«В воздухе - испытатели»

Бондаренко Николай Адамович

В воздухе - испытатели

Аннотация издательства: Эта книга о людях мужественной профессии парашютистах и летчицах-испытателях. Ее автор Н. А. Бондаренко летчик-фронтовик, совершивший в годы Великой Отечественной войны 179 боевых вылетов, из них 129 на разведку в тыл противника. После войны он работал летчиком-испытателем. В книге рассказывается, как авиаторы благодаря мужеству и находчивости, высоким летным качествам, отличному знанию материальной части испытываемой техники выходят победителями порой из самых сложных ситуаций, спасая бесценные опытные образцы летательных аппаратов.

Содержание

К читателю

Работа, сродни фронтовой

Планер держит экзамен

Укротитель истребителей

На грани возможного

16 часов 50 минут без права на посадку

Премия за... разбитый самолет

У истоков винтокрылой авиации

По заданию правительства

От Ут-2 до сверхзвукового истребителя

А снег все шел и шел...

Опасностям наперекор

Посвящение в испытатели

Герои фронтового неба

Дозаправка в воздухе

"Профессор" штопора

"Вся моя жизнь..."

В обнимку с небом

"В нашей работе мелочей нет!"

Впервые в мире...

Небо, завещанное сыну

Испытано гвардейцами фронтовой авиации

Длительность полета почти 7000 часов

Жизнь, похожая на легенду

Три боевых ордена в мирное время

"Испытывать самолеты - моя заветная мечта!"

К читателю

Испытатели... Как мне лучше рассказать о них? Об их мужественной, земной и неземной профессии?..

Днем и ночью, в хорошую и плохую погоду, в туман и в грозу над своим аэродромом и за многие тысячи километров вдали от него, на легких и юрких машинах и на больших, весом в сотни тонн кораблях, на средних скоростях и на скоростях фантастических, превышающих скорость звука, у земли и на огромной высоте одни в кабине самолета и в составе экипажа штурмуют испытатели просторы, безбрежного пятого океана.

Беседуя со своими товарищами-испытателями, многие из которых Заслуженные летчики-испытатели СССР, я всегда восхищался их мужеством и героизмом, их мастерством и отвагой, благодаря которым они выходили победителями из всевозможных "переделок" ради того, чтобы дать "добро" испытываемым летательным аппаратам, помочь конструкторам довести до совершенства те или иные детали конструкций.

Когда я просматривал записи в летных книжках испытателей, когда читал пожелтевшие газеты с репортажами об их опасной, трудной, но такой нужной для укрепления оборонной мощи нашей страны работе, я понял, что передо мной часть истории советской авиации. И это не должно быть предано забвению!

О работе своих товарищей-испытателей я и хочу рассказать молодежи. Потому что молодым строить и беречь будущее. Им продолжать дело, начатое нами, им штурмовать небо и просторы Вселенной, прославляя Родину новыми открытиями и подвигами.

Так пусть возьмут они себе в дорогу мужество и героизм моих друзей-испытателей, их мастерство, их отвагу, их патриотизм, их стремление любой ценой, даже порой ценой собственной жизни, выполнить приказ Родины!

В основу книги легли мои дневниковые записи, которые я вел, будучи испытателем. О многих эпизодах, фактах из испытательной работы рассказали мне сами испытатели. Всем им я приношу признательность и благодарность.

Автор.

Работа, сродни фронтовой

Ноябрь 1947 года...

В один из дней рано утром в наш полк прибыл представитель от испытателей и стал внимательно просматривать личные дела летчиков.

Когда командир полка майор Семак вызвал меня и спросил, согласен ли пойти в испытатели, я, конечно, обрадовался и, не раздумавая, дал свое согласие. Еще бы! Кто из летчиков не мечтает об этом? В мире нет, пожалуй, более героической, более ответственной и более романтической работы, чем работа летчика-испытателя! 30 декабря я уже стоял в кузове грузовика и с грустью смотрел на провожавших меня однополчан. Почти пять лет я прослужил вместе с ними. И вот приходится расставаться...

- Не робей там...

- Держи марку фронтовика...

- Не забывай нас, пиши, - неслось со всех сторон. "Не забывай...", "Пиши..." Да разве можно забыть этих мужественных, отчаянных парней, с кем свела меня война! С кем десятки раз я поднимался в дымное, пронизанное осколками зенитных снарядов и пулеметными трассами небо! С кем делил радость побед и горечь утрат! Нет, такое не забывается...

Вскоре, раздумывая о своей будущей работе, я шагал по протоптанным в снегу тропинкам, там, где когда-то ходили прославившиеся на весь мир летчики-испытатели: Чкалов, Громов, Байдуков, Коккинаки, Анисимов...

После прохождения медицинской комиссии, сдачи зачетов по основным авиационным дисциплинам и проверки моей техники пилотирования на Ли-2 командование издало приказ о зачислении меня летчиком-испытателем.

С этого дня началась моя новая служба, о которой было у меня довольно-таки смутное представление. Но меня успокаивало то, что не один я "новенький". В скором времени предполагались испытания серии бомбардировщиков Ту-4, и из строевых частей в испытатели было набрано много летчиков и штурманов, таких же, как я, участников Великой Отечественной войны.

Через некоторое время все мы прошли курсы испытателей и нам были даны тренировочные полеты на УТБ.

Первые два испытания я провел на этом же самолете. Это были испытания радиотелеметрической установки и разжижения масла. Для меня, прошедшего на Пе-2 войну, и самолет УТБ был прост, и эти испытания были простыми. Но здесь во все времена так и делалось: молодых летчиков вводили в строй по золотому авиационному правилу: от простого - к сложному.

Шло время...

К нам на испытания прибыли реактивные самолеты: Ту-12 и Ту-14. Я с завистью смотрел на летчиков-испытателей, которые работали на них. Я, конечно, понимал, что эти скоростные машины мне еще не по плечу и с нетерпением ждал, когда мне доверят хотя бы сиденье второго летчика на Ту-4. Но этого не случилось.

В декабре 1948 года приказом генерала Толстикова майор Пущин, старшие лейтенанты Зайцев, Давыдов и я были переведены на испытания пассажирских и военно-транспортных самолетов, планеров и техники Воздушно-десантных войск.

* * *

Когда я зашел к генералу Аквильянову в кабинет и доложил о прибытии для прохождения дальнейшей службы, он тепло поздоровался со мной, пригласил сесть и спросил:

- Воевали?

- Так точно, товарищ генерал. На Южном, Четвертом Украинском и Третьем Белорусском фронтах. На Пе-два...

- На Пе-два? - оживленно спросил Аквильянов.

- Так точно.

- Сколько боевых вылетов?

- Сто семьдесят девять.

- Молодец! Довольны, что будете у нас служить?

- Не доволен.

- Почему? - поднял удивленно брови Аквильянов.

- Потому, товарищ генерал, что вы меня, быть может, уже завтра, - начал я объяснять откровенно, - усадите на второе сиденье планера. Я налетал девятьсот часов на Пе-два и считаю: для меня планер - не прогресс в летной службе, хотя и испытательной.

- Понимаю вас. На Ту-два летали?

- Да. Переучился летом сорок шестого года.

В это время зазуммерил телефон. Аквильянов поднял трубку. После продолжительного разговора с кем-то из конструкторского бюро он задал мне еще несколько вопросов и на моем предписании написал: "Подполковнику Голофастову. Завтра же проверить технику пилотирования Бондаренко на Ту-2".

...Через лесок иду на аэродром, в Отдельную летно-испытательную эскадрилью, которой командует подполковник В. Е. Голофастов. Иду и думаю о встрече с новыми людьми, о моей завтрашней проверке техники пилотирования. От нее зависит многое. "На Ту-2 я не летал два с половиной года. Это очень большой перерыв, - думал я. - Но я летал на УТБ, который имеет много общего с Ту-2".

УТБ - это, собственно, и есть Ту-2. Только взамен мощных моторов АШ-82ФН на нем установлены моторы АШ-21 меньшей мощности. Кроме этого, УТБ имеет два пилотских сиденья: для обучаемого и инструктора. Он намного легче Ту-2 и проще в пилотировании. Такова разница.

Но следующий день благодаря большому налету на Пе-2 и тренировке на УТБ я при проверке техники пилотирования майором Н. А. Степановым получил по всем элементам полетов по кругу и в зоне отличные оценки...

После участия в проведении контрольных испытаний на самолете Ил-12 в качестве второго летчика мне было доверено проведение программы испытаний опытных маслорадиаторов на транспортном Ли-2.

Слова "маслорадиаторов", да еще и "на транспортном Ли-2" не вызывают, пожалуй, особых эмоций. Но это были трудные испытания, испытания на тяжелых режимах работы для моторов.

Полеты на скороподъемность на номинальной мощности, полеты на скоростях от максимальной до минимальной, полеты на высоких и даже запретных температурных режимах и одномоторные полеты чередовались один за другим. Их было много!

Как и на войне, я не знал выходных дней - так здесь работали. Впервые за службу в авиации я увидел на своих руках мозоли от штурвала. Но новым маслорадиаторам была дана путевка в жизнь.

В этих моих, третьих по счету, самостоятельных испытаниях летный экипаж был такой: штурман лейтенант Вячеслав Шмаков, борттехник техник-лейтенант Федор Чуваев и бортовой радист старший сержант Георгий Подшивалов. Испытательную бригаду возглавлял опытный ведущий инженер инженер-майор Кузьмин. Это были грамотные, старательные, влюбленные в авиацию и испытания люди. Старался и я. Было приятно слышать, как однажды борттехник Чуваев, глядя на то, как я работаю штурвалом, сказал:

- Летчики-фронтовики и летчики-испытатели сродни друг другу. Хватка в полетах одна.

- Поэтому, Федя, нам не назначили второго летчика, - дополнил его Шмаков, который тоже был фронтовиком.

Потом у меня пошли испытания различных парашютных подвесок на самолете Ту-2. Раньше в эскадрилье подполковника В. Е. Голофастова ими занимались подполковник Ф. У. Колесниченко, майор Н. А. Мостовой и майор Н. А. Степанов. В мае 1949 года к этому делу были подключены майор М. Н. Пущин и я. Немного позже стал летать с подвесками и А. К. Дегтярь.

Еще в первые дни пребывания в эскадрилье Голофастова я задался целью освоить эти сложные полеты. Часто во время испытаний Ту-2 с подвеской я приходил на аэродром, внимательно следил за подготовкой к полету, прислушивался к разговорам летчиков, занятых этим интересным и опасным делом.

Однажды у самолета Героя Советского Союза Николая Александровича Мостового, взлетевшего с подвеской миномета, на высоте пятнадцати метров при столкновении с птицей распустился грузовой парашют. Сразу же после раскрытия купола парашюта Ту-2 замедлил скорость, опустил нос и направился к земле.

Но у экипажа была настоящая фронтовая хватка. Майор Мостовой, штурман-испытатель майор Хрипков и стрелок-радист старшина Хабаров были настоящими фронтовиками-испытателями, фронтовиками мирных дней!

Ощутив резкое торможение самолета, Мостовой тут же дал форсаж моторам, чтобы удержать машину в горизонтальном положении, и крикнул стрелку-радисту Хабарову:

- Режь лямки парашюта!

- Нечем резать, товарищ командир!

- Спокойно... Сейчас мы ее... - раздался в это время голос штурмана Хрипкова и он с силой рванул за аварийную рукоятку, чтобы сбросить подвеску.

Но подвеска вследствие перекоса замка ни электрически, ни аварийно-механически не сбрасывалась.

- Набирайте высоту! - крикнул Хрипков Мостовому.

- Набираю, набираю... Но на форсаже долго не протянешь. Минут через пять придется убрать его...

Ту-2 самолет отличный: на форсированном режиме работы моторов он, хотя и с очень маленькой вертикальной скоростью, но все же набирал высоту.

- Говорил я ведущему, что у них все шпагатом привязывается! - выругался всердцах Хрипков и зло посмотрел на хвост самолета, где непривычно для глаз шевелился туго расправленный потоком воздуха купол парашюта миномета.

- Будем садиться! - сказал Мостовой уверенно.

- Командир, я просунул в люк пулеметной установки руку и поймал стропу! - доложил в это время радостно Хабаров.

- Молодец! Тяни! Тяни стропы в кабину вместе с куполом...

- Тяну, тяну...

Прошло несколько томительных минут. Мостовой осторожно выполнил разворот на девяносто градусов.

- Ну что, Хабаров, получается? - спросил он.

- Неплохо получается, товарищ командир! Руки до крови разодрал, но, думаю, все будет в норме.

Прошло еще несколько минут. Купол парашюта трепетал уже под хвостовым оперением, создавая теперь меньшее сопротивление. Увеличилась скорость самолета; Мостовой убрал форсаж и стал набирать высоту.

Вскоре, подчинившись сильным, жилистым рукам Хабарова, купол парашюта миномета лежал уже в кабине. Все облегченно вздохнули. Мостовой повел машину на посадку.

"Значит, бывает и так, - думал я. - А если парашют раскроется внезапно в момент отрыва самолета от земли, когда нельзя будет уйти в воздух и невольно прекратится взлет на границе аэродрома? А как поведет себя самолет за границей аэродрома с неубранными шасси?..

Да, чтобы не было аварийной ситуации в воздухе, надо перед взлетом хорошенько проверять и себя, и машину, и подвеску. В этом залог безаварийной работы".

Наконец и я стал летать на Ту-2 с парашютными подвесками. Летал с подвеской мотоцикла с коляской, миномета, автомашины ГАЗ-67 и пушек различных калибров.

Должен сказать, что Ту-2 - сильный и надежный самолет. Все названные выше подвески ему, как говорится, были "по крылу". За все это время я не знал отказов материальной части, хотя летал много и на всех Ту-2 нашей эскадрильи.

Вскоре я получил достаточный опыт и полеты с подвесками не казались мне уже такими тяжелыми. Даже полет Ту-2 с подвеской автомашины ГАЗ-67 теперь для меня был так же привычен, как и полет Пе-2 с наружной подвеской бомб. Правда, были у меня и сверхтяжелые полеты. Расскажу о некоторых из них.

Однажды к нам прибыла на испытание опытная подвеска 85-миллиметровой пушки. Летать и десантировать на Ту-2 эту пушку было, конечно, заманчиво.

Приказом начальника инженер-полковника Василия Самсоновича Холопова ведущим инженером испытаний был назначен инженер-подполковник Михаил Васильевич Яшин, ведущим летчиком - я, штурманом - старший лейтенант Алексей Максимович Халявин, стрелком-радистом - Сергей Шорохов, летчиками облета были Н. А. Степанов и Ф. У. Колесниченко.

Подвеска 85-миллиметровой пушки имела внушительный вид. Когда она находилась в подвешенном положении под самолетом, ее два колеса были в сорока сантиметрах от земли, конец ствола с пламегасителем находился впереди носа самолета, а две станины подходили к хвостовому оперению. Весила подвеска две с половиной тонны, площадью два квадратных метра.

Когда эту "берточку" подвесили под Ту-2, на котором планировалось проведение испытаний, и мы, летный состав, осмотрели ее, пощупали и погладили руками, тут же начались оживленные разговоры.

- Такого, братцы, чуда в нашей эскадрилье еще не было! - тряхнув своей густой шевелюрой, произнес штурман Зверев.

- Скоро ученые мужи-конструкторы подвесят под Ту-два паровоз! - в тон ему проговорил Шорохов.

- Если паровоз будут подвешивать, то, как я понимаю, и рельсы нужно будет прокладывать на взлетной полосе, - вступил в разговор закончивший свою смену и пришедший посмотреть на подвеску оперативный дежурный старшина Гончар.

- Ребята, тогда уже не паровоз будет висеть под Ту-два, а Ту-два будет сидеть на паровозе! У нее ведь шасси земли не будут доставать! - вставил, делая серьезный вид, Хрипков.

- Да, будь я на месте начальства, - сказал Монахов, - то на испытания подвески паровоза назначил бы этот же экипаж. Бондаренко получил тренировку на пушке... Так? Так! А Леша Халявин учится заочно на третьем курсе Железнодорожного института - его место в кабине паровоза, чтобы пары давал...

- А у Шорохова ноги длинные - пусть сигает по шпалам и толкает всю эту систему... - с улыбкой добавил штурман Алексеев.

В это время к нам подошел Василий Ефремович Ананьев - командир отряда и объявил:

- Подполковник Богачев приглашает летный состав на занятия по штурманской подготовке!

- Ну, что ж, пошли, ребята, ума набираться, - все еще продолжая улыбаться, сказал Хрипков и первым направился к учебному корпусу.

Такие уж летчики-испытатели, любят шутку, острое словцо...

Утром следующего дня я начал на своем, ограниченных размеров аэродроме проводить пробежки Ту-2 с подвеской.

При первой же пробежке обратил внимание на то, что очень тяжело поднимается хвост самолета. Это меня насторожило. В самом деле: что же это такое, когда при номинальном режиме работы моторов и полностью отданном от себя штурвале, при скорости почти сто километров в час самолет только-только начинает поднимать хвост, порядочно прыгая? Нагрузка на штурвал была такой большой, что у меня немела рука, казалось, что в руке вот-вот что-то лопнет или же что-то оборвется в механизме управления рулем высоты.

С таким явлением при полетах со всеми подвесками я еще не встречался.

Выполнив четыре пробежки, зарулил на стоянку самолет и пошел к командиру эскадрильи, чтобы доложить обо всем.

Голофастов - очень опытный летчик-испытатель, в прошлом истребитель, а теперь вот летает с подвесками, летает на транспортных самолетах, планерах, командует нами и учит нас.

Внимательно меня выслушав, Владимир Ефремович сказал:

- Будь осторожен, поаккуратней с этой бандурой. Понял?

- Товарищ подполковник, но ведь подвеска прошла заводские испытания. Летная оценка хорошая... - сказал задумчиво я.

- Все равно будь осторожен...

И вот Халявин, Шорохов и я готовимся, наконец, к первому полету на нашем основном, большом по размерам аэродроме. По приказанию Голофастова в баки было залито семьсот литров горючего.

У самолета собралось много народу. Было солнечно и жарко. Алексей Халявин - авиатор фронтовой закалки  - одел кожаную куртку и посоветовал, чтобы я сделал то же самое.

...Рулю машину к взлетной полосе. Не знаю, километр она будет разбегаться или два километра, а возможно и больше, и потому установил ее далеко от начала бетонированной полосы.

Получив от руководителя полетами разрешение на взлет и сказав экипажу "Взлетаю!", я дал моторам взлетный режим. Затем, по мере нарастания скорости, начал двигать штурвал вперед, чтобы поднять хвост. С малой заправкой горючего хвост поднимался в пределах нормы.

Ту-2 бежал и бежал... Казалось, это был не самолет, а только быстроходная машина. Даже после пробега полутора километров, он не шел в воздух, а все еще бился и бился колесами о бетон. Да я и не торопился отрывать его - бетонированной полосы впереди было еще достаточно.

Наконец, машина оторвалась и "повисла" тяжело "на штурвале". Но теперь уже на малом удалении стоял густой стеной лес.

- Скорость отрыва двести тридцать километров! - доложил Халявин.

- Убрать шасси! - подал я команду, увидев, что на нас стремительно надвигается стена деревьев.

- Есть!

Я попытался набирать потихоньку высоту, но машина плохо подчинялась, летела, качаясь с крыла на крыло, над верхушками деревьев.

- Тяжело идет, - сказал Халявин.

- Очень тяжело... Смотри за приборами температуры и давления масла.

- Смотрю.

Впереди по курсу был соседний аэродром.

- Разворачивайся, - сказал Халявин, зная, что нам нельзя вторгаться в воздушное пространство соседей.

- Высота сорок метров - никаких разворотов! - ответил я и "прочесал" поперек выложенных стартовых знаков на соседнем аэродроме.

"Если скорость отрыва больше нормальной на шестьдесят километров, думал я, - то и скорость набора должна быть больше примерно на столько же". Но держать ее большей, чем 290 километров в час, не представлялось возможным, и самолет, не набирая высоту, летел горизонтально.

У города, расположенного в сорока километрах от нашего аэродрома, была набрана высота сто пятьдесят метров. Я осторожно, с малым креном, начал выполнять разворот влево на девяносто градусов. И сразу же, по непонятной причине стали подергиваться рули кренов.

- Подергивание элеронов... - сказал я Халявину. - Машина идет на угле атаки, близком к критическому.

- Осторожно... - посоветовал он.

- Стараюсь...

- Стрелка прибора температуры масла нашла на запретную черту! - доложил Халявин.

- Вижу. Головки цилиндров тоже греются. Номинальный режим, а скорость мала - мал обдув моторов воздухом. Вот такая арифметика, Алексей...

Кое-как я все же набрал высоту пятьсот метров, пролетел над своим аэродромом и пошел на посадку. Знал, что скорость планирования нужно держать намного больше нормальной, но с выпущенными шасси и посадочными щитками, почти на номинальном режиме работы моторов, с нормальной глиссадой планирования машина держала ее равной 260 километров в час.

На высоте одного метра после уборки газа машина начала падать. Я энергично добрал на себя штурвал и самолет тяжело, с большой нагрузкой на шасси, приземлился на три точки.

- Посадочная скорость сто девяносто пять километров! - доложил Халявин.

- Хорошо.

Я рулил на стоянку машину и думал о том, что трехточечная посадка с этой подвеской неприемлема для Ту-2, что садиться нужно на газу с полуопущенным хвостом.

На стоянке все так же было много народу. Забегали после выключения мной моторов техник Кудряшов и ведущий инженер Яшин, стояли в стороне, погрузившись в свои думы, несколько не знакомых нам штатских товарищей.

Мы, потные и усталые от нервной нагрузки, вышли из кабин.

Я, конечно, был раздражен этим полетом... Почему-то сейчас мне первым попался на глаза обтекатель подвески. Он был маленьким, угловатым и, как тюбетейка, прикрывал спереди часть подвески.

- Кто изобрел этот обтекатель? - ни к кому не обращаясь, зло спросил я.

Ко мне подошел стоявший в стороне товарищ и сказал:

- Это я конструировал этот обтекатель...

- Ну так что, нельзя было лучший обтекатель сконструировать? - уже более спокойно спросил я, поняв, что попал в неудобное положение.

Мы с конструктором поздоровались за руку, и он объяснил:

- Можно и лучший обтекатель сконструировать. Это не трудно. И мы его сделаем. Но пока непонятно: пойдет подвеска в серию или не пойдет. Бросать же на ветер государственные деньги очень не хочется, а по условиям представления конструкции на испытания положено, чтобы на ней был обтекатель. Вот он таким неуклюжим и получился...

- Понятно, - сказал я тихо и подумал: "У меня свои заботы, а у конструктора свои, плюс часть моих".

- Ну как она? - спросил конструктор озабоченно.

Глядя ему в глаза, я видел: так дорога ему эта работа, так он хочет, чтобы выше на ступеньку поднялась боеготовность советских Воздушно-десантных войск! Но чем я мог его утешить?

- Плохая, - сказал я, вздохнув. - Машина ползет на углах атаки, близких к критическим. Большой разбег... А значит, ей нужны и огромные аэродромы. Максимальная скорость что-то около трехсот тридцати километров в час. Собственно говоря, самолет, имеющий максимальную скорость пятьсот сорок километров в час и посадочную сто шестьдесят, летает в пределах каких-то ста километров. Это небезопасно даже для проведения испытаний. А на что можно рассчитывать при длительных полетах?

- Да-а, - проговорил конструктор. - Хочется, чтобы все было хорошо. А можно еще столько же горючего заправить?

- Можно.

- Ну, как самолет? - спросил меня подошедший инженер эскадрильи майор Рогачев.

- Хорошо работал. Заправьте полторы тысячи литров горючего.

- Сейчас заправим.

...В тот же день мы с Халявиным и Шороховым выполнили еще два взлета и две посадки с подвеской.

Я приземлял машину на газу, с полуопущенным хвостом, на скорости 210 километров в час. Посадка получалась лучше, но нагрузка на покрышки колес была очень большой, и я стал беспокоиться: выдержат ли?

На следующий день мы провели испытания на скороподъемность и скорость по высотам. Была набрана высота 2200 метров - потолок. Максимальная скорость была 330 километров в час. Произвели два сбрасывания.

Парашютная система работала безотказно, приземлялась подвеска тоже отлично. Чувствовалось, что конструктор хорошо поработал. Но только Ту-2 как носитель для этой подвески не подходил. Нужен был другой, более мощный самолет...

После пятого полета Халявин в упор меня спросил:

- Когда будешь ставить вопрос о прекращении испытаний?

- Да, надо... - ответил я задумчиво.

Рано утром я направился к начальнику инженер-полковнику Холопову, чтобы доложить о ходе испытаний, а заодно поговорить с ним "по душам".

Возле домика штаба меня кто-то окликнул. Я повернул голову и увидел Холопова.

- Ну, как идут испытания? - спросил еще издалека идущий со стоянки автомашин Василий Самсонович.

Я подошел к нему, подробно обо всем доложил и сказал прямо: дальнейшее проведение испытаний небезопасно, летчик средней квалификации не сможет безаварийно летать на Ту-2 с подвеской 85-миллиметровой пушки, испытания нужно прекратить.

Холопов - отличный инженер-летчик. Как начальник он действует всегда решительно, без волокиты, суеты и лишних разговоров.

- Вот что... - сказал он очень серьезно. - В шестнадцать часов соберемся и обо всем поговорим. Приходите.

- Есть! - козырнул я.

...На заседании первому было предоставлено слово ведущему инженеру М. В. Яшину.

Михаил Васильевич доложил об испытаниях подвески с оптимизмом, а в заключение сказал, что испытания нужно проводить до конца.

Потом начальник предоставил слово мне. Я начал рассказывать о подъеме хвоста при взлете, рассказал об очень плохой устойчивости, о посадке трехточечной и о посадке с полуопущенным хвостом...

- Подвеска хорошая, что тут говорить! - прервал меня Яшин.

- А я и не говорю, что подвеска плохая. Просто самолет Ту-два к ней не подходит... Проводить испытания я могу и дальше, но только нет в этом здравого смысла, не говоря, конечно, о том, что проводить их в высшей степени опасно. Подвеске восьмидесятипятимиллиметровой пушки нужен другой самолет! - заканчивая свое выступление, сказал я.

- У вас все? - спросил Холопов.

- Все, товарищ инженер-полковник.

- Предоставляю слово инженер-майору Кузьмину, - объявил Василий Самсонович.

Инженер-майор Кузьмин говорил об ухудшении аэродинамических качеств самолета Ту-2 всеми без исключения подвесками. Говорил о разумной мере, об определенной границе, о том, что эту границу мы сегодня перешагнули и перешагнули очень далеко. Говорил, что он проводил большое количество испытаний самолетов, знает о различных испытаниях самолетов, проведенных другими, но впервые услышал о таких никудышних результатах испытаний. В заключение инженер-майор Кузьмин сказал:

- Я считаю, что испытания парашютной подвески восьмидесятипятимиллиметровой пушки на Ту-два нужно прекратить.

В тоне выступления инженер-майора Кузьмина построил свое выступление проделавший большое количество испытаний парашютных подвесок и ведущий инженер инженер-капитан А. Ф. Шукаев. Он оперировал цифрами, примерами, не заглядывая, конечно, в бумаги. Он тоже высказался за прекращение испытаний.

- А вы, Николай Георгиевич, что скажете? - спросил Холопов у инженер-майора Савченко - в высшей степени эрудированного инженера-испытателя.

Савченко поднялся со стула, несколько секунд постоял, погрузившись в раздумья, а потом произнес по слогам одно лишь слово:

- Пре-кра-тить.

- Спасибо, Николай Георгиевич. Садитесь, - сказал Холопов. Затем он встал, глубоко вздохнул и подытожил:

- С сегодняшнего дня, товарищи, испытания парашютной подвески восьмидесятипятимиллиметровой пушки на самолете Ту-два прекращаем. Заседание объявляю закрытым.

Планер держит экзамен

Только теперь, по-настоящему вкусив испытательской жизни, я понял, как был неправ при разговоре с генералом Аквильяновым, когда-то неодобрительно отозвался о планерах и испытаниях, связанных с этими замечательными летательными аппаратами.

Нет, теперь у меня к ним совсем иное отношение. Теперь я уверен: кто хоть один раз полетает на планере, тот уже навсегда будет пленен им.

Планер - изобретение выдающееся, а тем более планер грузовой.

Когда я видел, как в планеры Ц-25, Як-14 и Ил-32 садятся солдаты, погружаются минометы, пушки, автомашины ГАЗ-51 и ГАЗ-67 и другие грузы, а потом самолеты буксируют их, то радовался за конструкторов, создавших эти прекрасные аппараты, П. В. Цыбина, А. С. Яковлева и С. В. Ильюшина.

В эскадрилье Голофастова была группа опытных, я бы сказал, универсальных летчиков-испытателей, проводивших испытания и самолетов, и планеров. Это майоры Евгений Олейников, Иван Гончаров, Антон Дегтярь; капитаны Алексей Пьецух, Валентин Давыдов, Петр Зайцев, Аркадий Кривошапко, Григорий Евтушенко; старшина Владимир Изоксон. Буксировщиками были: Владимир Голофастов, Василий Гречишкин, Федор Колесниченко, Николай Степанов, Василий Ананьев, Анатолий Алексеев.

Что и говорить, испытательные полеты на планерах требовали от летчиков и планеристов мужества и мастерства, сноровки, большого расхода физических сил. Летали ребята много. Летали днем и ночью, в любую погоду, зачастую без выходных дней.

К сожалению, планеры при испытаниях, так же как и самолеты, могут не слушаться, вставать на "дыбы". И тогда испытателям приходится их укрощать. Расскажу об одном таком случае.

В нашей эскадрилье служил замечательный летчик - испытатель планеров и самолетов капитан Алексей Иванович Пьецух. Он был конструктором ПАИ-5 и ПАИ-6 - маленьких скоростных спортивных планеров. Летать на них было интересно и несложно: легкий и послушный ПАИ мгновенно подчинялся твоей воле. Помню, как-то после пробных испытаний на штопор Алексей Иванович сказал нам:

- Ребята, моя "птичка" настолько надежна в пилотировании, что даже не штопорит. Да, да! Не штопорит! Срыв - и тут же выход, срыв - и снова сама выходит из штопора. Машина - во!..

- Что ты за генеральный конструктор, когда твое детище не шалит в воздухе, - заметил тут же Геннадий Осипов.

- Геннадий Фоккович, ей-богу, говорю правду. Не штопорит и все!

- Ну, что ты зарядил, Алексей Иванович: "Не штопорит, не штопорит". Штопорит он, наверняка! Каким-нибудь перевернутым или плоским штопором, сказал дремавший на диване после полетов капитан Зайцев.

- А-а, ты уже проснулся?.. Хочешь, Зайцев, я "проверну" и ты проведешь специальную программу на штопор на ПАИ-шесть? Хочешь? - подзадорил его Пьецух.

- Давай "проворачивай"! Но только своей "пташкой", Алексей Иванович, меня ты не напугаешь. Я пуганный пожаром, а у нее и гореть-то нечему.

Пьецух - человек дела. Через некоторое время в испытаниях была разработана специальная программа для ПАИ-6 на штопор. Ведущими летчиками командование назначило Зайцева и Дегтяря. Оба они были ранее инструкторами в летном училище и имели большой налет. Теперь к тому же прибавился еще и большой опыт в испытательных полетах.

Всем, кто знаком с развитием авиационной техники, известно, что в сентябре 1916 года прапорщик Константин Константинович Арцеулов поднял свой "Ньюпор-24" в небо и преднамеренно, впервые в истории авиации, ввел его в штопор. Арцеулов вывел самолет из штопора в нормальный полет, а затем повторил штопор в другую сторону. Это была победа человека над смертоносным бичом авиации.

Шагали по земле десятилетия, развивалась авиационная техника. У Константина Константиновича Арцеулова стало много последователей. У нас последователями Арцеулова были: А. И. Кабанов, П. М. Стефановский, В. Е. Голофастов, Г. Т. Береговой (ныне космонавт), В. Г. Иванов, Ю. А. Антипов, В. И. Кузнецов, А. Ф. Николаев и другие испытатели.

Вскоре начались испытания ПАИ-6 на штопор. Испытания проводил сначала Зайцев.

Как ни странно, но планер Алексея Ивановича Пьецуха действительно не штопорил. Тогда ведущий инженер, зная, какое значение имеет центровка планера на его штопорные свойства, стал от полета к полету сдвигать центровку назад. И вот, во время седьмого полета ПАИ-6 начал штопорить.

Зайцев выполнил несколько полетов, в которых делал по три, четыре и пять витков, определяя наиболее эффективное положение ручки и педалей на вывод планера из штопора. Потом он заболел и программу испытаний повел Антон Кириллович Дегтярь.

Очевидно, разница в весе пилотов повлияла на центровку и штопорные свойства аппарата. В третьем полете Дегтяря ПАИ-6, подняв нос выше горизонта, вошел в плоский штопор и стал штопорить и штопорить. Антон Кириллович насчитал уже двенадцать витков, а положение ручки и педалей, данное на вывод, не приводило к успеху.

Дегтярь установил второе положение ручки и педалей. Но планер по-прежнему не выходил из плоского штопора.

Угловая скорость была большой. Земля с каждым мигом приближалась, а ПАИ-6, словно падающее семя ясеня, все вертелся и вертелся вокруг своего центра тяжести, не повинуясь испытателю.

Антон Кириллович дал третье положение рулей на вывод. "Двадцать пять... Двадцать шесть... Двадцать семь..." - считал он вслух.

Но штопор не прекращался.

Тогда Антон Кириллович поставил рули в нейтральное положение и со словами "Какая же у тебя, черт возьми, задняя центровка!" открыл фонарь, отстегнул привязные ремни, взялся руками за верх козырька фонаря и наклонился всем телом вперед. Планер тут же опустил нос, сначала замедлил, а потом и вовсе прекратил вращение, устремившись к земле под углом шестьдесят градусов.

Дегтярь облегченно вздохнул, сел снова на сиденье и вывел ПАИ-6 из пикирования в нормальный планирующий полет.

В небе - ни облачка. Ярко светит солнце. Приятно шумит за бортом поток воздуха, обтекая этот, "зализанный" по всем правилам аэродинамической науки красавец. Лететь бы так и лететь. Но почти рядом была земля. И Дегтярь пошел на посадку.

Вечером все мы собрались в летной комнате. Геннадий Осипов пожал Антону Кирилловичу руку и сказал:

- - Поздравляю тебя с тридцатью витками на "нештопорящей" птахе!

- Ну так как же, Алексей Иванович, штопорит ваш планерок или не штопорит? - спросил тут же с подковыркой у Пьецуха стрелок-радист старшина Звездай.

- Мой планер не штопорит. Его "заштопорили" инженеры. С центровкой планера, друзья мои, нужно обращаться всегда на "вы", - ответил Пьецух с достоинством.

Что правда, то правда. А планер оказался на редкость хорошим. Я и раньше верил в то, что наш всегда веселый, жизнерадостный Алексей Иванович будет неплохим конструктором.

* * *

Я уже сказал, что в полете мужество никогда не должно покидать экипаж. Без мужества, мастерстве, находчивости и рассудительности экипажа не будет благополучного исхода в сложной ситуации испытательного полета, да и не только испытательного.

Был, как мы говорим, рядовой летный день. Выполнялось обычное задание на испытание: скороподъемность и скорости по высотам самолета Ил-12 с планером Як-14 на буксире. На самолете - летчики майор Гончаров и капитан Евтушенко. Летчики на планере - майор Дегтярь и капитан Давыдов. Все они в высшей степени опытные испытатели и самолетов, и планеров.

На одной из горизонтальных площадок, когда требовалось определить максимальную скорость аэропоезда на высоте 2500 метров, у самолета-буксировщика выбило из правого мотора все масло и он загорелся.

Должен сказать, что слова "обычное задание на испытание", употребленные мной, отражают и установленную заданием тяжелую эксплуатацию моторов. Я не думал ранее, что где-нибудь так безжалостно эксплуатируют сердце самолета мотор. Здесь же у нас это было нормой, обычным явлением. Ведь только в условиях максимальных нагрузок можно было выработать рекомендации для строевых частей.

Пожар на самолете-буксировщике первыми заметили летящие на планере Дегтярь и Давыдов.

Сохраняя спокойствие, Дегтярь передал по самолетному переговорному устройству Гончарову:

- Иван Корнеевич, горит правый мотор. Принимай меры.

- Винт правого мотора во флюгер! Включить противопожарную систему правого мотора! - оценив обстановку, приказал Гончаров бортовому технику Андронову.

Но у Андронова на этот раз не сработала та рассудительность, о которой я говорил выше. Вместо правого он, в растерянности, установил во флюгер левый винт и включил противопожарную систему левого мотора. Самолет, потеряв тягу обоих моторов, сразу же круто пошел к земле.

- Что вы натворили? - крикнул "бортачу" Гончаров. - Ведь на буксире планер! Запускайте левый мотор!..

Андронов запустил левый мотор, установил во флюгер винт правого мотора, включил противопожарное устройство. Сделал он все это быстро. Но какое-то время все же было потеряно. А в таких ситуациях дорога каждая секунда.

Когда самолет пошел круто к земле, пошел за ним и соединенный тросом планер. Но только у планера большее аэродинамическое качество. И, если Дегтярь будет держать такой же угол планирования, как и Гончаров, значит, он быстро настигнет самолет и может произойти катастрофа. Держать же угол планирования меньше - значит, оказаться над горящим самолетом. А это тоже опасно. Единственное, что оставалось экипажу планера - это маневрировать вправо и влево, причем маневрировать с ювелирной точностью, чтобы не порвать трос, связывающий планер с самолетом-буксировщиком.

После запуска левого мотора на Ил-12 положение планеристов немного улучшилось. А у экипажа буксировщика дела по-прежнему были плохи. Шли на одном моторе, на малой скорости и с большим снижением.

Но к мощности одного работающего АШ-82ФН было приплюсовано мастерство и мужество летчиков. И вскоре, преодолев восьмидесятикилометровое расстояние, самолет Ил-12 и буксируемый им планер Як-14 благополучно приземлились на своем аэродроме.

* * *

В конце сороковых и в начале пятидесятых годов проводилось много различных испытаний на планерах. Правда, планеров и самолетов-буксировщиков у нас тогда было не так уж и много. Вследствие этого создалось такое положение, что самолет Ли-2 хорошо буксировал только планер Ц-25. Самолет Ил-12 буксировал планеры Ц-25 и Як-14, но не буксировал огромный по размерам и грузоподъемности планер Ил-32, Самолеты Ил-18 и Ту-4 буксировали Ил-32, но мало нагруженным.

В этой обстановке у инженер-полковника Огилько - нашего ведущего инженера - зародилась идея буксировать планер двумя самолетами.

Еще в войну немцы пробовали буксировать планер двумя самолетами, летящими "цугом" - один за другим. Но результаты оказались настолько плачевными, что испытания были сразу же прекращены.

Инженер-полковник Огилько предложил другое: буксировать тяжелый планер двумя самолетами, летящими в правом пеленге. Это было заманчиво. В самом деле: два Ли-2 буксируют Як-14, а два Ил-12 буксируют Ил-32.

Вскоре все это было четко записано в документах, а через некоторое время была создана и бригада по испытаниям. Возглавил ее автор идеи Огилько. Официально испытания получили название "Испытания "Веер", неофициально же мы их называли "Лебедь, рак и щука".

Все мы понимали, что испытания серьезны, и решили продвигаться к цели от простого к сложному, чтобы в конце концов узнать: можно ли двумя самолетами Ил-12 буксировать планер Ил-32.

В первом испытании на "лебеде", то есть, на планере Ц-25, летел "планерный король" майор Евгений Сысоевич Олейников. На "щуке", ведущем самолете Ли-2, - Герой Советского Союза полковник Анатолий Дмитриевич Алексеев. А на самом опасном, "раке", - ведомом Ли-2, находился подполковник Федор Ульянович Колесниченко.

От Колесниченко требовалось идти в строю без интервала и дистанции, потому что вымеренные два троса, идущие от самолетов к планеру, были не резиновыми, а стальными. Нагрузка же на педаль управления самолета Колесниченко при уходе им от самолета Алексеева на один метр в сторону равнялась сорока пяти килограммам, при уходе на два-три метра она доходила до девяноста килограммов. Нагрузка эта зависела и от того, как ведет себя "лебедь", управляемый Олейниковым.

Федору Ульяновичу было нелегко. Небезопасно летать без интервала и дистанции даже в строю самолетов, когда никто не тянет твой самолет. А тут...

Вскоре было выполнено восемь полетов. После девятого взлета на высоте пятьдесят метров самолет Колесниченко ушел от ведущего самолета всего лишь на пять метров. И Федор Ульянович из-за огромной нагрузки на педаль не смог справиться с пилотированием. Он тут же освободился от троса и ушел в сторону.

У самолета Анатолия Дмитриевича Алексеева что-то случилось в это время с управлением. И он тоже подал своему штурману команду освободиться от троса.

Нехорошо себя чувствуешь, когда тебе, сидящему в планере, летит прямо в глаза стальной трос, который иногда бьет по кабине, а потом провисает под планер и уже сбросить его становится невозможно. А при посадке бог знает за что на земле он может захлестнуться.

Евгению Сысоевичу Олейникову в этот раз летело в глаза два троса. Но не зря я назвал его"планерным королем". Евгений Сысоевич выбрал площадку и, несмотря ни на что, отлично приземлился, сохранна планер.

После этого случая было уже наполовину ясно, что идея Огилько чревата летным происшествием. Но Огилько очень хотелось доказать, что два Ил-12 могут буксировать планер Ил-32! Нет, он не был фантазером. Огилько энергичный, грамотный, влюбленный в испытания и переживающий за испытания ведущий инженер, в прошлом фронтовой летчик.

Как-то во время испытаний капронового троса, которые вел Огилько, заболел ведущий летчик Голофастов. Когда Владимиру Ефремовичу позвонили домой и спросили, кого из летчиков назначить вместо него в полет, он назвал мою фамилию. Но ведь я не только не вел никаких испытаний аэропоезда Ил-12 Як-14, но и не буксировал самолетами планеров вообще. Огилько это знал. Как косо он посматривал в мою сторону перед полетом, решив, видимо, что я не смогу выполнить задание.

И как рад был после полета! Как тряс мне он с благодарностью руку!

Нет, идея Огилько не была пустой затеей. И я до сих пор как-то не могу смириться с тем, что, имея уже капроновые тросы, которые, принимая нагрузку, вытягивались и не рвались, мы так и не смогли доказать: можно ли двумя Ил-12, летящими в пеленге, буксировать планер Ил-32. Очень жаль, что это не удалось нам сделать. Ведь когда Герой Советского Союза подполковник Василий Константинович Гречишкин начал вести испытания аэропоезда Ту-4 - Ил-32, то результаты были примерно такими же, как и у меня на Ту-2 с парашютной подвеской 85-миллиметровой пушки, то есть никудышними.

Это лишний раз доказывает, как труден путь поиска.

Вскоре о ходе испытаний "Веер" доложили интересовавшемуся ими маршалу авиации П. Ф. Жигареву. Было принято решение продолжать испытания на самолетах Ил-12.

Снова на ведущем самолете находился полковник Анатолий Дмитриевич Алексеев, а на ведомом - подполковник Федор Ульянович Колесниченко. Но теперь на самолете Колесниченко находился еще и опытнейший наш летчик-испытатель генерал-майор авиации Петр Михайлович Стефановский.

Генералу Стефановскому следовало хорошо разобраться в полете строем двух транспортных Ил-12 без интервала и дистанции и дать свои советы. Такой вид полета самолета, конечно, противоречил "Наставлению по производству полетов" и после проведения семи полетов без планера испытания эти были прекращены.

Планер Ил-32, к нашему большому сожалению, так и остался не у дел.

Укротитель истребителей

Владимир Ефремович Голофастов... Нельзя не полюбить этого простого и обаятельного человека. Этого мужественного, отличного летчика-испытателя и командира.

Голофастов - один из тех авиаторов, которые вдохновляют других своей безукоризненной техникой пилотирования, заражают своей любовью к небу, любовью к самолетам, штурмующим его просторы.

Да, у летчика-испытателя 1-го класса полковника Голофастова было чему поучиться!

Конец сороковых и начало пятидесятых годов - это эпопея испытаний военно-транспортных самолетов, парашютных подвесок и планеров, эпопея испытаний реактивных истребителей и бомбардировщиков.

Владимир Ефремович Голофастов был отличным летчиком-испытателем парашютных подвесок, планеров и военно-транспортных самолетов. Но Голофастов - это прежде всего истребитель.

Прибыв к испытателям перед войной, Владимир Ефремович за время службы освоил все отечественные истребители, а также почти все зарубежные: "Кити-Хаук", "Мустанг", "Харрикейн", "Аэрокобра", "Мессершмитт", "Фокке-Вульф". Да мало ли их тут было! И все они подчинились таланту и мужеству замечательного испытателя.

Владимир Ефремович первым из советских летчиков облетал американский истребитель "Аэрокобра", которым потом была вооружена часть наших полков, действовавших на фронтах Великой Отечественной войны.

Испытания и воздушные бои с фашистскими летчиками показали, что у этого неплохого, в общем-то, по своим летно-тактическим данным и вооружению американского истребителя разрушалось в воздухе при больших перегрузках, вызванных условиями воздушного боя, хвостовое оперение. "Аэрокобра" к тому же охотно входила в перевернутый штопор.

Причину этих коварных явлений летчики тогда еще не знали. А попав в аварийную ситуацию и прыгая с парашютом, они часто попадали на стабилизатор. Вследствие этого в боевых частях появилось недоверие к "Аэрокобре".

Нашими инженерами и летчиками-испытателями была проведена огромная работа. В очень сжатые сроки они определили: в стабилизаторе "Аэрокобры" не в меру слаб лонжерон, из-за которого и происходит разрушение в воздухе хвостового оперения.

Когда лонжерон усилили, "Аэрокобра" стала более надежной.

Голофастов и другие летчики-истребители провели обширную программу испытаний "Аэрокобры" на штопор. Они доказали, что "Аэрокобра" охотно входит в нормальный и перевернутый штопоры, но и послушно выходит из них.

После этого по заданию Главнокомандующего ВВС Владимир Ефремович Голофастов был направлен в боевые полки, чтобы поделиться своим опытом со строевыми летчиками.

Голофастов рассказывал боевым летчикам о штопоре нормальном и о штопоре перевернутом. А затем своими полетами на пилотаж и штопор укреплял в них уверенность в самолете, на котором им предстояло громить врага.

Происходило все это обычно так.

На старте, где находились летчики, устанавливался динамик... Владимир Ефремович садился в "Аэрокобру" и взлетал. Летчики на старте внимательно следили за его полетом и так же внимательно слушали его уверенный голос, раздающийся из динамика и как бы дополнявший написанную у нас "Инструкцию по технике пилотирования "Аэрокобры".

"Вот положение, о котором вы мне говорили... Пошла машина в перевернутый! Хорошо пошла... Виток, второй, третий... Но это не страшно, пусть себе штопорит... Шестой... Седьмой виток. Даю рули на вывод, как вам говорил. Начинает выходить... Вот, вот... Смотрите, как "кобра" послушна! А теперь повторяю все сначала..."

Таков Голофастов-испытатель! В том, что полки, вооруженные "Аэрокобрами", хорошо воевали, есть и его заслуга.

* * *

В конце войны у немцев был выпущен "Мессершмитт-163" - истребитель с жидкостно-реактивным двигателем. Наши летчики не раз видели его над линией фронта, но вступить с ним в бой никому не удавалось - истребитель уходил на огромной скорости.

"Ме-163" - бесхвостка. Он имел стреловидное крыло, в кромке обтекания которого были сконструированы элероны и рули высоты.

Немцы на "Ме-163" летали примерно так: буксировались в воздух, запускали двигатель, за пять минут сжигали несколько тонн горючего и уходили на посадку.

Особого удобства полета на "Ме-163", конечно, не было, тележка, на которой он устанавливался, сбрасывалась сразу же после взлета и садиться истребителю приходилось на лыжу-полоз.

Когда закончилась война, "Ме-163" в разобранном виде прибыл к нам. Горючего для двигателя не было. И командование, подобрав более менее подходящее горючее, решило просто этот истребитель облетать.

Ведущим испытания летчиком на "мессершмитте" был назначен Голофастов, которому и было предоставлено право сказать первое слово: с кем из летчиков-бомбардировщиков для буксировки его на Ту-2 он желает вести эти испытания. Владимир Ефремович назвал летчика-испытателя 1-го класса подполковника Ивана Павловича Пискунова. Командование не возражало. Штурманом к Пискунову был назначен штурман-испытатель 1-го класса подполковник Семен Семенович Кириченко, а к установке, удерживающей и сбрасывающей буксировочный трос, был назначен старший техник лейтенант Иван Дмитриевич Маркелов. Ведущим инженером был инженер-капитан Николай Николаевич Борисов.

После соответствующей подготовки начались испытания. Посмотреть полет немецкого реактивного "мессершмитта" высыпал весь "испытательный" народ.

Взлетели Ту-2 и "мессершмитт" хорошо. Голофастов сразу же после взлета поставил рычаг в соответствующее сбросу тележки положение. Но на высоте тысяча метров он вдруг услышал от Пискунова:

- Тележка... Владимир Ефремович, у тебя не сбросилась тележка!

- Ничего подобного, - ответил спокойно Голофастов, - я тележку сбросил с высоты двух метров.

- Но нам-то с Семеном Семенычем она лучше видна! Ты правильно установил рычаг сброса?

- Правильно... А там черт его знает, что тут у немцев наконструировано.

- Может, снизимся и еще раз попробуешь?

- Хорошо, Иван Павлович, давай снижайся. Тем более у меня тут немножко согнут рычаг, я его выправлю, и сбросим тележку на аэродром на малой высоте.

Пискунов снижался. Снижался за ним и Голофастов, выправляя погнутый рычаг. А тем временем буксировочный трос незаметно провис и захлестнулся за тележку.

Когда трос натягивался, "мессершмитт" ложился на "спину". Когда же трос провисал, Голофастову удавалось отклонением элеронов установить "мессершмитт" в нормальное положение. Но снова натягивался трос и все повторялось.

А высота была небольшой - всего четыреста метров.

- Что у тебя стряслось, что так дергаешь? - спросил обеспокоенно Голофастова Пискунов.

- Захлестнуло трос. Такая чертовня с этим "мессершмиттом" творится!.. Не знаю, как и вывернуться...

- Ну и дела, - вздохнул Пискунов - час от часу не легче... Но, ничего, вывернемся... Главное - спокойствие! Я пошел в набор высоты.

- Я спокоен, Иван Павлович. Заводи меня к границе аэродрома. Я выведу "мессершмитт" в нормальное положение, подам вам команду "Отцепляй трос!". Сброшу тележку и пойду на посадку! Только заводи так, чтобы... Сам знаешь, какое у него паршивое качество!

- Понял! Буду заводить тебя к тиру...

- Правильно, к тиру... А высоту набери так метров девятьсот.

Лететь Голофастову в положении вниз головой полтора круга было не очень-то приятно. Но на то он и летчик-испытатель!

Наконец на высоте девятьсот метров, у границы аэродрома, Владимир Ефремович подал на Ту-2 команду "Отцепляй трос!" и тут же услышал голое Маркелова:

- Трос сбросил!

Голофастов отделил тележку и круто с углом планирования сорок пять градусов пошел на посадку. Приземлился он отлично, на аэродроме.

Это был "первый блин"...

Всего на "мессершмитте" было выполнено семнадцать полетов. Пискунов на Ту-2 буксировал его на высоту шесть тысяч метров; Голофастов отцеплялся и за пять минут до высоты двух тысяч метров выполнял задание на пилотаж, устойчивость и управляемость "Ме-163". А экипаж Пискунова все это время наблюдал за ним.

Но все было нормально: Голофастов сумел укротить норовистого "арийца".

На грани возможного

Аэродром морской авиации под Севастополем. На стоянку самолетов после полета на глубинное бомбометание зарулил МБР-2. Молодой лейтенант, легко выпрыгнув из кабины, подошел к бомбодержателям и внимательно стал их рассматривать.

- Что, товарищ лейтенант, колдуете? - спросил его техник самолета. Пошли бы лучше пообедали.

В ответ на это летчик поинтересовался!

- Как у вас насчет столярного дела?

- А что, столярить надо?

- Да, нужно срочно смастерить несколько деревянных бомб.

- Деревянных?.. Зачем? - удивился техник.

- Нужно.

- Раз нужно, завтра сделаем. А сейчас шли бы пообедали, если летать не хотите.

- Летать-то я хочу, но только не напрасно. Больше половины сброшенных нами бомб не взрываются. Надо определить причину отказа. А проэкспериментировать можно только на деревянных бомбах. Они не утонут. Понял?

Два дня летчик и техник изготовляли деревянные бомбы. Некоторые, не посвященные в курс дела летчики над ними посмеивались: "Глушить рыбу деревяшками собираетесь?.."

На третий день лейтенант летал и сбрасывал "деревяшки". Потом с катера их вылавливали, выворачивали взрыватели и определяли причину отказа. О лейтенанте заговорили с уважением.

Так около 40 лет тому назад началась испытательная служба летчика Андрея Григорьевича Терентьева.

Шло время. Шлифовалась в полетах техника пилотирования Терентьева. Андрей Григорьевич учился отлично летать сам и учил этому других.

В сентябре 1938 года старший лейтенант Терентьев был направлен на учебу в Военно-воздушную академию имени Жуковского. А военной весной 1942 года, после успешного окончания академии, инженер-капитан Терентьев был назначен на должность инженера-испытателя.

Первым его испытанием были испытания истребителя Ла-5, показавшего отличные летно-тактические качества. Ла-5 был очень нужен боевым частям, поэтому с испытаниями торопились.

Вскоре Ла-5 пошел в массовую серию. А уже летом сорок второго года начались его войсковые испытания в огне войны, на Центральном фронте, на аэродромах Юдино и Ржев. Теперь уже фашистские летчики стали сполна испытывать на себе его грозные боевые качества.

Терентьеву поручили новые войсковые испытания. На этот раз истребителя Як-7Б на Северо-Западном фронте.

Летом 1943 года пошли войсковые испытания модифицированного истребителя Як-9 с 37-миллиметровой пушкой на Орловско-Курской дуге.

В начале 1944 года Андрей Григорьевич занимается переучиванием летчиков на новых истребителях.

Четвертые войсковые испытания на Як-9Б с подвеской четырехсот килограммов бомб Терентьев проводит на 3-м Белорусском фронте. Здесь, в небе Восточной Пруссии, он хорошо повоевал и сам, за что был награжден орденом Красного Знамени.

Победу над фашистской Германией инженер-майор Терентьев встретил, проводя испытания новых истребителей. Кроме этого, он облетывает двухтурбинный МиГ-9 и немецкий реактивный Ме-262.

В ноябре 1946 года Андрей Григорьевич вместе со своими товарищами готовится на МиГ-9 к военному параду над Красной площадью.

В 1947 году он проводит государственные испытания опытного реактивного истребителя Ла-134. В программе испытаний - сбрасывание фонаря кабины летчика на различных режимах полета и скоростях. Андрею Григорьевичу пришлось одевать даже стальной шлем: фонарь "играл" над головой и мог ударить при отделении.

В одном из полетов фонарь пополз к хвосту и повис на киле. Только потом, выполняя самолетом резкие эволюции, удалось сбросить его.

А однажды на Ла-9 фонарь так и не сбросился, и Терентьев привез его домой на хвосте.

Все это риск. Но он неизбежен. Необходимо узнать и устранить дефекты в конструкции механизма сбрасывания фонаря. Риск этот оправдан: спокойнее и увереннее будут летать летчики строевых частей.

В этом же 1947 году Терентьев назначается ведущим летчиком на государственные испытания Ла-156 - истребителя с реактивным двигателем. Ведущим инженером был назначен инженер-майор Виктор Владимирович Веселовский.

Перед испытательной бригадой стоял новенький Ла-156 - первый наш реактивный истребитель с форсажем. Такой он спокойный и красивый на земле! Так и хотелось погладить его рукой. Но как он будет вести себя в полете на предельных режимах? Этого пока никто не знал.

Однако "фокусы" Ла-156 стал показывать гораздо раньше, еще не побывав на больших скоростях.

Уже в одном из первых полетов перед посадкой у Ла-156 не выпустилась правая "нога" шасси. Не выпускалась она и аварийно, и от создаваемых перегрузок. И Андрею Григорьевичу ничего не оставалось делать, как мастерски произвести посадку прямо на снег, на левую и переднюю "ноги". Опытная машина была сохранена.

Через несколько дней начались снова полеты. Но теперь уже перед посадкой не стала выпускаться передняя "нога". И опять Терентьев, не менее мастерски, садится на бетонированную полосу против ветра.

Испытания продолжаются. Они уже подходят к концу. Осталось только "обжать" машину, то есть испытать ее на прочность при предельно допустимой расчетами скорости у земли, где наибольшая плотность воздуха.

Разгон на форсаже. Высота 800 метров. Скорость по прибору 825 километров в час.

Еще десяток километров прироста скорости - и разгон будет закончен. Задание будет выполнено!

Но что это?.. Внезапно началась сильная тряска всего самолета. Ручку управления не удержать. Ла-156 трясет так, словно он попал в бешеный вихрь. У Терентьева молниеносно срабатывает мысль; "Флаттер!.."

Флаттер - это самовозбуждающееся колебание частей самолета на критической скорости, способное в короткий срок разрушить машину в воздухе.

"Уменьшить скорость, пока машину не разбросало на куски!" - решает Андрей Григорьевич и тут же выключает форсаж, убирает обороты двигателя. Самолет все еще треплет. Возросли переменные усилия на ручке управления. Удержать ее одной рукой не удается. Терентьев зажимает ее двумя руками и изо всех сил тянет на себя. Надо во что бы то ни стало уменьшить скорость только в этом спасение!

И вдруг тряска внезапно, как и началась, прекратилась. Стало тихо-тихо.

Терентьев глянул на высотомер. 4500 метров. Угол набора - 60 градусов.

Андрей Григорьевич установил горизонтальный полет, дал обороты двигателю, осторожно попробовал действие рулей управления и повел самолет на посадку...

Мягкое приземление, несколько секунд пробега, и вдруг двигатель завыл, хотя рычаг управления был убран до отказа. Самолет снова начал быстро набирать скорость. Тогда Терентьев включил двигатель стоп-краном.

Резкое торможение. Кончилась бетонированная полоса, но и самолет остановился.

Оказалось, что от сильной тряски сломался стальной палец в механизме управления двигателем, и пружина самопроизвольно послала рычаги в положение полных оборотов.

Февраль 1947 года. За освоение новой авиационной техники инженер-майор Терентьев награждается вторым орденом Красного Знамени.

18, августа 1947 года на авиационном параде в Тушино двенадцать истребителей Ла-9Ф с реактивными прямоточными ускорителями под крыльями словно в раскатах грома проносятся над изумленной публикой. На одном из них - летчик-испытатель Андрей Григорьевич Терентьев.

И спять новые испытания и исследования. Это были специальные испытания Ла-15 на определение причин, вызывающих остановку двигателя при выполнении фигур пилотажа на больших высотах.

В шести полетах Терентьева останавливался двигатель. На Ла-15 еще не была отработана система запуска в воздухе - приходилось выполнять посадки с остановленным двигателем и, как следствие этого, с обмерзшим фонарем кабины.

Спасали самолет только опыт и мастерство Терентьева: Андрей Григорьевич уже летал к этому времени на 63 типах различных самолетов, провел большое количество испытаний.

В конце 1949 года Терентьев вместе с летчиком-испытателем майором Дмитрием Григорьевичем Пикуленко проводит испытания первого опытного МиГ-17, то есть МиГ-15 с двигателем ВК-1.

В одном из полетов при определении максимальной скорости Андрей Григорьевич вдруг почувствовал обратное усилие на педали ножного управления. Это насторожило. "Неужели реверс?" - подумал он. Проверил еще раз, записав усилия приборами.

После полета записи обработали, вычертили графики. Они подтверждали предположения Терентьева, и МиГ-17 качали "лечить".

В 1950 году вместе с летчиком-испытателем майором Александром Павловичем Супруном и Пикуленко Терентьев участвует в полетах по расширению боевых возможностей истребителя МиГ-15.

А потом у Андрея Григорьевича были испытания на штопор на реактивных самолетах со стреловидным крылом. После этих испытаний он обучает штопору летчиков строевых частей. А в январе и феврале 1951 года Терентьев проводит полеты на проверку обледенения МиГ-15.

Все это огромный по напряжению и риску труд.

Однажды на облете опытного двухместного двухдвигательного истребителя-перехватчика Ла-200 Андрей Григорьевич вместе с летчиком-испытателем майором Виктором Петровичем Трофимовым попали в опасное положение.

После выполнения переворота через крыло с высоты восемь тысяч метров самолет на выводе потерял управление из-за отказа бустерного управления и вошел в крутую спираль с энергичным увеличением скорости, превысив все допустимые ограничения. Огромными усилиями летчикам удалось прекратить увеличение крена, а затем, выпустив воздушные тормоза, уменьшить скорость и вывести самолет из катастрофического положения.

До земли было совсем недалеко - девять секунд полета.

Потом у Терентьева начались испытания Як-50 - первого советского реактивного самолета-истребителя с "велосипедным шасси".

В одном из полетов на высоте 14 000 метров у истребителя внезапно разгерметизировалась кабина. Терентьев тут же начал быстро снижаться.

После заруливания самолета на стоянку он остался на своем месте, сказав ведущему инженеру: "Осмотрите систему герметизации!" И только после обнаружения неисправности вышел из кабины.

Ну, а эти самые "велосипедные шасси" доставили Терентьеву тоже немало хлопот.

Хорошо, когда в летчике-испытателе сочетаются знания инженера, летное мастерство и смелость. У Андрея Григорьевича всего этого было в достатке. Обладая этими качествами, он был к тому же еще и хорошим диагностиком. А как важно летчику-испытателю вовремя обнаружить недостаток, подсказать конструктору, что и как "лечить".

В 1953 году на груди Терентьева засверкал третий орден Красного Знамени.

А в феврале 1957 года он был награжден этим орденом в четвертый раз.

В ноябре 1959 года "За многолетнюю творческую работу в области испытаний и исследований новой авиационной техники" Указом Президиума Верховного Совета СССР инженер-полковнику Терентьеву было присвоено высокое звание "Заслуженный летчик-испытатель СССР".

Когда у нас проводились испытания вертолетов и десантно-транспортных самолетов, Терентьев принимал и в них самое деятельное участие. Вскоре он стал генерал-майором ИТС, начальником большого коллектива испытателей. Но все равно продолжал летать.

Андрей Григорьевич Терентьев был одним из лучших летчиков-испытателей. Ему подчинились 120 типов самолетов и вертолетов.

Помню, в октябре 1948 года я на УТБ буксировал для стрельбы летчиков-истребителей конус. Стреляли Антипов, Кувшинов, Прошаков, Дзюба, Пикуленко, Супрун, Ямщикова, Трофимов, Тимофеенко и Терентьев... Это были наши истинные асы-истребители.

Я и раньше, еще в боевом полку, часто летал на Пе-2, буксируя конуса в зоне стрельб. Нравилось мне это дело. Но здесь в буксировке были одни неудобства: только взлетишь с новеньким конусом, а постреляют два-три летчика, и от него остаются треплющиеся потоком воздуха лоскуты - лети домой и подвешивай другой.

Особенно запомнилась стрельба Андрея Григорьевича Терентьева. Взлетел я как-то с конусом, подошел к зоне стрельб. Выполняю разворот, чтобы стать на курс стрельбы, и вижу: к моему самолету энергично подходит "як", пилотируемый Терентьевым. А после разворота смотрю, он почему-то уходит к своему аэродрому.

- Воскресенский! - спрашиваю штурмана. - А что это Терентьев не стрелял? Пулеметы, наверное, отказали?...

- Стрелял! С первой же атаки разбил в пух и прах наш конус! Веди самолет к дому. Делать нам тут уже нечего.

Да, Андрей Григорьевич Терентьев - отличный летчик-испытатель. И как летчик, и как инженер он внес значительный вклад в развитие советской авиации.

14 часов 50 минут без права на посадку

Иван Павлович Пискунов - замечательный высококвалифицированный летчик-испытатель. Закончив в 1932 году Качинскую авиашколу имени Мясникова, он был оставлен работать инструктором при школе и в течение четырех лет обучал курсантов полетам на истребителях.

К испытателям Иван Павлович прибыл в 1936 году.

До войны он летал на всех отечественных самолетах-истребителях, а также на немецком "Мессершмитте-110", и на чехословацком фигурно-пилотажном "Авио". Но у испытателей ему почему-то Полюбились самолеты другого назначения - бомбардировщики. И он стал их испытывать.

Вел испытания на СБ, ББ-22, Як-4, облетывал Пе-2 и двухмоторный штурмовик "Пегас". Когда на СБ И ДБ-3 отрабатывался новый метод бомбометания - с пикирования, Пискунов как летчик принимал в этих испытаниях также активное участие.

В самом начале войны с фашистами из наших летчиков-испытателей и летчиков-испытателей Наркомата авиационной промышленности было сформировано шесть полков - два истребительных, два ближнебомбардировочных, штурмовой и дальнебомбардировочный. Ими соответственно стали командовать: С. П. Супрун, П. М. Стефановский, А. И. Кабанов, В. И. Жданов, Н. И. Малышев и В. И. Лебедев.

Капитан Пискунов был назначен командиром эскадрильи в полк полковника Александра Ивановича Кабанова, вооруженного самолетами Пе-2.

Началась для Пискунова и его товарищей боевая жизнь.

Летчики-испытатели летали на штурмовку, бомбометание и разведку. Летали очень много. Некоторые из них в эти первые месяцы войны отдали свои жизни за то, чтобы остановить на Западном фронте продвижение фашистских войск в глубь нашей страны.

Расскажу об одном боевом вылете экипажа Пискунова, в который входили штурман Семен Кириченко и стрелок-радист Николай Ишков.

29 июля 1941 года.

В полк Кабанова, базирующийся на аэродроме Ржев, поступил приказ командующего ВВС Западного фронта генерала Мичугина выделить группу самолетов Пе-2 для бомбометания по немецким эшелонам на станции Рудня, с последующей разведкой передвижения фашистских войск по железной и шоссейной дорогам на участке Рудня - Витебск.

Погода была плохой: низкие облака, гроза, дождь, малая видимость. Но приказ есть приказ.

Александр Иванович Кабанов вызвал на КП Пискунова и Кириченко. Поставив им задачу, он спросил:

- Кого вы предлагаете взять из своей эскадрильи на боевое задание?

- Субботина, Доброславского, Соколова, - сказал Пискунов. - Это отличные летчики.

- Хорошо. Готовьтесь к вылету.

...Пятерка Пе-2 шла к цели бреющим, то и дело попадая в проливные грозовые дожди. Благодаря безупречной групповой слетанности ведомых летчиков и отличным навыкам в самолетовождении штурмана эскадрильи Кириченко группа вышла к цели в назначенное время.

Но высота!.. Облака не давали группе подняться выше 150 метров. А с этой высоты бомбить опасно: самолет мог быть поражен осколками своих же бомб. Тогда Пискунов приказал летевшим левее его Субботину и Соколову перестроиться в правый пеленг, чтобы в какой-то мере уменьшить эту опасность при бомбометании по железнодорожным эшелонам противника.

При подходе к цели ударили зенитки. Но несмотря на их сильный огонь, бомбы были сброшены. На станции начались пожары.

В это время зенитный снаряд угодил в самолет Соколова. Экипаж погиб.

Оставшиеся Пе-2 нырнули в облака. Пискунов повел их в сторону Витебска, где надо было разведать передвижение войск противника.

Подходя к станции Лезно, Кириченко заметил там скопление легковых автомашин и мотоциклов и указал на них командиру.

Увлекая за собой ведомых, Пискунов пошел в атаку.

- Это вам за Соколова, фашистские твари! - цедил он сквозь стиснутые зубы, поливая длинными очередями из пулеметов разбегавшихся в ужасе гитлеровцев.

Он готов был давить их самолетом, рубить винтами - так велик был гнев его к фашистам, отнявшим жизнь у Соколова!

- Ваня! Выводи! Врежемся в землю!.. - крикнул Кириченко.

В это же время с вражеских танков, замаскированных у опушки леса, ударили зенитные пулеметы. Не успел Пискунов выйти из атаки, как прямым попаданием заклинило правый мотор.

Пискунов передал управление группой Субботину и повел Пе-2 на одном моторе в направлении своей территории.

До линии фронта было еще далеко, когда из-за тучи вынырнули два "мессершмитта" и бросились на самолет Пискунова.

Кириченко и Ишков подбили одного "мессера", но второй сумел ударить очередью по центральному бензобаку.

В самолете начался пожар. Горела кабина летчика и штурмана, горела кабина стрелка-радиста.

- Прыгайте! - скомандовал экипажу Пискунов и начал сбрасывать фонарь кабины.

Но фонарь не сбрасывался. Тогда Пискунов поднял в верхнее положение свое сиденье и уперся в фонарь головой, Наконец ему удалось его сбросить.

А высота была всего лишь 180 метров.

Первым оставил свою кабину стрелок-радист. У Кириченко же настолько сильно обгорело лицо, что он закрыл его руками и упал на пол кабины.

- Сеня, немедленно прыгай! - закричал Пискунов. Кириченко поднялся, не отрывая рук от лица, шагнул к люку и вывалился из самолета.

Пискунов остался один в объятом пламенем Пе-2. Лицо его было в крови, но он не чувствовал боли...

Земля с каждым мигом катастрофически приближалась. Но Пискунов знал: оставить машину сейчас очень трудно, а посадить ее уже невозможно.

Спасло его умение пилотировать истребители. Положив горящий Пе-2 на "спину" и резко отдав от себя штурвал, Пискунов сразу же очутился за бортом. Когда он рванул кольцо парашюта, то высота была уже настолько мала, что его раскрытие совпало с приземлением. Это было даже не приземление, а сильный удар.

У летчика потемнело в глазах. Превозмогая сильную боль во всем теле, Пискунов вынул из кобуры пистолет...

Прошло немного времени. Иван Павлович осмотрел себя. Он был вдавлен по пояс в торфяник. Попробовал вылезть - не получилось. И вдруг он услышал:

- Дяденька, а дяденька... Вы наш?

На душе стало радостно от услышанной детской речи.

- Наш я, не бойся. Как зовут тебя? - спросил он выбирающегося из кустов паренька.

- Коля. Кальмаков Коля...

- Давай, Коля, какую-нибудь палку и тяни меня отсюда.

С помощью Коли Пискунов выбрался из торфяников. Колени и кисть правой руки были сильно разбиты. Обе ноги вывихнуты.

Опираясь на плечо Коли и на палку, Пискунов кое-как заковылял по лесу, Через некоторое время им повстречались сильно обгоревший Кириченко и невредимый Ишков.

Закопав в лесу парашюты и документы, они направились в деревню Мальково. Коля, его друг Ваня Сергушкин и их родители переодели и накормили экипаж, а ночью привели в дом Сергушкиных.

Эти две семьи в течение восемнадцати суток, почти не смыкая глаз, лечили, кормили и прятали экипаж Пискунова, хотя уже давно на дверях домов деревни были расклеены фашистами приказы "За укрывательство коммунистов, партизан и советских военных каждый житель будет расстрелян или повешен..."

Да, нелегко было прятать мальковским жителям советских воинов! Позже, по доносу полицая, Вера Савельевна Сергушкина и ее две дочери были расстреляны. Коля Кальмаков и Ваня Сергушкин были угнаны на каторгу в Германию. Там, в тюрьме города Нойвид, погиб Ваня...

Сильный организм Пискунова поборол болезнь. Зарубцевались ожоги и у Кириченко.

На девятнадцатые сутки, прихватив для маскировки косы и грабли, Пискунов, Кириченко и Ишков ушли из Мальково, ушли от этих добрых, красивых душой советских людей, чтобы добраться до своих по ту сторону огненной черты фронта.

Путь их был долгим и трудным. Но всюду они встречали помощь и поддержку патриотов, особенно комсомольцев и пионеров.

Коля Кальмаков и Ваня Сергушкин передали экипаж знакомым ребятам соседней деревни. Те, в свою очередь, поручили его знакомым ребятам следующего села.

Так, от деревни к деревне, от одних ребят к другим рядом с дорогой, по которой шли на Москву фашисты, пролегал путь экипажа Пискунова.

Выйдя к деревне Королевщина, экипаж шестеро суток не мог переплыть реку Межу: так сильно охранялась она фашистами. Но и здесь пришли на выручку местные ребята.

Два дня под руководством старого учителя они "купались" в Меже, переплывая реку от берега к берегу, притупляя этим бдительность гитлеровцев. А вскоре вместе с ребятами переплыли реку и шестнадцать наших бойцов, в числе которых были Пискунов, Кириченко и Ишков.

В районе станции Ломоносово экипажу Пискунова удалось наконец перейти линию фронта...

* * *

Еще не кончилась война, но по приказу Председателя Государственного Комитета Обороны летчиков-испытателей отозвали с фронта. Чтобы победить окончательно врага, стране нужны были новые самолеты.

Для Ивана Павловича Пискунова начались испытательные полеты на усовершенствование пикировщика Пе-2. Готовилась к испытаниям и замечательная машина А. Н. Туполева Ту-2, начались всесторонние освоения американских самолетов "Бостон"-А-20 и Б-25.

До конца войны с товарищами-испытателями, начальником которых был замечательный инженер и организатор инженер-полковник Иван Христофорович Паузер, трудился испытатель фронтовых бомбардировщиков коммунист Иван Павлович Пискунов.

После войны он также продолжал эту работу_испытывал бомбардировщики.

Когда в начале 1948 года к нам прибыли два опытных четырехмоторных дальних бомбардировщика Ту-4, Иван Павлович был ведущим летчиком второго экземпляра.

В испытаниях Ту-4 вместе с Пискуновым участвовали: второй летчик полковник Лаухин, штурман-навигатор подполковник Кириченко, штурман-бомбардир майор Каширцев, бортинженер капитан ТС Козлов и другие товарищи. Ведущим инженером был инженер-майор Самочетов.

Программа испытаний была обширной; машина, как говорится, проверялась по всем косточкам. Экипаж ходил на ней даже на критические скорости, то есть до начала появления флаттера.

Поскольку это был бомбардировщик стратегического назначения, то он детально испытывался на дальность полета на разных режимах работы моторов и на разных высотах. Нужно было проверить также и его дальность с перегрузочным полетным весом и в самых плохих метеоусловиях при обледенении.

Ждали такую погоду долго. Наконец в начале ноября она выдалась на всей Европейской территории Советского Союза.

Экипаж Пискунова вылетел при высоте нижней кромки облаков 100 метров, на рассвете. То был полет на высоте 4 000 метров по предельно дальнему маршруту в сложных метеоусловиях.

И полет был выполнен. Продолжительность его - 16 часов 50 минут. При этом земля просматривалась всего лишь 2 часа 40 минут. Все остальное время они вели машину по приборам в облаках, при "болтанке" и обледенении.

После прицельного сбрасывания пяти тонн бомб на полигоне в середине маршрута самолет вошел в зону интенсивного обледенения. Машину к тому же сильно бросало потоками воздуха. Пришлось выключить автопилот.

На всем отрезке пути Краснодар - Армавир - Волгоград самолет обледеневал так сильно, что не помогала даже подача спирта на винты. Антиобледенительная система, установленная в крыльях, работала слабо. Машина тяжелела и тяжелела. Моторы сильно трясло из-за образовавшегося нароста льда на лопастях винтов. Куски льда, срывавшиеся с них, то и дело ударяли по частям самолета.

Казалось, что машина попала в зону стихийного бедствия, из которой нужно немедленно выходить снижением до безопасной зоны. Но экипаж Пискунова продолжал полет на этой, указанной заданием на испытания высоте. Чтобы сохранять ее, надо было прибавить обороты моторам. Прибавить же их тоже не разрешалось заданием на испытание. В противном случае был бы другой, повышенный расход бензина.

Пришлось Пискунову уменьшить скорость. Правда, при малой скорости становится плохой устойчивость самолета в таких сложных метеоусловиях, но иного выхода у командира экипажа не было.

Вскоре от тяжести наросшего льда сломались все штыревые антенны. Как следствие этого, отказало все радиооборудование, началось замыкание проводов в кабине, грозящее пожаром. Выпускную антенну тоже сорвало, а запасные штыревые антенны, вероятно, из-за разности температур в самолете и за бортом не вошли в свои гнезда.

Создалась очень сложная обстановка для полета самолета по заданному маршруту. Но девять мужественных испытателей с Пискуновым во главе продолжали полет.

Связь с землей по радио в телеграфном режиме, и простейший магнитный компас КИ-11 - вот и все, чем располагал экипаж для того, чтобы вести в облаках по маршруту этот огромный четырехмоторный корабль, сполна начиненный всевозможным сложным оборудованием.

Сообщили обо всем в Москву. Москва дала распоряжение трем станциям на Европейской территории вести самолет Пискунова по маршруту по пеленгам.

Так прошли Армавир, Волгоград, Полтаву, Харьков... Стали подходить к своему аэродрому.

Давно уже закончился короткий ноябрьский день и наступила ночь. Обледенения не было. Ровно пели свою песню моторы, подготовленные к этому полету группой техников и специалистов, возглавляемых замечательным бортинженером Виктором Федоровичем Козловым.

После прохода очередной контрольной точки экипажу следовало по заданию снизиться с четырех тысяч метров до тысячи.

Снизились, но земли не увидели - все еще летели в облаках.

С земли на борт самолета последовала команда:

- Поправка к курсу плюс двадцать градусов!

Пискунов увеличил курс на двадцать градусов. Вышли, наконец, из облаков. Но пролетаемую местность опознать не смогли.

Как выяснилось после полета, наземные станции хорошо вели самолет Пискунова по маршруту, когда он шел на высоте четыре тысячи метров. А затем при уменьшении высоты экипажу дали неправильную поправку к курсу. И самолет летел правее своего аэродрома в 120 километрах.

Горючее было на исходе. Пискунов и Лаухин, посоветовавшись с штурманами Кириченко и Каширцевым, установили прежний курс.

Иван Павлович принял решение, чтобы хоть что-то опознать на земле, снизиться на высоту трехсот метров.

Снизились, но в населенных пунктах почти не было огней. Часы показывали три часа ночи. Детальную ориентировку восстановить так и не удалось.

В это время ведущий инженер Самочетов сказал Пискунову:

- Иван Павлович, через десять минут выключим один мотор. Через двадцать минут выключим второй. Машина теперь легкая - будете вести ее на трех и на двух. Больших кренов не делайте, чтобы моторы не захватили воздух.

- Понял, понял... "Порадовал" ты меня, - ответил Пискунов, глубоко вздохнув.

Да, положение экипажа было незавидное. Все устали. Горючее на исходе. Ночь. Не известно, где находятся...

Прошло еще немного времени, и Кириченко громко сказал:

- Сейчас, товарищи, будет наш город! Не будет его - выбрасывайте меня за борт!..

Но шутку его никто не поддержал.

Прошло еще несколько минут.

Вдруг впереди по курсу полета действительно показался большой город.

Пискунов зажег фары. В ярких лучах света то тут, то там тускло поблескивали купола церквей.

- Да, Семен Семенович, ты прав! Это наш город! - сказал радостно Пискунов и начал плавно устанавливать самолет на курс своего аэродрома.

Козлов, как было ему сказано Самочетовым, выключил один, а затем второй моторы. А Пискунов, когда подошли, наконец, к своему аэродрому, подал ему команду выпустить шасси и посадочные щитки и с ходу произвел посадку.

Так был выполнен тяжелый испытательный полет на дальность на Ту-4, ведущим летчиком которого был летчик-испытатель Иван Павлович Пискунов.

Премия за... разбитый самолет

Имя выдающегося летчика-испытателя дважды Героя Советского Союза подполковника Степана Павловича Супруна, погибшего в начале Великой Отечественной войны, известно многим. Но вероятно, не все знают о том, что служил в испытателях и его младший брат подполковник Александр Павлович Супрун.

Александр Павлович - истребитель. В годы войны, участвуя в воздушных боях, он сбил шесть вражеских самолетов.

...24 октября 1941 года девятка МиГ-3, ведомая командиром эскадрильи майором Г. Ф. Приймуком, атаковала под Наро-Фоминском большую группу немецких пикирующих бомбардировщиков Ю-87, прикрываемых "Мессершмиттами-109".

Выпустив по вражеским бомбардировщикам четыре реактивных снаряда, лейтенант Супрун ощутил вдруг град ударов по своему самолету. Это атаковал его вывалившийся из-за облаков "мессершмитт".

Высота 400 метров. Супрун бросил МиГ в пикирование и вывел его на бреющем. Но вести бой он уже не мог. Самолет был плохо управляем. У него было разбито хвостовое оперение и отбита почти половина одной лопасти воздушного винта, что вызвало сильную тряску мотора. В кабину из баков лился бензин - самолет мог вот-вот загореться.

Но Супрун не стал приземляться на фюзеляж в поле, а направился к своему аэродрому. Он знал, что самолет надо во что бы то ни стало привести на свой аэродром, чтобы техники могли его быстро снова поставить в строй.

И ему удалось это сделать.

Техники насчитали в МиГе 118 пробоин. Остаток дня и всю ночь они, почти не смыкая глаз, "залечивали раны" самолета. А на следующий день Супрун снова ушел на нем на боевое задание.

Так в огне первых месяцев войны закалялся характер летчика-истребителя Александра Павловича Супруна.

В 1945 году капитан Супрун прибыл к нам. Он был опытным истребителем, и поэтому быстро вошел в строй испытателей.

В то время Некоторые наши истребительные полки были еще вооружены английским "Спитфайром". Эта машина имела 13 000 метров потолок и неплохую скорость, была вооружена двумя 37-мм пушками и четырьмя крупнокалиберными пулеметами.

Говорят, что "Спитфайр" в точном переводе с английского языка на русский означает "плюет огнем...".

И вот на этом истребителе, который "плюется огнем", на фронте были случаи гибели наших летчиков из-за того, что в аварийной обстановке в воздухе не сбрасывался фонарь кабины. Англичане, конечно, знали об этом (иначе зачем им было вешать в кабине летчика на правом борту небольшой ломик), но нам о недостатках "Спитфайра" они сказали совсем немногое.

Вскоре нашим летчикам-испытателям было поручено провести на этом самолете испытания на сбрасывание фонаря кабины в полете.

Ведущим летчиком был назначен Александр Павлович Супрун. Ведущим инженером и его помощником были назначены соответственно Владимир Викторович Мельников и Иван Александрович Писарев. Оба они - грамотнейшие инженеры-испытатели.

Начались испытания. Никому, разумеется, не было известно, как фонарь поведет себя при сбрасывании и потому решили заснять его "выбрыки" на кинопленку; рядом с самолетом Супруна летел самолет с кинооператором.

В первом полете (как Супрун ни старался дергать за шарик, который находился впереди сверху в кабине) фонарь не сбросился.

После посадки устранили конструктивный дефект и Супрун отправился во второй полет.

На этот раз фонарь сбросился, но повел себя он более чем странно. При отходе от самолета он передней своей частью "пошел" в кабину и, ударив летчика по голове, разбил очки и повис сзади кабины.

Супрун на короткое время потерял сознание. Когда он пришел в себя, самолет беспорядочно падал. Александр Павлович вывел машину из этого положения в нормальный полет и вскоре благополучно приземлился.

Всего на испытания сбрасывания фонаря Супруном было произведено восемь полетов. Результатом их явилось то, что был удлинен стальной трос, соединяющий шарик сбрасывания фонаря с механизмом сбрасывания, а летчикам строевых частей было рекомендовано во время сбрасывания фонаря наклонять вперед голову.

В наших строевых частях, вооруженных новым реактивным истребителем МиГ-15, было несколько поломок из-за прогрессирующих прыжков самолета при посадке.

Летчики утверждали, что виной всему плохая конструкция самолета. Конструкторы же Артем Иванович Микоян и Михаил Иосифович Гуревич заявили, что поломки и аварии - результат ошибок в технике пилотирования летчиков. Чтобы положить конец этим спорам, было решено провести испытания, в ходе которых и выявить причину прогрессирующих "козлов" при посадке.

Ведущим инженером испытаний был назначен инженер-майор Василий Акимович Попов, ведущим летчиком - майор Александр Павлович Супрун.

Испытания начались в ноябре 1950 года.

Чтобы ответить точно на вопрос, что является причиной поломок МиГ-15 дефект ли в конструкции самолета или ошибки летчиков при пилотировании, Супруну и Попову, говоря грубо, предназначалось разбить МиГ-15 на посадку.

Испытания готовились со всей тщательностью. На случай капотирования самолета сняли фонарь кабины - летчику таким образом была дана возможность выбраться из нее после аварии.

Все посадки решено было заснять на кинопленку, В самолете оборудовали приборы, регистрирующие режим полета. Был даже установлен киноаппарат, снимающий на пленку поведение наклеенных на верх крыльев полосок бумаги, с тем чтобы определить, когда и каким был угол атаки самолета.

В выполнение посадок - с первой до двадцать пятой, когда МиГ-15 был сломан, Супруном вводились обусловленные заданием всевозможные ошибки летчика. Например, в первых полетах посадки производились нормально, но после приземления летчик добирал на себя ручку управления с разным темпом.

Машина вела себя более-менее нормально.

Потом выполнялись посадки с высокого выравнивания и отдачей от себя ручки управления с разным темпом.

Машина в этом случае грубо падала на три точки, но больших "козлов" не делала.

Я должен тут сказать, что после введения ошибок Супрун действиями рулей исправлял их, чтобы все же не поломать самолет.

Так было от первой до двадцать четвертой посадки включительно.

Следующим этапом испытаний пошло приземление самолета на скорости, превышающей на 20-30 километров нормальную посадочную скорость, взятие ручки управления на себя, а затем отдачи ее от себя с разным темпом.

На этом этапе испытаний МиГ-15 действительно сильно козлил.

А какой безукоризненной, и даже ювелирной, артистичной должна быть техника пилотирования у летчика, чтобы точно выполнять все это!

...Ранним ноябрьским утром Супрун с заброшенным за плечо парашютом спешил на стоянку самолета. Навстречу ему шел его начальник генерал А. С. Благовещенский.

- Ну что, товарищ Супрун, сегодня бить самолет будем? - спросил еще издалека Алексей Сергеевич.

- Так точно, товарищ генерал!

- Да, лучше сегодня разбить и будет все ясно, чем потом в строевой части разобьют и ничего не будет ясно, - сказал Благовещенский.

- Я тоже так думаю, товарищ генерал.

- С какой посадки разобьете?

- Думаю, что с первой...

- Хорошо. Мы с генералом Савицким будем на старте - посмотрим.

...После приземления на повышенной скорости летчик вновь оторвал самолет и тут же прижал его к посадочной полосе. МиГ-15 начал козлить.

Супрун резко работал рулями, исправляя ошибку, но самолет в конце концов, потеряв скорость, свалился на правое крыло. Правая нога шасси сломалась, пробив своими частями верх крыла. Мимо Супруна полетела вверх увесистая ее деталь. Затем сломалась и передняя нога шасси. Самолет носом и правым крылом скреб по запорошенной снегом бетонке, норовил перевернуться на "спину".

Для Супруна это, в который раз, было испытанием на крепость нервов.

Когда Александр Павлович вышел из кабины, то увидел, что едет машина генерала Редькина, который на сей раз не был в курсе происходящего.

Супрун быстро подошел к остановившейся машине и доложил:

- Товарищ генерал, задание выполнено!

- Какое задание?.. Задание разбить самолет? - сурово сдвинув брови, проговорил генерал Редькин. - Кто вам дал право разбивать боевой самолет?

- Товарищ генерал, у меня задание на испытание. В нем черным по белому написано: "За аварию самолета летчик ответственности не несет", И потом, оно завизировано генералом...

- Почему вы разбили боевой самолет?! Кто ведущий инженер? - не дав договорить Супруну, грозно спросил генерал Редькин.

- Ведущий инженер - инженер-майор Попов.

- В двенадцать часов вам и ведущему инженеру быть в моем кабинете!

- Есть, товарищ генерал!

Однако "разноса" не состоялось: к приходу Супруна и Попова Редькину уже доложили о сущности этого необычного задания.

После испытаний стало точно известно: самолеты МиГ-15 терпят поломки из-за ошибок в технике пилотирования летчиков. В строевых частях началась работа по предупреждению этих поломок.

Ну, а Супруна генерал-лейтенант Благовещенский своим приказом наградил денежной премией. Вот так еще бывает в нашем деле!

У истоков винтокрылой авиации

Владимир Кузьмич Подольный - Заслуженный летчик-испытатель СССР - до войны после окончания ФЗУ работал токарем в паровозном депо Москва-Горьковская. Работал хорошо. Был стахановцем. Портрет его часто висел на Доске почета. Закончив без отрыва от производства Московский аэроклуб, он уехал учиться в военную летную школу. Там Владимир, как и на производстве, был дисциплинирован, учился отлично. Закончил он школу на истребителе И-16 в октябре 1941 года.

Это было трудное для Родины время: враг продвигался на восток, подошел к Москве. Но Подольный, как и многие его товарищи, был отправлен не на фронт, а на Дальний Восток в строевую часть.

Рапорт за рапортом подавал летчик командованию, чтобы отправили его защищать родную Москву, но каждый раз ему отказывали.

Совершенствуя свое летное мастерство, охраняя Родину на Дальнем Востоке, Владимир Кузьмич "вырос" в звании от сержанта до старшего лейтенанта, а в должности - от рядового летчика до заместителя командира эскадрильи.

С гитлеровскими летчиками Подольному так и не удалось померяться силами, но в августе 1945 года, когда началась война с милитаристской Японией, он одним из первых на своем быстролетном Як-9 вступил в бой.

За мужество и отвагу, проявленные в боевых действиях против японских самураев, Владимир Кузьмич был награжден орденом "Красная Звезда".

После окончания войны на Дальнем Востоке в 1946 году Подольный был назначен на должность командира эскадрильи, а в августе следующего года его послали учиться на высшие летно-тактические курсы.

В 1948 году Владимир Кузьмич становится летчиком-испытателем.

Им было проведено огромное количество испытаний. Подольный освоил 103 типа летательных аппаратов. Ему подчинились самолеты А. Н. Туполева, А. С. Яковлева, С. А. Лавочкина, С. В. Ильюшина, П. О. Сухого, О. К. Антонова, А. И. Микояна и М. И. Гуревича. Истребители и бомбардировщики, самолеты пассажирские, десантно-транспортные, спортивные и учебно-тренировочные, винтомоторные, реактивные и турбовинтовые, а затем и вертолеты И. П. Братухина, А. С. Яковлева, Н. И. Камова, М. Л. Миля - вот послужной список неутомимого испытателя.

* * *

Мы уже так привыкли к вертолету, такой он простой и вездесущ в нашем воображении, что, убери его из авиации, и в ней, если так можно выразиться, будет огромная, зияющая пустота. Трудно станет тогда геологам, строителям линий электропередач и газопроводов...

Я только что написал: "простой и вездесущ"... "Вездесущ" - это да, а вот в отношении "простой" - это, конечно, неверно.

Вертолет - это летательный аппарат, сложный в изготовлении и в технике пилотирования.

Американский космонавт Армстронг - первый человек, ступивший на Луну, сказал о вертолете так: "Самым сложным в моей подготовке к высадке на Луну были полеты по овладению вертолетами..."

С чего же у Подольного начались испытания вертолетов? Расскажу об этом подробнее.

Прибыв к нам, уже будучи опытным истребителем, Владимир Кузьмич, как и все мы, поносил на себе некоторое время "груз" молодого летчика-испытателя. А потом он "приглянулся" майору Георгию Александровичу Тинякову - старшему летчику-испытателю, исполняющему обязанности заместителя начальника по летной части.

Вертолет - техника новая, да и назывался он тогда непривычным теперь словом - геликоптер.

Полетам на геликоптерах из наших летчиков обучались: Стефановский, Долгов, Гуров, Тиняков, Бровцев. Правда, Стефановский и Долгов летали на нашем первом геликоптере Братухина "Омега" еще в августе 1946 года.

...В один из июльских дней 1949 года к нам на аэродром летел на испытания ГМ-1 (геликоптер Миля первый), который пилотировал заводской летчик Байкалов.

Тиняков подошел в летной комнате к Подольному и сказал:

- Володя, пойдем на вышку командно-диспетчерского пункта и посмотрим оттуда, как будет садиться геликоптер. Интересная машина! Тебе она понравится сразу.

Тиняков, несмотря на большой разрыв в звании, опыте испытательной работы и на свою высокую должность, очень хорошо, по-дружески, относился к Подольному.

Геликоптер появился на небольшой высоте. Летел ровно, хорошо, ничто в его полете не предвещало плохого. Но вдруг, уже будучи над границей аэродрома, он резко пошел к земле и, ударившись об нее, потерпел аварию...

* * *

Вскоре конструкции вертолетов пошли одна за другой и нужно было, как и положено, их испытывать.

Когда на наш аэродром привезлли вертолет Братухина Г-4, то Тинякова знакомил с ним в воздухе Кузьма Иванович Комаров, который имел уже опыт испытательной работы на вертолетах. Они поднимались, зависали, летали на высоте восьми - десяти метров и садились.

И так раз за разом.

Дело было новое и летали весьма осторожно. Пилотировал Комаров, а затем садился к управлению и Тиняков.

С тех пор майор Тиняков, неплохо сам овладевший вертолетами, часто говорил Подольному:

- Володя, пойдем повисим немножко.

- Пойдем повисим, - соглашался Подольный.

Однажды Тиняков, заглянув тепло Подольному в глаза, спросил:

- Ну что, Владимир Кузьмич, полетаешь самостоятельно?

- Полетаю, - ответил уверенно тот.

Падал небольшой снежок. По стоянке самолетов шел хорошо знакомый Тинякову подполковник Виктор Алексеевич Иванов - молодой летчик-испытатель, опытнейший летчик-бомбардировщик, в недавнем прошлом инспектор техники пилотирования.

- Виктор Алексеевич, полетай с Подольным за пассажира, - попросил Тиняков Иванова.

- А это пожалуйста, - отозвался Иванов басом. - На такой интересной технике интересно и полетать.

...По команде Тинякова, стоявшего на земле рядом с геликоптером Г-4, Подольный послал секторы вперед и увеличил газ обоим двигателям. Одновременно двумя другими рычагами увеличил шаг винтов.

Г-4, словно "психанув" на неумелое с ним обращение, тут же прыгнул на высоту пятнадцать метров.

Подольный убрал газ и уменьшил шаг - геликоптер "посыпался" к земле и очень грубо ударился о нее шасси.

Тиняков правой рукой показывал: "Вверх! Вверх!" Подольный снова дал газ и увеличил шаг. Геликоптер опять, как необъезженный скакун, высоко подпрыгнул. Тиняков еще что-то показывал руками, но оно, это "что-то", было уже не понятным пилоту.

Чтобы Г-4 не ударился о землю, Подольный зафиксировал в одном положении секторы и рычаги. Работая педалями и ручкой управления, он заставил все же геликоптер лететь. Но летел Г-4 не вперед, а влево. А потом развернулся на девяносто градусов вправо и полетел вперед. Летел на высоте десяти пятнадцати метров, виляя из стороны в сторону.

Наконец, на другой стороне аэродрома Г-4 грубо приземлился в сугроб. "Дебютант" не решился больше поднимать его в воздух, чтобы сесть ближе к стоянке, и медленно порулил.

Прибыв на место, Подольный торопливо полез в карман куртки, достал папиросы, вышел из машины и закурил, стыдясь поднять глаза на Иванова, который стоял рядом и угрюмо молчал.

Подошел Тиняков, Подольный приготовился к снятию "стружки". Но Тиняков по-дружески ударил его по плечу и громко произнес:

- Отлично, Володя! Ты - талант! Покури, покури... Правильно делаешь!

Подольный молчал.

- Вообще-то все у тебя нормально получается, - продолжал спокойно Тиняков. - Но только поювелирнее нужно работать секторами, рычагами, ручкой и педалями... А как ты думал? Это тебе не самолет, а вертолет! Но летать на вертолетах ты будешь, вот увидишь! И всей душой полюбишь эту технику. У нее - большое будущее!

Подольный с благодарностью смотрел на Тинякова и думал: "Какой ты прекрасный человек! Какой ты замечательный испытатель!"

Да, Тиняков был испытателем высшего класса.

Был... Как тяжело писать это слово - "был". В марте 1954 года Георгия Александровича Тинякова не стало. Он погиб при испытаниях реактивного истребителя.

Мне очень хочется, чтобы этот замечательный человек и летчик вечно жил в людской памяти...

В 1949 году Владимир Кузьмич Подольный проводил испытания самолета Як-17.

Однажды, находясь в летной комнате, он заполнял графы бланка "Задание на испытание". Здесь были летчики: Бровцев, Береговой, Зюськевич, Борошенко, инженер-капитан Загордан.

В комнату зашел Тиняков и сразу же повел разговор о вертолетах. Но, как говорится, особого интереса летчики, за исключением Бровцева, к разговору о вертолетах не проявляли.

- Так вот я и говорю... - сказал Тиняков. - Вертолеты наряду с реактивными самолетами - будущее нашей авиации. Но!.. - поднял он кверху указательный палец. - На вертолете, товарищи дорогие, летать сложнее, чем на реактивном самолете. Это нужно помнить всегда.

- Да, это так... - сказал задумчиво Бровцев, а все остальные по-прежнему молчали.

Подольный же повернул к Тинякову голову и выпалил:

- Ерунда, летать на вертолете можно! Газочку давай поменьше, шагу тоже давай поменьше... - И он рассмеялся, вспомнив свой первый "цирк" на Г-4.

- В общем, братцы, как мама учила: летай пониже и потише, - вставил Михаил Борошенко.

Тиняков словно этого и ждал. Он поднялся с места, подошел к Подольному и тоном начальника распорядился:

- Так вот, товарищ Подольный, изучайте вертолеты, поможет вам в этом Анатолий Михайлович Загордан. Он у нас ученый человек по вертолетному делу, книгу о вертолетах начал писать...

- Помогу, помогу... - сразу же отозвался Загордан.

- Сдавайте зачеты по вертолетам, - продолжил Тиняков, - и готовьтесь к проведению испытаний опытного вертолета Як-сто. Понятно?

- Понятно, - поднялся с места Подольный. - Вот теперь мне все понятно, товарищ майор.

- Ну вот и хорошо. - улыбнулся Тиняков.

...После изучения Подольным вертолетов и сдачи зачетов Тиняков полетел с ним на ГМ-1. А затем выпустил в самостоятельный полет.

Подольный выполнил четыре висения и три полета по кругу. Все было хорошо.

- "Изумруд", я - "Полюс-девятнадцать", разрешите подлететь на стоянку? - запросил летчик у руководителя после третьего полета. Там же, на старте, находился и Тиняков.

"Полюс-девятнадцать", разрешаю вам подлететь на стоянку! - последовала команда.

Подольный перелетел взлетно-посадочную полосу, приземлился и уже рулил к стоянке.

Все шло, как положено. Но вот ГМ-1 накренился, затем начал с силой раскачиваться и вдруг грохнулся на бок. Лопасти несущего и хвостового винтов рубанули по земле, подняв тучу пыли...

Итак, поломка. Поломка на рулении. Невероятно, но факт. Отчего она произошла, никто не знал.

Да, тогда еще никто не знал, что вертолет может на рулении попасть в так называемый земной резонанс - самовозбуждающиеся колебания, при которых нужно или немедленно прекратить руление, или же немедленно уйти в воздух.

Первым к сломанному вертолету подбежал Георгий Береговой. Он помог Подольному выбраться из кабины.

- Володя, Володя, с тобой все нормально? - заглядывая в глаза другу, с тревогой спрашивал Береговой. - Бледный ты очень...

- Головой ударился...

- Не подходи, Володька, к этому дракону. Ты - летчик... Ты первоклассный истребитель... Зачем тебе вертолеты?

- Жора, ну кому-то же нужно на них летать, - сказал Подольный.

Он так и не послушался своего друга Берегового.

Подольный уже летал на Г-4 и ГМ-1. Вскоре он вылетел на ГМ-2 и Б-11.

В 1950 году совместно с капитаном Бровцевым Владимир Кузьмич провел испытания опытного вертолета Як-100.

Таким было начало его вертолетной карьеры. Нелегкое начало...

До ухода в запас Владимир Кузьмич Подольный участвовал в испытаниях всех вертолетов отечественного производства.

По заданию правительства

В пору бурного развития советской авиации с 1931 по 1950 годы служил у нас штурман-испытатель Петр Иванович Перевалов. Летнаб-инструктор, старший летнаб... В 1934 году Петр Иванович был назначен на должность флагштурмана авиационной бригады, а затем стал старшим штурманом-испытателем.

В наше время самолеты и вертолеты летают и днем, и ночью, в хорошую и плохую погоду. Летают они на больших высотах и на огромные расстояния, пересекая параллели и меридианы северного и южного полушарий Земли.

А когда-то самолеты летали не так.

Петр Иванович Перевалов и есть тот самый авиатор, который своей отличной, безупречной службой, своим новаторством внес немалый вклад в наше самолетовождение.

Ведь ни один самолет, ни один аэронавигационный прибор, ни один бомбардировочный прицел, ни одно любое новое начинание в самолетовождении не проходили мимо нашего старшего штурмана!

Конечно, в этой области авиационной науки и практики самоотверженно трудились и другие люди, даже коллективы людей, но я сейчас пишу о полковнике Петре Ивановиче Перевалове...

В мае 1934 года Перевалов получил предписание выехать в Москву, на Центральный аэродром, для тренировки летного состава строевых частей в сложных условиях полета. Для этой цели было оборудовано несколько самолетов ТБ-3 - первоклассного творения конструктора А. Н. Туполева. На одном из них должны были летать командир авиабригады Адам Иосифович Залевский, летчик-инструктор, он же командир корабля, Георгий Филиппович Байдуков и штурман Петр Иванович Перевалов.

В сложных условиях в то время летало не так уж и много летчиков. Дело это было новым и, конечно, не легким. Ведь если в закрытой кабине довериться своим чувствам, то потери пространственного положения не миновать. Тебе будет казаться, что летишь ты с большим креном, а то и вовсе летишь кверху колесами, летишь к земле. И только показания приборов могут сказать тебе о положении самолета. И ты должен обязательно им верить.

В одном из полетов управление ТБ-3 взял на себя комбриг Залевский, которого Перевалов тщательно, чтобы он не видел ни земли, ни неба, закрыл брезентовым колпаком.

Байдуков установил курс, скорость, высоту и нулевой крен, и сказал:

- Держи, Батя, так!

- Держу, - ответил из-под колпака Залевский.

- Землю или небо видишь?

- Кроме приборов - ничего!

Вскоре тяжелый бомбардировщик стало бросать то влево, то вправо, крен был более пятидесяти градусов.

- Егор, бери баранку! Не могу я... - проговорил Залевский.

- Пилотируй, пилотируй, - засмеялся в ответ Байдуков.

- Слушай, Петр, - уже сердито сказал Залевский Перевалову, - хватит! Не могу больше!

Петр Иванович бросился было открывать колпак, но Байдуков остановил его.

- Не надо, не надо. Пусть до конца прочувствует, что такое слепой полет! Полезно...

ТБ-3 все больше и больше заваливался в крен, шел к земле.

Наконец Байдуков взял на себя управление и установил машину в горизонтальный полет.

- Что за шуточки? - спросил недовольным тоном Залевский Байдукова, когда сняли колпак и он, сбросив с головы шлем, вытер с лица пот.

- Не сердись, Батя. Должен же я научить тебя летать по приборам!..

- Ладно учи, Егор, учи, - проговорил уже добродушно комбриг.

Залевского снова закрыли колпаком. Терпеливо выполняя команды Байдукова и Перевалова, он с каждой четвертью часа пилотировал по приборам все лучше и лучше.

Когда приземлились, Адам Иосифович начал, улыбаясь, выговаривать Перевалову:

- Ты что это ослушался своего комбрига? Тебя же никто не возьмет в Европу!

- Еще вопрос: возьмут ли вас с такой высокой должностью? И такой техникой пилотирования... - парировал Петр Иванович.

- Много ты, Перевалов, понимаешь в технике пилотирования! Вот подучусь немного и тогда еще посмотрим, - засмеялся Залевский.

А "Европа" - это готовящиеся перелеты по маршрутам: Москва - Варшава и Варшава - Москва; Москва - Вена - Париж и Париж - Прага - Москва.

...Тренировочные полеты готовящихся для полета за границу экипажей были закончены в срок, с отличной и хорошей оценками.

Для полета за границу было оборудовано шесть самолетов АНТ-6. Это были, по существу, те же ТБ-3, но в пассажирско-транспортном варианте, без вооружения, конечно, но зато с мягкими диванами, установленными в бомбоотсеках. На самолетах было также установлено хорошее пилотажно-навигационное оборудование.

В конце июня 1934 года летный состав группы стоял перед начальником ВВС РККА Я. И. Алкснисом.

- Для перелета за границу правительственной авиационной миссии назначаются шесть экипажей - объявил Алкснис. - Командиром эскадрильи назначается Залевский Адам Иосифович. Командиром первого корабля АНТ-шесть Байдуков Георгий Филиппович. Штурманом эскадрильи назначается Беляков Александр Васильевич. Вторым пилотом у Байдукова будет командир эскадрильи Залевский. Понятно вам, товарищи Залевский и Байдуков?

- Товарищ начальник ВВС, - обратился к Алкснису Байдуков, - пусть Залевский будет командиром эскадрильи и корабля, а вторым пилотом мне его не надо - не будет слушаться...

Адам Иосифович не выдержал и сказал смеясь:

- Егор, что ты говоришь? Буду тебя слушаться, честное слово. Возьми!

- Ничего, - улыбнулся Алкснис и повторил: - Вторым пилотом у Байдукова будет Залевский.

- Понятно! - обрадованно ответил Залевский. Затем начальник ВВС объявил список лётных экипажей на остальные корабли.

Командиром второго корабля был назначен летчик Ефимов из строевой части, вторым пилотом - Петров, штурманом - Гордиенко (оба от нас). Командиром третьего корабля АНТ-6 был назначен летчик Леонов, вторым пилотом - Блинов (оба из строевой части), штурманом - Перевалов (от нас). Был объявлен также список технического состава.

Петр Иванович Перевалов и не думал, что будет назначен штурманом корабля, летящего за границу. Ведь он - всего лишь штурман-инструктор. Однако летчик Леонов попросил Начальника ВВС РККА Алксниса:

- Дайте нам Перевалова. Он нас учил. Ему мы верим.

Алкснис посмотрел в сторону Белякова и спросил:

- Как считаете, овладел Перевалов астроориентировкой? Справится он в дальнем перелете с обязанностями штурмана корабля?

- Справится! - коротко ответил Беляков.

- Хорошо, - сказал Алкснис, - раз летчики просят, пусть Перевалов летит!

Когда строй был распущен, Перевалов подошел к Залевскому и, намекая на его тренировку под колпаком, спросил шутя:

- Ну что, товарищ комбриг, кого летчики берут, а кого не берут?

- Ладно тебе... - улыбнулся в ответ Залевский.

Адам Иосифович Залевский был талантливым летчиком-испытателем. Был он и по-настоящему отличным человеком. Как и все, Залевский трудился на строительстве полотна железной дороги, связывающей городок испытателей со станцией районного центра. Трудился на строительстве стадиона, при посадках деревьев, которые теперь в память о нем шумят на ветру своей листвой...

Комбриг Залевский - это волевой командир. Его любили, его побаивались... Безжалостно требовательный к себе, Залевский строго относился и к подчиненным. И тем не менее все шли к нему с радостями и горестями, звали "нашим Батей".

В тот день, когда возвращались домой с аэродрома, Адам Иосифович с гордостью сказал Перевалову:

- Вот мы и полетим в Европу... Полетим, Перевалов, показать, на что способен народ, сбросивший иго капитала!..

Вскоре экипажи облетали свои корабли и стали готовиться к перелету по первому маршруту Москва - Варшава. Всем было пошито новое из добротного отечественного материала повседневное обмундирование. В него входили: саржевая гимнастерка, синее галифе, хромовые сапоги, фуражка с черным околышем и красной звездой, коричневые замшевые перчатки. Было также всем выдано и новое выходное обмундирование: темно-синий френч под галстук, брюки навыпуск, белая рубашка, туфли, пилотка. Каждый из идущих в перелет получил еще прорезиненный коверкотовый плащ, штатский костюм и солидного вида фибровый чемодан.

28 июля 1934 года на Центральном аэродроме столицы собралось много народу. В этот день посланцы страны Советов во главе с начальником штаба ВВС Межениновым и заместителем начальника ВВС Хрипиным отбывали за границу.

И вот в десять часов утра Георгий Филиппович Байдуков повел корабль на взлет. Следом за ним повели на взлет свои корабли и Ефимов с Леоновым.

И взлетающие наши красавцы, и гул их двенадцати моторов - все отечественное - еще раз подтверждали, что есть в мире авиационная держава Советский Союз, раскрепощенная Октябрем страна, твердо стоящая на ногах коллективизации и индустриализации, сумеющая в случае чего всегда постоять за себя!

Эскадрилья шла в строю "клин" над Москвой. Тысячи москвичей, подняв кверху головы, с гордостью провожали ее, желая мысленно экипажам удачи.

Выйдя на исходный пункт маршрута и став на курс, корабли поплыли в сплошной облачности в четырехстах метрах от земли. Но через некоторое время облачность кончалась и в иллюминаторы хорошо были видны уходящие к горизонту лесные массивы, луга и поля, на которых трудились, убирая спелые хлеба, колхозники. Это были русская и белорусская земли, сродненные вековой борьбой с завоевателями.

Георгий Филиппович Байдуков и Александр Васильевич Беляков шли точно по проложенному на картах маршруту. Ведомые ими экипажи вели также общую и детальную ориентировку - в случае чего они в любую минуту могли самостоятельно выполнять задание.

Все дальше и дальше уплывала на восток родная земля. Самолеты АНТ-6 три островка Родины, с населением, имя которому экипаж, летели уже над панской Польшей.

- Как далеко шагнули мы в будущее! - торжественно произнес Петр Иванович Перевалов, глядя на испещренную, словно в калейдоскопе, квадратиками хуторских, единоличных наделов польскую землю.

- Да, тоска тут какая-то... - отозвался второй пилот Блинов.

- Другой мир! Счастливые мы все же. - Не отрывая взгляда от корабля Байдукова, заключил Леонов.

* * *

Через восемь часов сорок минут после взлета АНТ-6 приземлились на аэродроме под Варшавой и легко подрулили к ангарам. Делегация и экипажи спустились по трапам на землю. Экипажи выстроились перед самолетами. К ним с приветствием обратился Главнокомандующий ВВС Польши. Затем выступил начальник штаба ВВС Меженинов.

Я не буду писать о следовании делегации и экипажей в отведенные им резиденции, о всевозможных приемах, об осмотре нашими летчиками достопримечательностей Варшавы. Это не относится к теме моей книги. И вообще, рассказав об этом перелете, я хотел тем самым подчеркнуть, что в довоенные и послевоенные годы, когда требовалось нанести визиты в зарубежные страны, лететь на рекорд в стратосферу и на высадку экспедиции на Северном полюсе, лететь над просторами Северного Ледовитого океана из одного края необъятной Родины в другой ее край, штурмовать небо Арктики, решать многие, многие другие, поставленные правительством задачи, то делали это в основном либо наши люди - испытатели, либо наши воспитанники. И всегда они с честью выполняли все задания партии и правительства!

После Варшавы в августе 1934 года наши экипажи прилетели в Париж, где так же с гордостью, как и полякам, показывали свои АНТ-6.

Георгий Филиппович Байдуков выполнил даже несколько показательных полетов, о которых примерно так писали парижские газеты: "...Говорят, что у русских нет своей авиации, нет летчиков, что и прилетели-то они к нам с немецкими инструкторами. Но посмотрите, разве это правда! Все теперь у русских есть! На огромном современном самолете-гиганте прекрасный русский летчик летает над Парижем, имея на борту французских старших офицеров, с французским министром авиации в качестве второго пилота. Причем взлет и посадку он производит по малому неудобному старту, с боковым опасным ветром..."

...17 августа 1934 года наши самолеты, ведомые нашими экипажами, оторвались от чужой земли и взяли курс к границам Родины. Через девять часов беспосадочного перелета они приземлились на Центральном аэродроме в Москве.

Петр Иванович Перевалов продолжительное время работал вместе с замечательными испытателями: А. И. Залевским, Г. Ф. Байдуковым, В. К. Коккинаки, А. В. Беляковым, В. П. Чкаловым, А. И. Кабановым, П. М. Стефановским, М. X. Гордиенко, М. А. Нюхтиковым, С. П, Супруном, В. А. Степанченком, Г. Я. Бахчиванджи, В. И. Ждановым, Ф. Ф. Опадчим и многими другими. Но особенно близко, если так можно выразиться, он работал с генералом Кабановым.

Александр Иванович Кабанов был незаурядным летчиком. Смелым, решительным, выносливым. Он много летал и прыгал с парашютом.

Прибыл Александр Иванович к испытателям в 1934 году с Дальнего Востока, где участвовал в боях на КВЖД.

Вначале Кабанов служил в парашютном отделе, а затем, когда была создана эскадрилья учебно-боевой подготовки, стал ее командиром.

В начале второй половины тридцатых годов советские авиаконструкторы начали создавать скоростные и высотные самолеты-бомбардировщики: СБ, СБ-бис, АР-2, ДБ-3, ДБ-ЗФ... Позже, перед самой войной, пошли Ер-2, ББ-22, Як-4, Пе-2. Эти самолеты нужно было испытывать и летать на них в еще никем не изведанное - на большие высоты.

А на большой высоте воздух разрежен. Дышать им невозможно.

Вскоре Кабанов и Перевалов прошли специальную высотную подготовку в барокамере, а затем летали на высоту на СБ и обучали высотным полетам летный состав.

Это они подготовили на СБ и проводили в республиканскую Испанию группу Сенаторова, в которой воевал выдающийся боевой летчик и командующий Тимофей Тимофеевич Хрюкин.

А потом пошла подготовка к первому параду на СБ.

1 мая 1938 года скоростные бомбардировщики прошли в четком строю над Красной площадью столицы.

Петр Иванович Перевалов внес свой вклад и в испытания самолета Пе-2 фронтового пикирующего бомбардировщика.

Первоначально Пе-2 был высотным истребителем и назывался "соткой". Однако еще на испытаниях он не оправдал себя как высотный истребитель. И тогда наши летчики-испытатели порекомендовали конструктору В. М. Петлякову переделать его в пикирующий бомбардировщик. Что и было сделано.

Первую "сотку" облетал П. М. Стефановский со штурманом П. И. Никитиным 22 декабря 1939 года. Второй ее экземпляр испытывал летчик-испытатель А. М. Хрипков со штурманом П. И. Переваловым.

Три полета они выполнили успешно. На четвертом же взлете в кабине летчика возник из-за течи бензина пожар. Кабина мгновенно наполнилась дымом. Хрипков и Перевалов задыхались в дыму, не видели из-за него землю. А надо было немедленно садиться. Прыгать с парашютами нельзя - не набрана еще высота. И Хрипков повел машину на слепую посадку за аэродромом. Выполнил он ее мастерски. Однако на пробеге колеса попали в канаву и горящий самолет скапотировал.

Подлечившись, Хрипков и Перевалов снова начали летать на этой машине. Но теперь она уже называлась не "соткой", а Пе-2.

В первые дни войны главным образом из нашего летного и технического состава был сформирован 410-й ОППБ (особый полк пикирующих бомбардировщиков), командиром которого был назначен полковник А. И. Кабанов, а штурманом - майор П. И. Перевалов.

Полк немедленно (3 июля 1941 года) включился в боевые действия на Западном фронте, препятствуя продвижению вражеских войск к Москве.

Вместе с другими летчиками на боевые задания часто летали и Кабанов с Переваловым. Стрелком-радистом у них был Пьяных.

В августе 1941 года было принято решение отозвать летчиков-испытателей с фронта и вернуть их к испытаниям.

Вскоре летчик-испытатель Иван Севастьянович Стадник вместе со штурманом Петром Ивановичем Переваловым перевезли на "Дугласе" за несколько дней весь летный и технический состав к прежнему месту службы.

Иван Севастьянович Стадник вначале был тоже штурманом, но затем переучился и стал летчиком. К испытателям он прибыл вместе с Переваловым. К сожалению, Иван Севастьянович погиб 9 июля 1942 года в боевом вылете.

В ту трагическую ночь он получил боевое задание буксировать на Ли-2 в тыл тяжело нагруженный планер. После взлета планер задел за дерево и потерпел катастрофу. Потерпел катастрофу и самолет Ли-2, в котором находился Иван Севастьянович Стадник.

Я часто рассматриваю фотографии испытателей - старших моих однополчан и всегда восторгаюсь ими. Еще бегал я в школу, а они уже испытывали самолеты. Это они дали нам "Петлякова", "Ильюшина", "Яковлева", "Лавочкина"... На них мы в войну летали в бой, летали на разведку, штурмовку, бомбометание. На них мы вступали в схватки с вражескими летчиками и побеждали!

Стадник... Иван Севастьянович... Какой умный и светлый у него взгляд! И весь он такой ладный, крепкий. Коверкотовая, с большими накладными карманами гимнастерка хорошо облегает плечи и грудь. Широкий командирский ремень туго перетягивает талию, портупея переброшена через правое плечо... Нашивки на рукавах, петлицы с птичками и прямоугольниками на вороте гимнастерки... На левой стороне груди, словно влитая, блестит серебром Красная Звезда - орден, полученный до войны за обучение летчиков строевых частей высотным полетам.

За жизнь на земле отдал свою жизнь летчик Иван Севастьянович Стадник. Теперь каждый день мимо наших окон энергично шагает на работу его дочь Галина  - инженер завода, такая же славная на вид, как и отец. Тогда, в сорок втором, она была еще ребенком. Ходит в школу его внук Ваня, знающий своего "хорошего дедушку" лишь по рассказам и фотографиям... Он вырастет и, кто знает, может, тоже станет первоклассным летчиком.

Все мы, живые, отдаем и всегда будем отдавать дань погибшим. Мы никогда не опускали и не опускаем рук после их гибели! Вот и в июле сорок второго года, когда погиб Стадник...

В тяжелый для Родины час, когда гитлеровские захватчики шли лавиной к Волге, воины всех наших родов войск, не щадя своих жизней, преграждали им путь. Широкий фронт работ штурмовали испытатели и в тылу. Разные они были, эти работы.

Еще раньше в августе 1941 года было получено, например, задание правительства направить в США группу летного и технического состава для овладения самолетами, купленными по ленд-лизу.

Группу, которая должна была научиться эксплуатировать, а затем и перегонять из Америки четырехмоторные дальние бомбардировщики Б-29, возглавил М. М. Громов. Его заместителем был назначен А. И. Кабанов, комиссаром группы был И. Петров, штурманом М. X. Гордиенко. В группу входили летчики А. Б. Юмашев, Г. Ф. Байдуков, Леонтьев, Костюк и Романов, штурманы Саморупо, Молчанов, Перевалов, инженеры Успенский, Доронин, техники Селезнев, Дегтяренко, Лысенко и другие товарищи.

В конце августа 1941 года шесть наших экипажей направились в Америку на двух летающих лодках. Летели над побережьем Северного Ледовитого океана и Аляской.

По прибытии в США оказалось, что американцы уже не продают нам Б-29, а предлагают купить Б-25 и Б-26 - двухмоторные бомбардировщики.

Наши испытатели облетали самолеты и от Б-26 отказались порекомендовали "Внешторгу" покупать Б-25.

В небе американского города Спокана наши экипажи начали тренироваться на Б-25 полетам по кругу, в зоне и по маршруту днем и ночью.

Нужно сказать, что тогда в сорок первом году американцы имели о советских людях примитивное представление. И как же они были удивлены, когда увидели, что наши инженеры и техники еще до полетов быстро разобрались в незнакомом им Б-25. И наши летчики, и штурманы, и радисты тоже самостоятельно овладели бы самолетом Б-25, но им в помощь были назначены инструкторы Спаркс, Вангеман, Нэйтс.

Передо мной американский сводный полетный лист, выписанный на майора из СССР Петра Ивановича Перевалова. Он выписан 22 сентября 1941 года. В него включены двенадцать полетов, выполненных тринадцатого, шестнадцатого и девятнадцатого сентября с пилотами Нэйтсом, Спарксом и Вангеманом. На обратной стороне листа роспись командира эскадрильи Нэйтса. Интересно...

Да, интересно удалиться воображением в те далекие дни.

А вот и фотография... Пять американцев и шестнадцать русских парней стоят у самолета Б-25. Правда, рядом с нашим Кабановым стоит майор Болен из госдепартамента, а так вроде бы все нормально.

Американские летчики на вид такие же славные ребята, как и наши Кабанов, Гордиенко, Перевалов, Костюк...

Интересно, где они сейчас, эти американские летчики? Где сейчас этот так добро улыбающийся, высокий, лихо одетый в кожаную куртку командир эскадрильи Нэйтс? Нэйтсу тогда понравились наши ребята...

В одном из ночных полетов по маршруту в самолете, который пилотировали с левого сиденья Кабанов, а с правого Нэйтс, отказали радиооборудование, связь с землей и СПУ (самолетное переговорное устройство). Отказало все сразу! Только детальная ориентировка и магнитный компас - вот и все, чем располагал штурман Петр Иванович Перевалов, чтобы привести на аэродром вылета самолет.

- Старайся, Петр! Видно, союзники прощупывают нас за самые-самые жабры!.. - крикнул Кабанов Перевалову.

- Ничего, Александр Иванович, не беспокойся. Приведу самолет русским способом! - ответил уверенно Перевалов.

- Давай, Петро...

Трудно было тогда Перевалову в ночном полете над незнакомой заокеанской землей! Очень трудно! И все же он привел Б-25 на аэродром.

Выйдя из самолета, командир эскадрильи Нэйтс восторженно посмотрел на Кабанова и Перевалова, а затем, улыбаясь, похлопал их по плечам, что означало: "Молодцы!"

Да, действительно, молодцами были наши ребята за рубежом!

Группа Громова находилась в Америке продолжительное время. Позже к ней присоединились еще группы по закупке "Бостона А-20" и "Аэрокобры".

В январе 1942 года Перевалов, выполнив свою работу, отплыл на пароходе "Ашхабад" из Нью-Йоркского порта на Родину.

Прибыв к месту службы, Петр Иванович сразу же включился в испытательную работу, которая шла в то время полным ходом: велись испытания опытных бомбардировщиков и истребителей, а также контрольные испытания серийных самолетов.

После испытаний в мае 1942 года БИ-1 - первого самолета с жидкостно-реактивным двигателем - летчики-испытатели готовились к проведению испытаний новых реактивных истребителей и бомбардировщиков.

Петру Ивановичу Перевалову посчастливилось участвовать в испытаниях и дать свое заключение по самолетовождению и бомбометанию первых советских реактивных бомбардировщиков.

Да, это были уже не Р-1, не Р-5 и даже не красавец АНТ-6, которому так удивлялись Варшава, Прага и Париж, а летящие со звуковой скоростью, высотные и дальние бомбардировщики.

Сегодня наши реактивные самолеты летают еще выше, еще дальше и быстрее. И есть в этом частица труда и Петра Ивановича Перевалова - коммуниста, первого в ВВС штурмана-испытателя первого класса!..

От УТ-2 до сверхзвукового истребителя

Герой Советского Союза летчик-испытатель первого класса полковник Николаев Александр Федорович...

Прежде чем рассказать о его героизме в испытаниях реактивных истребителей, расскажу о том, какой была дорога к ним.

В юношеские годы Саша Николаев страстно мечтал стать летчиком-истребителем. Учась в Горьковском строительном техникуме, он решил подать заявление о приеме в аэроклуб. Но там ему сказали: "Вам еще нужно подрасти". Саше было обидно и больно. Но он твердо решил: "Истребителем все равно стану!"

Вскоре учеба в техникуме была закончена. Подошел призыв в армию, и Саша Николаев, став красноармейцем, принял военную присягу и был направлен в саперные войска.

Служил он в саперах исправно, но только, где бы ни был, чем бы ни занимался, все время твердил друзьям и знакомым: "Все равно стану истребителем, вот посмотрите!"

В 1940 году в саперный батальон, в котором служил Николаев, пришел приказ направить двух красноармейцев, закончивших аэроклуб, на учебу в летное училище. Услышав об этом, Николаев почувствовал, что у него за плечами будто выросли крылья.

К батальонному комиссару он не шел, и даже не бежал, а летел. И первые слова, которые он произнес, сильно волнуясь, были: "Я на заканчивал аэроклуба, но моя мечта - стать летчиком... Пошлите, пожалуйста... Доверие оправдаю с честью". И Николаева послали.

Поскольку Николаев не заканчивал аэроклуба, его направили в училище штурманов.

"Ничего, - говорил себе Александр, - побуду штурманом, а потом все равно стану летчиком".

...Харьковское военное училище штурманов Николаев закончил досрочно в 1941 году.

Грянула война с фашистами. Николаев бомбил гитлеровцев с самолетов СБ и Пе-2.

К 1943 году он уже был штурманом звена, старшим лейтенантом. А мечта стать истребителем, пилотировать самолеты МиГ, ЛаГГ, Як так и не покидала его.

Наконец, в 1943 году она, эта давнишняя мечта юности, осуществилась: с Карельского фронта после серии рапортов старший лейтенант Николаев уехал в военное училище летчиков.

Юркий и послушный Ут-2 был первым самолетом, на котором Александр Николаев, получив всего лишь тридцать два провозных полета, вылетел самостоятельно. А за "утенком" были освоены и боевые машины - "Як" и "Аэрокобра".

Закончив обучение в училище, Николаев получил назначение в боевую часть, находившуюся на Сахалине.

В 1950 году он уже летал на реактивном МиГ-15. Летал много. Ему нравились частые дежурства на аэродроме в кабине, вылеты по боевой тревоге, учебные воздушные бои. Да и как могло ему это не нравиться: ведь осуществилась его заветная мечта!

Пилотируя МиГ на скорости, близкой к звуку, выполняя головокружительный каскад фигур высшего пилотажа, Николаев был горд за себя и товарищей, за то, что так высоко взлетела человеческая мысль.

Да, какое это счастливое сочетание первых букв фамилий конструкторов, обозначающих собой частичку времени, которая в свою очередь дает понятие об огромной скорости! МиГ - Микоян и Гуревич...

В 1952 году, когда Николаев заканчивал Высшие летно-тактические курсы, им овладела новая мечта - стать, испытателем. Он попросил генерала Кабанова - старейшего, выдающегося в прошлом летчика-испытателя посодействовать ему в этом.

Вскоре, после прохождения соответствующей комиссии, Николаев становится летчиком-испытателем.

И началась для него новая интересная работа. Правда, на первых порах ему казалось, что она не будет такой уж интересной. Он стал испытывать не самолеты, а вооружение.

Но когда Николаев начал испытывать вооружение на истребителях Микояна и Гуревича, Яковлева, Сухого, то полюбил эту работу всей душой.

Особенно нравились ему полеты на определение областей возможных и невозможных атак.

На первых порах работа выполнялась неудовлетворительно: то Николаев выскакивал на своем "МиГе" вперед, то он ловил атакуемый самолет в прицел и не мог его удержать определенные секунды, отведенные для стрельбы. А самописцы регистрировали все: и высоту, и скорость, и положительную перегрузку, которая доходила до шести единиц... От этой перегрузки свинцом наливались руки и ноги, все тело бешено вдавливалось в сиденье, тяжелели щеки и веки глаз... А если учесть, что иногда Николаеву по 16 раз в один полет приходилось заходить на атаку, то можно себе представить, как нелегко ему было.

Да, полеты были очень трудными и сложными. И не всегда в испытаниях все шло гладко.

В декабре 1955 года в одном из испытательных полетов с подвесными баками лопнул на пикировании шланг гидроуправления рулями. На скорости более тысячи километров в час летел к земле грозный МиГ-19, мгновенно поглощая сотни метров высоты.

Определив причину отказа, убрав обороты двигателям, чтобы уменьшилась скорость, Николаев с трудом "вытащил" обеими руками самолет из пикирования, который на отклонение рулей продолжал реагировать с большим опозданием.

Ювелирными движениями ручки управления Николаев "завел" все же наш первый сверхзвуковой истребитель на посадку и спас его. Неисправность была обнаружена и устранена.

В дальнейшем на эти самолеты стали ставить шланги большей прочности.

Испытательные полеты чередовались у Николаева один за другим.

Одним из сложнейших заданий была стрельба из пушек на фигурах пилотажа.

Извергая шквал огня, МиГ-19 то отвесно пикирует, то вертикально набирает высоту. Его пушки, создавая сильную тряску всему самолету, бьют то на вираже с креном 90°, то в перевернутом положении. Все идет хорошо, если, конечно, не считать того, что в первых полетах вылетели из приборной доски некоторые приборы. Но для того и существуют испытания, чтобы устранять затем дефекты в конструкции...

Однажды, отправляясь в отпуск, Николаев зашел к командиру Николаю Сергеевичу Лацкову попрощаться. Тот встретил его известием:

- С отпуском, Николаев, придется повременить. Есть интересная работа...

- Какая, товарищ полковник?

- По новому методу боевого применения бомб на реактивном истребителе.

- Что за новый метод?

- Ведущий инженер Богуславский решил попробовать сбрасывать бомбы обычные и необычные, - сделал ударение на последнем слове Лацков, - с бреющего полета. Ну, не совсем, чтобы с бреющего... На бреющем к цели будешь подходить... Скорость, конечно, к тысяченке так держать будешь! Понял?

- Понял, но не совсем.

- Сейчас поймешь. Не долетая до цели, идешь на петлю Нестерова, сбрасываешь бомбы... Перегрузочка на вводе большая должна быть. Понял?

- Так... Ну и что?

- А то, что бомбы уходят вверх и вперед, а потом начнут падать по своей определенной траектории... Ты же проходишь верхнюю точку петли, выполняешь на снижении переворот через крыло и на полных оборотах двигателей уходишь на бреющий. А бомбы делают свое дело... Понял?

- Понял. Но позвольте спросить, товарищ полковник, расчеты на это уже есть и будут установлены какие-то приборы?

- Все есть. Ступай к Богуславскому, он ведущий инженер, руководитель работы и все, как есть, узнай у него. Испытания большие и сложные, проведение их доверяем тебе.

- Спасибо, Николай Сергеевич, за доверие, - улыбнулся Николаев.

Прибыв к ведущему инженеру, он долго изучал схемы, разбирался в сложных расчетах.

- Ох, и головастый же ты! Пожалуй, все это можно с успехом выполнить. Бомбить так можно! - сказал Николаев в конце разговора Богуславскому.

- Внезапный удар. Не страшны локаторы, не страшны зенитки, Александр Федорович! - произнес Богуславский решительно, толкнув Николаева по-товарищески в грудь ладонью.

...Испытания на отработку нового метода бомбометания длились несколько месяцев. Было выполнено много полетов. Бомбометания, как говорится, "подкрепляли" теоретическими расчетами, расчеты практическими бомбометаниями.

В результате первых полетов был отвергнут первоначальный вариант - уход на петлю, не долетая до цели, и сбрасывание бомб в вертикальном положении. Потому что отделившиеся от самолета бомбы при небольшой ошибке в определении вертикального положения могли при сбрасывании менять свою траекторию, могли падать по направлению полета вперед и назад. Да и как точно определить нужное расстояние, чтобы вовремя идти на петлю?

Родился, таким образом, новый вариант - уход на петлю над целью и сбрасывание бомб... после прохода определенной точки на вертикали. Правда, перед первым таким бомбометанием было опасение в том, что бомбы после своего отделения "лягут" на живот МиГа. Но опять же Богуславский "выложился" интегралами и сказал:

- Нет, этого не произойдет!

Испытания шли успешно. Николаев, как говорят летчики, вдоволь "порезвился", показал, что есть такое МиГ! Показал, что он, летчик-испытатель Николаев, не то что летает, пилотирует, а виртуозно "играет" сверхзвуковым истребителем.

Я отлично знаю этого героя мирного неба. Среднего роста, хорошо сложен, заметен лицом, говорит всегда спокойно. Безупречны у него и товарищеские качества...

Но давайте я лучше немного расскажу об этом новом методе бомбометания со сверхзвукового истребителя.

Достигнув совершенства в пилотировании и пользовании установленными приборами, Николаев бомбил так и из облаков: уходил на петлю, входил в облака, выдерживал по прибору перегрузку, определял по другим приборам точку сбрасывания и сбрасывал бомбы. Они ложились у цели.

Сложно это? Не буду преувеличивать и скажу: "подбирали" погоду с такой облачностью, когда ее верхняя кромка проходила на высоте не выше двух тысяч метров. В этом случае до верхней точки петли оставалась еще высота, которую Николаев проходил, выскочив из облаков, "переворачивал" потом машину в нормальное положение и с крутым снижением пробивал облака вниз.

Но однажды, после полета разведчика погоды, верхняя кромка облачности поднялась настолько, что вся петля была Николаевым выполнена в ней. Ох, и тяжело же было "нащупать" и пройти верхнюю точку петли, "перевернуть" МиГ в облаках в нормальное положение! Но Николаев выполнил и это!

На одном совещании командир подразделения радиолокаторов так и сказал: "Покажите мне того черта, которого мы не можем поймать".

Нужно сказать, что нередко Николаев проводил испытания с риском для жизни. Еще ранее он летал на МиГ-19 на максимальные положительные перегрузки при максимальной скорости с подвесными баками.

В одном из таких полетов от действия перегрузки и скорости произошло закручивание крыльев. Правое крыло уменьшило свой установочный угол, левое увеличило. Машина повалилась в глубокий правый крен.

Энергичным усилием отклоненной влево до отказа ручки управления летчик лишь уменьшил крен. Полностью его убрать не удалось. Сейчас нужно было бы сбросить баки. Но внизу город!..

1..Когда Александр выпустил на круге посадочные щитки, машину стало кренить еще больше. Убрав щитки, он повел ее с правым креном и скольжением на посадку. Перед самым приземлением рванул ручку влево, отклонил влево левую педаль, выровнял таким образом самолет и приземлил его на огромной скорости.

Бешено замелькали бетонные плиты, а машина все неслась и неслась; но заработали тормоза - мощные, надежные, и вот спасенная многотонная металлическая птица медленно покатилась по бетонке.

Максимальная перегрузка для МиГа с подвесными баками была после этого испытательного полета ограничена.

А однажды, после выполнения задания, закрыло плотным, белым, как молоко, туманом аэродром.

Горючее на исходе. О полете к другому аэродрому, чтобы сесть там, не могло быть и речи. Казалось, что только решение о катапультировании могло быть единственно правильным решением. Но... Николаев повел свой "МиГ" на посадку.

И снова напряженная работа мозга летчика! И снова серебристая машина, приятно свистя двигателями на малых оборотах, катилась в конце бетонированной полосы...

Таков летчик-испытатель Николаев - человек подвига в мирное время!

6 апреля 1956 года после бомбометания на полигоне, уже при полете по кругу над своим аэродромом, у самолета Николаева заклинило ручное управление.

Небольшая высота. Внизу снова город, значит, катапультирваться нельзя. Что делать?

Удар рукой по ручке управления справа. Удар по ручке слева. Чувствовалось, что что-то в управлении было лишним, мешало. Оно, это что-то, не давало нормально пилотировать машину.

Самолет "клевал" носом, кренился влево, вправо и шел на посадку. Приземлить его Николаеву удалось на три точки и на повышенной посадочной скорости.

Как-то при стрельбе из пушек на пикировании у Николаева оборвался наддульник правой пушки и попал в компрессор двигателя.

Дикий треск... Ломается, корежится металл...

Но и на этот раз самолет был приземлен на аэродроме!

Техники заменили двигатель, и самолет Николаева снова пошел в воздух.

...За образцовое исполнение служебного долге при испытаниях авиационной техники и проявленные при этом в течение ряда лет мужество и героизм Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 25 июня 1958 года летчику-испытателю Николаеву было присвоено звание Героя Советского Союза.

Чтобы стать летчиком-испытателем, нужно отлично владеть техникой пилотирования многих летательных аппаратов, постоянно изучать достижения науки и техники и опыт своих товарищей, уметь правильно оценить самолет, никогда в полете не терять самообладания, уметь в любую минуту принять правильное решение. Таким испытателем стал коммунист Александр Федорович Николаев. Он хорошо знал: во время испытаний новых машин неизбежен риск. Но зато потом на этих же машинах смело и уверенно полетят на штурм неба сотни летчиков, которые с благодарностью вспомнят его - первого, кто с опасностью для жизни помог конструкторам создать надежный самолет.

Николаев мужественно проводил любой испытательный полет, понимая при этом, что каждый его успех повысит боевую мощь наших Военно-Воздушных Сил.

Продолжая работу по испытанию самолетов, Николаев проводит очень интересные опасные испытания.

Полеты на устойчивость и управляемость реактивных сверхзвуковых истребителей чередовались с полетами на выключение и запуск на них двигателей на всех режимах полета, включая перевернутый полет и фигуры пилотажа.

Однажды его вызвал к себе полковник С. Г. Бровцев и поставил задачу провести испытания на штопор чехословацкого реактивного двухместного учебно-тренировочного самолета Л-29, созданного под руководством авиаконструктора Яна Влчека.

И снова, в который уже раз для Николаева, побежали дни раздумий и опасных полетов.

Впервые он познакомился со штопором на истребителе "Азрокобра". Но тогда он не был испытателем. Просто тренировался для того, чтобы быть всегда готовым к любым сюрпризам, которые "Аэрокобра" могла преподнести в воздухе.

Теперь же Николаев знал, что та летная оценка по штопору Л-29, которую он напишет совместно с ведущим инженером инженер-полковником О. Н. Ямщиковой, поможет тысячам курсантов летных училищ быть еще более уверенными в пилотировании реактивных самолетов.

Работа для Николаева началась с изучения пособия по штопору современных самолетов. Деловые советы ему дали испытатели Герои Советского Союза полковник В. Г. Иванов и полковник В. С. Котлов.

Вскоре начались и полеты.

В общем-то, как учебно-тренировочный самолет Л-29 представлял собой (да и сейчас представляет) исключительно удачную машину. Все испытания, за исключением этих, он уже прошел с блеском.

По расчетам Л-29 должен был трудно входить в правый штопор. Но расчеты не оправдались.

В первых трех витках штопора в одну и другую сторону проявилась у Л-29 его неустойчивость. В течение одного витка он поднимает и опускает нос; угол наклона фюзеляжа к горизонту изменяется от 20 до 80°.

Когда стали доводить количество витков штопора до шести в одну и другую сторону, проявилась и его ярко выраженная неравномерность. Вот где Л-29 показал себя!

При вводе, например, в правый штопор он после трех витков замедлял вращение, переходил в левый штопор, делал полвитка, а затем резко, с рывком, снова переходил в правый штопор. Делал он это при рулях, данных для правого штопора, и все это сопровождалось большой положительной перегрузкой. На шестом витке она была равна четырем с половиной единицам.

Переход на штопоре из одного направления вращения в другое было явлением непонятным. Само собой в это время напрашивалось: "Что летчику делать?"

В конце испытаний Николаев стал вводить ошибки в даче рулей на выводе, а затем провел срывы в штопор с виража, боевого разворота, петли Нестерова, переворота через крыло. Провел срывы с различных их участков. Были тут большие перегрузки и такие "метания", что летчика ударяло головой о борт.

Вскоре испытания были закончены, написана летная оценка. И хотя Л-29 штопорил неравномерно и неустойчиво, общей положительной характеристикой его штопорных свойств являлось то, что при правильно данных на вывод рулях самолет выходил из штопора без запаздывания. Это и было одной из слагаемых той суммы положительных качеств, которые дали Л-29 путевку в большое небо.

* * *

Марина Лаврентьевна Попович... Замечательная советская летчица, продолжатель подвига Валентины Гризодубовой, Полины Осипенко, Марины Расковой, Нины Русаковой и Ольги Ямщиковой - первой в мире женщины, летавшей на реактивном самолете.

Ее я ставлю в этот дорогой всем нам ряд потому, что в послевоенные годы она установила тринадцать мировых рекордов на самолетах различных типов.

Маленький реактивный Л-29, грозные, грохочущие огнем реактивные, сверхзвуковые истребители, гигант Ан-22 - таков диапазон из типов самолетов, полетами на которых Марина Попович прославила нашу Родину.

А начало этих рекордов было таким.

Летчику-испытателю подполковнику Николаеву было дано задание подготовить и выпустить в самостоятельный полет на реактивном Л-29 лейтенанта Марину Попович. После самостоятельных полетов по кругу и в зоне следовало начать тренировки для установления ею мирового рекорда скорости по замкнутому стокилометровому маршруту на высоте 5000 метров.

Николаев уже многих летчиков обучил летать на реактивных самолетах, но летчиц-женщин обучать ему еще ни разу не приходилось. В глубине души, не скроем, появилось у Николаева к рядом с ним шагающей Марине маленькое недоверие. Но только вскоре разлетелось оно впрах!

После первых же занятий на тренажере Александр Федорович оценил тщательную теоретическую подготовку Марины к полетам. Бросилось в глаза то, что она очень быстро усваивает новое, старается до автоматизма на земле отшлифовать свои движения в работе с арматурой в кабине.

Вскоре Николаев был по-настоящему восхищен и летной "хваткой", и тем, как она, Марина Попович, умеет сконцентрировать свою волю для овладения реактивным самолетом.

Нет, не от "нечего делать" Марина Попович пришла в авиацию. Для нее авиация - это сплошная радость, начавшийся в сорок восьмом году непрерывный взлет.

Еще скажу я и то, что Марина Попович - большой души человек. Для нее помощь другому составляет одну из характерных черт характера.

Но продолжу рассказ о ее полетах.

Пилотировала Марина Л-29 смело, уверенно так же, как шагала по земле.

После второго полета она "схватила" николаевскую красивую и точную посадку, а после двенадцатого была готова к самостоятельному вылету на этом реактивном самолете.

Но слишком строг был ее инструктор! Он видел, что после отрыва самолета от земли Марина торопилась убирать шасси. Николаев "в наказание" дал ей еще девять полетов.

А потом для Марины Попович был двадцать второй полет - самостоятельный, выполненный с оценкой "отлично".

...Я нахожусь в квартире Николаева. То он, то я держим в своих руках искусно выполненный каким-то мастером макет самолета Л-29, говорим, "подкрепляя" сказанное его эволюциями.

- Саша, - спрашиваю я, - ну а что еще есть характерного в Марине? Скажи просто, так скажи, чтобы в этом было все, чтобы читатель понял...

- Ничего не боится! Ничего абсолютно! Смелая на все сто процентов! говорит Николаев. - Да я и старался привить ей истребительскую "хватку". Не бояться, не теряться ни в каких сложных полетных ситуациях.

Я смотрю Николаеву в глаза. А они - серые и такие внимательные, что, кажется, никогда и ничего не проморгают. Это глаза настоящего летчика!

- Знаешь, скажу тебе честно, - продолжает Николаев, - хотя и женщина, а в деле полетов многим мужикам не уступит. Когда закончила самостоятельную тренировку по кругу и в зоне и нужно уже было начинать тренировку в полетах по треугольному маршруту, мне срочно приказали убыть в командировку для отработки пилотажа на Л-двадцать девять на малой высоте. И, конечно, последующем его показе высшему командованию. И вот Марина...

- С какой высоты начинался пилотаж? - перебиваю я Николаева.

- С десяти метров.

- А заканчивался на какой?

- Как "на какой"? На этой же!

- Здорово! Слушай, Саша, ты - летчик и я - летчик... И вот хочу спросить... Но только вначале немного поясню... Когда ты идешь от земли на петлю, тут мне ясно, идешь в небо - не страшно. А когда идешь с петли к земле? И она стремительно надвигается на тебя... Как ты себя чувствуешь? Ведь вывод из петли закончить нужно на высоте десяти метров!

- Ну, подтягивает тут все у тебя!.. - сказал решительно Николаев и одновременно с этим дотронулся обеими руками до живота и сделал движение вверх к груди. Потом продолжил: - Тут уж ручку управления тянешь на себя так, что перегрузка шесть-семь бывает. С крыльев струи срываются...

"Да-а... - думаю я, глядя на Николаева, на его лицо, сжатые губы, крепкие руки... - Если я, сам летчик, проникся к тебе таким огромным уважением, то как же должен уважать тебя человек, который готовится стать летчиком?"

- Часто выступаешь перед молодежью?

- Часто. Когда уволился, стал работать в средней школе военным руководителем, веду в старших классах военное дело. Гермошлем мой все время там, ребята то и дело примеряются к нему...

- Да, мы прервали тот разговор о Марине. Что она?

- А... Марина подходит ко мне и говорит: "Александр Федорович, и я поеду с вами в командировку. Попросите начальство, чтобы и меня отпустили".

- Это еще зачем? - раздосадованно поинтересовался я.

"Вы будете, говорит, тренироваться в пилотаже на малой высоте, а я буду находиться во второй кабине. Присматриваться буду!" Вот, какая она! Ни черта, ни дьявола не боится.

- Тренировался с нею?

- Да. Были в кровоподтеках от противоперегрузочного костюма ноги, а говорила: "Здорово у вас, Александр Федорович, получается"... Потом, после показа пилотажа для командования, тренировал ее по треугольному маршруту. Ориентируется, вобщем-то, Марина в полете прекрасно. Прекрасно соображает! Десятого июня шестьдесят четвертого года установила свой первый мировой рекорд скорости. Потом были два ее мировых рекорда на сверхзвуковых истребителях и десять на Ан-двадцать два. Вот так-то. Рекорды не побиты до настоящего времени, - Николаев поднялся с кресла и вышел в другую комнату.

Вскоре он вернулся с альбомом в руках.

- На, вот посмотри, какая она - наша героиня, - сказал он, протягивая мне фото Марины Попович.

Да, стоит у кабины реактивного самолета знакомая такая, простая и скромная наша Марина. И так ей идет эта огромная охапка цветов, которую подарили товарищи.

* * *

Вскоре Л-29 снова пришел к нам на испытания. На этот раз следовало испытать его на перевернутый штопор.

Как и прежде, ведущим летчиком был назначен Николаев, ведущим инженером - Ямщикова - летчик-истребитель, участница Великой Отечественной войны, летчик-испытатель и, как я уже сказал, первая в мире женщина, покорившая первые реактивные истребители.

Ольга Николаевна Ямщикова как авиатор личность яркая, выдающаяся. Всю свою молодость и здоровье она отдала авиации. Когда врачи решили "списать ее с неба на землю", Ольга Николаевна уже имела инженерное образование и почти два десятилетия стажа по испытаниям многих самолетов.

Здесь к месту я хочу сказать следующее. Когда ведущий испытания летчик обладает знаниями и инженера, а ведущий инженер обладает и опытом летчика, то это и есть та вершина, на которую поднялись в своих знаниях авиаторы, благодаря которым легче и перспективнее испытать и внедрить в строевые части новую авиационную технику. У нас были и другие товарищи, которые обладали этими качествами. Как, например, ведущий инженер полковник-инженер Владимир Андрианович Ермолаев, в прошлом тоже летчик-истребитель, отдавший в свое время полетам и испытаниям много своих сил и энергии.

Но продолжим разговор об испытаниях на перевернутый штопор самолета Л-29.

Еще при полетах на нормальный штопор, когда вводились ошибки непоследовательной дачи рулей на выводе, Николаев наяву познакомился и со штопором перевернутым. То было в тот момент, когда при выводе из штопора давалась первой не педаль, а ручка управления - отклонялся не руль поворота, а рули высоты. В этом случае Л-29 "ложился" на "спину" и продолжал штопорить в перевернутом положении.

Когда-то и "Аэрокобра" выделывала такие "штучки". Николаев летал, укрощая ее не раз. Теперь же тот давний опыт ему пригодился для того, чтобы укротить этот, напоминающий по форме кабины доброго дельфина, реактивный учебно-тренировочный Л-29.

До Николаева никто из летчиков чехословацких и советских не летали на Л-29 на перевернутый штопор. Александр Федорович и был первопроходцем опасной фигуры на этом самолете.

Своим уверенным николаевским почерком он отлично проводил и эти испытания. Переворачивал на высотах от четырех до девяти тысяч метров на "спину" машину, энергично отдавал от себя ручку (терялась при этом скорость) - давал ногу и машина штопорила. Почти всегда при вводе она делала "кульбит" - так летчики называют самопроизвольный кувырок самолета в воздухе через кабину.

Во время ввода в перевернутый штопор, равно как и во время его установившегося вращения и последующего за ним вывода, для летчика существует неудобство в том, что, например, при вводе в правый штопор следует отклонять не правую, а левую педаль.

Как и при испытаниях на нормальный штопор, эти испытания проводились по золотому авиационному правилу: от простого к сложному. Виток - вывод, два витка - вывод, три витка - вывод, вправо, влево...

Все шло хорошо, штопор был равномерный и устойчивый. Но потом, когда начали доводить количество витков до шести, в первой же попытке на правом штопоре самолет после третьего витка замедлил свое вращение и начал энергично штопорить в обратном направлении.

Да, трудно было Николаеву, но он все же вывел самолет из штопора и передал по радио:

- Ничего не понял. Я ничего не понял! Буду повторять!

Земля, как иногда в подобных случаях бывает, молчала; сопровождающий самолет Николаева полковник Лавров энергично произнес:

- Отдохни, Александр Федорович! Отдохни немного!

Но Николаев опять ввел свой Л-29 в правый перевернутый штопор. И снова, после третьего витка, он ушел влево и с большой отрицательной перегрузкой завраш,ался в своем "вальсе".

...После посадки и обработки записей самописцев Ямщиковой тоже не все было ясно. Она - летчик, тяжкий труд испытателя знает. Но все равно.

- Санечка, - сказала она очень нежно, - так тому и быть, повторяем задание. Надо дойти до истины.

- Всегда готов! - по-пионерски ответил Николаев и приложил руку к головному убору.

- Ну, давай, Санечка, давай... - проговорила душевно Ямщикова.

...Взревели двигателями Л-29, УТИ МиГ-15. Ушли в воздух Николаев, Лавров и кинооператор.

И сколько раз Николаев повторял правый перевернутый штопор, столько же раз самолет переходил в левое вращение.

Было ясно, что свойства Л-29 для правого перевернутого штопора нужно улучшать.

Испытания не прервали, а чтобы дойти до истины, начали вводить ошибки.

Когда Николаев отклонял элероны по штопору, самолет лишь увеличивал угловую скорость вращения. Когда же он отклонял элероны против штопора, с самолетом происходило что-то невообразимое: он делал резкие кувырки через кабину. И так: виток - кувырок через кабину, виток - кувырок через кабину....

Все это сопровождалось большой нагрузкой на рули и большой отрицательной перегрузкой. Летчика ударяло головой о борт, вырывало из рук ручку управления...

А в одном из полетов на ввод ошибок Л-29 штопорил и штопорил...

- Выводи! Ну выводи же! - кричал Николаеву сопровождающий его Лавров.

Нет, не в белых перчатках летают летчики-испытатели.

Слышал это лавровское тревожное "Ну выводи же!" и, словно борясь со стихией, боролся с неведомыми силами в кабине своего Л-29 Николаев испытатель первого класса, полковник, Герой Советского Союза. Боролся до самой малой высоты, но все же вывел Самолет в нормальное положение.

Когда после полета расшифровали записи самописцев, пришли, как говорится, в ужас. Перегрузка и нагрузка на рули были настолько велики, что могли разрушить самолет.

И потому теперь перевернутый штопор Л-29 запрещен Инструкцией.

А писали ее, как видим, люди знающие, люди, влюбленные в авиацию и жизнь.

А снег все шел и шел...

Помню, зимой 1950 года целую неделю почти беспрерывно валил снег. Была нелетная погода. Наши самолеты, привязанные тросами к ввинченным в землю толстым штопорам, блаженно дремали, укрытые чехлами.

Техники убирали снег со стоянки. Мы, летчики, то помогали им, то - в который уже раз! - принимались изучать авиационные науки, то рассказывали забавные случаи из своей авиационной биографии.

Все это порядком надоело. Всем нам хотелось, чтобы скорее раздвинулись давящие на душу облака и привычный гул авиационных моторов разорвал эту гнетущую тишину.

Но снег все шел и шел..

Стоя на крыльце нашего аэродромного здания, я ловил на ладонь снежинки, стараясь успеть рассмотреть их замысловатую форму до того, как они превратятся в капельки воды. Рядом о чем-то тихо разговаривали техники самолетов Литошенко и Чуваев.

Вдруг сильный раскат грома прокатился над нашими головами. Это было так неожиданно, что мы даже вздрогнули и удивленно посмотрели вверх.

- Ого, как господь-бог на летный состав разгневался! - сказал Чуваев. Зима, а гром и молния. Интересно... Пошли ребят удивим.

Мы тут же направились в летную комнату.

В комнате было шумно. Летчики, чтобы как-то заглушить тоску по полетам, "развлекались".

В это время открылась дверь и в комнату вошел командир эскадрильи подполковник Голофастов.

- Товарищи офицеры! - подал команду Гречишкин - старший по званию.

- Ну что, опять ерунду всякую рассказываете? - строго спросил Голофастов. - Занялись бы делом...

- Товарищ командир, мы кто пищу после обеда переваривает, кто байки рассказывает, - сказал Хрипков. - Погоды нет, вот и... А что делать? Все авианауки уже, можно сказать, изучили досконально...

- Летать надо! Садитесь.

- Садись! - скомандовал Гречишкин.

- Так, - высоко поднял Голофастов голову. - Давыдов и Завьялов, берите парашюты и шагайте на Ли-два Козлова. Летим на УБП по маршруту на Суздаль и Ярославль...

- А что, уже летная погода? Можно и мне? - спросил командира я.

- Погода, какая есть. Приказ начальника - летать в любую погоду, и его нужно выполнять, - сказал снова строго Голофастов и продолжил: - Слетаю с Давыдовым и Завьяловым, а потом пойдут по маршруту другие экипажи. Понятно?

- Понятно.

- Товарищ командир, я к полету готов! - доложил Завьялов. - Этот маршрут на моей карте проложен.

- Хорошо, - сказал Голофастов и шагнул к двери. Мы, отталкивая друг друга, прильнули к окну.

На дворе по-прежнему густыми мокрыми хлопьями падал снег. На высоте полета наверняка было страшное, катастрофическое обледенение. И такая у земли была отвратительная, нулевая видимость, что все мы как-то в одно мгновение затихли.

Но вот Петр Михайлович Хрипков закурил и тихо, с серьезным видом запел первый куплет одной нашей фронтовой песенки:

Перебиты, поломаны крылья,

Дикой болью всю душу свело.

И зенитными пулями в небе

Все дороги мои замело...

- Эх, братцы, братцы, - вздохнул он глубоко, - все-таки нелетная сейчас погода и все! Существует и не может не существовать нелетная погода.

- Михалыч, про погоду потом... Ты вот скажи, зачем поешь ерундовые песни, - проговорил Пьецух.

- Какие-такие "ерундовые песни"?

- Неидейные.

- Ничего подобного! У нас, на фронте, все песни были идейные. Это начало такое... А вот послушай третий куплет:

Но взметнутся могучие крылья,

И за все отомщу я врагу,

И за юность мою боевую,

И за горькую нашу судьбу!

- продекламировал Хрипков с жаром и спросил:

- Ну, как?

- Ничего. Ничего хорошего... - сказал Пьецух.

- Ну, это ты мне брось. Значит, ты на фронта не был... А в отношении погоды и вылета экипажа Голофастова нужно еще подумать. Хорошо нужно подумать!

А тем временем Давыдов и Завьялов взяли у укладчика Назаренко свои парашюты и, забросив, словно по команде, одновременно их за плечи, направились к выходу.

Мы молчали, а они вышли из здания и зашагали по узенькой снежной тропинке. Вскоре они уже шагали, облепленные снегом.

- Вот тебе и "перебиты, поломаны крылья", - сказал задумчиво Валентин Зверев.

А снег все шел и шел. И казалось, что никогда он уже не остановится; казалось, никто уже не остановит и Ли-2 Козлова, который надрывно гудел на стоянке своими мото.рами: все шло своим чередом.

Я увидел, что Хрипков и Гречишкин стоят в стороне и очень серьезно о чем-то говорят. Встретив мой взгляд, Хрипков позвал меня пальцем к себе. Мы с Осиповым подошли.

Хрипков убежденно говорил в это время Гречишкину:

- Василий Константинович, ты - замечательный боевой летчик, герой, отличный летчик-испытатель, уважаемый в эскадрилье человек... Ты, по-моему, видишь, что наш командир, наш Владимир Ефремович допускает сейчас ошибку, которая может привести к тяжелому летному происшествию... Так я, Василий Константинович, говорю? Ведь сейчас в высшей степени погода нелетная, погода в высшей степени опасная...

- Так, Михалыч, так... Но только, дорогой, ты в самом начале нехорошо сказал... - улыбнулся Гречишкин, слегка стуча своим полусогнутым указательным пальцем в грудь Хрипкова.

- Не скромничай! Не надо скромничать, когда есть заслуги, Василий Константинович! - и серьезно продолжил: - Нужно тебе сейчас, не медля ни секунды, идти к Ли-два и говорить с Голофастовым. Говорить о прекращении полета. Это нужно. Понял меня, Василий Константинович?

- Понял, Михалыч, - ответил Гречишкин и быстро зашагал по той же узенькой снежной тропинке, по которой только что прошли к самолету Давыдов с Завьяловым.

- Да скажи ему, что это мнение летного состава эскадрильи! - бросил Гречишкину вдогонку Осипов.

- Скажу, Геннадий Фоккович!

- Послушается ли? - спросил Хрипкова и Осипова я.

- Бог его знает... Человек он напористый, - проговорил Хрипков. Понадеется на свою технику пилотирования, а Ли-два этот, обледенев, рухнет на землю... Ведь сколько мы с Володей Вишенковым и Мишей Голубчиком, моими фронтовыми летчиком и стрелком-радистом, летали в плохую погоду на Пе-два на разведку, - продолжал на одном вдохе говорить Хрипков, - а в такую сволочную погоду и мы не летали. Так я говорю, Бондаренко?

- Так, Михалыч. Летать сегодня нельзя. А потом я тебе скажу по секрету: Ли-два - это не такой уж благоустроенный для интенсивного обледенения самолет...

Мы разговаривали и смотрели на стоянку самолетов, на Ли-2 Козлова.

Долго еще, когда поднялся в фюзеляж Гречишкин, работали на малом газу его моторы.

Но вот, наконец, правый, а вслед за ним и левый винты остановились. Из фюзеляжа по сварной лесенке один за другим сошли на землю наши товарищи полет был командиром отменен.

А снег все шел и шел...

И мне подумалось в эти минуты: "Существует, к сожалению, и не может еще не существовать в пятидесятом году для авиатора погода нелетная. И ничего не поделаешь. С нею нужно пока считаться..."

Опасностям наперекор

Первый полет - это самое памятное, самое замечательное и дорогое в жизни каждого летчика событие!

Нет-нет, да и вспомнишь тот весенний денек, когда впервые от тебя ушла вниз земля, когда завис над ней на высоте твой самолет, стали домиками дома, открылся взору круговой, невиданный ранее простор. Вспомнишь и своего инструктора - дорогого человека, кто дал путевку в небо, его доброе и строгое: "Придержи ручку, придержи..." Вспомнишь его усталое лицо и покрасневшие глаза к концу летной смены...

Да, где бы мы, летчики, ни были, где бы вместе ни встречались, обязательно вспоминаем летного учителя. Так было и будет.

Так сейчас вспоминают и многие бывшие курсанты своего наставника Павла Ивановича Шишова. Вспоминают и говорят о нем с гордостью: "Наш инструктор стал полковником. Заслуженным летчиком-испытателем СССР".

В этих словах и любовь, и восхищение, и наше "Хорош наш инструктор!". В самом деле, я никогда не слышал, чтобы кто-то из летчиков сказал, что у него был посредственный инструктор.

За одиннадцать лет своей почетной и тяжелой летно-педагогической службы Павел Иванович Шишков дал путевку в небо многим парням. А потом, в 1950 году, он стал летчиком-испытателем, вторично подчинившись после окончания летной школы неписанному правилу: лучший курсант становится инструктором, лучший инструктор становится летчиком-испытателем.

Шишов провел много различных испытаний, пилотировал шестьдесят типов летательных аппаратов: реактивные истребители, тяжелые транспортные корабли и вертолеты.

Случалось с его машинами в полетах всякое.

В 1952 году при испытаниях Ан-2 на ресурс снимались через 250 часов его летные характеристики.

Августовским теплым днем экипаж в составе первого летчика Шишова, второго летчика Ивана Тимофеенко, штурмана Михаила Бабинцева и борттехника Павла Паршина выполнял несложное для этого везделета задание скороподъемность и скорости по высотам.

Удивительный этот антоновский самолет! Простой, послушный. Только что дан газ мотору для взлета, а он, пробежав всего несколько десятков метров по земле, уже оторвался от нее и с большим углом набора высоты поднимается в небо.

Испытателю при выполнении скороподъемности это и надо. Выдерживая заданную ведущим инженером скорость набора по прибору, уменьшая ее с увеличением высоты, он при помощи самописцев точно определяет максимальную возможность самолета в скороподъемности.

Звонко и натруженно поет свою песню мотор. Маленькая стрелка высотомера медленно и степенно, большая же, поторапливаясь, идут вправо, по кругу. Больше и больше высоты. И вот уже начинает "закладывать" в ушах. Сейчас требуются движения нижней челюстью, глотательное движение или же энергичный выдох через нос - кто как привык, чтобы освободиться от этого неприятного чувства.

Уходят вниз кучевые облака, устлавшие небеса на высоте двух тысяч метров. Самолет Шишова входит в зону испытательных полетов.

Идут и идут вправо по кругу стрелки высотомера. Вот уже высота 3200 метров. И, как на зло, в это время на пути Ан-2 встало огромное мощно-кучевое облако. Внизу оно свинцовое, вверху до боли в глазах белое. Полету мешает его вершинка.

- Штурман, почему не позвонил в небесную канцелярию, чтобы из зоны убрали эту громадину? - нарочито серьезно спросил Шишов у Бабинцева.

- Забыл позвонить, Павел Иванович, - ответил Бабинцев тоже серьезно.

- Иван Васильевич, идем в обход? - снова спросил Шишов у правого летчика Тимофеенко, своего начальника.

- Мое дело правое: не мешай левому, - ответил Тимофеенко известным изречением по адресу правых, мало за что отвечающих в полете летчиков.

Тимофеенко всю войну летал на "яках" и "кобрах", сбил более двух десятков фашистских самолетов, испытывал после войны первые реактивные истребители. Но теперь уже здоровье, как говорится, не то. Однако Тимофеенко - начальник и, используя власть, он нет-нет да и "подлетнет" на правом сиденье на испытания.

- Протыкай, Паша, вершину! - сказал уже серьезно Тимофеенко. - Будешь разворачиваться - подпортишь барограмму подъема.

- А в вершине небось основательно болтает, ребята? - не то шутя, не то серьезно спросил Бабинцев.

- Ничего! Техника, Михаил Иваныч, у нас мощная. Видишь, как прет в гору, - ответил с улыбкой Шишов и сосредоточил свое внимание на приборах слепого полета: сейчас "аннушка" должна была войти в облако.

И вот она вошла... Нет, не вошла, а, говоря точнее, облако втянуло Ан-2 в себя. И начало оно бросать Ан-2 своими нисходящими потоками! Ломать, корежить!..

- Держи машину! - крикнул громко Тимофеенко Шишову и схватился обеими руками за свой штурвал, чтобы помочь ему.

- Да держу же ее, держу! А, родимая!.. - произносил спокойно и уверенно Шишов и в это же время энергично работал штурвалом и педалями, чтобы не сорваться в штопор.

- Обледенение!... Какое сильное началось обледенение! Борттехник, дать спирт на винт и фонарь! - распорядился Тимофеенко.

- Товарищ начальник, бачок в самолете пустой! - доложил незамедлительно старшина Паршин.

- Куда же он делся?

- Август месяц, товарищ начальник. Спирт не положен.

- Плохо!

Ан-2 обледеневал и обледеневал. Сильно трясло мотор из-за того, что обледеневали и лопасти винта. Часто лед с лопастей срывался, ударяя по крыльям и фюзеляжу. Лобовая часть фонаря кабины покрылась слоем прозрачного льда. В течение короткого времени покрылись льдом десятисантиметровой толщины ребра атаки крыльев, стабилизатора и киля. Все другие части самолета, встречающие поток воздуха, также сильно обледенели. А на узлах шасси образовались огромные комья льда.

Полетный вес самолета был настолько увеличен, что машина уже не шла с набором высоты. И даже не шла на полном газу мотора горизонтально. А вскоре начала терять и высоту.

Чтобы выйти из облака, летчики развернулись в направлении своего аэродрома. Далось это с большим трудом, потому что то в одну, то в другую сторону "плясал" компас - так сильно бросало самолет потоками.

Все расстояние до своего аэродрома шли на полном газу мотора, но со снижением три метра в секунду. Не верилось, что такое может быть в августе месяце, когда еще греет и светит ласково солнце. И посадку Шишов произвел на полном газу мотора - так был тяжел Ан-2.

К месту приземления прибыл генерал-лейтенант А. С. Благовещенский. Сам он испытатель с большой буквы, опытный, далеко видящий начальник и потому приказал немедленно сфотографировать самолет. Что и было сделано.

Вскоре на наш аэродром надвинулось то грозное облако. Спряталось за него солнце, подул ветер, побежали в укрытия люди. Облако разразилось сильным ливнем и крупным, густо устлавшим землю градом...

* * *

Осень. Идут государственные испытания тяжелого вертолета Ми-6. Экипаж испытателей - летчик Шишов, штурман Федор Попцов и борттехник Виктор Коновалов - выполняет полет на потолок.

Все идет отлично, набрана максимальная для этого великана высота - 5500 метров.

Шишов докладывает руководителю полетами:

- Задание выполнил! Освобождаю зону испытательных полетов. Иду к своей точке!

В этом докладе чувствуется все от летчика-истребителя: та боевая уверенность в голосе, которая бывает в то время, когда испытатель один в небе. Один со своим всесильным истребителем, умеющим говорить лишь гулом двигателя да огнем пушек.

Хорошо иметь в полете товарища! Но когда его нет, испытатель сам себе в истребителе товарищ. Сам себя он подбадривает своим же голосом. Я знаю: многие наши испытатели истребителей говорят в полете и даже поют, так лучше летается, так человеку можно увереннее утвердить свое "я" в воздушной стихии.

Но сейчас в вертолете Шишов не один. Есть товарищи, есть с кем посоветоваться. Вот к Шишову обратился штурман:

- Павел Иванович, до чего же хороша эта машина Ми-шесть! Первый раз лечу на ней, но, скажу прямо, влюбился.

- Машина неплохая, Федор Макарович, - отозвался Шишов. - Испытаем ее хорошенько, товарищ Миль доведет до нужной кондиции, и будет она служить армии и народу долгие-долгие годы. Уверен в этом, потому как знаю ее с чертежей.

- Удачная машина, удачная... - деловито подтвердил и борттехник Коновалов.

Снижались. Ровно "тянули" свою песню двигатели. Показания приборов были нормальными. Мелькали вверху огромные лопасти несущего винта.

Вдруг на высоте 300 метров летчик почувствовал, как мелко-мелко задрожал рычаг "шаг-газ". Шишов насторожился: такого и сам не знает, и товарищи о таком никогда не говорили.

- Борттехник, немедленно посмотреть, все ли нормально в фюзеляже! - тут же последовала команда Коновалову.

- Есть, командир! - торопливо ответил Коновалов, открыл дверь и бросился в фюзеляж.

А через несколько секунд он, весь обрызганный гидросмесью, выскочил обратно.

- Командир, нужно садиться! Немедленно нужно садиться!

- Что там? - повернул к нему голову Шишов.

- Бьет откуда-то смесь! Заклинит управление...

- Штурман, до своего аэродрома не долетим... Сколько времени лета до запасного? - спросил скороговоркой Шишов.

- Полторы минуты, командир! Разворот влево на сто двадцать градусов! быстро сообразив, подал команду Попцов.

- Понял, разворот влево на сто двадцать!

- Командир, не включайте электрические приборы, можем взорваться! напомнил борттехник.

- Понял, не включать приборы!

Испытатели... Фронтовики мирных дней! Вы - люди каждодневного подвига. Так вы сознательно и умело идете на риск.

Шишов разворачивался и быстро снижался, спасая технику - дорогостоящий опытный вертолет.

- Наверное, лопнула трубка, ведущая смесь от главных насосов к бустерам управления... - ни к кому не обращаясь, проговорил Шишов.

- Приземлимся - увидим, командир. Сейчас туда нельзя и близко подойти, так сильно она хлещет, - ответил раздосадованный Коновалов. - Успеть бы...

- Перебьемся, ребята! - подбодрил их Попцов. - А каково мне было, когда однажды при взлете Пе-два открылся входной люк, на котором находилось мое рабочее место? И я в течение восьми минут - времени полета по кругу - висел на руках... После посадки только отверткой удалось техникам разжать мои пальцы. Ими я обхватил поручни входного люка. Вот так-то!

- Это, Федор Макарович, и есть мертвая хватка! - проговорил Шишов, улыбнувшись.

- Она! - ответил Попцов весело. - В авиации остряки-самоучки каждому действию, случаю дают свое меткое определение или название.

- А у нас в вертолете, командиры, творится сейчас что-то наподобие того, о чем эти остряки пели в своей довоенной "симфонии": "Самолет поднялся в во-о-з-дух, - оборвалися троса..." - послышалось нараспев от Коновалова.

- Знакомая "мелодия"! - воскликнул Шишов. Но в это время сильнее задрожал рычаг "шаг-газ".

- Братцы, братцы, - торопливо сказал Шишов, - сейчас все плохое с нашим вертолетом только начинается.

- Соображай, Павел Иванович, соображай... - сказал ему тихо Попцов.

- Соображаю, Федя...

Да, подошло уже то время, когда вот-вот кончится смесь и заклинит управление. Как поведет себя машина? В экипаже никто толком об этом не знает. Все только знают одно: ручку управления нельзя будет "сдвинуть" с места. Нужно владеть нечеловеческой силой установленных в вертолете насосов, чтобы управлять такой махиной.

Снижаясь, Ми-6 подходил уже к земле.

Шишов включил передатчик радиостанции и энергичным голосом передал в эфир:

- "Изумруд", я - "Полюс-тридцать девять"! Отказало управление, произвожу посадку на аэродроме Н... Прием.

В наушниках сразу же послышалось:

- Вас понял, вас понял. Производите посадку на аэродроме Н... Ждите самолет. Я - "Изумруд", на приеме.

В голове Шишова билась только одна мысль: "Скорее, скорее!"

Подошло время, и он начал выравнивать вертолет над землей.

Но в полуметре от земли управление все же заклинило. Неуправляемый вертолет грубо приземлился.

Вскоре дефект устранили на заводе. Воздушный везделет Ми-6 стал надежнее.

Летом 1955 года к нам после доработки прибыл для продолжения государственных испытаний опытный двухвинтовой вертолет Як-24. Выполнялся полет на проверку этих доработок и прежде всего.на проверку его путевой устойчивости. Дело было в том, что в первой модификации Як-24 был установлен вэ-образный стабилизатор. Путевая устойчивость этого вертолета-вагона была неудовлетворительной. И хотя не стабилизатор влияет на путевую устойчивость самолета и в данном случае вертолета, а киль и другие части, конструкторы решили установить горизонтальный стабилизатор с двумя шайбами. Им-то и предназначалось обеспечить в полной мере путевую устойчивость в полете.

Ввиду значительных изменений в конструкции хвостового оперения ведущий инженер Анатолий Михайлович Загордан - большой знаток вертолетной науки прочитал экипажу перед полетом целую, как говорится, лекцию и дал советы, когда и как действовать.

...Два покладистых АШ-82ФН, вращая огромные несущие винты, заработали в полную меру, и неуклюжий с виду Як-24, пробежав немного по земле, легко ушел в воздух.

С Шишовым вместе летели второй летчик, старый "авиаволк" Михаил Борошенко и борттехник, из тружеников труженик, Анатолий Сунцов.

Мы, летные экипажи, радуемся всему тому хорошему, что сделали своим умом и руками конструкторы, инженеры и рабочие. Летели сейчас и радовались Шишов, Борошенко и Сунцов. Их воздушный вагон шел в небе словно по рельсам путевая, боковая и продольная устойчивости были в норме.

Выполняли задание над своим аэродромом на высоте 800 метров.

Все шло хорошо.

Но вот внезапно, словно где-то что-то сломалось, вертолет стал на дыбы: резко увеличивал и увеличивал угол набора высоты, заваливался в левый крен.

Борошенко громко произнес:

- Ох, уж эти вертолеты, куда дует ветер, туда они и летят!

Шишов же в полную силу рук и ног двигал ручкой управления и педалями, но вертолет все равно плохо повиновался.

- Миша, помогай! Чего сидишь? - крикнул Шишов Борошенко, и они вдвоем стали бороться со своим бунтовщиком.

Это очень плохо, когда матчасть отказывает в воздухе! Где угодно, любой отказ, но только не в воздухе. В это время в голове испытателя начинают молниями проноситься мысли: "Что отказало?.. Управление?.. Стабилизатор?.. Несущие винты?.."

Секунды и даже доли секунды даются испытателю в это время для принятия решения.

Шишов сразу же уменьшил шаг несущих винтов; машина стала успокаиваться и выравниваться.

- А ну-ка увеличь теперь шаг. Посмотрим, что будет, - посоветовал Борошенко.

Шишов плавно увеличил шаг.

И вдруг в одно мгновение машина очень резко с катастрофически недопустимым углом набора пошла вверх и стала на этот раз "заваливаться" вправо. У обоих летчиков не было уже сил, чтобы удержать ее от опрокидывания и падения на хвост.

Шишов тут же снова уменьшил шаг. И взбунтовавшийся вагон сразу успокоился.

- Что после этих фокусов, товарищ второй летчик, скажет? - спросил тихо Шишов у Борошенко.

- Что скажу? - переспросил Борошенко. - Что-то плохое случилось со стабилизатором.

- И я так думаю. Представь себе: увеличиваю газ моторам и шаг винтам вертолет по-сумасшедшему "лезет" вверх. Почему это? Да потому, что струи от винтов бьют по стабилизатору и на большую величину изменяют его угол атаки.

- А почему угол атаки увеличивается, когда он не должен увеличиваться? - спросил Борошенко.

- Что-то сломалось в стабилизаторе, - ответил Шишов. - И, быть может, одна его половина увеличивает угол атаки, а другая уменьшает. Не пойдешь же туда сейчас и не посмотришь...

- Точно, - подтвердил Борошенко.

- Рассудили мы, по-моему, правильно, - проговорил Шишов. - Будем, пожалуй, садиться на авторотации несущих винтов...

- Да, придется. Вертолет же не бросишь... Впереди простиралась южная травянистая часть аэродрома.

Шишов убрал газ моторам и уменьшил шаг несущих винтов до минимальных. Як-24 незамедлительно, словно свалился с края неба, начал снижаться по крутой глиссаде.

Борошенко впился взглядом в вариометр и громко произносил:

- Восемь метров!..

- Двенадцать!..

- Шестнадцать!..

- Хорошо идет! - проговорил Шишов.

Но это его "хорошо" было понятно всем. Ведь для самолета, а тем более для вертолета вертикальное снижение шестнадцать метров в секунду при выполнении посадки - в лучшем случае поломка. Экипаж Як-24 отлично об этом знает. Но есть еще долг, благородный долг испытателя...

Сложность посадки на авторотации - самовращение от потока воздуха несущих винтов - состоит в том, что нужно суметь определить момент, а правильнее говоря, определить высоту у самой земли; на которой, энергично увеличив шаг винтов до строго определенного положения, затормозить скорость снижения и произвести таким образом мягкую посадку. Но как все это правильно определить и сделать, когда никто и никогда на Як-24 не определял этого и не делал?

Вертолет быстро шел вниз. Казалось, что в конце концов он грохнется о землю и тогда... Но пилотировали его испытатели!

- Командир, скорость снижения установилась! Восемнадцать метров в секунду... Высота - шестьсот пятьдесят метров, - доложил Борошенко.

- Вижу. - Шишов нажал пальцем на кнопку передатчика радиостанции и передал скороговоркой руководителю полетами:

- "Изумруд", я - "Полюс-тридцать девять". У нашего аппарата произошла поломка стабилизатора. Произвожу посадку на авторотации. Прием!

- "Полюс-тридцать девять", я - "Изумруд". Вас понял. Производите посадку на авторотации. Прием! "Полюс-двадцать четыре", уходите на второй круг. - "Полюс-тридцать девять" производит посадку на авторотации...

Вертолет Шишова продолжал энергично снижаться и снижаться.

Неумолимо ко всему экипажу приближался тот момент во времени, когда нужно было увеличивать шаг несущих винтов. Притом увеличивать его нужно было, учитывая много обуславливающих полет факторов и с таким расчетом, чтобы в момент приземления вертолет коснулся земли всеми четырьмя колесами шасси.

И этот момент подошел.

Борошенко в нетерпении произнес:

- Увеличивай шаг!..

- Рано, - ответил ему коротко Шишов.

А вертолет тем временем ненасытно заглатывал метр за метром высоту.

- Пора! - произнес, наконец, решительно Шишов и очень плавно, но энергично потянул на себя рычаги шага винтов...

Вертолет снижался. До земли осталось уже несколько метров. Дело решали считанные секунды. Летчиком точно установлен момент - и вот, координированно и четко работая рычагами и педалями, Шишов мастерски производит труднейшую посадку.

- Ух!.. - вздохнул протяжно и глубоко Шишов и рукавом кожаной куртки вытер пот со лба.

На его висках змейками вились и ритмично вздрагивали синеватые жилки. Шишову хотелось даже запеть от радости. Но он спокойно, как будто ничего не случилось, спросил у руководителя полетами разрешение перерулить бетонированную полосу и медленно повел Як-24 к стоянке.

Борттехник Сунцов легонько дотронулся рукой до плеча Шишова и проговорил:

- Летаете, командиры, по-чкаловски. Ей-богу, по-чкаловски!

- Ну ладно, ладно. Дифирамбы потом... Ты, Анатолий батькович, соображай лучше, как скорее осмотреть свое хозяйство, обнаружить неисправность.

- Смотрите, друзья, на стоянке нашего вертолета находится сам Николай Кириллович! - воскликнул Борошенко.

- Так что, товарищи рыбаки-охотники, приготовьтесь к снятию стружки! пошутил Шишов.

Да, это был главный конструктор Як-24 Николай Кириллович Скржинский человек очень талантливый, простой и добрый.

Стружки, конечно, не было. Когда вертолет зарулил и были остановлены его двигатели, когда экипаж испытателей шумно вывалился на землю, Скржинский подошел к Шишову, обнял его и проговорил:

- Спасибо вам, друзья! Спасибо за спасенную машину!

Высвободившись из объятий Скржинского, Шишов попятился назад и шутя спросил:

- Николай Кириллович, за что вы нас так сильно "ругаете"?

Все тут же громко рассмеялись. А Скржинский серьезно сказал:

- Павел Иванович, дорогой, посадку на авторотации винтов мы планировали испытать на этой машине через несколько лет. Вы спасли ее, испытав при этом то, что было в наших мыслях. Смелый вы летчик!

Скржинский и Шишов отошли в сторону.

- Ну, рассказывайте, как мое детище вело себя, - с нетерпением спросил Скржинский.

Шишов стал докладывать, как проходил полет.

Вскоре к ним подбежал Сунцов и доложил, что на вертолете лопнула труба, соединяющая правую и левую половины стабилизатора.

- Это ерунда! - проговорил спокойно Скржинский. - Это несерьезно. Мы быстро устраним. Так что через несколько дней, Павел Иванович, вы полетите опять.

- Полетим, машина хорошая, - ответил Шишов. Они снова подошли к вертолету. Скржинский нежно дотронулся до него рукой, опустился затем на колени на траву и начал измерять величину хода всех четырех амортизационных стоек шасси, говоря при этом:

- Многовато, Павел Иванович, просели стойки, а?.. Как вы думаете?

- Так я же вам и говорю, вертикальная скорость при приземлении была порядка два-три метра в секунду. Стойки крепкие, значит!..

- Да, да... - волнуясь и тяжело дыша, басил Скржинский. - Хорошо, хорошо! Спасибо... Спасибо, дорогой Павел Иванович.

...Через несколько дней начались снова полеты. А вскоре был подписан акт по проведению испытаний.

Як-24 пошел в серию.

Посвящение в испытатели

Посвящение в испытатели... Оно было у каждого из нас. И приходилось моим боевым товарищам говорить со своей судьбой языком мужества и героизма, сдавать экзамены по пилотированию, самолетовождению, знанию техники. И все-таки главное посвящение - в преодолении первых непредвиденных трудностей.

У заслуженного штурмана-испытателя СССР Алексея Максимовича Халявина посвящение в испытатели произошло в одном из первых испытательных полетов.

Было это давно, в октябре 1948 года.

Тогда старшего лейтенанта Халявина - молодого штурмана-фронтовика, полетавшего к тому же после войны в сложных условиях Дальнего Востока, назначили в испытательную бригаду на самолет Ли-2.

Предстоящие испытания казались, на первый взгляд, проще простых: в нескольких полетах следовало проверить работу нового, установленного только на одном правом моторе, дренажа маслосистемы.

Чтобы не "утюжить" напрасно воздух, решили в первом же полете "совместить приятное с полезным" - погрузили в самолет четыре автомобильных мотора, которые следовало срочно доставить на один из аэродромов.

И вот рано утром летчик Кривошапко, штурман Халявин, борттехник Федоскин и радист Краснопеев взлетели со своего аэродрома и взяли нужный курс.

Погода по маршруту не радовала: шел мокрый снег, высота нижней кромки облаков была 80-120 метров, видимость - не более полутора километров, температура около нуля. В общем, самые благоприятные условия для обледенения.

Ровно гудели два АШ-62ИР. Четко и слаженно работал экипаж. Да и как ему было нечетко и неслаженно работать, ведь все - фронтовики!

Капитан Аркадий Кривошапко, например, всю войну прошел на пикировщике Пе-2, выполнив более двухсот боевых вылетов. А у такого человека было в полетах, надо полагать, не только хорошее, Его экипаж наносил точные бомбовые удары по врагу, добывал командованию ценные разведывательные сведения. Все это вершилось под аккомпанемент зенитных разрывов, свирепых атак "мессеров" и "фоккеров". Кривошапко неоднократно горел, садился не раз на горящем Пе-2 на фюзеляж... А однажды крепко подвела его своя же авиабомба: после повреждения ее подвесного устройства от удара зенитного осколка авиабомба зависла и никакими усилиями в воздухе сбросить ее не удавалось, а при приземлении самолета бомба оторвалась и взорвалась. Но, видно, Аркадий родился в рубашке - остался жив и невредим.

Воевал на фронтах Великой Отечественной войны и Халявин - водил боевой корабль в дальней бомбардировочной. Летал и днем, и ночью, отыскивая заданные цели.

Побывал во фронтовых переплетах стрелок-радист Краснопеев.

Обслужил многие десятки боевых вылетов на фронте и техник Федоскин.

И вот этот квартет боевых авиаторов, ставших недавно испытателями, летит на новое задание.

А погодка в самом деле плохая. Тут уж смотри, экипаж, во все глаза. Тем более полет - не обычный, а испытательный.

Кривошапко после выхода на маршрут полета устанавливает обоим двигателям заданные режимы работы, регулирует требуемую температуру головок цилиндров и масла, записывает показания приборов.

Штурман "колдует" над полетной картой. Он то бойко говорит командиру: "Довернуть пять градусов влево!", то, увидев что-то характерное на земле, условным знаком наносит его на свою карту: "Ага, вот он, изгиб реки, дорога, аэродромчик...". Обратив внимание на залепленные снегом передние стекла фонаря кабины, А. Халявин просит:

- Командир, дай-ка немного спирта на фонарь!

Вскоре они благополучно подлетели к нужному им аэродрому.

А через несколько минут, мягко приземлив Ли-2 у посадочного "Т", Кривошапко медленно и важно подрулил к аэродромному зданию.

...Всегда почему-то кажется, что путь к своему аэродрому короче, легче и безопаснее пути от него. И хотя погода по маршруту стала еще хуже, Кривошапко с Халявиным уговорили оперативного дежурного дать разрешение на вылет.

Готовить самолет к вылету бортовому технику Федоскину помогал весь экипаж. Иначе и не могло быть. У нас, авиаторов, давным-давно заведено: когда нужно, когда тяжело одному, на самолете работают все.

К этому времени погода настолько ухудшилась, что предстояло лететь весь путь в облаках. Но по заданию на испытание надо было "прогнать" последнюю, пятиминутную площадку на номинальных оборотах моторов и Кривошапко, несмотря на облачность, когда легли на курс, установил моторам заданный режим.

Все шло неплохо. Но вот в конце четвертой минуты радист Краснопеев вдруг взволнованным голосом доложил:

- Командиры, из правого мотора хлещет масло!..

- Доложить толком: откуда бьет масло! - приказал Кривошапко и продолжал пилотировать самолет по приборам.

Высота полета была слишком маленькой - всего лишь восемьдесят метров.

- Из правого мотора! - подтвердил Краснопеев.

- Откуда бьет масло, я спрашиваю?!

- Масло, товарищ командир, бьет из дренажной трубки правого мотора! доложил Федоскин.

- Понятно. Борттехник, убрать правому газ, затяжелить винт! Посмотрим...

- Есть, командир!

По каким-то непонятным причинам масло из картера и бака выбрасывалось в воздух.

- Вот тебе и дренаж, - произнес тихо Халявин и быстро принялся разглядывать полетную карту. "Аэродром, аэродром... Где этот аэродром с Як-пятнадцатыми? Вот он... Железная дорога, речушка, опушка леса..."

- Командир, масло бьет по-прежнему! - доложил борттехник. - Мотор подозрительно дымит...

- Включить противопожарную систему правого мотора! - скомандовал Кривошапко.

- Есть, командир! - четко ответил Федоскин.

- Выключить правый мотор!

- Есть!

- Аркадий, доверни вправо двадцать градусов. Будем идти к аэродрому истребителей, - сказал спокойно Халявин.

- Есть довернуть вправо на двадцать!

- До него недалеко.

- Понял...

Кривошапко стал плавно разворачиваться вправо, в сторону неработающего мотора.

Но вот выключенный правый мотор стал дымить все больше и больше. В кабине почувствовался запах гари, а через несколько секунд сверху, из-под капота мотора вырвался наружу язык пламени. Дым от мотора клубился за хвостом самолета.

- Товарищи, вам не кажется, что мы потихоньку горим - сказал спокойно Халявин, но в голосе чувствовалась тревога.

- Спокойно товарищи спокойно. Земля рядом, сядем в конце концов на фюзеляж... - раздался голос Кривошапко.

Его руки и ноги напряженно держали штурвал и педали, принимая высокую нагрузку полета на одном моторе.

- Пробивай вниз облака! Идем к аэродрому истребителей! - сказал Халявин.

- Пробиваю... Федоскин, как работает противопожарная система? - спросил Кривошапко.

- Нормально. Пламя уменьшается...

- Хорошо. Все будет хорошо... Высота шестьдесят метров, земли нет...

Наконец, на высоте сорока метров сквозь рваные облака начала просматриваться земля. За нее сразу же "ухватился" Халявин. Он раз, другой, третий посмотрел на карту и землю, посмотрел на железнодорожную станцию, которая быстро уплыла назад под левое крыло, и сказал Кривошапко:

- Увеличь курс еще на пять градусов. Выпускай шасси. Подходим к аэродрому истребителей. Он совсем рядом.

Кривошапко широко открыл глаза, повернул к штурману голову.

- Все правильно, командир. Расчет точный. Сейчас будет полоса!

"Какой умница этот молодой штурман, - подумал Кривошапко. - Как он все это так быстро и толково сообразил! Только вышли шасси, и взлетно-посадочная полоса аэродрома Як-пятнадцатых вон уже впереди самолета...", побежала под крыло..."

Правый мотор сильно дымил; едкий дым основательно уже душил всех в кабине. Однако Кривошапко, открыв форточку и прислонив к ней лицо, производил посадку, часто приговаривая:

- Садись скорее, милая, садись...

Машина, спасенная умелыми действиями экипажа, приземлилась и плавно побежала по посадочной полосе.

Наконец, Ли-2 остановился, к нему тут же подъехала стартовая пожарная машина.

Экипаж, выбросившись на землю, стал помогать пожарным тушить горящее масло.

Когда пожар был потушен, испытатели, усталые, перепачканные копотью и сажей, направились на командный пункт.

Кривошапко тепло посмотрел на Халявина и, положив ему на плечо руку, сказал:

- Молодец, Леша. Очень хорошо соображаешь в полете.

- А ты тоже не из робкого десятка. Видно, воробей стреляный...

- У тебя сегодня, кажется, первый испытательный полет? - словно не слыша ответа Халявина, спросил Кривошапко.

- Да.

- Молодец! Из тебя будет толк. Это уж точно!

- Не знаю, каким испытателем стану, - ответил скромно Халявин, - но только этот полет у меня действительно первый.

- Лиха беда - начало! - весело отозвался командир, дружески хлопнув по плечу штурмана.

Они говорили и размашисто шагали по земле, которая была им великой матерью. Вокруг была непривычная тишина, крупными хлопьями падал на землю пушистый снег...

После этого полета у Алексея Максимовича Халявина было еще очень много интересных испытательных работ.

Герои фронтового неба

Часто мы, испытатели, когда не было летной погоды, вспоминали Великую Отечественную войну. Ведь она - пора нашей боевой молодости!

Мы говорили о том, что многие боевые части и отдельные авиаторы заслуживают того, чтобы о них были написаны книги. Переходя из поколения в поколение, книга может рассказать не только современнику, но и потомку о героизме и мужестве советских людей в тяжелые годы борьбы с гитлеризмом. И вот однажды, во время такого разговора Иван Корнеевич Гончаров, задумавшись, сказал:

- Всю войну я "провоевал" в летной школе с курсантами... И часто думал о том, может ли летчик, тяжело раненный над целью, привести машину на свой аэродром и посадить ее?

- Может привести! Может посадить! - уверенно сказал я. - Такие случаи были.

И я рассказал испытателям о своем однополчанине Николае Петровиче Воробьеве.

...Январь сорок четвертого года.

Аэродром под Мелитополем.

В наш полк прибыл на стажировку из училища летчик-инструктор лейтенант Николай Петрович Воробьев.

Инструкторы запасных полков и летных училищ в годы войны, хотя и понимали, что занимаются в тылу нужным для победы делом, все же "бомбили" без конца своих командиров рапортами с просьбой отправить их на фронт. Оно и понятно. У всех у нас сердца были переполнены ненавистью к врагу, и все мы с нетерпением рвались в бой.

Но ведь кому-то надо было и в тылу обучать молодых парней летному мастерству.

И вскоре командованием был издан приказ, запрещающий откомандировывать инструкторов-летчиков на фронт.

Но рапорты от инструкторов все шли и шли. Помню, когда наша группа улетала из ЗАПа, инструктор Храмков, раз за разом затягиваясь табачным дымом, сказал нам:

- Какие вы счастливые! Летите на фронт... А тут!.. Сиди и сиди в тылу. Сколько уже прошусь, ребята, но... - он глубоко вздохнул, - не отпускают.

Но вот для них была введена боевая стажировка: инструктор на два месяца прибывает в боевой полк, летает на задания, а по истечении срока возвращается снова в свой запасной полк или свое училище и делится опытом с курсантами.

Инструкторы на фронте быстро становились отличными боевыми летчиками, умело бомбили цели, храбро дрались с вражескими истребителями. Многие из них были награждены орденами и медалями, стали Героями Советского Союза. Многие отдали за Родину жизнь...

Конечно, прибывавшие на стажировку инструкторы, как правило, старались правдами и неправдами остаться на фронте или, на худой конец, повоевать хотя бы чуть-чуть больше положенного срока. И многим это удавалось, хотя командирам боевых частей и соединений категорически запрещалось оставлять инструкторов у себя.

Сумел "задержаться" в нашем 135-м гвардейском Таганрогском полку и Воробьев. А уезжая от нас, он сказал:

- Хлопцы, не сойти мне с этого места, что в наш полк - на слове "наш" Воробьев сделал ударение - я приеду снова и уже навсегда. Нет, не приеду, а даже прилечу!

- Прилетай, Николай Петрович. Летчик ты что надо! Будем тебе очень рады, - сказал в ответ командир звена Харин, награжденный недавно командующим за меткие боевые удары с пикирования именными часами.

- Да удирай ты с этого ЗАПа! - произнес громко летчик Николай Угаров.

- Удеру, ребята, как пить дать, удеру... Только служу, Коля, я не в ЗАПе, а в летном училище.

- Все равно...

Мы проводили Воробьева к самолету По-2, который должен был доставить его в Мелитополь.

- Ты в самом деле намерен прибыть к нам? - спросил его на прощанье летчик Ермолаев.

- Юра, я не фокусник и не какой-нибудь аферист, а это дело все равно "проверну", - ответил серьезно Воробьев.

И Николай Петрович действительно "провернул". Но сначала из училища он "перебрался" в 8-ю запасную бригаду полковника Егорова, командовавшего под Сталинградом нашей дивизией.

И вот Воробьев в кабинете Егорова.

- Товарищ полковник, - умоляюще просит он, - ну, отпустите меня. Я же не куда-нибудь прошусь, а в вашу же боевую дивизию.

- Нет, не могу. Строгий приказ... Может, вы приказа этого не знаете? спрашивает Сергей Алексеевич.

- Товарищ полковник, я все приказы знаю. И все же прошу - отпустите. Ну, что вам я - один летчик? У вас же летчиков много...

- Конечно, много. Но все просятся отпустить! Я прямо-таки не знаю, что с вами делать, какую с вами воспитательную работу проводить.

- Отпустите. Помру я тут с тоски... Я же в вашу родную дивизию прошусь. Ну... товарищ полковник...

Егоров задумался. Встал, прошелся по кабинету...

- Товарищ полковник, очень вас прошу, - еще раз тихо сказал Воробьев. Я же там больше пользы принесу...

- Ох, Воробьев! - вздохнул Егоров. - Уговорил ты меня все-таки, затронул ты в моей душе самую-самую струнку! - Сергей Алексеевич сел и посмотрел тепло на Воробьева. - А ты знаешь, что у меня под Сталинградом было временами по двенадцать-четырнадцать полков!? Во, братец! Не дивизия, а Военно-Воздушные Силы! Да, тяжело было под Сталинградом...

- Знаю, товарищ полковник...

- Ну, раз знаешь, то передай привет Чучеву, Валентику, Белому и Горшунову и давай быстрей улетай. Чтобы завтра после обеда я тебя здесь не видел. Боевых успехов тебе!

- Спасибо, товарищ полковник! - обрадованно воскликнул Воробьев и тут же выскочил из кабинета.

...Август 1944 года. Аэродром Чеховцы под Лидой.

Над посадочным "Т" пролетел на небольшой высоте самолет Пе-2. Лихо выполняя развороты, он зашел на посадку и отлично приземлился. В нем находились летчик Воробьев, штурман Мельниченко и стрелок-радист Агафонов.

Вскоре Николай Петрович Воробьев был в нашем полку назначен командиром звена.

...Солнечный ясный день 17 октября 1944 года. Третий день прорыва обороны гитлеровцев у ворот Восточной Пруссии.

Командир звена Воробьев со штурманом звена Александром Михайловым и стрелком-радистом Виктором Агафоновым летают в девятке Макеева.

В 16.30 эскадрилья поднялась с аэродрома третий раз в воздух. Боевая задача: нанести бомбардировочный удар с горизонтального полета по скоплению вражеских танков в районе Эйдкунен-Гумбинен.

В воздухе над линией фронта относительно спокойно. Появляющиеся парами, по-воровски "мессершмитты" и "фокке-вульфы" не делают атак по нашим Пе-2, идущим в плотном строю: "яки" и "лавочкины" создали в воздухе хороший щит прикрытия.

Вскоре девятка Макеева перелетела всю в огне и дыму линию фронта. Заходящее солнце, зависнув впереди группы, затрудняет летчикам и штурманам смотреть вперед - обнаружить вражеские танки. А тут еще ударили зенитки. Разрывы снарядов ложатся все ближе и ближе к нашим самолетам.

Но девятка Макеева уже на боевом курсе, и, значит, противозенитный маневр выполнять нельзя. Настала та минута, те шестьдесят секунд времени, когда не может быть отклонений от рассчитанных штурманом АЭ Михаилом Лашиным скорости, высоты и курса. А вражеские зенитки неистовствуют. Их огонь с каждым мигом становился все плотнее.

Один из крупнокалиберных снарядов разрывается под левым мотором самолета Воробьева. Сильно вправо и вверх бросает машину. Николай Петрович почувствовал, как чем-то очень больно рубануло по его левой руке и ноге. Разбита осколками приборная доска. Погнут ствол крупнокалиберного пулемета носовой установки. Лобовые плексигласовые стекла фонаря кабины пробиты в семи местах.

Невыносимо сильная боль пронизывает все тело Воробьева. Левая рука бесчувственно лежит на секторах газа.

- Держись, Коля! За нами ведомые самолеты! - громко говорит Михайлов, увидев, что Воробьев тяжело ранен. - Держи машину, Коля! Немного еще... Держись!..

- Держусь, Саша! И машину держу... - отвечает тихо Воробьев.

- Сбрасываю по цели бомбы!

- Хорошо, Саша...

- Виктор, тяжело ранен командир!

- Понял! Передаю об этом Макееву и ведомым!

Из раненой руки Воробьева сильно хлынула кровь. Лицо избито осколками лобовых плексигласовых стекол и стекол от приборов.

Когда самолет освободился от бомб, Воробьев, превозмогая боль, развернулся и со снижением высоты повел самолет к своей территории.

Михайлов, сознавая опасность положения, не теряя ни секунды времени, отстегнул ремень своего планшета и сильно стянул им у плеча руку Воробьева.

- Заходят на атаку "фоккеры"! - неожиданно услышали Воробьев и Михайлов тревожный голос Агафонова.

- Ух, сволочи! Еще их не хватает. Стреляйте, ребята... Я держусь... цедит сквозь зубы Воробьев.

- Виктор, хорошо прицеливайся! - кричит Михайлов.

Штурман и стрелок-радист ведут огонь по идущей на атаку сверху справа и сзади паре "фоккеров".

- Саша, где они? Куда мне отворачивать? Я ведь их не вижу... спрашивает Михайлова Воробьев.

- Разворачивайся, Коля, вправо!

Воробьев мгновенно бросает машину в правое скольжение. И тут же над кабиной проходит пушечная трасса. А сверху слева проскакивают вперед два "фоккера". Они уходят с набором высоты влево вперед и начинают выполнять крутой правый разворот для захода на новую атаку.

Михайлов отрывается на время от своего пулемета, наклоняется к Воробьеву и вытирает рукой с его лица кровь.

- Молодец, Коля! Держись! Отобьемся! - подбадривает он Воробьева.

- К пулемету, Саша, к пулемету. Вон уже "фоккеры" развернулись и опять идут на нас... - еле слышно говорит ему Воробьев и часто моргает, чтобы лучше видеть приближающихся врагов.

"Фоккеры" все ближе и ближе.

Вот уже дистанция шестьсот метров.

Четыреста...

Триста...

Сейчас будет дан залп!

Воробьев резко отдает от себя штурвал, резко давит ногой на правую педаль. Яркая вспышка! Но трасса огня снова проходит над кабиной. И тут же вверху проскакивают "фоккеры". Михайлов с "Березины", а Агафонов со "ШКАСа" дают им вдогонку по длинной очереди.

- Держись, Николай! - кричит Михайлов.

- Держусь, держусь... - со стоном отвечает Воробьев.

- Братцы, ура! "Фоккеров" "яки" зажимают! - раздается радостный крик Агафонова.

- Вот это вовремя. Бейте их, братья-истребители! - кричит Михайлов.

И уже вдали и выше завертелась карусель воздушного боя. Преимущество было на стороне наших истребителей. И вскоре оба "фоккера" начали удирать в направлении своей территории.

Когда бой закончился, два "яка" подошли к Пе-2 Воробьева и стали рядом.

- Ну, как, Николай, долетим домой? - наклонился к Воробьеву Михайлов.

- Долечу. Надо, Саша, долететь...

...Под самолетом литовская земля. Пройдены аэродромы штурмовиков и истребителей.

У Воробьева вновь начала кровоточить рана перебитой руки. Михайлов вторично туго перетянул ее ремнем От планшета.

Из пробоин лобовых стекол по лицу Воробьева хлещут упругие струи воздуха. Они мешают смотреть, но и помогают - обдувают обескровленное лицо.

- Может, в Каунасе сядем? - понимая, как тяжело вести самолет Воробьеву, спрашивает Михайлов.

- Нет, Саша. Будем садиться на своем аэродроме.

Чувствую себя на пять с плюсом, - пробует шутить Воробьев, чтобы успокоить штурмана.

Еще он пробует подвигать рукой. Плечо работает, но рука все также лежит на панели неподвижкой.

Наконец впереди показался родной аэродром.

- Витя... Предупреди... Садиться буду с ходу... - говорит Воробьев Агафонову слабым голосом.

- Командир с КП Мальцев спрашивает: "Что в экипаже случилось?"

- Передай, что я тяжело ранен. Все остальное - нормально...

- Передаю, командир! Саша, помогай ему при посадке, ведь ты же до войны закончил аэроклуб, - говорит Агафонов, беспокоясь за самое ответственное приземление самолета.

- Ладно, не беспокойся.

...Высота восемьсот метров. Впереди, на удалении семи километров, аэродром.

Воробьев повернул голову вправо и посмотрел на рукоятку шасси: Михайлов поставил ее в положение "Выпущено". Вышли шасси. Вследствие этого у самолета создался небольшой пикирующий момент на управлении, и Воробьев зажал коленями штурвал. Затем он дал Михайлову правый рог штурвала, а сам с трудом дотянулся правой рукой до расположенных слева сзади на панели управления штурвальчиков и, вращая их вперед, облегчил шаг винтам. Лотом убрал моторам газ. Самолет начал планировать.

"Теперь нужен точный расчет на посадку. Подтянуть не смогу - нечем дать газ", - подумал с тревогой Воробьев. И опять все той же правой рукой он дотянулся влево, к тумблеру на панели управления, и выпустил посадочные щитки.

Расчет на посадку точен: линия планирования самолета направлена в точку выравнивания.

Все меньше и меньше высота полета, все ближе и ближе до точки выравнивания.

Вот уже Воробьев вместе с Михайловым начали выравнивать машину над землей. Собравшись с силами, закусив от боли губу, Воробьев ударил правой рукой по секторам газа и вдвоем с Михайловым они стали "добирать" на себя штурвал.

Все получилось хорошо: машина мягко приземлилась. Однако ее скорость еще большая - 170 километров в час. Воробьев нажал пальцем на гашетку тормозов. После торможения (секторы газа нужно держать в убранном положении левой рукой) "взвыли" моторы и быстро понесли машину вперед.

Михайлов крепко держал добранный штурвал, а Воробьев потянулся правой рукой вперед влево на панель и выключил зажигание аварийной кнопкой.

Наш аэродром маленький по размерам. Вокруг лес и пески. И хотя Воробьев изо всех сил давил на тормозную гашетку, Пе-2 все же выкатился за границу аэродрома. Колеса зарылись в песок и Пе-2 медленно, словно нехотя, стал "на нос".

Михайлов попытался сорвать фонарь кабины, но его крепко заклинило.

В это время подбежали техники. Они быстро сняли фонарь и бережно вынесли Воробьева из кабины, положили на траву.

Я стою и смотрю на бледное лицо Николая. И даже не бледное оно, а белое... Глаза ищут кого-то. Вот они увидели замполита Кантора.

- Товарищ подполковник... Боевое задание выполнено... - часто дыша, доложил Воробьев.

- Молодец, Николай Петрович... Герой ты сегодня!

- Не двигай головой. Лежи спокойно, - советует Николаю Леонид Харин.

- Дайте ребята... закурить... - произносит тихо Воробьев и теряет сознание.

Врач полка Осипова быстро приводит его в чувство. Николай снова обводит нас взглядом и спрашивает:

- Все экипажи вернулись с задания?

- Все вернулись, - отвечаем мы ему тихо в один голос.

- Хорошо...

...Здесь, прямо у самолета, врачи сняли с Воробьева залитые кровью реглан, свитер и брюки.

Я подошел к Воробьеву ближе. Он посмотрел мне в глаза и со стоном сказал:

- Ничего, тезка... Еще повоюем...

- Повоюем, Коля!

...Воробьева увозят в санчасть, делают ему первичную обработку ран. А утром 18 октября санитарный По-2 доставил его в госпиталь 1-й Воздушной армии. И там хирург Владимир Иванович Иванов сделал сложнейшую операцию: в плечевую кость Воробьева вставил десять сантиметров телячьей кости. Да, телячьей, и она прижилась! Началось лечение, лечение и лечение. И до бесконечности тренировки! А в марте...

В марте 1945 года кавалер ордена Красного Знамени гвардии лейтенант Воробьев прибывает на аэродром Инстенбург, в родной 135-й гвардейский Таганрогский трижды орденоносный полк.

И летчик снова отлично выполняет боевые задания, участвуя в разгроме фашистов в Кенигсберге и на побережье Балтики...

Москвич-метростроевец, учлет аэроклуба Осоавиахима, летчик-инструктор и летчик-фронтовик Николай Петрович Воробьев ныне работает в одном из московских гаражей. Трудовой, боевой и снова его трудовой путь в жизни... И мы, однополчане, ему говорим: "Так держать, Николай".

Летчики-испытатели послевоенных лет, если кто из них не воевал или же мало воевал на фронтах войны, учились мужеству у летчиков-фронтовиков. Тогда еще не было мемуарной литературы, мало было написано об авиаторах книг, и фронтовые, поучительные истории передавались из уст в уста.

В частности, продолжая разговор о том, может ли раненый летчик привести на свой аэродром машину и посадить ее, я рассказал своим друзьям-испытателям и о более тяжелом случае в воздухе. Рассказал о Герое Советского Союза гвардии старшем лейтенанте Пыркове Юрии Ивановиче, который воевал в братском 134-м полку нашей дивизии.

Часто я вспоминал его - высокого ростом, веселого, светловолосого саратовского парня. Иногда, долго разглядывая его фронтовую фотографию, спрашивал себя: "Откуда?.. Откуда бралось у наших, таких молодых ребят столько мужества и героизма?.."

Юрий Иванович Пырков совершил 137 боевых вылетов. Ни атаки вражеских истребителей, ни разрывы зенитных снарядов не могли свернуть с боевого курса самолет Пе-2, которым управлял отважный летчик.

24 апреля 1945 года в боевом вылете на бомбометание по вражескому форту, расположенному на косе Фриш Неринг, Юрий Пырков вел звено в эскадрилье майора Боброва.

Штурманом у Пыркова был штурман звена Леонид Малыгин, а стрелком-радистом - Андрей Насекин.

В этом вылете и совершил свой подвиг Юрий.

На подходе к цели большим осколком крупнокалиберного зенитного снаряда Юрию Пыркову перебило ногу. По сути дела ее оторвало выше колена!

- Юра, ты ранен?.. Юра!.. - крикнул Малыгин, когда увидел хлынувшую из бедра Пыркова в кабину кровь.

- Андрей! - обратился он к стрелку-радисту Насекину.  - Передай ведомым и Боброву, что наш командир тяжело ранен! Пусть заместитель ведет пару к цели!

- Леня... Спокойно... Поправь на моей левой ноге ремень... - прошептал Пырков, беспокоясь за управление самолетом.

Насекин передал Боброву о случившемся. Вперед вместе с эскадрильей ушли ведомые звена.

Малыгин бросил в районе цели бомбы и, перетянув ремнем штурманской сумки бедро Пыркова, остановил кровяной фонтан. Затем, сбросив с себя парашют (читатель, вдумайтесь в это!), он пробрался узким проходом вперед, к левой педали, и плотно застегнул ремень на ноге летчика.

- Как себя чувствуешь, Юра? - повернул он голову к бледному от потери крови и от боли Пыркову.

- Плохо... Горит нога... Голова кружится, вижу плохо...

- Все уладится, Юра!

- Помогай мне... Подсказывай... Я посажу...

- Разворачивай машину вправо. Сядем на аэродроме штурмовиков в Хайлегенбайле... Разворачивайся, родной, разворачивайся... Еще, еще... Пробивай облака, они тонкие.

- Леня, говори мне... Говори, что делать...

После выхода из облаков от большой потери крови и сильной боли Пырков потерял сознание. Малыгин тут же начал массажировать его лицо, трясти за плечи:

- Юра! Юра!..

Поправляя штурвал, чтобы машина не кренилась и не теряла скорость, Малыгин расстегнул куртку Пыркова и стал массажировать ему левую сторону груди.

Наконец Пырков открыл глаза.

- Где мы?.. Что с нами?.. Показалось, что падаем...

- Все хорошо! Все будет хорошо! - сказал ободренно Малыгин. - Впереди уже аэродром, Юра. Выпускаю шасси... Возьми немножко штурвал на себя... Еще... Доверни вправо... Еще немного... Планируй так, идем нормально...

- Смотри на скорость. Говори, Леня, что мне дальше делать...

- Смотрю, Юра, смотрю... Скорость триста - сбавь газ... Много сбавил!..

На планировании Малыгин все так же помогает Пыркову.

- Выбирай машину из угла планирования... Убирай плавно газ... Добирай штурвал... Тормози...

Не дожидаясь, пока самолет окончательно остановится, Насекин покинул свою кабину, чтобы оказать помощь Пыркову.

В медсанбате Пыркову была сделана операция - ампутирована нога.

За боевую работу и героический подвиг, совершенный в этом вылете, Юрию Ивановичу было присвоено звание Героя Советского Союза.

Мы, его боевые друзья, хорошо все это помним.

Вот, что мне пишет летчик Юрий Андрианович Ермолаев: "Пырков сохранил жизнь экипажу, сохранил боевой самолет. Я на этом самолете летал. На сиденье летчика остались следы от осколков. На привязных ремнях остались следы крови. Каждый раз, когда я садился на это сиденье, брал в руки эти ремни, то и следы от осколков, и следы крови напоминали о мужестве Юрия Пырков а, напоминали о героическом подвиге героев-гвардейцев. Напоминали они и о нашей большой и крепкой фронтовой дружбе..."

Юрий Иванович Пырков - коммунист, гвардеец в защите Родины и в строительстве коммунизма. После войны он, закончив техникум, а затем институт, работал преподавателем в Саратовском авиационном техникуме.

В ноябре 1971 года Юрий Иванович Пырков ушел из жизни...

Дозаправка в воздухе

На партийном собрании испытатели бомбардировщиков, обсуждая повестку дня "Авангардная роль коммунистов в проведении опытных испытаний и внедрении в строевые части новой авиационной техники", говорили о скорейшем проведении этих испытаний, вскрывали недостатки в работе, отмечали труд лучших испытателей.

Уже выступило четыре коммуниста, как вновь послышалось:

- Товарищ председатель, прошу слова...

- Пожалуйста, Климов. Ваше время - десять минут.

- Хорошо, хорошо. Скажу коротко, - деловито начал Климов. - Сейчас я провожу испытания на конусную дозаправку в воздухе ракетоносца. Дело это новое. Летал на этот вид дозаправки летчик Юрий Сухов, веду испытания я, и летал еще летчик Виктор Кузнецов. И все. Больше в Советском Союзе никто на дозаправку горючим в воздухе этого ракетоносца не летал. А дело это, как я уже понял, прогрессивное, нужное. - Климов поднял кверху указательный палец руки. - Значит, нужно это прогрессивное дело и двигать вперед ускоренными темпами! Нужно подготовить побольше летчиков-испытателей для полетов на конусную дозаправку, с тем чтобы скорее потом внедрить ее в строевых частях. И я, как коммунист и как испытатель, которому командование доверило такое большое дело, беру на себя обязательство обучить конусной дозаправке в воздухе пять летчиков!

Тут я хочу сделать маленькое отступление. 21 марта 1944 года в 35-м гвардейском бомбардировочном авиационном полку на занятиях по стрелковой подготовке произошел в классе непроизвольный выстрел из пистолета "ТТ".

Сидящий на первой парте летчик Евгений Климов схватился рукой за грудь и повалился на своего товарища Григория Жмура.

- Ты что, Женя? - спросил Жмур, еще не поняв, в чем дело.

Из входного отверстия, образованного пулей на левой стороне груди Климова, ударила фонтаном кровь. На счастье, пуля не задела сердце Климова застряла в мягкой ткани рядом с ним.

После трехмесячного лечения пуля основательно "прижилась", и для Климова встал вопрос о выписке из госпиталя и допуске к полетам. В таких случаях врачи, разумеется, неохотно говорят "да", и Климову, желавшему всей душой летать, долго пришлось "повоевать" с ними, чтобы добиться своего. Он добился! И до конца войны летал на боевые задания, вы только вдумайтесь в это, с пулей у сердца.

Эту злополучную пулю не извлекли и после войны. С ней Климов продолжал служить и в испытателях...

- Подготовлю. Вот увидите, подготовлю пять летчиков на дозаправку ракетоносца! Не верите? - убежденно говорил товарищам Климов на собрании.

- Почему не верим? - поднялся Николай Беляев. - Верим. Но ты лучше скажи, что это такое - конусная дозаправка топливом ракетоносца?

- Что такое? - оживленно переспросил Климов. Эквилибристика! Видели, как Олег Попов ходит по проволоке без шеста. Вот так же и конусная дозаправка... Проще и понятнее сказать не могу...

В зале раздался смех.

- Тише, товарищи! - постучал пальцем по столу председатель собрания.

- Да, эквилибристика! - продолжал серьезно Климов. - Вот вы смеетесь... Многие из нас так считают, что самым сложным нашим испытательским делом является полет на срыв в штопор. А я и срыв, и дозаправки всех видов знаю и скажу: самым сложным нашим делом является дозаправка в воздухе. Вот так! Давайте с вами, товарищ генерал, - Климов посмотрел на Сергея Григорьевича Дедуха, - завтра же, если вам позволят обстоятельства, слетаем на конусную дозаправку. И вы убедитесь в этом...

- Мне, Климов, некогда: сам провожу испытание за испытанием, - сказал Сергей Григорьевич.

- Это верно. Но все же, очень вас прошу, давайте слетаем...

- Ну, хорошо, Климов. Завтра летим на конусную дозаправку. Уговорили.

* * *

...Пилотировали этот огромный корабль летчики Климов и Кузнецов. Генерал Дедух стоял сзади их сидений и за всем внимательно наблюдал.

Шли на сближение с танкером. За ним, провиснув в воздухе, тянулся топливный шланг, на конце которого мерно покачивался тяжелый металлический конус.

Летчик танкера строго выдерживал режим заправки - скорость, высоту, курс.

Климов, искусно маневрируя своим самолетом, наконец соединился с танкером, энергично произнес:

- Контакт!

- Есть, контакт! - ответил в тот же миг подполковник Новичков.

...Шло топливо. В зависимости от того, сколько его надо взять, режим заправки нужно выдерживать в течение определенного времени.

Наконец баки наполнились топливом. Подошла минута расцепки.

- Ухожу! Спасибо за керосин! До свидания, - четко, но с обычным своим юмором проговорил Климов и плавно отвалил в сторону заметно потяжелевший корабль.

- Чистого вам неба! До встречи на земле! - пожелал ему и всему экипажу подполковник Михаил Сергеевич Новичков.

- Командир, установи курс двести семьдесят градусов! - передал штурман корабля.

- Есть, курс двести семьдесят!

Климов установил новый курс и вытер платком с лица пот. Потом он повернул голову вправо и увидел, что Кузнецов и Дедух тоже вытирают пот с лица.

- Ну что, товарищ, генерал, хороша заправочка? - бесцеремонно, со своей неизменной улыбкой, спросил Климов.

- Хороша, Климов, заправка, хороша...

- То-то же!

- Восхищаюсь вашей работой. Молодцы! Тяжело все-таки...

- Об этом я на партийном собрании и говорил.

- Правильно ты вчера говорил! - согласился генерал.

* * *

...После выполнения задания они пошли на свой аэродром на посадку.

Заслуженный летчик-испытатель СССР Евгений Александрович Климов за восемнадцать лет испытательной работы (и это с пулей у сердца!) провел большое количество испытаний. Это он первым в Советском Союзе выполнил длительный высотный полет на стратегическом бомбардировщике.

То был полет в район Арктики на дальность и, что характерно, с попутной и встречной дозаправками.

Помощниками Климова были второй летчик подполковник Сек, штурман подполковник Царегородцев, штурман-оператор полковник Полетаев, радист майор Петриков и другие товарищи.

Что и говорить, испытания эти имели исключительно большое значение для обороноспособности нашей Родины.

Но после полета в конечную, такую далекую точку маршрута экипажу предстояло еще выполнить и встречную дозаправку топливом.

Сколько же моральных и физических сил надо иметь испытателям, чтобы справиться с таким заданием!

И вот они встретились - корабль Климова и танкер, пилотируемый летчиками Григорием Неверовым и Федором Колтуновым.

Связь между ними по радио была установлена еще давно. Теперь же с помощью сложной аппаратуры и сигнальных огней летчики сблизились.

- Вижу тебя, Гриша, вижу! Разворачивайся вправо! - первым заговорил Евгений Климов.

- Хорошо, Женя. Действуй!

Маневр самолетов был летчиками построен очень удачно и вскоре Климов с первой же попытки произвел сцепку.

Топливо под большим давлением устремилось в баки бомбардировщика.

На обоих кораблях внимательно следили за ходом операции.

- Командир, хватит! Уходи! Оставь мне, а то домой не дойду... - то ли шутя, то ли серьезно предупредил Неверов.

- Командир знает, сколько брать топлива! - отрезал Климов. - И сколько оставить...

- Уходи, командир, уходи!.. Упаду по дороге...

- Все, ухожу! Спасибо за материально-техническое обеспечение! До встречи! Эх, вдоль по Питерской!.. - запел задорно Климов.

Да, приняв в Заполярье в свой самолет тонны топлива, можно в самом деле петь.

Климов с большим душевным подъемом, улыбаясь и тихонько напевая, продолжал выполнять задание.

Неверов разворачивал свой танкер к дому и шутя приговаривал:

- Всю горючку высосал, дьявол... Обобрал до нитки... Надо же...

В этот день и один, и другой самолеты приземлились на своем аэродроме.

Неверов, подойдя к Климову, улыбнулся:

- А ты молодец все-таки: оставил мне топлива тютелька в тютельку долететь домой и произвести посадку...

* * *

- Самолетовождение во второй половине двадцатого века - наука точная. А потом у меня на борту, как ни говори, два заслуженных штурмана находились, засмеялся Климов.

Да, расчет... Всегда он, Климов, кажущийся на первый взгляд бесшабашным шутником, любил рассчитывать, творчески мыслить в полете, приучив себя к этому еще на фронте, где вместе со штурманом Виктором Дегтяревым и стрелком-радистом Иваном Самойлюком выполнил немалое количество боевых вылетов, причем с самыми различными, порой сложнейшими заданиями.

Сражаясь с фашистами в составе гвардейского Сталинградского полка, первым командиром которого был легендарный Иван Семенович Полбин, летчик Евгений Александрович Климов стал одним из лучших летчиков части, а получив боевой опыт, он встал после войны в один ряд лучших испытателей новой авиационной техники.

"Профессор" штопора

Летчику-истребителю старшему лейтенанту Котлову Василию Сергеевичу ныне полковнику, Герою Советского Союза, Заслуженному летчику-испытателю СССР не удалось повоевать на фронтах Великой Отечественной войны. Еще в 1938 году, после окончания Борисоглебской авиашколы, он был направлен служить туда, где, как и на западе, ходили над границей грозовые тучи. Да, у берегов Приморья и Амура-батюшки нужно было зорко стоять часовым!

Когда началась Великая Отечественная война, Котлов, как и его товарищи по службе, стал проситься на фронт. Но командование не отпускало.

Тогда Котлов решил купить истребитель Як-1 и, получив его на заводе, улететь на нем на фронт.

Но один Котлов купить самолет не мог. Решили приобрести его в складчину: три летчика и техник - Котлов, Косинцев, Янович и Бочаров. Они внесли личные средства на самолет-истребитель и еще раз попросились на фронт.

С нетерпением четыре патриота ждали того часа, когда их наконец-то отправят в боевой полк.

Патриотический поступок авиаторов-дальневосточников не остался без ответа. Вскоре они получили правительственную телеграмму: "Примите мой боевой привет и благодарность Красной Армии, товарищи Котлов, Косинцев, Янович и Бочаров, за вашу заботу о Красной Армии. И. Сталин."

К сожалению, про отправку на фронт в телеграмме почему-то ничего не было сказано...

Закончилась война с фашистской Германией. Началась война с Японией. Котлов на "Аэрокобре" летал на разведку, отважно штурмовал колонны самураев.

После войны до 1949 года Василий служил на Камчатке и Курильских островах.

С 1949 года по 1970 год Котлов испытывает самолеты.

Он летал на всех реактивных дозвуковых и сверхзвуковых наших истребителях. Летал и испытывал истребители Сухого и Яковлева. Но больше всего пришлось ему полетать на всех истребителях семейства Микояна-Гуревича - МиГах.

Мы с Котловым договорились о встрече. И вот я у него дома. Говорим мы в высоком, истребительском темпе, жестикулируем.

- Интересные случаи? - переспрашивает Котлов.

- Да, интересные случаи из испытательной работы... Ребята, знаю, звали тебя профессором штопора.

- А-а-а... - Котлов улыбается, - на штопор летал я действительно много. - Он подается вперед и отбрасывается на спинку стула. - Значит, интересные случаи, говоришь... Помню, был однажды такой случай в пятьдесят шестом году... Пришел к нам тогда МиГ-девятнадцать с бустерным управлением стабилизатора. Понимаешь, что такое бустерное управление?

- Понимаю, понимаю...

- Вначале ведь, - продолжает Котлов, - на МиГ-девятнадцать были обыкновенные рули высоты. Но машина-то сверхзвуковая, и такие рули высоты на нее ставить было уже опасно. Короче, стали проводить испытания. Бустерное управление работало без замечаний, -без маленьких даже отказов. Машина пошла в серию. А уже потом поручили мне испытать ее на штопор. Вначале все шло хорошо, бустерное управление работало отлично. Потом в одном из полетов, после шести витков... Я тебе еще вот что скажу: двигатели, когда вводишь в штопор - хлоп! - и оба глохнут. Но это не страшно: запуск в полете очень хорошо отработан...

- А почему глохнут?

- Из-за большого скоса потока воздуха по отношению их входных каналов.

- Понятно.

- И тут не зевай! Скорее закрывай стоп-кранами подачу в двигатели топлива, а то зальет их - не запустить. И вот в этом полете, после дачи на вывод ноги, заклинило ручку управления в добранном на себя положении. Машина крутит и крутит витки, а я не могу двинуть ручку от себя даже на сантиметр. "Что делать? Катапультироваться? Нет, - думаю, - надо бороться за машину". А высота уже менее трех тысяч метров. Счет идет, сам понимаешь, на секунды...

- Все понимаю. Но почему-то низковато ты вводил в штопор?

- На семи тысячах метров.

- Так низко? Машина же сверхзвуковая...

- Ну и что, что сверхзвуковая. Штопорит она хорошо. Уберешь тягу двигателей, подбираешь, подбираешь ручку на себя - удерживаешь "нос" на линии горизонта... Самолет теряет скорость и только на отметке двести двадцать сваливается влево или же вправо.

- А тут, значит, хлопок и глохнут двигатели?

- Да, двигатели глохнут обязательно.

- Интересно...

- Я дал ногу против штопора, подумал: "Дай-ка дам элероны по штопору, может, выскочит", - и моментально их дал. Но машина, словно верткая щука, перебросилась из левого штопора в правый, - проглядел я, видишь ли, момент, когда нужно было ставить элероны нейтрально. Вот какое значение имеют на штопоре элероны.

- Ну и фокусы!..

- Никаких фокусов! Такой самолет. Такая у него интересная аэродинамика... Ну, так вот, дал я снова ногу против штопора и элероны по штопору. И теперь уже своевременно в тот момент, когда МиГ переходил в левый штопор, поставил элероны нейтрально. Смотрю и радуюсь: под большим углом МиГ пикирует к земле. И управление стабилизатором заработало! Но только на первых порах не бустерное управление, а электрическое, включающееся автоматически после отказа бустерного. Но потом как ни в чем не бывало заработало и бустерное управление. Запустил двигатели, вывел машину на высоте тысяча шестьсот метров из пикирования и пошел на посадку.

- И бустерное управление работало?

- Да, и, представь себе, так, словно ничего плохого с ним и не происходило.

- А что же с ним было?

- Что было? Воздушная пробка попала в гидронасос.

- Как же она могла туда попасть?

- Когда машина "гуляла" на штопоре - минус семьдесят градусов - плюс двадцать - в это время каким-то образом к гидронасосу и подошла воздушная пробка. Захватил он ее из гидробачка...

- Понятно. Но разве на пилотаж до этого не летали?

- Летали и на пилотаж, и на штопор... И все было нормально. А дефект скрытый, непредвиденный машина глубоко возила в своем нутре. Вот такое еще в нашей работе бывает!

- А ведь могло бы плохо кончиться, - проговорил, задумавшись, я.

- Конечно... И никто в этот раз про скрытый дефект не узнал бы!.. Потом гидробачок и гидросистему конструкторы доработали так, что захват насосом воздуха совершенно исключался... Ну, и еще после этого моего полета выяснилось то, что можно, оказывается, выводить МиГ-девятнадцать из штопора дачей ноги против штопора и элеронов по штопору. И этот метод даже более эффективен, чем обычный наш стандартный: нога против штопора - ручка от себя до отказа...

- Хорошее открытие, - сказал я, и мы с Котловым на минуту замолчали.

"Хорошо, что захват воздуха из гидробачка на штопоре произошел у тебя, у такого опытного летчика-испытателя, - подумалось мне. - Случись это у летчика рядового, кто знает, что было бы!.."

- Ну что, закончим уже эпизоды? - продолжил вопросом наш разговор Василий Сергеевич.

- Нет, нет, что ты, рассказывай! - поторопил его я.

- Хорошо. Тогда я расскажу эпизод немножко "пострашнее"... - улыбнулся Котлов.

- Давай, давай. Меня все интересует.

- Проводились как-то испытания на штопор МиГ-двадцать один. И вот защелкой рычага управления двигателем - РУД сокращенно называется захватило намертво мою левую шевретовую перчатку. Представляешь, ерунда, вроде, перчатка, а чуть-чуть не погиб...

- А что случилось?

- Ввел я машину в штопор. Хлопок - и заглох на вводе от скоса потока двигатель. Но это не страшно... Нормальное явление... Нажал я на защелку и поставил РУД в крайнее заднее положение, чтобы перекрыть стоп-краном подачу топлива в двигатель. На этой машине уже нет, учти, рычага стоп-крана, а есть один РУД. Его движением от защелки назад и закрывается стоп-кран, перекрывается подача топлива. Защелка же является своего рода ограничителем нормального хода РУДа, чтобы, говоря понятнее, не выключить непреднамеренно двигатель. Понял эту механику?

- Понял, понял. Рассказывай...

- Подожди, сейчас я перчатку принесу, - Котлов поднялся со стула и быстро вышел из комнаты.

Через несколько секунд он появился снова, держа в руках перчатку.

- Точно такая перчатка, но только шевретовая. Вот за это место, Котлов взялся пальцами за низ перчатки, обхватывающий запястье руки, защелка РУДа и ухватила каким-то образом. Я вывел уже из штопора МиГ, и он на скорости четыреста километров в час под углом сорок пять градусов планирует к земле. Нужно мне запускать двигатель. Я...

- Какое это планирование? Он же пикирует! - прерываю Котлова.

- Ничего подобного, так он планирует. Аэродинамическое качество - три: с высоты тысяча метров три километра вперед пролетает.

- И ты начал запускать двигатель...

- Попытался... Но на защелку, потому, что под ней "закушена" перчатка, нажать не могу. Высота уменьшается и уменьшается... Уже, смотрю, три тысячи триста метров. Низко!..

- В общем, ты не можешь двинуть вперед РУД...

- Не могу двинуть вперед РУД, чтобы открыть им стоп-кран и запустить двигатель. Представляешь, какое глупое положение!

- Пробовал бы вырвать из перчатки руку.

- Пробовал! Сначала не получилось. Бросил тогда я ручку управления и стал правой рукой нажимать тоже на защелку. А потом рванул руку с такой силой, что даже кожу содрал, но все же высвободил ее из перчатки. Двигатель запустил очень низко: на высоте семьсот метров. Секунды до земли оставались... Представляешь, что могло бы быть?..

- Да-а... А перчатку ты, конечно, домой привез под защелкой?

- Под защелкой.

- Опасный случай. Кто же и когда мог подумать, что в полете может такое случиться?

- На то они и испытания. Новая, необлетанная техника...

- Доработали на заводе защелку?

- Доработали. Спилили на ней края и сделали закругления. С таким расчетом это сделали, чтобы, когда ставишь РУД в заднее крайнее положение, на защелку по-прежнему нужно было нажимать. А когда посылаешь РУД вперед, то на защелку не нажимаешь. Двигая РУД, нужно было преодолеть лишь на ее месте небольшую нагрузку. Вот такой был конец у этого случая...

Котлов замолчал. Молчал и я, раздумывая над его рассказом.

Потом Василий Сергеевич рассказал мне о посадках на УТИ МиГ-15 с остановленным двигателем, об испытаниях с остановленным двигателем на МиГ-21, в которых он был летчиком облета. После этих испытаний Котлов летал в строевые части и показывал летчикам имитации этих сложнейших по выполнению посадок.

- Много таких посадок пришлось выполнить? - спросил я.

- Штук шестьдесят...

- Значит, хорошо ими овладел?

- Овладел, конечно. Надо было!..

Да, в летно-испытательной службе всякое бывает!

Перегонял однажды Котлов реактивный истребитель с завода на каш аэродром и, как положено, после взлета поставил в положение "Убрано" рычаг шасси. Шасси же не убирались, но зато выпустились тормозные щитки. При уборке же щитков все было наоборот.

И как испытателю нужно в таких ситуациях хорошо знать опытный, дорогостоящий самолет, иметь какое-то особое чутье, чтобы посадить машину, как говорится, в целости и сохранности. И кроме этого, ему надо быть еще и мужественным человеком. Ведь в мирное время Золотые Звезды даются испытателям не за красивые полеты, а за героические дела. Эти героические дела и совершал Котлов. Ведь после "неудачных" его полетов истребители становились надежнее. А таких "неудачных" полетов у него было много.

Всякое случалось с Котловым в воздухе. Бывает иногда такой отказ, такая недоработка в конструкции, что, порой, инженеры даже не верят в то, что говорит после полета им летчик-испытатель. Ведь сколько раз ту же котловскую шерветовую перчатку давали на земле на "укус" беззубой защелке РУДа! И ни разу не получилось того, что получилось у Василия Сергеевича в полете на штопоре!

Были у Котлова на двухдвигательном Як-25Б пять случаев, когда перед самой посадкой оба РУДа находились в убраном положении в его левой руке левый двигатель, словно в нем сидел какой-то чертик и двигал свой РУД, уходил на максимальную тягу.

Котлов давал и правому двигателю полные обороты, уходил от земли на второй круг. Затем заходил на посадку. Садился. И все было нормально. Говорил на стоянке о случившемся технику самолета и ведущему инженеру. Они не верили. Никто не верил! Даже шутили: "Это вам показалось, товарищ полковник..."

Но все это повторилось еще четыре раза.

Тогда решили снять двигатель и проверить. Сняли. Установили его на испытательный стенд.

Во время всевозможных испытаний поймали наконец "с поличным" того "чертика", который орудовал своим РУДом. Сидел он в анероидном устройстве топливного насоса. Стало ясно: создаются такие условия (и персонально на этом только двигателе), когда срабатывает анероидное устройство топливного насоса и переводит его работу на максимал.

- Это еще что. А вот однажды был случай... - И Котлов начал новую поучительную историю.

...Я шел домой, мысленно вспоминая наш разговор с Василием Сергеевичем и представлял его то в кабине штопорящего самолета, то в кругу семьи, то на аэродроме задумчивым, сосредоточенным, готовым к новому полету в неведомое.

"Вся моя жизнь..."

Парашютисты-испытатели...

Два этих слова, соединенные вместе черточкой, слишком мало говорят о людях, занимающихся такой героической и романтической работой - испытанием парашютов и катапультных установок.

Да, парашютисты-испытатели - настоящие герои и властелины неба! Вот кому мужества и бесстрашия не занимать!

Когда, например, наши парашютисты Петр Долгов и Евгений Андреев покинули аэростат на высоте 25 458 метров, то они и только они в этот момент были истинными властелинами неба!

На высоте атмосферное давление было мизерным, нежизненным - 18 миллиметров ртутного столба!

Это у них была температура минус 66 градусов!

Их небо было не голубым - нашим, а темно-синим, почти космическим!

Для них зажглись днем звезды - яркие, немигающие...

У нас выросла целая плеяда замечательных парашютистов-испытателей.

Евгений Андреев, Алексей Быстров, Владимир Воронов, Николай Гладков, Петр Долгов, Николай Жуков, Петр Ищенко, Иван Кузьменко, Александр Колосков, Николай Никитин, Сергей Нечаев, Глеб Николаев, Владимир Петренко, Василий Романюк, Александр Савин... - вот основная группа испытателей, кому обязаны за надежность своих парашютов и катапультных установок наши десантники и весь летный состав Военно-Воздушных Сил.

Все названные мной выше товарищи прибывали на испытательную работу в разное время. Одни из них были учителями, другие - учениками. А иногда было и так: ученики обгоняли в испытательных делах своих учителей. И каждый из них - это пример мужества и бесстрашия!

Понятно, что не представляется возможным написать о всех интересных и опасных экспериментах и работах, проведенных на земле и в воздухе нашими парашютистами. Не могу написать и о всех испытателях. Но об Александре Савине, Николае Жукове, Евгении Андрееве и Василии Романюке не рассказать нельзя.

* * *

Заслуженный мастер спорта СССР, рекордсмен мира и Советского Союза, Герой Советского Союза Василий Григорьевич Романюк...

Мы сидим за столом друг против друга.

- Василий Григорьевич, с чего все началось? - задаю свой первый вопрос, имея в виду начало его парашютной карьеры.

Но, видимо, Романюк не понял меня.

- Началось с того, что русский человек, имя которому Котельников, изобрел авиационный парашют. До революции это было...

"Ладно, - думаю, - это тоже будет интересно для читателя, особенно для молодого" - и не перебиваю Романюка.

- В литературе, к сожалению, мало написано о том, как парашюты конструировались и испытывались, - продолжает Василий Григорьевич. - А ведь Россия - родина парашюта. Котельников - наша национальная гордость. Тяжелым было начало... Когда, например, Котельников закончил работу по конструированию парашюта, его друзья обратились к властям с просьбой помочь испытать изобретение. Но военное начальство того времени встретило парашют Котельникова в штыки. Генерал Кованько изрек тогда, словно ребенок: "Прыжок с парашютом - глупость. При прыжке у летчика оторвутся ноги". Вот так-то... И изобретение Котельникова после изрядной волокиты было отклонено. На всякий случай - начальство придумало и другую причину отказа: "Летчики, имея парашют, будут оставлять самолет в воздухе, лишь бы спасти свою жизнь". Но парашют был все равно испытан. Испытать парашют Котельникова взялся один из студентов Петербургской консерватории. Он прыгнул с моста, высота которого была пятьдесят метров. Парашют сработал безотказно...

- Интересно, интересно... А лично у вас с чего все началось?

- У меня все началось так. В тридцать третьем году я учился в Оренбургской летной школе. Стояли мы летом в лагерях. И вот однажды утром привезли свежие газеты. Не успел я развернуть газету, как услышал, что кто-то из курсантов восторженно крикнул: "Молодец, Евдокимов! Шестьсот метров свободного падения! Вот это дал!" Весь тот день в классах и на стрельбище мы только и говорили, что о затяжном прыжке Николая Евдокимова. А вечером, после отбоя, в нашей палатке вновь возник разговор о необычном прыжке и отважном парашютисте. Помню, кто-то из ребят сказал: "Интересно, а какой он собой этот Николай Евдокимов?" Начались, как в таких случаях бывает, высказывания. Каждый хотел сказать, каким он себе представляет героя-парашютиста. Мне он казался богатырем, человеком такой, знаете, сверхестественной силы, воли и выдержки. В тот момент, не скрою, я мысленно спросил себя: "А может ли совершить прыжок с парашютом такой обыкновенный человек, как я?"

- Василий Григорьевич, вы первый в мире человек, совершивший тысячу, две и три тысячи парашютных прыжков? Так ведь?

- Так, - отвечает мягким голосом Романюк и застенчиво улыбается.

- Ну, извините, что прервал. Это я для уточнения. Рассказывайте, Василий Григорьевич...

- Однажды я увидел на груди одного из наших командиров значок парашютиста. Это был первый настоящий "живой" парашютист, которого я и мои товарищи-курсанты видели воочию. И мы попросили его рассказать нам о своем прыжке. Рассказ был строг и лаконичен. Между прочим, он сказал тогда: "Прыгать с парашютом может каждый здоровый человек. Нужно только себя подготовить к прыжку, особенно психологически".

- И он вас этим разочаровал, конечно...

- Да, мы были несколько разочарованы. И в том, что парашютист рассказал, да и в нем самом не было ничего такого, что могло бы захватить, увлечь. Но тем не менее я твердо решил тогда тоже прыгнуть с парашютом. А потом в расписание наших занятий были внесены уроки парашютной подготовки. С нетерпением мы ждали первого урока. И вот, как сейчас помню, было это двадцать первого мая тысяча девятьсот тридцать третьего года, явился к нам преподаватель этой новой, интересной дисциплины. Явился с такой увесистой сумкой, по двум бокам которой были пришиты поручни. В ней, оказывается, лежал парашют. Ну, пока преподаватель излагал общие сведения о парашюте, все обстояло благополучно. Но когда курсанты, в том числе и я, стали задавать ему вопросы, относящиеся к выполнению самого прыжка, видим, он начал вроде бы смущаться. Это навело нас на некоторые подозрения. Один курсант встал и хитровато спросил: "Товарищ преподаватель, что вы могли бы посоветовать нам из своей практической работы в качестве парашютиста?" - "Знаете, товарищи, проговорил он растерянно в ответ, - я пока что инструктор-теоретик и прыжков с парашютом еще не выполнял..."

- Что, серьезно? Так и сказал?

- Да, так и сказал, - улыбнулся Романюк. - И как ни странно, откровение этого инструктора-теоретика возбудило со мне еще больший интерес к парашютным прыжкам. Я понял, что дело это не такое уж и простое и, очевидно, не очень-то легко дается. Мой интерес заметили командиры и решили назначить меня инструктором-парашютистом. Не дожидаясь пока меня постигнет участь "инструктора-теоретика", я решил во что бы то ни стало скорее совершить парашютный прыжок. И совершил его.

- Когда это было?

- В апреле тридцать четвертого...

- А последний прыжок когда вы выполнили?

- В июле шестьдесят восьмого...

- Это, значит, вы прыгали тридцать четыре года! И за это время совершили почти три с половиной тысячи парашютных прыжков! Причем больше половины из них - испытательные, экспериментальные и рекордные!

- Всякие были прыжки... Но запомнился мне, конечно, больше всего первый прыжок. Ведь с него все и пошло. За пять месяцев тридцать четвертого года у меня на счету было уже тридцать прыжков. А в следующем году я углубил свои познания в теории парашютного дела и провел первые экспериментальные прыжки. Прыгал с самолетов, выполнявших фигуры высшего пилотажа, совершал затяжные прыжки, провел интересный прыжок со штопорящего самолета. Вскоре в мою учетную карточку был занесен и сотый прыжок.

- Да-а, сто прыжков в то время... Интересно, а кто у нас пионеры парашютного дела?

- Пионеры? - переспрашивает Василий Григорьевич. - Пионерами и основоположниками парашютного дела в Советском Союзе были: Минов, Мошковский, первый укладчик парашютов Баранов, Паваляев, Фреман и другие товарищи. Все они из среды летного состава.

- Вероятно, введение парашюта для летного состава диктовалось жизненной необходимостью?

- Да, именно, диктовалось, как вы говорите, жизненной необходимостью. И в первую очередь нужно было дать его летчикам-испытателям. Потому что при аварии самолета и невозможности ликвидировать ее в воздухе летчик и экипаж могли выпрыгнуть с парашютами и благополучно приземлиться. Случай спасения в двадцать седьмом году летчика-испытателя Громова, а позже летчиков-испытателей Писаренко и Бухгольца подтвердили необходимость введения в авиации друга летчика - парашюта.

- Хорошо вы сказали: "друга летчика"... И даже можно сказать: "надежного друга летчика"...

- Да, это так, и назвали парашют "другом летчика" еще давным-давно...

- Я где-то читал, что в самом начале у летного состава было недоверительное и даже пренебрежительное отношение к парашюту. Верно ли это?

- Верно. Было недоверие... Но случаи спасения летчиков-испытателей изменили его. А в тридцатом году парашют был признан всем летным составом наших Военно-Воздушных Сил. Кстати, к этому году всеми нашими пионерами-парашютистами было совершено около ста парашютных прыжков.

- Я понимаю так: все наши первые парашютисты были испытателями. Потому что нужно было испытать и разработать основные направления как в методике подготовки к прыжку, так и в способах отработки и совершения прыжка. Да и не только это? Правильно?

- Да, был разрешен ряд таких вопросов: какой, например, подобрать самолет для тренировочных прыжков, как отделяться от него, как раскрывать главный, а когда потребуется, то и запасный парашют, как приземляться и так далее. Были подобраны высота полета, условия погоды, при которых можно было совершать прыжки. Ведь уже в тридцать первом году потребность развития парашютизма была такой, что необходимо было готовить кадры инструкторов будущих руководителей Парашютных прыжков. В июне этого года в городе Гатчино был созван сбор, на котором подготовили первую группу инструкторов-парашютистов. По приезде в свои военные округа они начали проводить тренировочные прыжки с летным составом...

- И кто же они, эти первые-первые?

- Минов, Мошковский, Баранов, Александров, Березкин, Евдокимов, Кудрявцев, Ольховик, Петров и Фотеев, - четко ответил Василий Григорьевич. И я лишний раз убедился, как ему дорого дело, которому он посвятил большую часть своей жизни, раз так хорошо знает его историю.

- Василий Григорьевич, а кто из женщин у нас первыми совершили парашютные прыжки?

- Чиркова и Федорова. Федорова стала даже мастером парашютного спорта... Немного позже стали прыгать Камнева, Яковлева, Куталова и многие другие наши девушки. Интересно все это... - Василий Григорьевич задумался на некоторое время, а затем снова заговорил: - В тридцать втором году в Евпатории был проведен второй всесоюзный сбор инструкторов. Первые инструкторы-парашютисты, выпущенные в Гатчино, готовили на нем новые кадры инструкторов. Семьдесят пять инструкторов-парашютистов было подготовлено на этом сборе! Многие из них стали потом знаменитыми парашютистами. Это Кайтанов, Афанасьев, Зворыгин, Шорин, Козуля, Кабанов...

- Наш Александр Иванович Кабанов?

- Да, наш Александр Иванович Кабанов и наш Виктор Дмитриевич Козуля... Но только Кабанов и Козуля в тридцать втором году не были еще "нашими", служили они тогда в других частях. Козуля был истребителем, Кабанов бомбардировщиком... Участники евпаторийского сбора осваивали прыжки с самолета Р-5, впервые совершали прыжки в море. Прыгал с виража Мошковский, с задержкой в раскрытии прыгали Ольховик и Евдокимов. Восемнадцатого августа Петров установил рекорд высотного прыжка без кислородного прибора. С пяти тысяч двухсот метров он прыгнул! А двадцать второго сентября Афанасьев прыгнул с двух тысяч метров и сделал затяжку четыреста метров! Вскоре наша промышленность освоила изготовление спасательных и тренировочных парашютов из отечественных материалов, стала выпускать их в нужном количестве.

- А Осоавиахим когда начал действовать?

- В тридцать третьем году руководство как учебным, так и спортивным парашютизмом среди населения взял на себя Осоавиахим, теперь он называется ДОСААФ. Кадры парашютных инструкторов стала выпускать уже созданная для этого Высшая парашютная школа Осоавиахима. Ее руководителем был назначен Мошковский. Первыми ее инструкторами были: Остярков, Балашов, Логинов, Жеребцов, Обувалов, Кауров, Санфиров, Яров и другие.

- Василий Григорьевич, как хорошо вы все это знаете!..

- Ну, как же! Вся моя жизнь... В этом же тридцать третьем году Высшая парашютная школа подготовила и показала в День авиации исключительно эффектное зрелище - одновременный прыжок шестидесяти двух парашютистов-осоавиахимовцев...

- Комсомол тогда тоже вовсю действовал!

- Да, большая роль в развитии парашютного спорта в нашей стране принадлежит комсомолу и партии. С их помощью парашютный, планерный и самолетный спорт превратились в любимое занятие рабочей и колхозной молодежи. Вот вы в аэроклуб когда поступили?

- В тридцать восьмом году.

- Перед войной, можно сказать...

- Да. Гомельский аэроклуб никогда не забуду!.. Инструктор Николай Левданский... Командир звена Попова, начлет Шатило, инструктор парашютной подготовки Хачатурян... Курсанты, Белоусов, Брайков, Агеенко, Тася Баскина, Алла Коваленко... Сколько хороших людей связали свою жизнь с авиацией!..

- Многих и сейчас помните?

- Да. Вижу даже их лица. Был бы художником, нарисовал бы их... Техник самолета Мельников - такого огромного роста дядя, ботинки сорок последнего размера носил. Как поставит, когда летит с тобой за пассажира, ноги на педали - не сдвинуть их!.. После полетов любимым его обращением к нам было: "А ну, артисты, за бензином!" Бензосистему тогда еще ведрами заправляли... Но мы отвлеклись... Скажите лучше, когда пошли парашютные рекорды? Рекорд за рекордом...

- В тридцать третьем году. Зворыгин, Кайтанов, Евсеев и Евдокимов устанавливают ряд рекордов по затяжным прыжкам. Евсеев падает, не раскрывая парашюта, семь тысяч пятьсот метров, проходит это расстояние за сто тридцать две с половиной секунды и раскрывает парашют в ста пятидесяти метрах от земли. Тридцать четвертый и тридцать пятый годы приносят новые и новые рекорды и достижения. Становятся известными такие парашютисты, как Афанасьев, Лисичкин, Аминтаев, Козуля, Щукин, Полосухин, Харахонов, Балашов, Камнева, Яковлева, Куталова, Федорова и другие.

- В этих, "других", и вы, наверное?

- Я имел уже более ста прыжков в то время. Так что...

- Так что и вы были знаменитым!

- Не знаю...

- Василий Григорьевич, а вы участвовали в сборах, которые проводил Осоавиахим.

- Да. Но немножко позже... Вообще Осоавиахим сильно помог развитию и популяризации парашютных прыжков. Спортсмены-парашютисты Осоавиахима, подготовленные в аэроклубах без отрыва от производства и учебы, принимали участие во всех ежегодных авиационных праздниках. Если в тридцать третьем году, как я уже говорил, прыгали шестьдесят два человека, то в тридцать пятом году прыгали одновременно уже сто пятьдесят парашютистов-спортсменов Осоавиахима. А в тридцать шестом году цифра парашютного десанта выросла до двухсот двадцати пяти человек.

- Да, очень много подготовил Осоавиахим до войны не только парашютистов, но и летчиков.

- Это так. Парашютный спорт в нашей стране стая до войны подлинно массовым. Аэроклубами Осоавиахима было подготовлено сто сорок восемь тысяч парашютистов. А с парашютных вышек прыгали более шести миллионов человек... В тридцать четвертом году было установлено звание "Мастер парашютного спорта СССР", которое присвоили лучшим инструкторам-парашютистам. А в мае тридцать пятого года ЦИК СССР наградил орденами Советского Союза "За выдающиеся заслуги в развитии парашютизма" многих мастеров парашютного спорта. Вскоре была награждена еще одна группа инструкторов. А в сороковом году Советское правительство наградило орденами и медалями лучших парашюто-строителей... Упорным трудом осваивались в то время новые парашютные ракорды. Осваивались прыжки с высот в десять-одиннадцать тысяч метров, затяжные прыжки до восьми тысяч метров, групповые высотные, высотные ночные, на воду, со всех фигур пилотажа, на больших скоростях полета самолета...

- Василий Григорьевич, а кто ваш учитель?

- Харахонов. Василий Иванович Харахонов, - с гордостью отвечает Романюк.

- У вас есть Харахонова фотография?

- Есть.

- Покажите.

Романюк принес фотоальбом, достал из него фотографию и подал мне.

- Вот он...

Взглянув на лицо Харахонова, я почти воскликнул:

- Ух, какой!..

Да, это было сложенное из самого, кажется, мужества лицо! От него так и веяло отвагой и храбростью.

- Хороший у вас был учитель... А когда вы стали испытателем?

- В тридцать шестом году. В то время конструкторы начали создавать новые парашюты, отвечающие строгим требованиям тех лет. И их надо было испытывать. Возникла, таким образом, необходимость подготовить кадры мастеров парашютно-испытательной службы. Однажды, когда я уже служил начальником ПДС, меня вызвал инженер Шацкий и сказал: "Вы, товарищ Романюк, имеете более ста прыжков, многие из которых носили экспериментальный характер. Командование решило предложить вам испытание парашютов. Как вы относитесь к этому?" Я, конечно, с радостью дал свое согласие. А когда прибыл к испытателям, с большой охотой взялся за это новое для меня дело. Многие парашютисты, работавшие над испытанием парашютов, помогали мне на первых порах своими советами. Среди них был и Николай Васильевич Низяев большой мастер укладки парашютов, мужественный парашютист. В то время ему шел пятьдесят седьмой год, но тем не менее он продолжал выполнять прыжки с парашютом.

- Я хорошо знаю Николая Васильевича. Как он сейчас, жив-здоров?

- Да. Недавно отмечали его восьмидесятилетие...

- Ветеран!..

- Мои беседы с Низяевым всегда были задушевны и интересны. Он рассказывал о первых испытателях опытных парашютов - Мошковском и Пинаеве, передал мне много черт, характеризующих особенности испытательного прыжка, поведал о том, что поучительного следует взять у того или иного парашютиста, рассказывал многочисленные эпизоды, сопровождающие испытания каждого парашюта. И, быть может, для того, чтобы вдохновить меня на выполнение предстоящих ответственных испытаний, Николай Васильевич часто говорил: "Ваш прыжок, товарищ Романюк, закончится благополучно. Я это вижу по всему ходу дела..."

- Интересный это человек. Сколько у него парашютных прыжков?

- Около полутора сотен. Были экспериментальные и испытательные...

- Да, хорош был парашютный укладчик!

- Ну, а с некоторыми из первых испытателей парашютов я был уже знаком. Это Виктор Евсеев и Александр Кабанов. Летчик по специальности, виртуозно владевший пилотированием новейших истребителей, Евсеев был не менее выдающимся мастером и парашютного спорта. Установив в то время мировой рекорд затяжного прыжка, он также с воодушевлением готовился и к прыжку из стратосферы. Евсеев был испытателем опытных парашютов, вносил в это дело богатый опыт парашютиста-экспериментатора. Не менее замечательна деятельность в этой области, - продолжал Романюк, - и генерал-майора Кабанова. Его работы по испытаниям самолетов имеют крупное значение для авиации. Но он много времени уделял и прыжкам с парашютом, достиг в этом деле большого мастерства.

- Его я тоже хорошо знаю, Продолжительное время он руководил всей нашей испытательной работой... Василий Григорьевич, а какое было ваше первое испытание?

- Вы не хуже меня знаете, что советские парашютисты, так же как и советские летчики, испытывают не только отечественные, но и зарубежные конструкции. Первый из испытанных мною парашютов как раз и был заграничный парашют, изготовленный фирмой "Гофман". Задача испытаний заключалась в том, чтобы использовать все лучшее, что имел в себе данный экземпляр. Не помню уже, сколько прыжков я с ним выполнил, но эти первые мои испытания закончились хорошо. Потом я еще и еще испытывал иностранные парашюты...

- Какие ваши впечатления от испытаний заграничных парашютов?

- Заграничных?

- Да...

Отдельные заграничные парашюты, с которыми довелось работать, неудобны в эксплуатации и, по существу дела, не пригодны для прыжков с современных самолетов. Помню, особенно неудачным оказался испытанный мной один зарубежный парашют. Никогда я не прыгал с таким примитивным несовершенным парашютом, как этот. Прыжок с ним "врезался", как говорится, в мою память навсегда. Ну представь себе, я в воздухе. Выдернув вытяжное кольцо, по привычке бросаю вверх свой взгляд, чтобы убедиться в нормальном раскрытии купола. Но... из-за несовершенства конструкции подвесной системы купола мне не суждено было это увидеть! Крепление парашюта было устроено только в одной точке - на спине. На всем пути снижения к земле меня вращало и раскачивало. Попытки управлять парашютом ни к чему не привели.

Закончив испытание, я с чувством облегчения сбросил с себя этот парашют, твердо решив с ним больше никогда не прыгать.

- Вообще-то, пренебрегать...

- Да, - подхватил мою мысль Романюк, - пренебрегать испытанием и самого несовершенного иностранного парашюта не стоит: даже из примитивной конструкции можно извлечь ценную деталь, которая удачно дополнит новейший парашют. Я это знаю. Но уж больно осточертел мне этот парашют... А однажды был к нам доставлен трофейный парашют, который тоже следовало испытать. Его конструкция была своеобразной. Никто из нас еще такой не встречал. Было даже непонятным, как уложить этот парашют. Ведь никакой инструкции о том, как им пользоваться, не было. Тогда на помощь к нам пришел Николай Васильевич Низяев. Он принялся детально изучать парашют, часами не выпуская его из своих рук. И вскоре сумел все же уложить его.

- А кто должен был прыгать?

- Совершить прыжок следовало мне. И вот вместе с Низяевым уходим на аэродром. Там он еще раз проверил, насколько надежно подогнана каждая лямка, и по-отечески сказал: "Ну, что ж... Счастливого пути, товарищ Романюк! Прыжок будет выполнен благополучно!" Странное чувство охватило меня, когда я направился к самолету для выполнения прыжка. "Ведь парашют, которому я доверяю свою жизнь, - думал я, - захвачен у врага..." Но потом, вспомнив, что его уложил Николай Васильевич, я успокоился. А через два десятка минут трофейный парашют благополучно доставил меня на землю.

- И никаких, даже малейших ЧП?

- Никаких...

- Но вообще-то у вас были ЧП в воздухе, и, честно говоря, не раз...

- А почему в воздухе?

- Ну, а где? Не на земле же...

- Бывают и на земле! Обычно принято думать, что примечательные события, сопровождающие жизнь парашютиста, происходят с ним только в воздухе. Это неверно. Например, приземление - это очень ответственный момент парашютного прыжка. За время работы в качестве парашютиста мне приходилось приземляться в самой различной обстановке. Но одно из приземлений при испытании опытного парашюта, пожалуй, навсегда останется у меня в памяти.

- Это интересно... Расскажите...

- Мне предстояло совершить прыжок с высоты семь тысяч метров. Через некоторое время после отделения от самолета я раскрыл парашют. Раскрыл и снижаюсь. Но оказалось, что расчет на сбрасывание был сделан штурманом неточно и меня отнесло в район одной деревни. С высоты шестьсот - семьсот метров я заметил ровную поляну и, решив приземлиться на ней, открыл запасный парашют. Вверху ветерок был небольшой, но, когда мне оставалось снижаться двести - триста метров, он у земли значительно усилился, достигнув десяти двенадцати метров в секунду.

- Это уже не ветерок...

- Да, это уже не ветерок... И меня отнесло дальше поляны. Приземлился я на колхозном огороде. Погасить парашюты не удалось, и сейчас же после приземления они, наполненные воздухом, потащили меня по огороду. На краю огорода запасный парашют запутался в кольях. Однако силой наполненного воздухом главного парашюта сорвало и потянуло часть изгороди. И парашют потащил меня все дальше и дальше. Потащил через ложбину, камни, ухабистую дорогу... Скоростенка, скажу вам, была приличная. А навстречу мне бежала вся деревня: дети, женщины, старики... Как только парашют вынесло за пределы огорода, ветер поднял его кверху и бросил на провода телеграфной и электрической сети. Меня потянуло в воздух. Какое-то мгновение купол парашюта находился по одну сторону проводов, а я висел по другую. Затем произошло то, чего и надо было ожидать: электрические провода соединились с телеграфными и высекли целую молнию. Я инстинктивно закрыл глаза и в этот момент камнем полетел вниз. Раскрыв глаза, увидел порванные провода, сваленные два столба, все еще наполненный воздухом купол парашюта и группу колхозников. Испугавшись, что купол потянет меня дальше, я крикнул: "Держите парашют!" Когда поднялся с земли, то увидел, что добрая половина деревни лежит на нем. Встреча была радостной и восторженной. Убедившись, что парашют дальше меня не потянет, колхозники оставили его и приблизились ко мне...

- Зимой это произошло?

- Нет, летом. Был жаркий полдень, и вид человека, одетого в меховой комбинезон, шлем, меховые собачьи унты, сами понимаете, вызвал у колхозников искреннее недоумение. Помню, седенький старичок подошел ко мне вплотную, пригнулся, погладил рукой ворс унтов и, улыбнувшись, спросил: "И откуда тебя, сынок, принесло к нам? Свалился, как ангел с небес!"

- Сколько же метров вас волокло по земле?

- Вместе с колхозниками я прошел по тем местам, через которые меня проволок парашют. Расстояние от места приземления до телеграфных столбов равнялось примерно пятистам метрам.

- Ничего себе...

- Да "пропахал" порядком...

- Расскажите еще что-нибудь интересное. О свободном падении, например. Об автоматах, конструкторах...

- Когда я работал в строевой части инструктором парашютного дела, мною было подготовлено немало парашютистов-перворазрядников. Почти все они выполняли свои прыжки уверенно. Но был один товарищ, который закончил прыжок неудачно. Из-за растерянности он раскрыл парашют на очень маленькой высоте и повредил себе ноги. Были отдельные случаи неудачных прыжков и в других частях. Поэтому понятной была та радость, с которой я и мои товарищи встретили весть о конкурсе на лучший прибор, автоматически раскрывающий парашют. Такой прибор мог оказать неоценимую помощь, особенно при подготовке перворазников. Если не раскроет парашюта сам прыгающий, то за него раскроет прибор. Вот такая механика... И понятно, что каждый из нас, инструкторов, с нетерпением ждал результатов конкурса. Мне потом стало известно, что наши конструкторы приняли деятельное участие в этом конкурсе. Наконец, результаты конкурса были опубликованы. Первая премия была присуждена братьям Дорониным. Три брата... Их имена были для авиации еще неизвестны...

- Николай Доронин... - начал я.

- Владимир и Анатолий... - дополнил Романюк и продолжил:

- Задолго до испытания этих приборов я был приглашен на одно совещание. Там должны были демонстрировать свои приборы братья Доронины и конструктор Титов, прибор которого был удостоен второй премии. Я, конечно, не один ехал... И вот по дороге к нам подошли два молодых человека, одетых в форму железнодорожников. Тот, что был постарше, представился: "Николай Доронин..." Вот так я и мои товарищи познакомились с Дорониными, замечательными конструкторами парашютных приборов.

- Кто из них был инициатором и руководителем работы?

- Николай. Он руководил работой своих двух братьев по изобретению и вел дела, связанные с испытанием и изготовлением первых серийных экземпляров прибора.

- А кто испытывал в воздухе эти приборы?

- Испытания приборов братьев Дорониных и Титова в основном проводили Аминтаев, инженер Гульник и я. Совершил я тогда девятнадцать затяжных прыжков. Первый из них выполнялся с высоты тысяча двести метров, причем свободное падение не превышало по времени десяти секунд.

- Хорошо прибор Дорониных работал?

- Отлично работал! Затем высота увеличивалась и увеличивалась, а вместе с ней увеличивалось и время свободного падения. Наконец, я получил задание совершить прыжок с высоты семи тысяч метров; раскрыть парашют должен был полуавтомат через восемьдесят секунд после моего отделения от самолета. В пять часов утра я был на аэродроме. Погода была отличной. Вместе со мной на аэродром прибыли инженеры, Николай Доронин, летчики. А техники самолета прибыли еще раньше.

- С какой машины должны были прыгать?

- С бомбардировщика ДБ-3.

- Незадолго до старта летчик Калмыков, штурман Шашков, радист Павлов и я провели коротенькое предполетное совещание. Разрешив вопросы, которые могли возникнуть при выполнении задания, мы заняли свои места в кабинах... Когда солнце поднялось над горизонтом, Калмыков вырулил самолет на старт и взлетел. Калмыков набирал высоту, Шашков уточнял расчет на сбрасывание, а я сосредоточенно смотрел на доску радиста. Там должна загореться белая лампочка - сигнал: "Самолет набрал семь тысяч, парашютисту готовиться к прыжку"... И вот она, белая лампочка, загорелась! Сразу же включаю свой маленький кислородный приборчик. Люк самолета уже открыт радистом. Медленно подбираюсь к нему. В его просвет мне видны очертания местности. Тем временем на приборной доске загорается зеленая лампочка. Это сигнал от штурмана, означающий: "Прыгай!"

Опускаюсь в люк и, отделившись от самолета, включаю полуавтомат. Падаю с огромной скоростью. Упругий воздух обжигает холодом лицо. Мне нет нужды заботиться о раскрытии парашюта - его раскроет прибор в точно заданное время. И вот я падаю, падаю... При малейшем вращении тела движениями рук и ног его прекращаю. Несмотря на большие скорость и высоту, через очки хорошо вижу ориентиры на местности. Скорость увеличивается; я пролетаю не менее шестидесяти метров в секунду. А земля все ближе и ближе...

- Вы, конечно, прибор контролируете?

- Конечно, контролирую. Ведь испытания же... Наконец, я почувствовал сильный рывок, и мое падение сразу затормозилось. Парашют раскрылся полуавтоматом. Расчет на приземление был сделан точно, и я опустился на аэродроме, неподалеку от командиров, провожавших меня в воздух. Совершив этот прыжок, мы завершили последний этап в испытаниях прибора. Работал он отлично!

- Значит, все обошлось благополучно?

- Да, на этот раз все обошлось. Но, помню, однажды у меня парашют раскрылся не под воздействием полуавтомата, а сам... Я отделился от бомбардировщика, когда он летел на большой скорости. Сразу же началось беспорядочное вращение. Однако уже на пятой секунде мое тело стало управляемым. А на двадцать третьей секунде - прыгал тогда с шести тысяч метров и затяжка в раскрытии должна быть большей - я почувствовал сильный динамический удар. Мелькнула мысль: "Парашют раскрылся самопроизвольно".

Самочувствие было скверным. Оно усугублялось еще и физическим недомоганием: тело в подвесной системе занимало крайне невыгодное положение. Плотно застегнутый воротник мехового комбинезона сильно затруднял дыхание. Неясность положения волновала. Открыл запасный. Но положение не улучшилось. Воротник все туже обхватывал мое горло, а расстегнуть его не было никакой возможности. Временами дыхание совершенно прекращалось. Парашют, как назло, опустил меня на лес. В полусознательном состоянии я обхватил руками ствол сосны и встал, упершись ногами в ответвление. Сразу же почувствовал облегчение, свободно вздохнул всей грудью. Не без труда освободился на сосне от подвесной системы и спрыгнул на землю. Высоковато было... Смотрю: ко мне мчится Шацкий на мотоцикле. Зная, что я не курю, он все же предложил папиросу, сказав: "Потяни, Романюк, необходимо для успокоения нервов..."

- И что же с парашютом было?

- Осмотрели его и установили: первая и вторая шпильки вытяжного троса произвольно вышли из своих конусов, купол наполнился воздухом, а третья шпилька при динамическом ударе согнула ранец. Он-то и навалился мне на голову... Это был мой четырехсотый прыжок... Вскоре в шпильках и конусах сделали небольшие изменения, чтобы таких случаев больше не повторялось.

- Да, все неприятности, которые сулит недоработанная конструкция, испытатели берут на себя...

- Поэтому мы и называемся так.

- Ну, а о новых парашютах, Василий Григорьевич...

- О новых?.. Наша промышленность создала самолеты более совершенной аэродинамической формы. Большие скорость и высотность были отличительными чертами этих машин. И обычный парашют, с которым мы совершали ранее прыжки, оказался, разумеется, малопригодным для прыжков со Скоростных самолетов. Как говорится, время диктовало парашютизму свои новые задачи. Встал вопрос: кто создаст парашют, отвечающий возросшим требованиям? Конечно, здесь нужен был человек, не только знающий пути развития современного парашютизма и обладающий незаурядными конструкторскими способностями, но и сам прыгающий с парашютом. Таким человеком был Николай Александрович Лобанов - орденоносец, одаренный инженер, знаток парашютизма, парашютист-экспериментатор, имевший и испытательные прыжки. Позже он стал лауреатом Государственной премии. И вот Лобанов совместно с коллективом конструкторов создал парашют, способный выдержать динамический удар очень большой силы.

И нам, испытателям, следовало выполнить прыжки со скоростных самолетов и испытать его.

- Это был ПЛ-3М?

- Да, знакомый всем авиаторам ПЛ-3М.

- Не только знакомый, но и любимый всеми авиаторами. Интересно, как проходили его испытания. Рассказывайте, Василий Григорьевич...

- В создании ПЛ-3М и его испытаниях, - начал свой рассказ Романюк, велика была роль ближайшего помощника конструктора - инженера Глушкова. Он выполнил трудоемкую работу по математическим расчетам парашютного прыжка и достиг в этом деле больших успехов. Мы благодарны были Глушкову за то, что еще задолго до выполнения наиболее ответственных наших прыжков имели на руках основные данные, характеризующие прыжок: силу динамического удара, скорость парашюта и парашютиста в первую, вторую и третью секунды после раскрытия. Это, как вы сами понимаете, давало возможность парашютисту-испытателю видеть предстоящий прыжок в деталях. Немало над этим также поработали и инженеры Ткачев и Чуриков, которые часто присутствовали при испытаниях, делая выводы и заключения по исправлению дефектов, обнаруженных в процессе испытаний.

- Ну, а сам-то Лобанов разве не присутствовал при испытаниях?

- Почему же не присутствовал. Присутствовал. И после каждого прыжка между мной и им происходил обстоятельный разговор. Он спрашивал: "Насколько силен динамический удар? Удобно ли управлять парашютом в воздухе?" И так далее. Но новый парашют вел себя отлично. Это я всегда говорил ему, это же говорю и вам. А теперь давайте я расскажу о парашютном кислородном приборе. Хотите?

- Конечно. Рассказывайте, Василий Григорьевич...

- Вы знаете, что с бурным развитием авиации возникла необходимость освоить большие высоты так, чтобы каждый летчик мог работать на них так же непринужденно, как он работает и на небольших высотах. Но на больших высотах воздух довольно сильно разрежен. Значит, летать и прыгать без вдыхания кислорода там очень опасно. Надо было, таким образом, создать компактный кислородный приборчик парашютиста, который можно было бы при прыжке с самолета иметь при себе. Вскоре такой прибор был создан нашей промышленностью. Он прост в эксплуатации, легок, компактен и, что самое главное, безотказен. Кислорода же он вмещает столько, что его вполне хватает для выполнения любого парашютного прыжка. Испытывая этот прибор, я выполнил пятнадцать различных прыжков. Действовал он отлично и был принят для серийного производства.

- Вероятно, вначале вы испытывали его в барокамере?

- Нет, не так. Не прибор в барокамере я испытывал, а сам тренировался. Прежде чем начать высотные прыжки, я, увеличивая и увеличивая "высоту", "поднялся" в барокамере на десять тысяч метров. Затем выполнил без кислородного прибора прыжки с пяти тысяч метров. Вот такая тренировка... А уже потом прыгал с прибором с семи и восьми тысяч метров. Для того чтобы изучить условия высотного прыжка в ночных условиях, я вместе со своими товарищами прыгал ночью с пяти тысяч метров...

- А как испытывался прибор, раскрывающий парашют на заданной высоте?

- После создания и испытания прибора, полуавтоматически раскрывающего парашют в заданное время, конструкторы предложили несколько новых, более усовершенствованных проектов. К таким приборам относился автомат...

- Автомат?..

- Да, автомат! Автомат конструкции инженера Саввичева. Испытания его были поручены Виктору Дмитриевичу Козуле, мне и инженеру Гульнику. Лично мой прыжок должен был совершиться с высоты полторы тысячи метров. И вот отправились мы, значит, в полет. Самолет, как сейчас помню, пилотировал летчик-испытатель Павел Базанов. На высоте тысяча пятьсот метров я оставил машину. Началось свободное падение. Но в отличие от прибора братьев Дорониных наш новый автомат раскрывал парашют не в заданное время, а на заданной высоте.

- Большой шаг вперед!

- Не шаг, а несколько шагов! Удобство парашютисту колоссальное!.. В моем прыжке этот автомат должен был раскрыть парашют на высоте девятьсот метров. И он точно на этой высоте раскрыл. Последовал сильный динамический удар. Я бросил вверх взгляд и увидел... разорванный купол. Оказывается, разорвался он от динамического удара. Естественно, такой купол не смог задержать моего падения, и я стремительно стал приближаться к земле, причем меня стало вращать в правую сторону. Конечно, я сразу же принял меры к тому, чтобы открыть ранец запасного парашюта. Старался выполнить это спокойно и неторопливо. Наконец, купол запасного парашюта вышел из ранца, пошел вверх и... запутался в стропах главного парашюта. А скорость, с которой я падал, нарастала и нарастала. Я тянул на себя стропы запасного, старался распутать их, но ничего не выходило. Когда до земли оставалось метров восемьдесят сто, я рванул обеими руками половину строп на себя, и этим дал возможность запасному куполу наполниться воздухом. И сразу же приземлился на болотистой лужайке.

- Наверное, жутковато при таком падении было?

- Не легко, конечно. Но раз уж такое дело "разыгралось" - теряться нельзя...

- Да, вам, парашютистам, теряться никогда нельзя! Ну, что же, Василий Григорьевич, спасибо вам за рассказ. Слушал бы вас и слушал. Но время уже позднее... Да и утомил я вас своими вопросами... Вы уж извините...

- Ничего, мне тоже было приятно обо всем этом вспомнить...

Мы попрощались.

На улице было по-осеннему свежо и прохладно. Но дождь, пока мы беседовали с Василием Григорьевичем, перестал. Чистое, подсвеченное звездами небо висело над головой. Стоя у подъезда дома Романюка, я вглядывался в это небо и думал: "Почти три с половиной тысячи раз один на один с небом!.. Какой мужественный, по-настоящему влюбленный в свое дело человек!.."

В обнимку с небом

Мастер спорта, рекордсмен Советского Союза и мира, подполковник Савин Александр Георгиевич стал парашютистом-испытателем в 1950 году, в возрасте сорока лет.

В 1927 году Саша Савин после окончания семилетней школы работал на мельнице. Масленщик, подсобный рабочий, сменный машинист...

В 1931 году комсомол принял шефство над Военно-Воздушным Флотом, был дан призыв: "Молодежь, на самолеты!" В этом же году Савин стал членом ВКП(б), а в мае следующего, 1932 года уехал на учебу в Вольскую летно-техническую школу, которая вскоре должна была перейти на подготовку только авиационных техников.

В январе 1935 года младший авиатехник Савин прибыл в 21-ю авиационную бригаду и стал помощником бортового техника огромного четырехмоторного корабля ТБ-3. Здесь он познакомился с летчиком Николаем Гастелло, будущим Героем Советского Союза, совершившим бессмертный подвиг в июне 1941 года, встретился и подружился с Василием Романюком. Романюк занимал тогда должность штурмана самолета ТБ-3 и по совместительству был начальником парашютно-десантной службы эскадрильи.

В то время в авиабригаде почти весь личный состав очень увлекался парашютным спортом. Немалая заслуга в этом принадлежала начальнику парашютной подготовки бригады Василию Ивановичу Харахонову. Он был блестящим парашютистом, много прыгал с парашютом, совершая очень сложные экспериментальные прыжки, зажигая своим примером летный и технический состав. В частности, Харахоновым был проведен в 1935 году эксперимент по спасению тяжело раненного члена экипажа при покидании самолета, терпящего аварию.

Во время полета ТБ-3 на высоте 1000 метров Харахонов подтянул "тяжело раненного" парашютиста Федюнина к двери и, крепко держась левой рукой за подвесную систему его парашюта, а правой - за кольцо раскрытия, покинул вместе с ним корабль.

Через три секунды Харахонов открыл парашют Федюнина, сам же продолжал свободное падение еще десять секунд. Затем он открыл свой парашют и таким образом приземлился раньше Федюнина. Быстро сбросил с себя подвесную систему и побежал встречать "тяжело раненного" товарища.

Василий Иванович Харахонов был человеком беспримерного мужества и отваги. Во время Великой Отечественной войны он героически погиб при выполнении боевого задания.

Но еще до войны Василий Иванович подготовил себе хорошую смену. Многие парашютисты обязаны ему своим мастерством. В их числе и Александр Савин, выполнивший первый прыжок 13 мая 1935 года.

В этом первом прыжке Савину казалось, что его парашют, словно зацепившись за невидимый крюк, повис в воздухе. Но прошло еще время, и стремительно надвинулась земля. Встреча с ней была выполнена так, как учили: на ноги и правый бок.

После отделения во второй раз от самолета Савин рванул кольцо, не выждав необходимых трех секунд. Ему показалось, что парашют не раскрылся.

Савин дернул кольцо еще раз и еще...

Оказывается, вытяжной парашютик и верхняя часть купола основного парашюта зацепились за бомбодержатели внешней подвески бомб.

К счастью, несмотря на то, что купол был в нескольких местах порван, приземление прошло благополучно.

"Довольно! Прыгать больше не буду!" - сказал со злостью Александр, гася парашют. Но это была только первая реакция...

Во время разбора прыжков Харахонов строго спросил:

- Кто раскрыл парашют раньше времени? Выйти из строя!

Александр сделал три шага вперед и повернулся лицом к строю.

- Савин ваша фамилия? Второй прыжок? - Харахонов смотрел то на Александра, то в список прыгавших.

- Так точно!

- Что же это вы поторопились?.. Нельзя так... - уже более спокойным голосом проговорил Василий Иванович и по-товарищески положил руку на плечо Савина.

- - Сам не знаю... - неопределенно ответил Александр.

- Ничего, это бывает. Но при выполнении следующих прыжков не торопитесь...

- Свою ошибку я понял...

- Ну вот и отлично. Все будет хорошо, дорогой.

Савин смотрел широко раскрытыми глазами на Харахонова, весь вид которого внушал бесстрашие, и думал: "Буду прыгать! Обязательно буду!.."

И Савин прыгал. За время непродолжительной службы в 21-й авиабригаде он выполнил семнадцать парашютных прыжков.

Савин навсегда полюбил парашютные прыжки, эту работу, в которой дерзкая смелость слита с трезвым расчетом. И эта любовь, правда, значительно позже определила его основную профессию в жизни.

В феврале 1936 года Василия Романюка и Александра Савина вызвали в Москву в отдел кадров ВВС и предложили им работу испытателей. Они согласились. Романюк был назначен начальником парашютно-десантной службы эскадрильи, а Савин - борттехником-испытателем.

Савин работал и летал на модифицированном самолете ТБ-3, на котором были установлены более мощные, чем на ТБ-3 первой серии, моторы, четырехлопастные воздушные винты, изменено оборудование кабин.

Александру нравилась эта машина, нравилось работать на ней, но мечта стать летчиком не покидала его.

Мечтали стать летчиком и другие техники и штурманы. И вот они обратились с просьбой к начальнику А. И. Филину дать разрешение на организацию своего аэроклуба. Разрешение было дано.

И закипела работа!

Старенькие самолеты У-2, которые были переданы клубу, ремонтировались во внеслужебное время своими же руками. Таким был у техников и штурманов порыв самостоятельно летать!

Вскоре приступили к теоретическим занятиям. Начальник аэроклуба летчик-инженер Калилец, инженер по эксплуатации Тарахтунов, инструкторы Живописцев, Преображенский, Фотеев, Смирнов, Тарасюк и другие хорошо и вдохновенно работали со своими курсантами.

Весной 1938 года начались полеты. Один за другим уходили потом в самостоятельный полет наши техники и штурманы.

Первым вылетел Савин, который "взял" всего лишь 36 учебно-провозных полетов.

Сбылась его мечта!

Наряду с выполнением служебных обязанностей Александр Савин до конца 1938 года тренировался в полетах по кругу и в зоне на У-2.

После окончания аэроклуба он твердо решил поступать в летную школу. Но этому, хотя Савин и закончил обучение в аэроклубе на "отлично", не суждено было сбыться.

Все лето на ТБ-3, на котором работал и летал Александр, готовился к дальнему перелету экипаж в составе Валентины Гризодубовой, Полины Осипенко и Марины Расковой, и Савина просто-напросто в летную школу не отпустили. А вскоре стали поступать на испытания на боевое применение самолеты ДБ-3.

К этому времени Александр Савин был уже старшим борттехником-испытателем и надо было срочно осваивать новую материальную часть.

Ну, а парашютные прыжки он, конечно, продолжал!

До конца 1940 года борттехник Александр Савин произвел 45 прыжков.

Товарищи удивлялись его трудолюбию и той напористости, с которой Александр осваивал летное и парашютное дело.

Во время войны с белофиннами Савин служил в 85-м авиаполку на должности старшего техника самолета. Со своими подчиненными - техником и двумя механиками - он готовил ДБ-3 к боевым вылетам при температуре наружного воздуха минус 30 и более градусов. Работали днем и ночью, не считаясь с усталостью.

В то время от личного состава 85-го полка, большинство которого было набрано из летчиков-испытателей, поступало много предложений по улучшению боевых качеств самолета ДБ-3.

Так, например, экипаж ДБ-3 не имел возможности обстреливать большую зону в задней полусфере. Истребители противника могли атаковать его сзади безнаказанно. И тогда техник Панин предложил установить в хвостовой части фюзеляжа пулемет и включить в экипаж четвертого человека.

Предложение было принято.

В аэродромных мастерских техники срочно изготовили необходимые детали крепления пулемета, устроили место для стрелка.

Когда же встал вопрос о том, кто будет стрелком, то предложили назначить в полет старшего техника самолета.

Однажды ночью звено ДБ-3 вылетело бомбить железнодорожный узел Миккели, на путях которого скопилось несколько вражеских эшелонов. Техники самолетов Панин, Корниенко и Савин первыми летели на боевое задание в качестве стрелков у установленных своими же руками пулеметов.

Высота была 2000 метров. На подходе к цели сильно ударили зенитки, создавая впереди наших самолетов лавину огня. Но экипажи не дрогнули бомбили в трех заходах.

Взрывами бомб на железнодорожном узле были в нескольких местах образованы огромные очаги пожаров.

Когда закончилась война с белофиннами, наиболее отличившиеся в ней экипажи 85-го полка, которым командовал Б. В. Стерлигов, были награждены орденами и медалями. Получил медаль "За боевые заслуги" и Александр Савин.

После возвращения на аэродром испытателей Савин принял новый самолет "Петляков-2".

Во все оставшиеся месяцы сорокового и первые пять месяцев сорок первого годов основной работой испытателей бомбардировщиков было испытание и изучение особенностей в боевом применении пикировщика Пе-2. Летчики-испытатели все это время обучали летный состав строевых частей полетам на нем и на других новых самолетах.

Хватало работы и техническому составу, который, как известно, первым на аэродром прибывает и последним с него уходит.

Во время войны с гитлеровцами Александру Савину довелось послужить в разных авиационных частях. Вначале он был назначен на должность инженера отряда, а затем на должность инженера по эксплуатации разведывательной эскадрильи.

В 10-м Московском Краснознаменном отдельном разведывательном авиационном полку, в котором Савин служил с апреля 1942 по август 1944 года, все время велась боевая работа по площадной аэрофотосъемке больших участков вражеской территории. На задания обычно посылали три самолета Пе-2, которые должны были строго выдерживать высоту, скорость и направление полета, чтобы этим обеспечить необходимое перекрытие фотоснимков.

Так как маневрирование на маршрутах съемки совершенно исключено - были частые потери и самолетов, и экипажей от зенитного огня. Стали думать над тем, как обеспечить аэрофотосъемку большой площади только одним самолетом и за один заход. Начались эксперименты. Так фронтовики стали испытателями.

Однажды командир звена Малыхин начал при фотографировании покачивать самолет с крыла на крыло. Захват по ширине маршрута получился большим, но так как покачивания не были согласованы с работой фотоаппарата, часть площади на земле заснята не была.

Чтобы исключить зависимость фотографирования от кренов самолета, штурман эскадрильи Зинин и инженер по спецоборудованию полка Борисов предложили сделать фотоаппарат качающимся. Это предложение было осуществлено; качание фотоаппарата выполнялось штурманом из его кабины.

Снимки получались намного лучше, чем при качании самолета с крыла на крыло. Но у этого метода был свой недостаток. Заключался он в том, что штурман находился в боевой обстановке, часто при атаках истребителей врага и не всегда мог точно выполнять свои новые обязанности.

И тогда Борисов и Савин разместили в бомболюке на качающейся раме три фотоаппарата АФА-1 под небольшим углом друг к другу. Рама могла перемещаться, то есть выполнять качания при помощи реверсивного электромотора. Включение и изменение направления вращения электромотора производилось затворами фотоаппаратов автоматически, в период между экспозициями. Это позволило обеспечить аэрофотосъемку площади на земле с большим захватом по ширине и одним самолетом.

Новый метод позволял отправлять втрое меньший наряд самолетов Пе-2 на одно и то же боевое задание и, следовательно, наши потери от огня зениток и истребителей врага могли быть гораздо меньшими.

Вскоре сконструированная Борисовым и Савиным во фронтовых условиях аэрофотоустановка стала применяться и в других авиачастях Западного фронта.

А через некоторое время на основании их опыта конструкторы разработали несколько фотоустановок, которые стала производить авиационная промышленность. Их начали устанавливать на разведывательных самолетах всех наших фронтов.

Вдохновенно трудился Александр Георгиевич Савин на фронте. Своим трудом, своей творческой мыслью, своими руками "технаря" - мозолистыми, не боявшимися самой грязной работы, - он вносил положенную в войну для каждого советского гражданина лепту в общее дело победы над врагом. Технический состав эскадрильи, которым он руководил, готовил "Петляковы" к тяжелым полетам на высоте за линией фронта. И не было оснований летчикам упрекать техсостав в плохой работе - материальная часть самолетов действовала всегда отлично.

В августе 1944 года командование полка направило Савина учиться на курсы усовершенствования инженеров. Закончив их в декабре 1945 года, Александр Георгиевич прибыл снова к испытателям.

Работая старшим техником-испытателем, Савин стал ходатайствовать перед командованием о допуске к парашютным прыжкам. Его ходатайство поддержали начальник ПДС (парашютно-десантной службы) Н. Я. Гладков и парашютист-испытатель В. Г. Романюк.

Командование дало свое "добро!".

Нелегко было Александру Георгиевичу работать техником-испытателем и прыгать с парашютом. Однако к началу 1950 года он совершил тридцать три прыжка.

А в апреле этого же, пятидесятого, года Александр Георгиевич был назначен на должность парашютиста-испытателя.

Итак, сорокалетним человеком, прошедшим войну и тяжелую работу авиатехника, пришел Александр Георгиевич Савин в коллектив парашютистов-испытателей. Таких людей встретишь не часто...

В новом коллективе Савина приняли хорошо. Здесь были прославившиеся уже парашютисты-испытатели Василий Григорьевич Романюк, Александр Иванович Колосков, Иван Петрович Кузьменко и другие. Все они были асами-испытателями! На счету у каждого из них имелось уже по нескольку сотен испытательных прыжков.

Сложна и ответственна работа парашютиста-испытателя! Ведь от качества проведения испытаний зависит в будущем жизнь многих авиаторов.

Парашютисту-испытателю необходимо многое выяснить, прежде чем решить вопрос о пригодности нового парашюта для применения. Для каждого парашюта должны быть определены максимально допустимая скорость при покидании самолета, надежность раскрытия, возможность управления куполом при снижении, прочность подвесной системы, удобство пользования и надежность работы ее замков, скорость снижения при раскрытом куполе...

При испытаниях в воздухе могут возникнуть самые неожиданные ситуации. Испытатель при выполнении прыжков часто встречается с неизвестностью, рискует часто своей жизнью, хотя прежде чем начнет прыгать с опытным парашютом, последний и будет проверен при сбрасывании с манекеном.

20 апреля 1953 года Александру Савину поручили проверить предложение парашютиста-испытателя Петра Ищенко.

Сущность предложения заключалась в том, чтобы при устойчивом свободном падении вытяжной парашют в момент раскрытия ранца десантного наспинного парашюта отбрасывался в сторону фартуком, как и на многих спасательных парашютах. В этом десантном парашюте вытяжной парашют не отбрасывался в сторону - "прилипал" к спине парашютиста, значительное время задерживая раскрытие купола.

Начались испытания.

...Резво набирает высоту Ан-2. Вот уже высота прыжка 1000 метров.

Савин стоит, изготовившись, у двери.

Подходя к точке сбрасывания, штурман Алексеев подает команду:

- Приготовиться!

- Есть, приготовиться! - отвечает Савин наклоном головы.

Алексеев поднимает кверху руку.

- Секундочку, Георгиевич, секундочку... Пошел! - командует он и отрывисто бросает руку вниз.

- Есть, пошел! - кричит Савин и ныряет в открытую дверь.

- Ох и проворный!.. Техником когда-то был. Героический человек, так и хочется сигануть за ним... без парашюта! - шутит Алексеев.

Савин "лежит" грудью на воздушном потоке.

"Двадцать два - раз, двадцать два - два..." - отсчитывает он секунды. Струя воздуха треплет комбинезон, влетает за воротник. "Двадцать два пять", - и Савин рвет кольцо раскрытия.

Вытяжной парашют, как и требовалось, отбросился в сторону. Однако при этом он зацепился за левые свободные концы подвесной системы. Чехол парашюта вместе с уложенными в него куполом и стропами выпал из ранца, образовав дугу во всю свою длину. Савина положило на спину.

А скорость падения увеличивалась и увеличивалась.

"Освободить вытяжной парашют!" - мгновенно решает Александр Георгиевич и тянется руками за спину. Но руки не достают до парашюта - мешают перчатки.

"Еще... Еще немножко..." - говорит сам себе Савин и пытается все же дотянуться до вытяжного парашюта...

А земля неумолимо приближается. Савин смотрит через плечо вниз. На опушке леса, что подступает к площадке сбрасывания, различаются уже отдельные деревья и даже ветки на них.

"Нож!.. Запасной парашют!.." - проносится в мыслях Александра Георгиевича. Четко работает мозг. И вот уже мгновенно правая рука ухватилась за кольцо раскрытия. "Купол подбросит под основной! Рука! Левая рука..." Рывок правой рукой за кольцо раскрытия! Толчок вперед левой рукой выходящего из ранца купола запасного парашюта!

Динамический удар и ... удар ногами о землю!

Товарищи и врач, подполковник медицинской службы Аладин, видевшие, как упал за бугром Савин, спешили к нему на санитарной машине.

- Скорее!.. Скорее!.. - кричал нетерпеливо Романюк водителю.

- Да посмотрите же вы! - вскрикнул вдруг Ищенко. - Парашют он собирает! Жив наш героический технический человек!

Когда машина подъехала, Савин действительно, живой и невредимый, стоял, широко поставив ноги, и улыбался.

- Ну, Сашка, обнял ты сегодня небо! - прокричал Ищенко, первым выскакивая из машины.

- И небо, и землю, Петя, обнял! - ответил громко Савин, по-прежнему улыбаясь.

Они крепко обнялись. Зацепившись ногами за кочку, упали на землю мокрую, по-апрельски мягкую, родную...

Десять лет работал коммунист Александр Георгиевич Савин парашютистом-испытателем. За это время им было совершено тысяча двести различных прыжков. Многие из них были экспериментальными. Савин прыгал с серийными и опытными парашютами, прыгал с катапультных установок, с различных типов самолетов. И нередко, чтобы благополучно закончить прыжок, ему приходилось выкладывать всю физическую силу, всю волю.

Однажды при обучении группы прыжкам в море со специальными парашютами с отцепляющимся куполом после приводнения с Савиным произошел такой случай.

Выполняли прыжки с вертолета на расстоянии 500-700 метров от берега. В сторону моря дул ветер силой 8-10 метров в секунду.

Покинув вертолет на высоте 700 метров, Александр Георгиевич после небольшой задержки раскрыл парашют и стал нормально снижаться. Перед приводнением привел в действие два замка, которыми парашют крепился к подвесной системе. Однако один замок не сработал и парашют не отцепился.

После приводнения свежий ветер подхватил наполненный воздухом парашют и, как на парусах, понес Савина в море. Вначале Александр Георгиевич был не очень-то обеспокоен этим. Но вскоре он оказался лицом вниз и начел уже захлебываться морской соленой водой. С большим трудом ему все же удалось перевернуться на спину. К счастью, в это время его догнал торпедный катер и подобрал.

Как выяснилось, Савина тогда протащило по морю ветром около двух километров.

* * *

...При испытаниях самолетов определяется и возможность его покидания экипажем. На многоместных кораблях это делают парашютисты-испытатели. Они должны не только оценить, но и изыскать наиболее безопасные способы покидания, чтобы рекомендовать затем их каждому члену экипажа. Работа интересная, но, как и любая испытательская работа, связана с большим риском: приходится буквально "нащупывать" этот "наиболее безопасный" способ.

Такую работу группа наших парашютистов выполняла при "впрыгивании" стратегического бомбардировщика. В аварийной обстановке два члена экипажа должны были выбрасываться из хвостовой кабины, остальные - через передний люк.

Покидание самолета на скорости полета до 500 километров в час наши парашютисты уже производили. Знали, как действует воздушный поток. Однако на большей скорости испытаний еще не проводилось. И вот теперь их должны были вести майор Савин - из переднего люка и старшина Николай Жуков - из хвостовой кабины.

Особенностями прыжка при большой скорости самолета являются трудность отделения от машины, вероятность удара о ее части, встреча с потоком воздуха и необходимость значительной задержки в раскрытии парашюта. Эта задержка иногда должна составлять 18-20 секунд. Раньше раскрывать парашют небезопасно, так как при раннем раскрытии, ввиду большой горизонтальной скорости полета парашютиста, невозможно стабилизировать падение, а это может привести к закручиванию купола и строп.

Самым сложным прыжком у Александра Георгиевича Савина был прыжок при скорости полета 600 километров в час.

Как только он покинул бомбардировщик, сразу же почувствовал удар от воздушного потока. Прошел же Савин под фюзеляжем на расстоянии менее полуметра. Затем Александра Георгиевича стало так сильно вращать, так бить потоком руки и ноги, что невозможно было удержать их в нужном положении.

Такое падение продолжалось примерно шесть секунд. И только потом стало возможным стабилизировать свое падение и раскрыть парашют.

Испытания на "опрыгивание" этого самолета Савин и Жуков успешно выполнили, благодаря чему были даны необходимые рекомендации летному составу строевых частей.

* * *

При росте потолка современной авиации парашютистам приходится осваивать покидание самолетов на больших высотах и с длительной задержкой в раскрытии парашюта. Такой затяжной прыжок дает возможность уйти в боевой обстановке от обломков своего самолета, избежать расстрела противником в воздухе, а также относа ветром на вражескую территорию. Он помогает избежать и кислородного голодания, и обмораживания.

В Советском Союзе дневные одиночные прыжки с больших высот и с задержкой в раскрытии парашюта совершались и ранее.

Так, Василий Романюк 25 сентября 1945 года произвел прыжок с высоты 13108 метров и падал, не раскрывая парашюта, 12141 метр.

В течение довоенных 1932-1934 годов нашими парашютистами было установлено более десяти рекордов по прыжкам с задержкой в раскрытии парашюта.

Например, известный парашютист Евдокимов выполнил прыжок с высоты 8100 метров и падал, не раскрывая парашюта, 7900 метров.

Прыгали с больших высот и с большой задержкой в раскрытии парашюта и другие парашютисты. Я имею в виду известных летчиков-испытателей и парашютистов Виктора Козулю и Виктора Евсеева.

Но групповые высотные прыжки с длительной задержкой в раскрытии парашюта до 1955 года у нас еще не проводились.

Для отработки особенностей прыжков с высот более 10000 метров днем и ночью у нас была создана группа парашютистов-испытателей из восьми человек. В нее входили: Василий Романюк, Николай Никитин, Петр Долгов, Петр Ищенко, Николай Жуков, Владимир Петренко, Глеб Николаев и Александр Савин.

К июлю 1955 года после длительной предварительной подготовки группа была готова к совершению высотного группового прыжка и днем, и ночью. Был также подготовлен и самолет для полета на рекордную высоту.

...18 июля 1955 года в ясное, безветренное утро стартовал самолет Ту-4, который вел экипаж в составе летчиков Василия Гречишкина и Ивана Ведерникова, штурмана Владимира Монахова, радиста Василия Хабарова и бортинженера Николая Богданова. На борту самолета находились также восемь героев-парашютистов.

На высоте 11150 метров поступила команда "Приготовиться!". Парашютисты встали и перешли на питание кислородом от индивидуальных приборов. Вскоре начали медленно раскрываться створки бомбового люка.

Когда створки раскрылись полностью, что служило сигналом к покиданию самолета, - первым нырнул вниз Романюк.

Две секунды - и Долгов!

Две секунды - и Ищенко...

Савин... Жуков... Все восемь!

Я летал на сбрасывание парашютистов и всегда с восхищением и завистью смотрел на их дружное, мужественное покидание самолета.

Не раскрывая парашютов, неслись с большой скоростью восемь храбрецов к земле. Поток морозного воздуха обжигал незащищенные маской части лица.

172 секунды свободного падения!

10 445 метров расстояния на пути к земле!

На высоте 1000 метров сработали контрольные приборы.

Как и все его товарищи, Савин отсчитал еще семь секунд и раскрыл парашют. Приятная тишина после динамического удара, тепло и плавное снижение сменили бешеную скорость падения, холод и напряжение.

Этим прыжком были установлены всесоюзный и мировой рекорды.

А через несколько дней, 22 июля 1955 года, эта же группа, за исключением Глеба Николаева, совершила высотный затяжной прыжок ночью.

Ночной прыжок значительно отличается от дневного: темнота затрудняет ориентировку, земля кажется гораздо ближе, чем находится на самом деле, и требуется огромное усилие воли, чтобы не раскрыть парашют раньше времени.

На этот раз группа покинула самолет на высоте 11 044 метра.

Все парашютисты падали, не раскрывая парашютов, 10 413 метров в течение 170 секунд!

27 августа 1957 года Савину вместе с Романюком, Никитиным, Николаевым, Андреевым и Ищенко еще раз довелось совершить затяжной прыжок ночью.

На этот раз высота была 14 382 метра!

13 534 метра свободного падения!

Почти 240 секунд летели они, не раскрывая парашюта!

Поднял парашютистов на такую высоту экипаж самолета в составе В. Бобрикова, И. Федорова, А. Шишкова и В. Житника.

...Долго и упорно Александр Георгиевич Савин стремился овладеть специальностью парашютиста-испытателя. А овладев ею, занял в среде выдающихся парашютистов мира достойное место!

"В нашей работе мелочей нет!.."

Слегка нажимаю на кнопку электрического звонка, заранее улыбаясь тому, с каким удивлением встретит меня старый товарищ.

- А, входи, входи! - радушно приглашает хозяин. - Раздевайся.

Обмениваемся крепким рукопожатием. И я прохожу в комнату.

- Садись, тезка, - говорит он и удобно поворачивает ко мне настольную лампу.

Сажусь. Кладу на стол бумагу и, не теряя времени, записываю: "Заслуженный мастер спорта СССР, старшина сверхсрочной службы Жуков Николай Павлович".

- Николай, сколько у тебя прыжков? Тысяча?..

- Не тысяча, а две тысячи четыреста пятьдесят восемь...

Поворачиваю к Жукову голову. Внимательно, словно еще не в сорок восьмом году увидел его впервые, а только сейчас, смотрю на него.

- Не веришь? - улыбается он. - Могу летную книжку показать.

- Да нет, что ты, конечно, верю. И очень рад за тебя! Ты ведь с юных лет парашютист? Так?

- Да. Призывался в десантные войска в сорок втором году.

- А испытателем как стал?

- ...В августе сорок третьего года мы, группа молодых парашютистов-десантников, прибыли к испытателям для проведения исследований по кислородному голоданию, кессонным заболеваниям, определению действия на человека резких перепадов атмосферного давления, определению резервного времени для человека при пребывании на больших высотах и многого другого.

- Ну и каково же это резервное время?

- Проводили исследования в барокамере. Поднимали нас, кроликов, не одного, а двух. То он, мой напарник, снимает с меня кислородную маску на какой-то там, указанной заданием высоте, то я снимаю с него.

- Работали для науки, значит...

- Да. Высоты, конечно, были большие: восемь, десять, двенадцать и тринадцать тысяч метров.

- Ну и как же? Интересуюсь потому, что много летал на высоту. Правда, выше восьми тысяч шестисот метров в негерметичной кабине я не летал.

- На восьми тысячах жить еще можно! Есть на этой высоте небольшое резервное время. Сейчас уже не помню точно, какое оно. А вот на двенадцати тысячах - несколько секунд. На тринадцати - ноль; теряешь сознание мгновенно; как напарник снял маску, так ты и готов...

- - Такой работой занимался? - смотрю с уважением я на Жукова.

- Занимался, тезка. Надо было заниматься! Ну, а после этих исследований мне и предложили остаться работать парашютистом-испытателем. Грызлов мне предложил.

- Помню Грызлова. Хороший он человек был! И сколько же лет ты проработал испытателем?

- С сорок четвертого по шестьдесят девятый год. Двадцать пять лет ровно.

- Четверть века!

- Да, выходит, что так.

- Расскажи, Николай, об интересных, поучительных случаях из своей работы.

- Это можно, - смеется Жуков. - Было у меня как-то сложное положение в воздухе при "опрыгивании" в нижний люк кабины летчиков. С Романюком мы тогда прыгали. Выбрасывались мы с ним и головой по полету, и головой против полета. Когда прыгали головой против полета, я прыгал первым. И вот однажды на высоте тысяча метров... Парашют ПЛ-3М знаешь?

- Ну как же! Парашют летчика... Тысячам авиаторов в войну он жизни спас. Мне тоже...

- Ты что, прыгал в войну?

- Да. При скорости полета что-то такое около семисот километров в час...

- Ну, и как, хорошо рвет при такой скорости?

- Не рвет, а разрывает на куски. Шерстяные перчатки с моих рук сорвало, с ног сорвало унты, портянки и носки, с головы - застегнутый на пряжку шлемофон... Но, как видишь, остался жив. За линией фронта на большой высоте горела тогда машина - пришлось разогнать огромную скорость, чтобы перетянуть вражескую территорию. И я перетянул. Перетянул на свое и стрелка-радиста счастье. У штурмана, к сожалению, подгорел парашют, и он погиб... Потом я подсчитал по скорости и полуторакилометровому расстоянию до немецких окопов и оказалось: выпрыгни мы на девять секунд раньше, были бы у фашистов. Так что ПЛ-3М я знаю хорошо...

- Так вот этот самый ПЛ-3М у меня сзади, - продолжает Жуков, - а на груди пристегнут еще ПН-5. Дело было зимой... Нырнул я вниз, но сразу же на выходе меня прижало потоком воздуха к заднему обрезу люка. Спиной и плечами прижало... Прижало так сильно, что я барахтался, барахтался, а отделиться от самолета никак не могу.

- Как тебя прижало? Не понял...

- А так, голова, грудь с ПН-5 и руки наружи, а все остальное с ПЛ-3М в кабине. Ерундовское такое положение... И только когда Романюк нажал мне ногой в спину, я сумел вывалиться из машины... Сделал, понятно, небольшую затяжку и начал искать, чтобы раскрыть парашют, кольцо. Ищу, а его нет. Нет кольца раскрытия, и все тут! Я и туда, и сюда - пустой карман - нет кольца...

- А где же оно?

- Выпало из кармана. Когда трепало меня потоком воздуха - резинка в кармане была не тугая, оно и выпало. Конечно, если бы время было, я нашел бы его. Оно болталось где-то там слева сзади. Но времени-то этого не было и пришлось мне раскрывать запасной парашют...

- А сколько секунд человек падает с высоты тысяча метров?

- Скорость падения парашютиста равна ста восьмидесяти километрам в час, то есть пятьдесят метров в секунду. Вот и считай... Мало было у меня времени, я затяжку в пять секунд делал...

- Разговаривая с тобой, Николай, я вспомнил своего однополчанина фронтового стрелка-радиста Данилушкина, тоже Николая, который в октябре сорок четвертого года выпрыгнул с горящего Пе-2 с тяжело раненной правой рукой. Высота была небольшая - тысяча пятьсот метров. Данилушкин левой рукой и зубами рвал тогда кольцо раскрытия. А когда парашют раскрылся и он увидел, что сносит ветром на немецкую сторону, натягивал стропы, чтобы скользить, тоже левой рукой и зубами. Хороший парень!.. Сейчас живет в Ульяновске, работает начальником ОТК на автомоторном заводе. Так что не Николай он теперь, а Николай Петрович...

- Молодец, спасся... Доказал, что спастись на парашюте всегда можно, проговорил Жуков и после небольшой паузы добавил: - Если только не растеряешься...

- Данилушкин был таким, что не терялся! Еще раньше, в апреле сорок четвертого года, когда летали бомбить немецкий аэродром Херсонес, на выводе из пикирования самолет летчика Коваля, в котором летел Данилушкин, подожгли зенитки. Горела левая плоскость. Коваль перетянул линию фронта и у Бахчисарая сел на фюзеляж. Но местность была настолько холмистой, что при приземлении Коваль и штурман Крупин были ранены и потеряли сознание. На короткое время потерял сознание и Данилушкин. А когда очнулся, то выбрался из своей кабины и не побежал прочь, а бросился к кабине летчика, разбил ногами плексигласовые стекла фонаря, вытащил Коваля и Крупина и отнес их в сторону от машины. Когда все трое были на расстоянии полсотни метров от самолета, произошел взрыв бензобаков. Вот такие фронтовые секундочки!.. За этот подвиг Данилушкина наградили орденом Красной Звезды... Но мы, кажется, немного отвлеклись. Ты лучше расскажи свои эпизоды. У тебя, по-моему, был случай, когда не воспламенился пороховой заряд катапультного сиденья... Было такое дело?

- Да, было такое дело. Причем дважды. Первый раз на Ту-2К.

- Что это за Ту-2К?

- А это Ту-2 с катапультной установкой в кабине стрелка-радиста.

- Сколько же у тебя катапультирований?

- Двенадцать.

- Расскажи о случае на Ту-2К.

- Взлетели мы... Не помню только, кто тогда летчик и штурман были.

- Ну, что сделаешь, раз не помнишь.."

- Зашли они, значит, на сбрасывание, подал штурман команду; "Приготовиться!". - "Есть приготовиться!" - отвечаю. "Пошел!" - "Есть, пошел!" - отвечаю и нажимаю на поручни катапультного сиденья. Перед заходом на сбрасывание я, конечно, снял с поручней предохранители, сделал, в общем, все, что от меня требуется. А нажимаю на поручни - выстрела нет! Ерунда такая вот... Еще раз, уже с силой, жму на поручни - выстрела снова нет. "Командир, пороховой заряд не воспламенился!" - докладываю. "Сиди смирно, пойду на второй заход", - приказывает он. "Сижу смирно, заходи на второй заход!" - отвечаю.

- Но ведь теперь пороховой заряд может сработать в любое, какое он захочет, время?

- Сработать он, вообще-то не может... А там черт его знает! Палка, говорят, и та раз в год стреляет!.. Зашли они на второй заход, подал штурман команду: "Пошел!" - "Есть, пошел!" - ответил я и нажал с силой на поручни. Но выстрела опять нет, как нет! Жму еще на поручни - выстрела нет. "Ну что там у тебя? - спрашивает летчик. - Прошли уже аэродром и находимся над лесом..." - "Не стреляет сиденье и все!" - отвечаю. "Сойти с него можно?" спрашивает он. "Можно сойти", - говорю. "Сходи аккуратно с сиденья - пойдем на посадку!" - приказывает летчик. Отстегнулся я и осторожно сошел с сиденья. Летчик повел машину на посадку.

- Не стрельнуло оно во время приземления?

- Нет, не стрельнуло. Оно никогда бы не стрельнуло.

- А что же с ним было?

- Сзади сиденья, на заголовнике, включалась в розетку вилка электрического провода. Не туго она включалась и в полете от вибрации выпала. Закрепили мы на земле вилку изоляционной лентой, взлетели, и в первом же заходе, с первого нажатия на поручни, я катапультировался.

- Слушай, как все в нашем деле должно четко работать! Какая-то, понимаешь, вилка, а...

- В нашей работе мелочей нет!

- А какой величины перегрузка при выстреле бывает?

- Пятнадцатикратная.

- Очень большая.

- Кратковременная она. Переносится хорошо. Вообще человек хорошо переносит кратковременную положительную перегрузку до двадцати единиц.

- Так много?

- Да. А вот при выстреле вниз самолета, то есть отрицательную перегрузку, человек хорошо переносит только семь-восемь единиц.

- И на все это проводили испытания? - Да.

- А второй случай, когда не сработал пороховой заряд?

- Второй случай, - вздохнул Жуков, - произошел не Ил-двадцать восемь, реактивном бомбардировщике. Велись испытания нового стреляющего механизма. Летчиком был Иван Ведерников... Катапультирование с высоты двух тысяч метров - из кабины штурмана. Стреляющий механизм в этот раз был не электрического, а нажимного действия. Никаких тебе розеток!

- Понятно...

- Перед тем, как сесть мне в кресло, заводские рабочие проверили спусковой механизм. Все было нормально. Поставили стреляющий патрон. Но только в этот день не было погоды и полет отменили. А стреляющий механизм остался снаряженным. Ночью же произошло резкое похолодание - минус двадцать семь градусов. А наутро выдалась морозная ясная погода - катапультируйся на любой высоте. Пришли мы на аэродром. Я сел в кресло, помогли мне техники снарядиться, сели в самолет Ведерников со стрелком-радистом, и мы взлетели.

- Немножко волновался, конечно?

- Да. Но это до определенного времени... Набрал Иван высоту, подошел к точке сбрасывания и подает мне команду: "Приготовиться к катапультированию!" - "Есть!" - отвечаю и снимаю с поручней предохранители. "Пошел!" - командует Иван. "Есть!" - и раз! - давлю обеими руками на поручни. Но выстрела нет. Нажимаю второй раз на поручни - выстрела опять нет. Аэродром уже остался сзади. "Николай, - кричит Ведерников, - почему не катапультировался?" - "Заело, - говорю, - у меня, Иван, что-то. Давай на второй заход!" - "Иду на второй заход, - отвечает Ведерников. - Проверь все, как следует. Предохранители с поручней снял?" - "Снял предохранители. Давай, заходи!" - говорю. Зашел Иван снова на сбрасывание, подал опять все эти команды. Но мне с передней кабины аэродром хорошо виден, и я на-, чал нажимать на поручни еще до его команд. Жму раз, жму два, пять, десять раз на поручни, а выстрела все нет и нет. Прошли аэродром, и Ведерников спрашивает: "Ну, что ты там, Николай?" - "Я ничего, - говорю. - Но пороховой заряд не воспламеняется. Запроси землю: что делать?" Пока он запрашивал землю, я по-прежнему продолжал рвать поручни, хотя летели мы уже далеко от своего аэродрома, над лесом и болотами...

- Слушай, а ты мог бы выпрыгнуть, не пользуясь катапультой?

- Мог, бы, конечно, но толку с этого никакого: попал бы на хвост и меня убило бы...

- А если положить машину в глубокий крен, перевернуть ее, в конце концов, на спину?

- Как ты ее не ложи, все равно мне хвоста не миновать. А садиться тоже не сладко: толчок при посадке, взрыв - и я полечу вверх, а затем грохнусь с сиденьем на бетонированную полосу. Я же не знаю, что в этом механизме случилось!

- Да, в полете туда ведь не залезешь...

- Не залезешь и не посмотришь, такие вот дела были, тезка.

- И чем же все это кончилось?

- Чем? Иван, запросив землю, сказал: "Николай, нам приказали идти на посадку". - "На посадку, так на посадку, - говорю. - Постарайся только, Ваня, сесть помягче..." - "Постараюсь!" - говорит он бойко. Летчик-то он отличный, заслуженный. Хотя нет, заслуженным тогда он еще не был...

- И вы пошли на посадку...

- Да, мы пошли на посадку. Не знаю, что Ведерников в это время чувствовал, а я, скажу тебе, чувствовал, что сижу на пороховой бочке. Черт его знает, ведь все может быть! Но посадил Ведерников машину так нежно, что я даже не почувствовал, когда колеса коснулись бетона. И тормозил он очень плавно. Чуть-чуть, так это, Тормозил, чтобы только не выкатиться за край бетонированной полосы. Наконец, самолет остановился. "Николай, что будем делать?" - кричит Ведерников. "Что будем делать? Рули на стоянку, раз такое дело", - говорю. И он порулил. Там я отстегнул всю амуницию, осторожно сошел с сиденья и вышел из кабины. Доложил начальству. Мне заводские стали задавать кучу вопросов. Один говорит: "Вы, товарищ Жуков, не нажали как следует на поручни". - "Как не нажал? - возмутился я. - Зачем же тогда я летал? Силы у меня в руках не хватило оторвать ваши поручни, а то бы я их оторвал".

"Не ругайтесь, не волнуйтесь", - просит он. "Я не волнуюсь, - говорю. Я уже сошел с сиденья, теперь лезьте на него вы и устраняйте неисправность..."

- А снимать его опасно?

- Конечно, опасно. Никто не хотел браться за него! Стали думать, что делать? Потом подогнали "гуся", он зацепил трос. Вот такая петрушка... Сняли сиденье в конце концов!

- И какой же дьявол в нем сидел?

- Никакого дьявола не сидело. Просто загустела после понижения температуры смазка. Поэтому пружина сработала вяло. Ударники подошли к капсулям, не ударив их. Вот и все. После этого стреляющий механизм забраковали. В строевые части надо давать технику надежную! Для этого мы и испытываем ее.

- Это верно... Слушай, Николай, у тебя наверняка есть и альбом с интересными фотографиями, и грамоты, которыми тебя награждали за испытательную работу, за мировые и всесоюзные рекорды...

- Конечно, есть! Что за вопрос, тезка, - улыбнулся Жуков, - сейчас принесу...

И вот передо мной лежит целая стопка почетных грамот, которыми награждался в разное время Николай Павлович Жуков за успехи в работе.

- Надо же! - не удержавшись, восклицаю я, - оказывается, у тебя не только наши, но и иностранные грамоты есть!

- Смотри, смотри, - говорит Жуков, слегка волнуясь. - А вот фото, - и он подвигает ко мне пухлый альбом...

Люблю я смотреть фотографии испытателей! Ведь глядя на них, переносишься в то прошедшее дорогое время.

Беру первую фотографию.

- А, Кузьменко! - вырывается у меня. - Где он сейчас?

- Иван Кузьменко?.. В Таганроге живет. Разглядываю затем лица известных наших парашютистов и парашютистов ДОСААФ на групповой фотографии участников соревнований. Вот наши) Быстров, Андреев, Ищенко, Колосков... Вспомнив о том, как Александр Колосков уснул в самолетных чехлах перед самым прыжком, я рассмеялся и сказал об этом Жукову.

- А один раз, - говорит он, - подходим уже к самолету, а Колосков у меня спрашивает: "Коля, посмотри, есть там у меня сзади парашют или нет?" Чудак такой был...

Фотография Петра Ивановича Долгова, хорошо мне знакомого, погибшего при совершении рекорда, заставила в один миг вспомнить и его, и его жену, и детей.

Глядя на спокойный взгляд Петра, тихо спрашиваю у Жукова:

- Игорек его в десантных войсках служит?

- Да, пошел по стопам отца...

На следующей фотографии запечатлен момент, когда генерал Н. Т. Пушко, держа в левой руке микрофон, крепко жмет руку старшине Жукову, одетому в шлем и меховое летное обмундирование.

- Наверное, поздравляет тебя с двухтысячным прыжком? - спрашиваю я, разглядывая фотографию.

- Угадал, - улыбается Жуков.

- Это правда, что ты четырнадцатый в мире, совершивший столько прыжков?

- Правда. Но все-таки четырнадцатый... - вздыхает Жуков.

Он подает мне еще пачку фотографий. Я с жадностью рассматриваю знакомых и незнакомых парашютистов, летчиков, конструкторов парашютов и спортивных судей.

- А это что? - показываю на фотографию, где снят снижающийся парашютист, у которого купол одного парашюта попал под купол другого.

- Это я снижаюсь. Случай такой у меня был. Когда готовились к рекордному групповому прыжку с высоты четырнадцать тысяч восемьсот метров... Понимаешь, я и сам-то тяжеловат, а в полном высотном снаряжении весил очень много - сто сорок килограммов. И вот поднял нас Бобриков в тот день на высоту, открылись люки, мы встали со своих мест, переключились на питание кислородом с бортовых баллонов на свои приборы, а затем люки снова закрылись, мы опять сели, и самолет начал снижаться. Вот такая перед рекордом тренировка была у нас... На высоте же две тысячи метров мы выпрыгнули из самолета. Сделал я, как требовалось, пятнадцатисекундную задержку, открыл основной парашют и снижаюсь. Но вес-то у меня сто сорок килограммов! А снижение при таком весе более семи метров в секунду! "Дай-ка, - думаю, - открою еще и запасной парашют". И открыл его. Но в гермошлеме плохо было видно, куда он при раскрытии пошел. А он, оказывается, ушел у меня под основной купол. Приложился я тогда, ох, и приложился к земле! Спиной... А ведь рекорд нашей группе нужно было ставить! Испугался я, что отстранят от прыжков, и не сказал врачу об этом ударе. Лечился домашними средствами. Разогревал спину рефлектором. Потом мы рекорд, конечно, поставили. Ты знаешь об этом.

- Знаю, Николай, знаю. Ты расскажи свои впечатления о прыжке с четырнадцати тысяч метров. Как там, на такой большой высоте, все-таки? Ведь прошло почти двадцать лет, а рекорд этот так и не побит.

- Тяжеловато там. Все у тебя в организме на пределе... Когда начали медленно открываться люки, я увидел... Как тебе лучше об этом сказать?.. Изморозь голубоватая в воздухе. Непривычная такая... А земля далеко-далеко. Мы поднялись и начали переключаться на питание кислородом с бортовых баллонов на свои кислородные приборы. Никакого резервного времени здесь нет, и если, скажем, оказался неисправным твой кислородный парашютный прибор, то времени снова переключиться на бортовые баллоны уже не было. Когда открылись полностью люки, мы начали прыгать. Я прыгал "солдатиком" - ногами вниз и лицом к хвосту самолета. Думал, что крутанет потоком, но ничего, все обошлось. Спокойненькое такое отделение... "Перевалился" потом лицом вниз, чтобы видеть землю. И вижу: крест-то, куда мы должны приземлиться, аж вон где! - рановато штурман нас сбросил. Я руки к груди подобрал и иду к кресту. Но засмотрелся на Волгу и гляжу - мать честная - крест-то у меня уже теперь сзади! Подворачиваю, подворачиваю туловищем назад, к кресту, и вижу через некоторое время: иду точно на него. Открыл парашют на высоте семьсот пятьдесят метров. Приземлился в ста пятидесяти метрах от креста. Приземлился так близко, что и сам был не рад: подполковник медицинской службы Ушаков меня, тепленького и схватил!.. Стал кровяное давление мерить, пульс считать и все свои экзекуции со мной проводить...

- Героические вы ребята, парашютисты! Ведь дневные и ночные групповые рекорды с одиннадцати тысяч, дневные и ночные групповые с четырнадцати, одиночный рекорд Николая Никитина с шестнадцати тысяч держатся до сих пор!

- Да, держатся. Очень тщательно готовились мы к этим рекордам. Сколько их установили, такими большими группами прыгали, и все было всегда при прыжках нормально.

- Разве у тебя перехлестывания строп никогда не было?

- Почему не было? Было и перехлестывание! Глубокое даже... Но это же не во время рекордных прыжков. Помню, выполнял я тренировочный прыжок с вертолета Ми-4 со спортивным парашютом, у которого купол был круглой формы, со щелью. Щель для управления куполом в воздухе... Высота прыжка была восемьсот метров. Выпрыгнул, открыл парашют и, как оно, бес его знает, но произошло глубокое перехлестывание купола стропами. Стал он вращаться вправо и меня вращать. Да так сильно! Лечу вниз, а меня вращает и вращает... Смотрю вверх: ребята уже вон где с раскрытыми парашютами остались!..

- Раскрывал бы запасной...

- Запасник в это время раскрывать бесполезно: закрутится и он. Запрещено это делать инструкцией.

- А что же делать?

- Резать стропы! Сейчас уже сконструированы замки для отцепки купола в воздухе, а тогда их еще не было и нужно было резать стропы. Спасение только в этом.

- А высота у тебя маленькая...

- В этом-то и беда вся. Я уже сколько метров пропадал! Быстро ищу перехлестнувшие купол стропы, хватаюсь за них левой рукой, а правой достаю из кармана на ранце запасного парашюта нож. Кстати, Петра Долгова нож у меня был. И раз!.. Но стропичка, которой нож привязывается, как назло, короткая, и он вырвался из руки. Но я поймал его все-таки. Натянул стропы и обрезал их. Купол после этого вывернулся наизнанку, но работал хорошо. На высоте четыреста метров я тогда обрезал стропы...

- Да, героические вы, парашютисты, люди! Честное слово, героические!

...Долго мы еще в тот вечер говорили с Жуковым. Говорили об испытаниях, о войне... Николай Павлович поинтересовался: как воевали стрелки-радисты или младшие командиры, как назвал он их. Вспомнив его случай с катапультированием, когда загустела смазка при понижении температуры, я рассказал ему эпизод из боевой жизни, когда в критический момент на Пе-2 Леонида Боброва замерзла смазка в пулемете.

Произошло это под Сталинградом.

В сентябрьское утро сорок второго года экипаж Пе-2 в составе летчика Леонида Боброва, штурмана Митрофана Малущенко и стрелка-радиста Василия Ратников" получил боевое задание разведать вражеский Аэродром Тузов. В то время под Сталинградом действовала известная вражеская эскадра "Удет". Ее асы оказывали нашим разведчикам сильное противодействие. Знал эту неприятную истину и экипаж Боброва.

После пролета линии фронта Бобров и Малущенко увидели по пыльному следу на находящемся в двадцати пяти километрах впереди их аэродроме Тузов взлетающую пару немецких истребителей. Сбросив по стоянке аэродрома бомбы, сфотографировав его и сосчитав самолеты, экипаж после разворота лег на обратный путь, но туг же был атакован уже набравшей высоту парой "мессершмиттов".

Самообладание и выдержка, умноженные на хитрость и мастерство, сыграли в этом воздушном бою решающую роль. Тот, кто так же, как и парашютисты, в критическую минуту не падает духом, а ищет выход из, казалось бы, самого что ни на есть безвыходного положения, обязательно победит!

Ведущий пары "мессеров", выполнив поспешную атаку и определив, что у штурмана Пе-2 отказал пулемет, решил поиграть с нашим самолетом, как играет кот с пойманной мышкой. Он установил "мессер" рядом с Пе-2 и открыл фонарь кабины. Наши ребята увидели на фюзеляже "мессера" всяческие разрисовки. Здесь была даже и змеевидная спираль, которая, вероятно, по замыслу фашистов должна ввинчиваться в предстоящую жертву, как ввинчивается штопор в пробку ромовой бутылки.

Малущенко тем временем быстро разбирал пулемет, ругая механика по вооружению за то, что тот "набухал" так много смазки. А Бобров, оценив обстановку, сказал скороговоркой:

- Ух, сволочь фашистская! Сейчас мы тебе покажем... Ратников!

- Слушаю, командир!

- У тебя "ШКАС" в каком окне установлен?

- В правом, командир!

- Поставь его в левое окно!

- Сейчас...

- Командир, "мессеры" справа! - раздался тревожный голос Малущенко.

- Вижу! Ратников, поставь, говорю тебе, "ШКАС" в левое окно. Я разверну машину вправо вниз, под ведущего "мессера", а ты дашь по нему очередь из "ШКАСа". Подлиннее только дай очередь.

- Понял, командир!

- Обожди, обожди... Отставить "ШКАС"! Не достанешь с него... Будешь бить по ведущему из "Березина". Сделаю разворот назад с очень большим креном. Бей без промаха! Понял меня!

- Понял!

- Только бей без промаха!

- Постараюсь, командир.

- Задержка устранена! - доложил в это время Малущенко.

- Хорошо! - сказал Бобров. - Смотри теперь за ведомым.

И он с креном девяносто градусов бросил машину вправо вниз, под ведущего "мессера".

"Брюхо" немецкого истребителя оказалось у Ратникова как на ладони.

Длинная очередь из "Березина", и истребитель, перевернувшись через крыло и сильно задымив, пошел штопором к земле.

Ведомый "мессер", увидев все это, взмыл, как ужаленный, влево вверх и подался восвояси.

Так на одиночном бомбардировщике Пе-2, уступающем паре "мессершмиттов" в маневренности и вооружении, экипаж Боброва одержал победу. Причем одержал ее над вражеским аэродромом.

Этот замечательный экипаж выполнил вместе за войну 216 боевых вылетов.

Леонид Бобров и Митрофан Малущенко стали Героями Советского Союза, а Василий Ратников награжден двумя орденами Славы.

- Да, хорошие ребята были в вашем полку, - выслушав меня, гордо произнес Жуков.

- Конечно, хорошие.

Потом, поинтересовавшись, сколько у меня боевых вылетов,. Николай Павлович спросил:

- Хочешь, костюм мой посмотреть?

- Конечно. Давай показывай.

- Тогда посиди, сейчас принесу.

Откровенно говоря, я приготовился посмотреть высотный компенсирующий костюм, в котором Николай Павлович Жуков поднимался на высоты в самолетах и тренировался в барокамере и который каким-то образом очутился у него дома. Но нет. Это была его обычная военная тужурка, с погонами старшины, орденом боевого Красного Знамени, боевыми медалями и золотыми медалями за рекорды.

- Ах, вон какой ты костюм показываешь! - воскликнул я, глядя на два ряда золотых медалей.

Да, каким трудом, каким упорством и мужеством завоеваны они - эти восемь золотых медалей!

- Николай, когда я встречаюсь с вами, парашютистами, то часто говорю: "Привет героям-парашютистам!" Поверь, я говорю это серьезно. Вы действительно герои! - сказал я при расставании с Николаем Павловичем Жуковым.

Улыбаясь, он крепко, по-фронтовому, пожал мне руку. И столько было молодого задора в его глазах!

Впервые в мире...

Как-то один журналист сказал; "Парашютист-испытатель Андреев... Какая глыба-человек!"...

Я тогда смотрел на лицо журналиста, выражавшее удивление, радость и гордость, смотрел на развернутые ладонями кверху со слегка растопыренными согнутыми пальцами его большие руки, которыми он, делая вверх и вниз движения, словно взвешивал эту глыбу, и тоже с гордостью думал об Андрееве.

Да, когда мы говорим о героях-современниках, когда говорим: "В мирное время всегда есть место подвигу", то парашютист-испытатель Андреев и есть тот самый настоящий современник-герой, тот самый Человек Подвига!

О нем, Герое Советского Союза, Заслуженном мастере спорта СССР, рекордсмену мира и Советского Союза, парашютисте-испытателе, полковнике Андрееве Евгении Николаевиче я и хочу рассказать.

В детстве Женя Андреев мечтал стать моряком. Начитавшись интересных морских рассказов, он видел себя на капитанском мостике, с высоты которого гордо взирал на седые волны, лавиной бегущие к - кораблю, слышал их извечный шум, грозный захватывающий, видел и слышал тревожно кричащих морских птиц.

Лишившись рано родителей, Женя воспитывался в детском доме, в дружном коллективе, в котором действовало правило: "Один за всех и все за одного".

В то время шла война с фашистами - война, закалявшая характеры детдомовцев, учившая их жить на свете.

Закончив учебу в школе, а затем в ремесленном училище, Женя Андреев в четырнадцать лет стал работать на заводе, который выпускал танки.

И войне, и трудовой порыв людей, среди которых работал Женя, и общение с боевыми, награжденными орденами и медалями танкистами, получавшими грозные машины, изменили Женину мечту стать моряком, "Буду танкистом! Буду бить гитлеровцев!" - твердо решил он.

Вскоре Женя перешел работать в сборочный цех и добился того, что его назначили помощником водителя танка.

Научившись водить боевой Т-34, Женя стал просить танкистов взять его с собой на фронт. Ему отказывали, шутили:

- Ты еще маленький!.. Испугаешься же!..

- Да какой я маленький!.. Я спортсмен, я выносливый!.. Хотите покажу, как на руках бегаю?.. А эту гадину фашистскую буду бить без промаха! Возьмите!.. - умолял он.

- Подрасти, подрасти, парень! - отшучивались танкисты.

Видя, что никакие просьбы здесь не помогут, Женя стал искать другой путь к фронту. И нашел его.

Поздней ночью он сел в один из погруженных на железнодорожную платформу танков, закрылся люком и терпеливо стал ждать, когда эшелон тронется в путь. На рассвете через толщу брони он, наконец, услышал, как на стыках рельс глухо застучали колеса. "Едем!" - радостно воскликнул Женя.

Но доехать до фронта Жене так и не удалось. Вскоре он был замечен командиром и отправлен домой на Урал.

В 1944 году Евгений Андреев должен был идти служить в ряды Советской Армии. Его направили в Армавирскую школу летчиков-истребителей.

Воздушная стихия так же, как и мечта о море, захватила Андреева: он летал и жадно ждал следующего дня, когда снова поднимется в небо.

Я уверен, что Евгений Николаевич Андреев стал бы настоящим летчиком-истребителем. Но однажды к нему подошел начальник ПДС эскадрильи Григорий Порт и спросил:

- Хочешь прыгать с парашютом? Давно за тобой наблюдаю... У тебя осанка парашютиста... Ни дать, ни взять!..

- Можно попробовать, товарищ старшина, - ответил спокойно Андреев. - А когда прыжки?

- Завтра. Будем прыгать вдвоем.

- Есть, товарищ старшина!

- Тогда пошли укладывать парашюты.

- Пошли, - с готовностью согласился парень.

- Ты только раз попробуй... - говорил по дороге в парашютную комнату увлеченно Григорий Порт. - И все! Сразу заболеешь этим делом. Ты со своей спортсменовской хваткой будешь настоящим парашютистом! Вот увидишь!..

Андреев шел и улыбался... Конечно, он даже не предполагал тогда, что с завтрашнего дня начнется его большая, радостная и нелегкая жизнь в авиации.

Прыгнув на следующий день впервые с парашютом, Андреев действительно "заболел" парашютными прыжками, "загорелся" ими!

Евгений Николаевич Андреев начал прыгать с парашютом в 1945 году, а уже через два года ему предложили работу парашютиста-испытателя.

В ноябре 1947 года Андреев был зачислен в группу парашютистов-испытателей, которой руководил подполковник В. Г. Романюк.

В то время начала бурно развиваться советская реактивная авиация. Один за другим пошли в серийное производство реактивные истребители и бомбардировщики. И нужно было конструкторам и нашему коллективу парашютистов-испытателей обеспечить их экипажи надежными средствами спасения при аварийной ситуации в воздухе. Все наши парашютисты напряженно в это время работали.

Много прыгал и Евгений Николаевич Андреев. Количество его прыжков, большинство которых испытательные, подошло сейчас к трем тысячам. Приходилось ему прыгать и днем, и ночью, на сушу и на воду озер, Баренцева и Черного морей. В холод и в жару прыгал Андреев, в штиль и в сильный ветер, с маленьких и с огромных высот, с вертолетов, аэростатов, стратостатов и сверхзвуковых самолетов.

Андреев, как и его товарищи, испытывал новые парашюты, кислородные приборы, катапультные установки, высотные костюмы, "опрыгивал" планеры, вертолеты и самолеты.

Я не буду рассказывать обо всех его испытаниях. Их было столько, что хватит на отдельную книгу. И я уверен, что такая книга когда-нибудь увидит свет.

Евгений Николаевич Андреев - парашютист с мировым именем. Он прыгал с наибольшей высоты и при наибольшей скорости полета. И я расскажу только об этих его двух испытательных прыжках. Расскажу и о Герое Советского Союзе полковнике Петре Ивановиче Долгове - выдающемся парашютисте-испытателе, имевшем на своем счету около полутора тысяч прыжков и около пятидесяти катапультирований, который работал вместе с Андреевым.

1 ноября 1962 года. В этот день Андрееву и Долгову предстояло испытать высотное снаряжение, прыгая почти из космоса.

Андреев должен был прыгать в высотном компенсирующем костюме (ВКК) с максимальной задержкой в раскрытии. Долгов - в скафандре с немедленным раскрытием.

Никто в мире не прыгал еще с такой огромной высоты.

В 7 часов 40 минут был дан старт, и стратостат "Волга", которым они научились управлять, ушел от земли.

Набор высоты был продолжительным, ведь над землей нужно подняться почти на 30 километров!

Андреев и Долгов находились в герметичных кабинах, они держали радиосвязь с землей и между собой по переговорному устройству, видели друг друга через толстое стекло внутренней перегородки.

Высота уже 3 тысячи метров. Но она увеличивается и увеличивается. 10 тысяч... 15... 18... Далеко внизу, словно нарисованная, виднеется в утренней дымке река...

- Женя, как самочувствие? - спрашивает Долгов. Он - командир экипажа стратостата.

- В пределах нормы, Петр Иванович, - отвечает Андреев. - А как твое самочувствие?

- Нормально себя чувствую. Передаю на землю: "Самочувствие экипажа хорошее".

- Передавай, Петр Иванович.

Стратостат продолжает набирать высоту. Наконец, стрелка высотомера в кабине Долгова подошла к показанию 25 458 метров.

За бортом - 65,6 градусов по Цельсию, давление - 18 миллиметров ртутного столба!

Парашютисты с удивлением поглядывают вверх, на небо. Оно необычной, какой-то чернильной темноты. И Долгов, и Андреев много раз прыгали ночью, однако они ни разу не видели такого неба, каким оно было здесь днем, Звезды, яркие, крупные, казались совсем близкими. А на земле - светло, и небо у горизонта было голубым.

- Женя, как себя чувствуешь? - спрашивает снова Долгов.

- Нормально!

- Готовься к прыжку!

- Готовлюсь, - отвечает Андреев и начинает плавно разгерметизировать свою кабину.

Давление в кабине стало уменьшаться. Вскоре сработал ВКК. Он словно тисками сдавил все тело Андреева, стеснил его движения. В гермошлем под избыточным давлением пошел кислород. Стало тяжело дышать, а сказать точнее, начался другой, непривычный для человека цикл в дыхании, в котором выдох требует большого напряжения дыхательной мускулатуры и который долго отрабатывался парашютистами еще на земле.

Долгов поднятием правой руки подает традиционный знак парашютистов "До встречи на земле!" - и тоже начинает разгерметизировать свою кабину...

Но встретиться Долгову с Андреевым уже не довелось. Во время выполнения этого прыжка у него разгерметизировался скафандр, и Петр Иванович погиб.

* * *

Я нахожусь в квартире Андреева. Мы говорим об этом труднейшем высотном прыжке. Евгений Николаевич рассказывает о моменте покидания стратостата.

- Когда ты нажал рычаги катапульты, то что было? - спрашиваю я.

- Выстрелился. Безвоздушное пространство приняло меня в свои объятия очень нежно. Это во-первых. Во-вторых, скорость падения была так велика, что большая стрелка высотомера за несколько секунд сделала оборот на тысячу метров.

- Как ты двигался?

- Как там будешь двигаться? Сдавлен костюмом, холодом, два парашюта на мне, чертова дюжина приборов... В общем, мои движения были похожи на движения металлического робота. Вот так! Потом началось запотевание смотрового стекла гермошлема, и я перевернулся на спину.

- А скорость падения?

- Скорость падения была почти двести сорок метров в секунду.

- Большая. Скорость звука - триста сорок метров в секунду!

- Да, мчался я к земле дай бог как быстро! И все же даже через пятьдесят секунд я еще не ощутил упругости воздуха. Тело, такое тяжелое во всей этой амуниции на земле, казалось теперь совсем невесомым. Зябли руки...

- На какой высоте костюм стал отпускать тебя из своих "объятий"?

- На тринадцати тысячах. Потом я перевернулся лицом к низу и стал ориентироваться по реке, городам и селениям...

- А "наличие" воздуха на какой высоте ты почувствовал?

- На восьми тысячах метров. Руки и ноги на этой высоте стали двигаться свободнее. Увидел потом внизу слева огромное поле, на котором следовало мне приземлиться, и начал скользить в его сторону.

- Теперь-то ты ощутил все же эту огромнейшую воздушную подушку - нашу атмосферу?

- Да, ощутил. Скорость падения стала заметно уменьшаться. Приближалась земля, и я взялся правой рукой за вытяжное кольцо основного парашюта. Это на случай, если не сработает автомат раскрытия. Но он отлично сработал.

- На какой высоте полностью раскрылся парашют?

- На высоте девятьсот пятьдесят метров. Я поправил на себе лямки и немного "подскальзывал", чтобы точно приземлиться в середину поля. И приземлился. Положил парашют на землю, чтобы лучше было видно его с самолета, и лег на пахоту - болело все тело: устал я очень. Лежал и смотрел в небо...

Потом он рассказал мне о катапультировании при сверхзвуковой скорости.

...Это было 28 декабря 1963 года. В тот день Андрееву предстояло покинуть истребитель, летящий на скорости, в один и три десятых раза превышающей скорость звука, то есть около 450 метров в секунду, на высоте 12 000 метров.

Никто еще у нас не катапультировался при такой огромнейшей скорости. И вот он, Андреев, должен провести этот эксперимент.

Утром пройден медицинский осмотр, надет высотно-компенсирующий костюм, гермошлем, летное обмундирование.

Погода была облачная, но Андреев занял место в кабине, с которой был снят фонарь, проверил внутреннюю сигнализацию, кислород, избыточное давление. Все было в норме.

Подходило время вылета, и два сверхзвуковых всепогодных самолета - в них находились летчики, кинооператор и парашютист-испытатель Андреев рулили уже со стоянки на старт.

Получено со стартового КП разрешение на взлет.

Летчик плавно послал вперед рычаг управления двигателем - начали увеличиваться обороты турбины, затем он отпустил тормоза и истребитель, извергая грохот и свист, подняв кверху переднюю часть фюзеляжа, энергично пошел на взлет.

Отрыв от земли. Самолет, словно его выстрелили, шел круто вверх со скоростью шестьсот километров в час. Стрелки высотомера глотали и глотали сотни метров высоты.

Самолет пробил облака, и в глаза Андрееву ударило лучами солнце, открылась взору идеально ровная белизна верхнего края облачности.

Операторский самолет пристроился и все время шел рядом.

Высота 11 000 метров.

У Андреева начал срабатывать ВКК. Пошел под избыточным давлением кислород. Гермошлем, принимая это давление, "полез" вверх, и его приходилось все время поправлять - притягивать в нормальное положение рукой.

Высота 12 000 метров.

Андреев весь в напряжении. Сейчас нельзя ничего забыть, точно провести все операции и катапультироваться.

Машина пошла на разгон.

Вот дрогнули стрелки приборов, и самолет, "перешагнув" звук, начал еще больше увеличивать скорость.

Операторский самолет идет рядом, чуть сзади. Оператор уже навел объектив кинокамеры и ждет, когда Андрееву будет подана команда "Пошел!", чтобы начать съемку.

Внизу сплошная облачность. Летчик строит заход на сбрасывание по командам с земли. До точки сбрасывания еще более 200 километров, но скорость огромная, и он подает Андрееву команду:

- Приготовиться!

- Есть, приготовиться! - отвечает Андреев, зная, что через двадцать секунд будет подана последняя команда.

Работы у него много. Нужно перейти с бортовой сети питания кислородом на свой кислородный прибор, перекрыть хорошо кран, чтобы при выстреле не загорелся самолет, подтянуть к низу гермошлем.

- На боевом! Женя, на боевом! - слышит Андреев. Он тут же включает ответный тумблер световой сигнализации и берется за рукоятки катапульты.

- Пошел! - подает летчик команду.

Андреев сильно сжал рукоятки катапульты и потянул их вверх, но запасной парашют помешал движению рук, и выстрела не последовало.

А истребитель, поглощая километры расстояния, оставляя в небе след инверсии, несся вперед.

- Женя, пошел! - кричит летчик.

Движения Андреева были скованы высотным костюмом, по-прежнему мешал запасной парашют, но он еще раз, вжавшись в сиденье, рванул рукоятки катапульты.

Выстрел! - И Андреев, ощутив огромную перегрузку, мгновенно вместе с сиденьем ушел вверх из кабины. Неимоверной силы удар бешеного воздушного потока сменился штопором. Нужно было выходить из него. "Руки на вывод!" промелькнуло в голове Андреева.

Вместе с сиденьем он весил более 200 килограммов, и площади ладоней рук, которые уже применил в качестве тормоза для вывода из штопора, не хватало.

Получив свое начало от сверхзвуковой скорости, штопор все продолжался и продолжался. Небо, солнце и облачность слились в одном круге - такой быстроты было вращение. У Андреева потемнело в глазах, заложило уши.

Две минуты вращало в штопоре Андреева! И все это время он терпеливо ждал, когда снизится до высоты 5000 метров - на ней, по заданию, следовало отделиться от сиденья и открыть парашют.

Наконец подошла эта высота. Рывок ручки сброса - сиденье уходит в сторону, раскрывается парашют...

Все уже хорошо, опасность позади, но, странное дело, Андреев почти ничего не видит, словно глаза заволокло мутью. Открывает забрало гермошлема, снимает с рук перчатки и протирает глаза. На пальцах кровь... Но ведь ни ударов, ни порезов не было!

...После приземления к Андрееву подбежали врачи, товарищи-парашютисты и инженеры, но он не мог различить их лиц: почти ничего не видел, только слышал обращенные к нему взволнованные слова. И было среди всех этих слов далекое для парашютиста слово - "кровоизлияние".

Белки глаз Андреева были залиты кровью. Веки едва прикрывали их. Тоненькими струйками через поры лица просачивалась кровь...

В это состояние Андреева привела перегрузка, возникшая при штопоре после катапультирования на сверхзвуковой скорости...

Такое катапультирование было у нас первым. И совершил его настоящий герой неба!

Этот прыжок из "сверхзвука" позволил выявить и устранить серьезный дефект катапультной установки. Вскоре она успешно прошла испытания. Теперь летчики-сверхзвуковики имеют надежное средство спасения.

Нет, не зря рисковал жизнью Евгений Николаевич Андреев!

* * *

Когда разговариваешь с Евгением Николаевичем Андреевым, то видишь, как весь он наполнен радостью, которая через его серо-голубые глаза невольно передается и тебе. Такой он добродушный, общительный, жизнерадостный... И как-то даже не верится, что это он был один на один с почти космическим небом! Что это он впервые совершил прыжки с такой огромной высоты и при такой огромной скорости полета.

Пусть знают об этом наши современники и потомки. И пусть всегда гордятся мужеством и героизмом своего соотечественника!

Небо, завещанное сыну

Тренировочные парашютные прыжки проводил у нас начальник ПДС Николай Яковлевич Гладков - опытный методист, бесстрашный испытатель и большой души человек.

Стоя на земле перед группой летчиков, штурманов и стрелков-радистов с надетыми за спиной и на груди парашютами, Гладков обычно говорил убежденно: "Парашют, товарищи, безотказен; прыжок с ним безопасен. А если что, открывайте запасный...".

В самолете он стоял, широко поставив на пол фюзеляжа ноги, и командовал: "Пошел!.. Пошел!.." Один за другим мы подходили к раскрытой двери Ли-2 и вываливались в пустоту. За последним из нас скрывался за дверью и он.

...В тот февральский день 1948 года прыгали летчики: Иванов, Супрун, Пьецух, Антонов, стрелок-радист Картавиков и другие наши товарищи.

Гладков, по расчетам штурмана, сбросил пристрелочного парашютиста, который, как оказалось, приземлился далеко от выложенного на земле знака, и Ли-2 пошел по кругу для захода на сбрасывание. Все напряженно смотрели на землю, а Александр Супрун, прыгавший впервые, сказал:

- О, как далеко, ребята, придется парашют по снегу тащить!

Василий Гаврилович Иванов повернул к нему голову и шутя, но с серьезным видом проговорил:

- Обожди, Саня, может, он еще и не раскроется. А нераскрытый тащить легче...

Напряжение сменилось громким смехом.

- Приготовиться!.. - скомандовал в это время Гладков.

Все восемь прыгавших парашютистов тут же прекратили смех и стали один за другим вдоль фюзеляжа.

Гладков поднял кверху правую руку и внимательно посмотрел на штурмана Африкана Богачева.

Богачев тоже держал поднятой кверху руку, смотрел в окно, говорил что-то летчику, а затем резко повернулся к Гладкову, махнул рукой вниз и произнес:

- По-моему, нормально. Начинай.

- Пошел, Иванов! Хорошо!.. Пошел!.. Пошел!.. - стал громко выкрикивать Гладков.

Последним прыгал Антонов. О его прыжке я и хочу рассказать.

В первый момент после покидания самолета Антонова стало вращать вправо. "Выбросив" в сторону левую руку, он остановил вращение, отсчитал три секунды и рванул кольцо. Динамический удар сменился тишиной. Антонов, как и требовалось, посмотрел вверх, на купол. А купол... Купол был разорван от кромки обтекания до полюсного отверстия. "Запасный!.." - мелькнула сразу же мысль. Антонов тут же развернулся по ветру, положил левую руку на ранец, а правой вырвал кольцо и обеими руками бросил сложенный купол запасного парашюта от себя вперед. Но купол запасного парашюта влетел, словно его засосало под основной, разорванный купол.

Снижение было очень большим. Высота с каждой секундой уменьшалась и уменьшалась.

Антонов, оценив положение, начал быстро вытягивать частью строп запасной купол из основного. Он встряхивал стропами, отводил их в сторону, давая тем самым возможность наполняться куполу воздухом. И вскоре купол запасного парашюта закачался над головой.

Но Антонова поджидала другая неприятность: несколько строп замотались за ноги, и он стал снижаться вверх ногами. Было уже низко. Снижался же Антонов на стоянку самолетов Ту-2.

Подтянув руки к ногам, Антонов стал снимать с них стропы. Наконец ему удалось это сделать.

Когда ноги освободились от строп, Антонова рвануло кверху. Затем он чуть-чуть "подскользил", натягивая слегка несколько строп запасного парашюта, чтобы уйти от самолета Ту-2, и приземлился на бетонированную рулежную дорожку.

...В тот день испытатели тепло поздравили капитана Семена Михеевича Антонова с его "мужественной работой на пути земного притяжения". Особым приказом с объявлением благодарности за проявленное мужество поздравило Антонова и командование.

Я хорошо знаю Героя Советского Союза, Заслуженного летчика-испытателя СССР полковника Семена Михеевича Антонова. Своими шутками, своим оптимизмом он всегда вселял окружающим товарищам уверенность в выполнение любого испытательного полета. Семен Михеевич исключительно спокойный и уравновешенный человек. Если "капризничала" испытуемая техника, он никогда не терялся. "Ничего, ребята, перебьемся. Бывало и хуже..." - уверенно говорил он и всегда находил выход, казалось бы, даже из безвыходных положений. Ему были по плечу любые трудности в испытательной работе! Да иначе и не могло быть. Ведь прежде чем стать испытателем, Семен Михеевич Антонов прошел нелегкую школу войны с фашистами.

Когда началась Великая Отечественная война, младший лейтенант Антонов служил в Прибалтике в 50-м СБАП, которым командовал полковник Агальцов. В марте 1941 года он закончил авиашколу на скоростном бомбардировщике. Но в первые же дни войны личный состав 50-го СБАП стал переучиваться на самолет Пе-2. Переучился на Пе-2 и Антонов.

В августе 1941 года 50-й БАП начал боевые действия. А вскоре Антонов перешел в другой полк - 8-й БАП.

С июня 1941 по август 1943 года, находясь еще продолжительное время в госпитале, Антонов выполнил 93 боевых вылета на самолетах СБ, Пе-2 и Б-25. Это не так уж и мало.

Его не раз подбивали и поджигали зенитки и истребители врага. Не раз он выбрасывался с парашютом. Садился на фюзеляж. Ломал себе позвоночник и череп головы...

Однако крепко и фашистам досталось от Антонова! Сотни тонн бомб было сброшено его экипажем на головы врага. Кроме того, Семен Михеевич выполнял полеты на разведку аэродромов, железнодорожных узлов и станций, скопление живой силы и техники и многих других объектов врага. Приходилось ему и освещать ночью цели противника, чтобы беспощадно и точно били по ним товарищи.

Нелегко ему было! Чтобы выполнить задание и невредимым вернуться на свой аэродром, Антонову часто приходилось прибегать к хитрости.

Однажды ночью полк бомбил одиночными экипажами скопление вражеских эшелонов на железнодорожной станции Великие Луки. Антонов вместе со вторым летчиком Маркизовым, штурманом Хохловым, стрелком-радистом Захаровым и стрелком Квицинским шел на Б-25 к цели. Семен Михеевич видел, как идущий впереди самолет попал в лучи прожекторов и его сильно обстреливали зенитки врага. В воздухе барражировали "Мессершмитты-110". Прекращали огонь зенитки - начинали атаковать "мессеры".

- Зажигаю АНО! - вдруг громко произнес Антонов. - Еще дедушка Суворов говорил: врага нужно заманивать и обманывать! - пошутил он и включил аэронавигационные огни.

- Хорошо придумано! - одобрил второй летчик Маркизов, поняв замысел командира.

Антонов вел самолет, нагруженный двумя тоннами бомб, к цели. Зенитки врага молчали. Гитлеровцы думали, раз самолет идет с зажженными. АНО, значит, это свой. Прожекторы "обшаривали" в небе лишь дальние подходы к станции.

И только тогда, когда на путях начали взрываться сброшенные Хохловым бомбы, фашисты поняли свою оплошность и стали ловить машину Антонова прожекторами. Ударили ураганным огнем зенитки. Вокруг самолета заплясали оранжевые вспышки разрывов.

Погасив аэронавигационные огни, Антонов резким маневром ушел из обстреливаемой зоны и повел самолет домой.

Все обошлось в этот раз благополучно, если не считать изрядное количество дырок - маленьких и больших, полученных самолетом в ту ночь. Но они были аккуратно заделаны всем экипажем уже на следующий день.

В другой раз, через некоторое время после взлета ночью с подвесными баками и полной бомбовой нагрузкой, у Б-25 Антонова отказал правый мотор. А до цели - железнодорожного узла Орша - несколько сот километров.

- Идем на посадку, командир? - спросил у Антонова Маркизов.

- Никаких посадок! Только вперед! Мы же соревнуемся со второй эскадрильей! - выпалил Антонов, ввел правый винт во флюгер, дал левому мотору номинальный режим и повел машину к цели.

На одном моторе Б-25 летел очень низко. Высоту он набирал медленно, увеличивая ее лишь по мере выработки горючего.

Но, как бы там ни было, в ту ночь Б-25 Антонова бомбил железнодорожный узел Орша! И экипаж целым и невредимым вернулся на свой аэродром.

Когда знакомишься с боевыми и испытательными делами Семена Михеевича Антонова, то нельзя не восхищаться его мужеством и мастерством.

О боевой деятельности Семена Михеевича Антонова на СБ и Пе-2 уже писали не раз журналисты. И я не буду их повторять. Я расскажу только о его боевой работе ночью и об испытательных полетах.

Однажды получил экипаж Антонова боевое задание на подавление зенитных точек в районе железнодорожного узла Брянск-второй.

Пришли они к цели раньше всех. Ходили и смотрели... Как только стреляла какая-нибудь зенитка, тут же летела к ней бомба с самолета Антонова... И так все то время, в течение которого бомбил полк железнодорожный узел.

Высота же была небольшой - всего-навсего тысяча восемьсот метров. К тому же в районе цели находилось около тридцати прожекторов во главе с "гер-старшиной" - так прозвали наши летчики огромный немецкий прожектор, оснащенный, вероятно, сильными звукоулавливателями.

Но пришел конец и "гер-старшине". Погасил и его экипаж Антонова.

Тяжело идти летчику-ночнику в лучах прожекторов! Слепят глаза они настолько сильно, что Антонову однажды показалось, будто запотели с внутренней стороны стекла приборов, - не видел он ни стрелок, ни цифр, ни делений шкалы. А днем глаза стало резать, словно их засыпали песком. Пришлось Семену Михеевичу обратиться к доктору и несколько ночей не летать на задание.

Но после этого случая он уже знал, что такое лучи прожекторов, и вскоре нашел способ борьбы с ними. Как только самолет попадал в прожекторные лучи, второй летчик поднимался со своего сиденья и ложился туловищем на фальшборт кабины, препятствуя попаданию лучей в глаза Антонова; сам же Антонов глубоко садился на сиденье, опускал пониже голову и пилотировал самолет по приборам.

В ту боевую ночь над Брянском-вторым самолет Антонова тоже ловили несколько раз прожекторы, били по нему и зенитки, атаковали и "мессершмитты".

Когда же полк отбомбился, Антонов повел машину на фотографирование результатов работы своих товарищей.

Самолет сразу же "схватили" прожекторы. Ударили по нему плотным огнем зенитки.

Но Антонов держал курс градус в градус.

- Сфотографировал? - спросил он, наконец, у штурмана.

- А кто же в таких лучах фотографирует? - ответил тот.

- Что же ты мне сразу не сказал?.. Дьявол!..

- А ты что, сам не знаешь?

- Фу, черт!.. - выругался Антонов и, дав моторам полный газ, бросил машину влево вниз.

Отойдя от Брянска-второго на такое расстояние, где самолету не были страшны ни прожекторы, ни зенитки врага, Антонов развернулся и стал снова приближаться к объекту для фотографирования.

Удачным маневров до освещения прожекторами цель в этот раз с помощью светящейся бомбы была сфотографирована. Однако и самолету Антонова не поздоровилось: крупнокалиберный снаряд разорвался впереди правого мотора и согнул воздушный винт так, что вскоре мотор разрушился от тряски. Кроме того, в самолете где-то была перебита магистраль уборки и выпуска шасси и правая нога повисла, словно подбитая лапа птицы.

- Ну что ж, пошли теперь домой, - сказал спокойно Антонов и поставил винт правого мотора во флюгер.

Не сладок полет на одном работающем моторе! Однако на рассвете Антонов все же "притянул" всю побитую над целью машину к своему аэродрому. Пройдя низко над стартом, он попросил по радио командование посмотреть, в каком состоянии правая нога шасси.

- Садитесь на фюзеляж! На фюзеляж садитесь! - приказал командир полка подполковник Ульяновский.

- Разрешите садиться на левую ногу? - спросил Антонов.

- А справитесь?

- Справлюсь!

- Садитесь! Разрешаю.

И Антонов справился! Точными, ювелирными движениями рулей он плавно приземлил самолет на левую ногу.

Дорогостоящая машина была спасена.

В августе 1943 года кто-то "подсмотрел" Семена Михеевича Антонова и он был переведен на службу к испытателям.

Двадцать два года испытательной работы! Восемьдесят восемь типов самолетов освоил за это время Семен Михеевич! Истребители, штурмовики, фронтовые и дальние бомбардировщики...

Двадцать два года Семену Михеевичу приходилось трудиться так же напряженно, как и на войне. Правда, не били зенитки, не атаковали истребители врага, но... Испытания есть испытания!..

Однажды, когда Антонов был еще, как мы выражаемся, на подхвате, ему дали задание перегнать на заводской аэродром Ил-2 из серии первого выпуска.

Стоял этот бедняга Ил-2 уже несколько лет под брезентовыми чехлами, "жарился" на солнце, мок под дождями и леденел на морозных ветрах.

Но вот кто-то решил, что он, уже списанный, и должен стоять теперь на заводском аэродроме.

Антонов пришел с полетным листом на стоянку. Вместе с техником Порожняковым они проверили заправку бензином, маслом, подвигали рулями и элеронами. Затем запустили мотор, вырулили на старт и взлетели. А на половине пути (то, что после взлета било из мотора масло и залепило им передние стекла фонаря кабины - это ерунда) Антонов ощутил значительное кренение самолета вправо.

Кренение увеличивалось и увеличивалось и стало наконец таким, что Семену Михеевичу пришлось дать ручку управления влево до отказа. Левой же ногой, чтобы не разворачивался самолет вправо, он сильно давил на педаль. А правую ногу пришлось, как ни странно, снять с педали, ступню упереть в борт кабины, а колено - в ручку управления.

Мотор ревел на номинальной мощности, и самолет все же летел. Но что же с ним произошло? На правом крыле, начиная с ребра атаки, потоком срывало обшивку, которая, закручиваясь, обрывалась и улетала прочь.

Подлетел наконец Антонов к заводскому аэродрому. Руки и ноги дрожали от напряжения. Передние стекла фонаря кабины забрызгало к этому времени так маслом, что бесполезно в них было смотреть. Антонов смотрел влево, в боковую форточку. На газу подвел он машину к земле и приземлил ее.

- Как же ты долетел? - удивленно спросили его товарищи на аэродроме.

- Так это же Ил-2! - вытирая пот со лба, ответил невозмутимо Антонов. На нем только бы мотор работал... На фронте случалось похлеще. Отобьют, бывало, хвост, но мотор во всю силу крутит пропеллер, и самолет летит на свою базу!..

Это, конечно, шутка. Но в ней была и доля фронтовой правды!

Семен Михеевич Антонов всегда "выкручивался" из трудных положений, сохраняя экипаж и машину.

Однажды должен был выполняться групповой испытательный полет на воздушный бой.

На Б-25 взлетел Антонов, на Ла-5 - - Валентин Иванович Хомяков, а на Як-3 - Юрий Александрович Антипов.

И вот после взлета у самолета Антонова не убралась полностью передняя нога. Стал он ее выпускать, но она и не выпускается...

- "Полюс-три", подойди ближе к моему кораблю и посмотри, в каком состоянии передняя нога! - передал Антонов по радио Антипову.

Тот незамедлительно выполнил соответствующий маневр своим самолетом, посмотрел ногу Б-25 Антонова и сообщил:

- "Полюс-двенадцать", передняя нога в полуубранном положении. Колесо развернуто вправо на девяносто градусов...

- Хорошо! Идем выполнять задание, а потом еще раз посмотрим, - сказал Антонов и повел самолет в заданный квадрат.

...После выполнения задания, подойдя к своему аэродрому, Антонов передал руководителю полетами:

- "Изумруд", я - "Полюс-двенадцать", у моего корабля не выпускается передняя нога. Пройду над стартом, посмотрите и посоветуйте, что делать?

Семен Михеевич, конечно, и сам знал, что делать, но так уж положено для порядка...

- "Полюс-двенадцатый", я - "Изумруд", проходите над стартом! - услышал Антонов голос руководителя полетами. Начались "смотрины" передней ноги самолета Антонова.

Вскоре на старт прибыли генерал Стефановский и инженер-полковник Лазарев.

- Пройди, Антонов, над стартом! - передал Стефановский в эфир уже без всяких позывных.

Антонов прошел над стартом раз, второй, третий...

Наконец, инженер, позабыв, видимо, в спешке, что Антонов находится в Б-25, дал ЦУ; рубить пол, выворачивать ломом переднюю ногу в нормальное положение и садиться на шасси.

- Что мы на "фармане" летаем? И какой тут к черту лом и топоры?! выругался борттехник Паутов.

- Ну и дела... - вздохнул Антонов, затем нажал на кнопку радиопередатчика и передал:

- "Изумруд", попытаюсь сесть на шасси. Разрешите?..

- Хорошо, Антонов, садись... - после некоторого молчания послышался в наушниках голос генерала Стефановского.

- Всем в хвост! - приказал тут же Антонов экипажу.

Штурман Степанов, радист Яблонский и борттехник Паутов незамедлительно направились по лазу в хвост самолета, чтобы создать предельно заднюю центровку.

Основные стойки шасси были в выпущенном положении, на замках. Антонов выпустил еще полностью и посадочные щитки и повел машину на посадку. Б-25 стремился поднять нос кверху, но Антонов двумя руками держал почти полностью отданный штурвал от себя.

Посадка была выполнена на основные колеса и хвостовую пяту.

Две трети пробега машина нормально бежала по укатанному снегу бетонированной полосы. Но вот нос Б-25 стал "проситься" вниз. Однако Антонов энергичными движениями штурвала не давал ему опуститься, потому что нужно было продлить время пробега на двух колесах, чтобы меньшей была скорость, когда машина коснется передней ногой земли и пойдет в резкий правый разворот.

"Беги, хорошая, беги... Еще немножко... Еще чуть-чуть..." приговаривал тихо Антонов и работал штурвалом и педалями. Когда же машина опустила переднюю ногу, он громко произнес: "Какая умница!.." - и сильно нажал на педали тормозов.

Скорость была уже небольшой. И колеса, издавая протяжный, высокого тона писк и отбрасывая в стороны брызги снега, заскользили протекторами по полосе. Самолет, дрожа всем корпусом, начал разворачиваться вправо. Но скорость была уже мала, и все обошлось благополучно.

Был у Семена Михеевича Антонова еще и такой случай. Произошел он во время испытания двигателей АШ-73ТК на Ту-4.

В один из дней Антонов вместе со вторым летчиком Сарыгиным, ведущим инженером по самолету Испиряном, ведущим инженером по двигателям Кащеевым, штурманом Селивановым, бортинженером Осиповым и радистом Ашихминым взлетел на выполнение десятиминутных площадок на боевом режиме работы двигателей.

Высота восемь тысяч метров. Вдруг впереди мелькнуло несколько стрижей. Пролетев над кабиной летчиков, они мгновенно скрылись сзади самолета.

- Стрижи! Стрижи! - закричал удивленно Селиванов.

- Ты посмотри! - Произнес тоже удивленно Антонов. - Давненько летаю, а никогда на восьми тысячах их не видел. Удивительная птица!

- А может, это вовсе и не стрижи, ребята? - спросил Испиряч.

- Стрижи, что там говорить! Головка, хвостик раздвоенный... - стал было пояснять Селиванов, но его прервал возглас Сарыгина.

- Горит! Горит!..

- Где горит? Что горит? - тревожно спросил Антонов и бросил взгляд направо и налево - на двигатели.

Горел второй двигатель.

Все, что угодно в полете, но только не всепожирающее пламя!

- Осипов, огнетушители на второй! Винт во флюгер! Разгерметизировать кабины! - распорядился мгновенно Антонов.

- Есть! - ответил бортинженер и принялся действовать.

- Ашихмин, передай на землю, что у нас горит второй двигатель! приказал Антонов радисту.

- Передаю, командир!

Все жадно начали смотреть на второй, установленный слева фюзеляжа двигатель, из которого било масло и вырывалось из-под юбок капотов пламя. Густой дым шлейфом тянулся за Ту-4.

Антонов увеличил скорость самолета, чтобы сорвать пламя, и подал команду, учитывая возможные последствия:

- Приготовиться к прыжку!

- Командир, посмотри на третий мотор! - торопливо произнес в это время Петр Селиванов.

- Что там еще? - недовольно спросил Антонов и посмотрел на третий мотор, установленный первым справа фюзеляжа.

Третий мотор тоже сильно дымил, но пока еще не горел. Из него лились бензин и масло, и достаточно было одной искры, чтобы загорелся и он.

- Осипов, огнетушители на правый! Винт во флюгер! - приказал Антонов.

- Есть, огнетушители на правый и винт во флюгер! - ответил бортинженер.

Огнетушители сработали хорошо, но винт во флюгер не вошел. И второй, и третий двигатели продолжали дымить.

- Ладно, не трогай их. Потопали домой на двух, - сказал спокойно Антонов Осипову.

...Посадка была произведена на своем аэродроме.

Когда начали выяснять причину пожара, то оказалось, что на втором двигателе был разрушен главный шатун, и поэтому двигатель загорелся; на третьем - разрушился турбокомпрессор. Его лопатками, похожими на хвост стрижа, перебило в нескольких местах трубки бензиновой и масляной систем, бензобаки и фюзеляж.

Однако самолет был спасен.

После этого случая конструкторы двигателей сделали в соответствующих местах главного шатуна и турбокомпрессора усиления и АШ-73ТК стал надежным.

Пожар на самолете - явление опасное. Но если экипаж действует грамотно и без паники, аварии не бывать!

Испытания опытной серии самолетов Ту-4 вели экипажи В. И. Жданова, И. П. Пискунова, С. М. Антонова, В. М. Шульгина, А. В. Сарыгина и другие. Авиационная промышленность благодаря мужественному труду испытателей дала Родине замечательный, надежный стратегический бомбардировщик.

Испытания Ту-4 были длительной эпопеей. И случалось в этих испытаниях всякое.

Однажды на взлете, после отрыва от земли, у Ту-4 Антонова загорелась электрическая проводка. Причиной было разрушение трубки, подводящей тормозную смесь к гидроаккумулятору. Электрическое реле вследствие этого не отключило гидронасос. Он работал, работало и реле, и нагрелось в конце концов так, что загорелись провода. Затем вспыхнула разбрызганная легковоспламеняющаяся тормозная жидкость.

В ход пошли огнетушители. Пожар был потушен. Проветрили кабины, и Антонов повел корабль на выполнение испытательного задания.

Какая аналогия с боевыми делами! Точно так же Антонов действовал и на фронте.

Да, фронтовая хватка не раз приходила на помощь Семену Михеевичу Антонову во время испытательной работы.

Проводил Антонов испытания реактивного бомбардировщика с опытными двигателями. И однажды, уже выполнив задание, прошел он на огромной скорости над стартом, а затем перевел многотонную громадину в угол набора шестьдесят градусов и дал двигателям форсированный режим. Тяжелый корабль, словно маловесный истребитель, стал быстро набирать высоту.

Пошел Антонов на такой "трюк" потому, что в одной строевой части было кое у кого из летного состава недоверие к этому самолету. А летал Антонов в этот раз на испытания с их аэродрома.

Многотонный корабль стремительно мчался вверх. Вот уже высота тысяча метров... Две тысячи... Три тысячи... Четыре тысячи...

"Пора..." - решил наконец Антонов и стал отжимать штурвал от себя, чтобы плавно перевести самолет в горизонтальный полет. Но штурвал, словно что-то его держало, не шел вперед.

- Заклинило управление! - передал Семен Михеевич в эфир и вдвоем со вторым летчиком Неверовым навалился на штурвал.

Скорость стала уменьшаться. Корабль еще набирал высоту, но в конце концов мог свалиться в штопор. Штурвал же был неподвижен.

- Командир, дай тумблер триммерного эффекта! - произнес Неверов.

- Дал уже полностью! - ответил Антонов, отжимая изо всех сил штурвал.

Машина по-прежнему шла вверх.

Колонки штурвалов, принимая усилия летчиков, подошли за счет деформации тяг управления к приборной доске, однако самолет и не думал переходить в горизонтальный полет.

- Что за чертовщина! - выругался Антонов. - Еще, Неверов, еще!..

И вдруг в хвосте послышался металлический удар, штурвал мгновенно ушел в крайнее переднее положение, и машина резко начала переходить в пикирование.

Антонов, использовав снова триммерный эффект рулей, вдвоем с Неверовым стали тянуть штурвал уже на себя и установили, наконец, машину в горизонтальное положение. Бустерное управление по-прежнему работало отлично. Антонов после опробования его шутя заключил:

- Загадка какая-то.. Наверное, кто-нибудь из "технарей" уже не ключ и не отвертку, а стремянку забыл в хвосте...

Долго не могли на земле найти причину отказа. Но вот инженер-майор Маркелов нашел в киле "лишний" смотровой люк бустерного управления. Кто-то из рабочих завода положил его внутри киля на полочку. А затем, забыв о нем после своей работы, поставил другой люк на киль. Тот же, свалившись на крутом угле набора с полки, лег на тягу управления. Да так лег, так ловко уперся в болты разъема тяги, что не давал ей двигаться в обратном направлении.

Семен Михеевич Антонов был отличным испытателем. Он внес весомый вклад в испытания всех бомбардировщиков, в том числе и в первые дозаправки их в воздухе.

Что только не испытывал Антонов! Кстати, это он первый из летчиков-испытателей доказал, что у тяжелого бомбардировщика не бустерное управление клинится на взлете, как утверждали некоторые, а передняя стойка шасси, освобождаясь от веса, подбрасывает самолет вверх так, что создается для летчиков чрезвычайно сложное положение. Он же и дал совет конструкторам шасси сделать в стойке демпфирующее устройство, поглощающее выброс стойки. Когда сделали, все неприятности сразу же прекратились.

Сейчас Семен Михеевич Антонов на заслуженном отдыхе. Но, словно это было вчера, я помню то время, когда он летал. Помню, как однажды проходил я у дома, в котором он жил. Держал тогда Антонов на руках маленького сына Мишу. Тот хватал ручонкой за пуговицы на форменной фуражке отца, тянул фуражку отцу на глаза. В это время низко пролетел самолет Ил-12. Бросив свое занятие, Миша поднял обе руки кверху и произнес с трепетом:

- Во!.. Во!..

- Летчиком будет. Сын летчика должен быть летчиком! - сказал Семен Михеевич.

- Мишка будет летчиком? - спросил я, поймав за ручонку малыша.

- Во! Во! - словно "Да!", "Да!" - произнес он, вырвал руку и поднял ее кверху.

...Недавно Михаил Антонов стал лейтенантом, летчиком-инженером. Стал летать на бомбардировщиках, которые испытывал его отец.

Ну что ж, большим было небо у отца, большим оно должно быть и у сына!..

Испытано гвардейцами фронтовой авиации

Работая летчиком-испытателем, я никогда не забывал своих боевых друзей, мужество которых всегда служило мне примером и помогало не только в боевой работе в годы войны с гитлеровцами, но и в испытательной работе в послевоенное время.

Однажды, выполнив испытательный полет на дальность, я ушел на второй круг из-за занятости взлетно-посадочной полосы.

Приземлив потом самолет и подрулив его к стоянке, я ощутил: моторы не стали "слушаться" секторов газа. Кончился в баках бензин! Еще бы чуть-чуть, и,.. Но расчет горючего, выполненный ведущим инженером Анатолием Шукаевым, позволил совершить этот полет без происшествия.

Мне тут же вспомнился мой боевой друг - летчик 135-го полка Юрий Андрианович Ермолаев, у которого случилось подобное в годы войны с фашизмом.

Юрий Андрианович закончил летное училище, когда ему было двадцать лет. А уже через год он стал замечательным боевым летчиком.

В тот день, это было в октябре 1944 года, при прорыве обороны гитлеровцев у ворот Восточной Пруссии, наш полк наносил бомбардировочный удар по скоплению танков врага в районе города Гумбинена.

Над целью под самолетом Ермолаева разорвался крупнокалиберный зенитный снаряд. Взрывом выбило из нижней установки пулемет "Березина" и ранило в руку стрелка-радиста Виктора Игошина. Жизнь штурману Григорию Иващенко спас парашют. Правда, спас не в общепринятом понятии, а тем, что погасил убойную силу большого осколка, который, пробив сложенный в ранце купол, застрял в обмундировании.

Несколько осколков попало в центральный бензобак. В кабины стрелка-радиста и летчика хлынул бензин; за самолетом потянулся шлейф из его паров, которые могли вот-вот вспыхнуть.

Однако Ермолаев не нарушил железный фронтовой закон "Бомбы в цель!", не вышел из строя, а повел самолет к цели вместе с эскадрильей Бабаева.

И только когда были сброшены бомбы, Ермолаев, приказав экипажу не пользоваться электрической сетью, на максимальной скорости поспешил домой.

...Стрелки бензиномеров неумолимо ползли к нулевым показаниям. Контролируя расход и утечку бензина, пройденное и оставшееся расстояние, Ермолаев и Иващенко вели самолет к своему аэродрому.

- Командир, подходим к аэродрому штурмовиков. Может, приземлимся? спросил Иващенко.

- Нет, потянем к своему, - ответил Ермолаев и пояснил: - Здесь долго будут ремонтировать нашу бензосистему. Не те условия...

- Понял. По всем расчетам бензина должно хватить.

- Вот и хорошо... - проговорил Ермолаев, крепче сжимая штурвал Пе-2.

Наконец впереди показался аэродром Мокштово, на котором базировался в то время наш 135-й полк.

Приземлив с ходу самолет, Ермолаев хотел было подрулить его к стоянке, но в это время винты Пе-2 остановились - в баках кончилось горючее.

- Вылезай, гвардейцы, приехали! - весело сказал Ермолаев Иващенко и Игошину.

- Командир, я немножко ранен в левую руку, - только теперь доложил стрелок-радист.

- Почему молчал в воздухе? Я бы сел на аэродром штурмовиков.

- Да рана легкая. Остановил кровотечение, и все, - сказал равнодушно, как о каком-то пустяке, Игошин и махнул правой здоровой рукой.

А тем временем к самолету подбежали техники. Сосчитав пробоины - их в этот раз оказалось шестьдесят семь, - они покатили Пе-2 на стоянку, И остаток дня и, если потребуется, всю ночь они будут "лечить" самолет, чтобы уже к завтрашнему дню экипаж Ермолаева мог снова лететь на нем на боевое задание.

В боевой работе летчика Ермолаева, выполнившего с июля 1943 по май 1945 года сто десять боевых вылетов, было немало случаев, когда им проявлялись отвага и мужество. В его первом вылете, выполненном на Южном фронте на разведку войск противника в районе Таганрога, Мариуполя и железнодорожного узла Волновахи, после выполнения задания разрушился шатун на правом моторе.

Резкий удар! И машина тут же стала разворачиваться вправо.

Отклонением рулей поворота и элеронов Ермолаев прекратил самопроизвольный разворот самолета и начал присматриваться к мотору. Он работал, но в его гуле был слышен частый и резкий металлический стук. "Обрыв шатуна!" - понял Ермолаев.

- Командир! Штурман! - раздается в это время голос стрелка-радиста Хабарова. - Ниже на две тысячи метров идут нашим курсом, набирая высоту, четыре "мессершмитта".

- Курс в сторону солнца! - подает тут же команду штурман Лашин, перезаряжая свой пулемет.

- Встречать "мессеров" прицельным огнем! - распоряжается Ермолаев, выполняя команду штурмана.

Солнце прикрыло своими лучами самолет. Напряженные минуты ожидания встречи с "мессерами"! Хабаров и Лашин наготове у своих пулеметов. Ермолаев, увеличив скорость самолета, держит полный газ обоим моторам.

- Ну, так где вражеские истребители? Видите их? - спрашивает он подчеркнуто спокойно.

- Влево уходят! - отвечает обрадованно Хабаров.

- Вижу и я их! Уходят влево! - кричит также довольный Лашин и уже спокойным голосом добавляет: - Продолжай, командир, полет с этим же курсом...

Вскоре "мессеров" совсем не стало видно. Наш разведчик они просто-напросто потеряли.

Уйти в разведке от истребителей врага, обмануть их - это большая победа.

Ермолаев продолжает вести самолет домой, к линии фронта.

Металлический стук в правом моторе не дает покоя всему экипажу. Обстановка тяжелая: из мотора выбило много масла. Его температура и температура воды повысились настолько, что стрелки приборов зашли на красную запретную черту. А стрелка прибора, измеряющего давление масла, подошла к нулевому показанию.

Ермолаев понимает: медлить нельзя! Сейчас решение может быть только одно - выключить правый мотор. Не выключишь его - он заклинится или загорится.

- Даю правому по лапкам! - говорит он и выключает зажигание.

- Выключай, выключай... - говорит Лашин.

До линии фронта более ста километров, а до своего аэродрома около двухсот тридцати. Много! Дальнейший полет возможен только со снижением высоты. Но на большой высоте сильно разрежен воздух и самолет Пе-2 при полете на одном моторе заметно теряет ее.

- Хватит высотенки дотянуть хотя бы до своей территории? - спрашивает обеспокоенно Лашин.

- Хватит. До своей территории высоты хватит... - отвечает спокойно Ермолаев, а сам смотрит на большую стрелку высотомера, которая ползет и ползет влево по кругу циферблата. - Смотрите за воздухом! - предупреждает он экипаж.

- Смотрим! Чтобы не встретиться с "мессерами", выходи в Азовское море. Там спокойнее, - советует Лашин.

Лашин - опытный гвардеец, под Сталинградом он выполнил сто двадцать боевых вылетов.

- Хорошо, выхожу, - отвечает все так же спокойно выполняющий свой первый вылет летчик Ермолаев.

Высота быстро падает. С семи тысяч пятисот метров она упала уже до трех с половиной тысяч метров. А до своих еще далеко.

- Как там наши дела? - спрашивает сидящий в задней кабине Хабаров. - А то я сижу здесь один и вижу только запачканные маслом мотор да шайбу хвостового оперения.

- Дела идут нормально, - отвечает Ермолаев. - Тяну к дому потихоньку согласно русской поговорке, которая гласит: тихо едешь - дальше будешь...

- Но только не на "пешке". Она любит скорость. - Вклинивается в их разговор Лашин.

- Конечно, на "пешке" быстрее летишь - лучше. А что делать?

- Слушай, командир! - выкрикивает Хабаров. - А ведь ты сегодня сдаешь экзамен на боевую зрелость! Сегодня же твой первый боевой вылет!

- Знаю. Постараюсь не опозорить матушку-авиацию и вас, сталинградцев!..

- Сколько там километров осталось до линии фронта? Это справа, за морем, Ейск? - спрашивает Хабаров.

- Мало осталось: тридцать километров, - занижает цифру расстояния Лашин. - А это Ейск. Только не за морем, а за Таганрогским заливом. Так точнее.

Наконец на высоте двух тысяч шестисот метров пройдена линия фронта. Над своей территорией летать, конечно, веселее. Но стрелки приборов... Они не радуют! У земли температура наружного воздуха высокая и начал сильно греться работающий левый мотор. Стрелки, приборов температуры его воды и масла наползли уже на запретную черту. Мотор мог вот-вот отказать, и Ермолаев сбавил газ.

Все ближе и ближе свой аэродром.

Плотность воздуха у земли высокая - хорошо для полета, но мотор так сильно нагрелся, что уже еле тянет.

Следя за показаниями приборов, Лашин сообщает Ермолаеву через каждые две минуты расстояние до аэродрома. А он уже совсем близко. До него осталось каких-то пять километров.

- Доверни вправо двадцать градусов, чтобы с ходу сесть, - говорит Лашин Ермолаеву.

- Доворачиваю, доворачиваю...

- Высота двести метров!

- Выпустить шасси! - приказывает Ермолаев.

- Выпускаю... - говорит Лашин и устанавливает рукоятку шасси на "выпущено".

Из-за сопротивления выпущенных шасси "упала" скорость. Ермолаев увеличил ее движением штурвала от себя. Но при этом резко уменьшилась высота, которой было и так немного.

- Не хватает высоты! - кричит Ермолаев. - Включаю правый мотор!

Включено зажигание. Из выхлопных коллекторов правого мотора вырвались снопы искр, а затем с выстрелом вырвались и языки пламени. Резкая тряска передалась всему самолету, и мотор неуравновешенно заработал.

- Хорошо! Хорошо! Посадочные щитки некогда уже выпускать! Убир-раю газ! До-би-р-раю штурвал! - громко произносит Ермолаев и производит с небольшим недолетом мягкую посадку.

Не успел экипаж оставить кабины, как техники уже сняли нижний капот, С него и в мотора потекло на траву горячее темное масло. В левой части картера зияла большая пробоина, из которой выходил дымок.

- Обрыв шатуна, товарищи.., Вот оно слабое место в "стопятом"! - дал заключение подошедший старший инженер полка инженер-майор Мазалов.

- Да, обрыв... - почесал затылок стартех Асалхаев. - Но будет мотор, товарищ инженер-майор, и завтра к обеду самолет уже будет готов к облету!

Летчики, техники, окружив Ермолаева, начали бурно поздравлять его с первым боевым вылетом и... оборванным шатуном.

...Закончился боевой день. У землянки КП построен летный состав.

- Направо равняйсь! Смирно! - подает команду командир полка Валентик. Летчик Ермолаев, выйти из строя!

Ермолаев печатает три шага вперед.

- Товарищи, - говорит Валентик, - сегодня мы были свидетелями того, как в трудной боевой обстановке - при отказе за линией фронта мотора и преследовании вражескими истребителями - экипаж младшего лейтенанта Ермолаева, проявив отвагу и мужество, отлично выполнил боевое задание на разведку. Товарищ Ермолаев, поздравляю вас с первым успешным боевым вылетом! От лица службы объявляю вам благодарность!

- Служу Советскому Союзу! - гордо отвечает Ермолаев.

- С сегодняшнего дня вы - боевой летчик, - тепло произносит Валентик. Становитесь, товарищ Ермолаев, в строй.

- Есть, встать в строй!

А вот еще один случай. Произошел он в боевом вылете на бомбометание с пикирования по укрепленным позициям врага в населенном пункте Саур-Могильный. Ермолаев тогда летел правым ведомым у командира эскадрильи Генкина.

...Эскадрилья у цели. Подана команда "Приготовиться к пикированию!". В это время ударили зенитки. В воздухе появились вражеские истребители. Но эскадрилья Генкина идет к цели колонной звеньев.

Между шестеркой наших "яков" и восьмеркой "мессеров" завязался жестокий бой. Даже при солнечной погоде видны фейерверки пулеметно-пушечных трасс.

Звено Генкина атакует цель.

Сбросив бомбы, самолеты выходят из пикирования.

А зенитки бьют и бьют! Разрывы их снарядов ложатся рядом с самолетами звена. В этих условиях трудно применить противозенитный маневр.

Машина Ермолаева резко вздрагивает от трех, близко разорвавшихся снарядов. Осколки пробивают фюзеляж и крылья, оставляя в них рваные "раны". "А это что? - спрашивает мысленно сам себя Ермолаев, когда его самолет приблизился к самолету Генкина. - Ага, понятно: у машины командира не убрались тормозные решетки..."

Затянув секторы газа, применив механизацию крыльев, Ермолаев с трудом удерживает свой самолет в строю. Левый ведомый ушел вперед и начал маневрировать, чтобы пристроиться к нему. Слева проскакивают, второе и третье звенья эскадрильи: имея огромную скорость на выводе из пикирования, они не могут пристроиться к самолету командира и тоже уходят вперед.

Вражеские зенитчики сосредоточили теперь весь свой огонь на машинах Генкина и Ермолаева, идущих на небольшой высоте и скорости.

- Командир, слева сзади два "мессершмитта"! - раздается тревожный голос стрелка-радиста Игошина.

- Стреляй по ним! Только спокойно прицеливайся! - отвечает решительно Ермолаев.

"Мессершмитты" уже близко. Не теряя времени, они заходят на атаку. Ох, как любят они атаковать отставшие самолеты!

Дружным огнем пулеметов штурманов и стрелков-радистов атака врага отбита. А вслед за этим, спикировавшим с высоты "яком" сбит ведомый "мессер".

Штурман эскадрильи Георгий Раицкий, приспособив к трансмиссии механизма уборки решеток свой поясной ремень, быстро убрал их. Машина Генкина приобрела скорость и маневренность. И вскоре боевой порядок эскадрильи был восстановлен.

Все наши самолеты вернулись домой.

На разборе боевых полетов капитан Генкин сказал:

- Молодец, Ермолаев, что не бросил в бою командира!

- Товарищ командир, мы живем и воюем по суворовским правилам: сам погибай, а товарища выручай! - ответил Ермолаев. - Да и удержаться в строю, оказывается, можно!..

Это был ответ гвардейца, фронтового испытателя. Да, да! Фронтового испытателя! В то время мало кто знал, можно ли привести, например, самолет к своему аэродрому, когда пробит бензобак и льется в воздух бензин, когда далеко за линией фронта отказал мотор, когда ранен летчик и так далее. Можно ли удержаться в строю, когда у самолета ведущего не убрались после пикирования тормозные решетки? Оказывается, все это можно сделать!

Летчики-испытатели не испытывали в тылу этого. Но зато испытали это гвардейцы нашего и других полков фронтовой авиации. Они и есть фронтовые испытатели! И потому я рассказываю о них.

* * *

Великая Отечественная война была большой школой для летчиков. Кто из них много полетал во фронтовом небе, тот стал мастером воздушного боя, штурмовки, разведки, стал мастером бомбардировочных ударов с пикирования и горизонтального полета. И понятно, что после войны многие из таких летчиков, закончив учебу в военных академиях, стали замечательными командирами частей, начали воспитывать новое поколение авиаторов на боевом опыте Великой Отечественной войны. А некоторые стали летчиками-испытателями. Приобретенный в огне войны опыт помог им стать замечательными испытателями авиационной реактивной техники. У нас такими испытателями были: Георгий Береговой, Сергей Рычков, Даниил Гапоненко, Семен Антонов, Александр Сарыгин, Иван Дзюба, Эмануил Голенкин, Федор Мазурин, Евгений Климов, Юрий Сухов, Николай Беляев, Иван Ведерников, Константин Таюрский, Василий Гречишкин, Виктор Кузнецов, Иван Тимофеенко и другие товарищи.

Одни из них уже передали эстафету испытаний молодым авиаторам и ушли на заслуженный отдых, а некоторые все еще продолжают вести сложные испытания, покоряя молодых испытателей своей техникой пилотирования, восхищая своим мужеством и героизмом.

Расскажу о Заслуженном летчике-испытателе СССР Таюрском Константине Дмитриевиче, который более двадцати лет испытывал новые самолеты и вертолеты.

Константин Дмитриевич летал более тридцати пяти лет. Аэроклуб, летная школа, боевой полк и работа в организации испытателей - вот вехи в его летной деятельности.

Можно позавидовать тому упорству, мужеству и героизму, с которым летчик Таюрский штурмовал фронтовое небо, густо заполненное разрывами вражеских "эрликонов" и зенитных снарядов, небо, в котором злобно рыскали "мессершмитты" и "фокке-вульфы". Можно позавидовать и его героизму и мужеству, с которым он летал, испытывая новые летательные аппараты уже в мирном нашем небе, но небе тоже для него опасном.

Через руки Таюрского прошел не один опытный самолет и не один вертолет. За два десятка лет он много провел различных испытаний.

Константина Дмитриевича Таюрского я знаю более тридцати лет. С ним мы вместе учились в летной школе, одной дорогой, которая легла через запасной полк, шли на фронт. В одной эскадрилье воевали на фронте. Везде и всюду мы были рядом.

С июля 1943 по май 1945 года летчик Таюрский выполнил 142 боевых вылета. Он был отличным боевым летчиком. Меткие бомбовые удары его экипажа с горизонтального полета и пикирования фашисты не раз ощущали на себе.

Помню, в начале мая 1944 года, на заключительном этапе освобождения Крыма, командующий 8-й Воздушной армией генерал-лейтенант Т. Т. Хрюкин приказал двум полкам дивизии Чучева бомбить с пикирования звеньями и одиночными самолетами вражеские корабли и самоходные баржи, проводящие эвакуацию своих войск.

...Экипаж Таюрского вылетел на рассвете.

В пятнадцати километрах юго-западнее Севастополя шел курсом к румынским берегам корабль. С высоты трех тысяч метров он выглядел очень маленьким, лишь только густой черный дым, валивший из трубы и стлавшийся шлейфом над морем, да разводы волн, уходившие назад и в стороны, выдавали ее.

- Максимыч, - как всегда, по отчеству обращается Таюрский к штурману Соболеву, - видишь фашистскую посудину?

- Вижу. Заходи на нее точно сзади!

- Не торопись, хорошенько прицеливайся. Она ведь будет маневрировать, имей это в виду... Инжеватов, смотри за воздухом! - напоминает Таюрский стрелку-радисту.

- Смотрю, командир! - тут же отзывается Леонид Инжеватов.

Таюрский начал заходить на цель. Такие цели в авиации называются точечными. Но это не беда. Ведь у Таюрского в руках отличный пикировщик, оснащенный бомбардировочными прицелами штурмана и летчика, заранее выполнены расчеты на бомбометание и боевой опыт всего экипажа.

Сколько уже раз Таюрский, Соболев и Инжеватов одиночно и в составе звена Александра Пронина вот так же смотрели сверху на вражеские цели, по которым потом сбрасывали точно бомбы! Стоянки самолетов на немецких аэродромах, склады горючего и боеприпасов, эшелоны, входные и выходные стрелки на железнодорожных узлах, артиллерийские позиции, корабли в портах, речные переправы... Все это уже приходилось им успешно бомбить.

- Довернуть пять градусов вправо! - подает команду Соболев.

- Есть! Доворачиваю пять градусов вправо, - отвечает Таюрский.

- Хорошо довернул. Так держать!

- Есть, так держать!

- Цель уходит влево... Довернуть три градуса влево! - командует снова штурман.

- Есть!

- Так держать!

- Есть так держать!

~ Переход в пикирование!

- Есть переход!

И Таюрский энергично посылает штурвал от себя, убирая немного газ моторам.

Машина с выпущенными на боевом курсе тормозными решетками и вступившим в работу автоматом пикирования и сбрасывания бомб легко идет вниз.

Таюрский внимательно следит, когда корабль выйдет из-за носа самолета, чтобы тут же "набросить" на него перекрестие прицела ПБП-1.

И вот она вышла!

"Наброшено" перекрестие! Но оно сразу же сползло вправо - корабль энергично стал разворачиваться влево.

"Не уйдешь!.." - произносит Таюрский и подворачивает самолет на пикировании влево настолько, что было взято упреждение на продолжающийся разворот корабля.

Высота быстро уменьшается, а скорость самолета нарастает. Четыреста километров... пятьсот... пятьсот пятьдесят...

Таюрский видит, как на палубе корабля замелькали в нескольких местах оранжевые языки пламени - это бьют зенитки. К самолету тянутся четыре трассы "эрликонов". Но Таюрский продолжает пикировать на корабль.

Самолет со скоростью около шестисот километров в час летит к воде огромной воде, называемой Черным морем.

Таюрскому трудно ориентироваться на пикировании в пространстве: и море, и небо расплывчато сливаются на горизонте, однообразны мелкие барашки волн. Но корабль...

Вот он!

Высота тысяча двести метров.

- Вывод! Вывод!.. - подает команду Соболев.

- Ниже, Максимыч, еще ниже! - произносит решительно Таюрский и продолжает пикировать, зорко вглядываясь в прицел.

- Тысяча сто... Тысяча... - сообщает Соболев Таюрскому показания стрелок высотомера. - Девятьсот... восемьсот... Вывод!

- Бросаю! - кричит Таюрский и нажимает на кнопку сбрасывания бомб и вывода самолета из пикирования, вмонтированную в правый рог штурвала.

Четыре ФАБ-250 уходят с замков и летят к кораблю, на котором в испуге перед неминуемым возмездием мечутся гитлеровцы.

Угол пикирования восемьдесят градусов. Машина под действием стабилизатора и триммеров рулей высоты медленно, как бы неохотно, начинает выходить из пикирования. Скорость около шестисот километров.

- Включаю фотоаппараты, - говорит Соболев.

- Бесполезно. Мала высота - не будет хороших снимков, - отвечает Таюрский и, когда нос самолета подходит к линии горизонта, ставит желтенький тумблер на уборку тормозных решеток.

- Прямое попадание! - восклицает в это время радостно Инжеватов. Разрывы на палубе и близко за бортом!

- Хорошо! Очень хорошо! - кричит возбужденно Таюрский и боевым разворотом уходит влево к крымскому берегу.

Корабль горит, круто наклонившись на левый борт и корму. А со стороны берега к нему уже подходит еще один Пе-2.

- Андрей Заплавнов заходит на бомбометание, - сообщает Таюрскому Соболев. - Потом Харин со Стрелковым пойдут.

- Пусть бьют, чтобы щепки от него не осталось! - говорит со злостью Таюрский...

От цели летели в очень хорошем настроении. Хотелось петь. Но слева, на небольшом удалении, показался освобожденный, разрушенный фашистами и все еще дымящийся Севастополь... Сами собой у всех сжались зубы.

Мы, однополчане, знали, что "наш Костя" родом с далекой реки Лены, и поэтому звали мы его "таежником". Но он и здесь, у западных границ Родины, отлично воевал, проявляя образцы героизма и мужества.

Мы гордимся тем, что "наш Костя" стал после войны Заслуженным летчиком-испытателем СССР, гордимся тем, что он, испытывая самолеты, продолжал летать с юношеским задором.

Длительность полета почти 7000 часов

Очень плодотворно трудился у нас летчик-испытатель Юрий Александрович Антипов. Об Антипове-испытателе без преувеличения можно сказать, что он звезда первой величины.

Он стал у нас полковником, Героем Советского Союза и Заслуженным летчиком-испытателем СССР. Вся его авиационная жизнь интересна и поучительна.

Будучи учеником-слесарем ФЗУ при Московском авиационном заводе, Юрий Антипов в семнадцать лет начал учиться в заводской летной школе, начальником которой был старейший летчик-испытатель Александр Иванович Жуков.

В 1933 году, работая слесарем, Антипов стал летать на самолете У-2, и небо крепко захватило его в свои объятия.

Уже в следующем, 1934 году Антипов уезжает учиться в Одесскую авиашколу пилотов, чтобы навсегда соединить свою жизнь с авиацией. Поскольку преподаватели и инструкторы заводской летной школы дали своим курсантам исключительно хорошую теоретическую подготовку и практические навыки в пилотировании самолетов У-2, Р-1 и Р-5, Юрий Антипов в этом же 1934 году заканчивает Одесскую авиашколу пилотов на самолете Р-1 и остается работать инструктором при школе.

До 1940 года Юрий Антипов служит в школе, обучая курсантов полетам на Р-1, И-5 и И-16. А в 1940 году командование назначает старшего лейтенанта Антипова на должность инспектора высших учебных заведений ВВС.

Когда началась Великая Отечественная война, из летчиков-испытателей было сформировано два ИАП для боевой деятельности на фронте. Командиром 402-го ИАП Особого назначения был назначен известный летчик-испытатель подполковник Петр Михайлович Стефановский, а командиром 401-го ИАП Особого назначения - не менее известный летчик-испытатель Герой Советского Союза, депутат Верховного Совета СССР подполковник Степан Павлович Супрун. Полки были вооружены первоклассными истребителями МиГ-3.

В составе 402-го ИАП Особого назначения начал войну в должности рядового летчика и капитан Антипов. Его боевыми товарищами стали: К. А. Груздев, Г. Я. Бахчиванджи, А. В. Плетюхин, М. С. Чуносов, Н. П. Баулин, Л. Д. Ампилогов, К. С. Шадрин, А. Г. Прошаков и другие. Заместителем командира 402-го ИАП был майор Дмитрий Леонтьевич Калараш, сбивший за год и четыре месяца войны семнадцать самолетов противника и погибший в одном из боевых вылетов. 13 декабря 1942 года Указом Президиума Верховного Совета СССР подполковнику Каларашу посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Инженером полка был военинженер первого ранга Иосиф Гаврилович Лазарев, а начальником штаба - подполковник Николай Васильевич Солдатенков.

Начав воевать 29 июня 1941 года, 402-й ИАП Особого назначения с честью прошел по фронтам Великой Отечественной войны, стал Севастопольским, был награжден орденами Красного Знамени и Кутузова. Личный состав полка в воздушных боях уничтожил 810 самолетов противника. В 402-м ИАП Особого назначения воспитано 18 Героев Советского Союза.

Вот в каком замечательном боевом коллективе начинал воевать с фашистами летчик Юрий Александрович Антипов.

Вскоре над аэродромом Андриаполь Антипов одержал свою первую победу в воздухе. Это был "Мессершмитт-109". Всего же за пять месяцев боевых действий Юрий Александрович сбил семь самолетов врага: истребителей Ме-109, Ме-110 и Хе-113.

В августе 1941 года капитан Антипов был переведен служить в 180-й ИАП на должность заместителя командира эскадрильи. Воевал он по-прежнему на МиГ-3.

МиГ-3 - высотный истребитель. Но для того, кто умел летать, он был отличным на всех высотах. МиГ-3 использовали для прикрытия бомбардировщиков и штурмовиков, вели на нем воздушную разведку и патрулирование над линией фронта, штурмовали вражеские войска и аэродромы и, конечно же, очень успешно вели на нем наши летчики воздушные бои с "мессершмиттами", "юнкерсами", "хейнкелями" и другими самолетами врага.

Юрий Александрович Антипов воевал недолго.

В один из ноябрьских дней сорок первого года на аэродром базирования 180-го ИАП налетело около 30 самолетов Ме-110. По показаниям сбитых немецких летчиков "стодесятые" должны были штурмовать расположенный рядом аэродром наших бомбардировщиков, но те ушли на боевые задания. И вот почти три десятка вооруженных для стрельбы вперед четырьмя пушками и двумя пулеметами маневренных двухмоторных "мессершмиттов" обрушились своим огнем на аэродром 180-го ИАП.

Эскадрилья, которой командовал Антипов, только что пришла с боевого задания. Самолеты заправлялись горючим и боеприпасами. Но взлетели сигнальные ракеты, и "МиГи" эскадрильи Антипова тут же поднялись в воздух. Следом за ними поднялись в воздух и самолеты эскадрилий Семенова и Долгушина. (Александр Федорович Семенов и Сергей Федорович Долгушин - ныне генерал-лейтенанты авиации, Герои Советского Союза.)

Гитлеровцы прекратили штурмовать аэродром и вступили в бой с нашими летчиками. Вскоре удачной атакой Антипов зажег одного "мессершмитта". Еще одного сбил Долгушин и двух - Семенов.

Уже на последних литрах горючего Антипов сбил второго "мессершмитта". Однако и он был атакован. В кабине МиГа разорвался снаряд "эрликона". Антипова ранило в левое плечо и руку. В это время на его самолете остановился из-за выработки мотором горючего винт. Наступила тишина планерного полета. Антипов, превозмогая боль, повел машину на посадку.

А летчики эскадрилий Семенова и Долгушина продолжали сражаться с гитлеровцами. И вскоре рассеянные в воздушном пространстве аэродрома "мессершмитты" словно по команде ринулись на запад.

Этот воздушный бой был у Антипова последним фронтовым боем. Да, именно последним фронтовым... Я специально подчеркиваю слово "фронтовым". Потому что через некоторое время у него будет очень много воздушных боев - с немецкими истребителями и на немецких истребителях, но только далеко от фронта, на тыловом испытательном аэродроме и называться эти бои будут испытательными воздушными боями.

За мужество и героизм, проявленные в боях с гитлеровцами, Юрий Александрович Антипов был награжден орденом Красного Знамени.

...Два месяца Антипов лечился в госпитале. А после выздоровления его направили на должность командира эскадрильи в 27-й ЗАП, которым командовал Всеволод Иванович Пантелеев.

В 27-м ЗАПе группа испытателей во главе с инженером И. В. Часовиковым принимала в то время американские "тамагауки" и "китихауки", а позже и английские "Харрикейны", прибывающие в Архангельский и Мурманский порты.

Была зима только что начавшегося сорок второго года. Самолеты союзников прибывали в ящиках - разобранными. Притом случалось иногда и такое: ящик с фюзеляжем прибывал на одном корабле, а ящик с крыльями и хвостовым оперением - на другом.

Сборка самолетов проходила под открытым северным, небом при сорокаградусном морозе. Все это создавало большие трудности в работе.

Но как бы там ни было группа И. В. Часовикова хорошо наладила сборку самолетов союзников. С них были слиты не пригодные для работы в условиях нашей зимы смеси, залитые в системы уборки шасси и тормозов, заменена загустевающая на морозе смазка в пулеметах и генераторах.

Инструкторы и командиры 27-го ЗАПа, в котором, кроме Антипова, служили Михаил Мухин, Виктор Перов, Николай Червочков, Ерош, Журавский и другие - в сжатые сроки обучали на "тамагауках", "китихауках" и "Харрикейнах" наших летчиков, которые затем улетали на фронт.

В марте 1943 года майор Антипов был направлен испытывать истребители. Работал он под руководством замечательного испытателя инженер-подполковника Никашина Алексея Ивановича.

Здесь было много знакомых уже Антипову летчиков: Валентин Хомяков, Алексей Кубышкин, Афанасий Прошаков, Леонид Кувшинов и другие. Руководил же летно-испытательной работой по испытателям самолетов его бывший командир 402-го полка Петр Михайлович Стефановский.

Антипову было доверено провести облеты немецкого истребителя "Фокке-Вульф-190" серии А-4. Это задание он успешно выполнил. Затем он также отлично провел облеты ФВ-190 серии А-5 и "Мессершмитта-109" серии Г-2, с которым встречался в воздушном бою еще в начале войны в небе города Калинина. Участвовал Антипов в облетах Ме-109 серий Г-4 и Г-6, был ведущим летчиком в облетах ФВ-190 серии А-8. Облетывал он и американские и английские истребители "аэрокобра", "Лайтнинг", "тандерболт" и другие самолеты.

Должен сказать, что в проводившихся испытаниях и облетах истребителей и бомбардировщиков - своих, немецких и союзников - принимали участие все испытатели истребителей и бомбардировщиков. Делалось это для лучшей оценки их боевых качеств. И все испытания и облеты, как правило, заканчивались сравнительными воздушными боями.

* * *

Испытатели работали без выходных дней. Рабочий день был продолжительностью от рассвета до темноты, а когда требовалось - а требовалось часто - работали и ночью.

Выезжали бригады испытателей и в действующие части на фронт для инструктажа летчиков, техников, инженеров, для показа правильных приемов пилотирования, воздушного боя и эксплуатации материальной части.

Андрей Григорьевич Кочетков, Владимир Ефремович Голофастов и Валентин Иванович Хомяков летали на фронт и обучали фронтовых летчиков штопору на "аэрокобре". По самолету Як-3 выезжал на фронт летчик-испытатель Афанасий Григорьевич Прошаков. По истребителю Як-9Б - летчик-испытатель Андрей Григорьевич Терентьев.

Летчик-испытатель Леонид Михайлович Кувшинов выезжал на фронт по Як-9У с мотором ВК-107. Юрий Александрович Антипов выезжал в части 2-й Воздушной армии Красовского и 4-й Воздушной армии Вершинина по немецкому истребителю ФВ-190.

Так работали в войну наши испытатели! Но летали они не на одних самолетах союзников и вражеских машинах. Всю войну шли семейства "Яковлевых" и "лавочкиных". Разумеется, эти самолеты надо было испытывать.

Велись испытания и по другим образцам наших истребителей.

* * *

Семейство "Яковлевых" представляло собой очень удачные самолеты, вынесшие на себе, как истребители, основную тяжесть войны. Вначале был Як-1, а затем Як-7, Як-9, Як-9Д. И наконец, пошел самый маневренный и самый легкий по весу из всех истребителей мира - истребитель Як-3, вооруженный 37-миллиметровой пушкой и двумя крупнокалиберными пулеметами, а затем - и 45-миллиметровой пушкой и двумя пулеметами.

На испытания Як-3 пришел в конце сорок третьего года, а уже в начале следующего - сорок четвертого года - он стал грозой для немецких летчиков.

Да, это был лучший истребитель мира! Недаром французские летчики из эскадрильи "Нормандия" сделали свой выбор на Як-3.

Когда в апреле 1945 года под Кенигсбергом был сбит летчик из группы Мельдерса, летавший на ФВ-190, то он попросил наше командование заправить Як-3 малым количеством горючего и разрешить ему взлететь, чтобы ощутить, что же это за машина...

Летчик-испытатель Антипов летал на всех наших истребителях, проходивших испытания. И не только летал. На Як-9ДД, имевшем дальность полета 2400 километров, Антипов был ведущим летчиком испытания. Як-9Б, несший в специально сконструированном бомбовом отсеке 400 килограммов бомб, подвешенных на замках вертикально, Антипов облетывал на штопор. На Як-3 с мотором ВК-105 вел испытания А. Г. Прошаков, а на Як-3 с мотором ВК-107 вел испытания Антипов.

Кстати, Як-3 с мотором ВК-107 развивал скорость 720 километров в час и был самым скоростным в то время истребителем в мире.

Антипов испытал также и МиГ-3Д с мотором АМ-39. Это был отличный высотный истребитель. Правда, в войне с фашистской Германией воздушные бои на больших высотах не велись, и поэтому МиГ-3Д серийно не выпускался.

Всем известно, что 15 мая 1942 года испытателем Григорием Бахчиванджи был поднят в воздух первый советский самолет с ракетным двигателем.

К сожалению, отважный испытатель погиб 27 марта 1943 года на седьмом полете, встретившись на скорости 800 километров в час с новыми, еще не изученными в то время явлениями, необычно затруднившими вывод самолет из пикирования.

После гибели Бахчиванджи работы по конструированию самолетов с принципиально новыми двигателями продолжались, однако в ходе всей Великой Отечественной войны на наших фронтах их не было.

В 1946 году конструкторские бюро Микояна, Яковлева, Лавочкина и Сухого выпустили первые советские истребители с двумя и одним реактивным двигателями: МиГ-9, Як-15, Ла-150 и Су-9. Это был подлинный триумф советского самолетостроения!

Да, Родина получила надежное средство обороны, могущее сдержать любого агрессора!

Осенью 1946 года были подготовлены группы летчиков-испытателей и летчиков строевых частей для прохождения во время парада 7 ноября на МиГ-9, Ла-150 и Як-15 над Красной площадью. Летчики всех групп успешно овладели реактивными самолетами, отлично подготовились к параду.

Многие летчики и техники были награждены в то время орденами и медалями за овладение новой авиационной реактивной техникой. Летчик-испытатель Антипов был награжден орденом Красного Знамени. А вскоре его назначили ведущим летчиком на испытания МиГ-9.

На опытном экземпляре МиГ-9 потерпел катастрофу выдающийся летчик-испытатель Алексей Николаевич Гринчик. Причина катастрофы не была известна. И вот в начале 1947 года этот мощный двухдвигательный реактивный истребитель начал испытывать Юрий Александрович Антипов.

Испытывал Антипов МиГ-9 на всех режимах полета и высотах, указанных программой испытаний.

В одном из полетов хвостовое оперение МиГ-9, получив огромные нагрузки, завернулось в одну из сторон на семьдесят градусов, заклинило управление рулем высоты и поворота.

Проявив исключительное мужество, Антипов, управляя самолетом в продольном отношении изменением тяги двигателей, а в путевом, малоэффективном для этого, - элеронами, приземлил все же машину на своем аэродроме.

Когда на аэродром прибыл Артем Иванович Микоян с группой конструкторов и осмотрел самолет - стала ясна причина гибели А. Н. Гринчика.

За совершенный подвиг в этом полете Юрий Александрович Антипов был награжден орденом Ленина.

После восстановления самолета Антипов успешно закончил его испытания, и МиГ-9 стал выпускаться большими сериями.

Наши авиаконструкторы напряженно трудились, создавая все новые и новые реактивные самолеты. В начале 1948 года к испытателям прибыл реактивный истребитель со стреловидным крылом - МиГ-15. По испытаниям самолета ведущим летчиком был назначен Юрий Александрович Антипов, а по испытаниям на нем вооружения - Герой Советского Союза подполковник Иван Михайлович Дзюба.

МиГ-15 испытывался почти весь сорок восьмой год. Уходил на доработку, приходил вновь... Однако это была очень удачная машина, машина-долгожитель, выпускавшаяся потом серийно.

МиГ-15 был принят на вооружение ВВС многих дружественных нам стран.

Вскоре, когда МиГ-15 был еще опытным, командование предложило Антипову в День авиации показать на нем над Тушинским аэродромом пилотаж на малой высоте десяткам тысяч зрителей и руководителям партии и правительства. Антипов согласился и начал тренироваться. Тренировались в это время для такого же дела Афанасий Прошаков - на Як-23 и пятеро летчиков во главе с генералом дважды Героем Советского Союза Евгением Яковлевичем Савицким - на Як-15.

Вот это было зрелище! Когда шла тренировка, хочешь не хочешь мы прекращали на аэродроме работу и, подняв головы, смотрели вверх.

Прошаков на серебристом Як-23, у которого прямое, тонкое крыло, высокий киль со стабилизатором и рулями, и весь он такой стройненький, ладненький, начинал пилотаж на двадцати пяти метрах с перевернутого полета. Антипов на толстеньком, компактном, с отброшенными, словно у наседки, назад крыльями МиГ-15 начинал пилотаж с замедленной бочки.

Было захватывающе и даже страшновато смотреть, как Антипов и Прошаков пилотировали у земли реактивные истребители, издававшие раскатисто-прерывистый гром. А пятерка ярко-красных Як-15 генерала Савицкого кувыркалась в это время в воздухе в замедленно-важном темпе. Нельзя было не восхититься техникой пилотирования ведущего, чувствовавшего, кажется, крылом своего самолета крылья самолетов правых и левых ведомых.

И не было ничего удивительного, когда после воздушного парада мы узнали, что всех их наградили боевыми орденами. Юрий Александрович Антипов получил орден Красного Знамени.

Трудновато было Антипову пилотировать у самой земли МиГ-15 на такой огромной скорости: самолет инертен и к тому же не было еще на нем установлено бустеров, снимающих нагрузки с рулей. Но на то Антипов и был испытателем - в высшей степени грамотным летчиком, знающим машину с чертежей, сильным и отважным.

Вскоре конструкторское бюро Микояна-Гуревича представило к нам на испытания самолет МиГ-17. Испытывал его летчик-испытатель Леонид Михайлович Кувшинов. А Юрий Александрович Антипов облетывал его и как руководитель летно-испытательной службы следил за этими интересными испытателями. К этому времени Антипов стал уже первоклассным летчиком-испытателем, получившим такое высокое звание за пять испытанных опытных самолетов, за налет более трех тысяч часов и за восемнадцатилетний стаж своей летно-испытательской работы.

Следующим объектом испытаний для Юрия Александровича Антипова стал двухдвигательный самолет Микояна-Гуревича И-320 - истребитель-перехватчик, вооруженный первым советским стрелковым радиолокационным прицелом. Это был большой комплекс испытательных полетов с новой, необычной радиолокационной техникой, способной обнаружить самолеты противника в облаках и в темноте.

Испытания потребовали выполнять полеты в самых сложных метеорологических условиях, днем и ночью. Впервые пришлось обнаруживать, перехватывать и атаковывать самолеты-мишени, не видя их глазами, а только с помощью показания индикатора радиолокационного прицела.

За эти испытания, а также за овладение полетами на реактивных самолетах в сложных метеоусловиях Юрий Александрович Антипов был награжден вторым орденом Ленина.

После проведенных на И-320 испытаний началось оснащение частей нашей авиации этими системами.

Летчики-испытатели Юрий Александрович Антипов, Георгий Тимофеевич Береговой, Николай Павлович Захаров, Владимир Осипович Левко совместно с ведущим по боевому применению штурманом Михаилом Леонтьевичем Кривцовым и старшим штурманом наведения Петром Афанасьевичем Гуменюком, а также другими товарищами очень много работали в строевых частях по обучению новой технике служащих командных пунктов и летного состава. Не говоря уже о летчиках, это новое дело требовало отличных знаний и большой сноровки от штурманов наведения и ведущего инженера - Ираклия Семеновича Дубенко. Этими знаниями сполна обладали наши штурманы - подполковники Кривцов и Гуменюк и ведущие инженеры.

Хорошо помогал им в этом новом деле опыт боевой и испытательной работы. А его им не надо было ни у кого занимать!

Михаил Леонтьевич Кривцов, например, продолжительное время работал штурманом-испытателем. 30 августа 1942 года в боевом полете на новом бомбардировщике Ту-2 при его фронтовых, войсковых испытаниях Кривцов был тяжело ранен в правую руку.

После лечения в госпитале медицинская комиссия не разрешила Кривцову летать, и он стал служить в отделе боевого применения, отдавая авиации свой талант боевого штурмана-испытателя.

Штурман-испытатель Петр Афанасьевич Гуменюк также имеет очень большой опыт боевой и испытательной работы. Он был участником боевых действий на Карельском перешейке, за что награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды.

Воевал Петр Афанасьевич и в годы Великой Отечественной войны, служа в авиации дальнего действия.

Девяносто девять боевых вылетов! Бомбовые удары по военно-промышленным объектам Кенигсберга, Берлина и другим промышленным центрам Германии и стран-сателлитов...

Восемь боевых орденов и девять медалей украшают его грудь.

Вот какие опытные авиаторы, используя новую радиолокационную аппаратуру, помогали с земли Антипову, Береговому, Захарову и Левко обнаружить воздушные цели ночью и в облаках! И не только нашим летчикам-испытателям. В испытаниях участвовали: командующий авиацией ПВО страны генерал-лейтенант авиации Евгений Яковлевич Савицкий, инспектор авиации ПВО полковник Середа, подполковники Крюков и Ярославский.

Генерал Евгений Яковлевич Савицкий был частым гостем на нашем аэродроме. Нередко он садился в реактивный сверхзвуковой истребитель и взлетал. Генерал Е. Я. Савицкий пользовался у нас большим уважением так же, как он пользовался любовью и уважением в войну у боевых летчиков.

Несмотря на занятость по должности, Евгений Яковлевич в годы войны много летал на боевые задания.

Как-то Центральное телевидение в одной из передач показывало фронтовые будни боевой авиации.

Генерал Е. Я. Савицкий находился на передовой и командовал воздушным боем своих питомцев, которые искусно сбивали фашистские самолеты. Но вот один наш "Яковлев" загорелся и пошел к земле.

"Восемнадцатый, прыгай! Восемнадцатый, прыгай!" - командовал в микрофон Е. Я. Савицкий.

Однако "Яковлев" шел и шел к земле. "Прыгай, сынок!" - закричал снова Савицкий.

Но "Яковлев" неумолимо продолжал идти к земле и врезался в нее. Взрыв! Кверху взметнулся клуб густого черного дыма.

Евгений Яковлевич выхватил папиросу и торопливо закурил...

Под впечатлением этой картины я вдруг услышал треск и моей горящей машины, а затем слабый голос с земли: "Петляков"! "Петляков"! Прыгайте, сынки!.."

Это было 5 августа 1943 года в небе города Чистяково, в моем двадцать пятом вылете на разведку.

И как теперь не вспомнить голоса наших дорогих командиров, в числе которых был и генерал Е. Я. Савицкий!

Занимая пост государственной важности, Евгений Яковлевич Савицкий по-прежнему летал, как и в годы войны...

Одним из звеньев "холодной войны" в то время было частое нарушение воздушного пространства Советского Союза и стран социализма самолетами. Тогда-то и начали действовать наши первые перехватчики, пилотируемые Антиповым, Береговым, Захаровым, Левко, Глазковым, Мазуриным, Савицким, Середой, Крюковым, Ярославским и другими.

Еще при испытаниях Евгений Яковлевич Савицкий часто просил Кривцова и Гуменюка: "Наведите меня для атаки в лоб..." И его навели! Два раза навели. Ночью это было...

Вот такая еще в начале пятидесятых годов была у нас техника!

Нарушения наших воздушных границ прекратились.

Вскоре испытатели обучили перехватам летчиков строевых частей, и воздушные границы были надежно защищены.

* * *

В испытаниях перехватчиков с радиолокационными прицелами участвовало много конструкторов, летчиков, инженеров и техников. Этим делом начали у нас заниматься давно! Еще на поршневых Ла-5 и Ла-7, на которых не стояло радиолокационных прицелов, а была только аппаратура на земле, отлично перехватывал самолеты-мишени ночью Иван Михайлович Дзюба.

Зоркий глаз был у Ивана Михайловича! Бывало до цели еще много километров, а он уже передает на землю по радио: "Цель вижу! Буду атаковать!"

Немного позже так же хорошо стал летать на наведение, но только на реактивном МиГ-9 летчик-испытатель Александр Павлович Супрун.

Я пишу о летно-испытательной работе Юрия Александровича Антипова, но все время называю фамилии и других испытателей. И наверное, это правильно: ведь Юрий Александрович работал не один. И мне хочется, чтобы люди знали как можно больше наших летчиков, которые занимались таким трудным и ответственным делом.

В 1950 году от нас ушел Петр Михайлович Стефановский, и руководство летно-испытательной работой командование доверило подполковнику Юрию Александровичу Антипову.

Первым мероприятием, проведенным Антиповым в жизнь на новом ответственном посту, было пополнение наших рядов молодыми летчиками из строевых частей и школ ВВС.

В 1950 году наши представители облетали целый ряд строевых частей и летных училищ и подобрали отличных молодых летчиков, способных в условиях начавшегося бурного развития реактивной сверхзвуковой авиации внести, работая на постах испытателей, свой неоценимый вклад. Это были: Виктор Кипелкин, Виктор Кузнецов, Владимир Махалин, Алексей Солодовников, Михаил Твеленев, Николай Коровин, Анатолий Стариков, Николай Беляев, Евгений Климов, Иван Ведерников и другие товарищи.

Приход молодых летчиков нисколько не "затормозил" испытательную работу. Она шла с прежней интенсивностью, потому что вместе с молодежью продолжали летать такие опытные летчики-испытатели, как Сергей Рычков, Василий Иванов, Эмануил Галенкин, Даниил Гапоненко, Василий Котлов, Александр Сарыгин, Георгий Береговой, Владимир Подольный, Дмитрий Хромов, Николай Яковлев и другие товарищи.

Благодаря большому опыту боевой и методической работы молодые летчики-испытатели быстро вошли в строй. Все они - и молодые, и кто немного постарше - внесли свой огромный вклад в развитие советской реактивной сверхзвуковой авиации. Многие из них стали летчиками-испытателями первого класса, Заслуженными летчиками-испытателями СССР, а такие товарищи, как Василий Иванов, Николай Коровин, Анатолий Стариков, Василий Котлов, Даниил Гапоненко, Николай Коровушкин, Александр Сарыгин, Виктор Кузнецов, Виктор Иванов, Семен Антонов, стали Героями Советского Союза.

Полковник Антипов, руководя летно-испытательной работой, продолжал и сам летать и участвовать в испытаниях. Но теперь уже он летал не только на истребителях, но и на реактивных бомбардировщиках и вертолетах.

Юрий Александрович вел испытания самолетов, вертолетов, скафандров, катапультных установок. Будучи ведущим летчиком по испытаниям катапультных кресел, он на самолетах УТИ МиГ-15 и УИЛ-28 пятьдесят раз катапультировал парашютиста Николая Никитина. А летом 1956 года сам катапультировался, когда не смог вывести из штопора сверхзвуковой МиГ-19.

В 1957 году Юрию Александровичу Антипову за героизм, проявленный при испытаниях новой авиационной техники, было присвоено звание Героя Советского Союза.

В 1959 году впервые группе наших испытателей было присвоено звание "Заслуженный летчик-испытатель СССР". В числе этой группы был также и Юрий Александрович.

В последние годы своей летно-испытательной деятельности Антипов специализировался на испытаниях тяжелых транспортных самолетов и вертолетов. Но не прекращал он полетов и на легких реактивных самолетах. Это были самолеты для первоначального обучения летчиков - чехословацкий Л-29, наш Як-30 и польский "Искра".

Тридцать три года летал Юрий Александрович Антипов, двадцать один год из них он занимался испытаниями. 203 типа летательных аппаратов подчинились ему!

Если подсчитать все то время, которое Юрий Александрович провел в воздухе, то получается почти 7000 часов!

Почти 7000 часов длился его единый жизненный полет!

Да, нелегко было Антипову, как и всем нам, ветеранам, расставаться с авиацией! И он не расстался с ней, даже уволившись в запас. После демобилизации из Советской Армии Юрий Александрович стал работать инженером-испытателем авиационных тренажеров.

Для того чтобы правильно оценить авиационные тренажеры, нужно пилотировать в воздухе самолеты, под которые они сконструированы. Так считал Антипов. И он пилотировал. По разрешению командования он пилотировал сверхзвуковые самолеты с двойным управлением.

А потом Юрий Александрович стал работать преподавателем практического обучения слушателей на современных авиационных тренажерах в Военно-воздушной академии имени Ю. А. Гагарина.

Ныне Юрий Александрович Антипов работает сотрудником Музея Военно-Воздушных Сил.

В залах этого замечательного музея собраны подлинные образцы авиационной техники, начиная с ее зарождения в дореволюционной России и до наших дней. И хотя у Антипова работа "музейная", он не порывает связи с авиацией и сейчас: опыт, накопленный в течение десятилетий, сполна передается новому поколению авиаторов. Ведь им летать выше, дальше и быстрее нас!

Жизнь. Похожая на легенду

Родной дядя Леонида Николаевича Курашова - летчика-испытателя первого класса, Заслуженного военного летчика СССР - Дмитрий Иосифович Курашов закончил Гатчинскую школу военных пилотов вместе с известным летчиком Петром Николаевичем Нестеровым. Затем он воевал на "фармане" и "Ньюпоре" против кайзеровской Германии, а после победы Советской власти перешел на ее сторону и красным военлетом сражался на фронтах гражданской войны.

И хотя Дмитрий Иосифович к тому времени, когда Леня начал уже что-то понимать, расстался с авиацией и работал в речном флоте, однако его рассказы о самолетах и войне, его фотографии, на которых он был запечатлен сидящим в кабине самолета, так впечатляюще действовали на племянника, что тот однажды не выдержал и спросил:

- Дядя Дима, а я могу стать летчиком?

- Конечно, сынок! И ты им обязательно станешь, если захочешь... ответил ветеран русской авиации, которому суждено было дожить и до времен реактивных сверхзвуковых самолетов.

С той давней детской поры у Лени Курашова и зародилась мечта - стать летчиком. И пока Леня подрастал, эта мечта ни разу не покинула его.

Когда Лене исполнилось четырнадцать лет, он решил поступить в аэроклуб Осоавиахима, созданный в городе еще в 1935 году, и шефами которого были летчики-испытатели. В аэроклуб его приняли, но из-за возраста только на правах слушателя.

Леня аккуратно посещал занятия в аэроклубе, был дисциплинирован, всегда внимательно слушал командиров и преподавателей. Хорошо он учился и в школе. Этого не могло не заметить руководство аэроклуба. И вскоре Леониду Курашову, как исключение, было присвоено звание "курсант" и он был допущен к полетам на У-2, начавшимся в следующем 1938 году.

Да, весной 1938 года восьмиклассник Леонид Курашов в пятнадцать лет впервые поднялся в воздух! Правда, поднялся он не один, рядом с ним, в другой кабине, находился его инструктор Валентин Симончик. Но все равно Курашов ликовал. Его радости не было предела! Наконец-то началась сбываться его мечта! Он - в воздухе!

А через некоторое время Леонид Курашов совершил и самостоятельный полет. Надо ли говорить, каким счастливым был этот день в его жизни!

Леонид ходил в школу, добросовестно готовил уроки и также добросовестно готовился к занятиям в аэроклубе. Он понимал, что путь в ясное, высокое небо лежит через знания, полученные в школе и в аэроклубе.

Полеты на У-2 по кругу сменились для Курашова провозными и самостоятельными полетами в зону.

Выполняя в зоне пилотаж - боевой разворот, переворот через крыло, петлю Нестерова и штопор, - Леонид почувствовал еще большую тягу к небу, еще больше сроднился с ним.

В октябре летная программа была полностью закончена. Теперь предстояло сдать Государственной комиссии зачеты по технике пилотирования и теории.

В это время курсантов взбудоражила радостная весть: в аэроклуб прибыл старший лейтенант - представитель Качинской авиашколы имени Мясникова, который в составе комиссии будет проверять технику пилотирования выпускников аэроклуба для отбора в свою школу.

Каждому из выпускников, разумеется, хотелось, чтобы старший лейтенант сказал в отношении его свое "да". И выпускники старались... Старался и Леонид Курашов. Он отлетал с представителем авиашколы на "отлично". Но как ему скрыть свою молодость? Шестнадцать мальчишеских лет!..

Долго в комиссии говорили об этом. Наконец старший лейтенант вызвал Курашова к себе и спросил!

- Хотите быть летчиком-истребителем?

- Да, конечно, хочу! - обрадовался Леонид.

- Хорошо. Мы вас занесли в список, - сообщил представитель.

Но радость была преждевременной. Военкомат отказал Курашову по возрасту!

И лишь в марте 1940 года, когда до призывного возраста не хватало еще семи месяцев, когда Леонид сдал досрочно экзамены за десятый класс, военкомат призвал его в армию и направил в Качинскую авиашколу имени Мясникова.

После УТ-2 Курашов начал осваивать в школе боевой истребитель И-16.

И-16... "Ишачок", как любовно его называли летчики. Детище авиаконструктора Николая Николаевича Поликарпова...

Стоит он теперь в Музее Военно-Воздушных Сил.

А когда-то он был грозным истребителем, воевавшим в Испании, на Халхин-Голе, на Карельском перешейке и в Великой Отечественной войне. Несколько поколений наших летчиков-истребителей летали на нем.

Да, это был выдающийся самолет! И не зря теперь увлажненными глазами смотрят на него летавшие на нем летчики.

Вылетев на И-16 самостоятельно, пилотируя его над аэродромом, по кругу и в зоне, Курашов понял, что он становится настоящим летчиком, что осуществилась наконец-то полностью его мечта!

В марте 1941 года обучение в летной школе было закончено. Сержанта-выпускника Курашова, проявившего исключительные способности в полетах на УТ-2 и боевом истребителе И-16, несмотря на то, что ему шел только девятнадцатый год, оставили служить в школе инструктором. Он был назначен в звено лейтенанта Пушко Николая Терентьевича - замечательного наставника курсантов и молодых инструкторов.

Лейтенант Пушко был отличным летчиком-истребителем. В годы войны с гитлеровцами командовал полком истребителей. А после войны, летая уже на реактивных истребителях, Н. Т. Пушко переучился летать на реактивном дальнем бомбардировщике, стал большим авиационным командиром, генерал-майором авиации.

Вскоре Леонид Курашов под руководством такого замечательного наставника прошел полный курс науки: как воспитывать и учить летать молодежь, А в апреле 1941 года он получил первую летную группу, состоявшую из двенадцати курсантов. Леонид Курашов с присущей ему энергией стал их обучать полетам.

Когда началась война с фашистской Германией, его группа закончила уже летную программу на УТ-2 и приступила к полетам на УТИ-16.

Работали в школе очень напряженно. Этого требовала война. Курсанты все они были воспитанниками аэроклубов Осоавиахима - стремились скорее закончить летную программу и отправиться на фронт. Учить их летать было не трудно, ведь каждый уже получил в аэроклубе хорошую теоретическую и летную подготовку.

В июле сорок первого года самолеты Качинской авиашколы перелетели на восток, на новое место базирования. А в конце этого же года в школу на смену И-16 поступил новый истребитель Як-1.

Как и все командиры и инструкторы, молодой инструктор Леонид Курашов быстро освоил этот самолет. Освоил он также и МиГ-3, а позже "Харрикейн", "китихаук" и Як-7.

Курсантов начали обучать на Як-1.

Через некоторое время Леонид Курашов выпустил первую группу, а затем вторую, третью...

Осенью сорок второго года командование перевело Курашова служить в 14-й ЗАП. Теперь уже здесь стал он обучать молодых летчиков-истребителей боевому применению.

Летал Леонид Курашов много. Двадцать пять, тридцать и даже сорок полетов в день приходилось ему иногда делать. Летал в две смены. Конечно, просился он и на фронт, но ему говорили: "Вы нужны здесь, в тылу".

В марте 1943 года Курашов вылетел впервые на грозном Ла-5, а затем начал учить на нем летать молодых летчиков и летчиков, летавших на других истребителях.

В это же время в 14-й ЗАП прибыл среднего роста, коренастый лейтенант, одетый в коричневый кожаный реглан. Летчиков в ЗАП прибывало много, и, конечно, никто из инструкторов и лиц переменного состава на обратил на него особого внимания. Никто тогда даже не заметил, что этот скромный лейтенант ходит на протезах. И разве мог тогда кто-нибудь предположить, что через некоторое время имя этого лейтенанта станет известно всему миру?..

Когда Курашова вызвали к командиру полка майору Николаю Васильевичу Бочарову, он обрадовался, решив, что наконец-то удовлетворили его просьбу об отправке на фронт, на боевую стажировку.

- Собираться на боевую стажировку, товарищ майор? - спросил, заметно волнуясь, Курашов, войдя в кабинет к майору Бочарову.

- Садитесь, - сказал задумчиво Николай Васильевич. Курашов сел.

- К нам прибыл переучиться летать на Ла-пять лейтенант Алексей Петрович Маресьев, - после некоторой паузы заговорил по-прежнему как-то задумчиво Бочаров. - Он фронтовик, летал на Як-один, имеет сбитые немецкие самолеты. Я подумал-подумал и решил дать его вам.

- Хорошо, товарищ майор. Ну, а как насчет моей боевой стажировки? спросил поникшим голосом Курашов.

- На боевую стажировку я вас отправлю немного погодя, когда у нас станет посвободнее.

- У нас, товарищ майор, никогда свободнее не станет. Каждый день прибывают все новые и новые летчики...

- Я сказал отправлю, значит, отправлю! Боевую стажировку пройдете! повысил слегка голос Бочаров. - Я тоже еще не был на боевой стажировке. И ничего, как видите.

- Да, но вы воевали в Испании...

- Ну и что? Это было давно...

Воцарилось молчание. Затем командир полка посмотрел пристально в глаза Курашова и тихо сказал:

- Лейтенант Маресьев - это человек особенный...

- Почему особенный?

- Потому что он без ног...

- Как без ног? - удивленно переспросил Курашов. - Совсем без ног? А как же я буду учить его на Ла-пять летать?

- Да, без ног, - проговорил снова задумчиво командир полка, ампутированы ниже колен... - Он встал, прошел по кабинету и опять сел. Поручаю вам, товарищ Курашов, научить его летать на Ла-пять. Ясно?

- Ясно, товарищ майор! Но мне хотелось бы знать: летали когда-нибудь на Ла-пять те люди, которые послали к нам безногого лейтенанта?! Вы же знаете о том, как этот черт крутится на взлете. И летчику на взлете нужны, кроме головы, еще и крепкие ноги!

- Все это верно. Но научить лейтенанта Маресьева летать на Ла-пять нужно! Все, Курашов! Думайте, как это сделать! Недавно вам исполнилось двадцать лет... У нас есть, конечно, инструкторы и постарше, но даю я Маресьева вам. Понятно?

- Понятно, товарищ майор!

- Познакомьтесь с ним хорошенько, загляните в душу... И вы сами увидите, что это человек особенный. И я верю, что вы научите его летать на Ла-пятом...

"Маресьев, Маресьев... Каков он, этот Маресьев?" - думал Леонид Курашов, возвращаясь от командира полка.

Уже почти сотню летчиков в школе и в ЗАПе научил Курашов летать. Разные у них были фамилии и имена, разные были характеры и биографии, однако ни разу не встречал он курсанта или летчика с такой фамилией. Не знает он и случая, чтобы кто-то из инструкторов учил летать безногого человека.

В этот же день Курашов разыскал лейтенанта Маресьева и познакомился с ним. Да, это был действительно особенный, настоящий человек! Человек исключительной силы воли и выдержки.

Курашов попросил у командира разрешения взять Маресьева к себе в инструкторскую комнату. Командир разрешил, и они - инструктор и обучаемый летчик - стали жить вместе. Вскоре их знакомство переросло в крепкую дружбу.

Для всех полеты начинались с изучения планера Ла-5 и мотора АШ-82ФН. Для Маресьева же они начинались и со входа в кабину, и с постановки протезов на педали ножного управления.

Когда встал вопрос о том, как пристегивать протезы к педалям, Алексей Петрович сказал: "Пристегивайте туго. Прыгать с парашютом я не собираюсь..."

Вскоре Маресьев приспособился к Ла-5 и стал отлично летать на нем. Он полностью прошел в ЗАПе программу боевого применения, и в один из летных дней сорок третьего года повел группу из двенадцати молодых летчиков на фронт.

Все, конечно, знают, что, воюя на протезах, Алексей Петрович Маресьев сбил еще не один вражеский самолет и стал Героем Советского Союза. Но не все, наверно, знают, что частица заслуги в этом принадлежит и Леониду Николаевичу Курашову, который помог Маресьеву освоить грозный истребитель.

В день вылета Маресьева на фронт Курашов сказал ему:

- Лети, Алексей, воюй... Сбивай фашистов и за нас, хотя и сам я не теряю надежды побывать на фронте и вогнать в землю несколько фашистских самолетов.

И это время для Курашова все же пришло! 7 августа 1944 года он в паре с молодым летчиком прилетел на Ла-5 для прохождения боевой стажировки на аэродром Сигиняйкис 1-го Прибалтийского фронта.

11 августа Курашов выполнил два боевых вылета с группой истребителей на прикрытие штурмовиков. А уже 15 августа он сбил первый немецкий самолет. То был очень маневренный, сильно вооруженный истребитель "Фокке-Вульф-190".

16 августа Курашов сбил второго "фокке-вульфа", а 14 сентября третьего. Дело, как видно, пошло неплохо. Но... истек срок боевой стажировки, и Леониду Николаевичу Курашову надо было возвращаться в ЗАП и продолжать свою инструкторскую службу.

33 боевых вылета и 3 сбитых "фоккера" всего лишь за один месяц отличный итог! Так во фронтовом небе летали только асы! Леонид Николаевич Курашов был награжден орденом Красного Знамени, а политотдел соединения принял его в ряды ВКП(б) без прохождения кандидатского стажа.

Сдав свой истребитель фронтовикам, Курашов ехал в тыл, чтобы готовить для фронта новых летчиков. Ехал и вспоминал боевых друзей, вспоминал бои, проведенные с фашистами. Эти бои были при сопровождении к целям штурмовиков Ил-2. И проводились они, как правило, с большими группами "фокке-вульфов".

В день 15 августа 1944 года, когда Леонид Николаевич сбил первый фашистский самолет, группу наших Ил-2 прикрывали 12 Ла-5. Курашов был ведомым у командира группы истребителей Николая Бригидина.

Не успели самолеты подойти к цели, как ударили немецкие зенитки. Но летчики Ил-2, несмотря на их плотный огонь, начали атаковать цель. 32 "Фокке-Вульфа-190" бросились на них.

Чтобы "фоккеры" не смогли подойти к штурмовикам, наши летчики-истребители связали их боем.

Курашов, не отрываясь от командира, несколько раз открывал упредительный огонь по врагам, пытавшимся его атаковать. "Молодец, Курашов! Так и действуй!.." - слышал он в наушниках голос Бригидина.

"Фоккеры" всеми силами пытались прорваться к штурмовикам. Но Николай Бригидин так искусно руководил боем, что ни одному из них не удалось это сделать.

"Есть! Отлетался, сволочь!" - услышал Курашов чей-то радостный возглас и вслед за этим командир группы штурмовиков доложил на КП о выполнении задания.

"Спасибо за поддержку. Идите домой! Маленькие, выходите из боя и следуйте на "илами"! - последовала команда с земли.

"Орлы, приказано выходить из боя!" - передал своим летчикам Бригидин, и в это время, время спрессованных гулом боя секунд, в его самолет попал зенитный снаряд. "Лавочкин" не горел - он пока еще только дымился, но лететь горизонтально уже не мог.

Передав заместителю управление группой, Бригидин попросил Курашова прикрыть его и повел израненную машину к своей территории.

На отставшую от всей группы пару набросилось сразу же шесть "фоккеров". Бригидин был совершенно беспомощен, и Курашов один вихрем носился в небе, не давая вражеским летчикам атаковать своего командира.

Вероятно, тому, кто наблюдал за этим боем, трудно было бы поверить, что ведет его инструктор ЗАПа и что бой этот у него всего-навсего первый воздушный бой.

Что только не проделывал Курашов со своим самолетом, чтобы не проглядеть внезапной атаки одного из шести врагов! Он кидал самолет в такие резкие эволюции, что темнело в глазах от большой перегрузки. Наконец дав по одному из "фоккеров" длинную очередь из пушек, он пошел за ним левым боевым разворотом. Однако сзади был ведомый этого "фоккера" и мог атаковать его. Тогда Курашов "переломил" "лавочкина" из левого разворота в правый разворот. Затем развернулся на триста градусов и поймал ведомого "фоккера" в прицел. Дистанция пятьдесят метров. Центроплан фашистского самолета "вписался" в сетку прицела. Наступил тот миг, которого Курашов так долго ждал. "Получай!"  - выкрикнул он и нажал на гашетки пушек. Попадание снарядов пришлось по бензобакам. Из центроплана тут же вырвался длинный язык огня, а через несколько секунд "фоккер" взорвался.

Курашов рванул ручку управления на себя, выскочил наверх и положил "лавочкина" на левое крыло. Не оставляя из поля зрения самолет Бригидина и другие самолеты, Курашов смотрел, как падают на землю обломки взорванного "фоккера".

Внизу была уже наша территория, и самолет Бригидина круто шел к земле. Вот "лавочкин" коснулся фюзеляжем ее неровностей, резко клюнул "носом", согнул лопасти воздушного винта, развернулся на тридцать градусов влево и, подняв облако пыли, остановился. Курашов прошел над ним бреющим и, увидев, что Бригидин оставляет кабину, обрадовался. Значит, все в порядке, жив командир! Еще раз прошел бреющим и покачал крыльями. Бригидин махнул рукой на восток, что означало: лети, мол, домой!

Курашов взмыл вверх и установил курс к своему аэродрому.

Приземлившись, он доложил командиру полка подполковнику Нестоянову о месте посадки самолета Бригидина и о сбитом "фоккере".

- Знаю, знаю... Дрался ты храбро! - сказал Нестоянов и крепко сжал Курашова руку.

Воспользовавшись случаем, Леонид Николаевич попросил оставить его в полку.

- Не могу, дорогой, - с сожалением проговорил командир полка. - Строгий приказ...

- Эх... - вздохнул Курашов, и оба они замолчали.

...Об этом первом своем воздушном бое и двух других, в которых он также уничтожил по "фоккеру", Курашов и думал, анализируя их, когда возвращался в свой ЗАП.

А как ему не хотелось расставаться с фронтом! Он готов был выпрыгнуть из поезда на ходу и пешком возвратиться в 21-й Краснознаменный Витебский истребительный авиационный полк, чтобы продолжать до победы сражаться с фашистами.

Но приказ есть приказ...

До апреля месяца победного 1945 года Леонид Николаевич Курашов продолжал обучать боевому применению молодых летчиков, выполняя по тридцать, тридцать пять и сорок полетов в день, уходя с аэродрома последним.

В 1945 году командование направило старшего лейтенанта Курашова к испытателям.

Командиры Валентин Васильевич Лисицын и Алексей Васильевич Смирнов были очень опытными испытателями и сделали все от них зависящее, чтобы молодой летчик Курашов быстрее вошел в строй. Они учили его на своем опыте и опыте таких асов-испытателей, как П. М. Стефановский, А. Г. Кубышкин, А. Г. Кочетков, В. И. Жданов, В. И. Хомяков, М. А. Нюхтиков, А. Г. Прошаков, Н. И. Русакова, и других.

Летал Курашов отлично! В этом все убедились особенно после его учебного боя с сильнейшим истребителем Ниной Ивановной Русаковой. Этот бой был для Курашова проверкой его пилотажных качеств и проводился он над своим аэродромом.

Курашов взлетел на Ла-5, а Русакова - на Як-3. Надрывно завывая моторами, самолеты грозно носились в небе, стараясь зайти друг другу в хвост. Когда же Русакова и Курашов, прижимая друг друга к земле, стали драться на бреющем, им обоим была передана команда прекратить бой.

После этого учебного боя в отношении пилотажных качеств Курашова командованию все стало понятным.

Сначала Леонид Николаевич проводил простые испытания. Но когда пошли первые реактивные истребители  - Як-15, МиГ-9, Ла-15 и Як-23 - он начал летать на них, проводя сложные испытания специального оборудования.

Более двухсот испытаний провел Курашов во время испытательной работы. 63 типа истребителей и бомбардировщиков освоил он за это время.

В 1949 году Леонид Николаевич Курашов вместе с летчиками Игорем Семеновичем Глазовым и Героем Советского Союза Федором Макаровичем Мазуриным проводил испытания нашего скафандра летчика, предназначенного для полетов в стратосфере.

С появлением реактивных самолетов, обладающих большой высотностью, встал вопрос и о том, как защитить летчика от вредного и даже катастрофического действия мизерного атмосферного давления, которое свойственно этим высотам.

Конечно, герметическая кабина представляет собой надежное средство защиты, однако в боевой обстановке она может быть и разгерметизирована. Значит, надо было в дополнение к этому сконструировать что-то такое, что могло бы гарантировать летчику жизнь. Я говорю: "что-то такое...". Да, что-то такое, - шли ведь от нуля!

И вот конструктор-энтузиаст А. Бойко сконструировал и с помощью двух портных изготовил скафандр летчика.

Еще до этого кандидат медицинских наук Евгений Михайлович Пешков большой знаток авиационной медицины - стал тренировать испытателей в барокамере. Когда же привезли два скафандра, Пешков, работая вместе с ведущими инженерами Юрием Порфирьевичем Решетько и Александром Васильевичем Громовым стал поднимать в них испытателей в барокамере на высоты до 50 километров.

К 1949 году, когда начались испытания скафандра, уже было известно, что такое резервное время для человека, по простому говоря, сколько тебе дается времени прожить на той или иной высоте в случае мгновенной разгерметизации, какое оно на разных высотах, когда оно равно нулю и так далее. Оказывается, высота 50 километров - это такая высота, для которой нуль резервного времени находится на шкале далеко-далеко внизу...

Конечно, и Курашов, и Глазков, и Герой Советского Союза Мазурин и другие товарищи отлично все это знали и все же шли на штурм неизведанного.

...Испытания в барокамере прошли успешно и вскоре начались летные испытания, которые проводились тремя испытателями на двух МиГ-17 и с двумя скафандрами.

При испытаниях всегда "выходят наружу" конструктивные недоработки испытываемого объекта, будь это самолет, вертолет или что-то другое. Так были и со скафандром летчика, который испытывался и дорабатывался в течение нескольких лет, пока не стал безотказным.

Недоработки в конструкции скафандра давали, например, местные запекания крови. И это было сразу же устранено.

Первая модель скафандра не давала летчику и достаточного обзора воздуха, земли, деталей самолета и приборов, что, конечно, вызывало трудность в пилотировании, особенно в сложной и аварийной обстановке полета. Учитывая все это, конструктор Бойко сделал фонарь скафандра подвижным при поворотах головы.

Была также изменена конструкция кислородных шлангов, замков фонаря и других частей скафандра.

Летчики-испытатели принимали в доработке скафандра самое деятельное участие.

В летных испытаниях скафандра все время шли от простого к сложному и подошли, наконец, к разгерметизации кабины на потолке МиГ-17. Это был самый ответственный момент в испытаниях, скафандр проверялся на жизнеобеспечение в естественных условиях, потому что нуль резервного времени находился ниже этой высоты.

Первым на задание полетел Леонид Николаевич Курашов. Достигнув потолка, он поставил рычаг на разгерметизацию кабины.

Глухой выстрел!

Находящийся в кабине воздух мгновенно выбросился вверх. И в ту же секунду скафандр наполнился кислородом. Чувствовал себя Курашов хорошо. Полет этот закончился нормально.

Однако в следующем полете, когда выполнялось такое же задание, произошло открытие замков фонаря скафандра и его опрокинуло назад.

Курашов ощутил сильный удар по всему телу. Он тут же рванул на себя рычаг управления двигателем и резко оттолкнул от себя ручку управления самолетом. Это все, что успел сделать Курашов. Затем он потерял сознание, а реактивный МиГ помчался к земле. Как он летел, можно было потом увидеть по записям самописцев. Летел, конечно, очень быстро. Словно живой МиГ спасал своего хозяина-летчика. И спас его!

На высоте семь тысяч метров Леонид Николаевич пришел в сознание и сделал все, что требуется в таких случаях, чтобы благополучно приземлиться.

Избежать катастрофы помогли мужество Курашова, его отличная техника пилотирования и натренированность в барокамере и в полетах на большой высоте.

На следующий день произошла снова разгерметизация скафандра, теперь уже у Игоря Семеновича Глазкова и на высоте еще большей - динамическом потолке!

Очень трудно пришлось Глазкову, но и здесь победили мужество, отличная техника пилотирования и натренированность. Полет и на этот раз был завершен благополучно.

Скафандры увезли на доработку, а потом снова привезли к испытателям.

Нет, не зря рисковали летчики, в числе которых был и Леонид Николаевич Курашов. Не зря летали они на пределе физических возможностей человека. Скафандр был в конце концов полностью доработан и стал безотказным.

Летая вместе с такими выдающимися испытателями, как Валериан Жданов, Виктор Иванов, Василий Лукашин, Владимир Уромов, Борис Кладов, Виктор Предейн, Михаил Антошин, Николай Шибаев, и другими товарищами, летая вместе с замечательными штурманами-испытателями: Дмитрием Шороховым, Владимиром Галиловым, Петром Гуменюком, Александром Васильченко, Андреем Ерагиным, Яковом Шеколовским, Виктором Сысоевым, Дмитрием Копейным, Иваном Сбоевым, Александром Замота, Иваном Дульским, Леонид Николаевич Курашов отточил свое летное мастерство до совершенства.

Однако авиационная техника так бурно развивалась, стала настолько сложной, что Курашов понял - испытателю нужны высокие инженерные знания так же, как и кислород на высоте. И он в 1951 году поступает учиться в Военно-воздушную Краснознаменную академию. Нелегко ему было: днем и ночью летал на испытания, а вечером и в выходные дни сидел за учебниками. Но и тут он не отступил - учеба в военной академии была успешно им закончена.

После окончания академии Леонид Николаевич Курашов как опытнейший специалист участвует в разработке направления дальнейшего развития нашей авиации, участвует в таких испытаниях, которые должны были дать свои результаты в будущем.

За испытательную работу Леонид Николаевич был награжден тремя боевыми орденами.

В последние годы службы в Советской Армии полковник Курашов успешно командовал полком. Испытательная же работа была наиболее продолжительной частью его яркой авиационной биографии, наиболее продолжительной частью времени из всего времени полета его высокой, светлой мечты!

Три боевых ордена в мирное время

Мое знакомство с замечательным боевым летчиком и замечательным летчиком-испытателем первого класса Николаем Николаевичем Беляевым произошло еще в годы войны с гитлеровцами на 4-м Украинском фронте.

Первая встреча с ним была не совсем обычной и хорошо мне запомнилась.

В один из апрельских дней 1944 года на Крымском аэродроме нашего 135-го гвардейского Таганрогского полка приземлились два самолета Пе-2, пилотируемые молодыми летчиками Борисом Еремеевым и Николаем Беляевым, прошедшими в ЗАПе обучение по боевому применению.

После выключения моторов экипажи с радостью покинули свои кабины, передали машины техникам и подошли к КП. Оставив штурманов и стрелков-радистов у входа, Беляев с Еремеевым направились к командиру нашего полка Герою Советского Союза подполковнику Валентику.

В войну трудно было иногда с обмундированием. Причины, думаю, понятны. Порой в тылу говорили: "Ничего, летите, на фронте вас оденут во все новенькое..." На фронте же обмундировывали, но иногда говорили: "Вас должны были обмундировать в тылу..."

И вот в потертых шинелях, поношенных шапках Беляев и Еремеев предстали перед нашим командиром.

- Товарищ гвардии подполковник, Герой Советского Союза, летчик младший лейтенант Беляев прибыл к вам для дальнейшего прохождения службы!

Энергично приложив к шапке руку, отрапортовал то же самое и Еремеев.

Валентик посмотрел на них пристальным взглядом и недовольным голосом произнес:

- Что же вы за летчики?.. Мне надо, чтобы вы завтра уже летели на боевое задание. А вы даже не одеты как следует.

- Товарищ гвардии подполковник, мы не виноваты... - смущенно проговорил Беляев. - А что касается боевого задания, то мы можем лететь даже не завтра, а сегодня! Ведь мы в ЗАПе прошли программу боевого применения.

- И пикировать в звене вы умеете? - уже подобревшим голосом спросил Валентик.

- Умеем! - ответили одновременно Беляев с Еремеевым.

- Хорошо. Завтра проверим, как вы пикируете. А сейчас идите в столовую, - распорядился Валентик, поняв, вероятно, что сказал лишнее.

- Есть! - козырнули молодые летчики и направились к выходу.

На следующий день замкомэск Александр Николаевич Пронин проверял умение Беляева и Еремеева пикировать в звене. Как видно по полету птицу, так было видно Беляева и Еремеева - летчиков. Пикировали они так хорошо, что нельзя было не восхититься ими.

- О, цэ парубкы! Добре дэржаться ведучого! - заключил стрелок-радист Алексей Зубенко, любуясь, как звено Пронина плотным строем выходило из пикирования.

В июне месяце 1944 года после перелета на 3-й Белорусский фронт Беляев и Еремеев начали летать на боевые задания. Участвуя в прорыве вражеской обороны на Оршанско-Витебском направлении, они вместе с полком били с пикирования и горизонтального полета по вражеским целям на передовой линии и в оперативной глубине, по укреплениям в районах Выдрицы и Высокого, по скоплению гитлеровских войск в районе Андреевщины, по артиллерийским позициям врага юго-западнее Орши и по другим объектам.

Война есть война. В одном из боевых вылетов экипаж Еремеева взорвался после отказа мотора на своих бомбах.

Беляев долго переживал потерю друга. Он как-то осунулся, помрачнел. И с этого дня стал еще яростнее наносить удары по врагу.

Вместе с полком и первой эскадрильей Беляев бомбит скопление эшелонов противника на Гродненском железнодорожном узле, снайперски бьет по входным и выходным стрелкам станции Лида и по самолетам врага на аэродроме.

Отлично сохраняя местоположение своей машины в строю, Беляев всегда давал возможность штурману Михаилу Васильеву и стрелку-радисту Евстафию Маркову отражать над целями атаки вражеских истребителей.

"Самое главное, не робеть при встрече с врагом. Покажи, что ты смелее его, и он отступит", - говорил он обычно экипажу. И штурман Васильев со стрелком-радистом Марковым действовали в воздухе так же смело, как и их командир.

В одном из боевых вылетов на удар по вражеским войскам на передовой линии в районе Вильнюса, в левый мотор самолета Беляева попал зенитный снаряд. Мотор загорелся. Самолет начал отставать от группы.

Однако Беляев не подал штурману команды сбросить бомбы куда попало для облегчения самолета, а продолжал полет к цели. И только, выполнив святую обязанность летчика-бомбардировщика - "Бомбы в цель!", - он развернул горящую машину к своей территории.

В тот осенний день погода была облачной. Цель бомбили с восьмисот метров. Поэтому, развернувшись от нее, самолет Беляева летел уже на четырехстах метрах.

- Будем садиться на фюзеляж! Не прыгать! - приказал Беляев экипажу, зная, что высота очень мала и прыжок на такой высоте опасен.

- Фоккер"! "Фоккер"! - закричал в это время штурман Васильев и открыл стрельбу из "Березина". То же самое сделал и стрелок-радист Марков, вынув "ШКАС" из бокового гнезда и положив его на задний борт кабины.

Через несколько секунд "фоккер" задымил, вышел из атаки и со снижением ушел в направлении своей территории. Однако его воровская атака из-за облаков была небезрезультатной. В самолете Беляева загорелся левый центропланный бензобак. Ранен был в голову Васильев. Затих Марков.

- Евстафий! - позвал Беляев стрелка-радиста.

Но ответа не последовало. "Убит?" - затревожился Беляев и направил горящую машину к единственной небольшой полянке в лесу.

Летчик старался сесть в начале полянки, но ему помешали деревья, и, срубив крыльями несколько их верхушек, он сел на середине поляны. Машина, ломая посадочные щитки, поползла по земле. А впереди стояли вековые дубы. Всего лишь сто пятьдесят метров было до них.

Сцепив зубы, сжав крепко руками штурвал, Беляев смотрел на неотвратимо приближающуюся стену леса. Вдруг он увидел небольшое пространство между двумя огромными стволами дубов. "Туда бы!.." - мелькнула у Беляева мысль, и горящая машина, словно выполняя в последний раз желание своего хозяина, влетела в это пространство.

Вековые дубы... Сколько уже раз они обновляли свою листву, а затем сбрасывали ее вместе с желудями на землю? Сколько лет и зим они стояли нетронутыми? Но пришла на литовскую землю война, развязанная фашистами, война, калечащая и убивающая все живое. И вот наступила очередь и этих вековых дубов! Огромной силы удар горящих моторов и крыльев ранил их. Они покачнулись, скрипнули и, заключив словно в объятие пылающий самолет Беляева, не пустили его дальше.

От резкого толчка Васильев ударился раненой головой о бронеспинку сиденья летчика. Беляев хотя и крепко упирался ногами в педали, но тоже подался вперед и ударился лицом о приборную доску. И лишь только Маркову, прошитому насквозь пулеметной очередью, еще в воздухе, было уже все равно...

Отстегнув торопливо привязные ремни и сбросив фонарь, Беляев выскочил из кабины.

- Миша, скорее выходи!.. - крикнул он штурману.

Но Васильев был без сознания. По его лицу текли струйки крови.

Вытащив штурмана из кабины, Беляев отнес его немного в сторону и положил на землю. Затем он бросился к кабине стрелка-радиста. Марков лежал весь бледный и не дышал. Беляев схватил его за руку. Она была еще теплой, но пульса уже не чувствовалось. В это время к горящим обломкам самолета подбежали наши саперы.

Вскоре, отвезя штурмана на "полуторке" в госпиталь, Беляев снова вернулся к месту своей посадки, чтобы похоронить Евстафия Маркова.

Могила была уже вырыта. Саперы сидели неподалеку от нее и молча курили. Беляев распустил залитый кровью, пробитый во многих местах пулями парашют и вместе с солдатами завернул в него тело Маркова.

Посыпалась в могилу земля...

И вырос на литовской земле маленький бугорок, у одного края которого был вкопан невысокий, толстый березовый столбик. Один из саперов стесал топором на нем площадку, и Беляев химическим карандашом написал: "Стрелок-радист Марков Евстафий Евграфович". Беляев не помнил дня и месяца рождения Маркова и потому, поставив дату его гибели, дописал: "Вечная слава герою, павшему за освобождение Родины!" Макая карандаш в воду, налитую в консервную банку, Беляев аккуратно поправил им все буквы, цифры и восклицательный знак. Затем отошел в сторону и закурил.

Похороны однополчанина... Не было на них оркестра и не было речей... Не было на могиле установлено монумента, на котором высечено золотом все, что полагается... А были только могила, парашют да скупые солдатские слезы... Были еще три очереди из автоматов. И была еще негласная клятва каждого отомстить фашистам!

Я помню, каким тогда явился в полк Беляев. Похудевший, измученный пережитым... Но уже на следующий день он снова полетел на боевое задание...

Крепко Беляев мстил фашистам! Об этом говорят его 86 боевых вылетов, выполненных всего лишь за одиннадцать месяцев!

Я знаю, что у моих однополчан, отлично воевавших от первого и до последнего дней войны на самолетах СБ и Пе-2, наивысшие цифры количества боевых вылетов: 180, 187, 216... Есть цифра и 320! Столько боевых вылетов на Пе-2 совершил наш комэск Анатолий Иванович Балабанов. Летчиков, выполнивших 320 боевых вылетов, не часто встретишь во всех наших ВВС. Но если умножить 86 на четыре (ведь Балабанов воевал всю войну, а Беляев только 11 месяцев), то получается, что Беляев воевал не менее интенсивно, чем Балабанов.

Я сам не раз видел, как Беляев, когда его эскадрилья не летала, подходил к Макееву и Бабаеву - комэскам второй и третьей эскадрилий и просился лететь на боевое задание с ними. И летел. Его всегда брали, потому что он был отличным летчиком.

Помню: слетали мы как-то на боевое задание очень рано, еще до завтрака. А когда вернулись на свой аэродром, Беляев подошел к моему самолету и, потирая ладони рук, радостно сказал:

- Вот это да! Летали до завтрака... Слетать бы еще раз до обеда и раз после него. И так каждый день. Ведь война вот-вот закончится, а я еще маловато сделал для победы! Хотя бы сотенку вылетов сделать!..

Беляев изо всех сил старался наверстать "упущенное". Он храбро наносил бомбардировочные удары при прорыве вражеской обороны у ворот Восточной Пруссии. Бомбил эшелоны врага на станциях Гумбинен, Инстенбург, Прейсишь-Айлау, Тапиау. Бомбил порт Пилау, аэродромы Инстенбург, Нойтиф, Нойкурен и другие. Неоднократно бомбил укрепленный пункт Хайлигенбайль. Погода в то время была плохая, и мы бомбили этот пункт с высоты 500-600 метров!

А потом нашей целью был Кенигсберг, укрепленный многочисленными фортами. Беляев со своими команди~ рами и товарищами летал бомбить с пикирования и эти форты, применяя фугасные бомбы с реактивными ускорителями.

Два боевых ордена и две медали украсили грудь боевого летчика-пикировщика Николая Николаевича Беляева!

После войны Беляев продолжал службу на дорабатывающих ресурс "Петляковых", а летом 1950 года он прибыл к испытателям.

Николай Николаевич быстро вошел в строй и начал испытывать поршневые и реактивные бомбардировщики. Первым его самолетом был Ту-4, на котором он проводил много различных испытаний, в том числе и крыльевую дозаправку в воздухе.

Однажды в испытательном полете на дальность радиосвязи Николай Николаевич попал на Ту-4 в сильную грозу. Произошло это летом в небе Забайкалья.

Началась страшная болтанка, угрожающая безопасности самолета и экипажа. Гроза не прекращалась, и Беляев принял решение немедленно выйти из зоны действия грозы. Он приказал штурманам Дмитрию Шорохову и Андрею Ерагину определить, использовав радиолокатор, безопасную зону, чтобы продолжить испытательный полет.

Молнии змеились рядом с самолетом, озаряя яркими вспышками пространство вокруг него. Болтанка продолжалась. Но штурманы Шорохов и Ерагин с помощью радиста Тонких быстро определили безопасную зону, дали курс к ней, и Беляев вывел плохо подчиняющуюся управлению машину из грозы. Задание на испытание было выполнено, посадка огромного Ту-4 была произведена благополучно.

И так же, как и в войну, когда после боевого вылета экипаж ходил вокруг Пе-2 и считал в нем пробоины от осколков снарядов, экипаж Беляева ходил теперь вокруг Ту-4 после, казалось бы, "безобидного" испытательного полета на дальность радиосвязи и считал пробоины от ударов грозы. Крылья были в нескольких местах пробиты. К счастью, этими ударами не были поражены экипаж, а также бензобаки и другие жизненно важные агрегаты самолета.

Много летал Николай Николаевич Беляев на испытания дальнего реактивного двухдвигательного бомбардировщика Туполева. Но еще больше летал он на дальних четырехдвигательных реактивных бомбардировщиках. Его труд так же, как и труд других испытателей этих грозных машин, не пропал даром: сейчас летчики строевых частей охраняют на них покой нашей Родины.

Трудные, но очень нужные были испытания на определение способности стратегического бомбардировщика, скрытно для радиолокаторов пройти на малой высоте их район базирования, выйти к цели, отбомбиться и, летя также на малой высоте незамеченными, возвратиться на свою базу.

Да, очень труден и даже опасен на огромной скорости такой продолжительный полет на малой высоте! Полет этот изнурителен. Экипаж все время в напряжении. И все же Николай Николаевич Беляев со вторым летчиком Леонидом Кунгуровым, штурманом Разумником Симовских, радистом Валентином Смолиным и другими товарищами успешно проводил эти испытания.

Много испытательных полетов на тяжелом реактивном бомбардировщике выполнил Николай Николаевич Беляев и в северные широты. Большая высота. Большая продолжительность полета. Две дозаправки в воздухе - попутная и встречная. Да, нелегко ему было!

В одном из таких полетов аэродром после выполнения задания закрыло туманом. Корабль можно было посадить на аэродроме, находящемся в шестистах километрах. И Беляев полетел к нему.

Ночь. Горючее на исходе. Николай Николаевич стал уже подумывать о посадке вне аэродрома: машина имела очень мощные шасси и могла безболезненно приземлиться на них и на обычный грунт. Но где гарантия, что посадка в кромешной тьме, на незнакомой местности произойдет благополучно. Гарантии нет! И Беляев продолжает полет.

Связавшись по радио со стартовым командным пунктом аэродрома, Николай Николаевич передал: "На исходе горючее. Обеспечьте посадку с ходу!"

Вскоре, установив двигателям экономичный режим работы, расчетливо приплюсовав к этому снижение на наивыгоднейшей скорости с высоты, Беляев пошел на посадку. Приземлил он машину нормально. Правда, на рулении к стоянке самолетов остановились двигатели от недостатка горючего. Но это уже было не страшно.

Испытательные полеты никогда не балуют летчика и экипаж легкостью их выполнения. Но испытатели всегда стараются при непредвиденных, усложняющих полет случаях любой ценой спасти опытную, дорогостоящую технику. А случаи эти бывают, конечно, и не так уж редко.

Однажды на тяжелом реактивном бомбардировщике Беляева не выпустилась перед посадкой правая стойка.

Но, несмотря на это, Николай Николаевич приземлил машину ювелирно точно.

На пробеге самолет мог повалиться на правое крыло. Могла произойти поломка. Однако, отклоняя влево элероны, точно действуя рулями высоты, поворота и тормозами колес, Беляев не дал кораблю повалиться вправо и удержал его до остановки в нормальном положении. За этот подвиг - да, подвиг! - Николай Николаевич был награжден ценным подарком. За проведение же испытаний опытных реактивных самолетов-бомбардировщиков и за овладение на них полетами в сложных метеоусловиях днем и ночью Беляев был награжден орденом Красного Знамени и двумя орденами Красной Звезды.

Три боевых ордена в мирное время!

И как тут не сказать: "И воевал летчик Николай Николаевич Беляев отлично, и испытывал самолеты для наших Военно-Воздушных Сил также отлично!"

"Испытывать самолеты - моя заветная мечта!"

Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель СССР Виктор Игнатьевич Кузнецов закончил учебу в московском Фрунзенском аэроклубе перед самой войной, в мае 1941 года.

Благодаря своей огромной любви к небу Виктор Кузнецов очень быстро усвоил навыки в пилотировании, данные ему летным наставником Фармазюком; он первым в группе вылетел на У-2 самостоятельно, первым закончил программу обучения на нем.

Выпускников, как правило, не оставляют инструкторами при аэроклубе. Но Кузнецов был оставлен. Уж слишком хорошо зарекомендовал он себя! Правда, поработать ему на этой должности пришлось недолго. Вскоре началась война, и группа выпускников московского Фрунзенского аэроклуба, в числе которой был и Виктор Кузнецов, в августе 1941 года была направлена в Саратовскую авиашколу летчиков овладевать полетами на скоростном бомбардировщике.

Началась для Кузнецова интересная, хотя и наполненная невзгодами военного лихолетья служба курсанта: занятия в классах, полеты на УСБ, караульная служба, хозяйственные работы...

Так и стал бы в скором времени курсант Кузнецов летчиком-бомбардировщиком, но в школу пришел приказ председателя Государственного Комитета Обороны о преобразовании ее в планерную школу. И вместо скоростного бомбардировщика пришлось Виктору осваивать полеты на спортивных планерах Г-9, Ш-10 и А-2, буксируемых самолетом У-2, а затем на грузовом планере А-7, буксируемом самолетами СБ, Р-6 и ТБ-3. Конечно, не забывал Кузнецов и о полетах на самолетах. Он много летал с инструктором на ТБ-3 на сиденье второго летчика, а затем вылетел на нем самостоятельно и буксировал планеры.

После окончания в августе 1942 года дневной и ночной программ обучения пилоту-планеристу Кузнецову было присвоено воинское звание "сержант" и он стал служить во 2-м авиационном планерном полку.

Планер... Бесшумное оружие в войне с врагом. Не просто летать и воевать на нем!

Сорок пять раз Виктор Кузнецов приземлял А-7, нагруженный ящиками с автоматами ППШ, патронами, гранатами, медикаментами и обмундированием в наших партизанских районах!

В каждом из боевых вылетов тяжело нагруженный А-7 буксировался самолетом Ил-4 на высоту 5000 метров к расчетной точке, расположенной за линией фронта или до нее. Затем, отцепившись от буксировщика, используя бесшумный планирующий полет и высокое аэродинамическое качество планера, когда с каждого километра высоты можно пролететь над землей двадцать километров, Кузнецов планировал к посадочной площадке.

На А-7 не было установлено кислородного оборудования, и кислородное голодание в ночном полете давало о себе знать. Но это было мелочью по сравнению с тем, как правильно сориентироваться и сесть в назначенном месте у своих, а не у врага. Ведь тот условленный сигнал, образованный на земле кострами, тонул в море фронтовых огней. Кругом все горело. Горели города. Горели села. В воздух летели трассы светящихся пуль и снарядов малокалиберных зениток. Зажигались, гасли и вновь зажигались прожекторы. Линия фронта тянулась с севера на юг широким огненным поясом. А за линией фронта было также много пожаров и костров. Они дезориентировали Кузнецова. И ему надо было быть очень внимательным. Ведь если бы он принял неправильное решение и пошел на посадку не туда, куда нужно, то даже поняв при снижении, что допустил ошибку, он уже не смог бы исправить ее. У него не было бы для дальнейшего полета высоты, которая давалась ему самолетом в каждом вылете только один раз.

Да, опасной работой занимался Кузнецов! Нелегко ему приходилось. И все же, несмотря ни на что, в каждом вылете он правильно ориентировался и всегда садился в заданном месте.

Летал Кузнецов не только в тыл врага к партизанам. Несколько месяцев возил он днем на планерах грузы и на прифронтовые аэродромы. В этих полетах для аэропоезда - Ил-4 два А-7 - главную опасность представляла встреча с истребителями противника. Но, к счастью, и здесь все обходилось благополучно.

В октябре 1943 года младший лейтенант Кузнецов начал летать на доставку грузов на легких транспортных самолетах Як-6 и Ще-2 конструкторов Яковлева и Щербакова. Это были отличные монопланы, неприхотливые при взлете и посадке и бравшие на борт значительный груз.

В 1944 году Виктор Игнатьевич Кузнецов добровольно вступил в Войско Польское и был отправлен в запасный полк для переучивания на самолете "Петляков-2".

Вскоре, вылетев самостоятельно на СБ и получив тренировку на УСБ, Кузнецов начал готовиться к самостоятельному вылету на Пе-2. К этому времени был уже сконструирован УПе-2, однако до ЗАПа он еще не дошел, и Кузнецов вылетел на Пе-2 без провозных полетов. В этом было что-то испытательское...

Проходя с 1944 по 1947 год службу в бомбардировочной авиации Народной Польши, Виктор Игнатьевич Кузнецов до конца войны вместе с польскими летчиками бомбил укрепления, технику и живую силу нашего общего врага, а после Победы учил молодых польских летчиков летать на Пе-2. Командование Польской Народной Республики наградило советского летчика Виктора Игнатьевича Кузнецова двумя орденами "Серебряный крест заслуги".

В 1947 году старший лейтенант Кузнецов стал служить на должности командира звена в одном из полков соединения, которым командовал замечательный боевой летчик и командир генерал Колокольцев.

Снова, почти весь день не вылезая из инструкторской кабины УПе-2, Кузнецов тренирует молодых летчиков, прибывающих в полк из летных училищ.

Летом 1950 года группа наших офицеров во главе с полковником П. И. Мельниковым, в состав которой входили известные летчики-испытатели В. Е. Голофастов и А. П. Молотков, прибыла к Колокольцеву, чтобы отобрать лучших летчиков для работы по испытаниям бомбардировщиков.

- Возьмите старшего лейтенанта Кузнецова. Прекрасно летает, дисциплинирован, грамотен... - посоветовал им командир.

В беседе Кузнецов понравился нашим офицерам.

- Испытывать самолеты - моя заветная мечта, - почти выкрикнул Кузнецов, узнав, зачем его вызвали, а потом тихо добавил:

- Возьмите, доверие оправдаю...

- Хорошо. Беру вас в свое подразделение, - сказал Голофастов. Полетаете сначала на планерах, а потом видно будет. Как себя покажете...

Так была решена дальнейшая судьба летчика Кузнецова.

Я хорошо помню приход Виктора Игнатьевича в эскадрилью Голофастова. Благодаря своим деловым и товарищеским качествам он быстро "врос" в нашу дружную семью испытателей.

Летал Кузнецов на испытания планеров, занимался их буксировкой, летал на испытания поршневых транспортных и пассажирских самолетов, на испытания парашютных подвесок на Ту-2, в сложных метеорологических условиях, днем и ночью.

Владимир Ефремович Голофастов всегда старался дать летным экипажам, а летчикам в особенности, возможность полетать на новых типах самолетов. Так что эскадрилья Голофастова была для Кузнецова хорошей испытательной школой. Здесь он овладел многими типами самолетов, в том числе и реактивным бомбардировщиком Ил-28 и истребителями МиГ-15 и МиГ-17.

Вскоре Виктор Игнатьевич "попал", как мы говорим, вторым летчиком на испытания стратегического турбовинтового бомбардировщика. Вместе с первым летчиком Даниилом Гапоненко и другими членами экипажа он хорошо потрудился, и испытания были проведены успешно.

Испытания на дальнем реактивном бомбардировщике Виктор Игнатьевич Кузнецов проводил уже самостоятельно. Большая работа на нем была выполнена на отработку крыльевой дозаправки топливом в воздухе. Дело это было в то время совершенно новым в авиации и очень трудным, требующим для овладения им отличной техники пилотирования и чутья самолета, как говорится, всем своим нутром. Ведь при сцепке машины идут так близко, что одно неверное, миллиметровое даже движение штурвалом и педалями может заставить заправляемый самолет войти в спутную воздушную струю самолета-танкера, и он будет отброшен этой струей далеко вниз. Однако, как бы там ни было, Кузнецов настолько хорошо отработал на дальнем реактивном бомбардировщике крыльевую дозаправку в воздухе, что неоднократно показывал ее нашим высоким зарубежным гостям.

Крыльевая дозаправка в воздухе требовала от Виктора Игнатьевича Кузнецова не только отличной техники пилотирования, но и большого мужества, которое необходимо вообще в любом полете, а в испытательном тем более.

Однажды, встретившись с танкером, который пилотировал Федор Соболевский, Кузнецов увидел, как у выпущенного заправочного шланга оборвался стабилизирующий парашют и шланг стал "выписывать" вертикальные змейки, сильно раскачивая механизм сцепки.

Самолеты шли на высоте 10000 метров. Внизу сплошная облачность. Долететь же до ближайшего аэродрома посадки Виктор Игнатьевич не мог - в баках кончалось топливо.

- Ну какого черта он оборвался!.. - выругался со злостью Кузнецов.

- Подходи... Подходи и лови шланг. Нам сейчас так: или катапультируйся и иди к медведям в гости, или лови шланг, заправляйся и лети домой, - сказал второй летчик Евгений Климов.

- О катапультировании говорить еще рано, - ответил Кузнецов и передал Соболевскому: - Оборвался стабилизирующий парашют! Установите курс к дому! Пойду на сближение!

- Понял вас: оборвался стабилизирующий парашют, установить курс к дому, пойдете на сближение! - раздался в наушниках Виктора Игнатьевича четкий голос Соболевского.

- Подходи, командир! - послышалась команда от оператора Михаила Новичкова.

- Подхожу! - ответил Кузнецов.

А в это время радист Василий Петриков, наблюдая в окно за шлангом, командовал:

- Ниже, командир!.. Вперед!.. Ниже!.. Ниже!..

Кузнецов ловил эти команды, смотрел влево, на танкер и шланг и пилотировал бомбардировщик. Он уже наложил было на шланг левое крыло, но в это время Новичков крикнул: "Вверх, командир!" - и Кузнецов мигом поднял самолет вверх, избежав тем самым удара. Вслед за этим он увеличил интервал и дистанцию между самолетами.

Соболевский вел танкер по установленному курсу, строго выдерживая высоту и скорость.

Евгений Климов, увидев выступившие от напряжения капли пота на лице Виктора Игнатьевича, спокойным голосом проговорил:

- Ничего, ничего... Подходи второй раз. Все будет нормально.

Кузнецов снова повел бомбардировщик на сближение со шлангом. И Петриков и Новичков помогали ему командами, но и на этот раз сцепки не получилось. Не получилось ее и в третьем, и в четвертом, и в пятом подходах.

- Спокойно, командир! - послышалось от Соболевского.

- Я действую спокойно, но не получается. Не хочу, чтобы механизмом сцепки ударило по крылу, - ответил Кузнецов.

- Подходи, подходи... В этот раз получится, вот увидишь, - сказал снова Климов.

Шестой подход действительно оказался удачным.

- Контакт! - радостно произнес Петриков.

- Есть, контакт! - ответил не менее радостно Новиков и дал топливо.

Кузнецов весь мокрый от пота точно держал в сцепленном состоянии бомбардировщик, который, принимая топливо, все тяжелел и тяжелел.

- Все! Спасибо! До встречи на земле! - сказал наконец Виктор Игнатьевич экипажу танкера.

- До встречи на земле! - ответил Соболевский.

- Фу!.. - тяжело выдохнул из себя воздух Кузнецов, передал Климову управление самолетом и, пропев "Но баранку не бросал шофер...", начал вытирать пот с лица.

Вскоре Кузнецову, второму летчику Федорову и другим нашим испытателям было поручено провести испытания опытного пассажирского четырехдвигательного Ан-10 "Украина". Огромная работа была завершена в установленные командованием сроки. И лайнер пошел в серию.

Виктор Игнатьевич не имел инженерного образования, испытания же сложной авиационной техники требовали его, и Кузнецов, желавший стать истинно большим мастером своего дела, решил получить это образование в порядке самостоятельной учебы и с помощью своих товарищей инженеров. И он получил его!

Расскажу об участии Кузнецова в работе комиссии, где хорошо проявился не только его опыт летчика-испытателя, но и проявились его высокие инженерные способности.

В одном из аэропортов Украины произошли два летных происшествия. По своему характеру, месту, режиму полета, времени суток и метеорологическим условиям, при которых самолеты планировали на посадку, они были аналогичны. Даже опытные авиационные специалисты склонялись к тому, что всему причиной был не самолет, а внешние воздействия. И только глубокие инженерные знания летчика-испытателя Кузнецова помогли выяснить истинную причину. Он высказал свою гипотезу и предложил провести эксперимент на высоте 3000 метров. Когда провели эксперимент, гипотеза Кузнецова подтвердилась. "Болезнь" очень важной для нашей страны машины была установлена, и вскоре конструкторы "вылечили" ее.

Испытательский талант и героизм Заслуженного летчика-испытателя СССР, коммуниста Виктора Игнатьевича Кузнецова особенно ярко проявились при испытаниях первого нашего сверхзвукового ракетоносца. Испытания Кузнецов проводил совместно с полковником Василием Артемовичем Мезенцевым и майором Юрием Александровичем Новиковым. В совершенствование этой грозной в своем назначении, летящей быстрее звука машины Виктор Игнатьевич внес большой вклад.

Звук... Сверхзвук... Фантастично это! И первые тропинки в этом деле всегда прокладывали и всегда будут прокладывать испытатели - люди земли и неба!

...Испытания ракетоносца подходили уже к концу. Осталось проверить его только на устойчивость и управляемость на малых скоростях и на минимальной скорости с выпущенными шасси и закрылками. Предстоящий полет представлял собой определенную опасность. Полет был, образно говоря, испытанием испытателей. К нему готовились Кузнецов и Новиков.

И вот ракетоносец на старте. Все находящиеся на аэродроме с восхищением смотрят на него. Длинный нос, мощные шасси, два двигателя...

- "Кондор-один", я - "Шестисот пятьдесят третий". Разрешите взлет! спрашивает Кузнецов руководителя полетами.

- "Шестьсот пятьдесят третий", взлет вам разрешаю, - слышит он в ответ.

Кузнецов посылает рычаги управления двигателями вперед. В ту же секунду свист двигателей сменяется ревом и сильным грохотом. Сотрясая громовым гулом окрестности, ракетоносец стремительно взлетает.

- "Кондор-один", взлет произвел. Все в порядке. Иду на работу. Слышится спокойный голос Кузнецова в динамике радиостанции стартового командного пункта.

"Иду на работу". Так в войну передавали на землю некоторые наши летчики-истребители, когда шли к линии фронта прикрывать войска. Так теперь передавал летчик-испытатель Кузнецов.

Ракетоносец быстро идет вверх. Вот и нужная высота.

- Как настроение? - спрашивает Виктор Игнатьевич у Новикова.

- Отличное!

- Выпускаю шасси и закрылки. Приступаю к выполнению задания.

- Приступай, - отвечает Новиков и включает приборы, регистрирующие параметры полета.

...Скорость ракетоносца, весящего десятки тонн, уменьшается. Она уже близка к посадочной. Однако Кузнецов продолжает ее уменьшать и уменьшать.

Вот уже скорость посадочная. Ракетоносец парашютирует, но Виктор Игнатьевич подбирает на себя штурвал, чтобы уменьшить скорость еще. Ему нужно знать, как самолет будет вести себя на минимальной скорости.

Наконец, скорость стала меньше посадочной! И сразу же ракетоносец задрожал и резко вздыбился под большим углом к линии горизонта. В самом начале этого "взбрыка" Кузнецов начал двигать вперед штурвал, чтобы прекратить "вздыбление" самолета, однако ракетоносец не реагировал. Он продолжал, сильно дрожа, терять скорость.

Кузнецов отдает штурвал от себя уже полностью, но результата никакого: ракетоносец валится в правый штопор. Кузецов тут же включает форсаж, и чтобы не разрушились на огромной скорости закрылки, убирает их.

Итак, начался штопор, В истории авиации еще никто не штопорил на такой многотонной громадине и, пожалуй, никто на все сто процентов правильно не сказал бы перед полетом, как она будет штопорить и как ее выводить из штопора.

Ракетоносец энергично, с большим наклоном фюзеляжа к линии горизонта вращается вправо. Кузнецов отклоняет до отказа левую педаль, и ракетоносец прекращает вращение. Но он совершенно не слушается штурвала, сильно дрожит и вдруг круто уходит вверх.

За один виток потеря высоты была такой большой, что Кузнецов, подумав: "Будет ли еще такое выгодное положение для катапультирования?", приказывает Новикову покинуть машину.

Оставив включенными все самописцы, Новиков катапультируется.

В разгерметизированную кабину врывается морозный воздух. Кузнецов продолжает действовать, чтобы спасти машину.

Вот самолет уже в верхней точке набора высоты, он дрожит и теряет скорость. Кузнецов тут же дает левую ногу - и ракетоносец валится в левый штопор. "Полвитка, виток... - считает Виктор Игнатьевич. - Ага штопор установился..." - и он дает до отказа на вывод правую ногу.

После прекращения вращения летчик дает обороты двигателям и посылает вперед штурвал. Ракетоносец круто пикирует. "Дать набрать скорость! Дать набрать скорость!.." - стучит в голове Кузнецова, и он двумя руками держит штурвал в крайнем переднем положении.

Скорость нарастает и нарастает. Но высота стремительно уменьшается. Уже совсем недалеко до земли.

Кузнецов пробует осторожно тянуть на себя штурвал, чтобы определить, слушается ли его машина, можно ли выводить ее из пикирования, и облегченно вздыхает - ракетоносец подчиняется движению штурвала. Виктор Игнатьевич тянет его на себя сильнее и выводит самолет из штопора. Затем он смотрит на высотомер и качает головой - земля совсем близко.

Передав руководителю полетами о катапультировании Новикова, Кузнецов направляет ракетоносец к своему аэродрому. Но что это? Стекла кабины вдруг начинают покрываться влагой, которая через несколько секунд превращается в лед, скрывая от глаз Виктора Игнатьевича все, что ему нужно видеть за бортом самолета.

Кузнецов, раздирая до крови пальцы, старается соскоблить ледяную корку со стекла кабины, но у него ничего из этого не получается. Тогда он открывает маленькую форточку в левом боковом окне и, глядя в нее, а также на приборы, пилотирует машину.

Топливо уже на исходе, и Кузнецов передает на СКП:

- "Кондор-один", я - "Шестьсот пятьдесят третий". Заведите меня на посадку. Заледенели стекла, ничего не вижу...

- Спокойно, "Шестьсот пятьдесят третий". Сейчас заведем! - слышит в ответ.

Вслед за этим Кузнецову передается несколько команд. Он их выполняет.

- "Шестьсот пятьдесят третий", идете в направлении взлетно-посадочной полосы! - раздается вскоре в наушниках Кузнецова голос руководителя полетами.

- Понял вас, "Кондор-один", - отвечает Виктор Игнатьевич и выпускает закрылки.

А потом он смотрит под девяносто градусов влево, в маленькую форточку, снижается к земле, подходит к бетонированной полосе по знакомым ориентирам и с выработанным десятилетиями чутьем приземляет ракетоносец.

Да, посадка не закончилась бы нормально, не будь за плечами Виктора Игнатьевича Кузнецова огромного опыта в полетах в сложных метеоусловиях днем и ночью. Да и вообще посадки могло не быть, если бы Виктор Игнатьевич Кузнецов не совершил и в этом полете героического подвига. Подвига в мирное время. Подвига во имя безопасности нашей Родины.

* * *

Я рассказал лишь о некоторых замечательных испытателях, передавших в свое время эстафету испытаний другим - не менее пытливым и мужественным, чем они. Придет время, и эти другие также передадут эстафету испытаний молодым, влюбленным в небо авиаторам, которые добьются еще больших успехов в покорении пятого океана.

И так будет всегда, пока летают самолеты.