«1917. Кара до покаяния»

1917. Кара до покаяния (fb2) - 1917. Кара до покаяния 1003K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Шамиль Зякижанович Куряев

Шамиль Куряев 1917: кара до покаяния

Клевета со стороны некоторых господ – такая же хорошая рекомендация, как похвала со стороны других.

Генри Филдинг

Введение

Власть должна быть персонифицирована, ибо нет и не может быть такой формы правления, при которой власть представала бы в образе безликого «общественного института». И ещё большой вопрос, где личность правителя находится под прицелом более пристального внимания, – в государстве монархическом, где власть последовательно передаётся очередному и заранее известному представителю династии, или в демократическом, где властью облекается публичный политик, в определённый момент снискавший наибольшие симпатии граждан. Нечего и говорить об откровенно диктаторских режимах, где личности Вождя «по должности полагается» занимать центральное место в сердцах и умах.

Хотя демократия, как известно, «сильна своими институтами», а любое – положительное или отрицательное – влияние персоналий при ней нивелируется, именно демократические режимы ждут от своих руководителей большего, нежели подданные от своего монарха, – больших государственных способностей, больших знаний, большей политической прозорливости. В отличие от наследственного монарха, лидер, «поднявшийся из низов», должен заведомо быть человеком выдающимся! Конечно, на практике это случается далеко не всегда – но всегда предполагается. А обнаружившееся отсутствие этих талантов влечёт неизбежное «падение рейтинга».

Поэтому нельзя сказать, что стрелы критики – её же никакая власть не избегнет! – больше язвят правителей «милостью Божьей», нежели правителей «волею народа». Напротив, монарх традиционно занимал в общественном сознании несколько привилегированное положение: его, как правило, «обманывают», от него скрывают правду, его отдаляют от народа, «окружают недостойные» и т. п. Словом, можно констатировать, что монарх всегда был в значительной степени выведен из-под огня неизбежной критики правительственного курса.

Зато частная жизнь монарха и его личные качества – подлинная ахиллесова пята монархического государства. Именно с этой стороны монарх остаётся вполне доступным для критики, против которой у него уже нет «иммунитета». Традиционная закрытость царского двора – и даже законы «об оскорблении величества» – здесь не панацея! Ибо, «дозируя» объём подлинной информации, они в то же время способствуют возникновению слухов и сплетен, стремлению превратить всякую муху в слона. И в последнем случае общественное мнение будет к монарху даже более строго, чем к кому бы то ни было!

Дело тут не только в мистическом ореоле царской власти, в религиозном отношении к царю как к «помазаннику». Сам монархический принцип передачи власти делает личную жизнь монарха, его семьи и «ближнего круга», любые семейные тайны и проблемы, – вопросами государственного значения. И – потенциальным источником кризисов, смут и нестроений. Невозможно переоценить значение падения авторитета монарха, не монархии «как политического института», а именно – личного авторитета царя в деле крушения Российской Империи.

Именно с этой стороны Империи был нанесён роковой удар! Вернее даже – целая серия последовательных ударов… Первые были нанесены ещё «прижизненно», с очевидной политической целью. Последующие – уже «постфактум», в целях посмертной дискредитации монархии и ради собственного оправдания перед судом истории. Бесполезно спорить о реалиях дореволюционной России – и об их последующем отражении отечественной историографией, – не разобравшись предварительно с этой мусорной кучей, нанесённой к подножию российского трона.

Наглядный пример уязвимости частной жизни царской семьи – одна из многочисленных сатирических карикатур

Часть I Чужая кровь

Смерть да жена – Богом суждена.

Русская пословица

Глава 1

§ 1.1. Говоря о причинах, способствовавших крушению монархии в России, нельзя не отметить такой существенный фактор как оторванность правящей династии от народа. И речь идёт не о каком-то «духовном», «идейном» отрыве и прочих малопонятных вещах. Напротив, речь идёт о самой что ни на есть «земной», простой и понятной вещи, а именно – о постепенно нараставшем «кровном» отдалении российских императоров от своих русских подданных.

Здесь надо оговориться, что и в прежние эпохи, в Киевской Руси и Великом княжестве Московском, среди правителей лестным считалось получить в жёны какую-нибудь иноземную принцессу – будь то дочь английского короля, сестра золотоордынского хана или племянница византийского императора. Однако это были разовые случаи, долженствующие польстить княжескому тщеславию и подчеркнуть в глазах последующих историков «высокий международный престиж русских владык». Устойчивой практикой это не стало. Московские великие князья (впоследствии – цари) спокойно женились на своих русских подданных.

Если женитьба и связывала их с семейным кланом жены – извечный бич всех монархий! – то и кланы это были, по крайней мере, свои, русские. Вот вам и вожделенное единение царя с народом! – «подлинней» не бывает.

Можно допустить, что московским правителям просто не удавалось жениться на иноземных принцессах. Но безусловным фактом является то, что все восемь цариц династии Романовых были выбраны царями или для царей среди их собственных подданных. И в жилах русских царей текла русская, а не немецкая и не датская, кровь. И по-русски русские цари говорили без акцента…

Другим – не менее важным – моментом было то, что выбиралась русская царица из очень широкого круга «потенциальных претенденток», представлявших собой воистину всю русскую землю. И в правящую династию постоянно вливалась свежая кровь. Ибо «номенклатура» претенденток не была ограничена узкими рамками родовой аристократии. И это не было формальностью – русские цари охотно пользовались практически неограниченной «широтой» своего выбора.

Разумеется, речь не шла о том, чтобы правителю всея Руси жениться на крепостной крестьянке. На высокую честь стать царской женой могли рассчитывать лишь представительницы привилегированных сословий. Но это значило не так много, как кажется! Отец будущей царицы мог быть мелким служилым дворянином. Ведь если изучить биографии всех восьми русских цариц династии Романовых, то, к удивлению, обнаружится, что лишь одна из них (Мария Долгорукова, первая жена Михаила Фёдоровича) была дочерью князя. Остальные семь были довольно скромного (порой – очень скромного) происхождения и достатка.

Примечательно, что ещё со времён Ивана Третьего на Руси действовал такой специфический и «демократичный» механизм избрания царской супруги как смотр невест – когда красивых девиц собирали в буквальном смысле со всей России и (после нескольких «отборочных туров») представляли царю. Судя по всему, именно этот способ считался на Руси предпочтительным. Ибо даже в тех случаях, когда у царя или его окружения уже была на примете определённая девушка – всё равно, хотя бы «для проформы» проводился смотр невест.

Примером такого вынужденного подчинения обычаю была первая женитьба Фёдора Алексеевича (на Агафье Грушецкой). Кроме того, с большой долей вероятности можно предполагать, что элементарно «соблюли приличия» при второй женитьбе Алексея Михайловича (на Наталье Нарышкиной) и женитьбе Ивана Алексеевича на Прасковье Салтыковой. Если это было именно так, а брак по любви представляется нам наилучшим вариантом, – то ещё более примечательна эта всеми признанная необходимость в подобной процедуре: выборе русским царём «лучшей в народе».

§ 1.2. Всё изменилось в 18-м веке. «Великий» Пётр, круто повернув русскую государственную ладью на Запад, «задал направление» для своих преемников и в брачном вопросе. Сослав законную русскую жену в монастырь и женившись на иноземной пленнице сомнительного происхождения и сомнительного поведения, он же начал старательно распихивать своих родственниц по захудалым европейским владетельным домам. Даром, что у многих его подданных и земель и денег было побольше, чем у этих «высочайших особ»!

Эта «ориентация на Запад» сохранялась и при преемниках Петра. Забавно, что впервые требование о «равнородстве» супругов было выдвинуто первой иноземкой на русском троне – императрицей Екатериной Первой, которая сама была не породистее дворняжки!

Окончательно же положение о «равнородстве» было закреплено только Александром Первым в 1820 году, – после чего наличие у претендента нерусской матери из какого-нибудь европейского монархического дома стало непременным условием для вступления на русский престол. Требование – по сути своей комичное. Хотя справедливости ради надо сказать, что требование «равнородства» супругов закрепилось к тому времени и в германских владетельных домах, столь милых сердцу Романовых.

Решение Александра Первого вызывает недоумение по нескольких причинам. Во-первых, родственники – родственниками, но… зачем следовать нелепым примерам? Только из-за того, что они «европейские»? Во-вторых, во многих европейских странах, более влиятельных, нежели германские микроцефалы, такого требования не было. В-третьих, у самих Ольденбургов, к Голштейн-Готторпской ветви которых принадлежал по отцу родоначальник всех последующих Романовых – Пётр Третий, такое требование не было закреплено. И в-четвёртых, именно в России требования к «равнородству» оказались наиболее строгими – даже более строгими, чем во взятых за образец германских государствах: в Германии в брачном вопросе высшая аристократия традиционно считалась «равнородной» представителям владетельных домов.

Однако преемники Александра Первого продолжали следовать по указанному им пути – аккуратно женясь на иноземных принцессах. Это привело к тому, что российские императоры стали «русскими только по паспорту». По крови же – этническими немцами, с всё более гомеопатической примесью русской крови.

Этот горестный процесс постепенной «европеизации» российских владык стоит привести полностью. Любимая дочь Петра Первого (от Марты Скавронской) Анна Петровна, по-видимому, была русской только по отцу – то есть на 1 /2. Её сын Пётр Третий был русским на 1 /4. Его сын Павел Первый (если опустить скандальную «салтыковскую» версию) был русским на 1/8. Его сыновья Александр Первый и Николай Первый были русскими на 1/16. Сын Николая Александр Второй был русским на 1 /32. Его сын Александр Третий – на 1 /64. Его сын Николай Второй – на 1 /128. Несчастный цесаревич Алексей был русским лишь на 1 /256.

Такая брачная практика имела множество негативных последствий. Русская дипломатия получала тягостное обременение в виде необходимости учитывать интересы многочисленных «августейших родственников» (воистину – «бедных родственников» Российской Империи!) и их мелкие взаимные дрязги и интриги. А взамен российский царствующий дом получал цесаревен (будущих императриц) иноземной выделки – не знающих России, чуждых всем её обычаям и традициям, не знающих русского народа. Да что там! – порой так и не выучивших толком русского языка… Приобретение это было весьма и весьма сомнительное.

Самое интересное – то, что этот обычай поздних Романовых никак нельзя считать «монархическим принципом». Строго говоря, к монархической форме правления (и даже конкретно – к введённой Павлом полусалической примогенитуре) этот установившийся брачный порядок прямого отношения не имел. Однако за него держались до конца: так, в очередной раз требования к «равнородству» при вступлении в брак членов императорской фамилии были ужесточены Александром Третьим в 1886 году.

Кстати сказать, с петровских времён Романовы и «по паспорту» стали какими-то сомнительными иноземцами с германскими корнями! – ибо, следуя нелепой моде бердичевских мещан, нарекли себя потомками «прусского короля Вейдевута».

§ 1.3. Брак императора Николая Второго имел столь печальные последствия для России и династии, что дал пищу для целого ряда конспирологических теорий. Вплоть до обвинений злокозненного «кузена Вилли» в том, что он – дабы погубить геополитического противника – нарочно подсунул «кузену Ники» порченую невесту…

Всё это, разумеется, досужие домыслы. Действительность была куда проще: порочная система рано или поздно должна была принести свои плоды! – для этого стоило лишь нескольким негативным факторам наслоиться друг на друга. Такой «сочетанной травмой» стало последовательное вхождение в российский Царствующий Дом трёх европейских принцесс – Марии Софии Фредерики Дагмар Глюксбургской, Елизаветы Александры Луизы Алисы Гессен-Дармштадтской и Виктории Алисы Елены Луизы Беатрисы Гессен-Дармштадтской.

Датская принцесса Мария София Фредерика Дагмар (дочь короля Кристиана Девятого) была невестой русского цесаревича Николая Александровича (старшего сына императора Александра Второго). Однако после безвременной кончины жениха у неё устанавливаются близкие отношения с его младшим братом Александром Александровичем (будущим императором Александром Третьим). В результате брака с ним в 1866 году она становится цесаревной Марией Фёдоровной, а в 1881 году – после гибели Александра Второго – русской императрицей.

О супруге Александра Третьего принято писать в самых восторженных выражениях – «необыкновенно мила», «неизменно любезна», «царственно величава» и т. д. Такой она осталась в памяти современников, так же её оценивали и историки последующих эпох. Мария Фёдоровна действительно была очень приятной в общении, любезной и в высшей степени «светской» женщиной. Кроме того, она была прекрасной женой, и их совместная жизнь с Александром Третьим являет собой редкий пример взаимной любви и преданности.

Но исчерпываются ли этим обязанности императрицы? И если оценивать личность Марии Фёдоровны с точки зрения интересов её нового Отечества, то суд окажется более строгим. Не будет преувеличением сказать, что многие беды России и династии связаны именно с личными качествами предпоследней русской царицы.

Во-первых, Мария Фёдоровна никогда – ни в бытность невестой цесаревича, ни в бытность цесаревной, ни в бытность императрицей – не забывала об интересах родной Дании. Переписка Марии Фёдоровны сохранила интереснейшие примеры её «дочерней помощи» своей родине. Здесь и потакание коммерческим интересам датских фирм («я хотел попросить мою милую Минни попытаться получить поддержку дорогого Саши в этом деле»; «посылаю Тебе письмо Титгена, чтобы Ты могла передать содержание дорогому Саше и попросить его протекции»). Здесь и куда более серьёзные вещи – вплоть до вмешательства в дела войны и мира («я иду к Вам как дочь к отцу, чтобы просить Вас употребить Вашу власть и смягчить те ужасные условия, которые жестокая власть Германии принудила папу принять»).

Во-вторых, Мария Фёдоровна – возможно, именно в связи с Датско-Прусской войной, повлёкшей отторжение от Дании немецкого Шлезвиг-Гольштейна, – всю жизнь питала ненависть к Германской Империи (которую не считала нужным скрывать). Нечего и говорить о том, какой вред причиняли отношениям двух великих держав – от которых зависел мир в Европе! – личные чувства урождённой датской принцессы. Нельзя исключать и того, что известное охлаждение отношений между Россией и Германией, последовавшее в начале 1890-х годов, отчасти объяснялось влиянием на Александра Третьего его супруги. Тот сам, как известно, был врождённым германофобом, а воздействие императрицы создавало, так сказать, «кумулятивный эффект»…

В-третьих, Мария Фёдоровна не справилась с главной задачей супруги российского императора. Хотя она и родила своему мужу четверых сыновей, но двое из них (Александр и Георгий) оказались нежизнеспособными и рано умерли (один – ещё во младенчестве, другой – в юности), а двое других (Николай и Михаил) – выросли на редкость безвольными и бесталанными людьми. Кстати, эту «вину» императрицы признавал и сам Александр Третий, не раз высказывая недовольство тем, что она «испортила породу». Характерно, что Мария Фёдоровна была одним из главных поборников дальнейшего ужесточения «брачных порядков» для членов императорской фамилии!

В-четвёртых, именно Мария Фёдоровна в значительной степени поспособствовала тому, что врождённые недостатки цесаревича Николая были усугублены его крайне неудачной женитьбой.

§ 1.4. Но у этой истории есть своя предыстория! Дело в том, что ещё в 1884 году брат Александра Третьего – великий князь Сергей Александрович – женился на немецкой принцессе Елизавете Александре Луизе Алисе Гессен-Дармштадтской, ставшей великой княгиней Елизаветой Фёдоровной.

О ней (так же как и об императрице Марии Фёдоровне) у нас принято отзываться только в восторженном ключе. Тем более что Елизавета Фёдоровна заслужила любовь и уважение своих новых соотечественников подвижнической жизнью, которую она вела после гибели супруга, а также мученической смертью от рук большевиков. Ныне она прославлена Русской Православной Церковью в лике святых.

Но главную (и роковую) роль в истории своего нового Отечества Елизавета Фёдоровна сыграла ещё в первые годы пребывания в России. У Елизаветы Фёдоровны (Эллы, как её звали все близкие родственники) была младшая сестра – Виктория Алиса Елена Луиза Беатриса. Именно на свадьбе Эллы и Сергея Александровича юная Алиса впервые увидела цесаревича Николая. Во время очередного приезда Алисы к сестре (в 1889 году) между ней и наследником российского престола вспыхнула взаимная симпатия. Чему, надо сказать, усиленно способствовали Элла с супругом!

Однако Александр Третий и Мария Фёдоровна были категорически против такого союза. И у них были для этого все основания: во-первых, ими рассматривались совсем другие варианты женитьбы цесаревича; во-вторых, сама Алиса никак не подходила на роль императрицы (о чём следует рассказать особо).

Именно Елизавете Фёдоровне и её мужу принадлежала основная «заслуга» в том, что брак Алисы и Николая всё-таки состоялся. Именно они морально поддерживали влюблённых, укрепляя в их намерении (и даже проявляя в этом деле совершенно неуместную настойчивость!), они задействовали всех родственников (включая королеву Викторию), через них же шла зашифрованная переписка влюблённых.

Сложно сказать, какими соображениями руководствовалась Элла, устраивая этот брак. Было ли это искреннее желание устроить счастье двух влюблённых, против которых ополчились обстоятельства, или примешивался некий корытный расчёт – повысить собственный «статус», став сестрой императрицы? Очень может быть, что её побуждения были самыми бескорыстными (скорее всего, она думала только об интересах своей младшей сестры, желая устроить ей «блестящую партию»), – но русским от этого, как говорится, не легче…

Здесь со стороны всех августейших родственников была проявлена крайняя беспечность и безответственность. Давно известно, что высочайшие особы не вольны в своих чувствах. Известно это было и Александру Третьему, которому самому пришлось пренебречь чувством в молодые годы! Однако намерениям Алисы и Николая неожиданно поспособствовали изменившиеся обстоятельства. В начале 1894 года здоровье Александра Третьего резко пошатнулось, и он, находясь последние месяцы жизни в тяжелейшем состоянии, видимо, утратил присущую ему твёрдость и уступил настойчивости наследника престола.

Помолвка Николая и Алисы состоялась ещё при жизни Александра Третьего, а свадьба – сразу после его смерти. При таких трагических обстоятельствах гессенская принцесса Алиса стала русской императрицей Александрой Фёдоровной.

Глава 2

§ 2.1. Что же представляла собой последняя русская императрица? Прежде всего, это была тяжело больная женщина. Хотя она и стала супругой императора Николая Второго в весьма молодом возрасте (в 22 года), к этому времени она уже была инвалидом!

Болезни преследовали Алису с самого рождения. В детстве она переболела дифтерией в тяжёлой форме. У неё были очень плохие зубы. Непереносимые боли в ногах и пояснице мучили её на протяжении всей жизни. Считается, что они вызывались защемлением нерва, вызванного врождёнными изменениями позвоночника. Кроме того, Александра Фёдоровна страдала сильнейшими болями в области верхней челюсти. Обычно их объясняют невралгией лицевого нерва. Однако такие явления часто случаются при истерических припадках. А поскольку императрица была ярко выраженной истеричкой, нельзя исключать, что в данном случае природа недуга имела психический характер.

О том, что у «Алике» больные ноги, Николай знал задолго до женитьбы и упоминал об этом в своём дневнике. В мае 1894 года Алиса сама сообщала своему жениху из Англии: «В настоящее время мне нельзя пускаться ни в какие экспедиции – ни гулять пешком, ни ездить, можно «выезжать» только в кресле на колёсиках».

Невеста будущего императора «въезжала» на российский трон в инвалидном «кресле на колёсиках»! Можно быть уверенным, что в прежнюю эпоху такую «порченую девку» не допустили бы до «финального тура» смотра невест. И уж подавно – не позволили бы наследнику престола на ней жениться!

В последующие годы состояние Александры Фёдоровны только ухудшалось. Она постоянно страдала от сердечных приступов, аритмии и одышки. Императрицу мучили сильнейшие головные боли, опухали ноги. От нахождения в тёплом помещении у неё начинались приступы удушья. Страдала императрица и от тяжёлых аллергических реакций (на цветочные запахи, на металлы). Она не выносила резких звуков и яркого света. Впрочем, по поводу болезни сердца многие медики впоследствии высказывали те же сомнения, что и по поводу невралгии лицевого нерва, – усматривали в этом психическую причину.

Александра Фёдоровна целые недели проводила лёжа в постели. Прогулки она совершала, сидя в инвалидной коляске. Последнее даже не считалось в царской семье чем-то из ряда вон выходящим! Например, ещё на пятом году супружества (в марте 1899 года) Николай Второй отчитывался в письме матери: «Алике себя чувствует, в общем, хорошо, но не может ходить, потому что сейчас же начинается боль; по залам она ездит в креслах».

Не прибавляло императрице здоровья и её пристрастие к курению. Побороть эту дурную привычку она не могла и курила постоянно, отказываясь от курения только во время тяжёлых приступов («я себя скверно чувствую, так что даже несколько дней не курила»). Впрочем, пагубное пристрастие к курению было у гессенских принцесс семейной традицией – родная сестра императрицы Виктория постоянно курила с шестнадцати лет…

На большинстве сохранившихся фотографий Александра Фёдоровна запечатлена явно больной – сидящей на постели, на кушетке, очень часто – в инвалидном кресле-каталке. Иногда (не в самые худшие периоды, когда она могла передвигаться самостоятельно) – с палочкой. Особенно жуткое впечатление производят поздние фотографии, где в инвалидных каталках сидят рядом императрица и наследник.

А как можно было не обратить внимания на родственные связи невесты? Ведь мало того что Алиса и Николай были родственниками (в том числе – троюродными братом и сестрой) – это в монархических семействах дело обычное… Но как можно было закрыть глаза на то, что Алиса могла унаследовать от своей матери гемофилию?! Ведь о том, что эта болезнь свирепствует в семье невесты, все прекрасно знали: ещё до обручения с Николаем от гемофилии умер её старший брат Фридрих, а её старшая сестра Ирена вышла замуж и родила сына-гемофилика (потом – ещё одного).

Как можно было допустить такой брак наследника великой империи?! О чём думал Николай? О чём думали его родители? О чём думала Елизавета Фёдоровна со своим мужем? Похоже, что они понадеялись на русский авось. Как известно, все были жестоко наказаны за своё легкомыслие.

§ 2.2. Но ведь дело не ограничивалось одним только телесным нездоровьем! Почти все современники императрицы отмечали невысокие качества её души и ума: крайнее высокомерие, холодность, душевную чёрствость, чрезвычайную скупость (от которой приходилось терпеть даже ближайшим к ней людям – Распутину, Вырубовой…), нетерпимость к чужому мнению, – сопряжённые с необыкновенным самомнением, при крайней узости ума.

Эти неприятные черты принцессы Алисы отмечались ещё её гессенскими подданными («какое для Гессен-Дармштадта счастье, что вы от нас её берёте», – как сказал конфиденциально русскому послу Остен-Сакену гессенский обер-гофмаршал). В справедливости этих слов вскоре пришлось убедиться и русским подданным молодой императрицы. Отзывы о ней удивительно однообразны: «узкий и упрямый характер», «тупой, эгоистический характер и узкое мировоззрение». «Глупа и пуста», – вынесла впоследствии свой приговор невестке вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Тут так и хочется добавить: всё это верно, но о чём же вы раньше-то думали?!

Впрочем, что там отзывы современников! Всякий желающий может исследовать меру интеллектуального убожества последней русской императрицы самостоятельно – не полагаясь на пристрастные отзывы царедворцев. Достоверных материалов для этого более чем достаточно! Это, прежде всего, – многочисленные письма императрицы, адресованные Николаю, сестре Элле, королеве Виктории и т. д., а также её собственноручные записи в дневнике Николая. Всем её автографам свойственна пошлость и банальность выражений, узость и примитивизм суждений, абсолютное незнание реальной жизни (особенно – российских реалий), в сочетании с маниакальной страстью к поучениям и морализаторству.

Особенно тревожным симптомом было проявившееся у Алисы очень рано (ещё при жизни Александра Третьего) стремление давать Николаю указания политического характера и всячески «наставлять» и «направлять» его; «подстёгивать» (а фактически – подавлять) его волю и самолюбие: «Дорогой мальчик! Люблю тебя, о, так нежно и глубоко. Будь стойким и прикажи д-ру Лейдену и другому г. приходить к тебе ежедневно и сообщать, в каком состоянии они его находят, а также все подробности относительно того, что они находят нужным для него сделать. Таким образом, ты обо всём всегда будешь знать первым. Ты тогда сможешь помочь убедить его (это – об Александре Третьем!) делать то, что нужно. И если доктору что-либо нужно, пусть приходит прямо к тебе. Не позволяй другим быть первыми и обходить тебя. Ты – любимый сын отца, и тебя должны спрашивать и тебе говорить обо всём. Выявляй личную волю и не позволяй другим забывать, кто ты».

Здесь, к слову, надо отметить, что сама Алиса не имела ни малейшего представления о политике и делах государственного управления. На всех её «политических» советах и рассуждениях лежит печать невероятной узости интеллектуального кругозора – свойственной, скорее, домохозяйке из небогатого мещанского дома, нежели Императрице Всероссийской. К русскому народу она на протяжении всей жизни относилась с этаким участливым снисхождением (свойственным, надо сказать, многим европейцам!). Представления последней русской императрицы о России напоминали – по своей фантастичности – представления о ней американцев времён Холодной войны: «Здесь нет надобности прилагать какие-либо старания для завоевания любви народа. Русский народ почитает своих царей за божество, от которого исходят все милости и все блага». Ага, как же…

Собственный же «политический идеал» Александры Фёдоровны был весьма своеобразен (если только можно говорить о каких-либо «идеях» применительно к последней русской царице). Судя по всему, она видела такой идеал в самодержавии Ивана Грозного. Кстати, она даже приводила последнего в пример своему слабовольному супругу. Её письма Николаю полны специфических «политических» советов: «тебя должны бояться», «они должны, они должны дрожать перед тобой», «будь Петром Великим, Иваном Грозным и Павлом Первым, сокруши их всех» и т. п.

Но, к сожалению, она опоздала появиться на свет – так что ей не суждено было стать новой Марией Темрюковной. Слишком уж отличалась реальная Российская Империя и русский император Николай Второй от рисуемого её воображением сусального образа «Русского царства» и «самодержавного царя». Суть политических убеждений императрицы полностью выражена в её очередном письменном выговоре супругу: «Моего любимца всегда надо подталкивать, напоминать ему, что он император и может делать всё, что ему вздумается»…

Так что отсталая Россия и её косный император-ретроград опережали принцессу Алису – рождённую в Германии и воспитанную в Англии! – на триста лет. Как такое могло произойти?!

А самое парадоксальное – то, что это представление о ничем не ограниченной воле Самодержца непостижимым образом сочеталось у Александры Фёдоровны с полной личной безответственностью. Особенно ярко это проявилось во время болезни Николая Второго в октябре-ноябре 1900 года – когда император заболел брюшным тифом и почти месяц находился при смерти. В этой ситуации императрица препятствовала доступу министров к больному, но в то же время категорически выступала против предложений учредить регентство. И даже взялась было сама заниматься государственными делами! – отдавая указания министрам через своих фрейлин. При этом она искренне не понимала, почему «её личные дела» (болезнь мужа) кого-то интересуют. В память о том историческом эпизоде осталась целая библиотечка изумлённых воспоминаний, оставленных министрами, придворными и членами Царствующего Дома.

Однако в действительности никакого парадокса в этом диком сочетании претензий на абсолютную власть с абсолютной личной безответственностью не было. И последний пример является, скорее, не «загадкой», а разгадкой… Ибо в этом случае наиболее полно открылось то, что причину подобных «демаршей» со стороны императрицы Александры Фёдоровны следует искать отнюдь не в каких бы то ни было «политических убеждениях», «воззрениях» и «идеалах»!

Действительная причина лежала на поверхности. Именно ей объясняются и странные представления государыни о самодержавной власти, и её странное пристрастие к примитивным азартным играм (и – болезненная реакция на проигрыш), и тот примечательный факт, что за всю жизнь у неё не было ни одной умной подруги; сплошь – набитые дуры. Как видно, это и была та единственная среда, где Александра Фёдоровна могла чувствовать себя комфортно.

Глава 3

§ 3.1. Однако же телесные недуги, «промахи» по части души и ума – всё это, в конце концов, бывает со многими жёнами. Другое дело, что подход к выбору «царской невесты» должен был быть гораздо более строгим! Всё это – печально, но (за исключением гемофилии) не смертельно. Беда в том, что «история болезни» последней русской императрицы перечисленными хворями и недостатками не исчерпывается.

Последующие события российской истории принуждают затронуть такую деликатную тему как вопрос о психическом здоровье императрицы Александры Фёдоровны. И – так же как и в случае с прочими болезнями – все основания для такого рода беспокойства были ещё задолго до бракосочетания Николая и Алисы.

Определённые отклонения в психическом состоянии гессенской принцессы начали проявляться очень рано. Она с детских лет отличалась крайней замкнутостью, нелюдимостью, необычной стеснительностью. Возможно, в этом сказались драматические события её детства – смерть брата от гемофилии, смерть любимой матери и младшей сестры от дифтерии, переезд от овдовевшего отца к бабушке. Алиса всегда проявляла необыкновенную религиозность (совершенно несвойственную для ребёнка) и – что роковым образом скажется впоследствии! – выраженную склонность к мистицизму.

Кстати, о религии… С годами ситуация «на религиозном фронте» будет только усугубляться. Так, фрейлина императрицы баронесса Буксгевден – женщина, не отличавшаяся большим умом, но безусловно любившая Государыню (что и делает это её бесхитростное свидетельство особенно ценным!), – оставила совершенно потрясающую зарисовку о «глубине веры» Александры Фёдоровны, которая «всегда была убеждена в исцелении верой. Однажды в беседе с Ней я упомянула о случае, о котором узнала из газет: родители, чьи дети заболели дифтерией, не стали вызывать к ним врача, а доверились целителю. В результате дети умерли. Я выразила своё возмущение, заявив, что эти родители совершили настоящую глупость, хотя могли обратиться к самым современным медицинским средствам. Императрица же очень удивила меня, ответив: «Моя дорогая, всё дело в том, что они молились недостаточно усердно. Если бы их молитвы были истовыми, дети бы выздоровели!». Что и говорить, – «умно»…

Безусловно, подобные вещи должны были насторожить будущих родственников. Однако было бы несправедливо называть невесту цесаревича Николая «ненормальной». Потребовалось целое десятилетие, чтобы это стало правдой.

Проблема была в том, что молодая императрица с первого же дня своей жизни в России оказалась во враждебном окружении. И едва ли не главную роль здесь сыграла позиция вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны. Известно, что она была против брака Николая и Алисы. Но надо было раньше (и решительнее!) противостоять намерениям наследника. Дав же согласие на этот брак, следовало забыть всё своё прежнее нерасположение к невестке и постараться наладить с ней хорошие отношения. Это была её прямая обязанность – и как матери, и как императрицы. Однако Мария Фёдоровна и в этом случае оказалась не на высоте положения.

Почему так получилось? Многочисленные биографы и благомыслящие историки-монархисты постарались всё списать на «столкновение характеров» и «разность натур» двух императриц. Конечно, всё это имело место быть. Но только ли в этом причина? Не последнюю роль в том горестном «взаимоотчуждении» сыграло явное нежелание Марии Фёдоровны отойти в тень и уступить другой привычное место «первой леди» государства!

В своё время супруг Марии Фёдоровны Александр Третий якобы заметил вдове своего погибшего отца светлейшей княгине Юрьевской: «На Вашем месте я бы затворился в монастырь, а не мечтал о балах!» Мог ли он предполагать, что его собственная жена поведёт себя не лучшим образом?!

При жизни Александр Третий был тем «сдерживающим фактором», который нельзя было проигнорировать даже его супруге. Их дочь, великая княгиня Ольга Александровна вспоминала: «На дворцовых балах Императрица была в центре внимания, в то время как Государь стоял в сторонке с хмурым и явно несчастным видом. В тех случаях, когда балы, по его мнению, слишком затягивались, Император принимался выгонять музыкантов одного за другим из бального зала. Иногда на подиуме оставался один барабанщик, боявшийся и покинуть своё место, и перестать играть. Если гости продолжали танцевать, Император вдобавок выключал ещё и свет, и Государыня, вынужденная склониться перед неизбежным, изящно прощалась с гостями, мило улыбаясь: «Как мне представляется, Его Величество желает, чтобы мы расходились по домам».

После его смерти никаких «сдерживающих факторов» не осталось: «После того, как острота потери притупилась, Мама снова окунулась в светскую жизнь, став при этом ещё более самоуверенной, чем когда-либо. Она любила веселиться; обожала красивые наряды, драгоценности, блеск огней, которые окружали её. Одним словом, она была создана для жизни двора. Всё то, что раздражало и утомляло Папа, для неё было смыслом жизни».

Так что суть конфликта свекрови и невестки была в том, что сама вдовствующая императрица ещё «не натанцевалась». Напомним, что этой «окунувшейся в светскую жизнь» весёлой вдове к моменту окончания траура было уже под полтинник…

Понятно, что такому светскому человеку, привыкшему блистать, трудно уступить первенствующее место и вести себя сообразно новым обстоятельствам! Хотя вообще-то ещё Пушкин использовал метафору: «И перед младшею столицей померкла старая Москва, как перед новою царицей порфироносная вдова». Мало того! – смерть Александра Третьего предоставила Марии Фёдоровне возможность занять гораздо более высокое место, нежели прежде: «Поскольку Папа не было больше с нами, Мама чувствовала себя полноправной хозяйкой. Она имела огромное влияние на Ники и принялась давать ему советы в делах управления государством. А между тем прежде они нисколько её не интересовали».

Что уж говорить о дворцовой жизни и протокольных мероприятиях? Здесь Мария Фёдоровна присвоила себе роль полновластной хозяйки. Она добилась того, что царствующая чета даже жила в её резиденции (Аничковом дворце), при этом – не имея права вмешиваться в хозяйственные дела. У царственных супругов не было собственной столовой, и они должны были завтракать и обедать вместе с Марией Фёдоровной, восседавшей во главе стола. Вдовствующая императрица старалась руководить даже в вопросе выбора нарядов для Александры Фёдоровны! Во время официальных приёмов она непременно выступала вместе с сыном-императором, в то время как Александра Фёдоровна скромно шла позади, вместе с великими князьями.

Постепенно Николаю и Александре удалось несколько ослабить эту «опеку», но отношений между императрицами это не улучшило. Не улучшил разлад со свекровью и эмоционального состояния Александры Фёдоровны.

§ 3.2. Именно последующие годы супружества (внешне – вполне счастливого, по взаимной страстной любви) обернулись для Александры Фёдоровны чередой мучительных испытаний, вконец подорвавших её психическое здоровье.

Основная проблема заключалась в том, что она не могла выполнить первой и главной своей обязанности – родить своему мужу сына, а России – наследника престола. Несмотря на горячие молитвы супругов (и параллельно – обращение к разного рода юродивым и шарлатанам), у них рождались одни дочери. В 1895 году – Ольга, в 1897-м – Татьяна, в 1899-м – Мария, в 1901-м – Анастасия.

С рождением каждой следующей дочери росло отчаяние августейших родителей, раздражение вдовствующей императрицы и скрытое злорадство «великокняжеской фронды». Ведь отсутствие наследника в царской семье означало, что после смерти Николая престол должен перейти к его младшим братьям. Сначала «первым на очереди» был великий князь Георгий Александрович. Затем (после безвременной кончины Георгия) – великий князь Михаил Александрович.

Постоянные переживания Александры Фёдоровны из-за своей неспособности даровать мужу чаемого наследника обернулись в 1902 году крупным скандалом. На протяжении многих месяцев императрица считала себя беременной, не будучи таковой. В результате пришлось даже поместить в газетах официальный бюллетень по данному поводу. После этого инцидента в придворных кругах почти открыто стали говорить об Александре Фёдоровне как о сумасшедшей.

Однако главные испытания были ещё впереди. В 1904 году, в разгар неудачной Русско-Японской войны, императрица наконец родила долгожданного наследника престола – цесаревича Алексея. Радость супругов была недолгой, так как вскоре выяснилось, что Алексей Николаевич (как и следовало ожидать!) болен гемофилией. Надо иметь в виду, что в младенческом возрасте проявляются наиболее тяжёлые случаи гемофилии – поэтому цесаревич был обречён на раннюю смерть. Эта трагедия окончательно подкосила душевные силы императрицы.

Один из наиболее компетентных и добросовестных исследователей личности Александры Фёдоровны, колчаковский следователь Соколов (кстати, убеждённый монархист, питавший благоговейное чувство к царственным мученикам), говоря о душевном состоянии императрицы, был вынужден констатировать: «Конечно, всё это существовало до рождения сына. После же его рождения её истерия стала выпуклым фактом».

Собственно говоря, психическое нездоровье Александры Фёдоровны – установленный медицинский факт. На этом сходились и отечественные, и зарубежные врачи, осматривавшие императрицу. Признаки психического расстройства у Александры Фёдоровны отмечали Бехтерев, Фишер, Россолимо. Последний оставил особенно впечатляющее описание её психического состояния: «Я нашёл императрицу в состоянии животного ужаса. Никогда до этого не видав меня, она вдруг кинулась целовать мне руки! Никого не узнавала, постоянно рыдая. Просила, чтобы я вернул ей сына… Чепуха какая-то! Ведь наследник находился в соседнем, игральном зале. Я потребовал удаления больной из привычной для неё обстановки. Настаивал на клиническом содержании». Этот пункт особенно примечателен! – впоследствии аналогичные советы будут давать Николаю Второму некоторые его родственники. В конце концов был вынужден признать печальный медицинский факт и лейб-медик Боткин: «Теперь я, как врач, не могу считать Её Величество вполне нормальной».

Помимо мнения специалистов-медиков, есть масса аналогичных свидетельств со стороны людей, близко знавших Александру Фёдоровну на протяжении многих лет (например, камер-юнгферы императрицы Занотти, начальника дворцовой охраны Спиридовича). Примечательно, что в этом вопросе полностью сошлись мнения двух столь непохожих – и ненавидевших друг друга! – премьер-министров как Витте и Столыпин. Оба они считали императрицу Александру Фёдоровну психически больной. Витте писал, что император Николай «женился на хорошей женщине, но на женщине совсем ненормальной». Столыпин осторожно говорил, что «её намерения все самые лучшие, но она действительно больна».

Правда, в заключениях медиков речь шла об «истерии» – то есть болезни, приводящей к определённым патологическим изменениям в состоянии и поведении, но не к расстройству мыслительных способностей. Однако надо учитывать, что диагноз «истерия» (ныне не употребляемый) использовался врачами той эпохи для определения весьма широкого круга психических расстройств. При этом нельзя забывать о том, что некоторым истерикам свойственна болезненная, экзальтированная религиозность и патологическая внушаемость. Поэтому неудивительно то влияние, которое имели на Александру Фёдоровну советы и наставления проходимцев, сумевших произвести на неё впечатление и завладеть её волей!

§ 3.3. Болезнь имеет свойство с годами прогрессировать. В данном же случае ситуация ещё больше усугублялась бесконечными несчастьями, обрушивающимися на императрицу. Со временем это, по-видимому, окончательно расшатало её рассудок.

Вряд ли со столь решительным приговором согласится официальная психиатрия, однако многие высказывания и поступки Александры Фёдоровны трудно объяснить иначе. Например, в своём письме от 16 июня 1915 года она – взрослый человек (кстати, «доктор философии») – сообщает своему мужу-императору: «Наш первый Друг дал мне икону с колокольчиком, которая предостерегает меня о злых людях и препятствует им приближаться ко мне».

В письме от 9 сентября 1915 года она снова убеждает супруга в ценности своих советов: «Моя икона с колокольчиком (1911 г.) действительно научила меня распознавать людей. Сначала я не обращала достаточного внимания, не доверяла своему собственному мнению, но теперь убедилась, что эта икона и наш Друг помогли мне лучше распознавать людей. Колокольчик зазвенел бы, если б они пришли ко мне с дурными намерениями; он помешал бы им подойти ко мне». В письме от 4 декабря 1916 года она снова напоминает: «Вспомни слова мсье Филиппа, когда он подарил мне икону с колокольчиком».

Подобные откровения, во множестве рассыпанные в письмах императрицы, снимают с неё всякие обвинения. Такого человека просто нельзя ни в чём обвинять! – его можно только пожалеть… Императрица Александра Фёдоровна в последние годы жизни была человеком невменяемым, в буквальном смысле этого слова (то есть – не могущим нести ответственность за свои поступки).

Кстати, само по себе психическое расстройство императрицы никак не могло повлиять на дела управления! – ибо законодательство Российской Империи не предоставляло императрице никаких властных полномочий. Все её «управленческие функции» ограничивались руководством несколькими благотворительными учреждениями.

Проблема заключалась в том «неформальном» воздействии, которое оказывала Александра Фёдоровна на своего мужа-императора. Это не предусмотренное законом, но неизбежное влияние императрицы на политику, проводимую её царственным супругом, было изначально велико. Тут сказались многие факторы – и природное слабоволие Николая Второго, и его неподготовленность к управлению огромной империей, и отсутствие у него собственных политических взглядов (в сочетании с сильной волей и властолюбием императрицы).

С годами сила этого влияния только возрастала. Что признаётся решительно всеми современниками! И для этого тоже было много причин. С одной стороны – всё крепнущие взаимные любовь и доверие между супругами, постоянная забота Николая о здоровье и эмоциональном состоянии императрицы (всё более нетерпимой к возражениям, всё более погружающейся в бездну религиозного фанатизма…). С другой стороны – нарастающая отчуждённость между царской семьёй и её окружением.

Резюмируя, можно сказать, что Александра Фёдоровна изначально не годилась на роль русской императрицы и на всём протяжении царствования Николая Второго оказывала исключительно негативное влияние на его политику. Объективно – своему новому Отечеству она принесла только зло.

Но ни о какой субъективной «вине» говорить здесь не приходится. Она горячо любила своего мужа, искренне старалась быть хорошей женой и матерью. Те проблемы, с которыми пришлось столкнуться молодой принцессе, оказавшейся в чужой стране, – не уникальны. Достаточно вспомнить Елизавету Баварскую. Однако именно к Александре Фёдоровне – которая вела себя (с моральной точки зрения) куда достойнее – современники и потомки отнеслись наиболее строго и даже пристрастно. И причину этого надо искать не столько в ней самой, сколько в «сопутствующих обстоятельствах».

Глава 4

§ 4.1. Неудивительно, что сплетни о царской семье начали распускаться уже в первые годы правления императора Николая – на фоне нарастающего разочарования либеральных кругов (из-за неоправдавшихся надежд, связанных с новым царствованием) и известного раздражения в аристократических сферах (главным образом, из-за неприязни к молодой императрице).

На этой почве произошло своеобразное разделение петербургского высшего света по «партиям». При этом те, кто были близки ко двору вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны или к влиятельному двору Марии Павловны (супруги великого князя Владимира Александровича), очень нелестно оценивали поведение, нравы и весь «стиль жизни» императорской семьи. Основным объектом злоречия являлась личность императрицы Александры Фёдоровны. В первые же годы царствования императора Николая в петербургском свете за ней закрепилось уничижительное прозвище «гессенская муха». Последовательное рождение в царской семье четырёх дочерей, при отсутствии наследника, – ещё больше разжигало придворные страсти и увеличивало великокняжеские амбиции.

Надо сказать, что в то время царская семья давала не слишком много «законных» поводов для пересудов и сплетен: вела скромный и уединённый образ жизни, была экономна и (по мнению знающих современников) расходовала на свои личные нужды едва ли не меньше, чем любое другое монаршее семейство. Даже допускавшиеся в ту пору к царской семье юродивые и проходимцы (типа мсье Филиппа) «знали свой шесток» и особо не лезли в дела государственного управления. И никто их ещё не пытался использовать в этой ипостаси (не считая выклянчивания подачек)! О тех знакомствах царская семья, пожалуй, ещё могла бы сказать: «Это наше личное дело».

Однако критике царской семьи это ничуть не мешало – ту же замкнутость и «несветскость» охотно ставили ей в упрёк. Конечно, вряд ли императорской семье пристало вести тот образ жизни, какой она вела. Он больше подходил буржуазному семейству средней руки, а не правителям великой империи. Высочайшим особам нельзя избегать известной «публичности». Но сами по себе эти привычки царской семьи вряд ли могли быть причиной неприязни. Зато несомненно, что при наличии таковой светскость и расточительность, подражание прежней (столь поражавшей европейцев) «азиатской роскоши» петербургского двора – дали бы злословам ещё больше поводов для осуждения и пищи для сплетен.

При этом отношение к императору Николаю Второму в интеллигентских кругах изначально было презрительно-ироническим. Характерной иллюстрацией чему может служить стихотворение поэта Бальмонта «Маленький султан», написанное ещё в 1901 году, или известный фельетон «московского Фауста» Амфитеатрова «Господа Обмановы», опубликованный в газете «Россия» в 1902-м…

Тональность сатир резко изменили события Русско-Японской войны и Первой русской революции. В новых виршах Бальмонта из цикла «Песни мстителя» император уже не называется добродушно-пренебрежительно, как в своё время у Амфитеатрова, «Никамилуша». Там уже господствуют совсем другие интонации и другие образы: «царь-висельник», «убожество слепое», «кровавое пятно», «Николай Последний» и прочие перлы гражданской лирики.

Тем не менее, все вышеперечисленные эпитеты и «оценки», по сути своей, являются скорее площадной бранью в адрес политического противника, нежели порочащими слухами в точном смысле слова. Но они показательны именно этим бьющим в глаза «накалом ненависти» лично к императору, готовностью борцов с режимом использовать сколь угодно грязные приёмы. «Лишь бы больнее язвило».

§ 4.2. К тому времени в окружении царя уже появился человек, чьё имя будет старательно «полоскаться» великосветской чернью с целью опорочить царскую семью. Это – дочь главноуправляющего Собственной Его Императорского Величества канцелярией Анна Танеева (после замужества – Вырубова). Она стала фрейлиной императрицы в 1903 году и была на протяжении последующих лет её доверенной подругой, одним из ближайших к царской семье людей.

Уже то, что Вырубова смогла стать подругой Александры Фёдоровны (и удержаться в этом качестве), пожалуй, даёт исчерпывающую характеристику её личности. Влияние её на Александру Фёдоровну – по общему мнению придворных (и некоторых врачей, осматривавших императрицу) – было исключительно отрицательным. Это – печальный факт!

Но интереснее другое: с именем Анны Вырубовой связана одна из самых скандальных выдумок, из всех, что были сочинены о царской семье. Ещё в межвоенный период в петербургском свете распространились слухи о «противоестественных отношениях» между Вырубовой и императрицей. Надо сказать, что большей глупости о столь религиозном человеке как Александра Фёдоровна (которая всю жизнь горячо любила своего супруга и родила ему пятерых детей) нельзя было придумать.

Можно долго рассуждать о природе чувств, испытываемых к императрице такой странной женщиной как Анна Вырубова. Тайна сия велика есть… Но то, что императрица о таковых «чувствах» (если они и были), скорее всего, даже не подозревала, доказывает переписка между Александрой и Николаем – из которой следует, что августейшие супруги считали фрейлину безнадёжно влюблённой в… государя (что порой вызывало между ними понятные трения).

Однако сплетни – на то и сплетни, что не требуют никаких подтверждений и даже элементарного правдоподобия. Их прилежно фиксировала в своём дневнике главная петербургская сплетница генеральша Богданович, и ещё до Первой Мировой войны они успели проникнуть за границу. Такова уж сила сплетни. И – столь сильно было желание опорочить царскую семью! А ведь сами Николай и Александра не давали ни малейшего повода для столь гнусных подозрений (в отличие от советских вождей, многие из которых – как, например, нарком иностранных дел Чичерин, нарком просвещения Луначарский, нарком внутренних дел Ежов – своих «противоестественных пристрастий» особо не скрывали).

Кстати, о загранице. Именно за границей, в «родственной» Германии, аккурат к 300-летию дома Романовых был издан роскошный, богато иллюстрированный фолиант (почти в шестьсот страниц) под названием «Последний Самодержец. Очерк жизни и царствования императора России Николая II-го». Под видом подарочного юбилейного альбома читателям был предложен пасквиль – сочинённый, по-видимому, кадетом Обнинским (хоть фамилия автора и не была указана), – представляющий собой подлинную «антологию» анекдотов, сплетен и апокрифов об императоре Николае и его окружении. Особо интригующие сюжеты касались «династических тайн» дома Романовых – вроде категорического нежелания цесаревича Николая вступать на престол.

Общая направленность сего труда явствует уже из названия: нынешний российский самодержец должен оказаться «Последним». Распространение порочащих слухов о царе и царской семье как раз и должно было этому способствовать.

§ 4.3. Понятно, что в обстановке такого «пристального недоброжелательства» царской семье достаточно было сделать неверный шаг, хоть раз как следует «подставиться», – чтобы обрушить на себя лавину общественного негодования. И в конце концов повод для негодования представился… Да ещё какой! – настоящая находка для врагов Престола (коей суждено было стать «знаменем» в руках оппозиции, её «боевым кличем»). Это – история взаимоотношений царской семьи с Григорием Распутиным.

Николай Второй впервые встретился с Распутиным в ноябре 1905 года. Судя по всему, первоначально тот особого впечатления на царя не произвёл (во всяком случае, следующий раз он увидится с царём только в июле 1906-го). Однако со временем его посещения царской семьи становятся регулярными.

Тут надо особо подчеркнуть, что Распутина царская семья – не на дороге нашла. Распутин с 1904 года приезжал в Петербург и успел стать «модной фигурой» в определённых кругах. В высших классах петербургского общества, утративших здоровое религиозное чувство, давно созрел спрос на этакого «пророка из народа». И именно в этом качестве – как незаурядный, «высокодуховный» человек, опытный странник, – Распутин был презентован царской семье.

На беду, Распутин действительно пришёлся здесь «ко двору» – учитывая слабость царской четы (особенно императрицы) к разного рода «откровениям» и «чудесам», обострённую семейной трагедией: мучительной и неизлечимой болезнью цесаревича Алексея. То, что Распутин умел облегчать страдания наследника, подтверждается свидетельствами многих очевидцев (в том числе – недоброжелателей «старца») и почти никем из исследователей не ставится под сомнение.

Понятно, кем он стал после этого в глазах несчастной матери, психически неуравновешенной, от природы склонной к мистическим переживаниям, – святым человеком, благодетелем, «посланцем Божьим»! И если вспомнить, что Николай Второй сам был не чужд мистицизма (а кроме того, не обладая сильной волей, в значительной степени поддавался влиянию супруги), то не удивительно, что с годами и он подпал под обаяние личности Распутина.

Интересно, что на этом исключительном доверии со стороны царской семьи Распутин «держался» не только при жизни, но и после смерти – вплоть до наших дней!

Чувства, питаемые православными монархистами к личности Николая и Александры – как царственных страстотерпцев, прославленных Церковью, – ставят их в трудное положение в связи с распутинской историей. К сожалению, многих из них это затруднение толкает на ложный путь (вернее – на один из двух ложных путей). Первый заключается в провозглашении Григория Распутина праведником, достойным его венценосных покровителей (которого самого впору канонизировать!). При этом все свидетельства о его пьянстве, интриганстве и распущенности объявляются клеветой завистников, «происками жидомасонов» и т. п. Второй – состоит в отрицании факта особой близости Распутина к императору и императрице и его исключительного положения при царской семье.

Порой обе версии уживаются в людских умах одновременно (сочетаясь в той или иной пропорции). По принципу: «да, был близок к царской семье, но и сам был не такой плохой, как расписывают». Или – «да, проходимец был, конечно, изрядный, но с царской семьёй виделся редко, а на государственные дела и вовсе влияния не имел».

Однако все эти «благие» предположения не выдерживают никакой критики. И аморальное поведение Распутина, и его близость к царской семье, и его причастность к назначениям заведомо негодных людей на высокие посты – подтверждаются огромным количеством свидетельств и документов, чья подлинность не вызывает сомнений. Это дневники Николая Второго, переписка императора с императрицей, журнал наблюдений негласного надзора, установленного за Распутиным полицией, воспоминания государственных деятелей и вообще лиц, близких к царской семье (и – безусловно ей преданных), а также их показания Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства.

Даже ближайшие «коллеги» Распутина – Анна Вырубова и Юлия Ден – впоследствии пытались всячески дистанцироваться от «старца» (хотя получалось у них это не очень убедительно). Особенно комично в этой связи заявление «наивной» Вырубовой в её эмигрантских воспоминаниях: «Я всегда сожалела, что, если Распутина считали виноватым, его не судили, как следует, со свидетелями и т. д. Убийство же его – одна из самых тёмных страниц в истории русского общества, и вопрос о его виновности остаётся неразрешённым». Как же! – «неразрешённым»…

§ 4.4. Показательно, что борьбу с Распутиным начала не либеральная оппозиция, не революционеры и даже не падкая на скандалы «жёлтая пресса». Её начали «правые»! Борьбу с распутинским влиянием вели наиболее расположенные к Николаю Второму люди (мать императора – вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, родная сестра императрицы – великая княгиня Елизавета), наиболее преданные Престолу чиновники (Столыпин, Коковцов, Макаров и Думбадзе), правые публицисты (Меньшиков, Тихомиров, Новосёлов и Богданович), представители Православной Церкви (епископы Феофан и Гермоген).

Словом, первыми повели борьбу против распутинского влияния именно защитники существующего строя, а не его ниспровергатели.

Левая оппозиция с запозданием подключилась к «распутинской теме» и отставала в этом деле на полшага – примерно до 1912 года, когда сведения о сибирском проходимце (стараниями его врагов-монархистов!) достигли ушей думских лидеров и либеральных щелкопёров. Но вот цели у слуг Престола и левых оппозиционеров были разные… Можно смело утверждать, что сам факт появления Распутина возле трона лидеры оппозиции расценили как подарок судьбы. Ибо, как известно, – «чем хуже, тем лучше». Соответственно, реальную ситуацию надо было ещё и максимально «драматизировать», нарисовав картину пострашней.

В самом деле – у царей династии Романовых бывали «друзья» куда более жуткие, чем этот мужичок-бонвиван. И более отвратительные по своим личным качествам, и более опасные по силе своего влияния. Чего стоит один «собинный друг» Алексея Михайловича (Тишайшего) Никита Минин! Власти у этого «Великого Государя» было куда больше, чем у «нашего Друга». И зла от него, соответственно, – гораздо больше. А «дитя сердца» Петра Первого, полудержавный властелин Алексашка Меншиков (положивший в карман несколько государственных бюджетов)? Или – курляндский дворянчик Бюрен (кстати, на сей раз действительно – любовник императрицы)?!

На фоне таких мега-воров и мега-злодеев скромный «возжигатель царских лампад» Григорий Распутин, живший большую часть времени в Сибири, со своей семьёй (которой, кстати, не оставил после себя огромных капиталов), выглядит бледновато. Недостаточность реального «негатива» сознавали сами оппозиционеры. В чём и расписались! – начав сочинять уже откровенные небылицы об отношениях Распутина и царской семьи. Если бы «хватало» подлинных фактов, не было бы нужды прибегать к явной клевете. Но – политический расчёт заставлял утрировать, нагнетать волну…

Характерно, что распространение «жареных фактов» о Распутине, Вырубовой и императрице имело все признаки организованной кампании. Лидер кадетской партии Милюков впоследствии – в своих показаниях Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства в августе 1917 года – цинично признавался: «Наружу мы сами вывели Распутина, когда Государственная Дума впервые о нём заговорила. Тогда это был первый скандал, который был публично устроен». Однако пика активности деструктивная деятельность российской оппозиции достигнет в последние годы существования Империи – в условиях Первой Мировой войны.

Часть II Глупость или измена?

Я всегда замечал, что когда радикал увлекается империализмом, он заражается им в очень острой форме.

Уинстон Черчилль

Глава 1

§ 1.1. Годы Первой Мировой войны были отмечены не просто появлением новых слухов о царской семье, а буквально – их «выходом на качественно новый уровень»!

Вслед за кратковременной вспышкой патриотизма и трогательными сценами «единения царя и народа» (вызванными объявлением войны), после первых же военных неудач в обществе стало нарастать чувство недовольства. Чувство в какой-то мере справедливое, ибо российская власть (впрочем, как и власти других европейских держав!) не сумела уберечь свой народ от войны. Но слишком часто это «недовольство низов» – психологически вполне объяснимое – принимало откровенно нелепые формы.

Основным объектом нападок была, как и в прежние годы, императрица Александра Фёдоровна. В чём только её не обвиняли! В том числе – в чудовищном разврате (утверждали, будто она сожительствует с генералом Орловым, с адмиралом Саблиным, с офицерами гвардейского экипажа и т. д… Наследник престола Алексей Николаевич объявлялся «незаконнорождённым».

Очередной виток развития с началом войны получила «распутинская тема». Ходившие и ранее фантастические слухи о Распутине и царской семье в новых условиях приобретали поистине гомерические размеры – как в смысле масштабов их распространения, так и в смысле «запредельности» сюжетов. Распутин, оказывается, сожительствовал не только с императрицей Александрой Фёдоровной, но и с её дочерями. Причём – с ведома счастливой матери («ничего худого в этом нет, а если бы даже и случилось что-нибудь, то это было бы только большим счастьем»). Говорилось и о детях Распутина от царских дочерей. Впрочем, пересказывать все сюжетцы не имеет смысла…

Понятно, что эти гнусные домыслы не могли не ударить по личному престижу императора. Доходило до того, что появление Николая Второго в кинохронике вызывало глумливый смех. Например, сцена его награждения орденом святого Георгия сопровождалась комментариями публики: «Царь-батюшка с Егорием, а царица-матушка с Григорием».

Наиболее часто возникающий при знакомстве с «распутинскими легендами» вопрос: какой дурак всё это сочинил?!

Однако в некоторых случаях «первоисточник» хорошо известен. Так, многие байки, получившие широкое хождение во время войны, были взяты из книги Труфанова «Святой чёрт» (просочившейся в Россию в машинописных вариантах к началу 1916 года).

Тут надо напомнить, что представлял из себя автор книги. Сергей Труфанов (в монашестве Илиодор) являл собой классический пример беспринципного авантюриста. Урождённый донской казак, пошедший в монахи. Религиозный харизматик (будучи иеромонахом, «творил чудеса», «изгонял бесов» и т. п… При этом – яростный черносотенец, убеждённый погромщик-антисемит. В то же время враждовал с местными властями. За свою деструктивную деятельность неоднократно подвергался наказаниям со стороны светской власти и церковным «прещениям». В конце концов официально отрёкся от Православной Церкви и бежал за границу (спасаясь от уголовного преследования). После революции вернулся в Россию, предложил свои услуги большевикам, сотрудничал с ЧК. При этом – создал свою собственную секту, провозгласив себя «патриархом». Потом снова бежал за границу, где перешёл в баптистскую веру. Работал швейцаром в гостинице…

В своё время Труфанов был одним из ближайших друзей Распутина. Однако вскоре рассорился с ним и начал яростную борьбу против бывшего соратника. Считается, что именно Илиодор организовал в 1914 году покушение на Распутина; тот, раненый ножом в живот религиозной фанатичкой, с трудом выжил.

Скрывшись от уголовного преследования за границей, Труфанов и написал свой «антираспутинский» пасквиль. По утверждениям царедворцев и работников департамента полиции, Труфанов сначала предлагал царской семье купить у него рукопись, но его предложение было отвергнуто – после чего началось нелегальное распространение книги в России. Вот из этого источника и были почерпнуты многие сюжеты!

§ 1.2. Самое смешное – то, что воспалённое воображение рассказчиков (особенно из простонародья) с лёгкостью необыкновенной валило всех «высочайших особ» в одну кучу.

Порой – сочетая несочетаемое! Например, объясняя присутствие при Дворе Распутина его сожительством с… вдовствующей императрицей Марией Фёдоровной (которая, кстати сказать, была злейшим врагом Распутина и делала всё, чтобы удалить его от царской семьи). Впрочем, Марии Фёдоровне приписывались и другие, ещё менее правдоподобные «адюльтеры» – со стареньким министром императорского двора Фредериксом и даже с покойным премьером Столыпиным.

То, что основную вину за распространённость подобных слухов нельзя возлагать на царскую семью (совершавшую порой досадные промахи и этим «подставлявшуюся» под критику), доказывает следующий примечательный факт. Как известно, русские императрицы традиционно заведовали различными благотворительными учреждениями. В условиях начавшейся мировой войны и Мария Фёдоровна (возглавлявшая Российское общество Красного Креста), и Александра Фёдоровна подошли к исполнению своих обязанностей очень серьёзно. Их заслуги в деле организации помощи раненым нельзя отрицать. Кстати, почти все сбережения царской семьи в годы Первой Мировой войны были потрачены на раненых!

Кроме того, императрица Александра Фёдоровна вместе со старшими дочерями Ольгой и Татьяной прошли курсы подготовки сестёр милосердия, после чего постоянно работали в военных госпиталях (не только ухаживая за ранеными, но и ассистируя при операциях). Младшие царевны, Мария и Анастасия, – слишком юные для ужасов операционной – были обязаны развлекать раненых солдат, читать им вслух, писать для них письма и т. п.

Казалось бы, такое самоотвержение со стороны императрицы и великих княжон должно было вызывать всеобщее восхищение, преклонение перед их моральным подвигом! Как бы не так! Даже их работу в госпиталях умудрялись истолковать «в негативном ключе». Вот типичный отзыв о царской семье (отображающий, естественно, не её моральный уровень, а моральный и интеллектуальный уровень рассказчика): «Старая Государыня, молодая Государыня и её дочери… для разврата настроили лазареты и их объезжают».

Стоит ли объяснять, что все вышеприведённые «факты» были абсолютнейшей ерундой (свидетельствующей лишь о глупости тех, кто в неё верил, и подлости тех, кто её распространял)?

Однако было бы неверно списывать всё на «неизбежность» появления подобных слухов «в силу объективных причин»: дикости простонародья (сочиняющего подобные истории) и низости его инстинктов. Ибо слухи эти возникали и распространялись – не всегда стихийно; и не столько в крестьянских избах, сколько в великосветских салонах… «В народ» же их часто сознательно «запускали»! Так, известно, что на фронте слухи об отношениях императрицы и Распутина старательно распространяли «зем-гусары» (сотрудники политиканствующего Земско-городского союза).

Восприимчивость народа и армии к подобным выдумкам объяснялась, прежде всего, господствующими в обществе настроениями – усталостью от войны, растущим недовольством и, как следствие, готовностью поверить «всему наихудшему». Но что касается сознательных дезинформаторов, то они действовали злонамеренно, преследуя свои политические цели – для реализации которых необходимо было расшатать российский трон!

§ 1.3. В обстановке Мировой войны в отношении ближайшего окружения царя высказываются и более серьёзные обвинения, чем столь близкое сердцу обывателя «морально-бытовое разложение». Это уже был более тонкий (и более опасный!) яд.

Давно ходившие в обществе слухи о необъятном влиянии Распутина постепенно становятся «общеизвестным фактом», не вызывающим сомнений. Это, так сказать, «распутинская легенда» в её дистиллированном виде – вера в то, что «Россией правит неграмотный мужик» (без выдумывания сложных придворных комбинаций, без «моделирования» в своём воображении тех или иных придворных камарилий…). Мол, царь-тряпка делает всё, что ему укажет Распутин. Царь с царицей – оба – «молятся на Распутина» и послушно выполняют все его указания.

Однако наиболее ходовым сюжетом (что неудивительно – учитывая скабрёзные слухи о Распутине и императрице!) стала версия о «царе-подкаблучнике», полностью подчинившемся своей жене, действующей в тандеме с Распутиным. Впрочем, иногда воображаемый властный дуумвират разрастался до триумвирата; с включением в него фрейлины Вырубовой.

Конечно, нет ничего наивнее утверждений тех чиновников и царедворцев, которые – из лучших побуждений, жалея память царственных мучеников, – пытались отрицать очевидное и доказать, будто Распутин (а уж тем более – Вырубова) «никогда не вмешивались в политику». Сохранившаяся переписка царской семьи полностью опровергает эту наивную «ложь во спасение». В письмах Александры Фёдоровны Николаю сплошь и рядом попадаются такие, например, пассажи: «Она (Вырубова) очень жалеет, что ты не поговорил с Ним (Распутиным) обо всём, что ты думаешь, о чём совещался с министрами и какие намерен произвести перемены». Или: «Любимый мой, Аня только что видела Андроникова и Хвостова. Последний произвёл на неё прекрасное впечатление». Речь идёт о том, чтобы назначить Хвостова министром внутренних дел.

Соответственно, именно на эти моменты предпочитали делать основной упор все хулители Российской Империи – со времён Николая Второго и вплоть до наших дней! Бесконечно растиражированы цитаты из писем и телеграмм Александры Фёдоровны, содержащие «указания» Распутина по вопросам внутренней и внешней политики, назначения на руководящие посты и даже – ведения боевых действий на фронте. Всё это – с сопроводительными заклинаниями Александры Фёдоровны, вроде следующих: «надо делать всегда то, что Он говорит», «не слушайся других, слушайся только нашего Друга».

Характерно, что она требует от супруга, чтобы тот не просто «прислушивался» к советам Распутина, но и выказывал «послушание» ему: «Кто не выказывает послушания божьему человеку, не может ни в чём преуспеть, и мысли его не могут быть правильными».

Порой советы Распутина она прямо называет «приказаниями»: «Надо всегда исполнять Его приказания – они имеют глубокий смысл». При этом слушаться мужика обязан не только сам царь, но и его министры («вели ему больше слушаться нашего Друга, это принесёт ему счастье, поможет ему в его трудах и твоих»). С какой радости Император Всероссийский обязан подчиняться приказаниям пьяного мужика в письмах тоже объясняется: «Бог послал Его тебе в помощники и в руководители». Вот так вот! – «в руководители»… И руководитель этот строг и взыскателен: «Он сделал выговор за то, что Ему своевременно об этом не сообщили».

Характерно и то, что писала Александра Фёдоровна о Распутине как о Боге – неизменно с большой буквы. По убеждению государыни, успех обеспечен всем, кто покоряется воле Распутина. Так, например, в счастливом будущем очередного (и последнего) министра внутренних дел она была вполне уверена: «Протопопов чтит Нашего Друга, и потому Бог будет с ним». С другой стороны: «Враги Нашего Друга – наши враги».

Порой Александра Фёдоровна пересылала Николаю жуткие каракули Распутина – чтобы тот руководствовался ими в своих действиях (например, составил на основании распутинских указаний телеграмму сербскому королю Петру). Присутствовало и религиозное отношение к личным вещам Распутина («заряжавшихся» от него святостью), что выражалось в следующих указаниях Александры Фёдоровны супругу: «Не забудь перед заседанием министров подержать в руке образок и несколько раз расчесать волосы Его гребнем». То есть – ещё один амулет, вроде её собственной иконы с колокольчиком… Сообщала она мужу и о том, с каким успехом «старец» изменяет погоду на фронте в интересах русских войск: «Она (Вырубова) сказала Ему о туманах. Он сказал, что отныне туманы мешать войскам больше не будут». Это уж, как говорится, вовсе – за гранью добра и зла.

Да! Все эти (и многие другие, им подобные) цитаты из писем и телеграмм императрицы – подлинные. Но, собственно говоря, что это доказывает? То, что Александра Фёдоровна на протяжении всей своей жизни окружала себя недалёкими и недостойными наперсницами? То, что в последние годы она окончательно лишилась здравого рассудка? Что в Распутине она видела «божьего человека»? Так это всё давно известно! Так же как и то, какое значение она придавала советам Распутина. Как и то, что она прилагала все усилия к тому, чтобы на руководящие посты попадали люди, близкие (или, как минимум, лояльные) «старцу». Известно и о специфических «смотринах», которые она устраивала кандидатам на высокие должности: устраивались их встречи с Распутиным или Вырубовой – дабы те «оценили» достоинства претендентов. Впрочем, последнее – учитывая предыдущие пункты – было только логично.

Многие письма императрицы Николаю Второму производят при прочтении тягостное впечатление – это бессвязное словоизвержение сумасшедшего. Лучше всего суть деятельности Александры Фёдоровны в годы Первой Мировой войны выразила она сама в одном из писем мужу: «Мне хочется во всё вмешиваться». Что ж, такое бывает… Случай Александры Фёдоровны – как раз один из таких.

И именно по этой причине не имеет практического значения вопрос, занимающий чуть ли не ключевое место в работах многих исследователей эпохи: когда советы, содержащиеся в посланиях императрицы, были действительно распутинскими, а когда – её собственными? Это, безусловно, очень интересно! Но (учитывая психическое состояние императрицы) было не так уж важно – исходят ли эти советы от психически больной женщины, обуянной манией величия, или от безграмотного мужика (руководствующегося то ли своим «крестьянским здравым смыслом», то ли просьбами «подмазавших» его придворных карьеристов). Сама императрица, кажется, тоже не разделяла себя и Распутина – потому с полным основанием могла писать супругу в Ставку: «Будь властелином, слушайся твоей стойкой жёнушки и Нашего Друга».

§ 1.4. Вопрос состоит в другом. Как-никак, по закону Россией правил император, а не его августейшая супруга и не их личный «друг семьи»! Ключевым вопросом для истории является не семейная трагедия императора Николая (психическая болезнь жены), а проблемы государственного управления.

Следовательно, ключевым звеном в этой цепочке указаний «Распутин – Александра Фёдоровна – Николай Второй» является звено, соединяющее императрицу и императора. В какой мере Николай слушался этих указаний (неважно – Распутина или императрицы)? В какой мере он ими руководствовался? Находил ли он в себе силы противоречить им, поступать по-своему? Умел ли он отказывать своей супруге и противостоять влиянию её безответственного окружения (Вырубовой, Распутина и прочих)?

Слухи однозначно утверждали, что «царь-тряпка» полностью покорен воле этого негласного дуумвирата (или триумвирата). Об этом говорили солдаты-новобранцы, об этом же шептались в столичных салонах и кулуарах Государственной Думы. Французский посол Палеолог в июле 1916 года безапелляционно утверждал: «Император царствует, но правит императрица, инспирируемая Распутиным».

Однако подобное утверждение надо как-то обосновать. Палеолог – тот тёрся в оппозиционных салонах (одним из таких салонов и было французское посольство!) и повторял великосветские сплетни. Болтуны из простонародья для «убедительности» придумывали объяснения, доступные их уму. Мол, для того чтобы подавить волю Николая, царица и Распутин спаивают его; Распутин и Бадмаев свели Николая с ума с помощью «восточных зелий» и т. п.

Глупость последних «версий» очевидна. Николай Второй – при всех его недостатках – пьяницей никогда не был; вёл здоровый образ жизни (если не считать курения), любил спортивные упражнения и постоянно занимался физическим трудом. Для своего возраста Николай был вполне здоровым человеком. За исключением, пожалуй, его жалоб на боли в сердце в самые последние годы жизни – но это к пятидесяти годам бывает почти у каждого… Так что никто его ничем не «травил». Впрочем, подобные домыслы вряд ли заслуживают серьёзного опровержения.

А вот по принципиальному вопросу – следовал ли император указаниям жены и Распутина? – у критиков-разоблачителей начинаются заминки.

Судя по всему, к политической активности супруги Николай Второй относился, как минимум, двойственно. С одной стороны, просил «помочь» ему: «Подумай, жёнушка моя, не прийти ли тебе на помощь к муженьку, когда он отсутствует?» С другой стороны, на получаемые указания и советы реагировал довольно иронично: «Нежно благодарю тебя за твоё милое письмо и точные инструкции для разговора моего с Протопоповым». Или вот: «Нежно благодарю за строгий письменный выговор. Я читал его с улыбкой, потому что ты говоришь, как с ребёнком». Вряд ли подобные ответы позволяют говорить о нём как о «безвольном рабе» своей жены.

Что касается авторитета Распутина в глазах Николая Второго, то порой он откровенно высказывал супруге свой скепсис по поводу его советов: «Мнения нашего Друга о людях бывают иногда очень странными, как ты сама знаешь, поэтому нужно быть осторожным, особенно при назначениях на высокие должности».

Так что можно долго рассуждать на тему того, кем же считал Николай Второй Распутина – мудрым человеком из народа, понимающим побольше окружавших трон аристократов; единственным спасителем наследника; искренним молитвенником, которому посылаются откровения свыше? Ясно одно: в отличие от своей супруги, Николай не считал Распутина «рупором Бога», которому надо слепо повиноваться.

Что самое интересное – иногда в письмах Николая жене просматривается явное нежелание того, чтобы о военных планах узнавал «старец»: «Эти подробности только для тебя одной – прошу тебя, дорогая! Передай Ему только: папа приказал принять разумные меры». Видимо, окружение Распутина не внушало Николаю Второму особого доверия.

Часто советы («указания») Распутина (или императрицы) оставлялись Николаем Вторым без внимания. Иногда Распутин и императрица не могли добиться от Николая помощи даже в мелком и сугубо «шкурном» вопросе – как в случае с призывом на военную службу единственного сына Распутина. Несмотря на слёзные просьбы Александры Фёдоровны! В конце концов она пристроила мобилизованного Распутина-младшего в свой санитарный поезд.

§ 1.5. Возможно, Николай порой даже тяготился присутствием Распутина возле трона. По крайней мере, в пользу этого говорят свидетельства некоторых близких к императору лиц: в своё время – Столыпина, впоследствии – Орлова, Самарина, великого князя Павла Александровича.

Проблема была в том, что Николай Второй не желал удалить от себя Распутина (а тем более – «поставить на место» императрицу Александру Фёдоровну). Кстати, «удалить» Распутина при находящейся на свободе Александре Фёдоровне было бы невозможно! Отослать же любимую супругу «в санаторий или в монастырь» (как предлагал в декабре 1916 года великий князь Николай Михайлович) император, разумеется, не мог. Просто – пытался сохранить статус-кво, по возможности саботируя те указания супруги и «друга Григория», которые не совпадали с его собственными намерениями…

К сожалению, это ему удавалось не всегда. Как с горечью писала Мария Фёдоровна в сентябре 1916 года своей сестре (английской королеве): «Алики вмешивается во все дела ещё больше. Ники находит верное решение, о котором даже сообщает, и вдруг делает наоборот. Остаётся лишь со страхом и ужасом ждать жутких последствий. Силы характера ему недостаёт, а он сам этого не чувствует».

Не надо забывать и о том, что собственные решения Николая – помимо всяких «безответственных влияний»! – часто бывали весьма неудачными. Такое сплошь и рядом случалось и раньше, задолго до появления Распутина. Причина этого была вполне банальна: невеликие государственные способности последнего российского императора. Подданным от этого, конечно, было не легче. Но то уже – совсем другая проблема! Оппозиция же предпочитала кричать именно о Распутине и императрице. Благо, выходило и броско, и доходчиво, и «инфернально»…

Так что главный вред «распутинщины» заключался не столько в «пагубных влияниях» Григория Ефимовича, сколько в той роли – красной тряпки для быка, – которую сыграло его имя в событиях 1915–1917 годов. То, что император, невзирая на всеобщее недовольство, продолжал держать такого человека возле трона (поддерживая этим самые гнусные слухи о своей семье) – было его роковой ошибкой.

И не надо всё списывать на «недостаток воли» Николая Второго. Ведь ему – по-хорошему – следовало бы пойти на совершенно нетривиальный шаг: выслать человека, которого боготворит императрица, и изолировать (под тем или иным предлогом) саму императрицу. Очевидно, что ничего подобного Николай делать не собирался! Напротив, он считал проявлением слабоволия любую уступку общественному мнению в этом вопросе. Его твёрдая позиция была не единожды озвучена им самим: «это дело семейное».

Нельзя забывать и о судьбе цесаревича Алексея, чью жизнь – как были уверены Николай и Александра – поддерживал именно Распутин. По-видимому, свой супружеский и отцовский долг Николай Второй ставил выше царского служения. Но нельзя не признать, что в его случае этот «конфликт интересов» носил на редкость драматический характер!

§ 1.6. Возвращаясь к теме слухов, надо отметить, что легенда о «царице и Распутине, отстранивших царя от власти», окончательно оформилась в 1915 году – когда император принял на себя обязанности верховного главнокомандующего и убыл в Ставку. По версии недоброжелателей, этот шаг был всецело внушён ему императрицей Александрой Фёдоровной, Вырубовой и Распутиным – дабы отстранить Николая от реальной власти, убрать его подальше от столицы и забрать всю власть в свои руки.

Что характерно, версию о «заговоре императрицы» подхватили многие представители советской исторической школы – начиная с откровенных хулиганов-фальсификаторов типа Щёголева и вплоть до академиста Авреха (который утверждал, что царица, Вырубова и Распутин в 1915 году фактически совершили государственный переворот). Ну ещё бы! Советские историки это любили. В 1907-м – «переворот». В 1915-м тоже – «переворот».

Интереснее другое – то, что эту старую байку старательно реанимируют сегодняшние представители жанра «Скандалы, интриги, расследования», например, Радзинский и Бушков.

У Эдварда Радзинского «душой заговора» оказывается императрица Александра Фёдоровна: «переворот во власти, который готовил Распутин, должен был произойти потому, что так хотела царица». Собственно говоря, основное содержание книги Радзинского «Распутин: жизнь и смерть» составляет описание хитрой и планомерной замены «не наших» (министров, обер-прокуроров и губернаторов) – «нашими» (угодными императрице, Распутину и Вырубовой).

Сколь-нибудь убедительных доказательств того, что этот триумвират собирался всерьёз править Россией – вместо слабого, безвольного царя, – Радзинским не приводится. Даже в пресловутом «Том деле» (якобы купленном для него в своё время на аукционе «Сотбис» ныне покойным Растроповичем) нет серьёзных оснований для такого утверждения – по крайней мере, судя по цитатам из него в «Распутине».

Кроме того, сама история с «Тем делом» донельзя сомнительная! Где оно? Хранится в личном архиве у Радзинского, который его никому не показывает; один пользуется – цитирует по мере надобности? Кстати, многими Радзинский давно и небезосновательно подозревается в зависти к лаврам Щёголева и Толстого, с их «Дневником Вырубовой».

Показательно, что у Радзинского не только Распутин, но и Вырубова – «эта бедная Аннушка», по выражению императрицы, – оказывается полноценным «серым кардиналом» и членом теневого кабинета. Она, мол, всю жизнь только прикидывалась дурочкой. Главное доказательство – много пепла было обнаружено в каминах Александры Фёдоровны и Вырубовой после февральского переворота. Стало быть, жгли нечто очень серьёзное? И тут открывается безграничный простор для авторской фантазии!

Как говаривал другой известный исторический романист, Юрий Тынянов, «там, где кончается документ, там я начинаю». Приём, может быть, простительный для беллетриста, но не для историка!

§ 1.7. Конечно, вопрос о том, насколько была оправдана замена верховного главнокомандующего в 1915 году, остаётся открытым. Но можно однозначно утверждать, что назвать это событие «переворотом» нельзя ни с какой точки зрения! Если смотреть с формальной стороны, то увольнение с поста главковерха великого князя Николая Николаевича было обычным, предусмотренным законом, проявлением монаршей воли. В полной мере это относится и к возложению императором обязанностей верховного главнокомандующего на себя.

Особенно странно выглядит критика действий Николая Второго «с формальных позиций» в свете того, что в начале Мировой войны его критиковали именно за то, что он… не принял на себя верховного главнокомандования! Об этом в своё время говорили многие. В частности, великий князь Николай Михайлович ещё в августе 1914 года записал в своём дневнике: «Очевидно выбор Николая Николаевича Верховным главнокомандующим признаётся уже неудачным, а самому взять бразды сложного управления армиями признаётся ещё несвоевременным. Вот когда побьют, да мы отступим – тогда можно будет попробовать!»

Что и говорить, настроен автор по отношению к императору весьма критично; но суть не в этом, а в том, что данный шаг Николая Второго – возложение на себя обязанностей верховного главнокомандующего – не был чем-то «неожиданным». Напротив, многие его ждали (в том числе – убеждённые враги Распутина и императрицы Александры Фёдоровны).

Однако и поныне критики Николая Второго – принявшего на себя верховное главнокомандование в тяжелейшем 1915 году, в разгар «Великого отступления»! – корят его за трусость: «Когда началась война, ожидалось, что во главе Действующей Армии встанет монарх. То же самое предполагалось законодательной базой русской военной машины, но император Николай II… не решился на это». Так что же – выходит, отстранение царя от реальной власти «предполагалось законодательной базой русской военной машины»?!

Разумеется, замена великого князя Николая Николаевича на посту верховного главнокомандующего императором Николаем Вторым имела неоднозначные последствия. С собственно военной точки зрения эту замену вряд ли можно назвать «равнозначной». Николай Николаевич (при всех его недостатках, в том числе как военачальника) был, тем не менее, профессиональным военным с огромным опытом. А император Николай – даже возложив на себя обязанности главковерха – оставался в Ставке фигурой скорее представительной. Однако же командование Николая Николаевича закончилось тяжёлыми поражениями русской армии – «Великим отступлением» 1915 года. За последующие полтора года войны (при номинальном командовании Николая Второго и фактическом руководстве генерала Алексеева) русская армия подобных катастроф не знала. А были и успехи.

Впрочем, собственно военные проблемы – состояние Русской императорской армии и её действия на фронтах Первой Мировой – мы сейчас не рассматриваем. А вот по поводу «политической составляющей» смены главковерха надо сделать ещё несколько замечаний. Ведь если посмотреть на замену верховного главнокомандующего не с формальной, а с фактической стороны, то тем более это будет не «переворот», а скорее – некая «превентивная мера»!

Как известно, Николай Николаевич получил в армии кличку «Лукавый» именно за чрезмерную жажду власти, сочетающуюся с личной непорядочностью и честолюбивыми устремлениями (заставляющими подозревать его в мании величия). Известно также, что Николай Николаевич был настроен по отношению к императору достаточно «оппозиционно», позволял себе откровенно фрондировать, а находясь на своём высоком посту – выходил за пределы полномочий верховного главнокомандующего (вызовы к себе в Ставку губернаторов, вмешательство в дела Совета Министров и т. п.). Характерно и то, что во время московских беспорядков летом 1915-го в среде погромщиков раздавались требования о возведении Николая Николаевича на престол.

Всё это вызывало понятное раздражение Николая Второго и его окружения и способствовало росту сомнений в лояльности «Верховного». Так что – если уж искать в решении Николая «политику» – это, скорее, было устранением зарвавшегося военачальника, покушавшегося на монаршие прерогативы.

Если же всерьёз поверить в намерения императрицы, Вырубовой и Распутина осуществить какой-либо «переворот» – то подталкивание ими Николая к наделению себя ещё и властью верховного главнокомандующего представляется полной нелепостью. Ибо в условиях большой войны именно Ставка была главным средоточием реальной власти! Кстати, «случись что» (по «классическому» сценарию дворцового переворота) – император, находясь среди своих войск, был бы даже в большей степени хозяином положения, нежели находясь в Царском Селе.

Расширительные же толкования термина «переворот» и вольные рассуждения на тему «фактического» захвата власти в тылу (путём проталкивания своих людей на руководящие посты) представляются несерьёзными. Все назначения на высшие должности производились исключительно императором. При этом – как уже говорилось выше – далеко не всем советам супруги и «друга Григория» он следовал.

Но «присвоение властных функций безответственным окружением» – это всё-таки слишком сложно. И – недостаточно страшно… Кто его знает? – может, иной простолюдин сдуру подумает, что царице по должности полагается помогать своему мужу в управлении страной (как «второму человеку после царя»)! Поэтому в годы Мировой войны начал распространяться ещё более захватывающий слух. Императрице Александре Фёдоровне был приписан коварный замысел «стать новой Екатериной Великой» – то есть попросту свергнуть слабовольного супруга и править самой (то ли в качестве официальной регентши, то ли в качестве «вольной царицы»).

При этом по поводу регентства императрицы говорили всякое: то ли это будет регентство при недееспособном муже, то ли – регентство при несовершеннолетнем сыне (с возведением на престол цесаревича Алексея). Впрочем, некоторые нетерпеливые авторы доходили до того, что в своих россказнях «назначали» Александру Фёдоровну действующей регентшей! Убеждая подданных Российской Империи в том, что они уже живут в условиях «официального», хотя и негласно оформленного регентства. Иногда, для пущей пикантности, в качестве второго официального регента добавляли… Григория Распутина!

Остаётся непонятным, почему не было слуха о новом замужестве императрицы и возведении Распутина на престол под именем Григория Первого.

§ 1.8. В этой ситуации многие ответственные лица Империи оказались не на высоте положения – то ли боясь бороться с расползающимися слухами (что, вообще-то, в условиях мировой войны делали все воюющие державы…), то ли искренне не придавая им должного значения.

Например, начальник канцелярии Министерства императорского двора Мосолов в письме министру двора Фредериксу писал буквально следующее: «При настоящей нервности как печати, так и общественного мнения, всякая репрессивная мера придаст нежелательную важность этому делу и только укрепит предположения о регентстве Государыни-Императрицы». Это то же самое, что сказать: в условиях войны наказывать за публичное обвинение своего верховного главнокомандующего в государственной измене – «неразумно» (так как «именно из-за этого» все и уверятся в том, что главнокомандующий – изменник!). Впрочем, об измене речь ещё впереди.

А может, генерал Мосолов просто не находил возможным относиться к подобным «предположениям» иначе как к бреду сумасшедшего? К сожалению, этому бреду в Российской Империи верили многие. Активно эксплуатировали эту тему и в годы Советской власти – достаточно вспомнить много лет не сходившую со сцены пьесу «красного графа» Алексея Толстого «Заговор императрицы». Но тут удивляться не приходится: социальный заказ – есть социальный заказ.

Куда интереснее другое – этот бред активно реанимируется в современной России! Свой вариант этого бреда пропагандирует сегодня известный сказочник Александр Бушков. Не удовлетворяясь «умеренной» версией Радзинского (и ему подобных), в своей нашумевшей книге «Распутин. Выстрел из прошлого» он делится с читателями следующими соображениями: «Есть сведения, что в рамках этого заговора существовал другой, для ещё более узкого круга посвящённых. По этому плану предполагалось каким-то образом изолировать от дел и самого Николая, назначив регентшей Александру Фёдоровну! Это опять-таки чрезвычайно похоже на правду – учитывая вялость и бесхарактерность царя и волю и энергию царицы».

Почему это «чрезвычайно похоже на правду»?! А, видите ли, Манасевич-Мануйлов (известный враль и авантюрист) впоследствии утверждал, будто Распутин был невысокого мнения о деловых качествах царя и хотел бы, чтобы власть была в руках царицы. Это раз. Кроме того, председатель Госдумы Родзянко (один из главных заговорщиков – «февралистов») написал в своих мемуарах, будто в декабре 1916-го великая княгиня Мария Павловна (известная интриганка) предлагала ему убить императрицу Александру Фёдоровну. Это два. Ну и наконец, на протяжении декабря 1916-го – января 1917-го многие отмечали переживаемый Николаем Вторым сильнейший душевный кризис. Потери на фронтах не могли его смутить (царь отличался полнейшим равнодушием к чужому горю). Значит, проблемы были сугубо личного свойства. Но ведь даже впоследствии, после отречения, он был куда веселее! Стало быть, те проблемы были посерьёзней, чем последовавшая революция? Это три.

Отсюда вывод: «Быть может, «заговор Распутина» всё же был? Точнее, «заговор Александры». Что на это скажешь? – всё может быть в нашем подлунном мире… Но всё же не Александра Фёдоровна предлагала Родзянко убить царя (или хотя бы Марию Павловну). Наоборот – это её предлагали убить заговорщики! Да и как можно верить на слово Родзянко? А – Манасевичу-Мануйлову?!

И все эти «факты» щедро обставлены авторскими оговорками: «конечно, нет стопроцентной уверенности, что всё именно так и обстояло», «детали так и останутся тайной», «чертовски трудно разобраться в хитросплетениях этих дней, свидетели противоречат друг другу, виляют, недоговаривают», «Курлов вопреки своему обычному стилю откровенно крутит и подпускает тумана, так что решительно невозможно понять, что же, собственно, тогда происходило».

Однако конечный авторский вердикт таков: «но, повторяю, всё это чрезвычайно похоже на правду». Нет! – повторим – всё это чрезвычайно похоже на бред!

§ 1.9. То, что против Николая Второго составлялись многочисленные заговоры (в думской, военной и даже великокняжеской среде), хорошо известно. Возможно, какой-то из этих вариантов заговорщики попытались бы осуществить на практике – если б все карты не смешали февральские беспорядки в Петрограде.

Но вот то, что «царь с царицей» сами ели друг друга как пауки в банке, – стопроцентная выдумка. Ныне известны и изучены те документы и свидетельства, которые не были доступны «науськиваемым» современникам: дневники и переписка Николая Второго, Александры Фёдоровны, их родственников, показания и воспоминания министров царского правительства. Все эти данные полностью опровергают предположения о «коварстве» Александры Фёдоровны по отношению к своему супругу. Она была безусловно верна ему – и как жена, и как подданная.

Что же касается назначений и увольнений периода 1915–1917 годов, то их можно, пожалуй, назвать бездарными действиями власти, «министерской чехардой» (по формулировке Пуришкевича) – но уж никак не «переворотом»! Как показал на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии генерал Климович: «Мне казалось, что какой-нибудь организации влияющей нет, – это хаос, полный хаос»…

Интересно и то, что Климович – как-никак, бывший шеф российской полиции, впоследствии неплохо себя проявивший у Врангеля в Крыму, – считал «средоточием вредных безответственных влияний» не Распутина, а Вырубову: «По-моему, в центре этого хаоса всё же стояла г-жа Вырубова. Это всё моё личное впечатление. К ней, потом, примазывались те, кому удавалось. В данном случае, удавалось немногим подойти; например – Мануйлову. Если не непосредственно к Вырубовой, то к Никитиной, к Распутину». Так что выделить какого-то всевластного «тайного правителя» в этой массе было невозможно! Ну, и самое главное: «Засим, то, что группировалось около Распутина, в широком политическом смысле, политических целей оно, несомненно, не преследовало, а скорей преследовало цели чисто извлечения личных выгод».

Кстати, этот вывод – скорее о «хаосе», нежели о чьём-то «всевластье», – лучше всего подтверждают не чьи-то (более или менее авторитетные) рассуждения, а простая констатация фактов! За период 1915–1917 годов (считающихся временем наибольшего влияния императрицы и Распутина) в России сменилось четыре премьер-министра, пять министров внутренних дел, четыре военных министра, три министра иностранных дел, четыре министра юстиции, четыре обер-прокурора Синода и т. д.

Если бы был какой-то реальный и всевластный «тайный кабинет» – то уж наверное он нашёл бы максимально удобных (и покорных) исполнителей. Однако же перманентный правительственный кризис продолжался на протяжении всей Мировой войны. Но, при этом, – никаких «переворотов»! Настоящий переворот произойдёт в феврале 1917-го – и будет направлен против всех сторон и участников этих мифических «переворотов».

Глава 2

§ 2.1. Понятно, что слухи об окруживших российский трон «тёмных силах» не сводились к рассуждениям о «неконституционности» действий, направленных на отстранение от власти законного монарха. «Подлинная цель» (которую якобы преследует придворная камарилья) была прямо указана. Именно это – ключевое! – обвинение в адрес царского окружения и явилось главной «информационной бомбой».

Но здесь надо будет сделать небольшое отступление. Дело в том, что роковое обвинение в государственной измене, брошенное оппозицией в адрес верховной власти, конечно же, не было «искренним». Чего не было – того не было! Но вот благоприятная почва для выдвижения подобных обвинений – своего рода «питательная среда» для их возникновения – была подготовлена всеми предшествующими событиями. Беда в том, что очень многие и на фронте и в тылу готовы были принять всю эту ересь за чистую монету.

Причиной было то, что в условиях тяжёлой, затяжной войны буквально все слои русского общества охватила искренняя – то есть стихийная, а отнюдь не «срежиссированная» кем-то – германофобия. От чего она, конечно, не становилась менее вредной и бесчеловечной… Яркими проявлениями этой вспышки германофобии, последовавшей сразу после начала Первой Мировой войны, стал разгром немецкого посольства в Санкт-Петербурге, крайне неудачное переименование самого Санкт-Петербурга в Петроград, запрет немецкой речи (под страхом крупного штрафа или тюремного заключения) и прочие патриотические благоглупости.

Справедливости ради надо сказать, что нечто подобное имело место быть и в других воюющих странах. Достаточно вспомнить смену фамилии английской правящей династией! – из Ганноверской превратившейся в Виндзорскую. Это то же самое как если бы Романовы вдруг переименовались в Зимнедворецких или Царскосельских.

Германофобские настроения в русском обществе значительно усилились в 1915 году, в период тяжёлых поражений русской армии.

Эта «антинемецкая истерия» 1915 года проявлялась двояко. Прежде всего – в форме ещё более обострившейся ненависти к немцам (ярким проявлением которой стал трёхдневный майский погром в Москве, сопровождавшийся убийствами). Одновременно официальными властями предпринимались шаги куда более серьёзные, чем эта «частная инициатива масс»: принудительное отчуждение земель у немцев, массовое увольнение немцев с предприятий, запрещение немецких фирм, закрытие немецких школ и газет. Планировалось даже выселение немцев Поволжья в Сибирь (приступить к которому собирались в 1917 году)! А кроме того, охватившая общество истерия проявилась в виде невиданной прежде вспышки шпиономании – главным объектом которой были, разумеется, немцы (хотя пострадали от неё не только они).

§ 2.2. В то же время приходится признать, что для этого стихийного озлобления имелись определённые предпосылки. Дело в том, что со времён Петра Первого и Анны Иоанновны в российских «верхах» было непропорционально много немцев. Этому преобладанию немцев возле трона в значительной мере способствовал уже упомянутый романовский обычай жениться на немецких принцессах и родниться с немецкими владетельными домами. Поэтому немцев было традиционно много в придворных кругах, в гвардии и в армии (особенно – на руководящих постах).

Надо сказать, что это было признаком известного неблагополучия! Нынешние попытки «толерантных» отечественных авторов объяснить всё «высокими профессиональными качествами немцев как военных» (видимо – и как придворных?) явно недобросовестны. Русские – тоже хорошие солдаты. Приписать всему русскому обществу намерение оставить военную стезю и отдать её «на откуп» чужеземным варягам тоже не удастся. Тем более – карьеру в гвардии! Тем более – на руководящих должностях!

Безграничные перспективы, связанные с успешной военной карьерой, не позволяют рассматривать такое предположение всерьёз. Так что «немецкое засилье» нельзя считать досужим вымыслом русских шовинистов, выдумкой на пустом месте. Для этого «вымысла» имелись вполне конкретные основания.

Русские юноши шли в военные почти так же охотно, как немцы. Но вот в дальнейшем начинались странности… Стоит бросить беглый взгляд на старший офицерский и генеральский состав российской армии накануне Первой Мировой войны. Немцы составляли примерно 1/10 от общего числа подполковников. Видно, что военную службу немцы действительно любили! Любили настолько, что составляли более 1 /7 от общего числа полковников! А вот в привилегированной когорте офицеров Генерального Штаба («кузнице кадров» высшего начальствующего состава) немцы составляли уже 1/6. Если же посмотреть на российский генералитет, то он был немецким более чем на 1/5. Что уже – явный дисбаланс, учитывая ничтожно малую долю немцев в составе населения Российской Империи!

С национальностью лиц, занимавших старшие и высшие командные должности, наблюдается примерно та же картина, что и с воинскими званиями. Точно такая же «перевёрнутая пирамида». Если от общего числа полковых командиров немцы составляли менее 1 /8, то от числа дивизионных командиров – 1/4. Каждый четвёртый командир дивизии – немец! Что же касается высшего военного руководства – командиров корпусов, командующих войсками округов, начальников высоких штабов, – то здесь уже немцы составляли до 1 /3 от общего числа военачальников!

Что – немцы лучше учились? «Средний немецкий офицер» учился в несколько раз лучше «среднего русского»? В несколько раз добросовестнее относился к исполнению служебных обязанностей? Или просто – был «в несколько раз более одарён», чем его русские сослуживцы?!

Истинная причина, наверное, всё-таки в другом. Это становится очевидным, если сравнить упомянутую долю немцев среди высшего военного руководства (1/3) с долей немцев среди командного состава привилегированной гвардии: тоже – 1/3. И с долей немцев в императорской свите: тоже – 1/3. Уж там-то особых талантов точно не требовалось! Главное – принадлежать к «нужному» клану, иметь сильную протекцию и уметь, в свою очередь, оказывать услуги сильным мира сего. Вот и вся наука.

Кстати, есть свидетельства того, что немцы откровенно выживали русских офицеров из некоторых «немецких» гвардейских полков. Так что отмахнуться от проблемы «немецкого засилья» невозможно – точно так же, как от проблемы роста шовинистических настроений во время войны.

§ 2.3. Но это же и доказывает всю нелепость обвинения российских немцев в поголовном «изменничестве»! Все эти немцы – военачальники русской императорской армии – были россиянами в нескольких поколениях. Здесь они родились, выросли, получили образование и здесь же делали карьеру (часто – весьма успешную). Их интересы были неотделимы от интересов России и от судьбы правящей династии.

Помимо этого, уже сам масштаб «немецкого присутствия» доказывает: если бы военнослужащие-немцы (или, по крайней мере, сколь-нибудь значительный их процент) были изменниками – русский фронт неминуемо бы рухнул уже в 1914 году. Так ведь мало того что «русские немцы» доблестно воевали на полях Первой Мировой! – даже впоследствии, после крушения Империи, многие из них показали себя с наилучшей стороны в годы Гражданской войны. Однозначно – немцы в Российской Империи были «охранителями», а не разрушителями.

Тем не менее, страх перед немецким шпионажем – как некая рефлекторная реакция обывателя на военные поражения – вполне понятен. Но, помимо всех этих (будем считать их «объективными») причин массовой германофобии и шпиономании, сказывались ещё и субъективные влияния! Так, одним из главных разжигателей шпиономании в стране был великий князь Николай Николаевич. В этом направлении его деятельности отчётливо просматривается «шкурный» мотив: стремление переложить ответственность за военные неудачи (следствие его ошибок на посту верховного главнокомандующего) на подрывную деятельность шпионов и изменников. Одним из самых возмутительных эпизодов этой «охоты на ведьм» стало откровенно сфабрикованное дело полковника Мясоедова.

Но, в целом, шпиономания в русском обществе была вполне искренней. Даже без всякого искусственного «повышения градуса». Доходило до смешного. Тот же великий князь Николай Николаевич, видевший шпионов и предателей повсюду – например, в еврейском населении прифронтовой полосы, – сам не избежал обвинений в измене! Молва об измене верховного главнокомандующего распространилась ещё осенью 1914 года. Так что на «немца-изменника» в воюющей России образца 1915–1917 годов – достаточно было только показать!

§ 2.4. Все эти бесконечные слухи об «измене» – немцев, евреев, военного министра Сухомлинова, верховного главнокомандующего Николая Николаевича – показательны тем, что доказывают: в условиях охватившего страну военного психоза в сочувствии врагу, измене и шпионаже мог быть обвинён буквально кто угодно. Тем более – если он этнический немец… Понятно, что в такой обстановке слухи о «предательстве» и «сочувствии врагам» не могли не затронуть представителей Царствующего Дома (этнических немцев, состоящих в родстве чуть не со всеми германскими владетельными домами). И действительно – обвинения не замедлили.

Правда, «общественные обвинители» часто валили в одну кучу и клеймили «немецкими приспешниками» всех урождённых иностранных принцесс. В сочувствии врагу обвиняли даже вдовствующую императрицу! Марии Фёдоровне (оказавшейся, по слухам, жуткой Мессалиной), помимо романов с Распутиным, Столыпиным, Фредериксом и т. д., приписывались ещё более пикантные амурные приключения. Например, с командующим 1-й армией Ренненкампфом (которого молва «назначила» главным виновником поражения русских войск в Восточной Пруссии) и даже – с самим Вильгельмом Вторым!

Сочинителям и разносчикам подобной «информации», видимо, было невдомёк, что датчанка Мария Фёдоровна всю жизнь ненавидела Германию, не любила немцев (даже невестку свою невзлюбила не в последнюю очередь из-за её немецких корней). Кроме того – глубоко презирала лично императора Вильгельма, которого называла в своём дневнике «бессовестной скотиной».

Не избежала тяжких обвинений и великая княгиня Елизавета Фёдоровна. Она – глубоко верующая православная, беззаветно любящая Россию, – подозревалась не просто в «сочувствии врагу», а в прямом шпионаже. Так что чуть не была растерзана толпой во время майского погрома 1915 года. Ну ещё бы! – мало того, что сама немка, так ведь в условиях войны занималась организацией помощи раненым воинам (в том числе, разумеется, и военнопленным). Как же не предательница?! Чтобы избавиться от подозрений, надо было, наверное, сделать всем немецким раненым смертельную инъекцию?

Самое смешное – то, что Мария Фёдоровна и Елизавета Фёдоровна были яростными противниками подозревавшихся обществом в шпионаже Распутина и Вырубовой. А Мария Фёдоровна – так даже и самой Александры Фёдоровны, чьё влияние на Николая Второго она всегда считала пагубным. Однако тёмные массы не желали знать этих дворцовых «раскладов» – и молва всех их изображала как одну шпионскую ячейку. Толпе достаточно было того, что все они – и Мария Фёдоровна, и Елизавета Фёдоровна, и Александра Фёдоровна – урождённые иностранные принцессы. Старая брачная традиция с наступлением эпохи народных войн сыграла над «заморскими принцессами» злую шутку!

§ 2.5. Что уж говорить о главном объекте слухов и сплетен – царской семье и её ближайшем окружении?!

Интересно, что слухи о «немецкой ориентации», о «прогерманских симпатиях» Николая Второго, Александры Фёдоровны и Григория Распутина появились ещё до начала мировой войны – в обстановке июльского международного кризиса. Исключительно в связи с их миролюбивой позицией! Это тогда расценивалось обезумевшим обществом чуть ли не как предательство.

Самого Николая Второго обвиняли в преступном миролюбии – объясняя подобное «отсутствие патриотизма» немецким происхождением императора. Так, ещё в период предвоенной мобилизации небезызвестный Лемке (в 1915–1916 годах исполнявший в Ставке обязанности военного цензора), записал в своём дневнике: «Манифестации на улицах местами имеют величественный характер. Все, кроме крайних левых, принимают в них то или иное участие. Царь-немец боится войны и упорно стоит против неё, в особенности в военном совете».

Что тут сказать? «Николай Кровавый» – он и есть «Николай Кровавый»!

В том же грехе миролюбия обвиняли и Александру Фёдоровну. Например, великий князь Николай Михайлович в сентябре 1914 года делился с вдовствующей императрицей Марией Фёдоровной своими многомудрыми соображениями: «Сделал целую графику, где отметил влияния: гессенские, прусские, мекленбургские, ольденбургские и т. д., причём вреднее всех я признаю гессенские на Александру Фёдоровну, которая в душе осталась немкой, была против войны до последней минуты и всячески старалась оттянуть момент разрыва».

Хорош же был настрой у тогдашних патриотов – граждан страны, ставшей жертвой агрессии!

Григорий Распутин – тот на момент начала войны лежал при смерти после покушения (и потому активно вмешиваться в государственные дела не мог при всём желании). Однако его антивоенная позиция была хорошо известна русскому обществу. Сразу же после начала войны ему это припомнили. Ведь выступать против втягивания России в ненужную войну – «освободительную борьбу балканских стран» – есть преступление, на которое способен только «злейший враг святой Христовой церкви»!

Надо сказать, что такое шельмование царского друга в открытой печати (журнал «Отклики на жизнь») свидетельствует о чрезмерной мягкости российской цензуры в условиях мировой войны.

Понятно, что с момента первых же военных поражений мысли доморощенных «контрразведчиков» обратились на императрицу Александру Фёдоровну. О её «предательстве» распускались совершенно дикие и курьёзные слухи. Причём самым невероятным слухам охотно верили не только в деревнях и в запасных батальонах, но и в высших кругах! Французский посол Палеолог отмечал: «Вот уже несколько раз я слышу, как упрекают императрицу в том, что она сохранила на троне симпатию, предпочтение, глубокую нежность к Германии. Несчастная женщина никаким образом не заслуживает этого обвинения, о котором она знает, и которое приводит её в отчаяние».

Люди попроще – не посещавшие ни дворцов, ни аристократических салонов – тем не менее, тоже претендовали на «осведомлённость» и охотно рассказывали о том, например, какое впечатление производят на императрицу вести с фронтов: «Наша государыня плачет, когда русские бьют немцев, и радуется, когда немцы побеждают». Разговоры о немецких симпатиях императрицы нашли своё отражение в модном анекдоте (который пересказывали в самых разных слоях общества) – о словах цесаревича Алексея, адресованных не то няньке, не то генералу Брусилову: «Когда немцы бьют наших – папа плачет, когда наши бьют немцев – мама плачет».

Впрочем, обвинения в адрес Александры Фёдоровны (осуждаемой ранее за попытки сохранить мир!), с учётом быстро наступившей усталости от войны, несколько изменили вектор: «Сама государыня императрица является главной изменницей. Она отправила золото в Германию, из-за неё и война идёт». Да уж, «глас народа – глас Божий»!

Из этой же серии – следующий перл народной мудрости: «Дороговизна оттого, что государыня императрица отправила за границу 30 вагонов сахару». Масштаб мышления простолюдина потрясает: перебои с сахаром в воюющей Российской Империи – не из-за захвата немцами русской Польши с крупнейшими сахарными заводами (и даже не из-за того, что Александра Фёдоровна отправила за границу, скажем, 300 вагонов сахара), а из-за того, что «отправила 30 вагонов». Большего количества сахара рассказчик вообразить себе уже не мог.

Обвиняли Александру Фёдоровну и непосредственно в военном шпионаже; в том, что она заблаговременно передаёт немцам сведения о перемещениях русских войск и о запланированных операциях, – в результате чего немцы принимают предупредительные меры и русские войска терпят поражения. Одним из ярких образчиков общественного маразма было обвинение Александры Фёдоровны в гибели военного министра Великобритании Китченера – якобы это она сообщила немцам о маршруте и времени следования крейсера «Хэмпшир». Александру Фёдоровну прямо обвиняли в том, что по её приказу командиры воинских частей оставляют на свободе изобличённых немецких шпионов. Трудно вообразить что-нибудь глупее – учитывая ненависть и недоверие генералитета к императрице.

Но это ещё не «потолок»! Самый нелепый слух состоял в том, что под кроватью у царицы стоит телефон, напрямую соединённый кабелем с Берлином. По нему-то она и передаёт Вильгельму все секреты. Богатая фантазия у русского народа! Ведь это – как раз то, чего не хватало «для полноты образа». А так всё убедительно: в кровати – Распутин, под кроватью – телефон для разговоров с Берлином.

§ 2.6. Конечно, Бог с ним – с простонародьем. Но вот муссирование подобных слухов в оппозиционных кругах было отнюдь не случайным! Обвинение императрицы в покушении на властные прерогативы монарха и стремлении присвоить себе несвойственные функции; непредусмотренное законом вмешательство «безответственных лиц» (и даже отстранение ими от власти «недееспособного» царя) – всё это выглядело недостаточно «ярко» на фоне событий мировой войны. Требовалось что-то ещё более ужасное – то, что заставит любого патриота сжимать кулаки и скрежетать зубами от ярости.

Недаром распространению этих слухов с самого начала войны активно способствовали немцы (российские власти вообще считали, что клевета на Александру Фёдоровну распространяется стараниями германского Генерального Штаба). Документы, подтверждающие это предположение, – «Дело о клевете на императрицу» – не сохранились; но данное предположение во всяком случае разумно и логично. Чего не скажешь о диких измышлениях Илиодора – вроде рассказов юродивого Мити Колябы, который видел во дворце «аппарат»…

Однако главным «лицом на мишени» для взбудораженного общества была даже не царица-немка, а вполне себе русский мужик Григорий Распутин. Уж его-то практически все считали немецким шпионом!

По этому поводу надо заметить, что германский Генеральный Штаб настолько дорожил своим «суперагентом» в стане русских воинов, настолько боялся его «засветить», что проявлял поистине трогательную заботливость. Так, в 1916 году (пик влияния Распутина) немецкие цеппелины и аэропланы засыпали русские позиции дождём оскорбительных карикатур, на которых кайзер Вильгельм опирается на немецкий народ, а император Николай опирается на… скажем так… часть тела Распутина, благодаря которой тот, по мнению сплетников, оказался возле царской семьи. Понятно, что сей порнографический продукт германской пропаганды был призван подтачивать веру русских солдат в своих вождей, вселять в них уныние и убеждать в бесперспективности дальнейшей войны с Германией.

Насколько сильное «разлагающее» действие оказывали эти картинки на подобравших их русских солдат, трудно сказать. Зато можно смело утверждать, что со своими суперагентами (ухитрившимися проникнуть в самое логово врага и добывающими бесценную военно-политическую информацию) так не поступают! Сознательно разжигать и без того бушующие страсти по поводу нахождения близ трона подозрительного мужика – с туманной надеждой подорвать этим боевой дух вражеских солдат и реальной перспективой «подставить под бой» своего супершпиона, которого могут убрать или попросту убить (что, кстати, в конце концов и случилось)? И в результате – потерять бесценный источник информации?!

Для того чтобы действовать столь безумно, столь во вред себе, – нужно было быть полным идиотом. А в немецком Генштабе сидели отнюдь не идиоты. Они это доказали успешной четырёхлетней борьбой против всего мира. Поэтому по поводу слухов о сознательном предательстве и шпионстве Распутина можно сделать однозначный вывод: абсолютная брехня.

Так ведь мало того! – в 1915 году Распутин проявил себя откровенным врагом военного министра Сухомлинова, будучи одним из его хулителей. Однако даже этот его подкоп под «изменника» (в чём тогда почти никто не сомневался) не избавил самого Распутина от клейма «немецкого шпиона».

Видно, у немецких суперагентов столь жестокая конкуренция, что они вынуждены сами топить друг друга!

§ 2.7. Несмотря на всю нелепость басен о Распутине-шпионе, их продолжали повторять и при Временном правительстве, и при Советской власти. Так, видный деятель советской военной разведки Звонарёв (Звайгзне) в своём капитальном труде «Агентурная разведка» писал о немецком суперагенте следующее: «Нам кажется, что германскую разведывательную службу не удовлетворяла одна только информационная роль Распутина. Через него она старалась иметь влияние и на русские стратегические шаги». Ну, насчёт того, что надо делать, когда «кажется», есть хорошая русская пословица…

Но так ведь «немкой» Александрой Фёдоровной и «немецким шпионом» Распутиным дело не ограничивалось – самому императору Николаю Второму приписывали намерение «открыть фронт немцам»! К сожалению, слухи эти распространяли не столько крестьяне и запасные солдаты, сколько генералы и депутаты Государственной Думы. Впрочем, на роли Государственной Думы в нагнетании ситуации в стране придётся остановиться отдельно.

Конечно, слухи о «немецком влиянии» были не безосновательны! – действительно, немецкое влияние в годы Первой Мировой войны было очень даже сильно!

О том, до какой степени (и в каком направлении) Германия стремилась «повлиять» на своего противника, свидетельствует содержание другой немецкой листовки (1915 года): «Солдаты! В самые трудные минуты своей жизни обращается к вам, солдатам, ваш царь. Возникла сия несчастная война против воли моей: она вызвана интригами великого князя Николая Николаевича и его сторонников, желающего устранить меня, дабы ему самому занять престол. Ни под каким видом я не согласился бы на объявление войны, зная наперёд её печальный для матушки-России исход: но коварный мой родственник и вероломные генералы мешают мне в употреблении данной мне богом власти, и, опасаясь за свою жизнь, я принуждён выполнить всё то, что они требуют от меня. Солдаты! Отказывайтесь повиноваться вашим вероломным генералам, обращайте оружие на всех, кто угрожает жизни и свободе вашего царя, безопасности и прочности дорогой родины. Несчастный ваш царь Николай».

Так что немцы отнюдь не были «кукловодами», дёргающими за нитки «послушных марионеток» из русской Ставки и Царского Села! Но все промахи и недочёты, взаимные склоки и подозрения, вообще – любые российские «минусы», они немедленно использовали и обращали в свои «плюсы»… Трудно осуждать за это немцев (действовавших в условиях невиданной по ожесточённости войны). Но как не осудить тех русских, которые с преступным легкомыслием заглатывали эту гибельную наживку?!

Глава 3

§ 3.1. Однако же одно дело – сплетни, другое – публично брошенное обвинение в измене. Такое обвинение в адрес императрицы Александры Фёдоровны и её окружения было выдвинуто в ноябре 1916 года с трибуны Государственной Думы лидером кадетов Милюковым. Это был откровенный вызов; перчатка, брошенная в лицо власти.

Непримиримая позиция русских либералов по отношению к собственному правительству (более того – их твёрдое намерение «именно из-за войны» активизировать борьбу с правительством!) проявились очень рано. Например, член ЦК кадетской партии Родичев – который будет так старательно «подголашивать» Милюкову во время его исторической ноябрьской речи – ещё в 1914 году восклицал в узком кругу: «Да неужели вы думаете, что с этими дураками можно победить!» А другой член кадетского ЦК – Маклаков – ещё до начала войны выражал уверенность в скором разгроме царской России.

В октябре 1916-го – когда страсти в обществе накалились до предела – в Москве состоялся съезд председателей губернских управ (от 28 губерний). В заявлении съезда говорилось о том, что «зловещие слухи о предательстве и измене, о тёмных силах, борющихся в пользу Германии и стремящихся путём разрушения народного единства и сеяния розни подготовить почву для позорного мира, перешли ныне в ясное сознание, что вражеская рука тайно влияет на направление хода наших государственных дел». В том же духе была составлена Декларация, которую оппозиция намеревались огласить от лица Государственной Думы.

Но подлинно эпохальное значение имела ноябрьская речь Милюкова – ставшая известной всей России под неофициальным названием «Глупость или измена?» (именно этот риторический вопрос рефреном звучал в выступлении Милюкова, перечислявшего подлинные и мнимые вины правительства). Это был своего рода «выстрел Авроры»; сигнал, по которому русская оппозиция бросилась в атаку на власть.

§ 3.2. Обвинения, брошенные Милюковым, нельзя назвать совсем уж «голословными». Он честно называл источники информации (некоторые даже предъявлял и цитировал на языке оригинала).

Выглядело это так: «У меня в руках номер «Берлинер Тагеблатт» от 16 октября 1916 года и в нём статья под заглавием «Мануйлов. Распутин. Штюрмер»…». Или так: «Особенно интересна была передовая статья в «Нойе Фрайе Прессе» от 25 июня. Вот что говорится в этой статье…». Или так: «Откуда же берут германские и австрийские газеты эту уверенность, что Штюрмер, исполняя желание правых, будет действовать против Англии и против продолжения войны? Из сведений русской печати…». Или так: «Я сказал свой источник – это московские газеты, из которых есть перепечатка в иностранных газетах. Я передаю те впечатления, которые за границею определили мнение печати…».

И все эти заграничные «впечатления» Милюков передаёт, как свои: «Министр-президент Штюрмер свободен от заблуждений, приведших к войне. Он не обещал – господа, заметьте! – что без Константинополя и проливов он никогда не заключит мир. В лице Штюрмера приобретено орудие, которое можно употреблять по желанию…».

Надо сказать, что во время следующей русско-германской войны в немецкой печати тоже можно было найти немало скандального «негатива» о российском военно-политическом руководстве. А сами «источники» были порой куда более солидны, нежели личное мнение какого-то газетчика! – например, речь имперского министра пропаганды Геббельса… Но только тогда в воюющей России на те речи никто не ссылался как на истину в последней инстанции – эти речи служили материалом для пародий клоуна Карандаша! Ну и, само собой, ничего подобного не писалось в отечественных газетах.

Впрочем, один раз Милюков обошёлся без ссылок на прессу (видимо, решив, что все должны верить его личным свидетельствам – даже если он, в силу каких-то непонятных причин, не пожелал раскрыть свои источники информации): «Прошу извинения, что, сообщая о столь важном факте, я не могу назвать его источника…».

А ведь речь идёт не о пустяке! – о том, что премьер-министр и министр иностранных дел Российской Империи Штюрмер передаёт военные секреты врагам (чего, дескать, не было при его предшественнике)! Правда, того человека, который сообщил эту сенсационную информацию Милюкову – во время пребывания последнего в Лондоне, – он называть не желает. Никаких других доказательств для столь тяжкого обвинения в адрес главы российского правительства у Милюкова тоже нет.

А что же есть? Есть нахальство: «Если это моё сообщение верно, то Штюрмер, быть может, найдёт следы его в своих архивах». И оратору тут же подыгрывает с места его товарищ по партии Родичев: «Он уничтожит их!»

Но даже Штюрмер – не главная мишень милюковского красноречия. Штюрмер-то – только четыре месяца назад сменивший Сазонова на посту министра иностранных дел – не с неба свалился. Да и цель милюковского демарша – не в том, чтобы поспособствовать удалению очередного негодного министра, а в том, чтобы окончательно подкосить престиж императорской власти в глазах страны и армии! И потому Милюков таким образом очерчивает круг «главных врагов»: «Я вам называл этих людей – Манасевич-Мануйлов, Распутин, Питирим, Штюрмер. Это – та придворная партия, победою которой, по словам «Нойе Фрайе Прессе», было назначение Штюрмера, – победа придворной партии, которая группируется вокруг молодой царицы». Вот царица-то и есть – главное лицо на мишени!

И раз за разом Милюков бросает в зал свои знаменитые слова: «Что это – глупость или измена?» Господа депутаты подхватывают мысль оратора и кричат с мест: «Измена!» Впрочем, в конце концов это же говорит и сам Милюков: «Нет, господа. Воля ваша, уж слишком много глупости. Как будто трудно объяснить всё это только одною глупостью».

То есть депутат Государственной Думы, лидер одной из крупнейших партий, признанный «рупор оппозиции» публично обвиняет императрицу Александру Фёдоровну и назначенных при её содействии министров в государственной измене – в предательстве интересов России, передаче немцам военных секретов и подготовке позорного сепаратного мира. Доказательствами для такого беспрецедентного обвинения ему служат собственные домыслы, информация, полученная от анонимного лондонского собеседника, и (не в последнюю очередь) материалы вражеской прессы.

Исчерпывающую характеристику милюковской брехне дал не кто-нибудь, а известнейший разоблачитель «злодеяний царского режима» – социалист Бурцев: «Историческая речь, но она вся построена на лжи».

§ 3.3. В свете этого неизбежно возникает вопрос (который, впрочем, и был сразу же задан Милюкову черносотенцем Марковым 2-м): «А Ваши слова – это глупость или измена?»

Ведь немецкая печать периода Первой Мировой войны – это вам не российская печать, где могли написать что угодно! Немецкая печать находилась под полным контролем «Управления печати военного времени». И писали немецкие газеты только то, что было нужно германскому Генеральному Штабу и германскому правительству, – будучи инструментом немецкой разведки и рупором немецкой военной пропаганды.

Поэтому первая приходящая на ум мысль: выступавший был наивным, искренним дураком. Но вряд ли такое определение пристало учёному мэтру – магистру русской истории, чьи работы высоко оценивал Ключевский. Никак не получается представить себе «Милюкова-Дарданелльского» круглым идиотом! Он им и не был никогда. А вот политическим циником – был. Всегда. Именно политическим расчётом, осознанным стремлением «не прозевать момент» объяснялось внезапное доверие Милюкова ко всему, что пишут в газетах, – ибо запланированное совместное наступление сил Антанты в 1917 году грозило окончательно склонить чашу весов на сторону антигерманского блока (и, соответственно, до минимума снижало вероятность переворота и революции в стране-победительнице).

Подлинная причина предпринятого демарша заключалась в том, что к 1916 году оппозиция окончательно взяла курс на ниспровержение существующего строя (читай: курс на развязывание внутренней войны в воюющей России). Истинная цель милюковского выступления становится прозрачно ясна, когда его рассматриваешь «в общем контексте» – как часть организованного похода против собственного правительства; наряду со съездами земских и городских союзов, председателей губернских управ, военно-промышленных комитетов и т. д., с их откровенными резолюциями: «Государственная Дума должна неуклонно довести начатое дело борьбы с нынешним политическим режимом до конца». А распространившаяся в стране эпидемия шпиономании была для этого прекрасным «сопутствующим фактором»!

Кстати, достаточно откровенен был и Милюков в своей речи. Именно требование передачи власти Государственной Думе – в форме создания «ответственного кабинета» – составило чуть ли не половину её объёма! С этого Милюков начал (напомнив депутатам о событиях прошлогодней сессии): «Вы помните, что страна в тот момент под впечатлением грозной опасности, ставшей для всех очевидной, требовала объединения народных сил и создания министерства из лиц, к которым страна могла бы относиться с доверием».

Тут же заодно им был использован в качестве аргумента пример Запада («непогрешимый образец» для любого русского оппозиционера): «Все союзные государства призвали в ряды власти самых лучших людей из всех партий. Они собрали кругом глав своих правительств всё то доверие, все те элементы организации, которые были налицо в их странах, более организованных, чем наша».

§ 3.4. Ну, положим, то, что русские оппозиционеры мечтали о бесправном правительстве, сформированном Государственной Думой и ответственном перед ней, было известно давно. Это изначально было их главным требованием! А в августе 1915 года цель новосозданного «Прогрессивного блока» (объединившего почти всю думскую оппозицию): заменить правительство, ответственное перед царём, на правительство, ответственное перед Думой, – была официально озвучена. Но затянувшаяся война ещё больше разожгла их нетерпение: «Теперь эта власть опустилась ниже того уровня, на котором она стояла в нормальное время нашей русской жизни, и пропасть между нами и ею расширилась и стала непроходимою».

И если ранее либералы снизошли до заключения временного перемирия с правительством, то теперь они считают нужным возобновить боевые действия: «Не обращаясь к уму и знаниям власти, мы обращались тогда к её патриотизму и к её добросовестности. Можем ли мы это сделать теперь?» На этот риторический вопрос Милюкова Дума разразилась криками: «Конечно, нет!»

Отныне собственное правительство официально объявлено главным врагом. Почему? – ответ очевиден. Не из-за того, что в правительстве сидят «изменники», а потому что либералы отчаялись «уговорить» существующее правительство уйти добровольно и передать власть оппозиции: «Мы потеряли веру в то, что эта власть может нас привести к победе, ибо по отношению к этой власти и попытки исправления, и попытки улучшения, которые мы тут предпринимали, не оказались удачными».

Себя же оппозиция теперь чувствует «на коне» – мобилизованной, готовой силой захватить власть в стране: «С тех пор, как появилось в Четвёртой Государственной Думе то большинство, которого ей раньше недоставало; большинство, готовое дать доверие кабинету, достойному этого доверия». Какова фразеология!

Поэтому Милюков открыто объявляет войну правительству Российской Империи: «Мы говорим правительству, как сказала декларация Блока: мы будем бороться с вами, будем бороться всеми законными средствами до тех пор, пока вы не уйдёте». Однако! Разжигание внутренней междоусобицы в разгар тяжелейшей войны с внешним врагом Милюков ставит себе не в вину, а в великую заслугу: «Вы должны понимать и то, почему у нас сегодня не раздаётся никакой другой речи, кроме той, которую я уже сказал: добивайтесь ухода этого правительства. Вы спрашиваете, как же мы начнём бороться во время войны? Да ведь, господа, только во время войны они и опасны. Они для войны опасны: именно потому-то во время войны и во имя войны, во имя того самого, что нас заставило объединиться, мы с ними теперь боремся».

Финал речи был откровенным призывом к свержению законной власти (и одновременно – откровенным признанием того факта, что никакие «вины» правительства и вопрос их доказанности или недоказанности не имеют для оппозиции абсолютно никакого значения!): «Мы имеем много, очень много отдельных причин быть недовольными правительством. Если у нас будет время, мы их скажем. И все частные причины сводятся к одной этой: неспособность и злонамеренность данного состава правительства. Это – наше главное зло, победа над которым будет равносильна выигрышу всей кампании. Поэтому, господа, во имя миллионов жертв и потоков пролитой крови, во имя достижения наших национальных интересов, во имя нашей ответственности перед всем народом, который нас сюда послал, мы будем бороться, пока не добьёмся той настоящей ответственности правительства, которая определяется тремя признаками нашей общей декларации: одинаковое понимание членами кабинета ближайших задач текущего момента, их сознательная готовность выполнить программу большинства Государственной Думы и их обязанность опираться не только при выполнении этой программы, но и во всей их деятельности на большинство Государственной Думы. Кабинет, не удовлетворяющий этим признакам, не заслуживает доверия Государственной Думы и должен уйти».

Вот это и есть подлинная причина милюковских обвинений в адрес власти! «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». Вы виноваты уже тем, что нам хочется поскорее занять ваше место! – таково было отношение вождей российской оппозиции к законной российской власти в условиях мировой войны.

§ 3.5. Особенно поучительно сопоставить милюковский «львиный рык» ноября 1916-го с его позорным лепетом в августе 1917-го (в Чрезвычайной следственной комиссии): «Я разумею, конечно, личное влияние Александры Фёдоровны. Но знаю, что говорится о её сношениях, допустим, что они были личного характера, это возможно, но что они были – это несомненно. Были лица, которые приезжали регулярно, говорилось, что это поездки за лекарствами, вероятно, были личные сношения с родственниками, были предлоги, были протекции, которые оказывались раненым и даже убитым, насчёт похорон их, была общая атмосфера сочувствия Германии».

Смешно, да не очень… Слышится в этом что-то до боли знакомое! Слишком уж это напоминает нам жалкий лепет американских официальных представителей на тему того, что «никакого химического оружия не найдено, разведка ошиблась…» и т. п. Когда дело уже сделано! После того, как неугодный режим уже смещён!

Непостижимым образом российская власть молча проглотила это тягчайшее обвинение, буквально – «подставила другую щёку». Никакого коллективного заявления правительства в ответ на возмутительную милюковскую речь не последовало: премьер-министр Штюрмер лишь подал на Милюкова в суд (в частном порядке) и разослал циркулярную телеграмму послам – для успокоения союзников. Выступавшие на следующем думском заседании военный и военно-морской министры рассыпались в комплиментах «общественности» и даже не пытались защитить Верховную власть от голословных обвинений.

Никаких адекватных мер властного реагирования на совершённое Милюковым государственное преступление предпринято не было. Председательствовавший на том историческом заседании Варун-Секрет отговорился незнанием немецкого языка (из-за чего, мол, он и не останавливал Милюкова, цитировавшего немецкие газеты по-немецки). Сам Милюков никаким репрессиям не подвергался, а его запрещённая к публикации речь благополучно распространялась по всей Российской Империи, сея горечь и смятение в умах.

Кстати, сам Милюков в своих эмигрантских «Воспоминаниях» с гордостью признавался, что он лишь «замаскировал» цитатой из немецкой газеты «наиболее сильное» место своей речи («там упомянуто было имя императрицы в связи с именами окружавшей её камарильи»). Так что, если обратить риторический вопрос Милюкова о «глупости или измене» против него самого, то никаких сомнений не остаётся: Милюков не был доверчивым глупцом – он был сознательным изменником.

§ 3.6. Утекающие к врагу военные секреты – это, конечно, никуда не годится! Однако самым серьёзным обвинением (не самым тяжёлым, а именно самым серьёзным), выдвинутым против власти, был всё-таки не телефон под кроватью императрицы и не продажа за границу тридцати вагонов сахара… Наиболее опасным пунктом в «обвинительном акте» против власти следует считать обвинение её в подготовке сепаратного мира. Собственно говоря, Милюков, бросив это обвинение с трибуны Государственной Думы, не сказал ничего принципиально нового. Подобные слухи давно уже распространялись в либеральных салонах и иностранных диппредставительствах. Милюков лишь громогласно озвучил их – бросил перчатку в лицо.

Разговоры о тайно готовящемся сепаратном мире велись в самых разных кругах. Достаточно обратиться к дневниковым записям Валентины Чеботарёвой (опубликованным впоследствии под названием «В дворцовом лазарете в Царском Селе»): «Вчера у Краснова Петра Николаевича был генерал Дубенский, человек со связями и вращающийся близко ко Двору, ездит всё время с Государем, уверяет, что Александра Фёдоровна, Воейков и Григорий ведут усердную кампанию убедить Государя заключить сепаратный мир с Германией и вместе с ней напасть на Англию и Францию». Вот даже как! – не просто заключить сепаратный мир и выйти из войны, а вместе с Германией «напасть» на Англию и Францию. Богатое было воображение у «людей со связями»!

Что уж говорить об откровенных врагах Престола! Так, Керенский, например, рассказывал своим товарищам, будто у него на руках имеется – не больше, не меньше – копия письма императора Николая Второго кайзеру Вильгельму с просьбой о сепаратном мире. Ещё бы! – разве мог император Николай отправить секретное письмо кайзеру, не отослав копии адвокату Керенскому?

Если же говорить о мнении заграницы, то на протяжении Первой Мировой войны кто только и кого только не подозревал в вероломстве! И Россия, в свою очередь, порой подозревала своих союзников в намерении заключить сепаратный мир с Германией. И ладно бы ещё подозревали «коварный Альбион», но в своё время в этом подозревали даже смертельного врага Германии – Францию. Так, в 1914 году российский посол во Франции Извольский получил от начальства шифротелеграмму следующего содержания: «Как бы Франция, утомлённая войной, не нашла в себе решимости продолжать наступление в то время, когда она будет иметь в руках достаточные гарантии возвращения ей утраченных в 1871 году земель. Настоящая дипломатическая обстановка, конечно, в принципе исключает возможность принятия Францией того положения, но она может быть к нему вынуждена состоянием своей армии к моменту, предусматриваемому великим князем (речь идёт о верховном главнокомандующем Николае Николаевиче), а также общественным мнением. Великий князь, придавая своему сообщению генералу Жоффру исключительно характер разговора между обоими главнокомандующими, то есть строго военного, простит Вас со своей стороны в пределах возможного выяснить положение, которое может принять Франция в предусматриваемом его высочеством случае».

Так что подозревали тогда – все и всех. Порой – вполне искренне, ибо участники Мировой войны видели, в каком тяжёлом положении оказались экономики воюющих стран, сколь велики оказались человеческие и материальные потери. Мир ещё не знал войны, подобной этой по ожесточённости и масштабу боевых действий! И какой же добросовестности, какой взвешенности суждений можно после этого ждать от оппозиции (всегда готовой увидеть в действиях властей то, что ей хочется видеть)?

§ 3.7. Но если обвинение в подготовке сепаратного мира было самым серьёзным из всех обвинений, выдвигаемых в адрес власти, то премьер-министр Штюрмер был самым серьёзным персонажем в списке обвиняемых. Ибо глава правительства – это не императорская супруга и не «возжигатель царских лампад» (не имевшие по закону никаких властных полномочий). Председатель Совета Министров мог – теоретически – предпринять какие-то конкретные шаги для реализации замысла «прогерманских сил».

Однако попытки придать (задним числом) выдвижению Штюрмера принципиальное значение – по меньшей мере странны. Достаточно вспомнить, какая в те годы царила «министерская чехарда», чтобы перестать удивляться очередному министерскому назначению – не первому и не последнему. В то же время именно Штюрмер продержался на посту главы правительства довольно долго (почти весь 1916 год): время достаточное для того, чтобы предпринять решительные шаги (раз уж они были смыслом его выдвижения!). Однако никакого конкретного «компромата» против Штюрмера не было найдено ни в период его премьерства, ни в период его тюремного заключения (после Февральской революции), – ничего, кроме старых оппозиционных баек.

Кроме того, анализ политики Штюрмера не позволяет говорить о каком-либо «германофильстве» премьер-министра. Сам Штюрмер неоднократно делал заявления о том, что война будет вестись Россией до победного конца; о том, что Россия будет неизменно верна своим союзническим обязательствам. Хотя, задумав выход из войны, следовало бы начать обрабатывать общественное мнение в соответствующем духе; хотя бы – подводя к мысли о «невозможности для России дальнейшего ведения войны» или о «чрезмерности требований союзников»…

Мало того! – именно Штюрмер приложил значительные усилия к расширению блока Антанты: во многом его стараниями удалось втянуть в войну против Центральных держав нейтральную Румынию. Всё это никак не вяжется с приписываемой ему подготовкой сепаратного мира.

И последнее. В 1916 году подданные Российской Империи не могли знать всех подробностей придворных интриг и питались, в основном, слухами. Поэтому им простительно было видеть в премьер-министре Штюрмере послушное орудие в руках царицы и Распутина – для того якобы и приведших его к вершинам власти, чтобы вывести Россию из войны. Всех их – императрицу, Вырубову, Распутина и Штюрмера – были склонны рассматривать как одну прогерманскую шайку-лейку. Однако сегодня известно, что Штюрмер в период своего премьерства всячески избегал общения с Распутиным. Известно, что императрица Александра Фёдоровна к Штюрмеру постепенно охладела (и не скрывала своего разочарования от супруга). Соответственно, ни о каком едином фронте «агентов германского влияния» говорить не приходится!

§ 3.8. Что касается неоднократных попыток зондажа на предмет прекращения войны (попыток, предпринимаемых Германией), то в этом как раз нет ничего удивительного: Германия очень быстро поняла, во что она вляпалась, – поэтому с конца 1914 года пыталась заключить мир (причём эти миротворческие усилия были направлены не только в отношении России).

Достаточно вспомнить, что на подкуп французской прессы Германия истратила больше денег, чем на поддержку российских оппозиционеров-пораженцев! Некоторые из этих мирных призывов были обращены ко всем воюющим странам и объявлялись громогласно (например, через президента США), другие были адресованы отдельным правительствам и носили сугубо конфиденциальный характер.

Разумеется, Германия была очень настойчива в своих попытках заключить сепаратный мир с Россией. А что ж ей ещё оставалось делать?! Стратегия «блицкрига» с треском провалилась, война приняла затяжной характер. Материальные и людские ресурсы Центральных держав были ограничены – поэтому «война на истощение» должна была неизбежно привести их к краху, рано или поздно. Число противников постоянно возрастало (в конце концов против Центральных держав объединится практически весь мир). Германия была зажата между Восточным и Западным фронтом как орех в скорлупе. Единственной надеждой германских стратегов и дипломатов оставалось скорейшее заключение сепаратного мира (на Западе или на Востоке) и сосредоточение всех своих сил на одном фронте.

Поэтому германские предложения о мире следовали одно за другим. При этом немцы, по сути, «играли в беспроигрышную лотерею» – ибо даже не достигнув главной своей цели (вывод России из войны), они достигали промежуточных (компроментация российских участников этих неофициальных контактов – рост шпиономании в стране – недоверие к властям – дополнительные козыри в руках непримиримой оппозиции – политическая нестабильность).

В этой связи очень интересно письмо госсекретаря по иностранным делам фон Ягова бывшему послу в России Пурталесу (вручившему в своё время германскую ноту об объявлении войны). По мнению фон Ягова, было бы желательно завязать контакты с представителями высших российских кругов – чтобы способствовать «углублению разлада между императрицей-матерью, царём, великими князьями и, вероятно, генералами». Зная историю Русской революции, можно подумать, будто эти указания германского МИДа давались где-то осенью 1916 года. Но нет! – письмо фон Ягова датируется ноябрём 1914-го.

И на протяжении всей Мировой войны со стороны Германии поступали бесчисленные (порой – откровенно провокационные) предложения о мире. Здесь и послания княгини Васильчиковой, и петроградская миссия Андерсена, и контакты Стинисса и Колышко, и стокгольмская встреча Вартбурга с Протопоповым…

Хорошо ещё, что не обо всех этих контактах узнавала русская публика! Узнали о совместном чаепитии Протопопова с Вартбургом (со слов самого болтливого Протопопова) – и русская прогрессивная общественность буквально взорвалось, а Милюков не преминул пройтись по поводу «Стокгольмской истории» в своей знаменитой речи. Даром, что российская власть не давала в этой связи никакого повода для критики! Княгиню Васильчикову за её настойчивые «миротворческие усилия» лишили звания фрейлины и отправили в ссылку. Протопопову (к слову сказать – на тот момент ещё не члену правительства, а видному деятелю оппозиции) Николай Второй высказал своё недовольство такого рода «народной дипломатией». Доставленное Александре Фёдоровне письмо от её родного брата Эрни Николай Второй тут же честно передал в «проантантовский» российский МИД и т. д.

Известно, что на Восточном фронте вплоть до Февральской революции почти не знали таких «невинных шалостей», как временные рождественские перемирия (что случалось на Западном фронте между немцами, французами и англичанами). Императорская Россия была неизменно верна своим союзникам. Любые попытки склонить Россию к миру заканчивались одинаково – безрезультатно. Все мирные предложения немцев были решительно отвергнуты Николаем Вторым. Но вот как раз «углублению разлада» в российском обществе они много поспособствовали! – уже самим своим фактом…

Так что можно сказать, что германские усилия (несмотря на продолжение боевых действий на Восточном фронте) были по-своему весьма успешны – ибо способствовали дискредитации императора, императрицы и императорского правительства в глазах русского общества.

А что?! – на безрыбье и рак рыба! С какой стати немцам брезговать хотя бы таким, частичным, успехом? Разве не этому служили их карикатуры на Распутина и послания русским солдатам от имени «несчастного царя Николая»?

Глава 4

§ 4.1. Любопытны причины живучести версии о «германофильских тенденциях в руководстве Российской Империи»! Активное участие в реанимировании этого старого мифа принимали (и принимают) не только идейные либералы-«февралисты» и коммунисты-царененавистники, но и люди, считающие себя мудрыми прагматиками и вообще – «разоблачителями исторических мифов».

Например, у Эдварда Радзинского в его книге «Распутин. Жизнь и смерть» целая глава так и озаглавлена: «Светлые головы «тёмных сил». Мол, пресловутые «тёмные силы» в лице Распутина и царицы действительно замышляли всё то, в чём их обвиняла оппозиция, – и правильно делали!

По мнению Радзинского, главным «миротворцем» России был Распутин, но и Александра Фёдоровна вполне разделяла его чувства: «И она счастлива: мужик говорит то, что она так хочет услышать – войну надо закончить. Любой ценой. Самое поразительное – царица и мужик были тогда правы. Но ни большая Романовская семья, ни двор, ни аристократия, ни буржуазия, ни думские вожди их правоты не понимали. Её докажет не только падение монархии, но и гибель пришедшего ей на смену Временного правительства. Большевики победят потому, что поймут и осуществят светлую идею «тёмных сил» – заключить мир. Любой ценой. Именно этого хотели в 1916 году предтечи большевиков – последняя царица и Распутин».

Царица и Распутин – «предтечи большевиков»?! – это, конечно, сильно… Но на чём основывался уважаемый автор? Должно быть, нашёл какие-то убедительные доказательства в «Том деле»?

Да нет, что-то не похоже. Аргументация в «Распутине», как уже было сказано, построена исключительно на игре ума. Радзинский сам приводит бесчисленные свидетельства людей, близко знавших Николая Второго и Александру Фёдоровну, о том, что император и императрица были сторонниками войны до победного конца. И сам же заключает: «Никаких документов, подтверждавших обратное, не нашли. Однако тотчас после Февральской революции камин царицы был забит пеплом от множества сожжённых бумаг. Что же она жгла? Что-то интимное? Но почему остались её весьма интимные письма, например, о «ревности» к Ане? Да и что могло быть запретного у неё – целиком посвятившей себя Семье? Нет, скорее жгла она что-то другое, опасное…».

С такими талантами автору было бы легко работать государственным обвинителем году так в 37-м! Нашли у тебя дома личные письма, а в печке – золу? Стало быть, интимные письма ты не жжёшь, а в печке что-то сжёг? И – готово дело: ещё одним германским шпионом меньше.

§ 4.2. Александр Бушков в своём бестселлере «Распутин. Выстрел из прошлого» тоже не просто так рассуждал о готовившемся «перевороте Александры»! Главная цель заговорщиков (по Бушкову) состояла именно в том, чтобы как можно скорее заключить сепаратный мир с Германией. Мир с немцами должен был быть заключён непременно! – если не императором Николаем, то свергнувшей его императрицей Александрой Фёдоровной. Ибо в сепаратном мире было всё спасение России…

Главным (и любимым) героем Бушкова является Распутин – мудрый крестьянин, желавший заключить мир с Германией и убитый за это агентами английской разведки. Но Распутин – как утверждал Бушков в своём интервью, приуроченном к выходу книги, – был отнюдь не одинок: «В России существовало мощное пронемецкое течение, которое у нас принято ругать и которое базировалось на всё той же идее: «Ребята, мы всю жизнь мирно добрососедствовали. Нам решительно нечего делить!» Подобных взглядов придерживался министр внутренних дел Протопопов, расстрелянный сразу после революции, снятый с поста под сильнейшим нажимом английского и французского послов как раз во время сепаратных переговоров с Германией премьер-министр Штюрмер, загадочным образом умерший Витте, убитый Столыпин, чьё убийство я также рассматриваю в книге».

Вот уж действительно – смешались в кучу кони, люди… И всех – «загадочно убили»!

А что это за «сепаратные переговоры с Германией», во время которых был снят премьер-министр Штюрмер? Никаких переговоров с Германией императорская Россия не вела. Всё осталось на уровне слухов и сплетен, распускавшихся в своё время российской оппозицией, – вроде слухов о тайном приезде в Россию брата императрицы Эрнста Людвига. Но когда эта оппозиция (всего через три месяца после отставки Штюрмера!) сама стала властью – она, несмотря на все усилия, не смогла добыть никаких доказательств реальности этих переговоров. А уж как старались!

Впрочем, книга «Распутин. Выстрел из прошлого» вряд ли заслуживает того, чтобы с ней спорить. Достаточно привести следующую цитату из неё: «Снизу подпирает расширяющееся мнение (так у Бушкова): войну пора кончать! И начинается поворот. Вопреки открытым протестам английского и французского послов царь 7 июля 1916 г. снимает Сазонова с поста. В министерство иностранных дел назначается Борис Штюрмер, которого никак нельзя отнести к антантолюбам. Бьюкенен шлёт в Лондон прямо-таки паническую депешу: «Никогда после начала войны я не чувствовал такого огорчения по поводу здешней ситуации, особенно в том, что касается будущих англо-русских отношений. Германское влияние усиливается после ухода Сазонова из Министерства иностранных дел». Чуть позже Штюрмера назначают и премьер-министром».

Дальше можно не читать! Цена бушковским историческим изысканиям уже определена: они не стоят и ломаного гроша. Любой человек, мало-мальски интересующийся историей России (и – историей Первой Мировой войны), знает, что Штюрмер возглавил правительство Российской Империи ещё в январе 1916 года – за полгода до того, как был смещён со своего поста министр иностранных дел Сазонов! При этом Штюрмер (именно в качестве премьер-министра) сразу же сделал ряд программных заявлений по вопросам внешней политики.

Как можно с развязностью совершенно невыносимой подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости (основываясь на сплетнях и мемуарах авантюристов) и в то же время не знать элементарных вещей?! И чего стоят домыслы и «озарения» такого исследователя?

§ 4.3. Однако похожие идеи развивает в своих работах ещё целый ряд отечественных публицистов. Например, Олег Шишкин в своих документальных детективах «Убить Распутина» и «Распутин: история преступления» тоже фантазирует на тему заговора Распутина и Александры Фёдоровны, которые хотят при помощи зарубежной агентуры совершить государственный переворот – спихнуть Николая Второго и заключить сепаратный мир с немцами. Но противники опережают заговорщиков – убивают «Старца»…

Александр Крылов-Толстикович в своей биографической книге «Последняя императрица. Санни – Алике – Александра» более сдержан. У него никаких заговоров: просто Распутин хочет заключить сепаратный мир – «даже на самых плохих условиях», – что является единственным спасением для России! За что его и убивают агенты Антанты… Из когорты профессиональных историков версию о «посреднических усилиях» императрицы и Распутина в деле заключения сепаратного мира поддерживает Игорь Лукоянов.

После всего этого уже не удивляешься тому, как «режет правду-мать» премудрый геополитик Николай Стариков: «Единственным шансом для России в той ситуации мог быть сепаратный мир с немцами. Но император категорически отказывался об этом даже слышать. Единственный, кто мог соединить Берлин и Петроград хотя бы теоретически, был Распутин. И сказать царю эту правду мог только Распутин».

Стариков настолько уверен в собственной правоте, что в своём опусе «Кто добил Россию? Мифы и правда о Гражданской войне» безапелляционно заявляет: «Это сейчас, спустя девяносто лет с тех событий мы понимаем, что единственным спасением для страны был мир с Германской империей! Сепаратный, какой угодно!» А ведь далеко не все россияне это «понимают»!

§ 4.4. Правда, большинство современных развлекателей публики не стоят даже того, чтобы с ними полемизировать (они, скорее всего, и сами не верят в то, что говорят). Куда больше удивляют эмигрантские парадоксы Ивана Солоневича – именно в связи с серьёзностью и искренностью идеолога Народной Монархии.

Позиция Солоневича по данному вопросу была весьма непоследовательной. Так, в своей полемической статье «За тенью Распутина» он доказывал спасительность для России заключения в 1916 году сепаратного мира с Германией (чему должно было поспособствовать политическое влияние Распутина): «Разговоры о его влиянии чрезвычайно сильно преувеличены. Основного – сепаратного мира – он так добиться и не смог. Жаль». А в другой своей известной работе – «Миф о Николае Втором» – Солоневич столь же страстно рассуждал о неизбежности российско-германского конфликта и необходимости ведения войны до победного конца!

Даже самоубийственное вторжение неподготовленной русской армии в Восточную Пруссию в 1914 году было, оказывается, проявлением величайшей мудрости Николая Второго: «Но наша мобилизация закончена всё-таки не была: расстояния. Николай II – по своей Высочайшей инициативе – лично по своей – бросил самсоновскую армию на верную гибель. Армия Самсонова погибла. Но Париж был спасён».

Естественно, после этого России надо было продолжать войну: «Что было делать Николаю II? Только одно – готовить победу. Что было делать П. Милюкову? Только одно – срывать победу. Ибо если бы конец 1917 года – как на это рассчитывал Николай II – принёс бы России победу, то карьера П.Н. Милюкова и вместе с ней все надежды и все упования русской революционной интеллигенции были бы кончены навсегда. «Пятидесятилетний план» Николая II, его деда и его отца, его предков и его предшественников был бы «выполнен и перевыполнен». Россия одержала бы победу – под личным командованием Царя». Потому-то врагам Державы и приходилось торопиться: «1916 год был последним годом интеллигентских надежд. Все, конечно, знали это, и союзники и немцы, знал это, конечно, и Милюков – что армия наконец вооружена. Что снаряды уже в избытке и что 1917 год будет годом победы над немцами и над революцией».

Так что? – неужели России в 1914 году надо было нападать на Германию с тыла (даже ценой самоубийственного августовского наступления)? А после двух лет войны – положив в землю гвардию, проредив кадровый офицерский корпус, подорвав экономику, закопавшись в долги, потеряв сотни тысяч убитыми и искалеченными, – сделать (накануне победы) внезапный «ход конём»: заключить с немцами сепаратный мир? Такое, по крайней мере, напрашивается «среднее арифметическое» из этих двух работ.

Вообще – что за светотени мелькали в головах наших эмигрантских мыслителей?! Ведь ту же идею сепаратного мира с Германией ненавязчиво, но настойчиво, устами своих персонажей, протаскивал в «Красном колесе» и Солженицын – с его вечной гнильцой внутри, с его всегдашним пиететом к «Пражскому манифесту» и к власовцам, с его, порой, откровенным эпатажем: «Простая истина, но и её надо выстрадать: благословенны не победы в войнах, а поражения в них! Победы нужны правительствам, поражения нужны – народу»…

Нет уж! Министры и генералы последних лет царствования Николая Второго действительно… не блистали (согласимся здесь с Солоневичем: «невеликие были таланты, прости Господи»), но были хотя бы последовательны в главном. Как и сам верховный главнокомандующий русской армией царь Николай.

Конечно, Бог им судья! – всем этим критикам… Но надо твёрдо помнить: все их рассуждения о «спасительности» для Российской Империи сепаратного мира – есть их личное мнение (высказанное постфактум), а не мнение Николая Второго и его министров! Те, в отличие от премудрых геополитиков, думали (и, соответственно, действовали) по-другому – исходя из необходимости доведения войны до логического (победного) конца. При этом, помимо всяких рациональных доводов, для них было важно принципиальное неприятие идеи «предательства союзников» (то есть – заключения сепаратного мира).

Поэтому Николай Второй и его окружение не должны нести ответственность за фантазии Солоневича и Радзинского. Пусть глупость каждого останется при нём! К подлинным заслугам и преступлениям, успехам и неуспехам Российской Империи досужие рассуждения потомков никакого отношения не имеют.

§ 4.5. Вот, собственно, и всё, что касается «антиромановской» пропаганды в предреволюционный период. Остаётся только удивляться тому, как легко удалось внутренней оппозиции (и – внешнему врагу) подорвать престиж императорской власти в воюющей стране!

Конечно, Николай Второй предпринял немало неверных шагов (отнюдь не способствовавших росту его популярности…). Но многие ли из правителей избежали подобных ошибок? А кого не подводили близкие люди? Не компрометировали родственники? От таких неприятностей не застрахован никто. Тут всё больше зависит от того, как эти факты будут преподнесены и «интерпретированы».

Во всяком случае – император Николай Второй и императрица Александра Фёдоровна меньше, чем кто-либо другой из российских правителей 20-го века, заслуживали обвинения в измене! Они, по крайней мере, не совершали в годы Мировой войны ничего подобного тому, что считали возможным для себя советские вожди. Например, Дзержинский – укативший в капиталистическую Европу в самый разгар Интервенции и Гражданской войны, чтобы встретиться с женой и ребёнком, отдохнуть с ними на швейцарских курортах (по крайней мере, такова была внешняя сторона его вояжа). Можно только вообразить, в чём обвинили бы императора Николая – вздумай он сам или кто-то из его близких предпринять нечто подобное в разгар войны с Германией.

Кстати, о жёнах и детях! Царские дети в Первую Мировую тоже не делали ничего подобного тому, что будут делать дети советских вождей в Великую Отечественную. Как, например, племянник Сталина Реденс с сыновьями Микояна и Шахурина – создавшие во время войны подпольную организацию «Четвёртый Рейх» (а также – теневое правительство СССР), сами себя именовавшие «рейхсфюрерами» и «группенфюрерами». Да ещё и включившие в свою организацию племянника американского миллионера-авантюриста Арманда Хаммера! А вот дочери Николая Второго – вместо того чтоб создавать подпольные антироссийские организации и навешивать друг другу «генерал-оберстов» – вместе со своей матерью-императрицей ухаживали за ранеными в госпиталях.

Так что единственное, в чём можно упрекнуть Николая Второго (в свете распространившихся в обществе слухов об «измене при Дворе»), – так это в отсутствии у него мощной пропагандистской машины, способной адекватно противостоять наветам отечественных и зарубежных клеветников.

Глава 5

§ 5.1. Сравнительно короткий отрезок времени – восемь месяцев между Февральским и Октябрьским переворотом – оказался ключевым в деле становления «антиромановской легенды».

За этот период русское общество успело впитать и усвоить (как «доказанные, общеизвестные факты») все те грязные слухи и домыслы, что сочинялись о семье и окружении последнего императора. Всё то, что прежде передавалось шёпотом, из уст в уста, или в виде анонимных листовок, было теперь провозглашено открыто. И подано как некая «гонимая правда», которая лишь теперь, «в новой, свободной России» наконец-то смогла прорваться к людям…

Это действительно было подобно прорыву плотины – какой-то неудержимый вал лжи! Пожалуй, трудно найти второй подобный пример в мировой истории. С первых дней февральских волнений – когда толпа в Петрограде кричала: «Долой Сашку, немецкую шпионку!» – началась подлинная вакханалия безудержного очернительства и глумления.

При этом были использованы все известные тогда средства воздействия на мозг (включая прессу, литературу, театр и кино). Достаточно сказать, что после Февральской революции по городам России прошли такие театральные постановки как «Крах торгового дома Романов и Кº», «Царскосельская блудница», «Царскосельская благодать», «Гришка Распутин», «Ночные оргии Распутина», «Гришкин гарем», «Чай у Вырубовой», «Как Гришку с Николкой мир рассудил» и т. п. Образованная публика презрительно морщилась, но «освобождённые» массы охотно поглощали этот низкосортный продукт и (что хуже всего!) – запоминали его и усваивали.

Оказались востребованы и «высокие технологии» того времени. К 1917 году в России уже был достаточно развит кинематограф. Поэтому количество художественных кинолент, наглядно иллюстрировавших самые грязные слухи о царской семье и Григории Распутине, о «тёмных силах», трудно подсчитать даже приблизительно. Достаточно будет назвать «Люди греха и крови (Царскосельские грешники)», «Царские опричники», «Святой чёрт (Распутин в аду)», «Драма из жизни Григория Распутина», «Любовные похождения Гришки Распутина», «Таинственное убийство в Петрограде 16 декабря», «Похороны Распутина». Был даже двухсерийный фильм: «Тёмные силы – Григорий Распутин и его сподвижники».

Но особенно смешон (уже одним своим идиотским названием) другой шедевр отечественного кинематографа – «Торговый дом Романов, Распутин, Сухомлинов, Мясоедов, Протопопов и Кº». То есть – опять на те же грабли! Как и в дореволюционных сплетнях (не заботившихся о правдоподобии), все представители ненавистного режима тут свалены в одну кучу: и царь с Распутиным, и уволенный царём (и отданный под суд) Сухомлинов, и бывший лидер думской оппозиции Протопопов, и даже повешенный при царе за шпионаж Мясоедов. Все они, оказывается, – один «торговый дом»!

Не осталась в стороне и заграница. Американская киноиндустрия среагировала молниеносно – по горячим следам событий там вышел фильм «Падение Романовых», в котором, кстати, сыграл самого себя… старый враг Распутина расстрига Илиодор (Труфанов)! Художественная и познавательная ценность сей «исторической ленты» примерно соответствовала российским поделкам 1917 года.

§ 5.2. А для тех, кто умеет читать, были написаны целые вагоны обличительно-разоблачительной макулатуры, об уровне которой также можно судить по названиям – «Тайны Царскосельского дворца», «Самодержавная» Алиса и распутный Гриша», «Манифест Распутина», «Отчего Распутин должен был появиться», «Письма царских дочерей», «Акафист Распутину» и т. п.

Тогда же были изданы книги Илиодора (Труфанова) «Тайны дома Романовых» и «Святой чёрт (Записки о Распутине)». Илиодором зачитывалась тогда вся мыслящая Россия. И – находила у него бесчисленные «доказательства» преступности и величайшего морального разложения старого режима!

Илиодоровская писанина заинтересовала и Чрезвычайную следственную комиссию Временного правительства, которая была бы рада «юридически закрепить» изложенные в ней факты. Да вот беда! – большинство этих «фактов» оказалось чистейшим вымыслом. То есть они не то что «не были доказаны»; напротив – было доказано, что они выдуманы. Так что это «ценнейшее свидетельство» Комиссии пришлось отложить в сторонку. Но осадок-то остался! Особенно – в сознании обывателя.

Как, например, вытравить из общественного сознания то, что должно было в нём отложиться после выхода в свет сенсационной книги Ковыля-Бобыля «Вся правда о Распутине»? Ведь – «в книге напечатали»; не в какой-нибудь подпольной прокламации! А там – чёрным по белому: «Главное преступление последнего времени Николая и Александры Романовых – это измена и предательство. Когда осенью 1914 года военное разведочное бюро обыскивало высокие здания Петрограда и окрестностей, отыскивая бесспорно существовавшие радиотелеграфные станции (их телеграммы перехватывались нами, но местопребывание станций не было известно), то властям, производившим расследование, пришлось прийти к выводу, что есть немецкие шпионские станции в Царском Селе. И расследование вынуждены были прекратить. Народная молва недаром считала Царское Село гнездом немецкого шпионажа. Придворная партия – преимущественно немецкая. Министр двора даже говорил плохо по-русски. Плачевная роль Штюрмера в качестве министра иностранных дел общеизвестна. Он упорно вёл Россию к позору сепаратного мира с Германией».

Можно сказать, что невежество и низкий культурный уровень простонародья (и – готовность неразборчивых в средствах дельцов от прессы и литературы, театра и кино зарабатывать на этом) делали практически неизбежным тот девятый вал «чернухи», который обрушился на мозги россиян в первые «послефевральские» месяцы.

Но дело было не только в этом. После Февраля стали ещё активнее врать (уже не таясь и ничего не боясь!) участники последних политических событий. Одни – для того, чтобы свести старые счёты (тут, надо сказать, не с лучшей стороны показали себя многие представители дома Романовых); другие – чтобы оправдать свою пассивность и малодушие во время переворота (на этой ниве отличились многие генералы); третьи – чтобы подчеркнуть свою выдающуюся роль в истории (чего стоят фантазии молодого Феликса Юсупова!).

§ 5.3. Нечего и говорить о том, что победившим либералам из Временного правительства все эти выдумки Илиодора, Ковыля-Бобыля, князя Юсупова и им подобных были только на руку – ибо они дискредитировали представителей старого режима в глазах общественного мнения. Поэтому Временное правительство даже и не думало препятствовать распространению по стране мутного потока лжи и клеветы!

Та же информация о «радиотелеграфной станции» в резиденции императрицы была проверена новой властью (путём проведения серии обысков). Естественно, обыски эти подтвердили полную невиновность императрицы и её окружения. Ну и что с того? Отрицательные результаты официального расследования не мешали помещать изображения этой (якобы существующей в действительности) радиостанции в периодике и даже на почтовых открытках!

Прежде чем повторять расхожую истину о том, что «не бывает дыма без огня», следует подумать, откуда, каким путём и через чьи руки доходила вся эта информация о «дворцовых тайнах» до простых россиян в 1917 году. И чего она стоила…

Простой человек (ранее узнававший о дворцовых делах лишь из слухов или официальных правительственных бюллетеней) вдруг увидел, что о «царице-изменнице», «Гришке-развратнике» и «царе-тряпке» открыто кричат на улицах, пишут в газетах и брошюрах (даже снимают фильмы и ставят спектакли). И даже обнаруженную в спальне императрицы «радиотелеграфную станцию» в газетах изобразили! И всё это делается официально, с разрешения (а часто – по инициативе) новой, «народной» власти! Стало быть, всё это правда? И всё это теперь – достоверно установлено? Поэтому такому «информационному валу» поддавались не только широкие массы малообразованного населения – ему поддавались даже генералы и академики.

Тем более что никаких громких правительственных опровержений – даже по поводу очевидной клеветы, явной газетной «утки», – никогда не делалось.

Например, опубликовал мелкий репортёришка обнаруженные им «изменнические телеграммы» Александры Фёдоровны к немцам. Публика заскрежетала зубами от злобы. А потом выяснилось, что репортёришка эти телеграммы сочинил сам. Ну и что? Это означало, что за эти (вымышленные) телеграммы бывшую императрицу к ответственности не привлекут, и только. А как быть с ответственностью репортёра-клеветника?! Как быть с взбудораженным этой его «сенсацией» общественным мнением?

А никак! Если данная публикация ещё больше настроила читающую публику против свергнутых тиранов, то это только на руку победившей революции.

Это уже потом, в эмиграции, Керенский напишет мемуары «Россия на историческом повороте», где будут такие слова: «В течение двух месяцев после падения империи так называемая «жёлтая» пресса развернула злобную кампанию по дискредитации бывшего царя и его супруги, стремясь возбудить среди рабочих, солдат и обывателей чувства ненависти и мщения». Однако же в течение двух месяцев после падения империи новоявленный министр юстиции этой злобной кампании по дискредитации почему-то не препятствовал!

В результате такой «санкции на клевету», дарованной Временным правительством, за восемь месяцев демократического правления в российском обществе окончательно укрепился (и засел на десятилетия!) гнусный миф о разврате и измене при дворе последнего царя. Люди искренне поверили ему.

§ 5.4. Впрочем, Временное правительство и само старалось изо всех сил! В первые же дни «Великой, бескровной» были арестованы практически все видные деятели старого режима: верхушка царской администрации, лица из царского окружения, наконец – сама царская семья. Временным правительством был учреждён специальный следственный орган – «Чрезвычайная следственная комиссия для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданского, так военного и морского ведомств» (более известная как «Чрезвычайная следственная комиссия» или «ЧСК»).

Уже сам состав Комиссии служил залогом того, что с представителями «кровавого царизма» постараются разобраться без всякого похлёбства. Председателем ЧСК был назначен известный своими левыми убеждениями присяжный поверенный Муравьёв – адвокат, сделавший имя на политических процессах, где он защищал участников вооружённых восстаний и членов социал-демократической партии, в том числе Троцкого. Кстати, после Октября Муравьёв пойдёт работать юрисконсультом у большевиков. Неудивительно, что, находясь во главе ЧСК, он неизменно гнул «разоблачительную» линию!

Да и без Муравьёва в составе ЧСК хватало одиозных имён. Достаточно назвать кадета Родичева, боевика-террориста Зензинова, «нефракционного большевика» Соколова (один из авторов печально знаменитого «Приказа № 1»), исторического фальсификатора Щёголева (один из создателей «Дневника Вырубовой»). Ненависть этих людей к старому режиму вообще (и персонально – к подследственным) хорошо известна. Было понятно, что ЧСК сделает всё возможное и невозможное для того, чтобы вскрыть как можно больше злоупотреблений царской администрации, и постарается дать им максимально суровую юридическую оценку.

Но главным вопросом, подлежащим изучению Чрезвычайной следственной комиссии, – и это понимали все! – был вопрос о государственной измене императора, императрицы и министров царского правительства. Ведь именно это было самым тяжким обвинением, брошенным оппозицией в адрес царской власти. Под лозунгом борьбы с «изменниками на троне» была совершена Февральская революция. Поэтому для Временного правительства было крайне важно доказать виновность царских министров и членов царской семьи в государственной измене.

И к этому, надо сказать, были приложены все усилия! Чрезвычайной следственной комиссией было проведено множество обысков, изъята и изучена уйма документов, допрошено большое количество свидетелей. Однако итог деятельности Комиссии обескуражил… В действиях императора Николая Второго, императрицы Александры Фёдоровны, царских министров и главноуправляющих (а также придворных и друзей царской семьи) не удалось найти никакого явного криминала. Лишь бывший военный министр Сухомлинов был признан виновным – правда, не в государственной измене (в чём его подозревали до революции, за что Николай и снял его с поста в июне 1915-го), а в «недостаточной подготовке армии к войне».

Воистину, на безрыбье и рак – рыба! Но разве «вожделенной дичью» ЧСК был генерал Сухомлинов?

§ 5.5. Уже летом 1917 года Керенский был вынужден признать безосновательность возводимых на Николая Второго и Александру Фёдоровну обвинений. Однако подлинная трагикомедия разразится позже – за границей…

Рыцарь российской юстиции, следователь по особо важным делам Соколов, в годы Гражданской войны проводивший по распоряжению адмирала Колчака расследование обстоятельств убийства царской семьи, продолжил своё дело и в эмиграции. Именно тогда им были допрошены многие руководители Февральского переворота. Их эмигрантские показания следователю Соколову были поистине удивительны!

Так, бывший глава Временного правительства князь Львов по поводу обвинений императорской четы в государственной измене показал следующее: «Временное Правительство было обязано, ввиду определённого общественного мнения, тщательно и беспристрастно обследовать поступки бывшего Царя и Царицы, в которых общественное мнение видело вред национальным интересам страны, как с точки зрения интересов внутренних, так и внешних, ввиду войны с Германией».

То есть – «общественное мнение»; и ещё раз – «общественное мнение»… Общественное мнение виновато! Это оно увидело в действиях царя и царицы вред национальным интересам страны ввиду войны с Германией. А кто создавал это общественное мнение?! Кто его искусственно направлял, натравливая на власть? Разве не князь Львов и не возглавляемый им «Земгор»?

Аналогичные показания дал бывший министр юстиции Временного правительства (и преемник князя Львова на посту руководителя кабинета) Керенский: «Если рабоче-крестьянские массы были равнодушны к направлению внешней политики Царя и его правительства, то интеллигентско-буржуазные массы и, в частности, высшее офицерство определённо усматривали во всей внутренней и внешней политике Царя и в особенности в действиях Александры Фёдоровны и её кружка ярко выраженную тенденцию развала страны, имевшего в конце концов целью сепаратный мир и содружество с Германией. Временное Правительство было обязано обследовать действия Царя, Александры Фёдоровны и её кружка в этом направлении».

То есть – виноваты «интеллигентско-буржуазные массы»! Это они усмотрели в политике царя и его правительства, в действиях царицы и «её кружка» стремление заключить сепаратный мир с Германией… А в чём виноват сам Александр Фёдорович Керенский – утверждавший, будто у него есть копия письма Николая Второго кайзеру Вильгельму с просьбой о мире?! О «ярко выраженной тенденции развала страны» мы вежливо промолчим.

Кстати, ещё через тридцать лет Керенский в своих воспоминаниях будет ещё более «беспристрастно-нейтрален» и, выступая на французском радио, будет говорить уже так: «Слухи о том, будто императрица симпатизирует германскому императору, были очень распространены на фронте. В своё время я даже вёл расследование по этому поводу».

Ах, эти озлобленные фронтовики со своими глупыми слухами… Керенскому даже пришлось провести расследование!

§ 5.6. Но кто бы и что бы ни делал до Февральской революции – но уж после Февраля-то уголовное преследование царской семьи (сопряжённое с её арестом) организовало именно Временное правительство, а не кто-то другой. И именно Керенский ориентировал деятельность ЧСК на отыскание «германского следа»! Кстати, по поводу лишения свободы членов царской семьи (что в конце концов привело к их гибели) бывшие министры Временного правительства дали Соколову совершенно смехотворные показания. Князь Львов: «Нужно было оградить бывшего носителя верховной власти от возможных эксцессов первого революционного потока». Керенский: «Правительство, лишая их свободы, создавало этим охрану их личности». Ах, эти заботливые охранители, противники революционных эксцессов… История была к ним так несправедлива!

Однако самые комичные показания дал «сокрушитель престолов» Милюков: «Мне абсолютно не сохранила память ничего о том, как, когда состоялось решение вопроса об аресте Царя и Царицы. Я совершенно ничего не помню по этому вопросу». Ах, этот бедный, запутавшийся магистр российской истории… Настоящий аксакал! Он совершенно ничего не помнил. Былая сверхъестественная проницательность и прозорливость Милюкова – когда он видел даже то, чего не было! – сменилась досадными провалами в памяти. Его бессвязное бормотание на допросе в ЧСК по поводу «протекций», якобы оказываемых Александрой Фёдоровной убитым немцам «насчёт похорон их», уже цитировалось.

Одним словом, господа «февралисты» постарались задним числом от всего откреститься, переложить ответственность за распространение клеветы (а впоследствии – заключение под стражу и уголовное преследование невиновных!) на анонимное «общественное мнение» и «интеллигентско-буржуазные массы» и поскорее про всё забыть. Но мы-то помним…

Пожалуй, наилучший итог всем «обличительным» потугам Временного правительства подвёл в своё время мэтр русской словесности Иван Бунин: «Нападите врасплох на любой старый дом, где десятки лет жила многочисленная семья, перебейте или возьмите в полон хозяев, домоправителей, слуг, захватите семейные архивы, начните их разбор и вообще розыски о жизни этой семьи, этого дома, – сколько откроется тёмного, греховного, неправедного, какую ужасную картину можно нарисовать и особенно при известном пристрастии, при желании опозорить во что бы то ни стало, всякое лыко поставить в строку! Так, врасплох, совершенно врасплох был захвачен и российский старый дом. И что же открылось? Истинно диву надо даваться, какие пустяки открылись! А ведь захватили этот дом как раз при том строе, из которого сделали истинно мировой жупел. Что открыли? Изумительно: ровно ничего!»

Часть III С миром за пазухой

и перекуют мечи свои на орала, и копья свои – на серпы: не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать

Книга пророка Исаии

Глава 1

§ 1.1. Первое, что надо иметь в виду, разбирая обвинения «февралистов» в адрес Николая Второго и его правительства, – это то, что именно обвинители-то и были настоящими изменниками! И дело тут не только во вредительской сущности их «революционных усилий» (расшатывание государственных устоев и раздувание внутренней смуты в разгар тяжелейшей войны). Всё обстояло гораздо хуже. Дело в том, что именно «февралисты», дорвавшись до власти, на практике осуществили всё то, в чём они ранее безосновательно обвиняли руководство Российской Империи!

Одним из парадоксов отечественной истории является то, что этот очевидный факт до сих пор не вполне осознан «благодарными потомками». Прежде всего, мало кто знает о нём. Слишком уж много событий происходило в России в бурном 1917 году; долго ли упустить из виду кое-какую «историческую фактуру»? Историки (и даже скорые на выводы исторические публицисты), по большей части, занимают по данному вопросу какую-то вялую позицию. В лучшем случае – опровергают обвинения в адрес императора Николая, Александры Фёдоровны, Штюрмера (обвинения, выдвинутые явными изменниками!), – вместо того чтобы изобличить самих клеветников.

Постараемся пролить луч света на эту тёмную историю. Правда, начать придётся издалека. Беда в том, что для русских «свободолюбцев» государственная измена – занятие достаточно традиционное. Похоже, деятели «освободительного движения» не мыслили себе «прогресса» без сотрудничества с теми или иными внешними силами. Без этого им с крепостничеством и самодержавием как-то «не боролось»! Ещё Герцен с Огарёвым ратовали за победу англичан и французов в Крымской войне, поборники «вольной Сибири» готовы были отдать американцам Дальний Восток… Так будет и в дальнейшем.

Вряд ли стоит приводить здесь всю генеалогию русского радикального либерализма; можно сразу перейти к позднейшим представителям этого ядовитого древа – тем, которые в 1917 году возглавят Россию в форме «демократического» Временного правительства. Но и в этом случае начинать надо будет не с 1917 года, а года так с 1904-го!

Во время тяжёлой Русско-Японской войны наш внешний враг прилагал все усилия к тому, чтобы дезорганизовать русский тыл и подорвать дух русской армии – инициируя подъём протестного движения, поддерживая сепаратистские настроения национальных окраин, стимулируя (в том числе – поставками оружия) начавшиеся в России бунты и мятежи. Именно в это время в Европе разворачивает бурную деятельность полковник японской военной разведки Мотодзиро Акаси (в прошлом – военный атташе в России, в будущем – замначальника японского Генерального Штаба). Именно полковник Акаси и занимался консолидацией усилий российской оппозиции! Именно стараниями Акаси (и на японские деньги) были организованы знаменитые в истории «освободительного движения» Парижская (1904 года) и Женевская (1905 года) конференции российских оппозиционных партий.

§ 1.2. То, что «левые» всегда были готовы погубить Россию ради своих социальных экспериментов (а националисты с окраин Империи так только об этом и мечтали), – давно и хорошо известно. Но особенно интересно то, что среди протеже полковника Акаси были будущие министры Временного правительства. Так, в Парижской конференции, наряду с финским националистом-террористом Циллиакусом, грузинским националистом Деканозовым, польским националистом Пилсудским (будущим диктатором Польши) и прочими убеждёнными врагами России, принимал участие главный идеолог террористической партии эсеров Чернов (будущий министр земледелия Временного правительства) и… представитель «Союза освобождения» Милюков (будущий министр иностранных дел).

Сами русские «свободолюбцы» ничего противоестественного в такой своей неразборчивости не видели. Ибо – как было сказано в «Освобождении» (печатном органе «Союза освобождения») – «если русские войска одержат победу над японцами, что, в конце концов, не так уже невозможно, как кажется на первый взгляд, то свобода будет преспокойно задушена под крики ура и колокольный звон торжествующей Империи». Стало быть, надо стараться, чтобы «торжествовала» другая империя – Японская!

По завершении конференции была составлена – кстати, составлена именно Милюковым – итоговая резолюция, в которой были перечислены основные цели участников. Главной целью было провозглашено уничтожение государственного строя Российской Империи (а также и ликвидация самой Российской Империи – под вывеской «права наций на самоопределение»). А кроме того, все участники обязались занять пораженческую позицию в войне – предрекать поражения русской армии, обвинять во всех военных неудачах своё правительство и призывать к скорейшему прекращению войны. Собственно говоря, этот момент и был главным для их японского куратора!

Конечно, смешно «уличать» в чём-то откровенных разрушителей – убеждённых врагов государства, боевиков, террористов, требовавших в своих программах развала страны и ликвидации всего существующего государственного аппарата, всей существующей юридической и экономической основы, уничтожения армии; прилагавших все усилия к тому, чтобы перевернуть русский государственный корабль… Но всё же тайные контакты с агентом вражеской разведки в самый разгар войны, получение от него денег на проведение своих партийных мероприятий и (особенно) пораженческие соглашения участников конференции – это ещё и явная государственная измена.

Будущий «селянский министр» Чернов участвовал и в следующей конференции, организованной на японские деньги, – Женевской (вместе с окраинными националистами всех мастей, попом Гапоном и большевиками во главе с Лениным). Кстати, Милюков тоже должен был там оказаться, да только левые социалисты не пожелали видеть на конференции представителей «Союза освобождения». В итоговой декларации Женевской конференции содержался открытый призыв к вооружённому восстанию в воюющей России. Тогда же был создан единый Боевой комитет для организации вооружённой борьбы в русском тылу.

Так что революция 1905 года действительно началась «не на пустом месте». Пресловутые «объективные и субъективные причины» имелись как внутри страны, так и за рубежом… Полковник Акаси и дальше не бросал своих протеже: достаточно вспомнить его щедрые денежные подачки революционным партиям, а также гружённые оружием, боеприпасами и взрывчаткой пароходы «Джон Графтон» и «Сириус». Вот оно – «оружие для революции»!

§ 1.3. Удивляться не приходится: воюющие государства всегда норовят спровоцировать бунт и смуту в тылу противника. В смертельной схватке все средства хороши. Враг моего врага – мой друг! И это – обоюдоострая истина; поэтому внутренние смутьяны, в свою очередь, тоже рады договориться с внешним врагом ненавистного им правительства. Соответственно, японцы в Русско-Японскую войну старались дружить с русскими оппозиционерами, немцы в Первую Мировую войну – с ирландскими националистами (и даже во Вторую Мировую – рассчитывали поднять восстание индусов против британского владычества) и т. д. и т. п.

Но ведь в Первую Мировую немцы воевали не только против Англии – они воевали ещё и против России! Разве не логично предположить, что и в Первую Мировую войну российские оппозиционеры постараются договориться с внешним врагом? Недаром ведь среди пассажиров «пломбированных вагонов» (пропущенных в воюющую Россию через Германию) большевики составляли чуть больше четверти. Ибо не они одни были врагами России в мировой войне! – там были почти все левые социалисты… А сколько ещё было таких, которым и не нужно было никуда ехать – ибо они и так находились в России (хотя втайне лелеяли те же замыслы, что и пассажиры пресловутых вагонов)?!

На первый взгляд, предположение о предательской деятельности русской оппозиции в годы Первой Мировой войны выглядит слишком смело. Ибо слишком хорошо известна позиция, занятая почти всеми русскими партиями (за исключением «крайнего левого фланга»)! Русские оппозиционеры – начиная от респектабельных кадетов и вплоть до части эсеров и социал-демократов – дружно заявили о своём «оборончестве», о готовности вести войну с внешним врагом до победного конца.

Кроме того, в Первой Мировой войне союзниками России оказались демократичнейшие Англия, Франция, Бельгия, впоследствии – Америка. После свержения российской монархии сложилась своеобразная международная ситуация: против «блока мировой реакции» в лице Германской Империи, Австро-Венгерской Империи, Османской Империи и Болгарского Царства объединился «блок прогресса», в котором революционная Россия, «сбросившая иго царизма», уже не смотрелась белой вороной.

Недаром же российские оппозиционеры так старательно подчёркивали своё единомыслие с «нашими доблестными союзниками» и требовали полной консолидации военных и дипломатических усилий Антанты! Недаром же они обвиняли ненавистное царское правительство в тайном сговоре с врагом и подготовке сепаратного мира! Уж наверно, сами они в этом отношении были полностью чисты: ни союзников не предавали, ни интересов собственной державы? Конечно, закулисная история Русско-Японской войны – очень тёмный эпизод… Но правомерно ли будет автоматически «экстраполировать» ситуацию на следующий международный конфликт?

Ведь Первая Мировая война провела в русском обществе два принципиально новых водораздела! С одной стороны, подавляющее большинство оппозиционных партий на сей раз заняло оборонческую позицию. По крайней мере, поздравительных телеграмм немецкому кайзеру (как прежде – японскому микадо) русская «прогрессивная общественность» не слала. А старый друг Якоба Шиффа Милюков – яростно отстаивал идею захвата Черноморских проливов. То есть линия общественного водораздела между патриотической и пораженческой позицией сдвинулась далеко влево.

С другой стороны, гораздо большее количество политических сил заняло в ходе войны антиправительственную позицию – превратившись из опоры режима в непримиримую оппозицию. Ведь даже «умеренные» в 1915 году уже входили в «Прогрессивный блок», делавший ставку на скорейшее изменение существующего строя! Так, одним из главных деятелей Февральского переворота оказался лидер «русских консерваторов» Александр Гучков, бывший некогда опорой политики Столыпина в Государственной Думе. К слову сказать, во время Русско-Японской войны Гучков находился в составе «Красного креста» с русской армией (и отказался покинуть раненых при отступлении от Мукдена).

Так что в 1917 году – по сравнению с 1904-м – все карты оказались спутаны! Совсем другая политическая ситуация, совсем другая расстановка сил… И бросая в адрес членов Временного правительства обвинение в измене, не уподобляемся ли мы им самим – с их столь же голословными обвинениями по адресу царской администрации?

§ 1.4. Чтобы понять, что деятельность «февралистов» даёт все основания для самых чёрных предположений, – достаточно хотя бы бегло взглянуть на основные мероприятия Временного правительства. Вряд ли такие мероприятия могли иметь какую-то другую цель, кроме сокрушения собственного государства…

В самом деле! – уже в первом своём документе («Декларация Временного правительства о его составе и задачах» от 3 марта 1917 года) «февралисты» недвусмысленно заявили, что их цель – вызвать анархию в стране. Первый же пункт этого документа гласил: «Полная и немедленная амнистия по всем делам политическим и религиозным, в том числе террористическим покушениям, военным восстаниям и аграрным преступлениям и т. д.».

Во все времена и при любых режимах террористический акт считался одним из тягчайших преступлений. Теперь же все убийцы-террористы выходили на свободу; притом – в ореоле героев-мучеников! А как можно было в военное время выпустить на свободу участников военных бунтов?! А к чему должно было привести триумфальное возвращение в разорённую войной, озлобленную деревню фигурантов «аграрных преступлений» (уже имеющих опыт захвата земель и погрома имений)? Образно говоря, господа министры обильно полили Русский Дом бензином и подожгли его с трёх сторон.

Так ведь мало того! Одновременно с этим Временное правительство… ликвидировало полицию. Пункт 5 Декларации гласил: «Замена полиции народной милицией с выборным начальством, подчинённым органам местного самоуправления». Это означало не просто «смену вывески» (подобную той, что была произведена недавно в Российской Федерации, – когда милицию переименовали обратно в полицию): речь шла о фактическом упразднении системы МВД! Уже на следующий день, 4 марта 1917 года, Временное правительство ликвидировало по всей стране охранные отделения и расформировало жандармерию. При этом руководство Отдельного корпуса жандармов было арестовано. Бывшие чины полиции также подверглись дотошной проверке на предмет прегрешений перед «силами прогресса» – в результате чего в новосозданную милицию не были допущены наиболее профессиональные кадры.

Забавным требованием было сочетание выборности милицейского начальства с полным его подчинением «органам местного самоуправления» (формируемым на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования). Фактически это приводило к тому, что органы правопорядка оказывались в подчинении у своей потенциальной «клиентуры». Впрочем, кому ж ещё подчиняться-то? Все губернаторы и вице-губернаторы – уволены, судебные палаты и окружные суды – упразднены.

6 марта 1917 года, в соответствии с Декларацией, выходит указ Временного правительства об общей политической амнистии. Все «политики» вышли на свободу. 14 марта выходит постановление Временного правительства о воинской амнистии, предоставившее свободу военным преступникам. А 17 марта выходит – уже совершенно ничем не мотивированное! – постановление Временного правительства «Об облегчении участи лиц, совершивших уголовные преступления». В соответствии с этим постановлением были освобождены от суда и наказания почти все лица, которым грозило заключение в крепости, тюрьме или исправительном арестантском отделении, а осуждённым каторжникам срок наказания сокращался наполовину. За какие такие заслуги? – непонятно…

В ходе этих мероприятий Временного правительства из каждых пяти осуждённых преступников на свободу вышли четверо! Результаты не замедлили сказаться: Россия начала погружаться в пучину беспросветной анархии. А левые экстремисты получили не только благодатную почву для пропаганды своих идей, но и готовые «кадры» для их реализации.

Глава 2

§ 2.1. Как известно, большую роль в Февральском перевороте сыграли военные. Однако же в революционные события февраля 17-го была вовлечена ничтожно малая часть огромного военного организма – кучка генералов-заговорщиков да трусливые запасники Петроградского гарнизона. Миллионные массы пяти фронтов (составлявшие действующую армию) ни в малейшей мере не были «творцами» Февральской революции – они были лишь объектами её разлагающего воздействия. А действие революции на армию было действительно тлетворным!

В марте 1917-го по всему фронту прокатилась волна так называемых «братаний» – то есть взаимного прекращения огня и дружеских посиделок с вражескими солдатами. На первый взгляд, такое поведение «армии революционной России» было совершенно нелогичным (как-никак, в столице только что свергли власть «царицы-изменницы» и её «прогерманской клики»!). Почему теперь, свергнув власть «немецких шпионов», надо целоваться взасос с этими немцами на фронте, – совершенно непонятно. Но – только на первый взгляд. В действительности ничего «парадоксального» и даже неожиданного во всех этих безобразиях не было. К 1917 году армия устала от войны. Солдаты старших призывных возрастов и офицеры военного производства уже не горели тем патриотическим духом, что русская армия августа 1914-го. Армия 1917 года держалась на дисциплине, на привычном подчинении младших начальствующим и на авторитете власти. Впрочем, это – основа основ любой армии.

И вдруг – царя свергли! Высшие сановники старого режима – арестованы! Государственная машина на полном ходу (в условиях большой войны) опрокинулась. Понятно, что одновременно упал престиж всякого начальства в глазах подчинённых. Иначе говоря – был вынут тот железный стержень, на котором держится армия. Вполне естественно, что дисциплина в войсках моментально ослабла, а шкурнические инстинкты проявились во всей своей неприглядности.

Конечно, и прежде, «при царе», солдатская масса, в подавляющем большинстве своём, едва ли чётко осознавала печальную необходимость вести войну (коль скоро она началась). Вряд ли простолюдин был способен на осознанное самопожертвование во имя «геополитических интересов». Тем более – вряд ли его вдохновляла на войну перспектива установления креста над Святой Софией! Однако привычный гипноз власти заставлял людей идти в армию (подчиняясь закону), а там – идти в атаку (подчиняясь приказу командиров) и, если надо, умирать. Присяга на верность монарху прекрасно дополняла эту смутно осознанную необходимость подчиняться установленной власти. И вот – монарха не стало.

Немаловажным моментом было то, что не просто «ушёл» царь, на верность которому армия присягала. Произошло нечто большее. И Романовы тут сами не без греха! В результате последовавшего сразу вслед за отречением Николая Второго отречения великого князя Михаила Александровича (и передачи всей власти в стране непонятному Временному правительству) образовался подлинный «вакуум власти». Последствия этих двух отречений были поистине чудовищны.

Николай и Михаил – недостойные сыновья Александра Третьего – подали пример того, как легко можно отказаться от своего служения. И коль скоро определяющим мотивом поведения «высочайших особ» была трусость, – стоит ли удивляться тому, что в массах возобладали самые неприглядные инстинкты?

«Братания» (по сути своей: взаимная договорённость с противником не убивать друг друга) отвечали самым насущным, животным желаниям мобилизованных крестьян в серых шинелях. Никакой «политики» тут не было и в помине! – была просто усталость от войны и страх смерти. Недаром «браталась» в основном измученная, многострадальная пехота, а не более грамотная и «политически продвинутая» артиллерия! Потому-то солдаты «демократической, свободной России» так охотно общались с верноподданными Карла Первого и Вильгельма Второго.

Кстати, некоторый спад интенсивности «братаний», наметившийся к апрелю 1917 года, объясняется не столько противодействием со стороны русского командования, сколько противодействием со стороны командования австро-германского. Вражеские командиры опасались, что процесс разложения может перекинуться на их собственные части. Особенно велика была такая опасность в войсках «лоскутной» Австро-Венгрии.

§ 2.2. Так что влияние революции на состояние русской армии (а ведь либералы добивались свержения царской власти именно «ради успешного ведения войны»!) было вполне очевидным уже в первые революционные дни марта 1917-го.

Однако будем считать мартовские «братания» неким стихийным бедствием – печальным, но неизбежным последствием внезапной смены власти в стране; уродливой реакцией тёмных солдатских масс на падение авторитета начальства. Но кто обязан был приложить все усилия для скорейшего преодоления этого «постреволюционного синдрома»? Разве не инициаторы Февральской революции?! Кто как не новая власть (в лице Временного правительства) должна была в кратчайшие сроки восстановить в войсках порядок, ослабленный революционными событиями? Разве это не главнейшая обязанность нового военного министра?!

Особую пикантность ситуации придаёт тот факт, что во всех случаях речь идёт об одном и том же человеке! Ибо одним из главных антиправительственных заговорщиков периода Первой Мировой войны был Гучков. Одним из главных вождей Февральского переворота был Гучков. Одним из двух «революционных парламентёров», ездивших выбивать отречение из Николая Второго, был Гучков. И наконец, новым военным и морским министром России стал Гучков! Кстати, в последнем обстоятельстве не было ничего удивительного – Гучков всегда считался среди депутатов большим знатоком военных вопросов, председательствовал в Комиссии по государственной обороне, имел связи в высшем генералитете и т. д.

Надо сказать, что Гучков неизменно подвергал суровой критике военные мероприятия царского правительства (как до революции, в бытность оппозиционером, так и после, в бытность свою министром). В частности, давая показания Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, он отзывался о прежнем военном руководстве следующим образом: «Когда на фронте всё было в полной безнадёжности, верховную власть ублажали сказками о том, что всё в блестящем положении».

Да! – надо признать, что безобразий в военном управлении было допущено немало… И как же исправлял это «безнадёжное положение» Гучков – после того как убрал «главную помеху» (ведь именно он принимал отречение Николая Второго) и сам занял пост военного и морского министра? Делал он это весьма оригинально!

Для начала надо напомнить, что русская военная машина на протяжении своего существования неоднократно подвергалась «разгрому изнутри». В отечественной истории не раз случалось, что армия и её командный состав подвергались разрушительным реорганизациям и массовым «чисткам». Какой же из этих погромов был самым катастрофическим по своим последствиям?! Казни Ивана Грозного? Павловские «чистки»? «37-й год»? Министерство Жукова? Хрущёвские сокращения? Горбачёвские?

Все эти ответы будут неверными. Самому страшному разгрому русскую армию подверг военный министр Временного правительства Александр Гучков.

С первого же дня своего руководства военным ведомством он сделал ставку на тотальную «чистку» высшего командного состава. Первоначально Гучков рассчитывал произвести её руками начальника штаба верховного главнокомандующего генерала Алексеева, но не встретил с его стороны сочувствия этой идее. Тогда Гучков (гражданский человек) взял всю ответственность на себя и самолично провёл – в условиях мировой войны – грандиозную «чистку» русского генералитета. Это тучковское мероприятие в военной среде тогда же иронично окрестили «избиением младенцев».

Роль «революционной тройки» в судьбе русской армии играла созданная при министре Гучкове «Особая комиссия по реорганизации армии на демократических началах». Возглавлял комиссию либеральный генерал Поливанов, в своё время назначенный военным министром (в угоду Государственной Думе), но продержавшийся на этом посту только девять месяцев – однако успевший войти в историю своими словами, сказанными коллегам-министрам в разгар военного кризиса 1915 года: «Уповаю на пространства непроходимые, на грязь невылазную и на милость угодника Николая Мирликийского, покровителя Святой Руси». Неудивительно, что кончил этот богомаз тем, что пошёл на службу к большевикам.

Состояла «комиссия Поливанова» из самых беспринципных, склонных к интриге и авантюре офицеров – в невысоких чинах и с невеликими боевыми заслугами, зато с большими заслугами перед революцией. Например, подполковник Энгельгардт – даром, что ничем крупнее эскадрона не командовал! – зато депутат Госдумы, активный участник февральского переворота, первый революционный комендант Петрограда…

Впрочем, генеральские судьбы определялись приказами военного министра, а «компетентных» (по мнению Гучкова) советчиков он выбирал совершенно произвольно. Главными инструментами кадровой политики Гучкова были так называемые «мерзавки». «Мерзавка» представляла собой список с фамилиями высших начальников (от дивизионного уровня и выше), в котором напротив каждой фамилии имелось несколько (от пяти до двенадцати) подлежащих заполнению граф. Эти графы заполнялись либо самим Гучковым, либо теми лицами, которым министр по какой-то причине доверял. По результатам набранных «баллов» в последней графе выставлялся один из следующих приговоров: «достоин выдвижения», «может остаться», «подлежит изгнанию».

При этом решающее значение имел вопрос политической благонадёжности (с точки зрения революционной власти), который перевешивал любые деловые соображения. Но и сугубо профессиональные качества военачальников оценивались специфически – революционно настроенными (то есть – обиженными, обойдёнными по службе, а потому фрондирующими) полковниками и подполковниками, близкими Гучкову. Это то же самое, что решать судьбу директора завода на основании отзывов табельщицы.

Неудивительно (если учесть нараставший в стране «революционный порядок»), что данные о масштабах тучковской «чистки» у разных авторов существенно расходятся. Так, по мнению генерала Алексеева, было «выметено» около 120 генералов. По свидетельству генерала Врангеля, «одним взмахом пера» было изгнано 143 старших начальника. Генерал Деникин насчитал их полторы сотни. По утверждению начальника гражданской канцелярии Ставки Лодыженского, их было 160. Современные исследователи называют ещё большие цифры (до 374-х уволенных), что превышает минимальную оценку современников втрое.

В любом случае, масштабы были огромные. «Перетряска» высшего командования не прекращалась ни на миг: за восемь революционных месяцев в России сменилось пять (!) верховных главнокомандующих, не по одному разу сменились главнокомандующие всех пяти фронтов.

Но дело даже не столько в масштабности «чистки» (от 120 до 374 уволенных генералов), сколько в тех экстремальных обстоятельствах, которые ей сопутствовали! Внезапное, в рамках «массовой кампании», изгнание из армии полутора сотен военачальников даже в мирное время было бы страшным ударом по обороноспособности страны. Но в тот момент Россия вела тяжелейшую войну! – и это, можно сказать, возводило опасность в квадрат. Кроме того, в России только что рухнули вековые устои власти и весь государственный организм зашатался! – и это возводило катастрофичность затеянной «реформы» в куб. Воюющая армия была в полном смысле слова обезглавлена.

Сам Гучков очень гордился этой победой (отдавая себе отчёт в беспрецедентности разгрома): «В течение короткого времени в командном составе армии было произведено столько перемен, каких не было, кажется, никогда ни в одной армии». Что ж, не поспоришь.

§ 2.3. Понятно, что массовое изгнание действующих начальников из воюющей армии не могло не иметь катастрофических последствий. Но немаловажно и то, кого Гучков назначал на место изгнанных.

Что это были за «самородки», которых прежняя власть обходила и «затирала», а новая – оценила (и доверила высокие посты)? Что представляли из себя выдвиженцы Гучкова? О, среди них встречались люди удивительные! О Поливанове и Энгельгардте уже говорилось. Из числа лиц, вошедших в ближайшее окружение военного министра, упомянём ещё одного мелкого, но уж больно колоритного персонажа. Известно, что именно Гучков на протяжении многих лет раздувал общественную истерию вокруг имени Распутина и распутинского «кружка». А вот дорвавшись до власти, Гучков взял себе в адъютанты не кого-нибудь, а… активнейшего члена распутинского «кружка», одного из самых близких к покойному Распутину лиц – оккультиста-гипнотизёра Соловьёва, женившегося на дочери «старца»! Чем же пленял нашего «русского Клемансо» тёмный проходимец Соловьёв? Быть может, загипнотизировал?!

На места Гучков тоже расставлял очень интересных людей. Сейчас таких называют «фриками». Один из них – Грузинов – в начале Первой Мировой командовал, страх сказать, ополченческой лёгкой батареей. Стратег! Зато в 1915-м он становится председателем Московской губернской земской управы. То есть – ловкий человек, но абсолютно гражданский. Единственная сильная сторона Грузинова как тактика и стратега – умение держать нос по ветру. В февральские дни он проявил себя ярым революционером. За что и был Гучковым назначен командующим войсками Московского военного округа! На этом посту прославился тем, что принялся самовольно формировать новые части – в том числе «имени себя». Уже в апреле ушёл с позором.

Другой тучковский выдвиженец – Оберучев – был и вовсе… эсер, в 1913 году высланный из России за революционную деятельность! Проживал не где-нибудь, а в Швейцарии – этом гнездилище шпионов и революционеров. В январе 1917-го вернулся в Россию, где и был арестован (по словам самого Оберучева, его должны были выслать в Иркутскую губернию). Однако в результате Февральской революции он был освобождён, а вскоре, по ходатайству местного Совета, Гучков назначает его командующим войсками Киевского военного округа! Стоит ли удивляться тому, что при благосклонном попустительстве Оберучева власть в Киеве прибирает к рукам Центральная Рада?

Сам «командующий» в сентябре 1917 года был направлен с военно-дипломатической миссией в Копенгаген, откуда уже не вернулся. Зато – проявил себя талантливым и плодотворным писателем. Сидя в Стокгольме, Оберучев уже к декабрю 1917-го (!) успел накатать воспоминания («В дни революции»).

В мемуарах полководец Оберучев предстаёт большим оптимистом: «Как ни тяжелы переживаемые в настоящее время события, но они не должны вселять сомнения в успехе русской революции, так как коллективный разум и коллективная любовь к родине переработают всё в таком направлении, что строительство новой молодой России пойдёт по правильному пути». Как видно, единственной сильной стороной Оберучева было отменное чувство юмора…

Спору нет! – многие царские военачальники были безынициативны, бездарны и откровенно неумны. Но неужели эти, новые, были лучше?!

Помимо «чистки» генералитета и тотальной «демократизации» армии, при министре Гучкове начал развиваться ещё один страшный процесс (который грозил со временем не только разрушить армию, но и взорвать само государство) – процесс создания национальных частей. Надо сказать, что национальные формирования были и в императорской армии: достаточно вспомнить знаменитую «Дикую дивизию» или чехословацкую бригаду (сыгравшую впоследствии столь значительную роль в Гражданской войне). Однако теперь речь шла о другом: во взбаламученной России поднял голову сепаратизм.

Так, собравшаяся в Киеве самозваная Центральная Рада уже в мае 1917-го обратилась к Временному правительству с нахальным «меморандумом», в котором, помимо прочего, требовала выделения всех военнослужащих-украинцев в отдельные войсковые части («как в тылу, так, по возможности, и на фронте»). С подобными предложениями «самостийники» обращались и к местным представителям центральной власти – в частности, к новому командующему войсками Киевского военного округа. Тот – эсер и поборник «федерализма» – тут же разрешил формирование украинских частей из добровольцев, не подлежащих призыву в действующую армию. Спрашивается: зачем? – ведь понятно, что в эти части будут записываться все кому не лень.

Надо ли говорить, что на фронт «национальные части» идти не думали, зато становились реальной вооружённой силой в руках местных «самостийников»! Впрочем, что фронт? – на фронте у «демократа» Брусилова появляется свой Украинский полк имени гетмана Мазепы!

§ 2.4. Окончательно развалил и разложил русскую армию преемник Гучкова на посту военного и морского министра – юрист Керенский.

Одним из первых шагов Керенского в качестве военного министра стал приказ «ввести в жизнь армии и флота» так называемую Декларацию прав солдата. Эта Декларация предоставляла солдатам право состоять в любой (стало быть, и в пораженческой) политической партии, позволяла вести в частях любую (стало быть, и пораженческую) пропаганду, разрешала беспрепятственную доставку в войска любых (стало быть, и пораженческих) печатных изданий.

Власть командиров фактически отменялась – ибо все права в сфере «внутреннего самоуправления», контроля и наложения наказаний предоставлялись «выборным войсковым организациям». Последние сохранившиеся правила воинской вежливости Декларация также отменила. Если бы на должность русского военного министра каким-нибудь образом ухитрился пробраться Вильгельм Второй, он бы не мог придумать ничего лучшего.

Сам Керенский очень гордился этим своим приказом – хвастался, что на такое не отважился даже Гучков! Соответственно, командирам, лишённым всякой власти и права наказания, оставалось только уговаривать своих подчинённых: выполнить приказ, пойти в бой и т. д. Пример подавал лично Керенский – разъезжая по фронту и без устали выступая на митингах. Таким образом он готовил запланированное летнее наступление русской армии (получив в солдатской среде хлёсткое прозвище «главноуговаривающий»). Неудивительно, что июньское наступление «революционной армии» закончилось полным провалом…

Керенским продолжалась специфическая – по принципу «отрицательной селекции» – кадровая политика. Выдвиженцы нового военного министра («птенцы Керенского», как их называли) не уступали по своей колоритности выдвиженцам Гучкова. Например, в июле 1917-го Керенский назначил начальником кабинета военного министра «родную душу» – собственного шурина подполковника Барановского. На следующий день Керенский произвёл своего родственника в полковники, а уже в августе – в генералы («за отличия по службе»). Так что ничто человеческое не было чуждо творцам новой, свободной России!

Командующим войсками Казанского военного округа Керенский назначил своего друга – бывшего присяжного поверенного Коровиченко (который проявил большие стратегические таланты в роли тюремщика царской семьи – «содержал узников в полной изоляции и при этом сумел внушить им чувство уважения к новой власти»). Впоследствии Керенский перебросил даровитого стратега на должность командующего войсками Туркестанского военного округа. Там Коровиченко сам оказался в роли узника: был посажен революционными солдатами в тюрьму и убит прямо в камере. Достойный конец карьеры для тюремщика, надо сказать!

Но самой фантасмагорической фигурой в руководстве военного министерства стал профессиональный террорист, бывший руководитель Боевой организации эсеров Савинков – убийца, поэт, писатель, авантюрист и политический перевёртыш. По воле Керенского Савинков назначается – не много, не мало – товарищем (заместителем) военного министра. Что хорошего мог сделать на таком посту этот изверг, знал только Керенский и его коллеги по кабинету.

Глава 3

§ 3.1. Царское командование часто упрекают в том, что оно обескровило русскую армию, довело её до состояния острейшего кадрового голода на всех уровнях: генеральском, офицерском, унтер-офицерском и солдатском. Упрёки эти во многом справедливы. Действительно, царские генералы не снискали себе лавров великих полководцев в Мировой войне – образованных, современно мыслящих военачальников среди них было немного. Но это ещё больше утяжеляет вину революционных реформаторов, которые проредили генералитет своей варварской «чисткой»; буквально – отняли суму у нищего! А уж кого насажали взамен!

Но так ведь преступления Временного правительства против армии не исчерпываются изгнанием «нелояльных» генералов. Весь «дефицит», образовавшийся на различных этажах армейского организма, «февралисты» только усугубили!

Так, царское командование обвиняли в том, что оно не берегло кадровое офицерство («золотой фонд» любой армии). Действительно, кадровых офицеров на начальном этапе войны совершенно не берегли. В результате огромной убыли офицеров – и в армейских частях, и в гвардии – нехватку приходилось компенсировать офицерами военного производства, наспех подготовленными по ускоренной программе. Это, конечно, была неравноценная замена.

Да, вина царского правительства перед русским офицером велика. Но разве это может идти хоть в какое-то сравнение с тем, что сделало Временное правительство?! При Временном правительстве офицеров стали попросту убивать! – свои же солдаты и матросы. Притом, убивать безнаказанно. Конечно, эти убийства не были официально «санкционированы» новой властью; но убийства совершались по её вине, при её молчаливом попустительстве и не влекли за собой никакой кары!

Это проявилось со всей наглядностью уже в первые революционные дни – когда в Петрограде, Гельсингфорсе и Кронштадте солдаты и матросы убивали своих офицеров, а военный комендант Петрограда Энглельгардт грозил карами… офицерам (за то что они якобы отбирают у солдат оружие).

Но бывало и хуже! Порой за убийство офицера награждали. Так, «восстание» лейб-гвардии Волынского полка началось с подлого убийства штабс-капитана «Дашкевича. Старший фельдфебель учебной команды Кирпичников подговорил подчинённых не выполнять приказы командира, а когда тот, увидев настроение солдат, пытался спастись бегством, – убил его выстрелом в спину. За это гнусное злодеяние Кирпичников был буквально обласкан новой властью – произведён в подпрапорщики и награждён Георгиевским крестом 4-й степени. Награду «герою» вручал новый командующий войсками Петроградского военного округа генерал Корнилов. Фотографии Кирпичникова с описанием его подвига украсили страницы российских газет (там его называли «первым солдатом революции»).

Удивляться ли после этого тому, что солдатня и матросня окончательно распустилась, а положение офицеров в собственных частях стало невыносимым?

В первые же дни «великой и бескровной» произошли массовые убийства офицеров – когда в Гельсингфорсе и Кронштадте (главных базах Балтийского флота) матросами были убиты десятки офицеров, включая командующего флотом адмирала Непенина. Но и в последующие месяцы убийства офицеров подчинёнными были обычным явлением. При этом почувствовавшая свою безнаказанность солдатня – в отличие от немецкой шрапнели, валившей всех без разбора, – убивала, прежде всего, самых лучших офицеров (в ответ на их попытки повести подчинённых в атаку и т. д.). Некоторым из обречённых на смерть удавалось бежать. В любом случае – армия теряла лучших представителей своего командного состава.

А офицерам, оставшимся в строю, преподавался наглядный урок: что надо делать, чтобы остаться в живых? – пресмыкаться перед солдатами, беречь их от передовой, беспрекословно выполнять все их пожелания, раболепствовать перед комитетом солдатских депутатов! По мере дальнейшей большевизации солдатских масс и солдатских комитетов (нараставшей на протяжении 1917 года) убийства офицеров происходили всё чаще. Русская армия – некогда славная своей дисциплиной – превращалась в вооружённую толпу.

Точной статистики по убитым офицерам нет (в частности, данные по жертвам кронштадтской бойни в разных источниках различаются в разы). Но в любом случае общее число офицеров, ставших жертвами солдатских и матросских самосудов на протяжении февраля-октября 1917 года, исчисляется сотнями.

Помимо угрозы немедленной физической расправы, офицерам постоянно грозила опасность незаконного ареста собственными подчинёнными. В каком-то смысле это был ещё более вопиющий произвол, чем убийства. Ибо убийство, как правило, совершается быстро, а содержание под стражей подразумевает «длящееся» беззаконие (и – преступное бездействие официальных властей).

Так, многие офицеры Балтийского флота не были убиты в первые революционные дни, но долгое время содержались под стражей по воле Кронштадтского совета. Вялые попытки Временного правительства их освободить советом игнорировались. Впрочем, убийства и незаконные аресты не стоит «противопоставлять» друг другу: очень часто аресты офицеров заканчивались их убийством.

Что уж говорить о таких «пустяках» как полное разрушение военных традиций? Хоть это и не пустяки: военная машина испокон веков держалась на традициях! После Февральской революции началась коренная ломка всех устоявшихся форм. Во-первых, была уничтожена вся привычная монархическая атрибутика – было запрещено ношение императорских вензелей и короны, ликвидированы шефские названия частей, отменены военно-придворные звания.

Во-вторых (что важнее), офицеры перестали быть «благородиями» – привычное титулование офицеров было также отменено. В-третьих (что ещё хуже), с офицеров начали снимать погоны. Мало кто знает, что погоны у офицеров российского военно-морского флота были отняты ещё в апреле 1917 года приказом военного министра Гучкова! Армия старательно «разофицеривалась». Многие честные офицеры (особенно – кадровые) не могли вынести творившегося в армии кошмара и сами сводили счёты с жизнью. За восемь месяцев «демократического правления» более восьмисот офицеров покончили с собой. Их смерть – на совести Временного правительства.

И после всего этого у либеральных щелкопёров (в том числе – эмигрантских) хватает нахальства разбирать вины царского правительства перед армией! Воистину, человеческое бесстыдство не имеет пределов.

§ 3.2. Однако, как бы ни были велики проблемы, вызванные низким профессиональным уровнем новоиспечённых полководцев (назначенных Гучковым и Керенским взамен изгнанных) и молодых офицеров военного производства (поступающих в войска на место убитых), стократ страшнее была проблема качества и количества «нижних чинов»! Это был тот самый анекдотический случай: «во-первых – гадость, а во-вторых – мало».

Конечно, большая доля ответственности лежит на царском командовании, которое не берегло живую силу и не сумело сохранить необходимый резерв профессиональных офицерских и унтер-офицерских кадров. Впрочем, кадровый голод был неизбежным следствием затяжной войны, в которой задействованы массовые армии… В случае же с Россией проблема усугублялась сравнительно низкой долей образованного населения. Объективной причиной было и то, что солдатская масса на фронте устала от войны; и то, что каждый новый призыв оказывался слабее предыдущего и был всё менее «мотивирован» на победу. Всё это отнюдь не способствовало сохранению высокого боевого духа в войсках.

Но разве одна только русская армия столкнулась с такими проблемами на третьем году войны?! Разве не было бунтов во французской армии? Разве не пришлось французам казнить сотни своих дезертиров и пораженцев? Так что тут всё зависит от власти. Если власть намерена выиграть войну, то она проявит необходимую твёрдость и будет пресекать крамолу – и в тылу, и (тем более) на фронте. Если же она не способна на жёсткие меры в условиях войны, то такая власть погибнет и без внешнего врага!

Именно «нижние чины» оказались в условиях революции самым слабым звеном армейского механизма. Стремительная деморализация солдат и унтер-офицеров приводила к тому, что фронтовые части, во-первых, превращались в недисциплинированные, плохо управляемые толпы (крайне сомнительные в боевом отношении – так что новая дивизия не стоила прежнего полка); а во-вторых, толпы эти ещё и таяли как снег на плите (по причине разросшегося до невиданных масштабов дезертирства).

Традиционно основную вину за развал русской армии возлагают на Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов (неизвестно кем выбранный и неизвестно кем уполномоченный), издавший знаменитый Приказ № 1. Этот приказ часто называют «смертным приговором русской армии». Содержание этого – действительно возмутительного! – документа приводилось в исторической литературе бесчисленное количество раз, бесчисленное количество раз цитировалось и комментировалось. Так что, наверное, нет смысла повторяться. Нарождающаяся Советская власть первым же своим приказом проявила свою преступную сущность. Левые социалисты всегда были врагами русского государства! – было бы глупо пытаться что-то ещё добавить к их откровенно разрушительным приказам, «наказам» и «воззваниям». С ними и так всё ясно.

Куда интереснее другой момент: вопрос причастности к созданию этого документа господ либералов из Временного комитета Государственной Думы (через день ставших министрами Временного правительства). Традиционный взгляд на историю Приказа № 1 достаточно «снисходителен» к российским либералам: они, дескать, не одобряли положений этого приказа, понимали его пагубность для армии и всячески пытались сгладить его негативные последствия.

Временное правительство корят, в основном, за «слабость и нерешительность», по причине которых оно не смогло властно отменить неразумные решения экстремистов из Петросовета и провести свои собственные – разумные. При этом грешат на «возобладавшие в обществе анархические инстинкты» и чрезмерную мягкость господ министров, органически не способных на жёсткие меры (потому и не совладавших с таким народом). Словом, во всём усматривается этакая трагедия прекраснодушных идеалистов – то ли «поспешивших появиться на свет», то ли по какой-то случайности угодивших «не в ту страну».

Действительность была совершенно иной. Вряд ли кто-то решится назвать идеалистами Гучкова, Милюкова, Терещенко или Коновалова. Они были очень даже прагматичны! – в деле политической борьбы с царским режимом, в гонке за избирателями, в искусстве плетения заговоров… При этом в методах они отнюдь не стеснялись: охотно использовали самые грязные и «жёсткие» приёмы. Примеры чего приводились выше.

Да и после прихода к власти они не миндальничали! Достаточно вспомнить участь царской семьи и высших сановников, расправу с генералитетом, а также судьбу правых политических организаций и изданий. Когда надо было преследовать невиновных или притеснять «охранительные» политические силы – господа либералы не стеснялись в методах и не боялись «перегнуть палку». А вот на то, чтобы обуздать разрушительные силы, у них, похоже, просто не хватало желания.

Так и с Приказом № 1. Понятно, что Временное правительство не могло одобрить всего, что там написано, – ведь Петросовет своим приказом заявлял претензию на политическую власть! Пункты 3 и 4 Приказа говорят об этом вполне определённо. Петросовет был конкурентом думских либералов, и они это знали. Но в то же время – не воспрепятствовали выходу в свет этого гибельного приказа! И даже не спросили своего коллегу – министра юстиции Керенского, – как он находит возможным одновременно быть членом правительственного кабинета и депутатом Петросовета, сеющего анархию.

Наверное, причина была в том, что устремления Петроградского совета и Временного правительства были «однонаправленными». Ведь первый же правительственный документ – «Декларация Временного Правительства о его составе и задачах» – во многом созвучен приказу № 1!

Так, пункт 2 Декларации гарантировал всем гражданам новой России следующие блага: «Свобода слова, печати, союзов, собраний и стачек с распространением политических свобод на военнослужащих в пределах, допускаемых военно-техническими условиями». А военно-технические условия допускают многое! Когда враг не наступает, отчего бы солдатикам не организовать стачку? Вскоре они, кстати, так и начнут делать.

Пункт 8 Декларации был прямо ориентирован на солдат: «При сохранении строгой военной дисциплины в строю и при несении военной службы – устранение для солдат всех ограничений в пользовании общественными правами, предоставленными всем остальным гражданам». Да! – пусть тыловой солдат в свободное от нарядов время ходит на большевистские митинги. Где его будут агитировать: «Штык в землю и беги домой делить помещичью землю!») Или пусть фронтовик почитает между боями «Окопную правду» – узнает, что ему надо бросить оружие и идти до немецких окопов, пить шнапс и «брататься» с немецкими пролетариями.

Может, стоило немного подождать с «солдатскими правами» во время войны? Нет! – пункт 8 Декларации содержит специальное дополнение: «Временное правительство считает своим долгом присовокупить, что оно отнюдь не намерено воспользоваться военными обстоятельствами для какого-либо промедления в осуществлении вышеизложенных реформ и мероприятий». Герои! Они не намерены обращать внимание на то, что идёт война…

Характерно, что в деле заигрывания с солдатнёй Временное правительство готово забежать впереди паровоза! В Декларации можно найти даже то, чего не увидишь в тексте совдеповского приказа, – пункт 7 Декларации обещает «неразоружение и невывод из Петрограда воинских частей, принимавших участие в революционном движении». Да ведь в февральские дни практически все части Петроградского гарнизона (по крайней мере, 200 тысяч солдат, дислоцированных непосредственно в столице) принимали какое-то участие в «революционном движении»! Теперь трусливые запасники получали за это «бронь» от фронта.

§ 3.3. Кстати, к теме «исчерпания мобилизационных ресурсов»… Вот у вас под рукой 200 тысяч лоботрясов – уже мобилизованных, прошедших (худо-бедно) подготовку в учебных командах, – так отправьте их на фронт! Сами же в своё время лукаво требовали от царского правительства отправки на фронт столичных полицейских. Нет, пусть солдатики и дальше ошиваются в тылу! Зачем? Что – за «заслуги перед революцией» их решили избавить от фронта? Ну, тогда разоружите их и отправьте по домам. Пусть работают. Сами же кричали, что в стране разруха. Нет! – пусть 200 тысяч здоровых лбов продолжают паразитировать, митинговать и разлагаться.

И ведь главная беда не в том, что эти толпы бездельников были потеряны и для фронта и для тыла. Главное – то, что они теперь будут держать заряженное оружие у виска правительства! И – начнут диктовать условия. Постепенно всё больше входя во вкус! Что ещё хуже – они подают пример всей армии. Бунтуй, митингуй, шантажируй правительство – и на фронт не попадёшь. Ну, а если уже попал? И от части твоей до столицы хоть три года скачи – не доскачешь? И никто тебя здесь не боится и потому заигрывать перед тобой не будет? Неужели – проливать кровь за тех дармоедов?! Лучше уж самому о своей шкуре позаботиться (тем более что смертная казнь отменена).

Кстати, о смертной казни! Уже через неделю после формирования Временного правительства смертная казнь в России – и на фронте, и в тылу – была отменена. Конечно, ведь мировая война – самое подходящее для этого время! Правда, союзные демократии смертную казнь у себя отменять и не думали; напротив – активно применяли. Но это творцов «новой, свободной России» не смущало. Временное правительство твёрдо решило войти в историю как самое гуманное правительство на земле. Впоследствии смертная казнь будет восстановлена по инициативе генерала Корнилова, но сразу после скандальной отставки Корнилова Керенский её снова «приостановит».

В результате армия начала таять на глазах. Количество дезертиров увеличилось в несколько раз в первые же дни Февральской революции (хотя большая часть солдат просто отказывалась идти в атаку и выполнять приказы командиров). Впоследствии, ближе к началу сельхозработ, дезертиров стало ещё больше – ибо вчерашним крестьянам не терпелось принять участие в «революционном разделе земли».

Уже в апреле кавалерийские заслоны в ближнем тылу перехватывали вооружённых дезертиров-пехотинцев целыми тысячами! Так что приходилось ограничиваться их разоружением. Постепенно, под влиянием пораженческой большевистской пропаганды, по мере дальнейшей «большевизации» солдатских комитетов, дезертирство приняло лавинообразный характер: к моменту свержения Временного правительства из русской армии дезертировало около 1 миллиона 900 тысяч человек.

Одним из главных факторов разложения армии стало повсеместное создание – и на фронте, и в тылу – комитетов солдатских депутатов. Надо сказать, что они были совершенно немыслимым образованием для армии (тем более – ведущей тяжёлую войну)! Однако же на протяжении марта-апреля 1917 года существование солдатских комитетов было официально санкционировано Временным правительством. То, что отмена принципа единоначалия в воюющей армии означает её гибель, «февралистов» не смущало.

С самого момента своего создания солдатские комитеты противопоставили себя традиционной военной иерархии и стремились парализовать любые усилия офицеров, направленные на поддержание хоть какой-то боеспособности частей и подразделений. Фактически – каждый комитет старался устранить командование и подменить его собой. Верховодили в этих комитетах наиболее горластые окопные демагоги. Вся деятельность солдатских комитетов была исключительно вредна для армии, с самых первых дней. Параллельно продолжающемуся развалу армии, сами комитеты всё более «большевизировались» и, соответственно, – ещё более негативно воздействовали на солдатскую массу. Получался замкнутый круг.

Но разве большевики были в этом виноваты? Традиционные обвинения большевиков в том, что они явились причиной развала русской армии, – насквозь лживы и не выдерживают никакой критики. Понятно, что большевики разлагали русскую армию изо всех сил (как того требовало их учение). Беда в том, что большевистская пропаганда была далеко не единственным – и даже не главным – фактором развала.

Развал армии начался в первые же дни Февральской революции (когда о большевиках ещё мало кто знал) и впоследствии нарастал подобно горной лавине. Известны слова генерала Деникина, произнесённые в присутствии Керенского в июле 1917 года, после позорного провала наступления «революционной армии»: «Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это неверно. Армию развалили другие, а большевики – лишь поганые черви, которые завелись в гнойниках армейского организма. Развалило армию военное законодательство последних четырёх месяцев». Читай: Временное правительство.

По поводу солдатских комитетов надо сделать ещё одно маленькое замечание. Дело в том, что эти комитеты оказались столь многочисленны и многолюдны, что в русской армии сформировалась целая прослойка «профессиональных комитетчиков». Общее число членов различных солдатских комитетов и советов доходило до 300 тысяч человек! Понимали ли господа из Временного Правительства, что все эти 300 тысяч солдат и унтер-офицеров были теми же дезертирами, которые бежали с передовой?! Только бежали не в родную деревню, а на какой-нибудь корпусной съезд или в местный Совет (а то и, прости Господи, «Раду»!).

Если бы 300 тысяч «граждан солдатских депутатов» (да к ним ещё 200 тысяч «революционных» столичных запасников) использовать по их прямому назначению – отправить на передовую в качестве пушечного мяса, – полгода можно было бы воевать!

§ 3.4. Помимо чудовищных потерь от явного и скрытого дезертирства, были и другие – уже непосредственно организованные Временным правительством. Ещё при министре Гучкове было решено уволить из армии (это в разгар-то войны!) всех «нижних чинов», достигших 43-летнего возраста. В это трудно поверить, но это факт: 1 апреля 1917 года вышло постановление, согласно которому подлежало увольнению с военной службы 350 тысяч солдат и унтер-офицеров. И кто-то ещё верит в то, что Временное правительство собиралось «вести войну до победного конца»?

На этом мероприятии «народной власти» придётся остановиться поподробнее. Иной (особо дошлый) защитник Временного правительства может вспомнить, что Франция после Марнского кризиса 1914 года тоже вернула своих рабочих-металлистов с фронта в цеха. Или – вытащит из рукава два «козырных туза»: письмо военного министра Шуваева, адресованное Врио начальника штаба верховного главнокомандующего Василию Гурко, и записку 28-ми членов Особого совещания, адресованную Николаю Второму. Интересно, что автором окончательной редакции этой записки был член Государственного Совета Владимир Гурко – родной брат Василия Гурко, адресата военного министра.

Вот о чём, в частности, говорилось в этих документах конца 1916 года. Военный министр Шуваев: «Что же касается ратников призыва 1895 г., то в 1917 году эти ратники будут приближаться к 43-летнему предельному возрасту, вследствие чего, а также малой их физической годности для военной службы и настоятельной необходимости в интересах государственной обороны оставления рабочих рук не только в работающих на оборону промышленных предприятиях, но и в переживающем острый кризис (вследствие недостатка рабочих рук) сельском хозяйстве от призыва этих ратников необходимо отказаться или, во всяком случае, не призывать их ранее, чем будут проведены в жизнь все другие намеченные меры для пополнения армии более молодыми контингентами, ныне тем или иным путём не попавшими в её боевой состав».

Член Государственного Совета Гурко: «Что же касается людей старших возрастов, свыше 43 лет, то призыв их в войска, по нашему крайнему разумению, совершенно недопустим, даже независимо от того, что люди эти в своём преобладающем большинстве не явятся ни бойцами, ни даже хорошими тыловыми работниками, а лишь лишними ртами, кормящимися трудом оставшейся при мирных занятиях части населения».

Позиция Шуваева и Гурко понятна: не стоит без крайней нужды лишать тыл рабочих рук и призывать в войска лиц старших возрастов (от которых армии всё равно будет мало пользы). Но всё же о том, чтобы изъять с фронта 350 тысяч уже находящихся там – следовательно, обученных, обстрелянных, втянувшихся в боевую жизнь – солдат и распустить их по домам, речь ни у того, ни у другого автора не идёт! До такого додумались только после Февраля.

Кроме того, надо учитывать, что Россия образца 1917 года была по преимуществу крестьянской страной. Соответственно – подавляющее большинство этих безразборно, «по возрасту», демобилизованных солдат составили крестьяне (а не ценные работники военной промышленности, как то было во Франции). Поэтому данное мероприятие Временного правительства следует признать откровенно вредительским.

Так мало того! – одновременно с этим нижние чины старше 40 лет отправлялись в отпуска («на сельхозработы»). А ведь именно тогда, при попустительстве Временного правительства, по всей России начались стихийные «самозахваты» земли. Неужели военный министр Гучков всерьёз ожидал, что солдат-крестьянин, отпущенный в отпуск и попавший в родную деревню в разгар начавшегося передела земли, захочет оторваться от этого увлекательного занятия и вернуться во фронтовую мясорубку?! В то время как его сосед-однополчанин – на год-два постарше – возвращаться на фронт не обязан?

Эта частичная демобилизация означала не только очередной удар по боеспособности действующей армии, но и тяжелейший удар по тылу. Во-первых, демобилизованные и отпускники (вместе с толпами дезертиров) забивали железные дороги, мешая их нормальной работе. Во-вторых, попадая в деревню, эти демобилизованные и отпускники (опять же – вместе с толпами дезертиров) принимали активное участие в самовольном захвате земли. А зачастую – были его инициаторами! Послать в разорённую войной и взбаламученную революцией деревню сотни тысяч озлобленных, привыкших убивать солдат (имеющих весьма смутное представление о своей дальнейшей судьбе) – значило бросить горящий факел в бочку с порохом.

Можно подвести общий печальный итог: За восемь месяцев своего правления Временное правительство сумело развалить русскую армию так, как это не смог бы сделать никакой внешний противник. Русская императорская армия, бывшая в начале 1917 года нормальной армией воюющей страны – не лучшей, но и далеко не худшей из армий-участниц Мировой войны! – к концу 1917 года полностью разложилась.

Надо отметить характерную черту Русской революции. Она началась не по инициативе армии; Февральская революция происходила не по сценарию классического «военного бунта». Отнюдь не «солдатские массы» – и даже не «офицерские» – были её застрельщиками и поджигателями. Фронтовые части были поначалу настроены достаточно аполитично (во многих частях замечалась явная растерянность после получения известия об отречении императора). Но за восемь последующих месяцев армия была доведена до состояния агрессивной толпы – готового инструмента в руках крайних политических экстремистов.

Вместо того чтобы быть элементом традиции, стабильности и порядка, армия осталась в истории Русской революции одним из главных разрушителей. Революционный солдат-большевик – один из главных (и наиболее ярких) её образов. И это – безусловная заслуга «демократического» Временного правительства!

Глава 4

§ 4.1. Однако же все эти прыжки и гримасы во внутриполитической и военной сфере ещё можно попытаться объяснить дилетантизмом министров Временного правительства, их вопиющей неподготовленностью к исполнению государственных обязанностей, их политической незрелостью и административной беспомощностью (а также – стремлением к дешёвой популярности и, возможно, желанием свести счёты с личными врагами). Так, может быть, мы всё-таки имеем дело – говоря словами Милюкова – именно с глупостью, а не с изменой?

К сожалению, «февралисты» не оставляют ни малейшего шанса для столь выгодного для них предположения! Чтобы понять это, достаточно обратить внимание на внешнюю политику Временного правительства.

Любой человек, занимающийся публичной политикой, знает, что дипломатия – достаточно «благодарная» область приложения сил (по крайней мере, по сравнению с внутренней политикой). Как правителю, так и оппозиционеру нетрудно добиться популярности в глазах сограждан своей «твёрдостью и непоколебимостью перед заграницей», готовностью «до конца отстаивать интересы Державы». Недаром все политические режимы стремятся навязать обществу образ внешнего врага! В этом отношении положение Временного правительства следует признать блестящим. Внешних врагов ему не надо было изобретать; в наличии имелись реальные враги, доставшиеся по наследству от императорской России, – Германия, Австро-Венгрия, Турция и Болгария.

Кроме того, «февралисты» ещё до прихода к власти выдумали (и смогли навязать обществу) образ коварного внутреннего врага – в лице царицы-изменницы и её окружения, а также министров Николая Второго. «Уничтожить гнездо немецкого шпионажа!» было одним из лозунгов Февральской революции. Обвинив царское правительство в тайной работе на врага, в предательстве интересов родной страны и готовности заключить сепаратный мир (себя при этом позиционируя как сторонников войны до победного конца!), «февралисты» добились поддержки широких общественных кругов и захватили власть в стране – то есть виртуозно разыграли внешнеполитическую карту во внутриполитической борьбе.

Возражения в духе того, что «к весне 17-го народу был нужен только мир», не выдерживают никакой критики. Если бы жажда скорейшего заключения мира любой ценой действительно была «единственным желанием фронта и тыла», то пропаганда «февралистов» никогда не имела бы такого успеха! – ведь она во многом была построена именно на обвинении власти в готовности заключить «позорный мир». Это – что касается «господствующих настроений»…

А что касается «исчерпания народных сил» – то здесь ответ дала последующая история Русской революции. И сил, и желания у русского народа хватило ещё на несколько лет яростного самоистребления. Добить голодного немца (в едином строю с целым миром!) русским было бы куда легче, чем победить друг друга в братоубийственной Гражданской войне.

В то же время от царской дипломатии «февралисты» получили неплохое наследство. Как известно, Российская Империя рассчитывала на крупные территориальные приобретения после победы. В частности, у Германии и Австро-Венгрии планировалось отобрать все польские земли, создав из них (и из земель русской Польши) единое польское государство. У Австро-Венгрии предполагалось аннексировать населённую восточными славянами Галицию. Должны были усилиться позиции России на Балтике. Самой же соблазнительной целью были проливы Босфор и Дарданеллы.

И российской дипломатии удалось достичь немалых успехов на этом пути! Так, в ходе частных соглашений 1915–1916 годов Англия и Франция признали за Российской Империей право на Черноморские проливы с Константинополем, прилегающей территорией и прибрежными островами. С аппетитами воюющей России западным демократиям поневоле приходилось считаться. В декабре 1916 года император Николай озвучил эти цели войны в своём приказе войскам.

§ 4.2. Но вот к власти – на место прежних «изменников и шпионов» – приходит патриотическое и воинственное Временное правительство. Пост министра иностранных дел занимает один из главных сокрушителей старого режима – лидер кадетской партии Милюков, за свой исступлённый империализм давно прозванный Милюковым-Дарданелльским.

Казалось бы, Бог с ней, с внутренней политикой (где в неразрешимом клубке схлестнулись интересы разных классов и сословий: земельный вопрос, вопрос о форме правления и т. д.); но уж во внешней-то политике теперь никаких колебаний быть не должно?! Вперёд, до полной победы, до окончательного разгрома коварного врага, до достижения заявленных Россией целей войны! Уж если царский премьер-министр Штюрмер обещал, что в отношении Германии со стороны России не будет «ни милости, ни пощады», то чего другого можно ждать от сменивших этого «немецкого ставленника» патриотов?

Однако новая власть должна официально высказать своё отношение к войне, довести до сведения народа свои внешнеполитические цели и планы. И Временное правительство это сделало. Но как! В марте 1917 года выходит «Декларация Временного правительства о задачах войны». Начинается эта Декларация своеобразной преамбулой: «Граждане! Временное правительство, обсудив военное положение русского государства, во имя долга перед страной решило прямо и открыто сказать народу всю правду. Свергнутая ныне власть оставила дело обороны страны в тяжёлом расстроенном положении. Своим преступным бездействием и своими неумелыми мерами она внесла разруху в наши финансы, в дело продовольствия и перевозок, в дело снабжения армии. Она подорвала наш хозяйственный строй».

Вот это декларация о задачах войны! Не декларация правительства, а вопли истеричной бабы на пожаре: «Ратуйте!» К чему такое удивительное вступление?! Зачем правительству сеять панику в стране («всё пропало, всё пропало»)?

Это становится понятным после прочтения центральной части Декларации: «Предоставляя воле народа в тесном единении с нашими союзниками окончательно разрешить все вопросы, связанные с мировою войной и её окончанием, Временное правительство считает своим правом и долгом ныне же заявить, что цель свободной России не господство над другими народами, не отнятие у них национального их достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов. Русский народ не добивается усиления внешней мощи своей за счёт других народов, он не ставит своей целью ничьего порабощения и унижения».

Вот это фокус! Выходит, в вещевом мешке наших думских империалистов лежал вовсе не «маршальский жезл» (ключи от Босфора, единая Польша, крест над Святой Софией), а… «прочный мир на основе самоопределения»?! Внезапно выяснилось, что никакие приобретения по итогам войны России уже не нужны? Русскому народу, оказывается, вообще ничего не надо! – он третий год истекает кровью в тяжелейшей войне только ради того, чтобы другим народам было хорошо!

Позвольте, позвольте… А как же ноябрьская речь Милюкова?! Слова-то какие! – «во имя достижения наших национальных интересов», «во имя миллионов жертв и потоков пролитой крови»… И про злодея Штюрмера как убедительно…(Ведь тот колбасник, чего доброго, и впрямь заключил бы позорный мир! – без Константинополя и без проливов…) Конечно, надо было его срочно убирать, распутинского ставленника!

Но вот, слава Богу, немца Штюрмера убрали, подлеца Гришку – ухлопали, Николашку и Сашку – свергли. «Милюков-Дарданелльский» теперь уже не трибун оппозиции, а министр иностранных дел свободной России! И… что? Что же произошло за какие-то четыре месяца после той программной речи? Что изменилось? Почему наши думские «ястребы» вдруг обратились в «голубей мира»?! Что случилось?

Да ничего… Просто обманули они вас, дорогие граждане свободной России! Под ту словесную трескотню они свергли законную власть в стране, сами стали властью… А воевать они и не думали! Худой-то мир, как известно, лучше доброй ссоры? А уж если вам так хотелось довести войну до победного конца, то это вам надо было крепче держаться за царя Николая… Ну, этого, конечно, вам вслух никто не скажет.

Теперь понятно, для чего было нужно такое паническое вступление? – для того чтобы князю Львову, подписавшему эту преступную декларацию, и его коллегам-министрам было легче предавать интересы России! Для этого и соединили в декларации «ужа и ежа»: мол, во-первых, мы и так уже безвозвратно погибли (естественно, не по нашей вине, а по вине проклятого царского правительства), а во-вторых, любые военные трофеи нам претят (как аморальные).

Керенский впоследствии, в своих мемуарах, комментировал эту ситуацию следующим образом: «26 февраля русский посол в Париже А.П. Извольский передал в Россию текст ноты, вручённой ему на Кэ дОрсе, в которой Франция соглашалась на полную свободу России при решении вопроса о её западных границах. Однако его сообщение попало по случаю в руки Временного правительства…». Ну, и как же Временное правительство поступило с этими свалившимися на него плодами чужих трудов?! Вот как: «Выражаясь дипломатическим языком, мы заявили: «Временное правительство предлагает, чтобы все державы совместно пересмотрели цели войны, и констатирует, что Россия, со своей стороны, готова в интересах скорейшего заключения мира отказаться от своей доли притязаний при условии, что другие союзные державы поступят так же».

То есть для нового российского правительства единственная «цель войны» – это «скорейшее заключение мира»!

§ 4.3. Как же ответили союзники на декларацию Временного правительства? Суть их ответов сводилась к тому, что сами они поступиться национальными интересами не готовы, но если Россия откажется от своей доли добычи, они возражать не будут. Собственно говоря, ознакомившись с этой декларацией, всякий проницательный человек уже тогда, в марте 1917-го, мог предвидеть всё то, что предпримет Временное правительство в дальнейшем.

И надо сказать, что страны Антанты весьма оперативно реагировали на события в России – и на переворот (свергнувший то правительство, с которым они договаривались о дележе трофеев), и на декларации «февралистов», и на последовавший разгром Вооружённых Сил… В апреле 1917 года Англия, Франция и США принимают решение об интернационализации Черноморских проливов после победы. Решили теперь, что не будут они российскими, а будут «ничьими»! А ведь это была одна из самых лакомых целей России в Мировой войне.

Как отреагировало на эту дипломатическую «подножку» Временное правительство? Стало протестовать? Заявило, что это непорядочно по отношению к России, проливающей кровь за общие интересы союзников? Реагировало Временное правительство очень странно.

К маю 1917-го Милюкова на посту министра иностранных дел сменил другой видный «февралист» – мультимиллионер Терещенко, крупный сахарозаводчик, банкир и землевладелец, известный меценат и масон (один из главных антиправительственных заговорщиков, сразу после Февральского переворота занявший важнейший пост министра финансов). Вот что говорил министр иностранных дел свободной России Терещенко: «Формула мира без аннексий и контрибуций, на основе самоопределения народов, вполне может обеспечить национальные интересы России. Россия может обойтись без завоеваний. Интернациональный статут, обеспечивающий пользование проливами всем прибрежным странам, откроет ей выход в Средиземное море. А принцип свободного самоопределения народов будет благоприятствовать России больше, чем Германии, ибо балканские народы, имея свободу выбора, будут гораздо больше стремиться к сближению с Россией, чем с Германией».

То есть: что, не хотят давать нам проливы? – ну и не надо! Мы и сами не хотим. Россия – не чета другим странам; она и без завоеваний может обойтись (одной «духовностью»). А больше всего ей пойдёт на пользу принцип свободного самоопределения народов. Сами все к нам прибегут…

Правда, уже в июне 1917-го под этот «принцип самоопределения» от России пожелала обособиться Украина. Центральная Рада в разгар войны, не дожидаясь никакого Учредительного Собрания, собственным «универсалом» в одностороннем порядке объявила украинскую автономию. Переговоры с Центральной Радой вели Керенский, Терещенко и Церетели. И – без боя сдали все позиции: признали полномочия самозваной Рады и фактически отдали ей юго-западные губернии… Признание Временным правительством «Генерального Секретариата» в качестве «высшего органа управления краевыми делами на Украине» было откровенным актом государственной измены!

Здесь надо особо подчеркнуть, что господа министры прекрасно осознавали, что они делают, – и тогда, летом 1917-го, и впоследствии, в эмиграции. Так, например, председатель правительства Керенский в своём выступлении на французском радио в 1953 году с гордостью заявлял: «Временное правительство немедленно вернуло Финляндии все права при одном единственном условии: независимость Финляндии должна быть принята Учредительным Собранием. Одновременно мы провозгласили и независимость Польши. Начал разрабатываться режим предоставления независимости для прибалтийских стран, для Украины».

То есть даже Украину эти господа искренне считали чужеземной колонией, которой придётся возвращать независимость! Справедливости ради надо сказать, что министры-кадеты, имевшие свою точку зрения на украинский вопрос, предпочли «умыть руки» и выйти из состава правительства.

Интересна политическая фразеология Терещенко: глава российского МИДа активно использовал в своей дипломатической практике фразы о «мире без аннексий и контрибуций», о недопущении «явных и скрытых аннексий» и т. п. Придумал он их не сам. Министр-капиталист всего лишь добросовестно цитировал манифест Циммервальдской конференции (составленный лично Львом Давыдовичем Троцким), призывавший немедленно начать борьбу «за мир без аннексий и контрибуций»: «Такой мир возможен только при осуждении всяких помыслов о насилии над правами и свободами народов. Занятие целых стран или их отдельных частей не должно вести к их насильственному присоединению. Никаких аннексий, ни открытых, ни скрытых, никаких насильственных экономических присоединений, которые вследствие неизбежно связанного с ними политического бесправия носят ещё более невыносимый характер».

На «циммервальдской платформе» стоял Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов (конкурент Временного правительства в системе двоевластия). Но при этом членами Петросовета были и министр юстиции (а затем – военный министр, глава правительства и верховный главнокомандующий) Керенский, и министр земледелия Чернов, и министр труда Скобелев, и министр почт и телеграфов Церетели, и министр внутренних дел Авксентьев. Двоевластие было весьма специфическим – «сообщающимся» и «взаимопроникающим»!

§ 4.4. По поводу двоевластия 1917 года и его оценки историками надо сделать несколько общих замечаний. Было бы глупо отрицать тот очевидный факт, что Временное правительство и Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов – не одно и то же. Средний министр Временного правительства был значительно «правее» среднего депутата Петросовета. И отношения между правительством и Советом всегда были непростыми!

Но не стоит и чрезмерно драматизировать ситуацию. На вернувшегося из эмиграции Ленина (с его «Апрельскими тезисами» и лозунгом «Вся власть Советам!») эсеро-меньшевистское большинство Петросовета смотрело как на опасного экстремиста. Само же – стремилось к коалиции с правительством. К тому же самому – к созданию широкой межпартийной коалиции – изначально стремились такие влиятельные члены Временного правительства как Керенский, Терещенко и Некрасов.

Большевики, свергнувшие Временное правительство в октябре 1917-го под лозунгом «Вся власть Советам!», дали хороший повод для последующих исторических спекуляций. Причём грешила этим не только советская историография, но и эмигрантская. С советскими историками – с теми всё понятно. Поскольку власть в СССР была (номинально) советской – надо было искать «славные корни», всячески выпячивая роль Советов, подчёркивая их решающее значение во всех событиях 1917 года. Заодно – помогать коммунистам примазаться к славе ниспровергателей царизма (хотя уж в этом-то грехе они были вовсе не повинны!). На таких идеологических установках было воспитано несколько поколений отечественных историков.

У историков и мемуаристов русского зарубежья (а среди них было немало активных участников «освободительного движения» и Русской революции) имелись свои резоны для «актуализации» темы двоевластия: стремление задним числом оправдать свою деятельность, нежелание признать собственную разрушительную роль в судьбе России… И хотя полноценной «школы» эти беженцы не воспитали, у них и сейчас находятся последователи – идейные либералы, кудахчущие о «подвиге среднего пути», о «трагедии русского либерализма», о «России между двух диктатур» и т. п.

Но все эти лукавые интерпретации не могут заслонить очевидной истины: главная вина за развал российской государственности в 1917 году лежит на русских либералах, членах Временного правительства. Тем более странными выглядят ссылки на Советы (с их пожеланиями и «воззваниями») в вопросах международной дипломатии, где у признанного всем миром Временного правительства и его МИДа сохранялась «монополия на власть».

§ 4.5. Однако же Терещенко на протяжении своего руководства российской дипломатией (с мая по октябрь 1917 года) скатывался всё дальше и дальше по пути уступок – всем и вся. Так, в отношении Германии российский МИД постепенно склонился к идее восстановления довоенного статус-кво. Послевоенный Константинополь рассматривался исключительно как «вольный город».

А кончилось всё тем, что в октябре 1917-го Терещенко выступил с «программой-минимум», состоящей из трёх пунктов и содержащей следующие требования: Во-первых, сохранение доступа России к Балтийскому морю и недопущение создания здесь прогерманских государств. Это после окончания-то войны! – чтоб не отобрали у России выход к Балтийскому морю! А долженствующие появиться новые прибалтийские государства, «прогерманская ориентация» которых нежелательна, – это бывшие российские Латвия и Литва. Во-вторых, обеспечение выхода России к южным морям. Это – вместо чаемых русских Дарданелл и креста над Святой Софией! В-третьих, обеспечение экономической независимости России.

Если бы кто-нибудь из царских министров предложил подобную «внешнеполитическую программу» в 1914-м – 1916-м году, его бы сразу повесили. И правильно бы сделали… Правда, никто из них ничего подобного и не предлагал (но либеральная оппозиция всё равно называла их изменниками и ставленниками «немецкой партии»). И вот вчерашняя оппозиция становится властью и за несколько месяцев сдаёт абсолютно все позиции на международной арене, доведя Россию до такого неслыханного позора!

Как раз к осени 1917 года новая демократическая власть до смерти замучила в Петропавловской крепости бывшего премьер-министра и министра иностранных дел Российской Империи Штюрмера. Лишь за несколько дней до смерти страдавшего уремией 69-летнего старика перевели из тюремной камеры в больницу, где он и умер. «Февралисты» обвиняли Штюрмера в государственной измене, хотя никаких доказательств его вины не было (как не было и самой вины).

Судьба министра иностранных дел Терещенко сложилась куда удачнее! После Октябрьского переворота он тоже немного посидел в Петропавловской крепости, но затем был освобождён (представители Антанты походатайствовали перед Лениным) и благополучно выехал за границу. Впоследствии он с успехом занимался бизнесом во многих странах, владел несколькими банками и компаниями, купался в роскоши (к которой всегда имел пристрастие). После смерти Терещенко в 1956 году «Таймс» поместила на своих страницах развёрнутый некролог, отмечавший, что покойный «избрал в качестве образа жизни космополитический дилетантизм», и заканчивающийся примечательными словами: «Его смерть – это потеря для финансовых кругов многих европейских столиц».

Возможно, слова о «потере» для финансовых кругов европейских столиц были простой вежливостью со стороны автора некролога, лорда Бранда. Но одно можно сказать с уверенностью: как минимум для одной европейской столицы – Санкт-Петербурга – было бы лучше, если б смерть Терещенко (и всех его коллег по кабинету) наступила как можно раньше. Желательно – ещё до их прихода во власть.

Глава 5

§ 5.1. Итак, плоды будущей победы – уже сполна оплаченные неисчислимыми жертвами, принесёнными на её алтарь (что особо подчёркивал Милюков в своей ноябрьской речи), – к марту 1917-го оказались внезапно не нужны! Временное правительство сразу же заявило о том, что не желает вести войну до достижения ранее поставленных целей. Внешнеполитические цели у Временного правительства оказались те же, что у левых социалистов, – «прочный мир на основе самоопределения народов»; да ещё без аннексий и контрибуций! Тем самым откровенно предавались интересы России и обесценивались реки крови, пролитой русской армией на фронтах войны.

Именно предательство интересов своей страны – самое страшное преступление Временного правительства. Собственно говоря, именно это нас и должно интересовать прежде всего. Но предавали «февралисты» не только Россию – предавали они и союзников! Это предательство своих «братьев по оружию» проявилось в тайной подготовке Временным правительством… сепаратного мира с врагом.

Измена новых правителей «демократической России» союзническому долгу – исторический факт. Никакой тебе конспирологии, всё очевидно. Тот же Керенский в своих мемуарах рассуждал об этом совершенно спокойно: «Союзные правительства почувствовали, и вполне справедливо, что революция вывела Россию из членов Антанты». Не больше, не меньше.

Однако у нас об этом никогда не было принято говорить, так что широкой публике сия пикантная подробность Русской революции вовсе не известна.

Начать надо с того, что сообщение о февральском перевороте было сразу воспринято по другую сторону фронта как счастливая весть. В стане Центральных держав наметилось радостное оживление: оптимистичные нотки появились и в секретной дипломатической переписке (например, в письме Карла Первого Вильгельму Второму), и на страницах австро-германской прессы. Очень многие выражали надежду на скорые перемены к лучшему – то есть на заключение Россией сепаратного мира с Центральными державами.

В свете этого смешно читать сегодняшние откровения Николая Старикова, умудрившегося написать на страницах своего боевика «Кто убил Российскую империю?», что «спасительный сепаратный мир кайзер Вильгельм мог пытаться заключить только со своим венценосным племянником Ники, а не со сторонниками «войны до победного конца», из которых комплектовалась новая российская власть. В тот момент это было ясно всем». Да вот нет же! – в действительности всё обстояло как раз наоборот!

Не менее забавно и то, что за несколько месяцев до Февральской революции, в ноябре 1916-го, оппозиционер Милюков с трибуны Государственной Думы обвинял тогдашнего министра иностранных дел Штюрмера в готовности заключить сепаратный мир – основываясь на публикациях в германских и австрийских газетах. Что, если бы кто-нибудь подошёл теперь с такими же «аргументами» к новому министру иностранных дел Милюкову – потрясая свежим номером «Теглихес Цинцинатир фольксблат»?

Поскольку лучи австро-германского оптимизма расходились по всему миру, Временному правительству пришлось официально на это отреагировать – хотя бы для успокоения союзников. Антанту и так насторожила мартовская декларация Временного правительства о задачах войны. В результате правительствам союзных держав была разослана специальная нота, известная как «нота Милюкова». В ней российский министр иностранных дел следующим образом объяснил появление слухов о скором мире: «Враги наши в последнее время старались внести раздор в межсоюзные отношения, распространяя вздорные сообщения, будто Россия готова заключить сепаратный мир с срединными монархиями».

Что ж, звучит резонно! Одно только непонятно: почему подобные здравые мысли – о коварных немцах, пытающихся путём клеветы посеять смуту и недоверие в рядах противника, – не приходили в голову Милюкова раньше (скажем, в ноябре 1916-го)?

§ 5.2. Суть «ноты Милюкова» заключалась в подтверждении Временным правительством прежних обязательств России по отношению к союзникам. В ней Милюков заверяет и успокаивает западные демократии: «Само собой разумеется, как это и сказано в сообщаемом документе, Временное правительство, ограждая права нашей родины, будет вполне соблюдать обязательства, принятые в отношении наших союзников». А самым главным из этих обязательств – если кто не помнит – было соблюдение совместной англо-франко-русской декларации 1914 года о не-заключении сепаратного мира («правительства России, Франции и Великобритании взаимно обязуются не заключать отдельного мира в течение настоящей войны»).

Но даже эти заверения Милюкова – хоть они и были пустой декларацией – привели к кризису внутри Временного правительства. Министр юстиции Керенский настоял на отставке Милюкова и создании коалиционного кабинета (с участием представителей социалистических партий). Председатель правительства князь Львов с этим согласился; Милюков ушёл в отставку, а освободившееся место главы МИДа занял министр финансов Терещенко. А параллельно – российскими дипломатами проводилось прощупывание почвы на предмет заключения сепаратного мира с Болгарией и Турцией! Однако же Болгария и Турция – второстепенные участники Четверного Союза, ведомые (если угодно, «сателлиты»). Идя на сепаратный мир со слабейшими из противников, Россия, разумеется, совершала весьма неоднозначный поступок; в том числе – с точки зрения соблюдения собственных интересов. Недаром союзники были не против таких соглашений.

Но как быть с главными хищниками – Австрией и Германией? Отношение всего мира к этим двум главным виновникам развязывания Мировой войны (притом – самым могущественным из держав Четверного Союза) было принципиально иным. Австро-германская военная мощь, помноженная на алчность и агрессивность их правительств, смущала даже левых социалистов-интернационалистов!

Так, в мае 1917 года Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов обратился с очередным воззванием «к социалистам всего мира». В этом воззвании, помимо прочего, содержался следующий принципиальный момент: «Революционная демократия России не хочет сепаратного мира, который развязал бы руки австро-германскому союзу. Она знает, что такой мир был бы изменой делу рабочей демократии всех стран, которая очутилась бы связанной по рукам и ногам перед миром торжествующего империализма. Она знает, что такой мир мог бы привести к военному разгрому других стран».

Весьма резонное предупреждение! Действительно, «развязавшись» на Востоке, немцы и австрийцы потом очень даже успешно воевали на Западе – чуть не дойдя в 1918 году до Парижа! После прекращения боевых действий на Востоке боевые действия на Западе продолжалась с тем большим ожесточением (так что многие лидеры Антанты – например, премьер-министр Великобритании Ллойд-Джордж – ещё в начале 1918 года сомневались в возможности военной победы над Центральными державами).

Тут надо ещё раз напомнить, что с 1915 года Срединные монархии, задыхавшиеся в кольце фронтов и морской блокады, периодически предлагали своим противникам мир – но все их предложения решительно отвергались (в том числе и правительством Николая Второго). А вот у «февралистов» было совсем иное отношение как к турецким и болгарским, так и к австро-немецким мирным инициативам! Так, известно о многочисленных попытках заключения сепаратного мира, предпринятых на протяжении 1917 года правительством Австро-Венгрии. Первоначально австрийцы пытались совратить наших союзников (но получили убедительный «отлуп»). Тогда они сменили вектор своих усилий и взялись за «воинственное» и «верное союзникам» Временное правительство. И вот тут-то – встретили полное понимание и взаимность!

§ 5.3. Дабы не уподобляться депутату Милюкову, с его слепым доверием к иностранным источникам, не будем здесь цитировать воспоминания чужеземных министров (которые потом так поразят эмигранта Милюкова) – послушаем лучше председателя российского Временного правительства!

На протяжении ноября 1953 года на Парижском радио состоялась серия передач: известный французский журналист Роже Лютеньо беседовал в эфире с бывшим российским премьер-министром Керенским. Выше уже приводились выдержки из этих бесед. В ходе тех радиоэфиров Керенский поведал немало интересного. Вот, например, Лютеньо спрашивает своего собеседника об обстоятельствах Октябрьского переворота: «Большевики начали восстание как раз в то время, когда Австро-Венгрия предложила России сепаратный мир. Известие о нём пришло 6 ноября. Как бы развивались события, если бы обращение из Вены с предложением о мире стало Вам доступно на сутки раньше?»

Керенский не испытывает перед гражданином Франции никакого смущения и отвечает ему так: «Я сейчас коснусь самого трагического момента в истории России, а может быть, и всей мировой истории. Нам надо было любой ценой продержаться до окончания военной кампании 1917 года. Мы уже подготовили сепаратный мир с Болгарией и Турцией, но не имели сведений от Австро-Венгрии. Временное правительство находилось между двух огней. С одной стороны – Германия и большевики, которые боялись того, что Австро-Венгрия заключит с нами сепаратный мир. С другой – правительства Франции и Великобритании, которые не питали никаких симпатий к нашему правительству… И вот совершенно неожиданно мы получили информацию из Швеции: некий господин явится к нам с предложением австрийцев о сепаратном мире! Но было слишком поздно, большевики уже выступили».

То же самое Керенский писал и в своих мемуарах (в 24-й главе, названной «Заключительная стадия борьбы за мою Россию»). Приведём сей цинизм полностью: «К 15 ноября предполагалось заключить сепаратный мир России с Турцией и Болгарией. Вдруг совершенно неожиданно где-то 20 октября мы получили секретное послание от министра иностранных дел Австро-Венгрии графа Чернина. В письме, которое пришло к нам через Швецию, говорилось, что Австро-Венгрия втайне от Германии готова подписать с нами мир. Предполагалось, что представители Вены прибудут на конференцию о целях войны, которая должна была открыться в Париже 3 ноября. Вполне вероятно, что Людендорф и все другие сторонники войны до последней капли крови узнали об этом раньше нас. А посему задача Людендорфа сводилась теперь к тому, чтобы помешать Австрии выйти из войны, а план Ленина – к захвату власти до того, как правительство сможет разыграть эту козырную карту, лишив его тем самым всех шансов на захват власти».

Так что сепаратный мир, заключённый с внешними врагами, – это «козырная карта» Временного правительства (которую оно, видите ли, по вине поторопившихся большевиков «не успело разыграть»)!

Чтобы оправдать такое откровенное предательство, Керенский в 22-й главе своих мемуаров («Союзники и русское правительство») делает великое открытие в военной истории: «В конце концов в 1917 году Германия попала в критическое, если не безнадёжное, положение. Её военные специалисты осознали, что силой оружия Германии войну уже не выиграть. Австрия и Турция, по сути дела, потерпели полное поражение и тяжёлыми жерновами повисли на шее Германии».

Это опять-таки случай так называемого вранья… То, что Центральные державы упустили военную инициативу и не имеют шансов на победу в затяжной войне против всего мира, стало очевидно уже к 1915 году! Однако воевать можно было ещё долго, и с переменным успехом. Недаром даже Болгария капитулирует только к октябрю, а Турция – к ноябрю 1918-го! Что же касается Австрийской Империи, то она послала Временному правительству предложение о сепаратном мире в самый разгар своих военных побед!

Именно в октябре-ноябре 1917 года на Итальянском фронте разворачивалось одно из крупнейших сражений Первой Мировой войны – битва при Капоретто. В ходе этой беспрецедентной по масштабу и успеху операции австро-германскому командованию удалось прорвать Итальянский фронт на большом протяжении и развить успешное наступление, в результате чего итальянские войска обратились в паническое бегство. В военной истории эти события часто называют «катастрофа при Капоретто».

Военный разгром вынудил уйти в отставку правительство Италии, а ситуация на Итальянском фронте была стабилизирована только благодаря массированной переброске английских и французских дивизий. Конечно, в такой момент сепаратный мир с Россией (читай: гарантированный безопасный тыл – вместо ещё одного фронта) был бы лучшим подарком Его Императорскому Величеству Карлу Первому!

Только с одной Германией Керенский и Терещенко не спешили заключать сепаратный мир. Впрочем, и по этому вопросу во Временном правительстве мнения разделились: так, военный министр Верховский настоятельно требовал (и на правительственных заседаниях, и в выступлениях перед комиссиями Временного совета Российской республики) немедленно обратиться к Германии с просьбой о сепаратном мире! Но тут Керенский и Терещенко рассчитывали «продержаться до окончания военной кампании 1917 года» – не знали, что им самим времени отпущено всего ничего…

Так что хитромудрое Временное правительство совсем чуть-чуть не успело выйти из войны – гады-большевики помешали. Вот что было главным «камнем преткновения» между большевиками и Временным правительством: кто первым заключит сепаратный мир! Несмотря на это, многие россияне и поныне думают, будто Россия вошла бы в число держав-победительниц в Мировой войне, – «если б не большевики».

§ 5.4. Правда, иные умники (далёкие от военного дела) могут на это заметить: а много ли пользы было союзникам от русской армии образца октября-ноября 1917-го?

Какая разница – остаётся такая армия на фронте (митингуя, «братаясь» и дезертируя) или же в полном составе расходится по домам? Разница есть. И союзники – которым приходилось сдерживать последний отчаянный натиск немцев и австрийцев на Западном и Итальянском фронте – прекрасно это понимали.

Уинстон Черчилль впоследствии так писал о важности Восточного фронта: «В 1917 году русский фронт был сломлен и деморализован. Революция и мятеж подорвали мужество этой великой дисциплинированной армии, и положение на фронте было неописуемым. И всё же, пока не был заключён договор о ликвидации этого фронта, свыше полутора миллионов немцев были скованы на этом фронте, даже при его самом плачевном и небоеспособном состоянии. Как только этот фронт был ликвидирован, миллион немцев и пять тысяч орудий были переброшены на запад и в последнюю минуту чуть не изменили ход войны и едва не навязали нам гибельный мир».

Стоит также обратить внимание на рассуждения Керенского – естественно, не эпохи «борьбы с царизмом», а позднейшие, эмигрантские! – о внешней политике Николая Второго.

По поводу прежних обвинений царя в подготовке сепаратного мира Керенский в своих воспоминаниях и исторических опусах высказывается предельно чётко: «Царь, конечно же, скорее мог утвердить план разгрома Петрограда, чем план сепаратного мира». И даже так: «Но в одном он был чист: вступив в войну и связав судьбу России с судьбой союзных с ней стран, он до самого конца, до самой своей мученической смерти, ни на какие соблазнительные компромиссы с Германией не шёл». Хорошо! – стало быть, ни в какой измене «царизм» повинен не был. Но… в чём же тогда состояла вина Николая Второго и его правительства?

Тут держись крепче! Керенский-мемуарист даже сочувствует честному и прекраснодушному императору: «Этот человек трагической судьбы любил свою страну с беззаветной преданностью и не захотел покупать отсрочку капитуляцией перед кайзером. Думай Николай II больше о своём благополучии, чем о чести и достоинстве России, он бы наверняка нашёл путь к соглашению с кайзером». Ну, а уж если даже для России Николая Второго в столкновении с немецкой мощью могло быть только одно спасение – «соглашение с кайзером», – то что говорить о демократической России Керенского образца 1917 года?

Остаётся только горько вопросить подданных Российской Империи и её союзников, приветствовавших февральский переворот: на что же вы променяли русского царя?!

Часть IV Короли глазами шутов

А между тем это был ведь человек умнейший и даровитейший, человек, так сказать, даже науки, хотя, впрочем, в науке… ну, одним словом, в науке он сделал не так много и, кажется, совсем ничего.

Фёдор Достоевский

Глава 1

§ 1.1. При Советской власти вакханалия клеветы в отношении последнего царя не утихла, а напротив – получила своё дальнейшее развитие. Очередная кампания лжи о Николае Втором и его семье началась непосредственно в момент цареубийства. Достаточно сказать, что согласно официальной версии Советской власти – озвученной 19 июля 1918 года «Правдой» и «Известиями ВЦИК», – расстрелян был только бывший император, а Александра Фёдоровна и наследник Алексей Николаевич были куда-то перевезены. О царских дочерях и лицах, сопровождавших царскую семью, вообще ничего не говорилось.

Помимо официальных сообщений в советской печати, для дезинформации мировой общественности были задействованы дипломатические каналы. Так, большевики ещё в сентябре 1918 года торговались по поводу условий обмена царской семьи со своими «бизнес-партнёрами» немцами (которых они в июле 1918-го уведомили о том, что Александра Фёдоровна и царские дочери якобы переправлены в Пермь, где им ничто не угрожает).

Характерно и то, что Ленин велел держать в неведении о судьбе царской семьи даже советского полпреда в Германии Иоффе! – «чтобы ему там было легче врать». Врать и не попадаться – всегда было главной заботой Советской власти. Сами большевистские вожди продолжали беззастенчиво врать о судьбе царской семьи на протяжении всей Гражданской войны. Даже в 1922 году, на Генуэзской конференции, нарком иностранных дел Чичерин ссылался на газетные сообщения о том, что царские дочери находятся… в Америке.

Возможно, коммунисты так и врали бы вплоть до крушения СССР, да вот врать-то с каждым днём становилось всё труднее! Дело в том, что дипломаты Вильгельма Второго изначально отнеслись к их брехне без особого доверия и в своей внутренней переписке выражались вполне определённо: «Теперь уже, пожалуй, нет сомнения, что чудовищно убиты также царица и дети царя, что распоряжение было дано здешним центральным правительством, а полномочия по выбору времени и формы исполнения были переданы Екатеринбургскому совету». Надо сказать, что немецкие дипломатические представители проявили большую проницательность!

А в 1920 году в Лондоне вышла книга корреспондента «Таймс» (и – одного из участников расследования обстоятельств цареубийства) Вильтона «Последние дни Романовых». В 1922 году в белом Владивостоке издаётся книга бывшего руководителя колчаковской следственной комиссии генерала Дитерихса «Убийство Царской Семьи и Членов Дома Романовых на Урале». В связи с последовавшим вскоре падением белого Приморья книга не была распродана, но часть тиража удалось вывезти за границу (так что книга начала распространяться в Харбине – главной колонии русских беженцев на Дальнем Востоке).

Забавно, что порой проговаривались и сами коммунисты «на местах»! Так, ещё в 1921 году в Екатеринбурге был издан сборник «Рабочая революция на Урале», содержащий, в числе прочего, статью «Последние дни последнего царя» (весьма откровенно повествующую об убийстве царской семьи). Сборник был изъят из обращения, однако выдержки из него, а также рецензии и ссылки, появились в советской печати: в 1922 году – в газете «Коммунистический труд», в 1923-м – в книге Василевского (Не-Буквы) «Романовы. Портреты и характеристики».

О свободном мире нечего и говорить! В 1923 году книга Вильтона «Последние дни Романовых» была переиздана русским эмигрантским издательством «Град Китеж» в Берлине. А в 1924 году в Париже публикует материалы своего расследования сам следователь Соколов (на французском языке). В 1925 году книга «Убийство Царской Семьи. Из записок следователя Н.А. Соколова» была опубликована (уже после смерти автора) на русском.

Словом, шила в мешке не утаишь. Поэтому в 1926 году Советы издают у себя книгу «Последние дни Романовых» (позаимствовав название у Вильтона), в которой наконец-то официально признают убийство Николая Второго вместе со всей семьёй. Данный факт надо запомнить! – ибо здесь проявились характерные черты большевистского мифотворчества: стремление к внешнему правдоподобию и боязнь убедительных контраргументов. Но это всё случится позже – в 1920-е годы…

§ 1.2. Пока же – одновременно с физическим уничтожением царской семьи (сразу же, через день после расстрела!) – большевики начинают кампанию по «идеологическому уничтожению» убитых. Информация об убийстве Николая Второго, опубликованная 19 июля 1918 года в «Правде» и «Известиях ВЦИК» под заголовком «Расстрел Николая Романова», соседствовала с ещё одним интересным сообщением. В «Правде» оно было озаглавлено «Материалы», в «Известиях ВЦИК» – «Переписка Николая Романова».

В том сообщении содержалась ссылка на слова председателя ВЦИК Свердлова: «Затем председатель сообщает, что в распоряжении ЦИК находится сейчас чрезвычайно важный материал и документы Николая Романова: его собственноручные дневники, которые он вёл от юности до последнего времени; дневники его жены и детей, переписка Романова и т. д. Имеются, между прочим, письма Григория Распутина к Романову и его семье. Все эти материалы будут разобраны и опубликованы в ближайшее время».

И действительно! – уже 9 августа «Правда» и «Известия» начали публиковать тенденциозно подобранные выдержки из дневников Николая Второго и его переписки. А в сентябре решением ВЦИК для разбора «романовских бумаг» была создана специальная комиссия под руководством главного советского историка Покровского. Напрашивается вопрос: неужели в то время (июль-сентябрь 1918 года) большевикам больше нечего было делать, кроме как заниматься историческими изысканиями?! В стране разгорается Гражданская война, повсюду поднимает голову контрреволюция, Советская власть сметена на всём пространстве от Волги до Тихого океана, а большевистские «любомудры» – поди ж ты! – находят время для исторических штудий…

Конечно, большевикам тогда было «не до истории» (в смысле – не до установления исторической правды). А вот пропаганда в условиях Гражданской войны имела первостепенное значение! И большевики хорошо это понимали.

Кстати, ответ на все возможные вопросы дал сам Покровский – ещё до начала «исторического похода» красных профессоров против убитого царя! Так, 27 июля 1918 года Покровский пишет своей жене – разумеется, в Берн (где ж ещё обитать семьям борцов за народное счастье? – о том, что он разбирает бумаги покойного Николая Второго. И при этом замечает: «Если бы нужно было моральное оправдание Октябрьской революции, достаточно было бы это напечатать, что, впрочем, и будет сделано не сегодня-завтра».

Запомним! Ибо именно этой цели: «моральному оправданию Октябрьской революции» (в том числе – путём очернения убитого царя и его близких), будут посвящены все силы советской исторической науки на протяжении последующих семидесяти лет.

§ 1.3. К сожалению, среди наших современников распространено совершенно неверное видение ситуации. Дескать, после екатеринбургского расстрела в мире сложилось два «подхода», две точки зрения на последнего русского царя и царскую семью. Одна – в Советской России – «большевистская», огульно очернительская. Другая – на Западе – наоборот, приторно-сусальная, идеализированная, ностальгически-эмигрантская… Последняя – бережно поддерживалась поколениями русских изгнанников и РПЦЗ; а затем, после крушения Советской власти, была некритично воспринята и усвоена в современной России. В действительности всё было далеко не так просто!

Надо помнить, что первая – послереволюционная – волна русской эмиграции была представлена, в основном, «идейными февралистами» (настроенными весьма и весьма антимонархически). Теперь, когда всё рухнуло, господам либералам оставалось лишь одно – ещё старательней поливать грязью старый строй (дабы обелить самих себя; оправдать в глазах современников и потомков собственную разрушительную деятельность, вызвавшую обвал горной лавины).

Всё это ярко проявилось ещё в годы Гражданской войны. Ведь практически все белые вожди, члены белых правительств, руководители российских диппредставительств за рубежом и т. д. были «романтиками Февраля» и сторонниками Учредительного Собрания! Больше всего на свете они боялись обвинений в попытке реставрации и старательно открещивались от всего «старорежимного» – могущего бросить тень на их «демократичность».

По этой причине никому из белых вождей не пришло в голову делать «знамя» из Николая Романова (чего якобы так боялись в красной Москве). Отсюда – стремление белых «дистанцироваться» от представителей свергнутой династии (хотя некоторые Романовы были готовы принять непосредственное участие в борьбе с большевизмом).

Мало того! – некоторые белые вожди, признанные «иконы» Белого движения, не останавливались перед самой подлой клеветой на царя и царскую семью. Известны слова командующего Добровольческой армией генерала Корнилова, обращённые к казакам: «Я имел счастье арестовать царскую семью и царицу-изменницу». А что ещё мог сказать генерал Корнилов – в своё время повесивший Георгиевский крест на грудь бунтовщика и убийцы Кирпичникова?

Да и сами Романовы тоже были хороши! Так, например, великий князь Николай Константинович в марте 1917-го отправил главе Временного правительства князю Львову приветственную телеграмму со следующими словами: «Прошу Вас известить меня, могу ли считать себя свободным гражданином после сорокалетнего преследования меня старым режимом».

Ох уж этот старый режим! Как же он всех замордовал! Ничего, большевики по сорок лет никого из великих князей преследовать не будут – быстрей разберутся…

Потом вся эта «антиниколаевская» накипь проявится и в эмиграции. Как в среде «освобождённых революцией» царских родственников (тех, кто сумел ноги унести), так и в среде белого офицерства (корниловцы – те даже в Галлиполи стреляли по палаткам, в которых пели «Боже, царя храни!»). Образованные либералы по палаткам не стреляли – но при всяком удобном случае кололи своими перьями. Стоило только берлинскому издательству опубликовать (в 1923 году) царские дневники, как в кадетском «Руле» уже радостно язвили по поводу того, что они-де «обрисовывают кругозор человека, стоявшего во главе огромной империи в самые трудные минуты её существования».

Было бы куда лучше, если б господа кадеты – хотя бы теперь, «задним числом», – задумались о собственном интеллектуальном кругозоре!

§ 1.4. Стоит сказать несколько слов о профессиональных историках русского зарубежья. Тут следует напомнить, что именно за границей был в своё время издан клеветнический «Последний самодержец». Те славные дореволюционные традиции были продолжены в 20-е – 30-е годы. В частности, линию «Последнего самодержца» развивал гнусный опус о Николае Втором эмигранта Василевского (He-Буквы). Характерно и то, что в 1923 году сей политэмигрант благополучно вернулся в Советскую Россию, где продолжил, на радость Советской власти, публикацию своих антимонархических «изысканий».

Пожалуй, наиболее громким научным именем среди эмигрантов первой волны обладал Милюков. Но именно он был одним из главных виновников постигшего Россию краха; человеком, в котором профессиональный историк-мыслитель был давно и бесповоротно вытеснен лукавым политиком-демагогом. В своих эмигрантских работах Милюков проводил ту же самую идейную линию, какую он гнул, выступая с трибуны Государственной Думы, – очернение царя, царского окружения, царских министров… При этом он продолжал тиражировать самые гнусные измышления о Николае Втором.

Другой видный историк русского зарубежья (пик творчества которого пришёлся на годы эмиграции) – Мельгунов – был более сдержан в оценках и суждениях. В частности, к заслугам Мельгунова-историографа можно отнести убедительное опровержение им выдумок о подготовке царским правительством сепаратного мира.

Однако ж и его социалистическая природа (и – прежняя многолетняя антиправительственная деятельность) давала себя знать! Показательны в этом отношении слова из послереволюционного обращения Мельгунова к русской интеллигенции: «У нас когда-то был один общий враг. И теперь вновь он только один». То есть царский режим был для Мельгунова сродни большевистской диктатуре образца 1918 года! Впрочем, чего же ещё ждать от убеждённого социалиста? А от другого «умеренного» – Пушкарёва? – который в молодые годы был ярым марксистом и почти всё время находился либо под надзором полиции, либо в тюрьме, либо в эмиграции?

Из исследователей, пристально изучавших личность Николая Второго, членов его семьи и представителей «ближнего круга», стоит отметить следователя Соколова – который в своём труде вышел далеко за рамки расследования обстоятельств цареубийства. В то же время, характерной особенностью его позиции (наверняка – искренней!) является демонизация Распутина; представление о нём как о «несознательном шпионе» и проводнике немецкого влияния при дворе.

Безусловно, крупным историком (всю свою эмигрантскую жизнь посвятившим исследованию эпохи Николая Второго!) был Ольденбург. Его апологетическое «Царствование императора Николая II» к настоящему времени переведено на многие языки, выдержало массу переизданий и считается «классикой жанра». Однако надо помнить, что первое издание этой книги состоялось уже после смерти автора (да и то – почти весь тираж пропал из-за начавшегося вторжения нацистской Германии в Югославию). Труд Ольденбурга получит широкую известность и признание только во второй половине 20-го века.

Поэтому ни о каком особенном «монархизме» русской эмиграции говорить не приходится! Она представляла собой клокочущий котёл – распалённых амбиций, уязвлённых самолюбий, взаимных обвинений и межпартийных склок…

Конечно, и среди эмигрантов первой волны встречались люди безыдейные и «внепартийные». Да только от этого не легче! Ведь в 20-м веке на Западе уже процветала безудержная свобода слова, что – в сочетании со страстью западной публики ко всему «жареному» – создавало идеальные условия для творчества этих безыдейных авантюристов. Яркий пример: бывший член «распутинского кружка» Симанович. Его книга «Распутин и евреи. Воспоминания личного секретаря Григория Распутина» (впервые издана в 1921 году в Риге) имела грандиозный успех в странах свободного мира. На протяжении 20-х – 30-х годов она выдержала несколько переизданий, была переведена на европейские языки. При этом – по процентному содержанию лжи «мемуары» Симановича могли бы поспорить с любым порождением советского Агитпропа.

Вся эта литературная халтура подкреплялась многочисленными западными фильмами, смакующими тему Распутина и «распутинщины»: «Распутин – святой грешник», «Распутин – демон с женщиной» и т. п. Интересно, что роль развратного Гришки порой доверяли русским актёрам.

Так что никакого согласного «эмигрантского хора», никакой «дружной отповеди» из-за рубежа (и вообще – никакого достойного «противовеса») большевистской клевете на Николая Второго и его окружение – не было и быть не могло!

Что же касается сусальных сказок, вышедших из-под пера бывших наперсниц императрицы – Вырубовой, Ден и Буксгевден, – то они оставляют после прочтения только чувство неловкости и стыда за авторов и не могут претендовать на какую-либо достоверность. С точки зрения исторической ценности они примерно соответствуют илиодоровскому «Святому чёрту». Это неуклюжее запоздалое «заступничество» со стороны не блиставших умом фрейлин императрицы способно было разве что подлить масла в огонь антиромановской пропаганды.

Глава 2

§ 2.1. В Советской же России в это время творилась подлинная вакханалия. Тут и откровенный садизм, с которым смаковался сам факт убийства царской семьи (конечно, после того как Советы сей факт официально признали), и невероятная подлость, с которой клеветали на убитых.

В 20-е – 30-е годы в СССР не было принято стесняться в выражениях, когда речь шла о Николае Втором. Пролетарское искусство буквально исходило желчью по адресу последнего русского царя и его семьи! В качестве наиболее показательных примеров стоит упомянуть повесть «Золотой поезд» Матвеева, «Расстрел Романовых» Тюляпина, «Сказание о Ленине» Крюковой.

Из «звёзд первой величины» в деле глумления над убитыми поспешил отметиться Маяковский. Лично побывав в подвале Ипатьевского дома и подробно расспросив местных коммунистов об участи царской семьи, пролетарский поэт разразился стихотворением «Император». Начало стихотворения – воспоминания автора о каком-то дореволюционном царском выезде: «И вижу – катится ландо, и в этой вот ланде сидит военный молодой в холёной бороде. Перед ним, как чурки, четыре дочурки» (и т. д., если кто не брезгливый…). Потом описывается, как уральский большевик показывает гостю московскому шахту, куда якобы была сброшена царская семья. В конце стихотворения – мораль: «Прельщают многих короны лучи. Пожалте, дворяне и шляхта, корону можно у нас получить, но только вместе с шахтой».

От мастеров слова не отставали мастера кисти. Здесь отличился один из самых бессовестных советских живописцев – Пчёлин. Его шкодливой кисти принадлежат такие идеологически выдержанные полотна как «Казнь Степана Разина», «Казнь Александра Ульянова», «Покушение на Ленина», «Снятие паранджи», «Сожжение икон». Именно ему бывшие руководители Советской власти на Урале Белобородов, Голощёкин и Дидковский (ставшие ко второй половине 20-х годов большими советскими вельможами) заказали к юбилейной дате – десятилетию расстрела царской семьи – картину, посвященную этому достославному событию. Пчёлин не подкачал – написал огромную картину маслом под названием «Передача семьи Романовых Уралсовету» (на которой были изображены не только члены царской семьи, но и сами вельможные заказчики).

§ 2.2. В 20-е годы продолжается раскрутка «распутинской темы» (и вообще – происходит реанимация всех тех легенд, которые ходили о царе и царском окружении в предреволюционную пору).

В 1925 году выходит пьеса «Заговор императрицы», написанная известным красным историком Щёголевым в соавторстве с не менее известным «красным графом» Толстым. Это была невероятная по пошлости (и подлости) вещица! Сюжет пьесы построен на старой «февралистской» легенде: императрица Александра Фёдоровна вместе со своим любовником Распутиным пытаются заключить сепаратный мир с немцами и свергнуть царя Николая. Развратная императрица хочет передать престол Алексею и стать при нём регентшей. Пролог пьесы намекает на возможность подобных «открытий» в будущем: «Революция уже повисла над Петроградом, – они же занимались гаданиями и сверхъестественными чудесами, – в распалённом чаду половой психопатии, изуверства, шарлатанства и уголовщины подготовляли то, что нам ещё не вполне известно».

Премьера состоялась в Москве в марте 1925-го, после чего пьеса моментально разошлась по театральным подмосткам Страны Советов – от столицы до Соловецкого концлагеря включительно! Цель была понятна – «подогреть» в широких массах чувство ненависти и презрения к Николаю Второму и его близким. На беду, «третий Толстой» обладал начатками литературного таланта, умел писать бойко и увлекательно – поэтому «Заговор императрицы» производил на публику более глубокое впечатление, чем какой-нибудь «Гришкин гарем» времён Февральской революции…

Надо также подчеркнуть, что авторы настаивали на исключительно «документальном» (а не художественном) характере произведения. В частности, Щёголев в своём интервью «Красной газете», анонсирующем выход пьесы, прямо заявлял: «Пьеса сплошь историческая. Мы не допускали никакой карикатуры, никакой пародии. Эпоха рисуется в строго реальных тонах. Детали и подробности, которые зрителю могут показаться вымышленными, на деле являются историческими фактами». Вот вам типичный образчик брехни типичного советского историка!

Окрылённые успехом пьесы, Щёголев и Толстой решают не останавливаться на достигнутом и дальше, по-ударному, выполнять социальный заказ. По мотивам «Заговора императрицы» ими создаётся произведение совсем иного жанра, хотя и того же содержания, – историческая фальшивка «Дневник Вырубовой». Эта подделка (или, если угодно, литературная мистификация) публиковалась в 1927–1928 годах на страницах исторического альманаха «Минувшие дни». Проект имел огромный успех. Тиражи «Минувших дней» стремительно росли. Выдержки из «Дневника» активно перепечатывали провинциальные издания. «Дневник Вырубовой» стал распространяться и за границей (в основном, стараниями бывших белогвардейцев, ненавидевших царя и царизм).

В этом лживом опусе на царскую семью выливался очередной ушат грязи. Да ещё какой! «Дневник» порой превосходит своими сюжетцами самые разухабистые фантазии времён Февраля. Вот, например, лже-Вырубова повествует о преступной связи императрицы с генералом Орловым и упоминает о следующем эпизоде дворцовой жизни: «Но в. к. Мария часто звала его к себе чинить машину, и вот несчастный мальчик рассказал ей, что говорил маленький столик, и как руки Орлова и Мамы переплетались, – рассказал всё.

Как и от кого проведал об этом Папа, положительно не знаю. Думаю – от Ромы, ведь он продал и глаза и уши, всё. Папа повёл розыск через Игната. Он пришёл ко мне вечером в таком раздражении, что мне впервые стало страшно царского гнева.

– Гадёныша! Гадёныша! – кричал он.

Я тотчас же поняла, о ком он говорит.

Того, что царских б… (это было его любимое слово) тешит!

Я поняла. Я знала, что так он называл Петрушу. Войдя, мальчик бросился перед ним на колени и побледнел.

Он был уже полумёртв.

Папа спросил:

– Был ты у б…?

– Был…

– И рассказал?

– Да…

– Всё, что слышал от Совы (так называют Агинушку)?

И тут царь ударил его по лицу каким-то очень острым железным предметом… Кровь – и половина подбородка у него отвисла… И опять кровь…

Никакого ответа… Удары… кровь…

Я бросилась к дверям.

– Стой! Смотри и помни!

Я не шевелилась больше.

Потом пришёл Игнат и унёс его в мешке».

Прелестная зарисовка, не правда ли? Тяжело было «мальчикам» служить при дворе Николая Кровавого! До такого «трэша» не додумывались даже после Февраля! Большевики и в этом отношении оказались впереди планеты всей.

§ 2.3. Но тут-то и возникает неожиданный камень преткновения (о который споткнулись многие исследователи эпохи). Дело в том, что «Дневник Вырубовой» уже в 1928 году подвергся разгромной критике со стороны официальной советской науки. Со страниц «Правды» и журнала «Историк-марксист» ведущие советские историки – в том числе Покровский – назвали «Дневник Вырубовой» фальсификацией. И как же нам быть с этим фактом?! Как его «толковать»?

Порой толкуют его весьма оригинально; причём – с привлечением мощного «идеологического базиса»! Так, один из наиболее известных современных исследователей, доктор исторических наук Генрих Иоффе утверждает, что Щёголев и Толстой, живописуя ужасы дворцового разврата и «распутинщины», проявили совершенно ненужную инициативу: «Мы уже отмечали, что «идеологические кампании» большевиков, тем более через 10 лет после прихода к власти, вряд ли нуждались в распутиниаде».

Это почему же?! «Февралисты» – нуждались, а большевики (ещё худшие враги Престола) – не нуждались! Чем же большевики так отличались в этом вопросе от «февралистов»?

Тут придётся привести развёрнутую цитату (ибо аргументация Иоффе очень уж показательна!): «Между тем приравнивать «февральских либералов» к «октябрьским большевикам» с точки зрения их стремления к компрометации царизма, пожалуй, так же «справедливо», как называть щёголевское издание материалов ЧСК «семью маленькими томиками». Ведь если послефевральская либеральная публицистика, а частично и историография такую цель перед собой действительно ставили, то большевистская (советская) историография Распутиным как средством «подрыва» политического лица царизма практически не интересовалась. Поэтому утверждать, что, например, публикация в 1927 г. журналом «Минувшие дни» сфабрикованного «Дневника Вырубовой», в котором красочно расписывался «романовско-распутинский маразм», якобы была в русле «мощной идеологической кампании по дискредитации царизма» (с. 16) – неверно. Публикация фальшивки тогда же была резко осуждена в журнале «Историк-марксист» как нечто такое, что «сеет заблуждения научного характера». Советская историография стремилась представить крушение царизма, говоря современным языком, итогом «системного кризиса», а Распутин в соответствии с этим подходом являл собой далеко не самое главное его проявление».

Здорово, что и говорить! Стало быть, «тайны петербургского двора» и проходимцы типа Распутина были советским историкам попросту не интересны – ибо, в соответствии с марксистской наукой, роль всех этих факторов в крушении царского режима вторична. Следовательно, «октябрьским большевикам» (в отличие от «февральских либералов») очернять последнего царя и его окружение, выпячивать тему распутинского влияния и т. п., – не требовалось! Актуализировать такие «частности» – значило бы противоречить идее закономерности и неизбежности революции.

Да уж так ли это?! Оставим пока в стороне марксистско-ленинскую теорию и вспомним о вещах более важных. Наука-наукой, а того же «чудовищного Распутина» поставил «во главе царской шайки» лично создатель Советского государства Ульянов-Ленин! Ещё в марте 1917 года – в своих «Письмах из далека». В тех же мартовских «Письмах» Ленин называл «распутинщину» едва ли не главной угрозой для России: «Рабочие хотят республики, а республика есть гораздо более «упорядоченное» правительство, чем монархия. Чем гарантирован народ от того, что второй Романов не заведёт себе второго Распутина?»

Не будем забывать и об исключительном внимании к «личности в истории» профессора Покровского. Покровский очень даже любил «мочить по персоналиям»! Достаточно вспомнить его гротескные изображения отвратительных русских правителей, церковных иерархов, полководцев и т. д. Исступлённое очернительство всех мало-мальски заметных деятелей русской истории было одной из важнейших составляющих его творчества. Так что теоретические представления об «исторических закономерностях» и «системном кризисе» власти никогда не мешали большевикам демонизировать и очернять конкретных представителей царского режима!

В частности, на личность Распутина большевики всегда обращали самое пристальное внимание. Чего стоит особое упоминание «писем Григория Распутина к Романову и его семье» (в «Правде» и «Известиях») – сразу под официальным сообщением о расстреле бывшего царя! Не надо забывать и о том, что коммунистов никакие противоречия с их собственной теорией не могут смутить в принципе. У них всегда наготове ответ: мол, такие дела – «диалектика»…

Так что в действиях Щёголева-Толстого и издателей «Минувших дней» не было абсолютно ничего «несвоевременного», ничего «несвойственного критике царизма с ленинских позиций»!

§ 2.4. И всё же – несмотря на хлёсткие фразы в публицистических работах Ленина, несмотря на порочность и дурновкусие исторических трудов Покровского, – в данном случае, похоже, профессиональные историки (хоть и советские) побрезговали такой низкосортной агиткой, справедливо расценив её как «вылазку бульварщины»? И – дружно «прихлопнули» её?! Так можно ли после этого взваливать на Советскую власть (помимо и без того тяготеющих на ней бесчисленных грехов) ещё и этот: фабрикацию заведомо лживых обвинений и распространение грязных слухов вокруг имени последнего царя?

Не только можно, но и нужно! Ибо у нас для этого есть все основания. Но сначала разберёмся с советской критикой «Дневника Вырубовой».

Во-первых, не стоит преувеличивать «дидактическое» значение этой кампании. Как-никак, «Дневник Вырубовой» на площадях не сжигали, за хранение его не расстреливали! А создатели его (Толстой и Щёголев) нимало не пострадали; напротив – продолжали благоденствовать, до самой смерти оставаясь благополучными и востребованными «людьми Системы». Толстой – тот и вовсе был превознесён и возвеличен Советской властью сверх всякой меры, а в конце концов удостоился посмертного общегосударственного траура! И это – во время Великой Отечественной войны!

Во-вторых, больно уж характерна ситуация с «Минувшими днями», в которых публиковался (и «мотором» которых являлся) «Дневник Вырубовой». Слишком уж она напоминает историю с небезызвестным еженедельником Юлиуса Штрейхера «Штюрмер»! Дело в том, что Покровский после скандала с липовым «Дневником» добился решения ЦК ВКП(б) о закрытии «Минувших дней». Сильная мера? Но так ведь и погромнопорнографический «Штюрмер» тоже «преследовался» высшими бонзами Третьего Рейха. И что? – кто-то на этом основании решится отрицать роль «Штюрмера» в становлении идеологии официального антисемитизма в нацистской Германии?!

Любое тоталитарное государство понимает, что «мамы разные нужны – мамы всякие важны». Тоталитаризму всегда приходится задействовать широкий арсенал приёмов. На то он и тоталитаризм! Для шибко умных – научные труды (пусть – идеологически выдержанные, но с претензией на академизм). Для масс – поделки попроще: «Дневник Вырубовой», «Протоколы сионских мудрецов», «Заговор императрицы», «Еврей Зюсс»…

Но «кликуш» у коммунистов в 20-е – 30-е годы и без того хватало. Один пролетарский поэт Демьян Бедный чего стоил! А акын Джамбул? А кремлёвский комендант Мальков? По грубости и примитивности, по откровенному идиотизму их «творения» вполне могли дать фору «Дневнику Вырубовой». Но – не критиковались! Никто в Советской России не обзывал их «вылазками бульварщины». За что ж «Дневнику» такая немилость?

Именно здесь, пожалуй, и кроется очень специфическое «в-третьих». Проблема в том, что в любом деле надо «выдерживать стиль». Всё хорошо – на своём месте. Трудно сочетать в одном флаконе площадную нецензурщину и тонкий яд. Щёголев и Толстой решились на серьёзный и ответственный шаг – взялись написать полноценную историческую фальшивку (что требует осмотрительности, внимания к деталям, известной «добросовестности» и трудолюбия), а к делу подошли – как к еженедельному фельетону в заводской многотиражке!

Помимо явной надуманности всех приведённых в «Дневнике» фраз и поступков (которые «от доски до доски» подтверждают идеи, высказанные ранее в «Заговоре императрицы»), Щёголев и Толстой позволяли себе чудовищные «ляпы». Чего стоит постоянное упоминание Александрой Фёдоровной своей сестры… Лизы. Хотя для императрицы великая княгиня Елизавета Фёдоровна всю жизнь была Эллой. С другой стороны, понятно, что человек невежественный, знающий только то, что сестру государыни в Православии звали Елизаветой Фёдоровной, только такой уменьшительный вариант вывести и мог!

И вся эта наивная, шитая белыми нитками халтура – ещё и преподносится с совершенно глупым вызовом (вынесенным прямо на обложку, в виде рекламной аннотации): «Дневник Вырубовой представляет исключительный интерес и не имеет ничего общего с вышедшими за границей воспоминаниями этой ближайшей сподвижницы последних Романовых». Вот уж с этим не поспоришь! Любой умеющий читать сразу поймёт, что реальная Вырубова – опубликовавшая в 1923 году в Париже собственные (весьма хитрые и осторожные) мемуары «Страницы из моей жизни» – никак не могла быть автором подобного бреда.

Так откуда же у фальсификаторов такая смелость (если не сказать – наглость)? Возможно, всё дело в том, что как раз в 1926 году – напомним, что «Заговор императрицы» вышел в 1925-м, а «Дневник Вырубовой» начал публиковаться в конце 1927-го! – в советской прессе (в частности, в журнале «Прожектор») появились ошибочные сообщения о смерти за границей бывшей фрейлины Вырубовой. Нельзя исключать, что в числе прочих советских граждан, поверивших этим сообщениям, оказались и Щёголев с Толстым. Именно это могло подстегнуть их извращённое воображение – ведь теперь можно было, ничего не боясь, врать от имени покойной!

Но тут случилась неприятность: благополучно здравствующая (и живущая совсем недалеко от Ленинграда, в Финляндии) Анна Вырубова узнала о появившейся фальшивке и весьма оперативно – уже в феврале 1928-го (то есть практически одновременно с публикацией «Дневника» в «Минувших днях»!) – выступила в эмигрантской печати с решительным опровержением.

Так что распространённое мнение, будто советские историки «сами опровергли эту негодную ложь», не выдерживает никакой критики. Письмо Вырубовой датировано 10-м февраля и опубликовано 23 февраля 1928 года. А первый критический отзыв в Советской России прозвучал только 11 марта 1928-го (на страницах «Правды»). То есть узнали, спохватились, «посоветовались с товарищами» и приняли решение на самом высоком уровне.

А решение тут могло быть только одно! Мы не случайно упоминали о том, что Советская власть в своё время была вынуждена отреагировать на выход книг Вильтона, Дитерихса и Соколова. Большевики понимали, когда можно безбоязненно настаивать на своей лжи, а когда – упираться не стоит.

То же самое было и теперь. Пассивно отмалчиваться – дожидаясь, пока от этой фальшивки не оставят камня на камне представители «контрреволюционного зарубежья», – было бы донельзя глупо. Всё равно как большому начальнику благодушно закрывать глаза на плутни ретивого подчинённого – заведомо зная, что плутни эти уже разоблачены и о них «сигнализируют в Центр»! Ведь обоим придётся отвечать! А вот если он своевременно «проявил бдительность» и сам «положил предел» стараниям не в меру увлекающегося подчинённого, то с него взятки гладки: подчинённый напортачил… «Эксцесс исполнителя», так сказать. А советская историческая наука – «вся в белом»; всему миру показала, что она грязных приёмов не приемлет. Соответственно, остальным утверждениям советских историков – можно верить.

И это – не домыслы и не «версии». Именно такими соображениями объяснили необходимость решительного осуждения «Дневника» сами красные историки!

Об этом недвусмысленно говорится в финале разгромной статьи «Об одной литературной подделке», помещённой в журнале «Историк-марксист». Надо заметить, что Иоффе процитировал его весьма лукаво – выборочно, – изменив тем самым смысл приведённой фразы на прямо противоположный! Вот как звучит эта фраза полностью: «Вместе с тем, надо сказать, что опубликование этой литературной подделки под видом подлинного документа заслуживает самого строго осуждения не потому только, что «Дневник» может посеять заблуждения научного характера, а потому, что пользование этой фальшивкой компрометирует нас в борьбе с уцелевшими сподвижниками Вырубовой и защищаемым ими строем. Следовательно, значение разобранной нами здесь публикации выходит за рамки литературного явления, становясь уже фактом политического порядка».

Лучше не скажешь: боимся, «что пользование этой фальшивкой компрометирует нас в борьбе с уцелевшими»… Пользование ей – политически невыгодно. Другими фальшивками – пожалуйста, пользуйтесь; а этой – ни-ни! Эта фальшивка уже «запомоена». Надо срочно «рвать концы»!

§ 2.5. Конечно, такое простое объяснение истории с разоблачением «Дневника» (руководитель экспедиции полоснул стропорезом по верёвке, на которой повис оступившийся носильщик, – пока тот не потянул всех остальных…) кому-то покажется неубедительным.

Что ж, пусть кто хочет и дальше восхищается «щепетильностью», проявленной красной профессурой в этом частном вопросе. Но вот что доподлинно известно – так это то, что Советская власть, когда считала нужным, не чуралась самых подлых исторических фальсификаций и подтасовок! Только сработаны они были чуть поумней и потщательней, чем «Дневник Вырубовой». Соответственно, не возникало и необходимости в их срочном опровержении.

Стоит привести несколько примеров такого вранья – характерных именно тем, что они хронологически относятся к тому же периоду, что и злосчастный «Дневник Вырубовой»!

Для начала надо сказать, что вообще-то Советы вовсе не боялись «скандальных тем» и «жареных» фактов, касавшихся жизни царской семьи. Напротив! – очень любили в них покопаться. И – широко эти темы освещали. А ну как в «февральские» месяцы кто-то не успел «проникнуться»? С этой целью в Советской России на протяжении 20-х годов – наряду с «Перепиской Николая и Александры Романовых» – тиражировались самые дикие и неправдоподобные сплетни и домыслы.

Так, в 1924 году в Москве и Ленинграде была издана книга «Три последних самодержца (Дневник А.В. Богданович)» – своего рода антология петербургских великосветских сплетен. Например, из этой книги советский читатель мог узнать, что вдовствующая императрица Мария Фёдоровна хотела отстранить от власти своего сына, императрица Александра Фёдоровна была лесбиянкой и т. д.

Образ Распутина и других «таинственных личностей у трона» по-прежнему будоражил умы отечественных интеллектуалов. И Советская власть охотно тиражировала их откровения! Так, в 1922 году в Москве выходит книга Ковалевского «Гришка Распутин». В 1924-м в Ленинграде издана книга Евреинова «Тайна Распутина». Тогда же появляется книга Семенникова «За кулисами царизма. Архив тибетского врача Бадмаева».

Но были вещи и покруче! В 1925 году в Ленинграде вышла книга Бецкого и Павлова «Русский Рокамболь (Приключения И.Ф. Манасевича-Мануйлова)», действительным автором которой оказался всё тот же неугомонный мистификатор Щёголев. А в 1927 году в Москве издаётся «роман-хроника» чекиста Никулина под названием «Адъютанты Господа Бога», где «на документальной основе» живописуются похождения Распутина, Рубинштейна, Питирима, Осипенко и прочих проходимцев.

Не менее интересен факт публикации в Советской России дневников видного представителя «клана Владимировичей» – великого князя Андрея Владимировича (двоюродного брата Николая Второго, мужа его бывшей любовницы балерины Кшесинской, младшего брата и сподвижника «императора в изгнании» Кирилла Первого…). Первая публикация – под названием «Дневник бывшего великого князя Андрея Владимировича» – состоялась в 1925 году в Ленинграде. В 1928 году в Москве, в журнале «Красный архив», был издан ещё один фрагмент дневников.

Цель таких публикаций достаточно очевидна. Рисуемая в них картина «разложения правящей верхушки», карикатурный Николай Второй, Александра Фёдоровна («демон в юбке»), инфернальный Распутин, всевластная Вырубова – все эти образы, по мнению большевиков, служили прекрасным «моральным оправданием» революции!

§ 2.6. Но главное – то, что советские историки-академисты сами не чурались сомнительных поделок. Что, собственно говоря, не удивительно (если вспомнить слова Покровского о том, что «история – это политика, опрокинутая в прошлое», и то, что мораль в политике большевики отрицали в принципе).

Тут уместно будет ещё раз напомнить, что «проштрафившийся» Щёголев тоже был известным историком, признанным специалистом по эпохе Николая Второго. В частности, именно он готовил к изданию материалы Чрезвычайной следственной комиссии (в Советской России была издана большая часть следственных материалов ЧСК в семи томах). Правда, Щёголев «погорел» на «Дневнике Вырубовой» – но примерно тем же самым занимались и другие! Просто остальные мэтры «совместительствовали» более осторожно.

Например, видный большевистский функционер и журналист Сосновский (именно ему Партия поручила подготовку к изданию «романовских бумаг») был в то же время одним из первых мастеров советского фельетона. Интересно, разделял ли сам Сосновский две эти ипостаси своего «революционного служения»? Другой, не менее известный участник разбора «романовских бумаг», профессор истории Сторожев (именно его считают виновником утечки материалов за рубеж), тоже не гнушался черновой пропагандистской работы. Так, в 1919 году – то есть параллельно разбору романовского архива! – из-под его игривого пера пачками выходят фельетоны с такими характерными названиями как «Между предательством и преданностью», «Из сказки о большом Вилли и маленьком Ники», «Конец вырубовско-распутинского самодержавия» и т. д.

Советские историки явно не читали статей Иоффе! – потому и не знали, что им, «вооружённым передовым учением», ни к чему повторять старые февральские байки про царицу, Вырубову и Распутина…

Характерно, что некоторые из историков революционной эпохи, чьи произведения активно использовались Советской властью в пропагандистских целях, давно уже изобличены как профессиональные фальсификаторы – только произошло это с ними несколько позже, чем с Щёголевым! Так, в своё время большим успехом пользовалась изданная в 1920 году в Петрограде книга литературоведа и историка Лемке «250 дней в царской ставке (25 сент. 1915 – 2 июля 1916)». Книга, надо признать, зубодробительная! И царь, и его окружение, и его генералы вызывают при прочтении ненависть и презрение. Такие люди могут только проиграть войну и привести страну к гибели.

Написана книга очень лукаво – в форме дневника (что придаёт ей убедительности в глазах неискушённого читателя). Правда, подённые записи иногда перебиваются неожиданными сентенциями: «перечитывая приказы по всем нашим армиям за всё время войны, особенно же за 1915 год…» и т. п. Так что удивительная авторская прозорливость, выказанная на страницах этого дневника, не должна никого смущать. Автор явно был «задним умом крепок».

Авторский настрой тоже понятен – он проявляется в таких щедро рассыпанных в «дневнике» фразах как «Романовы развратили всю страну», «шайка правительственных злодеев» и т. п. Но беда не в этих обобщениях, а в самих излагаемых «фактах». Вот, например, типичная «зарисовка с натуры»:

«– Ваше величество, не прикажете ли своевременно приветствовать оба съезда? – спросил Алексеев на докладе.

– Стоит ли? – ответил Николай. – Вся эта работа – систематический подкоп под меня и под всё моё управление. Я очень хорошо понимаю их штуки… Арестовать бы их всех вместо благодарности.

– Но, ваше величество…

– Ну, хорошо, хорошо, пошлите им. Придёт время, тогда с ними сочтёмся…».

Вот какой злобный и коварный царь! Если он и не сделал ничего плохого русской «общественности», – так это он просто не успел!

Верить или не верить в достоверность таких пассажей – дело читателя. Только читателю надо помнить, что Лемке всегда был «левым»; что его героями всегда были русские бунтари, революционеры и «революционные демократы», а антигероями – цари и их чиновники. И что после революции Лемке, как и следовало ожидать, вступил в РКП(б). Но самое главное – время выхода книги. 1920 год! В стране – Гражданская война, в Петрограде – едят кошек. И в этом же голодном Петрограде Советская власть издаёт «250 дней в царской ставке». Вот до какой степени «востребованной» и своевременной оказалась работа!

А много лет спустя Лемке был-таки «пойман за руку»… Правда, не со своими «дневниками», а с милыми его сердцу революционными демократами. Было доказано, что Лемке сам выдумал никогда не существовавшую в действительности книгу Некрасова «Как я велик», «записку Герцена для Огарёва» и т. д. И чего же стоят «свидетельства» этого профессионального фальсификатора-болыпевика о том, что он видел и слышал в царской Ставке? Цена им – ровно один грош!

§ 2.7. Старательно развивался в Советской России и главный сюжет «февралистов»: окружение Николая Второго и немецкий шпионаж. Хотя, как говорится, чья бы корова мычала!

Впрочем, последнее – только естественно. Деятелям Советской власти поневоле надо было валить с больной головы на здоровую. Например, знаменитый генерал Бонч-Бруевич (первый царский генерал, перешедший на сторону Советской власти) поддерживал связь с большевиками ещё в 1915–1916 годах! Что не удивительно – ибо его родной брат Владимир был видным большевиком, ближайшим соратником Ленина. Поэтому в годы Мировой войны секретные документы штаба Северного фронта попадали прямиком на страницы большевистского журнала «Сборник социал-демократа», издававшегося в Швейцарии.

Недаром Бонч-Бруевич в 1915 году сыграл такую активную роль в позорном деле Мясоедова (закончившемся казнью невиновного)! И впоследствии, уже при Советской власти, Бонч-Бруевич продолжал рассказывать сказки об измене «на самом Верху». В частности, он писал: «Благодаря моему официальному положению, я имел постоянный доступ к этим тайнам и волей-неволей наблюдал обстоятельства, о наличии которых другие лишь подозревали. Я видел, как с первых дней войны германская и австрийская службы разведки с ужасающей безнаказанностью чувствовали себя хозяевами в наших высочайших органах управления, что в значительной степени содействовало моему разочарованию в старом режиме».

Надо сказать, что по поводу военного министра Николая Второго генерала Сухомлинова у Советской власти никаких сомнений даже не возникало! О нём в «Кратком курсе истории ВКП(б)» было сказано коротко и ясно: «Сухомлинов выполнял задание немецкой разведки – сорвать снабжение фронта снарядами, не давать фронту пушек, не давать винтовок».

Но как быть с самим Николаем Вторым и его ближайшим окружением (императрицей, Распутиным)? У многих советских историков 20-х – 30-х годов не было сомнений и на этот счёт. Так, разоблачению «предательской сущности» Романовых и их окружения были посвящены книги Семенникова «Политика Романовых накануне революции (от Антанты – к Германии)» (1926 год) и «Романовы и германские влияния во время мировой войны» (1929 год). Своеобразную позицию занимал Покровский: мол, все они там были такие сволочи, что вопрос о предательстве Распутина не принципиален и не интересен. Ибо Распутин ради собственных выгод и ради своих венценосных «патронов» мог и без немецких денег сделать любую подлость и предать кого угодно!

Однако ж все эти версии ещё можно (при большом желании) назвать «добросовестным заблуждением». Куда интересней другие случаи! – когда злонамеренная «антиромановская» ложь была сутью и основным содержанием сложной организованной провокации советских спецслужб.

Показательна в этом отношении одна из операций бывшего генерала Комиссарова. Этот Комиссаров был чем-то вроде аналога Бонч-Бруевича в Отдельном корпусе жандармов – такой же подлый, беспринципный, ни перед чем не останавливающийся негодяй. Мнения коллег-жандармов о Комиссарове на редкость единодушны. Ещё в 1917 году Комиссаров сошёлся с большевиками, состоял «для особых поручений» при Военно-революционном комитете. А в 1920-м – выехал за границу, где развернул активную деятельность на благо молодой Советской власти (в частности, был задействован в кампании по дискредитации эмигрантского монархического движения в Европе). После разоблачения Комиссаров был вынужден переехать из Европы в Америку, где продолжал работать на ОГПУ.

А теперь откроем вышедший в 1929–1932 годах двухтомник Звонарёва (Звайгзне) «Агентурная разведка» (уже цитировавшийся выше) и с удивлением обнаружим там такой пассаж: «В декабре 1924 года бывший русский жандармский генерал Комиссаров поместил в одной из американских газет сообщение, в котором утверждает, что германцы знали также маршрут английского фельдмаршала Китченера, что дало им возможность взорвать английский крейсер, на котором Китченер ехал в Россию. Причём, по словам Комиссарова, маршрут этот немцам передал некий Шведов (псевдоним), специально ездивший для этой цели из Петрограда в Стокгольм к германскому посланнику фон Люциусу. По возвращении в Петроград Шведов якобы был арестован, судим и повешен. В предательстве Китченера Комиссаров обвиняет, прежде всего, Распутина, А.Ф. Романову и Вырубову. См. «Красную Газету», № 288, 17 декабря 1924 года)».

Ох и извилист же оказался путь этого «разоблачения»! То есть сначала ОГПУ даёт задание своему агенту Комиссарову. Тот его добросовестно выполняет – даёт интервью соответствующего содержания. Чуть ли не на другой день после публикации скандального материала в заокеанской прессе большевистская «Красная Газета» повторяет эту информацию на своих страницах – уже как «вести из-за бугра». Вот, мол, о чём толкуют эмигранты из числа бывших жандармов в далёком капиталистическом мире… Оказывается (по мнению этих посвящённых господ), секреты немцам во время войны передавали Александра Фёдоровна Романова, Вырубова и Распутин! А потом эта ересь (со ссылкой на советскую печать) попадает в серьёзную литературу – в толстые многотомники с грифом «Для служебных целей». Круг замкнулся.

Конечно, такой путь куда длительнее, сложнее, муторней и затратней, чем тупая штамповка «Заговора императрицы», «Дневника Вырубовой»; а вслед за «Дневником Вырубовой» – ещё и «Дневника Распутина» (как намеревались Щёголев с Толстым). Зато такой путь вернее и надёжней. На «Дневнике Вырубовой» далеко не уедешь! А вот на ядовитой смеси «дозированного» академического вранья (из уст официальной советской историографии) с безудержным «неакадемичеким» (из уст затейников от «масскульта») – коммунисты ехали 70 лет. И пытаются ехать до сих пор!

Глава 3

§ 3.1. Но вот миновали страшные 20-е – 40-е и «волюнтаристские» 50-е. Наступила «золотая осень» советской эпохи – благословенный Застой. За прошедшие десятилетия многое поменялось в официальной идеологии! Давно уже стало обязательным к месту и не к месту поминать патриотизм (хотя, преимущественно, «советский»), рассуждать о «прогрессивном значении» присоединения тех или иных земель и народов к России (хотя бы и царской…). Давно уже разнесли в пух и прах покойного академика Покровского. Поубавилось откровенной ходульности и «вульгарного социологизма» в исторических работах. Изменились трактовки многих исторических событий. Сгладились (а порой – поменялись на прямо противоположные) оценки многих деятелей дореволюционной России.

Однако оценка личности последнего царя (именно потому, что он был последним; потому что свергли и убили – именно его!) осталась неизменной. И для советской исторической науки, и для советского искусства он оставался тем же, чем был в далёкую революционную эпоху, – карикатурой, лицом на мишени, «Николаем Кровавым»… Команду «фас!» в отношении его никто не отменял.

Более того! Именно в 60-е – 70-е годы поднялась очередная волна лжи и клеветы на Николая Второго. Отчасти это было своеобразной «защитной реакцией» – ответом на внезапную угрозу извне. Дело в том, что как раз в 60-х – 70-х годах на Западе возрос интерес к личности последнего русского царя. Чему в немалой степени способствовали скандалы и судебные разбирательства, связанные с появлением очередной лже-Анастасии. Откровением для западной публики стала книга Роберта Мэсси «Николай и Александра» и снятый по ней голливудский фильм. Пусть художественные достоинства последнего были невелики, но общий настрой – выражающий откровенное сочувствие главным героям – выгодно отличал его от прежних западных поделок (типа «Распутин и императрица» или «Распутин – сумасшедший монах»).

Поэтому советские идеологи решили, что пора организовать достойный отпор «махровым антисоветчикам, сделавшим немало и в литературе, и в кино для реабилитации царизма и извращения подлинной истории».

Соответственно, и в 60-е – 70-е годы сохранялась прежняя властная «установка»: старательно поливать грязью Николая Второго, его семью и окружение. А поскольку никакого нового «компромата» за несколько десятилетий усиленных поисков найдено не было, советским историкам и «инженерам человеческих душ» пришлось мусолить старые, затасканные байки. Так, в 1960-х годах на советском телевидении крутили телеспектакль «Крах» (по незабвенной пьесе Щёголева-Толстого «Заговор императрицы»). Сюжетец, придуманный Щёголевым и Толстым, оказался столь востребованным, что тогда же – в 1966 году – было решено снять по «Заговору императрицы» полноценный художественный фильм (ибо, как говаривал Ленин, «из всех искусств для нас важнейшим является кино»).

Правда, образовательный и культурный уровень советского кинозрителя застойной поры несколько отличался от «стандартов» послереволюционной эпохи. Поэтому заказчикам и создателям пришлось помучиться – менялись режиссёры, сценаристы (и в конце концов был написан новый сценарий); фильм неоднократно переименовывался, возвращался на доработку и т. д. В результате кинокартина, задуманная ещё в 1966 году (к 50-летию Октябрьской революции) и получившая своё окончательное название («Агония») в 1967-м, была показана зарубежному зрителю только в 1981-м, а на советский экран вышла ещё позже – весной 1985-го (аккурат к началу горбачёвской Перестройки).

«Агония» Элема Климова показательна тем, что создавалась не как заурядная «агитка», а как серьёзное произведение искусства. Тут были задействованы лучшие творческие силы застойной эпохи: талантливый режиссёр (Климов), талантливые сценаристы (Лунгин и Нусинов), талантливый композитор (Шнитке), целое созвездие талантливых актёров (Петренко, Ромашин, Фрейндлих, Броневой, Талызина, Солоницын, Катин-Ярцев, Калягин и другие), было затрачено много лет упорного труда («половина моей жизни», по словам режиссёра).

А что получилось «на выходе»? – примитивная карикатура, антология лживых штампов! Несчастная Россия под игом кровавого, бесчеловечного режима. Император – пьяница и злодей. Императрица – махровая русофобка (даже молящаяся… по-немецки). Кстати, императрицу почему-то возит в кресле-каталке фрейлина Вырубова (хотя её в это время саму возили в каталке!). А главный герой фильма – полусумасшедший Гришка Распутин, полностью подчинивший себе безвольного царя и меняющий по своему усмотрению министров. Итоговый приговор сему творению может быть только один: «развесистая клюква».

Вопрос поставим так: а что ещё могло получиться у уважаемого режиссёра? – когда он сам в 1968 году, в процессе «пробивания» фильма, писал в ЦК КПСС: «Сейчас ещё не упущено время, мы ещё имеем возможность выпустить наш фильм на советский и мировой экран раньше, чем будет закончена американская картина (Климов имеет в виду «Николая и Александру»), и таким образом нейтрализовать её влияние на зрителя. Наш фильм (он носит название «Агония») может иметь весьма высокие прокатные перспективы как внутри страны, так и за рубежом. Он может стать серьёзным оружием контрпропаганды».

Так что, как видим, в этом вопросе ничего не изменилось со времён Февраля (главная цель творческих усилий: не допустить «реабилитации царизма»!). А как известно, когда говорят пушки, музы молчат…

§ 3.2. Но то – кинематография. Да и странно было бы требовать многого от такого специфического жанра как «историческое кино». А как обстояло дело на литературном фронте? Что предлагали литераторы застойной эпохи жителям «самой читающей страны»?

Именно литераторы-то и отличились больше всего! При знакомстве с некоторыми советскими книгами 1960-х – 1970-х годов складывается впечатление, что писались они для каких-то грубых революционных люмпенов времён «военного коммунизма», – столько там было и откровенной жестокости, и низкопробной клеветы.

Образчиком первого направления может служить изданная в 1968 году Средне-Уральским книжным издательством повесть Якова Резника «Чекист». Здесь есть над чем задуматься! Ведь 1968 год был годом «юбилейным»: пятьдесят лет со дня екатеринбургского злодеяния. И место издания отнюдь не случайно: Средне-Уральское книжное издательство – это Свердловск, бывший (и нынешний) Екатеринбург. Именно в Екатеринбурге, именно к пятидесятилетию убийства царской семьи издаётся апологетическая книга о руководителе расстрела – коменданте «дома особого назначения» Янкеле Юровском!

Советский писатель Резник всю жизнь штамповал идеологически выдержанные (то есть – лживые и прилизанные) биографии героев социалистического пантеона: Орджоникидзе, Кошкина (создатель танка Т-34), Юлиуса Фучика и других. И вот – хвалебная песнь о героическом цареубийце Юровском. Понятно, что не просто так штатный псалмопевец Резник вдруг решил разродиться – притом, именно к юбилейной дате! – очередным панегириком. И вряд ли он сам, по собственной инициативе, решился бы поднять тему цареубийства! Он всего лишь выполнял очередной партийный заказ…

Образчиком другого направления – очернительски-клеветнического – является роман Валентина Пикуля «Нечистая сила» (журнальный вариант был опубликован в 1979 году в «Нашем современнике» под названием «У последней черты»).

На романе этом придётся остановиться поподробнее. Во-первых, роман Пикуля – произведение очень известное, переиздаваемое и читаемое до сих пор. Во-вторых, первая же публикация в «Нашем современнике» вызвала большой общественный резонанс (и волну критики в свой адрес) – что поныне даёт некоторым исследователям повод для исторических спекуляций. В-третьих, именно по этому произведению наш русский обыватель поныне судит о Николае Втором и его окружении…

Для начала надо напомнить, что популярный советский писатель Валентин Саввич Пикуль успешно развивал в своём творчестве традиции французского романиста Александра Дюма. Творчеству Пикуля были свойственны следующие характерные черты: использование в качестве основного сюжета произведений ярких моментов отечественной истории (в связи с чем в глазах неискушённой публики он выглядел чуть ли не «знатоком русской истории»), вопиющая недобросовестность в обращении с источниками (порой он довольствовался всего одним, но и его цитировал и толковал как заблагорассудится), удивительная поверхностность суждений и поспешность выводов, совершенно произвольное наделение реальных исторических персонажей положительными или отрицательными качествами, предельно пошлый слог и какая-то болезненная склонность к скандальным подробностям (особенно – альковного характера).

И вот такой человек взялся писать роман о царствовании Николая Второго. Неудивительно, что главным героем книги оказался авантюрист Григорий Распутин. Впрочем, гадостей и исторических несуразностей в романе хватает и без Распутина! Стоит привести, навскидку, несколько цитат из романа – исключительно в расчёте на культурных людей (у которых на полке не стоит полное собрание сочинений Валентина Пикуля), дабы они получили некоторое представление об этом опусе.

Вот Пикуль пишет об Александре Третьем: «Император же продолжал жить так, будто никакого нефрита у него нет, и его почки – это железные насосы, способные денно и нощно перекачивать от одного отверстия до фанов другого литры коньяку, водки и шампанского…». А вот – о его сыне: «На парадах, когда Николай II, сидя в седле, перебирал поводья, пальцы рук его безбожно тряслись, и лощёные гусарские эскадроны, в которых было немало мастеров-вахмистров, готовых выпить и закусить огурчиком, про себя отмечали: «Эге, Николашка! А ты, брат, тоже, видать, зашибаешь…». А вот – о Распутине: «Гришка слёг в постель, велел Нюрке набулькать в кухонный таз мадеры и стал пить, пить, пить… Один таз опорожнил – велел наполнить второй».

А вот каким языком изъясняются у Пикуля лидеры думских фракций: «Поверьте, – сказал Пуришкевич, – моя речь не будет даже криком души. Это будет блевотина, которую неспособен сдержать в себе человек, выпивший самогонки больше, чем нужно…». Прекрасное, надо сказать, описание самой сути творчества Валентина Саввича!

У цариц, у тех – своя напасть… Вот Пикуль пишет о вдовствующей императрице Марии Фёдоровне: «После этой рискованной операции Мария Фёдоровна сразу же произвела вторую. Неожиданно для всех она вышла замуж. Из трёх своих любовников царица выбрала в мужья одного – своего гофмейстера князя Георгия Шервашидзе…». А вот – об Александре Фёдоровне: «Охотница она до наслаждений Венеры была очень большая! Так царица во время плавания на «Штандарте» остановила свой выбор на Николае Павловиче Саблине… Личность неяркая. Обычный флотский офицер. Неразвратен, и этого достаточно. Живя в этом содоме, он страдал одним чувством – бедностью и унижением от этой бедности. Царица открыла ему сердце, но не кошелёк…».

Не мог Пикуль обойти молчанием тему набожности Александры Фёдоровны: «В алтарных пределах храма она велела выдолбить для себя глубокую нишу, в которой и скрывалась. Время от времени из тайника, словно из гадючьей норы, высовывалась её голова. Быстро оглядит молящихся – нет ли опасности, и снова спрячется, задёрнув ширму». И т. д. и т. п. Но не довольно ли?

§ 3.3. Порой Пикуль просто забывал, о какой эпохе взялся писать! Вот как, например, он живописует царское правосудие: «Всюду работали Шемякины судилища, не успевавшие вешать, стрелять и поджигать. Тюрьмы переполнялись. Заключённых стали убивать даже в камерах. В глазок двери всовывалась винтовка, человек вжимался в стенку – и пули приколачивали его к стене, как гвоздями». Автор явно попутал царскую власть с Советской.

При этом Пикулем были дословно повторены все «февралистские» и большевистские легенды. Он не пропустил ни единой!

Германофильство царицы? – пожалуйста, вот вам зарисовка из семейной жизни Николая и Александры! «Заядлая лежебока, теперь она сидела на постели. Сидела не как-нибудь, а в дорожной ротонде и в шапке, держа возле себя саквояж с драгоценностями. «Алике, что ты делаешь тут в потёмках?» – «Разве ты не видишь, что я еду». – «Ты… едешь? Куда же ты едешь?» – «Пора бы уж знать, Ники, – отвечала она мужу, – что у меня есть единственная дорога – до родного Фридрихсбурга…».

Отстранение императора от власти Александрой Фёдоровной и Распутиным? – тоже имеется! «Распутин до предела упростил роль русского самодержца. Штюрмер и сам не заметил, когда и как Гришка задвинул его за шкаф, а все дела империи решал с царицей, которая стала вроде промежуточной инстанции, передававшей мужу указания старца. Николай II не обижался!»

Намерение правительства Николая Второго заключить сепаратный мир? – и это есть! «Кайзеровское правительство понимало настроения Путиловых, в Берлине предугадывали тайные вожделения Романовых – выходом из войны избежать наступления революции!»

Предательская позиция Распутина? – да ради Бога! «И всё время, пока русская армия наступала, Распутин был не в духе, он материл нашу армию, а царя крыл на все корки: – Во орясина! Мир бы делать, а он попёрся…».

Готовность придворной камарильи «открыть фронт» немцам? – сколько угодно! «Распутин утешал императрицу, что на случай революции у них есть верное средство: «Откроем фронт перед немцами, и пущай кайзер сюды придёт и порядок учинит. Немцы, они люди строгие… не балуют!» Или вот: «Распутин, думая, выпил две бутылки мадеры. – Ещё рано, – сказал, – пятки салом мазать. Погожу и царей тревожить. Ежели наши растократы на меня ополчатся, я сделаю так, что весь фронт развалится за одну неделю… Вот те крест святой: завтрева немцы будут гулять по Невскому!»

В общем, тёмный ужас.

§ 3.4. И в итоге… роман Пикуля жестоко разругали. Так, в августе 1979 года он был раскритикован на страницах «Литературной России» историком Пушкарёвой (специализирующейся на предреволюционной эпохе). А в октябре 1979-го видный литературный критик Оскоцкий разгромил его не где-нибудь, а на страницах «Правды». После такой показательной порки выход романа отдельным изданием задержался до времён горбачёвских Гласности с Перестройкой.

Почему так получилось? Вновь процитируем объяснение Иоффе: «Советская историография стремилась представить крушение царизма, говоря современным языком, итогом «системного кризиса», а Распутин в соответствии с этим подходом являл собой далеко не самое главное его проявление. Вот почему распутинская тема долго не была предметом изучения в советской исторической науке. Кажется, В. Пикуль стал одним из первых, кто поднял её в своей книге «У последней черты». Но она как раз шла вразрез с официальной линией советской историографии и была подвергнута жёсткой критике».

И вновь спросим: да уж так ли это?! Не проще ли обстояло дело? Ведь Пикуль – в силу своего паталогического безвкусия и дремучего невежества – «подставился» со своим романом столь основательно, что его нельзя было не разругать. Чего стоят одни бесконечные непристойности, которыми роман переполнен сверх всякой меры! А поздний СССР, если кто не помнит, был государством достаточно ханжеским и «аморалку» ни под каким соусом не приветствовал.

Кроме того, Пикуль – в силу своего маниакального антисемитизма – затронул ещё более «неприличную» тему: еврейский вопрос.

Да ещё как затронул-то: «Еврейский вопрос – это выдумка! Российскую империю населяло множество угнетённых народов, так или иначе бесправных». Вот это – Иоффе точно подметил! – действительно шло вразрез с официальной линией советской историографии. Пикуль судил о положении евреев в царской России слишком уж вольно: «Да и о каком, спрашивается, «бесправии» могли толковать Рубинштейны и манусы, гинцбурги и симановичи, владевшие банками, державшие конторы на Невском, хозяева редакций и универсальных магазинов?» Слышится в этом что-то до боли знакомое… Айсберги! Это мы понять можем. Десять лет как жизни нет. Всё Айсберги, Вайсберги, Айзенберги, всякие там Рабиновичи.

А чего стоят упомянутые Пикулем регулярные свидания Протопопова с «еврейской мафией»? Ибо «сионисты уже поддели на крючок запутавшегося в долгах Добровольского, теперь зацепили за кошелёк и Протопопова». Да, сионисты – они повсюду! «Протопопов сказал, что в разговоре с царём хотел бы в первую очередь коснуться злободневного «продовольственного вопроса», но Симанович грубо пресёк его: – Сначала – евреи, а жратва – потом…». Понятно теперь, кто виноват в бедах русского народа? – Симановичи.

Интересно, что главную причину учинённого Пикулю нагоняя верно подметил ещё в 1980 году сын премьер-министра Столыпина, Аркадий Петрович Столыпин: «Пикуль, с одной стороны, неумело лгал, а с другой – перешагнул через черту предписанного и дозволенного».

Вообще, вся история с романом «Нечистая сила» до смешного напоминает историю с «Дневником Вырубовой». Как в том, так и в другом случае авторы явно «перестарались». А параллели в этих опусах можно найти просто удивительные. И вот тут Пикуль – надо отдать ему должное! – переплюнул своих предшественников. Например, Щёголев и Толстой изобразили Николая Второго жестоким убийцей, забившим насмерть какого-то «Петрушу». Пикуль – выше берёт! У него Николай, в бытность цесаревичем, убивает… своего родного брата.

Вот как было дело: «Но однажды над мачтами фрегата, идущего в океане, вдруг завитала на мягких пуантах тень балерины Кшесинской – злопамятный Ники не простил брату его успехов у Малечки! Георгий стоял в это время спиною к открытому люку. Николай со страшной злобой пихнул Жоржа от себя – и тот залетел прямо в трюм. Из глубин корабля послышался сочный шлепок тела, столь отчётливо прозвучавший, будто на железный прилавок шмякнули кусок сырого мяса… Чахотка, недавно залеченная, после падения в трюм дала яркую вспышку. В Бомбее был созван консилиум врачей – русских и колониальных, которые сообща решили, что влажный воздух тропиков лишь ускорит развитие туберкулёза. Александр III телеграфом из Гатчины распорядился: «ГЕОРГИЮ ВЕРНУТЬСЯ НЕМЕДЛЕННО». Новый год встречали без ёлки – вместо неё соорудили нечто варварское из бамбуковых палок. На рейд Бомбея, возвращаясь из Владивостока на Балтику, влетел бравый крейсер «Адмирал Корнилов», чтобы забрать на родину великого князя Георгия. Николай вежливо прервал охоту на крокодилов – ради прощания с братом, которого сам и угробил!»

Понятно, что в позднем СССР – где издавались только книги, одобренные Главлитом, – академической науке было как-то неловко молча пройти мимо подобного «бреда сивой кобылы»… В 1979 году – точно так же, как в 1928-м.

Глава 4

§ 4.1. Но то – беллетристика. Да и странно было бы ждать чего-то иного от такого клоуна как Валентин Пикуль! А что предлагали советским читателям «серьёзные» авторы?

Наиболее характерным образчиком застойной исторической публицистики является книга журналиста Марка Касвинова «Двадцать три ступени вниз» – своего рода политическая биография Николая Второго. По общему мнению – в том числе по мнению профессиональных историков, – труд Касвинова был наиболее «дотошным» из советских исторических исследований, посвящённых изучению личности последнего царя и его «ближнего круга». Так что Касвинов до сих пор непременно упоминается во всех диссертациях!

Впервые «Двадцать три ступени вниз» были опубликованы на страницах журнала «Звезда» в 1972–1974 годах. В книжном варианте труд Касвинова увидел свет в 1978-м. Впоследствии он неоднократно переиздавался большими тиражами – с 1981-го по 1990 год – как в СССР (в Москве и в столицах союзных республик), так и в соцстранах.

Хоть книга «Двадцать три ступени вниз» и была написана в жанре документалистики, но по своему содержанию и идеям: кровавый тиран Николай Второй, изменница Александра Фёдоровна, полностью овладевший их волей немецкий агент Распутин (а также по обилию скандальных подробностей), она мало чем отличается от романа Пикуля.

Тут надо обратить внимание на следующий пикантный момент: ленинградский журнал «Звезда» начал публикацию касвиновского труда в августе 1972 года и закончил в 1974 году. А ленинградец Пикуль, по собственному признанию, засел за свой «опус магнум» 3 сентября 1972 года и закончил его 1 января 1975-го. Поэтому можно смело утверждать, что Пикуль в «Нечистой силе» лишь пересказывал своими словами то, что вычитывал у более грамотного Касвинова (а кой-какие скандальные подробности он позаимствовал у давно и надёжно позабытого Не-Буквы).

В связи с этим ещё раз процитируем Иоффе: «Вот почему распутинская тема долго не была предметом изучения в советской исторической науке. Кажется, В. Пикуль стал одним из первых, кто поднял её в своей книге «У последней черты». Но она как раз шла вразрез с официальной линией советской историографии и была подвергнута жёсткой критике». Да нет же! – всё было как раз наоборот… Это романист Пикуль следовал «официальной линии советской историографии». Просто иногда увлекался и «перебарщивал» (так что Советской власти приходилось его одёргивать). «Одним из первых» этот профессиональный развлекатель публики не мог быть ни в чём!

§ 4.2. Но вернёмся к Касвинову. Его «Двадцать три ступени вниз» представляют собой подлинный манифест имморализма. Автор не скрывает своей радости по поводу того, что вся царская семья была уничтожена. Даже название книги было выбрано им не случайно – Касвинов, видите ли, подсчитал число ступенек, по которым мученикам пришлось пройти, спускаясь в расстрельную комнату. Да и начинается повествование не с рождения последнего русского императора и даже не с начала его царствования (что было бы логично для политической биографии), а с ироничного описания тщетных попыток спасти царскую семью от гибели.

Само убийство также откровенно смакуется автором: «Группа вооружённых рабочих, сопровождаемая уполномоченными Совета, поднимается около полуночи на второй этаж. Ермаков и Юровский будят спящих, предлагают им встать и одеться. Юровский объявляет Николаю: на Екатеринбург наступают белые армии, в любой момент город может оказаться под артиллерийским обстрелом. Следует всем перейти из верхнего этажа в нижний.

Один за другим выходят в коридор семь членов семьи Романовых и четверо приближённых (Боткин, Харитонов, Трупп и Демидова). Они спускаются за Авдеевым вниз – двадцать три ступени между вторым и первым этажами. Выйдя во двор, поворачивают к входу в нижний этаж и переступают порог угловой полуподвальной комнаты. Площадь её 6x5 метров. На стенах обои в косую клетку. На окне – массивная металлическая решётка. Пол цементный.

После того как все вошли в эту комнату, стоявший у входа комиссар юстиции Юровский выступил вперёд, вынул из нагрудного кармана гимнастёрки вчетверо сложенный лист бумаги и, развернув его, объявил: «Внимание! Оглашается решение Уральского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов».

Под низкими сводами полуподвала громко, отчётливо прозвучали первые слова:

«Именем народа…»

И так же прозвучали последние…

И сразу после этого под низкими сводами загремели выстрелы».

Даже уничтожение убийцами тел казнённых Касвиновым романтизируется и героизируется: «Рабочий Урал решил не отдавать Романовых в руки контрреволюции ни живыми, ни мёртвыми: предать огню и развеять по ветру их останки».

Не забыл Касвинов упомянуть и о судьбе великих князей, попавших в руки большевиков: «В то время как пылал костёр в урочище Четырёх Братьев, наступила развязка и для обитателей Напольной школы в Алапаевске».

Здесь надо обратить внимание на слова «в то время как пылал костёр». Ведь из этого поневоле напрашивается вывод, что расправа над Романовыми была санкционирована из Центра! Поэтому Касвинов спохватывается и откровенно «включает дурака»: «Стремительное продвижение белых к этом городу, наплыв монархистов в Верхотурский уезд, спровоцированное ими в районе Невьянского завода кулацкое восстание с целью захвата родственников бывшего царя – всё это вынудило Алапаевский Совет в середине июля принять такое же решение, какое было принято Екатеринбургским Уральским Советом в отношении царской семьи».

Скажите пожалуйста! – «наплыли» откуда-то монархисты и уговорили уральских крестьян восстать, чтобы освободить царских родственников.

Впрочем, бумага всё терпит. И Касвинов опять увлекается и проговаривается: «Мы, отмечал Ленин, «…можем пожалеть об одном: о том, что республиканское движение в Португалии недостаточно решительно и открыто расправилось со всеми авантюристами… до сих пор в Португалии удалось только напугать монархию убийством двух монархов, а не уничтожить монархию». Иное решение дала история в России в 1917–1918 годах. Она не «пугала» здесь ни монархию, ни её представителей из царствовавшей династии, а вырвала то и другое из русской почвы с корнем, раз и навсегда».

И Касвинов сдуру ещё раз называет по имени главного виновника цареубийства (и те цели, которые он преследовал): «В своё время В.И. Ленин, рассматривая возможность создания в России конституционной монархии английского типа, писал, что если в такой стране как Англия, которая не знала ни монгольского ига, ни гнёта бюрократии, ни разгула военщины, «понадобилось отрубить голову одному коронованному разбойнику», чтобы обучить «конституционности» королей, то в России «надо отрубить головы по меньшей мере сотне Романовых», чтобы отучить их преемников от преступлений. Революция ограничила число казнённых Романовых девятнадцатью, развеяв их пепел над отрогами Уральских гор. И эту свою миссию революция выполнила с основательностью, сделавшей навсегда невозможным появление в России каких-либо преемников царской династии».

Ну вот! – теперь, по крайней мере, всё понятно и логично. А то какое-то кулацкое восстание в районе Невьянского завода…

§ 4.3. Естественно, все цареубийцы – как и совершённое ими преступление – прекрасны и «самоотверженны» (и вызывают в Касвинове преклонение и восторг). А вот кто ещё – помимо убитого царя, его жены и детей, – вызывает в Касвинове скрежет зубовный, так это те, кто занимался расследованием екатеринбургского злодеяния.

Вот как идиотически-глупо описывает Касвинов следователя Соколова: «Колчаковский следователь Соколов – законченный литературный образ. Он словно бы сошёл со страниц Достоевского, олицетворяя галерею премерзостных персонажей, выведенных великим писателем… Аккуратный зачёс жиденьких волос. Желтовато-землистое лицо, украшенное остреньким, похожим на буравчик, носом. Глаза почти без ресниц; тонкие губы; манера говорить с попавшей в его руки жертвой – тихо, монотонно, не горячась; возраст неопределённый – то ли раньше времени состарился, то ли хорошо сохранился; нелюдимость, полное безразличие к людям, способность хладнокровно мучить их. Возможно, как и Смердяков, Соколов в детстве тоже любил вешать кошек».

Мы не знаем, вешал ли в детстве кошек Касвинов, но «персонаж» он, безусловно, «премерзостный» – законченный садист с перевёрнутыми представлениями о добре и зле!

Вот как он издевается над теми, кто не разделяет его восторга перед убийством ни в чём не повинных женщин и детей: «Особенно чувствительна эта публицистика к теме конечной участи Романовых. Вильгельм, по крайней мере, спасся лично, его русскому кузену, скорбит она, и это не удалось. Теперь, спустя более полувека, над газетно-журнальным царством Акселя Цезаря Шпрингера плывёт траурный колокольный звон. Выкатив на ухабистую магистраль антикоммунистической пропаганды катафалк с останками Николая и его семьи, плетётся за ним, оглашая боннские окрестности стонами и причитаниями, братия наёмных плакальщиков. О, сколь печальна драма, разыгравшаяся полвека назад в Екатеринбурге… Так с августейшими особами культурные люди не поступают… Размазывают по скулам глицериновые слёзы, заламывают руки…».

Как видим, разница между Пикулем и Касвиновым не велика. Она состоит в том, что первый писал исторические романы (для непритязательных советских мещан), а второй – как бы исторические исследования…

§ 4.4. Основным содержанием книги Касвинова является безудержная клевета на Николая Второго и его близких. При этом на читателя должен был произвести впечатление список использованной литературы: советский читатель к такому изобилию не привык – его всё больше потчевали «Кратким курсом», трудами классиков и т. п. А тут вдруг столько незнакомых – или малознакомых – имён! Да ещё иностранные архивы!

Однако если приглядеться внимательно, то Касвинов поражает именно своей «неразборчивостью» и доверчивостью к сомнительным источникам. Так, например, он часто ссылается на коммерческую книжонку Симановича (хотя прекрасно знает, что тот – записной враль, и что ни одному его слову верить нельзя). С большим пиететом цитирует Касвинов глупые россказни великосветского бонвивана Феликса Юсупова, просвещённые мнения поэта Блока, показания министра-авантюриста Хвостова и т. п. То есть автор готов доверять кому угодно – конечно, в тех случаях, когда ему это выгодно.

Мемуары исторических деятелей Касвинов использует очень лукаво. Например, в книге содержится такой пассаж: «После Февральской революции в дворцовом тайнике была найдена секретная карта военных действий. Находка потрясла даже таких рьяных прислужников монархии, как Алексеев и Деникин. Последний в своих парижских мемуарах писал: «Правильной ли была народная молва, обвинявшая царицу в измене? Генерал Алексеев, которому я задал этот мучительный вопрос весной 1917 года, ответил мне как-то неопределённо и нехотя:

– При разборе бумаг императрицы нашли у неё карту с подробным обозначением войск всего фронта, которая изготовлялась всего в двух экземплярах – для меня и для государя. Это произвело на меня удручающее впечатление. Мало ли кто мог воспользоваться ею.

И переменил разговор».

Назвать Алексеева и Деникина «рьяными прислужниками монархии» – до такого надо было додуматься! Алексеев (со слов которого, по словам Деникина) стал известен этот факт – был одним из главных творцов Февральского переворота! Кроме того, Алексеев (у Деникина) говорит о том, что лишний экземпляр карты был обнаружен «при разборе бумаг императрицы». Касвинов же предваряет это мемуарное свидетельство однозначным утверждением: после Февральской революции в дворцовом тайнике была найдена секретная карта. «Бумаги императрицы» оказываются «дворцовым тайником»!

Откуда ж взялся «дворцовый тайник»? Если никаких «тайников» ни Деникин, ни Алексеев не видели и речи о них не ведут… Это – уже явная отсебятина Касвинова. Но у неискушённого читателя создаётся впечатление: мол, даже защитники монархии были вынуждены признать существование тайника с шпионскими материалами в Царском Селе.

§ 4.5. Едва ли не центральной фигурой в книге Касвинова оказывается Распутин. По мнению автора, тот полностью подчинил себе не только императрицу Александру Фёдоровну, но и императора Николая. Однако сам Распутин был всего лишь ставленником немцев. Да не просто немцев (с которыми Россия воевала на полях Мировой войны)! Нет, он был марионеткой в руках российской «немецкой партии»! Судя по всему, еврей Касвинов испытывал такую же патологическую ненависть к немцам, какую Пикуль – к евреям. Это, пожалуй, и составляло главное различие их «версий» (хотя Пикуль, надо сказать, немцев тоже не жаловал).

Некоторых из этих «внутренних врагов» Касвинов называет поимённо: «Кем писались для него (Распутина) теологические труды, теми готовились для прессы и его программно-политические откровения. Одно из таких откровений явственно воспроизводит германофильские установки сановников типа Шванебаха – Нейгардта». Распутин должен был помочь коварным немцам парализовать волю русских к сопротивлению: «Пока русские будут «сидеть любовно и тихо», он, Григорий Ефимович, поможет «мамаше», Шванебаху и Нейгардту как-нибудь столковаться с «прущей машиной».

Все старые выдумки «февралистов», все обвинения в адрес Александры Фёдоровны и Распутина повторяются Касвиновым от слова до слова. Подготовка сепаратного мира даже не ставится им под сомнение – покровители Распутина с самого начала войны только и ждали удобного момента: «Как только сложилась благоприятная для этого обстановка неудачи на фронтах в дни мировой войны, перелом в настроениях двора в пользу сепаратного мира, противником которого был верховный главнокомандующий, группа Распутина дала Николаю Николаевичу бой и одолела его».

Но это всё – частности. А вообще-то планы у немцев были грандиозные: «Цель, какую поставил перед собой Распутин (точнее – какую поставили перед ним тайные силы, проложившие ему путь), сводилась к тому, чтобы, упрочившись во дворце с помощью проповедей и фокусов, прибавить силы дворцовой прогерманской группе, влиять на ход политических дел в её интересах, а буде окажется возможным – в интересах той же германофильской партии забрать верховную власть».

Вот так вот! – не больше, не меньше: забрать верховную власть. Все беды русского народа от этих колбасников!

Интересно и то, что эти «внутренние немцы» готовы раздавить русский народ при помощи немцев «внешних»: «Как ни парадоксально, в советах, исходивших от тюменского шамана, вовсе не было сумбура или бессмыслицы. В них была своя логическая последовательность, обусловленная определённой идеей: неуклонным снижением активности вооружённых сил продемонстрировать перед Вильгельмом уступчивость, готовность к примирению. А в подходящий момент заключить с ним сепаратный мир, чтобы при его поддержке перейти во внутреннее наступление во имя спасения и укрепления царского трона».

Пикуль, если помните, пересказывал эту идею Касвинова в следующих выражениях: «Распутин утешал императрицу, что на случай революции у них есть верное средство: «Откроем фронт перед немцами, и пущай кайзер сюды придёт и порядок учинит. Немцы, они люди строгие… не балуют!» Выражения у романиста, конечно, погрубее; но суть – абсолютно та же самая.

При этом (хотя Распутин – всего лишь марионетка в руках немецких кукловодов) власть его была поистине безграничной: «Без его согласия или рекомендации не может состояться почти ни одно важное решение или назначение. Его отзыва достаточно, чтобы сановник лишился поста или, напротив, получил под свой контроль ещё более важное министерство или ведомство. В последние годы царизма уже не происходит ни одного крупного назначения или перемещения, которое прямо или косвенно не было бы делом рук Распутина». Правда, тут хитрый Касвинов оставляет себе пути для отступления – посредством лукавых формулировок: «почти ни одно»; «прямо или косвенно»… При этом он называет распутинским протеже даже военного министра Сухомлинова!

§ 4.6. Что больше всего удивляет в данном случае – так это беспредельная наглость советских борзописцев, решавшихся заводить речь о предательстве и сотрудничестве с немцами в годы Первой Мировой войны. Вот уж о чём слугам большевистского режима лучше бы помолчать!

Но Касвинов, видимо, напрочь лишён чувства юмора – поэтому ничтоже сумняшеся приводит цитату из фронтовой газетки времён Февральской революции: «Мы теперь узнали, что в России существовала крупная немецкая партия… Немецкая партия хотела поражения России, мешала русской армии делать своё дело. Обнаружено, что эта партия находилась в сношениях с германским штабом и выдавала военные тайны. Все подробности выяснятся на суде, которым будут судить предателей. Суд будет гласный, справедливый. Будем ждать».

Помните, как называлась эта партия? Правильно! – РСДРП(б). Эта партия хотела поражения России (что было открыто провозглашено её лидером Ульяновым-Лениным ещё в сентябре 1914 года в программных работах «Задачи революционной социал-демократии в европейской войне» и «Война и российская социал-демократия»). Эта партия мешала русской армии делать своё дело (призывая её «брататься» с немецкими врагами). Эта партия находилась в сношениях с германским штабом (от которого получала деньги на ведение своей разрушительной работы).

Все подробности преступной деятельности этой партии должны были быть выяснены на суде – подобном Нюрнбергскому. Но он, к сожалению, до сих пор не состоялся. Будем ждать.

§ 4.7. Но Касвинов-то говорит не о большевиках! – он говорит о царской семье. И потому сочувствует наивным революционным солдатам: «Напрасно ждали этого суда солдаты. Временному правительству было не до того – оно занято было подготовкой бегства Романовых за границу». Слишком уж гуманно и близоруко было Временное правительство – недостаточно глубоко копнуло! – потому и не нашло никакой вины за «гражданами Романовыми».

Да и вообще эти «февралисты» явно мирволили коронованным изменникам! Вот Касвинов разбирает протокол допроса Керенского следователем Соколовым: «Однако в том же Соколовском протоколе можно обнаружить и такие строки показаний, данных тем же Александром Фёдоровичем: Я считаю должным установить следующий факт. В документах (в Царском Селе) было обнаружено письмо императора Вильгельма к Государю, в котором Вильгельм на немецком языке предлагал заключить сепаратный мир. Был обнаружен ответ на это письмо, оказавшийся в виде отпуска (то есть копии. М.К.) в бумагах. По поручению Николая кем-то (положительно не могу вспомнить, кем именно) по-французски было сообщено Вильгельму, что государь не желает отвечать на его письма. Этот факт известен был и Следственной комиссии…».

Касвинов радуется как дикарь, нашедший стеклянные бусы: «Выходит, сношения с Вильгельмом всё же были: он пишет по-немецки, ему отвечают по-французски. Вот только кто именно посредничал, через кого шла связь, кто делал «отпуски» и был посвящён в содержание переписки с Вильгельмом – этого Керенский всего лишь через три года положительно не мог вспомнить, хотя куда более обширные данные извлекал из своей памяти и через пятьдесят лет».

Вот так вот! То есть Вильгельм послал Николаю письмо с предложением сепаратного мира, на которое тот даже не ответил – поручил кому-то отписать, что разговаривать с ним не желает. И Касвинов называет это доказанным фактом «переписки» между Вильгельмом и Николаем! Да вот только прожжённый монархист Керенский никак не хочет называть всех участников шпионской сети… Это даже не конспирология – это паранойя.

Впрочем, есть у Касвинова в рукаве и другие козыри. Например, такой: «Были сожжены многочисленные оригиналы совместных и раздельных обращений к Романовым их германских родственников, включая кронпринца и великого герцога гессенского. Лишь одно из этих обращений по копии, добытой из боннских архивов, предал огласке Хаффнер. «Я считаю, – писал сын Вильгельма II герцогу гессенскому для передачи своей петроградской кузине, – что нам совершенно необходимо заключить с Россией мир».

Что тут скажешь? – если уж, по мнению автора, находящаяся в немецком архиве копия письма немецкого кронпринца немецкому же герцогу (с просьбой о передаче его мирных предложений) является безусловным доказательством измены русской императрицы, то защититься от такого обвинителя не удастся никому!

Кстати, о сожжённых документах. Касвинов в этом вопросе предвосхитил Радзинского: «Немаловажная деталь. Романовы, оказавшись после Февраля 1917 года в Александровском дворце на положении арестованных, принялись жечь бумаги в каминах и печах». Логика железная: арестованные жгли какие-то бумаги? – значит, факт государственной измены доказан!

§ 4.8. В том же духе Касвинов разбирает и все прочие (давно и хорошо известные) попытки немцев склонить императора Николая к заключению мира: письмо, посланное-таки Александре Фёдоровне её братом, великим герцогом гессенским; миссию Васильчиковой; стокгольмскую встречу Вартбурга с Протопоповым и т. п. При этом Касвинов допускает вопиющие передёргивания. Например: «В премьерство Б.В. Штюрмера, выдвинутого Распутиным, германофильской группе удалось довести дело до фактического открытия в Стокгольме тайных русско-германских переговоров. Кайзера представлял банкир граф фон Варбург, Николая II – А.Д. Протопопов (прикрылся участием в парламентской делегации, приглашённой в Англию; «проездом» задержался в шведской столице, якобы по личным делам)».

Протопопов «представлял Николая Второго» на «русско-германских переговорах»?! – до такого может додуматься только Касвинов! Если Протопопов и мог кого-то «представлять» во время своего стокгольмского чаепития с Вартбургом, то разве что оппозиционную Государственную Думу (одним из руководителей которой он был и чью делегацию он возглавлял). Приближение Протопопова ко Двору – закончившееся его назначением на министерский пост – произошло уже после поездки думцев в Англию.

Правда, порой у Касвинова встречаются досадные оговорки: «Кто потом ездил из Петрограда за границу по этим тёмным делам, с кем встречался в Стокгольме и Берлине – об этом шпрингеровские и демохристианские публицисты умалчивают по сей день. Царскосельская же документация, как сказано, стала золой в каминах. Не исключено, что эмиссар кронпринца просидел в Стокгольме напрасно». Узнаёте Бушкова? Чёрт его знает, что там было! Дело тёмное – все хитрят, не договаривают, и вообще разобрать ничего невозможно. Конгресс, немцы какие-то… голова пухнет! Но ведь не бывает дыма без огня?

В то же время – «не исключено», что эмиссар кронпринца просидел в Стокгольме напрасно! Да ведь не один эмиссар кронпринца «просидел напрасно», и не только на этот раз! Все многократные попытки склонить царскую Россию к сепаратному миру были напрасны! На сепаратный мир с Центральными державами решились пойти только изменники из Временного правительства.

Касвинов, по простоте душевной, даже упоминает о последующей судьбе некоторых из предполагаемых «царских эмиссаров»: «Позднее В.Д. Думбадзе в связи с делом Сухомлинова был привлечён к уголовной ответственности и приговорён к смертной казни. Николай II постеснялся полностью реабилитировать своего посланца и «милостиво» заменил казнь 20 годами каторги». А вот про Васильчикову: «В конце концов царскосельские гороховые пальто сняли вышеупомянутую Машу с подоконника и препроводили в Черниговскую губернию, а потом переместили и подальше – в зону вечной мерзлоты. После Февраля ей удалось бежать с Крайнего Севера через Финляндию в Швецию, а в 1918 году она вновь появилась в своей вилле в Земмеринте».

Добавим: к сожалению, после Февраля это удалось сделать не ей одной… Правда, те ехали в обратном направлении: из Германии – через Швецию и Финляндию – в Россию.

Тот факт, что труд Касвинова – полностью состоящий из подобных измышлений и «проколов»! – в отличие от романа Пикуля, не был подвергнут разгрому, а «пошёл в народ», говорит о том, что автор (по мнению заказчиков) с данным ему идеологическим заданием справился успешно.

Глава 5

§ 5.1. И всё же: кто такой Касвинов? – советский журналист, каких много. Тот факт, что его книгу издали и даже не разругали (и даже несколько раз переиздали!), ещё ни о чём не говорит. Ведь в позднем СССР, как уже было сказано, к мелким отступлениям от «генеральной линии» относились достаточно снисходительно. Советская историческая наука знала даже «дискуссии» по некоторым частным вопросам!

Порой случались трения и конфликты между маститыми советскими историками, и по весьма серьёзным вопросам. Так, известна многолетняя полемика между доктором исторических наук Ароном Аврехом и доктором исторических наук Валентином Дякиным (с переходом на личности) – в связи с разногласиями в оценке столыпинских реформ. Или между тем же Аврехом и доктором исторических наук Николаем Яковлевым (близким к руководству КГБ СССР) – в связи с разногласиями в оценке российского масонства и его роли в Русской революции.

Может быть, касвиновские разоблачения представляли собой всего лишь частное мнение автора? Некую «вольность» с его стороны – которую бдительные советские цензоры элементарно проглядели, а потом простили «как своему»? В то время как официальная точка зрения советской исторической науки была совсем иной?

Конечно, надеяться на добросовестность и «непредвзятость» советской исторической науки – после десятилетий целенаправленной «антиромановской» пропаганды, после фальсификаций и провокаций советских спецслужб! – несколько странно. Но, может быть, в застойные годы произошли какие-то сдвиги в лучшую сторону? Профессиональные историки утверждают, что да! В очередной (и в последний раз) процитируем Иоффе: «Советская историография стремилась представить крушение царизма, говоря современным языком, итогом «системного кризиса», а Распутин в соответствии с этим подходом являл собой далеко не самое главное его проявление. Вот почему распутинская тема долго не была предметом изучения в советской исторической науке. Кажется, В. Пикуль стал одним из первых, кто поднял её в своей книге «У последней черты». Но она как раз шла вразрез с официальной линией советской историографии и была подвергнута жёсткой критике. У так называемой марксистско-ленинской историографии достаточно грехов и слабых мест, так что приписывать ей ещё и то, что ей было несвойственно, не стоит».

Что на это сказать? Уважаемого историка, видимо, подводит память. Сам-то он по поводу версий о «предательстве императрицы» и «правлении Распутина» всегда высказывался скептически. Но для нас важны не столько дискуссии мэтров в узком профессиональном кругу, сколько та самая «официальная линия» советской исторической науки!

Нащупать её не трудно. Для этого не надо перебирать старые номера журнала «Вопросы истории» в поисках материалов давно забытых научных конференций… Достаточно вспомнить, что в СССР монопольным правом на издание школьных учебников, учебных пособий и методической литературы для учителей обладало издательство «Просвещение». И никаких вольностей в сфере школьного образования в те годы не допускалось! – учить советских школьников можно было только по книгам издательства «Просвещение».

§ 5.2. Чему же должны были учить советские учителя советских школьников застойных времён, рассказывая им о предреволюционной России? Для ответа на этот вопрос откроем учебное пособие «Самодержавие накануне краха (Книга для учителей)», изданное стотысячным тиражом в 1975 году.

Первое впечатление: эту книгу для учителей в плотном творческом тандеме написали Касвинов с Пикулем. Но нет! Её автор – Николай Ерошкин – доктор исторических наук, профессор, председатель головного Совета Минвуза РСФСР по архивоведению, документоведению и научной информации, руководитель учёного совета Московского государственного историко-архивного института по присуждению степени доктора исторических наук по архивоведению, документоведению, документалистике и источниковедению, проректор МГИАИ по научной работе и прочая и прочая и прочая.

Ерошкин считался в СССР одним из главных специалистов по эпохе Николая Второго; им написано много монографий о государственных учреждениях и политических институтах дореволюционной России. Словом, Ерошкин – это оракул советской академической науки. Потому-то «Просвещение» и издавало массовым тиражом именно его, а не какого-нибудь Касвинова!

И что же пишет академист Ерошкин? Да всё то же самое! Вот, например, – о сепаратном мире: «С целью предотвращения революции придворная камарилья Распутина и Александры Фёдоровны толкает Николая II на установление военно-политической диктатуры в стране, на ограничение буржуазных общественных организаций, на путь заключения сепаратного мира». Вот так! – Распутин даже впереди императрицы. Была у них, правда, небольшая проблема: «Планам придворной камарильи по заключению сепаратного мира мешал министр иностранных дел С.Д. Сазонов, сторонник союзников и продолжения войны».

А вот – о снятии и назначении министров Распутиным: «Престарелый председатель Совета министров И.Л. Горемыкин больше не соответствовал интересам распутинской группы, был слишком нерешителен и апатичен. На этот пост претендовал один из ставленников Распутина – министр внутренних дел А. Хвостов, но Распутин наотрез отказался поддержать притязания своего легкомысленного собутыльника «Алёшки»: «Так не годится. Надо над тобой старшего посадить. А ты оставайся «внутренним».

А вот – о заговоре Александры Фёдоровны и Распутина против Николая Второго: «Глубокий хозяйственный и политический кризис, переживаемый Россией в 1916 г., вызвал среди господствующих верхов тревогу и опасения. Страх перед возможностью революции породил в их среде два заговора – буржуазии и думского оппозиционного блока, а также придворных черносотенных кругов».

Бог с ней, с Думой, но чем Николай не устраивал своё ближайшее окружение?! – это объясняется предельно доходчиво: «Вдохновителями первого заговора явились императрица Александра Фёдоровна и Распутин. Опираясь на придворные и черносотенные круги России, они рассчитывали на то, что заключение сепаратного мира с Германией и Австро-Венгрией (а осторожное прощупывание такой возможности шло и с той и с другой стороны с 1915 г.) поможет расправиться с революционным движением, подавить оппозицию буржуазии и упрочить позиции самодержавия». Да вот беда! – коварным замыслам царицы-изменницы мешал «царь-тряпка»: «Придворно-черносотенные круги были недовольны нерешительностью царя, и Распутин всё чаще говорил окружающим, что царь «негож», что «папаша ничего не понимает – что право, что лево». Другой заговор созрел в среде буржуазии и думского оппозиционного блока». Вот тебе и весь академизм! Приехали!

Одним словом, с коммунистами (неважно «какого года образца» – 1918-го или 1975-го) – всё ясно и понятно. Они были логичны и последовательны в своём шельмовании Николая Второго и его близких, не гнушаясь при этом никакими средствами. И перечисление примеров можно было бы начать не с 1975 года и даже не с 1918-го, а, скажем… с 1906-го. Ещё после разгона Первой Думы они писали в своём «Манифесте к армии и флоту» что-то очень знакомое: «Правительство вступило в переговоры с австрийским и германским императорами, чтобы немецкие войска вторглись в нашу страну. За такие переговоры мы обвиняем правительство в государственной измене!» И никакой «эволюции взглядов» в позиции компартии по данному вопросу не было!

§ 5.3. Но остаются вопросы к советской исторической науке. Вернее даже так: к конкретным представителям советской исторической школы, к её научным кадрам, к персоналиям…

Ведь историческое сообщество очень любит себя! Профессиональные историки традиционно снисходительны как к себе самим, так и к собратьям по цеху. Чувство корпоративной солидарности (а быть может, и чувство благодарности к выпестовавшим их учителям) заставляет современных историков защищать – а порой даже поднимать на щит! – этих холуёв коммунистического режима.

В их положении усматривают некий трагизм (мол, «тоталитарная власть принуждала Учителя всю жизнь говорить неправду»), а в поведении – даже обнаруживают признаки героизма (мол, «Учитель всю жизнь мужественно держал фигу в кармане»). Так что Советская власть оказалась ещё и «виновата» перед советскими историками. Дескать, «столько ума и знаний не было реализовано в полной мере! – почти все силы Учителю пришлось положить на выполнение партийных заказов и маскировку своих истинных взглядов». Бедные, как они мучились!

Однако такой подход – столь выгодный для отечественных историков и их профессионального самолюбия – совершенно несостоятелен. Не говоря уже о моральной ответственности слуг режима (например, в Германии после 1945 года судили не только тех, кто лично убивал людей, но и тех, кто «духовно окормлял» немецкий народ в духе национал-социализма), остаётся ещё и профессиональная сторона!

Дело в том, что тоталитарный режим рекрутировал в ряды своей «идеологической обслуги» наиболее бессовестных людей, хорошо (по советским меркам) платил им, старательно «расчищал поле» для их работы (ликвидируя несогласных) и этим окончательно развращал! – губя в советском историке не только нравственную личность, но даже профессионального ремесленника.

Яркий пример такой – не только моральной, но и профессиональной, – деградации автора являет «Самодержавие накануне краха». Буквально на каждой странице этой книги сознательные подлости (будем считать: навязанные мэтру вельможным заказчиком) сочетаются с бессознательными глупостями (которыми мэтр обязан исключительно своему безголовому невежеству). При том что писал Ерошкин об эпохе Николая Второго – а это был «предмет его научных интересов», его конёк!

Например, такое известное историческое событие как покушение на жизнь цесаревича Николая в Японии Ерошкин описывает следующим образом: «В японском городе Отсу при посещении храма эта весёлая компания вела себя так разнузданно, что полицейский ударил резиновой палкой наследника по голове, – возник серьёзный международный скандал, и Николаю пришлось возвратиться в Россию».

Вообще-то Цуда Сандзо совершил покушение на жизнь Николая, когда тот ехал на рикше по улицам Оцу, – на глазах у сотен горожан, которые восторженно приветствовали высокого гостя и были глубоко возмущены действиями фанатика (злодей был схвачен и обезоружен самими японцами). Все обстоятельства происшествия были досконально расследованы японской стороной, и покушавшийся на жизнь наследника российского престола был приговорён к пожизненной каторге. Ни о каком «разнузданном поведении» цесаревича речи быть не могло!

Ну, положим, что эту гадость Ерошкин написал в угоду Советской власти. Но как можно было не знать того, что Цуда Сандзо нанёс Николаю два удара саблей, а никак не «резиновой палкой»? Тем более, что сей факт активно использовался критиками Николая Второго! – либералы язвили, что полученное ранение (врачам пришлось накладывать швы, был отколот кусок черепной кости) не прошло даром для умственных способностей русского царя. То есть здесь мы имеем дело с элементарной необразованностью.

Кстати, об образовании! Вот Ерошкин пишет о нелюбви Николая к учёбе: «Став наследником престола, он без огорчения бросил учебные занятия. «Сегодня, – с радостью отмечал Николай в дневнике 28 апреля 1890 г., – окончательно и навсегда прекратил свои занятия». И для пущей убедительности и «научности» (учёный-академист всё-таки!) Ерошкин даже ссылочку даёт на местонахождение источника: «Центральный государственный архив Октябрьской революции, высших органов государственной власти и государственного управления СССР (сокр. ЦГА-ОР), ф. 6, д. 224, л. 122». Убедительно, что и говорить! – небось, с учёным-архивистом не поспоришь. Поняли теперь, когда на престол взошёл Александр Третий? – 28 апреля 1890 года! В тот же день Николай, став наследником престола, и занятия свои прекратил. Окончательно и навсегда…

Мы не знаем, в каком возрасте прекратил свои занятия доктор исторических наук Ерошкин. Видимо, убояшеся бездны премудрости, дальше второго класса церковно-приходской школы не пошёл. Но то, что император Александр Второй был убит террористами 1 марта 1881 года, в России традиционно знали даже маленькие дети! До революции – чтя память Царя-Освободителя, после революции – чтя память «героев-народовольцев». В результате этого события на престол, под именем Александра Третьего, взошёл его сын Александр Александрович. Одновременно старший сын Александра Александровича, Николай, стал наследником российского престола – Его Императорским Высочеством Государем Наследником Цесаревичем Николаем Александровичем. До 28 апреля 1890 года оставалось более девяти лет!

Да стоит ли говорить о том, какой царь за каким правил, и о прочих сложных вещах, от которых голова болит? Ерошкин не знал даже того, что было известно любому советскому школьнику, смотревшему исторические фильмы! Вот он (специалист по политическим институтам и государственным учреждениям дореволюционной России) просвещает учителей истории: «От класса (ранга) чиновника зависело и его титулование – официальное и почётное наименование служебного лица: чиновники первых двух классов именовались «ваше высокопревосходительство», III–IV классов – «ваше превосходительство», V – «ваше благородие».

То есть в любом кино про дореволюционную Россию (или про Гражданскую, если показывают белых) солдаты к поручику обращаются «Ваше благородие», а к подполковнику – «Ваше высокоблагородие». Почему же тогда чиновника пятого класса (выше которого только генералы!) не называют даже «высокоблагородием», а – просто «благородием»? Такой вопрос мог возникнуть даже у пионера. Конечно, того, что к статским советникам полагалось обращаться «Ваше высокородие», пионеры могли и не знать. Но уже студенту-историку не знать этого было бы стыдно!

§ 5.4. Впрочем, о том, что должен знать студент-историк, у профессора Ерошкина тоже были свои представления. Следующая «зарисовка с натуры» кажется настолько невероятной, настолько превосходящей границы правдоподобия, что придётся не просто привести цитату, но и рассказать об авторе. Дело в том, что Ерошкин за долгие годы своей преподавательской карьеры воспитал целую плеяду учёных-историков. Многие из них оставили свои отзывы и воспоминания об учителе. Одним из учеников Ерошкина в Московском государственном историко-архивном институте был Евгений Старостин – впоследствии доктор исторических наук, профессор, заведующий Кафедрой истории и организации архивного дела РГГУ, член диссертационных советов, эксперт ЮНЕСКО и т. д. и т. п. Умер в 2011 году.

Вот что вспоминал Старостин на закате дней о своём учителе: «Читал у нас лекции по истории государственных учреждений хорошо поставленным голосом Николай Петрович Ерошкин. Однажды, рассказывая о военном ведомстве, он остановился и говорит: «Ну, кто из вас знает слово «infanterie»? Абсолютная, зависшая в воздухе тишина, хотя у нас на курсе было пять-шесть «французов». «Кто даст правильный перевод этого слова, тому поставлю на экзаменах отлично». Я привстал и говорю: «Пехота, Николай Петрович». В офицерском училище мы изучали французскую военную лексику. «Хорошо, напомните мне этот случай на экзамене».

Фантастика! Профессор историко-архивного института спрашивает у аудитории, что такое инфантерия. Казалось бы, такой вопрос можно было задать студентам-историкам только в шутку. Ежу понятно, что так в старину называлась пехота! Отсюда «генерал от инфантерии» и т. д. Можно было бы ещё понять риторический оборот: «Все знают слово «infanterie»?» Однако вопрос был задан серьёзно. Профессор ждал, чтобы кто-нибудь ответил на него.

Так ведь мало того! – профессор задаёт слушателям эту «загадку», рассказывая им не о Государственном контроле, и не о департаментах Сената, а «о военном ведомстве»! Понятно, что вся аудитория должна была хором ответить: «Пехота, Николай Петрович; и не задавайте глупых вопросов». Но нет! – ответом профессору стала «абсолютная, зависшая в воздухе тишина». Несмотря на обещание профессора за такую сверхъестественную эрудицию «поставить на экзаменах отлично»!

Но, по счастью, не везде был такой уровень преподавания, как в МГИАИ, и такие профессора, как Ерошкин. Поэтому нашёлся один умный человек, который знал, что инфантерия – это пехота (возможно даже, он знал, что шифоньер – это шкаф такой). Правильный ответ настолько восхитил профессора, что он тут же ещё раз подтвердил своё обещание поставить «пять» на экзамене. Ну, ещё бы – такому умнику! И только после прочтения «Самодержавия накануне краха» начинаешь понимать, что доктор исторических наук Ерошкин во время описанной сценки не юродствовал – он действительно не ожидал (или считал маловероятным), что ему ответят правильно. И Старостин продемонстрировал своим ответом такой уровень эрудиции, какой Ерошкин искренне считал весьма высоким для профессионального историка.

И это не было каким-то «уродливым исключением» – напротив, это типично для вельможного представителя советской исторической школы!

Достаточно вспомнить «красного профессора» Щёголева, «специалиста по эпохе Николая Второго» (который не знал, как звали сестру императрицы), или официального советского «гуру» по вопросам Октябрьской революции академика Минца (который путал Талейрана с Тамерланом, Маколея с Макиавелли и считал, что шесть плюс пять равно двенадцати). Это были типичные «пикули от истории» (тот ведь тоже считал себя моряком, но совершенно не знал морской терминологии и путал гаолян с гальюном!) – только украшенные, в отличие от Пикуля, помпезными виньетками учёных званий и степеней.

После их печатных саморазоблачений всей советской исторической науке – по крайней мере, «политически значимой» её части (всё, что не про древних), с любыми её «оценками» и «суждениями», – остаётся сказать аминь.

Часть V Тяжёлый венец

К живым следует относиться доброжелательно, о мёртвых же нужно говорить только правду.

Вольтер

Глава 1

§ 1.1. Принципиально не вторгаясь в такой сугубо богословский вопрос как обоснованность канонизации царской семьи, нельзя не обратить внимания на то, что Романовым и в этом случае «не повезло».

Дело в том, что Русская Православная Церковь за границей (РПЦЗ) прославила их ещё в 1981 году – однако сделала это крайне неудачно, против всех канонических правил. Во-первых, РПЦЗ прославила казнённых Романовых в лике мучеников, в то время как Николай Второй и его близкие были убиты отнюдь не за смелое исповедание христианской веры (в чём состоит подвиг мученичества), – они были устранены как политические враги. Во-вторых, члены царской семьи были прославлены РПЦЗ вместе с их казнёнными приближёнными-иноверцами – католиком Труппом и лютеранкой Шнейдер (что вообще не имело аналогов в Православии!).

Разумеется, эти досадные несуразности тогда же вызвали волну критики и насмешек, дискредитировав идею канонизации в глазах многих представителей русского зарубежья.

Сразу после крушения Советской власти, в 1992 году, был дан ход процессу канонизации царской семьи Русской Православной Церковью (Московского Патриархата). РПЦ (МП) избежала явных канонических нарушений, допущенных в своё время РПЦЗ, и на архиерейском соборе 2000 года прославила всех членов царской семьи – Николая, Александру, Алексея, Ольгу, Татьяну, Марию и Анастасию – в лике страстотерпцев. Из присутствовавших на соборе иерархов РПЦ только митрополит Нижегородский Николай (Кутепов) выступил против канонизации императора, назвав его «государственным изменником».

Как бы то ни было, канонизация царской семьи Русской Православной Церковью вполне соответствовала каноническим правилам (и имеет аналоги в истории Православия).

Однако, подобно канонизации 1981 года, канонизация 2000 года тоже мало кого удовлетворила! И – едва ли не прежде всех – недовольны остались отечественные монархисты. Решение архиерейского собора вызвало целый шквал нападок с их стороны. Ибо нынешним «рыцарям монархии» этого мало! Им хотелось бы, чтобы Николай Второй был прославлен – минимум! – как «благоверный царь». Ибо всё его царствование и вся его жизнь представляются им одним сплошным светозарным подвигом, бестрепетным жертвенным служением.

Даром, что Николай Второй сам отрёкся от престола, став с этого момента частным лицом, – и поэтому претендовать на прославление в лике благоверных не может в принципе! Не говоря уж о том, что жизнь Николая Второго и его близких до 1917 года, по заключению синодальной комиссии, не содержит оснований для канонизации.

Бог с ней, с «неудачной государственной и церковной политикой императора»! Но и личные интересы царственных супругов были весьма «суетными» – что часто находило отражение в их переписке: «Вел. – любовник Ольги О (это большой секрет, ей пришлось несколько лет тому назад сделать выкидыш); он был не очень мил с нею потом», и т. п. Что уж говорить о слабости Николая и Александры к заграничным оккультистам (мсье Филиппу и Папюсу), о благоговейном ношении полученных от них амулетов, о вызывании духов умерших и т. д.? – всё это мало походит на поведение «благоверных царей»!

Да и впоследствии – после революции, в период пребывания в заключении, – позиция «граждан Романовых» состояла отнюдь не в том, чтобы «покориться Божьей воле», «испить чашу до дна» (или, тем паче, – «пострадать вместе с народом»), а в том, чтобы легально или нелегально выехать из революционной России в спокойную Англию. Небезынтересны и более отдалённые планы Николая: вернуться – когда всё утихнет – в Россию и зажить с семьёй в своей крымской резиденции (каковая, по его мнению, должна была после всех катаклизмов остаться за ним). Какая уж тут жертвенность!

§ 1.2. Но скучные факты не сбивают энтузиазма фанатиков. В современной России их оказалось так много, что просто нет физической возможности перечислить все существующие группировки, «толки» и направления. Поэтому упомянём – навскидку – несколько наиболее заметных имён.

Так, немалый интерес представляет творчество историка Петра Мультатули – автора многочисленных исследований о царствовании Николая Второго. Основной посыл: эпоха правления императора Николая – подлинный «золотой век», «зенит» русской истории (и было это – личной заслугой императора). Одним из оригинальных исторических «открытий» Мультатули является то, что Николай Второй – оказывается! – не отрекался от престола в марте 1917-го…

Другой восторженный царепевец – доктор исторических наук Александр Боханов, автор многих книг (и даже учебников); убеждённый коммунист при Советской власти, с начала 1990-х – столь же убеждённый сторонник Самодержавия… Одно из главных направлений деятельности Боханова – защита от поклёпов доброго имени великого подвижника благочестия Григория Распутина. Боханов-исследователь не верит буквально ни одному документу, ни одному свидетельству, если только они порочат «старца». Чуть что – у Боханова наготове объяснение: это, мол, очередной клевещущий масон, враг России и Монархии.

Историк и писатель Сергей Фомин (совершенно феерическая личность!) все силы положил на посмертную реабилитацию царского друга Григория Распутина. С этой целью написал о «святом старце» многотомный труд… Характерно, что другим кумиром Фомина является «праведный царь» Иоанн Грозный.

Активную деятельность по прославлению Николая Второго развернул доктор экономических наук Олег Платонов – один из популярнейших историков современной России. По мнению Платонова, Николай Второй – великий исторический деятель (ну, а Распутин, соответственно, безгрешный святой при нём). Тут надо заметить, что Платонову вообще присуще какое-то фантастическое видение русской истории. Например, о политических идеалах императора Николая он пишет буквально следующее: «Образцом правителя для Николая II был царь Алексей Михайлович, бережно хранивший традиции старины».

Это Алексей-то Михайлович «бережно хранил традиции старины»?! «Бережнее» Алексея Михайловича были только большевики и Пётр Первый!

В то же время Платонов благоговеет перед Иосифом Сталиным – притом, именно за истребление большевиков («ему принадлежит величайшая заслуга уничтожения большей части этих самых еврейских большевиков, мечтавших построить в России царство «избранного народа» на основах Талмуда»). Надо ли говорить, что любые негативные свидетельства о Распутине представляются Платонову умышленной клеветой на праведника со стороны коварных врагов России и Православия? Ведь все беды России проистекают от жидо-масонского заговора. Да ещё – от безбожной интеллигенции, развращённой либеральными масонскими идеями…

§ 1.3. Кстати, о Сталине. Официальной церковной канонизации Сталина добивается другой, не менее известный, поклонник Николая Второго – писатель и публицист Александр Проханов. Ибо «Иосиф Виссарионович является лидером священной Христовой победы». Вот сосед-то будет екатеринбургским мученикам!

Интересно наблюдать, как сами образы царственных страстотерпцев в умах наших монархистов постепенно затираются-заслоняются другими (видимо – более близкими им по духу) персонажами. Иногда – из царского окружения (Распутин), а когда – и вовсе из других эпох (Иван Грозный, Сталин).

Вот и у Игоря Евсина – известного православного беллетриста и публициста – главным героем давно уже стал не Николай Второй, а «оклеветанный старец» Григорий Распутин. Чуть ли не в одиночку – как настоящий боевой маг! – противостоял дивный старец бесчисленным масонам (за что те и организовывали покушения на его жизнь). Забавно, что Евсин порой пишет о Распутине удивительно здравые вещи: «Особенно сказался дар утешения на Государыне Императрице Александре Фёдоровне, которая была в крайнем нервном истощении из-за неизлечимой болезни наследника Царевича Алексея. Но благодаря Распутину её депрессивные состояния проходили как бы сами собой». Что ж, всё именно так и было!

Из этого следует неизбежный «практический» вывод: «Потому, почитая святыми Царственных Мучеников, мы должны почитать и старца Григория – молитвенника за Россию. И необходимо как можно скорее канонизировать пророка и чудотворца, человека Божия, мученика Григория Распутина-Нового». Что ж, свой резон в этом есть: если уж считать любые действия святого царя «единственно верными» и «непогрешимыми» – это будет только логично! А весь прижизненный и посмертный «негатив» о Николае Втором и его окружении исходит (стало быть) от врагов России и Православия.

Эту идею отстаивает и Михаил Назаров – один из наиболее видных представителей православно-монархического лагеря. Падение российской монархии в 1917 году видится Назарову в сполохах Армагеддона: «Свержение православной монархии с последующим убийством Помазанника Божия стало кульминационной точкой в двухтысячелетием противоборстве «тайны беззакония» и христианских сил, на государственном уровне удерживавших мир на пути следования Божию замыслу». Тут уместно напомнить, что Назаров был одним из кукловодов небезызвестного раскольника – бывшего епископа Диомида, анафематствовавшего в своё время патриарха Московского и всея Руси Алексия Второго. По собственному признанию Назарова, именно он способствовал распространению знаменитого «Обращения» епископа Диомида.

Надо ли добавлять, что Назарову мало канонизации Николая Второго и его семьи? Он тоже – сторонник канонизации Григория Распутина. А заодно уж – проведения всенародного Собора в видах восстановления в современной России самодержавной монархии!

Почитателем Григория Распутина является коллега Назарова в деле раскола Православной Церкви и популяризации «диомидовщины», главный редактор погромно-антисемитского портала «Агентство аналитической информации «Русь Православная» Константин Душенов – один из столпов самодержавной идеи в современной России. Столь же естественно и то, что ещё больше, чем перед императором Николаем, Душенов (чей идеал – полное порабощение личности тоталитарным государством) преклоняется перед светлой памятью царя Ивана Грозного и генералиссимуса Сталина…

Сам бывший епископ Диомид (Дзюбан) – тоже восторженный поклонник (и вечный верноподданный) святых благоверных царей. В частности, в своём знаменитом «Обращении» Диомид уличал священноначалие Русской Православной Церкви в следующем страшном грехе: «Одобрение демократии. Призыв к голосованию за определённых политических лидеров, вопреки церковным канонам и в нарушение соборной клятвы 1613 года». О том же «всенародном грехе клятвопреступления» говорят многие сподвижники и единомышленники Диомида. Например, архимандрит Пётр (Кучер) – главный борец с ИНН, новыми паспортами и т. п., – который ещё в конце 1990-х начал совершать перед памятником Николаю Второму «чин всенародного покаяния» за измену русского народа соборной клятве, данной при избрании на престол Михаила Романова.

§ 1.4. К сожалению, есть целые сообщества не вполне адекватных людей (порой – формально относящих себя к чадам Русской Православной Церкви, а порой и нет), которые уже много лет устраивают балаган на костях царской семьи.

«Акценты» в идеологии и практике этих сообществ расставлены по-разному. Одни – как «Союз православных хоругвеносцев» – больше упирают на скандальные публичные акции. Показательно, что для СПХ не меньшими кумирами, чем Николай Второй и Григорий Распутин, являются Иван Грозный и Малюта Скуратов. Опять же – всё логично: если свят царь Николай, то свят и Распутин; если свят царь Иван – свят и Малюта!

Другие – как «Царская православная церковь» – бесчинствуют не на городских улицах и площадях, а всё больше в богословской сфере: превознося царя Николая над всеми остальными святыми, когда-либо просиявшими; называя его «непорочным агнцем», «альфой и омегой» и признавая его «искупителем русского народа».

Понятно, что всем этим несчастным, впавшим в ересь «царебожия», свойственны совершенно наивные представления о дореволюционной России – как о подлинном рае на земле (кабы не евреи и масоны!); о государственной деятельности Николая Второго – как о бесконечно мудром правлении (в ходе которого царём не могло быть сделано ни одного неверного шага); о «благочестивом окружении» Николая Второго – где не было места недостойному (что приводит к неизбежному выводу о святости Григория Распутина); наконец, о смерти Николая Второго – «умученного от жидов» (как о некоем ритуальном убийстве).

Ну, а уж к чему всё это приводит в сфере «актуальной политики»… В качестве примера достаточно процитировать политическую программу руководителя Союза «Христианское возрождение» Владимира Осипова (бывшего «узника совести» и убеждённого сторонника православной монархии): «Император Константин установил статус Православной Церкви как государственной при наличии только десяти процентов христианского населения в Византии. Тем не менее, он сделал это. Поэтому мы имеем право при обстоятельствах, если они возникнут, восстановить Православную монархию даже при наличии 10 процентов православных монархистов от населения России».

Надо ли объяснять, что от многих из этих «православно-монархических» поклонников и почитателей сам Николай Второй пришёл бы в ужас? Своей ревностью не по разуму эти люди лишь дискредитируют императора Николая в глазах современных россиян – не меньше, чем американские журналы с их крикливыми (и лживыми) заголовками о «самом богатом святом»…

Глава 2

§ 2.1. Как бы ни были чудны нынешние «ультра-православные» почитатели царя Николая, с их теократическими идеями, – не меньшую оторопь вызывает современная критика Николая Второго (в том числе – с ортодоксальных позиций). А критиков таких немало.

Вряд ли стоит подробно останавливаться на высказываниях Геннадия Зюганова (с его откровениями на тему того, что «Христос был первый социалист») или на письмах «православных верующих», публикуемых в коммунистической периодике, – с их заявлениями о том, что-де «Николай Второй был великим грешником и ныне находится в аду за свои преступления перед народом».

Вряд ли нуждается память императора в защите от нападок совсем уж дремучих православных обскурантистов, клянущих его за то, например, что он, находясь в заключении, читал с семьёй светскую литературу (а не одну только Библию и жития святых) и даже – какой ужас! – поставил домашний спектакль по юмористической пьеске Чехова «Медведь». По мнению этих «православных», глава находящейся в заточении семьи – вместо того чтоб поддерживать в домочадцах бодрость духа – должен был неустанно приучать своих детей к мысли о смерти. По счастью, такие ненормальные представляют собой редкое исключение – так что даже не заслуживают полемики…

Но нельзя не обратить внимания на критику из уст такого известного и авторитетного в церковных кругах человека как доктор богословия, заслуженный профессор Московской духовной академии Алексей Осипов. Дело в том, что профессор Осипов всегда был убеждённым противником канонизации царской семьи и в преддверии архиерейского собора 2000 года написал на данную тему специальную работу «О канонизации последнего русского царя». На этой работе стоит остановиться поподробнее!

Несмотря на авторскую брань по поводу «политической подоплёки» канонизации Николая Второго Зарубежной Церковью, большая часть его претензий к убиенному императору также зиждется на почве политики. В своей работе он скрупулёзно перечисляет прегрешения Николая Второго, как правителя, перед Отечеством и Православием.

Под первым номером у профессора Осипова значится следующий «страшный грех» императора: «Беспрецедентное в истории Российского государства отречение Государя от престола имело среди прочих следующее роковое последствие для страны. Николай II, не обеспечив исполнение важнейшего в этой исключительной ситуации закона Российской империи – безусловного наследования престола (статья 37), своим (и за Наследника) отречением упразднил Самодержавие в России и там самым открыл прямую дорогу к установлению революционной диктатуры. Он при этом не только противозаконно отрёкся за Наследника, не только передал власть тому (Михаилу), кто даже не знал об этом, а когда узнал, не принял её, но и прямо преступил решения и клятвы Великого Московского Собора 1613 года, постановившего: «Заповедано, чтобы избранник Божий, Царь Михаил Фёдорович Романов был родоначальником Правителей на Руси из рода в род, с ответственностью в своих делах перед Единым Небесным Царём. И кто же пойдёт против сего соборного постановления – Царь ли, патриарх ли, и всяк человек, да проклянётся таковой в сём веке и в будущем, отлучён бо будет он от Святой Троицы» (выделено нами – А.О.)».

Спору нет, отречение Николая Второго от престола не красит его как государственного деятеля! – оно говорит о нём как о слабовольном правителе, не сумевшем справиться с революционной бурей и не нашедшем в себе смелости отстаивать свою власть до конца. Однако ж «прямую дорогу к установлению революционной диктатуры» открыл всё-таки не царь, а его враги – заговорщики-«февралисты»!

Попытка же современного богослова подвести отрёкшегося российского императора под проклятие Собора 1613 года совершенно неосновательна. Это хорошо понимали в монархической Российской Империи: «При действии правил, выше изображённых о порядке наследия Престола, лицу, имеющему на оный право, предоставляется свобода отрещись от сего права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании Престола». Эта старая правовая норма (ещё 1825 года) вошла в «Свод основных государственных законов Российской Империи» 1906 года в качестве его 37-й статьи.

Причём предполагалось, что своё право на отречение может реализовать не только потенциальный претендент на престол (как это и сделал в своё время великий князь Константин Павлович), но и царствующий император. В частности, в учебнике «Русское государственное право» (1909 года) содержалось следующее разъяснение по этому поводу: «Может ли уже вступивший на Престол отречься от него? Так как Царствующий Государь, несомненно, имеет право на Престол, а закон предоставляет всем, имеющим право на Престол, и право отречения, то надо отвечать на это утвердительно». Весьма резонно. Тут надо иметь в виду, что никаких «вольностей» касаемо вопроса престолонаследия в легальном дореволюционном учебнике государственного права содержаться не могло.

Что касается «затруднения в дальнейшем наследовании Престола», то таковые затруднения нельзя исключить в принципе. Они могли возникнуть при любой смене монарха (и порой возникали). Главное – то, что династия Романовых на момент отречения Николая Второго была весьма многолюдна; уж что другое, а проблема «выморочного трона» России точно не грозила! Поэтому можно понять побудительные мотивы непопулярного, всеми брошенного (и осознающего свою «брошенность») монарха в условиях разразившейся революции.

Отречение Николая Второго не только за себя, но и за сына, было, конечно, юридически ущербным, но тем более объяснимым (и даже разумным): «ввиду его болезненности мне следует отречься одновременно и за себя, и за него». Ведь мало того что цесаревич Алексей был несовершеннолетним (так что пришлось бы в условиях революции задействовать такой «скользкий» правовой институт как регентство), – он был ещё и смертельно болен! А статья 199 «Свода основных государственных законов Российской Империи» гласила: «Попечение о малолетнем лице Императорской Фамилии принадлежит его родителям».

§ 2.2. Впрочем, вина императора Николая, по мнению профессора Осипова, была куда тяжелее и «глобальнее»: «Николай II в своём акте отречения написал: «Заповедуем Брату Нашему править делами Государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу» (выделено нами – А.О.). То есть последний Царь не только уничтожил одну из великих святынь нашего народа – Самодержавие, освящённое Церковью, традицией, историей, но и собственноручно утвердил западные, демократические принципы правления в России, что уже прямо свидетельствует о характере его убеждений».

Здорово! Создаётся такое впечатление, что главная православная святыня («по профессору Осипову») – это самодержавие.

Вот тут-то и начинаются главные «вины» императора Николая! Беда в том, что ещё прежде – задолго до псковского отречения – вся его политика была прямо-таки богоборческой: «Дарованные Императором свободы 1905 г., не ограниченные надлежащими рамками и скоро переродившиеся, фактически, в откровенный произвол, помимо прямого унижения Русской Церкви, открыли легальную возможность дискредитации и трона, и Православия, развития в стране всякого рода мистицизма, оккультизма, сектантства, аморализма и проч.

Сразу же после указа стали в изобилии выходить из подполья и возникать вновь всевозможные общества, организации, партии и союзы, издающие огромное количество журналов, газет, книг, в которых активно пропагандируются либеральные, антимонархические, антицерковные, революционные, атеистические идеи. В России наступила эпоха демократии по образу и подобию «просвещённого» Запада».

Подумать только! – по вине императора Николая в России стали возникать общества, организации, партии и союзы. И ну издавать огромное количество журналов, газет и книг! Вот ведь горе-то! Как же тут не расплодиться аморализму и мистицизму? А всё оттого, что безбожный царь взял за образец «просвещённый» – естественно, в кавычках! – демократический Запад (а не старые добрые азиатские деспотии). Симптоматично умышленное чередование в тексте: «антимонархические, антицерковные, революционные, атеистические». Богослов Осипов явно не разделяет политические взгляды и религиозные убеждения.

Для пущей солидности профессор Московской духовной академии ссылается на авторитет Святых Отцов: «Святой Иоанн Кронштадтский резко осудил дарованные царём свободы: «Свобода печати всякой сделала то, что Священное Писание, книги богослужебные и святоотеческие писания пренебрегаются, а читаются почти только светские книжонки и газеты. Вследствие этого вера и благочестие падают, Правительство либеральничающее выучилось у Льва Толстого всякому неверию и богохульствует в печати, смердящей всякой гадостью страстей». Смеем всё же думать, что это – лишь сильное выражение, вышедшее из-под пера убеждённого консерватора в минуту крайнего раздражения, – и что в действительности правительство Николая Второго в печати не богохульствовало!

§ 2.3. Интересно, что Манифест 17-го октября и Указ об укреплении начал веротерпимости профессор Осипов считает отнюдь не проявлением «минутной слабости», не «вырванными у царя» уступками, а следствием внутренних убеждений императора Николая: «Эти указы о свободах явились естественными проявлениями общей разрушительной для страны либеральной политики Николая II».

Напомним, что Манифест 17-го октября даровал российским подданным основные политические свободы и вывел Российскую Империю на путь парламентаризма и конституционализма (по образцу всего цивилизованного мира, столь ненавистного профессору Осипову). Напомним также, что вплоть до появления Указа об укреплении начал веротерпимости в Российской Империи сохранялись многие специфические юридические нормы: были существенно ущемлены в правах старообрядцы, человек мог быть во внесудебном порядке подвергнут заточению в монастырскую тюрьму, выход из Православия рассматривался как уголовное преступление и карался каторгой и т. д.

Все эти пережитки Средневековья – совершенно нетерпимые в 20-м веке (и, к слову сказать, буквально толкавшие инаковерующих в стан врагов российской государственности) – были Николаем Вторым отменены. Но всё это – при сохранении первенствующего положения Православной Церкви как государственной!

Как видим, иные российские богословы до сих пор не могут простить императору Николаю введения в России свободы совести.

И богословы эти не перестают задаваться вопросом: откуда же свалилась на Святую Русь такая напасть как свобода совести и тому подобные богопротивные вещи?! Профессор Осипов называет возможные источники проистекания на Русь этого гибельного яда: «Ряд свидетельств так же определённо говорит и о связях Двора, в том числе и последнего царя, с масонством, что указывает на ещё один серьёзный источник мистицизма (и идей европейской демократии) в царской семье».

Конечно, куда ж православному богослову без масонов? – это ведь они, враги, научили русский народ-богоносец той заразе: «идеям европейской демократии»!

Да, но как могли масоны, с их вредоносными влияниями, попасть ко двору православного царя?! Профессор Осипов отвечает и на этот вопрос: «Очень показательным является и тот факт, что в ближайшем окружении царской семьи всегда, и до конца жизни, были люди разных исповеданий: католики, англикане, лютеране. В этой экуменической атмосфере воспитывался и Наследник, чего, естественно, не мог бы позволить себе ни один строго православный христианин».

Тут даже не знаешь, что сказать… Похоже, профессор Осипов чохом подводит под анафему всех российских императоров и императриц, начиная с Петра Первого. Вот прежде, в Московской Руси, было благолепие! Хотя – как посмотреть: в качестве личных медиков московские цари тоже держали при себе иностранцев-иноверцев. А уж как было правителю многонациональной Российской Империи (чьими родственниками были сплошь немцы, англичане и датчане; а Двор и гвардия были немецкими на треть) избежать тесного общения с англиканами и лютеранами, – это знает один только профессор Осипов.

Но одних «государственных преступлений» и «соборных проклятий» нашему критику мало! – особенно строг Осипов к Николаю Второму в вопросах личного благочестия: «Что принципиально не позволяет с христианской точки зрения ставить вопрос о канонизации Николая II, так это его личное признание своей матери в письме из ссылки: «Бог даёт мне силы всех простить, только генерала Рузского простить не могу». Этого признания не снимает свидетельство великой княжны Ольги о том, что отец всех простил, так как она ничего не говорит о главном в данном вопросе – простил ли он Рузского? Следовательно, она или не знала об этом, или предпочла, по понятным мотивам, молчать».

Ну и ну! Оказывается, именно этот частный вопрос (прощение Николаем Вторым главнокомандующего Северным фронтом генерала Рузского – одной из центральных фигур заговора) является «главным». И сей камень преткновения «принципиально не позволяет» даже «ставить вопрос» о канонизации! А ведь профессору Осипову должно быть хорошо известно, что даже величайшие святые порой находились в весьма непростых отношениях меж собой (вплоть до письменных пожеланий смерти друг другу). Но почему-то именно к убиенному императору он особенно суров! – так что даже не желает верить никаким свидетельствам, «обеляющим» его.

После прочтения подобных зубодробительных опусов поневоле приходит на мысль, что император Николай был хоть и не идеальный человек – но уж куда лучше своих православных критиков! А самое главное: он опередил их в политическом развитии на целый век.

Глава 3

§ 3.1. Конечно, спорами вокруг церковного почитания царской семьи дело не ограничивается. Число критиков Николая Второго «с прагматических позиций» на несколько порядков превосходит число его «православных» хулителей!

В авангарде этой «антиниколаевской школы» традиционно шли советские историки. За годы Советской власти они привыкли поливать грязью дореволюционную Россию (для того их и держали!). Всю свою сознательную жизнь они занимались этим спокойным и прибыльным делом, так что набили в нём руку…

После крушения Советской власти доселе монолитная когорта профессиональных историков раскололась. Одна часть (обладавшая более гибким позвоночником) резко поменяла свои взгляды, другая осталась на прежних идеологических позициях. Наиболее интересна именно эта часть. Там подобралась уникальная публика (гвозди бы делать из этих людей!). Горечь постигшего их исторического поражения лишь придала резкости их суждениям и желчи – их оценкам и характеристикам.

Понятно, что Николай Второй – как последний правитель дореволюционной России (к тому же – павший от рук большевиков) – стал их излюбленной мишенью. Общую суть их «концепции» можно передать словами доктора исторических наук Корнелия Шацилло: «Николай II сам себя загнал в подвал Ипатьевского дома». Позиция, что и говорить, очень выгодная для коммунистов и их приспешников. Жертва, дескать, сама ищет палача! Она, видите ли, оказалась недостаточно сильной – и в этом состояла её вина: «её слабость в ответственные моменты жизни страны лишена исторических оправданий и становится преступлением». Это – удобный способ снять ответственность с подлинных преступников.

Если же начать сравнивать невеликие государственные таланты Николая Второго с вопиющей бесталанностью тех, кто пришёл ему на смену, и неслыханной кровожадностью тех, кого они привели за собой, то многое предстанет в новом свете… Хотя – надо признаться! – не для всех. «Красную профессуру» не переделаешь.

Однако ж профессоров с докторами сегодня читают мало (и у этой приметы времени есть как плохие, так и хорошие стороны). На «идеологическую передовую» в 1990–2000 годах вышли исторические публицисты. Они свободны от гнёта многих застарелых исторических догм; пишут легко, доступно и увлекательно. Понятно, что у них больше шансов достучаться до умов широкой читательской аудитории!

Беда в том, что в своих произведениях они сплошь и рядом повторяют всё те же большевистские штампы – только другими словами (и с ещё большим пренебрежением к исторической правде, нежели историки-академисты). Соответственно, и реального вреда от такой публицистики ещё больше, чем от нудных академических монографий, которые всё равно никто не читает.

§ 3.2. На сегодняшний день одним из самых популярных российских авторов историко-публицистического жанра (и, безусловно, самым плодовитым!) является Александр Широкорад. На протяжении 1990-2000-х годов им были написаны десятки книг по истории России. Достаточно подойти к полкам «исторического раздела» в любом книжном магазине – и обязательно наткнёшься на фамилию Широкорада! Нужды нет, что очень часто содержание очередной книги почти полностью дублирует содержание предыдущей… Широкорад успел высказать своё мнение практически по всем вопросам отечественной истории.

При этом у него есть устойчивые исторические симпатии и антипатии. Так, он беззаветно любит товарища Сталина и ненавидит лютой ненавистью династию Романовых (особенно – Николая Второго). Навязчивый мотив его творчества: Империя, профуканная Романовыми и восстановленная великим и мудрым Вождём. Например, в книге Широкорада «Тайная история России. История, которую мы не знали» (2007 года) есть целый раздел, посвящённый царствованию Николая Второго (под характерным названием «Кризис империи»). Стоит привести несколько выдержек из этого раздела – слишком уж они показательны!

Вот Широкорад пишет о династии Романовых (в главе «Легитимность последнего царя и легитимность династии»): «Очевидно, что династия Романовых в XIX веке была нелегитимной. Об этом знала вся знать, но громко об этом никто не осмеливался сказать – «чтобы потом тихонько в путь до Нерчинска не махнуть». Почему же это вдруг – «нелегитимной»?! Да много почему… И древний боярский род Романовых был, оказывается, «до неприличия беспородным» (то есть – не из варягов-Рюриковичей). И мужская линия его пресеклась ещё в 1730 году, со смертью Петра Второго. Пётр Третий же был по матери, цесаревне Анне Петровне, – Романовым, а по отцу – герцогом Голштейн-Готторпским. Скажите пожалуйста, какое открытие! Вообще-то об этих династических «раскладах» знала не только «вся знать», но и все желающие; и никакой тайны из этого в Российской Империи не делалось.

Да и сам Широкорад, когда царь ему симпатичен, смотрит на такие вопросы куда проще! В частности, о причинах воцарения Годуновых он пишет следующее: «По версии сторонников Годунова, царь Фёдор Иоаннович завещал власть своей жене Ирине, а она, в свою очередь, уходя в монастырь, передала царство своему брату Борису. Однако всё это не имело особого значения. Куда важнее было то, что Борис уже много лет правил государством от имени царя Фёдора». И это – на страницах той же самой книги!

Но такой либерализм – только по отношению к «духовно близким». Как говорится, «для друзей – всё, для остальных – закон». Ненавистным Романовым Широкорад всё «вчинил». И род – незнатный (как будто у Годунова знатный!). И избрание было – не от всей страны (как будто Годунов был «всенародно избранным»!). И даже трёхсотлетнее – юридическое и фактическое – правление государством почему-то не прибавило Романовым легитимности (в отличие от Годунова, правившего тринадцать лет от имени слабоумного царя). Что уж тогда говорить о династическом договоре, закрепившем на российском престоле потомков Петра Первого по женской линии?

Однако Широкорад этим не ограничивается и, наряду с подобными «секретами Полишинеля», приводит в доказательство нелегитимности Романовых аргументы иного порядка: «Новый наследник, Павел Петрович, формально по всем правилам генеалогии относится к Голштейн-Готторпской династии. На самом же деле историки могут только гадать, кто был настоящим отцом Павла – Салтыков или безвестный гвардейский офицер, может, и чухонец?»

То есть Широкорад, как беззастенчивый шулер, вытаскивает то из одного, то из другого рукава самые разные «козыри» (лишь бы их можно было как-то использовать для дискредитации Романовых!). При этом он предстаёт то поклонником славного рода варяжских конунгов Рюриковичей, то махровым русским националистом, то строжайшим формалистом-легитимистом, то собирателем низкопробных сплетен. «Аргументов» много – цель одна: внушить читателям мысль о том, что династия Романовых к моменту восшествия на престол Николая Второго была нелегитимной. А стало быть – изначально нелегитимным был и император Николай (что заботливо подчёркивается уже в названии главы).

Примерно так же, кстати, рассуждают некоторые современные российские ультра-либералы. В частности, Анатолий Чубайс в своё время заявлял: «Если всерьёз признать тезис о том, что в 1996 году победил Зюганов, а не Ельцин, то автоматически придётся признать нелегитимными оба срока президента Путина В.В. и нынешнее президентство Медведева Д.А.». Спрашивается, почему?

И что уж тогда говорить о зарубежных монархиях? Рассуждая подобным образом, легко признать нелегитимным, скажем, шведского короля Карла Шестнадцатого Густава – ибо в истории шведского королевского дома сомнительных моментов можно найти не меньше, чем у Романовых. Начиная с революционного прошлого основателя династии (наполеоновского ставленника) и заканчивая тем комичным фактом, что из пятнадцати коронованных Карлов, предшественников нынешнего, шесть были… попросту выдуманы Иоанном Магнусом!

§ 3.3. Но как бы ни была плоха династия Романовых, император Николай был гораздо хуже! Николай Второй (по Широкораду) был бездельником и дураком, государственными делами занимался от одного до трёх часов в день (но лучше бы вовсе не занимался! – ибо совершал одни только промахи и ошибки).

Понятно, что ко всем политическим мероприятиям Николая Второго Широкорад предельно строг и видит в них только негатив. По его мнению, если в Российской Империи и происходило что-то хорошее, то не благодаря, а исключительно вопреки власти. Широкорад задаёт наивный вопрос и столь же наивно отвечает на него (в главе «Система управления империей»): «Возникает вполне резонный вопрос: почему при таком плохом управлении в 1894–1903 гг. и 1908–1914 гг. наблюдался устойчивый рост экономики России? Причин тут много. Среди них: дурное исполнение дурных распоряжений, трудолюбивое население, готовое трудиться за невысокую плату, энергичные предприниматели и купцы, превосходные, возможно, лучшие в мире инженеры и учёные, и, наконец, обилие природных ископаемых».

Словом, никто не забыт, ничто не забыто! Ни купцы, ни «природные ископаемые»… Ни лучшие в мире инженеры (неизвестно откуда взявшиеся), ни учёные. А первая причина устойчивого роста благосостояния России на протяжении всего царствования Николая Второго (за исключением периода войн и революций) – «дурное исполнение дурных распоряжений»!

Все эти рассуждения, по-видимому, искренни – они объясняются политической позицией автора. Но встречаются такие моменты, где сквозит явный лукавый умысел: навязать читателям представление о Николае Втором как о каком-то невиданном преступнике, достойном тяжкой кары. А ведь в случае с Николаем Вторым сделать это не так-то просто! В частной жизни это был добрейший человек; в государственных делах – скорее «ведомый», чем «ведущий». Остаётся только писать всякую ерунду… Вот и сокрушается Широкорад (в главе «Государственный старец»): «К сожалению, в современной литературе бытует обывательское мнение, что царь не мог не делиться с женой своими проблемами, а Александра была хорошей женой и старалась помочь мужу советами. В годы Первой мировой войны во всех странах мира военачальник, осмелившийся обсуждать с женой планы боевых действий, подлежал военно-полевому суду по обвинению в разглашении военной тайны».

Спору нет, Николаю не следовало делиться военными планами с императрицей! – но к чему такая словесная трескотня, с упоминанием военно-полевого суда для императора-главнокомандующего и ссылкой на авторитет «всех стран мира»? Ведь точно такая же «слабость» была свойственна главнокомандующим обеих ведущих стран-участниц Мировой войны – Германии и Франции! И Широкораду, как профессиональному военному историку, это должно быть хорошо известно.

Так, секретные военные сведения сообщал в своих многочисленных письмах жене начальник Полевого Генерального Штаба Германской Империи Гельмут фон Мольтке – в том числе в разгар битвы на Марне (которую проиграл). Тем не менее, никто его не предавал военно-полевому суду: за понесённое сокрушительное поражение (фактически означавшее крах всей кампании) Мольтке был всего лишь снят с должности.

Но если в случае с Мольтке-младшим хотя бы нет фактов, доказывающих, что разгром на Марне мог быть как-то связан с его неуместной откровенностью, то в случае с французским главнокомандующим Робером Нивелем всё гораздо хуже. О «Наступлении Нивеля» знает весь мир! «Бойня Нивеля», «Мясорубка Нивеля» стала символом бессмысленного кровопролития. Крупнейшее наступление Первой Мировой войны, долженствовавшее привести к разгрому Центральных держав, закончилось невиданным в истории кровопусканием (вконец подкосившим дух французской армии. И одной из причин этого позора была чрезмерная разговорчивость нового главнокомандующего – делившегося своими грандиозными замыслами со всеми подряд (вплоть до журналистов). Но и Нивель избежал военно-полевого суда: его всего лишь сняли с должности.

Однако Широкорад будто нарочно «подставляется» и в 2008 году публикует в еженедельнике «Военно-промышленный курьер» статью под названием «В памяти народа останется как Николай «Кровавый». В статье, помимо прочего, содержится следующий перл: «Представим себе, что подобное случилось бы в 1914–1916 годах в демократической Франции. Главнокомандующий армией передавал бы секретную информацию жене, а та – другу-экстрасенсу. Последствия предугадать несложно: военно-полевой суд приговорил бы генерала, как комбатанта, к расстрелу, а жену и экстрасенса, как гражданских лиц, к гильотине».

Поневоле закрадывается подозрение, что эту мысль Широкораду старательно внушает какой-то шутник-провокатор… Но всё объясняется гораздо проще: уж очень хочется Широкораду ретроспективно предать Николая Второго военно-полевому суду, а никаких юридических оснований для столь крутой меры (кроме переписки с женой) он не находит.

§ 3.4. Но как бы ни был плох император Николай, императрица Александра Фёдоровна была гораздо хуже! Александра Фёдоровна (по Широкораду) была государственным преступником уже без всяких натяжек.

Возможно, Широкораду не дают покоя лавры предшественников, сумевших углядеть «государственный переворот» (или его «попытки») и в 1915 году, и в 1907-м! Во всяком случае, он решил всех переплюнуть и потому заложил следующую «информационную бомбу» (в главе «Династический кризис»): «Поздней осенью 1900 г. Николай традиционно находился на отдыхе в Ливадии. Там царь заболел. Лейб-медик, престарелый Гирш, поставил диагноз – инфлюэнца (то есть простуда или грипп). Однако царю становилось всё хуже. Вызванный из Петербурга профессор Военномедицинской академии Попов изменил диагноз на брюшной тиф. С 1 по 28 ноября царь находился в тяжелейшем состоянии. Врачи не исключали летальный исход.

Императрица-мать в это время гостила у родных в Дании. Узнав о болезни сына, Мария Фёдоровна срочно отправила несколько телеграмм в Ливадию Александре Фёдоровне с предложением пригласить лучших европейских врачей к сыну и просила сообщить, когда ей лучше приехать. Александра сухо отклонила оба предложения. Присутствие в Ливадии императрицы-матери и свидетелей-иностранцев не входило в планы Алике.

Ряд министров и генералов во главе с военным министром Куропаткиным (будущим «маньчжурским героем») начал подготовку к государственному перевороту – отстранению Михаила. В случае смерти Николая они собирались возвести на престол пятилетнюю дочь Ольгу, а царица становилась регентшей. Однако премьер-министр Витте отказался присоединиться к заговору, за что заслужил пожизненную ненависть царицы. Михаила любила гвардия, да и вся Россия от аристократов до социалистов слишком хорошо знала прелести женского правления в XVIII веке, поэтому страна вряд ли тихо приняла бы на престол пятилетнюю девицу. Таким образом, уже в 1900 г. Россия была поставлена на грань гражданской войны.

Царь выздоровел, и переворот оказался ненужным».

В 2008 году этот же образчик «альтернативной истории» (по другому его назвать нельзя!) Широкорад повторяет в статье «В памяти народа останется как Николай «Кровавый». Действительно, что ж добру пропадать? Только в газетном варианте финал выглядит ещё жёстче: «Николай выжил, но вместо того, чтобы наказать заговорщиков (а по законам империи за одно намерение изменить порядок престолонаследия полагалась виселица), царь составил секретное завещание на передачу власти Татьяне».

То есть Широкорад возмущён тем, что в декабре 1900 года императрица Александра Фёдоровна не была повешена. Ну, что тут поделаешь? – «царь-тряпка»… А ведь преступление «Алике» и Куропаткин замышляли серьёзное. Шутка ли? – государственный переворот в самодержавном государстве! Остаётся только гадать, почему в хрестоматиях по отечественной истории нет соответствующего раздела: «Попытка захвата власти Александрой Фёдоровной», «Заговор Куропаткина», «Неудавшийся переворот» (или ещё что-нибудь в этом роде).

§ 3.5. А в самом деле: почему? Да потому что вся эта захватывающая дух история от начала до конца выдумана! В действительности всё обстояло совсем по-другому: ключевым моментом «династического кризиса 1900 года» была не болезнь Николая Второго, а беременность Александры Фёдоровны!

Дело в том, что осенью 1900 года, когда царская семья находилась в Крыму, выяснилось, что императрица находится в интересном положении. Ранее в царской семье родились подряд три дочери; поэтому – уже исходя из теории вероятностей! – все были уверены в том, что на этот раз родится сын. Кроме того, были ещё некоторые специфические признаки, указывавшие на скорое рождение долгожданного наследника. В частности, великий князь Константин Константинович писал по этому поводу: «Она очень похорошела… все поэтому трепетно надеются, что на этот раз будет сын». То есть царская семья (как и вся династия Романовых) ждала появления на свет давно чаемого наследника престола.

В этот момент и заболевает Николай Второй. К концу октября выясняется, что это не пустяковая простуда, а брюшной тиф. Болезнь протекает очень тяжело: на протяжении почти целого месяца (с конца октября до двадцатых чисел ноября) не исключалась вероятность летального исхода.

Именно сочетание этих факторов – ожидание рождения наследника в царской семье и опасение возможной смерти императора – породило всеобщее брожение умов. Проблема была в том, что законы Российской Империи не предусматривали такой ситуации – когда в царской семье ожидают рождения сына (то есть законнейшего наследника правящего императора по прямой нисходящей линии), но император умирает, не дожив до этого радостного события (а следовательно, престол должен перейти ближайшему мужскому представителю династии). Положение складывалось более чем щекотливое. Что особенно важно – никак не оговорённое законами о престолонаследии!

То, что немедленная передача престола (в случае смерти императора) его младшему брату Михаилу Александровичу была бы не лучшим выходом, понимали многие. В частности, об этом писал обер-прокурор Святейшего Синода Победоносцев: «Императрица беременна и может родить сына, который будет прямым наследником. В этих обстоятельствах великий князь Михаил Александрович не может принять на себя державу. Как тут быть, когда нет никакого государственного акта на этот случай?» А уж более консервативного и осторожного «охранителя порядка», нежели Константин Петрович Победоносцев, в России нельзя было отыскать!

При таких непростых обстоятельствах в Крыму состоялось совещание с участием представителей правительства и Дома Романовых, на котором обсуждался вопрос о том, как быть, в случае если болезнь императора примет трагический оборот. Если верить Витте, именно он в ходе этого совещания выступил наиболее убеждённым сторонником соблюдения буквы закона (заметим: закона, не предусмотревшего такой уникальный случай!) – то есть настаивал на необходимости незамедлительной передачи престола (в случае смерти императора) великому князю Михаилу Александровичу.

По воспоминаниям Витте, военного министра Куропаткина на том совещании не было. Через несколько дней Куропаткин заехал к Витте позавтракать и задал вопрос о проходившем без него совещании. При этом (если верить мемуарам Витте) между ними произошла следующая сценка: «Он говорит: «Я не мог приехать», – а затем встал в трагическую позу и, ударяя себя в грудь, сказал мне очень громким голосом:

– Я свою Императрицу в обиду не дам.

Зная Алексея Николаевича за комедианта балаганных трупп, я этому выражению его не придал никакого значения и сказал:

– Почему, Алексей Николаевич, Вы принимаете на себя привилегию не давать в обиду никому – Императрицу? Это право принадлежит всем, а в том числе и мне».

Примерно то же самое, что и в посмертно изданных мемуарах, Витте рассказывал при жизни – тогда он обращённые к нему слова Куропаткина передавал так: «Во всяком случае, Александру Фёдоровну в обиду никогда не дам».

Вообще-то Витте известен как… хм… крайне недобросовестный мемуарист. Но даже если данный разговор имел место в действительности, то это ничего не значит. Спрашивается, отчего бы Куропаткину не разделять мнение «законника» Победоносцева? – так тогда думали очень многие!

При этом сам же Витте заявляет, что не придал словам Куропаткина никакого значения. Но то – Витте (источник информации). Что с него возьмёшь? – «что вижу, о том пою»… Другое дело – Широкорад (мудрый аналитик). Он – зорче смотрит, дальше видит: «Ряд министров и генералов во главе с военным министром Куропаткиным (будущим «маньчжурским героем») начал подготовку к государственному перевороту». И не больше, и не меньше!

В действиях «главной заговорщицы», Александры Фёдоровны, тоже не удалось накопать ничего криминального – кроме того, что вела она себя в той ситуации не очень умно (о чём уже говорилось выше). Поэтому Широкораду остаётся только злобно комментировать её переписку со свекровью: «Присутствие в Ливадии императрицы-матери и свидетелей-иностранцев не входило в планы Алике».

От этого – мороз по коже! Что ж это за злодейские «планы»? – отравить больного мужа?! Надо полагать, именно потому она и была против приезда «лучших европейских врачей»? А о том, что в Ливадии уже 26 октября находилась сестра Николая, великая княгиня Ксения Александровна, Широкорад скромно умалчивает… Вообще, «свидетелей» в Ливадии было более чем достаточно!

Другое дело, что это были свидетели непонятно чего – ибо «заговор императрицы и Куропаткина» (равно как и все прочие заговоры, приписываемые Александре Фёдоровне) существовал только в воспалённом воображении создателей разного рода «тайных историй России».

§ 3.6. Но что же в итоге? Да, львиная доля обвинений в адрес последнего русского императора и его близких оказалась вопиющей ложью (не было Царское Село ни вертепом разврата, ни гнездом немецкого шпионажа, ни банкой с пауками). А что было? – были довольно заурядные люди, не гении и не злодеи. Николай Второй и Александра Фёдоровна прожили жизнь в любви и согласии; так что царскую семью можно было бы назвать благополучной (когда б не смертельная болезнь сына и психическое расстройство матери…). Император Николай и его близкие были вполне приличными, верующими людьми, притом – убеждёнными патриотами России.

При оценке Николая Второго как государственного деятеля также не удастся найти ничего «ужасного» – не был он ни жестоким деспотом, ни алчным казнокрадом, ни упёртым реакционером, ни кровожадным милитаристом, ни дешёвым популистом перед лицом заграницы (каких немало знает русская история), – зато можно указать на многие его объективные «минусы» и недостатки. Прежде всего – узкий кругозор (достаточный для батальонного командира, но не правителя огромной империи!). Плохое знание страны и народа (что порождало опасные иллюзии касаемо последнего). Недостаточная твёрдость в проведении однажды принятого решения (что делало правительственный курс зависящим от разного рода тайных влияний: супружеских, распутинских и т. д.). Отсюда – «неверность» Николая по отношению к собственным министрам (которые никогда не могли на него вполне положиться)… Приходится признать, что именно личность императора Николая оказалась «слабым звеном» имперской государственной машины в годину испытаний.

Но всё это было бы справедливо вменять «по всей строгости» лишь при одном условии – если бы Николай Александрович Романов сам рвался (и дорвался-таки) до верховной власти, не имея к ней никаких способностей. Однако же законный старший сын императора Александра Третьего не был виноват в том, что оказался в свой черёд на престоле! – тут всё решила случайность рождения.

Здесь надо отметить следующий важный момент: как бы мы ни относились к факту прославления царской семьи Русской Православной Церковью с религиозной точки зрения, нельзя не признать, что «исторической судьбе» царской семьи канонизация сильно повредила. То, что публика охотно простила бы «непривилегированному» историческому персонажу, – не прощается тому, кто громогласно объявлен святым. Канонизация царской семьи предельно ожесточила общественное мнение по отношению к царственным страстотерпцам. Известно, как опасно «перехвалить»! Именно эту особенность массового сознания стараются сегодня эксплуатировать идейные враги Российской Империи.

Историческая правда, как и сто лет назад, приносится в жертву идеологическим установкам, и образ реальных Романовых дрожит и искажается в юрких руках политических проходимцев. Подлинный лик последнего императора почти не виден за толстым слоем дёгтя и сажи (и скрыт под лучами, исходящими от пририсованного нимба) – следствие малопродуктивного противостояния неофитской восторженности и языческой потребности в кумире с обыкновенной ленью ума и приверженностью историческим штампам.

октябрь 2016-го

Оглавление

Введение

Часть I Чужая кровь

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

Часть II Глупость или измена?

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

Часть III С миром за пазухой

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

Часть IV Короли глазами шутов

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

Часть V Тяжёлый венец

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg