«Война в 16. Из кадетов в «диверсанты»»

Война в 16. Из кадетов в «диверсанты» (fb2) - Война в 16. Из кадетов в «диверсанты» 8236K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей А. Савельев

Андрей Савельев Война в 16. Из кадетов в «диверсанты»

Второе издание посвящается моим близким, которые меня всегда поддерживают во всех благих начинаниях. В первую очередь маме и моей жене Машеньке

СЕМЕН ПЕГОВ,

военкор, руководитель проекта WarGonzo,

колумнист российских СМИ:

Life, RT, Рен-ТВ, «Звезда»:

С Вандалом я познакомился, когда бои за Славянск достигали своего апогея.

Его мне представили как самого юного бойца Семёновского фронта — форпоста обороны города. Моторола и другие командиры этого гарнизона хвалили его за смелость и за то, что он не боялся вытаскивать раненых товарищей из самых опасных ситуаций. Я убеждён, что его воспоминания представляют огромную ценность для тех, кто интересуется историей Донбасского конфликта и кто не равнодушен к судьбе Русского мира.

ГРЭМ ФИЛЛИПС,

британский журналист, блогер, освещающий для российских СМИ RT и «Звезда» события в Донбассе с 2014 года:

В этой книге не только рассказ о молодом парне, ушедшем на войну, но также истории ополченцев и мирных людей Донбасса, которые оказались в самом центре сражений. Прочитав книгу, я понял — её обязательно надо перевести на английский. Пусть в этом обманутом мире будет больше правды!

СЕРГЕЙ ШЕЙКО,

русский офицер,

Герой России:

Настанет день, и твоя книга тоже будет нужной. Тогда твои сверстники узнают, как и что было на самом деле, в том числе с такими ребятами, как и они.

Предисловие

Прожив долгую интересную жизнь, некоторые люди решаются написать автобиографию. Но я дерзну сделать это уже сейчас. В свои неполные 20 лет. Писательского таланта я у себя никогда не видел, но только небольшой опыт журналиста даёт мне надежду начать эту автобиографическую книгу.

Больше всего я жалею, что не вёл дневник, но сейчас понял, что если не начну книгу, то никогда себе этого не прощу, так как с каждым днём и годом все события в моей жизни смешиваются, перепутываются и теряют хронологическую последовательность. Остаётся только самое яркое, эмоциональное, но со временем его всё сложнее связать с предшествующими и последующими событиями.

Я надеюсь, что в этой книге смогу рассказать читателю о своей насыщенной жизни в период великих исторических изменений на Украине и в России: госперевороте в Киеве в 2014 г., крымском референдуме и войне на Донбассе — всё это я застал в 16 лет. А также я хочу передать свои мысли и видение этого мира глазами подростка-максималиста, у которого на первом месте собственные идеалы и принципы, надёжно привитые ещё в малолетнем возрасте.

Так как я являлся непосредственным участником и очевидцем Русской весны 2014 г., героями описанных мной событий стали такие известные личности, как Игорь Стрелков, Моторола, Павел Губарев и др. У большинства моих боевых товарищей я взял интервью, таким образом предлагая читателю не однобокое видение определённого исторического события или боевой операции одним человеком — автором, — а подробно детализированное описание происшествия несколькими людьми.

Для своей книги я взял специальные интервью у Игоря Стрелкова — министра обороны ДНР в 2014 г.; Николая Азарова — экс-премьер-министра Украины; Сергея Шейко — Героя России (пожелание); Павла Губарева — главного идеолога Новороссии; Алексея Селиванова — атамана МОО «Верное Казачество»; Игоря Друзя — экс-советника Игоря Стрелкова; Вадима (Терца) — военного коменданта Краматорска; Владимира Жоги (Вохи) — водителя Моторолы, в данный момент командира батальона «Спарта»; Евгения Скрипника (Прапора) — заместителя Игоря Стрелкова по вооружению; Елены Павловой — жены Моторолы; Геннадия Дубового — личного корреспондента Моторолы; Ольги Вязовской (Лёли) — начмеда Славянска; иностранных журналистов, побывавших в Донбассе; заведующего моргом г. Славянска и др.

Также данное произведение можно с уверенностью назвать интерактивным и мультимедийным. В тексте, помимо фото, есть ссылки на многочисленные видеоролики. На протяжении всего рассказа я подкрепляю свои слова видеодоказательствами, многие из которых снимал сам. Но, чтобы читатель не утруждался вводом в поисковике длинных ссылок, в книге они представлены так, что переход по ним займёт не более пяти секунд. Для тех же, кто предпочитает вовсе не пользоваться интернетом во время прочтения, весь контент расшифрован в самой книге.

Итак, поехали!

Часть 1 Киев

Под стол пешком

Так сложилось, что я рос преимущественно в женском коллективе. Мама развелась с отцом, когда мне было шесть, и дальнейшие годы я прожил с ней, старшей сестрой и бабушкой по маминой линии. Конечно, имелись и другие родственники, но с ними получалось видеться в основном по праздникам. В школьные годы в моём классе преобладали девушки.

Но без мужского воспитания я оставался недолго. С самого детства меня тянуло общаться с взрослыми, иногда уже седыми мужиками. Одним из таких стал на непродолжительное время отец моей одноклассницы, который жил недалеко от моего дома. Выходя на улицу, я гулял и со своими ровесниками, но частенько бегал к этому дядьке, регулярно сидевшему в местном скверике с пивом. Сам он воевал в Афганистане и рассказывал мне много историй о тех временах, а я любил слушать. На войне он получил контузию, о которой часто рассказывал. А когда выпивал лишнего, то о контузии можно было понять не только с его слов.

Размышляя сейчас, я понимаю, что тогда впервые встретился с человеком с поствоенным синдромом. И если предположить, что в Афгане он побывал в конце 80-х, то этот синдром у него длился более 15 лет. Сейчас мне ясно, что мужик из скверика не избавится от него никогда.

Один раз я пришёл к нему с игрушечным пистолетом с пульками, так он расстрелял из него все мои пластмассовые патроны по фонарям и столбам. Целился он хуже меня, если брать во внимание, что я был трезвым, в отличие от него. Но зато он стал показывать мне разные боевые стойки, приёмы с пистолетом и хваты.

Я думаю, что какое-то основание моему дальнейшему военному опыту это знакомство заложило. В очередной раз, когда мы общались, он сказал: «Всегда целься сначала в грудь, а потом в голову, чтобы наверняка. Потому что я в своё время всегда стрелял в голову, и командир меня за это ругал. Ведь в туловище попасть намного легче».

Я думаю, не стоит объяснять, как в том возрасте я воспринимал его слова, тем более, я понимал — дяди бывают пьяными и в эти моменты лучше просто слушать, кивая головой. Но после всех этих «тактических уроков» он пристально на меня посмотрел и произнёс: «Я тебя сам пристрелю, если узнаю, что благодаря навыкам, которым я тебя обучил, ты убьёшь невиновного человека».

Это называется «пьяный базар». Тогда мне было смешно, но сейчас, когда я видел так много смертей невинных людей от рук обычных украинских солдат, которые раньше были нормальными ребятами, его слова мне уже не кажутся смешными.

Эти встречи продолжались всего несколько недель, о которых я быстро забыл, гуляя со своими сверстайками. Мне вспомнился этот дядька, только когда я погрузился в далёкие воспоминания о своем детстве. Жаль только, что он впоследствии спился и его выгнала из дома жена. Слава Богу, что он не научил меня пить.

* * *

В основном моё воспитание проходило во внешкольное время. С шести лет начал ходить на плавание, потом мама отдала меня на акробатику. Заниматься в спортивных кружках мне нравилось намного больше, чем сидеть за партой, тем более что успехи там были немного лучше школьных…

Дома у нас не было полноценного ТВ, то есть телевизор стоял, но без антенны. Её отключила мама в воспитательных целях. До появления DVD-проигрывателя его чёрный экран не представлял для нас с сестрой никакого интереса. Это случилось, когда мне было лет так восемь. Диски стоили недорого, поэтому мама покупала их много и часто. Преимущественно советское или православное документальное кино. В итоге я вырос на тех духовных ценностях, которым всегда учили советские добрые фильмы, а чтобы заполнить атеистическую пропасть в фильмах XX века, мама включала диски с житием какого-нибудь святого или историей возникновения православия на Руси в целом. А когда я праздновал своё десятилетие, она подарила диск с фильмом «Александр Невский», снятым в 1938 году. Ой, как он мне понравился! В нём я увидел и страшные кровопролитные битвы, и героически сражавшихся русских воинов, и величие победы над подлым врагом. Вот такое кино я любил. Мне, в принципе, и не с чем было сравнивать, потому что других источников не было. И, слава Богу…

К Богу мама пришла ещё до моего рождения, но глубже воцерковилась только будучи мною беременна.

А в дальнейшем её вера лишь укреплялась. Поэтому в годы, когда я начал говорить и хоть немного понимать, что говорю, я стал постоянным прихожанином местной православной церкви. Каждую субботу и воскресенье, каждый церковный праздник мы всей семьёй ходили на службу в храм. Я даже пономарил несколько лет в одном из храмов Киева.

Некоторые священники утверждают, что в переходном возрасте у многих детей, регулярно посещавших церковь, наступает период, когда они перестают туда ходить. Мне кажется, это связано с появлением у подростков уймы противоречий почти во всём. Особенно в том, что ранее им пытались привить родители, и храм Божий — не исключение.

Меня, слава Богу, этот период почти не затронул. Повзрослев, я, как и многие подростки, реже ходил в церковь, занимаясь другими делами, которые казались мне важнее.

«Верное Казачество»

В 2010 году, в 12 лет, так случилось, что я забросил все тренировки: и акробатику, и лёгкую атлетику, — которыми занимался не один год. А во внешкольное время либо сидел дома, либо бегал с друзьями на улице по гаражам. Из-за того, что я свободное от школы время тратил не на пользу, а на гулянки, мама очень переживала. Она усердно искала для меня более интересные занятия и однажды нашла объявление какого-то казачьего корпуса, находившегося при одном из монастырей в Киеве. В листовке указывался перечень учебных занятий, а набор происходил в формирующийся кадетский класс при «Верном Казачестве».

Мама принесла объявление домой, а решение идти туда или нет оставила за мной. Так как я был непоседой и, выходя из школы, чувствовал постоянный прилив энергии, мне было просто необходимо записаться в какой-нибудь кружок. Желательно спортивный. А в этом объявлении указаны такие дисциплины, как фехтование, стрельба, рукопашный бой, верховая езда, летние лагеря. Конечно, меня такое сразу заинтересовало. Я и пошёл туда. Ещё и лучшего друга прихватил.

Мы были первыми желающими стать кадетами. Но буквально через месяц кадетский класс уже насчитывал около 20 детей. Занятия проходили при монастыре, настоятель которого выделил для этих целей несколько помещений.

Дорога от дома до кадетского класса занимала больше часа, потому что я жил ближе к центру Киева, а монастырь находился хоть и на правом берегу, но на окраине. Но уже сызмальства я приучался везде и во всём быть самостоятельным. Поэтому ездить в другой конец города одному для меня не было чем-то необычным.

И вот началось первое занятие, на котором присутствовал только я с другом. Ознакомительную программу вёл один взрослый казак, а потом к нему присоединился опоздавший молодой паренёк в камуфляже. Помню, что тогда меня с Димой что-то очень смешило, и мы не сильно слушали наших будущих командиров. Однако уже через неделю занятий меня, самого маленького и низенького, определили так называемым старостой, так как других командных должностей на тот момент они ещё не придумали.

Занятия проводились почти ежедневно. Прямо в учебном классе нас учили фехтованию, строевой подготовке и стрельбе из пневматических винтовок. Также были занятия теоретические: история, спортивное ориентирование, история холодного оружия и армейский устав. Учил нас всем армейским премудростям недавно дембельнувшийся казак Сергей. Его казачий чин на тот момент — младший вахмистр. Он учил нас различать погоны рядовых от офицеров, а также сопоставлять казачьи звания с армейскими. Строевую тоже вёл он: маршировали каждый день и девушки, и парни наравне.

Фехтование преподавали два брата, которые тоже состояли в казачестве, правда, с меньшими званиями. И почти все кадеты любили эту дисциплину, где учили не просто махать палкой, а настоящему историческому, спортивному и боевому фехтованию на шпагах. Я делал успехи, потому что мой небольшой рост помогал шустро уворачиваться при нападении на меня, и ловко бить противника в его уязвимые места.

Вскоре меня назначили старостой, а потом командиром взвода. К тому моменту приходило много ребят разного возраста: от 10 и до 18 лет. Полсотни точно набралось. Конечно, не всем нравилось, что ими командует какой-то «молокосос», но приходилось терпеть. Находились и те, кто пытался перечить моим приказам и не слушался, но командный голос я выработал раньше, чем понял, как нужно командовать. И часто случалось такое, что я перебарщивал в общении с подчинёнными. Хоть мы и были детьми, но по уставу нашей организации я имел право наказывать кадетов отжиманиями за провинности. И я часто заставлял отжиматься старших ребят, которые меня не слушались. Конечно, они не переставали себя плохо вести, потому что единственным авторитетами для них являлись младший вахмистр и командиры выше. Это было естественно, но я тогда этого не понимал. Позже я вообще создал свой костяк из самых активных кадетов, и со всеми остальными справляться стало легче.

В любой общественной организации, в которой нет сдерживающего фактора, будь то финансовая составляющая, социальная или ещё какая, будет текучка. Так и у нас: кадеты и казаки постоянно то приходили, то уходили. И единственным, кто сохранял постоянство, был тот самый костяк.

Через какое-то время мой лучший школьный друг, которого я привёл в кадетский класс, ушёл, а я остался. Он не сильно тяготел к строевой подготовке и тактическим занятиям в лесу, ему больше нравилось играть в компьютерные игры «Point Blank» и «Dota 2». В последующее время я так же мог найти множество причин для ухода. Даже мама где-то через год обучения стала настаивать на уходе. Это в первую очередь касалось моей успеваемости в школе. Я постоянно пропадал «на Казачестве», и на уроки времени не хватало.

Где-то начиная с 2011 года, нас, кадетов, взрослые казаки стали приобщать к общественным мероприятиям. Помню, мы даже в парадной форме встречали Януковича в Киево-Печерской Лавре на инаугурации (тогда наше командование ещё не знало, какую негативную роль сыграет этот человек, находясь у власти). А однажды мне довелось сфотографироваться с Никитой Михалковым, когда он приезжал в Киев на годовщину смерти министра внутренних дел Российской империи Петра Столыпина. Фотографируясь с ним, я ещё не сильно понимал, что он известный режиссёр, пока не пересмотрел все его фильмы. Только вот «Жмурки», где он играл, мне не понравились. Не смог я проникнуться жизнью бандитов 90-х.

* * *

«Верное Казачество» во мне закаляло тот русский православный стержень, который заложила моя мама.

Но который я мог так легко сменить на какой-то иной, например, бандеровский, если бы не постоянная подпитка знаниями и правильной оценкой всего происходящего на Украине в тот момент. Мне кажется, я уже с детства был максималистом, требовалось лишь направить мою энергию в правильное русло.

Казаки и кадеты «Верного Казачества». Я 5-й слева

Атаманом и главным идеологом «Верного Казачества» был Алексей Селиванов. Когда я пришёл в кадетский класс, ему было около 30-ти лет. Он ездил по всей Украине и занимался формированием региональных отделений своей организации, проводил казачьи собрания, но всегда находил время провести со своими воспитанниками идеологические беседы. Он также организовывал православные балы, водил нас на концерты, в театр или оперу — всячески занимался нашим культурным образованием. Помимо этого мы ходили в церковь. На занятиях в кадетском корпусе он рассказывал нам о различных исторических событиях, например, объяснял, почему Богдан Хмельницкий и вся Малороссия выбрали Россию в 1654 году, почему Мазепа предатель, а не герой, почему Бандера насильник и убийца, а не гордость Украины. Рассказывал настолько интересно и динамично, что мы заслушивались его с открытыми ртами. Такого не могло быть в школе, где в основном монотонно разбирают очередной параграф. То, что он говорил, мы запоминали крепче, чем официальную историю в школе. В этом его большая заслуга. Ведь он направил на путь истинный много молодых душ.

Атаман BK Алексей Селиванов

К сожалению, на некоторых кадетов эти занятия не подействовали, потому что они либо ненадолго задерживались в организации, либо обстановка за стенами нашего Казачества, быстро развеивала в их душах неокрепшие зёрнышки исторической правды.

На меня идеология нашей организации повлияла сильнейшим образом. Во-первых, в духе русского патриота с детства меня воспитывала мама, а во-вторых, мне самому это было очень близко.

Помимо проведения различных общественных мероприятий, праздников, у нас иногда происходили стычки с киевскими бандеровцами. Тогда их большинство жителей Украины считало маргиналами, и их не было так много, как в 2013–2014 году, но они уже представляли большую опасность. Случалось, что приходилось защищать православные храмы от раскольников киевского «патриархата» или охранять Крестные ходы от боевого крыла партии ВО «Свобода». Иногда и драки были. По большей части этим занимались взрослые казаки, но, когда я и ещё некоторые кадеты подросли, нас тоже приобщали. В большинстве случаев такие потасовки заканчивались для нас победой, потому что тернопольские или львовские рагули[1] могли применять силу только исподтишка, но ближе к началу Майдана бандеровцы становились всё сильнее и агрессивнее.

Подробнее об организации «Верное Казачество» мне рассказал её создатель — наш атаман и мой хороший друг Алексей Селиванов:

— Расскажите об истории создания «Верного Казачества» кратко, чтобы хватило на абзац. Ну, можно не кратко…

— В 20-30-х годах XX века большевики активно проводили украинизацию в землях Юго-Западной Руси. В это же время эмигранты-казаки в Германии писали, что казачество ещё не сказало своего последнего слова. И что в будущем необходимо будет в Малой Руси сформировать малороссийское казачье войско, которое будет «путём мирного воспитания бороться с ополячиванием и окатоличиванием этого русского края». Задолго до провозглашения независимости УССР и до Майдана он уже это понимал. Я эту статью прочёл уже после создания «Верного Казачества». Мне подарили на Дону книгу статей эмигрантов-казаков.

Но мы действовали в том же духе. Во-первых, мы — казаки; а во-вторых, казачество — это красиво. И вот в этом казачестве мы объединили и казачью составляющую, стилистику исторической русской армии (и гвардии!), и общественную деятельность в поддержку возвращения Украины в Русский мир. То, что мы называли единением России и Украины. Первый наш круг прошел в 2004 году. До этого я состоял в некоторых казачьих организациях, но они были либо неактивными, либо не действовали в том духе, в котором мне хотелось. И к 2004 году, не найдя понимания в существующих казачьих организациях Украины (тех, которые ориентировались на каноническую Православную церковь Московского патриархата), мы решили создать свою.

Первый круг состоялся летом 2004 года, тогда мы назывались «Союз верных казаков Руси», но так и не смогли зарегистрироваться из-за бюрократических сложностей. Получилось это только в 2005 году. Поскольку мы деятельные, яркие, принципиальные, к нам потянулись казачьи организации из других областей. «Союз верных казаков» был киевской организацией, но фактически он действовал как всеукраинская. А к 2008 году мы зарегистрировали уже международную общественную организацию «Верное Казачество».

Регистрация — это формальности, а основным профилем была защита православных храмов от раскольников. Это основа деятельности «Верного Казачества» с самого начала. Уделялось много внимания воспитанию молодёжи, образцом являлось кадетское воспитание в Российской империи, поэтому мы старались максимально перенести его в наши реалии. Сначала кадетский класс существовал в формате военно-патриотического клуба по выходным, потом на базе церковных структур мы сделали более регулярное обучение кадетов, а далее остановились на базе внешкольного образования и сформировали наш кадетский класс.

— О каких исторических фактах Вы рассказывали кадетам на занятиях, как объясняли, что история, которую преподают в школе, лживая? Примеры развенчивания Мазепы и Бандеры?

— Развенчивать так называемую «историю Украины» весело и легко, потому что история Украины — синтетическая, искусственная конструкция. Основная цель украинизаторов — доказать, что украинцы — это отдельный народ, который всегда стремился к своему государству и якобы боролся против России. Все эти свидетельства ложны.

Они делают упор на несколько исторических периодов: первый — это Киевская Русь, которую пытаются выдать за Украину нехитрой подменой, как напёрсточники. Говорят о «великом украинце» князе Владимире, «великой украинке» княгине Ольге, но эти мифы очень просто разбиваются фактами: основатель династии Рюриковичей приехал с севера России, княжил в Ладоге и Новгороде. Так называемый «великий украинец» князь Владимир пришёл в Киев из Новгорода, а «великая украинка» княгиня Ольга родилась под Псковом.

Второй упор они делают на гражданскую войну против Российской империи. Но большинство малороссов никогда не боролись против России, за исключением небольшого количества отщепенцев. Все малороссы могли служить в российской армии, на государственной службе, становились канцлерами, генералами и так далее. Поэтому за весь период Российской империи украинизаторам зацепиться не за что, и они цепляются за Первую мировую, за Гражданскую войну. В Первую мировую австрийцы устроили геноцид, уничтожили множество людей, которые считали себя русскими в Галичине и тех русских землях, которые входили в состав Австро-Венгрии. И на стороне австрийской империи против наших малороссов воевали так называемые «січові стрільці»[2]. Они присягали австрийскому императору, и вокруг них как раз и было сформировано всё антирусское движение.

Про времена Гражданской войны украинизаторы врут, что якобы украинский народ создал республику и Центральная рада выражала стремления народа. На самом деле, Центральная рада ничьи интересы не выражала, она была самопровозглашённой и самозваной, народ её презирал.

Есть хорошие воспоминания уроженца Екатеринослава (позже Днепропетровска), Георгия Саковича, который служил в армии гетмана Скоропадского, а позже в Белой армии. Он написал воспоминания «Екатеринославский поход», там буквально несколько страниц, где описано, как всё было. Петлюровцы свергли гетмана, и весь Екатеринославский корпус собирается на митинг, и они решают, что будут идти на соединение с белыми в Крыму. Дальше идут пешком через Екатеринославскую губернию в Тавриду, через обычные сёла. И общаются с людьми, которые разговаривают на местном народном языке, которые сейчас называют либо украинским, либо суржиком. Все эти люди говорят, что хотят, чтобы их дети учились на русском языке, что мы все — часть одного большого государства, одного русского народа. И Георгий Сакович в этом воспоминании говорит, что ложь в том, что Петлюра и Центральная рада выражали мнение уроженцев Малой Руси. Основные силы в Гражданскую войну, в том числе в Юго-Западном крае, который ныне называют Украиной, были приверженцами общероссийского проекта, белого или красного, а петлюровцы — лишь небольшая часть. И действительно, Центральную раду никто никогда не выбирал, они сами собрались и провозгласили себя властью как самопровозглашённая Украинская республика. Их признали немцы, которым это было удобно на тот момент, а потом сами же их разогнали. Большинство народа воевало в общерусских проектах. Например, генерал Дроздовский, который шёл пешком через весь Юг, с Румынского фронта на Дон, был киевлянином, и люди, служившие в его отряде, были в основном малороссами. Они понимали, что являются русскими и сражались в основном с околопетлюровскими бандами и с красными. За единую Россию. Это лишь пара фактов, про князей и про реальную картину в Гражданскую войну, которые опровергают весь украинский национальный миф.

Вы помните, как к памятнику Гоголю в Киеве я приносил оригинальное дореволюционное издание Тараса Бульбы? Все настоящие, не переписанные сейчас, книги, не переведённые на украинский язык, как они переводят, полностью опровергают украинскую идею. Именно поэтому наши кадеты воспитывались в том же самом поле, в котором росли дореволюционные кадеты.

— Кто такой Грушевский?

— Это такой негодяй и подлец, ставший главой Центральной рады, он писал «украинскую» историю. Австрийский шпион, что на их деньги создавал лживую историю якобы отдельного народа.

Атаман «Верного Казачества» Алексей Селиванов после госпереворота принимал участие в боевых действиях в Луганской Народной Республике.

Часы от Путина

День Покрова Божией Матери, который отмечают 14 октября, — особенный день для казаков. Традиция отмечать его берёт начало со времён знаменитого Азовского сидения. В 1641 г. донские и запорожские казаки выдержали очень тяжёлую осаду крепости Азов, взятой у турок в 1637 г.

В 2012 г. на день Покрова «Верное Казачество» и ещё несколько общественных организаций проводили мероприятие в Киеве на Софийской площади в поддержку единства и дружбы трёх братских стран — России, Украины и Белоруссии. На акцию пришло много казаков, православных людей и простых киевлян. Задача кадетов заключалась в том, чтобы держать флаги и помогать в организации мероприятия. Естественно, были подняты флаги Украины, России и Белоруссии.

Но, как ни странно, в этот же день, 14 октября, бандеровцы празднуют день основания УПА (Украинской повстанческой армии). «УПА была основана весной, но в 1947 году Украинская Главная Освободительная Рада отметила 14 октября днём возникновения движения»[3]. Чем для них весна похожа на осень — не знаю. Абсурд? Полнейший… Но в Киеве различные националистические объединения, в том числе партия «Свобода», ходили в этот день в своих вышиванках, кителях времён СС и выкрикивали: «Слава Украине!»

На Софийской площади им сначала резанул глаза реющий русский триколор, а потом наличие казаков. Подойдя к нам, они вступили в словесную перепалку. Пока несколько бандеровцев отвлекали казаков, один из них вырвал у нашего кадета российский флаг и бросился с ним бежать. Мужичок был плотненький и бежал не очень быстро, но его почему-то никто не догонял. Некоторые в этот момент уже толкались с неонацистами, а некоторые попросту не заметили. Я стоял немного в стороне и видел, как бандеровец вырвал флаг у нашего парня. Недолго думая, я бросился за ним. Хоть я и был в неудобных туфлях, но догнать мне его не составляло большого труда. Мужик, конечно, намного выше и крупнее, но от моей подножки на бегу ещё никто не уворачивался, и он не стал исключением. Догнав «упкача» (беглеца), я вцепился ему в спину, обхватил руками и на бегу подставил ногу. В итоге он упал, а я, сверху на нём, стал отбирать триколор.

Драка казаков и «свободовцев» в день Покрова

Драка казаков и «свободовцев» в день Покрова

Буквально через секунд 20 прибежали остальные казаки и устроили прямо вокруг меня драку со «свободовцами». Флаг я отобрал и успел даже немного «помять» вороватого последователя Бандеры.

Отчётливо вспоминаю такой момент. Пока я сидел сверху на неудачливом похитителе флагов, ко мне бежал один из активистов Тягнибока с явным намерением превратить в лепёшку. Но тут ему навстречу вышел наш казак и по совместительству тренер по боксу. Парень он внушительный, и даже лицо у него такое, что, посмотрев, хочется с ним только дружить, потому что ссориться себе дороже. Когда он встал между мной и этим бандеровцем, последний сразу ретировался в сторону, не желая вступать в схватку с таким сильным противником. Я бы даже сказал, что этот боксёр меня тогда спас. Мы с ним хорошо общались в своё время, но после всех событий на Украине он, к сожалению, майданулся, и в наших казачьих рядах убавилось…

После небольшой потасовки с активистами «Свободы» мы вышли довольными победителями. Даже милиция забила свои автозаки не нашими ребятами, а свидомыми[4] как зачинщиками массовых беспорядков. Все видели тот момент, когда я бросился за похитителем, и по окончании всех разбирательств с милицией казаки стали качать меня на руках[5].

Через несколько недель после празднования Покрова меня наградили казачьим крестом II степени за спасение русского флага. А спустя полтора месяца, благодаря сначала украинским, а потом российским СМИ, об этом событии узнали в Кремле[6].

Не знаю, дошла информация о моём поступке лично до Владимира Путина или нет, но 13 декабря меня пригласили в посольство России на Украине и наградили именными часами от президента России. Вручал российский посол на Украине Михаил Зурабов и помимо часов подарил iPad, кожаный дипломат и зачем-то цветы. Наверное, так положено[7]. После награждения я приехал с радостной вестью домой и подарил эти цветы маме.

Награждение меня часами от В. В. Путина Послом России на Украине

Алексей Селиванов так вспоминает события того дня:

«Мероприятия, которые мы проводили, направленные на единение России, Беларуси и Украины, они по зову сердца, по зову совести. Не по заказу, не за деньги, только для себя и для тех, кто нас окружает. Возможно, это глупо, романтично, но это было так. В тот день был праздник Покрова Пресвятой Богородицы, и мы считали своим долгом провести казачье мероприятие, чтобы монополия на праздник Покрова не оставалась у бандеровцев, так как они решили, что это день УПА. Поскольку они в этот день обычно свозили всякую галичъ с Западной Украины, чтобы она болталась по Киеву и приставала к людям. Пристала она и к нам, а мы держали флаги России и Украины, чтобы подчеркнуть наше единство. Возник конфликт, они попытались забрать у нас российские флаги. Мы вступились за флаг, больше всего себя проявил Андрей Савельев, который догнал одного представителя бандеръя, схватил его, сбил с ног, а после подоспели остальные казаки, и флаг мы у них отбили. Бандеровцы, как обычно, действовали подло, под видом гражданских людей. Всё получилось потому, что свои флаги мы на поругание не отдаём. Об этом очень быстро узнали журналисты и стали брать у нас интервью, распространять информацию.

Структуры, задачей которых было формирование дружбы между Россией и Украиной, работали неэффективно, вся их деятельность уходила на закрытые мероприятия, малопосещаемые конференции, посвящённые поэтессам и т. д. В отличие

от них мы работали на улицах. И наши акции имели резонанс. Председатель комитета Государственной Думы по делам СНГ Константин Затулин рассказал о произошедшем на заседании Совета по казачеству при Президенте России.

Он рассказал, что в Киеве реально есть прорусское “Верное Казачество”, которое каждый день на улицах борется за Русский мир, за Православную церковь, за историческую память. После этого Владимир Владимирович Путин отдал приказ вручить казаку, который отличился при захвате флага, Андрею Савельеву, именные часы. Что собственно и было сделано в посольстве РФ в Киеве».

В 2012 году я ещё не полностью осознавал всю «крутость» такого подарка и того, от кого этот подарок. Но это происшествие меня очень сильно и приятно взволновало. Я рос в совсем небогатой семье, и такие дорогие подарки для меня были редкостью.

Именно тогда, в 14 лет, я стал сильнее укрепляться в своих взглядах. Моя жизненная позиция становилась непоколебимой, и ничто уже не могло кардинально повлиять на неё. Я стал больше общаться со своим казачьим атаманом и старшими казаками, которые для меня были незыблемыми авторитетами.

* * *

Когда мне стукнуло 15 лет, меня поверстали в казаки. Присяга проходила в храме, где настоятелем был отец Андрей Ткачёв — хороший друг «Верного Казачества». Мы отстояли Службу, причастились, а потом получили три удара нагайкой по спине. Так положено верстать в казаки.

Отец Андрей Ткачёв благословляет казаков

Я перешёл из кадетов в казаки и стал ходить на более серьёзные тренировки. Мы занимались рукопашным боем, тактическими занятиями в лесу с оружием. Иногда приходили бывшие военные и учили тактике как в теории, так и на практике. Мы изучали, как двигаться боевыми группами в городе или лесу, изучали топографию. Также приходили медики и преподавали основы первой медицинской помощи. Всё это совмещалось с разными общественными мероприятиями и защитами храмов от националистов.

Проба пера

Лет в 14 я впервые попробовал писать статьи. Подтолкнуло меня к этому знакомство с главным редактором газеты «Русская Правда» в Киеве. Он увидел меня с атаманом на очередном «пушкинском вечере» в Россотрудничестве и предложил писать статьи за небольшие гонорары.

В первом же своём очерке я затронул достаточно серьёзную проблему украинского общества, правда, потом перепрыгнул ещё на несколько тем. Получился вот такой текст, который отказалась публиковать «Русская Правда», видимо, из-за слишком острого и однобокого содержания:

«Виноваты во всех бедах мы сами!

Одна из основных проблем современного украинского общества — это равнодушие к происходящему… Поэтому и происходит всё наихудшее именно с нами. Люди не пытаются здраво оценить ту или иную ситуацию, проблему, а тем более её решить. Они всячески увиливают, откладывают на потом, сваливают на других, тем самым оставляя её нерешённой.

Любая страна обречена, если у неё нет цели, смысла в существовании. Так же человек — умрёт без чести и памяти. Есть пословица: “Без прошлого нет будущего”. Верно. Не зная истории, мы не сможем построить будущее — будем повторять старые ошибки. Для этого нужно знать историю, по крайней мере, своей Родины. А как можно её знать, если она полностью перекручена и переписана. Те или иные исторические заслуги приписывают кому-то другому…

Зная так называемую “правдивую”историю прошлого, люди неправильно воспринимают и современность. Они начинают отстаивать идеологию, построенную на вранье… В стране начинаются споры и разногласия. Различные сообщества и организации враждуют между собой, доказывая друг другу свою правоту. Хотя всем известно, что сила в единстве. Ведь, враждуя, ни одна сторона правду не докажет, а, напротив, ещё сильнее войдёт в заблуждение.

Нас, братьев, разделяют. Внушают, что мы — разные народы и государства, вносят раздор.

Украинцы, россияне, белорусы и другие славянские народы — мы одно целое, один народ, что бы нам ни говорили, как бы нас ни ссорили. Всю историю славян, мы старались быть вместе, защищать друг друга. Шли в атаку плечом к плечу, жили дружно.

А сейчас по улицам Киева и другим городам Украины ходят нацисты, называя себя “патриотами”. Они ходят в фашистской форме, громят и оскверняют православные церкви, нападают на священников. И всё это происходит на нашей Святой Русской Земле после Великой Победы над фашизмом…

Те убеждения Германии времён Второй мировой войны давно забылись. Но в нашей стране идеология нацизма возрождается… Когда в Берлине открываются памятники жертвам фашизма, у нас кричат “хайль Гитлер”. Всё это прискорбно, и, мне кажется, это позор для державы-победителя над нацизмом.

Все мы осуждаем политиков за продажность и другие смертные грехи. Но виноваты мы. Мы их сами выбирали. Сидя на диване, смотрим телевизор и говорим, какие же они плохие. Так сможет каждый.

Надо действовать! Не ждать, пока другой что-то сделает. Только единицы не боятся стать центром внимания, не боятся клеветы. А остальные попрятались по норам и льют анонимно грязь в интернете на людей, не разделяющих их взгляды.

Задумайтесь! Не стоит ли для начала изменить себя?»

Я попробовал, и мне понравилось. Летом 2013 г. мне доверили взять интервью у советника посольства Российской Федерации на Украине, чрезвычайного и полномочного посланника второго класса Андрея Владимировича Воробьёва. Тогда я побывал второй раз в Посольстве РФ (первый раз, когда часы вручали от В. В. Путина). Вопросы в интервью были по теме Таможенного союза Украины с Россией. Эх… Тогда мы не могли себе представить, что случится через полгода, что все совместные планы между двумя государствами будут загублены стадом свидомых на Майдане. Само интервью доступно в Сети[8].

К великому сожалению, Андрей Воробьёв умер 30 мая 2016 года в 56 лет. Как говорят его коллеги, он был «искренним другом Украины и патриотом России».

* * *

После девятого класса я поступал в колледж. Так как меня интересовала медицина и журналистика, я решил поступать и в медицинский, и в гуманитарный колледж на издательское дело. А там — как карта ляжет: куда поступлю на бюджет, туда и пойду учиться. Вот таким способом я придумал разрешить свою судьбу.

Медициной я интересовался ещё с детства. Началось всё с инструкций к лекарствам, которые я всегда читал от и до. Мне было интересно знать помимо показаний и способа применения лекарства, ещё и фармакологические и побочные действия.

Позже, когда мне исполнилось 12 лет, у нас с сестрой появился ноутбук и телефоны с выходом в интернет. Тогда я находил в Сети интересные статьи о медицинской первой помощи и взахлёб читал. Потом нашёл приложение для смартфона, в котором доступным языком было написано, что делать в экстренной ситуации, как спасти человека при различных травмах или приступах. Я перечитывал регулярно раз в месяц эту обучающую программу (в Google Play или Арр Store это приложение так и называется — «Первая помощь». На картинке перечёркнутый паникующий заяц). Это, наверное, и определило мой дальнейший жизненный путь. В медицинский колледж в итоге я не поступил, но этот опыт мне пригодился позже — при более важных обстоятельствах.

Я вообще считаю, что азы первой медицинской помощи должен знать каждый человек на Земле. Тогда смертность сократилась бы на порядок. Ведь помощь, своевременно оказанная человеку при сердечном приступе, инсульте, эпилепсии или травме, повышает его шансы на выживание. Я сам неоднократно с этим сталкивался. Не один десяток раз мне встречались на улице люди, которым становилось плохо. Кому приходилось скорую вызывать, кому нитроглицерин под язык, кому «Каптоприл» от гипертонии (необходимые лекарства первой помощи всегда носил с собой).

А общество в основном привыкло не замечать такого — большинство проходит мимо, оправдывая своё равнодушие тем, что не хотят связываться с, возможно, пьяным человеком или просто потому, что у них нет времени.

Поступил я в колледж на факультет журналистики. Из экзаменов пришлось сдавать украинский язык и литературу, которые я с лёгкостью написал на «отлично». И несмотря на то что средний бал школьного аттестата у меня был невысоким, я значился в списке на бюджет одним из первых.

И так как я поступил туда на бюджет, сомнений куда поступать, у меня уже не оставалось, тем более что в последние годы я к медицине как-то охладел.

Из кадетов в «диверсанты». Парашютный прыжок

В колледже я учился намного лучше, чем в школе, так как потихоньку стал понимать: знания — это свет. В школе мне последние годы было не очень интересно. Куда привлекательней было гулять на улице, а когда появилось «Казачество», там меня видели ещё реже. Я пропадал на занятиях и тренировках постоянно. Часто это происходило вместо школы.

Я считаю, что одной школой ребёнок сыт не будет, ему нужно обязательно внешкольное воспитание, так как если он не будет чем-то полезным занят в свободное от учёбы время, то начнётся разброд и шатание. Очень немногие могут прийти из-за парты и сесть за уроки. Хочется ведь погулять, в наше время детям хочется посидеть за компьютером. Но бывает, что какой-то кружок заинтересовывает больше, чем учёба в школе, и тогда происходит не всегда приятная ситуация. Будь то спортивный кружок, танцы, художественная школа — часто они засасывают детей очень глубоко. И тогда совмещать учёбу в школе и посещение кружка довольно сложно. Конечно, часто бывают и положительные результаты — в таких случаях, когда, например, ребёнок уходит в большой спорт, добивается там серьёзных успехов, и уже не сильно важны его успехи в учёбе, так как дальнейшая жизнь предопределена. Но такое бывает редко, зачастую внешкольное обучение второстепенно и идёт как вспомогательный источник развития.

«Казачество» полностью забирало внимание и всю энергию. До 12 лет я, как указывал выше, ходил на акробатику. Но она не занимала столько моего времени, как кадетский класс, где строился целый мир.

Монастырь, где мы базировались, находился неподалёку от леса. И изобилие тактических занятий нам очень нравилось. Бывший десантник Сергей, младший вахмистр, постоянно нас водил в лес и проводил интереснейшие занятия. И когда у нас имелась возможность каждый день бывать на природе, находясь в большом городе, то ни о какой школе мы думать уже не могли. Мы бегали, кувыркались, ориентировались по картам, компасу, разжигали костры и варили кашу. Один раз даже начали копать настоящую землянку. Видимо, командир начитался в интернете инструкций, как их строить, и решил воплотить в жизнь: и кадетам на пользу, и самому интересно.

Рыть начали прямо в лесу небольшими армейскими сапёрными лопатками. Приезжали почти каждые выходные и копали котлован примерно два метра в глубину, четыре в ширину и пять в длину. Глина поддавалась лопатам хорошо, и котлован был готов уже через три недели.

Следующая задача — укрепить стены и пол деревом, а потом стелить крышу рубероидом. Но до этого дело не дошло. Мы успели только напилить цепной пилой сосен и вбить их в землянку вдоль стен. Осень закончилась и при наступлении холодов ходить в лес мы перестали — ждали весны.

Но весной, вернувшись в квадрат, где должна была находиться недостроенная землянка, мы обнаружили, что её нет. Такую большую и приметную яму вскоре заметили лесники и засыпали землёй, чтобы туда не падали звери, скорее всего. В общем, так мы и не закончили начатое строительство, а всё из-за того, что не додумались качественно замаскировать вырытую глину и сам котлован.

Я всегда любил полевые выходы: лес, грунтовые дороги, камуфляж и берцы. Любил разжигать костёр и греть на нём консервы. Мы ходили группами по 20 и больше кадетов на разные занятия в лес, который находился недалеко от города, и родители не боялись нас отпускать. Они верили нашим воспитателям и понимали, что они из нас воспитывают настоящих мужчин.

Однажды младший вахмистр решил провести занятия, максимально приближённые к боевым. Своего друга Артёма Разуваева он подговорил на безумную авантюру. Он должен был позвонить мне и сказать, что Сергея якобы похитили бандеровцы и держат в лесу. Атамана Алексея Селиванова они тоже предупредили.

У меня оснований не верить кому-то из командиров не было, поэтому, когда мне позвонил приказный[9] Разуваев и встревоженным голосом сказал «младшего вахмистра похитили нацики, он в лесу под Дарницей», я сначала всё принял за чистую монету. Но, чтобы убедиться на 100 процентов, я позвонил после этого нашему атаману и переспросил. Он мне подтвердил похищение и сказал, что моя задача — собрать на завтра всех кадетов и выдвинуться на поиски нашего командира.

Все указания я выполнил и собрал на следующий день около 15 воспитанников кадетского класса, которые не побоялись. Мы сначала заехали в наш штаб и забрали пневматические винтовки. Но уже тогда я начал догадываться в абсурдности всей этой ситуации. Не могли казаки послать кадетов на выручку младшему вахмистру, пленённому какими-то бандеровцами. В этом случае они могли просто вызвать милицию. Но многие кадеты после моего звонка действительно побоялись приехать.

В итоге к нам приехал приказный Разуваев и объяснил, что это тактическая тренировка с инсценировкой похищения. А всем, кто не побоялся и приехал, впоследствии выразят благодарность.

В этот день мы провели замечательные занятия. Под командованием приказного мы смогли условно разминировать ж/д станцию и спасти младшего вахмистра от бандеровцев, которых играли старшие казаки[10].

На полевом выходе

Сам Сергей так вспоминал этот полевой выход:

«У нас было много военно-полевых выходов, в которых мы просто отрабатывали всякие приёмы. Я подумал, что хорошо бы устроить один выход с легендой. Поэтому назначил Разуваева командиром однодневных учений, а сам по легенде был захвачен бандеровцами, которых играли несколько казаков. Мы заранее вышли на точку сбора и пошли по маршруту, карта была у меня и у Разуваева — та, по которой он должен был вести вас.

Кадетов оповестили. Собрались в точке сбора, приехали на нужную станцию на электричке (маленькая станция, там практически никто не выходит). Эту станцию мы ложно заминировали, установили картонные пакеты с надписью “тротил/ гексоген”, который требовалось найти. Кстати, вы их нашли с Разуваевым. Дальше вы должны были двигаться по маршруту, на котором мы устраивали всякие ловушки и засады, например, вы должны были найти колодец, который тоже заминирован. Я уже точно не помню всех подробностей, это было давно. Но хорошо прошли эти учения, как я и хотел.

Но это всё цветочки по сравнению с тем, что пришлось пройти моим кадетам, в частности тебе, на Донбассе и в Крыму, хотя эти цветочки, может быть, помогли в чём-то, я думаю. Не зря мы этим всем занимались».

Так из нас воспитывали настоящих мужчин и защитников Родины. Нет, не пророссийских террористов, какими нас рисуют укроСМИ. Никто из старших казаков, в том числе атаман Алексей Селиванов, тогда не собирался воспитать из нас диверсантов, которые бы в дальнейшем подрывали «украинскую государственность». Мы тренировались точно так же, как дети из других военно-патриотических кружков, разбросанных по всей Украине. Да и в обычной армии учили тем же дисциплинам.

* * *

В «Казачестве» еще в первые месяцы после открытия кадетского класса бывший десантник, младший вахмистр Сергей рассказывал о том, как он прыгал с парашютом. У него было более пяти прыжков, и он нам в красках рассказывал о каждом из них. На моего друга его истории не так повлияли, а я настолько проникся, что следующей моей мечтой стало — прыгнуть с парашютом. Мешал только возраст и вес, так как по украинским законам прыгать можно было самостоятельно, достигнув 16-тилетнего возраста, с письменным разрешением родителей и с весом свыше 45 килограммов. В тот момент я не дотягивал по всем пунктам. Но, когда мне стукнуло 15, выпросил у мамы разрешение, накопил 300 гривен на оплату прыжка и поехал на дропзону «Бородянка». Аэродром находился под Киевом, поэтому я спокойно утром туда приехал, показал бумажку от мамы, соврал, что мне уже есть 16 лет и быстро смешался с толпой перворазников. Там никому не было большого дела до моего возраста, поэтому никто не придирался. Я наравне со всеми прошёл инструктаж и практические занятия, где смог показать свою физическую подготовку. Мне всё же легче давались акробатические приёмы и прыжки, так как я регулярно занимался спортом.

Перед прыжком я боялся только одного — «лопухнуться». «Лопухами» на «Бородянке» называли тех, кто забыл на определённой высоте вытащить верёвочку, с помощью которой открывалась запаска. В советских армейских парашютах Д-5, если её не вытащить, то запасной парашют открывался автоматически на высоте 600 метров. Таким образом, при раскрытии основного у «лопухов» открывался ещё и запасной, потому что они забывали его расчековать. А за открытие запаски без видимой на то необходимости парашютисту приходилось ещё доплачивать 50 гривен сверху. Я привёз сумму только на оплату прыжка, поэтому у меня облажаться шанса не было.

Перед парашютным прыжком

До «Бородянки» я ещё никогда не летал на самолёте. Получилось, что в один день я и прыгнул с парашютом, и полетал впервые. Когда Ан-2 оторвался от земли и поднялся высоко в небо, я не чувствовал страха, только восторг и приятное волнение. Выпрыгнул из самолёта я с улыбкой на лице и трепетом в душе. Чувство трёхсекундного беспорядочного падения передать невозможно, поэтому я даже пытаться не буду, а вот когда уже планируешь под белым куполом, в голове нет ни одной мысли, там светло и пусто. Ну, по крайней мере, так у перворазников. Я всё же вспомнил на высоте большей, чем 600 метров, о заветной верёвочке, которую нужно вытащить, поэтому при приземлении мне не пришлось платить 50 гривен. Я приземлился на одном парашюте и на две ноги.

К сожалению, многие родители в наше время слишком сильно пекутся о безопасности своих детей и перегибают с контролем над ними. «Гулять на улицу не пойдёшь, потому что там опасно: машины ездят, хулиганы шастают и гаражи скользкие. Лучше сиди дома. А чтобы было не скучно — на тебе планшет, играй в игрушки у мамы на виду», — так говорят они.

Естественно, такие родители не отпустили бы своих детей в наш кадетский класс. Туда попадают единицы. Но зато получают колоссальную отдачу. Если говорить о нашем кадетском корпусе, то парни, которые оставались хотя бы полгода в организации и не уходили после первых сложностей, как большинство, начинали мыслить и смотреть на многие вещи совсем не так, как прежде. Они кардинально менялись, становились мужественней и серьёзней. Действительно, превращались из детей в мужчин, которые умели брать ответственность на себя и не боялись самостоятельно принимать решения.

Когда я брал интервью у экс-премьер-министра Украины Николая Яновича Азарова для книги, он хорошо выразился по поводу воспитания молодёжи:

— Почему власть не занималась воспитанием молодёжи? Конкретно Партия Регионов во время своего правления не думала о подрастающем поколении совсем. Тот же Дмитрий Табачник[11] считался пророссийским и нелестно высказывался про Шевченко, хотя лично на своём примере я знаю, как в школе нам преподавали на истории, что Мазепа, Бандера и Шухевич — герои Украины. То есть, сферу образования конкретно курировали из Западной Украины. Почему это допустили? Это же очень повлияло на сознание жителей Украины в момент Майдана и последующего госпереворота.

— Да. Это сложный вопрос. Корни его уходят в развал Советского Союза, когда новые государства отказались от идеологии. В Конституции написали: «Наше государство не идеологическое». То есть, сколько будет идеологий, столько будет и политических направлений. Цензура запрещена, все свободны.

Это сейчас Украина превращается в нацистское государство, где действует цензура, ограничения, запрещена Коммунистическая партия, Партия Регионов. Целый ряд других партий, по существу, разгромлен, особенно левого направления.

Почему-то подумали в 90-е годы, что все страны мира не идеологические. И вот этот воспитательный фактор ушёл из поля зрения правительства, государства. Правильно это? Сейчас опыт показывает, что, наверное, неправильно. Тем более, когда стала создаваться абсолютно на пустом месте лживая историография. Стали вытаскиваться всякие петлюры, бандеры. То есть, люди, которые реально никакого серьёзного вклада в развитие страны, народа, государства, его истории, культуры не вложили. В Киеве даже проходили «бандеровские чтения». Ну и какое идейное наследие этого Бандеры? «Бей москалей и жидов» — вот и всё идейное наследие, которое сводится к убогому и примитивному призыву.

В твоём вопросе я слышал критику в наш адрес. Она, на мой взгляд, абсолютно правильная. И Табачник как министр образования, опираясь на здравое звено, интеллигенцию в том числе, мог бы серьёзно почистить учебники. Ну вот были допущены такие ошибки.

Надо заметить, что галичане — те выходцы из Западной Украины, которые в основном заполонили Киев, — это народ достаточно хитрый, который в глаза говорит одно, а за глаза — другое. Все эти мовчаны, павлычки[12] и прочие, скажем, авторитеты украинской культуры, все писали вирши в пользу коммунизма. Сначала они получали ордена и звания за это, а потом мгновенно на лету переобулись и стали ярыми националистами и антикоммунистами. Например, Кравчук был секретарём по идеологии. Я думаю, что он не одного человека исключил из партии за какие-то там неправильные взгляды. А сейчас большего антикоммуниста, чем Кравчук Леонид Макарович, не найдёшь.

Когда он был секретарём по идеологии, я в своё время на партийном собрании читал газету «Правда», от скуки. Там нужно было раз в месяц высидеть часа два, слушать всякую чепуху. Тогда нашлись бдительные люди типа Кравчука, которые написали в Комитет партийного контроля, что директор института сидит на партийных собраниях и читает газеты. А в то время в Комитете партийного контроля были общественники. Я их называл «конармейцами». Они там ещё Буденного помнили. В основном они порядочные люди, но заангажированные. Приехали и начали меня допрашивать: «Как это так? Ты читал газету». Я говорю: «Ну, я же не бульварную какую-то газету читал, а газету “Правда”». Вот так посмеялись и разошлись.

Но в любом случае, на мой взгляд, это требует очень серьёзного осмысления: как национальные элиты всех стран, не только Украины, сразу национализировались? Все были членами компартии, а потом мгновенно переобулись и стали антикоммунистами и яръши националистами, хотя основной принцип коммунизма — интернационализм: все национальности — братья (евреи, русские, армяне). На самом деле так и было. Для меня никакого значения не имела национальность, когда я принимал кого-то на работу. Даже дико — как я буду об этом спрашивать?! Мне важно: умный человек — неумный, профессионал — непрофессионал, порядочный — непорядочный. А сейчас выводится какая-то «этническая чистота», придумываются какие-то там «древние укры». Вот такой исторический феномен.

Почему государства, которые никогда не имели своей государственности, сейчас выводят свою историю, чуть ли не за 10 тысяч лет до нашей эры? На Украине вообще никакой базы нет. Какая может быть база под Петлюру, который Польше сдал Западную Украину? Подписал мирный договор с Пилсудским и отдал им всю Западную Украину. Правда, его подпись ничего не значила и ничего не стоила, но с исторической точки зрения он был предателем. И как можно предателю ставить памятник? Или Бандера, или Шухевич, который писал в директивах: уничтожать жидов и москалей. Как можно им сейчас ставить памятники?

Сейчас в Белоруссии будет проводиться конференция к 75-летию Хатыни, когда в Белоруссии было сожжено почти 600 сёл вместе с жителями. А кто сжигал? Оказывается, сжигали бандеровцы — батальон «Нахтигаль», где Шухевич был зам-командира батальона.

В советское время ради дружбы народов это замалчивалось, а сейчас эти факты вскрываются. Я просто не понимаю киевлян, как можно выходить на шествия в честь человека, ответственного за гибель детей, стариков, женщин, которых живыми загоняли в амбары и поджигали?

Предмайданная обстановка

Чтобы описать вам причины и предпосылки Майдана на Украине, начну с момента, который для меня стал очевидным фактом перевеса русофобских сил над нашими.

Каждый год 28 июля в день Крещения Руси на Владимирскую горку в Киев приезжал московский патриарх отслужить молебен, посвящённый празднику. В 2013 году, помимо патриарха Кирилла и Владимира Путина, также присутствовали президент Украины Виктор Янукович, глава администрации Киева Александр Попов, и я видел даже оппозиционных персонажей — таких, как Ляшко. Был даже Порошенко, о котором в 2013 году знали ещё в сравнительно узких кругах.

Тогда я впервые увидел Владимира Путина. Запомнился он мне небольшим ростом, предельно спокойным выражением лица и походкой. Но больше всего тем, что, когда он шёл в окружении своей охраны по Владимирской горке в сторону памятника первому православному князю Руси, некоторые люди в толпе кричали: «Путин — наш президент!» Это была не провокация, не издёвка, а действительно в толпе находились те, кто считал российского лидера своим. Конечно, это выглядело не очень адекватно в присутствии Януковича, но забавно. Доставляло особенно удовольствие наблюдать за находившимся недалеко Виктором Фёдоровичем и его свитой, которые всё слышали и реагировали не так сдержанно и хладнокровно, как Владимир Владимирович. Действующий украинский президент тогда невольно поморщился, с недовольной гримасой закинул голову назад и что-то сказал своему окружению.

Через несколько дней после молебна в Киев приехала питерская рок-группа «Алиса», проводить благотворительный концерт, посвящённый 1025-летию Крещения Руси. Выступить они должны были на Крещатике — прямо в центре Киева. Пошли туда и наши казаки. Встав недалеко от сцены, мы подняли флаги «Верного

Казачества», в которых не было никакой провокационной символики. По-моему, некоторые из них были на украинском языке: «Верное Казачество» и «Вірне Козацтво».

На рок-концерте, посвящённом 1025-летию Крещения Руси

На разогреве «Алисы» всё было ещё спокойно, но когда Кинчев спел несколько песен и концерт приближался к моей любимой «Небо славян», вдруг кто-то стал вырывать наш флаг. Завязалась потасовка. Неизвестные люди без символики, представившиеся СБУ[13], пытались вырвать у нас казачье знамя. Увидев это, со всех сторон набежали наши казаки и стали тянуть на себя пластмассовое древко от флага, которое заменяла удочка. Мы в одну сторону, они в другую. Перетягивание продолжалось до тех пор, пока мы не разломали пластмассовую удочку на мелкие кусочки, которые впились нам в ладони, сильно порезав их.

Один из кадетов постарше, Никита, смог предмет раздора спрятать себе за пазуху. Началась драка. Мы оттолкнули нескольких молодчиков, а одного повалили на землю. У меня от острых кусочков пластмассы руки были в крови. Помню, как в драке успел вытереть их о чистую беленькую футболочку одного из нападавших.

Пока мы символично дрались за свою честь под «Небо славян», несколько здоровых ребят из этой псевдоСБУшной шайки оттащили Никиту с флагом подальше от нас и избили на ступеньках так, что пришлось вызывать скорую и везти его в больницу. Но, как ни пытались они отобрать казачье знамя, сделать это им не удалось. Позже мы узнали, что это были радикалы из «Свободы». Никиту впоследствии за геройский поступок — спасение казачьего знамени — наградили казачьим крестом II степени.

В тот вечер нескольких казаков во главе с нашим атаманом Алексеем Селивановым забрали в отделение милиции. Но, когда выяснили, что зачинщиками были не они, отпустили. После драки бандеровцы растворились, и милиция их даже не искала, возможно, по договорённости. Ведь безнаказанно устроить драку на главной площади страны без содействия милиции очень сложно. Тогда «крыша» у националистов уже засела в Верховной Раде — 37 депутатов от «Свободы» пробились в парламент в 2012 году.

Вот тогда многим из нас стало ясно, что Киев и вся Украина меняются. И не в лучшую сторону. Если раньше мы знали, что бандеровцы — маргиналы, которых поддерживает мизерная часть населения, то в 2013 году мы убедились, что сила их растёт в геометрической прогрессии. Особенно они накачали мускулы, придя к власти в 2012 году, когда якобы пророссийский президент Янукович пустил их в парламент[14]. Партия Регионов этими действиями подписала себе и всей Украине смертный приговор.

Николай Азаров смог рассказать мне о поведении и действиях правительства Украины в 2013–2014 гг.

— Зачем в 2012 году партия власти допустила в Верховную Раду националистическую партию ВО «Свобода», тем самым легализовав положение радикальных националистов в Украине? Благодаря местам в Раде они смогли беспрепятственно и безнаказанно выходить на митинги.

— Я вообще-то избирательной кампанией как премьер-министр не занимался. Этим больше занималась администрация Януковича. Для меня тоже было неожиданностью, что «Свобода» прошла.

Но твой вопрос не совсем верный. Как мы могли допустить кого-то или не допустить? Мы что, должны были бюллетени уменьшать? Другое дело, стоило против них активно агитировать. Но они в основном набрали только за счёт западных областей.

Я считаю, что это наша стратегическая ошибка. Заигрывание с нацистами — дело принципиально неправильное. Но если оценивать роль «Свободы» в государственном перевороте, то она не была такой уж большой. В основном сработал так называемый «Правый сектор»[15], фанаты и специально подготовленная группа боевиков, которые, конечно, маскировались под «Свободу». Это подготовленное, мотивированное боевое крыло, потому что сражаться с бойцами спецназа простые люди не могли.

Интервью Николая Азарова для книги

Осенью 2013 года, за несколько месяцев до начала Майдана, я мало посещал «Казачество», так как был по уши в учёбе. Ректор университета, в который входил мой колледж, предпочитал в своём храме науки взращивать из студентов украинских националистов и бандеровцев. Поэтому в колледже также витала атмосфера крайнего украинского национализма. Почти все учителя, кроме ДПЮшника[16], закалённого советским духом, признавались в симпатии к «новой Украине» без Януковича и Восточного соседа. А когда произошёл Майдан, все они единогласно его поддержали, ещё и студентов подначивали туда идти.

Интересно отметить, что преподаватели, являющиеся частью государственной системы, так как получают деньги из государственного бюджета, сами натаскивают своих учеников на антиправительственные митинги. Именно они сыграли огромную роль в привлечении молодняка на Майдан.

Как по мне, так революционные настроения в стране возросли очень резко. Ещё весной 2013 года состоялись несколько митингов, которые повлекли за собой обострение противостояния Западной и Юго-Восточной частей Украины. Как раз тогда — 18 мая, на митинге оппозиции — Вадим Титушко из Белой Церкви вроде как подрался с журналистами. После этого всех проправительственных активистов стали называть «титушками», но в большей степени именно спортсменов с Донбасса, приезжающих на Антимайдан.

За этим последовала «Врадиевская хода» — акции протестов, вызванные тем, что несколько милиционеров вместе с таксистом изнасиловали девушку и чуть не убили. А другие правоохранители якобы это дело прикрывали несколько дней.

«Семь дней волновалась Врадиевка. Этого хватило, чтобы первичные стремления местных жителей добиться справедливого наказания виновных получили прямо-таки космополитический масштаб — переросли в требования полной переаттестации милиции и… отставки министра внутренних дел Виталия Захарченко.

Люди и не заметили, когда превратились в марионеток в умелых руках кукловодов. И их головы заполонили мысли и желания маленькой группки столичных оппозиционеров. Ведь сначала врадиевчаны требовали от власти адекватно отреагировать на преступление милиции. Долго ожидать ответа не пришлось. Президент Украины Виктор Янукович потребовал от правоохранительных органов принятия кадровых решений в связи с событиями во Врадиевке.

“На коллегии правоохранительных органов, в первую очередь МВД, СБУ и прокуратуре, необходимо принять принципиальное решение, чтобы очиститься от недостойных людей, а также обеспечить быстрое реагирование на обращения граждан”, — добавил он.

Позже стало известно, что виновные арестованы, а 2 июля глава МВД отстранил от должности руководителя областного управления милиции Валентина Парсенюка»[17].

Также провокацию во Врадиевке подтвердил мне Николай Азаров:

— Действительно ли милиция принимала участие в изнасиловании, и как тогда власть восприняла протесты и погром милицейского участка? Было ли это прологом к Майдану?

— Это была самая настоящая провокация. Алкоголиков и негодяев хватает везде: и в милиции, и в армии, и на гражданской службе. А во Врадиевке всё было не так, как преподнесли. Потому что потом провели расследование. Но, тем не менее, это, безусловно, омерзительный факт, который послужил раскрутке кампании по дискредитации МВД. Активное участие в этой раскрутке принимал телеканал «Интер». Отсюда можно сделать простой вывод, поскольку каналом «Интер» командовал глава администрации, то получалось так, что администрация якобы боролась сама с собой. Сейчас уже очевидно, что Врадиевка и другие провокации — это звенья одной цепи, подготовка к государственному перевороту.

— То есть, можно считать, что погромы в дальнейшем были спровоцированы силами, заинтересованными в госперевороте?

— Совершенно однозначно. А негодование людей было реально искренним. Но это возмущение специально подготовили, организовали, направили. Всем этим занимались СМИ под руководством главы администрации Януковича, который воевал на тот момент с министром внутренних дел Виталием Захарченко.

Тогда власть отреагировала правильно: возбудили уголовное дело, наказали тех, кто замешан в этих делах. Но резонанс ситуации уже придали.

Сейчас и насилуют, и убивают на порядок больше, и никаких резонансов. Тогда это всё надо было вбросить, как горящую паклю на соломенную крышу. Эта соломенная крыша столетиями стоит, не загорается, а паклю бросили в сухую погоду — и загорелась. Так и Врадиевка. Негодяев везде хватает, но, чтобы поднялись люди, нужно было всё это подготовить и правильно осветить.

Именно эти протестные акции во Врадиевке Николаевской области и стали прологом будущего Майдана. После этого раздутого преступления, совершённого правоохранительными органами, были все шансы вывести людей на Майдан, так как раздутое СМИ происшествие во Врадиевке всколыхнуло всю Украину, причём не только Центральную и Западную часть, но и более «провластную» Юго-Восточную. В этих народных волнениях не было привязки конкретно к какой-то идеологии, лишь осуждение произвола властей и милиции. В это время намного легче было вывести народ на площади, но западные страны этим шансом не воспользовались. А знаете, почему? Янукович тогда вовсю готовил Украину к подписанию ассоциации с Евросоюзом. Постоянно шли переговоры с европейскими лидерами, планировалось проведение реформ, которых требовал Евросоюз. И тогда западные украинские «друзья» просто не дали денег на народные волнения. То есть, исходя из статьи, приведённой выше, американский след всё же имел место быть, но не на том уровне, какой был во время «революции кастрюлеголовых». Тогда ещё не было необходимости смены режима.

Но, когда осенью Янукович резко повернул национальный курс на 180 градусов и стал двигаться в направлении Таможенного союза, Запад мгновенно высосал из пальца проблему в масштабах страны, и украинская оппозиция вывела людей на Майдан.

Игорь Друзь

Известный в России и на Украине православный деятель, организатор Крестных ходов, ополченец и мой хороший друг Игорь Друзь повестку Майдана и его предпосылок знает практически досконально:

«Перед Майданом был ряд нападений на милиционеров, причём власти не наказали виновных, распаляя и у других преступников желание делать подобное. Особенно негативным в этом плане был инцидент с разгромом РОВД во Врадиевке. На самом деле Врадиевский бунт не стал причиной Майдана, но его важным стимулятором. Дело в том, что на таких вещах, как нападение на Врадиевский РОВД, деструктивные силы отрабатывали свои технологии. И отрабатывали технологии парализации органов власти. Когда за дикий беспредел, устроенный националистами, их не сажали в тюрьму, не наказывали никаким образом. Это самое страшное. По сути дела, подстрекатели мятежа пробовали власть на прочность. И находили, что она слаба, что она боится реагировать, что верхушка Украины боится нарушать так называемые права человека. И приходили к выводу, что она никчёмна и её уже можно свергать.

Действительно там было возмущение народа, действительно там были нехорошие действия со стороны милиции, которая устраивала беспредел, допускала противоправные действия.

Но эти противоправные шаги милиции “демократические” СМИ раздули до небес, подстрекая толпу совершать самосуд. И органы власти позволили толпе напасть на РОВД, разгромить его. За это никого не наказали. В Америке бывали такие же случаи. Как поступали американские власти в этих случаях? Они, во-первых, наказывали виновных полицейских, а во-вторых, наказывали тех, кто устроил им суд Линча. Доходило до того, что иногда толпу расстреливали из пулемётов. Привлекали подразделения национальной гвардии, и она расправлялась с вершителями самосуда. На Украине ничего этого не произошло. На Украине позволили разгромить несколько РОВД. Позволили устроить незаконное, несанкционированное шествие врадиевцев в Киев.

Более того, вот эту Врадиевскую “ходу” вёл гражданин США — некто Василий Любарец. Он вообще-то украинского происхождения, но переехал в Штаты, стал мормоном, принял гражданство, стал офицером ЦРУ, то есть полностью переметнулся на их сторону и даже перекодировался на духовном уровне. И такая примерно картина была везде — все протесты разжигали и вели американские и европейские кураторы».

* * *

Алексей Селиванов в интервью для книги также рассказал о роли и участии «Верного Казачества» в противодействии Майдану и государственному перевороту на Украине:

— Действия казаков и кадетов в период Майдана? Давайте начнём с предмайданного периода, с 2013 года.

— С каждым годом роста «Верное Казачество» всё активнее принимало участие в общественно-политической жизни Украины, всё громче слышался наш голос. Соответственно, с 2013 года, когда у нас уже были структуры по всей Украине, мы принимали участие в общественных мероприятиях. Связывали флаги Украины и России в честь Переяславской рады на площадях, давали пресс-конференции, разгоняли гей-парады. Раздавали георгиевские ленты, проводили памятные мероприятия. В этом участвовали активные казаки и кадеты, но по желанию, никого не заставляли, всё движение было добровольным. Большая часть наших соратников и кадетов приходили на эти мероприятия, читали наши статьи, поэтому у них была гражданская позиция. Мы отстаивали традиционную семью. Неоднократно разгоняли гей-парады, причём в правовом поле. Мы не устраивали избиений, просто блокировали их перемещения по городу, проводили пресс-конференции, где разъясняли опасность навязывания этого извращения, выступали по телевидению в ток-шоу. Максимально пытались донести до общества эту идею. Таким образом, вокруг нас сплачивались не только казаки и кадеты, но и другие сторонники, русская интеллигенция, православные верующие. Можно смеяться и игнорировать роль «Верного Казачества», но когда мы (и наши соратники из православных движений, тоже ушедшие в ополчение) были в Киеве, несмотря на усилия западных структур, все гей-парады в Киеве срывались. Зато теперь, когда в Киеве получили волю украинские наци — всё! Гомосексуалисты маршируют красочно и свободно. И никакие там «азовцы» и прочие, которые любят позировать с автоматами и унижать беззащитных людей, даже приблизиться к этим гей-парадам не смеют. Возникает риторический вопрос: кто на самом деле педераст, а кто защитник семьи и Родины?

— А в период Майдана?

— Сейчас некоторые люди, которые принимали участие в Майдане, например, Коцаба и Бильченко, они как бы раскаялись. Для нас, людей, которые жили в сознании исторической правды и распространяли эту правду, стало с самого начала понятно, во что выльется Майдан. И в 2004, и в 2013 было ясно: кто, зачем и на чьи деньги это делает, по заказу каких государств. И это мы доносили до окружающих людей, у нас был очень хороший сайт «Верного Казачества» (его даже несколько раз атаковали из Пентагона и из СБУ!) с хорошим администратором; мы писали там правду о происходящем. К сожалению, уже после победы Майдана, этот сайт врагам удалось заблокировать. Многие казаки работали в проектах уличного телевидения, это не всегда видно, так как мы берегли своих людей. Они снимали репортажи с Майдана, которые попадали в некоторые СМИ. Таким образом мы пытались донести правду. Я на своём уровне общался с представителями власти, говорил, что действуют они неправильно и к чему это приведёт. К сожалению, эти представители думали, что если они занимают более высокую должность в государственном аппарате, то больше понимают. На самом деле, как оказалось, больше понимали мы.

— На казачьих собраниях вы говорили, что начнётся гражданская война, помните?

— Мы видели, что Украина (территория Юго-Западной Руси) это такое место, где периодически происходит гражданская война, потому что страна находится на геополитическом разломе. За души людей, что живут в этом краю, постоянно идёт борьба. Для людей, знающих настоящую, а не искажённую историю, было понятно, к чему всё приведёт. Если развивать украинство, идею отдельности Украины от России, украинский национализм, то он так или иначе набросится на Россию, на русских людей, на своих же сограждан, которые не разделяют эту идею. И мы это понимали. Именно поэтому молодые казаки за несколько лет перед Майданом начали заниматься боевой тактической подготовкой на доступном им уровне.

Соответственно, мы думали, что будем делать во время войны, но поскольку ситуация немножко отличалась от того, что мы представляли, в Киеве ничего не получилось. Потому что власть Януковича никакой идеологии за собой не имела, добрым людям не было за кого вступаться (хотя попытки формирования таких структур были). Именно поэтому в Центральной Украине по большей части сопротивление не сложилось, хоть множество народа и тогда и сейчас является противниками Майдана. Но у простых людей нет идеи. А та масса людей, у которых эта идея была, находилась в Крыму и на Донбассе, поэтому активу «Верного Казачества» пришлось отступить туда.

Майдан

В 20-х числах ноября по всему Киеву расклеивали листовки с жирными надписями: «Все на Евромайдан!» И люди вышли. Сначала их было очень мало. Организаторы даже не могли удержать народ на площади в довольно холодные ноябрьские дни. Не готовы были жители Украины мёрзнуть на улице за какой-то абстрактный, туманный Евросоюз. Если бы не провокации с избиением студентов, внимание к протестам быстро бы угасло.

Чтобы организовать такое масштабное народное восстание, необходимо серьёзное финансовое сопровождение, и факт того, что Майдан был проплачен, подтверждает внезапное появление сцены с хорошей звуковой и световой аппаратурой, палатки с чаем и едой. Даже дрова для бочек, возле которых грелись митингующие, тоже стоят денег. И денег хватало на всё.

Я помню своих однокурсников, знакомых, которые ходили на Майдан, никто из них толком не мог объяснить свою мотивацию. Многих привлекала атмосфера праздника, которая искусственно создавалась по давно проверенной методике с использованием пяти каналов человеческого восприятия. Визуально людей привлекали яркие флаги, граффити, креативные плакаты и наряды протестующих. С первых дней начали выступать различные знаменитые музыкальные группы: «Океан Эльзы», «Ляпис Трубецкой», певица Руслана, прославившаяся своим концертом на фоне украинского флага без нижнего белья. Ритмичная музыка, ритмичные речёвки толпы — всё это сказывалось на аудиальных рецепторах и привлекало людей на Майдан. Знаменитые массовые прыжки (скачки) под лозунгом «кто не скачет — тот москаль» имели свой кинестетический эффект воздействия, таким образом люди обнимались и синхронно двигались, что способствовало ещё большему сплочению толпы.

Также организаторами был задействован густаторный канал восприятия, отвечающий за вкус, и олофакторный — за запах. На площади раздавали продукты питания — чай, мандарины, а запах жженых покрышек и костров — стал отличительным признаком майдановца.

Но на Майдан шли не только за ощущением праздника, основная цель протестующих — активная демонстрация недовольства властью. Только вот буквально до 2013 года мало кто задумывался о том, что он чем-то обделён. Уровень жизни, как показывает статистика, был нормальным и катастрофы, по крайней мере, как сейчас, тогда не было. Например, в 2013 году ВВП Украины на душу населения превышал $4000. А в 2016-м сократился почти вдвое — до $2186. Соответственно эквивалент средней зарплаты в 2013 году составлял $443, а нынешняя средняя зарплата не дотягивает и до $280.

В украинских СМИ задолго до переворота активно использовалась технология, которую зачинщики цветных революций придумали уже давно. Сначала подготавливается общественное сознание: внушается мысль о том, что страна в критическом экономическом положении, в правительстве одни дилетанты, самодуры и коррупционеры, которые только и думают о том, как бы обокрасть свой электорат. С экранов телевизоров, а в наше время уже больше из интернета, непрестанно внушают людям, что у них маленькие зарплаты, а в стране высокие цены, ужасная медицина и дырявые дороги. Одновременно с этим показывается красочная картинка из других, более развитых стран, где зарплаты выше, цены меньше, медицина бесплатная, люди приветливее, а солнце ярче. В обществе специально создаётся так называемый эффект депривации, когда представления о лучшей жизни не совпадают с реальностью. Поэтому люди, игнорируя все позитивные достижения существующего правительства, хотят смены режима и вступают в борьбу против «несправедливости» за своё мнимое благополучие.

Игорь Друзь о Майдане говорит так:

«В тот период наша группа, которая включала в себя известного бойца Ромашку — Сергея Журикова, активно тренировалась. Мы проходили определённую военную подготовку и общались со своими инструкторами. Ромашка и сам мог быть инструктором, он был серьёзнейшим бойцом, но считал нужным перенимать и другие навыки, так что тренировался вместе со всеми. Так вот инструкторы нам рассказывали в тот период интереснейшие вещи: что националисты вербуют себе помощников из среды зэков. По всей Украине в различных тюрьмах действуют вербовщики, предлагающие желающим заключённым вступать в военизированные отряды националистов, жить на казарменном положении, получать за это неплохую (по меркам Украины) зарплату. Речь шла о сумме в 5000 гривен.

Также у меня была информация о том, что для участия в Майдане привлечены “вышибалы” из различных киевских увеселительных заведений: ночных клубов, игорных заведений, покерных клубов. То есть, это была явная организация массовых беспорядков, которую курировали очень влиятельные и финансово состоятельные люди».

За все три с половиной месяца беснования жителей Украины, я около шести раз бывал на Площади Независимости. Ещё в конце ноября, когда на площади стояли не более полутора тысяч человек, «Верное Казачество» совместно с другими организациями за здоровую традиционную семью провели митинг. Его по сути можно считать первым Антимайданом. Мы вышли по привычке на Софийскую площадь против ценностей Европейского Союза, за которые ратовали протестующие, находившиеся ниже, у Монумента Независимости. Акция собрала более 200 человек и на несколько дней даже затмила повестку «евроинтеграторов». Но потом случилось «побиття онижедетей» на Майдане и СМИ вновь переключились на антиправительственные митинги.

Осенью и зимой 2013 г. «Верное Казачество» вело активную пропаганду вступления Украины в Таможенный союз. Наш атаман в одно время даже выпустил наклейки с двумя картинками. На одной два целующихся заднеприводных, а на другой многодетная полноценная семья. Соответственно под голубыми надпись — ЕС, а под семьёй — ТС. Причём эти наклейки из печати забирать он послал меня, и не куда-нибудь, а в Верховную Раду. Кто-то для него, видимо, там их сделал. А потом я с атаманом ходил и расклеивал их по вагонам метро.

Во время Майдана все пророссийские организации оказывали максимальную поддержку действующему президенту и правящей партии. Несмотря на то что народный гнев был по большей части оправдан, для стабильности в стране и недопущения кровопролития приходилось их тогда защищать всеми способами. В фильме «Статский советник» главный герой Эраст Фандорин хорошо по этому поводу высказался: «Всё-то у нас перепутано. Добро защищают мерзавцы, а злу служат мученики и герои…»

* * *

Впечатления от Майдана Игоря Друзя:

«Я вспоминаю первый день Майдана, который навсегда врезался в мою память. Мы с моим другом Дмитрием Жуковым пошли посмотреть на начавшуюся массовую манифестацию. Она не была ещё настолько массовой, но тысячи полторы людей там находилось. Мы посмотрели на это всё и увидели, что это ничто по сравнению с первым Майданом, прошедшим в 2004–2005 г. И мы успокоились. Но, когда мы уже уходили с Майдана, увидели странную сцену: где-то 50 милиционеров попытались разогнать это незаконное сборище, что было заведомо нелепой и даже сумасшедшей попыткой.

Потому что разогнать толпу в тысячи полторы людей силами всего 50 милиционеров, причём без соответствующей экипировки, без применения спецсредств — заведомо дурацкая затея. Толпа их прогнала с улюлюканьем. И тогда меня пронзила, как молния, мысль, что если этот алгоритм “недонасилия” со стороны власти будет применяться и дальше, то нам всем конец может наступить. Тогда я позвонил одному своему знакомому из числа помощников члена правительства Украины и сообщил ему об этом. Сказал, что это безумный алгоритм действий власти. Заявил, что надо либо не трогать эту толпу совсем, либо разогнать её быстро и жёстко. Всё-таки идея евроинтеграции слабая и за ней мало кто пойдёт, так что всё может и само сойти на нет. Но лучше разогнать её жёстким методом, и тогда мы достигнем хороших результатов, тем более что есть для этого все законные основания. Ведь толпа собралась незаконно, да ещё в центре столицы. Но вот таким образом “дёргать тигра за усы”, как говорят китайцы, а потом отступать — это преступная нелепость. То есть, ты вызываешь ярость у толпы, даёшь ей чувство победы и безнаказанности, и этим подстрекаешь на другие, ещё более противоправные шаги. Таким образом идёт раскачка государства.

И вот действительно оказалось, что это была своего рода репетиция “звiрячого побиття” (зверского избиения) так называемых “онижедетей”. Там тоже было “недонасилие”, тоже разогнали, но позволили снова этой толпе собраться. Хотя начали изначально хорошо и правильно. Просто после разгона протестующих стоило, конечно, серию арестов провести. Точно так, как это сделано было в период мятежа под названием “Украина без Кучмы”[18]

Тогда арестовали зачинщиков — всего несколько десятков людей (главных организаторов и активистов), и весь этот бунт сразу зачах полностью. Дали им, кстати, небольшие сроки — по два-три года, но этого оказалось достаточно для того, чтобы остальные струсили бунтовать дальше. Так же надо было поступить и на этот раз.

Конечно, такие вещи, как разгон, надо проводить чётко, выверенно и после этого, безусловно, должны быть штрафные санкции нарушителям закона, организовавшим эти массовые беспорядки.

К сожалению, ничего этого не было сделано, произошло то, что произошло. Мы видели весь этот Майдан. Я со своими соратниками постоянно проходил мимо Майдана, хотя обычно издали и слегка маскируясь, — многие бандеровцы нас знали и ненавидели, могли напасть толпой. Но мы хорошо видели, что площадь перенасыщена фашистами, боевиками. Видели и религиозный фактор Майдана, игравший очень большую роль. Каждый день у них начинался с молитвы, и по сцене, обнявшись, плясали раввины, униатские парохи, ксёндзы, раскольничьи попы. Они все соединились на почве этого политического проекта — свержения законной власти».

* * *

В разгар революции, кроме разведывательных действий внутри самого Майдана, мы с Алексеем Селивановым однажды провернули микродиверсию. Украинствующие повесили на шею памятника Ярославу Мудрому, который стоит на Золотых Воротах, европейский флаг. Атаман, проезжая, увидел это и позвонил мне. Он знал, какое у меня рвение и энтузиазм, особенно к срыву флагов. До этого я ему просто рассказывал, как, гуляя с другом на знаменитой киевской Петровке (рынок), сорвал флаг США, висевший на одном из контейнеров-магазинов местной барахолки. Тогда продавцы из этого контейнера неизвестно зачем вывешивали его на время торговли. Меня он крайне бесил. И я, зайдя с тыльной стороны рынка, перелез через забор с колючей проволокой и сорвал мозоливший глаз флаг Штатов. А друг записал мой перформанс на видео и выложил в интернет. После этого, я думаю, даже если бы захотел поехать когда-нибудь в Америку, меня бы не пустили[19].

Зная мою безбашенность, атаман позвонил мне и предложил повторить. Я через часик подъехал, оценил масштаб работы и полез на памятник. На улице уже темнело, но людей вокруг оказалось немало. Не знаю, были ли среди них «евроинтеграторы», но, когда я, натянув бандану на лицо, взобрался на Ярослава Мудрого и демонстративно срезал складным ножиком европейскую тряпочку, никто не рыпнулся меня останавливать. Атаман весь процесс зафиксировал на видео и даже тот момент, где я, спрыгнув с памятника, подхожу к нему и говорю: «Украина не колония ЕС»[20].

Но другие казаки и кадеты тоже не сидели сложа руки. Они всячески пытались противодействовать смуте. Так, теперь уже подхорунжий, Сергей вообще побывал в роли шпиона на Майдане. Об этом он рассказал в интервью для книги:

«Казаки не могли самоорганизоваться из-за недостаточного количества сил в Киеве, распылившихся по регионам. Бандеровцы уже брали власть в городе, особенно в центральных районах. Нам делать нечего. А я всё звонил атаману и спрашивал: “Что будем делать? Нельзя сидеть сложа руки!” И он, видимо, решил, чтобы я от него отцепился, послать меня на Майдан. Сказал: “Вотритесь в доверие, там есть казаки украинские, вы тоже казак, придумайте себе легенду и вступите в их ряды, ну, и узнайте там всё изнутри”.

А для чего всё это было нужно? Наверное, не нужно. Атаману было просто интересно.

Пошёл я туда к местным казакам, рассказал свою историю, что я тоже казак кубанский, хоть родился и в России, но кубанские казаки — это же переселенцы с Запорожья. Они все меня поддержали: “Да-да, Кубань — наша, украинская”. Этим, кстати, я и объяснил, почему на русском языке разговариваю, так как мне было тяжело говорить на украинском. Я бы “спалился”, если бы пытался говорить на украинском.

Так я втёрся в доверие. Меня там поселили, поставили на продовольственное обеспечение, выдали бейджик, и я имел возможность проходить во все занятые ими здания: в здание Киевской областной администрации, в здание Профсоюзов, кроме там какого-то одного этажа, в который нужен был отдельный пропуск.

Но самое интересное было, когда объявили, что готовится какой-то очередной штурм Майдана «Беркутом» со стороны Софийской площади, то есть они должны были спускаться по трём улицам, которые гили параллельно друг другу. И по слухам “Беркут” должен штурмовать Майдан. Нас, казаков, отправили на баррикады, которые охраняют Майдан именно с той стороны.

И вот я стою на баррикадах и думаю, что мне делать, если сейчас пойдёт штурм? Я же за “Беркут”, я же против всех этих “майдаунов”, но должен защищаться, потому что легенда у меня такая, и я стою и теряюсь, как мне быть? Слава Богу, штурма не произошло.

Конечно, на “Беркут” у меня зуб был ещё давно. В 2011 году в Крыму, в Феодосии, казаки собирались установить православный поклонный крест в память о погибших в Великой Отечественной войне воинах. А татары были против. И почему-то “Беркут” вступился за татар, окружил место установки креста. А когда мы попытались установить всё же крест, они нас окружили и начали избивать ногами и дубинками. Тогда много казаков пострадало. Вот за это, в принципе, можно было бы на Майдане с “Беркутом” помахаться. Но мы не злопамятные… Поэтому и защищали их на протяжении всего Майдана.

Был весёлый случай незадолго до революции на Украине. Я шёл пешком к метро “Красный Хутор”, смотрю: стоит палатка партии “Свобода” с флагом и бандеровец стоит — газетки раздаёт. Я решил подойти и поприкалываться над ним. Начал ему на чистом украинском задавать наводящие вопросы: “Какая программа партии? Что вы проповедуете?” Он начал мне отвечать. Потом я его спрашиваю: “А как вы относитесь к России?” Он подумал, что я такой же украинский националист и выдал фразу: “Была бы моя воля, я на территории Украины за каждое русское слово отрубал бы по одному пальцу”. Тут меня уже накрыло. Я начал хватать его газеты, выбрасывать их в мусорку, поливать кофе. Стол и палатку выбросил с обрыва, который был между метро и лесом. А потом начал его бить. И если бы кто-то не вызвал милицию, то бандеровец бы “згинув за вільну Україну”[21] прямо на месте, где проводил агитацию».

* * *

Итак, состоялся государственный переворот. Янукович вместе со своим окружением сбежали в Россию. Оппозиция полностью взяла управление страной в свои руки, а марионеточная Верховная Рада приняла все необходимые законы для перехода Украины на нацистские рельсы.

В это время в моём окружении среди казаков и просто пророссийских неравнодушных ребят, поняли, что своими силами бороться в Киеве с вооружёнными боевиками «Правого сектора» и других радикальных объединений уже не получится. Украину мы проиграли…

Но в то же время стали появляться первые признаки народного сопротивления в Крыму и Донбассе. Это был не проплаченный регионалами Антимайдан в Киеве, а действительно здоровые народные силы.

В зимние месяцы 2013/14 годов я часто встречался со своим атаманом Алексеем Селивановым и узнавал от него новости о происходящем на Украине. Для меня была важна его оценка событий, которые творились на Майдане, в правительстве, в Крыму. Иногда после занятий в кадетском классе, находившемся в районе Борщаговки, атаман подвозил меня на машине к Индустриальному мосту, от которого мне было проще добираться домой. Мы ехали и говорили об истории, политике, о том, что я никогда не смог бы услышать от своего привычного окружения.

И однажды при встрече он сказал: «Нужно уезжать в Россию». В этот день к атаману я приехал не один, а с Сергеем. После такого предложения Алексея мы с Серёжей замолчали на некоторое время. Для себя слова о том, что нужно уезжать в Россию я воспринял крайне серьёзно и стал думать, как я оставлю семью в Киеве? Ведь если я уеду, а они останутся, то я им не смогу помочь ничем, в случае войны в самом Киеве. А к этому сначала всё и шло. Потому что Майдан ещё пылал, административные здания не были покинуты боевиками, на блокпостах при въезде в Киев стояли вооружённые правосеки, и высказывались предположения, что в самом Киеве всё одной сменой власти не закончится.

Останавливало меня и то, что я учился в колледже. В таком случае мой отъезд в Россию ставил крест на дальнейшем образовании в Киеве. Предложение атамана было авантюрой. Ведь мне исполнилось всего 16 лет, а в России у меня не было ни одного родственника или даже знакомого. Тогда я его спросил: «Это окончательное решение? Если мы уедем в Россию, то больше не вернёмся в Киев? Так как в случае отъезда я жертвую всем: учёбой, прежней жизнью, всеми перспективами». Атаман сказал, что если уезжаем, то уже окончательно и бесповоротно. Но после этого разговора мы ещё несколько недель пробыли на Украине.

Воспоминание Алексея Селиванова о том разговоре:

«Тогда стало понятно, что никакого порядка на Украине не будет и грядёт переворот, и мы думали о том, как действовать в этих условиях. В мирное время “Верное Казачество” было организацией, состоявшей из обычных семейных людей, которые ходили на работу, учёбу, жили в основном в Центральной Украине, а не на Донбассе или в Крыму. Но большинство из них были идейными и мириться с этой русофобской политикой не соглашались. Поэтому с теми, кто смог переступить комфорт и всю устоявшуюся жизнь, мы собрались и решали что делать. У нас был перед глазами пример Белой армии, когда люди после переворота в столицах бросили быт, семьи, дома и пошли на Дон для того, чтобы зажечь там светоч борьбы за единую и неделимую Россию. И мы поступили точно так же. Те, кто хотел, выдвинулись туда, где ещё было сопротивление — в Крым и на Донбасс.

Мы думали, как бороться? Киев — русская земля, Юго-Западная Русь, и отдавать её без боя мы не согласны. Но в Киеве любое сопротивление было бы неэффективным и быстро бы закончилось. Те люди, которых мы воспитали и организовали в “Верном Казачестве”, стоят большего, чем чтобы их арестовали в первый же день и бросили в застенки. Поэтому мы связывались с единомышленниками: звонили в Крым, выезжали в Днепропетровск. Сидеть под хунтой — это угнетает русского человека. Именно поэтому среди тех, кто не уехал, тоже нашлись неравнодушные люди, которые боролись. К сожалению, они впоследствии были схвачены и попали в застенки СБУ.

Мы тогда встретились, посовещались и решили проехаться по нашим подразделениям, посмотреть, где есть возможность сопротивления. Большинство наших соратников всё же люди, которые жили мирной жизнью, они не были готовы к войне. Мы проехались по ряду областей Юго-Восточной Украины для того, чтобы оценить потенциал сопротивления. А когда стало понятно, что в Крыму уже идёт работа и всё нормально, мы рассчитывали сделать ставку на Юго-Восток».

Первый раз атаман на своей машине повез меня и Сергея в Днепропетровск. Нужно было помочь местным казакам в охране памятника Ленину. Несмотря на отношение казаков, да и всех нормальных людей к «вождю мирового пролетариата», главная цель которого заключалась в уничтожении России, русского народа и Православия, в 2014 г. нам приходилось его памятники защищать как символ ещё не «смайданившейся» части Украины. Ведь декоммунизация на Украине представляла собой одну из разновидностей русофобии. С собой взяли георгиевские ленточки и казачьи флаги, а так как на выезде из Киева мы проезжали блокпосты «Правого сектора», то переживали, что если начнут устраивать «шмон» — всплывёт наша символика. Но дальновидный Алексей взял с собой ещё и украинский флаг, которым накрыл все рюкзаки в багажнике, чтобы при обыске «бравыми патриотами» не полезли дальше копаться и в знак солидарности со «своими» — отпустили.

Так и случилось. На одном из блокпостов противника нашу машину остановили на досмотр, но быстро отпустили, увидев украинский флаг и услышав, как мы между собой специально разговаривали на «мове».

Мы понимали, что вряд ли бы нас стали обыскивать, но на этот случай у нас тоже был план. Его озвучил Сергей, когда мы только садились в машину. Он объяснил, что если нас «спалят», то нужно не медля, одновременно всем нападать на боевиков и забирать оружие. Тем более что часто на блокпостах стояли всякие ущербные элементы из окрестных сёл и весей, которые держали в руках оружие только для виду, а сами из него даже застрелиться не смогли бы. Добиться успеха в стычке с этими рагулями, по словам Серёжи, мы могли, только если бы напали в один момент. Поодиночке нас быстро бы «обнулили».

Воспоминания Алексея:

«Мы пробирались для того, чтобы сделать эту инспекционную поездку и посмотреть готовность сопротивления по областям. И делали это очень грамотно. Во всех революциях со дна поднимается всякая мразь — люди, которые ненавидят всех окружающих за то, что они лучше, образованнее, красивее, интереснее живут. Эта вся, непонятно где прятавшаяся маргинальная публика вылезла с огромной наглостью и апломбом.

То есть, машину досматривали не представители власти, а вот эти совершено случайные люди. Это противно, от этого трясло. Почему я должен им подчиняться? Но, чтобы наша экспедиция достигла своего места назначения, пришлось мимикрировать, вывесить украинский флаг».

* * *

Казаки нашего регионального отделения охраняли в городе памятник Ленину и, видимо, попросили приехать главного атамана Алексея Селиванова. В те первые дни после установления нового правительства украинские националистические силы ещё были не так сплочены, и памятник Ленину в Днепропетровске остался нетронутым, благодаря нашему отпору.

Мы вернулись обратно в Киев. Разговор о том, что нужно покинуть беснующийся город, немного поутих, и я продолжил учиться в колледже и жить обычной жизнью. Но то, что мне придётся уехать, я чувствовал всем нутром. Мне хорошо запомнилось моё поведение перед отъездом. Где-то за месяц до того, как я уехал из Киева, в феврале, я перестал спать на подушке и стелил на полу в кухне. Не знаю, с чем это было связанно, но я стал ложиться не на подушку, а просто на простыню. Мне почему-то перестало быть удобно лежать головой на возвышенности. В Киеве для этого особых причин не было, но когда я оказался на войне, моя привычка спать без чего-либо мягкого под головой очень даже пригодилась.

В феврале как раз зашевелился Крым. Тогда я ночами на кухне смотрел видеоролики на YouTube, где на центральной площади мужчин учили разбирать и собирать автомат Калашникова, записывали в добровольцы и поднимали над зданиями российские флаги[22].

Моё сердце чувствовало и подсказывало — надо уехать. Я знал, что не смогу спокойно жить в окружении, где нет моих единомышленников. Только умом мне это было сложно понять. То есть, я не мог вообразить, что возьму вот так и уеду. Но я упорно к этому шёл и всё больше убеждался в своём намерении. А по ночам всё продолжал смотреть видео о событиях в Крыму и слушать уже тогда актуальную песню группы «Любэ» — «Русские рубят русских».

Запорожье — русский город

В конце февраля атаман уехал в Москву, на время прекратив координировать меня и Серёжу. Но в марте он позвонил и попросил меня и подхорунжего Сергея поехать в Запорожье на «Русский марш», который планировался 8 марта. В этот день должен был пройти митинг сторонников России, организованный известным пророссийским запорожцем Владимиром Роговым.

7 марта вечером мы сели в поезд «Киев — Запорожье» и утром 8-го уже были там. На Фестивальной площади в центре города собрались сторонники российского вектора. Они стояли разобщённо, небольшими группками с георгиевскими и российскими флагами. Когда мы подходили к некоторым из активистов, на вопрос, почему они не объединятся с другими, они отвечали, что боятся провокации. Они почему-то думали, что повсюду стоят провокаторы с российскими флагами.

Через дорогу, у здания облгорадминистрации стояла кучка бандеровцев с битами и резиновыми дубинками. Пока пророссийский митинг никак не мог начаться, я решил подойти к нацикам, чтобы узнать точно, чем они вооружены и сколько их.

Когда я подошёл, то увидел, что у них подготовлены коктейли Молотова. На чистом украинском с ними говорить было бессмысленно, так как они сами изъяснялись на русском. Поэтому я к ним просто подошёл и сказал, что хочу вступить в ряды «самообороны Запорожья». Пока ничего не подозревающий майдановец объяснял мне процедуру вступления, я беглым взглядом посчитал количество боевиков на улице и оценил их силовые возможности. Но пообщавшись с ними, я понял, что у них не очень воинственные настроения, так как большинство из них приезжие. Они даже не знали количество пророссийских запорожцев и их силу.

Я общался с ними свободно и ни о чём не переживал, так как они меня никак бы не раскусили. У них даже мысли не могло бы такой появиться. Но в один момент я чуть не «спалился», когда мне позвонил нетерпеливый Серёжа, а у меня на рингтоне заиграла «Вставай страна огромная». Благо, что я буквально в первую секунду звонка успел сбросить вызов, а то непросто было бы мне объяснять, что значит такая мелодия у новоиспечённого самообороновца.

После разведки я вернулся к Серёже, и мы решили, что нужно собирать народ в одну колонну. Потом появились другие организаторы, и мы вместе с ними возглавили колонну и пошли в направлении памятника Ленину, к ДнепроГЭСу. От Фестивальной площади к памятнику — около четырёх с половиной километров.

Во время «Марша вежливых запорожцев» (именно так называлась акция), к нам постоянно присоединялись неравнодушные люди, другие проезжали и сигналили в поддержку. Мы шли во главе колонны, а люди кричали: «Запорожье — русский город», «Фашизм не пройдёт», «Россия с нами», «Милиция с народом».

Под конец шествия собралось несколько тысяч человек. Все они хотели в Россию. Но им, к сожалению, было не суждено разделить участь крымчан…

Так мы непосредственно поучаствовали в организации самого масштабного пророссийского митинга в Запорожье, который прошёл мирно. Украинские боевики его, кстати, не тронули — испугались. Нациков тогда было всего 30 с чем-то человек, и они ничего не могли сделать[23].

«Марш вежливых запорожцев»

Алексей Селиванов так вспоминал это событие:

— С какой целью Вы нас с Сергеем направили в Запорожье на митинг восьмого марта?

— Мы направляли ряд наших людей из «ВК» в разные регионы. А именно: Харьков, Днепропетровск, Одессу и Запорожье. Так получилось, что из всех пророссийских организаций, идеология «Верного Казачества» наиболее соответствовала объективной истории и русскому духу. Зачастую люди, которые жили в регионах, этой идеи не имели. Они понимали, что да, Россия — это хорошо, но не знали, куда двигаться. Это отчётливо видно на митингах. Я был в Одессе на Куликовом поле достаточное количество дней, наши люди находились в Харькове, вы — в Запорожье. И вам пришлось прямо на месте всё координировать по телефону. Вам нужно было организовывать людей. В Одессе мы столкнулись с тем, что там оказалось много тех, кто хотел рулить, да ещё специфический одесский менталитет, когда люди действительно думали, что они договорятся с Майданом. И думали так до тех пор, пока их жечь не начали. Мы поняли, что там сопротивление ничем не закончится. В Харьков выезжали люди, в Донецк, и я лично тоже. В Луганск поехали наши соратники из Запорожья. Перед штурмом Донецкой администрации 6 апреля 2014 года мнения участников Русской весны разошлись. На митинге, где были и представители «ВК», кто-то хотел штурмовать администрацию, а часть людей, которые потом даже вошли во власть Донецкой Народной Республики, боялись. Говорили, что это провокация, мол, администрацию уже брали и ничем это не закончилось. И тогда представитель «ВК», не будем называть его имени, смог направить людей, которые пошли на штурм администрации. Может быть, некоторые, ставшие затем очень известными деятелями ДНР, вспомнят наш разговор на площади, когда мы убедили их идти в здание захваченной администрации и создавать новую власть Донецкой Народной Республики…

Повторение «Русского Исхода»

По возвращении из Запорожья Серёже пришла повестка в военкомат, так как он проходил срочную службу в 95-й аэромобильной бригаде. В бумажке было написано: «Явиться в течение 14 часов на призывной пункт с набором вещей и продуктов на трое суток».

Очевидно, что новые нелегитимные власти проводят мобилизацию для усмирения потихоньку восстающего Крыма и Юго-Востока Украины. Естественно, Сергей понимал, что ни под каким предлогом туда не пойдёт. Но если он останется в Киеве, то рано или поздно за ним придут и мобилизуют силком. Тогда он решился бросить всё и уехать с Украины.

Своё отношение к украинской армии у него появилось ещё, когда он в ней служил:

«Проходил я службу с 2006 по 2007 год в городе Житомире в 95-й отдельной бригаде ВДВ. На момент, когда меня призвали, я уже два года находился в казачестве.

После месяца КМБ[24] была присяга. И когда я прочитал текст присяги, выяснил интересную деталь. Раньше присяга звучала так: “Присягаю народу Украины! Быть ему верным и преданным…” (только на украинском языке). А в последнее время присягу изменили. Поменяли буквально два слова местами. Теперь солдаты присягают не народу Украины, а украинскому народу (!). От этого менялся в корне смысл присяги. То есть, получается, я присягаю не всем людям, населяющим территорию Украины, а только украинцам.

Когда была моя очередь говорить присягу, я вышел на плац и прочитал именно по-старому, как раньше. То есть, присягнул именно народу, а не каким-то выдуманным украинцам. Ну, хорошо, что никто не заметил.

Именно поэтому я защищал на Донбассе народ Украины от части украинского народа. Забавно получается…

А второй интересный случай произошёл на плацу.

В отсутствие главного сержанта роту ведёт по уставу передний правофланговый, коим я и являлся. Веду я роту и вижу — впереди идёт старший офицер. Нужно было ему отдать честь всей ротой, то есть прокричать приветствие па украинском языке, которое звучало так: “Струпко! Рiвняння праворуч! (или лiворуч)” и пройти строевым шагом. Я всегда при таких случаях говорил по-русски: “Смирно! Равнение направо!’’ Ну и всегда это прокатывало, а тут оказался какой-то офицер с бандеровскими наклонностями. Он, ни слова не говоря, развернул роту, заставил несколько сот метров бежать всех бегом обратно. Ну и дал мне команду ещё раз провести роту мимо него с приветствием. Я тогда понял в чём дело — ему не понравился русский язык, ну и провёл второй раз роту, уже прокричав на украинском. А пацаны из строя ничего не поняли и потом меня спрашивали: “А что случилось? Почему мы бежали ещё раз?”»

Собравшись покинуть Киев, Серёжа всё же не до конца понимал, куда конкретно ему стоит поехать. Он позвонил атаману, который выехал на время из города, и посоветовался. Алексей ему порекомендовал ехать в Крым, где на тот момент уже служил в рядах самообороны православный соратник «Верного Казачества» Дмитрий Жуков.

Когда я об этом узнал, то немедленно изъявил желание ехать с ним. За семью я уже не так переживал, потому что было ясно — Киев сдан без боя. Власть сменилась, а сил, которые могли выступить против, не было. Обострение, по всей видимости, тогда намечалось на полуострове, поэтому на следующий день после разговора, 10 марта, мы купили билеты на поезд в Крым.

Накануне перед таким решительным шагом я подошёл вечером к маме и сказал, что уже взял с Серёжей билеты на поезд. Объяснил, что не могу мириться с обстановкой в стране и уезжаю в Крым к моим друзьям казакам.

Я заметил её встревоженность, но она меня выслушала и, так как думала, что я еду в похожую поездку, как в Днепропетровск и Запорожье, из которых я буквально сразу вернулся, отпустила меня.

Уже после войны в Славянске, когда я впервые увиделся с ней после нашей долгой разлуки, нашёл время поговорить по душам, я понял, насколько для неё было тяжело отпустить родного сына в такой момент одного в неизвестность — туда, где нет ни одного близкого родственника или хорошего друга. Я представил, что она чувствовала в этот момент, как сильно билось её материнское любящее сердце. Уверен, её женская интуиция не обманывала, и она понимала, что я уезжаю навсегда. Она только не знала, что мне придётся воевать, тогда этого я тоже не понимал и даже не мог представить. Но она дала мне уйти, несмотря на свою боль, жалость и страдание.

Наш крайний перед отъездом разговор мама вспоминала так:

«Во время Майдана ты мне говорил: “Мама, мы с атаманом поедем в Днепропетровск. Там будет акция против Майдана”.

Я не могла тебе этого запретить. Ты же боролся против Майдана, а мы его все ненавидели.

— Хорошо, конечно, езжай. Ты не много учёбы пропустишь?

— Два дня пропущу, — говорил ты.

Потом ты в Запорожье ехал, и я тебя так же отпускала.

Ты всегда после учёбы уходил на казачьи собрания. А один раз ты вернулся, лёг на диван и, уставившись на потолок, думал что-то. А я вижу, что-то нехорошо. У меня появилась тревога. Я говорю:

— Сыночек, что случилось?

— Я уезжаю.

У меня всё оборвалось внутри.

— Мы с Серёжей уезжаем в Крым. Может, я скоро приеду, — говоришь ты, боясь, видимо, мне окончательное решение говорить.

— Сыночек, у тебя учёба, куда ты поедешь? Тебе же нельзя пропускать, — говорила я.

— Я, может, ещё приеду. Ты просто говори пока в колледже, что я болею.

Потом, когда ты уехал, у меня всё равно была ниточка. Я надеялась на твоё возвращение и говорила в колледже, что ты болеешь. Надеялась, а вдруг там что-то не срастётся и ты приедешь обратно. Когда я тебя отпускала, то даже в мыслях не могла подумать, что ты останешься там навсегда.

А через пару недель мне позвонили из колледжа и сказали: “Или давайте своего мальчика, или мы его будем отчислять”. Они знали твои взгляды и подозревали, что ты уехал в Россию. После этого звонка я с тобой связалась, и ты сказал, что не вернёшься.

Тогда я пережила чувство, как будто после твоих слов: “я уезжаю” в моём сердце каким-то сильным ветром открылась форточка или дверь, и туда повеяло таким тревожным холодным ветром, что меня стало подкашивать. Я с трудом взяла себя в руки. Была такая тревога и какой-то неиспытанный страх. А уже потом, когда я узнала, что ты воюешь, страх перемешался с болью, которая не проходила никогда. Но её на Себя уже взял Бог. Я это чувствовала так сильно и так явно, что не могу передать!

Если бы не Бог и не Церковь, то я не знаю, как бы перенесла это испытание?! Мне бы хотелось сказать всем людям, которые испытывают трудности или горе: “Прибегайте к Богу, бегите в храм православный! Это первое, чего ждёт от нас Бог! Там только решение всех проблем, и оттуда только может прийти облегчение и спасение! Как мне помог Бог, Божья Матерь и святые!”»

Часть 2 Крым

«Вербовка»

10 марта утром мы с Сергеем сели в поезд и помчались в Крым. В кошельке у меня было 2000 гривен, которые я копил себе на смартфон, на них я и планировал как-то жить первое время.

Сергей меня спросил:

— Как думаешь, в Крыму ведь сейчас уже патрулирует пророссийская самооборона и даже «вежливые»?

Нам казалось, что мы приедем и нас будут проверять и «шмонать» так же, как проводят досмотр правосеки на блокпостах. Но мы сошли с поезда «Киев — Симферополь» на Симферопольском вокзале и нас никто не проверял.

Атаман дал Сергею номер Димы Жукова, которому мы позвонили, как только оказались на вокзале.

Он сказал, что отправит за нами машину и нас довезут куда следует. Никаких подробностей и вообще никакой информации он по телефону не озвучил.

Мы дождались транспорта и поехали. Местом, куда нас привезли, оказался городской военкомат. Самое интересное, что данный военкомат находился в Симферополе на улице Киевская, а у Серёжи в повестке указано было явиться на призывной пункт в Киеве, который базировался временно в школе на улице Симферопольская. Удивительное совпадение, от которого веяло каким-то символизмом и промыслом Божьим. Серёжа шутил, что даст ответ в Киев, что прибыл почти в то место, куда сказали: в Симферопольский военкомат на улице Киевской.

Там нас встретили двое военных, один из них был комендантом. Мы с Серёжей сели на подоконнике, и тот, который комендант, начал нас допрашивать с пристрастием:

— К кому прибыли?

— К Дмитрию Жукову, позывной Кедр[25], — ответил ему Сергей.

— Сами откуда?

— Из Киева.

— А почему сюда к Александру приехали? — попытался нас запутать крымский особист.

— Нет, мы приехали к Дмитрию, — отвечали мы.

Потом он ещё задал нам несколько вопросов, пока окончательно не убедился в том, что мы не какие-нибудь шпионы Майдана.

После проверки к нам наконец вышел Кедр и мы обнялись.

Дмитрий Жуков (Кедр)

Далее нам предстоял следующий этап «вербовки». Кедр рассказал, что он уже состоит в симферопольском ополчении и предложил вступить и нам. А когда услышал положительный ответ, отвёл нас на беседу к своему командиру. Им оказался Сергей Журиков, который пару раз водил нас ещё в Киеве во время Майдана на стрельбы в тир. Он оказался профессиональным военным, с опытом боевых действий в Чечне. В своё время он служил в украинском спецподразделении «Альфа». И выглядел он как настоящий спецназовец: подтянутый, стройный, мускулистый и с уставшим лицом. Но позывной у него был не такой грозный, как он: не какой-нибудь Волк, Зверь или Мачете, а просто — Ромашка.

Разговор Ромашка построил с нами по принципу: лучше перебдеть, чем недобдеть. Не знаю, всем ли он так проводил проверку, но мне и Серёже Ромашка сказал следующее:

— Мы вооружённое ополчение Крыма. Будем бороться с врагом до конца. Скорее всего, нас убьют или арестуют, но, возможно, мы победим.

В помещении, где нас «вербовали» было прохладно, и после таких слов меня немного начало потрясывать, Сергея, мне кажется, тоже. Но мы не подали виду, а, посовещавшись между собой минут пять, согласились.

Прошу читателей простить меня, если не хватает в повествовании описаний природы, портретов героев и эмоциональных душевных переживаний, которые могли быть у меня или моих друзей в такие моменты, как при принятии решения вступить в вооружённый отряд добровольцами. Дело в том, что мы действительно понимали, зачем приехали в Крым, и ни капли не сомневались, что будем любыми способами бороться против бандеровских боевиков, пришедших к власти. Поэтому я, буквально неделю назад сидевший за студенческой партой, без серьёзных раздумий согласился сменить своё положение законопослушного гражданина на участь вооружённого диссидента. Для меня Украина как суверенное легитимное государство умерла 22 февраля 2014 года.

Командир же не сразу одобрил наше рвение, а посоветовал ещё подумать, пока он утвердит наши кандидатуры с начальством.

Из воспоминаний Сергея:

«После разговора с Ромашкой и нашего согласия он отвёл нас на собеседование к Игорю Ивановичу Стрелкову. Там сидели ещё Прапор, Док и другие участники группы. Когда они увидели тебя, то засмеялись и сказали: “Теперь нас ещё и обвинят в том, что мы детей заставляем воевать”».

Сначала Игорь Иванович отказался меня брать в ополчение из-за возраста. Но тогда вмешался Сергей и рассказал историю про спасение российского флага в Киеве и часы от Путина. Перепроверив информацию, Стрелков, видимо, учёл моё радение к военному делу, прежние заслуги перед Россией, красочно поведанные Сергеем, и согласился оставить меня в своём подразделении.

Обеспечение безопасности референдума

Группа «Крым» под командованием Игоря Стрелкова и Сергея Журикова обеспечивала безопасность Симферополя и его окрестностей ещё с февраля месяца. А мы с Серёжей появились в Крыму в начале марта. Но как раз на этот период пришлись самые сложные боевые задачи, которые решало ополчение.

Через несколько дней после того как мы влились в группу, каждому из нас купили простой телефон-кирпич и безымянную симку. Из соображений конспирации номера членов группы были записаны в телефоне под цифрами от одного до десяти, и знали их только сами бойцы.

Также бойцам предоставили возможность выбрать себе позывные, а если фантазии не хватало, то придумывали позывные Прапор, Стрелков и Ромашка. Все позывные нашей крымской группы я называть не стану, так как будет очень легко СБУ догадаться о её составе.

Но расскажу, как позывной выбирал Сергей:

«Срочку служил я в инженерно-сапёрной роте, и мы постоянно на тренировках копались в земле. А ребята из других рот называли нас в шутку кротами. И будучи уже в крымском ополчении Ромашка сказал придумать себе позывные с условием, что позывной должен быть коротким, лаконичным.

Мне и вспомнилось то прозвище, которым нас называли в армии».

Мне и Кроту выдали автоматы, кое-какую экипировку и включили в одну из нескольких боевых групп подразделения. Практически каждый день подразделение выезжало на боевые задачи: в основном разоружало украинские военные части.

Я поначалу почти не задействовался в таких боевых операциях, так как из командиров никто не хотел «брать грех на душу», если меня где-то убьют. Я же перед каждым выездом упрашивал Ромашку взять меня с ними. Иногда он всё-таки говорил: «Хрен с тобой, бери автомат — поехали!» Но когда до Стрелкова доходило, что на опасное задание берут шестнадцатилетнего парня, он сразу категорически запрещал.

Когда группа выезжала на захват части, я часто оставался в штабе на дежурстве и охранял расположение с автоматом. У меня была рация и внутренняя телефонная связь, которая раньше принадлежала военкомату. Моя задача состояла в том, чтобы пускать или не пускать людей внутрь крыла здания, в котором мы находились.

Однажды, когда группа Ромашки выехала на очередное задание, в двери кто-то постучался. На мой вопрос:

— Кто там?

Последовал ответ:

— Стрелок.

А тогда я ещё не выучил позывные всех ребят и не знал даже позывного нашего командира:

— Не знаю я никакого Стрелка! Связывайтесь с командованием, пусть они мне скажут — пускать вас или нет, — ответил я Стрелкову.

Тогда Игорь Иванович немножко постоял, наверное, опешив, подумал и спросил, есть ли кто в здании из старших. Я говорю:

— Это наше дело. И разглашать такую информацию я не намерен.

Он попытался объяснить, что Стрелок — это позывной командира всего подразделения и что я нахожусь также у него в подчинении. Получается, что я вынужден буду не пустить своего командира. Я, конечно, немного засомневался в правильности своих действий, но всё-таки дверь не открыл. Тогда непосредственным моим командиром являлся Ромашка, и я мог послушать только его. Игорь Стрелков после нескольких минут споров со мной понял, что меня не переубедить. Тогда он просто позвонил Ромашке, который через секунду вызвал меня по рации и приказал открыть дверь. Поворачивая ключ в замке, мысль у меня была только одна: что со мной за это будет. Единственное, чего я боялся — это что меня выгонят из группы. Но Стрелков спокойно прошёл мимо к себе в кабинет, не сделав мне даже никакого замечания, как будто ничего не произошло. А уже вечером он подозвал к себе и похвалил за беспрекословное выполнение приказа в военное время.

Мои нудные дежурства продолжались несколько дней. Но уже за неделю до референдума группа стала выезжать чаще, и мне не так сложно было напрашиваться с ребятами на задания.

Сейчас мне кажется, сложно представить, как я буквально за неделю сменил ручку с линейкой в колледже на автомат Калашникова в бывшем украинском военкомате. Но тогда я не сильно об этом задумывался. Зато я полностью отдавал себе отчёт в принятых решениях и действиях. Я был и остаюсь глубоко уверен в своей правоте и благодарю Бога, что жизнь моя сложилась именно так, а не иначе. Когда я так резко сменил обстановку, мне не то чтобы было страшно или тревожно, в тот момент я чувствовал себя полностью в комфортной, своей среде.

В Симферополе и по всему Крыму постоянно проходили народные митинги за воссоединение с Россией. На них я видел радостных людей, многие из которых ходили, держа в руках русские флаги, привязывали их на сумки, машины, вывешивали на балконах. Триколор пестрил повсюду. И поэтому тем, кто видел воочию национальный подъём русского Крыма, смешно и неинтересно спорить с некоторыми «неадекватами», которые заявляют, что Крым и Севастополь голосовали под дулами российских автоматов, дрожа от страха.

Но пока крымчане готовились к голосованию, собирались на мирных митингах, полуостров кишел майдановскими диверсантами и шпионами. И как раз поэтому нашей задачей вместе с «вежливыми людьми» было вычислять этих «українських шпигуні» (украинских шпионов).

В этой главе я не смогу подробно описать все те военные операции, в которых участвовала наша группа. Ещё не пришло, наверное, время, чтобы рассекретить все подробности почти бескровной войны в Крыму. А может, и никогда не придёт. Это будет зависеть от самих свидетелей событий… Но скажу, что только в одном Симферополе поймали не один десяток людей, принадлежащих к организации «Автомайдан», «Правый сектор», ВО «Свобода» и др.

Вместе с нашей группой в военкомате находилось подразделение терских казаков под командованием Вадима с позывным Терец и группа бывшего военного Игоря Безлера.

Слева Артём Разуваев (Фриц), справа Вадим Иловченко (Терец)

Для полноты картины происходившего в Крыму я взял интервью у коренного жителя полуострова и активного участника «Крымской весны» Вадима Терца:

— Какая была численность твоих бойцов в Крыму?

— В Симферополе была создана структура, которая называлась Совет атаманов Крыма. В неё входило в разное время от девятнадцати до двадцати двух казачьих общин. Для того чтобы туда войти, нужно было показать документы регистрации своей организации и заявить о каком-то количестве казаков, которые входят в состав этой структуры. Там была своя администрация, в ней существовала некая очерёдность. Каждый атаман из этого списка один раз в полгода, когда подошла его очередь, мог быть руководителем этой большой структуры.

На момент событий 2014 года Совет атаманов Крыма существовал более пяти лет и атаманы-общественники, побывавшие уже не раз в роли руководителя, реально знали и понимали, чего стоит каждая община.

Где есть община — мыльный пузырь, в которой кроме атамана и двух-трёх человек никого нет, а где есть община, в которой за атаманом стояло от 20 до 50 человек. То есть реальная казачья боевая структура. Некоторые из них имели на руках даже охотничье оружие. Поэтому когда ситуация в 2014 году начала подходить к своему созреванию — имеется в виду лето-осень 2013 — в Совете атаманов Крыма возник вопрос: «Что мы делаем дальше?»

Хоть на тот момент была не моя очередь руководить полгода Советом, но сыграло наше географическое расположение. Мы находились в центре Симферополя практически на автовокзале, где есть своя база — территория, где можно машину поставить, переночевать.

Когда стали жечь «Беркутов» на Майдане, ко мне начали приезжать те атаманы, которые реально обладали каким-то зарядом. Они могли не просто болтать, а взять вместе со мной плакаты, микрофоны и выйти на площадь с требованиями. И вот когда пришёл один, второй, третий, я назначил общее время. И нас человек восемь собралось.

— Сколько у тебя есть людей? — спрашивал я.

— 10.

— А у тебя?

— 15, — отвечал второй.

— A y тебя?

— Где-то 20.

А за мной было человек 40.

— А давайте митинг сделаем, — предложил я.

— Давайте! — согласились атаманы.

Созвонились, собрали людей и через полчаса были уже на площади. Потом к нам Севастополь подтянулся. Они тоже захотели в митингах поучаствовать. В итоге мы уже не сто, а 150 человек собираем.

— Какой город стал центром сопротивления в Крыму?

— Начинали мы в Симферополе. Потом, когда стал вопрос, что завтра мы возьмём под контроль областной военкомат и станем там в казарменное положение с оружием, Севастополь от нас откололся и уехал к себе. Потому что на тот момент у них начало функционировать своё народное ополчение. Никто же не знал, что будет дальше, и никто не хотел ввязываться в драку на чужой территории. Но с нами была Алушта, Ялта, Бахчисарай.

Когда наступила фаза активных действий, ко мне подошёл один гражданин и говорит:

— Есть поручение для казаков сделать некое действо.

— Вопросов нет, мы это можем сделать, только нам нужно обеспечение. А именно — какая-то единая форма для всех, продукты питания. Тогда мы в принципе готовы выступить и довольно большим количеством.

Я собрал всех атаманов, чтобы посчитать людей, потом вместе с ними прикинули, сколько необходимо финансов, чтобы элементарно хотя бы купить маски, перчатки. На всё это человек дал мне необходимую сумму.

— Кто был этим человеком?

— Это мой одноклассник. Мы учились в одной школе, только он был на год старше. На момент нашей встречи он работал журналистом на канале «Россия-1».

Наверняка, когда заходит структура подобного плана (имеются в виду спецслужбы РФ), они обращаются к тем, кого им порекомендуют. И порекомендовали этого журналиста, который был не просто пророссийский, а известный тем, что попадал в неприятности на территории Украины из-за съёмки репортажей в острой форме относительно избиения татарами русских школьников, изнасилования русской девочки.

— А такое было?

— И неоднократно. Был случай, когда татарин в Джанкойском районе в каком-то селе с криками «Аллаху акбар!» среди бела дня отрезал голову пятилетнему русскому мальчику, который игрался в песочнице. Задрал кверху голову, сказал: «Вон птица сидит». Ребёнок поднял голову и всё… Уже потом этого татарина признали невменяемым[26].

Этот журналист не боялся делать о таком репортажи, поэтому со стороны местной прокуратуры и татар на него оказывалось давление.

Вот он мне и сказал, что определённые люди обратились за помощью. Ну мы-то понимали, что это за люди. Мы ждали этого обращения. Вольно и невольно мы ждали, что нечто подобное должно случиться.

После того как нам дали денег, мы съездили в Севастополь, обратились к прапорщику украинской армии, который привёз нас на территорию каких-то гаражей, где прятал награбленное снаряжение: что-то из российской армии, что-то из украинской. Подпольный бизнес его держался на воровстве. А я приехал как большой корпоративный клиент. Закупили мы там 50 комплектов формы, столько же пар берцев, 100 пар перчаток тактических, палатку, буржуйку и остального по мелочи. Закупились на приличную сумму, измеряющуюся на две или четыре тысячи долларов.

На следующий день я построил людей в новом обмундировании, их сфотографировали, показали кому надо, и нам дали первое задание — взять под контроль колл-центр американской компании.

Задание мы выполнили. Взломали дверь, зашли туда, поставили плакаты, флаги крымские и сказали: «Теперь это будет наш информационный центр с названием “Крымский фронт”». Эта структура впоследствии ещё просуществовала очень долго.

Потом этот журналист говорит:

— Я тебя хочу познакомить с одним человеком. Он специалист в твоей области. Зовут его Александр.

Я согласился. Александр был небольшого роста, щуплый, молодой. Когда мы встретились, он говорит:

— Сколько у тебя есть людей?

— Около сотни. Если надо, мы можем увеличить штат, — отвечаю ему.

— Пока в принципе сотни хватит. Надо помочь взять под контроль территорию воинской части, которая находится в Бахчисарае. Там стоят войска ВСУ. Её уже пытаются взять «зелёные человечки», но они оказывают сопротивление и им помогают ярые проукраинские фанатики. Ваша задача — оттеснить их от забора этой части, потому что, возможно, украинские войска будут делиться с этими фанатиками оружием и в дальнейшем может вспыхнуть конфликт.

Мы приехали, выставили оцепление, и всех этих активистов — гражданских, негражданских, истеричных, татарских — тупо отпихивали и выдавливали от забора на дистанцию метров 10–15.

— Там были татары только?

Нет, было видно, что это подготовленная группа. Она очень структурированно: есть руководитель, управленцы и исполнители. Исполнителями являлась молодёжь с лицами явного западенского типа.

— То есть даже не из Крыма?

Чернявые, говорящие с украинским акцентом. И тогда, к нашему удивлению, они очень тесно взаимодействовали с татарами. Это всё мы просчитали за два-три часа в очень плотном противостоянии с данной группировкой. Мы всё просчитали и сделали концентрацию личного состава в опасных направлениях.

За двое суток мы эту ситуацию выровняли. Расставили там палатки, выставили посты и ночевали. Причём кормление и подвоз продуктов осуществляли добровольные помощники из Симферополя. Они нам все необходимые продукты привозили.

Когда эти двое суток прошли, и мы показали, на что способны, этот Александр говорит:

— Вадим, пришло время тебя познакомить с другим человеком, который непосредственно будет с тобой работать в этом направлении.

В это же время группа атаманов из нашего Совета по-прежнему собиралась у меня на автовокзале. Я не рвался быть руководителем, но мне просто сказали:

— Вадим, территория твоя — ты и командуй.

Я говорю:

— Вопросов нет, тогда делаем так и так. Ты — мой помощник, ты — начальник штаба, ты мне помогаешь, а ты мне не мешаешь.

Все это приняли, и мы начали работать одним единым коллективом. Сработал принцип самоорганизации казачьего общества. Мы не ждали предпосылок извне.

Александр меня привёз к Игорю Ивановичу Стрелкову.

— Надо взять под контроль областной военкомат для размещения там личного состава, — говорит он мне.

Я отвечаю:

— Вопросов нет. Каждый симферополец знает что такое областной военкомат. Это гнилое корыто. С какой стороны не подойди, везде разрушенный забор.

Я начал объяснять и показывать на карте, с какой стороны можно зайти. В ночь с 6-го на у-е они взяли его под контроль со своей группой. Я так понимаю, Игорь Стрелков с Ромашкой.

Игорь Иванович после успешного штурма говорит:

— Давай своих атаманов и казаков в военкомат.

Все приехали в военкомат, построились. И тут нарисовался некий Канарис. Он же полковник Геранин, он же боевой товарищ Стрелкова, но не действующий. Он где-то в чеченской кампании наступил на мину противопехотную, и ему оторвало ногу. Небольшого роста мужик, коренастый. Он тогда сказал перед строем:

— Равняйсъ, смирно! Вы, казаки, будете являться нашим боевым звеном. Это уже армия. Завтра утром, кто придёт, — строгое подчинение, дисциплина, обращаться только на «вы». Потом получите оружие, если что-то не так, то сразу в комендатуру, а там тюрьма или расстрел. Бороды сбрить, усы сбрить.

Я его послушал, головой покивал. А когда вышел за ворота — нашёл Игоря Ивановича и говорю:

— Что за фигня? Что делать?

Он говорит:

— Да не переживай ты. Он специально в такой манере общается. По принципу: сначала запугать, а потом с теми, кто не испугается, работать.

В итоге одна треть казаков отсеялась сразу. У нас осталось всего порядка 100 человек.

Стрелков подошёл с большим смыслом и пониманием к структуре казаков. Видимо, сказался его опыт по работе в Приднестровье с нашим легендарным Дедом (позывной соратника Стрелкова, который с ним потом поехал в Донбасс). Он сказал нам, что бороды и усы сбривать не надо, а вопрос дисциплины по-прежнему остаётся актуальным.

В военкомате мы так создавали подразделения: ФИО, ксерокопия паспорта, служил не служил. После этих вопросов всех записывали в казачью роту и располагали в одном помещении. Кормили роту три раза в сутки. Официально мы назывались «подразделением огневой поддержки штурмовой группы», которой являлась группа Ромашки.

Когда меня впервые привели в группу Ромашки, я, к своему огромному удивлению, увидел настоящих казаков-терцев. Именно тех терцев, с которыми я общался, когда добивался признания Терского казачьего войска. Оказывается, я с этими людьми общался ещё много лет назад. При виде их у меня появилось дежавю: «Где-то я их видел». А один из них сидит, на меня смотрит и говорит:

— Ну что? Как там твой дом на хуторе Чкалова?

Я аж пошатнулся:

— Саша, ты, что ли?

— Да, вот с Дедом приехал.

И тогда он познакомил меня с Владимиром Николаевичем Коллонтаем (позывной Дед):

— Это наш старейшина, очень почтенный человек, воин, — говорит Саша.

Мы с ним нашли общих знакомых по Предгорному району, и всё встало на свои места.

После Крымской весны часть казаков довольных и счастливых, что «Крым — Россия навсегда!» продолжали праздновать победу. А Игорь Иванович мне говорит:

— Ну что? Пошли со мной на Юго-Восток?

Я говорю:

— Я иду, мне интересно.

После разговора я собрал всех своих атаманов и предложил пойти на Донбасс. Но меня никто не поддержал. Сказали, что нам это не надо. После этого в отношении них я перестал распространять информацию, касающуюся выхода на Юго-Восток.

Почему Вандал?

Помимо обязанностей часового, я собирал информацию задержанных украинских шпионов с их мобильных гаджетов и ноутбуков: контакты, сообщения, переписка в соцсетях, подозрительные фото и видеозаписи. У многих были обнаружены номера телефонов лидеров Майдана, таких как Парубий, Тягнибок, Парасюк, Ярош и т. д. Все эти данные я тщательно просматривал, фильтровал, анализировал и самое интересное выписывал. Такая работа требовала скорости и знаний современного языка компьютерной и мобильной техники. Я в силу возраста неплохо разбирался в смартфонах и компьютерах, поэтому и был поставлен этим заниматься.

Действовал я вроде бы грамотно. Максимально быстро после поимки шпионского девайса я считывал всю нужную информацию и вынимал аккумулятор, чтобы СБУ и другие спецслужбы не могли запеленговать местонахождение своих людей. Но с айфонами дело обстояло по-другому, так как у «яблочной» продукции в домашних, скажем так, условиях вынуть батарею питания невозможно. Мне приходилось просто их выключать.

Но через несколько дней выяснилось, что простого выключения недостаточно. В укроСМИ появилась новость, что спецслужбами Украины было обнаружено местонахождение нескольких активистов Майдана, которые исчезли на территории Крыма. И были они найдены именно в Симферопольском военкомате. Вот тогда в нашей группе забили тревогу, потому что поняли, что именно по этим айфонам были найдены майдановские боевики.

Тогда мне дали указание уничтожить полностью несколько айфонов, которые мы захватили. Проверять меня никто не собирался, поэтому я бы мог забрать себе около трёх iPhone 5S — на тот момент последних, а потом незаметно продать на местном радиорынке. В «увал»[27] нас иногда отпускали. Но я действовал, прежде всего, в интересах будущего крымского народа, поэтому, не задумываясь, пошёл на внутренний плац военкомата, честно выложил на асфальте несколько телефонов лучшего бренда в мире и разбил их автоматным прикладом. Стёкла вперемешку с пластмассой и микросхемами полетели в разные стороны, но мне показалось, что простого физического воздействия тяжёлых предметов на вражеские гаджеты будет недостаточно. Тогда я облил оставшиеся куски детища Стива Джобса бензином и сжёг дотла в мусорном баке. Так горели несколько десятков тысяч гривен по меркам тех времён.

Не прошло и суток с того момента, как я физическим методом устранил любую возможность нас пеленговать, как случился схожий эпизод. Незадолго до референдума наша группа взяла штурмом по чужой наводке автомобиль. Водителя подозревали в сотрудничестве с «Правым сектором». Мы сработали чётко, но выяснилось, что в машине был видеорегистратор, который зафиксировал наш захват. Запись необходимо удалить, поэтому боец с позывным Глаз дал мне задание уничтожить информацию с карты памяти. Приказ я понял, но немного не расслышал и, имея опыт сожжения айфонов, решил проделать тоже самое с несчастным видеорегистратором. Мне показалось, что меня попросили уничтожить именно сам аппарат. В итоге участь айфонов постигла и видеорегистратор.

Такое недоразумение осталось бы незамеченным, если бы через несколько часов не оказалось, что хозяин автомобиля не причастен к украинским националистам, а наоборот — является нашим сторонником. Разумеется, и машину, и все остальные личные вещи ему вернули. Не могли только найти видеорегистратор. Тогда Глаз вспомнил, что отдавал его мне для того, чтобы я стёр информацию.

— Где регистратор?

— Его больше нет, вообще нет. Я выполнил приказ на все сто и от регистратора остался только пепел в мусорной урне на внутреннем плацу, — ответил я.

Сначала все посмеялись, но потом пришлось объясняться перед и так потерпевшем ошибочным «пленным». Сломанный регистратор ему компенсировали ста долларами, а Глаз, надрываясь от смеха, произнёс крылатую реплику: «Ну ты и вандал…»

После неё мой вопрос с позывным был снят. До этого меня просто называли «малым». И, может быть, позывной, придуманный Глазом, не приклеился бы ко мне, но однажды меня так назвал Стрелков.

Сначала Вандал мне не нравился, и я надеялся, что потом сменю позывной, но уже спустя несколько недель, в Славянске, когда меня все знали под этим именем и пропускали на блокпостах даже без пароля, я понял, что Вандал останется на всю жизнь. Сейчас я многим известен именно под своим позывным, а не именем.

Известно, как корабль назовёшь, так он и поплывёт, поэтому в дальнейшем этот позывной я постоянно оправдывал.

Хотя вообще-то исторически вандалы — это союз северных варварских племён. В V веке н. э. они, пройдя через Испанию, вместе с частью аланов поселились в Северной Африке и создали там свое королевство.

В 455 году во время морского похода вандалы захватили Рим, несколько веков до этого являвшийся столицей гедонизма и нравственного упадка. Это не первый и не последний штурм Вечного города, который заканчивался его разграблением, но по иронии судьбы именно вандалы стали синонимом разрушителей. Вряд ли другие их современники были принципиально лучше.

Поэтому первоначальное значение слова не несёт в себе негативного смысла. Вандалы боролись с Римом в V веке, как мы с Западом в XXI.

Референдум

За несколько дней до референдума в Симферополь на встречу с Аксёновым должен был прилететь какой-то советник Владимира Путина из Москвы с официальным визитом. Так как угроза покушения была высока, то требовалось обеспечивать безопасность советника из Кремля. Охрану поручили нам.

Мы выехали за несколько часов до прибытия самолёта в симферопольский аэропорт и уже там ждали почётного гостя.

Проходя через гражданский аэропорт в чёрных балаклавах с оружием, мы видели, как смотрят на нас обыкновенные жители — они оглядывались на нас, улыбались, совершенно не опасаясь, некоторые приветливо махали.

Когда прибыл советник президента России, часть нашей группы встречала его у трапа, остальные — охраняли периметр взлётной полосы, снайперы сидели на позициях — контроль был максимальным. Официальный представитель вышел из самолёта, подошёл к нам, пожал каждому руку и поблагодарил за службу. В тот момент я понял, что решение по ситуации в Крыму принимается на высшем уровне, и нас никто не бросит.

Подписание Владимиром Путиным договора о принятии Крыма в Российскую Федерацию мы смотрели по телевизору. Каждый для себя понимал, что внёс небольшую лепту в спасение Крыма от орд украинских националистов и НАТОвской экспансии. Ведь в случае если бы Крым не вышел из состава пылающей Украины, донбасский сценарий начался бы ещё на полуострове. Он был бы намного кровопролитнее и жёстче. В Крыму всегда стояли пророссийские казаки, но без поддержки старшего восточного друга они никогда в жизни сами бы не справились. Потому что татары и майдановцы имели в наличии боевое оружие, которого почти не было у законопослушных крымских казаков.

Экс-премьер-министр Украины Николай Азаров высказал своё мнение о том, были ли предпосылки по отделению Крыма от Украины до госпереворота в 2014 году:

«Никаких предпосылок не было, потому что, например, сегодняшний председатель Совета министров Крыма Сергей Аксёнов возглавлял партию “Русское Единство” которая на всех выборах набирала 1–1,5 %. Эта партия никогда не ставила вопрос об отделении Крыма от Украины. Она просто озвучивала лозунги дружбы с Россией.

Поэтому отделение Крыма и события на Донбассе являлись следствием государственного переворота, прихода к власти радикалов — людей, которые сознательно шли на переворот, чтобы создать из страны таран против России. Если бы не было переворота, Крым был бы в составе Украины. Это совершенно очевидно».

Игорь Друзь о своей деятельности в Крыму в этот же период:

«Я был советником Стрелкова. Занимался, среди прочего, и разведкой, потому что на остальной территории Украины у меня было много знакомых, и с помощью них я мог собирать различную информацию. Также я участвовал в патрулировании улиц Севастополя, помогал выявлять вражеские элементы.

В исторический день для полуострова, 16 марта, по решению правительства Крыма я со своими ребятами охранял группу журналистов CNN, которые снимали наш митинг в честь референдума. Я считаю, что это было правильное решение, потому что, несмотря на лживость этого телеканала, он не мог не показать огромную толпу торжествующих русских в центре Симферополя. Нам это было и нужно. А для того чтобы обеспечить безопасность этой группы, мы их сопровождали потом всю ночь».

Подготовка группы Стрелкова

Через пару дней после объявления результатов референдума основной состав группы передислоцировался в полузаброшенный пионерлагерь недалеко от Судака. Наш командир не распустил подразделение, а решил организовать обучение военному делу всех оставшихся.

Командир Ромашка остался в Симферополе для решения вопросов по организации и дальнейшим задачам группы. Меня решил тоже оставить в городе, чтобы я ему помогал. Ромашка снимал квартиру в Симферополе для своей жены и жены Кедра, которые поехали вслед за своими мужьями. Там же несколько ночей прожили и мы.

Однажды к Ромашке приехал Игорь Стрелков и остался ночевать, видимо, не успевал доехать к себе на съёмную квартиру. Так как женщин в этот момент дома не было, ужин решил приготовить я. Ещё лет в 15 я научился готовить одно интересное блюдо: рис с курицей в соевом соусе, смешанном с другими приправами. Меньше чем через час ужин был готов. Еда всем очень понравилась, мясо похвалил даже Стрелков. Не помню уже, о чём мы общались, сидя втроём на кухне, но мне очень хорошо врезался в память анекдот, который нам рассказал за столом Игорь Иванович:

— В эстонской школе на уроке истории изучают цвета национального флага. Учительница спрашивает:

— Дети, что означают цвета нашего флага? Тиитус, что означает синий цвет?

— Синий цвет, госпожа учительница, означает необъятные морские просторы Эстонии, по которым плавают русские оккупантские корабли.

— Правильно, Тиитус. Томаас, а что означает чёрный цвет на нашем флаге?

— Чёрный цвет, госпожа учительница, означает необъятные просторы Эстонии, которые топчут русские оккупанты.

— Правильно, Томаас! Вовочка, а что означает белый цвет на нашем эстонском флаге?

— Белый цвет на вашем эстонском флаге означает необъятные просторы Сибири, которые будут топтать Тиитус и Томаас, если не заткнутся!

Стрелков анекдоты умел рассказывать, поэтому получилось очень смешно, особенно в местах, где он специально тянул слова, копируя эстонский акцент.

Вместе с Ромашкой я пробыл несколько дней в Симферополе, а потом меня всё-таки отвезли к основной части группы в тренировочный лагерь.

На тренировочной базе бойцы жили в здании, которое раньше предназначалось для воспитательского состава лагеря. Помещение было в приличном состоянии: душевые кабинки, хорошие кровати, общая кухня. Еду в основном готовил Прапор (в дальнейшем один из командиров ополчения в Славянске, Ямполе, Снежном; давний друг Игоря Стрелкова, ветеран боевых действий в Приднестровье и Абхазии).

Евгений Скрипник (Прапор)

Тренировали нас более опытные ребята с боевым опытом — члены нашей группы, прошедшие ранее несколько горячих точек. Нас учили всему, что может пригодиться в боевой обстановке. Перечислять все дисциплины, я думаю, не стоит.

Ещё в Симферопольском военкомате у нас в группе был медик с позывным Док.

Он воевал добровольцем в Приднестровье, Чечне, а на гражданке преподавал военную медицину в одном из московских университетов. Док меня научил азам первой медицинской помощи: перевязкам, наложению жгута, реанимации в полевых условиях, транспортировке раненого и многому другому, что необходимо знать штатному полевому медику в боевом подразделении. Я легко схватывал медицинскую науку, так как ещё в Киеве сам интересовался медициной, читал пособники первой помощи и даже пытался поступить в медколледж, но журналистка перевесила.

Освоение навыков полевого санинструктора мне были необходимы как никому, потому что в группе я был самым молодым, и чтобы хоть как-то считаться равноправным бойцом, я должен уметь то, чего не умели другие. Благодаря Доку я научился спасать человеческие жизни в условиях боя. Поэтому каждый спасённый мною впоследствии боец или мирный житель приписывался в первую очередь моему учителю.

Когда он покидал подразделение и уезжал в Москву после референдума, передал мне все перевязочные материалы и медикаменты, которые у него были. Несколько мешков с бинтами, ИПП (индивидуальными перевязочными пакетами), спиртом, перекисью, а также таблетки и ампулы различного назначения. К тому времени я уже знал показания и способ применения каждого лекарства, которое у меня было. Помимо обычных препаратов, Док оставил мне сильные обезболивающие препараты.

Андрей Акинфиев (Док)

Так я занял полноценную нишу в группе Стрелкова — должность полевого медика. Уже на тренировочной базе после референдума я совершенствовал свои навыки, практикуя на бойцах иммобилизацию с поля боя, перевязку конечностей, головы и туловища. Не делал только искусственного дыхания по принципиальным соображениям, так как женщин с нами не было. На войне, конечно, его приходилось делать исключительно мужчинам — здесь нечем гнушаться, но практиковать это на занятиях я не находил для себя нужным. Иногда я выходил на футбольное поле, просил несколько бойцов поучаствовать в моих тренировках и таскал их на себе, имитируя вынос раненого с поля боя. Как-то я попробовал взвалить на себя Прапора, который весил больше 100 килограммов, и протащить лёжа несколько десятков метров по траве. Конечно, глаза у меня чуть не вылезли из орбит, но проползти с ним где-то треть поля я смог.

Знакомство с Моторолой

В начале апреля в лагерь прибыло пополнение — группа под командованием Балу, около 15 человек, почти все из Харькова. Среди них был тогда ещё неизвестный Моторола. До приезда в Крым ребята участвовали в харьковском восстании в марте 2014. Тогда в город нагнали заукраинских футбольных фанатов для разгона местных жителей, которые вышли выразить поддержку Крыму и России. На центральной харьковской площади была перестрелка, в которой ранили несколько наших ребят. Моторола, кстати, там тоже присутствовал.

По прибытии группы я растопил баньку, чтобы ребята расслабились после долгого пути, тогда я и познакомился с парнем по имени Арсений. Как он рассказывал, Моторолой его прозвали сослуживцы в Чечне. Он имел какое-то отношение к связи.

В группе я был почти самым низким, но Моторола оказался даже ниже меня. Зато он был достаточно прытким, резким и довольно сильным.

Один раз, по своей «вандальской» привычке, я сломал рогатку какого-то бойца. Единственный, кто увидел это «преступление», — был Моторола. И хоть эта рогатка стоила копейки, но когда начали искать виновника, Моторола меня не сдал. Хотя мог просто в шутку кому-нибудь рассказать, как «малой» игрался этой рогаткой и разорвал её.

Мы тренировались в бывшем пионерлагере до 8–9 апреля. Уже в начале месяца мы знали, что скоро отправимся на Донбасс помогать местным пророссийским силам. Я, как и многие, думал, что наша крымская группа будет входить в Юго-Восточную часть Украины по тому же сценарию, что и в Крыму. То есть конечный итог будет тем же — сначала мы повоюем, а потом зайдут ВС РФ и будет «Донбасс — Россия. Навсегда!»

Но наши ожидания развеял мудрый Прапор — ветеран Приднестровья и Абхазии. Он знал не понаслышке, что такое война. Как-то я и ещё несколько бойцов сидели у костра и слушали Прапора. Он любил рассказывать интересные истории из жизни или случаи, происходившие на войне. Однажды, когда зашла речь о нашем скором выдвижении на помощь Донбассу, Прапор сказал:

— Не питайте ложных надежд, что вы будете воевать вместе с русскими войсками. Вы будете воевать вместо них! Такой сценарий присутствовал в Приднестровье и Абхазии. Я знаю, о чём говорю.

Тогда мы восприняли Прапора не до конца всерьёз. Но уже в Донбассе под бомбёжками авиации и крупнокалиберной артиллерии я отчётливо вспомнил его слова.

Оправдание позывного

На уничтожении видеорегистратора и рогатки я не остановился. Пока мы тренировались за городом, Ромашка оставался в Симферополе и иногда приезжал к нам с продуктами или другими бытовыми принадлежностями. В очередной раз навещая нас, он привёз футбольный мяч, так как у нас неподалёку было футбольное поле, где можно поиграть.

Первым приметил мячик я. Хоть и не любил никогда футбол, но в детстве в него играли все. Я стал набивать этот мяч на ноге, пока не влупил его так, что он напоролся на острый угол крыши двухэтажного здания. На землю он вернулся уже пробитым. Я был недоволен своим поступком и тем, что мячик так неудачно залетел именно туда. Но ещё больше недоволен был Ромашка, который купил этот мяч. Через полчаса про мой поступок знали в лагере все и смеялись надо мной ещё очень долго, приговаривая: «Ну ты и вандал…»

Следующий акт вандализма свершился через два дня после прокола мяча. В детстве меня водить машину не научили, а солдат должен уметь всё, особенно ездить за рулём — мало ли, в бою водителя убьют. Поэтому я попросил нашего шофёра с позывным Спутник научить меня водить. Он в ополчение вступил примерно в одно время с нами. А порыв помочь своим братьям в Крыму его занёс аж из Харькова.

Спутник, конечно же, мне не отказал, и на следующий день я под присмотром своего «учителя» осторожно трогался с места на армейской «таблетке». Несколько дней занятий — и я уже смело катался по асфальтированной дорожке вокруг футбольного поля.

Но самое интересное произошло не под руководством Спутника. Как-то нам надо было проехаться с Кедром за дровами к соседнему дому, в 100 метрах от нашего. Ехал за рулём Кедр, а я пассажиром рядом. Дрова загрузили, и тут Кедр говорит:

— Вандал, а чего это ты не за рулём? Тебя же научили. А ну, давай-ка, садись — тебе практика нужна.

Я взялся за руль, смотрю, а выехать можно только задним ходом.

— Кедр, я не смогу, меня ведь учили пока только вперёд.

— Не дрейфь, только в зеркала смотри и рули.

Я кое-как вспомнил, где задняя передача и стал потихоньку отпускать сцепление, давя на «гашетку»[28]. Вдруг уазик поехал быстрее, чем я думал, и не назад, а вперёд. Видимо, я в коробке передач что-то напутал и включил не заднюю, а какую-нибудь четвертую. Не ожидая такого поворота событий, я растерялся и забыл где тормоз. А когда «великий сенсей» Кедр стал кричать:

— Тормози! Жми на тормоз! — я начал растерянно искать педаль, но так и не успел её нащупать ногой. Впереди нас стоял такой же уазик, правда, ветхий и нерабочий. В него мы и врезались. Благо, что «таблетка» не успела набрать скорость, потому что тормоз я уже нашёл, когда уазик «поцеловался» со своим братиком и заглох…

От столкновения помялся капот и слегка лопнуло стекло, но этого хватило, чтобы заметить Спутнику, который отвечал за весь транспорт в группе. Пистонов вставили и мне, и Кедру, а потом заставили реставрировать вмятину. От ребят опять можно было услышать: «Ну ты и вандал…», но теперь они это говорили без улыбки.

После такого «высококлассного» обучения вождению от Кедра я решил отомстить ему. Ну не сильно, а так — немного подшутить. Жили мы с ним и Одессой в одной комнате. Однажды Кедр уснул после сытного обеда и храпел на всю комнату. Тем временем, я перебирал свою аптечку, унаследованную от Дока, и глазами наткнулся на пузырёк с нашатырём. В моём подростковом вандальском мозгу мелькнула подленькая идея: дать подышать им спящему соседу. Пристроившись у изголовья своего «горе-сенсея», я подсунул флакон с продирающим раствором аммиака аккурат ему под нос. Щедро вдохнув пары нашатырного спирта, он дёрнулся, открыл глаза и привстал с кровати. Я успел спрятаться за стенку и закрыть рот, чтобы он не услышал мой злорадный смех. Одесса, наблюдая за этим со своей кровати, тоже улыбался, но когда Кедр провёл мутными глазами от недоумения по комнате, виду не подал. Так и не поняв, что происходит, моя жертва уснула вновь. Но запах нашатыря возбудил во мне азарт, и я продолжил издеваться над братом по оружию. Однако следующая порция нашатыря разбудила Кедра раньше, чем я думал — он резко повернул голову вправо и уставился на меня. Я уже в голос заржал и выбежал из комнаты, слыша вдогонку грузный топот босых ног метрдевяностосантиметрового разъярённого Кедра. Бегал он за мной долго, но так и не смог догнать.

На помощь народу Донбасса

Пришёл день отъезда на Донбасс. Все упаковали свои вещи, а я помимо своих дополнительно укомплектовал несколько вещмешков медикаментов. На базе остались только те, кто согласился воевать дальше. Из всей группы отказались по разным причинам два или три человека, остальные, не раздумывая, дали согласие. Я сразу согласился, но боялся, что меня или откажутся брать с собой из-за возраста, или не пропустят на границе с Россией, так как по украинскому закону несовершеннолетнему без согласия родителей покидать страну запрещено.

Группа погрузилась в несколько микроавтобусов и покинула тренировочный лагерь. Ехали долго: сначала через весь Крым, потом длинная очередь на паром.

Перед паспортным контролем и досмотром вещей на Керченской переправе оказалось, что я куда-то дел свой паспорт. Я так испугался, что меня аж затошнило. Как так? Они все поедут, а я останусь просто потому, что куда-то подевал свои документы.

Прапор ко мне хорошо относился, но очень не хотел, чтобы я ехал — жалел, так как понимал, что нас ждёт. Он даже говорил всей группе, чтобы готовились к самых худшим последствиям:

— В Донбассе будут кровопролитные бои. Только 30 % всего состава группы останется в живых.

Из группы «Крым», действительно, многие погибли, но в живых осталось больше 50 %.

Увидев, что я долго ищу паспорт, а очередь всё продвигается, он стал радоваться и говорить всем, что Вандал не едет. Ромашка был другого мнения и решительно настаивал на том, что я нужен подразделению. Хотел даже как-то договариваться, чтобы меня пропустили без документов. Но к великому моему счастью, паспорт я нашёл, просто в другой машине, где тоже были мои вещи.

Паспортный контроль я прошёл нормально, никого из пограничников не волновало, что я несовершеннолетний. Скорее всего, потому что украинских погранцов не было, а русским всё равно. Но загвоздка произошла у Крота. Оказывается, ему нужно было поменять фото в украинском паспорте после того, как исполнится 25 лет, чего он не сделал. На переправе его допрашивали сначала погранцы, потом ФСБшники и хотели уже отказать во въезде, но тогда Стрелков вмешался, куда-то позвонил, и у Сергея в паспорт сразу сама собой вклеилась новая фотка.

Все были в сборе, кроме командира харьковской группы Балу. То ли он паспорт потерял, то ли ему нельзя въезжать в Россию — он прямо с Керченской переправы сорвался и поехал назад. Уже в Донбассе мы узнали, что он поехал в то же место, что и мы, но через Украину.

Дальше произошло то, что называется чудом.

Группа Стрелкова в Крыму насчитывала около 15–17 бойцов, где только из Киева было пять человек, двое из Одессы, несколько из Крыма и Харькова, и трое или четверо — из России.

Мы с Кротом попали в группу через Кедра, которого знали ещё в Киеве. И в Симферопольском военкомате были единственными казаками из организации «Верное Казачество». Но в крымской самообороне имелись ещё наши казаки, один из них — Фриц (Артём Разуваев), только стоял на севастопольском блокпосту.

Фриц родом из Керчи, но долгое время жил и работал в Киеве сварщиком на танкостроительном заводе.

Пришёл в казачью организацию одним из первых и занимал в ней должность инструктора по огневой подготовке. С ним я познакомился, будучи ещё кадетом. Сергей (Крот) и я быстро с ним сдружились. А в 2012 году он уехал в Ростов-на-Дону и жил там, иногда приезжая в Киев повидать родных и нас.

Но в дни Майдана и переворота общение с Фрицем почти прекратилось. Единственное, что я знал, находясь уже в Симферопольском военкомате, что он тоже состоит в крымском ополчении и охраняет какой-то блокпост.

И вот на пароме мы с Кротом видим какого-то мужика со спины, который стоит у перил и кормит морских чаек. За спиной у него висел камуфляжный продолговатый рюкзак, до боли мне знакомый. Но мало ли таких рюкзаков бывает?! Память не подвела — я вспоминаю этот рюкзак на странице «ВКонтакте» у Фрица, который он выиграл в группе военной экипировки, проводившей конкурс. Но подойти сначала стесняюсь — мало ли — ошибся, обхожу сбоку, чтобы лучше разглядеть лицо и замираю: стоит бородатый Фриц, которого я не видел почти год. Крот также замечает его.

— Артём!

Фриц поворачивается в недоумении: кто мог его на пароме найти?

— Андрюха, Серёга, вот так встреча! — кричит радостный Фриц и тянет руки для объятий.

Позже Артём Разуваев так вспоминает нашу необычную встречу:

«До приезда в Киев я не особо понимал, кто такие украинцы. Я не знал их отличия от русских людей, и только в Киеве я понял, что украинец — это нормальный человек, но есть ещё хохлы и упоротые нацики. За восемнадцать лет жизни в Керчи настоящую украинскую речь, кроме телевизора, вживую слышал только дважды. Первый раз от девочки, которая приезжала с родственниками отдыхать из Львова, а второй раз от женщины, которая отдыхала у моих родственников из Киева. Украинских школ у нас почти не было.

Уже во время Майдана в Киеве я узнал, что у меня погиб друг от выстрела снайпера в голову, он в “Беркуте” работал. Я знал его жену, его сыну было полтора года.

Тогда я жил в Ростове-на-Дону и никак не участвовал в событиях на Украине. А уже после госпереворота мой товарищ, с которым я познакомился на военной реконструкции, предложил поехать на полуостров в ополчение. И я, даже не раздумывая, рванул вместе с ним в Крым. Для меня это стало делом чести.

Выехали мы из Ростова вместе с российскими казаками. В Крыму мы стояли на блокпостах, иногда выезжали и отрабатывали подозрительные адреса, проводили задержания. Боевых действий никаких не началось, и после референдума мы уехали обратно в Ростов.

А уже в начале апреля я уехал опять в Керчь получать российский паспорт, но, так как там были сумасшедшие очереди и ужасный ажиотаж, я, не дождавшись паспорта, поехал обратно в Ростов паромом.

Именно тогда на пароме я и встретил тебя и Серёжу. Это было так неожиданно. Я бы никогда не подумал, что такое в принципе возможно».

За нашей случайной встречей внимательно наблюдал Ромашка. После недолгих братаний мы увидели командира и по его недоверчивому нахмуренному взгляду поняли, что не стоит сильно привлекать к себе внимание посторонних. Ромашка ждал объяснений.

Мы подошли сначала вдвоём к Ромашке, эмоции ещё не стихли, и вразнобой с Кротом стали объяснять, откуда мы знаем нашего общего друга. Ромашка выслушал про казачество, Киев, совместные драки с киевскими нациками и про то, что Артём Разуваев уже служил в крымском ополчении, только в другом месте.

Сергей Журиков был опытным военным и всегда новобранцам проводил тщательную проверку, как биографическую, так и психологическую. Но в данной ситуации острая нехватка бойцов «наполеоновским» планам Игоря Стрелкова могла сильно помешать. Поэтому Ромашка доверился нам и сказал предложить нашему киевскому товарищу пойти с нами.

Разговор состоялся примерно так:

— Артём, а ты куда едешь сейчас?

— Ну, я в Крыму паспорта пока не дождался, теперь в Ростов к своей девушке еду, ждёт меня уже.

Хитро переглядываемся с Кротом и спрашиваем:

— А ты слышал, что сейчас в Донецке творится?

— Да, вроде захватили облгосадминистрацию.

— А поедешь с нами на войну? У нас тут группа собралась, мы сначала Крым вернули хозяевам, теперь и Донбасс собираемся.

Фриц нас внимательно выслушал, смотря на приближающийся берег порта «Кавказ», и спросил:

— А из наших ещё кто-то есть?

— Из казаков только мы. Разве что Дима Жуков с нами, который раньше в Киеве Крестные ходы проводил, помнишь?

— Помню. Ладно, поехали, только я в Ростове хочу сначала со своей увидеться.

— Ну, это уже как получится.

Уже на стоянке машин у паромной переправы Ромашка отвёл Фрица к Стрелкову в машину, где с ним общались минут 40, наверное. За это время как раз все успели пройти досмотр и погрузиться в транспорт.

Дальше Фриц поехал с нами. Он ни капли не раздумывая, согласился поехать в никуда, главное — со своими старыми друзьями; главное он понял — едет защищать русских.

Часть 3 Славянск (Трёхмесячный экскурс в то, что называется — война)[29]

52 ополченца, изменившие историю, или «Яблочки» с АКМами

Утром 12 апреля 2017 года я открыл глаза и увидел в окне падающий мокрый снег, хотя вчера было около 15 градусов тепла. Апрельский снег мне сразу напомнил исторический и особо значимый для меня День космонавтики, только в 2014 году. Этот день стал переломным в моей жизни.

В туманную ночь 12 апреля 2014 года точно так же внезапно выпал снег и внезапно отряд Игоря Стрелкова — группа «Крым» — в составе 52 бойцов перешел через украинскую границу и занял город Славянск. Именно этот день стал «отправной точкой» для всего Донбасса, который поднялся бороться с новым, враждебным ему киевским режимом. Именно 12-го апреля на Донбассе появились вооружённые, подготовленные люди, которые были готовы воевать.

* * *

Мы погрузились в несколько тонированных «газелей» и забивали магазины патронами, потом складывали их в свои рюкзаки и вещмешки. Глубокой ночью нас высадили на развилке полевых дорог, где нет ни одной живой души, мы переоделись в камуфляж «Спектр», который позднее стал главным опознавательным знаком славянских ополченцев на телеканалах по всему миру. Это была граница.

Перед получением оружия нас построил командир, чтобы сказать несколько ободрительных слов. Стрелков был краток, но его слова засели в душах, я думаю, у многих. Помню только, что он несколько раз повторил: «При переходе через границу мы можем нарваться на патруль. Будьте готовы открыть огонь на поражение, чтобы самим не понести потери. Но, чтобы нас не засекли, двигаемся предельно скрытно и слушаемся во всём командира. Ребята, я надеюсь, что через какое-то время Россия вновь обретёт свои исконно русские земли!»

Сам Игорь Стрелков в разговоре со мной вспомнил некоторые фразы из своей боевой речи:

«Я говорю всегда экспромтом. Помню только, что в целом я так сказал:

— Не знаю, чем поход кончится., идём мы в неизвестность, но точно можно сказать, что после этого похода история Украины изменится радикально.

В принципе так и произошло. Действительно, наш поход стал значимой вехой, по крайней мере, истории Украины и истории России. А к чему в итоге это приведёт — до сих пор неизвестно.

Я сказал ещё тогда: “Никто, кроме нас!” И тогда один из бойцов, служивший когда-то в десантных войсках (Крот), тоже ответил: “Никто, кроме нас!’’ — и все хором повторили девиз десанта».

Сняв гражданку и сложив её в пакеты, мы вышли на улицу и сразу же нацепили по полкилограмма грязи на каждый ботинок. На дорогах стояла весенняя распутица, шёл мокрый снег.

Ненужные вещи мы оставили в машинах, остававшихся на границе, а сами пошли к грузовику, в котором сидел снайпер Глаз и раздавал оружие.

Что всё серьёзно, я понял ещё давно, но когда я держал в руках автомат — свой личный — я почувствовал неотвратимость нашего дела и прилив захватывающего ощущения коллективной боевой готовности, готовности на любое развитие ситуации: на бой, на смерть и стрельбу на поражение.

Меня из КамАЗа позвал Глаз помочь с выдачей оружия новым бойцам, когда я регулировал свой ремень на новом автомате. В грузовике резко пахло солидолом, «калаши» и ПМы[30] ждали своего часа в зелёных ящиках, обёрнутые в специальную бумагу. На каждого бойца по автомату и пистолету и ещё по 10 единиц для местных добровольцев, всего 62 — АК-74 и 62 — ПМ.

Быстро справившись с получением вооружения и приведением группы в полную боевую готовность, командование нас разделило на небольшие подразделения, и мы выдвинулись в неизвестность. У выносливых бойцов, помимо своих вещей, висело на шее по несколько автоматов, а в руках по баклажке с патронами (баклажки использовались вместо цинков для удобства переноса).

Мне не достался второй автомат, но зато свой тяжёлый походный рюкзак на меня взвалил Борода (опытный боец из нашей группы, ветеран двух чеченских кампаний). Сам он взял патроны и мой лёгкий рюкзак, а мне, как молодому, сплавил свой огромный баул. Хоть он и сам нёс немалый вес, но мне казалось, что всё же я тащу больше. Помимо около 50 кг снаряги и боекомплекта, приходилось тащить за собой куски мокрой земли, которая прилипала к ногам при каждом шаге.

Наша группа шла полевой дорогой, размокшей от снега и дождя за командиром, который следовал за проводником из людей Павла Губарева — он один знал путь. Вдали виднелось зарево какого-то города или посёлка, но до него было далеко, а вокруг нас никакого искусственного освещения. Шли долго, быстрым шагом, редко делая привалы. Но спустя какое-то время часть подразделения сбилась с маршрута и ушла в другом направлении. Пока её искали, мы пережидали, лёжа в траве. Опасность была в том, что в любой момент на нас мог выйти украинский пограничный патруль. В тот момент, не побоявшись ответственности, командование этими бойцами принял на себя Моторола, успешно выведя их на правильный маршрут.

Долго лежать — холодно, хотелось скорее опять идти вперёд. Перед этим марш-броском мы несколько ночей нормально не спали, поэтому теперь на привалах клонило в сон. Но спать было равносильно самоубийству — мы передвигались вдоль границы и в любом месте могли нарваться на украинский пограничный патруль или блокпост.

Наш небольшой отряд формировался из бойцов всех возрастов. И рядом со мной шли те, кому было и за 40. Молодые еле передвигали ноги, волоча за собой в половину своего веса рюкзаки и сумки, а старшим во время многокилометрового похода приходилось ещё тяжелее. Всем казалось, что их силы на пределе, и они вот-вот упадут без чувств, но ноги сами шагали, а вдали виднелась долгожданная трасса, на которой нас должны были ждать. Это всё, что мы знали.

И вот мы в 100 метрах от дороги. Глухая ночь. Машины проезжают по трассе раз в две-три минуты. Ожидая транспорт, мы сидим в кустах, и каждый раз, когда дорогу освещают фары очередного автомобиля, мы максимально прижимаемся к земле, чтобы не выдать себя.

Мы лежали не больше получаса. Подъехал грузовик «Новой почты». Меня это удивило, я представлял увидеть несколько микроавтобусов или КамАЗ, но никак не глухую цельную почтовую будку.

В перерыве между проезжающими автомобилями полсотни человек в экипировке, с оружием и громоздкими рюкзаками набились в пустой кузов почтового грузовика. Так мы доехали до Славянска, периодически делая остановки. Это было необходимо, потому что в грузовике отсутствовала вентиляция, и 50 человек «сжигали» весь кислород меньше, чем за час.

Представьте себе, на металлическом полу в трясущемся по украинским дорогам грузовике сидит полсотни человек, которые смертельно устали, голодные, измученные жаждой (воды почти ни у кого не было — просто потому, что не смогли унести). Сидеть ужасно неудобно, машина не настолько большая, чтобы вместить всех, поэтому некоторые громоздились буквально друг на друге. В придачу мы не знали, куда едем, и ничего вокруг не видели. Вся надежда возложена на командиров, которые ехали рядом с нами в легковушке.

Фриц позже вспоминал наше передвижение в машине «Новой почты»:

«Это самый мерзкий фургон из всех мерзких фургонов. Это термобудка, газенваген. Нас было ужасно много, и все очень хотели курить, а Прапор не разрешал курить в газенвагене. Некоторые даже ругаться из-за этого начинали. Ехали около трёх часов. Воздух в будку не поступал, поэтому несколько раз останавливались и открывали двери, чтобы впустить воздух. Но это не очень помогало, воздуха не хватало катастрофически. На потолке и стенах даже конденсат оседал».

В любой момент могли бы открыть дверь «Новой почты», например, гаишники, а тут такой сюрприз. В общем, не очень приятно было ехать, ощущая себя как кот в мешке.

Далее приведу воспоминания Павла Губарева — главного идеолога «Новороссии» и того, благодаря кому нам подготовили почву для захода в Славянск:

— Павел, Ваша жена и товарищи встречали 12 апреля группу Стрелкова. Как всё это происходило?[31]

— Впервые моя жена и соратник Катерина пообщалась со Стрелковым в начале апреля. Представителем Игоря Ивановича в Донбассе стал наш человек, началось сотрудничество. Был принят план по распространению протестных движений среди населения Донбасса против киевской хунты, подготовке к реальным действиям с захватом оружия, рассредоточению по региону людей, готовых к дальнейшим действиям и вооружённому сопротивлению. После захвата оружия 6–7 апреля 2014 в Донбасс должен был из Крыма войти отряд Стрелкова, наши люди должны были обеспечить организацию захода вооружённой группы и подготовку к штурму административных зданий. Но всё пошло не так, как изначально задумывалось.

Наступил тот решающий момент, когда Народное ополчение должно встретить отряд Стрелкова, который вот-вот должен был войти в Донбасс. Мы всё так же думали, что Стрелков направится в Шахтёрск…

В Шахтёрске всё было готово к появлению отряда Стрелкова, но внезапно решение изменилось. Решение о входе в Славянск было принято внезапно. Все тогда думали, что нужно продержаться считанные дни и всё будет как в Крыму.

Тогда все думали, что к нам идёт группа «зелёных человечков», никто не знал, что эти ребята просто добровольцы, пускай многие из них с огромным боевым опытом. Перед заходом Стрелка (конец марта — начало апреля) у нас была карта с полным расположением техники, где они в полях стоят, где они передвигаются. Данные каждый день собирались, стекались в один центр и переносились на карту. Карта фотографировалась. Файл шифровался и уходил. Бумажная карта тут же уничтожалась.

Отряд Стрелкова опаздывал, в назначенный день не появился. Прошли ливни, отряд шёл пешим изнурительным многокилометровым маршем по грязи, через распутицу. Наши соратники тогда этого не знали. Ни планеров, ни вездеходов, ни самолётов, как у Отто Скорцени — диверсанта номер один в Третьем Рейхе, — у Стрелкова не было. Каждый боец нёс на себе по два автомата с боекомплектом, большое количество обмундирования, в общей сложности по полсотни килограммов поклажи. Многие, даже молодые, выбились из сил.

Стрелкова ожидали в полях в приграничной зоне. Ночевали просто в поле. В шифровке от 10 апреля Стрелков просил подготовить для передвижения грузовик ГАЗ-66, знаменитую выносливую армейскую машину. Найти такой автомобиль в пограничном районе оказалось сложнейшей задачей.

Удалось договориться с водителем из компании «Новая почта», у него был грузовик-пятитонник. Рассказали водителю, что прибудут контрабандой яблоки, нужно перевезти. Он подъезжал дважды, в первый раз, когда стало понятно, что Стрелков задерживается — его отпустили. А на второй день ночью водитель был в полном шоке, когда увидел, что за «яблоки» ему нужно перевезти — полсотни бойцов с оружием в балаклавах. Но деваться ему было уже некуда.

Встреча осложнилась, по договорённости пользоваться мобильными нельзя, отряд должен выйти в условленное место. И вот мы увидели группу бойцов. Настроены они были по-боевому, видно сразу, что это не просто люди с оружием. Нам они показались просто элитным подразделением.

Стрелков посмотрел на шофёра грузовика «Новой почты», и спросил:

— Водила свой?

— Да, свой! — отвечаю Стрелку.

Водитель, услышав, что о нём говорят вполголоса военные люди в масках, напрягся и побледнел.

Стрелковцы понимали, что будет война. В отличие от местных, которые думали, что всё обойдётся миром и, услышав от Донбасса «мы хотим независимости», Киев скажет: «Идите с миром». Мы до последнего верили, что будет как с Крымом.

Наивные наши надежды на то, что ВСУ не будет воевать и что мы идём по крымскому сценарию, не оправдались.

Отряд же Стрелкова готовился ко всему, этим они и отличались от местных. Они воевали, готовы психологически. Все были после Крыма и настроены по-боевому.

Потом произошла история с гаишниками, которая для них могла закончиться очень невесело. Уже начинался весенний рассвет, был шестой час утра, мы созвонились со Славянском, и нас ждали там. Донецким позвонили, чтобы часть двигала в Славянск, а часть осталась в Донецке.

Легковушка напоминала цельный кусок грязи и, конечно же, увидев такое, на дебальцевском посту гаишник решил нас остановить. Я запаниковал.

В машине — трое с автоматами, в форме, только балаклавы завернули на головы, как шапочки, стёкла у нас не тонированы. Гаишник машет жезлом. Стрелков говорит: «Если не договоримся, ментов — в расход!»

Останавливаюсь за постом, думаю — пока будет идти гаишник, попробую договориться, чтобы не доводить дело до расстрела.

— Вы откуда? — вопрошает подошедший гаишник.

— С рыбалки! — отвечаю, с радостью замечая, что грузовик с отрядом спокойно проехал мимо.

— А почему машина такая грязная? — не унимается страж порядка.

— Так застряли в поле, а там дождь, грязь, — пытаюсь закосить под простачка.

Но он всё же пытается подойти к машине! Если он подойдёт, ни Стрелок, ни Ромашка с ним разговаривать не будут, сразу застрелят. Они уже передёрнули затворы. Я его пытаюсь удержать:

— Не нужно тебе туда идти!

— А чего ты меня туда не пускаешь? — оборачивается ко мне милиционер.

— Ну, сидели на рыбалке, чуть выпили. Водитель трезвый, но с перегаром… — развожу руками с виновато-заговорщическим видом.

— Ну, пусть выйдет водитель, — милостиво решает гаишник. Водитель выходит.

— А ну, дыхни!

Дыхнул.

— А чего это он без перегара? — милиционер настороженно щурит глаза.

— Ну, он чуть-чуть пил вчера. Сказал, вдруг что-то где-то осталось, — заговариваю я гаишника, сутулясь, чтобы на животе под кофтой не проступали очертания заткнутого за пояс пистолета.

Гаишник в непонятках продолжает рваться к легковушке. Его смущает наш вид: в гражданской одежде, грязные, что черти.

— Командир, ну не надо смотреть! — сую в руку милиционера купюру в 50 гривен. — Мы поедем потихоньку, но мы ж никого не трогаем, посмотрите на нашу грязную машину и на нас, грязных…

— Ну, ладно, езжайте, — машет рукой гаишник и идёт к себе в будку.

Что он там себе думал в этот момент, наверно, почувствовал инстинктивно что-то неладное, не знаю, но то что он спас жизнь не только себе, но и всем гаишникам в дежурке, — это точно. От смерти его отделяли всего четыре-пять метров. Если бы он увидел людей с оружием — это было бы его последнее в жизни задержание.

«День космонавтики» такой получился в 2014 году. За 53 года до этого Юрий Гагарин полетел впервые в космос, а Стрелков и бойцы Народного ополчения Донбасса вошли в этот день в ничего не подозревающий Славянск.

Захват стратегически важных объектов в Славянске и Краматорске

Несмотря на все сложности, нас довезли до Славянска и высадили на территории краеведческого музея. Уже светало, было очень зябко. На месте, куда мы приехали, базировались бойцы местной самообороны. Они нас и встретили.

Отдыхали мы не более часа, но за это время я первым делом попросил у местных бойцов телефон и позвонил маме. Она волновалась, ведь я был недоступен больше двух дней. Своё отсутствие в сети я объяснил походом в горы. Она всё ещё думала, что я живу с Сергеем в Крыму у казаков.

Следующее, что я сделал — залил кипятком фервекс, потому что после нечеловеческого марш-броска чувствовал, что замёрз и начинаю заболевать.

Вдруг поступает информация, что милиции стало известно о нашем прибытии и к нам выдвигается группа захвата. Почему-то ни капли не то что страха, но даже волнения не вызвала у меня эта информация. Я примерно понял свою позицию, с которой в случае нападения буду отстреливаться, и принялся мыть грязные берцы.

Прошло немного времени, никто так и не приехал нас штурмовать, зато наши ребята зашевелились. Поступила команда от Стрелка: «Грузимся по машинам, едем брать Славянское СБУ».

В составе 52 человек были и терские казаки под непосредственным командованием крымского атамана Терца. По приезде в Славянск ему поручили выдвинуться на захват города Краматорска.

Первая группа наших отправилась на захват СБУ и горотдела в Славянске, а вторая группа Терца — на захват стратегических объектов в Краматорске. Меня как медика приставили ко второй группе. Видимо, командование решило в один день занимать сразу Славянск и Краматорск силами 52 бойцов.

Терец быстро нашёл рейсовый зелёный микроавтобус, договорился с водителем, и мы, в него погрузившись, двинулись на захват.

С нами ехал Бабай, которого все знают как бородатого колоритного казака, сбившего чуть ли не из ПМа вертолёт. Хотя, конечно, это уже выдумка.

В машине было жарко, ехали по кочкам. Некоторым не хватило места на креслах, они сидели на полу и прочувствовали на себе прелесть украинских дорог.

Вдруг кто-то из казаков запел:

На горе стоял казак —

Он Богу молился.

За свободу, за народ

Низко поклонился.

И запела вся маршрутка:

Ойся, ты ойся,

Ты меня не бойся.

Я тебя не трону —

Ты не беспокойся…

Так мы доехали до Краматорского отдела МВД. О том, что в этот день может произойти захват, местные ребята из пророссийской самообороны уже знали и ждали нас. Остановившись возле здания, мы максимально быстро выбежали из маршрутки и направились к нему.

Но навстречу нам живым щитом выстроились непонятные гражданские, представившись бывшими афганцами. Говорят:

— Уходите. Мы за Донецкую Народную Республику. Сами здесь разберёмся.

Мы сначала не поняли прикол. Мы сами ведь за Донбасс пришли тут биться. И мы сначала подумали, что они какие-то ахметовские титушки-провокаторы. Они заблокировали наше дальнейшее передвижение к зданию. И после нескольких минут словесной перепалки прозвучал выстрел. Кто-то из наших шмальнул для запугу. Я последовал примеру — передёрнул затвор и пустил «короткую» в воздух, другие поступили так же. То ли афганцы, то ли титушки разбежалась, а кого растолкали. Позже оказалось, что они действительно афганцы и преградили нам путь, потому что думали, что мы правосеки.

Дальше последовал захват МВД. Правда, почему-то все ломанулись громить главные входные двери, а про периметр кроме меня никто не вспомнил. А то 20 человек ворвется в здание, а с улицы заходи кто хочешь: хоть милиция, хоть военные.

Я сел на колено возле угла здания и стал держать один из секторов. Несколько бойцов тоже поняли, что всем идти в здание — не лучшая затея, и заняли круговую оборону.

Когда мы пугали афганцев стрельбой из автоматов, журналисты, снимавшие происходящее на камеру, озвучивали мысли, что стрельба ведётся холостыми, так — для устрашения[32].

Но когда Терец начал выбивать дверь, стреляя очередью в замочную скважину, что аж искры в разные стороны разлетались, они поняли, что мы не те ребята, которые с дубинками и милицейскими щитами ранее штурмовали здания.

Пока казаки долбились в главный вход, прозвучал выстрел из окна на третьем этаже недалеко от главного входа, где я сидел. Реакция последовала мгновенная: сначала я, а потом рядом стоящие бойцы всадили в ответ по полмагазина патронов. Больше из здания никто не стрелял, а журналисты и провокаторы сразу перестали наглеть и подходить ближе, чем на 15 метров к отделу милиции. Потом выяснилось, что стрелявший из окна сразу убежал через чёрный выход.

Когда вход был свободен, прибежали человек 30 из местной самообороны, для того чтобы в дальнейшем удерживать горотдел милиции. К вечеру народ стал подтягиваться к зданию для выражения поддержки захватившим МВД. Приходили и провокаторы. Я по-прежнему охранял территорию здания. В один момент ко мне подошли несколько мужчин и представились работниками МВД. Я вопросительно посмотрел на них. Они стали спрашивать, когда им выходить на работу.

Мужчины объяснили, что догадывались о захвате МВД сторонниками Новороссии и не выходили уже на работу несколько дней. А также рассказали, что сегодня вообще какой-то опер приготовил большую кастрюлю борща и принёс её на работу для новых хозяев отдела Министерства внутренних дел. Те, кто был против новой пророссийской власти, сидят по домам и не высовываются.

Захват Краматорского МВД

Рассказывали ребята складно, но стрельба из кабинета на третьем этаже так и осталась загадкой. Хорошо, конечно, что бывшие сотрудники краматорской милиции не видели моё лицо, так как все носили балаклавы, а то ситуация получилась бы комичной: тридцати летние, сорокалетние оперы и следователи спрашивают у шестнадцатилетнего парня, когда им выходить на работу, а также клянутся в верности новой власти.

При поддержке жителей Краматорска с крыльца здания МВД сняли украинские флаги и повесили триколор ДНР. После аплодисментов и скандирования «Референдум!» с речью выступали некоторые бойцы, а также командир местного ополчения. Через несколько часов после захвата отдела местные женщины сообразили столики и организовали чай с бутербродами. Я наконец-то первый раз за сутки немного поел.

Терец активно занялся укреплением обороны на случай штурма со стороны властей. Двери в кабинеты сотрудников МВД были заперты, но никто и так не пытался зайти, потому что Терец строго-настрого запретил мародёрство и шатания по территории. Все занимались сооружением баррикад. Я решил немного отдохнуть и снял разгрузку, которую носил больше суток. Терец меня позвал с собой досмотреть местность, так мы набрели на милицейскую оружейку. Несколько выстрелов по замку, и мы уже в прохладной комнате, где на стеллажах лежат стволы, патроны и резиновые дубинки. Чтобы никто из любопытных краматорских ополченцев не залез к нам, дверь мы заперли изнутри. Тут, к сожалению, из оружия толкового было мало: несколько помповых ружей, стреляющих резиной, два учебных АК-74 и два мелкокалиберных пистолета Марголина. Зато под стеллажами мы нашли четыре цинка боевых патронов 5,45 и несколько упаковок патронов от «мелкашки».

Почти всё содержимое оружейки мы раздали местным бойцам, у которых из оружия были только металлические прутья и несколько берданок. В итоге после зачистки оружейной комнаты мы смогли нарядить в милицейские латы несколько десятков человек, а также раздать им дубинки, помповые ружья, шлемы и щиты.

Терец раздавал команды бойцам чётко, уверенно, металлическим голосом. У многих сложилось впечатление, что он прошёл не одну войну или был регулярным военным. А я его помню в Крыму как добродушного, всегда позитивного казака. Видимо, так меняет людей чувство ответственности, осознание опасности и решительность.

Терец сначала планировал отдать МВД под контроль местным ополченцам, а своей группой отъехать в другое место, но потом ему поступил приказ остаться самому и оставить группу казаков. В мои же планы не входило ночевать в Краматорске, да и приказа такого никто не давал. Поэтому я попросил Терца отвезти меня обратно в Славянск. Услуги медика, слава Богу, никому не пригодились, а дальше их должна была оказывать гражданская медсестра — одна из пришедших помогать ополчению. К ней, кстати, сразу подкатил свою бороду Бабай. Но тогда он ещё не был известен, и медсестра, а потом и другие женщины, готовившие кушать, которым Бабай также предлагал свои чувства, отказались.

Пока искали машину, я вспомнил, что не забрал разгрузку в одном из кабинетов на первом этаже. Пока я туда направлялся, мимо прошёл местный «боевик» в очень похожей на мою разгрузке, практически одинаковой. Хм… Подхожу к месту, где оставил свою, и да! — её и след простыл. Значит не долго она пролежала под охраной нескольких казаков (я её всё-таки не просто бросил, а оставил под охрану наших ребят). Но, видимо, кто-то из самообороны профессионально её спёр. Конечно же, если ему предъявят кражу — он скажет:

— А я думал, что это кто-то из украинских силовиков оставил военную разгрузку с четырьмя магазинами, дымовухой, патронами россыпью и ампулами с «антишоком».

Так и было, когда я его догнал и спросил, зачем он присвоил чужую экипировку, он очень удивился и сказал, что даже не мог предположить, что она ополченская. Затем последовали извинения, но я не обидчивый. Я проверил, всё ли на месте в подсумках, оделся и вышел на улицу. В Славянск ехал не только я. Со мной везли ещё несколько казаков в той же «газели», на которой мы приехали.

Вадим Терец в разговоре со мной так вспоминал захват краматорского отдела милиции:

— Помнишь, как мы зашли все вместе в Славянск, а тебя сразу отправили в Краматорск?

— Моя группа оставалась на территории музея, который назывался «Вилла Мария». Нам сразу поставили задачу взять периметр под охрану. Я разбил людей на тройки, и каждый охранял этот периметр. Тогда ребята Ромашки поехали брать под контроль Славянский отдел милиции и СБУ, а мы продолжали оставаться в музее. Но вскоре ко мне подошёл Игорь Иванович и говорит: «Собирай людей и поезжайте в Краматорский горотдел милиции».

— Откуда у него информация была, что горотдел нужно захватывать? Краматорск же больше Славянска. Почему он так решил, что нужно брать ещё один город?

— Полагаю, что местные активисты подъехали с Краматорска, так как услышали про движуху в Славянске. Они гарантировали Стрелкову свою помощь и поддержку.

— Расскажи подробнее, как захватывали МВД в Краматорске?

— Задачу поставили очень простую: вот тебе подразделение, с ним берёшь под контроль Краматорский отдел милиции, местные активисты тебе помогут.

По приезде мы начали продвигаться в сторону здания, там нас заблокировали афганцы. Мало того, эти афганцы начали нас провоцировать и хватать за оружие. Они решили, что мы правосеки. Но кто-то из наших бойцов начал стрелять вверх, и они разбежались.

Мы максимально приблизились к зданию, начали стучаться, но нам не открывали. И мы с Бабаем решили лупить короткими очередями. Слава Богу, что в тот момент не было гранат! Начали стрелять в дверь, и кто-то в этот момент с третьего этажа стрельнул по нашим, но не попал. Наши открыли огонь в ответ.

Потом мы попытались заходить через большое окно, но оно было зарешечено. Пришлось использовать металлический пандус как таран и с его помощью взламывать решётку на окне. Бойцы пробрались внутрь, открыли дверь и впустили нас.

Остававшиеся в это время сотрудники МВД самостоятельно закрылись от нас в изоляторах временного содержания. Дежурный начал звонить в Донецк со словами: «Нас захватывают, что делать?»

Мы изъяли оружие, оставшееся у них на руках: всего три или четыре пистолета. Спустя три часа после штурма откуда-то снизу послышался стук. Там, как оказалось, было бомбоубежище и несколько милиционеров, закрывшись, спрятались от нас. Мы с ними пообщались, и они вышли. Все такие взрослые дядьки. Там у них архив по маньякам, серийным убийцам, личные дела — документов целая куча. Трогать мы их не стали.

Уже наступала ночь, так как штурмовать мы начали под вечер. Мы вышли на общий двор, посчитали машины, которые у них там были, спустили украинский флаг и повесили наш.

Потом приехал один из местных криминальных авторитетов, который впоследствии работал против нас. После того как Краматорск заняли укры, он возглавил комиссию по выявлению ополченцев. Когда он приехал, мы его посадили в машину и отправили к Стрелкову. Но по пути он оказал воздействие на водителя, запугал его, и тот его до Стрелкова не довёз.

Далее, собрав митинг, объяснили народу, что мы — ополчение Донбасса. Народ нас активно поддержал, но несколько человек из толпы говорили: «Это не наше ополчение, они матом не ругаются». А тут ещё один наш боец выходит и говорит: «А ну-ка ушли все за поребрик отсюдова!» И в интернете потом очень-очень долго гулял ролик, который так и назывался: «Отряд Поребрик».

Пока мы брали под контроль Краматорск, в Славянске происходило то же самое. Только в один день «стрелковцы» успели занять не одно, а два административных здания: СБУ и горотдел милиции.

В итоге силами 52 бойцов были взяты два города и поддержано народное восстание, которое войдёт навсегда в историю. Этот апрельский день станет началом Русской весны и возрождением былой славы России, он станет решающим для всего народа Донбасса, который поймёт, что ему отступать некуда и нужно защищать свои дома и семьи до конца. Если бы не было этих 52 бойцов Стрелкова, не было бы и всей Русской весны в Донбассе. С большой вероятностью она бы захлебнулась не начавшись или закончила бы, как в Одессе. Но так как на весь мир по всем СМИ прогремела новость, что есть такой город Славянск и там идут ожесточённые бои с применением тяжёлой бронетехники, авиации, артиллерии и даже химического оружия, и с той и с другой стороны поняли, что одним Крымом русские не ограничатся.

Первый бой

С начала нашего появления на Донбассе группа Стрелкова почти всем составом базировалась на территории Славянского СБУ. Местные жители помогли закрыть оконные проёмы мешками с песком, обнести здание сеткой-рабицей и установить другие оборонительные укрепления. Как только мы закрепились, люди понесли продукты, медикаменты, личные вещи, которых очень не хватало в начале противостояния. Помню, как одна женщина варила огромные кастрюли с борщом и кормила каждый день ополченцев. Славяне стояли у штаба ополчения с утра до вечера, предлагая разного рода помощь[33].

В штабе, где мы жили, я обустроил «больничку», в которой разложил по полочкам все свои лекарства, жгуты с бинтами. Оборудовать её пришлось рядом с кабинетом командования. И все, кто хотел попасть к Стрелкову, проходили через мою комнату. Спал я, как и все бойцы, просто на полу.

Первый мой раненый появился через несколько дней после нашего пребывания в городе. Его прошила пуля на излёте и повредила только жировой слой в боку. Входное и выходное отверстия были небольшими, я просто обработал антисептиком, перебинтовал и вколол «Кетанов» (обезболивающее).

Первый серьёзный бой произошёл на следующие сутки после взятия города -13 апреля. Ополчению стало известно, что к Славянску по трассе Харьков — Ростов-на-Дону со стороны Артёмовска[34] движется несколько джипов «Альфы» и несколько единиц бронетехники. Позже мы узнали, что с ними была ещё одна группа в чёрной форме, но не «псы»[35], а, по всей видимости, группа иностранных ЧВК. Судить, какого именно государства наёмники там могли быть, не берусь. Это могли быть как европейские, так и американские военные компании.

Устраивать засаду поехала штурмовая группа опытных бойцов — Медведь, Тихий, Одесса, Борода, — командовал которой Ромашка. Остальная часть группы «Крым», в которой находился и я, прибыла чуть позже.

Подъезжая к месту в кузове тентованной «газели», мы услышали звуки стрельбы — значит, штурмовики уже в бою. Метров за 60 от места боя мы высыпали из машины. Наша группа огневого прикрытия за пару секунд перебежала дорогу и залегла на склоне обочины. Быстро сориентировавшись, откуда слышна стрельба, мы открыли огонь в сторону зелёнки[36]. Сначала казалось, что мы стреляем не прицельно — наугад, но когда из-за деревьев показались вспышки автоматных очередей и одетые в чёрное солдаты, выяснилось — идёт полноценный бой. У нас была крайне выгодная позиция, так как наше расположение позволяло видеть через жидкую зелёнку беготню застигнутых врасплох иностранных наёмников. Зато они могли видеть только наши головы и дула автоматов.

Я высадил четыре магазина за весь бой: три, лёжа на склоне возле дороги, и один при отходе. Уже после боя почти каждый жаловался, что выстрелял 90 % боекомплекта. Но были и такие, кто вообще ни одного выстрела не сделал. Я стрелял много в основном, как и все, просто «в ту сторону», а когда слышал свист вражеских пуль — вжимался лицом в землю.

Внезапно справа от нас на трассу стал выезжать украинский БТР[37]. В канонаде стрельбы всё же была услышана команда «оттягиваемся», и мы сломя голову побежали через дорогу к лесополосе в сторону Славянска.

Перебежали дорогу, некоторые укрылись за стоявшим на обочине бензовозом.

— Стоп! Это же бензовоз! А ну валите оттуда нахрен! Бегом! — закричал Медведь[38].

БТР уже открыл огонь из своего крупнокалиберного пулемёта, штурмовая группа, присоединившись к нам, также бежала вглубь леса. Поднимаясь на пригорок, я услышал новую очередь пулемёта и лёг на землю, пережидая. Это увидел бежавший рядом Тихий[39] и закричал:

— Вандал, зацепило или устал?

Я быстро поднялся, молча показал в сторону БТРа и побежал дальше. Как будто Тихий не понимал, почему я упал. Дальше мы бежали в сторону леса, чтобы за ним укрыться и только иногда беспорядочно отстреливались. Со мной бежал Моторола, которого я случайно контузил, выстрелив рядом с левым ухом. Он бежал чуть левее меня, и, когда мы повернулись, чтобы прикрыть огнём других отходивших, я выстрелил очень близко возле него. Он потом долго мне это вспоминал, ругаясь благим матом.

До леса мы не добежали, метров через 500 большинство выдохлись — срочно нужен транспорт. Крот как самый высокий увидел первым едущую вдали «газель», почти такую же, как нас везла сюда, (первая машина почему-то сломалась и так как она была гражданской, мы оставили её на месте боя). Недолго думая, он выбежал на дорогу и тормознул нашего спасителя, который ничего ещё не подозревал. Естественно, тот сразу остановился — не часто его останавливают с автоматом наперевес.

Когда мы погрузились в кузов, с нами не было только Моторолы, Фрица, Кедра и ещё одного бойца, но тогда в неразберихе никто этого не заметил. Кому-то из наших показалось, что за нами погоня, тогда Ромашка приказал по бокам резать тент и вылезать с автоматами, а сам лёг посередине кузова и выставил автомат в противоположную сторону движения машины. При этом он сказал: «Всю ответственность за этот бой я беру на себя. В случае преследования — разбегаемся и занимаем круговую оборону».

Но укропы сдрейфили за нами гнаться, хотя сил у них хватало. Они не ожидали такого натиска. Наши штурмовики застали врасплох ехавших на «расслабоне» иностранных наёмников[40]. Те планировали спокойно зайти в город и без особых усилий подавить восстание «взбунтовавшихся шахтёров». Они рассчитывали увидеть их вооружёнными арматурой и коктейлями Молотова, но никак не «калашами». В итоге за то, что недооценили противника, они поплатились своими жизнями. Подразделение Ромашки расстреляло практически в упор два джипа «Альфы», сопровождавших отряд людей в чёрной форме, а потом подъехала наша группа и открыла шквальный огонь по тем, кто ещё бегал в лесу.

У нас потерь не было, БТР, стрелявший по нам, ни разу не попал. Почему? Очень странно. Сначала мы думали, что специально не хотел, но потом многие вспомнили, что бронетранспортёр поднялся на возвышенность и не смог физически опустить ствол на наш уровень. Поэтому пули свистели, но высоко над нами.

Из воспоминаний Фрица, участника этого боя:

«Мы подъехали к месту боя. Слышались стрельба и шум вертолёта[41]. В зелёнке бегали люди. Мы открыли по ним огонь, они в ответ по нам.

Не факт, что в этой ЧВК были американцы какие-то, могли быть и польские наёмники. Но они в дальнейшем большой роли в войне на Донбассе не сыграли. Потому что никакая ЧВК в мире ни за какие деньги не готова воевать с русскими. Они могут только в локальных столкновениях взять количеством и сразу отойти. А после того, как мы их расфигачили, остались среди них живые люди ведь. И соответственно эти люди потом рассказывали другим, что там происходило. Про тот двухминутный акт, можно сказать “половой”, над ними. Представь себе, какие потери. И какой грамотный командир будет толкать людей на такое даже за деньги? Он просто-напросто больше потеряет.

Получается, что вертолёт видел всю картину боя. А укроСМИ показали только уничтоженные машины. А то, что мы там накуролесили с ЧВКшниками, об этом они не рассказали».

В километре от боя уже стоял наш блокпост с местными. Подъехав к нему, мы выбежали и заняли круговую оборону в небольшом лесочке. В тот момент со мной рядом бежал Одесса (ополченец из Одессы). Простота и заурядность его позывного, напоминает старую шутку:

— Как ваша кличка?

— Павел Иванович.

— А зовут вас как?

— Павел.

— А отчество?

— Иванович.

Одесса сказал:

— Всё, теперь точно Россия введёт «Красную армию»[42]. Это уже полноценные боевые действия. Наверное, введут миротворцев, и будет, как с Крымом.

Ромашка приказал местным бойцам на блокпосту поджечь шины, чтобы создать дымовую завесу от противника. Они кинули несколько бутылок с горючей смесью, и трасса запылала огнём, выпуская в небо густой чёрный дым. Так мы просидели, выжидая противника, не более получаса. Но, когда поняли, что за нами не гонятся и ждать бессмысленно, группа вернулась на базу.

В СБУ наш командир доложил Стрелкову исход успешной засады, а бойцы принялись активно обсуждать свой первый бой. Тут вдруг вспомнили, что нет Моторолы, Фрица и Кедра. Недолго думая. Ромашка послал на место боя нескольких опытных бойцов.

— За Моторолу я уверен, но новый парень не сориентируется, если попытается сам выходить, да и физуха у него хромает, — сетовал командир, имея в виду Фрица. Но не успел Ромашка договорить, как Моторола с Артёмом зашли к нам. Измученные, запыхавшиеся, потные, но целые и довольные. Я выдохнул с облегчением. Оказалось, Моторола вместе с Фрицем отстали от бегущих во время отступления и пошли через лес.

Фриц рассказывает о своём выходе:

«После боя мы забежали в лес. Был я, Моторола, Кедр и ещё один боец. Мы разделились. Моторола пошёл со мной, а остальные в другую сторону. Когда поднимались на пригорок, при отходе у меня на нервной почве от адреналина ноги стали ватными. Такое ощущение было, что на меня нагрузили 100 килограммов и я перед этим прошёл 10 километров. Такое ощутил первый раз в жизни. Но, как только мы зашли в лес, сразу стало всё нормально.

Вертушка продолжала над нами кружить. Мы с Моторолой прятались от неё в лесу, пока она не улетела. Сначала мы шли через лес, потом через какие-то дворы, где собаки лаяли. А по просекам ездили украинские военные уазики. Мы слышали собак, которые, скорее всего, были отправлены на наши поиски укропами. Потом увидели два уазика с черными номерами, стоявшие на просеке в 200 метрах от нас. Мы с Моторолой быстро перебежали просеку. Тогда я научился ссать на коленях (это приходилось делать, чтобы не увеличивать проекцию тела и не быть замеченным).

Выходили из леса мы очень интересно. Увидели пятиэтажки и дорогу в метрах 150. По этой дороге брели две женщины. Обычные русские бабы. Шли с баулами домой с базара. И мы сидим с Мотором, пригнулись, надели капюшоны, повесили на шею автоматы. Сидим от этих женщин в метрах пяти, а они прошли и нас не заметили. Они проходят мимо, и у них разговор идёт про всю эту политику: “В Славянск зашли какие-то войска…”Мы переглянулись, улыбнулись. Потом добежали до одного из наших блокпостов на мосту и оттуда нас один из местных отвёз на машине к нашему СБУ.

Когда пришли, оказалось, что ещё не вернулся Кедр с одним бойцом. Мы за них очень переживали, а они объявились только вечером. Все под впечатлением от первого боя. А я был спокоен, как танк, но после этого несколько ночей не спал и не ел.

Так как я был в группе ещё относительно новеньким, ко мне потом подошёл Ромашка и попросил показать автомат. Хотел проверить — стрелял я из него во время боя или где-то сидел в сторонке испуганно. Я снял крышку и показал чёрный задымленный поршень. Он такой:

— Ну, ладно. Понятно. Хорошо, молодец».

Итог боя: с нашей стороны ни двухсотых[43], ни даже трёхсотых[44]. Со стороны укров уничтожено вместе с правосеками два джипа украинской «Альфы», как утверждал очевидец на видео. А также «обнулились» несколько десятков иностранных наёмников, которые приехали в Донбасс на сафари[45].

Одно из чудес, которое с нами произошло, — бензовоз, за которым мы прятались, не сдетонировал от прямых попаданий из КПВТ[46], а также то, что БТР ни разу в нас не попал, хотя мы бежали по открытой местности и видны ему были, как на ладони.

Освоение занятых территорий и боевые вылазки

Каждый день в ополчение записывались новые добровольцы, в основном местные. На подъезде к городу устанавливались блокпосты, но бойцов не хватало для их заполнения. На каждом контрольно-пропускном пункте стояло не больше 10 человек, и только у двоих-троих было оружие. Причём не «калаши», а охотничьи ружья или карабины Симонова образца 1945 года.

Группа Ромашки всё ещё дислоцировалась в здании СБУ. Нас можно было назвать ГБР (группой быстрого реагирования), так как мы выезжали на любой сигнал ополченцев или мирных жителей о передвижении противника. Как только укропы нападали на один из славянских блокпостов, ополченцы сразу докладывали нам, и мы выдвигались на помощь. Зачастую в день таких звонков от мирных и не мирных поступало несколько десятков, и каждый раз отряд выезжал на подмогу. Но большинство выездов были «пустыми» — ехали на захват правосеков, к примеру, а на месте никого не оказывалось. Часто звонившим мерещилась бронетехника, а на самом деле ехал простой грузовик.

В сутки мы спали не более трёх часов, причём это время разбивалось на отрезки по 20–30 минут, так как интервал между выездами был короткий. Из-за постоянного недосыпа не хотелось есть. Я в день съедал не больше двух бутербродов, разве что много пил воды. Организм в экстремальной обстановке мобилизовал все свои физические и психологические ресурсы и использовал их для того, чтобы я выжил и не сошёл с ума. Слабости или недомогания не было, любая физическая нагрузка на протяжении суток переносилась нормально, несмотря на то, что сна и питания недоставало. Также не помню, чтобы кто-то болел простудой в это время, хотя иногда за ночь в секрете[47] можно было сильно продрогнуть.

В ночь с 14 на 15 апреля наша группа переехала в Славянский горисполком. Командование осталось в СБУ, а мы расположились там. Здание горисполкома само по себе большое — пять этажей с множеством офисов, кухней, актовым залом[48].

Ополченцы входят в горисполком

По прибытии в горисполком мы решили разложить вещи и ночевать в большом зале для заседаний на втором этаже. А для того, чтобы снять камеры, которые висели по всему коридору, я залез на плечи Тихому и повырывал их с корнями. На то у меня и позывной — Вандал.

Ребята соединили между собой толстые деревянные столы и легли ещё немного поспать прямо под ними. Но мне не спалось, я прошёлся по зданию, изучил его и решил найти комнату под оборудование санчасти. Выбирать я мог почти из всех кабинетов на втором этаже. И облюбовав себе офис в дальнем левом крыле, тоже пошёл вздремнуть.

Проснувшись утром, мы начали оборудовать горисполком под себя. Выносили мебель из комнат, в которых планировали жить и складывали в другие офисы. В своей новой санчасти я все медикаменты разложил по полочкам в серванте и даже сделал себе кровать: дверь от шкафа поднял на несколько стульев и застелил спальным мешком.

На следующий день на работу пришли сотрудники горисполкома. В основном женщины лет 35. Некоторые из них хотели только забрать вещи, но большинство собирались работать дальше. Сначала им разрешили находиться в здании вместе с ополченцами и пускали только по паспортам. Но потом, видимо, произошла какая-то утечка информации и всем посторонним вход запретили.

Бойцы с помощью местных строили баррикады вокруг здания и на первом этаже. Дежурить с оружием на входе изъявили желание славянские афганцы и обычные горожане. Днём дежурили они, а ночью ставили на усиление по несколько ребят из нашей группы.

На войне есть место чувствам. О героической девушке Рите

Ещё в СБУ я познакомился с девушкой Ритой, которая добровольно пришла помогать ополчению. Она готовила пищу сначала в отделении СБУ, потом в горисполкоме, а потом и вовсе — на передовой в Семёновке.

Девушке было всего 19 лет. До войны работала на заводе по переработке плитки. Возвращаясь с ночной смены 15 апреля, Рита проходила мимо СБУ по улице Карла Маркса[49] и увидела первых ополченцев. Тогда, даже не заходя домой, она подошла к одному из бойцов и спросила, чем можно помочь. Так её и взяли на кухню.

Из-за того что ополченцев становилось всё больше, в первое время Рита с ещё одной женщиной готовили круглосуточно. Получалось у неё, кстати, очень вкусно.

Война — дело не женское, поэтому у защитников Славянска был острый дефицит в общении с противоположным полом. И естественно, что многие его восполняли именно с девушками, находившимися рядом с ними. Иногда даже подкатывали, но ничего не получалось из-за разницы в возрасте. Так как девушки, которые нам помогали, совсем молодые — одной 19, а второй вообще 17, и высокие любовные чувства не возникали с 40-летними ополченцами-шахтёрами. Но среди нас несколько молодых парней всё же было, в том числе и я.

Сначала я забегал в свободное время пообщаться о всяком разном — попить чайку, как говорится, а когда мы переехали в горисполком, кухня не захотела отделяться от нашей группы. Тогда Ромашка сказал: «Наши девушки должны быть с нами», — и забрал их с собой.

Одним поздним вечером мне взбрело в голову подарить Рите цветы. Я вышел из здания исполкома и направился на поиски. Было уже поздно, и магазины вряд ли в такое время работали. Вдруг откуда-то появился парень и сказал, что пришёл помочь ополчению. Я предложил ему зайти в здание и там записаться в ряды, но он отказался и сказал, что готов помочь продуктами или другими услугами, но оружие брать по каким-то причинам не хочет. Тогда я дал ему 15 гривен и попросил найти цветочный магазин, учитывая, что он местный и хорошо знает город. Денег он не взял и сразу побежал выполнять просьбу. Через каких-то полчаса вернулся с букетом роз, даже не спросив, зачем они мне нужны. На следующий и в последующие дни он также приходил и спрашивал у бойцов, чем можно помочь.

От такого подарка девушка немного опешила, так как даже не догадывалась, что кто-то из уставших брутальных ополченцев способен на романтику. На самом деле таких хватало, просто я оказался первым.

Мы прогуливались по центральной площади горисполкома, не отходя далеко, так как стемнело и в городе действовал комендантский час. За это время я успел рассказать Рите, что приехал из Киева и мне только 20 лет. Не знаю почему, но свой настоящий возраст я сначала постеснялся назвать. Чуть позже она узнала, что я ещё несовершеннолетний. Но это было уже в Семёновке под круглосуточными обстрелами.

Так у меня появилась боевая подруга — смелая молодая девушка.

В моей оборудованной «больничке» я круглосуточно занимался всеми ранеными и больными, которые базировались в здании исполкома на первом, втором и третьем этажах.

Из-за постоянных тревог и боевых выездов спать приходилось в одежде и с включённой рацией, из которой с интервалом в две-три минуты доносились чьи-то переговоры. Ко всем невнятным бурчаниям нужно было прислушиваться, чтобы не упустить тревогу или раненого.

За время, пока мы жили в исполкоме, я немного подучил Риту медицинским навыкам, которые знал сам, но оказалось, что основы ПМП она уже знала и очень быстро уловила всё остальное.

В день, помимо боевых выездов и дежурств на усилении, мне в «больничке» приходилось обслуживать немало пациентов. Кто с пулевым ранением, а кто с простудой или головной болью. Лекарства постоянно использовались, а из-за того что помощь была экстренной, я не успевал складывать их на место. Тогда в поддержании порядка мне помогала Рита, а часто и вместо меня оказывала помощь.

Позже, когда Моторола вместе с нами переехал на усиление посёлка Семёновка, девушек забрали с собой для тылового обеспечения. Несколько недель Рита, Ира, Наташа и её мама Надя — так звали девушек и женщин из нашей кухни — находились постоянно на грани жизни и смерти наравне с бойцами. Ежедневные обстрелы пережидали в подвале и то только тогда, когда находиться снаружи становилось слишком опасно. Весь Семёновский гарнизон, который только начинал формироваться, кормили несколько хрупких молодых девушек.

В Семёновке нам с Ритой было уже не до отношений, поэтому виделись мы крайне редко. А потом мы охладели друг к другу как-то и в дальнейшем общались как хорошие друзья.

После обороны Славянска Рита помогала ополченцам в Марьинке. Туда их отправили 7 июля после выхода Славянской бригады в Донецк. В этом небольшом городке Рита получила ранение в спину и голову. Снаряд разорвался в нескольких метрах и забросил её на второй этаж дома, возле которого она стояла. В донецком госпитале оказалось, что несколько осколков повредили её спину, а голова усеяна мельчайшими крошками стекла. После этого Рита получила контузию и проблемы с позвоночником.

Первая слева Ирина (Рыжик), вторая слева Рита

Сейчас она замужем за ополченцем с позывным Шарнир. Сам он в прошлом солдат украинской 25-й бригады ВДВ, подразделение которой перешло на сторону мирного народа Донбасса и ополчения. Шарнир начал свой боевой путь со Славянска и Семёновки. Смело воевал, неоднократно награждался, а также командовал взводом. Украинские снаряды и его не обошли стороной — Шарнир получил несколько осколочных и пулевых ранений.

Начмед Славянска Лёля

На следующий день, как мы переехали в горисполком, ко мне подошёл Ромашка и сказал, что мне на подмогу приехала женщина — медик, которая служила в Чечне с ним медсестрой.

Я поднялся на третий этаж, зашёл к нему в кабинет и увидел женщину в белом халате, как сначала мне показалось — суровую. Лёля стала расспрашивать, что я умею и свойства каких лекарств знаю. В принципе, её всё удовлетворило, кроме одного. Когда я сказал, что мне нужны хирургические нитки, скальпель и игла для зашивания ран, она встретила моё уверенное заявление удивлённой улыбкой:

— Ты не сможешь шить. Это делается только в стационарных условиях, а то, что ты насмотрелся в кино — не соответствует реальности.

Потом она спустилась со мной на второй этаж — посмотреть медицинские богатства. Увидев довольно большой ассортимент лекарств, в том числе редко используемых, Лёля подозрительно расспросила, в каких случаях я буду применять те или иные препараты и в каких дозировках. Когда я объяснил во всех подробностях назначение каждой ампулы с лекарством и даже рассказал, что уже несколько раз применял свои знания на практике, чеченская подруга Ромашки откровенно мне заявила, что приехала из Харькова для помощи жителям Донбасса и их защитникам. Так как она имела медицинское образование, опыт эвакуации и лечения раненых в боевых условиях в Чечне, то решила, что её навыки обязательно пригодятся здесь. Лёля поведала о своих планах создать центр для сбора медикаментов от местных жителей, а также гуманитарщиков из России и других регионов Украины. Также она решила принимать раненых ополченцев в одной из городских больниц Славянска и оказывать им полноценное лечение до эвакуации в более безопасные и развитые города.

Мне очень понравились её решительность и боевой настрой. Не каждая женщина обладает такими качествами. А ей, видимо, понравилась работа 16-летнего полевого медика, поэтому она мне открыла свои планы и пообещала помощь в любых вопросах, связанных с ранеными.

Ольга Вязовская (Лёля) в здании СБУ в Славянске

Во время работы над книгой я взял у неё интервью:

— Расскажи о своих первых поездках в Славянск.

— Первый раз мы поехали в Славянск 12 апреля 2014 года уже под вечер, когда узнали о происходящих там событиях. О том, что Стрелков с группой людей пришёл, о том, что люди вышли на баррикады, на блокпосты. Первый раз приехали, загрузив всё, что нашли из медицины, и раздали в Славянске. Я очень хорошо помню блокпост «Карандаши». У них из медицины был только ящик зелёнки и ящик йода. Всё, больше ничего.

Потом приезжали ещё дважды. А на третий раз нас остановили с полным багажником медикаментов под Изюмом, где стояла украинская бронетехника. Вытащили ящик, сказали «на перевірку»[50]. Я ехала с ещё одной женщиной, она впоследствии поехала в Луганск помогать ополчению.

В тот момент, как мы отошли покурить, к нам подошёл один из солдат, которые там стояли, сделал вид, что прикуривает и сказал: «Девочки, если хотите жить и не хотите, чтобы вас прям тут “приняли” — разворачивайтесь и езжайте, потому что всем уже давно известно, кто вы. Твои, Оля, фотографии у нас есть, так что езжайте отсюда». После этих слов мы сказали, что поедем в Изюм — быстренько кофе попьём, а сами развернулись и поехали быстро-быстро оттуда.

Последний раз, 24 апреля, нам уже пришлось ехать полями. Но украинские блокпосты всё же проезжать приходилось, поэтому я была с очень ярким макияжем, в чулках, на каблуках и в платье. Делала вид, что в хлам пьяная, всю дорогу полоскала горло коньяком. Легенду придумали такую, что мы едем на свадьбу.

Благополучно добравшись в Славянск, я понимала, что остаюсь здесь с концами, и мыслей о возвращении назад даже не появлялось. У нас тогда ещё теплилась надежда на то, что всё это очень быстро закончится — мы победим, нас услышат и можно будет поехать домой.

— Как ты смогла создать из ничего военный госпиталь в Славянске?

— В Славянске я быстро нашла знакомых по прошлой войне и приняла решение остаться насовсем. Мне выделили небольшую комнату в «располаге», которая находилась в поликлинике АИЗ[51] на первом этаже. Там был медпункт, склад медикаментов и перевязочная. Первые дни были совершенно ненапряжные, нетяжёлые, потому что мы в основном перебирали лекарства, мазали всех пантенолом, так как все дружно сгорали на солнце, лечили насморк, кашель, иногда и геморрой.

А после 2 мая начались полномасштабные действия. Мы развернули на территории поликлиники АИЗ на первом этаже полноценную перевязочную, но не оперировали, так как на тот момент ещё работала гражданская больница им. Ленина практически в полном составе.

А позже, когда начался бесконечный поток раненых, мы сменили место дислокации — развернули полноценный военный госпиталь с операционной и перевязочной на территории бывших офисных зданий с огороженной территорией. Таммы смогли обеспечить полноценную охрану нашим раненым.

Под конец обороны Славянска укры знали точное местоположение нашего госпиталя и потихоньку по нему пристреливались. Тогда было принято решение передислоцироваться в новый корпус больницы им. Ленина. На тот момент новый корпус практически полностью покинули гражданские медики, а самые стойкие остались в старом. Вместе с ними в больнице оставались недоэвакуированные пациенты отделений кардиологии и травматологии.

Почему переехали туда? Потому что там было самое лучшее бомбоубежище. Мы привели его в порядок: открыли двери, проветрили, вытащили вертикально стоящий там Урал — дёрнули его БМПхой. Установили в госпитале генератор, провели свет — соорудили несколько десятков койко-мест для наших раненых.

— Расскажи о своей деятельности в Славянске.

— В какой-то момент мне пришлось «встать к столу» — пошли операции, контузии, осколочные ранения, были и «брюшные», и «полостные», ампутаций только не было. Делали, что могли. Понимали, что не хватает крови, имеется в виду кровезаменителей. Иногда приходилось делать прямое переливание крови от непроверенных доноров, чего категорически делать нельзя. Но я всегда считала, что лучше жить с гепатитом, чем вообще не жить. Приходилось идти на риск. Приходилось организовывать эвакуации постоянные, два-три раза в неделю машины с ранеными уезжали на Донецк. Приходилось принимать гуманитарку, раздавать на подразделения и делиться с гражданскими. Жизнь была насыщенная и трудная, но было понятно: за что это всё и ради чего.

— Расскажи о раненых.

— Раненые разные, часто непослушные, которые считали себя взрослыми мужчинами, а по факту, боялись уколов — капризничали. При этом постоянно рвались из госпиталя назад — на позиции и блокпосты. Приходилось ругаться, бороться, но тем не менее старались не оставить без помощи никого. Из всех, кого довезли до госпиталя за всё время Славянской кампании, погибло только два человека.

8 июня 2014 года накрыли нашу арту[52]. Было очень много раненых. Одного из раненых привезли уже в агонии, к нему долго не могли подобраться. Его положили на кушетку, даже на стол не успели подать, и он умер, потому что у него были пробиты оба лёгких, плюс брюшина. Второго, с позывным Красный, доставили позже. У него не было левой ягодицы и части бедра, лишь грязная некротическая рана. Мы очень долго мыли его «Декасаном», практически ящик «Декасана» на него вылили. Я никогда не видела такой воли к жизни. У него была сумасшедшая кровопотеря, а он оставался в сознании. Мы разговаривали с ним почему-то в основном о мороженом, чтобы хоть как-то держать его в сознании. К сожалению, он тоже умер позже, потому что мы не смогли его вывезти. В то время шли очень сильные бои под Ямполем, мы не могли выехать, и к нам не могли добраться из Донецка. Мы отправили его в стационар в гражданское отделение больницы им. Ленина, но он умер в четыре часа утра. Все остальные наши раненые остались живы. Не скажу, что целые и здоровые, но живые.

— Ты занимала один из ключевых постов в осадном городе — руководила госпиталем. И тебе регулярно приходилось общаться с главнокомандующим. Расскажи о своих впечатлениях.

— Игорь Иванович Стрелков был нашим командиром, и он остаётся нашим командиром. Человек, которому мы верили безгранично, человек, за которым мы шли куда угодно. Приказы которого не обсуждались. Человек, который, несмотря на безмерную усталость, а я видела эту усталость ежедневно, находил в себе силы решать вопросы от военных до элементарных гражданских: и вопросы обороны, и вопросы обеспечения, и вопросы каких-то разбирательств, междусобойчиков и т. д. Это человек, за которым мы пошли в Славянск, в Донецк и пошли бы дальше, если бы не получилась ситуация, в которой он вынужден был уехать. Обсуждать, осуждать или критиковать командира я не имею права по одной простой причине — он мой командир, и это не обсуждается. Приказы не обсуждаются. Ну, вот и всё.[53]

— Вспомни про наше знакомство.

— Я очень хорошо помню тот момент, когда появились первые раненые и меня срочно позвали в исполком. На пороге стоял парень с очень знакомым лицом — оказалось это Ромашка, которого я знала ещё с 2003 года. Мы с ним переговорили, осмотрели раненого, направили его в больницу, и он повёл меня к себе в кабинет, параллельно вызывая тебя по рации.

Я очень хорошо помню, как Ромашка звал тебя в рацию, а ты ему ответил басом. Сложилось впечатление, что с таким позывным и голосом сейчас может выйти только двухметровой амбал лет под 30, но меньше всего я ожидала увидеть шестнадцатилетнего подростка с горящими глазами, который оказался медиком.

После знакомства ты меня повёл в свой кабинет, где хранил медицину, и говорил: «Я могу шить! Я буду шить!» имея в виду зашивать ранения. Хотя даже не представлял, как это делается. Я очень хорошо помню твои горящие глаза и помню, как Серёга (Ромашка) мне сказал: «Несмотря на то, что он маленький, он может практически всё. И не боится…»

Вандал-это легенда обороны Славянска. Я, будучи взрослым человеком, понять не могу — как можно в 16 лет не бояться, как можно в 16 лет вывозить раненых на велосипеде, как можно в 16 лет быть там, где взрослые мужчины в памперсах не выдерживают. Я знаю, что за те месяцы обороны Славянска ты вырос и прожил не одну и не две жизни. Как говорит мой муж, я, кстати, об этом упоминаю всегда во всех своих интервью, если бы каждый, кому ты помог и спас жизнь, скинулся по рублю — ты стал бы уже миллионером. Многие вещи объяснить нельзя. Это война. Но в шестнадцать лет видеть седые виски и мальчишескую улыбку — это разрыв сознания. Так не должно быть. Нужно понимать, что детям не место на войне, но ты уже не был ребёнком. Я очень хорошо помню, как у тебя глаза горели мальчишеским огнём — уставший, измученный, голодный, грязный, чистый — неважно. И при этом взгляд взрослого мужчины. Это просто разрыв шаблона. Когда я смотрела на тебя в 2014 году, ты не вписывался ни в одни рамки, ты не ребёнок, но ты и не взрослый. Седые виски и мальчишеская улыбка… У тебя тяжёлый взгляд вглубь, и при этом блестят глаза. Ощущение очень странное и очень страшное, потому что так вообще невозможно.

Я не понимаю, как можно было на Семёновке летать на велосипеде и вытаскивать мужиков под 100 килограммов. Я не понимаю, как можно лезть на поле боя, куда взрослые боялись лезть. Я не понимаю, как можно так повзрослеть.

Я очень надеюсь, что ты вошёл в колею, в русло, всё пошло своим чередом, но ты стал одним из наших символов на Донбассе. Символом обороны Славянска.

Украинская армия с народом Первый и последний массовый переход ВСУ на сторону ополчения

15 апреля наши бойцы под командованием Стрелкова разоружили в Краматорске роту 25-й аэромобильной бригады[54]. Сначала их блокировали мирные, а потом приехали ополченцы с оружием. Никаких стычек не было, так как солдаты 25-й сразу для себя решили — они с народом Донбасса.

Я с Ольгой Вязовской (Лёлей)

Воспоминания Прапора:

«Местное население блокировало бригаду. Солдаты сидят на БМД[55], подхожу к ним. Начинаю проводить агитационную работу. Говорю одному:

— Сынок, как тебе не стыдно! Твой дед воевал против бандер, а ты сейчас им подчиняешься.

И тут он мне отвечает:

— Чё вы меня агитируете? Я сам из Харькова. Вон среди ваших вот тот в бандане — это Макс, там дальше с автоматом ходит Питер, а рядом с ним Москаль. Они все с моей бригады, я ими командовал в Харькове».

Москаль и Питер как раз были из Харькова. Это они к нам вместе с Моторолой в Крым на базу в пионерлагерь приехали. Десантник, узнавший своих, потом остался служить в ополчении. Многие его знают как Клеща. Я вместе с ним ехал на БМД 5 мая вытягивать раненого командира[56].

Прапор:

«Потом их собрал командир, они посовещались, сказали, что переходят на нашу сторону, сели на БМД и тронулись. Я ехал вместе с ними на броне в Славянск. Пока мы ехали, люди бросались под гусеницы, думая, что это укры. Видит мужик колонну — считает делом чести упасть под гусеницы. Много таких было, долго им объясняли, что колонна уже наша».

По прибытии в Славянск десантники сдали автоматы и переоделись в гражданку, которую им выдали наши в горисполкоме. Стрелков всех собрал в актовом зале и провёл пресс-конференцию. Сдавшимся армейцам было предложено либо остаться и сохранить своё оружие, либо в гражданке разъехаться по домам.

При подготовке переиздания книги мне удалось взять интервью у ополченца Клеща, перешедшего ранее из 25-й бригады ВСУ. Он поведал интереснейшие подробности того, как их роту новое украинское командование бросило на «подавление восстания» пророссийских сил Юго-Востока страны.

«До того, как мы прибыли в Краматорск, в городе Барвенково Харьковской области проходила выгрузка техники, дальше мы двинулись в неизвестном для нас направлении. Я был командиром отделения, в должности сержанта.

Тогда нас больше всего насторожило то, что ночью нам командир батальона отдал приказ: “Патрон дослать в патронник, при проявлении агрессии со стороны местных жителей по отношению к ВСУ — стрелять на поражение”.

Дальше было 5 суток движения марша. Ни еды, ни воды, ни лекарств, ни отдыха. Всё это время мы двигались по полям в основном ночью. Были и в Днепропетровской области, и в Донецкой.

А 15 апреля я открыл глаза в 4 часа утра и увидел горящую баррикаду и рядом надпись “Город Краматорск”. Была объявлена зачистка сектора. Мы прошлись — никого на баррикаде не нашли и продолжили движение в город. Майор ВДВ из 5-й бригады сам не знал куда нам ехать, поэтому обратился к местным бомбилам. Таксист вывел нас на старый рынок, туда, где нас и заблокировали. Там стояло человек 200 жителей, которые начали нам предъявлять, что мы якобы фашисты, бандеры и т. д. Правда, наши парни — практически все с Юго-Востока, и легенда у нас была, что мы едем на учения в помощь пограничникам под Мариуполь.

Я показал людям паспорт, что я не из Львова, а из Харькова, что бригада у нас Днепропетровская. Люди посмотрели, что мы не проявляем к ним агрессии, и вступили с нами в нормальные переговоры. Когда в 8 утра собралось около пятисот человек, наш майор набрал по телефону командира бригады, разъяснил ситуацию, и в ответ на это командир бригады приказал давить бронёй всех сопротивляющихся и стрелять на поражение. Майор тогда встал и сказал, что не может отдать такой приказ, все его поддержали.

Мы отстегнули автоматные магазины, достали патроны из патронников и люди начали нам приносить еду. Многие наши были больны в этот момент, потому что пять суток ехать в середине весны на броне — это вам не цветочки.

Как только мы добровольно разрядили “калоши”, сразу появился Ромашка. И начались переговоры. Первых, кого я увидел — это были Моторола и Москаль. С ними я познакомился ещё в Харькове, когда мы вместе в Антимайдане участвовали. Москаль ко мне подходит и говорит:

— Клещ, а ты что там забыл?

— Да вот, броню подвёз вам с оружием, (смеётся)

Ну они меня с брони только дёрг, ленту [георгиевскую] мне на грудь — и всё: “Ты наш!” — говорят.

После этого я подхожу к бойцам бригады и говорю:

— Тут моих друзей половина. Зачем вам возвращаться в Украину? Вас там кроме тюрьмы ничего не ждёт.

В итоге мы поменяли флаги на российские и поехали в Славянск. Ополченцы удостоверились, что мы сами отстегнули магазины и оставили нам оружие. Уже в горисполкоме к нам вышел Стрелков, представился, тогда за меня сразу же поручились Моторола и Москаль. Таким образом я попал в группу к Мотороле».

Воспоминания Фрица:

«Мы набивали сейфы папками и баррикадировали окна в горисполкоме, сверху стелили мешки с песком и делали бойницы[57]. Вдруг слышу лязги гусеничных траков[58]. Думаю, наверное, штурм. А в здании почти никого нет, единицы людей в исполкоме. Я ещё укрепления не поставил, понимаю, что сейчас может быть какой-то «кукен-квакен». Очко у меня заиграло, но всё же стал возле мешков, соорудил бойницу — ну не сдаваться же я сюда приехал, подумал я. Страх был больше — не погибнуть, а растеряться, не сработать вовремя.

Стою на бойнице и вижу, как закатываются шесть БТРов[59], на одном из них российских флаг реет. Сначала я подумал, что заходит “Красная армия”, но потом увидел флаги Народного ополчения Донбасса.

Разоружение роты 25-й бригады ВДВ в Славянске

Когда их пригнали на центральную площадь Славянска, я был в оцеплении этих БТРов. Над нами даже кружил самолёт, скорее всего “сушка”[60], но не стрелял. На площади собралась огромная толпа народа.

Вдруг один из мехводов 25-й бригады, который впоследствии остался в ополчении, начал исполнять пируэты на БТРе. Показывал боевую силу. Я сначала удивился, и мне показалось, что он пытается вырваться из кольца, как-то уйти. Понятно, что автомат бессмысленно брать на изготовку, но я напрягся[61].

Потом ВСУшники пошли сдавать оружие. Это происходило в актовом зале.

Подходит ко мне Медведь и говорит:

— Будет у кого-то из них пулемёт «Печенег», — описал его, — ты сразу меня позови.

Любил он очень пулемёты.

В актовом зале у солдатиков я проверял автоматный затвор, боевую личинку — всё ли на месте. Один вытащил, но ещё тогда, когда их брали в Краматорске. Вытащил, выкинул и сказал, что по своим стрелять не будет, поэтому ему ничего за это не было. Наши им ещё в самом начале сказали, что если вы будете приводить в негодность оружие — это будет считаться диверсией, за что будете отвечать по законам военного времени.

Очень запомнился случай, когда ко мне подошёл мужик, мобилизованный в эту бригаду, лет сорока. Видно, что работяга, колхозник — рабочие руки, я таких очень уважаю. Ему дома резать свинью, сын-двоечник, жёнка, которая бухтит на него — и тут ему дают в руки оружие и кидают на какую-то войну, войну с собственным народом. И он мне отдаёт автомат, четыре магазина в подсумке, триста патронов, обёрнутых в бумагу и скотч, две Ф-1[62], потом снимает из-за спины РПГ-26 [63] и говорит мне: “Забери в мене, бо я не знаю, як з його стрiлять”[64].

Потом был случай во время разоружения, когда один капитан стал возмущаться по поводу личного оружия. Типа, «отняли пистолет у офицера». Тогда ополченец, занимавшийся разоружением десантников, взял его пистолет, достал из магазина семь патронов и отдал ему обратно. А зачем офицеру нужен пистолет? В основном для того, чтобы пустить себе пулю в лоб. Я, например, свой пистолет носил только для этого, пока не дали гранату. Семь патронов, чтобы отстреляться — последним застрелиться.

В дальнейшем один из офицеров 25-й бригады Таран стал командиром всей бронетехники в Славянске. Я с ним разговорился и подружился как раз в тот день, когда их разоружали. А потом попросился к нему в подразделение, рассказал, что уже имел дело с броней, так как работал на танкостроительном. Он меня взял механиком-водителем и дальше войну я видел через триплексы БТР-Д[65]».

После вербовки ВСУшников, в ряды ополчения записались менее 10 человек, а остальным дали по $100 и они уехали на электричке по домам.

Буквально через несколько дней ополченцы Славянска разоружили ещё одно подразделение 25-й бригады ВДВ.

Крот очень ярко и подробно описал эту операцию:

«Всё, что я расскажу, мне известно из допроса пленных солдат и офицеров этой бригады.

Начну издалека. Когда в Крыму начались волнения, а на Донбассе было ещё всё спокойно, командование ВСУ, естественно, начало стягивать силы к Крымскому перешейку. Полную мобилизацию ещё не объявляли, но объявили частичную, это примерно в то время, когда и меня призывали. Тогда по тревоге подняли четыре части быстрого реагирования, которые есть на Украине, одна из частей, в которой я служил, — 95-я житомирская бригада ВДВ, 25-я днепропетровская бригада, львовская 80-я, и четвёртую я не помню. Подняли четыре воздушно-десантные части, плюс несколько частей спецназа, я уже точно не помню. Их начали стягивать тогда ещё к Крымскому перешейку, планировали входить в Крым и душить все эти протесты. Но когда узнали о том, что в Крыму российские войска находятся в боевой активности, никто из них не рискнул идти, прекрасно понимая, что не смогут противостоять российским войскам. И к этому времени наша группа взяла под контроль Славянск.

Тогда роте 25-й бригады дали приказ перейти от Крымского перешейка под Славянск. Они прибыли в Донбасс вместе с разведвзводом. Сначала мы захватили часть этой роты в Краматорске, а разведка, видимо, до этого от них отделилась.

Их разведвзвод численностью 25–30 человек с серьёзным вооружением (автоматы, пулемёты, гранаты, очень большое количество ручных гранатомётов) сразу поехал в Славянск. Но разведчики не доехали до него, так как про них просто забыло командование и дальнейших приказов не поступало. Они не знали, что дальше делать, поэтому с трассы свернули в лес и там выставили боевое охранение.

Ждали двое суток, пока их не заметили местные жители. Они быстро доложили о местоположении КамАЗа с взводом в штаб ополчения Славянска. Когда об этом узнал Стрелков, то сразу решил послать Прапора с несколькими бойцами на разведку.

Прапор приехал к этому КамАЗу, залёг там где-то в метрах 20 и начал переговоры с командиром этого подразделения. Он сказал, что КамАЗ окружён большим количеством ополченцев и сопротивляться бесполезно. Пока он блефовал и заговаривал зубы ВСУшникам, наша группа успела экипироваться, проработать тактический план и выехать на подмогу.

Мы сначала рассчитывали, что будет серьёзный бой, там ведь разведчики были. Но мы окружили этот КамАЗ на дистанции метров 700–800 и начали его сжимать в кольцо. Подходя всё ближе к нему, мы рассчитывали наткнуться на секреты, боевое охранение какое-то. Но ничего этого не увидели. И только на поляне, где стоял грузовик, мы увидели двоих солдатиков, которые просто ходят вокруг него с автоматами. Это было всё их боевое охранение. Почему-то они не выставили серьёзного боевого охранения, а все толпились, как селёдки в банке, в этом КамАЗе.

У меня тогда появилось ощущение, что они специально выставлялись. Как будто хотели сдаться в плен. Не знаю, с чем это связано, тут как бы я не компетентен, но такое вот было.

Прапор продолжил опять переговоры, и когда они увидели, что КамАЗ реально окружён, что нас много, тогда сдались и согласились сложить оружие.

Как сейчас помню, с особой педантичностью мы тогда это оружие сказали им отдельно сложить: автоматы к автоматам, гранаты к гранатам, пулемёты к пулемётам, гранатомёты отдельно. Погрузили оружие на их же машину и поехали. Мы их привезли в актовый зал Славянского горисполкома, а там уже разговаривал с ними Стрелков и мэр Славянска Славик Пономарёв».

Игорь Стрелков в своих воспоминаниях очень «благодарил» 25-ю бригаду ВДВ за «предоставленную» бронетехнику, которая тогда спасла ополчение от возможного разгрома:

«Как вспоминаю, всё на соплях держалось. У нас и задачи тогда не было сражаться с регулярной армией. Никто не думал, что придётся так долго и жёстко воевать. Я был уверен, что будет крымский сценарий… Если бы мы тогда не захватили укровские броневики, то не сбили бы мы ни одного вертолёта. Станок[66] и три выстрела ПТУРмы захватили именно в этой бронегруппе. И все пять пусковиков “Игл”[67] мы взяли в бронегруппе. 25 % того, что мы удержались так долго — за счёт этих пусковиков».

Как ни парадоксально, но именно 25-я бригада ВДВ, часть которой сложила оружие и отказалась стрелять в свой народ, понесла потом самые большие потери в войне на Донбассе. Более 100 убитых и 500 раненых[68]. Тех, кто не остался в ополчении и уехал в гражданке домой на Украину, военкоматы переловили, командира признали «зрадником» (предателем) и впаяли 25 лет тюрьмы, а большинство отправили обратно в т. н. АТО. И, видимо, за этот инцидент 15 апреля их собирались расформировать, но потом передумали и в дальнейшем кидали на самые «горячие» участки фронта[69].

А такие ребята, как Клещ, Таран, Баня, Шарнир, отказавшиеся стрелять в свой народ и перешедшие на его сторону с оружием в руках, стали настоящими героями. Некоторые служат в ДНР до сих пор.

Из интервью Клеща:

«Спустя год, в 2015, я приехал в Москву. Со мной сразу связались из Союза десантников России и пригласили на приём к генерал-полковнику, герою Советского союза Востротину Валерию Александровичу. Он нам вручил медали “За верность десантному братству” со словами: “Мы гордимся, что есть такие десантники, которые не стали расстреливать народ, которые не предали честь ВДВ и законы десанта. Пока вы есть, будет Россия”».

Бородачи Боцман и Кирпич

Как раз в дни задержания нескольких подразделений 25-й аэромобильной бригады к нам в ополчение записались два молодых парня из Запорожья. Одному около 25, другому 30. Узнав, что в Славянске идут настоящие бои со стрелковым оружием, они собрались и приехали к нам. Всем они хорошо запомнились, потому что оба ходили с длинными бородами. У одного — рыжая, у второго — чёрная, как смола. Звали их Боцман и Кирпич. Точнее, они себе такие позывные сами придумали. А вначале Прапор их окрестил Пончиком и Блинчиком, так как они были оба полные. Но Пончик с Блинчиком им не понравились, и они стали себя называть брутальней — Боцман и Кирпич.

Подразделение Ромашки делилось на несколько групп: штурмовую, огневую и группу тылового обеспечения. Группой ТО командовал Клык — опытный боец, участник нескольких военных конфликтов, инструктор рукопашного боя, до войны работал телохранителем в Киеве. Он разбивал нас на боевые тройки, и в случае боестолкновения каждая тройка знала свою непосредственную задачу и сектор ведения боя. Одной из троек Клык поставил командовать меня. В неё как раз вошли Боцман и Кирпич.

Клыку, как и другим нашим опытным бойцам, не хотелось возиться с обучением новеньких. И так как я уже участвовал в прямых боестолкновениях и проходил тренировки, командир ТО попросил меня показать азы работы с оружием и тактику новоприбывшим бородачам. Буквально вечера хватило, чтобы ребята усвоили правильное положение «стоя», «сидя» и «лежа» с автоматом, а также другие полезные навыки на войне.

Когда мы занимались, они сказали мне, что раньше увлекались страйкболом. Конечно, страйкбол иногда вредно сказывается на боевых качествах солдата на войне, потому что, бегая с игрушечным автоматом и привыкнув к попаданиям исключительно пластиковых шариков, сложно оценить в настоящем боестолкновении угрозу огня противника. Но ребятам прежнее увлечение никак не помешало. Они многое уже знали, а то, чему их учили, схватывали на лету.

Выполнять боевые задачи наша группа часто ездила на военном тентованном КамАЗе. И все смеялись, когда Боцман, сидя у выхода из кузова, целился по окнам многоэтажных жилых домов в сотнях метров, ожидая, что оттуда появится враг.

Боцмана и Кирпича часто оставляли «на хозяйстве» в горисполкоме, то есть не брали на боевые. Они из-за этого очень грустили, но упорно учили матчасть РПГ-7 и даже производили холодную пристрелку (она предоставляет стрелку возможность отрегулировать прицел без необходимости выстрела, за счёт лазерного целеуказателя) через ПГО-7В (прицел гранатометный оптический). В дальнейшем Боцман стал в подразделении гранатомётчиком, а Кирпичу по душе пришёлся пулемёт.

Несправедливое отношение командиров страйкболисты из Запорожья долго терпели. Молча подметали казарму и чистили чужие автоматы. Но однажды стало известно, что новоиспечённый командир Моторола набирает в своё подразделение бойцов. Тогда неразлучные Боцман и Кирпич сразу перешли к нему.

Слева Боцман, справа Кирпич

Моторолу назначили командовать отделением в начале мая. И он сразу сколотил свою команду из подвижных ребят. Взял в личные водители молодого местного паренька Вову Жогу с позывным Воха и не промахнулся. Как оказалось, Воха, несмотря на то, что ему был всего 21 год, оказался водителем-лихачом — от Бога. А Боцман и Кирпич вырезали в мотороловском автомобиле на крыше люк, чтобы во время езды можно было оттуда вести огонь. И в дальнейшем рыжая борода Кирпича с пулемётом развевалась на скорости, с которой разъезжал по окрестностям Славянска Моторола со своей группой. Так бородачи и нашли себе применение.

С пулемётом Кирпич, с РПГ Боцман

В беседе со мной Воха вспомнил, как познакомился с Моторолой:

«Познакомились с Моторолой мы перед Кровавой Пасхой[70] на “Комбикормовом” посту. Всё было случайно. Мы стояли на охране города и всех проверяли. И один раз на усиление к нам приехал Мотор со своей группой. Может, и ты был с ним, я не помню. Было это вечером. Спрашивал нас: какие планы? какие взгляды на жизнь? Ну, мы поговорили все вместе, кто был. Он нас ещё обучал там. Дали нам по автомату, стали показывать, как патроны набиваются в магазин, как заряжать, как спускать крючок, ну, чтобы было хоть какое-то понимание. Говорил: “Ну, не дай Бог, придётся, но чтобы хотя бы вы могли взять в руки оружие и защищать себя и окружающую среду”. Ну, вот так мы увиделись. Он помогал нам блокпост построить, как всё правильно сделать, на что акцент, на что упор сделать. Ну, и после того ещё пару раз с ним виделись. Мотор тогда парень известный был, все его знали, интересовались. Мы потом с другом Федей (Антишоком), который сейчас у нас служит, тоже пытались узнать, как у него дела. Слухи, сплетни, разговоры — то там боевое столкновение, то там. Ну, и так вот один раз мы с ним случайно увиделись в бывшем здании СБУ. И он меня увидел и говорит: “О, привет, ребята, тудым-сюдым”. А мы по гражданке были, ну, мы колёса, песок возили по блокпостам, помогали ребятам. И он нам говорит: “Чё ещё не воюете, чё без оружия, чё ещё по гражданке?” Я говорю: “Та, Мотор, не поверишь, никто не берёт, говорят, ещё молодой, нафиг оно тебе надо, иди домой, сиди”. Ну, я это ему сказал, а я на машине был, на своём пикапе, ну, на “москвиче”. И он говорит:

— Ко мне пойдёшь?

Я говорю:

— Пойду.

— Ну, давай, иди, собирай вещи, говори близким, что ты теперь у меня воюешь, а на машину поставим пулемёт и будем ездить, кошмарить укропов.

— Хорошо, не вопрос.

Съездил домой, своим всё объяснил, и с у мая я был официально зачислен в его ряды. Ну, и тогда мы начали плотное общение. Он, я, Кирпич и Боцман. Наша четвёрка была. Как-то вот так с ним и познакомился».

После гибели Моторолы Воха командует батальоном «Спарта».

Ополченец Рысь

Во второй половине апреля меня, Кирпича и Боцмана отправили на усиление блокпоста «БЗС», что располагался возле бензозаправочной станции. Командовал блокпостом ополченец Рысь. В дальнейшем проявил себя смелым бойцом и стал героем видео, где наши спасли раненого украинского лётчика[71].

Начмед Леля в интервью для книги вспоминала, как оказывала помощь этому пилоту, которого притащил на себе Рысь:

— В тот день, когда Рысь притащил лётчика, я была на СБУ. Я долго не могла понять, почему Рысь диким криком кричит: «Лёля! Лёля! Сюда!» Когда они вытащили его из машины, положили на траву прямо во дворе «избушки»[72], мы не поняли, что это украинский лётчик, в первую минуту все думали, что это свой. Со мной был врач реаниматолог. Если бы не он, мы бы ничего не сделали. А с ним мы сработали очень слаженно. У лётчика была порвана бедренная артерия, бедренная вена и сломана кость. Из-за большой кровопотери он мог только стонать, сжав зубы. Он оставался в сознании, не разговаривал с нами. Но мы старались его «вытащить». Мы спасли ему жизнь и спасли ему ногу[73].

После того как он более-менее зажил, его отправили к родственникам на Украину. Но, к сожалению, человеческая неблагодарность не знает границ…

На следующий день, после того как он попал в Изюм к родственникам, он тут же дал интервью о том, как мы его пытали и мучили. Хотя на самом деле его бросили на поле свои же, забрав у него при этом пистолет. Когда выяснилось, что это украинский лётчик, нашим парням из госпиталя пришлось оборонять его от гражданских, которые готовы были его просто разорвать. Но я считаю, что если он ранен — он уже не враг, он уже пациент в первую очередь. Поэтому не делала различий между ранеными ни в Славянске, ни позже в Донецке. В основном, в 99 % случаев, солдат ВСУ бросали свои же, пожалев для них даже пулю. Никогда мы не издевались, мы оказывали всяческую помощь. Плюс к ним приставляли охрану, чтобы народный гнев их не нашёл.

На блокпосту всё протекало в обычном режиме. Местные ополченцы проводили досмотр транспорта, сидели в секретах. А нас прислали на усиление, так как разведка доложила в штаб о том, что готовится атака нацгвардии на этот объект.

Блокпост «БЗС» представлял собой, помимо заправки, пост ГАИ. Недалёко от него тянулся мост, через который и должна была идти бронетехника укров. Я с Боцманом и Кирпичом выдвинулся к мосту, захватив несколько коктейлей Молотова. РПГ у нас тогда вроде ещё не было. Выбрав место для засады, мы ждали противника, но ни танки, ни КамАЗы с пехотой в этот день так и не приехали. Чуть позже информация не подтвердилась и нас отозвали по рации обратно на «БЗС». Так как штурма больше не планировалось, нас решили до вечера оставить досматривать машины вместе с местными бойцами.

На «БЗС» кроме нас с автоматом бегал только командир. У остальных были пистолеты, и то не у всех. Рысь очень активно досматривал машины, громко отдавал команды, постоянно бегал с позиции на позицию — проверял боеготовность, особенно когда ожидали штурма. Мне он чем-то напомнил Моторолу.

Ополченец Рысь

Ближе к вечеру приехал штабной из Славянска с «наездом» на Рысь. Видимо, кто-то на него пожаловался из подчинённых. Комендач не стал разбираться и уже хотел смещать его с должности командира, но тут увидел нас, отличавшихся от других формой и оружием. Когда он понял, что мы из группы Ромашки, сразу проникся уважением. Чуть отведя меня в сторонку, он спросил:

— Что этот Рысь? Бойцы на него жалуются, будто он командир плохой. Может, пусть кого-то из ваших пришлют на эту должность.

Почему Рысь плохой, штабной так и не удосужился ответить. Но я считал по-другому. Мне тогда этот размахивающий автоматом и постоянно бегающий с позиции на позицию дядька понравился и даже внушил уверенность за наши вооружённые силы. Если бы все так активно, с энтузиазмом обороняли город, то враг даже близко не смог бы подступить к нашим позициям. Поэтому я сказал штабному, что за целый день нашего здесь пребывания ничего крамольного от Рыси замечено не было. А наоборот, он вёл себя как грамотный боевой командир.

Мои слова на штабного оказали серьёзное влияние, так как в нас он видел если не «вежливых людей», как в Крыму, то хотя бы опытных бойцов. Опять-таки мы были в масках, поэтому он не смог определить, что мне всего 16 лет.

Так в итоге Рысь и остался командовать небольшим подразделением на блокпосту «БЗС», которое потом выросло до нескольких десятков ополченцев.

Пленные наблюдатели ОБСЕ в Славянске

В пятиэтажном здании горисполкома имелся хороший подвал, из которого мы сделали настоящий тир длинной в 100 метров. Так как многие новобранцы ни разу в жизни не стреляли из боевого оружия, то практическая стрельба была просто необходима.

Я, как любитель пострелять, стал завсегдатаем этого подземного места. Сначала научился пристреливать свой автомат, потом пристрелял его до такой точности, что со 100 метров, выстреливая три патрона в лист А4, между каждым попаданием имел разлёт менее сантиметра. Потом я испытывал арсенал всех пистолетов, которые появлялись в Славянске. В тир приходили с трофейными ТТ, Стечкиными, глоками, фордами и даже марголиными[74].

Так я проводил часы, когда отряд никуда не выезжал. Остальное время копался в своей аптечке, добывал новые нужные лекарства и изучал инструкции для них. Когда никакой гуманитарки в Славянск ещё не поставлялось, я ходил по аптекам и больницам и пытался купить «антишоки», так как Док в Крыму мне мало передал, а часть из них я ещё на пароме выбросил. У меня всё же оставался небольшой запас анальгетиков группы А, но он быстро иссякал, а в наличии их почти нигде не было, один раз только в отделении травматологии мне тихонько передали несколько упаковок таких препаратов. Позже Лёля через свои каналы доставляла в Славянск небольшие партии сильных «антишоков».

Применять свои медицинские навыки мне довелось не только на ополченцах. Новыми «жертвами» моего лечения стали пленные наблюдатели ОБСЕ.

25 апреля ополчение захватило автобус с восемью представителями ОБСЕ и пятью офицерами Украины. Некоторые ОБСЕшники были действующими офицерами НАТО, поэтому их сразу привезли в Славянск и арестовали до выяснения обстоятельств. Сперва несколько часов их держали в подвале горисполкома, где находился тир. Хоть к европейским военнопленным при задержании и применили минимум воздействия, напугались они здорово. Особенно когда их завели в подвал, где под ногами рассыпаны гильзы. Многие из них, наверное, уже мысленно прощались с жизнью.

Одному наблюдателю вдруг поплохело так, что он на ногах стоять не мог. Конвоиры сначала думали, что симулирует, но когда он попытался объяснить на своём английском, что у него диабет и из-за нервного стресса поднялось давление, срочно послали за мной.

Иностранцы ожидали, наверное, увидеть врача в белом халате с фонендоскопом, но никак не вооружённого автоматом, в маске и полной разгрузке, невесть чем набитой, «боевика».

Я захожу и спрашиваю конвоиров:

— Кому плохо?

Один показывает пальцем на диабетика, звали его, кстати, Ингви Томас Йохансон.

Сотрудник ОБСЕ Ингви Томас Йохансон

Не задумываясь, автоматом показываю ему на выход, параллельно в соседнем помещении ребята начинают испытывать новую «мелкашку»[75]. У «зашуганного» ещё до подвала Томаса сдают нервы — он начинает всхлипывать, махать руками и кричать: «No, по! Нэ надо. Не стреляйте!» Видно, он подумал, что я его поведу расстреливать. Ну а что? Обстановка располагает: полутёмный подвал, вокруг под ногами отстрелянные гильзы, «боевики» в масках и напоследок стрельба. Европейцы понимали, что конфликт разгорелся серьёзный и нянькаться с ними никто не будет. Можно только догадываться, как им было страшно.

Но я улыбнулся и попытался объяснить свою причастность к медицине. Когда он разобрал слово «медик», то недоверчиво оглянулся к своим товарищам, но всё же пошёл.

Я сказал, что сопровождения нам не надо, так как у меня есть оружие и никуда он не сбежит. Мы поднялись с ним в офис, по дороге он мне криво объяснил, что болеет диабетом. Я померил ему давление, дал несколько таблеток «Каптоприла» от гипертонии и отправил обратно. Вдогонку спросил, есть ли у него свои лекарства, которые необходимо принимать при диабете. Когда он объяснил, где они лежат, я попросил одного из ребят, кто охранял автобус, найти их и принести в подвал Томасу.

Через несколько часов ОБСЕшников-НАТОвцев перевели в более комфортабельные условия, а Томаса на следующий день отпустили домой в связи с диабетом. Лечить его у нас не было времени, да и лекарств жалко — инсулина и так не хватало в городе. А после переговоров з мая тогдашний мэр Славянска Пономарёв вообще распорядился всю делегацию вместе с автобусом отпустить домой[76].

Помимо ОБСЕшников в плену у нас также находилась и бывший мэр Славянска Неля Штепа — «жiночка»[77], у которой был «ПМС головного мозга». Она никак не могла определиться: действовать в интересах своих избирателей, которые нам оказывали безоговорочную поддержку во всём, или придерживаться политики Киева, который начал т. и. АТО против жителей города. В итоге она выбрала второй вариант и быстро оказалась «в плену» у ополченцев. Они её взяли под домашний арест в её же горисполкоме. А её бывшие владения достались нам. В здании горисполкома на третьем этаже был мэрский душ, в который могли после захвата ходить только командиры, ну и иногда мы.

Содержание её было более чем комфортным — бывшая комната Штепы со всеми удобствами в горисполкоме. Но всё же иногда она устраивала бунт и объявляла голодовку. Когда Стрелков об этом узнал, то сказал, что ему всё равно: если она умрёт с голоду — всем от этого будет лучше. После этого она продолжила есть. Правда, иногда симулировала и говорила, что у неё гипертония. Тогда я приходил с тонометром, и оказывалось, что с её давлением можно было лететь в космос.

Вертолёт из ПТУРа

25 апреля на аэродроме Краматорска в результате обстрела были уничтожены вертолёт ВВС Украины Ми-8 и (неисправный) самолёт АН-12, один человек ранен. Руководитель АТО Василий Крутов заявил, что «вертолёт на аэродроме в Краматорске был обстрелян одиночным снайперским выстрелом на стоянке. Выстрел осуществлён в бак с горючим. В связи с этим произошёл взрыв».

На самом деле вертолёт уничтожили Одесса и Борода выстрелом из трофейного (захваченного у десантников 25-й аэромобильной бригады) ПТУРС «Фагот».

Игорь Стрелков описывает эту диверсию подробнее:

«Вертолёт тогда сбили с ПТУРа. Они (бойцы группы “Крым”) два дня готовились, искали точку, я их специально посыпал. Вертолёты там постоянно пролетали. И только-только он начал взлетать, они в него попали. Укры рассказывали, что один пилот остался жив, его выбросило взрывом вперёд, отделался лёгкими ранениями. Но там же не один лётчик сидел, поэтому, скорее всего, там ещё потери были. А взорвался он очень хорошо, потому что на момент, когда в него попали, он загрузился боеприпасами и должен был лететь на позиции 25-й бригады, которые встали вокруг города. Поэтому он долго рвался и горел».

29 апреля руководство т. и. АТО от министра МВД Арсена Авакова было передано главе СБУ Валентину Наливайченко, что сразу сказалось на активности украинских военных. Игорь Стрелков написал в своём дневнике: «Ждём штурма. Думаю, сегодня в ночь или завтра полезут. Готовимся».

30 апреля примерно сорок бойцов были переброшены из Славянска на усиление гарнизона Горловки. Этот вынужденный шаг заметно ослабил оборону города, так как Славянск лишился нескольких десятков стволов.

Гибель Ромашки

Михаил Лермонтов в своём известном романе «Герой нашего времени» написал про некую «печать смерти». Главный герой Григорий Печорин держал пари с одним сербом, что смерть человека происходит случайным образом, а не заранее предопределена свыше. Тогда серб Вулич приставил к виску пистолет и сказал, что если ему смерть написана на небесах в данный момент, то пистолет выстрелит. Печорин рассказывает, как увидел на его лице отпечаток неизбежной судьбы, неминуемой скорой смерти. Он предостерёг серба, что тот непременно сегодня умрёт. Пистолет всё же дал осечку, но буквально через полчаса после пари Вулича зарезал пьяный казак на улице.

Я не верю ни в какие предопределения, потому что каждому из нас Богом дана воля, свобода выбора. Но незадолго до смерти человека вокруг него происходит что-то неотвратимое. Это может проявляться в поведении, голосе, по внешнему виду, в мимике лица и даже в запахе. Такие особенности замечали многие из моего окружения на войне, в том числе я.

Перед отъездом на Донбасс Ромашка решил отправить жену из Крыма к своей маме в Луганскую область. Я в это время постоянно находился с ним, мы жили в одной квартире. И с женой его Леной я хорошо подружился.

Сергей Журиков познакомился с Леной в Киево-Печерской Лавре за несколько лет до всех событий на Украине. Лена там работала в церковной лавке. Детей у них не было, зато любили друг друга по-настоящему и даже успели повенчаться.

Ромашка повёз Лену на вокзал и взял меня с собой. Они всё время общались, потому что разлука обещала быть долгой. Сергей говорил, что мы поедем в опасное место, поэтому там не место женщинам. Вдруг он резко затормозил, дёрнул руль, и мы врезались в машину. Виновником ДТП оказался Серёжа, потому что невнимательно ехал и не держал дистанцию. Так как мы спешили посадить Лену на поезд, то Ромашка сходу заплатил второму участнику столкновения $100 и помчался дальше к вокзалу. У нас только разбилась спереди фара.

Это первый момент, который меня удивил, тогда я вспомнил теорию серба из книги Лермонтова. Ромашка водил машину большую часть жизни, перед ДТП не превышал скорость, никто резко не тормозил, а случилось такое глупое столкновение. Он как будто ушёл из реальности на мгновение, увидел такое, что никто не видит — такое выражение лица у него тогда было. Поэтому он и врезался во впередистоящий автомобиль.

Когда Лену провожали из Крыма, Ромашка прощался с ней больше часа. Сначала волна сентиментальности окатила его жену. Она долго плакала, обнимала и целовала мужа. Так прощалась, как будто уезжает навечно. В первые минуты Сергей отшучивался и улыбался на её слёзы, а потом прижал Лену к груди и долго-долго не отпускал. Даже когда приехал поезд, Лена никак не могла уйти. Она всё время возвращалась к мужу и плакала. Она просила отменить поездку, хотела, чтобы он взял её с собой, но это было невозможно. Ромашка держал её руку и утирал слёзы даже тогда, когда поезд начал трогаться. Лена уехала.

Я примерно понимал их любовные чувства, но тогда мне казалось, что прощание затянулось. Да и сам командир слишком странно «распускал сопли». В тот момент ни я, ни он, ни его жена даже представить не могли, что прощались они навсегда.

* * *

2 мая 2014 года в окрестностях Славянска предпринята попытка штурма города. Во время этого боя был убит Ромашка.

В этот день пришёл Медведь и сказал, что Ромашки больше нет. Несколько часов никто не знал, по какой причине его не стало. Я верил в то, что произошла ошибка. Это первая смерть близкого мне человека на войне — гибель командира.

До госпереворота Ромашка жил в Киеве. Очень любил путешествовать и объездил весь мир. Прошёл войну в Чечне, служил в украинской «Альфе» ещё задолго до Майдана, но всегда считал себя русским и православным человеком. Даже пономарил какое-то время в алтаре одного из храмов. В Киеве профессионально занимался фотографией, а также парашютным спортом. Сергей Журиков совершил более 1600 прыжков, в том числе фрифлай[78].

Ромашка ещё в Крыму меня полюбил. Однажды снял с себя броник скрытого ношения третьего класса и надел на меня.

— Никогда теперь его не снимай, даже, когда спишь, — сказал он мне.

Как командира его все уважали и любили, потому что личный состав он берег и бездумно не отдавал приказы.

После шокирующей новости о его гибели в отряде Стрелкова повисла какая-то удивлённость. Никто не мог поверить в случившееся не потому, что среди ополчения не было смертей, а, наверное, потому что Ромашка не попадал под категорию людей, способных просто так умереть. Он сильно отличался. Ромашка мыслил не так, как другие. Риск и опасность для него были смыслом жизни. Но не напрасный риск, как у многих. Риск во имя высшей справедливости. Ещё чеченская кампания в нём воспитала воина, а последующую жизнь он расценивал как поле боя.

Таких русских пассионариев, как он, не так уж много. Его гибель стала огромной утратой не только для его подчинённых и близких, но и для всей России. Потому что он защищал Русский мир.

После его гибели жена приехала в Славянск и присутствовала на отпевании. А потом увезла его, чтобы похоронить.

Начмед Славянска Лёля так вспоминает известие о гибели её боевого товарища:

«День был странным и оттого страшным. Ещё ранним утром, когда никто не знал, сколько боли принесёт этот день, кофе не лез в горло. Хотя знала, что без него в пять утра глаза просто не откроются, а надо! Потом всё началось.

В какой-то момент всё понеслось, как снежный ком, и из-за этого стало не по себе. Рысь притащил раненого пилота ВСУ, и все мы долго удивлялись и переживали, что его бросили свои.

Потом начался бой где-то под Славянском, многораненых. Уже днём, пытаясь перевести дух перед общением с командиром, увидела идущего быстрым шагом Ромашку. Я ему сказала:

— Товарищ Ромашка, мы когда поедем к стоматологу? Ты же обещал! Ты же есть не можешь!

Он повернулся и смотрел на меня долго-долго. Потом ответил:

— Лёля, вот сегодня вернусь и завтра поедем. Обещаю!

— Ну, ты хоть полоскать не забывай, — проворчала я, прикрывая глаза.

И всё, провал. А через два часа звонок от Ванда

ла:

— Лёля, у нас двухсотый. Ромашка.

Я долго пыталась понять, что он говорит. Потом села в машину и поехала в исполком. Меня не пустили в кабинет, так как Ромашку уже отпевал батюшка. А я так орала, что ничего не было слышно. Именно тогда я впервые заплакала. Горько, с причитаниями на плече у Урала, как маленькая. А вечером мы узнали о том, что случилось в Одессе. Вот именно тогда, в тот день, и началась для меня война».

Сергей Журиков (Ромашка)

Сергей Журиков (Ромашка)

Сергей Журиков (Ромашка) впереди и Медведь

После гибели Ромашки наша группа перешла под командование Медведя.

Уже в России, после Славянской эпопеи, я продолжил тесно общаться с его женой, помогать ей, а она мне. У неё сохранилось много вещей мужа, и так как тогда я вернулся с Донбасса ещё 16-летним подростком без денег и работы, некоторые вещи она передала мне. Я до сих пор ношу водолазку погибшего Ромашки, вспоминая его, несмотря на то что в народе есть суеверие по этому поводу.

В середине мая 2014 года поэт Иван Белокрылов написал о Ромашке стихотворение:

Баллада о Пономаре Полстраны накрыла чёрная хмарь,

Гонит с севера пожаров волну…

Как случилось, расскажи, пономарь,

Что ты взял да и ушёл на войну?

Сколько в Сумах посходило с ума,

Чтобы пропасть между близкими рыть?

Киев пал, под Черниговом тьма,

И во тьме нельзя про тьму говорить…

Осторожно положил свой стихарь

И затеплил у иконы свечу,

И раскрыл тогда Господь свой букварь,

Показал Он, что тебе по плечу…

Мы помянем тебя не раз…

Мы сгоревшие отстроим дома…

Посмотри, Сергий, с неба на нас —

Видишь, в Славянске рассеялась тьма…

Знают все, когда ты пал, пономарь,

И уже не поднимался с земли —

Ты пошёл тропой небесной, как встарь

С Куликова поля иноки шли…

Там Ослябя ныне и Пересеет

Горних истин стерегут рубежи.

Если можешь, передай им привет,

То, что Славянск сберегли, расскажи…

Царствие Небесное рабу Божьему Сергию…

Бой в Семёновке 5 мая

Рано утром 5 мая наша группа под командованием Медведя выдвинулись на зачистку славянских заводов ПО «Химпром», которые находились в районе Семёновки.

Нас вёз Медведь, сидя за рулём недавно отжатого у Приватбанка инкассаторского броневика. Эта экспроприация имущества Коломойского была необходимостью для ополченцев. Банки никто не грабил, но использование транспорта имело стратегическое значение. Для меня же это своего рода месть и возврат 300 гривен последней киевской стипендии, которые я не смог в Крыму снять с «приватовского» банкомата, так как после референдума их перестали обслуживать.

Минивэн был тесный, и сидячего места мне не хватило, поэтому пришлось садиться на корточки и ехать так всю дорогу. Но я не подумал о том, что в таком положении быстро затекают ноги и становятся ватными, непослушными. Такое явление опасно и чревато гибелью в боевых условиях, когда в любой момент может произойти столкновение с противником. К примеру, машина попадёт в засаду, нужно будет быстро выходить из неё, а ногами невозможно пошевелить. Поразмыслив над этим, я поднялся и оставшееся время ехал с полусогнутой спиной.

Конкретную задачу нам никто не озвучил. Подробности операции знал только командный состав. Мы высадились у одного из здоровенных заводов и рассредоточились. Медведь, Тихий, Одесса, Борода и ещё несколько опытных бойцов забежали внутрь здания, а мы ожидали снаружи. Я не заметил, как они потащили за собой ПТУР, поэтому, когда раздался громкий хлопок, я подумал, что стреляют по нам и залёг в мокрую от росы траву. Чуть позже стало ясно, что Одесса стрелял из «Метиса» (ПТУР) по укровскому БТРу на краснолиманском блокпосту. Но ракета немного не долетела. То ли из-за того что старая, то ли расстояния не хватило (предельное расстояние ракеты — 2000 м). В итоге Одесса «посадил» ракету прямиком в блокпост с украми, но бронетехнику не повредил. Частично выполнив задачу, мы быстро свернулись и уехали в расположение спать.

* * *

Буквально через пару часов после ночной операции нашу группу обеспечения разбудил Клык.

— Медведь передал по рации, что его подразделение попало в засаду на семёновском перекрёстке. Сейчас там идёт бой, сам он ранен, — быстро проговорил своим подчинённым Клык, — на сборы 10 минут и выдвигаемся.

Мы быстро влезли в то, что успели снять, а снимали мы только обувь и разгрузки, и выехали на помощь своим.

Оказалось, что остальная часть группы, пока мы спали, получила ещё одну боевую задачу и выдвинулась на разведку в район завода, туда, откуда мы накануне утром стреляли из ПТУРа. Подъезжая к перекрёстку на Семёновке, группа Медведя нарвалась на укров, которые, скорее всего, ехали на захват посёлка. Украинский БТР выехал прямо навстречу приватбанковскому минивэну, в котором находилась группа. Медведь был хорошим водителем, он в нескольких десятках метров от вражеского БТРа сделал «полицейский разворот» и стал уезжать. Так как укры не могли быть уверены, что там сидят ополченцы, открывать огонь они бы не стали. Но Медведь далеко не уехал. Он принял решение завязать бой на перекрёстке, чтобы не дать нацгадам взять посёлок или зайти в город. Бойцы вышли из машины в 100 метрах от развилки и побежали навстречу врагу.

Александр (Волк)

Начался бой. Тихий, Немой, Медведь и ещё некоторые бойцы рассредоточились и открыли огонь. Медведь как пулемётчик занял позицию прямо на перекрёстке и отстреливал кучкующуюся между двумя бронетранспортёрами альфовскую пехоту в чёрной форме.

Рядом с боем оказалась ещё одна наша группа под командованием ополченца с позывным Волк. Необычно, что в этом бою сражались два подразделения — Медведя и Волка.

Вячеслав Рудаков (Медведь)

Медведь косил пехоту и в какой-то момент захотел сменить позицию.

Когда он привстал и собрался бежать, вдруг сзади выехал ещё один БТР и дал очередь, по всей видимости, из КПВТ в спину Медведю. По словам очевидцев, ему прилетело в обе ноги и руку, но он сумел повернуться на 180 градусов и пустить всю оставшуюся пулемётную ленту в своего бронированного убийцу. После этого он медленно рухнул на землю у столба и вызвал по рации Попугая:

— Нужно подкрепление. Мы ведём бой на перекрёстке в районе Семёновки. Я ранен.

Моторола, который прибыл со своей небольшой группой через минут 20 после завязавшегося боя, в этот момент находился ближе всех к Медведю и отстреливался от украинских альфовцев и нацгвардейцев, многократно его превосходивших. В том бою у него уже был на автомате подствольный гранатомёт ГП-25, из которого он накидывал украм «за шиворот» так, что они боялись отойти от своей брони даже на метр[79].

Бой 5 мая

Поясню, кто такой Попугай.

Так как у обычных «кенвудовских» раций, которые были у ополчения, имелось ограничение работы на большие расстояния, наше командование придумало крутую схему передачи информации, когда дистанция исчислялась в нескольких километрах. В Славянске, как и в других городах, был свой таксопарк, который имел в наличии мощные радиостанции для связи с водителями. Только такие рации могли слышать и передавать сигнал на приличные расстояния. Тогда ополченцы нашли в диспетчерской доверенную девушку, которая бы могла передавать информацию между несколькими людьми, находящимися далеко друг от друга. Она была связующим звеном между двумя переговорщиками. Один переключался на её канал, передавал информацию, а она передавала тому, кому она адресована. И так как задача этого диспетчера состояла в том, чтобы просто пересказывать информацию, ей дали позывной Попугай.

Когда наша группа уже мчалась на подмогу, я слышал в рации, как Медведь стонал и звал на помощь. Но его никто из бойцов, находящихся рядом, не мог эвакуировать, потому что шёл бой.

Ополченец Ветер из подразделения Волка участвовал в этом бою и рассказал, как он видел ранение Медведя:

«У Медведя на ПКМ[80] стояла оптика. Он намечал цели, и мы по ним долбили.

Когда начали сильно “крыть” по нам, мы стали потихоньку с Гусем и ещё несколькими бойцами откатываться назад. Медведь тогда упал вместе с Пятёрочкой возле столба. Пятёрочка со снайперки вёл огонь, Медведь стрелял из ПКМ.

Когда Медведь попытался сделать перебежку, его зацепил бэтэр. Он тогда приподнялся, чтобы переместиться, но попал под очередь КПВТ.

Когда укропы близко подошли, у Тихого то ли заклинило, то ли закончились патроны в автомате, и он из “короткого”[81], у него былАПС[82], двух укропов завалил, кажется».

Поразив пулемётную точку — Медведя, укры осторожно приблизились к нему и забрали его пулемёт. А когда второй попытался забрать рацию, видимо, тогда Тихий и открыл по ним огонь со Стечкина.

* * *

Подъезжая всё ближе к перекрёстку, мы слышали автоматные очереди со всех сторон. Высадились где-то в метрах 500 от примерного места боестолкновения и дальше не двигались — Клык ждал команды. Мне хотелось поскорее бежать туда — на помощь Медведю и другим, но командир не разрешал. Без подготовки идти нельзя, так как мы даже не знали с какой стороны наши, а с какой враги. Но я не смог выстоять и пяти минут.

— Там гибнет Медведь и его нужно срочно спасать, а кроме меня некому сейчас оказать медицинскую помощь, поэтому я выдвигаюсь туда и будь что будет.

Но под конец моих слов Клык сам не сдержался и приказал идти на помощь.

— Идите скрытно, на месте действуйте по обстановке.

Ко мне присоединились Боцман с Кирпичом, и мы тихонько пошли по трассе вдоль заводов, пригибаясь от одиночных выстрелов снайперов. Одиночная стрельба велась с территории «Химпрома» и очень напоминала работу снайперов. Когда мы прошли небольшое расстояние, навстречу нам вышел наш снайпер Немой, который заходил в Славянск вместе с нами из Крыма. С перекошенным лицом от переизбытка адреналина он рассказал нам, что произошло на перекрёстке, и где лежит Медведь. Увидев, что на подмогу пришли свои, он присоединился к нам и довёл нас почти до места боя.

До перекрёстка нам оставалось не более 100 метров, как вдруг послышался гул бронетехники. Правда, не со стороны скопления противника, а со стороны Славянска. Все напряглись: неужели укры успели перебить всех ребят, оставшихся у нашей машины и взять нас в кольцо? Броня приближалась.

РПГ-26 был только у меня, поэтому я расчековал трубу и направил в сторону ревущей брони. Палец я уже держал на спуске, готовый в любой момент произвести выстрел. Но по мере приближения техники показался флаг молодой Донецкой Республики на антенне. Мы выдохнули — это наша броня ехала на помощь, я зачековал обратно «муху» и подумал: хорошо, что не шмальнул в своих или они в меня… Удачно, видимо, я спрятался с гранатомётом, что они меня не заметили, а то сразу бы очередь дали из спаренного ПКТ[83].

Мы направились дальше к перекрёстку. Внезапно прямо по фронту, на месте, где была бензозаправка, произошёл мощный взрыв. Огненный шар, как мне казалось, поднялся выше 20-метровых тополей на обочине. Стало ясно, кто-то взорвал большую цистерну с пропаном. Позже я узнал, что по цистерне выстрелил из РПГ то ли Тихий, то ли кто-то из группы Волка. До этого я такие взрывы видел только по телевизору. Это заметно прибавило всем адреналина, мне так точно[84].

Через минуту из этого огненного шара выезжает Моторола в коляске мотоцикла. Он где-то нашёл гражданского мотоциклиста[85] и примчался к нам. Но не для того, чтобы покинуть бой, а чтобы вызвать подкрепление. Увидев нас, он сказал, что проведёт на место боя и попросил меня вколоть ему кофеин, чтобы взбодриться. Я улыбнулся и всадил ему четыре кубика. Не знаю, подействовал ли кофеин или нет, но Мотор начал бегать и прыгать в 40-килограммовой экипировке, как американцы на Луне.

Пригибаясь всё ниже, мы побежали к перекрёстку, но я услышал слева на обочине голос Тихого — он звал на помощь. Так как бой ещё не прекратился, я сказал остальным, что за раненым сам пойду. Недалеко от дороги в кустах лежал Тихий и тихо постанывал. Стрельба не прекращалась, и слышалось, как свистели рядом пули, поэтому к нему я пополз на животе. В разгрузке, забитой магазинами, медициной, с «Агленью»[86] и громоздкой советской медицинской сумкой наперевес ползти было крайне неудобно. РПГ постоянно мешался между ног, а солдатская металлическая каска, которую мне подогнал кто-то из ополченцев, постоянно спадала на глаза и закрывала обзор.

Стрельба не умолкала, но в какой-то момент я начал слышать выстрелы в 10 метрах от себя, причём сзади. Такое впечатление, что стреляли аккурат в меня. Я быстро развернулся и направил ствол автомата в стреляющего. Им оказался ополченец из нашей крымской группы Гусь. Увидев наконец моё лицо, он искренне удивился и стал испуганно материться.

— Вандал, ты чего в НАТОвской каске? Я перепутал тебя с укропом, чуть не убил.

Действительно, до этого я где-то «намутил» нашлемник с американской расцветкой, и Гусю в пылу боя померещился правосек. Благо, что он оказался настолько «косым», что не попал в меня с расстояния плевка. После этого я выкинул нафиг эту каску вместе с РПГ, который у меня болтался между ног в траву и пополз дальше без них.

Тихий лежал в кустах и постанывал. У него был небольшой шок.

— Куда тебя зацепило?

— В ногу, по-моему.

Я бегло осмотрел его, нигде крови не увидел — уже хорошо.

— Давай я тебя дотащу до дороги, а там скорая дежурит в километре от боя.

Тихий отрицательно замотал головой:

— Не надо, ты уходи, я прикрою. Оставь меня!

Я удивился. Вроде нет у него серьёзного ранения, а он в таком шоке.

— Успокойся, Тихий. Всё нормально, никого прикрывать не надо, мы просто доползём до скорой, а там тебя осмотрят.

Я подполз к нему поудобней, перекинул на себя, вспоминая из книги, как правильно транспортировать на себе раненого, и потащил к дороге. Жара стояла градусов 25, адреналин забирал последние силы, да и Тихий весил немало. Кое-как я дотащил его к проезжей части, скинул с себя, чтобы перевести дух и нести его уже в полный рост. Раненый наконец приспустил штаны и показал мне свою травму: небольшая ссадина на жопе и гематома на бедре. Оказывается, его зацепило вторичным осколком. Скорее всего, асфальт раздробила пуля и какой-то кусочек отлетел и попал прямо в задницу Тихому. Но ударил сильно, наверное, прямо в нерв. После него у Тихого развился настоящий болевой шок, правда, ненадолго. И, видимо, пока я полз с ним, шок и боль немного утихли, и Тихий, завидев вдалеке скорую, пошкандыбал туда уже на своих двоих. Получается, я зря его тащил по траве, подбирая по дороге брошенный РПГ и волоча всё это больше 30 метров к дороге. Трёхсотый быстро оклемался и уже не нуждался в моей помощи. Я не сильно в принципе огорчился, потому что на это просто не было времени[87].

Тихий дошёл до скорой и остался в ней, а мне надо было спасать командира, который монотонно стонал в рацию и иногда связно произносил словосочетания типа: «я ранен», «я трёхсотый», «на помощь…»

Броня, которую я чуть не подбил, оказалась нашими БМДшками, отжатыми у десантников 25-й бригады. Их в количестве двух штук выслал нам на помощь Стрелок.

На броню сразу село много ополченцев из разных подразделений, которые прибыли на подмогу из Славянска. Но когда мехводы сказали, что им отдан приказ ехать за Медведем на перекрёсток, где продолжался бой, многих бойцов с БМД как ветром сдуло. Большинство из них были местными гражданскими, которые взяли оружие для защиты своих домов. Они привыкли дежурить сутками на блокпостах и патрулировать улицы, но они не могли ринуться в эпицентр боестолкновения вот так, без раздумий[88].

Из тех, кто сел вместе со мной, я помню Крота, Клеща, Баню и ещё пять-семь бойцов. Сначала мы сели сверху на БМДшку, но, когда свист пуль усилился и характерный стук по обшивке бронемашины стал отчётливо слышен, мы на ходу спрыгнули с «коробочки» и спешились.

Бывает несколько вариантов спешивания возле брони. Мы решили становиться не за БМД, как в классическом варианте, а стать колонной между двумя машинами, чтобы укрыться от огня с флангов, так как со стороны завода долбили активнее всего. Так мы дошли до перекрёстка.

Активная фаза боя кончилась, но отходившие нац-гады постреливали в нашу сторону. Прямо на тротуаре возле перекрёстка у столба лежал наш командир. Ноги его свисали на проезжую часть. Мы подбежали, я достал жгуты и стал осматривать Медведя. Крот с ПК[89] и Клещ с автоматом легли рядом и прикрывали меня, пока я возился с раненым.

Медведь был весь истерзан: две ноги и рука перебиты крупным калибром и находились в неестественном положении. Кровь текла из всех конечностей и даже из брюшной полости. Но он был ещё живой! Пока мы смогли к нему прийти на помощь, прошло относительно много времени, но он всё ещё дышал и даже иногда пытался что-то сказать.

Я наложил ему жгуты на все конечности. Так как у меня было всего три жгута, Крот размотал приклад своего АКСу[90] (пулемётчику рекомендуется при себе иметь ещё и короткий ствол — пистолет или АКСу) и отдал мне четвёртый[91]. Огонь всё ещё продолжался, Крот несколько очередей выпустил из пулемёта.

Для транспортировки раненого решили использовать не БМД, а зелёный инкассаторский броневичок, на котором сюда как раз приехал Медведь. Новый водитель (не помню кто) подъехал к нам, чтобы загрузить трёхсотого. Но поднять Медведя было непросто, так как весил он больше 100 килограммов, да ещё и тело расслабил из-за ранения. Кое-как мы его подняли и дотащили к машине, Медведь сильно стонал. Перевозить решили в багажнике, который в принципе достаточно вместительный. Когда наш командир лежал на полу «инкассатора», я заметил, как неестественно сложены его ноги. Выстрелами из КПВТ ему перебило обе ноги выше колена и шансов на то, что он выживет, оставалось очень мало. Вообще удивительно, что он не умер от кровопотери, ведь при повреждении бедренных артерий человек истекает кровью за 2–3 минуты. Видимо, из-за развившегося шока и состояния боевой эйфории у Медведя сузились сосуды и выход крови замедлился.

Уже по дороге в госпиталь я вколол ему «антишок», «Кордиамин»[92] и «Дексаметазон»[93], хотя сомневался, что это сможет его спасти. В дороге Медведь несколько раз отключался, тогда я проверял пальцами пульс на сонной артерии. Сердце всё ещё билось. Медведь в какой-то момент очнулся и схватил меня за руку. Хоть я и не сильно давил на шею, но ему, видимо, казалось, что я его сдавливаю. Он был в бреду. Я посмотрел на него: мутные глаза, устремлённые прямо на меня, давали понять, что он «уходит», но сильная рука, которая сжимала мне до боли запястье, доказывала — он ещё борется за жизнь.

Остальные бойцы ехали в салоне броневичка. С умирающим Медведем мы были в багажнике одни. Никто не слышал его стонов, кроме меня, потому что багажник и салон разделяла бронированная панель. Простреленные сухожилия на голеностопе оголились, пахло мясом и кровью. Кто сталкивался когда-нибудь с подобным, понимает, о чём я. Есть запах мёртвого человека — трупный запах, а этот — другой. Он врезается в память навсегда, его ни с чем не перепутаешь.

Так мы доехали до блокпоста у церквушки недалеко от Черевковки, где дежурила скорая помощь. Медведя перегрузили врачам в «газель», они сказали, что отвезут его в больницу. В момент, когда мы перекладывали раненого, ко мне подбежали журналисты и задали несколько вопросов по ситуации на Семёновке. Я быстро натянул бандану на лицо и повернулся к камере. Первые секунд 20 я говорил скороговоркой, не жалея слов в адрес укропов, а потом выразил надежду, что наш командир всё-таки выживет. Оказалось, что это был российский «Первый канал». Позже я нашёл архив этого выпуска, где показали только мои последние слова о Медведе[94].

Ранение Вячеслава Рудакова (Медведя)

Интервью Первому каналу 5 мая после боя

После того как Медведя увезла скорая, мы сели в «инкассатор» и собирались ехать обратно на перекрёсток, но кто-то по рации передал, что бой кончился и укропы уехали в сторону Красного Лимана.

В то время, когда я занимался эвакуацией Медведя в госпиталь, Крот успел найти недалеко в посадке ещё одного убитого — им оказался командир из местных ополченцев Волк.

Из воспоминаний Сергея:

«После того как броневик увёз Медведя, Моторола сказал, что нужно ехать на перекрёсток опять, потому что там остались наши раненые и те, кто там залёг в кювете, пережидая активную фазу боя. На БМДшке мы переехали через перекрёсток на ещё одну целую заправку. В клумбе мы нашли тело бойца, который потом оказался командиром подразделения Волком.

— Кладите его на броню сверху, — сказал Моторола.

Спрыгнув на землю, мы с каким-то бойцом взяли за руки за ноги и закинули двухсотого на место, где находился двигатель. Там ещё всегда очень горячо было.

На обратном пути мехвод не церемонился с нами и ехал через перекрёсток быстро, поэтому тело Волка постоянно сползало. Я его ногой за спину придерживал, потом у меня весь ботинок ещё долго был в крови.

Проезжая мимо перекрёстка, где лежал Медведь, Моторола попросил мехвода остановить. Он увидел в 50 метрах от развилки на ж/д переезде двухсотого укра в чёрном шлеме с размозжённой головой. Это, видимо, был тот, кого переехал свой же бэтэр во время отступления.

— Давайте его заберём с собой, — предложил Моторола.

— Зачем? Нафиг он нам нужен? Нам надо уходить отсюда, мы рискуем, — еле уговорили его, чтобы он не забрал этого укра.

Вдруг на нас выезжает со стороны Красного Лимана БТР. Нацгады, видимо, тоже приехали за своими ранеными. Их БТР остановился от нас в метрах 100–150. Наш мехвод повернул башню в его сторону и замер. Никто не стрелял. Я тогда ещё с одним бойцом спрыгнул с брони и укрылся за ней, а все продолжили сидеть дальше — то ли они не понимали, что с ними может быть, то ли бесстрашные такие.

Так простояли наши машины секунд пятнадцать. Ни наш наводчик не выстрелил почему-то, ни укропы. Но они, понятно, почему не стреляли — у нашей БМДшки мощи больше — всё-таки крупнокалиберная пушка, а на их бэтэре только ПКТ.

В итоге наша БМД двинулась с места, и мы под прикрытием добежали за бронёй до зелёнки. А потом пересели опять на крышу и уехали в Славянск».

Кедр также частично участвовал в этом бою, поэтому я приведу здесь некоторые его воспоминания о том бое:

«Медведь — ополченец, которого украинская “Альфа” приняла за 800 кадыровцев.

5 мая Медведь с заместителем пришёл с утреннего совещания, нашей группе был отдан приказ выдвинуться на свободную охоту. Нужно подбить технику противника или взять какой-нибудь украинский блокпост.

То, что в это же время происходило у наших врагов, станет известно позже из интервью тех, кто принимал участие в бою, который произойдёт через несколько часов. Украинские спецназовцы скажут, что с этого боя для них началась настоящая война.

Накануне спецназ “Альфы” передал Краматорский аэропорт ВСУ и передислоцировался на новый блокпост севернее Славянска. Короткая дорога от аэропорта до нового поста проходила через восточные окраины Славянска, посёлок Семёновка. Пока это была ничейная территория. Ни у ополченцев, ни у украинских военных ещё не имелось столько сил, чтобы претендовать на контроль над этим важным транспортным узлом.

Задача украинского спецназа — выдвинуться с блокпоста в составе бронегруппы (четыре БТРа до ста человек) в посёлок Семёновка и обеспечить безопасное прохождение другой бронегруппы с большим начальником, которая шла навстречу им через потенциально опасный перекрёсток в населённом пункте.

На самом деле ввязываться в открытый бой с ополченцами не входило в планы украинцев. Тактика штаба АТО выяснится со временем — окружить город и покорить с помощью артиллерии.

Медведь разделил нашу группу на две части. Первая под командованием самого Медведя насчитывала одиннадцать бойцов, вторая, куда попал я, — шесть, старшим нашей группы был ополченец А. с боевым опытом Чечни.

Первыми в Семёновку прибыла наша группа. Там мы обнаружили два вражеских БТРа, они двигались к Семёновке от аэропорта, развернулись на перекрёстке и уехали обратно. Мы пытались подбить их из РПГ-у, но подвёл спусковой механизм. Действовали мы особо не маскируясь, потому решили, что нас могли заметить. Мы поехали в другой район, а группа Медведя приехала после нас в Семёновку. Они миновали перекрёсток и свернули в сторону Изюма. В это самое время навстречу им выдвинулся сводный отряд украинского спецназа, усиленный четырьмя бронемашинами.

Когда из-за моста появились БТРы, то от наших парней их отделяли максимум 100–120 метров. Медведь — водитель первого класса, он всегда был за рулём, тогда это спасло всю группу. Он мгновенно совершил «полицейский разворот» и через две-три секунды машина, тесно набитая ополченцами и оружием, уже набирала обороты от противника.

Медведь заглушил машину на перекрёстке, скомандовал: “К бою”. Начался затяжной стрелковый бой. Часть нашей группы оказалась под шквальным огнём, невозможно было поднять головы. Тогда Медведь с пулемётом пробрался почти на центр перекрёстка и остановил продвижение противника. Наши смогли отойти на 50–60 метров от перекрёстка и оттуда вели бой. Но Медведь уходить с удерживаемой позиции не собирался.

Даже самым отчаянным из нас его поступок кажется сумасшествием. Он один с пулемётом на пути четырёх бронемашин и сотни спецназовцев! Всё его укрытие — это бетонный столб электроопоры и бровка, отделяющая асфальт от тротуара. Кто бы тогда знал, что ему в спину уже движется другая колона бронетехники!

Несколько раз ему подносили боекомплект. У противника появились первые убитые и раненые. Задача украинских спецназовцев оказалась под угрозой позорного срыва. Позже снайпер «Альфы», который был тогда тяжело ранен, скажет журналистам, что для них “бой 5 мая не был образцом военной мудрости, причина потерь — недооценка противника и отсутствие управления”[95].

Правда, в СМИ ещё добавят, что им противостоял отряд из 800 кадыровцев.

На самом деле им противостоял Медведь и в нескольких десятках метров позади — его группа из 10 человек.

Около часа украинский спецназ не мог взять перекрёсток, из-за строений и кустарника украинцы решили, что по ним бьют с правого фланга, где стоят здания химзавода, но там никого не было.

Исход боя решила бронегруппа, которая двигалась с Краматорского аэропорта. Их отряд вышел к Медведю в тыл на возвышенность, на расстояние метров 500. Медведя расстреляли как в тире, пять пулевых ранений.

Его оружие смолкло. Он уже не стрелял, но ещё мог говорить по рации, его нужно было срочно эвакуировать. Но как это сделать? Слева и справа от него — сотни стволов, а Медведь на открытой местности истекает кровью!

Скорее всего, два отряда украинского спецназа отказались бы от штурма семёновского перекрёстка и отступили или сменили бы маршрут, но у них тоже там были раненые, которых они не могли забрать.

Ещё около часа украинцы медленно двигались к перекрёстку навстречу друг другу, вытесняя ополченцев в сторону города шквальным огнём.

На видео, которое засняли спецназовцы[96], видно, как лежит Медведь, к нему подходит офицер и забирает его пулемёт. Почему они не забрали его в плен, неизвестно, видимо, решили, что он уже погиб.

Встретившись на перекрёстке, две группы украинских силовиков объединились, забрали своих раненых и стали отходить в сторону Изюма, «помогала» им прибывшая из Славянска наша бронемашина, которая открыла по ним огонь из 30-миллиметровой пушки.

Наконец ополченцам удалось забрать Медведя. Место, где он лежал, ещё простреливалось, хоть и не так интенсивно. Вытащил раненого командира шестнадцатилетний боец Вандал из Киева. Ранения Медведя не были совместимы с жизнью, но он продолжал дышать. Появилась надежда, что наш командир выживет.

Уже в Славянске нам сообщили, что он скончался в больнице. Двадцать минут врачи боролись за жизнь, но были слишком тяжёлые ранения и большая потеря крови.

Украинская сторона признала убитыми четырёх спецназовцев и ещё тридцать человек ранеными.

Мы через пару дней отпели в храме в центре Славянска Вячеслава, ещё двух ополченцев и одного гражданского водителя грузовика, который сгорел в кабине, попав под обстрел спецназовцев. Ещё одна девушка погибла в тот день на балконе своего дома от шальной пули, выпущенной с украинской стороны[97].

Возможно, я не знаю ещё каких-то деталей этого боя. В некоторых эпизодах я не присутствовал лично, некоторые моменты мне пересказали сами участники, но в целом на 80 % события описаны точно.

За три дня до боя у Медведя был день рождения, ему сделали солдатский подарок — пулемёт Калашникова с бронебойными патронами. Такое оружие пробивает БТР в месте, где броня не имеет большого наклона. Возможно, это и стало тем фактором, что Медведь решил вступить в бой против бронетехники.

В Славянской эпопее посёлок Семёновка стал ключевым объектом. В дальнейшем за этот перекрёсток погибнут десятки людей, как ополченцев, так и солдат ВСУ. За него Украина будет драться с помощью танков, вертолётов, самолётов. Стянет до 50 систем дальней артиллерии и десятки тысяч личного состава.

Но Вячеслав Рудаков тогда, 5 мая, своим мужеством и героизмом, как русский воин, подал нам, ополченцам, пример стойкости. Мы своими глазами увидели, как нужно оборонять рубежи. Вечная память герою!

Похоронен Медведь, Вячеслав Рудаков, в Симферополе на Городском кладбище.

Царствие Небесное, брат!»

Итог боя 5 мая: укропы подумали, что против них воевало 800 человек. Я думаю, всем очевидны профессиональные качества и смелость наших бойцов, которые смогли навести такой ужас на отряд спецподразделения, что те заявили почти о тысяче противников.

Зато укроСМИ поспешили сообщить о 200 убитых и 500 раненых среди ополчения за несколько майских дней. Интересно, где же мы тела потом прятали и куда эвакуировали 500 раненых, если в ополчении оружия на тот момент столько не было. Но вместе с вопиющим враньём главный украинский фейкомёт «ТСН» подтвердил огромнейшие потери среди солдат ВСУ: 42 раненых и трое погибших[98]. Выводы делайте сами. А ещё укропы во время боя 5 мая убили водителя грузовика. Они изрешетили его машину, когда он пересекал перекрёсток, и он сгорел прямо в кабине[99].

Оценка боя Стрелковым:

«5 мая против нас воевали полтавская “Альфа”, “Ягуары” и подразделение спецназа внутренних войск. Они потом признали, что у них погиб офицер полтавской “Альфы”. Получилось, что эти колонны не специально встретились. Просто одни ехали в одну сторону, а другие в другую, и в результате получилось, что наши встретились с ними случайно. Начался бой. Укры были тоже страшно перепуганы, подумали, что попали в засаду. Они тогда понесли достаточно серьёзные потери. В том бою ещё один афганец из местных потерял глаз. Но бой получился бестолковым, ребята были неслаженны».

После боя на базе в горисполкоме собирались ополченцы. Я, вернувшись с семёновского перекрёстка, решил сделать ревизию в своей разгрузке и спарить два автоматных магазина. Пока я этим занимался, ко мне подошёл Борода и сказал:

— Теперь ты будешь с нами ездить на все операции. Вандал, ты себя достойно проявил в бою.

* * *

Как-то мне довелось познакомиться с участником Первой Чеченской кампании — Героем России Сергеем Шейко. На одной из наших встреч я ему оставил некоторые отрывки из своей будущей книги. И, прочитав их, он мне оставил небольшое пожелание:

«Для молодёжи у меня уже давно есть главный постулат: это слова из песни Владимира Высоцкого:

‘‘Если в жарком бою испытал, что почём,

Значит, нужные книги ты в детстве читал”.

Настанет день, и твоя книга тоже будет нужной. Тогда твои сверстники узнают, как и что было на самом деле, в том числе с такими ребятами, как и они».

И вот, когда я писал главу про гибель Медведя, я вспомнил слова Сергея Шейко, а именно цитату из замечательной песни «Баллада о борьбе» Высоцкого. Только вспомнились мне другие куплеты:

Только в грёзы нельзя насовсем убежать,

Краткий век у забав, столько боли вокруг.

Постараться ладони у мёртвых разжать

И оружье принять из натруженных рук.

Испытай, завладев ещё тёплым мечом

И доспехи надев, что почём, что почём?

Испытай, кто ты — трус иль избранник судьбы,

И попробуй на вкус настоящей борьбы.

И когда рядом рухнет израненный друг,

И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,

И когда ты без кожи останешься вдруг,

Оттого, что убили его, не тебя.

Похороны Медведя

На следующий день Славянск соблюдал тишину. Весь город никак не мог отдышаться от взрыва заправки, стрельбы и смертей на семёновском перекрёстке. Ещё вчера днём мы узнали, что Медведь скончался в больнице через небольшое время, после того как его привезла скорая. А вместе с нашим командиром погиб ещё один боец, командир другого подразделения с позывным Волк. Принявший командование нашей группой после гибели двух прежних командиров, Одесса попросил меня взять под контроль похороны Медведя.

Утром, 6 мая, я взял такси от горисполкома до единственного славянского морга на улице Ярослава Мудрого. До этого случая в таких местах я никогда не был. Запах чувствовался ещё на подходе. Я вошёл в двери и в коридоре встретил полную женщину в белом халате. Она не удивилась тому, что я стоял перед ней в полной экипировке и с автоматом за спиной.

— Ты по поводу Вячеслава и Александра, которых вчера привезли? — спокойно спросила женщина. Вячеславом звали Медведя, а Александром — Волка.

Не знаю опять-таки, придумываем ли мы сами эти знаки и суеверия или есть какая-то закономерность, но буквально накануне боя 5-го мая в Славянске появились два новых ополченца с аналогичными позывными. А закономерность заключалась в том, что если в одном подразделении или более крупном военном формировании есть два человека с одинаковыми позывными, то один из них непременно погибнет в скором времени.

Работница морга отвела меня в кабинет к заведующему, по совместительству — единственному судмедэксперту в этом морге. Увидев меня, он улыбнулся, пожал руку и удивился, очевидно, моему возрасту.

— Какой молодой. Сколько тебе? Семнадцать — восемнадцать лет?

— Почти угадал, шестнадцать сейчас. Так сложилось.

— Ну вы, ребята, даёте. Я сам собираюсь к вам примкнуть, но не на кого оставить всё это, — посетовал патологоанатом. — Некому умерших будет хоронить. Их и так уже реже вывозим, так как много персонала уехало из города.

Мужик оказался очень отзывчивым и добрым. Искренне нам сочувствовал и проклинал Турчинова с его нацгвардией. Расспросил про Медведя и вчерашний бой. Я ему рассказал подробности, после чего мы пошли непосредственно к телу моего командира. Проходя несколько помещений с трупами, мы подошли к белой каталке, покрытой чистой простыней. На ней лежал Медведь. За одну ночь, пока он у них лежал, они успели его переодеть в чистый чёрный костюм, нагримировать лицо и зашить конечности. Не знаю, всем ли умершим проводят такие процедуры, но по лицу заведующего было видно, что он выражал этим своё уважение и сопричастность к нашему делу.

— У него целая кость осталась только в левой руке. Остальные конечности перебиты, держатся только на сухожилиях и коже. Дырку от пулевого ранения и осколки от гранаты нашли в животе, — патологоанатом откинул простыню, расстегнул костюм и показал мне все отверстия от пуль на теле Медведя.

Я внимательно осмотрел, мне интересно было понять, как он столько времени оставался живым с такими ранениями. Это удивительно, при том что он пролежал какое-то время на перекрёстке без помощи, истекая кровью. На видео этого боя, которое представлено выше, отчётливо видно, как укроп подбегает к трёхсотому Медведю, делает контрольный выстрел из АК-74 в живот и забирает его пулемёт.

Медведь оказался очень живучим и сильным мужчиной. Он в одиночку вышел с пулемётом против БТРа и дрался до последнего, как настоящий русский медведь. Даже когда его ранили, он долгое время находился в радиоэфире: предупреждал остальные группы об опасности в районе, в котором находился, дал информацию, что со стороны Артёмовска тоже идёт укровская броня и, до тех пор пока мы его не эвакуировали, оценивал по рации своё состояние.

Его не зря поставили командиром. Медведь до всех событий участвовал в нескольких военных конфликтах. Даже в Африке был в командировке в «горячих точках». Но так сложилось, что погиб он на войне добровольцем, а не кадровым военным или наёмником. А это — намного благороднее.

Вячеслав Рудаков (Медведь)

Я смотрел на его неживое, симметричное лицо и смог уловить на его губах почти незаметную улыбку. Он умер, испытывая жуткую боль, но на его лице никак это не сказалось.

Заведующий пообещал мне найти транспорт, на котором можно было бы доставить Вячеслава и Александра на третий день к храму Святаго Духа возле нашего горисполкома.

Вячесдав Рудаков (Медведь)

На отпевании народу собралось у храма просто немеряно. Люди стояли на территории, а кто не вмещался — за калиткой храма. После отпевания у гроба Александра плакали родственники. Он был из местных, поэтому на похоронах присутствовали его жена и родители, по всей видимости. Но плакали не только они. Почти весь женский пол, находившийся у храма, вытирал слёзы. Когда мы понесли гроб, люди стали кричать: «Защитникам слава», «Слава героям Донбасса»[100].

Царствие Небесное рабам Божьим Вячеславу и Александру…

Похороны Вячеслава Рудакова (Медведя)

История одной журналистки из Москвы

Из тех, кто находился в Славянске, смерть Медведя болезненней всего пережила московская журналистка Инна[101] с одного российского телеканала[102]. Она приехала в Славянск в качестве военного корреспондента. За несколько дней до гибели наш командир подружился с девушкой и было видно, что он ей нравится.

В тот день, когда он погиб, Инна была ужасно подавлена и испугана. Не знаю почему, но она первым делом пришла ко мне в офис горисполкома излить душу. Мы с ней общались до этого нечасто. Она плакала и рассказывала, как он подвозил её до гостиницы «Украина», в которой располагались большинство военкоров. Расспрашивала меня о подробностях его гибели и о том, как я его эвакуировал. Несколько дней она приходила ко мне, чтобы поговорить о Медведе, а потом мы подружились и встречались часто.

После гибели итальянского фотокорреспондента Андреа Роккелли 24 мая под Славянском от рук нацгадов большинство российских СМИ отозвали своих сотрудников из зоны боевых действий. Но Инна тогда осталась в Славянске, несмотря на запрет редакции, и продолжила освещать события. Девушка была очень смелой и рассудительной. Перед тем как поехать на какой-то блокпост, чтобы сделать репортаж или интервью, она советовалась с нами.

Как-то я её познакомил с Кротом. У нас было несколько свободных часов с ним, и мы пригласили журналистку в пиццерию. В Славянске, кстати, кафе продолжали работать, несмотря на угрозу обстрелов. Мы сидели на улице за столиком, как вдруг метрах в 100 раздался разрыв. Посетители кафе стали спешно покидать заведение, но отходили не очень далеко, как будто дожидаясь, пока утихнет, и они смогут продолжить обедать. Мы же сидели на месте и продолжали есть. Инна спокойно спросила, из какого ствола по нам бьют? Разрывы быстро утихли, и убежавшие посетители возвращались обратно. Но меня поразили хладнокровие и храбрость журналистки.

Тем временем между Кротом и Инной пробежала искра взаимной симпатии. После гибели Медведя прошло несколько недель, жизнь ополчения Славянска и вместе с ними российских журналистов продолжалась. Сомневаюсь, что тонкая душа 25-летней журналистки смогла бы опять пустить какого-нибудь обросшего щетиной «боевика» в свою душу. Но Серёжа всегда отличался сдержанностью, добротой и вежливостью. Он не мог никак ранить или раздразнить сердце Инны, непривычной к смертям, тем более смертям людей, с которыми она была близка.

Уже в июне, когда Крот командовал подразделением на Семёновке, Инна постоянно приезжала к нему. Несмотря на обстрелы, Инна находилась больше времени в блиндажах Семёновки, чем в городской гостинице для журналистов.

Однажды во время сильного обстрела Инна не успела уехать в Славянск. Крот оставил её у себя в блиндаже, одел на неё свой шлем и бронежилет. Я в тот момент бегал в поисках раненых по гарнизону, как вдруг мне по рации Крот передал, что у него лёгкий трёхсотый. Я прибежал к нему и увидел полутораметровую Инну в голиафовских доспехах Крота, рост которого составлял почти два метра. Выглядело очень смешно, но зато наша смелая журналистка была в безопасности. Серёжа её оберегал и всячески помогал. Благодаря ему она узнавала первой о важных событиях в Семёновке. Он ей первой звонил и рассказывал. А так как на семёновском перекрёстке происходили все самые важные и масштабные боевые действия, у Инны всегда был топовый эксклюзив.

Но счастье Серёжи продолжалось недолго. Позже редакция всё равно отозвала своего корреспондента. Инна уехала в спешке, даже не попрощавшись с нами. На звонки Крота отвечала крайне редко, и со временем ему стало понятно, что она дистанцируется от прежних отношений. Видимо, в Москве она вернулась к реальности и стала забывать ту окопную романтику, в какую мы смогли её погрузить.

И вот, спустя три с половиной года, как раз после того как я закончил крайний абзац темы про журналистку одного из российских телеканалов, я узнал новые подробности из жизни Инны.

В 2017 году я сдавал первую сессию в университете, куда поступил на журналистский факультет. И вот на одной из лекций, которую вела действующая журналистка, зашла речь о Донбассе. Тема была политическая. Я во время дискуссии вспомнил про Славянск почему-то, как вдруг преподаватель стала рассказывать историю про одну девочку, которая окончив университет, пришла работать на радио. За микрофоном она просидела где-то два года. Относились к ней в студии, как к симпатичной блондинке с широко открытыми удивлёнными глазами — не серьёзно. Но в 2014 году пришёл главный редактор и предложил некоторым сотрудникам поехать военкором в Донбасс. Согласилась только хрупкая девушка с большими удивлёнными глазами. Тогда это всех очень удивило, особенно её маму.

И вот Инна поехала в Донбасс бегать под пулями и освещать события как на радио, так и на телеканале наравне с такими профессионалами военной журналистики, как Семён Пегов, Евгений Поддубный, Андрей Стенин и Дмитрий Стешин. По рассказам нашего преподавателя, когда она звонила Инне в Славянск, чтобы взять комментарий, часто связь с девушкой-корреспондентом прерывалась из-за разрывов поблизости снарядов и мин. Радиослушатели повергались в шок, когда тонкий женский голосок вежливо прощался под сторонние крики и звуки канонад.

Когда Инна вернулась в Москву, она несколько месяцев ни с кем не разговаривала, разве что только по делу. Война её изменила на всю жизнь. В свои 25 она видела больше, чем весь её рабочий коллектив вместе взятый. Отношение, кстати, к ней тоже изменилось. В редакции на неё смотрели с восхищением, вспоминая её стендапы в окопах под свистом пуль и мин.

Бывают же такие совпадения в жизни. Насколько материализуются мысли, если я буквально недавно писал главу про Инну, а через несколько дней о ней вспоминает практически чужой мне человек.

Но на этом совпадения не закончились. Буквально через месяц я случайно встретил Инну на одном из мероприятий, посвящённом выборам президента — 2018, где смог взять небольшое интервью:

— Расскажи о своём решении уехать на Донбасс.

— Я ехала не в Славянск, а сначала в Донецк. Я не ожидала в принципе, что между Украиной и Россией могло произойти то, что произошло. И когда я приехала в Донецк, мне казалось, что и в Донецке ничего не будет, то есть я не видела там такого сильного-сильного сопротивления. Люди чем-то не довольны, но они были относительно спокойные. Я не думала, что будет вооружённый конфликт.

Потом в один из апрельских дней, после того как прошло сообщение, что вооружённые люди захватили в Славянске отделение милиции, мы с коллегами приехали туда, и начали работать, и собственно оставались там полтора месяца. Там не было сначала никаких вооружённых действий, когда я туда ехала, там был ещё мирный город; да, были какие-то конфликты, митинги, но не война.

— А как же Майдан? Только ведь прогремела революция. Там же тоже убийства были.

— Майдан — это другое. Да, на Майдане убивали людей три дня снайперы, на Майдане была суматоха, но там не было танков, БМП, БМД, там не было вооружённых действий в контексте полноценной войны. Поэтому я думала сначала, что еду освещать митинги и протесты, а не военные действия какие-то.

Также Инна мне поведала одну занимательную историю про своего российского коллегу, который самовольно поехал освещать конфликт не со стороны ополченцев, а со стороны нацгвардии. Не то чтобы он был «свидомым», просто считал, что в этом поступке журналистская объективность. В итоге, когда он приехал на один из блокпостов у кроп близ Славянска, они, узнав, что он представляет российские СМИ, стали над ним издеваться. Сильно не били, но поставили на колени и оплевали всю спину. Еле он от них удрал потом. После этого освещает войну на Донбассе только с нашей стороны…

Освобождение Павла Губарева

7 мая главного идеолога «Новороссии» и первого народного губернатора Павла Губарева, которого 6 марта арестовали СБУшники и продержали за решёткой два месяца, обменяли на троих офицеров «Альфы». Обмен состоялся в Славянске на улице Свободы.

«Альфовцев» задержали в Горловке 27 апреля, куда они были заброшены для разведывательной операции и захвата Игоря Безлера.

Пленные «альфовцы» у Игоря Безлера

Павел Губарев в беседе со мной частично описывает события, используя информацию из своей автобиографической книги «Факел Новороссии»:

— Расскажите, как Вас после обмена привезли в Славянск.

— Это произошло 7 мая. Снова в таком же микроавтобусе спецназа СБУ.

Похоже, что меня везло то же самое отделение «Альфы», которое захватывало в Донецке в марте, я узнал несколько голосов. Мне показалось, что прошла целая вечность с этого дня.

Сейчас всё было спокойно, никто не кричал на меня и не бил по голове, общались на чистом русском языке без всякой мовы. Лица открыты, без масок. «Альфовцы» сказали, что прекрасно понимают, за что борется Донбасс, и что в самом СБУ (а на дворе стояло самое начало мая 2014-го) есть те, кто нам сочувствует. Уже весь мир содрогнулся и увидел ужасную расправу в Одессе, кадры «прокопчённых» мёртвых тел с пузырящейся кожей облетели все телеэкраны и мониторы…

— Так что мы тебя понимаем. Но и ты нас пойми… — сказали мне.

— А что вам мешает сложить оружие и уволиться? — спросил я в ответ.

— Этика подразделения. Что скажут пацаны, с которыми мы столько лет вместе прослужили? — прозвучал по-военному чёткий ответ.

Я видел перед собой профессиональных военных, кадровый спецназ, не сумасшедших националистов из какого-нибудь «Айдара», не упоротых бандеровцев. Когда мы приехали в лагерь Нацгвардии в Изюме и пересаживались в другой микроавтобус, чтобы ехать уже в Славянск, реакция альфовцев на националистов была однозначной. Мы шли по лагерю, а рядом маршировали с речёвками нацгвардейцы, оравшие своё бандеровское: «Слава Украине! Героям слава!»

— Какое, на хрен, «героям слава»? Валите отсюда, чмошники! — не сговариваясь ответили им эсбэушники.

Нацгвардейцы-вэвэшники, даже в военной форме выглядевшие зачуханными бомжами, опасливо поглядев на мощные фигуры бойцов СБУ и на их экипировку, даже открыть рты побоялись…

А ведь такие бойцы вполне могли принять Новороссию — сразу подумал я. Если бы Россия приняла решение в мае 2014 о признании до выборов на Украине, ДНР и ЛНР, если бы оказала всемерную поддержку, как Абхазии или Южной Осетии, ввела бы армейские подразделения на Донбассе — эти люди вполне могли бы составить кадровый костяк армии Новороссии и служили бы на благо России.[103]

Возникло бы государство, которому они могли бы законно служить.

Ведь было ясно, что бандеровские расправы над неугодными, скачки с портретами Бандеры вокруг разрушаемых нацистами памятников нравились далеко не всем.

Однако этот момент был упущен, Москва не признала Республики Донбасса. Началась рутинная раскрутка кровавого молоха войны, и многие из тех, кто могли стоять рядом с нами в этой гражданской войне оказались на той стороне фронта…

На базе Нацгвардии в Изюме меня пересадили уже в автобус с генералом Вовком и его ординарцем, за рулём которого сидел шофёр-ополченец. Показались первые блокпосты ополчения, маленькие вооружённые отряды лучших людей Русского мира, из тех кто первыми взял в руки оружие для защиты Родины. Из оружия — старые охотничьи ружья и гладкостволы, в лучшем случае «калоши».

Нас встретили две БМД и бронированный инкассаторский автомобиль с логотипом «Приват-банка» на борту, реквизированный ополчением для своих нужд, которые привезли меня прямо в ставку Стрелка.

Тюремную одежду я выбросил. Прямо там меня обмундировали полностью: носки, трусы, камуфляж, берцы, пистолет.

Провели к Стрелкову. Я пожал ему руку, обнял, поблагодарил — и пошёл отдыхать.

Начат новый этап в моей жизни.

— Ваши впечатления, от происходящего в Славянске, в том числе от Стрелкова?

— Я понял 7 мая по прибытии в Славянск, что романтика раннего периода Русской весны Донбасса позади.

Начались суровые кровавые военные будни. Уинстон Черчилль говорил о таких временах как о времени крови, пота, лишений и тяжкого военного труда. Через год после событий в Славянске у меня было такое ощущение, что прошло несколько лет — страшная цена за мудрость и понимание.

Ещё находясь в тюрьме, я думал, что Игорь Стрелков — тот самый «зелёный человечек» из России, что Россия вот-вот примет окончательное правильное решение и возьмет Республики под своё крыло. Но, увы, в Славянске я понял, что России нет в этом процессе, а прибывший отряд — это только русские люди, добровольные бойцы Русского мира и выруливать придётся нам самим.

Какие мои впечатления об Игоре Ивановиче Стрелкове? Не буду говорить, что он военный гений, но в Славянске он был на своём месте. Храбрейший и честнейший человек. Патриот-бессребреник. Интроверт, как и я. Говорит весомо, с безукоризненной логикой. Умён и очень начитан. То, что тогда сваливалось на него ежеминутно, не каждый выдержит, поэтому ошибки были неизбежны. Ведь нужно заниматься и снабжением, и кадровыми вопросами, воевать и командовать отрядами, решать бытовые вопросы и бороться с саботажниками, каким-то образом заниматься жизнеобеспечением целого города.

Но Стрелков не сломался, его психика выдержала то, что многих отправило бы на больничную койку.

Игорь Стрелков и Павел Губарев

«Я всё-таки полевой медик, как же мне без “подствола” и РПГ?»

После гибели Медведя командование нашей группой принял на себя Одесса. Из горисполкома мы переехали в здание бывшего колледжа авиационного университета. Все его знали как вертолётное училище, или САТУ. Условия оказались поскромнее: спали на деревянном полу в спальниках и на карематах. Тогда как в исполкоме у меня вообще отдельный офис был, а ребята спали на мягком и теплом ковролине в просторном помещении. Душа тоже не было, приходилось мыться в умывальнике. Столовая отличалась от горисполкомовской. Не было девочек, которые бы нам куховарили на месте. В вертолётное училище привозили уже готовую еду.

Как раз в это время Моторола формирует своё подразделение, и Боцман с Кирпичом переходят от Одессы к нему. Естественно, по согласию обоих командиров. В новой группе Боцман становится гранатомётчиком, а Кирпичу дают ПК. Потом у Моторолы появляется машина — «Mitsubishi» с 21-летним водителем-лихачом Вохой, которого он увидел на улице и предложил вступить в ополчение.

Бородачи вместе с Вохой вырезали в этой машине часть крыши и сделали люк. Позже Моторолу весь Славянск запомнил именно в таком образе: летящем на бешеной скорости в разукрашенном в цвет хаки внедорожнике с побитыми стёклами, в это время из люка торчит голова Кирпича с пулемётом, иногда моя, из багажника выглядывает автомат Боцмана, а Мотор пускает сигаретный дым с пассажирского места, при этом на километр в окружности горлопанит «Грот», «Любэ» или «Земфира».

В середине мая у многих ополченцев появились подствольники ГП-25 вместе с другим вооружением. Узнав об этом, я прибежал на склад боеприпасов, которым заведовать приставили Прапора:

— Прапор, я к вам за подствольником.

— А зачем он тебе? Ты хоть умеешь из него стрелять?

— Да, ещё раньше научился, на 400 метров он стреляет. Мне очень нужен.

Долго Прапор упирался, но подствольник с 10 ВОГами[104] всё же дал. Вдобавок я выклянчил у него сигнальную ракету, несколько автоматных магазинов и три пачки трассеров[105] 5,45. Я всё-таки полевой медик, как же мне без подствола и РПГ?

Но когда я вернулся в САТУ, подствольник у меня чуть не отобрали. Глаз, которого назначили нам в непосредственные командиры, положил свой глаз на мой подствольник. Ему тоже стало интересно, зачем он мне, ведь ему — командиру — он всяко нужнее будет. Но я не поддался, хотя приказы командира старался всегда выполнять. Я вежливо сошёл с темы и раз десять проговорил, что «гэпэшку» дал мне Прапор, и даже записал на меня, поэтому все вопросы к нему.

«Баллада» о матери

В главе «Бой в Семёновке 5 мая» я писал, что во время передачи трёхсотого Медведя врачам скорой ко мне подходили журналисты российского «Первого канала» с вопросами. В тот момент я как раз помогал грузить раненого на каталку. Не оборачиваясь к объективу, я быстро натянул на лицо висевшую на шее бандану и дал комментарий журналистам.

Потом вышла передача на российском ТВ, и никто никогда в жизни бы меня не узнал, если бы не был знаком лично. Но каким-то чудесным образом, просматривая на работе новости боевых действий, эту передачу про бои в Славянске увидела моя мама, думая до этого, что я продолжаю жить в Крыму. По голосу, глазам, волосам она сразу узнала родного сына. Она не могла не узнать, ведь она же мама! Для неё было большим психологическим ударом увидеть меня в пылающем Славянске.

В тот же вечер я ей позвонил, и она мне рассказала, что видела меня по телевизору. Скрывать моё местоположение уже не было смысла. Я в общих чертах рассказал, где нахожусь, но в подробности не вдавался. Говорил только постоянно, что нахожусь в безопасном месте, а когда ей в телефонную трубку доносились разрывы, я врал, что это какой-то другой, посторонний шум.

Из воспоминаний мамы:

«Когда ты ещё находился в Крыму, я только от тебя знала, что там происходит. Но мне было нужно пообщаться с кем-то из старших. Я попросила у тебя номер телефона Алексея Селиванова — вашего атамана — и договорилась с ним о встрече.

Мы встретились и два часа с ним ходили. Я думала, что во время разговора мы где-то посидим, но он хотел общаться в движении.

Всё время, сколько ты обучался в кадетском классе, я была очень благодарна ему за то, что он правильно воспитывает моего сына. Потому что я знаю, если бы не он, то неизвестно, чем бы занимался мой сын и кто бы из него вырос. Поэтому, несмотря на то что ты уехал с Серёжей по его предложению, у меня к нему не было в момент разговора никаких претензий.

Я его тогда спрашивала одно:

— Алексей, скажите, пожалуйста, с кем сейчас мой сын?

— Я вам хочу сказать, что Андрей с очень достойными людьми. — Всё, что он сказал.

Не мог же он сказать мне, что ты в ополчении».

А до встречи с мамой атаман приезжал в Крым, и мы с ним виделись там. Он тогда узнал, что я состою в подразделении Стрелкова, и понимал, чем мы занимаемся.

Атаман тоже рассказал о своих впечатлениях от встречи с моей мамой:

— Когда я был в крымском ополчении, вы встречались с моей мамой. Как прошла эта встреча? Опишите этот момент.

— Не помню, в каком году, уже очень давно, у нас был полевой выход на реку Десна в районе Киева. И там из страйкбольного привода[106] Сергею (Кроту) подбили глаз очень серьёзно, он рисковал потерять зрение. Мы его понесли, посадили в машину, отвезли в больницу. Потом позвонила его мать. Я думал, что, как это обычно бывает в работе с молодёжью, мать будет ругаться: «Ах вы, такие-сякие, подбили глаз моему сыночку!» И я был приятно удивлён, когда мать сказала, что вы молодцы и занимаетесь правильным делом. Она нас поддержала.

Точно так же произошло и с вашей мамой».

Воспоминания мамы о своей жизни после того, как она узнала, что я на войне:

«Моё неведение о том, что творилось на Донбассе в момент войны, спасло меня от ещё большего ужаса, который я могла пережить. Тогда у меня ещё не было смартфона с выходом в интернет, а по украинским телеканалам ничего, кроме передач о том, что ВСУ в очередной раз где-то разгромили ополченцев, не было. Поэтому я не знала реальной обстановки, что происходило на тот момент в Славянске».

Моя сестра же втихую от мамы каждое утро выходила в интернет и напряжённо пересматривала новости о войне в Донбассе. Маме она ничего не говорила, чтобы её не пугать ещё больше.

«А однажды мне позвонила подруга и, даже не подозревая, что ты находишься в Славянске, рассказала новость недельной давности о том, что в Одессе в доме Профсоюзов сожгли много пророссийских активистов. Только почему-то она перепутала города и вместо Одессы назвала Славянск.

— Ты слышала новость, что в Славянске всех переловили и сожгли? — спрашивает она меня.

— Где?! — не верю своим ушам я.

— В Славянске.

— Как?! Там же мой Андрей!

Так моя подруга узнала, что мой сын на войне. Я тогда бросила трубку, дошла на кухню и бросилась в слезах с молитвой на колени. Потом пришла дочь. Я ей говорю:

— Всё! Там, где Андрей, всех убили!»

Тогда моя сестра быстро зашла в интернет и удостоверилась, что, кроме сожжения украинскими радикалами людей в доме Профсоюзов, подобных случаев не было. Но мама успокоилась более-менее только вечером, когда я уже сам ей позвонил.

Потом подруга, когда узнала, что перепутала города и напугала до смерти маму, начала ей каждый день звонить и успокаивать. Она понимала, что творится в Славянске и представляла, какие чувства испытывает моя мама. Она активно узнавала всю информацию в интернете, в отличие от мамы. Мама тогда ещё не умела пользоваться им, а каждую свободную минуту ходила в разные монастыри и подавала за меня молитвы.

Позже подруга прочитала в интернете, что вокруг Славянска ВСУ замкнули кольцо и нам оттуда выбраться практически невозможно. Тогда она стала психологически подготавливать маму к моей гибели. Сейчас это вспоминается с улыбкой, а тогда было не до шуток.

— Погибнуть за Родину в наше время — это лучшее, что может быть, — при очередном сеансе связи, говорит она моей маме.

А мама, услышав это, удивилась и спрашивает:

— Да, хорошо, конечно, лучше. А почему? Почему ты мне об этом рассказываешь?

После всех этих ужасов, которые мама переживала, находясь в Киеве, она во время телефонных звонков молила меня уехать оттуда.

— Уезжайте оттуда, пожалуйста, там же война, там неспокойно.

Так продолжалось несколько дней. И я решил, чтобы успокоить маму, соврать ей, что мы уезжаем обратно в Крым.

— Наша группа возвращается обратно. Мы задачу выполнили и уезжаем, а другие остаются, — сказал ей после очередной попытки меня уговорить покинуть фронт.

Мама сначала очень обрадовалась, что мы уедем туда, где не опасно, а через несколько часов перезвонила и спросила:

— А как же вы уедете, а других бросите? Оставите их погибать?

Тогда я понял, что моё враньё не прокатит и признался, что мы никуда не уезжаем, а остаёмся дальше воевать. Так мама показала, что в момент, когда стоит выбор между жизнью сына и его честью, она готова принять последнее.

«ГПК-самоликвидатор», «гильзы за шиворот» и «БТР vs баба на Таврии» (Из воспоминаний Фрица во время службы в группе Тарана)

— Нас поначалу было два или три человека в бронегруппе. Таран меня обучал, показывал, всё рассказывал. Первый раз на броне мы с Тараном проехались, потом я сам сел — попробовал, потом сам нормально обучился.

Не сказать, что я дизелист, но навык у меня был. Я на такие двигатели уже не смотрел, как баран на новые ворота. На БТР-Д стояли движки унитарные УТД-20, с которыми я работал. Для меня это не было впервой. Но многие системы для меня были новые и непонятные.

Залезаю, вижу эту панель. Для меня она тоже не всегда оставалась понятной. Многие кнопки даже не знал, что означают. Например, тумблер с надписью: «ГПК». Что такое ГПК? Гопак какой-то. Вспоминаются слова из песни:

Я на*рав собі в шаровари,

Танцюючи бойовий гопак

Бувало таке, ну звiсно раніше,

Але сьогодні щось тут не так.

Чи то жиди отруїли сало,

Чи то москаль робив ковбасу

А може то ляхи плювали в горілку,

Хлопці, рятуйте не донесу!

А что такое на самом деле — ГПК? Это гирополукомпас. А мне же всё интересно. Я такой — клац этот тумблер — у меня какая-то фигня зажужжала: «ВЖЖЖ»! Я выключил и чуть не выбежал с этого БТРа. Думал, сейчас упаду, голову руками накрою и всё: произойдёт самоликвидация (смеётся). Новая техника — всего боишься.

На первом же моём боевом выезде случился курьёз. Что-то где-то происходило, и в неразберихе кто-то куда-то кого-то послал. Я бегу в БТР, а оказывается меня никто никуда не посылал. У меня была проблема с генератором, он не заряжал аккумулятор, а БТР-Д заводился только воздухом. Там стоят специальные баллоны, надутые до 180 атмосфер. Трубы идут в двигатель, я нажимаю сначала помпу, а помпа накачивает масло. Потом я выжимаю стартер, он начинает крутиться. И подаётся воздух в поршневую, поэтому стартеру легче, аккумулятор меньше потребляет. А когда машина заводится, воздушный насос автоматически надувает баллоны опять, чтобы я мог потом снова запустить двигатель.

Пока я всю эту процедуру делал и выезжал, остальная бронегруппа уехала сама. А я поехал блудить их искать. За что потом был неоднократно вздрючен Тараном.

Он спрашивал:

— Какого ты туда попёрся, если не знаешь города?

Я и сам себе потом вопрос этот задавал: зачем я туда поехал, если я не знал куда.

Однажды нашу группу отправили на задание в район блокпоста «БЗС» и там началось самое интересное. Я был на «БЗС» один раз всего лишь. А так как человек я больной и старый[107] — у меня топографический кретинизм. Мне пару раз хотя бы надо там побывать, чтобы изучить маршрут и ехать уверенно.

На крыше БТР-Д сидят бойцы. Все из себя такие — подразделение «коммандос». Когда обычные люди едут на БТР, они хотя бы держатся. А эти, мало того, что ехали не в, а на броне, они ещё развалились и сидят. Там сидел Куба — парень в голубом берете, беззубый такой, весельчак, также ехал господин Кононов (Царь) и другие ополченцы.

В районе горисполкома я понимаю, что если сейчас резко вправо не поверну, то пропущу поворот. А срезать не хочется, не поеду же я по клумбам, там ведь цветы растут. А спешили мы тогда очень сильно. В итоге я резко поворачиваю вправо, фрикционы дёргаю на себя (то, что вместо руля у бронетехники) и машину заносит. У БТР-Д левая гусеница задней частью бьётся о бордюр.

Артём Разуваев (Фриц)

Сначала слетает Царь на землю, потом падает Куба кубарем — великий снайпер, у него СВД[108] размером с КамАЗ. В полете он кому-то губу ей порвал, мушкой зацепил. После падения он, наверное, с неё из-за угла стрелять мог…

Выпали они, я остановился. Выглянул — вроде живые, никого не переехал, не зажевал гусеницами. Я, конечно, потом извинился:

— Пацаны, ну вы меня простите, бывает.

Они поняли, что надо крепко держаться, и мы поехали дальше.

На «БЗС» мы зачищали какие-то солёные озера, была информация, что там какие-то диверсионные группы могут быть. Балу тогда нами руководил. Всего одна моя машина, ещё один БТР-Д, несколько легковых машин и НЛО на мотоцикле. Покатались, изучили местность, вроде всё спокойно.

Обратно едем тихо, ну так тихо, как могут БТРы ехать — на малом ходу. Впереди едет НЛО, сзади него какая-то белая машина наша, потом я, потом ещё броня и ещё одна машина. У меня на броне опять эти ребята сверху сидят. И тут кто-то чего-то испугался.

Я сам услышал, что по броне что-то зазвенело, по нам стреляли. Бойцы, которые сидели сверху на броне, начали вести огонь в ответ. Ну, соответственно, в семье не без урода. Боец, который сидел с левой стороны у меня на броне, берёт свой автомат, поворачивает вправо и начинает шмалять по зелёнке: «Тра-та-та-та-та». А гильзы куда летят? В меня летят. Я ехал с открытым люком. По мне гильзы фигарят, они горячие. Одна мне на руку упала, я её струсил[109], хорошо, что за шиворот не попала. У нас воротники просто были узкие (смеётся). Хорошо хоть не за шкварник прилетела, я бы всех хохлов там передавил, нахрен, своими гусеницами. Я там чуть ли не ногами рулил, а руками эти гильзы снимал.

Едем дальше, они стреляют. Я смотрю в триплекс и вижу, что НЛО везёт в коляске Рысь. И наблюдаю картину, никогда этого не забуду: Рысь встаёт на мотоцикле, как на коне и с пистолета — «буухх», «буухх», не «бах-бах-бах», а именно с перерывами — «бухх», «бухх» — стреляет в лес «по воробьям». В лесу-то никого не видит, а высаживает просто «в ту сторону» казённые боеприпасы. Как вспомню, смеюсь в голос с этого кадра.

Дальше мы едем, а впереди зелёный коридор — грунтовая лесная узкая дорога. И там Т-образный перекрёсток. Из этого поворота вылетает баба на «Таврии». Сначала я не знал, что там женщина за рулём, я видел только «Таврию». Я рулю фрикционами, и она рулит. Но нельзя даже в «Таврии» с её двигателем, не услышать стрельбу. У нормального человека какая реакция на стрельбу? Побыстрее в канаву куда-нибудь спрятаться и голову закрыть. Но она едет прямо на меня. А дорога-то одна. И выбора у меня нет. Я либо поворачиваю, чтобы её объехать, при этом опять сбрасываю ребят из-за резкого поворота, либо частично наезжаю на неё. А в такой обстановке, когда по нам ведут огонь, экипаж сбрасывать было нельзя. Пришлось бы жертвовать этой женщиной, чем кем-то из своих. Это, конечно, очень тяжёлый выбор, но он как бы моментальный и не обсуждается.

Она ехала на меня метров 100, наверное. Она всё прекрасно видела, понимала, что идёт стрельба. И метров за 20 она резко поворачивает вправо и тут же врезается в дерево. Даже не удосужилась посмотреть, куда едет. Она бы десять раз успела уехать и спрятать свою машину в лес. Но она резко поворачивает вправо, бьётся капотом в дерево и останавливается. Я на восьмитонной машине еду, и беру максимально вправо, сколько могу. Еду и понимаю, что у меня левый борт машины приподнялся (я на что-то наехал), потом соскочил, и поехал дальше. Женщина осталась жива. Она не сильно врезалась в дерево, а я передавил только часть багажника.

Как Кедр чуть не угробил «300 стрелковцев»

Из вооружения, которое нам удалось отбить у ВСУ в нескольких боестолкновениях за пределами Славянска, были станковые ДШК[110] и ПТРД[111].

Однажды вечером на территории САТУ я с несколькими ополченцами занимался установкой ПТРД на кузов легковушки, создавали своего рода «джихад-мобиль».

Накануне группа Одессы в неполном составе поехала на разведку в район заводов «Химпром». Командир с опытными бойцами отправился на легковушке, а Кедру поручили группу молодых ребят из 25-й аэромобильной бригады: Баню, Клеща, Шарнира и Лютого.

На фото без маски Клещ и Шарнир. По этому фото в народе их прозвали «300 стрелковцев».

Непосредственно на разведку пошёл костяк ветеранов, но в итоге пострадала группа Кедра — сидевшие на шухере. Группа Одессы засекла укров, началась стрельба. Так как наши заметили врага первыми, то успели по нескольким отработать.

Но оказалось, что их там слишком много и даже присутствует броня. Немного постреляв, наши вернулись быстро в машину, дали отмашку сваливать прикрывавшему Кедру, и вдарили по газам в направлении Славянска. Кедр попытался на «газельке» угнаться за легковушкой, но та ехала быстрее. Вдруг в кромешной тьме Кедра ослепила вспышка, раздался выстрел.

Дальше события описывает сам водитель:

«Когда отъезжали от завода, ВДВшники в салоне стали орать, что слева БТР нас преследует. Больше всех орал Клещ. Я понимал, что они не паниковали, но БТР им мог и причудиться в темноте. Скорость я набрал уже под 100 км/ч. Думал сбросить, но потом решил догнать наших на легковой, они уже далеко отъехали. Когда спускался с горки, раздался слева то ли взрыв, то ли выстрел. Я дёрнул руль резко вправо, но дорога была скользкой, а машина слишком высокой и неустойчивой для таких виражей. Через несколько метров я уже летел прямо в столб. Последний раз я вывернул руль ещё вправо, поэтому удар случился только левым боком. Никто естественно не был пристегнут. Перед самим столкновением я упёрся руками в руль, думал сдержать удар. Понты… Руки сложило, как спички и, здравствуй, лобовое стекло. Вышел из кабины — руки, ноги целы, лицо всё исцарапано мелкими осколками стекла от лобовухи. Кровь хлещет из множества ранок на харе, уже залила глаза и промочила разгрузку. Из салона стали выкарабкиваться салаги, кто как. Только Баня лежал без движения и, как мне показалось, без дыхания. Часть скальпа свисала с головы и кровь из раны выпрыскивалась с каждым ударом сердца.

Я стал вызывать по рации передовую нашу группу:

— Одесса — Кедру! У нас авария, есть «тяжёлые»[112].

— Кедр — Одессе! Сейчас подъедем.

Через две минуты подъехала часть группы во главе с Одессой. Тень[113] моментально нырнул в салон, приподнял Баню и подал мне с Одессой трёхсотого. «Газель» задымила и языки пламени уже охватывали левый бок машины. Через время она сгорела вместе с испорченными от удара ПЗРК “Игла”. Так в аварии была уничтожена часть нашего немногочисленного ПВО.

Благо, навстречу нам ехала другая “газель”, только бортовая, и водитель, видя ЧП, согласился доставить нас в больницу Славянска».

Одесса вернулся в САТУ и рассказал нам о произошедшем. Мы как раз на улице приваривали ПТРД к станку на машине. Командир сказал, что Баня «тяжёлый» и возможно не выживет. Мне тогда запомнились слова Бороды:

— Больше других он пострадал, потому что матерился через каждое слово. Бог его покарал за сквернословие.

Действительно, от Бани можно было услышать больше мата, чем обычных слов.

Но, к счастью, он остался жив. Лёля, будучи главным медиком в Славянске, оперативно остановила кровотечение, как только его привезли. Полскальпа на голове отсутствовало, но рана больше выглядела страшной, чем была на самом деле. Купировав самое опасное, Лёля отправила парня в гражданский госпиталь, где его прооперировали. Жизни его ничего не угрожало. Правда, в машине он ударился ещё и позвоночником о поручень и первое время не вставал с кровати. Думали, что останется инвалидом до смерти.

Где-то с месяц он отлежался у Лёли в реабилитационном центре, недалеко от больницы Ленина в Славянске, и встал на ноги. Всё время за ним ухаживала девушка, с которой он накануне аварии познакомился. Несмотря на то, что они были знакомы совсем немного, она не испугалась его внешности и перспективы остаться с инвалидом.

Все, кто был в этой машине, пострадали в той или иной степени. Клещ получил сильную контузию, Шарнир сломал руку, у Лютого на ноге образовалась крупная гематома.

После Одессы в САТУ вскоре пришёл Кедр. Сам, на своих двух. Правда, с головы до ног в крови. Лицо его выглядело так, будто он засунул его в мясорубку. Я отвёл его в актовый зал на нашем этаже, где оборудовал ранее себе местечко под больничку. Сначала я вколол ему два кубика «Этамзилата» (кровоостанавливающее), а потом хотел лёгкую «обезболку» типа «Кетанова», но он отказался, сказал, что ему не больно. Потом я стал осторожно перекисью и хлоргексидином смывать кровь с его лица-винегрета.

Раненый Дмитрий Жуков (Кедр) — найдите 10 отличий между лицом Кедра и волком на его футболке

Одна половина лица оказалась сильно посечена мелкими стёклышками. Самые крупные я достал пинцетом. Веко левого глаза сильно разрезало осколком, хорошо, что глаз остался цел. Пока я занимался лицом Кедра, мне всё время казалось, что после такой аварии, да ещё и с такими последствиями ему нужно было выпить что-нибудь спиртосодержащее для предотвращения шока и облегчения болезненных ощущений.

— Кедр, у меня есть водка для таких случаев. У тебя шок после аварии, тебе надо выпить. Мне ещё Док в Крыму объяснял, что при шоковых состояниях в некоторых случаях можно давать алкоголь.

— Да отстань ты, я спокоен. Я нормально себя чувствую, у меня нет шока.

— Все так говорят в шоковом состоянии. Ты выпей немного, болеть меньше будет.

Кедр так ничего не выпил. Удивительно, но когда я «рихтовал» его лицо — вынимал осколки и мазал зелёнкой, он ни разу не поморщился, не сказал, что ему больно. Он объяснил это тем, что у него высокий болевой порог именно на левой части лица почему-то. Как раз там, где посекло осколками.

Раненый Дмитрий Жуков (Кедр)

Зачистка заводов «Химпрома»

В вертолётном училище мы оставались недолго. До определённого периода Стрелков посылал нашу группу на самые опасные участки, где была высокая вероятность столкновения с противником. Но пришло время и нам пришлось не просто ездить на усиление местных отрядов на блокпостах и гарнизонах, а самим закрепляться на участке и рыть окопы.

9 мая, в День Победы, весь Славянск собрался на главной площади у горисполкома и устроил митинг в поддержку ополчения. На митинге присутствовали, приехавший откуда-то Олег Царёв, Павел Губарев, было много ополченцев. А наша группа с самого утра выдвинулись на зачистку заводов «Химпрома», так как поступила опять информация о занятии этой территории частями правосеков и нацгадов.

Около Семёновки огромную территорию занимали промышленные заводы, большинство из которых уже не работали. Мы выгрузились из машины с ближней к городу стороны, чтобы начать зачистку оттуда.

На улице стояла необычная для мая жара. Я подошёл к забору и тихо перекусил сетку штык-ножом. Командовал операцией Клык. Уже внутри мы разделились на несколько троек и рассредоточились по территории. Каждое помещение мы тщательно осматривали, стараясь работать так, как нас учили до этого. Хотя штурм зданий и перемещение на опасных участках мы проходили на тренировках всего два дня. Элементарно не было времени.

Многокилометровая территория заводов оказалась почти пустой. За день мы зачистили где-то 80 % больших и малых помещений. Нигде сопротивления не было. Дико хотелось есть и пить, потому что за целый день делали привал только два раза, но никто с собой не додумался взять продукты, а воду всю выпили ещё утром. Меня спасала только жвачка, которая убирала сухость во рту, тем самым ослабляя жажду. Как хорошо, что она оказалась у меня в каком-то из карманов…

Подходя к очередному зданию, мы услышали какие-то звуки внутри. Но похоже было на разговоры гражданских. Первый и второй этаж оказались безлюдными, а вот подвал нет. В одной руке держа автомат, другой подсвечивая небольшим фонариком, я ворвался в первую комнату подвала и увидел движение. Хватило секунды, чтобы понять — это мирные. Я жестом показал остальным, что тут люди и вошёл внутрь. Этими людьми оказались подпольные рабочие цеха по изготовлению различных фигурок и статуэток. Я оглянул комнату. Стеллажи в несколько этажей забиты гипсовыми фигурками: какие-то русалки, собачки, кошки, остальная живность. Всё это изготавливали и отправляли на продажу. Видимо, недавно начавшаяся война их не сильно волновала и не мешала работать. Когда в проёме двери показались наши автоматы, они сначала дёрнулись от неожиданности, но буквально сразу успокоились. Действительно, при виде георгиевских ленточек на рукавах бояться они перестали. Мы бегло осмотрели остальную часть подвала и вышли. Подпольная фабрика нас не интересовала, а укропов мы не нашли.

Отойдя метров на 300 от места, где находились люди, мы решили сделать привал. Все до этого рассредоточенные группы собрались вместе и сели отдыхать. Меня и ещё нескольких бойцов поставили в круговую оборону, смотреть, чтобы никто нас не застал врасплох.

Думая о холодной минералке, я обходил здание, возле которого мы расположились. Обошёл один угол, подошёл ко второму, за ним открытое пространство. Неожиданно прямо передо мной, метрах в 15, я увидел больше десятка рыл с автоматами в тёмно-серой форме и без опознавательных знаков. Они тихо крались перпендикулярно дому, правда, на открытой местности. Так близко врага я ещё не видел, тем более от группы я ушёл далековато. Адреналин моментально ударил в голову, коленки затряслись, во рту пересохло ещё больше. Увидел я их первым, поэтому и среагировал раньше. Присел на колено, вскинул автомат, левой рукой обхватил подствольник, снял с предохранителя и приготовился стрелять.

— Оружие на землю! — рявкнул я дрожащим от адреналина голосом.

Только после крика меня заметили. Они оторопели, даже разбежаться и занять позиции не успели. Я не был до конца уверен, что это укры, поэтому не стрелял. Один из них, видимо, командир, спросил кто мы. Он видел меня не сильно отчётливо и предполагал, что я не один. Я сразу выпалил:

— Самооборона Донбасса! На крыше здания сидит наш человек, остальные бойцы растянуты по периметру, вы окружены! — не знаю, почему, но я действительно помню практически слово в слово наш с ними диалог. В ответ я услышал:

— Мы сами ополченцы, разведгруппа Седого.

Я видел, как они потихоньку стали оглядываться по сторонам и в полуприсяде разбредаться по укрытиям. Но я не мог сразу принять слова этого Седого на веру. Сначала спросил, где их опознавательные знаки, в каком месте числится их подразделение, почему они проводят разведку именно здесь и кто их послал. Седой скорее всего понял, что нарвался не на укров, но понимал, что не в выигрышном положении, поэтому быстро ответил на все вопросы.

К этому времени на крики прибежал Клык и остальная группа. Но прибежали так, что их никто не заметил. Они действительно поняли, что я с кем-то встретился и стали брать в клещи скучковавшихся разведчиков в серой форме.

Когда Седой ответил на вопросы, мне стало ясно, что они точно свои. Я попытался показать Клыку, что всё нормально, но наши ребята уже выполняли задачу и сближались с вероятным противником. Седой, когда увидел это, понимал, что до первого выстрела оставалось ещё пара секунд и метров. Тогда он встал во весь рост и кинул в траву автомат.

— Стоп, ребят! Мы свои! Я «пустой»[114], я командир. С кем можно поговорить?

После этого жеста я точно убедился, что встреченная мною группа не укропы, и сам вышел к нему навстречу. Клык тоже медленно подходил к Седому, не до конца ему доверяя и держа автомат немного приподнятым.

Седой назвался разведчиком и сказал, что послали их, видимо, зачищать тот же сектор, что и нас. Наверное, командование что-то перепутало. А «разведчиками» оказались новоприбывшие парни из Донецка, которых успели только одеть в форму и раздать оружие, а вот обучить не успели. Седой же, напротив, был опытным командиром, служил до госпереворота контрактником в разведроте в одной из украинских частей.

Группа Седого успела проверить те здания, до которых мы ещё не дошли. Дальше они хотели идти с нами, но Клык сказал, что он работает только со своими людьми и для него слаженность бойцов важнее, чем количество.

Впереди оставался только один завод, находившийся в максимальной близости к предполагаемому месту противника. Мы зашли внутрь. Глаз облюбовал себе место на третьем этаже. Он был у нас единственным снайпером. Мы вместе с расчётом ПТУРа поднялись на крышу. Оставшееся время мы провели там. На крыше можно ходить в полный рост — завод растягивался на сотни квадратных метров, и нас с земли или других зданий заметить нельзя.

Заводы «Химпром»

Солнце палило не по-детски, ужасно хотелось пить и есть. Задачу мы выполнили — проверили на наличие противника огромную промышленную территорию. Врагов не оказалось. Но командир не спешил возвращаться в Славянск. Из его переговоров со штабом по радиостанции мы услышали, что надо продолжать наблюдать с крыши за трассой Харьков — Ростов, которая с завода видна как на ладони.

Через 20 минут пребывания на крыше не сдержался наш самый запасливый боец, он достал припрятанную в разгрузке банку рыбных консервов. Наверное, хотел её съесть сам, но в нашей огромной тусовке это было невозможно. Два человека лежали с ПТУРом у края крыши и караулили, остальные же человек пять принялись есть. Консервы казалась неимоверно вкусными даже без хлеба. Но после них пить захотелось ещё сильнее. Я мечтал о холодной минералке с газом. Но Клык скоро сообразил, что можно взять воды у нелегальных рабочих, которых мы недавно потревожили. За водой командир отправил двух бойцов. Скоро они принесли хоть и не холодную газировку, а тёплую воду из крана, но мы и от неё были в восторге.

Под вечер, когда мы уже не надеялись уехать в расположение, Стрелков всё же отозвал группу. По дороге домой мы встретили новых добровольцев, строивших два блокпоста: один на Т-образном перекрёстке на Химике, другой у заправки недалеко от Семёновки.

Референдум, который не признали

Спустя два дня, и мая, на всей территории, контролируемой ополченцами, состоялся народный референдум.

Вопрос в бюллетене был написан на русском и украинском языках:

«Поддерживаете ли Вы Акт о государственной самостоятельности Донецкой Народной Республики?

Чи підтримуєте Ви Акт про державну самостійність Донецької Народної Республіки?»

И варианты ответов: «Да/Нет».

Явка составила 74,87 % избирателей по всей территории проведения голосования, в Славянске она превысила 80 %.

В Красноармейске километровые очереди разогнала нацгвардия. Они просто открыли огонь по людям. Одного убили на месте, второй скончался в больнице от кровопотери[115].

Украинская нацгвардия стреляет по людям

Почти все действующие боевые подразделения из Славянска и окрестностей послали на охрану избирательных участков. Группа обеспечения Клыка патрулировала село Селезнёвка, расположенное восточнее Славянска.

Мы медленно двигались вдоль улиц посёлка, изнемогая от жары и приличного веса экипировки. К нам подошла женщина, возвращавшаяся с референдума, и спросила — почему в городе перебои со связью? В этот момент я как раз проходил возле неё и сказал то, что знал:

— А вы не в курсе? Повредили телевышку на Карачуне.

Не помню, что она ответила, но Клык на меня так

посмотрел, как будто я обнародовал государственную тайну, пусть в масштабах только родившейся народной республики.

— Ты что, вообще? Кто тебе давал разрешение это говорить, ведь ещё непонятно, кто и чем её повредил, — прошипел Клык.

Я виновато кивнул, что понял его. Но вечером, когда мы вернулись в расположение, нашёл эту информацию в интернете, датированную ещё прошлой ночью.

Дальше мы обошли несколько избирательных участков, где с самого утра выстроились сотни людей, чтобы проголосовать. Видя эту картину, я испытывал невероятную радость и гордость за наше великое дело. Мы действительно смогли поддержать народ Донбасса в нужную минуту. Тогда, когда они ещё не могли сами совершить такие решительные шаги. У них элементарно не было для этого средств, оружия, лидеров. А с голыми руками против искушённых кровью нацгвардейцев и боевиков карательных батальонов не попрёшь.

Я хотел обнять каждого в этой очереди, потому что был уверен — 99 % из них пришли сказать «да», а не «нет». Те, кто против, либо уехали в другие области Украины, либо сидят по домам и с надеждой смотрят «ТСН». В итоге, «За государственный суверенитет ДНР» проголосовало 89,07 %.

Это и понятно. Ведь жители тех городов, где проходил референдум, знали не понаслышке, кто такие бандеровцы и ветераны Майдана. Ещё задолго до госпереворота активисты радикальной партии ВО «Свобода», боевое крыло киевского патриархата и другие представители деструктивных националистических сил на Украине уже «беспределили» в наших городах. Они пытались препятствовать установке памятников нашим государям и другим деятелям, внёсшим вклад в историю Малороссии. Например, в 2007 году они не давали увековечить память Екатерины II и Иосифа Дерибаса в Одессе, совсем не гнушаясь тем фактом, что последние имеют прямое отношение к основанию города.

Повсеместно маргинальные объединения раскольников нападали на православные храмы Московского Патриархата. В большинстве случаев прихожане, казаки «Верного Казачества» и другие правильные организации отбивали их, но иногда украинским бесам под молчаливым покровительством власти удавалось захватить какой-то храм и установить там свои порядки. Не удивительно, что такие храмы сразу же превращались в музеи, так как молиться туда никто не ходил (нескольких «свидомых», зашедших поставить свечку во время воскресной службы, я не считаю).

В конце зимы 2014 года у всех бесчинств на так называемой «патриотической» почве появились законные основания. После смены власти на Украине расплодилось множество анархистов, бандитов, хулиганов и все они безнаказанно, иногда под кураторством олигархов, то есть представителей власти, подавляли любое инакомыслие в стране. Ещё до того как на весь мир прогремели новости о сожжении заживо людей в Одессе и обстрелах мирного населения на Донбассе, националистические группировки уже формировали так называемые «поезда дружбы» из самых отмороженных радикалов и отправляли их усмирять восставших людей в Донецке, Луганске, Харькове, Днепропетровске, Запорожье ит. д.

Так, перед вторым Русским маршем горожан в Запорожье (первых проходил 8 марта 2014 г., где мы с Сергеем шли во главе колонны) навезли футбольных фанатов и вышибал из увеселительных заведений, которые окружили активистов и закидали их яйцами, бутылками и обрызгали перцовыми баллончиками.

В Харькове, на центральной площади, устроили стрельбу из травматического и боевого оружия. Несколько пророссийских активистов получили разной тяжести ранения.

В Мариуполе цепные псы Турчинова нагнали в город бронетехнику и всех противников нового порядка избивали, а нескольких расстреляли из автоматов Калашникова.

В Донецке они пытались сделать тоже самое, но там люди быстрее смогли консолидироваться и дать достойный отпор «эссэсовцам» новейшей истории. Донбассовцы сами окружили нациков и хорошенько избили. Только вялая полиция не дала донецким парням совершить самосуд над ними.

Я привёл самую малость того, что уже тогда вытворяли на Украине последователи Бандеры и Шухевича. Поэтому не удивительно, что русские люди во многих городах исторической Новороссии ополчились, взяли в руки оружие, а и мая правильно проголосовали на референдуме. Наша задача была поддержать протест и не дать его подавить украинским карательным отрядам.

Референдум 11 мая

* * *

Где-то вдалеке послышался гул техники. Больше напоминало БТР, чем какой-нибудь трактор или грузовик. Клык скомандовал занять круговую оборону. Гул приближался. Я стоял под деревом, рядом со мной на изготовке с РПГшкой присел Немой.

— Круто, если он сейчас к нам выедет, — сказал я Немому. — Его же здесь в узких улочках можно хлопнуть в «бочину» сразу.

Но Немой моей радости не разделял. Он почему-то тяжелее стал дышать и немного побледнел.

— Вандал, ты понимаешь, что такое бэтэр, вообще, любая броня? У него пушка пробивает кирпичные стены на ура, а КПВТ разрывает человека на куски.

Тогда я вспомнил, что он участвовал в бою 5 мая, где Медведя как раз этим калибром и свалили. Этот бой на него сильно подействовал. Как раз в то время, когда укры долбили по одному Медведю на перекрёстке, Немой ходил с РПГ под стенкой дома неподалёку от ж/д путей, пытаясь высунуться и шмальнуть в БТР. Но из-за шквального огня так и не смог. Мало того что на его глазах убили командира в спину из пулемёта Владимирова, так ещё и сожгли грузовик вместе с водителем. Сомневаюсь, что он видел до этого где-то кроме фильмов, как горит заживо человек. Когда Медведь упал, Немой подумал, что он остался с укропами один на один. Моторолу он мог не заметить, а остальные участники боя либо прятались по оврагам, либо отошли к городу. Тогда он принял решение выходить. А по пути в Славянск встретил нас и с огромными от ужаса и боевой эйфории глазами стал рассказывать о том, что он один выживший. Но, как я описывал выше, он быстро пришёл в себя и вернулся с нами на обстреливаемый перекрёсток.

Так мы постояли несколько минут на изготовке, всё ожидая появления БТРа. Но он к нам не спешил выезжать. Дальше мы слышали, как он проехал по параллельной улице куда-то на окраину посёлка. Гул стал отдаляться и вскоре пропал совсем. Догонять мы его не стали, зачем нарываться, тем более в населённом пункте.

Неподалёку от избирательного участка находилась местная школа. Так как день референдума назначили на воскресенье, в школе никого не было. Наша группа распределилась по периметру и осталась дежурить до вечера. Нам с Молчуном[116] достался безлюдный угол здания возле небольшого перекрёстка. Глаз же остался патрулировать участок недалеко от деревенского ларька.

Слева Сергей Зацепа (Глаз), справа Сергей (Крот)

На протяжении дня, пока мы сидели в кустах, к нам приходили жители ближайших домов и подкармливали. Кто бутерброды вынесет, кто печенье с холодным компотом, а один мужик накормил нас полноценным мясным обедом. Больше всех повезло Глазу. Пока мы ждали из любого куста или забора правосеков, Глаз подружился с местными настолько, что под вечер они ему наварили ведро вареников с вишнями и дали пятилитровую баклажку с квасом. Когда мы вернулись в расположение, в столовую никто не пошёл. Все бойцы ели вареники прямо из ведра. Даже на следующее утро осталось.

Засада в Краматорске

13 мая краматорская рота Терца провела бой примерно в 20 километрах к западу от города, перехватив колонну с боеприпасами. Из засады уничтожено два БТР, КамАЗ с пехотой, КамАЗ с боеприпасами, убито и ранено около 30 укров. Уйти удалось только одному ГАЗу-66 с миномётом на прицепе. В атаке участвовала группа из и бойцов под командованием морпеха с позывным Капля. Погиб боец из Макеевки Якут, а Кэп из Днепропетровска — ранен. В результате боя был захвачен, отремонтирован и впоследствии использовался в боях автоматический миномёт «Василёк». Минобороны Украины подтвердило, что ВСУ потеряли шесть человек убитыми и восемь ранеными. Один из раненых вскоре скончался.

Вадим Терец в интервью для моей книги описал подробности боя:

«Когда с регулярностью начали поступать сведения, что украинская колонна бронетехники приближается к Краматорску, а потом сворачивает на Славянск, я понял, что этим можно воспользоваться. Подтянул одного бойца, который пришёл к нам пешком через границу, его позывной Капля.

Личность особенная. Капля занимался в России бизнесом, у него были уже взрослые дети. И ни с того ни с сего он оставил всё и пришёл в ополчение. Раньше служил в морской пехоте, потом остался сверхсрочно. У него с 90-х в коленной чашечке торчит пуля, которую не стали извлекать, потому что пришлось бы расковырять всё колено, и он остался бы инвалидом. Он до сих пор с ней ходит.

И вот он разрабатывал всю эту операцию, собирал разведданные. Самым узким местом была дамба на Краматорском море. Мы решили это место отработать.

С нашей стороны был один двухсотый — Якут. Молодой горячий парень, первый раз принимал участие в бою.

Ты же знаешь, что такое РПГ? Для того чтобы его привести в боевое состояние, нужно сорвать предохранитель, поднять мушку, а потом уже целиться. Это всё нужно делать лёжа, а не с колена. Он должен был пропустить мимо себя машину, а когда БТР поравнялся бы с ним, предварительно проделав все манипуляции с трубой, поразить технику. Естественно, адреналин у него зашкаливал, он боялся, что не успеет, поэтому стал в полный рост чуть раньше, чем надо было. И попал в поле зрения бойцов, которые ехали в машине. А там сидели грамотные люди, у кого-то даже был патрон в патроннике, они его и срезали с пулемёта. Умер он от четырёх ранений, практически, мгновенно, ничего не почувствовав. Пули прошили его насквозь, даже у бойца, сидящего сзади, было сквозное ранение в ягодицу.

В итоге этот БТР подбили другим гранатомётом, который стоял с другой стороны, страховочный. Колонну укров расколбасили, порядка 30 двухсотых и трёхсотых, позабирали оружие. Бойцы, конечно, меня в известность не поставили, трофейное оружие осталось у них. За это я представил Каплю к награде, но он от неё отказался. Сказал, что не хочет получать награды в этой братоубийственной войне».

Вадим (Терец)

В течение нескольких часов после возвращения ополченцев на базу ВСУ продолжили «зачистку» (т. е. беспорядочную стрельбу). Позже военнослужащие украинской армии — участники этого боя — подтвердили факт уничтожения двух БТР. Один грузовик сгорел, один потушен. А командир батальона «Донбасс» Семён Семенченко заявил, что погибших больше, чем признали официально… Правда, комбата там не было…

Часть 4 Семёновка Участники Славянской эпопеи называют Семёновку вторым Сталинградом

Взятие Семёновки

После боя 5 мая командование Славянска проявляло всё больший интерес к Семёновке. Ведь там проходила дорога, соединяющая Славянск с другими гарнизонами ополчения: Терца, Безлера, — откуда поставляли продукты и вооружение. Не меньше нас важным перекрёстком интересовались и укропы. Они всё чаще там проезжали, иногда пытались закрепиться.

16 мая группу Одессы и Моторолы усилили несколькими более-менее боеспособными подразделениями и поставили задачу занять Семёновку. К тому времени ВСУ там уже закрепились — оставили два БТР у гостиницы «Метелица» возле перекрёстка.

В два часа ночи мы подъехали к Семёновке, остановились метров за 500 до перекрёстка и пустили вперёд разведку. Ребята вернулись и доложили Одессе, что на Семёновке они заметили две единицы бронетехники и несколько легковых машин, в которых находились солдаты. Скорее всего, в легковушках сидели правосеки и контролировали (как заградотряды) контрактников, которые сидели в коробочках (так называют бронетехнику).

Одесса посовещался с Моторолой, Бородой и Тихим. Пришли к выводу, что нужно подождать до утра, возможно они сами уедут. А потом занять пустую территорию и быстро окапываться. Но из штаба Стрелкова им по рации приказали брать посёлок немедленно.

Стрелков рассказывает о том, как отдавал приказ на штурм посёлка:

«После гибели Медведя, укры заняли семёновский перекрёсток и поставили там передвижной пост с двумя БТРами. Я вызвал Моторолу и сказал, чтобы он со своим взводом во что бы то ни стало взял под контроль перекрёсток. Это прямая дорога на Краматорск, снабжаться возможно было только через Семёновку. Перекрёсток занимал именно Моторола».

Немой всё больше нервничал. Он до войны служил в тюремном спецназе в Киеве и привык, наверное, к строжайшей дисциплине, боевой слаженности и хорошей экипировке. А тут вдоль дороги, не особо маскируясь, сидело около 20 человек, одеты кто во что. Для бойцов задача была не ясна, никакие подробности командование нам не докладывало. Только просочилась информация, что на перекрёстке укры и мы скоро пойдём туда. Добивала Немого неизвестно откуда взявшаяся информация, что Стрелков якобы сказал Одессе, что если он и его бойцы сдрейфят и не пойдут на штурм, то по возвращении в город из всех блокпостов будет вестись стрельба по ним на уничтожение. Естественно, такого Первый[117] сказать не мог, но некоторых эта сплетня повергла в ужас.

Сразу штурмовать не пошли, командиры ждали рассвета. Мне надоело стоять на улице, и я пошёл дремать в микроавтобус, на котором мы приехали.

Проснулся я от выстрела. Сначала я подорвался, выглянул в окно, но увидев, что ребята ходят и дальше, как ни в чём не бывало, успокоился. Это стреляли наши. Цыган и Север числились расчётом ПТРСа[118], и их взяли с собой на эту операцию. Задумка была такая, чтобы укры подумали, что у нас тоже есть броня, Цыган несколько раз выстрелил в их сторону с древней советской пушки. Звук действительно издалека напоминал выстрел крупнокалиберной пушки[119].

Проверить, сработала ли идея с блефом на укров, мы не могли. Поэтому, подождав после выстрелов из ПТРСа минут 15–20, Моторола с Одессой повели всех на штурм.

Людей выстроили в две колонны: одна — по левую сторону дороги, другая — по правую. Я шёл в правой колонне рядом с Глазом. Он, как старший товарищ, хотел, чтобы я был под присмотром и далеко не отходил. Но я хотел быть в колонне одним из первых. И несмотря на махания рукой и цыканья Глаза, обогнал нескольких бойцов и поравнялся с Моторолой. На подходе к перекрёстку головной дозор шёл всё медленней и смещался с трассы на менее заметную обочину.

Моторола выбежал на открытую территорию первым с криком: «Левый фланг, занимаем левую сторону, контролируем правую. Правый фланг выходит на правую сторону. Бегом!» Во время этого штурма он включил видеосъёмку на своём смартфоне и засунул его в разгрузку, предварительно продырявив подсумок для камеры[120].

За ним выбежал я, Глаз и другие, рассредоточившись вдоль заборов домов, пристально высматривая противника. Но во время дальнейшей зачистки ни одного супостата мы не встретили, повсюду виднелись следы от гусениц на мокрой утренней траве. Значит, они действительно после выстрелов ПТРСа испугались и покинули позиции. Семёновка наша!

Мы не спали уже несколько ночей и после штурма надеялись, что нас отправят обратно в Славянск, а кого-то из местных ополченцев оставят рыть окопы и держать оборону на этом участке. Но у штаба были другие планы. Сначала Одесса сказал нам, что мы будем в Семёновку приезжать только на усиление. Один день — одна группа дежурит, другой — вторая. На усилении должны быть именно опытные бойцы из группы быстрого реагирования. А местных новобранцев навезут для заселения и укрепления нового гарнизона. Поначалу так и было, мы с Кротом досидели до обеда и нас сменили другие бойцы, а с ними Немой и Глаз.

В ту же ночь произошёл первый артобстрел в Донбассе, да и на Украине вообще. Первые мины полетели в роющих окопы Немого, Глаза и других ополченцев. Но укрытия ещё не были готовы, обстрел застал их врасплох. Ребята попрыгали в канаву и там пережидали разрывы. До этого никто из них ещё не попадал под артиллерию, многие находились в шоке.

После обстрела не оказалось ни трёхсотых, ни двухсотых. Контузило только Глаза и Немого. Глаз от взрывной волны отлетел на несколько метров и ударился головой, но строй не покинул, обошлось головокружением и тошнотой. Правда, и после войны он продолжал жаловаться на головные боли и слабость из-за контузии.

С Немым дело обстояло намного хуже. Уже до этого его нервы были на пределе. Он никак не мог привыкнуть к такому «горячему» сценарию военных действий. Ему приходилось часто ездить на боевые задачи с плохо обученными бойцами, и он понимал, что против него воюет украинская армия, деморализованная, тоже плохо обученная, но регулярная. Несколько сцен с гибелью его близких знакомых и непосредственный контакт с многократно превосходящим врагом его сильно угнетали и, наверное, пугали.

Ополченец Немой

Но апогеем стал миномётный обстрел. Он стоял в момент разрыва мины недалеко от Глаза и тоже, видимо, получил контузию. Правда, на него она подействовала пагубнее, чем на Глаза.

После обстрела в Семёновке его привезли в Славянск к Лёле. Она померила давление, посмотрела зрачки и констатировала тяжёлую контузию. Он стал неадекватно выражаться и смеяться по любому поводу. Но и его Лёля вылечила…

Где-то полтора месяца Немой пролежал в реабилитационном центре в Славянске у главного нашего врача. Лёля рассказывала, что он даже уснуть без неё не мог. И только, когда она находилась рядом с ним, он засыпал. А через месяц с лишним он стал приходить в себя и скоро совсем вернулся к прежнему состоянию. После того как из Славянска ополчение вышло, он остался служить в подразделении Моторолы. И до сих пор в батальоне «Спарта» работает военным инструктором.

Знакомство с артобстрелами и рытьё окопов

Через несколько дней после первого обстрела командование решило усилить Семёновский гарнизон. Туда отправили нашу группу в полном составе. Мы расположились в кафе «Золотое Руно», которое находилось по левую сторону от трассы Харьков — Ростов, если ехать на север, а отделение Моторолы в гостиничном комплексе «Метелица» прямо возле перекрёстка.

Второй обстрел мы прочувствовали всем коллективом. Застал он нас врасплох. До этого, днём, гражданские помогали нам рыть окопы, привозили бетонные шлакоблоки для возведения блиндажей и блокпостов. А ночью, когда гражданские уехали, мы остались под открытым небом, возле намеченного места для траншей — совсем не подготовленные и беззащитные.

Первый свист — никто не придал серьёзного значения — разрыв. От первого пристрелочного упали провода, запитывающие троллейбус, который, между прочим, курсировал по маршруту даже тогда, когда в пригородах уже стреляли. Когда засвистела вторая мина, мы быстро кинулись к единственному глубокому котловану без крыши и набились туда битком. Для меня этот артобстрел был первым, и я не мог до конца себе представить, что происходит. Мины ложились одна за другой то вдалеке от нас, то совсем рядом. Весь состав ополчения, прикомандированный в этот момент в Семёновку, сидел в этом котловане, и я с ужасом представлял, что будет, если снаряд прилетит прямо к нам. Но в полной мере опасность артиллерии я себе не мог представить. Ещё никто практически от неё не пострадал, не считая контузий.

Когда стрелять прекратили, мы с ещё большим энтузиазмом принялись рыть окопы и блиндажи. До первых обстрелов никто не воспринимал серьёзно слова Прапора, который нам давал напутствия: «Как только займёте населённый пункт — сразу зарывайтесь. Ройте окопы и блиндажи».

На третий день обороны перекрёстка к нам приехала группа артиллеристов с тремя 82-мм миномётами. Это первые миномёты ополчения. Нашу группу: Крота, Глаза, меня и ещё нескольких бойцов приставили на охрану артрасчёта. Как стреляют миномёты, я увидел тоже впервые.

Стрелять решили с безлюдной территории многочисленных заводов, находившихся в километре от посёлка. Лёжа неподалёку в траве, я наблюдал, как бойцы выставили в ряд небольшого размера трубы и вкопали их в землю. Потом по команде закинули в трубу продолговатые мины, напоминавшие мне почему-то стеклянные бутылки, присели, закрыли уши, открыли рот и после этого раздался выстрел. Звук залпа не сильно отличался от звука, издаваемого пролетевшей рядом мины, — так же бил по ушам.

Ребята быстро пристрелялись и начали гасить по указанным координатам в ту сторону, откуда укропы стреляли по нам, — это был блокпост на краснолиманском повороте. Слыша частые разрывы и беспорядочную ответную стрельбу в нашу сторону, я представлял, как в панике разбегаются в разные стороны укры и какой ужас на них нагоняет наша «арта». Но позже я узнал, что «восемьдесят двойки» — не самое смертельное вооружение и от этих мин легко спрятаться. Зато я потом прочувствовал на себе мощность крупнокалиберки, РСЗО[121] и даже авиационных бомб.

После нескольких дней обороны Семёновки ветераны и профессиональная элита нашего подразделения, о которых я писал выше, по некоторым причинам решили уйти из подчинения Стрелкова и подались к Игорю Безлеру — командующему на то время юрловским ополчением. У Безлера не было так «горячо», как у нас, ведь львиную долю деморализованной, но регулярной украинской армии Славянск связал на своих участках фронта.

Из нашей старой группы «Крым» остались только Глаз, Крот, Кедр, Абвер, Нос, Моторола с теми ребятами, которые к нам в Крым приехали из Харькова, и я. Для небольшой группировки ополчения в Славянске потеря сразу четверых опытных бойцов, которые могли занимать командные должности и руководить неопытными ополченцами, была большой трагедией. Вскоре эту потерю восполнили другие, но всё же менее опытные и подготовленные бойцы.

С первых дней в Семёновке оставшимися бойцами из группы «Крым» поставили командовать Глаза, но успел он поруководить недолго, так как через несколько дней у него открылась язва, и его эвакуировали в Донецк с больным желудком.

* * *

Перекрёсток на Семёновке представлял собой крупный транспортный узел. По трассе Харьков — Ростов постоянно проезжали фуры. Первым делом после копания окопов мы занялись возведением блокпостов. Жители из близлежащих сёл, а также из города пригнали несколько тракторов, нагруженных бетонными плитами. В итоге за два дня несколькими тракторами вырыли окопы, другие же сооружали бетонные ограждения на дороге. Получилось два полноценных блокпоста: один перекрывал съезд со стороны Артёмовска, второй установили в нескольких десятках метров от моста через реку Казённый Торец.

Весь перекрёсток по краям дороги изрыли окопами и блиндажами. На моей памяти в непосредственной близости от «Артёмовского» блокпоста блиндажей было шесть штук. Но, как все знают, первый блин комом, поэтому блиндаж и несколько траншей, находившихся с левой стороны «Артёмовского» блокпоста, после дня проливных дождей затопило. Потом уже строили правильно — по инструкциям из штаба.

Во время строительства гражданскими блиндажей случился забавный случай. Завершая установку очередного укрытия, они спустили на вырытый котлован огромную бетонную плиту, которая предположительно должна была защищать бойцов от прямого попадания снарядов. Но пришёл я и зачем-то решил походить по этой плите. Весил я вместе с экипировкой около 95 кг, но оказалось, что это предельный вес, который может выдержать данный шлакоблок. В итоге, наступив на краешек крыши нового блиндажа и немного попрыгав, я чуть не провалился под землю, оттого что кусок, где я стоял, не выдержал и сломался. Бетон треснул и арматура погнулась.

Блиндажи и окопы в Семеновке

Местные, помогающие нам окапываться, очень огорчились и разозлились от таких моих сверхъестественных способностей. Кусок плиты раскололся, и в блиндаже зияла дырка. Пришлось им дополнительный шлакоблок туда ставить.

Не знаю, как мне удалось сломать бетонную плиту, но было понятно, что в том месте изначально находилась трещина, на которую я удачно наступил. Ополченцы, которые потом узнали про этот случай, разводили руками и говорили: «Ну ты и вандал…»

Вскоре после первых обстрелов хозяева гостиничного комплекса «Метелица» с сауной, кафе и автомойкой, который присмотрел для своей группы Моторола, забрали самые ценные вещи и уехали. Но Моторола познакомился с ними и приходил на ночлег с некоторыми бойцами ещё когда «Метелица» работала. Уезжая, хозяева фактически оставили гостиницу с дорогой мебелью, бильярдом, всяческим оборудованием на Моторолу. Хозяин лично попросил его последить за тем, чтобы в номерах ничего не украли и не мусорили. Помню, как Моторола кричал ополченцам, чтобы не трогали бильярд, не спали на кожаных диванах и разувались при входе в гостиницу. Он говорил:

— Нам тут дали пожить добрые люди. Поэтому ведите себя по-людски и ничего не трогайте.

В свете того, что вся Семёновка вместе с кафешками и гостиницами после нескольких недель обстрелов превратилась в руины, сейчас старания Мотора вызывают у меня улыбку.

Гостиничный комплекс «Метелица»

Раненный в место ниже спины…

Помимо Боцмана и Кирпича к нам в подразделение иногда брали новых бойцов. Однажды в группу добавили двух добровольцев — Кашу и Молчуна. Каша был бизнесменом среднего класса, жил в достатке, Молчун работал у него в фирме. На Кашу долго не могли подобрать снарягу, потому что роста в нём — чуть больше, чем в Наполеоне. Но когда он нашёл себе разгрузку, то не пропускал ни одного боевого выезда. Многие не могли понять, как достаточно успешный предприниматель смог бросить дело и уйти на войну.

Когда начались обстрелы Семёновки из 82-мм миномётов, одним из первых пострадал Каша. Обстрел был сильным. Я сидел в блиндаже рядом с бывшей гостиницей «Метелица», которую позже мы переименовали в «Моторолицу». Раз в 15 минут я выходил по рации в эфир и спрашивал: есть ли трёхсотые или двухсотые. Но Каша вышел в эфир сам. Он один из немногих рядовых бойцов, кто имел свою рацию, так как главная его функция в нашей группе заключалась в том, чтобы водить автобус, на котором мы ездили на задания.

— Я ранен. Вандал, меня взорвала мина на перекрёстке. Лежу недалеко от гаражей, — передал по рации Каша.

Я находился в «Метелице» — неподалёку от места, где его ранило. Обстрел ещё не закончился, но нужно бежать к Каше, ведь каждая минута на счету. Если не остановить вовремя кровотечение, то трёхсотый быстро становится двухсотым…

Через четыре минуты я уже находился на месте, которое указал Каша. Вокруг жилые дома, в которых почти никто не живёт, дерево черешни и несколько гаражей.

Увидел воронку от мины, походил вокруг неё — никого не нашёл. Каша больше на связь не выходил. В четырёх метрах от воронки я увидел след на траве и капли крови. Каша, получается, стоял от взрыва совсем рядом, и я представлял, что от него могло остаться.

Следы крови вели к гаражам. При подходе к ним, ко мне вышел какой-то странный мужик невысокого роста, лет 45-ти. По нему сразу было видно, что человек немного не дружит с головой — перекошенное лицо, глупая улыбка и неестественное движение рук и тела. Он увидел меня и часто замахал, подзывая к себе. Ничего не говоря, повёл меня за собой в гараж, где я увидел Кашу.

Каша, несмотря на ранение, сам сидел на стуле, ноги его свисали и были все в крови. По его рассказам, взрыв раздался у него за спиной в нескольких метрах и откинул. Мелкие осколки изрешетили ему задницу и ноги. Повезло, что на нём был броник пятого класса, их нам накануне привезли небольшой партией. Потом в этом бронике нашли множество осколков. Он смог сам проползти от места взрыва несколько десятков метров, а дальше наткнулся на местного жителя, который на руках донёс Кашу к себе в гараж и смог найти в траве рацию, чтобы вызвать помощь.

Я быстро обхватил ноги жгутами и крепко затянул их. Время наложения жгутов написал зелёнкой на руке Каши. Вколол кровоостанавливающее («Этамзилат»), обезболил «антишоком» и ввёл «Дексаметазон» для поддержания жизненных ресурсов.

Так как у меня не было личного транспорта, я вызвал по рации Boxy и попросил отвезти нас в славянский госпиталь. Воха примчался через минуту. Вместе с местным жителем мы отнесли Кашу в автомобиль, а дальше мы с Кашей заочно поучаствовали в «Формуле-1».

Воха понял слишком серьёзно мои слова:

— Нужно срочно Кашу в больницу, он потерял много крови.

Воха тут же вдарил берцами в педаль газа с такой силой, что семь километров со светофорами и блокпостами, разделявшие наше местоположение и больницу, мы проехали за пять минут.

Раненый сидел на переднем пассажирском кресле, естественно, не пристёгнутый. Не знаю, боялся ли он в тот момент, что мы врежемся в бетонную плиту, которую Воха умело объезжал в последний момент, или ему было больно от виражей, но стонал он сильно. Я и сам с ужасом думал, что до больницы мы не доедем, а разобьёмся о столб или вылетим в канаву. Но, слава Богу, наш семёновский «Шувохер»[122] показал своё водительское мастерство, и мы доехали только с одним трёхсотым.

Ополченец Каша

Как только въехали на территорию больницы, я выбежал из машины за носилками и медсёстрами. Каша, несмотря на большую кровопотерю и шок, был в адеквате и, можно сказать, бодрячком. Мы его погрузили на каталку и отдали медперсоналу. Я рассказал, какие препараты вводил и напомнил про жгуты.

Мы уехали обратно, а Каше врачи доставали осколки и мазали зелёнкой место ниже спины. Где-то через недельку я завозил в больницу очередного раненого и заскочил к нему в палату. Он шёл на поправку — раны от мелких осколков быстро заживали, и он собирался возвращаться в строй. Долго меня благодарил и говорил, что я спас ему жизнь. Потому что если бы к нему вовремя не приехали, то он истёк бы кровью. Из двух ног ему вытащили около 30 осколков.

Командные назначения

Всем Семёновским гарнизоном после Одессы командовал Кэп, когда-то служивший в армии капитаном. Глазу доверили несколько блиндажей возле «Метелицы», но он вскоре уехал из Семёновки по болезни, и командиром назначили Кедра.

Ко второй половине мая Семёновский гарнизон насчитывал чуть меньше сотни бойцов. В неё входила и группа Моторолы. Она функционировала практически автономно, хотя числилась под командованием Кэпа. Почти все назначения на местах происходили сами собой, стихийно. Когда некоторые из нашей группы ушли в Горловку, опытных бойцов, а тем более командиров почти не осталось.

Тогда семёновский перекрёсток разделили между Кротом и Кедром. Кедр проходил сержантскую школу в армии ещё при Советах, а Крот был десантником. Оба они пришли воевать за идею и начинали свой боевой путь ещё с Крыма. Поэтому с выбором не ошиблись: что Кедр, что Крот обладали сильными лидерскими качествами и редкой способностью — не бояться принимать решения.

Новый командный состав каждый вечер проводил совещание, где «нарезались» боевые задачи, распределялась зона ответственности и новые места для секретов и постов. Также подразделения пополнялись новоприбывшими добровольцами.

Дмитрий Жуков (Кедр)

Кедр описывает первые дни своего командования так:

«Когда у меня стало 34 человека, Кэп начал формировать роты по армейскому образцу и мою группу решил соединить с группой Поэта. У него было тоже где-то 30 или 32 человека.

Однажды в блиндаже сидели я, Кэп и Поэт. Кэп говорит:

— Кедр твоя группа объединяется с группой Поэта, надо чтобы кто-то из вас двоих был командиром роты. Как считаешь, ты или Поэт должен взять командование ротой?

— Командовать ротой должен Поэт, — не задумываясь сказал я — он опыта армейского имеет больше и вообще старше меня.

По-моему, они ожидали другого ответа. Наверное, потому что я был из группы Стрелкова, которая первой заняла Славянск и пользовалась большим авторитетом. Но я рассудил правильно, ведь Поэт когда-то был прапором ВДВ, а я всего лишь сержантом. Тогда Поэт тут же предложил мне быть его замом, на том и порешили».

* * *

Кедр, помня ещё советскую сержантскую школу, принялся наводить порядок и хоть немного структурировать и придавать армейский облик нашим ополченцам. Это было необходимо, так как в большинстве своём в ополчение вступали гражданские, которые не то что в армии не служили, а даже оружие в руках никогда не держали.

Я числился в группе Кедра, и в Семёновке непосредственным моим командиром был он. Каждое утро и вечер он строил в шеренгу своих подчинённых и проводил планёрку. Подводил итоги дня: сколько двухсотых, сколько трёхсотых, сколько залётчиков, сколько отличившихся. Также раздавал задачи на следующий день, назначал новых командиров отделений. Он первым стал проводить построения подчинённых, как в регулярной армии. И его взвод, а потом рота стала самой дисциплинированной и слаженной, по крайней мере, в небоевой обстановке. Кедр быстро приучил к порядку и уставным отношениям своих бойцов и подавал пример другим.

Кедр даже вспомнил случай, как укрощал «строптивого Вандала», когда я не слушал и не выполнял его приказы, касающиеся бытовой жизни:

«Когда Вандал попал в моё подразделение, для меня это было плохой новостью. Такой тип бравых солдат, которые воевали как считают нужным, не очень дисциплинированны. Мне стало понятно сразу, что если его не остепенить, то скоро не я буду командовать отрядом, а отряд мною.

Я уже не помню, какая мелочь послужила первым камнем преткновения между мной как командиром взвода и медиком Вандалом, но после первого же предупреждения я с размаха бросил в него свою кевларовую каску.

Это произошло в кафе “Метелица”, в котором мы располагались. Он при всех проигнорировал мои указания, и мне при всех необходимо было показать, что это плохой пример.

Когда я бросил в него каску и сменил тон обращения на более требовательный, давая понять, что не отступлю, Андрею пришлось выполнить, что от него требовалось.

Всем, кто это видел, стало не по себе, так как обычно к Вандалу старшие ополченцы и командиры относились снисходительно и многое прощали.

Через пару часов мы обменялись извинениями, и после этого конфликтов между нами больше не было. Напротив, ему можно доверить ответственные поручения, и его буйная инициатива не выходила за рамки обязанностей военного медика».

Самое интересное, что почти всё его подразделение состояло из людей невоенных — шахтёров, строителей, простых донецких работяг. Иногда к нему приходили зэки, бывшие наркоманы, социопаты.

Однажды к нему попал местный парень лет 23 с позывным Плаха. Родители его жили заграницей, а сына оставили жить одного в квартире. Они его не контролировали и раз в месяц присылали приличную сумму денег на жизнь, поэтому он не работал и не учился, а жил просто себе в удовольствие. К жизни парень был вообще не подготовленный. Когда он получил наряд на кухню, то наши девочки-повара попросили его почистить картошку. И как они удивились, когда тот сказал, что не умеет этого делать.

Он выглядел беспомощным и неказистым, поэтому его в основном ставили часовым, в боях он не участвовал. Когда он услышал первый раз свист мины, то сильно испугался и молился под столом в «Метелице» какому-то своему сектантскому богу.

Кедр же сделал в расположении ополченцев святой уголок с иконами и каждое утро проводил молитву с бойцами. Через какое-то время Плаха забыл про свою секту и вспомнил, что он крещёный и на нём висит православный крестик. А в дальнейшем влился в коллектив и стал принимать участие в боевых операциях. После того как ополчение вышло из Славянска в Донецк, он оставался в ополчении и провоевал ещё полтора года.

5 сентября 2015 года Плаха при выполнении боевого задания нарвался на растяжку и от попадания осколка в голову погиб.

Царствие Небесное рабу Божьему Владиславу.

Ополченец Плаха

* * *

Один случай произошёл с бойцами Кедра, когда мы с Кротом приехали на его позиции. Ополченцы с чувством юмора выясняли внутриколлективные отношения. В чисто мужских коллективах, в зависимости от условий, всегда существуют специфические взаимоотношения. Мужики разных взглядов и характеров иногда имеют полярные мнения и часто спорят или подшучивают друг над другом, даже на войне.

Поляк был мужик прямой и авторитетный. Рост, вес, взгляд, всё было внушительным и вызывало чувство уважения с первых минут общения. Кедр часто оставлял его за главного в отряде во время своего отсутствия или поручал ему ответственные задания. Он был типичный альфа-мужик со стандартным прогнозируемым поведением в тех или иных ситуациях. Снег — другое дело: он был мормоном. Конечно, людям, которые знакомы с религией и её разновидностями, проще было понять такого парня, и Кедр, будучи человеком православным и разбирающимся в конфессиях, увидел в нём мотивацию стать ополченцем и личные качества бойца. Но вот остальным было несколько трудно поначалу налаживать коммуникацию со Снегом. Поляк и Снег иногда спорили.

И вот мы с Кротом приехали на его позиции в гости, и нас, как обычно, застал артобстрел. Кедр вежливо всех пригласил в укрытие. Обстрел усилился, разрывы слышны всё ближе и сильнее. Несколько раз от ударной волны в погребе сбивало пламя со свечей. Все сидят в полутьме, нервозность нарастает. У большинства одно переживание, что можно погибнуть не в бою, а вот здесь — от прямого попадания в деревенский погреб среди домашней закрутки тушёной курятины.

Погреба в Семеновке были очень важным и полезным объектом. В них можно было не только переждать обстрел, но и отчасти решить продовольственный вопрос. К каждой взятой банке консервации ополченцы относились бережно, с трепетом, благодаря за труд хозяюшек, которые вынуждены были бросить свои дома и хозяйство.

И вот под мощным обстрелом Поляк решил толкнуть речь. Он говорил о том, какие гады укропы и по мере нарастания обстрела усиливал свои слова более патриотическими оборотами. Картина обрастала какими-то мистическими оттенками: снаряды, словно слыша, проникновенную речь Поляка, как бы спорили с ним и старались упасть ближе и ближе, а Поляк, как бы опережая их, ограждал нас от попаданий словами о Родине, долге и чести.

«Укропы, гады! Долбите, тратьте свои патроны и снаряды. Всё равно вы в нас не попадёте. Наше дело правое! Мы победим! Потому что с нами Бог!» — закончил Поляк, приподнявшись под низким потолком со сжатой в кулак рукой. Нависла пауза, даже снаряды умолкли на время. Мы все смотрели друг на друга, и только Снег, придвинувшись ближе к Поляку, с лёгкой иронической улыбочкой уточняюще произнёс в продолжение речи: «И консервация…»

Все заржали. И дальше эта фраза — «С нами Бог… и консервация» — разлетелась по всей Семёновке.

Ополченец-мормон Снег

Вот с такими ребятами приходилось воевать Кедру. Но у него лучше всех получалось находить с ними общий язык, разрешать конфликты и адаптировать своих солдат к боевой обстановке. У него была сложнейшая задача — сделать воинов из таксистов, шахтёров и вандалов…

Мотороловский «джихад»

24 мая Мотороле поступил приказ провести разведку боем краснолиманского укровского блокпоста.

Он собрал свою группу и попросил поехать меня как полевого медика, Кедра и Крота.

Рано утром через посёлок Восточный мы приблизились к укропам на расстояние метров 300. Боцман тащил с собой гранатомёт, Цыган и Север — ПТРС. Моторола оставил Крота левее нашей позиции с ПК, чтобы он прикрывал наш отход и, в случае преследования, отсекал вражескую пехоту.

Мы заняли позиции на небольшой поляне. Мотор мне сначала сказал, чтобы я остался в тылу как медик, но я объяснил ему, что у меня одного из немногих есть подствольник ГП-25 и побежал вперёд. Задача расчёта ПТРС заключалась в том, чтобы залечь ближе всех к легкобронированной укровской технике и по команде её «мочить».

Первой открыла огонь наша «Нона» с Черевковки. Таков был план: сначала артподготовка — потом мы. «Нона» отработала чётко по украм, но иногда снаряды приземлялись крайне близко от нас. Сквозь траву на поле видно, как укры зашевелились, прячась кто куда. К тому времени у них ещё не было подземных коммуникаций, так как по ним почти никогда не стреляли из артиллерии. Но всё бывает впервые: Моторола не выпускал в тот момент из рук бинокль и корректировал по рации огонь. В какой-то момент он радостно зашептал: — Попали-попали!

«Нона» замолчала. Тогда те, у кого на «калашах» красовались подствольники, сели на одно колено в ряд, упёрли приклад в согнутую ногу и по команде спустили тугой крючок[123].

Краснолиманский блокпост ВСУ

Наша задача была максимально много отстрелять ВОГов по противнику, пока он нас не засечёт. В этом был свой смысл, потому что если бы мы сначала открыли огонь из автоматов, то укры нас сразу бы заметили по вспышкам и звукам. А стрельба с подствольника лучше тем, что противнику сложно узнать направление стрельбы, можно даже перепутать с обычным артиллерийским обстрелом, по себе знаю.

Вдруг слева от меня раздался громкий хлопок — это Боцман выстрелил из РПГ-7. Через мгновение раздалось ещё два хлопка. Боцман попал прям под башню высокому БТРу песочного цвета, кто-то потом говорил, что это французская техника. Два хлопка случилось, потому что первый — попадание снаряда, второй — от детонации боеприпасов.

После выстрела Боцмана нас засекли. Я в тот момент уже поднялся и стрелял из автомата, как вдруг рядом с ухом услышал характерный свист. Через секунду я осознал, что по нам открыли огонь и быстро упал на землю. Они косили, скорее всего, из КПВТ. Поливали хорошо, не щадя патронов. Все залегли и пережидали шквальный огонь. В тот момент я на мгновение задумался: что если бы пуля пролетела не рядом, а попала в меня. Я лежал и молился Богородице, а пули свистели над головой и казалось, что вот-вот одна достигнет цели.

Страх отсутствовал, срабатывало только чувство опасности. Я понимал: как только стрельба утихнет, поднимусь и опять открою огонь. Так продолжалось где-то полторы минуты. Стреляли и они, и мы. Правда, опять позиция у нас была удобнее: они нас не видели и стреляли на звуки, а мы изначально пришли в место, откуда краснолиманский блокпост видно, как на ладони.

Как только интенсивность боя немного поубавилась, Мотор спросил, по сколько мы выстреляли ВОГов, и приказал оттягиваться. Я сделал последний выстрел с подствольника и побежал за ребятами.

Хоть нас и не преследовали, никто из бойцов не хотел выходить первым. Все пытались остаться в хвосте и прикрывать отходившую группу. Я тоже отходил крайним, держа ствол на изготовке, чтобы в любой момент дать очередь. Мотор крикнул:

— Вандал, ты же медик, какого хрена ты последним бежишь?

И я догнал командира.

Атака группы Моторолы на краснолиманский блокпост 24 мая

Мы отошли на достаточное расстояние от вражеского блокпоста к нашему транспорту и стали подводить итоги боя. Всех переполняла эйфория. Оказалось, что Цыган с Севером из ПТРСа смогли попасть по какой-то технике, а Боцман из «нестабильного положения», как он сам подметил на видео, «хлопнул» новенький укровский БТР[124].

Все радовались и фоткались, обсуждая кто сколько магазинов выстрелял, но вдруг я вспомнил, что с нами нет Крота. Мы его забыли на позиции, где он остался по приказу Моторолы. Я подбежал к Мотору и, покрутив пальцем у виска, сказал, что он забыл своего бойца. Мотор сразу спохватился, подбежал к своему водителю, который уже настроился везти радостную группу в расположение, и сказал ехать обратно в сторону обстрелянного блокпоста.

Мы вышли без потерь, но укропы ещё продолжали инерционно куда-то стрелять. Крот лежал с пулемётом на том же месте, где его оставил зачинщик «джихада»[125]. Он не знал, что группа Моторолы закончила операцию, и никуда с позиции не ушёл, несмотря на то что весь огонь противника почему-то пришёлся именно в его сторону.

Сам Крот так вспоминает своё участие в диверсии Моторолы:

— Это был мой первый выезд на так называемый “джихад”. Тогда Моторола подошёл ко мне в “Метелице” и сказал, что его группа готовится кошмарить укропов за мостом.

Нас было человек 20. Мы погрузились в КамАЗ и доехали на нём до посёлка Восточный. Там выгрузились и спрятали грузовик в зелёнке. Дальше двигались пешком. Не доходя до блокпоста, Моторола оставил меня на пересечении двух дорог. Одна дорога шла по краю села, а другая сворачивала направо. Моторола объяснил, что оставляет меня тут на случай, если при нападении на блокпост украинцы захотят нас обойти со спины по второй дороге и таким образом отрезать нам путь к отходу. Я должен был их отсекать. Почему-то мне не оставили второго номера[126], хотя сейчас я понимаю, что если бы на меня укропы всё-таки вышли, то один с пулемётом я бы долго не продержался. На перекрёстке не было никаких укрытий, если не считать забора у кого-то во дворе.

Начался бой и получилось так, что в ответ укропы стреляли по остальной группе, а пули пролетали надо мной. Посыпались ветки с деревьев, издавая очень неприятный треск. Я понял, что спрятаться мне некуда, упал на землю, но при этом продолжил контролировать дорогу. Когда стрельба усилилась, я потихоньку стал пятиться за ближайшее дерево. Всё это время я лежал, молился вслух и думал, что всё — мне конец. И только благодаря Богу я тогда не только не погиб, но даже не был ранен.

Смотрю, бой не прекращается, только с нашей стороны выстрелы прекратились, а со стороны блокпоста укропы по инерции всё палят и палят. Как я потом узнал, к тому времени Мотор с бойцами уже были возле КамАЗа в километре от меня. Хорошо, что с собой заряженная рация, по которой меня вызвал Моторола:

— Крот, ты где?

— На развилке, где ты меня оставил.

Я тогда прям услышал нотки испуга в его голосе:

— Братик, срочно уходи оттуда.

Я ему в рацию кричу:

— Как я уйду, голову поднять не могу, укропы стреляют.

И тут, как только я это сказал, резко прекратился огонь, как будто по заказу перестали стрелять. Поднялся, только думал уходить, а из ближайшего двора выходит какой-то местный дед в порванной тельняшке, понимает почему-то, что я именно ополченец, а не укроп, и говорит мне на суржике:

— Сынку, шо ж ти тут зробиш один. Там же танки. Бiжи, сынку, бiжи звiдси![127]

Я и так понимал, что мне надо бежать оттуда. Через несколько минут эфира с Мотором навстречу мне летит “джихад-мобиль” с Вохой за рулём и Кирпичом в люке с пулемётом. Я запрыгнул в багажник, Кирпич дал несколько очередей в сторону укровского блокпоста. Потом резкий “полицейский разворот”, как умеет Воха, и погнали.

Игорь Стрелков в сводках от 24 мая отметил небольшую победу ополченцев:

«Там их ждал небольшой сюрприз в виде нашей засады. В результате одна броня сгорела от выстрела РПГ, вторая — от нескольких очередей из “Утёса”[128]. Потом укров угостили ВОГами и ружейно-пулемётным огнём, добавили из пушки БМД-1 и без каких-либо потерь вернулись на исходные позиции (задача захвата поста как таковая не ставилась — в связи со слишком уж большим превосходством противника в бронетехнике и указанием не подставляться под массированный артобстрел за пределами собственных укреплений). Однако бой на этом не закончился: ещё примерно 10–15 минут укры вели ожесточённейший бой друг с другом, применяя пушки и крупнокалиберные пулемёты… Пожаров от этого у них ещё прибавилось».

Спецподразделение Ювелира

В тот же день к нам в Семёновку прибыло пополнение. Только не из обычных парней в гражданке, ещё не умеющих стрелять, а из целого отделения в одинаковой форме «Горка-4». Отделением из шести бойцов: Дока, Туриста, Сёмы, Винни, Кентупа и Медведя[129] — командовал Ювелир.

При первой встрече с ними у меня даже закралась мысль, что это спецподразделение российской армии, однако при знакомстве они рассказали, что добровольно приехали к нам из России. Оказалось, что не все из них даже служили в армии, но перед заходом на Донбасс они подготовились и поэтому сильно выделялись среди других защитников Славянска.

По приезде они принялись обучать нас различным тактическим приёмам: как правильно работать с автоматом/пистолетом, уменьшать проекцию тела при контакте с противником и другим военным премудростям[130].

Через несколько дней они перебазировались на блокпост в районе Химика, где было поспокойней. Но после их приезда на утренней планёрке иногда нам рассказывали командиры, как ночью неизвестные подбили укроповский БТР или обстреляли блокпост.

«Дружественный огонь — самый точный»

Семёновка разрасталась. Почти каждый день к нам из Донецка в Славянск привозили пополнение: примерно по 20–30 человек в день. Из них в Семёновку направляли почти половину.

Хоть я и числился по спискам у Кедра, его командование на меня распространялось не сильно. Я был в тот момент единственным медиком на Семёновском гарнизоне. Каждый день я эвакуировал в славянский госпиталь одного-двух раненых, оказывая им первую помощь. А ранения получали бойцы в каждом подразделении, поэтому я стал частым гостем практически у всех.

Следующий эпизод, когда понадобилась моя медицинская помощь, был трагичнее всех предыдущих для ополчения. Как говорится, дружественный огонь — самый точный.

Трое ополченцев возвращались с задания через огороды Семёновки, где наши установили секрет. На улице вечерело, но видимость ещё сохранялась. Бойцы из секрета почему-то приняли идущих за супостатов и направили на них два автомата и ПК. Но парни из бойницы додумались спросить пароль и, как утверждали потом пострадавшие, получили правильный отзыв. То ли секрет не услышал отзыв, то ли не понял чего — по возвращавшимся открыли огонь из всех стволов. Свои!

Меня вызвали по рации и срочно сказали подъехать к «Метелице». В тот момент я занимался лёгким трёхсотым в блиндаже с Кротом и приехавшей к нам журналисткой Инной. У бойца из подразделения Крота осколок вошёл в жировую прослойку спины и вышел так же. Крови практически не было, да и боец не жаловался. Я попросил перевязать, а точнее залепить место входного и выходного отверстия пластырем, а сам побежал к приватбанковскому броневичку возле «Метелицы», в котором привезли раненых.

Когда я прибежал, одного бойца уже перевязывал новый медик на Семёновке, которого я накануне обучил тому, что сам знаю. В броневичке оставался лежать самый «тяжёлый», как сказали ребята, которые его привезли. Я подбежал, забыв посмотреть в зрачки лежачего, попытался нащупать пульс на шее и, не обнаружив его, сделал прекардиальный удар. Последующие ритмичные толчки в течение секунд 40 не принесли результата. Я бы продолжал непрямой массаж, но под парнем при каждом надавливании что-то хлюпало, и лужа крови под ним увеличивалась. Тогда я осторожно перевернул его на живот и увидел огромные дыры в спине, откуда вытекала не только кровь, но и частицы плоти. Видно было, что из ПК парню попали прямо в грудь и несколько пуль на вылете разворотили спину. Увидев эту картину, я понял, что реанимирую мёртвого человека. Но времени долго думать не было, я оставил груз 200 в машине и побежал спасать ещё живых.

Джо (такой позывной был у второго медика, погиб в 2017 г.) успел перевязать руку второму пострадавшему, я же стал мотать бинтом ногу третьего. Сделав двоим по уколу «антишока» и кровоостанавливающего, я посадил их в свободную «газель» на «Метелице» и отвёз в славянский госпиталь.

Справа медик Джо

Очень больно вспоминать эту трагедию. Получилось, что от дружественного огня один ополченец погиб и двое получили ранения в руку и ногу. Стрелявших сначала посадили в подвал, а после отправили в штрафбат.

Ночной кошмар в Семёновке

В результате артобстрела поздней ночью 24 мая на одной из улиц Семёновки загорелся жилой дом. Группа ополченцев с переднего края обороны во главе с Боцманом, тремя итальянскими журналистами, которые приезжали в Славянск так же спокойно, как и российские, и одним стрингером[131] от «ANNA-News», выдвинулись к месту пожара, чтобы найти пострадавших. Боцман владел английским и мог свободно с ними общаться. И несмотря на то, что среди итальянцев была переводчица Микела, польза от нашего бородатого полиглота имелась. Пока они двигались к месту возгорания, рядом с ними несколько раз приземлялись снаряды.

— Everybody lie down![132] — кричал Боцман после каждого залпа итальянцам, пока они шли к пылающему дому.

Навстречу им выбежала испуганная девушка и сказала, что, возможно, в доме осталась семья с маленьким ребёнком. Первым кинулся в пылающее здание стрингер, но у входа остановился, так как дом уже догорал. Узнать, были ли там мирные жители, так и не удалось.

Бомбёжка усилилась, поэтому Боцман сказал журналистам:

— Stay here and go to the bomb shelter[133].

Все последовали в подвал, находившийся неподалёку. Девушка оказалась одной из очевидцев того, как вспыхнул от зажигательного снаряда дом. По её рассказу, снаряд сначала прилетел в дом, а следующий разорвался рядом с ней. Взрывная волна её подкинула в воздух, после чего она неудачно приземлилась на шею и потеряла сознание. От болевого шока и увиденного ужаса её трясло.

Боцман вызвал меня по рации и сказал, что на передке возле горящего дома — трёхсотый. Я незамедлительно примчался на машине вместе с Вохой, чтобы спасти раненую девушку, но столкнулся с её неадекватным поведением в шоковом состоянии.

Дальше привожу расшифровку с видеоролика, снятого итальянскими журналистами[134]:

— Это она упала и повредила шею слева, — объяснил мне Боцман.

Я наклонился, чтобы посмотреть, но получил жёсткий отпор:

— Не трогай руками! — вскрикнула девушка.

— Забери волосы тогда своей рукой, — попросил я.

— Я не могу!

Отодвинув всё же её волосы, дабы осмотреть травму, установил, что крови нет. На шее видна только гематома:

— Вот здесь, слева, — ребята подошли поглядеть.

— Осколок, да? — уточнил Воха.

— Она потянула шею, у неё осколка нет, — констатировал я.

— Её могло вторичным осколком ранить, — возразил Боцман.

— Каким вторичным? Тут крови нет, — у меня не было и тени сомнения.

— Сильно болит? — спросил я девушку.

— Да.

— У тебя когда она начала болеть? — спросил Боцман.

— Когда начали стрелять — я упала.

— Скорую вызвали ей? — поинтересовался я.

Боцман сказал, что не знает, как её вызвать.

— Просто 103 вызывайте.

— Меньше маяков. Вандал, залезь за здание, тебя видно будет, — зашипел из темноты Воха, когда на аптечку упал свет экрана телефона. Достав шприц и «антишок», я предложил сделать укол:

— Куда? — встрепенулась девушка.

— В любую мышцу, — ответил я.

— Не надо мне укол.

— Нет, нужен!

— Давай хотя бы в жопу, — сдаётся, наконец, она, имея в виду место для укола.

— Хорошо, — согласился я.

Пока мы с ней спорили, кто и куда будет делать укол, Боцман дозвонился до скорой помощи:

— Здравствуйте, девушка. На Семёновку нужно скорую помощь.

Но чётко сказать, что случилось с потерпевшей, он не смог, поэтому спросил меня:

— Вандал, что с ней произошло? Что сказать?

— Скажи, что она мышцу на шее потянула. У неё шок, пусть везут в больницу.

— У неё шок, она под артобстрел попала. Сейчас я дам медику трубку.

— На, «расчехли» скорую, — протягивая телефон, раздражённо сказал он.

— Здравствуйте, скорая? — уточнил я.

Тем временем Боцман рядом с телефоном размахивает руками и громко объясняет кому-то, что случилось с тем домом:

— Там дома нет. Его просто нет!

— Приезжайте, пожалуйста, на перекрёсток. У девушки шок, она походу сильно шею подвернула. Видимых ран нет, кровотечений нет, у неё просто шок. Слышите меня? — втолковывал я им.

— А вы сами не можете ей оказать помощь? — после нескольких секунд молчания спросил диспетчер.

— Ну как сказать, у нас нет медикаментов подходящих, приезжайте сюда.

— Там маленькие дети!!! — истошно закричала пострадавшая рядом с трубкой, видимо, имея в виду семью из догорающего дома.

Представьте, что на другом конце провода в тот момент подумали. Я продолжил им объяснять причину вызова:

— У неё развивается шок. В общем, приезжайте сюда.

— Там у вас сейчас стреляют, — возразил диспетчер.

— Тут уже не стреляют. Поезжайте с мигалками и вас никто не тронет. Всё, давайте.

— Куда ехать-то?

— Перекрёсток на Семёновке, вы должны знать. Спросите место там, где стреляют.

И тут я понял, что сморозил глупость. После моих объяснений нашего местоположения с подробностями о том, что тут стреляют, они точно не приедут. Но я продолжил:

— Там сейчас не стреляют уже. Вы с мигалками приедете — в вас не будут стрелять. Вчера пожарные приезжали с мигалками — тоже не стреляли. Так что, не переживайте.

Конечно, от этих слов они, наверное, ещё больше напряглись. На другом конце трубки царило молчание. Вдруг закричала потерпевшая:

— Голеностоп!

Через секунду все услышали залп и крик девушки:

— А-а-а!

Снаряд прилетел прямо к нам во двор. Все упали на землю, а после разрыва побежали к подвалу. Девушка залетела первой и шандарахнулась головой о бетонную перекладину погреба. Не её день сегодня был, однозначно…

— Тише, держите девушку, — проговорил я.

После этого услышал, как диспетчер бросил трубку, — естественно, что после услышанных разрывов мин и воплей, к нам никто приезжать не собирался.

Так как Воха поставил машину рядом с горящим домом, её могли повредить осколки от мин, поэтому он побежал перегонять свою «ласточку» в более безопасное место.

На крики пришёл из передовых окопов ополченец с позывным Шах и дальше оставался с нами. После взрыва он заорал ещё громче потерпевшей:

— Быстро назад, быстро! В подвал, быстро!

— Девушку держите! — продолжал я напоминать Шаху и Боцману, которые рядом с ней находились.

— А-а-а! Голова, голова! — кричала потерпевшая.

— Ножик дайте, нож дайте, — попросил я.

— Кровь, кровь, кровь! — ещё пуще разошлась она.

— Откуда? Ты головой ударилась? — спрашивал Шах.

— Дайте фонарь. Держите её. Дайте нож хоть кто-нибудь. Ампулу не могу открыть!

Я приступил к своим медицинским обязанностям. Нож мне, естественно, нужен был для подпиливания ампулы.

— Дайте тряпку, пожалуйста! — попросила пострадавшая.

В видео отчётливо слышен звук перепиливания ампулы.

— Давай я отломаю, — благородно предлагает мне девушка, немного успокоившись.

— Всё, отломал, не ссы.

— Глаза, кровь! — вскрикнула она.

— Ты просто ударилась. Не парься, всё нормально с тобой, — успокаивал я.

— Кровь, глаза, ёлки-палки. Сейчас, подожди, я сама разденусь, — имеет в виду для укола.

— Могу в любую мышцу, могу в плечо, — пока стрингер перематывал ей голову, я набрал в шприц «антишок».

— Не, давай в жопу, — опять заявляет она.

— Шея болит? — спрашиваю.

— Да.

— Так и думал. Пойду пока за пушкой своей, — вспомнил я вдруг, что забыл свой автомат на улице в суматохе из-за обстрела.

— Давай, малой, — откликнулся Шах и тут же скомандовал журналистам из Италии. — Ребята, удалите, — чтобы они удалили видео, которые успели снять.

Но опытная переводчица Миша (так ополченцы называли итальянку Микелу) знает, что такой эксклюзив дорогого стоит и для них лучше под минами сгинуть, чем стереть бесценные видеокадры, поэтому она спокойно ему отвечает:

— Да, удалим, удалим.

— Миша, удаляй, — вставляет и свои пять копеек девушка.

— Удалим, всё удалим.

По ролику можно понять, что итальянцы, естественно ничего не удалили. Они даже поделились со стрингером из «ANNA-News» своим материалом, так как у него тогда села видеокамера. И правильно сделали, что не удалили…

Стоило мне только выбежать на улицу за автоматом, как укры вновь положили мину точно в наш двор. Это мне всё же не помешало забрать АК и быстро спуститься обратно в подвал.

— Малой, давай назад. Не зацепило? — крикнул Шах после выстрела, когда вспомнил, что я наверху.

— Нет, конечно! — успокоил его я.

— А то за тебя точно Моторола не простит… — запере-живал Шах.

Спустившись, я полез за спиртовой салфеткой, а пока искал, продолжающая пребывать в шоке и моральном потрясении девушка, сказала, что она сама медсестра и у неё где-то есть аптечка с лекарствами и спиртом.

— Не надо, у меня всё есть. Давай плечо.

— Не. Давай «хлопком».

Перед тем как вколоть — похлопать ладошкой по заднице, чтобы не так больно и неожиданно было — имела в виду девушка. Я улыбнулся и вонзил иглу. Хоть укол «антишока» и не был таким болезненным, но её чувствительный к любому раздражителю организм, всё же сильно напрягся в тот момент. Она закричала.

— Сиди, не ссы. Только теперь желательно не садись, — засмеялся я.

— Печёт! — кричит потерпевшая.

— Да, это «антишок».

— Наркотой пичкаешь? — непонятно зачем спросила девушка.

На этой фразе видео прерывается, и всё остальное по моей памяти.

После того как я сделал укол, девушка стала вести себя немного тише. Обстрел ещё продолжался, поэтому мы из подвала не уходили. Итальянцы за всё это время не произнесли ни слова. Храбрость и спокойствие этих ребят поражали. Отвлёкшись от потерпевшей, я сел на мешок с картошкой или свёклой в погребе и стал разглядывать журналистов. В темноте практически ничего не видно было, но ещё тогда, как я только пришёл, голос переводчицы мне показался знакомым. Приглядевшись, я узнал ту самую журналистку, которая меня фотографировала для зарубежных СМИ.

В первый день, как мы взяли посёлок, она приехала с фотоаппаратом и снимала ополченцев, которые ей это разрешали делать. Я тогда переживал за семью в Киеве и нигде не светил лицом. Но она сказала, что мою физиономию увидят только в итальянских СМИ, поэтому можно не беспокоиться. Своим приятным итальянским акцентом и милой внешностью она меня всё-таки уговорила на пару фотографий в профиль.

Фото сделано итальянским военкором Микелой

Я сидел и смотрел на неё, пока она сама не подняла голову. Остановив на мне взгляд, девушка поморщилась, как будто что-то припоминая. Через секунду её лицо украсила искренняя улыбка, и переводчица кинулась ко мне в объятья. Она действительно вела себя очень смело, но в тот момент ей, наверное, очень хотелось увидеть родственную душу, а за неимением таковой — хотя бы знакомого.

Я тоже её обнял и сказал, что очень рад видеть. Но наши объятия быстро не закончились — мы простояли так минут десять, пока не закончился обстрел. В подвале было темно, и, пока на улице грохотала артиллерия, «трёхсотая» девушка, Боцман, Шах, двое итальянских журналистов и стрингер от «ANNA-News» тихо стояли, думая о своём, — всё это придавало своеобразную романтику для меня и неё. Никаких предпосылок для этого не было, но почему-то в тот момент мы оба так захотели. Через несколько минут стояния и молчания Микела, чтобы хоть как-то объяснить своё желание меня обнимать, сказала:

— Мне страшно.

Я не ответил, но знал, что она говорит это притворно.

Обстрел закончился и разъединил нас. Вернулся Воха и сказал, что можно эвакуировать девушку в славянский госпиталь.

К тому моменту я понял, что укры не случайно били именно по нам. Они вычисляли скопление людей по включённым телефонам. А так как сотовые гаджеты имелись у каждого, то украм оставалось только навестись по вычисленным координатам и кинуть туда парочку мин. Я даже не исключал того, что они могли слушать звонки и корректировать с ещё большей точностью. Впоследствии это подтвердилось.

Тогда по моему совету все выключили телефоны и тихонько вышли из укрытия. Временное затишье позволило потерпевшей в моём сопровождении, а также журналистам из Италии сесть в машину Вохи. Стрингер оказался местным из Славянска и уехал на своём велосипеде.

В Славянск мы ехали тихо, так как все устали и морально истощились. Миша уснула у меня на плече и проснулась только возле гостиницы «Украина», где они жили с другими журналистами. А немного раненую, немного контуженную девушку мы отвезли в госпиталь и оставили дежурному врачу.

Больше в Славянске наши дороги с Микелой не пересекались. Но, благо, я ей написал на листике свою электронную почту, которая у меня не менялась по сегодняшний день.

* * *

Через полтора года после боевых действий в Славянске, мне пришло на почту письмо от неё. Она выслала мне несколько тех фото, которые делала в Семёновке, а также написала, что скоро приедет в Москву и хотела бы встретиться.

Когда мы с ней гуляли по Маяковской площади и на Патриарших прудах, она мне много поведала о своей интересной жизни. Оказывается, свой почти идеальный русский она приобрела в Сибири, когда училась в одном из университетов. Также у неё есть корни в России, поэтому она не стопроцентная итальянка. Работу военного корреспондента она продолжает, и следующей «горячей точкой» после Донбасса для неё стала Сирия, где она по сей день бесстрашно снимает свои материалы. Репортажи о боевых действиях в Славянске, кстати, она вместе с другими иностранными журналистами делала объективными — Микела показывала всей Европе обстрелы украинской армией мирных жителей, быт ополченцев, тем самым доказывая, что мы обычные люди, вставшие на защиту своих домов, а не какие-то кровожадные террорюги, какими нас малевали пропагандисты укроСМИ.

Во время одной нашей встречи в Москве я задал ей несколько вопросов:

— От какого издания и как ты поехала в Донбасс?

— Я внештатная журналистка. В то время, когда я была в Донбассе, мои статьи публиковались на «II Fatto Quotidiano»[135] и «La Stampa»[136].

— Когда ты приехала на Донбасс?

— После восстания Майдана в 2014 году.

— Твои ожидания и реальность от войны в Донбассе?

— На Майдане говорили, что будет война на границах с Россией, но я не могла в это поверить. А когда это случилось, я уже привыкла и только после вспомнила своё чувство неверия, которое у меня было в начале.

— Самый опасный и страшный случай, который с тобой случился на войне?

— Очевидно, в мае 2014 года, когда два журналиста, мои соседи по комнате в славянской гостинице, погибли в первый день бомбардировки. Тогда были страшные дни. За завтраком я ещё сидела с ними, а вечером получила подтверждение, что они в морге.

— Какое впечатление у тебя сложилось от ополченцев и мирных жителей?

— Это трудно описать. Мой брат русский, я выросла с русскими. Россия — это моя сестра.

— Вспомни ночь, когда сгорел дом, и мы были в подвале…

— Я всё ещё помню ту ночь, помню бомбы, которые уничтожили дом. Когда медсестра начала кричать, мы были рядом, и ополченцы сказали, что придёт врач. Я ожидала солдата, ветерана, эксперта. А пришёл ты — с лицом моложе войны… Я думала под бомбами, что нам конец, а ты пришёл такой, говорил с медсестрой, чтобы она успокоилась. Ты сделал свою работу. Сейчас я не могу представить, как спала тогда на баррикадах под бомбами…

— Когда ты уехала с Донбасса?

— В 2016 году, но не помню точной даты отъезда.

— Была ли в других «горячих точках»?

— Да, на Ближнем Востоке, но не так долго.

* * *

При подготовке рукописи к переизданию вновь случилось одно из тех совпадений, которые регулярно происходят со мной в процессе написания этой книги. С Микелой мы общаемся крайне редко, но в один из майских дней 2019 года я почему-то вспомнил про неё и написал ей в WhatsApp: «Привет. Когда в Москве будешь? Хочу тебе книгу подарить». Я ей должен был передать экземпляр своей книги ещё и потому, что там написано о ней, о нашем знакомстве и её необыкновенной смелости как иностранного журналиста на войне, на передовой под бомбёжками.

Буквально через минуту она мне ответила, что уже в Москве. Оказалось, что в момент, когда ей пришло моё сообщение, она приземлялась в одном из московских аэропортов. Символично получилось — ничего не подозревая, я написал ей, когда она вновь прилетела в Россию, спустя год.

24 мая мы с ней увиделись — она хотела взять интервью для своего издания у меня. И вдруг она вспомнила, что именно 24 мая — 5 лет назад мы с ней познакомились под обстрелом в Семёновке (я не знал, что именно в эту дату). Она запомнила так отчётливо, потому что в этот день погиб её коллега — итальянский журналист Андреа Рочелли.

Ополченцы сбили генерала-русофоба

29 мая в украинской прессе появились новости о том, что на «неподконтрольной Киеву территории» упал вертолёт с украинскими военными во главе с генералом Кульчицким. Вертолёт вёз военное снаряжение и продовольствие на гору Карачун, с которой нас нещадно обстреливали.

Игорь Стрелков поведал мне о том, как именно сбили этот вертолёт и сколько авиации вообще ополченцы уничтожили за время обороны Славянска:

«Никто не знал, что летит генерал, просто знали, что они постоянно летают по такому маршруту и садятся на Карачун. Расчёт ПЗРК неделю там высиживал, выцеливал и в конечном итоге сбил.

У вас в Семёновке два расчёта было ПЗРК: один в Краматорске и два кочующих.

— Сколько всего вертолётов было сбито?

— Девять вертолётов мы сбили в Славянске, один сбит из ПЗРК на границе — Ми-24. Причём он был сначала подбит под Славянском, укры его починили, а мы его потом добили спустя месяц на границе под Снежным.

Последний вертолёт сбили незадолго до нашего выхода над Карачуном. Там погибла большая группа СБУшников. Может быть, погибли иностранные советники или ЧВКшники. Потому что после этого укропы очень злились. Он был подбит из засады далеко за Былбасовкой.

На Семёновке один вертолёт уничтожили с концами, а Ми-24 был повреждён, потом его восстановили, а потом добили над Дмитровкой.

Итого сбито: 10 вертолётов, самолёт-корректировщик АН-30Б и две “сушки”сильно повреждены. В один попала ракета 3 июня — ему вырвало кусок крыла, но он дотянул до базы и сел на одном моторе. А второй был повреждён “ЗУшкой”.

Действиями ПВОитиков руководил я лично. У меня две агентурные группы под командованием Грозы специально ездили и занимались только тем, что наблюдали, где летает их авиация.

Итог: народным ополчением Донбасса сбит военно-транспортный вертолёт украинских карателей, в котором летел генерал-майор-русофоб Сергей Кульчицкий. 49-летний генерал отличился в интернет-пространстве тем, что писал у себя в блоге яростные высказывания против России:

«На дуэли мы драться точно не собираемся, но мы будем мочить вас в сортирах. И на вашей территории тоже. В ход будут пущены все средства. Будут рваться ваши вокзалы… Мне всё равно будет, кого из вас убивать: мирное население, немирное. Почему я должен вас жалеть?»

«Мы будем отравлять вам колодцы. Мы насыплем вам какую-нибудь гадость в водопровод. Мы будем истреблять вас в сортирах. Я буду делать это. Я буду хладнокровно вас убивать. Я буду посылать бойцов, я сам не пойду… Я хочу, чтобы вы нас боялись.»

«Если вы вдруг посчитаете Крым российским, я не исключаю, что там начнётся подпольная террористическая деятельность. Я не верю в то, что нас будут спасать Америка, Европа или Англия, — они, напротив, сделают всё, чтобы мы между собой воевали.»

Но интересно то, что сам генерал начинал свою военную карьеру в России и только в 90-х перешёл в украинскую армию, потому что, по его словам, ему не присвоили очередное воинское звание из-за украинских корней. Так сложилось, что на своей малой родине Кульчицкого тоже не считали украинцем, и только после гибели некоторые националисты начали писать в Сети, что он посмертно стал их побратимом. Оно и не удивительно, так как Кульчицкий во время Майдана защищал до последнего режим Януковича, а после госпереворота мгновенно переобулся и стал готовить боевиков Майдана на войну с российскими войсками. Но Бог распорядился так, что в звании генерала он не успел и двух лет прослужить, погиб от выстрелов нескольких ополченцев[137].

Вечером 29 мая Стрелков написал у себя в блоге:

«Готовлю очередное представление к учреждаемому Георгиевскому кресту ДНР. Это четвёртый, уничтоженный моими подчинёнными под Славянском (и пятый с учётом сбитого Краснолиманской ротой).

Кроме того, на Карачуне сегодня рано утром был ха-а-ароший взрыв… Удачное попадание из нашей “уничтоженной Ноны”. Два раза вертушка вывозила раненых. А укры в ответ обстреляли жилые кварталы Черевковки.»

Подробнее о горе Карачун (в переводе с тюркского — Чёрная Смерть). На ней практически с начала противостояния базировалась нацгвардия и 95-я бригада ВДВ, в которой служил срочку Крот. Каждый день оттуда велась беспощадная и часто беспорядочная стрельба по Славянску, Семёновке и другим прилегающим населённым пунктам. На совести и руках именно этих солдат кровь десятков погибших мирных граждан, которых они обстреливали без разбору.

В качестве доказательства приведу расшифровку одного видеоролика[138]:

Рядом с позициями орудий накрыт стол с выпивкой, к которому периодически подходят солдаты.

«Ну что, Андрюшка, давай [нецензурно]? Славянск — это крематорий. Красивый был городочек, жаль, что его не станет», — говорит военнослужащий.

Бойцы нисколько не скрывают того, что бесконтрольно и без координат ведут огонь по жилым кварталам Славянска, подчёркивая, что координат, куда следует вести огонь, у них нет.

«Мы бухаем, но мы будем [нецензурно] наносить удар. Потому что это ВДВ. Это будни Славянска. Работаем, куда работаем — ни координат, ни [нецензурно]. Давай по магазину [нецензурно] снова,» — говорит боец.

Пятиминутный ролик снят летом 2014 года под Славянском, на артиллерийских позициях ВСУ. Автор видео — военнослужащий украинской армии — выпивает вместе со своими сослуживцами, рассуждая при этом о методах ведения боевых действий.

Это видео оказалось в распоряжении телеканала «Звезда» с телефона одного из украинских силовиков после того, как гаджет попал к ополченцам ДНР.

Украинцами была выбрана тактика, к которой прибегали фашисты во время Второй мировой войны, подвергая мощнейшим бомбёжкам Лондон, чтобы запугать народ Англии и заставить правительство заключить мир. Вся артиллерия ВСУ на 70 % была направлена на невоенные объекты, с целью настроить местное население против ополченцев. Только у них не получилось. Русский народ не из робких.

Также приведу выдержку из интервью Стрелкова о том, почему ополчение не взяло гору Карачун:

«Спрашивают меня: “А почему не взяли гору Карачун?” Потому что при первой атаке легли бы все более-менее храбрые люди. На Карачуне было два кольца обороны. В первой сидели ВСУшники, а в тылу у них, на хорошем расстоянии, сидели ЧВКшники с тяжёлыми снайперскими винтовками, с пулемётами. Они бы нас просто расстреляли. На Карачуне сидело укров больше, чем у нас в гарнизоне. И они в итоге ни в одном бою участие не приняли. Меня это устраивало. Я был рад на тот момент, что они залезли на Карачун, а не пошли на штурм города. Я перекрестился, что они захватили Карачун. Первое время неизвестно было, кто кого осаждает: они — Славянск, или мы — Карачун. Они загнали туда огромное количество людей, поставили кучу пушек и ждали, что мы будем их штурмовать. Но я что, идиот, что ли? Штурмовать регулярную армию с необстрелянными ополченцами. Им хватало, что мы их ещё из Ноны обстреливали.»

Фриц о женщинах в Славянске

На следующих страницах книги вы прочитаете ещё много жести, поэтому для снятия напряжения приведу небольшой кусочек из воспоминаний Фрица. Все свои истории он рассказал мне в дружественной обстановке во время нашего с ним застолья. А, как известно, самые подробные воспоминания из жизни приходят в голову невольно, в непринуждённой обстановке.

«Помню, сколько там девушек красивых было. Они там постоянно тёрлись к ополченцам.

Был случай, когда я с девушкой познакомился в интернете давно и забыл уже сто лет об этом. А она из Славянска. И когда я приехал, то вспомнил, что она такая есть. Я нашёл её телефон в истории переписки «Вконтакте», позвонил ей и, как оказалось, она работает в больнице, где Лёля рулила — на АИЗе. Звоню я ей:

— Привет. Я приехал в Славянск.

Она такая:

— А зачем?

— К тебе в гости наведаться, — отвечаю я.

— Ты что, ополченец? — догадывается она.

— Да.

— Да ладно.

— Правда, — говорю.

— Я сегодня работаю в больнице, — с ноткой волнения отвечает она.

Объяснила, в какой, и я понял, что это рядом.

— Тогда приду.

Я вечером “запиливаю к ней жало”, предварительно предупреждаю командира бронегруппы Тарана. У нас тогда с Тараном сложились очень близкие отношения. Потому что, когда мы отжали технику у 25-й бригады, я был первым, кто к нему подошёл, когда узнал, что он уже свой, и сказал:

— Смотри, у меня есть кое-какой опыт на гусеничной технике. Я могу включиться в это движение, мне очень интересна броня.

И стал первым, кого он взял к себе в группу.

Тогда я ему сказал:

— Таран, у меня тут знакомая живёт в больничке. Вот хочу сходить пообщаться. Если что, в рацию меня вызовешь.

— Да. Хорошо, — кивнул он.

Когда я к ней пришёл, она, конечно, очень удивилась. Мы с ней пообщались. Я тогда рацию поставил на стол. И мы с ней разговариваем, а я слышу какой-то шум в рацию. Общаемся, и нам явно не до рации. Но слышу, что активность в эфире выше обычного. Один другому говорит:

— Таран, точно боевая тревога?

— Да-да, боевая тревога!

Я вскакиваю, как могу, надеваю экипировку и бегу в расположение. Там нас рассадили по БТРам, выгнали на улицу. Мы постояли минут 20 заведённые, все ждали команды куда-то ехать. Но в итоге передали, что отбой. Так обидно было… Потом я, конечно, вернулся к ней, и мы договорили».

Семёновские будни

Полмесяца обороны Семёновки прошли довольно напряжённо: постоянные артобстрелы, наши «джихад»-диверсии, раненые и даже погибшие. Ополченцы особенно напрягались и готовились к ближним боям в первые числа июня. Командиры Семёновского гарнизона каждый вечер присутствовали на совещании в бывшем здании СБУ в Славянске и возвращались к своим подразделениям с неутешительными новостями о наращивании сил противника.

Я жил в «Метелице» с ребятами из роты Кедра, у которого я числился в подразделении. Мы спали на полу, постелив карематы. Кушать готовили девушки Рита, Ира, Наташа и Надежда. Девушек не смущали постоянные бомбёжки — и днём и ночью они кормили бойцов. Когда бомбили непосредственно участок гостиничного комплекса «Метелица» и была прямая угроза попадания снаряда в здание, девушки перебегали в подвал, находившийся в метрах 40 от кухни в здании автомойки. Чаще всего при усилении обстрела мы все садились вдоль несущих стен гостиницы, подальше от окон, и пережидали. А когда терпеть становилось совсем опасно, то сбегали либо в ближайший блиндаж либо в подвал автомойки. Девушек обнимали за талию и как можно быстрее мчались под обстрелом в автомойку. Обнимали для того, чтобы в случае если рядом разорвётся мина, успеть упасть с девушкой на землю, накрыв её собой. Такие случаи происходили ежедневно, к счастью, никто при этих опасных перебежках не пострадал, максимум — это разодранные коленки.

Монотонные обстрелы для многих вошли в привычку, и ребята стали обживаться. В подвале автомойки умельцы начали работать по дереву, соорудили двухъярусные нары для трёхсотых. Я там обустроил полевой госпиталь, где можно было не только оказывать первую медицинскую помощь, но и оставлять до эвакуации в госпиталь раненых в лежачем положении в полной безопасности.

* * *

К тому времени Павел Губарев переехал в Донецк и занимался сбором добровольцев для дальнейшей переправки в Славянск. Нам в условиях частичной блокады со стороны укров, непрекращающихся обстрелов и периодических боестолкновений помощь Губарева тогда была очень кстати. Без него оборона Славянска могла бы дрогнуть из-за недостатка защитников.

Сам Павел так вспоминает, как это было:

— Как случилось, что Вы стали заниматься набором добровольцев и отправкой их в Славянск?

— После референдума произошёл наш разговор с Игорем Стрелковым. Я понял, что на многие вещи мы смотрим одинаково, оба за Русский мир, за справедливость, за воссоединение единого Русского цивилизационного пространства и восстановление его территориальной целостности.

Так возник план дальнейших действий. Как последовательному государственнику и организатору, мне виделось, что надо ударными темпами строить дееспособную государственность ДНР. Создавать полноценный аппарат управления республикой, обеспечивать функционирование её экономики, строить регулярные вооружённые силы. Регулярные — а не «атаматцину» из кучи неуправляемых отрядов во главе с полевыми командирами. Не «сомалийскую пехоту». Это уже происходило. Каждый авторитетный полевой командир стал собирать себе отряды.

Понималось, чем это грозит: хаосом и махновщиной, деструктивным развалом экономики и социальной сферы. Это всё играло на руку только нашим врагам — киевской бандеровской хунте. Без идеологии и символов государственности всё это могло превратиться в разгул криминалитета и насилие. Потому мы с Игорем Ивановичем решили: я поеду в Донецк и начну работу по налаживанию снабжения и пополнению славянского гарнизона. Уже было видно, кто чего стоит, кто готов сражаться за идею, а кто пришёл пограбить и мародё-ритъ. И самые идейные бойцы оказались в гарнизоне Стрелкова.

Бывшие наёмники олигархии и работавшие на партию регионов уже тогда проявляли себя. Как перекрашенные хамелеоны, с первого дня сопротивления они набирали силу и занимались отъёмом и отжимом материальных ценностей и активов в свои личные карманы. Так всегда бывает — плодами революции пользуются мошенники и мерзавцы.

— В Донецке — бардак! — говорил Стрелков. — Что там происходит, непонятно. Поезжай, разберись и помоги, чем можешь…

Я имел возможность тогда, весной-летом 2014 года в Донецке сколотить свой собственный отряд. Некоторые мои сторонники до сих пор полагают, что зря не создал. Но как это могло выглядеть в тех условиях, когда Славянск задыхался и погибал от нехватки бойцов? Игорю Стрелкову, человеку глубочайшей порядочности и чести, я не мог подложить такую свинью. Мы начали помогать «славянам» всем, чем могли. Отправляли добровольцев, тонны грузов ежесуточно. Вкладывали в Славянск все свои силы, ресурсы и мысли. Я-то как раз рассуждал и поступал как государственник, жертвуя личными амбициями в угоду общему делу. Жалею только о том, что многое в ДНР тогда пошло по пути «атаманщины» — в ущерб Республике, последствия чего мы видим до сих пор.

Игорь Стрелков не знал местных особенностей, не знал многих нюансов, ему критически не хватало времени для осмысления ситуации. И он нуждался в помощниках, думающих, как он.

Тем временем в Славянске была критическая ситуация. Оборона в осаждённом городе давалась очень тяжело, каратели заняли Карачун-гору, господствовавшую над городом, и оттуда вели обстрел Славянска из орудий и миномётов. Шли упорные бои у берегов речки Сухой Торец. Не хватало оружия для ответки. Не хватало средств для снабжения. Мы с ненавистью смотрели на гору и на 222-метровую телевышку на ней…

Ополчение в Славянске в середине мая 2014-го насчитывало всего около восьмисот бойцов. Украинская армия тогда была ещё неспособна к полноценным боевым действиям, ещё не пролилось столько крови. В это время укры ещё только учились воевать. Если бы Москва поступила так же, как в 2008-м в Грузии, то есть ввела бы боеспособное подразделение, то ВСУ просто разбежались бы. Однако рассчитывать приходилось только на самих себя. Никакой бронетехники у нас практически не было.

В Славянск стекалось всё оружие, которое тогда можно было достать, старое, небоеготовое. Иногда отказывал каждый второй выстрел гранатомёта РПГ-у. В ход шло, конечно, трофейное оружие, люди приходили с охотничьими карабинами и порой — с гладкостволками. В общем, всё напоминало войну в Нагорном Карабахе году так в 1988-1990-м.

Основная часть ВСУ и добровольческих зондеркоманд сконцентрировалась вокруг Славянска, давая возможность для обучения и подготовки бойцов в Горловке и Донецке. Мотивации сильной у ВСУ не было, воевали очень плохо, маховик пропаганды только-только начинал раскручиваться…

Я приехал инкогнито в Донецк. Передвигался с охраной и в маске, разбирался в уже запутанном клубке взаимоотношений и противоречий. Полностью и окончательно отказался от идеи создания своего вооружённого отряда — все силы были направлены на помощь Славянску: сбор средств и оружия. Мы с соратниками не могли поступить иначе, когда в Славянске насмерть стояли против врага наши братья.

«Всё для Стрелкова, всё — для Славянска!» К сожалению, так поступали далеко не все, кто был вынесен революцией на вершины власти в ДНР. Мы решили создать Мобилизационное управление Минобороны ДНР, положение и приказ подписал Стрелков.

Наше Мобуправление должно было заниматься приёмом добровольцев, их отбором и отбраковкой, возможным призывом в армию граждан ДНР, военно-учётным делом, пропагандой и освещением ситуации. На управление ложилась обязанность информационно-пропагандистской работы, патриотического воспитания молодёжи и снабжения армии всем необходимым. Развернули сеть мобилизационных пунктов.

Палатки Мобуправления стояли по всему городу, мы собирали финансирование и на столовую для добровольцев, и на бензин для автобусов, едущих с ними в Славянск. Никакого другого финансирования не было. Устраивали добровольцам медосмотр, обследование у психиатра. Людей проверял «особист». Тех, кто был годен, на автобусе перебрасывали в Славянск. Отправляли мы к Стрелкову около 30 (!) человек ежедневно всё лето 2014-го.

Мне действительно было важно делать дело, а не превращать ДНР в криминальную клоаку. За эти дела никогда не может быть стыдно.

— Изменила ли ход истории Донбасса ваша деятельность в 2014 году и наш заход в составе 52 человек в Славянск, зародили ли эти действия всё дальнейшее противостояние в регионе, как Вы считаете?

— Действительно, заход отряда Стрелкова оказался той самой каплей, что переполнила чашу терпения Донбасса, и он восстал по-настоящему.

Как бы кто ни думал, но именно Игорь Стрелков, организовав центр сплочения русских сил в Донбассе, сыграл решающую роль в создании ДНР. Вполне возможно, что в то время местные олигархи превратили бы всё в проплаченную комедию, в управляемый местный Майдан для торга с Киевом. Мы же помним акции Ахметова в Донецке за «Едыну Украину». К Стрелкову в Славянск стали уходить самые идейные, те, кто знал, что идёт воевать не для заработка. Говорили ведь тогда: «В Донецке воюют за “бизнесы”, в Славянске — “за идею”», и это так и было.

Новобранец Чих, или Эпилепсия Борща

Как-то вместе с очередным пополнением бойцов к нам приехал парень с позывным Чих. Такой позывной он придумал себе сам. Ростом он был под два метра, вес тоже имел немалый, только почему-то с вечными синяками под глазами. Чих казался всем немного странным, но сам по себе оказался очень добродушным и безобидным. Иногда он по своей простоте допускал какие-то «косяки» по службе, за это Моторола его подначивал, а чуть позже переименовал из Чиха в Борща. Так к нему и прицепился новый позывной.

Однажды днём я спускался в свою полевую «медлабораторию» в здании автомойки и увидел, как Борщ лежит на полу и трусится в припадке. Пена изо рта не оставила у меня сомнений — это эпилепсия. Я быстро подошёл к нему и повернул голову набок (даже голова у него весила, как мешок картошки). Я понял, что его жизни ничего не угрожает и Борщ — просто эпилептик, которого скоро отпустит. Поражало только, что никто об этом не знал, и он вообще смог вступить в ополчение.

Через несколько минут он пришёл в себя, а когда увидел меня, то сильно засмущался и даже напугался:

— Ты только командиру не говори, эти припадки у меня редко.

— А тебя не проверяли, когда ты в ополчение вступал? — спросил я.

— Нет, я не показывал карточку, да и знать им незачем. Мне нужно водки пить по 50 граммов в день, чтобы сосуды расширялись, тогда приступов почти не будет.

Я сначала не очень поверил, что водку он хотел употреблять в целях профилактики эпилепсии, но потом прочитал в интернете, что иногда в этом есть смысл.

В Славянске Игорь Стрелков установил сухой закон с жёсткими условиями: кто выпьет — на рытьё окопов. А кто выпьет и проштрафится в этом состоянии, того вообще сажали на подвал.

Все знали про эти правила, поэтому Славянская кампания славится тем, что бойцы не пили и не употребляли наркотики, по сравнению с теми же укропами или солдатами других гарнизонов ДНР и ЛНР, для которых эта проблема имела место быть.

Одним из немногих, у кого легально, так скажем, имелось спиртное — был я. Помимо медицинских флакончиков спирта, у меня хранилось несколько бутылок водки. Нужны они мне в случае, если закончится «96-процентный» или нужно будет кому-то налить для предотвращения шока. Помимо водки, у меня и сильно-действующие препараты группы А имелись для тех же целей. Мне разрешали всё это хранить, так как знали, что я непьющий, да и наркотики не употребляю. До сих пор благодарю Бога, что Он меня от этого уберёг.

По просьбе эпилептика я наливал ему понемногу в день, но ни он, ни другие не знали, где я храню свои запасы.

Борщ сидит первый справа

Водка и правда действовала на Борща чудотворно — за весь период, сколько помню его в Семёновке, после первого приступа, который я увидел, эпилептический припадок у него случался ещё только один раз.

Бойцы Моторолы возле «Метелицы»

«Сталинград» в Семёновке 3 июня Один из немногих боёв в войне на Донбассе, где украинской армией использовалось всё возможное вооружение: стрелковое, противотанковое, а также танки, БТРы, самолёты, вертолёты и РСЗО

Гостиничный комплекс «Метелица» подразумевал на своей территории не только отель, бильярд и ресторан, но и сауну с бассейном. Как только мы туда переехали, после нескольких дней постоянных обстрелов свет в «Метелице» погас. Снаряд попал в опору высоковольтных проводов и обесточил практически всю Семёновку. Первое время приезжали электрики из города и восстанавливали электроснабжение, но когда снарядом сбило столб, восстанавливать уже было нечего. И так как до 3 июня свет с переменным успехом чинили, то один из добровольцев, Ташкент, по совместительству электрик, смог починить щиток, отвечающий за сауну. Тогда наши нескучные будни стали ещё веселее: иногда вечерком, в дни, когда укроповская артиллерия была не сильно активна, мы ходили париться в сауну.

2 июня я пошёл в сауну и компанию мне составили Цыган и Север — те же ПТРСники, которые пугали укров в момент взятия Семёновки. Позывные ребятам полностью подходили, так как Цыган был действительно цыганом, а Север родился где-то в холодных краях.

Слева Цыган, справа Север

Тогда в сауне Цыган мне предложил сделать массаж по какому-то их традиционному рецепту. Он принёс откуда-то пиалку с мёдом и растёр им почти всё моё тело. Массаж оказался действительно очень расслабляющим, особенно после того как я бегал в 35-килограмовой экипировке по 16 часов в день. Тогда я впервые разговорился с ребятами и, можно сказать, даже подружился. Оба они были православными и приехали на Донбасс воевать за идею. Цыган на меня произвёл впечатление очень весёлого, добродушного и жизнерадостного человека. После сауны мы обменялись с ними телефонами на случай плохой радиосвязи[139].

Вечером того же дня нам довели на построении:

— Вы можете спать спокойно. Разведка доложила, что наступления и диверсий со стороны укропов не планируется.

А до этого три дня подряд мы получали сведения от тех же абстрактных разведчиков, что наступление готовится и будет со дня на день, вплоть до того что уже следующим утром мы встретимся с врагом лицом к лицу.

* * *

То ли разведка получала ложные данные, то ли сработал закон подлости, но в пять часов утра следующего дня на Семёновку обрушился такой шквал огня, какого не было с 1943 года.

Миномётный обстрел перерос в канонаду РСЗО. Укропы окончательно осмелели и стали утюжить посёлок «Градами» и «Ураганами». Ополченцы по привычке попрятались по блиндажам и окопам, рассчитывая, что обстрел рано или поздно закончится и они дальше будут заниматься своими делами. Но после мощнейшей артподготовки в ход пошла авиация. Два штурмовика Су-25 «Грач» неожиданно зашли с солнечной стороны и отстрелялись по блиндажу и окопам, которые раньше затопило дождём. Повезло, что их давно забросили ополченцы.

Сидевшие в окопах пытались хоть как-то следить за своими секторами, окончательно зарывшись в блиндажи. В этот день использование нацгадами артиллерии и авиации оказалась только подготовкой к штурму — настоящему штурму с танками, БТРами, пехотой и поддержкой с воздуха.

Я в этот момент сидел в «Метелице» и ждал, когда немного поутихнет, чтобы можно было перебежать в ближайший блиндаж. До этого я спал после ночного развоза раненых и, когда долбила «арта», продолжал предаваться Морфею, несмотря на разрывы снарядов. Но когда в сотне метров от здания пролетели «сушки», треща своими пулемётами, я подорвался за одну секунду.

По рации постоянно кто-то переговаривался. Дошла информация с блокпоста на передке (передовой), что на мосту через реку Казённый Торец появились танки. Те, у кого имелись рации, наверное, сильно напряглись в этот момент. Они поняли — Семёновку штурмуют.

Остальные же, как ни в чём ни бывало, сидели по блиндажам и пережидали «очередной» артобстрел.

Пока я экипировался, вышел на связь Крот:

— Кто сейчас в гостинице? У нас тут танки на мосту. Не хватает ПТУРа, кто принесёт?

Я зажал тангенту[140] и сказал, что принесу ему ракету. Поняв, что всё серьёзно, я быстро надел разгрузку, броник, шлем (в одежде и берцах я и так спал, поэтому мне их надевать не пришлось), взял на складе ракету «Фагот» и выбежал из «Метелицы». Пробежав несколько метров, услышал пронзительный свист и упал на землю. Взрыв! Где-то рядом. Поднялся, пробежал ещё несколько метров — опять взрыв. До заветного блиндажа на другой стороне дороги от гостиницы я добрался короткими перебежками, постоянно пригибаясь и ложась на землю. А заниматься приседаниями в 35-килограмовой экипировке с 13-килограмовой ракетой 9М111 даже мне, с хорошей физической подготовкой, было трудновато.

Внутри укрытия сидели бойцы с широко открытыми глазами. Они уже слышали автоматные очереди, но продолжали сидеть под землёй в обнимку с автоматом. Я сказал ребятам, что пережидать обстрел не стоит, потому что идёт полноценный бой. Нужно действовать — для начала хотя бы занять каждому свою позицию и смотреть в оба на наличие противника. Пока они мешкали, я забрал в блиндаже чей-то РПГ-26 и выбежал наружу.

Но с первого раза у меня не получилось далеко отбежать — в нескольких метрах стали разрываться мины, и я зашёл обратно. Немного посидев, я оставил блиндаж и, пригнувшись, побежал по траншее в сторону ж/д переезда, где окопался Крот со своими бойцами.

Окоп, по которому я бежал, был достаточно глубокий, поэтому я чувствовал себя в безопасности, несмотря на близко рвущиеся снаряды. Семёновка как будто спала, все сидели по норам, а где-то на передке шёл бой. Я дошёл до дороги и залёг. В 500–700 метрах от меня на мосту стояли танки и БТРы и палили из всех орудий по семёновским блокпостам. Трасса Харьков — Ростов полностью простреливалась, можно было даже увидеть пролетающие трассеры.

Чтобы приблизиться к окопам Крота, требовалось перебежать по кратчайшему пути трассу, но сделать это оказалось непросто. На мне висела вся экипировка, ПТУРС и одноразовая РПГ — с таким весом вообще сложно передвигаться, но адреналин сделал своё дело и я, перекрестившись, быстрым рывком перебежал дорогу. Возможно, мне показалось, но когда я бежал на середине дороги, стрелкотня усилилась. Видимо, в триплексы какой-то танкист заметил перебегающего ополченца и дал команду пулемёту: «огонь».

Ступив крайний раз ногой на асфальтированную поверхность трассы, я упал навзничь и дополз несколько метров до ближайшего укрытия — оказавшийся в тот момент домик железнодорожника. Выстрел! Сработал танк — снаряд пролетел вдоль трассы и разорвался в одном из придорожных кафе. Я подумал, что этот домик меня спасёт, но он оказался каким-то гипсокартонным. Следующий снаряд прилетел прямо в это здание, пробив его насквозь, куски стен посыпались мне на голову. Танкист несомненно направлял пушку в место, где крайний раз видел меня, надеясь на скопление ополченцев в этом участке. Несмотря на несколько танковых выстрелов, я продолжал лежать на том же месте, так как выдохся от недавнего рывка, да и адреналин высосал всю энергию.

Спустя несколько минут я пополз в сторону позиций Крота. Подниматься и бежать в полный рост у меня не было никакого желания, так как постоянно свистели пули. Огонь настолько усилился, что страшно голову поднять. Я подполз к ж/д путям и залёг — железная дорога находилась на возвышенности, поэтому пока я лежал на противоположной от противника стороне, мне ничего не угрожало.

Казалось, что как только я выгляну из-за железных рельсов, в меня обязательно что-то прилетит. Так я думал несколько секунд, пока переводил дух. Как только мне показалось, что огонь немного ослаб, я перекатился через рельсы и быстро пополз за ближайшее дерево.

Пока я полз к Кроту, возле меня пробежали двое бойцов ещё с одним ПТУРСом. Они сначала подумали, что ракета, которую я нёс, предназначалась им, но я объяснил, что несу её для ещё одного ПТУРа, на позиции Крота. Они кивнули и побежали дальше. Позже я узнал, что они с ПТУРом забежали в правый фланг к украм и подбили в бочину один БТР.

Наконец-то я дополз к окопам Крота. Увидев меня, он обрадовался. Я тоже словил себя на мысли, что будто бы не видел его очень давно. Я отдал ему «Фагот». Крот посмотрел на меня и улыбнулся:

— У меня вообще-то «Метис», мне «Фагот» некуда крепить.

И тут до меня дошло, что я притарабанил другу не ту ракету. В суматохе боя ополченец, охранявший склад с боеприпасами на автомойке, выдал мне снаряд другого калибра, а я даже не знал, какая именно у Крота установка.

Я уже собрался бежать обратно за «Метисом», но Крот решил послать своего бойца. От Крота я узнал, что он уже подбил один Т-64, а второй выстрел произвёл его зам — Боксёр, но ракета не долетела.

К сожалению, я не присутствовал в момент подбития танка Кротом, поэтому решил, что лучше вам узнать подробности от участников и очевидцев.

Крот о бое 3 июня и своей дуэли с танком:

— Всё началось 3 июня примерно в четыре или полпятого утра. Стреляли по нам не только из миномётов, но ещё из крупнокалиберной артиллерии. Все проснулись. Я вышел из блиндажа и в бинокль наблюдал за мостом. Где-то через час на мосту показалась техника. Я увидел один танк, а за ним около четырёх БТРов. Пехоту я не видел, так как находился на железнодорожном переезде — второй линии обороны. Зато её видели наши бойцы с первой позиции.

Я начал связываться со штабом, вызывал Кэпа и докладывал, что вижу на мосту технику, хотя сам понимаю, что если я вижу, то и другие видят. Мне Кэп ответил: «Да, мы знаем».

Я продолжат наблюдение. Танк, который впереди БТРов шёл, потихоньку продвигался. Я понимал, что из ПТУРа до танка достать смогу, до него мевтрое 900 — это предельное расстояние, хотя ПТУР стреляет на километр. Но танк мне смотрел в лоб, поэтому смысла стрелять было мало, так как понимал, что вряд ли его сожгу. И тут в эфире кричит Моторола, меня вызывает надрывно:

— Крот, Крот! Какого хрена ты не стреляешь по танку? Открывай огонь из ПТУРа.

Отвечаю ему:

— Я-то могу стрелять, но какой смысл? Я же его не сожгу.

Он говорит:

— Стреляй, ты наша последняя надежда!

Мотор назвал меня «последней надеждой», потому что по танку уже работали из одноразовых гранатомётов с первой позиции, но у танка же активная броня, которая не позволяет снаряду из гранатомёта его поразить. Поэтому поджечь его можно только ПТУРом. Я начал готовить свой ПТУР — выставил из окопа на проезжую часть и начал потихоньку настраивать. К тому времени подбегает ко мне с тыла Кедр с криком: «Приказ Моторолы — жечь танк». Я говорю, что уже знаю.

Начал наводить. Но было очень страшно: я немного наведу перекрестье цели по горизонтали на танк, пули начинают свистеть мимо ушей. Я обратно в окоп прыгаю, а ПТУР оставляю наверху. Посидел секунд 20–30 и понимаю, что нужно дальше продолжать. Вылезаю, навожу уже по вертикали, опять летят пули, я опять в окоп прыгаю. Но понимаю, что нельзя так — надо стрелять, потому что ПТУР находится наверху и его может любым осколком поразить, так как плотность огня очень большая. Тогда он, во-первых, испортится, а во-вторых, сдетонирует возле меня.

Когда я вылез в третий раз посмотреть в монокуляр ПТУРа, то обнаружил, что перекрестье цели смотрит ровно под башню танка, то есть, уже даже наводить не пришлось.

Я нажимаю на спусковой крючок и сопровождаю снаряд. Он летел пять секунд[141]. И за эти пять секунд нужно его вести чётко под башню танка. Снаряд пролетел ровно над головами ребят на передних позициях, если бы я взял чуть ниже, была бы угроза влупить по своему блокпосту, но и выше опасно тем, что я бы промахнулся по танку. Чётко попал! Смотрю, вдали огромная вспышка от пламени, а ребята из моего взвода, наблюдавшие в бинокли, начали кричать и прыгать: «Попал! Попал!»

Но танк не сгорел — характерного чёрного дыма не было. Он просто остановился и ствол его смотрел немного влево, когда я по нему попал. В таком положении он и остался. Скорее всего, как сказали мне потом опытные ребята, экипаж там внутри подконтузило и отключились все внутренние компьютерные системы. Может, экипаж даже погиб. В общем, танк остался, где стоял.

Через несколько секунд после моего выстрела по танку, который стоял на мосту, второй танк вычислил точку вспышки от ПТУРа и чётко выстрелил в то место. Снаряд попал в бетонный столб, который упал прямо на окопы. Как меня не убило этим столбом, не знаю. Но самое интересное, что в этой канонаде, в этой суматохе я даже не заметил, как он упал. Тогда от выстрела танка меня отбросило в ячейку[142], где сидел боец, и я невольно его собой накрыл. От взрывной волны меня оглушило, я ничего не слышал какое-то время. Но, спустя несколько часов сильного звона в ушах, всё прошло.

Кедр, прибежавший довести приказ Моторолы, спрятался за бруствером окопа сзади меня и в момент ответки лежал в нескольких метрах от этого столба. Его отбросило взрывной волной. Как он потом рассказывал, после разрыва снаряда неподалёку он только чудом остался живым и невредимым, но у него почему-то из всех карманов вылетели вещи, и он потом ползал и собирал их по земле.

Простоял подбитый танк на том месте ещё долго, пока его не оттащили другим танком. А после частичного обезвреживания вражеской бронетехники наши ребята с передней линии обороны отсекли пехоту — положили тех, кто прорывался с флангов.

Следующий выстрел из ПТУРа я доверил своему заму Боксёру. Он его совершал по группе БТРов, которые были за танком. Видимо, они уже отъехали дальше, но всё-таки на предельно допустимую дистанцию для ПТУРа. Снаряд не долетел, может быть, ракета отклонилась и не попала.

Потом у меня закончились боеприпасы, и ты их геройски принёс. Но ракета оказалась не от моей установки — у меня был «Метис», а ты мне принёс «Фагот». Но ничего, зато есть что вспомнить.

Воспоминания Кедра:

— Бой начался с раннего утра. Я находился на «Метелице», где-то в 400–500 метрах от наших передовых позиций. Все его восприняли как очередную бомбёжку и сидели по блиндажам, а в полукилометре уже шёл ожесточённый бой. Где-то через час мне Моторола заорал в рацию:

— Кедр, какого хрена твои ПТУРщики не стреляют?

— В смысле? — ответил я.

— Уже час идёт бой, танк напрямую расстреливает позиции, а твои ПТУРщики молчат.

Я не стал объяснять Мотору, что мой расчёт ПТУРа расположен на другой стороне от наступления, и сам побежал через перекрёсток к Кроту.

Пришлось покувыркаться в воронках и окопах, чтобы добраться к блиндажу Крота. К тому моменту он уже наводил ПТУР, постоянно приседая, так как был ужасный шквал огня. В момент выстрела я пригнул голову и ещё сильнее сгруппировался за блиндажом. После выстрела бойцы в окопе заорали:

— Попал! Попал в башню!

Громче всех кричал Юнга (18-летний ополченец). А через несколько минут после попадания в танк, сделал неутешительный вывод, что «ему пофиг».

Тут на пару секунд меня вырубило, а очнувшись в нескольких метрах от прошлого места, я обнаружил, что из всех карманов выпали вещи: солнцезащитные очки, капли от насморка, ключи, флешка. Это прилетела ответка от другого танка, прикрывавшего подбитый. У первого танка башню заклинило, об этом говорили бойцы с передних окопов, от них он стоял в 30–40 метрах.

Игорь Стрелков о потерях укроп в бронетехнике 3 июня:

«На Семёновке было два Т-64. Один повредили. Уничтожили один или два БМП и бронированный “хаммер” на мосту».

Бой 3-го июня

Рассказ Крота о том, как Кедр свой нож просрал в прямом и переносном смысле:

— А на группу БТРов, стоявших за танком на мосту, охотиться послали Кедра с его подразделением. Он незаметно ушёл с моих позиций, взял несколько бойцов у себя в блиндаже и пошёл с ПТУРом на передок. Это было уже после моего выстрела. Они собирались зайти к украм с правого фланга, чтобы палить им в борт и сжечь их наверняка. Но когда они подходили к передовой, у Кедра резко скрутило живот. Он не смог терпеть, и чтобы его бойцы не ждали, послал их с ПТУРом вперёд одних. А сам добежал до ближайших кустов и сел там по нужде. Пока он всё это сделал, оказалось, что его ребята успешно зашли во фланг одному из БТРов, поразили его, сожгли, за что потом он их представил к наградному фамильному ножу. А сам нож не получил, потому что не присутствовал при поражении бронетехники. И когда он рассказывал про этот случай, то говорил: «Как я просрал свой нож. В прямом и переносном смысле…»

В воспоминаниях Кедра:

— После выстрела Крота я решил, что надо со своим расчётом ПТУРа зайти с фланга к БТРам. Мой расчёт состоял из Поляны, Малого и Руса. Я их забрал из блиндажа и повёл через зелёнку к позициям, где бы можно было увидеть вражескую броню.

Так как на протяжении всего времени адреналин вытекал рекой, у меня сильно скрутило желудок, нужно срочно сходить по-большому. Ещё сильно хотелось пить. Тогда я решил послать Малого на разведку хорошей позиции для ПТУРа, пока Поляна с Русом будут ждать его в зелёнке. А сам пошёл в кусты, так как терпеть уже не мог. Думал, пока Малой на разведке — успею свои дела сделать.

В итоге, когда я с облегчением вышел из кустов, никого из расчёта уже не нашёл. Зато нашёл Вандала, который мне сказал, что они все вместе пошли на передок. Я попытался пойти за ними, но быстро потерял их след и вернулся к секрету, там был ещё Вандал и Крамар. Вандал решил ждать противника в блиндаже с Кротом, а я с Крамаром вернулся в «Метелицу».

Поляну с расчётом я нашёл в гостинице через два часа, они были довольные, так как сожгли БТР, правда, только с третьей ракеты. И когда их потом награждали (Поляне дали именной нож), я сам себя с сарказмом ругал: «Просрал ты, дурак, свою награду».

По приходе в «Метелицу» я встретил Моторолу, доложил ему о попадании в танк. Но Мотор был тоже на адреналине и пока в победу ещё не верил.

— Кедр, иди к иконам и пока не закончится бой, читай «Живый в помощи Вышняго», иначе нам всем здесь конец наступит. Твоя позиция сейчас возле икон! — сказал мне Моторола.

Следующие четыре часа я читал в «Метелице» акафисты, каноны, молитвы к святым, а тем временем в «Метелицу» Вандал заносил с бойцами раненых, перевязывал их. Один, по-моему, скончался от ранений. Убитых готовили к отправке. Пока я молился, вокруг разрывались снаряды, но уже реже.

На что способны две «сушки», а на что способны мы (продолжение боя 3 июня)

После танкового «турнира» налетели самолёты. Те же две «сушки», разбудившие меня утром, вновь кружили над Семёновкой. Наверное, после такого жёсткого отпора украинской пехоте и бронетехнике, командовавшие штурмом подумали, что без авиации им не обойтись.

Мы с Кротом находились в одном окопе и наблюдали за кружившими самолётами. Можно было выучить тактику лётчиков. Оба сначала двигались по кругу высоко в воздухе, потом один взлетал резко в небо, так что его практически невозможно разглядеть. Пока мы искали его в синеве, он пикировал вниз, заходил с солнечной стороны и давил на гашетку, отвечающую за пулемёт. Из-за внезапности многие не успевали укрыться. Тем более что солнце слепило глаза, металлический корпус самолёта сливался с лучами и становился почти невидимым.

Дневной дебют Су-25 пришёлся прямо по нашему окопу. Пока Крот целился из ПК по второму самолёту, я увидел первый. Он летел прямо на нас. Расстояние до него не превышало несколько сотен метров. Я крикнул: «Ложись!» Застрочил ГШ-6-23[143] — приближение фонтанчиков от 23-го калибра видны были всё ближе. Мы с Кротом упали в окоп, головами друг к другу. Внутри всё сжалось, напряглось и скукожилось. Земля посыпалась на нас, в этот момент особенно захотелось в неё зарыться поглубже, что мы и сделали. Только он отстрелялся, пролетел над нами, мы встали в полный рост в окопе и стали стрелять прямо в него. Крот из пулемёта, а я из автомата. Попасть в бронированный бомбардировщик, даже при его максимальном сближении в 400–500 метров, было практически невозможно, и мы ещё тогда это понимали. Но непреодолимое желание направить личное оружие и стрелять во врага пересиливало здравый смысл.

Когда «сушка» заходила на второй круг, чтобы опять отстреляться, мы с Кротом решили, что смысла от стрельбы из моего автомата почти не было. У Крота ещё с детства хромало зрение из-за светобоязни, а в подростковом возрасте усугубилось повреждением глаза пулькой из страйкбольного автомата, поэтому ему труднее выследить высоко в небе «Сухого». Сначала я решил просто указать ему пальцем, но потом вставил в автомат магазин с трассерами, и Крот точно видел, куда вести огонь. Хоть солнце и светило по-июньски, но трассеры всё равно можно было разглядеть в небе.

Мы выжидали, когда самолёт будет максимально близко пролетать над нами, чтобы хоть как-то его зацепить из ПК. Видимо, в этом и заключалось мастерство тактики лётчиков: 80 % времени нахождения боевой машины над позициями противника происходило на предельной высоте, там, где стрелковое оружие ей не угрожало. А в несколько секунд бреющего полёта они поражали наземные цели и в некоторых случаях могли использовать ракеты класса «воздух-земля». В такие моменты их практически не достать, так как всё живое зарывается в землю.

Но буквально одно мгновение «сушка» пролетала над нашим окопом и, так как он по отношению к ней был вырыт перпендикулярно, не могла никак задеть нас. Именно тогда мы вылезали и открывали по ней огонь. Всегда брали немного с запасом — на полтора-два силуэта вперёд, чтобы пули успевали долетать. Но сколько бы патронов мы не тратили, «сушке» наши выстрелы были, что мёртвому припарки. Возможно, мы и попадали по корпусу, но бронированное днище превосходно выдерживало и 5,45 и 7,62.

Рассказывает Крот:

— Через какое-то время после моего выстрела по танку начала работать авиация. Прилетели «сушки». Ты оставался у меня в окопе, и когда одна «сушка» очень активно стреляла именно по нашим позициям, мы с тобой пытались её поразить. Я из ПК, ты из автомата. Но ты быстрее её обнаруживал. Я хоть и брал поправку на несколько силуэтов от «сушки», но, наверное, ни одна пуля её не поразила.

Когда «сушки» перестали кружить, активизировались БТРы и оставшаяся пехота. Из всех стволов они поливали огнём наши позиции. Но и мы не молчали, Крот из своего окопа поднял пулемёт и настилом стрелял туда, где ориентировочно скопилась пехота, я с автоматом повторял за ним. Чуть позже я попросил у него ПК и тоже дал несколько очередей в сторону моста.

Тут над передними позициями Семёновского гарнизона появились два вертолёта — Ми-8 и Ми-24. Один из них высаживал десант, повиснув низко над землёй, а второй прикрывал его выстрелами из НУРСов (неуправляемых реактивных снарядов) или НАРов (неуправляемых авиационных ракет). Ополченцы всего Семёновского гарнизона открыли огонь по вертолётам из стрелкового оружия и лупили не только из НСВТ «Утёс» или ПК, но и с обычных автоматов.

Полетали они в итоге очень мало. От шквала как минимум сотни автоматов и пулемётов вертушки начали дымить и одна начала крениться набок. Не знаю, успели ли они высадить десант и эвакуировать десятки своих трёхсотых и двухсотых, видно было только то, что они разворачиваются в сторону безопасного Красного Лимана и ковыляют к себе на аэродром. Подбить не подбили, зато повредили.

Три боевых захода для лётчиков и выведенные из строя вертолёты показались достаточными для руководства укров, чтобы понять, что авиацией разбрасываться не стоит, так как у «сторонников федерализации» не только ментовские палки и травматы, а серьёзное «стратегическое» вооружение.

Жена не дозвонилась… (продолжение боя 3 июня)

Как только угроза с воздуха прекратилась, я вспомнил про рацию:

— У кого в подразделениях есть двухсотые или трёхсотые? — спросил я в эфире.

В рацию никто не ответил, но уже через минуту прибежал боец из соседнего блиндажа, который соединялся траншеями с позициями Крота, и запыхавшимся голосом доложил:

— У нас первый двухсотый.

Крот нашёл несколько своих подчинённых, и мы побежали к месту. На позициях Крота окопы вырывались буквой «Г», поэтому наш окоп по отношению к самолёту размещался перпендикулярно, а соседний — параллельно.

Мы завернули в соседнюю траншею и увидели сначала огромные дырки от пуль в мешках с песком. Несколько белых мешков сверху даже упали и лежали ещё не разорванными. За этим сомнительным укрытием во время налёта спрятался один боец, наверное, думал, что песок его спасёт. Но 23-й калибр легко пробил мешки.

Трети головы у него не было, а левый глаз вылетел из орбиты и держался на каких-то мышцах и нервах. С одной ноги слетел ботинок, оголив голеностоп, в который тоже попала пуля. Дыра на ноге казалась огромного размера, в ней виднелись мышцы и даже кость. Мизинец, безымянный и средний пальцы на одной руке отсутствовали. Их буквально разорвало от попадания пули выпущенной из авиационной пушки.

Я, Крот, Плаха и ещё несколько ополченцев сняли кто кепки, кто каски, перекрестились, я достал из аптечки специальные носилки, которые использует МЧС. Мне их когда-то подарила в Славянске Лёля. Вдруг у кого-то зазвонил телефон, все переглянулись и убедились, что не у нас. Рингтон звучал из кармана убитого ополченца. Я осторожно его приподнял и достал небольшую старенькую «нокию». На потрескавшемся дисплее черными буквами светилось слово «жена». Я показал остальным.

Не знаю, что чувствовали в этот момент другие, так как подобные ситуации у меня повторялись практически каждый день. Особенно после штурма 3 июня, когда укропы с удвоенной силой пытались нас всех убить. Тогда срабатывала, наверное, защитная психологическая реакция, поэтому чувств как таковых не было. Я просто отдал телефон одному парню из его группы и сказал, чтобы он перезвонил жене, после того, как мы отвезём ополченца в морг.

Поднимать тело оказалось неудобно в узком окопе, да ещё и перегороженном мешками. Повозившись, мы положили его на носилки и стали выносить к дороге на Славянск, чтобы потом эвакуировать. По пути несколько раз вываливалась с носилок его рука, и мне приходилось постоянно её закидывать обратно. Дойдя до дороги, я остановился, сказал ребятам положить двухсотого на траву, а сам вызвал по рации Boxy. Он уже знал, что ему придётся вывозить в Славянск труп и ждал моего сигнала[144].

Пока мы ждали «Шувохера» на джихад-мобиле, жена позвонила во второй раз, но мы снова не решились взять трубку. Погрузив тело в джип, мы с Вохой повезли его в славянский морг.

О морге и его обитателях (продолжение боя 3 июня)

С тех пор как я подружился с заведующим этого часто посещаемого мною заведения, прошёл месяц. За это время весь персонал морга покинул рабочие места и разъехался кто куда. Уехал и судмедэксперт Иван. В принципе работа для них кончилась тогда, когда из-за бомбёжек город остался без света. Холодильники в морге перестали работать, компьютеры, в которые вбивались данные умерших — тоже, да и указаний из областного центра не поступало. В Славянске большинство предприятий встало, шла полноценная война.

После первого знакомства мы с Иваном частенько виделись. Я ему привозил в морг погибших мирных жителей или ополченцев, а он мне иногда звонил в Семёновку и приглашал к себе на чай. Я с ребятами ещё шутил, что мне звонят из морга и говорят: «Что-то ты давно у нас не был. Заходи как-нибудь». Звучало действительно страшновато. Я всё порывался понаблюдать за вскрытием. Он, как единственный судмедэксперт и патологоанатом в городе, каждое утро производил вскрытие тел. Мне было интересно с медицинской стороны, но за всё время так и не удалось посмотреть. Иван меня приглашал на вскрытие в основном по утрам, а я в это время не мог выехать в город.

Где-то ещё в конце мая позвонил Иван и сказал, что больше не может рисковать семьёй, поэтому уезжает в Россию к родственникам.

— Ключи от морга я спрятал под кирпичом рядом с дверью. Ты их бери, когда будешь привозить погибших. Хоть Лёля ко мне приезжала и требовала отдать ей под шефство морг вместе с персоналом, ключи я ей не отдал. Если захочешь, сам ей скажешь, где они спрятаны, — сказал мой друг-патологоанатом.

Я пожелал счастливой дороги, понимая, что в Славянске на одного нужного специалиста стало меньше. Но осуждать его не имел права, так как он единственный из всех сотрудников оставался в городе, постоянно рискуя своей жизнью и жизнью своей семьи, которая жила недалеко от передовой.

После нескольких лет безуспешных попыток я всё же нашёл Ивана в «Одноклассниках». Во время общения он многое вспомнил о Славянске 2014 года:

— Накануне нашего с тобой знакомства, ночью ополченцы приехали захватывать морг. У них откуда-то взялась информация, что мы прячем у себя тела правосеков. Кто-то оклеветал, наверное. Я уже спал, когда мне позвонил дежурный, который был на сутках в эту ночь, и говорит: «Тут ополченцы с автоматами, ломятся в дверь. Меня приехали убивать». Санитар так испугался, что закрылся изнутри и не пускал возмущённых людей с автоматами. Но они в итоге сами уити, может, информация о правосеках не подтвердилась…

На следующий день мне позвонил тот же санитар, только уже из дома. «У меня в подъезде сидят ополченцы», — опять выдаёт он мне. А в этот момент мы с тобой вместе сидели и общались. Это было в первый день нашего знакомства. После моего разговора ты спросил, что случилось. Я объяснил, что у пацана крыша поехала, ему мерещатся в собственном подъезде ополченцы, которые хотят его убить. Ты мне тогда сказал: «Да не может быть! Я всех ополченцев знаю. Поехали, узнаем, кто его там обижает».

Мы прыгаем в мою машину и едем к нему домой в район Артёма. С тобой было не страшно, ты с автоматом, с подствольником, уверенный такой. Когда мы зашли к нему в подъезд, то не встретили никаких ополченцев-убийц. Я говорю ему:

— Серёга, выходи — покурим, подышим воздухом. Не бойся, здесь никого нет.

Открыл, он не с первого раза, а когда мы вошли, то встретили его в одном халате, без трусов. Пришлось его потом долго успокаивать.

Так мы с тобой и познакомились…

Потом мы подружились, и ты ко мне иногда приезжал. Так как ты знал, что я живу в посёлке Восточный, который рядом с украинским блокпостом, ты постоянно мне звонил и предупреждал о бомбёжках. Ты говорил: «Мы сейчас будем «работать», залезайте в погреб». А потом перезванивал: «Ну как, все живы? Если тебе видно, пойди посмотри, мы БТР сожгли на краснолиманской развилке».

Однажды ты пришёл ко мне в кабинет и показывал свой пистолет. Говоришь:

— Вот, смотри, у меня пистолет Макарова.

Показывал, как им пользоваться, как его перезаряжать. Я человек не военный, мне было интересно. А с тобой можно общаться. Ты контактный. Из всех ополченцев ты самый простой и человечный.

— Ну, это, может, из тех, с кем ты был в контакте. Так-то людей у нас много хороших.

— Да, из тех, которые приходили ко мне. А что ко мне может привести? Горе — погибшие ваши боевые товарищи. Поэтому ко мне приходили ребята, мягко говоря, не настроенные общаться. А ты мне показался таким обезбашенным парнем, которому всё нипочём. Тебе тогда ещё шестнадцать только было.

— Расскажи о первых потерях ополчения в бою на Пасху.

Был у вас бой на Пасху. Где-то, кажется, со стороны Карачуна. Погибших было трое: Паша Поселка — десантник-афганец с ампутированной ногой и отец с сыном. Помню, что десантник от пуль погиб, сына застрелил снайпер — пуля прошла навылет через голову, а отца зарезала украинская диверсионная группа.

Узнав от меня причину смерти, что есть и огне-стрелы, и колото-резанные, Стрелкову доложили, что я занимаюсь саботажем и подвожу под поножовщину всё. Меня доставили в СБУ к Стрелкову, чтобы я с ним объяснился.

Я ему объяснил, что там проходила диверсионная группа. Стреляли сзади, явно в одного лежачего. Первого убитого — скорее всего, зарезали, потому что там было ножевое в голову.

Стрелков меня спросил:

— А ты часто колото-резанные в голову видел и огнестрелы?

— Вы понимаете, я практически не вскрывал огнестрелы с нарезного оружия. У нас не характерна такая травма, а колото-резанное в голову — это вообще нонсенс. У него, кроме попадания в голову, были резанные в живот и грудную клетку. Он был в одежде, так как ещё было холодно. Пойдёмте в морг, там вся одежда убитых осталась, вы всё осмотрите. Вы же поймёте, где огнестрел, а где нож.

Сначала он хотел рвать и метать, но когда я ему свою позицию изложил, он нормально выслушал и сказал, чтобы я подождал несколько часов в СБУ до всех выяснений.

Я перенервничал сильно и после его фразы: «Посидите до выяснений», выпалил: «Делайте, что хотите, но «на подвал» я не пойду». А он улыбается и говорит:

— Никто вас на подвал не приглашает, но побудьте до всех выяснений в кабинете. — А потом добавил: — Может, вы покушать хотите, вы голодны? Может, чай или кофе?

Я отказался:

— После разговора с вами вообще ничего не лезет. Дайте просто воды попить. Горло сушит, вообще не могу!

Мне дали бутылку минералки, и я в течение дня всю её выпил. Так я целый день просидел в СБУ. Там и Женю Поддубного [журналиста ВГТРК] даже

встретил. Потом вижу — идёт Стрелков по коридору. Я подхожу к нему:

— Игорь Иванович, так что же со мной? Я тут уже целый день сижу.

— Вы понимаете, нам с вами трудно будет людям объяснить…

И мне эта фраза запомнилась по сегодняшний день. Думаю, раз «нам с вами», значит я уже не против вас…

Он говорит:

— Ну пойдёмте, я вас отведу к Абверу (начальнику контрразведки).

Абвер мне дал какие-то указания по вскрытиям трупов, и я пошёл домой. Больше Стрелков меня не трогал.

А с погибшими в этом бою на Пасху прощались на главной площади. Тогда очень много людей собралось, проходила массовая панихида.

Второй раз я к Стрелкову сам лично пришёл, потому что мне позвонили из Донецка и сказали, что едут за трупами. А я думаю, как они ко мне приедут, морг же не охраняется. Я всё бросил и на всех парах прибежал к Стрелкову. Он меня сразу принял вне очереди.

— Что случилось? — спрашивает.

— Мне позвонили из Донецка, сейчас сюда заедут украинцы.

— Успокойся, иди работай, не переживай. Никто сюда не заедет.

— Ну как же? Морг не охраняется.

— Если они только в город сунутся, будет самая настоящая война. Иди, работай.

Я тогда не понимал, как он так спокойно говорит об этом. Я-то вас в городе не видел — только несколько баррикад из покрышек и всё.

* * *

Подъезжая к моргу, мы с Вохой учуяли запах. Холодильники не работали, поэтому трупы лежали в тепле, причём в летнюю жару. Воха остановил машину, я достал под кирпичом ключ и открыл большие железные ворота. Трупный запах ударил нам в лицо ещё сильнее. Воха в морг приехал впервые, и в тот момент сильно обалдел от увиденного. Трупы людей лежали на каталках, на полу, большинство из них не были прикрыты простынями. В левом дальнем углу лежало несколько обугленных тел. Наверное, целая семья, так как, помимо двух взрослых, мужчины и женщины, рядом лежало тело маленького роста. Все чёрные. Мы с Вохой переглянулись и вспомнили, что на днях рассказывали ополченцы, как укропы попали в частный дом зажигательным снарядом. Подробностей о том, кто спасся, а кто сгорел мы не знали, но увидев обгорелые тела, сразу подумали, что они жители того дома.

Без заведующего Ивана я в морге ещё не был. Мы с Вохой решили пройти дальше и посмотреть — есть ли вообще холодильники и возможно ли их как-то подключить в дальнейшем, так как электричество в городе периодически появлялось. Осторожно переступая через завалы мёртвых, мы дошли до помещения, в котором стояло в ряд несколько холодильных камер. В этой комнате на полу также лежали груды человеческих тел. Конечно, во всём морге в основном были трупы мирных людей, умерших своей смертью. Их просто много накопилось за период войны, так как первыми перестали выходить на работу санитары, занимающиеся развозом из морга на кладбище.

Преимущественно в морге лежали только взрослые тела, но, проходя очередную комнату, мы увидели обезглавленную девочку у стены. Мы опять переглянулись с Вохой и вспомнили, что накануне недалеко от реабилитационного центра Лёли, украинским снарядом убило девочку. Тогда ВСУ получили координаты нашего военного госпиталя, в котором лежали только ополченцы, и решили, видимо, его разбомбить. Но «немного» промахнулись и попали в один из частных жилых особняков.

Резкий запах гниющих тел был настолько сильным, что Воха не выдержал, выругался и вышел быстрым шагом на улицу. Я через пару секунд пошёл за ним.

Я вспомнил, что ношу в аптечке резиновые перчатки и, чтобы не сильно запачкаться, дал одни Вохе, а одни себе. Мы осторожно вытащили из машины двухсотого и занесли в зал. Все каталки были заняты, поэтому пришлось тело положить на пол. Но мы предварительно постелили простынь, а потом ещё одной сверху накрыли тело. Дальше молча перекрестились, я прочитал молитву о упокоении и запер снаружи дверь ключом.

Леля вспоминает о морге:

— Морг — это тяжело. В какой-то момент из-за бомбёжек ВСУ перестало работать электричество и в морге отключились холодильники. Мы стали хоронить тела в этот же день, потому что хранить их в летнюю жару в городе было невозможно.

Я очень хорошо помню день, когда уехал директор морга и увёз свою семью. Ты мне об этом сказал. Осуждать, обвинять, Боже упаси, он обычный гражданский человек и не подписывался на всё это — он просто спасал свою семью. А потом появился ополченец Дровосек. Если бы не он, я бы, наверное, сошла с ума, потому что заниматься одновременно ранеными, обеспечением и моргом было физически невозможно. Я помню, когда мы отдавали Севера с Цыганом, это последние тела, которые мы отдали на Донецк или куда-либо из Славянска, потому что потом дорога начала полностью простреливаться, и вывозить тела просто не было возможности. Мы не имели права подвергать такой опасности родственников. Плюс — хранить негде, бальзамировать нечем, да и специалистов в такой области не было. Поэтому хоронили в тот же день. Я очень надеюсь, что наша Аллея Славы сохранится, дождётся нашей Победы, когда мы сможем вернуться в Славянск и восстановить памятники и могилы.

Чудо (продолжение боя 3 июня)

Нам нужно было вернуться обратно в Семёновку, где всё ещё продолжался бой. Но на обратном пути Моторола поставил Вохе и мне задачу привезти на передовую ребятам гранаты для СПГ (станкового противотанкового гранатомёта). Мы заехали в СБУ и забрали несколько СПГшных гранат. В придачу нам ещё погрузили в машину ПЗРК.

Со всем этим взрывоопасным добром мы помчались обратно в бой. Когда мы подъезжали к перекрёстку, у меня появилось неприятное предчувствие. Я не сильно верю во все эти интуитивные штучки, но тогда у меня хорошо запечатлелась в памяти нарастающая тревога. Причём она появилась не из-за того, что мы подъезжали к обстреливаемой Семёновке. У меня как будто онемело всё лицо, я ехал и где-то глубоко в голове «пульсировала» мысль — смерть очень близко, ближе, чем когда-либо, ближе, чем ты думаешь.

Перед поворотом на трассу Харьков — Ростов с прямой танковой наводкой, Воха достал рацию и вызвал Моторолу. Вдруг я вспомнил, что велика вероятность прослушки наших радиостанций и ничего лишнего в этот момент сказать нельзя. Только я открыл рот, чтобы предупредить Boxy об этом, он говорит Мотороле:

— Готовьтесь, везём вам «игрушку», уже подъезжаем.

Естественно, под словом «игрушка» подразумевалось какое-либо вооружение, в нашем случае — гранаты для СПГ. Вполне возможно, что укры могли услышать это сообщение и среагировать на него.

Доставить вооружение на передок мы могли несколькими способами. Например, проехать на большой скорости простреливаемую дорогу и через посёлок уже доехать к ребятам. Но Воха решил, что объезжать долго, а времени у нас нет, поэтому повернул из Славянска на трассу Харьков — Ростов и дал по газам. Это та же дорога, на которой стояли укровские танки и БТРы. До них было меньше километра. Буквально полминуты нам было нужно проехать по этой дороге, чтобы повернуть в посёлок и спрятать машину за домами. Но я всем телом почувствовал, что времени этого у нас нет. Вдалеке виднелся резервный танк, который не участвовал активно в бою, а просто периодически долбил по нашим позициям. Я ни капли не сомневался, что танк выстрелит. И он выстрелил.

Выстрел! Кто когда-нибудь его слышал — уже ни с чем не перепутает: ни с залпом миномётов, ни с разрывом снаряда. Хоть на улице светило солнце, но вспышка казалась очень яркой. То ли в этот момент, то ли за секунду до неё Воха плавно вывернул руль вправо, как будто собираясь выехать с дороги на обочину. Мне показалось, что время замедлилось. Всё происходило плавно и постепенно. Со мной случилось то, что называют: «Вся жизнь перед глазами промелькнула». Во рту мгновенно пересохло. Глядя на Boxy, можно было сказать то же самое.

Танковый снаряд пролетел слева от машины и разорвался в «Околице» — одном из ларьков на семёновском перекрёстке. Воха ехал с опущенными окнами, и после выстрела мне на мгновение показалось, что пролетающий снаряд обдал нас тёплым воздухом. Позже, когда я спросил Boxy про его ощущения, он ответил, что чувствовал то же самое.

Конечно, возможно, мы себе всё это придумали — и про воздух, и про то, что если бы Воха немного не повернул машину вправо, то снаряд точно бы в нас попал. Но одинаковые ощущения были у нас обоих.

После выстрела, который застал нас где-то на середине дороги, до поворота мы ехали с «мёртвыми» лицами. Каждый из нас осознавал, насколько он близок к гибели, тем более что в машине мы везли столько взрывоопасного вооружения, что любой трассер в лобовое стекло — и мы взлетели бы на воздух.

Несмотря на ошарашенность, я пытался отсчитать после вспышки в уме восемь секунд, за которые мы должны успеть повернуть вправо и укрыться в посёлке. Иначе танк успел бы перезарядить пушку, и тогда он бы не промахнулся. То ли из фильма, то ли кто-то из опытных бойцов мне до этого говорил, что для перезарядки танку между выстрелами необходимо восемь секунд.

Воха в свои двадцать с копейками с машиной обращался так, будто бы она была продолжением его тела.

Он не только интуитивно повернул машину вправо перед предполагаемым выстрелом, но и смог буквально за четыре секунды свернуть на большой скорости в канаву, не перевернуться и заехать в посёлок.

Мы были спасены от участи прямого танкового расстрела. Но не успел я досчитать и до семи секунд, выстрел всё же раздался. Как я позже узнал, скорость механизма заряжания зависит от модификации самого танка или пушки. Поэтому восемь секунд — это не устойчивое правило, танк может весь конвейер — 28 снарядов — за минуту выпустить.

Для танкиста, видимо, нас убить было делом чести. Снаряд попал в дом, за которым мы успели остановить машину, несколько обломков кирпичей упало нам на крышу. Мы живо достали ПЗРК с выстрелами от СПГ и побежали на позиции.

Этот случай мы с Вохой вспоминаем практически одинаково:

«Когда мы с тобой повернули на «дорогу смерти» с СПГ' был не только выстрел этого танка, мы ещё бегали потом с установкой по огородам. Как это было? Ну, ехали мы с тобой вдвоём и решили повернуть там, где мы в принципе всегда поворачивали. Едем, едем, и тут оба как закричим: «Вспышка!» Ну, вспышка и вспышка. Потом машину шатнуло и пролетела хрень — танковый выстрел прям рядом, полметра где-то. Машину шатнуло и где-то сзади взорвалось. Мы потом быстренько проскочили первый переулок, и я дал себе обещание больше там не ездить».

Отмороженный Прапор (продолжение боя 3 июня)

На передовой всегда жарко. Пулемёты БТРов стрелять не прекращали, падали мины, но пехоту к тому времени уже отсекли.

Крот из-за сильного артобстрела всех своих ребят посадил в блиндажи, троих выставил на «глаза» (дозор), ну и сам сидел с ребятами.

Рассказывает Крот:

«После моего выстрела по танку и промаха по группе БТР моего зама, я собрал своих самых: активных бойцов и сказал, что кому-то надо сбегать на “Метелицу” и принести хотя бы одну ракету для “Метиса”.

Все молчат, никто не вызывается бежать, добровольцев нет. Я думаю, ну придётся, наверное, мне бежать. Но тут говорит Орёл: “Я пойду”. Орёл был одним из моих замов.

Я тогда его немного подставил по своему незнанию. Я сказал, что самое опасное — это перебежать через дорогу, а там дальше заброшенная линия окопов. Их отрыли, но никакое подразделение не посадили. Я говорю: “Ты прыгай в этот окоп и по траншее доберёшься до самой гостиницы”.

Он перебежал через дорогу, смотрю, а в окоп не прыгает почему-то. Замешкался возле этого окопа и побежал дальше поверху. И тут я вспомнил, что этот окоп затоплен водой. Я это знал, но в тот момент не вспомнил. А Орёл не решился туда прыгнуть и побежал под пулями и осколками.

Вернулись они вместе с Крамаром (адъютантом Кэпа), он тогда вызвался помочь ему донести ракету. За это я представил Орла к наградному ножу. Меня представил к этому ножу Кедр, а я уже представил Орла за то, что он геройски побежал за снарядом.

В какой-то момент я услышал чей-то крик на улице, по голосу я узнал Прапора. Он кричал:

— Крот, Крот, выходи, ты где? Какого хрена ты там прячешься?

Я думаю — ну, всё, хана мне. Потому что мы все знали Прапора, как очень доброго человека, но на допрос к нему попадать никто не хотел по понятным для всех нас причинам. Прапор — добренький человек, который может легко убить.

И я тогда запереживал: что я такого сделал, что меня Прапор ищет. Выбегаю пулей из блиндажа, поднимаюсь наверх, а вокруг летят осколки, пули. Подбегает ко мне Прапор, обнимает, говорит:

— Братишка, ты как?

В общем, мы с ним обнялись, поговорили. И всё это под обстрелом. Потом он мне дал связку из РПГ и сказал, что эти выстрелы можно использовать только в крайнем случае, если броня прорвётся. Всё это время мы стояли и общались с Прапором в полный рост под осколками. Мне хотелось ему сказать: «Прапор, давайте в окопы зайдём». Но было как-то стыдно перед ним. И так мы долго стояли, рискуя жизнями. Я уже приготовился умирать, но он сам говорит:

— А что мы стоим с тобой в открытую? Давай зайдём за здание.

И только тогда я спокойно выдохнул».

Броня всё ещё рассматривала вариант зайти в Семёновку и понемногу продвигалась. На передке отпор мало кто давал, так как почти у всех закончились боеприпасы к противотанковому вооружению. Мы сидели в окопе и наблюдали, как постепенно приближалась укровская техника. Вдруг заработала артиллерия и мины стали рваться прямо на мосту. БТРы сразу остановились, видимо, высматривая, откуда ведётся огонь. Одна мина попала прямо в бронированный хаммер, который стоял чуть сзади БТРов. Он загорелся и скатился с моста вниз, где мы его уже не видели. Оказалось, что Моторола подкатил из Славянска несколько наших миномётов, поставил их в 500 метрах от вражеской техники и буквально на глаз корректировал по ним огонь. Расстояние между блокпостом наших ребят и первыми БТРами в колонне не превышало 50 метров, поэтому миномётчики сначала выстрелили далеко за мостом, чтобы потом постепенно пристреляться по супостатам. А то могли ненароком попасть в свой же блокпост. Таким образом, наступление укров окончательно захлебнулось и через некоторое время они свою технику стали откатывать назад.

Гибель Цыгана и Севера (продолжение боя 3 июня)

Пока мы сидели в окопе на передке и с оживлением рассказывали расчёту СПГ о том, что чуть не погибли под дулом второго танка, я вспомнил про ПТРС Севера и Цыгана. За всё время боя я их ни разу не слышал в эфире, но номер Севера я взял ещё вчера в сауне.

Я достал свою маленькую «нокию», которую мне подарил кто-то из ополченцев, и позвонил: «Абонент знаходиться поза зоною досяжносп» («абонент находится вне зоны действия сети»), — ответил мне голос в трубке. Следующие несколько попыток позвонить также не увенчались успехом. Я хотел ему всего лишь сказать, чтобы он стрелял из ПТРСа по танку или хотя бы в БТРы. Тогда я списал недоступность его телефона на плохую связь или разряженную батарейку.

Но всё оказалось намного трагичней. Утром, когда первый танк выехал на мост, Цыган с Севером первые открыли по нему огонь. Они расположились от Крас-нолиманского укровского блокпоста на третьем оборонительном рубеже. Первый рубеж занимали Боцман, Кирпич, Наиль, Шах и другие бойцы, на втором рубеже стоял Крот со своим взводом, а третий рубеж сделали блокпостом, который защищал Семёновский гарнизон со стороны Артёмовска. Именно оттуда выставили ПТРС Цыган и Север. Но сделать успели не более трёх выстрелов.

Опытные военные знают, что в бою нужно всегда находиться в движении: бегать, кувыркаться, переползать с позиции на позицию. Вести огонь с одного места дольше нескольких секунд нельзя, так как противник быстро обнаруживает тебя и поражает. Цыган и Север, наверное, знали об этой тактике, но не воспользовались ею, возможно, просто пренебрегли, хотели поскорей уничтожить броню. Успели они сделать буквально несколько выстрелов. Т-64 быстро вычислил, откуда по нему идёт стрельба и ответил осколочно-фугасным 125-мм снарядом. Бетонные плиты ребят не спасли, а только добавили вторичных осколков. Снаряд разорвался в нескольких метрах, Цыган и Север погибли на месте. А когда ополченцы пришли, чтобы забрать хотя бы противотанковое ружье, оно оказалось выведено из строя. От взрывной волны ружье буквально согнулось.

Накануне боя Гена Дубовой (известный военный корреспондент) взял у них на камеру интервью. «Держим оборону на блокпосту с противотанковым ружьём 1944 года. Воюем за свою веру православную, за свой народ. Получается потихоньку. Дай Бог, чтобы и дальше получалось», — сказал Цыган. Тогда Корреспондент подошёл к Северу:

— Надо сказать что-то для вечности.

— Да что говорить, всё уже сказано… — ответил Север.

Ребята погибли настоящими героями. Они знали, что по ним может прилететь ответка, но огневой рубеж не покинули. Ведь каждая минута боя могла стоить кому-то жизни.

Царствие Небесное Владимиру Ефименко (Цыгану) и Ярославу Шестаку (Северу)[145].

Липкий «Живчик», польза от «Фагота» и парализованный Пилот (продолжение боя 3 июня)

«Танковый биатлон» вместе с «авиашоу» на некоторое время закончились. Я решил воспользоваться небольшим затишьем и вернулся короткими перебежками в пустую «Метелицу» с невостребованной ракетой «Фагот». Дико хотелось пить. Я вспомнил, что на кухне в ещё рабочем холодильнике оставался холодный «Живчик». Подбегаю к холодильнику, открываю его и достаю заветный холодный «Живчик», покрытый конденсатом от резкой смены температуры. Пока я пил газировку и не думал ни о чём плохом, рядом раздался взрыв. Из двух литров «Живчика» 0,5 я выпил, а остальное вылил на себя, по инерции сжав бутылку от испуга. Взрывной волной меня отбросило прямо на открытый холодильник, помню, как спиной задел какие-то тарелки. Шум, грохот, бетонная пыль повсюду. Когда пыль немного осела, перед моими глазами зияла огромная дыра в стене. Танковый снаряд насквозь пробил кирпичную стену «Метелицы», которая и так дышала на ладан. Я про себя обрадовался, что остался живой и вышел из кухни в более безопасную комнату. «Живчик» мерзко лип на шее и на кителе.

Как только я собрался нести «Фагот» обратно в автомойку, по рации выходят на связь с передка:

— Кедр, нам нужен ПТУР! В смысле снаряд.

Я, не дожидаясь, пока Кедр скажет, что у него нет лишних ракет, отвечаю:

— Передок — Вандалу, Передок — Вандалу! У вас станина от «Метиса» или «Фагота»?

Из рации:

— Ща точно скажем, — полминуты молчали, наверное, у командира спрашивали от чего у них станок — горе-ПТУРщики…

— Вандал, у нас «Фагот».

Ну, слава Богу! Хоть кому-то мой «Фагот» пригодится — подумал я. Правда, мне его тащить опять придётся. Но тут откуда-то появился Воха и предложил взять на передок из склада ещё одну ракету.

С прошлого вечера во рту не было ни куска, как и у большинства защитников Семёновки в тот момент, но есть вовсе не хотелось. Бодрящий «Живчик» мне придал сил, и я со звоном в ушах вместе с водителем Моторолы побежал с «Фаготом» на передок.

Так рисковать, как в предыдущий раз — выезжать на дорогу под прямую танковую наводку — нам не хотелось, поэтому мы решили пройти через посёлок. Ремень «Фагота», весившего более 10 кг, резал ладонь. Пока мы бежали по посёлку, укропы открыли стрельбу из РСЗО «Град», хотя до 3-го июня реактивную артиллерию они практически не использовали.

Мы бежали через огороды, а вокруг всё гремело и взрывалось. Артиллерия работала плотно по посёлку и била почему-то постоянно неподалёку от нас.

Минус «Града» в том, что время между свистом ракет в воздухе и их приземлением — ничтожно мало. Буквально доли секунд, не то что у миномётов — там, услышав свист, можно ещё докурить сигарету, и только потом осторожно подгибать ноги. Выражаюсь, конечно, образно, но время упасть ещё есть.

Поэтому, как только мы слышали многоголосый залп «Градов», не дожидаясь их свиста, сразу падали навзничь и накрывали голову руками. После залпа всегда есть несколько секунд на подумать.

Осколки от снарядов решетили жилые дома, выбивая вокруг стёкла и дырявя железные заборы. Кто когда-нибудь был под обстрелом, знает, что сначала слышен разрыв, а после — как осколки бьются об окружающие предметы. Особый звук издают металлические заборы или бочки, когда в них попадают свинцовые куски смерти.

В таком вот сопровождении, короткими перебежками мы добрались до передовых позиций наших бойцов. Отдав им «Фагот», я хотел посидеть у них — отдышаться, посмотреть вблизи на укровскую технику, но услышал по рации свой позывной:

— Вандал, на «Метелицу» нужен медик, срочно! У нас тяжёлый трёхсотый.

Я поправил на шее ремень примерно пятикилограммовой аптечки, и мы уже относительно налегке побежали обратно. Обстрел продолжался так же активно, но ложиться при каждом залпе не было времени, поэтому мы просто бежали и не задумывались.

На «Метелице» раненым оказался наш ополченец лет 55-ти с позывным Пилот. Из-за повреждения осколком нескольких шейных позвонков его парализовало. Он лежал на полу в «Метелице», всё понимал, находился в сознании, но даже рукой не мог пошевелить. Я прибежал, вколол ему кровоостанавливающее, так как крови он потерял прилично, а потом «антишок» вместе со своим стандартным набором. Но этого мало, так как ему срочно нужно восполнить кровопотерю. У меня был кровезаменитель «Реосорбилакт», но куда-то делись в тот момент все инфузионные системы (капельницы). Поэтому пришлось экстренно везти трёхсотого в госпиталь, чтобы там его спасли. Я вместе с ребятами положил Пилота на деревянный поддон и погрузил в машину к Вохе[146].

В то время в Семёновку Прапор привёз несколько РПГ, которые носил на позиции Кроту, и уже собирался уезжать обратно в Славянск, но не знал на чём. И так как в машине Вохи оставалось ещё одно место, мы взяли Прапора с собой.

В машине Прапор рассказал мне и Вохе, что по некоторым перехваченным переговорам укров ясно, что потери они понесли не только в бронетехнике и авиации, но и в личном составе.

Пилота мы довезли в славянский госпиталь, а Прапора в штаб. Я думал, что дедушка уже не встанет, так как ранение он получил серьёзное — в спину. Но через месяц, уже после выхода из Славянска, он вернулся в строй. Какое-то время ещё храбро сражался, но потом опять получил осколочное ранение в грудь и спину. Пытались его спасти в Енакиево, но от полученных травм он скончался.

Подведение итогов боя (продолжение боя 3 июня)

Так прошёл семичасовой штурм Семёновки. Укропы ни на сантиметр не продвинулись вглубь нашей обороны и потерпели серьёзное тактическое поражение на этом участке фронта. Боевики-рабовласники[147] быстро захлебнулись своей же кровью, а некоторые были раздавлены и размазаны по асфальту своими же быстро отступающими танками.

Защитники этих рубежей не сдвинулись с места до самого выхода ополчения 5 июля. Посёлок Семёновка стал после Славянска вторым сакральным бастионом, который не удалось никому взять силой. Известный российский доброволец и публицист Александр Жучковский в своей книге «85 дней Славянска» (приобрести можно на сайте издательства «Чёрная сотня») пишет о Семёновке так: «Поочерёдно, в ходе тяжёлых боёв и с помощью жестоких артобстрелов, противник занял Красный Лиман, Ямполь, Николаевку. Единственное, что украинцам оказалось не по зубам, — это Семёновка».

Игорь Стрелков в этот день так описал последствия боя:

«С пяти утра противник в течение нескольких часов ожесточённо бомбил и обстреливал Семёновку из десятков различных орудий, штурмовиками и вертолётами. Собственно обстрел и сейчас продолжается. В результате есть потери. Так как они уже озвучены, могу назвать: семь убитых и 10 раненых.

После этого противник атаковал Семёновку со стороны Селезнёвки танками и БТР с пехотой нацгвардии. После тяжёлого длительного боя противник вынужден был отступить, потеряв подбитыми два БТР и бронированный “хаммер”, а также танк Т-64 (к сожалению, техника осталась не на нашей территории и уже эвакуирована). Огнём из стрелкового оружия был повреждён и совершил вынужденную посадку вертолёт Ми-24. (Опять же, его ускоренно чинят — сбитым считать нельзя — просто временно выведен из строя). Потери противника в живой силе неизвестны. При том огромном преимуществе, которое имеет противник во всех видах вооружения, я считаю успех этого боя настоящим подвигом наших ополченцев. Очень жаль, что эти подвиги им приходится совершать из ПТР времён Великой Отечественной войны и экономя каждый патрон».

Уже в Москве Игорь Иванович мне рассказал, что тот Ми-24 потом починили и он ещё какое-то время летал, пока его не сбили окончательно где-то под Дмитровкой из славянской «Иглы».

Тем временем сводка укров сильно разнилась с нашей:

«3 червня керівництво АТО доповіло про знищення укріпрайону бойовиків у Семенівці під Слов'янськом.

В доповіді були зазначені величезні втрати проросійської сторони, а також про 3 загиблих і 50 поранених українських військовиків»[148].

Этим заявлением укроСМИ подтвердили огромное число раненых своих бойцов. Даже мы думали, что трёхсотых было меньше.

Примечательно то, что после боя ещё очень долго на передовой дурно пахли десятки трупов нацгвардейцев и правосеков, которые приезжали порабощать донбасский народ. А на стороне ополчения погибших было девять человек (на тот момент, когда Стрелков написал о семи погибших, двое ещё были живы). И через неделю после боя, когда запах стоял невыносимый, они согласились на предложение ополченцев, забрать с нейтральной полосы своих бойцов, чтобы похоронить. Поэтому сводки украинцев никак не соответствуют реальным результатам того боя.

Позже из заявлений украинской стороны по итогам боя 3 июня мы с Кротом узнали, что против нас в этом бою участвовала в том числе и 95-я аэромобильная бригада, в которой Сергей служил «срочку». А когда я состоял в киевском кадетском классе при «Верном Казачестве», нас возили на стрельбище дважды к ним в Житомир. Мы даже в казарме с контрактниками жили несколько дней. Я тогда был командиром взвода кадетов и очень понравился нескольким солдатикам, подружился с ними. Они мне подарили тельняшку, большую армейскую шапку и кокарду.

В гостях у 95-й аэромобильной бригады в 2012 г.

Возможно, некоторые из них стреляли в нас во время боя 3 июня. Но мы узнали точно о гибели в этот день командира батальона 95-й аэромобильной бригады Тараса Сенюка и ранении 13 бойцов из этой бригады.

Оценка 95-й аэромобильной бригады в боях под Славянском:

— В период осады Славянска артдивизион 95-й ОАМБр обстреливал жилые кварталы города с горы Карачун. Весь мир облетели кадры, на которых артиллеристы бригады вели огонь из орудий Д-30, находясь при этом в состоянии алкогольного опьянения. Зачастую военнослужащих привлекали для сопровождения колонн снабжения, что приводило к потерям в ходе атак ДРГ ополчения на конвои. Так, 3 июня бригада потеряла одного из комбатов, по фамилии Сенюк. Гарнизон Славянска постоянно вёл артиллерийский огонь по позициям ВСУ, что приводило к потерям, в том числе и в составе 95~й ОАМБр. Серьёзный бой произошёл 26 июня, когда в результате танковой атаки ополчения был фактически уничтожен блокпост бригады, причём уничтожены два БТР-80. Потери составили, по официальным данным, три человека убитыми, что является сомнительной информацией. 28 июня бригада потеряла ещё троих человек. Всего за период боёв в районе Славянска потери бригады составили 22 человека убитыми, по официальным данным, что являлось довольно крупной цифрой в сравнении с потерями других частей ВСУ на этом этапе. Это объясняется тем, что в условиях отсутствия подготовленных частей в ВСУ, бригада стала фактически костяком войск, блокирующих город. После оставления Славянска ополчением бригада была размещена в городе, который по сей день остаётся пунктом временной дислокации соединения в зоне так называемой АТО[149].

Следующий месяц они продолжали базироваться на краснолиманском блокпосту, обстреливая постоянно оттуда наш посёлок и Славянск.

Теракт по-украински

4 июня уцелевший танк, стрелявший по нам из лесопосадки, опять отличился. Раз у укров не получилось взять нас своими силами, они решили это сделать с помощью теракта. Дорога Харьков — Ростов проходила через их блокпосты и наши. По ней, несмотря на боевые действия, периодически ездил транспорт, который досматривали как укры, так и ополченцы.

Со стороны Красного Лимана двигались две фуры: одна начинённая кирпичом, а другая гипсокартоном. Ничего не подозревая, они прошли досмотр на укровском блокпосту и двинулись на Семёновку. Проехали мост через реку Казённый Торец, на котором вчера стояла техника нацгвардии, и, когда подъезжали уже к бетонным блокам нашей передовой, по ним укропы открыли огонь из ПКТ на танке. Стреляли трассерами по кабинам. Машины в движении быстро вспыхнули ярким пламенем. Оба водителя оказались, видимо, опытными дальнобойщиками, потому что смогли остановить горящие фуры ещё за метров 30 до заградительных бетонных блоков. Чудом им удалось выбраться оттуда, они даже успели захватить свои вещи с документами на машину. Вместе с ними они побежали в сторону флагов ДНР, где их встретил Боцман и укрыл в одном из погребов посёлка.

Меня вызвали по рации и попросили осмотреть их, так как, по словам Боцмана, один находился в сильном шоке. Когда я пришёл, обстрел передовых позиций был в самом разгаре. В подвале сидели двое дальнобойщиков и глушили из горла водку. С ними был ещё один боец, он рассказывал им об ополченской окопной жизни. Только он водку не пил, так как знал, что пьянство строго карается среди ополченцев.

Я спустился к ним по ступенькам и расспросил о случившемся. По их поведению я уже понял, что оба отошли от шокового состояния благодаря народному чудодейственному средству. Дальнобойщики — обычные донецкие мужики — рассказали, что очень удивлены тем, что в них стреляла украинская армия. Они буквально за три минуты до происшествия мило поговорили с дежурившими на блокпосту ребятами из нацгвардии. Те им пожелали даже счастливого пути.

Но больше всего меня поразило то, что водители быстро забыли про то, как выскакивали из горящих фур, зато долго сокрушались о том, как их будут штрафовать за уничтоженный товар. Два грузовика так и стояли в одну линию перед нашими позициями, догорая дотла[150].

Поджог украинцами двух грузовиков

Когда мы им стали объяснять, что мы делаем в окопах, почему взяли в руки оружие, они никак не могли врубиться, что действительно идёт война. Дальнобойщики, хоть и донецкие, но колесили по всей Украине. Им казалось, что в Донбассе силы Западной Украины стоят на блокпостах и как-то враждуют с блокпостами сил Восточной Украины. Они не могли понять, что мы не поделили между собой, но после обстрела своих машин понемногу соглашались, что украинские военные действительно развязали в Донбассе кровопролитную войну. Всё это время они, не закусывая, опустошали «литрушечку» и в какой-то момент перестали дёргаться, когда снаряды приземлялись в нескольких метрах от нашего подвала.

Пообщавшись с ними, я понял, что моя помощь уже не требуется, и ушёл обратно на автомойку, в которой мы жили после разгрома «Метелицы».

Шутка-минутка от Фрица:

Укропы устроили официальную пресс-конференцию и объявили, что: «Українські ‘‘зольдаты’’ випробували на собі героїчно россійську лазерну зброю. Але щось пішло не так, солдати посліпли. До 10 людей»[151].

Прикол в том., что они ослепли и объявили всем, что это российское лазерное оружие. Вроде все наблюдали вдесятером в один бинокль. Лазером посветили, и они ослепли. Но на самом деле всё было немного по-другому. Солдаты, оказывается, нажрались то ли «незамерзайки», то ли метилового спирта, который сам по себе — яд. И, соответственно, ослепли. Хорошо, не подохли. Или плохо… Но в любом случае в их армии убыло…

В Тернополе солдаты напились самогона и ослепли

Бабушка-привидение

Наше пребывание в Семёновке можно поделить на две части: до 3 июня и после. До укроповского штурма Семёновку бомбили в основном миномётами и лёгкой артиллерией. ВСУ и нацгады как будто прощупывали оборону. Регулярно обстреливая нас и жилые дома, они как бы проверяли реакцию России и мировой общественности. До конца мая они использовали лёгкую артиллерию, но после признания Россией легитимным новоиспечённого президента Украины Петра Порошенко у них были полностью развязаны руки. Они сразу же нарушили шаткое перемирие и подкатили к своим позициям РСЗО и гаубицы. Самое интересное, что до выборов Турчинов практически не использовал регулярные вооружённые силы Украины. Видимо, были научены горьким опытом перехода на сторону народа роты 25-й аэромобильной бригады. Мало того, что они отказались стрелять по мирному населению и сдались ополченцам, благодаря им у нас появились БМД с грамотным офицером-десантником бывшей 25-й бригады Тараном, несколько десятков автоматов, установки ПТУРС и самое главное — три пусковых установки ПЗРК. Благодаря этому невиданному аттракциону щедрости адекватных украинских военных, нас не выбили укры из города в первые дни войны. До конца мая против нас в основном воевал «Правый сектор» и нацгады. ВСУ стояли разве что на блокпостах, и то относительно далековато от фронта.

3 июня они обломали зубы о крепкую оборону идейных ополченцев в Семёновке, а на следующий день на передовые позиции укров приехал кто-то из военного начальства. Чтобы как-то сгладить своё поражение, они решили устроить ещё один показательный авианалёт на наши позиции. 4 июня посёлок опять обстреляли «сушки» и танк, который стоял за мостом в зелёнке, чтобы мы не могли его засечь.

После 3 июня я в основном перемещался по Семёновке и окрестностям с Вохой на машине. Бомбёжки усилились, раненых становилось больше, а эвакуировать их мог на своём автомобиле только водитель Моторолы. Часто вместе с нами ездил и сам Мотор. Мы общались, сдружились ещё больше, чем прежде. Мне с Вохой было интересно, так как мы оба молодые и разговаривали на одной волне.

4 июня мы много ездили по передовым позициям — отвозили по поручению Моторолы боеприпасы из Славянска, а под вечер решили переночевать не в расположении ополченцев, а где-то в жилом секторе. Посёлок ещё с начала мая сильно опустел. Людей было мало, да и те не выходили из домов или погребов. Пройдясь по селу, мы присмотрели себе место в подвале заброшенного дома. Сыро, но безопасно. Даже консервы на полках хранились, однако мы сначала не посмели их трогать. Но когда убедились, что у нас ничего съедобного кроме хлеба не осталось, всё же открыли одну баночку огурцов.

Следующий день я и Воха также провели в суматохе, постоянно курсируя между Славянском и Семёновкой на машине. Время близилось к ночи, но спать в погребе было уже нельзя: из-за сырости у меня и Моторолы начался насморк.

Мы поездили по тихому посёлку, заглядывая в каждый двор — нет ли где открытой двери. В одном из кварталов действительно стоял дом с поваленным забором и открытой настежь дверью. Мы решили переночевать там.

Зашли тихо внутрь — никого. Но такое впечатление, что хозяева ушли только недавно. В доме мы обнаружили три комнаты и две старые советские кровати. Видно, что в доме жила пожилая женщина, но были и мужские вещи. Моторола сказал: ничего не трогать и дал команду «отбой».

На команду «спать» я среагировал последним, поэтому мне досталось спальное место в отдельной комнате, но на полу. Моторола с Вохой, не раздеваясь, бухнулись в кровати и дали храпака, а я сначала подготовился. Окно в своей комнате заставил всякими тряпками и броником, чтобы в случае обстрела на меня не посыпались либо осколки от мины, либо стёкла. А потом решил нас всех обезопасить на случай, если в дом войдут супостаты.

Я поставил растяжку. Только не боевую, а сигнальную. Сначала накидал у входа в дом кучу пустых пластмассовых баклажек, которые имелись у хозяйки, а потом натянул бежевого цвета нитку между тумбой и кроватью. Бежевого цвета для меньшей заметности. К одному концу нитки примотал стеклянный стакан на тумбе, а другой привязал к изголовью кровати. Таким образом, если кто-то попытается незаметно пробраться, то не заметит растяжку, сорвёт её и уронит стакан. А от шума я уже проснусь и использую по назначению железную боевую подругу, с которой я спал в обнимку. Сделав все дела, я уснул с чистой совестью и чувством выполненных мер безопасности.

Примерно часов в семь-восемь где-то вдалеке укры что-то бомбили, но нам, очень уставшим, это не помешало проспать аж до девяти утра. Проснулся я из ребят первым. Открыл глаза и увидел такую картину: передо мной стоит маленькая бабушка лет 70-ти и молча на меня смотрит. Спросонья я сначала не поверил в реальность происходящего, а потом, когда я увидел, что стакан стоит на том же месте и даже верёвка не сорвана, у меня появились мысли, что я умер, и меня так встречают на том свете. Но окончательно открыв глаза, я убедился, что бабушка настоящая. Я резко подорвался с постеленного на полу матраса и вопросительно на неё посмотрел.

— Сына, вы кто? — спросила она.

— Мы… Эмм. Военные. Ну, то есть, ополченцы. Мы, получается, в вашем доме спим?

— Ничего, сынок. Вы правильное дело делаете.

— А как вы сюда прошли? — опомнившись, спрашиваю я. — Ведь там стакан должен был упасть.

— Так я зашла, сначала увидела свои бутыли разбросанные, пособирала их, а потом и верёвки понаставленные. Я их даже не трогала — просто приподняла и под ними прошла.

Мне стало до того неловко, что я не знал, куда себя деть и что сказать. Но по её доброжелательному лицу было видно, что она всё понимает.

К тому времени уже зашевелились в кроватях Мотор и Воха. Командир, увидев бабушку и поняв, что это хозяйка дома, сразу выпалил:

— Мы только переночевать пришли. Мы ничего не трогали и не брали, так что не волнуйтесь.

Он этим сразу хотел предупредить все возможные конфликты. Но бабушка оказалась очень доброжелательной и понятливой. Она сказала, что носила продукты на первые блокпосты в Семёновке, но потом из-за блокады города перестала, потому что у самой не осталось еды. Ещё она рассказала, что видела бой, где погиб пулемётчик (Медведь) 5 мая, а после 3 июня, когда ВСУ активизировались с новой силой, она пошла ночевать в погреб к подруге, так как у той он был глубже и безопасней.

Пообщавшись с приятной бабушкой, мы собрались уходить. На прощанье она нам сказала:

— Ночуйте и дальше, я всё равно пойду вечером к соседке.

«Правый горит, ухожу на базу… Туши, Паша, туши… Приготовиться к покиданию…»

6 июня мы ночевали у той же бабушки, пока нас не разбудила привычная канонада, утренняя свежесть и гул самолёта-разведчика Ан-30. Мы оделись, экипировались и побрели к машине. На просёлочной дороге бомбёжка усилилась и приблизились разрывы. Когда мы побежали к машине, вдруг рядом засвистела мина, я хотел пригнуться, но зацепился за камень и упал. Снаряд разорвался в нескольких десятках метров — осколки застучали по железным воротам и заборам. Воха с Мотором сначала подумали, что меня ранило и подбежали поднимать:

— Вандал, тебя зацепило?

— Нет вроде, споткнулся просто, — быстро ответил я.

Они меня подняли и хотели бежать дальше, но вдруг

я поднял голову и увидел в небе всё это время гудевший Ан-30. Как-то странно у него поблёскивало правое крыло. Сначала я подумал, что он выбрасывает тепловые уловки, но следующей секунды хватило, чтобы понять — самолёт-разведчик подбит. Правое крыло отчётливо пылало огнём. Я заорал:

— Подбили, подбили! Самолёт горит!

Воха с Мотором тоже подняли голову и завопили от радости. Забыв про бомбёжку, мы стояли, задрав голову наверх, и следили за горящим укровским разведчиком. Рация сразу ожила — все наперебой комментировали воздушную победу ополченцев.

Но падение самолёта мы так и не увидели. Он рухнул на украинской территории. Два члена экипажа хоть и получили ранения, но смогли выброситься с парашютами, а остальные шесть человек погибли.

Позже в Сети появился радиоперехват переговоров пилотов сбитого Ан-30Б[152]:

«…Блокпост. От него северней-метров 200, два автобуса стоят. Больше техники не наблюдаю».

Второй пилот ему отвечает:

«Я имел в виду фуры, которые раньше сгорели, сейчас там не было грузовых машин. Где школа — я не знаю».

Пролетает Черевковку:

«…Постараюсь… Черевковка, церковь».

Пилоты между собой:

«Правый горит, ухожу на базу… Включена… Туши, Паша, туши [нецензурно]… На приёме… Нет. Приготовиться к покиданию, [нецензурно]».

Ну а что? Война идет — нечего летать, как однажды сказал казачий атаман из ЛНР Николай Козицын.

Как я «ранил» Boxy огнетушителем

Рядом с «Метелицей» стояла автомойка, в которой хранились боеприпасы для всего Семёновского гарнизона, а также располагалась «больничка», оборудованная мной в подвале. И с тех пор, как танком расхреначили здание гостиницы, мы почти всё время проживали там.

Укровский танк, не дававший покоя ни мёртвым, ни живым, ни ополченцам, ни своим, продолжал долбить из своей пушки по всему, что движется в районе семёновского перекрёстка. Одним из снарядов он попал в крышу гостиницы и зажёг её. И хоть «Метелица» уже ничего ценного собой не представляла: все ополченцы её покинули ещё несколько дней назад, — пожара на своей территории мы допускать не хотели. Рядом был проложен газопровод, электрические провода, поэтому мы решили, несмотря на обстрел, потушить гостиницу.

Мы с Вохой нашли пару небольших воздушно-пенных огнетушителей и один порошковый — огромный, на специальной тачке. Воха нёс два маленьких, а я тащил на второй этаж, где горела крыша, порошковый. Пламя уже хорошо разошлось по крыше и спускалось по зданию вниз, но мы вовремя подоспели и потратили два небольших огнетушителя на то, чтобы перерезать огню дорогу дальше. Маленькие огнетушители что у меня, что у водителя Мотора закончились почти мгновенно, незаметно. Тогда я спустился с кровати к двери комнаты и потащил к окну порошковый. Пока я разбирался, как снимать защитную скобу с этого старья, мне на голую спину капнул расплавленный рубероид с крыши (в летнюю донбасскую жару мы часто ходили даже без футболок). От неожиданной боли я что есть мочи сжал пистолет на огнетушителе. В этот момент полуметровый шланг лежал на кровати и Воха ещё не успел его взять в руки. Порошок выплеснулся наружу, и конец чёрного шланга стал летать по всей комнате. Воха попытался его поймать, но тут же получил промеж глаз белой мощной струёй и заорал. Когда я разжал руку, то услышал в свой адрес матерные слова на все алфавитные буквы. Что ж, стены в этой комнате новым хозяевам белить бы уже не пришлось, Вандал всё сделал за них… А бедный Воха, весь в порошке, продолжая материться, пошёл умываться. Меня почему-то струя не задела, видимо, потому что я стоял в слепом для шланга секторе.

Остатками содержимого баллона я дотушил крышу, которая, как мне показалось, уже сама потухла, и пошёл ржать над Вохой.

Трёхсотый Трофим и рыжеволосая казачка

На следующий день в Метелице остался только я, Артист (профессиональный шофёр, приехавший в ополчение из Донецка), Шарнир и Трофим. Трофим считался завскладом в Семёновке. Он отвечал за всё вооружение, которое передавали нам штабные из Славянска. Мужиком он был хозяйственным, поэтому постоянно на меня и Шарнира бурчал за то, что мы иногда не убирали за собой еду или какие-то вещи. А мы за это над ним подшучивали, но он сильно не обижался.

Сама автомойка одной частью обращена ровно в сторону краснолиманского перекрёстка, где стоял укровский танк и нас постоянно обстреливал. В основном, когда мы там находились, от прямого попадания снарядов нас защищали несколько толстых стен небольшой комнатки. Трофим там даже себе оборудовал спальное место.

Мы все сидели в этой каморке, и Трофим опять за что-то нас ругал. Семёновку, как всегда, обстреливали, но танковых залпов слышно не было. Тут Трофим вспомнил, что забыл недопитый чай на столике в простреливаемой автомойке и хотел за ним сходить. Но мы с Артистом сказали, что сами его заберём, так как Трофим уже человек в возрасте и с небольшим лишним весом.

Мы вышли с Артистом, но завскладом не послушал и направился за нами. Вдруг раздался взрыв, мы упали на бетонный пол. Это был выстрел танка, снаряд попал точно в автомойку. Нас осыпало бетонной крошкой и сильно оглушило, но ни меня, ни Артиста не зацепило. Так как мы шли перед Трофимом, то думали, что он уж точно цел и невредим.

Но оказалось по-другому. Трофим не пригнулся в момент разрыва и стоял как вкопанный на месте. Когда мы взглянули на него, он как-то смущённо улыбнулся, держась рукой за шею. По форме и разгрузке стекала тоненькая струйка крови. Осколок размером в несколько сантиметров торчал у Трофима в шее, тем самым не позволяя вытекать огромной струе крови. Также пробита рука в районе предплечья. Но раненый не подавал каких-то признаков беспокойства и просто стоял на том же месте. Я быстро взял его под руку и повёл в подвал автомойки, который был в нескольких метрах от нас.

Он спокойно туда спустился, забрызгав всё вокруг кровью, и сел на ступеньки, пока я разрывал зубами перевязочный пакет. Когда мы спустились, осколок сам выпал из шеи, но крови было не так много, как если бы ему разорвало артерию. Слава Богу, осколок не повредил её, потому что тогда Трофим, скорее всего, умер бы за пару минут.

Я быстро наложил давящую повязку на место ранения и замотал бинтом. Так как осколок ему прилетел в шею и была угроза большой потери крови, я сначала хотел наложить ему на шею жгут, обмотав его вокруг подмышки, но так как в противоположную ранению шеи руку он также получил ранение, делать этого я не стал. Он бы просто не смог поднять пробитую руку над головой.

Пришлось ограничиться давящей повязкой, чего в принципе хватило, а предплечье перевязать бинтом.

Правильное наложения жгута на шею

После перевязки я, как обычно, вколол «антишок», «Этамзилат» и «Дексаметазон». За это время Трофим даже не шелохнулся. Он медленно вдыхал сигаретный дым и периодически грузно вздыхал.

Я сделал, что требовалось в тот момент от медика, и сказал, что как только утихнет обстрел, мы повезём его в славянский госпиталь. Но посидев минут 10, я понял, что ждать «артиллерийского штиля» нецелесообразно, так как в любой момент Трофиму может стать плохо, и тогда он до машины уже своими ногами не дойдёт.

Когда мы вышли на улицу, ведя под руку трёхсотого завскладом, увидели такую картину. Женщина лет сорока в камуфляже с ярко рыжими волосами и овчаркой на поводке пытается завести свои «жигули» под грохот разрывов снарядов. Лицо её показалось мне до боли знакомым.

Я окликнул её и сказал, что мы едем в город, поэтому, если ей нужно туда же — мы её возьмём с собой. Она кивнула головой и села к нам в «газель» с Артистом за рулём.

Пока мы везли Трофима в славянский госпиталь, он выкурил почти полпачки сигарет. После сигареты шестой или седьмой, я подумал, что он окочурится не от ранения, а от передоза никотином.

Рыжеволосая женщина оказалась кинологом, раньше жила в вертолётном училище, где мы базировались до Семёновки. Но мы с ней там почему-то не встречались. Я ехал и всё думал, почему её лицо мне так знакомо. Вспомнил! В 2013 году, ещё до всех событий, наше «Казачество» проводило летний лагерь в Мариупольской области, Новоазовском районе, посёлке Седово у Азовского моря. Со всей Украины туда съехались различные казачьи организации. Для молодых казаков и кадетов проводили спортивные тренировки, верховую езду, фехтование на шашках и шпагах, рукопашный бой. И эта женщина занимала командную должность в одной из казачьих организаций. Она проводила с кадетами утреннее построение и зарядку. А также готовила их к различным внутрилагерным спортивным соревнованиям. Так как она была не из нашего «Казачества», а с какой-то местной донбасской организации, я мало что о ней знал, но точно помнил, что она постоянно ходила с большой овчаркой на поводке.

Женщина меня не узнала, потому что таких, как я, там бегало много. Но подтвердила, что была в этом лагере. Пока везли Трофима в больничку, мы вспоминали о деятельности казаков на Украине. Тогда я очень обрадовался, что встретил её. Я думал, что она не одна поехала воевать в Славянск, и с ней есть другие казаки. Но она мне сказала, что никто из её организации больше не поехал. Звучало, конечно, дико. Получается, эта коротко стриженая, немного мужской внешности женщина — единственная из местных казаков, кто встал на защиту своего края в кровопролитное время. Уже потом я, конечно, узнал, что в ряды ополченцев записались многие казаки Юго-Востока бывшей Украины, но служили они в основном не в Славянске.

По прибытии в город мы высадили боевую женщину возле одного из блокпостов и дальше повезли трёхсотого Трофима. Он столько курил, что у меня слезились глаза от едкого дыма. И я уже стал думать, что дам дуба раньше, чем раненный в шею завскладом.

Как только наша «газель» въехала на территорию больницы, двое санитаров выбежали с носилками. Они уже узнавали нашу машину и знали, что точно везём раненого. Но Трофим сам вышел из машины и, придерживая раненой рукой шею, пошатываясь, направился в дверь госпиталя. Я поднялся вместе с ним, чтобы сказать доктору названия препаратов, которые вколол пациенту.

Трофим остался лечиться в больничке, а мы уехали обратно в Семёновку. Через какое-то время нашего раненого курильщика залатали, и он продолжил свою службу у Моторолы.

Ополченец Трофим (2018 год)

Гибель Деда — «таких уже не делают»

В начале июня была разработана операция совместного удара из Славянска и Краматорска по блокпосту «Стела» (у ВСУ он назывался блокпост № 5), для чего собирались использовать восстановленные ранее инженерные машины разграждения (ИМР). Однако разработавший операцию офицер из Краматорска на время выехал в Донецк, и 7 июня атака была осуществлена Дедом внезапно, силами лишь краматорского гарнизона. Одна ИМР прорвалась сквозь украинские позиции к Славянску, вторая вернулась в Краматорск. Ополченцы достигли тактического успеха, но из-за несогласованности действий с гарнизоном Славянска блокпост уничтожить не удалось.

Инженерная машина разграждения

Игорь Стрелков об операции с ИМР:

«Две инженерные машины разграждения — это, считайте, танк, только без вооружения и с большим треугольным ковшом спереди. Это не боевая машина, это вспомогательная машина, она предназначена для сноса баррикад, разлома деревьев, преграждающих дорогу. Такой себе — танк-бульдозер без вооружения.

Две эти ИМР стояли на одном из краматорских заводов. Их решил отремонтировать и использовать в нападении на “Стелу” Хмурый. Он занимал на тот момент должность начальника разведки. А я со своей стороны одновременно с атакой ИМРов должен был из Славянска организовать миномётный обстрел. Инженерных танков три, но за счёт запчастей третьего восстановили два.

Однако на момент планирования атаки Хмурый умотал куда-то в Донецк. В результате остался только Дед. А Дед то ли не в курсе был общего замысла, то ли у него выпало что-то из головы, дедушка старый — он эту атаку решил провести сам. И никто о ней не знал. Мне о ней никто не доложил. Я полагал, что вернётся Хмурый и мы её проведём через день-два. Мы и разведку проводили, и миномётчики выдвигались на позиции.

ИМР атаковали со стороны Краматорска укроповский блокпост “Стела”. Смяли его, раздавили там огневые точки. Но за ними пехота не пошла, а пошёл один Дед, который в тот день пропал без вести. Никто кроме него в атаку не пошёл. Все боялись. Чтобы идти в атаку, нужно другое качество бойцов. Люди были абсолютно необстрелянные.

И когда мне рассказывают: у вас была woo человек, я отвечаю: у меня была woo ополченцев. Когда начали реально убивать, и они впервые это в жизни увидели, учитывая, что из них половина автомат не знала как заряжать, требовать от них что-то было бессмысленно…»

Вадим Терец также об этом бое:

«На тот момент Дед начал создавать своё подразделение разведчиков-диверсантов. Дислоцировался уже не в горисполкоме (краматорском), а в здании СБУ в Краматорске. У него была группа доверенных лиц, с которой он проводил занятия: тактические, практические, теоретические. Они ему помогали во всём. Я занимался административной работой. Дед видел это и понимал, что если я брошу, то будет завал в городе. Поэтому меня сильно не дёргал.

Операцию мы планировали, еще когда я был в Краматорске. Дед говорил мне:

— Хочу врубить на громкую связь песню Высоцкого. Как классно будет, когда мы будем их давить, а они эту песню слушать.

Я Стрелкову говорил:

— Игорь Иванович, блокпост, что между Славянском и Краматорском, очень слабый. У нас хватит сил его раскатать. Другой вопрос в том, сможем ли мы не допустить в дальнейшем, чтобы другой блокпост поставили?

Если бы мы раскатали его один раз, тогда бы они его укрепили и точно бы отрезали пути к отступлению из Славянска. Именно этого Игорь Иванович и боялся. Если бы у июня не полезли, то, может, блокпост бы и не укрепили. И если бы не сделали этого штурма, то потерь можно было бы избежать.

Игорь Иванович говорил: “Терец, блокпост не трогай”. Но идея-то была Хмурого. Хмурый вообще странный человек, неуправляемый, всё рассматривал со своей точки зрения. Он решил вместе с Дедом, никого не слушая, взбудоражить блокпост.

Но на полпути к “Стеле” у второго ИМРа закипел двигатель. И они, развернувшись, уехали обратно в Краматорск. В этот же момент начался обстрел с Карачуна. Укропы начали крыть и своих, и чужих, просто хотели огнём подавить наступление. Они видели ИМР в бинокль и испугались, потому что танк был неимоверных размеров.

Плюс ко всему этому, со стороны Славянска бойцы ополчения тоже ничего не знали и восприняли технику, которая прошла насквозь и направлялась к ним, как угрозу, и тоже её обстреляли с одноразового гранатомёта, но, слава Богу, граната от ИМР отрикошетила.

Когда мы этот ИМР на заводе брали, нас предупредили, что он готовился для работы в зоне радиоактивного заражения в Чернобыле. Поэтому на них навешаны дополнительные свинцовые листы.

Ситуация в этом бою была непонятна: один инженерный танк сломался и развернулся обратно, второй прорвался и поехал на Славянск. За рулём второго сидел сотрудник завода, опытный механик, который эти ИМРы возрождал. Сначала Дед наш сидел сверху на броне, а потом спрыгнул и пошёл рядом, показывая дорогу. Начали сильно обстреливать, тогда Дед исчез.

Разные были версии: одни говорили, что погиб при обстреле, другие — что попал в плен, сидел в Харьковском СИЗО, не выдержал пыток и умер…»

Командование ополчения дало результатам боя такую оценку: «Подразделением краматорской роты в ходе боя при поддержке двух инженерных машин разграждения удалось уничтожить два пулемётных гнезда и позицию АГС противника, повредить два БМД, а также уничтожить и вывести из строя примерно 20 солдат и офицеров. В ходе боя один ополченец пал смертью храбрых, двое получили ранения, один пропал без вести».

Пресс-центр АТО не подтвердил вообще какие-то свои потери в результате этого боя, в то же время заявив о потерях ополченцев в сорок человек (то есть «коэффициент пи» явно зашкаливает). Ополченцы — участники этого боя — к отсутствию потерь у ВСУ относятся очень скептически.

О том, кто такой Дед Коллонтай, рассказывает Игорь Стрелков:

«Деду было уже за 70, у него постепенно отключалась память. Физически он был по-прежнему очень крепок, но с памятью у него начались проблемы. Скорее всего, он это понимал и использовал свой шанс погибнуть в бою, как настоящий казак и офицер. Это вполне возможно, потому что такой человек, как он, этого хотел.

По центру Владимир Коллонтай (Дед), справа Игорь Стрелков

Я с ним познакомился в Приднестровье в 1992 году. Он командовал терским казачьим взводом в Кошнице в июне 1992 года. Это так называемый Кошницкий плацдарм, то есть излучина Днестра. Там было большое молдавское село Кошница, и его занимали силы, лояльные молдавским властям. Поскольку это левобережье Днестра, соответственно была угроза, что они с этого плацдарма перережут дорогу между Дубоссарами и Тирасполем и разрежут республику пополам. Поэтому вдоль дороги вырыли окопы землеройной машиной. Окоп шёл напрямую несколько сот метров, без единого изгиба и глубиной так, что еле рукой достаёшь. Никаких приступок, никаких ступенек. Соответственно, невозможно из него ни стрелять, ни вылезти в случае чего. А учитывая тамошнее войско, всё могло быть очень мрачно. Правда, войско у противника было точно такое же, поэтому всё обошлось.

А когда Дед туда прибыл с терским взводом, у них была жёсткая дисциплина, в отличие от других. И они сразу начали рыть окопы, лазили, снимали молдаванские мины, диверсии производили. Тогда я с ним и познакомился.

Во время Первой чеченской кампании мы с ним только один раз созванивались, он меня звал к себе в отряд, но я уже тогда служил в армии. Во Второй чеченской мы уже работали вместе.

В 2001 году он служил в спецназе ГРУ, ему было уже за во, но его тем не менее каким-то левым путём провели как 45-летнего контрактника. Но физически он очень силён, крепок, несмотря на все его ранения. А он в Карабахе получил ранение в руку. У него была полусухая рука — три пальца не сгибались, в кисть попало — из локтя вышло. Но он ещё раз 50 мог подтянуться, отжаться раз 80. Дед замечательный. Как говорится, таких уже не делают. Столько успешных боевых операций он провёл и в Чечне, и в Карабахе, и в Приднестровье?! Иных уж нет, а те далече…

Однажды бойцы “Вымпела” в 2001 году мне рассказывают:

— УГРУшников есть такой дед за 60, так вот мы по горам идём, подыхаем, а он идёт, как ни в чём ни бывало и тащит столько же, сколько и мы.

Я говорю:

— Естественно, это же сам Коллонтай Владимир Николаевич.

А они не знали, что я с ним знаком. Он прошёл Приднестровье, Северную Осетию, Карабах, обе Чечни и Донбасс. Получается, шесть войн, на последней он погиб».

Искал укроп, а нашёл девушку

Все семёновские ужасы видели и ощущали не только мы — люди с оружием, сделавшие добровольно свой выбор, — но и оставшиеся местные жители. В одном из домов, находившемся на семёновском перекрёстке, жила семья. Во время бомбёжек они прятались в подвале, как и все живущие в тех местах.

Однажды нам с Кротом и ещё нескольким «особо приближённым» ополченцам Бог послал пару десятков яиц. Тушёнка и консервированная жратва уже стояли комом в горле, поэтому жареная яичница вполне заменяла небесную манну. Но когда Крот дожарил «пищу богов» оказалось, что не хватает к нашему королевскому ужину совсем малого — свежего зелёного лучка, укропчика и петрушки. Никто из бойцов и представить не мог, где можно вечером достать зелени. Тогда я сказал, что рядом есть огород, на котором всё вышеперечисленное добро растёт, и хозяева не обеднеют, если я сорву в розничных масштабах несколько кустиков укропа и петрушки.

На улице было тихо, придорожные фонари больше не горели, потому что с первых дней мы расстреляли их из автоматов (чтобы не демаскировали позиции), а потом и вовсе укропы минами побили провода. Но у хозяев, чей огород я собирался обнести, крыльцо освещалось лампочкой. Скорее всего, они смогли запитать дом хотя бы частично бензогенератором. Я тихонько перелез через полутораметровый забор и пробрался к огороду. Впотьмах довольно быстро нашёл и лук, и укроп, только петрушку нигде не видел.

Я собирался взять совсем чуть-чуть, нам для ужина немного надо. Вдруг входная калитка открылась, и кто-то тихо вошёл. Меня передёрнуло — кто так поздно мог тут шариться, если комендантский час и в Славянске, и в Семёновке начинался в 10 вечера. Так как я шёл не на разведку, а за зеленухой, то взял с собой только ПМ. Но без лишнего обвеса мне легче перекатиться из открытого пространства в кусты. Я засел там и ждал с заряженным ПМом. Разговоры о ночных диверсантах велись среди ополчения постоянно. Даже командиры ежедневно доводили личному составу, чтобы по ночам бдели в два раза пристальней.

«Диверсантом» оказалась молодая девушка в коротких шортах и с загорелыми плечами. Она шла по огороду на цыпочках и постоянно наклонялась, как будто что-то высматривала. Да, она увидела мои следы, поэтому так странно себя повела — пошла на огород среди ночи, хотя направлялась сначала в дом. Однако сделав ещё несколько шагов в мою сторону, остановилась — испугалась идти дальше в темноту, повернулась и направилась в дом. От неловкой ситуации я был спасён.

Когда я принёс укроп с луком к столу, ребята долго смеялись, слушая рассказ о том, как я чуть не попался на краже.

На следующий день я решил наведаться к этой семье, чтобы ещё раз увидеть девчонку, которая меня чуть не застукала. Хозяйкой дома оказалась мама той самой девушки. Её я сразу узнал — она в первые дни наших дежурств в Семёновке кормила нас супами и борщами собственного приготовления. Мы с ней уже немного друг друга знали, поэтому быстро разобщались. Она меня накормила пельменями, познакомила со своей мамой и сыном лет 12-ти. Но вчерашней девушки я так и не встретил. Мне с ней очень хотелось познакомиться, и я решил во всём признаться.

Женщина со своей мамой тоже посмеялись истории про кражу лука и укропа. Естественно, никто в этом ничего крамольного не увидел, поэтому мне ещё подсыпали добавки, приговаривая: «Кушай, сынок, а то худой очень».

Когда хозяйка услышала мой вопрос про загорелую девушку, которая вчера поздно вернулась домой, на её лице промелькнула хитрая улыбка.

— Так это дочь моя — Настя (имя изменено по желанию девушки). Она мне вчера рассказывала, как кто-то лазил по нашему огороду, но я не придала этому значения. А сейчас она в город поехала.

Дожидаться её я не стал и собрался уже уходить, как вдруг прозвучала серия залпов.

— «Градом» зарядили, сукины дети! — тяжело вздохнув, сказала бабушка.

— Где у вас подвал? — спросил я.

— За домом, прямо там, где сад, — спокойно ответила хозяйка.

Они уже настолько привыкли к звукам бомбёжки, что даже не встали из-за стола, когда услышали выстрелы. Я настоял, чтобы они спустились в подвал, а сам, попрощавшись, побежал к себе в автомойку.

На следующий день я опять к ним пришёл, но уже не с пустыми руками, а с двумя бутылками «Живчика». Но и в этот раз я не встретил Настю дома. Посидел у них полчасика, поболтал. Они всё удивлялись, как я из Киева поехал в ополчение воевать за Донбасс. Попив чайку, я собрался уже уходить, но тут зашла Настя. Я покраснел от неловкости, хотя на моём смуглом лице это практически незаметно.

— Знакомься, Настенька, это ополченец Андрей, — представила меня её мама.

Позывной мой она не признавала. Страшный, говорит, очень. Настя улыбнулась и поздоровалась со мной. Так мы и познакомились.

Немного посидев с ними, я попрощался и ушёл. Потом ещё несколько раз приходил, но больше её не видел, а номер телефона взять тогда я не осмелился. Через несколько дней они всё же уехали из Семёновки, так как обстрелы терпеть стало невыносимо. А потом их дом сгорел от попадания нескольких фосфорных снарядов. Но об этом позже…

Необычное случилось спустя почти год.

Отвлекаясь от военных будней, опишу, как наши с Настей дороги в дальнейшем пересеклись. Когда я после войны приезжал на несколько месяцев в Москву, ко мне добавился в «Вконтакте» её брат, которого я тоже видел в Семёновке. Он нашёл меня в одной из патриотических групп и узнал по фотографии и позывному. Первым делом я попросил его скинуть страничку Насти. И каким было моё удивление, когда оказалось, что она тоже находится в Москве.

Мы договорились о встрече, на которой она впервые меня увидела в гражданке. Гуляя по Москве, мы вспоминали о Семёновке, она мне рассказывала о жизни там ещё до войны. Тогда я узнал, что после того как мы покинули город, его жители продолжали вести свою партизанскую войну с осевшей там 95-й аэродебильной бригадой, так как совместно с боевиками карательных батальонов ВСУшники чинили расправы над мирными. Новая власть гауляйтеров начала с массовых посадок сторонников защитников города, их родственников и даже родственников родственников. Солдаты устраивали пьяные дебоши и бессмысленное насилие, иногда заканчивающееся убийствами людей.

В такой оккупации многие продавцы магазинов продавали специально палёную водку солдатам ВСУ, некоторые смельчаки даже булавки якобы ненароком запекали в пирожках. А в самой Семёновке местные, которых «недобили» авианалётами, артиллерийскими обстрелами и июльской «деоккупацией», продолжали возвращать траурный венок на столб, под которым погиб в бою 5 мая легендарный пулемётчик-герой и мой командир Медведь. Настя рассказывала, что сначала венок повесила её семья. Потом, когда ополчение ушло, укропы его сорвали. Местные всё равно его опять повесили, но, когда украинские «защитники» предельно ясно объяснили им, что переломают руки и ноги за ещё одну такую попытку, перестали. Единственным, кто постоянно приносил под этот столб цветы, был какой-то дедушка из района Химик. Не знаю, откуда он знал Медведя, но каждую неделю он продолжал приезжать на велосипеде к перекрёстку и возлагать цветы. Укры сначала бесились и грозили расправой старику, но потом махнули рукой на его упёртость.

Так случилось, что у нас с Настей ненадолго завязались романтические отношения в Москве, но потом я уехал в другой город и они прекратились.

Первым чудом было то, что как только я приехал в Москву, на меня вышел её брат и свёл, можно сказать, с ней.

А вторым чудом, собственно, из-за которого я решился написать эту главу, было то, что в момент описания мной событий в Семёновке, я случайно встретился с Настей на ледовом катке в Москве (уже через несколько лет после нашей первой встречи в России). Совпадение, схожее с тем, какое я описывал в главе про Инну — журналистку из московского телеканала. Тогда, через несколько дней после того как я написал эту главу, совсем незнакомый мне человек упомянул её в контексте своего рассказа.

Но для меня в последнее время случайные встречи уже не редкость. Пока живу в Москве, я им практически не удивляюсь. Не знаю с чем это связано, но я регулярно встречаю либо знаменитостей, либо своих знакомых. В метро, на улице — там, где это практически немыслимо. У меня даже список уже есть. За те несколько лет, что я живу в Москве, мне случайно встречались на улице и мэр Москвы Сергей Собянин, и телеведущий Анатолий Вассерман, и актёры Дмитрий Дюжев, Марк Богатырёв, Эмануэль Виторган, Роман Курцын, Елена Летучая, и много-много других.

Случайная встреча с мэром Москвы Сергеем Собяниным

Небоевые «потери»

7 июня я провёл ночь в блиндаже Святогора (командира взвода ополченцев), недалеко от «Метелицы», так как бомбили нещадно. Проснулся от того, что кто-то истошно вопил прямо над блиндажом. Просто это было более необычным, чем регулярная артиллерийская долбиловка. Я вышел из блиндажа и увидел бегущую мне навстречу испуганную женщину. Прибежав, она долго не могла отдышаться, но когда пришла в себя, рассказала, что их автобус с гуманитаркой мирным жителям обстреляли. Слушать, в принципе, было уже не обязательно, так как недалеко от наших позиций горел большой автобус и возле него в кустах сидели около 15 человек. Как потом стало известно, «Икарус» ехал по дороге Харьков — Ростов, планируя повернуть на перекрёстке в сторону Славянска, но не успел. По Семёновке открыли артиллерийский огонь после небольшой передышки, и автобус под него попал. После того как снаряд разорвался в нескольких метрах от автобуса, водитель его остановил и выпустил пассажиров на улицу, чтобы спрятаться от обстрела. Люди свои жизни спасли, но в автобус через несколько секунд попал очередной снаряд, и он загорелся[153].

Женщина к нам прибежала только потому, что ей срочно нужно было ехать в Николаевку, и её подобрали по пути гуманитарщики. Её сын не отвечал на звонки уже второй день, и она заподозрила неладное. Хоть Николаевку тогда почти не обстреливали, но она очень была взволнована.

Другие пассажиры, немного успокоившись, ушли от горящего автобуса и спрятались в зелёнке. А женщину я посадил на первую попутку, которая ехала в направлении Николаевки.

Только женщина отъехала, укропы стали бомбить с новой силой. Оставшиеся пассажиры сгоревшего автобуса стали разбегаться. Я вспомнил, что неподалёку есть широкая бетонная труба, проложенная через асфальтированную дорогу, ведущую к АЗС в Семёновке. Труба спокойно могла вместить всех людей. Многие последовали моему совету и быстро туда залезли. Я лежал на траве рядом с этой трубой и кричал остальным, чтобы они туда вползали. Но у одного мужчины, видимо, сдали нервы, и он побежал в полный рост. Тут же от прилетевшей мины он получил осколок в правую ногу.

Что же, новый трёхсотый. Всё как обычно — жгут, давящая повязка, вколоть ничего не успел, так как сильно долбили. После оказания первой помощи я связался по рации с Вохой и попросил его подогнать машину к семёновской автозаправке. Но Воха сказал, что будет только через минут 40, так как находится в Славянске с Мотором. Тогда я решил тоже словить попутку, только в направлении Славянска. И хоть при таких обстрелах гражданские машины ездили очень редко, ждать нам пришлось недолго. Водитель, видимо, уже не раз проезжавший через обстреливаемый посёлок, гнал очень быстро. Я его всё же смог остановить. Довезти раненого он согласился, и мы поехали.

Как только мы пересекли самый опасный участок, я смог достать свой набор с ампулами, чтобы вколоть «антишок» потерпевшему. Пока набирал лекарство в шприц, мне захотелось почему-то высунуть в открытое окно руку. До сих пор не помню зачем. Как только я её высунул, почувствовал ужасную боль. Сразу сложилось такое впечатление, что мне в руку попал либо осколок, либо пуля. Поднёс её к себе — ничего нет. Ни раны, ни крови, а болит адски. Остаётся думать только одно — ушиб. Но откуда? Неужели на просторной дороге моя рука могла столкнуться с каким-то препятствием? Но думать времени тогда не было. Я вколол раненому «антишок» одной рукой и дальше ехал, скрипя зубами от боли. Меня тогда аж стошнило. Бывает такое, когда происходит резкий выброс адреналина. А при травмах, ранениях и т. д., он, как известно, повышается.

Раненого я довёз в госпиталь. Там меня уже все знали, так как я почти каждый день привозил им «работу». В госпитале работали местные медсёстры и один врач. Большинство медперсонала, боясь погибнуть, выехало из города. Но некоторые остались и лечили людей сутками, на износ. Представьте, каждый день к ним поступали пациенты — горожане с болезнями или ранениями, ополченцы. А так как город находился в частичной блокаде, то пациентов только прибавлялось. Многим нужны были операции в областных центрах или крупных городах, но возможности отправить их туда почти не было. Поэтому все лежали в славянском госпитале и обхаживались героическим персоналом.

После того как я оставил им раненого, я попросил, чтобы мне проверили руку. Возможно, у меня там перелом. Уставшие медсёстры пошутили, что теперь и я у них пациент, не всё же мне возить раненых. За полчаса они сделали рентген, отдали доктору на проверку и вынесли успокоительный диагноз, что у меня обычный ушиб, просто сильный.

По возвращении в Семёновку я понял, обо что мог удариться. После долгих обстрелов на дороге оборвались троллейбусные провода и висели посреди проезжей части. Вот я рукой и врезался в этот троллей[154]. А так как ехали мы со скоростью под сотку, то удар оказался очень сильным, оттого травмирующим.

Когда вернулся к своим боевым товарищам, они спросили про руку, думали — ранение. Я сказал, что понёс небоевые потери. За время войны это была моя первая бытовая травма, но не последняя.

Отдыхаю после травмы руки

А вторая бытовая травма случилась у меня вот как.

Через несколько дней после моего «ранения» тролле-ей Воха выпросил спортивный мотоцикл у Тора (доброволец из России, пропавший без вести в конце 2014 года) и гонял на нём по Славянску. А мы с Мотором, Кротом и нашим замечательным семёновским поваром Наташей пошли в пиццерию неподалёку от горисполкома.

Совокупность проводящего провода и поддерживающих конструкций, предназначенная для передачи электрической энергии подвижным механизмам, перемещающимся вдоль троллея.

Слева направо: Крот, я, Наташа (повар ополченцев), Моторола, Воха

Периодически к нам подкатывал на мотоцикле Воха, чтобы съесть несколько кусочков пиццы, а потом опять уезжал. Я с завистью на него смотрел, потому что тоже хотел поездить, но не умел. А садиться к нему на пассажирское место я немного боялся из-за того, что рука ещё болела. Боялся не удержаться. В очередной раз, когда он подъехал, я попросил его провезти меня всего 100 метров — до АТБ (продуктового супермаркета). Он хитро улыбнулся и кивнул головой.

Я был в гражданке, потому что форму отдал в стирку нашей замечательной Свете, которая обслуживала несколько десятков стиральных машин возле здания СБУ.

Ничего не подозревая, я сел на пассажирское место, и мы поехали. Возле АТБ Воха естественно не остановился, а рванул дальше. В принципе я обрадовался, так как даже вторым номером никогда не ездил на байке.

Boxa — любитель скоростной езды, я — любитель любого экстрима, поэтому мы быстро нашли общий язык в управлении железным конём. Я вошёл во вкус и стал его то подгонять, то предлагать повернуть на ту или иную улицу. Минут за 15 мы два раза обогнули весь город, но слезать мне не хотелось.

Воха разогнался до 120 км/ч и мчал на такой скорости по городу. Следующим поворотом оказалась дорога, ведущая прямиком в морг. Там накануне ополченцы построили новый блокпост, но ни я, ни Воха об этом не знали. Водитель Моторолы на поворотах в основном не сбавлял, а поддавал газку, поэтому, когда он развернул мотоцикл, перед нашим взором предстала вертикальная бетонная плита, стоявшая в нескольких десятках метров. У меня похолодело внутри.

— Тормози, грёбаный насос, тормози! — заорал я.

— Поздно, — успел только крикнуть водитель.

Он стал тормозить, сначала снижая передачи, как настоящий профессионал, а потом нажал на ручной тормоз. Но этого не хватило. Последнее, что я увидел перед падением — спидометр, показывающий 116 км/ч. Эта цифра запомнилась мне на всю жизнь. Понимая, что на такой скорости мы расшибёмся о бетонную плиту блокпоста, мы одновременно приняли решения падать. Мотоцикл лёг на правый бок и проехал так ещё метров 10. Воха перелетел через руль, кувыркаясь по грунтовке, а я катился, как жареный опарыш по сковородке, пытаясь тормозить рукой.

Ни у Вохи, ни у меня, слава Богу, переломов не было. Мы поднялись и пошкандыбали к мотоциклу. Завёлся наш «лучший друг» с первого раза, и мы опять на него сели. Я делал это нехотя, но другого способа быстро оказаться в больничке я не видел.

Воха с окровавленной головой мчал ещё быстрее, чем до этого. У меня были стёсанные рука и задница, но боли я почти не ощущал. Особенно приятно обдувал ветер на большой скорости небоевые раны.

Так мы незаметно доехали до славянского госпиталя. Вохе гражданские врачи сказали, что у него небольшая царапина на голове и даже не стали бинтовать. Только смыли кровь и пластырем «нарисовали» на лбу крест. А мне замазали зелёнкой руку и стёртое почти до мяса бедро. Потом медсестра сказала, что сделает обезболивающий укол «Кетанова», но я попросил дать мне просто две ампулы этого обезболивающего и два шприца. Она сначала удивилась, но потом увидела, как я умелыми движениями надломил ампулу, набрал в шприц лекарство и вколол сначала Вохе, а потом себе.

Выйдя из больницы, Воха мне предложил вместе отвезти мотоцикл Тору, но я отказался, потому что знал, что он собирается это делать верхом. А мне одной такой поездки хватило надолго. Идя по Славянску, я только жалел о том, что испачкал кровью чистую гражданку.

Самое занимательное в этой истории то, что упали с Вохой и чуть не лишились жизней мы, поворачивая на улицу, ведущую прямиком к моргу. Если бы ситуация сложилась по-другому, и мы расшиблись о блокпост, то наши трупики далеко везти бы не пришлось. Воха всегда любил лихачить.

К сожалению, одна из аварий на мотоцикле для него оказалась более трагичной, чем для меня. В июне 2018 года он разбился на мотоцикле и попал в реанимацию. Но через пару месяцев уже пришёл в себя.

Ссадины после аварии на мотоцикле

Таинственный снайпер

После нескольких удачных отражённых атак укров на Семёновку, некоторых, особо себя проявивших бойцов Стрелков решил наградить. Крота — за подбитие танка и ещё нескольких ополченцев наградили именными ножами, а мне и ещё нескольким десяткам, отличившимся в бою 3 июня, дали по $100.

Деньги появились, а тратить некуда. Ну не в АТБ же их спускать на шоколадки и «кока-колу», как в детстве. А для меня тогда это большие деньги были. Я решил часть отправить маме, а на остальные сходить в военторг. А что ещё надо ополченцу, который состоит на продовольственном обеспечении?

В город мы в основном длинный ствол не брали, а ехали только с коротким, у кого он был. И вот, оставив за старшего по медицине Джо, я отправился на попутке в город. В Славянске военторгов несколько. Я лично знаю три, один из которых рядом с горисполкомом. В нём я себе и приобрёл красивые песочные берцы, предварительно обменяв доллары на гривны в одном из банков. Самое интересное, что в банки мы заходили с оружием, по-другому просто не могли. И сотрудники первое время «шугались», а охранники даже пытались не пускать, но когда они убедились, что ополченцы вежливо пользуются банковскими услугами, а не громят и грабят отделения, напрягаться перестали.

И вот я в новых берцах иду по городу, думаю, кому отдам свои старые, как вдруг ко мне подбегают две молоденькие девушки лет по 17–18 с большими от волнения глазами и говорят:

— Мужчина, а вы из ополчения?

— Да, — говорю я.

— В этот дом только что зашла женщина подозрительная. Она несла длинный чемодан, может в нём снайперская винтовка? Мы её уже не первый раз тут видим, — взахлёб рассказывают они мне.

Я сначала хотел сказать, что такого не может быть, так как в городе полно ополченцев, и вообще мы находимся рядом со штабом ополчения — бывшим СБУ. Но тут меня осенило: рядом же СБУ, может она действительно собралась с крыши ближайшего дома кого-то «снять».

Они показали дом и собрались идти со мной, но я сказал, что пойду один, а они пусть ждут возле подъезда. Перед тем как зайти внутрь, я достал из кобуры ПМ. Патрон в патронник досылать не нужно, так как я носил в пистолете всегда девять патронов — восемь в магазине и девятый в патроннике. В подъезде дома было тихо и темно. Держа пистолет на изготовке каждый раз в направлении нового сектора, я медленно поднимался по лестнице. Когда я дошёл до второго этажа, мне отчётливо послышался шум наверху — кто-то часто затопал по лестнице, и, так как дом был пятиэтажным, это означало, что человек совсем рядом. Я бросился наверх, осознавая, что сейчас встречусь лицом к лицу с противником. Максимально сконцентрировавшись и держа палец на спусковом крючке, я взбежал на третий этаж. Но в этот момент где-то хлопнула дверь и стало тихо. Мне не удалось понять, дверь закрылась на четвёртом или пятом этаже. Я взбежал на самый верх, убедился, что чердак закрыт и решил позвонить во все квартиры на последнем и предпоследнем этажах. На пятом этаже дверь мне вообще никто не открыл, а на четвёртом — старенькая бабушка лет 85–90, которая не могла быть не то что какой-нибудь эстонской или литовской снайпершей, но и вряд ли скрывала бы такую. Я не стал понапрасну её тревожить, а только спросил, кто сейчас может из соседей быть дома. Она мне сказала, что почти все разъехались из-за войны, но в нескольких квартирах люди периодически бывают.

Так я ни с чем спустился обратно к девчонкам. Они выглядели очень озабоченными этим происшествием, и видно было, что хотели очень нам помочь. Я им сказал, чтобы близко к дому не подходили, а если уж им так интересно, то пусть продолжают следить на расстоянии.

Тем временем я сходил в штаб и рассказал историю о таинственном снайпере. На «избушке» меня выслушали и отправили туда несколько бойцов проверить вторично. А я поехал к себе в Семёновку.

В дальнейшем я не слышал информации, чтобы в Славянске обнаружили какого-то снайпера, или кто-то был убит от его выстрела. Это означало то, что вряд ли вторая группа смогла кого-то выследить в этом доме. Так эта женщина с длинным чемоданом и осталась неизвестной.

Куриного супчика захотели? А осколок в мочевой пузырь?

Танковые и артиллерийские обстрелы практически полностью загнали защитников Семёновского гарнизона в блиндажи. Я тоже с простреливаемой автомойки переехал в блиндаж Святогора, находившийся, правда, ещё ближе к трассе Харьков — Ростов — «дороге смерти».

Ужесточённое давление украинских войск на семёновский перекрёсток вынудило командование принять решение на вывоз всего тылового обеспечения в более безопасный район. Всех девочек с кухни отправили готовить еду бойцам на блокпост в районе Химика. Там было спокойно и практически не бомбили.

А весь Семёновский гарнизон перешёл на сухой паёк. Правда, некоторые опытные кулинары готовили пищу на костре рядом со своими окопами. Командир нашего блиндажа Святогор тоже днём выставлял кирпичики, разводил огонь рядом с блиндажом и кашеварил. Но даже горячая тушёнка с картошкой не могла заменить полноценной курочки.

Однажды я взял с собой мешок и пошёл на «охоту» в посёлок. Почти все люди покинули его, оставив умирать свою скотину и птицу. Я присмотрел дворик, где точно хозяев давно не было, только бегали похудевшие куры. От трёх птичек не обеднеет Семёновка — подумал я и попытался поймать хотя бы одну.

Легче, конечно, подумать, чем сделать. Погонявшись за ними минут 20, я уже хотел их пристрелить «за попытку к бегству», но пожалел патронов. Наконец-то я их загнал в курятник и по очереди засунул в мешок. В неволе они быстро перестали бить крыльями и сопротивляться, а тихо сидели и ждали своей участи.

При возвращении на позиции меня в посёлке застал обстрел. Укры били почему-то очень точно, снаряды разрывались максимально близко, и только Господь Бог меня уберегал от смерти. Мины ложились за мной след в след, как будто укры не хотели меня отпускать с тремя несчастными курицами.

Пробегая с мешком за плечами по чужим огородам, я увидел, как навстречу мне грузной походкой направляется Дед Мороз (позывной женщины, привозившей ополченцам в Славянск и Семёновку гуманитарную помощь). Я замахал ей рукой, подошёл ближе и закричал, потому что по-другому из-за разрывов не было слышно:

— Дед Мороз, что ты здесь делаешь? Обстрел сильный, пошли со мной в блиндаж.

Она отрицательно покачала головой:

— Я к ребятам на передок, они ждут меня. Письма несу от детей из России и медикаменты кое-какие. (Имелись в виду письма детей из обычных российских семей, которые для поддержки морального духа бойцов писали им письма и отсылали гуманитаркой в Донбасс.)

Я не стал возражать, потому что знал — она всё равно туда пойдёт. Дед Мороз на самом деле удивительная женщина. Она сначала сына отправила служить в ополчение, а потом сама вступила в ряды. Стала возить из Донецка гуманитарку, не боясь нарваться на укроповский «шмон» на каком-то блокпосту неподалёку от Славянска. Продукты и вещи из Донецка она сразу везла не в Славянск на распределение, а адресно — на передовую. Чаще всего в Семёновку. И за то, что она сама приезжала, не боясь артобстрелов, её очень уважали. Когда она привозила продовольствие, то всегда издали кричала ребятам, что привезла им вкусненького. Её и прозвали Дедом Морозом за то, что она всем раздавала «подарки».

Дед Мороз

Наконец я добежал до блиндажа с курицами. Но Хрипатый (ополченец из нашего блиндажа) уже приготовил кашу с тушёнкой, поэтому деликатес решили оставить на потом. Чтобы куры не сдохли, мы соорудили им курятник из фанеры и шифера, где им вполне хватало места ещё день-два побегать.

На следующее утро Святогор первым делом пошёл в курятник. Он собирался сварить куриный бульончик. Но к превеликому своему удивлению в заграждении он обнаружил только двух птичек. Тогда он поднял «всеобщую тревогу», шутя, конечно, и доложил личному составу, что ночью был произведён побег.

— Попахивает дезертирством, — сказал я.

Решено было искать пропажу всем составом нашего блиндажа. Но курица убежала недалеко, она ходила рядом с нашими окопами в кустах и что-то клевала. Я её увидел первым, попытался словить. Но куда там… А ловить курицу по всему перекрёстку с прямой танковой наводкой как-то не хотелось, поэтому я принял решение за «попытку к бегству» открыть огонь на поражение по «дезертиру». Подкравшись поближе, я достал ПМ и нацелил курице прямо в голову. Выстрел — есть попадание. Её даже не пришлось никаким топором рубить, она умерла безболезненно, практически сразу.

Ребята общипали курицу и поставили котёл на костёр. В этот раз готовкой занимался я, Хрипатый и Вано (ополченец из нашего блиндажа). Огонь мы разожгли рядом с окопом, чтобы в случае обстрела сразу туда нырнуть. Солнце в этот день сильно жарило, поэтому мы разделись до футболок, а броники повесили на забор сушиться.

Мы беззаботно занимались готовкой, как внезапно раздался танковый выстрел — и сразу разрыв. Снаряд упал в нескольких метрах от нас. В этот момент я сидел на маленькой табуреточке возле костра и помешивал почти приготовившийся супчик. По отношению к Вано, который сидел на ступеньках окопа и чистил автомат, и Хрипатого, стоящего в этом окопе хоть и в полный рост, я находился выше их всех. После выстрела я даже не сразу успел упасть, так как взрывной волной меня буквально снесло с табуретки и повалило на землю.

Когда я поднял голову, то увидел, как Хрипатый, всё так же стоя в окопе, внимательно осматривает свою окровавленную руку, а Вано в том же положении на земляных ступеньках стонет от боли.

Я подбежал к Хрипатому и сначала стал заматывать ему руку бинтом, но потом увидел, что у него ниже живота вся одежда в темной крови. Оказывается, он этого даже не заметил. Быстро перемотав правую руку, я поднял его китель и увидел небольшую дырочку внизу живота, где примерно находится мочевой пузырь. К тому моменту из блиндажа выбежали остальные, и я оставил перематывание живота Хрипатого на них, а сам подбежал к стонущему Вано. Манипуляции с ранами Хрипатого после взрыва длились меньше минуты.

Вано сидел скрюченным у входа в окоп и громко стонал. Я оббежал его сначала спереди и увидел стекающую кровь в районе живота. Мне тогда показалось, что он именно туда был ранен, но на вопрос: где болит? Вано процедил сквозь зубы — спина!

— Я не могу ни согнуться, ни разогнуться! — запомнились мне тогда слова Вано.

Разрезать ему китель пришлось одноразовым скальпелем из моей аптечки, так как он был острее любого ножа. Когда я добрался до голой спины, то увидел две продольные большие ямы по правую и левую сторону позвоночника. Оба осколка прошли по касательной и оторвали от спины приличные куски мяса. Но Вано повезло, что в момент выстрела, он успел пригнуть голову, и осколок, задев только спину, пролетел дальше.

Я достал несколько бинтов и упаковок с марлевыми стерильными салфетками. Бинтовать без тампонады не имело смысла, так как ранение получилось очень глубокое. Поэтому я сначала напихал в раневые отверстия марлевых салфеток, а потом уже обмотал через грудь бинтом спину. И про себя подумал, что второе везение состояло в том, что осколок не задел позвоночник, а только повредил мягкие ткани.

Когда мы закончили с перевязками ребят, я вколол им свой стандартный набор: «антишок», «Этамзилат» и «Дексаметазон».

Начался мощный артобстрел, но уже без участия танка. Видимо, танкист тогда увидел, как мы сидели у костра, поэтому стрельнул не просто «в ту сторону», как у них обычно бывает, а старался попасть по адресу.

Я крикнул Артисту, чтобы заводил «газель». Он вышел из блиндажа и, пригнувшись, побежал к машине. Нужно было максимально быстро эвакуировать трёхсотых, потому что укровская артиллерия отдыхать не собиралась.

Когда я услышал заведённый мотор, сказал остальным ополченцам, чтобы помогали выбраться из окопа раненым и грузили их в автомобиль. Пока мы бежали, пришлось несколько раз лечь на землю, чтобы из двух трёхсотых не получилось четыре. Как только все погрузились, Артист тронулся, но мина, упавшая на дорогу в сторону Славянска, заставила его остановиться. Ехать в город через обстреливаемый перекрёсток было опасно, поэтому я решил везти трёхсотых в Николаевку, которая находилась в противоположной стороне. В таком случае не нужно проезжать трассу Харьков — Ростов.

Артист согласился и развернул машину в противоположную сторону.

Мы удалились от Семёновки и спокойно выдохнули — обстрелы позади. Вано и Хрипатый ехали полулёжа, тихо постанывая. Оба были в сознании. Я понял, что от меня больше ничего не зависит и можно 15 минут спокойно посидеть до николаевской больницы. И вот тогда я заметил, что у меня трясутся руки. Со мной это было впервые. Я держал их перед собой и смотрел на красные от крови ладони в кожаных перчатках. Я повернул голову к Вано, потом посмотрел на Хрипатого и подумал: меня ведь должно было ранить, а не их. Они находились слева и справа от меня в момент взрыва и намного ниже. Но почему-то ни один осколок в меня не попал. По всем физическим законам разлёта осколков меня должно было изрешетить, а я отделался только падением со стула.

Раненого Хрипатого и Вано мы благополучно отвезли в Николаевку. Оказалось, что Хрипатому осколок, проколов насквозь предплечье, попал в лобок и чудом не пробил мочевой пузырь. А у Вано повреждены только мягкие ткани спины. Все они через некоторое время вылечились и вернулись в строй. А я, когда вернулся из Николаевки, снял свой броник с забора, где он сушился, и обнаружил, что вся его внутренняя кевларовая сторона изрешечена осколками.

Почему мы выжили?

Всю войну я проходил с 90-м псалмом на поясе, как и многие другие защитники Донбасса. Так делали солдаты ещё в Чеченские кампании, в Афганистане.

Борода, до того как уехать с несколькими нашими опытными бойцами в Горловку, в славянском горисполкоме читал ежедневно вечерние молитвы и псалмы. А уже в Семёновке, находясь постоянно на волоске от смерти, я старался молиться как можно чаще. Времени читать молитвослов у меня не было, но в уме старался обращаться к Богу каждый раз, когда вспомню. Перед тем как куда-то поехать на машине, или пробегая опасный участок, мы все без исключения осеняли себя крестным знаменем.

Помимо «сухого закона» и серьёзного наказания за употребление наркотиков, Стрелков настоятельно рекомендовал ополченцам не материться. 27 июля, уже в Донецке, он вообще издал Приказ «О запрете матерной брани в армии Новороссии». В Славянске действительно мало кто матерился. И не только из-за запрета Первого, но и потому что большинство были православными и понимали, что закончить свою жизнь с матом на устах от прилёта в любой момент вражеского снаряда под ноги — это не лучший способ ухода в мир иной. Среди наших бойцов даже ходило поверье, что мины прилетают чаще в те блиндажи, где сильнее матерятся.

Когда мы заняли «Метелицу», Кедр первым делом устроил в зале святой уголок, где стояло несколько икон, Евангелие, крест и молитвослов.

Ещё до первого серьёзного боя в Семёновке к нам приехал батюшка — отец Виктор. Сам он раньше служил по контракту в армии, но с годами отучился в семинарии и принял сан священника. Когда началась война, он уехал из тихой Макеевки в пылающий Славянск, чтобы окормлять бойцов на передовых позициях. Так он и попал к нам в Семёновку. Жил и спал там же, где и мы. Отличался только тем, что ходил в чёрном подряснике, а не в камуфляже и постоянно молился.

Слева направо: я, Гена Дубовой, отец Виктор, водитель Кедра, Моторола

Отец Виктор стал нашим армейским священником и даже выпросил «Ксюшу» (АКСу). Иногда его можно было увидеть с ней наперевес. Он жил в «Метелице», периодически выезжая на передовые позиции, чтобы подбодрить и пообщаться с находившимися там бойцами. Проводить богослужение он не мог в окопно-полевых условиях, но кто хотел, исповедовался у него.

Атеистов на войне не бывает. А если встречались, то быстро становились верующими. В нашем крымском подразделении был харьковский парень с позывным Питер, так вот он считал себя убеждённым атеистом. Его безбожные замашки я замечал и в Славянске. Но, как только он попал в Семёновку и принял участие в первой диверсионной операции, где получил лёгкое ранение в руку, отстал от своей группы и целую ночь провёл в тылу у укров, убеждения его изменились. Через несколько дней после его возвращения я увидел у него на шее крестик. Это был великий прогресс, но, чтобы не спугнуть его только уверовавшую душу, я не стал с ним заводить разговор на эту тему.

Каждый православный человек понимает, что такую армию, какую создал Стрелков, Бог никогда не оставил бы и не допустил её бессмысленного и позорного разгрома. Каждый боец, носивший 90-й псалом или хотя бы крестик, имел намного больше шансов выжить, чем какой-нибудь укроп-баптист или бандеровец-язычник.

«Развандаленная» камера

12 июня в России отметили государственный праздник, а нас впервые обстреляли фосфорными снарядами. Первыми попали под обстрел зажигательными боеприпасами ополченцы под командованием Малого, который базировался на месте бывшей психбольницы в Семёновке.

Семёновская психбольница

Вечером того дня мы сидели возле «Метелицы» и наблюдали издали, как в нескольких сотнях метров от нас горит здание психиатрической лечебницы. Подразделение Малого сидело в подвалах и пережидало обстрелы, горела в основном крыша, поэтому им ничего не угрожало.

Такой большой пожар я видел впервые. От понимания того, что он рукотворный, многометровые языки пламени казались ещё более зловещими. Я представил, что сегодня или завтра такими же штуками будут бомбить нас, и оказался прав.

К утру пожар погас, так как всё, что могло сгореть, — сгорело. Моторола вернулся с экстренного совещания из Славянска вместе с двумя миномётами и «копейкой» (БМД-1). То ли он сам был инициатором, то ли его в штабе озадачили — уничтожить миномётный расчёт противника на краснолиманском блокпосту. Он приказал миномётам и «копейке» выбрать удобную позицию, а сам со мной и Вохой пошёл в психбольницу на последний этаж, из которого укровские позиции были видны, как на ладони. То-то они вчера хотели выкурить наших оттуда.

Мотор выбрал подходящее окно для корректировки и по рации отдал приказ. Миномёты к тому времени навелись и выпустили несколько пристрелочных. Рыжий командир смотрел в бинокль и указывал артиллеристам, на сколько метров правее, левее, ближе или дальше нужно скорректировать орудие. Через несколько минут он заорал истошным голосом: «Есть попадание! Есть попадание в миномётный расчёт!» Первым у Мотора бинокль выхватил Воха и заорал то же самое, а потом передал мне. Сначала я увидел бегающих человечков в чёрной форме, а потом нашёл и миномёт, который лежал на земле, а вокруг него несколько тел без движения. У меня от долгожданной жажды отмщения захватило дух, и я заорал вместе с ними.

Через несколько минут криков и радостного смеха, в том числе в рацию, Моторола продолжил корректировать «копейку». Теперь был её выход, так как нашему миномётному расчёту пришлось быстро сваливать на другую позицию, чтобы укры его не «накрыли». Я предложил Мотору сходить за видеокамерой, которая была у Кедра, чтобы снять это поистине историческое событие. Он одобрил, я побежал.

Дорога от психбольницы до позиций Кедра была где-то полкилометра. Я быстро к нему прибежал и забрал камеру. Но по возвращении меня застала «ответка». Укропы, видимо, сильно разозлились и стали вновь закидывать своими фосфорными снарядами. Причём точно по тому корпусу психбольницы, откуда корректировал Моторола. Скорее всего, они тоже в оптику вычислили, откуда за ними наблюдают.

Первые мины стали падать, когда я уже находился на территории больницы. Спастись от любых мин, будь то осколочные или фосфорные, в тот момент я мог только в здании. Я забежал в ближайший корпус и сел на первом этаже на ступеньках начинающегося второго пролёта. Выше подниматься не рискнул, потому что там зияли огромные окна, из которых легко могло посечь осколками.

После нашего успеха у укров «бомбило» так, что они бомбили территорию больницы и фосфорными зажигательными боеприпасами, и обычными осколочно-фугасными. Я оказался в эпицентре, поэтому снаряды падали прямо напротив выхода из подъезда, в котором я находился, а осколки залетали внутрь и отбивали штукатурку в нескольких метрах от меня.

Оценив обстановку, я вспомнил, что у меня имеется камера Кедра и решил снять крутой ролик обстрела. В перерыве между залпами я включил камеру и поставил прямо перед выходом. Первые несколько минут она мигала красным диодом — значит снимала. А потом от очередного разрыва мины в доме посыпались оставшиеся стёкла и экран на камере погас. Оказалось, что взрывная волна способна отключить электронику.

Меня это не остановило, я поклацал кнопкой питания и смог опять её включить. Следующее попадание снаряда для камеры оказалось фатальным. Мина аккурат приземлилась на крыльцо подъезда. Все осколки полетели в дом, я только переживал, чтобы они не отрикошетили от стены и не попали в меня, но Бог миловал.

Когда обстрел стал отдаляться от моего местоположения, я решил перебежать несколько опасных участков и вернуться к Мотору и Вохе. Но выходя из подъезда, я обнаружил от камеры Кедра одни ошмётки. Даже поиски возможно уцелевшей флешки результата не принесли.

На прежнем месте ребят я уже не нашёл. Они в перерывах между обстрелами ушли оттуда. А когда я вернулся к Кедру, то известие об уничтожении целого укровского миномётного расчёта не смогли умалить его злобу и огорчение по поводу «развандаленной» камеры. Но я списал уничтожение камеры на «боевые потери». То есть на то, что она была героически подорвана «природным» путём, а обстрелы для нас уже вошли в привычку и ничем не отличались от какого-нибудь дождя.

Благодарность Бати

13 июня укропы продолжили обстреливать психушку не только из артиллерии, но и из танка. Не знаю только, чем она им не угодила?

В этот день меня вызвали по рации и сказали, что в группе Малого тяжёлый трёхсотый, которого срочно нужно эвакуировать в город. Я, как обычно, связался с Вохой и попросил вместе съездить за раненым.

Когда мы приехали на место, то увидели, что у ребят небольшой переполох. В стене корпуса психушки, в котором они дислоцировались, зияла огромная дыра, из которой клубилась бетонная пыль. По рассказам мы поняли, что в стену попал танковый снаряд, а их командир Батя стоял рядом, и его взрывом откинуло аж на улицу.

Командиром с таким позывным оказался крепкий мужчина старше 50-ти лет. Он лежал на земле, с обмотанной жгутом левой ногой. До моего приезда ребята уже остановили кровотечение, и мне осталось только вколоть ему «антишок», «Этамзилат» и «Дексаметазон». Всё это время он спокойно смотрел на меня, не моргнув даже глазом, как будто не чувствовал боли.

После уколов я с несколькими ополченцами попытался поднять Батю на носилки, но первые два раза мы потерпели неудачу. Их командир был тяжёлым во всех смыслах и весил, как африканский слон, поэтому пришлось его буквально перекатывать на носилки. Потом мы с трудом его погрузили в машину и повезли в Славянск.

История о Бате на этом бы и закончилась, если бы не один случай. Забегая вперёд, расскажу, что когда я уехал из Донбасса в Россию, то первое время работал в Ростове-на-Дону в реабилитационном центре для раненых, который там создала главный медик Славянска — Лёля. И вот в этом центре я продолжал заниматься тем же, чем и в Славянске — оказывал медицинскую помощь раненым бойцам Донбасса. Естественно, за это мне никто не платил, но такой вариант меня устраивал, так как было, где жить и что поесть. Ну и, конечно же, я занимался добрым делом — перевязывал раненых ополченцев.

Как-то Лёля привезла из ростовского госпиталя к нам на дальнейший уход и реабилитацию мужчину на коляске. Я его не узнал, а вот он, как только меня увидел, сразу вспомнил во мне того мальчика, который приехал к нему на помощь в Семёновке. Он долго меня благодарил и говорил, что я спас ему жизнь.

Ранение тогда оказалось очень тяжёлым, и в больнице ему сказали, что если бы его не привезли вовремя, то он мог бы скончаться от сильной кровопотери.

Непреднамеренная диверсия

Как-то приехали к нам в Семёновку из Славянска бравые ребята из комендантской роты. Они направлялись в Николаевку и решили по дороге у нас заправиться, так как знали, что на семёновской автомойке всегда найдётся несколько канистр с дизелем или бензином.

Транспорт у комендачей был нетипичным для их статуса — они ехали в каком-то старом разбитом кабриолете советских времён. Интересно, где они его отрыли?

Ребята попросили залить им канистрочку дизеля в бак. И так как кроме меня в автомойке никого не оказалось, я решил, что сам разберусь, в какой канистре бензин, а в какой дизель. Открыл крышку одной канистры — понюхал, потом вторую. Бандеровец его знает, где тут бензин, а где дизель. И фишка в том, что они не подписаны. Я понюхал ещё несколько раз, пока не притупил обоняние, после чего мне показалось, что в обоих канистрах дизель. Я всё же решил перестраховаться и отнёс канистру комендачам. Один из них понюхал, видимо, такой же эксперт, как я, и на мой вопрос: «точно дизель?» — утвердительно кивнул.

Тогда я с чистой совестью поднял канистру и опустошил её в бак раритетного авто. Во время переливания я чётко увидел испарения над струёй, и меня посетила мысль, что это бензин. Но дёргаться поздно — канистру я уже опорожнил.

Ополченцы меня поблагодарили и попытались завестись. С первого раза у них этого не получилось, наверное, просто потому что машина старая. Когда мотор всё же затрещал, из выхлопной трубы повалил густой чёрный дым — как я узнал позже, это из-за смешивания солярки и бензина. Любая иномарка после такого даже не завелась бы, но отечественный автопром всегда удивлял своей живучестью.

Перед тем, как выехать за территорию, водитель на меня взглянул с вопросительной улыбкой и спросил:

— Ты точно дизеля залил?

— Что было, то и залил, — пытаясь не засмеяться в голос, ответил я.

Водитель уже не стал выяснять, а просто поехал дальше. Мне стало жалко ребят, я уже думал, что вывел им из строя мотор, совершил, так сказать, непреднамеренную диверсию. Но на следующий день они у нас опять оказались проездом и выразили мне благодарность за то, что я залил им только одну канистру.

Только из-за того, что машина была отечественной и переживала и не такое, мотор у неё выдержал это издевательство. Повезло, что у них в баке всё же было больше солярки, чем бензина, и на моторе их смешивание не сильно отразилось. В этот раз они уже сами нашли по запаху дизельное топливо и заправились.

«Везде оно — МЯСО!»

После того как «Метелицу» и автомойку раздолбили окончательно, встал вопрос о безопасном месте для оружейки. Тогда ополчение для себя открыло в километре от семёновского перекрёстка колбасный цех «Семёновские колбасы», который граничил с цементным заводом и заводом по изготовлению сладкой воды «Биола». Через дорогу расположилась свиноферма, из которой, возможно, и поставлялось сырье для переработки на колбасу.

Сам колбасный цех принадлежал местному магнату с говорящей фамилией Жидков. В мирное время он был одним из самых успешных бизнесменов в Славянске и окрестностях, так как многие вопросы решал совместно с тогдашним мэром города Нелей Штепой.

Во время Майдана он активно поддерживал и даже финансировал «Правый сектор», о чём говорят документы, найденные нами в его кабинете на территории колбасного цеха. А когда Славянск заняли мы, для него это стало огромной потерей. Он не успел практически ничего вывезти из своих предприятий, кроме денег, и смылся куда-то на территорию тех, кого и спонсировал.

Самое интересное, что мы нашли в его владениях — сектантская литература. Игорь Жидков был то ли почётным членом, то ли основателем какой-то секты по типу Свидетелей Иеговы. И большинство сотрудников колбасного цеха были её адептами. Видимо, он всех своих подчинённых подсаживал на свою сектантскую тему, раздавая брошюрки и книжки. После этого неудивительно, что он активно поддерживал Майдан, так как львиная доля различных религиозных течений и сект являлись ярыми сторонниками оппозиции и госпереворота на Украине. Более того, они сыграли огромную роль в привлечении и последующем окормлении своей «паствы» на Майдане. Потому как костяк так называемых революционеров в Киеве формировался из селюков-западенцев, отмороженных неонацистов, бомжей-гомосексуалистов (шучу — просто бомжей) и адептов различных сект.

Так как я был «свободным воином» и числился в подразделении Кедра только формально, постоянно разъезжая по всем позициям Семёновки и Славянска, то в никем ещё не занятом колбасном цехе, разрешили поселиться мне, такому же ничейному профессиональному водителю Артисту, электрику Ташкенту и «свободному журналисту», на тот момент личному корреспонденту Моторолы Гене Дубовому с позывным Корр. Первые два дня с нами ещё жил Шарнир, но получив в здании мясокомбината очередное ранение (первое ему обеспечил Кедр, когда врезался на «газели» в столб), уехал в больничку.

Так мы стали жить и стеречь склад со всем семёновским вооружением вчетвером: я, Артист, Ташкент и Гена Дубовой. В первый же день мы провели продовольственную разведку в цехе и нашли настоящий кладезь в условиях нашего положения. Оказалось, что в производственной части здания находились огромные комнаты-холодильники, забитые до потолка мясом: брикеты говядины всех сортов, включая высший, свинины, а вокруг валялись крупные курицы-бройлеры. Всё это наше, а так как электричества в Семёновке нет, то это мясо нужно съесть максимум за две-три недели, так как летом без электричества холодильники быстро нагревались. Мяса было столько, что сложно даже передать. Три холодильные комнаты, каждая размером с учебную аудиторию в моём университете. И везде оно — МЯСО!

«Семёновские колбасы»

Последний месяц нашего пребывания в Семёновке вспоминается особенно красочно, наверное, потому что на завтрак, обед и ужин у нас была не тушёнка с гречкой и даже не вкусно приготовленный нашими девочками борщ или каша на той же тушёнке, а мясо в чистом виде. Ташкент где-то нашёл на территории мультиварку, и мы смогли готовить мясо, не выходя из здания. А долго находиться на открытом пространстве довольно опасно, так как украинские беспилотники круглосуточно летали над нашими позициями и корректировали артиллерийский огонь.

Как только был обнаружен почти неиссякаемый источник мяса, мы сразу же поставили командование в известность, чтобы столько добра не пропало, а было использовано для кормёжки всех ополченцев на блокпостах и мирного населения. К середине июня вокруг Славянска кольцо украинских выродков сжималось всё сильнее, и продовольствие в город почти не поступало. Население в прямом смысле стало голодать. Народное ополчение во главе с Игорем Стрелковым взяло на себя обязательство по обеспечению тех слоёв населения, которые находились в катастрофическом положении. Поэтому открытие целого мясокомбината стало огромным подспорьем как для бойцов, так и для народа, находившегося в частичной изоляции и военной обстановке. Каждый день к нам приезжали десятки машин и загружались мясом.

Одни отвозили на блокпосты, а другие либо адресно по квартирам, либо к Свято-Александро-Невскому собору в районе ж/д вокзала, где священники ещё до нас занимались сбором гуманитарной помощи и раздавали всем нуждающимся.

Обстрелы ВСУ Свято-Александро-Невского собора

Гена Дубовой о своём появлении в Семёновке:

— Когда ты приехал в Славянск из Донецка?

— Я приехал через несколько дней после того, как вы взяли Семёновку. Перед этим мы несколько раз ездили в Славянск как репортёры, собирали информацию, я уже тогда хотел остаться. Но у нас тогда шла война на Южном направлении — в Мариуполе. Приходилось туда ездить. И ещё была газета, мне нужно было сдать второй номер по договорённости с Министерством информации. Я был тогда сооснователем с Еленой Никитиной — первым министром информации ДНР. И через несколько дней я отправился в Славянск.

— Что помнишь о Семёновском мясокомбинате?

— Непрестанные обстрелы. Больше всего запомнилось, как мы в беседке чай пили, а в это время осколки летят, буквально вырывая кружки из рук. И только после этого мы в помещение зашли — настолько привыкли к обстрелам.

Велосипедный перформанс и погоня за коптером

К этому времени Моторолу назначили командовать так называемой бронегруппой — подразделением из 15–20 человек, предназначенной для нападения на украинские колонны бронетехники. А для того, чтобы жечь эту технику, у его ребят имелось самое крутое вооружение в Семёновке: два пулемёта НСВТ «Утёс», два гранатомёта АТС, ПТРС, ПТУРС, ну и ПКМ. Воха уже был более занятой и постоянно мотался то в Семёновку, то в Николаевку. Я, хоть и жил на мясокомбинате и реже видел Мотора с Вохой, но иногда они заезжали к нам в цех и брали куда-нибудь меня с собой.

Кирпич с ПКМ

Как-то Воха приехал на мясокомбинат с двумя девчонками. Где он их соблазнил, я не знаю, но учитывая то, что он местный и у него в городе полно знакомых, я не сильно удивился. Интересно, как они согласились с ним покататься по разбомбленной Семёновке?

Я при виде молодых дам сразу оживился, вместе с Вохой стал показывать наши колбасные достопримечательности. У Гены и Ташкента тоже лица преобразились, но они себя сдерживали, так как оба женаты. Девушкам очень понравился вид со второго этажа в бинокль, где они могли увидеть настоящие позиции укров в нескольких километрах от нас.

Когда наша экскурсия заканчивалась на посещении холодильников с мясом, девушки невольно посмотрели друг на дружку с какой-то тоской, что ли. И тут я понял, что они голодные и вообще нормального мяса давно не ели, несмотря на то что, судя по одежде, были из обеспеченных семей. Воха их привёз из Николаевки, куда ещё практически не добралась война, но всё равно дефицит продуктов уже чувствовался. Ташкент первым нашёлся и предложил всем поесть запечённую в электродуховке говядину. Возле здания, где мы жили, на территории, стояла беседка со скамейками и столом. Там мы всегда осуществляли приём пиши, пока нас не выгоняла новая бомбёжка.

Пока мы ели, девушки спрашивали, не видят ли нас украинские снайперы и угрожает ли нам какая-то опасность, пока мы на открытом пространстве. Их заверили, что мы сидим в «слепой зоне», но стоит выйти на парковку колбасного цеха, которая находилась с северной стороны здания, укры замечают движение и стреляют по нашим позициям с удвоенной силой.

Но наше заверение потерпело фиаско, когда в соседнее здание прилетела «стодвадцатка». Девушки впервые услышали так близко разрывы снарядов, и Воха побежал прогревать машину, чтобы от греха подальше их отвезти. Тем временем Ташкент их быстро отвёл в здание мясокомбината, где толстые стены защищали от любых осколков.

Мы сначала все забежали туда, но тут мне в голову пришла дурная мысль: сесть на велосипед и с российским триколором прокатиться несколько кружочков по парковке — на виду у укров. А то стыдно каждый раз прятаться по норам из-за конченных фашистов.

Когда бомбёжка немного утихла, я взял в руки русское знамя и, держась одной рукой за руль, двинулся на велике в сторону простреливаемого участка. Ташкент с Артистом тоже вышли из укрытия, чтобы поржать над моими выкрутасами и заснять на допотопный мобильный телефон.

Так, сделав несколько кругов с развевающимся российским флагом, я вернулся к входу в мясокомбинат и зашёл в укрытие. Среагировали супостаты с опозданием, через минуту-две после моего одиночного «перформанса» они продолжили долбить по Семёновке, только уже непосредственно по нашему зданию и парковке[155].

Девушки в это время сидели глубоко в укрытии, поэтому ничего толком не видели и не поняли. Ташкент перед их отъездом выволок несколько брикетов первосортной говядины в дорогу гостям, а я решил прокатиться с ними в Николаевку.

В глазах девушек чувствовался небольшой страх, но он не перерастал в панику, хотя машина отъезжала с мясокомбината под усиливающимся с каждой минутой обстрелом. По дороге я рассказывал смешные истории и успокаивал девушек, особенно блондинку, которая сидела со мной рядом.

Уже стемнело, когда мы подъехали к дому одной из девушек. После того, как мы занесли в квартиру на четвёртом этаже мясо, девушки позвали нас к себе на чай. Вместе с чаем был горячий душ и стирка вещей. Гражданку мы взяли с собой, чтобы переодеться. Пока вещи стирались, я увидел под диваном весы и попросил взвеситься. Табло показало 61 килограмм, а у Вохи чуть больше, но когда я решил надеть на себя всю экипировку, цифра возросла до 95. Получается, я носил около 35 килограммов каждый день по 15–18 часов. Мне стало до того интересно, что я принялся взвешивать всё по отдельности. Так, автомат с подствольником и ВОГом внутри весил 5,5 килограммов, броник где-то 12, разгрузка — 13, шлем — 2,5, наколенники и налокотники чуть меньше килограмма и берцы каждый граммов по 400.

Слева Дмитрий Жуков (Кедр), справа Сергей (Крот) в полной экипировке

В принципе, большая часть веса распределялась по всему телу, поэтому я не так остро его чувствовал и мог целый день бегать по жаре. Под вечер только побаливала немного спина в районе трапеций, но к утру всё как рукой снимало.

Погостив у девчонок и забрав мокрый камуфляж, мы поехали в свою «жаркую» от постоянных перестрелок обитель. Однако не успел Воха выехать из Николаевки, как его по рации вызвал Мотор и попросил подбросить до Славянска. Благо, что он тоже находился в Николаевке по своим делам, поэтому мы быстро его забрали.

По дороге мы заметили летевший над нами укровский беспилотник, и Мотороле очень захотелось его сбить. Он на ходу вылез из окна и открыл по нему огонь. Я также последовал его примеру, а Воха ускорился, чтобы не упустить его из виду. Стреляя трассерами с небольшим опережением, мы преследовали вражеский коптер несколько километров, но всё тщетно. Он летел в сторону Семёновского водоканала, где предположительно находился блокпост укров, поэтому опередив его на несколько десятков метров, мы решили не рисковать и вышли из машины. Беспилотный «гвынтокрыл» догонял нас и скоро должен был пролететь над нашими головами. Стреляли уже не только мы с Мотором, но и Воха. Теперь мы не двигались и прицелиться было легче.

Беспилотник летел почему-то очень низко и попасть в него уже становилось проще. Даже когда он пролетел над нами и устремился в ночную темноту, мы не сводили прицелы с него. И тут, о чудо! Светящаяся крупная точка в чёрном небе прекратила жужжать и рухнула на землю. Это означало, что чья-то шальная всё же долетела.

Не успели мы обрадоваться, как в нескольких десятках метров от нас стали разрываться не то снаряды, не то гранаты. Но свиста они практически не издавали, поэтому стало ясно — где-то рядом нас обстреливают из подствольников или АГСа. Кроме небольшой постройки и деревьев, вокруг ничего не наблюдалось. Понять, откуда по нам долбят, мы не могли, поэтому запрыгнули в машину и дали по газам. Забрать подбитый коптер мы не смогли, но на позиции к себе вернулись довольными, что на одного летающего гада стало меньше.

Дым во мгле — фосфорный ад

Укропы во второй половине июня уже не использовали боевую авиацию, так как поняли, что ополченцы могут сбивать, и сбивают её из ЗУшек[156] или ПЗРК. Иногда только пролетал разведчик или вдалеке от наших позиций можно было приметить «сушку».

Зато они окончательно осмелели, чтобы использовать самую крупную артиллерию, которая у них была на тот момент. В ход пошли не только РСЗО «Град», но и «Ураган», «Смерч», фосфорные зажигательные боеприпасы уже никто не считал. Вместе с осветительными снарядами, которые периодически освещали Семёновку, падали и фосфорные. Наши блокпосты, блиндажи, сам посёлок были постоянно окутаны белым дымом со специфическим запахом, не похожим ни на какие другие. Укропам, видимо, поставили задачу — сжечь неприступную крепость «сепаратистов» дотла. Благо, что у большой части фосфорных снарядов давно истёк срок годности и они не воспламенялись, а при падении просто выделяли густой белый дым. Но многие выполняли свою задачу и поджигали дома мирных жителей, иногда от прямых попаданий выгорали блиндажи.

Фосфорные боеприпасы остались на Украине со времён Советского Союза. В своё время они складировались на Юго-Западном стратегическом направлении (в Киевском и Прикарпатском военном округах) для большой региональной войны с Западом.

Эти снаряды воспламеняются при температуре 34–40 °C и при горении достигают температуры 900-1200 °C. Горение сопровождается выделением густого едкого белого дыма до тех пор, пока не выгорит весь фосфор. При контакте белого фосфора с кожей человека, он вызывает тяжёлые ожоги. При вдыхании его паров или попадания в кишечно-желудочный тракт, наступает острое отравление. Белый фосфор намного активнее растворяется в жидкостях организма, чем, к примеру, красный фосфор. Он вызывает у человека рвоту, диарею, сердечную недостаточность. От нахождения в ядовитом дыму человек получает ожоги слизистой оболочки дыхательных путей с последующим развитием отёка и удушья при вдыхании сильно нагретого воздуха, дыма.

Эти снаряды предназначены для поджигания всего, что окружает противника, тем самым ограничивая видимость, образовывая в очагах пожара удушливые и ядовитые газы. Всё это оказывает на противника деморализующий эффект.

Укропы, скорее всего, стреляли фосфорными зажигательными снарядами из 152-мм гаубиц «Акация». Вообще, белый фосфор применять в военных целях запрещено Женевской конвенцией с 1979 года. Его только используют в качестве детонатора для других зажигательных снарядов на основе термитных смесей. Такие боеприпасы разрешены. Но по визуальным признакам и химическому составу, которые изучили российские специалисты, приезжая к нам для снятия пробы, укропы определённо долбили именно фосфором[157].

Первый запрет на использование фосфора как зажигательного боеприпаса инспирировали русские в 1968 году. Позже, в 1972 году, по заключению специальной комиссии ООН, зажигательное оружие отнесено к оружию массового поражения. Согласно «Конвенции о запрещении или ограничении применения конкретных видов обычного оружия, которые могут считаться наносящими чрезмерные повреждения или имеющими неизбирательное действие», принятой в 1980 году ООН, запрещается:

1. использование зажигательного оружия против гражданского населения;

2. использование зажигательного оружия против военных объектов в районах сосредоточения гражданского населения и регулируется использование других видов зажигательного оружия в таких местах;

3. превращать леса в объект нападения при помощи зажигательного оружия, кроме случаев использования лесов для укрытия военных объектов или комбатантов.

Какие из этих пунктов нарушили украинские войска? Все! Фосфорными боеприпасами долбили по Семёновке и Славянску без разбору. Огромная часть зажигательных снарядов, если не подавляющая, попадала именно по жилому сектору — первый пункт нарушен. Помимо гражданских домов, страдала и военная инфраструктура, находящаяся поблизости сосредоточения гражданских — второй пункт нарушен. ВСУ сжигали фосфором не только леса, но и автозаправки, жилые и нежилые здания, заводы и многое другое — третий пункт нарушен[158].

Обстрел запрещёнными фосфорными боеприпасами Славянска

Обстрел запрещёнными фосфорными боеприпасами Славянска

Ополчение и мирное население регулярно дышало белым фосфором и теми продуктами горения, которые выделялись при поджоге разных вредных веществ: пластмассы, резины, остатков топлива на заправках. Конечно, фосфорные снаряды — это не хлорпикрин какой-нибудь, от которого у людей вылезают из орбит глаза и выгорают за несколько часов лёгкие, но вред от них был немалый. Он сразу мог и не почувствоваться, а через несколько лет или десятилетий у пострадавшего начались бы проблемы со здоровьем. У меня, например, после выхода из Славянска до сих пор так называемые носоглоточные стекания. Вне зависимости от того, простужен я или нет, на протяжении дня в носоглотке и горле собирается мокрота, которую приходится отхаркивать (извините за такие подробности). Несколько лет я думал, что эта проблема у меня от какого-то недолеченного ОРЗ, но потом сопоставил время начала заболевания и факты о вреде фосфора, и понял, что, скорее всего, именно этот дым вызвал у меня болезнь.

А на тот момент из примеров воздействия фосфора на меня или Крота, я помню, как мои глаза сильно слезились и чувствовалось жжение, когда я случайно тёр их пальцами. Крот же рассказывал, как заметил, что у него светятся в темноте ботинки, когда вечером шёл на совещание в «бункер». Это признак того, что фосфорный дым на нас оседал и вред организму в любом случае наносил.

Но были и те, кто получил отравление сразу. Лично я вывез из Семёновки троих ополченцев, которые жаловались на тошноту, рвоту, диарею и жжение в глазах. За одним мне пришлось ехать на велосипеде.

Жили мы тогда уже на мясокомбинате, и хоть Артист был профессиональным водителем, личная машина у него отсутствовала. А мне, как медику, она была нужна позарез. Раненых мне приходилось эвакуировать то с Вохой на «джихад-мобиле» 2.0 (первый окончательно повредили постоянные обстрелы «Метелицы», где он стоял), то на полусломанном внедорожнике «SsangYong», который нам великодушно отдал Моторола, а иногда даже на КамАЗе, который стоял возле «Метелицы» и числился за Артистом.

Однажды на КамАЗе мы чуть не попали в аварию из-за нескольких дурных ополчуг, обороняющих блокпост на въезде из Славянска в Семёновку. Когда мы возвращались поздно ночью в посёлок, нас чуть не расстреляли свои. Пока Артист рулил грузовиком, я вылез в люк для того, чтобы контролировать пространство на наличие противника. Вдруг на 12 часов[159] я увидел яркие вспышки автоматной очереди. Тогда мне показалось, что стреляют точно по нам. Я офонарел, потому что точно знал — впереди могут быть только свои. При таком раскладе единственное, что я мог сделать — это открыть огонь по ним в ответ, ни выпрыгнуть, ни как-то защититься, будучи наполовину в люке, я не мог. Вся надежда была на водителя, так как стрелять по своим я бы не стал. Артист не заставил себя ждать и мгновенно среагировал. Он резко вывернул руль влево, миновав одну из бензозаправок, и въехал на всех парах в зелёнку. Я еле успел нырнуть обратно в кабину, чтобы ветки мне не выкололи глаза. Адреналин резко поднялся, но больше появилась злость. Злоба и гнев на идиотов, которые по своей тупости открыли огонь по своим!

Разбитый первый «джихад-мобиль» Моторолы

Выходить обратно на дорогу и идти к ним выяснять причину стрельбы, было как минимум неразумно. Мало ли, что у них там в башке, могли опять по нам начать стрелять. Тогда я вызвал по рации Кэпа и в красках описал произошедшее с нами, не скупясь на «комплименты» в отношении солдат злосчастного блокпоста. Командир сказал, что находится неподалёку и сейчас к нам приедет со стороны Семёновки, заодно и даст по каскам этим недоумкам.

На следующий день после разбирательств оказалось, что они просто стреляли в кусты — баловались или кого-то пытались напугать. А в нас они не стреляли — это подтвердило отсутствие следов от пуль на грузовике. Нам показалось, что стрельба ведётся по нам из-за того, что ночью видны только вспышки автоматов, но не видно в каком направлении.

Узнав вечером по рации, что в блиндаже напротив «Метелицы» один из бойцов, попавший в эпицентр горения нескольких «зажигалок», чувствует сильное недомогание, я позвонил Вохе, но тот оказался с Моторолой где-то на другой окраине Славянска. Поэтому ехать на помощь мне пришлось на велике.

Когда я выехал на дорогу, вокруг всё было застлано белым дымом, и кое-где дымились очаги возгорания фосфорных снарядов. Обстрел продолжался, мины сначала падали далеко от меня, но в какой-то момент в метрах 50 от дороги, по которой я ехал, они стали рваться одна за одной, разбрасывая повсюду раскалённые куски. Эти снаряды были непохожи на те фосфорные, которые мы привыкли видеть, они почти не дымили, а разлетались на множество горящих осколков. С автоматом и медсумкой наперевес я мчал на железном коне с восемью передачами и ощущал себя, как в каком-то фильме. Вокруг не видать ни одной живой души, да и видимость только метров на 300, так как всё в белом тумане. Рядом со мной пролетают эти раскалённые куски, вот они уже впереди, лежат на асфальте. Я их объезжаю, но один кусок залетает мне прямо в спицы велосипеда. Хорошо, что в движении он быстро вылетел и не успел расплавить покрышку, а главное, что не попал в меня. А то я бы мог сгореть вместе с одеждой, даже если бы на меня упал потухший уголёк фосфора. Ведь воспламеняется он при температуре 34 °C, а у человека, как известно — 36,6.

Несколько раз чуть не сгорев, я доехал до трёхсотого. Самочувствие у него с каждой минутой ухудшалось: слезились глаза, повысилась температура, а живот так скрутило, что он с трудом говорил и сидел.

Дожидаться Boxy у меня не было времени, поэтому я просто вышел на трассу и стал ждать попутку в сторону Славянска. Машина долго не появлялась, что неудивительно при таком раскладе, но мы дождались какого-то водителя-смельчака. Я позвал ребят из блиндажа, чтобы выводили под руки трёхсотого. Повезло, что человек направлялся в Славянск и охотно согласился нас довезти.

Так я в очередной раз эвакуировал на попутке раненого бойца из Семёновки. На мои просьбы о предоставлении служебного транспорта для медика командование Семёновского гарнизона не отреагировало должным образом, поэтому я решил лично постучаться к Стрелкову, который меня ещё должен был помнить на фоне всех перипетий в командовании таким огромным войском.

Хочу машину

На следующий день после того, как мне пришлось на велосипеде разъезжать за ранеными, я рано утром поехал «штурмовать» СБУ, чтобы они выделили мне какую-то машину для развозки груза 300.

В штабе меня посадили на одну лавку с теми, кто тоже по какой-то причине дожидался приёма Первого. Через какое-то время он вышел и сразу встретился со мной глазами.

— О, Вандал. Вы ко мне? Заходите, — обратился главнокомандующий. (Обращение на «вы» у него часто проскакивало — белогвардейская выправка).

Остальные, ожидавшие передо мной, остались, а я вошёл к нему. Стрелков спросил, что меня привело к нему.

— Я занимаюсь оказанием первой помощи раненым и их эвакуацией, — начал я.

— Я знаю, — перебил меня Игорь Иванович. — Ты по делу давай.

— Иногда приходиться ездить за трёхсотыми на велосипеде. В общем, машина мне нужна. За рулём будет профессиональный водитель, в довоенное время работавший камазистом.

— А какой автомобиль тебе нужен?

— Ну, может джип какой, чтобы туда человек в лежачем положении вмещался, — представляя нас с Артистом гоняющих по окрестностям Славянска на блестящем чёрном внедорожнике, предположил я.

— Будет тебе машина, я сейчас Носа предупрежу, а ты к нему минут через 20 зайди.

Удивлённый таким быстрым решением моей проблемы, я кроме «спасибо» ничего больше не сообразил сказать. Выйдя из кабинета, я стал представлять, как меня Артист будет учить ездить на каком-нибудь большом джипе или кроссовере, ведь должен же медик иметь транспорт для перевозки раненых. О том, где его для меня раздобудут, я не задумывался.

Спустя полчаса я вошёл в кабинет к Носу. Мы с ним познакомились ещё во время первых штурмов зданий. Он меня радушно встретил, и мы впервые немного пообщались за несколько месяцев. Так как он занимался штабными делами, то относился с большим уважением и пониманием к тем, кто воевал на передовой. Он сказал, что уже в курсе, и в свою очередь позвонил начмеду Лёле по поводу выделения мне транспорта для перевозки раненых. Теперь она меня ждёт в госпитале с ключами от машины. Всё происходило так молниеносно, что мне даже сначала не верилось. Такая нулевая бюрократия в серьёзном вопросе могла быть, наверное, только во время войны, и это очень радовало. Да и вообще, я не ожидал, что они могут согласиться на мою просьбу, а тем более выполнить её так быстро.

Минут через 15 я прибыл к Лёле, меня встретил ополченец и по совместительству водитель скорой помощи Синдбад. Ему, по всей видимости, поручили передать мне машину. Конечно, приехав в госпиталь, я уже понимал, что никакой джип мне не грозит, максимум какая-то «газель», но меня ожидало нечто иное.

Синдбад меня повёл в какой-то гараж. Он выглядел очень недовольным, как потом выяснилось из-за того, что отдать ему приказали нульцевый медицинский уазик, на который он собирался пересаживаться с какой-то развалюхи.

Чуть позже за машиной подъехал и Артист. Синдбад открыл ворота гаража, и перед нами предстал чистенький, зелёненький с надписью «Швидка допомога»[160] уазик-«таблетка». Конечно, я себе не так представлял, можно сказать, свою первую машину, но этот вариант оказался даже очень неплохим. Автомобиль предназначен именно для перевозки раненых. В кузове на специальных рельсах стояла каталка нового образца. Её можно вытащить из машины и мягко поставить ножками на землю. А чтобы задвинуть обратно, достаточно нажать на рычаги возле ручек, и она плавно катилась по салону.

Мне очень понравилась машина, и я хотел поскорее сесть за руль. Мы с Артистом заранее договорились, что в Семёновку я её перегоню под его чутким инструктажём.

Но тут Синдбад стал рассказывать, что если я ещё неопытный водитель, то за рулём УАЗа ездить не смогу. Ведь там якобы очень тугой руль и сцепление. Поэтому мне не под силу будет справиться с этой отечественной лошадкой, на которой ещё при СССР ездили.

Сначала я поверил, но Артист только усмехнулся на слова Синдбада. Он знал, что Синдбад не хочет расставаться со своим уазиком и морочит мне голову, чтобы я отказался.

Наконец водителю при госпитале надоело меня отговаривать, и он отдал ключи. Сев за руль скорой помощи, я выжал сцепление и включил зажигание. Старенький советский зверёк завёлся с первого раза. Через несколько минут я выехал из гаража и под чутким руководством Артиста стал выезжать за территорию. Естественно, никакого гидроусилителя в руле не было, но крутился он вполне легко, а педали нажимались плавно.

По городу за рулём я ехал впервые в жизни, это и понятно — мне всего-то 16 лет было. Но военное положение позволяло, так как транспортное движение практически никем не регулировалось, тем более для ополченцев. Артист мне подсказывал любые мелочи, а я слушал и втыкал передачи, которые он мне говорил. Медленно, неуверенно мы доехали до Семёновки, где нас ждали удивлённый Ташкент и Гена. Они даже не сразу поверили, что мне так легко выделили машину, да ещё и специализированную, именно для моей, так скажем, профессии.

На уазике скорой помощи впоследствии я вывозил много раненых, а также убитых ополченцев и мирных жителей.

Мой медицинский УАЗ

Быть добру

Однажды к нам на мясокомбинат пришла бабушка с небольшим пакетиком и несмело спросила, тут ли раздают мясо. Жила она в Семёновке и остро нуждалась в продуктах, так как ВСУ разбомбили её летнюю кухню, и ей стало негде хранить продукты и готовить.

После её рассказа и беспомощного вида старого человека, живущего в этом аду, мне так стало её жаль, что даже засвербело в носу и подкатил к горлу ком, хотя такие люди приходили и просили о помощи часто. Я побежал в холодильные комнаты и стал выгружать на рохлю[161] брикеты с говядиной и свининой, а потом, немного подумав, метнулся в соседний цех, где лежали мешки с мукой, сухим картофелем и молоком, а также мешки с крупами. Всего этого набрав, я выкатил рохлю на улицу, где ждала бабушка с маленьким пакетиком.

— Столько хватит? Тут помимо мяса, ещё кое-какие продукты, — сказал я.

Бабушка оторопела сначала.

— Куда мне столько? Я в жизни так много мяса не видела.

— Я тоже раньше не видел, — улыбнулся я. Но вдруг сообразил, что даже здоровый бугай такое количество продуктов не утащит.

— Я себе кусочек отрежу, а остальное пусть другие кушают, вас много.

Видно, что от такого богатства она чуть дар речи не потеряла, ведь она, наверно, не ела мяса уже очень давно. И тут до меня дошло, что можно ей эти продукты отвезти на машине.

Тогда я открыл двери УАЗа и загрузил туда брикеты с мясом, мешки с крупой и мукой.

— Садитесь, покажете дорогу, куда везти.

Далеко ехать не пришлось — её дом находился чуть ниже психбольницы. Подъехав к её хате, я стал выгружать тяжеленные мешки, а бабушка пока побежала зачем-то к соседям. Вернувшись с несколькими женщинами её возраста, она стала рассказывать им, какие хорошие ополченцы. Я на это только улыбался и таскал к ней во двор мясо и муку. Соседям бабушка сказала приносить пустую тару и забирать часть продуктов себе, так как она сама никогда в жизни их не съест. И хоть я сказал, что на колбасном цехе мяса на всех хватит, она всё равно большую часть раздала. Посидев около получаса с жителями посёлка, я вернулся к себе на позиции.

* * *

На нашем мясокомбинате постоянно жили дворовые собаки, так как было чем подъедаться и где переночевать. Спали они, кстати, вместе с нами в коридоре здания. Мы там оборудовали себе кровати из деревянных поддонов, а пёсики лежали на полу у наших ног. Также на территории ощенилась сука, и нам пришлось запереть её вместе с щенятами в одном из вольеров, которые находились на территории мясокомбината, чтобы их не растерзали взрослые собаки. Животные переносили обстрелы очень остро — они действительно становились контуженными. Это проявлялось как в их агрессии, так и наоборот — страхе. Иногда они могли ни с того ни с сего облаять постоянных наших гостей, приезжающих за мясом, а иногда тёрлись и ластились к нам, не давая проходу. Особенно после бомбёжки они не отходили от нас и путались прямо под ногами.

В одну из ночей укропы обстреливали фосфорными «зажигалками» территорию мясокомбината, что бывало до этого довольно редко. Несколько цехов уже пылали ярким пламенем, издавая громкий треск[162].

Мы прятались в основном в здании мясокомбината, где были самые толстые стены и длинный коридор с несколькими выходами. В какой-то момент Гене надоело сидеть, и он вышел с камерой на улицу. Ему хотелось снять, как горят крыши соседних домов. Я вышел за ним.

Вокруг нас всё пылало, даже вольер загорелся. Моментально мы с Геной вспомнили, что в нём закрыты щенята с мамой. Я быстро скинул разгрузку и автомат, чтобы удобней бежать, и направился к вольерам. Крыша почти догорала, и вокруг собачьей клетки везде был огонь. Я сначала заколебался, стоит ли туда лезть, вдруг собачек уже не спасти. Но потом подумал, что огонь ещё не так велик и попробовать стоит. Деревянной палкой я кое-как раскидал упавшие горящие доски и оказался рядом с вольерами. Внутри никого не было видно, скорее всего, собачки забились в угол, где было ещё не так жарко. Клетка закрывалась на верхний крючок, чтобы собаки не достали его. Я с трудом в темноте его нащупал и открыл дверь. Но собаки сами не выходили, поэтому мне пришлось забраться внутрь и выгонять их самому. В вольере у них действительно было жарко. Освобождённые собачки выбежали на волю и растворились в ночной темноте.

Так как тушить никто не приезжал уже давно, пламя погасло только к утру. Соседний цех по изготовлению колбасы выгорел дотла. Нам сильно повезло, что огонь не перебрался на наше здание, потому что тогда пришлось бы и нам перебираться в другое место. Пожар уничтожил в колбасном цехе всё специальное дорогущее оборудование для изготовления колбасных изделий, но главное, что остались живы собачки.

Корейский секретный БТР

Одно время, пока у нас не было УАЗа, мы с Артистом рассекали по Семёновским владениям на корейском внедорожнике «SsangYong», который нам благосклонно пожертвовал Воха. Правда, получили мы его в полусломанном состоянии. Так как он весь был напичкан электроникой и коробкой-автоматом, когда у него что-то навернулось в компьютерных мозгах, никто починить его уже не мог. Мы его возили на многие СТО, но никто не брался за работу из-за сложного ремонта.

Поломка заключалась в том, что компьютер управления в машине находил какую-то неполадку в системе и автоматически глушил двигатель. Таким образом ехать было практически невозможно: через каждые пять-десять минут езды мотор глох и приходилось останавливаться, чтобы завестись заново. Но для оживления заглохшего «SsangYong» было недостаточно повернуть ключ зажигания. «Кореец» (по нашим подозрениям «китаец») заводился только после того, как в топливный патрубок впрыскивали несколько миллилитров бензина. От паров бензина при поворачивании ключа зажигания дизельный автомобиль через раз заводился и был способен проехать следующий небольшой отрезок дороги. Во время езды из выхлопной трубы он выпускал огромные клубы чёрного дыма и громко тарахтел.

Так мы проездили несколько дней по Семёновке, не зная, что за нашим передвижением пристально следят укры. Оказалось, что они дико офигели от того, с какой скоростью передвигается невиданная ими доселе, «бронетехника сепаров». Из-за чёрного «реактивного» следа, который оставлял наш полусломанный «SsangYong», укры оказались в замешательстве. Они издалека не могли разглядеть габариты этой передвигающейся на большой скорости штуковины, поэтому, слыша громкий рёв мотора и тёмную полосу за нами, думали, что у противников появился какой-то секретный бэтээр.

Узнали мы про страхи укров спустя где-то неделю после окончательной поломки нашего внедорожника. Один из ополченцев показал нам на телефоне то ли новость, то ли заметку на каком-то укроповском сайте, где подробно описывались наблюдения их солдат за «последней новинкой российского военпрома», рассекающей по окрестностям Славянска.

Смеялись долго, только жаль, не сохранили адрес сайта на память.

Осколок в бабушке

После ночного пожара утром меня вызвали по рации и сообщили, что в посёлке нужно эвакуировать пожилую женщину, которую ранило осколком. Вместе с Артистом мы выехали в Семёновку, где нас встретила её соседка. Как оказалось, она и сообщила о ранении ополченцам. Выяснилось, что женщина уже как три дня ходит с осколком в груди. Обратиться ей было некуда, и она терпела, а муж её кормил анальгином. И только через три дня к ним наведалась соседка и узнала о ранении.

При осмотре бабушка рассказала, что осколок прилетел незаметно, когда она выходила в сени. Во дворе разорвался снаряд и, видимо, через окно поразил её маленьким осколком. Отверстие было прямо в центре грудной клетки, но совсем крохотное. Поэтому она и не хотела обращаться в больницу, но ежедневная боль, температура и наличие инородного тела в груди являлись серьёзной причиной, чтобы это сделать.

В доме у раненой нас застал обстрел, и пришлось хозяйке дома собираться в темпе, чтобы не словить ещё один осколок. Бабушка, несмотря на дырку в груди, довольно живо ходила по дому и даже смогла низко пригнуться, когда мы перебегали из дома в машину.

Выезжать из посёлка пришлось под сильным обстрелом — осколки звенели прямо по машине, а один даже разбил боковое зеркало со стороны водителя. Я посадил бабушку в салон и по дороге постоянно приглядывал на случай, если ей станет плохо. Выехав из-под обстрела, мы направились в николаевский госпиталь, где из пострадавшей благополучно достали осколок. Её жизни ничего не угрожало, и слава Богу. Но я тогда задумался об одной интересной особенности. УкроСМИ нас называют террористами, выдумывают всякую чушь о том, что мы привязываем к деревьям мирных жителей, и поэтому «доблестные воины» неньки[163] Украины не могут по нам нормально вести огонь. А на самом деле ополчение, которое состоит из такого же народа, тратит достаточно много времени и ресурсов на обеспечение и защиту местного населения от тех, кто якобы пришёл их спасать…

Бои за Ямполь

В середине июня ополчение Донбасса взяло под контроль город Ямполь, где проходила стратегически важная дорога. Командующим гарнизона назначили Прапора, а его замом — Мачете. Также на этот плацдарм перебросили группу Ювелира. Всего Ямпольский гарнизон насчитывал около 200 бойцов.

Первое время об их точном местоположении укропы не знали, так как наши бойцы окопались в густом лесу. Но когда супостаты разведали их позиции, то стали нещадно бомбить, пытаясь выкурить из леса.

14 июня украми была предпринята первая попытка штурма, которая потерпела неудачу. Но подготовившись, они пошли на второй штурм 19 июня.

Так как в Ямполь я заезжал только три раза, в том числе во время решающего боя 19 июня, ситуацию на этом рубеже обороны я не знаю так досконально, как непосредственные её участники.

Поэтому я пообщался с автором небезызвестной книги «Записки террориста (в хорошем смысле слова)», ополченцем, оборонявшим в те дни Ямпольский гарнизон, Африкой:

— Меня определили на Ямпольский гарнизон в районе 10 июня. Мы сразу окопались. Потом мне выдали СВДшку и я с ещё одним бойцом пытался там «снайперить». Мы ходили в лес, высматривали укров, пытались как-то «тактиковать». Я думаю, возможно, где-нибудь там есть несколько укров, которые умерли от смеха, когда на всё это смотрели. (Самокритично к своим снайперским способностям относится Африка.)

— Да, потому что наличие снайперской винтовки — это ещё не умение стрелять из неё. Это называется — носитель снайперской винтовки.

— У моей ещё такой недостаток: после нескольких выстрелов прицел отваливался. Я подозреваю, что это также влияло на качество её стрельбы.

14 июня товарищи укры впервые попробовали нас «пощупать». Сначала танчик стал хреначить по блокпосту, потом выехали несколько бэтэров, и пехота пыталась обойти с правого фланга. Мы по ним постреляли, они по нам, но при этом с поддержкой артиллерии.

Тогда с нашей стороны было два двухсотых. У ребят, оборонявшихся неподалёку от нас, просто неправильно был вырыт блиндаж — одной стены вообще не было. А мы зарылись основательно: досками обшили блиндаж, брёвнами в пять слоёв заложили.

— Кто был у вас командиром?

— Командиром нашей роты был Скиф, а у меня непосредственным командиром был Угрюмый.

— Работала ли по вам авиация?

— Авиация летала, но бомбила где-то в стороне. Был случай, когда взорвалось что-то над нами, и всё засыпало маленькими стрелочками. Никого ими не зацепило, но они повсюду валялись и из деревьев торчали.

Один раз укры подобрались к нашим позициям и выстрелили из гранатомёта осколочным. Он разорвался в метрах 15 от нас, а мы в этот момент на солнышко выбрались, греемся, чаёвничаем — пришлось в прыжке в окоп нырять.

— Как начался решающий штурм?

— Всё началось с раннего утра. Кругом «арта» работает, авиация. У нас народ поначалу воодушевился, так как авиация, вроде как, несколько раз отработала в той стороне, где укры стояли, а наших не было. Подумали, что наши «сушки» зашли. Но потом и нас стали прилично долбить, тогда мы поняли, что самолёты не наши. Авиация никого из нас не покосила.

Со стороны речки были наши ПЗРКшники, они пустили ракету, но не попали. А дальше пошли укры, появился танк, БМП, БТРы, которые долбили по лесу и блокпосту. Постоянно свистели пули из 30-мм орудий, КПВТ.

Один наш расчёт СПГ подбил танк, и он задымил. Укры его попытались утащить, но мы пошли к нему вчетвером, чтобы добить. Немного постреляли по танку, по украм, а они по нам. Потом Угрюмый стал по ним хреначить из гранатомёта. Только мы отстрелялись, они поставили дымовую завесу. Я сбегал и принёс ещё «морковок»[164]. Угрюмый ещё сделал туда несколько выстрелов из «граника», и тут мы увидели, как башня от танка из дыма вылетела.

— Наверное, боеприпасы от выстрела сдетонировали. Угрюмый прямо в танк стрелял?

— Честно, он просто стрелял в дым. Потому что не было видно, где там танк. Парни из «Беркута», которые держали оборону рядом, сказали, что мы, то есть Угрюмый, последним выстрелом влупил БМПшку. Когда она отъезжала, ей от нас в корму прилетело, она вспыхнула и сгорела. А потом приехал танк и всё расфигачил.

Позже в интернете я нашёл описание этого боя от укров, где указывается, что в этой БМПшке сгорели комбат и командир разведроты. Скорее всего, он выдвинулся вперёд, чтобы посмотреть обстановку на своих позициях.

Был ещё забавный момент. У нас парень с позывным Арчи проходил срочную службу в той же разведроте, которая против нас воевала (похожий случай был у Крота). Знал, говорит, их — нормальные офицеры. Ну, так получилось… (смеётся, имея в виду ситуацию, в которой приходится с ними воевать).

Мы вернулись к себе обратно на радостях, как мы круто наваляли украм. Воодушевление прёт из всех щелей. Укры начали снова с миномётов накидывать. Я Угрюмому предложил сходить к укропам и миномёты достать. Слышно было, как они за холмом стоят и работают. Мы могли их спокойно по лесу обойти.

— Ну, давай, РПГ только возьмём, — согласился Угрюмый.

Но тут по нам стали хреначитъ всё сильнее и сильнее. Второй раз полезли укры, и уже стало не до наших хитрых планов. Они полезли через холм и пытались обойти со всех флангов. Мы по ним стреляли и сначала думали, что многих убили — весь склон был устелен телами. Но после боя тела все пропали, видимо, они просто позалегали, ну может, ранило кого-то.

После боя возле танка лежало два мёртвых укровских тела и на склоне три или четыре. Мы это поняли после того, как все укры отступили, а тела остались. Стрелять по ним не получалось из-за большого расстояния — метров 250 минимум (в лесистой местности). В то же время минами стреляют, снайперы работают — попробуй, попади.

Правда, судя по качеству стрельбы, они такие же, как мы, бойцы. Хотя одному мужику у нас в лоб прилетело, но, скорее всего, это случайное попадание. Одному пулемётчику пуля распорола на спине весь камуфляж, а тело не задела, даже ни одной царапины не было.

И вот стали они поджимать, у нас закончились боеприпасы к «гранику». И танчики уже к нам близко подъехали, развернулись и стали с 50 метров по нам долбить. Несмотря на окопы, контузии у нас потом были. Тогда мне осколочек прилетел в ногу, Скифу щёку распороло — она у него просто болталась на мясе. Угрюмый, когда это увидел, отправил нас в тыл — залечивать раны.

— Прапора ты видел в бою?

— Видел. Вообще можно охренеть. Мины падают, снаряды рвутся — мужик ходит возле окопов и песни поёт. Не знаю, конечно, способствовало ли это поднятию боевого духа, но мы с интересом смотрели, долбанёт по нему или не долбанёт.

После ранения мы стали отходить к мосту. Идём по зелёнке, вокруг мины падают, наших нет. И тут появляются укры вдоль берега со стороны Ямполя. Танчики едут и по нам снова долбить начинают сАГСа и пулемёта. С танков не стреляли, видимо, боялись мост разрушить. Мне тогда ещё раз прилетело в спину. Шёл сам, но было страшно. Боялся, что осколок что-то в спине важное пробил.

Так мы дошли до второго моста и услышали какие-то моторы. Подумали: а вдруг там укры и послали одного из местных на разведку. У него была как раз с собой гражданка, в которую он переоделся, чтобы закосить под местного из ближайшей деревушки. Он пошёл и не вернулся. Как потом выяснилось, на мосту стояли наши и увидели, как выходит какое-то тело из кустов и говорит: «Пойдём со мной, там раненые». Ну, они его на всякий случай скрутили. Подумали, может это укр пытается их куда-то заманить. А потом держали, пока через мост не проехали те, которые его знают.

Мы думали, что раз он не возвращается, значит, там враг и его скрутили. Тогда пришлось пересекать речку вплавь, что с учётом ранений неприятно. Так мы добрались до Северска, который от наших позиций был примерно в 15–20 километрах. В городе уже местный народ к обороне готовился. Там нас уже в машину посадили и в Лисичанск в госпиталь отправили, где мы встретили парней, которых ранило ещё утром.

Подвозим дезертиров (продолжение боя под Ямполем)

В то злополучное для Ямпольского гарнизона утро, 19 июня, мы с Артистом везли туда мясо, ничего не подозревая. В распоряжении «Семёновских колбас» имелся грузовичок «Мерседес» с холодильными отсеками для перевозки продуктов.

Камуфлируем заводской «Мерседес»

На нём Артист и развозил периодически мясо по нашим блокпостам. А в этот раз я решил поехать с ним, чтобы заодно отвезти в Ямполь кое-какие медикаменты.

Отчётливо вспоминаю дорогу в Ямполь. Мы заехали в Николаевку по привычной дороге, потом повернули на грунтовку и по очень красивой местности почти доехали до небольшого мосточка, после которого уже был Ямпольский блокпост.

Но довезти мясо мы так и не смогли. Приближаясь к позициям, мы услышали то внезапно начинающийся, то вдруг прекращающийся миномётный обстрел, разбавленный стрельбой из стрелкового оружия. Окончательно нас остановили трое бойцов, которые волочили за собой автоматы и шли в буквальном смысле босые. Артист остановил машину и спросил, что случилось:

— Мы из Семёновки вам мясо везём. Что у вас там?

— Укры штурмуют, — полумёртвым голосом ответил один из них. — Почти всех перебили. Одни мы живые остались, еле выбрались оттуда.

— А почему там до сих пор стрелкотня работает? — спросили мы.

— Не знаю, мы видели то, что видели. Отвезите нас в штаб, мы всё доложим, — сказал боец из Ямполя.

Мы переглянулись с Артистом и решили, что мясо туда везти смысла уже нет. А из оружия у нас — только автоматы, но с полупустыми магазинами и мой подствольник без ВОГов, так как ехали мы не воевать, а кормить бойцов.

Парни залезли в отсеки для мяса, предварительно повыкидывав оттуда мороженых куриц, и Артист развернул «Мерс». Самый разговорчивый напросился к нам в кабину, чтобы по дороге рассказывать страсти о «сотнях» убитых ополченцев и разъезжающих по нашим позициям укровских танках.

Артист остановил машину возле ворот бывшего СБУ, и мы высадили этих бойцов. Объяснив дежурному историю о «катастрофе» на Ямпольском направлении, они вместе с ним направились прямиком в штаб, а мы с Артистом остались снаружи. Как мы потом узнали, их отвели в штаб к Стрелкову, где они стали рассказывать о том, что одни остались в живых, а все остальные, в том числе командир, погибли. Привезли мы их утром, часов в девять, а, как известно из рассказа Африки, бой продолжался долго, аж до вечера.

Стрелков к тому времени уже вернулся из Ямполя, где был с Прапором под обстрелом, предшествовавшим вторую атаку. Вместе с некоторыми командирами внимательно их выслушал и без промедления отправил на подвал. Потому что в тот самый момент ямпольские бойцы смело сражались с наступающими укровскими ордами и по имеющейся связи передавали текущую информацию в штаб. Представьте, кем выглядели отступившие, можно сказать, убежавшие с поля боя ополченцы, полуголые, босые, когда на их обороняемой территории продолжались активные боевые действия. Командующий ополчением сразу понял, что это типичные дезертиры, поэтому оставил их немного посидеть на подвале.

Из интервью Стрелкова:

«“Добежали” не только эти трое — всего я опрашивал то ли шесть, то ли семь “беглецов”. К тому времени я уже сам успел вернуться из Ямполя — приехал туда как раз во время артподготовки перед второй атакой (эти сбежали перед первой, успешно отбитой). Поняв, что управления боем нет, и я ничем не смогу помочь, а также то, что атаку отбить, вероятно, не удастся — я поехал в Славянск организовать подкрепление. (Связи уже не было — укры заглушили). Но опоздал — взвод Моторолы прибыл в Ямполь к моменту, когда укры прорвались на южный берег Северского Донца, и был рассеян».

Дальнейшая судьба беглецов известна. На следующий день их отправили в качестве штрафников на рытьё окопов, так как таким в руки оружие давать опасно. Мало ли, ещё раз убегут и оголят часть фронта. Конечно, сильно наказывать их никто не собирался, так как это были добровольцы, которые до войны работали обычными водителями или продавцами, но воспитательный процесс провести командование было просто обязано. После трёх дней рытья окопов штрафникам предоставлялась возможность выбора: или уходить в мир гражданским человеком, или оставаться в ополчении. Кто остался воевать из этих ребят после штрафной работы, я не знаю.

Игорь Стрелков так рассуждал на тему наказания своих подчинённых:

«Далеко не всегда человек, который проявил себя в прошлой войне, готов заново идти воевать в другом вооружённом конфликте. Каждый раз тяжело. Также, если человек совершил один геройский поступок, не значит, что и в следующий раз он его повторит. Но и если он один раз струсил, не значит, что струсит всегда. Это зависит от массы обстоятельств, и нормальные командиры это понимают.

Поэтому я наказывал за измену, предательство, преступление, мародёрство, но за то, что кто-то откуда-то сбежал, я практически не наказывал. Как можно наказывать людей за бегство, если они абсолютно не готовы к войне».

На помощь Мотороле (продолжение боя под Ямполем)

Возле СБУ мы с Артистом надолго не остались, а сразу поехали обратно в Семёновку. Приказа нам опять ехать в Ямполь никто не давал, поэтому мы вернулись на мясокомбинат, где я продолжил доукомплектовывать свою новую разгрузку, подаренную мне Глазом. Он, будучи уже в Крыму, подумал о нас и решил подогнать несколько качественных разгрузок-РПСок (ременноплечевых систем). Одна досталась мне, вторая — Кедру, а третья — Кроту.

Когда стало вечереть, к нам на «джихад-мобиле» примчался Воха, весь взъерошенный и взмыленный.

— В Ямполе Мотор попал в окружение! — заорал он. — Он, походу, ранен.

Я как раз пересыпал патроны из старой разгрузки в новую. Услышав это, я быстро зашнуровал берцы, подобрал автомат, одел РПСку и пошёл к Вохе. Он меня только и ждал, но на выручку группы Моторолы попросился и Артист с Ташкентом, Гена уже был там.

По иронии судьбы Ташкента редко с собой куда-то брали, так как кому-то нужно стеречь оружейку и мясо. Но в этот раз дело обстояло серьёзно, поэтому Воха готов был взять и его. Однако и в этот раз произошёл казус.

Ташкент давеча «намутил» у кого-то ПСО (прицел снайперский оптический) и решил его пришпандорить к своему СКСу. Карабин был мощнее, дальнобойней АК-74 и за это Ташкент очень его любил, невзирая на то что СКС — устаревший вид вооружения и уступает любому автомату по многим характеристикам. «Зато у него есть штык», — говорил Ташкент. И, будучи мастером на все руки, наш смуглый друг прикрутил двумя шурупами оптический прицел к деревянному ложу карабина. А в связи с тем, что на детище Сергея Гавриловича крепление для оптики не предназначено, шурупы он туда буквально вбивал. Правда, прицел встал так, что патрон сверху вставить стало невозможно, а при любом выстреле ПСО смещался и его приходилось заново пристреливать.

Ташкент и СКС

По этой причине у Ташкента своё оружие в тот момент отсутствовало, вернее, оно было небоеспособным. Поэтому поездка на Ямпольский фронт ему опять не светила. Поехали только я и Артист.

Воха повёз нас сначала на базу Минёра (командира подразделения), которая располагалась между Семёновкой и Николаевкой. Там мы должны были забрать КамАЗ с артиллеристами Художника (командира артиллерийской группы) и отправиться в Ямполь, где всё ещё продолжался бой. У Минёра ополченцы жили в больших промышленных ангарах и почему-то не боялись бомбёжек. Не то, что мы, привыкшие большую часть времени находиться в окопах.

К моменту нашего приезда к его позициям привезли одну из машин Ямпольского ополчения, пострадавшего при обстреле укров. В ней я увидел вымазанную в крови СВДшку, но в рабочем состоянии. Возможно, это снайперка Африки или кого-то из погибших бойцов в Ямполе. Моя рука незаметно сама потянулась за ней в багажник, и хотя я ещё не до конца знал, что такое деривация или баллистика, решил, что в хозяйстве и снайперская винтовка пригодится. Так получилось, что в магазине оставался всего один патрон ЛПС (лёгкая пуля со стальным сердечником), но я всё же забрал её с собой.

После того, как Воха приехал на мясокомбинат, рассказал об окружении группы Мотора и мы уже мчали на помощь в его машине, на меня нахлынул какой-то ранее неизвестный страх за свою жизнь: там, в Ямполе, сейчас наступают укры, а вдруг я погибну? Такие мысли поселились у меня в голове, когда мы на «джихад-мобиле» показывали дорогу КамАЗу с взводом миномётчиков. Это длилось не больше полутора минут, я быстро от себя отогнал эти мысли, и больше никогда они у меня не появлялись в Семёновке.

С Мотором связи не было, и никто не знал, что с ним. Я видел, как Воха нервничал и переживал за своего командира, он был сам не свой. Тогда впервые я заметил в нём командирские способности, он проявил свои лидерские качества. Пока Минёр, который занимал командную должность, «тити мял» и не знал, выдвигать группу в Ямполь или остаться на базе, Воха рявкнул:

— В Ямполе Моторола в окружении, и мы идём ему на помощь.

Художник был в подчинении Минёра и не мог сам принять решение — идти ему с Вохой на выручку Мотору или слушаться Минёра. Но Минёр не успев утвердиться в мнении, что в окружённый украми Ямполь идти не стоит, согласился с Вохой. Для водителя Моторолы тот момент, наверное, был переломным. Он проявил свои лидерские качества и смог на небольшое время в ответственный момент взять командование в свои руки, переча старшему как по возрасту, так и по статусу.

Когда мы добрались к Ямпольскому перекрёстку, стемнело. Местность я не знал совсем, поэтому вспоминаю только то, что видел. Остановились мы на какой-то возвышенности и стали вкапывать 120-е миномёты в землю. С этого места весь Ямполь виднелся как на ладони. По всему небольшому городку можно было увидеть очаги то чёрного, то белого дыма — Ямполь после обстрелов пылал.

Наша задача заключалась в том, чтобы отбомбиться по колонне бронетехники, идущей на подмогу своим свидомым собратьям, которые никак не могли взять оборонительные укрепления ополченцев. Не знаю, где взяли данные, что именно в этих местах они будут проезжать, но разведка не просчиталась. Как только мы окопались, вдали появился первый бронетранспортёр. Было видно, как он выехал на полевую дорогу и, вздымая пыль, погнал вдоль лесопосадки. Вслед за ним мы увидели и остальную часть колонны, состоящую из десятков бронемашин и БМП. Танков мы не увидели, но и этого было вполне достаточно, чтобы понять насколько серьёзно они подготовились.

Минёр решил корректировать огонь миномётов, но у него барахлил бинокль, который из-за поломки превратился в монокль. Тут-то и пригодилась СВД, которую я предусмотрительно прикарманил, немного отмыв от крови. На ней установлен ПСО, через который можно было неплохо рассмотреть движущуюся вражескую технику.

Так мы и сделали. Минёр продолжал щуриться в свой монокль, а я через снайперский прицел помогал корректировать огонь Художнику. Сначала загремел первый миномёт, а потом подключился и второй. Несмотря на то что первые несколько снарядов были пристрелочными, один точно попал в цель — в легкобронированный или вообще небронированный джип. Там вполне могло сидеть командование, которое и руководило всем процессом. После попадания джип развернуло в направлении зелёнки, где он и скрылся. Следующие несколько мин перелетели далеко за колонну. Я в прицел всё чётко видел и старался предельно точно передавать, на сколько метров перелёт или недолёт. Как ни странно, но от моих корректировок мины действительно стали ложиться всё кучнее, пока одна не влупила по едущей БМПшке. Машина задымила и остановилась. Из неё высыпали укры и побежали в ту сторону, где скрылся джип.

Не успел Художник «разогреться», как прилетела ответка. Неведомо откуда разразились залпы таких же «стодвадцаток», и в 300 метрах от нас стали видны крупные разрывы.

Пока происходила вся эта канитель и укры бегали по полю, я использовал один патрон в СВД, чтобы он мне не мозолил душу. Знал, конечно, знал, что не попаду, но в данной ситуации сработала психологическая установка: вижу врага — стреляю в него. Расстояние до них было свыше 300 метров, но так как мы стояли на возвышенности, казалось, что они ближе. Те, кто не обеспечивал работу миномёта, пытались стрелять из автоматов, но никуда, как и я, не попали — укры спокойно скрылись в деревьях.

Разрывы стали приближаться, и мы начали в темпе сворачиваться. Артиллеристы быстренько выкопали миномёты и погрузили их в КамАЗ, а мы с Вохой и остальными также спешно сели в машину и поехали назад.

По дороге из Ямполя мы встречали отступающих бойцов, многие сказали, что Ямполь окончательно перешёл под контроль ВСУ, поэтому туда уже соваться не стоит.

По радиосвязи из Славянска поступила информация, что Моторола жив, невредим и вышел со своей группой. Наша миссия на этом закончилась, поэтому мы вернулись со спокойной совестью домой.

Итог боя от Африки. Запись датирована 20 июня 2014 года:

«К новости укроСМИ “Бои за Ямполь и Закотное: погибли 300 боевиков и семь военнослужащих”. Как непосредственный участник могу сказать — полный бред. Нас всего было менее 200, и не все участвовали в бою. По моим данным, наши потери около 10–12 человек двухсотыми (либо пропавшими без вести при отходе) и около 40–50 трёхсотых. Но должен признать, с перекрёстка нас выбили. С нашего отделения (семь человек) один пропавший без вести и двое раненых, включая меня. И это при том, что мы были на самом переднем крае, повторюсь, реально в бою участвовало с нашей стороны не более 100 человек».

Потери ополчения «по горячим следам» он завысил. УкроСМИ со ссылкой на украинские власти сообщили, что в боях за Ямполь погибло более 20 «вірних синів України» (верных сынов Украины) из 24-й бригады с Яворщины (Львовская область), в том числе командир батальона и командир роты разведки первой батальонно-тактической группы 24-й мехбригады.

Вот какой комментарий дал солдат этой бригады «Takeinfo.net»[165]:

«У сьогоднішньому бою на Сході України загинуло щонайменше 20 військовослужбовців 24 окремої механізованої бригади, також є чимало поранених. Але бій, як інформує солдат цієї військової частини, триває. Зараз якраз рота б`ється в оточені. В оточені на своїй землі — це [нецензурно], — не стримує емоцій співрозмовник. — Генералам буде [нецензурно], як з ‘‘парашою’’ розберемось. За інформацією, загинув командир батальйону і командир роти розвідки 1-ої батальонно-тактичної групи 24 ОМБр»[166].

Скорее всего, у укров образовался так называемый «слоёный пирог», где обе стороны воевали друге другом, думая, что находятся в окружении. Позже «Репортёр» взял интервью у одного из трёхсотых из 24-й ОМБр.

Автор «Живого журнала» twower привёл рассказ одного из раненых в том бою. ВСУшник Игорь рассказал, что из 20 бойцов в его группе выжили только шестеро:

«Вы про штурм Ямполя читали? — спрашивает Игорь. — Меня там ранило, контузило и осколки по всему телу. Видите ссадину на лбу? Это пуля пробила каску, но остановилась между лбом и кевларом. Мы начали штурм посёлка в три часа ночи и к четырём дня взяли его с небольшими потерями. Наши силы рассредоточились, техника разъехалась по окраинам посёлка обустраивать блокпосты. Именно этого они и ждали. Не верьте, что Ямполь быстро сдался, это была ловушка! Боевики просто вышли из города и взяли его в кольцо. А затем начали нас валить, разбивать нашу технику из ПТУРов. Где-то в половине восьмого вечера напали и на нашу группу. Через время действительно подъехали наши бэтээры. Но на этот раз уничтожить их не удалось. Наши забрали раненых и отошли. Мы шли вслед за бэтээрами и отстреливались. Я взял у товарищей патроны. Стрелял столько, что начало тошнить от запаха пороха, я уже не мог слышать выстрелы своего же автомата. Я тогда хотел их всех убить, всем им отомстить. Это очень тяжело — тащить под огнём труп друга, с которым ты полчаса назад весело разговаривал, — Игорь замолкает, вытирает слезу. — Почему командир тогда дал команду “на броню”, а не “в броню”? Все бы тогда были живы! У врага не было гранатомётов, нас косили из пулемётов. Но спрашивать не у кого. В том бою погибли и комбат, и комроты, и командир отделения. Я стараюсь не думать о том, что произошло. Но вчера ночью проснулся в холодном поту. И я хочу купить ноутбук, чтобы смотреть фильмы, слушать музыку, пока не засну.

Ноутбук Игорю купили на следующий день родители. Они уговаривали его разорвать контракт, уйти из армии»[167].

После подсчёта всех потерь украинских войск в этот день, которые опубликовали укроСМИ, погибших ВСУшников до 40 человек.

Морг на связи

Ополчение полностью потеряло Ямполь и было вынуждено перейти к обороне на ближайших к Славянску рубежах. Чтобы не разменивать жизни ополченцев на мелкие вылазки в тыл противника, «джихады» почти прекратились. Мы перешли к тактике глухой обороны.

Многие за это впоследствии «катили бочку» на Стрелкова и славянцев, считая, что кольцо сжималось именно из-за того, что ополченцы прекратили кошмарить укров. Мне сложно судить об этом, так как считаю, что командирам виднее. Они обладали полной информацией, поэтому принимали решения, исходя из этого.

Стрелков мне уже на гражданке рассказал, что решение такое мотивировалось тем, что из всех защитников Славянска боевых ребят можно было пересчитать на пальцах. Многие не служили в армии, многие оружие в руках держали впервые. Поэтому, если посылать на диверсии постоянно боевой костяк, например, группу Моторолы, то вскоре не останется тех, на кого можно положиться в случае штурма противника.

Стрелков, прекрасно это понимая, после «Ямпольской» операции, решил завязать с «джихадами».

Конечно, каждый день мы рвались в бой и ждали приказа на очередные вылазки, привыкнув к ним ранее. Но до покидания ополчением города их было совсем немного.

Инициативы на местах провести собственные операции «возмездия» жёстко пресекались командирами. У них был приказ свыше.

Пример приведу из рассказа Крота:

«Был у меня боец с позывным Шахид, сдвинутый на тему “джихадов”, который очень хотел, чтобы его послали к укропам. Несмотря на то что он был славянином — обычным донецким парнем, позывной почему-то носил смертника. Шахид даже разработал целый план операции: с ещё несколькими добровольцами он берёт покрышки от грузовиков, доходит до моста через реку Казённый Торец и переправляется на них на ту сторону. На той стороне, уже из РПГ и автоматов, он собирался “гасить” по краснолиманскому блокпосту. Он тогда говорил: “Я не буду возвращаться обратно, я там умру”.

И вот он меня постоянно доставал и просил: “Договорись, чтобы послали”. Ну и я, чтобы он от меня уже отстал, пообещал, что на следующем совещании задам по нему вопрос. Хотя я понимал, что никто не пошлёт, но слово нужно сдержать.

На очередном совещании первые полчаса Кэп всех, как обычно, песочил за провинности, а потом давал каждому слово, кто хотел высказаться. Я первым поднял руку и сказал, что есть группа бойцов из моего взвода, которые хотят совершить “джихад”. Подробно им всё описал со слов Шахида и смотрю, Кэп после моего предложения аж побагровел от злости:

— Я же сказал: никаких “джихадов”, никаких вылазок, самовольств.

Тут и Моторола подключился, и давай на меня вдвоём орать. А я сижу и думаю, я же знал, что так будет, нафига спрашивал. Ну что поделать, обещал…

Возвращаюсь я с совещания, нахожу этого бойца, подзываю к себе и уже с пристрастием ему объясняю, что не стоило этот вопрос задавать».

После рассказа Крота я вспомнил ещё один весёлый случай на его позициях. Как и Кедру, ему иногда везло на специфических ребят в подразделении.

Вышел как-то Кэп в эфир и доложил всем, у кого была рация, что в гарнизоне объявляется максимальная боевая готовность. Поступила «инфа», что укры концентрируют удар на южном плацдарме, где располагались позиции Крота и Малого. Движение КамАЗов с пехотой нацгадов заметил один «доблестный» боец из подразделения Крота, который сидел в секрете на Артёмовском направлении.

Такого расклада никто из командования не ожидал, так как основным опасным направлением считался Север — Красный Лиман и после падения Ямполя — Северо-Восток, а с Юга, со стороны нашего Краматорска, нападение было очень маловероятно.

Но наблюдатель чётко доложил командиру, что видел несколько грузовиков с укропами, у которых из вооружения только АКСу. Почему у солдат ВСУ укороченные автоматы, предназначенные в основном для городского боя, боец объяснить не смог.

После его доклада в указанном направлении Крот отправил отделение разведки, чтобы узнать численность, вооружение и наличие бронетехники укров. По прибытии группа довела Кроту и Кэпу, который уже всех поставил на уши, что информация не подтвердилась. Ни одного супостата в районе трёх километров не обнаружено.

Тогда повторно стали допрашивать дозорного, где он мог увидеть такое количество противника. После пристрастной беседы с Кротом боец стал немного сомневаться и говорить, что ему это могло причудиться. Но тогда напрашивался вопрос: как здоровому трезвому человеку могло привидеться несколько десятков ВСУшников, ехавших в КамАЗах? Под конец допроса он признался, что немного задремал и уже не помнит, видел он врагов во сне или наяву. Тогда-то всё и выяснилось — оказывается, это ему приснилось. Ополченец просто уснул на посту и увидел такой замечательный сон, где серьёзные укры едут в КамАЗах и держат в руках маленькие бесполезные (в полевых условиях) «Ксюши».

Кэп пришёл в ярость. Он успел этот бред уже донести в штаб и поднять по боевой тревоге весь Семёновский гарнизон. Но сильно бойца наказывать не стали. Проверка показала, что он не был пьяным, а просто уснул на посту, так как дежурил без сна не первые сутки.

Игорь Стрелков так говорил:

«У меня не было задачи убить как можно больше укров. Я понимал, что с таким войском, как у нас, мы много не убьём. У меня стояла задача: как можно дольше удержать город: стрелять, шуметь, бегать, прыгать, скакать. Каждый день — это выигрыш. А чтобы именно убить, поразить противника — для этого у нас было очень слабое войско.

Тогда город очень постепенно входил в войну. Многие вещи мы не сделали только потому, что меня бы не поняло население, от поддержки которого мы зависели.

Например, когда мы захватили броню 25-й бригады в Краматорске, на следующий день недалеко от Славянска ещё одну колонну местные жители заблокировали, и бронемашин и около 150 укров. Там были не только армейцы, но и нацгады в чёрной форме. Мне предлагали пойти их там пожечь. В принципе пожечь их было можно. Я понимал, что и единиц бронетехники мы не захватим — кишка тонка, и ладно, если обломали зубы бы только мы, но при этом погибнет много гражданских.

Я целый день сидел и ждал, пока нацгады не открыли огонь по гражданским, не убили и не ранили несколько человек. После этого местные прибежали ко мне с вопросом: почему вы их не сожгли? А потому я и не сжёг, что, если бы мы открыли огонь первыми, то местное население обвинило бы во всём нас».

* * *

После падения Ямполя укропы обстреливали Семёновку фосфорными боеприпасами чаще, чем обычными. Уже совсем не стеснялись. Командование в Славянске смогло где-то раздобыть несколько сотен противогазов именно для бойцов нашего гарнизона. И всё оставшееся время мы носили противогазы во время сильных задымлений.

Я, как полевой медик, постоянно интересовался новыми лекарствами: всегда читал целиком инструкции незнакомых препаратов, консультировался с врачами в Славянске. Один врач в Ленинской больнице меня даже научил колоть уколы внутривенно, давая тренироваться на себе.

Также меня интересовал вред и средства защиты от фосфорного дыма. Но тогда уже интернета ни у кого в Семёновке не было, поэтому я решил узнать через сестру.

Не каждый день, но довольно часто я старался звонить в Киев маме, так как она очень переживала, зная где я. Но поговорить можно было не более пяти минут, потому что укропы сразу пеленговали, откуда звонок и начинали туда «насыпать».

Тогда я позвонил сестре и под грифом секретности от мамы рассказал про фосфорные снаряды. Она пообещала поискать в интернете информацию о средствах защиты. Она в свою очередь попросила помочь мамину подругу, о которой я писал раньше. И та, немного разбираясь в медицине, дала кое-какие советы: как правильно прятаться от фосфорных мин, чем тушить, в случае попадания. В итоге получается, из Киева информация поступала всему Семёновскому гарнизону, как оберегаться от фосфора.

На следующий день она мне перечислила методы, с помощью которых можно защищаться от ядовитого дыма: при отравлениях ни в коем случае не пить молоко, при попадании на кожу тушить желательно не водой, а мокрой землёй или тальком. А также рыть специальные окопы с дополнительными углублениями и правильной вентиляцией, чтобы туда не проходил дым.

Кроме меня никто этих инструкций не знал, поэтому я предложил Кэпу прийти на вечернее совещание в бомбоубежище и всем командирам провести инструктаж по противодействию фосфорным бомбам. Кэп одобрил, и я поздно вечером поехал на своём уазике в «бункер». К тому времени я уже, как говорится, хорошо «держался в седле», и мог самостоятельно водить УАЗ.

И вот я в противогазе мчусь по семёновским ухабам, не всегда объезжая торчащие неразорвавшиеся мины из асфальта, к «бункеру». На совещании я присутствовал впервые, так как там разрешено быть только командирам. Высидев примерно полчасика, я дождался, когда мне дадут слово, и всем довёл информацию, которую знал сам. Командиры подразделений внимательно меня выслушали, а некоторые даже записали по пунктам.

Бомбоубежище, в котором они собирались, было построено ещё в советские годы, но сохранилось до нашего времени. Нигде в окрестностях электричества не было, но, благодаря небольшому дизельгенератору и одному ополченцу с позывным Пух, который его постоянно заводил, в «бункере» можно и чайник включить, и рации зарядить.

В последние числа июня укропы вычислили, где собирается командование, поэтому в районе бомбоубежища всегда было опасно из-за регулярных бомбёжек.

Во время обстрела все прятались в безопасном «бункере» и только Пух иногда выходил, чтобы завести генератор, который часто глох из-за вибраций, создаваемых разрывами.

В этот раз он тоже вышел, потому что в «бункере» пропал свет. Я отчётливо помню, как ему Кэп сказал:

— Подожди, пока не закончится обстрел. Посидим пока без света.

Но очень добрый и отзывчивый человек Пух махнул рукой и сказал, что важнее зарядить рации.

Как только он вышел и наклонился над генератором, один снаряд упал прямо на него. Не рядом, не в генератор, а именно в Пуха, разорвав его в буквальном смысле на части. Когда я к нему подбежал, то не нашёл ни одной конечности. Возле заглохнувшего навсегда генератора лежало обезображенное туловище человека.

Вздыхать времени не было, обстрел мог возобновиться в любую минуту, поэтому я сказал парням, чтобы помогли мне завернуть его в простыню и погрузить в уазик.

Пока ребята грузили тело в кузов, я вызвал по рации Артиста и попросил, чтобы он по дороге в Славянск подсел ко мне, потому что в морге самому мне тело не вытащить.

Слева Рамзес, по центру Солнышко, справа Пух

Всю дорогу в город я думал о том, насколько коротка человеческая жизнь и как можно внезапно погибнуть от разрыва мины. Пух был добрейшей души человек. Его очень ценили в ополчении, так как он занимался заправкой транспорта бензином и дизелем и очень хорошо разбирался в технике. Перед гибелью он проявил смелость, на которую способен не каждый — вышел навстречу грохочущим снарядам, несмотря на то что командир его пытался отговорить.

* * *

Мои раздумья о жизни и смерти развеял необычный случай в морге. Не пугайтесь, странно звучит, я знаю. В общем, привезли мы тело с Артистом к моргу, а он закрыт, и ключа нет под кирпичиком, где я обычно оставлял. Тогда решили пройти по периметру здания и поискать другой вход — возможно, кто-то из сотрудников вернулся. На одной из дверей я увидел небольшую бумажку с номером телефона и какой-то надписью, по типу: если закрыто — звоните. Я достал телефон, позвонил и обомлел. На той стороне трубки послышалась западенская речь. Со мной говорил человек точно родившийся на Западной Украине.

— Ало. Це хто[168]?

Первые секунд 15 я не мог подобрать слов:

— А вы кто?

— Мене Мiша зовут. По якому вопросу звоните?[169]

— А ты откуда? — спросил я, закипая всё больше от злости.

— З Тернопіля. А яке це мае значення?[170]

— А я из Славянска. У нас тут война, — выпалил я.

— Я знаю, дивився по телевюору. Ваше мюто заходили сепаратиста[171].

Артист всё это слышал и, как мне показалось, уже побагровел от злости.

— С тобой говорит именно этот сепаратист, — ответил я.

На той линии воцарилось молчание, я подумал, что он уже бросил трубку. Но нет.

— А чого ви мені звоните?[172] — робко спросил он.

Мне хотелось ему нагрубить, сказать всё, что я думаю о его земляках, которые замутили Майдан и теперь воюют против нас, но я сдержался.

— А для того чтобы рассказать, чем тут занимается ВСУ, — немного остыв, говорю я.

Артисту понравилась эта затея с телефонным разговором, и он внимательно слушал нас.

— Они тут не с нами воюют, а с детьми, женщинами и стариками, понимаешь?

— Чого я повинен вам вірити?[173] — справедливый вопрос задаёт западенец.

— А потому что я здесь, всё своими глазами вижу, а ты только через экран телевизора. Зайди в интернет, найди видео обстрелов города, тогда всё поймёшь. Это стреляют твои друзья из Западной Украины в том числе, — срываясь на повышенный тон, доношу ему я.

— Добре, я подивлюсь. Але ви теж знищуюте людей. Ваші чеченці — насильники[174], — посмотрев, наверное, накануне «5 Канал», отвечает он мне.

Я не сразу понял, что ему надо сказать для убеждения в обратном. Но тут мне пришло на ум заговорить с ним самому на украинском.

Знаєш, ти жертва пропаганди, яку тобі вливають в вуха проплачені канали. А я тобі кажу те, що бачу[175].

Опять молчание в трубку.

— Ти мене «розводиш». Ромка, ти?[176] — вдруг спрашивает Миша.

Он, видимо, подумал, что над ним подшучивает друг.

Но я продолжал:

— Я сам з Києва приїхав сюди, в Слов'янськ, захищати мирне населення. У нас кожен день війна, гинуть прості люди. Всі солдати, які пішли в АТО, знаходять тут свою могилу. Тому, якщо тобі запропонують, не погоджуйся. Інакше тебе чекає участь тих, хто вже у морз[177].

— В якому морзі?[178] — нервно спрашивает Миша.

Тут я уже перешёл на русский:

— А тут, где мы нашли твой номер телефона. Прямо на дверях в морг, где трупы лежат.

Этих слов уже не выдержало сердечко вуйки и он бросил трубку. Мы с Артистом прыснули от смеха. Откуда вообще этот бандерлог взялся? Почему его телефон висит на славянском морге? Но пристально присмотревшись и сверив номер, я понял, что ошибся в одной цифре. А номер, по которому я позвонил, оказался какого-то тернопольского селюка. Чудно всё так… Но не беда. Эта история подняла нам настроение на весь оставшийся день.

А ключ, как оказалось, просто упал и лежал в траве рядом с замком. Оставив тело в морге и спрятав обратно под кирпичик ключ, мы вернулись в Семёновку.

Герои тыла на передовой

В колбасном цехе к концу июня оставалось только три человека: я, Ташкент и Артист. Гену забрал Моторола личным корреспондентом — снимать на видео его группу.

Из-за того, что людей стало меньше, дежурить нам приходилось дольше — по два часа. То есть, когда нас было четверо, мы разбивали ночь на четыре части: с полуночи до шести утра по полтора часа на каждого.

В одно такое утро я крепко спал, так как дежурил в середине ночи. Артист уехал чинить какой-то КамАЗ, а Ташкент копошился в своём любимом месте — холодильной камере, где хранилось мясо.

Меня разбудил настырный сигнал автомобиля. Кто-то бибикал прямо перед дверью, и шум заполнял коридор, где мы спали. Я неохотно встал, взял автомат и побрёл к выходу. Через окно я увидел какую-то женщину лет 40-45-ти и нескольких мужчин в гражданском. Вышел на улицу и не успел открыть рот, как на меня накинулась с упрёками женщина:

— Где старший? Командир где? Почему никто не встречает? Мы везём, видите ли, им гуманитарку, а они даже толком объяснить не могут, куда нужно сгружать.

— А с чего вы взяли, что приехали именно сюда? — спрашиваю я. — У нас вообще тут как такового командования нет, поэтому вы не по адресу.

Женщина немного успокоилась и посмотрела с удивлением на меня:

— А сколько лет тебе?

— Мы ещё с вами мало знакомы, чтобы я вам раскрывал свою главную тайну, — отшутился я.

— Тогда дай мне какой-нибудь сувенир на память, — вдруг ни с того ни с сего заявила она. — Меня Аллой зовут. Мы из Енакиево, привезли покушать ополченцам на передовую.

Я нашёл где-то гильзу от ПМ и протянул ей. Она улыбнулась и поблагодарила:

— Спасибо. Ну, раз командования нет, будем выгружать здесь. Нам уже спешить обратно надо, нет времени ездить по вашим владениям.

Она командным голосом попросила своих молчаливых ребят разгрузить машину, и моему взору представились различные яства, доселе давно невиданные: колбаса, фрукты, много разных конфет и печенья, даже несколько видов хлеба. Она примерно объяснила, на сколько частей это разделить, чтобы всем досталось, и уехала. Мысли о том, что мы можем больше взять себе, у неё не возникало. И справедливо, потому как мы сначала развозили по блокпостам, а потом ели сами. Возможно, она так не подумала, потому что в ответ на её подгон мы нагрузили их машину мясом и охлаждёнными бройлерами.

Через день она, как и обещала, приехала к нам опять. В этот раз помимо продуктов Алла привезла мне в качестве подарка хороший налобный фонарик и новый противоударный, водонепроницаемый туристический телефон с встроенной рацией. Объяснила она такие дорогие подарки тем, что очень прониклась ко мне: как это — я воюю в таком возрасте, да ещё и из Киева.

— У меня нет детей, как-то не сложилось. Я всю жизнь работала, до войны вот бизнесом занималась, — рассказывала мне Алла наедине. — Ты мне теперь, как сыночек. Я буду тебе вкусненькое привозить.

Я воспринимал это нормально, с улыбкой. Это уже не первый раз, когда меня пытались усыновить в прямом или переносном смысле. При живой-то маме. До этого мне из Крыма в Семёновку звонил Связист (боец крымского ополчения, который не поехал с нами на Донбасс) немного подшофе и предлагал усыновить меня. Видимо, он забыл, что я не сирота.

Алла очень меня полюбила, а я её. Мы подружились и последние две недели нашей с парнями жизни на мясокомбинате сделали красочнее не только холодильники с мясом, но и регулярная гуманитарка от Аллы. Но вместе с «бонусами» на меня, Ташкента и Артиста добавилась ответственность. В перерывах, когда я не ехал за трёхсотыми, мы развозили продукты по семёновским блокпостам.

Дороги в Славянск постепенно перекрывались врагом. К 5 июля оставалась открыта одна дорога на Донецк. Однажды Алла приехала со своими енакиевскими друзьями в очередной раз к нам на мясокомбинат. Они сильно уставали, потому что ехали всегда не по прямой, а объезжая укровские блокпосты, но, вместо того чтобы отдохнуть, она попросила показать ей наши владения. Ей хотелось походить по цеху, так как до этого мы ей говорили, что тут хранится не только мясо, но и огромные мешки с мукой, сахаром, сухой картошкой и сухим молоком. Мы ничего не трогали, кроме сахара, потому что не знали, куда приспособить необработанный продукт.

Алла осмотрела мясокомбинат и решила забрать несколько мешков с продукцией, чтобы впоследствии их обработать и накормить мирных жителей. Пока проходил осмотр помещений, начался обстрел фосфорными бомбами. Причём обстреливать начали именно территорию колбасного цеха. Я думал, что при обстреле Алла и ребята, приехавшие с ней, не до конца разгрузят машину и дадут по газам. Но я ошибся. Алла спокойно выслушала мои объяснения, что это фосфор и насколько он вреден, продолжив осматривать цех на наличие чего-то полезного в качестве гуманитарки.

— Желательно, чтобы вы, не разгружая машину, быстренько уехали, так как надышитесь фосфором и отравитесь, — посоветовал Алле я.

На что услышал ответ:

— А вы же дышите? И мы не боимся.

Её аргумент мне было нечем крыть. Пришлось ходить за ней по всему цеху и нервно ждать, пока она распорядится погрузить ребятам в машину все свои находки. Фосфором затянуло весь двор колбасного цеха, но бесстрашная женщина Алла ни на минуту не колыхнулась. Разгрузка и погрузка её машины длилась минут 15. За это время специфический запах стоял во дворе довольно сильный. Фосфор определённо на нас оседал. Это я понял, когда потёр глаза.

И только после того, как её машина была забита до отказа нашим мясом и другими продуктами для переработки, она уехала.

Под конец месяца мясо в выключенных холодильниках начало портиться. И благодаря тому, что Алла дождалась, пока ей погрузят наше сырьё, в следующий раз через неделю она привезла нам настоящую колбасу, которую перекрутили специально для ополчения в храме в Кировске, где верующие делали тушёнку и паштеты. А в храм отвёз её знакомый Рома Лейчиков, который тоже помогал защитникам Донбасса.

Некоторые детали нашего совместного времяпрепровождения с Аллой я уже не помню, поэтому обратился к ней за комментарием:

«Первый раз я поехала в Славянск в мае. Через кирпичный завод и Семёновку проезд был закрыт из-за бомбёжек. Но мы всё равно ехали, потому что знали одно: нам нужно привезти всё, в чём нуждались наши ребята. Перед дорогой мы выпили для храбрости по 50 граммов коньяка, и вперёд по «дороге смерти». На трассе ниже колбасного цеха нас встретил Антон Пономарёв и отвёз в славянское СБУ.

Когда мы ехали, помню, летел вертолёт нам навстречу — из Семёновки в сторону Николаевки. А потом мы узнали, что наши парни его подбили в тот же день.

Столько всего произошло, что даже не помню подробно наше первое знакомство. Но до сих пор храню пакет с красным крестом, что ты мне подарил от фосфора. (Алла имеет в виду один из пакетов со специальной губкой, пропитанной в какой-то жидкости. Мне их дала Лёля в славянском госпитале, чтобы я мог протирать участки тела от оседавшего фосфора.)

Помню, как мы ехали на легковушке и везли кого-то в больницу, а ты мне говоришь: “Оденьте противогазы и закройте окна”. Тогда я не послушала, а следующие три дня тяжело было дышать.

Материнской любовью я к тебе прониклась, когда узнала, сколько тебе лет. Я тогда сильно удивилась, как ты в таком возрасте понимал, что происходит вокруг. А когда я узнала, что ты из Киева приехал нас защищать, то это лишний раз подтвердило твою порядочность в таком возрасте. В Енакиево я вернулась под сильным впечатлением и рассказывала мужу о тебе. Я понимала, что у тебя есть мама и как она будет рада, что сыну по-матерински кто-то помогает.

Практически каждый день мы возили ребятам на разные участки фронта продукцию. Иногда я приезжала домой, и не хватало сил даже помыть ноги, потому что в пять утра опять куда-то ехали.

Но больше всего я полюбила Семёновку и её бойцов. В Семёновне были рады даже табаку. Там было всё по-настоящему, наверное, потому что на этом участке действительно шла война.

Мне приходилось делать много “движений”, чтобы привезти вам самое вкусное. Мне хотелось порадовать ребят, так как я понимала, что, уезжая оттуда, могла их уже не увидеть».[179]

Алла Белоусова — гуманитарщица

В следующий раз Алла собиралась приехать 5 июля и опять привезти вкусненького. Она, к сожалению, не знала, что ополчение в ночь с 4 на 5 июля покинуло свои позиции полностью. По дороге в Славянск на одном из блокпостов их машину остановили укры. Устроив тотальный «шмон», они быстро догадались, куда направлялась машина с продуктами, а когда порылись в своей базе — нашли давно кем-то составленное досье на Аллу.

Её, водителя и остальных пассажиров сразу обвинили в сепаратизме, арестовали и отправили за решётку.

Но на Украине всё же нельзя было по закону просто так взять безоружного гражданского человека и посадить. Новоиспечённое государство позиционировало себя как европейская держава со свободой слова. Поэтому для таких случаев существовали тайные тюрьмы СБУ, куда Аллу с другими гуманитарщиками и упрятали. Подробней об этом Алла рассказала мне в интервью ещё в 2016 году, как корреспонденту ИА «Антифашист».

Далее приводится интервью:

«Я попала в плен со своим мужем. Нашу машину остановили недалеко от Славянска и без объяснений выволокли наружу. Одели на головы маски и увезли в неизвестном направлении.

Сначала меня с мужем под Славянском держали под землёй в каких-то шлюзах. Потом повезли в Краматорск. По дороге муж приоткрыл маску на голове и увидел, что машина, в которой нас перевозили, заехала в лесополосу возле аэродрома. Там была какая-то палатка, и шли под землю цепи, в яму, где сидели люди. Я это поняла, потому что оттуда слышались стоны.

Там меня стукнули по голове, и я упала. А когда очухалась, подвели ко мне мужика и говорят ему: “Ты хочешь пощупать живую сепаратистку? Щупай, пока она живая”.

Они ему ещё и предложили меня изнасиловать (потом я узнала, что это тоже был пленный). Но, слава Богу, до дела не дошло. После этого меня заперли в машине и не давали долго пить и есть. А когда рано утром открыли, то отвели в тёмное помещение и кинули на землю. И в этом месте я ощутила по голосу, что рядом мой муж.

Потом был допрос. И у меня на глазах мужу поломали ребра и отбили печень. И когда после этого закидывали его в машину, думали, что он уже не доживёт.

Я их спросила, что им надо. Они говорят: “Ты нам, сучка, скажешь, как Мотороле оружие возила! Ты, сучка, скажешь, как вам Царёв и Ефремов помогали!” А я уже готова была признаться во всём, только бы не трогали мужа.

Потом спрашивали о референдуме. Участвовала ли я в нём, где галочку ставила. А когда я ответила, что поставила галочку за независимость республики, начали бить по голове. После этого у меня опухла голова на долгое время. Мне вот недавно МРТ делали, и даже сейчас видно гематомы.

После четырёх суток допроса и пыток они нас отвезли в Изюм. Там под землёй держали в каком-то подвале. Долгое время не поили и не кормили. Очень часто психологически давили и пугали. Спрашивали, кого отправить на минное поле: меня или мужа. Я ответила, что меня. Потому что я возила гуманитарную помощь жителям Донбасса и хоть этим, но была причастна к народному восстанию Донбасса, а муж вообще ни при чём.

Ещё помню, как одному пленному профессор колол какой-то препарат, чтобы он всё рассказывал. Наверное, сыворотку правды.

Потом нас с Изюма погрузили и отвезли в Харьковское СБУ. А там меня приняла молодая следователь и зачитала обвинение по статье 258 “Финансовая помощь терроризму” и но “Посягательство на территориальную целостность и неприкосновенностъ Украины” — то есть за то, что я участвовала на митингах.

Но меня они не сломали. Уже в Харьковском СБУ я вылазила на окно и кричала: “Новороссия победит”. Но там меня не трогали, видимо, потому что про меня уже пошла молва в СМИ. И когда меня обменивали, то дежурные говорили: “Слава Богу! Едь уже отсюда”. Меня даже называли Зоей Космодемьянской.

Держали меня три недели. Но эти три недели мне показались адом. Особенно в секретной тюрьме в Краматорске. После такого нечеловеческого содержания я заболела сахарным диабетом»[180].

За храбрость и мужество позже её наградили медалью от Донецкой Народной Республики[181].

Также Алла иногда пишет стихи. И хоть она не профессиональный поэт, душевная боль за страдания народа Донбасса помогли ей написать такой шедевр, который я даже экранизировал:

Война. Как много в этом слове боли,

Страданий, тяжких мук.

И крик души срывается от горя,

От постоянных ожиданий и мучительных разлук.

Детей Донбасса, кто-нибудь, спасите!

Молю: спасите наших матерей!

Ради всего святого, вы нам помогите!

Достать их из подвалов побыстрей!

А дети наши так устали

Под грохот канонады спать.

И в ужасе, прижавшись к маме,

Всё Боженьку пытаются позвать.

Старушка вдруг трясущейся рукою,

Немножко протянула им еды.

Дай, малыши, вас успокою.

Сполна вам горя и беды.

Она склонила голову, качая.

Никто проклятой той войне не рад.

Но только лишь одно не понимает.

Зачем же убивает свой народ украинский солдат?

А где-то там слышны разрывы

Смертельных мин и брошенных гранат.

И где-то там обстреливают город,

Сметая всё с пути, системой «Град».

И топчут наши земли танки.

Селенья, города сжирает дым.

Горят сады и школы, парки, банки.

Но лишь остаться бы живым.

Но не перебирала смерть, косила.

Снаряд попал и в детский дом.

Война — чудовищная сила…

Уснули ангелочки тихим сном.

Дороги все залиты кровью.

И на защиту поднялись отцы.

Теперь — не заводчане, не шахтёры.

Теперь они уже — бойцы.

И падают они в неравном бое,

По улицам валяются тела.

Какая-то девчонка в поле,

Бежав, младенца родила.

Укропы вновь ожесточились,

Пытают женщин и детей.

Сердца их в камень превратились.

Но ничего! Ответят! За смерти наших матерей

И рвут тела на части, поедая,

Голодные бродячие собаки,

И вспышки взрывов фосфорных гранат, мигая,

Частично освещают мёртвых в мраке.

И стонет Мать — Земля от боли,

От ран, от плача, от гранат.

И падает, стекая кровью,

Отец, защитник и солдат.

И сеет смерть всё новые могилы,

Стоит Донбасс весь до конца.

Опять ушёл из жизни чей-то милый.

Опять семья осталась без отца.

Белоусова Алла

Интересная особенность у Моторолы

Арсен ещё до взятия Семёновки купил себе огромный смартфон и везде его с собой брал. Во-первых, необходимая сотовая связь, которая очень часто заменяет рацию, во-вторых, можно использовать как видеокамеру. Но разъезжая постоянно по позициям, он заметил странную особенность — где бы он ни появлялся, через некоторое время начинался точечный обстрел по его скромной персоне. Заметив такую тенденцию, он понял, что укропы смогли идентифицировать по телефонным разговорам и СМС хозяина гаджета. Но сдаваться не собирался, и телефон продолжал носить. Из-за этого, конечно, появлялась угроза жизни не только его, но и других людей, оказывающимся рядом с ним.

Вернувшись из Ямполя в Семёновку, Моторола остался ждать дальнейших указаний от командования. Однажды я вместе с Вохой и Моторолой поехал в Черевковку. У Моторолы были какие-то дела с Криком (командиром блокпоста в Черевковке). Пока Арсен общался с Криком, мы с Вохой стояли ещё с несколькими местными бойцами возле блиндажа. Не прошло и десяти минут нашего пребывания в гостях у Крика, как укры проснулись, навелись на телефон Мотора, и ополченцы этого блокпоста впервые прочувствовали на себе прицельный артиллерийский обстрел.

Первый разрыв пришёлся в нескольких десятках метров от нас. Все разбежались и попадали на землю, кто-то успел запрыгнуть в окоп. Нам всегда везло потому, что косые укры никогда не могли попасть в заданную точку с первого раза. Им нужно было выпустить не менее 15 снарядов или целого пакета «Града», чтобы пристреляться. На этот раз они также обстреляли наши позиции, не попав при этом ни в один окоп или блиндаж. Обстреляли вокруг, но в цель не попали.

Кто-то может подумать о благих намерениях ВСУ, типа специально «мажут» по братьям-славянам, но в данном случае — это не более чем миф. Ведь как объяснить то, что они с особым энтузиазмом равняют с землёй посёлки и окраины города, при этом убивая десятки мирных людей.

Как только обстрел утих, из окопов закричали бойцы Крика:

— Моторола, зачем ты приехал? Без тебя так тихо и спокойно было.

Конечно, сказано это в полушуточной манере, но посыл был ясен. Слух о том, что там, где Арсен, постоянно стреляют, дошёл и до них. Крик тоже быстро договорил с нашим командиром и спровадил его подальше от себя. Мы сели в машину и уехали. Позднее блокпост Черевковки укры продолжили долбить, но уже вне зависимости от местоположения Моторолы.

Чтобы подтвердить, что такие обстрелы — это не просто совпадение в боевой жизни Моторолы, приведу ещё один пример. Проезжая как-то с Артистом по нашим Семёновским владениям, мы наткнулись на броневичок Кэпа. Командир Семёновского гарнизона, Моторола и ещё несколько бойцов остановились на перекур недалеко от «бункера». Артист притормозил, и мы вышли поздороваться.

Не знаю, долго ли они стояли до того, как мы проезжали мимо, но по нам опять начался обстрел. Только на этот раз укры допустили слишком большую погрешность — мины полетели прямиком в жилой сектор.

Тут произошло то, чего никто не ожидал даже от обезбашенного рыжего сорвиголовы Моторолы. Он зажал на своей рации тангенту и, перекрикивая звуки разрывов, заорал в эфир: «Не туда бьёте, [нецензурно]! Я на 300 метров левее нахожусь. Сделайте поправки!»

Моторола был уверен, что рации также давно прослушивают — один из примеров, когда по нам с Вохой выстрелил танк 3 июня после того, как мы по радиостанции озвучили, что везём «сапог» (СПГ) на передок. Машина-то у нас была гражданская, и вряд ли бы танк осмелился по ней лупить, не разобравшись. Даже для них это слишком.

После реплики Арсена обстрел на минуту утих, а потом вновь продолжился, только уже неподалёку от нас. Моторола опять вышел в односторонние переговоры с украинскими радиоперехватчиками. На этот раз он сказал, чтобы они били немного кучнее и дальше по фронту.

Возможно, это и случайность, но уж слишком много совпадений. Укры опять остановили обстрел и продолжили его уже в непосредственной близости от нас. Всё это время мы сидели в траве и наблюдали за Моторолой. Такой, на первый взгляд, ужасный процесс, когда наш рыжий товарищ вперемешку с «трёхэтажным» корректировал укровский огонь на себя, протекал у нас под шуточки и смех.

Казалось, что бесстрашней и отмороженней нас не бывает, особенно это касалось Моторолы. Но всему есть разумный предел. Когда мины стали рваться всё ближе и ближе, Моторола, докурив, сам предложил разъехаться куда подальше от этого места. Упрашивать никого не надо было, все поняли задачу с первого раза. В итоге никто после этого обстрела не пострадал.

Как говорится, удача сопутствует смелому. Однажды при штурме ополченцами артёмовской танковой базы Мотороле «прилетело» из ПКТ в бронежилет, автомат и каску. Несколько попаданий в разгрузку — в подсумки для магазинов, в автоматный магазин на 45 патронов и по касательной в шлем. Арсену тогда несказанно повезло — когда пуля попала в него, она была уже на излёте и не смогла пробить бронежилет, застряв в автоматном магазине, вторая же вдребезги раскрошила магазин, пристёгнутый к АК, и все патроны высыпались, а третья чудом отрикошетила от его шлема. Вернувшись с боевого задания, он оживлённо показывал следы от пуль на своей экипировке.

Страшная бомбёжка «Лимузина»

1 июля нашему уазику надоело, что я на нём учусь ездить, и он сломался. Мы с Артистом это почувствовали, когда заезжали на подъём по дороге с прямой танковой наводкой. Я нажимал педаль газа, но ничего не происходило на третьей передаче. Тогда мой инструктор по экстремальному вождению в боевых условиях посоветовал перейти на вторую, но эффекта также не было. И только на первой «таблетка» кое-как доползла до верхушки подъёма.

В этот момент у меня булки сжались так, что я мог перекусить ими кусок арматуры, а в лицо ударил сильнейший жар. У Артиста было так же. Из-за осознания того, что наша машина, которая давно «засвечена» украинскими наблюдателями и корректировщиками, стоит посреди дороги в самом «палевном» месте, пропадало желание дышать. УАЗ простоял там всего минуты две, но украм и этого хватило, чтобы успеть зарядить пушки. Последующие две-три минуты могли бы стать для нас роковыми. Но, слава Богу, детище советского автопрома не допустило этого — под звуки приближающихся разрывов мы выехали из опасной зоны.

— Это топливный насос, походу, забился, — констатировал первоклассный водитель Артист.

На поломке «таблетки» сказалось, скорее всего, моё «экстремальное» вождение по территории цеха. Я там учился ездить задним ходом и немного не рассчитал, когда около часа на низких оборотах «насиловал» машину по одной и той же дороге, сдавая назад. При сорокаградусной жаре без должной вентиляции двигатель закипел. Я, не зная, что делать в таких случаях, немного испугался и решил открыть крышку ёмкости, где находится тосол. Как известно, доступ к двигателю в «таблетке» расположен в кабине, поэтому открыв крышку системы охлаждения, я прочувствовал на себе всю прелесть кипящего тосола. Пробка вылетела пулей и толстая струя коричневой маслянистой жидкости заполнила кабину. Больше всего пострадала правая рука, которой я и отвинчивал крышку. В это мгновение я только успел выключить зажигание, открыть дверь и выбежать из «буханки». Рука покраснела мгновенно, но первое время о боли я не думал. Кипятком я залил сиденья и свой телефон. Повезло, что Алла мне купила водонепроницаемый ударопрочный гаджет, в котором даже имелась рация. Пострадала только машина и моя рука.

Первым делом я побежал за «Пантенолом», который всегда имелся у меня в аптечке. На протяжении часа я наносил пену на руку, чтобы предотвратить образование ожога. И я вам скажу, что «Пантенол» мне помог. Покраснение и боль ушли, а про то, что часть моей руки сварилась под щедрой струёй антифриза, я забыл сразу после распыления на руку чудо-пены.

После такого издевательства УАЗ действительно ехал даже по прямой дороге со слабой тягой, поэтому после завершения всех дел мы отправились в город на починку.

В Славянске, в районе Артёма, ополченцы держали свою рембазу, которая называлась «Лимузин». То есть, не так. Почти все автослесари, механики этого СТО вступили в ополчение. А так как кроме стрелков нужны были и специалисты разных отраслей, то людей с необходимыми профессиями для нормального функционирования Славянского гарнизона вооружали инструментом, а не АК.

С горем пополам мы доехали на рембазу «Лимузин». Нас там встретил знакомый ополченец из Каховки (населённый пункт на Украине) с позывным Каховка. Ребята там мастера на все руки, поэтому довольно быстро нашли проблему в нашем УАЗе — как и говорил Артист, засорился бензонасос.

Сервис «Лимузина» был на высоте — пока парни бесплатно чинили уазик, девушка нам сделала кофеёк. Мы вышли с ним на улицу. День выдался солнечным, поэтому решили найти тенёк и там присесть, чтобы спокойно его попить. «Лимузин» находился в центре города, рядом стояли десятки жилых домов. Ничто не предвещало беды. Но как только мы присели на бровку и отпили горячий кофе, раздался взрыв. Залпа никто не слышал, всё произошло очень быстро и неожиданно. Когда первый снаряд прилетел в крышу СТО, я как раз подносил пластмассовый стаканчик с горячим напитком ко рту. От внезапности я дёрнул рукой и пролил всё содержимое на себя. Горячий кофе я прочувствовал всем телом, и это придало мне сил для дальнейшего рывка. Следующие мины падали прямо на машины неподалёку от нас. Все сотрудники успели укрыться в смотровых ямах СТО, но мы поняли, что просто не добежим туда физически. Слишком далеко и рискованно. Без единого слова мы приняли с Артистом решение ползти к гаражам. Они ближе, но менее надёжны. Когда мы легли головой друг к другу в проёме между ними, то поняли, что попали в местный туалет. Все хоть раз в жизни ходили «за гаражи». А нам пришлось там лежать. Но тогда об этом мыслей не было. Бомбёжка оказалась настолько сильной и прицельной, что нам сразу стало ясно — укропы специально пытаются раздолбить рембазу, а заодно и близлежащие жилые дома. Мины падали везде. Мне казалось, что я впервые попал под такой массированный обстрел. По крайней мере, в самом эпицентре я ещё не был. От громких разрывов мы буквально зарывались лицом в землю. Хотелось максимально вжаться туда и стать меньше. Укры попали в один из гаражей, за которым мы прятались. Осколки пробили тонкие стены и попытались пробить следующий. Те, что побольше, — пробили, а небольшие отрикошетили и посыпались нам на головы. Я молился Божьей Матери. В ушах звенело и чувствовалось давление внутри черепа. Под конец бомбёжки мне казалось, что это мои последние минуты. Я уже даже смирился, подумал: до этого всё время проносило, но сейчас пришло время. Так как бомбёжка была настолько сильной, что казалось, не выживет никто.

Она закончилась так же внезапно, как и началась. Я поднялся вслед за Артистом и оглянулся. В сантиметрах двадцати над нашими головами зияли большие и маленькие дырки от осколков. Как же всё-таки важно во время артналётов понижать проекцию тела, подумал я.

Вокруг горели автомобили. На рембазе их было много, загорелось около пяти. Я сначала крикнул: «Раненые есть?» В ответ послышалось: «Нет!» Ребята стали осторожно выходить на улицу, но далеко от своих прежних «схронов» не отходили — знали, что обстрел мог возобновиться в любую минуту. Во время бомбёжки несколько машин успели взорваться, а остальные догорали. Была опасность, что взорвётся ещё какой-нибудь автомобиль и подожжёт остальные. Ребята из СТО нашли три или четыре огнетушителя и принялись тушить. Я взял крайний баллон и тоже поливал пеной пламя внутри машин. За несколько минут мы практически все большие возгорания локализовали. И только потом осознали, как нам крупно повезло, что ни одна из машин не взлетела на воздух пока мы рядом её тушили.

Потом я вспомнил, что накануне перед отъездом в Николаевку Гена мне передал экшн-камеру GoPro, чтобы я снимал боевые действия. Ему, в свою очередь, отдал её Моторола, которому сделали такой подарок журналисты из Москвы, зная его пристрастие к съёмке. Тогда я достал её из разгрузки и впервые воспользовался[182]:

— 1 июля 2014 года. Конец перемирия. Мы из Семёновки — самого тихого, спокойного места Донецкой Народной Республики или Новороссии приехали починить наш военный медицинский уазик в Славянск на рембазу. Тут вроде бы с самого начала было всё спокойно и тихо, но как только мы приехали, моментально начали стрелять. Где-то здесь разорвался 152-мм снаряд. Огнетушители не помогли. Из-за взрывной волны повылетали стёкла, сгорело в итоге пять машин. А вот воронка, её уже заложили. Да, это 152 миллиметра, — объясняю своим будущим зрителям я. — Остальные машины посекло. Наш уазик, слава Богу, не пострадал пока сильно. В нём только от взрывной волны немного треснуло стекло.

Направившись к машине, я увидел Кедра. Оказалось, что они тоже сломались и приехали на рембазу.

— Оказались тут свои, — обрадовался я.

Кедр в одной руке держал игрушечный пистолет, а вторую протянул нам с Артистом. Пластмассовый наган был известен всем в его подразделении. Он был частью педагогической методики командира. Когда Кедр видел, что кто-то из бойцов неправильно обращается с оружием, он забирал на время огнестрел и давал человеку игрушечный пистолет.

Минут через десять после того, как приехал наш друг Кедр, начался новый обстрел. Застал он нас уже возле смотровых ям, где мы благополучно его пересидели. Из-за постоянных бомбёжек ремонт УАЗа затянулся, поэтому уехали мы на Семёновку уже затемно.

«Ты мне сына родишь!»

Какое-то совместное дело с Вохой привело нас на территорию школы в Семёновке. Школа оставалась закрытой и пустой, а небольшое одноэтажное здание рядом послужило ополченцам местом дислокации.

Зайдя во двор, мы почувствовали приятный запах полевой кухни. На костре варился суп. Нам нужно было с кем-то пообщаться, и мы присели подождать во дворе. Первым мы увидели местного повара — им была невиданной красоты девушка. В таких случаях у мужчин, особенно у молодых, отвисает челюсть и долго не получается отвести от «объекта» взгляд. Девушка без особого интереса посмотрела на нас и сказала:

— Скоро будем кушать, идите мыть руки.

Мы даже забыли сначала, зачем сюда пришли и действительно пошли мыть руки. А потом, когда вышел их командир, спросили о ней. Он также спокойно нам сказал, что эта девушка Лена, местная, из Семёновки, специально пришла помогать ополчению. Вот и куховарит.

Поев после разговора вкусного супа, мы заметили, как тепло и с каким-то даже уважением, общаются с Леной ребята. Если бы я позже более близко с ней не познакомился, то подумал бы, что только из-за того, что она просто-напросто выше многих ростом.

Через несколько дней нашего с ней знакомства я её увидел у же с Моторолой.

О знакомстве с ним никто лучше не расскажет, чем сама Лена:

«В ополчение я пришла iy апреля 2014 года. Сначала слышала, что происходит от мамы, потом по новостям, так как в тот момент находилась не в Славянске. А когда приехала домой в Семёновку, встретила товарища, идущего на блокпост “БЗС”. Когда разузнала у него обстановку, то пошла с ним — решила, что моя “девчачья” помощь не будет лишней.

С Арсеном мы познакомились там же, на блокпосту “БЗС”. Но он был в балаклаве и знакомством это сложно назвать. Все друг друга знали по позывным и только. Потом, спустя неделю, наш блокпост был взят украми. А ополченцы заняли позиции на Семёновке в середине мая.

По-настоящему я познакомилась с Арсеном, когда пошла в школу, где было наше расположение. Тогда её начали обстреливать из-за речки из БТР и мой командир — на mom момент Сухой — начал вызывать на подмогу Арсена.

Моторола приехал на мотоцикле, следом за ним Кэп. Они натоптали грязными берцами в столовой, и я за это на них накричала:

— Обувь пока в порядок не приведёте, не заходите.

Арсен вышел помыть берцы и, вернувшись, сказал мне тогда:

— Ты такая боевая, мне это нравится очень, — смотрит в глаза и говорит: — Ты мне сына родишь!

В ответ тогда я сказала, что он дурак, и ушла, а через день он мне сделал предложение, от которого я не отказалась. И спустя две недели мы поженились».

Арсен Павлов (Моторола)с женой Леной

Нашли питомник «Правого сектора»

Хотя на позициях Крота бойцы помимо казённой тушёнки ели и мясо, которое мы с Артистом привозили, командир захотел однажды свежей свининки. Свежей настолько, чтобы ещё пару часов назад она должна была бегать.

Крот приехал со своим замом, Орлом, на свиноферму, как на сафари. Потом подошёл я, Ташкент и Артист. Свиноферма после сильных обстрелов была покинута сотрудниками, а свиньи оставлены на произвол судьбы. Мы об этом узнали и приходили периодически кормить свинок, чтобы они не сдохли с голоду. Основная дверь была заперта, поэтому мы перелезали через окно. Внутри оказалось тепло и сухо, но сильно воняло. Свинарник есть свинарник.

В нескольких больших помещениях размещалось около 30 голов взрослых свиней, а в помещении поменьше бегали подрастающие поросята. Крот осмотрелся и долго выбирал своего фаворита. Когда выбор пал на одного из молодых хряков, его боец снял автомат с предохранителя и приставил вплотную дуло к голове. Так проще всего — почти без крови, быстро и сразу.

Для убийства свиньи хватило одного выстрела. Мы принялись поднимать её, чтобы вытащить из свинарника на улицу, а потом в машину. Но не могли предвидеть, что у свинки будут предсмертные конвульсии. Они случились именно тогда, когда мы пытались её протащить в окно. Сзади свинью держал Крот и Ташкент. Оба они получили сильный резкий удар копытами. Кому попало в руку, а кому — в живот. Свинья для мёртвой довольно сильно дёргалась, и мы не могли никак её выволочь наружу. Выглядело всё это очень комично. Пятеро взрослых с автоматами не могут справиться с умирающей свиньёй. Пришлось пережидать минут 5, пока конвульсии не прошли. Потом мы выволокли свинью наружу и погрузили Кроту в машину. В этот вечер бойцы на его позициях смогли вкусно поесть.

До этого впервые мы попали на свиноферму с Геной Дубовым. Тогда мы сначала немного повеселились, а потом покормили бедных животных. Гена снял видеоролик, где я строю свиней, представляя их укропами и правосеками[183].

Получилось, как мне кажется, забавно:

— Рота подъем! — вдруг ору в темноте я.

Гена посветил фонариком на поросят, а я продолжил дальше:

— Равняйсь! Смирно!

— Это заброшенная свиноферма. Война выгнала хозяев, теперь заботиться о поросятах некому, — более конструктивно комментирует Дубовой.

— Это бойцы «Правого сектора», — прикалываюсь я, — смелые и непобедимые.

— Струнко! Слава Украпп!

— Хероям сала! — подыгрывает мне Гена. — Вот оно сало, которого они так хотели. Я так понимаю, они хотят взять Семёновку именно из-за этого.

Я осматривал кормушки на наличие еды, а Гена всё порывался выйти, так как его утончённая журналистская натура не могла долго вдыхать запахи нечистот свинарника. Мы переместились из помещения для поросят в место, где лежали огромные свиньи.

— Рота подъё-ё-ём! — закричал я.

— Это элитные подразделения нацгвардии, — предположил Гена.

— Рівняйсь! Струнко! Рівняння до середини! Дорогі «співвітчизники», ви воюєте з «сепаратистами»! Чому ви лежите? Вставайте, чи ви не розумієте української мови?[184]

Гена навёл камеру на самого большого хряка и говорит:

— Им корма не подвезли, поэтому и не воюют. Посмотрите, это главный нацгвардеец.

— Их гормонами пичкали, видишь? — объясняю боевому товарищу.

Равняйсь! Смирно! Равнение на середину! Дорогие «соотечественники», вы воюете с «сепаратистами»! Почему вы лежите? Вставайте, или вы не понимаете украинскую речь? (укр.).

— Смотрите, это их пичкали боевыми психостимуляторами с Майдана и по сей день, — дальше развивает историю Гена.

— Хероям сала, — наведя камеру на одного свинтуса, говорит Гена.

— Хрю-хрю, — отвечает он ему.

Дальше мы совсем разошлись. В следующем вольере лежали огромные толстые свиньи. Подойдя туда, Гена говорит:

— Смотрите, это Порошенко, а это Яценюк.

— Что, Яценюк? Запад денег не даёт? — спрашивает у бедного хряка Дубовой.

А я тем временем открыл ещё одну дверь, где также находились около 20 свиней.

— Это Верховная Рада и кабинет министров, — сразу нашёлся Гена, наводя камеру в дверную щель.

Уже на обратном пути из свинарника Гена взял небольшое интервью у одного из «нацгвардейцев»:

— «Доблестный нацгвардеец», вы в каком чине, представьтесь.

— Хрю-хрю.

— Понятно…

— За что вы воюете?

— Хрю-хрю.

Гена не успел дослушать, что ему сказали в ответ и направился к выходу, потому что не смог больше вдыхать этот запах. Потом мы их покормили и напоили.

Реанимация двухсотого

В конце июня следующим форпостом ополчения на восточном направлении после Ямполя стала Николаевка. Моторолу назначили ответственным за данный участок фронта и он осел там. Познакомившись накануне со своей будущей женой Леной, Моторола был рад своему новому участку ответственности, потому что она жила именно там. С тех пор он всегда мог прийти в цивильную квартиру, нормально помыться и постираться.

Он, кстати, очень чистоплотным парнем был. Постоянно носил с собой влажные салфетки на все случаи жизни, пока другие довольствовались туалетной бумагой. Всё его окружение потом переняло эту привычку.

На самом деле, носить с собой именно влажные салфетки очень грамотно, так как помыться в полевых условиях всегда сложно, а бойцу необходимо и в туалет сходить, и, несмотря на поговорку «стерильность — враг спецназа», руки, в конце концов, протереть перед едой.

Я продолжал каждый день мотаться по Семёновке и вывозить в город трёхсотых и двухсотых. Укропы пытались уже несколько раз взять Николаевку, но бесполезно. Первые обстрелы там начались тоже в конце июня. До этого город считался мирным и тихим по сравнению со Славянском.

Во время очередной попытки штурма города, 2 июля, меня вызвали по рации и сказали, чтобы я срочно приехал в Николаевку, так как один боец Моторолы получил тяжёлое ранение. Надёжный друг Артист уже прогревал нашу «скорую-катафалку», пока я экипировался. Через 15 минут мы были на первой развилке при въезде в Николаевку. Там нас уже ждала машина Вохи, а внутри лежал раненый. Выпрыгнув из машины, я подбежал к нему и в темноте включил фонарик. Быстро осмотрел и убедился, что жизненно важные функции у него снижены, на футболке в районе груди растеклось пятно крови. У изголовья тяжёлого трёхсотого сидел какой-то боец, похожий на грузина, который сказал, что несколько минут назад раненый ещё хрипел. Когда я посветил фонариком в его зрачки, мне показалось, что признаков смерти еще не было. Решение принято: делать реанимацию.

Но сначала надо было проверить ранение. Разрезав штык-ножом футболку, я осмотрел грудь. Правое лёгкое пробито — из отверстия вырывалась вспененная кровь. В разгрузке я быстро нашёл пищевую плёнку и скотч. Нужно герметизировать лёгкое, чтобы воздух не засасывался в плевральную полость и не сжимал его.

Всё, дырка заделана, далее — прекардиальный удар и около 15 нажатий на грудную клетку. После непрямого массажа сердца я собрался уже запрокинуть голову раненому и сделать искусственное дыхание, но парень, сидевший у изголовья, сказал, что ему с той стороны удобней будет это сделать. Тогда я спросил: знает ли он, как это делается? Он сказал, что проходил в школе ОБЖ. Я улыбнулся и попросил его перед тем, как вдыхать воздух в рот, закрыть нос.

Он выдохнул порцию воздуха в рот, но у лежачего надулся только живот. В темноте мне показалось, что поднимались лёгкие, но, к сожалению, это было не так. Оттого что живот надувался, по пищеводу поднималось содержимое желудка и выплёскивалось наружу. Но, несмотря на рвотные массы в ротовой полости и соответствующий запах, грузин продолжал после каждых моих 15 нажатий прижиматься к его губам и вдыхать жизнь. Пока мы это делали, Воха уже мчался в местную николаевскую больницу.

Въехав на территорию, мы продолжили реанимацию, а Воха выбежал из машины и заорал:

— Врача! У нас человек умирает!

В больничке уже были научены периодическим привозом раненых ополченцев, поэтому через пару секунд возле машины стояла каталка и санитар. Грузин с одной стороны, а я с санитаром с другой вытащили раненого и положили на каталку.

В больнице нас встретил доктор. Ему достаточно было только приподнять веки лежачему, чтобы сказать: «Он мёртв».

У меня внутри всё оборвалось. Мы его не спасли, не успели. Вдруг мне показалось, что врач всё делает очень медленно и без какого-либо интереса осматривает больного. Я в пылу сжал на каталке красные от крови кулаки и закричал:

— Да как ты понял? Он ещё тёплый, зрачки не всегда показатель. Дай тонометр, проверь пульс, ведь я его чувствовал на шее в машине.

Врач посмотрел на меня исподлобья и, ничего не сказав, так же вразвалочку пошёл за тонометром. Тонометр не обнаружил давление. Боец Моторолы был мёртв. Врач констатировал с какой-то иронией, что медицина тут бессильна, перекрестился и ушёл в другое помещение.

Я понял, что дёргаться уже нет смысла, и стоял, уставившись на двухсотого. К нам подошла медсестра.

— Зря вы так на доктора. Он четвёртые сутки дежурит без выходных. Его некем заменить просто. Все остальные из-за украинцев (имея в виду обстрелы) уехали из города.

Я только в ответ улыбнулся и пробурчал тихо: ну извините, вырвалось. Мы с Вохой по очереди подошли к каталке, перекрестились, постояли немного — я прочитал молитву о упокоении. Мы стали уходить, так как знали, что бойца медики сами перенесут в морг, который был рядом с ними. Но тут я вспомнил про GoPro. Зарядки ещё хватало, поэтому я снял убитого на камеру, прокомментировав так: «Погиб в Николаевке боец Моторолы от пулевого ранения. Погиб героем»[185].

А когда мы вышли из больницы и Воха меня повёз к ожидавшему на том же перекрёстке Артисту, мне стало очень стыдно за то, что я так плохо общался с врачом.

Он действительно героический человек, который на все юо% остался верен клятве Гиппократа и продолжил спасать людей даже в обстреливаемом городе. А медленно ходил, потому что устал за четыре дня дежурств, да и уверен был, что парень погиб.

Всё время в машине, а потом в больнице я не терял надежду на то, что парень выживет. Я видел у него ранение только в правое лёгкое и думал, что спасти его возможно. Но через несколько дней узнал от Вохи, что при вскрытии этого бойца в Николаевке оказалось, что пуля прошла наискосок и через правое лёгкое поразила сердце. Шансов у него не было изначально. Хрипы, которые мы слышали — были предсмертными, а пульс на шее чувствовался несколько секунд только после моих надавливаний на грудь умирающего. При реанимации пульсация могла ощущаться небольшое время даже у мёртвого человека, так как сердце качало кровь по телу только посредством непрямого массажа. И то, что у бойца поднимался живот, а не грудь во время искусственного дыхания, означало, что он уже не жилец.

Двухсотый боец Моторолы. Погиб 2 июля в Николаевке

Выжил один ротвейлер

На следующий день, 3 июля в 11 часов дня, мне довелось вновь ехать в Николаевку по тому же поводу. На этот раз поступила информация, что укры разбомбили чем-то «тяжёлым» жилую пятиэтажку вместе с людьми. Ополченцы, конечно — это не фельдшеры скорой помощи, но так как в городе не осталось почти врачей, заниматься этим приходилось мне в том числе[186].

Через 20 минут мы из «Семёновских колбас» приехали в Николаевку. Искать место трагедии не пришлось, так как сразу при въезде нашему взору представились поваленные деревья, усыпанный ветками и неразорвав-шимися минами асфальт, а чуть дальше — длинный пятиэтажный дом, в котором посередине не было целого подъезда. Вместо него лежала груда бетона вперемешку с вещами, обычно бывающими в квартирах: диванами, досками от шкафов, свесившимся ковром.

Тогда нам это не казалось чем-то из ряда вон выходящим, так как мы привыкли видеть каждый день смерть, разрушенные дома, а вот тишина без обстрелов нас пугала. Я даже убеждён в том, что местные горожане тоже не сильно удивлялись при виде такого. А сейчас у любого бы мурашки по всему телу пошли от увиденного. Представьте себе, с пятого по первый этаж ракетой из РСЗО снесло подъезд напрочь! С людьми, их вещами в квартирах. С улицы можно было наблюдать такую картину: груда бетона, торчащая арматура и, как ножом срезанная, половина квартиры. То есть, часть квартиры с целой мебелью стоит, как и раньше, а вторая её половина уничтожена.

Разрушенная пятиэтажка в Николаевне

Артист вдруг что-то вспомнил и с полными ужаса глазами посмотрел на меня:

— Это же дом, в котором Лена жила!

С Леной мы познакомились случайно, когда накануне заходили в продуктовый магазин в этом доме. Женщина приветливая, мы разговорились, обменялись любезностями. Она нам дала понять, что очень поддерживает нас и то, чем мы занимаемся, даже чем-то угостила из магазина.

А в следующий раз мы привезли ей мяса из колбасного цеха, понимая, что в то время это был довольно дорогой продукт. С нами тогда приезжал Ташкент, и я помню, как эта 35-40-летняя женщина поглядывала с симпатией на нашего смуглого электрика.

Мы успели подружиться с Леной, поэтому, когда поняли, что на месте её магазина теперь груда камней, ужаснулись, что и она, возможно, погибла.

Во дворе, куда мы заехали, стояла пожарная машина, а пожарные поливали дымившее окно из шлангов. От попадания снаряда в доме что-то горело. Интересно только, кому удалось вызвать их, ведь уже как несколько недель в городе почти не работали спасательные службы.

Перед тем как зайти в разрушенный дом, я достал свою экшн-камеру и отдал Артисту со словами: «Всё снимай здесь».

Далее привожу расшифровку с видеозаписи, которую снял Артист[187]:

Слышны громкие разрывы где-то неподалёку. Николаевку продолжали обстреливать, но ни мы, ни жильцы разрушенного дома уже не обращали на бомбёжку внимания. Артист вышел с камерой из машины и направился в подъезд. Пока сильно грохотало, он прошёл по стеклу из разбитых окон вдоль стены и сел рядом с дверью. В тот момент я уже поднялся на второй этаж и скрылся из глаз Артиста.

— Куда медик пошёл? — сам себя спросил Артист.

А когда к нему приблизился местный, он задал вопрос и ему, но и тот не знал.

Интересно наблюдать на видео за людьми, когда при разрывах укровских снарядов в нескольких сотнях метров от них, они спокойно стоят на крыльце и даже не дёргаются.

— Вандал! — опять окликнул меня Артист, зайдя в дом и спускаясь зачем-то в подвал.

Неужели он мог подумать, что я от обстрелов там спрячусь? В подвале никого не было, поэтому Артист вышел опять на крыльцо. Наконец кто-то из жильцов сказал ему, что я наверху.

— Артист! — услышал он мой окрик.

— Где ты есть? — спросил он.

— Снимай, нахрен, всё здесь! — закричал я.

Артист поднялся на второй этаж, где и встретил меня.

— Есть ещё люди здесь зарытые? — стоя в дверном проёме между более-менее целой частью квартиры и грудами обломков, задал я вопрос.

— Когда я уходил, она на диване лежала, — ответил на вопрос житель дома.

Он имел в виду женщину, которую предположительно завалило обломками.

— Оууу! Живые есть? — закричал Артист, и обошёл завалы с другой стороны, где стояли мужчина и женщина, собираясь разбирать обломки.

— Она точно не ушла? — с надеждой спросил мужчина.

— Нет, она на диван легла, — вытирая со лба пот, ответила ему пожилая женщина.

— Женщина молодая была? — поинтересовался подошедший Артист.

— Около сорока, — ответили ему.

— А где живёт Лена, у которой здесь магазин? — спросил Артист местного.

— А, продавщица из магазина «Берёзка»? Пойдём, покажу, — ответил мужик.

Я остался раскапывать завалы, а Артист с жильцом пошли искать продавщицу из магазина Лену. Когда Артист вышел из дома, то прекратил съёмку. Следующее включение было, когда он бежал обратно ко мне через арку дома[188].

— Вандал! — поднимаясь по лестнице, позвал он меня.

— Маша, фонарь принеси! — крикнул дед кому-то, разгребая завалы на втором этаже.

Артист зашёл через чей-то коридор прямо на развалины, где я уже вместе с жителями этого дома разгребал завалы.

— Фонарь принеси. В машине найди мой налобный, — попросил я друга, так как ничего не было видно там внизу.

В кабине Артист сразу нашёл фонарь и принёс его мне. От всего увиденного он смог только выругаться. Я натянул фонарь на каску и принялся дальше отбрасывать кирпичи и цемент. Забыл написать: когда мы приехали, то узнали, что живых после обрушения нет. Под завалами, возможно, осталась одна женщина, которую мы и пытались откопать.

После нескольких минут безуспешных раскопок Артист сделал вывод, что её найти нереально. И действительно, под нами были тонны бетона, который нужно разбирать не один день. Женщина бы просто задохнулась там.

Друг достал какой-то свитер, подумав сначала, что это предмет поиска, а я выкопал икону, которую потом забрал с собой.

— Лена жива, она в подвале спряталась, — немного помолчав, заявил Артист.

Потом ему надоело держать камеру и он поставил её на небольшую бетонную плитку, а сам принялся, как и все, откапывать женщину.

Укропы опять дали залп, но не по нам на этот раз. Кто-то из жильцов додумался набрать номер женщины по мобильному. И тут мы услышали звук, как нам показалось, из-под завалов. Он действительно звонил недалеко, но откопать его было не так просто, да и не означало это, что женщина обязательно находилась возле него.

Шансы были, что она в момент «прилёта» не находилась у себя в квартире. Житель дома, который откапывал её вместе с нами, про себя сказал:

— Дай Бог, чтобы её здесь не было… Откуда они стреляют? С горы? — продолжил мужчина, выругавшись после очередного залпа.

— Может, с Красного Лимана, может, с Ямполя, — предположил я.

— Кто они вообще такие? Пи***сы они, — сам на свой вопрос ответил мужик.

— «Украинская армия» называется, — констатирую я.

— Чия-чия? — спрашивают жильцы. — Она не наша!

Находясь в Москве и расшифровывая это видео, я с трудом представляю, как мирные люди спокойно под обстрелом раскапывают свою соседку, которую только что, возможно, завалило насмерть. Они не боятся залпов артиллерии, они не удивляются всему случившемуся с их домом менее часа назад — они привыкли, приспособились, и жизнь их теперь наполнилась благородной яростью и ненавистью к врагу. Когда-то ВСУ для них были защитниками, но сами потеряли этот статус.

— Долбят по городу… [нецензурно]. У них тут тоже предателей хватает, которые корректируют на нас огонь. Я был вчера на сользаводе. Так вот, где парни в углу стояли, туда они и влупили, — говорит житель дома.

Покопав ещё немного, мы поняли, что тут работы не на один час, а нам ещё других раненых надо искать. Поэтому Артист забрал камеру, и мы вышли из дома.

— Если она без сознания, то долго под завалами не протянет, — спускаясь по лестнице сокрушался я.

Когда мы вышли, нас кто-то окрикнул и сказал, что на втором этаже, на балконе лежит труп. Я предложил подняться туда и вывезти его на УАЗе в морг. Но перед этим подошёл к пожарным, тушившим возгорание на втором этаже, и спросил:

— Ребята, а никто вам не говорил вывозить труп?

— У нас хватает тушить, а если ещё труп вывозить… Надо сначала о живых подумать, — развёл руками пожарный.

— На балконе мёртвая женщина лежит! — крикнул нам местный житель.

Нацепив фонарик, я вошёл в дом. Из второго этажа продолжал валить дым, и пожар ещё не был потушен. Наверху я сразу попытался найти проход к балкону, но оказалось, что он полностью завален и из подъезда туда попасть не представлялось возможным. Тогда я взобрался на оконный проём в подъезде, вылез наружу и полез по газовой трубе в соседний. Риск упасть на землю со второго этажа был, но небольшой, да и высота приемлемая. Залезать в следующее окно оказалось не так просто, так как в бронежилете и шлеме подтягиваться на руках всегда сложнее, чем без них.

Через несколько секунд я оказался на балконе, где лежал окровавленный труп женщины. Первым делом я потрогал пульс — мало ли. Но тело уже окоченело. Зрачки были мутными и вытянутыми, как кошачий глаз. Труп нужно везти в морг, но сам я не мог спустить тело на первый этаж.

— А там больше никого нет? — спросил мужик внизу, которому Артист передал камеру.

— Нет, тут всё завалено.

— Точно нэма никого? Ну, слава Богу! — обрадовался мужик.

На видео опять слышна серия залпов из РСЗО.

— Принеси, пожалуйста, носилки. Они на каталке лежат, — попросил я снимающего.

Он положил камеру в машину и достал тряпичные носилки красного цвета. Пока труп перекладывали на носилки, просвистела мина рядом с домом.

— А это уже по нам, — спокойно объяснил я, — стреляют издалека.

Чтобы освободить немного места для выноса двухсотого, я сбросил хлам с балкона на землю. Ко мне поднялся пожарный и помог спустить мёртвую женщину. Мы нашли небольшой проход между лестницей и вынесли её по-людски. Через окна по газовым трубам её тащить не пришлось.

В моей машине скорой помощи лежала хорошая новая каталка, ножки которой складывались так, что не было необходимости поднимать носилки с телом наверх, надрывая при этом спину. Металлические ножки подгибались, тело спокойно на земле перекладывалось на каталку и уже потом она поднималась. Но у нас произошла небольшая заминка из-за постоянно выпадающей из носилок руки женщины. Я несколько раз брал её и пытался закрепить на животе, но тщетно. В итоге пришлось одному придерживать руку, а остальным уже поднимать и закатывать каталку в машину.

— Вандал, пошли собаку снимем с третьего этажа, — вспомнил о живых Артист, когда мы разобрались с мёртвыми.

— Она дохлая уже? — не надеясь на то, что кто-то ещё там остался живой, по профессиональной привычке спросил я.

— Нет, там живой большой ротвейлер.

Проблема в том, что собака осталась жива после обстрела, а хозяин погиб. И местные боялись к ней подходить, потому что её от разрывов контузило — могла в любую минуту наброситься и перегрызть горло. Это же ротвейлер. Жильцы предлагали нам её застрелить.

Когда мы поднялись на третий этаж, то нашли главного виновника всех сегодняшних бед Николаевки — кусок ракеты от системы залпового огня.

— Это всё сделала нацгвардия, правосеки и украинская армия. Тут нет ополченцев вообще погибших. Мы, как «террористы», приехали спасать мирных людей от бомбёжки. Правда, уже не только спасать, но и вывозить трупы, — комментирую с горькой иронией я на видео.

Ротвейлер мирно стоял на лестничной площадке с высунутым языком. Артист спокойно к нему подошёл и погладил уши. Страха не было. Он исчез давно. Я тоже погладил собаку и выключил камеру, чтобы удобно было нести собаку через завалы. Вместе с Артистом мы спустили на руках дрожавшего от страха ротвейлера. Жители нам сказали, что хозяин его погиб как раз под сегодняшним обстрелом, поэтому решено было забрать бойцовского пёсика с собой туда, где всегда много мяса и часто стреляют. Посадив его в кузов машины, мы всё же сначала направились в морг.

В Николаевке морг находился на территории больницы. Приехав туда, мы встретили медсестру и спросили, как нам попасть в морг. Видно, что после обстрелов у неё нет никакого желания ходить по открытой местности.

— Сами откройте и тело оставьте. А ключ потом отнесите мне в приёмную, — ответила она.

Обстрел возобновился, и грохотало где-то совсем рядом, а в некоторых местах уже стали слышны пулемётные очереди. Мы быстро нашли морг и внесли туда тело. В этом морге я оказался впервые и заметил, что он сильно отличался от славянского. В Николаевку война пришла только недавно, и электричество во многих местах было, не то что в Славянске. Вдобавок славянский морг был переполнен телами погибших мирных жителей и нескольких ополченцев, которых я туда привёз. А николаевский морг оставался чистым и незаваленным. Всего в нём лежало около шести тел, которые хранились в многоэтажном холодильнике. Поэтому неприятного запаха практически не было[189].

— Вот что сделали уроды с гражданской женщиной, — приподнимая полотно с окровавленного обезображенного лица, говорю я в камеру. — Это всё украинские военные.

Мои слова заглушили выстрелы из пулемёта.

Найдя свободное место в холодильнике, мы засунули туда тело. Дело сделано. Мы закрыли морг, вернули ключ и поехали домой — на мясокомбинат.

На этом видео[190] показано, как мы едем по раздолбанной Николаевке — вокруг сбитые с деревьев ветки, дыры в асфальте, торчащие хвостовики неразорвавшихся мин, разрушенные газоны. Потом мы проехали возле разбомбленной пятиэтажки, в которой недавно были. С противоположной стороны дома хорошо видно, что украинская артиллерия разрушила целый подъезд до основания — с пятого по первый этаж. Вместе с людьми.

Обернувшись назад, я посмотрел на собачку, которая беззаботно лежала на носилках и виляла хвостом. Этот ротвейлер — единственный, кто остался в живых в злосчастном подъезде. Он единственный, кого мы спасли…

По дороге домой мы проезжали ещё работающую, не разбомбленную Николаевскую ТЭС…

«War-видео» на GoPro

В этот же день, 3 июля, мы вернулись на мясокомбинат. Через несколько часов после того, как мы уехали из Николаевки, укропы, помимо жилых домов, стали бомбить Николаевскую ТЭС. У них, видимо, установка была — максимально разрушать городскую инфраструктуру и по мере сил истребить население. Они быстро добились результата, и ТЭС загорелась красным пламенем, выпуская огромные клубы чёрного дыма. Станция дымила примерно сутки — вся Николаевка осталась без электричества и была вынуждена дышать вредным дымом от продуктов горения.

На мясокомбинате нас встретил Ташкент, которому очень понравился ротвейлер. Он с ним сразу пошёл играться. А мы с Артистом решили отвезти на позиции Крота немного мяса.

За рулём УАЗа сидел я, а Артист терпеливо меня учил и записывал всё происходящее на камеру[191].

— Иди сюда! — закричал Ташкент ротвейлеру, когда тот пошёл обнюхивать одну из наших местных собак.

— Боец Вандал за рулём едет на передовую позицию «подогревать» пацанов, — предупреждает мой напарник.

— Ещё ждать? — спрашиваю я, норовя поскорее тронуться с места.

— Прогреется пусть, — говорит Артист.

— Ты меня снимай. Наведи на меня камеру, — переживаю я.

— Сейчас покажем транспортное передвижение по фронту, по передовым позициям на боевом автомобиле УАЗ. Вот у нас тут автоматы, один с подствольником на случай нападения на нас, — водит камерой по кабине Артист. — Вот здесь у нас возятся как продукты, так и раненые. А шо делать? Другого выхода нет, — показывает кузов машины Артист. — Вот наша собака по кличке Чистый.

Назвали так, потому что он единственный был чистым на мясокомбинате. Остальные собаки недавно искупались на свиноферме в рве, куда стекал весь навоз от свиней.

Артист наводит камеру на дым от теплоэлектростанции:

— Горит, скорее всего, ТЭС в Николаевке.

— Ух, как я плавно [выжал сцепление]. Да? — трогаясь с места, радостно говорю наставнику.

— Ох, как он плавно, — с улыбкой передразнивает меня инструктор.

Перед выездом я перекрестился, Артист повторил за мной и продолжил комментирование:

— Перекрестился. Это означает, что Бог с нами и Бог должен нам помочь, мы надеемся, что Он нам поможет.

— Не должен. Бог нам всегда помогает, просто мы это не всегда замечаем.

— Едем по дороге с прямой танковой наводкой, — хвалится он.

— Едет, главное, неопытный автомобилист.

— На вторую передачу давай, потому что подъём высокий, — учит Артист.

— И нам ничуть не страшно, что прямая танковая наводка… «Home-видео» с «горячей точки», с самого спокойного места, — иронизирует мой друг.

— Не «Home-видео», а «War-видео» тогда уж, — поправляю его.

— Вот мой коллега, боевой товарищ, боевой водитель, — не знает уже что говорить в камеру Артист.

— Какой там боевой. Ещё пока ездить не умею. Но главное, кто учился на войне ездить? Скажите мне? Никто.

— А кто учил на войне? — улыбается Артист.

— Вон леса и поля. Там, вдалеке, ну, не сильно вдалеке, стоят наши, якобы защитники, которые, посмотрите, что делают, — поворачивает камеру Артист.

— Ты о чём говоришь? Какие защитники? — начинаю возмущаться.

— Я имею в виду украинскую нацгвардию. Они же заявляют, будто сюда спасать едут. Вернее, не нас, а мирных жителей, которых мы снабжаем едой, вывозим раненых и убитых от их же снарядов, но они «защитники».

— Не спеши сильно. Тут дорога плохая, — отвлекается от философских размышлений Артист.

— Тут дорога нормальная. Крот гонял тут на «Ниве», — возражаю я.

— Ну, ничего. То «Нива», а это уазик, — объясняет мне инструктор.

— Красотища. Это всё наша земля. Родная наша земля, на которую… Ох, ты ж ёлки-палки! — не дал я досентиментальничать Артисту, въехав в глубокую яму.

— Я же аккуратно, плавно.

— Вандальё едет. Я называю его Вандальё, потому что по-дружески я его могу так называть, — смеётся друг. — Вот здесь у нас такие полевые, фронтовые дороги, как в песне: «Эх, дорожка фронтовая». Здесь минами побито всё, — снимает на камеру дорогу до Крота Артист.

Подъезжая к месту назначения, Артист поднял свои очки и с удивлением заметил, что они сломаны. По моей вине — из-за того, что я неаккуратно ездил по ухабам, и они вывалились из верхнего складывающегося зеркальца.

На позициях Крота нас встречал Рамзее, с которым раньше был в одном подразделении Артист.

— Давайте людей и выгружайте! — не дожидаясь Крота, крикнул бойцам я.

Ополченцы потеряли дар речи, когда увидели колбасу, которую сделала из нашего мяса в Енакиево гуманитарщица Алла. Пока бойцы разбирали мясо, подошёл их командир Крот и поблагодарил за такой хороший подгон. Мы с ним немного постояли, пообщались и поехали обратно к себе.

— Мне жалко очки свои[192]… — садясь в машину, Артист опять посмотрел на свои очки со сломанной дужкой. -

Вандальё будет разворачиваться сейчас. Надеюсь, не так, как получилось с дверью.

Артист имеет в виду случай, когда я учился водить задним ходом по территории мясокомбината и несколько раз не вписался и врезался дверью в железный столб. На двери из-за этого появилась вмятина.

Когда я выехал, не сбив при этом никого, Артист с радостью заявил:

— В боевых условиях учатся намного быстрей, чем в гражданской автошколе. Буквально за два-три дня.

— На нашу родную землю приехали правосеки — сектанты гомосексуалистские, — всё никак не уймётся Артист. — Почему гомосексуалисты и пи***сы? Из снятых ранее видео вы поймёте, почему они гомосексуалисты и пи***сы. Например, сегодня несколько снарядов попали в жилой пятиэтажный дом… Мы выехали на прямую танковую наводку.

— Вот здесь мне страшно ехать, — признался я.

— Ты думай, что по тебе танк может выстрелить.

— Я не из-за этого боюсь, а из-за крутого склона.

— Ты думай об этом, и тогда у тебя один страх поменяется на другой, — Артист, как всегда, давал дельные советы.

— Вот поскидывал всё горе-водитель вниз, — поднимая рации и телефоны, досадовал Артист.

— Аж за сердце схватилась, когда увидела Вандала за рулём! Думает, жили спокойно под миномётными обстрелами, а тут Вандал за рулём, ё-моё. Всё, трындец. Нужно сваливать в Россию, куда-нибудь в глубинку самую, — подшучивая над собой, я представил, что бы могло быть в голове у женщины, которую мы объехали на УАЗе.

— Сейчас мы увидим нашего младшего научного сотрудника Ташкента, как говорится в фильмах. Настоящий вояка, бывший афганец, чеченец, палестинец, израилец и югослав, принимавший бой во всех «горячих точках». Ташкент с подпольной кличкой Копчёный. А это наши все спасённые собачки, — Артист показывает собак, которые к нему подбежали, как только он вышел из машины.

Когда мы узнали, что у Крота на позициях 180 бойцов, то поняли, что отвезли им недостаточно еды, поэтому решили отвезти ещё. Нагрузив рохлю брикетами с мясом, я взобрался на неё, и Артист меня покатил со спуска[193]:

— На боевую позицию! Боец, к бою готов?

А на фоне слышны проклятья и мат Ташкента, который очень переживает за сохранность единственной исправной рохли на заводе.

— Ты не за то думаешь, Марфа, — успокаиваем мы Ташкента.

На войне тоже должен быть юмор. Без него люди сходят с ума.

Потом мы погрузили мясо в машину и с выключенными фарами поехали опять к Кроту. Стемнело, но небо подсвечивало дорогу, а то с моим опытом да ещё и без фар, в полной темноте, мы далеко бы не доехали[194].

Николаевская ТЭС разгорелась ещё сильнее.

— Ох, как дым разошёлся. С Николаевки на Черевковку, — говорит Артист.

Приехав на позиции Крота, мы разгрузили мясо. К тому времени к нему заскочили несколько ребят из Николаевки и рассказали о боях на дальнем кордоне города[195].

— Мне только что сказали, что Моторола в Николаевке раненный в окружении. Информация попахивает враньём, но всё может быть, — поведал нам ополченец с позывным Утёс (позывной дали такой, потому что он из НСВТ «Утёс» подбил в Славянске неприличное для укров количество бронетехники).

На деле так и оказалось. Моторола был в здравии и почти весь состав подразделения сохранил. Но последний форпост перед Семёновкой и Славянском был уже не наш. 3 июля укропы окончательно вытеснили силы Народного ополчения с переднего кордона Николаевки, и нам пришлось отступить.

Предательство

После отступления из Николаевки Стрелков очень рассчитывал и надеялся на роту Минёра, которая держала оборону на рубежах Николаевки, находящихся ближе к Славянску.

В ночь на 4 июля его рота разминировала свою подконтрольную территорию и «снялась» в направлении Горловки. Минёр бросил позиции на стратегически важном направлении и сбежал в тихую Горловку к Безлеру. Там ведь практически не стреляли, как в Славянском гарнизоне.

У ополчения есть подозрения, что Игорь Украинец (именно так звали Минёра) вступил в переговоры с врагом и поэтому оставил позиции. Но не страшно, если бы сбежал один, а он смог увести с собой практически всю роту, которая насчитывала 120 бойцов. Имея стандартный авторитет командира, он вместе со своим замом Филином сказал подчинённым, что ему поступил приказ передислоцироваться в Горловку.

По данным некоторых источников в Горловке, у Безлера он оправдывал свой побег разногласиями с вышестоящими командирами, но никакие оправдания в данном случае неуместны… Также Минёра подозревают в сотрудничестве с врагом. Первое: по неведомым нам причинам позиции Минёра практически никогда не обстреливали укры. Его ребята жили в промышленных ангарах, а не в окопах, и даже ни у кого мысли не возникало о возможной бомбёжке. Второе: рота Минёра своим побегом оголила важнейший участок фронта, без которого дальнейшая оборона гарнизона становилась практически невозможной. Несмотря на то что, поняв неладное уже в Горловке, некоторые бойцы вернулись в осаждённый город, это предательство послужило прологом для выхода всей славянской группировки. Третье: перед уходом он разминировал свои позиции. Если бы человек решил просто свалить, то зачем ему обезвреживать мины и снимать растяжки? Есть несколько версий: или ему хорошо заплатили укры, или когда Николаевка пала, он решил заключить с украми договор — «я оголяю фронт и снимаю минные поля, а вы даёте спокойно уйти всему нашему составу».

Сейчас до правды не докопаться, но для всей Славянской бригады поступок Минёра остаётся предательством, а многие мирные люди и ополченцы за это дезертирство впоследствии заплатили здоровьем и жизнями.

Тогда Стрелков очень злился и хотел лично расстрелять Минёра. Чтобы хоть как-то компенсировать небоевые потери Николаевского гарнизона, командованию пришлось срочно отправить на прежние позиции Минёра остатки Ямпольского батальона во главе с Мачете и неполный взвод военной милиции.

Игорь Стрелков так вспоминает взаимоотношения с Минёром:

«Непосредственно перед дезертирством я предполагал снять Минёра, так как мне доложили, что он взял несколько единиц вооружения от Безлера и я заподозрил неладное (зная, что Безлер никогда ничего не даёт даром). Но он мне признался, что взял гранатомёт АГС и пулемёт “Утёс” в порядке улучшения обороны. Я его тоже усилил, буквально накануне предательства, — оружием и людьми.

Кроме всего прочего, после его измены, я усомнился в тех данных, что он мне подавал, и послал разведку проверить — взорван ли мост, который я ему приказал взорвать между ставками севернее Семёновки и о подрыве которого он отчитался. Мост оказался цел и невредим».

По данным некоторых ополченцев, после этого случая Минёр всё же продолжил воевать на Донбассе. Впоследствии получил тяжёлое ранение в кишечник, но выжил.

Труп без головы

4 июля выдалась особенно сильная артиллерийская бомбёжка. Ближе к обеду меня вызвал по рации Крот и попросил забрать двухсотого.

Мы с Артистом приехали к нему на полуразбитой «Ниве», так как наш УАЗ отказывался ехать вообще. Подъезжая к его окопам, я включил камеру[196]:

— Мы едем вывозить труп. Всё-всё, тормози, — сказал я Артисту, когда он уже заезжал капотом в кусты.

Но было поздно. Каким-то образом сработал сигнальный датчик отечественного автопрома, и на весь лес, где прятались бойцы, завыл клаксон.

— Что за… — выругался Артист.

— Что ты зажал?

Артист выбежал из машины, я последовал за ним.

— Давай аккумулятор отсоединим, — предложил я.

Когда я открыл капот, звук стал ещё громче. И только после того, как Артист отсоединил клеммы аккумулятора, «Нива» перестала сигналить.

Обстрел ещё продолжался. Мы закрыли машину и пошли к окопам, в которых прятались ребята.

— Здорова! Как вы, нормально?

По огромным глазам некоторых бойцов из окопов, я понял, что обстрел был жёстким, и они его пережили тяжело.

— Не переживайте. Всё нормально будет. Я вас понимаю, по нам тоже сегодня «Град» работал, — успокаиваю их я.

Но так как мы приехали забирать труп, а обстрел всё ещё продолжался, медлить мы не могли. Поэтому я сразу спросил:

— Где труп?

Мне показали.

— Найдите какую-то простыню, чтобы было, на чём его выносить.

— Вообще не «спалились», — говорит один из ополченцев, намекая на наш заевший клаксон.

Через пару десятков метров от окопов, в зелёнке лежал труп без головы. Ополченцы уже накрывали его простыней.

— Братан, а уши его закидывать? — спрашивает меня один.

— Я думаю, не надо уже. Оторвало голову, да? — переспросил я.

— А ты снимаешь? — спрашивает меня ополченец.

— Снимаю, на то у меня и камера, чтобы снимать, что эти пи***сы делают.

Мы подняли двухсотого на простыне и понесли к машине. Вдалеке раздался взрыв, и я себе под нос сказал:

— Зачем ему уже эти уши… В морге.

— Открывай багажник, — крикнул я Артисту, подходя к машине.

Труп без головы

Я передал Артисту камеру, пока мы грузили тело в багажник. В этот момент он случайно закрыл объектив рукой.

Тело погибшего бойца лежало в багажнике, и верхняя часть туловища из-за нехватки места немного высовывалась из выбитого заднего окна.

— А голова где? — спрашиваю я.

— Голову не нашли. Её просто разорвало.

— Ну, выкиньте остатки, чтобы не было следов. Закопайте, — сказал я на прощание ребятам и сел в машину.

В славянский морг пришлось везти труп в открытом багажнике через весь город. Но нас это уже не смущало…

Труп без головы

Часть 5 Выход из Славянска (Наш выход 5 июля, так же, как и вход 12 апреля, спас положение на Донбассе)

Эвакуация госпиталя

Мы отвезли двухсотого в морг и решили сначала заехать в госпиталь, чтобы захватить несколько недостающих противогазов и некоторые медикаменты мне в аптечку. Но, приехав туда, мы не застали ни Лёлю, ни других медиков. Больница была практически пуста.

К нам подошёл Малыш, который остался за старшего, и объяснил, что госпиталь на 90 % эвакуировался в Донецк.

Малыш — двухметровый ополченец с очень добродушным характером и светлыми глазами. Он в середине апреля попал штрафником на горисполком за то, что прогуливался в комендантский час с бутылкой пива. Так как он имел телосложение богатыря, его сразу поставили на возведение баррикад из мешков с песком в горисполкоме. На следующий день его наказание закончилось, но из горисполкома он не ушел, а вступил в ополчение и стал эти мешки уже тягать по воле и доброте душевной. Потом ему выдали оружие, и он вместе с другими дежурил по ночам на крыльце горисполкома. Когда начались бои, воевал в одном из подразделений.

— Как эвакуировался? А куда я раненых буду возить? Где лекарства и противогазы брать?

— А ты заходи и бери, что видишь, — приглашая меня в пустой госпиталь, развёл руками Малыш.

Когда я зашёл в больничку, то не увидел следов экстренной эвакуации. В коридоре и палатах было чисто и убрано, видимо, Малыш успел навести порядок. Лёля, хоть и спешила, но почти все свои запасы вывезла, оставив только самые необходимые медикаменты для перевязки и обезболивания. В каморке также лежало около 20 противогазов. Я решил взять только 10.

Выйдя из госпиталя, я встретил машину Носа и его ближайшего помощника Лёлика, который с нами вместе переходил границу 12 апреля. Лица у них были, как мне показалось, немного встревоженные, но серьёзные и собранные.

— Почему эвакуировали госпиталь, — спросил я, — раненые же никуда не денутся?

— Укропы сильно на нём зациклились. Стало слишком опасно тут держать раненых и медперсонал, ценность которого в наше время на вес золота, — объяснил мне Нос.

— Ты же сам видишь, что укропы долбить не перестают, нужно эвакуировать медицину и гражданских. Неправильно подвергать их такой опасности, — добавил Лёлик.

В их глазах прослеживалось что-то, чего они не могли до конца сказать. Знали, но не говорили. Я это увидел по их загадочным лицам и больше вопросов не задавал.

Но в душе у меня образовался какой-то ком, который до полуночи не давал мне покоя. Я понял, что случилось что-то очень серьёзное: либо нас будет штурмовать украинская армия в полном составе, либо будет авианалёт с применением сверхтяжёлых авиационных бомб. Других объяснений такой нездоровой движухи среди военных в городе у меня не было.

«А какие потомки, если у меня нет детей…

Я сам ещё ребёнок»

Вернувшись в Семёновку, мы не успели даже заехать домой на мясокомбинат, чтобы пообедать, как нас вызвал по рации Малой и попросил отвезти на другие позиции для усиления кое-какое вооружение.

Всё это время мы колесили на «Ниве» Крота, так как наш УАЗ заглох на подъезде к его позициям, когда мы ехали забирать двухсотого.

Когда мы доехали до Малого, уже сильно стемнело. Его бойцы нагрузили нашу несчастную «Ниву» СПГ и выстрелами для него, АГСом, РПГ, противотанковыми минами и несколькими цинками патронов 5,45. Наша задача была в кромешной темноте сначала отвезти СПГ и противотанковые мины на позиции Малого, которые находились в нескольких километрах от него на так называемых «Дачах», а остальное доставить на передок в Семёновку, Мотороле. Его накануне вновь приставили оборонять Семёновку, так как Ямполь и Николаевка были захвачены «укропитеками».

«Дачи», где в зелёнке бдели наши бойцы, находились чуть выше психбольницы и восточнее позиций Крота, который стоял на трассе Харьков-Ростов, прикрывая Семёновку со стороны Артёмовска.

Сначала мы долго не могли найти их позиций, так как ехали с выключенными фарами. Замаскировались хорошо, значит. Но потом вылез один из бойцов на дорогу и наставил на нас автомат:

— Пароль.

Я ему сказал и услышал в ответ отзыв. Всё нормально. Мы вышли и поздоровались.

— Как вы проехали к нам? Там везде мины противотанковые стоят. Вам очень повезло, что вы не подорвались, — удивился встречающий.

— Как мины? Это же просёлочная дорога, тут кто-то другой же мог ехать, — спрашиваю я.

— Просёлочная дорога левее, а эта заброшенная, я вообще не знаю, как вы на неё забрели в темноте, — объяснил ополченец.

Опасность подорваться действительно была, так как у противотанковой мины чувствительность нажатия от 200 до 500 кг. А обычная легковушка, сами знаете, сколько весит.

Подошло ещё несколько бойцов, чтобы разгрузить вооружение. От них мы узнали, что высоту, на которой они находились, можно считать практически передовой, так как в 200 метрах каждый день наблюдается передвижение вражеской бронетехники, а также КамАЗов с пехотой. Видимо, укры присматривали, в том числе, юго-восточный участок для нападения. Ну, или собирались применить дополнительные силы для замыкания кольца вокруг Славянского гарнизона. Поэтому мы и привезли нашим бойцам дополнительное вооружение для усиления позиций.

Пообщавшись и выгрузив им СПГ с боеприпасами, мы поехали усиливать позиции Моторолы в посёлок. На въезде в Семёновку нас встретила машина с Шарниром, чтобы показать дорогу до нового расположения.

Я включил почти разряженную «гоупрошку» и записал шестиминутный ролик[197]:

— 4 июля 2014 года. Мы — Артист с Вандалом — перевозим тяжёлое вооружение на позиции. Возможно, будет наступление противника. Если, не дай Бог, где-то рядом по нам начнут стрелять, то мы взлетим на воздух сразу, и от нас не останется ничего. Потому что у нас очень много вооружения. Сдетонируют РПГ или ВОГи-17 от АГСа.

— Бой принять готовы, чтобы остановить противника. Держимся, — комментирует Артист.

— Нам ещё потом к Кроту ехать, забирать машину (имеется в виду наш сломанный уазик), потому что там разгрузка моя, — говорю я.

Разгрузку я почему-то с собой не взял, и нам с Артистом пришлось колесить по всем окрестностям Семёновского гарнизона с полупустыми автоматными магазинами. Но зато я был в бронежилете.

— На случай, если я когда-нибудь эту хронику посмотрю… Или мои потомки. А какие потомки, если у меня нет детей… Я сам ещё ребёнок, — делаю несложные умозаключения вслух я.

— В общем, госпиталь весь эвакуировался, раненых некому лечить, кроме нескольких гражданских врачей, которые в этой же больнице. Много тыловиков эвакуировалось, много, кто сбежал (имею в виду подразделение Минёра). Сегодня мы вывезли труп без головы и по возможности мы за них отомстим.

— Место, где мы едем, называется «передок».

— Непосредственный контакт с противником, — вклинивается в мой монолог Артист.

— Никакого контакта нет, кроме того что стреляют по нам, — поправляю я его. — Если они пойдут оттуда — тогда будет контакт.

— И у нас нечем их жечь, кроме тяжёлого вооружения, которое мы сейчас везём.

Пока мы ехали, дозорная машина немного заблудилась на улочках Семёновки. Оттуда вышел Шарнир, и мы с ним обсудили дальнейшее передвижение.

Проезжая дальше, мы вспомнили про аистов, которые свили гнездо на столбе:

— Здесь живут аисты. Их обстреливают постоянно, но они не улетают. Это хороший знак. Значит, мы победим. Как это будет, мы не знаем точно, но победа будет за нами в любом случае.

Дальше мы ехали какое-то время молча. Фары включать на передовой было категорически запрещено, поэтому я пристально всматривался в дорогу и корректировал, куда ехать Артисту.

— Ташкент на связи? — вдруг спросил Артист.

— Зачем он тебе?

— Чтобы приготовил кушать.

— Что он приготовит кушать, скажи мне?

— Яйца.

— Какие яйца. Будет он их сейчас готовить…

Тогда мы ещё не знали, что через несколько часов нам нужно будет стремительно покинуть наше прежнее местоположение. И мы не успеем поесть ни яйца, ни что-то другое.

Доехав до Моторолы и выгрузив ему оставшееся вооружение, мы направились с пустыми желудками домой к Ташкенту.

Но сделать это опять не смогли. По дороге на колбасный цех мы встретили «голосующую» Деда Мороза. Уже было около 21:30, темно и вокруг ни души. Она стояла с огромными сумками на трассе и ждала хотя бы одну попутку, которая бы довезла её в Славянск. За полчаса её ожиданий проезжали мимо только мы.

Когда мы остановились, она спросила, не едем ли мы в Славянск. А когда услышала ответ, что мы возвращаемся голодные домой, то немного застеснялась и сказала, что дождётся следующей машины. Но мы с Артистом не могли оставить эту смелую и добрую женщину одну ночью на дороге. Быстро погрузив её вещи в багажник, Артист в который раз помчался в Славянск.

— А ты тоже эвакуируешься? — спросил я Деда Мороза.

— Чего-о-о? Я? Я с сыном на передовой в Семёновке уже месяц сижу. А в город я за лекарствами еду, — обиженно сказала она.

Отважная гуманитарщица даже представить себе не могла, что в Семёновку она больше не вернётся и будет вынуждена из города выходить впопыхах со всеми.

На пути в Славянск мы сначала услышали, а потом увидели в районе заводов танк! Это был первый наш танк, который появился в Славянске. У нас даже появилась надежда, что к нам придёт подкрепление и мы будем дальше сражаться в Семёновке и защищать Славянск. Мы постоянно об этом между собой говорили. Думали о том, что находимся в плотном вражеском кольце, и если на нас попрут, то будет очень «жарко». Обсуждали любой расклад. Даже если укропы приблизятся на расстояние 10 метров и полезут в штыковую. Зная их «заячью» натуру, в это верилось, конечно, слабо, но всё же. Мы все отдавали себе отчёт в том, что можем погибнуть в любой момент. Особенно остро это чувствовал я и те, кто со мной периодически участвовал в эвакуации груза 300 и 200. Но парадокс заключался в том, что страх смерти уходил на задний план, когда ты ежедневно видел эту смерть, чувствовал её всем своим нутром — в обстрелах, свистящих пулях и осколках.

На войне я чувствовал близость с Богом, как никогда. Нет. Не так, как святые и великие молитвенники, а как человек, который чувствует, что сегодня-завтра умрёт. Я старался постоянно молиться. В уме, своими словами, но так искренне, как в мирной жизни не всегда удаётся. Молились почти все. Артист молился вместе со мной перед каждой поездкой на машине.

Но самое полезное, чему я научился на войне — не бросать слова на ветер. Следить за языком, значит: не болтать лишнего, не материться (хотя я и до войны не привык маты гнуть), не говорить всякие глупости, а больше по делу.

Оттого что каждый день я находился под обстрелами и ощущал запах смерти, у меня изменились ценности. Например, если бы до войны мне дали, или я заработал какую-то сумму денег, порадовался бы, потому что за деньги можно купить много полезного. А в Семёновке деньги ничем не отличались от туалетной бумаги. Их негде тратить. И копить смысла не было, так как, возможно, завтра тебя не станет, и деньги не понадобятся. Это касалось всего материального — того, чем так дорожат штатские.

Зато в цене были патроны от ПМ, которых всегда не хватало, лично для меня — редкие медикаменты, типа сильнодействующих «антишоков» или «Целокса»[198].

Мы довезли с Артистом ещё ничего не подозревающую Деда Мороза и высадили у медчасти возле СБУ.

На обратном пути увидели, что повара кухни на территории АИЗа, в которой готовили еду для всего командования в здании бывшей СБУ, грузят вещи в машины. Это означало, что весь состав тылового обеспечения покидал Славянск.

У нас с Артистом уверенность была одна — Славянск может эвакуироваться хоть весь, но Семёновку мы будем оборонять до конца. И не только потому, что мы сами готовы на это, но и потому, что командование её не будет оставлять. Слишком хорошие фортификационные сооружения там возведены.

Сборы проходили, когда на улице совсем стемнело. Таким образом уменьшались шансы быть замеченными украинскими беспилотниками и стукачами в городе.

Возле АИЗа мы перекинулись несколькими словами со своим общим знакомым, а потом я включил камеру и записал небольшой видеоролик[199]:

— Ребят, привет от Семёновки всем, — на прощание, садясь в машину, сказал я ребятам. — Вот больница возле СБУ. Эвакуация ополчения и остальных сотрудников, которые готовили кушать, санчасти и всех остальных. Мы не знаем, что дальше будет. Мы остаёмся в Семёновке — держать дальше дорогу, по которой они будут все эвакуироваться. Нам сказали держаться до конца. Мы будем там пока. Как Бог даст. Видите, какая война — бомбят Славянск, силы неравные. Эвакуация ополчения Славянска. Кто-то остаётся, кто-то уезжает.

— Там Лёлик, — говорит Артист.

— Интересно, Лёлик остаётся или уезжает? Наверное, уезжает.

— Да почему уезжают? — возражает Артист. — Может их перебрасывают на Семёновку?

— Кого перебрасывают? Колонны машин? — удивляюсь я

— Военные почему будут эвакуироваться?

— На Семёновку разве что бэтээр подъедет какой-то. Танк, может, какой-то, и то вряд ли.

Вдруг мы увидели рядом со въездом в вертолётное училище, которое находилось неподалёку от СБУ, сначала «джихад-мобиль», а потом Моторолу. Но попадаться ему сейчас на глаза мы не очень хотели. Так как он будет задавать вопросы: «А почему вы здесь? Чем занимались? Почему не в Семёновке?» Поэтому мы решили незаметно проехать.

— Моторола там стоит, поехали быстрее, — тихо говорю водителю.

— Мы подвозили очень смелую женщину с гуманитарной помощью. Она остаётся в Славянске… — переключаюсь я.

— Да врубай свет, здесь можно со светом ехать, — прошу Артиста включить фары. Пока мы ехали по городу, их включать не воспрещалось.

— Да я не знаю, где кнопка, — признается бывший камазист.

— А это не свет был? Это так типа… — огорчился я, так как думал, что габариты, которые он раньше включал, были фарами.

Последний час, но хочется, чтоб крайний…

Когда мы в очередной раз возвращались из Славянска на мясокомбинат, чтобы наконец-то поесть, мне позвонил Крот:

— Быстро ко мне приезжайте. Где вас носит так долго? — негодовал он.

А мы в этих разъездах с Артистом и забыли, что катаемся на его «Ниве». Пришлось опять миновать колбасный цех с Ташкентом и поехать к Кроту. Когда мы были у него на позициях, часы показывали 23:20.

У Крота мы застали такой же нездоровый движняк, как и в городе. И когда мы его еле нашли в темноте, он нам объяснил:

— Два с половиной часа назад всем бойцам Семёновки поступил приказ собрать все свои вещи, взять вооружение, какое есть в наличии, и до полуночи покинуть позиции. Приказ отдан самим Стрелковым.

В это время мы с Артистом как раз возвращались из города и даже не подозревали о такой участи своего гарнизона. У нас, получается, оставалось всего 40 минут.

Далее привожу воспоминания Крота примерно того же момента:

«О нашем отходе я узнал примерно за 12 часов. То есть, где-то в 12 часов дня. Кэп приехал на наши позиции и сообщил, что мы сегодня оставляем Славянск. Доложить личному составу я мог только за три часа — такой приказ.

Каждому подразделению предписано покидать свои позиции в определённое время. Мне было приказано уводить свой взвод ровно в полночь. Место сбора определили на Черевковке, именно туда стекались все подразделения Семёновского гарнизона. Всё было хорошо спланировано, и казалось, что стоит только командирам групп чётко следовать инструкциям из штаба Стрелкова, и наш выход пройдёт отлично.

Подразделениям, которые занимали оборону на передовых рубежах, пришлось оставить на местах по несколько человек со стрелковым вооружением для имитации нашего присутствия. Они должны были всю ночь вяло постреливать в сторону позиций ВСУ и утром самостоятельно выбираться оттуда. Нужно сказать, что когда на следующий день украинские подразделения занимали пустой Славянск, эти оставленные люди находились в городе и пригородах. Им, наверное, было уже поздно отходить, и, по слухам, они ещё некоторое время наносили точечные удары по противнику.

Ровно в полночь я со своими бойцами приготовился начать движение в сторону Черевковки. Мою служебную “Ниву” нагрузили тяжёлым вооружением, остальное несли в руках. Тут вспомнили, что трассу, по которой мы должны были немного пройти до поворота на Черевковку, минировал наш сапёр, который впоследствии погиб. И схема расположения мин известна только ему. Решили идти в обход по полю через посёлок Сулимовка».

После того, как Крот нам довёл информацию, мы быстро сели в уазик и попытались его завести. Он завёлся. Надежда на то, что он в этот раз не подведёт, теплилась в наших душах. Чтобы вернуться на мясокомбинат, собрать вещи и выйти у нас уже оставалось не более получаса.

Артист выехал на мясокомбинат, но по дороге на месте поворота на спуск к посёлку мы попали под обстрел осветительными минами. Прямо над нашим УАЗом вспыхнул яркий свет, и ночная тьма превратилась в безоблачный день. Мы на «таблетке» среди ночи оказались видны украм и поэтому уязвимы. Они в оптику могли чётко увидеть, что едет военный транспорт, да и транспорт наш они давно выучили. Но опытный водитель понял, что надо менять траекторию и резко свернул в ближайшие чигири. Ветки и листья посыпались в кабину через открытое окно. За пару секунд мы оказались полностью скрыты за деревьями и кустами.

Но вражеские артиллеристы уже успели навестись и шмальнуть средним калибром по тому месту, где нас застала «люстра» (осветительный снаряд). Попали довольно точно — несколько осколков застучали по задней двери машины скорой помощи. Минут семь они продолжали кидать осветительные и осколочно-фугасные мины по нам, стараясь уничтожить, но Бог миловал. Косая натура укропов никуда не делась. Стрелять они научились лучше, а попадать не научились.

Когда всё поутихло, Артист со скрипом выехал из зелёнки и продолжил движение. Через пару минут он домчал до нашего колбасного цеха. Выбежав, мы наткнулись на удивлённого Ташкента.

— Ничего не спрашивай. Быстро собирай свои вещи, через 20 минут уходим, — крикнул на бегу Артист

— Куда? — только успел спросить Ташкент.

— Не куда, а откуда. Куда — мы ещё не знаем, — пытался объяснить Артист.

— Всё, Семёновку оставляем, — добавил я.

Ташкент замешкался:

— А как же мясо? А на кого оставим всё это?

— Не о том ты думаешь, Марфа, — вспомнил я в очередной раз цитату из Евангелия, — тут о живых надо думать, а не о мёртвых, — говорю ему, имея в виду мясо.

Ташкент был хозяйственным мужиком, поэтому мог спокойно остаться в окружении вооружённых до зубов укров, только бы мясо не пропало. Но времена требовали перемен…

Снарядились мы довольно быстро, так как у нас рюкзаки и вещмешки практически всегда в собранном состоянии. Снаружи лежало только самое необходимое.

Не могли мы забрать с собой только наших собачек. Жаль, что они достались укропам. Мы не знали, наведаются ли на мясокомбинат местные, поэтому хорошо покормили их перед выходом.

Артист завёл УАЗ, и мы поехали в сторону позиций Крота, чтобы в дальнейшем вместе с его группой отходить. Но тут прибежал посыльный от Кэпа и сказал, чтобы мы вернулись к «бункеру» и поступили в распоряжение Кедра. Он как раз собирал там своих бойцов перед выходом.

Пользоваться рациями ещё до объявления о выходе запретили. Командир Славянского гарнизона Игорь Иванович Стрелков на собрании 4 июля всем ключевым командирам довёл распоряжение о выходе, а они в свою очередь должны лично передать нижестоящему командованию и каждому бойцу. Ни рациями, ни телефонами пользоваться было уже нельзя. Нельзя допустить утечки информации. Чтобы не провалить всю операцию, даже предупредили всех бойцов за несколько часов до выхода. То есть, в Славянске собираться тыловики начали ещё раньше, но только единицы знали, куда они собираются. А некоторые боевые подразделения, прикрывавшие Славянск, узнали о выходе за час, тогда, когда весь командный, тыловой и штабной состав уже находился в пути.

Снятое мной видео при выходе[200]:

«Выезжаем из Славянска. Покидаем Семёновку и Славянск. Пытаемся выехать в Краматорскпотом в Донецк, а дальше — неизвестно…»

Между нами взорваны мосты

Мы как раз попали на инструктаж бойцов, который проводил Кедр. Увидев нас на машине, он попросил взять к себе на борт несколько ополченцев, которым трудно идти из-за лёгких ранений. Мы согласились, но сразу ему объяснили, что бензонасос в машине полусломанный, поэтому есть большая вероятность на полпути остаться без транспорта и идти пешком.

Перед выходом он дал некоторым бойцам указание остаться в Семёновке и помочь группе из Славянска взорвать мост через реку Казённый Торец. Тогда я подумал, что они могут не успеть выйти и погибнут. Мне их было жаль, хотелось остаться с ними, но Кедр не разрешил. Сказал, что медик сейчас на вес золота.

Стрелков так вспоминает свой приказ взорвать мост:

«Мост через реку Казённый Торец взрывал Эльдар Хасанов лично. Собрали мины противотанковые, которые нам привезли без взрывателей под занавес.

Некоторые говорят: “Вы бросили много оружия”. Во-первых, всё что можно, мы утащили. А бросили только несработавшие ПТУРы, которые не выстрелили, несработавшие “Иглы” — шесть штук, которые не полетели, и снаряды 120-мм для гаубиц Д-30, которых у нас не было. Нам привезли 150 этих снарядов за два дня до выхода. А нам что? С собой тащить их что ли? Там для людей места не хватало.

В том числе нам привезли 80 противотанковых мин и ни одного взрывателя. Поэтому Хасанов их использовал для подрыва моста. Взрывчатки у нас было очень мало. И хоть он не профессиональный подрывник, взорвать мост он смог. Взрыв этого моста на самом деле для нас был очень важен, поскольку его отсутствие не позволило украм быстро перебросить силы во время нашего отхода. Им пришлось тащить свою технику через весь город. А мосты через город имеют ограничение, поэтому это сильно замедлило их передвижение. Ещё один мост взорвали в Ямполе. На большее у нас просто не хватало взрывчатки».

Взорванный мост через Казённый Торец

— Кэп передал всем: кто будет замечен с сотовым телефоном во время ночного рейда, расстреляет лично! — доводил самым доступным языком Кедр личному составу.

Конечно, никого за это не расстреляли бы, но отбили бы голову и почки точно. Потому что включённый телефон у кого-то из бойцов в общей колонне мог стать причиной гибели огромного количества людей. Укропы с лёгкостью пеленговали сотовые и могли точечно наносить удар по всей колонне. А задача стояла: максимально скрытно выйти из Славянска и через Краматорск, Дзержинск и Горловку добраться до Донецка.

Уазик дотянул чуть дальше пустых позиций Крота. Тяга пропала прямо на дороге. Артист как ни пытался дёргать коробку передач и давить на «гашетку», заставить «таблетку» ехать дальше не смог. Но повезло, что машина заглохла не в безлюдном месте, а внутри движущейся колонны. Мы смогли лёгких трёхсотых пересадить в другой автомобиль, а сами пошли пешком.

Колонна двигалась медленно, поэтому можно было спокойно на уровне транспорта идти шагом. Мы шли по незнакомым полям и просёлочным дорогам. Где-то вдали слышались разрывы, а в метрах 300 от нас укропы продолжали кидать осветительные снаряды.

Семёновка осталась позади. Со всеми её бомбёжками, стрелкотней, ранеными и убитыми. Обстрел остался там, за спиной, ничем нам уже не угрожая. От этого было как-то не по себе, непривычно. Мы уходили в неизвестность.

Выход из Семёновки через позиции Крота

Мы не вышли

Крот вспоминает о выходе из Семёновки. Выходили мы сначала в одно время, но дальше всё пошло по-другому:

«Противник, как будто чувствуя неладное, то и дело подсвечивал небо «люстрами». В этот момент мы все падали на землю. Было жизненно важно, чтобы противник не догадался, что мы покидаем позиции, иначе сразу — массированная атака и перестреляли бы всех нас, как на полигоне. Чем больше я отдалялся от своих позиций, тем больше охватывало чувство тревоги. Там мы были в глубоких окопах, надёжных блиндажах и с грамотно расставленными по периметру постами и секретами. А теперь идём в чистом поле, ничем не защищённые.

Добрались до Черевковки, там нас уже ждал Кэп и несколько подразделений нашего гарнизона. Нужно подождать ещё несколько групп. Связи не было, мобильные телефоны приказали уничтожить ещё до начала движения, а в радиоэфире сохранять полное молчание. Наконец, все собрались. Выстроившись в колонну, мы выслали головной дозор вперёд и двинулись по полевой дороге в сторону Краматорска.

Колонна шла медленно, потому что головной дозор внимательно проверял дорогу, машин в колонне было около пяти, в том числе моя бедная «Нива», на которой живого места не осталось. Из стёкол имелось только лобовое, да и то все в паутинках от пробоин. Парню из моего взвода, который вёл “Ниву”, настолько надоело всматриваться в темноту через такое стекло (фары включать нельзя), что он попросил разрешения выбить его совсем. Я сказал, что не против, после чего он обеими ногами выдавил стекло на капот и продолжил движение без него. Но долго “Ниве” не суждено было прожить, и вскоре все четыре колеса на чём-то пробились. Пришлось самое ценное из неё распределять по бойцам, а её бросать.

Пока мы возились вокруг машины, колонна ушла вперёд и пропала из виду. Я отправил свой взвод догонять колонну, а сам с одним бойцом остался у машины и судорожно пытался сообразить, куда деть из “Нивы” патроны в цинках. Тогда я не знал, что больше нашу колонну той ночью не увижу.

Минут через 10 за нами вернулся Кэп с несколькими бойцами на своём бронированном приватбанковском минивэне. Посоветовавшись с Кэпом, решили “Ниву” с патронами оставить. Перегружать к нему было опасно, так как у него машина слишком тяжёлая, могла застрять. Только мы собрались отправляться вдогонку нашей колонне, как вдалеке послышался хлопок, и небо зажглось от «люстры». И уже через пару секунд с горы Карачун, которая находилась справа от нас, по нам открыли огонь. Каждый третий выстрел — трассер, поэтому определить, откуда стреляли, было несложно. Мы кинулись к ближайшей лесополосе и залегли. Скорее всего, стрельба велась из КПВТ. Он выпустил ещё пару очередей неприцельно и затих. Вряд ли пулемётчик нас мог видеть. Просто из Карачуна услышали звуки от нашей возни, решили подсветить местность и на всякий случай отработать пулемётом.

Мы вышли из зелёнки, и тут Кэп откуда-то узнал, что за нами от самой Семёновки идёт наш потерявшийся “Урал” с подразделением артиллеристов в кузове. Каким образом к Кэпу попала эта информация, я не помню, но решили, что я со своим бойцом возвращаюсь в сторону Черевковки за грузовиком, а Кэп тем временем догонит колонну, остановит её и вернётся за нами на место, где мы разошлись. Я вернулся и нашёл “Урал”, который стоял на разветвлении дорог. Мы с бойцом (высоким парнем из Донецкой области, очень надёжным и глубоко верующим. Очень жаль, что не помню имени) запрыгнули на ступеньки “Урала” с двух сторон от кабины и стали показывать дорогу. Как добрались до того места, где мы расстались с Кэпом, я сказал водителю, чтобы остановил и начал его искать. К тому времени командир нашего гарнизона должен был за нами вернуться, но его нигде не было. Чтобы не терять время, мы решили, что “Урал” поедет по направлению ушедшей колонны. Мы с бойцом уйти с того места не могли, ведь нас где-то тут должны ждать. Так мы прождали там почти до рассвета».

Скоро перед нами оказался небольшой ставок (пруды в России, а в Малороссии — ставки). Тут уже скопились ополченцы. Кто на перегруппировку, а другие пытались вытащить «бобик», который кто-то «завандалил» в канаву (не путать с моей «таблеткой», она сломалась ещё в Семёновке). В этом УАЗе оставалось вооружение одного из подразделений. Все попытки его вытащить оказались тщетны, поэтому бойцы быстро перегрузили «железо» (вооружение) в другой автомобиль и уехали.

Рядом с канавой дорога очень крутая и возрастала вероятность, что водитель мог не справиться с управлением. Следующим по этой дороге должен был проехать здоровенный «Урал», гружёный двумя 82-мм миномётами и ящиками с минами. Задача казалась невыполнимой. Но Донбасс всегда славился грамотными водителями-работягами. Пока основная часть колонны выдвинулась вперёд, я, Артист и Ташкент остались с двумя артиллерийскими расчётами и их «Уралом». Мы ждали Артиста, который помогал водителю грузовика ровно ехать по узкой дорожке и не свернуть в канаву. Он стоял перед кабиной и корректировал его движение. В итоге, благодаря Артисту и водителю, «Урал» смог перебраться на ту сторону.

Но когда грузовик готов был продолжить движение, оказалось, что никто не знает, куда дальше ехать. Колонна во главе с Кэпом оторвалась от нас и пропала из поля зрения. А 35 человек из артиллерийских расчётов, которые остались с «Уралом», не знали дороги в Донецк. Все были не из Славянска, а из других городов Донбасса. А проводники имелись только у командования. Так мы остались одни в чистом поле без связи.

Итого, нас осталось около 40 человек: наша тройка из колбасного цеха, примерно 35 артиллеристов и один более-менее местный — командир одного из подразделений на Семёновке Камаз (позывной ополченца) со своим водителем.

Никто дороги в Краматорск не знал. Причём свободная дорога без укров оставалась на Краматорск одна. Мы поняли, что потерялись. Связью пользоваться категорически запрещено, поэтому даже если бы мы включили одну из раций, то в эфире не нашли бы никого из наших.

Небо было чистое, и звезды давали хороший свет, поэтому в поле мы видны как на ладони. Нужно срочно принимать решение и куда-то двигаться. Хотя бы попытаться найти всех остальных. Но проблема заключалась в том, что машин на всех не хватало. В наличии имелся только «Урал» и небольшая легковушка Камаза. Жаль, что Камаз не ездил на КамАЗе… В итоге он решил попытаться догнать оторвавшуюся колонну, но покружив по окрестностям на машине, найти никого не смог.

Оставалось ещё одно место, куда они могли пойти, но Камаз сказал, что нужно экономить бензин на дальнейшую дорогу, поэтому мы с Артистом решили сходить туда сами. Идя вдоль зелёнки и высматривая везде своих, мы намотали около полутора километров. А когда поняли, что они уже далеко, стали возвращаться, только немного другой дорогой. На обратном пути мы увидели несколько оставленных бойцами машин. Среди них была брошенная «Нива» бойцов Кэпа с пробитыми колёсами (не путать с «Нивой» Крота). Эвакуация проходила в спешке, поэтому как только чей-то транспорт выходил из строя, его тут же бросали и шли пешком.

Но в нашем случае каждая единица на колёсах необходима позарез, так как большинство артиллеристов тащили с собой тяжёлое противотанковое вооружение, которое в «Урал» уже физически не помещалось. Кузов и так загружен двумя миномётами и ящиками с минами. А у подразделения был ещё АГС-17, НСВТ «Утёс» и ПТРС. Конечно, это нам внушало уверенность в том, что мы сможем принять в случае чего бой прямо на месте, а с другой стороны, сильно тормозило передвижение.

Артист — мастер на все руки, быстро додумался, что надо делать. Он нашёл среди стоявших машин ту, у которой похожие с «Нивой» колёса, в самой «Ниве» обнаружил инструменты, и мы вместе открутили два колеса. Ему понадобилось не более 15 минут, чтобы заменить пробитые и погнутые колёса на целые. Однако выяснилось, что ключей от неё Кэп не оставил. И хотя дверь одна осталась открытой, завести без ключа было не так-то просто, думал я. Но Артист одним ударом сбил крышку, под которой находились провода зажигания, и замкнул их. «Нива» завелась, и на табло высветился показатель уровня топлива. Отметка держалась на максимуме. Не скрывая своей радости, Артист посмотрел на меня и спросил:

— Ну как?

— Круто. Очень круто. Только поехали обратно, нас там ждут.

Камаз с ребятами сильно удивились, когда увидели, что мы возвращались уже не на своих двоих, а на четырёх колёсах.

Но «Нивы» всё равно было недостаточно для того, чтобы все вместились и могли довольно мобильно передвигаться. Опять-таки профессиональными действиями Артиста и общими усилиями мы вытащили одной легковушкой целый уазик-«бобик» из канавы. Он тоже был на ходу.

Утро в одиночестве

Теперь у нас хватало транспорта на всех. Но куда ехать — мы до сих пор не знали. Чтобы не стоять на виду у укроповских беспилотников, которые могли нагрянуть в любой момент, мы решили спрятаться в ближайшую зелёнку возле озера.

Выход из Семёновки и вынужденный привал в зелёнке

Светало. Было около четырёх утра. Все наши должны уже быть в Донецке, думал я. Туда ехать не так-то и долго, но только знать бы, по какой дороге, чтобы не нарваться на укров.

В зелёнке мы немного успокоились. Нам с Артистом очень хотелось есть, так как с утра прошлого дня во рту не было ни крошки. Приходилось постоянно мотаться, поэтому не успели нигде перекусить. Как назло, почти никто не захватил с собой еды. Кроме Ташкента. Он где-то откопал одну банку тушёнки, которую мы смолотили втроём.

Под утро хотелось спать, но возможности такой не было, так как никто не знал, сколько нам придётся ждать и когда выдвигаться. Один пожилой ополченец подошёл ко мне и предложил чаю. Только не попить, а пожевать.

— Подержи немного во рту, пусть чай пустит сок. Там больше кофеина, чем в кофе. Взбодрит немного, не так спать хотеть будешь, — посоветовал он.

Бойцы оставались возле своих машин и отдыхали. Никто не знал, что делать и куда идти. Командира как такового не было. Из 40 человек командные должности ранее занимали Камаз и Чех. Но сейчас они оба считались прибившимися бойцами из разрозненных подразделений. Самыми активными в принятии предыдущих решений оказались Камаз, Чех, Артист и я. И как-то так сложилось, что принимать решение о дальнейших действиях пришлось нам четверым. Остальные разбрелись по кустам. Некоторые прикемарили, а некоторые возились со своим оружием.

— Пока мы не решили, что делать дальше, давайте сначала поставим людей на «глаза» (наблюдателями), — предложил я.

— Да, я думаю, четверых хватит по разным углам рассадить, — согласился Чех и пошёл отдавать команду артиллеристам, сидевшим возле «Урала».

— Нужно выходить следующей ночью, — решительно сказал Камаз, — а то засекут.

Чех и я согласились с ним. Вариантов мало, а до следующей ночи можно попытаться найти проводника из местных жителей.

Но тут в спор вступил Артист:

— Следующей ночью укры уже займут не только Славянск. Они зайдут в Краматорск, и крышка захлопнется. Чем раньше мы выйдем, тем больше вероятности выйти без боя.

— Мы запалимся. В Краматорске в любом случае есть майданутые стукачи и корректировщики укров, — возражал Камаз.

— Сейчас мы все на колёсах, так? Так. У нас есть возможность прогнать с ветерком прямо до Дзержинска, а там через Горловку до Донецка я дорогу знаю. Я сам из Дзержинска, — объяснял он.

— Если нарвёмся на укров, придётся с боем выходить. Хотя нас не так мало — полсотни, все с оружием. Но максимум, что на ходу успеем выкатить — это АГС, или с «Утёса» шмальнём, — рассуждал Чех.

— Ладно, я решу вопрос с проводником. Мы до сих пор не знаем, куда ехать. Вы тут сидите и не высовывайтесь, а я поезжу по местам и местных дорогу поспрашиваю, — сказал Камаз.

После небольшого совещания мы разошлись. На совещании доселе тихий и неприметный рядовой ополченец Артист проявил свои лидерские качества. Когда он аргументированно переубеждал бывших командиров в правильности действовать по-другому, я понял, что эти изменения случились днем, когда он смог показать себя.

Солнце вышло из-за горизонта, и стало теплеть. До этого утренняя свежесть и отсутствие сна меня немного подмораживали.

Поспать нам удалось минут 40, пока ждали Камаза с разведки. Но до его приезда нас разбудил гул самолёта-разведчика. Он кружил над озером высоко, явно пытался что-то высмотреть. Ясно, что укры уже знают об отступлении из Славянска и проводят разведку о состоянии оставшихся блокпостов или нашего передвижения.

Не зря мы скрылись в зелёнке. Разведчик ни нас, ни наш транспорт увидеть не мог, если у него, конечно, на борту не было тепловизора. Но, как известно, ВСУ — одна из самых разворованных армий мира. Не бедных, а именно разворованных, поэтому по состоянию на 2014 год у них тепловизоров было не больше, чем у ополчения, наверное. А мы пользовались тем, что их вооружённые силы находились в таком плачевном состоянии.

Спасти рядового Вандала (Из воспоминаний Крота)

«Всё это время мы немного нервничали, потому что понимали — наши уходят всё дальше и дальше, а мы остаёмся в кольце и ждём непонятно чего. Примерно к четырём часам утра мы решили выбираться оттуда сами. Дорогу на Краматорск мы не знали, но знали примерное направление, по которому и пошли.

Прошли мы вдвоём не больше километра, как встретили группу вооружённых людей из шести человек. Это были ополченцы, направляющиеся с какого-то задания в Славянск. Про наше отступление они не знали, и, когда я рассказал их старшему о текущей ситуации и предложил вместе идти в Краматорск, пока не поздно, услышал в ответ, что я трус и самовольно оставил свои позиции. Люди настолько верили в правоту дела, что наотрез отказывались признавать то, что Славянск может быть оставлен. Находя в себе последние капли терпения, я предъявил им удостоверение командира взвода и заверил, что информация достоверная — в Славянске уже никого нет, и вот-вот его займёт противник. Видимо, здравый смысл возобладал, и они согласились возвращаться в Краматорск, правда, с оговоркой, что если моя информация не подтвердится, то они сообщат в контрразведку, и меня расстреляют. Таким образом, нас стало восемь, это не могло не радовать.

Небо серело и наступал рассвет. От Славянска до Краматорска по прямой трассе около семи километров. А так как мы шли в обход, да ещё и петляли, нужно было пройти 16–20 километров. Когда стало совсем светло, нам пришлось укрыться в лесопосадке. Сначала думали переждать там до вечера и после продолжить движение, но потом, слава Богу за здравые мысли, мы поняли, что к вечеру наши оставят и Краматорск, и там, возможно, уже будет противник. Решили рискнуть и идти по-светлому. Нет худа без добра, зато теперь мы точно знали кратчайший путь, так как видели вдали Краматорский аэродром.

Шли как по минному полю. В стороне за посадками то и дело слышали лязг гусениц и рёв моторов тяжёлой техники. Противник знал о нашем отходе, и все его соединения пришли в движение.

Когда входили в Краматорск, на окраине встретили едущую машину “Daewoo Matiz”, за рулём которой сидела девушка лет тридцати. Я спросил её: есть ли ещё наши в городе, на что она мне грубо ответила: “Смотря кто для вас наши!” и уехала. Я немного опешил от такой наглости. Наверное, любой мужик на её месте не стал бы рисковать своей жизнью ради майданных убеждений, а она не побоялась.

(История Крота про майданутую девушку подтверждает то, что в занятых ранее нами городах не все были нашими единомышленниками. Имелись и сторонники Киева. Но, главное, какой вывод можно сделать из этой ситуации, — это то, как повели себя ополченцы. Кто-то другой за такие слова её бы избил или вообще убил, а ополченцы даже ничего не ответили. Она смогла спокойно уехать восвояси. Мало того, она не побоялась такое сказать не потому, что была такой смелой. Она просто знала поведение местных ополченцев — их миролюбивое отношение к мирному населению).

Мы двинулись дальше по частному сектору, и, как только дошли до крупной улицы, нас сразу окликнул какой-то мужик из жигулей-“пятёрки”. Сказал, что командование попросило таксистов города и просто неравнодушных граждан ездить по окраинам Краматорска и подбирать отставших ополченцев. Так нас на двух машинах подбросили в центр к горсовету.

Как только я вышел из машины, сразу увидел Кэпа, мы обнялись, он сказал, что рад видеть меня живым и спросил, почему мы не вышли на то место, где он нас должен был забрать. Я сказал, что мы вышли и долго ждали там, но его не было. В общем, решили долго не разбираться, в любом случае на нём лежала ответственность за всю колонну и это важнее, чем мы.

Я спросил, где Вандал, на что Кэп угрюмо сказал, что он не вышел.

— Как не вышел?! — заорал подошедший Моторола.

Он пришёл в ярость. Начал кричать, обвинять меня и Кэпа, что не усмотрели. Не было тогда смысла объяснять, что Вандал номинально мне не подчинялся, и я выводил свой взвод, от которого и сам отбился. А тем временем нужно формировать колонну и покидать Краматорск. Противник, наверное, в эти минуты входил в Славянск, а значит, через несколько часов будет и в Краматорске.

Тогда сняли с маршрутов все микроавтобусы “Богдан” и “Эталон” вместе с водителями и начали размещать в них личный состав для движения на Донецк.

В один момент мне в голову пришла бредовая идея. Я подумал, что если Вандал жив, то он наверняка находится в плену. А у моей знакомой из Киева муж в то время служил в ВСУ в зоне так называемой АТО. И я подумал, что можно собрать пару десятков добровольцев и попытаться захватить какой-нибудь ближайший блокпост противника, чтобы взять пару-тройку пленных и потом через мужа знакомой связаться с командованием и обменять Вандала. Рассказал всё Кэпу. Он, наверное, из чувства сожаления ко мне не стал объяснять, что никто мне не позволит рисковать людьми, да и вообще, что это бред. Он, наверное, тогда понимал моё состояние и попросил ничего не предпринимать, пока не прибудем в Донецк. Я его послушал.

(Такое рвение Крота меня спасти из плена показывает его благородные дружеские качества. Но и заставляет улыбнуться, вспомнив известный американский фильм “Спасти рядового Райана”.)

День стоял солнечный. Наша огромная колонна мчалась по трассе в сторону Горловки, которая была на пути к Донецку. Тут по сарафанному радио прошёл слух, что в Горловке, которую контролировал один из командиров ополчения Безлер, нас встретят огнём. Вроде у Стрелкова с Безлером были настолько большие разногласия, что последний был готов к вооружённому конфликту. Только боев с нашими сейчас не хватает — подумал я и высунулся в люк кабины КамАЗа, на котором мы ехали, установив на крыше свой ПК. Так, ощетинившись, мы въезжали в Горловку. Но то ли информация не подтвердилась, то ли Стрелков с Безлером договорились, встретили нас нормально.

Через несколько часов колонна подъезжала к Донецку. Меня сильно поразила реакция прохожих, которые кричали слова приветствия, махали руками и очень радовались такому крупному соединению ополченцев, входившему в город. Пробирало аж до мурашек. Я тогда с сожалением подумал, что долго эта радость не продлится. Ведь с собой в пока ещё практически мирный город мы везли бои, обстрелы и смерти многих мирных граждан. Всё то, что почувствовал на себе Славянск. Мы везли за собой беспощадных к мирному населению укропов, которые в скором времени превратили Донецк в Славянск».

Вырваться из окружения

Камаз, поехавший за проводником, долго не возвращался. Он не мог не услышать разведчика (самолёт), поэтому где-то схоронился на время.

Так время незаметно пролетело до полудня. Камаз вернулся не один, а с женщиной и большими сумками. Он сказал, что местная согласилась провести нас хоть до Донецка при условии, если мы возьмём её с собой. Она не хотела жить под укропами, поэтому, когда к ней приехал ополченец с такой просьбой, она попросила дать ей часик на сборы, а потом хоть в Магадан.

Решили не дожидаться, когда стемнеет, а выходить ровно в 15:00. Артиллеристы закопали один ящик с минами в зелёнке, потому что в кузове не хватало места для установки «Утёса», чтобы можно было отстреливаться.

Итого, транспорта у нас — четыре единицы: «Урал», легковушка Камаза, УАЗ-«бобик», который мы вытащили, и спасённая Артистом «Нива». Но не хватало одного водителя. За полчаса до выезда вдруг поняли, что на «Ниву» некого посадить, так как водить из всех 40 человек умел только Артист, шофёр Камаза и водитель «Урала». Почему-то никто из артиллеристов не вызвался быть за рулём. Лишь пара человек сказала, что в принципе умеют, но так как придётся ехать по колдобинам на высокой скорости до Краматорска, они боятся не справиться с управлением.

О моих навыках вождения всем известно. Сначала разбил уазик в Крыму на тренировочной базе, а второй такой же я немного искорёжил в Семёновке, когда учился водить. В общем, Вандал за рулём — это всегда не к добру. Но мне очень нравилось водить, поэтому я в тот момент понял — настало моё время:

— Давайте я за руль сяду. Буду вслед за «бобиком» Артиста ехать.

Никто из ребят не знал, как я вожу, поэтому они не удивились, а сразу согласились. Только Артист ко мне подошёл и сказал:

— Ну, ты красавчик, конечно. Зачем вызвался? Ты же недавно за рулём. Будем быстро гнать, смотри, успевай за нами.

Холодок в груди я чувствовал, так как боялся подвести из-за своего маленького опыта всю колонну. Но времени на страх у меня не было.

Без четверти три мы начали заводить машины. Мне предстояло задним ходом выехать на «Ниве» из зелёнки последним. Я должен замыкать колонну. Со мной ехал Ташкент и ещё трое из артиллерии.

Автомобиль Камаза выехал первым в качестве «головняка» (головного дозора), за ним на определённом расстоянии «Урал», а следом Артист на УАЗе.

Благополучно сдав назад, я развернулся и стал нагонять уже оторвавшуюся машину моего наставника по вождению. Все выехали на грунтовую дорогу и помчали. Дорога была сухая и пыльная. Передние машины поднимали за собой такую пыль, что разглядеть что-то впереди мне было нелегко и приходилось следовать за колонной интуитивно. Я ехал на максимальной скорости, которую мог выжать советский внедорожник 4x4.

Миновав запыленную зону, по обе стороны дороги мы увидели десятки брошенных машин. По всей видимости, их бросили гражданские, выезжающие из города и его окрестностей. Нашему взору представились автомобили от обычных «жигулей» до дорогих иномарок.

Сначала мы не до конца понимали, откуда столько брошенных машин, но уже в Донецке узнали, что многие жители, узнав утром 5 июля, что ополчение покинуло позиции, вместе со своими семьями собрали вещи и выехали из Славянска. Многие из них помогали в тылу ополченцам, а другие просто видели воочию, что творит украинская армия и бандеровские прихвостни с их домами на расстоянии — утюжат хладнокровно минами и бомбами. Люди просто представили, какие репрессии и издевательства ждут их после прихода «народных освободителей». И они не прогадали. Каждый интересующийся действиями ВСУ на оккупированных территориях пользователь интернета вскоре узнал о тех бесчинствах, мародёрствах, пытках мирного населения, которые они проводили в том же Славянске, Краматорске, Дружковке, потом в Дебальцеве.

Минут через 15 такой бешеной езды мы увидели первые дома Краматорска. Проводница ехала с Камазом и показывала дорогу. Но в одном месте она засомневалась, и мы остановились. Ребята вышли на перекур. У Камаза что-то случилось с машиной, и его водитель рылся в капоте.

Вдруг к нам подбежали несколько местных:

— Нацгвардия уже в городе, ваши все ушли ещё утром.

— А где конкретно они? — спросил кто-то из бойцов.

— Утром уже заходили в Ясногорку. Правда, очень

осторожно — боятся. А люди их боятся, по домам сидят, не выходят.

Как назло, машине Камаза пришёл каюк. Пришлось потесниться и дальше выдвигаться на трёх автомобилях. Только я уже был не за рулём. Оставшийся путь я просидел пассажиром в «Ниве», а за баранкой сидел Артист.

Выход из Семёновки в Краматорск

Артист потом так вспомнил случай, когда я вызвался сесть за руль:

«То, что я научил тебя ездить, нам помогло при выходе, потому что ты смог сесть нормально за руль и перевезти ребят в Донецк».

Местные нам показали примерную дорогу, где ещё не было укров, и мы помчали, понимая, что в любом месте можем нарваться на отряд ВСУ. Настроение хоть и подавленное, но предельно боевое. В моём автомате всегда наготове 31-й патрон в патроннике, аналогично в ПМ. Вообще это было не рекомендовано, но зато в случае мгновенного боестолкновения помогало выиграть ценное время. Стоило только снять с предохранителя и можно вести огонь. Так делать не советовали командиры, когда мы тренировались в Крыму, потому что иногда у не очень опытных бойцов случались самострелы. Но я себе на носу зарубил, ещё когда бегал по киевским лесам со страйкбольным приводом, что мой палец — это главный предохранитель. Он никогда не должен ложиться на спусковой крючок, если я не собираюсь вести стрельбу. А предохранитель можно снимать только тогда, когда ситуация максимально приближена к боевой. Поэтому, слава Богу, у меня не было ни одного самострела.

Воспоминания о последних днях в Славянске Игоря Друзя:

— Когда вы приехали в Славянск?

— В Славянск я приехал несколько позже остальных — в июне месяце. Мне надо было устроить семью, на что ушло некоторое время. Когда я приехал, там уже смыкалось кольцо окружения вокруг города. Сразу включился в работу. Больше всего я занимался политической и информационной работой, хотя ходил и на вылазки против врага. Был крайний дефицит кадров именно по этой работе. Не всё, что планировали, удалось сделать. Имелась огромная техническая проблема — город, в конце концов, оказался без электроэнергии. Многие наши планы провалились, потому что не удалось наладить вещание радиостанции, которую мы забрали у сбежавших сектантов из Славянского дома культуры. У них там было огромное молельное здание, переделанное из незаконно захваченного ими дома культуры, и радиостанция. Мы собирались вещать на весь Славянск и проводить массовые мероприятия в актовом зале этого дома культуры. Но, к сожалению, этим планам помешали войска хунты, потому что они постоянно обстреливали город, вырубили подстанцию и город остался без света.

Город находился под серьёзными обстрелами, но больше всего пострадали пригороды. Семёновка, например.

Затем ситуация в Славянске стала совсем критичной, и всем было понятно, что добром это не закончится, потому что силы украинской армии превосходили наши многократно. Мы оказались уже в оперативном окружении, и Стрелков, несмотря на строгую секретность, доверительно сообщил мне, что, скорее всего, нам всем придётся умереть в Славянске. Он сказал правду, потому что в тот момент выходить из города он и сам не планировал, а остаться — означало смерть. Услышав это, я решил, что всё-таки несу ответственность за тех добровольцев, которых сам организовал и вызвал из Киева. Поэтому я решил поступить подобно ему. Я подумал, что сил всё равно у нас хватит, чтобы задержать на какое-то время украинскую армию. Я тоже поступил против правил игры, и, собрав свою группу, по секрету сообщил им, что, кто сильно хочет, может сейчас покинуть Славянск с последним транспортом, потому что нам предстоят тяжёлые уличные бои и, скорее всего, мы все там погибнем. Разумеется, при этом я попросил соблюдать всех строгую конфиденциальность. Однако только один из моей группы проявил слабость. Он попросился отпустить его в Киев, ссылаясь на внезапно заболевшую жену. Все остальные проявили мужество, хотя понимали, что мои слова вовсе не шутка, а ситуация действительно пагубная и тяжёлая.

Особенно отличилась Маргарита Зайдлер. Это коренная немка, которая приняла православие и переехала на Украину, где несла послушание в одном из монастырей, а потом жила в Киеве, участвуя в прорусской и православной общественной работе. Она заявила с блеском в глазах: «Ура! Слава Богу! Мы все умрём здесь за Святую Русь!» Этим ответом она поразила нас больше всех остальных. Она в принципе проявила большую русскость, стойкость и мужество, чем очень многие русские мужчины. Она, кстати, весьма хорошо стреляла, знала языки и медицину, хорошо водила автомобиль и рвалась на фронт. Но было бы просто преступной глупостью использовать её на передовой в качестве простого бойца или медсёстры при такой биографии и талантах писать и выступать. Это всё равно что забивать гвозди микроскопом. Она служила у нас в качестве политработника и военкора. И её выступления в интернете на разных языках собирали многотысячные просмотры. Но она всё равно сильно рисковала, была под обстрелами и в окружении. Так что её желание умереть за Святую Русь вполне могло сбыться. Но, к счастью, пронесло.

— Как вы выходили из Славянска?

— Мы решили покинуть Славянск последними. Поскольку мы были штабными работниками, мы считали, что недостойны выходить первыми. Однако совершенно независимо от нашей воли, всё управилось по-другому. Дело в том, что проводник перепутал дорогу, и мы из хвоста колонны оказались в самых первых её рядах. Въезжая в Краматорск, я услышал канонаду от выстрелов по хвосту колонны. Там, где мы должны были ехать, начали работать «Грады». К счастью, не очень много людей пострадало, хотя их всё равно очень жаль.

Укропы отреагировали с опозданием. Они не ожидали этого выхода. Потом всякие клеветники начали рассказывать, что у нас, якобы, был коридор, тайная договорённость — всё это мифы и вздор чистейшей воды. Я всегда спрашивал в таких случаях: «А обстрелы ополченцев “Градами” в условия этого коридора тоже входили?» Просто ВСУ действительно не ожидали нашего выхода, потому что в Славянске строились крупные фортификационные сооружения. Они считали, что мы будем там сидеть до упора и поэтому расслабились.

Колонна сразу не была видна — темнота всё-таки, но потом они раскусили, увидели огни машин. Запустили беспилотники и тогда уже начали лупить.

Наш выход был успешным не из-за каких-то там договорённостей, а из-за глупости украинских военных. Забавно, что они себе потом медальки выдали за «успешный штурм» Славянска, которого вообще не было…

Игорь Друзь в Славянске

Воспоминания Гены Дубового о выходе из Славянска:

«Утром 3-го июля мы вышли из окружения из-под Николаевки, там были стычки и бои. Там начался попутный обстрел, потом нас Моторола вернул назад забрать оружие. Утром 4-го приехал Кэп, и мы вернулись в Семёновку. Мы ночевали в каком-то гараже, но пришёл приказ от Моторолы всем занять места прежней дислокации, и я вернулся на мясокомбинат. Тебе пришёл приказ куда-то ехать с Артистом, и мы остались вдвоём с Ташкентом. А потом за мной приехал Воха и забрал меня к основной группе мотороловцев. Все погрузились в КамАЗ, поступил приказ выкинуть телефоны. Приехали в Славянск и колоннами стали выходить. Мы должны были идти в хвосте, но произошла заминка, и мы пошли в голове колонны — сразу за Стрелковым. Поэтому, когда начался обстрел, нас не зацепило. Потрепали хвост, где были Царь и медики.

Когда прибыли в Донецк, мы спросили Моторолу: где Вандал? Стали искать у Кедра, сказали, что вы ещё не вышли. Потом Святогор пришёл от Кедра и сказал, что вы стоите чуть ниже в каком-то общежитии. Все благополучно вышли: и ты, и Ташкент, и Артист. Но в день, когда я пришёл в подразделение и хотел вас искать в общежитии, нас кинули на Мариновку, и я так вас и не нашёл. Потом было наступление, потери и ужасные бои».

Главнокомандующий: «Почему вышли?»

Игорь Стрелков объясняет своё решение покинуть Славянск:

— Под конец обороны города сколько у вас насчитывалось бойцов?

— На конец осады в самом Славянске у нас было, примерно, по моим очень грубым подсчётам, людей с оружием или при штабе около 1100 человек. Из них около сотни в районе Николаевки, больше трети сосредоточено в Семёновке и Черевковке.

Выход Славянского гарнизона

Я сознательно усиливал те места при расчёте, если мы будем прорываться из города. Умирать в Славянске, как в крепости, естественно, я не собирался, хоть я это и декларировал. Потому что там, во-первых, погибло бы дикое количество населения, а толку не было бы никакого. Нас было настолько мало, что удержать разбросанный город такими силами чрезвычайно сложно. Отсутствие связи и управления при серьёзном штурме нас бы погубило.

Гарнизон Краматорска — около 500 человек. Из них 400 бойцов (остальные — тыловики). Один взвод в Северске, в Константиновке и Дружковке у нас было около 150 человек. В общем и целом, у нас получалось чуть больше 1500 бойцов и человек 500 волонтёров и тыловиков.

— Почему не остались в Краматорске?

— Меня критикуют за то, что я оставил без боя Краматорск. Когда я планировал выход, я понимал, что мы лишимся всего, потому что, потеряв Славянск, мы теряли точку опоры, а у нас в тылу уже была группировка укров. Задержались бы мы в Краматорске, нас окружили бы в Краматорске. Задержались бы в Дружковке, Константиновке — нас бы взяли в кольцо и там. Я сначала планировал два-три дня обороняться в Краматорске, потом отойти на Константиновку, Дружковку — там ещё по-цепляться. За семь-десять дней я планировал отступать к Горловке. Но потеря бронегруппы лишала меня возможности оставаться в этом районе.

То, что мы не взяли блокпост «Стела» — потом имело катастрофическое значение для прорыва бронегруппы. Я доводил тогда командиру группы

Тарану, чтобы они подготовили на этом блоке минные заграждения: связанные в одну ленту противотанковые мины, чтобы быстро перекрыть дорогу и поставить ПТУРы. А его задача: отстреляться с окраины Черевковки, а не прорываться. Бронегруппа должна была до последнего изображать, что мы собираемся штурмовать «Стелу». Но её никто не собирался атаковать, они должны были отстреляться, а потом вернуться и уйти той же дорогой, что и мы все. Я чётко, в присутствии начальства штаба — давал команду на обход блока «Стела» лично Тарану — с выделением ему, как и всем командирам колонн, проводника, знающего дорогу.

В итоге почти все погибли. Оба танка потеряны (один подорвался на минах, выставленных украми поперёк дороги и сгорел, второй — пытаясь объехать — свалился в овраг и достался украм почти исправным). Два БМП, БМД и БТР-Д с ЗУ-23-2 — подбиты и сгорели. Прорвалась только одна БМД — да и ту из-за повреждений и износа в итоге бросили в Краматорске. Всего у нас остался один трофейный БТР (на котором я выезжал сам) и три БМП из гарнизона Краматорска (два БТР были повреждены в ходе ночного боя и без нужды поспешно сожжены при оставлении города, хотя их вполне можно и нужно было эвакуировать без спешки).

Потом Таран так и не смог мне ответить, зачем он пошёл на прорыв. Видимо — «человеческий фактор» сработал — растерялся и рванул «наудачу». Несмотря на то что он профессиональный офицер, он первый раз оказался в серьёзном бою. И я не знаю, как бы себя повёл я на его месте. Я в таких войнах до этого не участвовал. Когда с Прапором приезжали в Ямполь, была как раз вторая артподготовка. Я стою и говорю: «Слышь, Жень, я ни разу под этим не был». Он говорит: «Я тоже».

Все подразделения, которые чётко выполнили мой приказ — отошли или совсем без потерь, или с минимальными потерями. Так, например, вся артиллерия (две «Ноны», миномётные батареи) вышла без потерь в людях и матчасти.

Я считаю, что решение на оставление всей агломерации было принято абсолютно правильно и дало больший эффект. Может быть, они бы к тому времени взяли Донецк. Там никто не был готов воевать.

И когда мы уже были в Краматорске, я узнал, что большая бронегруппа укров вошла в Артёмовен и разгромила там нашу комендатуру из 20 человек. А когда их силы уже глубоко в Артёмовске, понятно было, что надо срочно уходить.

Наш выход был классическим приёмом: вывести войска из-под удара и попытаться перехватить инициативу. Что мы и сделали — пожертвовали территорией ради сохранения боевой силы. А так мы бы потеряли территорию и боевую силу. И тогда всё очень быстро закончилось бы.

Воссоединение друзей

Наше боевое настроение вскоре повысилось. Миновав благополучно без боя Краматорск, на въезде в Дзержинск мы увидели бронетехнику с флагами ДНР. Артист заорал:

— Ура, наша броня!

И все вокруг встрепенулись. Вдоль трассы стояли, урча моторами, заведённые танки и БТРы. Ранее их отремонтировали в каком-то из городов Донбасса и гнали на подмогу в Донецк.

Мы остановились и вышли из машины. Я подбежал к одной боевой машине и попросил водителя-механика проехаться на броне. Он кивнул и сказал, что как только они будут выезжать, я могу залезть.

При выходе камера у меня практически села, но я смог её подключить к питанию в «Ниве» и включил запись[201]:

— Передайте маме привет! — навожу на бойцов камеру.

В этот момент Рамзее влезает и говорит:

— Жена, здравствуй!

Тут подходит тот самый пожилой ополченец, который угощал меня рассыпным чаем, когда мы прятались в зелёнке, и говорит в камеру:

— Дарусенька, птичка моя маленькая. Твой дед — защитник Отечества. Я тебя люблю, родная!

Он так сказал в камеру, понимая, что вряд ли когда-нибудь его внучка это увидит, но другого выбора у него не было, потому что никто не знал, сколько ему ещё отведено пожить. Когда он произносил эти слова, то проронил скупую стариковскую слезу. Я надеюсь, что когда-нибудь его внучка увидит этот ролик и сможет по достоинству оценить поступок своего деда. Живой он сейчас или нет, я не знаю.

Одному из бойцов в «Урале» требовалось перебинтовать руку, и я полез в кузов. После перевязки я достал камеру и снял несколько видеороликов[202]:

— Сейчас снимем «Home-видео», — наведя на себя камеру, говорю я.

— Может, шмальнём из ПТРСа? — предложил Рамзее.

— Не, давай не будем, — ответил я. — В каком мы городе?

— Дзержинск.

Когда началось движение, я не успел залезть на броню, и пришлось ехать какое-то время в «Урале», а потом опять в «Ниве». От встречи с танками и БТРами, на боках которых были надписи «На Львов», «На Киев» и реяли флаги имперские и ДНР, настроение у всех заметно поднялось. В Донецк ехали оживлённо.

Следующее видео я записал в «Ниве»[203]:

— Представляете, мы через весь город маршем едем, — не без гордости говорит Артист.

— 5 июля 2014 года мы едем победным… ну как, победным… маршем по Горловке, — уточняю я.

Мимо нас тем временем проезжает броня, а потом «ЗУшка» на базе КамАЗа или «Урала».

В следующем видео[204] мы проезжали такой же уазик, как был у меня, даже надпись: «Швидка допомога» на нём имелась.

— О, наш уазик, — пошутил я.

— Не, Вандал, не наш. У него дверь целая, — отвечает мне с сарказмом Артист.

— Тут заправки работают, — проезжая одну из них, говорю я.

— Ну да, непривычно. Не нужно больше ведром бензин набирать, — вспоминает наши семёновские реалии, смеясь, Артист.

— Вон девочка красивая пошла, — встрепенулся я.

Нам было непривычно видеть мирный город с его открытыми большими магазинами, беззаботно гуляющими людьми. Интересно, а как нас воспримут жители мирного Донецка? — думали мы. Они же не привыкли к тому, что по городу спокойно ходят военные с оружием.

Но вскоре мы поняли, что нашему приезду большинство здесь рады. Каждый второй житель, мимо которого мы проезжали, махал нам рукой и улыбался. Они ещё надеялись, что после нашего прихода укры не сунутся дальше. Но сложилось иначе — война не закончилась до сих пор…

Ополченцы, как вежливые люди, на красном светофоре остановились и ждали. Артист высунулся в окно машины и крикнул водителю брони:

— А с вами можно? — но тот из-за гула мотора ничего не услышал.

Пришлось ехать дальше.

Артист долго ехал и вдруг вспомнил:

— А бандерлоги, наверное, уже на мясокомбинате…

— Колбасу, падлы, жрут с арбузом, — горячо добавил Ташкент.

— Чтобы у них срачка началась, — желает добра укропам Артист.

Мы продолжали ехать в Донецк и везде люди нам махали, водители встречных автомобилей сигналили. Такое отношение жителей нас ещё больше взбодрило и придало уверенности в правильности наших действий.

— Смотрите, как нас люди встречают. Пусть даже мы едем не с победой, — заметил Артист.

Пока мы ехали, Артист, как местный, показывал мне терриконы, говорил названия посёлков, которые мы проезжали, а при въезде в Донецк даже показал ахметовский стадион «Донбасс-Арена».

Уже подъезжая к Донецку, мы с Артистом всё же успели перебежать из «Нивы» на броню и оставшуюся часть пути ехали на ней[205].

— Броня в Донецке! — радуется Артист, видя, как люди машут проезжающей технике.

Когда мы остановились на одном из перекрёстков, к нам вдруг подошёл мужчина и просто так дал два мороженых. Ему хотелось в такую жару нас угостить чем-то холодненьким. А Ташкент, когда увидел с «Нивы», что мы едим мороженку (именно этот случай, запечатлённый на видео, послужил задумкой для обложки книги), тоже захотел и побежал быстро в магазин[206].

В семь часов вечера мы наконец-то доехали до места назначения. Туда, где собрались все ополченцы, которые прибыли в Донецк раньше нас — утром.

Первого из знакомых мы встретили Хохла — одного из командиров ополчения. Он подбежал к нам.

— Мы нормально, все вышли, — кричит ему Артист.

— Вандал, тебя ищут везде, — подбегает ко мне Хохол.

Потом подбегает Серж, который стоял на блокпосту на Химике с нашими девочками из Семёновки:

— Вандал, ты где будешь? Тебя девчонки искали.

Мне это немного польстило. Хорошо, когда о тебе переживают, особенно девчонки. А так как связи не было, за нас действительно очень переживали. Все в Донецке уже, а нас нет.

Больше всех, конечно, переживал Крот. Он даже предлагал Кэпу захватить силами небольшой группы ополчения один из укровских блокпостов с бойцами, чтобы потом в случае моего пленения, произвести обмен.

Наконец-то ему кто-то сказал, что я живой и невредимый заехал в Донецк на броне. Тогда он, сломя голову, прибежал ко мне:

— Мы потерялись немного. От вас отстали, ночь переждали и поехали. Всё нормально, все выбрались, слава Богу, — говорю я Кроту.

А он молчит и тяжело только дышит. От радостной новости бежал ко мне быстро.

— Тут такой кипиш. Мы уже думали языков хватать и менять тебя на укров, если ты вдруг в плен попал.

Воспоминания Крота:

«Прибыв в Донецк, колонна остановилась, и поступил приказ спешиться, командирам произвести поверку личного состава и ждать распределения. Немного позже я увидел большую колонну наших танков и бронетехники, едущую по соседней улице. Это было удивительно, ведь ничего подобного у нас в Славянске не было. И тут ко мне подбегает один из моих бойцов с криком:

— Там Вандал!

Я сразу побежал к этому танку и увидел Андрея, мирно сидящего на броне и жующего мороженое. Слава Богу!»

Бронемашина тронулась, и мы поехали дальше.

Всё, мы прибыли на место назначения. Мы были в тихом спокойном Донецке, где нет миномётных обстрелов и свистов снайперских пуль. Спрыгнув с брони, мы нашли Кэпа и доложили ему, что прибыли без потерь, боестолкновений и в полном составе.

Донецк нас принял очень тепло и радушно. Прибывшие боевые соединения из Славянска поселили

в студенческой гостинице на улице Розы Люксембург. Я с Артистом и Ташкентом жил в одном номере, где были чистые тёплые кровати с постельным бельём, горячий душ, унитаз и холодильник. Мы долго не могли к этому привыкнуть. К тому, что можем спокойно раздеться до трусов и спать в постели, как «белые» люди, принимать горячий душ, и, наконец, пользоваться унитазом, в котором есть слив. Но самым непривычным и почему-то пугающим оказалось то, что не надо больше бояться обстрелов[207].

Самолёты нигде не летали, танки не гудели, и мины не свистели. Мы настолько к этому привыкли, что жить по-иному нам не представлялось возможным. Но всё самое страшное, опасное и смертельное для нас было позади. Мы вышли из Семёновского «Сталинграда», как его многие называли, в ещё беспечный и мирный город Донецк.

Первые несколько дней бойцов Славянского гарнизона никто не трогал — дали небольшое время на отдых. Местные ополченцы встречались со своими родными, которые до этого несколько месяцев их не видели из-за сильных боёв и блокады, остальные же приводили себя в порядок, гуляли по Донецку.

В один из дней отдыха к общежитию на улице Розы Люксембург пришла молодая женщина. Она искала среди славянцев своего мужа. Ходила по комнатам, подходила к каждому бойцу и спрашивала: «А вы не знаете, где ополченец с таким-то именем, фамилией?» Ей отвечали, что не знают. Наконец, она подошла к нам с Кротом:

— Скажите, я ищу своего мужа, он в Семёновке служил. Говорил по телефону, что где-то на ж/д переезде, у командира то ли Кота, то ли Капитана (она имела в виду Крота). Он мне последний раз 3-го июня звонил и больше не звонил.

Крот побледнел. Он вспомнил своего погибшего подчинённого в этот день, которого изрешетила «сушка» при штурме 3-го июня. А у меня возникла в памяти старенькая «нокия» с чёрными буквами «Жена» на экране. Видимо, после эвакуации двухсотого, парень, которому я отдал телефон, чтобы он известил о гибели жену, не сделал этого. Не хватило духу сказать эти страшные слова близкому человеку погибшего товарища.

Мы стояли, смотрели на неё с другом и долго не могли ничего ей ответить, в тот момент нам стало страшно. Лицо бросило в жар, и в голове пропали все нужные слова.

— Один боец погиб в бою 3-го июня. Вам должны были позвонить и сказать. Вам никто так и не позвонил? Мы не уверенны на сто процентов, что тогда погиб именно ваш муж, но если он до сих пор не вышел на связь, значит так и есть. Он героически погиб в тяжёлом бою, когда на нас наступали войска ВСУ, — старались по очереди мы ответить ещё обнадёженной вдове.

В глазах у неё появились слезинки. Она не закрыла лицо, не всхлипывала, а стояла, смотрела на нас и по её щекам пролились две струйки.

— Я не надеялась услышать что-то другое. Он мне звонил каждый день. А когда не было звонков больше нескольких дней, я всё поняла. Я приезжала в Славянск, но не смогла его найти.

Сказав это, она отрешённо отошла и направилась в сторону небольшого скверика. Мы переглянулись, подбежали к ней и предложили подойти на приём к Кэпу, оставить все данные на мужа и, если нужно, получить от ополчения какую-то гуманитарную помощь. Она молча кивнула и удалилась.

Пока активных боёв не намечалось и все ополченцы «отходили» от страшных дней обороны Славянска, мы с Сергеем решили уехать в Крым. Возможно, на время, возможно, навсегда. Тогда мы этого ещё не знали. В середине июля мы на время покинули Новороссию. Но она осталась с нами навсегда…

Послесловие

До того, как я начал писать книгу, не думал, что смогу так точно всё «разархивировать» в своей памяти. Но когда открыл Word и закончил первый абзац, в голове открылась какая-то шторка, и воспоминания хлынули неиссякаемым потоком. Да так, что только на последней главе притормозили. И ещё многое осталось, чего я не включил в свой автобиографический рассказ, но больше и не надо. А то засмеют. Некоторые уважаемые мною люди говорили мне: «Книгу писать надо под занавес жизни, когда появляется мудрость и осмысление всего прожитого — лет после 50-ти». И я с ними согласен, но могу поспорить лишь в том, что никто не знает, когда у него этот занавес наступит.

Я не чувствую себя каким-то исключительным, но понимаю, что раз Бог сподобил меня пережить столько всего в 16 лет, то я обязан донести другим что-то полезное и благое, обобщив и описав свой опыт. Честно признаться, мне самому иногда трудно поверить в то, как я из кадета, бегающего по лесам со страйкбольным приводом, стал бойцом ополчения Донбасса и прошёл вместе с бывшим командиром кадетского класса Сергеем (Кротом) через огненные тернии Славянска и Семёновки в 2014 году. Мало того, мы выжили там, где это было труднее сделать, чем умереть.

Медали «За защиту Крыма» от С. В. Аксёнова, «За возвращение Крыма» от МО России, «За оборону Славянска» от И. И. Стрелкова

На Донбассе выжили многие:

Сергей (Крот) впоследствии выехал со мной в Россию. Пытался получить после крымских событий обещанный российский паспорт, но из-за некоторых нехороших причин и людей был вынужден ехать по программе переселения аж на Камчатку. И только через три года он стал гражданином страны, за которую воевал, и вернулся поближе к Центральной России (казак «Верного Казачества»).

Артём (Фриц) почти одновременно с нами выехал из Краматорска. Осенью повторно ездил на Донбасс. В России женился и жил в Подмосковье. Умер в 2019 году от инфаркта. Ему было всего 30 лет.

Иногда война продолжает убивать и после войны. На боевых постоянные стрессы, ночные вылазки, недосып, а на гражданке тоска по войне и погибшим боевым товарищам забирают у человека здоровье и укорачивают жизнь иногда на десятилетия. Царствие Небесное рабу Божьему воину Артемию! (казак «Верного Казачества»).

Дмитрий (Кедр) в июле был командиром сводного Дмитровского гарнизона (не в честь него, а в честь населённого пункта). Провёл успешную операцию по уничтожению группы украинского спецназа. Получил пулевое ранение в бедро из ПК. Сейчас строит своими руками дом в Крыму.

Слева направо Дмитрий Жуков (Кедр), я, Артём Разуваев (Фриц)

Слева направо Сергей (Крот), я, Артём Разуваев (Фриц)

Алексей Селиванов попал под раздачу националистов в Киеве в апреле 2014 года. Был избит, но чудом и благодаря своему росту и умению драться вырвался от группы боевиков. Когда раны зажили — поехал в Донбасс, где из реактивной артиллерии неплохо «кошмарил» своих обидчиков (атаман «Верного Казачества»).

Я с Алексеем Селивановым

Никита, который спас флаг в Киеве во время драки на Крещение Руси, воевал под командованием Алексея (казак «Верного Казачества»).

Слева направо я, Никита, Артём Разуваев (Фриц)

Итого, из моей киевской компании воевало пятеро верных казаков, не считая тех, о которых обстоятельства требуют молчать.

Иван (Артист) после выхода из Славянска продолжал какое-то время служить в ВСН (вооружённых силах Новороссии), получил несколько боевых и бытовых ранений и ушёл работать на гражданку.

Ташкент также продолжительное время служил в ополчении пулемётчиком, дослужился до лейтенанта.

Гена Дубовой (Корр) какое-то время был личным корреспондентом Моторолы, сломал ногу, упав в смотровую яму возле Донецкого аэропорта. Приезжал в Москву, где познакомил меня с прекрасными людьми, благодаря которым моя жизнь повернулась кардинально, в том числе с моей будущей женой Машенькой.

Я с Геной Дубовым

Ольга (Лёля) ещё до выхода из Славянска перевезла госпиталь вместе с ранеными в Донецк. Продолжала заниматься медициной и там, но вскоре перебралась в Ростов-на-Дону, где открыла реабилитационный центр для раненых бойцов ополчения. Там же работал и я: перевязывал, ставил капельницы и колол уколы безногим и безруким ополченцам, пострадавшим в разных боях.

Но многие и погибли:

Сергей Журиков (Ромашка) — 2 мая 2014; Вячеслав Рудаков (Медведь) — в бою 5 мая 2014; Арсен Павлов (Моторола) — в результате теракта нацгадов 16 октября 2016. А также — Волк, Джо, Плаха, Динго, Пух, Гусь, Дед и другие.

Я с Арсеном Павловым (Моторолой)

Молитва

о упокоении православных воинов, за Веру и Отечество жизнь свою положивших:

Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго преставльшихся раб Твоих, братьев и сестер наших (имена), и яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи, и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная их согрешения и невольная, избави их вечныя муки и огня геенскаго, и даруй им причастие и наслаждение вечных Твоих благих, уготованных любящым Тя: аще бо и согреши, но не отступи от Тебе, и несумненно во Отца и Сына и Святаго Духа, Бога Тя в Троице славимаго, верова, и Единицу в Троице и Троицу во Единстве, православно даже до последняго своего издыхания исповеда.

Темже милостив тем буди, и веру, яже в Тя вместо дел вмени, и со святыми Твоими яко Щедр упокой: несть бо человека, иже поживет и не согрешит. Но Ты Един еси кроме всякаго греха, и правда Твоя, правда во веки, и Ты еси Един Бог милостей и щедрот, и человеколюбия, и Тебе славу возсылáем Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Всем погибшим бойцам ополчения и мирным жителям Царствие Небесное…

P.S

Некоторые даты или события, описанные в моей книге, могут иметь дополнительные подробности или быть немного неточными. Это допустимо, так как окопная правда выглядит именно так — я видел эти события через призму 16-летнего подростка, ушедшего на войну. А первое переосмысление произошло спустя четыре года — в 20 лет, когда я писал книгу, вороша в памяти прошлое.

Многие скажут, что в ополчении не могло быть одного позитива. Было и мародёрство, и предательство, и дезертирство (о котором я тоже, кстати, писал). И вообще, надо писать объективно, а значит — поливать грязью других командиров, хаять Россию, которая где-то кого-то когда-то куда-то «слила», как делают некоторые ополченцы, также написавшие мемуары. Но я отвечу: гадости и так есть кому писать — весь мир ополчился против нас. Не хватало ещё нам — русским людям — друг друга поносить, выносить на всеобщее обозрение критику, пронизанную жёлчью и злой иронией в отношении таких же, как мы, но только разнящихся по нескольким особо не принципиальным взглядам. Не мне — подростку — судить о каких-то огрехах бойцов, руководства или правительства страны.

Величайший актёр и режиссёр, сыгравший главную роль в фильмах «Брат» и «Брат 2», ставших уже классикой современного русского кинематографа, Сергей Бодров в одном из своих интервью сказал очень мудрые слова:

«Во время войны нельзя говорить плохо о своих. Никогда. Даже если они не правы… Мне кажется, это очень простой принцип, он очень старый, примитивный, но это так».

* * *

85 дней длилась оборона города Славянска. За это время русское общество окончательно проснулось и скинуло с себя ветхое, более чем 20-летнее бремя побеждённого народа. Возвращение Крыма в лоно России только зажгло надежду на возрождение великой Империи, а трёхмесячная битва за город с символичным названием Славянск (ополченцы именно так ставили ударение, местные называли — Славянск) пробудило в нашем народе те эмоции, чувства и качества, которые были глубоко зарыты несколько десятилетий. Люди ощутили себя частью чего-то могучего, великого, ещё способного на схватку.

От Ростовской области до Камчатки, от Пскова до Норильска встрепенулась Россия, и неисчислимый поток добрых людей потянулся на помощь Новороссии. За время всей Русской весны более 30 тысяч добровольцев из всех уголков нашей Родины приняли участие в боевых действиях на Донбассе. Остальные же отправляли тысячи тонн гуманитарной помощи как мирному населению, пострадавшему от бомбёжек ВСУ, так и защитникам Новороссии. Помимо добровольцев из России защищать Донбасс отправились тысячи людей из остальной части Украины, а также в рядах ВСН продолжают воевать жители стран СНГ, иностранцы из США, Канады, Германии, Франции, Италии, Бразилии и других европейских стран.

52 «стрелковца», свалившиеся как снег на голову в День космонавтики на территорию Донбасса, смогли в корне переломить историю. Именно они стали тем костяком, вокруг которого сплотились все остальные здоровые пророссийские силы на Юго-Западе России.

Славянск почти три месяца оттягивал на себя регулярную армию Украины с её карательными батальонами. За это время Донецк и Луганск смогли хотя бы немного подготовиться — а именно консолидировалась местная самооборона, которая долго не могла определиться — она останется под продажным Ахметовым или станет самостоятельной армией новых Республик. Пока славянские воины проливали кровь, терпя артобстрелы, авианалёты, танковые штурмы, ядовитый дым фосфорных бомб, в относительно мирных Донецке и Луганске люди учились держать в руках автоматы и пистолеты (не считая бой в Донецком аэропорту 26 мая и несколько других операций). Многие добровольцы приезжали в Донецк и отказывались там оставаться. Они изъявляли желание ехать прямиком в Славянск — в то место, где боль, страх, кровь и смерть. Но вместе с этим — самая высокая концентрация смелых, идейных, стойких, честных и справедливых людей.

Спонтанный, неожиданный для укров и других командиров ополчения выход из Славянска спутал все карты. В нашу пользу. Киев рассчитывал, что Стрелков будет до последнего бойца, да и до последнего гражданского сидеть в городе, а они тем временем перережут сообщение с Россией и влёгкую подкупят и возьмут Донецк. Но наш выход 5 июля, как ни парадоксально, так же, как и вход 12 апреля, спас положение на Донбассе. Так как прибыв в Донецк, обстрелянные в постоянных боях славяне с удивлением для себя обнаружили, что в этом огромном городе всего несколько блокпостов, а танки, «Грады» и «ЗУшки» «на каждом перекрёстке» — это всего лишь миф. Почти за три месяца в Донбассе не появилось десятков таких же «Славянсков», хотя Стрелков со своим отрядом до последнего оттягивал на себя основные силы противника. То есть, силой, которая могла сопротивляться наращивающей мощь регулярной армии Украины, продолжала оставаться только Славянская бригада. Она была основным боевым крылом. Собственно, в последующих боях под Мариновкой, Снежным, Иловайском, на Саур-Могиле ключевым звеном являлись бойцы из Славянска, Семёновки, Краматорска, Ямполя.

* * *

Для нас война в Славянске была священной. Да, все понимали, что произошла непоправимая трагедия — раскол некогда единого общества, искусственная ссора русского народа. Трагедия заключалась в том, что по ту линию фронта сражались не только оголтелые бандеровцы, западенцы и неонацисты (которых совсем не жалко), а такие же русские люди. Бывшие русские. Подняв первыми оружие против своих кровных родственников, они потеряли этот статус. Они стали заокеанскими холуями и «соросовскими» подстилками. Как однажды мне сказал генерал-лейтенант Службы внешней разведки Российской Федерации, заместитель председателя Совета Общества развития русского исторического просвещения «Двуглавый Орёл» Леонид Решетников: «Гражданская война 1917–1922 г. — это война русских белых с бывшими русскими красными, которые потеряли свою русскую идентичность, потому что отошли от основных характерных черт русского человека. Они превратились в бывших русских». В украинской трагедии похожая ситуация. Для меня этот конфликт не является гражданской войной, ведь по ту сторону фронта русских уже нет.

Самое грустное — солдаты украинской армии ещё в феврале 2014 года ждали команды штурмовать в Киеве Майдан. Они мёрзли в вагонах поездов и с нетерпением готовились получить приказ от своего главнокомандующего на разгон беснующихся. Большинство из них ненавидели бандеровцев и готовы были отомстить за своих товарищей из «Беркута» — сделать из площади Незалежносп (независимости) площадь Тяньаньмэнь. И сделали бы. Даже в феврале. Но главнокомандующий оказался трусом. Хотя, что он мог сделать в данном случае при своей несамостоятельности? Тогда даже из Москвы ему сказали не рыпаться и не проливать кровь на Майдане. Все думали, что договорятся. А при давлении и банковских счетах на Западе и без должной поддержки со стороны Востока, он был способен только спешно вывести свои активы и дёрнуть туда, где не убьют, забыв взять с собой даже золотой унитаз.

Но произошло так, как произошло. И ранее лояльные к России украинские военные встали в один ряд с идейными нацгадами, бомбя и обстреливая мирные города Донбасса. Умывшись кровью ни в чём не повинных женщин, детей и стариков, а также обороняющих свои дома мужчин, ВСУшники забыли о том, как на Майдане несколькими месяцами ранее убивали их сослуживцев, зато навеки возненавидели нас.

Украину с её обманутой частью народа умело и спланированно использовали, как «резинку» против России. Даже не как кулак, который может бить второй, третий, десятый раз, а как одноразовую «резинку». Её высасывают на полную, не оставляя шансов на то, что она поднимется когда-нибудь с колен. Но и не до конца «убивают», подкидывая кредиты МВФ, как кости собаке, чтобы с голоду не сдохла. Поэтому надоело слушать, как различные эксперты в России говорят, что украинская экономика вот-вот рухнет, произойдёт дефолт или люди замёрзнут без газа.

* * *

До сих пор у многих стоит извечный вопрос: почему Россия не «дожала» в 2014? Ведь можно было малой кровью дойти до Киева и всё прекратить. А народ бы поддержал — кроме Донецкой и Луганской области отойти к России изъявляли желание Харьковская, Днепропетровская, Херсонская, Запорожская, Николаевская, Одесская. Это я назвал те регионы, в которых пророссийские настроения на момент начала Русской весны преобладали. Но был и Киев, в котором до сих пор живёт огромное количество русской интеллигенции. А как мы знаем, все важнейшие глобальные перемены в стране типа революций или путчей проводятся силами нескольких процентов идейных людей.

Никто не говорит даже о вводе ВС России. Стоило только подкупить нескольких генералов с той стороны, оказать содействие в том, чтобы на Донбасс поехала не одна группа Стрелкова, а несколько таких, и, возможно, сценарий повернулся бы по-другому. А с законченными нациками тогда разговор был бы коротким. Тогда в эмиграции и подполье оказались бы сами украинствующие, а не мы — истинные сыны Малороссии.

Как мне больно было наблюдать, когда подавляли восстания в других городах бывшей Украины только потому, что у прорусских пассионариев не хватало ресурса — не доставало помощи. Похожим образом было и у нас, когда пылающий Славянск остро нуждался в противотанковом вооружении, ПЗРК, артиллерии, а все «сливки» собирали тыловые командиры, передавая нам одни «слёзы».

Сейчас в России мне больно смотреть на песенные флешмобы, которые стихийно прошли по всей Украине, России и других странах мира. Люди выходили на улицы, собирались на вокзалах и пели добрые, объединяющие песни. Укропы злились, а поделать ничего не могли.

Мне больно смотреть на «Бессмертный полк» на Украине из сотен тысяч людей. Все они готовы надеть георгиевскую ленту, если бы не ублюдочный закон. А многие и надевают, невзирая ни на что.

Мне больно видеть кадры полумиллионного Крестного хода, прошедшего в 2016 году от Святогорской и Почаевской Лавр до Киево-Печерской Лавры. Правосеки бесновались — кидались на шествующих, плевались, а поделать ничего не могли.

Представьте, какой это огромный человеческий ресурс и доказательство того, что Украина совсем не бандеровская. Бери и используй. Налаживай связь с этими людьми, точечно финансируй и жди положительного результата. Но этого же практически нет. Все вышеперечисленные затеи брошенного русского народа на территории бывшей Украины не достигают должного результата. Пламя борьбы и дух сопротивления постепенно угасают. На смену нашим соратникам приходит новое поколение — полностью воспитанное в ненависти ко всему русскому и устремлённое на Запад.

Однако, главная причина, от которой сердце разрывается на атомы, — это то, что можно было всего этого избежать. Ещё в 2013 году можно было всё предотвратить. Стоило только заниматься украинским направлением, и получилось бы: Украина, Россия, Беларусь — вместе Святая Русь.

Как политтехнологи США из-за океана (!) смогли взрастить из нескольких десятков бандеровцев-маргиналов смертоносную силу? Смертоносную в первую очередь, для самого народа Украины. Посредством точечных небольших грантов они находили активных украинизаторов, европеизаторов и строили из них основу будущей революции.

А в это время Россия была под боком. И не смогла должным образом создать аналитический центр по этой стране. Это легко выясняется, когда слушаешь российских политологов, которые специализируются на украинской теме — они «дупля не отстреливают» в теме Украины, на самом деле. Проморгали Украину. Россотрудничество, которое было в «незалежной», проводило «пушкинские», «бунинские» и даже «американские» вечера. Им выделялись приличные средства, тогда как пророссийские организации типа «Верного Казачества», реально работающие с молодёжью, с мыслящей частью общества, так сказать, на улице, нуждались хотя бы в минимальном финансировании. Никто практически ничего не давал.

Если Партия Регионов, которая декларировала себя как партия российского вектора, занималась бы культурой и образованием в своей стране, то, возможно, Майдана бы и не случилось. А в реальности при в доску пророссийском министре образования Дмитрии Табачнике учебники по истории Украины писали западенские преподаватели на американские гранты. Учителя в школах и профессоры в ВУЗах тоже в большинстве своём были проукраинскими.

* * *

Но помимо негатива должен же быть какой-то позитив. Не хочется заканчивать на «миноре».

Всё же, если бы не Россия, то Крым бы утонул в крови ещё зимой 2014. Введя туда «вежливых» и правильно использовав нас, президент не позволил чинить там произвол майданутым и околомеджлисовским татарам. Крымчане были спасены от той участи, которая постигла Донбасс. И за это огромное спасибо всем, кто принимал участие в операции «Референдум» (я её для себя так хочу называть).

Если говорить о Донбассе, то без помощи России там всё закончилось бы на раннем этапе. Без гуманитарной помощи — медикаментов, продуктов, детского питания, одежды и т. д. Донбасс бы не выстоял. Благодаря информационной и политической поддержке, ДНР и ЛНР существуют. Если бы не сдерживающий фактор России, Украина бы давно под эгидой НАТО и совместно с иностранными ЧВК разгромила эти маленькие области.

* * *

На гражданке я все эти годы мечтал побывать в Киеве. Всё-таки, прожил там большую часть своей ещё коротенькой жизни. Часто снился родной город. Я даже представлял, как тайком туда заеду и быстро вернусь назад. Но, естественно, это только мечты. В году 2014–2015 я ещё надеялся, что мы дойдём до Киева и вернём утраченные земли. Однако сейчас с каждым годом становится всё более понятно, что произошедшее в 2014-м на Украине — многолетний исторический процесс. Он не сладок как для них, так и для нас.

Сейчас в Донбассе продолжают стрелять. Но не так, как в 2014-2015-м. Многие добровольцы из России или других стран разъехались по домам, не желая просто сидеть в окопах под бомбёжками. Кто-то же продолжает служить и воевать с самого начала, невзирая ни на что. В этом их дух и стойкость. Но и мы, все, кто начал в апреле 2014-го, уже никогда не бросим начатое. Война осталась в нас навсегда. У меня, например, это проявляется в шараханье при любых громких звуках: петардах и салютах на Новый год, громких хлопках, раздающихся близко. Этот рефлекс помог мне выжить там, здесь же он кому-то покажется странным. Но я знаю, что когда я вернусь на войну — обратно на Донбасс, когда там «начнётся» или если конфликт вспыхнет в другом месте, где убивают русских, этот рефлекс мне вновь спасёт жизнь.

В том, что придётся ещё воевать — я более чем уверен. Пока же я продолжаю верить, что мы вернём себе утраченные территории — для начала Славянск, Семёновку, Краматорск. Для меня эти города и посёлок стали второй малой родиной. Так как каждый день я был на волосок от смерти, можно считать, что я там заново родился.

Захваченные земли мы вернём, безусловно, — об этом свидетельствует тысячелетняя история нашей великой православной Империи. Вопрос только: какой ценой и кровью…

* * *

А чтобы цена эта не была такой большой и страшной, каждому русскому человеку нужно уметь постоять за своё Отечество и научить своих детей. Для этого прилагаю неполный список кадетских классов и Суворовских училищ, где из мальчиков воспитывают настоящих мужчин[208].

Рекомендую к прочтению книги о Русской весне в Донбассе, которые в том числе меня сподвигли на написание своей:

«Донбасс. От Славянска до Дебальцево» Михаила Поликарпова, «Записки террориста (в хорошем смысле слова)» ополченца с позывным Африка, «Факел Новороссии» Павла Губарева, «Я и рыжий сепар» Семёна Пегова, «85 дней Славянска» Александра Жучковского.

Примечания

1

Прозвище западных украинцев. — Здесь и далее, если не указано иное, — Прим. авт.

(обратно)

2

Сечевые стрельцы (укр.).

(обратно)

3

День создания УПА: что должен знать каждый украинец. // Факти. 13 октября 2017. URL: источник 1 — war16.ru/s1

(обратно)

4

Прозвище украинских националистов. — Прим. ред.

(обратно)

5

Видео 1 — war16.ru/vl. Примечание: Для просмотра видео или ссылки на источник, указанных в книге, откройте сайт «war16.ru» и используйте один из вариантов: 1 вариант) на главной странице сайта есть полное содержание книги. Нажав на нужную главу, вы сможете увидеть все приведённые там видео и источники; 2 вариант) на главной странице сайта вы увидите таблицы с номерами видео и источников, которые совпадают с теми номерами, что и в книге. Нажмите на нужный номер; 3 вариант) все видео и источники будут иметь свою простую ссылку. Например: «видео 1» — war16.ru/vl, где «war16.ru» — адрес сайта; «vl» — видео 1, или «si» — ссылка на источник 1. Не забудьте поставить после адреса сайта косую черту «/».

(обратно)

6

— летний киевский казак спас российский флаг и получил iPad от Путина. // segodnya.ua. 13 декабря 2012. URL: источник 2 — war16.ru/s2.

(обратно)

7

О награждении украинского казака А. Савельева памятными часами Президента Российской Федерации // МИД РФ. 29 декабря 2012. URL: источник 3 — war16.ru/s3.

(обратно)

8

Андрей Воробьев: мы настолько перемешаны, связаны, что просто взорвать наше единство невозможно//Русские на Украине. 3 июня 2013. URL: источник 4 — war16.ru/s4.

(обратно)

9

Казачий чин.

(обратно)

10

Видео 2 — war16.ru/v2.

(обратно)

11

Экс-министр образования Украины (28 февраля 2013 — 23 февраля 2014).

(обратно)

12

Поэты Павло Мовчан и Дмитрий Павлычко.

(обратно)

13

Служба безопасности Украины.

(обратно)

14

В 2012 году радикальная партия ВО «Свобода» получила 37 мест из 450 в Верховной раде Украины VII созыва, набрав 10,44 % голосов избирателей.

(обратно)

15

Запрещённая организация на территории РФ.

(обратно)

16

ДПЮ — допризывная подготовка юношей.

(обратно)

17

«Врадиевская хода». Американский след. // Газета «Адвокат-консалтинг». 2 августа 2013. URL: источник 5 — war16.ru/s5.

(обратно)

18

Кампания протестов на Украине в 2000–2001.

(обратно)

19

Видео 3 — war16.ru/v3.

(обратно)

20

Видео 4 — war16.ru/v4.

(обратно)

21

Погиб за свободную Украину (укр.).

(обратно)

22

Видео 5 — war16.ru/v5.

(обратно)

23

Видео 6 — war16.ru/v6; видео 7 — war16.ru/v7.

(обратно)

24

Курс молодого бойца.

(обратно)

25

В дальнейшем в книге я буду указывать героев событий в основном по позывным. Позывные начали использоваться ополчением в Крыму в целях маскировки настоящих имён и фамилий, по которым легко могли вычислить любого человека. Мне и Сергею позывные тоже дали, но их я раскрою чуть позже.

(обратно)

26

Видео 8 — war16.ru/v8.

(обратно)

27

На профессиональном жаргоне военных — увольнение из расположения части, — Прим. авт.

(обратно)

28

В данном случае — педаль газа.

(обратно)

29

В следующий раз, как попаду на войну — обязательно буду вести дневник…

(обратно)

30

Пистолеты Макарова.

(обратно)

31

Так как Павел в момент нашего захода в Славянск находился в плену у СБУ, на этот вопрос он мне ответил, приведя воспоминания своего друга, который там находился.

(обратно)

32

Видео 9 — war16.ru/v9.

(обратно)

33

Видео 10 — war16.ru/10; видео 11 — war16.ru/vll.

(обратно)

34

С 2016 года Бахмут.

(обратно)

35

Так часто в Донбассе называют «Правый сектор».

(обратно)

36

На армейском жаргоне — лесистая местность, густые заросли.

(обратно)

37

Бронетранспортер.

(обратно)

38

Ополченец родом из Крыма.

(обратно)

39

Ополченец из России.

(обратно)

40

То, что это наёмники, ребята из группы Ромашки поняли по нашивкам и странной форме, а потом это подтвердили каналы Стрелкова.

(обратно)

41

Над нами летал вертолёт во время всего боя. Об этом мне напомнил Фриц.

(обратно)

42

Так некоторые ополченцы между собой называли российские войска, которых все так ждали в Славянске.

(обратно)

43

Груз 200, двухсотый — условное обозначение военными погибшего бойца. — Прим. ред.

(обратно)

44

Груз 300, трёхсотый — условное обозначение военными раненых. — Прим. ред.

(обратно)

45

Видео 12 — war16.ru/vl2.

(обратно)

46

Крупнокалиберный пулемёт Владимирова танковый.

(обратно)

47

Место сторожевого охранения расположения группы, склада боеприпасов, иного военного объекта несколькими бойцами для своевременного обнаружения противника.

(обратно)

48

Видео 13 — war16.ru/vl3.

(обратно)

49

Дореволюционное название улицы — Карякинская. В честь известного купца, мецената и депутата III Государственной думы Российской империи Василия Карякина.

(обратно)

50

На проверку (укр.).

(обратно)

51

Славянский арматурно-изоляторный завод.

(обратно)

52

Артиллерийский расчёт.

(обратно)

53

Видео 15 — war16.ru/v15.

(обратно)

54

Воздушно-десантная днепропетровская бригада.

(обратно)

55

Боевая машина десанта.

(обратно)

56

Видео 16 — war16.ru/v16.

(обратно)

57

Отверстие в бруствере, стене или проёме, которое служит для ведения огня из укрытия по заданному направлению.

(обратно)

58

Звено гусеничной ленты машины с гусеничным ходом.

(обратно)

59

Подразумеваются в том числе БМД, БРДМ (бронированная разведывательно-дозорная машина), «Нона» (самоходное артиллерийское орудие).

(обратно)

60

Су-25 «Грач».

(обратно)

61

Видео 17 — war16.ru/v17.

(обратно)

62

Оборонительная граната.

(обратно)

63

Ручной противотанковый гранатомёт «Аглень».

(обратно)

64

Забери у меня, потому что я не знаю, как из него стрелять (укр.).

(обратно)

65

БТР десантный.

(обратно)

66

От ПТУР — противотанковая управляемая ракета.

(обратно)

67

ПЗРК «Игла» — переносной зенитный ракетный комплекс.

(обратно)

68

Это только украинские сводки.

(обратно)

69

Видео 18 — war16.ru/vl8.

(обратно)

70

Имеется в виду нападение боевиков «Правого сектора» на блокпост ополчения в Пасхальную ночь близ Славянска. Тогда погибли 3 ополченца.

(обратно)

71

Видео 19 — war16.ru/v19.

(обратно)

72

Так ополченцы называли здание СБУ в Славянске.

(обратно)

73

Видео 14 — war16.ru/v14.

(обратно)

74

Названия пистолетов.

(обратно)

75

В данном случае — мелкокалиберная винтовка.

(обратно)

76

В Славянске освободили военных наблюдателей ОБСЕ // ВВС. Русская служба. 3 мая 2014. URL: источник 6 — war16.ru/s6.

(обратно)

77

Женщина (укр.).

(обратно)

78

Свободное падение на высоких скоростях в сложных позах.

(обратно)

79

Видео 20 — war16.ru/v20.

(обратно)

80

Пулемёт Калашникова модернизированный.

(обратно)

81

Пистолет.

(обратно)

82

Автоматический пистолет Стечкина.

(обратно)

83

Пулемёт Калашникова танковый.

(обратно)

84

Видео 21 — war16.ru/v21.

(обратно)

85

Позже этот мотоциклист вступил в ополчение и водил не мотоцикл, а бронетехнику. Позывной его НЛО.

(обратно)

86

РПГ-26

(обратно)

87

Видео 22 — war16.ru/v22.

(обратно)

88

Видео 23 — war16.ru/v23.

(обратно)

89

Пулемёт Калашникова.

(обратно)

90

Автомат Калашникова складной укороченный.

(обратно)

91

Обычно солдаты жгут наматывают на приклад.

(обратно)

92

Стимулирует сердечную и дыхательную деятельность.

(обратно)

93

Препятствует выходу крови из сосудов в ткани, не даёт развиваться шоку.

(обратно)

94

Видео 24 — war16.ru/v24.

(обратно)

95

Снайпер «Альфы»: «Бой 5 мая 2014 не был образцом военной мудрости» // Цензор. нет. 11 мая 2015. URL: источник 7 — war16.ru/s7.

(обратно)

96

Видео 25 — war16.ru/v25.

(обратно)

97

Её балкон находился с противоположной стороны от Красного Лимана, за спиной у наших бойцов. Соответственно только укры, которые оттуда приехали и вели по нам огонь, могли подстрелить девушку.

(обратно)

98

Скорее всего, по горячим следам завышено. На самом деле около 30 раненых, — Прим авт.

(обратно)

99

Видео 26 — war16.ru/v26; видео 27 — war16.ru/v27.

(обратно)

100

Видео 28 — war16.ru/v28.

(обратно)

101

Имя изменено по желанию девушки.

(обратно)

102

Также не указывается в целях конспирации.

(обратно)

103

Это ни в коем случае не оправдывает украинских силовиков, у которых не хватило духу перейти на сторону народа, зато хватило совести в дальнейшем против него воевать.

(обратно)

104

Выстрел гранатомётный ВОГ-25.

(обратно)

105

Пуля или снаряд, светящийся в полёте. Предназначенный для корректировки огня и целеуказания.

(обратно)

106

Автомат для страйкбола

(обратно)

107

Фрицу ещё не было 30-ти лет.

(обратно)

108

Снайперская винтовка Драгунова.

(обратно)

109

Стряхнул (укр.).

(обратно)

110

Станковый пулемёт Дегтярёва-Шпагина крупнокалиберный.

(обратно)

111

Противотанковое ружьё Дегтярёва.

(обратно)

112

Переговоры по рации начинаются с озвучивания позывных. Сперва называется тот, к кому обращаются, после — тот, кто вызывает. Например, Одесса, ответь Кедру. Слово «ответь» опускают.

(обратно)

113

Позывной ополченца, приехавшего из Одессы, вместе с Одессой, в крымское ополчение.

(обратно)

114

Безоружный.

(обратно)

115

Видео 29 — war16.ru/v29; видео 30 — war16.ru/v30.

(обратно)

116

Местный ополченец, попал к нам в группу в Славянске.

(обратно)

117

Так называли Игоря Ивановича многие ополченцы, имея в виду первое лицо в Славянском гарнизоне.

(обратно)

118

Противотанковое ружье Симонова.

(обратно)

119

Видео 31 — war16.ru/v31.

(обратно)

120

Видео 32 — war16.ru/v32.

(обратно)

121

Ракетная система залпового огня.

(обратно)

122

Шумахер — известный немецкий автогонщик.

(обратно)

123

Видео 33 — war16.ru/v33.

(обратно)

124

Видео 34 — war16.ru/v34.

(обратно)

125

В данном случае — «священная война».

(обратно)

126

Второй боец у пулемётчика.

(обратно)

127

Сына, что же ты тут сделаешь один. Там же танки. Беги, сына, беги отсюда! (укр.).

(обратно)

128

,7-мм крупнокалиберный пулемет системы Никитина, Соколова, Волкова НСВ-12,7 «Утес» на станке Степанова-Барышева.

(обратно)

129

Повтор позывного.

(обратно)

130

Видео 35 — war16.ru/v35.

(обратно)

131

Независимый, внештатный репортёр.

(обратно)

132

Всем лечь вниз (англ.).

(обратно)

133

Оставайтесь здесь и идите в бомбоубежище (англ.).

(обратно)

134

Видео 36 — war16.ru/v36.

(обратно)

135

Итальянская ежедневная газета, редакция располагается в Риме.

(обратно)

136

Одна из самых известных и покупаемых ежедневных газет Италии.

(обратно)

137

Генерал, который хотел напугать Россию. // Lenta.ru. 30 мая 2014. URL: источник 8 — war16.ru/s8.

(обратно)

138

Видео 38 — war16.ru/v38.

(обратно)

139

Видео 39 — war16.ru/v39.

(обратно)

140

Кнопка переключения с приёма на передачу на переговорном устройстве.

(обратно)

141

По тактико-техническим характеристикам ПТУРа на расстояние около километра ракета летит пять секунд.

(обратно)

142

Углубление в траншее для одного бойца.

(обратно)

143

Авиационный шестиствольный пулемёт калибра 23 мм.

(обратно)

144

Видео 40 — war16.ru/v40.

(обратно)

145

Видео 41 — war16.ru/v41.

(обратно)

146

Видео 42 — war16.ru/v42.

(обратно)

147

Рабовладельцы (укр.)

(обратно)

148

«3 июня руководство АТО доложило об уничтожении укрепрайона боевиков в Семёновке под Славянском. В докладе были отмечены огромные потери пророссийской стороны, а также о трёх погибших и 50 раненых украинских силовиков» (укр.).

(обратно)

149

Рожин Б. (Colonel Cassad) 95-я аэромобильная бригада в боях на Донбассе // Livejournal.com. 30 июня 2017. URL: источник 9 — war16.ru/s9.

(обратно)

150

Видео 43 — war16.ru/v43.

(обратно)

151

«Украинские солдаты героически испытали на себе российское лазерное оружие. Но что-то пошло не так, солдаты ослепли. До 10 людей» (укр.).

(обратно)

152

Видео 44 — war16.ru/v44.

(обратно)

153

Видео 45 — war16.ru/v45.

(обратно)

154

Совокупность проводящего провода и поддерживающих конструкций, предназначенная для передачи электрической энергии подвижным механизмам, перемещающимся вдоль троллея.

(обратно)

155

Видео 46 — war16.ru/v46.

(обратно)

156

ЗУ-23-2 — 23-мм спаренная зенитная установка.

(обратно)

157

Видео 47 — war16.ru/v47. На видео слышен разговор Моторолы и Вохи со мной по рации.

(обратно)

158

Видео 48 — war16.ru/v48.

(обратно)

159

Часовая позиция — относительное расположение объекта (отусловного центра), описываемое по аналогии с двенадцатичасовым циферблатом часов.

(обратно)

160

Скорая помощь (укр.).

(обратно)

161

Гидравлический транспортировщик поддонов, используемый для перемещения грузов вручную.

(обратно)

162

Видео 49 — war16.ru/v49.

(обратно)

163

Мамы (укр.).

(обратно)

164

Ополченцы так называют заряды для РПГ.

(обратно)

165

Рота 24-ї окремої механізованої бригади зі Львівщини б'ється в оточені… // Щоденний Львів. 20 июня 2014. URL: источник 10 —war16.ru/s10.

(обратно)

166

«В сегодняшнем бою на Востоке Украины погибло как минимум 20 военнослужащих 24-й отдельной механизированной бригады, также есть немало раненых. Но бой, как информирует солдат этой военной части, продолжается. Сейчас как раз рота бьётся в окружении. В окружении на своей земле — это [нецензурно], — не сдерживает эмоций ВСУшник. — Генералам будет [нецензурно], как с “парашей” (Порошенко) разберёмся. Для информации, погиб командир батальона и командир роты разведки 1-й батальоннотактической группы 24-й ОМБр» (укр.).

(обратно)

167

Госпитальные рассказы. // Livejournal. 29 июня 2014. URL: источник 11 — war16.ru/s1l.

(обратно)

168

Это кто? (укр.).

(обратно)

169

Меня Миша зовут. По какому вопросу звоните? (укр.).

(обратно)

170

С Тернополя. А какое это имеет значение? (укр.).

(обратно)

171

Я знаю, видел по телевизору. Ваш город захватили сепаратисты. (укр.).

(обратно)

172

А зачем вы мне звоните? (укр.).

(обратно)

173

Почему я должен вам верить? (укр.).

(обратно)

174

Хорошо, я посмотрю. Но вы тоже уничтожаете людей. Ваши чеченцы — насильники (укр.).

(обратно)

175

Знаешь, ты жертва пропаганды, которую тебе вливают в уши про

плаченные каналы. А я тебе говорю то, что вижу (укр.).

(обратно)

176

Ты меня «разводишь». Ромка, ты? (укр.).

(обратно)

177

Я сам из Киева сюда приехал, в Славянск, защищать мирное население. У нас каждый день война, гибнут люди. Все солдаты, которые пошли в АТО, находят тут свою могилу. Поэтому, если тебе предложат, не соглашайся. Иначе тебя ждёт участь тех, кто уже в морге (укр.).

(обратно)

178

В каком морге? (укр.).

(обратно)

179

Видео 50 — war16.ru/v50.

(обратно)

180

Савельев А. Это были три недели ада. Алла Белоусова о своем заточении в тайной тюрьме. // ИА «Антифашист». 30 августа 2016. URL: источник 12 — war16.ru/s12.

(обратно)

181

Видео 51 — war16.ru/v51.

(обратно)

182

Видео 53 — war16.ru/v53.

(обратно)

183

Видео 54 — war16.ru/v54.

(обратно)

184

Равняйсь! Смирно! Равнение на середину! Дорогие «соотечественники», вы воюете с «сепаратистами»! Почему вы лежите? Вставайте, или вы не понимаете украинскую речь? (укр.).

(обратно)

185

Видео 55 — war16.ru/v55.

(обратно)

186

Видео 56 — war16.ru/v56.

(обратно)

187

Видео 57 — war16.ru/v57.

(обратно)

188

Видео 58 — war16.ru/v58.

(обратно)

189

Видео 59 — war16.ru/v59.

(обратно)

190

Видео 60 — war16.ru/v60.

(обратно)

191

Видео 61 — war16.ru/v61.

(обратно)

192

Видео 62 — war16.ru/v62.

(обратно)

193

Видео 63 — war16.ru/v63.

(обратно)

194

Видео 64 — war16.ru/v64.

(обратно)

195

Видео 65 — war16.ru/v65.

(обратно)

196

Видео 66 — war16.ru/v66.

(обратно)

197

Видео 67 — war16.ru/v67.

(обратно)

198

Современное средство для остановки кровотечения CELOX.

(обратно)

199

Видео 68 — war16.ru/v68.

(обратно)

200

Видео 69 — war16.ru/v69.

(обратно)

201

Видео 70 — war16.ru/v70.

(обратно)

202

Видео 71 — war16.ru/v71; видео 72 — war16.ru/v72.

(обратно)

203

Видео 73 — war16.ru/v73.

(обратно)

204

Видео 74 — war16.ru/v74.

(обратно)

205

Видео 75 — war16.ru/v75.

(обратно)

206

Видео 76 — war16.ru/v76.

(обратно)

207

Видео 77 — war16.ru/v77; видео 78 — war16.ru/v78; видео 79 — war16.ru/v79.

(обратно)

208

Источник 13 — war16.ru/s13.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Часть 1 Киев

  Под стол пешком

  «Верное Казачество»

  Часы от Путина

  Проба пера

  Из кадетов в «диверсанты». Парашютный прыжок

  Предмайданная обстановка

  Майдан

  Запорожье — русский город

  Повторение «Русского Исхода»

Часть 2 Крым

  «Вербовка»

  Обеспечение безопасности референдума

  Почему Вандал?

  Референдум

  Подготовка группы Стрелкова

  Знакомство с Моторолой

  Оправдание позывного

  На помощь народу Донбасса

Часть 3 Славянск (Трёхмесячный экскурс в то, что называется — война)[29]

  52 ополченца, изменившие историю, или «Яблочки» с АКМами

  Захват стратегически важных объектов в Славянске и Краматорске

  Первый бой

  Освоение занятых территорий и боевые вылазки

  На войне есть место чувствам. О героической девушке Рите

  Начмед Славянска Лёля

  Украинская армия с народом Первый и последний массовый переход ВСУ на сторону ополчения

  Бородачи Боцман и Кирпич

  Ополченец Рысь

  Пленные наблюдатели ОБСЕ в Славянске

  Вертолёт из ПТУРа

  Гибель Ромашки

  Бой в Семёновке 5 мая

  Похороны Медведя

  История одной журналистки из Москвы

  Освобождение Павла Губарева

  «Я всё-таки полевой медик, как же мне без “подствола” и РПГ?»

  «Баллада» о матери

  «ГПК-самоликвидатор», «гильзы за шиворот» и «БТР vs баба на Таврии» (Из воспоминаний Фрица во время службы в группе Тарана)

  Как Кедр чуть не угробил «300 стрелковцев»

  Зачистка заводов «Химпрома»

  Референдум, который не признали

  Засада в Краматорске

Часть 4 Семёновка Участники Славянской эпопеи называют Семёновку вторым Сталинградом

  Взятие Семёновки

  Знакомство с артобстрелами и рытьё окопов

  Раненный в место ниже спины…

  Командные назначения

  Мотороловский «джихад»

  Спецподразделение Ювелира

  «Дружественный огонь — самый точный»

  Ночной кошмар в Семёновке

  Ополченцы сбили генерала-русофоба

  Фриц о женщинах в Славянске

  Семёновские будни

  Новобранец Чих, или Эпилепсия Борща

  «Сталинград» в Семёновке 3 июня Один из немногих боёв в войне на Донбассе, где украинской армией использовалось всё возможное вооружение: стрелковое, противотанковое, а также танки, БТРы, самолёты, вертолёты и РСЗО

  На что способны две «сушки», а на что способны мы (продолжение боя 3 июня)

  Жена не дозвонилась… (продолжение боя 3 июня)

  О морге и его обитателях (продолжение боя 3 июня)

  Чудо (продолжение боя 3 июня)

  Отмороженный Прапор (продолжение боя 3 июня)

  Гибель Цыгана и Севера (продолжение боя 3 июня)

  Липкий «Живчик», польза от «Фагота» и парализованный Пилот (продолжение боя 3 июня)

  Подведение итогов боя (продолжение боя 3 июня)

  Теракт по-украински

  Бабушка-привидение

  «Правый горит, ухожу на базу… Туши, Паша, туши… Приготовиться к покиданию…»

  Как я «ранил» Boxy огнетушителем

  Трёхсотый Трофим и рыжеволосая казачка

  Гибель Деда — «таких уже не делают»

  Искал укроп, а нашёл девушку

  Небоевые «потери»

  Таинственный снайпер

  Куриного супчика захотели? А осколок в мочевой пузырь?

  Почему мы выжили?

  «Развандаленная» камера

  Благодарность Бати

  Непреднамеренная диверсия

  «Везде оно — МЯСО!»

  Велосипедный перформанс и погоня за коптером

  Дым во мгле — фосфорный ад

  Быть добру

  Корейский секретный БТР

  Осколок в бабушке

  Бои за Ямполь

  Подвозим дезертиров (продолжение боя под Ямполем)

  На помощь Мотороле (продолжение боя под Ямполем)

  Морг на связи

  Герои тыла на передовой

  Интересная особенность у Моторолы

  Страшная бомбёжка «Лимузина»

  «Ты мне сына родишь!»

  Нашли питомник «Правого сектора»

  Реанимация двухсотого

  Выжил один ротвейлер

  «War-видео» на GoPro

  Предательство

  Труп без головы

Часть 5 Выход из Славянска (Наш выход 5 июля, так же, как и вход 12 апреля, спас положение на Донбассе)

  Эвакуация госпиталя

  Последний час, но хочется, чтоб крайний…

  Между нами взорваны мосты

  Мы не вышли

  Утро в одиночестве

  Спасти рядового Вандала (Из воспоминаний Крота)

  Вырваться из окружения

  Главнокомандующий: «Почему вышли?»

  Воссоединение друзей

Послесловие

P.S Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg