«Камень. Пещера. Гора»

Про старинное житье да про земельные дела — это все помню.

Чего не знаю, того не знаю, выдумывать не согласен.

Не простой это сказ. Шевелить надо умишком-то — что к чему.

Бажов — по теперешним меркам — самый настоящий культовый писатель.

Нечто подобное молча подозревали и прежде, в связи с чем к нему всегда относились подобающим образом: принимали со всеми светами и тьмами — с ликом мудреца и значком депутата Верховного Совета, с уральскими корнями и уральскими тайнами, с магическим обаянием его «Малахитовой шкатулки» и полученной за нее Сталинской премией…

Его признавали официально и почитали по-человечески, в частном порядке; читали в советское время, когда мы были самой читающей страной в мире, и в криминальное постсоветское, когда стало попросту не до книг…

Люди, подолгу работающие с читателями, прекрасно знают, что никакого единообразного, правильного для всех прочтения книги нет и быть не может: каждый читает про свое. Это уж потом наши мнения — под воздействием общения и обучения — обкатываются и становятся похожими, как гальки на берегу.

Однажды я поднимала с пола за библиотечной кафедрой растрепанный том «Анны Карениной», в приступе праведного гнева брошенный туда одной милой и несчастливой женщиной: расстрелянные родители, сиротство, детдом, нищета, нелепое замужество — в благодарность за подаренное шелковое платье; эта самая благодарность, длящаяся десятилетиями; нудная работа на прокормление семьи и таимая от семьи страшная убогая мечта — пройтись по городу в настоящей дамской шляпке…

«Анну Каренину» она прочла после того, как посмотрела одноименный фильм по телевизору. В то время мечта о шляпке была уже прожита, но не забыта, и возможно, если бы не она, Анне Карениной досталось бы меньше. Но тут были и смертельная бледность, и слезы, и справедливое негодование: «Ведь все же есть, все есть, чего же еще надо?» Проблемы любви и семьи, мучившие великого писателя земли русской, не тронули ее нисколько, а любовные претензии героини, всегда нарядной и в шляпке, показались настолько непонятными, вызывающими и греховными, что трагический финал и страшный поезд, несущий смерть, были восприняты как законное возмездие, справедливое, но не достаточное.

Тут все понятно: бытие определяет сознание.