«Когда гремели пушки»

Бирюзов Сергей Семенович

Когда гремели пушки

Аннотация издательства: Автор книги начал Великую Отечественную войну в должности командира 132-й стрелковой дивизии, героически сражавшейся в составе 13-й армии с танковыми полчищами Гудериана. Затем ему довелось служить начальником штаба 48-й и 2-й гвардейской армий. Последней в то время командовал Р. Я. Малиновский, и на ее долю выпала тяжелая миссия - отразить натиск группы Манштейна, рвавшейся на выручку гитлеровским войскам, окруженным под Сталинградом. Далее следуют бои за освобождение Донбасса и Крыма. С. С. Бирюзов - уже начальник штаба фронта. По долгу службы он встречается со многими видными советскими полководцами - представителями Ставки, с командирами прославленных дивизий и полков, партизанами, колхозниками и рабочими. Обо всем этом и рассказывается и книге "Когда гремели пушки". Ее с большим интересом прочтет каждый советский человек независимо от возраста и профессии.

Содержание

К моим читателям

Глава первая. Начало войны

Глава вторая. Сдерживая натиск Гудериана

Глава третья. Под Орлом

Глава четвертая. Разгром Манштейна

Глава пятая. В низовьях Дона

Глава шестая. Освобождение Донбасса

Глава седьмая. Бои на реке Молочной

Глава восьмая. У ворот Крыма

Глава девятая. Флаг Родины над Севастополем

Примечания

К моим читателям

Прошло уже более пятнадцати лет с той поры, как наш народ и его Вооруженные Силы под руководством Коммунистической партии одержали всемирно-историческую победу над германским фашизмом. Но никакие годы не должны стереть в сознании советских людей память о героях Великой Отечественной войны, особенно о тех из них, кто отдал жизнь, защищая Родину.

Мне выпало на долю быть очевидцем и непосредственным участником многих событий на различных фронтах. И вот я решил взяться за перо, чтобы поведать о виденном и пережитом новому поколению советских людей (военных и невоенных), рассказать им о том, как сражались с гитлеровскими полчищами бойцы и командиры Советской Армии. В этом я вижу свою обязанность перед лицом моих товарищей по оружию.

В основу книги положены личные воспоминания. Но в отдельных случаях я воспользовался и материалами, сообщенными мне в разное время моими прежними сослуживцами, за что выражаю им самую искреннюю признательность. Считаю также долгом от души поблагодарить моего ближайшего помощника М. Т. Чернышева, а также А. Д. Жарикова, Д. Д. Горбатенко за помощь в работе над книгой.

Буду весьма признателен всем читателям за критику и отзывы о книге. Все пожелания и замечания постараюсь учесть в дальнейшей работе над своими воспоминаниями.

С. Бирюзов

Глава первая. Начало войны

1

Утро 22 июня 1941 года выдалось на Полтавщине солнечное, яркое и какое-то необыкновенно тихое. Спокойно нес свои воды мимо нарядных зеленых берегов голубой Псёл. День был выходной, но лагерь 132-й стрелковой дивизии, располагавшийся неподалеку от железнодорожной станции Ереськи, вблизи воспетого Гоголем Миргорода, ожил рано. Спортсмены всех частей дивизии собирались померяться силами на стадионе. Прибыли гости из Полтавы и Миргорода - представители местных партийных, советских и комсомольских организаций. Командиры пришли на спортивный праздник вместе с семьями.

Играла музыка. У всех было радостное, приподнятое настроение.

Глядя на оживленные, улыбающиеся лица сослуживцев, на принарядившихся командирских жен и веселых ребятишек, я тоже радовался. Меня переполняло чувство, какое бывает обычно, когда после долгой разлуки возвращаешься в родную семью, где все так знакомо и Дорого твоему сердцу. Исчезло напряжение и сознание неопределенности своего положения, которые не покидали меня с тех пор, как узнал, что, возможно, придется в скором времени расстаться с дивизией. А узнал я это еще в 1938 году, когда мне впервые предложили перейти на военно-дипломатическую работу за границей.

Такая работа не привлекала меня. Я отказывался от нее, но в Генеральном штабе снова и снова возвращались к этому предложению.

Последний раз меня вызвали в Москву для переговоров в середине июня 1941 года. Я был принят Народным Комиссаром Обороны Маршалом Советского Союза С. К. Тимошенко и настойчиво просил его отпустить меня в дивизию.

- Какой же вы, однако, упрямый, - сказал Семен Константинович. - Хорошо, я подумаю, как быть с вами...

И вот наконец 19 июня все выяснилось: просьбу мою нарком удовлетворил. Мне разрешили выехать домой, в дивизию, и 21 июня я уже был в Полтаве.

В Генеральном штабе напомнили, что международная обстановка с каждым днем становится все напряженнее и не исключена возможность внезапного нападения гитлеровской Германии на Советский Союз. Но в то же время поставили в известность, что Сталин категорически запретил открывать огонь по германским военным самолетам, которые с начала 1941 года безо всякого зазрения совести нарушали установленный режим, проникали вглубь советского воздушного пространства и, несомненно, вели аэрофоторазведку.

Накануне войны в нашей армии существовала не совсем продуманная система обучения войск в летний период. Стрелковые дивизии рассредоточивались, личный состав их обучался разрозненно по родам войск в разных лагерях, зачастую разделенных значительным расстоянием. Артиллерийские полки находились в одном месте, инженерные подразделения - в другом, химические - в третьем, и лишь стрелковые части располагались в основном лагере во главе с командованием дивизии.

По пути из Москвы в Полтаву я впервые подумал, как хорошо было бы сейчас собрать всю дивизию в кулак. Но для такого шага у меня явно не хватало полномочий и сколько-нибудь веских оснований. В то время как печать разных стран открыто писала о сосредоточении германских войск на нашей западной границе, у нас 14 июня 1941 года было опубликовав заявление ТАСС, в котором, в частности, говорилось: "Слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы... Слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными..."

Нам разъясняли, что империалисты стремятся втянуть нашу страну в конфликт с Германией, но, если мы "не поддадимся на провокацию и не вызовем у немцев никаких подозрений относительно своих намерений, станем строго и последовательно соблюдать договор о ненападении, никакой войны не будет". Такие рассуждения, сопровождавшиеся, к тому же, категорическим запрещением предпринимать какие-либо меры, в которых фашистская Германия могла бы усмотреть военные приготовления, невольно усыпляли бдительность. Не удивительно, что по возвращении в дивизию я не только не отменил подготовленного спортивного праздника, а и сам всецело проникся хорошим праздничным настроением...

Праздник удался. Многочисленные зрители с восхищением наблюдали за выступлениями наших лучших физкультурников, совсем не подозревая, что в соседних военных округах вот уже несколько часов советские войска ведут кровопролитные бои с гитлеровскими полчищами. Только в 12.00 по радио было передано правительственное сообщение о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз. Оно прозвучало как гром с ясного неба. На лицах людей, еще недавно радостно и беспечно улыбавшихся, можно было прочесть недоумение, растерянность и даже испуг...

Нельзя было терять ни одной минуты. Не ожидая указаний из штаба Харьковского военного округа, я приказал объявить частям дивизии боевую тревогу.

Энергично действовал и мой заместитель по политической части полковой комиссар Павел Иванович Луковкин. Это был обаятельнейший человек, которого в дивизии все любили и уважали за внимательное и чуткое отношение к людям, за большевистскую принципиальность. Он предложил немедленно провести в полках митинги. И такие митинги состоялись. Выступавшие на них командиры и красноармейцы говорили о своем возмущении вероломным нападением гитлеровской Германии на СССР, клялись оправдать доверие советского народа и с честью постоять за Отчизну.

Я не сомневался в людях нашей дивизии. Мы располагали прекрасными кадрами. Опытны были командиры полков - Ф. М. Рухленко, Г.И. Мажурин, Г. Д. Михайлов. Умелыми партийными наставниками, способными мобилизовать личный состав на преодоление любых трудностей, являлись заместители командиров полков по политической части В. П. Алексеенко, Н. П. Петров и десятки других политработников. В каждом подразделении имелись красноармейцы, отмеченные почетной в то время наградой - нагрудным знаком "Отличник РККА". Я гордился ими и был уверен, что 132-я стрелковая дивизия сумеет выполнить любую задачу, которую поставит перед ней командование.

После митингов части дивизии покинули лагерь и походным порядком двинулись к местам своего постоянного расквартирования - в Полтаву, Миргород, Красноград. Все имущество было погружено в эшелоны.

Об этом я донес в штаб округа, и вскоре оттуда последовал вызов к телефону. Со мной разговаривал заместитель командующего войсками. Он, не стесняясь в выражениях, отругал меня за самоуправство и потребовал вернуть части дивизии в лагерь. Сдерживая себя, я доложил, что сделано это на основании мобплана, согласно которому дивизия должна всю мобилизационную работу проводить на зимних квартирах. Одновременно сообщил, что стрелковые полки уже подходят к Полтаве, а артиллеристы - к Миргороду, и попросил, чтобы командующий войсками округа санкционировал мое почти уже осуществленное решение. На этом наш разговор и закончился.

По прибытии в Полтаву мы немедленно приступили к доукомплектованию частей дивизии до штата военного времени. Срок на это давался довольно жесткий - три дня.

Жители Полтавы хорошо знали Красные казармы, в которых размещалась наша дивизия. Сюда и потянулись мобилизованные рабочие, колхозники. А отсюда выходили уже вновь сформированные роты, батальоны и направлялись во временные лагеря, где с ними проводились тактические занятия и боевые стрельбы.

События на фронте подстегивали нас. Каждый день мы с тревогой слушали сообщения о все новых и новых городах, оставленных советскими войсками. В Полтаву стали прибывать первые поезда с женщинами, детьми и стариками, эвакуированными из западных областей.

Я до сих пор помню тот день, когда мне сообщили о прибытии одного такого эшелона откуда-то из-подо Львова. В нем находились семьи командиров стрелковой дивизии, которой командовал генерал-майор Г. И. Шерстюк. Эта дивизия с первых часов войны вела тяжелые оборонительные бои с превосходящими силами противника.

Вместе с Павлом Ивановичем Луковкиным мы тотчас же поехали на станцию, хотя у каждого из нас было в то время много самых неотложных дел. Нашим глазам предстала печальная картина. Из вагонов выглядывали бледные, заплаканные лица. Многие из прибывших были в изодранной одежде. Некоторые еще не оправились от травм и контузий, полученных 22 июня, когда на рассвете на дома, где они жили, посыпались фашистские бомбы.

Хотелось как-то обласкать и получше устроить семьи наших боевых товарищей. Посоветовавшись, мы предложили каждому офицеру взять себе в дом одну эвакуированную семью. Никому не потребовалось разъяснять необходимость такого шага. Наши женщины охотно взяли на себя все заботы о прибывших.

В моей квартире поселилась семья генерала Шерстюка. Павел Иванович Луковкин привез к себе семью заместителя командира дивизии по политический части. И так спустя какой-нибудь час все люди были обеспечены жильем, питанием, минимальным уютом.

Никто тогда не думал, что пройдет месяц-другой - и нашим семьям тоже придется так же вот, под обстрелом и бомбежками врага, эвакуироваться из Полтавы на восток.

2

По городу распространялись слухи о предательстве, о шпионах и диверсантах, забрасываемых немцами к нам в тыл на парашютах. Некоторая часть населения была охвачена паникой. Панические настроения передались даже отдельным работникам милиции и руководителям городских учреждений. Всюду им мерещились переодетые гитлеровские шпионы и фашистские десанты.

Почти каждую ночь в штаб дивизии кто-нибудь звонил по телефону или приезжал с настойчивой просьбой принять срочные меры по уничтожению кем-то где-то обнаруженных немецких парашютистов. Выделяемые штабом дивизии истребительные группы (преимущественно из состава отдельного разведывательного батальона) мчались на машинах в указанный район и каждый раз возвращались ни с чем.

Не обходилось и без курьезов. Однажды мне позвонил начальник областного управления НКВД и сообщил, что его работники захватили трех подозрительных лиц ("по всей видимости, диверсантов"), которые пытаются выдать себя за командиров запаса, направляющихся по мобилизации на сборный пункт в Полтаву. Стали разбираться, и выяснилось, что это действительно были... командиры запаса, приписанные к нашей дивизии и прибывшие откуда-то из Средней Азии. Задержали их только потому, что они недостаточно чисто говорили по-русски.

Вскоре пришел приказ о включении 132-й стрелковой дивизии в состав действующей армии и об отправке ее на фронт. Началась погрузка в эшелоны, хотя никто (в том числе и я) не знал, куда и в чье распоряжение мы должны следовать. Командование округа тоже, по-видимому, не имело ясного представления об этом, но, выполняя директиву Ставки, оно стремилось поскорее отправить хотя бы первые из тридцати пяти наших эшелонов.

Всего в дивизии насчитывалось тогда около 15 тысяч людей, более 3000 лошадей, сотни автомашин. В целом она представляла собой серьезную боевую силу, и я не сомневался, что, заняв отведенный ей рубеж, окажется в состоянии, прочно удерживать его.

Вместе с нами на фронт направлялись и другие свежие соединения. Это на всех действовало ободряюще. Крепла уверенность в том, что положение скоро стабилизируется, наступит перелом в боевых действиях. Однако в действительности события разворачивались иначе.

Сейчас, спустя двадцать лет, когда мы располагаем достоверными документами о сложившемся тогда соотношении сил на направлениях основных ударов противника, нетрудно понять, почему наша армия вынуждена была отходить. Но летом 1941 года это вызывало недоумение. Никого из нас, старших командиров, не могло, разумеется, удовлетворить сенсационное сообщение о предательстве руководства Западного особого военного округа.

По опыту Харьковского военного округа я знал, что наши командиры и политработники настойчиво внушали личному составу своих подразделений и частей, что мы обязаны быть всегда начеку, держать порох сухим. Не приходилось сомневаться в том, что такая же точно работа велась и в приграничных округах. Недаром одной из самых популярных в то время была проникнутая духом боевой готовности песня "Если завтра война". И все же, даже в непосредственной близости к границе, в большинстве частей 22 июня планировалось провести как обычный выходной день, хотя признаки надвигавшейся грозы были уже налицо.

Я, пожалуй, не ошибусь, если скажу, что основной причиной этого, приведшей к столь тяжелым последствиям, является как раз то, о чем уже упоминалось выше, - чрезмерное наше доверие к заключенному с Германией договору о ненападении. С другой стороны, надо прямо признать, что наши тогдашние представления о характере боевой готовности войск не полностью отвечали требованиям времени. Переход от состояния мира к состоянию войны мы пытались мерить старой меркой, руководствовались классическими образцами, характерными для первой мировой войны.

Но 1941 год не был повторением 1914. У гитлеровской Германии к моменту вероломного нападения на пашу страну уже имелась полностью отмобилизованная кадровая армия вторжения, сосредоточенная на границах Советского Союза. Германская военщина все свои расчеты строила на осуществлении внезапного нападения, неожиданного "молниеносного" удара, которым сразу были бы выведены из строя кадровые части Красной Армии, и в первую очередь наши Военно-воздушные силы и Военно-Морской Флот.

В этих условиях, как показал опыт, меры, принятые Наркоматом Обороны, по повышению боевой готовности войск в приграничных округах оказались запоздалыми и явно недостаточными. Когда вторая мировая война была уже в полном разгаре и пламя ее бушевало в непосредственной близости от советских границ, требовалось по-иному готовить войска к отражению вражеского нашествия. Следовало учитывать, что развитие авиации к тому времени достигло такого уровня, когда внезапное и массированное применение ее агрессором давало ему значительные преимущества, особенно в начальный период войны.

Теперь, по-моему, совершенно бесспорно, что в предвоенный период наши работники военно-теоретического фронта оказались не на высоте своего положения. Разбойничьи приемы фашистской Германии при вторжении в другие европейские страны у нас в должной мере не изучались, а самое главное, по ним не делались серьезные практические выводы, которые могли и должны были найти конкретное отражение в уставах армии и флота, а равно и во всех прочих руководящих документах для войск.

Мне известно, что еще до вероломного нападения фашистской Германии на нашу страну тогдашний начальник Генерального штаба Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников вносил очень ценные предложения о дислокации войск в западных пограничных округах. Он предлагал основные силы этих округов держать в рамках старой государственной границы за линией мощных укрепленных районов, а во вновь освобожденные области Западной Белоруссии и Западной Украины, а также в Прибалтику выдвинуть лишь части прикрытия. способные обеспечить развертывание главных сил в случае внезапного нападения. Однако с этим разумным мнением опытного военачальника тогда не посчитались. В непосредственной близости от новой границы оказались даже те соединения, которые находились еще в стадии формирования и были не полностью укомплектованы личным составом и техникой.

Мы уже в самом начале войны почувствовали, что это было роковой ошибкой, очевидным просчетом ряда военных руководителей, и потому в предательство как-то не верилось. Приказ, объявлявший изменниками Родины бывшего командующего войсками Западного особого военного округа генерала армии Д. Г. Павлова и его ближайших помощников, у меня лично оставил самое тягостное впечатление. Трудно было представить, что боевой генерал, самоотверженно сражавшийся с германскими фашистами еще во время гражданской войны в Испании, переметнулся на их сторону. г Еще лучше я знал начальника штаба Западного особого военного округа генерала В. Е. Климовских. которого осудили вместе с Павловым. Тов. Климовских навсегда остался в моей памяти как стойкий, принципиальный коммунист, хороший организатор и глубокий знаток военного дела. С ним мне пришлось близко соприкасаться еще в бытность мою слушателем Военной академии имени М. В. Фрунзе. В. Е. Климовских пользовался тогда репутацией наиболее одаренного преподавателя.

Трагедия Западного особого военного округа состояла в том, что на него в первый же момент внезапно обрушились самые сильные удары авиации и бронетанковых соединений фашистской Германии. Беда, а не вина Павлова заключалась в том, что он, строго выполняя директивы Народного Комиссара Обороны, написанные по личному указанию Сталина, до самой последней минуты не отдавал распоряжения о приведении войск в боевую готовность, хотя был осведомлен о концентрации немецких дивизий у нашей границы.

Гораздо большую долю вины за непринятие решительных мер по повышению боевой готовности войск в приграничных округах нужно отнести и на счет Генерального штаба. Новый начальник Генштаба Г. К. Жуков, пришедший незадолго до войны на смену Б. М. Шапошникову, не вник в глубокий смысл предложений своего предшественника и, зная отрицательное отношение к ним И.В. Сталина, видимо не настаивал на их осуществлении. Сам того желая, он укреплял у главы правительства уверенность в правильности предположений и расчетов, которые, как показала история, оказались явным просчетом.

В то время слишком сильно проявлялся во всех областях нашей жизни, в том числе и в области военной, дух культа личности, который сковывал инициативу людей, подавлял у них волю, порождал безответственность у одних и бездеятельность у других. Все это, разумеется, усложняло огромную организаторскую работу партии по укреплению оборонной мощи Советского Союза в последние годы предвоенного периода. Однако, несмотря ни на что, такая работа велась и была плодотворной. Нам, военным, это было хорошо известно: на наших глазах формировались новые соединения, в войска поступало более совершенное вооружение, более мощная боевая техника, в частности тяжелый танк KB и средний Т-34, ускоренными темпами разрабатывались образцы реактивного оружия.

Советскому народу, строящему социализм, война была не нужна. Наша партия и правительство вели решительную борьбу за мир, но в этой борьбе СССР был тогда одинок, мы не встречали поддержки от правительств Франции, Англии, США. И все же благодаря мудрой ленинской внешней политике нашей партии империалистам не удалось втянуть Советский Союз во вторую мировую войну в самом ее начале. Заключением в 1939 году договора с Германией о ненападении ликвидировалась угроза создания единого фронта империалистических сил против СССР, которая стала вырисовываться на горизонте сразу же после позорного Мюнхенского сговора фашистских государств с Англией и Францией.

Коммунистическая партия умело использовала отсрочку военного столкновения советского народа с фашистскими захватчиками. К 1941 году наши Вооруженные Силы были подготовлены для отпора империалистам намного лучше, чем в 1939 году.

3

Итак, 132-я стрелковая дивизия выехала на фронт. Командование, штаб и некоторые специальные подразделения отправлялись с одним из головных эшелонов 8 июля. Когда паровоз дал гудок и состав тронулся, оставляя позади предместья Полтавы, я остро почувствовал, каким родным для меня стал этот город. Невольно подумалось: когда-то еще доведется быть здесь, сколько времени пройдет, пока части нашей дивизии опять соберутся вместе, и со всеми ли моими сослуживцами я встречусь вновь?..

Эшелон двигался на северо-запад. Над нами высоко в небе то и дело появлялись одиночные фашистские самолеты. Вскоре стали попадаться разбитые станции, обгорелые, исковерканные вагоны на путях, разрушенные здания, черные, зияющие воронки от разрывов бомб. Ночами на горизонте поднималось багрово-кровавое зарево подожженных селений. По дорогам, навстречу нам, шли толпы запыленных, уставших, угрюмых людей. Редко кто помашет приветливо рукой. Но все провожают эшелон долгими взглядами, в которых и надежда, и боль, и тревога. Женщины несут или тащат за руки детей. На повозках - наспех связанные в узлы домашние вещи. Сердце сжималось от этих картин. Ранним утром мы прибыли на станцию Кричев. Развалины вокзальных построек еще дымились. Нас впервые словно обдало жарким дыханием войны. Люди стали сосредоточеннее. Смолкли песни.

Необходимо было выяснить обстановку и порядок дальнейшего следования. Это оказалось трудным делом. Никто не мог объяснить мне толком, что делается впереди и даже позади нас. Представители службы военных сообщений не знали, где находятся остальные эшелоны дивизии.

Какой-то железнодорожник объявил, что связь на линии давно прервана. От него же мы узнали, что эшелоны, направляющиеся к фронту, разгружаются, как правило, не доезжая Кричева. Однако наш эшелон двинулся дальше. Прогрохотали под колесами пролеты моста, и окутанный дымом Кричев остался позади...

Добрались до станции Чаусы, которая также была объята пламенем. Паровоз стал замедлять ход, и как раз в этот момент показались фашистские самолеты.

На платформах у нас были установлены малокалиберные 37-миллиметровые зенитные пушки. Возле них постоянно дежурили расчеты. Зенитчики своевременно заметили приближавшиеся на бреющем полете вражеские самолеты и тотчас поймали их в прицел. Огненные трассы прочертили воздух. Было видно, как один фашистский самолет задымил и рухнул на землю за ближним леском. Остальные скрылись, будто их ветром сдуло. Из вагонов раздалось дружное "ура". Это был наш первый боевой успех. Все восторгались четкой работой зенитчиков.

Но радоваться было рано. Не успели бойцы успокоиться, как над головами засвистели снаряды. Метрах в восьмистах от эшелона из леса показались темные силуэты легких танков противника и, стреляя на ходу, устремились к железной дороге. На опушке леса замелькали фигурки мотоциклистов, затрещали автоматные очереди.

Нами предусматривалась возможность вступления в бой непосредственно из вагонов. Все люди были заранее проинструктированы и знали, что им нужно в этом случае делать. Пушки и пулеметы могли вести огонь прямой наводкой прямо с платформ.

Весь эшелон ощетинился. Два фашистских танка на наших глазах вспыхнули факелами. Уцелевшие повернули обратно. Наши бойцы перешли в контратаку и завершили разгром группы противника, захватив при этом несколько пленных.

Ко мне привели немецкого офицера. Молодой, натренированный, с характерной прусской выправкой. На куцем и узком в талии мундирчике погоны лейтенанта. Гитлеровец держал себя надменно. Отвечать на вопросы категорически отказался.

- Ошень скоро армия фюрера будет праздноват свой побед в Москау, - нагло заявил он.

Я приказал взять этого матерого фашиста под надежную охрану. "Пусть немного поостынет, потом заговорит..."

Другие оказались податливее. Путем допроса пленных нам удалось установить, что мы встретились с продвинувшимся далеко вперед разведывательным отрядом немецкой моторизованной дивизии, которая форсировала накануне Днепр и захватила на левом берегу плацдарм в районе города Быхова.

Бойцы опять повеселели. Враг уже не казался им таким могущественным, как расписывали его в своих рассказах паникеры, по разным причинам отставшие от своих частей и околачивавшиеся на маленькой разбитой станции.

Дальше следовать в эшелоне было уже нельзя: железную дорогу немцы разбомбили в нескольких местах. Коротко обменявшись мнениями с Павлом Ивановичем Луковкиным и начальником штаба Д. В. Бычковым, я распорядился, чтобы командиры прибывших частей и подразделений немедленно приступили к выгрузке, и указал им место сосредоточения - неподалеку от станции, в лесу. Сами же мы пустились на поиски какого-нибудь штаба: ведь где-то совсем рядом проходила линия фронта.

Блуждали долго. Наконец кто-то из сопровождавших меня командиров обнаружил телефонный провод, натянутый, по всем признакам, военными связистами. Направились вдоль этой линии. Встретили лейтенанта. На петлицах его гимнастерки рядом с красными квадратами поблескивали эмблемы связиста. Я попытался расспросить его, куда идут провода и где находится штаб, но лейтенант наотрез отказался отвечать на такие вопросы.

- Что же вы, за переодетых немцев нас принимаете?

- Бывали тут такие случаи, - уклончиво ответил лейтенант.

Но в конце концов он успокоился и, поверив, что мы - советские командиры, стал разговорчивее. Мне удалось уточнить у него, в расположении каких войск мы находимся, где надо искать штаб. Отпустив лейтенанта-связиста, наша группа направилась дальше.

На пустынной дороге показалась окутанная облаком пыли легковая машина. Я приказал остановить ее. Из машины вылез рослый, краснощекий подполковник, с лихо торчащим из-под козырька фуражки чубом. На его пышущем здоровьем лице не было и следа усталости. Прежде чем ответить на наши вопросы, подполковник попросил предъявить ему документы. Произошла официальная церемония обмена удостоверениями личности, в результате которого было установлено, что мы встретились с начальником оперативного отдела штаба 13-й армии С. П. Ивановым.

Не скрывая своего удивления, тов. Иванов заявил, что 132-я стрелковая дивизия по боевому расписанию Генерального штаба не входит в состав 13-й армии, но с улыбкой добавил:

- И все-таки, товарищ генерал, мы примем вас к себе. Нам сейчас каждый штык дорог...

Подполковник объяснил, что он торопится в район Быхова:

- Хочу на месте выяснить, что там сейчас происходит. А вам, товарищ генерал, надо обратиться к начальнику штаба, от которого получите, очевидно, все необходимые указания.

Штаб 13-й армии располагался в лесу восточное станции Чаусы. Здесь дежурный еще раз очень тщательно изучил мои документы и только после этого пропустил к начальнику штаба А. В. Петрушевскому. Выслушав мой доклад, тов. Петрушевский решительно отрезал:

- Ваша дивизия в состав армии не входит, и потому никаких указаний я давать вам не могу...

Положение осложнялось. Я попросил разрешения позвонить от него по телефону в оперативное управление Генерального штаба. Петрушевский сам стал помогать мне в этом, однако, как мы ни старались, дозвониться в Москву не смогли.

Решил пойти прямо к командующему армией и просить его принять нашу дивизию. 13-й-армией командовал генерал-лейтенант Ф. Н. Ремезов. Он вначале обрадовался, узнав о прибытии свежих войск, но, как только выяснилось, что дивизии в полном смысле этого слова еще нет, помрачнел:

- У меня штабов и без вас много, а вот войск-то нет... Где ваши части? Когда и где сосредоточится вся дивизия? Мне она нужна, а не штаб...

В сложившейся обстановке я не мог дать четкого ответа на вопросы командарма. По существовавшим в то время правилам командование дивизии не несло ответственности за движение эшелонов по железной дороге. Мы знали только серию своих эшелонов, но, куда они направлены, где находятся в данный момент, ни я, ни мой штаб понятия не имели. Так чрезмерная "бдительность" товарищей из Генштаба оборачивалась в нелепость, перерастала в самое настоящее головотяпство, - столь дорого обходившееся нам в те крайне напряженные дни. Фактически железнодорожные перевозки осуществлялись тогда если не всюду, то, во всяком случае, в полосе южного участка Западного фронта, без какого-либо четкого плана. В результате была неимоверная путаница в сосредоточении и перегруппировках войск. Дивизии отступавших армий смешались с дивизиями, выдвигавшимися из тыловых районов. Определенная оперативными планами, дислокация частей и соединений нарушалась.

Вот и мы прибыли не по назначению. Да к тому же еще без полков, в которых так здесь нуждались...

Я хорошо понимал самочувствие тов. Ремезова. Он тоже, как видно, понял меня и послал в Генеральный штаб телеграфный запрос: что же делать с 132-й стрелковой дивизией и где находятся остальные ее эшелоны? Ответ пришел на другой день. Генеральный штаб распорядился о включении нашей дивизии в состав 13-й армии.

Кое-кто из командиров мрачно шутил по этому поводу, намекая на "несчастливое число". Но шутка оставалась только шуткой. Таких намеков никто, пожалуй, не принимал тогда всерьез. Несмотря на тяжелые бои, которые пришлось вести 13-й армии начиная с последних чисел июня, она не утратила боеспособности. Под натиском превосходящих сил противника ее дивизии организованно отступили сначала к Березине, а затем за Днепр. Войска продолжали стойко сдерживать натиск врага даже после того, как получил смертельное ранение и выбыл из строя командарм - генерал-лейтенант П. М. Филатов. Его успешно заменил новый командующий - генерал-лейтенант Ф. Н. Ремезов.

4

Теперь нужно было собирать дивизию, растянувшуюся по железной дороге на огромном протяжении от Полтавы до станции Чаусы, под Могилевом.

Со мной был отдельный разведывательный батальон, подразделения которого уже вели активную разведку в районе быховского плацдарма гитлеровцев. Пришлось оторвать часть разведчиков от боевого дела и разослать на мотоциклах во всех направлениях. Эта мера оправдала себя. Вскоре поступили сведения, что в районе Кричева выгрузились основные силы 498-го стрелкового полка под командованием полковника Ф. М. Рухленко, один из батальонов 712-го стрелкового полка, несколько батарей 425-го артиллерийского полка и некоторые другие подразделения. Еще дальше удалось обнаружить с одним батальоном командира 605-го стрелкового полка полковника Г. И. Мажурина. Место нахождения остальных эшелонов, в которых находилось до двух третей состава дивизии, разведчики установить не сумели.

Но и то, что мы отыскали, очень обрадовало нас. Даже с этими незначительными силами дивизия могла уже решать определенные задачи. Ее выгрузившиеся из эшелонов подразделения успели привести себя в порядок и готовы были к встрече с противником.

Убедившись в этом, я отправился с докладом в штаб армии, где сразу же получил приказ: совместно с другими дивизиями атаковать противника в районе Быхова и сбросить его в Днепр. Объяснить, с каких рубежей и какие дивизии действуют в этом районе, передавший приказ командир из оперативного отдела штаба армии не смог. Лишь несколько позднее задача была уточнена.

Обстановка на фронте складывалась не в нашу пользу. Наступление немецко-фашистских войск продолжалось. 4 июля передовые части 2-й танковой группы Гудериана вышли к Днепру и завязали ожесточенные бои за переправы. Как стало известно уже после войны из опубликованных воспоминании гитлеровских генералов, замысел противника сводился к тому, чтобы обойти с севера и с юга Могилев, где в то время находился штаб нашего Западного фронта.

На южном участке немцы пытались с ходу форсировать Днепр в районе Рогачева, однако встретили там стойкую оборону. 63-й стрелковый корпус 21-й армии не только успешно отразил все их попытки переправиться через Днепр, но и сам перешел в наступление, освободил города Рогачев, Жлобин и почти достиг Бобруйска. Командовал 63-м стрелковым корпусом талантливый и храбрый военачальник комкор Л. Г. Петровский. В свое время он был командиром Московской Пролетарской дивизии, но в 1938 году его отстранили от должности и вернули в армию лишь с началом войны. Вскоре за умелые боевые действия ему было присвоено звание генерал-лейтенанта, а уже 17 августа Леонид Григорьевич погиб геройской смертью на боевом посту.

...Частный успех 21-й армии не мог оказать решающего влияния на общую обстановку. Потерпев неудачу под Рогачевом, фашистское командование стало перебрасывать свои войска к Быхову. Здесь под прикрытием авиации немецким танковым дивизиям удалось 11 июля форсировать Днепр. И отсюда Гудериан сразу же повел наступление на важные узлы дорог - Пропойск (ныне Славгород) и Кричев.

Оборонявшиеся на этом рубеже 148-я и 187-я стрелковые дивизии 13-й армии имели очень растянутый фронт. Стрелковые полки построили свои боевые порядки в один эшелон. Глубина обороны оказалась незначительной, и наши войска, не выдержав натиска фашистских танковых клиньев, стали отходить. Вот сюда-то. для того чтобы "заштопать" образовавшуюся брешь, и была брошена 12 июля 132-я стрелковая дивизия, вернее, лишь та часть ее, которая успела к этому времени сосредоточиться юго-западнее Чаус. В самый последний момент нас включили в состав 20-го стрелкового корпуса. Ни командира, ни начальника штаба корпуса я не видел и, кстати сказать, не знал даже, где располагается -их командный пункт.

Левее нас действовала 137-я стрелковая дивизия под командованием полковника И. Т. Гришина. Она прибыла из Горького несколько раньше и успела уже сосредоточиться. Правый же наш сосед (номер этой дивизии я забыл) был брошен в бой, как и мы, - прямо из вагонов, когда еще не все эшелоны прибыли к месту выгрузки.

Передовые части Гудериана считали, что они уже вырвались на оперативный простор, и поэтому спокойно двигались по дорогам в походных колоннах. Против них я выставил все, что имел: и разведчиков, и саперов, и связистов. 425-й артиллерийский полк вел огонь только двумя дивизионами (третий еще не прибыл).

Фашисты не ожидали нашего удара. В колоннах возникло замешательство. Они остановились и не очень четко стали развертываться в боевые порядки. Мотоциклисты заметались по полю. Танки и бронемашины открыли огонь, но ненадолго: наши артиллеристы принудили их повернуть назад.

Дивизия начала преследование. Наступательный порыв красноармейцев и командиров был неудержим. Мы гнали гитлеровцев несколько километров и освободили ряд деревень. В этом бою особенно отличился 1-й батальон 712-го стрелкового полка, которым командовал энергичный и волевой капитан С. Новиков, и отдельная рота противотанковых ружей под командованием политрука А. Косырева. Было уничтожено несколько фашистских танков и бронемашин, истреблено много солдат и офицеров противника.

Уже в ходе боя к нам наконец присоединились подразделения 605-го стрелкового полка. Они очень энергично совершили марш от места выгрузки и сразу же вцепились в противника.

Получив неожиданный отпор, Гудериан отказался от повторного лобового удара. Его танковые части стали обтекать нас с флангов. Звуки боя доносились уже со стороны Кричева, который мы считали глубоким тылом. А над нами закружили вражеские самолеты, беспрерывно бомбившие и обстреливавшие боевые порядки дивизии.

Напрасно бойцы с надеждой поглядывали в знойное небо, ожидая появления советских истребителей. Внезапный удар врага по приграничным аэродромам в первый день войны дорого обошелся нашим ВВС. И теперь гитлеровские летчики действовали почти без риска встретить сопротивление в воздухе.

Дивизия продолжала вести огневой бой с противником, хотя я знал, что слева от нас фронт уже прорван. С моего командного пункта было видно, как большая колонна вражеских танков движется в пыльном мареве к станции Чаусы. Остановить их было нечем...

Потом осложнилось положение и на правом фланге. Мы с полковым комиссаром Луковкиным немедленно выехали туда. Там буквально стонала земля. Наши бойцы, преследуемые танками противника, отходили, хотя и оказывали при этом упорное сопротивление.

Неподалеку от себя я заметил огневые позиции одной из наших противотанковых батарей. Они были выбраны умело: подступы со стороны противника прикрывала небольшая речушка с заболоченными берегами. Фашисты не могли поэтому раздавить батарею гусеницами, зато обрушили на нее ливень снарядов. Ответный огонь по вражеским танкам вело только одно орудие.

От этой батареи в создавшейся обстановке зависело очень многое, и я в сопровождении шофера сам отправился на ее огневые позиции. Возле разбитых орудий лежали погибшие и тяжело раненные артиллеристы. При нашем появлении разорвался еще один снаряд и заставил умолкнуть последнюю пушку. Мы бросились к ближайшему из уцелевших орудий. Вдвоем навели на танк, сделали несколько выстрелов, но танк продолжал двигаться вперед. Оказалось, что 45-миллиметровые снаряды под некоторыми углами не пробивали лобовую броню средних танков противника.

Что стал бы я делать в следующую минуту, сказать сейчас затрудняюсь. Но рядом грохнул новый взрыв. Пушку опрокинуло. Меня отбросило в сторону и при этом контузило, а кроме того, и ранило в подбородок - [Схема 1] сорвало целый лоскут кожи, но кость, к счастью, не задело. Шофер вынес меня из-под обстрела и доставил в полковой лазарет.

Некоторые бойцы, тоже попавшие в тот же госпиталь по ранению и потом эвакуированные в тыл, распространили слухи о моем якобы тяжелом состоянии: говорили, что у меня оторвало нижнюю челюсть. Эти слухи быстро достигли Полтавы. Обеспокоенная жена долго ходила по госпиталям, разыскивая меня...

А я сразу же после перевязки дал необходимые указания полковнику Рухленко и снова вернулся на свой командный пункт.

К этому времени обстановка еще более ухудшилась. Связь со штабом армии была прервана. Боевые порядки частей расстроились, расчлененные танковыми клиньями противника. Некоторые командиры подразделении, попросту говоря, растерялись и не знали, что предпринять. Нашлись и такие, кто оставлял без приказа занимаемые позиции и стремился укрыться в лесах либо двинулся в восточном направлении. Я отправился снова на правый фланг для наведения порядка в подразделениях. Мое появление возымело некоторое моральное воздействие на личный состав. Люди, считавшие меня тяжело раненным и предполагавшие на этом основании, что управление дивизией потеряно, заметно приободрились. У них появлялась уверенность в том, что можно еще отразить удар противника и восстановить наше прежнее положение.

Да, это был уже настоящий бой, тяжелый и кровопролитный, совсем не похожий на ту кратковременную стычку с разведывательным отрядом противника, которая произошла в день нашего прибытия на фронт. С воздуха нас непрерывно бомбили фашистские самолеты. На земле теснили танки, и под их гусеницами прежде всего гибли те, кто пытался спасти свою жизнь позорным бегством. Многие только здесь впервые увидели, как падают замертво их товарищи, скошенные пулями или осколками, как истекают кровью те, с кем они совсем еще недавно ели из одного котелка, спали рядом, делились радостями и горестями. Немало мы в тот день пережили, и каждый окончательно понял, что война - это жестокая и беспощадная борьба, которая требует напряжения всех моральных и физических сил, величайшей стойкости, выдержки и решимости пожертвовать собой во имя Родины.

Но наше положение было еще не самым тяжелым. Куда тяжелее пришлось левому соседу, на стыке с которым враг наносил свой главный удар. Здесь бой достиг наивысшего напряжения. Весь этот район, казалось, залит был кровью и объят пламенем. Горело все: подожженные гитлеровцами деревни, подбитые тапки, автомашины. Смрад и дым висели над землей непроницаемой завесой.

Сюда прибыл командир 20-го стрелкового корпуса С. И. Еремин и пригласил меня на свой командный пункт, который был всего-навсего хорошо утоптанной площадкой на лесной опушке. Здесь под кустом натянули полевую палатку, поставили два или три телефонных аппарата. Вот и все.

Одновременно со мной сюда прибыли (тоже по вызову) командир 137-й стрелковой дивизии полковник И. Т Гришин и командир другой, кажется 160-и, стрелковой дивизии, фамилии которого я, к сожалению, уже не помню. Мы коротко доложили о состоянии наших войск, надеясь получить от своего непосредственного начальника исчерпывающую информацию о сложившейся обстановке и указания о дальнейших действиях. Но, к нашему глубокому огорчению, генерал Еремин сам не имел точного представления об обстановке на фронте 13-й армии. Он, как и мы, мог только предполагать, что противник прорвал фронт в полосе армии и, бросив в этот прорыв танки и моторизованную пехоту, занял станцию Чаусы, а затем повел наступление на Кричев. Командующий армией успел передать Еремину приказание пробиваться из окружения на восток.

Другого выбора у нас не было. И мы стали готовиться.

5

В первую очередь нужно было разобраться в обстановке и восстановить нарушенную связь между частями и подразделениями. С этой целью разослали во всех направлениях офицеров связи.

Вскоре выяснилось, что перед фронтом нашего корпуса гитлеровское командование уже сняло значительные силы и перебросило их под Кричев. Этим нам было подсказано решение: отходить к реке Сож севернее Пропойска. Командир корпуса назначил маршруты движения, дал указания о взаимодействии. Прорыв окружения намечалось начать в ночь на 14 июля.

Сам С. И. Еремин, насколько мне помнится, решил двигаться с 160-й дивизией, которая продолжительное время находилась в составе его корпуса, он ее лучше знал и, видимо, на нее больше надеялся. Однако выбор его оказался неудачным. Позднее мы узнали о трагической судьбе этой дивизии и следовавшего с нею Управления 20-го корпуса. В двадцатых числах июля 1941 года они подверглись нападению превосходящих сил врага и в жестоком бою понесли большие потери. Погибло много офицеров, и в их числе С. И. Еремин, а также его начальник штаба полковник В. А. Симановский.

Наша же 132-я стрелковая дивизия двое суток вела тяжелые бои у деревни Александровки и, прорвавшись наконец через шоссе Кричев - Пропойск, взяла направление на восток.

Тут нам впервые пришлось встретиться с исключительной подлостью гитлеровцев. Впереди своего подвижного отряда, направленного против нас, они пустили колонну автомашин, в которых находились захваченные в плен красноармейцы. Наш головной батальон из 498-го стрелкового полка развернулся для боя. Артиллеристы выкатили орудия для стрельбы прямой наводкой. Однако вести огонь по своим, советским людям мы не могли, хотя те и кричали:

- Товарищи! Стреляйте, сзади нас немцы!..

Обе стороны сошлись очень близко. Разгорелся короткий, но жестокий бой. Немецкий подвижный отряд удалось разгромить, но и сами мы понесли большие потерн. Больше всего пострадала рота, находившаяся на правом фланге. Был тяжело ранен командир батальона капитан Н. Е. Гаркуша, высокий, стройный, с безукоризненной выправкой, умный и образованный офицер. Погибли командир 425-го артиллерийского полка майор Г. Д. Михайлов и начальник разведки дивизии майор П. А. Леденев.

В упорной борьбе мы проложили себе путь дальше на восток. К нам примкнули и красноармейцы, освобожденные из плена. Испив свою горькую чашу и убедившись на собственном опыте в вероломстве фашистов, они готовы были зубами грызть глотку врагу.

А враг, пользуясь своим превосходством в силах, никак не хотел выпускать нас из своих железных объятий. Высланная вперед разведка донесла, что с юга наперерез нам движется новая танковая колонна.

Требовалось во что бы то ни стало задержать ее, пока дивизия достигнет реки Сож и переправится на восточный берег. Я выбросил навстречу противнику небольшой отряд во главе с командиром 498-го полка (полковником Ф. М. Рухденко. В отряд вошел второй батальон этого же полка, усиленный несколькими орудиями, саперами и взводом из отдельного батальона разведки на танках и мотоциклах. Кроме того, мы выделили для этого отряда необходимое количество автомашин, чтобы сделать его подвижным и тем самым выиграть время. Он должен был занять оборону на возвышенностях к северу от Пропойска.

Дальнейшие события подтвердили, что наш расчет был верным. Отряд полковника Рухленко своевременно выдвинулся на указанный рубеж, окопался там и успел даже заминировать подступы к своим позициям на танкоопасных направлениях. Это позволило ему надежно прикрыть выход дивизии к переправам.

К сожалению, табельных переправочных средств мы не имели. Наш саперный батальон к нам не прибыл. Пришлось использовать подручный материал. К тому же надо было очень спешить, чтобы успеть занять оборону на левом берегу раньше, чем противник форсирует Сож. Бойцы разбирали брошенные жителями избы и из бревен собирали плоты, на которых переправлялись наши машины, легкие танки, танкетки, минометы, пулеметы. Труднее оказалось с артиллерией: плоты не выдерживали большой тяжести. Тогда я приказал перетаскивать пушки по дну реки. Один конец каната привязывали к орудию, другой цепляли к машине, находившейся уже на восточном берегу. Машина, буксуя и натужно урча, трогалась с места, и пушка следовала за ней.

Эти мокрые, перепачканные в иле орудия с запутавшимися среди механизмов наводки водорослями тут же выкатывались на огневые позиции. Оборону надо было занимать немедленно.

Переправа потребовала от нас напряжения всех сил. Река Сож на облюбованном нами участке была хотя и не очень широкой, но довольно глубокой. И все же нам удалось переправить людей с оружием, всю артиллерию и значительную часть транспортных машин. Бойцы и командиры проявили здесь большое мужество. С каждым днем они приобретали боевой опыт и выдержку.

Особенно хорошо действовал подвижный отряд. Сдерживая превосходящего по численности противника, он медленно отходил от рубежа к рубежу и вышел к реке как раз в то время, когда переправа дивизии, по существу, уже закончилась. Я встретил людей этого отряда на западном берегу - черных от пыли и пороха, раненые были перебинтованы на скорую руку, но все казались счастливыми от сознания того, что ими выполнена поставленная задача.

И сразу же невдалеке показались ставшие уже для нас привычными приземистые немецкие танки с черно-белыми крестам на бортах. Все кругом заволокло дымом и пылью от разрывов снарядов. В воздухе засвистели осколки и пули.

Тут меня ранило вторично. К счастью, опять-таки не тяжело. И на этот раз я остался в строю, продолжая выполнять свои обязанности.

Требовалось под огнем противника организовать переправу нашего арьергарда. О спасении уцелевших машин думать не приходилось - мы их подожгли, а сами бросились вплавь в прохладную воду Сожа. Сзади противник все время обстреливал нас, и на поверхности реки то там, то тут пенились следы от пуль. "Совсем как в кинофильме о Чапаеве", - невольно подумалось мне. Но Сож, конечно, не Урал: он и уже, и спокойнее. Положение наше облегчалось еще и тем, что переправившиеся подразделения успели занять оборону на противоположном берегу, артиллеристы поставили свои орудия на прямую наводку и в упор расстреливали гитлеровцев, показавшихся на скатах правого берега. Под надежным огневым прикрытием мы благополучно, преодолели этот памятный для меня водный рубеж.

Вскоре к реке Сож подошли и части 137-й стрелковой дивизии. Противник теснил их с обоих флангов. Наша артиллерия старалась помочь и им. Но того, чего было достаточно для обеспечения переправы нашего арьергарда, оказалось до обидного мало для дивизии. Гитлеровцы сосредоточили по ее частям, скопившимся на западном берегу, уничтожающий огонь минометов, и переправиться удалось далеко не всем.

6

Итак. мы вышли из окружения. Наша сильно поредевшая, но все еще боеспособная дивизия заняла указанный ей рубеж на восточном берегу Сожа.

Рядом располагались и остальные войска 13-й армии, которой командовал теперь генерал-лейтенант В Ф. Герасименко. Тогда же выдвинулись из тыла и соединения 4-й армии, которые приводили себя в порядок после тяжелых боев под Брестом. Их включили в состав 13-й армии.

К северу от Пропойска завязались упорные и кровопролитные бои. Противник, собиравшийся с ходу форсировать Сож, был остановлен.

И как раз в эго время мы получили сообщение о том, что в Красной Армии снова вводится институт военных комиссаров. Хорошо помню, с каким удовлетворением была встречена эта весть. Ведь каждый командир чувствовал тогда, насколько необходимо было усилить политическое руководство в войсках.

Глубокий след оставило в моей памяти и другое событие тех дней. Однажды на противоположном берегу Сожа вдруг вспыхнул жаркий бой, и мы увидели энергично пробивающихся к реке красноармейцев, численностью до батальона. На помощь им были немедленно брошены всё наши огневые средства. Началась переправа.

Уже от первых перебравшихся через Сож бойцов нам стало известно, что с той стороны выходит сводная колонна, ядром которой являются коммунисты 13-го механизированного корпуса. Этот корпус был атакован противником 22 июня на рубеже реки Нужен у Бельска. В корпусе не хватало танков, и уже 23 июня, обойденный глубоко с флангов, он начал отступление. Несколько раз его части попадали в окружение, редели ряды бойцов, таяла техника, но сопротивление врагу не превращалось. Люди, у которых осталось под конец только легкое стрелковое оружие, целый месяц двигались с непрерывными боями и, пройдя по вражеским тылам свыше 500 километров, наконец пробились к своим. Возглавлял этих стойких бойцов командир 13-го мехкорпуса генерал-майор П. Н. Ахлюстин. Он вывел свой отряд к реке Сож, на соединение с войсками Красной Армии, и погиб здесь во время переправы.

Петр Николаевич Ахлюстин был замечательным боевым командиром нашей армии. В прошлом рядовой солдат царской армии, участник первой мировой войны, он сразу же после Октябрьской социалистической революции вступил в Красную гвардию и храбро сражался с бандами Колчака, с интервентами в Сибири, с врангелевцами и махновцами. В 1920 году за высокое мужество, проявленное при штурме Перекопа, П. Н. Ахлюстин был награжден орденом Красного Знамени, впоследствии командовал кавалерийскими соединениями.

Незадолго до начала Великой Отечественной войны его назначили командиром 13-го механизированного корпуса, который только еще формировался и не имел положенных по штату танков. Корпус располагался у самой границы, на важном стратегическом направлении, и на его долю пришелся первый удар противника. Тяжел был этот удар, но и в самые тяжелые моменты генерал Ахлюстин умел сплачивать бойцов, воодушевлял их личным примером отваги и мужества.

На Сож Петр Николаевич вывел свой отряд будучи уже раненным. Он мог первым переправиться через реку, но не сделал этого. Командир-коммунист П. Н. Ахлюстин оставил западный берег Сожа с последней группой своих бойцов и с ними, вместе, погиб, попав под жесточайший минометный обстрел.

Через несколько дней после этого печального происшествия начались тяжелые бои за Пропойск. Командование 13-й армии приняло решение: освободить от гитлеровцев город, в котором скрещивались важные пути на Могилев, Рогачев, Гомель, Новозыбков, Кричев. Для этой цели на восточном берегу Сожа сосредоточивалась вся уцелевшая после выхода из окружения артиллерия. Под Пропойск были отправлены и все батареи нашей 132-й стрелковой дивизии под командованием начальника артиллерии.

Одновременно нашей дивизии, понесшей большие потери в людях и технике, было приказано передать в другие соединения часть стрелковых подразделений и разведывательный батальон. Я опять оказался в положении командира без войск, но продолжал внимательно следить за ходом боевых действий под Пропойском.

Несмотря на сосредоточение там довольно значительных сил, мы не добились существенных результатов. Тактика предпринятого контрудара была неудачной. В значительной мере она определялась тогдашними нашими затруднениями: войскам не хватало ни огневых средств, ни авиационного прикрытия. Поэтому все сводилось к ожесточенным атакам позиций противника в лоб. А противник, хорошо укрепившись в Пропойске, сумел использовать подвижные группы танков и автоматчиков для маневра во фланг и тыл атаковавшим его войскам.

Опасаясь окружения, командование 13-й армии старалось всячески растянуть фронт, отчего плотность боевых порядков была явно недостаточной. Немецкие танки легко прорывались через них. И после каждого такого прорыва нами предпринимались бесплодные попытки "заштопать дыру" с помощью одного - двух батальонов. Вместо того чтобы создать на нужном направлении мощный ударный кулак и добиться решительного превосходства над противником, мы распыляли свои силы, бросая их в бой по частям.

Давало себя знать и то однобокое направление, которое в последний предвоенный год стало главенствующим во всей системе боевой подготовки Красной Армии. Дело в том, что в период, непосредственно предшествовавший Великой Отечественной войне, обучение наших войск проходило под несомненным влиянием только что закончившихся боевых действий в Финляндии. Штурм "линии Маннергейма" рассматривался как образец оперативного искусства и тактики. Войска учили преодолению долговременной обороны противника с постепенным накапливанием сил и терпеливым "прогрызанием" по всем правилам инженерной науки брешей во вражеских укреплениях. Маневренными боевыми действиями, борьбой с высокоподвижными механизированными соединениями, обладающими большой ударной и огневой силой, мы перестали заниматься всерьез. Вопросы взаимодействия различных родов войск в условиях быстро изменяющейся обстановки отрабатывались недостаточно. Были преданы забвению основы тактики глубокого боя и широко практиковавшиеся до 41инской кампании общевойсковые учения с привлечением больших масс войск, с нанесением ударов танковыми и конно-механизированными соединениями по тылам "противника", с выброской крупных парашютных десантов.

Генералы и офицеры, служившие в Красной Армии во второй половине 30-х годов, хорошо помнят маневры на Украине и в Беларуссии. На них присутствовали военные делегации многих капиталистических стран. Мало этого, тогда все экраны страны обошел хроникально-документальный фильм "Борьба за Киев", по которому всякий военно грамотный человек мог составить себе довольно ясное представление о путях совершенствования нашего военного искусства. Немецкий генеральный штаб, несомненно, сделал отсюда определенные практические выводы, широко использовал опыт наших маневров для подготовки своих войск, в частности бронетанковых и парашютно-десантных частей. А вот нам самим, первыми разработавшим основы ведения крупных боевых операций в новых условиях машинной войны, по сути дела, так и не пришлось в нужный момент воспользоваться этим богатейшим опытом.

Дух боев за "линию Маннергейма" продолжал витать над нашей тактикой и боевой подготовкой войск, хотя немцы уже в 1940 году преподали всем такой урок, с которым нельзя было не считаться. После нескольких месяцев "странной войны", они так и не стали прогрызать "линию Мажино", а обрушили свои бронетанковые дивизии на незащищенный левый фланг французских и английских армий во Фландрии. Тактика их тогдашних действий как две капли воды была похожа на то, с чем пришлось встретиться нам в 1941 году: массированные удары авиации, прорывы танков, обходы и охваты. А ведь этого ничего не было на Карельском перешейке в зиму 1939/40 года.

Нам пришлось переучиваться уже под огнем врага, дорогой ценой приобретая необходимый опыт и знания, без которых нельзя было победить гитлеровскую армию.

Глава вторая. Сдерживая натиск Гудериана

24 июля по решению. Ставки был создан Центральный фронт. Его резервы накапливались в районе Гомеля. Одновременно они должны были и прикрывать этот важный стратегический пункт.

С передовых позиций срочно снимались некоторые дивизии. Я тоже получил приказ передать большую часть личного состава соседним соединениям, а с основным ядром следовать под Гомель в распоряжение командования нового фронта.

Совершив переход, мы сосредоточились в лесу возле Новобелицы. Там располагался запасной полк, насчитывавший свыше десяти тысяч человек. Наскоро почистив обмундирование, стряхнув с него дорожную пыль и поправив походное снаряжение, я пошел с докладом к командующему войсками фронта. Им оказался генерал-полковник Ф. И. Кузнецов, с которым мы были знакомы еще по академии имени М. В. Фрунзе. Мне довелось учиться как раз на том курсе, начальником которого являлся Ф. И. Кузнецов. На этот раз вид его немало поразил меня. Я еле узнал своего прежнего начальника, который запомнился всегда аккуратно одетым и подтянутым.

Передо мной сидел утомленный человек, в распахнутом, генеральском кителе, с болезненно блеклым лицом, с мешками под воспаленными глазами. Одна нога его была затянута в толстый шерстяной носок.

Командующий перехватил мой недоуменный взгляд и сухо заметил, что удивляться тут нечему - он ранен.

И действительно, чему тут было удивляться. Перед войной Федор Исидорович командовал войсками Прибалтийского военного округа. На его долю выпало большое испытание: сдерживая наседавших гитлеровцев, обеспечить организованный отход частей на новые рубежи обороны. Будучи уже раненным, он проделал тяжелый путь от Риги до Гомеля.

В Гомеле генерал-полковник Кузнецов командовал сначала 21-й армией. Она сумела отбить все попытки врага с ходу форсировать Днепр. А когда под угрозой оказался Могилев, где находился штаб Западного фронта, Кузнецова назначили командующим Центральным фронтом, и передали в его подчинение все войска, прикрывавшие гомельское направление. Но войск-то этих было очень мало.

Я доложил командующему о прибытии дивизии и ее действительном состоянии. Особо подчеркнул, что большая часть личного состава передана мною для пополнения других соединений, державших оборону на реке Сож. Командующий терпеливо выслушал меня и сразу же поставил задачу: в течение трех дней укомплектовать все полки до штатной численности, а затем приступить к созданию оборонительного рубежа вокруг Гомеля.

- Ваш долг, - сказал он в заключение, - не допустить здесь нового прорыва противника.

И, поглядев исподлобья каким-то непривычным для меня тяжелым взглядом, добавил:

- В случае невыполнения задачи командиров будем судить...

Радость, которую я испытал, узнав, что буду воевать под командованием прежнего своего начальника, сменилась разочарованием. Тон командующего подействовал на меня, как холодный душ. Не такого ожидал я приема. Вместо того чтобы дать дельный совет, как лучше выполнить стоящую перед дивизией задачу, он стал запугивать судом. Вряд ли такая нервозность в обращении командующего с подчиненными ему командирами соединений могла способствовать укреплению дисциплины. Мы и без угроз прекрасно сознавали свою ответственность за удержание указанных нам рубежей. Каждый из нас был сыном своего народа, сыном нашей Коммунистической партии и сражался с врагом не за страх, а за совесть, не щадя своей крови и самой жизни.

На меня командующий возложил обязанности старшего общевойскового начальника в районе Гомеля. Отныне мне подчинялся и начальник гарнизона этого прифронтового города. Им оказался не кто иной, как генерал Г. И. Шерстюк, семью которого мы с женой приютили у себя в Полтаве. Встретились с ним как родные. Не менее приятной была встреча и с начальником штаба фронта Л. М. Сандаловым, к которому я зашел для ознакомления с оперативной обстановкой. Именно там, под Гомелем, произошло первое мое знакомство с этим стройным тогда полковником. И сразу же он покорил меня своей вдумчивостью, спокойствием и тактом.

Забегая вперед, скажу: в последующие годы я имел возможность убедиться в безошибочности тогдашних моих впечатлений о Леониде Михайловиче Сандалове. Для меня он и поныне остается неким эталоном начальника штаба крупного войскового объединения, уверенного в себе, рассудительного, не теряющего присутствия духа в самой трудной обстановке.

Под руководством наших командиров и саперов в живописных окрестностях Гомеля самоотверженным трудом десятков тысяч жителей этого крупного индустриального центра Белоруссии были возведены многочисленные дзоты, сооружены противотанковые заграждения, созданы минные поля. Склоны холмов эскарпировались, отрывались противотанковые рвы, оборудовались траншеи и окопы для орудий и пулеметов. Работа кипела днем и ночью. Люди, казалось, не знали усталости.

А тем временем в Новобелицких лесах шло доукомплектование дивизии. Поредевшие в боях полки и батальоны пополнялись новыми людьми. Остро чувствовалась нехватка среднего командного состава, и поэтому во главе взводов нередко приходилось ставить младших командиров.

В первых числах августа, когда доукомплектование дивизии уже заканчивалось, меня экстренно вызвали в штаб фронта. Командующий объявил, что противник форсировал Сож и развертывает наступление на Рославль.

Дивизии ставилась задача выдвинуться в район Кричева наперерез этой вражеской группировке. Для того чтобы выиграть время, часть войск предлагалось перебросить по железной дороге, часть - с помощью автотранспорта.

Переброска началась ночью и продолжалась двое суток. За это время 132-я стрелковая дивизия преодолела расстояние более чем в полтораста километров и сосредоточилась в районе Климовичи - Милославичи. Исходный район оказался лесистым и заболоченным. Накрапывал мелкий дождь...

В светлом березняке, неподалеку от деревни Титовка, где расположился штаб дивизии, было прохладно и тихо, однако с севера доносился гул сражения. В небе часто проплывали на восток хищные стаи "юнкерсов". 1 Мы снова влились в состав 13-й армии, которой командовал теперь генерал-майор К. Д. Голубев. Армейский штаб находился где-то возле Костюковичей, но прочной связи у нас с ним не было.

Уже при выдвижении дивизии в новый район сосредоточения мы не избежали отдельных стычек с противником. Он частенько выставлял на нашем пути заслоны в населенных пунктах. Правда, заслоны эти были недостаточно сильными, и выбить их из той или иной деревни не представляло для нас большого труда. Чаще всего гитлеровцы сами отходили без боя. Но в одном месте им удалось отрезать весь 3-й батальон 605-го стрелкового полка, составлявший наше боевое охранение.

В батальоне преобладали новые, необстрелянные еще люди из пополнения, полученного нами в Новобелицких лагерях. Оказавшись в окружении, некоторые поддались панике. Чтобы установить связь с этим подразделением и навести там порядок, я послал туда редактора дивизионной газеты старшего политрука А. П. Завьялова. Сейчас уже не помню точно, почему выбор пал именно на него. Возможно, это объяснялось только тем, что после боев на быховском плацдарме наша газета некоторое время не выходила и ее редактор оказался не у дел. Но как бы там ни было, тов. Завьялов успешно справился с возложенным на него ответственным и опасным поручением. Дважды прошел он под огнем через расположение гитлеровцев, передал приказ о выходе окруженного батальона, и вскоре это подразделение, решительно атаковав противника, присоединилось к своему полку.

Как раз в тот момент к нам прибыл офицер связи Из штаба фронта. Он привез записку от Л. М. Сандалова. Нам предлагалось прорвать оборону противника, Перерезать шоссе и железную дорогу на участке Кричев - Рославль и обеспечить ввод в прорыв 21-й кавалерийской дивизии для удара по тылам рославльской группировки врага. Общее руководство боевыми действиями возлагалось на командира 45-го стрелкового корпуса комдива Э. Я. Магона.

Мы постарались поскорее связаться с кавалеристами. Их командный пункт обнаружили в небольшой рощице. Он представлял собой несколько палаток, замаскированных в тени деревьев, возле которых мотали головами и подстриженными хвостами оседланные кони.

21-я кавдивизия тогда только что прибыла на фронт, кажется, из Средне-Азиатского военного округа. Командовал ею полковник Я. К. Кулиев смуглый, с иссиня-черными глазами человек, очень подвижный и горячий. Он сразу заговорил о том, что его больше всего тревожило:

- Только бы из этого болота выбраться... На простор!.. А там уже ничего не страшно...

Обсудили план взаимодействия. Поставленная штабом фронта задача была слишком общей. Мы не имели Мясного представления о том, что за противник перед нами, какие силы он сосредоточил вдоль шоссейной дороги.

Произвели рекогносцировку местности. Выслали разведку.

Мало-помалу обстановка стала проясняться. На нашем направлении у противника не было сплошного фронта. Укрепить по-настоящему занимаемые позиции он еще не успел, да, видимо, и не собирался делать этого. Его заботы всецело были сосредоточены на быстрейшем продвижении к Рославлю.

Осуществить в таких условиях прорыв было не так уж трудно. Требовалось только сосредоточить огонь артиллерии на заранее определенных рубежах по единому плану.

На всю подготовку к намеченному наступлению ушло полдня. Мы за это время подружились с кавалеристами. Они оказались хорошими товарищами. И не только когда все обстояло благополучно, но и в трудные моменты боя. Я до сих пор с благодарностью вспоминаю лихих бойцов и их командира полковника Я. К. Кулиева, погибшего геройской смертью в дни Сталинградской битвы.

...Перед окончанием нашей совместной подготовительной работы к наступлению на мой командный пункт прибыл командир корпуса. Я знал тов. Магона раньше по совместной службе в Харьковском военном округе. Года три назад он был репрессирован по ложному обвинению в связях с врагами народа и лишь с началом войны снова оказался .в рядах армии. Именно поэтому, несмотря на свою высокую должность, Магон еще не имел тогда генеральского звания. На петлицах его гимнастерки поблескивали скромные ромбики.

Спокойный и неразговорчивый, комдив Магон выслушал наши доклады, подумал, молча прикинул все по карте и утвердил предложенный нами план действий. Наносить удар по противнику мы должны были с утра.

Как сейчас, помню это раннее утро. Первые лучи яркого солнца едва прорезали предрассветную дымку, и тотчас заговорили наши минометы, пушки, гаубицы, поднялась в атаку пехота. Противник открыл ответный огонь, но было уже поздно: подразделения нашей дивизии вышли к шоссе. Фронт был прорван удивительно быстро, и комдив Магон тотчас же поднял конницу.

Со своего НП я невольно залюбовался, как стройными колоннами, словно на параде, по три в ряд, лихо гарцевали всадники, эскадрон за эскадроном. И тут же , мелькнула мысль: "Да, смело действуют, но слишком уж беспечно". Как бы в подтверждение этого из-за горизонта вынырнули "мессершмитты" и "юнкерсы". Их было много. Группа за группой заходили они на бреющем полете над походными колоннами кавалерийской дивизии. Загремели разрывы бомб, страшную трескотню подняли пулеметы, и ряды всадников смешались, эскадроны стали рассеиваться. Перепуганные лошади, потеряв всадников, носились вдоль шоссе, топча раненых. А вражеские самолеты все продолжали свои атаки.

Кавалерийская дивизия; не имевшая достаточных средств противовоздушной обороны и брошенная в прорыв без авиационного прикрытия, понесла большие потери. Причиной гибели многих ее бойцов и командиров была тогдашняя наша неопытность.

Сказалось и еще одно немаловажное обстоятельство: взаимодействовавшая с 13-й армией авиация была измотана в июльских боях, когда наша оборона проходила еще по левому берегу реки Сож. В то время авиационному соединению, базировавшемуся на Хотимский аэродром, пришлось работать с предельным напряжением. С его помощью 13-я армия не позволила Гудериану продолжать продвижение в направлении Рославля сразу же после захвата Кричева. Но силы этого соединения быстро таяли. Последний крупный налет нашей авиации на занятый фашистами Кричев был совершен 29 июля. При этом из И ходивших на задание самолетов 4 не вернулись. Это была расплата за нашу наивность, типичную для некоторых авиационных командиров в первые месяцы войны: прежде чем начать штурмовку вражеских позиций, советские летчики сбрасывали листовки, в которых предупреждали местное население о предстоящем налете и просили укрыться. Ясно, что такими предупреждениями пользовались и гитлеровцы. Они тоже шли в укрытия, но приводили в боевую готовность свою зенитную артиллерию. Внезапность удара с воздуха терялась, и авиация несла большой урон.

Эти факты, мне кажется, в какой-то степени объясняют, почему командование фронта и 13-й армии, предпринимая в августе контрудар по рославльской группировке противника, не прикрыло с воздуха вводившуюся в прорыв 21-ю кавалерийскую дивизию. Прикрывать-то было нечем! А фашистская авиация, сразу же появившаяся над районом нашего прорыва, буквально неистовствовала.

Противник ни за что не хотел примириться с тем, что мы перерезали его коммуникации между Кричевом 9-Еосдавдем. Он ввел в бой и свои сухопутные резервы.

Перед нами появились новые пехотные и танковые части немцев.

Неудача, постигшая кавалеристов, спутала все наши планы. Полки 132-й стрелковой дивизии продвинуться дальше уже не могли. В пору было удержаться на занятых позициях. Бойцы окапывались, готовясь к решительной схватке, и противник не заставил долго ждать этого. Уже к вечеру гитлеровцы ударили по нашим флангам, пытаясь отбросить дивизию за шоссейную дорогу. Но все стрелковые подразделения и спешившиеся кавалеристы держались стойко.

Тревожной была ночь. Вокруг нас над подожженными фашистами деревнями поднялось зловещее зарево, небо то и дело бороздили вспышки ракет и следы трассирующих пуль.

А к утру командир 605-го стрелкового полка доложил мне, что справа от него большая колонна противника, обтекая деревни Лытковку и Титовку, заходит в тыл нашей дивизии.

Обстановка явно осложнялась.

Я послал на угрожаемое направление - в район отметки 202 - наш разведотряд. Его мы усилили политбойцами - только что прибывшими из Сталинграда коммунистами-добровольцами. Вместе с разведотрядом отправился и начальник политотдела дивизии батальонный комиссар И. Б. Сербии.

События развивались с молниеносной быстротой. На командный пункт передали распоряжение из штаба армии. Документ этот подтверждал, что на нашем правом фланге в восточном направлении движется большая моторизованная колонна. Перед нами ставилась задача: уточнить ее состав, взять контрольных пленных, выяснить номера частей противника.

И в то же самое время стали поступать тревожные вести с левого фланга - из 498-го стрелкового полка. Командир этого полка доносил, что на юг от него, в направлении села Родня, устремились вражеские танки.

Не радовали и доклады из разведотряда. Наши разведчики атаковали противника, но, встреченные сильным огнем, были вынуждены отойти. При этом получил ранение начальник политотдела. Я выехал туда.

Начальника политотдела удалось отправить в тыл. Но вслед за ним тяжело был ранен наш комиссар, замечательный большевик Павел Иванович Луковкин. Его отправили в медсанбат, и там он вскоре умер.

Удерживать позиции, занятые дивизией, становилось все труднее. Противник непрерывно обстреливал и бомбил наши боевые порядки. С севера по дивизии наносила удар развернувшаяся моторизованная колонна фашистов. С запада в нашу оборону вклинились танки, рассчитывавшие, по-видимому, отсечь 132-ю стрелковую и 21-ю кавалерийскую дивизии от других соединений 13-й армии, которые к тому времени отошли уже на новые оборонительные рубежи.

Нам удалось наконец связаться по радио со штабом армии. Командующий приказал отходить на восток и занять рубеж, удаленный примерно на 100 - 120 км от того места, где мы находились. Но когда я показал эту радиограмму Магону, тот недоверчиво покачал головой:

- Ваши радисты, наверное, с немцами говорили. Вряд ли командующий армией мог отдать такой приказ...

Попытались связаться с фронтом. Из этого ничего не получилось. Не отвечал нам больше и штаб армии. Связь с ним восстановилась только во второй половине дня, когда стало очевидно, что противник обошел фланги дивизии и пытается взять нас в клещи с двух сторон. Мне опять приказали начать отход, но уже не на восток, а почти на юг, в район Погара, с последующим выходом на рубеж реки Десны к Трубчевску.

- А теперь, - "предупредили" нас из штаба армии, - связь снова закрываем и откроем только завтра...

Что это означало, мы понимали: армейский КП будет перемещаться в другой район.

Я созвал командиров частей. Они явились почерневшие от пыли, многие были с окровавленными повязками. Иные совсем не прибыли - оказались убитыми. Вместо них я видел теперь новых командиров. Одних кто-то успел назначить, а другие приняли управление войсками д бою по собственной инициативе. У некоторых я заметил кавалерийские петлицы. 21-я кавалерийская дивизия, как высокоподвижная ударная сила, фактически уже не существовала, и ее спешенные подразделения примкнули к нашим.

Не успели начать совещание, как на КП влетел запыхавшийся дивизионный интендант В. П. Чечерин и сообщил, что немецкие танки показались у деревни Титовка, где располагались тылы дивизии. Высланная туда разведка подтвердила: Чечерин не ошибся. Дивизия, развернутая фронтом на запад и север, оказалась в полном окружении. Танковые колонны врага громыхали уже по пыльным дорогам от Рославля на Унечу.

Тогда мы, конечно, не знали, что 13-я армия находилась в полосе, выбранной гитлеровским командованием для нанесения удара в тыл всей гомельской группировки советских войск. Для этого Гудериану пришлось снять значительные силы с основного, смоленского, направления и повернуть их к югу, на соединение с группой армий "Юг".

Как стало известно только теперь из мемуаров Гудериана, дневников Гальдера и других источников, у верхушки вермахта не было единодушия в этом вопросе. Командующий группой армий "Центр" генерал-фельдмаршал фон Бок считал, например, что отвлечение части сил со смоленского направления сорвет выполнение намеченной наступательной операции на Москву. Однако Гитлер настоял на ликвидации "гомельского выступа", нависавшего с одной стороны над правым флангом ударной группировки Гудериана, а с другой угрожавшего рвавшимся к Киеву войскам группы армий "Юг". По всей вероятности, ожесточенные бои, которые мы вели

В июле на рубеже реки Сож, не на шутку встревожили Гитлера, и он решил во что бы то ни стало разделаться с войсками, преграждающими путь Гудериану.

Второе окружение 132-й стрелковой дивизии переживалось нами куда более хладнокровней, чем первое. Имея уже некоторый опыт в этом отношении, я понимал, что главное теперь - это не терять напрасно ни одной минуты, сразу поставить перед людьми четкую и ясную задачу. И такая задача была поставлена: с наступлением темноты внезапно атаковать противника и разорвать кольцо окружения.

Командирам частей я указал на местности, где и когда нужно сосредоточиться, на каких рубежах развернуться для атаки и в каком направлении следует двигаться после прорыва. Штаб наметил уравнительные рубежи по оси движения, удаленные один от другого примерно на 25 км. Конечным являлся рубеж в районе Погара, который был указан нам приказом командующего 13-й армией. В рамках этого плана командирам частей предоставлялось право действовать самостоятельно.

В напряженные часы подготовки к ночной атаке (как, впрочем, и во время самой атаки) неоценимую роль сыграли политработники и рядовые коммунисты. Они вселяли в людей веру в наши силы, в успех задуманного прорыва, не давали распространиться паническим настроениям. Командование дивизии и работники штаба также направились в подразделения, чтобы на месте, где советом, а где и своею властью, помочь командирам полков и батальонов подготовиться к тяжелому бою.

Перегруппировка войск и командных пунктов началась еще засветло. Густые лесные заросли надежно маскировали нас от противника.

Мы уже изучили повадки гитлеровцев и хорошо знали, что сразу же с наступлением темноты - после ужина - они залягут спать. Уверенные в своем превосходстве, немцы воевали тогда еще с комфортом, педантично соблюдая заведенный распорядок дня...

Расчет наш оказался правильным. Дружная атака застигла фашистов врасплох. К тому же темнота, окутавшая землю, затрудняла ориентировку и не позволяла им точно определить, куда и в каком составе двинутся окруженные.

Решив, по-видимому, осветить местность, противник поджег огромный массив неубранной пшеницы. Запылала со всех концов и деревня Титовка, лежавшая на нашем пути. Однако и при такой иллюминации нашим бойцам удалось подойти к противнику незамеченными, выкатить на руках орудия и расстрелять в упор преграждавшие нам дорогу вражеские танки.

Головной отряд, с которым следовал и я, вступил в Титовку. Торопливо, держа наготове оружие, проходили мы мимо горящих изб, будучи не в силах чем-либо помочь попавшим в страшную беду жителям.

За деревней немцы встретили нас шквальным огнем. Часть наших людей, вместо того чтобы поскорее оторваться от противника, залегла на картофельном поле. И за это свое малодушие, как и следовало ожидать, некоторые поплатились жизнью.

Там же, у Титовки, мы потеряли начальника штаба дивизии полковника Д. В. Бычкова. Его судьба долгое время оставалась неизвестной. Только в 1954 году я узнал, что тов. Бычков попал в плен.

Гитлеровское командование, взбешенное тем, что у него из-под носа выскользнула целая дивизия, бросило в леса автоматчиков. Но, наученные горьким опытом первых месяцев войны, они не рисковали углубляться в дебри и целый день вели беспорядочную стрельбу с лесных опушек, которая не причинила нам никакого вреда.

Не увенчались успехом и многочисленные попытки врага отрезать нам путь, вторично взять нас в кольцо. Мы неудержимо двигались к назначенному штабом армии рубежу, с ходу опрокидывая вражеские заслоны.

Маршрут наш был проложен через лесную глухомань и болотные топи. Он имел свои преимущества и свои недостатки. Преимущество состояло в том, что в таких местах реже приходилось встречаться с противником. Но здесь, к сожалению, совсем не было возможности пополнить иссякшие у нас запасы продовольствия.

Помню, одет я был тогда в брезентовый плащ, а Магон завертывался обычно в солдатскую плащ-палатку. За все время нашего путешествия по болотным хлябям мы сняли эти доспехи лишь однажды, вздумав помыться. И тут только обнаружили в них многочисленные дыры от пуль и осколков. Один из командиров, находившийся с нами, заметил по этому поводу:

- Вы, товарищи генералы, оба, наверное, в рубашках родились. Эвон как плащи изрешетило, а сами целехоньки...

Примерно в середине августа зашли мы в одну попавшуюся на пути деревеньку. Она была невелика, но люди здесь жили еще в достатке и стали наперебой потчевать нас всякой всячиной. Однако не успели мы расположиться за гостеприимными столами, как раздался тревожный крик:

- Танки!

Все выскочили из изб, кинулись в огороды, подготовили противотанковые гранаты и стали ждать. По дороге в сторону нашей деревеньки действительно неслись в облаках пыли танки. Один, второй, третий... Всего пять машин.

Пригляделись повнимательнее - что за чудо! - не немецкие они. Свои!

Радости не было границ. Эти танки прибыли к нам на помощь по распоряжению командующего войсками только что созданного Брянского фронта А. И. Еременко. Андрей Иванович прилагал много усилий, чтобы стабилизировать фронт и прикрыть московское направление с юга, а юго-западное с севера. Но, к нашему глубокому огорчению, этой задачи в полном объеме ему выполнить не удалось. Противник имел здесь слишком большое превосходство в силах...

Командир танкового подразделения доложил мне, что линия фронта проходит совсем неподалеку. Посоветовавшись с Магоном, мы разделились. Он отправился с танкистами, прихватив с собой раненых бойцов, погруженных на последнюю нашу автомашину. А я остался со штабом дивизии и во главе отряда, в который входили все специальные подразделения - саперы, связисты, разведчики, продолжал движение на заданный рубеж по прежнему маршруту.

Чем ближе была линия фронта, тем чаще мы натыкались на вражеские заставы, открывавшие по нас огонь. Ввязываться с ними в бой не было смысла: это надолго задержало бы нас, и отряд мог опоздать с выходом на очередной уравнительный рубеж, а штаб дивизии потерять управление частями. Мы старались обходить вражеские опорные пункты. А в такие пункты были превращены все деревни и села, захваченные гитлеровцами.

Но там, где врагу удавалось все же навязать нам бой, люди наши дрались не щадя жизни. Я, к сожалению, запамятовал фамилию командира 9-й роты 712-го стрелкового полка. Но о его храбрости и мужестве в те тяжелые дни шла молва по всей дивизии. Этот командир, отражая атаку немецких бронемашин под селом Студенец, первым бросился на них с гранатой в руках. Подорвав фашистский броневик, он и сам погиб. Зато рота его отбросила гитлеровцев и прорвалась сквозь их кольцо...

На последний уравнительный рубеж - к Погару, я со своим отрядом прибыл позже других. Здесь уже находились подразделения 498-го и 712-го стрелковых полков вместе с их боевыми командирами полковником Ф. М. Рухленко и полковником А. И. Валютным. Немного далее располагался 605-й стрелковый полк, возглавлявшийся теперь майором А. К. Хромовым, и батареи 425-го артполка.

Произвели проверку личного состава. Налицо оказались далеко не все. Особенно поредели ряды политработников. Достаточно сказать, что в политотделе в живых не осталось никого. Погиб в конце концов и батальонный комиссар И. Б. Сербии, раненный еще под Лытковкой. Обязанности начальника политотдела выполнял теперь комиссар 712-го стрелкового полка И. Л. Беленький...

Прибыл представитель оперативного отдела штаба армии. Он передал мне новое приказание командарма: продолжать отход в направлении Трубчевска.

Без особых злоключений миновав Брянские леса, мы остановились в селе Негино. Здесь дивизия должна была пополниться людьми. В основном это были бойцы, отставшие от других частей. Сюда же прибыло и небольшое пополнение из родной нашей Полтавы. Численность батальонов и рот опять стала нормальной. Теперь, после короткой передышки, снова можно было вступить в борьбу с противником.

И передышка действительно оказалась очень непродолжительной.

Нашей дивизии отвели место на правом фланге 13-й армии, вдоль восточного берега Десны. Рубеж, оборонявшийся нами, тянулся с севера на юг от поселка Ново-Васильевский до лесов восточнее села Бирин под Новгород-Северским.

Стоял уже сентябрь 1941 года. Он принес с собой новые осложнения в боевой обстановке.

В излучине Десны под старинным русским городом Новгород-Северским между войсками Брянского и Юго-Западного фронтов образовался разрыв. Этим не замедлил воспользоваться Гудериан. Он стремился захватить переправы через Десну, создать на ее восточном берегу плацдармы и бросить отсюда свои танковые корпуса прямой дорогой на Орел, в обход Брянских лесов с юга.

Таким образом, 132-я стрелковая дивизия снова оказалась почти на самом острие танкового клина сильнейшей ударной группировки гитлеровских войск, нацеленной в конечном счете на столицу нашей Родины - Москву.

В 13-й армии опять сменился командующий. Теперь ею командовал генерал-майор А. М. Городнянский - пятый по счету человек за три месяца войны! Нам, конечно, были неизвестны мотивы, которыми руководствовалась Ставка, производя столь частую замену командующих, но каждый мало-мальски опытный командир понимал, что сколько-нибудь ощутимых результатов это дать не, могло. Человек не успевал детально ознакомиться ни с подчиненными ему войсками, ни с обстановкой на фронте, а на его место прибывал уже новый. Такая практика, помимо всего прочего, отрицательно влияла и на моральное состояние личного состава. По крайней мере, сам я очень тяжело переживал это.

Но как бы то ни было, наша дивизия, выдвинувшись к 5 сентября в район Новгород-Северского, уже занятого немцами, нанесла ряд ударов по противнику и отбросила его километров на двенадцать назад. Оккупанты были выбиты из сел Хильчичи и Бирин. Один из батальонов 712-го стрелкового полка под командованием капитана Е. С. Рыдлевского загнал гитлеровцев далеко в глубь леса. Нам достались богатые трофеи автомашины, минометы, противотанковые и зенитные пушки. Были захвачены и пленные.

Для противника этот наш рывок вперед был, как видно, совершенно неожиданным. Однако гитлеровцы скоро оправились и, пользуясь своим преимуществом в силах, начали ответные действия. "Мессершмитты" и "юнкерсы" целыми днями кружились над нашими окопами. Против нас снова двинулись танки. Особенно жаркие схватки то и дело вспыхивали к северу от моста через Десну, где держали оборону 498-й и 712-й стрелковые полки. Наша авиация несколько раз безуспешно пыталась разрушить этот мост, имевший для противника огромное значение.

И все-таки мы отметили в эти дни вторую годовщину создания нашей дивизии Свою родословную 132-я вела с первых дней существования Красной Армии В годы гражданской войны в Уфе из рабочих-добровольцев была сформирована бригада. Она выступила против Колчака и прошла от седого Урала через необъятные степи и таежные дебри Сибири до самого Байкала. В Иркутске эту бригаду переформировали в 88-й Красноуфимский полк, и он вошел в состав знаменитой 30-й Иркутской стрелковой дивизии, которую возглавлял легендарный герой гражданской войны В. К. Блюхер После разгрома Колчака красноуфимцы вместе со всей дивизией громили на Украине махновские банды, штурмовали Перекоп Об этом до сих пор еще поется песня:

От голубых уральских вод

К боям Чонгарской переправы

Прошла, прошла Тридцатая вперед

В пламени и славе.

За выдающиеся подвиги в борьбе с Махно и Врангелем ЦИК СССР наградил 88-й Красноуфимский полк орденом Красного Знамени. А с началом второй мировой войны, когда партия и правительство приняли ряд мер по укреплению оборонной мощи Советского государства, на базе 88-го Красноуфимского развернулась

132-я стрелковая дивизия. Произошло это 9 сентября 1939 года в Павлограде Командиром новой дивизии назначили меня. Боевое знамя красноуфимцев было передано 498-му стрелковому полку, как лучшему в нашем соединении.

П.И. Луковкин, политотдел дивизии, все наши командиры и политработники, а также партийные и комсомольские организации частей много и успешно поработали над воспитанием личного состава в духе славных традиций красноуфимцев. Помыслы и устремления каждого из нас были направлены на то, чтобы 132 я приумножила добрые дела героев великого сибирского похода и Чонгара

В мирных условиях нам это, безусловно, удавалось Не случайно в декабре 1940 года мне было предоставлено почетное право выступать в Москве на Всеармейском совещании высшего командного состава Красной Армии с коротким сообщением об опыте борьбы за высокую боевую выучку личного состава. К тому времени 132 я стрелковая дивизия вышла на одно из первых мест в Харьковском военном округе

Об этом было приятно вспомнить Но вместе с тем каждый из ветеранов дивизии понимал, что не тогда, а только теперь - в жестокой схватке с врагом решается вопрос являемся ли мы достойными наследниками боевой славы красноуфимцев. И именно поэтому, несмотря на сложность обстановки, на все усиливающийся натиск со стороны гитлеровцев, мы пошли на то, чтобы отметить день рождения своего соединения.

Отмечали скромно, по-фронтовому. Лишь немного обильнее оказался обед у бойцов, да к обычным "ста граммам" некоторые старшины сделали "добавку" из заветных запасов. Но зато сколько было по настоящему жарких, волнующих речей Как клятвенно звучали слова о том, что 132 я не посрамит себя на поле брани.

И в последующем я имел возможность убедиться, что эти клятвы давались обдуманно. Люди крепко держались их при самых тяжелых стечениях обстоятельств.

15 сентября под вечер противник прорвал оборону на левом фланге армии и вышел нам в тыл. Фашистские танки появились в районе расположения медсанбата. Там в это время находился новый наш начальник политотдела батальонный комиссар Беленький. Он взял на себя руководство обороной госпиталя и погиб в неравном бою.

По приказу командующего армией 132-й дивизии снова пришлось отходить.

Отходили узким коридором вдоль Десны. Только ночью оторвались от противника и без помех переправились через речку Свигу со всен артиллерией и транспортом. К рассвету, когда в небе опять появились эскадрильи фашистских пикирующих бомбардировщиков, мы уже успели закрепиться на новом рубеже и встретив наших преследователей дружным, организованным огнем.

Речка Свига на некоторое время стала для немцев непреодолимой преградой. С этого рубежа дивизия успешно отражала все попытки противника продвинуться на север, к железной дороге Унеча - хутор Михайловский, опоясывавшей южную кромку Брянских лесов. Более того, мы то и дело контратаковали врага, выбивая его из деревень на противоположном берегу.

Однако, изматывая и обескровливая гитлеровцев, мы в то же время и сами несли значительные потери, а потому не могли долго сдерживать натиск врага, намного превосходившего нас, особенно в танках. 30 сентября началось новое большое наступление немецко-фашистских полчищ. Гудериан возобновил попытки прорваться к Москве. Охватив фланги Брянского фронта с запада и юго-востока, вражеские бронетанковые дивизии перерезали главные фронтовые коммуникации. В оперативном окружении оказалась значительная группировка наших войск. Но и после того бои продолжались с неослабевающей силой. В этом была немалая заслуга А. И. Еременко и его штаба. Несмотря на тяжелую и очень сложную обстановку, они весьма оперативно руководили боевыми действиями войск. Управление нарушилось только с 13 октября, когда Андрей Иванович получил тяжелое ранение и по распоряжению Ставки был эвакуирован в тыл, а штаб фронта сам подвергся нападению немцев и понес значительный урон.

В полосе 13-й армии главный удар противника пришелся на Суземку и Севск. Немцами была занята Середина Буда. Их танки устремились к Комаричам. В результате 13-я армия оказалась разрезанной на две части. Крупная танковая группировка врага, огибая с востока Брянские леса, где сосредоточились основные силы 13-й армии, двинулась на Карачев. Над нами нависла реальная угроза нового окружения. Замысел противника был яснее ясного: прижать наши дивизии к рекам Десна и Нерусса в районе Суземка - Трубчевск и здесь разгромить их.

Чтобы как-то восстановить положение, командующий 13-й армией генерал-майор Городнянский снял с фронта соседствовавшие с нами 6-ю и 143-ю стрелковые дивизии и перебросил их в район прорыва. Полоса обороны 132-й дивизии значительно расширилась. Наши [Схема 2] позиции вытянулись почти от самого Трубчевска до Зноби Новгородской.

А немцы между тем разгадали маневр, предпринятый командованием армии. От их воздушной разведки не ускользнул отход 143-й и 6-й дивизий. Вслед за отходящими частями устремилось до полка моторизованной пехоты, усиленной 30 35 танками и самоходными орудиями. Вскоре они достигли села Уралово и вышли, таким образом, во фланг нашей 132-й дивизии.

Положение у нас становилось очень трудным. Ослабленная в предыдущих ожесточенных боях, дивизия должна была, с одной стороны, прочно удерживать оборону по фронту, простиравшемуся на десятки километров, а с другой выставить достаточно сильный заслон на пути подвижной группы немцев, стремившейся сорвать перегруппировку войск 13-й армии.

Усложнилась обстановка и на правом фланге, где под натиском противника, форсировавшего Десну, начала отход на восток соседняя 3-я армия. В образовавшуюся там значительную брешь тоже стали просачиваться крупные подвижные группы врага, которые могли отрезать дивизию от остальных сил 13-й армии.

В моем резерве оставался только один батальон, усиленный двумя счетверенными зенитно-пулеметными установками на автомашинах и двумя 45-мм противотанковыми пушками. Пришлось задействовать и это. Перед командиром батальона капитаном П. В. Илюховым я поставил задачу: во что бы то ни стало остановить противника на нашем левом фланге.

Для одного батальона при столь скудных средствах усиления такая задача казалась невыполнимой. Но меня не покидала уверенность в том, что капитан Илюхов справится с ней.

Петра Васильевича Илюхова я хорошо знал еще с довоенного времени. Мы с ним вместе учились в школе имени ВЦИК, (были, правда, в разных ротах, но в одном и том же батальоне). По окончании школы он несколько лет служил в войсках, зарекомендовал себя волевым и инициативным командиром, но незадолго до войны уволился в запас. В армию тов. Илюхов возвратился вновь в 1941 году, и судьба опять свела нас вместе.

Помню, как спокойно выслушал меня Петр Васильевич, когда я ставил перед ним боевую задачу, и попросил только об одном: выделить для батальона несколько десятков бутылок с горючей жидкостью. У нас в запасе их было около сотни, и я тут же приказал начальнику химической службы передать все Илюхову. Комбат заметно повеселел.

- С таким запасом, товарищ генерал, мы целую танковую дивизию сможем задержать...

Я не скрывал от Илюхова, что посылаю его на очень рискованное дело, но не услышал в ответ ни дополнительных просьб, ни громких напыщенных фраз. Этот человек как-то очень тактично дал мне понять, что на него можно положиться: он либо погибнет с батальоном, либо остановит немцев.

Батальон Илюхова занял оборону у села Уралово, а я сам отправился на правый фланг дивизии, в 498-й стрелковый полк. Полковник Рухленко доложил мне обстановку. Она оказалась хуже, чем предполагал штаб дивизии. Во избежание охвата с фланга пришлось разрешить командиру полка несколько отвести свои подразделения. И хотя даже после этого маневра положение здесь оставалось весьма напряженным, сердце у меня болело за батальон Илюхова. Оттуда уже доносились резкие выстрелы танковых пушек, неумолчный треск автоматов, длинные очереди станковых пулеметов.

Я оставил 498-й полк и поспешил туда.

Противник намеревался во что бы то ни стало захватить Уралово. Из этого села открывался путь к переправам через реку Свига. Форсировать ее левее гитлеровцы не могли, так как там раскинулось болото, по справедливости названное Великим.

Бойцы Илюхова сражались самоотверженно. Каждый понимал, что, если их батальон дрогнет и отступит, вся дивизия будет окружена. Люди стояли насмерть. Наспех отрытые окопы заволокло плотное облако дыма и пыли от разрывов снарядов. В этом неестественном полумраке молниями сверкали выстрелы. Кое-где красноармейцы уже схватились врукопашную с гитлеровцами.

Капитана Илюхова я нашел не сразу Его НП располагался на небольшой высотке. Увидев меня, Петр Васильевич улыбнулся:

- Ну, вот... Сам командир дивизии прибыл... Без вас мне здесь, признаться, уж страшновато стало... И, вновь став серьезным, доложил:

- Справа батальон атакуют до двухсот вражеских автоматчиков с пятью танками. Против них были брошены пулеметные установки на машинах. Прикрываясь лесом, зенитчики выдвинулись незаметно и внезапно открыли шквальный огонь. Это, кажется, помогло - гитлеровцы откатываются назад...

Позиции батальона располагались так, что, атакуя их с любого направления, противник неизменно попадал под огонь пулеметов и противотанковых пушек.

- Как там? - спросил я, кивнув в сторону небольшого ручья, за которым накапливались вражеские танки.

- Держим, - спокойно отозвался Илюхов. - Там у нас взвод связи, вооруженный бутылками каэс.

- А сюда к нам давайте счетверенные установки, - распорядился я - Здесь непременно пойдут автоматчики.

- Такая команда уже дана, товарищ генерал. Установки сейчас прибудут.

Машины с зенитными пулеметами действительно не заставили долго ждать себя. С правого фланга, где только что была отбита довольно энергичная атака противника, они моментально переместились к центру. И вовремя. Потерпев неудачу на фланге, противник пытался атаковать позиции батальона в лоб. К наблюдательному пункту Илюхова уже приближались густые цепи немецких автоматчиков.

Капитан Илюхов вскочил на одну из машин и сам повел зенитчиков на новую огневую позицию. Восемь скорострельных пулеметов открыли огонь непроницаемой плотности. Они выбрасывали почти четыре тысячи пуль в минуту, и атака гитлеровцев опять захлебнулась.

Заметив, что вражеские автоматчики пытаются залечь, я приказал командиру роты, занимавшей центральное положение, немедленно контратаковать их. Рота стремительно бросилась вперед и вернула противника на его исходные позиции. Но в это время мы услышали шум боя слева, где находились двенадцать отважных связистов с бутылками, наполненными горючей жидкостью. Из леса застучали две наши сорокапятимиллиметровые пушки. Над кустарником, через который заходили в тыл батальону танки противника, поднялся густой черный дым. Как выяснилось позднее, герои-связисты сделали свое дело: они подожгли шесть вражеских машин. А тех, что уцелели, заставили повернуть вспять артиллеристы.

Вернувшийся на НП капитан Илюхов привел пленных. У большинства из них были знаки различия ефрейторов. Остальные оказались унтер-офицерами...

Батальон выполнил свою тяжелую задачу. И, наблюдая за его действиями, я лишний раз убедился, что, если командир сам проникнут активным стремлением к победе и умеет внушить решимость личному составу, можно смело рассчитывать на успех даже в том случае, когда противник обладает явным превосходством.

Я и теперь с благодарностью вспоминаю Петра Васильевича Илюхова, который, кстати сказать, так же мужественно действовал и в последующих боях. Под его командованием батальон одержал еще немало славных побед. И очень жаль, что Илюхову не довелось отпраздновать в кругу своих боевых друзей окончательную нашу победу над гитлеровскими захватчиками. В 1943 году) капитан был тяжело ранен и больше уже не вернулся) в строй...

3 октября нашими войсками был оставлен Орел, а спустя еще три дня Карачев и Брянск.

Дивизии 13-й армии сосредоточились в лесах, окруженные превосходящими силами врага. Несколько суток мы вели тяжелые бои, стремясь пробиться на юго-восток, но враг цепко держался за дороги на Орел, питавшие теперь всю ударную группировку Гудериана. Наши попытки перерезать эти пути окончились неудачей. Отбив все атаки, гитлеровцы усилили нажим на нас.

Из штаба армии поступило распоряжение готовить прорыв в другом направлении - на Севск. Но противник и сюда успел подбросить вполне достаточные свежие силы. 13-я армия несла в этих боях большие потери, и с каждым днем надежда на успех прорыва уменьшалась.

Командарм генерал-майор Городнянский вынужден был опять произвести перегруппировку войск. Обессиленные части были отведены, а на главном направлении предполагаемого прорыва стала сколачиваться новая ударная группа. В ее состав вошла и 132-я стрелковая дивизия.

В течение ночи на 9 октября нам предстояло выйти на юго-восточную опушку Брянских лесов и к рассвету занять исходные рубежи для решительного штурма села Негино. Но для этого необходимо было прежде всего незаметно оторваться от частей противника, которые находились перед дивизией.

Хорошо зная, что немцы нередко перехватывают наши радиопередачи и подключаются к линиям проводной связи, я в целях дезинформации отдал открытым текстом по радио, а затем продублировал и по телефону ложный приказ о наступлении дивизии в направлении Уралово - Хильчичи. В определенное этим приказом время - вечером 8 октября - был произведен короткий огневой налет из всех имевшихся у нас орудий по опорным пунктам противника. И тотчас же уже свернувшиеся стрелковые полки скрытно оставили свои позиции. Дивизия выступила на марш по глухим лесным дорогам в сторону Негино.

В этом селе фашисты укрепились прочно. Накануне здесь безуспешно пытались прорвать кольцо окружения две наши стрелковые дивизии - 6-я и 143-я. Отбив все их атаки, противник, по-видимому, успокоился.

Трудно было предположить, что советские войска смогут здесь в ближайшее время нанести еще один удар. А мы этим и воспользовались.

Спешно созданная небольшая ударная группировка приняла следующий боевой порядок: в центре, углом вперед, наступала 132-я стрелковая дивизия, как наиболее сохранившаяся; на флангах, несколько уступом назад - еще две дивизии. Артиллерия всех трех дивизий должна была сосредоточить свой огонь перед фронтом 132-й. Кроме того, мы были усилены пятью танками (два KB и три Т-34), а также получили в дополнение к имевшимся у нас еще 50 транспортных автомашин.

Исходное положение для атаки дивизии заняли в лесу. Но от опушки леса до переднего края обороны противника простирался совершенно открытый участок местности шириной 800 - 1000 метров. Его нужно было преодолеть в самом быстром темпе.

Учитывая, что противник не ожидает нашей атаки, мы решили ошеломить его не только внезапностью, но и необычным использованием имевшихся у нас средств. В лесу на дороге, ведущей в Негино, построились в колонну по одному все приданные нам танки и транспортные машины. В кузовах автомашин разместились бойцы, вооруженные гранатами, автоматами и винтовками. С открытием огня нашей артиллерией эта колонна, развив еще в лесу предельную скорость, должна была проскочить открытую местность и ворваться в Негино. А уже за ней, вернее, на ее флангах, используя лес как прикрытие, ринутся вперед и стрелковые полки.

Такой подход к решению поставленной перед нами задачи оказался верным. Наши танки и автоколонна почти без потерь ворвались в Негино и создали там страшную панику. Противник почти без боя оставил этот хорошо укрепленный опорный пункт, теряя по пути пушки и бронетранспортеры, автомашины и мотоциклы.

На всем участке прорыва сразу обозначился несомненный успех. После падения Негино наши дивизии с боем овладели деревнями Шилинка, Алешковичи и двинулись дальше. Выход из непосредственного окружения был открыт.

В ворота, пробитые нами, сразу же хлынули другие части. В особенности торопились тылы, внося путаницу в наши боевые порядки.

Гитлеровское командование срочно стягивало к месту прорыва свежие силы. Вражеская авиация и артиллерия обрушили на освобожденные нами деревни и на дороги, заполненные войсками, тысячи бомб, снарядов, мин.

Я связался по радио с командующим армией и доложил ему обстановку. Генерал Городнянский поздравил меня с успехом и поставил дополнительную задачу: ускорить движение в сторону Хинельского лесокомбината (труба его маячила на горизонте) и надежно прикрывать справа движение главных сил 13-й армии.

Пока мы разговаривали, вокруг радиостанции разорвалось несколько снарядов, и осколки проносились так близко, что свист их был слышен мне через наушники. Но, к счастью, все обошлось благополучно. Даже рация не пострадала.

Части 6-й и 143-й стрелковых дивизий прочно удерживали "коридор", проделанный в обороне противника. А наши полки, свернувшись в предбоевые порядки, двинулись по открытой местности на юг, стремясь поскорее достигнуть села Быки, за которым начинался лес, тянувшийся от самой Десны до Севска. Там же находился и Хинельский лесокомбинат, превращенный немцами в сильный опорный пункт.

Весь день над нами кружили немецкие самолеты, нещадно бомбя и обстреливая колонны. Было уничтожено много наших транспортных машин. Имелись потери и в людском составе. Но, несмотря ни на что, мы продолжали продвигаться в указанном командармом направлении.

По достижении лесного массива, где уже не страшна была фашистская авиация, я объявил привал и распорядился, чтобы бойцы подожгли копны сена, стоявшие на полях. В наступающей темноте это облегчало ориентировку красноармейцам и командирам, подходившим по разным дорогам к назначенному месту сбора. А кроме того, не имело смысла оставлять гитлеровцам такие запасы фуража.

С наступлением сумерек заметно похолодало. Ночью пошел мокрый снег. Бойцы грелись у костров. Проходя мимо одного из таких костров, я услышал дружный смех. Меня он не удивил. Горький опыт подсказывал, что люди стараются добрыми шутками отогнать мысли о том тяжелом положении, в котором мы находимся.

Этой же ночью удалось установить связь с местными партизанами. В штаб дивизии прибыли представители их отряда. Долго беседовал с ними, выясняя обстановку в полосе прорыва и по оси дальнейшего движения.

С рассветом полки опять построились в колонны и двинулись в путь. Первой опасной преградой на этом пути был Хинельский лесокомбинат. От партизан мы узнали, что там за надежными укреплениями располагается пехотный батальон противника. Ликвидацию этого вражеского опорного пункта я поручил полковнику Рухленко. Он прихватил с собой в качестве проводников нескольких партизан и успешно справился с поставленной задачей. Кратчайшая дорога в сторону фронта опять была свободна.

Прошли Хвощевку. Утро выдалось погожее, на небе - ни облачка. От ярких и еще теплых солнечных лучей начал таять молодой снежок, покрывший нарядной белой скатертью окрестные села и холмы. По оврагам побежали ручейки, раскисли дороги. Движение наше затруднилось. Лошадь, на которой я ехал верхом, то и дело оступалась. Шагавшие рядом бойцы буквально вязли в глинистом месиве.

С нечеловеческими усилиями полки перевалили гряду высот. И как раз в это время разведчики снова обнаружили на нашем пути противника. Лежавшие перед нами на шоссе Глухов - Севск деревни Познятовка и Веселая Калина были, видимо, хорошо укреплены. Но у нас не было выбора. Следом за нами двигались главные силы 13-й армии. Хочешь не хочешь, надо было вступать в новый бой.

Нам посчастливилось захватить достаточно словоохотливого пленного. Он подтвердил наши предположения в отношении Познятовки и Веселой Калины. Кроме того, от пленного мы узнали, что в обеих этих деревнях расположились на отдых мехчасти, совершающие марш.

Нашего появления здесь противник, по-видимому, не ожидал, и я решил воспользоваться этим. Дал команду полкам: немедленно развернуться в боевой порядок.

Центром вражеского расположения была деревня Веселая Калина, вытянувшаяся по обе стороны шоссе Глухое - Севск. Именно там между домами просматривались танки и бронетранспортеры. Несколько северо-восточнее, в Познятовке, была только пехота.

Для главного удара я избрал направление Познятовка - Доброе Поле. Здесь должны были наступать 605-й и 712-й стрелковые полки (впереди 605-й и левее, уступом за ним, 712-й). Справа через лес, в обход Веселой Калины, шел в атаку 498-й стрелковый полк, усиленный отдельным разведывательным батальоном.

Фронтально, с целью отвлечения внимания противника, эту же деревню атаковали наши артиллеристы и саперы. С этим сводным отрядом находился я сам.

Первыми завязали бой 605-й и 712-й стрелковые полки. Он был скоротечным и очень результативным. Гарнизон, оборонявший Познятовку, удалось уничтожить почти полностью.

Жаркая схватка разгорелась и на правом фланге.

Из леса за Веселой Калиной до нас доносились неумолчная трескотня автоматов и винтовочных выстрелов, грохот разрывающихся гранат, крики "ура".

В моем сводном отряде дела шли куда хуже. Атаковать деревню в лоб было почти невозможно. Немецкие пулеметы, располагавшиеся на чердаках крайних домов, простреливали все пространство перед Веселой Калиной. Под их губительным огнем артиллеристы и саперы залегли на заснеженном мокром поле. Время от времени над поредевшими боевыми порядками сводного отряда вздымались кверху темные султаны от разрывов вражеских снарядов.

Оценив обстановку, я распорядился перенести усилия отряда на левый фланг. Там фашисты держались менее устойчиво - в тыл им уже заходили подразделения 605-го стрелкового полка.

Поднял бойцов в атаку и помчался вперед вместе с ними. В руках у меня был автомат, в карманах - гранаты. Навстречу - целый рой пуль. Одна из них обожгла бок, но я не остановился, боль показалась тогда незначительной.

Все ближе и ближе вражеские траншеи. Гитлеровцы уже покинули их, но залегли под своими машинами, продолжая отстреливаться. Мы схватились за гранаты. Подожгли несколько бензоцистерн. Дым окутал деревню.

Автоматные очереди противника все злее полосуют воздух. А мой ППШ замолк опустел магазин. Я вынул пистолет... Еще рывок - и мы в самой деревне. Гарнизон Веселой Калины взят в клещи с двух сторон, и судьба его теперь решена...

Вот и дом, откуда с таким упорством вел огонь вражеский пулемет. В проеме чердачного окна я увидел вражеских офицеров. Метнул туда гранату. Дымом и пылью окуталось все вокруг. Я на какое-то мгновение остановился, чтобы осмотреться. И тут из-за угла противоположной хаты выскочил гитлеровец. Он, наверное, давно приметил меня, так как я имел, пожалуй, самый высокий рост в цепи наступающих. Фашист вскинул свой автомат, дал очередь. Я упал как подкошенный, почувствовав удар страшной силы по обеим ногам...

Что было дальше, не помню. Когда пришел в себя, почувствовал, что меня куда-то волокут по сырой, холодной земле. Но кто и куда? Может быть, немцы? Решил про себя: "Живой в плен не сдамся". Рука коснулась кобуры, и я весь похолодел: кобура была пуста.

К счастью, тут же услышал родную русскую речь - значит, тащат свои. Вспомнил, что, идя в атаку, пистолет держал в руке, и сообразил: видимо, он выпал у меня, когда я потерял сознание.

Через некоторое время медсестра перевязала раны. Ее заботы сосредоточились прежде всего на том, как остановить кровотечение. Крови я потерял много, но чувствовал себя еще довольно бодро.

Тем временем прибыла повозка, запряженная парой лошадей. Я потребовал, чтобы меня уложили в эту повозку так, чтобы можно было наблюдать за обстановкой и продолжать руководить боевыми действиями...

К вечеру мы окончательно выбили немцев из Веселой Калины. Жалкие остатки их гарнизона бежали в юго-западном направлении, оставив на месте боя несколько десятков транспортных машин, мотоциклов и большое количество оружия. Но и наши потери оказались значительными. Смертью храбрых пали в этом бою многие бойцы и офицеры.

Уничтожив еще одну преграду на своем пути, 132-я стрелковая дивизия снова двинулась на соединение с войсками фронта. Вокруг опять был лес, служивший нам хорошим укрытием от авиации врага. В деревнях колхозники снабжали бойцов хлебом и другими продуктами.

На нашем пути лежала и деревня - Малиновка, ныне известная всему миру как родина Никиты Сергеевича Хрущева. Но тогда никто из нас не знал об этом.

Жители этой скромной деревни помогали дивизии, чем могли. Они по-братски разделили с нами последние запасы продовольствия и сообщили очень ценные для нас сведения о передвижении немецких войск...

С каждым днем мне становилось все труднее командовать дивизией. Самочувствие ухудшалось: ведь я еще не получил настоящей медицинской помощи, и опытные люди резонно опасались, как бы у меня не началась гангрена.

Мы фактически уже вырвались из объятий врага. Наиболее "глазастые" из наших разведчиков ясно видели впереди советские кавалерийские разъезды. Но я был вынужден приостановить движение. Позади нас оставались так называемые главные силы 13-й армии, а на флангах все еще "сидел" противник. Если дивизия уйдет вперед, враг снова замкнет кольцо окружения, и частям 13-й армии придется опять осуществлять прорыв.

Время тянулось ужасно медленно. Наши не подходили, а противник накапливал все больше сил у нас на флангах.

В небольшую лесную деревушку, где разместился штаб нашей дивизии, первым из управления армии прибыл начальник разведотдела. Он передал мне благодарность командарма за успешные боевые действия и категорическое приказание: прочно удерживать занятый рубеж.

Не успел я распрощаться с начальником армейской разведки, как в избу ко мне вошел член Военного совета 13-й армии бригадный комиссар М. А. Козлов. Он тоже начале благодарностей, а потом, присмотревшись ко мне повнимательнее, настойчиво порекомендовал передать командование дивизией начальнику штаба и немедленно направляться в армию. Марк Александрович уверял, что там мне будет удобнее, и чувствовалось, что он искренне желает сделать для меня как можно лучше.

Всесторонне оценив обстановку, а самое главное, осознав, что в моем состоянии нельзя по-настоящему руководить дивизией, я принял предложение тов. Козлова. Для сопровождения меня в штаб армии была выделена небольшая группа человек восемь красноармейцев и во главе их - замечательный командир майор В.Г. Серяков.

Часам к 16 дня мы без каких бы то ни было приключений прибыли в указанный нам район. Штаб армии размещался рассредоточенно по отделам на довольно большой площади, включавшей несколько полян и рощиц. Здесь все было, как говорят, "на живую нитку" и напоминало даже не бивуак, а кратковременный привал.

Первым ко мне подошел генерал Городнянский. Тепло поздоровался и, выразил самое искреннее соболезнование по поводу моего тяжелого состояния.

Затем стали появляться старые боевые друзья.

Я по-прежнему лежал в повозке. Повернуться мне было трудно. Страшно болели забинтованные ноги. На одну из них была наложена шина.

Навестил меня здесь и тов. Козлов. От него я узнал, что обстановка резко ухудшилась. Противник появился на флангах и перед фронтом армии, образуя опять кольцо окружения. Предстояли новые напряженные бои. Главная роль в них и на этот раз отводилась 132-й стрелковой дивизии.

Под конец нашей беседы член Военного совета сказал:

- Тащить вас с первым эшелоном управления считаем нецелесообразным. Там больше риска, а с таким ранением, как ваше, рисковать не следует. Оставайтесь на попечении у заместителя командующего по тылу генерала Халюзина. Он возглавляет наш второй эшелон, и ему в отношении вас уже даны указания...

Вот тут-то я и пожалел, что оставил родную дивизию. Все, что происходило в тот час вокруг меня, отнюдь не прибавляло бодрости. Люди суетились. Поспешно сливали из автомашин горючее, заправляли им те, что были нужнее, а остальные поджигали. Тут же жгли и бумаги, и какое-то имущество. Словом, было что-то близкое к панике.

Предчувствия меня не обманули. Я, в моем беспомощном состоянии, вскоре был предоставлен самому себе... Неприятно об этом сейчас вспоминать, но приходится; Среди чутких и заботливых начальников нашлись, к сожалению, и бездушные формалисты, для которых бумаги оказались дороже людей. К числу таких я должен отнести в первую очередь генерала Г. А. Халюзина.

Вечером он подошел к моей повозке и заговорил каким-то неприятным скрипучим голосом:

- Видите ли, товарищ Бирюзов, вы тяжело ранены, передвигаться можете только в повозке, а мы вынуждены следовать вне дорог и к пяти часам утра должны быть у места намеченного прорыва. Кроме того, со мной архивы, секретные документы армии. Мне поручено доставить их в целости и сохранности... В общем, сами понимаете, не могу я из-за вас рисковать всем остальным...

Горькая обида закипела во мне. Скрипнув зубами, я прервал Халюзина:

- Уходите. Выполняйте свою задачу. Обойдусь и без вас.

Мне трудно было различить во тьме выражение его лица, но он, кажется, даже улыбнулся, обрадованный тем, что с его плеч свалилась такая обуза. Не сказав больше ни слова, не выразив даже притворного сожаления, Халюзин повернулся и быстро зашагал прочь.

Решение напрашивалось только одно: с помощью горстки боевых товарищей возвратиться к месту прорыва, осуществленного нашей дивизией, где, по-видимому, была еще возможность проскочить через жидкие заслоны врага.

По дорогам рядом с нами, сзади и впереди двигался нескончаемый людской поток. Тут были представители различных частей и тыловых учреждений. Ночь стояла темная, дождливая и холодная. Всюду - непролазная грязь. Пара лошадей с трудом тащила павозку, в которой я лежал.

К рассвету 18 октября мы достигли шоссе Рыльск - Дмитриев Льговский. Главные силы 13-й армии уже миновали его. Справа и слева слышались отзвуки далекого боя. Местность впереди была занята небольшими отрядами врага.

Кто-то из нашей группы предложил укрыться в лесу, переждать до следующей ночи. Я с этим согласиться не мог. Пока шел бой на широком фронте и гитлеровцы не успели еще плотно занять прорванный рубеж, нам легче было пробиться к своим, а ночью мы могли оказаться в одиночестве.

У обочины шоссе, в кустарниках, собралось немало бойцов, отставших от своих частей и стремившихся выйти из окружения. Вместе они представляли серьезную силу. Требовалось только организовать и возглавить их.

Приказал передать голосом вправо и влево: всем приготовиться к атаке. Используя кустарник как укрытие, бойцы поползли ближе к шоссе и по моей команде открыли огонь, закидали немцев гранатами. Лошади, на которых меня везли, подгоняемые лихими ездовыми, неслись галопом. Я еле удерживался за грядки повозки. Потревоженные раны нестерпимо болели. Но все эти муки оказались ненапрасными. В какое-то мгновение мы очутились по другую сторону дороги. Сзади валялись трупы фашистов. В нашем же стихийно образовавшемся отряде потерь почти не было...

Ободренные успехом, мы достигли вскоре реки Свапа у села Нижне-Песочное. Там сосредоточились наши войска, переправлявшиеся на восточный берег. Артиллерия противника все время обстреливала переправу. У реки царила невообразимая сутолока. Но едва мы остановились, к моей повозке подошел незнакомый, по-кавалерийски щеголеватый командир:

- Послан к вам, товарищ генерал, полковником Кулиевым. Имею приказание переправить вас на другой берег. Лодка у меня наготове. Сейчас же переправимся и доставим вас в Льгов.

Я от души стал благодарить незнакомого кавалериста. Он только кивнул головой и немедленно приступил к делу. Меня бережно приподняли с повозки, положили на носилки и перенесли в лодку. На реке то там, то здесь поднимались всплески от разрывов мин и снарядов. Бойцы налегли на весла, и лодка быстро понеслась к заветному восточному берегу.

Итак, 18 октября мы переправились через Свапу и соединились с оборонявшимися на этом новом рубеже войсками Брянского фронта. Здесь была и 132-я стрелковая дивизия. Она в третий раз успешно вышла из вражеского окружения.

Вскоре меня посетил замечательный человек - генерал А. И. Ермаков. Его я хорошо знал по Харьковскому военному округу. Там он был до войны комиссаром штаба, а здесь возглавлял оперативную группу. Ермаков принял деятельное участие в моей судьбе. Мне была оказана более квалифицированная медицинская помощь. Потом меня поместили в дрезину и отправили в Воронеж - в тыловой госпиталь.

Перед отправкой я поинтересовался судьбой ездового и других бойцов, которые сослужили мне такую большую службу. Оказалось, что многие из них погибли: вражеский снаряд настиг их на мосту во время переправы. Я всегда храню и буду хранить благодарную память об этих простых советских людях, хорошо понимавших свой воинский долг и свято выполнявших законы войскового товарищества.

На протяжении трех с лишним месяцев 132-й стрелковой дивизии пришлось вести ожесточенные бои с противником, пытавшимся окружить и уничтожить нас. За это время она прошла под огнем сотни километров непередаваемо тяжелого пути нашего отступления. Тысячи уничтоженных вражеских солдат и офицеров, множество подбитых танков, орудий, машин и другой техники - таков итог ее боевых дел с момента прибытия на фронт до переправы через реку Свапа.

Правда, и в самой дивизии потери были немалыми. Часть бойцов, отстав от своих подразделений, не смогла выйти из окружения и влилась потом в отряды брянских партизан. Некоторые из них оказались в знаменитом партизанском соединении дважды Героя Советского Союза Сидора Артемьевича Ковпака. В дружной семье ковпаковцев особенно пришлись ко двору бывшие мои сослуживцы А. Ф. Тютерев и один из лучших наших разведчиков И. И. Бережной. Первый стал в партизанском соединении командиром батальона, второй был начальником штаба полка.

Кое-кто попал, конечно, и в плен к гитлеровцам. В подавляющем большинстве это были тяжело раненные, и они изведали жуткую участь узников фашистских лагерей смерти.

Однако в основном все подразделения дивизии вырвались из трехкратно смыкавшегося вокруг них вражеского кольца. Ядро дивизии, ее костяк, сохранился.

Свою беспримерную стойкость, силу духа и несгибаемую волю к победе бойцы 132-й, как и все защитники Родины, черпали в неиссякаемом роднике великих идей ленинизма, в руководстве Коммунистической партии. Как бы тяжело ни было нам, мы не сомневались в нашей конечной победе, в неизбежном разгроме черных сил фашизма, в торжестве правого дела. И это было самым сильным нашим оружием, перед которым не могли устоять ни крупповская броня, ни спесь гитлеровских головорезов, привыкших к легким, победам на Западе.

Вспоминая сейчас то тяжелое время, я с глубоким удовлетворением отмечаю, что даже в самые критические моменты у нас на высоте была дисциплина. Bce приказы выполнялись четко и беспрекословно. Каждый ревностно оберегал доброе имя своей дивизии, боевые традиции своей части.

Однажды при выходе из окружения был убит знаменщик 498-го стрелкового полка, несший прославленное знамя красноуфимцев. Эту боевую реликвию тотчас же принял в свои руки командир комендантского взвода. Ему тоже не посчастливилось в том тяжелом бою. Он получил смертельное ранение в грудь. Кровь героя обагрила алое полотнище. Но снова нашлись заботливые и мужественные солдатские руки, которые подхватили знамя, понесли его дальше вперед и с честью донесли до самой Эльбы.

В этом частном эпизоде нашли, мне кажется, концентрированное выражение высокие морально-боевые качества наших войск. Но я был бы не объективен и просто смешон, если б стал утверждать, что 132-я стрелковая дивизия являлась редким исключением из общего правила. Как раз наоборот! Она была одним из наиболее типичных соединений Красной Армии. То, что делали мы, делало большинство, и это по-своему засвидетельствовал даже Гейнц Гудериан, с которым нам довелось скрестить оружие в первые месяцы Великой Отечественной войны. "...Русским генералам и солдатам свойственно послушание. Они не теряли присутствия духа даже в труднейшей обстановке 1941 года".

Так писал Гудериан спустя много лет в статье "Опыт войны с Россией". И это его вынужденное признание вполне соответствует действительности.

Глава третья. Под Орлом

1

В госпитале я пробыл недолго. Хотя раны еще и не зажили, мне не терпелось поскорее вернуться в родную дивизию. Так с костылем, прихрамывая, я и прибыл в Москву в один из январских дней 1942 года.

Начальник управления кадров генерал-майор А. Д. Румянцев принял меня очень хорошо. Но то ли мой вид вызвал у него сомнения, то ли действительно ощущалась острая нехватка в штабных работниках высшего звена, только вместо возвращения на старую должность он предложил мне совсем другое:

- Хотим назначить вас начальником штаба резервной армии.

В этом предложении был, конечно, резон. Я хорошо знал штабную работу (одно время служил в штабе Харьковского военного округа начальником оперативного отдела). Однако меня всегда влекло больше к непосредственной деятельности в войсках - казалось, что на посту командира принесу больше пользы.

Поблагодарив тов. Румянцева, я решительно отказался от нового назначения и попросил не разлучать меня со 132-й дивизией. Просьба моя была уважена.

Не теряя времени, выехал на фронт. Оттуда в последнее время шли радостные вести: наши войска нанесли сокрушительное поражение немецко-фашистским полчищам под Москвой и отбросили их на сотни километров от столицы. Наступление, в котором участвовали армии многих фронтов, продолжалось. О таком наступлении мечтали мы все с первых дней войны, и я не мог оставаться только свидетелем этих великих событий.

132-я стрелковая дивизия, как и прежде, входила в состав 13-й армии, которой командовал теперь уже шестой человек - генерал Н.П. Пухов. Наступательные Действия здесь к моему приезду успели закончиться. Весь Брянский фронт опять перешел к обороне.

Полоса, занимаемая нашей дивизией, простиралась с фланга на фланг до 40 км. Мне пришлось немало попутешествовать - где на машине, где на санях, а где и на лыжах или пешком, - чтобы побывать во всех частях, осмотреть оборонительные сооружения, приглядеться к людям. Личный состав по сравнению с осенью. обновился. Но встречалось еще немало старых бойцов, с которыми я вместе испил горькую чашу и прошел суровую школу первых месяцев войны. Да и те, что прибыли в дивизию после моего отъезда в госпиталь, успели уже понюхать пороху. Дивизия участвовала в зимнем наступлении, освобождала от противника Елец и Ливны. Люди гордились этим и рвались к новым боям. Разговоры в окопах велись только об одном - как бы Поскорее прогнать с нашей земли фашистских оккупантов. Это очень радовало.

Был и еще один приятный сюрприз. За участие в тяжелых оборонительных боях осенью 1941 года, когда наша 132-я стрелковая дивизия нанесла значительный урон врагу, Советское правительство наградило меня орденом Ленина. От имени Президиума Верховного Совета СССР награду вручил мне командующий армией.

Не обошлось, впрочем, и без огорчений.

Исчерпав свои возможности для наступления по всему фронту, 13-я армия продолжала наносить противнику отдельные удары с ограниченными целями. Но Даже такие бои местного значения становились для нее все труднее.

Гитлеровцы стали приходить в себя после первых сокрушительных ударов наших войск под Москвой и приняли ряд мер, обеспечивавших большую устойчивость их обороны. У них появились многочисленные минные поля, густая сеть проволочных заграждений, разветвленная система траншей и ходов сообщения, дзоты, контролирующие многослойным огнем все подступы к переднему краю. В занятых противником населенных пунктах почти все здания были приспособлены для длительного огневого сопротивления.

И вот однажды я получаю приказ: взять штурмом Красный хутор. Этот населенный пункт располагался против нашего левого фланга. Стоял он на обратных скатах поднимавшейся перед нами высоты, и как ни изощрялись наблюдатели, им не удавалось основательно просмотреть, какова там система обороны. А время шло уже к весне, глубокий снег стал совсем рыхлым. Наступать по такому снегу - чистое наказание.

Правда, нам придали лыжную бригаду, но и она не выручила. Лыжники попробовали стать на лыжи и тоже утопли в снегу. Использовать лыжи как средство передвижения оказалось невозможно, а потому организовать стремительный бросок по снежной целине для маневра в обход вражеского узла сопротивления мы не сумели.

Все это чрезвычайно осложняло выполнение поставленной перед нами задачи. Да и в случае удачного ее решения захват Красного хутора не сулил нам ничего хорошего. Заняв его, наши выдвинувшиеся вперед подразделения очутились бы в своеобразной западне: со стороны противника хутор отлично просматривался и простреливался прицельным огнем.

Оценив должным образом обстановку и прикинув наши возможности, я поделился своими сомнениями с командующим армией. Выслушав меня, Н. П. Пухов заявил:

- Ничего не могу сделать, это приказ фронта.

Пришлось отбросить все сомнениями приступать к делу. Мы произвели тщательную рекогносцировку, выделили необходимые силы. Захват Красного хутора решено было осуществить силами 498-го стрелкового полка (им командовал теперь майор Б. Д. Маркин) и лыжной бригады. Для поддержки их на участок прорыва выдвигались гаубичный полк и один дивизион пушечного полка. Дать сюда больше артиллерии я не мог, так как это сделало бы уязвимой оборону дивизии в центре и на правом фланге. Использовать имевшиеся у нас танки тоже оказалось невозможным: снежный покров был настолько обилен и рыхл, что они сразу же останавливались.

В течение ночи предназначенные для атаки подразделения сосредоточились на исходном рубеже. На рассвете был произведен огневой налет, и лыжники двинулись в обход вражеского узла сопротивления с левого фланга. Роты 498-го стрелкового полка под прикрытием огня поддерживающей артиллерийской группы повели наступление на позиции противника в лоб.

В бинокль хорошо было видно, с каким неимоверным трудом бойцы метр за метром продвигались вперед, преодолевая тяжелый мокрый снег, увязая в нем буквально по грудь. Противник открыл по ним огонь из всех видов оружия. Появились раненые и убитые, а до рубежа атаки было еще далеко.

Стало ясно, что в этих условиях и лыжная бригада, и 498-й стрелковый полк будут просто истреблены еще до броска в атаку. Не было никакого смысла продолжать это заранее обреченное на неудачу наступление. И, посоветовавшись с комиссаром дивизии Н. П. Петровым, я приказал прекратить дальнейшее продвижение, окопаться в снегу, а с наступлением сумерек отойти всем на свои исходные позиции.

По возвращении на свой КП немедленно связался у с начальником штаба армии и доложил, что наступление было неудачным. Генерал Петрушевский ответил на это очень лаконично:

- Для вас, видимо, будут большие неприятности - вы самовольно отменили боевой приказ...

И уже самый тон, каким были сказаны эти слова, не предвещал ничего хорошего.

2

В предчувствии обещанных неприятностей я сел с комиссаром за стол, чтобы впервые за целый день поесть. Это был для нас и завтрак, и обед, и ужин.

Только успели мы попробовать наваристых солдатских щей, как раздался телефонный звонок. Я подошел к аппарату, взял трубку:

- Сто двадцать пятый слушает...

В ответ слышу голос командарма:

- Товарищ Бирюзов, сдайте хозяйство начальнику штаба, а сами незамедлительно явитесь к нам.

Недавним разговором с тов. Петрушевским я уже был подготовлен к такому обороту дел и потому не стал задавать командующему никаких вопросов. Молча повесив трубку, повернулся к комиссару:

- Вот, Николай Петрович, и довоевались. Приказано явиться в штаб армии, а дивизию сдать.

Тут же вызвал начальника штаба подполковника М. А. Дудкина и объявил ему, что с этой минуты он вступает в командование. Потом простился со всеми, кто был на КП, и в сопровождении своего адъютанта двинулся в путь.

Но прибыть в штаб армии к сроку оказалось не простым делом. В который уже раз я снова убедился, что на войне всегда нужно быть готовым к любой неожиданности.

На нашем пути была река Сосна. За ней, в городе Ливны, располагались тылы дивизии.

К переправе мы подъехали часам к восьми вечера, когда уже совсем стемнело.

Сосна, в обычном своем состоянии неширокая и спокойная, в половодье казалась грозной. Она разлилась, затопив берега. По ней плыли льдины, с треском ломавшиеся у опор железнодорожного моста. Там берега реки сходились ближе, течение было сильнее и льдины громоздились одна на другую, кружились в водовороте.

И вот через такую-то реку нам предстояло переправляться впотьмах на легкой надувной лодке А-3.

Лодкой управляли саперы, и держались они очень уверенно. Но едва мы достигли середины реки, как мотор заглох. Нас понесло вниз, к мосту. Крупная льдина сильно ударила в борт лодки, отчего один сапер, лихо восседавший на нем, потерял равновесие и свалился в воду. Течением сразу подхватило его, и он быстро исчез из виду.

Нельзя было оставлять человека в беде. Мы занялись поисками тонущего красноармейца. Мой адъютант старательно шарил лучом карманного фонарика по поверхности реки. И не напрасно: закоченевший, уже выбившийся из сил боец был наконец обнаружен. Но втащить его в лодку оказалось нелегко: мешали крутые борта. Сапер в намокшей шинели все время соскальзывал с них. А тем временем лодка попала в стремнину, мы вот-вот должны были врезаться в ледяной затор или разбиться об опоры моста.

На раздумье времени не оставалось. По моей команде саперы принялись грести изо всех сил. В конце концов нам удалось пересилить течение, причалить к берегу. Однако там нас поджидали новые трудности. Береговой склон был очень крут, а покрывавший его и подтаявший днем снег превратился в ледяную корку. Больших усилий стоило вскарабкаться наверх, к ожидавшей меня машине.

Лишь к полуночи добрался я до штаба армии. Ни к командующему, ни к члену Военного совета попасть не удалось. Они долго дожидались меня и, не дождавшись, ушли отдохнуть. Через дежурного командира мне был вручен пакет, адресованный генералу М.И. Казакову, и передано приказание: немедленно выехать в Елец в распоряжение штаба фронта.

Подъезжая к Ельцу, я все больше и больше задумывался над тем, что же ждет меня впереди, какой ответ придется держать за неудачное наступление? И с беспокойством поглядывал на тщательно запечатанный пакет.

С начальником штаба фронта Михаилом Ильичом Казаковым я был знаком, но на какие-либо скидки с его стороны не рассчитывал. А потому представился ему самым официальным образом и подал привезенный пакет. К моему удивлению, Михаил Ильич отнесся ко мне очень приветливо:

- Вот и хорошо, что прибыл...

"Что же тут хорошего? - невольно подумал я. - Радоваться как будто нечему..."

Все еще недоумевая по поводу оказанного мне теплого приема, я отправился к командующему войсками Брянского фронта генерал-лейтенанту Филиппу Ивановичу Голикову. Тот тоже встретил улыбкой и почти теми же, что и Казаков, словами. Но, заметив, видимо, на моем лице выражение недоумения и беспокойства, сразу же задал вопрос:

- Вы что, недовольны?

- Да чем же, собственно, мне быть довольным?

- Как это чем? - в свою очередь удивился Филипп Иванович. - Вам не нравится новая должность?

Стараясь сохранить подобающее случаю спокойствие, я заметил, что о новой должности судить пока не могу, поскольку об этом со мной еще никто не беседовал.

- Ах вот что! - отозвался командующий фронтом. - Ну тогда слушайте: вы назначаетесь начальником штаба вновь формируемой сорок восьмой армии.

Это было для меня новой и еще большей неожиданностью. На этот раз я даже растерялся и вместо решительного отказа от предложенной должности обронил короткое:

- Есть!

И этим одним словом судьба моя была решена окончательно и бесповоротно. Я стал начальником штаба 48-й армии.

Вопроса о прекращении наступления на Красный хутор никто больше не поднимал. По-видимому, мое решение не развивать дальше эту чреватую для нас большими потерями так называемую частную операцию получило молчаливое одобрение со стороны командования фронта. Да и не время было толковать о каких-то частных операциях: Ставка дала директиву о подготовке крупного наступления на харьковском направлении. В этом наступлении одновременно участвовали два фронта - Брянский и Юго-Западный. Ударная группировка Брянского фронта должна была сосредоточиться в районе Касторной, а Юго-Западного - в районе Барденково. Сходящимися ударами из этих районов требовалось окружить и разгромить харьковскую группировку противника, освободить Харьков. В состав ударной группировки Брянского фронта входила и вновь создаваемая 48-я армия.

Размах предстоящего наступления и важность задачи, возлагавшейся при этом на 48-ю армию, захватили меня. Не теряя ни одного дня, я направился к новому месту службы - в армию, которая существовала пока только на бумаге. Ее нужно было создать из дивизий и бригад, выделяемых фронтом и прибывающих из глубокого тыла.

3

Все заботы о формировании армии и ее управлении легли на мои плечи. Александр Григорьевич Самохин, назначенный на должность командующего, еще не прибыл из Москвы.

Радовало то, что на укомплектование штаба и многочисленных армейских служб к нам направлялись генералы и офицеры, уже имевшие боевой опыт. Среди них преобладали молодые, энергичные и хорошо подготовленные люди. Все горели желанием работать как можно лучше. Но особенно выделялся в этом отношении начальник связи полковник С. С. Мамотко - человек, отлично знавший свое дело, блестящий организатор и безупречный коммунист. Он очень хорошо помогал мне в те дни, как, впрочем, и во все последующее время нашей совместной службы.

Вскоре все мы выехали в Касторную. Туда из разных мест стягивались наши дивизии и бригады. Всего в состав 48-й армии было включено свыше десятка соединений. Их требовалось встретить на местах выгрузки из эшелонов, своевременно вывести в намеченный район сосредоточения и в самые сжатые сроки подготовить к предстоящему наступлению. Штабу и мне лично пришлось работать днем и ночью.

Через несколько дней поступило сообщение о вылете из Москвы нашего командарма. С генералом Самохиным я встречался один раз накануне войны в Генеральном штабе, когда меня "сватали" на военно-дипломатическую работу. Тогда он только что вернулся из захваченной гитлеровцами Югославии, где служил военным атташе.

Самолет командарма должен был приземлиться в Ельце. Трудно было оторваться от неотложных дел, навалившихся на меня, но я решил все же встретить командующего на аэродроме. К этому обязывали неписаные правила элементарной вежливости. А кроме того, я считал своим долгом поскорее ввести командующего в курс наших забот и намеревался уже по пути из Ельца в Касторную подробно доложить ему, сколько дивизий и бригад к нам прибыло, в каком состоянии они находятся и где в данный момент сосредоточены.

На аэродроме никто не мог сказать точно, когда прибудет интересовавший меня самолет. В томительном ожидании прошло около пяти часов. Терпение мое было исчерпано, и, посоветовавшись со штабом фронта, я возвратился к себе в Касторную.

Вечером, однако, из штаба фронта последовал тревожный запрос:

- Где командарм? Почему его нет до сих пор? В ответ я повторил то, о чем уже докладывал с Елецкого аэродрома. Мне возразили:

- Утром Самохин вылетел из Москвы.

4

Пришлось заняться розысками командарма. Стал звонить по телефону во все бригады и дивизии. Его нигде не было. Не появился тов. Самохин и на следующий день. А через сутки наши связисты перехватили радиопередачу противника, из которой явствовало, что Александр Григорьевич по ошибке совершил посадку не в Ельце, а в оккупированном немцами Мценске. Там он был пленен, и враг завладел при этом оперативной директивой нашего Верховного Главнокомандующего.

Дорого обошлась беспечность людей, отправивших генерала Самохина с недостаточно опытным летчиком, который потерял в воздухе ориентировку. Ставке пришлось пересмотреть сроки готовившегося наступления, изменить направление наших ударов по противнику. Но и это не спасло нас от неудач. У меня нет никакого сомнения в том, что трагический эпизоде генералом Самохиным сыграл свою роковую роль и в какой-то мере предопределил печальный исход наступления на Харьков в мае 1942 года.

По-иному сложилась в связи с этим событием и судьба 48-й армии. Перед нами была поставлена новая задача - готовиться к наступлению не на Харьков, а на Орел из района севернее Ливны. Для этого армию следовало перебросить на значительное расстояние в условиях весенней распутицы. Благодатный чернозем превратился в тестообразное месиво, покрывавшее все поля и дороги. В разоренных врагом деревнях не оказалось корма для лошадей, а подвоз фуража из тыла был сильно затруднен. Нередко возникали перебои и с горючим для автотранспорта, и с продовольствием.

Люди на себе несли боеприпасы, тащили на руках пушки, выталкивали плечом застрявшие в грязи автомашины. Из-за всех этих передряг мы запоздали с выходом в новый район сосредоточения. Потом потребовалось время, чтобы привести части в порядок после утомительного марша.

Нас вывели на стык 3-й и 13-й армий, на самую ось намечавшегося наступления. Однако наступать не пришлось. Серьезные неудачи, постигшие наши войска под Харьковом, и последовавшее затем продвижение противника на восток, к Дону, сделали невозможным осуществление Орловской операции в 1942 году. 48-й армии предстояло держать здесь оборону, стягивая на себя как можно больше сил противника и лишая гитлеровское командование возможностей перебрасывать отсюда свои войска на южное направление. В течение нескольких ночей мы сменили в отведенной нам полосе части 3-й и 13-й армий и приступили к выполнению этой задачи.

В это время судьба опять свела меня с генерал-майором Халюзиным. Первоначально он был назначен на должность заместителя командующего 48-й армией, а после того, как стало известно о пленении Самохина, вступил временно в исполнение обязанностей командарма. Я, конечно, не забыл критические дни октября 1941 года, когда тов. Халюзин так безучастно отнесся ко мне. Но у меня как-то угасло чувство, обиды на него. Еще в госпитале, когда времени для размышлений было более чем достаточно, я пришел к выводу, что тогдашнее поведение генерала Халюзина объяснялось его моральным потрясением. Он, видимо, действительно не верил, что меня можно вывезти живым из вражеского кольца, и потому решил не рисковать ради совершенно безнадежного раненого спасением бумаг, которые вряд ли представляли какую-либо ценность...

Обязанности командарма для тов. Халюзина оказались явно не по плечу. Его долго не утверждали в этой должности, а потом освободили от командования армией и назначили с понижением. Главная беда Халюзина состояла в том, что он подходил с какою-то заниженной оценкой к моральным и даже физическим силам своих сослуживцев, а на противника смотрел, если можно так выразиться, через увеличительные стекла.

За время совместной службы с генералом Халюзиным в 48-й армии мы ни разу не касались в разговорах неприятных для нас обоих воспоминаний. И думаю, что это способствовало сохранению нормальных деловых отношений и вытекающего из них уважения друг к другу.

Линия фронта проходила по восточной кромке Брянских лесов. Это были непередаваемо красивые места. Сказочно выглядели поймы рек и озер в окружении могучих деревьев. Даже во время войны здесь гнездились дикие утки и, когда смолкали пушки, слышалось беззаботное пение птиц...

Очень много встречалось оврагов. Они пересекали местность во всех направлениях и придавали дополнительную прочность нашей обороне. Впрочем, и без того позиции армии в инженерном отношении были оборудованы превосходно. Временем нас никто не ограничивал, черноземный грунт оказался податливым, в лесу - сколько угодно строительного материала, и мы сумели должным образом распорядиться всеми этими благами.

Наш передний край представлял собою хорошо продуманную систему окопов полного профиля с отличными ячейками для стрелков. В такой ячейке боец мог удобно расположиться, облокотиться на бермы и спокойно вести наблюдение не только в границах своего сектора, но и перед фронтом соседей. Дзоты имели круговой обстрел, ниши для боеприпасов и блиндажи для гарнизонов.

Блиндажи не только надежно укрывали бойцов от артиллерийского огня противника, от бомбежек с воздуха, но не лишены были и некоторого комфорта: стены закрывались соломенными матами, пол и потолок сверкали свежим тесом. Через амбразуры просматривалась и простреливалась вся местность, лежащая впереди. На прицел был взят каждый метр пространства.

Известно, что немцы всегда старались нащупывать стыки между подразделениями. На этот случай также принимались меры - там ставились проволочные заграждения, минные поля, отрывались противотанковые рвы.

А сколько было траншей и ходов сообщения! Из любой точки, из каждой стрелковой ячейки среди бела дня можно идти в полный рост к командному пункту, совершенно не опасаясь быть замеченным и обстрелянным противником. Но если даже случайно попадешь под огонь врага или в каком-то месте ход сообщения окажется разрушенным, к твоим услугам запасные "усы" - вспомогательные проходы.

Позиции батальонов и рот представляли собой целые подземные города со своими улицами и переулками. Попадешь в такой город и можешь заблудиться, если нет у тебя его плана или надежного проводника. Здесь все как в настоящем городе: свои дома-землянки, свои столовые, свои бани. Имелись даже своеобразные клубы - так называемые ленинские землянки, - где можно было почитать газету, послушать беседу агитатора.

У меня сохранился экземпляр нашей армейской газеты "Слово бойца", в котором сержант Д. Новиков рассказывает о том, как оборудовали свой окоп бойцы его отделения. Рассказ этот настолько интересен, что я позволю себе воспроизвести его здесь почти полностью: "...Представьте себе, товарищи красноармейцы и младшие командиры, что вы у меня в гостях. Пройдемте со мной по окопу, хочется показать его вам.

Начнем с правого фланга... Вот небольшая круглая площадка. В центре ее на невысокой оси укреплено деревянное колесо от телеги. На колесе - рутой пулемет. Это - наша "зенитка". Красноармеец Абасов - первый номер ручного пулемета, отличный стрелок и по наземным целям, и по зенитным - знает расчеты по упреждению.

Вот вход в траншею. Она перекрыта где досками, где бревнами. Не нагибайтесь, отрыто в полный рост. Зайдем в первую парною ячейку. Амбразуры в ней как будто небольшие, так примерно 15 на 20 сантиметров каждая, а сектор обстрела очень широкий. Это потому, что наружная часть амбразуры раза в четыре больше внутренней и горизонт перед стрелком широк, хорошо видим. Справа имеются лисьи норы, ниши для боеприпасов... Давайте встанем вдвоем у амбразуры, откроем огонь, и вы увидите, что мы друг другу мешать не будем, тут есть где развернуться.

Таких парных ячеек в моей обороне три...

А вот запасная позиция для ручного пулемета. Здесь тоже две амбразуры: одна смотрит вправо, другая - влево... Если противник появляется у правого ориентира, огонь удобнее вести из правой амбразуры; если фашисты покажутся слева - стреляем из левой. Ячейка просторная, площадка перед амбразурами розная, и на перемену позиций пулеметчику нужно всего 3 - 4 секунды.

На левом фланге есть еще одна такая же пулеметная позиция, а вот здесь, от центра, начинается ход сообщения к командиру взвода.

Тут же и моя ячейка, одиночная. Сделана она так же, как и ячейки для бойцов. Но посмотрите в амбразуру, из нее видно все, что происходит перед фронтом всего отделения.

Вы заметили, что между ячейками в земле вырублены небольшие лесенки и перекрытие над ними приподнято. Это для выхода бойцов в атаку.

А теперь зайдем в блиндаж. Здесь чисто, тепло, сухо, стены и нары обиты соломенными матами, пол и потолок деревянные. Козлы для винтовок, стол для еды и занятий.

Вот и вся моя оборона. Она и не очень заметна на поверхности, и, как мне кажется, довольно устойчива. Работали мы, правда, много, но лучше побольше покопаться з земле, зато вражьи пули и мины будут не страшны".

Жизнь в обороне шла своим размеренным порядков. Большая часть людей непрерывно несла боевую службу в таких вот, как у сержанта Новикова, окопах. Другие занимали вторую и третью траншеи. Иные находились в резерве. Но все и всегда были готовы по первому сигналу вступить в бой.

5

Второе военное лето во многом напоминало самые тревожные месяцы 1941 года.

Ликвидировав угрозу нашего наступления на харьковском направлении, где часть советских войск попала в окружение, фашистское командование в свою очередь предприняло ряд наступательных операций. Под ударом оказался, в частности, и левый фланг Брянского фронта. Нацеленная на Воронеж ударная группировка противника прорвала оборону наших войск и продвинулась на значительное расстояние. Чтобы стабилизировать положение и удержать Воронеж, Ставкой был образован новый - Воронежский фронт.

По оперативным сводкам и рассказам очевидцев я отчетливо представлял себе, какой бешеный натиск врага приходится выдерживать другим нашим армиям. Через знойные донские степи гитлеровцы рвались к Сталинграду. В Крыму после длительной обороны пал Севастополь. И порой становилось обидно и горько от сознания того, что в то время, как товарищи по оружию ведут кровопролитнейшие бои с превосходящими силами гитлеровцев, у нас - "без перемен"... Эта формула, родившаяся еще в позиционный период первой мировой войны, в новых условиях казалась какой-то противоестественной.

Мы не могли отсиживаться в затишке, когда на подступах к Сталинграду, по сути дела, решалась судьба Родины. Отсутствие сил и средств для перехода в наступление на орловском направлении не лишало нас возможности непрерывно изматывать противника, приковывать к себе его резервы, не допускать переброски вражеских войск с нашего направления под Сталинград.

В армии широко развернулось снайперское движение. Снайперы появились у нас едва ли не в каждой стрелковой роте.

Местность, на которой мы оборонялись, вполне благоприятствовала этому. Густые лесные заросли сменялись полянами и перелесками. Некошеная трава вымахала по пояс. Было где затаиться, устроить засаду. Да и гитлеровцы поначалу ходили во весь рост, не заботились о маскировке.

В ту пору, бывая на передовой, мне не раз доводилось вести с бойцами такой примерно разговор:

- Ну, как дела?

- Обыкновенно, товарищ генерал: сидим. Немец молчит, и мы помалкиваем. Прошлой ночью, правда, вылазку сделали, дали жизни...

- А днем спите?

- Зачем же... Вон, слышите?

И действительно, где-то в лесу гремел одиночный выстрел.

- Это что же, по глухарям?

- Никак нет, товарищ генерал. Это наш снайпер...

Число желающих стать снайперами росло с каждым днем. Нередко командиры подразделений зачисляли в снайперы каждого, кто изъявлял желание пойти "на охоту за гитлеровцами". Бойцы терпеливо высиживали долгие часы в засадах, старательно вели прицельный огонь по фашистским солдатам и офицерам. Но выстрелы не всегда оказывались точными, так как многие из этих скороспелых "снайперов" не умели по-настоящему владеть винтовкой.

Тем не менее почти все они склонны были считать каждый свой выстрел результативным. И когда я однажды распорядился подсчитать по всем сводкам и донесениям количество солдат и офицеров противника, убитых нашими снайперами за две последние недели, получилось, что противостоявшие нам гитлеровские войска истреблены чуть ли не на 25 процентов. Этого, конечно, нельзя было принимать всерьез. Разведывательные данные говорили о другом. Цифры, сообщавшиеся в донесениях из дивизий и бригад об успехах снайперов, оказались явно преувеличенными.

Я доложил свои выводы командующему армией генерал-майору Халюзину и члену Военного совета бригадному комиссару Истомину. Одновременно предложил собрать снайперов и провести с ними контрольно-проверочные стрельбы. Это предложение было принято.

За время военной службы у меня накопился немалый опыт стрелковой подготовки одиночного бойца. Вкус к стрелковому делу мне привили еще в школе имени ВЦИК - первой кузнице командных кадров нашей армии. Затем я продолжительное время командовал ротой и батальоном в Московской пролетарской дивизии, которую частенько навещал тогда Народный комиссар обороны К. Е. Ворошилов, уделявший, как известно, очень много внимания развитию стрелкового спорта. Эта дивизия тоже была замечательной школой стрелкового мастерства. Там от каждого командира требовали поистине снайперского класса стрельбы.

Мне на всю жизнь запомнилось, как я готовил свою роту к первой инспекторской проверке. Проверка была назначена на май, а незадолго перед тем наша рота целый месяц несла караульную службу в Наркомате обороны и, естественно, несколько отстала в учебе от других подразделений. Особенно меня беспокоило состояние стрелковой подготовки, а дивизия в ту пору не имела в городе ни тира, ни стрельбищ. Стрелять ходили в Выхино, километров за 15 от Москвы по Казанской железной дороге. Да и там для дивизии было тесновато, а потому существовало строгое расписание, регулировавшее время стрельб для каждой роты.

Ища выход из своего затруднительного положения, я вспомнил, что в школе имени ВЦИК тоже неладно было со стрельбищем. Курсантов лишь изредка водили стрелять на Ходынку. Но, тем не менее, весь личный состав школы имел высокую огневую выучку. Нас выручил чердак кремлевского арсенала: курсанты установили там двойную тесовую стенку, засыпали между ее перегородками толстый слой опилок с песком и стали проводить тренировочные стрельбы из старой пехотной винтовки малозарядными патронами.

Мелькнула мысль: повторить то же самое в Пролетарской дивизии. И на другой день вместе со старшиной роты я отправился осматривать чердак нашей казармы.

Результаты осмотра нас вполне удовлетворили. Старшина тут же взялся мастерить двойную стену, а сам я поспешил в оружейную мастерскую к начальнику боепитания полка. Моя затея пришлась ему по душе. Он без долгих разговоров выдал нам четыре учебные винтовки и несколько ящиков малозарядных патронов.

Чтобы повысить интерес бойцов к тренировкам, в нашем импровизированном тире было организовано нечто вроде конкурса. Если при стрельбе по спортивной мишени каждый красноармеец в отделении сумеет выбить 48 очков из 50 возможных, я обещал предоставить краткосрочный отпуск всему отделению. Это условие бойцам понравилось. Они с воодушевлением принялись за дело. Выстрелы на чердаке гремели непрерывно от подъема до отбоя. Некоторые командиры недоверчиво отнеслись к моей выдумке. Иные откровенно подсмеивались. Однако и на этот раз справедливой оказалась мудрая поговорка: смеется тот, кто смеется последним. На инспекторской проверке наша рота все стрелковые упражнения выполнила отлично и заняла первое место в полку. Меня наградили тогда часами и как своего рода дополнительную премию вручили ордер на комнату (до этого я с семьей снимал угол у частного домовладельца).

С той поры я начал еще упорнее совершенствовать свои практические навыки в стрельбе и методику огневой подготовки бойцов. И вот теперь, на фронте, все это весьма пригодилось.

Когда собрались снайперы всей армии, им была объявлена программа контрольно-проверочных стрельб. За основу взяли упражнение, которое в мирное время выполнял обычно каждый боец, овладевший винтовкой. Бывалые фронтовики, имевшие на своем счету по десятку и более "уничтоженных" гитлеровцев, со снисходительными улыбками занимали места на огневом рубеже. Но когда наступил момент подсчитывать попадания, на лицах многих "снайперов" появлялось смущенное выражение. Лишь одна треть от общего числа стрелявших сумела удовлетворительно выполнить это сравнительно несложное упражнение.

После такой проверки мы отобрали наиболее способных стрелков и стали всерьез обучать их искусству снайпинга. По указанию штаба армии снайперские школы были созданы также во всех дивизиях и бригадах. Снайперов, с честью выполнявших свою нелегкую и опасную работу, старались всячески поощрить: посылали им на передовую индивидуальные подарки, вручали в торжественной обстановке именное оружие с оптическим прицелом.

Чтобы после утомительной "охоты" на переднем крае, продолжавшейся иногда сутками, снайперы могли как следует отдохнуть и набраться сил, у нас стали создаваться для них своеобразные дома отдыха. Отдых там продолжался в течение двух - трех дней. Одновременно каждый из отдыхающих приводил в порядок свое оружие и тренировался в стрельбе по мишеням.

Осенью мы провели армейский слет снайперов. К этому времени в частях выросли такие замечательные стрелки, как заместитель политрука Н. Мажара, ефрейтор М. Полковников, старший сержант П. Гармаш, младший сержант Н. Шопин. На счету у Гармаша было 45 уничтоженных фашистов, у Полковникова - 43. Каждый опытный снайпер имел учеников и старательно передавал им накопленный в боях опыт. Поэтому у нас появились вскоре целые снайперские подразделения.

От пассивного выжидания врага в засадах многие снайперы перешли к тактике активных действий: сами стали заставлять гитлеровцев вылезать из укрытий под меткий выстрел. Зачинателем этого дела у нас считали сержанта Черножукова. И он действительно был очень искусен на всякого рода ловушки для врага. Однажды на моих глазах он поджег трассирующими пулями соломенную кровлю хаты, в которой, по его расчетам, укрывались солдаты противника. Из хаты выскочили шесть гитлеровцев. Черножуков хладнокровно прицелился и одного за другим уложил четырех из них.

Значение развернувшегося в частях снайперского движения было огромно. Это движение как бы удваивало, а может быть, и утраивало силы 48-й армии, ее боеспособности. Красноармейцы хорошо осваивали свое личное оружие, проникались любовью к нему и верой в собственные силы, развивали в себе такие ценные боевые качества, как выдержка, наблюдательность, умение маскироваться применительно к особенностям местности, навыки вести прицельный огонь по врагу в условиях ограниченной видимости, в том числе и ночью.

Вражеские дивизии, стоявшие перед фронтом 48-й армии, несли значительные потери от огня снайперов. Доставленный как-то в штаб армии пленный заявил на допросе:

- Наши говорят теперь, что у русских каждый куст стреляет...

Враг действительно стал гораздо осторожнее. В траншеях у немцев появились таблички с надписью: "Берегись русского снайпера". Куда делась былая спесь захватчиков! Они боялись лишний раз высунуть нос из своих укрытий.

Наши бойцы и командиры с удовлетворением отмечали:

- Теперь уже не заметишь фашиста, разгуливающего в рост. Мы заставили их ползать на брюхе...

Весьма эффективную деятельность снайперов мы все время старались дополнить и другими средствами активной обороны. Часто проводились разведывательные поиски, а на отдельных участках предпринимались и наступательные действия.

Мне особенно запомнился бой стрелкового батальона под командованием старшего лейтенанта Гусейна Ибрагимова, имевший целью захват одного довольно крупного вражеского узла сопротивления. Узел этот располагался на двух господствующих над всей местностью высотах. Противник построил там несколько дзотов, прикрыв их проволочными заграждениями в четыре кола и сплошными минными полями. Все дзоты были связаны между собой многочисленными ходами сообщения.

На подготовку батальона к бою старший лейтенант Ибрагимов получил десять суток. Подготовка велась в двух направлениях: во-первых, прокладывались скрытные пути подхода к вражеской обороне; во-вторых, в ближайшем тылу на местности, подобной той, которую предстояло захватить, с личным составом отрабатывались все элементы предстоящего боя. Особое внимание было уделено обезвреживанию вражеских мин и преодолению проволочных заграждений. Колючая проволока у противника находилась в 25 - 40 м от его огневых точек. Резать ее ножницами было почти невозможно. Решили подрывать толовыми шашками, укрепленными на длинных шестах с проводами от аккумуляторной батареи. Испробовав этот метод на практических занятиях в тылу, Ибрагимов получил самые обнадеживающие, результаты.

Успешно осуществлялись и подкопы к высотам, занятым немцами. Один из них должен был иметь протяженность в 300 м, другой - в 250. Таким образом, в течение каждой ночи требовалось продвигаться вперед до 30 м, но фактически продвижение шло гораздо быстрее.

Очень тщательно формировались штурмовые группы. Во главе их ставили, как правило, коммунистов. В каждую включали до 15 отличных стрелков, 6 - 7 автоматчиков, 2 расчета ручных пулеметов, 2 - 3 расчета противотанковых ружей и 3 - 4 саперов. Все бойцы дополнительно вооружались ручными и противотанковыми гранатами, а также толовыми шашками.

Перед боем в подразделениях состоялись комсомольские собрания, прошел митинг. Выступавшие там бойцы и командиры говорили о своей решимости разгромить врага, клялись, что будут драться так же самоотверженно, как защитники Сталинграда.

С наступлением темноты несколько саперов во главе с лейтенантом Борщевским разминировали первый проход для штурмовой группы. Каждый снял приблизительно по 20 противотанковых мин. Другая группа саперов под руководством младшего лейтенанта Карпова подобралась к проволочным заграждениям, подвела под них шесты с толовыми шашками.

В два часа ночи батальон занял исходные позиции. Штурмовые группы сосредоточились у проходов в минном поле. Позади расположились стрелковые взводы, готовые развить их успех в глубине вражеской обороны. Артиллеристы выкатили орудия для стрельбы прямой наводкой.

Когда занялся рассвет, в небо взвилась зеленая ракета. И тотчас громыхнули пушки. Вслед за этим ряд новых взрывов потряс землю - саперы взорвали проволочные заграждения. Бойцы штурмовых групп поднялись во весь рост и с криком "ура" бросились в атаку.

Удар штурмовых групп оказался неотразимым. Гитлеровцы в панике выскакивали из дзотов, оставляли траншеи. На захват всего узла сопротивления батальону потребовалось лишь 35 минут. За это время противник потерял свыше ста человек, из них только убитыми более семидесяти. Из наших были убиты только два человека, в том числе командир одной из рот старший лейтенант Симонов. Он смело повел свою роту в штыковую атаку и погиб смертью героя в рукопашной схватке.

Взбешенный постигшей его неудачей, противник в этот день шесть раз предпринимал ожесточенные контратаки, пытаясь вернуть утерянные позиции. Но наши бойцы проявили исключительную стойкость - они не отступили ни на шаг. Не прекратились контратаки и ночью, а на следующий день даже усилились: после сорокаминутной артиллерийской подготовки противник бросил в контратаку до батальона пехоты. И почти весь этот батальон был уничтожен.

Всего же за два дня боев враг потерял здесь более тысячи человек убитыми, ранеными и пленными. Нашей артиллерией было разрушено 22 дзота, 9 блиндажей, уничтожены четыре орудия, два станковых пулемета и склад с боеприпасами.

Таких боев в полосе 48-й армии было немало, хотя они и не нашли никакого отражения в сводках Советского Информбюро.

27 августа 1942 года в тот самый день, когда батальон старшего лейтенанта Ибрагимова отбил последнюю контратаку гитлеровцев, Совинформбюро сообщало о тяжелых оборонительных боях под Сталинградом, Моздоком, Краснодаром, на Западном и Калининском фронтах. Что же касается других участков огромного советско-германского фронта, то о них в сводке было сказано всего четыре слова: "Никаких изменений не произошло". Захват двух безымянных высот не мог, конечно. считаться событием, заслуживающим внимания всей страны. Но для 48-й армии в то время и это имело значение.

Вспоминая те дни, не могу умолчать о наших политработниках, партийных и комсомольских организациях. Они и в обстановке относительного затишья вели неутомимую, кипучую деятельность. Каждый бой, каждая вылазка разведчиков обеспечивалась соответствующим воздействием с их стороны. Влияние коммунистов чувствовалось везде и повсечасно.

Первой в 48-й армии стала полностью снайперской рота, где служили наши замечательные стрелки Полковников и Гармаш. А почин этому положил парторг роты сержант Л. Дорогобид. В прошлом председатель колхоза, он был хорошим организатором и во всяком деле показывал личный пример. Петр Гармаш был его земляком, до службы в армии работал в том же колхозе бригадиром. И не беда, что в дальнейшем он перегнал парторга. Заслуга Дорогобида, организовавшего соревнование за снайперскую роту, не стала от этого меньше.

Социалистическое соревнование на фронте, особенно в первые два года войны, получило очень широкий размах, и душой этого дела повсеместно были коммунисты. Причем цели ставились предельно конкретные: кто лучше использует вверенное ему оружие, кто больше уничтожит фашистских оккупантов. Соревновались красноармеец с красноармейцем, подразделение с подразделением. И хотя где-то кто-то сказал, что в условиях армии эта форма мобилизации активности масс является неприемлемой, жизнь шла своим чередом, опрокидывая на своем пути все бюрократические рогатки.

Во время войны люди не очень-то задумывались над тем, где кончаются требования устава и откуда начинаются требования их собственной совести, сознательности, инициативы, энтузиазма. Гласно или негласно, но соревнование продолжалось. И на первое место в нем всегда выдвигался вопрос о том, как нанести возможно больший урон ненавистному врагу.

Однажды мне довелось присутствовать при подведении итогов соревнования между двумя минометными подразделениями. Одним из них командовал лейтенант Мовпан, другим - лейтенант Евсеев. Поначалу выходило, что первенство принадлежит подразделению Мовпана. Оно уничтожило 13 блиндажей, 24 пулемета, 3 минометные батареи, переправу через реку, склад с боеприпасами и вывело из строя свыше 200 солдат и офицеров противника. У Евсеева показатели были поменьше, однако его бойцы никак не соглашались признать себя побежденными. Рассудил спор кто-то из коммунистов. Он предложил считать, что оба подразделения вышли победителями в соревновании, а побежденными оказались гитлеровцы. На том и порешили.

Запомнился и другой случай. В адрес одного из стрелковых подразделений поступило обращение от поддерживавших его артиллеристов. Артиллеристы справедливо упрекали пехотинцев за то, что те, зарывшись в землю, недостаточно тревожат противника. "Спросите себя, - писали артиллеристы, - все ли вы сделали для того, чтобы рубеж, обороняемый вами, был страшен для врага? Почему молчат ваши снайперы? Почему вы жалеете патроны? Где ваши разведчики-смельчаки?"

На письмо это первыми откликнулись коммунисты: оно немедленно было обсуждено на партийном собрании. А за обсуждением последовали и конкретные дела, результаты которых враг сразу ощутил на своей спине.

И так всегда. Пламенное слово коммунистов, их личный пример играли огромную роль.

Вся деятельность партийных и комсомольских организаций была проникнута заботой о воспитании у личного состава неукротимой ненависти к врагу, железной стойкости и боевой активности.

Глава четвертая. Разгром Манштейна

1

Служба в 48-й армии закончилась для меня неожиданно. 4 декабря 1942 года почти всю ночь я провел на НП нашей левофланговой дивизии, где, по данным разведки, немцы готовились нанести нам удар. Ночь была звездная, морозная. Сквозь легкую дымку смутно просматривался передний край вражеской обороны. Задолго до рассвета мы выслали туда небольшие группы разведчиков в белоснежных маскировочных халатах. Они во многих местах подползли вплотную к траншеям противника, в течение нескольких часов наблюдали за его поведением и, вернувшись, доложили, что никаких признаков подготовки к наступлению нет. А когда на востоке занялась заря, я и сам имел возможность убедиться в этом: немцы вели себя совсем спокойно, их огневые точки безмолвствовали, над окопами лишь кое-где поднимался едва заметный пар.

Наступающий день не сулил нам никаких перемен. И в тот момент однообразная жизнь в обороне показалась мне какой-то особенно удручающей, похожей на бесцельное прозябание. Мучительна была наша длительная прикованность к одному месту в то время, когда на юге, у стен Сталинграда, шла невиданная в истории битва. Конечно, умом я отчетливо сознавал, что здесь, в Брянских лесах, мы тоже не можем оголить фронт, что наша 48-я армия выполняет ответственную задачу. Но, как говорят, душа противилась рассудку, мы испытывали неудовлетворенность от вынужденной неподвижности.

В такие минуты раздумья невольно вспоминались последние сообщения Совинформбюро. Они передавались под волнующим названием "В последний час" и оповещали мир не о новом натиске гитлеровских полчищ, а об успешном наступлении советских войск. До сих пор в ушах звучит торжественный голос диктора Юрия Левитана:

- Наши войска за три дня боев, преодолевая сопротивление, продвинулись на 60 - 70 км, заняли ряд городов и перерезали железные дороги, снабжавшие группировку противника, расположенную восточное Дона. В боях отличились части генералов Романенко, Чистякова, Толбухина, Труфанова и Батова. Наступление продолжается.

Как тут было не позавидовать товарищам! Меня неудержимо влекло к ним. Хотелось вместе с ними принять участие в этих исключительно важных для судьбы Родины боях...

Мои размышления прервал начальник разведки армии:

- Что будем делать дальше, товарищ генерал?

- Труби отбой, - невесело пошутил я и пригласил его позавтракать.

Мы уже собрались уходить с НП, как позвонили из штаба армии. Начальник оперативного отдела полковник И. А. Долгов доложил, что из Москвы получен срочный документ, касающийся лично меня.

За многолетнюю военную службу человек привыкает ко всяким неожиданностям. Однако и привычный всегда старается сократить срок пребывания в неизвестности "Что же это все-таки может быть? - ломал я голову. - Почему не сказали по телефону?"

На фронте особенно дорого время, и это хорошо понимали водители легковых автомашин. Они ездили "с ветерком". Но на этот раз мне казалось, что мы не едем, а ползем, и я несколько раз просил шофера "прибавить газку".

В свой так называемый кабинет-землянку я не вошел, а буквально влетел. Там меня ожидала телеграмма, подписанная Верховным Главнокомандующим И. В. Сталиным. В телеграмме говорилось, что я назначен на должность начальника штаба 2-й гвардейской армии, управление которой находится в Тамбове. К месту нового назначения предлагалось выбыть через два часа после получения телеграммы.

Вначале меня огорчила эта нежданная весть: не хотелось ехать в тыл. Но, поразмыслив у карты, я успокоился. Было ясно, что армия, находящаяся пока в резерве, непременно пойдет на юг, в район Сталинграда. В Ставке как будто угадали мои сокровенные мечты!

Радовало и то, что попадаю в гвардию. Советская гвардия составлялась из отборных частей, отличавшихся высоким воинским мастерством, боевым опытом, дисциплиной, организованностью и мужеством. Не по росту и не по форме, как в царское время, а только по заслугам на поле брани зачислялись люди в советскую гвардию. Высокое звание гвардейца завоевывалось у нас кровью.

Первые гвардейские соединения появились в сентябре 1941 года. В гвардию были преобразованы тогда четыре стрелковые дивизии - 100, 127, 153 и 161-я, показавшие в борьбе с врагом образцы героизма и стойкости. А еще через год у нас были уже не только гвардейские соединения, но и целые армии. В одну из них зачислялся теперь и я.

Наскоро передав дела своему заместителю, я искренне пожалел, что не могу проститься с командующим (он был в отъезде), и пошел с последним докладом к члену Военного совета 48-й армии Н. А. Истомину. Он посмотрел на меня дружелюбным, понимающим взглядом и крепко пожал руку:

- Ну, что ж, гвардия, счастливого тебе пути. Хотел бы я быть на твоем месте...

Тем временем начальник тыла полковник М. В. Бобков уже организовал прощальный обед. К столу собрались мои ближайшие товарищи из управления армии. Все они тоже пожелали мне успеха и выразили надежду, что в скором времени мы встретимся снова где-нибудь на подступах к Берлину...

Ровно через час после получения приказа я тронулся в путь. На душе было и радостно, и немного грустно. Не без сожаления покидал я дружный боевой коллектив управления 48-й армии, с которым успел уже сродниться.

2

Путь мне предстоял не близкий и не легкий - более трехсот километров по разбитым войной дорогам Орловской и Тамбовской областей.

Вспомнились лермонтовские строки:

Тамбов на карте генеральной

Кружком означен не всегда.

Теперь это, конечно, не соответствовало действительности. Я знал, что Тамбов - растущий центр большой области. Но, как он выглядит, представлял себе смутно. Раньше бывать там не пришлось, хотя родился в соседней, Рязанской области. Слышал только, что Тамбов стоит на берегу Цны, окруженный садами, почти вплотную смыкающимися и лесом...

Пока раздумывал над этим, мы отъехали километров на двадцать в тыл и словно попали в иной мир. Не слышно орудийных выстрелов, исчезли с дорожных перекрестков регулировщики.

По пути то и дело попадались большие села. Там прежде всего бросалось в глаза отсутствие мужчин. Почти не видно было на улицах и ребятишек.

К вечеру дороги оживились. Навстречу нам сплошным потоком шли автомашины с боеприпасами, продовольствием, горючим. Время от времени попадались маршевые роты.

Смотрел я на этот живой поток и думал: до чего же она прожорлива - эта распроклятая война! Сколько людей и с каким напряжением трудятся для того, чтобы обеспечить фронт всем необходимым! И в то же время меня переполняло чувство глубокой благодарности к скромным труженикам тыла - к нашим героическим женщинам, к старикам, к подросткам. Какое непосильное бремя легло на их плечи!

Вся страна трудилась для фронта. Исключения не составляли и деятели нашей культуры - артисты, композиторы, писатели.

В то время особую популярность приобрел выдающийся советский драматург Александр Корнейчук. Его пьеса "Фронт" была полностью напечатана в "Правде" и в буквальном смысле завладела умами миллионов.

А. Е. Корнейчук сумел отразить глубокие процессы, происходившие в те дни внутри нашей армии, и в первую очередь среди ее высшего командного состава. Не только перед зрителями, а и перед читателями этой безусловно талантливой пьесы во весь рост встали два антипода: с одной стороны, заслуженный в прошлом, но безнадежно отставший генерал Горлов, с другой - представитель новой военной интеллигенции, взращенный партией в тридцатые годы, смелый новатор Огнев.

Я узнавал в Горлове черты многих моих начальников, упорно цеплявшихся за старое. Слепая вера в свой авторитет, основанный на прежних заслугах, нежелание учиться и расширять свой военно-теоретический кругозор, пренебрежительное отношение к подчиненным и их советам - все это делало таких генералов просто несносными. Они тормозили развитие нашей армии, мешали ей сполна реализовать свое превосходство над противником. Драматург с беспощадной правдивостью показал, что Горловы и горловщина доживают последние дни, что в новых условиях решающее слово принадлежит не им, а таким, как Огнев.

Помнится, что кое-кого (и не только из людей, похожих на Горлова) эта пьеса повергла в замешательство. Трудно было возражать против нее по существу. Но смущал сам факт ее опубликования в самой массовой газете, выходящей миллионными тиражами, в то время как враг все еще наступает, а Красной Армии приходится вести тяжелые оборонительные бои. Казалось непостижимым, чтобы в такой момент подвергалась столь острой и широкой критике определенная часть нашего военного руководства. Ведь "Правду" читали тысячи красноармейцев. И нет сомнения, что они не ограничивались обсуждением лишь художественных достоинств нового драматургического произведения, а сравнивали поведение и поступки героев этой пьесы с действиями хорошо знакомых им живых людей, в том числе и прямых своих начальников...

Однако подавляющее большинство советских граждан не видело в этом серьезной опасности. Не могли разделять таких опасений и мы, старшие командиры, прошедшие все испытания первого года войны с фашистской Германией. Для нас была совершенно очевидна необходимость развенчать дутый авторитет людей, которые оказались неспособными руководить войсками в сложных условиях внезапного нападения превосходящих сил врага и не желали делать правильные -выводы из своих ошибок.

В том, что такая пьеса появилась прежде всего на страницах "Правды", каждый здравомыслящий человек усматривал мудрость нашей партии. Этим партия еще раз показала, что она сильна, не боится критики, верит в разум своего народа и неизбежность нашей победы над гитлеровскими захватчиками.

...Раздумывая над всем этим по пути к новому месту службы и представляя себе мысленно встречу с неизвестным мне командующим 2-й гвардейской армией, я очень хотел, чтобы он был похож на Огнева, а не на Горлова.

3

На окраину Тамбова мы въехали уже за полночь. Кругом была кромешная тьма в городе строго соблюдались правила светомаскировки.

Осветив карманным фонариком номерной знак на первых же воротах, я прочитал: "Улица Советская". Поехали дальше по ней. Где-то в центре свернули влево и оказались на большой площади. Машинально сверился с картой и сообразил, что на повороте мы допустили ошибку: надо держать курс не влево, а вправо, через мост и в лес. Не може1 быть, чтобы штаб армии разместился в городе.

На карте хорошо различались квадратики дач за рекой Цной. Опыт подсказывал, что штаб нужно искать именно там. Приказал водителю разворачиваться...

За мостом нас сразу же остановил часовой. Я попросил его вызвать начальника караула. Появился стройный, безукоризненной выправки лейтенант. Внимательно проверив наши документы, он сказал, что мы прибыли именно туда, куда надо, и вызвался проводить меня.

Мы въехали в густую рощу. Над нами спокойно шелестели верхушки высоких сосен. Пахло свежей смолой. Добрались до дачки, которую занимал бывший начальник штаба армии полковник М. Д. Грецов.

Домик уютный. Тепло, чистенько, подведены линии связи. На стене лениво стукают ходики. Часовая стрелка уже прошла единицу.

- Где же сам полковник? - спросил я у дежурного.

- На докладе у командующего, - ответил тот. - Там и член Военного совета, и бывший командующий армией генерал Крейзер.

- Почему бывший?

- Потому, что прибыл новый - генерал Малиновский. Крейзер будет его заместителем...

Я решил, прежде чем идти к командующему, встретиться наедине со своим предшественником, вступавшим теперь в должность начальника оперативного отдела. М. Д. Грецов не заставил долго ждать себя. Вместе с ним появился и бывший начальник оперативного отдела полковник В. А. Коровиков.

Они вооружились топографическими картами, извлекли из сейфов последние директивы Ставки и коротко, но достаточно внятно рассказали мне об армии, о ее задачах.

Что же представляла собой 2-я гвардейская армия? Она была развернута по приказу Ставки в октябре 1942 года на базе 1-й резервной армии. Для формирования ее был определен район. В состав армии входили 1-й и 13-й стрелковые корпуса (по три дивизии в каждом), один механизированный корпус и специальные части.

К моему приезду формирование армии было уже закопчено. В своем большинстве гвардейцы имели достаточный боевой опыт. Солидную прослойку среди них составляли бывшие моряки.

В стрелковых корпусах имелось по одному танковому полку. Артиллерии, как полевой, так и противотанковой, а также автоматов и пулеметов было куда больше, чем в 48-й армии.

В районе нашего расположения в то время стояла пора метелей и вьюг. Но этим никак не нарушалась планомерная боевая учеба. Войска усиленно тренировались. Ежедневно совершались переходы по 30 - 40 км. На стрельбищах от зари до зари гремели выстрелы. Выкраивалось время и на расчистку путей подхода к железнодорожным погрузочным площадкам. Приказа на погрузку ожидали с часу на час, и в штабах соединений были уже подготовлены соответствующие расчеты и расписания.

Все это, признаться, очень обрадовало меня, и, закончив в третьем часу ночи свое первое ознакомление с армией, я пошел представляться командующему.

Он был не один. За столом сидели трое: в центре - генерал-лейтенант с серыми, внимательными глазами и спокойным, волевым лицом, слева - дивизионный комиссар, справа - генерал-майор.

В генерал-майоре я сразу узнал Я. Г. Крейзера, с которым мы вместе служили в Московской пролетарской дивизии. Нетрудно было определить и командующего, хотя до этого мне никогда не приходилось встречаться с Р. Я. Малиновским. Среди тех, кто сидел за столом, командармом мог быть только генерал-лейтенант, и я направился с докладом прямо к нему.

Малиновский выслушал меня стоя, приветливо улыбнулся и протянул руку. Затем представил мне своих собеседников:

- Член Военного совета армии дивизионный комиссар Ларин... Заместитель командующего генерал-майор Крейзер...

С Крейзером мы поздоровались по-приятельски. Малиновскому это понравилось.

- Хорошо, когда встречаются старые знакомые, - заметил он и пригласил всех садиться.

Родион Яковлевич расположил меня к себе с этой первой же нашей встречи. Он держался очень просто, по-товарищески, хотя уже и тогда пользовался репутацией крупного военачальника. Под его командованием советские войска провели ряд важных операций на юге. Он имел за плечами большой жизненный опыт, хорошо знал немцев, с которыми дрался еще в первую мировую войну, находясь в составе русского экспедиционного корпуса во Франции. Я искренне порадовался, что судьба свела меня с таким командующим.

Беседа наша шла неторопливо. Р. Я. Малиновский интересовался, как я чувствую себя после дороги, хорошо ли устроился с жильем, где сейчас находится семья, где и в каком качестве воевал. Потом посмотрел на меня в упор и задал последний вопрос:

- Хватит вам, Сергей Семенович, два - три дня, чтобы осмотреться и вступить в должность?

Я ответил, что уже осмотрелся - боевой состав армии мне известен, оперативные директивы тоже, - и попросил разрешения приступить к исполнению своих служебных обязанностей немедленно.

- Не возражаю, - улыбнулся командующий. - Чем быстрей, тем лучше.

И тут же стал излагать некоторые свои соображения. Обратил мое внимание на то, что главная наша задача - быстро и организованно провести перебазирование всех частей в район Сталинграда. Дал краткие характеристики каждому из руководящих лиц армии. Рекомендовал мне сразу же "твердо взять в руки" управление войсками и заверил, что поддержит своего начальника штаба "в трудную минуту".

Расстались мы уже часов в шесть утра.

Чтобы сбросить с себя усталость бессонной ночи, я, вернувшись на отведенную мне квартиру, разделся по пояс и вышел во двор на зарядку. Серебристые снежинки осыпались с дремучих сосен и приятно освежали разгоряченное тело. У забора разогнул спину солдат, усердно коловший дрова.

- И не холодно тебе? - спросил он с удивлением. На его курносом веснушчатом лице играла добрая улыбка.

- Кто систематически этим занимается, тому не холодно, - ответил я.

- Силен!..

В это время вышел адъютант и, подавая полотенце, назвал меня по званию. Мой собеседник широко открыл глаза и сразу переменил тон:

- Извините, товарищ генерал...

Теперь пришла моя очередь задавать вопросы:

- А за что вас извинить?

- Да как же... В потемках принял вас за телеграфиста Кубина. Здоровенный он тоже...

- Ничего, в темноте ошибиться может всякий, - отозвался я и, чтобы как-то избавить курносого гвардейца от неловкого для нас обоих замешательства, попросил у него колун.

В юности я был мастером по этой части: около двух лет работал на заготовке дров. Да и в школе имени ВЦИК с топором расставаться не приходилось отопление там у нас было печным.

Старая сноровка не подвела. Колун точно ударил по самой сердцевине смолистой плахи, и она со звоном развалилась на две ровные части.

Так начался мой первый день пребывания в штабе 2-й гвардейской армии.

4

Познакомившись лично с офицерами штаба, я остался доволен ими. Штаб был укомплектован подготовленными работниками. Правда, некоторые не имели боевого опыта, но у них, как говорится, все еще было впереди...

Особенно хорошее впечатление произвел на меня полковник М. Д. Грецов человек спокойный, вдумчивый и рассудительный. В противоположность ему мой заместитель по ВПУ полковник В. А. Коровиков оказался очень горячим и экспансивным, но свое дело он знал превосходно.

Только, пожалуй, от начальника связи я не был в восторге. Сразу бросалось в глаза, что это офицер несобранный, сущность своей работы не постиг, к решению важных вопросов подходит поверхностно.

Отдав необходимые указания своим новым помощникам, я с разрешения командующего вместе с полковником Грецовым выехал в войска. Путь наш лежал на станцию Рада через величественный зимний лес, какой можно встретить только в нашей среднерусской полосе. На деревьях перестукивались дятлы. Белки осыпали снег с сучьев. Внизу у самой дороги сплошные кружева заячьих следов. Сосны стройные, высокие и хороши, как на полотнах у Шишкина. Недаром великий художник писал многие свои картины в здешних местах...

Весь день мы пробыли в частях 1-го гвардейского стрелкового корпуса. Командовал им тогда голубоглазый великан Иван Ильич Миссан. Несмотря на неторопливость движений и спокойную речь, во всем его облике чувствовались непреклонная решимость, воля и смелость Впоследствии я неоднократно имел возможность убедиться в правильности этого первого впечатления. Генерал Миссан был бесстрашным воином. Он никогда не терялся и уверенно руководил войсками в самой сложной обстановке. Говорил Миссан с каким-то странным акцентом. Из-за этого многие считали его латышом. хотя в действительности Иван Ильич был стопроцентным украинцем.

Понравился мне и командир 24-й стрелковой дивизии Петр Кириллович Кошевой, хотя он совсем не походил на Миссана: был очень подвижен, говорил скороговоркой. К тому времени генерал Кошевой уже прошел большую школу фронтовой жизни и тяжелых боев. Об этом свидетельствовали ордена на его груди.

Все части 1-го гвардейского стрелкового корпуса отличались какой-то особой, не слишком броской, но обнадеживающей подтянутостью. Это шло, очевидно, от моряков, которые являлись здесь своего рода костяком. Но было немало и необстрелянной молодежи как среди солдат, так и сцеди офицеров, только что призванных из запаса. Они составляли предмет постоянной заботы ветеранов. Корпус имел значительную партийно-комсомольскую прослойку, и этим, конечно, прежде всего обусловливался высокий моральный дух его личного состава.

В подразделениях шла напряженная боевая учеба. Учились все: и бывалые фронтовики, уже побывавшие в ожесточенных боях под Сталинградом, и те, что лишь месяц назад приняли присягу на верность Родине. Но ветераны корпуса были в то же время и наставниками молодых, щедро делились с ними своим боевым опытом.

В одной из частей я встретил знаменитого бронебойщика Героя Советского Союза гвардии старшину Петра Болото. Слава о подвиге Петра Болото и его товарищей, сдержавших в наиболее тяжкую пору обороны Сталинграда натиск целого танкового полка противника и уничтоживших при этом 15 бронеединиц, облетела тогда всю страну. Теперь Петр Болото был лучшим инструктором в подразделении противотанковых ружей, а сам старательно овладевал специальностью пулеметчика.

В войсках мне часто задавали одни и те же вопросы:

- Скоро ли отправка на фронт? Когда будем бить* фашистов?

И я каждый раз отвечал, что выступление скоро и нам придется не только бить, но и добивать противника.

Цель моей поездки в войска и состояла, собственно, в том, чтобы на месте уточнить все детали подготовки армии к отправке на фронт. Прежде всего меня интересовало то, что было связано с погрузкой дивизий в эшелоны на железнодорожных станциях.

Еще у себя в штабе, знакомясь с планом перебазирования армии, я обратил внимание на некоторые упущения, но решил не докладывать о них командующему, пока лично не уточню все с работниками военных сообщений и не поговорю сам с командирами соединений. Поездка в войска и на железную дорогу окончательно убедила меня, что план наш далеко не совершенен и в него необходимо внести существенные поправки. Емкость железнодорожных станций не обеспечивала погрузку войск в намеченный нами срок. Кроме того, не было учтено, что все станции погрузки находятся под воздействием авиации противника, тупики и разъезды забиты порожняком, а по путям нескончаемым потоком следуют в район Сталинграда тяжелые составы с боеприпасами, боевой техникой, продовольствием...

Пришлось несколько пересмотреть и порядок погрузки наших дивизий. Оказалось, что во многих случаях в первые эшелоны не были включены части связи и боевого обеспечения, а без них нельзя организовать бой. Не была предусмотрена и своевременная высылка в новый район сосредоточения армии оперативной группы ее штаба, а также вспомогательного пункта управления.

Вернувшись в Тамбов уже поздним вечером, я сразу же направился к командующему и доложил ему свои соображения. Р. Я. Малиновский во всем согласился со мной, дал указания к утру исправить план, подготовить оперативную группу и объявил, что он сам немедленно вылетит с нею в новый район сосредоточения...

Всю ночь в штабе кипела напряженная работа. Более тщательные расчеты дали возможность сократить количество эшелонов. С целью ускорения погрузки для некоторых дивизий были изысканы дополнительные погрузочные площадки и сразу же приняты меры по дооборудованию их.

Неутомимо работал и политотдел армии. Начальник его, бригадный комиссар А. Я. Сергеев, оказался человеком очень энергичным и опытным. Он позаботился о правильном распределении по эшелонам и командам коммунистов и комсомольцев, которые своим авторитетным словом и личным примером должны были обеспечить на погрузке, в пути следования и при выгрузке высокую дисциплину и образцовый воинский порядок.

Сказать сейчас, что все мы сделали хорошо и перебазирование армии прошло без сучка, без задоринки, я, конечно, не могу. Как мы ни старались, но у нас имели место и досадные просчеты, и даже явные ошибки. Их не избежал, пожалуй, никто из управления армии. Ошибки случались и у меня, и у других начальников. Но в целом задача была решена успешно.

Этому немало способствовало величайшее воодушевление, охватившее в те дни весь личный состав. Всем было ясно, что мы направляемся под Сталинград, и каждый понимал, что именно там назревает начало решительного перелома в ходе войны. Ради этого можно было ограничить время сна до 2-3часов в сутки, до костей промерзать на тридцатиградусном морозе, день и ночь работать на сильнейшем ветру, бросающем в лицо жесткий, как наждак, снег.

В штабе армии беспрерывно зуммерили телефоны, с предельной нагрузкой трудились телеграфисты, один за другим появлялись посланцы из частей - кто с просьбой, кто с жалобой, кто за советом. Относительное спокойствие устанавливалось лишь в момент передачи по радио очередного сообщения Совинформбюро. Тут все превращались в слух, ожидая новых вестей из-под Сталинграда. А вести эти день ото дня становились все отраднее. Советские войска уже пленили в этом районе свыше 75 000 солдат и офицеров противника, захватали более тысячи его танков, сотни самолетов, неисчислимое количество автомашин. А сколько живой силы и техники врага было уничтожено!..

Наступление советских войск развивалось там так стремительно, что не только в штабе армии, но и у каждого солдатского костра во время короткого отдыха неизменно возникали одни и те же разговоры: "Эх, если бы союзники ударили сейчас с запада - наверняка к весне с Гитлером покончили бы..." Однако США и Англия не торопились с открытием второго фронта. Американские войска под командованием Эйзенхауэра высадились лишь в Алжире и Марокко, чтобы поддержать Монтгомери, которого Роммель прижал к самой Александрии. И если бы не Сталинград, то можно сказать наверняка, что эта американская поддержка оказалась бы запоздалой. Не Эйзенхауэр, а советские войска, наступавшие под Сталинградом, спасли английского фельдмаршала от полной катастрофы: они оттянули на себя резервы, предназначавшиеся Роммелю. Уже осенью 1942 года немецкие танки, окрашенные в желтый цвет африканской пустыни, появились в донских степях.

Не получив подкреплений, Роммель лишился возможности довести свою наступательную операцию до конца и стал медленно отходить, теснимый с запада американцами, а с востока - англичанами. На стороне англоамериканских войск было многократное превосходство в силах, которым они, однако, не сумели воспользоваться в полной мере. Союзникам так и не удалось тогда ни окружить, ни уничтожить корпус Роммеля в Ливии и Тунисе.

И вот эту-то частную, малорезультативную операцию западная пресса пыталась выдать за открытие второго фронта! Такие несуразности уже тогда вызывали у всех советских людей горькое разочарование в союзниках и дискредитировали самую идею второго фронта. От высадки американцев в Марокко и Алжире наши войска не почувствовали ни малейшего облегчения. Но еще горше, пожалуй, читать повторение этих бредней ныне в "трудах" буржуазных историков и битых нами гитлеровских генералов вроде Типпельскирха. Всячески раздувая значение совершенно незначительной североафриканской операции Эйзенхауэра, они оскорбляют память героев Сталинграда, сложивших свои головы во имя победы над фашизмом...

Однако возвратимся ко 2-й гвардейской армии. Недолго она оставалась в тылу. Через несколько дней после моего вступления в должность войска начали грузиться в эшелоны. А вслед за ними в новый район сосредоточения армии вылетел и я.

Остерегаясь "мессершмиттов", наш тихоходный и совершенно беззащитный самолет По-2 шел буквально впритирку к макушкам леса и крышам деревенских изб. Под плоскостями машины мелькали отдельные картинки ставшего уже привычным пейзажа, а в голове неспешной чередой проходили один за другим обрывки нестройных мыслей.

Накануне меня попросил зайти член Военного совета армии генерал-майор И. И. Ларин. Едва переступив порог его кабинета, я сразу по выражению лица Ларина догадался, что предстоит какая-то торжественная церемония. И не ошибся.

- Товарищ генерал, - начал Ларин подчеркнуто официальным тоном, - в связи с вашим вступлением в должность начальника штаба армии вручаю вам от имени Военного совета армии нагрудный знак "Гвардия". Носите его с честью...

Потом он крепко пожал мне руку и заговорил уже проще:

- Теперь, Сергей Семенович, у тебя симметрично будет: слева - орден Ленина, справа - гвардейский знак.

Вспомнив об этом на борту самолета, я, как обычно бывало в те дни, сразу же перенесся мыслями под Сталинград. Дивизии Советской Армии все плотнее сжимали там железное кольцо окружения. Однако гитлеровцы упорно сопротивлялись и отклоняли все наши предложения о. капитуляции: они еще надеялись, что им удастся вырваться из котла. По опыту боев на других участках советско-германского фронта можно было безошибочно предсказать, что противник пойдет здесь на все, чтобы деблокировать свою сталинградскую группировку. Для него это было теперь не только вопросом престижа.

Напряжение боев и на внутреннем, и на внешнем кольцах окружения росло с каждым днем. Наши войска, второй месяц участвовавшие в наступлении, очень нуждались в подкреплениях. Я понимал, какую надежду возлагает Верховное Главнокомандование на нашу свежую 2-ю гвардейскую армию...

Пилот прервал мои размышления. Он резко качнул машину с крыла на крыло, давая понять, что полет, наш окончен. Под нами была посадочная площадка, а по соседству с ней виднелся небольшой населенный пункт. Нетрудно было догадаться, что это - Паньшино, где должен развернуться штаб 2-й гвардейской.

5

2-я гвардейская армия предназначалась для усиления войск Донского фронта. Новый район сосредоточения был указан ей севернее окруженной в Сталинграде группировки гитлеровских войск. Район этот имел в поперечнике с севера на юг от станции Фролове до станции Качалинской - почти сто километров. И если нам пришлось испытать большие трудности при погрузке, то выгрузка оказалась во много раз трудней.

Обширность района сосредоточения не позволила штабу армии сразу же установить прочную связь с войсками. Все населенные пункты были забиты тыловыми частями, учреждениями, складами и ремонтными органами Донского фронта, который именно с этого рубежа начал 19 ноября ТЭД2 года свое знаменитое наступление во фланг сталинградской группировке немецко-фашистской армии. Прибывающим войскам приходилось размещаться в заснеженной степи, под открытым небом. А морозы стояли лютые.

Офицеры штаба армии буквально сбились с ног. Требовалось не только организовать встречу и разгрузку эшелонов, марши и размещение частей. Нужно было еще наладить управление войсками на случай боя, службу регулирования движения на фронтовых дорогах, питание личного состава. Особенно важное значение имело прикрытие армии с воздуха, так как мы вынуждены были совершать передвижение не только по ночам, но и в светлое время.

В этих условиях очень многое зависело от службы связи, а она-то, как я и предполагал, оказалась у нас ахиллесовой пятой. В армии мало было проводных средств. Использовать радио нам еще не разрешали в целях маскировки. Наш начальник связи, который произвел на меня такое неблагоприятное впечатление при первой встрече, здесь окончательно дискредитировал себя. Он, попросту говоря, растерялся и не мог ничего. предпринять. Пришлось фактически переложить его обязанности на начальника оперативного отдела. И это было правильно. Инициативный и решительный, М.И. Грецов нашел выход из тяжелого положения. Он блестяще использовал для связи штаба армии с дивизиями самолеты По-2, хотя в небе беспрерывно рыскали "мессершмитты"...

Пока шло сосредоточение 2-й гвардейской армии, обстановка на фронте осложнилась. Чтобы деблокировать группировку Паулюса, в составе которой к моменту ее окружения было 22 дивизии общей численностью более 330 000 человек, гитлеровское командование подтянуло в Тормосин и Котельниково новые крупные силы. Отсюда подготавливались удары в направлении Сталинграда. Противник намеревался прорваться извне к своим окруженным войскам и затем совместно с ними восстановить фронт по рекам Дон и Волга.

Эта задача была возложена на генерал-фельдмаршала Манштейна, одного из наиболее опытных генералов вермахта, в прошлом заместителя начальника генерального штаба фашистской Германии. К моменту начала войны с СССР Манштейн командовал корпусом, но уже через месяц его назначили командующим 11-и армией, а затем, после захвата Крыма, он возглавил группу армий "Дон".

Гитлер очень верил в Манштейна. Теперь ему были подчинены все войска, действовавшие к югу от среднего течения Дона до Астраханских степей, а также окруженные в районе Сталинграда 6-я полевая и часть сил 4-й танковой армии. Кроме того, Манштейн получил подкрепление с других участков советско-германского фронта и из Франции - до 10 дивизий, в том числе 4_танковые, имевшие в своем составе более 500 боевых машин{1}.

К вечеру 11 декабря на котельниковском направлении против нашей 51-й армии противнику удалось создать почти трехкратное превосходство в танках. Две его танковые дивизии были развернуты на узком участке фронта вдоль железной дороги. Им противостояла лишь одна наша стрелковая дивизия, очень ослабленная предшествовавшими боями.

Эта ударная группировка перешла в наступление утром 12 декабря. Под ее натиском части 51-й армии вынуждены были оттянуться к реке Аксай, и самоуверенный Манштейн тут же радировал в Сталинград Паулюсу: "Будьте уверены в нашей помощи".

Но тем временем командование Сталинградского фронта перебросило на рубеж реки Аксай часть войск из своего резерва. Бой вспыхнул с новой силой. Противник понес большие потери, и к 15 декабря танки его, едва достигнув берегов Аксая, остановились.

Манштейн, однако, не отказался от своих первоначальных намерений. Он продолжал стягивать на это направление новые силы, готовясь нанести здесь еще более мощный удар.

Перед нашим Верховным Главнокомандованием встала дилемма: кого бить в первую очередь - Паулюса или Манштейна? В первом случае надо было суметь сдержать натиск извне теми силами, которые уже вели тяжелые бои на рубеже реки Аксай, а свежую 2-ю гвардейскую армию использовать для нанесения главного удара по окруженным фашистским войскам. Во втором случае следовало ограничиться пока блокированием окруженной группировки Паулюса и перебросить гвардейцев на котельниковское направление. От того, какой из этих двух вариантов лучше и какой в конечном счете будет принят, зависел исход Сталинградской битвы. Стратегический просчет грозил здесь тяжелыми последствиями.

Военный совет Сталинградского фронта предложил бросить 2-ю гвардейскую армию на внешний фронт для разгрома группы Манштейна. Такой же точки зрения придерживались представитель Ставки Верховного Главнокомандования генерал-полковник А. М. Василевский и командующий 2-й гвардейской армией генерал-лейтенант Р.Я. Малиновский. И, как показал весь дальнейший ход событий, эта точка зрения была единственно правильной. Она полностью отвечала сложившейся оперативной обстановке.

Отлично помню, как на одном из совещаний Никита Сергеевич Хрущев с присущей ему убедительностью доказывал, что враг еще достаточно силен и нельзя допустить, чтобы Манштейн, хотя бы и ценой больших потерь, продолжал продвигаться к Сталинграду. Требовалось как можно быстрее разгромить манштейновские танковые дивизии, устремившиеся к Сталинграду, и тем самым исключить всякую возможность выхода армии Паулюса из окружения.

Ставка согласилась с этим предложением. 2-я гвардейская армия из Донского фронта перешла в состав Сталинградского. При этом нас усилили свежим 7-м танковым корпусом, которым командовал энергичный и опытный генерал П.Г. Ротмистров, а также передали в наше подчинение уже втянутые в бой на внешнем фронте сильно поредевшие 97-ю и 300-ю стрелковые дивизии.

Разгромить Манштейна и не допустить продвижения его к окруженной группировке - вот задача, которая была поставлена перед нами командованием Сталинградского фронта. Для того чтобы выполнить ее, требовалось упредить Манштейна в захвате рубежа на реке Мышкова. В голой заснеженной степи эта река была единственным препятствием, воздвигнутым природой на пути вражеских танков. После Мышковы они могли двигаться почти до самого Сталинграда, не встречая никаких естественных преград...

От штаба армии потребовалась исключительная мобильность. Нужно было в считанные часы разработать план переброски войск, подготовить командующему все необходимые данные для постановки боевых задач соединениям. Обеспечить взаимодействие с соседними армиями Сталинградского фронта. Да только ли это! Круг наших обычных забот значительно расширился, так как 2-й гвардейской армии были подчинены в оперативном отношении почти все войска, сдерживавшие натиск : ударной группировки Манштейна.

6

По заснеженным дорогам, навстречу колючему ветру, форсированным маршем шли гвардейцы на новые позиции. Пехоту обгоняли танкисты. Тягачи тащили через сугробы артиллерию, а там, где у них не хватало сил, выручало плечо солдата.

Но не все и не везде было ладно. Я помню содержание тревожных телеграмм командующему фронтом, звучавших как сигнал бедствия: "Дайте горючее. Положение крайне тяжелое, не можем идти вперед. Нет возможности своевременно подать войскам боеприпасы и продовольствие".

Много хлопот доставляла коварная погода. По ночам трещали морозы, а днем под солнцем таял снег. Хорошо экипированные для действий в суровых зимних условиях, красноармейцы оказались в тяжелом положении. За день валенки у них намокали и разбухали, а ночью становились как железные и уже совсем не согревали ноги. Многие обмораживались. Но и в этих условиях темп движения частей к фронту не снижался.

- Мы-то к морозам привычные, - говорили солдаты, - а вот фашисты пусть понюхают, что такое русская зима...

Некоторым частям почти без передышек пришлось у пройти. 200 километров. И здесь опять решающую роль сыграли коммунисты и комсомольцы. Мне хорошо запомнился один случай... На дороге остановилось подразделение бронебойщиков. На плечах у солдат - длинные, похожие на жерди, противотанковые ружья. Остановка непродолжительная - всего 10-15 минут. Только бы успеть пообедать! Но пока старшина возится с термосами, от роты отделяется небольшая группа и располагается возле сарая, в котором оказался я с несколькими штабными офицерами. Стены сарая все в щелях, и мне не только слышно, но и видно, что происходит снаружи. Вот бронебойщики бросили на снег патронный ящик, на него встал молодой лейтенант и объявил партийное собрание роты открытым. Собрание это длилось не более пяти минут. Решение было вынесено короткое: "Коммунистам на марше и в бою быть впереди!"

В другой раз, тоже во время перехода, я спросил одного солдата:

- Какая у вас задача?

Мне хотелось выяснить, знает ли он, куда и зачем идет. Но солдат понял мой вопрос по-своему и ответил так:

- Моя первая задача - уничтожить один танк врага. А там будь что будет...

Долго я размышлял над этим ответом. Солдату хочется уничтожить хоть один танк. Он знает, что танки являются у Манштейна основной ударной силой, и если перебить их все, то наступление врага захлебнется. То, что подбить фашистский танк - дело опасное и трудное, солдат, конечно, понимает, но это не меняет сути дела. Главное - уничтожить врага... Этот рядовой боец хорошо усвоил существо задачи, поставленной перед 2-й гвардейской армией. И, как видно, здесь тоже не обошлось без соответствующей работы партийной организации.

...А положение на котельниковском направлении все осложнялось. Находившиеся впереди нас части 51-й армии уже несколько суток вели ожесточенные бои, не прекращавшиеся даже по ночам. Особенно тяжелой была обстановка у нашего правого соседа - 5-й ударной армии. Входивший в эту армию 4-й кавалерийский корпус понёс большие потери и отошел на восток. Многие командиры-кавалеристы погибли. Смертельно ранен был заместитель командира корпуса генерал-майор Я.К. Кулиев - "мой боевой товарищ по Брянскому фронту. Горячая душа, хороший, отзывчивый человек! Помню, как он мечтал тогда об оперативном просторе, с каким упорством учился "воевать по-новому". И хотя кавалерия уже не могла играть такой роли, как в годы гражданской войны, благодаря командирам, подобным Кулиеву, она все же сделала много полезного в беспримерное единоборстве советского народа с гитлеровскими захватчиками.

17 декабря Манштейн ввел в бой свежие силы, в частности переброшенную из глубокого тыла 17-ю танковую дивизию. Используя численное превосходство, он настойчиво пробивался к рубежу реки Мышкова. Оборонявшиеся здесь войска, ослабленные длительными боями, без нашей помощи уже не в состоянии были удержать фронт. Только свежая 2-я гвардейская армия могла стать тем могучим утесом, о который разбились бы яростные волны вражеского наступления.

Отзвуки боя на берегах Мышковы все отчетливее доносились до нас. А в тылу грохотала артиллерия Донского фронта, ведя упорную борьбу с группировкой Паулюса.

Особенно яростным был натиск противника в районе Верхне-Кумского. Здесь наступление вела 6-я танковая дивизия немцев, усиленная батальоном только что появившихся на советско-германском фронте тяжелых боевых машин типа "тигр". Как потом стало известно, Гитлер возлагал очень большие надежды на эту новинку боевой техники. Он не сомневался, что с помощью "тигров" Манштейн пробьет коридор к немецким войскам, - окруженным под Сталинградом. Но стойкость, личная отвага и возросшее воинское мастерство советских солдат, офицеров и генералов оказались крепче крупповской брони.

Верхне-Кумский оборонялся 1378-м стрелковым полком под командованием подполковника М. С. Диасамидзе и 55-м отдельным танковым полком во главе с подполковником А. А. Аслановым. Бок о бок с ними , самоотверженно сражались артиллеристы 20-й истребительной противотанковой бригады и 565-го истребительного противотанкового полка, а также два полка гвардейских минометов. Здесь каждый воин был богатырем. Несколько суток эти части героически отстаивали занимаемые рубежи.

Именно тогда навеки прославил свое имя боец взвода противотанковых ружей комсомолец И. М. Каплунов. Будучи уже тяжело раненным - осколком мины оторвало ступню, пуля прошила руку, - он подбил три вражеских танка и с гранатой погиб под гусеницами четвертого. Каплунову посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

Стойкость 1378-го стрелкового и 55-го отдельного танкового полков, а также поддерживавших их артиллеристов и минометчиков позволила передовым соединениям нашей армии на шесть часов упредить противника с выходом к реке Мышкова и занять по северному ее берегу заранее подготовленную оборону. Это произошло к исходу дня 18 декабря. А с рассветом 19 декабря бои на рубеже Мышковы достигли своего кульминационного пункта.

К этому времени наша армия занимала следующее положение: справа - полки 1-го гвардейского стрелкового корпуса генерала И. И. Миссана, в центре - 13-й гвардейский стрелковый корпус генерала П. Г. Чанчибадзе, левый фланг прикрывали бригады 2-го гвардейского механизированного корпуса генерала К. В. Свиридова. Противник выступил против нас, имея только в первом эшелоне четыре танковые дивизии (17, 11, 6 и 23-ю), за которыми следовали моторизованные соединения. Общее число бронеединиц перед фронтом нашей армии достигало 500. Атаки наземных войск поддерживались ударами с воздуха. Над нашими боевыми порядками, как воронье, кружили "юнкерсы" и "хейнкели".

Главный удар противника приходился по правому флангу 2-й гвардейской армии. Там пролегал кратчайший путь к окруженной группировке Паулюса.

Гитлеровцам удалось захватить Нижне-Кумский, Васильевку. Кое-где они вышли на северный берег Мышковы. И, как отмечал впоследствии Манштейн, именно в этот день он был наиболее близок к цели. В его уже упоминавшейся книге "Утерянные победы" есть такое место: "Если когда-либо с конца ноября, когда Гитлер запретил Паулюсу осуществить немедленный прорыв через недостаточно еще прочное кольцо вражеского окружения под Сталинградом, имелась возможность спасти 6-ю армию, то это было 19 декабря..."

Однако и на сей раз замыслы врага потерпели крах. Гвардейцы выстояли. Все вокруг гудело, горело, заливалось кровью. Но больше уже ни на шаг не продвинулись танки врага.

У меня сохранилась датированная 19 декабря 1942 года лента телеграфных переговоров с командиром правофланговой 300-й стрелковой дивизии. Вот она: "Нижне-Кyмcкий aтaковaн 50 тaнкaми и мотопехотой. Двадцать танков подбиты, с остальными идет смертельный бой".

На этом, помнится, связь прервалась. Но бой за Нижне-Кумский продолжался без перерыва в течение 22 часов. Этот населенный пункт несколько раз переходил из рук в руки. Некоторые наши батальоны дрались в полном окружении, несли большие потери и все же остались непобежденными.

В окружении оказался и 1378-й стрелковый полк. Он вырвался из железных объятий врага только 20 декабря и присоединился к нашей 2-й гвардейской армии в районе Громославки. Вышел к нам и 55-й отдельный танковый полк. С ним мы встретились в поселке Черноморов. Указом от 22 декабря 1942 года Президиум Верховного Совета СССР присвоил командирам этих двух полков, М. С. Диасамидче и А. А. Асланову, звание Героя Советского Союза...

В первые же дни боев на реке Мышкова нами было захвачено много пленных. Одного из них - мотоциклиста, обслуживавшего штаб не помню уже какой танковой дивизии, доставили ко мне на допрос. Первое, что бросилось в глаза, - одет он был явно не по сезону. Единственной теплой вещью у него оказался женский вязаный платок, украденный, видимо, у какой-нибудь нашей колхозницы. Посиневшее от холода, обмороженное на степном ветру лицо. Глаза слезятся. Едва переступив порог, он стал всхлипывать и обещал рассказать все что знает.

Знал пленный не так уж много, но на каждый мой вопрос старался ответить как можно обстоятельнее. По его показаниям выходило, что дивизия, в которой он служил, была сформирована всего месяц назад и сразу же брошена в бой на котельниковском направлении. Первые же бои обернулись для нее громадными потерями и в значительной мере деморализовали личный состав.

- Наши солдаты, - утверждал пленный, - считают себя приговоренными к смерти. Каждый думает только о том, как бы не попасть на передовую. Все стремятся улизнуть куда-нибудь на другой участок фронта...

Тут же выяснилась и еще одна очень любопытная деталь: новое пополнение полученное Манштейном, ничего еще не знало об окружении 22 немецких дивизий под Сталинградом. Офицеры тщательно скрывали это, от солдат.

Выслушивая показания хныкающего немецкого гренадера, я невольно вспомнил спесивого гитлеровца, взятого в плен в июле 1941 года. Немного прошло с тех пор времени а какая разительная перемена в поведении!

Да и сами мы стали иными. Совсем не те, что были, скажем, на быховском плацдарме! Такой же, кажется, бешеный натиск фашистских танков, те же "мессершмитты" и "юнкерсы" над головой, а воспринимается все это по-другому. Наших людей - от рядового бойца до командующего армией - не покидает уже спокойствие и уверенность в своих силах. Почему? Да потому, что мы прошли школу войны, хорошо узнали врага, его слабые и сильные стороны, научились бить фашистов наверняка. Кроме того, благодаря героическому труду советского народа у нас не убавилось, а, наоборот, стало больше средств, с помощью которых можно останавливать вражеские танки и сбивать фашистские самолеты...

Зацепившись за северный берег реки Мышкова, 2-я гвардейская армия не только стойко держала оборону, но и готовилась к переходу в решительное наступление. Командующий армией генерал-лейтенант Р. Я. Малиновский так использовал силы, что у него все время оставался крепкий резерв.

На рассвете 22 декабря Манштейн опять возобновил свой попытки прорваться к окруженной группировке Паулюса. Бои с самого начала приняли ожесточенный характер. Р. Я. Малиновский перебрался на командный пункт 98-й стрелковой дивизии, оборонявшей наиболее ответственный рубеж. Я находился в 24-й гвардейской стрелковой дивизии у генерала Кошевого, на правом фланге армии.

Поднялась пурга. Мороз крепчал. В занесенных снегом окопах совсем не видно было солдат.

Особенно меня беспокоил полк полковника Г. И. Кухарева, перед которым противник сосредоточил большие силы. Решил сам побывать там. Но не успел я добраться до кухаревского НП, как гитлеровцы открыли ураганный артиллерийский и минометный огонь и подвергли расположение полка жестокой бомбежке с воздуха. Казалось, все живое здесь будет уничтожено. А на горизонте показались уже вражеские танки. Двигались они, часто меняя курс, и было их более 60.

Отражение такой атаки противника - дело нелегкое. На позициях в подобных случаях бывает обычно много раненых и убитых. Сколько нужно выдержки, чтобы, не обращая на все это внимания, вести бой! Но на то мы и гвардия...

Я неоднократно бывал в жарких боях, а такого еще не видел. Особенно героически действовали бывшие моряки-тихоокеанцы. Многие из них скинули бушлаты и в одних тельняшках с гранатами в руках бросались на фашистские танки.

Отличились опять и артиллеристы 20-й истребительной противотанковой бригады. Они приняли на себя удар основных сил противника.

Бой затянулся до самой ночи. И как ни старался враг, ему нигде не удалось прорвать наши позиции

Когда я вернулся на командный пункт армии, там находился уже и Родион Яковлевич Малиновский. Несмотря на усталость, настроение у него было приподнятое. Он кратко подытожил результаты нелегкого дня, а заключил все так:

- Сегодня мы окончательно остановили грозного противника. Теперь сами пойдем в наступление...

7

На войне настолько привыкаешь к героике и самоотверженности наших людей, что порой даже не замечаешь этого. В глазах иного фронтовика самый яркий подвиг выглядит обычным, будничным явлением.

Помню такой случай...

Орудие стояло на прямой наводке. Подступы к нему открыты со всех сторон. И вдруг на огневую катит грузовик с боеприпасами. Идет себе по снегу, даже пар валит из радиатора, а рядом мины рвутся. Стекла в кабине водителя давно выбиты. Сам водитель ранен. Но машина упорно пробивается к цели, доставляет груз по назначению, забирает раненых и лишь после этого направляется в тыл.

Я спросил оказавшегося рядом командира-артиллериста:

- Кто это был?

Он, как видно, не понял меня:

- Кому ж быть, кроме артснабженцев?.. - И недовольно махнул рукой: - Вечно "запаздывают...

- Этот водитель достоин награды, - напомнил я.

- За что? - искренне удивился мой собеседник. - Танк он таранил, что ли?..

Истребление вражеских танков гвардейцы считали в ту пору, пожалуй, единственным боевым делом, достойным всеобщего внимания. Танки Манштейна уничтожались артогнем, по ним стреляли из противотанковых ружей, их подрывали противотанковыми гранатами, До сих пор помнится, с каким уважением велись тогда в армии разговоры о том, как вышел с гранатами против танка раненый младший лейтенант Кулдышев, как подразделение П. П. Ковасева за 11 часов почти непрерывного боя подбило 16 танков противника.

По достоинству оценивалось и мастерство армейских зенитчиков, а также нашей истребительной авиации. Над сталинградскими степями редко ходят тучи. Небо целый день голубое. Средства ПВО играли там исключительно важную роль. И они оказались в надежных руках, расчеты зенитных орудий, которыми командовали тт. Ковалев и Бабин, сбили по четыре самолета, а расчет тов. Маслова - даже пять. Что же касается летчиков-истребителей, то наибольшей популярностью у нас пользовались в то время А. К. Рязанов, Д. Д. Сырцов и М.С. Погорелов Они сбили по десятку вражеских самолетов и стали Героями Советского Союза...

24 декабря мной была подписана первая оперативная сводка, в самом начале которой не оказалось привычной фразы "Войска армии вели упорные, оборонительные бои...". У этой сводки начало было совсем другим "Войска армии главными силами перешли в наступление на фронте Черноморов, Громославка, Васильевка, Капкинка...".

Согласно плану, разработанному штабом Сталинградского фронта, наша 2-я гвардейская армия, взаимодействуя с 5-й ударной и 51-й армиями, должна была нанести главный удар по войскам Манштейна, освободить Котельниково и открыть путь на Ростов. Момент для перехода в наступление выбрали очень удачно; это случилось в то самое время, когда противник, потеряв надежду прорвать наш фронт в районе Громославки, стал перебрасывать свои войска в сторону 51-й армии, рассчитывая пробить коридор вдоль железной дороги Котельников Сталинград. Тут-то и вступили в действие резервы 2-й гвардейской армии механизированный и танковый корпуса, полностью сохранившие свою ударную силу

В 8 часов утра 24 декабря после десятиминутной артиллерийской подготовки мы относительно легко овладели переправами через реку Мышкова. По ним сразу же устремились на противоположный берег наши подвижные части и завязали там ожесточенный бой. Для противника это оказалось полной неожиданностью. Гитлеровцы начали отход, оставляя позади себя заслоны из румынских частей. Ценой жизни румынских солдат они хотели спасти свои танки, но тщетно.

Особенно напористо действовал корпус генерала Ротмистрова. Широко маневрируя и смело атакуя противника во фланги, он вышел к Новоаксайскому, захватил там большое количество пленных, много техники, оружия, боеприпасов и обеспечил беспрепятственное продвижение вперед нашим стрелковым частям, действовавшим правее

Утром 28 декабря начались бои за Котельниково. Они носили очень упорный характер, но опять закончились в нашу пользу. Из Котельниково генерал Ротмистров прислал следующее донесение: "Гарнизон противника общей численностью до двух стрелковых полков (преимущественно немцев) с 30 танками и 40 орудиями противотанковой обороны частично уничтожен и пленен, частично отошел на юг".

На этом документе командарм написал: "Замечательно. Жду почаще таких донесений. 29.12.42 г. Малиновский".

Этот успех был высоко оценен и Ставкой Ротмистров в числе первых генералов Советской Армии был награжден только что учрежденным тогда орденом Суворова II степени. Одновременно ему присвоили звание генерал-лейтенанта. А 7-й танковый корпус стал именоваться 3-м гвардейским Котельниковским. На следующий день танкисты заняли вражеский аэродром с совершенно исправными самолетами и большими запасами первосортного бензина. К этим трофеям в течение дня прибавилось еще несколько "мессершмиттов" и "юнкерсов". Не подозревая, что на аэродроме хозяйничают уже советские танкисты, летчики противника спокойно заходили на посадку.

Но как бы ни радовали нас первые успехи наступления, мы понимали, что слишком обольщаться ими нельзя. Основное ударное ядро группировки Манштейна танковые дивизии - пока что не было разбито. Малейшая наша задержка на каком-то рубеже грозила срывом всей так удачно начатой операции. Надо было удержать за собой боевую инициативу. И мы ее удержали.

8

2-я гвардейская, одна из самых сильных в то время армий, постоянно ощущала исключительное внимание к себе со стороны Военного совета Сталинградского фронта, членом которого был Н. С. Хрущев. Никита Сергеевич проявлял много забот о том, чтобы войска были всегда обеспечены боеприпасами, горючим, обмундированием, питанием. Он частенько встречался с командармом генерал-лейтенантом Р. Я. Малиновским. Вместе они бывали в дивизиях, на командных пунктах полков.

Припоминается такой случай. В конце декабря, когда требовалось сосредоточить силы для разгрома тормосинской группировки противника, у нас возникли затруднения с горючим для танков. Не все ладно было и с продовольствием. Командующий поехал в штаб фронта. Вернулся он оттуда сияющий:

- Есть горючее, есть и продовольствие. Никита Сергеевич помог. Теперь мы можем поставить танковым войскам несколько большую задачу. Пишите приказ...

Приказ был готов к 20.00, и его немедленно передали в корпуса и дивизии. Освобождение Тормосина имело важное значение. Там у противника была база снабжения, питавшая продовольствием и боеприпасами не только его тормосинскую, но и нижнечирскую группировки. Кроме того, немецкие войска, занимавшие Тормосин, нависали над правым флангом 2-й гвардейской армии, успешно продвигавшейся вперед, и создавали непосредственную угрозу нашим коммуникациям. Здесь в тот момент образовался некоторый разрыв между войсками Юго-Западного и Сталинградского фронтов.

В разгроме тормосинской группировки главная роль отводилась 2-му гвардейскому механизированному корпусу. Но путь ему пересекал Дон.

Для пехоты и артиллерии форсирование этой серьезной водной преграды зимой не представляло особых затруднений, а вот переправа через реку танков Т-34 была [Схема 3] сопряжена с большим риском. К тому времени толщина льда на Дону достигала всего лишь 30 - 40 см.

Не располагая лесоматериалами для наводки мостов, инженерные части занялись искусственным наращиванием льда. Дело у них шло как будто успешно, переправа росла на глазах. Но первый же Т-34, вступивший на это зыбкое сооружение, провалился в воду А задерживаться было нельзя. Р. Я. Малиновский принял решение - ограничиться пока переброской на противоположный берег лишь мотопехоты, бронемашин и легких танков Т-70. На первых порах этого оказалось достаточно... К исходу дня 30 декабря 2-й механизированный корпус перешел в решительное наступление. Действия его развивались успешно. У противника возникла паника, нарушилось взаимодействие наземных войск с авиацией. Случалось, что вражеские бомбардировщики наносили удары по своим. Так было, в частности, в бою за населенный пункт Балабановский. Наши части только еще накапливались на рубеж атаки, а 18 самолетов противника уже "бомбили "этот сильный узел сопротивления. И когда фашистские летчики ушли от цели, наши гвардейцы относительно легко ворвались в Балабановский.

К Тормосину мы вышли с трех сторон Вначале противник оказывал нам сильное огневое сопротивление на подготовленных заранее рубежах восточное и южнее Тормосина. Но затем, не выдержав нашего натиска, поспешно стал отходить на север 31 декабря Тормосин был освобожден. Хороший подарок преподнесли гвардейцы Родине в честь нового, 1943 года.

Противник понес большой урон в людях и технике Но нам все же не удалось окружить и полностью уничтожить его тормосинскую и нижнечирскую группировки. Что поделаешь! На войне не всегда получается так, как хотелось бы. Враг ведь тоже имеет свои планы свои планы и старается осуществить их...

За смелые и решительные действия 2-я гвардейская л армия получила благодарность от Верховного Главнокомандующего. Многие генералы, офицеры и солдаты были награждены орденами и медалями

Как бы то ни было, а главного мы достигли: "спаситель" окруженных под Сталинградом гитлеровцев теперь спасался сам Остатки некогда грозной группы Манштейна бежали к Ростову{2}.

Настало время менять хорошо обжитый нами командный пункт армии. Об этом, может быть, не стоило бы и говорить, если бы не одно обстоятельство. По всей видимости, тот наш командный пункт был единственным в своем роде во всей военной истории. Дело в том, что там, в хуторе Верхне-Царицынском, под одной крышей расположились генералы Малиновский и Толбухин, командовавшие двумя армиями, действовавшими в диаметрально противоположных направлениях: наша, 2-я гвардейская, наносила удар на запад - по Манштейну, а толбухинская, 57-я, была повернута фронтом на восток - добивала окруженную группировку Паулюса.

Именно тогда я и познакомился с Ф. И. Толбухиным, с которым в дальнейшем пришлось немало пройти вместе по дорогам войны.

Когда мы перебрались сюда из Паньшино, командование и штаб 57-й армии оказали нам гостеприимную встречу. Они по-братски выручили нас в период сосредоточения войск, предоставив в наше распоряжение все свои средства связи. А связь у них была организована отлично. Они располагали даже прямым телеграфным, сообщением с Москвой.

И вот приспела пора расставания 2-я гвардейская неудержимо продвигалась на запад, а 57-я с каждым днем, по мере расчленения на отдельные группы окруженных вражеских войск, все больше приближалась к Сталинграду.

Гитлеровцы повсюду терпели неудачи и опять пытались объяснить это то морозами, то бездорожьем. Такие версии вытаскивались ими на свет всегда, как только они оказывались битыми Советской Армией. Мне припоминается случай, который пришлось наблюдать в те дни в районе Котельниково. Пленный немецкий полковник скрипел зубами и рыдал, проклиная русскую зиму

- Она у вас главный союзник. Мы не выносим таких холодов. Дикая ваша страна покрылась снегом, ветер пронизывает до костей...

- Холода и ветер не милуют и нас, - резонно возразил ему командир нашего полка, проводивший допрос пленного.

Мне было интересно послушать этот "разговор" двух командиров полков своего и вражеского. Наш - коренастый, подтянутый, энергичный, с открытым взглядом, гладко выбритый и раскрасневшийся. Немец - долговязый, лысый, какой-то опустившийся. Он все время шмыгал носом и кривил рот.

- Вы у себя дома. Ваши тылы близко. А мы слишком далеко зашли, слишком оторвались от своих баз.

- Кто же вас просил так далеко заходить?.. Отвечайте-ка лучше: сколько еще имеется у вас в резерве танков?

- Нет у нас вообще резервов. Сражение проиграно. Манштейн капут! Гитлер тоже...

Да, развязка великой Сталинградской битвы приближалась. Попытки Гитлера спасти окруженную группировку с помощью Манштейна провалились. В результате наступления войск Сталинградского фронта, в составе которого находилась и наша 2-я гвардейская армия, за одну неделю - с 24 по 30 декабря - Манштейн был по существу разбит. Наши передовые части удалились от Сталинграда на 170 - 250 км. Положение окруженных войск Паулюса, находившихся все время под воздействием Донского фронта, значительно ухудшилось. Территория, занимаемая ими, сократилась и почти повсеместно простреливалась советской артиллерией. У Паулюса подходили к концу боеприпасы, продовольствие, горючее и медикаменты. Снабжение его по воздуху почти прекратилось. Летавшие теперь из-под Ростова "транспортные самолеты врага, как правило, уничтожались нашими истребителями или сбивались зенитчиками.

1 января 1943 года Сталинградский фронт был переименован в Южный и получил задачу выйти на рубеж Шахты, Новочеркасск, Ростов, Батайск, чтобы отрезать пути отступления войскам противника с Северного Кавказа. Во взаимодействии с Закавказским фронтом мы должны были уничтожить эти войска до того, как они отойдут за реку Дон.

Глава пятая. В низовьях Дона

1

Напряженные бои шли днем и ночью. Обстановка была крайне сложной и динамичной. Корпуса и дивизии 2-й гвардейской армии все время находились в движении. Управлять ими становилось все труднее. Нередко нарушалась даже радиосвязь: в одних случаях - по причине частой смены командных пунктов, в других - из-за повреждений матчасти, а то и в результате гибели или ранения радистов.

Но и при устойчивой радиосвязи штаб армии испытывал немалые затруднения. На кодирование и расшифровку радиограмм требовалось значительное время, а у нас каждая минута была на счету.

В этих условиях особое значение приобретало личное общение генералов и офицеров штаба с командирами соединений и частей. Мы знали по опыту, что никакие, даже самые обстоятельные, доклады и донесения из войск не могут заменить того, что увидишь и услышишь сам, побывав на месте. Любая поездка в войска сопряжена обычно с многочисленными встречами и откровенными беседами с солдатами. Солдаты охотно поведают тебе свои думы, свои мысли, а часто выскажут и ценные предложения.

В этой связи не могу не возвратиться несколько назад, чтобы вспомнить один довольно интересный случай. Как-то еще в конце декабря, после освобождения Котельннкова, мне пришлось выехать в танковый корпус к генералу П. А. Ротмистрову.

Командный пункт танкисты оборудовали на восточной окраине города в землянках. Как обычно, в целях маскировки туда запрещалось подъезжать вплотную на машинах. Я, конечно, тоже оставил свой автомобиль метрах в 300 - 400 - за шлагбаумом, а сам продолжал путь пешком. Впереди по проторенной тропке шагали два бойца в полушубках. Ветер был в мою сторону, да и разговор они вели довольно громко, и до меня отчетливо долетали целые фразы.

- Я тебе кричу: бей по дальним, а ты по ближним лупишь.

- Не ори зря - мы тоже можем... Стрелял я так, чтобы они не подползли к траншеям. Понял?

- Голова ты куриная, да у траншей-то мы их и без тебя из автоматов прикончим. А вот на дальних дистанциях должон бить ты, из пулемета. Ясно?

- Должон, должон... Ты и говорить-то не умеешь. А у меня, брат, среднее образование, да еще курсы специальные... Чай, не меньше тебя смыслю.

- В бою, милой, не только образование, а и смекалка требуется. У меня, к примеру сказать, и без курсов на счету больше полсотни уничтоженных фашистов...

На этом спор оборвался: солдаты заметили меня и быстро переменили тему:

- Махорки дали сегодня богато.

- Махорки-то богато, а вот сто граммов стали какими-то махонькими...

Я сделал вид, будто ничего не слышал, и прошагал мимо приостановившихся бойцов.

У Павла Алексеевича служба наблюдения была поставлена отлично. Он уже узнал о моем визите и шел мне навстречу - статный, с красивыми черными усами, с ясным соколиным взглядом. Ротмистров всегда кажется мне заряженным вулканической энергией. Эта энергия угадывается даже в его рукопожатии. Но в тот раз - после боевой удачи, заслуженной награды за нее и очередного повышения в звании - он был в каком-то особо приподнятом настроении. Мы прошли в блиндаж. Он мало чем отличался от обычного штабного помещения. Яркое аккумуляторное освещение, обитые бумагой стены, длинный стол, на котором лежала карта с нанесенной обстановкой. Рядом аккуратно расставлены радиостанция и телефонные аппараты. Все здесь свидетельствовало о культуре в работе.

Части корпуса продолжали вести бой. Павел Алексеевич несколько раз прерывал наш разговор, извинившись, брал телефонную трубку и отдавал короткие, ясные, четкие распоряжения. Затем пододвинул ближе карту и обратился ко мне с вопросом:

- Разрешите доложить обстановку? Я ответил шуткой:

- Дорогой Павел Алексеевич, мне хотелось поздравить вас. Затем и приехал. А вы мне сразу карту под нос суете.

Павел Алексеевич понял шутку, но не изменил своего деловитого тона, отозвался на нее одним только словом "виноват" и нажал на кнопку электрического звонка.

Вошел адъютант.

- Обед, - сказал Ротмистров, и адъютант исчез. За обедом я рассказал Павлу Алексеевичу об услышанном разговоре между солдатами. Мы вместе посмеялись над их безобидной хитростью. Потом детально разобрались в обстановке, уточнили задачу корпусу и с хорошим чувством расстались.

Но на следующий день мне опять вспомнился солдатский разговор. Я задумался над тем, что услышал, и перед моим мысленным взором неожиданно сверкнуло то, что принято в подобных случаях называть "рациональным зерном": следует проверить взаимодействие огневых средств. Доложил свои соображения командующему. Он согласился со мной и приказал немедленно послать в войска нескольких штабных офицеров. Предположения наши оправдались: в некоторых частях стрелковое оружие использовалось не на полную мощь, взаимодействие пулеметчиков с автоматчиками не было налажено. Штабу пришлось в срочном порядке разрабатывать и осуществлять ряд мер по устранению этого недостатка.

И так бывало не раз. Личное общение офицеров и генералов штаба армии с бойцами частенько вносило серьезные коррективы и в нашу собственную работу, и в деятельность многих командиров соединений, частей, подразделений.

...Наше стремительное продвижение в сторону Ростова создавало смертельную угрозу для северокавказской группировки врага. Но вместе с тем с каждым днем, с каждым часом возрастала угроза и для нас самих. 2-я гвардейская армия оказалась значительно впереди своих соседей, и в ходе наступления еще больше увеличивался разрыв с ними. Противник не замедлил воспользоваться этим. Он подготовил удар по нашему открытому флангу из района Зимовников.

Р. Я. Малиновский вовремя разгадал замысел врага и принял решение: продолжая главными силами преследование отступающих войск Мапштейна, частью сил обрушиться на противника, сосредоточившегося в Зимовниках. Для нанесения упреждающего удара по Зимовникам была создана подвижная группа в составе 2-го гвардейского и 6-го механизированных корпусов По замыслу командующего армией Зимовники должны были охватываться с востока на юго-запад 2-м мехкорпусом, а с востока на северо-запад - 6-м. Атака намечалась с утра следующего дня. Руководство действиями подвижной группы возлагалось на меня.

Это решение командарма я лично доложил по телеграфу начальнику штаба фронта генералу И. С. Варенникову, и через некоторое время получил ответ, что оно утверждено командующим фронтом. Р. Я. Малиновский просмотрел телеграфную ленту, на которой фиксировались мои переговоры с Варенниковым, дал мне ряд практических советов по организации боевых действий механизированных корпусов и порекомендовал быстрее выезжать на место.

Я тотчас же связался с командирами корпусов тт. Богдановым и Свиридовым, передал им боевую задачу и сам выехал на КП 2-го гвардейского мехкорпуса. Путь был трудный. Стояла темная январская ночь. Бушевала метель. В заснеженной степи - никаких ориентиров. Однако подобные поездки уже вошли в привычку, и к установленному сроку мне удалось добраться к месту назначения.

Командир 2-го гвардейского механизированного корпуса К. В. Свиридов очень обстоятельно доложил о противнике и предложил на мое рассмотрение уже подработанный с начальником штаба 6-го мехкорпуса совместный план боевых действий по освобождению Зимовников. План полностью соответствовал замыслу командарма. Внеся незначительные поправки, я утвердил его, и каждый занялся своим делом.

Совместная атака была намечена на 10 часов утра. До атаки мне нужно было встретиться с командиром 6-го механизированного корпуса. Для встречи я избрал высотку, уставленную скирдами соломы. Оттуда хорошо обозревалась вся местность, на которой нам предстояло действовать.

Не успел я подъехать к одной из скирд, как туда же подкатила еще одна автомашина. Из нее вышел высокий генерал в длинной серой шинели. Это и был командир 6-го механизированного корпуса С. И. Богданов. Раньше нам встречаться не приходилось: 6-й мехкорпус только недавно прибыл в нашу армию из фронтового резерва.

Богданов произвел на меня хорошее впечатление. Он отличался корректностью и рассудительностью. Мы сразу нашли общий язык и без проволочки решили все вопросы, касавшиеся боя за Зимовники.

Когда я снова вернулся на КП 2-го гвардейского механизированного корпуса, К.В. Свиридов пригласил позавтракать. Это было как нельзя более кстати. Однако завтрак не состоялся. Неожиданно прибывший командующий фронтом генерал-полковник Андрей Иванович Еременко, после моего представления ему, начал расспросы:

- Чем вы здесь занимаетесь? Почему второй гвардейский мехкорпус повернул на юг?

Я доложил, что все делается согласно плану, утвержденному им самим, и минут через 50 начнется наступление на Зимовники.

- Какое наступление? Кто приказал? - недоумевал Андрей Иванович.

Моя ссылка на переговоры с Варенниковым не возымела никакого действия. Командующий заявил:

- Я об этом ничего не слышал и решения вашего не утверждал.

Хорошо, что появился генерал-лейтенант Малиновский. Разговор сразу принял несколько иной характер. Родион Яковлевич спокойно доложил командующему фронтом, что произошло, по-видимому, досадное недоразумение, но войска уже приведены в действие, и отменять наступление нецелесообразно.

Потом повернулся в мою сторону:

- Выполняйте приказ. Мы тут разберемся...

Мне неизвестно, как протекал этот разговор дальше, но хорошо помню, что боевые действия развивались по намеченному плану и закончились успешно. Зимовники были освобождены сравнительно легко. Угрозу, нависшую над одним из наших флангов, мы ликвидировали и смело продолжали свой путь на Ростов.

Темпы нашего продвижения считались по тому времени высокими, хотя давалось это нелегко. Погода стояла капризная: ночью - мороз, как правило, с метелями, днем - оттепель. Дороги испортились. Часто можно было видеть, как путь танкам и автомашинам бойцы расчищали лопатами, выталкивали плечом застрявшую в разъезженных колеях технику, надсадно покрикивая: "Раз, два - взяли!" Ночью в иных местах скапливались целые колонны вышедших из строя грузовиков, и водители с обмороженными руками копались в застывших моторах, проклиная все на свете.

Но, несмотря ни на что, 2-я гвардейская настойчиво пробивалась вперед.

И не только она. Наступал весь наш бывший Сталинградский, а теперь Южный фронт. Не стояли на месте и войска Юго-Западного фронта. Советские дивизии, выдвинувшись на линию Нов. Калитва, Миллерово, Тормосин, Зимовники, Приютное, глубоко охватили с севера основные силы группы армий "Дон" и создали реальную угрозу тылу северокавказской группировки противника.

2

На протяжении всей первой половины января 2-й гвардейской армии сопутствовали успехи. Слом ив сопротивление войск Манштейна в районе Зимовники, Семенкинокая, Иловайская, она продолжала громить противника в полосе между Доном и Салом, а частью сил под командованием генерала Крейзера наступала и по правому берегу Дона.

10 января передовые части 3-го гвардейского танкового корпуса форсировали реку Сал в ее нижнем течении. В последующие дни наши соединения совместно с войсками 51-й армии вели упорные бои на реке Маныч, между ее устьем и станцией Пролетарской.

К вечеру 14 января механизированная группа генерал-лейтенанта Ротмистрова (3-й гвардейский танковый корпус, 2-й и 5-й мехкорпуса, 98-я стрелковая дивизия) выдвинулась передовыми частями в низовья Дона. У командующего армией возникла мысль: с ходу освободить Батайск и Ростов. 3-му гвардейскому танковому корпусу была поставлена задача: "к утру 17-го января 1943 года захватить переправы и плацдарм южнее Маныч, овладеть рубежом Арпачин, Позднеевка, Веселый и решительно развивать наступление на Батайск, Ростов".

В действительности, к сожалению, этого не получилось. В силу чрезмерной растянутости войск, отставания артиллерии и ремонтно-восстановительных средств для танков, недостатка горючего и транспорта, а главным образом из-за чрезмерного утомления людей наступление наше застопорилось.

Хорошо помню одно из тогдашних донесений генерала Ротмистрова. Павел Алексеевич тревожился за фланги танкового корпуса, выдвинувшегося далеко вперед. Наибольшие опасения вызывала у него обстановка на левом фланге: разведка заметила там крупную группировку вражеских танков.

Ротмистров принял решение приостановить наступление и готовиться к парированию удара противника. В предвидении тяжелых боев Павлу Алексеевичу хотелось вернуть в строй танки, отставшие по техническим неисправностям, а также восстановить подбитые в бою.

Р. Я. Малиновский не согласился с таким планом действий. Мне было предложено немедленно вылететь к генералу Ротмистрову, ознакомить его с обстановкой на фронте всей армии и передать, что командарм не придает особого значения сведениям о сосредоточении танков противника. [Схема 4]

Едва рассеялся ночной мрак, я был уже в пути. Дул северный ветер. Мела поземка. Ориентироваться было трудно. Наш самолет По-2 швыряло из стороны в сторону. Иногда казалось, что он вот-вот перевернется...

Над хутором Буденный, где размещался штаб танкистов, летчик вдруг развернул машину и стал кружить возле балки. Мне подумалось, что он ищет место для посадки. Но причина была в другом: на хутор заходило с десяток "хейнкелей". Они сбросили бомбы и легли на обратный курс. Только после этого мы сели у окраинных домиков. Оказавшийся поблизости командир танковой бригады доложил, что фашистская авиация бомбила неудачно, жертв почти нет. Он же проводил меня к Ротмистрову.

Павла Алексеевича я едва разглядел сквозь пелену табачного дыма. Тут же был и его начальник штаба В. Н. Баскаков.

Ознакомившись более подробно с обстановкой и состоянием корпуса, я в свою очередь проинформировал Ротмистрова об общей обстановке в полосе действий армии и передал ему приказ командарма об ускорении наступления на Батайск, Ростов. Генерал Ротмистров - большой знаток тактики и оперативного искусства (до войны он преподавал в Академии бронетанковых войск) - был сильно удручен, когда узнал, что переоценил данные разведки об угрозе удара по левому флангу корпуса. Этот просчет привел к потере очень дорогого времени.

Стремясь наверстать упущенное, сам Ротмистров и его ближайшие помощники работали с удесятеренной энергией. На рассвете 19 января мехгруппа возобновила активные боевые действия. Однако противник успел уже подтянуть свежие силы, предпринял ряд контратак и остановил продвижение танкового корпуса к Батайску.

Ожесточенные бои пришлось вести 98-й стрелковой дивизии за населенные пункты Самодуровка, Резников и Красный. На рассвете 20 января мотопехота противника при поддержке значительного количества танков и артиллерии контратаковала ее в районе Самодуровка. Дивизия понесла большие потери и вынуждена была оставить этот населенный пункт. Однако вскоре подоспели части 2-го гвардейскою механизированного корпуса, и противник был снова выбит оттуда.

Бои с переменным успехом стали характерным явлением. Пройдя в тяжелых зимних условиях расстояние от Сталинграда до Ростова, все время испытывая при этом упорное сопротивление врага, войска армии как бы растворились на огромном пространстве. Удары наши становились все слабей, темпы наступления снижались.

И как раз в это время, 2 февраля 1943 года, Р. Я. Малиновский был назначен на пост командующего войсками Южного фронта. 2-ю гвардейскую принял от него генерал Я. Г. Крейзер.

В боевом составе армии также произошли некоторые изменения. Танковый корпус генерала Ротмистрова был изъят из нашего подчинения и отведен в резерв фронта. Вместо него в армию пришел 3-й гвардейский механизированный корпус, которым временно командовал генерал А. П. Шарагин (командир корпуса генерал-майор танковых войск Василий Тимофеевич Вольский был тяжело ранен и находился на излечении).

Новый командующий фронтом внес некоторые изменения в боевые задачи армий. В частности, 2-й гвардейской вместо наступления на Батайск и Ростов было приказано перегруппировать свои силы и нанести удар по противнику, находившемуся в районе Новочеркасска.

Перегруппировку мы закончили быстро и утром 12 февраля начали наступление на новочеркасском направлении. Сосредоточение на узком участке всех имевшихся у нас танков и основных сил артиллерии позволило нам успешно прорвать оборонительную полосу противника.

Теперь главную роль должны были сыграть механизированные корпуса. И мы с вновь назначенным, вместо умершего тов. Ларина, членом Военного совета армии Н. Е. Субботиным выехали туда, чтобы обеспечить координацию боевых действий на месте. Путь наш лежал прежде всего в 3-й гвардейский механизированный корпус, вводившийся в прорыв.

Противник отступал. Многие его подразделения, главным образом румынские, целиком сдавались в плен.

Румыны не хотели умирать за интересы фашистской Германии.

Погода стояла прескверная. Мелкая "крупа" сыпала как из сита. Все кругом застилал туман, серый и непроницаемый, как дым. Видимость ограничивалась несколькими десятками метров.

Пока мы тряслись в "виллисе", разговор шел главным образом о замечательной победе под Сталинградом. Она не имела себе равных в истории войн. Мы понимали, что стратегическая инициатива переходит в руки Советской Армии, и уже ощущали ее благотворное влияние...

Потом речь зашла о мародерстве вражеских войск. Субботин рассказывал, что в рюкзаках фашистских солдат и машинах офицеров полным-полно принадлежностей женского туалета и награбленных ценностей. Жадность у фашистов брала верх над всем. Она побеждала усталость и даже страх смерти.

Заговорили мы об этом не случайно. По всем дорогам наши бойцы конвоировали пленных. Многие пленные сгибались под непосильной ношей. Еще чаще попадались группы пленных немецких солдат, закутавшихся поверх своих пилоток в шерстяные дамские платки и обутых в валенки явно не армейского образца.

Постепенно туман стал немного рассеиваться. Впереди себя мы заметили походные колонны, державшие путь в одном с нами направлении. Наша машина оказалась как бы между двух таких колонн, двигавшихся по сходящимся дорогам.

- Вот и хорошо: мы успели вовремя, - сказал Субботин. - Это, несомненно, части третьего механизированного корпуса!

- Что-то непохоже, - усомнился я, - автотранспорта маловато, да и пешие идут как-то не по-гвардейски...

Тем временем мы приблизились к одной из колонн метров на 200. Хорошо стали видны солдаты, закутанные кто во что. Стало ясно: перед нами войска противника.

В колонне тоже обратили на нас внимание: оглядываются в нашу сторону, указывают пальцами. Мелькнула мысль: "Развернут сейчас пушку, да что там пушку - просто из автомата кто-нибудь трахнет, и все".

А что же делать? Удирать - наверняка убьют, да и стыдно.

- Гони в голову колонны! - приказал я водителю.

На полном газу мы выскочили на дорогу впереди огромной колонны. По форме одежды нетрудно было угадать, что мы имеем дело с румынами.

Я вышел из машины и поднял руку. Колонна остановилась. Многие пожимают плечами, не поймут, что случилось.

Потребовал к себе старшего начальника. Подошел румынский полковник и представился по всем правилам.

- Куда же вы ведете колонну? - строго спросил я. - Здесь непременно наткнетесь на нашу артиллерию и пулеметы.

Полковник виновато таращил глаза и на ломаном русском языке стал объяснять:

- Румыны больше воевать не желают. Идем в плен. Только плохо ориентируемся...

Я взял его карту и указал на ней, куда им надо идти. Затем написал записку начальнику тыла, чтобы сдавшихся в плен румын накормили и обеспечили дальнейшую их эвакуацию.

Пришлось также оставить румынскому полковнику в качестве проводника одного нашего автоматчика. Это было совершенно необходимо. Не столько для того, чтобы румыны не сбились с дороги, сколько для уведомления наших войск, двигавшихся по дорогам, что это уже плененная часть противника.

- А ведь хорошо получилось, - сказал, потирая руки, член Военного совета. - Без единого выстрела, без парламентеров мы с вами взяли в плен целую колонну.

Я ответил шуткой:

- Здесь все дело в нашем с вами дружном взаимодействии. Одному мне, как правило, не везет...

Вскоре мы выбрались на дорогу, ведшую прямо в Новочеркасск. На самой дороге и по обочинам ее громоздилось в беспорядке множество подбитой и просто оставленной впопыхах вражеской техники. То там, то тут маячили танки, тракторы, автомашины с немецкими и румынскими опознавательными знаками. Еще больше было повозок.

Немного спустя встретили передовые части 3-го гвардейского механизированного корпуса, а потом разыскали и штаб. Генерал А. П. Шарагин доложил о положении частей корпуса и о принятом им решении сделать остановку, чтобы подтянуть отставшие подразделения и дозаправить машины.

- На все предполагаю затратить десять-двенадцать часов, - бодро заключил он.

С этим согласиться было нельзя. Обстановка требовала продолжать безостановочное преследование противника. Пришлось напомнить об этом тов. Шарагину. И, только убедившись, что указания наши приняты к неуклонному исполнению, мы отправились во 2-й гвардейский механизированный корпус.

Он действовал на правом фланге, не имея локтевой связи с нашим правым соседом - 5-й ударной армией. Это внушало определенную тревогу. Именно здесь, на стыке двух армий, противник мог нанести контрудар. И, по данным разведки, такой удар уже подготавливался.

На переправе через Дон пришлось несколько задержаться. Там в затруднительном положении оказались танки наших механизированных корпусов. Лед не выдерживал их тяжести. На нем чернело множество воронок и трещин от авиационных бомб.

Почти одновременно с нами туда прибыл и командующий бронетанковыми войсками Советской Армии Я. Н. Федоренко. Он - как опытный танкист - дал нам ряд ценных советов. В частности, порекомендовал переправлять на противоположный берег пока лишь легкие танки, а для средних и тяжелых усилить колею и подсказал, как лучше сделать это.

Мне невольно бросилось в глаза, что на некоторых 1анках красовалась надпись: "Тамбовский колхозник", а чуть ниже была приписка: "Сосновский район". Вспомнил Тамбов, где формировалась наша 2-я гвардейская армия. Перед мысленным взором, как живые, встали многие из тамбовчан, с которыми пришлось тогда встречаться...

Только поздно ночью, когда уже повсеместно обозначился успех, мы возвратились в штаб армии. А к утру 13 февраля поступило отрадное донесение: части 3-го гвардейского механизированного корпуса совместно с 98-й и 300-й стрелковыми дивизиями с ходу ворвались в Новочеркасск. Город был спасен от уничтожения - специальные гитлеровские команды поджигателей и подрывников не успели сделать свое подлое дело.

Одновременно отличились и левофланговые армии нашего фронта, наступавшие на ростовском направлении. Совинформбюро сообщало: "...Войска Южного фронта под командованием генерал-полковника Р. Я. Малиновского в течение нескольких дней вели ожесточенные бои за город Ростов-на-Дону. Сегодня, 14 февраля, сломив упорное сопротивление противника, наши войска овладели городом Ростовом-на-Дону".

Но долго еще этот город-красавец пылал в огне и сотрясался от взрывов заложенных противником мин. Его многочисленные заводы и фабрики превратились в руины. Жилые дома, больницы, мосты через Дон, городской водопровод, электросеть, канализация также подверглись разрушению. Не уцелели культурные учреждения: фашисты сожгли гордость Ростова - замечательный Драматический театр имени Горького, Театр музыкальной комедии и Театр юного зрителя, почти все дома культуры и клубы.

3

Войска 2-й гвардейской армии с начала декабря находились в беспрерывном движении и тяжелых боях. Они крайне нуждались хотя бы в коротком отдыхе. Но сделать это по условиям боевой обстановки было почти невозможно. Надо было спешить и спешить, "сидеть на плечах у противника" и гнать его без устали.

Только те, кто оказались во втором эшелоне армии, после освобождения Новочеркасска получили несколько часов "на помывку". Тов. Субботин предложил мне вместе с ним проехаться в эти части. Я с удовольствием принял его предложение. Побывать в войсках всегда приятно, а в Новочеркасск меня влекло еще и по другой причине. В этом городе я сам служил в тридцатые годы...

Перед поездкой в Новочеркасск мне случилось разговаривать с командиром обосновавшегося там 13-го стрелкового корпуса генералом П. Г. Чанчибадзе. Как всегда горячий и восторженный, он уверял меня:

- Гвардейцы отказываются от отдыха. Опять рвутся вперед и вперед... Молодцы!

- Каков командир, таковы и солдаты. Попробуй удержи вас на месте, пошутил я.

- При чем тут командир! Не во мне дело... Народ у нас такой. Месяцами снегом умывались, а подвернулась возможность в бане душу отвести - время потерять боятся, опять в бой просятся.

- Этим пользоваться нельзя. Людей жалеть надо, - наставительно сказал я. Если мы о солдате не побеспокоимся, то кто же это сделает?

Порфирий Георгиевич охотно со мной согласился. Кто-кто, а он-то заботился о солдате...

На одной из хорошо знакомых мне улиц Новочеркасска мы заглянули в небольшой домик. Нас радостно встретила хозяйка:

- В баньку пришли? Проходите, сынки. У нас во дворе солдаты такую баньку устроили...

Субботин кивнул на груды солдатского белья, заполнившего все скамейки, разложенного прямо на полу:

- Это что такое?

- Стирать сейчас буду, сынок... Хочется, чтобы за ночь высохло белье-то. А то ведь утром, наверное, опять пойдете дальше... Раздевайся и ты, выкупаешься. Не стесняйся, чего смутился? Немцы, бывало, ввалятся, проклятые: "Матка, вассер!" Воды им горячей, значит. Разденутся, бесстыжие, тут же при бабе и лезут в корыто. Сначала ноги да, прости господи меня, грешную, срам свой вымоют, а потом - морду. Тьфу!..

Член Военного совета сразу подобрел:

- Спасибо вам, мамаша, за заботу вашу о солдатах.

- Это вам спасибо за освобождение наше...

Зашли в другой дом. Там была иная обстановка. Шла лихая пляска. В переднем углу сидела девушка в солдатской форме, а рядом с ней - сержант. На голове у девушки - венок из бумажных цветов. У противоположного конца стола оказался офицер. Увидев нас, он скомандовал:

- Смирно!

Пляска прервалась. Баян затих.

- По какому случаю веселье? - спросил Субботин.

- Товарищ генерал, выдаю санинструктора за командира орудия, отрапортовал тот же офицер.

- А что же, подождать конца войны нельзя?

Офицер стушевался. Но тут на помощь ему подоспела немолодая женщина. Глядя на нас чистыми, счастливыми глазами, она сказала ласково и просто, с заметным украинским акцентом:

- Товарищи начальники, жених-то сын мой. Любит он девушку очень. Чего же ждать?..

Смотрю я на женщину и вижу, как она безмерно счастлива. В глазах даже слезы от радости искрятся. Невольно сам разволновался и от души сказал:

- Ну, что ж тут поделаешь!.. Жизнь даже на войне не останавливается. Раз уж попали на свадьбу, разрешите поздравить молодоженов.

А Субботин тем временем отдавал распоряжение капитану:

- Передайте командиру части, что были на свадьбе начальник штаба армии и член Военного совета. Скажите, что просим его предоставить молодоженам краткосрочный отпуск...

Вышли мы из хаты, и сам собой как-то зaвязaлcя разговор о великих делах, какие делали женщины в те тяжелые годы. Женщины - мать, жена, сестра - каждая по-своему помогает нам защищать Родину. Одни беззаветно трудятся на заводах и полях. Другие под жестоким огнем выносят с поля боя раненых, с любовью ухаживают за ними в полевых госпиталях. Есть и такие, что возглавили в тылу партийные и советские органы Есть и другие, вроде Людмилы Павличенко, которая в боях под Севастополем уничтожила более 300 гитлеровцев.

Бессмертно имя Героя Советского Союза майора Марины Расковой. Она была командиром женского авиационного полка и погибла при выполнении задания. Прославился своими делами и другой гвардейский авиационный полк, которым командовала тоже женщина, Е. Д. Бершанская, и где все летчики, штурманы, мотористы, оружейники - вчерашние работницы, колхозницы, студентки. А разве можно забыть подвиги Зои Космодемьянской и Лизы Чайкиной, отдавших жизнь за народ!..

Очень много было славных женских имен и на нашем, Южном фронте. Лихая казачка Катя Бабюк храбро воевала в гвардейском кавалерийском полку. Семнадцатилетней девушкой пришла на фронт Маруся Ситникова и стала замечательной медицинской сестрой. Рядовым бойцом-автоматчиком захотела быть Мария Волченко. А Лидия Семиречинская стала пулеметчицей. Сотни девушек регулировали движение на фронтовых дорогах и самоотверженно работали на узлах связи телеграфистками, телефонистками, радистками.

И не просто жажда романтики привлекала их сюда. Ими руководило чувство долга. Советские женщины, советские девушки шли на фронт потому, что там решалась судьба Родины.

Мужество девушек-солдат часто вызывало истинный восторг. Мне очень хорошо запомнился случай, имевший место буквально за несколько часов до нашего разговора с членом Военного совета о героизме женщин на фронте. К исходу дня 14 февраля 2-й гвардейский механизированный корпус, за действиями которого особо следил командарм, овладел населенными пунктами Круглик, Щедровский и Камышеваха. На последнюю, где находились уже наши армейские связисты, противник совершил большой авиационный налет. Зенитчики на этот раз не смогли оказать должного сопротивления, и нам был причинен значительный ущерб.

Когда мы с командармом прибыли в Камышеваху, я первым делом заглянул в домик, где размещался узел связи. Там все было вверх дном. Бомба прошила помещение насквозь. "Вот теперь и попробуй свяжись с войсками", - с горечью подумал я. Но как раз в этот момент раздался голос девушки:

- "Ока"!.. "Ока"!.. Я - "Маяк", я - "Маяк"! Как меня слышите?..

За обрушенной стеной среди обломков кирпича сидела черноглазая телефонистка.

- Связь работает! - доложила она. - Будете разговаривать?

- Буду, - с радостью ответил я.

Подошел командарм. Я представил ему комсомолку Аню Байбакову, которая не бросила поста во время жестокой бомбежки и по окончании налета прежде всего позаботилась об исправности связи. Командарм с тем же, что было и у меня, теплым, отцовским чувством взглянул на эту черноглазую мордашку и поздравил Аню с высокой наградой - орденом Красной Звезды.

4

15 февраля части 2-го гвардейского механизированного корпуса, продолжая наступление к реке Миус, овладели населенными пунктами Греково, Ульяновка, Марьевка, Совет. В Марьевке было уничтожено до 500 гитлеровцев и захвачено 13 исправных автомашин.

Потом передовые танковые подразделения с десантом автоматчиков на броне, обходя опорные пункты противника и отбрасывая его заслоны, вышли на ближайшие подступы к Матвееву Кургану. Однако этот важный узел дорог продолжал удерживаться силами немецкой 79-й пехотной дивизии.

Ожесточенный бой развернулся и за Ново-Андреевку, Политотдельское, Петровский. Противник, понеся большие потери в живой силе и технике, был выбит из этих пунктов лишь к исходу дня.

В ночь на 16 февраля одна из бригад 2-го механизированного корпуса пошла на штурм Матвеева Кургана. Штурм закончился успешно. Противник был вынужден отступить. В бою отличились тогда многие солдаты и офицеры, но в моей памяти отчетливо сохранилась только одна фамилия - старшина Бондаревский. Он раньше всех ворвался в первую траншею противника.

С упорными боями, нанеся врагу большой урон, наши войска широким фронтом вышли на реку Миус. Оборонительный рубеж по этой реке оборудовался немцами больше года. Они считали его неприступным.

Берега реки Миус - почти на всем протяжении обрывистые - представляли собой грозное противотанковое препятствие. Подступы к ним были заминированы. Вдоль переднего края вражеской обороны в несколько рядов тянулись проволочные заграждения. Траншеи - глубокие, с "лисьими норами". Множество дотов и дзотов, соединенных ходами сообщения.

Миусский рубеж обороняла армейская группа генерала от инфантерии Холлидта. Она была создана из остатков 6-й немецкой армии и имела достаточное время на подготовку к боям. Для усиления этой группы гитлеровское командование в спешном порядке перебрасывало новые соединения, формируемые из разбитых, но еще не добитых частей на других участках советско-германского фронта. Всем этим скороспелым соединениям присваивались номера дивизий, уничтоженных под Сталинградом. Несколько позже (в марте 1943 года) и сама группа Холлидта была переименована в 6-ю армию. В состав ее вошли 17-й армейский корпус из трех пехотных дивизий и вновь сформированный 29-й армейский корпус, также из трех дивизий.

На реке Миус оказались также остатки войск и управление 1-й немецкой танковой армии, успевшие еще до освобождения Ростова вырваться с предгорий Кавказа. Здесь же находился и 57-й танковый корпус, а также две охранные дивизии.

Все эти войска входили в группу армий "Дон", которой продолжал еще командовать недобитый Манштейн.

Как-то в детстве я слышал от одного охотника рассказ о матером волке, который, попав в капкан, перегрыз себе лапу и на култышке убежал в лес. Но и после этого хищник остался хищником. Не имея возможности преследовать добычу, он подкрадывался вплотную к стаду, затаивался в траве, неожиданно набрасывался на ягнят и пожирал их тут же. Таким был и Манштейн. Битый и перебитый, он оставался еще опасным зверем. Притаившись на Миусе, враг ждал, когда мы разобьем здесь себе лоб о мощные укрепления.

Лоб у нас уцелел, но неприятностей мы имели немало. Началось с того, что 2-й гвардейский мехкорпус, первым вырвавшийся на Миус, не сумел с ходу перебраться на западный берег.

Несколько счастливее оказался наш сосед - 4-й гвардейский мехкорпус, наступавший в полосе 5-й ударной армии. Он сумел быстро преодолеть сопротивление врага (который не успел еще в том месте плотно занять оборону) на подручных средствах форсировал Миус и продолжал развивать свой успех в глубину. С боями ему удалось выйти в район Анастасиевки, то есть углубиться в тылы противника на 15-20 километров.

На первых порах мы искренне радовались этому. Однако радость оказалась непродолжительной. Стрелковые части 5-й ударной армии, значительно отставшие от мехкорпуса, не смогли своевременно поддержать его.

Противник успел сомкнуть фронт в месте прорыва и не допустил их на западный берег Миуса.

Командующий войсками Южного фронта распорядился о переподчинении 4-го гвардейского механизированного корпуса 2-й гвардейской армии. Принять в ходе боя новый корпус - дело вообще нелегкое. В данном же случае задача усложнялась тем, что корпус этот был отрезан противником.

К тому времени части 2-й гвардейской армии в основном вышли на восточный берег Миуса, но артиллерия и тылы отстали, боеприпасов было мало, горючее кончилось. Штурмовать в таком состоянии сильно укрепленную полосу противника мы, конечно, не могли, но 4-й гвардейский мехкорпус надо было выручать.

Мы не знали точно, в каком районе он находится, каковы его боевые возможности, что он делает в настоящее время. Можно было лишь предполагать, что противник, поглощенный заботами об удержании главных сил Южного фронта на рубеже реки Миус, пока не очень-то обращает внимание на оказавшееся в его тылу немногочисленное соединение. 4-й гвардейский механизированный корпус мало соответствовал своему названию: за три с лишним месяца почти непрерывных боев он понес значительные потери в личном составе и материальной части, давно не пополнялся боеприпасами.

Однако нетрудно было понять, что, как только противнику удастся стабилизировать фронт, мехкорпус попадет в отчаянное положение. Вопрос о спасении боевого ядра этого прославленного соединения встал перед нами со всей остротой.

С 4-м гвардейским механизированным корпусом нас связывала старая боевая дружба. В декабре 1942 года, когда мы только начинали разгром танковых войск Манштейна, он был в составе 2-й гвардейской армии. Многих его боевых командиров я знал лично. Другие наши офицеры и генералы также имели там близко знакомых людей и даже приятелей. Это обстоятельство еще больше увеличивало нашу тревогу за судьбу 4-го гвардейского мехкорпуса.

Мы попытались установить с ним связь с помощью партизан, направляли через линию фронта разведчиков, радисты непрерывно посылали в эфир его позывные. Все было напрасно.

В период между часом ночи и пятью часами утра радиосвязь у нас вообще отказывала. Я и сейчас затрудняюсь объяснить, чем вызывалось такое явление.

В ту пору поговаривали, что в этом районе в определенное время суток существует какая-то непроходимость радиоволн в атмосфере.

И вдруг с радиостанции докладывают.

- Товарищ генерал, связь с четвертым установлена. Правда, довольно неустойчивая...

Я не иду, а буквально бегу на радиостанцию. Слышу по радио голос начальника штаба корпуса В. И. Жданова. Примитивным кодом передаю ему приказание, чтобы корпус отходил назад, к своим войскам, и указываю направление отхода. Однако Жданов не поверил этому. Приняв меня за противника, он ответил:

- Мне и тут неплохо.

Через некоторое время нам опять удалось установить радиосвязь с отрезанным мехкорпусом. На этот раз приказ был передан шифром. В него поверили и приступили к исполнению.

Нащупывая слабые места в обороне противника, 4-й гвардейский механизированный корпус сначала шел на юг, потом вынужден был вернуться, а ночью с боями стал пробиваться на восток. Он уклонился от намеченного в приказе места выхода к своим и оказался не против 2-й гвардейской, а значительно левее - против 51-й армии. Это вызвало новые осложнения: в темноте его приняли за противника и открыли артогонь.

Скоро, однако, недоразумение разъяснилось, артиллерия замолчала, и 4-й мехкорпус (вернее, только боевое ядро этого некогда грозного соединения) опять оказался среди своих. Его отвели на отдых и пополнение. За умелое руководство боевыми действиями командир корпуса генерал Танасчишин и начальник штаба полковник Жданов были награждены орденом Красного Знамени. За мужество и отвагу орденами и медалями была также награждена большая группа офицеров, сержантов и солдат.

А 12 марта обескровленная и утомленная почти трехмесячными непрерывными боями 2-я гвардейская армия тоже вышла в резерв и на пополнение. По приказу командующего войсками Южного фронта свои позиции мы сдали 28-й армии.

Наступило непривычное затишье. Долго еще мне даже во сне грезились последние тяжелые бои, имевшие очень большое значение. В этих боях войска Южного. фронта нанесли врагу огромный урон, освободили от оккупантов большую территорию и такие важные города, как Ростов-на-Дону, Новочеркасск, Шахты. Своими активными действиями наши дивизии не только не позволили гитлеровскому командованию снять с Миуса некоторые соединения для переброски на другие направления. но и заставили противника всячески усиливать свой "Миусфронт".

5

Весна 1943 года на Дону была особенно дружной. Сразу как-то грачи загорланили, скворцы запели, зеленым ковром украсились луга, деревья зашумели молодой листвой. Хорошо!..

После ночной поездки по войскам я возвратился в штаб и решил с дороги отдохнуть Но едва прилег, позвонил Я. Г. Крейзер.

- Поздравляю, - услышал я в телефонной трубке. - Вы теперь начальник штаба Южного фронта.

- Шутить изволите, Яков Григорьевич.

- Никак нет, Сергей Семенович. Сегодня 9 апреля, а шутят обычно первого. Мне уже Толбухин звонил.. Ждет...

В тог же день я прибыл в Новошахтинск, где размещался штаб фронта И хоть раньше я неоднократно посещал это почтенное учреждение, только теперь (исходя, видимо, из своего нового положения) заметил, насколько оно отличается от штаба армии. Здесь и подъездные дороги лучше (приведены в порядок специальными подразделениями), и регулировщиков с флажками встречаешь чаще, и линий связи значительно больше. Да и машины снуют беспрерывно. А на окраине города, задрав к небу стволы, стоят батареи зенитных орудий.

На контрольно-пропускном пункте офицер, привыкший к частым приездам генералов из войск, небрежно подошел к машине и каким-то подчеркнуто вялым голосом потребовал документы. В движениях его чувствовалась развязность, почти нескрываемое неуважение к старшим. Но, взглянув на мои документы, он мгновенно вытянулся, представился и четко доложил свои функциональные обязанности. Я спросил:

- Что-то орденов у вас на груди не вижу? Не воевали еще?

- Второй год при штабе, на фронт не отпускают, - с грустью ответил офицер.

- Зайдите ко мне завтра, помогу вам. Офицер вы молодой, надо обязательно повоевать.

Он просиял и даже изменил обычному в обращении с начальниками тону:

- Неужели правда?!

Позже этого офицера, слишком долго засидевшегося в штабной комендатуре, действительно пришлось послать в войска, и там он стал одним из лучших командиров рот.

...Новое назначение меня не тревожило. К тому времени я уже усвоил, что на каждой, даже очень ответственной должности, работают, как правило, обыкновенные люди. Но ясно было и другое: фронт - это не шуточное дело, фронтовые масштабы мне еще нужно осваивать.

Обнадеживало то, что я уже приобрел определенный опыт управления войсками в армейских операциях. В этом отношении большую роль сыграла моя работа в должности начальника штаба 2-й гвардейской армии под руководством такого образованного и заслуженного военачальника, каким уже тогда являлся Р. Я. Малиновский. Сам того не замечая, я постоянно учился у него.

В штабе фронта приняли меня хорошо. Некоторые уже были знакомы со мной по службе во 2-й гвардейской и 48-й армиях. Другим я был известен по боевым делам 132-й стрелковой дивизии. Но самому мне из генералов и офицеров штаба фронта досконально, как исполнители, были известны немногие. С этими людьми предстояло еще познакомиться, изучить каждого, чтобы твердо знать, на кого и в чем можно положиться.

Нетрудно было догадаться, что офицеры и генералы штаба тоже на первых порах станут очень пристально присматриваться ко мне. Для них, так же, впрочем, как и для меня самого, совершенно бесспорно, что я должен работать лучше, чем мой предшественник. Иначе зачем было производить замену?

Мне было в ту пору только 38 лет. Я имел отличное здоровье, не знал усталости и горел неугасимым желанием - отдать новой работе все, на что способен. Это, не скрою, позволяло мне думать, что возлагавшиеся на меня надежды оправдать сумею...

До моего назначения начальником штаба Южного фронта был генерал И. С. Варенников. С ним я был знаком и потому не счел возможным идти представляться командующему, минуя его. Тов. Варенников в общих чертах рассказал мне о положении дел, дал краткие характеристики работникам штаба и пошел к командующему вместе со мной.

Федор Иванович Толбухин, по моим тогдашним представлениям, был уже пожилым, то есть в возрасте около 50 лет. Высокого роста, тучный, с крупными, но приятными чертами лица, он производил впечатление очень доброго человека. Впоследствии я имел возможность окончательно убедиться в этом, как и в другом весьма характерном для Толбухина качестве - его внешней невозмутимости и спокойствии. Мне не припоминается ни одного случая, когда бы он вспылил. И не удивительно поэтому, что Федор Иванович откровенно выказывал свою антипатию к чрезмерно горячим людям...

Читатель, очевидно, помнит, что с Толбухиным мне приходилось встречаться под Сталинградом, и потому в Новошахтинске он принял меня как старого боевого товарища - сразу же пригласил "попить чайку". Я охотно согласился, полагая, что за чайным столом мы лучше всего сумеем поговорить о предстоящих делах и людях, с которыми мне придется теперь работать. Но на этот раз такого разговора не получилось. Федор Иванович вспоминал общих знакомых, ругал наших союзников за то, что они до сих пор не открыли второго фронта в Европе, мимоходом рассказал о себе:

- Службу начал солдатом в старой русской армии. В первую мировую войну командовал батальоном. В гражданскую был начальником штаба дивизии, затем работал в штабе 3-й армии Западного фронта. В 1934 году закончил Военную академию имени М. В. Фрунзе. Перед Великой Отечественной войной занимал должность начальника штаба округа. До Южного фронта командовал 57-й армией.

И только когда я уже собрался уходить, Федор Иванович, пожимая мне руку, сказал:

- Быстрее знакомьтесь с людьми и вникайте в суть дела.

Первое время командующий строго контролировал все мои действия. Это даже вызывало досаду. Но вскоре мне была предоставлена полная самостоятельность. Мы настолько сработались, что стали понимать друг друга с полуслова.

Я глубоко уважал Федора Ивановича Он отвечал мне тем же, а самое главное, стал доверять во всем. Иначе я и не представлял себе свое положение. Командующий должен верить в своего начальника штаба, как в самого себя. Без этого работать нельзя. Начальник штаба - это не просто исполнитель. Он - один из самых близких помощников командующего, и непременно с творческим складом ума и характера. Со своим аппаратом на основе общего замысла командующего начальник штаба обдумывает все детали дела и готовит мотивированные предложения. С помощью его осуществляется контроль за исполнением приказов и обеспечивается управление войсками. Штаб можно сравнить с центральной нервной системой человека. И Федор Иванович Толбухин понимал это очень хорошо.

Очень добрые отношения сразу же установились у меня с членом Военного совета К. А. Гуровым. Это был типично русский человек - добродушный и волевой, терпеливый и настойчивый. Плотно сложенный, хорошо физически развитый, он страдал, однако, тяжелым недугом: у него пошаливало сердце. Видимо, давала себя знать напряженная работа в период обороны Сталинграда... Уже при первой встрече я рассказал ему, как, будучи на Брянском фронте, следили мы, затаив дыхание, за героическими действиями 62-й армии, оставшейся в осажденном Сталинграде, и с каким уважением произносились тогда имена ее командующего В. И. Чуйкова и члена Военного совета - К. А. Гурова. Кузьма Акимович смущенно улыбнулся, провел по стриженой голове ладонью и ответил:

- Да, служба в шестьдесят второй армии вместе с Василием Ивановичем Чуйковым является лучшим периодом в моей жизни и не забудется никогда. Но это уже прошлое, а мы обязаны побольше смотреть вперед - в будущее.

И он действительно умел смотреть в будущее. Но еще лучше черные глаза Гурова заглядывали в душу человека. Любого, с кем ему приходилось беседовать! А беседовал он со многими. Все дела Кузьма Акимович начинал с людей. Сначала познакомится с человеком, а потом уж с его делами. Этот правильный, партийный подход я всегда вспоминаю, когда вижу, как некоторые начальники за хорошими делами подчас не замечают их творцов.

Я с чувством глубокого уважения пишу об этом замечательном во всех отношениях коммунисте. Мне лично он оказал исключительно большую помощь в работе - и советом, и делом, и тем, что мог зажигать сердца людей, настраивать их на решение больших задач в самых сложных условиях!

К глубокому сожалению, нам с ним пришлось поработать немного. Надорванное здоровье Кузьмы Акимовича не выдержало постоянного напряжения. Он скоропостижно скончался на боевом посту в сентябре 1943 года, когда войска Южного фронта вели ожесточенные бой на реке Молочная, и был похоронен на Центральной площади в городе Сталине...

Под стать Гурову был и начальник политического управления фронта Михаил Михайлович Пронин Это тоже человек богатой души, ума и благородства, чудесный организатор. У нас в штабе не было работника, который не уважал бы генерала Пронина за его чуткость, принципиальность, справедливость и человеческую теплоту. Он отличался каким-то особенным, я бы сказал профессиональным политическим чутьем - умел распознать людей с первого взгляда, а важные события угадывать задолго до их развития. До сего времени я глубоко благодарен этому скромному и проницательному партийному руководителю за все хорошее, что он сделал для меня в моей. службе. А сделал он многое. Политуправление и штаб фронта работали всегда дружно, согласованно и потому плодотворно.

Хорошая память осталась у меня и о многих других товарищах по Южному фронту. Часть из них поныне продолжает свою плодотворную деятельность в Вооруженных Силах, а некоторых уже нет в живых.

В 1954 году умер известный артиллерист, генерал-полковник Семен Александрович Краснопевцев, бывший командующий артиллерией Южного фронта. Я знал его еще в то время, когда учился в академии. Он преподавал нам курс артиллерии и по праву считался большим мастером своего дела.

В период совместной службы на Южном фронте мне довелось еще раз убедиться в этом, а также в изумительной храбрости Семена Александровича. Но не любил он по-настоящему заниматься штабными делами, вникать в документы. Помнится, спрашиваю я его однажды:

- Как у вас планируется артиллерийское наступление?

Он только плечами пожал:

- Там, в штабе, что-то делается. Вам доложит начальник штаба артиллерии, а я, прошу извинить, тороплюсь в войска...

Ф. И. Толбухин не раз сетовал:

- Что это у нас за командующий артиллерией? Уедет в полки, да еще в противотанковые, и живет там днями. Когда бы его ни вызывал, все нет на месте. Такая непоседливость для начальника артиллерии фронта не всегда уместна.

По-своему оригинален был командующий 8-й воздушной армией Т. Т. Хрюкин. Лет ему было чуть больше тридцати, и мы в шутку называли его комсомольцем. Хрюкину это не нравилось.

- Ну, как у вас, комсомолец, дела? - обратился к нему однажды один из генералов, значительно выше его по званию.

- Я член партии и командующий армией, а комсомольцем был несколько лет назад, - резко ответил Хрюкин. - Если вам не нравится мой теперешний возраст, давайте встретимся и поговорим лет через десяток...

Но через десяток лет его уже не было в живых. Замечательный летчик и талантливый авиационный генерал, дважды Герой Советского Союза Т. Т. Хрюкин умер в расцвете сил в 1951 году.

Из начальников штаба воздушной армии, которых на моей памяти сменилось несколько, больше всего запомнился генерал И. М. Белов. Он отличался своими организаторскими способностями и исключительно ревностным отношением к службе. При нем я был всегда уверен, что всё приказания, отданные авиации, будут выполнены точно и в срок.

Не могу не помянуть здесь добрым словом и нашего начальника тыла генерала Н. П. Анисимова. На войне, как и всегда, люди хотят есть, нуждаются в одежде, в обуви. Кроме того, солдату там каждый день нужны патроны, для орудий требуются снаряды, для машин - горючее. И все это исчисляется не тоннами, а часто сотнями тысяч тонн! Суточная норма продовольствия для фронта равна объему продуктов, потребляемых населением крупного города. А горючего, расходуемого фронтом на одну операцию, хватило бы на посевную кампанию двум трем областям.

Начальник тыла должен быть хорошим организатором и разносторонним специалистом. Очень много ему нужно знать, чтобы быть на высоте предъявляемых фронтовому тылу требований. И мало знать, надо еще уметь применить свои знания на практике, по-настоящему понимать существо каждой операции, каждого боя. Н. П. Анисимов в полной мере обладал всеми этими качествами. Теперь он уже генерал-полковник и так же старательно и умело, как на фронте, продолжает службу в центральном аппарате Министерства обороны.

Незаурядным специалистом своего дела был и начальник войск связи Южного фронта генерал И. Ф. Королев. Его очень ценил и любил командующий за хозяйскую расчетливость и умение в самых сложных условиях обеспечивать связь с войсками. Иногда это казалось делом совершенно безнадежным, думалось, что управление каким-то важным боем, а то и всей операцией вот-вот выскользнет из наших рук. Но вдруг все налаживается, и связь с войсками снова в отличном состоянии. Тов. Королев не подводил нас никогда.

А вот с начальником инженерной службы нам не повезло. Дело свое он, может быть, и знал, но инициативу проявить не умел. Основательно мешали ему и частые выпивки. В силу именно этого у него сложились очень Затянутые отношения с командующим, и они, как мне кажется, избегали даже деловых встреч. Спросишь, бывало, начинжа:

- Почему вы пришли в штаб, а не к командующему?

- Знаете, с вами у меня как-то проще решаются все вопросы.

- А мне кажется, вы просто боитесь Федора Ивановича.

- Признаться, боюсь... Не любит он меня. Я тоже не очень жаловал этого начальника, спуску ему не давал. Но заниматься с ним все же приходилось преимущественно мне. Даже в тех случаях, когда я заставлял начальника инженерных войск доложить тот или иной вопрос командующему лично, Толбухин сейчас же связывался со мной по телефону и не то приказывал, не то просил:

- С инженером подработайте все сами...

Пристрастием к спиртному страдал и мой заместитель по вспомогательному пункту управления, человек с редкостной симпатичной внешностью, безусловно, опытный и храбрый генерал. Я долго не мог решить, как с ним поступить. Но в конце концов поставил вопрос о его замене.

- Что вы?! - удивился Ф. И. Толбухин. - Эго же замечательный генерал. Если и выпивает немного, такому можно простить.

- Если бы немного... О нем говорят, что даже на необитаемом острове он может найти водку и при любых обстоятельствах выпьет столько, сколько душа запросит. А она у него меры не знает.

- Это вам наговорили, - не сдавался командующий. - Присмотритесь-ка получше сами, изучите его. С течением времени, я в этом уверен, вы измените о нем свое мнение.

Однако не прошло и недели, как командующий сам изменил мнение об этом генерале. Нами проводилась тогда частная операция в полосе 44-й армии. Федор Иванович, выехав на место, прихватил с собой и моего заместителя по ВПУ.

Через сутки, при очередном телефонном разговоре со мной, Толбухин с некоторым смущением говорит:

- А вы знаете, что-то ваш заместитель неустойчиво держится на ногах и плохо мне помогает. Видимо, надо будет заменить его.

- А может быть, товарищ командующий, надо еще присмотреться к человеку, изучить его? - съязвил я.

- Ну, знаете!.. - повысил голос Федор Иванович. - Уберите от меня этого пьяницу немедленно. И чтобы я больше не видел его в штабе фронта.

Желание командующего совпало с моим. Мы очень быстро расстались с этим генералом, и на его место пришел энергичный, знающий свое дело В. А. Коровиков.

Не сошлись мы, как говорится, характерами и с начальником оперативного отдела. Очень уж заботился он о сохранении своего здоровья и личной безопасности. Ниже штаба армии не спускался и потому об обстановке в войсках представление имел только по сводкам и донесениям.

На мой взгляд, в высших штабах не может быть слабых офицеров. И не личным отношением к этому человеку, а только служебной необходимостью руководствовался я, потребовав заменить его.

Прошло некоторое время, и я убедился также, что мне необходимо заменить адъютанта. Хотелось иметь на этой должности офицера, который при моих довольно частых выездах в войска мог бы выполнять поручения оперативного характера, а не заниматься делами, входящими в круг обязанностей обычного ординарца. Нужен был человек, хорошо знающий природу боя различных родов войск, умеющий разбираться в боевой обстановке, смелый, инициативный и, конечно, с навыками строевого командира.

С этой целью я попросил начальника отдела кадров отобрать несколько офицеров, обладающих такими качествами, и прислать их ко мне на беседу Из всех отобранных больше всех понравился молодой коммунист лейтенант И. Д" Долина. И я в нем не ошибся. Он оказался исключительно смелым, вдумчивым, во всех отношениях дельным офицером Мы не разлучались с ним длительное время.

Словом, я даже не заметил, как постепенно вжился в новый для меня коллектив управления Южного фронта, сработался, сроднился с его замечательными людьми и почувствовал себя здесь ничуть не хуже, чем во 2-й гвардейской армии. Запомнилась лишь одна неприятность.

Как-то вечером мы с начальником оперативного отдела срочно готовили для командующего план перегруппировки 28-й армии. Раздался телефонный звонок. Я взял трубку:

- Слушаю вас.

Ответа не последовало. Я положил трубку и возвратился к прерванному делу. Но тут снова зазвонил телефон, и на этот раз в трубке раздался не знакомый мне раздраженный голос:

- Я требую начальника штаба!

- Начальник штаба слушает.

- Почему вы до сих пор не представились мне? Потрудитесь явиться. Это говорит Кириченко...

Меня несколько смутил и этот тон, и незаслуженный упрек. Я знал, что генерал-майор интендантской службы А. И. Кириченко является вторым членом Военного совета фронта, и в его функциональные обязанности входят прежде всего вопросы тыла. Кроме того, мне хорошо было известно, что все время, истекшее после моего вступления в новую должность, он находился в командировке. Почему же у него такие претензии?

Не желая, однако, начинать наши отношения ссорой, я, как говорится, взял себя в руки и сдержанно ответил:

- Мне очень приятно познакомиться с вами, но сделан, это сейчас не могу: исполняю срочную оперативную работу. Зайду, как только закончу ее...

По вот проект оперативной директивы подготовлен.

Я отправляюсь на доклад к командующему и застаю там Гурова. Они молча просматривают документ, согласно подписывают его. Я собираюсь уходить, чтобы сразу же распорядиться о доведении директивы до войск, но командующий останавливает меня вопросом:

- Что там у вас, Сергей Семенович, получилось с товарищем Кириченко?

Я постарался как можно короче объяснить, почему до сих пор не имел возможности встретиться со вторым членом Военного совета. Доложил и о нашем недавнем разговоре по телефону.

- Сходи к нему, уважь, - сказал Гуров и улыбнулся добродушно.

Кириченко встретил меня неприветливо. Опять заговорил в довольно раздраженном тоне. Это наложило свой отпечаток на всю нашу беседу, и мы расстались, потратив совершенно бесполезно минут двадцать дорогого времени.

А часа два спустя мне позвонил Федор Иванович Толбухин и попросил зайти к нему. Я не обманулся в причинах этого вызова. Чувствовал, что он имеет прямую связь с моим "визитом" к Кириченко.

Б минуту моего появления в помещении, занимаемом командующим, воцарилась тишина. Федор Иванович сидел, как обычно, со стаканом воды. Рядом с ним находился заметно встревоженный тов. Гуров. Несколько в стороне - насупившийся тов. Кириченко.

Гуров заговорил первым. Он коротко изложил существо только что утвержденного Центральные Комитетам партии Положения о военных советах. Обстоятельно пересказал сформулированные в этом документе обязанности и права членов Военного совета. А закончил все тем, что "теперь недоразумений быть не должно - каждому нужно четко выполнять свои функциональные обязанности".

На некоторое время все опять замолчали. Потом заговорил Федор Иванович. Начал он со своего обычного "Вот так..."

- Вот так... - Толбухин повернулся в мою сторону. - Впредь все докладывать только мне и Гурову. A вас, товарищ Кириченко, информировать о делах штаба и оперативной обстановке будет один из офицеров по назначению товарища Бирюзова. Вопросами тыла и снабжения нельзя, конечно, заниматься, не зная оперативной обстановки...

После этого объяснения все стало на свое место. У меня с тов. Кириченко установились нормальные, деловые, а позднее, я бы сказал, даже дружеские отношения.

6

Южный фронт в то время представлял собой большой и сложный военный организм, объединявший сотни тысяч людей, значительное количество разнообразной боевой техники, множество различных вспомогательных служб и предприятий, двигавшихся вслед за войсками по обширной территории Приазовья и Донбасса. Во афронте насчитывалось двадцать восемь стрелковых дивизий, два механизированных и один кавалерийский корпус, три танковые бригады, воздушная армия.

Наземные войска также объединялись в армии. Была 2-я гвардейская армия, которой командовал генерал-лейтенант Я. Г. Крейзер. Была 5-я ударная, возглавлявшаяся генерал-лейтенантом В. Д. Цветаевым. Была 26-я армия под командованием хорошо знакомого мне по Брянскому фронту генерал-лейтенанта В. Ф. Герасименко. 44-й армией командовал генерал-майор В. А. Хоменко, 51-й генерал-лейтенант Г. Ф. Захаров.

Освободив Ростов и Новочеркасск, мы вступили в пределы Советской Украины на территорию Сталинской и Ворошиловградской (ныне Луганской) областей. Задержка произошла только на рубеже реки Миус, где противник оказал нам упорное сопротивление. Немецкое верховное командование именно здесь рассчитывало стабилизировать положение южного крыла советско-германского фронта.

Носче нескольких безуспешных попыток сломить упорство врага наши войска вынуждены были перейти к временной обороне. Но и в обороне боевая инициатива оставалась в наших руках. Установившееся на фронте затишье было весьма относительным. Мы все время совершали огневые налеты на позиции противника, проводили разведку боем, а самоё главное, тщательно изучали врага и всесторонне готовились к предстоящим боям.

Однако и гитлеровцы не сидели сложа руки. По всем данным, они тоже готовились к активным действиям. Чувствовалось, что противник не хочет мириться с потерей Ростова и тем более не собирается пускать нас дальше реки Миус. Гитлеровское командование понимало, что с потерей этого рубежа создалась бы реальная угроза коммуникациям и тылу всей донбасской группировки немецких войск. Прорыв вражеской обороны на реке Миус означал изгнание оккупантов из Донбасса, который они считали "вторым Руром". Однажды в полосе 44-й армии был схвачен немецкий унтер-офицер. Он пришел в расположение наших войск сам, но не сдаваться, а тоже достать "языка". Гитлеровское командование тонко играло на чувствах своих солдат. Солдатам хотелось домой. Война им надоела. За право получить отпуск в Германию они готовы были идти на любой риск. И фашистские офицеры с присущим им вероломством использовали это естественное желание своих солдат: отпуск в Германию стал обычным вознаграждением добровольцам, вызвавшимся на выполнение особо опасного задания. Он полагался, в частности, и тем, кто достанет "языка". И вот этот унтер-офицер тоже решил, как говорится, попытать счастья. Сутки полз он к нашему парному посту. Выждал, когда один из часовых отлучился, набросился на второго и пытался его тащить. Но силы у них оказались равными. Завязалась борьба. А тут вскоре возвратился второй наш боец, пырнул штыком гитлеровца, и искатель счастья потерпел неудачу.

Пленный рассказал все, что знал о расположении своих войск и огневых средствах. Но при допросе выяснилось также, что ему известны многие подробности о нашей обороне. Это настораживало. И к вечеру я подготовил проект приказа о строжайшей маскировке и создании дополнительных траншей, чтобы ввести противника в заблуждение. Командующий одобрил и подписал этот документ. Кроме того, по указанию Ф. И. Толбухина штаб фронта разработал реальный, на случай перехода противника в наступление, очень конкретный план оборонительных действий с использованием вторых эшелонов и противотанковых резервов. Особое внимание уделялось противотанковым бригадам; их у нас было мало, а танкоопасных направлений - много.

Предусмотренные планом многочисленные варианты оборонительных действий были проиграны на учениях. Учения проводились с боевыми стрельбами, в тесном взаимодействии с авиацией. Одновременно авиация несла и боевую службу, прикрывая скопления наших войск в районах учений от бомбовых ударов противника. И эта предосторожность оказалась нелишней. Однажды гитлеровцы действительно предприняли попытку атаковать с воздуха наши обучавшиеся войска. Но в воздушном бою они потеряли несколько самолетов, и после этого вражеская авиация над районами учений почт не появлялась.

Однако, готовя войска к отражению возможного нападения со стороны противника, мы не ослабили своих забот о возобновлении наступательных действий.

Во втором эшелоне у нас находились 2-я гвардейская армия, 4-й механизированный корпус, 4-й кавалерийский корпус. Резерв солидный! И все это предназначалось для развития успеха в глубине обороны противника.

Нужно было решить, как лучше пропустить эту огромную массу войск и боевой техники через боевые порядки дивизий первого эшелона и обеспечить снабжение их всеми необходимыми материальными средствами в ходе наступления. С этой целью на наших учениях отрабатывались действия крупных механизированных групп в различных условиях: когда оборона противника прорвана не полностью, когда бой идет за овладение второй полосой обороны, когда противник ввел в бой значительные резервы.

Артиллеристы, танкисты и пехотинцы проверяли мощь своих огневых средств, стреляя по реальным целям Для этого в район учений подтягивались захваченные у противника "пантеры", "тигры" и прочие бронированные "звери".

Широко практиковалась и так называемая "обкатка" пехоты, т. е. свои танки пропускались через свои же окопы, в которых продолжали оставаться стрелки, автоматчики, пулеметчики и минометные расчеты. Бойцы убеждались на практике, что танк совсем не страшен, когда он идет над окопом. Наоборот, окоп и траншея опасны для самого танка, так как оттуда в любой момент может вылететь связка гранат.

Полезность таких учений состояла еще и в том, что на них проходили хорошую школу наши штабные офицеры и командиры частей. Здесь совершенствовались методы управления войсками и тщательно отрабатывались вопросы взаимодействия.

Не обходилось и без досадных оплошностей. Однажды вдруг наша фронтовая газета опубликовала пространную статью с фотографиями о боевой подготовке кавалеристов. По этому выступлению газеты даже самый неискушенный разведчик мог составить довольно верное представление о наших замыслах и даже о средствах, какими мы для этого располагаем. Пришлось сделать внушение редактору полковнику Ю. М. Кокореву. Тот был немало удивлен таким оборотом дела. Ведь незадолго до того газету критиковали на собрании партийного актива за то, что она мало уделяет внимания боевой учебе. Тов. Кокореву хотелось "исправить недочет", но он впал при этом в иную крайность.

Были и другие неприятности. И о них тоже следует сказать, чтобы у читателя не создавалось впечатления, будто автор выставляет напоказ только хорошее. Закончив одно большое учение, я пригласил командира 4-го гвардейского механизированного корпуса генерала Танасчишина ехать в штаб со мной и на моей машине. Он попытался отказаться - ему почему-то очень хотелось поехать вместе с командующим гвардейскими минометными частями генералом А. Д. Зубановым. Но мне нужно было решить с Танасчишиным какие-то неотложные вопросы, и я настоял на своем.

Через несколько минут после нас выехал и генерал Зубанов. Он любил водить машину сам и в пути потерпел катастрофу.

Едва мы приехали в штаб, как меня вызвали к командующему. Федор Иванович встретил взволнованным вопросом:

- Разве вы не вместе ехали?

- С кем?

- С Зубановым.

- Нет, я выехал раньше.

- А знаете, что он погиб?..

Для меня это сообщение оказалось совершенно неожиданным. Хороший был генерал, все его уважали за храбрость, решительность, ум, человечность, и вот так нелепо расстался с жизнью.

Этот печальный случай лишний раз убедил меня, что незачем нашему брату без крайней необходимости брать в собственные руки руль автомобиля. За рулем водитель должен все мысли сосредоточить на управлении машиной, а разве генерал, обремененный многочисленными заботами, может сделать это?

Уметь водить автомобиль мы обязаны все. Но это не самоцель. Вождению следует уделять внимания никак не больше, чем, скажем, тренировке в стрельбе из личного оружия.

7

В конце мая вернулся из очередной поездки в Москву представитель Ставки А. М. Василевский. В тот же день он пригласил к себе Толбухина, Гурова и меня для - ознакомления с планами на ближайшее будущее.

Начал он с оценки военно-политической обстановки. И тут я, кажется, впервые услышал, что победы, одержанные Советской Армией в зимнюю кампанию 1942/43 года, положили начало коренному перелому не только в ходе Великой Отечественной войны, но и всей второй мировой войны.

- Становится все более и более ясным, - говорил Александр Михайлович, что фашистская Германия заметно ослабевает, а Советский Союз, развертывая свои резервы, становится все сильнее и могущественнее. Наши войска превосходят сейчас противника и в количественном и в качественном отношении, что создает весьма благоприятные условия для развертывания активных наступательных действий летом 1943 года. К тому же мы располагаем теперь солидным опытом ведения наступательных операций крупного масштаба. Генералы и офицеры научились лучше управлять войсками. Повсеместно наблюдается укрепление дисциплины и порядка, заметно повысилась организованность.

Тов. Василевский отметил также, что в результате разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом еще больше укрепился моральный дух всего советского народа, возрос авторитет нашей партии как на фронте, так и в тылу. При этом была названа поразившая нас всех цифра: в 1942 году в партию влилось мощное пополнение - 1 340 000 человек. Упрочилось и международное положение Советского Союза. Поражение гитлеровцев под Сталинградом эхом откликнулось во всем мире. Не только в Европе, но и во многих странах Азии все шире стало развиваться национально-освободительное движение.

Всесторонне учитывая сложившуюся обстановку, Ставка планировала на лето 1943 года ряд новых сокрушительных ударов прежде всего по наиболее крупным группировкам гитлеровских войск на орловском и белгородско-харьковском направлениях. Наше Верховное Главнокомандование уже располагало достаточно проверенными данными о том, что именно там противник намеревается сам осуществить крупное наступление. На основе этих данных было принято решение: измотать его в оборонительном сражении, а затем ввести в действие стратегические резервы и перейти в контрнаступление. [Схема 5]

- В этих условиях, - сказал в заключение А. М. Василевский, - войска Южного фронта должны приложить максимум усилий, чтобы побольше сковать вражеских дивизий на Миусе.

Прогнозы и планы Ставки, с которыми мы тогда познакомились, очень скоро стали воплощаться в реальную действительность.

5 июля 1943 года враг предпринял наступление под Курском. Войска Центрального и Воронежского фронтов, занимавшие там оборону, нанесли огромный урон его ударным группировкам и 12 июля сами перешли в контрнаступление.

Тут, как говорят, "приспел и наш черед". Начало наступления войск Южного фронта было спланировано на 16 июля. Мы заранее разработали несколько вариантов фронтовой операции.

У нас, по существу, не было численного превосходства над противником. А ведь он занимал исключительно сильные позиции. Вражеская оборона на реке Миус начала создаваться еще в октябре 1941 года, когда 1-я немецкая танковая армия под командованием генерала Клейста вынуждена была остановиться здесь для перегруппировки и пополнения своих потрепанных частей. После неудавшегося в ноябре того же года наступления противника на Ростов его оборонительные сооружения на этом рубеже подверглись дальнейшему совершенствованию. Но особенно интенсивные инженерные работы. развернулись на Миусе после поражения немцев под Сталинградом.

Миусский оборонительный рубеж, или "Миусфронт", как его называли немцы, состоял из трех полос. Первая (главная) полоса обороны, глубиной до 11 километров, проходила непосредственно по западному берегу реки Миус. По всему переднему краю здесь тянулась сплошная линия траншей с вынесенными вперед ячейками для стрелков и пулеметными площадками. В ряде мест за первой траншеей, на удалении 200 - 400 метров, была отрыта вторая, а кое-где имелись и третьи траншеи.

Как по переднему краю, так и в глубине обороны было построено много дзотов и дотов с железобетонными колпаками. Подступы к главной полосе обороны прикрывались проволочными заграждениями в два-три, местами даже в десять рядов, а также противопехотными и противотанковыми минными полями. Глубина минных полей доходила до 200 метров, а плотность - до 1800, мин на километр фронта.

Вторая полоса обороны была подготовлена по линии Красный Кут, Мануйлово, река Крынка и далее по реке Мокрый Еланчик до Таганрогского залива. Между первой и второй полосами имелась промежуточная оборонительная позиция, состоявшая из системы опорных пунктов. На подступах к каждому из таких пунктов, если отсутствовали естественные препятствия, создавались противотанковые рвы, эскарпы и другие инженерные заграждения. Между промежуточной позицией и второй полосой обороны были оборудованы отсечные позиции. Третья полоса проходила восточнее города Сталине и далее на юг по реке Кальмиус, на удалении 40 - 50 километров от западного берега Миуса.

16 июля 1943 года стоял жаркий, совершенно безветренный день. К назначенному сроку командующий и я прибыли на наблюдательный пункт.

Все приготовления к наступлению были закончены. Возвращались с боевого задания последние эшелоны ночных бомбардировщиков. Почти тотчас же началась артиллерийская подготовка. Передний край обороны противника окутали черные тучи дыма и пыли. А у нас над головами уже гудели наши пикирующие бомбардировщики и штурмовики. Они устремились туда же!

Немецкое командование, конечно, знало о подготовке войск Южного фронта к наступлению, однако определить точно место, время и направление нашего удара враг не сумел. Больше того, гитлеровцы все еще тешили себя надеждой, что мы, пожалуй, даже не рискнем предпринять прорыв на реке Миус. Они были уверены, что никакая артиллерия не сможет разрушить их укреплений. Развитая система траншей и хорошо оборудованные прочные убежища должны были, по их мнению, надежно укрыть немецкую пехоту от снарядов и авиабомб.

Нам действительно пришлось нелегко. Несмотря на героизм войск, наступление развивалось очень медленно. Наиболее сильное сопротивление оказывали опорные пункты противника, расположенные западнее Дмитриевки и в районе Мариновки. Здесь остались не пораженными артиллерией прочные железобетонные укрепления, и наступавшие части несли большие потери.

Во второй половине дня, несколько оправившись от потрясения, немецкие войска на некоторых направлениях стали предпринимать контратаки. Из ближайшего тыла к ним подходили танковые резервы. Ожили многие из разрушенных огневых точек. Однако на направлении главного удара - в районе Ясиновского и Алексеевки - нам удалось прорвать первую линию вражеских траншей.

Чтобы задержать дальнейшее продвижение наших войск, немецкое командование перебросило к месту прорыва 16i-JO моторизованную дивизию, готовившуюся к отправке под Курск, и с ходу ввело ее в бой. С юга сюда же торопились на автомашинах подразделения 111-й и 336-й пехотных дивизий, с севера - 32-я дивизия и унтер-офицерская школа 6-й армии. А 19 июля наша разведка установила, что возвращена с пути следования на харьковское направление 23-я танковая дивизия.

- Это уже половина победы, - констатировал Александр Михайлович.

Его оптимизм передавался и нам. Но в то же время мы чувствовали, что наши 5-я ударная и 28-я армии начинают выдыхаться. Для развития наступления решено было ввести второй эшелон фронта - 2-ю гвардейскую армию.

Красиво выдвигалась она вперед, под прикрытием самолетов с воздуха и зенитчиков - с земли. Однако в дальнейшем действия ее оказались недостаточно энергичными, и решительного перелома, в ходе нашего наступления не произошло.

Еще в то время, когда 2-я гвардейская армия подходила к фронту, в полосе действий 5-й ударной армии противник ввел в бой переброшенные с белгородского направления эсэсовские дивизии "Тотенкопф", "Райх" и 3-ю танковую. Одновременно с этим немецкая бомбардировочная авиация обрушила на боевые порядки этой армии, а также и на 2-ю гвардейскую мощные бомбовые удары. Бомбардировщики действовали поэшелонно. В каждом эшелоне насчитывалось до 100 - 120 самолетов Ю-87. Временами над полем боя появлялись и Хе-111.

За один день по войскам 2-й гвардейской и 5-й ударной армий противник произвел более 3000 самолето-вылетов. Это повлекло за собой значительные потери с нашей стороны и еще больше замедлило темпы наступления.

По поручению командующего фронтом я срочно выехал во 2-ю гвардейскую армию. Едва приблизившись к ее КП, попал под сильную бомбежку, и тут же на моих глазах разгорелся ожесточенный воздушный бой. За какие-нибудь двадцать минут на землю рухнули шесть немецких бомбардировщиков. Но противник не считался с потерями, и интенсивность его налетов не снижалась.

Командующего 2-й гвардейской армией генерала Крейзера я встретил в недавно отбитой у противника траншее. Он доложил обстановку и кивнул на небо:

- Не можем поднять головы.

В этот момент, как бы в подтверждение его слов, появилась новая волна вражеских бомбардировщиков.

- Где сейчас второй гвардейский механизированный корпус Свиридова? осведомился я.

Крейзер указал его район расположения по карте и со вздохом добавил, что положение этого корпуса для него самого недостаточно ясно: радиосвязь со Свиридовым нарушена, а пройти туда невозможно.

Я был глубоко неудовлетворен этим докладом. Показалось, что он мне доложил неточно, и, несмотря на непрекращающуюся бомбежку, я решил сам пробраться к Свиридову. Это оказалось действительно трудным и очень рискованным делом. По пути пришлось неоднократно оставлять машину и лежать в воронках от бомб, пережидая очередной налет.

Но на КП корпуса все оказалось иначе. Здесь было спокойно. Самолеты немцев шли над позициями корпуса и не трогали их, а бомбили, главным образом сзади, войска других корпусов, несколько отставших и тщетно пытавшихся продвинуться вперед.

- Почему же вы остановились? Какое имеете на это право? - навалился я на Свиридова.

Вместо ответа он подал мне тетрадь телефонных переговоров, в которой дословно было записано распоряжение, отданное тов. Свиридову лично тов. Крейзером: наступление временно приостановить.

Это шло вразрез с решением командующего войсками фронта и ставило под угрозу срыва всю фронтовую операцию. В самой категорической форме я приказал Свиридову возобновить наступление.

Тут как раз восстановилась радиосвязь с КП армии. Я вызвал тов. Крейзера, и у нас с ним состоялся весьма неприятный разговор. Потом мне удалось связаться с Ф. И. Толбухиным. Он тоже был возмущен задержкой 2-го механизированного корпуса и подтвердил мой приказ о продолжении решительного наступления. Однако противник воспользовался нашим промедлением, подтянул еще больше бронечастей и усилил массированные удары с воздуха по войскам 2-й гвардейской, 5-й ударной и 28-й армий. Начались затяжные кровопролитные бои, продолжавшиеся без перерыва семнадцать суток. Каждый метр земли отвоевывался у противника с невероятными усилиями.

Во второй половине дня 30 июля наши подразделения, оборонявшие Степановку, подверглись одновременной контратаке силами 100 немецких танков с пехотой. Утром 31 июля в двух километрах северо-восточнее Степановки пошли в контратаку до 150 танков и штурмовых орудий. Еще тяжелее оказались для нас 1 и 2 августа. Солнце пекло, земля чадила, и над полем боя все время стоял гул танковых и авиационных моторов.

Ценой огромных жертв немцам опять удалось остановить наступление наших войск на Миусе. Видя бесплодность дальнейших попыток прорвать миусские позиции врага теми силами, какие имелись в нашем распоряжении, командование фронта решилось на отвод, войск в исходное положение - на рубеж, откуда семнадцать дней назад мы начинали наступление.

В чем была причина этих неудач? Прежде всего, конечно, нерешительности действий войск второго эшелона фронта - 2-й гвардейской армии, Но справедливости ради следует сказать, что с вводом в бой второго эшелона мы несколько поспешили.

Военный совет Южного фронта был крайне недоволен результатами этой операции. Думалось, что мы не справились с поставленной перед нами задачей. Однако Ставка рассудила иначе. Александр Михайлович Василевский очень обрадовал нас, сообщив, что там действия войск Южного фронта получили положительную оценку.

И действительно, главная цель была достигнута: Гитлер не только не смог снять ни одной дивизии с "Миусфронта" для отправки под Курск, а, наоборот, вынужден был снимать дивизии с других фронтов и бросать их против нас.

В результате двухнедельных боев на реке Миус немецкие войска понесли большие потери. Во многих полках сохранилось лишь 30 - 40% личного состава и боевой техники. Всего было убито и ранено до 35 тысяч гитлеровцев, а также уничтожено несколько сотен танков и штурмовых орудий.

Но еще более важно было то, что немцы потеряли веру в непреодолимость своих миусских позиций, а мы убедились, что можем их прорвать.

Для войск Южного фронта июльская операция была своего рода генеральной репетицией. Жаль только, что репетиция эта обошлась нам слишком дорого.

В первых числах августа Южный фронт снова начал готовиться к наступлению. Закипела работа как в штабе, так и в войсках. Все чаще и чаще наведывался ко мне начальник тыла генерал Н. П. Анисимов для уточнения вопросов о пополнении запасов материальных средств. Политработники дневали и ночевали в частях, разъясняя личному составу значение прошедших и задачи предстоящих боев.

10 августа поздно вечером я, как обычно, сидел за своим рабочим столиком, углубившись в расчеты предстоящей операции. Скрипнула дверь. Я даже не поднял головы, полагая, что это вошел адъютант.

Но вот чья-то рука легла ко мне на плечо, и прозвучал вопрос:

- Устал?

За моей спиной стоял Федор Иванович Толбухин. Я тоже поднялся, намереваясь доложить ему один из вариантов оперативного построения войск.

- Сейчас не надо, - остановил меня командующий. - В вашем распоряжении вся ночь. Я буду смотреть план в восемь часов утра. Тогда мы разберем все подробно.

- Мне осталось только проверить расчеты. - Вот и отлично. Проверяйте хорошенько, а то завтра нас вызывают с планом в Ставку. Вылетаем в Москву в четырнадцать часов. Федор Иванович медленно повернулся и вышел. Чувствовалось, что и он очень устал.

Ночь стояла душная. В комнате жарко. Но на окончательную отработку всех документов у меня остается только несколько часов. Я собрал своих ближайших помощников, поставил перед каждым конкретные задачи и попросил их еще и еще раз самым тщательным образом проверить все наши расчеты.

С мыслью о предстоящей операций, в положительном исходе которой мы уже не сомневались, штаб работал всю ночь. Часов в пять ко мне в комнату зашел адъютант. Он открыл ставни и выключил свет. Солнечный луч осветил лежавшую на столе карту. Всеми цветами радуги засияли на ней кружки, овалы, стрелки и другие условные обозначения, нанесенные цветными карандашами.

- Уже утро? - удивился я.

...После завтрака меня внимательно выслушал командующий, а ровно в 14 часов мы поднялись в воздух. Самолет взял курс на Москву.

Глава шестая. Освобождение Донбасса

1

Из Москвы возвратились ободренные вниманием Ставки.

Разработанный нами план предстоящей операции был одобрен и утвержден. Я испытывал чувство гордости за то доверие, которое оказывал нам лично И.В. Сталин. Прошло много лет, но и теперь память сохранила детали этой встречи.

Когда я закончил доклад, товарищ Сталин встал, прошелся возле стола и сказал:

- Операция задумана и спланирована хорошо. У нас есть все основания полагать, что она будет проведена успешно. Какое ваше мнение? - неожиданно спросил он Ф. И. Толбухина.

Федор Иванович ответил, что в успехе не сомневается, только вот у фронта маловато в резерве подвижных соединений для развития успеха в глубине.

- А как вы на это смотрите, товарищ Антонов? - обратился Сталин к Начальнику Генерального штаба.

Антонов поддержал нашу просьбу и заявил, что у Ставки есть возможность оказать нам помощь. При этом он внимательно смотрел в глаза Сталину. Я слышал, что Иосиф Виссарионович не любил, если говорящий с ним человек "прячет глаза".

- Используйте эту возможность, товарищ Антонов, - приказал Верховный Главнокомандующий. - Выделите для Южного фронта один - два танковых корпуса и, желательно, один кавалерийский. - Он сделал паузу, попыхтел своей трубкой и добавил: - Учитывая донские просторы, конница вместе с танковыми соединениями может сделать полезное дело. - А затем, обращаясь уже к Толбухину, посоветовал: - Нужно непременно конницу использовать в сочетании с механизированными войсками.

В нашем плане именно это и предусматривалось. Но то, что об этом сказал Сталин, было в то время крайне важно...

Часа через четыре после вылета из Москвы нас встретило в воздухе звено наших истребителей. Командующий воздушной армией предусмотрительно выслал их для сопровождения нашего самолета в прифронтовой зоне. Мы несколько снизились - пошли почти "на бреющем". Значит, уже недалеко аэродром посадки, а там рукой Подать и до штаба фронта.

Мне, как говорится, не сиделось на месте. Утверждение нашего плана Ставкой - это ведь только начало дела. Теперь предстояло провести план в жизнь. А это означало новые бессонные ночи и полные напряженной работы дни. Если в тылу на колхозных полях, над которыми мы только что пролетали, заканчивалась уже уборка урожая, то у нас начиналось что-то вроде посевной кампании. В самом деле, что посеешь - то и пожнешь; как подготовишься к операции - такие будут и результаты...

Сразу же по возвращении на КП фронта Ф. И. Толбухин приказал собрать руководящий состав, до командира корпуса включительно. Все прибывшие по этому вызову были в бодром, приподнятом настроении. Весть о том, что нас вызывали в Ставку, уже дошла до них, и каждый понимал, что войскам фронта в ближайшее время предстоит наступление.

Перед собравшимися первым выступил Федор Иванович. На основе информации, полученной в Ставке, он сделал обстоятельный доклад о военно-политическом положении Советского Союза и задачах войск Южного фронта.

Я, конечно, не могу припомнить сейчас все, что он говорил, но основное все же сохранилось в памяти. Особый упор был сделан командующим на то, что победы наших Вооруженных Сил, одержанные в зимней кампании 1942/43 г., положили начало коренному перелому в ходе Великой Отечественной войны. Подчеркивалось также, что это результат усилий всего советского народа, свидетельство дальнейшего укрепления экономического, политического и военного могущества Советского Союза. Благодаря правильной политике Коммунистической партии военно-хозяйственный потенциал страны поднялся на такой уровень, при котором Вооруженные Силы смогут получить все необходимое для разгрома фашистской Германии.

После такого вступления тов. Толбухин подошел к карте, показал и подробно охарактеризовал группировку советских войск.

- Контрнаступление советских войск, начавшееся в районе Курска, должно в ближайшее время перерасти в общее наступление на широком фронте, - заявил он. - В плане этого стратегического наступления перед Южным фронтом стоит ответственная задача - разгромить донбасскую группировку противника и освободить Донбасс.

Затем командующий остановился на характеристике противостоящих Южному фронту немецко-фашистских войск.

- В оценке противника, - отметил Федор Иванович, - нужно всегда быть объективным и стремиться правильно определить его силы и характер обороны. Учтите, перед нами стоят опытные войска, прошедшие большую боевую школу...

Миусский рубеж обороняла тогда 6-я немецкая армия. В составе ее были три армейских корпуса, объединявших 11 дивизий. Непосредственно против войск Южного фронта в полосе протяженностью около 180 км в первом эшелоне оборонялись 7 пехотных и 1 авиаполевая дивизии. Кроме того, в донбасскую группировку противника входила его 1-я танковая армия, а в оперативной глубине имелась еще крымская армейская группировка.

Правее нас, на рубеже реки Северный Донец, действовали войска Юго-Западного фронта под командованием генерала армии Р. Я. Малиновского. Обратив на это внимание собравшихся, командующий перешел к изложению общего замысла операции.

Замысел был очень широким. Концентрическими ударами двух фронтов предстояло разгромить главные силы гитлеровской группировки армий "Юг" и полностью освободить Донбасс. В дальнейшем войска Юго-Западного фронта имели задачу выйти в район Запорожья, а войска Южного фронта - развивать наступление в Северной Таврии к низовьям Днепра и Крымскому перешейку. При прорыве обороны противника на реке Миус войска Южного фронта главный удар наносили силами 5-й ударной, 2-й гвардейской и 28-й армий в 25-километровой полосе, ограниченной населенными пунктами Дмитриевка и Ясиновский.

5-я ударная армия (командующий генерал-лейтенант В. Д. Цветаев, член Военного совета И. Б. Булатов, начальник штаба полковник А. П. Пенчевский) основные усилия сосредоточивала на своем левом фланге в направлении Калиновка, Артемовка. Ей предстояло прорвать вражескую оборону на фронте в 13,5 км севернее Куйбышево и, уничтожив засевшего там противника, выйти на рубеж Степановка, Амвросиевка, Кутейниково.

2-я гвардейская армия (командующий генерал-лейтенант Г. Ф. Захаров, член Военного совета генерал-майор Н.Е. Субботин, начальник штаба генерал-майор В.Н. Разуваев) должна была прорвать вражескую оборону на 9-километровом фронте южнее Куйбышево и развивать удар в западном направлении с целью выхода на рубеж реки Кальмиус в районе Каракубстроя. Этим создавалось охватывающее положение по отношению к группировке войск противника в центре Донбасса

28-я армия (командующий генерал-лейтенант В. Ф. Герасименко, член Военного совета генерал-майор А.П. Мельников, начальник штаба генерал-майор С. М. Рогачевский), прорывавшая оборону противника на узком участке севернее Ясиновский, получила задачу наносить удар в направлении Анастасиевка, Федоровка, а затем во взаимодействии с 44-й армией, механизированными и кавалерийскими соединениями завершить [Схема 6] окружение и уничтожение немецких войск в районе Таганрога. Оперативное построение армий, осуществлявших прорыв, было принято в два и три эшелона. Соединениям первого эшелона придавались танковые части прорыва. Плотность орудий и минометов на направлении главного удара составляла: в 5-й ударной армии - около 100, а во 2-й гвардейской и 28-й армиях - до 200 стволов на 1 км фронта.

Войскам 51-й армии, действовавшим на правом фланге, и 44-й армии - на левом, ставились задачи с ограниченными целями: сковать противостоящие им вражеские соединения.

В заключение командующий ознакомил присутствовавших с данными Ставки о том, что на "Миусфронте" противник рассчитывает измотать и обескровить наши войска, а затем захватить инициативу в свои руки.

- Но это ему не удастся, - твердо сказал Федор Иванович. - Завоеванную инициативу мы из своих рук не выпустим. Главное, к чему надо стремиться, осуществить прорыв как можно глубже и своевременно ввести в него танковые и кавалерийские корпуса...

После выступления командующего слово было предоставлено мне. Я в деталях ознакомил руководящий состав фронта с оперативным построением войск, с их ближайшими и дальнейшими задачами по этапам, с глубиной операции и темпами наступления. Доложил состав сил и средств усиления для армий, действующих на главном направлений. Подробно изложил вопросы взаимодействия, особо выделив задачи 8-й воздушной армии. Остановился на вопросах управления, оперативной маскировки. Объявил календарный план всех подготовительных мероприятий.

Перед операцией нам предстояло произвести значительную перегруппировку войск, проиграть различные варианты наступления и пополнить запасы материально-технических средств с таким расчетом, чтобы их хватило на всю операцию.

Совещание несколько затянулось. Да и по окончании его собравшиеся не спешили разъезжаться. На фронте руководящему составу не часто приходилось встречаться так вот, всем вместе. И если это случалось, то, как правило, разговорам старых боевых товарищей не было конца.

Но уже на следующий день и в штабе фронта, и в войсках закипела напряженная работа. Поголовно все включились в подготовку к большому и ответственному делу.

2

Для развития успеха нашей ударной группировки в глубине была создана подвижная конно-механизированная группа из 4-го механизированного и 4-го гвардейского Кубанского кавалерийского корпусов. Учитывая то, что опыта по применению таких групп мы еще не имели, нам пришлось очень много потрудиться над разработкой порядка ввода ее в прорыв и организацией взаимодействия между танками, кавалерией и мотопехотой на всех этапах операции. Были тщательно учтены также все недочеты, имевшие место при вводе второго эшелона в июльской операции.

Штаб фронта предполагал, что этой подвижной группе неизбежно придется столкнуться с танковыми соединениями противника, на вооружении которых имелись танки типа "Тигр" и самоходные орудия "пантера", Поэтому пришлось усилить ее более мощной артиллерией.

С командным составом мы еще раньше провели специальное учение, на котором проигрывалась тема "Ввод механизированных и кавалерийских соединений в прорыв и действия их в глубине обороны противника". Это было чрезвычайно полезное и совершенно необходимое дело. Уча других, мы учились и сами. На занятиях приходилось прислушиваться к голосу боевых командиров, порой даже перестраиваться на ходу, а иногда до седьмого пота растолковывать этим же командирам соединений, как надо и как не следует поступать в каких-то конкретных случаях.

Очень много внимания пришлось уделять изучению местности и оборонительных сооружений противника. Вся оборонительная полоса гитлеровцев была сфотографирована в плане и в перспективе. Фотосхемы, на которых четко вырисовывалась система вражеской обороны и хорошо просматривались отдельные ее детали, штаб заблаговременно разослал в войска. Из населения, а частично из своих же бойцов были подобраны проводники, знающие местность в полосе каждой дивизии и особенно по маршруту движения конно-механизированных групп.

Огромную работу проделал в это время партийно-политический аппарат. На открытых партийных собраниях обсуждались задачи коммунистов и комсомольцев. В подразделениях выпускались боевые листки. Видную роль в мобилизации личного состава играли армейские газеты, и особенно наша фронтовая - "Сталинское знамя". Ее редактор полковник Ю. М. Кокорев учел прошлые ошибки, держал постоянную деловую связь со штабом и потому действовал осмотрительнее и вернее.

Войска наши обильно пополнились новыми людьми. Пополнение прибыло из Сибири, а также из освобожденных районов. Это, как всегда, прибавило забот и командирам, и политработникам. Новое пополнение нужно было в кратчайший срок подтянуть до уровня бывалых воинов, передать ему накопленный боевой опыт.

Вспоминается такой случай. Ехал я как-то в 4-й гвардейский механизированный корпус. Дорога шла через лесок. Вижу, стоит там группа солдат, а впереди офицер борется с сержантом. Борьба идет не на шутку. То сержант перекинет через себя офицера, то офицер бросится в ноги сержанту и так "приземлит" его, что у того, наверное, искры из глаз сыплются... У офицера щека оцарапана, кровь сочится.

Предполагая недоброе, я приказал шоферу остановить машину. Подхожу к борющимся, спрашиваю строго:

- Что это такое происходит?

Борьба прекратилась.

- Младший лейтенант Антонов, - представился офицер. - Готовлю разведчиков к рукопашной схватке, - доложил он, а сам дыхание перевести не может.

- Не слишком ли увлеклись?

- Никак нет, товарищ генерал. Мы получили задание - достать "языка". Скоро идем в тыл к противнику. Вот и тренируемся...

Позже мне стало известно, что тренировались они не напрасно. Антонов со своей группой разведчиков захватил и привел очень осведомленного офицера из крупного штаба немецких войск, за что был удостоен звания Героя Советского Союза, а остальные участники поиска получили боевые ордена...

Я всегда испытывал чувство радости, когда приезжал в войска. Но в тот раз 4-й гвардейский механизированный корпус особенно порадовал меня. Командир его генерал-лейтенант Т. И. Танасчишин умел управлять своим сложным "хозяйством". Танки, окрашенные под цвет местности, стояли готовые хоть сейчас идти в бой. Танкисты имели геройский вид.

Обычно, когда наблюдаешь танковый бой со стороны, кажется, что в машинах сидят какие-то сверхчеловеки с железными сердцами. А посмотришь на танкистов где-нибудь в районе сосредоточения - и убеждаешься: перед тобой обыкновенные советские люди, горячо любящие свою Родину. Даже удаль у них какая-то по-своему скромная. Это удаль хорошего заводского рабочего или сноровистого колхозного тракториста...

От танкистов путь мой лежал в 4-й Кубанский гвардейский кавалерийский корпус к генерал-майору Н. Я. Кириченко. Дня за три до начала операции я попросил прибыть туда же командующего 8-й воздушной армией, начальника штаба 5-й ударной армии, а также командира 4-го гвардейского механизированного корпуса для того, чтобы вместе с ними окончательно доработать все вопросы по взаимодействию. В назначенное для встречи время при входе в землянку я услышал обрывки фраз довольно жаркого спора между Кириченко и Хрюкиным. Спор касался взаимодействия конников с авиацией в глубине обороны противника.

- Кто кого собирается обеспечивать? - спросил я, пожимая генералам руки.

- Прошу, чтобы конница поддержала авиацию, - вполне серьезно ответил мне тов. Хрюкин и даже не улыбнулся.

"Умный человек, - подумал я, - а шутит не вовремя".

Но в следующую минуту Хрюкин рассеял недоразумение.

- Мы уже договорились о порядке авиационного прикрытия и авиаобеспечения боевых действий кавкорпуса, - сказал он. - Не можем вот только договориться о том, чтобы и кавалерия помогала авиации.

При этом Хрюкин развернул карту и указал на ней ближайшие аэродромы противника. Командующий воздушной армией просил, чтобы конница, выйдя на оперативный простор, захватила бы их внезапно, не дала гитлеровцам возможности разрушить аэродромные сооружения и уничтожить материально-технические средства. Ведь эти аэродромы так необходимы для последующей работы нашей авиации.

Я всецело поддержал тов. Хрюкина.

Дальнейшая наша работа по уточнению вопросов взаимодействия и ввода в прорыв конно-механизированной группы проходила, как выразился тогда генерал Пенчевский, "при полном взаимопонимании и глубоком уважении друг к другу". Если не считать, конечно, что тот же тов. Хрюкин долго не хотел соглашаться, чтобы часть штурмовой и истребительной авиации временно была закреплена за конно-механизированной группой: он опасался "распыления сил авиации"...

Еще детальнее отрабатывалось взаимодействие командирами соединений и частей Они буквально ползали по переднему краю нашей обороны и при участии представителей всех родов войск на месте уточняли, где, когда, кто и что именно должен делать.

Все командные пункты переместились ближе к передовой на курганы или, как они называются в здешних местах, "могилы". Эти "могилы" возвышаются над местностью иногда до десяти метров, и в условиях равнинной степи с них хорошо просматривалось поле предстоящей битвы.

3

Когда все приготовления были закончены, командующий доложил в Ставку, и управление фронта тоже стало выдвигаться вперед. Это было в ночь на 17 августа 1943 года.

На передовой командный пункт, являвшийся в то же время и нашим НП, сначала выехал я вместе с начальником войск связи. Затем туда же проследовали командующий и член Военного совета фронта. Ночь стояла темная. Синоптики обещали хороший безоблачный день.

Приближаясь к переднему краю, я обратил внимание на необычную тишину. С досадой подумалось: "А ведь всех предупреждали, чтобы огонь вели как всегда". Но тут же я живо представил себе обстановку в окопах первой линии, на огневых позициях артиллерии, в танковых подразделениях, на аэродромах. Сейчас там каждый по-своему ждет часа атаки.

Прижавшись к нагретой за день щедрым солнцем стенке окопа, сидит в задумчивости пехотинец. Он уже проверил все: и оружие, и подгонку снаряжения. Не забыл на всякий случай, как бы невзначай, оставить другу домашний адресок. Мало ли что может случиться в бою? Конечно, в случае чего родные получат сообщение. Но штаб сделает это сухо, официально, а у друга всегда найдутся душевные слова, он опишет все обстоятельно, не скупясь на детали...

У танкистов и летчиков свои заботы: не подведет ли техника? У артиллеристов - свои; в эти минуты артиллерист думает прежде всего о том, как бы расчистить огнем путь пехоте и танкам...

Перед моим мысленным взором возникает орденоносный минометный расчет братьев-коммунистов Гуровых. Все пятеро - Николай, Павел, Алексей, Дмитрий и Михаил - хлопцы как на подбор. Сейчас они наверняка томятся такими же думами и терпеливо дожидаются команды или условного сигнала на открытие огня

А саперы - те уже действуют. Пользуясь темнотой ночи, они подползают к вражеским заграждениям, режут ножницами колючую проволоку, снимают мины. Работа сапера - тонкая и всегда полна опасных неожиданностей. Недаром говорят: сапер ошибается один раз в жизни. Ошибиться второй раз ему не дано...

В деле уже и связисты. Они в последний раз опробуют проводные линии, проверяют настройку радиосредств - переговариваются.

Волнуются врачи: сколько будет раненых? Как ужасно, когда привозят искалеченного человека, а ему нельзя сразу оказать помощь, потому что не успели обработать привезенных раньше.

Даже повара озабочены больше обычного: хочется лучше накормить солдат перед боем...

Словом, у всех в такой час нервы натянуты как струна. Сам я тоже, конечно, не представляю исключения. Пока ехал на НП, раз десять задал себе вопрос:

"А все ли предусмотрено, не допущена ли где ошибка в планировании операции?"

С НП я некоторое время наблюдал за поведением противника. Над передним краем его обороны изредка поднимались в небо осветительные ракеты. Реже, чем обычно, перебранивались пулеметы. Еще реже были орудийные выстрелы.

За этими наблюдениями и застал меня командующий. Несколько минут он постоял молча рядом со мной. Потом взглянул на часы и приказал:

- Передай, Сергей Семенович, Хрюкнну, чтобы приступал.

Я спустился в блиндаж. Взяв телефонную трубку, сразу услышал в ней голос командующего воздушной армией. Он уже ждал команды.

- Хороша погодка, - сказал я для начала, давая Хрюкину возможность хорошенько узнать по голосу и меня.

- Не жалуюсь, товарищ ноль три.

Для взаимного опознавания этого было достаточно. От меня последовала команда:

- Восемь, три, два...

Через несколько минут в воздухе послышался рокот десятков моторов. В темном еще небе летели наши самолеты. Их задача - нанести удар по резервам, железнодорожным станциям, штабам и пунктам управления противника.

Вскоре за линией фронта застучали зенитки. Затем послышались взрывы бомб.

Хрюкин доложил о результатах. Особенно удачно прошла бомбардировка вражеских пунктов управления.

К этому времени начало уже светать. Рассвет наступал быстро. Облака над горизонтом приняли розовую окраску. Командующий фронтом приказал начинать артиллерийскую подготовку.

Федор Иванович старался быть спокойным, говорил четким, уверенным голосом. Но чувствовалось по всему, что он волновался. Волновались и все мы, его ближайшие помощники, хотя твердо были уверены, что те неудачи, которые были у нас при первой попытке прорвать "Миусфронт", больше не повторятся...

Артподготовка началась дружно: в одно мгновение мы увидели неисчислимое множество вспышек и впереди, и с флангов, и сзади. Вспышки от выстрелов и вспышки от разрывов снарядов сверкнули почти одновременно.

Потом вздрогнула земля и раздался грохот, похожий на бесконечный, раскатистый гром. Этот гром не утихал больше часа, перемежаясь время от времени напоминавшими горный обвал залпами "катюш".

А "катюшам" глухо вторил "брат андрюша". Так фронтовики прозвали другого представителя реактивной артиллерии. Этот головастый снаряд запускали прямо с земли с небольших деревянных подставок. Летел он, оставляя за собой хвост огня, а разрывался как бомба. Весил такой снаряд 100 кг.

Над передним краем обороны противника стояла черная, непроницаемая для взгляда стена дыма и пыли, а артиллерия все продолжала свою разрушительную работу. И вдруг (опять мгновенно) она как будто стихла. Но это был всего лишь обман слуха. В действительности артиллеристы перенесли огонь в глубину, и грохот разрывов несколько удалился.

Зато мы с предельной четкостью услышали дробь пулеметов. А над головами у нас загудели моторами штурмовики - их удар по переднему краю вражеской обороны был как бы заключительным аккордом перед броском в а гаку нашей пехоты и танков.

На этом несколько приглушенном фоне звуков боя выделялись одиночные выстрелы противотанковых орудий, бивших по противнику прямой наводкой. Они производили странное впечатление. Вроде как опоздала пушчонка и тявкает...

В стереотрубу хорошо было видно, как продвигались вперед, войска 5-й ударной армии. По всему чувствовалось, что наступление развивается успешно. Теперь только бы не ошибиться с вводом в бой вторых эшелонов. И самое главное - вовремя двинуть вперед подвижную группу фронта!

Командующий поминутно спрашивает:

- Как дела у Кириченко?.. Что делает Танасчишин? Едва успеешь переговорить с ними по радио и доложить результаты, как снова вопрос:

- Где сейчас конница?.. А где штаб мехкорпуса?.. Затем Федор Иванович сам связался по телефону с командующим 5-й ударной армией генералов Цветаевым. Эта армия в общем успешно наступала на Калиновку и Колпаковку. Но Цветаев просил поддержать его с воздуха, и Толбухин выделил ему из своего резерва два полковых вылета штурмовиков.

Я тем временем переговорил с командующим 2-й гвардейской армией. У него дела шли несколько хуже. Некоторые полки залегли перед траншеями врага. Пришлось и здесь привлечь на помощь авиацию, а также поставить дополнительную задачу фронтовой артиллерии...

После того как вражеская оборона на фронте Дмитриевка - Куйбышево была прорвана и войска 5-й ударной армии углубились в расположение противника до 10 км, командующий фронтом отдал приказ ввести в прорыв 4-й гвардейский механизированный корпус. Танки с десантом автоматчиков, как в ворота, влетели в обозначенные флажками проходы через минные поля и затем, развернувшись в боевые порядки, устремились на оперативный простор.

Ввод в прорыв механизированного корпуса сразу дал свои положительные результаты. Даже 2-я гвардейская армия, которая встретила на своем пути наиболее ожесточенное сопротивление противника, начала наращивать темпы наступления. Лишь 28-я армия, в полосе которой оказалось наибольшее количество дотов и дзотов, в первый день операции продвижения не имела.

К вечеру мы подвели итоги и пришли к выводу, что в целом фронт имеет успех, операция развивается в основном по плану. А еще сутки спустя исключительно прочная главная оборонительная полоса врага была прорвана на всю глубину. 20 августа наши войска вели бои уже на рубеже Степановка, Саур-Могила, Артемовка.

В результате глубокого вклинения соединений 5-й ударной армии противостоящая Южному фронту группировка врага была разрезана на две части и ее фланги оказались открытыми для ударов с севера и с юга. Для ликвидации этой угрозы немцы начали снимать части с менее активных участков фронта и сосредоточивать их у основания нашего клина, намереваясь пересечь его в районе Калиновки. Между 20 и 24 августа сюда прибыла из Крыма 13-я танковая дивизия. Затем 25 августа разведка установила появление 9-й танковой и боевой группы 258-й пехотной дивизий с Центрального фронта. А 28 августа объявилась боевая группа 17-й танковой дивизии с изюм-барвенковского направления.

Но все эти меры были уже запоздалыми. Они не могли спасти противника от разгрома на "Миусфронте". Нам удалось вскрыть перегруппировку его глубоких оперативных резервов и подготовить им надлежащую встречу. Бомбардировочная авиация наносила по ним удары еще на подходе. Затем их атаковали наши конно-механизированные части.

В двадцатых числах августа противник вынужден был оставить Алексеевку, Криничку, Александровку и отойти на вторую полосу обороны, оборудованную по западному берегу реки Крынка. Только здесь он бросил в бой свою 13-ю танковую дивизию. Но из этого опять ничего не получилось.

На шестой или седьмой день нашего наступления ко мне привели взятого в плен фашистского офицера. На допросе он заявил:

- Вы прорвали "Миусфронт", и вместе с этим у немецкого солдата рухнула вера в самого себя и в своих начальников.

Пленный только качал головой и удивлялся. Ему было трудно поверить, что такие прочные оборонительные сооружения не смогли задержать наступление советских войск.

- Если уж их вы взяли, то перед вами не устоит ни одна крепость...

Вот как заговорили гитлеровцы! Массовое изгнание немецко-фашистских захватчиков с нашей земли продолжалось. И действительно, никакие крепости уже не могли помочь противнику задержать наше победоносное наступление.

В ночь на 27 августа мы ввели в прорыв 4-й гвардейский Кубанский кавкорпус. Ему предстояло совместно с другими войсками участвовать в разгроме таганрогской группировки врага.

4

В Таганрогской операции наша кавалерия продемонстрировала высокие боевые качества, и потому мне хочется рассказать о ее действиях поподробнее.

Перед вводом кавалеристов в прорыв артиллерия произвела по противнику, оставшемуся на флангах, мощный огневой налет. Затем на участке ввода в прорыв конницы рота танков со специальным оборудованием и десантом автоматчиков очистила местность от колючей проволоки и уничтожила ожившие огневые точки врага.

Первой проследовала 9-я Кубанская кавалерийская дивизия под командованием генерала И. В. Тутаринова. С ней находилась и оперативная группа штаба корпуса во главе с полковником Г. А. Валюшкиным.

3-а 9-й вошла в прорыв 30-я кавдивизия во главе с генералом В. С. Головским и 10-я под командованием генерала Б. С. Миллерова.

К рассвету кавкорпус, введенный в районе Амвросиевки, углубился на 40 - 50 км. Такое быстрое продвижение нашей конницы создавало реальную угрозу полного окружения войск таганрогской группировки противника. Он начал отход.

Первоначально кавалеристы ликвидировали лишь отдельные гарнизоны и относительно небольшие подразделения. Потом 10-я дивизия в конном строю вступила в бой с вражеской кавалерийской дивизией и полностью разгромила ее. Это была уже победа крупного масштаба

Развивая свой успех дальше, кавалерийские соединения вышли в долину реки Мокрый Еланчик и, повернув на юг, сбили там прикрытие противника, а затем ударом с тыла овладели населенными пунктами Мало-Кирсановка, Греково-Тимофеевка, Ефремовка. Тем временем стрелковые и механизированные войска фронта достигли рубежа Ново-Николаевка, Марфинская, Григорьевка. Противнику были отрезаны основные пути отхода. Однако сплошного окружения нам создать не удалось, и вражеское командование продолжало поспешно отводить свои войска на запад, используя прибрежные дороги, еще не перехваченные нашими передовыми частями.

В это время особенно отличился 38-й кавалерийский полк под командованием подполковника И. К. Минакова. Вырвавшись вперед, он один на один встретился с немецкой пехотной дивизией и, спешившись, вступил с нею в бой. Правда, эта дивизия была в свое время основательно потрепана на Кавказе 38-й Донской кавдивизией, а перед самой встречей с полком Минакова попала под удар нашей авиации. Однако и в таком состоянии она представляла еще большую силу. Трудно сказать, как закончился бы этот неравный бой, если бы у полка Минакова был иной номер. Ошибочно приняв 38-й кавполк за 38-ю Донскую дивизию, немцы пришли в ужас. А Минаков. прознав об этом, сразу же направил к противнику парламентеров с кратким, но категорическим посланием: "Предлагаю сдаться в плен. Командир 38-й казачьей дивизии".

Всю ночь совещались гитлеровцы и все-таки решили принять ультиматум. Утром к Минакову прибыли два немецких офицера с ответом. А часов в 12 дня пожаловал сам командир дивизии в сопровождении 44 офицеров. И какой же конфуз пережил гитлеровский генерал, когда узнал, что вместе со своей дивизией он сдался в плен советскому кавалерийскому полку!

В корпусе Кириченко командный состав был как на подбор - молодец к молодцу, один лучше другого. Но, пожалуй, больше других повезло в этом отношении 9-й кавалерийской дивизии. Не случайно она всегда выделялась в боях своей напористостью и инициативой. Ее командир генерал Тутаринов был блестящим организатором и очень храбрым человеком. Этими же качествами отличались и командиры полков.

Лучшим командиром полка считался там М. А. Карапетян. Вровень с ним стоял и заместитель по политической части И. И. Шакин. Этому полку поручались самые сложные задания. В бой он, как правило, шел в авангарде.

Действуя со своим полком в тылу врага на удалении 30 км от линии фронта, Карапетян был ранен и потерял зрение. Но как ни уговаривали его, он отказался эвакуироваться в госпиталь до окончания боя. Собрав командиров подразделений, Карапетян заявил:

- До тех пор пока вы не возьмете опорный пункт, я полка не оставлю...

В подобранной тогда на поле боя записной книжке немецкого офицера Альфреда Курца мы обнаружили такую запись: "Все, что я слышал о казаках, времен войны 1914 года, бледнеет перед теми ужасами, которые мы испытываем при встрече с ними теперь. Одно воспоминание о казачьей атаке приводит меня в ужас, и я дрожу... Даже ночью во сне меня преследуют казаки. Это какай-то черный вихрь, сметающий все на своем пути. Мы боимся казаков, как возмездия всевышнего... Вчера моя рота потеряла всех офицеров, 92 солдат, три танка и все пулеметы".

Да, в Таганрогской операции казаки действительно показали себя во всей красе!..

События разворачивались очень стремительно. 29 августа после неудачных попыток прорваться на запад противник стал отходить по побережью на юг, чтобы затем вдоль Миусского лимана улизнуть на Мариуполь. Для обеспечения этого маневра с северо-запада он выставил сильное прикрытие на рубеже Атамановка, Ново-Хрещатик, Красный Луч, Латоново и неоднократно переходил здесь в контратаки крупными силами танков и пехоты при поддержке авиации. Отражая эти сильные контратаки и сбивая прикрытие врага, кавалерийские сотни перехватили дорогу у Ломакина и взорвали мост через Миусский лиман. А 30 августа войска 44-й армии атаковали таганрогскую группировку гитлеровцев с востока, тогда как с тыла по ней нанесли удар части 4-го гвардейского механизированного корпуса совместно с кубанскими казаками.

К исходу 30 августа Таганрог был освобожден, а таганрогская группировка войск противника разгромлена. Город достался нам целехоньким. Вражеские команды разрушения и поджога, как и в Новочеркасске, оказались застигнутыми врасплох и подверглись почти полному истреблению. Попытки гитлеровцев эвакуироваться морем были сорваны действиями нашей авиации и кораблей Азовской военной флотилии под командованием контр-адмирала С. Г. Горшкова.

5

Разгром противника в районе Таганрога и успешно развивавшееся в это время наступление войск Юго-Западного фронта создали непосредственную угрозу донбасской группировке немцев. Однако 6-я немецкая армия в результате восстановления потрепанных в боях дивизий и пополнения новыми соединениями, переброшенными с других участков советско-германского фронта, представляла еще значительную силу. Она имела в своем составе 15 дивизий, из них три танковые.

К 1 сентября противнику удалось из района Саур-Могилы нанести контрудар, отбросить некоторые части 5-й ударной армии и выйти к тылам 2-го и 4-го гвардейских мехкорпусов, отрезав их от наступавших следом частей той же 5-й ударной, а также 2-й гвардейской армий. Но на большее враг не рискнул. Чувствуя, что сам может попасть здесь в ловушку и быть уничтоженным войсками второго эшелона фронта, он с наступлением темноты начал отвод своих войск на новый оборонительный рубеж.

Мы вовремя получили сведения об этом. Однако они требовали тщательной проверки. А еще больше нас волновало то, что два наших механизированных корпуса, узнав о выходе противника на их тылы и не желая еще больше отрываться от своих войск, приостановили наступление.

Обеспокоенные создавшимся положением, Военный совет фронта и представитель Ставки одобрили мое предложение об установлении личного контакта с мехкорпусами и поручили мне самому отправиться к Танасчишину, а затем к Свиридову, разобраться там в обстановке и на месте принять соответствующее решение. Это было уже под вечер, и мне следовало торопиться. Августовская ночь не длинна, а я мог уверенно выполнять свое задание только под прикрытием темноты.

Василевский, Толбухин и Гуров, провожая меня, очень волновались. Они пожимали мне руку так, словно расставались навсегда...

До реки Миус и несколько километров после нее я с офицерами связи ехал на автомашине. Потом мы вынуждены были продолжать свой путь пешком. В темноте натыкались на разрушенные доты, землянки, окопы.

То и дело приходилось сверяться по карте и компасу. Нас особенно беспокоили минные поля. Попасть на них ночью очень легко.

Кругом пахло гарью и трупами. То справа, то слеза неожиданно вырастали разбитые немецкие танки. Иногда встречались небольшие группы наших солдат. Одну из таких групп я остановил:

- Что, хлопцы, делаете?

В ответ кто-то сердито буркнул:

- Не видишь, что ли, - своих разыскиваем. Хоронить утром будем.

И тонкий луч карманного фонарика заскользил по земле - солдаты двинулись дальше.

Со мной в качестве проводников были два офицера - один из 5-й ударной армии, другой из 2-й гвардейской - да еще два автоматчика. Мы шагали довольно быстро, но соблюдали все меры предосторожности.

Обычно при подходе к линии фронта видишь беспрерывно взмывающие в небо осветительные ракеты, слышишь неумолчную перебранку пулеметов. А тут ни освещения, ни стрельбы. Это все больше убеждало меня в достоверности сведений об отходе немцев.

- Правильно идем? - спросил я офицера связи из 2-й гвардейской армии.

- Совершенно точно. Мне эти места хорошо известны, - ответил он.

- А по-моему, - вмешался в разговор один автоматчик, - надо немножечко правее держаться...

- Этот солдат тоже местный, - пояснил офицер.

- Значит, следует принять его совет?

- Следует.

- Ну, хорошо, - согласился я, и мы зашагали еще увереннее, взяв несколько вправо.

Немного погодя увидели впереди темнеющую громадину танка. Я послал солдата выяснить, чей он - наш или немецкий. Тот пополз и, возвратившись, доложил:

- Танк-то свой, но возле него часовой с автоматом. Заметит нас и без всякого оклика резанет в темноту длинной очередью.

Но часовой все же нас окликнул:

- Стой, кто идет?

Я назвал фамилию командира 4-го гвардейского механизированного корпуса. Лишь когда мы приблизились вплотную, лейтенант, сопровождавший меня, объявил часовому правду:

- Это генерал из штаба фронта...

Мы вышли точно на командный пункт 4-го гвардейского механизированного корпуса. Он хорошо охранялся. Пока нас вели по каким-то тропкам, мимо танков и орудий, пришлось несколько раз объясняться с часовыми.

Наконец мы подошли к нужной нам землянке. Землянка глубокая, с кривым ходом. Нетрудно было догадаться, что она досталась в наследство от гитлеровцев.

Внутри оказалось очень много офицеров. Табачный дым стоял густым неподвижным облаком. На меня сначала никто не обратил внимания. Я перешагнул через какие-то ящики и оказался перед столом.

- Начальник штаба фронта? - удивился командир корпуса. - Как вы оказались здесь... в тылу противника?..

- Смотал удочки ваш противник, - отрезал я. - Как только стемнело, так он и ушел, не спрося вас.

- Быть не может. Вечером к нам не могли пробиться даже танки, сопровождавшие цистерны с горючим.

- Вечером было одно, а сейчас другое...

С трудом преодолевая замешательство, командир корпуса стал давать срочные указания по разведке противника. Я подбодрил его:

- Ничего... На войне все бывает. Значит, не силен враг, если бежит без боя. Давайте сюда вашу карту...

На уточнение обстановки не потребовалось много времени. Я подтвердил ранее отданный корпусу приказ о наступлении и поспешил к другому комкору - тов. Свиридову. Проводной связи с ним не оказалось. Радиообмен тоже не был налажен. Но по карте я видел, что пробраться туда можно уже на автомашине. Да и командир 4-го гвардейского мехкорпуса подтвердил:

- Дорожку к Свиридову наш офицер связи хорошо знает. Проедете за милую душу...

Однако в прямом смысле дороги туда не было. Ехать пришлось по местности, изрезанной оврагами, во многих местах заминированной.

Начало светать, а на земле все еще держалась страшная духота. Воздух был пропитан запахами разлагающихся трупов и бензина, горелого зерна и порохового дыма.

Нас окружала необыкновенная тишина. Лишь где-то в стороне Таганрога и на севере- гремела артиллерия.

Вскоре мы подъехали к небольшому сараю, в котором, как сказал офицер связи, должен был находиться командир 2-го гвардейского механизированного корпуса. Часовой нас не задержал.

И здесь у командира корпуса мы застали совещание. Оно приняло, видимо, затяжной характер. На дворе уже светло, а в сарае горит огонь. На стене карта. Обсуждается вопрос о действиях корпуса в окружении.

Я опять незамеченным подошел к столу. На ляпе у генерала Свиридова тоже появилось удивленное выражение. И когда я сообщил о том, как за ночь изменилась обстановка, все облегченно вздохнули.

Но облегчение моральное не избавляло командиров от напряженного труда. Наоборот, работы у них теперь прибавилось. Нужно было немедленно возобновлять наступление, решительно ударить по отходящему врагу, не дав ему укрепиться на промежуточных позициях.

Через несколько минут я связался по радио с командующим фронтом и доложил ему, что 4-й и 2-й гвардейские механизированные корпуса продолжают выполнение той задачи, которую он сам поставил перед ними.

- Благодарю... Все мы благодарим вас, - донесся до меня в ответ радостный голос Федора Ивановича. - Жду. Возвращайтесь...

Солнце уже поднялось над разрушенными хуторами, когда я тронулся в обратный путь. Духота стала еще несноснее. Бледно-голубое, словно выцветшее, небо вдоль и поперек чертили истребители. Над степью шел воздушный бой. А ниже, над самой землей, сотрясая все вокруг гулом моторов, проносились штурмовики. Они уже возвращались с задания.

Со стороны Таганрога по-прежнему слышался гул артиллерийской стрельбы. Над горизонтом поднималось темное облако пыли и, как столб, стоял беловатый дым от сбитого самолета.

Днем я сравнительно легко добрался до командного пункта фронта, хотя дорога была ужасна. На земле не осталось, кажется, ни одного квадратного метра, не поврежденного снарядом или бомбой. Там и сям торчали дыбом бревна и рельсы, являвшиеся некогда перекрытиями в немецких блиндажах. Часто попадались раздавленные танками пушки.

В одном месте меня остановил раненый сержант. К сожалению, я не мог посадить его в машину, потому что в ней уже разместились человек пять таких же, как он, наскоро перевязанных окровавленными бинтами. Да сержант и не претендовал на это. У него ко мне был только один вопрос:

- Товарищ генерал, высоту-то наши взяли?

- Взяли, - ответил я, хотя и не знал, что это за высота.

- Ну, тогда все в порядке. Буду спокойно лечиться. Спасибо...

По возвращении на КП мне случилось проходить мимо радистки, прихорашивавшейся перед зеркалом. Случайно глянул в это же зеркало на себя и не поверил глазам своим: я это или не я? Поцарапана щека, лоб черный от пыли, смешанной с потом, фуражка вся в глине...

- А нельзя ли здесь у вас умыться? - обратился я к девушке.

Сорвется порой с языка такое, а потом и сам не рад... Вокруг меня сразу образовалась толпа. Откуда они только появились? Одна мыло дает, другая воду льет, третья с полотенцем стоит.

- Мы уж думали, что больше и не увидим вас, - сказала какая-то простодушная, совсем крохотная девчурка.

- Это почему же?

- Потому что знаем, где вы были.

- Да, от вас действительно не скроешься. Недаром, видно, говорят, что радист, телефонист да машинистка - это сейфы, сплошь набитые секретами...

Наскоро умывшись, я поблагодарил девушек и поспешил к командующему. В присутствии члена Военного

совета доложил ему подробно о всем виденном и сделанном. Он выслушал меня внимательно и сразу же повел речь об очередных неотложных делах:

- Теперь, Сергей Семенович, я прошу вас подготовить план ввода новых корпусов.

- Радуйтесь, - кивнул мне Гуров, - подходят обещанные Ставкой оперативные резервы.

- Сколько?

Федор Иванович махнул недовольно рукой и ответил:

- Корпусов-то два: пятый гвардейский Донской кавалерийский и одиннадцатый танковый. Но потрепанные страшно. Одной полноценной дивизии не стоят...

- Дареному коню в зубы не смотрят, - улыбнулся Гуров.

И действительно, хорошо хоть это прибыло. Нам в то время очень требовались новые соединения для наращивания силы нашего удара.

Наступление продолжало развиваться. Войска Южного фронта заняли город Ворошиловград (Луганск), а соседний Юго-Западный фронт форсировал Северный Донец и овладел Лисичанском. Бои шли по всему полукольцу, охватывающему Донбасс с севера, востока и юга.

6

Гитлеровцы, как голодные шакалы, вцепились в лакомый кусок - нашу "всесоюзную кочегарку". Они назвали Донбасс восточным Руром и готовили ему судьбу немецкой колонии. Невообразимые зверства творили там фашисты, стремясь сломить волю свободолюбивых советских людей.

Однажды к нам на командный пункт пришел в сопровождении офицера из разведки человек средних лет, без документов, оборванный и до крайности истощенный.

- Я донецкий шахтер, - отрекомендовался он и попросил представить его командующему.

- А что у вас такое? - поинтересовался я и назвал свою должность.

- Пришел просить... нет, требовать: ускорьте освобождение Донбасса. Люди гибнут! Тысячи заживо погребены в темных забоях... Мы сами вам поможем. Донбасский пролетарий - он знаете какой! Его не так-то просто сломить, а покорить совсем невозможно.

И тут я, кажется, впервые услышал то, о чем позже довелось читать в талантливой повести Бориса Горбатова "Непокоренные", в известном ныне каждому советскому человеку романе Александра Фадеева "Молодая гвардия". Наш нежданный гость с той стороны фронта поведал мне о героической и многогранной борьбе нашей шахтерской гвардии, во главе которой стояло крепкое. закаленное боевое ядро коммунистов-подпольщиков.

Ночью мы помогли шахтеру вернуться обратно через линию фронта и вместе с ним послали разведчиков, которые должны были связаться с донецким большевистским подпольем, с местными партизанами. Их посланца Военный совет заверил, что будут приложены все усилия к скорейшему освобождению Донбасса от немецко-фашистских оккупантов.

Донбасс был нужен всей нашей стране. Он давал до воины около 60 процентов общесоюзной добычи угля, выплавлял до 30 процентов чугуна и 20 процентов стали. Здесь выжигали кокс, добывали соль, делали блюминги Здесь же разрабатывались богатейшие залежи гипса, мела, графита огнеупорных глин.

Но и враг знал толк во всем этом. В упоминавшейся уже книге "Утерянные победы" фон Манштейн пишет: "Донбасс играл существенную роль в оперативных замыслах Гитлера. Он считал, что от владения этой территорией, расположенной между Азовским морем, низовьями Донца и простирающейся на запад примерно до линии Мариуполь (Жданов) - Красноармейское - Изюм, будет зависеть исход войны. С одной стороны, Гитлер утверждал, что без запасов угля этого района мы не можем выдержать войны в экономическом отношении. С другой стороны, по его мнению, потеря этого угля Советами явилась бы решающим ударом по их стратегии. Донецкий уголь, как считал Гитлер, был единственным коксующимся углем (по крайней мере в Европейской части России). Потеря этого угля рано или поздно парализовала бы производство танков и боеприпасов в Советском Союзе".

Эти строки примечательны во многих отношениях. В них не только фашистская алчность. Они свидетельствуют еще и о том, что враг недостаточно знал нашу экономику. Он не представлял, что даже потеря мощной металлургической и угольной базы на юге страны не может парализовать нашу оборонную промышленность и обезоружить, таким образом, армию.

Дальше Манштейн пишет, пожалуй, более резонно: "Вопрос состоял, однако, в том, хватит ли у нас сил, чтобы удержать Донбасс... Возможность удержания Донбасса стала сомнительной..."

А вот у нас к этому времени никаких сомнений уже не было. Командование Южного фронта твердо было уверено в том, что противник не в состоянии сдержать наше победоносное наступление и Донбасс будет освобожден!

Во вражеской обороне образовалась зияющая брешь между Амвросиевкой и Таганрогским заливом. Закрыть ее гитлеровское командование не имело ни достаточных сил, ни времени. Для противника создалась неотвратимая угроза охвата с юга фланга и тыла всей его донбасской группировки войск.

Чтобы спасти эти войска от полного разгрома, гитлеровским генералам пришлось поспешно отводить их за реки Днепр и Молочная. В первую очередь начали отход части 1-й танковой и 6-й армий. Однако и отходя, они упорно оборонялись, предпринимали контратаки, оставляли на нашем пути бронированные заслоны.

Сопротивление несколько поубавилось лишь после того, как войска Юго-Западного, Степного и левого крыла Воронежского фронтов еще больше нависли над Донбассом с севера. И тут нам вместе с Юго-Западным фронтом Ставка поставила задачу: скорее завершить освобождение Донецкого угольного бассейна и развивать наступление на запорожском и мелитопольском направлениях.

Мы стремились в первую очередь овладеть важнейшим промышленным узлом Донбасса - городами Сталино, Макеевка, Горловка, где на сравнительно небольшой площади были сосредоточены крупнейшие шахты и металлургические заводы. Штаб Южного фронта так планировал и координировал действия армий, чтобы не выпустить отсюда немецко-фашистские войска и не дать им возможности привести в исполнение свои намерения по взрыву доменных и мартеновских печей, по затоплению шахт, не позволить вывезти награбленное добро и угнать в рабство местное население. Именно поэтому заботы наши сосредоточились теперь на правофланговых армиях. Туда была нацелена большая часть авиации, резервы артиллерии и танков. Это, естественно, приводило к некоторому ослаблению войск, действовавших вдоль побережья Азовского моря, но другого выхода у нас не было.

7

Наступательный порыв был неудержим. В освобожденных городах и шахтерских поселках жители встречали нас со слезами радости.

Наша фронтовая газета опубликовала в те дни открытое письмо трудящихся Донбасса. Обращаясь ко всем солдатам, офицерам и генералам Южного фронта, они писали: "Дорогие товарищи! Сердечный шахтерский привет шлют вам ваши отцы старые шахтеры, жены ваши и сестры, что наравне с мужчинами геройски работают в шахтах, юные горняки - дети, что заменили своих отцов в трудный час... Гоните немца безостановочно. Бейте его, проклятого. Скорее освобождайте нашу пострадавшую горняцкую землю".

Это письмо читали тогда на митингах, партийных и комсомольских собраниях. Слова в нем были привычные, однако в тот момент они имели какую-то магическую силу.

Несмотря на исключительную занятость оперативными вопросами, мне тем не менее приходилось читать политические донесения, наградные материалы. И как часто в этих документах упоминалось обращение горняков при мотивировке мужественных поступков и истинного геройства наших бойцов и командиров! Мы имели несколько случаев повторения бессмертного подвига Александра Матросова. Были у нас свои прославленные снайперы, храбрейшие разведчики. Был и свой Гастелло. Однажды при штурмовке противника получил тяжелое повреждение самолет, пилотируемый младшим лейтенантом Поповым и имевший на борту воздушного стрелка сержанта Кручинина. Машина вспыхнула. И в этот момент прозвучал по радио спокойный голос Попова: "Спасти машину невозможно. Обрушиваю ее на врага. Прощайте, друзья. Вспоминайте иногда о нас..."

В боях за Донбасс во всем блеске проявилось боевое мастерство А. И. Покрышкина - ныне трижды Героя Советского Союза. Там же приумножили свою славу дважды Герои Советского Союза Б. Б. Глинка, В. Д. Лавриненков, А. В. Алелюхин и многие другие, чьи имена так популярны среди нашего благодарного народа.

А сколько героев было среди пехотинцев, танкистов, артиллеристов!

Пример незаурядного мужества показали бойцы стрелкового батальона под командованием гвардии майора Г. И. Тиунова. Ведя бой на главном направлении, подвергаясь беспрерывным атакам авиации и танков противника, они упорно теснили гитлеровцев и блестяще выполнили поставленную перед батальоном задачу.

В одном из боев прямым попаданием бронебойного снаряда был подожжен танк коммуниста гвардии лейтенанта Григория Харченко. Осколками ранило в ногу и руки механика-водителя гвардии старшину Ивана Толстоусова (тоже коммуниста). Но, превозмогая боль, он продолжал управлять танком. Огонь проник в боевое отделение. На лейтенанте Харченко загорелась одежда.

Он тушил пламя, прижимаясь к стенкам башни, и делал свое обычное дело стрелял из пушки. Пылающий танк мчался по полю боя, круша врага. Лишь после того как в него попал еще один снаряд и Харченко тоже был ранен, Толстоусов последним усилием развернул машину к каменному строению и укрылся за ним...

Теснимые нашими войсками, гитлеровцы попытались закрепиться на рубеже Никитовка, Горловка, Харцызск, Моспино и дальше по реке Кальмиус. Сильно пересеченный характер местности и наличие множества прочных каменных строений благоприятствовали им, позволяли создать здесь устойчивую оборону. Все населенные пункты на подступах к городам и важнейшим железнодорожным магистралям противник превратил в узлы сопротивления. Оборона городов носила ярко выраженный противотанковый характер, была круговой и глубоко эшелонированной. Подвалы домов превращались в доты. Широко применялись железобетонные колпаки. Их, как правило, устанавливали на перекрестках дорог, на городских окраинах.

И все-таки мы пробивались вперед. Уже 4 сентября бои шли в Горловке. Как сейчас помню выпущенный в те дни плакат:, мощная рука советского бойца душит Гитлера. И внизу надпись "ЗА ГОРЛОвку...".

Но вот Горловка взята. На очереди Сталине. Пользуясь хорошими степными дорогами, немцы перебросили туда на автомашинах свежие резервные части. Одна за другой следуют контратаки. Некоторые пункты на подступах к городу по нескольку раз в день переходят из рук в руки. Бои не затихали даже ночью.

С нарастанием темпов наступления работы в штабе прибавилось. Увеличивался поток донесений из войск. Доносили устно и письменно, по радио и по телефону. Все это нужно было соответствующим образом обработать, изменения в обстановке нанести на карту, важные выводы своевременно доложить командующему и представителю Ставки. А Федор Иванович - человек дотошный: докладываешь ему о действиях 5-й ударной или 51-й армий, все, кажется, осветил и начинаешь уже складывать рабочую карту, но не тут-то было: Толбухин придерживает ее рукой и переводит взгляд к верхнему обрезу.

- Как дела на Юго-Западном?

И начальник штаба должен ответить сразу же. Он обязан быть в курсе всех событий, даже на соседних фронтах.

Доложишь о положении войск Юго-Западного фронта, а командующий тебе новый вопрос:

- А где сейчас транспорт сорок два - тридцать четыре?

- Уже разгружается.

- Пусть ускорят разгрузку, и все скорострельные пушки немедленно отправьте механизированным корпусам

Я уже привык, что у командующего вопросы могут быть самые разнообразные:

- Каковы потери у Свиридова за вчерашний день?.. А мост через Еланчик не разбомбили немцы?.. Есть ли места в госпитале номер двадцать девять?..

Выручало то, что меня еще в военной академии научили хорошо вести рабочую карту. Затем, уже на службе в войсках я усовершенствовал эту систему. На обрезе рабочей карты у меня всегда имелись записи, дополняющие общую обстановку. Делал я эти записи тоже условными знаками...

7 сентября бои за Сталино вступили в заключительный этап. Соединения 5-й ударной армии осуществили свой обходный маневр, овладели пригородными населенными пунктами и обрушились на фашистский гарнизон с трех направлений силами 9-го и 3-го гвардейского стрелковых корпусов. Тем временем 28-я армия овладела Старой Ласпой и создала условия для ввода в прорыв 11-го танкового корпуса.

Даже 2-я гвардейская армия, перед которой не стояла задача непосредственного участия в освобождении "шахтерской столицы", направила туда отряд под командованием капитана Ратникова. Этот отряд к 19 часам 7 сентября вышел к шахте "Мария", а затем ворвался на восточную окраину города Несколько позже гвардейцы из того же отряда тт. Жуйков и Герасименко достигли городского театра и водрузили над ним Красное знамя.

8 сентября город Сталине был полностью очищен от немецко-фашистских захватчиков, и я стал очевидцем многих радостных и горестных сцен. Радостно было наблюдать, как шли по улицам под развернутыми боевыми знаменами наши войска и конники везли в седлах улыбающихся ребятишек. А грусть навевали руины.

Почуяв неизбежность отступления, пять дней, как дикари, метались из конца в конец города команды поджигателей. Лучшая улица города, его краса и гордость - Первая линия - совсем перестала существовать. Почти все здания культурных учреждений и промышленные предприятия подверглись разрушению. У входа в кинотеатр имени Т. Г. Шевченко большими буквами было написано: "ВХОД ТОЛЬКО ГЕРМАНЦАМ". На заборах висели объявления, в тексте которых часто повторялось выделенное жирным шрифтом слово "расстрел". В первоклассной гостинице "Донбасс" при оккупантах размещалось гестапо. В гостинице "Октябрь" они устроили дом терпимости. Многие каменные дома были переоборудованы под тюрьмы.

Такую же мрачную картину увидели мы и в других городах Донбасса. Богатейший край подвергся страшному опустошению. Не слышно стало паровозных и заводских гудков. Потухли факелы бессемеров и коксовых печей. Опустели и обезлюдели шахтные эстакады. Густым бурьяном поросли заводские дворы...

В груду камней превратили фашисты Горловку. Цветущий город стал пустырем. А в пригороде в семи глубоких траншеях нашли себе могилу тысячи горловчан. Обреченных людей привозили сюда и заставляли тесно ложиться в ряд на дно ямы лицом вниз. Затем их сверху расстреливали. На расстрелянных, среди которых копошились еще живые, заставляли ложиться новых - и так до тех пор, пока траншея не заполнялась доверху.

На шахте No 51 людей бросали живыми в шурф. И таким истязаниям подверглись не два - три и даже не десяток человек, а более 1800. В Краматорске было расстреляно и повешено 3 тысячи горожан. Еще больше - в Славянске.

В Чистяковском районе наши солдаты нашли жуткое письмо. Оно было опубликовано в нашей фронтовой газете, и мне хочется воспроизвести его здесь: "Дорогие братья, мы верим, что вы скоро придете сюда и тогда, наверное, найдете наше письмо. Знайте, здесь был концентрационный лагерь. Около лагеря, там, где стоит крест, покоится прах 7000 советских граждан, расстрелянных или замученных штыками и голодом... Здесь убито около 600 раненых военнопленных. Мы пишем вам перед смертью. Через 5 - 10 минут нас тоже добьют... Сообщите о нашей участи всем. Пусть отомстят. Чувствуя свою гибель, фашисты, как бешеные, издеваются над нашими людьми... Прощайте! За нами уже идут. С коммунистическим пламенным приветом: старший лейтенант медицинской службы К. X. Хамедов, санинструктор Курченко, красноармеец Андреев. 30 августа 1943 года".

Подобные документы попадались нам нередко. И они оставляли глубокий след в сердце каждого из нас.

Преследуя отступающего врага, все мы очень торопились. Был дорог каждый час. Малейшее промедление означало, что гитлеровцам удастся увеличить число своих жертв, произвести еще большие разрушения и опустошения на многострадальной донецкой земле.

Не знаю, как на других фронтах, а у нас на Южном именно в это время завелось хорошее правило: в освобожденные от противника города и рабочие поселки входить не кое-как, а в четком строю и с песней. Само собою разумеется, что каждому такому импровизированному параду войск предшествовала тщательная разведка: подразделения автоматчиков прочесывали развалины, саперы с миноискателями обследовали перекрестки улиц.

8

Война пошла по-новому. Враг уже не имел возможности драться за каждый населенный пункт. Но он еще упорно цеплялся за каждый выгодный рубеж. А таких рубежей в Донбассе немало. Местность там - со множеством речек и глубоких балок, - кажется, самой природой подготовлена для ведения оборонительных боев. Гитлеровцы, конечно, пользовались этим, старались если не приостановить совсем, то хотя бы задержать продвижение наших войск. И на реке Кальмиус им в какой-то мере это удалось.

Введенные в прорыв ночью 11-й танковый и 5-й гвардейский Донской кавалерийский корпуса действовали недостаточно решительно и не смогли с ходу преодолеть Кальмиус. К утру они сгрудились в узкой долине. Враг сразу же воспользовался этим. Он контратаковал нашу подвижную группу довольно значительными силами при поддержке более 30 "фердинандов".

Я прибыл в тот район со, скромной задачей - организовать временный пункт управления. Но вместо этого пришлось взять на себя руководство боем двух наших j корпусов, оказавшихся в тяжелом положении. Кавалерийские части, с трудом сохраняя порядок, отходили назад. Танкисты теряли одну за другой боевые машины. Командир 11-го танкового корпуса явно растерялся.

У меня быстро созрело решение: атаковать противника на широком фронте всеми имеющимися силами и как можно быстрее сбить его с занимаемых позиций. Другого выхода я не видел.

Танки 11-го танкового корпуса, беспорядочно сгрудившиеся в узком дефиле, были выведены оттуда. Одновременно развернулись механизированные полки 5-го гвардейского Донского кавалерийского корпуса. И все это разом обрушилось на врага. Удар оказался ошеломляющим. Несколько "фердинандов" было тотчас подбито. Остальные стали поспешно отходить. Тут вступила в дело наша конница началось энергичное преследование противника. Наступление возобновилось.

Однако непродолжительная задержка на Кальмиусе дорого стоила нам. Гитлеровцы за одну ночь разрушили и сожгли значительную часть Мариуполя.

Впрочем, об этом мы узнаем несколько позже А в тот памятный для меня день, доложив командующему фронтом о том, что заминка ликвидирована и корпуса успешно развивают наступление на Мариуполь, я получил от него указание выехать в 44-ю армию. Она следовала за подвижными соединениями и вместе с ними должна была участвовать в освобождении этого крупного центра металлургической промышленности на юге Украины.

День был жаркий. Дул слабый, но сухой восточный ветер. Всюду виднелись следы только что закончившегося боя подбитые танки, изуродованные орудия, разрушенные блиндажи, трупы людей и лошадей. По обочинам дороги вели пленных. Вид у немцев злой. Грязные, оборванные, разных возрастов, они совсем не походили на гитлеровских солдат 1941 года.

Ехали мы быстро. Спидометр показывал скорость около ста километров. Но в зеркальце, укрепленном перед водителем, я заметил две автомашины, догонявшие нас. Когда они поравнялись, за рулем одной из них оказался командующий 44-й армией генерал Хоменко. Мы остановились.

- Ну и гоните вы, - пожаловался командарм.

- А вы?

- Я тоже люблю проехаться с ветерком, - засмеялся генерал. - Но в данном случае торопился из-за вас. Узнал, что вы держите путь в передовые наши части, и решил догнать...

Командарм пригласил меня к себе в машину. Я отказался:

- Своему водителю доверяю больше. Садитесь лучше вы ко мне.

Хоменко пересел, но по выражению его лица нетрудно было понять, что он сделал это с неудовольствием. Ему явно хотелось показать мне свое мастерство в управлении автомобилем.

Вкратце доложив о положении дел в армии, командарм заговорил о людях дивизии, в которую мы направлялись. Чувствовалось по всему, что войска он знает хорошо. Да иначе и не могло быть. Хоменко принадлежал к числу людей волевых, энергичных и очень общительных.

Слушать его было интересно: он не злоупотреблял малозначащими подробностями, умел подчеркнуть главное, вовремя вставить остроумную шутку. Много времени прошло с того дня, а я и сейчас помню рассказ Хоменко о двух комсомольцах-автоматчиках. Один из них, по фамилии Плащук (память сохранила даже фамилии!), перестрелял в бою более десятка гитлеровцев, но и сам получил смертельное ранение: осколок мины пробил комсомольский билет и угодил в сердце. Другой - ефрейтор Витковский, мстя за товарища, бросился с противотанковой гранатой на вражеский станковый пулемет и начисто уничтожил весь расчет...

На пути нам попалась небольшая лощинка, сплошь забитая ящиками, тюками, бочками. Пришлось остановиться.

- Чьи склады?

- Второй Азербайджанской стрелковой дивизии, - доложил седоусый старшина.

- Сколько от вас до передовой?

- Километров десять - не больше.

- А почему ж так скученно расположились? Ведь разбомбить могут.

- Свободно могут, - невозмутимо ответил старшина.

Приказав старшине немедленно связаться со своим старшим начальником и передать ему категорическое требование командарма о рассредоточении складов, мы двинулись дальше. Хоменко заметно помрачнел. Он как-то болезненно воспринял мое замечание о том, что из-за такой вот беспечности тылы не всегда справляются со своей первейшей обязанностью - бесперебойно обеспечивать войска всем необходимым для жизни и боя.

Вскоре нам пришлось обогнать длинную автоколонну. Хоменко выскочил на середину дороги, поднял руку, и головной грузовик затормозил у самых его ног.

- Что это значит? - вспылил командарм. - Почему дистанции между машинами не соблюдаются? Куда так гоните? Как фамилия? Чья колонна?

Вышедший из кабины грузовика офицер, робея, доложил сердитому генералу, что автоколонна эта фронтовая, а везет он груз для 44-й армии.

- Водители не спят пятые сутки, - оправдывался офицер.

Этот довод, как видно, подействовал на командарма. Он отпустил начальника автоколонны и возвратился в нашу машину. Я пошутил:

- Что же это вы, товарищ Хоменко, сами нарушаете правила вождения, а другим не разрешаете?.. Смотрите, когда-нибудь ваше собственное автолихачество может закончиться очень печально...

И, к нашему общему сожалению, это мое шутливое предупреждение вскоре оправдалось. С тов. Хоменко действительно произошло большое несчастье. Но к этому необычному происшествию нам придется еще вернуться...

А в тот раз Хоменко ничего не сказал в ответ на мою шутку, он только согласно кивнул головой, думая о чем-то своем, и мы молча доехали до штаба дивизии.

На наблюдательный пункт нас повел офицер из оперативного отделения. Он уверенно шагал впереди вдоль какого-то ручейка, потом попросил меня и командарма задержаться, а сам во весь рост прошелся по возвышенности и снова возвратился за нами. Я догадался, что офицер, рискуя жизнью, проверял таким образом, насколько безопасно мы сможем перевалить гребень, обойти который было нельзя.

Нам повезло - на гребне противник нас не заметил. Но едва наша группа появилась на НП, как начался жесточайший обстрел. Мины рвались справа и слева, снаряды с воем проносились над головой.

2-я Азербайджанская стрелковая дивизия прочно удерживала плацдарм на западном берегу реки Кальмиус, и этим создавалась вполне реальная возможность освобождения Мариуполя. Внимательно осмотрев местность, мы с командармом выработали план использования здесь 11-го танкового корпуса. Командующий

войсками фронта согласился с нами и приказал мне , возвращаться.

В ночь на 10 сентября группа кораблей Азовской военной флотилии произвела высадку десанта западнее Мариуполя. А утром войска 44-й армии вместе с 11-м танковым корпусом, а также донские казаки ворвались в город и к исходу дня полностью овладели им.

На этом Донбасская наступательная операция была, по существу, завершена. Еще одна крупная группировка немецко-фашистских войск потерпела жесточайшее поражение.

15 сентября 1943 года жители "шахтерской столицы" - города Сталино - вышли на улицы со знаменами и плакатами. Многочисленные колонны рабочих, работниц, советской интеллигенции, школьников шумным потоком устремились к традиционному месту народных торжеств - широкой площади перед Домом Советов. На воздвигнутую там трибуну поднялись секретарь ЦК Коммунистической партии (большевиков) Украины Д. С. Коротченко, командующий войсками Южного фронта генерал-полковник Ф. И. Толбухин, представители местных партийных и советских организаций.

Первое слово было предоставлено Ф. И. Толбухину.

- Товарищи горняки, горнячки, металлурги, комсомольцы и пионеры, все советские люди города Сталино! - начал он. - Передаю вам боевой, сердечный, дружеский привет от солдат, офицеров и генералов Южного фронта, которые изгнали немецких оккупантов из пределов Донецкого бассейна...

Затем Федор Иванович напомнил о чудовищных злодеяниях немецко-фашистских захватчиков, о превращенных в развалины городах, сожженных селах, убитых и угнанных в рабство сотнях тысяч советских людей. Все это было очень еще свежо в памяти присутствующих, и многие из них не смогли удержаться от слез. Но горестные воспоминания тотчас же сменились бурным ликованием, когда командующий заговорил об исторических победах Красной Армии под Сталинградом, о новых успехах наших войск в Донбассе и на многих других участках советско-германского фронта.

Над людским морем внезапно появились цветы. Их, как драгоценный дар, за спасенные жизни, за возвращенную свободу передавали демонстранты воинам-победителям.

Затем слово получил шахтер Кронов. Медленно, с глубокой скорбью стал рассказывать он о тех, кому не удалось дожить до радостного дня освобождения.

- Виктора Баранова, честного труженика, повесили в концлагере за то, что он подошел к ограде. Девятилетнего ребенка убил на моих глазах гитлеровский часовой "за нарушение запретной зоны"...

На трибуну поднимались также представители от местной интеллигенции и воинских частей, а в заключение с большой и яркой речью выступил Д. С. Коротченко. Он призвал трудящихся города быстрее дать стране уголь, металл и тем приблизить день окончательной победы над врагом. От имени ЦК КП(б)У Д. С. Коротченко передал благодарность всем воинам Южного фронта за освобождение Донбасса и горячо пожал руку Ф. И. Толбухину.

По единодушному решению участников митинга от имени жителей города Сталине и воинов Южного фронта были посланы приветственные телеграммы Иосифу Виссарионовичу Сталину и Первому секретарю ЦК КП(б) Украины Никите Сергеевичу Хрущеву.

Освобождение советскими войсками Донбасса имело важное политическое, военное и экономическое значение Разгром крупной группировки противника на южном крыле советско-германского фронта оказал большое влияние на победоносное развитие наступления по всей Левобережной Украине и на Северном Кавказе.

Войска Южного и Юго-Западного фронтов, выйдя на реку Молочная и к Запорожью, создали серьезную угрозу для немецкой обороны в низовьях Днепра и на подступах к Крыму. Больше того, победа советских войск в Донбассе изменила военно-политическую обстановку во всем Причерноморье и заметно повлияла на политику ? государств, расположенных в этом районе.

Освобождение Донбасса являлось частью широко задуманного стратегического плана, осуществлявшегося войсками Южного и Юго-Западного фронтов в тесном взаимодействии с Воронежским и Степным фронтами. Своими наступательными действиями в Донбассе мы содействовали войскам, развивавшим наступление на белгородско-харьковском направлении с последующим выходом на Правобережную Украину.

Лично же для меня Донбасская операция явилась своеобразным экзаменом на зрелость в новом качестве. Здесь я впервые выступал в роли начальника штаба фронта.

Глава седьмая. Бои на реке Молочной

1

Оборонительный рубеж противника на реке Молочной являлся южной оконечностью так называемого Днепровского вала. Именовался он и по-другому "зимняя линия обороны райха".

Рубеж этот пересекал запорожскую степь с севера на юг и являлся последним прикрытием мелитопольско-каховского плацдарма, за которым находился Никопольский марганец и открывался кратчайший путь на Крым. Падение обороны на реке Молочной сулило гитлеровцам увеличение фронта на нижнем Днепре почти в два раза и создавало угрозу всем их войскам, действовавшим в днепровской излучине. Здесь, по существу, решалась судьба Крыма.

Осенью 1943 года мне не однажды пришлось побывать в этих местах, и я имел возможность лично оценить все преимущества, какими располагал там противник. Передний край его обороны проходил по ряду командных высот, надежно прикрытых рекой Молочной с очень обрывистым западным берегом. На севере в районе Васильевки вражеские позиции упирались в днепровские плавни. На юге они примыкали к соленому озеру Молочное, которое вытянулось почти на 30 км до самого Азовского моря. Озеро это неглубоко, но дно у него илистое, топкое и берега сильно заболочены.

К несомненным преимуществам, какими располагали здесь гитлеровцы, относилось и то, что их 6-я армия имела локтевую связь как с крымской группировкой, так и с войсками, действовавшими к северо-востоку от Запорожья. У нас же левый фланг соприкасался с морем, где, правда, действовала Азовская военная флотилия. А на правом фланге мы разобщались с соседним Юго-Западным фронтом обширными приднепровскими плавнями и далее самим Днепром. Кроме того, организовать тесное взаимодействие с правым соседом было затруднительно еще и потому, что он наступал в западном направлении, а войска Южного фронта должны были развивать успех по левому берегу Днепра на юго-запад.

Ставка требовала от нас прорвать вражескую оборону на реке Молочной с ходу, нанося главный удар севернее Мелитополя. Это требование целиком совпадало с нашими намерениями. Однако осуществить его не удалось. Мы натолкнулись на развитую сеть опорных пунктов и узлов сопротивления, между которыми поддерживалась тесная огневая связь противотанковой артиллерии.

Рубеж на реке Молочной немцы начали оборудовать еще в марте 1943 года. Применяя все средства принуждения, вплоть до автоматов и порок, они широко использовали для инженерных работ местное население и военнопленных.

Каждое село было превращено в крепость. Дом с домом соединялись траншеями. На всех более или менее танкодоступных направлениях пролегли противотанковые рвы. Глубина рвов достигала нескольких метров, и многие из них затоплялись водой. Все это дополнялось почти сплошными минными полями и проволочными заграждениями.

Для усиления обороны к 15 сентября сюда на самолетах были переброшены из Крыма 5-я авиаполевая и 101-я горнострелковая дивизии. А к 20-му числу на этот рубеж отошли остатки 6-й и часть сил 17-й немецких армий в составе десяти пехотных, трех горнострелковых и двух танковых дивизий. Войска эти были, конечно, сильно потрепаны, но при наличии хороших оборонительных позиций и они оказали упорное сопротивление.

К тому же, гитлеровское командование не поскупилось на подачки: всему личному составу войск, оборонявшихся на реке Молочная, выплачивался тройной оклад денежного содержания, а в Берлине чеканилась специальная медаль - "За оборону мелитопольских позиций". Применялись и другие меры воздействия на психологию солдат. Каждый из них знал: ходы сообщения вырыты таким образом, что, отходя с переднего края в тыл, не минуешь командных пунктов, а там путь преградят свои же офицеры и силой оружия заставят вернуться назад.

2

Не прорвав вражескую оборону с ходу, мы приступили к более тщательной доразведке противника, стали подтягивать тылы; накапливать боеприпасы, производить перегруппировку войск для нанесения повторного удара. Удар этот намечалось осуществить во взаимодействии с Юго-Западным фронтом со стороны Запорожья. Замысел был такой: протаранить вражеские оборонительные позиции на реке Молочная, севернее Мелитополя, стремительным охватывающим маневром окружить и уничтожить главные силы мелитопольской группировки врага, а в дальнейшем развивать наступление в сторону Крыма и на плечах отступающего противника вырваться к Перекопу и в низовья Днепра.

Главный удар должны были наносить 5-я ударная, 44-я, 2-я гвардейская армии вместе с танковыми и кавалерийскими корпусами через Большой Токмак, Михайловку, Веселое, Агайман. Для развития успеха на этом направлении в резерве фронта находилась 51-я армия. Ее мы предполагали ввести в действие, когда оборона противника будет прорвана на всю глубину. Вспомогательный удар наносился южнее Мелитополя силами 28-й армии. Ей ставилась ограниченная задача: сковать здесь противника.

На подготовку к операции давалось всего три дня. В этих условиях штаб фронта должен был проявить исключительную мобильность. Буквально в считанные часы нужно было спланировать всю операцию по этапам, отработать вопросы взаимодействия между родами войск, произвести воздушную и наземную разведку, правильно распределить запасы материальных средств.

Я вызвал к себе только что прибывшего к нам с Карельского фронта нового начальника оперативного отдела полковника А. П. Тарасова, поставил перед ним конкретные задачи и предупредил, что работать нужно побыстрее.

- К какому числу я должен закончить все это? - осведомился он.

- Завтра к шести часам утра.

Тарасов даже побледнел. В течение нескольких минут он слова не мог проронить. Потом оправился немного и твердо заявил:

- За этот срок с таким объемом работы справиться не сумею. Требуется минимум несколько дней.

- Через несколько дней это никому уже не потребуется...

Мой ближайший помощник так расстроился, что на него жалко было смотреть.

- Ну ладно, пошли ужинать, - пригласил я Тарасова, почувствовав, что в данный момент он больше всего нуждается в добром товарищеском отношении.

За ужином мы беседовали на отвлеченные темы, а затем вместе приступили к работе и к утру исполнили рею основную оперативную документацию. В установленный срок она была рассмотрена командующим фронтом, и план в целом одобрен маршалом А. М. Василевским.

После этого Тарасов сразу повеселел. Он быстро привык к нашим темпам работы и впоследствии стал очень хорошим оператором. Я и поныне сохранил о нем самые лучшие воспоминания.

Нужно также отдать должное нашим партполитработникам. В этот сложный период, когда требовалось очень быстро подтянуть войска, произвести перегруппировку, подготовить людей к решению новых боевых задач, они трудились днем и ночью. Политуправление фронта опустело - все разъехались по армиям, корпусам и дивизиям. Большинство штабных офицеров в это время тоже находилось в войсках.

Самая трудоемкая работа в период подготовки к операции - это подвоз боеприпасов, горючего и продовольствия, накапливание инженерных средств. Без хорошо налаженного материально-технического обеспечения войск нельзя рассчитывать на успех в наступлении. И я, пожалуй, не ошибусь, если скажу, что в тот раз - перед нашим решительным броском на мелитопольские позиции противника - во всем блеске проявились организаторские способности, большой опыт и завидное трудолюбие начальника тыла Южного фронта Николая Петровича Анисимова. Фронтовой и армейский транспорт доставлял грузы, как правило, прямо в войска. На дорогах исключительно четко работала служба регулирования движения. Трудящиеся Донбасса оказали нам неоценимую помощь в ремонте боевой техники.

Не могу не вспомнить добрым словом и связистов фронта. Они в очень сжатые сроки сумели создать широко разветвленную сеть всех средств связи и тем обеспечили надлежащее управление войсками как во время подготовки, так и в ходе всей операции, у

3

Наступление наше началось 26 сентября утром 45-минутной артиллерийской подготовкой. Однако ни артиллерия, ни бомбовые удары авиации не смогли подавить всех огневых средств противника. Как только поднялась в атаку пехота, по ней хлестнули тугие струи пулеметных трасс из дотов и дзотов, заговорила вражеская дальнобойная артиллерия. Стрелки и автоматчики залегли. Лишь на некоторых участках ценой больших усилий атакующим подразделениям удалось продвинуться на 2 - 4 км.

А противник все больше активизировался. Он ввел в действие свежую 9-ю пехотную дивизию и штурмовые орудия. Его оборона на этом направлении оказалась прочнее, чем предполагалось.

Со своей стороны мы также приняли соответствующие меры: усилили артиллерийскую поддержку наступающих войск, бросили в бой танковый и механизированный корпуса. Танкам удалось несколько потеснить противника, но добиться решающего перелома они не сумели. Не сыграло существенной роли и появление на направлении главного удара 5-го гвардейского Донского кавалерийского корпуса. Бои приняли затяжной характер.

И тут стали поступать сведения о том, что противник начал снимать свои войска с фронта южнее Мелитополя и перебрасывать их к северу - на направление нашего главного удара. Это означало, во-первых, что он исчерпал все резервы и идет на крайнюю меру, чтобы воспрепятствовать прорыву. А во-вторых, отсюда следовало, что враг никак не ожидает нашего удара по его южному крылу.

От нас требовалось спокойно разобраться в новой обстановке, правильно оценить ее и внести изменения в ранее принятые решения. Однако командующий войсками фронта по-прежнему не терял надежды сломить сопротивление противника в том оперативном построении войск, какое было определено перед началом операции. Главную причину наших неудач он видел в недостаточно энергичных действиях 5-й ударной и 44-й армий (хотя и 2-я гвардейская армия в то время особыми успехами не выделялась). Исходя из такой оценки положения, Федор Иванович посчитал необходимым лично выехать в 5-ю ударную армию, которая наносила главный удар и где действовали танковый и кавалерийский корпуса. Туда же направился и член Военного совета фронта. А мне было поручено "заняться" 44-й армией. При этом Толбухин очень нелестно отозвался о Хоменко:

- Кипятится, а толку нет... Научите его, как следует проводить наступательную операцию армии и управлять войсками.

Я заметил несколько раздраженный тон Федора Ивановича, а позже узнал, что перед тем он сам вел разговор с командующим 44-й армией и, вопреки своему обыкновению, был очень резок.

Вместе со мной в 44-ю армию выехала группа офицеров из штаба, политуправления и различных специальных служб фронта. Машину бросало из стороны в сторону, грязь буквально засасывала ее. Погода стояла отвратительная. Ни наша, ни немецкая авиация не действовали. Это позволяло скрытно произвести некоторую перегруппировку кавалерии. Дорога, по которой мы ехали, сплошь была забита конниками. И они всякий раз выручали нас: как только наша автомашина начинала буксовать, казаки моментально выкатывали "виллис" из любой колдобины.

В одном месте, едва мы выбрались таким образом на твердую почву, к нам обратился лихой лейтенант:

- Прошу извинения, товарищ генерал... Разрешите узнать, правда ли, что Маршал Советского Союза товарищ Буденный приехал к нам?

Я подтвердил, что это соответствует действительности, и добавил еще, что Семен Михайлович находится сейчас в 5-м гвардейском Донском кавалерийском корпусе. Лицо лейтенанта озарилось счастливой улыбкой. Он моментально вскочил в седло, круто повернул коня и галопом понесся к своему подразделению...

Хоменко мы застали в очень удрученном состоянии. Куда девалась его обычная удаль и даже некоторая заносчивость. Этот командующий армией отличался одной резко бросавшейся в глаза особенностью: когда у него все шло хорошо, он держался необыкновенно бодро и способен был, как говорится, горы свернуть, но стоило, потерпеть неудачу, и Хоменко сразу расстраивался, терялся. Кроме того, я еще раньше замечал, что он недостаточно подготовлен в оперативных вопросах. Последнее объяснялось, видимо, тем, что служба у него протекала главным образом в пограничных войсках.

- Не унывай. Бывали и у Суворова неудачи, - пошутил я.

Хоменко улыбнулся:

- Это верно. Но что-то уж очень не доволен мной командующий войсками фронта.

- Ничего, наш командующий не злопамятен. Он уже, наверное, забыл о вчерашней вашей размолвке.

Хоменко оценил мой доброжелательный тон и, кажется, с полным уважением отнесся к моим намерениям по-товарищески помочь ему. Не теряя времени, мы занялись выявлением всех плюсов и минусов в действиях армии, наметили конкретные меры для устранения недочетов.

В этот свой приезд в 44-ю армию я хорошенько познакомился со многими ее руководящими работниками. Особую симпатию вызывал у меня член Военного совета Владимир Иванович Уранов. Даже по внешнему виду в нем нетрудно было угадать доброго человека Собеседника сразу же располагали к себе его черные выразительные глаза, приятный чистый голос. Говорил он обо всем спокойно, уверенно, со знанием дела. [Схема 7]

Сначала мне показалось, что Владимир Иванович несколько неповоротлив. Причиной тому была, очевидно, его слишком могучая фигура. Но вскоре я убедился, что он исключительно подвижен, неутомим в работе и, когда надо, суров, настойчив. Хоменко рассказывал, да и сам я имел возможность удостовериться, что за один день Уранов успевает побывать почти во всех дивизиях первого эшелона. Он ползал по траншеям, ходил на НП командиров батальонов, беседовал с солдатами, заглядывал в тыловые подразделения.

Положение дел в войсках Владимир Иванович знал превосходно. В любой момент мог ответить, какой полк нуждается в боеприпасах, где батальон - а то и рота плохо обеспечен противотанковыми средствами, какое у людей настроение, каковы их нужды. И уж если пообещает кому помочь, из-под земли достанет все, что необходимо...

Близкое знакомство с руководящим составом 44-й армии окончательно убедило меня, что в неудачах ее были повинны не командование и не сами войска Причина крылась в очень большой огневой и тактической плотности неприятельской обороны. Об этом я доложил Федору Ивановичу. Но он все еще оставался при своем мнении.

На реке Молочной трудно было везде. Однако в полосе 44-й армии трудностей оказалось, пожалуй, больше, чем у других. Стороны разделяла топкая, заросшая камышом река. Голые солончаковые берега ее не могли скрыть человека: всюду чисто, гладко, камешек и тот на виду. А за солончаками сразу же точно крепостной вал - крутая высота, снизу эскарпированная.

Впрочем, не сладко приходилось и соседям слева на мелитопольском плацдарме. Оказавшийся там батальон Василия Бачило отразил 53 контратаки. По нему вели огонь до 40 артиллерийских и минометных батарей противника. Весь фронт узнал в те дни отважных командиров подразделений из этого батальона комсомольцев тт. Широбокова, Гутова, Кальныша. Они проявили ни с чем не сравнимую стойкость, удерживая мелитопольский плацдарм, который так необходим был фронту для дальнейшего развития наступления.

4

Весь конец сентября и первые дни октября 1943 года прошли на Южном фронте в исключительно напряженных, но малорезультативных боях. Наши войска буквально прогрызали оборону противника. Мы несли большие потери, хотя немцы теряли еще больше и живой силы, и техники. Резервы обеих сторон по-прежнему стягивались на направление нашего главного удара, и вскоре мы точно установили, что противник снял почти всё со своих позиций южнее Мелитополя.

Проанализировав вместе с начальником разведки фронта генералом М. Я. Грязновым результаты этих многодневных боев и последние данные о расстановке неприятельских сил, я окончательно пришел к выводу о том, что у нас создались самые благоприятные условия для решительных действий южнее Мелитополя Требовалось лишь несколько перегруппировать наши резервы, подтянуть ближе к 28-й армии 19-й танковый и 4-й кавалерийский корпуса.

Эти соображения были доложены представителю Ставки А М Василевскому. Он отнесся к моему предложению очень внимательно и сказал:

- Давайте-ка соберемся все вместе и подумаем, как поступить.

Собрались в просторном блиндаже командующего войсками фронта. Было нас немного: А. М. Василевский, Ф. И. Толбухин, новый член Военного совета - Е. А. Щаденко, М. Я. Грязнов и я. Начальник разведки обстоятельно доложил обстановку. Я дополнил его.

Все согласились с нами, что противник уже исчерпал свои основные резервы и в ближайшее время следует ожидать перелома в ходе боевых действий на главном направлении В этих условиях не следовало, конечно, ослаблять нашу ударную группировку Но было признано целесообразным попробовать ввести 19-й танковый корпус в полосе наступления 28-й армии. Что же касается 4-го гвардейского Кубанского кавкорпуса, то его решили держать пока в резерве. Использование кавалерии было поставлено в зависимость от развития событий: если осуществится прорыв на главном направлении, она пойдет туда, но если раньше этого обозначится явный успех южнее Мелитополя, конники последуют за 19-м танковым корпусом.

В успехе задуманного никто из нас не сомневался. Но всех очень беспокоила простиравшаяся впереди железнодорожная насыпь, которую непременно надо будет преодолевать. Высока ли она? Возьмут ли это препятствие танки? Что там, за насыпью?..

Сопоставив данные топографической карты с местностью и еще раз тщательно взвесив все наши плюсы и минусы, я позвонил командующему войсками фронта. Федор Иванович выслушал внимательно и высказал те же опасения:

- Меня самого давно смущает эта проклятая железная дорога. А потом, обратите внимание, параллельно железной дороге идет шоссе. И там тоже насыпь... Все это очень серьезные препятствия для танков. Однако, кто не рискует, тот не побеждает. Решайте на месте сами, вам там виднее.

Таким образом, командующий предоставлял мне полную свободу действий. Но вместе с этим на меня возлагалась и вся полнота ответственности за исход нашего наступления южнее Мелитополя. И то и другое я принял с чувством благодарности.

19-му танковому корпусу было отдано распоряжение о занятии выжидательных позиций и указан исходный рубеж для атаки. Ближайшая его задача состояла в овладении населенными пунктами Чехоград и Анновка - с этого рубежа предполагался ввод в прорыв 4-го кавалерийского корпуса. Последующая задача удар в направлении Ново-Николаевки, Матвеевки и к исходу дня - перехват дороги Мелитополь - Каховка. В дальнейшем успех должен был развиваться в направлении населенного пункта Веселое, чтобы окончательно преградить противнику путь отхода на Никополь и Каховку.

Учитывая, что укрепления гитлеровцев на -реке Молочной были прочными, да к тому же противник располагал здесь укрытыми в капонирах танками типа "Тигр" и самоходными пушками "Артштурм", мы постарались изыскать для генерала Васильева средства усиления. В помощь ему выделялись два гаубичных артполка, один полк "катюш", истребительно-противотанковый артполк, зенитный артиллерийский полк и саперный батальон. Действия этих частей по месту и времени были четко согласованы. Кроме того, прорыв танкового корпуса обеспечивался огнем всей артиллерии 28-й армии, а с воздуха поддерживался 1-й гвардейской штурмовой авиационной дивизией.

Наступила ночь. И хотя в октябре она длинна, мы дорожили каждой минутой темного времени. Нужно было еще раз уточнить расположение огневых средств противника, его противотанковых узлов и минных полей, проделать проходы в последних, произвести перегруппировку артиллерии, подготовить к броску вперед пехоту. Но особенно много дел было у танкистов. И как мы ни старались, а ночи нам оказалось мало.

На востоке уже горела утренняя заря, когда генерал Васильев доложил, что все силы и средства танкового корпуса в исходный район, на западный берег реки Молочной, выйти не успели. Он просил разрешить ему оставить 2-й эшелон корпуса на восточном берегу в 2 - 4 км от переправы. Пришлось согласиться. Иного выхода не было.

Утро было хмурым. От реки поднимался туман. Начал накрапывать дождь, сменившийся вскоре мокрым снегом. Видимость ухудшилась.

Однако нам не удалось скрыть от противника всех наших приготовлений. Уже в 9 часов вражеская авиация пыталась наносить удары мелкими группами по району расположения наших танковых частей и переправам через реку Молочную. Правда, из-за плохой видимости удары эти оказались неточными. Существенного ущерба нам они не причинили. Тем не менее пришлось срочно вызывать истребителей, действовавших на главном направлении.

Перед тем как начать артналет по переднему краю обороны противника, назначенный на 10 часов 45 минут, я связался с командующим. Мы обменялись несколькими короткими фразами, и Федор Иванович передал трубку тов. Василевскому... Уже по тону его голоса нетрудно было догадаться, что дела на правом крыле фронта разворачиваются не совсем хорошо.

- Здесь у нас порадоваться нечем, - прямо заявил Александр Михайлович. Будем надеяться на ваши успехи.

Тут же я узнал, что Василевский сам выезжает к нам. Но он предупредил, чтобы мы не дожидались его появления и действовали по своему плану...

Как всегда перед началом наступления, последние минуты тянулись страшно медленно. Генералы и офицеры то и дело поглядывали на часы. С нашего НП хорошо были видны ближайшие огневые позиции артиллерии, изготовившейся для ведения огня прямой наводкой, притаившиеся в лощинах тяжелые танки и самоходные артиллерийские установки.

Ровно в 10 часов 45 минут Акимовка и ее окрестности, представлявшие собой наиболее сильный противотанковый узел врага, окутались дымом. За мощным огневым налетом ствольной артиллерии последовал залп "катюш", и тотчас же танкистам был передан сигнал: "Вперед".

Танковые бригады первого эшелона пошли в атаку, неся на броне каждой машины трех-четырех автоматчиков. За ними развернулись мотострелковые бригады.

К моменту выхода танков к насыпи на КП прибыл А. М. Василевский. Мы уже вместе с ним наблюдали за тем, как 79-я танковая бригада под командованием генерала М. Л. Ермачека перевалила через железную дорогу.

Бой протекал в высоком темпе. Противник, как видно, не был в достаточной мере подготовлен к отражению здесь сравнительно мощного удара. Только по выходе на рубеж Тощенак, Кирпичный части 19-го танкового корпуса встретили упорное сопротивление. А. М. Василевский долго смотрел в стереотрубу, потом подозвал меня:

- Посмотрите-ка, что это там такое?

Я припал к окулярам и увидел, что танки остановились и ведут огонь с места. Автоматчики тоже залегли. Несколько наших машин горело.

- По-моему, какое-то замешательство, - ответил я и поспешил связаться по радио с командиром 19-го танкового корпуса.

- Из Чехограда перешли в контратаку до семидесяти танков и самоходных орудий, - доложил Васильев, и на этом связь оборвалась.

Маршал Василевский, продолжая внимательно следить за полем боя, опять обратился ко мне:

- Сергей Семенович, хорошо начатое здесь наступление может захлебнуться из-за нерешительных действий танкистов. Прошу вас лично выехать к товарищу Васильеву и разъяснить ему, что от его корпуса зависит сейчас успех всей фронтовой операции. Нельзя допускать даже малейших промедлений.

Александр Михайлович взял карту и уточнил:

- Надо вот здесь обойти Чехоград и развивать наступление на Веселое - в тыл основной группировке противника. А с его танками пусть расправляется наша артиллерия.

Я бегом пустился к своему вездеходу, успев, однако, передать одному из офицеров штаба артиллерии:

- Срочно подготовьте второй залп дивизиона "катюш" по восточной окраине Чехограда.

Для того чтобы добраться до генерала Васильева, мне потребовалось всего несколько минут. И не успел я даже заговорить с ним, как ударили "катюши". Их залп накрыл противотанковый узел и часть контратакующих немецких танков.

Васильев удовлетворенно покачал головой и начал докладывать о ходе боя. Я не стал дожидаться, когда он закончит. Перебил его вопросом:

- Вы видели, куда лег залп "катюш"? Вот в этом направлении и атакуйте без промедления, а часть сил пускайте в обход Чехограда...

Генерал Васильев и сам понимал, что медлить никак нельзя. Он только спросил:

- Когда будет вводиться четвертый кавалерийский корпус?

- С наступлением темноты, - ответил я.

Васильев посмотрел на часы и решительно сказал:

- Через час Чехоград будет освобожден!

Он подошел к своему танку, дал флажками сигнал "Делай, как я" и скрылся в люке.

Заревели моторы. Подразделения рассредоточились и на полной скорости пошли в атаку.

Я внимательно следил за командирской машиной. Она неслась впереди. Противник вел из Чехограда все еще довольно интенсивный огонь. Несколько наших танков сразу были подбиты. Но основная их масса все же прорвалась в северо-западном направлении - на Веселое.

Вполне удовлетворенный развитием событий, я возвратился на НП и коротко доложил тов. Василевскому, что противотанковый район гитлеровцев преодолен, благодаря чему создались условия для ввода в бой с наступлением темноты 4-го гвардейского кавалерийского корпуса. Александр Михайлович пожал мне руку:

- Хорошо! Вот он где, оказывается, ключ-то к победе на реке Молочной. Что ж, поеду теперь на основной командный пункт, а вам рекомендую еще раз продумать и уточнить задачу четвертому кавалерийскому корпусу...

Присутствовавший при этом генерал-лейтенант Герасименко сразу же сделал отсюда практические выводы и для 28-й армии. Не дожидаясь указаний, он начал поочередно вызывать командиров стрелковых дивизий и, обращаясь к одному по фамилии, к другому по имени, к третьему по установленному номеру, требовать от них самых решительных действий.

Я в свою очередь вызвал командира 4-го гвардейского Кубанского кавалерийского корпуса Н. Я. Кириченко. Он прискакал в окружении своих генералов и офицеров в полном казачьем облачении. Я невольно залюбовался их живописными фигурами на взмыленных добрых конях. Кириченко лихо соскочил на землю, подошел, четко печатая шаг, и заулыбался:

- Чую, пахнет большим и горячим делом...

После обмена взаимными приветствиями, я сразу перешел к делу: подробно объяснил, какую задачу ставит перед кавкорпусом командующий войсками фронта, уточнил характер взаимодействия кавалерии с дивизиями 28-й армии и в особенности с 19-м танковым корпусом. Выслушав меня, старый конник просиял:

- Давно ждали такой почетной задачи. Разрешите выполнять?

Мне оставалось лишь пожелать удачи казакам, и они тотчас направились к своим коням.

Зацокали копыта. Поднялась пыль. Казачьи командиры галопом понеслись в свои соединения.

Проводив их, я уже спускался обратно в блиндаж, когда кто-то сзади сказал:

- Толбухин приехал.

И действительно, из-за горки, где были оставлены автомашины, шел к НП Федор Иванович вместе с членом Военного совета фронта Е. А. Щаденко. Оба высокие, статные, загорелые.

Когда я стал докладывать о действиях войск, а главным образом о боевых делах 19-го танкового корпуса, Федор Иванович остановил меня:

- С обстановкой мы уже знакомы. Маршала Василевского встретили по пути сюда, и он рассказал обо всем.

Но о времени и порядке ввода в бой 4-го гвардейского Кубанского кавалерийского корпуса Федор Иванович выслушал меня внимательно. Не отрывая глаз от карты, он одобрительно кивал головой. А Ефим Афанасьевич Щаденко человек, просто влюбленный в конницу, - даже потирал руки от восторга.

Командующий 28-й армией дополнил мой доклад:

- Для обеспечения ввода в бой конницы специально оборудованные танки и саперные подразделения очистили впереди лежащую местность от мин и колючей проволоки. Самоходная артиллерия пойдет вместе с кавполками, подавляя своим огнем все уцелевшие пулеметные точки противника. С флангов конницу будет обеспечивать полк тяжелой артиллерии...

И вот в назначенный час первой пошла в прорыв 9-я гвардейская Кубанская дивизия под командованием генерала И. В. Тутаринова. Казаки в развевающихся бурках, как черные птицы, летели в надвигающейся вечерней мгле. Поблескивали клинки, и долго было слышно многоголосое "ура". Шуршали, оставляя в небе светящийся след, реактивные снаряды гвардейских минометов. На флангах гремела артиллерия...

Ночью мы сменили передовой наблюдательный пункт. Путь наш лежал через те места, где совсем еще недавно простирался передний край обороны противника. И даже в условиях ограниченной видимости здесь было на что полюбоваться. Все блиндажи разворочены. Окопы разрушены. Множество подбитых танков, поврежденных и брошенных целыми пушек. Земля дышала порохом и гарью.

К рассвету мы прибыли в Веселое, где уже по-хозяйски обосновался со своим штабом тов. Герасименко. Туда же были вызваны командиры 19-го танкового и 4-го гвардейского кавалерийского корпусов, взявших курс на Каховку. Командующий войсками фронта уточнил им боевую задачу и поздравил с высокими правительственными наградами за успешные действия по прорыву вражеской обороны на реке Молочной. Награжден был и тов. Герасименко.

По улицам Веселого одна за другой следовали колонны пленных. Румыны шли почти без охраны в бодром, я бы даже сказал, приподнятом настроении, оживленно переговаривались. А вот немцы, в особенности офицеры и генералы, выглядели иначе. Они были безмолвны, злы и растерянны. Однако и среди них имелись недовольные авантюрой Гитлера.

Мне довелось послушать разговор с группой немецких офицеров члена Военного совета фронта.

- Холодновато в летних-то мундирах? - спросил Ефим Афанасьевич.

- Мы собрались закончить войну еще летом тысяча девятьсот сорок первого года, - не без иронии ответил по-русски один из пленных офицеров.

- О, вы хорошо знаете русский язык, - удивился Щаденко.

- Нужда заставила. Мы ведь уже третий год воюем...

- Грабеж, насилие, боязнь русских партизан - вот что заставило вас учиться русскому языку, - резко сказал Ефим Афанасьевич.

- Я не был грабителем и не хочу быть им. Провались она пропадом, эта проклятая война...

На рассуждавшего так немецкого офицера зло посмотрели другие пленные. Кто-то из них, старший чином, даже одернул его: нельзя, мол, ронять честь мундира.

Выяснив у переводчика, о чем меж собою толкуют пленные, Щаденко заметил:

- Видно, вы представители разных классов. Вот этот, - он указал на старшего, - наверное, сын того самого немца, с которым я дрался в восемнадцатом году, а этот, с которым говорю, сын рабочего.

Старший смолчал, а второй опять отозвался охотно:

- Нет, я не из рабочих. Я - сын мелкого крестьянина. Но и для крестьянина война - одно несчастье...

В адрес словоохотливого немецкого офицера посыпались теперь не только упреки, но и прямые угрозы.

- Отведите его в румынскую колонну, - распорядился Е. А. Щаденко, а сам продолжал разговор с остальными: - Итак, чем же вы объясняете свое новое поражение - на этот раз уже не на Волге и не на Миусе, а на Молочной?..

- Чистая случайность, мы еще покажем, на что способна Германия, - угрюмо ответил другой молодой офицер.

- Германия способна на многое. Германия - родина Карла Маркса и Фридриха Энгельса, Эрнста Тельмана и многих других великих людей. А ты - фашист. Ты пес Гитлера. Тебе он наобещал в России золотые горы, ты и попер...

Щаденко был человеком простым, и говорил он просто. Но хватка у него была железная.

- Мы вот позовем сейчас кого-нибудь из ваших солдат да послушаем, что он скажет, - предложил Ефим Афанасьевич.

Как раз в тот момент мимо вели еще одну колонну пленных немцев. Взяли из нее первого же подвернувшегося солдата. Тот сначала явно растерялся, ничего не отвечал, только ел глазами начальство. Но потом пришел в себя и заявил без обиняков:

- Мелитополь капут и Гитлер капут.

Все мы от души расхохотались.

Один из немецких офицеров попытался съязвить по поводу второго фронта. Но Щаденко и тут, как говорят, не полез в карман за словом.

- Мы и без второго фронта гоним фашистскую нечисть с нашей земли. Одни сумеем и добить фашизм в самой Германии. Можете не сомневаться, это случится скоро...

Да, теперь уже все мы зримо ощущали близость нашей окончательной победы. В тот самый час, когда шла эта беседа с пленными немецкими офицерами, полки 4-го гвардейского Кубанского кавкорпуса вместе с временно подчиненным ему 19-м танковым корпусом круто повернули на юго-запад, имея задачу овладеть Крымским перешейком.

Даже пасмурный и холодный вечер 23 октября сверкнул для нас праздничными огнями. Наши войска, именуемые с 20-го числа 4-м Украинским фронтом, освободили город Мелитополь и Москва салютовала в честь этого двадцатью артиллерийскими залпами из 224 орудий.

Кстати сказать, как раз тогда я впервые узнал, почему во время войны салют давался именно из 224 орудий. Дело, оказывается, обстояло чрезвычайно просто. В день освобождения Орла И. В. Сталин вызвал к себе заместителя Начальника Главного артиллерийского управления генерала И. И. Волкотрубенко и совершенно неожиданно поставил перед ним вопрос: может ли артиллерия, находящаяся в Москве, ознаменовать это событие мощным салютом? Тов. Волкотрубенко ответил, что это вполне возможно: холостые выстрелы будут готовы через несколько часов. Тогда Сталин поинтересовался, а сколько же орудий имеется в данный момент в границах города. Волкотрубенко назвал округленную цифру - 200. Сталин решил уточнить:

- А вы учитываете 24 пушки, которые стоят в Кремле?

- Нет, не учитываю, - ответил Волкотрубенко.

- Значит, будем считать, что у нас имеется для салюта не 200, а 224 орудия.

С тех пор и повелось: "произвести салют двадцатью артиллерийскими залпами из 224 орудий".

5

Сам я побывал в освобожденном Мелитополе только в последних числах октября. Среди генералов и офицеров, которые находились вместе со мной, оказался начальник оргинструкторского отделения политотдела 51-й армии полковник К. И. Калугин. Он хорошо знал этот город и многие очень интересные детали боев за него.

- Вот здесь, - говорил тов. Калугин, указывая на развалины домов, действовал полк под командованием подполковника Иванищева. Этот полк первым ворвался в город южнее вокзала и принял на себя всю тяжесть вражеских контратак. На него одновременно шли сорок тяжелых самоходных орудий "пантера". Путь им преградили саперы из подразделения капитана Серпера. Рядовые бойцы коммунисты Сосень, Ильин, Смагин и комсомолец Бахтеев - под ураганным огнем сумели заминировать улицу. На расставленных ими минах подорвалось несколько самоходок. А всего полк подполковника Иванищева уничтожил до двадцати фашистских бронеединиц.

В другом месте Калугин рассказал о коммунистах старшинах Селезневе и Елисееве. Когда у них кончились боеприпасы, а фашисты все лезли в контратаку, Селезнев и Елисеев принялись рубить их саперными лопатами.

Затем полковник показал нам позиции батальона капитана Дмитрия Попова. За 6 часов упорного боя этот батальон отразил более десяти контратак, сжег несколько немецких танков и уничтожил сотни фашистских солдат и офицеров.

Запомнился мне рассказ Калугина и о другом замечательном комбате, любимце солдат, Семене Алказанове. Смертельно раненный, он не разрешил унести себя с поля боя. "Я всегда с вами", - говорил он бойцам и буквально за минуту до смерти доложил по телефону командиру полка: "В батальоне дела идут хорошо".

Калугина время от времени дополнял сотрудник нашей фронтовой газеты "Сталинское знамя" майор П. Г. Князев. Он рассказал, в частности, о беспримерном мужестве солдат Григория Фролкина и Василия Хайло. Оказавшись вдвоем в окруженном врагами доме, они отбивались до последнего патрона и уничтожили более двух десятков гитлеровцев. А когда патроны кончились, нацарапали гвоздем на железной крыше: "В этом доме сгорели коммунист Г. Фролкин и комсомолец В. Хайло, уничтожив в бою 3 немецких танка и 24 гитлеровца. Мы предпочли гибель в огне, чем позорную сдачу в плен. Отомстите за нас, дорогие друзья". Чистая случайность (что на войне бывает довольно часто) спасла героев от неминуемой, казалось бы, гибели. Их прикрыла обвалившаяся стена, и, когда немцы отступили, Василий Хайло принес раненого товарища в расположение своей части.

Впрочем, ни Калугин, ни Князев, ни десятки других людей, также хорошо знавших жизнь войск, не могли назвать и сотой части военнослужащих, отличившихся в боях за Мелитополь. Достаточно сказать, что по окончании этих боев более семидесяти человек удостоились высокого звания Героя Советского Союза. В числе их оказался и красноармеец В. А. Хайло. Одновременно с этим многим дивизиям и полкам 4-го Украинского фронта было присвоено наименование Мелитопольских.

И мне кажется вполне закономерным, что как раз там, на изуродованных улицах Мелитополя, где каждый камень, каждый дом были свидетелями массового героизма наших войск, у Михаила Михайловича Пронина возникла интересная мысль: создать своего рода музей 4-го Украинского фронта.

Позже, когда бои переместились уже ближе к Крыму, эта идея воплотилась в реальность. И Толбухин, и Щаденко, и военные советы армий, и все политорганы поддержали инициативу генерала Пронина. В одном из немногочисленных просторных зданий, уцелевших в Мелитополе, мы оборудовали такой музей. В нем были экспонированы пробитые пулями партийные и комсомольские билеты, образцы вооружения, имелось краткое описание всех важнейших боев, проведенных войсками фронта, а также трудных переходов в распутицу, в зной и лютую стужу. Сюда же были собраны многочисленные документы о зверствах немецко-фашистских захватчиков на временно оккупированной ими советской территории. Словом, у фронта, прошедшего героический путь от Сталинграда до Таврии, нашлось что показать и рассказать. В войсках накопился огромный и очень ценный боевой опыт, сложились достойные подражания боевые традиции, выросли замечательные солдаты и офицеры - истинные мастера своего дела. Все это мы и постарались отразить в нашем фронтовом музее

Само собою разумеется, что больше всех здесь пришлось потрудиться самому инициатору - начальнику политуправления фронта. Он вложил в это дело всю свою пылкую душу. И не напрасно Музей посетили тысячи военнослужащих и местных граждан А о том, какое впечатление произвело на них все виденное там, можно судить по книге отзывов, которая сохранилась и поныне.

Вот, например, запись, сделанная майором Сухаревичем: "Видно, какие трудности перенесли воины, как они закалялись в бою. Выставка напоминает о героическом прошлом, она зовет на еще большее в будущем".

Вот другая запись - старшего лейтенанта Юрьева: "Фронтовая выставка замечательно отражает трудный, но великий боевой путь, который войдет в историю".

А гвардии лейтенант Иланов выразился, пожалуй, лучше всех: "Хорошо! Сильно!"

С течением времени этот наш музей (или, как его чаще называли, фронтовая выставка) перекочевал вместе с нами в Симферополь, а в 1944 году все его экспонаты были переданы Центральному музею Советской Армии. Думается мне, что любознательный читатель и теперь не покается, если выберет время познакомиться с ними. Среди множества по-своему уникальных документов он встретит там, в частности, письмо с Кубани к казакам 4-го гвардейского кавкорпуса, в котором, на мой взгляд, нашло свое концентрированное выражение единство нашей армии и нашего народа. Я не могу отказать себе в соблазне воспроизвести здесь его хотя бы в выдержках: "Вам, освободителям родной Кубани, Дона, Донбасса, славным казакам - борцам за правое дело, матери и старики, дети и сестры ваши шлют горячий привет и пожелание боевых успехов... Победа теперь близка. Идите на врага, сыны вольной Кубани!.. Всей громадой - и стар, и млад, и жены, и матери - мы трудимся для вас, для победы, не щадя сил и здоровья своего... Подготовили вам полк подлечившихся казаков в количестве 800 человек. Приведет их казак А. И. Жуков"

Помнится, мы получили этот волнующий документ в последних числах октября 1943 года, когда наша подвижная конно-механизированная группа ушла далеко за реку Молочную. Бои протекали успешно, но трудности конница испытывала немалые. Вокруг безбрежная степь, лесов нет, хутора сожжены, сады вырублены. Где укроешься? Приходилось максимально рассредоточиваться и активные действия осуществлять главным образом в ночное время. А все это выматывало силы людей. И тут-то сослужило свою великую службу коллективное письмо от земляков. Когда его зачитали на собраниях в сотнях, люди будто преобразились. Усталости словно и не было. К казакам вновь вернулись их обычная удаль и боевая лихость.

Успешно закончив Мелитопольскую операцию, наши правофланговые части к исходу октября вышли уже к Днепру, а передовые отряды ворвались на Перекопский перешеек и форсировали Сиваш.

В ходе Мелитопольской операции были начисто разгромлены десять дивизий противника, а остальным тринадцати нанесен значительный урон. Враг потерял почти сто тысяч солдат и офицеров, более тысячи танков, пятьсот самолетов, много арторудий, автомашин и другого военного имущества.

Удалось отбить у оккупантов сотни тысяч тонн знаменитой украинской пшеницы, подготовленной к отправке в Германию. Все эти огромные запасы зерна командование фронта передало местным органам Советской власти для оказания помощи голодающему населению и возрождения колхозных хозяйств, начисто разоренных врагом.

В заключение нельзя не сказать об одной очень существенной особенности Мелитопольской операции. Она была, по существу, третьей большой операцией, которую проводили войска фронта без каких-либо оперативных пауз. Начав наступление еще в августе, наши полки и дивизии в течение трех месяцев прошли с тяжелыми боями более 600 км, одолели казавшийся врагу несокрушимым его "Миусфронт", очистили от оккупантов Донбасс, протаранили мощную оборону противника на реке Молочной и создали необходимые условия для освобождения Крыма.

Глава восьмая. У ворот Крыма

1

Еще в те дни, когда наши войска вели бои в Донбассе, однажды в перерыве заседания Военного совета фронта Ф. И. Толбухин повернулся к висевшей на стене карте и, постучав пальцем по Крымскому полуострову, сказал:

- Нам придется освобождать. Вот где трудно-то будет...

Так оно и получилось. Трудности и самые неожиданные неприятности как-то сразу обрушились на нас, едва наши передовые части достигли ворот Крыма Перекопского перешейка. Началось с того, что командир 4-го гвардейского Кубанского кавкорпуса генерал Н.Я. Кириченко проявил несвойственную ему медлительность и в первый момент выбросил на Перекоп гораздо меньше сил, чем мог бы и должен был выбросить. В начале ноября, когда передовые части 19-го танкового корпуса во главе с генералом И. Д. Васильевым с ходу преодолели Турецкий вал и устремились на Армянск, вместе с ними оказался только один 36-й кавполк под командованием подполковника С. И. Ориночко.

В Армянске противник имел крупный гарнизон и располагал мощными огневыми средствами. Первоначально с нашими танками вступил в единоборство бронепоезд, курсировавший по линии железной дороги Херсон - Армянск. Затем со стороны Армянска и его ближайших окрестностей ударила артиллерия.

Танкисты сражались героически. Несмотря ни на что, они упорно продвигались вперед. Но закрепить их успех было некому.

Я хорошо помню телеграмму тов. Васильева, полученную нами в ночь на 3 ноября. В ней сообщалось о тяжелом состоянии и больших потерях в частях корпуса. Тем не менее Васильев, к тому времени сам уже раненный, принял решение удерживать занятый им район и просил командование фронта лишь об одном - как можно быстрее оказать помощь. Ему немедленно было сообщено, что основные силы 4-го гвардейского Кубанского кавкорпуса, а также передовые части 51-й армии уже подходят к Перекопу.

Одновременно Ф. И. Толбухин поручил мне лично выехать на Перекоп, хорошенько разобраться в сложившейся там обстановке и на месте принять все необходимые меры для наращивания силы нашего удара.

Выехал я немедленно. Ночь стояла темная хоть глаз выколи. Моросил дождь. Дороги превратились в потоки жидкой грязи. По ним тянулись нескончаемой вереницей походные колонны артиллерии. Пехота предпочитала обочины.

Из-за частых заторов, возникавших на перекрестках и в узкостях, нам то и дело приходилось останавливаться. И вот во время одной из таких вынужденных остановок я услышал опять очень интересный разговор между солдатами:

- Слыхал?

- Чего?

- Как возьмем Крым - конец войне.

- Кто это тебе набрехал? А Берлин что, дядя за нас брать будет?

- Вот сочинитель! - раздался из темноты третий голос. - Для того чтобы закончить войну, надо перебить всех фашистов. В Крыму этого, конечно, не сделаешь. Однако по всему видно, что воевать нам осталось меньше, чем воевали...

Людей, которые вели этот неторопливый разговор на перепутье между тяжелыми боями, разглядеть во тьме не удалось. Да в этом, впрочем, и надобности не было. Так думали тогда все - от рядового солдата до командующего фронтом. Всем хотелось поскорее увидеть конец войны. Но каждый понимал, что впереди нас ждут еще тяжелые испытания...

Часа через три медленного движения по забитым войсками дорогам встречный ветерок донес до нас резкий запах сероводорода.

- Откуда это такая вонь? - удивился водитель.

- Сиваш близко, - объяснил И. Д. Долина.

Я мысленно представил себе карту Крыма, вспомнил извилистые заливы Гнилого моря. Мелкое оно, но коварное! Здесь могут быть волны высотой в метр, а когда дует ветер с запада, местами оголяется илистое дно.

От Сиваша до Каркинитского залива протянулся древний Турецкий вал, пересекающий поперек весь перешеек. Подступы к этому валу десятиметровой высоты преграждают рвы глубиной до 6 метров. Сколько здесь в прошлом пролито крови! На этом маленьком невзрачном клочке земли покоится прах и многих тысяч запорожских казаков, и суворовских чудо-богатырей, и беззаветных героев нашей революции, приведенных сюда Михаилом Васильевичем Фрунзе, чтобы скинуть в море черного барона Врангеля.

...На рассвете мы обогнали 101-ю танковую бригаду. Она уже приближалась к Турецкому валу, из-за которого доносилась частая артиллерийская стрельба. У самого вала встретили командира 4-го гвардейского Кубанского кавалерийского корпуса генерала Кириченко и ещё нескольких кавалерийских генералов. Они стояли в накинутых на плечи черных бурках на площадке большого железобетонного дота, из которого виднелись погнутые стволы немецких крупнокалиберных пулеметов. Таких долговременных огневых точек было много вокруг. Доты и дзоты торчали, как кочки на запущенном лугу. Но противник, видимо, не успел по-настоящему использовать эти сооружения. Гонимый нашими танкистами и конниками, он проскочил без задержки за Турецкий вал. А вслед за ним ворвались туда же и передовые части 19-го танкового корпуса вместе с 36-м кавполком.

Мне доложили, что теперь этот наш авангард почти отрезан, но полного окружения еще нет. Неопровержимым доказательством того, что противнику пока не удалось сомкнуть кольцо, был раненый лейтенант, доставленный из-за Турецкого вала. Сам он утверждал даже, что дела вообще идут превосходно, и никак не соглашался уходить в госпиталь.

- Что за судьба такая: как только наметится успех, меня ранят, - жаловался этот симпатичный молодой человек.

Беседа с раненым лейтенантом окончательно убедила меня в правильности решения, принятого генералом Васильевым. Положение передовых частей 19-го танкового корпуса было хотя и очень тяжелым, но не безнадежным. Противник держал под сильнейшим обстрелом и Турецкий вал, и все подходы к нему. Однако, если раненые еще проходили оттуда, значит, пробитый танкистами узкий коридор до сих пор существует и, расширив его, можно подбросить передовым частям подкрепление.

Пришлось срочно организовать штурмовые группы. А для установления связи с 19-м танковым корпусом туда послан был мой адъютант старший лейтенант И. Д. Долина.

Перед Иваном Даниловичем я поставил нелегкую задачу - найти командира корпуса, получить от него подробную информацию об обстановке и, если позволяет состояние здоровья генерала Васильева, вывезти сюда его самого. Уяснив, что от него требуется, И. Д. Долина сел в машину и на предельной скорости понесся под огнем противника через Турецкий вал. Я и другие генералы, находившиеся на нашем импровизированном НП, с волнением следили за ним. Нам было видно, как машина то скрывалась за султанами земли от разрывов снарядов, то окутывалась облаком дыма, но снова и снова мчалась вперед. Порой казалось, что она взлетела в воздух. Однако через мгновение мы с облегчением вздыхали - машина, покачиваясь из стороны в сторону, стремительно неслась дальше.

Наконец она скрылась за валом. Потянулись томительные минуты ожидания. К счастью, их было не так уж много. Расторопный офицер И. Д. Долина не долго испытывал наше терпение.

На гребне вала и вдоль всей дороги, спускавшейся с него, опять встала стена артиллерийского и минометного огня. И снова в облаках дыма и взбудораженной земли замелькала одинокая машина. На сей раз она неслась в обратном направлении и вскоре, заскрежетав Г тормозами, как вкопанная, остановилась возле нас. Старший лейтенант Долина, черный от копоти и пыли, с кровоподтеками на лице и руках, протянул мне карту с подробной обстановкой.

Добытые таким образом сведения я немедленно доложил Федору Ивановичу Толбухину и получил от него ряд указаний, в том числе категорическое требование об эвакуации раненого командира корпуса. Генерал Васильев вскоре был вывезен к нам на танке и затем на - самолете Ли-2 отправлен в Москву. За отважные действия ему было присвоено звание Героя Советского Союза, а 19-й танковый корпус стал Краснознаменным и получил почетное наименование Перекопского.

Но вернемся к тому, как развивались события у ворот Крыма 3 ноября 1943 года. Весь день я провел в хлопотах и не заметил, как стали подкрадываться ранние осенние сумерки. Вскоре к нашему импровизированному НП подъехали несколько легковых машин. Прибыл командующий 51-й армией генерал-лейтенант Я. Г. Крейзер с группой офицеров своего штаба.

Не успел я ввести его в курс наших общих дел, как командир 10-й кавдивизии генерал Миллеров доложил о любопытном случае, который только что произошел в 36-м кавалерийском полку. Коноводы этого полка вместе с лошадьми расположились рассредоточенно на кукурузном поле у перекрестка железной дороги и проселка Чаплинка - Армянск. Внезапно их атаковали с воздуха вражеские самолеты. Напуганные кони табуном в 150-200 голов устремились галопом вдоль дороги на Чаплинку и почти без потерь примчались в наше расположение.

Это происшествие натолкнуло нас на мысль, что здесь-то и следует атаковать противника. Было совершенно очевидно, что в том месте, где беспрепятственно проскочило такое количество коней, во вражеской обороне имеется какая-то брешь. За организацию атаки Крейзер взялся сам, используя только что подошедшие передовые батальоны 55-го стрелкового корпуса и несколько эскадронов 10-й кавалерийской дивизии. Атака началась сразу же с наступлением темноты и завершилась вполне успешно. Нам удалось расширить коридор и тем облегчить положение своих войск за Турецким валом. Чего только не предпринимали потом гитлеровцы, чтобы восстановить здесь прежнее положение, но тщетно. Вновь захлопнуть Перекопские ворота им так и не удалось.

Одновременно с этим, может быть несколько медленнее, но так же успешно, развивались события и на сивашском направлении.

Формирование Сиваша в 1943 году проводилось в тех же числах, что и в 1920 году: с 1 по 6 ноября. И проводником у нас был тот же самый крестьянин-рыбак из деревни Строганолки - Иван Иванович Оленчук. Его опять разыскал и привел к нам тов. Черкасов, бывший посыльный из штаба Фрунзе, а теперь офицер штаба 51-й армии.

Славному патриоту земли русской И. И. Оленчуку было уже около семидесяти лет. Да и Сиваш с 1920 года изменился значительно. Требовалось заново тщательно разведать брод. Прежде чем повести через Гнилое море части, Иван Иванович не раз спускался в ледяную воду, отыскивая "подходящее место". Мокрый, продрогший до костей, едва поднимая от усталости ревматические ноги и часто падая в воронки, он упорно шел вперед, обозначая брод вешками и подбадривая следовавших за ним бойцов.

На другом направлении разведка брода через Сиваш была поручена старшему сержанту Дмитрию Михайлову, сержанту Дмитрию Кудымову и рядовому Николаю Кормышину. Все трое разведчиков были коммунистами, а в качестве проводника с ними шел колхозник Василий Кондратьевич Зауличный.

Они пересекли Сиваш в ночное время, и с берега родного Крыма, как маяк, замигал слабый костер. Тогда разулся сержант Иван Назаренко и повел за собой в холодную соленую воду десять саперов. Развернувшись по фронту метров на сорок, саперы двинулись на огонек. Измеряли шестами глубину, расставляя вехи, а следом за ними по проложенной трассе двигался целый полк.

Я вспоминаю, как бурно переживал это событие начальник политуправления М. М. Пронин. - Вброд, Сергей Семенович, вброд! - восторгался он. - На себе понесли пулеметы, боеприпасы, переправляют на лодчонках пушки...

В штабе уже были известны все эти подробности, но я не мешал Михаилу Михайловичу до конца излить свои чувства.

Сиваш форсировали части 10-го стрелкового корпуса. Переправа шла не только ночью, но и днем. На Крымском побережье был захвачен плацдарм, границы которого проходили через населенные пункты: Чигары, Хаджи-Булат, Биюк-Кият.

И сразу же на этом крохотном клочке земли завязались тяжелые бои. Уже в первый день высадившиеся на плацдарм войска отбили более 20 контратак. Но сбросить их обратно в море противнику не удалось. Наоборот, несмотря на яростное сопротивление, они продолжали расширять плацдарм и к вечеру продвинулись на 13 километров в глубь вражеской обороны, захватив при этом 10 танков и пленив несколько сотен солдат и офицеров противника.

Особенно хорошо проявила себя 346-я стрелковая дивизия, которой командовал тогда генерал Д. И. Станкевский. Она первой стала осваивать так называемую Малую землю. А это было нелегко. Враг контратаковал и днем и ночью. Контратаки его наземных войск поддерживались ударом с воздуха. Вдобавок к этому на Малой земле не оказалось пресной воды, не было топлива. Даже кухни появились здесь не сразу, и солдатам пришлось довольствоваться скудным сухим пайком.

В эти трудные дни неоценимую службу сослужили самолеты По-2. Они доставляли на плацдарм продовольствие и боеприпасы, а при обратных рейсах эвакуировали в тыл раненых.

Среди тех, кто перешел через Сиваш и штурмовал Перекоп в 1943 году, оказалось не так уж мало ветеранов, воевавших в этих же местах под командованием Михаила Васильевича Фрунзе. Из них особенно запомнился мне старый казак Афанасий Савелов. Он был очень храбрым человеком и откровенно похвалялся этим перед молодежью:

- Пятьдесят лет хожу передом. Взапятки не приводилось. Командарм Фрунзе не уважал, чтоб человек на рака смахивал.

Но и молодежь воевала не хуже. В боях на ближних подступах к Крыму опять отличился Герой Советского Союза капитан Дмитрий Попов. Когда противнику удалось захватить один наш опорный пункт, он лично возглавил группу автоматчиков и молниеносным ударом восстановил положение.

Много говорили и писали в те дни и об эскадроне капитана Константина Дорохина, вырубившем ночью целую колонну гитлеровцев А среди артиллеристов широчайшую известность получил тогда ефрейтор Мирза Мамедов, сумевший в одном бою сжечь шесть вражеских танков.

2

Наступила 26-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции Ее мы встречали в очень радостной обстановке.

Еще бы не радоваться! Наши войска уже за Турецким валом и по ту сторону Сиваша. Войска Закавказского фронта форсировали Керченский пролив и захватили плацдарм на побережье Крыма южнее Керчи Войска 1-го Украинского фронта вернули Родине столицу Украинской ССР - мать земли русской - красавец Киев

А тут еще в самый канун праздника мы получили поздравительную телеграмму от Михаила Ивановича Калинина. Она была адресована всем бойцам, командирам и политработникам 4-го Украинского фронта. В телеграмме говорилось: "Ваши успехи, в особенности за последние дни, дают твердую уверенность, что недалек тот день, когда славный 4-й Украинский фронт подойдет к границам вражеской земли. От всей души поздравляю вас с 26-й годовщиной Советской власти и думаю, что 27-ю годовщину мы будем праздновать в нашей стране, полностью освобожденной от немецких захватчиков"

Но в тот самый момент, когда в Москве гремел салют в честь освобождения Киева, а у нас повсеместно проходили праздничные митинги, радость наша была омрачена неожиданной вестью из-под Никополя. Там трагически погибли два боевых генерала - командующий 44-й армией Василий Афанасьевич Хоменко и командующий артиллерией той же армии С. А. Бобков.

А произошло это так. У командарма появилось желание посоветоваться по поводу предстоящих боев за Никополь со своими командирами корпусов И. А. Рубанюком и П.К. Кошевым Прихватив с собой С А Бобкова, Василий Афанасьевич направился сначала на КП генерала Рубанюка. Туда они добрались вполне благополучно, довольно быстро обсудили все вопросы и отбыли в 63-й стрелковый корпус.

Хоменко сам вел автомашину. Бобков сидел с ним рядом. Позади следовали еще две автомашины: одна с охраной, другая с радиостанцией "Север". В кузове последней находились офицер и радист.

В то время войска 44-й армии только еще занимали свои новые позиции под Никополем. Сплошного фронта там не было. К командному пункту 63-го стрелкового корпуса вели три дороги. Но одна из них шла через расположение войск противника. Генерал Хоменко ошибся в ориентировке и попал как раз на эту дорогу. Гитлеровцы подпустили нежданных "гостей" на близкое расстояние и открыли по ним огонь почти в упор. Чудом удалось спастись лишь одной машине, двигавшейся последней. Тяжело раненные офицер и радист, сохранив документы, вернулись в штаб корпуса.

Как только стало известно об этом, Ф И. Толбухин приказал 44-й армии немедленно атаковать противника и попытаться вызволить из беды наших генералов. Однако атака успеха не имела. Спасти тт. Хоменко, Бобкова и всех, кто сопровождал их, не удалось.

Гитлеровцы потом сочиняли небылицы, писали в своих листовках, что советские генералы добровольно перешли на сторону врага. Никто из нас этому не верил. Мы отлично знали, что такие, как Хоменко и Бобков, живыми врагу не сдадутся

Однако сам по себе случай был крайне неприятным. Командующий армией заблудился в расположении своих частей и по ошибке заехал - к противнику!

Верховный Главнокомандующий распорядился о расформировании управления 44-й армии и немедленной передаче ее войск в другие объединения фронта. А заодно на нас обрушились и иные немилости со стороны И. В Сталина.

Мне припоминается разговор с Ф. И. Толбухиным, который имел место, кажется, через день после этого действительно чрезвычайного происшествия. Я только что возвратился из 51-й армии и, по обыкновению, прежде всего направился к командующему. Федор Иванович жил тогда в небольшом домике. Открыл я дверь и глазам своим не поверил: сидит Толбухин на лавке, притопывает ногой, хлопает ладонью по колену, а перед ним два солдата лихо выделывают ногами такое, чего и на сцене не часто увидишь. Баянист из фронтового ансамбля старался изо всех сил

"Что за пляска, по какому поводу?" - удивился я Тем временем один из плясунов повернулся в мою сторону лицом и оказался тем самым "дровоколом", с которым мне довелось познакомиться еще в Тамбове в расположении штаба 2-й гвардейской армии. На груди у него теперь красовались орден Ленина и орден Отечественной войны. Он тоже узнал меня, лицо его засияло. Прекратив пляску, встал по команде "Смирно":

- Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант. Вы помните меня?

- А как же! Вместе кололи дрова в Тамбове...

Федор Иванович положил руку на баян, и в домике , воцарилась обычная тишина.

- Ну, хлопцы, спасибо. Еще раз поздравляю вас с наградами, - сказал командующий. - А теперь - по местам.

Плясуны и баянист вытянулись, повернулись кругом, молодцевато прищелкнув каблуками, и вышли.

Мы остались вдвоем. Нам принесли чай - Федор Иванович любил беседовать за самоваром.

- Ордена товарищам вручал, - пояснил он и почему-то вздохнул: - Эти хлопцы из школы младших лейтенантов. Ребята обрадовались наградам и решили развеселить старика. Плясуны оба. Но и воюют по-гвардейски. Уже по три танка подбили...

Мне хотелось повременить с разговором о фронтовых делах, но командующий начал сам:

- Как там дела?

Я стал докладывать и тут же заметил, что слушает он меня, как говорится, вполуха. Федор Иванович был чем-то озабочен и сильно огорчен.

- Пока вы были у Крейзера, тут у нас еще одна новость, - опять вздохнул командующий, неожиданно прервав мой доклад. - Ставка приказала снять с должности командира четвертого кавалерийского корпуса генерала Кириченко. Вместо него назначен генерал Плиев.

- Ну что же, может быть, это и к лучшему. Плиев хороший командир, - бодро ответил я.

Командующий молча допил свой стакан чаю и снова повернулся ко мне:

- Дело, конечно, не в коннице. Тут мы опять за Хоменко расплачиваемся..

В это время зашел вызванный к командующему бывший член Военного совета 44-й армии генерал-майор В. И. Уранов. Плечи его были опущены, лицо осунулось. По всему было видно, как тяжело переживает он гибель своего командарма. Мы, как могли, постарались ободрить его. Федор Иванович дважды подчеркнул, что в этом трагическом случае член Военного совета неповинен. Однако тов. Уранова это, по-видимому, никак не утешило. Он долго еще ходил мрачный и с горечью вспоминал этот случай, будучи уже членом Военного совета 51-й армии.

Происшествие с Хоменко и Бобковым окончательно прояснилось лишь весной 1944 года, когда войсками 1-го Украинского фронта был взят в плен начальник штаба немецкой дивизии, которая в ноябрьские дни 1943 года находилась на никопольском плацдарме. На допросе он сообщил, что генерал Бобков был убит наповал при первом залпе, а генерал Хоменко, смертельно раненный, скончался через несколько часов, не приходя в сознание. Гитлеровцы положили их трупы в ящики из-под винтовок и после варварского глумления зарыли. Узнав об этом, Военный совет фронта сразу же направил своих представителей к месту гибели тт. Хоменко и Бобкова. Их останки были найдены, перевезены в Мелитополь и похоронены на центральной площади со всеми воинскими почестями.

3

Обычно, когда заходит речь об освобождении Крыма, все внимание концентрируется на событиях весны 1944 года. Действительно, они наиболее интересны. В результате наступательной операции, осуществленной веской 1944 года, враг был уничтожен и весь Крым окончательно освобожден от оккупантов.

Но едва ли следует замалчивать предшествовавшую этому большую и сложную подготовительную работу. И пожалуй, самым важным здесь была ликвидация вражеского плацдарма под Никополем. с Никопольский плацдарм явился для нас сущим бедствием. Нависая над нашим правым флангом и тылом, он как бы раздваивал силы 4-го Украинского фронта. Отсюда противник мог в любой момент внезапным ударом отрезать наши войска, находившиеся в Таврии и перед Крымом.

Это вынудило нас произвести значительную перегруппировку сил. Суть ее сводилась к максимально возможному уплотнению боевых порядков нашихправофланговых армий и, наоборот, растягиванию фронта (до 30 - 40 километров на дивизию) 2-й гвардейской армии, занимавшей центральное положение. Одновременно с этим фронтовые резервы и подвижные группы отводились на рубеж Николаевка, Акимовка, с тем чтобы в случае внезапного нападения гитлеровских войск с никопольского плацдарма они были бы готовы сбросить врага в Днепр. На левом же фланге от Крымского перешейка вдоль Сиваша до Арабатской стрелки фронт занимала одна лишь 51-я армия?

Однако главным для нас было не удержание занятых позиций, а продолжение наступления и освобождение от оккупантов советского Крыма. Выполнить такую задачу силами только 51-й армии мы, конечно, не могли. Значит, нужно было развязать себе руки на правом фланге - ликвидировать никопольский плацдарм. 1 Выполнение этой задачи командующий фронтом возложил на 3-ю гвардейскую армию, которой командовал тогда генерал Д. Д. Лелюшенко. Она была усилена 4-м гвардейским механизированным корпусом и артиллерией? Кроме того, для обеспечения ее действий выделялось некоторое количество авиации. Мы полагали, что этого вполне достаточно, и, к сожалению, ошиблись. Противник оказался гораздо сильнее, чем нам думалось. Он сполна использовал благоприятные условия для создания здесь глубоко эшелонированной обороны и возможности своих бронетанковых частей. Первые попытки ликвидировать никопольский плацдарм с выходом наших войск к Днепру не увенчались успехом.

После дополнительного изучения обстановки и усиления 3-й гвардейской армии противотанковыми средствами мы еще дважды пробовали сбросить гитлеровцев в Днепр и опять безрезультатно. Анализируя теперь эти неудачные для нас бои, можно с уверенностью сказать, что и во второй и в третий раз нами повторялась одна и та же ошибка: для ликвидации вражеского плацдарма выделялись явно недостаточные силы.

Дело сдвинулось с мертвой точки только в феврале 1944 года, когда по указанию Ставки в него включились войска 3-го Украинского фронта и была проведена так называемая Никопольско-Криворожская операция. В этой широко задуманной операции, основная цель которой заключалась в том, чтобы полностью разгромить еще одну крупную группировку противника и освободить важный в экономическом отношении район Кривого Рога и Никополя, 4-й Украинский фронт выполнял ограниченную задачу. Наши усилия по-прежнему направлялись лишь на то, чтобы ликвидировать вражеский плацдарм на левом берегу Днепра.

То, что главная роль отводилась здесь не нам, а 3-му Украинскому фронту, было вполне естественно. У него для этого и сил было больше, и положение выгоднее. В частности, он не имел перед собой такой мощной водной преграды, как Днепр, значительно затруднявший действия войск 4-го Украинского фронта.

Замысел операции сводился к следующему: войска 3-го Украинского фронта ударом с севера в направлении Апостолово, Кривой Рог отрезают всю никопольскую группировку противника и во взаимодействии с правым крылом 4-го Украинского фронта, наносящим удар с юга, уничтожают ее. В соответствии с этим замыслом Ф. И. Толбухин поставил задачи перед тремя нашими правофланговыми армиями: 3-я гвардейская должна была наступать в общем направлении на Никополь, 5 -я ударная - на Малую Лепетиху, 28-я армия - на Большую Лепетиху. Для развития успеха предназначался 2-й гвардейский механизированный корпус.

Своими активными действиями мы обязаны были воспретить противнику переброску войск с никопольского плацдарма в полосу 3-го Украинского фронта. Для уточнения и согласования всех вопросов взаимодействия мне пришлось срочно выехать в штаб Р. Я. Малиновского.

Зима на Украине близилась к концу. Шел то мокрый снег, то мелкий моросящий дождь. Дороги раскисли. В воздух не поднимались ни боевые, ни транспортные самолеты. Даже По-2 не мог оторваться от вязкого чернозема.

Только моя несколько несуразная с виду, но очень удобная "чудо-машина" лезла по грязи, вызывая зависть и удивление у шоферов встречных ЗИСов. Эту машину-вездеход смастерили где-то на нашем фронтовом авторемонтном заводе. Взяли кузов не то "оппеля", не то "мерседеса", поставили на раму "виллиса" (предварительно удлиненную с помощью электросварки), и получилась диковинная конструкция: довольно комфортабельная и в то же время обладающая высокой проходимостью.

Я без задержек проскочил по разбитым улицам дорогого мне города Запорожья, где стоял некогда штаб 132-йстрелковои дивизии, переправился через Днепр по понтонному мосту и вскоре прибыл на КП 3-го Украинского фронта. Он располагался в то время севернее Хортицы.

Как всегда в таких случаях, я прежде всего встретился здесь с начальником штаба. Мы довольно быстро отработали план взаимодействия и вместе пошли на доклад к командующему. Родион Яковлевич Малиновский встретил меня с обычной своей приветливостью. Он внимательно рассмотрел наш план, поинтересовался боеспособностью войск 4-го Украинского фронта, а затем сказал в шутку:

- Имейте в виду, Сергей Семенович, если ваши армии плохо будут сражаться, мы их потом не примем в состав нашего славного третьего Украинского фронта...

Его поддержал в той же шутливой форме представитель Ставки А. М. Василевский. Я постарался ответить в тон им:

- Думаю, Родион Яковлевич, наши войска не обидятся за это. Четвертый Украинский фронт тоже славный. Иначе бы его и не послали освобождать Крым всесоюзную здравницу.

На прощание Р. Я. Малиновский еще раз (теперь уже серьезно) спросил, куда предназначаются войска 4-го Украинского фронта после освобождения Крыма. Я этого не знал. И Родион Яковлевич опять пошутил:

- Ну что ж, когда закончите в Крыму, милости просим к нам. Вы уж, пожалуйста, не задерживайтесь там.

Поблагодарив командующего за внимание, я распрощался и отправился к себе. Теперь, когда дело сделано, на душе было спокойнее. Мы не так уже гнали свою "чудо-машину", более внимательно присматривались ко всему, что окружало нас.

Картина была невеселой. Чтобы затруднить наступление советских войск, фашистские варвары прибегали к тактике "выжженной земли". Одним из инициаторов и наиболее настойчивых проводников этого черного дела был начальник штаба 8-й немецкой армии, небезызвестный палач Шпейдель, возглавляющий теперь сухопутные войска НАТО в Центральной Европе. Как писал впоследствии Манштейн, "в зоне 20-30 км перед Днепром было разрушено уничтожено или вывезено в тыл все, что могло помочь противнику немедленно продолжать свое наступление, все, что могло явиться для него при сосредоточении сил перед нашими днепровскими позициями укрытием или местом расквартирования, и все, что могло обеспечить ему снабжение, в особенности продовольственное снабжение его войск". По специальному приказу Геринга, как свидетельствует тот же Манштейн, из районов, оставляемых оккупантами, принудительно эвакуировалось за Днепр местное население и вывозились все запасы, включая "хозяйственное имущество, машины, цветные металлы, зерно, технические культуры".

То, что творили фашисты на Украине, превосходило по своей жестокости и бесчеловечности все виденное мною раньше. И это вызывало у наших советских людей ответную волну лютой ненависти к ним.

Как сейчас, вижу перед собой встретившийся тогда на нашем пути сожженный и до основания разрушенный хуторок. Мимо наши автоматчики вели колонну военнопленных. Вдруг откуда-то из подвала выскочила женщина, одетая в изношенное пальто, исхудавшая и плачущая. Потом появился хлопец лет семи. С поднятыми кулаками бросились они на колонну.

- Звери! Изверги! - кричала женщина.

Боец из конвоя пытался успокоить ее:

- Мамаша, они ответят за все. Их судить будут.

- Что суд?.. Не судить их надо, а привязать вот здесь к столбу и оставить: пусть любуются до смерти на то, что сами наделали...

Такие сцены разыгрывались повсеместно, и они оставляли глубокий след в сердце каждого из нас. Мы не только понимали рассудком, но и остро чувствовали необходимость все более и более решительных действий.

С утра 31 января выступили главные силы 3-го Украинского фронта. Несмотря на страшную распутицу, их наступление развивалось довольно высокими темпами. Для противника оно оказалось неожиданным (по крайней мере, в таких масштабах). Командующий войсками 3-го Украинского фронта опять перехитрил гитлеровских генералов.

Выход советских дивизий в район Апостолово, где находилась основная база снабжения 6-й немецкой армии, поставил вражеские войска, оборонявшиеся на никопольском плацдарме, в крайне тяжелое положение. И тут-то ударил с юга 4-й Украинский фронт.

На этот раз и у нас наступление протекало очень успешно. Вражеская оборона была прорвана в короткий срок. Наибольший успех обозначился в полосе 5-й ударной армии, где был введен 2-й гвардейский механизированный корпус. Продвигаясь стремительно вперед, эта армия создала угрозу расчленения группировки противника, действовавшей на плацдарме южнее Никополя, а затем форсировала Днепр в районе Малой Лепетихи и сама захватила плацдарм на противоположном правом берегу реки.

Это произошло в первых числах февраля. Где-нибудь под Москвой в такое время еще свирепствуют метели и трещит мороз, а на Украине уже оголились поля и грунт напоминал раствор цемента. Наступать в таких условиях тяжело. Но и отступать гитлеровцам было не легче. Они вынуждены были бросать увязавшие в грязи вполне исправные пушки, автомашины и даже танки.

Особенно много немецкой техники было оставлено на дороге, идущей на юг вдоль берега Днепра из Никополя на Дудчино. Это был единственный путь, по которому гитлеровцы могли еще отходить.

В итоге напряженных боев, длившихся в течение всего февраля, войска 3-го Украинского фронта, тесно взаимодействуя с нашим 4-м Украинским фронтом, продвинулись более чем на 130 км, освободили Никополь с его марганцем. Кривой Рог с его железорудными месторождениями и взяли направление на Николаев Одессу.

А наш путь по-прежнему лежал на Крым. Освобождение Крыма оставалось главной задачей 4-го Украинского фронта. И теперь для этого создались более благоприятные условия.

Поражения фашистских войск в 1943 году оказались настолько тяжелыми, что их и теперь с трепетом вспоминают битые гитлеровские генералы, в том числе и пресловутый фон Манштейн. Однако последний и тут не может обойтись без фальсификации истории. В своих мемуарах он пытается объяснить отступление немецко-фашистских войск на Украине "осложнениями" на Средиземноморском театре. Он утверждает, что туда якобы пришлось перебрасывать силы с советско-германского фронта.

Бесстыдная ложь! Теперь уже документально подтверждено, что в 1943 году с советско-германского фронта было переброшено на запад всего лишь 5, по сути дела, небоеспособных дивизий, а на смену им пришли 36 новых.

Нелепые утверждения фон Манштейна нельзя рассматривать иначе, как лакейское угодничество перед теперешними союзниками Западной Германии, помогающими возрождению вермахта.

4

После успешного завершения Никопольско-Криворожской операции у нас были изъяты и переданы 3-му Украинскому и другим фронтам 3-я гвардейская, 5-я ударная и 25-я-армии, а также 4-й кавалерийский и 4-й механизированный корпуса. Для осуществления Крымской операции нам были оставлены 2-я гвардейская и 51-я армии, 8-я воздушная армия, 19-й танковый корпус и несколько артиллерийских дивизий резерва Главного командования.

В марте 1944 года представителя Ставки Маршала Советского Союза А. М. Василевского, Ф. И. Толбухина и меня опять вызвали в Москву для доклада Верховному Главнокомандующему. Принял нас Иосиф Виссарионович Сталин через несколько часов после нашего прилета в Москву. На него произвела большое впечатление прихваченная нами рельефная карта Крыма со всеми деталями обороны противника и нанесенным на нее расположением вражеской группировки войск. Сталин несколько раз подходил к этой карте, вынимал изо рта трубку и, тыча мундштуком то в одну, то в другую точку, приговаривал:

- Вот черти!.. Смотрите, где они задумали закрепиться...

Наш замысел и план операции Верховный Главного командующий одобрил и дал конкретные указания о взаимодействии с Черноморским флотом, с Азовской флотилией и в особенности с Отдельной Приморской армией, которая цепко держалась за отвоеванный ею плацдарм на Керченском полуострове.

В тот же день мы вылетели из Москвы и к вечеру были уже опять на КП фронта. А еще через пару дней нас посетил К.Е. Ворошилов. Он представлял Ставку в Отдельной Приморской армии и заехал к нам для увязки действий по освобождению Крыма. В годы Великой Отечественной войны Ставка Верховного Главного командования имела своих представителей на всех фронтах. У нас, на Южном, а затем на 4-м и 3-м Украинских фронтах такими представителями поочередно были А М. Василевский и С. К. Тимошенко, иногда приезжали К Е. Ворошилов, С. М. Буденный, Наряду с этими, как мы выражались тогда, "основными" представителями Ставки в качестве их помощников нас навещали еще многочисленные специалисты по отдельным родам войск и так называемые рабочие группы генералов и офицеров. Последние занимались главным образом подготовкой представителю Ставки различных справочных данных и нередко при этом осложняли работу фронта, нарушали ее ритмичность, вносили в нее излишнюю нервозность.

Уже тогда, во время войны, я частенько задумывался о целесообразности такой формы руководства. Думаю об этом и теперь. Сдается мне, что Ставка в лице И.В. Сталина излишне опекала командующих фронтами. Конечно, пребывание на фронте таких видных государственными военных деятелей, как К.Е. Ворошилов, А.М. Василевский, С.К. Тимошенко, было небесполезно. Наделенные большими правами, они могли в ряде случаев самостоятельно решать вопросы, на которые командующий фронтом обязательно должен был испрашивать санкцию Верховного Главнокомандующего.

Мы уважали представителей Ставки, прислушивались к их мнению, выполняли их требования. Однако, нечего греха таить, даже лучшие из них всегда в какой-то степени отгораживали командующих войсками фронтов от Верховного Главнокомандования. Но основное даже не в этом, основное в том, что институт представителей Ставки, безусловно, понижал ответственность за порученное дело у командующих войсками, я был даже сказал, принижал их роль и ни в какой степени не способствовал проявлению творческой инициативы на месте. Трудно было провести грань, что командующий фронтом может делать самостоятельно и что вместе с представителями Ставки. Да такой грани и не существовало. Все зависело от характера, способности и такта представителя Ставки. Если это был человек мудрый и дальновидный, он обычно старался поменьше опекать командующего. Однако, такими качествами обладали не все. Л. З. Мехлис, например, будучи в 1942 году представителем Ставки на крымском фронте и имея в качестве "подопечного" недостаточно твердого характером командующего генерала Д.П. Козлова, в критический момент Керченской операции своими безграмотными в военном отношении действиями поставил войска в безвыходное положение.

Бесспорно также и то, что некоторые представители Ставки, положительно решая тот или иной важный вопрос для одного фронта, поступались иногда интересами. других фронтов. Тут нередко играла первостепенную роль влиятельность, лица, представляющего Ставку. Наиболее влиятельный представитель всегда мог "выжать" для опекаемого им фронта за счет других и материально-технические ресурсы, и боеприпасы, и горюче-смазочные материалы, а в отдельных случаях и резервы.

У меня сложилось твердое убеждение, что представители Ставки были необходимы лишь при подготовке и проведении таких операций, в которых требовалось координировать действия нескольких фронтов по разгрому крупнейших группировок противника, как это имело место, скажем, под Сталинградом, на Курской дуге, в Яссо-Кишиневском сражении. В иных же случаях этот институт являлся лишним промежуточным звеном. Куда было бы лучше, если бы грамотных, авторитетных и заслуженных товарищей, привлекавшихся в качестве представителей Ставки, назначали на должности командующих фронтами и армиями...

Да простит меня читатель за это новое отвлечение от конкретных событий, происходивших на 4-м Украинском фронте. Итак, уже в марте 1944 года мы должны были возобновить наступление в Крыму, взаимодействуя с Отдельной Приморской армией и Черноморским флотом. Но легко сказать - возобновить наступление, да еще во взаимодействии с другими объединениями! На бумаге это всегда выглядит очень просто, а как только приступаешь к согласованию и увязке действий каждого войскового организма по времени и месту, сразу обрушивается неисчислимое множество затруднений.

Так произошло и на сей раз. Первым неприятным для нас сюрпризом был необычный для Таврии в это время года снегопад. Снегу навалило почти на метр. Им забило все траншеи, замело дороги, засыпало технику. А. М. Василевский, первоначально считавший, что наступление надо начинать независимо от состояния погоды, в конечном счете убедился, что оно практически невозможно. И Ставка согласилась несколько отсрочить операцию.

Эту отсрочку мы постарались использовать для дополнительной работы непосредственно в войсках. Даже Федор Иванович, обычно не любивший отрываться от своего основного командного пункта, теперь частенько посещал командные пункты армий и корпусов, подолгу разговаривал с генералами, уточняя на месте все детали предстоящего наступления.

Еще чаще приходилось выезжать мне. Нужно было тщательно проверить укомплектованность и боевые качества соединений, а также отработать вопросы взаимодействия и управления.

В один из таких выездов мне довелось познакомиться с очень интересным человеком - полковником А. И. Толстовым. К первой встрече с ним я в какой-то мере был уже подготовлен. О Толстове говорил однажды Толбухин:

- Хороший командир дивизии. Перед войной с отличием окончил академию. Имеет богатый боевой опыт. Надо бы его к званию генерала представить...

Я невольно вспомнил этот отзыв Федора Ивановича, как только переступил порог командного пункта Толстова. Командир дивизии сразу же располагал к себе своей аккуратностью и безукоризненной выправкой. По его четкому и уверенному докладу чувствовалось, что он любит свое дело, хорошо знает состояние дивизии. Когда речь зашла об офицерском составе, Толстов дал исчерпывающую характеристику каждому, до командира батальона включительно, и даже рассказал о семьях некоторых офицеров.

- А где и как живет ваша собственная семья? - поинтересовался я.

- Моя семья всегда со мной, - весело ответил Толстов.

И действительно, жена командира дивизии, Евдокия Андреевна, была в полном смысле боевой подругой. Начиная с первых дней гражданской войны, когда они только что поженились, разлучить их не могли никакие обстоятельства. Куда бы ни забрасывала тов. Толстова суровая военная судьба, его жена постоянно была с ним. Она устраивалась на работу тут же в части то санитаркой, то телефонисткой, шла на любые трудности, стремясь облегчить и скрасить жизнь мужа...

Когда с делами было покончено, Толстов пригласил меня в свою семейную землянку. Евдокия Андреевна встретила нас там совсем по-домашнему. На столе шумел самовар, на большой тарелке лежали румяные, еще теплые беляши.

Давненько мне не приходилось распивать чаи в такой обстановке. С грустью вспомнил о своей семье, которую не видел почти три года. Представил мысленно, как трудно приходится жене с двумя детьми, но что же поделаешь! Утешился тем, что на фронте у нас дела пошли хорошо, скоро, наверное, разобьем врага и опять будем все вместе...

Из других командиров соединений, с которыми мне не раз приходилось встречаться в те дни, такое же хорошее впечатление оставил генерал Е. Я. Савицкий. Он командовал авиационным истребительным корпусом и сам летал на самолете, подаренном ему конструктором Яковлевым с надписью на фюзеляже: "Генералу-герою".

Боевой работы у истребителей было в то время уйма. И здесь во всем блеске проявились незаурядные организаторские способности тов. Савицкого. Его части, чередуясь с методичностью хорошо отрегулированного автомата, несли постоянное дежурство в воздухе. Одни летчики выполняли задание, другие готовились к вылету, а третьи отдыхали. Сам комкор тоже не "засиживался на земле". У него не проходило дня без боевого вылетав и он имел уже на своем личном счету десятки сбитых самолетов противника.

Умело использовал Е. Я. Савицкий и трофейную технику. Он одним из первых поднялся в воздух на немецком истребителе и наглядно продемонстрировал перед подчиненными его наиболее уязвимые места.

А как не вспомнить здесь о саперах и войсковых инженерах! Подготовка к Крымской наступательной операции, начатая нами еще с осени 1943 года, неразрывно связана с героическими делами инженерных войск. Уже тогда в сложных боевых и климатических условиях инженерные бригады построили двухкилометровый мост через Гнилое море. В декабре у нас появилась вторая переправа протяженностью в 2610 метров. Строительство велось днем и ночью. Саперы по 14-18 часов в сутки находились в ледяной, горько-соленой воде, под артиллерийским огнем противника.

Чтобы читатель лучше представил, чего стоили нам эти сооружения, позволю себе назвать здесь две цифры. Нашим автомобилистам пришлось исколесить сотни тысяч километров, чтобы доставить к месту строительства в совершенно безлесную Таврию 3600 кубометров бревен и досок да около 500 тонн металлических поковок.

И вдруг в последних числах февраля разразился небывалый шторм. Из Азовского моря в Сиваш нагнало массу воды. Обе переправы были разрушены. Переброска войск на крымский плацдарм приостановилась.

Пришлось все начинать сначала. В течение нескольких дней смытые переправы вновь поднялись над Сивашем.

Нам предстояло перебросить по ним еще пять стрелковых дивизий, большое количество артиллерии и танков. А стоял уже март, со дня на день должно было начаться наступление. Проявляя вполне понятное беспокойство, Ф. И. Толбухин назначил начальником района переправ боевого, опытного и энергичного генерала - заместителя командующего 51-й армией Владимира Николаевича Разуваева.

Выбор этот оказался очень удачным. На переправах водворился завидный порядок. Переброска войск и техники производилась строго по плану и только в темное время, с 20 часов вечера до 7 часов утра. Перед этим войска сосредоточивались в исходном районе и разбивались на четыре колонны пехотную, артиллерийскую, автомобильную и гужевую. Для каждой из колонн устанавливались свои дистанции и свой темп движения.

К 25 марта на крымский берег было переправлено все что нужно, включая боеприпасы и продовольствие. Подготовка к наступлению в основном закончилась. Но далеко еще не закончились испытания, выпавшие на долю воинов 4-го Украинского фронта в тяжелую зиму и не менее трудную весну 1944 года.

Наш плацдарм за Сивашем был очень неуютен. Кругом солончаки, ни холма, ни кустика - все на виду у противника и под его огнем. Впрочем, сивашский плацдарм мало чем отличался и от двух других важных плацдармов на подступах к Крыму - перекопского и керченского. Недаром все они имели схожие названия: "Малая земля", "Пятачок", "Клочок".

Здесь во всем величии проявились непревзойденные моральные качества советского солдата. А ведь он вступил на плацдармы, изрядно намаявшись. По ею сторону Сиваша и Турецкого вала тоже почти сплошь соленая земля, постоянная сырость, холод и никакого топлива.

- Вчера два товарища спорили в траншее, - рассказывал однажды, возвратясь из войск, Федор Иванович. - Один говорит, что он разочарован в Крыме, думал, тут пальмовые рощи и розы цветут, а на самом деле , даже кустарника нет и воды питьевой не хватает. А другой стал ему доказывать, что это, мол, вовсе еще не Крым, а вроде как черный вход в хороший дом...

Да, действительно Крым впускал нас к себе не с парадного крыльца. Только знаменитый заповедник Аскания-Нова промелькнул перед войсками, будто чудесное сновидение. И к чести наших солдат нужно сказать, что, как ни страдали они от стужи, никто не тронул здесь ни одной ветки.

Глава девятая. Флаг Родины над Севастополем

1

Весна боевого 1944 года властно вступила в свои права. Она уверенно шагала по нашей земле, продвигаясь все дальше на север. А навстречу ей от скованных льдом берегов Финского залива, как эстафета от фронта к фронту, ширилось решительное наступление Советской Армии. В январе войска Ленинградского фронта разорвали окончательно кольцо вражеской блокады вокруг великого города Ленина и совместно с войсками Волховского и 2-го Прибалтийского фронтов разгромили крупную группировку фашистской армии на северо-западе нашей Родины. Второй сокрушительный удар был нанесен врагу в феврале - апреле на Правобережной Украине. Третий удар готовился по фашистским оккупантам в Крыму.

К началу Крымской операции войска 4-го Украинского фронта не имели локтевой связи с соседями.

3-й Украинский фронт еще в марте с боями вышел к Южному Бугу, форсировал его в нижнем течении и 10 апреля порадовал советский народ освобождением одного из красивейших южных городов, важного черноморского порта - Одессы. Тем самым крымская группировка противника была лишена ближайшей и последней базы на северном берегу Черного моря. Морские и воздушные ее коммуникации удлинились почти вдвое, ухудшились связи с материком.

Наш левый сосед - Отдельная Приморская армия - находился за Азовским морем. Но эта армия продолжала прочно удерживать плацдарм на восточной оконечности Крымского полуострова и была в готовности поддержать действия войск 4-го Украинского фронта ударом в западном направлении.

Внезапно выпавший снег недолго прикрывал солончаковые степи Таврии и берега Сиваша. В первых числах апреля выглянуло яркое, по-южному горячее солнце, и всюду побежали мутные ручьи, унося с собой в Гнилое море прах недавних кровопролитных боев. Отогрелась израненная земля и начала одеваться в свой зеленый весенний наряд.

И тут окончательно определилась наконец дата начала наступления войск 4-го Украинского фронта. Мы должны были выступить 8 апреля.

Гитлер придавал огромное политическое значение удержанию Крымского полуострова. Присутствие там сильной группировки фашистских войск оказывало соответствующее влияние на позицию Турции, а также союзников Германии Румынию и Болгарию. Кроме того, удерживая в своих руках Крым, противник сковывал действия нашего Черноморского флота, который был лишен основной своей базы - Севастополя.

Напрасно Антонеску взывал к милости фюрера, умоляя его эвакуировать с Крымского полуострова и вернуть домой семь румынских дивизий. Даже реальная угроза краха марионеточного режима Антонеску и выхода Румынии из войны не подействовала на Гитлера. Он решил удерживать Крым до последнего румынского солдата и даже усиливал 17-ю армию за счет войск, уцелевших после разгрома фашистской группировки на Таманском полуострове.

Гитлеровцы продолжали лихорадочно укреплять свои позиции и на Перекопском перешейке, и на южном берегу Сиваша, и под Керчью. В то же время они восстанавливали укрепленный район на подступах к Севастополю, старались приспособить для себя наши старые оборонительные сооружения, обращенные фронтом на север. И хотя Гитлер требовал от своих генералов во что бы то ни стало удержать Крым, они втихомолку принимали меры на случай поражения: разрабатывали и соответствующим образом обеспечивали эвакуацию своих войск морем в Румынию.

Но не удалось гитлеровцам ни отсидеться за укреплениями, ни эвакуироваться в Констанцу. Кровавых палачей, почти целых два года грабивших и терзавших Крым, ждала неотвратимая расплата.

Выше уже говорилось, что войскам 4-го Украинского фронта в Крымской операции отводилась первостепенная роль. Наносившая вспомогательный удар со стороны Керчи Отдельная Приморская армия с выходом в центральные районы Крыма тоже должна была влиться в состав нашего фронта. С моря операция обеспечивалась кораблями и морской пехотой Черноморского флота и Азовской военной флотилии. А в тылу врага нам помогали отважные крымские партизаны, которых к тому времени насчитывалось немало.

Еще в самом начале оккупации Крыма там было создано 24 партизанских отряда. Костяк их составили военнослужащие из частей, прикрывавших отход наших войск. Позднее отряды объединились в бригады, во главе которых, стали, как правило, опытные командиры, такие, как М. А. Македонский, В. С. Кузнецов, Н. К. Котельников, Ф.И. Федоренко, Ф. С. Соловей, Г. Ф. Свиридов. Штабом партизанского движения руководил полковник А. В. Мокроусов - искусный подпольщик, участник революции 1905 года и видный деятель партизанского движения в тылу Врангеля в 1920 году. Начальниками районов формирования партизанских отрядов были секретари райкомов партии А. А. Сацюк, И. Г. Генов, Г. Л. Северский, И. М. Бортников, В. В. Красников. Важные задачи решали также: в Ялте - А. Казанцев, в Евпатории - Ф. Павлов, в Керчи - И. Пахомов и А. Козлов.

Общее руководство партизанским движением в Крыму осуществлял секретарь Крымского обкома КПСС В. С. Булатов.

О славных делах партизан Крыма мы знали давно, а перед Крымской операцией штаб фронта установил и поддерживал с ними постоянную связь. Через созданную специально для этой цели оперативную группа, которую возглавлял П. Я. Ямпольский, партизанам ставились боевые задачи. Им поручалось отрезать гитлеровцам пути отхода, препятствовать разрушению врагом архитектурных памятников и вывозу из Крыма ценности, а главное - не позволять оккупантам убивать советских людей. И с этими задачами партизаны справились блестяще, за что впоследствии 1500 человек были награждены боевыми орденами.

В соответствии с планом войска 4-го Украинского фронта и Отдельной Приморской армии должны были наносить удары по сходящимся направлениям с севера и востока на Севастополь. Этим достигалось рассечение фашистской группировки, а значит, облегчалось и ее полное уничтожение. На Черноморский флот, которым командовал контр-адмирал Ф. С. Октябрьский, возлагалась задача осуществлять блокаду противника, уничтожать вражеские корабли, которые пытались бы эвакуировать фашистские войска из Крыма. Кроме того, черноморцы обязаны были высаживать тактические десанты в тылу противника и совместно с Азовской флотилией обеспечивать перевозку грузов для Отдельной Приморской армии.

С воздуха операция обеспечивалась двумя воздушными армиями - 8-й, которую по-прежнему возглавлял Т. Т. Хрюкин, и 4-й под командованием К. А. Вершинина, а также авиацией Черноморского флота. Подготовка к наступлению проводилась скрытно. Противник так и не разгадал, на каком направлении мы намерены нанести главный удар: через Перекоп или с сивашского плацдарма. Штабы и войсковые инженеры много и успешно поработали над тем, чтобы ввести врага в заблуждение относительно истинных наших намерений Не сумели гитлеровцы определить и час, даже день нашей атаки. Наступление, которого они так долго ждали и к которому давно готовились, началось для них совершенно неожиданно.

На Перекопском перешейке, где против укреплений противника заняла позиции 2-я гвардейская армия под командованием генерал-лейтенанта Г. Ф. Захарова, несколько дней подряд гремели орудия. Артиллеристы методично разрушали инженерные сооружения. Особое впечатление на захватчиков, судя по показаниям пленных, произвели наши орудия большой мощности. Их тяжелые трехсоткилограммовые снаряды при прямых попаданиях буквально сметали с лица земли дзоты и доты. Появление на Перекопском перешейке орудий калибра от 203 мм и выше гитлеровское командование расценивало, как несомненный признак того, что именно здесь мы будем наносить главный удар. Туда срочно стали стягиваться резервы. Мы, со своей стороны, вся чески помогали противнику окончательно запутаться в обстановке: производили ложные перегруппировки войск, вели почти в открытую переговоры по радио. Войска, конечно, не информировались, для чего все это предпринимается, и там зачастую наши действия вызывали резкое осуждение:

- Гоняют без толку с места на место. Кодом пользуются таким, что и дитя малое расшифрует. Ну и генералы у нас...

Приходилось мириться с такими попреками. Зато как все были довольны, когда мы добились своей цели - полностью дезориентировали руководство 17-й немецкой армии в отношении сроков нашего наступления и направление главного удара.

Несмотря на то что гитлеровцы соблюдали строжайшую маскировку, у нас имелись исчерпывающие сведения о расположении их огневых средств и системе укреплений.

Оборона Перекопского перешейка состояла у немцев из двух полос, простиравшихся в глубину до реки Чатырлык, то есть на 32-35 км. Главная полоса прикрывала подступы к перешейку с севера, и ее фланги опирались на Турецкий вал. Вдоль всего переднего края были установлены проволочные заграждения и перед ними сплошное минное поле. Оборонялись здесь 50-я немецкая пехотная дивизия, полк "Бергман", четыре отдельных пехотных батальона, два инженерных батальона и много специальных частей. Общая численность войск достигала 20 тысяч.

Оборона Сиваша была несколько иной. Она базировалась на узкие межозерные дефиле и отдельные господствующие высоты. Озера и заливы как бы дробили ее на участки, каждый из которых представлял своего рода направление. Между участками существовало огневое взаимодействие, и в целом оборона врага состояла здесь тоже из двух, а местами даже из трех полос. На этом [Схема 8] направлении основную силу составляли румынские войска.

5-й армейский корпус гитлеровцев находился на Керченском полуострове. Охрану остальной части Крымского побережья и гарнизонную службу в городах несли две румынские дивизии и некоторые специальные части немцев.

Общая численность вражеских войск в Крыму достигала 200 тысяч человек.

В уточнении расположения позиций и огневых средств противника нам немало помог обильный мартовский снегопад. После него гитлеровцы вынуждены были заняться расчисткой своих оборонительных сооружений, и, таким образом, создались очень хорошие условия для аэрофоторазведки. Мы получили замечательные снимки, которые очень пригодились впоследствии, прежде всего, нашим артиллеристам, а также бомбардировочной и штурмовой авиации.

Не могу у молчать и еще об одной любопытной, на мой взгляд, детали. Обычно при разработке крупной операции штабных генералов и офицеров охватывает этакое чувство широкого оперативного простора. Смотришь на карту и видишь: есть где развернуться, произвести глубокий маневр... А вот в Крыму такого не получалось. Там потребовалось скрупулезно учитывать каждый километр, а порой и каждую сотню метров, принимать в расчет, где расположена какая-то рота противника, где у него находится то или иное орудие. Штаб вынужден был разрабатывав много вариантов частных задач, оформлять бесчисленное количество карт, схем, таблиц. В общем, пришлось потрудиться!..

Наконец наступило 8 апреля.

В 10 часов 30 минут после мощной артиллерийской подготовки и массированных бомбовых ударов нашей авиации войска фронта перешли в наступление. Главный удар с плацдарма на южном берегу Сиваша наносила 51-я армия. Кстати сказать, это была та самая армия, которая в 1941 году вместе с другими объединениями вела ожесточенные бои, закрывая врагу дорогу в Крым.

В бой вступили части 1-го гвардейского стрелкового корпуса под командованием генерал-лейтенанта И. И. Миссана, 10-го стрелкового корпуса под командованием генерал-майора К. П. Неверова и 63-го стрелкового корпуса под командованием генерал-майора П. К. Кошевого.

Одновременно начался штурм вражеских укреплений и на Перекопском перешейке. Там перешли в наступление войска 2-й гвардейской армии при поддержке и в сопровождении значительных сил артиллерии. Левофланговый полк 347-й стрелковой дивизии, которой командовал генерал-майор А X. Юхимчук, под прикрытием дымовой завесы в течение первого часа боя овладел первой и второй траншеями противника и вышел на высоту, расположенную в одном километре севернее Кула. А к исходу дня гитлеровцы были потеснены на всем центральном направлении и выбиты из сильного опорного пункта Армянска. Плацдарм южнее Турецкого вала стал значительно шире, и для вражеских войск, находившихся справа и слева от него, создалась реальная угроза окружения.

От генерала Крейзера долго не поступало никаких докладов Эго начинало не на шутку волновать Толбухина. Мне пришлось срочно запросить по радио командиров корпусов. Генерал Неверов доложил, что его части ворвались в первые траншеи. На душе стало легче, но беспокойство не проходило. Было ясно, что 51-я армия южнее Сиваша встретила упорное сопротивление врага и продвигается вперед с трудом.

К вечеру мы с Федором Ивановичем прибыли на командный пункт Я. Г. Крейзера. Командарм подтвердил наши предположения и доложил, что наибольшие затруднения встретил первый гвардейский корпус. На отдельных участках он совсем не имеет продвижения.

Федор Иванович старался ничем не выдать своего волнения, но я заметил, как у него подергиваются щеки. Затем он сел, выпил воды и, немного подумав, обратился ко мне:

- Сергей Семенович, я вас прошу, займитесь первым корпусом. В то же время не ослабляйте внимания и к шестьдесят третьему корпусу, от которого, на мой взгляд, зависит сейчас успех всей армии.

После этого расстроенный Толбухин сразу же уехал в штаб фронта и уже оттуда беспрестанно звонил, требуя данных о продвижении войск.

Обстановка была очень напряженной. Враг оказывал необычайно упорное сопротивление, умело используя выгодную для обороны местность. Однако ночью полки первого эшелона 267-й стрелковой дивизии, входившей в состав 63-го стрелкового корпуса, преодолели проволочные заграждения и ворвались уже в третью траншею. Успешно действовали и другие части этой дивизии, которой командовал так полюбившийся мне недавно полковник А.И. Толстов. Один из его батальонов форсировал Айгульское озеро и, выдвинувшись вперед, поставил под угрозу пути отхода противника из района Каранки.

Когда об этом доложили Ф. И Толбухину, он очень обрадовался и перенацелил на каранкинское направление главные силы 8-й воздушной армии. Туда же перебрасывались свежие стрелковые и танковые части.

С утренней зарей бои разгорелись с новой силой. Выдвинувшийся вперед батальон 267-й стрелковой дивизии оказался отрезанным от остальных войск, но продолжал стойко отражать контратаки противника, удерживая захваченный рубеж. На помощь ему под сильным артиллерийским прикрытием пробился полк соседней 346-й стрелковой дивизии, которой командовал генерал-майор Д. И. Станкевский. Затем удалось выбить врага из Томашевки.

В этот момент я находился на командном пункте П. К. Кошевого. Сомнений в успехе операции уже не оставалось, и я доложил представителю Ставки А.М. Василевскому:

- Войска четвертого Украинского фронта на сивашском направлении прорвали основные позиции противника и продолжают наступление, - а в шутку добавил: От имени командования фронта разрешите, Александр Михайлович, передать вам ключи от Крыма.

Маршал Василевский поблагодарил за такой ободряющий доклад и пожелал войскам еще больших побед. Тем временем на правом фланге 51-й армии 257-я стрелковая дивизия под командованием полковника А. Г. Майкова совместно с соседними частями 2-й гвардейской армии очистила от противника район Карповой балки. Центр тяжести боя стал заметно перемещаться в сторону Перекопского перешейка. Ведь командующий 17-й немецкой армией генерал Енекке и его штаб были непоколебимо уверены в том, что именно там мы наносим главный удар.

Враг цепко держался за Турецкий вал. Тщательная предварительная обработка вражеских позиций нашей артиллерией и авиацией не избавила гвардейцев от встречного огневого шквала. Многие доты противника оказались не уничтоженными.

Некоторые траншеи по нескольку раз переходили из рук в руки. Кое-где гвардейцам пришлось пойти на хитрость, выставить из-за укрытий чучела, одетые в гимнастерки и каски, создавая видимость начала атаки. Зрительная имитация сопровождалась звуковой - гремело мощное "ура!". И фашисты клевали на эту приманку. Как видно, после нашей двухчасовой артиллерийской подготовки нервы у них были взвинчены до такой степени, что они не в состоянии были отличить чучела от живых людей. Фашисты вылезали из своих блиндажей и "лисьих нор", поспешно занимали места в траншеях, а в этот момент их опять накрывала наша артиллерия.

Так повторялось несколько раз. Только после того как значительные силы противника были истреблены и он совсем перестал реагировать на манипуляции с чучелами, гвардейские батальоны поднялись в действительную атаку.

Наиболее яростное сопротивление гитлеровцы оказали на восточном фасе Турецкого вала, где наступали части 55-го стрелкового корпуса. Здесь бойцы залегли под огнем врага, а в некоторых местах даже откатились на исходный рубеж Зато успешно продвигались вперед полки 54-го стрелкового корпуса под командованием генерал-лейтенанта П. К. Коломийца. В ночных боях этот корпус взял в плен большое количество гитлеровских солдат и офицеров.

Заметную роль в разгроме вражеской группировки на Перекопском перешейке сыграл стрелковый батальон под командованием капитана Ф. Д. Диброва. Перед ним была поставлена задача - создать видимость высадки десанта в тылу обороны гитлеровцев и отвлечь на себя часть их резервов. Весь личный состав батальона проявил при этом исключительное мужество и героизм. Я беседовал с очевидцами офицерами штаба фронта. Они прямо-таки восхищались и самим Дибровым и его бойцами. Так стремительно форсировал батальон Перекопский залив и ринулся на врага с тыла! Все попытки гитлеровцев сбросить смельчаков в море потерпели неудачу. Батальон отбил несколько контратак с большими для врага потерями и с честью выполнил то, чего от него требовали.

И так действовали многие подразделения. Несмотря на преграды, созданные природой, невзирая на упорное сопротивление противника, оборона его была взломана как за Сивашем, так и на Перекопском перешейке. 51-я армия уверенно выходила из межозерного дефиле в крымские степи, а 2-я гвардейская начала штурм Ишуньских позиций врага.

Спустя сутки после нас выступила Отдельная Приморская армия, которой командовал генерал А. И. Еременко. Активизировался и Черноморский флот. Гитлеровская оборона в Крыму затрещала по всем швам. И не трудно себе представить, насколько комично прозвучали в тот момент слова воззвания командующего 17-й немецкой армией генерала Енекке к своим солдатам: "Все попытки Красной Армии захватить Крым, который представляет собой твердыню, будут, безусловно, отбиты..."

Не удалось. Воины 4-го Украинского фронта повторили беспримерный подвиг своих отцов, громивших здесь в 1920 году барона Врангеля.

Из 51-й армии по указанию Ф. И. Толбухина я отправился во 2-ю гвардейскую армию. Поездки туда всегда радовали меня. Я по-прежнему считал эту армию, с ко- торой прошел нелегкий путь от Сталинграда до реки Миус, "своей", "родной". Но на этот раз меня влекло туда еще и по другой причине. В представлении людей моего поколения само слово "Перекоп" ассоциировалось с понятием наивысшего проявления воинской доблести. Как же я мог не побывать там, когда история вновь поставила нас перед необходимостью штурма Перекопского перешейка!..

Очевидно, такие же чувства переполняли тогда каждого нашего солдата. Мысль о том, что ты сам стал участником событий, которые новой славной страницей будут вписаны в летопись побед нашей армии, согревала и воодушевляла. Светлые образы героев гражданской войны звали вперед. И потому-то так близко к сердцу воспринимались всеми волнующие строки обращения Военного совета: "Воины 4-го Украинского фронта!

Удар за ударом обрушивает Красная Армия на головы гитлеровских бандитов. Новая радостная весть облетела нашу Родину - 10 апреля войска 3-го Украинского фронта с боем взяли областной центр Украины, крупнейший порт Черного моря Одессу.

В эти дни великих побед священным приказом прозвучал обращенный к нам повелительный голос Родины: "На Крым!"

Части нашего фронта в результате боев уже вошли широким фронтом в Крым. Слава героям, первыми ступившим на крымскую землю! Победы окрыляют воинов, вливают в них новые силы, подымают все выше их наступательный дух.

На Крым!

Этот клич - в громовом ударе орудий, обрушивших свой уничтожающий огонь на доты и дзоты врага.

На Крым!

Этот клич - в грозном гуле краснозвездных самолетов, парящих в небе. Ничто не спасется от огня и бомб наших штурмовиков и бомбардировщиков.

На Крым!

Этот воинственный клич звучит в громовом "ура!", которое перекатывается по наступающим пехотным цепям, перекликаясь с дальним эхом Перекопской битвы в ноябре 1920 года.

Бессмертный героический дух, неувядаемая слава солдат Фрунзе сегодня воплощены в боевых подвигах воинов нашего фронта.

Вернем Крым нашей Родине!"

...До штаба 2-й гвардейской армии на этот раз я добрался совсем хорошо: не попал ни под бомбежку, ни под артиллерийский налет.

В большом, но с низкими потолками доме, где размещался командарм, собрался почти весь армейский генералитет, и по всему было видно, что ответ держит командующий артиллерией Иван Семенович Стрельбицкий. Он один стоял у стола с большущей лупой в руке, а остальные сидели, обратив свои взоры на "бога войны".

Все собравшиеся здесь дружно ответили на мое приветствие и, пока я стягивал с себя мокрое кожаное пальто, продолжали вполголоса переговариваться. Выделялся голос командарма генерала Г. Ф. Захарова, обладавшего довольно неуравновешенным характером. Обычно раздражительный, и порой грубый, на сей раз он был весел и даже шутил. Причиной тому являлись, очевидно, успешные действия гвардейцев по преодолению Турецкого вала.

Ивана Семеновича Стрельбицкого я знал давно как смелого, грамотного, а главное - опытного артиллериста. Не оплошал он и в данном случае. Артиллерия 2-й гвардейской армии блестяще выполнила поставленную перед ней задачу. От похвал в ее адрес не удержался даже генерал Чанчибадзе, которого все мы знали как самого горького скептика в отношении артиллеристов.

Воспользовавшись этим совещанием, я в свою очередь проинформировал присутствующих об успешных действиях 51-й армии на Сиваше и уточнил задачу 2-й гвардейской. Но долго задерживаться в теплой хате у меня не было возможности. Обстановка обязывала, несмотря на дурную погоду, выехать в войска. Ко мне присоединились командарм и командующий артиллерией. Путь наш лежал к Ишуньским позициям.

2

В разгар боев на Ишуньских позициях ко мне привели пленного немецкого офицера. Я спросил его:

- Какие последние распоряжения отдало ваше командование?

- Приказано занимать тыловые позиции, - ответил он. - Для наведения порядка разрешено стрелять по своим отступающим войскам из пулеметов...

Но даже угроза получить в лоб свою же, немецкую, пулю не могла теперь остановить фашистских солдат.

Наступление войск 4-го Украинского фронта продолжало развиваться. Со стороны сивашского плацдарма на каранкинском направлении был введен в бой второй эшелон 63-го стрелкового корпуса - 417-я стрелковая дивизия. Сюда же перегруппировались 32-я гвардейская танковая бригада, артиллерийские полки и гвардейские минометные части.

На рассвете 11 апреля с рубежа южнее Томашевки в общем направлении на Джанкой мы ввели в прорыв дополнительные силы - 19-и танковый корпус и 77-ю стрелковую дивизию. К полудню они овладели Джанкоем - этим важным узлом железных и шоссейных дорог в северной части Крыма, а также базой материального обеспечения значительной части немецких войск. Отсюда открывался путь на Симферополь.

Чтобы ускорить освобождение этого крупнейшего в Крыму города и областного центра, где, кстати сказать, находились штабы 17-й немецкой армии и 49-го горнострелкового корпуса, командующий фронтом приказал создать подвижную группу. В нее вошли 19-й танковый корпус, посаженная на автомашины 279-я стрелковая дивизия и 21-я истребительно-противотанковая артиллерийская бригада.

Наш успех на джанкойском направлении поколебал оборону противника и перед фронтом 2-й гвардейской армии. Гвардейцы усилили свой натиск и вскоре полностью прорвали оборонительные укрепления на Перекопе. Перед рассветом 12 апреля 87-я гвардейская стрелковая дивизия, которой командовал полковник К. Я. Тымчик, преодолела вброд Каркинитский залив в его наиболее узкой восточной части и вышла в тыл противнику, оборонявшемуся юго-западнее Красноперекопска. Это обеспечило условия для выхода всей армии к реке Чатырлык.

Командующий фронтом подвел итоги наступления за трое суток и уточнил задачи войскам.

2-к гвардейской армии предстояло стремительное преследование противника, отходившего на Севастополь. Две ее дивизии нацеливались на Евпаторию, одна следовала вдоль берега на Ак-Мечеть.

Для 51-й армий главной задачей по-прежнему оставалось освобождение Симферополя, а затем и она должна была развивать наступление на Севастополь через Бахчисарай.

Обстановка круто изменялась. Теперь нам самим нужны были дороги для быстрого продвижения. Пришлось связаться с крымскими партизанами и попросить их не только прекратить обвалы, но и принять меры, чтобы гитлеровцы не разрушали дорог, не взрывали на нашем пути мостов.

К исходу 13 апреля все юго-западное побережье Крымского полуострова было полностью очищено от оккупантов. Я и командующий артиллерией фронта генерал С. А. Краснопевцев, находясь в это время в 19-м танковом корпусе, стали свидетелями волнующего события - освобождения Симферополя.

Мы въехали в город, когда он был еще окутан пороховым дымом, на южной и восточной окраинах завершался бой. Некоторые дома и даже кварталы оказались разрушенными, но в целом Симферополь остался цел. Благодаря стремительному наступлению наших войск противнику не удалось осуществить свои черные планы уничтожения там всех жилых домов, культурных учреждений, парков и скверов. Город был по-весеннему хорош в своем зеленом убранстве и цветении.

На следующий день во взаимодействии с партизанами удалось освободить и Бахчисарай. А еще через три дня, 18 апреля, с нами соединилась и влилась в состав 4-го Украинского фронта Отдельная Приморская армия. Действуя далее совместно с войсками 51-й армии, она сыграла видную роль в освобождении южного побережья Крыма...

Со всех сторон гитлеровцы бежали к Севастополю, надеясь укрыться за мощным поясом его укреплений. Однако это удавалось далеко не всем. Плененный нами командир 85-го немецкого батальона майор Эльмар Крауз на допросе показал:

- Неослабевающие удары советских войск парализовали наше сопротивление. Остальное довершила паника, охватившая солдат и офицеров. Целые батальоны срываются с места и мчатся куда глаза глядят. Из моего батальона ни одному человеку не пришлось достигнуть Севастополя. Две роты полностью разгромлены при погрузке на автомашины, а остатки сдались в плен вместе со мной...

Как и под Котельниково, немцы прикрывали свой отход румынскими подразделениями. Однако и здесь эта мера не всегда выручала гитлеровцев. Чаще всего и те, кто бежал первым, и те, кто прикрывал это бегство, очень скоро снова встречались вместе на пункте сбора военнопленных.

К Севастополю первой вышла с севера и северо-востока 2-я гвардейская армия. Затем туда же пробились и некоторые дивизии 51-й армии. Приморская армия, выбив врага из Балаклавы, завязала бой на восточных и юго-восточных скатах Сапун-горы.

Таким образом, весь Крым, за исключением Севастопольского укрепленного района, был очищен от фашистских оккупантов. Это являлось большой победой. Однако мы не были полностью удовлетворены - не удалось ворваться в Севастополь на плечах отступающего противника и освободить город с ходу.

Взять укрепленный район с ходу вообще очень трудно. Будь тогда в нашем распоряжении парашютно-десантные войска, может, это и удалось бы. Но парашютистов у нас не имелось. Больше того, при подходе наших стрелковых и танковых соединений к Севастопольскому обводу им не смогла оказать нужной поддержки даже бомбардировочная и штурмовая авиация. Это явилось следствием того, что при подготовке к операции Ставка не смогла полностью удовлетворить потребность фронта в авиационном горючем.

А Гитлер неистовствовал. 25 апреля он еще раз напомнил командующему 17-й армией: "Удерживать Севастополь во что бы то ни стало".

По воздуху и по морю враг продолжал подбрасывать туда подкрепления.

3

Севастополь...

Невидимый за грядой окружающих его гор, лежал он перед нами - город русской славы. 250 суток бились за него немецко-фашистские войска. А сколько потребуется нам?..

На этот волновавший тогда всех вопрос попытался ответить А. М. Василевский:

- Наше время исчисляется часами. Верховный Главнокомандующий требует в кратчайший срок преодолеть укрепленный район и овладеть Севастополем.

Но враг тоже имел свои планы и принимал соответствующие меры. Прежний командующий 17-й немецкой армией генерал Енекке был снят с должности Его заменил Альмендингер. 3 мая 1944 года, обращаясь к своим войскам, он писал: "....Я получил приказ защищать каждую пядь севастопольского плацдарма. Его значение вы понимаете... Я требую, чтобы все оборонялись в полном смысле этого слова, чтобы Никто не отходил, удерживал бы каждую траншею, каждую воронку, каждый окоп... Плацдарм на всю глубину сильно оборудован в инженерном отношении, и противник, где бы ни появлялся, запутается в сети наших оборонительных сооружений... 17-ю армию в Севастополе поддерживают мощные воздушные и морские силы".

Как и все, что выходило и выходит еще из-под пера гитлеровских генералов, этот документ не лишен был бахвальства. Но нельзя тем не менее не признать, что севастопольский "орешек" был действительно крепок. Фашисты не только восстановили все долговременные железобетонные укрепления, возведенные нами в 1941-1942 годах, но и всемерно усилили их. Огневых средств у противника было так много, что на каждую нашу стрелковую роту, действовавшую в первом эшелоне, приходилось в среднем 32 пулемета и 15 минометов. На небольшом клочке земли под Севастополем гитлеровское командование сосредоточило около 72000 солдат и офицеров.

Наиболее сильным узлом сопротивления являлась Сапун-гора, прикрывавшая подступы к городу с юго-востока. В отвесных уступах этой горы были сооружены в шесть ярусов траншеи с лотами, прикрытые противотанковыми и противопехотными минными полями, а также проволочными заграждениями в несколько рядов.

Грозным препятствием на нашем пути являлись и высота Сахарная головка, и Мекензиевы горы. Как сейчас помню, зашел ко мне в те дни член Военного совета фронта генерал Субботин и положил на стол немецкий плакат. На плакате был изображен Севастополь, окаймленный сплошными линиями крепостных сооружений, батареями орудий всех калибров, танками и густым частоколом из ножевидных немецких штыков.

- Вот, полюбуйся, как они свою оборону рекламируют, - сказал Никита Евсеевич.

Я взглянул на плакат и отодвинул его в сторону.

Некогда было рассматривать эту мазню. Штаб фронта работал днем и ночью, подготавливая штурм Севастополя. Контролировалась перегруппировка войск.

Принимались меры по обеспечению их боеприпасами и горючим, что было чертовски трудно, так как фронтовые и армейские склады находились еще за Сивашем и в районе Керчи. Проводилось дополнительное изучение оборонительной системы и расположения войск противника.

Под Севастополь требовалось стянуть всю артиллерию фронта. По нашим расчетам, плотность ее должна была составить до 300 орудий и минометов на километр фронта. И мы действительно добились такой плотности. Для того времени это была рекордная цифра! Во всех дивизиях вновь появились штурмовые группы, которым предстояло действовать впереди боевых порядков пехоты - уничтожать доты, дзоты и другие инженерные заграждения. С личным составом этих групп проводились специальные занятия на местности, детально отрабатывались приемы ликвидации огневых сооружений в горных условиях и способы ведения боя в траншеях.

В подразделениях проходили партийные и комсомольские собрания, на которых обсуждались задачи предстоящего штурма. Коммунисты и комсомольцы клялись, что с честью пронесут славу Сталинграда к стенам Севастополя. И, как обычно, накануне тяжелого боя тысячи беспартийных солдат и офицеров подавали заявления о приеме их в партию.

Военный совет фронта с участием представителей Ставки К. Е. Ворошилова и А. М. Василевского заслушал подробный доклад начальника разведки, потом - меня и принял наконец окончательный план завершения Крымской операции. Главный удар решено было нанести с востока и юго-востока города (со стороны Сапун-горы и южнее ее) силами 51-й и Приморской армий. Этому направлению мы отдали предпочтение по многим обстоятельствам. Здесь местность больше чем в других местах позволяла применить танки. От Сапун-горы открывался кратчайший путь к пристаням, которые необходимо было захватить и тем лишить противника возможности эвакуироваться морем. Наконец, мы были уверены, что фашисты никак не могут предполагать, будто мы решимся повторить неудачный опыт Манштейна, который два года назад пробовал взять Севастополь прежде всего со стороны Сапун-горы и потерпел там полную неудачу.

А вот для вспомогательного удара мы избрали как раз то направление, откуда Манштейну удалось в конце концов пробиться к городу. Этот удар наносился с северо-востока, через Мекензиевы горы, силами 2-й гвардейской армии. Предпринят он был двумя днями раньше решающего штурма с таким расчетом, чтобы привлечь сюда хотя бы часть сил противника с главного направления.

4

Помню, каким ясным и ласковым было крымское утро 5 мая 1944 года. Но вдруг задрожала земля, громовое эхо раскатилось по горным долинам. Над Севастополем и его окрестностями поднялись черные тучи пыли и дыма...

Два часа наша артиллерия и авиация сравнивали с землей оборонительные сооружения гитлеровцев. Темп огня нарастал с каждой минутой. Никто не мог разговаривать, объяснялись жестами. А в последние 10 минут огневого налета сам воздух, казалось, приобрел упругость металла - это к ствольной артиллерии подключились гвардейские минометные части.

Не умолкла артиллерия и тогда, когда войска пошли на штурм.

Штурм проходил на редкость дружно. Гвардейцы цепко карабкались по скатам Мекензиевых юр. Над боевыми порядками развевались полотнища знамен.

Противник не сомневался, что именно здесь наносится главный удар, и сразу же стал стягивать сюда пехотные части и артиллерию с других направлений. А мы только и ждали этого...

В ночь с 6 на 7 мая А. М. Василевский и Ф. И. Толбухин выехали на передовой командный пункт фронта, оборудованный на Балаклавских высотах. Я же с начальником разведки еще раньше их обосновался на наблюдательном пункте генерала Кошевого - в 63-м стрелковом корпусе. Этот корпус в составе 51-й армии должен был наступать на Сапун-гору.

Задолго до рассвета саперы 12-й Мелитопольской штурмовой инженерно-саперной бригады под командованием полковника П. Г. Павлова проделали у подножия Сапун-горы более десяти 15-метровых коридоров в многорядных проволочных заграждениях противника.

Ими же были разведаны проходы в минных полях. Эта нелегкая, стоившая крови подготовка, осуществленная саперами, позволила головным частям 77-й стрелковой дивизии под командованием полковника А. П Родионова в течение нескольких минут достигнуть первой линии вражеских траншей.

7 мая утром наши войска перешли в наступление по всему фронту. И повсеместно противник оказал им сильное сопротивление.

С нашего наблюдательного пункта было хорошо видно Сапун-гору. Она вся окуталась дымом и пылью. То и дело фашисты выскакивали из укрытий, пытаясь контратаковать наши части. Завязались кровавые рукопашные схватки...

Уже вечерело, когда на гребне Сапун-горы в полосе наступления 51-й армии затрепетали красные флаги. Почти одновременно с этим несколько южнее поднялись на Сапун-гору и высоту Карагач головные части 11-го стрелкового корпуса Приморской армии

8 числе первых достигли этого заветного рубежа подразделения героев Сталинграда - капитана Шилова, старшего лейтенанта Калиниченко, лейтенанта Дзигунского. Здесь же оказался и взвод разведки 953-го стрелкового полка 257-й стрелковой дивизии, тот самый, что отличился еще осенью, первым перейдя вброд ледяную воду Сиваша и проложив путь на плацдарм передовым частям 51-й армии. Взводом по-прежнему командовал лейтенант М С. Головня. И, как всегда, бок о бок с лейтенантом шли удальцы разведчики старший сержант Николай Гунько, получивший прозвище "Кошка-2", и солдат Илья Поликахин - комсорг взвода.

При штурме Сапун-горы Поликахин получил ранение в голову, но остался в строю. Вместе со своим взводом он, опять-таки в числе первых, достиг Севастополя и участвовал в жарком бою за вокзал Там разведчикам удалось спасти большое количество оборудования крымских санаториев, которое фашисты сперва хотели вывезти в Германию, а когда расчеты на эвакуацию провалились, решили уничтожить...

Красноармеец Илья Иванович Поликахин был у нас на фронте человеком приметным В газетах печатались его стихотворения. Одно из них, написанное в 1943 году, как раз накануне Крымской операции, автор подарил мне совсем недавно, когда мы встретились уже в Москве. Вот оно:

Я иду путем военным, жестким

Тяжести походов на плечах,

У меня в билете комсомольском

Крепкий, четкий профиль Ильича.

Я смотрю - и трудно наглядеться:

Головы знакомой поворот,

Ленин! Он всегда со мной, у сердца,

Учит, направляет и ведет.

Я ему шепчу совсем по свойски:

"Скоро песни счастья зазвучат "

У меня в билете комсомольском

Крепкий, четкий профиль Ильича!

Но, по правде сказать, популярность Ильи Ивановича Поликахина среди его фронтовых друзей и начальников определялась не столько принадлежащими ему проникновенными поэтическими строками, сколько славными боевыми делами. За время войны он семь раз был ранен, многократно контужен и, неизменно возвращаясь в строй, дрался с врагом, не ведая страха. За проявленное в боях мужество И. И. Поликахин удостоился высшей награды, по представлению командования 4-го Украинского фронта Президиум Верховного Совета СССР присвоил ему звание Героя Советского Союза.

В настоящее время Илья Иванович проживает в Московской области. Несмотря на инвалидность, ведет большую общественную работу, часто выступает перед школьниками, молодыми рабочими и колхозниками с рассказами о Великой Отечественной войне Прославленный участник штурма Сапун-горы - всегда желанный гость в частях Московского военного округа. В газетах по-прежнему печатаются стихи и статьи И.И. Поликахина.

Из других героев штурма Сапун-горы не могу не вспомнить здесь рядового 105-го полка 77-й стрелковой дивизии Ивана Карповича Яцуненко. Почти у самой вершины он принял красный флаг из слабеющих рук сраженного пулей парторга роты старшего сержанта Евгения Смеловича и в тот же момент услышал позади удивительно знакомый голос:

- Правильно, сынок! Неси дальше.

Яцуненко повернулся и увидел родного отца. Но тут же разорвалась вражеская мина, и отец свалился замертво рядом с парторгом.

Иван Карпович одновременно с тт. Дробяско и Бабожановым водрузил штурмовое знамя на вершине Сапун-горы, а потом получил ранение и попал в госпиталь. Долгое время Яцуненко считался погибшим и на гранитном памятнике павшим героям штурма Сапун-горы была высечена его фамилия Только спустя десять с лишним лет однополчане разыскали Ивана Карповича и сообщили ему, что он удостоен звания Героя Советского Союза. Подвиг И. К. Яцуненко запечатлен и в замечав тельной диораме, написанной коллективом художников студии им. Грекова под руководством П. Т. Мальцева, которая установлена ныне в мемориальном музее на Сапун-горе.

Штурм Сапун-горы нашими войсками - одна из блестящих страниц в истории Великой Отечественной войны. В 1942 году гитлеровцы в течение длительного времени вели на нее наступление, потеряли здесь десятки тысяч своих солдат и офицеров, но желаемого результата не добились. А вот нам удалось овладеть этой сильно укрепленной высотой в течение одного дня!

Со взятием Сапун-горы путь на Севастополь был открыт. Во второй половине дня 8 мая командующий 51-й армией ввел в бой второй эшелон Свежие части развили успех и прорвались к внутреннему оборонительному обводу Севастополя.

В то же время действовавший на правом фланге 51-й армии 1-й гвардейский стрелковый корпус овладел рядом высот, расположенных северо-восточнее города, и тем самым расколол на две части северную группировку противника.

Дивизии 2-й гвардейской армии также продвинулись вперед, преодолели Мекензиевы горы и прорвали внешний оборонительный обвод вражеских укреплений.

Утром 9 мая наша авиация нанесла новый сильный удар по единственному оставшемуся в руках противника аэродрому на Херсонесском мысу, а также по его войскам и кораблям. 2-я гвардейская армия под прикрытием артиллерийского огня прорвалась к Северной бухте и приступила к форсированию залива. Первыми на Корабельную сторону переправились два полка 24-й гвардейской стрелковой дивизии под командованием полковника Г. Я. Колесникова и к вечеру полностью очистили от гитлеровцев весь этот район.

Находясь в тот день во 2-й гвардейской армии, я стал очевидцем весьма занимательного зрелища. По направлению к берегу двигалась длинная вереница бойцов, несших какие-то длинные черные ящики. Присмотревшись, мы поняли - это гробы с белой фашистской [Схема 9] свастикой по бокам. Я несказанно удивился: куда их несут? И только когда красноармейцы стали спускать гробы на воду и устраиваться на них, чтобы переправляться на этих "подручных средствах" через бухту, все стало ясно. Оказывается, фашистские интенданты проявили "трогательную заботу" о гарнизоне, оборонявшем Севастополь, - заблаговременно запасли для него изрядное количество гробов. Однако оккупантам не пришлось воспользоваться даже этим.. Выбив гитлеровцев с берега Северной бухты, наши части захватили их похоронный склад. И бойцы, не теряя времени на поиски более подходящего материала, использовали для переправы продукцию немецких гробовщиков.

Бои перенеслись на улицы Севастополя. Войска 51-й армии ворвались на северо-восточные и восточные окраины города. С юго-запада в Севастополь вступили части Приморской армии. 19-й танковый корпус успешно продвигался в прибрежной полосе в направлении бухты Камышевая. Бок о бок с войсками 4-го Украинского фронта героически сражались бригады морской пехоты.

Судьба Севастополя была решена. Гитлеровцы уже не рассчитывали удержать его - все их усилия были направлены теперь на то, чтобы эвакуировать морем остатки своих войск.

К исходу дня 9 мая войска 4-го Украинского фронта окончательно овладели Севастополем. Лейтенант Н. Я. Гужва водрузил над зданием, в котором размещалась раньше знаменитая Панорама Севастопольской обороны 1854 года, наше победное Красное знамя.

5

10 мая радио возвестило на весь мир о том, что Москва от имени Родины салютует войскам 4-го Украинского фронта и морякам Черноморского флота, освободившим город-герой, крепость и важнейшую военно-морскую базу на Черном море. Объявляя приказ Верховного Главнокомандующего, радиодиктор Ю. Левитан с присущей ему торжественностью произнес:

- Ликвидирован последний очаг сопротивления немцев в Крыму, и Крым полностью очищен от немецко-фашистских захватчиков.

Мы с Федором Ивановичем невольно переглянулись. Командующий, вероятно, подумал в ту минуту: "Зачем это Бирюзов поторопился передать в Москву такие сведения?"

А я, грешным делом, мысленно упрекнул Толбухина: "К чему такая поспешность?" Мне казалось, что сам он доложил в Ставку о полном очищении от гитлеровских войск всего Крымского полуострова.

В действительности же в Крыму оставалась еще довольно значительная группировка врага, прижатая к морю на мысе Херсонес и яростно сопротивлявшаяся там в ожидании каравана судов из Румынии для ее эвакуации. Ф. И. Толбухин пытался доложить об этом Верховному Главнокомандующему, но И. В. Сталин не дослушал до конца его доклада и потребовал, чтобы завтра же вся крымская земля была свободна от оккупантов.

Федора Ивановича очень это расстроило. Срок, установленный И.В. Сталиным для полной ликвидации остатков фашистских войск, показался ему нереальным. Я постарался успокоить его, стал доказывать, что у нас все-таки есть шансы выполнить задачу, поставленную Верховным Главнокомандующим.

Толбухин заметно оживился и тут же предложил мне вылететь на По-2 к мысу Херсонес с тем, чтобы на месте организовать дело. Одновременно командующему 8-й воздушной армией было приказано топить транспорты противника на подходе к мысу Херсонес и закрыть туда доступ для вражеской авиации.

В течение 10 и 11 мая противник продолжал удерживать этот последний клочок крымской земли. Наибольшие неприятности нашим войскам причиняла зенитная артиллерия гитлеровцев, поставленная на прямую наводку.

В ночь на 12 мая мы тоже стянули к Херсонесу значительное количество артиллерии, провели здесь мощную авиационную подготовку, и с рассветом части Приморской армии, а также 10-й стрелковый корпус 51-й армии и несколько подразделений из 19-го танкового корпуса пошли в решительную атаку. На этот раз противник не смог оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления. Видимо, он был уже деморализован.

Вскоре командир 10-го корпуса генерал-майор К. П. Неверов доложил, что его полки вышли к морю и видят на поле бесчисленное количество убитых. "Откуда убитые-то? - удивился я. - Ведь настоящего боя еще не было". Но тут подъехал офицер связи и подтвердил, что он тоже "лично видел горы трупов". Загадку эту неожиданно разрешил сам К. П. Неверов. Когда он приблизился к тому месту, где виднелось "бесчисленное количество убитых", оказалось, что на земле лежат... живые солдаты и офицеры противника, притворившиеся мертвецами. Пропустив мимо наши танки, "убитые" бодро вскочили перед советскими автоматчиками и подняли вверх руки.

К полудню 12 мая ни одного вооруженного врага на территории Крыма не осталось. Остатки 17-й немецкой армии были пленены. Лишь наиболее оголтелые гитлеровцы, боясь суровой кары за содеянные ими преступления, рискнули выбраться в открытое море на лодках, плотах, бочках. Но все они либо нашли свою погибель в волнах, либо были взяты в плен нашими моряками.

За годы войны мы привыкли ко всякого рода измышлениям и лжи геббельсовского ведомства пропаганды. Однако на сей раз этот трубадур фашизма превзошел самого себя: он заявил на весь мир, что "эвакуация немецких войск из Крыма в Румынию явилась выдающимся достижением гитлеровской стратегии". В действительности же эта стратегия обошлась Германии очень дорого. В боях за Крымский полуостров враг потерял свыше 111 тысяч человек убитыми и пленными, а также всю боевую технику, какая имелась на вооружении в 17-й немецкой армии и румынских дивизиях. Большие потери понесли также вражеская авиация и флот.

С ликвидацией Крымской группировки противника обстановка на Черном море резко изменилась в нашу пользу. Советский Черноморский флот и советская авиация получили возможность более эффективно действовать на вражеских коммуникациях. И наоборот, фашистское командование, потеряв Севастополь, вынуждено было базироваться только на порты Румынии и Болгарии.

Поражение немецко-фашистских войск в Крыму окончательно подорвало авторитет гитлеровской Германии среди стран, расположенных в бассейне Черного моря. В частности, пересмотрело свои внешнеполитические позиции турецкое правительство и наотрез отказалось от вооруженного выступления против Советского Союза.

В освобожденных городах и селах Крыма повсеместно проходили в те дни митинги, на которых трудящиеся взволнованно говорили о нашей великой Родине, о Коммунистической партии и склонили свои головы перед светлой памятью тех, кто отдал жизнь в борьбе с ненавистными иноземными захватчиками.

С гор и из лесов возвращались крымские партизаны. Их встречали восторженно. За период борьбы в тылу противника они истребили более 29 тысяч гитлеровцев, взорвали 78 воинских эшелонов и уничтожили большое количество вражеской боевой техники.

Войска наслаждались заслуженным отдыхом. Пользуясь случаем, наши солдаты и офицеры совершали экскурсии по историческим местам, любовались красотами крымской природы, хотя все здесь напоминало еще о варварстве оккупантов. Гитлеровцы вырубили многие прекрасные насаждения, не пощадив даже всемирно известного Никитского ботанического сада. Знаменитые крымские пляжи были обнесены колючей проволокой. Прибрежные санатории фашисты превратили в доты; в стенах дворцов зияли пулеметные амбразуры и бойницы для артиллерийских орудий.

Но как ни заманчив был отдых под благодатным крымским солнцем после долгих месяцев напряженных боев, мысли всех устремлялись туда, где еще продолжалась упорная борьба с немецко-фашистскими захватчиками. Все мы, от рядового солдата до командующего фронтом, с нетерпением дожидались приказа о переброске.

Одна за другой покидали дивизии Крым. Потом дошла очередь и до нас. Ф.И. Толбухин (теперь уже генерал армии) получил назначение на должность командующего войсками 3-го Украинского фронта, я был назначен начальником штаба этого же фронта.

Эти новые назначения мы восприняли как своего рода награду. Они свидетельствовали о большом доверни к нам со стороны Центрального Комитета партии и Советского правительства. Ведь 3-й Украинский фронт предназначался для активных действий у "ворот" Балканского полуострова. Там назревали важные события...

Я сразу же заторопился с отъездом. Условился с Федором Ивановичем, что вылечу на несколько дней раньше его, чтобы подготовить ему подробные доклады об обстановке и состоянии войск. Меня тепло проводили мои боевые товарищи: М.М. Пронин, Т. Т. Хрюкин, М. Я. Грязнов и другие. Они пожелали мне всяческих "успехов" и просили не забывать пережитого вместе на Миусе и Молочной, в Таврии и Крыму.

Когда взлетел самолет, над морем поднималось солнце. Его лучи играли на волнах, переливаясь всеми цветами радуги. Правее внизу в голубой оправе своих знаменитых бухт лежал разрушенный Севастополь. В его гавани уже стояли боевые корабли Черноморского флота.

Бросил взгляд вверх и увидел четверку краснозвездных "ястребков". Это, видимо, Хрюкин выслал эскорт для сопровождения нашего совсем беззащитного Ли-2. Вскоре под нами появился мутный Сиваш. Берега Гнилого моря казались непривычно пустынными. Всего полтора месяца назад здесь неумолчно гремели пушки, а теперь вдруг такое безлюдье и тишина. Но рассудок подсказывал, что тихо пока только здесь, где уже прошел с боями наш неустрашимый, несгибаемый, скромный в своем легендарном величии простой советский солдат. А там, на западе, вдоль всего необозримого фронта, от студеного Баренцева моря до теплого Черного, все еще гремят и гремят пушки.

Мой путь лежал туда. И заботы мои были уже далеко от Крыма.

Вот порвалась и последняя ниточка, связывающая меня с освобожденным от врага полуостровом: четверка истребителей, покачав крыльями, отвалила в сторону и повернула на свой аэродром. Прощай, Крым!

Примечания

{1}Стремясь реабилитировать себя в глазах немецкого народа, Манштейн в своих мемуарах "Утерянные победы" утверждает, что советские войска разгромили его под Сталинградом только потому, что имели многократное численное превосходство. Это никак не соответствует действительности. В период контрнаступления под Сталинградом мы почти не имели численного превосходства над войсками врага. А если взять авиацию и танки, то их у гитлеровцев было там больше, чем у нас.

Наша победа была добыта здесь не числом, а умением. Искусное сосредоточение ударных группировок на решающих направлениях, тщательно подготовленный и умело осуществленный прорыв, смелый маневр подвижными войсками в оперативной глубине - вот что позволило нам сначала окружить под Сталинградом трехсоттридцатитысячную армию врага, а затем разгромить и Манштейна, который должен был вызволить ее (Прим. авт.).

{2}Вспоминая об этом теперь, Манштейн опять фальсифицирует историю свое бегство он называет "планомерным" выводом войск из-под нашего удара с целью спасения их от окружения. Ему, как видно, очень хочется выглядеть не только дальновидным полководцем, но и гуманным человеком, заботившимся о спасении немецкой армии.

Характерно и другое. Будучи вынужденным признать здесь возросшее боевое мастерство советских войск, Манштейн тщится объяснить это тем, что якобы наше командование "приняло немецкую тактику глубокого прорыва". Кому-кому, а уж Манштейну-то хорошо известно, что теория глубокой операции с использованием крупных соединений танков, механизированных войск и авиации зародилась и впервые была разработана в СССР. Он ведь сам приезжал к нам в тридцатых годах на маневры, чтобы поучиться этому искусству (Прим. авт.).