местности, да еще при внезапном нападении противника, которое советскими планами вообще не предусматривалось. Кроме того, неясно, зачем надо было планировать наступательные операции, если войскам предстояла оборона от нападающего противника. Ведь никто не знает, как сложится ситуация на фронте в ходе оборонительной операции, где окажутся наши войска, в каком они будут состоянии и т. д. Кстати, не известно ни одного документа оперативного планирования, где бы затрагивалась проблема перехода от обороны к наступлению, что подтверждает отсутствие ее проработки.

Не следует забывать, что при разработке проблем начального периода войны внимание советской военной науки на протяжении всего межвоенного периода «было сосредоточено на том, чтобы с началом войны ввести свои главные силы в сражение раньше своего противника и в более выгодных условиях, надежно захватить стратегическую инициативу (выделено мной. – М.М.). Решение этой задачи могли обеспечить: создание сильных армий мирного времени, которые могли бы составить ядро главных сил; заблаговременная всесторонняя подготовка инфраструктуры, особенно железных и автомобильных дорог, позволяющая своевременно осуществить развертывание главных сил; детальная разработка плана мобилизации, сосредоточения и оперативно-стратегического развертывания; создание соответствующих органов управления этими процессами; формирование и сосредоточение в районе границы специальных мотомеханизированных и авиационных соединений, призванных с началом военных действий сорвать мобилизацию и сосредоточение главных сил противника; инженерное оборудование ТВД; подготовка системы ПВО территории страны; организация прикрытия Государственной границы для беспрепятственного проведения мобилизации, сосредоточения и развертывания войск; заблаговременное, скрытое проведение частичной мобилизации и сосредоточения войск»[173]. Как известно, эти меры последовательно проводились в предвоенный период, что лишний раз опровергает версию о пассивно-оборонительных намерениях советского военно-политического руководства.

Важной проблемой вступления Красной армии в войну был вопрос прикрытия мобилизации, сосредоточения и развертывания войск. Планы прикрытия западных приграничных округов были разработаны в мае – июне 1941 г. на основании директив наркома обороны, направленных 5 мая командованию ЗапОВО и КОВО, 6 мая – ОдВО, а 14 мая – ЛВО и ПрибОВО[174]. Запланированная группировка войск западных приграничных округов на прикрытие включала 15 армий, в состав которых выделялось 107 дивизий и 2 бригады, в резерве фронтов оставалось 51 дивизия, а в распоряжении Главного Командования – 8 дивизий. Сопоставление группировок войск по планам развертывания и прикрытия показывает, что для ЛВО и ПрибОВО они практически полностью совпадали. Для ЗапОВО они совпадали на 83 %, а для КОВО и ОдВО – на 61,8 % относительно документа от 13 июня 1941 г. То есть советскому командованию оставалось сосредоточить и развернуть на ТВД всего 24,8 % войск, предназначенных для войны с Германией. Все остальные соединения (75,2 %) уже находились в западных приграничных округах[175], и их оставалось лишь отмобилизовать, сосредоточить и развернуть в приграничной зоне по планам прикрытия. По мнению В.А. Анфилова, Б.Н. Петрова и В.А. Семидетко, такая группировка была более приспособлена к наступлению, чем к обороне[176], что не могло не сказаться в случае нападения противника, поскольку, как справедливо указывает М.А. Гареев, «невыгодное положение советских войск усугублялось тем, что войска пограничных военных округов имели задачи не на оборонительные операции, а лишь на прикрытие развертывания войск»[177].

Ввод этих планов в действие вовсе не совпадал с нападением противника. Например, в плане прикрытия ПрибОВО отмечалось, что «цель разведки – с первого дня войны вскрыть намерения противника, его группировку и сроки готовности к переходу в наступление»[178]. Таким образом, ввод в действие планов прикрытия зависел не от действий противника, а от решения советского командования. По справедливому мнению М.А. Гареева, «накануне войны в какой-то момент было упущено из виду то важнейшее обстоятельство, что в случае начала военных действий и в политическом и в военном отношении нельзя исходить только из собственных пожеланий и побуждений, не учитывая, что противник будет стремиться делать все так и тогда, когда это удобно и выгодно ему»[179], а «идея непременного перенесения войны с самого ее начала на территорию противника… настолько увлекла некоторых руководящих военных работников, что возможность ведения военных действий на своей территории практически исключалась. Конечно, это отрицательно сказалось на подготовке не только обороны, но и в целом театров военных действий в глубине своей территории»[180].

Этот вывод подтверждают и опубликованные документы по планам прикрытия, не предусматривавшие серьезного противодействия сосредоточению советских войск со стороны противника. Так как развертывание первых эшелонов войск прикрытия в своих районах занимало от 3 до 25 часов, а полностью группировка на прикрытие должна была развернуться на 5-й – 10-й день[181], совершенно очевидно, что сделать это без противодействия со стороны противника можно было только до начала военных действий. Как справедливо отметил В.П. Крикунов, «характерная черта планов прикрытия состояла в том, что они исходили из такого варианта начала войны и создавшейся обстановки, при котором удастся без помех со стороны вероятного противника выдвинуться к границе, занять назначенные полосы прикрытия, подготовиться к отражению нападения, провести отмобилизование… Особенностью всех армейских планов прикрытия было отсутствие в них оценки возможных действий противника, в первую очередь варианта внезапного перехода в наступление превосходящих вражеских сил… Сущность тактического маневра сводилась к тому, что надо быстро собраться и выйти к границе… Предполагалось, что в районах сосредоточения будет дано время для окончательной подготовки к бою»[182].

Если бы войска прикрытия действительно готовились к отражению ударов противника, то это бы «означало, – по справедливому мнению М.А. Гареева, – что приграничные военные округа должны иметь тщательно разработанные планы отражения вторжения противника, то есть планы оборонительных операций, так как отражение наступления превосходящих сил противника невозможно осуществить мимоходом, просто как промежуточную задачу. Для этого требуется ведение целого ряда длительных ожесточенных оборонительных сражений и операций. Если бы такие планы были, то в соответствии с ними совсем по-другому, а именно с учетом оборонительных задач, располагались бы группировки сил и средств этих округов, по-иному строилось бы управление и осуществлялось эшелонирование материальных запасов и других мобилизационных ресурсов. Готовность к отражению агрессии требовала также, чтобы были не только разработаны планы операций, но и в полном объеме подготовлены эти операции, в том числе в материально-техническом отношении, чтобы они были освоены командирами и штабами. Совершенно очевидно, что в случае внезапного нападения противника не остается времени на доподготовку таких операций. Но этого не было сделано в приграничных военных округах»[183].

Так как план стратегического развертывания и замысел первых стратегических операций были рассчитаны на полное отмобилизование Красной армии, то они были тесно увязаны с мобилизационным планом. С апреля 1940 г. началась разработка нового мобилизационного плана, который был 12 февраля 1941 г. утвержден правительством. Мобилизационное развертывание Красной армии по плану МП-41 (официальное название «Мобплан № 23») должно было привести к созданию армии военного времени. Всего намечалось развернуть 8 фронтовых и 29 армейских управлений, 62 управления стрелковых, 29 механизированных, 4 кавалерийских, 5 воздушно-десантных и 8 авиакорпусов, 177 стрелковых, 19 горно-стрелковых, 2 мотострелковые, 61 танковую, 31 моторизованную, 13 кавалерийских и 79 авиационных дивизий, 3 стрелковые, 10 артиллерийских противотанковых бригад и 72 артполка РГК, а также соответствующее количество тыловых частей. После мобилизации численность вооруженных сил СССР должна была составить 8,9 млн. человек, войска должны были иметь 106,7 тыс. орудий и минометов, до 37 тыс. танков, 22,2 тыс. боевых самолетов, 10,7 тыс. бронеавтомобилей, около 91 тыс. тракторов и 595 тыс. автомашин.

Большая часть этих войск уже была сформирована или заканчивала формирование, поскольку по принятой летом 1939 г. системе мобилизационного развертывания количество частей и соединений доводилось до уровня военного времени, что упрощало процесс мобилизации, сокращало его сроки и должно было способствовать более высокой степени боеспособности отмобилизованных войск. Главная «особенность военного строительства в эти годы состояла в том, что проходило скрытое мобилизационное развертывание вооруженных сил»[184]. Только во второй половине 1940 – первой половине 1941 г. кроме 29 мехкорпусов, 5 воздушно-десантных корпусов и 10 ПТАБР было сформировано 86 стрелковых дивизий, 16 управлений стрелковых корпусов и 18 управлений армий[185]. Проанализировав более 30 показателей материального обеспечения мобилизационного развертывания вооруженных сил СССР, Г.И. Герасимов пришел к выводу, что «никогда еще наша армия не была так хорошо укомплектована, обеспечена материальными средствами, как в предвоенный период. Конечно, не обошлось и без недостатков, но по основным видам техники, боеприпасов и запасов материальных средств РККА была обеспечена не хуже, чем в период проведения своих победоносных операций во второй половине войны. Имевшиеся материальные запасы и система мобилизации обеспечивали развертывание армии, значительно превосходящей армию фашистской Германии по количеству вооружения и боевой техники, в основном обеспеченной другими материальными средствами в количестве, позволяющем эффективно вести боевые действия в начальный период войны. Поражения начального периода объясняются тем, что армию не успели развернуть»[186].

Согласно плану МП-41 отмобилизование Красной армии предусматривалось произвести поэшелонно в течение месяца. В зависимости от обстановки, мобилизацию планировалось проводить открыто или скрытно, причем последняя была разработана в деталях. Войска приграничных округов заканчивали отмобилизование на 2–4-е сутки мобилизации, прочие войска – на 8–15-е сутки, а запасные части и стационарные госпитали – на 16–30-е сутки. Отмобилизование ВВС завершалось на 3–4-е сутки, причем боевые части и обслуживающие их тылы приводились в боевую готовность уже через 2–4-е часа после начала мобилизации. Войска ПВО отмобилизовывались в два эшелона. Первый имел постоянную готовность до 2-х часов, а второй развертывался на 1–2-е сутки мобилизации. Развертывание вновь формируемых частей предусматривалось завершить на 3–5-е сутки. Таким образом, из 303 дивизий Красной армии 172 имели сроки полной готовности на 2–4-е сутки, 60 дивизий – на 4–5-е сутки, а остальные – на 6–10-е сутки мобилизации. Все остальные боевые части, фронтовые тылы и военно-учебные заведения отмобилизовывались на 8–15-е сутки. Полное отмобилизование вооруженных сил предусматривалось на 15–30-е сутки, основная же часть войск развертывалась примерно на 10–15-е сутки[187].

К лету 1941 г. Красная армия представляла собой гигантский военный инструмент, что давало советскому руководству уверенность в успехе удара по Германии. В 1939–1941 гг. была проведена колоссальная работа по совершенствованию советских вооруженных сил. Соответственно возросли и прямые военные расходы, рост которых в 1938–1940 гг. почти в 2 раза превысил общий рост расходов[188]. В эти годы произошло следующее перераспределение бюджетных расходов: если в 1938 г. на народное хозяйство (в том числе на промышленность) расходовалось 41,7 % (19 %), а на оборону 18,7 %, то в 1939 г. эти показатели составили соответственно 39,4 % (20,3 %) и 25,6 %, а в 1940 г. – 33,4 % (16,4 %) и 32,6 %[189]. Если же учесть общие расходы на вооруженные силы, НКВД, военно-промышленные наркоматы, Главное управление государственных материальных резервов, Главное управление гражданского воздушного флота и другие военизированные организации, общая доля расходов на военные нужды в 1940 г. достигнет 52 % расходов бюджета, или 24,6 % национального дохода[190]. В 1940 г. на военные нужды было израсходовано 26 % промышленной продукции (к примеру, в США этот показатель составлял 10,8 %, а в Германии в 1939 г. – первом военном году – 23 %)[191].

Ежегодной прирост военной продукции в 1938–1940 гг. составлял 39 %, втрое (!) превосходя прирост всей промышленной продукции[192]. Соответственно, доля военной продукции в валовом промышленном производстве (в ценах 1926/27 гг.) возросла с 8,7 % в 1937 г. до 18,7 % в 1940 г. и до 22,5 % в первой половине 1941 г.[193]. В первой половине 1941 г. советская промышленность выпускала 100 % танков и 87 % боевых самолетов новых типов, завершая переход на выпуск только этих образцов[194]. Всего за 1939 – первую половину 1941 г. войска получили от промышленности 92 492 орудий и минометов, 7 448 танков и 19 458 боевых самолетов[195]. Производство боеприпасов только в первом полугодии 1941 г. выросло на 66,4 %, а принятым 6 июня мобилизационным планом на вторую половину 1941 г. и 1942 г. предусматривался его дальнейший рост[196]. После XVIII-й партийной конференции (15–20 февраля 1941 г.) предприятия оборонной промышленности стали переводиться на режим работы военного времени[197]. 6 июня 1941 г. И.В. Сталин подписал постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) № 1509-620сс/ов, согласно которому промышленные наркоматы должны были провести мероприятия, позволявшие «подготовить все предприятия, привлекаемые к выполнению мобилизационного плана по боеприпасам, к возможному переходу производства с 1 июля 1941 г. на работу по мобилизационному плану»[198] (выделено мной. – М.М.).

Таблица 1. Развитие вооруженных сил СССР в 1939–1941 гг.[199]

Советские вооруженные силы, рост которых показан в таблице 1, превосходили армию любой другой страны по количеству боевой техники. Правда, советское руководство преувеличивало боеспособность Красной армии. Вместе с тем, имеющиеся в отечественной историографии[200] утверждения о якобы низкой боеспособности Красной армии в 1941 г. представляются недостаточно обоснованными. Собственно, до сих пор не разработана методология и не сформулированы научные критерии для решения этой проблемы. Сами по себе ссылки на неудачное начало Великой Отечественной войны ничего не объясняют. Тем более что советские войска к 22 июня 1941 г. не успели завершить сосредоточение и развертывание, провести мобилизацию и были захвачены германским нападением врасплох, что также отрицательно сказалось на их боеспособности[201]. По нашему мнению, вопрос о реальной боеспособности Красной армии накануне войны еще ждет своего исследователя.

Тем временем, по мере охлаждения советско-германских отношений с осени 1940 г. органы пропаганды СССР начали тайную подготовку к работе в условиях будущей войны с Германией и ведения антифашистской пропаганды. Уже весной 1941 г., как вспоминает живший до войны в Хабаровске А.Ф. Рар, «люди стали приносить с лекций по международному положению дозированную критику по адресу Германии… В то же время упорные слухи о приближающейся войне с Германией стали ходить и в народе»[202]. Схожие настроения отразились и в упоминавшемся дневнике В.В. Вишневского, записавшего 31 января 1941 г.: «Позиция СССР выжидательна, мы, если будет целесообразно, сможем бросить и свою гирю на весы войны… Решит, вероятно, ближайшее лето». 9 апреля он делает следующую запись: «Решают ближайшие месяцы. Мы подходим к критической точке советской истории. Чувствуешь все это ясно». Наконец 14 апреля: «Правда вылезает наружу. Временное соглашение с Гитлером трещит по всем швам»[203].

В тоже время на политзанятиях в войсках все большее место требовалось отводить изучению военно-политической обстановки в Европе, раскрытию агрессивной сущности империализма и захватнической политики Германии. 30 апреля 1941 г. в западные приграничные округа было направлено директивное письмо Главного управления политической пропаганды (ГУПП) Красной армии «Об итогах инспекторской проверки политзанятий», в котором отмечалось, что «красноармейцам и младшим командирам недостаточно разъясняется, что вторая мировая война обеими воюющими сторонами ведется за новый передел мира… Германия… перешла к завоеваниям и захватам… Недостаточно разъясняется, что расширение второй мировой войны создает непосредственную военную угрозу нашей стране»[204].

Переломным моментом в подготовке советской пропаганды к действиям в новых условиях стало выступление И.В. Сталина 5 мая 1941 г. перед выпускниками военных академий[205]. Это своего рода программная речь Сталина, произнесенная на следующий день после решения Политбюро ЦК ВКП(б) о его назначении на должность председателя СНК СССР, произвела неизгладимое впечатление на слушателей, которые единодушны в том, что она носила антигерманский характер. Помимо констатации захватнических действий Германии в Европе, Сталин прямо возложил на нее ответственность за развязывание мировой войны. При том, что с осени 1939 г. в СССР довольно широко пропагандировалась идея, что «поджигателями войны» являются Англия и Франция, это было озвучиванием явно нового курса. Секретарь исполкома Коминтерна Г. Димитров отметил в своем дневнике: «Наша политика мира и безопасности есть в то же время политика подготовки войны. Нет обороны без наступления. Надо воспитывать армию в духе наступления. Надо готовиться к войне». В.В. Вишневский оценил эту речь более эмоционально: «Речь огромного значения. Мы начинаем идеологическое и практическое наступление… Речь идет о мировой борьбе: Гитлер тут просчитывается. […] Впереди – наш поход на Запад. Впереди возможности, о которых мы мечтали давно»[206].

Как вспоминает слушавший эту речь Н.Г. Лященко, в ней советский вождь «обрисовал международную обстановку, сказал о договоре 1939 года, о том, что СССР осуждает агрессивные действия Германии… Затем Сталин сказал, что война с Гитлером неизбежна, и если В.М. Молотов и Наркомат иностранных дел сумеют оттянуть начало войны на два – три месяца – это наше счастье. „Поезжайте в войска, – закончил свою речь Сталин, – принимайте все меры к повышению их боеготовности“». Это воспоминание интересно сопоставить с воспоминаниями занимавшего в то время пост начальника Генштаба генерала армии Г.К. Жукова. Чуть более месяца спустя, военные просили Сталина разрешить привести войска западных приграничных округов в полную боевую готовность. Отклоняя эту просьбу, вождь объяснил им, что «для ведения большой войны с нами немцам, во-первых, нужна нефть, и они должны сначала завоевать ее, а во-вторых, им необходимо ликвидировать Западный фронт, высадиться в Англии или заключить с ней мир». Для большей убедительности Сталин подошел к карте и, показав на Ближний Восток, заявил: «Вот куда они (немцы) пойдут».

Поскольку И.В. Сталин не опасался германского нападения в 1941 г., то естественно возникает вопрос, какую «неизбежную» войну он собирался оттягивать на два – три месяца? Как вспоминал сорок лет спустя В.М. Молотов, весной 1941 г. в Москве понимали, что если Англия будет разгромлена, то СССР в 1942–1943 гг. «ждут тяжкие испытания». Поэтому следовало, не давая Германии повода для нападения, выиграть время, чтобы успеть «сделать то, что было запланировано». Предвидя неизбежную агрессию, советские руководители «готовиться к ее отражению стали заблаговременно. Иначе зачем нам еще в мае месяце надо было из глубины страны перебрасывать в западные приграничные военные округа в общей сложности семь армий? Это же силища великая! Зачем проводить тайную мобилизацию восьмисот тысяч призывников и придвигать их к границам в составе резервных дивизий военных округов?» При этом сам Молотов признает, что срока германского нападения «точно не знали», но войска уже сосредотачиваются. Естественно, возникает вопрос, что будет после того как Красная армия развернется на западных границах СССР, при том, что не ясно, нападет ли Германия в 1941 г. вообще? «Время упустили, – делает вывод Молотов. – Опередил нас Гитлер!» (выделено мной. – М.М.)[207].

Изменение направленности советской пропаганды было четко сформулировано И.В. Сталиным 5 мая 1941 г. На банкете в Кремле после торжественного заседания по случаю выпуска курсантов военных училищ был провозглашен тост за мирную сталинскую внешнюю политику. В ответ на него Сталин взял слово. «Разрешите внести поправку, – сказал он. – Мирная внешняя политика обеспечила мир нашей стране. Мирная политика дело хорошее. Мы до поры, до времени проводили линию на оборону – до тех пор, пока не перевооружили нашу армию, не снабдили армию современными средствами борьбы. А теперь, когда мы нашу армию реконструировали, насытили техникой для современного боя, когда мы стали сильны – теперь надо перейти от обороны к наступлению. Проводя оборону нашей страны, мы обязаны действовать наступательным образом. От обороны перейти к военной политике наступательных действий. Нам необходимо перестроить наше воспитание, нашу пропаганду, агитацию, нашу печать в наступательном духе. Красная Армия есть современная армия, а современная армия – армия наступательная»[208].

Это выступление И.В. Сталина было взято за основу при составлении ряда директивных документов. В мае 1941 г. в ГУПП Красной армии был подготовлен проект директивы «О задачах политической пропаганды в Красной Армии на ближайшее время», который после ряда уточнений был 20 июня утвержден ГВС РККА[209]. Одновременно по поручению секретарей ЦК ВКП(б) А.А. Жданова и А.С. Щербакова в Управлении пропаганды и агитации был подготовлен проект директивы «О задачах пропаганды на ближайшее время»[210]. Проект не удовлетворил секретарей ЦК, и в первых числах июня сам Щербаков составил новый проект директивы «О текущих задачах пропаганды»[211]. В середине мая 1941 г. лекторской группой ГУПП для закрытых военных аудиторий был подготовлен доклад «Современное международное положение и внешняя политика СССР»[212]. Кроме того, следует обратить внимание на выступления о международном положении М.И. Калинина на партийно-комсомольском собрании работников аппарата Верховного Совета СССР 20 мая и перед выпускниками Военно-политической академии им. В.И. Ленина 5 июня, а также на речь Жданова на совещании работников кино в ЦК ВКП(б) 15 мая 1941 г.[213]

Перестройка пропаганды с задачей «воспитывать личный состав в воинственном и наступательном духе, в духе неизбежности столкновения Советского Союза с капиталистическим миром и постоянной готовности перейти в сокрушительное наступление» началась в соответствии с решением ГВС от 14 мая 1941 г. На следующий день в войска была отправлена директива «О политических занятиях с красноармейцами и младшими командирами Красной Армии на летний период 1941 года», в которой указывалось, что «о войнах справедливых и несправедливых иногда дается такое толкование: если страна первая напала на другую и ведет наступательную войну, то это война считается несправедливой, и наоборот, если страна подверглась нападению и только обороняется, то такая война якобы должна считаться справедливой. Из этого делается вывод, что Красная Армия будет вести только оборонительную войну, забывая ту истину, что всякая война, которую будет вести Советский Союз, будет войной справедливой». В проекте директивы «О задачах политической пропаганды в Красной Армии на ближайшее время» отмечалось, что «весь личный состав Красной Армии должен проникнуться сознанием того, что возросшая политическая, экономическая и военная мощь Советского Союза позволяет нам осуществлять наступательную внешнюю политику, решительно ликвидируя очаги войны у своих границ, расширяя свои территории»[214].

Как отмечалось в проекте директивы ЦК ВКП(б) «О текущих задачах пропаганды», «СССР живет в капиталистическом окружении. Столкновение между миром социализма и миром капитализма неизбежно. Исходя из неизбежности этого столкновения – наше, первое в мире социалистическое государство, обязано изо дня в день, упорно и настойчиво готовиться к решающим боям с капиталистическим окружением с тем, чтобы из этих боев выйти победителем и тем самым обеспечить окончательную победу социализма. Внешняя политика Советского Союза ничего общего не имеет с „пацифизмом“, со стремлением к достижению мира во что бы то ни стало»[215].

«Противоречие между миром социализма и миром капитализма является наиболее острым противоречием нашей эпохи – отмечалось в докладе „Современное международное положение и внешняя политика СССР“, подготовленном в середине мая 1941 г. лекторской группой ГУПП для закрытых военных аудиторий. – Внешняя политика СССР исходит из того непререкаемого положения, что столкновение между миром социализма и миром капитализма неизбежно. Основная цель внешней политики СССР – своими особыми средствами обеспечить все необходимые предпосылки для победоносного решения вопроса „кто кого“ в международном масштабе. Нам далеко не безразлично, в каких условиях произойдет неизбежное столкновение СССР и капиталистического окружения. Мы кровно заинтересованы в том, чтобы эти условия были для нас максимально благоприятными.

Главный успех ленинско-сталинской внешней политики мира состоит в том, что благодаря ей уже удалось отсрочить войну между империалистическими странами и СССР, во-первых, до того, как в нашей стране победил социализм… и, во-вторых, до того, как сами империалистические державы передрались между собой из-за мирового господства… Тем самым ленинско-сталинская политика мира успешно разрешила стоявшие перед ней задачи. Неверно было бы однако расценивать нашу мирную политику, как вечную и неизменную. Это – временная политика, которая вызывалась необходимостью накопить достаточные силы против капиталистического окружения. Теперь мы такие силы накопили и вступили в новый, наступательный период внешней политики СССР, который возлагает на нас большие и ответственные обязанности. […]

Не исключена возможность, что СССР будет вынужден, в силу сложившейся обстановки, взять на себя инициативу наступательных военных действий. […] В современной, исключительно напряженной международной обстановке, СССР должен быть готов ко всяким неожиданностям и случайностям и держать порох сухим против каждого империалистического государства, несмотря на наличие пактов и договоров с этим государством». При анализе ближайших перспектив мирового капитализма следует исходить из нарастания «революционного кризиса», при этом отчетливо «вырисовывается роль СССР, как вооруженного оплота мировой социалистической революции…Это, разумеется, не исключает того, что возможны наступательные действия СССР против отдельных империалистических стран, угрожающих нашей безопасности в обстановке, когда еще нет налицо революционной ситуации в капиталистических странах. Но и в том и в другом случае, СССР может перейти в наступление против империалистических держав, защищая дело победившего социализма, выполняя величайшую миссию, которая возложена историей на первое в мире социалистическое государство рабочих и крестьян по уничтожению постоянно угрожающего нам капиталистического окружения»[216].

Выступая 20 мая 1941 г. на партийно-комсомольском собрании работников аппарата Верховного Совета СССР с речью о международном положении, М.И. Калинин заявил: «Если вы марксисты, если вы изучаете историю партии, то вы должны понимать, что это основная мысль марксистского учения – при огромных конфликтах внутри человечества извлекать максимальную пользу для коммунизма». 5 июня в речи перед выпускниками Военно-политической академии им. В.И. Ленина он сформулировал эту мысль более кратко: «ведь война такой момент, когда можно расширить коммунизм». «Ленинизм учит, – писал А.С. Щербаков, – что страна социализма, используя благоприятно сложившуюся международную обстановку, должна и обязана будет взять на себя инициативу наступательных военных действий против капиталистического окружения с целью расширения фронта социализма.

До поры до времени СССР не мог приступить к таким действиям ввиду военной слабости. Но теперь эта военная слабость отошла в прошлое. Опираясь на свое военное могущество, используя благоприятную обстановку – СССР освободил Западную Украину и Западную Белоруссию, вернул Бессарабию, помог трудящимся Литвы, Латвии и Эстонии организовать Советскую власть». «Если бы, конечно, присоединить Финляндию, то положение еще более улучшилось с точки зрения стратегии», – откровенно заявил 20 мая М.И. Калинин[217]. «Таким образом, капитализму пришлось потесниться, а фронт социализма расширился. Международная обстановка крайне обострилась, военная опасность для нашей страны приблизилась, как никогда. В этих условиях ленинский лозунг „на чужой земле защищать свою землю“ может в любой момент обратиться в практические действия», – предупреждал А.С. Щербаков[218].

А вот как оценивалась «миролюбивая политика СССР» в тезисах к речи М.И. Калинина от 20 мая 1941 г. «Большевики – не пацифисты. Они всегда были и остаются противниками только несправедливых, грабительских, империалистических войн. Но они всегда стояли, стоят и будут стоять за справедливые, революционные, национально-освободительные войны. Пока социализм не победит во всем мире или, по крайней мере, в главнейших капиталистических странах, до тех пор неизбежны как те, так и другие войны. Капиталистический мир полон вопиющих мерзостей, которые могут быть уничтожены только каленым железом священной войны.

Нельзя безотчетно упиваться миром – это ведет к превращению людей в пошлых пацифистов. […] Если мы действительно хотим мира, – и не зыбкого, не кратковременного, не как момента войны, а прочного и надежного, – то для этого мы должны изо всех сил готовиться к войне. Мы должны готовиться не к такой войне, какая идет сейчас, – ведь это же не война, а игра в бирюльки, – а к такой войне, в которой капиталисты уже не остановятся ни перед какими, самыми дьявольскими средствами в борьбе за свое существование. Чтобы представить себе хотя бы приблизительное представление об этой войне, достаточно вспомнить, например, войну с Финляндией. Вот к какой войне мы должны готовиться»[219].

Подобные идеи перекликаются с запиской начальника ГУПП армейского комиссара 1-го ранга А.И. Запорожца на имя члена Политбюро А.А. Жданова от 22 февраля 1941 г., содержащей «некоторые соображения о военной пропаганде среди населения», в которой четко определено, «что наша партия и Советское правительство борются не за мир ради мира, а связывают лозунг мира с интересами социализма, с задачей обеспечения государственных интересов СССР»[220].

Все это лишний раз подтверждает тот факт, что так называемая «миролюбивая внешняя политика СССР» являлась не более чем пропагандистской кампанией, под прикрытием которой советское руководство стремилось обеспечить наиболее благоприятные условия для «сокрушения капитализма» военным путем. Эти условия, судя по приводимым документам, заключались в создании военно-промышленного комплекса, способного обеспечить наступательные действия Красной армии, и в возникновении войны между остальными великими державами. В этих условиях можно было под прикрытием лозунгов о «миролюбии СССР» начать «экспорт революции» в страны Европы, первым этапом которого стало расширение территории Советского Союза в 1939–1940 гг. Относительная легкость, с которой были присоединены эти территории, способствовала формированию среди командного состава Красной армии боевого наступательного духа. Для его поддержания весной 1941 г. была переиздана брошюра М.В. Фрунзе «Единая военная доктрина и Красная Армия», в которой излагались задачи советских войск в духе наступательной доктрины[221].

Однако советское руководство понимало, что наступление Красной армии под лозунгами социальных перемен могло привести к сплочению капиталистических государств в единый антисоветский блок. Не случайно с конца 1940 г. в директивах зарубежным компартиям ИККИ стал отходить от классовых ориентиров, выдвигая на первый план общенациональные задачи. Не случайно, по нашему мнению, и намерение И.В. Сталина, высказанное им 20 апреля 1941 г., распустить Коминтерн, что позволило бы лучше маскировать влияние СССР на зарубежные компартии и способствовало бы расширению их социальной базы. Сталин считал, что «важно, чтобы они (зарубежные компартии. – М.М.) внедрились в своем народе и концентрировались на своих особых собственных задачах…», после решения которых можно будет вновь создать международную коммунистическую организацию. К сожалению, до сих пор не известно, когда же именно планировалось распустить Коминтерн. Уже в первые часы войны Сталин указал на необходимость убрать вопрос о социальной революции и сосредоточиться на пропаганде отечественной войны[222]. Сам этот лозунг был позаимствован из работы В.И. Ленина «Главная задача наших дней», где указывалось, что «Россия идет теперь… к национальному подъему, к великой отечественной войне», которая «является войной за социалистическое отечество, за социализм, как отечество, за Советскую республику, как отряд всемирной армии социализма» и ведет «к международной социалистической революции»[223]. Вполне вероятно, что именно под этим лозунгом и планировалось вести войну с Германией, но не ту, которая началась.

Интересно отметить, что вопрос о новом расширении «фронта социализма» встал именно в мае – июне 1941 г. Как заявил 15 мая А.А. Жданов на совещании работников кино в ЦК ВКП(б), «если обстоятельства нам позволят, то мы и дальше будем расширять фронт социализма»[224]. Выступая на Главном военном совете в ходе обсуждения директивы ГУПП 4 июня 1941 г., Жданов заявил, что «мы стали сильнее, можем ставить более активные задачи. Войны с Польшей и Финляндией не были войнами оборонительными. Мы уже вступили на путь наступательной политики. Между миром и войной – один шаг. Вот почему наша пропаганда не может быть мирной. Пропаганда должна иметь соответствующие темпы… Армию нужно держать в готовности в любой момент. Отсюда задача, так перестроить пропаганду, чтобы она соответствовала новым задачам. […] Политика наступления была у нас и раньше. Эта политика была определена Лениным. Мы теперь лишь лозунг меняем. Мы приступаем к реализации ленинского тезиса»[225]. Однако, в 1941 г. расширять «фронт социализма» далее на Запад можно было лишь сокрушив Германию, которая, по мнению советского руководства, являлась главным противником СССР. Для этой цели был готов достаточно серьезный инструмент – Красная армия, которая еще осенью 1939 г. была удостоена эпитета «армия-освободительница»[226].

«Советский Союз сейчас сильнее, чем прежде, а завтра будет еще сильнее, – отмечалось в проекте директивы ГУПП. – Красная Армия и советский народ, обороняя нашу страну, обязаны действовать наступательным образом, от обороны переходить, когда этого потребуют обстоятельства, к военной политике наступательных действий». По мнению авторов доклада ГУПП, «современная международная обстановка является исключительно напряженной. Война непосредственно подошла к границам нашей родины. Каждый день и час возможно нападение империалистов на Советский Союз, которое мы должны быть готовы предупредить своими наступательными действиями. […] Опыт военных действий показал, что оборонительная стратегия против превосходящих моторизованных частей (Германии. – М.М.) никакого успеха не давала и оканчивалась поражением. Следовательно, против Германии нужно применить ту же наступательную стратегию, подкрепленную мощной техникой (выделено мной. – М.М.). Задача всего начсостава Красной Армии – изучать опыт современной войны и использовать его в подготовке наших бойцов. Вся учеба всех родов войск Красной Армии должна быть пропитана наступательным духом».

«Германская армия еще не столкнулась с равноценным противником, равным ей как по численности войск, так и по их техническому оснащению и боевой выучке. Между тем, такое столкновение не за горами». Интересно отметить, что начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г.Ф. Александров сделал к этому предложению следующее примечание: «Этакой формулировки никак нельзя допускать. Это означало бы раскрыть карты врагу»[227].

Подобные рассуждения в директивных документах ЦК ВКП(б) наряду с данными о непосредственных военных приготовлениях Красной армии к наступлению недвусмысленно свидетельствует о намерении советского руководства летом 1941 г. не просто пассивно ожидать действий Германии, а быть готовым к тому, чтобы в случае необходимости самим нанести удар по сосредотачивающимся у советских границ германским войскам. Подобные замыслы естественно приходилось держать в строгой тайне, чем и объясняется вышеприведенное примечание начальника Управления пропаганды и агитации ЦК. В этом контексте понятна резко негативная реакция ЦК ВКП(б) на публикацию 21 мая 1941 г. в «Комсомольской правде» статьи полкового комиссара И. Баканова «Учение Ленина – Сталина о войне», в которой в несколько смягченной форме изложены некоторые идеи вышеприведенных документов о борьбе с пацифизмом, подготовке молодежи к службе в армии, усилении оборонной мощи и боевого наступательного духа советского народа, постоянной подготовке к войне, поскольку только уничтожение капитализма приведет к миру без войн, а пока этого не случилось большевики выступают за прогрессивные, справедливые войны[228].

Хотя статья была написана в достаточно общих выражениях и не упоминала Германию в качестве противника, она стала предметом обсуждения на высшем партийном Олимпе. В постановлении Политбюро ЦК ВКП(б), посвященном этой публикации, указывалось на необходимость более жесткого контроля со стороны Управления пропаганды и агитации за статьями на внешнеполитические темы, а непосредственные виновники ее появления в газете были сняты с работы[229]. Единственно, что допускалось в прессе, были туманные намеки «Правды» на возможность «всяких неожиданностей» в современной международной обстановке. Тем временем в войсках началась демонстрация антифашистских фильмов и одновременно планировалась серия публикаций в антигерманском духе во всех основных изданиях[230]. Режим строгой маскировки распространялся даже на Коминтерн, которому было отказано в публикации воззвания к 1 мая 1941 г. с обстоятельным анализом международного положения, поскольку это «могло раскрыть наши карты врагу»[231]. Вообще в апреле – июне 1941 г. советское руководство вело столь осторожную внешнюю политику, что это дало ряду авторов повод говорить об умиротворении Германии[232]. Однако, известные на сегодня материалы не подтверждают эту версию.

Особую ценность приведенным выше материалам придает то, что они готовились на уровне и по распоряжению высшего советского военно-политического руководства, сводя к минимуму самодеятельность функционеров среднего звена. Подготовленные по инициативе «верхов», эти материалы дают довольно полное представление о ходе выработки взглядов советского руководства на способ вступления Советского Союза в войну с Германией; о том, что советская сторона не собиралась предоставлять противнику инициативу начала боевых действий. Кроме того, не следует забывать, что все эти планы не остались на бумаге, поскольку постепенно набирал темп процесс подготовки их осуществления.

Особенно наглядно это можно проследить на примере оперативного плана от 15 мая 1941 г., которым Красная армия и должна была руководствоваться в начале войны. После изложения общих задач фронтов в нем сказано следующее: «Для того, чтобы обеспечить выполнение изложенного выше замысла, необходимо заблаговременно провести следующие мероприятия, без которых невозможно нанесение внезапного удара по противнику (выделено мной. – М.М.) как с воздуха, так и на земле:

1. произвести скрытое отмобилизование войск под видом учебных сборов запаса;

2. под видом выхода в лагеря произвести скрытое сосредоточение войск ближе к западной границе, в первую очередь сосредоточить все армии резерва Главного командования;

3. скрытно сосредоточить авиацию на полевые аэродромы из отдаленных округов и теперь же начать развертывать авиационный тыл;

4. постепенно под видом учебных сборов и тыловых учений развертывать тыл и госпитальную базу». Военное руководство просило «разрешить последовательное проведение скрытого отмобилизования и скрытого сосредоточения в первую очередь всех армий резерва Главного Командования и авиации»[233].

Все предложенные меры стали незамедлительно осуществляться.

По пункту 1. Еще 8 марта 1941 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило постановление СНК СССР № 484-203сс, согласно которому предусматривалось в 1941 г. призвать на учебные сборы 975 870 военнообязанных запаса. Осуществление этих мер в середине мая – начале июня 1941 г. позволило призвать 805 264 человека (24 % приписного личного состава по плану мобилизации). Это дало возможность усилить 99 стрелковых дивизий, как в западных приграничных округах, так и выдвигаемых из внутренних округов: 21 дивизия была доведена до 14 тыс. человек; 72 дивизии – до 12 тыс. человек и 6 дивизий – до 11 тыс. человек при штате военного времени в 14 483 человека. Одновременно пополнились личным составом части и соединения других родов войск, и войска получили 26 620 лошадей (4 % по плану мобилизации)[234]. Довольно иронично комментируя упоминания об этом в прессе, В.В. Вишневский отметил в дневнике: «Передовые в „Красной звезде“ – информация о мобилизации ряда классов запасных („сотни тысяч“). Печатается как статейка об учебе запасных. Скромно…»[235].

По пункту 2. В период с 13 по 22 мая 1941 г. начинается выдвижение к западной границе соединений четырех армий (16-й из Забайкальского, 19-й из Северо-Кавказского, 21-й из Приволжского и 22-й из Уральского военных округов) и готовится выдвижение еще трех армий (20-й из Орловского, 24-й из Сибирского и 28-й из Архангельского военных округов), которые должны были закончить сосредоточение к 10 июля. Всего на Западный ТВД планировалось перебросить из внутренних округов и с Дальнего Востока 70 дивизий (54 стрелковых, 11 танковых и 5 моторизованных). «Эта передислокация из внутренних округов, по сути дела, являлась началом стратегического сосредоточения советских войск на театрах военных действий. Выдвижение производилось с соблюдением строжайших мер маскировки, с большой осторожностью, постепенно, без увеличения обычного графика работы железных дорог»[236]. 12–18 июня Генеральный штаб приказал штабам западных округов начать под видом учений и изменения дислокации летних лагерей скрытое выдвижение войск второго эшелона армий прикрытия и резервов западных приграничных военных округов (всего 114 дивизий), которые должны были занять к 1 июля районы сосредоточения в 20–80 км от границы. Это, кстати, опровергает распространенные утверждения о том, что «все приготовления к войне на местах пресекались сверху»[237].

По пункту 3. Сведения о сосредоточении авиации очень скупы. Тем не менее известно, что на 1 мая 1941 г. в западных военных округах имелось 57 истребительных, 48 бомбардировочных, 7 разведывательных и 5 штурмовых авиационных полков, в которых насчитывалось 6 980 самолетов. К 1 июня прибыло еще 2 штурмовых авиаполка и количество самолетов возросло до 7 009, а к 22 июня в западных округах имелось 64 истребительных, 50 бомбардировочных, 7 разведывательных и 9 штурмовых авиаполков, в которых насчитывалось 7 628 самолетов. Кроме того, к 22 июня 1941 г. на Западном ТВД имелось четыре дальнебомбардировочных корпуса и одна дальнебомбардировочная дивизия, в которых насчитывалось 1 346 самолетов. Согласно постановлению СНК СССР и ЦК ВКП(б) № 862-369сс от 10 апреля 1941 г. начался переход на новую систему авиационного тыла, автономную от строевых частей ВВС. Эта система обеспечивала свободу маневра боевых частей, освобождала их от перебазирования своего тыла вслед за собой, сохраняла постоянную готовность к приему самолетов и обеспечению их боевой деятельности. Переход на эту систему должен был завершиться к 1 июля 1941 г.[238].

По пункту 4. О развертывании тыловых и госпитальных частей до 22 июня никаких данных не публиковалось. Накануне войны тыловые части содержались по сокращенным штатам и должны были развертываться: армейские – на 5–7-е сутки, фронтовые – на 15-е сутки мобилизации. Известно, что 41 % стационарных складов и баз Красной армии находился в западных округах, многие из них располагались в 200-километровой приграничной полосе[239]. На этих складах были накоплены значительные запасы. Как указывает А.Г. Хорьков, «окружные склады, имея проектную емкость 91 205 вагонов, были загружены на 93 415 вагонов. Кроме того, в округах на открытом воздухе хранилось 14 400 вагонов боеприпасов и 4 370 вагонов материальной части и вооружения»[240]. В июне 1941 г. Генштаб предложил перебросить в западные округа еще свыше 100 тыс. т горючего[241]. Согласно директиве Генштаба № 560944 от 1 июня 1941 г., все приграничные округа должны были к 10 июля представить заявку «на потребное количество продовольствия и фуража… в 1-м месяце военного времени»[242]. Все это, по мнению Г.П. Пастуховского, было подготовкой «к обеспечению глубоких наступательных операций»[243]. Как отмечается в исследовании состояния тыла Красной армии, «при глубине фронтовой наступательной операции 250 км, темпе наступления 15 км в сутки и своевременном восстановлении железных дорог имелись все возможности обеспечить проведение первой операции запасами, созданными еще в мирное время в армейском тылу»[244].

По мнению И.В. Сталина, войну следовало готовить не только в военном, но и в политическом отношении. Разъясняя эту мысль в речи 5 мая 1941 г., он заявил, что «политически подготовить войну – это значит иметь в достаточном количестве надежных союзников и нейтральных стран». Поэтому, готовясь к войне с Германией, советское руководство предприняло ряд дипломатических шагов в отношении Англии и США для того, чтобы предстать в качестве их союзника и затруднить возможность прекращения англо-германской войны. О позиции Лондона в Москве было известно, что там заинтересованы во вступлении СССР в войну, поскольку надеялись на облегчение собственного положения. Никакой реальной поддержки Советскому Союзу в войне с Германией в Лондоне оказывать не собирались, рассматривая любую войну на востоке Европы, как передышку. Вашингтон тоже был заинтересован в столкновении Германии и Советского Союза, что значительно снизило бы германскую угрозу для США. Конечно, Москву больше интересовала позиция Англии, но и с США обострять отношения не собирались. Исходя из собственных расчетов, Лондон, Вашингтон и Москва в июне 1941 г. стали в большей степени учитывать вероятность необходимости налаживания определенного взаимодействия в войне с Германией. В апреле 1941 г. началась нормализация советско-французских отношений, прерванная в середине июня французской стороной в связи с усилившимися слухами о возможной войне Германии с СССР[245].

Кроме того, советское руководство стало налаживать контакты с восточноевропейскими странами, оккупированными Германией. Со второй половины 1940 г. начались контакты с польским эмигрантским правительством на предмет взаимодействия в войне с Германией, велась заброска агентов в оккупированную Польшу для антифашистской работы. Началась работа по привлечению интернированных в СССР польских военнослужащих для службы в дивизии Красной армии, сформированной «из лиц польской национальности». 26 мая 1941 г. нарком обороны маршал С.К. Тимошенко и начальник Генштаба генерал армии Г.К. Жуков направили в СНК СССР И.В. Сталину докладную записку № орг/2/523374/сс, в которой «согласно Ваших указаний» представили «соображения по созданию стрелковой дивизии, укомплектованной поляками и лицами, знающими польский язык» штатной численностью 10 298 человек. Для этого предлагалось к 1 июля переукомплектовать 170-ю стрелковую дивизию УрВО. Однако в ходе обсуждения этого вопроса Сталин приказал использовать для этой цели 238-ю стрелковую дивизию САВО, дислоцированную в районе Семипалатинск, Усть-Каменогорск, Алма-Ата. В итоге 4 июня Политбюро ЦК ВКП(б) приняло соответствующее решение оформленное в тот же день постановлением СНК СССР № 1469-599сс[246].

Со второй половины 1940 г. началось налаживание тайных контактов с чехословацким эмигрантским правительством Э. Бенеша. Вплоть до нападения Германии велись глубоко законспирированные как от немцев, так и от англичан переговоры о сотрудничестве разведок на случай войны СССР с Германией. В Протекторате Богемия и Моравия все шире распространялись просоветские и прорусские настроения, ширилась деятельность КПЧ, которая с осени 1940 г. по настоянию Москвы начинает отходить от пропаганды социальных перемен, выдвигая на первый план лозунг национального освобождения. Чехословацкая компартия заговорила даже о сотрудничестве с Э. Бенешем, хотя ранее отвергала любое взаимодействие с буржуазными кругами[247].

Хотя именно советское правительство было инициатором разрыва дипломатических отношений с Югославией, советско-югославские контакты полностью прерваны не были. Так, 20 мая 1941 г. в беседе с югославским военным атташе, сообщившим о ней американским дипломатам, начальник Генштаба Красной армии генерал армии Г.К. Жуков заявил, что «Советы будут через некоторое время воевать с Германией и ожидают вступления в войну Соединенных Штатов и что советское правительство не доверяет Англии и подозревает, что миссия Гесса была направлена на то, чтобы повернуть войну против СССР»[248]. Соответственно, уже 2 и 18 июня советская сторона стала налаживать контакты с эмигрантским югославским правительством в Лондоне[249].

В преддверии войны с Германией, советское руководство пыталось отколоть от нее восточноевропейских союзников. В конце мая 1941 г. Москва довела до сведения румынского правительства, что «готова решить все территориальные вопросы с Румынией и принять во внимание определенные пожелания относительно ревизии [границ], если Румыния присоединится к советской политике мира», т. е. выйдет из Тройственного пакта. 30 мая И.В. Сталин принял финского посла в Москве и завел речь о дружественных советско-финских отношениях, которые он намеревался подкрепить поставкой 20 тыс. тонн зерна[250]. Но эти попытки не дали результатов, потому что и в Финляндии, и в Румынии слишком хорошо помнили советскую «дружбу» в 1939–1940 гг.

Подготовка к войне в Европе требовала обезопасить советские дальневосточные границы. Зная о подготовке Японии к войне с Англией и США и ее заинтересованности в нейтралитете СССР на период войны на Тихом океане, советское руководство пошло на заключение советско-японского договора о нейтралитете от 13 апреля 1941 г.[251]. В свою очередь, Советский Союз был заинтересован в отвлечении внимания Англии и США от европейских проблем и в нейтралитете Японии на период разгрома Германии и «освобождения» Европы от капитализма. Таким образом, советско-японский договор должен был обеспечить советскому руководству свободу рук в Европе.

Если советское правительство действительно рассчитывало на германское наступление летом 1941 г. на Ближнем Востоке, то понятен смысл проводимых в мае 1941 г. советско-германских консультаций по Ближнему Востоку, которые вели в Анкаре от имени своих правительств советский посол С.А. Виноградов и германский посол Ф. фон Папен. В ходе переговоров советская сторона подчеркнула готовность учитывать германские интересы в этом регионе[252]. Тем самым, Советский Союз демонстрировал, что не будет препятствовать германским действиям, которые были на руку Москве, поскольку любое германское наступление в этом регионе, во-первых, поставило бы почти непреодолимый барьер на пути возможного сговора Лондона и Берлина и, во-вторых, увело бы наиболее боеспособные силы вермахта из Восточной Европы, что, безусловно, облегчило бы наступление Красной армии. При таком подходе становятся понятны действия советской дипломатии в период антианглийского восстания в Ираке, приведшие к установлению 12 мая 1941 г. дипломатических и экономических отношений с прогерманским правительством Р. Гайлани: этим Москва еще раз демонстрировала свою лояльность Берлину, усыпляя бдительность А. Гитлера.

Этой же цели, по нашему мнению, планировалось достичь на прямых советско-германских переговорах, которые усиленно предлагались советской стороной с середины июня 1941 г. Широко известное Заявление ТАСС от 13 июня, по справедливому мнению ряда исследователей, было приглашением Германии на новые переговоры. Как известно, Германия не отреагировала на это заявление, поэтому 18 июня В.М. Молотов уведомил Берлин о желании прибыть для новых переговоров. Даже вечером 21 июня в беседе с германским послом Ф. фон Шуленбургом Молотов не терял надежду на возможность переговоров для прояснения советско-германских отношений[253].

Как правило, эти действия Москвы приводятся в качестве обоснования тезиса «о полном отрыве советского руководства от реальной действительности»[254]. Но если посмотреть на эти его действия с другой стороны, то они окажутся полностью логичными и обоснованными. Готовясь к нанесению превентивного удара по Германии, советское руководство не могло не задумываться над пропагандистским обоснованием этого своего шага. Почему бы не предположить, что советско-германские переговоры были нужны Москве не для их успешного завершения или затягивания, а, во-первых, для маскировки последних военных приготовлений и, во-вторых, для их последующего срыва, что дало бы Москве хороший предлог для начала военных действий. Подобное предположение подкрепляется схожими действиями СССР в отношении своих западных соседей в 1939–1940 гг. Конечно, только дальнейшее изучение советских документов кануна войны позволит подтвердить или отвергнуть это предположение, которое высказано, исходя из известных материалов, в качестве гипотезы.

Основным процессом, позволяющим говорить о завершении подготовки к осуществлению плана от 15 мая 1941 г., является стратегическое сосредоточение и развертывание Красной армии. Как известно, «последние полгода до начала войны были связаны уже непосредственно со скрытым стратегическим развертыванием войск, которое должно было составить завершающий этап подготовки к войне»[255]. Но именно с апреля 1941 г. начинается полномасштабный процесс сосредоточения на будущем ТВД выделенных для войны с Германией 247 дивизий, составлявших 81,5 % наличных сил Красной армии, которые после мобилизации насчитывали бы свыше 6 млн. человек, около 70 тыс. орудий и минометов, свыше 15 тыс. танков и до 12 тыс. самолетов. Стратегическое развертывание было обусловлено «стремлением упредить своих противников в развертывании вооруженных сил для нанесения первых ударов более крупными силами и захвата стратегической инициативы с самого начала военных действий»[256]. Понятно, что эти меры проводились в обстановке строжайшей секретности и всеохватывающей дезинформационной кампании в отношении германского руководства, которому, в частности, внушалось, что основные усилия советских войск в случае войны будут направлены на Восточную Пруссию[257].

Естественно, что все эти приготовления порождали слухи о предстоящей войне с Германией, которые были зафиксированы «компетентными органами» уже в середине мая 1941 г. Третье управление НКО (Особые отделы) неоднократно информировало начальника ГУПП о «нездоровых политических настроениях и антисоветских высказываниях» среди населения западных районов страны и военнослужащих Красной армии. По мнению работника военного госпиталя Сорокина, «приезд советских генералов в г. Ровно говорит за то, что Россия скоро будет воевать с Германией». «Советские войска начали усилено подбрасываться в г. Ровно, очевидно, готовится война с Германией», полагал бывший работник военного госпиталя Вишт. Электромонтер военного госпиталя Бекер тоже считал, что раз «в г. Ровно приехало много генералов Красной Армии, скоро будет война с Германией». По мнению курсанта курсов младших командиров Жукова, «высшее командование приехало не просто для учений, а для начала войны с Германией». «К нам прибыло 60 человек генералов и как будто все они на игру. Ну, какая может быть игра, если все говорят, как посеем и пойдем воевать с немцами. Хотя правительство и занимается обманными опровержениями, но самому надо понимать, что будет война», считал военврач Дворников. По мнению младшего сержанта Амелькина, «Советский Союз ведет усиленную подготовку к войне с Германией, поэтому генералы и приехали в Ровно». «Говорят, что генералы съехались на учения, но мы не верим в это потому, что такое количество высшего начсостава съехалось в Проскуров перед наступлением на Польшу», заявил лейтенант Цаберябый. Красноармеец Радинков, маршируя в составе 75-й стрелковой дивизии в леса южнее Бреста, считал, что «нас ведут на войну и нам ничего не говорят». 2 июня В.В. Вишневский отметил в своем дневнике: «Сосредоточение войск. Подготовка соответствующей литературы. В частях – антифашистские фильмы… Чувствуются новые события»[258].

Поскольку стратегическое сосредоточение и развертывание войск является заключительной стадией подготовки к войне, особый интерес представляет вопрос об определении возможного срока советского удара по Германии. В отечественной историографии эта тема начала обсуждаться с публикацией скандально известной работы В. Суворова «Ледокол», который называет «точную» дату запланированного советского нападения на Германию – 6 июля 1941 г., фактически ничем не обоснованную. Мотивировка автора сводится главным образом к тому, что 6 июля 1941 г. было воскресеньем, а Сталин и Жуков якобы любили нападать в воскресенье[259]. Но вряд ли можно это принять всерьез. Не подкрепляет предположения автора и приводимая цитата из книги «Начальный период войны», смысл которой им искажен. В этой книге сказано, что «немецко-фашистскому командованию (а не „германским войскам“, как у Суворова. – М.М.) буквально в последние две недели перед войной (т. е. с 8 по 22 июня, а не „на две недели“, как в „Ледоколе“. – М.М.) удалось упредить наши войска в завершении развертывания и тем самым создать благоприятные условия для захвата стратегической инициативы в начале войны»[260]. Причем эта цитата Суворовым приводится дважды: один раз правильно, а второй – искаженно[261].

Как отмечалось выше, первоначально ориентировочным сроком превентивного удара по Германии было 12 июня 1941 г. Видимо, не случайно приказ наркома обороны № 138 от 15 марта 1941 г., вводивший в действие «Положение о персональном учете потерь и погребении погибшего личного состава Красной Армии в военное время», требовал «к 1 мая 1941 г. снабдить войска медальонами и вкладными листками по штатам военного времени»[262]. Однако, как известно, 12 июня никаких враждебных действий против Германии со стороны СССР предпринято не было. Однозначно ответить на вопрос о причинах переноса этого срока в силу состояния источниковой базы не представляется возможным. Можно лишь высказать предположение, что, узнав 12 мая 1941 г. о полете Р. Гесса в Англию и опасаясь возможного прекращения англо-германской войны, в Кремле сочли необходимым повременить с нападением на Германию. «Не помню всех мотивов отмены такого решения, – вспоминал В.М. Молотов 40 лет спустя. – Но мне кажется, что тут главную роль сыграл полет в Англию заместителя Гитлера по партии Рудольфа Гесса. Разведка НКВД донесла нам, что Гесс от имени Гитлера предложил Великобритании заключить мир и принять участие в военном походе против СССР… Если бы мы в это время (выделено мной. – М.М.) сами развязали войну против Германии, двинув свои войска в Европу, тогда бы Англия без промедления вступила бы в союз с Германией… И не только Англия. Мы могли оказаться один на один перед лицом всего капиталистического мира…»[263].

Лишь получив сведения о провале миссии Р. Гесса и убедившись в продолжении англо-германских военных действий в Восточном Средиземноморье, в Москве, видимо, решили больше не откладывать осуществление намеченных планов. Как уже отмечалось, 24 мая 1941 г. в кабинете И.В. Сталина в Кремле состоялось совершенно секретное совещание военно-политического руководства, на котором, вероятно, и был решен вопрос о новом сроке завершения военных приготовлений. К сожалению, в столь серьезном вопросе мы вынуждены ограничиться этой рабочей гипотезой, которую еще предстоит подтвердить или опровергнуть на основе привлечения новых, пока еще недоступных документов.

Была ли вообще запланирована точная дата? Только комплексное исследование документов, отражающих как процесс военного планирования, так и проведение мер по подготовке наступления, позволит дать окончательный ответ на этот вопрос. Вместе с тем известные историкам даты проведения этих мероприятий не исключают того, что все же такая дата определена была. По мнению В.Н. Киселева, В.Д. Данилова и П.Н. Бобылева, наступление Красной армии было возможно в июле 1941 г.[264]. 14–19 июня нарком обороны приказал к 22–23 июня вывести на полевые командные пункты созданные на базе управлений ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО и ОдВО управления Северо-Западного, Западного, Юго-Западного фронтов и 9-й армии соответственно. 21 июня Политбюро ЦК ВКП(б) решило создать на базе управления Московского военного округа управление Южного фронта, которое должно было объединить войска 18-й и 9-й армий, развертываемые на границе с Румынией[265]. В доступных документах, отражающих процесс подготовки Красной армии к войне, указывается, что большая часть мер по повышению боеготовности войск западных приграничных округов должна была быть завершена к 1 июля 1941 г. К этому дню планировалось закончить формирование всех развертываемых в этих округах частей; вооружить танковые полки мехкорпусов, в которых не хватало танков, противотанковой артиллерией; завершить переход на новую организацию авиационного тыла, автономную от боевых частей; сосредоточить войска округов в приграничных районах; замаскировать аэродромы и боевую технику.

Одновременно завершалось сосредоточение и развертывание второго стратегического эшелона Красной армии. Так, войска 21-й армии заканчивали сосредоточение к 2 июля, 22-й армии – к 3 июля, 20-й армии – к 5 июля, 19-й армии – к 7 июля, 16-й, 24-й и 28-й армий – к 10 июля. Исходя из того факта, что «противник упредил советские войска в развертывании примерно на 25 суток», полное сосредоточение и развертывание Красной армии на Западном ТВД должно было завершиться к 15 июля 1941 г. К 5 июля следовало завершить организацию ложных аэродромов в 500-километровой приграничной полосе. К 15 июля планировалось завершить сооружение объектов ПВО в Киеве и маскировку складов, мастерских и других военных объектов в приграничной полосе, а также поставить все имеющееся вооружение в построенные сооружения укрепрайонов на новой границе[266]. Таким образом, как следует из известных материалов, Красная армия должна была завершить подготовку к наступлению не ранее 15 июля 1941 г. Вместе с тем окончательное выяснение вопроса о запланированной дате советского наступления требует дальнейших исследований с привлечением нового документального материала.

Имеющиеся материалы позволяют высказать предположение о последовательности завершающих приготовлений советских войск к войне. 18 июня 1941 г. начальник Генштаба РККА направил командованию западных приграничных округов приказ о приведении войск в боевую готовность к 1 июля[267]. Скорее всего, 1 июля войска западных округов получили бы приказ ввести в действие планы прикрытия, в стране началась бы скрытая мобилизация, а завершение к 15 июля развертывания намеченной группировки Красной армии на Западном ТВД позволило бы СССР в любой момент после этой даты начать боевые действия против Германии. Невозможность полного сохранения в тайне советских военных приготовлений не позволяла надолго откладывать удар по Германии, иначе о них узнала бы германская сторона. Поэтому завершение сосредоточения и развертывания Красной армии на западной границе СССР должно было послужить сигналом к немедленному нападению на Германию. Только в этом случае удалось бы сохранить эти приготовления в тайне и захватить противника врасплох.

Совокупный анализ оперативных документов Генштаба РККА, директивных идеологических документов ЦК ВКП(б) и военной пропаганды, а также данных о непосредственном сосредоточении Красной армии на Западном ТВД недвусмысленно свидетельствует о намерении советского руководства не просто пассивно ожидать действий Германии, а быть готовым к тому, чтобы в случае необходимости самим нанести удар по сосредотачивающимся у советских границ германским войскам. Сегодня совершенно очевидно, что, «наступательный план – это оптимальное решение задачи обороны страны для СССР»[268]. Собственно, такой сценарий мы и видим в доступных документах советского оперативного планирования. Правда, при этом советские военные планы в определенной степени зависели от действий Берлина, то есть предполагалось, что сначала возникнет реальная угроза германского нападения, а уже затем Красная армия должна будет ее парировать упреждающим ударом. Однако реализация этого замысла требовала своевременного сосредоточения и развертывания запланированной группировки РККА на Западном ТВД. В противном случае Советский Союз оказывался пассивным объектом германского нападения.

Вместе с тем, анализируя подготовку Советского Союза к войне с Германией, следует помнить, что мы исследуем незавершенный процесс. Поэтому дискуссии относительно действительных намерений советского руководства, очевидно, будут продолжаться. Ведь, насколько известно, несмотря на подготовку к войне с Германией, Кремль вплоть до 22 июня 1941 г. так и не принял решения об использовании военной силы для отстаивания своих интересов. Конечно, дальнейшее рассекречивание и введение в научный оборот материалов последних месяцев перед германским нападением, возможно, позволит более точно реконструировать намечавшиеся действия советского руководства. Однако, вполне вероятно, что по некоторым аспектам этой проблемы получить однозначный ответ не удастся никогда. Кстати сказать, ход ведущихся дискуссий показывает, что главным вопросом при изучении проблемы 1941 г. является вопрос о причинах, по которым советское руководство не сумело реализовать свой стратегический замысел.

В связи со всем вышесказанным возникает вопрос, не было ли германское нападение на СССР в таком случае «превентивной войной», как об этом заявляла германская пропаганда. Поскольку превентивная война – это «военные действия, предпринимаемые для упреждения действий противника, готового к нападению или уже начавшего таковое, путем собственного наступления»[269], она возможна только в случае, когда осуществляющая их сторона знает о намерениях противника. Однако германские документы свидетельствуют, что в Берлине воспринимали СССР лишь как абстрактную потенциальную угрозу, а подготовка «Восточного похода» совершенно не была связана с ощущением «непосредственной опасности, исходящей от Красной Армии»[270]. Германское командование знало о переброске дополнительных сил в западные округа СССР, но расценивало эти действия как оборонительную реакцию на обнаруженное развертывание вермахта. Группировка Красной армии оценивалась как оборонительная, и никаких серьезных наступательных действий со стороны Советского Союза летом 1941 г. не предполагалось[271]. Поэтому сторонники тезиса о «превентивной войне» Германии против СССР попадают в глупое положение, пытаясь доказать, что Гитлер решил сорвать советское нападение, о подготовке которого он на деле ничего не знал.

К сожалению, советская разведка не смогла представить в Кремль доказательства того, что Германия летом 1941 г. нападет на СССР. Советское руководство знало о наличии довольно крупной группировки вермахта у западных границ СССР, но не опасалось скорого германского нападения, считая, что Германия, связанная войной с Англией, будет продолжать наступление на Ближнем Востоке или попытается высадиться на Британские острова, а не начнет войну на два фронта[272]. Поскольку ни Германия, ни СССР не рассчитывали на нападение противника летом 1941 г., значит, и тезис о «превентивных» действиях неприменим ни к кому из них. В этом случае версия о «превентивной войне» вообще не имеет ничего общего с исторической наукой, а является чисто пропагандистским тезисом А. Гитлера для оправдания германской агрессии. В результате того, что в своих расчетах стороны исходили из разных сроков начала войны, германскому командованию в силу случайного стечения обстоятельств удалось упредить советские войска в завершении развертывания и тем самым создать благоприятные условия для захвата стратегической инициативы в начале войны. В результате Красная армия, завершавшая сосредоточение и развертывание на ТВД, была застигнута врасплох и в момент нападения Германии оказалась не готова к каким-либо немедленным действиям – ни оборонительным, ни тем более наступательным, что самым негативным образом сказалось на ходе боевых действий в 1941 г.

Летом 1941 г. для Советского Союза существовала благоприятная возможность нанести внезапный удар по Германии, скованной войной с Англией, и получить как минимум благожелательный нейтралитет Лондона и Вашингтона. Правильно отмечая нарастание кризиса в советско-германских отношениях, советское руководство полагало, что до окончательного разрыва еще есть время, как для дипломатических маневров, так и для завершения военных приготовлений. К сожалению, не сумев правильно оценить угрозу германского нападения и опасаясь англо-германского компромисса, И.В. Сталин как минимум на месяц отложил завершение военных приготовлений к удару по Германии, который, как мы теперь знаем, был единственным шансом сорвать германское вторжение. Вероятно, это решение «является одним из основных исторических просчетов Сталина»[273], упустившего благоприятную возможность разгромить наиболее мощную европейскую державу и, выйдя на побережье Атлантического океана, устранить вековую западную угрозу нашей стране. В результате германское руководство смогло начать 22 июня 1941 г. осуществление плана «Барбаросса» и Советскому Союзу пришлось 3 года вести войну на своей территории, что привело к колоссальным людским и материальным потерям.

Таким образом, и Германия, и СССР тщательно готовились к войне, и с начала 1941 г. этот процесс вступил в заключительную стадию, что делало начало советско-германской войны неизбежным именно в 1941 г., кто бы ни был ее инициатором. Первоначально вермахт намеревался завершить военные приготовления к 16 мая, а Красная армия – к 12 июня 1941 г. Затем Берлин отложил нападение, перенеся его на 22 июня, месяц спустя то же сделала и Москва, определив новый ориентировочный срок – 15 июля 1941 г. Как ныне известно, обе стороны в своих расчетах исходили из того, что война начнется по их собственной инициативе. К сожалению, поскольку советское руководство неправильно оценивало степень угрозы германского нападения, все советские военные приготовления оказались запоздалыми. Однако «от того, в какой степени тому или иному государству удавалось выполнить комплекс мероприятий по прикрытию и своевременному развертыванию оперативно-стратегических группировок, во многом зависел успех проведения операций начального периода войны, ее ход, а иногда и исход»[274].

Так как в своих расчетах Германия и Советский Союз исходили из разных сроков завершения военных приготовлений, германскому командованию в силу случайного стечения обстоятельств удалось упредить советские войска в завершении развертывания и тем самым создать благоприятные условия для захвата стратегической инициативы в самом начале войны. В итоге Красная армия, находившаяся в процессе сосредоточения и развертывания на ТВД, была 22 июня 1941 г. застигнута врасплох и в момент нападения Германии оказалась не готова к каким-либо немедленным действиям – ни оборонительным, ни тем более наступательным, что самым негативным образом сказалось на ходе боевых действий в 1941 г. Внезапное нападение Германии на СССР и первые неудачи на фронте оказали на советское руководство ошеломляющее воздействие. Наиболее образно эту ситуацию изложил в своих воспоминаниях тогдашний нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов, отметив, что «государственная машина, направленная по рельсам невероятности нападения Гитлера, вынуждена была остановиться, пережить период растерянности и потом повернуть на 180 градусов. Последствия этого пришлось исправлять на ходу ценою больших жертв»[275].

Елена Прудникова Приложение Почему особые отделы были переданы в Наркомат Обороны?

Сталинские методы управления просты только с первого взгляда. На самом деле разобраться в них – та еще задачка. Хотя бы потому, что, в отличие от традиционного государственного управления, которое строится веками, это было во многом экспериментальное, опытным путем создаваемое управление совершенно новым государственным образованием. Короче говоря, экстренная организация изначального хаоса. Задача осложнялась тем, что надо было сыграть без репетиций. И еще раз – тем, что надо было запутать врага, не дать ему догадаться, как на самом деле советское правительство собирается решать ту или иную проблему.

Поэтому иной раз советская организационная мысль выдавала самые неожиданные виражи. Появление декоративных структур (вроде приснопамятного комитета по эвакуации) – еще не самый головокружительный из них. Так, например, изучая подготовку к войне, я обнаружила некий выброшенный Политбюро протуберанец с ничего не говорящим названием: «военно-промышленная комиссия» (не путать с «военно-промышленным комитетом» – это другая контора). Кто-нибудь о ней слышал? Вот и я тоже… По рассмотрении же вопроса оказалось, что оная комиссия ведала всей мобилизацией промышленности, то есть переводом ее на военные рельсы. Фактически это был второй Госплан, существование которого так засекретили, что до сих пор расколдовать не могут.

Но бывали решения настолько странные, что им до сих пор присвоен ярлык «ошибочных». Вот ведь любой нормальный человек отлично понимает, что так делать нельзя, – а упрямый и глупый вождь все равно делает. И никто ему не указ, даже Политбюро, вопросы в котором решались голосованием. К числу таких «ошибочных» решений до сих пор относят странную реорганизацию, которая настигла НКВД незадолго до войны. Потому что – ни на первый, ни на любой другой взгляд – смысла в ней не просматривается.

Итак, 3 февраля 1941 г. НКВД внезапно разделяют на три части. На его основе появляются целых два наркомата: собственно НКВД и НКГБ, а особые отделы (военную контрразведку) и вовсе передают в наркомат обороны.

Мотивировка этой реорганизации, конечно, вполне правдоподобная: «…в связи с необходимостью максимального улучшения агентурно-оперативной работы органов государственной безопасности и возросшим объемом работы, проводимой Народным комиссариатом внутренних дел СССР…». Этому можно бы даже поверить, если не знать некоторых моментов.

а) Наркомом госбезопасности становится вечный первый заместитель Берии Всеволод Меркулов, «второе я» наркома, то есть разделения, можно сказать, как бы и нет.

б) При таком раздвоении должно произойти резкое увеличение штата – хотя бы за счет собственных структур новой конторы. Однако этого не случилось. Всеми делами НКГБ ведал всего-навсего административно-хозяйственно-финансовый отдел (при том, что в НКВД существовали административно-хозяйственное управление и центральный планово-финансовый отдел).

в) Через месяц после начала войны, 20 июля 1941 г., НКВД и НКГБ снова, мгновенно и безболезненно, объединены в один наркомат.

г) Намечено это объединение было еще раньше, поскольку Особые отделы, 8 февраля переданные из новообразованного НКГБ в наркомат обороны, были возвращены 17 июля уже в состав НКВД. А еще раньше, 26 июня, были образованы органы охраны тыла – в основном с чекистскими функциями, однако также в составе НКВД.

Ну, и зачем было вырисовывать эту сложную организационную загогулину? Какая разница, считается ли Меркулов самостоятельным наркомом под кураторством Берии или является его заместителем?

Разницы, конечно, нет. Да ее и не было, учитывая, с какой необыкновенной легкостью ведомства снова слились в одно. Интересно, их начальники хотя бы кабинеты ради приличия поменяли? Разделение было явно декоративным и преследовало какие-то свои цели. Но поскольку о целях можно только гадать, то этот вираж до сих пор считается сталинской «ошибкой». Особенно в том, что касается особых отделов[276].

В феврале 1941 года особые отделы были переданы в наркомат обороны, став 3-ми отделами в структурах НКО. Вираж странный, чтобы не сказать очень странный. Особые отделы являлись не только контрразведкой, но и структурой, надзирающей за армией, и передать руководство надзором тем, за кем надзирают… Это как если бы прокуратурой стал руководить начальник милиции. Тем не менее зачем-то ведь это было сделано. Только не надо говорить, что Сталин не понимал, что он творит!

Передача была примерно такой же, как разделение наркомата, – откровенно декоративной. Рядовых армейских контрразведчиков не стали даже переаттестовывать – они так и остались со своими гэбэшными званиями до воссоединения наркомата, когда 3 отделы снова стали особыми, и руководил ими все тот же майор ГБ Михеев. Но вот функции у армейских контрразведчиков вырисовываются довольно неожиданные.

Михаил Мельтюхов написал большую статью: «Начальный период войны в документах контрразведки», где привел подлинные рапорты начальников этих самых 3-х отделов. Все нормально, все путем – особисты рассказывают, что они видели за первые недели войны. И вдруг…

Из спецсообщения 3-го управления НКО № 35303.

26 июня.

«Требуется усиление обороны Киева 2 зенитными артполками, 18 пушками 37-мм, 81 пулеметом крупного калибра, оной авиадивизией и соответствующим количеством снарядов и патронов»[277].

Из сообщения зам. начальника 3-го отдела КОВО.

24 июня.

«Зенитные части обороны не имеют снарядов… 40 000 снарядов находятся на складе Нежин, около Киева. Командование приняло решение перебросить их вагонами, это займет 3 дня. Снаряды необходимо перебросить немедленно самолетами, повторяю, немедленно самолетами»[278].

А интересные функции были у особистов в июне 1941 года, вы не находите?! Но это еще цветочки по сравнению с тем, что содержится в следующих сюжетах.

Из рапортов начальников 3-х отделов.

Первая неделя войны.

«Контрудар 12-го мехкорпуса 23 июня с. г. по существу сорван из-за отсутствии связи и контроля со стороны штаба фронта… 3-м отделом фронта для оказания помощи и улучшения связи высланы в армию на длительный период из аппарата 3-го отдела фронта 35 оперативных работников»[279].

«Через Военный Совет фронта нами принимаются меры к доставке боеприпасов в части различными путями»[280].

«В связи с тем, что с 22 в ночь на 23 из Белостока сбежали все работники НКВД и НКГБ, партийного и советского аппаратов, город остался без власти… Мною была сформирована оперативная группа при коменданте города, усиленная пограничниками, в Белостоке был восстановлен порядок с применением всех мер военного времени»[281].

То есть объем полномочий данных товарищей выходит за рамки армейской контрразведки так далеко, что из кабинета контрразведчика его пределов вообще не видно – вплоть до организации власти и снабжения боеприпасами. Кроме того, они умели все это делать, то есть имели соответствующую подготовку, которую тоже вряд ли давали на чекистских курсах.

И тогда возникает закономерный вопрос: а к какому подразделению НКО относилась военная контрразведка? Кому в руководстве наркомата подчинялись 3 отделы, если у них были столь разнообразные функции?

И тут нас ждет еще один сюрприз – впрочем, многое объясняющий. В статье приводится несколько имен. Вот они: начальник 2-го отдела 3-го управления НКО бригадный комиссар Авсеевич, начальник 3-го отдела Северо-Западного фронта дивизионный комиссар Бабич, начальник 3-го отдела 10-й армии полковой комиссар Лось. А начальник 3-го управления НКО майор ГБ Михеев успел-таки переаттестоваться и пребывал в звании дивизионного комиссара. И донесение свое он направил – кому бы вы думали? В полном соответствии со своим новым званием, начальнику Главного управления политпропаганды РККА товарищу Мехлису.

«Все страньше и страньше», как говорила девочка Алиса, попавшая в страну чудес. Да, с точки зрения обычной аппаратной логики между контрразведкой, снабжением и пропагандой ничего общего нет. Но сталинская логика – она не аппаратная, она трехмерная. Сталинская система власти, по правде сказать, совершенно безумна, но в советских условиях работала. Поскольку всеобъемлющий советский бардак регулярно ставил страну на грань полного хаоса, Сталин всегда и в любом деле старался иметь несколько дублирующих друг друга систем – в надежде, что хотя бы одна из них сработает. Причем системы замыкались не на ведомства, а на людей, которые меняли эти ведомства под себя так основательно, что их порой и узнать было нельзя. Лучший пример здесь, конечно, Берия, – но были и другие. В нашем случае ключевое имя – Мехлис.

До 21 июня 1941 года незабвенный товарищ Мехлис являлся наркомом государственного контроля. Наркомат этот был создан лично Сталиным еще в годы гражданской войны, вождь считал его (как и контроль вообще) важнейшим для государственного управления и ставил на этот пост людей не просто доверенных, а сверхдоверенных. Кроме собственно контроля, наркомат перед войной являлся еще и кадровым резервом на случай чрезвычайной ситуации, откуда можно было без ущерба для дела черпать высококвалифицированных специалистов.

Соответственно, и Главное политуправление РККА, которое Мехлис формально возглавил 21 июня (а на самом деле, по некоторым воспоминаниям, руководил ею, как минимум, с начала июня[282]) – совсем не та контора, какой она была до него и стала впоследствии. Подчиненные Мехлиса образца 1941 года – это не замполиты («рот закрыл – рабочее место убрано»). Это комиссары.

Институт комиссаров в России был введен при Временном правительстве и сохранен большевиками, как несомненно полезный в смутное время. В Гражданскую их основной функцией, кроме политработы, являлся контроль за командирами на предмет измены, да и просто всяких вывертов широкой русской души (о «вывертах», кстати, хорошо рассказывается в повести Фурманова «Чапаев»).

Согласно «Положению о военных комиссарах РККА» от 15 августа 1937 года, кроме собственно политической и воспитательной работы:

«…3. Военный комиссар наравне с командиром (начальником) отвечает за политико-моральное состояние части, за выполнение воинского долга и проведение военной дисциплины всем личным составом части снизу доверху, за боевую, оперативную и мобилизационную готовность, за состояние вооружения и войскового хозяйства части (соединения, управления, учреждения и пр.)…

5. На военного комиссара возлагается обязанность строжайше следить за точным исполнением всеми работниками части (соединения, управления, учреждения и пр.) всех приказов, инструкций и положений, относящихся к сохранению военной тайны…

8. Для успешного выполнения своих обязанностей военный комиссар должен непрерывно совершенствовать свои военные знания…

10. Военный комиссар вместе с командиром (начальником) аттестует командный и начальствующий состав части (соединения, управления, учреждения и пр.) и составляет на каждого из них подробную политическую характеристику. Аттестации подписывает командир (начальник) и военком части (соединения, управления, учреждения и пр.).

Назначения и представления к назначению, к награждению и присвоению очередных военных званий, а также смещения командного и начальствующего состава производятся командиром (начальником) и военным комиссаром совместно.

12. Все приказы по части (соединению, управлению, учреждению и пр.) подписываются командиром и комиссаром…».

Обратите внимание: комиссар следит за выполнением воинского долга не просто личным составом части, а сверху донизу. То есть – и командиром в том числе.

Командиры, естественно, таким положением дел были недовольны и всю дорогу вели борьбу за единоначалие. Институт комиссаров то отменялся, то появлялся, когда армия становилась ненадежной. Он был введен 10 мая 1937 года в связи с «делом Тухачевского», отменен в 1940 году и снова появился 16 июля 1941 года.

Вводить его заблаговременно было нельзя по нескольким причинам. И чтобы не злить армию – военные встретили бы такую инициативу в штыки, и чтобы не обнаружить слишком явно подготовку к войне. Ввести 21 июня значило открыто выразить недоверие военным, что тоже не есть хорошо. Однако правительство не могло не учитывать возможность разгрома и деморализации армии. И вот вопрос: а кто выполнял комиссарские функции до 16 июля? А кто подчинялся Мехлису, тот и выполнял – кто же еще?

До 16 июля ему подчинялись, кроме собственно замполитов, еще и 3-и отделы, то есть особисты, которые имели полномочия, далеко выходящие за границы контрразведки. А когда институт комиссаров появился, чекисты (на следующий же день!) сделали под козырек и вернулись на Лубянку.

Однако после воссоединения наркомата у особистов все равно оставалось двойное подчинение. Как контрразведчики они подчинялись НКВД, а по линии контроля и осведомления – вышестоящим комиссарам.

Кстати, при новом разделении наркомата весной 1943 года особые отделы были снова выведены в наркомат обороны. Но теперь они подчинялись лично наркому, которому и так в Советском Союзе подчинялось все. И функции у них были те, какие и положено иметь военной контрразведке, – после Сталинграда надобность в комиссарах миновала.

Примечания

1

Город на западе Германии, столица земли Саар.

(обратно)

2

Мельтюхов М. Советско-польские войны. М., 2004. С. 378–380.

(обратно)

3

Об основах стратегического развертывания вооруженных сил СССР // URL:

(обратно)

4

Франция капитулировала 22 июня 1940 г. Совпадение?

(обратно)

5

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Сборник документов. Т. 1 Накануне. Книга первая. – М., 1995. С. 278–279.

(обратно)

6

Соцков Л. Агрессия. Рассекреченные документы службы внешней разведки Российской Федерации. 1939–1941. – М., 2011. С. 226.

(обратно)

7

Там же. С. 239.

(обратно)

8

Соцков Л. Агрессия. С. 269.

(обратно)

9

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Сборник документов. Т. 1 Накануне. Книга вторая. С. 199.

(обратно)

10

Там же. С. 200–201.

(обратно)

11

Органы государственной безопасности СССР… С. 202–203.

(обратно)

12

Органы государственной безопасности СССР… С. 225–227.

(обратно)

13

Органы государственной безопасности СССР… С. 263–264.

(обратно)

14

На самом деле сообщение ТАСС датируется 14 июня.

(обратно)

15

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Сборник документов. Т. 1 Накануне. Книга вторая. С. 237–238.

(обратно)

16

ЦиТ. по: Куманев Г. Проблемы военной истории Отечества. – М., 2007. С. 75.

(обратно)

17

Данный текст мне любезно предоставил участник Военно-исторического форума с ником «Серж», предположительно историк Сергей Чекунов.

(обратно)

18

Непзапас – неприкосновенный запас, НЗ.

(обратно)

19

Задача номер один из Курса артиллерийско-стрелковой подготовки", автор – знаменитый советский математик, комбриг Е. С. Вентцель (вот это женщина! – Е.П.) – цель одиночная, пулемет в окопе.

(обратно)

20

ЦА МО РФ. Ф. 16. Оп. 2951. Д. 265. Лл. 26–30.

(обратно)

21

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 2, Кн. 1. Начало. – М… 2000. С. 383.

(обратно)

22

Сборник боевых документов Великой Отечественной войны. Т. № 33, 1957 г. // URL:

(обратно)

23

Калядин И. За каждую пядь земли. М., 1983. С. 7–8. URL:

(обратно)

24

«Зенхен» – псевдоним Кима Филби, занимавшего серьезный пост в британской разведке.

(обратно)

25

Советско-американские отношения. 1939–1945. – М., 2004. С. 128.

(обратно)

26

Ротмистров П. Стальная гвардия. М., 1984. URL:

(обратно)

27

Контр-адмирал Алафузов в то время был начальником оперативного управления флота, заместителем начальника Главного морского штаба ВМФ.

(обратно)

28

Вот как? Тимошенко вошел к Сталину в 19.05, а где в это время был Жуков? Или, может быть, Жуков, Буденный и Мехлис? Впрочем, Кремль большой. Сталинским кабинетом не ограничивается.

(обратно)

29

Оборона Ленинграда. 1941–1944. Воспоминания и дневники участников. – Л., 1968. С. 224–227.

(обратно)

30

Все три телеграммы предоставлены автору исследователем Олегом Козинкиным.

(обратно)

31

ЦВМА, ф. 216, д. 12487, л. 443. Подлинник.

(обратно)

32

ЦВМА, ф. 216, д. 12487, л. 442. Подлинник.

(обратно)

33

Кузнецов И. Почему Брестская крепость стала ловушкой для своих защитников? // URL:

(обратно)

34

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 2, Кн. 1. Начало. – М… 2000. С. 382, 386.

(обратно)

35

Органы государственной безопасности СССР… С. 390.

(обратно)

36

Белов Н. Горячие сердца // URL: -post_3015.html

(обратно)

37

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 2, Кн. 1. Начало. – М… 2000. С. 382.

(обратно)

38

Степанов В. Без вины виноватые // Красная звезда. 2011, 6 апреля.

(обратно)

39

Крикунов В. Фронтовики ответили так! // URL: /2/

(обратно)

40

Рокоссовский К. Солдатский долг // URL:

(обратно)

41

URL:

(обратно)

42

Голованов А.Е. Дальняя бомбардировочная. М., 2004. URL:

(обратно)

43

В воспоминаниях летчик рассказывает то же самое, что и на форуме, но менее подробно.

(обратно)

44

URL:

(обратно)

45

Шилин Д. Гвардии Король // URL: /#ixzz2PhuYxL2T

(обратно)

46

Цупко П. Пикировщики. М., 1987. // URL:

(обратно)

47

Накануне войны началось бетонирование взлетных полоС.

(обратно)

48

Долгушин С. Воспоминания // URL: -istrebiteli/dolgushin-sergey-fedorovich.html

(обратно)

49

Сборник боевых документов Великой Отечественной войны. Вып. 34. М., 1953 // URL:

(обратно)

50

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Начало. Книга 2. – М., 2000. С. 215.

(обратно)

51

URL:

(обратно)

52

Плюс к тому ранее полученное начальное образование.

(обратно)

53

Мартынов Е. Назревшие реформы // В сб. «Офицерский корпус русской армии. Опыт самопознания». – М… 2000. С. 312.

(обратно)

54

ЦиТ. по: Муклисов Р. Командиры РККА // URL:

(обратно)

55

Морозов Н. К вопросу обновления армии. – Русский инвалид. – 1907. – № 105 (307).

(обратно)

56

Шавельский Г. Воспоминания последнего протопресвитера Русской армии и флота // URL:

(обратно)

57

Военком – военный комиссар.

(обратно)

58

ПРИ ВО – Приволжский военный округ.

(обратно)

59

Любопытно, что, говоря о российском промышленном подъеме, обычно приводят темпы роста, но очень не любят говорить об абсолютных показателях. Между тем высокие темпы роста могут быть обусловлены и очень низкими стартовыми показателями. Да и какой может быть реальный промышленный подъем при 20 % городского населения и 25 % грамотных?

(обратно)

60

Смирнов А. Провал больших военных маневров Красной армии 1935–1936 годов // Родина. 2000. № 4.

(обратно)

61

Приказы народного комиссара обороны СССР. 1937 – 21 июня 1941. – М., 1994. С. 84–85.

(обратно)

62

Симонов К. Беседы с Адмиралом флота Советского Союза И. С. Исаковым // URL:

(обратно)

63

Приказы народного комиссара обороны СССР. 1937 – 21 июня 1941. – М., 1994. С. 102–103.

(обратно)

64

Злополучный рекордный перелет // URL:

(обратно)

65

Приказы народного комиссара обороны СССР. 1937 – 21 июня 1941. – М., 1994. С. 110–111.

(обратно)

66

Приказы народного комиссара обороны СССР. 1937 – 21 июня 1941. – М., 1994. С. 58–59.

(обратно)

67

Приказы народного комиссара обороны СССР. 1937 – 21 июня 1941. – М., 1994. С. 99.

(обратно)

68

ВОСО – служба военных сообщений.

(обратно)

69

Начальник дороги.

(обратно)

70

Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Сборник документов. Т. 1 Накануне. Книга первая. – М., 1995. С. 287–297.

(обратно)

71

Данные по численному составу бронетехники КОВО приведены по: Кравченко А. 1941 год: сколько танков было у Сталина? // URL: -1941/stranitsa-4.html

(обратно)

72

Данные по немецким танкам предоставил автору Юрий Нерсесов.

(обратно)

73

Иринархов Р. Киевский Особый… – Минск, 2006. С. 84.

(обратно)

74

Иринархов Р. Киевский Особый… С. 108.

(обратно)

75

Там же. С. 127–128.

(обратно)

76

Иринархов Р. Киевский Особый… С. 148.

(обратно)

77

Там же.

(обратно)

78

Рейхсвер – так называлась германская армия до того, как в 1935 году была преобразована в вермахт.

(обратно)

79

Вишлев О.В. Накануне 22 июня 1941 года. Документальные очерки. М., 2001. С. 14–16.

(обратно)

80

Робертс Дж. Сферы влияния и советская внешняя политика в 1939–1945 гг.: идеология, расчет и импровизация // Новая и новейшая история. 2001. № 5. С. 78.

(обратно)

81

Документы внешней политики СССР (далее – ДВП). М., 1992. Т. 22. Кн. 1. С. 682.

(обратно)

82

Международная жизнь. 1991. № 1. С. 118–123; Семиряга М.И. Тайны сталинской дипломатии. 1939–1941. М., 1992. С. 59; Соколов Б.В. Цена победы. М., 1991. С. 87; Наджафов Д.Г. Дипломатия США и советско-германские переговоры 1939 г. // Новая и новейшая история. 1992. № 1. С. 58; Случ С.З. О некоторых проблемах дипломатической борьбы в канун второй мировой войны // Политический кризис 1939 г. и страны Центральной и Юго-Восточной Европы. М., 1989. С. 101–102; Григорьянц Т.Ю. Гитлеровские планы в отношении Польши и советско-германские переговоры летом 1939 г. // Политический кризис 1939 г. и страны Центральной и Юго-Восточной Европы. С. 67; Загладин Н.В. История успехов и неудач советской дипломатии. М., 1990. С. 110–112; Война и политика, 1939–1941. М., 1999. С. 86.

(обратно)

83

Волкогонов Д.А. Триумф и трагедия: Политический портрет И.В. Сталина. В 2 кн. М., 1989. Кн. 1. Ч. 2. С. 32; Медведев Р.А. Дипломатические и военные просчеты Сталина в 1939–1941 гг. // Новая и новейшая история. 1989. № 4. С. 145; Альтернативы 1939 г. М., 1989. С. 41–80; 1939 год. Уроки истории. М., 1990. С. 455–456; Смирнова Н.Д. Кризисный год, 1939… // Мировая экономика и международные отношения. 1989. № 9. С. 51–52; Мерцалов А.Н., Мерцалова Л.А. Сталинизм и война: Из непрочитанных страниц истории (1930–1990-е). М., 1994. С. 202–203; Фалин В.М. Второй фронТ. Антигитлеровская коалиция: конфликт интересов. М., 2000. С. 121–129.

(обратно)

84

Медведев Р.А. Указ. соч. С. 146.

(обратно)

85

Дашичев В.И. Банкротство стратегии германского фашизма. Исторические очерки, документы и материалы. В 2 Т. М., 1973. Т. 1: Подготовка и развертывание нацистской агрессии в Европе. 1933–1941. С. 138–140, 384–385; Вторая мировая война: Два взгляда. М., 1995. С. 89–94.

(обратно)

86

Фляйшхауэр И. ПакТ. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии 1938–1939. Пер. с нем. М., 1990. С. 294.

(обратно)

87

Документы и материалы кануна второй мировой войны. 1937–1939. В 2 Т. М., 1981. Т. 2. С. 336–338; Год кризиса, 1938–1939. Документы и материалы. В 2 Т. М., 1990. Т. 2. С. 313–314; Фляйшхауэр И. Указ. соч. С. 316.

(обратно)

88

Год кризиса. Т. 2. С. 323–326; Мосли Л. Утраченное время. Как начиналась вторая мировая война. Пер. с англ. М., 1972. С. 315–321.

(обратно)

89

Фомин В.Т. Империалистическая агрессия против Польши в 1939 г. М., 1952. С. 141–148.

(обратно)

90

Мосли Л. Указ. соч. С. 329; Кимхе Д. Несостоявшаяся битва. Пер. с англ. М., 1971. С. 117–128.

(обратно)

91

Мосли Л. Указ. соч. С. 329.

(обратно)

92

Фомин В.Т. Указ. соч. С. 135.

(обратно)

93

Гальдер Ф. Военный дневник. Ежедневные записи начальника генерального штаба сухопутных войск 1939–1942 гг. В 3 Т. Т. 1: От начала войны с Польшей до конца наступления на Западном фронте (14.8.1939 г. – 30.6.1940 г.). Пер. с нем. М., 1968. Т. 1. С. 76.

(обратно)

94

Гальдер Ф. Военный дневник. С. 79.

(обратно)

95

Год кризиса. Т. 2. С. 338; Мосли Л. Указ. соч. С. 322–347; Кимхе Д. Указ. соч. С. 129–140.

(обратно)

96

Гальдер Ф. Указ. соч. Т. 1. C. 83–84.

(обратно)

97

Фомин В.Т. Указ. соч. С. 154–155.

(обратно)

98

Год кризиса. Т. 2. С. 339–344, 354–355; Гальдер Ф. Указ. соч. Т. 1. С. 84–86; Фомин В.Т. Указ. соч. С. 148–152.

(обратно)

99

Суворов В. День-М: Когда началась Вторая мировая война? М., 1994. С. 249.

(обратно)

100

Бушуева Т.С. «…Проклиная – попробуйте понять» // Новый мир. 1994. № 12. С. 230–237.

(обратно)

101

Случ С.З. Речь Сталина, которой не было // Отечественная история. 2004. № 1. С. 113–139. Правда, была предпринята неудачная попытка доказать факт выступления И.В. Сталина для того, чтобы обосновать лживую версию о том, что СССР и Германия «несут равную ответственность за развязывание Второй мировой войны» (Дорошенко В.Л., Павлова И.В., Раак Р.Ч. Не миф: речь Сталина 19 августа 1939 года // Вопросы истории. 2005. № 8. С. 3–20; Дорошенко В.Л., Павлова И.В., Раак Р.Ч. Не миф: речь Сталина 19 августа 1939 года // Правда Виктора Суворова. Переписывая историю Второй мировой. М., 2006. С. 205–238).

(обратно)

102

Главный военный совет РККА. 13 марта 1938 г. – 20 июня 1941 г.: Документы и материалы. М., 2004. С. 261, 266, 268; Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. Схватка за Европу: 1939–1941 гг. (Документы, факты, суждения). 3-е изд., исправ. и доп. М., 2008. С. 250–252; Мельтюхов М.И. 17 сентября 1939. Советско-польские конфликты 1918–1939. М., 2009. С. 328–335.

(обратно)

103

Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. С. 76, 78, 253, 273; Мельтюхов М.И. 17 сентября 1939. С. 339–341.

(обратно)

104

Международная жизнь. 1991. № 7. С. 134–137; ДВП. Т. 22. В 2 кн. М., 1992. Кн. 2: 1 сентября – 31 декабря 1939 г. С. 134–135.

(обратно)

105

Мельтюхов М.И. 17 сентября 1939. С. 251–554.

(обратно)

106

Мельтюхов М.И. Прибалтийский плацдарм (1939–1940 гг.). Возвращение Советского Союза на берега Балтийского моря. М., 2014. С. 21–98.

(обратно)

107

Договор вступал в силу с момента подписания, но подлежал последующей ратификации. Он был ратифицирован Финляндией 15 марта, СССР 19 марта, а обмен ратификационными грамотами произошел в Москве 20 марта. Сборник действующих договоров, соглашений и конвенций, заключенных СССР с иностранными государствами. Вып. 10: Действующие договоры, соглашения и конвенции, вступившие в силу между 1 января 1937 года и 21 июня 1941 года. М., 1955. С. 11–17; ДВП. Т. 23. В 2 кн. Кн. 1: 1 января – 31 октября 1940 г. М., 1995. С. 140–144; Зимняя война 1939–1940. В 2 кн. Кн. 1. Политическая история. М., 1998. С. 358.

(обратно)

108

Внешняя политика СССР. 1917–1944 гг. Сборник документов. В 6 Т. Т. 4 (1935 – июнь 1941 гг.). М., 1946. С. 498–500, С. 502; ДВП. Т. 23. Кн. 1. С. 672; Барышников В.Н. Вступление Финляндии во вторую мировую войну. 1940–1941 гг. 2-е изд., доп. СПб., 2005. С. 62; Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. С. 99–121.

(обратно)

109

Мельтюхов М.И. Прибалтийский плацдарм (1939–1940 гг.). С. 99–652.

(обратно)

110

Мельтюхов М.И. Бессарабский вопрос между мировыми войнами 1917–1940. М., 2010. С. 205–408.

(обратно)

111

ДВП. Т. 16: 1 января – 31 декабря 1933. М., 1970. С. 388–392, 403–406, 408–411.

(обратно)

112

Макарчук В.С. Государственно-территориальный статус западно-украинских земель в период Второй мировой войны: Историко-правовое исследование. Пер. с укр. М., 2010. С. 172–173, 175.

(обратно)

113

Так, например, по мнению Д.Г. Наджафова, присоединение Прибалтики к СССР произошло в соответствии с секретным соглашением с Германией в условиях фактической оккупации (Наджафов Д.Г. Советско-германский пакт 1939 года: переосмысление подходов к его оценке // Вопросы истории. 1999. № 1. С. 154), а, по мнению Н.С. Лебедевой, «15–16 июня большая часть территории Литвы была занята советскими войсками. Тем самым было положено начало процессу оккупации и последующей аннексии Литвы и других стран Балтии Советским Союзом» (СССР и Литва в годы Второй мировой войны. Сборник документов. В 2 Т. Т. 1: СССР и Литовская Республика (март 1939 – август 1940 гг.). Vilnius, 2006. С. 54). Это же мнение полностью разделяет А.Г. Ложкин, который демонстрирует в своей работе полное незнание положений международного права и исключительно политизированный подход к выборочному анализу историографии проблемы (Ложкин А.Г. Интервенция, аннексия и советизация во внешней политике СССР: историко-правовые аспекты новейших исследований. М., 2012. С. 183–208).

(обратно)

114

Черниченко С.В. Об «оккупации» Прибалтики и нарушении прав русскоязычного населения // Международная жизнь. 2004. № 7–8. С. 213.

(обратно)

115

Чапенко А.А. История стран Балтии (Эстония, Латвия, Литва) в первый период независимости и годы Второй мировой войны: Очерки. Мурманск, 2008. С. 106. Как иронично, но верно отметил Ю. Пайдерс, «вообще в Латвии в этом вопросе [об оккупации] нет никакой логики. В независимую страну, в которой не находится войск других государств, вдруг вступают тысячи чужеземных солдат (осень 1939 года). Это не оккупация. Затем вдруг (в июне 1940 года) чужеземный военный контингент увеличивается и меняются его места дислокации. Все. Теперь это оккупация и пусть Россия платит за последствия оккупации» (Урбанович Я., Юргенс Ю., Пайдерс Ю. Черновики будущего. Латвия 1934–1941. Рига, 2011. С. 173–174).

(обратно)

116

Черниченко С.В. Указ. соч. С. 213. Так, Л. Мялксоо приводит 5 характеристик советских действий в отношении стран Прибалтики летом 1940 г., высказанных разными юристами-международниками, но ни одна из них не является определением, принятым в международном праве, о чем эстонский автор, естественно, умалчивает (Мялксоо Л. Советская аннексия и государственный континуитет: международно-правовой статус Эстонии, Латвии и Литвы в 1940–1991 гг. и после 1991 г. Исследование конфликта между нормативностью и силой в международном праве. Тарту, 2005. С. 217).

(обратно)

117

Ложкин А.Г. Указ. соч. С. 24–25, 35. Любопытно отметить, что в интервью, размещенном на сайте Государственной общественно-политической библиотеки 12 марта 2013 г., А.Г. Ложкин заявил: «И когда сегодня Прибалтика считает, что ее оккупировали – в юридическом смысле это неверно» (URL: URL: ), что полностью противоречит содержанию главы в его собственной книге.

(обратно)

118

Сборник действующих договоров, соглашений и конвенций, заключенных СССР с иностранными государствами. Вып. 16: Действующие договоры, соглашения и конвенции, вступившие в силу между 1 января и 31 декабря 1954 года. М., 1957. С. 72, 101, 125, 205.

(обратно)

119

Черниченко С.В. Указ. соч. С. 214. Впрочем, Л. Мялксоо признает, что до 1945 г. угроза применения силы не была прямо запрещена в международном праве. Правда, он пытается обойти это признание ссылкой на то, что договоры о ненападении, заключенные между СССР и странами Прибалтики в 1926–1932 гг., содержали запрет на агрессию или иное насильственное действие, направленное «против целости и неприкосновенности территории или политической независимости» договаривающихся сторон. Естественно, без каких-либо доказательств Мялксоо утверждает, что действия СССР летом 1940 г. как раз и были направлены «против целости и неприкосновенности территории или политической независимости» стран Прибалтики. То, что Эстонская, Латвийская и Литовская ССР продолжали оставаться суверенными государствами и субъектами международного права в рамках законов СССР, он просто отрицает, не приводя никакой аргументации (Мялксоо Л. Указ. соч. С. 165–169). Впрочем, это общая позиция всего прибалтийского националистического лагеря, который считает независимыми только те государства, где он играет роль правящей элиты.

(обратно)

120

Международное право. Ведение военных действий. Сборник Гаагских конвенций и иных соглашений. Изд. 2-е, испр. и доп. М., 1999. С. 31. Любопытно отметить, что, по мнению Л. Мялксоо, хотя нормы оккупационного права, изложенные в Гаагской конвенции 1907 г., не применялись в Германии и Японии после 1945 г., где оккупация явно была, они должны применяться при анализе действий СССР в Прибалтике (Мялксоо Л. Указ. соч. С. 218, 220), где оккупации не было.

(обратно)

121

Мальков В.Л. Прибалтика глазами американских дипломатов. 1939–1940 гг. (Из архивов США) // Новая и новейшая история. 1990. № 5. С. 51; Мальков В.Л. Россия и США в ХХ веке. Очерки истории международных отношений и дипломатии в социокультурном контексте. М., 2009. С. 246.

(обратно)

122

Черниченко С.В. Указ. соч. С. 214, 216.

(обратно)

123

Ложкин А.Г. Указ. соч. С. 207.

(обратно)

124

В историографии имеются и другие оценки, согласно которым территория Советского Союза увеличилась в 1939–1940 гг. на 463,2 тыС. кв. км (Сулькевич С. Территория и население СССР. М., 1940. С. 4) или на 460,3 тыС. кв. км (Исупов В.А. Демографические катастрофы и кризисы в России в первой половине ХХ века: Историко-демографические очерки. Новосибирск, 2000. С. 36). Насколько можно судить, эти расхождения в оценках связаны с тем, что в соответствующих источниках не имеется сведений о том, учитывается ли в них площадь водных поверхностей или речь идет только о площади суши.

(обратно)

125

Вторая мировая война: Два взгляда. С. 457.

(обратно)

126

Карамзин Н.М. История государства Российского. СПб., 1843. Кн. 3. Приложение 2. С. XLVII.

(обратно)

127

Кожинов В.В. Россия. Век XX-й (1939–1964). (Опыт беспристрастного исследования). М., 1999. С. 39–46.

(обратно)

128

16 августа 1945 г. был подписан советско-польский договор о государственной границе (Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. Документы и материалы. В 3 Т. Т. 3: 1 января – 3 сентября 1945 г. М., 1947. С. 384–388, 790; Сборник действующих договоров, соглашений и конвенций, заключенных СССР с иностранными государствами. Вып. 12: Действующие договоры, соглашения и конвенции, вступившие в силу между 3 сентября 1945 года и 31 декабря 1946 года. М., 1956. С. 76–77), а 10 февраля 1947 г. были подписаны мирные договоры с Румынией и Финляндией (Внешняя политика Советского Союза. Документы и материалы. 1947 год. В 2 ч. Ч. 1: Январь – июнь 1947 года. М., 1952. С. 208–247, 327–360; Сборник действующих договоров, соглашений и конвенций, заключенных СССР с иностранными государствами. Вып. 13: Действующие договоры, соглашения и конвенции, вступившие в силу между 1 января 1947 года и 31 декабря 1948 года. М., 1956. С. 203–261).

(обратно)

129

И.В. Сталин о «Кратком курсе истории ВКП(б)» // Исторический архив. 1994. № 5. С. 13.

(обратно)

130

Вишневский ВС. «…Сами перейдем в нападение». Из дневников 1939–1941 годов // Москва. 1995. № 5. С. 104–105.

(обратно)

131

Фирсов Ф.И. Архивы Коминтерна и внешняя политика СССР 1939–1941 гг. // Новая и новейшая история. 1992. № 6. С. 18; 1941 год. Документы. В 2 кн. М., 1998. Кн. 2. С. 584.

(обратно)

132

Невежин В.А. Синдром наступательной войны. Советская пропаганда в преддверии «священных боев», 1939–1941 гг. М., 1997. С. 119.

(обратно)

133

Донгаров А.Г. Между Рейном и Волгой // Родина. 1991. № 5. С. 39.

(обратно)

134

Вишневский ВС. Указ. соч. С. 107.

(обратно)

135

Российский государственный военный архив (далее – РГВА). Ф. 4. Оп. 14. Д. 2768. Л. 64–65; «Зимняя война»: работа над ошибками (апрель – май 1941 г.). Материалы Комиссий Главного военного совета Красной армии по обобщению опыта финской войны. М. – СПб., 2004. С. 154.

(обратно)

136

РГВА. Ф. 9. Оп. 36. Д. 4252. Л. 121–123, 167–168; Бранденбергер Д.Л. «Ложные установки в деле воспитания и пропаганды». Доклад начальника Главного политического управления РККА Л.З. Мехлиса о военной идеологии. 1940 г. // Исторический архив. 1997. № 5–6. С. 87; «Зимняя война»: работа над ошибками (апрель – май 1941 г.). С. 329–389.

(обратно)

137

РГВА. Ф. 9. Оп. 36. Д. 4027. Л. 461–517; Невежин В.А. Указ. соч. С. 134–135.

(обратно)

138

Документы о переговорах в Берлине см.: Международная жизнь. 1991. № 6. С. 117–132, № 8. С. 104–119; Новая и новейшая история. 1993. № 5. С. 64–99; Директивы И.В. Сталина В.М. Молотову перед поездкой в Берлин в ноябре 1940 г. // Новая и новейшая история. 1995. № 4. С. 76–79; ДВП. Т. 23. Кн. 2. В 2 ч. М., 1998. Ч. 1. С. 34–35, 36–47, 47–51, 54–79, 80–82, 84. Оценку переговоров см.: Григорьянц Т.Ю. Проблема сфер интересов СССР и Германии накануне и во время визита В.М. Молотова в Берлин в ноябре 1940 г. // Международные отношения и страны Центральной и Юго-Восточной Европы в период фашистской агрессии на Балканах и подготовки нападения на СССР. М., 1992. С. 32–55; Горлов С.А. Переговоры В.М. Молотова в Берлине в ноябре 1940 г. // Военно-исторический журнал. 1992. № 6–7. С. 45–48; Семиряга М.И. Указ. соч. С. 61–77.

(обратно)

139

Волкогонов Д.А. Указ. соч. С. 133; Захаров М.В. Генеральный штаб в предвоенные годы. М., 2005. С. 173.

(обратно)

140

Военно-исторический журнал. 1991. № 12. С. 17–20; Военно-исторический журнал. 1992. № 1. С. 7–29; Военно-исторический журнал. 1992. № 2. С. 18–22; Новая и новейшая история. 1993. № 3. С. 40–45; 1941 год. Документы. Кн. 1. С. 181–193, 236–253, 741–746, Кн. 2. С. 215–220; 1941. Документы и материалы к 70-летию начала Великой Отечественной войны. В 2 Т. Т. 1. СПб., 2011. С. 280–298, 342–348; 1941 год: Страна в огне. В 2 кн. М., 2011. Кн. 2. С. 26–40, 56–61.

(обратно)

141

1941 год – уроки и выводы. М., 1992. С. 51–52; Горьков Ю.А. Кремль. Ставка. Генштаб. Тверь, 1995. С. 56–57; Михалев С.Н. Военная стратегия: Подготовка и ведение войн Нового и Новейшего времени. М., 2003. С. 309–310.

(обратно)

142

1941 год. Документы. Кн. 1. С. 288–290.

(обратно)

143

1941 год – уроки и выводы. С. 56.

(обратно)

144

Захаров М.В. Указ. соч. С. 194–203, 364–384; Бобылев П.Н. Репетиция катастрофы // Военно-исторический журнал. 1993. № 7. С. 14–21; № 8. С. 28–35; Русский архив: Великая Отечественная. Т. 12(1). М., 1993. С. 388–390; Бобылев П.Н. К какой войне готовился Генеральный штаб РККА в 1941 году? // Отечественная история. 1995. № 5. С. 3–20.

(обратно)

145

1941 год – уроки и выводы. С. 57; Новая и новейшая история. 1993. № 3. С. 34–35.

(обратно)

146

Петров Б.Н. О стратегическом развертывании Красной Армии накануне войны // Военно-исторический журнал. 1991. № 12. С. 12.

(обратно)

147

Горьков Ю.А. Указ. соч. С. 61.

(обратно)

148

Василевский А.М. Накануне войны: Неопубликованное интервью Маршала Советского Союза А.М. Василевского // Новая и новейшая история. 1992. № 6. С. 9.

(обратно)

149

Горьков Ю.А. Указ. соч. С. 61.

(обратно)

150

Новая и новейшая история. 1992. № 6. С. 4; На приеме у Сталина. Тетради (журналы) записей лиц, принятых И.В. Сталиным (1924–1953 гг.). Справочник. М., 2008. С. 334–335.

(обратно)

151

1941 год – уроки и выводы. С. 58–59, 214–215; Захаров М.В. Указ. соч. С. 466–469; 1941 год. Документы. Кн. 2. С. 358–361.

(обратно)

152

1941 год – уроки и выводы. С. 87; Захаров М.В. Указ. соч. С. 219; 1941 год. Документы. Кн. 2. С. 413–414.

(обратно)

153

Военно-исторический журнал. 1991. № 12. С. 17–19; Военно-исторический журнал. 1992. № 1. С. 24–26; № 2. С. 18–21; Новая и новейшая история. 1993. № 3. С. 40–41; 1941 год. Документы. Кн. 1. С. 181–184, 237–240, 741–744; Кн. 2. С. 215–216; 1941. Документы и материалы к 70-летию начала Великой Отечественной войны. Т. 1. С. 281–284, 342–343; 1941 год: Страна в огне. Кн. 2. С. 26–28, 56.

(обратно)

154

Шубин А.В. Мир на краю бездны. От глобального кризиса к мировой войне. 1929–1941 годы. М., 2004. С. 466–469.

(обратно)

155

Новая и новейшая история. 1992. № 6. С. 7.

(обратно)

156

Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. С. 288–289.

(обратно)

157

Военно-исторический журнал. 1991. № 12. С. 20; 1941 год. Документы. Кн. 1. С. 185–187.

(обратно)

158

Военно-исторический журнал. 1992. № 1. С. 27–28; 1941 год. Документы. Кн. 1. С. 241–249; Новая и новейшая история. 1993. № 3. С. 33.

(обратно)

159

1941 год. Документы. Кн. 1. С. 247.

(обратно)

160

Шубин А.В. Указ. соч. С. 470.

(обратно)

161

РГВА. Ф. 25888. Оп. 15. Д. 478. Л. 37–38.

(обратно)

162

1941. Документы и материалы к 70-летию начала Великой Отечественной войны. Т. 1. С. 286–288, 290–291; 1941 год. Страна в огне. Кн. 2. С. 30–32, 34. Опечатки и неточности обеих этих публикаций исправлены по подлиннику при содействии С.Л. Чекунова (см.: Центральный архив Министерства обороны Российской Федерации. Ф. 16. Оп. 2951. Д. 241. Л. 1–44, 55об.).

(обратно)

163

Городецкий Г. Миф «Ледокола»: Накануне войны. Пер. с англ. М., 1995. С. 284; Вишлев О.В. Накануне 22 июня 1941 г. С. 36.

(обратно)

164

Гареев М.А. Неоднозначные страницы войны. (Очерки о проблемных вопросах Великой Отечественной войны). М., 1995. С. 93; Война и политика, 1939–1941. С. 274; 1941. Документы и материалы к 70-летию начала Великой Отечественной войны. Т. 1. С. 290; 1941 год. Страна в огне. Кн. 2. С. 34.

(обратно)

165

1941. Документы и материалы к 70-летию начала Великой Отечественной войны. Т. 1. С. 291.

(обратно)

166

Новая и новейшая история. 1993. № 3. С. 41; 1941 год. Документы. Кн. 1. С. 216; 1941. Документы и материалы к 70-летию начала Великой Отечественной войны. Т. 1. С. 343; 1941 год. Страна в огне. Кн. 2. С. 57.

(обратно)

167

Великая Отечественная война 1941–1945 гг. Военно-исторические очерки. В 4 кн. Кн. 1. Суровые испытания. М., 1998. С. 108.

(обратно)

168

Новая и новейшая история. 1993. № 3. С. 41–43; 1941 год. Документы. Кн. 1. С. 216–218; 1941. Документы и материалы к 70-летию начала Великой Отечественной войны. Т. 1. С. 345–346; 1941 год. Страна в огне. Кн. 2. С. 57, 59.

(обратно)

169

Михалев С.Н. Указ. соч. С. 316.

(обратно)

170

1941 год – уроки и выводы. М., 1992. С. 58–59, 214–215; Захаров М.В. Указ. соч. С. 466–469; 1941 год. Документы. Кн. 2. С. 358–361.

(обратно)

171

Следует отметить непоследовательность Ю.А. Горькова в оценке значимости документа от 15 мая 1941 г. В одних работах он отрицает факт утверждения этого документа советским руководством. Однако в явном противоречии с этим признает, что «в начальном периоде войны действия советских войск на советско-германском фронте определялись стратегическим замыслом оперативного плана, разработанного в мае 1941 года» (Горьков Ю.А. Кремль. Ставка. Генштаб. С. 109). В другой своей работе он характеризует этот документ как «одобренный 15 мая 1941 года политическим руководством государства» (Военно-исторический журнал. 1996. № 2. С. 2).

(обратно)

172

Савушкин Р.А. Развитие советского военного искусства в период между гражданской и Великой Отечественной войнами. М., 1980. С. 24, 32.

(обратно)

173

Савушкин Р.А. Развитие советских вооруженных сил и военного искусства в межвоенный период (1921–1941 гг.). М., 1989. С. 59.

(обратно)

174

Военно-исторический журнал. 1996. № 2. С. 2–15; № 3. С. 4–17; № 4. С. 2–17; № 5. С. 2–15; № 6. С. 2–7; Горьков Ю.А., Семин Ю.Н. О характере военно-оперативных планов СССР накануне Великой Отечественной войны. Новые архивные документы // Новая и новейшая история. 1997. № 5. С. 113.

(обратно)

175

С учетом резерва Главного Командования в тылу фронтов, но без учета 18 дивизий развертывавшихся в глубоком тылу центральных армий резерва Главного Командования по документам от 15 мая и 13 июня 1941 г. (1941 год – уроки и выводы. С. 214–215; 1941 год. Документы. Кн. 2. С. 218–219, 358–361; Военно-исторический журнал. 1996. № 2. С. 9–13; № 3. С. 7–9; № 4. С. 3–8; № 5. С. 5–9; № 6. С. 4–7).

(обратно)

176

Анфилов В.А. Провал «блицкрига». М., 1974. С. 196; Петров Б.Н. Указ. соч. С. 12–13; Семидетко В.А. Истоки поражения в Белоруссии // Военно-исторический журнал. 1989. № 4. С. 30.

(обратно)

177

Гареев М.А. Указ. соч. С. 128.

(обратно)

178

Военно-исторический журнал. 1996. № 2. С. 13.

(обратно)

179

Гареев М.А. М.В. Фрунзе – военный теоретик. М., 1985. С. 323.

(обратно)

180

Там же. С. 231.

(обратно)

181

1941 год – уроки и выводы. М.,1992. С.216–217.

(обратно)

182

Маковский В.Б. Прикрытие госграницы накануне войны // Военно-исторический журнал. 1993. № 5. С. 55; Военно-исторический журнал. 1989. № 3. С. 68–69.

(обратно)

183

Гареев М.А. Указ. соч. С. 230; Гареев М.А. Неоднозначные страницы войны. С. 119–120.

(обратно)

184

Начальный период войны. (По опыту первых кампаний и операций второй мировой войны). М., 1974. С. 70.

(обратно)

185

Подробнее см.: Мельтюхов М.И. Указ. соч. С. 245–281.

(обратно)

186

Герасимов Г.И. «Мобилизация есть война…» Мобилизационная готовность РККА и начальный период Великой Отечественной войны // Военно-исторический журнал. 1999. № 3. С. 9.

(обратно)

187

1941 год – уроки и выводы. С. 69–79, 178–179; 1941 год. Документы. Кн. 1. С. 607–650.

(обратно)

188

История социалистической экономики СССР. Т. 5. М., 1978. С. 27; Кравченко Г.С. Экономика СССР в годы Великой Отечественной войны. М., 1970. С. 29, 92–93.

(обратно)

189

Плотников К.Н. Очерки истории бюджета Советского государства. М., 1955. С. 255, 324.

(обратно)

190

Симонов Н.С. Военно-промышленный комплекс СССР в 1920–1950-е гг.: темпы экономического роста, структура, организация производства и управление. М., 1996. С. 133.

(обратно)

191

История социалистической экономики. Т. 5. С. 101; Кравченко Г.С. Указ. соч. С. 9; История второй мировой войны. Т. 2. М., 1974. С. 298.

(обратно)

192

История СССР. Т. 9. М., 1971. С. 508; История социалистической экономики. Т. 5. С. 27.

(обратно)

193

Российский государственный архив экономики. Ф. 1562. Оп. 329. Д. 561. Л. 126.

(обратно)

194

Великая Отечественная война 1941–1945 гг. Военно-исторические очерки. Кн. 1. Суровые испытания. М., 1998. С. 508; 1941 год. Документы. Кн. 2. С. 492–493.

(обратно)

195

Великая Отечественная война 1941–1945 гг. Военно-исторические очерки. Кн. 1. С. 508; 1941 год. Документы. Кн. 2. С. 492–493; 1941 год – уроки и выводы. С. 25.

(обратно)

196

История СССР. Т. 9. С. 509; Вознесенский Н.А. Военная экономика СССР в период Отечественной войны. М., 1948. С. 78–79.

(обратно)

197

Носовский Н.Э. Надежный арсенал обороны // Вопросы истории. 1970. № 11. С. 129; Самолетостроение в СССР 1917–1945 гг. М., 1994. Кн. 2. С. 205.

(обратно)

198

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 656. Л. 3; Самуэльсон Л. Красный колосС. Становление военно-промышленного комплекса СССР. 1921–1941. М., 2001. С. 225–226.

(обратно)

199

Мельтюхов М.И. Указ. соч. С. 58, 265, 358, 365, 385.

(обратно)

200

Это мнение редко высказывается прямо, но рассуждения о состоянии Красной армии в различных трудах подводят читателя именно к этой мысли. См., например: Орлов А.С. СССР – Германия: август 1939 – июнь 1941. М., 1991. С. 52–53; Маршал Жуков: полководец и человек. Т. 2. М., 1988. С. 87; Раманичев Н.М. «Красная Армия всех сильней»? // Военно-исторический журнал. 1991. № 12. С. 2–9; Проэктор Д.М. Фашизм: путь агрессии и гибели. М., 1989. С. 302–311; Орлов А.С. Сталин: в преддверии войны. М., 2003. С. 381–387.

(обратно)

201

Гареев М.А. Об истории изучения Великой Отечественной войны // Новая и новейшая история. 1992. № 1. С. 15.

(обратно)

202

Рар А.Ф. Как это виделось снизу (Очень личные впечатления) // 1939–1945. 1 сентября – 9 мая. Пятидесятилетие разгрома фашистской Германии в контексте начала Второй мировой войны. Материалы научного семинара (16 апреля 1995 г. – Новосибирск). Новосибирск. 1995. С. 62.

(обратно)

203

Вишневский ВС. Указ. соч. С. 106, 108.

(обратно)

204

Крупенников А. Партийно-политическая работа в войсках западных военных округов накануне Великой Отечественной войны // Военно-исторический журнал. 1979. № 6. С. 69–70.

(обратно)

205

Исторический архив. 1995. № 2. С. 23–31; 1941 год. Документы. Кн. 2. С. 158–162.

(обратно)

206

1941 год. Документы. Кн. 2. С. 295; Вишневский ВС. Указ. соч. С. 108–109.

(обратно)

207

Лященко Н.Г. «С огнем и кровью пополам…» // Военно-исторический журнал. 1995. № 2. С. 23; «…Разговор закончился угрозой Сталина». Десять неизвестных бесед с маршалом Г.К. Жуковым в мае – июне 1965 года // Военно-исторический журнал. 1995. № 3. С. 41; Стаднюк И. Нечто о сталинизме // О них ходили легенды. М., 1994. С. 423, 430–431.

(обратно)

208

Исторический архив. 1995. № 2. С. 23–31; 1941 год. Документы. Кн. 2. С. 158–162.

(обратно)

209

Российский государственный архив социально-политической истории (далее – РГАСПИ). Ф. 17. Оп. 125. Д. 27. Л. 71–83; Две директивы 1941 г. о пропагандистской подготовке к войне // Археографический ежегодник за 1995 г. М., 1997. С. 203–207; Главный военный совет РККА. С. 317, 323, 490–491; Киселев В.Н. Упрямые факты начала войны // Военно-исторический журнал. 1992. № 2. С. 15.

(обратно)

210

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 28. Л. 20–39.

(обратно)

211

Там же. Ф. 88. Оп. 1. Д. 898. Л. 1–22; Археографический ежегодник за 1995 г. С. 195–202.

(обратно)

212

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 27. Л. 84–121; Данилов В. Готовил ли Генеральный штаб Красной Армии упреждающий удар по Германии? // Сегодня. 1993. 28 сентября; Хоффман И. Подготовка Советского Союза к наступательной войне. 1941 год // Отечественная история. 1993. № 4. С. 27–28; Политучеба красноармейца. 1941. № 9. С. 3–4.

(обратно)

213

РГАСПИ. Ф. 78. Оп. 1. Д. 845. Л. 1–37; Д. 846. Л. 1–22; Ф. 77. Оп. 1. Д. 919. Л. 150–167.

(обратно)

214

Там же. Ф. 17. Оп. 125. Д. 27. Л. 54, 75; Археографический ежегодник за 1995 г. С. 204; Главный военный совет РККА. С. 309, 489; Киселев В.Н. Указ. соч. С. 15; Данилов В. Указ. соч.

(обратно)

215

РГАСПИ. Ф. 88. Оп. 1. Д. 898. Л. 14–15; Археографический ежегодник за 1995 г. С. 199; эти же идеи содержатся: Варга Е. О международном положении // Мировое хозяйство и мировая политика. 1941. № 3. С. 50; Айрапетян М.Э. Этапы внешней политики СССР (1917–1940 гг.). М., 1941. С. 92.

(обратно)

216

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 27. Л. 85–87, 110–111, 118–119; эти же идеи содержатся: Шленский А. Война и политика // Пропагандист Красной Армии. 1941. № 11. С. 24–31.

(обратно)

217

РГАСПИ. Ф. 78. Оп. 1. Д. 845. Л. 19, 21; Д. 846. Л. 19; Ф. 88. Оп. 1. Д. 898. Л. 16–17.

(обратно)

218

Там же. Ф. 88. Оп. 1. Д. 898. Л. 17; Археографический ежегодник за 1995 г. С. 200; эти же идеи содержатся: Айрапетян М.Э. Указ. соч. С. 92; Осипов Н. Ленин о характере войн и защите отечества // Большевик. 1941. № 1. С. 28–39.

(обратно)

219

РГАСПИ. Ф. 78. Оп. 1. Д. 845. Л. 35, 37; эти же идеи содержатся: Айрапетян М. Что такое пацифизм? // Пропагандист Красной Армии. 1941. № 6. С. 24–31.

(обратно)

220

Известия ЦК КПСС. 1990. № 5. С. 191; датируется по: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 119. Д. 1253. Л. 270, 281.

(обратно)

221

Фрунзе М.В. Единая военная доктрина и Красная Армия. М., 1941.

(обратно)

222

Фирсов Ф.И. Указ. соч. С. 33–34.

(обратно)

223

Ленин В.И. ПСС. Т. 36. М., 1981. С. 82.

(обратно)

224

РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 1. Д. 919. Л. 153; Кремлевский кинотеатр. 1928–1953: Документы. М., 2005. С. 628.

(обратно)

225

Мировые войны ХХ века. В 4 кн. Кн. 4. Вторая мировая война: Документы и материалы. М., 2002. С. 195–196; Киселев В.Н. Указ. соч. С. 15; Главный военный совет РККА. С. 490–491.

(обратно)

226

Невежин В.А. Указ. соч. С. 95–97; Константиновский Г. 17 лет борьбы и побед ленинизма // Мировое хозяйство и мировая политика. 1941. № 1. С. 12.

(обратно)

227

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 27. Л. 75, 120, 103–104, 99–100; Археографический ежегодник за 1995 г. С. 204.

(обратно)

228

Комсомольская правда. 1941. 21 мая; Невежин В.А. Указ. соч. С. 238–239; Невежин В.А. «Если завтра в поход…». Подготовка к войне и идеологическая пропаганда в 30-х – 40-х годах. М., 2007. С. 303–306.

(обратно)

229

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 278. Л. 2.

(обратно)

230

Правда. 1941. 1, 2, 6, 16, 31 мая, 3 и 12 июня; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 27. Л. 55–57; Д. 28. Л. 31, 34–39; Шейнис З.С. Перед нашествием. Из записной книжки 1939–1941 годов // Новая и новейшая история. 1990. № 1. С. 118; Вишневский ВС. Указ. соч. С. 109.

(обратно)

231

Фирсов Ф.И. Указ. соч. С. 33.

(обратно)

232

Орлов А.С. Указ. соч. С. 46, 54; Волков В.К. Советско-германские отношения и советская политика на Балканах накануне гитлеровского нападения на СССР (осень 1940 – первая половина 1941 г.) // Международные отношения и страны Центральной и Юго-Восточной Европы в период фашистской агрессии на Балканах и подготовки нападения на СССР. М., 1992. С. 15–17.

(обратно)

233

Новая и новейшая история. 1993. № 3. С. 42–43, 44; 1941 год. Документы. Кн. 2. С. 219, 220.

(обратно)

234

Горьков Ю.А. Кремль. Ставка. Генштаб. С. 70–71; 1941 год – уроки и выводы. С. 82; 1941 год. Документы. Кн. 1. С. 731–732; Владимирский А.В. На киевском направлении. М., 1989. С. 50; Захаров М.В. Указ. соч. С. 469–478; Боевой и численный состав Вооруженных Сил СССР в период Великой Отечественной войны (1941–1945 гг.). Статистический сборник № 1 (22 июня 1941 г.). М., 1994. С. 10–12.

(обратно)

235

Горьков Ю.А. Указ. соч. С. 70–71; 1941 год – уроки и выводы. С. 82; Владимирский А.В. На киевском направлении. М., 1989. С. 50; Боевой и численный состав Вооруженных Сил СССР в период Великой отечественной войны (1941–1945 гг.). Статистический сборник № 1. С. 10; Вишневский ВС. Указ. соч. С. 109.

(обратно)

236

Стратегический очерк Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М., 1961. С. 146. Численность второго стратегического эшелона к началу войны определяется в этом труде в 77 дивизий (58 стрелковых, 13 танковых и 6 моторизованных) (Указ. соч. С. 151), но из доступных документов не ясно, какие именно войска и с какого именно момента входили в состав резерва Главного Командования.

(обратно)

237

Петров Б.Н. Указ. соч. С. 12–13; Семидетко В.А. Указ. соч. С. 31; Анфилов В.А. Крушение похода Гитлера на Москву. 1941 год. М., 1989. С. 96–97; Владимирский А.В. Указ. соч. С. 50–52; Волкогонов Д.А. Указ. соч. С. 125–128; 1941 год – уроки и выводы. С. 83–86; Филиппов А. О готовности Красной Армии к войне в июне 1941 года // Военный вестник АПН. 1992. № 9. С. 4; Киселев В.Н. Указ. соч. С. 14–15; Новая и новейшая история. 1993. № 3. С. 36; Галицкий К.Н. Годы суровых испытаний. 1941–1944. Записки командарма. М. 1973. С. 24–26.

(обратно)

238

1941 год – уроки и выводы. С. 198–199; Хорьков А.Г. Указ. соч. С. 32–33; Боевой и численный состав Вооруженных Сил СССР в период Великой Отечественной войны. Статистический сборник № 1. С. 16–18.

(обратно)

239

1941 год – уроки и выводы. С. 42–43; Киршин Ю.Я., Раманичев Н.М. Указ. соч. С. 12; Хорьков А.Г. Указ. соч. С. 49.

(обратно)

240

Хорьков А.Г. Указ. соч. С. 50.

(обратно)

241

Тыл Советских Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне. М., 1977. С. 60.

(обратно)

242

Русский архив: Великая Отечественная. Тыл Красной Армии в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.: Документы и материалы. Т. 25(14). М., 1998. С. 61–65.

(обратно)

243

Пастуховский Г.П. Развертывание оперативного тыла в начальный период войны // Военно-исторический журнал. 1988. № 6. С. 19.

(обратно)

244

Тыл Советской Армии в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. Л., 1963. Ч. 1. С. 15.

(обратно)

245

История второй мировой войны 1939–1945. Т. 3. С. 351–352; Т. 4. С. 16–17; Трухановский Г.В. Внешняя политика Англии в период второй мировой войны. М., 1965. С. 197; Городецкий Г. Черчилль и Советский Союз после 22 июня 1941 г. // Новая и новейшая история. 1990. № 6. С. 62–63; Вишлев О.В. Почему медлил И.В. Сталин в 1941 г.? // Новая и новейшая история. 1992. № 2. С. 76; Левек Ф. Дипломатия в тупике: советско-французские отношения (сентябрь 1939 – июнь 1941 г.) // Россия и Франция: XVIII–XX века. М., 1995. С. 238–250.

(обратно)

246

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 35. Л. 13; Оп. 166. Д. 655. Л. 46–54; Парсаданова В.С. О некоторых аспектах внешней политики польского правительства в эмиграции в 1940–1941 гг. // Международные отношения и страны Центральной и Юго-Восточной Европы в период фашистской агрессии на Балканах и подготовки нападения на СССР (сентябрь 1940 – июнь 1941). М., 1992. С. 129; Сталин, Берия и судьба армии Андерса в 1941–1942 гг. // Новая и новейшая история. 1993. № 2. С. 62; Дурачиньский Э. Польша в политике Москвы 1939–1941 годов: факты, гипотезы, вопросы // Война и политика, 1939–1941. С. 50–64.

(обратно)

247

Марьина В.В. Политика СССР по чехословацкому вопросу накануне Великой Отечественной войны (сентябрь 1940 – июнь 1941 г.) // Международные отношения и страны ЦЮВЕ в период фашистской агрессии на Балканах и подготовки нападения на СССР. С. 133–158; Гебгарт Я. Чехословацкое движение Сопротивления и советская разведка перед 22 июнем 1941 г. // Россия в ХХ веке. Историки мира споряТ. М., 1994. С. 437–440.

(обратно)

248

ЦиТ. по: Килзер Л. Предавший Гитлера: Мартин Борман и падение Третьего Рейха. Пер. с англ. М., 2002. С. 132 (как указал Л. Килзер, документ находится в 740.0011/11348 U.S. State Department Confidential File, National Archives).

(обратно)

249

Романенко С.А. Югославия, Россия и «славянская идея»: Вторая половина XIX – начало XXI века. М., 2002. С. 192.

(обратно)

250

Вишлев О.В. Указ. соч. // Новая и новейшая история. 1992. № 1. С. 96; Гальдер Ф. Военный дневник. Т. 2: От запланированного вторжения в Англию до начала Восточной кампании (1.7.1940–21.6.1941). Пер. с нем. М., 1969. С. 555.

(обратно)

251

О стремлении Японии к договору см.: Тихвинский С.Л. Заключение советско-японского пакта о нейтралитете 1941 г. // Новая и новейшая история. 1990. № 1. С. 25–31; Кошкин А.А. Предыстория заключения пакта Молотов – Мацуока (1941 г.) // Вопросы истории. 1993. № 6. С. 135–141; Кошкин А.А. Советско-японский пакт о нейтралитете 1941 г. и его последствия // Новая и новейшая история. 1994. № 4–5. С. 67–79; Славинский Б.Н. Пакт о нейтралитете между СССР и Японией: дипломатическая история, 1941–1945 гг. М., 1995. С. 50–109; ДВП. Т. 23. Кн. 2. Ч. 2. С. 485–486, 497–502, 523–530, 536–537, 560–567; Молодяков В.Э. Несостоявшаяся ось: Берлин – Москва – Токио. М., 2004. С. 350–396.

(обратно)

252

Вишлев О.В. Указ. соч. // Новая и новейшая история. 1992. № 1. С. 100.

(обратно)

253

ДВП. Т. 23. Кн. 2. Ч. 2. С. 751–753; Некрич А.М. 1941. 22 июня. М., 1965. С. 142; Орлов А.С. Указ. соч. С. 55–56; Волкогонов Д.А. Указ. соч. Кн. 2. Ч. 1. С. 122; Гальдер Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 579; Goebbels J. Die Tagebücher. Sämtlische Fragmente. München, 1987. Teil 1. Bd. 4. S. 706; СССР – Германия. 1939–1941. Т. 2. Вильнюс, 1989. С. 175–176; Вестник МИД СССР. 1989. № 17. С. 42–47.

(обратно)

254

Розанов Г.Л. Сталин – Гитлер: Документальный очерк советско-германских дипломатических отношений, 1939–1941 гг. М., 1991. С. 207.

(обратно)

255

Начальный период войны. С. 70–71.

(обратно)

256

Азясский Н.Ф. О стратегическом развертывании вооруженных сил Германии и Советского Союза в 1941 году // Военная мысль. 1990. № 8. С. 17.

(обратно)

257

Вишлев О.В. Была ли в СССР оппозиция «германской политике» Сталина накануне 22 июня 1941 г. // Новая и новейшая история. 1994. № 4–5. С. 242–253.

(обратно)

258

Вишневский ВС. Указ. соч. С. 109; Мельтюхов М.И. Указ. соч. С. 338–340.

(обратно)

259

Суворов В. Ледокол: Кто начал Вторую мировую войну? М., 1992. С. 333.

(обратно)

260

Начальный период войны. С. 212.

(обратно)

261

Суворов В. Указ. соч. С. 317, 333.

(обратно)

262

Русский архив: Великая Отечественная. Тыл Красной Армии в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.: Документы и материалы. Т. 25(14). С. 48–52.

(обратно)

263

Стаднюк И.С. Указ. соч. С. 423–424.

(обратно)

264

Киселев В.Н. Указ. соч. С. 16; Данилов В.Д. Указ. соч. С. 148; Бобылев П.Н. Точку в дискуссии ставить рано. К вопросу о планировании в Генеральном штабе РККА возможной войны с Германией в 1940–1941 годах // Отечественная история. 2000. № 1. С. 57.

(обратно)

265

1941 год. Документы. Кн. 2. С. 413–414; 1941. Документы и материалы к 70-летию начала Великой Отечественной войны. Т. 1. С. 387, 407; 1941 год – уроки и выводы. С. 86–87; Хорьков А.Г. Указ. соч. С. 169.

(обратно)

266

1941 год – уроки и выводы. С. 81–85, 111; Хорьков А.Г. Указ. соч. С. 25, 33, 47, 168, 173–174; Киселев В.Н. Указ. соч. С. 15; Военно-исторический журнал. 1989. № 5. С. 43; Медведев Н.Е. Артиллерия РВГК в первом периоде войны // Военно-исторический журнал. 1987. № 11. С. 81; Захаров М.В. Указ. соч. С. 210–212, 402–406; Начальный период войны. С. 211; Анфилов В.А. Провал «блицкрига». С. 188.

(обратно)

267

Сам приказ Г.К. Жукова никогда не публиковался и известен лишь по упоминанию в ходе суда над командованием Западного фронта в июле 1941 г. (Органы государственной безопасности в Великой Отечественной войне. Т. 2. Кн. 1. Начало. 22 июня – 31 августа 1941 года. М., 2000. С. 389). Однако опубликован изданный на его основании приказ командующего ПрибОВО № 00229 от 18 июня 1941 г. (Иванихин П.М. Начало войны. Северо-Западный фронт, июнь – сентябрь 1941 года. От Каунаса до Валдая: По материалам дневника полковника Щеткина Григория Федоровича. М., 2002. С. 168–171).

(обратно)

268

Исаев А.В. Георгий Жуков. Последний довод короля. М., 2006. С. 98.

(обратно)

269

ЦиТ. по: Семиряга М.И. Указ. соч. С. 283.

(обратно)

270

Фёрстер Ю. Историческое место операции «Барабросса» // Вторая мировая война. Дискуссии. Основные тенденции. Результаты исследований. Пер. с нем. М., 1996. С. 490.

(обратно)

271

Сборник военно-исторических материалов Великой Отечественной войны. Вып. 18. М., 1960. С. 134; Военно-исторический журнал. 1989. № 5. С. 30–32; Хоффман Й. Указ. соч. С. 24–25; Фёрстер Ю. Указ. соч. С. 494–495.

(обратно)

272

Подробнее см.: Мельтюхов М.И. Указ. соч. С. 221–244.

(обратно)

273

Сахаров А.Н. Война и советская дипломатия: 1939–1945 гг. // Вопросы истории. 1995. № 7. С. 38.

(обратно)

274

Шевелев Г.П. Прикрытие развертывания войск // Военная мысль. 1989. № 4. С. 14.

(обратно)

275

Кузнецов Н.Г. Крутые повороты: Из записок адмирала. М., 1995. С. 45–46.

(обратно)

276

О смысле выделения НКГБ из НКВД см. Прудникова Е. Стратегия Победы.

(обратно)

277

Мельтюхов М. Начальный период войны в документах военной контрразведки (22 июня – 9 июля 1941 г.) // В сб. Трагедия 1941. Причины катастрофы. М., 2008. С. 23.

(обратно)

278

Там же.

(обратно)

279

Там же. С. 33.

(обратно)

280

Там же. С. 38.

(обратно)

281

Мельтюхов М. Начальный период войны… С. 66.

(обратно)

282

Точнее, с начала июня он пропадал там столько времени, что это заметили его подчиненные.

(обратно)

Оглавление

Елена Прудникова Забытые победы 1941 года

  Предисловие

  Глава 1. Было ли нападение неожиданным?

  Глава 2. Было ли нападение внезапным?

  Глава 3. К вопросу о боевой готовности

  Глава 4. 18 июня – выход на старт

  Глава 5. «На провокации не поддаваться!»

  Глава 6. Загадка директивы

  Глава 7. «Жертвы режима»

  Глава 8. Бедный, бедный товарищ Ворошилов!

  Глава 9. Кадры решают всё…

  Глава 10. А ведь завтра война!

  Заключение

Сергей Кремлёв Реальный и виртуальный 1941 год

  От автора

  О европейской ситуации в 1939–1941 годах

  Если бы Сталин ударил…

  «Русский» крах рейха был неизбежен

  Если бы самолеты взлетели…

Михаил Мельтюхов Преддверие Великой Отечественной войны, 1939–1941 гг.: становление великой державы

Елена Прудникова Приложение Почему особые отделы были переданы в Наркомат Обороны? Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg