«Солнце в борозде»

 --Ну, с Богом, девки!

Старая Дуриманиха поплевала на заскорузлые ладони, костлявые пальцы ее обвили ручки плуга,

сухой, нацеленный взгляд привычно ухватил край борозды:

-Помоги нам, Царица небесная! Пошли…

Пятеро баб впереди плуга натянули тяжи, столкнулись плечами, разошлись и, упираясь до боли в

костях, пошли медленными, грузными шагами, прикованные тяжестью земли так, что и глаза уже ни

на что не поднимались.

Тяжко бабам в лямке, а еще горше в ней, когда дети рядом. А они тут стоят вдоль борозды с

корзинами. У кого картошка с сиреневыми глазками, у кого прошлогодняя листва из соседнего

березняка.

И у каждого – глаза, с пронзительной болью на матерей своих глядящие.

-Что вы стоите, лупоглазые?!- строго выговаривает детям Дуриманиха. – Кладите бульбочку, как

учила вас. Да листьев не жалейте. Да не стойте так! Душемоты! Прости меня, Господи, грешную…

Сама она идет за плугом широким мужским шагом. Опыленные песком, ее босые ноги уверенно

оставляют цепочку следов на влажном дне борозды. Научилась Дуриманиха ходить по земле за свои

пятьдесят с лишком, покрестьянствовала. Разве что на бабах не пахала, так вот тебе и это.

А над головой – звенящий жаворонками весенний день в разгаре. От развороченных,

полузасыпанных окопов с искореженным военным хламом, от перепаханной войной опушки

березняка тянется до самого проселка узкая лента свежевспаханной земли. Рядом с сосняком еще

одна, за речкой другая.

И бабы в упряжках. И дети рядом.

«Кадась мужики на конях пахали,- размышляет про себя Дуриманиха,- дак ти посвистывали, ти

кнутом погоняли скотину, а тут бабы. Забавлять надо. Песню спеть?.. Одной не поется. Песню петь,

что работу делать, гуртом надо. Слов каких-ся пошукать?..»

-Не горюйте, девки!- бодро, нараспев затянула Дуриманиха.- Лето не за горами! Уже и зелень всякая

пробивается: крапивка, лебеда, сныточка, а там и щавелек подойдет. Сеголета уже не помрем, слава

тебе, Господи. Как не считайте, а главное - дожить до бульбы. Вот ее в земельку посадить надо

первей всего, спасительницу нашу. Казенную, правда…

Дуриманиха примолкла. Вспомнилось ей, как дождливой апрельской ночью, пробиваясь по