«Звезда и крест генерала Рохлина»

Звезда и крест генерала Рохлина (fb2) - Звезда и крест генерала Рохлина 2181K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Валерий Николаевич Хайрюзов - Елена Дроботова

Звезда и крест генерала Рохлина В. Хайрюзов, Е.Дроботова

ПРЕДИСЛОВИЕ

Уважаемый читатель! Перед вами роман о генерале Рохлине. Вернее, попытка художественного осмысления жизни российской армии в 90-е годы XX века.

Армия является не только важнейшим институтом государства, составляющей частью общества, но и одной из его опор. Цель авторов романа — напомнить, что российская армия была, есть и будет особым организмом, в жизни которого проявляются все общественные процессы.

Конфликт правды и лицемерия, духовного и низменного, таланта и бездарности обнажаются в армии в тот момент, как только она начинает выполнять свою прямую функцию — выходит на поля сражений.

Мне довелось близко знать Льва Яковлевича. После моего избрания в 1997 году депутатом Государственной Думы он предложил мне работать в Комитете по обороне. Мы были друзьями. Он ценил наши отношения и был человеком чести.

Плоть от плоти российской армии, выразитель лучших традиций ее офицерского корпуса, генерал Рохлин не ведал иных опасностей кроме тех, с которыми сталкивался на поле брани. В то же время он, быть может, острее многих из нас представлял те опасности, которые грозили тогда стране в результате проводимой властью политики.

Я не имею оснований связывать напрямую гибель Льва Рохлина с экономическим и политическим кризисом в жизни России тех лет, но, тем не менее, она произошла в то время, когда страна нуждалась именно в таких людях, каким был он.

Его гибель стала трагедией для всех, кто знал Льва Яковлевича. Он ушел из жизни, оставив яркое и незабываемое чувство о себе.

В романе много исторических лиц, которые играли и играют существенную роль в жизни страны. Наряду с реальными героями есть и собирательные образы. С публицистикой соседствуют литературные отступления. Я не согласен со всеми оценками событий, описанных авторами, но они сделали попытку в художественной форме донести до читателей атмосферу происходившего в России в 90-х годах прошлого столетия.

Генерал-лейтенант

Александр Коржаков

БРАТ МОЙ

Я всегда гордилась своим младшим братом. С детства мне казалось, что он не такой как все. Лев будто бы родился взрослым мужчиной. За любое дело он брался без оговорок и все норовил сделать лучше других. Его не смущали трудности и не останавливали опасности. Не помню, чтобы брат чего-то боялся. Это и радовало и тревожило одновременно. Но пока дело не дошло до прямой опасности его жизни, тревога не была слишком очевидной.

Впервые я ощутила ее в полной мере, когда Лев уехал в Афганистан. «Господи, — думала я, — он же не сможет отсидеться за чьей-то спиной! Спаси и сохрани его!» И он выжил. Тяжело раненный, покалеченный, но выжил! А затем было Закавказье, тревожные 1989–1991 годы. Обошлось. И вдруг — Чечня. Он уже — генерал, большой начальник. Я была уверена, что теперь-то опасность ему не грозит. А когда увидела телевизионные кадры происходящего в Грозном и Льва в этом ужасном подвале, то поняла: генеральские погоны и высокая должность не сделали его другим.

Потом была Москва, Госдума, он — депутат. Гражданский костюм… Радости не было предела: наконец-то все позади! Наконец-то он угомонится, станет солидным чиновником. Как все.

Но и это оказалось иллюзией. Лев ничуть не изменился. Только дела его стали масштабнее, а опасности — куда серьезней. Ведь политика была не его стихией. А откровенность, смелость, решительность, желание сделать все лучше и способность брать на себя ответственность остались теми же. В политике, похоже, таким быть нельзя. Политика оказалась опаснее, чем все, через что довелось пройти брату прежде.

Когда он опубликовал свое обращение к президенту, сказав все, о чем многие говорили только на кухне, я, человек далекий от политики, поняла, что произойдет нечто ужасное. А когда президент ответил угрозой «смести РОХЛИНЫХ», то все прежние тревоги показались мне цветочками!..

У нас никогда не было близких отношений с супругой Льва. Я этого не скрывала. Но они прожили почти тридцать лет! Не все могут похвастаться таким стажем.

Прочитав книгу Андрея Антипова «Лев Рохлин. Жизнь и смерть генерала», а теперь и эту, которую вы держите в руках, я лишний раз убедилась, что тайна смерти моего брата лежит куда глубже того, о чем говорят прокуроры. Настолько, что вряд ли кто сможет в эту глубину проникнуть. По крайней мере, при жизни нынешнего поколения.

Но как бы там ни было, гордость за моего брата и остается тем чувством, которое помогает мне жить, открыто глядя в глаза людям.

Лидия Рохлина

«Во всем свете у нас только два верных союзника — наша армия и флот».

Император Александр III

ПРОЛОГ

Бывший помощник президента России, а ныне пенсионер Андрей Андреевич Саблин отдыхал в военном санатории в Сочи. Летний сезон закончился, многие отдыхающие к началу нового учебного года разъехались, и на пляже стало просторнее и спокойнее. Таких свободных дней у Андрея Андреевича было мало. Когда-то ему казалось, что только став пенсионером, он будет распоряжаться временем по своему усмотрению, но с приходом нового президента прибавилось сил, появилась новая интересная работа и надежда на то, что удастся вырваться из той трясины, в которую угодила Россия в конце XX века. Андрей Андреевич любил. свою работу — думать, анализировать, — это было делом его жизни.

Утром после необходимых процедур в санатории Андрей Андреевич покупал в киоске свежие газеты и шел на пляж. Сделав заплыв в море, он садился в плетеное кресло и просматривал газеты. Так было и первого сентября, он раскрыл газету и наткнулся на сообщение, что в Волгограде своей женой был застрелен командир 20-й дивизии Моисеев. «Мистика какая-то», — перекрестившись, подумал Саблин. После того как в 1998-м году был расформирован 8-й гвардейский корпус, которым когда-то командовал Лев Рохлин, в Волгограде оставалась 20-я дивизия.

Андрей Андреевич закрыл газету и стал смотреть на тихое море, которое напоминало о себе шорохом набегающих волн, они как перелистываемые страницы отмеряли время, которое оставалось до обеда. Но у Андрея Андреевича волны вызывали в памяти совсем еще недавние события. Он вспомнил 4 июля 1998 года. В который раз и почему-то именно этот день? Ответа на вопрос он не знал, но к этой дате много раз возвращался и возвращался, как бы и что ни менялось в окружающем мире. Мистика какая-то. И вот это сегодняшнее сообщение в газете…

Тот день в Москве выдался пасмурным, с самого утра моросил мелкий дождь.

Андрей Андреевич, как обычно, приехал в Кремль рано. Он приготовился работать над документами. Неожиданно в кабинет вошел сотрудник администрации Владимир Иванович:

— Андрей Андреевич, экстренное сообщение… Убит генерал Рохлин.

— Как?! Когда?

— Сегодня ночью. На своей даче…

— Та-ак, — Андрей Андреевич откинулся в кресле. — Прокуратура, надеюсь, уже работает?

— Прокуратура на месте. Милиция тоже. Я только боюсь, что его сторонники могут активизироваться…

— Без него, дорогой Владимир Иванович, никто не дернется, — махнул рукой Андрей Андреевич. — Равноценной замены ему у них нет.

— А что тогда делать с этим, — тот кивнул на красную папку, которую держал в руках.

Саблин встал и прошелся по кабинету.

— Генерала нельзя было не уважать. Личность яркая, сильная. Жаль, что не довелось познакомиться. Уверен, мы бы подружились. Его «Дело» оставь мне. И материалы публичных выступлений принеси. У него там целая программа изложена. Власть рано или поздно повернется лицом к армии. Невозможно все время жить в ожидании ее возмущения. Его наработки пригодятся…

Владимир Иванович положил на стол красную папку с надписью «Оперативное дело «Генерал».

— И еще… — помощник президента продолжал шагать по кабинету. — Передай директору ФСБ, чтобы уничтожили все оперативные материалы по Рохлину. И пусть подключаются к следствию.

— Прокуратура считает, что его убила жена.

— Все под Богом ходим. Пусть разбираются, — Андрей Андреевич остановился у окна и, как бы заканчивая какие-то свои невысказанные мысли, задумчиво произнес: — Все равно жаль. Его же предупреждали…

…Сейчас вспомнилось и искаженное гримасой недовольства лицо президента Ельцина, когда он произнес:

— Мы сметем «рохлиных»!..

Да уж, сметать все на своем пути — это немногое, что бывший президент делал на протяжении почти десятка лет наиболее успешно.

ЧАСТЬ 1 СТАЛИНГРАДСКИЙ РУБЕЖ

Павел Сергеевич Грачев долго не мог привыкнуть к кабинету министра обороны, к телефонам-вертушкам с гербами, полированному дубовому столу, лакированному паркету, массивным коричневым дверям, красным ковровым дорожкам. Еще несколько лет назад, командуя дивизией в Афганистане, глотая пыль и обливаясь потом, он не предполагал, что в его судьбе произойдет неожиданный поворот, и он станет хозяином этого кабинета.

На плечи министра обороны сразу же легли проблемы, которые, наверное, вряд ли приходилось решать министрам других армий мира. Президенты независимых государств первым делом объявили своими указами воинские части, дислоцированные на их. территориях, армией этих государств. Но были воинские части, не желающие служить новым государствам, и возникала необходимость вывода десятков тысяч солдат и офицеров с их семьями в Россию. Некоторые военные учебные заведения сами снимались с мест и направлялись в Москву. Курсанты военных училищ из разных республик бывшего Союза возвращались в Россию. Порой в небе одновременно могли находиться до ста самолетов военно-транспортной авиации, которые вывозили людей, технику, ядерное оружие, ракетные установки. Размещение личного состава создавало массу проблем на местах. Порой дело доходило до драматических моментов. Однажды Павлу Сергеевичу позвонил взволнованный губернатор Ульяновской области Горячев и попросил, чтобы из его приемной убрали рыжего безумного генерала, который держит всех под пистолетом. Это заместитель командующего ВДВ Чиндаров выложил свой пистолет (в котором, правда, не было ни одного патрона) на стол у губернатора и требовал, чтобы выполнили приказ министра обороны по размещению дивизии в заброшенном городке авиастроителей. Вопрос был быстро улажен. Другой проблемой стал вывод войск из Германии строго по графику и в соответствии с договором. Полыхали вооруженные конфликты в Приднестровье, Абхазии, гражданские войны в Грузии, Таджикистане, Азербайджане, шла кровопролитная война на Балканах. Да и внутри армии не все было благополучно. А тут еще Чечня с первых же дней пребывания в новой должности стала для Павла Сергеевича головной болью. Но Грачев, зная генерала Дудаева, верил, что все обойдется.

«Чечня не Прибалтика: она, что закупоренная бочка, куда им без России, — думал Павел Сергеевич. — Плохо, что пришлось оставить там оружие». Он помнил, что по законам драматургии, ружье висящее на стене в первом акте, должно позже обязательно выстрелить. Но об этом Грачеву думать не хотелось. В конечном итоге все решения, в том числе и об оружии, принимали политики. А он всего лишь исполнитель. Прошла бы четкая команда, армия бы выполнила и эту задачу. Но что произошло, то произошло. Угнетало Павла Сергеевича, что никто в нынешнем окружении президента не хотел заниматься вопросами армии. «Главная задача, сохранить и правильно расставить кадры», — решил Грачев, вспомнив, что в приемной ожидает его вызова начальник академии Генерального штаба Игорь Родионов.

В кабинете от работающих кондиционеров было прохладно. Грачев подошел к окну и открыл окно. С улицы потянуло теплом, запахами распустившейся сирени. Павел Сергеевич расстегнул верхнюю пуговицу, под рубашкой у него оказалась тельняшка. Еще со времен службы в воздушно-десантных войсках он привык к ней и надевал на работу, чтобы напомнить, что он по-прежнему в душе остается десантником. Грачев вернулся к столу, нажал кнопку и попросил пригласить Родионова. Через несколько секунд в кабинет вошел Родионов. Грачев знал, что в папке Родионова фамилии выпускников академии, которые рекомендовались на новые должности.

— Генерал Рохлин, двадцать пять лет в армии, — начал докладывать Родионов. — Служил в Заполярье, Афганистане, Туркестане, Закавказье. Имеет опыт командования в условиях боевых действий в Афганистане и в горячих точках Закавказья.  В  1988 году  из  отстающей  дивизии  в  Нахичевани  сделал  первоклассную  боевую  единицу.  Потом  проявил себя в Тбилиси. Тогда его дивизия разгромила базу боевиков «Мхедриони». И вообще крепко их прижала. Окончил с отличием академию Генерального штаба. В аттестате значится: «Решения принимает самостоятельно, наиболее целесообразно. Принятое решение может отстоять и обосновать оперативно-тактическими расчетами». Могу к этому еще добавить, что он трудоголик и вояка до мозга костей. Таких командиров не так уж много.

— Помню его по Афганистану, — добавил Грачев. — Отличился под Бахаром и в Ургунской операции. Это, кажется, он после одной неудачной операции в сердцах сказал будущему министру обороны маршалу Соколову вроде того, что, мол, как приказали, так и получилось. Немногие подполковники могли тогда себе позволить подобное.

— Для Рохлина служба в Афганистане закончилась достаточно трагично, — добавил Родионов. — Вертолет, на котором он летел, был сбит душманами в районе Газни. Но ему после перелома позвоночника удалось вернуться в строй. Проявил характер и показал, что умеет терпеть и преодолевать себя.

— Куда Рохлин, кстати, потом пропал? — спросил Грачев, вспомнив, что военная карьера Родионова, чуть было не закатилась, как раз после событий в Тбилиси.

— После его отодвинули. Возможно, из-за характера. Вы только что напомнили случай, когда он маршалу так «разъяснил» ситуацию, что тот, говорят, аж «прослезился». В результате, его тогда сняли с должности командира полка. В Закавказье, когда я его увидел в деле, то понял: на него можно положиться. Впрочем, не я один так считаю. Не даром же он после этого командовал последовательно четырьмя дивизиями, стал генералом…

— Что ж, готовьте приказ о назначении генерала Рохлина командиром корпуса в Волгоград, — сказал Грачев.

— И в Генштабе такое же мнение, — подхватил Родионов. — Восьмой армейский корпус имеет героические традиции, но сейчас находится в плачевном состоянии, Рохлин, кстати, начинал в нем офицерскую службу. Правда, корпус тогда был армией, которая стояла в Германии. Думаю, ему удастся исправить положение дел.

— Ну, что ж… Может быть, сегодня именно характера нам и не хватает, — резюмировал Грачев. — Кстати, где он сейчас?

— Ждет в приемной.

— Пригласите.

Открылась массивная дверь, в кабинет вошел Лев Рохлин.

— Генерал Рохлин прибыл по вашему приказу! — доложил он.

— Как ваше самочувствие, Лев Яковлевич? — пытаясь придать голосу отеческие нотки, спросил Грачев.

— Самочувствие прекрасное. Готов к дальнейшему прохождению службы.

— Вижу, вижу, — сказал Грачев и, поглядев на календарь, неожиданно добавил: — Сегодня у школьников последний звонок. Впереди экзамены и уже другая, взрослая жизнь. Так вот совпало и у вас, Лев Яковлевич, — новый этап. Принимайте корпус в Волгограде.

— Есть принять корпус! — ответил Рохлин.

Прохаживаясь по кабинету, Грачев остановился напротив Рохлина и строгим голосом спросил:

— Как же это тебя угораздило надерзить маршалу?

— Давно это было, не помню, — ответил Рохлин.

— Ну, а как в Тбилиси брал штаб «Мхедриони», помнишь?

— Было дело.

— Может, есть к нам какие-то вопросы?

— Павел Сергеевич, вы все мои вопросы упредили, — ответил Рохлин. — Я ведь как порою про себя думал. На крайнем севере служил. На крайнем юге тоже. Должна же у человека быть золотая середина.

— Ну, коли так, то желаю удач, — сказал Грачев, давая понять, что аудиенция закончилась.

Последние дни в Москве были для Рохлина самыми хлопотливыми. Первым делом он позвонил в Волгоград в корпус. Трубку поднял полковник Волков. Договорились, что он встретит генерала при въезде в Волгоград и введет в курс дела. Затем Рохлин зашел в отдел кадров, взял приказ о назначении и, прочитав его, улыбнулся про себя: «Ну что, Лев, за Волгой для тебя земли нет».

Он вышел на улицу и спустился в подземный переход, чтобы перейти Новый Арбат и зайти в «Военторг». Перед тем как уехать в Волгоград, он решил купить летнюю рубашку. Неожиданно на углу возле стены на маленьком стульчике в камуфляжной куртке увидел сидящего капитана. Рядом с ним к стене были приставлены костыли. Точно так же, как и у Павла Сергеевича, из под камуфляжа у него была видна тельняшка. На груди блестели орден и медаль. На полу лежала зимняя, перевернутая как котелок шапка. В ней Рохлин заметил мелочь, смятые бумажки. Капитан играл на гармошке и с надрывом пел:

Вспомним, товарищ, мы Афганистан, Запах пожарищ, крики мусульман. Как загрохотал мой грозный АКС… Вспомним, товарищ, вспомним, наконец.

Рохлин поравнялся с певцом, искоса посмотрел на него и уже было сделал шаг, чтобы пройти мимо, но неожиданно остановился и посмотрел в упор на поющего капитана. Тот, поймав взгляд, на секунду прервал песню, покосился на красные генеральские лампасы и громко, с вызовом, крикнул:

— Ну, что, генерал, отбомбись! А если денег нет, рядом садись…

Рохлин достал из кармана десятку, посмотрел на певца, на его награды.

— Не бойся, они настоящие, — все с тем же вызовом буркнул капитан. — Получил за Бахарскую и Ургунскую операцию.

— Да, вижу и узнаю лихого вояку. Восемьсот шестидесятый полк, капитан Савельев?

Певец оглянулся по сторонам, затем впился взглядом в лицо Рохлина. На лице у него появилась виноватая улыбка.

— Товарищ подполковник, извините, товарищ генерал, вы?! Вот не думал вас здесь встретить! Генералы по этому проходу редко ходят. Они больше там, наверху, по асфальту на черных «волгах» рассекают.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Рохлин.

— Видите, пою, деньги на жизнь зарабатываю. Людям нравится, и я вроде бы при деле. Хотите, я вам и только для вас «Марш танкистов» сыграю?

— Не сыпь мне соль на рану, — сказал Рохлин.

— А я и это могу.

И Савельев, растянув гармонь, затянул на весь проход:

Не сыпь мне соль на рану, Не говори навзрыд. Не сыпь мне соль на рану, Она и так болит…

— Вот что, капитан, сворачивай свою гармонь, — приказал Рохлин. — Пойдем, поговорим.

Савельев с сожалением посмотрел на свою шапку, на проходящих людей и, вскочив на ноги по-военному, ответил:

— Слушаюсь!

Они поднялись вверх на улицу.

— Тебе не стыдно, Савельев? — начал Рохлин. — Просить офицеру милостыню — последнее дело.

— А вы бы, товарищ генерал, посидели годик на воде, может, тогда бы не задавали такой вопрос, — хмуро ответил Савельев. — У каждого своя судьба. Ее на хромой кобыле не объедешь. Знакомств у меня нет, высоких покровителей тоже. Что, думаете, я один такой? Здесь, в Москве, немало наших обитает. Может, помните капитана Рогозу? Уволен из армии. Работает где-то в охране.

— Как не помнить? Помню Рогозу.

Рохлин остановился, оглядел капитана, улыбнулся слегка.

— Вот что, Савельев. Ты найди этих ребят. В 19:00 жду вас на проспекте Вернадского. Спросишь общежитие Академии Генерального штаба. Меня найдете в 42-й комнате. На вахте я скажу, чтоб вас пропустили. Договорились. Жду.

Утром Савельев разыскал своего товарища по Афганистану капитана Рогозу. Тот, выслушав предложение съездить к генералу, сказал, что было бы неплохо пригласить прилетевшего из Пицунды полковника Павла Поповских, поскольку генералу, наверное, будет интересно, из первых рук знать, что варится там, на юге, между Абхазией и Грузией. Посовещавшись, они позвонили в госпиталь Варваре Семеновне Зверевой. Рогоза вспомнил, что Варя была знакома с Рохлиным, и они решили сделать генералу сюрприз. Вечером, как и договорились, они были в общежитии.

— Варвара Семеновна, Варька, ты?! — воскликнул Рохлин, увидев Звереву. — Ну и везет мне сегодня на встречи!

— Товарищ генерал, вы же сами говорили, что само по себе ничего не едет и уж тем более не везет, — улыбаясь, сказал Савельев. — А Варвару Семеновну мы разыскали в госпитале Бурденко. Узнав, что вы здесь, решили высадиться к вам малым десантом. Надеюсь, вы не возражаете?

— Какие тут могут быть возражения! Такой подарок!

— Очень рада видеть вас, товарищ генерал, живым и здоровым, — сказала Варя.

— Капитан Рогоза и полковник Поповских, — представились мужчины.

— Рад видеть вас, друзья! — сказал Рохлин.

С шутками и смехом зашли в комнату Там на диванчике сидел человек в кремовой рубашке с погонами полковника. Заметив вошедших, полковник отбросил в сторону журнал и начал подниматься.

— Геннадий Иванович, познакомься: это мои сослуживцы по Афганистану, — сказал Рохлин. — А это Варвара Семеновна, она меня в госпитале, можно сказать, на ноги подняла.

Полковник смущенно улыбнулся, осторожно взял Варину руку, поцеловал.

— Не только тебя, она вот и меня подняла, — шутливо сказал он. — Хочу представиться: Геннадий Иванович Захаров. Можно просто, Геннадий Иванович.

— Хорошо, Геннадий Иванович, а меня можно просто Варей, — рассмеялась Зверева.

— Так, значит, вы и есть та самая Варя? Лев Яковлевич мне про вас все уши прожужжал.

— Ну, уж, прямо-таки и прожужжал?

Рогоза достал из пакета бутылку водки и коробку конфет.

— Это еще что за фокусы? — нахмурился Рохлин. — Ко мне в гости с тульским самоваром. Нет, мы так не договаривались.

— Товарищ генерал, вы же всегда учили, что любая операция должна быть спланирована и обеспечена организационно и материально. Известно — десантники народ безденежный. Но Афганистан кое-чему научил. «Горючка» лишней никогда не бывает.

— Двоих я беру с собой на кухню, — сказал Рохлин. — А ты, Геннадий Иванович, достань клеенку. Варь, помоги расстелить, а то он ее вместо морского флага на абажур повесит. Отметим окончание Академии и назначение на новую должность.

— Лев Яковлевич, я слышал, как вы после Афганистана на иранской границе «челноков» ловили, — неожиданно вспомнил Савельев. — Те, вроде бы как на плотах и моторках, а вы, говорят, им навстречу приказали выкатить танки.

— А что? И помогло, — ответил Рохлин. — Мне даже предлагали пойти служить в пограничные войска. Но не мое это дело. Пограничником надо родиться. Я — армейский человек, таким и помру. Да что обо мне! Вы лучше о себе расскажите.

— А что рассказывать? — вздохнул Савельев. — Сами все видели. Я ведь когда-то в музыкальной школе учился. Потом — училище, там тоже в оркестре играл. Позже попал в Афган. И там играл, даже дирижером был. Но и в операциях участвовал. Вы же, товарищ генерал, знаете, такое там, — он хлопнул по своему ордену, — почем зря не давали. А позже что было? Под Ургуном меня осколком ранило в ногу. Дальше — Ташкент, госпиталь Бурденко. Вышел, потыкался, потыкался, кому калека нужен? Вот и пристроился в переходе.

— А как у тебя, Петр? — обратился Рохлин к Рогозе.

— После того как вас сбили, и я следом в госпиталь угодил.

— Ну, скажем не меня, а всего лишь вертолет, — поправил его Рохлин.

— Вашу поправку принимаю, товарищ генерал, — улыбнувшись, сказал Рогоза. — Так вот, значит, поправился, вышел на волю, получил новое назначение. И напоролся на придурка. Отмечали мы как-то день вывода войск из Афгана. Он мне в оскорбительном тоне сделал замечание. Дальше — слово за слово. Яне выдержал и двинул ему в рыло. А он рапорт накатал. Меня без пенсии и выходного пособия поперли из армии. Потом была еще судимость: одному гаишнику врезал. Сейчас работаю в охранном бюро.

— Ну, махать кулаками большого ума не надо, — заметил Рохлин. — Ну а ты хоть что-то предпринимал? Обращался куда-нибудь?

— Конечно. И не раз. Я ведь сюда приехал правду искать. И тут узнаю: наш афганец, Герой Советского Союза, полковник Руцкой в Верховном Совете России возглавил Комитет по делам инвалидов, ветеранов войны и труда. Кое-как через ребят мне выписали пропуск в Белый дом. Отсидел положенное время в приемной, захожу к нему в кабинет. Гляжу, за широким столом под трехцветным знаменем сидит Руцкой и увлеченно читает книгу. Подхожу ближе. Вижу: «Государь» Макиавелли. Я ему осторожно так: «Макиавелли читаете, товарищ полковник?» Руцкой приподнял голову и удивленно протянул: «А ты его откуда знаешь?» Я скромно ответил: «И десантники, товарищ полковник, бывает, кроме воинского устава кое-что читают». «Я его раньше в училище читал, вот перечитываю, — небрежно ответил Руцкой. — Знаешь, с этим Макиавелли я не согласен. У него — что? Всхлипывания, философские рассуждения, пожелания, психология. Кому это сейчас нужно? Вот когда я стану президентом, то поступлю проще. Главное в государстве — что? Управляемость. Вот с этого я и начну. Вызову на ковер премьера, поставлю его буквой «гэ» и впендюрю ему по полной программе. Далее все по той же схеме. Премьер вызывает командиров дивизий, извиняюсь, министров, ставит их буквой «гэ» и впендюривает каждому. Те уходят и всем комбатам и прочей шелупони впендюривают. Через месяц во всем государстве будет полная управляемость сверху и донизу».

— Неужто уже тогда метил в президенты? — спросил Рохлин и рассмеялся. — Президент-штурмовик! Неожиданное сочетание. Александр в Афгане воевал на штурмовике. И неплохо воевал. Правда, пару раз сбивали. Думаю, с такими подходами он еще капусты нарубит. У меня была мысль к нему попасть, но он уже к тому времени вице-президентом стал, — не пробьешься. Видимо, все же пригодился Макиавелли. Только я не помню, чтобы там у него было, что на высшую должность можно попасть за неисполнение приказов. Но это не про Руцкого.

— Сегодня главное вовремя сориентироваться, — сказал Захаров. — Как говорят летчики, попасть в струю. А дальше тебя самого понесет.

— Вообще я тогда насмотрелся на народных избранников, — продолжил свой рассказ Рогоза. — Они, того, с тараканами в голове. Послушаешь, все, как минимум, кандидаты в министры, в премьеры, в президенты. Руцкой свел меня с ребятами из Фонда. Они в охранное бюро пристроили. Что я вам еще скажу. В Верховном Совете те офицеры, что поддерживали Ельцина, сделали головокружительную карьеру. Как-то прихожу в Белый дом по делам Фонда, гляжу: возле главного входа — толпа чеченцев. На флангах всадники с зелеными знаменами. Дудаев как раз независимость от России объявил. Взял суверенитета, как и предлагал всем Борис Николаевич, сколько смог. Я прошел в здание, а там, в зале — шум, гам, — обсуждают вопрос, что делать с Чечней. Руцкой, тогда уже вице-президент, вывесил на сцене перед депутатами оперативную карту и рассказывает им, как он собирается брать Грозный. Началось заседание, в зал прибежал депутат-чеченец и от имени толпы начал зачитывать ультиматум. Хасбулатов вынул трубку изо рта и назидательно так сказал: «Вы что, считаете, что вы главный защитник Чечни? Успокойтесь, здесь есть защитники и повыше».

— Но не сегодня и не здесь об этом говорить, — сказал Рохлин. — Жаль только одного: кашу заваривают одни, к расхлебывать приходится нам, военным. Кажется, Бисмарк говорил, что с плохими законами и хорошими чиновниками вполне можно править страной. Но если чиновники казнокрады, не помогут и самые лучшие законы.

— Это вы верно заметили, товарищ генерал, — сказал молчавший до сих пор Поповских. — Я только что приехал из Пицунды. Вот там и расхлебываем.

— Ну, и как обстановка? — заинтересовался Рохлин. — Что чеченцы? Воюют или уже уехали обратно в Чечню?

— Докладываю: абхазский батальон все еще на передовой. За главного у них — Шамиль Басаев. Воюют они неплохо. Я бы сказал, жестоко. Многие прошли службу в Советской армии, в Афгане. Да и наши перед Абхазией их натаскали. Но я не о том. У чеченцев свои мысли. Сдается мне, что Басаев еще станет нашей головной болью. Не пойму, почему начальство этого не видит? Там, в Абхазии, они проходят обкатку в реальных боевых условиях, набираются опыта. Где этот опыт пригодится, одному Богу известно.

— Я вот что хочу вам, мои боевые други, предложить, — помолчав немного, сказал Рохлин. — Послезавтра я выезжаю в Волгоград. Буду там командовать корпусом. У меня в машине два свободных места. Приглашаю поехать вместе со мной.

— Это не ко мне, — говорит Поповских. — Завтра возвращаюсь на Черноморское побережье. Надо долечиваться. А ребята пусть сами решают. Но, по-моему, других предложений нет.

— Товарищ генерал, вы это серьезно? — спросил Савельев. — В качестве кого мы с вами поедем? Туристов?

— Я разве сказал, что в качестве туристов? Продолжать службу. Каждому из вас постараюсь найти применение. Что, оставить подземный переход жалко?

— Товарищ генерал, если вы это серьезно, — начал было Рогоза. — То я… то мы — согласны.

— Товарищи офицеры, скажите, я похож на шутника? — спросил Рохлин. — Послезавтра в шесть утра жду здесь с вещами. Савельев, доставай гармонь. Варя, давай, запевай нашу, походную.

Медсестра подождала пока Савельев настроится, затем низким грудным голосом запела:

Над горами занялась зарница, Еще дремлют, сжавшись, кишлаки, Банда приползла из-за границы. Как всегда, мы на подъем легки. Вертолеты к скалам прижимает Фейерверк трассирующих свор: Так всегда душманы нас встречают Грохотом огня с оживших гор.

Уже за полночь на автобусной остановке Рохлин прощался с гостями.

— Послезавтра я вас жду, — напомнил он Савельеву.

— Лев Яковлевич, возьмите и меня с собой, — неожиданно попросилась Варя.

— А что, место есть. Собирай вещи.

— Ну, прямо сейчас я не могу.

— Хорошо, когда созреешь, приезжай. Тебе я всегда буду рад.

— Мы тебе все будем рады, — с улыбкой сказал Савельев. — Мне нравятся легкие на подъем девушки.

— О-о, я на подъем тяжелая, — вздохнула Варя.

— Смотри, губу раскатал! — шутливо воскликнул Захаров. — Нам и здесь не помешают красивые девчата.

По трассе Москва — Волгоград мчалась красная «Лада». Вел машину генерал Рохлин. Рядом, на правом сидении, развалившись, дремал кот. Когда машину подбрасывало на ухабах, он открывал глаза и вопросительно поглядывал на Рохлина, мол, нельзя ли вести машину поаккуратнее.

— Потерпи, осталось еще немного, — как бы извиняясь, говорил ему Рохлин. — Нам брат ты мой теперь предстоит служить на новом месте. А если тебе надоел мой голос, то послушай песню. Генерал включил магнитолу.

«Батальонная разведка, Ты без дел скучаешь редко, Что ни день, то снова поиск, снова бой…

Сидящие на заднем сидении Савельев и Рогоза тихо подпели.

Ты, сестричка, в медсанбате, Не печалься, Бога ради, Мы до свадьбы доживем еще с тобой…»

Палящее солнце еще не успело выжечь степь, засеянные поля сменялись кустарниками с дикой смородиной, разноцветьем трав: донника, чабреца, иван-чая. Но, перебивая все запахи, горячий степной ветер доносил в открытые окна машины горький запах полыни.

После окончания Ташкенского общевойскового командного училища, куда только не забрасывала Льва Яковлевича судьба. Он как-то подсчитал, что за годы службы сменил двадцать два гарнизона. Но впервые не было у него того приподнятого чувства, которое бывало раньше, когда он поднимался на новую воинскую ступеньку. Не было за спиной той Державы, которую он привык ощущать еще со школьной скамьи. И продолжать службу предстояло в усеченном и, судя по всему, бесхозном корпусе. Но, как это уже бывало раньше, он настраивал себя на деловой лад. Лев Яковлевич знал: чем выше ожидания, тем больше поводов для разочарований.

Впереди у обочины показалась серая «Волга», рядом с которой стоял худощавый, невысокого роста мужчина в светлой без рукавов рубашке. Он внимательно разглядывал проезжающие мимо машины. Генерал, увидев «Волгу», затормозил возле нее и вышел из машины. Человек в штатском вскинул руку к голове.

— Здравствуйте, товарищ генерал. С прибытием вас на сталинградскую землю. Разрешите представиться — полковник Волков. Рад личному знакомству, а то мы всё по телефону общались. У вас в Москве, наверное, ещё весна, а у нас жара.

— Здравия желаю, полковник, — сказал Рохлин. — По вашей форме одежды действительно видно, что жара.

— Вы уж извините, — ответил Волков. — Я вас прямо с дачи поехал встречать. Какие будут распоряжения?

— Как видите, я не один. Прошу разместить людей, а потом, если не возражаете, вместе отужинаем. Я вас приглашаю.

— Да вроде бы я вас встречаю, а вы меня приглашаете, — удивленно протянул Волков.

— Ну вот, сразу и начнём, поговорим, познакомимся, чего откладывать?

Высадив Савельева и Рогозу возле гостиницы КЭЧ, Рохлин подождал, когда Волков сделает в отношении прибывших офицеров необходимые распоряжения, затем они сели в машины и поехали на берег Волги. После жаркой дороги Рохлину захотелось подышать свежим воздухом. На речном вокзале было тихо и пусто. Разморенная жарой река неслышно несла свои воды мимо города. Над вышарканной до блеска серебристой глади, стригли воздух ласточки.

— Раньше здесь теплоходов толпилось видимо-невидимо, — сказал Волков, — жизнь бурлила. А сейчас Волга пустая. Никто никуда не плавает, видно не по карману.

— Зато, наверное, экология улучшилась, — усмехнулся Рохлин.

Обменявшись несколькими фразами с Рохлиным, Волков не мог отделаться от впечатления, что знаком с генералом давно. Привыкший с полуслова понимать своих начальников, он понял, что с этим не надо говорить недомолвками, судя по всему, генерал уже был знаком с положением дел в корпусе. Более того, знает почти все, о чем он хотел сказать, готовясь к встрече.

Они зашли в кафе, к ним подошла разомлевшая от жары официантка, Волков сделал заказ и попросил холодного пива. Он не знал пристрастий генерала и решил для начала ограничится этим демократическим напитком. Официантка принесла пиво, Волков разлил его по бокалам.

— Скажу честно, Александр Васильевич, прежде чем позвонить вам, я расспросил тех, кто знал вас по прежней службе, — с еле заметной улыбкой наблюдая за полковником, сказал Рохлин.

— Признаюсь, я тоже, когда узнал о вашем назначении к нам, ознакомился с информацией о вас, — ответил Волков.

— Я рад, что наше знакомство началось с откровенности. Думаю, и в дальнейшем между нами не должно быть недомолвок. А теперь введите меня в курс дела, — сказал Рохлин.

— Ситуация здесь непростая, — медленно начал Волков. — Корпус только что выведен из Германии. Ваш предшественник хотел сократить численность корпуса до пятисот человек. Как он говорил, меньше людей — меньше проблем, а этим всегда можно оправдать любые провалы в боевой подготовке. Люди с полной неопределённостью перспектив, в подвешенном состоянии то ли будут служить, то ли будут уволены, поэтому полное безразличие к службе. — Губернатор у нас отличный мужик, такой хитромудрый казак, с ним можно решать проблемы. А с мэром вы вряд ли встретитесь быстро, он редко бывает в городе, только на планерки приезжает. Ну, вы скоро сами увидите…

— Казак, говорите… А вообще-то казаки здесь есть или так, ностальгия по былому?

— Не только ностальгия. Край-то казачий…

— Картина ясна, — Рохлин встал. — Впрочем, другого я не ожидал. Ну что ж, придется, Александр Васильевич, нам за дело браться. Завтра соберем офицеров, послушаем, что думают они.

На другой день рано утром в здании штаба корпуса, в коридоре, перед большим залом совещаний, собрались офицеры.

— Ну что, дождались? — шелестело в толпе. — Говорят, ещё тот самодур приехал. Этот ни себе, не нам жить не даст.

— И не таких видали, — прикрыв рот ладонью, зевая, сказал заместитель командира дивизии по воспитательной работе полковник Виктор Скопенко. — Чему научила меня служба в армии? Если ты хочешь сделать что-либо плохо, на это уйдет не меньше труда, чем, если бы ты хотел сделать что-то хорошо. Найдем подходы и к Рохлину. В конечном итоге, он тоже человек. Да и последнее слово за нами.

— У военного человека есть только одна возможность оставить за собой последнее слово: пожирая глазами сказать своему начальнику «Будет исполнено», — хмуро сказал черноволосый невысокого роста капитан.

— В крайнем случае, можете написать рапорт.

— И идти подметать улицы?

— Ну, сейчас не советское время. Можно заняться бизнесом, — сказал начальник связи корпуса Кузнецов.

— Это каким же бизнесом? — воскликнул капитан. — Что, у нас есть магазины, предприятия? Или быть может еще какая-то собственность? Или деньги? А ну, давайте пошарим по карманам. Кроме жены, детей, казенной формы, да побитого чемодана — ничего.

— Наедаться от пуза тоже вредно, — сказал капитан Рафиков. — Голодный хищник более внимателен и лучше контролирует обстановку.

Переговариваясь, офицеры заняли свои места в зале штаба корпуса. Вошел Рохлин. По команде начальника штаба Киселева все встали. Киселев доложил генералу, что все свободные от службы офицеры корпуса собраны. Большими синими глазами Рохлин оглядел зал. Он знал: от первых слов зависит очень многое. Здесь, именно сейчас нельзя сорваться, взять неверный тон. Действительно, положение в корпусе оказалось гораздо хуже, чем он предполагал. За то время, пока он учился в Академии, многое изменилось в армии. И не в лучшую сторону. У людей пропала уверенность в том, что люди в армейской форме нужны обществу, стране. И, как следствие, упала дисциплина и исполнительность. Рохлин понимал, сейчас главное — перебороть апатию, неуверенность людей в завтрашнем дне. Но как это сделать? Для них президент, министр обороны, командующий округом — понятия отвлеченные. Здесь он, Рохлин — власть исполнительная, законодательная и судебная в одном лице. Это генерал хорошо знал и понимал. А коли так, то надо с офицерами говорить прямо и открыто.

— Товарищи офицеры! Как говорят, новая метла по-новому метет, — твердым голосом начал Рохлин. — Неопределенности в наших отношениях не должно быть. Я с самого начала хочу, чтобы вы знали: я буду с теми, кто работает. Время для расхолаживания закончилось. Буду безжалостен со всеми, кто будет неусерден в исполнении своих обязанностей. Подхалимажа терпеть не могу, предупреждаю заранее. Буду ценить по результатам. Будем увеличивать численность подразделений, и никаких сокращений. Кто не хочет служить — держать не буду, пожалуйста — рапорта на стол.

— Товарищ генерал, так у нас сейчас вроде бы демократия, — раздался из зала голос. — Чего надрываться и драить пушки? С Америкой мы теперь, как и когда-то с Китаем, братья навек. От нашего города до ближайшей границы не ближний свет.

— Кто говорит? Прошу встать и задать вопрос, как положено.

Из гущи сидящих офицеров поднялся пухлый, похожий на пингвина, полковник.

— Полковник Зарайский. Товарищ генерал, нам в сегодняшней ситуации хотелось бы знать, кто сегодня наш вероятный противник. И с кем вы, товарищ генерал, собрались воевать?

Рохлин некоторое время молча смотрел на офицера, затем медленно с расстановкой произнес:

— Я лично воевать ни с кем не собираюсь. Но хочу напомнить: народ нас содержит не для того, чтобы мы здесь прохлаждались. История, к сожалению, полна печальных примеров, свидетельствующих, что политические катаклизмы рано или поздно могут обернуться вооружённым противостоянием. Каким — никому не известно. Оно может принять самые трагические формы. В любом случае, профессионалы должны быть готовы к худшему Как говорил известный писатель: неопределенность, удобная, быть может, в политике, для армии вредна. Армия — это инструмент, который всегда должен быть готовым к употреблению. Вы наверняка знаете, что у тупой, заржавевшей пилы быстро выламываются зубья. Говоря образно — это наши с вами жизни. Поэтому, причины всякого вреда, гниения надо искоренять. Лучший способ — заняться своим делом. Так что начнём с боевой подготовки. Вопросы есть? Нет. Можете быть свободными. Начальника штаба Киселева и начальника разведки Приходченко прошу зайти ко мне.

— Товарищ генерал, а как писателя зовут? — раздался голос из зала.

— Читайте «Войну и мир» Льва Толстого. И Суворова. Иногда полезно освежать свою память.

Приходченко и Киселев зашли в кабинет вслед за генералом.

— Владимир Михайлович, — обратился Рохлин к Киселеву. — Займитесь в срочном порядке штатным расписанием. Чтобы численность разведбата была увеличена вдвое.

— А где же брать деньги, людей? — спросил Киселев.

— Деньги будут. А люди? Искать надо. Я двоих капитанов привез из Москвы. Рогозу и Савельева. Служили вместе со мной в Афганистане. Были отличными бойцами.

Рохлин еще раз глянул на Киселева. Чутьем кадрового военного он уже понял: Киселеву можно поручить любое дело, и тот педантично и точно выполнит его, чего бы ему это ни стоило. От Волкова Рохлин знал, что этот голубоглазый блондин мог быть душой любой компании. Службе Киселев отдавал почти все свободное время, и на него генерал решил положиться в первую очередь.

— Степан Николаевич, а ты готовь план разведки корпуса, — сказал Рохлин Приходченко. — Мой опыт в Афганистане и в других горячих точках показывает, что объективная информация о противнике — залог успеха в любом вооруженном конфликте, не говоря уже о войне с применением всех средств. К концу дня представишь мне свои соображения. Кстати, а как у нас дела с музыкой?

— Что вы имеете в виду? — недоуменно спросил Приходченко.

— Оркестр у нас есть?

— Был, товарищ генерал.

— Меня прошлое не интересует.

— Так когда из Германии выезжали, инструменты где-то затерялись. Впрочем, об этом лучше всего может вам доложить полковник Скопенко.

Рохлин нажал кнопку.

— Полковника Скопенко ко мне.

В кабинет вошел заместитель комкора по воспитательной работе и, остановившись у двери, вытянулся в струнку.

— Полковник, вы любите музыку?

— Так кто ж ее не любит, товарищ генерал?

— Тогда почему ее не слышно в гарнизоне?

— Так вроде бы повода не было.

— Завтра день защиты детей, вот вам и повод. Передайте начальнику штаба, чтоб оркестр играл на плацу.

— Так здесь вот какая беда: инструменты пропали. А дирижер уволился. Спросить не у кого. У нас все, как в анекдоте: «Американцы изобрели нейтронную бомбу. И говорят нашим, мол, вот сбросим, — вас и не будет, а материальные ценности останутся. А наши им в ответ, мол, мы тогда сбросим на вас роту прапорщиков. Вы останетесь, а материальных ценностей не будет». После выхода нашего боевого корпуса из Германии все прапорщики поразбежались. И инструменты, видимо, прихватили.

— Полковник, я тоже знаю эту байку. Но чтоб завтра к вечеру оркестр был на плацу Солдаты должны слушать музыку.

— Так кроме инструментов надо еще найти музыкантов! — воскликнул Скопенко.

— Разыщите капитана Савельева. Он вам поможет.

Выходя из кабинета, Скопенко тихо про себя пробормотал:

— Контуженный, ей Богу контуженный. Музыку ему подавай!

— Товарищ генерал, а когда у нас будет обозначен конец рабочего дня? — спросил Приходченко.

— А вот когда сдашь план, тогда и рабочий день закончится, — усмехнувшись, сказал Рохлин. — Как говаривал мой первый командир, отдохнем на том свете. А вам, Владимир Михайлович, составить график учебных тревог на каждое подразделение.

Открылась дверь, в кабинет вошел начальник артиллерии полковник Кириченко.

— По вашему приказанию полковник Кириченко прибыл.

— Завтра на полигоне сделаем проверку артиллерии корпуса, — сказал Рохлин. — Подготовьте людей, технику.

— Будет исполнено, товарищ генерал, — повеселевшим голосом ответил Кириченко. — А то многие в корпусе уже забыли с какой стороны к пушкам подходить. Разрешите идти, товарищ генерал?

— Свободен.

В кабинет вновь заглянул Скопенко:

— Товарищ генерал, вас ждут Иван Петрович Шабунин — губернатор области и директор оборонного завода Олег Георгиевич Болотин. Встреча должна состояться через двадцать минут.

— Поехали, — сказал Рохлин.

— А как же оркестр?

— Вот по пути и обсудим эту проблему.

Кабинет губернатора был небольшим, но уютным. К приезду офицеров корпуса официантки поставили на стол чайник, чашки, печенье. Для знакомства и разговора с генералом Шабунин пригласил Олега Георгиевича Болотина, с которым у него были старые дружеские отношения. Когда секретарша доложила губернатору, что пришел Рохлин, он выбрался из-за стола и пошел встречать гостя. В кабинет Рохлин вошел быстро, и казалось, заполнил собой все свободное пространство. Приветливо улыбнувшись, он по-военному четко представился. Шабунин с Болотиным обменялись с ним крепкими рукопожатиями.

— Уже наслышан о вас, Лев Яковлевич, — хитровато прищурившись, сказал Шабунин, разглядывая генерала.

— Плохого или хорошего? — спросил Рохлин.

— Говорят, что, едва прибыв, сразу взяли быка за рога.

— Иван Петрович, хотел бы я знать, какого, как вы говорите, быка хотел взять? Да, хотел взять, но вместо быка — кожа да кости.

— Но людская молва уже успела разнестись по городу, — засмеялся Шабунин. — Мол, крутого командира нам прислали.

— Иван Петрович, Чапек говорил, что саранча — стихийное бедствие. А вот в одиночку она ничто. То же самое с дураками. Смотрю, и сюда уже успели настучать, мол, прислали служаку и самодура. Для меня действительно казарма — дом родной. И уж если вы напомнили мне про рога, то я воспользуюсь вашей подсказкой. Вы хорошо знаете, что корпус только что выведен из Германии. У многих офицеров нет квартир. Помогите решить эту болезненную для нас проблему. Со своей стороны мы готовы, чем можем, помогать вам.

— Хорошо, давайте будем сотрудничать. Через месяц — полтора начнутся сельхозработы. И мы намерены обратиться к вам.

Легкая усмешка пробежала по лицу генерала. Он знал, что Иван Шабунин был уроженцем казачьего края. Это при нем область превратилась в сельскохозяйственную житницу, обеспечивая себя фруктами и овощами. Более того, стала посылать излишки в Москву и другие города. А до этого бывали годы, когда хлеб выдавали по карточкам. Рохлин не любил, когда с подобными просьбами помочь людьми на сельхозработах к нему обращались руководители. Он считай, у каждого должны быть свои обязанности и задачи.

— Иван Петрович, завтра на полигоне боевые стрельбы, — Рохлин перевел разговор на свое. — Если у вас есть время, приезжайте, посмотрите; Вы все-таки член Совета обороны. И еще одна маленькая просьба. — Рохлин глянул на Скопенко. Он знал, начинать знакомство с просьб — последнее дело, но не удержался и решил все же попросить. — Иван Петрович, вы служили в армии, и знаете, что воинская часть без музыки, что артиллерия без снарядов. Не могли бы вы нам помочь в приобретении музыкальных инструментов? Корпус без оркестра — это же неполноценная боевая единица. Кроме того, хочу возродить давние воинские традиции. Ваш, вернее наш город — город славы русского оружия. Неплохо бы сделать показательный штурм Мамаевого кургана, пригласить ветеранов, участников тех боев.

— Задумки у вас неплохие, — подумав немного, ответил губернатор. — Но не все сразу. С инструментами вам Олег поможет. А все остальное будем решать.

— Лев Яковлевич, и у меня к вам есть просьба, — сказал Болотин. — Не поможете организовать у меня на заводе охрану? Сейчас стало происходить что-то невообразимое. Тащат металл. Особенно цветной и по ночам. Так скоро всю страну растащат и сдадут на металлолом. Уже и охранники им нипочем. Может, солдат побоятся.

— Хорошо, помогу, — улыбнувшись, сказал Рохлин уже довольный тем, что и к нему есть просьбы, которые он может выполнить без особых усилий. — Есть у меня капитан Рогоза. Он в Афганистане организовывал охрану правительственных зданий. И ребят подберет, и службу наладит. Если будет в том необходимость, мы ему приборы ночного видения выдадим.

— Приятно разговаривать с деловым человеком, — рассмеялся Болотин. — Я думаю, у нас с вами контакт будет. Я знаю, вам нужны стройматериалы, пленка, моющие средства. У меня все это есть. Вы не стесняйтесь. Чем могу — помогу. И, если вы не возражаете, то я бы тоже хотел приехать к вам на полигон.

— Это неплохая мысль, — сказал Шабунин. — Ты, вот что, обзвони директоров. Проведем на полигоне сборы руководителей. А то многие забыли, что они офицеры запаса.

Рохлин любил бывать на полигонах. Только там можно было увидеть результаты повседневных воинских будней. Полигон в Прудбое находился посреди степи, неподалеку от Волгограда. Приехав туда с начальником штаба Киселевым, он поднялся на командный пункт, и в бинокль стал наблюдать за результатами артиллерийской стрельбы. Наметанным глазом Рохлин уловил, что в боевой подготовке корпуса артиллерийская стрельба одно из слабых мест. После очередного промаха он, опустив бинокль, с досадой сказал:

— Плохо, очень плохо! Мне тут все пытаются объяснить, почему плохо. Мало работаете, вот и плохо. Хорошо устроились! За такую стрельбу мало наказывать. Гнать из армии надо. Киселев, артиллеристов оставить на полигоне. Пусть отрабатывают нормативы и творчески подходят к стрельбе. Через две недели приеду и проверю лично. Если показатели не изменятся, начальник артиллерии корпуса может считать себя уволенным.

Вечером после отбоя по тревоге он распорядился поднять танковый батальон. Офицеры, поднимая солдат, стали поминать генерала недобрым словом.

— Вторая тревога за три дня. Самодурство какое-то. Сам не спит и другим не дает.

Но уже через полчаса танки начали выдвижение в сторону Прудбоя. С зажженными фарами они пришли на полигон. Там их уже ждали Рохлин с Киселевым. Из головного танка выпрыгнул капитан Рафиков.

— Товарищ генерал, танковый батальон прибыл на место назначения. Капитан Рафиков.

Был он невысокого роста, черноволосый с живыми глазами. На лице у него постоянно блуждала добрая, виноватая улыбка. Стоящий рядом с генералом Киселев, глянув на секундомер, сказал:

— Уточняю задачу. Сегодня, капитан, как и в прошлый раз, зачетная стрельба по отдельным обозначенным целям. Действуй. Время пошло.

Рафиков бросился к головному танку. Через несколько секунд, танки один за другим выдвинулись к целям и без паузы открыли огонь. Киселев делал пометки в своем блокноте. Первая цель — одиночный пулеметный расчет. Выстрел, цель — поражена. Вторая цель — групповая, которую танкисты меж собой называли «коровой». Выстрел, цель — поражена. Третья — одиночный танк. Выстрел. Цель поражена.

— Как на соревнованиях по биатлону, — довольным голосом сказал Киселев.

Наблюдая за стрельбой через стереотрубу, Рохлин ничего не ответил. Что и говорить, после стрельбы артиллеристов, танкисты порадовали его. Он хорошо знал, что в любом деле могут быть случайности. Могли они быть и при этой стрельбе. Но на «отлично» отстрелял весь батальон. И в этом уже была закономерность. Значит, капитан сумел поставить дело в батальоне так, что его танкисты с первого выстрела научились поражать мишени. Но и хвалить Рафикова он не торопился. «Всему свой черед», — подумал Рохлин, вспомнив, как преждевременная похвала нередко дает не тот результат, на который рассчитываешь.

На другой день, утром, после того, как танкисты с блеском показали себя на стрельбище, солдат-«дед» на КПП остановил «газик» комбата Рафикова.

— Соколкин, ты куда собрался?

— Комбат в город приказал съездить. Кое-что по хозяйству купить.

— Слушай, салабон, ты знаешь какой сегодня день?

— Первое июня, начало лета.

— Ничего ты не знаешь: Сегодня всемирный день защиты детей, одетых в военную форму. Наш праздник получается.

— Ну и чё из того?

— А вот что, — «дед» сунул водителю деньги. — Ребята говорят, отметить надо. Кроме того, отстрелялись хорошо, начальство довольно. Они очень надеются на тебя, — «дед» почесал затылок, пошевелил губами. — Две мало, три много. Вот что, возьми пять, не хватит, так останется.

— А если засекут?

— Ты что, первый раз замужем? Придумай что-нибудь.

Вернувшись из города в часть, Соколкин подъехал к казарме и, убедившись, что поблизости нет посторонних людей, достал трехлитровую банку, вылил в нее из бутылок водку. Взяв банку, он, насвистывая, двинулся к казарме. Соколкин и не предполагал, что в это время Рохлин проверял казарму танкового батальона. Поднятые по команде солдаты стояли навытяжку перед офицерами. Рохлин прошелся по казарме, открыл кран бачка, оттуда потекла струйка ржавой воды.

— Так, так, — хмуро сказал генерал. — А я хотел у вас водички попить.

В это время открылась дверь, и в казарму с трехлитровой банкой вошел водитель. Все повернулись в сторону вошедшего солдата. Тот оторопело посмотрел на Рохлина, глаза у него медленно расширились.

— Соколкин! Кто тебя научил в казармы воду в баллонах носить? Что, ведра нет? — спросил командир батальона Рафиков.

— Товарищ комбат, вот дистиллированной водичкой разжился, — виляя глазами, торопливо сказал Соколкин. — Сами знаете, жара, вода в аккумуляторе высыхает. Для питья она непригодна.

— А ну, плесни чуток, — Рохлин протянул водителю кружку.

Тот трясущимися руками налил в кружку. Рохлин понюхал, пригубил.

— Да здесь чистый электролит! — удивленно сказал он. — Капитан, не желаете?

Рохлин подал капитану кружку.

Тот взял, понюхал и зверским взглядом резанул своего водителя.

— Вот что, разберитесь со всем этим и доложите командиру полка, — сказал Рохлин и вышел из казармы.

Выждав, когда за генералом закроется дверь Рафиков пружинистыми шагами, как кот перед прыжком, пошел вдоль строя. Затем круто развернулся.

— Чья водка? — спросил он у Соколкина.

— Моя, — обреченным голосом сказал водитель.

— Кому нес?

— Товарищ командир, я же говорю — это моя. Себе нес.

— Говоришь, себе? — Комбат протянул кружку солдату. — Тогда пей!

Солдат, вздохнув, взял кружку, обреченным взглядом обвел казарму и, медленно выпил. Кто-то из солдат бросил ему закусить яблоко. Водитель поймал его и медленно положил на стол.

— После первой не закусываю, — ответил он.

— Трое суток ареста! — не сказал, а выдохнул Рафиков. — Тоже мне Соколов нашелся. Да ты пока что еще Цыпляков, Сопляков! — И, передразнивая Соколкина, протяжно протянул. — После первой не закусываю. Молоко на губах еще не обсохло, а туда же!

— Так чье это подразделение? — хмуро спросил Рохлин у начальника связи Кузнецова, когда они вышли на улицу.

— Это казарма командира танкового батальона капитана Рафикова, — ответил за Кузнецова Скопенко. — Будем готовить приказ о наложении на него взыскания.

Рохлин посмотрел на подполковника.

— Я видел, как он командовал на полигоне, и как стреляли его танкисты. А с дисциплиной в батальоне ему надо поработать. И вам бы не мешало помочь молодому комбату. — Подумав немного, добавил: — Вот что, подготовьте документы на присвоение Рафикову очередного звания — майора. А сейчас у нас на очереди связь. Посмотрим, как обстоят дела у подполковника Кузнецова.

Домой Кузнецов вернулся только под утро. Он долго давил на кнопку звонка у двери своей квартиры. Наконец, дверь открылась. Сонная жена недовольно спросила:

— А позже не мог прийти?

— Это еще рано, только пять утра. Опять была тревога.

Жена подозрительно посмотрела на него:

— Что-то у вас раньше не было тревог.

— Показушника прислали: и сам не спит, и другим не дает. Ничего никому вокруг не нужно, а этому самодуру больше всех надо. У Рафикова в казарму водку ведрами заносят, а он ему — майора. Не пойму я его логики. Корпус показным хочет сделать? Но кто это оценит! Не пойму я Рохлина, ей-богу не пойму! Что ему больше всех надо? И я вслед за ним должен гнуться за копейку и служить государству, которому не нужен. Ладно, этот мой монолог в пользу бедных. Давай завтрак, а то в семь опять на полигон ехать.

— Понятно, получил от начальника нагоняй, — констатировала жена. — Забыл, что ли, как сам начинал на новом месте? Сначала все себя норовят показать.

В один из теплых летних дней на полигон пожаловали гости: директор «городских предприятий, руководители города и области. Когда колонна легковых машин свернула к командному пункту, начальник разведки Приходченко вызвал своего заместителя Николая Быстрова. Через минуту перед ним стоял рыжеватый, крепкого телосложения лысоватый подполковник.

— Директор «приехали, показывай, Коля, все, на что способны твои ребята, — сказал Приходченко.

— А чего не показать? Покажем.

Через полчаса, переодевшись в камуфляжную форму, гости с интересом наблюдала сцену рукопашной схватки, которую демонстрировали бойцы Быстрова. Среди солдат выделялась невысокого роста хрупкая фигурка. В компании рослых солдат она казалась маленьким, но ловким щенком среди волкодавов.

— Приходченко, — неожиданно обратился к начальнику разведки корпуса Рохлин, — А ну, этого белобрысого паренька ко мне!

Через несколько секунд, перед Рохлиным вытянувшись стоял молоденький солдатик.

— Товарищ генерал! Младший сержант Базарова по вашему приказанию прибыла.

Рохлин на минуту замешкался, затем сказал:

— Молодец, младший сержант.

Директора в восторге зааплодировали:

— Ну, Базарова, ты прямо как Рембо!

— Рембо — в кино, а тут — реальные солдаты, — с гордостью ответил Рохлин. — Можно даже потрогать. Но не больше. Кстати, сами не хотите поучаствовать?

— Ну, для рукопашного боя мы, пожалуй, устарели. А вот стрельнуть можно, — с готовностью откликнулся директор завода «Каустик» Олег Георгиевич Болотин. — Что, мужики, тряхнем стариной, вспомним молодость?

Директора предприятий, спустившись с командного пункта, получив оружие, по команде инструкторов начали стрелять по целям.

— Слава тебе Господи, и пострелять довелось, — после каждого выстрела приговаривал Болотин. — Взяв автомат, я вновь почувствовал в себе дух воина.

Олег Георгиевич был не только хорошим специалистом своего дела, но и талантливым организатором. В девяносто первом году, когда страна покатилась под откос, он не только сумел выстоять, но и расширить на своем комбинате производство, и «Каустик» работал во всю мощь. Как мог, Болотин помогал армии, церкви. Случилась беда в Приднестровье, он и туда отправил помощь.

К гостям подошел Скопенко.

— Товарищи офицеры запаса, не забывайте, что «Отче наш» начинается с просьбы о хлебе насущном. Трудно хвалить Господа и любить ближнего на пустой желудок. Прошу к костру. Шашлык уже готов.

— О, вы только послушайте как излагает! — удивленно протянул Рохлин.

— Лев Яковлевич, вы сами рекомендовали читать и цитировать классиков, — рассмеялся Скопенко. — Это раньше мы все Маркса поминали. А теперь снова приобщаемся к истокам цивилизации.

Уже у костра директора начали делиться впечатлениями. Каждый вспоминал, свою первую стрельбу, по мальчишески хвастаясь, как после их выстрелов падала мишень. К ним подошел только что прибывший губернатор области Иван Петрович Шабунин.

— Если тебе нужна помощь в обустройстве полигона, ты не стесняйся, говори, мы поможем, — отозвав генерала в сторонку, сказал он.

— Да, помощь нам необходима, — согласился Рохлин. — И не только на полигоне. В первую очередь нужно обустраивать казармы, делать ремонт в автопарках, хранилищах. Семейное общежитие хочу открыть на территории военного городка, и квартиры офицерам нужны. Свою телевизионную станцию планирую запустить. Здание нужно строить. Сейчас по телевидению гонят всякую херню, показывают, что мы чуть ли не стадо баранов и казнокрадов. На этом офицеров не воспитаешь. Надо менять отношение к армии в обществе.

К ним подошел директор ликеро-водочного завода Ренарий Леонидович Тарасов и заметил:

— Телестанция — идея хорошая, но слишком далека от воплощения. А вот для начала не мешало бы привести в порядок полигон. Положить асфальтированные дорожки, столовую построить. Хотя положение на наших предприятиях неважное, но этому делу мы поможем, шапку по кругу пустим.

— Дорогой ты мой человечище! — Рохлин с благодарностью крепко пожал руку Ренария Леонидовича.

Болотин показал на сидящего рядом с ним человека со слегка вьющимися русыми волосами. Ясными серыми глазами тот внимательно смотрел на генерала:

— Лев Яковлевич, хочу представить тебе моего друга: Платова Николая Александровича. Донской казак, только родом из Австралии.

— Вот как? — удивился Рохлин. — Какими судьбами здесь?

— Я уж забыл, где Австралия находится: уже несколько лет живу и работаю в России, — смущенно ответил Платов. — А друзья меня все равно австралийцем представляют.

— Чем занимаетесь?

— Сейчас работаю над созданием предприятий высоких технологий. Открыл здесь предприятие. Есть русские люди за рубежом, которые хотят инвестировать в перспективные российские проекты. Поскольку им небезразлична судьба России. Да и сам я кое-что могу. Корни мои отсюда. Здесь, в Гражданскую, мой дед погиб. Казак, по рассказам бабушки, был лихой. Против красных воевал.

— Да-а, судьба наша, — задумчиво произнес Болотин и, посмотрев на Рохлина, сменил тему разговора: — Большое ты дело затеял, Лев Яковлевич, большое.

— Тогда предлагаю выпить за Отечество, — генерал взял бутылку, налил Болотину, Платову и себе. — Россия у нас одна, ее не поделишь. А вместе с вами, мужики, такие горы свернем!

— Лев Яковлевич, но я к' тебе не просто так приехал, — хитровато прищурившись, сказал Шабунин. — Уговор помнишь? Пока погода позволяет, помоги картофель убрать.

Рохлин повернулся и подозвал к себе Скопенко.

— Вот что, Виктор, дай команду по подразделениям. Пусть назначат на уборку людей. А для стимула скажи: кто вперед уборку закончит, того командирую в Москву Инструменты для оркестра там пообещали, да и других дел немало поднакопилось. — И обернувшись к губернатору, с улыбкой добавил: — У меня два офицера есть. Разведчик и танкист. Друзья по жизни и соперники по службе. Таким надо давать одно и то же задание. Правда, в корпусе разведчики у нас освобождены от работ, но для повышения трудовой подготовки, чтоб проветрить мысли, думаю, для такого ответственного дела привлечем и разведку. Поставим задачу — быть первыми. По себе знаю, друг дружку уроют, но задание будет выполнено.

— Ну, раз про стимул заговорил, то и мы приготовим кое-что, — улыбнулся губернатор.

Через пару дней выделенных для сельхозработ солдат и офицеров корпуса привезли на огромное поле. Перед тем как приступить к работам, решили уяснить поставленную задачу. Командир танкового полка майор Дмитрий Лихой, майор разведбатальона Николай Быстров и директор совхоза прошлись по полю и поделили между подразделениями участки. В это время примерно в полукилометре остановились городские автобусы.

— С другой стороны, к вам навстречу будут убирать студентки, — кивнув в сторону автобусов пояснил директор совхоза. — Видите вон те березки? Там — граница. Сейчас туда бочку с водой подвезут, полевую кухню. Участки у вас и у девушек абсолютно одинаковы. Если к шести управитесь, можете пообщаться со студентками и даже потанцевать. Ваши командиры для обкатки и проверки в полевых условиях пообещал музыкантов из гарнизонного клуба прислать. Кстати, девушки знают, что за вами к восьми приедут автобусы. Так что и они, я думаю, будут стараться.

— Ну, вы — иезуиты, — улыбнувшись, ответил Лихой. — Придумать такое! Работать под оркестр, да еще рядом с женщинами.

— Не мы, а губернатор так распорядился. Людям, говорит, стимул нужен. Помните фильм «Мы с Кронштадта»? Бой идет, а музыка играет.

— А нельзя сделать так, чтобы к каждому бойцу девушку приставить. Он подкапывает, она подбирает, — предложил Лихой.

— Представляю: какой тогда будет работа, — хмыкнул директор. — Вы тут до зимы проторчите.

В пять часов первыми свою норму закончили студентки. Они окружили бочки с водой, начали умываться, прихорашиваться. Офицеры и солдаты прекратили работу, стали смотреть на девушек.

— Товарищи бойцы, осталось совсем немного, — начал шевелить своих подчиненных Быстров. — Вон, танкисты нас обходят. Поднажмем, не то им самые красивые девчата достанутся.

А в ста метрах то же самое своим бойцам говорил Лихой.

— Мужики, кровь из носу, но давайте уроем разведку.

Через полчаса и солдаты закончили работу, потянулись к бочке с водой. Некоторые из них начали заговаривать, знакомиться с девчатами. И в это время подъехал «газик», из него выпрыгнул Савельев с музыкантами. Они стали кружком на поляне неподалеку от студенток и начали играть вальс «На сопках Манчжурии». Девчата, выстроившись полукольцом, окружили музыкантов. Лихой заправил камуфляж под ремень, и, подмигнув своим танкистам, знай, мол, наших, пошел приглашать красивую преподавательницу Следом то же самоё сделал Быстров. Оглянувшись на своих студенток, преподавательницы, помявшись для приличия, говоря, что одеты не для танцев, приняли приглашение. Студентки и солдаты, перемешавшись, образовали вокруг танцующих живой круг. А неподалеку на березе сидели вороны и смотрели на столпившихся людей, ждали, когда они уедут, чтобы поживиться чем-нибудь.

К музыкантам подъехал Рохлин, вышел из машины. Следом за ним выбрались Волков и Платов. К ним подлетел Лихой и, вскинув ладонь к пилотке, доложил комкору о проделанной работе.

— Быстрова и Лихого поощрить командировкой в Москву, — сказал Рохлин Волкову. — Они этого заслужили.

Неожиданно к Рохлину подошла молоденькая курносая девушка.

— Товарищ генерал, можно вас пригласить?

Рохлин беспомощно обернулся на своих офицеров и неожиданно натолкнулся на взгляд Платова. Тот подмигнул ему, чего мол, генерал, теряешься. Рохлин вздохнул и, подхватив девушку, вывел ее в круг танцующих.

— Это надо же, как мне повезло, танцую с самим генералом! — смеясь, сказала девушка.

— Это мне повезло, — ответил Рохлин. — Я уже забыл, да если честно сказать, и не танцевал никогда.

Домой в корпус возвращались уже в сумерках. Под колеса машин упруго набегал асфальт, город надвигался тысячью далеких и теплых огоньков.

— Давайте, заглянем к батюшке Алексию, — предложил Платов, когда они проезжали мимо церкви.

— Да, вроде бы, неудобно без приглашения.

— Почему без приглашения? — сказал Платов. — Он давно хочет с вами познакомиться.

Увидев гостей, батюшка, расцеловавшись с каждым, сделал для них маленькую экскурсию по храму, затем пригласил отужинать. Платов глазами дал команду своему шоферу, и тот принес коньяк и закуску.

— Батюшка, не обессудьте, мы привыкли ходить в гости со своими пирогами, — проговорил Платов, показав глазами на пакеты в руках водителя.

— Кто же от гостинцев откажется, — ответил батюшка. — Тем более, от таких уважаемых людей. Раньше на казаках держава стояла.

— Не только стояла, казаки державу создали! — добавил Платов.

Уроженец казачьей станицы батюшка Алексий был невысокого роста с темными, излучающими доброту живыми глазами. В свое время он окончил духовную академию, учился на одном курсе с митрополитом Санкт-Петербуржским и Ладожским Иоанном. Несмотря на свой высокий сан, Алексий сохранил свою деревенскую простоту, при проповедях, каждое его слово было незатейливо, точно и образно, тем самым быстро находило прямую дорогу к людским душам. Был он общителен и этим привлекал к себе многих. Даже генералы и начальники стремились креститься у него.

Батюшка пригласил на трапезу. Все подошли к столу, но не сели, ожидая команды духовного лица. Тот посмотрел на стол, затем повернулся к иконе и прочитал молитву, сделал приглашающий жест, и все начали рассаживаться.

Затем поднялся Рохлин и произнес тост:

— За единение армии и церкви!

— Да, глубокий смысл в ваших словах, Лев Яковлевич, — сказал Алексий. — Хорошо было бы объединить церковь и армию, такая сила была бы непобедима.

— Раньше, я помню, другой лозунг был, — сказал Волков. — «Народ и армия едины».

— А еще раньше офицеры поднимали тост за Веру, Царя и Отечество, — сказал Платов. — Емкие, наполненные великим смыслом слова.

— Но сейчас-то царя у нас нет, — сказал Волков.

— Вот, батюшка, как вы думаете, кто спасет Россию? — неожиданно спросил отца Алексия Рохлин.

— Естественно, казаки! — опередив батюшку, заявил Платов. — Но настоящие, не ряженые.

— Да где их, не ряженых, сегодня возьмешь? Куда ни ткнись, везде ряженые.

— Обижаешь, полковник, — протяжно сказал Платов. — Я — ряженый? Да я одно слово скажу, и завтра здесь под ружьем будет стоять двадцать станиц.

— Любо, казак, любо! — улыбаясь, сказал Рохлин.

Батюшка некоторое время молча смотрел на Платова, затем тихо заговорил:

— Мне здесь вчера рассказали, что за последний месяц в сельском приходе скончались двадцать два человека. А родился один. Скоро в армию некого будет призывать. Вот беда! А вы говорите: двадцать станиц. Граф Сергей Семенович Уваров, министр народного просвещения в правительстве Николая Первого, гениально сформулировал основы русской жизни в знаменитом лозунге: «Православие, Самодержавие, Народность». Империя оставила его России грядущей как духовное и политическое завещание. Вырубили казаков, и не оказалось людей, способных правильно понять и верно оценить всю необходимость строгого и бережного соблюдения именно такой последовательности русских начал. Патриоты-государственники решили, что державная мощь должна стоять первой. «Самодержавие, Православие, Народность» — вот как у них получалось. «Да нет же, — возражали панслависты, — именно национальное начало является основным». Их лозунг выглядел так: «Народность, Самодержавие, Православие». И что же? Сегодня, по прошествии лет и по пролитии столь великой крови в хаосе русских смут, мы просто обязаны ясно понять, сколь гибельным оказались все эти внешние благонамеренные перестановки. Ибо без веры, без Церкви, без святынь России нет, и не может быть. С верой в Бога русская армия одерживала величайшие победы! Ваш тезка — Александр Васильевич Суворов и Михаил Илларионович Кутузов были глубоко верующими людьми. А сколько примеров, когда русские воины становились воинами Христовыми, а после были причислены к лику святых — князья Александр Невский и Дмитрий Донской.

— Ну, тогда время было такое, — сказал Волков. — Была идеология, а что вы скажете про Великую Отечественную войну? Ведь тогда наша армия одержала победу в Европе, хотя идеология была связана совсем не с Богом?

— Это только кажется, что не была, — ответил батюшка. — А вам известно, что когда супостат прямым ходом шел к Москве, митрополит Илия затворился в каменном подземелье, не вкушая пищи, лишив себя сна, чтобы просить Божию Матерь открыть ему: чем можно помочь России. И вот через трое суток Владыке явилась в огненном столпе сама Божия Матерь и объявила, что избран он, истинный молитвенник, для того, чтобы передать определение Бога для народа Российского. И если всё, что определено, не будет выполнено, то Россия погибнет. «Должны быть открыты во всей стране храмы, монастыри, — сказала Она. — Священники должны быть возвращены с фронтов и тюрем, должны начать служить. Пусть чудотворную икону Казанской Божьей Матери обнесут крестным ходом вокруг Ленинграда, тогда враг не ступит на его землю. Перед Казанской иконою нужно совершить молебен о Москве, затем она должна быть в Сталинграде. Казанская икона должна идти с войсками до самых границ России».

Владыка немедленно связался с советским правительством, с представителями Русской церкви и передал им всё, что услышал. И теперь, между прочим, хранятся в архивах письма и телеграммы, переданные митрополитом Илией в Москву. Сталин вызвал к себе митрополита Ленинградского Алексия и обещал все исполнить. Все произошло именно так, как и было предсказано. Из Владимирского Собора вынесли икону Казанской Божией Матери и обошли с ней крестным ходом вокруг Ленинграда, и город был спасен. Да и Москва была спасена чудом. Разгром немцев под Москвой — это же истинное чудо, явленное заступничеством Божией Матери. Немцы были рядом с Москвой. Казалось, ничто не мешало им войти в город. Однако на землю упали невиданные морозы, и поганые бежали, бросив технику, гонимые холодом и ужасом. Затем Казанскую икону перевезли в Сталинград. Икона стояла на правом берегу Волги, и немцы не смогли перейти реку, сколько усилий ни прилагали. Был момент, когда защитники города остались на маленьком пятачке у Волги. Но немцы не смогли столкнуть наших воинов, ибо там была икона Казанской Божией Матери. А после войны, в сорок седьмом году, Сталин исполнил свое обещание и пригласил митрополита Илию в Россию. Его наградили Сталинской премией за помощь нашей стране во время Великой Отечественной войны. От премии Владыка отказался, сказав, что монаху деньги не нужны и передал их в дар нашим детям-сиротам. А сколько наших офицеров молились перед боем? Летчики рассказывали, что часто слышали в наушниках, как пилоты горящих самолетов кричали: «Господи! Прими дух мой с миром!» Да и сам маршал Жуков всегда возил с собой икону Божией Матери и говорил перед боем «С Богом!»

— Сомневаюсь, чтобы Жуков возил с собой икону тогда, — сказал Волков. — Сейчас можно что угодно говорить, тема модная стала.

— А вы знаете, — вступил в разговор Платов, — что многие победы русского оружия в Великой Отечественной войне были так или иначе связаны с именами русских святых? Жалко, что история Великой Отечественной войны с духовной точки зрения еще мало описана.

— Ну и что вы имеете в виду? — скептически спросил Волков.

— Хорошо, приведу один пример. Контрнаступление под Москвой началось шестого декабря, в праздник Александра Невского, а бой под Прохоровкой произошел двенадцатого июля, в день Апостолов Петра и Павла, не говоря уже о победе в праздник Святого Георгия-Победоносца, а маршал победы был как раз Георгий, Георгий Константинович Жуков.

Батюшка ушел в другую комнату и принес книгу дочери маршала Жукова Марии.

— Вот, дарю вам на память.

— Спасибо, батюшка, почитаем!

— Война является физическим проявлением скрытого духовного недуга человечества, — сказал отец Алексий. — Но церковь не воспрещает своим чадам участвовать в боевых действиях, если речь идет о защите ближних и восстановлении попранной справедливости. Зло и борьба с ним должны быть абсолютно разделены, ибо, борясь с грехом, важно не приобщиться к нему.

Рохлин, слушая его, спросил.

— Батюшка, а мне креститься можно или уже поздно?

— К Богу обратиться никогда не поздно. А книгу эту мне Ольга Щедрина подарила. Она в Духовном центре работает. Надо бы вам, Лев Яковлевич, познакомиться с ней и по возможности привлечь ее для работы. Польза от этого, я думаю, будет несомненная.

— Хорошо, я готов встретиться с нею, — сказал Рохлин.

Ольга Владимировна Щедрина родилась в интеллигентной волгоградской семье. Как все, училась в школе, а после окончания исторического факультета Московского университета, уехала в Волгоград и стала преподавать. Может быть, налаженная жизнь и продолжалась, как и у многих ее сверстников, но в свои тридцать два года Ольга Владимировна, будучи человеком верующим, остро переживала наплыв бездуховности, безразличия к чужой боли, к судьбе России. Она понимала, что людей хотят свести до полного забвения своих исторических и духовных корней. Она долго размышляла, а затем пришла к простой и ясной мысли: нужно противостоять деградации. Испросив благословения у своего духовника, отца Алексия, Ольга организовала в Волгограде Духовный центр, руководителем которого и стала. Прошло немного времени, и к ней потянулись преподаватели, артисты, художники. Не остались в стороне духовенство и казачество. Когда в Волгограде появился генерал Рохлин, она решила обязательно встретиться с ним. И в этом ей помог отец Алексий. В назначенный день и час Ольга в длинном строгом платье сидела в приемной генерала. Из полуоткрытой двери доносились обрывки разговора. Шел он на повышенных тонах.

— Полковник, предлагаю вам съездить в Урюпинск. А после вы будете уволены.

— Товарищ генерал, зачем мне ехать в Урюпинск, если я потом буду уволен? Я никуда не поеду.

— Хорошо, вы уволены.

— Это называется: отблагодарила родная армия. Выкинули сначала из Германии сюда, а только что — на улицу.

Послышались шаги по направлению к двери, затем вновь раздался голос генерала.

— Полковник, вернитесь! Заместителя по тылу ко мне.

Мимо Ольги с папкой в руках прокатился невысокий, круглый как шар, лысоватый полковник.

— В трёхдневный срок полковнику Зарайскому выдать квартиру и подготовить документы на увольнение.

— У нас же сейчас нет квартир. Вы же знаете, товарищ генерал, — ответил заместитель по тылу.

— Тогда переоформить ордер и выдать ключи от моей квартиры. И сделайте это немедленно.

Мимо Ольги прошел адъютант, показывая глазами, что он о ней сейчас доложит генералу.

— Товарищ генерал, тут к вам женщина из городского Духовного центра. Вы назначили на двенадцать часов.

— Так приглашай, если назначил, — донесся до нее голос генерала.

Ольга подумала, что заходить в кабинет после такой бурной сцены, плохая примета. Человек, не остыв от предыдущего неприятного разговора, может невольно перенести свое настроение на следующего посетителя. Но выбора не оставалось. Она, перекрестившись, зашла в кабинет. Рохлин встал и пошел ей навстречу, удивлённо разглядывая посетительницу.

— Здравствуйте, — сказал он, приглашая за небольшой столик в углу кабинета, — Что будете: чай, кофе?

— Здравствуйте, товарищ генерал. Я — Ольга Владимировна Щедрина.

— Можете называть меня Лев Яковлевич, — уже мягче сказал Рохлин. — Слушаю вас внимательно.

— Я много наслышана о вас, — начала Ольга. — Понимая, что у вас времени в обрез, начну с самого главного. Мне говорили, вы собираетесь открывать свою телестудию. Это большая редкость в нынешнее время, когда встречаешь военного человека, которому небезразлично воспитание души. Постараюсь говорить для вас на понятном военному человеку языке. Сейчас Духовный центр, который я возглавляю, пытается что-то делать, чтобы сохранить наш традиционный образ жизни, духовность. Ведь все начинается с детей. Какие идеалы у них будут сформированы, такими они и вырастут. Мы хотим открыть для мальчиков кадетскую школу, условно назвать её «Надежда России». Её цель — прежде всего, отвлечь мальчишек от улицы, от наркомании, привлечь их боевыми искусствами, чтобы вырастали настоящими мужчинами. У нас есть преподаватели, которые могут интересно подать им историю Российского государства. Есть батюшка, который может доверительно поговорить о духовных проблемах, рассказать азы православия.

Рохлин внимательно слушал Ольгу, затем, улыбнувшись, сказал:

— Я рад!

— Чему? — удивлённо спросила она.

— Рад, что наши мысли совпадают. И то, что мы можем говорить на понятном обоим языке. — Рохлин достал папку с документами. — Здесь изложена концепция по созданию кадетского корпуса в городе. Я отправляю эти документы в Министерство обороны и очень надеюсь на решение вопроса.

— Интересно! Значит, я приехала в Тулу со своим самоваром? — улыбнулась Щедрина.

— Ну, почему? Я рад, что наши взгляды совпали. Хотелось, чтобы так было и дальше, и мы находили взаимопонимание.

— В таком случае, приглашайте. У нас часто бывают интересные люди из Москвы, а здесь много народных коллективов. Мы могли бы организовывать совместные вечера.

— Если вы возьмёте над нами культурное шефство, мы будем рады, — сказал Рохлин.

— Я собираюсь ехать в Москву за выставкой картин русского художника Васильева, — сказала Ольга. — У него много работ, посвящённых героическому эпосу. А на открытие я хочу пригласить ваш штаб.

— Может быть, помочь чем-то? Мы можем дать транспорт, — предложил генерал.

— Спасибо. Будем рады, если вы со своими коллегами придёте на открытие выставки.

— Ну что ж, рад нашему знакомству, — закончил разговор Рохлин. — А для начала, не могли бы вы помочь нашему только что воссозданному оркестру?

— С удовольствием.

Рохлин нажал на столе кнопку.

— Разыщите капитана Савельева, — приказал он вошедшему адъютанту.

— Что, прямо сейчас? — удивленно спросила Ольга.

— Что можно сделать сегодня, не откладывай на завтра, — рассмеялся Рохлин.

…В Москву зачастили чеченские эмиссары. Как правило, они встречались не в самой столице, а на подмосковных дачах или выезжали от глаз подальше на природу. В конце августа на берегу Истры состоялась встреча наиболее продвинутого российского предпринимателя Бориса Абрамовича Березовского с представителями Дудаева. Как это было принято, решили отметить событие выпивкой и шашлыками.

Возле мангала суетился крепкий, спортивного вида парень. Наверху, у машин стояли высокие и такие же крепкие ребята в белых рубашках и черных пиджаках. Это была охрана. Сам Борис Абрамович в темном поношенном свитере сидел на бревне и, оживленно жестикулируя, что-то говорил стоящим перед ним чеченским бизнесменам:

— Не могли бы вы обрисовать нам сегодняшнюю ситуацию в Москве? — осторожно перебил его самый молодой, но и самый уважаемый из приехавших на встречу Мейербек. — То, что говорят по телевизору, нам известно. Но что слышно в ваших кругах? Джохару хотелось бы знать, чего можно ожидать в ближайшее время.

— После референдума и голосования «да, да, нет, да», ситуация упростилась, — заглатывая слова, быстро и взахлеб начал Березовский. — Вы, наверное, видели, как на днях из Конституционного собрания охрана президента вынесла одного депутата. И вашему земляку Хасбулатову рот заткнули. Думаю, в начале осени Борис Николаевич весь Верховный Совет вынесет. Как это сделал ваш Дудаев. В полном составе. Кто-то пойдет ему служить, а других, строптивых — на улицу.

— А как поведет себя армия? Вдруг она вмешается? У Верховного Совета — генерал Руцкой. Сейчас они с Русланом Имрановичем заодно.

— Чего ей вмешиваться? — с раздражением сказал Березовский. — В девяносто первом она у вас не вмешалась же. Все побросала. Даже и вам кое-какое имущество оставила. В сентябре солдаты будут убирать картошку, заготавливать ее на зиму, а офицеры, как обычно, водку пить. Запомните: армия будет выполнять приказы Верховного, а не козла Руцкого.

— Кстати, вы бы не могли нам помочь реализовать крупную партию спирта и коньяка с Грозненского ликероводочного завода? Около десяти вагонов.

— Это не проблема, — махнул рукой Борис Абрамович. — В России алкоголь всегда был самым ходовым товаром. Мы здесь специально на водку низкую цену держим. Что поделаешь, в столь тяжелое нынешнее время, она как последнее лекарственное средство. Русский человек, он ведь как выпил — и все проблемы разрешил. Утром проснется — и снова в гастроном. Лишь бы она там была, родимая. Побольше и подешевле. Тогда все будет спокойно и хорошо. Так что у нас проблема управления и подчинения толпы решена. Грубо, конечно, но это лучше бунта — страшного и беспощадного. — Помолчав немного, Березовский добавил. — Мы можем решать любые побочные вопросы. Но главное для меня не водка, а нефть.

Мейербек улыбнулся. Был он высокого роста, одет в черный дорогой костюм и белую рубашку. Внимательный глаз мог отметить, что на лице у него то и дело появлялась еле заметная усмешка. Здесь для Бориса Абрамовича он разыгрывал простодушного, своего в доску парня, который приехал не только для переговоров, но кое-чему поучится у известного и удачливого предпринимателя. Но те, кто знал Мейербека раньше, знали его как очень хитрого, умного и амбициозного человека.

В это время охранник принес шашлыки. Мейербек подождал, пока первым шашлык возьмет Березовский.

— Борис Абрамович, где это вы таких джигитов отыскали? — спросил он у олигарха. — Один другого лучше.

— Раньше они в службе охраны Горбачева состояли. Теперь вот у меня, — сказал Березовский. — Ельцин поменял команду, теперь это моя охрана. Вот парадоксы истории. Когда Горбачев пришел, все подумали: наконец-то появился лидер. А теперь владеет только рестораном.

Закончив переговоры, гости и Березовский поднялись к машинам. Охранники вытянулись перед боссом. Чеченцы, попрощавшись с ним, сели в машины и уехали. Березовский посмотрел им вслед и неожиданно сказал. охраннику.

— Нельзя верить ни одному чеченцу. Даже если они тебе улыбаются и лижут руку. Отвернешься — тут же откусят. Недаром они там у себя на знамени поместили волка. А этому, молодому в особенности. Но, что поделаешь, приходится иметь дело и с такими.

В конце сентября 1993-го года в штабе казачьих войск состоялось заседание окружного Совета атаманов. В небольшом зале, увешанном казачьими флагами и хоругвями, собралось около двух десятков казаков в форме. Среди них — коренастые, усатые, одетые еще в советскую офицерскую форму Кудинов и Платов, священник — отец Алексий. Уже в конце заседания, поднялся атаман Кудинов, оглядел присутствующих.

— Женщину на Совет атаманов будем допускать? — спросил он, глянув на Платова. — Вроде бы как не по традиции…

— Ей есть что сказать, — ответил Платов. — А нам нужно знать, как прошла ее встреча с новым комкором.

Пригласили Ольгу Щедрину. Она вошла, оглядела присутствующих.

— Мне сказали, что здесь обсуждался вопрос о военно-патриотической школе, — сказала она. — Новый командир корпуса положительно откликнулся на это. Но у него планы шире. Он направил в Министерство обороны предложения по открытию в городе Суворовского училища. А пока нам нужно подготовить списки родителей, кто хочет отдать своих ребят в школу.

— Спасибо, Ольга Владимировна, — походный атаман явно торопился. — Но вопрос придётся отложить, сейчас не до этого. — Решается судьба России, мы в Москву собираемся ехать, страну и президента спасать надо.

— От кого? — спросила Ольга.

— От красно-коричневой мафии, которая засела в Верховном Совете. Нам дали самолёт, завтра вылетаем.

— А что вы там будете делать? — поинтересовался Платов. — Хорошо было бы провести крестный ход, чтобы предотвратить кровопролитие.

— Крестным ходом не поможешь. Мы построимся и будем ходить маршем вокруг Белого дома, пока они не сдадут свои депутатские полномочия, — ответил Кудинов.

— Да он весь оцеплен милицией! Вокруг растянута колючая проволока. Надо реально представляете обстановку, — сказала Ольга.

— Вы занимайтесь школой, а нам позвольте заниматься своими делами, — сухо прервал ее Кудинов.

Родом атаман был из Новочеркасска. Худощавый, высокого роста он любил резать правду-матку в глаза. В начале девяностых годов, когда в Новочеркасске проходил первый казачий круг, Кудинов перед его началом обратился к приехавшим со словами, что любое дело должно начинаться с молитвы. Казаки построились и пошли в церковь, где их со слезами встретил дьякон: «А я-то думал, что. казаки забыли веру православную!» Впервые казаки заявили о себе, как о реальной силе, в Приднестровье. Воевали они там храбро и отчаянно. О них заговорили. Особенно после того как, выступая на съезде славянских народов, Кудинов сделал заявление, которое было озвучено почти всеми средствами массовой информации.

«Сначала мы на танках дойдем до Бухареста, а потом повернем их на Москву», — сказал атаман.

Власть обратила на это внимание, а вскоре Ельцин издал Указ «О возрождении казачества». С тех пор Кудинов стал яростным сторонником Ельцина, считая его гарантом возрождения казачества.

— Оленька, вы не расстраивайтесь, — начал успокаивать Щедрину Платов, когда закончилось совещание. — Вы же видите, атаман человек прямолинейный.

Тем временем, события в Москве развивались стремительно. Сделав несколько неудачных попыток распустить Верховный Совет, Ельцин решился на крайнюю меру. В обстановке строжайшей секретности ближайшее окружение разработало план по разгону Верховного Совета. Было принято несколько сценариев. Первый, на тот случай, если депутаты сдадутся на милость и возьмут отступные. Тогда и дело с концом. Другой вариант предполагал силовые меры. На войне, как на войне. Дойдет дело до крови, пусть на себя пеняют. Пусть потом жалуются в ООН, Красный Крест, Страсбургский Суд. Но многие советники Ельцина говорили ему, что до этого дело не дойдет.

В ночь на четвертое октября 1993 года в подъезд здания Генерального штаба зашел неприметный с виду мужчина.

— Я Захаров, — сказал он часовому, предъявив удостоверение заместителя начальника Службы безопасности президента. — Мне нужен дежурный.

Часовой, внимательно изучив документ, вызвал дежурного.

— Я Захаров, заместитель начальника Службы безопасности президента, — вновь представился мужчина. — Мне нужен министр обороны.

— Пройдёмте, — сказал дежурный, посмотрев удостоверение. И повёл его к кабинету министра обороны.

В коридоре было пусто, а в кабинете — полутемно. Лишь в углу горела настольная лампа. Никого не было, и Захаров с интересом стал разглядывать кабинет министра. В это время из смежной комнаты вышел невысокий плотный человек в тельняшке, бриджах и домашних тапочках. Это был Павел Сергеевич Грачёв.

Увидев стоящую в темноте фигуру, Павел Сергеевич оторопел.

— Ты кто такой? — спросил Грачёв.

— Я Захаров, — ответил Геннадий Иванович. — Заместитель начальника Службы безопасности президента. Зашёл предупредить на всякий случай, что скоро сюда прибудет президент.

Грачев подумал: «На всякий случай в кабинет министра обороны не заходят. И какой президент должен прибыть?»

— А какой президент? — осторожно спросил он.

— Президент у нас один, всенародно избранный, — удивленно вскинув брови, ответил Захаров.

— Ну, слава Богу, — с облегчением вздохнул Павел Сергеевич и нажал кнопку:

— Всех генералов, находящихся в здании, ко мне.

Тут же началась суета, стали появляться люди.

«Откуда они взялись? — удивленно подумал Захаров. — Ведь никого не было».

В свое время он служил с морском спецназе ГРУ, который был создан на подобие американских «морских котиков». Был профессионалом своего дела, совершил более семисот парашютных прыжков в ночное море. Любил больше молчать, но если высказывался, то коротко и жестко. В период ломки и распада государства он возненавидел болтуна Горбачева и стал, вместе с Коржаковым, одним из самых преданных сторонников Ельцина, считая, что только с ним может возродиться Российская армия и вместе с нею Российское государство.

Около двух часов ночи, в кабинет министра обороны вошли Ельцин и начальник его охраны Коржаков. Премьер-министр Черномырдин и министр внутренних дел Ерин пришли раньше. Руководство Министерства обороны во главе с Грачёвым было в полном составе. Борису Николаевичу доложили обстановку.

— Что будем делать дальше? — спросил Ельцин.

Наступила мёртвая тишина.

— Я говорю, как будем выкуривать их из Белого дома? — ещё раз, настойчиво спросил президент.

И опять все промолчали.

— Борис Николаевич, — нарушил наконец тишину Коржаков, — здесь находится мой заместитель, капитан первого ранга Захаров, который готов изложить конкретный план по взятию Белого дома.

— Где он? — спросил Ельцин, оглядев кабинет.

— Мы его сейчас пригласим.

В кабинет вошёл Захаров. Он немного оробел, увидев столько генералов во главе с президентом. Все уставились на него. Но после первых фраз робость прошла, и он коротко изложил план захвата Белого дома:

— Чтобы взять Белый дом, нужно десять танков и немного людей, — сказал он.

Президент спросил у начальника Генштаба:

— У вас есть десять танков?

— Танки-то у нас есть, но танкистов нет, — ответил тот. — Они на картошке.

— Вы что, во всей армии не можете десять танкистов найти? — возмущенно протянул Ельцин. — Пусть офицеры садятся в танки и ведут их к Белому дому.

— Я сейчас всё выясню, — вмешался в разговор генерал Кондратьев. — Дам команду, будут и танки и танкисты.

— Десять минут даю, чтобы вы доложили о выполнении, — грозно сказал Ельцин.

Захаров стал излагать подробности:

— Сначала по радио, через громкоговорители, необходимо предупредить осаждённых, что будет открыт огонь по Белому дому. Если они не сдадутся, то только тогда начнём стрельбу по верхним этажам.

На генералов план Захарова подействовал. Они слушали молча и безропотно, наконец-то нашелся человек, готовый взять на себя ответственность за эту черную, неблагодарную работу. Никто о столь решительных и радикальных действиях и не помышлял. Да и не было у них желания распутывать и разгребать то, что наворотили за последнее время политики.

Ельцин выслушал Захарова, хмыкнул, затем обвел присутствующих долгим, тяжелым взглядом:

— Согласны? Будут у кого-нибудь замечания?

Все промолчали. В эту минуту каждый понимал, что своими словами они мало, что могут изменить. Получалось так, что Теперь они не только свидетели, но и участники, какого-то постыдного и неприличного действия. Они уже знали о расстреле людей в Останкино. Но то побоище можно было свалить на внутренние войска, на командира группы «Витязь» Лысюка и на командующего внутренними войсками генерала Анатолия Куликова. Здесь же, напуганный пролившейся кровью, Верховный главнокомандующий предлагал рубить головы непокорным стрельцам и холопам сообща. Хасбулатова и Руцкова в армии не любили. Первого за то, что, выстилая дорогу к власти Ельцину, тот какое-то время был рядом. А после повел линию на разрыв с президентом. Начал критиковать его политику, на глазах всего честного мира выразительно щелкнув себя по горлу, обвинять в пьянстве. Такое среди военных не приветствовалось. Уж если начал служить, то служи до конца. Или иди в отставку. Как и многие, генералы считали, что. Верховный Совет мешает президенту проводить реформы. А Руцкой, тот вообще был для них выскочкой, волею случая ставший вторым человеком в государстве. И вот на тебе, захотел стать президентом. Оставшихся в Белом доме депутатов они не воспринимали всерьез. Но ситуация приняла дурной оборот: в центре Москвы демонстрации, Белый дом, точно концлагерь, обнесен колючей проволокой, провинция готова выйти из-под контроля московской власти. Забрезжила русская смута, кровавая и беспощадная. Впервые в новейшей истории во внутренние разборки втягивали армию. Собравшиеся генералы открыто поддерживать то, с чем они были в душе не вполне согласны, не хотели. Кто заварил, пусть тот и расхлебывает.

— Решение принято, — констатировал президент. — В семь утра прибудут танки. Тогда и начинайте.

— Борис Николаевич, я соглашусь участвовать в операции, если у меня будет ваше письменное распоряжение, — подал голос Грачёв.

Опять возникла напряжённая тишина. У Ельцина появился недобрый огонёк в глазах. Он молча встал и направился к двери. Около порога остановился и подчеркнуто холодно посмотрел на Грачёва:

— Я вам пришлю письменный приказ… Нарочным.

Ожидая, когда от президента ему пришлют письменный приказ, Павел Сергеевич вспомнил девятнадцатое августа 1991 года. Он тогда командовал ВДВ, и был в курсе всех планов гэкачэпистов. В декабре 1990 года Горбачев, уезжая из страны, боясь переворота, — попросил министра обороны Язова ввести бронетехнику в Москву. Потом пришлось долго объяснять, что войска были подняты для уборки урожая. Но тогда довелось попотеть не ему, а начальнику штаба ВДВ Подколзину.

Утром девятнадцатого августа 1991 года в восемь часов зазвонил телефон. Грачев поднял трубку. На проводе был Ельцин.

— Как, разве вы еще… — Павел Сергеевич замялся…

— Против кого переворот, против меня или против Горбачева? — спросил Ельцин.

— Гэкачэпэ за сохранение СССР, — ответил Грачев.

— Значит, не против Горбачева, — разочарованно протянул Ельцин и положил трубку. Позже Павел Сергеевич не раз благодарил Бога, что не успел закончить фразу. А то быть ему, как и Язову, в Лефортово.

После разговора с Ельциным в то утро Грачев начал разыскивать посланного к Белому дому заместителя по боевой подготовке ВДВ генерала Александра Лебедя. Ему, как самому надежному, на кого Павел Сергеевич мог положиться, была поручена охрана Верховного Совета. Когда Лебедь вышел с ним на связь, Грачев потребовал, чтобы тот выехал в штаб ВДВ, чтобы согласовать дальнейшие шаги. И когда Лебедь появился в штабе, Павел Сергеевич разразился трехэтажным матом. В это же время Радио России оповестило, что генерал Лебедь расстрелян за переход на сторону демократов.

Лебедь вернулся к Белому дому 20 августа, видя, что вокруг Белого дома складывается нездоровая ситуация и нет приказа на штурм, Павел Сергеевич принял решение отвести войска от Белого дома. Бронетехника ушла под аплодисменты демократов. Были довольны все — и демократы, и Министерство обороны. Кровь не пролилась. Грачев понимал: отдай он приказ на штурм, все бы свалили на него, как было в Вильнюсе, Баку, Тбилиси. Но если бы такой приказ последовал, то Александр Лебедь, безусловно бы, его выполнил и стал бы не спасителем демократии, а ее душителем. Теперь ситуация повторялась. И вновь подставляли армию. Письменного приказа он так и не получил. Ельцин и здесь остался верен себе…

Уже под утро спецгруппа «Альфа» отказалась штурмовать Белый дом. Но Ельцин и Черномырдин уже решили идти ва-банк.

На рассвете четвертого октября в Москву вошли танки.

На другой день с утра каналы телевидения на весь мир транслировали трагедию, происходящую у Белого дома: репортажи «Си-Эн-Эн» о расстреле здания Парламента России из танков.

Ведущий программы «Русский дом» Александр Крутов с горечью констатировал: «Впервые с 1917 года на улицах Москвы произошла трагедия: русские стреляют в русских».

А ведущая «Си-Эн-Эн» в начале передачи бесстрастно, точно показывая для школьников учебный фильм, сообщила: «А теперь посмотрим, как русские будут стрелять в русских».

Для всего российского общества это был даже не шок. Тот, кому они поверили, кто должен был сделать их жизнь похожей на американскую, решил действовать в центре столицы, как подгулявший ковбой. Народ, который до смерти боялся новой войны, получил ее в центре Москвы. К ночи, расстрелянный из танков, Белый дом полыхал. Рядом горело здание мэрии. К вечеру в здание парламента вошли офицеры «Альфы» и уговорили депутатов сдаться. На крыльцо центрального входа вывели Руцкого, Хасбулатова, генералов Ачалова, Дунаева, Баранникова и увезли в Лефортово. Генералы Александр Коржаков и Михаил Барсуков отбирали у вышедших из здания депутатов удостоверения, чтобы через некоторое время лично доложить Ельцину о взятии Белого дома.

И депутаты, лишенные всех полномочий, лишенные депутатских удостоверений, сквозь милицейские кордоны стали прорываться на свободу. Но во тьме, во дворах им была устроена фильтрация: их обыскивали, избивали, для острастки ставили к стенке. И очень многие, которые стелили Ельцину путь к власти, жалели, что на съездах народных депутатов, когда Борис Николаевич просил дополнительных полномочий, их ему давали, думая, что они ему действительно нужны для блага России.

После того, как Коржаков и Барсуков сдали арестантов коменданту Лефортово и прибыли в Кремль, там уже по случаю победы над Верховным Советом, заканчивалась грандиозная пьянка. Но среди гуляк, не было тех, кто принес эту самую победу Ельцину. Когда Коржаков с Барсуковым зашли в комнату, Ельцин самолично налил героям по стакану водки. Впервые на душе соратников возникло неприятное ощущение от увиденного. Недаром говорят: скажи с кем ты пьешь, и я скажу кто ты.

Они понимали, что теперь это был уже не тот Ельцин, который в августе 91-го выходил к народу и просил прощения, что не уберег троих молодых людей, которые полезли в БТРы вытаскивать солдат. Средства массовой информации того времени, используя тактику информационной войны, кричали, что нет пощады убийцам в военной форме.

Некоторых депутатов и защитников Белого дома привели на стадион «Красная Пресня» с поднятыми за голову руками под охраной спецназа МВД.

В наступившей темноте вдоль задержанных прохаживался уже принявший на грудь майор спецназа Николай Никищенко — высокого роста, круглолицый, лет тридцати пяти детина.

Увидев на одном из задержанных значок Союза офицеров, он сказал:

— Выйти из строя.

Офицер вышел, его взяли под руки два бойца и куда-то увели. Продолжая осматривать задержанных, спецназовец остановил взгляд на черноглазом, щуплом человеке с интеллигентской бородкой и депутатским значком:

— А ну, жидовская морда, поди сюды.

Депутат продолжал стоять.

— Я кому сказал? Поди сюды!

Депутат усмехнулся, и тогда Никищенко ударил его ногой. Как по команде к депутату подскочили еще двое спецназовцев и тоже начали бить…

Над Москвой опускалась ночь, где-то грохотали танки, слышались стрельба, пьяные выкрики, солдатский мат.

Утром, но уже в отделении милиции, Никищенко продолжал допрашивать задержанных депутатов. От выпитого ночью у него разламывалась голова, и он хотел побыстрее закончить эту неприятную процедуру. Еще больше раздражало его, что начальство дало указание: все допросы запротоколировать. «Расстрелять бы их всех, да и дело с концом, — зло думал он, поглядывая на народных избранников. — Устроили всем козлячью жизнь, а еще права пытаются качать». Но те, кому было положено вести протокол, почему-то отсутствовали, и Никищенко обречено водил пером по бумаге. Неожиданно он поднял голову и спросил у депутатов.

— Скажите, а слово дэпутат пышиця с вэликой буквы чи с малой?

— Те, кто остался в Белом доме, с великою, — усмехнувшись, сказал кто-то из депутатов. — А кто ушел к президенту, те — с маленькой.

Так советская власть, родившаяся под залп крейсера «Аврора» и обстрел из орудий большевиками московского Кремля (в тот момент, когда в Успенском храме Кремля шло заседание Архиерейского Собора Русской Православной церкви), прекратила свое существование под залпы танков с Бородинского моста. Никто из политиков и депутатов не пострадал. Только почти полторы тысяч жизней простых русских людей было положено в эти дни на поле брани…

В начале октября Лихой, Быстров, Савельев и Ольга Щедрина приехали в Москву. Город встретил их осенним дождем, сумрачными лицами людей.

— Давайте спланируем так. Мы с Олей занимаемся музыкальными и духовными делами, — предложил Савельев. — Вы — отмечаете командировки. Вечером неплохо бы сходить и культурно отдохнуть. Я позвоню Геннадию Ивановичу Захарову с Варей. Они тут все знают, куда можно сходить.

В вагоне подземки они обратили внимание, что на них косо смотрят и сторонятся. При выходе из метро, Лихой спросил у торгующей сигаретами женщины:

— Не подскажите, как пройти к музыкальному магазину?

— Музыки ему захотелось?! — неожиданно выкрикнула женщина. — А ну, вали отсюда!

Проходящий мимо мужчина плюнул в сторону Лихого. Дмитрий оторопело посмотрел на него.

Вечером они поехали к Варе. Жила она в коммунальной квартире. Долго шли длинным полутемным коридором. Наконец нашли нужный номер, постучали в дверь. Она неожиданно легко подалась. Перед ними, в тельняшке с половой тряпкой в руке и закатанных до колен трико, стояла Варя.

— Вовремя подоспели, — смахнув локтем волосы со лба, выдохнула она.

— А мы всегда вовремя, — улыбаясь, ответил Захаров.

— Тогда раздевайтесь и побыстрее.

— Совсем? — спросил Захаров. — Или вначале пройдем медосмотр? Можно я хоть вам цветы вручу.

Он протянул Варе букет.

— Какие цветы, — устало сказала она. — Вы гибель Титаника видели? Нет? Сейчас увидите.

Она сделала шаг в сторону. Захаров увидел закатанный ковер, стулья на столе. На полу в воде плавали тапочки.

— Да, дела! — озадаченно протянул он.

— Варвара, десантники к вашим услугам, — подал голос Савельев из-за спины Захарова.

— Десанту здесь делать нечего, — усмехнувшись, сказал Захаров. — Тут дело спасти может только морская пехота.

— Вообще-то мне нужен Шойгу, — сказала Варя. — В этом дурдоме вялотекущая чрезвычайная ситуация. Второй раз за последний месяц у моего соседа эмвэдэшника наверху трубы прорвало. А он опять в командировке, где-то в очередной горячей точке. Дома все течет, а он, видите ли, там тушит. Не знаю, что делать, кому писать. Живу, как под дырявым аквариумом. Уехала бы отсюда, куда глаза глядят.

— Надо ехать к нам в Волгоград, — раздеваясь, сказал Савельев. — Но не на один день. И предупредить заранее. А то меня, как и твоего верхнего соседа, опять в командировку пошлют.

— Алексей, не оправдывайся, а скажи, что не хотел меня видеть.

Савельев вспомнил, как месяц назад, вернувшись из Ростова, он в клубе встретил Платова. «А тут тебя одна молодая и интересная особа спрашивала», — сказал ему Платов. «Ничего, если надо спросит еще, — ответил Савельев. — Так на чем мы в прошлый раз остановились? Ах, да! «Прощание славянки». «Так славянка, что спрашивала тебя, кажется, прощается с генералом, — поглядывая в окно, заметил Платов. — В Москву улетает». Савельев глянул в окно и увидел Варю. Она садилась в генеральскую машину. «Что же вы мне раньше не сказали!» — воскликнул Савельев и бросился к выходу. «Интересный человек. Мы ему не сказали, — засмеялся Платов, поглядывая вслед тронувшейся машине. — Может, надо было еще в Ростов позвонить? Зря капитан торопится. Опоздал, упорхнула москвичка».

— Варенька, я вас не хотел видеть? Когда от клуба ваша машина тронулась, я бежал за ней так, что чуть генерала не сбил.

— Врет, — уверенно заявил Захаров. — У него нога прострелена.

— А вот это запрещенный прием, — сказал Савельев. — Да, была, а сейчас я не только тебе, но и скаковой лошади фору дам.

— Герой, герой! — засмеялась Варя. — Но мне сейчас позарез нужен не бегун, а сантехник. Воду отключить, стояк перекрыть. — и, глянув на застывшего Захарова, улыбнувшись, скомандовала. — Вот что, полковник, поскольку ты здоров и вид у тебя, бравый, начальственный. Сходи в ЖЭК. Пусть слесаря пришлют. А ты, Леша бери таз, будешь воду в туалет сливать.

Варя с Савельевым ходили по комнате в тельняшках и выжимали собранную воду в таз. Наконец появился Захаров. Прямо с порога он начал раздеваться. Под рубахой у него тоже оказалась тельняшка.

— Я же говорил, морскую пехоту только за смертью посылать, — шутливо сказал Савельев. — Товарищ полковник, можете не раздеваться. Докладываю, стояк перекрыт, вода в унитаз слита. — И уже тише добавил. — Ваша карта бита.

— Да слесарь у себя дома пьяный в стельку лежит, — как бы не замечая последних слов Савельева, стал оправдываться Захаров. — Я попытался жэковских построить, так они на меня полкана спустили. Чуть ли не я во всем виноват.

— И тебе прилетело. Сейчас нашему брату гражданским лучше не попадаться, — заметил Савельев. — Всю свою злость на военных выливают.

— И правильно делают, — подала голос Варя. — Учинить такое в центре Москвы! Людей постреляли. Какая дикость!

— А чего они там засели, — хмуро ответил Захаров. — Против власти поперли.

В последние дни ему было не по себе. Не предполагал он, что из той его затеи с танками получиться кровавая каша. После взятия Белого дома он обошел здание, увидел выбитые стекла, вывороченный пулями и снарядами паркетный пол, трупы людей.

Захаров решил переменить тему разговора.

— Ладно, хватит о плохом. Ребята приехали, надо это как-то отметить.

— Хорошо бы их в театр сводить, — сказала Варя.

— Это мы организуем! — воскликнул Захаров. — Но сегодня уже поздно. А завтра я билеты в Большой возьму.

— То — завтра. А чем сегодня их занять?

— Знаю я тут одно тихое место. Посидеть можно и потанцевать. Вы здесь верно заметили: все отрицательные эмоции мы сегодня получили. Надо бы зарядиться положительными.

Вечером, устранив неполадки с водой, они решили сходить в пивной бар. Заказали пива и, ожидая, сели за столик.

— Ты знаешь, Коля, мне сегодня впервые за всю жизнь противно и стыдно, что я, действующий офицер, и не могу объяснить, что произошло. Почему такие же, как и мы, офицеры стреляли в безоружных людей, — сказал Лихой Быстрову. — Тут одна тетка меня палачом обозвала.

— Мы попали в столицу в тот момент, когда министр обороны после взятия Белого дома запретил офицерам появляться в форме на улицах Москвы. Сегодня наша форма действует на людей, как красная тряпка на быка.

— Дожили! — воскликнул Лихой. — Но причём здесь я, если какие-то чудаки на букву «м» начали друг в друга стрелять? Устроили меж собой политические разборки, но зачем армию было втравливать?

Савельев молча, не поднимая глаз от стола, слушал офицеров, на щеках его то и дело появлялись желваки.

Неожиданно в бар вбежали спецназовцы и остановились у дверей. Следом вошел майор Никищенко, расставив широко ноги, громко выкрикнул:

— Всем приготовить документы на проверку!

У входа за столиком сидели трое подвыпивших мужиков. Один из них с вызовом запел:

— Артиллеристы, Боря дал приказ, артиллеристы, зовёт Бурбулис вас, из сотен тысяч батарей под слёзы наших матерей по нашей Родине — огонь, огонь!

— Ну, ще тоби, москальская харя, мало дисталось? — неожиданно взбеленился Никищенко и, схватив поющего за воротник куртки, потащил к двери. Мужчина захрипел, лицо его стало сизым. Быстров вскочил из-за стола и вступился за мужчину. Спецназовец, не раздумывая, ударил Быстрова. Все произошло мгновенно, никто из присутствующих не успел сообразить, как вести себя в такой ситуации. Из-за столика вскочил Лихой.

— А ты знаешь, падла, что такое танковая атака! — крикнул он и кинулся на омоновца. Никищенко уклонился, и Лихой упал на пол.

Когда началась драка, Савельев полез в карман, чтобы достать свое удостоверение и остановить побоище. Но, поймав глаза Никищенко, понял, что этот молодец сначала бьет, а лишь потом слезы льет. И в голове у него замкнуло. Так бывало в детстве, когда двор шел на двор. Кто первым начнет, тот и победил. Увидев, что упал Лихой, он, уже не думая, врезал спецназовцу в ухо. Тот грохнулся на пол рядом с Лихим.

— Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал, — прокомментировал Савельев и бросился на выручку товарищам. Варя с Ольгой с криками пытались разнимать дерущихся. Но тех это только раззадорило. В зале поднялся визг, начали опрокидываться столы, зазвенела разбитая посуда. Офицерам кинулись помогать гражданские «барды», которые собственно и спровоцировали драку Спецназовцы по рации запросили подкрепление.

С синяками на лице Лихой, Быстров, Савельев и Никищенко стояли перед командующим внутренними войсками Анатолием Куликовым. Прохаживаясь по комнате, он говорил жёстко и отрывисто.

— Позор! Офицеры! Нашли время и место для драки! Вы зачем приехали в Москву?

— Позвоните в штаб корпуса, там вам ответят, зачем, — устало сказал Лихой.

— А вы, майор спецназа, что вам понадобилось в пивном баре?

— Известно зачем. Пивка попить, на столичную публику посмотреть. Что мы не люди. Или уже нельзя?

— Москва — это вам не Мюнхен. Кругом! Шагом марш!

В коридоре Лихой и Никищенко некоторое время молча смотрели друг на друга.

— Кажишь, недовго музика грала? — усмехаясь, буркнул спецназовец, показывая глазами на синяк на лице Лихого.

— Недолго фраер танцевал, — огрызнулся Лихой. — Прошу запомнить, армия это вам не московские старушки. Мы бить себя не позволим.

— Передавайте привет дамам. Если бы не они, то мы бы вас размазали.

— Чья бы корова мычала, — проходя мимо, буркнул Савельев.

После прилета в Волгоград офицеров вызвал Рохлин. Прохаживаясь по ковровой дорожке, он начал разносить своих подчиненных.

— Я вас куда послал? В командировку. А вы что, решили в Первопрестольной пивной путч учинить? Нашли с кем связываться!

— Так мы культурно сидели, танцевали. Не каждый же день в Москву приезжаем. А они ввалились и начали лицом к стенке ставить, карманы выворачивать, людей хлестать. Видимо, решили демократизаторами, извиняюсь, дубинками, демократию насаждать. Ну, мы и вмешались в этот процесс.

— Знаю. Ну и чем все закончилось?

— Как сказал после ваш друг Геннадий Иванович Захаров, морду в кровь, но корпус не опозорили.

— Не этим достигается честь, — хмуро сказал Рохлин. — Не этим. Скажите спасибо Ольге Владимировне. Она вам тут такую защиту устроила, что я подумал, вам надо ордена вручить. Но я вам объявляю по выговору. Запомните: армия вне политики. И пока мы этого придерживаемся, никто не посмеет плюнуть в нашу сторону. Помните, Суворов говорил, что суть военной добродетели: отважность для солдата, храбрость для офицера, мужество для генерала. Привыкайте заранее прощать погрешности других и не прощайте никогда себе своих собственных. Обучайте подчиненных и подавайте им пример собою. А теперь я хочу спросить, какой пример вы им подали?

— Товарищ генерал, не мы первые начали, — сказал Быстров. — Вот им бы эти слова и сказать.

— Им это скажут их командиры, — сказал Рохлин.

События последнего времени не располагали Рохлина к веселым размышлением. Опять армия была втянута в кровавую разборку теперь уже в центре столицы. Что же ожидает страну завтра? Рохлин, как и многие офицеры, в конфликте ветвей власти был на стороне Ельцина. Борис Николаевич импонировал ему своей мужицкой прямотой. Как и многие, Рохлин во всем винил Верховный Совет и был искренне уверен, что он мешает всенародно избранному президенту. Казалось, уберут этих депутатов-говорунов, и все пойдет, как надо. Волков рассказывал ему, как 21 августа 1991 года здесь, в Волгограде, на малый Совет был приглашен начальник гарнизона Авакумов. Демократы спросили, будет ли он выводить танки на улицу?

— Не вижу смысла, — ответил Авакумов.

— Ну, может быть, чтобы раздавить митинг и демократию?

— Танки могут мять асфальт, давить траву, а здесь давить некого. Двадцать человек «демшизы» и человек сто любопытных. Сами разойдутся.

— Но вы скажите, будут выведены танки? — настаивал кто-то из присутствующих.

— Если будет приказ из Москвы, то выведем, — ответил Авакумов.

После того, как по радио сообщили, что в Москве арестованы члены ГКЧП, демократы начали кричать, что нужно арестовать Авакумова, поскольку тот подчинялся приказам министра обороны, а не демократии. А после у них и вовсе поехала крыша. Некоторые договорились до того, что нужно арестовать всех, кто улыбался во время путча. Десятки тысяч доносов пошли в Верховный Совет на тех людей, кто хотел сохранения СССР В основном, составителями этих листков были те люди, кто громче всех кричал и продолжает кричать о 37-м годе. Эти люди после августовского путча не исчезли, более того, многие из них заняли высокие должности. Рохлин это хорошо знал и старался вести себя в октябрьские дни осмотрительно.

Чтобы не омрачать себе настроение, он в последнее старался не смотреть телевизор и не читать газет. Да и некогда это было делать. Все свободное время он посвящал корпусу. Здесь дел, как говорится, было невпроворот. Впрочем, свободное окно для него нашлось. Позвонил Шабунин и спросил, не сможет ли Лев Яковлевич в составе официальной делегации посетить Австрию. Подумав немного, Рохлин согласился.

В Вену они приехали по приглашению мэра австрийской столицы. После того, как самолет приземлился в аэропорту, Рохлин с сослуживцами сел в комфортабельный автобус, который по хорошей выглаженной дороге повез их по старинным улицам Вены. Сидевший рядом с ним Приходченко, тихо говорил:

— Кто бы мог подумать, что я побываю в Вене? Штраус, Венская опера, голубой Дунай — это я понимаю. А то у меня всю жизнь — то Заполярье, то Закавказье. Всё «за», а теперь Европа.

— Европа тоже «за»: заграница, — рассмеявшись, сказал Рохлин. — Надо попробовать венское пиво, говорят, хорошее. Сравним с нашим.

Приходченко подружился с Рохлиным еще во время службы в Закавказье. Это был один из самых опытных офицеров корпуса: добрый, отзывчивый, готовый на все ради службы. Любил Рохлин, как Приходченко, с украинским говорком, рассказывает анекдоты, как четко, без напоминаний выполняет его поручения. С такими, знающими свое дело людьми, ему было легко находить общий язык. Они быстро сдружились, и частенько их можно было видеть вместе. Вот и за границу они поехали вместе. Экскурсовод тем временем рассказывала о городе, о его истории:

— Девушка, а в Австрии водку делают? — спросил Приходченко.

— Водку делают везде, — ответила экскурсовод. — Австрийский шнапс изготовляют по старинному рецепту из отборных сортов пшеницы.

— Смею предположить, что «Завалинки» у них нет. — Рохлин подмигнул Приходченко. — А то захожу я как-то в московскую забегаловку, беру закуску, мне подают «Завалинку» и утверждают, что это не водка, а загляденье.

— Ты бы посоветовал им запихать ее себе в…

— Вот что, лингвисты. Давайте отставим изыски! — рассмеялся Рохлин. — Совсем забыли, что мы не у себя дома, а в заграничной командировке.

Вечером, после короткого отдыха, их привезли к большому особняку со строгим палисадником и аккуратно выстриженным кустарником. Гости вышли из автобуса и по дорожкам, выложенным старинным красным кирпичом, прошли в особняк. Его широкие окна ярко светились. Гостей провели по мраморной лестнице в зал, в середине которого располагался богато сервированный стол. Зал был заполнен мужчинами в смокингах и женщинами в роскошных декольтированных платьях. Мэр давал прием в честь высоких гостей из России. Генерала приветствовал седоватый мужчина в строгом костюме и в очках с золотой оправой. Рядом с ним находилась молодая красивая женщина. Это были мэр Вены и его супруга. После коротких приветствий всех пригласили к столу. Рохлина усадили напротив мэра с женой. Рядом расселись офицеры. Мэр встал:

— Я поднимаю бокал за командующего армией в Сталинграде. Сталинград — это символ трагедии двадцатого века. Мне бы хотелось, чтобы подобное больше никогда не повторилось в современной истории!

Рохлину подали маслины, он взял их пальцами, внимательно слушая выступающих. Заместитель комкора по тылу шепнул генералу на ухо:

— Товарищ генерал, маслины едят вот этой вилочкой.

— Генерал, вы были в Афганистане? — неожиданно спросил у Рохлина мэр.

— Где я только ни был: от Кандагара до заполярного птичьего базара, — шутливо ответил Рохлин. — Везде понемногу, по долгу службы. А вот в ваших краях впервые.

Принесли ещё одно блюдо. Рохлин взял вилку и начал есть.

— Товарищ генерал, а это блюдо едят другой вилочкой, — опять шепнул ему на ухо заместитель по тылу.

Генерал резко обернулся к нему:

— Полковник, ещё слово скажешь, и ты у меня от Вены до Сталинграда строевым пойдёшь, — громко сказал он. — Когда дома в Волгограде будешь вот так же накрывать столы, тогда и подсказывай, как надо вилку держать! Сам знаешь, нас в армии ничего кроме автомата держать не учили.

За столом сразу все притихли. Никто не понял, что произошло. Когда переводчик перевёл мэру смысл разговора генерала с полковником, тот рассмеялся от души:

— Браво, генерал, браво! Зольдат он везде зольдат.

Рохлин встал с фужером шампанского:

— Дамы и господа! Я хочу произнести тост за ваш прекрасный город, за то, чтобы русские и австрийские солдаты больше не поднимали друг против друга оружие, а встречались всегда в такой теплой обстановке.

После того, как переводчица перевела, мэр повторил:

— Браво, генерал, я восхищен вами!

На следующий день Рохлин, Волков и Приходченко отправились на кладбище воинов. Их сопровождал гид-переводчик. Проходя среди памятников, Рохлин вспомнил неприбранные, заваленные мусором и сгнившими оградками российские кладбища и с каким-то укором для себя отметил: «Да, умеют они ухаживать за могилами». Со стыдом он вспомнил вывод войск из Германии, когда президент России дирижировал немецким оркестром и дурным голосом исполнял «Калинку». И как губернатор Иван Шабунин пытался через Ивана Рыбкина усовестить «всенародно избранного»…

— А в Америке есть Арлингтонское кладбище воинской славы. У нас же ничего нет, кроме некрополя на Красной площади, — сказал Приходченко. — Да пара погостов-заповедников для блатных.

Австриец предложил:

— Давайте пройдем к могилам советских воинов.

Могилы были ухожены, дорожки между ними подметены. Здесь они увидели русского священника, читающего панихиду, и стоявших вокруг него нескольких русских женщин. Офицеры остановились неподалеку, и когда панихида закончилась, подошли ближе.

— Вот отпевал тут наших воинов, — сказал Рохлину священник.

— Так они разве были верующие? — спросил Приходченко.

— Они положили жизни свои на поле брани за Отечество, за Россию, — спокойно ответил священник. — А как в Евангелии сказано: «нет больше той любви, чем если кто живот положит за други свои». А вы здесь какими судьбами?

— Мы по приглашению мэра, — ответил Рохлин. — Планируем создать у нас на Мамаевом кургане воинское кладбище. Вот заехали посмотреть, как здесь все устроено.

— Хорошо бы не только воинское кладбище на Мамаевом кургане обустроить, но и часовню возвести, — сказал батюшка. — На всех исторических местах русских сражений стоят храмы или часовни.

— Да, наши традиции мы должны чтить и возрождать, — согласился генерал.

В Волгоград они вернулись ночью. Самолёт приземлился в аэропорту, и офицеры ступили на такой знакомый потрескавшийся асфальт, увидели напомаженных, с одинаково крашенными и коротко стрижеными прическами дежурных по вокзалу. Они сопроводили прибывших до выхода, где, поджидая пассажиров, дежурили в черных куртках, засаленных джинсах и в кепках блинчиком волгоградские таксисты.

— Ну что, как договорились, отметим прибытие на родную землю у Киселева? — спросил Волков у генерала, когда они сели в ожидавшие их машины.

— Да, у нас осталась еще пара часов свободного времени, — глянув на циферблат, сказал Рохлин. — Завтра уже такой возможности не будет. Да и поделиться впечатлениями не мешает. Поехали к начальнику штаба.

Через некоторое время они уже были возле дома, где жил Киселев. В доме светились лишь подъезды. Офицеры поднялись на четвертый этаж. Волков нажал на кнопку звонка. Дверь открыл заспанный хозяин:

— О, с приездом, товарищ генерал! — сказал он, нисколько не удивившись столь позднему визиту — А позднее не могли приехать?

— Могли пораньше, в пять утра, например, — ответил Волков, доставая бутылку импортного коньяка. — Ты не знаешь ещё, что мы тебе принесли. Не надо ничего готовить, у нас с собой есть австрийский шоколад, нарезанная колбаса и шпиг.

— Тоже нашли себе пойло! Мне вчера, мужики из Москвы «Завалинки» привезли. Аж до поясницы прошибает.

— Ты ее возьми и запихай…

— Отставить разговоры, — прервал Волкова Рохлин. — Выпей импортного коньяка. Потом будет с чем сравнить.

Из спальни послышался голос жены:

— Кто там?

— Это по службе, — ответил Киселёв. — Спи.

Гости расположились на кухне.

— Ну, хвалитесь, как Вену брали? — сказал Киселев.

— Вена сдалась без боя, — Рохлин кивнул Волкову: — Показывай.

Тот достал фотографии и разложил на столе.

— Посмотри, что нас больше всего впечатлило, — Рохлин отобрал несколько карточек. — Вот как они относятся к воинским могилам.

— Да-а, Европа, однако! — сказал Киселев, разглядывая фотографии. — Кажется, Суворов сказал: «пока последний солдат не похоронен, война считается не оконченной». Смотри, они и своих похоронили и наших. Другая культура, другое отношение к павшим. Неважно, на чьей они были стороне. А у нас, сколько еще со времен прошлой войны не погребенных. Верно говорят: «если ты не уважаешь своих предков, не погребаешь погибших, то трудно ждать подобного отношения или уважения к самому себе».

— Тут есть мысль, надо обсудить. — сказал Рохлин. — На Мамаевом кургане нужно выбить место не только под мемориальное воинское кладбище, но и под часовню. Скоро ведь пятидесятилетие Победы. Под это можно попытаться решить вопрос.

— Сейчас, подождите немного, — сказал Киселев и ушёл в комнату. Возвратился с альбомом. — Я тоже хочу кое-что показать. Когда служил на Дальнем Востоке, отмечали День Победы. Видите — это художественная постановка. А получилось как на самом деле: воссозданы картины настоящего боя времён Великой Отечественной войны.

Рохлин тут же загорелся:

— А мы сделаем по-другому! На День Победы покажем не просто отдельные картинки, а полномасштабный театрализованный штурм Мамаева кургана. Выведем технику, создадим динамику настоящего боя, чтобы народ вспомнил о героическом прошлом Сталинграда. И ветеранам будет радость.

Часы на кухне пробили три часа ночи. Генерал сказал Киселеву:

— Значит, завтра, вернее уже сегодня, к девяти ноль-ноль подготовь приказ о создании роты почетного караула и группы, которая устроит маленькую «войну» на Мамаевом кургане. Изложи свои мысли о создании мемориального кладбища. Жду приказ на подпись. Ну а мы поедем к Шабунину хвалиться, как Вену брали.

На полигоне в Прудбое офицеры под руководством майора Игоря Корниенко проводили занятия с чеченскими «студентами». Обучали их стрельбе из стрелкового оружия, танков, миномётов. Перед обедом к «студентам» подъехал УАЗик. Из него выскочил Приходченко, подошёл к Корниенко. Они отошли сторону и сели на землю под тень УАЗика.

— Игорь, обстановка хреновая, чувствую, что пахнет жареным, — хмуро сказал Приходченко. — Такое ощущение, что нас опять хотят втянуть в какую-то авантюру. Из Москвы пришло распоряжение: передать танки, самоходки с полным боекомплектом представителям чеченской оппозиции, погрузить все это в эшелоны и отправить на Северный Кавказ. Делай выводы. Уверен: это не последняя наша встреча с этими «студентами». Теперь вот что, — Приходченко протянул Корниенко листок бумаги. — Всех «студентов» по этому списку под предлогом привезти недостающие документы, сегодня же отправь в Грозный. Из других списков их фамилии убери.

— Предлог уж больно несерьезный, — Корниенко сунул бумагу в нагрудный карман.

— Другого не нашли, — Проходченко поднялся. — Мы же бюрократы, канцеляристы, нам документы нужны. Без них — никуда.

— Понятно, — Корниенко тоже встал. — Пошли пообедаем.

— Нет времени, мне ещё надо проверить своих разведчиков. У них и пообедаю и поужинаю.

Начальник службы безопасности президента Александр Васильевич Коржаков вызвал своего заместителя Захарова.

— Геннадий Иванович, тут Степашин наметил сто первый вариант смещения Дудаева. Грачёв план одобрил. Слетай в Моздок, посмотри, что там ещё придумал этот «мудрец».

Захаров вылетел в Моздок и через два часа был у директора Федеральной службы контрразведки Сергея Вадимовича Степашина.

Хорошо сориентированный в политической ситуации и сделавший ставку на Ельцина, Сергей Вадимович на мелочи не разменивался. На посту директора ФСК он хотел принести пользу Родине. Но ФСК после многократного реформирования и того удара, который нанес ей Бакатин, была уже не та, что некогда всемогущий КГБ. Кроме того, внешние стратегические противники объявлены стратегическими союзниками. Внутри страны стратегических противников, к тому времени, считай, тоже не было. Лидеры оппозиции хоть и разъезжали по стране, проводили митинги за свержение ельцинского режима, но все они заканчивались пышными банкетами. Поэтому опасности для режима эти деятели не представляли. Только отдельные политические группы грызлись за сферы влияния.

Сергей Вадимович не хотел ввязываться в эти мелкие разборки. В них славы не обретешь, а шею можно свернуть. Он нашёл себе, на его взгляд, более достойное дело. Его подсказала сама жизнь: Кавказ, Чечня, Дудаев. Сергей Вадимович «заболел» идеей убрать Дудаева и обеспечить мир на Кавказе. А если Степашин чем «заболевал», свернуть его с пути было невозможно.

Понимая, кто и с какой целью приехал к нему в гости, Сергёй Вадимович проинформировал Захарова о том, что в Моздоке находятся порядка ста двадцати человек личного состава спецподразделений. Это «Альфа», подразделение управления спецопераций, бывший «Вымпел», а также люди из Центра управления спецопераций Службы безопасности президента. Срок готовности операции — трое суток.

Геннадий Иванович внимательно выслушал Степашина и спросил:

— Как личный состав подразделений окажется у дворца Дудаева в Грозном? Мы ведь шапки-невидимки не имеем.

— Всё гениальное — просто. Мы подгоняем сюда шестьдесят автомашин — «Жигули», «Нивы», «Волги». В каждую машину сажаем по три — четыре бойца, за рулём — чеченцы, которые знают местность. Они окольными тропами доставляют личный состав непосредственно в Грозный. Дальше — выход на исходные рубежи, атака дворца…

— А если хотя бы один чеченец из числа тех, кто будет вывозить наших бойцов, может оказаться предателем? У вас есть уверенность, что этого не будет?

Дать такие гарантии директор ФСК, похоже, не мог. Да и кто бы мог их дать?

— Хорошо, давайте проанализируем, — продолжил Захаров. — У каждого штурмующего хватит боезапаса на десять — пятнадцать минут хорошего боя. Пусть, фантазируем, на полчаса. Им надо действовать быстро, поэтому снаряжать придется по минимуму. Да и сам способ подхода к дворцу, предложенный вами, не предполагает обилия боеприпасов. Далее — рукопашная. Это когда ничего другого не осталось. Допустим, дворец взят, штаб Дудаева уничтожен. У нас пятьдесят процентов раненых и убитых, боекомплектов — ноль. Кто нас будет менять? Кто и как закрепит успех? Ведь мы должны уйти, мы сделали своё дело. А дальше? Что делать с пленными, что делать с ранеными, как будем выносить убитых, и как будут выходить те, кто жив и здоров? Глаза у Степашина потухли.

— Об этом я как-то не подумал, — раздосадовано сказал он.

— А Грачёв знает об этой операции?

— Да, знает. Он её одобрил, — поникшим голосом произнёс Степашин, начиная понимать, что министр тоже толком не разобрался, и этот план никуда не годится.

«Да, гладко было на бумаге, да забыли про овраги, — подумал про себя Степашин. — Надо думать над новым вариантом».

В двадцатых числах ноября 1994 года, колонна боевой техники подъехала к высокому бетонному мосту через реку, за которой начиналась уже территория Чечни. Танкисты увидели на другом берегу группу машин: «Волги», джипы, и человек пятнадцать чеченцев и русских. Среди них — директора ФСК Сергея Степашина в светлой каракулевой папахе. Чеченцы, показывая руками на подходящую колонну, что-то бурно обсуждали. Степашин дал команду, чтобы танки начали движение через мост.

Головная машина, с Лихим на броне, въехала на мост. Вдруг чеченцы обеспокоено загалдели и замахали руками. Лихой дал команду «стоп» и оглянулся. Следующий за ним танк, сбив ограждение, балансировал на краю моста, грозя свалиться в воду. Механик-водитель, видимо, не растерялся, включив заднюю передачу. Стальные траки, скользя по бетону, вращались назад, удерживая машину. Наконец, зацепившись за асфальт, танк попятился и встал поперек моста. Растерянный механик вылез из люка, вытирая пот с лица. Вокруг собрались солдаты и офицеры, подбежал Лихой. Со стороны чеченцев к танку направилась толпа во главе со Степашиным.

Кто-то из офицеров сказал танкисту:

— Похоже, фрикцион заело. А ты молодец, быстро среагировал.

Степашин подошёл к танкисту, глянул с моста вниз, где, обгладывая валуны, крутилась и пенилась речная вода.

— Солдат, если бы ты туда слетел, то механика я бы нашёл другого, — сухо сказал он. — Но где бы я взял другой танк?

Молоденький механик-водитель должно быть впервые увидел перед собой столь высокое начальство, тараща глаза на пухлые щеки Степашина, стоял навытяжку и то и дело повторял:

— Виноват, не рассчитал.

— Откуда только таких водителей набрали, — все так же сухо начал выговаривать Степашин Лихому. — Ездить толком не умеют.

Резко развернувшись, директор ФСК отошел к сопровождающей его разношерстой группе людей.

Солдаты и офицеры, посмотрели ему в след, покачали головами и разошлись по машинам. Остались только те, кому предстояло разобраться с неполадкой.

Через минуту, Степашин подозвал к себе Лихого:

— Подполковник, на передачу техники даю полтора часа. Пристрелку пусть проведут в степи.

Начальник Управления ФСК по Москве и Московской области Евгений Савостьянов просматривал последний вариант плана об оказании помощи чеченской оппозиции по смещению президента Чечни Дудаева. Раздался звонок, Савостьянов взял мобильный телефон:

— Да, мой план одобрили. Танки должны поддержать оппозицию и смести Дудаева. Сейчас мои люди вербуют экипажи танков.

Вербовка шла непросто. Тем офицерам, которые согласились слетать на неделю в командировку на Северный Кавказ, было предложено оформить отпуска. Кроме того, было обещано приличное вознаграждение. Первыми, кто не только согласился, но и начал агитировать других, оказались офицеры, из которых год назад были сформированы экипажи танков, стрелявшие по Белому дому.

Был в этом деле у Савостьянова и собственный интерес. Он знал, что если все удастся, то его обещали сделать вместо Степашина директором ФСК. «Дудаева надо убирать, — размышлял Савостьянов. — Вместо него надо ставить другого, более покладистого. Совсем «зарвался» парень, забыл, кому обязан. Нефть и доллары глаза застлали, решил кинуть всех. Но мы ему напомним, кто в доме хозяин. Да и для остальных это будет хорошим уроком».

Накануне проведения операции по смещению Дудаева спецназ ГРУ прошел по всему маршруту движения танков. Дороги были заминированы управляемыми минами и фугасами, готовились опорные пункты и засады. Результаты были немедленно доложены руководству, а также командиру одной из танковых колонн, но информация никакого действия не возымела. Создавалась ситуация, выход из которой был один: война…

Штурм Грозного 26 ноября 1994 года чеченской оппозицией с привлечением российских военнослужащих сразу резко изменил ситуацию. Операция провалилась из-за предательства в рядах чеченской оппозиции, не поддержавшей ввязавшихся в бой на окраине Грозного российских танкистов и тех немногочисленных чеченских ополченцев, кто пошел с ними в город на броне. Бездарность руководства по подготовке и проведению операции сквозила из всех щелей.

Потери составили в первый день восемнадцать танков, сорок человек убитыми и сто шестьдесят восемь ранеными. Из девяти командиров отрядов шестеро погибли. Во второй день при очередной попытке блокировать танками президентский дворец оппозиция была окружена прибывшим накануне из Гудермеса отрядом боевиков численностью более двухсот человек, при этом пять танков было уничтожено, а экипажам других танков было выдвинуто требование о сдаче. В плен попало около пятидесяти наступавших — в основном российских военнослужащих. Но для политического руководства России страшнее понесённых потерь оказалась прояснившаяся в полной мере его причастность к конфликту Это, в свою очередь, потянуло за собой усиление позиций исламского фундаментализма в Чечне. Туда потянулись представители радикальных мусульманских организаций со всего мира.

К этому времени исход русского населения из республики из-за невыносимых условий проживания и нарушений конституционных прав граждан принял массовый характер.

На средства политического урегулирования чеченской проблемы рассчитывать уже было нельзя. Превентивные силовые меры тоже оказались неудачными. В недрах правительства и администрации президента России родилась идея восстановления конституционного порядка на территории Чечни путем введения в республику регулярных войск.

Борис Николаевич Ельцин и Александр Васильевич Коржаков обедали вместе. Это было их традицией — обсуждать различные дела за столом. Инициатива обычно исходила от президента. В такие минуты Борис Николаевич чувствовал себя непринуждённо, когда можно было позволить себе немного расслабиться, выпить рюмку — другую, обсудить дела. Здесь он чувствовал себя намного уютней, чем в кабинете.

Коржаков умел слушать президента, а иногда и отваживался давать советы. В силу своего служебного положения он обладал всей необходимой информацией и, процеживая ее, выдавал Ельцину в том виде, в котором тот хотел бы ее слышать. Здесь Коржаков шел проторенной дорогой: многие держатели тайн существовавших империй пользовались, как говорили, «доступом к телу» и влияли на принимаемые решения.

В последнее время Коржакову стали докладывать о суете высших чиновников, которых возбуждала ситуация в Чечне. А там шла борьба за власть, за контроль над нефтью. Для многих не было секретом, что Дудаев, буквально на глазах, терял свою популярность и, судя по всему, дело там шло к гражданской войне.

Во время очередного обеда, сообщив вначале необходимую информацию, которая была приятна президенту, Коржаков решил прощупать, что думает Ельцин в связи с ситуацией на Северном Кавказе.

— Борис Николаевич, я вижу, вас склоняют начать войну с Чечней, — осторожно начал он. — Это может стать роковым шагом. Опыт Афгана нельзя забывать. Начнется война, договариваться станет не с кем. Вчера мне звонил Салманов, помощник Дудаева…

— Я с Дудаевым встречаться не буду. Кто он такой? — поднял брови Ельцин.

— А вам докладывали, что Дудаев восемь раз звонил, пытаясь встретиться с вами?

— Никто мне ничего не докладывал.

— У меня есть расшифровка разговора. Я могу вам дать. Ситуация в Чечне выходит из-под контроля Дудаева. Клановые разборки могут вылиться в гражданскую войну. Дудаев готов идти на такой договор, какой подписан вами с Татарстаном и Башкортостаном. Худой мир лучше войны. Пока пушки не гремят, ещё не поздно разрешить ситуацию миром.

— Нет, я принял решение, и вы меня не убедите. Я с этим Дудаевым на один гектар не сяду.

— Борис Николаевич, подумайте.

— Ладно, — сказал Ельцин, — подумаю.

Вечером того же дня президент встретился с премьер-министром Виктором Степановичем Черномырдиным.

— Мы теряем огромные деньги, — сказал премьер. — Чеченская нефть уходит бесконтрольно. Бюджет ничего не получает. Проект транзита азербайджанской нефти через Новороссийск тоже под угрозой. Азербайджан и Грузия уже фактически находятся под влиянием американцев и англичан. Если мы не восстановим контроль над Чечней, то вся кавказская нефть, ее транспортировка, а следом и политическая ситуация в регионе окончательно окажутся вне нашего влияния. Абхазия при этом долго не продержится. Наши позиции там, в правовом и политическом смысле, безнадежны. Азербайджан проложит нефтепровод по территории Грузии, и нефть потечет к Черному морю мимо России. Поэтому Чечня — наш единственный шанс. Любые договоренности с Дудаевым политически и экономически бессмысленны. Мы только потеряем время. И создадим прецедент для реализации сепаратистских идей в других регионах.

— А что, по другому Дудаева убрать нельзя?

— Дело не только в нем. А, в первую очередь, в тех интересах, которые сформировались в его окружении, в главных чеченских тейпах. Да, если откровенно, и в среде некоторых наших политиков и бизнесменов, имеющих дело с Чечней.

— А раньше этого никто не знал, никто, понимаешь, не видел, — раздраженно буркнул президент.

— Ошибки надо исправлять, — премьеру явно не хотелось вступать в полемику «Не я же, в конце концов, Союз развалил, — подумал он. — И не я суверенитет раздавал этим Дудаевым…»

После встречи с премьером Ельцин окончательно утвердился в мысли о силовом решении чеченской проблемы.

В аэропорту «Северный» города Грозного приземлился небольшой самолет, принадлежащий частной компании. С трапа быстрой походкой, одетый в чёрный костюм спустился Борис Березовский. За ним скатился пухленький неповоротливый человек — его помощник Илья. У трапа их ждал автомобиль «Ауди» и двое в штатском. Шесть человек вооружённой охраны в камуфляже стояли невдалеке у микроавтобуса.

— Рад вас видеть на нашей свободной земле, Борис Абрамович, — поприветствовал его Мейербек. — Нас уже ждут.

Гости и встречающие расселись по машинам и поехали в горы. Автомобили остановились у коттеджа в небольшом распадке. Березовский со своим помощником, сопровождаемые Мейербеком и его напарником, вошли в дом.

Они прошли в большую комнату, оформленную в восточном стиле. На стенных коврах висели кинжалы, посреди комнаты за столом сидели несколько чеченцев. Березовскому сразу же дали слово.

— Последняя операция, которую мы провели по нефти, прошла успешно, — проглатывая слова и слегка заикаясь, начал он. — Деньги находятся на вашем счету. Двадцать процентов заплачено чиновникам, которые лоббировали ваш вопрос в правительстве. Однако рынок сбыта сейчас расширяется. Поэтому у меня вопрос: можно ли увеличить добычу нефти?

Сидящий напротив чеченец покачал головой:

— Это непросто. Сейчас никто не хочет заниматься производством. Упала дисциплина. Кроме того, аварии, нужны трубы, оборудование. Ничего этого не поступает.

— Я попытаюсь решить этот вопрос в правительстве, — пообещал Березовский.

— Тогда увеличить объемы поставок будет реально, — сказал Мейербек.

— Теперь по второму вопросу, — сказал Березовский. — Поставки запчастей возможны. Технической стороной будет заниматься мой помощник. — От вас требуется только одно: сдержанность и корректность. Не надо дразнить гусей. Они и так уже вовсю гогочут.

— И когда вы Борис Абрамович, все это успеваете? — похвалил олигарха Мейербек.

— Я, дорогой мой, достаточно серьезно отношусь к отдыху, — ответил Березовский. — По примеру английского премьера Черчилля, я никогда не стоял, когда можно было сидеть, и никогда не сидел, когда можно было лежать.

— Вас понял, — засмеялся Мейербек. — Ну а теперь с дороги надо перекусить, прошу всех к столу.

Они прошли в другую комнату, где уже был накрыт стол: шашлыки, зелень, вино, фрукты.

— Перед самым вашим приездом зарезали барашка, шашлык свежий, — сказал помощник Мейербека, и предложил помощнику Березовского: — Илья, ты у нас впервые в гостях. Может быть, ты хочешь женщину? Таких у вас в Москве нет.

— Сейчас не могу, — ответил Илья. — Я в следующий раз приеду без шефа.

Через полчаса Березовский встал из-за стола:

— Ну, все, господа, я бы отдыхал и дальше с удовольствием, но, к сожалению, дела. Надо ехать.

Проводив олигарха, Мейербек поехал к президенту Ичкерии Дудаеву.

— Я больше ни одного доллара в Москву не передам! — с раздражением сказал Мейербеку Дудаев, выслушав сообщение о встрече с Березовским. — Я — президент Ичкерии, и буду говорить с ними на равных условиях. Они просят быть корректными, а сами ведут себя как князья. Почему мне до сих пор не организовали встречу с Ельциным?

— Джохар, но нельзя же так! Нам и так за эти годы был режим наибольшего благоприятствования. И оружие оставили, и Центробанк деньги переводил, пенсии выплачивали. Операция с фальшивыми «авизо» прошла гладко. Никто не препятствовал. Тянули, как могли. Может, есть какие-то новые условия по трубе, то мы их пересмотрим? Нельзя же все с маху рубить.

— Я не мальчик на побегушках! Я генерал. За оружие они получили. И от «авизо» оторвали приличную долю. Еще не известно, кто больше выгадал. Я считаю, что расплатился полностью. А нефть — чеченская, а не московская!

Мейербек встал.

— Джохар, погубишь себя, Чечню и все наше дело.

После разговора с Дудаевым Мейербек отправился к министру обороны Ичкерии Масхадову.

— Аслан, скажу тебе прямо: Джохара надо убирать, — заявил он, передав весь разговор с Дудаевым. — Ты видишь, какая ситуация в республике: уже полевые командиры в оппозиции. Ты обладаешь реальной силой, чтобы сбросить его и спасти чеченский народ от междоусобицы.

— А что это ты вдруг загорелся любовью к народу? — Масхадов сказал спокойно, но со злой иронией. — Вроде бы, такой любви я раньше не подмечал у тебя. Когда вы раскачивали лодку во времена Горбачева по прибалтийскому варианту, о чем вы думали? А когда контролировали золотые прииски и всю теневую экономику? Что-то о народе вы тогда не больно-то вспоминали. Больше водили дружбу со Старой площадью и высокими покровителями из Москвы, с теми, кто о народе вспоминает не чаще вашего!

— У нас есть информация, что отец Дудаева работал на НКВД, и сам Джохар был завербован КГБ еще в училище, — попытался изменить ход разговора Мейербек.

— Поздно уже, поздно! Я дал слово Джохару и своего решения не изменю, — жестко закончил Масхадов.

Как только дверь за Мейербеком закрылась, на столе у Масхадова зазвонил телефон. Дудаев просил зайти к нему.

Президент Ичкерии нервно ходил по кабинету, то и дело поглядывая на висевшую на стене карту России.

— Это война? — спросил Масхадов.

— Не думаю, — ответил Дудаев. — Какой смысл им начинать войну? Устранить меня? Так у них спецслужбы есть. Начинать войну против целого народа? — Дудаев тяжело вздохнул и добавил: — Если бы люди знали, из-за чего весь этот сыр-бор. А то, уважаемые россияне, — саркастически передразнил он российского президента, — сначала приводят к власти бандитов, позволяют им разграбить свою же страну, обещать суверенитета сколько проглотите, а после, не придумав ничего лучшего, посылают своих солдат усмирять Чечню. Если они, все же решаться на это, мы устроим им в Грозном маленький Сталинград, — зло закончил он.

После неудачной попытки штурма Грозного оппозицией, Рохлин собрал на совещание офицеров в штабе корпуса.

— Пришёл приказ: начать переброску корпуса в район Кизляра и подготовить карты маршрутов от Кизляра до Грозного, — сообщил он.

— Это война? — спросил Скопенко.

— В штабе округа так не думают, — ответил Рохлин. — Но у них свои оценки, у нас — свои. Думаю: просто так это не кончится. Переводите офицеров на казарменное положение. На все боевые машины загрузить максимум боеприпасов. И прошу эту информацию оставить при себе.

Рохлин закончил совещание, и некоторое время стоял в задумчивости, барабаня пальцами по столу. Ему уже было ясно, что Россию втягивают в очередную кровавую авантюру. Нов армии не принято обсуждать приказы вышестоящего начальства. Некоторое время спустя, он пригласил к себе начальника разведки корпуса. Когда Приходченко вошел в кабинет, Лев Яковлевич поздоровался с ним за руку, приобнял за плечи и пригласил пройти в комнату отдыха, где на столике стояла ваза с фруктами и самовар. Рохлин включил телевизор и закрыл дверь.

— Давно, Степан, мы с тобой не говорили по душам, — начал он. — Сам понимаешь — дел по горло. И сейчас я пригласил тебя для серьёзного разговора. Ты как, не забыл ещё нашу службу в Закавказье?

— Такое не забывается. Лев Яковлевич, — улыбаясь, ответил Приходченко.

— Так вот, от действий разведки зависит успех предстоящей операции. На карту поставлены жизни вверенных нам людей.

Рохлин разлил чай, предлагая Приходченко взять чашку.

— Надо, Степан, послать самых опытных и проверенных людей в Чечню. Переодеть их в гражданскую одежду Мне важно знать все: качество дорог, расположение мостов, настроение проживающих там людей. Надо наметить обходные маршруты. Где и каким образом можно большой колонне выйти к Грозному, минуя населенные пункты.

На столе у Рохлина лежал исписанный лист бумаги. Краем глаза заглянув в него, Приходченко сверху вниз прочитал несколько пунктов: желание, вера, самовнушение, специальные знания, воображение, планирование, решение, настойчивость, сила воли, шестое чувство.

— Вот, пытаюсь, при помощи классиков, найти и выделить самое необходимое, чем должен обладать человек, чтобы выполнить поставленную задачу, — сказал Рохлин, поймав взгляд Приходченко. — И прихожу к мысли, что для нас главным является предусмотрительность. Везде и во всем.

Получив приказ из Москвы, Рохлин стал готовить корпус к переброске на Северный Кавказ. И, как это бывало не раз, вдруг обнаружилось, что от команды до ее исполнения лежит огромная дистанция. Организовывая погрузку и отправку, офицеры корпуса буквально валились с ног от усталости. Ломалась техника, не заводились машины, не хватало вагонов и платформ.

— Это надо было сделать еще вчера! — каждое утро, собрав у себя офицеров корпуса, хмуро говорил Рохлин. — Говорите нечем крепить на платформах технику? Поезжайте на завод. Я договорился с Болотиным, он даст проволоку.

В ноябре 1994 года в Кремле состоялось заседание Совета Безопасности.

— Я встречался с президентом Чечни. Думаю, с ним можно договориться, — сказал Грачев. — А. вводить войска не стоит.

— Ситуация слишком далеко зашла. Просто другого выхода нет, — парировал Степашин.

Он всячески старался избегать разговора о только что провалившейся попытке решить проблему с помощью танков и дудаевской оппозиции. Единственное, что могло радовать Сергея Вадимовича в этой ситуации, так это инициатива Савостьянова, поспешившего заявить свое авторство на эту злосчастную попытку.

В разговор вступил глава администрации президента Сергей Филатов:

— Я всё-таки поддерживаю Сергея Вадимовича, — слегка картавя, сказал он.

Человек сугубо гражданский, Филатов был далек от понимания сути предлагаемых военных мер. Но он знал настроение президента и пытался подыгрывать ему.

— Я уверен, что всех нас средства информации назовут потом военной партией, — уныло сказал Грачёв.

Павлу Сергеевичу тоже было не с руки вспоминать об авантюре Степашина — Савостьянова, ибо в ней участвовали его танкисты. И тем более, сейчас ему не хотелось говорить о проблемах армии. Уж кто-кто, а он-то знал, что армия в ее нынешнем состоянии не готова к выполнению такой крупной операции. Заявить об этом — все равно, что подставить голову под топор. «Авось все рассосется и здесь, — думал Грачев, вспоминая недавние события вокруг Белого дома. — Там тоже пугали гражданской войной, а в итоге все решилось за один день».

В зал вошел Ельцин, повернулся всем телом, точно пересчитав, оглядел собравшихся и, перебрав лежащие перед ним бумаги, глухо обронил:

— Мы собрались сегодня прояснить ситуацию по Северному Кавказу. Какие будут соображения?

Первым, поправив китель, поднялся министр обороны Грачев.

— Я встречался с Дудаевым. Думаю, с ним можно договориться. Вводить войска не стоит. Войти несложно, но как оттуда будем выходить?

— Ну, это уже не твоего ума дело, — обронил Ельцин. — Ты мне обещал решить проблему одним десантным полком. Чего закрутил задницей?

— Будет команда — решим, — вытянувшись, отчеканил Грачев.

— Вот так бы сразу, — усмехнувшись, сказал Ельцин. — Здесь надо действовать тонко. И силой нельзя, и отступать нельзя. Надо, чтоб и победа была, и чтоб без войны. Дипломатия, понимашь.

По сути, на этом все обсуждение и закончилось. Ельцин чувствовал себя неважно, и все решили, что в таком состоянии его лучше не беспокоить. После октября девяносто третьего имеющих и отстаивающих свое мнение вокруг Ельцина почти не осталось.

По окончании заседания Совета безопасности в кабинет Коржакова вошел Захаров.

— Ну как, принято решение? — спросил он.

— Мы привлекали экспертов. Они дали отрицательное заключение на ввод войск в Чечню, — Коржаков говорил без энтузиазма, понимая, что изменить что-то не в его силах. — Армия не готова. Общество тоже. Но уж больно кому-то хочется начать маленькую победоносную войну Наши оперативники установили, что самолетами МЧС, базирующимися на аэродроме летно-исследовательского института в Жуковском, осуществляется перевозка оружия и боеприпасов в Грозный. Указание исходит из правительства. Указание негласное. Автора тщательно скрывают. Все это только усугубляет ситуацию. «Подельники» идеологов чеченского сепаратизма сидят в Москве. Я докладывал об этом президенту. Но после визита Черномырдина он принял решение в пользу ввода войск. Так что решение принято, будем восстанавливать конституционный порядок. Мы ведь находимся под присягой.

— Я хочу, чтобы вы послали туда меня. С моим опытом я там пригожусь. Давно соскучился по настоящему делу.

Коржаков посмотрел на Захарова с сожалением:

— Всё покаяния себе ищешь? Ну что ж, держать не буду. Тем более, твой опыт там действительно пригодится.

30 ноября Ельцин подписал Указ № 2137-с «О мерах по восстановлению конституционной законности и правопорядка на территории Чеченской Республики», которым было одобрено применение Вооруженных Сил. Полномочным представителем президента Российской Федерации в Чечне был назначен Николай Егоров и создана группа руководства действиями по разоружению бандформирований в Чечне, в состав которой вошли: Николай Егоров, Виктор Ерин, Анатолий Куликов, Андрей Николаев, Борис Пастухов, Сергей Степашин и другие. Руководителем группы был назначен Павел Грачев.

Перед отъездом в Моздок Павел Сергеевич встретился с командующим воздушно-десантных войск Евгением Николаевичем Подколзиным и начальником разведки ВДВ Поповских.

— Какое решение? — осторожно спросил Подколзин.

— Силовое! Хотя я глотку драл, а Верховный сказал: ввяжемся в драку, а там видно будет.

— История учит, что ничему не учит. Цену войны лучше всего знают военные, — с горечью сказал Подколзин.

Как у нас сорок пятый полк, готов? — поинтересовался Грачев.

— Как и все воздушно-десантные войска — всегда.

В феврале 1994 года Грачев подписал приказ о создании в ВДВ полка специального назначения, который должен был стать прообразом российской армии будущего и образцом для всех Вооруженных Сил, и оперативно, профессионально решать поставленные задачи. В этот полк направлялись лучшие офицерские кадры из ВДВ и ГРУ, служба там считалась почетнее, чем в других воинских подразделениях.

— Первый этап операции называется «Дуристика». Решим проблему силами Северо-Кавказского округа. По сути, это будет демонстрация военной силы. Но могут возникнуть несколько очагов сопротивления. Разведка докладывает, что в Чечню ринулись «духи» с Афгана, арабы, наемники.

— Почуяли запах денег и крови, — кивнул Подколзин.

— И главная задача по их уничтожению ляжет на ВДВ.

— Не первый раз, войска уже пятнадцать лет из войны не выходят.

— Ну, вот и будет боевое крещение сорок пятого полка, — подытожил Грачев.

— А с каким лозунгом пойдем в Чечню? — вступил в разговор Поповских. — «За Родину, за Ельцина»?

— Скорее, за единую и неделимую Россию. А с какой идеологией должна быть армия, вопрос, конечно, немаловажный. Сейчас по понятным всем причинам образовался определенный вакуум в воспитательной работе. Не так давно я подписал соглашение со Святейшим Патриархом. Конечно, двери для священников в армии никогда не закрывались, но сейчас официальное взаимодействие с Русской Православной церковью должно помочь заполнить этот вакуум, обратимся к нашим традициям, — резюмировал Грачев.

В преддверии надвигающихся событий в Грозном Дудаев с Масхадовым тоже проводили совещание.

— Похоже, войны не избежать, — то ли спросил, то ли констатировал факт Масхадов.

Дудаев пожал плечами:

— Даже не верится. Неужели они пойдут на это? Внутри страны?! На глазах у всего мира!

— Расстрелял же Ельцин Парламент в центре Москвы, — напомнил Масхадов.

— Если так, то нам надо сформулировать идейные основы нашей борьбы, — помрачнел Дудаев. — Они просты: каждый чеченец должен стать смертником. Свобода — слишком дорогая вещь, чтобы можно было легко её получить. Если семьдесят процентов чеченцев погибнут, то тридцать будут свободны. Всех, кто сдаст оружие, уничтожать как предателей. Мы должны объявить джихад и выдвинуть лозунг наших предков, которые говорили, что рай есть под тенью шашки, убитый в войне есть живой, и будет жить в раю, а кто будет бежать — тот есть ничтожный человек. И будущая его жизнь есть ад!

— Что ж, война так война, — заключил Масхадов. — Будем готовиться. И сделаем это так, что Россия сама запросит мира.

— Да-да, — откликнулся Дудаев. — Пусть они не думают, что мы будем отсиживаться на своей территории! И другие кавказские народы не будут сидеть сложа руки. Это будет война без правил! Мы перенесем войну туда, откуда она будет исходить. В свое время я был лучшим командиром дивизии в мире. Армия мне многое дала и многому научила.

Он вспомнил, как недавно на окраине Назрани, в одном из частных домов состоялась его встреча с Павлом Грачевым. С министром обороны прибыл полковник Поповских, а с Дудаевым — Руслан Хамзоев. Перед встречей Поповских достал из кейса три бутылки водки «Сталинградская», буханку черного хлеба, шматок сала и банку соленых огурцов. То же самое достал из своего кейса Хамзоев. Они посмотрели на стол и улыбнулись — вкусы у них были одинаковыми. И одежда одинаковой: на каждом были камуфляжные куртки из под которой виднелись полосатые тельняшки. Поповских разлил водку по алюминиевым кружкам. Помолчав немного, Хамзоев предложил выпить за волгоградский ликероводочный завод.

— Грозненский коньячный завод тоже выпускает неплохую продукцию, — сделал ответный комплимент Поповских.

После недолгих, но пустых переговоров начали прощаться.

— Джохар, это, пожалуй, наша последняя встреча, — сказал Грачев пожимая руку Дудаеву. — Но уверяю тебя, еще не поздно затормозить.

— Павел Сергеевич, ты пойми меня правильно. Если я подниму руки, меня чеченский народ растерзает. Россия достаточно сильна, чтобы пойти на компромисс.

— Я постараюсь довести твою позицию до президента. Он мудрый человек, — глядя куда-то мимо Дудаева, ответил Грачев. Уж он-то знал, что любая уступка чеченцам, будет воспринята ими как слабость. «Дай им палец, откусят руку по локоть», — про себя думал он.

По сути, это были не переговоры, а последнее прощупывание намерений противоположной стороны. Маховик войны уже крутился, и это хорошо понимали обе стороны. Съехались, чтобы после быть чистыми перед общественным мнением и историей. Конечно, каждый про себя надеялся, а вдруг противная сторона сделает такое предложение, от которого будет трудно отказаться. Нет, таких предложений сделано не было. В тот момент никто не думал о тысячах, которые будут убиты в предстоящем конфликте. Когда бульдозер идет по лесу, мало кто из сидящих в нем думает, кого он по ходу своего движения давит гусеницами.

И Грачев и Дудаев — оба профессиональные военные, знали: война не любит полумер и сомнений. Ее идеология формулируется коротко и ясно и проводится жестко, без компромиссов. А люди для них — это всего лишь одетые в камуфляжную форму роты и батальоны, которые можно двинуть в нужном направлении.

В то время, когда каждый здравомыслящий человек задавал себе вопрос: начнется война с Чечней или Россия отступит, в Волгограде проходила встреча лидеров оппозиции со своими сторонниками под названием «Большой совет России». Цель мероприятия: обсуждение путей выхода России из кризиса.

Перед официальной встречей в рабочей комнате за столом собрались несколько человек. Это были лидеры так называемой системной оппозиции: Геннадий Андреевич Зюганов, Алевтина Викторовна Апарина, несколько членов ЦК КПРФ и депутаты из аграрной фракции Госдумы.

— У меня есть одно предложение: в президиум надо посадить священника, — сказал Зюганов, ознакомившись со списком. — Сейчас это общепринято. К тому же, нам важно показать единение с церковью, создание единого фронта против антинародного режима.

— Геннадий Андреевич, наши аграрии это не поймут, среди них есть и мусульмане и буддисты. Что они скажут?

— Геннадий Андреевич, эти попы все давно продались режиму, — мягко улыбнувшись, сказала Апарина.

— У всех такое же мнение, товарищи, что священника не нужно приглашать? — Зюганов обвел присутствующих взглядом.

— Да, да, — отозвалось несколько голосов.

— Ну что, тогда пойдём в зал? — предложил Геннадий Андреевич. — Нас там уже ждут.

Большой зал был полон народу. Все стоя приветствовали лидеров под песню «Вставай страна огромная». Затем на трибуну вышел Зюганов и обратился к присутствующим:

— Дорогие соотечественники! Банда, засевшая в Кремле, довела страну до последней черты. Сегодня перед нами, как никогда, остро стоит задача единения всех оппозиционных сил России. Нам необходимо сегодня выработать общую платформу по выходу страны из создавшегося кризиса и определить пути национального возрождения России. Я хочу предложить для обсуждения свою концепцию национальной идеи.

Из зала встал тучный человек и, оглядев зал, с одышкой произнес:

— Геннадий Андреевич, нужно включить в повестку дня вопрос о Чечне. Туда из нашего города уходят танки. Сегодня опять армию используют, как заложницу чьих-то интересов, а пострадает мирное население. Мы должны осудить ввод войск в Чечню!

— Мы сейчас не владеем всей информацией, чтобы дать оценку этим действиям, — сказал Зюганов. — Да, мы против войны в Чечне. Но мы не поддерживаем и режим Дудаева.

Сказав это, Геннадий Андреевич бросил взгляд в сторону Алевтины Викторовны: «Ни войны — ни мира. Как бы она не обвинила меня в троцкизме». Но Алевтина Викторовна ничего не заметила. Другие тоже. Историю партии все забыли.

Рохлин сидел в кабинете и подписывал последние распоряжения, касающиеся переброски корпуса в район Кизляра, когда раздался телефонный звонок. Генерал снял трубку и услышал голос командующего Северо-Кавказским военным округом:

— Лев Яковлевич, тебя Митюхин приветствует. Через пять дней совещание в Моздоке с участием министра обороны. Ты задачи по поводу Чечни выполняешь?

— Да, точно в срок, — ответил Рохлин.

— Ты можешь послать туда кого-то из своих заместителей, а сам занимайся по рабочему плану Я думаю, там ничего серьёзного. До встречи в Моздоке.

Генерал положил трубку.

Рохлин не давал людям отдыха, неделями держал их на полигоне, снимал с должностей тех, кто не справлялся с задачами, и вдруг ему предложили остаться в стороне! Послать заместителя или пойти самому? Такого вопроса для него не было. Более того, он удивился словам Митрохина, что ничего серьезного там, на Кавказе, не ожидается.

Опыт подсказывал: напугать Дудаева не удастся. У него есть силы, есть поддержка населения. По крайней мере, его боятся. А после разгрома оппозиции, пытавшейся с помощью российских танков, взять власть в Грозном, не только боятся, но и уважают. Авторитета у него, безусловно, прибавилось. Отсюда вопрос: на что рассчитывают политики в Москве, если даже допустить невероятное и планируемое разоружение удалось. Что дальше? Кто может соперничать с авторитетом Дудаева? Кто встанет у руля республики? Как там будут себя чувствовать институты новой власти? На кого они будут опираться?

Но даже для того, чтобы думать над этими вопросами, сначала надо разобраться в другом: есть ли у России силы, способные лишить Дудаева власти? Армия? А какая она теперь, после распада Союза и стольких лет терзаний, выпавших на долю военных? На примере своего корпуса Рохлин знал, как тяжело научить людей тому, о чем еще вчера они и не думали. Как трудно вернуть в армейские ряды боевой дух, который истреблялся, вымывался, подвергался насмешке. Все ли командиры смогли сделать то, к чему призывал он, приняв командование корпусом?

«Быть войне. И войне долгой. На измор, на истощение, с огромными потерями и непредсказуемым итогом. Рассчитывать придется только на себя, на свой опыт и на то, что напряженная боевая учеба, за которую меня матерят подчиненные, не прошла даром», — размышлял генерал, разглядывая карту Чечни. Он знал: начальство думает иначе. Но, к сожалению, решения принимает не он. А у него нет для этого ни необходимого политического веса, ни возможности донести свои мысли до тех, кто все это задумал. Рохлин вспомнил, как осенью 91-го Руслан Хасбулатов на сессии Верховного Совета объявил себя главным защитником Чечни и сделал все, чтобы распустить Верховный Совет Чечено-Ингушской Республики и привести к власти Дудаева. И как в Чечню для тайных переговоров с Дудаевым ездили Михаил Полторанин и Геннадий Бурбулис. Хорошо знакомый с похожей ситуацией, когда ему пришлось брать в Тбилиси штаб боевиков «Мхедриони», Рохлин думал, что тогда, осенью 91-го, ситуацию могли решить быстро и без особого кровопролития посланные в Грозный десантники. Чеченское руководство в то время было не готово оказать такого сопротивления, которое могло привести к большим потерям с обеих сторон. Главное: у них не было тогда оружия, которое дудаевцы получили, захватив военные склады. Но власть была занята другим — сокрушением Советского Союза. И команды взять под контроль Грозный десантники не дождались.

Раздумья генерала прервал адъютант:

— К вам Ольга Владимировна Щедрина, товарищ генерал, — доложил он.

Генерал устало поднялся из-за стола.

— Здравствуйте, Ольга, — он жестом пригласил ее пройти.

— Лев Яковлевич, я хочу выразить вам благодарность за ваше участие, — как обычно начала Ольга. — Ваши офицеры хорошо помогли нам, привезли всё вовремя, разгрузили. Приглашаю вас на открытие выставки и всех офицеров корпуса. Думаю, выставка им понравится — это же героический эпос, русская история! А заодно послушаете воинские песни в исполнении нашего коллектива.

— Сожалею. Но сейчас мне некогда песнями заниматься, — прервал ее Рохлин.

— Но они исполняют песни, которые вы могли бы взять для своего корпуса, они поднимают боевой дух, — не поняла генерала Ольга.

Вошёл Киселев с папкой документов.

— Ты как насчёт культурного похода а. музей? — спросил его Рохлин.

— Какой музей? Мне только музея сейчас не хватает, — ответил Киселев. — Люди с ног валятся, неделю уже домой не уходят, готовят карты.

— Ты не прав, — неожиданно возразил Рохлин. — Надо выкроить часок: голову освежить, дух поднять. Так, когда это мероприятие будет?

— Сегодня вечером, в семь часов, — с готовностью ответила Щедрина.

— Вот на семь часов и зови людей, — приказал Рохлин Киселеву. — А то у них скоро «крыша» поедет, а нам же ещё работать и работать.

Ольге оставалось только гадать, почему генерал, минуту назад говоривший, что ему некогда, вдруг изменил свое отношение к ее предложению. Ей очень хотелось, чтобы Рохлин побывал на вернисаже. Впервые в музее изобразительных искусств была размещена выставка картин Константина Васильева.

И Рохлин сдержал свое слово: в музей пришла большая группа офицеров. Они, тихо переговариваясь, стояли в зале перед картинами «Маршал Жуков», «Парад 41-го», «Прощание Славянки». Экскурсовод давала комментарии к каждому полотну. Затем офицеры прошли в небольшой зал, начали рассаживаться на тесно расставленные стулья. К ним вышел коллектив из пяти человек — актеры Иркутского театра народной драмы, находящиеся на гастролях в Волгограде. Они исполнили несколько песен времен Великой Отечественной войны.

В это время в зале появился Рохлин. Ольга подошла к нему:

— Лев Яковлевич, что же вы опаздываете? — упрекнула она. — Концерт уже заканчивается.

Они сели с краю в последнем ряду. Актёры театра по знаку, который им подала Щедрина, запели песню «Прощание Славянки»:

Много песен мы в сердце хранили, Воспевая родные края, Беззаветно тебя мы любили, Святорусская наша земля! Высоко ты главу поднимала, Словно солнце твой лик воссиял, Но ты жертвой подлости стала Тех, кто предал тебя и продал… Ждёт победу отчизна, Отзовись, православная рать, Где Илья твой и где твой Добрыня Сыновей кличет Родина-мать. Но лежит богатырская сила, Мёртвый сон застилает глаза, Уж разверзлась над нами могила, Над страною грохочет гроза… И снова в поход, труба нас зовет, Мы все встанем в строй И все пойдем в смертельный бой. Встань за Веру русская земля…

«Вот оно, совсем иное настроение! — пораженный мощью и духом исполнения, подумал Рохлин. — Казалось бы, знакомая и любимая всеми мелодия, но откуда эти такие нужные и точные слова?! Да это же гимн России, это то, чем можно гордиться!»

…Встань, Россия, из рабского плена, Дух свободы зовет, в бой пора! Подними боевые знамена, В небесах слышен клич наш «Ура!»

Когда зазвучал последний куплет, все присутствующие на концерте офицеры, как при исполнении гимна, встали.

Генерал вернулся в штаб со смешанным чувством. Проработав почти до самого утра над картами, сделав сотню расчетов, переговорив с десятком подчиненных, он неожиданно задал сам себе другой вопрос: «А не для того ли задумана война, чтобы не дать этому духоподъемному настроению по возрождению России реализоваться как-то иначе?»

Но он слишком устал, чтобы пытаться сразу найти ответ. А с рассветом навалились другие срочные дела и закрутили-завертели, не давая времени для размышлений.

Доведется ли когда-нибудь вновь вернуться к этому вопросу? Кто мог ответить? Война в очередной раз шагнула в его жизнь и в жизнь тысяч российских солдат и офицеров. Она решительно прервала все иные мысли, кроме тех, которые могли помочь выжить и победить.

Корпус отправлялся из Волгограда в начале декабря со станции Бетонная. Было холодно и ветрено. Перед эшелоном стояли в боевом снаряжении солдаты и офицеры. Отец Алексий, закончив молебен, проходил вдоль строя, крестил, кропил святой водой, раздавал крестики, иконы. Ему помогали Кудинов, Платов и Ольга Щедрина. Губернатор отозвал Рохлина и атамана в сторону, достал маленькую «чекушку» водки и три граненых стакана. Они выпили и крепко обнялись. В это время раздалась команда: «По вагонам!». Все начали прощаться. На платформах стояла техника: танки, орудия, машины, походные кухни. С неба летел мелкий, колючий, вперемежку с дождем снежок, стоявшие на платформах солдаты прятали от него лица в серые воротники шинелей.

В это же время на перроне одного из московских вокзалов тоже шла погрузка войск и подразделений спецназа.

Такая же погрузка шла и на перронах вокзалов Тулы, Ульяновска и Рязани. Там в эшелоны грузились десантники. Во Владивостоке, Мурманске, Балтийске грузились морские пехотинцы. В Санкт-Петербурге, Майкопе, Самаре, Ростове, Краснодаре, на Урале и в Сибири, в других регионах страны по вагонам. размещались пехотинцы, танкисты, артиллеристы. Грузилась техника, боеприпасы, снаряжение.

И везде на перронах звучал марш «Прощание славянки» в исполнении гарнизонных оркестров.

Часть 2 ГРОЗНЫЕ ДНИ

Историческая справка

Под именем Чечни известна обширная страна, расположенная в неопределенных границах, которые на севере приблизительно совпадают с Тереком и Качкалыковским горным кряжем, отделяющим ее от Кумыкской степи, на востоке — с рекой Акташем, за которой начинается уже Собственно Дагестан, на юге — с Андийским и Главным Кавказским хребтами, на западе — с верхним течением Терека и Малой Кабардой.

Эта малодоступная страна была первой на пути распространения русского владычества не потому только, что находилась ближе всего к русским владениям — главнейшее значение ее было в том, что она, со своими богатыми горными пастбищами, с дремучими лесами, с равнинами, орошенными множеством рек и покрытыми богатой растительностью всякого рода, была житницей каменистого бесплодного Дагестана. И только покорив Чечню, можно было рассчитывать принудить к покорности и мирной жизни горные народы восточной полосы Кавказа. Но ничего не было труднее, как подчинить какой-либо власти не столько полудикий чеченский народ, как дикую природу Чечни, в которой население находило себе непреодолимую защиту. И первые попытки русских посягнуть на нее и проникнуть внутрь страны разрешились кровопролитнейшими эпизодами. И природа и люди Чечни крепко стояли на страже своей независимости. Среди этой-то суровой природы и жило необычное, своеобразное племя, воспитанное вековой борьбой с внешними врагами и закаленное внутренними междоусобицами.

Дерзкие при наступлении, чеченцы бывали еще отважнее при преследовании врагом, но не имели ни стойкости, ни хладнокровия, чтобы выдержать правильную битву. В аулах чеченцы защищались редко, разве случайно удавалось захватить их врасплох. Но там, где были дремучие леса, овраги и горные кряжи, они являлись поистине страшными противниками.

Кто-то справедливо заметил, что в типе чеченца, в его нравственном облике, есть нечто, напоминающее волка. И это верно уже потому, что чеченцы в своих легендах и песнях сами любят сравнивать своих героев именно с волками, которые им хорошо известны. Волк — самый поэтичный зверь по понятиям горцев. «Лев и орел, — говорят они, — изображают силу, идут на слабого, а волк идет на более сильного, нежели сам, заменяя в последнем случае все безграничной дерзостью, отвагой и ловкостью. В темные ночи отправляется он за своей добычей и бродит вокруг аулов и стад, откуда ежеминутно грозит ему смерть. И раз попадает он в беду безысходную, то умирает уже молча, не выражая ни страха, ни боли». Не те же ли самые черты рисуют перед нами и образ настоящего чеченского героя, самое рождение которого как бы отмечается природой? В одной из лучших песен народа говорится, что «волчица щенится в ту ночь, когда мать рождает чеченца».

До появления генерала Ермолова на Кавказе на пограничной линии между Моздоком и Екатериноградом шли своим чередом небольшие, но тревожные действия. Чеченцы то мелкими, то крупными отрядами врывались в русские пределы, держа в постоянном напряжении кордонную линию.

Однажды чеченцы, соединившись с кабардинцами, бросились вглубь Ставропольского уезда и уничтожили до основания богатое Каменнобродское селение. Несчастные жители в испуге бросились бежать, кто куда мог, но большая часть укрылась в церкви, рассчитывая там найти спасение. Однако горцы ворвались внутрь Божьего храма и всех, скрывавшихся в нем, перерезали. Церковный помост был облит кровью и завален трупами, а все, что уцелело от резни, досталось в добычу горцам. Одних убитых насчитали тогда более ста тридцати душ обоего пола, в плен было взято триста пятьдесят человек, весь скот угнан, хутора сожжены.

В другой раз чеченцы числом в четыре тысячи собрались против Шелкозаводской станицы на Тереке, угрожая вторгнуться в пределы Кавказской губернии. Командир Суздальского полка полковник князь Эристов предупредил их намерение и, перейдя за Терек, разбил все скопище наголову. Но это не остановило новых дерзких набегов чеченцев.

С появлением Ермолова на Кавказе все это прекратилось. «Хочу, — говорил он однажды, — чтобы имя мое стерегло страхом наши границы крепче цепей и укреплений, чтобы слово мое было для азиатов законом, вернее неизбежной смерти. Снисхождение в глазах азиатов — признак слабости, и я прямо из человеколюбия бываю строг неутомимо».

Первые распоряжения Ермолова уже внушали страх, показывая горцам, что кончилось время, когда от их набегов откупались, когда русские войска, если и вторгались в их земли и жгли их аулы, то и сами несли огромные потери, ничего не изменяя в сложившихся отношениях и ничего не приобретая для будущего. Решив перенести передовую линию за Терек, Ермолов имел две ближайшие цели, составлявшие, впрочем, только начальные звенья в длинной цепи предстоявших действий: обуздание так называемых «мирных чеченцев» и заложение крепости, которая обеспечивала бы устойчивость новой Сунженской линии.

«Мирные чеченцы» тогда составляли одно из главных зол в наших отношениях с горцами. Еще в 1783-м году, во время управления Кавказским краем Потемкина, чеченские выходцы, жившие до того в вассальной зависимости от кумыкских князей, сбросив с себя это иго, просили позволения поселиться между реками Сунжой и Тереком, обещая составить передовые посты для Терской линии. Обещания этого они не сдержали, а между тем весь правый берег Терека, издавна принадлежавший казакам, отошел под чеченские поселения. Таким образом, явилось особое сословие «мирных чеченцев», самых злых и опасных соседей прилинейного жителя. «Мирные» аулы служили притоном для разбойников всех кавказских племен, в них укрывались отряды перед тем, как сделать набег на линию. Здесь находили радушный прием все преступники, и нигде не было так много беглых русских солдат, как именно в этих Надтеречных аулах. Приняв магометанство, многие из дезертиров женились, обзавелись хозяйством и при набегах бывали лучшими проводниками для чеченских отрядов.

10 июня 1817 года в русском лагере состоялось торжественный молебен, а затем при громе пушек заложена была сильная крепость о шести бастионах, которую Ермолов назвал Грозной. Ермолов видел зло, которое приносила русским близость чеченских, якобы «мирных» аулов. Он признавал необходимым возвратить казакам их древние затеречные владения и просил о дозволении желавшим из них переходить Сунжу целыми станицами.

Первым делом Ермолов преподал урок «мирным чеченцам». Он вызвал к себе старейшин и владельцев всех ближних аулов, раскинутых по Тереку, и объявил, что если они пропустят через свои земли хоть один отряд хищников, то находящиеся в Георгиевске аманаты их будут повешены, а сами они загнаны в горы, где истребят их голод и моровая язва. «Мне не нужны мирные мошенники, — сказал им Ермолов, — выбирайте любое: покорность или истребление ужасное». И двадцать пятого мая 1818 года войска перешли за Терек. В шести верстах от знаменитого Ханкальского ущелья, прославленного и древними и новыми битвами, отряд остановился. Здесь должна была вырасти крепость, которой суждено было играть видную роль во всех дальнейших событиях Кавказской войны. Чеченцы издали следили за отрядом, не решаясь пока начать перестрелку. Те из жителей окрестных селений, которые чувствовали себя виноватыми, бежали в горы, прочие остались в домах, а Ермолов от всех аулов, сидевших над Сунжой, взял аманатов — заложников.

Прошел уже целый месяц, как русские строили крепость, а в окрестностях Грозной не было еще ни одного серьезного дела. Чеченцы, ожидавшие, что войска, как прежде, пойдут напролом, будут гоняться за ними по лесам и штурмовать завалы, на этот раз жестоко ошиблись и теперь недоумевали, что им делать. Ермолов упорно не давал им ни одного повода к лишнему выстрелу. Такое бездействие нравственно утомляло чеченцев, поселяло в них уныние и подрывало последнюю дисциплину, которая в наскоро собранных шайках могла держаться только во время беспрерывных битв или набегов.

Четвертого августа в Грозной ожидали транспорт, следовавший с Кавказской линии под прикрытием роты пехоты с одним орудием. Транспорт был большой, с ним ехало много офицеров и маркитантов с товаром. Чеченцы, соблазненные добычей и рассчитывавшие, что успех поднимет их нравственный дух, решились совершить на него нападение. Ермолов немедленно выслал из крепости навстречу транспорту сильный отряд и послал вместе с ним своего начальника штаба, полковника Вельяминова, на которого полагался как на самого себя. В это время чеченцы уже перешли за Сунжу, и конница их первая понеслась на транспорт. За нею двинулись густые толпы пеших, оставив позади себя на переправе сильный резерв. Внезапное появление Вельяминова расстроило нападение. Чеченцы, которым самим угрожали с тыла, повернули назад и всеми силами пошли навстречу русским. Разгорелась сильная перестрелка. Чеченцы в этот день, по словам самого Ермолова, дрались необычайно смело, но все порывы их бешеной храбрости сокрушились о ледяное хладнокровие Вельяминова, не хотевшего допустить ни рукопашного боя, ни даже ружейного огня в стрелковых цепях. Поставив отряд с ружьем у ноги и выдвинув вперед артиллерию, он принялся осыпать нестройные толпы врагов гранатами и ядрами. А когда Вельяминов неожиданно двинулся к деревне Ачаги, чтобы захватить переправу, чеченская пехота обратилась в полное и беспорядочное бегство. Потери наши были сравнительно невелики.

Грозная энергичная военная система объяснялась со стороны Ермолова лишь крайней необходимостью и глубоким пониманием духа и характера народа, с которым ему приходилось иметь дело. Чеченцы, слишком далекие от гуманных воззрений европейских народов, умели ценить и уважать только физическую силу, гуманные действия с ними они неизбежно приписывали слабости, но зато прекрасно понимали строгие меры Ермолова.

После переселения на равнину беспрецедентный размах в Чечне получили набеги на соседей. Они приобрели вид ремесла. Общественное сознание чеченцев стремилось оправдать набеговую систему. Оно было в поисках того идеологического обоснования, в котором нуждаются более высокие, чем тейповая организация, формы социального бытия. Выбор был сделан в пользу ислама, поскольку там, где Евангелие велит прощать врагу своему, Коран позволяет воздать «око за око и зуб за зуб».

Воспоминания участников Кавказской войны

«Ниже по течению Терека живут чеченцы, самые злейшие из разбойников, нападающие на линию. Общество их весьма малолюдно, но чрезвычайно умножилось в последние несколько лет, ибо принимались дружественно злодеи всех прочих народов, оставляющие землю свою по каким-либо преступлениям. Здесь находили они сообщников, тотчас готовых или отмщевать за них, или участвовать в разбоях, а они служили им верными проводниками в землях, чеченам не знакомых. Чечню можно справедливо назвать гнездом всех разбойников…»

«23-го числа, оставив все тягости в обозе при Алхан-Юрте, войска налегке прибыли в район селения Урус-Мартан. После сделанного мне отказа на повторенные несколько раз предложения дать аманатов нашел я жителей к обороне готовых и с ними соединившихся соседей. Построив батарею против селения, обратил я внимание их на оную, и в то же время с противоположной стороны батальон 41-го егерского, две роты Апшеронского полков и рота гренадерского Тифлисского полка бросились в деревню. Испуганный неприятель бежал стремительно, и даже в лесу не смел остановиться. Многие побросали ружья. Урон был довольно чувствительный. На звук орудий собирались окрестные жители, но казаки наши и чеченцы заняли дороги, и потому, пробираясь лесами, не успели они придти вовремя. Селение приказал я истребить, великолепные сады были вырублены до основания. Через реку Мартан сделана хорошая переправа и открыта широкая дорога. На обратном пути сожжены два селения Рошни. Многие другие приведены в покорность, и войска беспрепятственно через Алхан-Юрт возвратились в крепость Грозную 28-го числа. Войскам дано три дня для приготовления сухарей. Чеченская конница отпущена на праздник байрам. Она служила с отличным усердием, заглаживая вину свою, когда 26-го октября бежала, оставив наших казаков…»

«Житель гор, как раб традиций, горд, мстителен, коварен. Покорив две стихии — лес и горы, он вместе с тем, приобрел неограниченную власть над женщиной, — вот, может быть, причина его гордости. Сын свободы, он не терпел обиды, — вот источник мщения, которое под влиянием условных обстоятельств получало тот или другой характер. За оскорбление горец не только имел право, но даже обязан был мстить убийством, он шел к цели, не разбирая средств. Неумолимая жестокость в отмщении за обиду или смерть своего родственника, хотя бы и во время перестрелки с русскими, была даже в обычае. Жестокость этого обычая испытали наши пленные…»

В начале декабря 1994-го года Рохлина вызвали в Моздок. Добравшись до вокзала, где в вагоне размещался штаб министра обороны, он на входе предъявил охране свое удостоверение и сопровождаемый помощником зашел к Павлу Сергеевичу Грачеву. Министр был одет в камуфляж, из-под которого выглядывала все та же знакомая всем военным тельняшка. Выглядел Грачев озабоченным, но с Рохлиным поздоровался приветливо и пригласил к столу.

— Может, примешь с дороги? — спросил он и, не дожидаясь ответа, достал бутылку водки, налил в стаканы.

Рохлин удивился этому жесту министра. Но потом подумал, что Грачев, в отличие от других, не стал московским чинушей, а наоборот, этим жестом как бы подчеркивал: здесь, на Северном Кавказе, для него все равны, и он сам такой же военный генерал, которого отправили выполнять непростое задание.

— Лев Яковлевич, мне доложили, что ты отправил на Кизляр восемнадцать эшелонов и четыре транспорта с техникой и боеприпасами. Ты что, весь корпус взял с собой? — спросил Павел Сергеевич.

— Да, — ответил Рохлин.

— С кем же ты, Лев, собираешься воевать? Я все просчитал: ситуация полностью под контролем, никаких проблем с взятием Грозного не будет. Дудаев блефует, у него нет сил. Если надо — я возьму Грозный за два часа одним парашютно-десантным полком.

— Павел Сергеевич, вы же знаете, как было в Афганистане.

— Тогда было другое дело. А здесь мы все-таки по-прежнему единый советский народ.

— А если придется воевать? — спросил Рохлин.

— Посмотрим. При движении на Грозный населенные пункты не обходить. Пусть люди видят, какая сила прет, и что мы идем с мирными целями. А Дудаева мы заставим считаться с российской Конституцией и с российским президентом. Я предлагал Грозный не штурмовать, а выдавливать их в горы. Сейчас зима, там — снег, мороз. Долго бы они не продержались. Но президент поставил задачу как можно быстрее взять Грозный. Международная обстановка, видите ли, не позволяет. Так что цель определена, задачи уяснены, будем действовать.

Отпустив Рохлина, Грачев приказал своему адъютанту:

— Соедини меня с Дудаевым.

Адъютант сел за телефон и через минуту доложил:

— Дудаев на проводе.

— Джохар, Грачев говорит. — Павел Сергеевич знал Дудаева еще по Афганистану и решил говорить с ним прямо, на понятном военным языке, как генерал с генералом. — Тебе предъявлены требования по разоружению и роспуску незаконных формирований.

— Павел Сергеевич, я уже тебе говорил. Я могу сесть за стол переговоров только с президентом России, — послышался в ответ голос Дудаева. — Доведи мою просьбу до Бориса Николаевича.

— С тобой уполномочен вести переговоры Николай Егоров.

— Я не буду вести переговоры с Егоровым, — сделав паузу, сказал Дудаев. — Чеченский народ меня не поймет. — И положил трубку.

Корпус сосредотачивался в Кизляре. А в это время по Чечне уже вовсю работала военная разведка. Для нее главным было не только получить как можно больше сведений о вероятном противнике, но, понимая, что и противоположная сторона не дремлет, постараться ввести его в заблуждение. С этой целью Рохлин послал вперед на военном «уазике» полковника Волкова и начальника разведки корпуса Приходченко. По пути они останавливались около милицейских КПП, и, вместе с местными милиционерами, уточняли что-то на карте. Затем проехали до моста, за которым все еще стоял плакат с надписью «Добро пожаловать в Чечено-Ингушскую Республику». Надпись была старая, видимо, осталась еще с советских времен. Остановив машину, офицеры вышли из нее, поднялись на пригорок и стали смотреть в сторону Чечни. С той стороны за ними, тоже в бинокль, наблюдал бородатый чеченец.

— Вот и разведка пожаловала, — гортанным голосом возбужденно сказал он сидящему за рулем джипа человеку. — Пожалуй, ночью надо встречать дорогих гостей. Езжай в село и предупреди Юсупа, пусть будут наготове. Говоришь, колонну поведет генерал Рохлин? Знаю такого, служил под его началом в Афганистане.

Вернувшись в Кизляр, Приходченко доложил Рохлину:

— Товарищ генерал, задача выполнена. Среди местных жителей, местной администрации и милиции распространена информация, что наш корпус пойдет по этому маршруту.

— Думаешь, клюнут? — спросил Рохлин.

— Должны, — медленно ответил Приходченко. — Все разыграли, как по нотам. Доехали до моста, видели чеченцев. И они засекли нас. — И убедившись, что никого рядом с генералом нет, тихо добавил. — Мы даже карту маршрута показали местной милиции. И посоветовались с администрацией. С людьми поговорили: уточнили маршрут. Думаю, кому надо, уже знают, что мы идем через Хасавьюрт на Гудермес.

В это время в палатку зашел Лихой.

— Товарищ генерал, подполковник Лихой по вашему приказанию прибыл.

— Слушай, подполковник, боевую задачу. Недалеко от нас стоит спецназ МВД. Выходи на их командира. Вместе с ним пойдете впереди нашей колонны. Будешь на связи со спецназом и штабом корпуса. Задача: взять под охрану все перекрёстки по маршруту движения колонны. Наладить связь с авиацией. Должен подъехать их представитель. Он будет с нами. А то, знаю я этих «бомберов». Влупят по колонне, потом разбирайся. Твой полк поведет майор Рафиков. Кстати, где они сейчас?

— На железнодорожной станции встречают боевую технику Говорит, много поломок и неисправностей.

— Дайте команду инженерам и механикам. Проверить каждый танк, каждое орудие, каждую машину пехоты. Пусть осмотрят и опробуют на ходу. Впереди ремонтных станций не предвидится. По возможности провести тренировку по-ротно и по-батальонно в условиях плотной городской застройки со стрельбой холостыми патронами. Отработать взаимодействие и связь.

— Разрешите идти, товарищ генерал?

— Идите.

Рохлин с офицерами вновь склонился над картой. К нему подошел офицер связи Кузнецов.

— Товарищ генерал, только что звонили из Моздока. Настаивают, чтобы наша колонна шла через Хасавьюрт. Там боевики, выслав вперед женщин и детей, блокировали полк внутренних войск.

— Полк — это же не ясельная группа! Что, они хотели, как и в Москве, не вылезая из машин доехать прямо до Белого дома? — раздраженно буркнул Рохлин. — Более того, кое-кто хотел всю компанию решить одним парашютно-десантным полком. Вот уж действительно — «Дуристика». Только недалекого ума люди могли придумать такое название всей операции. Наша задача — как можно быстрее выйти к Грозному. Эту задачу мы и постараемся выполнить.

Разыскав подразделение МВД, Лихой зашел в офицерскую палатку, где кто-то из солдат сказал, что там находится командир подразделения. В палатке царил полумрак. Разглядев людей, Лихой вскинул ладонь к шапке.

— Подполковник Лихой прибыл для взаимодействия штаба корпуса и вашего подразделения.

Командир спецназа МВД обернулся на голос, и Лихой узнал в нем знакомого майора, с которым дрался в московском пивном баре. У того тоже расширились глаза.

— О цэ так встрича! — воскликнул он. — Будэм знакомиться. Майор Микола Никищенко. Кажут, нам придётся вмисти быть впереди колонны.

— Вот и тогда так надо было, Микола, — усмехнувшись, сказал Лихой. — А то лицом к стене, предъяви документы.

— А чего залупились-то? В Москви — чрезвычайка. Еще малось — и мы бы от таби и твоих хлопцив один трафарет оставили. Жинки вас спасли. Лыхи да гарны. Медичка Зверева одна всех вас стоила. И кто ее так бытыся научив.

— Ещё неизвестно, кто от кого трафарет бы оставил, — парировал Лихой. — Я тоже лихой. Меня не в капусте нашли. Фамилия у меня такая. Дмитрий Лихой.

— Добре, забудеме, як то кажуть, проихалы.

— Приятно слышать разумные речи, — сказал Лихой. — В одном ты прав: тогда было столько идиотизма, мочили друг друга неизвестно ради чего.

— Я ведь тоже за этот год многое передумал, — неожиданно чисто по-русски сказал Никищенко. — И понял: нас держали за козлов.

— О, да ты, оказывается, неплохо балакаешь по-русски, — засмеялся Лихой. — Но теперь поздно выяснять, кто был прав, кто виноват. Надо выезжать.

По плану российского командования на Чечню с трех направлений — Моздокского, Кизлярского и Владикавказского — должны были двинуться три группировки федеральных сил. Одна из колонн шла из Дагестана через Хасавьюрт. И с первых же километров начались неприятности. Колонны федеральных войск, шедшие со стороны Ингушетии и Дагестана, были остановлены толпами враждебно настроенного населения. Боевики под видом пикетов протеста, под прикрытием толп мирных жителей, разоружали солдат и офицеров, не имевших приказа открывать огонь, и развозили их по домам в качестве заложников. Боевая техника выводилась из строя или захватывалась. Недоукомплектованные, собранные с бору по сосенке, кое-где не имевшие даже полного боекомплекта, на отслужившей свой срок технике федеральные части вползли в Чечню. Командиры не имели ни малейшего представления, что делать и как разоружать незаконные бандформирования. И столкнулись с хорошо вооруженным, психологически готовым, обученным, воюющим на своей территории, превосходящим по численности противником, для которого все средства были хороши. Гнали воинские колонны к Грозному люди, мыслящие себя искушенными политиками. Они полагали, что чеченцев должен напугать один вид многокилометровых воинских колонн. И, видимо, поэтому было принято решение проходить через населенные пункты. А непосредственное управление войсками осуществлялось из далеких от театра боевых действий Москвы и Моздока.

Делая круги над колоннами, барражировала на низкой высоте авиация. Но от такого прикрытия было мало пользы. Впрочем, однажды летчики действительно могли предотвратить первые боевые потери федеральных сил.

Самолет-разведчик, снизившись до двухсот метров, заметил у моста установку «Град» и людей вокруг нее. Летчик доложил в штаб:

— Вижу «Град», вокруг боевики, человек десять.

И передал координаты установки. Офицер, принявший в штабе эту информацию, доложил дальше по инстанции начальнику штаба Северо-Кавказского военного округа генералу Владимиру Потапову. А тот передал информацию командующему округом генералу Алексею Митюхину. Последний распорядился проверить, куда направлены стволы установки.

Самолет вновь пролетел над этим мостом, и летчик увидел «Град», начавший обстрел колонны федеральных сил.

В результате огня реактивной артиллерии боевиков по колонне сводного полка 106-й воздушно-десантной дивизии погибло шесть и ранено тринадцать военнослужащих. То были самые первые крупные потери федеральных войск, которые с плохо скрытым удовольствием показали российское телеканалы. Это явилось началом реальных боевых действий.

Тем временем 8-й гвардейский корпус готовился к маршу из Кизляра. Перед тем как дать команду на движение колонны, Рохлин собрал офицеров и отдал последнее распоряжение:

— Во время движения колонны никому в радиоэфир не выходить! Необходимую информацию передавать через посыльных. Фары затемнить. Вопросы есть?

Вопросов не было.

— По машинам! — скомандовал генерал.

Все разошлись. Приходченко, сев в кабину, сказал водителю:

— Едем направо.

— Так, прямо же собирались…

— Передумали. Рули, куда говорят.

Одиннадцатого декабря 1994 года в 13 часов 25 минут колонна двинулась тем же маршрутом, которым пошел Лихой со спецназом МВД. Растянувшись на двадцать километров, она медленно шла по степному бездорожью.

С этого момента корпус генерала Рохлина исчез из разведсводок боевиков. Колонна машин ночным маршем, скрытно, в режиме радиомолчания, преодолела более пятисот километров по Ногайской степи и, неожиданно для Дудаева, вышла к станице Червленая, всего в двенадцати километрах от Грозного.

А по дороге на Хасавьюрт, где должен был проходить разрекламированный маршрут движения колонны, боевики продолжали ждать корпус Рохлина. Во главе отряда боевиков был Хамзоев, бывший майор Советской Армии, участник войны в Афганистане. А на границе у поста ГАИ, где должна была проходить колонна, боевики ждали Рохлина в полном вооружении. За домами кучками стояли женщины.

Главарь чеченцев, наблюдая в бинокль за дорогой, спросил у своего помощника:

— Мне сообщили, что колонна выступила. Куда делся корпус? Говорят, колонна пошла через Кизляр, но почему-то ее до сих пор нет.

— Мои люди поехали проверять, — ответил помощник.

— Руслан, тебя к телефону, — обратился к нему один из боевиков, находящийся у рации.

Хамзоев подошел к радиостанции. На связи был Масхадов.

— Куда делся корпус Рохлина?

— Наша разведка пока его не обнаружила, — ответил Хамзоев.

— Этого не может быть, — обронил Масхадов. — Он что, иголка в стоге сена?

— Значит, генерал готовит нам какой-то сюрприз. Узнаю хитрую бестию.

Перед Терским хребтом на дороге перед колонной 8-го корпуса показались две легковые автомашины. Из окон машин размахивали белым и зелёным флагами. Одна остановилась неподалеку, а другая подъехала к голове колонны. Из машины вышел высокий чеченец в норковой шапке и черной кожаной куртке.

— Комендант Надтеречного района, — представился чеченец.

— Я вас слушаю, — сказал генерал.

— Генерал, если вы пойдете дальше, то на вашем пути встанут женщины и дети.

— Послушай, дорогой, говорят чеченские мужчины — смелые мужчины? — глядя куда-то вперед, спросил генерал.

— Да, — приподняв голову, ответил чеченец.

— Чеченские мужчины — гордые мужчины? — продолжал Рохлин.

— Да, — подтвердил чеченец.

— Совсем как моджахеды в Афганистане? — продолжал пытать Рохлин.

Комендант кивнул головой.

— Но моджахеды никогда не посылали впереди себя женщин и детей.

— Это — война? — спросил чеченец.

— Нет, — ответил Рохлин. — Это еще не война. Все будет зависеть от вас.

Чеченец показал на горы и выкрикнул.

— Ты не пройдёшь здесь. Погибнешь сам и людей погубишь. Поворачивай обратно!

— Я получил приказ: к указанному сроку быть в Грозном, — жестко ответил Рохлин. — И я буду там.

Не оглядываясь, Рохлин пошёл в сторону колонны. К нему подбежал командир 63-го полка внутренних войск.

— Этот чеченец не обманывает, — сказал Рохлин. — Разведка донесла: впереди у переправы скопление людей. Надо сделать так, чтобы они не смогли прорваться к войскам.

Шедший впереди колонны спецназ МВД остановился у населённого пункта неподалеку от переправы. Оценивая обстановку, Лихой и Никищенко решили осмотреться. Вскоре из села выехал джип и направился в их сторону Не доезжая, машина остановилась, из нее вышли двое мужчин. Один из них был в милицейской форме. Они подошли к Никищенко и Лихому.

— Уходите отсюда подобру-поздорову, иначе мы вас всех перережем, как шакалов, — сказал тот, кто представлялся Рохлину комендантом Надтеречного района.

— Подывимся, казав слепой, — ответил Никищенко. — Батальон, слушай мою команду! Приготовиться к бою.

Чеченцы зыркнули по сторонам, затем назвавшийся комендантом засмеялся:

— Во дает, да вас здесь не больше взвода! Смотрите, я вас предупредил.

Повернувшись, чеченцы сели в джип и уехали в село.

— Ну что, Микола примем гостей? — сказал Лихой напарнику.

— Примем! — кивнул головой Никищенко. — И сальцем угостим. Этого «коменданта» я, кажется, брал в восемьдесят девятом. Он же отпетый бандюк.

— А что тут такого? После прихода к власти Дудаев освободил всех уголовников. Как видно, некоторые даже и форму с собой прихватили.

Никищенко приказал спецназовцам рыть окопы. Бойцы, хоть и неохотно, но принялись за дело. Лихой вышел на связь с артиллеристами.

— Майор, видишь дорогу? — крикнул он в рацию. — Слева ферма, впереди справа гора, а возле нее село. Подготовьте орудия. Оттуда должны гости пожаловать.

Начало темнеть. Вскоре со стороны поселка появилось около пятидесяти легковых машин. Они двигались с включенными фарами и с музыкой. Увидев их в бинокль, Лихой повернулся к Никищенко.

— Ишь, чего придумали. Психическую атаку на машинах. Ты спроси у пушкарей, артиллерия готова?

— Передают, что готова, товарищ подполковник. Только орудия заряжены холостыми, — ответил по рации далекий майор-артиллерист.

— Пусть заряжают боевыми! — скомандовал Лихой.

Тем временем машины с боевиками уже вплотную приблизились к окопам.

— Что, может, из автоматов пальнём? — сказал Лихой.

— Приготовиться к бою! — подал команду своим бойцам Никищенко.

Спецназовцы передёрнули затворы автоматов. Боевики перестроили колонну, разъехались по полю в разные стороны и, огромным веером стали приближаться к позициям. Неожиданно с их стороны началась стрельба — это у боевиков не выдержали нервы.

Спецназовцы начали вести ответный огонь. Боевики, выскочив из машин, перебежками начали приближаться к окопам.

— Артиллерия, огонь! — скомандовал Лихой.

Артиллерийский огонь накрыл боевиков и их автомобили. Уцелевшие машины развернулись и унеслись в темную степь.

— Недолго музыка играла, — подмигнув Лихому, сказал Никищенко.

— Да-да, — кивнул головой Лихой и, улыбнувшись, добавил. — Разбив о нас себе лобешник, чечен недолго танцевал. А наш горячий эмвэдэшник — тот на «Тойоте» ускакал.

— Не будь артиллерии, еще неизвестно, как бы все закончилось, — хмыкнул Никищенко. — Он ведь верно определил, что нас здесь жидковато.

В нескольких километрах от станицы Червленой, инженеры начали возводить понтонную переправу. Рохлин принял решение обойти населенный пункт и мост через реку. Колонна корпуса ночным маршем двинулась к возводимой переправе и через несколько километров подошла к станице. И встала, не доходя до нее. Перед ними был Терек, который нес свои бурные воды, преграждая дальнейшее движение.

Увидев подходящие машины, Никищенко, проследив взглядом за едва видимыми в темноте силуэтами танков и бронетранспортеров, уверенно двигавшихся по дороге с затемненными фарами, сказал:

— Теперь я вижу, что в армии еще остались профессионалы.

— А ты думал…

— Держи, подполковник, — он протянул Лихому свою крепкую ладонь. — Уважаю. Без дураков. Я догадывался, но не думал, что твои прямо по пятам рванут.

К генералу примчался командир восемьдесят первого оперативного полка внутренних войск:

— Товарищ генерал, мы столкнулись с большим отрядом. Похоже, наемники. Они превосходит нас раз в пять-шесть. Нам бы взвод танков и БМП.

— Посылать ночью танки и БМП? — Рохлин покачал головой. — Они же слепые, как котята.

И вызвал к себе начальника артиллерии:

— Разворачивай свое хозяйство. Надо помочь соседу.

Подбежал подполковник Кузнецов:

— На связи генерал Куликов.

Рохлин взял наушники и услышал голос командующего внутренними войсками Анатолия Куликова.

— Лев Яковлевич, помоги, — повторил командующий просьбу командира полка.

— Анатолий Сергеевич, дайте мне координаты противника. Я помогу артиллерией.

Через несколько минут, артиллеристы дали первый залп. Куликов начал кричать в трубку:

— Туда! Побольше и побыстрее!

Артиллерия дала второй залп.

— Лев, я твой должник! — донесся голос Куликова.

Колонна двинулась через понтонный мост и, спустя некоторое время, когда танки корпуса выходили на ближние подступы к Грозному, начальник связи корпуса Кузнецов сообщил Рохлину:

— Лев Яковлевич, Грачев на проводе.

Рохлин взял трубку и услышал голос министра обороны:

— Лев, ты поступил как настоящий стратег. Я тебя на Генштаб поставлю. А с сегодняшнего дня ты назначен заместителем командующего округом и представлен к званию Героя России.

— Мне это не надо, — ответил Рохлин.

— Нет, — жестко сказал Грачев. — Я уже подписал приказ.

— Хорошо, Павел Сергеевич, давайте отложим этот разговор до лучших времен.

Рохлин положил трубку, подумав: «Первый этап операции мы выполнили. Но он, похоже, был самым простым».

К Рохлину вновь подошел Кузнецов:

— Товарищ генерал, на связи начальник штаба округа генерал Потапов.

— Лев Яковлевич, если ты не получишь письменный приказ, ты выполнишь задачу? — задал неожиданный вопрос Потапов.

Рохлин оторопел:

— Мы с тобой, где находимся?! — выпалил он. — В армии? Или в клубе по интересам?

— Понимаешь, — продолжал Потапов, — надо выяснить настроение офицеров.

— Вам надо, вы и выясняйте, а я анкетированием заниматься не буду! В условиях боевых действий разваливать дисциплину меня не заставите, — отрезал Рохлин и бросил трубку.

Ему было неприятно, но понимал и Потапова. Слишком свежи и остры были воспоминания о событиях в Тбилиси, когда за политическое решение руководства страны расплачивалась армия; о событиях в Вильнюсе, за которые также вину переложили на плечи армии; о так называемом августовском путче 91-го года, где вновь ответственность возложили на армию; о расстреле здания Верховного Совета в октябре 93-го, после которого людям в погонах невозможно было появляться на улицах Москвы. Все эти несколько лет смуты и разрушения, ударили по престижу армии в глазах общества, ибо всякий раз, когда политики влезали в очередную авантюру, отвечать приходилось военным, жертвуя своей честью, авторитетом, карьерой. Помня об этом, генералы проявляли в Чечне крайнюю осторожность в принятии решений, боясь ответственности за них.

В Грозном в этот период шла активная подготовка к обороне, формировались отряды народного ополчения, создавались рубежи обороны, оборудовались огневые точки.

В тот день, когда неожиданно для всех генерал Рохлин вышел на Терский хребет и встал лагерем у поселка Толстой Юрт, создав прямую угрозу городу, вышло обращение президента России к жителям Чеченской Республики:

«Сегодня, 15 декабря 1994 года, истекает срок, предусмотренный моим указом «О некоторых мерах по укреплению правопорядка на Северном Кавказе» для добровольного сложения оружия лицами, которые участвовали в вооруженном противоборстве в Чеченской Республике.

Однако под давлением руководителей вооруженных формирований сдачи оружия не произошло. Это оружие активно используется для противодействия федеральной государственной власти в восстановлении конституционной законности, правопорядка, конституционных прав и свобод граждан России. Продолжает литься кровь, усиливаются тревоги россиян.

Стремясь свести к минимуму использование силовых методов, при которых, к сожалению, возможны жертвы среди мирного населения, срок добровольного сложения оружия и прекращения сопротивления федеральным силам продлевается на 48 часов, начиная с 00 часов 16 декабря 1994 года. Надеюсь, что все конструктивные и политически ответственные силы Чеченской Республики поддержат ненасильственный путь по выходу из кризиса. Верю, что мир и спокойствие в Чеченской Республике скоро восторжествуют…»

Прочитав обращение, Рохлин подумал, что на сей момент, оно не больше чем бумажка, которая рассчитана не на чеченцев, а на общественное мнение в самой России.

Приехав на совещание в штаб группировки федеральных войск, где находились командиры всех частей, принимающих участие в ликвидации незаконных вооруженных формирований в Чечне, Рохлин рядом с Грачевым увидел коротко стриженного подтянутого генерал-лейтенанта с правильными чертами лица и холодным пронзительным взглядом.

— Хочу представить вам нового командующего группировкой войск генерал-лейтенанта Квашнина Анатолия Васильевича, — начал Грачев.

Генерал встал, представился.

— Садитесь, — продолжил Грачев. — Митюхин освобожден от обязанностей командующего группировкой. Я не понимаю, что он семнадцать лет делал в Германии. А если бы, действительно, война с НАТО разразилась? Каких-то чеченцев на место поставить не может. Нам нужна решительность и еще раз решительность. Мы накануне важнейшего этапа операции. Анатолий Васильевич в курсе всех дел. И решительности ему не занимать…

Вернувшись с совещания, Рохлин поставил задачу перед разведкой корпуса:

— Необходимо захватить мост у станицы Петропавловской. Эту задачу пытался решить полк внутренних войск, но попал в засаду. Поэтому, Степан, — обратился генерал к Приходченко, — подумай, как провести операцию.

Ночью 20 декабря разведчики под командованием подполковника Приходченко и майора Гребениченко бесшумно сняли часовых и захватили мост. Но боевики быстро пришли в себя. На рассвете к ним подошло подкрепление, и они полезли вперед отбивать мост. Завязался бой. Руководивший боем полковник Приходченко получил ранение в руку.

— Боеприпасы на исходе! — стал вызывать штаб корпуса Игорь Гребениченко. — Срочно пришлите боеприпасы!

Разведчики отстреливаясь отошли к БТРам, надеясь укрыться за стальными машинами. Неожиданно на дороге появился «уазик». Машина остановилась, из нее вышел Рохлин и, двигаясь во весь рост, хриплым простуженным голосом начал отдавать команды:

— Приходченко отправить в медсанбат. Ты его несешь. Да, ты, ты! — крикнул он молодому лейтенанту-разведчику. — А ты, Дмитрий, собери людей и займи оборону. Подавляй их огнем. Всем разбиться на группы. Одна передвигается, другая прикрывает.

Разведчики быстро перегруппировались и стали занимать позиции вокруг моста. Старший прапорщик Виктор Пономарев вместе с солдатом подбежали к генералу и, отстреливаясь, потащили его за БТР. Когда Рохлин оказался в безопасности, Пономарев оглянулся и увидел лежащего у дороги раненого солдата. Ведя огонь из автомата, он подбежал к раненому и, подхватив его, потащил солдата в укрытие. Рядом взорвалась граната. Прапорщик успел закрыть раненого своим телом. Виктор Пономарев стал первым Героем России (посмертно) в первой чеченской войне.

Тем временем на дороге появились танки Рафикова. Огонь танков заставил боевиков отойти от моста.

Гребениченко доложил Рохлину:

— На минарете у них наблюдательный пункт и корректировщик огня. Необходимо подавить их артиллерией.

— Нет, — отрезал Рохлин. — А снайперы у нас на что? Действуй!

«Нам только религиозных обид не хватало, — подумал генерал. — Их потом десять поколений не замолят».

После начала боевых действий Березовский у себя в офисе принял чеченских посланцев.

— Все наши скважины горят! Горят зелененькими! — протягивая олигарху руку, воскликнул Мейербек. — Я не понимаю, зачем надо было затевать эту войну? Что, у спецслужб нет опыта? Если надо, убрали бы нашего ишака, а то, как слоны в посудной лавке, настоящую войну устроили. Ведь вы же нас убеждали, что ситуация под контролем!

— Те, кто подтолкнул президента к войне, за это ответят, — сказал Березовский.

— А кто они? — спросил чеченец.

— Придёт время — узнаешь. А сейчас в качестве компенсации возьми это.

Илья, помощник Березовского, подошел к столу и поставил на него кейс. В нем были пачки новых стодолларовых купюр.

— Передашь своим, — сказал Березовский и, прищурившись, как бы между делом, поинтересовался. — Говорят, к вам полетели «дикие гуси»? Так ли это?

— Да, с Украины, Прибалтики, с арабских стран. Есть даже снайперши из Москвы. За каждого убитого офицера они просят пятьсот баксов, за солдата — двести. У них свой бизнес, у нас — свой. Уверяю вас, Россия вскоре взвоет. Пойдут цинковые гробы. Против России поднялся весь мусульманский мир. Мы просим вас помочь настроить общественность против этой ненужной никому войны. Мол, ввалились дуболомы в маленькую, свободолюбивую республику. Здесь будет большая кровь.

— Мы учтем ваши пожелания.

Березовский знал, что в Грозный уже поехали депутаты. Кроме того, туда освещать события послали лучших журналистов. Так что война будет показана по всем телеканалам.

— Борис Абрамович, вы гениальный человек! — вывел его из раздумий чеченец. — Почти как шейх Мансур.

— При чем тут Мансур? — махнул рукой Березовский. — Не ставь меня рядом с ним. Каждый сверчок должен знать свой шесток.

— Что бы мы без вас делали?

— Причём здесь я? Это жизнь заставляет нас держаться друг друга.

Когда чеченец вышел, Борис Абрамович подошел к крану и тщательно вымыл руки.

— И вот так каждый раз, — сказал он Илье. — Точно от крови отмываюсь. Потные у них ручонки, липкие. Видел, как он кейс схватил? В этом вся их сущность. Малая ссуда делает человека твоим должником, большая — врагом. Но надо отдать им должное, рассуждают они здраво. Знают свой интерес. У нас враг не оппозиция, с нею всегда можно договориться. И не думские горлопаны, их можно, как и этих — купить. Меня беспокоят силовые структуры, ибо в них залог возрождения империи, краха либерализма и жёсткого контроля за финансами. Мы будем вести информационную войну, прежде всего, против них. Победа армии в Чечне будет означать наше поражение.

Перед тем как начать переправу через Нефтянку и войти в город, Рохлин поставил Быстрову задачу.

— Необходимо обнаружить и уничтожить миномётные батареи за рекой.

Группа разведчиков во главе с Рогозой переправилась через реку вброд. Огородами подползли к домам и остановились. Рогоза выслал вперед двух бойцов. Вскоре один из них вернулся и доложил Рогозе.

— Вон за тем домом под навесом в машине находится миномёт. Они только что подъехали. Еще один стоит во дворе. Дежурят двое, остальные в доме. Это передовая батарея. Основные силы находятся в школе. Там охрана посильнее. Да еще во дворе, где минометы, привязана собака. Мне кажется, ее привязали потому, что в доме находятся чужие. Она полаивает. Лучше подобраться со стороны огорода.

— Без шума не получится. Хорошо, тогда пошумим, — решил Рогоза. — Пусть знают, что нас надо ждать везде. После боя встречаемся в кустах возле реки.

Рогоза разделил разведчиков. Одну группу послал на уничтожение батареи, сам с бойцами выдвинулся вперед на пригорок, чтобы в случае чего школа и улица были под обстрелом.

Ночной бой получился скоротечным. Подбираясь к дому, где были обнаружены минометы, разведчики встревожили собак. Они подняли лай на все село. Во двор стали выскакивать боевики. Понимая, что момент внезапности упущен, разведчики открыли по ним стрельбу. Боевики повели ответный огонь. Их внимание отвлек боец, который остался ждать остальных в огороде. Он кинул в сторону двора пару гранат.

К реке разведчики уходили, когда по ним, казалось, стреляло все село.

— Первый блин получился комом, — выслушав доклад разведчиков, сказал Быстров. — Но пошумели хорошо, даже отсюда было слышно.

Корреспондент журнала «Воин» Андрей Аксенов, отметившись в штабе объединенной группировки в Моздоке, долго не мог выехать к войскам, которые уже вели боевые действия на территории Чечни. Наконец, такая возможность представилась, и он, запрыгнув в кузов «Урала» в сопровождении двух БТРов, двух танков и «Тунгуски», двинулся в сторону Чечни. В кузове машины вдоль бортов были уложены мешки с песком, было холодно и неуютно, налетавший ветер рашпилем обдирал лицо, то и дело норовил забраться под куртку. Мимо проносились притихшие, полупустые станицы, пожелтевшие, готовые лечь под снег склоны гор. На самых высоких из них уже лежало белое покрывало. Через несколько часов хода въехали в станицу Петропавловская. Один из офицеров скомандовал:

— Приготовить оружие!

По многочисленным разрушенным домам в станице можно было предположить, сколь жестокий бой произошел здесь недавно. С балкона минарета свисал труп боевика.

— Был бы мусульманин, давно бы похоронили, — сказал офицер Андрею Аксенову. — По всем признакам, вместе с чеченцами здесь вели бой и наемники.

— А что, есть такие признаки? — спросил Аксенов.

— Почерк боя другой. Например, они, как правило, не добивают раненых: вывели бойца из строя — и сразу переносят огонь. Тебе будет что написать. Война только началась, а сюжетов на десяток репортажей хватит.

Миновав станицу, колонна свернула с дороги и, проехав с километр по полю, остановилась в расположении раскинутого здесь военного лагеря федеральных войск. Солдаты спрыгнули с «Урала». Офицер сказал журналисту:

— В Чечне мы начали работать еще до начала боевых действий. Выявили места сосредоточения техники, склады оружия и боеприпасов. Оставалось только нанести удары. Но команды не было. Потом «чехи» успели все рассредоточить, и сегодня приходится гоняться за каждым отдельным танком и «Градом». Сегодняшняя задача: надо найти «Град». Он вчера прямой наводкой долбанул по нашим. И спрятался где-то поблизости. Не передумал идти с нами?

— Если и передумал, все равно не скажу, — ответил журналист. — А то ведь здороваться потом не будешь.

— Подвиг хочешь совершить?

— Да, нет, — Аксенов пожал плечами. — Задача скромнее: не обмочиться бы…

— Тогда терпи.

Под покровом ночи командир спецназа построил группу и начал инструктаж:

— Если видите, что вас не заметили, первыми не стрелять. Но помните: кто первый выстрелит, тот и прав. Стреляешь — глаза не закрывай. Не попади в своего. Попала пуля — не орать. Никого не бросать. Не трусить. Нас самих боятся.

Группа спецназа в белых маскировочных халатах отправилась в направлении Грозного. Шли след в след. Такая тактика гарантировала от попадания на мины. Через полчаса хода прямо в поле группа залегла.

— Что случилось? — спросил Аксенов.

— Похоже, нас поджидают, — тихо сказал командир, — поле просматривается в инфракрасном излучении.

— Подозреваешь засаду?

— А что подозревать? Вон там, в лесочке, за полем. И там, слева. Всего три точки. Грамотно расположились. Просто так они бы тут не сидели.

Спецназовец сунул Аксенову похожий на бинокль прибор ночного видения, через который видно аппаратуру наблюдения, работающей в инфракрасном диапазоне:

— Хорошая штука. Она нас здорово выручает.

— Думаешь, знали? — Аксенов приложил прибор к глазам.

— Пока ни один наш рейд не прошел гладко. Не захочешь — заболеешь шпиономанией.

Группа спецназа начала осторожно отходить. Когда достигли безопасного места, командир сказал:

— Если они нас засекли, то не накрыли только потому, что думали: мы пойдем в обход. А кто идет в обход — осторожность у него уже не та, накрыть проще.

— А как же «Град»?

— Мы их напугали. Сегодня он уже не сработает. А завтра что-нибудь придумаем.

Отряд спецназа вернулся в расположение 8-го корпуса. «Град» в ту ночь себя не проявил.

Командир разведывательного батальона майор Дмитрий Гребениченко, встретив спецназовцев у штаба корпуса, устало спросил:

— Ну что, сходили?

— Сползали. Они там нас ждали. Кто-то предупредил.

— Что ж отдыхайте, а я пойду доложу.

И отправился на доклад к Рохлину. В эту ночь Гребениченко тоже был в тылу у противника на самой окраине Грозного. И тоже, видимо, не особенно удачно. Но о таких вещах в разведке не принято распространяться. Знал он и другое: что чеченцы тоже делают вылазки. У Петропавловской они ночью проникли в расположение одной части и нанесли федеральным силам немалый урон.

— Материала у меня достаточно, — сказал Аксенов командиру спецназа, глядя вслед Гребениченко. — Поеду в Моздок. Хочу дома Новый год встретить.

Ни тот, ни другой тогда не знали, что произойдет в новогоднюю ночь.

Генерал Рохлин разглядывал в бинокль Грозный. Рядом находились Приходченко и Быстров. Они давали генералу необходимые пояснения. За рекой на стене многоэтажного дома огромными черными буквами было выведено. «Добро пожаловать в ад!»

— На шоссе, за Нефтянкой по полученным данным подготовлены к взрыву две бензоколонки и собрано большое количество гранат и бутылок с зажигательной смесью, — говорил генералу Приходченко.

Он развернул карту и карандашом показал место, где разведчиками были обнаружены огневые точки противника.

— Правее, на параллельной дороге, — зарытые в землю танки, мины и огненные ловушки. Между ними — русское кладбище, здесь тоже находится засада.

— Ставлю задачу командиру 53-го полка, — сказал Рохлин, поглядывая на карту. — Захватить мост через Нефтянку и подготовить переправу для прохода основных сил. — И уже тише шепнул Приходченко. — Асами пойдём огородами, мимо аэропорта, через русское кладбище.

Батальон 53-го полка после артподготовки пошел в атаку и взял мост через реку Нефтянка. Выполнив задачу, солдаты начали окапываться и ждать, когда пойдут основные силы. Через некоторое время к противоположной стороне реки начали подтягиваться боевики. Они открыли мощный огонь из орудий и минометов. Прошедшие Афганистан офицеры, наблюдая за огнем чеченцев, отметили про себя, что такой умелой и интенсивной стрельбы они не встречали даже со стороны афганских моджахедов.

— Выучка одна и та же, — говорит кто-то из старослужащих. — Наша выучка.

— Надо бы на этот мост выгнать тех, кто оставил им столько оружия! Пусть бы на своей шкуре почувствовали, что они наделали. Сначала дали противнику оружие, а потом очухались и послали нас разоружать! Такое, только у нас возможно.

Грозный и его окрестности были наводнены группами спецназа и военными разведчиками, и все докладывали о готовности дудаевцев к встрече федеральных войск. Информация тут же ложилась на стол Грачеву. Но Павел Сергеевич продолжал искать хоть малейшую брешь, через которую можно было бы начать наступление. Он послал в Грозный начальника разведки ВДВ Павла Поповских. Павел Яковлевич всю неделю ходил по городу, который он уже знал лучше, чем Москву. Документы у него были оформлены на французского журналиста, но не обошлось и без курьеза. В одном из отрядов их с оператором решили накормить, и когда оператор нагнулся за тарелкой у него из кармана выпал пистолет. Наступила мертвая тишина. Спасла положение лишь мгновенная реакция Поповских.

— Да какой из тебя воин? Оружие носить и то не умеешь! — рявкнул он на подчиненного.

Тут же все рассмеялись.

— Да уж, не джигит!..

Все закончилось хорошо, но судьба разведчиков висела буквально на волоске.

Двадцать шестого декабря Грачев в Моздоке собрал совещание. На нем присутствовали: министр внутренних дел Ерин, директор ФСК Степашин, заместитель ГРУ Коробейников и заместитель начальника СПБ Захаров. В течение часа Поповских показывал по карте Грозного опорные пункты боевиков. Все внимательно следили за его пояснениями.

— По сути, весь город пристрелян дудаевцами. Они два года готовились к возможному нападению федеральных войск и весь Грозный превратили в тир. Учитывая, что они оказали сопротивление уже на подступах, существует большая вероятность широкомасштабного и организованного сопротивления и внутри города. Все мужчины, способные носить оружие, уже владеют им. При вводе бронетехники в город могут быть большие потери как у федеральных войск, так и среди мирного населения, плюс значительные разрушения гражданских объектов. Вспомните опыт Великой Отечественной войны: города не штурмовали танками! Предлагаю выдавливать дудаевцев из города силами спецназа ГРУ и ВДВ.

После выступления Поповских все молчали в течение нескольких минут, размышляя над докладом и ожидая реакции министра обороны. Павел Сергеевич, облокотившись на стол, тоже задумался, но заметив на себе пристальные взгляды подчиненных, сказал:

— Что ж, в этом году Грозный брать не будем. Хотя Генштаб настаивает на широкомасштабных операциях, будем действовать силами спецназа и выдавливать дудаевцев в горы.

На следующий день Грачев и Степашин вылетели в Москву докладывать свои соображения Верховному Главнокомандующему. Вернулся Павел Сергеевич на другой день. У штабного вагона его встречал генерал Квашнин, министр обороны не скрывал раздражения:

— Мне сейчас от президента досталось: почему мы тянем с Грозным? Ему звонил Клинтон и в жесткой форме потребовал быстрее закрыть чеченский вопрос. В Америке нарастают антирусские настроения и симпатии к чеченской стороне. А тут еще наши зашевелились — и коммунисты, и демократы, — клюют президента со всех сторон! Ладно, — демократы… Коммунисты-то из себя государственников-патриотов строят, а туда же! При их поддержке Дума проголосовала за введение моратория на боевые действия.

— Ситуация хреновая, сейчас все против войны, — сказал Квашнин, — но не понимают, что ситуацию надо разруливать. Пусть бы приехали сюда и посмотрели, можно что сделать или нет.

— Вот-вот и я так думаю, — поддержал его Грачев. — Мы с тобой — партия войны. А они все там — голуби.

— Павел Сергеевич, — начал Квашнин, когда они зашли в вагон, — мы предлагаем тридцать первого декабря войти в Грозный и к двенадцати часам ночи доложить президенту о завершении второго этапа операции.

— Новогодний подарок хочешь президенту сделать? — спросил Грачев. — Или подарок министру обороны? А пресса потом меня не заклюет? Мол, Грачев спланировал операцию под свой день рождения.

Анатолий Васильевич улыбнулся:

— Победителей не судят. А в новогоднюю ночь, пока все будут праздновать, все будет решено.

Павел Сергеевич на секунду задумался:

— Ладно, рассказывай, что у тебя получается.

Квашнин развернул папку, взял указку и, водя ею по карте, висевшей на стене, начал говорить:

— План взятия города предусматривает действия федеральных войск с четырех направлений. Первое — «Север», командующий генерал-майор Пуликовский, в составе сто тридцать первой бригады, восемьдесят первого и двести семьдесят шестого мотострелковых полков, — всего четыре тысячи сто человек, восемьдесят танков, двести десять БМП, шестьдесят пять орудий и минометов. Второе — «Северо-восток» под командованием генерал-лейтенанта Рохлина в составе двести пятьдесят пятого и тридцать третьего мотострелковых полков и шестьдесят восьмого разведывательного батальона, — всего две тысячи двести человек, семь танков, сто двадцать пять БМП и БТР, двадцать пять орудий и минометов. Третье — «Запад», командующий генерал-майор Петрук, в составе пятьсот третьего мотострелкового полка, парашютно-десантного полка семьдесят шестой воздушно-десантной дивизии, двадцать первого и пятьдесят шестого батальонов отдельных воздушно-десантных бригад, — всего шесть тысяч человек, шестьдесят три танка, сто шестьдесят БМП, пятьдесят БМД, семьдесят пять орудий и минометов. И последнее направление — «Восток» под командованием генерал-майора Стаськова в составе сводного отряда сто двадцать девятого мотострелкового полка, сводного парашютно-десантного полка сто четвертой воздушно-десантной дивизии, сводного батальона девяносто восьмой воздушно-десантной дивизии, — всего три тысячи человек, сорок пять танков, семьдесят БМД, тридцать пять орудий и минометов. Войска во взаимодействии со спецподразделениями МВД и ФСК должны захватить президентский дворец, здание правительства, железнодорожный вокзал.

— А также мосты, почту, телеграф, — съерничал Павел Сергеевич. — С этого все начинали.

Квашнин, улыбнувшись, продолжал:

— Идея замысла рассчитана на внезапность. Потери войск при этом будут минимальными. Кроме того, исключается огневое воздействие по жилым и административным зданиям города. Тридцать первое декабря есть тридцать первое декабря. Что в Москве, что в Грозном. Все будут готовиться отмечать Новый год.

Павел Сергеевич взял ручку:

— Давай план, утверждаю.

Квашнин вышел из штабного вагона:

— Я к Рохлину, — сказал он адъютанту Грачева и направился к вертолету.

Прибыв к генералу, Квашнин вкратце рассказал ему свой план.

— Кто будет командовать группировкой «Север»? спросил Рохлин.

— Я, — сказал Квашнин.

— Какова моя задача? — уточнил Рохлин.

— Дойди до дворца, занять его, а мы подойдем.

— Анатолий Васильевич, вы видели выступление министра обороны по телевидению? Он сказал, что на танках город не атакуют.

— Лев Яковлевич, опоздаешь к разделу пирога, — на секунду задумавшись, ответил Квашнин. — А если сомневаешься, то я не настаиваю, будешь в резерве. Прикроешь левый фланг основной группировки. Мы возьмем Грозный за одну ночь. Есть, конечно, проблемы: бойцы не подготовлены. Много офицеров, не имеющих опыта. В восемьдесят первом полку из пятидесяти шести командиров взводов сорок девять — выпускники гражданских вузов, призванных на два года. Некоторые только вчера заключили контракт. Но время еще есть. За недельку — другую научатся. Да и противник академий не заканчивал. Так что и здесь преимущество на нашей стороне.

Рохлин удивленно посмотрел на Квашнина: «За неделю научиться тому, на что тратятся месяцы и годы?»

— А что особенного? Методика-то здесь другая, не та, что была в Советской Армии, — продолжал Квашнин, поняв недоумение комкора. — Кроме того, против нас здесь не регулярная армия. Смелость, Лев Яковлевич, города берет. Постреляют и разбегутся.

— Анатолий Васильевич, если все произойдет так, как планируется, мне придется пересмотреть весь свой опыт, все взгляды на подготовку и проведение боевых операций, — пожал плечами Рохлин. — Тогда с меня ящик коньяка.

— Только учти, я люблю «Наполеон», настоящий. Вот в кабинете Дудаева под Новый год и разопьем. И Павлу Сергеевичу нальем. У него сегодня день рождения.

Как и все военные, Рохлин привык доверять вышестоящему начальству, полагая, что они обладают более точной и полной информацией. Если принято решение, то командир должён не сомневаться, а выполнять поставленную задачу.

Проводив Квашнина, Рохлин собрал всех командиров частей.

— Это наше последнее совещание перед началом боевых действий, — сказал он. — Перед нами сильный и хорошо подготовленный противник. Главное для нас: выполнить поставленную задачу, нанести максимальный урон противнику и сохранить людей. Задача наша следующая: войти в город, обеспечивая фланг главной группировки. Разведка у Дудаева сильная, нас ждут на всех направлениях. Перед началом наступления необходимо нанести артиллерийские удары по тем точкам, где находится или предполагается противник. В город входим так: первым идет двести пятьдесят пятый полк, сбивает огнем все на своем пути, за ним тридцать третий полк блокирует весь путь, выбирает наиболее высокие здания и оборудует в них опорные пункты, удерживает мосты и обеспечивает подвоз боеприпасов. Отдельный разведывательный батальон идет параллельно первому мотострелковому батальону, за ним идет второй мотострелковый батальон. Параллельно нам будут наступать основные силы: восемьдесят первый полк и сто тридцать первая бригада. Блокировать каждый перекресток, каждую улицу. По каждому блоку — номера БТРов и пофамильный список расчетов. БТРы должны быть максимально загружены боеприпасами. Подготовить бронегруппу для вывоза раненых. Посадить наблюдателей по всему маршруту движения. В каждом подразделении — артиллерийский корректировщик. Здесь, в Толстом Юрте, остается артиллерия и два танка — резервная группа. Еще раз прошу беречь людей. Все свободны. Начальнику артиллерии Кириченко остаться.

Когда все вышли из штабной палатки, Рохлин дал Кириченко карту:

— Здесь отмечены скопления противника на нашем участке. Карту нам передали чеченские друзья. Завтра, перед началом наступления, в шесть ноль-ноль наносишь удары по всем обозначенным районам. Затем начинаешь бить вдоль дороги по маршруту нашего движения: слева и справа. Это опасно и требует большого искусства, но гарантирует от ударов с флангов. Ошибок быть не должно.

— Мы готовы, — заверил Кириченко.

— Хорошо. Вся надежда на тебя. Сверь еще раз радиочастоты. Снарядов не жалеть, своих не гробить.

Кириченко вышел из палатки, а Рохлин опять склонился над картой.

Получив информацию о готовящейся операции федеральных войск, Масхадов поспешил сообщить ее Дудаеву.

— Мои друзья из Москвы передали ту же информацию, — сказал Дудаев. — Значит, 31-го они начинают штурм. Что у нас готово к встрече новогодних гостей?

— Наша группировка войск насчитывает десять тысяч человек, без учета ополченцев и «диких» отрядов, которые никому не подчиняются. Наиболее боеспособные части: абхазский полк Басаева — тысяча двести человек, полк спецназа МВД Ичкерии — восемьсот человек, спецназ МГБ «Борз» — восемьсот человек, отряды наемников с Украины более трехсот человек. Из Афганистана, Сирии и Ливана около четырехсот человек. От Конфедерации народов Кавказа — до шестисот человек. И отряд «Черные шакалы» — пятьдесят человек.

— Я знаю этот отряд. В Абхазии и Карабахе они больше отличились жестокостью, чем боевыми качествами.

— Кроме того, в городе для федералов приготовлено достаточно сюрпризов. Мины, фугасы, танковые ловушки. Русским неизвестна численность наших отрядов. Многие будут в гражданской одежде. Наши козыри: внезапность, мобильность, знание местности. По тем, кто войдет в город, будут стрелять из каждого дома, из каждого окна. Если они пойдут танковыми колоннами, то мы их встретим гранатометами. По моим данным, на многих танках федералов не установлена активная броня. Против гранатометов — они голые. Так что посмотрим, кто кого.

Утром 31-го декабря над Грозным медленно проплывали тяжелые, снеговые тучи. Солдаты и офицеры сидели в танках и машинах пехоты, смотрели на низкое небо, вспоминали, где и с кем раньше они встречали этот семейный праздник. Последний день года был особым и радостным событием в жизни каждого человека. Говорят, счастье — это ожидание его. В те последние часы уходящего навсегда времени человек остро ощущает быстротечность жизни, понимая, что она, вот так отсчитывая года, уходит безвозвратно. И может оттого, в такие мгновения, хочется многое поменять в себе, стать хоть на миг добрее и чище. Здесь же, на окраинах незнакомого и враждебно настроенного города, не было привычного праздничного ощущения. Были злость и досада, что именно им выпало в такой день сидеть в танках и машинах пехоты и ждать, когда прозвучит команда идти вперед. Солдаты и офицеры понимали, что на улицах города им приготовлены вовсе не столы с угощениями. Но каждый верил: авось пронесет, и сопротивление чеченцев будет недолгим.

Рохлин, сидя в штабной машине, приказал:

— Ну, бог войны, начинай.

На другом конце провода начальник артиллерии корпуса полковник Василий Кириченко ответил:

— Есть, товарищ генерал.

Артиллерия открыла огонь по Петропавловскому шоссе, ведущему в город, и по объектам, отмеченным Рохлиным на карте накануне вечером.

Сводный батальон тридцать третьего полка под командованием полковника Владимира Верещагина еще 30-го декабря захватил мост через реку Нефтянку и занял оборону, ожидая основные силы. Даже Верещагин не знал, что основные силы пойдут другим маршрутом.

«Слухачи» подполковника Кузнецова из службы радиоэлектронной борьбы, на одной из частот уловили голоса боевиков. Один из них командовал:

— Всем боевым подразделениям, находящимся на северо-западе Грозного, подтянуться в район Петропавловского шоссе, генерал Рохлин идет через Нефтянку.

Кузнецов тут же доложил Рохлину:

— Основные силы боевиков сосредотачиваются в районе Петропавловского шоссе.

— А теперь и мы пошли, — сказал Рохлин.

Основные силы 8-го армейского гвардейского корпуса начали движение на Грозный в обход чеченских засад, через аэропорт Северный. Одну засаду обойти все же никак не получалось. Русское кладбище было напичкано огневыми точками боевиков.

«Слухачи» Кузнецова продолжали внимательно просеивать в эфир. Среди них сидел человек, все черты которого выдавали местного жителя. На голове у него тоже были наушники.

— Аслан, — сидящий рядом офицер тронул его за локоть. Человек понимающе кивнул и, взяв карандаш, начал быстро записывать.

В эфире звучала чеченская речь: «Они обошли все засады и прут прямо на тебя! — кричал командир одного из отрядов боевиков. — Будь осторожен! Эта хитрая бестия может выкинуть что угодно. Мы не успеем тебе помочь. Он нас здорово развел». «Не переживай, — отвечал другой. — Мы готовы и встретим их как надо. Артиллерию он применять не будет: святыни уважает. В Петропавловской запретил стрелять из пушек по мечети. Русское кладбище тем более не тронет. Тут мы его и похороним».

Перехваченный текст переговоров тут же был доложен Рохлину. Генерал удовлетворенно кивнул и скомандовал начальнику артиллерии: «По кладбищу… Беглым».

— Прости меня, Господи. И пойми…

Когда передовые части достигли окраины города, Рохлин приказал отвести батальон тридцать третьего полка от моста. По городу его подразделения продвигались медленно, на каждом достигнутом рубеже оставляя блокпосты. Первым крупным объектом, захваченным в городе, был консервный завод.

— Товарищ генерал, на проводе генерал Куликов, — сообщил Кузнецов.

Рохлин подошел к рации.

— Лев Яковлевич, Куликов говорит. Как только твои займут часть города, люди генерала Воробьева подойдут и частью сил в обратном направлении вычистят дома.

— Хорошо, Анатолий Сергеевич, — ответил Рохлин. — Будем взаимодействовать.

Одновременно с корпусом Рохлина в город вошли остальные группировки федеральных войск. Не встретив сопротивления, батальон восемьдесят первого мотострелкового полка вышел к железнодорожному вокзалу и к дворцу Дудаева. Приказом командования, для закрепления успеха и наращивания усилий из резерва вышла сто тридцать первая мотострелковая бригада.

В это время в штабном вагоне в Моздоке Квашнин докладывал Грачеву, показывая по карте:

— Восемьдесят первый полк и сто тридцать первая бригада вышли к центру Грозного. Группировка «Восток» продвигается к кинотеатру «Родина». Группировка «Запад» прошла южную окраину города. А вот группировка генерала Рохлина, заняв консервный завод, затормозила дальнейшее продвижение.

Грачев, выслушав, с досадой сказал:

— Почему отстает этот хваленый «афганец»? Немедленно дать команду, чтобы восьмой корпус ускорил движение.

— Слушаюсь. А вы можете доложить президенту, что основная часть операции близится к завершению.

— Если не возражаешь, давай по рюмахе, — выслушав доклад, сказал Грачев. — У меня сегодня день рождения. Вот, приходится встречать в боевых условиях.

— Редко у кого бывает, когда города берут ко дню рождения, — улыбнулся генерал.

— Ну, это так, совпало, — как бы между делом ответил Грачев.

В подвале консервного завода Рохлин отдал новое распоряжение командирам подразделений:

— Часть техники и людей оставляем здесь и идем к центру Грозного. Нам приказано занять больничный комплекс. На каждом занятом рубеже продолжать оставлять блокпосты, двигаться осторожно.

— Если мы кругом оставим людей на блокпостах, то выйдем к дворцу только вдвоем, — заметил Быстров.

— Выполнять приказ! — рявкнул Рохлин.

Часть техники и личного состава корпуса двинулась дальше. Кузнецов доложил, что в эфире слышны бодрые доклады соседей: «Вышли к железнодорожному вокзалу! Вышли к президентскому дворцу!»

Когда передовые части 8-го корпуса достигли больничного комплекса, из штаба позвонили и сказали, чтобы дальше двигались к центру по Первомайской улице. Разведчики проверили ее и доложили, что там высотная застройка, Все дома нашпигованы боевиками. Тогда Рохлин дал команду войскам двигаться по параллельной, Лермонтовской улице. Пока боевики сообразили, что Рохлин обманул их, основные штурмовые группы уже продвинулись вперед. До дворца Дудаева и здания Совмина оставался всего лишь один квартал, где располагались строения Института нефти и газа.

Сто тридцать первая бригада стояла в резерве. Командир бригады полковник Иван Савин думал: «Опять Новый год не дома, обещал ведь на восемнадцатилетние дочери быть обязательно. Бог даст, отметим по возвращении, а уж следующий Новый год буду с семьей». Его размышления прервал радист:

— Моздок на связи, товарищ полковник.

Савин взял трубку и, выслушав, ответил:

— Есть, товарищ генерал.

Затем обратился к начальнику штаба:

— Собери командиров подразделений. Поступил приказ выдвигаться из резерва и поддержать восемьдесят первый полк, он захватил железнодорожный вокзал и находится в нескольких сотнях метров от президентского дворца. Наша задача: закрепить успех и отсечь подход подкрепления боевиков в центр города.

Тучи над Грозным, казалось, стали еще темнее, пронзительный сырой ветер усилился. Колонны 131-й бригады быстрым маршем вошли в город, растянувшись вдоль улиц от окраины до самого центра. БМП, в которой ехал Савин, остановилась. Подсвечивая себе фонариком, полковник долго разглядывал ксерокопию карты города:

— Хрен знает, что! Кто такие карты придумал? Невозможно сориентироваться, — сказал он.

Опытные боевики Дудаева не спешили открывать огонь. «Тихому не верь, быстрого не бойся», — гласит чеченская пословица. На часах было 19:00. Неожиданно, как по команде, колонну начали расстреливать из гранатометов и зарытых в землю во дворах танков. Темноту зимней ночи разорвал огонь полыхающих автомобилей, танков и бронетранспортеров федеральных войск. Одновременно были взорваны первая и последняя машины, а затем начался расстрел колонны из подвалов и окон домов. Боевики ждали 131-ю бригаду и атаковали ее со всех сторон. Стальные машины горели, как гигантские новогодние свечи. Солдаты пытались укрыться, но укрыться было негде: отовсюду летели пули, гранаты, снаряды.

Некоторым танкистам удалось, проломив кирпичные заборы броней своих машин, попасть во дворы и там вместе с пехотой организовать круговую оборону.

Оценив обстановку полковник Савин дал команду:

— Прорываться к вокзалу!

К нему подбежал командир отряда спецназа ГРУ:

— Товарищ полковник, выбирайтесь из города вдоль железнодорожного полотна, мы прикроем ваш отход!

Группа спецназа ГРУ почти два часа держала оборону, обеспечивая отход 131-й бригады. Почти вся группа погибла.

Четырежды раненый Савин охрипшим голосом просил помощи:

— У меня очень много раненых, раненых много! С ними я не смогу уйти. Я не могу их бросить. Прошу помощи!

Но уже через некоторое время Савин понял, что может надеяться только на самого себя. Так и не дождавшись помощи, он приказал погрузить раненых на три БМП и попытался выбраться из города. Но уже через сотню метров его отряд попал в окружение. Повезло только одной группе. Тело же самого комбрига было найдено в середине января в развалинах одного из домов, со следами многочисленных ранений.

Раненого начальника оперативного управления бригады подполковника Клопцова подобрали боевики и доставили к Масхадову.

— Ваше имя, фамилия и должность? — спросил Масхадов.

Как полагалось офицеру, Клопцов назвал свой номер. Масхадов усмехнулся:

— Слушай, подполковник, хватит передо мной выпендриваться, мне все давно известно.

Он достал из ящика стола свою записную книжку, открыл ее на странице «131-я бригада» и показал ее Клопцову. Тот, насколько успел, пробежал ее глазами и сразу понял, что все частоты, основные позывные, и все фамилии командиров были записаны в этой книжке, и такая же информация содержалась в этой книжке о всей группировке войск!

Клопцов почувствовал себя раздавленным и униженным, но не потому, что попал в плен, а от удара в спину, который он только что получил, узнав, что какая-то гадина за «тридцать сребренников» продала их всех чеченцам.

Сражение 131-й бригады, стоившее жизни 187 солдат и офицеров и более ста пропавших без вести, государство решило обойти молчанием. Полковник Савин был представлен к званию Героя России, но документы так и затерялись в кремлевских коридорах. Возможно, там решили, что подвиги на этой войне должны выглядеть иначе. А от тех немногих, кто выжил и мог бы с этим поспорить, попытались вскоре избавиться.

Как в старые добрые времена в Волгограде было решено послать военнослужащим подарки к Новому году. Сопровождать их вызвался полковник Иван Семёнович Петров. Ему выделили две машины, загрузили их подарками, и Петров уже хотел дать команду на отправление, когда из штаба корпуса прибежал офицер и передал пакет.

— Это самое ценное: письма и поздравления нашим к Новому году.

— Будет всё время при мне, постараюсь успеть к празднику, — пообещал Петров.

Груженые подарками для 8-го корпуса машины наконец-то добрались до Чечни. Неподалеку от Грозного по ним из придорожного кустарника неожиданно был открыт шквальный огонь. Первыми же пулями был убит водитель, уткнувшись окровавленной головой в разбитое стекло машины. Полковник Петров выскочил из машины и вместе с солдатами начал отстреливаться из пистолета. Но тут автоматная очередь прошила полковнику грудь. Он упал, а через минуту к машине крадучись подошли чеченцы, перевернули Петрова на спину и начали вытряхивать из машины на землю пакеты с подарками, ящики с бутылками водки. Делали они это быстро, у многих был опыт по. потрошению проходивших через Чечню грузовых составов. Один из боевиков подошел к лежащему полковнику.

— Думаешь, я тебя добью? Нет. Зачем ты пришел на нашу землю? Мы тебя приглашали? А теперь будешь умирать медленно и мучительно.

Неожиданно поблизости появился БТР, из которого выскочили люди в камуфляже и открыли огонь по боевикам. Те разбежались в разные стороны. Это подоспела спецгруппа Геннадия Захарова. Когда бой закончился, Геннадий Иванович подошел к Петрову.

— Ну что, браток? Сейчас доставим тебя к своим, окажут помощь, будешь жить.

— Расстегни куртку, — попросил полковник.

Захаров повиновался и увидел окровавленный пакет.

— Возьми, здесь письма офицерам к Новому году, — сказал Петров.

Захаров оглянулся и наткнулся взглядом на Савельева.

— Леша, возьми двух бойцов. Надо полковника срочно доставить в санчасть.

Уложив полковника в БТР, они помчались в город. Через полчаса они были в расположении 8-го корпуса. Передав Петрова медикам, Захаров спустился в подвал к Рохлину.

— Мы за городом подобрали полковника Петрова, — доложил он командиру корпуса. — Тут неподалеку машины были обстреляны боевиками. Полковник ранен. Сейчас он у медиков в палатке. А это он просил передать для вас.

Захаров протянул окровавленный пакет с письмами.

— Как он себя чувствует?

— Ранение тяжелое…

Рохлин поднялся наверх, туда, где за толстой стеной завода были установлена медицинская палатка. Вокруг Петрова стояли, склонившись, врачи. Полковник, увидев генерала, улыбнулся.

— Все же я успел к Новому году, товарищ генерал.

— Помолчи, тебе сейчас нужны силы.

Выходя из палатки, Рохлин посмотрел на Варю. По ее глазам он хотел узнать насколько серьезно ранение Петрова.

— Вряд ли выживет. Ранение тяжёлое, — отводя взгляд в сторону, прошептала она. — Когда Леша Савельев его привез, полковник едва дышал.

— Сделайте всё возможное и невозможное, чтобы он выжил, — попросил Рохлин. — Мы с ним знакомы еще с Афганистана.

Но ранения Петрова, как иногда говорят медики, было несовместимы с жизнью. Первым от начальника госпиталя узнал о смерти полковника начальник оперативного отдела корпуса подполковник Валерий Позднеев. Он тут же спустился в подвал консервного завода, где расположился штаб корпуса. Позднеев понимал, что сейчас он своим сообщением испортит настроение всем присутствующим в штабе людям. Помедлив с минуту, он доложил Рохлину:

— Товарищ генерал, полковник Петров только что скончался.

Рохлин оторвался от карты, минуту молчал, потом точно от сильной боли покачал головой.

— Найдите машину и отправьте Петрова в Волгоград. Похоронить полковника со всеми воинскими почестями. — И помедлив немного, отдал еще одно распоряжение, которое уже не касалось полковника. — Всем подразделениям отходить к консервному заводу. Кто не сможет пробиться, занимать круговую оборону. — Затем, повернувшись к Позднееву, спросил: — Информация о положении сто тридцать первой бригады и восемьдесят первого полка еще не поступила?

— Сто тридцать первая просит помощи, товарищ генерал. Новой информации нет, — ответил Позднеев. — Один батальон бригады, видимо, находится у железнодорожного вокзала. Там идет сильный бой.

— Гребениченко, ко мне.

Когда тот прибыл, Рохлин приказал:

— Попробуй пробиться к сто тридцать первой бригаде и вытащи всех, кого можно, к нам.

Разведчики под командованием Гребениченко двинулись к вокзалу Он попытался выполнить поставленную задачу, но и боевики не дремали. Они встретили разведчиков сильным огнем, появились первые потери. С каждой минутой их становилось все больше. Посовещавшись, офицеры приняли решение вернуться обратно. Вернувшись на консервный завод, Гребениченко, весь в грязи, доложил Рохлину, что задачу выполнить не смогли, поскольку попали под очень плотный огонь.

— Мой батальон потерял половину людей. Там полно боевиков.

— Надо послать в бригаду для связи человека. Любой ценой прорваться к ним, — жестко сказал Рохлин. — Черт знает что творится! Как можно управлять войсками из Моздока?

— Товарищ генерал, разрешите попробовать мне, — неожиданно встрял в разговор Рогоза. — Со мной водитель, рядовой Соколкин. Он здешний, воспитывался в грозненском детдоме, знает каждую улицу. Говорит, что можно дворами проехать к вокзалу. Только, говорит, ехать надо на гражданской машине. Боевики не будут ее обстреливать, подумают: свои. Ну а наши, я думаю, не успеют это сделать.

— Тогда найдите гражданскую машину.

— Так она уже есть, товарищ генерал, — сказал Рогоза. — В соседнем дворе у одного боевика ее Соколкин «прихватизировал», вместе с гранатометом.

— И «электролитом», поди, заправился? — вспомнив фамилию водителя, который нес в казарму водку, спросил Рохлин.

— А как же без него, — засмеялся Рогоза.

— Действуй!

Рогоза с Соколкиным по ночному вздрагивающему от разрывов Грозному поехали в сторону железнодорожного вокзала. Неожиданно у горящего дома увидели группу солдат. Те несли раненого. Рогоза скомандовал остановиться.

— Эй, мужики, вы чьи?

— Господа Бога, — хмуро ответил один из них. — А еще час назад были 131-й майкопской бригадой.

— А где остальные?

— Горят в танках. Будь они прокляты, — куда-то в небо сказал один из офицеров, — те, кто без прикрытия погнал танки в город!

— Скажите, а мы к вокзалу проедем?

— Туда вам лучше не соваться. Там «чехов», как тараканов.

Рогоза и без этого совета понимал, что играть с огнем не стоит. Всю необходимую информацию могут дать эти бойцы. Подобранных офицеров они привезли в полуразрушенное здание, где располагался штаб полка. Рогоза доложил Лихому.

— Товарищ подполковник! Доложите генералу: на вокзал прорваться не удалось. Отыскали лишь нескольких человек из майкопской бригады. Даже одного полковника.

И он кивнул на стоящего рядом офицера в обожженной танкистской форме. И невооруженным глазом было видно, что полковник находился в шоковом состоянии.

— Садись, браток, — сказал ему Лихой и налил стакан чистого спирта. Полковник молча, как заводной, взял стакан и залпом выпил как обыкновенную воду.

— С Новым годом! — сказал Никищенко и подал полковнику на закуску хлеб с салом.

Через минуту полковник ожил, на лице у него появилось осмысленное выражение. Неожиданно для всех он начал ругаться, покрывая всех и вся трехэтажным матом.

— Ну вот, будто заново родился, — сказал Лихой. — Значит, будет жить.

Вскоре полковника соединили с Рохлиным, и он вкратце доложил о положении 131-й бригады. Все молча слушали разговор. Такого разворота событий, когда в течение часа из окон домов была расстреляна бригада, здесь не ожидали.

Увидев, что к полковнику возвратилась жизнь, Захаров сразу же после разговора с генералом, подал ему гранатомет.

— Давай, в отместку «чехам», пальни по президентскому дворцу?

Полковник недоуменно посмотрел на Захарова. Тот зарядил гранатомёт, прицелился и выстрелил. И неожиданно упал плашмя на пол.

— Снайпер!

Все бросились на пол. На секунду в комнате воцарилась тишина. Захаров приподнял голову и, почесав себя за ухом, с улыбкой сказал.

— Ну, как я вас разыграл? С Новым годом, мужики! Живы пока, значит, будем еще жить.

Сидящий у стены Лихой приподнялся и приказал Савельеву:

— А ну, Леха, доставай свою гармонь. Чего за стенками прятаться. Играй «Брызги шампанского»!

Савельев достал инструмент, обтер ее рукавом от пыли и запел:

Новый год, Москва салюты бьет. И все в мерцающих, наряженных огнях. А здесь горят вокруг, дома суровые, И я, холодненький, пою, как соловей.

Все грустно улыбнулись. И вслед начал улыбаться полковник майкопской бригады.

— Да вы, я гляжу, уже спелись? — заметил Захаров.

— Ага, с ним споешься, — хмыкнул Лихой. — Когда ему надо, Микола тут же переходит на мову. Сало пише с великой буквы, а Москву — с малой.

— Я всегда от большого волнения перехожу на мову, — улыбаясь, сказал Никищенко.

По улицам ночного города летели трассирующие пули, а на стене, где сидели офицеры, высвечивая лица людей, плясали языки городских пожаров.

— Как там мои? — неожиданно вздохнул Лихой. — Жена с дочками, наверное, у елки сидят, обо мне переживают. А у тебя, Коля, кто дома остался?

— Обо мне некому переживать, — Никищенко излишне старательно начал протирать ствольную коробку автомата. — Год назад поженились, ребенка не успели завести. Говорила, что университет закончить надо. А в тот день, как мне уезжать сюда, собрала свои вещи и ушла. Она даже не знает, что я здесь.

Никищенко вспомнилось, как он шел домой и думал, как сообщить жене о своей командировке в Чечню. Но сказать он ничего не успел. Оксана, с порога объявила:

— Коля, я ухожу от тебя. Я не могу больше жить в таком напряжении. У тебя постоянные командировки, дежурства за такие копейки. У нас все равно нет семейной жизни. Мы за этот год ни разу ни в театр, ни в. кино не сходили, в гости ни к кому не пошли. Я целыми вечерами одна с телевизором, а там передают: то одна кровавая разборка, то другая, везде милиционеры гибнут. Я же не могу каждый раз вздрагивать. Прости меня.

— Да-а, дела, — посочувствовал Лихой и налил еще по кружке. — Не горюй! Один мой знакомый, когда у него сложилась такая же ситуация, сказал: «Я долго думал, ехать мне в Чечню или развестись. И решил, что Чечня неудобство временное, а развод — ценность вечная». Давай, выпьем за вечные ценности!

— А вот по мне, нам бы лучше с Чечней развестись, — сказал Никищенко. — Пусть бы бегали себе по горам, да коз пасли.

— Так вот видишь, какой развод у нас получается. Морду в кровь, все совместно нажитое в огонь, да под гусеницы и снаряды. Получается: бей своих, чтоб чужие боялись…

Под утро на связь с Рохлиным вышел заместитель командира 20-й дивизии корпуса:

— Товарищ генерал, мы остались одни. На нас сосредоточены весь огонь и вся сила дудаевцев. Много убитых и раненых. У нас есть еще возможность вырваться из города по оставленному коридору.

— Если не выстоим, ты здесь ляжешь, и я вместе с тобой, — резко ответил Рохлин и уже мягче добавил: — Держись, они ведь тоже не железные.

Генерал знал, что за спиной у них есть этот коридор. Не даром он на каждом перекрестке оставлял блокпосты. Но сейчас думы его были не о коридоре. Только дай слабину, дай команду на отход, и все, что было выстроено, занято с таким трудом, рухнет в одночасье. Противник внимательно следит за любым движением и, как только почувствует слабину, бросится на это место с утроенной силой. А там начинай все сначала. Рохлин понимал: если боевики поставят себе цель выбить из города корпус и обрушатся на блокпосты, последние без подмоги долго не продержатся. И тогда — конец.

«Если не убьют в бою, застрелюсь, — подумал генерал, но тут же отогнал эту мысль: — Что-то меня стреляться потянуло. Старый, наверное, стал». Он приказал вызвать к себе командиров частей, чтобы обсудить ситуацию.

— Сто тридцать первая бригада и восемьдесят первый полк уже несколько часов бьются в окружении. Какая там ситуация — неизвестно, — сказал он, глядя на собравшихся офицеров. — Все попытки выйти с ними на связь и прорваться к ним безуспешны. Восточная группировка встретила сильное сопротивление противника и перешла к круговой обороне в районе кинотеатра «Родина». Группировка «Запад» закрепилась на южной окраине. В городе остались мы одни. Некоторые части начали отходить из города. Я принимаю решение занять оборону в районе больницы и консервного завода. Уходить в ночь — значит дать себя уничтожить. Обратно занять позиции будет еще тяжелее, с большей кровью. Какие будут мнения?

— Будем держаться, — сказал Скопенко.

Других предложений не было. Все уже поняли: другого выхода нет. Безусловно, Дудаев, хорошо зная город и имея превосходство в живой силе, постарается максимально использовать сложившуюся ситуацию. Ночное сражение за Грозный приобрело неконтролируемый характер. Общий сюжет боя, его настроение решали отдельные эпизоды. Это могла быть спина бегущего противника, способность командиров контролировать ситуацию в подразделениях, умелая корректировка огня — то самое мастерство, которое отрабатывается загодя на учениях. Здесь важно было дать понять противнику, что ты, несмотря ни на что, будешь стоять до конца.

Рохлин уже знал, что дудаевцы после разгрома 131-й бригады перенесли свой огонь на больничный комплекс и консервный завод, что остатки сто тридцать первой бригады и восемьдесят первого полка все еще ожесточенно сопротивляются в районе железнодорожного вокзала, что батальон десантников, с боями пробивающийся к вокзалу, встретив плотный огонь, изменил маршрут и вышел к консервному заводу в расположение восьмого корпуса.

Ночью в квартире губернатора Ивана Шабунина раздался телефонный звонок. За столом сидели гости, по телевизору шла передача «Старые песни о главном». Царила праздничная атмосфера. Шабунин взял трубку и услышал голос Рохлина:

— Иван Петрович, с Новым годом тебя!

В трубке слышались залпы орудий.

— И тебя, Лев Яковлевич, поздравляем с Новым годом! Жалеем, что тебя нет с нами за праздничным столом. Скоро из командировки-то вернетесь?

Связь прервалась. Иван Петрович положил трубку и сказал гостям:

— Только двадцать три часа, а они там уже вовсю Новый год справляют, салютуют, как на девятое мая.

И, довольный, поднял тост:

— За Льва Яковлевича и его гвардейцев!

После разговора с Шабуниным, Рохлин позвонил отцу Алексию:

— Батюшка, с Новым годом вас!

— А, Лев Яковлевич, рад вас слышать! А у меня в гостях Николай Александрович, Ольга Владимировна, атаман Кудинов. Мы поздравляем вас с Новым годом, желаем, чтобы вы все скорей возвращались домой живые и невредимые!

— Молитесь за нас! — сказал Рохлин, и в трубке послышался треск, затем короткие гудки.

— Что он сказал? — переспросил Платов.

— Он просит молиться за них…

— Такое говорится не в новогоднюю ночь, — Платов уставил взгляд прямо перед собой. — Значит, у них там что-то происходит такое, чего он не хотел бы нам говорить.

— Давайте прочитаем молитву за Льва и его воинов, — предложил священник.

У всех на душе стало неспокойно. Они еще не знали, что в ту новогоднюю ночь решалась не только судьба восьмого корпуса, но и во многом судьба всей чеченской компании. Всю мощь своей артиллерии и танков Масхадов обрушил на Рохлина. Но боевики натолкнулись на мастерство и умение бойцов восьмого корпуса отвечать на каждый выстрел еще более метким и мощным огнем танков и артиллерии. Не прошли даром тренировки в Прудбое. И только здесь, под огнем противника многие офицеры и солдаты поняли: тысячу раз прав был генерал, когда гонял их на учениях, месяцами заставляя жить на полигоне.

Но не все в России сочувствовали и переживали за российские войска. Нашлись и те, кто решил временную неудачу превратить в свою политическую победу. Выдавая желаемое за действительное, некоторые депутаты демократических фракций, выступая в Государственной Думе, сказал о поражении русской армии в Грозном. Они подчеркивали: потерпела поражение не российская, а русская армия. Но умалчивали, что корпус Рохлина как был, так и оставался в центре Грозного, что имевший место разгром майкопской бригады — всего лишь эпизод в этой грязной войне. Подмечено, что никогда столько не лгут, как во время войны, после охоты и до выборов. Это после, отыскивая причину произошедшего, наиболее дальновидные и непотопляемые политики переложат все с больной головы на здоровую и скажут: во всем виноват Ельцин.

В первые дни вторжения в Чечню у ворот КПП, где располагался штаб Объединенной группировки федеральных войск, выстроились прилетевшие из Москвы журналисты. Они мечтали получить оперативную информацию из первых рук. Но информация из штаба поступала скупо. Через некоторое время те же корреспонденты уже толпились у дверей главного пропагандиста Дудаева — Мовлади Удугова. Такого подарка он и не ожидал! И теперь активно организовывал интервью с Дудаевым, Масхадовым, Басаевым. Сделать снимок пленных — пожалуйста!.. В результате он выиграл информационную войну: первая чеченская кампания была показана миру глазами Удугова.

Российская политическая элита встречала Новый год 30-го декабря в Кремлевском дворце съездов. Там состоялся официальный прием у президента.

В ярко освещенном зале приема собрались гости. Играл оркестр. Известная певица исполняла песню «Пять минут».

Среди гостей — лидеры депутатских фракций Государственной Думы, члены Правительства, известные политики. Рядом с президентом сидели премьер Виктор Черномырдин и вице-премьер Анатолий Чубайс, глава администрации президента Сергей Филатов, Председатель Государственной Думы Иван Рыбкин, деятели культуры, банкиры и предприниматели. Между столиками, общаясь со всеми, ходил Березовский.

Сергей Филатов поднял бокал:

— Я предлагаю тост за президента России! Еще одна победа нашего президента! Как только Дудаев и его бандиты увидят наши войска, они придут к вам на поклон, Борис Николаевич. Мы разгромим их так же, как год назад разгромили мятежников в Москве. За победу российского оружия!

Все встали, закричали «Ура!» и подняли бокалы.

За дальним столиком в углу сидели лидеры оппозиционных фракций.

Зюганов тихо сказал своим соратникам:

— Ну, за здоровье президента мы пить не будем. А предлагаю выпить за то, чтобы в этом году антинародному режиму пришел конец.

Сидящие за столиком встали и чокнулись.

Зазвучал танец «летка-енка». Все стали друг за другом и начали прыгать по кругу.

А 31-го декабря у себя на даче в Завидово Борис Николаевич Ельцин собрал ближайшее окружение: первый вице-премьер Олег Сосковец, Михаил Барсуков, Александр Коржаков. Все со своими женами. Приехала дочь президента Татьяна с мужем Алексеем.

Президент поднял первый тост.

— Девяносто четвертый год был год тяжелый. Но нам многое удалось сделать в плане преодоления раскола общества. Подписан договор об общественном согласии. Мы заставили оппозицию действовать теперь в рамках Конституции, а не то, что было год назад, понимать, — тяжело с паузами говорил Ельцин. — С областями и республиками заключили федеративный договор. Мы спасли Россию от распада. Единственный больной зуб у нас — это Чечня. Вот мы с вами здесь, а наши ребята — Грачев, Ерин, Степашин, — находятся сейчас в окопах, мерзнут, понимать…

Кстати, у Павла Сергеевича завтра день рождения, — напомнил Барсуков.

— Нужно дать телеграмму, — встрепенулся Ельцин. Затем, обведя всех присутствующих взглядом, добавил: — А лучше подарок ему сделать. Пусть Пал Палыч организует от моего имени, а вы завтра полетите и поздравите его, — и указал пальцем на Барсукова и Сосковца.

Оба переглянулись, а их жены чуть не выронили бокалы. Новогоднее настроение, и так не очень праздничное, было окончательно испорчено. Доволен остался лишь сам президент: надо же, как здорово он придумал, такой сюрприз министру обороны преподнести в день рождения!

Страна встречала Новый год, а на улицах Грозного гибли солдаты и офицеры российской армии. Полторы тысячи душ встретились с вечностью.

В это же время в семьях офицеров и солдат провозглашали госты за скорейшее возвращение их домой, и никто еще не мог предположить, что эта ночь разделит их на жен и вдов, на тех, кого через два месяца ожидает счастливая встреча с мужьями и отцами, и тех, чьи дома навсегда опустеют, куда уже постучалась беда…

Позже в репертуаре ансамбля «Голубые береты» появилась песня об этой новогодней ночи:

…В Москве в вечерних платьях у столов Сидели новые хозяева страны И поднимали тосты за любовь И за успех начавшейся войны. За их любовь, за их накрытый стол, За чьи-то деньги, но не за народ, Солдаты погибали в эту ночь, Встречая свой последний Новый год…

Первого января 1995 года в своем вагоне в Моздоке Павел Сергеевич Грачев отмечал день рождения. Захмелевший, он сидел в компании Ерина, Егорова, Степашина и своего помощника Лапшова, который был распорядителем стола, суетливо давал указания что-то принести или отнести. Егоров красивым баритоном напевал казачью песню:

Ой, да не вечер, да не вечер, Мне малым мало спалось…

Остальные вразнобой пытались поддержать, но потом замолчали. Один лишь Степашин красиво и умело подпевал Егорову.

— Тебе, Серега, надо было идти не в пожарники, а в какой-нибудь ансамбль, — похвалил он Степашина. — Сейчас, глядишь, пел бы где-нибудь в хоре Александрова.

— Спасибо, — замешкавшись, поблагодарил Егорова Степашин. — Мне жена однажды то же самое сказала.

— Ничего приедешь с победой, споешь, она тебя расцелует и приголубит.

— К вам гости, — доложил адъютант.

В вагон ввалились Барсуков и Сосковец. За ними втащили ящики со спиртным и провизией. Все вскочили из-за стола навстречу гостям, начали обниматься. Первым подошел Павел Сергеевич: он, действительно, не ожидал такого подарка. Последним подошел Степашин. Он крепко расцеловал Сосковца. Но Сосковец отпрянул от него, он не любил, когда мужчины лезли целоваться.

— Ты мне, Сергей, чуть губу не прокусил, — с нарочитой грубостью, сказал он. — Ну, что обо мне теперь подумают?

Степашин начал виновато оправдываться:

— Одичали мы на войне, совсем одичали.

Грачев с ухмылкой глянул на Степашина, а Егоров засмеялся:

— Приказываю: командирам всех подразделений усилить наблюдение за подходами к своим позициям, распорядился генерал. — Усилить охрану штаба. — И, обернувшись к Кузнецову, добавил. — Соедини меня с Кириченко.

— Василий Федосеевич, на тебя вся надежда, — сказал он, когда начальник артиллерии взял трубку. — Наша судьба в твоих руках. Будешь получать координаты и бей. Снарядов не жалей.

— Есть, товарищ генерал, — ответил Кириченко.

Вскоре боевики начали интенсивный обстрел больничного комплекса. Но Рохлин, предвидя это, перенес штаб в глубину своих боевых порядков, на консервный завод. В больничном комплексе остался передовой командный пункт.

После артподготовки, боевики под руководством Хамзоева, Радуева и Басаева начали атаку на больничный комплекс. Но артиллеристы Кириченко встречали их шквальным огнем. В огненном аду оказались не только боевики, но и корпуса больницы. Это был уже не вечер 31-го декабря, и здесь дудаевцы впервые столкнулись со столь мощным и яростным сопротивлением. Вскоре все строения больницы были разрушены. Подвал, где находился передовой командный пункт корпуса, обогревался теплом горящего здания. Артиллеристы Кириченко, получая команды, открывали огонь мгновенно, через двадцать — тридцать секунд. Били по тем координатам, которые им передавали. Это была филигранная, профессиональная работа артиллерии.

К вечеру первого января батальоны десантников из сто шестой и семьдесят шестой дивизий вновь овладели железнодорожным вокзалом и организовали его оборону. С этого времени вокзал окончательно перешел под контроль федеральных войск.

Отряд спецназначения сорок пятого полка в количестве двухсот тридцати человек во главе с полковником Павлом Поповских на грузовиках был отправлен на подмогу Рохлину. Но на узких заваленных битым стеклом улицах попал под интенсивный огонь и вынужден был вернуться обратно. Заместитель Квашнина по объединенной группировке накинулся на Поповских.

— Я доложу Грачеву, что вы струсили. Вот что, мы вас сейчас посадим в вертолеты и десантируем на стадион в центре Грозного.

Но вертолетчики, выслушав предложение, отказались участвовать в подобной авантюре.

— Да нас как куриц вместе с десантом расстреляют с земли, — сказали они.

Тогда Поповских нашел БТРы, посадил на них своих спецназовцев и окольными улицами пробился к консервному заводу.

— Товарищ генерал, отряд специального назначения сорок пятого полка ВДВ прибыл в ваше распоряжение, — доложил он Рохлину. — Командир отряда — полковник Поповских.

— Здравия желаю, полковник, — поздоровавшись за руку, приветствовал его Рохлин. — Вот тебе первое задание. Видишь ту «свечку»? — генерал показал на высотное здание Института нефти и газа. — Возьмем ее — будем’господствовать над городом. Проведите разведку и доложите план операции.

После обильного с выпивкой праздничного обеда, проводив гостей, Павел Сергеевич уединился. Гнетущее чувство не покидало его. К этому времени он знал все, что произошло в Грозном. Знал о гибели майкопской бригады, о сожженных танках, о тысяче погибших солдат. Грачев наливал себе водку как лекарство, пил не закусывая. В голове крутилась забытая песня, которую пел когда-то Высоцкий:

Лечь бы на дно, как подводная лодка, Чтоб не сумели запеленговать…

Павел Сергеевич тяжело вздохнул. Был он небрит, рубашка наполовину расстегнута. Жизнь полководца чем-то похожа на жизнь боксера. Побеждаешь, все крутятся вокруг тебя, заглядывают в глаза, восхваляют. Но стоит пропустить удар и оказаться на полу, то в лучшем случае встретишь сочувствующий взгляд.

Неожиданно постучали, и в дверях появился дежурный генерал. Лицо у него было осмысленным и деловым.

— Ну, что там еще? — обреченно оглянулся министр.

— Корпусу генерала Рохлина удалось закрепиться в Грозном, — бодро доложил дежурный. — Лев Яковлевич успешно отбивает все атаки. Потери корпуса за два дня — двенадцать человек убитых, пятьдесят восемь раненых.

В глазах Грачева вспыхнули искорки жизни. Он встал, застегнул рубашку:

— Это что-то значит! Генерал, если ты меня быстро введешь в нормальное состояние, получишь орден. Срочно соедините меня с президентом!

Генерал покосился на кучу пустых бутылок из-под водки и дал распоряжение связать Грачева с Москвой.

С первого января Борис Николаевич Ельцин находился в прострации. Он никого не принимал, ни о чем не мог думать, в душе была полная опустошенность. Жизнь казалось ему законченной и потерявшей смысл. Такое с похмелья бывало с ним и раньше. Например, когда он при Горбачеве падал в грязь с моста. Были и другие моменты, когда он хотел, запершись в бане, покончить с собой. Выручал Коржаков, находил нужное слово. Но тогда Ельцин не был президентом. Тут же к прежним ощущениям добавилось чувство позора. Хотелось быть одному, но и одиночество не спасало, он не находил себе места. Как могло случиться, что он, привыкший всегда выходить победителем из всех схваток, он, которому удалось разрушить тоталитаризм в России, сокрушить компартию, установить дружеские контакты с президентом США и другими руководителями крупных европейских держав, ныне получил такой удар?! Да от кого? От каких-то бандитов! Фраза, произнесенная президентом в 91-м году: «Берите суверенитета, сколько хотите», сегодня бумерангом ударила по всей стране и по нему самому.

Борис Николаевич не любил нецензурных слов, и сам не матерился. Но сейчас ему хотелось выразиться самым не изящным образом.

«Почти у всех российских правителей были свои талантливые полководцы, — думал он. — У Екатерины Великой — Суворов. И турок бил, и мятежных поляков давил, и Пугачева. Он же, хоть и опальный, сосланный в деревню, отличился при Павле. Потребовалось французов проучить — вот он, родимый. Все простить можно для такого дела. У Александра Первого — Кутузов. Наполеона на Бородино отхлестать и выгнать в шею из России. Нет проблем! У Александра Третьего — Скобелев, Милютин. Первый и турок опять же бил, и Среднюю Азию присоединил. А второй реформы военные делал. Ермолов? У кого он там был? И кого бил? Неважно. Кавказ держал в кулаке. Эти самые чеченцы у него в ногах ползали. У Сталина — Жуков. Немцы под Москвой. Конец, кажется, близок. Но есть генерал, который может чудеса творить. А у меня? Грачев? Конечно, герой Афганистана. Здесь, при мне отличился: взял Белый дом. Позже обещал взять Грозный одним парашютным полком. Господи, хоть бы кто-то что-то умел! Бездарности! Только и думают, как кусок ухватить, да медальку получить. В рот заглядывают, руку лизнуть норовят. Обмельчала земля русская! Грачева надо отправить в отставку. Он виноват в провале операции! Но кого поставить на его место?»

Когда доложили, что с ним хочет говорить Грачев, Борис Николаевич нехотя взял трубку.

Но после первых же слов Павла Сергеевича лицо Ельцина начало разглаживаться. Выслушав доклад Грачева, первый президент России вслух, точно снимая все недавние сомнения, произнес: «И все-таки, шельма, сумел выкрутиться! Как ни крути, а он среди многих кандидатов, лучший министр обороны».

После Нового года жена Петрова, Вера, решила навести в квартире порядок, постирать белье. Неожиданно раздался звонок в дверь. Она вытерла руки и пошла открывать. На пороге увидела начальника штаба корпуса Киселева и Ольгу.

— Можно войти? — спросил Киселев.

— Пожалуйста, входите, — точно предчувствуя недоброе, неуверенным голосом сказала Вера. Уж больно печальны и строги были лица гостей. — Только извините, я сегодня решила постирать.

— Не думал я, Вера, что мне когда-нибудь придётся тебе принести эту весть. Иван погиб, — сказал Киселев.

— Нет, нет! Только не это! — сразу все поняв, как от зубной боли качнула Вера головой и упала на диван. Плечи у нее затряслись от рыданий.

Киселев нервно прошелся по комнате, а Щедрина села рядом и стала гладить Веру по голове.

Хоронили Петрова в Волгограде из Дома офицеров. Прохожие останавливались и смотрели на похоронную процессию. Кто-то сказал:

— Ещё одного выносят…

— А скольких еще вынесут? — отозвался другой. — Жизнь пошла, страшно даже подумать, из дома выйти. В Москве стрельба, теперь вот в Чечне… Ребят жалко, гибнут ни за что.

Командующий группировкой «Восток» генерал Николай Стаськов чувствовал, что ситуация в Грозном складывается не по тому сценарию, который был предложен накануне Нового года командованием. Дудаевцы оказывали яростное сопротивление, отвечая ударом на удар. Легкой прогулки не получилось. Привыкший выполнять поставленную задачу, Стаськов с новогодней ночи, почти не смыкая глаз, находился в боевых порядках вверенных ему десантников. Он знал, что, несмотря на потери, на неразбериху, когда колонна бронемашин, ведомая проводником, повернула не туда, куда надо, некоторые БМД уже находились в двух кварталах от президентского дворца. Он решил лично ознакомиться с положением дел и дал команду водителю выдвинуться вперед, к кинотеатру «Родина». Под гул мотора он задремал, провалился куда-то в темноту, и неожиданно ему привиделся страшный сон. Во сне Стаськов увидел, что на огромном поле стоит много закрытых гробов, а водном из них лежит он сам. Вдруг ему почудился голос матери: «Коленька, вставай, ты должен встать». Он во сне предпринял усилие, сорвал крышку гроба и вывалился из него. Вздрогнув, Николай проснулся. «К чему бы это?» — Стаськов высунулся из люка и сказал механику-водителю:

— Как только командование выйдет на связь, машину остановить.

Неожиданно рядом с БМД взметнулся столб взрыва. Стаськов машинально повернул голову и увидел гранатометчика, который вновь целился в него.

— Полный вперед! — скомандовал Стаськов, проваливаясь в люк.

БМД резко рванула. На том месте, откуда она только что отъехала, раздался второй взрыв. Машина повернула и скрылась за разрушенным зданием. Взрывов больше не было.

— Все целы? — спросил Стаськов.

— Все, товарищ генерал, — ответил водитель.

«Вот теперь ясно, — подумал генерал. — Вещий был сон».

Рядом остановилась и машина связи.

— Командование на связи, — сказал радист.

Стаськов взял телефон и услышал:

— Вам приказано отходить.

— Я в пятистах метрах от дворца Дудаева.

— Это приказ!

— Чей?

— Первого.

— Прошу повторить.

— Первый приказал вам отходить.

Стаськов вызвал начальника разведки воздушно-десантных войск полковника Владимира Селиванова:

— Готовь людей к отходу.

— Есть, товарищ генерал, — ответил Селиванов и добавил: — По данным разведки на нашем направлении действуют более двух тысяч организованных боевиков, а не две — три сотни, как утверждалось ранее.

— Грузи людей, потом разберемся, — приказал Стаськов.

В самый разгар посадки личного состава на грузовые «Уралы», в небе над Грозным появились два штурмовика «СУ-25». Увидев машины и толпившихся вокруг них людей в камуфляже, летчики не имея на земле для связи корректировщиков огня, атаковали колонну. Выпустив весь боезапас, улетели, оставив жуткую картину: сгоревшие, покореженные машины, убитых и раненых солдат и офицеров российской армии. Среди погибших был и Селиванов.

Полковник Владимир Селиванов, которого еще в Афганистане дважды представляли к званию Героя, вряд ли подозревал, что судьба уготовила ему смерть от своих же летчиков.

Штурмовики приземлились на аэродроме в Моздоке. Командир звена покинул самолет и пошел в диспетчерскую, где доложил:

— Товарищ полковник, задание выполнено, скопление боевиков уничтожено.

Полковник поставил перед ним стакан, налил водки и произнес:

— Промахнулись мы с тобой, капитан.

— Никак нет, товарищ полковник. Я сам видел: цели поражены.

— Да я не о том. Ты сработал четко. Только обстреляли мы с тобой не боевиков, а наших, десантников…

— Как же так, товарищ полковник?! — недоуменно спросил летчик. — Много?

— Около пятидесяти человек, — ответил полковник. — В основном, офицеры.

Летчик машинально расстегнул кобуру с пистолетом.

— Ты это брось, капитан! — полковник стукнул кулаком по столу. — Мертвых уже не вернешь.

— А как же дальше-то жить? — потерянно спросил летчик.

— Что тебе сказать? А пистолетик свой отдай пока мне…

Капитан налил себе еще стакан водки. Выпил его. И отдал полковнику пистолет.

Квашнину доложили об атаке штурмовиков на войска группировки «Восток».

— Кто дал команду авиации? — взбесился Анатолий Васильевич. — Кто их наводил?

— Командовали из вашего штаба, — получил он ответ.

— Что?1 — генерал побледнел. — Мало того, что боевики оказывают серьезное сопротивление, а тут еще свои своих же долбят?’ Разобраться и наказать виновных!

Только после этого дикого случая, почти в каждой колонне появился офицер для связи авиации с наземными войсками. Анатолий Васильевич попросил связать его с Рохлиным.

Кузнецов поднялся из подвала и обратился к Рохлину:

— Товарищ генерал, Квашнин на проводе.

Рохлин быстрым шагом вернулся в подвал и взял трубку.

— Лев Яковлевич, — услышал он голос Квашнина, — нами принято решение изменить состав наступающих группировок. Командующим группировкой «Запад» назначен генерал Бабичев, командующим группировками «Север» и «Северо-Восток» назначен ты. Мы переходим к классической схеме уличных боев, так называемая «сталинградская тактика». Шестьдесят вторая армия, твой нынешний корпус, успешно применяла ее в Сталинграде пятьдесят лет назад, а я думаю, Лев Яковлевич, ты достойный наследник Чуйкова, и твои гвардейцы тоже. Переходим к третьему этапу операции — «Возмездие».

— Хорошо, — сказал Рохлин и положил трубку.

«Надо же так! Возвращаемся к тому, что было. Стратеги долбаные! — в сердцах подумал он. — Сначала поперли в город танковыми колоннами, а теперь вспомнили Сталинград. И кто заставил? Чеченцы!»

За эти последние дни боев, Рохлин отметил, что дудаевцы в городе воюют умело. Разбившись на мелкие группы, они применили тактику партизанской войны. Оптимальное число боевиков в группе трое. Гранатометчик, снайпер и пулеметчик. Для переноски выстрелов к гранатометам, используют рюкзаки. Такие группы мобильны и практически неуязвимы. Чтобы поднять дух, на машинах и танках установили магнитофоны, которые крутят музыку. Хорошо зная город, используют для нападений подземные коммуникации. На каждом танке и машине для обозначения «свой — чужой», вывесили зеленые флаги. Многие танки у них с активной броней, а нашим приходится заполнять снарядные ящики песком и привязывать их к броне для зашиты от гранатометов. В общем, на ходу учимся воевать у тех же боевиков.

Из грустных раздумий его вывел начальник артиллерии Кириченко.

— Слушаю, Василий Федосеевич, — взял трубку Рохлин.

— Лев Яковлевич, мои орудия вышли из строя из-за большого количества выстрелов: по пятьсот сорок выстрелов у каждого. Для наших старушек это рекорд. На всех орудиях недокат стволов, нужны запчасти.

— Спасибо, дорогой, ты сделал все, что мог, — сказал Рохлин. — Буду связываться с Первым, чтобы самолетами присылали запчасти.

В медицинскую палатку полевого госпиталя заглянул Соколкин. Спиной к входу в синем халате стояла Варя.

— Девушка, а девушка, можно вас?

Варя резко обернулась.

— Я вам не девушка, а лейтенант медицинской службы!

— Извините, но мне нужна Варвара Семеновна Зверева.

— Я Зверева.

— Вас разыскивает капитан Савельев. Он тут недалеко у машины.

Вера сняла перчатки, вышла из палатки и наткнулась на стоящего Савельева.

— Вот уж не ожидала тебя увидеть, — усталым голосом сказала Варя. — Слышу: кто-то заходит в палатку. Мне, говорит, Звереву.

— Да вот подвернулась оказия, решил навестить, — попытался улыбнуться Савельев. — Тяжело сейчас в городе. Каша, кровавая каша! Такого даже в Афгане не было.

— Точно, не было, — подтвердила Варя. — Столько покалеченных ребят, которые еще и жизни не видели. Сколько горя, крови!

— Раз это произошло, значит, кому-то это было нужно. Возможно, со временем многое станет ясно.

— Но убитых уже никто не вернет!

— Товарищ капитан, ехать надо, — выглядывая из кабины, напомнил о себе Соколкин.

— Сейчас, еще одну минуту, — крикнул Савельев и, повернувшись к Варе, добавил. — Я тут Захарова встретил. Он мне сказал, что у вас здесь холодно.

— А где сейчас тепло? Разве что в московских квартирах. Геннадий Иванович нам сюда коньяк привез. Целую коробку.

— Вот морпех! С коньяком значит, приходил? — засмеялся Савельев. — Ты подожди секунду, я мигом.

Он бросился к машине и принес Варе огромный пакет.

— Что это? — спросила она.

— А здесь волгоградцы к Новому году теплые вещи прислали. Носки, свитера.

— Что и фуфайки? — заглянув в пакет, спросила Варя.

— Там еще и ватные брюки, — заметил Савельев.

— Из какого музея ты их стащил?

— Обижаешь, — ответил Савельев. — Это наш театральный реквизит. Мы у себя в гарнизонном клубе собирались поставить Василия Теркина. Зам по тылу разыскал несколько комплектов спецодежды. Когда сюда собирались, я тот ящик с реквизитом прихватил. Еще по Афганистану помню, ватные штаны нас в горах здорово выручали.

— Ну, ты даешь! — воскликнула Варя. — В этих штанах, я всю Чечню напугаю. Весь госпиталь надо мною будет смеяться.

— Пусть смеются. Зато не простынешь. В них, как в спальном мешке. Ты попробуй, сама говоришь, что от холода невозможно выспаться.

— Хорошо, а у тебя там, в твоем ящике, кальсоны и рубашки, случаем, не завалялись?

— А что, надо?

— Да ребят после операции одеть не во что.

— Я с замом по тылу переговорю.

Соколкин дал короткий сигнал. Савельев посмотрел на Варю, затем неожиданно обнял ее и поцеловал в губы. Она начала бить его ладошкой по плечу. Но удары становились все реже и реже.

— Ну, ты, Леша, как медведь, — освободившись от его объятий, сказала она. — Прошу, береги себя! Не лезь на рожон.

— Буду стараться, товарищ лейтенант медицинской службы, — поднося ладонь к виску, весело ответил Савельев.

Уже несколько суток Аксенов с кемеровским ОМОНом ожидал вылета на Москву. С утра второго января на аэродром один за другим пошли на посадку самолеты военнотранспортной авиации. Одновременно со стороны Грозного начали подлетать вертолеты и подъезжать «Уралы». С них разгружали раненых. На поле замелькали сотрудники медперсонала. Вертолеты все летели, и, казалось, уже нет места на летном поле для носилок с ранеными. Десантники освобождали самолеты. Их места занимали раненые.

— По-моему, в Грозном ситуация серьезная, — глядя на эту картину, сказал Аксенову командир кемеровского ОМОНа.

Тем временем, к ним подошел диспетчер аэропорта:

— Вы Аксенов? Есть одно место на Москву. Полетите вместе с ранеными.

— Спасибо. Я, пожалуй, останусь. Мне только надо сделать звонок в редакцию. У вас есть связь с Москвой?

Диспетчер показал, как пройти к узлу связи. Переговорив со столицей, Аксенов сказал, что остается в Чечне, и на бронетранспортере поехал с омоновцами в Грозный. Встретив первый блокпост, они вышли из машин. Из укрытия им навстречу вышел солдат. Командир ОМОНа спросил:

— Где старший?

— Я старший, рядовой Максимов, — доложил солдат. — Все убиты. Нас осталось три человека, — он устало усмехнулся. — Как пишут газетчики, продолжаем выполнять поставленную задачу.

Аксенов и омоновцы в оцепенении смотрели на черного от дыма и грязи солдата.

— Как проехать в штаб генерала Рохлина? — спросил Аксенов.

— Штаб со второго января размещается на территории консервного завода. Отсюда десять минут езды. Езжайте вон по той дороге, — махнул рукой солдат. — И никуда не сворачивайте. А то попадете прямо к «чехам».

Тем временем ситуация в Грозном менялась с каждым часом. До командования в Моздоке наконец-то дошло, что управление боем должно вестись из одной точки, которая бы согласовывала действия всех трех группировок войск. И такое решение было принято: Рохлину в его подчинение были переданы все части находящиеся в районе Грозного.

— Выходи с ними на связь, — сказал Рохлин Позднееву — Пусть доложат ситуацию.

— Лев Яковлевич, тут прибыл корреспондент из журнала «Воин», — сказал Скопенко, показывая на вошедшего с ним Аксенова.

— Интервью давать некогда. Будешь все время рядом со мной, а что напишешь — Бог тебе судья, — решил Рохлин и, обращаясь к Позднееву, приказал: — Поставишь журналиста на довольствие.

В это время вошел дежурный офицер и начал докладывать:

— Товарищ генерал, прибыли… — договорить он не успел, Рохлин сам увидел представителя президента в Чечне Николая Егорова и директора ФСК Сергея Степашина.

Директор ФСК радушно обнял генерала, похлопывая по спине:

— Здравствуй, дорогой ты наш человек, — высокопарно начал Степашин. — Вы, Лев Яковлевич, спасли честь Верховного Главнокомандующего, вы спасли честь России!

— Это не я, это солдаты и офицеры спасли, — глянув через очки на Егорова, сказал Рохлин. — Им честь и слава!

— Не скромничай…

Егоров понимающе улыбнулся и, полуобняв генерала, тихо сказал:

— Лев Яковлевич, представьте списки солдат и офицеров к награждению.

А Степашин не унимался:

— В Москве некоторые щелкоперы утверждают, что Российская армия в Грозном разгромлена в новогоднюю ночь. Мы привезли с Собой журналистов, чтобы показать, что не все так плохо. Войска продолжают штурм. Ну, а война без потерь не бывает. Так что готовься, Лев. Будешь теперь телезвездой.

Утром пятого января Рохлин пригласил к себе в штаб командира спецназа Павла Поповских и начальника управления обеспечения общественного порядка МВД генерала Виктора Воробьева.

— Мы провели разведку подступов к зданию, выявили систему обороны «свечки», составили план и готовы провести операцию по захвату, — докладывал Поповских. — Надо обеспечить взаимодействие с артиллерией и танкистами. Ходить по городу без шума нельзя. Кругом битое стекло, Под ногами хрустит, слышно за два квартала. Во всех домах можно отыскать продукты. Дудаев дал приказ дома не закрывать и продукты не прятать.

— Виктор, как только спецназ захватит «свечку», выдели туда своих людей для обороны здания, — попросил Рохлин Воробьева.

— Будет сделано, Лев Яковлевич, — ответил тот. — У нас же тоже спецназ…

Ранним утром шестого января бойцы сорок пятого полка специального назначения ВДВ бесшумно проникли в здание «свечки» и начали продвигаться с этажа на этаж. Работали ножами, чтобы не поднимать шума и не привлекать внимание боевиков из соседних домов.

— Передай Рохлину: «свечка» взята, — приказал Поповских радисту, когда его люди вернулись на первый этаж. — Пусть Воробьев высылает свой спецназ.

— Товарищ полковник, к зданию «свечки» направляется отряд боевиков, — сообщил один из разведчиков Поповских.

Как выяснилось, на ночь боевики оставляли в зданиях небольшое охранение и уходили спать в теплые подвалы. А утром вновь поднимались и занимали прежние позиции. Несколько сот боевиков, уверенные, что в здании свои, шли в утренней мгле толпой, как бывало раньше к проходной на работу. С одним, но существенным отличием, сзади в рюкзаках торчали остроносые головки выстрелов к гранатометам, да в руках были видны винтовки и автоматы. Выждав, когда они подойдут поближе, Поповских приказал открыть огонь по отряду. Потери среди боевиков были огромными, заметавшись по площади, они отступили. Вскоре прибыл и спецназ МВД, усиленный ОМОНом. Командовал сводным отрядом Николай Никищенко.

— Майор Никищенко, спецназ МВД, — представился он Поповских.

— Полковник Поповских, спецназ ВДВ, — представился Павел.

— Тоже неплохо, — сказал Никищенко, и оба рассмеялись.

Боевики, перегруппировав силы и дождавшись подкрепления, получили приказ Масхадова выбить русских из занятой «свечки» и начали обстрел первых этажей. А вскоре вновь пошли в наступление. Масхадов понимал значение этого здания и бросил в атаку лучшие силы.

— Пойду проверю, как там наши стоят, — сказал Воробьев вслушиваясь в канонаду разгоревшегося боя. — Когда вернусь, соединишь меня с Куликовым.

Он вышел из штаба и сопровождаемый двумя спецназовцами начал пробираться к «свече». Неожиданно рядом разорвалась мина. Воробьев упал на землю.

С гибелью генерал-майора Воробьева руководство МВД как подменили. Оно неохотно шло на взаимодействие с войсками Министерства обороны, мотивируя это тем, что у них свои не менее важные задачи.

Грачев получил телефонограмму от Рохлина:

«Если мне, как командующему группировкой, не будет подчиняться милиция и выполнять поставленную задачу, я не буду выполнять задачу президента».

Грачев позвонил Куликову:

— Ты что там своих людей бережешь? Нам нужно скорее заканчивать операцию!

— Пока город не будет оцеплен и блокирован, я своих людей в мясорубку посылать не буду, — ответил Куликов. — Это войсковая операция, а не милицейская.

— Там Рохлин кровью истекает…

— Честь и слава Рохлину. А что, вся армия упирается в корпус Рохлина? Других сил в Министерстве обороны нет, чтобы блокировать город? Если не блокируем Грозный, будем воевать со всей Чечней.

— Будем решать вопрос на другом уровне, — сказал Грачев.

— Хорошо, согласен, — ответил Куликов и положил трубку.

Захаров с группой из пятнадцати человек с боем прорвался в полуразрушенное здание. Осмотрев покинутые боевиками помещения, он по рации доложил Рохлину:

— Товарищ генерал, я нахожусь в ста метрах западнее президентского дворца.

— А как ты там очутился? — удивился Рохлин. — Это же логово боевиков! Немедленно назад! Тебя через десять минут уничтожат, а у меня нет сил тебе помочь.

Захаров выглянул в окно: на соседней улице среди боевиков действительно наблюдалось движение в сторону занятого спецназовцами здания. Он оглянулся и сумрачно сказал бойцам:

— Что, добежали? А теперь марш-броском идем обратно. Один из бойцов спросил:

— Почему?

— Чтобы запутать врагов и запутаться самим, — усмехнулся Захаров. — Приготовиться. Вперед!

Возвращаться назад оказалось намного сложнее. Боевики открыли по группе интенсивный огонь. И лишь только плохая видимость, да открытый вовремя огонь из «Шилки» со двора соседнего здания помогли избежать потерь.

Почувствовав, что, несмотря на радиопомехи, боевики все же держат под контролем весь радиообмен с подразделениями корпуса, Рохлин вызвал полковника Михайлова.

— Сейчас разыграем с тобой одну сцену, чтобы запутать боевиков. Они контролируют наш эфир. Когда я буду ставить боевую задачу, ты в ответ мне будешь говорить вот эти слова, — Рохлин протянул комдиву исписанный листок бумаги. — Будем отвлекать основные силы боевиков в другой конец города, чтобы облегчить нашим задачу.

К Рохлину подошел оперативный дежурный:

— Товарищ генерал, у нас новые потери: убит начальник штаба тридцать третьего полка Корниенко, ранены командир двести пятьдесят пятого полка Рудской, заместитель командира двадцатой дивизии Акимов, командир семьдесят четвертой бригады Бахин. Основные потери от минометного обстрела.

Рохлин выслушал и мрачно заключил:

— Лучшие командиры.

Он давно заметил: лучшие на войне всегда оказываются самыми уязвимыми…

В этот же день был ранен Лихой. Он вместе со спецназом МВД отбивал атаку боевиков у Института нефти и газа. Когда атака прекратилась, Никищенко сказал Лихому:

— Пятая за последние два часа. Еще пара атак и боеприпасов не останется.

Вскоре начался обстрел из минометов. Рядом разорвалась мина. Лихого и Никищенко накрыла волна щебня и песка. Никищенко вылез из-под обломков, весь в пыли, и подполз к тому месту, где лежал Лихой. Разгребая руками мусор и щебень, он вытащил сотоварища. Тот был сильно контужен. Из ушей текла кровь. Никищенко подозвал бойца спецназа, они вместе взяли Лихого за руки и за ноги и быстро понесли в санчасть.

— Да крепко ему досталось, — осмотрев Лихого, сказала Варя. — Готовьте к отправлению в тыл.

В это время к машинам, где разместили раненых, подошли Рохлин и Скопенко.

— Виктор, вместе с ранеными необходимо отправить в тыл и беженцев, — сказал Рохлин. — Дай информацию, что с консервного завода людей можно эвакуировать.

Самолетом Лихого привезли в волгоградский гарнизонный госпиталь. Раненых было много, и он, вместе со всеми ожидая своей очереди, лежал в коридоре. Откуда-то сбоку, где то и дело хлопала входная дверь, несло холодом, и Лихой, чтобы не замерзнуть, несмотря на боль, старался поочередно шевелить ногами и руками. Наконец его переодели в больничный халат и определили в палату. Размышляя о превратностях судьбы и думая, что ему в отличие от других, все же повезло, он лежал на кровати и смотрел в потолок. И не заметил, как в палату вошла жена. Она села рядом и вдруг, опустив голову ему на грудь, разрыдалась.

— Ты что, Маша? — Лихой погладил ее по волосам. — Я ведь живой.

Успокоившись, она достала из сумки продукты:

— Кормить тебя буду. Теперь никуда от меня не денешься, я буду возле тебя постоянно. Устроилась в госпиталь санитаркой.

В палату заглянула старшая медсестра:

— Мария, пойдем, прибыла еще одна партия раненых.

Они вышли во двор, там персонал госпиталя разгружал машины с ранеными, развозил их по палатам. А бойцы, которые уже пошли на поправку, собирались в госпитальном клубе, смотреть и слушать местных артистов.

Небольшой зал клуба быстро заполнился, на сцену вышла Ольга и обратилась к раненым:

— Дорогие ребята! Желаем вам скорейшего выздоровления и скорее вернуться домой. Примите наши скромные рождественские подарки.

Подростки из школы «Надежда России» вынесли небольшие сувенирные свертки и стали раздавать солдатам и офицерам.

— А сейчас перед вами выступит ансамбль русской песни «Веснушка», — продолжила Ольга.

На сцену вышли несколько молодых женщин: все, как одна, русоволосые, голубоглазые, с радушными светлыми лицами, они будто и впрямь привнесли с собой в зал частичку весны. Лица раненых солдат и офицеров смягчились и подобрели. «Жди меня, и я вернусь…», — запели женщины песню времен Великой Отечественной войны на стихи Константина Симонова.

По окончании концерта к одной из певиц подошла Ольга и потихоньку шепнула:

— Надежда, ты помнишь свою симпатию из корпуса, который в октябре провожал тебя после концерта? Еще до войны.

— Алексея? — переспросила Надя. — Конечно, помню. Еще как помню! А что, он здесь?

— Мне показалось, когда привезли раненых, на носилках был он.

— Ой, что ты, не может быть!

— А может быть, я ошиблась, давай проверим.

Женщины, переодевшись, направились к начмеду полковнику Урину.

— Василий Семенович, к вам поступили раненые, можно посмотреть список?

Урин не возражал.

Лихорадочно пробегая глазами множество имен, Надя увидела знакомую фамилию, сердце застучало быстро-быстро, казалось, вот-вот оно выскочит из груди.

— А можно к нему сейчас пройти?

— Можно. Но имейте в виду, у него ампутирована правая нога. Его разместили в третью палату в хирургию, — сказал Урин. — Если пойдете к нему, не забудьте накинуть халаты.

— Да-да, мы сейчас же пойдем к нему, — твердо сказала Надя.

Переодевшись, женщины осторожно приоткрыли дверь палаты, где лежали раненые.

— Заходите, заходите, красавицы, — позвал их молодой офицер, лежащий на ближней от двери кровати.

Они вошли, и Надя в углу четырехместной палаты, у окна увидела Алексея. Он лежал, глядя в потолок безжизненным взглядом. Затем, видимо почувствовав, что на него смотрят, перевел взгляд на вошедших женщин и вздрогнул от неожиданности.

— Зачем вы пришли сюда? — отвернувшись к стене, глухо сказал он.

Растерявшиеся женщины положили ему на тумбочку пакет с фруктами и, извинившись, вышли из палаты. Надя пошла к Урину:

— Возьмите меня к себе в госпиталь санитаркой, — попросила она.

— Вы ему кто?

— Невеста.

Урин позвонил кадровику:

— Сейчас к тебе подойдет женщина, зачисли ее санитаркой в хирургическое отделение. Что, штат заполнен?

— Я готова работать бесплатно, на общественных началах, — сказала Надя.

— Хорошо, завтра можете выходить, — сказал Урин.

Вот уж действительно бывает трудно, а порою и невозможно понять русских женщин. Сколько усилий предпринимают иногда мужчины, чтобы завоевать их сердца. Но эти неприступные красавицы неожиданно, казалось бы, для окружающих и прежде всего для себя становятся ласковыми и добрыми сиделками больных и раненых, а после — неразлучными подругами попавших в отчаянное положение мужчин. И это была все та же Россия, которую, как говорил Федор Тютчев, нельзя понять умом.

Леве 14 лет. Первое пальто — подарок сестры

 Лев Рохлин — старшеклассник., Аральск, 1964

Подполковник Л. Я, Рохлин в Афганистане, 1985

Подполковник Л. Я. Рохлин с сестрой Лидией, дочерью Еленой и сыном Игорем

Полигон 8-го гвардейского корпуса «Прудбой». Волгоградская область, 1994

 Подготовка к походу на Грозный… Ноябрь, 1994

 Постановка боевой задачи. Чечня, 1995

 Но разведка доложила точно…

 Армейские будни. Чечня, 1995

Военнослужащая 8-го гвардейского корпуса Любовь Базарова

 Духовность и армия

 Мамаев курган. 50-летие Победы

 Подполковник С.Н. Бугай с женой. Лето 1996

Командующий Северо-Кавказским военным округом генерал А. В. Квашнин в 8-м гвардейском корпусе. Лето 1996

 Генералы Александр Коржаков и Борис Ратников

 Награждение за успешные боевые операции

Генераг Лев Рохлин и полковник Николай Баталов (прообраз Николая Быстрова)

 Полковник Николай Зеленько (прообраз Степана Приходченко) с воспитанником кадетского корпуса ФСБ

Подполковник С.Н. Бугай (прообраз майора Дмитрия Лихого)

Настоящий полковник П.Я, Поповских

Отец Алексий (Машенцев)

Один из руководителей ВПК А.Н. Шулунов

 Они создают оборонную мощь страны

 Политика — вещь серьезная.

 А. Шохин и Л. Рохлин в НДР — пока еще соратники

 Армия и флот — опора государства. Октябрь, 2002

Звезда по имени Солнце…

Пикет у здания областной администрации Волгограда

Генерал-лейтенант Лев Яковлевич Рохлин

Эта икона Святых Мучеников явила чудо на Крестном ходу

17 июля 1998 года

По улице разрушенного Грозного по направлению к президентскому дворцу, лязгая по асфальту гусеницами, выдвигались танки Мансура Рафикова. На краю башенного люка первого танка сидел сам командир батальона и по рации корректировал огонь танкистов. В те короткие минуты затишья, когда к танкистам привозили термос с холодной кашей, он, доставая ложку, шутил:

— Прошу вас, не переедайте. Голодный боец реже засыпает, более внимателен и лучше контролирует обстановку.

— Но и ноги протягивает быстрее, — язвили танкисты. — Лучше погибнуть от пули или снаряда, чем от голода.

— Учение без размышления вредно, размышление без учения опасно, — философски отзывался Мансур. — Поступайте так, как велит вам желудок.

Все те январские дни, командуя своими танкистами, Рафиков ездил под обстрелом, сидя на краю башенного люка танка. Так было легче ориентироваться на местности и выявлять огневые точки и скопления боевиков. Потом механики насчитали на крышке люка около сотни отметин от попаданий пуль и осколков. Но судьба была милостива к Мансуру, и он не получил ни царапины. Это он, Рафиков, придумал огненную карусель: когда танки, меняя друг друга на позиции, ведут по противнику непрерывный огонь. А когда танки отходили для пополнения боезапаса, сменяя их, огонь вели «Шилки». Даже побывавшие в Афганистане чеченцы возбужденно цокали языками, называя Мансура «шайтаном».

Но везение Рафикова закончилось неподалеку от президентского дворца. Прямо перед ним, обдав жаром огня, пронеслась противотанковая граната и взорвалась в двух метрах от машины. Следом — другая. Пули зацокали по крышке люка. Мансур спустился в башню.

— Сворачивай, налево! — крикнул он механику-водителю.

Танк въехал в здание с обвалившейся стеной и разбитыми окнами.

— Видишь, справа на четвертом этаже «чехов»? — спросил Мансур наводчика.

— И на пятом тоже, — откликнулся тот. — Да их там как тараканов! Они нашим на улице головы поднять не дают.

— Ну, так давай, ошпарь их кипятком!

Выдвинувшись чуть-чуть вперед танки, открыли огонь по зданию, откуда били гранатометчики. Начав стрельбу, танкисты тем самым обнаружили себя, и в свою очередь превратились в мишени. Кумулятивные гранаты полетели в них со всех сторон. Первым загорелся стоящий под каменной аркой танк, следом за ним другой. Из танков выскочили экипажи и побежали к разрушенному зданию за броню командирского танка. Спасая танкистов от огня снайперов, Рафиков своим танком перекрыл простреливаемый участок. Через несколько минут, заполыхала и его машина.

Вечером он пропахший гарью ввалился в штаб 8-го корпуса и молча сел. Казалось, майор ничего не видит перед собой, по грязной щеке сбегали капли: то ли слезинки, то ли пот.

— У меня остался всего один танк, — объявил он.

Позднеев налил в кружку водки и протянул Мансуру. Почему-то Рафиков вдруг вспомнил, как вот так же, совсем недавно в казарме из такой же кружки он, желая искоренить пьянку в батальоне, с воспитательной целью приказал на виду у всего строя выпить своему водителю Соколкину.

— Надеюсь не электролит, — пошутил он и неожиданно своими словами рассмешил Позднеева. После того случая, шутку с «электролитом» знали в корпусе многие.

— Это наша, сталинградского ликероводочного завода, — сказал Позднеев. — Пей, и ни о чем не жалей. Танки получим новые. Лишь бы твои хлопцы были живы.

Вскоре в 8-й гвардейский корпус прибыло подкрепление. Полковник Михайлов подвел Быстрова к стоявшему у разрушенного здания строю солдат.

Оценивающим взглядом Быстров осмотрел прибывших для пополнения и спросил:

— Кто из вас снайпер?

— Я, — отозвался парень в очках.

Быстров снял с него очки и посмотрел через них:

— Какое у тебя зрение?

— Минус три с половиной, — робко ответил парень.

— А что, других снайперов не нашлось? — раздражённо спросил Быстров, возвращая парню очки.

— Нет, товарищ подполковник. Те, кто с хорошим зрением, в коммерцию подались, да в институты, а у кого мама с папой при деньгах, тот просто «отмазался» от армии.

— Так, — буркнул Быстров недовольно и подошел к другому солдату. — Ты как держишь автомат?

— А я его вообще второй раз в жизни держу. Я на флоте служил.

Быстров выругался и спросил следующего бойца:

— И ты, что ли тоже на флоте служил?

— Нет, я служил не на флоте. Но держал автомат только на присяге.

Быстров скептически оглядел строй и, вздохнув, сказал:

— Ну, что, мужики, пошли воевать!

Он рассредоточил солдат у моста, вдоль дороги. Вскоре на дорогу выскочил «уазик». Из него открыли огонь по позициям, занятым солдатами Быстрова. «Огонь!» — скомандовал офицер. Грохот выстрелов понесся над дорогой. «Уазик» развернулся, и как ни в чем не бывало, умчался восвояси.

— Ни хрена себе! — выругался Быстров. — Палят в белый свет, как в копеечку.

Через полчаса, когда стрельба стихла, он увел пополнение за длинный дом и, показав рукой на большие, установленные в ряд портреты в рамках, сказал:

— Ну что, чудо-богатыри, проверим ваши снайперские навыки. Видите мишени?

— Это же члены Политбюро, — подал голос солдат в очках.

— У нас боевая учеба, а не политзанятия, — оборвал его Быстров. — По мишеням, огонь!

Когда стихла стрельба, все пошли смотреть портреты. Оглядев их и не обнаружив ни одной пробоины, Быстров почесал затылок:

— Теперь понятно, что вы орлы в куриных перьях. Атому, штабному писаришке, кто вас с такой подготовкой сюда послал, я бы яйца отрезал.

— Мы исправимся, вы нам только, товарищ подполковник, дайте еще пострелять, — сказал очкарик. — У меня от волнения линзы отпотели. А так я раньше стрелял неплохо. А ребятам надо просто показать, как стрелять…

— Раньше, в советское время, в учебке и на стрельбищах этому полгода учили, — вздохнув, сказал Быстров. — И не у всех получалось. Хозяйки тоже вон всю жизнь борщ варят. У одних — пальчики оближешь, а у иных — впору поросят кормить. Тут, как у хорошего графика, чувство линии должно быть.

Быстрову и самому понравились собственные рассуждения о стрельбе, но его вновь прервал очкарик.

— Так вы нам по сокращенной программе. Мы справимся.

И действительно, наиболее способным из нового пополнения оказался именно этот близорукий парнишка, которого звали Димой. Все наставления Быстрова он ловил на лету, и уже через полчаса с тридцати шагов попадал в пустую бутылку.

— Конечно, ему легче, — шутили товарищи. — У него линзы, точно оптический прицел.

— Лишь бы не отпотевали, — довольным голосом говорил очкарик.

А война, тем временем, шла своим чередом. Уже давно были забыты обращения Ельцина к народу Чечни, кто начал и почему продолжалась эта бессмысленная бойня. Вот-вот в Грозный должны были прибыть морские пехотинцы, страна бросала в бой лучшее, что имела на тот момент российская армия. Легкой прогулки не получилось. Но армия медленно, и не так, как бы хотелось Москве, все же делала свое дело. Премудростям боя на городских улицах, лестничных пролетах, коридорах, учились на ходу.

— Сто двадцать девятый мотострелковый полк выполнил поставленную вами задачу: захвачены два военных городка в центре Грозного, обувная и картонажная фабрика, — докладывал утром Рохлину Позднеев. — Кроме того, взяты под контроль три моста через Сунжу.

— Хорошо, — барабаня пальцами по столу, сказал Рохлин. — Как говорили наши предки, жизнь налаживается.

Всем, находившимся в подвале, генерал предложил подняться наверх, на первый этаж. Там на столе были приготовлены шампанское и кружки.

— По какому случаю праздник? — спросил Быстров.

— Сегодня у нас самый радостный день: у Валеры Позднеева родилась дочь. — сказал Рохлин и, обратившись к Позднееву, поднял кружку. — Выпьем за твою дочку, Валера. За рождение новой жизни!

Все чокнулись кружками и выпили.

— Валера, я отпускаю тебя домой. Смотри по обстоятельствам, когда вернешься, — сказал Рохлин.

— Вернусь через три дня, Лев Яковлевич.

— Хорошо. А сейчас для всех нас и для тебя подарок. К нам приехал лидер группы «ДДТ» Юрий Шевчук. Давайте послушаем его песни.

В огромном цехе консервного завода собрались бойцы 8-го корпуса и приданных ему подразделений. Вышел Шевчук в армейском камуфляже, небритый с гитарой в руке. И начался концерт, который бойцы запомнили на всю жизнь. Где-то за стенами работала артиллерия, были слышны разрывы снарядов и мин, время от времени в цех входили люди в камуфляже, что-то говорили Рохлину и тут же исчезали. Если бы еще месяц назад генералу и сидящим в цехе офицерам и солдатам сказали, что им предстоит быть на таком концерте, то они от души посмеялись бы.

После концерта с улицы, потирая замерзшие уши, пришел Скопенко, ему протянули кружку.

— Давай, Виктор, за рождение новой жизни.

— Лев Яковлевич, приехали матери с намерением забрать своих сыновей, — поглядывая на Шевчука, тихо сказал Скопенко.

— Перепиши фамилии и, если женщины просят, нужно отдать, — подумав немного, ответил Рохлин. — Я вчера видел одну, которая нашла своего сына убитым здесь, неподалеку, на соседней улице. Он был у нее единственным. Кто из нас мог предположить, что такое возможно в России? Их надо понять.

В здании школы станицы Червленой собрались приехавшие за сыновьями матери. К школе подъехала машина с солдатами. Когда солдат построили, лейтенант обратился к ним:

— Сейчас вы встретитесь со своими матерями. Те, кто захотят, могут уехать обратно с ними.

Такое в российской армии происходило впервые. Падал снег на серые платки женщин, на серые от копоти и известковой пыли лица молоденьких, еще толком не повидавших жизни солдат. Они, размазывая по щекам не то снег, не то слезы что-то говорили своим матерям, расспрашивая их о доме, о последних новостях. Одна из женщин, плача, сообщила снайперу Диме, что для него война закончилась, и они сейчас же поедут отсюда домой.

— Мама, зачем ты приехала? — поправляя очки, неожиданно уперся сын. — Я не могу сейчас ехать с тобой. Я здесь с ребятами за Россию воюю!

И сколько ни старалась мать, он стоял на своем. Тогда вздохнув, она достала крестик:

— Одень, сынок, он тебя защитит.

— Зачем, мама? Автомат меня защитит.

— Одень, я прошу тебя, — не унималась мать.

— Ладно, — нехотя согласился парень, подставляя шею.

Все солдаты, повидавшись с матерями, вернулись обратно к машине. Лейтенант удивился:

— Все? Тогда — в машину.

Мать Димы подошла к лейтенанту и спросила:

— Товарищ полковник?

— Я всего лишь лейтенант, — поправил он ее.

— Значит, будете полковником…

— Если не убьют, — сказал лейтенант.

— Можно, я у вас останусь, помогу, чем могу, постирать, сготовить?

— Я согласую этот вопрос. Думаю, возражений не будет, — пробормотал тот, отводя глаза.

После возвращения молодых солдат, Быстров вызвал снайпера:

— Ну, что, Дима, пора тебе настоящее боевое крещение принять. Ты ведь — наше будущее. А будущее надо ковать сегодня. Пойдешь со мной на задание. Винтовочку не забудь.

Короткими перебежками они пересекли улицу и зашли в полуразрушенное здание, одна сторона которого выходила во двор, который контролировали боевики. Быстров подсказывал Дмитрию обнаруженные цели, тот делал выстрел. Подполковник довольно покашливал и, с удивлением поглядывая на очкарика, шутил:

— Слушай, Дмитрий, а ты неплохо устроился. Почти полковник работает у тебя корректировщиком огня, а ведь ты еще даже не ефрейтор. После, на дембеле, будешь говорить, что полковник за тобой ящики с патронами таскал. На гражданке никто не поверит.

— Товарищ подполковник, а если граната залетит к нам в комнату, то как будем эвакуироваться? — неожиданно серьезным голосом спросил Дмитрий.

— Ну, ты, как молодой и рядовой, через вон ту дыру в стене, а я как старый и почти полковник, через дверь. Старшим надо дорогу уступать.

В это время начался обстрел здания, боевики пошли в атаку. Быстров приказал Дмитрию:

— Ты, главное, веди наблюдение и обстрел вот этого сектора, а я тебя прикрою.

Быстров взял автомат и подошел к двери. Боевики ворвались на первый этаж и бросились вверх по лестнице. Быстров начал сдерживать их огнем из автомата. Несмотря на потери, они лезли вперед. Вскоре у Быстрова закончились патроны. Обернувшись, он спросил снайпера:

— У тебя гранаты остались?

Дмитрий, выцеливая кого-то во дворе, не меняя позиции, спокойным и ровным голосом ответил:

— Товарищ подполковник, вы не беспокойтесь. Я ситуацию держу под контролем. А граната у меня в кармане.

— Какой контроль, — заорал Быстров. — К тебе сейчас боевики на чай придут, доставай гранату и кидай в дверь!

Дмитрий полез за гранатой. Долго возился, пытаясь отстегнуть клапан кармана. Тем временем двое боевиков ворвались в комнату и кинулись на Быстрова. Но и у них к тому моменту закончились патроны. Завязалась рукопашная. Наконец, Дмитрий выдернул чеку и бросил гранату. Граната попала в косяк двери и отлетела на середину комнаты. В комнате мгновенно наступила тишина. Быстров и два боевика одновременно посмотрели на гранату и бросились бежать из комнаты: боевики — в дверь, откуда ворвались, а Быстров — в дыру в стене. Туда же кинулся и снайпер. Оба они застряли в проеме, и, кряхтя и ругаясь, все-таки с трудом вылезли из него. Когда они укрылись за стенкой, раздался взрыв.

Быстров сел, вздохнул тяжело, закурил сигарету и сказал Дмитрию:

— Ну, ты, «наше будущее», даешь! При зрении-то минус три с половиной разглядел, что граната в комнате. По уставу, ты должен был полковника вперед пропустить, а не сам лезть.

— Так вы сами сказали, товарищ подполковник, что вы — в дверь, я — в дыру.

— Ну, сказал, — недовольно буркнул Быстров. — А ты видел, кто в дверях был? Ладно, пошли.

Быстров поднялся и резко вскрикнул; схватившись за левую ногу. Пальцы руки были в крови.

— Вот что, «наше будущее», поможешь мне доковылять до штаба, представлю тебя к званию Героя.

Парень, вес которого не превышал пятидесяти килограммов, с унынием посмотрел на стокилограммового Быстрова.

— Я не «будущее», — сказал он. — Я — настоящее.

— Тем более, — прокряхтел Быстров. — Помоги подняться. Как-нибудь вместе дойдем…

В подвал консервного завода привели молодую с яркой внешностью женщину.

— Товарищ полковник, — сказал Соколкин, обращаясь к Волкову, — эта сучка стреляла по нашим. Снайперша. И в блокнотик отмечала, сколько убила.

Волков посмотрел в блокнот. И насчитал сорок семь отметок.

— Кто такая? — спросил он.

— Вот ее удостоверение, — солдат передал документ.

«Прокопенко Наталья Анатольевна. Спортивный клуб армии Приволжского военного округа», — прочитал Волков, и спросил:

— Как же вы так, по своим?

Женщина промолчала.

— Как вы ее вычислили?

— Попалась на куклу. До этого она четверых у нас завалила. Мы начали наблюдать, высовывать из окна куклу. Она по ней стрельнула. По отверстиям мы проследили траекторию. Когда ее взяли, она прикинулась местной. Что-то забормотала якобы по-чеченски. А потом неподалеку от ее лежки, мы обнаружили использованные по нужде выдранные из Корана листки. Для местных Коран — священная книга. Они бы никогда не пошли на такое. А после и винтовку неподалеку разыскали. Она ее под железный лист засунула.

— Отправьте ее в Моздок, в особый отдел.

Женщина вдруг четко, без всякого акцента спросила по-русски:

— Меня расстреляют?

— Это будет решать военный трибунал.

Растягивая свои накрашенные синей помадой рыбьи губы женщина истерично закричала:

— Тогда пусть вместе со мной расстреляют Горбачева, Ельцина, Гайдара и всех, кто довел нас до скотского состояния!

Волков оборвал:

— Каждый ответит за свое. Хватит демагогии! Уводи ее. Соколкин вывел женщину из подвала и повел по улице.

— Солдатик, отпусти, — начала всхлипывать она. — У меня дома больная мать и дочка маленькая, пять лет. Я тебе денег дам, ты в своей жизни столько и не видел, наверное.

Солдат остановился. Женщина решила, что нужно действовать дальше. Она достала из-под кофточки зеленые купюры и протянула их солдату:

— Настоящие.

У Соколкина затряслась голова, губы побелели:

— Сука! — выкрикнул он и нажал на спусковой крючок. Он не опускал автомат, даже когда кончились патроны…

Вскоре пришло пополнение, составленное из морских пехотинцев. И это сразу же подняло настроение в Объединенной группировке войск. В командный пункт генерала Рохлина вошел полковник с золотистым якорем в красном кружке на рукаве камуфляжа и доложил генералу:

— Сводный батальон морской пехоты прибыл в ваше распоряжение. Старший — полковник Сокушев.

— Откуда? — спросил Захаров.

— Северный флот, — ответил полковник.

— А, земляки, — сказал Захаров и, обращаясь к Рохлину, попросил: — Лев Яковлевич, дай нам взять комплекс Совмина.

— А возьмем его?

— Ну, что же ты, забыл? У нас же поговорка: «Все пропьем, но флот не опозорим».

— Только учти: без Ленцова вам не обойтись, — предупредил Рохлин. — Он уже два дня изучает подходы, и я жду его доклада.

Рохлина вызвали на связь. Командир девяносто восьмой дивизии ВДВ полковник Александр Лендов доложил Рохлину, что все подступы к комплексу изучены и выявлена система обороны дудаевцев.

— Морская пехота готова тебе помочь, — сказал Рохлин. — Организуй взаимодействие.

На рассвете 13 января генерал рассматривал здания Совмина в бинокль. В окнах висели трупы российских солдат. Боевики вывесили их для устрашения. Все представления о морали и нравственности, бывшие в моде среди писателей во времена Советского Союза, были отброшены в сторону. Федеральные войска столкнулись с противником, который своим сознанием находился еще в средневековье.

Это позже мир увидит отрезанные головы, узнает о работорговле, заложничестве. И российские солдаты будут при случае жестоко расправляться с наемниками без суда и следствия. Но все это будет позже. Надо будет пройти Буденновск и Первомайск, увидеть снятые на пленку самими боевиками глумление и казни российских военнослужащих…

Рохлин медленно опустил бинокль: «Сволочи!». А вслух произнес:

— Ну что ж, начнем.

Десантники девяносто восьмой дивизии одним броском оказались у Совмина и, проникнув в него через окна первого этажа, начали схватку, отвлекая на себя боевиков. Следом пошли солдаты семьдесят четвертой мотострелковой бригады Сибирского военного округа, тридцать третьего полка восьмого корпуса и морские пехотинцы полковника Бориса Сокушева. Они атаковали здания Совмина со всех сторон. Боевики не успели перегруппироваться и обеспечить оборону по всему периметру. Вскоре первые этажи комплекса были взяты.

— Русские захватили Совмин! — кричал по рации Масхадов. — Необходимо уничтожить их и восстановить контроль над зданием.

Толстые стены Совмина нависали над мостом через Сунжу. Мост был главной артерией, по которой поступала помощь защитникам президентского дворца.

Артиллерия и минометы боевиков обрушили на Совмин всю свою мощь. На штурм здания двинулись оставшиеся танки дудаевцев. Начальник ПВО корпуса полковник Сергей Павловский, руководивший группой, находившейся на крыше «свечки», дал команду бить по боевикам и их технике из ПТУ Ров и двух тяжелых пулеметов. В это время появилась российская авиация. Она начала бомбить и обстреливать реактивными снарядами боевиков. Несколько тяжелых авиационных бомб попали в Совмин…

После налета авиации солдаты и офицеры подошли к командиру группы тридцать третьего полка майору Черевашенко:

— Товарищ майор, мы предлагаем покинуть позицию и прорываться к своим. В полку осталось в живых одиннадцать офицеров. Мы больше не останемся здесь. Боевики палят, свои бомбят. Так нельзя воевать!

Они говорили еще что-то про сокращение офицерского корпуса путем уничтожения,‘про то, что их всех хотят положить здесь, чтобы не осталось свидетелей этой авантюры.

Черевашенко слушал молча, затем вдруг заорал:

— Вы совсем охерели! Вы что, все контуженные?! Да если мы отсюда выйдем, нас всех перестреляют! Мы до ближайшего дома не доберемся! Сами не видите, какой огонь они ведут по нам! Сейчас главная наша задача — выжить! Помощь к нам идет, мне только что сообщили по рации.

— По какой рации? Радист-то убит, и рация разбита. Черевашенко понизил голос:

— Ребята, самое страшное уже позади. Сейчас главное — выжить. А помощь уже идет.

Но и среди боевиков уже не было прежней уверенности. Басаеву доложили, что его отряды отказываются идти на штурм Совмина. Он кричал по рации:

— Всех, кто отказывается выполнять приказы, расстреливать на месте!

— Если ты такой умный, приди сам и расстреливай, — ответил ему Хамзоев.

Басаев сильнее сжал трубку, но тон сменил:

— Руслан, не надо так горячиться. Я все понимаю, люди устали. Ты можешь прибыть ко мне в штаб?

— Могу, только после окончания боя, — ответил Хамзоев. Ночью в штабе Басаева собрались полевые командиры. Там же был и Мейербек. Говорил Басаев.

— Битву за Грозный мы проиграли. Правильно я говорю, Руслан? — он повернул голову в сторону Хамзоева.

— А что Руслан? — Хамзоев вскочил. — Я же говорил на военном совете: нужно садиться за стол переговоров. Меня тогда чуть предателем не объявили и хотели расстрелять на площади. Я же их генералов не понаслышке знаю, я же с ними из одного котелка в Афгане… Кто-то скурвился, но кто-то остался прежним. Вот вам пример — Рохлин!

— Хватит, — прервал его Басаев. — Это дело прошлое.

— А что прошлое? Русские не простят нам ни новогодней ночи, ни сто тридцать первой бригады. Они разбираться не будут, когда начнут вешать нас на Красной площади!

— А если мы выдадим им Дудаева и Масхадова, они пойдут на переговоры? — неожиданно спросил Басаев.

— Этот вариант нужно предложить Рохлину.

— С этим предложением к нему обратится Султан Гелисханов, — подумав немного, сказал Басаев. — Султан, выйди по рации на штаб Рохлина и сообщи, что отряды Хамзоева и Имаева готовы перейти на сторону Рохлина и выступить против Дудаева. Проверим, что они скажут на это. Помню в Абхазии, мы с русскими договаривались.

Утром Гелисханов по рации вышел на волну группировки федеральных войск «Север»:

— С вами говорит Султан Гелисханов. Мне нужен генерал Рохлин.

В это время Кузнецов, зафиксировав выход на волну их штаба чеченского полевого командира, недолго думая, приказал:

— Поставить радиопомехи!

После попыток боевиков вмешиваться в сети боевого управления войсками, Кузнецов глушил их без разбора.

В рации у Гелисханова послышались шумы, связь была прервана. Мейербек, стоявший рядом с Гелисхановым, сказал:

— Переговоры не получатся, Султан, надо вопрос решать через Москву.

Вскоре Басаев вышел на Руслана Лобозанова — наиболее последовательного противника Дудаева. Некогда Лобозанов был личным охранником Дудаева и поэтому считался у боевиков наиболее авторитетным из представителей оппозиции, которому доверяет Москва.

— Руслан, — сказал по рации Басаев, — Российская армия с кем воюет: с Дудаевым или с чеченским народом?

— С Дудаевым, — ответил Лобозанов.

— Я готов привезти Дудаева в Москву с одним условием: прекращение войны и вывод войск.

— Хорошо, я переговорю с федеральным командованием.

Через несколько часов Лобозанов вновь связался с Басаевым:

— Шамиль, федеральное командование отказывается вести с тобой переговоры. Они говорят, с бандитом никаких переговоров быть не может.

Басаев обиделся:

— Передай им: сами они шакалы и бандиты! А я буду говорить с Костей Боровым.

В конце восьмидесятых Басаев учился в Московском институте инженеров землеустройства. Занятия по компьютерной технике в институте вел будущий предприниматель и депутат Государственной Думы Константин Боровой, который питал к своему ученику большую симпатию. Их интересы не только в бизнесе, но кое в чем другом совпадали. И не случайно с политической трибуны Константин Натанович всегда грудью вставал за своего ученика.

В эту переговорную игру пытался вмешаться представитель президента Николай Егоров, сообщая российскому обывателю, что боевики готовы перейти на сторону федеральных сил. И называл известные фамилии полевых командиров, с кем ведутся переговоры. Но уже через день названные командиры боевиков говорили, что это выдумки Егорова и кремлевских спецслужб. Российские телеканалы охотно предоставляли им свой эфир, и московская публика слушала рассуждения Удугова и Дудаева о несправедливости чеченской войны, и что весь русский народ стал заложниками тупой и недальновидной политики кремлевских чиновников.

К середине января стало окончательно ясно, что медленно, но верно федеральная группировка перемалывает живую силу и технику чеченских сепаратистов. Разведка выявила, что все управление отрядами боевиков находится на площади Минутка. С той поры весь мир узнал, что в Грозном есть такая географическая точка. Но Рохлин не торопил события. Он, как бы подставляясь, предлагал дудаевцам атаковать позиции федеральных войск. И они лезли на пулеметы, на огонь боевых вертолетов, теряя главный козырь, превосходство в живой силе. А вместе с нею с каждым часом таяла надежда затянуть битву за Грозный. Не помогали и наемники: попавших в плен «диких гусей» федералы расстреливали на месте. К Рохлину зачастили журналисты не только из Москвы, но приезжали и из провинции. Как-то в конце января дежурный по штабу доложил Рохлину:

— Товарищ генерал, тут к вам одна девушка.

— Опять снайпер? Или журналистка?

— Нет. Наша…

— Тогда приглашай.

— Старший лейтенант Николаева, — представилась ему молодая женщина и протянула удостоверение.

Рохлин посмотрел документ:

— Как же вы оказались в этом пекле.

— В составе медсанбата. На нас напали, все куда-то подевались, — женщина всхлипнула, по щекам побежали слезы.

Рохлин сказал Волкову:

— Ты разберись, устрой и первой же колонной отправь в Моздок.

Рохлин отошел, а Волков предложил женщине:

— Вы немного подождите, а после я провожу вас в наш медсанбат. Отдохнете, а завтра решим, что делать.

Минут через пять Волков обернулся и увидел, что, прислонившись к стене, женщина спит. Он прикрыл ее полушубком и продолжал работать. Через полчаса, когда она проснулась, он, улыбнувшись, предложил ей кружку горячего чая. Сам сел напротив и, глядя на нее, тоже принялся пить чай. Позже они вышли из подвала, и пошли по разрушенному городу. Неожиданно начался минометный обстрел. Волков крикнул женщине:

— Ложись!

Он повалил женщину на землю и закрыл своим телом. Когда через несколько минут обстрел закончился, Волков встал и помог ей подняться.

— Вообще-то меня Галей зовут, — сказала женщина, отряхиваясь.

— Александр Васильевич, — представился Волков.

— Спасибо вам.

— Ничего страшного.

— У вас есть ручка и бумага?

— Есть.

Волков достал из кармана ручку и записную книжку. Галина записала что-то в блокноте и дала ему:

— Это мой телефон и адрес. Будете в Москве, буду рада видеть…

Рохлин смотрел в бинокль на президентский дворец, когда Приходченко сообщил:

— Лев Яковлевич, Масхадов на связи.

— Кузнецов не глушит?

— Нет, я предупредил.

Рохлин взял трубку и услышал гортанный; старческий голос Масхадова:

— Генерал, мы не можем договориться с политиками, давай договоримся с тобой, как командир с командиром. Надо прекратить огонь и вывезти трупы и раненых.

— Хорошо, высылай своих людей с белым флагом, мы своих.

— Давай подождем, пока подойдут депутаты — ваши и наши, — заюлил Масхадов.

Но Рохлин прервал его:

— Ты же говоришь: с политиками не договориться. Предлагаю: ты вывозишь всех своих и моих, я тоже, потом обмениваем всех на всех.

— Мне это не подходит, — подумав немного, заявил Масхадов.

— Ты же понимаешь, что тебе конец. Совмин у меня, мост перекрыт. У тебя осталось окно: сто метров. Десантники его скоро закроют. Боеприпасов у тебя нет.

— У меня все есть! — с надрывом крикнул Масхадов.

— Я же слышу твои переговоры, плохи твои дела, — спокойно ответил Рохлин.

Масхадов бросил трубку.

Завершив разговор, генерал вызвал Романа Шадрина — нового командира разведывательного батальона, сменившего раненого Гребениченко:

— Сынок, тебе необходимо выйти на проспект Победы, соединиться с десантниками и замкнуть кольцо. Задача трудная, но ее надо решить.

— Попробую ночью, товарищ генерал.

— Давай, с Богом!

Около шестидесяти бойцов разведбата во главе с Шадриным ночью вышли на проспект, но пересечь его не смогли. Вся противоположная сторона проспекта и часть домов на этой стороне были занята боевиками. Попытки прорыва обошлись слишком дорого. Половина разведчиков была ранена. Выбив боевиков из ближайшего дома, они заняли в нем оборону.

Десантники из псковской дивизии генерала Ивана Бабичева тем временем увязли в бою с обратной стороны президентского дворца, и в кольце вокруг дворца продолжала оставаться брешь, через которую уходили те, кто его оборонял.

Связь с Шадриным прервалась. Рохлин был вне себя. Он материл всех, кто попадался под руку. Послать кого-то на выручку разведчикам он не мог. Повсеместно шли бои.

Через некоторое время Шадрин объявился сам:

— Товарищ генерал, задачу выполнить не смогли. У нас около сорока раненых. Десантники нас не поддержали…

— Почему не выходил на связь?

— Батарейки сели, — прошептал Шадрин, выставив рацию, словно свидетеля.

Комбат был человеком не робкого десятка, но теперь выглядел, как проштрафившийся мальчишка. Его шепот прозвучал так обиженно и так убедительно, что подействовал на Рохлина успокаивающе.

Генерал понимал, что боевики будут зубами держать оборону единственного коридора и полсотни его бойцов эту оборону не прорвут. Была надежда на десантников, но они, похоже, не смогли быстро перегруппироваться и поддержать Шадрина, чтобы полностью окружить дворец. Однако, на комбата он был зол по другой причине: тревога за судьбу разведчиков и неизвестность, которая сопровождала их рейд, взвинтили ему нервы.

— Если бы перекрыли этот коридор, сегодня война бы закончилась, — сказал он уже другим тоном. — Ни один их командир не ушел бы.

Собрав вокруг себя испытанных, прошедших Абхазию полевых командиров, Басаев сообщил им, что положение безнадежно и надо сохранить жизни тем, кто уцелел, для будущих дел.

— Будем уходить через пустырь, другого выхода нет. Нас обложили, как волков. Как только стемнеет, будем отходить к Сунже, и переправляться на тот берег. Встречаемся в условленном месте через три дня.

Ночью боевики, около сотни человек — остатки абхазского батальона, бросились на прорыв через пустырь. Неожиданно весь пустырь накрыл шквал разрывов. Это прямой наводкой била артиллерия корпуса. Снаряды сравняли боевиков с землёй.

— Все, у Шамиля голова поехала, — сказал Рохлин узнав о гибели абхазского батальона. — Это надо же так подставиться!

Утром к Рохлину ввалился Приходченко и, улыбаясь, доложил:

— Дворец пуст, товарищ генерал!

Скопенко, который находился рядом, приказал одному из офицеров:

— Установить флаг над президентским дворцом!

Тот растерянно ответил:

— Товарищ полковник, флаг где-то затерялся. Я дал команду, его ищут.

— Найти и установить! — приказал Скопенко.

Морские пехотинцы первыми водрузили Андреевский флаг на крыше дворца. Но среди них оказались и бойцы 8-го корпуса. Захаров, который не расставался с морпехами, поглядывая на флаг, спросил молодого невысокого солдата:

— Шкет, а ты откуда?

— Восьмой гвардейский корпус.

— Снимай тельняшку, пусть все видят, что восьмой гвардейский здесь.

У солдата от такого предложения округлились глаза, затем в них заплясали чертенята.

— Старший сержант Базарова, — представился шкет. — Мне, товарищ полковник, прямо сейчас, или чуть попозже, когда мужчины отойдут?

Захаров еще раз глянул на солдата и смущенно надвинул шапку на глаза. «Во, я лопухнулся!» — подумал он.

Стоящие на крыше солдаты и морпехи начали стрелять в небо. Это была одна из первых побед, которую через уже полчаса озвучило московское радио. Волков, услышав голос московского диктора, подумал про себя, что раньше Левитан сообщал о взятии неприятельских городов, а теперь страна учит географию по улицам Грозного. Раньше звучали: Варшава, Будапешт, Вена, Берлин. Теперь — бетонный дом, который для важности, вслед за чеченцами стали именовать президентским дворцом, а какая-то площадь Минутка, где, говорят, раньше сходились автобусные маршруты, стала чуть ли Унтер-ден-Линденом. Ну и пусть, в конечном счете, не рейхстаг, а все же приятно: уже есть результат.

Вечером к Рохлину быстрым шагом вошел Кузнецов и показал перехваченную радиограмму. Генерал прочитал молча, затем обратился ко всем, находящимся в штабе:

— Перехвачена радиограмма Масхадова Басаеву: «Циклон — Пантере. Это наш первый проигранный бой». Самая лучшая оценка нашим действиям! Лучше, чем оценка Генерального штаба, президента или военных экспертов. Это оценка противника.

В наступившей тишине Рохлин поднялся из подвала и пошел по улице разрушенного города. Следом за ним, держа автоматы наизготовку, шли разведчики. Кругом были видны воронки, улицы усыпаны битым стеклом, кусками бетона, и тем, что еще недавно было домашними вещами. Лик войны был ужасен. То и дело попадались покореженные, сгоревшие танки, боевые машины пехоты, неубранные трупы людей в камуфляже. Кто это был: солдаты федеральных войск или боевики должны выяснить похоронные команды, которые уже начали санитарную зачистку города. Хмуро и безучастно смотрели на весь этот разор выбитые глазницы окон. Навстречу Рохлину через дорогу ковыляла тощая с облезлой шерстью сучка. За нею, пригнув к земле головы, тащились черные кобельки. Генерал посмотрел им вслед.

— Видит Бог, мы этого не хотели, — вслух сказал он. — Сила — на силу, воля — на волю. Кто кого — таковы законы войны. Я бы плюнул тому в глаза, кто сказал бы мне в Афганистане, что придется воевать на своей земле.

Неожиданно у разрушенного здания он увидел сидевшего небритого человека. Генерал посмотрел на него, и их взгляды встретились. Эти глаза Рохлин уже видел. Только не здесь, а в Афганистане.

Он вспомнил как на «уазике» они с капитаном Хамзоевым ехали по горной дороге. Неожиданно по машине с двух сторон ударили автоматные очереди. Водитель резко притормозил и свернул за большой камень. Рохлин и Хамзоев выскочили из «уазика», достали пистолеты.

— У тебя, сколько патронов? — спросил Рохлин.

— Две обоймы.

— И у меня две. Да у водителя автомат и два рожка. Пять минут продержимся.

Из-за камня послышались крики:

— Шурави, сдавайтесь!

Руслан взял у водителя автомат, крикнул: «Русские не сдаются!» и дал очередь в сторону, откуда слышались голоса. Завязался бой. Неожиданно на дороге появились два БТРа. На ходу стреляя по душманам, они подъехали к «уазику». Огонь со стороны душманов прекратился, «духи» отступили.

— Закончится война, приезжайте ко мне в Чечню, — сказал Хамзоев Рохлину. — Я в вашу честь барашка зарежу. Приезжайте, будете почетными гостями у нас в Грозном, увидите горское гостеприимство…

Обменявшись взглядами, Хамзоев и Рохлин вспомнили именно этот эпизод своей жизни. Генерал отвернулся и пошел дальше.

Во дворе одного из домов солдаты грузили в машину погибших солдат. Среди них Рохлин узнал Соколкина. Соколкин лежал тихий и смирный, точно уснул. Генерал вспомнил, как он приносил в казарму спирт, как «прихватизировал» здесь в Грозном чей-то автомобиль. За ту ночную вылазку с Рогозой, он представил Соколкина к ордену. Но поносить его и поездить толком на той захваченной машине солдату так и не удалось. Более того, вот сейчас чужая машина отвезет его в морг, потом «грузом двести» его отправят в Волгоград. Жизнь, не успев начаться, оборвалась в самом расцвете.

Рохлин не знал одного: после того, как Соколкина доставили в Волгоград, у его гроба не было родственников. Провожал его военком, да несколько отряженных по такому случаю человек с части. И была обычная в таких случаях похоронная команда. Еще со времен Афганистана, а потом и Чечни вдруг выплыла и, раздутая журналистами, начала гулять фраза, сказанная каким-то военным чиновником. Мол, чего вы тут требуете, я вас туда не посылал. Посылало туда государство, и солдатам и офицерам, их родственникам было больно и горько слышать эту фразу… Время от времени люди видели похороны «положенцев», воров в законе, которые по пышности не уступали похоронам государственных деятелей. А в это время многие убитые солдаты, которых государство отправило защищать свою целостность, лежали на улицах Грозного или до времени хранились в вагонах-морозильниках под Ростовом. Это вызывало справедливое возмущение российской общественности, и особенно тех, чьи сыновья воевали в Чечне.

Рохлин постоял немного и пошел дальше. Он не имел права на проявление слабости. «Человеку военному чувства нужно держать в кулаке, — подумал генерал. — Если бы я дал им волю, то уже давно бы не жил».

Он подошел к группе солдат, гревшихся у костра, и приказал вызвать их командира.

— Хочешь одной миной двадцать гробов сколотить? — спросил он прибежавшего лейтенанта. — Под трибунал пойдешь! Костер загасить, солдат рассредоточить по домам.

Через минуту огонь погас. А солдаты потащили оставшиеся головешки в развалины близлежащего дома.

Рохлин знал, что больше половины потерь войска несут не в бою, а из-за сердобольности командиров, которые не требуют от подчиненных соблюдения элементарных правил безопасности в боевых условиях, полагая, видимо, что уставших солдат не стоит лишний раз терзать этими требованиями.

Не успели бойцы растащить костер, как рядом с ним разорвались две мины, прилетевшие из соседнего двора. Группы боевиков нет-нет да жалили исподтишка подразделения федеральных войск. Расслабляться было нельзя.

Доложив министру обороны о взятии президентского дворца, Анатолий Васильевич Квашнин вернулся к себе в купе. У него было приподнятое настроение. Еще немного и можно будет доложить о завершении всей чеченской кампании. Возле вагона его ожидал полковник, старый сослуживец. Они обнялись.

— У меня в Грозном погиб сын, — вытирая платком глаза, сказал полковник.

— Он настоящий герой, — не сразу ответил Квашнин, с сочувствием глядя на сослуживца.

— Анатолий Васильевич, почему все так произошло? Кто понесет ответственность за события новогодней ночи?

Квашнин провел его в вагон, где на столе лежала оперативная карта, и показал план операции взятия Грозного.

— Все было спланировано правильно, — сказал он, — но низовые командиры все провалили. Обыкновенный, нормальный российский бардак. Басаева готовили в период войны в Абхазии сотрудники ГРУ Готовили против Грузии, а вышло — против России. Масхадов и Дудаев — бывшие офицеры Советской армии. Они оказались способными учениками. Но и у нас появились неплохие командиры. Например, такие, как Рохлин, Бабичев, Шаманов. Добавлю: руководство страной долго закрывало глаза на то, что внутри страны существует пятая колонна, которая поддерживает боевиков. Надо было учитывать мотивацию ведения войны. К сожалению, общественное мнение было против этой войны. Мы долго думали, что ситуация с Чечней сама по себе рассосется. Пробовали договариваться. Но оказалось, что нельзя договариваться с бандитами, которые живут по понятиям, а не по закону. Фактически, мы сделали все что могли. И даже больше…

Полковник, все так же вытирая платком глаза, сочувственно кивал генералу. Что поделаешь, у каждого своя правда…

Почти все известные командиры чеченских сепаратистов благополучно покинули город. В наступившей после взятия чеченской столицы неразберихе внутренние войска и милиция не смогли организовать надлежащий заслон и фильтрацию уходивших из города людей. Многие боевики выбирались не тайными тропами, а просто уезжали на машинах!

Автомобиль с переодетым в гражданское Асланом Масхадовым и его охраной ехал по дороге из Грозного в строну горной Чечни. За рулем сидел Хамзоев. Впереди показался блокпост.

— Что будем делать? — Хамзоев притормозил. — Через них мы не прорвемся.

— Если повернем обратно, нас заподозрят и расстреляют, — сказал Масхадов. — Надо полагаться на волю Аллаха. Поехали.

Машина подъехала к блокпосту, все вышли. К ним подошел старший лейтенант.

— Предъявить документы!

Масхадов, Хамзоев и охрана предъявили паспорта, сделанные на другие фамилии. Солдаты приказали им поднять руки и обыскали, проверили машину, заглянули в багажник.

— Ничего нет, товарищ старший лейтенант, — сказал один из солдат.

Офицер внимательно просмотрел документы и спросил:

— Куда следуем?

— Из Грозного в Урус-Мартан, — ответил Хамзоев.

— Стойте на месте. Ждите.

Старший лейтенант пошел в помещение блокпоста звонить по телефону. Прошло десять минут, он не возвращался. Для Масхадова эти минуты были вечностью. Напряжение росло. Один охранник Масхадова сказал другому:

— Если что, ты берешь того, который слева от машины, а я другого, что справа, отбираем автоматы и прорываемся.

Наконец, появился старший лейтенант.

— Все в порядке, можете следовать дальше.

Масхадов и охранники удивленно взглянули друг на друга. Судьба вновь повернулась к ним благоприятной стороной.

— Старший лейтенант, как твоя фамилия? — спросил Хамзоев. — Я хочу тебя потом отблагодарить.

— Не надо меня благодарить. На моей фамилии Россия держится. Угадай с трех раз.

— Иванов, Петров, Сидоров?

— Правильно, езжай, тут и без вас дел полно еще.

Чеченцы сели в машину и двинулись дальше. Через некоторое время они были уже у сельского клуба в селе Шали.

На пороге клуба уже нетерпеливо ждал боевик. Он сообщил:

— Местные старейшины уже собрались и давно ждут вас. Масхадов вошел в зал и прошел на сцену. Из зала поднялся один из старейшин и спросил:

— Можно ли довести войну до победного конца?

— Нет, — ответил Масхадов.

Старейшина продолжал:

— Чтобы не повторилось с нами, как с Грозным, мы хотим, чтобы ваши отряды были выведены из городов и сел.

Масхадов молча посмотрел на старейшину. Он знал, что одно время Москва, в своих расчетах, надеялась, что сельская, горная Чечня не поддержит Дудаева. «Неужели они были правы?» — подумал он.

— Мы будем помогать вам всем, чем можем, — добавил старейшина.

«Да, он прав, — подумал Масхадов. — Нужно передохнуть, набраться сил. Они сейчас будут еще долго, праздновать победу. Кинжал, который висит без дела, быстро ржавеет. Мы у себя дома, нам все равно легче. У русских есть пословица, что дома и стены помогают. Прав Джохар, что это не они, а а мы взяли русского медведя в свои объятия. Посмотрим, как он будет выпутываться. Да поможет нам Аллах!..»

…Семнадцатого февраля 1995 года восьмой гвардейский армейский корпус возвращался в Волгоград. На железнодорожный вокзал прибыл первый эшелон. Его встречали губернатор Иван Петрович Шабунин, родственники солдат и офицеров. Слезы и радость смешались воедино.

Командир 20-й гвардейской дивизии полковник Владимир Михайлов рапортовал о прибытии корпуса, который выполнил боевую задачу. Рохлин принял рапорт и поздравил Михайлова с присвоением звания генерала.

Газета «Красная звезда» писала тогда: «…В январе 1995-го оказалось, что все перестроечные годы общество старательно крушило свою армию. И если она, затравленная, в решающий час все же выполнила поставленную задачу, то исключительно благодаря своим командирам.

Чеченская война впервые со времен Афганистана выдвинула целую когорту действительно боевых командиров всех степеней — ряд, образно говоря, «комкоров и комдивов в вязаных шапочках», олицетворением которых Рохлин и является. Но это, в принципе, аксиома — то же делала, делает и будет делать любая война. Но эта война ни с каким Афганистаном не сравнима… В чеченскую войну вступила армия, преданная своим обществом, оболганная и затюканная, измученная безудержным «реформированием»…

Тем резче переоценка в общественном сознании.

…Страна, наконец, вновь начинает оценивать своих граждан не по степени набитости кошелька, а по критериям нравственным, к которым относится и профессионализм, и верность долгу, и любовь к Родине…»

Все вернувшиеся домой думали, что самое страшное позади. Но они не могли даже предположить, что возвращение будет временным, и многие из них еще не раз проделают этот путь до Чечни и обратно…

Часть 3 МОСКОВСКИЙ УРАГАН

К лету 1995 года кошмары зимней чеченской войны, для российского обывателя отошли в сторону. Наступило время отпусков, и вместо Черноморского побережья российские граждане стали летать в Анталию, Египет, Тунис. А в залах ожидания вокзалов они частенько встречали группы людей в армейской форме. Маршрут у тех был один — в Чечню и обратно. И если преуспевающие бизнесмены и челноки, скрипя скотчем, укутывали перед стойками свои объемистые баулы, то молоденькие ребята из иркутского, московского, кемеровского ОМОНа, десантники, морские пехотинцы в своих походных укладках везли амуницию, оружие и грязное пропахшее дымом и потом белье. Общество как бы разделилось на тех, кто летал защищать территориальную целостность России и на тех, кому было на это наплевать.

А в Чечне продолжалась странная война. Там каждый день похищали людей, а героизм и честность уживались с подлостью и предательством. Время от времени из Ростова и Моздока поднимались в небо самолеты и развозили по России «груз двести» — останки вчерашних десятиклассников, у которых за плечами ничего кроме их собственной коротенькой жизни не было. И ее у них новоявленные правители нагло и бессовестно отнимали. Армию вначале подставили, а теперь добивали. И если она еще сопротивлялась, еще существовала, то только благодаря огромной внутренней силе, которая была заложена всеми предыдущими поколениями, благодаря тем ребятам, которые были призваны на службу из русской глубинки, благодаря офицерскому корпусу, который так и не научился торговать своей совестью и Родиной.

Каждую ночь в Грозном обстреливались блокпосты, а колонны федеральных войск попадали в засады. То и дело Государственная Дума объявляла траурные дни по погибшим солдатам. В самой Москве действовала хорошо законспирированная сеть чеченских осведомителей, которые через мобильную связь, сообщали все, что нужно своим хозяевам. На чеченских сепаратистов оперативно работала сеть международных исламских центров, получившим ранения боевикам оказывалась медицинская и иная помощь в Грузии, Турции, в странах Ближнего Востока. Кроме того, боевиков, имеющих паспорта граждан Советского Союза, лечили во многих городах России. Дудаев и Масхадов имели отлаженную связь и оперативную информацию секретных служб исламских государств. Казалось, повторяется уже знакомая ситуация, когда в Афганистан был введен ограниченный контингент советских войск. И единственной силой, которая пыталась защищать государственные интересы России, оставалась армия.

После возвращения корпуса в Волгоград, Рохлин провел показательные выступления солдат и офицеров на Мамаевом кургане. Публика была в восторге, отдельные фрагменты выступлений солдат даже показали по центральному телевидению.

Но генерал понимал, что армия нуждается не в показательных выступлениях, а в немедленном реформировании.

В одну из своих командировок в Москву Рохлин через Николая Егорова добился встречи с начальником Службы безопасности президента Александром Коржаковым.

— Лев Яковлевич, — Коржаков, встретив Рохлина, сразу перешел к делу, — если тебе нужна встреча с президентом, я тебе сделаю эту встречу, но предлагать президенту кандидатуру министра обороны и военную доктрину — уволь. Я не занимаюсь этими вопросами. И без того хватает слухов, что начальник охраны вмешивается в государственные дела. Я, конечно, выполняю некоторые специальные поручения президента, но не до такой степени.

— Александр Васильевич, ты патриот? — неожиданно спросил его Рохлин.

— Ну?

— А тебе не жалко смотреть, в каком состоянии сейчас армия?

— Жалко. Я об этом не раз говорил нашему министру обороны.

— Дело ведь не только в министре обороны. Сегодняшняя ситуация в армии — это и вина, и беда Грачева. Александр Васильевич, какая у нас сейчас военная доктрина?

— Никакой.

— А какая у нас стратегия? Если наступательная, это одно. Если оборонительная — другое. От этого зависит, что и как мы должны развивать, как строить работу военно-промышленного комплекса, какие задачи ставить науке, к чему готовить кадры, как организовывать боевую подготовку войск. Нужен политический документ. Нужен бюджет доктрины. Доктрину должна принять Дума, а президент должен утвердить и дать соответствующие указания правительству и силовым ведомствам. У нас же все взвалили на плечи министра обороны. И он по-своему старается, хотя это не только в его компетенции.

— Хорошо, убедил. А соображения у тебя есть?

— Вот папка. Здесь изложены основные позиции. Первое: необходимо разделить функции министерства обороны и Генерального штаба. Минобороны должно стать органом, проводящим военную политику президента. А Генштабу нужно заниматься вопросами организации и управления войсками. Второе: Генеральному штабу должны быть подчинены войска всех ведомств. То есть, должно быть двойное подчинение: в стратегических вопросах — Генштабу, в оперативных — ведомствам. Третье: убрать понятие «кадрированные войска». То есть, основные части должны быть в боевой готовности, а вместо кадрированных, надо иметь учебные части. Затем следует снять с вооружения старую технику, но законсервировать ее на случай войны, а не уничтожать. Армии надо дать новую технику. Особый вопрос: стратегические ядерные силы и их модернизация. И последнее: подготовка офицерских кадров. Нужно перепрофилировать подготовку. Сделать упор на перспективные военные профессии, на освоение новой техники и современных приемов ведения боевых действий.

Это приоритетные направления. И все их надо соотнести с развитием экономики страны, наметить план действий, сроки, подвести необходимую законодательную базу.

Коржаков полистал документ.

— У тебя же здесь двенадцать страниц. Президент это читать не будет. Нужно сократить до полутора, максимум — двух страниц. Хорошо, я постараюсь убедить Бориса Николаевича. С твоего позволения, я внесу коррективы, понятные для президента. А что касается Родионова, я уже два раза предлагал его кандидатуру на пост министра обороны. Но он не соглашается.

— Бог любит троицу.

Коржаков задумался.

— Главная задача — убедить президента в необходимости сплотить вокруг него здоровые патриотические силы, — продолжал Рохлин. — А что касается Родионова, то на сегодняшний день кроме него никто не сможет заниматься реформированием армии.

— Хорошо, я подготовлю тебе встречу с президентом. Он собирается в Сибирь. Там все и организуем. Я тебе дам знать.

Во время отпуска Ельцин решил прогуляться по Енисею на пароходе. По случаю летнего отдыха все были в белых майках и шортах. Тут же на палубе стоял плетеный, уставленный винами и закусками стол. В радиорубке команда любимые песни президента. Под них, думая о чем-то своем, Борис Николаевич дремал. Лишь однажды он встрепенулся, когда услыхал голос Людмилы Зыкиной, приподнял голову и попросил: «Сделайте погромче».

«Издалека долго течет река Волга…» — несся над водой такой знакомый грудной голос народной певицы. Все соответствовало моменту, и действительно казалось, что реке нет конца. Пресс-секретарь Костиков подошел, качаясь, с рюмкой в руке к президенту и в растяжку подпел Зыкиной: «Течет моя Волга, а мне семнадцать лет».

— Тебе — семнадцать? — насмешливо вопросил Ельцин. — Ты что, как комсомолец, вечно молодой, что ли?

Пресс-секретарь удивленно посмотрел на Президента.

На лице Ельцина появилась самодовольная и вместе с тем брезгливая улыбка.

— Что бы вы без меня тут делали? Чечню и ту чуть не просрали.

— Слава победителю чеченской войны! — воскликнул Костиков. — Слава нашему Верховному Главнокомандующему!

— Что я сказал? Отстань!

Но пресс-секретарь не унимался. Расплескав водку, он встал на колени перед Ельциным, громко декламируя: «Ты памятник себе воздвиг нерукотворный…»

Президент не любил, когда льют на пол водку и на людях ведут себя неподобающим образом. Терпение его было не беспредельным.

— Ты еще весь не вытек, — с усмешкой сказал он Костикову. — Отцепись, я сказал! Уберите его. Надоел.

Барсуков и Бородин, наблюдавшие, чем же закончится эта сцена, подошли к пресс-секретарю, взяли его за руки, поднесли к борту и стали медленно раскачивать, глядя на Хозяина.

— Не смейте меня лапать! — закричал пресс-секретарь. — Господин президент, если надоел, отправьте меня послом к Папе Римскому.

— Отправьте его, — дал тот знак рукой. — Пусть немного протрезвеет. А то устроил тут нам всемирный потоп.

Костикова выбросили за борт. Подняв кучу брызг, тот шмякнулся задницей о воду. Ельцин иезуитски улыбнулся, затем встал и ушел к себе в президентскую каюту. Кто-то с нижней палубы крикнул: «Человек за бортом!» Все высыпали на палубу, вниз полетели спасательные круги.

Чуть позже, когда пароход подошел к городскому причалу, и их вышла встречать местная власть и пресса, Ельцин сказал красноярским журналистам:

— Я бросил монету в Енисей на счастье. Но не думайте, что на этом финансовая поддержка вашего края со стороны президента закончилась. Подкинем еще что-нибудь.

— Нам бы нового губернатора, — попросили красноярцы.

— Хорошо, я подумаю, — сказал Ельцин, поглядывая на стоящего рядом Костикова.

Тот прижав уши, поблескивая лысиной преданно улыбался. На худой конец можно и в Красноярск губернатором. В нынешнее время с нынешним президентом было возможно все.

После встречи с журналистами у Ельцина состоялась беседа с генералом Рохлиным.

— Лев Яковлевич, прибыли точно в срок, — подавая генералу руку, сказал Захаров. — Через пятнадцать минут вас примет президент.

— Неужто персидскую княжну с этого Ноева ковчега бросали? — улыбаясь, спросил Рохлин. — Весь город только об этом и говорит.

— Да нет, вечного комсомольца. Освобождаемся от балласта.

Президент принял Рохлина в просторной каюте. Официантка принесла две кружки пива.

— Холодненькое, выпей, — предложил Ельцин.

Отхлебнув немного пенного напитка, генерал раскрыл папку.

— Господин президент, здесь изложена моя концепция по реформированию армии, — слегка волнуясь, начал он. — Я считаю, что в ее основе должен быть закон о военной реформе. Он должен утвердить концептуальный взгляд президента на основную цель и общее решение проблемы Вооруженных Сил. Мне представляется, что главная причина происходящих сейчас процессов в Вооруженных Силах — прежде всего в отсутствии научно обоснованного, профессионального видения перспектив и государственного управления военным строительством. Основными результатами военной реформы должно быть создание единой, централизованно управляемой военной организации, отвечающей по своим боевым возможностям реальным потребностям парированию военных угроз и вызовам безопасности государства. Прежде всего, необходимо определить силы для выполнения первоочередных задач, таких как ядерное сдерживание, охрана государственной границы, локализация и ликвидация локальных конфликтов, поддержка структуры, необходимой для стратегического развертывания Вооруженных Сил.

— Что я тебе, Лев Яковлевич, на это скажу. Все это будет, но не сейчас, — прервал его Ельцин. — Ты меня лучше послушай, — он взял у генерала папку, отложил ее в сторону и достал другую. — Указ о награждении тебя Золотой звездой Героя России лежит на столе. Я, понимаешь ли, очень ценю таких людей, нам надо работать вместе. В министерстве обороны намечается ротация кадров. Скажу тебе по секрету, они мне уже вот где сидят, — Ельцин стукнул ребром ладони себе по шее, — много берут, но мало отдают.

— Я боевой генерал и просто военный, господин президент, — покачал головой Рохлин. — Мне столичный паркет противопоказан. Скользкий он.

— Ничего, будешь со мной в команде, научишься, — отмахнулся Ельцин.

— Политические игры все же не по мне, — подумав немного, сказал Рохлин. — А что касается наград, то в гражданской войне не бывает победителей и побежденных. Мне представляется, что награждать надо не генералов, а простых солдат и офицеров, которые честно выполнили свой воинский долг.

Президент медленно допил кружку пива и сказал:

— Подумай еще раз о моем предложении, я такое предлагаю не каждому.

— Как говорится, служить бы рад, — вздохнув, ответил Рохлин. — Но паркеты не для меня. Разрешите идти.

— Идите, — медленно сказал Ельцин и прищурил глаза.

Генерал вышел из каюты и наткнулся на Захарова. Увидев Рохлина, тот спросил глазами, мол, ну как? Рохлин огорченно махнул рукой. Он был разочарован встречей с Ельциным. Столько готовился, переворошил кучу книг, конспектов, которые вел еще в Академии Генерального штаба. Кроме того, над той запиской, которую он решил показать президенту, работало немало офицеров из Генерального штаба. И все напрасно.

В каюту к президенту зашел Коржаков.

— Как прошла встреча?

Президент напряженно молчал, набычившись, смотрел в окно.

— Цену себе набивает, — хмуро сказал он. — С этими генералами — просто беда. Чуть что, подавай им реформы. А посмотришь: ничего, кроме как водку пьянствовать, да с похмелья, кроме пресловутого полка имени Верховного Совета придумать не могут. Ничего, и этот приползет, никуда не денется.

— Жалко, — сказал Коржаков. — Рохлин — не Руцкой. Он может больше не прийти.

— И ты туда же, — раздраженно буркнул президент. — Ты при мне Руцкого не поминай. Для меня его нет. Что-то ты мне перестаешь нравиться. Смотри, а то рассержусь.

Тем временем Рохлин с Захаровым стояли на палубе, смотрели на реку и тихо беседовали.

— Да, не думали мы с тобой в Грозном, что все так обернется, — тоскливо поглядывая на далекий берег, говорил Захаров. — Знаешь, была б моя воля… Я себя иногда просто еле сдерживаю. А так порой хочется, кое-кому дать по морде! Ходят, в глаза заглядывают, лебезят. А за дверями отряхнутся и важно в машины садятся. Со стороны посмотришь: заваленные государственными заботами люди. А они поехали водку жрать. Вожди нации! Не команда, а «голубой вагон».

На палубу вышел Коржаков:

— Лев Яковлевич, пойдем, перетолкуем.

Он увел Рохлина к себе в каюту.

— А что ты хотел? Решить все и сразу? — сказал он. — Я тебе больше скажу: быть рядом с президентом, все равно, что дергать быка за хвост и ждать, когда лягнет. Много разной шелупони вокруг него вьется. Жужжат, как мухи. Все стараются выйти на него напрямую. Мужик-то он, в принципе, неплохой, искренне хочет что-то изменить, но вокруг собралось такое окружение, что клейма ставить негде. У нас есть документы, по которым некоторым деятелям можно по десять лет давать без права переписки. Потерпи немного, скоро мы нанесем по ним такой удар, от которого они не оправятся. В правительство подтянем людей, кто душой страдает за государственные интересы.

— Поживем, увидим, — ответил Рохлин. — Но если это не сделаете вы, за вас это сделают другие.

— А ты подумай над его словами, — посоветовал Коржаков. — Он действительно такое предложение делает не каждому. И у тебя будут другие возможности.

— Хорошо, я подумаю.

Как только в поле зрения общественности России попадает новая яркая личность, выдвинутая на поверхность самой жизнью, мгновенно возникает вопрос: «Что за человек? С кем он? Кто за ним стоит?» Различные партии, политические и финансовые группировки начинали прилагать усилия, чтобы заполучить заметную фигуру в свои ряды, набирая таким образом очки в глазах избирателей, конкурентов, в средствах массовой информации. Генерал Рохлин, ставший одним из героев «чеченской кампании», никогда и не помышлял ввязываться в игры и интриги политического Олимпа. Все это ему, кадровому офицеру, было чуждо. Ему хватало своих забот в корпусе, были свои конкретные задачи. Однако, порой, мы и не знаем, что кто-то уже пытается решать наши судьбы без нашего ведома, воплощая в жизнь свои планы и преследуя свои цели. Так и случилось: Рохлин стал достаточно известным для того, чтобы не упустить его из виду…

Вернувшись в корпус после встречи с Ельциным, генерал вызвал начальника штаба Киселева и сказал:

— Едем в госпиталь. Надо проверить, как там обстоят дела с ранеными.

— Как у тебя с медикаментами и оборудованием? — спросил Рохлин у встретившего его начальника госпиталя.

— С медикаментами более-менее нормально. Тут другая беда: протезы. Завтра ребята выпишутся. А как им дальше жить? Наши протезы — смех один. А хорошие, немецкие стоят от пяти до десяти тысяч долларов. Коляски инвалидные, и те — дефицит.

— Я буду этот вопрос поднимать перед правительством, — сказал Рохлин.

Генерал хорошо понимал, что вопросы можно и нужно ставить, но таких, как он, просителей в государстве — сотни. И все ставят вопросы, и всем нужны деньги. Одним на протезы, другим на медицинское оборудование, оргтехнику. Но где все это взять? Экономика в упадке. Все разворовывается, сырье по смешным ценам вывозится за границу Отечественные станки и оборудование не выпускаются, годами задерживается зарплата. Дошло до того, что люди ложатся в больницы с собственным постельным бельем.

Рохлину и Киселёву выдали белые халаты, и они пошли по палатам. В одной из них лежал парень без ноги. Увидев генерала, он попытался подняться на костылях, но Рохлин, узнав его, остановил:

— Лежи, Коля, лежи. Это мы, генералы, должны перед тобой стоять. Поправишься, будешь служить дальше.

— Да кто же меня возьмет-то, без ноги?

— Восьмой гвардейский тебя и возьмет. Я знаю, у тебя голова на месте. Работы всем хватит. Ты когда выписываешься?

— Через неделю.

Рохлин обернулся к Киселеву и сказал:

— Через неделю ему нужны ключи от квартиры.

— У нас лимит квартир закончился.

— Я все прекрасно знаю. Местные власти зафиксировали, что я на днях встречался с президентом. Вот под эту информацию надо у губернатора еще с десяток квартир выбить. Разбитые самолеты из Чечни вывезли. Сдадим металлолом, еще десять квартир получим.

Затем Рохлин обратился к лежащим в палате солдатам:

— Все, кто считает нужным остаться в городе и служить в восьмом гвардейском корпусе, ворота для вас всегда открыты. Буду с каждым подписывать контракт.

— Товарищ генерал, — подал голос молоденький солдат, лежащий рядом с Николаем, — а если мы не из вашего корпуса?

— Беру всех, кто пожелает, — ответил Рохлин. — Пишите рапорта на мое имя.

— Да, папа есть папа, — сказал Николай, когда за Рохлиным закрылась дверь.

— Кто-кто? — переспросил сосед.

— Это мы Рохлина так стали называть в Грозном, — пояснил Николай.

Генерал с Киселевым вышли из госпиталя и сели в машину.

— Купил? — спросил Рохлин у водителя.

— Да, товарищ генерал, смотрите, какой красивый букет.

Рохлин с переднего сиденья обернулся к Киселеву:

— Ты петь умеешь?

— А что? — спросил тот. — Компанию могу поддержать.

— Тогда заедем сейчас в одно место по пути.

Машина остановилась возле дома, где размещался Духовный центр. Рохлин впервые был здесь. Он оглядел прибитую к стене табличку, хмыкнул и толкнул дверь. Она поддалась легко, будто провалилась куда-то вперед. В полутьме генерал заметил, что попали они в заваленную большими коробками комнату. Увидев нежданных гостей, какая-то женщина, округлив глаза и видимо не зная, что делать, начала поправлять прическу. Узнав, что пришли к Щедриной, она заулыбалась и повела офицеров по узкому проходу Пройти в кабинет Ольги было не так просто. Вокруг суетились сотрудники, укладывали пакеты в коробки.

Щедрина, увидев гостей, обрадовалась.

— Что это у тебя за баррикады? — спросил Рохлин.

— Готовим к отправке в Чечню: иконы, литературу и гуманитарную помощь, — ответила Ольга.

— Вообще-то мы заехали поздравить тебя с днем рождения, — вручая букет роз, сказал генерал, разглядев, что к Ольге они пришли не первыми.

Из-за стола к нему шел Николай Платов.

— Рад вас видеть, Лев Яковлевич, — смущенно сказал он.

— Вот тоже зашел поздравить.

— Проходите, будем чай пить с тортом, — пригласила их Ольга.

— Ну, доставай, — кивнул Рохлин Киселеву, и тот вынул из пакета бутылку шампанского. Пока именинница расставляла фужеры и накрывала стол, Киселев сказал:

— А у нас новости. Лев Яковлевич стал теперь большим человеком. Его сам президент приглашал работать в Москву.

Рохлин вдруг побледнел, прижал руку к сердцу и присел на стул.

— Лев Яковлевич, что с вами? — испуганно спросила Ольга.

Киселев расстегнул генералу верхние пуговицы рубашки и снял галстук.

— Оля, вызывай «Скорую», — велел он. — Заехали поздравить, а вот получилось совсем нескладно.

Павел Сергеевич Грачев проводил совещание в министерстве обороны. В его кабинете собрались командующие округами, армиями и корпусами.

— В этом году на оборонный заказ правительство опять не выделило денег, — обреченным голосом говорил Павел Сергеевич. — Я с Виктором Степановичем ругался до хрипоты. Он говорит: не могу, бюджет не резиновый. Действительно бюджет России крохотный. Смех сказать: он равен бюджету одного американского города.

— Откуда ему быть больше, если деньги из страны возами тащат, — хмуро, точно про себя, сказал генерал Самсонов.

Раздался телефонный звонок. Павел Сергеевич взял трубку, выслушал, и лицо его омрачилось. Он кратко сказал:

— Зайди.

В кабинет вошел адъютант и, нагнувшись к Грачеву, сообщил, что только что пришло сообщение о болезни генерала. Рохлина.

— Первое: моим личным самолетом доставить Рохлина в Москву, — приказал министр. — Второе: позвони в «Бурденко», начальнику госпиталя. Передай от моего имени, чтобы собрал лучших специалистов.

— А что случилось? — спросил один из генералов.

— У Рохлина с сердцем плохо, — ответил Грачев.

— Да, война, — посетовал генерал, — калечит и убивает не только на поле сражения. Видно, в Грозном пережил он много.

— Много, — согласился Грачев.

Прежде, чем согласиться на операцию, Рохлин крестился. Учитывая состояние здоровья генерала, отец Алексий провел обряд у него дома, в Волгограде. Генерал был послушен, как дитя.

Ольга с Платовым прилетели в Москву и первым делом решили навестить Рохлина. На такси они добрались до проходной Главного военного клинического госпиталя имени Николая Бурденко.

— Мы к генералу Рохлину, — сказал Платов, протягивая в окошко бюро пропусков два паспорта. Получив пропуска, они прошли по аллее в кардиологическое отделение.

Их встретила супруга генерала Тамара и проводила в палату к мужу.

Рохлин, сидя за небольшим столиком, что-то писал.

— А-а, Николай Александрович! — он широко улыбнулся. — И Ольга? Скажу честно, не ожидал.

— Вот решили вас проведать, — сказал Платов. — Пока вы здесь лежите, дела российские продолжают идти куда-то вкривь и вкось.

— Да мне самому в тягость этот отдых. Зато есть возможность сосредоточиться и поработать головой. А у вас как дела?

— Тоже работаем, — ответила Ольга. — Сейчас ищу меценатов на нашу с вами часовню. А на днях у нас важное событие: состоится посещение Государственного архива одной зарубежной делегацией отдела, связанного с царем Николаем Вторым. Это уникальная возможность. Николай Александрович постарался, чтобы нас туда включили.

— Да, это интересная экскурсия, — согласился Рохлин.

Тамара поставила на стол чашки и чайник. Как только муж попал в больницу, она бросила все свои дела, прилетела в Москву и попросила, чтобы ей дали раскладушку в той же палате. И, как это уже бывало, ухаживала за ним, как за малым дитем.

— Николай, кроме чая предложить пока ничего не могу. Прошу к столу, — пригласил гостей Лев Яковлевич. — Вот выпишусь, тогда примем что-нибудь покрепче.

— И когда ты уймешься, — покачала головой Тамара. — Лежишь на больничной койке, а уже о рюмке думаешь.

— Тамара, мечтать никогда не вредно, — засмеялся Рохлин. — Да и врачи рекомендуют принимать по маленькой.

— Я вижу, что дела ваши действительно пошли на поправку, — сказал Платов.

— А что, мы еще повоюем, — подтвердил Рохлин. — На больничной койке для быстрейшего выздоровления лучше всего думать о здоровом, чем о каких-то неприятных вещах.

Прямо из кардиологического центра Ольга с Платовым пошли в Государственный архив. У входа их ждали священник и еще какие-то люди. Пройдя внушительный милицейский заслон, они попали на территорию огромного мрачного двора, окруженного такими же мрачными серыми однотипными зданиями. Миновав двор, вошли в узкую парадную дверь и поднялись на четвертый этаж, в комнату, где размещался отдел, посвященный Николаю Второму Неожиданно все почувствовали необыкновенное благоухание. Священник отслужил молебен. Окропил весь отдел водой и каждого помазал святым маслом, благоухание продолжалось. Затем все сели за длинный стол, а заведующая отделом архива начала приносить документы, альбомы с фотографиями императора и членов императорского дома. Каждый раз, когда она выносила новые реликвии, походили волны благоухания, настолько ощутимые, что все присутствующие не могли удержаться от восклицаний. Работали долго, изучая неизвестные материалы. В конце посещения священник обратился ко всем с предложением пропеть благодарственные молитвы за великую милость быть свидетелями чудесного проявления святости царского семейства, которую ощутили все десять человек.

По окончании экскурсии Платов предложил:

— Давайте зайдем куда-нибудь, пообедаем и поговорим заодно. У меня душа наружу просится.

Они зашли в небольшое кафе, сели за столик, и тут Платова как прорвало:

— Оля, вы представляете… Однажды я искал бритву в нашем старинном семейном сундуке. Отец попросил. Перевернул всю одежду — нет бритвы. Дно сундука было застелено толстым слоем клеенки. Я приподнял ее. Бритва была там. Старая такая. Зачем она отцу понадобилась, не помню. Но там же, на дне сундука, под клеенкой, я увидел обложку старого иллюстрированного журнала с фотографией высокопоставленной семьи. В центре стоял мужчина в военном мундире царской армии с эполетами, женщина в ажурном платье с короной, четыре юные девочки и мальчик немного старше меня в казачьей форме. В руках одной из девочек почему-то была свеча. Спрашиваю мать: «А это кто? Наша родня?» Мать даже руками всплеснула:

«Господи, эту фотографию я еще в России спрятала, а потом и позабыла! — она трепетно взяла найденную мною реликвию и тихо продолжала: — Это, сынок, семья царя нашего последнего. Ее большевики в восемнадцатом году расстреляли, всю семью. Деток-то зачем? Со свечой, это великая княжна Ольга, а мальчик — наследник Алексей. Мученическую смерть приняли, потому и храню».

Так впервые я соприкоснулся тогда с «тайной тайн» того времени.

С той поры и жила во мне эта таинственность и два образа, светлых и чистых: мальчика с глазами мученика и княжны Ольги со свечой в руке. Позже я узнал, что после расстрела семьи в подвальной комнате дома инженера-подрядчика Ипатьева в Екатеринбурге среди разбросанных и окровавленных вещей, принадлежавших царским детям, в одной из книжек нашли листок со стихом Бехтеева. Написан он был рукой княжны Ольги. Стихи были такие:

Пошли нам, Господи, терпенье В годину бурных, мрачных дней, Сносить толпы обманутой гоненье И пытки наших палачей. Дай крепость нам, о Боже правый, Глумление лжецов прощать И крест тяжелый и кровавый Твоею крепостью встречать.

В комнате, где была учинена расправа, на стене остались разные надписи — нецензурные, хулиганские. И было четыре ритуальных каббалистических знака. Значение этих знаков впоследствии было расшифровано за границей, расшифровка хранится в библиотеке Британского музея. А смысл был таков: «Здесь, по приказу тайных сил, царь и его семья принесены в жертву для разрушения государства. О сем извещаются все народы». И теперь мученики воскресают, чтобы воскресла Россия. Княжна Ольга ступает с неба сквозь тьму со свечой в руке, — Платов помолчал, словно собираясь с мыслями, потом продолжил. — А знаете, Оля, какое чудо произошло во время гражданской войны? Моя бабушка рассказывала, как дед попал в окружение, и оказались они с сотней казаков в болотах. А с ними был священник один, отец Илия, и он призвал всех к молитве, потому что тогда как раз был день памяти царя мученика, а его сын — царевич Алексей — был почетным атаманом казачьих войск. Отец Илия сказал, мол, давайте все попросим, чтобы они молили перед Богом о нашем спасении. И отслужил молебен. А припев на молебне был: «Святые мученики дома Романовых, молите Бога о нас». Пела вся сотня. И представляете, все вышли из окружения! Шли по пояс в болотной жиже, иногда проваливаясь с головой. Сколько прошли — не помнят. А всего их вышло девяносто восемь человек, из них сорок три женщины, семь раненых, четырнадцать детей, одиннадцать стариков, остальные казаки. Как тут не верить в святость царской семьи?

— Дом Ипатьева снесли, когда в Свердловске первым секретарем сидел нынешний президент России, — сказала Ольга.

— Да, я знаю, — ответил Платов. — Но хватит об этом. Замучил я вас, Оля, своими рассказами, но сегодня такой необычный день! Зарубежная русская церковь уже давно прославила царскую семью, близко время, когда и в России прославят.

— А что потом-то случилось с вашим дедом? — спросила Ольга.

— Это отдельная история. Представьте себе картину: последний пароход готовится к отплытию, а на пристани столпилось множество народа, все хотят попасть на этот пароход. В первую очередь, грузили раненых, солдат; офицеров и казаков с семьями. И тут на пристань прискакал казак и сообщил, что красные отряды прорвали оборону и вошли в город. Мой дед спросил у старшего: «Сколько времени нужно для окончания погрузки?». «Думаю, минут сорок, не меньше», — сказал тот. «Не успеем, — сказал дед. — Красные будут здесь с минуты на минуту». И крикнул: «Братья-казаки! Сейчас здесь будут красные. Мы должны обеспечить погрузку людей и отплытие корабля». На пристани сразу воцарилась тишина. Все сразу поняли: кто пойдет прикрывать отход корабля, уже не попадет на него. Если даже не погибнут в этом бою, то навсегда расстанутся со своими близкими, оставаясь в Совдепии. Дед снова крикнул: «Послужим матушке России последний раз!» Нехотя, казаки потянулись к нему. Дед сказал штабс-капитану: «А ты говорил, напрасно оставляем боеприпасы».

Собралось человек пятьдесят. Среди них были даже две молодые женщины и один старый-престарый генерал, который воевал еще в русско-турецкую войну. Генерала дед попросил вернуться на корабль. Тот заупрямился. Но его на руках занесли обратно на палубу. Голоса слились в один общий стон и плач. Дед напоследок крикнул моей бабушке: «Береги сына!» И они побежали занимать позиции. На пароход загрузили всех оставшихся. Уже во время погрузки завязался бой. И пока берег не скрылся в тумане, бабушка с моим отцом на руках стояла на палубе, надеясь на чудо. А спустя десять лет, один казак, который участвовал в том бою, и которому потом удалось попасть за границу, рассказывал в эмигрантской газете, что почти все участники того боя погибли. Было несколько раненых, в том числе и этот казак. Их спрятали местные жители. А мой дед и еще несколько офицеров пошли на конницу в штыковую. Они шли с песней:

Смело мы в бой пойдем За Русь Святую. И как один умрем За дорогую…

Чуда не произошло. Мой дед погиб. Он завещал моему отцу: «Жизнь ты должен прожить так, чтобы душу посвятить Богу, жизнь — Отечеству, сердце — друзьям, а честь себе сохранить». Это завещание отец передал мне…

Рассказ Платова взволновал Ольгу. Она смотрела на него, на проезжающие мимо кафе машины, на проходящих мимо людей. На дворе был конец двадцатого века и казалось бы то, о чем только что рассказал Платов можно было прочесть в книгах, где реальность происходивших событий почти не затрагивала сознание. Почти всегда существовала невидимая временная пленка, которая отгораживала и не давала до конца поверить в реальность происходивших событий. Ты был как бы сторонним наблюдателем и на любой странице мог захлопнуть книгу и вернуться в тот мир, где все тебе знакомо и комфортно. Платов не был участником тех событий, но говорил о них с такой искренностью и’ болью, что Ольга как бы заново открыла для себя этого человека. Незримая духовная связь пролегла между ними с этого момента… Она знала, что Платов уже был женат на американке. Но настоящей семьи не получилось. Не было, как говорил Николай Александрович, главного: любви и семейного тепла. В конце восьмидесятых годов он вернулся в Россию в надежде на то, что президент России, сокрушивший коммунистический режим, будет создавать условия для национального возрождения страны и возвращения к ее историческим корням. Но, наблюдая за развитием ситуации в России, Платов все больше убеждался, что Ельцин так и не смог выйти за рамки привычного для него образа первого секретаря обкома партии.

Лето 1995 года выдалось жаркое. Барвиха утопала в зелени. После шумной и раскаленной, пропахшей автомобильной гарью Москвы, от леса исходила приятная прохлада. Лев Рохлин и начальник Генерального штаба Михаил Колесников подъехали к даче премьер-министра Виктора Степановича Черномырдина.

На ступеньках дома в просторной белой рубахе их встречал хозяин.

— Привет, привет чудо-богатыри! Рад видеть вас в своей обители, — приветливо сказал он.

Черномырдин провел их в просторную с открытыми окнами столовую. Виктор Степанович умел произвести впечатление своего в доску мужика, хотя всем было известно, что он — человек сам себе на уме. В советское время он слыл неплохим специалистом по нефтегазовой отрасли, был при Горбачеве министром нефтяной и газовой промышленности. Но, как говорится, звезд с неба не хватал и, честно говоря, он и сам не предполагал, что судьба вознесет его так высоко. Когда на Съезде народных депутатов РСФСР он по рейтинговому голосованию на премьера страны получил после Юрия Скокова второй результат, Виктор Степанович и не предполагал, что Ельцин укажет пальцем на него. В своем коротком выступлении перед депутатами Черномырдин пообещал, что оправдает оказанное доверие.

На политической арене, в премьерском кресле он прославился преданностью президенту, своими неординарными высказываниями, убийством беззащитных медведей и капитуляцией перед «чеченским волком» Шамилем Басаевым в Буденовске. Правда, он считал, что сделал это, выполняя волю Ельцина и что другого выхода не было. Журналисты Черномырдина не любили, но считались с тем местом, которое он занимал, при случае с удовольствием цитировали его высказывания и вытаскивали на свет школьный аттестат с тройками. Но Ельцин доверял своему премьеру, называл его политическим тяжеловесом, а шутники утверждали, что, скорее всего, за живот и неповоротливость.

— Лев Яковлевич, ты следишь за ситуацией в стране, телевизор смотришь? — спросил Черномырдин, когда они сели за стол и приступили к ужину.

— Честно говоря, некогда смотреть, Виктор Степанович. Забот столько, что прихожу домой и — в койку.

— В этом году думские выборы. Мы организуем движение «Наш дом — Россия». Есть предложение поставить тебя третьим по федеральному списку.

— Да какой из меня депутат, я же боевой генерал! — возмутился Рохлин.

— Это не только мое мнение, — прервал его премьер. — Это мнение и президента. Он сказал: «Будет дергаться, уволим из армии». Ведь у тебя проблемы со здоровьем. Пойми, Лев Яковлевич, НДР — это правительственная политическая структура. У тебя появится возможность влиять на решение военных проблем в российском масштабе. А я дам деньги на квартиры для офицеров твоего корпуса. Обеспечим новой техникой, средствами связи. Дадим для твоего любимого разведбата современное оружие и снаряжение. Мы решим все проблемы.

Черномырдин раскрыл папку, лежавшую на столе:

— Вот письмо, которое ты посылал Грачеву. Скажи, какая сумма тебе нужна?

Рохлин, не задумываясь, ответил:

— Восемьсот миллиардов рублей.

— Лев, ты понимаешь, что говоришь, где тебе такие деньги найдут? — изменившимся голосом проговорил Колесников.

— Это для вас большие суммы, — остановил его Черномырдин. — А для дела не жалко. Ну что, по рукам?

— Раз дело поворачивается таким образом, то я согласен, — вздохнул Рохлин.

— Правительство — это не тот орган, где, как говорят, можно только языком, — провожая генералов, улыбаясь, говорил Черномырдин. — Я не сторонник сегодня влезать с распростертыми объятиями. Но все вопросы, которые были поставлены, мы их все соберем в одно место. Мы здесь перебрали кандидатов, подготавливая список. Многих, хоть на попа ставь или в другую позицию — все равно толку нет. А с вами, Лев Яковлевич, мы продолжим то, что уже наделали.

На обратном пути в аэропорт Колесников делился с Рохлиным своими впечатлениями от встречи с премьером.

— Ты, Лев, принял грамотное решение. Вот, например, мне или кому другому, такое Виктор Степанович не предложит. Он, как опытный политик, понял: в народе на тебя спрос. А это — дополнительные голоса на выборах. Когда ты ему сумму назвал, я похолодел. Эти деньги я у него год выбиваю. А ты приехал, и сразу вопрос решился!

Рохлин молча смотрел на дорогу. Он понимал, что Черномырдин купил его с потрохами. Но он понимал и другое: те деньги, которые пообещал премьер, можно будет использовать для солдат и офицеров корпуса, купить квартиры семьям потерявшим своих близких в Чечне. Как и многих, генерала потрясла одна показанная по телевидению сцена, когда толстая московская тетка по поручению какого-то чиновника раздавала деньги пострадавшим от войны чеченцам. Он знал: русских погорельцев из Грозного среди получателей единовременного пособия не было. Не было и списков, по которым выдавали деньги. По сути, вся эта показная акция, была противозаконной. Полученные деньги тут же изымались и передавались боевикам на закупку оружия. А офицеры его корпуса месяцами не получали законной зарплаты. «Как говориться, с паршивой овцы, хоть шерсти клок, грустно думал Рохлин. — А там война план подскажет. Чем больше в Государственной Думе буде офицеров, которые реально знают нынешнее состояние армии, тем скорее можно будет провести законы, которые помогут решить многие болезненные вопросы».

Вернувшись в Волгоград, Рохлин позвонил командующему Северо-Кавказским военным округом Квашнину:

— Анатолий Васильевич, у меня есть некоторые предложения по организации боевых действий в Чечне. Я сделал расчеты…

— Лев, не волнуйся, — прервал его Квашнин. — Я встречался с аксакалами и обо всем договорился. Война скоро закончится.

— Дай Бог, — сказал Рохлин, а про себя подумал: «Блажен, кто верует».

В декабре 1995 года Лев Яковлевич Рохлин стал депутатом Государственной Думы и уехал работать в Москву. Жизнь дала новый, неожиданный виток, и он с головой окунулся в политическую жизнь страны. Первым делом Рохлин решил переговорить с генерал-полковником Игорем Николаевичем Родионовым. В армии давно назрели перемены, и Рохлин хотел связать их с именем и авторитетом этого военачальника.

Но прежде чем поехать к Родионову, он пригласил к себе домой Геннадия Ивановича Захарова. Тот откликнулся тотчас же и вечером уже был у генерала.

— Заходи, Геннадий Иванович, — приветствовал Рохлин гостя. — Я один. Жена с сыном к дочери укатили. А у меня для тебя сюрприз: борщ по-флотски.

— По-флотски? У сухопутного генерала? Это фантастика!

— Я же на море родился, на Аральском. Хотя вы, моряки, его морем и не признаете. Сам чуть моряком не стал. В мореходку поступал. Было дело.

Они прошли на кухню. Рохлин налил в тарелки борщ и поставил на стол. За окном моросил мелкий дождь.

— В такую погоду либо работать, либо водку пить, — глянув в окно, сказал Геннадий Иванович.

— А вот мы сейчас и совместим приятное с полезным, — сказал генерал, доставая бутылку коньяка и две рюмки.

Они выпили.

— Геннадий Иванович, сколько Ельцин у власти? — неожиданно спросил его Рохлин.

— Пять лет скоро будет.

— А тебе нравится состояние нашей армии?

— Чечня показывает, что наша армия, мягко говоря, желает быть лучше.

Рохлин разлил еще по одной рюмке:

— Как говорят на Дону, между первой и второй, чтобы пуля не пролетела. Дело в том, что реформирование армии идет с девяносто первого года, а военной доктрины у государства до сих пор нет, поэтому и получается, что это не реформирование, а разрушение армии. Что хотим сделать и как — неизвестно. А ведь правильно поставленная задача — половина успеха. Так нас в академиях учат.

Геннадий Иванович на секунду задумался:

— А ведь, действительно, доктрины нет. И задач, считай, нет.

— Государству нужна военная доктрина, нужен бюджет доктрины. Нужен новый министр обороны, который будет проводить реформирование армии в соответствии с военной доктриной.

— И кого ты видишь на этом месте?

— Начальника Академии Генерального штаба Родионова. Академия обладает большим интеллектуальным потенциалом, а Игорь Николаевич имеет огромный опыт управления войсками.

— Мысль интересная, — согласился Захаров. — А ты с Родионовым говорил?

— Он будет упираться. Я знаю. Поэтому хочу, чтобы ты был моим союзником в этом разговоре.

— Считай, союзник сидит напротив тебя.

— Я сейчас звонил двум командирам дивизий, Героям России. Мы поедем на дачу к Родионову, чтобы вместе убедить его заняться реформированием армии.

— А что так сразу? — спросил Захаров. — Борщ у тебя вкусный.

— Наливай, вся кастрюля твоя. А я пошел одеваться. У меня сегодня еще встреча с Павлом Сергеевичем.

Грачев уже ждал генерала. Когда Рохлин вошел в кабинет Павел Сергеевич, широко улыбаясь, вышел ему навстречу:

— Лев Яковлевич, рад видеть тебя снова живым и здоровым!

Он пригласил Рохлина в комнату отдыха. Достал коньяк:

— Давай, за твое здоровье!

Они выпили.

— Как работается в Думе? — спросил министр.

— Осваиваюсь, — ответил Рохлин. — Вот пришел поговорить.

— Слушаю тебя.

— Павел Сергеевич, я лично благодарен вам за все, что вы для меня сделали.

Грачев скупо улыбнулся.

— Но я хочу сказать и другое, — продолжал Рохлин. — На вас, как на министре обороны, лежит ответственность за положение дел в армии. А скажу так: неумело организованные действия в Чечне привели к гибели и увечью тысяч людей, в том числе, и очень близких мне. Сейчас я получил документы о поставках оружия в Армению. Получается, что в разгар боев за Грозный, когда не хватало техники, когда на десятый день кончились снаряды для тяжелой артиллерии, когда боевики взяли под контроль сети боевого управления авиацией и артиллерией, самолеты военно-транспортной авиации возили из Моздока, Иванова, Кубинки в Ереван и Гюмри эти самые снаряды, другие боеприпасы, запасные части к бронетанковой технике. В Чечню железнодорожные эшелоны тянулись неделями. Никому и в голову не приходило возить танки в Чечню самолетами. Самолетами везли только солдат, бесшабашных контрактников, матросов и стройбатовцев, которых неделю учили держать автомат и бросали в бой. Они гибли сотнями. Не слишком ли большую цену мы заплатили, и думаю, будем еще платить за Чечню?

Грачев слушал и мрачнел все больше.

— Мне докладывали, что ты собираешь документы о поставках оружия в Армению, — сказал он, когда Рохлин закончил. — Я думал, ты ко мне придешь поговорить по-товарищески, а ты вон как повернул! Уж от кого, а от тебя я этого не ожидал. Ладно, понимаю, Волкогонов и Юшенков учили нас, как надо любить Маркса и Ленина, а теперь, этот гаденыш, учит любить Буша и Клинтона. Но ты-то? А что, Грачев, по-твоему, не хотел, чтобы у нас была сильная армия, вооруженная современным оружием, готовая бить врага малой кровью? Теми деньгами, которые выделяет мне правительство и Госдума, я все дыры в Вооруженных Силах не заткну. Это же крохи, а не бюджет! В этих условиях я старался сохранить два направления — это воздушно-десантные войска и ядерное оружие. И не потому, что я десантник, а потому, что ВДВ — это сегодня наиболее боеспособные части, за ними — будущее. Ты что, не видел, какое наследство мне досталось в девяносто первом году? Развал Союза вызвал полный развал армии, каждый тянет одеяло на себя! Какой-то м…к сдал коммерческим структурам помещения Минобороны, и меня, министра обороны, туда не пустил мальчишка-охранник! А что, проблем в Советской Армии не было? Или они все возникли в мою бытность? Все кричат: коррупция в министерстве обороны, разворовывают армию! А что, в других ведомствах нет ни коррупции, ни воровства? И приватизация у нас гладенько прошла? Назови мне хотя бы одного министра, о котором пресса не рассказывала, как он нагрел руки. Не забывай, что по Конституции, между прочим, у нас президент является Верховным Главнокомандующим, а министр обороны у него в подчинении.

Рохлин выслушал внимательно взволнованную речь Грачева, потом сказал:

— Подписываюсь под каждым вашим словом, Павел Сергеевич. Но каждый должен отвечать за себя и за свою работу. Вы не были в стороне, когда принимались решения в отношении Вооруженных Сил. Я не помню, чтобы вы где-то еще сказали то, что говорите сейчас мне. Вы — министр обороны, а не комбат или комдив, которых никто не слышит и не услышит никогда.

— Да ладно тебе, Лев, — вздохнул Грачев. — Ты же знаешь, пока не найдут покладистого парня мне на замену или пока президенту не потребуется свалить на кого-то вину за чеченские дела, меня не снимут, что бы ты ни говорил…

— Разрешите идти, товарищ генерал армии? — спросил Рохлин.

— Иди, — махнул рукой Грачев.

Когда за генералом закрылась дверь, он налил себе еще коньяку, но пить не стал. Не было настроения. Многое мог бы сказать Грачев Рохлину. Что здесь, в этом министерском кресле он оказался заложником политики, вернее отсутствием какой-либо политики со стороны Ельцина. Но в России армия традиционно ориентируется на главу государства. Он вроде бы есть, а на самом деле, когда нужно срочно принимать меры, его нет. Особенно тяжелое чувство испытал Павел Сергеевич при нападении Салмана Радуева на Кизляр и в последующую эпопею в Первомайском. Когда Ельцин начал рассказывать перед телекамерами о снайперах, которые контролируют каждое движение боевиков, Грачев испытал чувство стыда за себя, за Россию, за русскую армию. И что из того, что ФСБ не подчинялась министру обороны, что полководцам, будь то Степашин или Барсуков, не терпелось одержать свои маленькие победы. И, стараясь заслужить похвалу Президента, они бросали на пулеметы боевиков элитных спецназовцев, как обыкновенных пехотинцев.

«Уж лучше бы занимались тем, что хорошо умеют, — с досадой думал Грачев. — А войну оставили тем, кто это умеет делать. Таким, как Рохлин».

Двадцать первого апреля 1996 года в районе села Гехи-Чу по извилистой дороге ехал автомобиль «Нива». Рядом с водителем сидел Джохар Дудаев.

— Ты знаешь, какой завтра день? — обратился он к водителю.

— Двадцать второе апреля, — ответил тот.

— А что это за день, знаешь?

— Нэт, не знаю.

— День рождения Владимира Ильича Ленина. Чему тебя только в школе учили? Пионером ведь был, наверное?

— Было дело, — вяло кивнул водитель.

— А знаешь, что благодаря этому великому человеку чеченский народ получил свободу и независимость? Недаром наш народ поддержал большевиков в Гражданскую войну против Деникина. Ленин сурово давил великорусский шовинизм. И делал то же самое, что и я: давал свободу национальным автономиям, выселял казаков. Только его провозгласили великим, а меня почему-то преступником. Ладно, тормози.

Машина остановилась. Водитель настроил станцию космической связи «Инмарсат» и отошел в сторонку, чтобы не мешать конфиденциальному разговору своего патрона. Машины с охраной тоже остановились невдалеке. Дудаев набрал московский номер мобильного телефона личного друга Шамиля Басаева Константина Борового. Бизнесмен и политик Боровой был одним из тех, кто открыто поддерживал контакты с президентом Ичкерии и помогал ему, чем мог. Водитель и охранники стояли в стороне и созерцали облака над горами. Неожиданно сверху, с неба прилетела огромная сероватая капля, и раздался взрыв. От «Нивы» осталась груда искореженного железа. Через несколько часов, президент Ичкерии скончался от полученных ран. Небо покарало его в прямом смысле слова. Ему он посвятил большую часть своей жизни, с него спустилась и его смерть. Пришла в образе ракеты, пущенной с боевого самолета и наведенной на сигнал станции космической связи.

Дудаев не боялся смерти. Но и не искал ее. Когда-то молодым лейтенантом Джохар прибыл на службу в часть, и там случилось ЧП: сбежал солдат с автоматом. Когда дезертир был обнаружен, Дудаев дал команду подчиненным оставаться на месте, и один, без оружия вышел к нему. Солдат крикнул:

— Стой, стрелять буду!

И передернул затвор. Но Дудаев шел на него в полный рост. Солдат бросил автомат и поднял руки. Были сохранены жизни и дезертиру, и подчиненным. И как награда — Дудаев завоевал любовь дочери начальника гарнизона, белокурой красавицы Аллы, которая стала его женой.

Генерал военно-воздушных сил Джохар Дудаев был исполнительным офицером, он по приказу командования проводил ковровые бомбардировки аулов и кишлаков в Афганистане.

С приходом к власти в Чечне Дудаев прославился фразой: «Пусть семьдесят процентов чеченцев погибнут, но тридцать будут свободными». Генерал терпимо относился к русским, большая часть службы прошла в гарнизонах, где почти не было его соплеменников. Позже, когда он стал для своего народа первым лицом, многие чеченцы не могли простить ему, что жена у него русская. Они внешне спокойно отнеслись к высказыванию Дудаева о семидесяти процентах, понимая, что это не больше чем ораторский прием генерала. Но часто бывает, что слова, высказанные вслух, приобретают материальную силу, и человек действует так, точно они стали для него руководством к действию. За годы, проведенные Дудаевым в президентском кресле, в Чечне было вырыто больше могильников, чем при Шамиле. А пущенный с горы валун, круша все на своем пути, захватывал все новые и новые человеческие жизни. И были немало людей с обеих сторон, кто имел от этого прямую выгоду. И ожесточение в этой войне приобретало порою уродливые, изуверские формы, когда не только убивали, но и глумились над трупами погибших.

Полевой командир Руслан Хамзоев оказался в затруднительном положении. Несколько его бойцов попало в плен к генералу Владимиру Шаманову, и родственники требовали обменять их на пленных русских. Поскольку русских пленных у него не было, то, поддавшись просьбам родственников, Хамзоев со своими людьми поехал к Руслану Хайхороеву, отряд которого находился под Бамутом.

— У тебя пленные есть? — спросил Хамзоев. — Мне нужно пять человек для обмена.

Хайхороев пожал плечами:

— У меня есть четверо, но я отпущу их, только если один из них выполнит мое условие.

— Какое условие?

— Проще некуда. Пусть снимет крест с груди.

— Какой крест?

— Нательный, православный.

— Пойдем посмотрим.

Они спустились в подвал. В подвале на цепи, обвитой вокруг шеи, сидел молодой парень в рваной солдатской рубашке со следами побоев на всем теле.

Хамзоев обратился к нему:

— Домой хочешь?

У парня вспыхнул огонек в глазах:

— Хочу, — выдавил он из себя; — Но ведь вы не отпустите.

— Сегодня мы обменяем тебя на моих джигитов. Завтра ты уже будешь у матери, и все твои мучения закончатся. Для этого ты должен сделать то, что просит этот человек, — он показал пальцем на командира, — снять с груди крест.

Парень, тяжело дыша, мотнул головой:

— Не могу.

— Ты что, сильно верующий?

Парень кивнул.

— Ну, снимешь крест здесь, а завтра дома оденешь. Какая проблема? Вон, бывшие партработники партийные билеты побросали и ничего, живут. И неплохо живут. А тут какой-то крест!..

Парень опять упрямо мотнул головой:

Бога предать невозможно.

Хамзоев внимательно посмотрел на парня. Таких он еще не встречал.

— Это твое последнее слово?

— Да, — выдохнул парень.

— Я преклоняюсь перед тобой, но, к сожалению, помочь тебе не могу.

Хамзоев повернулся и вышел из подвала.

— А остальные? — спросил он Хайхороева.

— Хочешь, чтобы они рассказали о нем? Нам только русских героев не хватает.

Хамзоев сел в джип и уехал, не попрощавшись с командиром.

Двадцать третьего мая 1996 года бандиты казнили четверых солдат. Первым они отрезали голову Евгению Родионову, в этот день ему исполнилось девятнадцать лет. Но даже с мертвого, они не решились снять с него крест. Мать Евгения получила телеграмму, что ее сын самовольно оставил часть. Многие матери тогда получали такие же телеграммы. Командование не хотело признавать, что есть пленные, в тот момент удобнее было представлять их дезертирами. Но Любовь Васильевна, не поверив этой телеграмме, поехала на поиски сына. Пройдя все круги ада, ей удалось найти могилу сына и выкупить у бандитов его тело.

Некоторые священнослужители Русской Православной церкви обратились с прошением в Священный Синод о прославлении Евгения Родионова. А поводом к этому послужило следующее событие. Священник Шныренко купил брошюру о подвиге Евгения Родионова. В ту же ночь ему было видение: стоит у его постели воин в камуфляже и говорит: «Не бойся. Я тот, о ком написана эта книга». Наутро, взяв брошюру, священник был поражен тем, что увидел: обложка книги была покрыта множеством капель мира…

Каждое воскресение нательный крестик Евгения выносится на аналой московской церкви Николы в Пыжах. Поклониться солдату на его могилу на тихом погосте у подмосковного села Сатино-Русское приезжают люди со всей страны. На кресте — надпись: «Здесь лежит русский солдат Евгений Родионов, защищавший Отечество и не отрекшийся от креста, казненный под Бамутом 23 мая 1996 года»…

А двадцать четвертого мая войска под командованием генерала Владимира Шаманова взяли штурмом Бамут. Потери боевиков составили сотни убитых. Рухнул созданный ими же миф о неприступности Бамута, а позже Руслан Хайхороев был убит в бандитской разборке. Это произошло двадцать третьего мая, в день казни Евгения Родионова.

Девятого мая 1996 года Ельцин в рамках предвыборной кампании прилетел в Волгоград. Как обычно, торжественные мероприятие начинались в 10 часов на площади Павших борцов с церемонии возложения венков.

На Мамаевом кургане главный редактор местной демократической газеты Ефим Шустерман спросил у Ельцина, кого он считает своими избирателями.

— Это вы и такие, как вы, — ответил Ельцин.

Стоявший рядом лидер местных патриотов Пилипенко тут же прокомментировал, что избиратели Ельцина Шустерманы, доберманы и бергманы.

Вечером Ельцин отправился на теплоходе, чтобы на молодежной тусовке под барабаны и флейты плясать твист, а провожавшие его на причале казаки помахали вслед папахами и сказали, что теперь они будут ждать приезда Зюганова.

Шестнадцатого июня 1996 года прошел первый тур президентских выборов. По официальной статистике Борис Николаевич Ельцин получил 35 процентов голосов. Лидер объединенной оппозиции Геннадий Андреевич Зюганов получил 32 процента. На третьем месте оказался генерал Александр Иванович Лебедь — 15 процентов голосов. Второй тур назначили на третье июля.

Восемнадцатого июня Ельцин назначил Лебедя своим советником по национальной безопасности и секретарем Совета безопасности. Лебедь поставил условие: уволить с поста министра обороны Павла Сергеевича Грачева и назначить министром обороны начальника Военной академии Генерального штаба Игоря Николаевича Родионова. Ельцин не возражал.

А девятнадцатого июня события приняли неожиданный оборот.

К выходу из здания правительства Российской Федерации подошли двое модно одетых молодых людей. Неожиданно их окружили несколько человек в штатском. Старший группы, полковник Службы безопасности президента Валерий Андреевич Стрелецкий, сказал:

— Господа, у меня ордер на ваше задержание. Прошу вас пройти со мной.

Задержанные вместе с группой вернулись в здание. У них была изъята коробка из-под ксерокса с более чем полумиллионом долларов США. По версии задержанных Евстафьева и Лисовского эти деньги предназначались для оплаты услуг поддерживающих президента Ельцина эстрадных исполнителей. Мол, мы же свои люди, чего там разбираться. Понятно: к тому времени из страны вывозились миллиарды, ну что значила одна коробка с долларами? С таким открытым и наглым фактом офицеры службы безопасности столкнулись впервые.

Вице-премьер Анатолий Борисович Чубайс, узнав о задержании двух своих сотрудников, срочно выехал к Березовскому.

— Анатолий Борисович, какими судьбами? — удивленно спросил Березовский, когда тот появился у него в кабинете. — Что случилось?

— Я понимаю, наша личная неприязнь не дает повода мне находиться в вашем кабинете, — взволнованно сказал Чубайс, — но интересы дела требуют объединения наших усилий. Эти гориллы перешли все границы, они хотят ввести в стране диктатуру. Это наглый вызов всем нам. Они хотят показать, что не мы, а они хозяева в стране. Вскоре они начнут проверять, что у нас лежит в кармане. Вы понимаете, что тогда нам конец? То, что мы с вами создавали с таким трудом, может развалиться в одночасье. Вопрос стоит жестко: или мы, или они. Надо срочно встретиться с президентом.

— Вы же знаете, я не открываю ногой дверь к президенту, — пожал плечами Березовский. — Он свалился. Очередной инфаркт. И кто ему посоветовал плясать на публике? Ему же далеко не семнадцать. А там на страже стоит его верный пес — Коржаков. Его не обойдешь.

— Но я знаю, у вас есть подходы к президенту. В такие минуты нам надо действовать вместе, — настаивал Чубайс.

— Поискать ходы и варианты можно, — протянул Березовский. — Надо что-то вроде путча-два организовать. Убедить президента, что ситуация выходит из-под контроля. И что ему и его семье светит «Матросская тишина». Думаю, с этой ролью лучше всего справятся женщины. Анатолий Борисович, надавите-ка вы на Танюшку. А я поговорю с бабкой.

— Вот это деловой разговор, — приподняв подбородок и прищурившись, сказал Чубайс и, осмотревшись, остановил взгляд на телевизоре: — «Ящик» работает?

— Что за вопрос?

— Не выключайте его. Сегодня могут быть важные сообщения.

— Ах, Анатолий Борисович! — разулыбался Березовский. — Вам обязательно нужны внешние эффекты. Можно ведь все сделать тихо и без шума. Как говорят в Одессе, граждане проснулись, а поезд уже в пути. Зачем напоминать им об этом.

— Борис Абрамович, я вас уважаю, — усмехнувшись сказал Чубайс. — За быстрый ум. За умение просчитывать варианты. Здесь же мы будем действовать на опережение. Существуют законы жанра. Слово произнесенное удесятеряет свою силу. Надо, чтобы люди проснулись и поняли: с этой минуты они живут в другой стране. Нам надо действовать нагло и жестко. Уверяю вас, народ это любит. Я думаю, крупные банкиры, и влиятельные предприниматели либерального крыла должны поддержать условия, которые мы предложим президенту.

Рано утром Коржакову позвонил дежурный и передал, что Борис Николаевич приглашает его в Кремль к восьми часам. Александр Васильевич приехал вовремя, и в приемной встретился с Барсуковым. Того, оказывается, тоже вызвал президент. Михаил Иванович чувствовал себя скверно: не спал всю ночь, события развивались стремительно. С тех пор, как он сменил Степашина на посту директора ФСК — ФСБ, Барсуков узнал, что вопросы государственной безопасности выглядят совсем не так, как они представлялись ему с должности коменданта Кремля и начальника Главного Управления охраны.

Когда они зашли в кабинет к Борису Николаевичу, то увидели, больного и чем-то встревоженного человека. Ельцин вялым голосом спросил:

— Что там случилось?

Барсуков доложил. Ельцин внимательно прочитал все рапорты, показания и недовольно заметил:

— Что-то пресса подняла шум.

— Борис Николаевич, скажите тем, кто этот шум поднял, пусть теперь они всех и успокоят, — сказал Коржаков, подразумевая Березовского и Чубайса.

— Ладно, идите, — отпустил их президент.

Не успел Коржаков зайти в свой кабинет, как раздался звонок от пресс-секретаря Ельцина Сергея Медведева:

— Что случилось? Там пресса с ума сходит. Чубайс на десять утра пресс-конференцию назначил.

— Пресс-конференция не нужна, — ответил Коржаков. — Мы только что были у президента и все вопросы с ним решили.

Но пресс-конференцию Чубайс не отменил, а перенес на более позднее время.

В одиннадцать часов началось заседание Совета Безопасности. Длилось оно всего двадцать минут. После заседания почти все его члены ввалились в кабинет Коржакова. Анатолий Сергеевич Куликов, к тому времени министр внутренних дел, спросил:

— Что вы там натворили?

Коржаков подробно рассказал о ночных событиях. Все притихли, каждый из них высчитывал про себя, чем эта непредвиденная ситуация может грозить ему лично. Когда члены Совета безопасности ушли, Коржаков спросил у Барсукова:

— А с чего это они вдруг в полном составе пришли?

Барсуков ответил, что перед заседанием Совета Безопасности Ельцин обрушился на него за происшедшее.

— А нам-то чего бояться, мы, и наши сотрудники действовали по закону.

— То-то и оно, что по закону, — усмехнулся Барсуков. — Вот за это и накажут.

В это время в кабинет ворвался разъяренный Черномырдин:

— Ну что, свояки, доигрались?

— А что, задержать воров — это уже преступление?!

Черномырдин схватил чей-то недопитый стакан чая и залпом выпил. Видимо, до Виктора Степановича дошла информация, что у задержанного на проходной Евстафьева отняли фальшивое удостоверение, выданное лично руководителем аппарата премьера. Выслушав объяснения Коржакова и Барсукова, Черномырдин немного успокоился и, попрощавшись, ушел. А через несколько минут позвонил Ельцин:

— Где Барсуков?

— Рядом.

Михаил Иванович взял трубку:

— Слушаю, Борис Николаевич.

— Пишите рапорт об отставке, — сказал Ельцин и попросил передать трубку Коржакову. Ему он повторил тоже самое:

— Пишите рапорт об отставке.

Коржаков и Барсуков, написав рапорта, еще думали, что это очередной блеф со стороны президента, как это уже не раз было, что все еще вернется на круги своя. Однако на этот раз все произошло по-другому. Выходя от президента, в приемной Коржаков и Барсуков столкнулись с Чубайсом, Березовским и другими представителями крупного капитала. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. В приемную из кабинета вышел помощник президента и сказал, что Ельцин приглашает их к себе.

Бизнесмены зашли к президенту.

— Им кажется, что они сожрали нас, — усмехнувшись, сказал Коржаков. — Надо это дело как-то отметить, не стреляться же. Давай поедем, в теннис поиграем. А после — в баньку. И водочки выпьем. Пусть не думают, что мы очень огорчены. Все равно Дед без нас, как без рук.

Генералы, весело переговариваясь, вышли из приемной.

— Без радости была любовь, — промурлыкал Коржаков.

— Разлука будет без печали, — подхватил Барсуков.

— У нас прямо-таки ансамбль кремлевских соловьев намечается, — пошутил Коржаков.

Они не могли даже предположить, что Ельцин, с которым они выпили не одну рюмку водки, в эту ночь по совету близких, как он это делал не единожды в своей жизни, поставил на либеральные силы и крупный бизнес. Анатолий Борисович, который не мог поверить в то, что все же достиг желаемого результата, на устроенной им пресс-конференции сказал:

— Теперь, наконец, покончено с иллюзией военного переворота в России. ГэКаЧэПэ-2 не прошел.

Большинство населения России эту новость приняло молча.

В одном из горных сел Масхадов собрал на совещание всех полевых командиров. Назраньские соглашения он оценил как победу, а назначение генерала Александра Лебедя уполномоченным представителем России на переговорах с Чечней — как сигнал к боевым действиям в Грозном.

Масхадов начал излагать суть операции по захвату Грозного и ставить задачи командирам отрядов. Все понимали, что с военной точки зрения операция обречена на провал. Но расчет был на другое. Московские дирижеры настойчиво рекомендовали начать наступление на Грозный. Они намекали, что все просчитано и ситуация у них под полным контролем. Хоть какой, но нужен факт, тогда и можно ожидать результата.

Удугов внимательно слушал выступление Масхадова. Одной из основных сил, которая должна была принять участие в операции, были боевые исламские группы. Именно он, Удугов, вместе с Яндарбиевым, — детально разработали и претворили в жизнь план создания на территории Чечни таких групп, в идейную основу которых был заложен радикальный исламский фундаментализм. После прихода к власти Дудаева в 1991 году общеобразовательные школы свернули свою работу, и обучение молодежи, особенно в горной части республики, осуществлялось, В основном, местными муллами. Главное внимание уделялось изучению Корана и иных религиозных канонов ислама, за основу толкования которого были взяты идеи ваххабизма, переработанные с учетом задач, которые ставили перед собой близкие к Удугову чеченские лидеры. Последнего мало заботило, что учение Абдул-аль-Ваххаба, противника турецкого султана, не принесло народу Турции ничего, кроме жестокого кровопролития. Уже двести лет это учение считается проявлением сектантства в исламе, а слово «ваххабит» в мусульманском мире давно стало нарицательным прозвищем бунтовщиков, весь бунт которых, судя по всему, не продвинулся дальше разбоя на дорогах и террора в отношении мирных граждан.

Воспитание в созданных Удуговым отрядах основывалось на беспрекословном повиновении старшим религиозным наставникам. Все бойцы принимали присягу на Коране. За нарушение дисциплины они подвергались наказаниям, установленным шариатским судом: удары палками за воровство, за курение, алкоголь, наркотики, азартные игры. Могли и казнить. Помимо религиозного воспитания были поставлены на высокий уровень и военные дисциплины: подрывное дело, радиодело, приемы рукопашного боя, владение всеми видами оружия. Подготовку проводили инструкторы из Турции и арабских стран.

Преследуя главную цель — создание на территории Чечни исламского государства, Удугов претендовал на роль идеологического вождя чеченского народа, эдакого «серого кардинала». Он пытался построить государство воинствующего ислама, где не будет места ни пацифизму, ни комитетам солдатских матерей, ни каким иным проявлениям демократии.

Он знал, что в последнее время и среди русских стали редко, но появляться верующие солдаты и офицеры, а священники в воинских частях в Чечне стали появляться все чаще. Получая информацию о появлении священников, Удугов давал установку полевым командирам на их ликвидацию, а когда представлялась возможность, он старался лично посмотреть на пленных военных, которые шли на муки, но отказывались снять крест. Им отрезали головы и распинали на телеграфных столбах, но они не отказывались от своей веры. Удугову становилось страшно: а если это примет массовый характер в российской армии?

Когда Масхадов закончил совещание, Удугов встал и крикнул:

— Аллах акбар!

Полевые командиры подхватили.

— Аллах акбар!

Этот ритуальный крик делал всех присутствующих одним целым и психологически настраивал на решение тех задач, которые вынашивали только посвященные люди.

После инаугурации Борис Николаевич вызвал в Барвиху главу своей администрации Николая Егорова и, с трудом выговаривая слова, произнес:

— Николай Дмитриевич, вынужден просить вас уйти в отставку. Меня вынуждают к этому решению обстоятельства.

Он не стал говорить, что к этому его подталкивает не кто иной, как Анатолий Чубайс, который решил, не откладывая дело в долгий ящик, обставить Ельцина своими людьми. Но для Егорова не стало секретом, кто хочет его отставки.

— А кто же планируется вместо меня? — помолчав немного, спросил он.

— Чубайс. Мне жалко, Николай Дмитриевич, жалко расставаться с вами. Выбирайте любую должность, какую хотите.

Егоров криво улыбнулся:

— Раз так, то выбираю должность министра обороны, — и, увидев испуг в глазах президента, добавил: — Да я пошутил. Отправьте меня лучше на Кубань. Там мои родные места.

— А что вы там будете делать?

— Буду бороться за место губернатора края на выборах.

— Можете рассчитывать на мою поддержку, — с облегчением заверил Ельцин.

И, как это не раз бывало с ним, забыл кому и что обещал. Во время выборов губернатора Краснодарского края глава администрации президента Анатолий Чубайс развернул беспрецедентную компанию лжи и клеветы против Николая Егорова, чтобы не допустить его к власти. На тех выборах интересы Чубайса и коммунистов совпали: победил представитель левопатриотических сил Николай Кондратенко.

Меньше чем через год Николай Дмитриевич Егоров, лишенный своего основного жизненного стержня — работы, умер от скоротечного рака легких.

К началу августа 1996 года в Грозный съехались на совещание генералы МВД, которое проводил первый заместитель министра внутренних дел генерал-полковник Павел Васильевич Голубец. Среди них были и начальники школ милиции, которые принимали участие в отборе абитуриентов из числа сотрудников милиции Чечни. Обеспечивать порядок силами командированных со всей страны милиционеров становилось все труднее и труднее. Местное население было настроено против них враждебно, и для охраны правопорядка было решено привлечь лояльных российской власти чеченцев.

А шестого августа отряды под командованием Масхадова и Басаева вошли в Грозный. Боевики окружили блокпосты и оставшиеся в городе подразделения федеральных войск. Затем нанесли по ним массированный огневой удар. Основные силы боевиков штурмовали главные объекты города: здания Совмина, ФСБ и координационного центра МВД.

Оборону Совмина держала парашютно-десантная рота капитана Кильченко. Оборону координационного центра МВД возглавил генерал-полковник Голубец, под руководством которого были несколько генералов и группа охраны в количестве семнадцати человек.

Нападение застало всех врасплох. Еще десять минут назад один боец жаловался своему командиру, капитану спецназа:

— Ну и жара! Сейчас бы кружечку холодного пива.

— Хочешь вылететь из отряда? — с усмешкой сказал ему командир, капитан спецназа МВД Александр Иглин. — Ты же знаешь отношение Голубца к таким напиткам: первым рейсом улетишь в Москву.

— Да хоть на Луну, — буркнул боец. — Надоело все. За что воюем — неизвестно. Хоть бы деньги платили. А так — мутота. Даже пива и то нельзя.

В этот момент минометный обстрел накрыл здание.

— Капитан, занять оборону! — оценив обстановку, приказал Иглину Голубец.

Боевики начали штурм Совмина, зданий МВД и ФСБ. Бой длился полтора часа. Не взяв ни одного объекта, потеряв десятки человек убитыми, боевики вынуждены были отойти и перегруппироваться.

— Ну, что, отбились? — вытирая платком вспотевший лоб, спросил Голубец.

— Вроде бы, — ответил Иглин.

И тут ударила артиллерия федеральных войск. Разорвавшийся рядом снаряд отбросил Голубца и стоящих рядом с ним к стене.

— Генерала убили! — закричал кто-то из солдат.

Иглин, с трудом преодолевая боль в голове, подполз к Голубцу и пощупал пульс:

— Живой, быстро в санчасть его!

Солдаты унесли генерала на руках.

Придя в себя, капитан отряхнулся, умылся и прошел в помещение, где находились генералы и старшие офицеры.

— Похоже, нас обложили, — сказал Иглин, войдя в комнату. — Генерала Голубца контузило. Вместе со мной здесь семнадцать бойцов. Кто вместо Голубца будет командовать обороной?

Офицеры молчали. Затем раздался голос начальника волгоградского юридического института, генерала Сергея Михайловича Самоделкина:

— Саша, это твои подчиненные, ты ими и командуй.

Иглин подумал немного и сказал:

— Хорошо, но тогда я попрошу и вас выполнять мои команды.

— Нет вопросов, — ответил Самоделкин.

В это время боевики начали новый минометный обстрел и штурм. Капитан подбежал к окну. Неожиданно он почувствовал обжигающий удар в области сердца.

«Меня убили», — мелькнула мысль.

— Шприц противошоковый, — услышал он голос врача, и отрешенно подумал: «Зачем он нужен, этот шприц, лекарство только зря тратить, все равно умирать».

Ему сделали укол и перебинтовали. Иглин пришел в себя и удивился: «Надо же, жив, и даже двигаться могу».

В течение дня было отбито пять атак противника. Иглин увидел у одного из окон генерала Самоделкина, стреляющего из пистолета по боевикам.

— Сергей Михайлович, — сказал ему капитан, — пистолет — оружие для ближнего боя. Им воспользуетесь, когда нас не будет.

— Саша, я не хочу пользоваться пистолетом, когда вас уже не будет, — ответил Самоделкин. — Последний патрон оставлю себе. Так надежнее.

Неожиданно наступила тишина. Она была какой-то нереальной, неземной. Стрельба прекратилась по всему городу, точно кто-то отдал противостоящим сторонам команду на прекращение огня. Но все прояснилось довольно быстро.

— Сергей Михайлович, идите скорее сюда, — позвали Самоделкина из соседней комнаты. — Сейчас Ельцин будет выступать.

Генерал с Иглиным поспешили к находившемуся в соседней комнате радио, вокруг которого толпились остальные офицеры.

От первых же слов президента, прозвучавших в эфире, всем присутствующим стало не по себе. Больным, обессиленным голосом Ельцин объявил траур по защитникам Грозного и по тем, кто руководил обороной. Теперь стало понятно, почему боевики прекратили огонь. Они видимо хорошо знали, что готовится выступление президента России. Что и говорить кто-то умело режиссировал происходящие события. Но в тот момент, не зная об истинной подоплеке происходящего, все были потрясены этими загробными словами Ельцина. В полной тишине кто-то сказал:

— Ребята, нас похоронили.

— Может быть, президент неправильно информирован? — сказал один из генералов. — Нам необходимо выйти в эфир и сообщить, что мы живы.

Как только радист вышел в эфир, по координационному центру МВД был открыт массированный огонь артиллерии федеральных войск. Началось что-то страшное. Одному из бойцов спецназа осколок попал в живот. Он истошно закричал:

— Дайте шприц!

Но противошоковых средств уже не было.

В это же время боевики пошли в очередную атаку на здание Совмина. На этот раз им удалось прорваться на лестничный пролет между первым и вторым этажами. Там разгорелась рукопашная схватка. Командир десантной роты Кильченко по рации вызвал огонь на себя. Вертолеты, посланные для огневой поддержки, выпустили ракеты. Одна из них попала в лестничный пролет, и он рухнул вместе с дерущимися. Воспользовавшись этим, командир повел десантников на прорыв, и они вместе с другими защитниками Совмина вырвались из окружения. Из здания ФСБ тоже прорвалась группа офицеров.

Бойцы спецназа, офицеры и генералы продолжали защищать координационный центр МВД.

Басаев, захватив на вокзале вагон с минометами, приказал обстреливать из них здание. Боевики стремились к захвату координационного центра еще и потому, что, взяв в плен семьдесят офицеров и генералов, включая четырех заместителей министра внутренних дел, они получили бы возможность диктовать условия Москве.

Радист подошел к Иглину, отозвал его в сторону и сказал:

— Товарищ капитан, на частоте «чехов» я поймал переговоры наших о сдаче координационного центра.

— Где еще может находиться радиостанция? — встревожился капитан.

— На втором этаже. Там радиоузел Центра.

— Пока никому не говори. Я проверю.

Иглин направился на второй этаж. Постучав в тяжелую дверь комнаты, где находился радиоузел, и, подождав немного, выбил ее сильным ударом ноги. За дверью он увидел двух майоров милиции с направленными на него пистолетами.

— Ребята, оборону держат мои люди, вы и двух шагов не сделаете, — сказал Иглин. — Вас превратят в швейцарский сыр. Оружие на стол.

С минуту они смотрели друг другу в глаза. Сначала один майор, потом другой положили пистолеты на стол.

— Кто приказал вам вести переговоры? — спросил капитан.

— Полковник, начальник отдела, с которым мы прибыли сюда.

Иглин взял пистолеты со стола и вышел. Недалеко от выхода он столкнулся с тем самым полковником.

— Тут двое изменников пытались сдаться в плен, я их расстрелял, — сказал капитан.

— И правильно сделали, — ответил ему полковник.

— Пойдемте, — позвал Иглин его за собой, и они зашли в комнату, где находились двое майоров. Полковник, увидев их, быстро глянул на капитана и опустил глаза.

— Прости, — выдавил он из себя.

— Пистолет, — Иглин протянул руку. Полковник, не глядя на него, отдал свой пистолет.

— Я никому ничего не скажу, — сказал Иглин. — У нас каждый человек на счету. А оружие получите, когда вырвемся отсюда. Не хочу, чтобы вы сдуру пустили себе пулю в лоб. Потом бандиты будут кричать, что офицеры МВД смалодушничали и начали стреляться.

Выйдя из радиоузла, он увидел трех офицеров из ФСБ и СОБРа, защищавших Совмин и здание ФСБ. Во время прорыва их занесло в координационный центр.

— Мы идем на прорыв, давай с нами, — сказали они.

— А генералов я куда дену? — спросил Иглин. — Ребята, давайте еще два дня подождем. Если не придут на помощь, пойдем на прорыв.

— Если патроны дашь, подождем, — согласился старший из офицеров.

Они подошли к заведующему складом боеприпасов:

— Выдай им патроны, — скомандовал Иглин.

— Это не наши люди. Я им дать не могу, — наотрез отказался заведующий.

— Приковать его цепью на крыше и дать автомат с одним рожком, пусть защищает Родину, — приказал Иглин.

— Под твою ответственность! — взвизгнул завскладом, видя решимость офицера ФСБ немедленно выполнить приказ.

В это время Никищенко, со своей группой в составе московского ОМОНа, готовился к прорыву в координационный центр. Для усиления им были присланы разведчики из восьмого гвардейского корпуса.

— Ба, какие люди! — удивился Никищенко, увидев Диму, снайпера в очках. Майор помнил, как в январе 1995-го худенький солдатик притащил в штаб Рохлина здоровенного подполковника Быстрова.

— Товарищ майор! — Дима бросился обниматься.

— Как ты здесь оказался?

— После армии я поступил в педагогический, но не смог и года проучиться. Головные боли мучили после контузии. Я обратился ко Льву Яковлевичу, и он устроил меня в разведбат. Уже год здесь воюю. Я, вообще-то, воин по натуре, — с мальчишеским задором рассказал Дима.

Никищенко с жалостью посмотрел на его худенькую фигурку и тонкие, подростковые плечики.

— А как мой товарищ Лихой живет?

— Слава Богу, жив и здоров. Квартиру получил.

— Слушай, у вас в корпусе была девушка, разведчица. Люба, что ли, ее звали? Замуж не вышла?

— Базарова-то? Не, еще не нашла своего принца.

— Ну, привет ей передавай при случае от Мыколы Никищенко.

Ночью группа во главе с майором, пробираясь от дома к дому, подошла к координационному центру и заняла позиции поблизости, пытаясь оценить обстановку. Утром боевики пошли в атаку на центр. Неожиданно в тыл им ударили автоматы и гранатометы. Это сработала группа Никищенко. Ничего не понимая, боевики бросились в атаку туда, откуда велся огонь. Но в этот момент с фланга по ним хлестнул очередью пулемет. Это стрелял снайпер Дима. Боевики заметались, некоторые навсегда остались лежать на покореженном асфальте. Воспользовавшись замешательством, Никищенко с группой прорвался к координационному центру Отстрелявшись, Дима намеревался уйти через канализационный люк. Но пуля чеченского снайпера перебила ему ногу. Разыскав очки, он попытался ползти, но потерял сознание. Очнувшись, он глянул на подбирающихся к нему боевиков. Неожиданно ему показалось, что среди бандитов он увидел Басаева. Дмитрий считал, что узнал бы его среди многих: десятки раз он крутил дома пленку с записями телепередач, где показывали «боевика номер один». Он быстро засунул в карман гранаты и крикнул:

— Не стреляйте, я сдаюсь!

Боевики, увидев раненного щуплого солдатика с разбитыми очками, начали смеяться, подходя к нему:

— За такого урода и выкупа не получишь.

Раздался взрыв. Когда дым развеялся, рядом с погибшим русским пареньком лежали несколько трупов боевиков, другие корчились на земле в муках. Басаева, к сожалению, среди них не было.

А в координационном центре Никищенко, поглядывая на площадь, говорил Иглину:

— Бери генералов и, пока есть коридор, выводи их отсюда.

Семнадцать бойцов вышли из здания. Почти все они были ранены, у одного солдата две пули застряли черепной коробке, у него плохо двигались левая рука и нога. Но все они держали в руках оружие. Генералы шли вместе с ними.

В Грозном создалась парадоксальная ситуация: боевики захватили основные объекты города, но ни один блокпост федеральных войск не пал. Сам город был блокирован федеральными войсками. В результате сложившейся ситуации вошедшая в город группировка боевиков реально могла быть уничтожена. Этим незамедлительно решил воспользоваться исполняющий обязанности командующего объединенной группировкой войск в Чечне генерал Константин Пуликовский. Он заплатил дорогую цену за чеченскую авантюру политиков, потеряв сына, погибшего в бою под Ярышмарды при нападении боевиков на колонну войск. Самого генерала обвинили в гибели сто тридцать первой мотострелковой бригады. И сейчас он готов был покончить с бандитами.

Пуликовский обратился к жителям города с предложением покинуть город в течение сорока восьми часов. Полевые командиры, зная характер генерала, не сомневались в его решительности. И без согласования с Масхадовым начали выводить из Грозного свои отряды.

Однако секретарь Совета безопасности Александр Лебедь, отвечавший за урегулирование чеченского вопроса, сделал вид, что не слышал о заявлении Пуликовского и настоял на мирном решении вопроса.

При встрече с командиром группировки Борис Березовский заявил Пуликовскому, что армия всего лишь инструмент в руках политиков. Она не может действовать сама по себе. Если у генерала есть рецепт бескровного разрешения чеченской проблемы, он готов его выслушать. Если нет, то пусть убирается отсюда ко всем чертям. Ему, Борису Березовскому, всей стране, надоели обещания генералов вскрыть этот нарыв силой. Только политическими методами можно добиться успеха. Когда генерал пообещал выставить его из Чечни, Березовский заявил, что может купить и перепродать всю группировку войск. Поэтому генералу следует оставить свое мнение при себе.

Произошло то, на что собственно и делал ставку Масхадов, на что он и рассчитывал, начиная боевую операцию в Грозном: российские политики помогли боевикам победить российскую армию.

Лебедь с командованием группировки так и не встретился, видимо считая, что Березовский и без него все разъяснил военным. Секретарь Совета безопасности встречался в Чечне только с полевыми командирами и слушал только их.

Двадцать второго августа 1996 года в Хасавюрте в результате встречи Лебедя и Масхадова было заключено соглашение «О неотложных мерах по прекращению огня и боевых действий в Грозном и на территории Чеченской Республики и о выводе российских войск из Чечни».

Иностранные наблюдатели в своих средствах массовой информации комментировали это как безоговорочную капитуляцию России. Радости чеченцев не было предела. Впервые за всю историю они поставили на колени некогда грозного и непобедимого противника. Российское общество молча проглотило это поражение. Хотя к тому времени общества, как такового уже не было. Его теперь заменили импортным, латинским словом «электорат».

Генерала Константина Пуликовского, провоевавшего в Чечне два года, уволили из армии. «Выбросили, — скажет Рохлин, — как выжатый лимон». А гибель его сына, обернули против него же: генерал, якобы, действовал исходя из чувства мести.

Журналисты в Москве осаждали председателя Комитета Государственной Думы по обороне генерала Рохлина:

— Как вы оцениваете подписанное в Чечне соглашение?

— Логичный, по сути, шаг сделан топорно и унизительно для России, — ответил Рохлин. — Лебедь не использовал ни одной сильной позиции, которые давало наличие войск в Чечне. Не решил вопрос хотя бы о частичной сдачи оружия. Уверен, что можно было договориться: мы выводим батальон, они отдают столько-то такого-то оружия. Не оговорен статус аэропортов Ханкала и Северный, которые обязательно станут «черной дырой», пропуская через себя оружие и наркотики. Даже такой вопрос, как судьба пленных, который надо было решать несмотря ни на что, Лебедь не решил. Поэтому Хасавюртовское соглашение в моральном смысле — позор для России. А в военном — обычное бегство без очевидных военных причин.

Боевики в Грозном начали уничтожать чеченцев, которые, сотрудничали с федеральными войсками, и русские семьи. Среди чеченских детей появилась игра: «Убей русского». Бородатые боевики учили чеченских мальчишек зверским образом расправляться с русскими военнопленными.

Войска покидали Грозный.

Боевики снимали российский флаг со здания МВД, когда мимо проезжала машина федеральных войск. Александр Иглин попросил притормозить машину. Тяжело дыша, он подошел к боевикам.

— Флаг! — выдохнул он, протягивая руку. Боевики молчали.

— Флаг! — еще раз повторил капитан.

— Отдай ему, — небрежно приказал старший в группе боевику.

Получив флаг, Иглин прошел несколько шагов и обернулся:

— Мы еще вернемся.

Старший из боевиков ухмыльнулся.

В аэропорту, прощаясь, Александр Иглин и Сергей Михайлович Самоделкин крепко обнялись.

— Жду тебя у себя в гостях в Волгограде, — сказал генерал. — Отдохнем на Волге.

Через несколько дней Самоделкин скончался от сердечного приступа, поехав на лечение в Кисловодский санаторий. Его сердце не выдержало пережитого. Война убивала не только на поле боя.

В Волгограде на проводы Сергея Михайловича пришли не только сослуживцы и курсанты института. Его знали и любили в городе как доброго, порядочного, веселого человека, чутко отзывающегося на чужую боль.

А капитан Иглин и его бойцы из окна самолета, снижающегося над Москвой, наблюдали раскинувшийся под крылом огромный, сияющий огнями город, который жил своей мирной, суетливой жизнью, не ведая и доли того, что происходило в далекой Чечне. В аэропорту бойцов не ждали. Сев на первый же автобус, они поехали в город.

Этой же ночью, дома Иглин почувствовал острую боль в левой стороне груди. Утром он на трамвае отправился в госпиталь. Пройдя по длинному коридору госпиталя, он увидел врача.

— Как можно попасть к хирургу? — спросил его капитан.

— Вы кто? — поинтересовался врач. — Ваше удостоверение.

Иглин показал офицерское удостоверение и справку № 100.

— Вы из Грозного? — посерьезнел врач. — А можно посмотреть рану?

Капитан молча расстегнул рубашку. Врач осмотрел рану, озадаченно посмотрел на Александра, достал очки, и еще раз осмотрев рану, спросил:

— А она там?

— Там, — ответил Иглин.

— Немедленно в операционную!

От его возгласа выбежал медперсонал. Иглина отвели в операционную вытаскивать пулю из груди.

Занявшись вплотную проблемами армии, ее реформированием, Лев Яковлевич понял, что эта ответственность даже больше, чем была тогда, в Чечне. Там все, как ни странно, было проще: понятен враг, ясны цели, в руках — верное оружие, плюс — опыт и профессионализм кадрового офицера. Здесь же все было по-другому. Здесь тоже была борьба. Офицеры, стиснув зубы, терпели. Особенно страдали, когда после службы приходили домой и видели немой вопрос в глазах жен и детей. Статистики утверждали, что наибольшие потери офицерский корпус понес не от боевых действий в Чечне, а от бытовых неурядиц.

Рохлин знал об этом и, как мог, пытался помочь своим сослуживцам, хотя у самого дома было не все в порядке. Самой большой бедой был больной сын. Переезд в Москву жена посчитала той компенсацией, которая должна была скрасить их кочевую жизнь по гарнизонам, и возможностью всерьез заняться лечением сына. Никто и никогда не видел Рохлина слабым. Ни личные, ни служебные проблемы не отражались на его поведении. Наоборот, все удары, все невзгоды и разочарования он принимал спокойно и продолжал делать свое дело. Его выдержке удивлялись еще в Афганистане, она же спасла его и тысячи вверенных ему людей в Чечне.

Перейдя на работу в Государственную Думу и возглавив комитет по обороне, Рохлин работал так же спокойно, кропотливо, вдумчиво и чувствовал ответственность не меньшую, чем на войне. Собирая по крупицам данные о положении в войсках, в оборонной промышленности и науке, вникая в прогнозы и аналитические разработки, Лев Яковлевич к своему ужасу обнаружил, что реформа в армии — это только ветка на большом дереве, имя которому — Россия. А у дерева этого надломлена верхушка и множество ветвей, загнивают корни, все оно измучено грызунами и короедами, которые подтачивают его, пьют из него последние соки. Если закрыть на все это глаза, если сейчас что-то не предпринять — могучее дерево рухнет, и никакая отдельная реформа его не спасет.

Нельзя сказать, что генерал впал в отчаяние, увидев полную картину происходящего. Были моменты глубоких раздумий наедине с собой, и были попытки обращаться за помощью к президенту, к его окружению, ко многим влиятельным людям. Последняя же встреча с лидерами оппозиции просто вывела Рохлина из себя — «осеннее наступление, весеннее…» Демисезонщики какие-то! Неужели они не понимают, что времени не остается? Понимают, в том-то и дело, но что-то предпринять — или боятся, или не хотят. И то, и другое позорно.

«Рохлин, ты один», — сказал он сам себе. Но как же один? А миллионы людей, брошенных на произвол судьбы, а сотни светлых голов — руководителей всех рангов, болеющих за судьбу страны, а друзья? Ведь в том-то и дело, что честных и порядочных — большинство!

Генерал понял, что пути назад нет, что настал момент, когда всю ответственность надо брать на себя, не дожидаясь чуда. А когда кто-то один возьмет на себя эту огромную ответственность — остальные, порядочные и честные, подтянутся и пойдут рядом. Рохлин постепенно двигался к пониманию этого. И когда он понял свое предназначение, то у него стало спокойно на душе. Главное принять решение. В остальном — на все воля Божия…

Завершив все свои московские служебные дела, Волков не торопясь, достал потрепанную записную книжку, нашел в ней адрес, записанный женской рукой, и направился в сторону центра старой Москвы. Подойдя к большому сталинскому дому, он вошел в подъезд и поднялся на лифте на пятый этаж. В руках у него был торт, букет белых цветов и пакет. Дверь открыла Галина. Ее было не узнать: в красивом, длинном платье, с распущенными по плечам волосами, она была мало похожа на ту осунувшуюся и усталую женщину в Грозном.

— Александр Васильевич, вы?! Не могу поверить! — Галина бросилась ему на шею. Волков не ожидал такой встречи. Сердце, давно забывшее чувство к женщине, учащенно забилось: «Господи, когда меня так встречали?» И Галина, почувствовав его смущение, смутилась сама:

— Извините. Но тогда, в Грозном, вы меня, Александр Васильевич, буквально с того света вытащили. Я, правда, ждала вас.

Они прошли в комнату, обставленную скромно, но со вкусом.

— Чья это квартира? — поинтересовался Волков.

— Была родительская. Теперь — моя. Мы здесь с дочкой живем, она сейчас на даче вместе с мамой.

Волков поставил торт и бутылку шампанского на стол.

— Александр Васильевич, а я уж думала, вы забыли про меня. Вы подождите немного, я сейчас стол накрою.

Галина ушла на кухню. Волков сидел, осматривал комнату и почему-то вспомнил свою жену Ингу. Три дня назад он получил очередное задание от Рохлина слетать в Москву. Оформив документы, он заехал домой. Инга в шелковом вызывающем халате «гроза офицера», развалившись в мягком кресле с сигаретой, смотрела очередную серию ночного сериала. Рядом на журнальном столике стояла недопитая бутылка дорогого французского вина и лежала открытая книга «Эммануэль». Волков начал собирать вещи в дорогу, и в это время зазвенел звонок в дверь. Инга продолжала сидеть в кресле, не отрываясь от экрана телевизора. Вновь позвонили, Инга, недовольно скривившись, пошла открывать. На пороге стояла встревоженная соседка:

— Инга, умоляю, вызовите врача, сыну плохо, а у нас телефон не работает.

— А что случилось-то?

— Не знаю. С сердцем, наверное.

— Ладно, позвоню.

Закрыв за соседкой дверь, она опять уселась в кресло досматривать душещипательную сцену сериала. Волков подошел к телефонному аппарату и вызвал «Скорую».

— Человеку плохо, а ты от телевизора не оторвешься.

— Это их проблемы, — огрызнулась Инга. — Освобожусь, позвоню.

— Да, это тоже были «мои проблемы», — жестко сказал Волков, — когда я после ранения лежал в Ростовском госпитале, а ты даже не соизволила приехать!

— За тобой там был достаточный уход и без меня, — холодно ответила Инга.

Волков молча посмотрел на жену. Столько лет они уже прожили вместе, но так и не стали единым целым, которое называется семьей. У них не было детей. Нет, он не винил Ингу. Он женился по любви и, в самом начале возвращаясь после длительных командировок, он ехал домой с тем чувством, которые были как бы продолжением тех мгновений, когда он молодым лейтенантом летел к ней, как на крыльях, и те ночи были для него как бы продолжением медового месяца. Но тот огонек стал постепенно затухать, и здесь, возможно, была и его вина. Вместе с холодком он вдруг обнаружил, что их жизни будто идут параллельно: она со своими интересами, он — со своими. В какой-то момент он, совсем неожиданно для себя, обнаружил, что рядом с ним живет почти незнакомая эгоистичная женщина, которой нет до него ни какого дела…

— Приготовь перекусить. Мне нужно срочно лететь в командировку, — хмуро сказал он.

— Там, в холодильнике, сам найдешь, — прозвучал ожидаемый ответ.

Волков взял чемодан, начал собирать вещи. Инга вдруг встала и подошла к нему, потупив взор:

— Саш, тут Лорик колечко принесла. Если я утром деньги не отдам, она отнесет его Капе. Мне нужно пятьсот долларов.

— А где я тебе их возьму?

— Займи у кого-нибудь, у тебя друзья богатые.

Волков все так же молча открыл бумажник, достал несколько сторублевых купюр:

— Это командировочные. Больше нет.

Уже в самолете, который нес его в Москву, Волков вспомнил свою московскую знакомую, ту новогоднюю встречу в Грозном и решил, что обязательно постарается разыскать ее. И вот он у нее дома, она рада ему, и он с каким-то сожалением думал, почему не сделал этого раньше.

— Честно говоря, я ждала вашего звонка, — сказала Галина, накрывая стол. — А потом подумала: забыл, война, все такое.

— Все некогда было, — виноватым голосом ответил Волков. — Я из Чечни не вылезаю. Я чувствовал, что надо позвонить. Только не верил себе. Думал, блажь. Меня давно никто не ждал вот так…

— Надолго в Москву?

— На неделю.

Он и не предполагал, что эта встреча перевернет ему жизнь. И прилетая в Москву, он первым делом будет заезжать сюда, в эту теплую, уютную квартиру. Как говорится: кто-то теряет, а кто-то находит.

Инга позже попыталась вернуть мужа, ездила жаловаться Рохлину, писала письма в министерство обороны и очень жалела, что в армии ликвидировали политотделы. Уж тогда-то она бы попортила мужу нервы. А уж о карьере и говорить не пришлось бы, сидел бы тише воды и ниже травы…

Наутро Волков был на даче у Рохлина. Генерал вышел ему навстречу в спортивном костюме:

— Рад видеть тебя, Саша…

Они обнялись. Волков достал из полиэтиленового пакета вяленую рыбу:

— Волжский гостинец, твоя любимая.

Рохлин открыл холодильник и выставил на стол бутылки холодного пива.

В это время к даче подъехала машина. Из нее вышли Никищенко и Стрелецкий.

— Ну что излагай суть вопроса, Валерий Андреевич, — сказал генерал Стрелецкому, разливая пиво по кружкам. — Здесь все — свои люди. Я им доверяю, как самому себе.

— На днях намечается интересное для нас мероприятие: закрытый съезд предпринимателей, — начал Стрелецкий. — Любопытная деталь: на нем ожидается участие некоторых воров в законе бывшего Союза. Нам нужна информация об этой встрече, как говорится, из первых рук. Самому мне туда не попасть: они знают меня, как облупленного. Нужен надежный человек. И главное, чтобы об этом посещении не знал никто, кроме нас.

— Ну что, возьмешься за это дело? — спросил Рохлин Волкова. — Тебе в помощь Николай будет, — кивнул он на Никищенко.

— Чего-чего, а с жуликами еще не приходилось иметь дело, — ответил Волков.

— Это не просто жулики. Эти опаснее и умнее, — Стрелецкий открыл папку. — Я ознакомлю вас с ходом операции.

— А я охрану тебе дам из спецназа ГРУ, — сказал Рохлин. — И мне любопытно знать, что там происходит.

— Надо, значит надо, — Волков допил пиво и приготовился слушать.

Два джипа с затемненными стеклами остановились у обочины. В одном сидели спецназовцы, а в другом — Волков, Никищенко и человек в штатском.

— Ну, все. Дальше поедете одни. В случае опасности нажмите эту кнопку, — человек в штатском передал Волкову маленький аппарат. — Тогда мы разнесем весь этот хурал в клочья.

Никищенко сел за руль. Волков расположился рядом. Одетые в шикарные английские костюмы, с прическами, сделанными у дорогих парикмахеров, они сами не могли понять, на кого похожи: то ли преуспевающие бизнесмены, то ли высокопоставленные чиновники.

— Не знал, что сегодня жуликом выглядеть приятно, — Никищенко еще раз посмотрел на себя в зеркало, поправил галстук.

— Ты, выглядишь, как Генри Форд, усмехнулся Волков.

— А ты, как Дон Карлеоне, — хохотнул в ответ Никищенко. — Хоть сейчас снимай в кино.

— Ничего, сейчас там будут и кино и танцы. Только успевай, поворачивайся.

Никищенко плавно тронул машину. Второй джип завернул в лесок. Спецназовцы вышли, достали автоматы, снаряжение и портативные радиостанции.

Тем временем Волков и Никищенко подъехали к старинному замку, вышли из машины у охранного поста и предъявили пропуска.

— Машину оставьте здесь, — предложил охранник. — Ее загонят на стоянку. Проходите, пожалуйста.

Волков и Никищенко вошли в большой, красиво оформленный зал, где уже находилось около двухсот человек. Все располагались небольшими группами в ожидании начала мероприятия. Двое ближайших бизнесменов вели разговор между собой:

— Ну, как у тебя дела? Получилась сделка?

— Нет, я перевел деньги в Европу, здесь пока не вижу смысла рисковать. А почему не начинаем, не знаешь?

— Да Анатолий Борисович еще не приехал…

Вскоре в зал вошел Чубайс с помощниками и сразу же направился в президиум. Ему тотчас же предоставили слово.

— Я прилетел сюда всего на полтора часа, — сказал Анатолий Борисович. — Вы знаете, что ситуация сейчас изменилась. После отставки силовиков, на нашем пути уже не стоит никаких преград. Мы теперь имеем возможность назначать своих людей в правительство и влиять на распределение финансовых потоков. Сегодняшняя ситуация не только наша, но и ваша победа.

«Посмотрим, сказал слепой», — подумал Волков, внимательно разглядывая зал.

Вернувшись в Москву Волков, подробно рассказал Рохлину о сборище политиков и бизнесменов. Выслушав его, Рохлин в один из осенних дней собрал своих боевых друзей по Афганистану и Чечне. Они встретились за городом. На лесной полянке горел костер, над которым висел большой котелок. Вокруг беспорядочно валялись рюкзаки, к ним были прислонены охотничьи ружья.

— Чем закончилась твоя встреча с лидерами оппозиции? — спросил Рохлина собравшиеся офицеры.

— Идею импичмента они приняли, — ответил Лев Яковлевич, — но ведут себя крайне вяло и нерешительно. И вообще, у меня сложилось окончательное мнение, что полагаться нам с вами не на кого. Придется брать инициативу в свои руки и действовать решительно.

— Так что же получается, армия берет на себя решение политических проблем? Это напоминает переворот, — раздался голос одного из офицеров. — Гражданской войной пахнет…

— И кто, скажи, будет сегодня воевать за Березовского, Чубайса, Ельцина? — спросил Рохлин. — Несколько сот жуликов, которые нагрели себе руки? Мне недавно рассказали об одной встрече так называемых «бизнесменов». Чувствуя высокое покровительство, те, не в пример оппозиции, ведут себя, как в завоеванной стране. Надо нам самим создавать организацию, которая будет защищать не только интересы армии, но и предложит народу программу действий.

— Без политической организации, конечно, не обойтись, — согласились офицеры. — Но, если честно, нам эти политические тусовки по барабану. Хлопот много, а толку…

— А куда же деваться? — резонно заметил Рохлин и предложил: — Это дело я возьму на себя.

— Поберечься бы тебе надо, — посоветовали друзья. — Не ровен час, прослышит кто-то про нашу «охоту»…

Андрей Аксенов, ставший к тому времени пресс-секретарем Комитета Госдумы по обороне, как-то подготавливая очередное интервью генерала, спросил Рохлина:

— Вы, правда, считаете, что Лебедь главный виновник нашего бесславного бегства из Чечни?

— Нет, конечно, — ответил Лев Яковлевич. — Но Лебедь сделал то, к чему его подталкивали, не проявив и доли той самостоятельности, которой, казалось, он отличался от других политиков.

— Так кто же тогда толкал Лебедя?

— Давай рассуждать. Надеюсь, ты не будешь возражать, если я скажу, что армия была разгромлена в Чечне, в первую очередь, под влиянием внутренних причин, и что разгром начался еще до войны?

— Допустим.

— Что мы имели в Чечне во время штурма Грозного в январе прошлого года? Первое: отсутствие продуманного плана и организованного взаимодействия силовых структур. Помнишь, как я с МВД ругался? О том, какие разговоры были у меня с Грачевым и Квашниным, я тебе тоже рассказывал. Второе: техника и вооружение. У нас было все старье. Больше половины боевых машин с грехом пополам дотащились до Чечни. В некоторых частях две трети этой техники оказались непригодны к использованию. Орудия выходили из строя после первых залпов. У меня в корпусе они, правда, десять дней продержались. А связь? Это же смех! Чеченцы слушали нас, не стесняясь. Мы же их почти не слышали. Если бы я инициативу не проявил, не использовал личные знакомства, мы бы вообще ничего сделать не смогли. Третье. Быть может, самое главное: подготовка людей. Офицеры забыли, что такое боевая учеба. Топлива для учений нет. Мишеней — и тех нет. Снаряды — дефицит. Солдаты делают что угодно: копают, красят, грузят. Некоторые автомат в руках за всю службу ни разу не держали. А их бросали в бой, как пушечное мясо!

— Какой же вывод?

— Выводы — это самое трудное. А поиск выхода — еще труднее. Будем разбираться. Для чего мы в Думе сидим?

— Вы говорили, что Черномырдин вам обещал…

Генерал махнул рукой:

— Он теперь меня за версту обходит. С тех пор ни разу не удалось с ним поговорить.

Поговорить с Черномырдиным ему все же довелось. Но произошло это в тот момент, когда руководству НДР стало окончательно ясно, что с Рохлиным они промахнулись. Руководителю фракции Александру Шохину, который попытался приструнить генерала, Лев Яковлевич заявил, чтобы он как можно быстрее сматывался из России за границу.

— Не беспокойтесь, мы всегда это успеем сделать, — скривившись, ответил Шохин. — Заграничные паспорта у нас в кармане. Но что вы будете делать без нас? Строиться в колонны? Мы предлагаем вам оставить Комитет по обороне.

— Неужто решили возглавить его сами? — спросил Рохлин и, неожиданно рассмеявшись, добавил. — Оказывается вы мастак на все руки. Не только финансист, но и военспец? Похвально!

— Вы думаете, что вам нет замены? — со скрытой угрозой в голосе поинтересовался Шохин. — Ошибаетесь! И не таких выстраивали…

После разговора с Шохиным в Государственную Думу приехал Черномырдин. Разговор был тяжелым, но откровенным. Рохлин сказал все, что думает о нынешней власти, о положение дел в армии и государстве.

После назначения Чубайса главой администрации президента, к нему зачастил Березовский. Он понимал, что любые вопросы с Чубайсом лучше всего решать с глазу на глаз. Частенько, переговорив с ним и выйдя из здания администрации президента, Березовский ехал прямо в аэропорт и летел в Чечню. У трапа его, как всегда, встречал Меербек:

— Борис Абрамович, вот и снова гостеприимная чеченская земля встречает вас, — улыбаясь, говорил он, обнимая высокого гостя.

Они садились в машину и ехали на ту самую виллу, где уже не раз встречались. Березовский замечал:

— Как будто бы ничего не изменилось.

— Представляете, Борис Абрамович, здесь все было разрушено! — эмоционально говорил Меербек. — Пришлось восстанавливать, сколько денег ушло!

— Я надеюсь, заводы по переработке нефти будут так же быстро восстановлены, как и твой дом? — жестко отвечал Березовский. — Оборудование уже в пути. Да, кстати, сейчас мы пересмотрим условия договора.

— Вы же знаете, как Чечня была разрушена, и сколько у нас безработных, — говорил Меербек. — Нам же сейчас нужны деньги.

— В апреле, я через Бадри Патаркацишвили, передал Басаеву крупную сумму. Ты должен был получить свою долю.

— Да, с него получишь, — вздыхал Меербек.

— Ты думаешь, за красивые глаза была прекращена война? — продолжал Березовский. — Кто на президента давил? Поэтому принцип здесь один: за все надо платить. Или вы хотели бы получить премьером Примакова?

— А как там поживает наш друг генерал Рохлин? — ядовито спрашивал Меербек.

— Зря вы так к нему, — качал головой Березовский. — Таких, как он, надо делать своими союзниками, а не врагами. И я думаю, придет время, он будет в нашей команде, как любой талантливый человек в России.

Там же на вилле Березовский встретился с Мовлади Удуговым.

— Мовлади, ты объясни такую вещь: война закончилась, а у вас в плену наши солдаты. Как будем поступать с пленными? Ведь эта же проблема висит, ее надо решать.

— Вообще-то это наши трофеи, — бесстрастно ответил тот. — По традиции за пленных платили выкуп. И русские цари платили, и грузинские цари платили, и между собой мы друг у друга выкупали пленных.

— И много платили? — спросил Борис Абрамович.

— В зависимости от социального ранга. За солдата меньше, за офицера больше.

— Интересная традиция! Русские цари, говоришь, платили?

Березовский задумался. Кто спросит и проконтролирует, сколько денег отдано за пленных? А при споре с оппонентами выкупленные пленные — сильный козырь…

Для начала Рохлин решил прощупать оборонные предприятия. Он знал, что все они находятся в плачевном состоянии и там можно встретить поддержку и понимание. Он договорился о встрече с руководителем объединения оборонных предприятий Сергеем Владимировичем Щербаковым. Едва генерал вошел в приемную, как ему навстречу поднялась молоденькая девушка-секретарь:

— Вы Рохлин?

— А что, у меня на лице написано, что я — Рохлин? — пошутил генерал.

— Я вас по телевизору видела в Грозном, — сказала девушка. — Правда, вы там были в очках, шла война, но я вас все равно узнала. Проходите.

В кабинете генерал увидел немолодого уже человека, который прямо и твердо смотрел на вошедшего. «Такие обычно выражают свои мысли твердо и коротко, как топором рубят. И только глаза выдают, что мысли эти родились отнюдь не в пустой голове», — подумал генерал пожимая руку Щербакову.

— Здравствуйте, Лев Яковлевич. Рад познакомиться!

— Сергей Владимирович, я совсем не знаю оборонной промышленности, — сказал Рохлин. — А мне необходимо решать законодательные вопросы в этой области. Вот я и пришел к вам. Помогите информацией.

— До вас уже приходили ко мне из Госдумы, из Комитета по обороне, тоже интересовались информацией, а воз и ныне там, — покачал головой Щербаков. — Впрочем, может быть, вам что-то удастся сдвинуть с места. Вот папка с материалами, изучайте.

— Разрешите, я ознакомлюсь здесь? Если какие вопросы будут, я задам их сразу, — попросил Рохлин.

Щербаков хмыкнул:

— Сразу быка за рога? Ну, проходите в мою комнату отдыха, располагайтесь.

Рохлин прошел в комнату отдыха, раскрыл папку и начал читать:

«Отсутствие перспективы в вопросах оборонной промышленности, политике программы вооружений привели к тому, что, начиная с 1992-го года, научные коллективы стали заметно деградировать и распадаться. При этом, из них уходили в первую очередь наиболее перспективные кадры. По данным 1996 года финансирование научных исследований на одного человека в год составило 4442 доллара США, а средние затраты на одно исследование в США составляют 189000 долларов, то есть в 43 раза больше, чем в России. Особо тревожное положение в науке связано с проблемой утечки кадров, умов. В течение 1991–1997 гг. иммигрировали в западные страны, Израиль и США свыше 100 000 ученых — кандидатов, докторов наук и академиков. В США в 1993 году принято специальное постановление для работников ВПК и специалистов — выходцев из СССР — с комплексом всевозможных льгот. В то же самое время, ученые в России подрабатывают сторожами, грузчиками, продавцами.

В оборонной отрасли систематические задержки выплаты зарплаты на 8— 10 месяцев. После распада СССР в России осталось шесть авиастроительных заводов, которые прежде ежегодно выпускали 545 боевых самолетов. Сегодня эти заводы поставляют на внутренний рынок 1–2 самолета в год, плюс 15 — экспортные поставки. Полностью прекращено производство боеприпасов к реактивным системам «Град» и «Смерч», а также ракет к системам ПВО. Выпуск бронетанковой техники исчисляется единицами опытных образцов. Этот список можно продолжить по всей номенклатуре техники. Потеряны сотни технологий, создававшиеся десятки лет. Производственный сектор оборонной промышленности находится в дезорганизованном состоянии, и если не будут приняты исчерпывающие меры, то Россия лишится возможности производить как военную технику, так и высокотехнологическую продукцию гражданского назначения. Промедление с финансированием оборонного заказа может вызвать полную парализацию работы оборонных предприятий и поставит под угрозу национальную безопасность России после 2000 года».

Прочитав все от корки до корки, генерал вернулся в кабинет к Щербакову:

— Я, конечно, знал о состоянии дел, но чтобы так?! То, что вы пишете, это крах!

— Это объективно, — развел тот руками.

— Нам надо работать вместе, — уверенно сказал Рохлин. — Мне нужна ваша помощь.

— Если это для дела, всегда готов, — кивнул Щербаков. — Тем более, я давно не встречал людей с таким подходом. Вы мне понравились сразу. Кстати, я сейчас собираюсь в одно место… Вы же знаете: вышел Указ президента, запрещающий крупные образования, если в них больше двадцати процентов государственной собственности. По этому поводу еду ругаться к Чубайсу. Поедете со мной для поддержки?

— Поехали, — согласился Рохлин.

Сухо поздоровавшись с гостями за руку, Анатолий Борисович сразу приступил к обсуждению вопроса. Он умел ценить свое время:

— Ознакомился с вашим проектом, Сергей Владимирович. Есть отдельные интересные мысли. Но вопрос в том, что вы пишете про высокотехнологическое производство. Россия не может работать в сфере высоких технологий. Ее удел: качать сырье — нефть, газ. Население не то. Давайте будем покупать у развитых стран то, что они хорошо научились делать. Зачем нам изобретать велосипед?

— Если бы мы так рассуждали, то до сих пор торговали бы валенками, да пенькой. А мы первыми взлетели в космос, — возразил Рохлин.

— Что, и на Луну первыми высадились?

— Умный вы мужик, Анатолий Борисович, но не патриот, — сказал Щербаков.

Чубайс засмеялся:

— Бытует такое мнение, что развивать военно-промышленный комплекс, значит создавать оплот реваншизма.

— Ну и идеология у вас! — возмутился Рохлин. — Как вы можете Россией руководить с такими взглядами?

— Умудряюсь как-то, — усмехнулся Чубайс. — Президент не жалуется.

Через несколько дней Рохлин и Щербаков вдвоем выехали в Волгоград.

В штабе восьмого гвардейского корпуса их ждали.

— Товарищи офицеры! — скомандовал Лихой. Офицеры встали.

— Прошу садиться, — сказал Рохлин.

Генерал вместе со Щербаковым прошли к столу, за которым уже сидели Киселев и Скопенко.

— Товарищи офицеры, я уже не ваш непосредственный командир, но являюсь депутатом Государственной Думы, работаю в Комитете по обороне, так что я отражаю ваши интересы и интересы всех военных, — обратился Рохлин к сослуживцам. — Меня выбрали, чтобы я решал проблемы армии, поэтому я хотел бы выслушать, какие проблемы стоят перед вами — непосредственно перед теми, кто работает в войсках? Слушаю вас.

Руку поднял молодой лейтенант:

— Товарищ генерал, как мы можем решать проблемы в войсках, если шестой месяц не платят зарплату? Я вынужден после службы идти работать охранником в ночной клуб, чтобы прокормить семью. А там я получаю в два раза больше, чем в армии, и платят вовремя. Вот парадокс: мафиози, бритые мальчики с двумя классами образования и проститутки живут лучше, чем офицеры — государевы, как говорят, люди! Но раз уж вы теперь стали ближе к верховной власти, то, наверное, можете сказать, что там думают себе президент и правительство?

Вслед за ним слово взял Быстров:

— Когда им надо было, нас в чеченскую мясорубку бросили. А кто теперь про нас вспомнит? Кто вспомнит про тех, кто оттуда не вернулся, про их семьи?

— Лев Яковлевич, — вступил в разговор Кузнецов, — мне на днях встретился один чеченец и говорит: «Повоевали мы друг с другом, хватит. Иди ко мне работать. Специалист ты классный: два высших образования. Будешь «зелеными» получать». Я вот думаю, может и правда пойти к нему? Если государству мы не нужны, то такое государство и нам не нужно.

— Да-а, — протянул Рохлин, угрюмо глядя на офицеров. — Разговор у нас с вами получается интересный…

— Так вы сами просили: откровенно, — сказал Лихой. — Да что там, Лев Яковлевич, вы и без нас знаете все. Не Америку же мы открыли!

По окончании встречи, Рохлин и Щербаков отправились на кладбище.

— У меня в Грозном погибло сто сорок три человека. Некоторые похоронены на этом кладбище, — сказал генерал. — Каждый раз, когда бываю в городе, прихожу сюда. Вина за их гибель лежит и на мне.

Они подошли к могиле Петрова. На могиле стоял крест, на нем — фотография полковника и годы его жизни. На скамеечке у могилы сидела его вдова Вера. Рохлин и Щербаков подошли к ней:

— Как живешь, Вера? — спросил Рохлин.

— Спасибо, Лев Яковлевич, что не забываешь, — ответила Вера. — Живу как все: пенсию задерживают, работаю в школе, там зарплату тоже задерживают. Двоих детей надо растить. Вон. Лешка школу заканчивает, собирается в финансовый идти. Говорит, мол, ничего хорошего в вашей с отцом жизни не было. И за что отец погиб неизвестно. Всю жизнь по гарнизонам промыкались, а теперь никому не нужны. А в коммерческих банках хоть платят хорошо. И умирать никого никуда не посылают. Я не знаю, что ему ответить…

Рохлин выгреб содержимое бумажника:

— Возьми, Вера. Купишь детям что-нибудь.

— Да что вы, Лев Яковлевич! — возразила Вера. — Вон нас сколько, вдов и сирот. Она обвела рукой близлежащие могилы: — Зарплаты вашей на всех-то не хватит.

Генерал, опустив голову, промолчал.

На обратном пути, проезжая мимо площади Павших борцов, Рохлин со Щербаковым увидели проходивший там митинг. Вокруг старенькой машины, на которой был установлен микрофон, стояло немногочисленная толпа пожилых людей с красными знаменами и написанными от руки плакатами.

— Останови, — сказал Рохлин водителю. — Ну что, послушаем, о чем говорят?

— Давай, — согласился Щербаков.

На трибуне у микрофона стояла лидер волгоградских коммунистов Алевтина Апарина.

— Антинародный режим совершает все новые и новые преступления, — говорила она. — Невыплата зарплат, пенсий, детских пособий. И только мы, коммунисты, способны вывести Россию из кризиса. Мы восстановим власть народа, мы восстановим Советский Союз, где опять в атмосфере дружбы и интернационализма будут жить все народы!..

После выступления Апариной к микрофону подошел штатный оратор Игнат Пилипенко:

— Сионизм захватил власть в стране! Мы должны бить в колокол, чтобы поднять русский народ!

Толпа слушала вяло, к высказываниям Пилипенко здесь уже привыкли, и выступление пламенного патриота больше было нужно ему самому. Чтоб не забыли.

Затем выступил молодой интеллигент с бородкой и начал читать собственного сочинения стихи:

Русские, встаньте с колен! Братья нам знамя несут, Настанет день перемен, Вызовут Ельцина в суд…

Когда он закончил, стоящие на площади дружно подхватили:

— Банду Ельцина под суд!..

Рохлин со Щербаковым сели в машину. По дороге Щербаков сказал генералу:

— Интересная у нас оппозиция. Шестой год вещает, что банду Ельцина под суд, и еще столько же вещать будет.

— Да, коммунисты у нас, действительно, интересные, — согласился Рохлин. — На митингах кричат: «Долой ельцинский режим!». А в Думе утверждают все бюджеты и всем премьерам этого режима выражают доверие. Я хочу встретиться с лидерами думских оппозиционных фракций, надо с ними переговорить.

По возвращении в Москву генерал получил письмо от главкома ракетных войск стратегического назначения Игоря Дмитриевича Сергеева. Главком приглашал председателя Комитета Государственной Думы по обороне на встречу с ведущими конструкторами стратегического оружия в Институте теплотехники.

То, что Рохлин услышал на этой встрече, мало отличалось от уже известных ему по документам, прочитанным у Щербакова, фактов: ракеты, стоящие на дежурстве, отработали два гарантийных срока, с 2003-го года начнется их обвальный выход из строя. Из-за недостатка финансовых средств сворачиваются научные работы по созданию нового поколения отечественного стратегического оружия, отсутствует новое оборудование на предприятиях ракетостроения, утрачиваются высококвалифицированные кадры ученых и инженеров. К 2010 году Россия реально может лишиться своего ядерного щита.

— Необходимо обратиться к президенту с предложением провести парламентские слушания по проблемам стратегических ядерных сил, — высказался с трибуны один из видных ученых-конструкторов.

Рохлин попросил слова:

— По опыту прошедших парламентских слушаний по реформе армии, по гибели военнослужащих в Чечне известно, что они не дают никаких результатов, если не привлечь высокопоставленных лиц из правительства и администрации президента. Чтобы президент отреагировал на наше предложение, нам необходимо заручиться поддержкой одного из спикеров палат Федерального Собрания. Со своей стороны, я готов обратиться по этому вопросу к председателю Госдумы Селезневу и председателю Совета Федераций Строеву.

Выступление Рохлина было одобрено присутствующими.

В течение недели ему удалось добиться поддержки обоих спикеров. И впервые в истории нового российского парламента они подписали совместное обращение к президенту. Подписанный документ был отправлен в администрацию Ельцина.

Прошел месяц. Ответа на обращение не было.

В России стремительно нарастал экономический кризис. Произошло значительное сокращение бюджетных расходов, невыплаты зарплат достигли одиннадцати месяцев. Учителя, врачи, офицеры, шахтеры, имея минимальные заработки, не получали и этого. Номинальные потери России в виде ГКО и финансовых пирамид составили 400 млрд, рублей. Правительство привлекло к решению финансовых вопросов экспертов, чьи взгляды противоречили национальным интересам России. Допускалось раскрытие информации для иностранных коммерческих фирм, разглашение государственной тайны, усиливался отток капиталов из России, сокращался объем инвестиций. Участились акции протеста на улицах и площадях российских городов. Забастовали шахтеры. Среди экономических требований все чаще стали звучать политические требования: правительство и президента — в отставку. Политическая ситуация обострилась.

Группа членов Совета Федерации выступила с заявлением. В нем говорилось:

«Привлечение новых займов Международного валютного фонда создает реальную финансовую угрозу банкротства нашего государства в ближайшее время, угрожает экономической безопасности страны, чревато утратой национального суверенитета. Недопустимо манипулирование Советом Федераций в частных интересах отдельных лиц, пытающихся продлить свое пребывание у власти за счет будущих поколений и разорения страны».

Девятого мая 1997 года, министр обороны Игорь Родионов на встрече с ветеранами Великой Отечественной войны заявил: «Я министр разваливающейся армии и гибнущего военно-морского флота».

Подконтрольные президенту Ельцину средства массовой информации тут же объявили: «Министр был пьян».

Родионову так и не удалось представить проект военной реформы, который восемь месяцев разрабатывался под его руководством. Президент не стал слушать его. В тот период он редко появлялся на публике. Большую часть времени он проводил в Баравихе, ставшей к тому времени филиалом кремлевской больницы. Изредка туда наезжали «друзья»: Коль, Клинтон, Ширак, чтобы убедиться, что Ельцин не миф, а реально существующий человек. Все меньше в стране находилось людей, которые могли бы не пряча глаз сказать, что они голосовали за Ельцина. Чаще говорилось обратное. А страну без руля и ветрил несло по воле волн. В Чечне похищали людей, и обезумевшие родственники бегали по богатым и влиятельным знакомым в поисках денег на выкуп.

Интеллигент до мозга костей, мягкий и бесконфликтный, уже битый политиками, а потому осторожный, Родионов не выдержал: «Да пошли вы…» И хлопнул дверью.

Начальник Генерального штаба Виктор Самсонов отказался представлять проект без министра.

Оба были вполне трезвы. И пресса зашумела о неуважении военачальников к президенту. К тому времени все уже забыли о поездках Бориса Николаевича на трамвае в районную поликлинику.

Захаров жаловался Рохлину, что за последний год, ему пришлось увидеть столько банкетов и фуршетов, сколько не было за всю его прежнюю жизнь. «Пир во время чумы, — вздыхая, говорил он. — И все нажраться не могут».

Ельцин подписал Указ об увольнении Родионова и Самсонова. Новым министром обороны был назначен Игорь Сергеев.

Вскоре после назначения Сергеев прислал Рохлину письмо о том, ч’ґо в проведении парламентских слушаний по проблемам стратегических ядерных вооружений сегодня нет нужды.

Начальником Генерального штаба президент назначил генерала Анатолия Квашнина.

Тогда еще никто не предполагал, что военная реформа в России будет на несколько лет сведена к конфликту между министром обороны и начальником Генштаба.

Летом Рохлин сказал Платову, что собирается поехать в отпуск.

— Мне трудно представить Рохлина на пляже в Сочи, — улыбаясь, пошутил Платов.

— А ты прав. Вот лет через тридцать я, может быть, и поеду в Сочи. Не по мне эти процедуры. Это для ветеранов, они заслужили отдых.

— И вечный бой, покой нам только снится… — процитировал Платов. — А куда же вы едете?

— Выдалась впервые возможность на недельку в Испанию слетать.

— Мне приходилось там бывать, — сказал Николай Александрович. — Испания удивительная страна. Сервантес, Гойя, музей Прадо… Города, похожие на музеи. В архитектуре застройки городов сочетание мавританского и строгого католического стиля. Живые, приветливые люди. Я зачитывался романом Хэмингуэя «По ком звонит колокол». Видел крест, который генерал Франко воздвиг в знак примирения всем павшим в гражданской войне. Кстати, когда Франко поднял мятеж, армия, в основном, поддержала его. Если бы не интернациональные бригады, то республиканцы лишились власти довольно быстро.

— Все это интересно, — сказал Рохлин. — У нас до сих пор в душах многих людей полыхают отголоски Гражданской войны. Одни за белых, другие за красных.

— Наш народ все ищет спасителя Отечества. Как бы нам не оказаться подобным иудеям: они тоже ждали военного вождя, который пришел и освободил бы их от ига, а истинного Спасителя с его заповедями любви отвергли. И наш царь — помазанник Божий — был отвергнут, хотя являлся воплощением любви и кротости, а общество воспринимало эти качества как слабость. Удастся ли нам достигнуть такого экономического расцвета, который был тогда? А как поступил князь Дмитрий Пожарский? Ведь сам мог стать диктатором, но он только обеспечил освобождение Кремля от поляков, а потом был созван Земский собор, который избрал династию Романовых, и князь Пожарский вернулся в свое поместье. Вот подвиг, достойный подражания.

Рохлин слушал, задумавшись над словами Платова и о чем-то своем, потом сказал:

— Да, это интересно… Ладно, возьму Тамару, и через неделю полетим в эту Испанию.

Историческая справка

Взаимоотношения власти и армии всегда были противоречивыми. Но власть не могла чувствовать себя спокойно без поддержки армии. Армия без поддержки государственной власти обречена на разложение и уничтожение.

Дворцовые перевороты в России восемнадцатого века увенчались успехом благодаря поддержке гвардейских полков.

Февральская революция 1917 года привела к смене политической власти не благодаря бунтам на улицах Петрограда, демонстрациям, действиям политических партий, о которых никто не слышал, кроме жандармов, не благодаря говорунам из Думы, это была революция генерал-адъютантов. По сути дела, это был заговор высшего военного руководства против законной власти. Все командующие фронтами в ультимативной форме потребовали отречения царя от престола, а сам Николай Второй фактически находился в плену командующего Северным фронтом генерала Рузского в Пскове. Русский царь был предан теми, кто давал присягу верно служить государю и Отечеству. Архимандрит Константин (Зайцев) писал в те дни: «Предав своего государя, нарушив присягу, поправ Закон Божий, армия понесла заслуженное наказание. Разделение армии на белых и красных, горькие поражения есть плата армии за нарушение присяги…»

Армии Деникина, Колчака, Врангеля, Юденича были разгромлены простыми рабочими и крестьянами, не владеющими военным делом. Единственный снаряд, выпущенный красноармейцами под Екатеринодаром, угодил в Корнилова — генерала, арестовавшего Царицу Александру Федоровну и детей Государя. Вместе с тем, как только власть укреплялась, действительно талантливых ярких военных любыми способами старались убрать. В Советской России это осуществлялось с роковой неизбежностью и жестокостью. Сталин хорошо знал историю насильственного отречения государя и роль высших военных руководителей, а события в Испании 1936 года подтолкнули его к решительным и беспощадным репрессиям против командного состава Красной Армии. Фрунзе, Тухачевский, Блюхер и сотни других героев Гражданской войны были истреблены разными способами. Это едва не привело к страну к катастрофе в войне с гитлеровской Германией. Сталину пришлось вернуть в строй тех, кто еще оставался жив. В пламени войны родились и новые военные таланты. Но после войны все повторилось. Не столь жестоко, но столь же неизбежно.

Самый легендарный полководец Великой Отечественной войны маршал Георгий Жуков сыграл главную роль в смещении Берии в 1953-м, введя в Москву Кантемировскую дивизию. Он же поддержал Хрущева на заседании Президиума ЦК КПСС в 1957 году, когда группа Молотова пыталась сместить его с поста руководителя партии. Попытка провалилась только из-за позиции Жукова. А Хрущев, видя возросший политический авторитет маршала, вскоре избавился от него, лишив всех ключевых должностей в армии.

В зарубежной истории роль военных в жизни общества проявлялась несколько иначе. Там военные достигали куда больших политических высот.

В 1936 году в Испании генерал Франко поднял мятеж против правительства народного фронта. Армия поддержала мятеж, и в стране на сорок лет установилась диктатура. Но страна сохранила свою самобытность.

После Второй мировой войны возрос авторитет генералов союзных армий.

Генерал Д. Эйзенхауэр победил на выборах президента США. Генерал де Голль стал президентом Франции.

В 1967 году военные совершили переворот в Греции, известный как переворот «черных» полковников.

В 1973 году генерал Пиночет пришел к власти тоже путем военного переворота.

В 1981 году министр обороны, Польши генерал Ярузельский ввел военное положение и взял власть в свои руки.

В странах Латинской Америки, Азии, Африки приход военных к власти стал обыденным делом.

Результаты прихода военных к власти имел в разных странах разные результаты. Отношение к этому народов тоже было разное.

Вместе с тем, ни в одной стране мира армия не испытывала на себе столь печальных последствий политических катаклизмов, как в России. Никто из политиков прежде не унижал свою армию в глазах общества так, как последний руководитель СССР Михаил Горбачев. Являясь Верховным Главнокомандующим, Горбачев всякий раз заявлял, что не знал, что делала армия в Тбилиси в 1989 году, в Баку в 1990 году, в Вильнюсе в 1991 году и чьи приказы она выполняла.

Борис Ельцин накануне подписания Указа № 1400 в 1993 году «О прекращении деятельности Верховного Совета РСФСР» посетил дивизию внутренних войск. И провел совещание с высшими военными в Генеральном штабе. В итоге, исход политического кризиса решили десять танков.

Победа на всех последующих российских выборах известных генералов была закономерной, ибо народ к тому времени уже видел реальный выход из тяжелой ситуации не в политиках — правого или левого толка, а в авторитетных и сильных личностях в погонах: Александр Лебедь, Владимир Семенов, Андрей Николаев, Александр Коржаков, Анатолий Куликов, Борис Громов, Владимир Шаманов — люди, имеющие авторитет в армии, МВД и спецслужбах, обладающие социальным весом.

Двадцатого июня 1997 года у председателя Комитета Государственной Думы по обороне Льва Рохлина был особенный день. Со свойственной ему решимостью он задумал сделать то, что давно созрело у него в голове. С утра, запершись в кабинете, он что-то писал, комкал листы бумаги, бросая их в корзину и снова писал. Затем, переписав все набело, он позвал пресс-секретаря.

— Андрей, зайди ко мне.

Вошел Аксенов.

— Помнишь наш разговор о причинах разгрома армии в Чечне? Вот' тебе мой вывод.

Рохлин протянул Аксенову пачку исписанных листов:

— Отпечатай и передай в приемную администрации президента и в газеты.

Помощник президента Андрей Андреевич, получив обращение генерала Рохлина, сразу приступил к чтению:

«Господин Верховный Главнокомандующий Вооруженными Силами Российской Федерации! Мы прекрасно понимаем, отчего все это происходит. Вам некогда было по-настоящему руководить Россией, некогда было принимать обдуманные и взвешенные решения. Ваши решения — это волевой экспромт настроения. Рядом с Вами постоянно находятся люди, честность которых ставится под сомнение. Многие из них способствовали вывозу огромного капитала за рубеж. По всей видимости, эти люди висят на крючке у спецслужб Запада и стоят перед выбором: или обеспечить будущее себе и своим потомкам, выполняя указания этих спецслужб, или быть разоблаченными.

Их задачами являются:

1. Отодвинуть как можно дальше страны СНГ от России, и по этой причине они так открыто и яростно выступают против сближения с Белоруссией…

2. Уничтожить наши стратегические ядерные силы…

3. Развалить Россию на мелкие княжества, как это сделали с СССР

Господин Верховный Главнокомандующий!

У российских офицеров нет возможности иметь квартиру в Нью-Йорке, воспитывать детей и внуков за границей. У них надежда только на себя и на свои возможности.

…Сокращение вооруженных сил идет одновременно с ростом других силовых структур. Россия превращается в полицейское государство. Режиму не нужна армия, так как она голодна, недовольна и неугодна Западу. Режиму нужны полицейские войска, которые подкармливаются в надежде на их поддержку при возможном выяснении отношений с недовольным народом…

Господин Президент Российской Федерации!

В России имеют место прямые нарушения Конституции…

Семьи военнослужащих оказываются в безвыходном положении и распадаются. Главы семей — офицеры Вооруженных Сил — добровольно уходят из жизни.

Пенсии старикам не выплачиваются по несколько месяцев, обрекая их на голодание и утрату остатков здоровья…

Вы обманули народ и военных, не выполнив своих предвыборных обещаний…

Вы несете персональную ответственность за развязанную войну в Чечне. Тогда эта война казалась немыслимой и невозможной. Однако вопреки здравому смыслу это произошло.

Против наемников и зрелых мужчин Вы бросили в бой восемнадцатилетних мальчишек, многие из которых еще не держали оружие в руках. Увидев, что взять Грозный невозможно, Вы продолжали гнать туда необученных солдат, по сути, — пушечное мясо, которых сегодня призывали, а завтра они уже были в бою.

Этим мясом, потом и кровью тушился пожар в Чечне. Но, как и все другое, эта авантюра также закончилась крахом. Армия по Вашему приказу срочно бежала из Чечни, оставив там на уничтожение целый полк пленных и все русскоязычное население.

Погибли десятки тысяч невинных жителей и тысячи военнослужащих, а тысячи на всю жизнь остались калеками.

Они безропотно выполняли Ваш приказ, надеясь, в свою очередь, на Вашу заботу.

Вы сдали свою армию, когда позволили средствам массовой информации поливать ее грязью во время боевых действий в Чечне.

Необученные мальчишки шли в бой и погибали, выполняя Ваш приказ, не заслужив в своей стране ни поддержки, ни помощи. Назовите хотя бы одного солдата, посланного вами в Чечню и героически там погибшего, которого знала бы вся Россия. К сожалению, страна не знает своих героев. Зато вся Россия знает наперечет чеченских боевиков и террористов. Это нельзя объяснить независимостью прессы…

Уважаемые военнослужащие!

Нам необходимо сплотиться.

Те, кто служил в армии, кто воевал в Афганистане, в Чечне, патриоты-россияне, поддержите армию! С развалом армии не станет и России!

Л.Я. Рохлин».

Андрей Андреевич дочитал заявление Рохлина, затем вызвал своего референта Владимира Ивановича Сухова.

— Пора завести оперативное дело под названием «Генерал». А с этим, — он кивнул на лежащее перед ним обращение Рохлина, — я зайду к президенту.

В Малом зале Государственной Думы состоялась пресс-конференция генерала Рохлина. К микрофону подошла корреспондентка английского телевидения:

— Ваше обращение к президенту уже назвали мятежом генерала Рохлина. Что побудило вас написать это обращение?

— Я неоднократно обращался к президенту с проектами решений проблем армии, — ответил генерал, — но все мои обращения остались без ответа. У меня создалось впечатление, что президенту не нужны ни армия, ни Россия. Я написал ему открытое письмо, чтобы вызвать его на открытый диалог.

Следующий вопрос задал корреспондент «Вашингтон пост»:

— Ваши дальнейшие шаги? Собирается ли генерал Рохлин въехать в Кремль на белом коне?

— Мы будем действовать в рамках конституционного поля и ставить, вопрос об отречении президента от власти демократическим путем. Мы будем вместе со всеею Россией…

После пресс-конференции в кабинете Рохлин спросил у Аксенова.

— Ну как, ты считаешь, прошла пресс-конференция?

— Хорошо, — улыбаясь, ответил помощник. — Только вы опять сказали «всеею Россией», а надо «всею». С ударениями надо поработать. Журналистов следовало бы называть господами, а не товарищами. Или вообще не называть. Есть нюансы. Надо поработать.

— Ты давно проходил курс молодого бойца? — неожиданно холодно спросил Рохлин.

— А что, надо?

— Я вот сейчас выгоню тебя на улицу, и будешь вокруг Думы до утра строевым ходить, ударения отрабатывать.

— Как прикажете, господин генерал. Я готов выйти даже с плакатом.

— Что, разговорчики?! Вон из кабинета! — заорал Рохлин и, глядя вслед Аксенову, уже мягче добавил. — Вот и поговори с такими. Ученые шибко.

Двадцатого сентября 1997 года состоялся учредительный съезд Движения в поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки. В большом зале Парламентского центра на Цветном бульваре в Москве собрались офицеры, руководители ВПК, общественные деятели. Рохлин выступил с докладом:

— …Не может быть процветающей армии и оборонной промышленности в нищей и голодной стране. Поэтому в первую очередь, надо реформировать саму систему управления государством, его политическое руководство. Общество создает государство как механизм, который обязан согласовывать интересы социальных слоев и групп, решать их проблемы. А у нас государственный аппарат работает сам на себя и на кучку тех, кто умудрился приклеиться к государственной власти и государственному бюджету. Народ остается в стороне, и чиновники не несут никакой ответственности за свою деятельность. Государство, например, должно нести ответственность за последствия всех вооруженных конфликтов в стране. Для этого задачи армии должны быть определены законом. Она должна защищать Родину и народ, а не высокопоставленное жулье и их интересы!

Нынешний режим не только не собирается идти на компромиссы, но не хочет даже вести диалог с оппонентами. Режим потерял чувство реальности и забыл о демократии, на заявлениях о верности которой он пришел к власти… Время лицемерия закончилось. Теперь мы имеем полное право спросить с президента, потребовать его ухода. Шесть лет — срок более чем достаточный, чтобы перестать кивать на ошибки предшественников. Мы требуем сформировать правительство народного доверия и подготовить условия для новых свободных выборов. Пора перестать обслуживать интересы финансовой олигархии узкой группой привилегированных журналистов, допущенных к безраздельному господству в крупнейших телекомпаниях страны. Мы надеемся, что народ, наученный горьким опытом, сумеет сделать правильный выбор, о котором ему не придется жалеть. Если мы не объединимся во имя спасения Отечества, мы потеряем право называться гражданами России!

Россия погибнет, если за нее не бороться!

Через некоторое время, снова не получив от президента ответа, Рохлин непосредственно приступил к созданию «Движения в поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки». И вскоре был проведен его первый съезд. Успех был полным. На съезд пришли даже, кого было трудно заподозрить в симпатиях к армии. Пришел Геннадий Андреевич Зюганов. Ему было предоставлено слово, где он еще раз заверил в своей любви к армии, оборонному комплексу, как всегда сообщив слушателям о своих многочисленных поездках по стране, встречах с людьми и бедственном положении людей в военной форме. Внимательный слушатель давно заметил, что все речи Геннадия Андреевича вроде бы написаны под копирку, он только в зависимости от аудитории вносит небольшие поправки. А его знаменитое: «я только что вернулся оттуда-то и был свидетелем того-то», стало среди журналистов притчей во языцех. Очень часто Зюганов напоминал, что в период работы в Центральном комитете он был носителем особой красной папки, где были собраны все секреты государства, — должно быть, это поднимало его в глазах публики на небывалую высоту. Напомнил о красной папке он и на съезде военных.

Рохлин решил, что надо со всеми народно-патриотическими силами действовать сообща. После очередной пресс-конференции он поднялся на девятый этаж в кабинет Геннадия Андреевича, где шло заседание фракции КПРФ с участием лидеров других оппозиционных фракций. За столом сидели Геннадий Зюганов, Сергей Бабурин, Алевтина Апарина, Виктор Илюхин, другие члены компартии и лидеры оппозиции. Рохлин попросил слова и сказал:

— В стране происходят опасные вещи. Население уменьшается ежегодно на полтора миллиона человек. За пять лет это семь с половиной миллионов! Снизилась не только рождаемость, но и средняя продолжительность жизни людей. Сейчас она не превышает пятидесяти лет. Это сродни геноциду народа! Мы теряем будущее. Количество бездомных детей сегодня больше, чем было после Гражданской и Великой Отечественной войн. Промышленное производство упало в среднем на 70–80 процентов. А в некоторых регионах, оно остановилось полностью.

Во время Великой Отечественной войны, отправив мужчин на фронт, поставив к станкам женщин и детей, переместив заводы с европейской части России на Урал и в Сибирь, Россия потеряла лишь 30 процентов промышленного производства.

Десятки тысяч человек погибли в Чечне. За какие интересы? По чьей вине? За это мы обязаны спросить, прежде всего, с президента, и потребовать его ухода путем импичмента…

Он говорил то, что было в его обращении к президенту.

В зале установилось гробовое молчание. Наконец, выждав паузу, слово взял Зюганов, и, не торопясь, хорошо поставленным голосом сообщил:

— Наша партия планирует мощное осеннее наступление. К этому времени можно и приурочить импичмент.

— Это же полгода потери времени! — возразил генерал.

— Но ведь надо тщательно подготовиться, — нахмурившись, ответил Зюганов. — А то получится пшик…

— Давно пора свергнуть прозападный режим, — решил поддержать Рохлина Сергей Бабурин. — Народы Советского Союза и Восточной Европы уже давно с надеждой взирают на Москву, когда к власти придут патриоты, это восстановит геополитический баланс в мире.

— Сергей, ты ведь не на телевидении, что ты здесь перед нами красуешься, — с раздражением заметил Зюганов.

На лице Сергея Николаевича промелькнула досада.

— Геннадий Андреевич, мы, русские, съедаем друг друга и этим бываем сыты, — с иронией сказал он. — С вами скучно и неинтересно. Генерал говорит дело. Действительно, мы теряем время.

Рохлин, скептически следил за перепалкой людей, которые уже давно мелькали на телевизионных экранах. «Эти люди уже семь лет говорят об одном и том же, а стоит предложить им реальное дело, и они тут же находят предлог отказаться. А может быть, им просто так удобно? Может быть, они вовсе не думают так, как говорят?»

— Лев Яковлевич, — услышал он голос Зюганова, — у нас к вам встречное предложение. Давайте вместе с вами тщательно подготовимся, чтобы антинародный режим действительно затрещал по всем швам. И вообще, вы правы, нам надо действовать сообща. Есть наша партия, есть ваше Движение в поддержку армии. Вы же знаете, мы армию поддерживаем. Она была и есть плоть от плоти народная. Это наше кровное дело. Но так уж повелось в природе, что маленькое дерево прислоняется к большому. Так ему легче выжить. А после вместе двинемся в осеннее наступление.

Зюганов был доволен своей репликой. Здесь, у себя в кабинете он чувствовал себя гораздо увереннее. Побывав на рохлинском съезде, он уловил, что за генералом могут пойти очень многие. Но была опасность, что поднятая им волна может подмять и коммунистов. А этого он не мог допустить. Сколько он бился, чтобы привлечь к работе людей в погонах. Откликались в основном люди пенсионного возраста. Геннадию Андреевичу казалось, что только что произнесенная речь выдержана, конструктивна и содержит в себе элементы лексики, которая будет приятна военному человеку.

— Да вы своими осенними и весенними выступлениями уже всем надоели! Переливаете из пустого в порожнее. А по сему извиняйте. — Рохлин встал и, хлопнув дверью, вышел из кабинета.

От удара упала висевшая на стене картина «Ленин провозглашает Советскую власть». Апарина встала из-за стола, подошла к картине, подняла ее, и, держа в руках, изрекла:

— Я давно вам говорила, что он не наш человек.

Зюганов раздраженно прикрикнул на нее:

— Алевтина Викторовна, что вы с ним носитесь как курица с яйцом? — И, покосившись на сидевшего рядом Купцова, добавил: — Я имею в виду с портретом. Поставьте к стенке. Завтра придет рабочий и прибьет его.

На следующее утро Андрей Андреевич зашел в кабинет президента. Ельцин отложил документы, которые просматривал.

— Генерал Рохлин провел свой съезд, — начал доклад Андрей Андреевич. — На съезде были руководители оборонных предприятий, а также офицеры, имеющие влияние в Вооруженных Силах и прошедшие «горячие точки». Из армии поступают тревожные сигналы, свидетельствующие об интересе офицерского корпуса к заявлениям генерала Рохлина. Если в ближайшее время не принять мер, то мы потеряем армию.

Президент недовольно оборвал помощника:

— Против меня столько переворотов замышлялось. И чем они закончились? Дайте ему денег. Должность хорошую предложите, и он успокоится.

— Борис Николаевич, вы ему даже министром обороны предлагали стать. Он от всего отказался.

— Ишь ты, какой праведник! — лицо Ельцина стало напоминать чугунную гирю. — Ничего, сметем и рохлиных! Возьмите генерала под особый контроль и докладывайте мне о каждом его шаге.

— Я — боевой генерал и не боялся, когда рядом со мной рвались снаряды, — ответил Рохлин, узнав о реакции президента.

В приемной Чубайса раздался телефонный звонок. Секретарша взяла трубку. Звонила Людмила Нарусова. Она просила соединить ее с Анатолием Борисовичем. Когда Чубайс ответил, она с фальшивой дрожью в голосе сообщила:

— Тут рядом Анатолий Александрович, он хочет с вами поговорить.

— Здравствуйте, Анатолий Борисович, — сказал Собчак. — Вы знаете, что продолжаются попытки по моей дискредитации? В прессе уже пишут о возможности моего ареста.

— Не беспокойтесь, — прервал его Чубайс, — ситуация полностью контролируется. Я имел на эту тему разговор с Юмашевым. Он заверил, что без его ведома и ведома Бориса Николаевича никакие действия в отношении вас предприниматься не будут.

— Да, но газеты пишут, — не унимался Собчак. — А Куликов дал пресс-конференцию, где тоже сказал, что меня вот-вот арестуют.

— Повторяю, Анатолий Александрович, не надо волноваться. Я сегодня вновь встречаюсь с Юмашевым, и первый вопрос, который мы будем обсуждать, это — ваш.

— Спасибо, Анатолий Борисович! Хочу еще об одном сказать: последнее время очень настораживает активность Рохлина. Я по поводу его заявлений и выступлений в СМИ. Он фактически призывает к неконституционным действиям по смене власти. В отношении его просто необходимо возбудить уголовное дело, он же фактически призывает к свержению президента.

— Он же депутат, так что дело не имеет перспектив, — возразил Чубайс.

— Но надо его поставить на место! И чтобы другие задумались, — настойчиво повторил Собчак.

В Москве открывалась новая часовня. По окончании освящения архиерей произнес:

— Хочу выразить искреннюю благодарность Соколову Игорю Николаевичу за его помощь в строительстве часовни.

Щедрина увидела одетого в синий костюм мужчину. Его жесткий взгляд выдавал человека волевого. Народ выходил из часовни, Ольга задержалась у иконостаса. В дверях они столкнулись с Соколовым. Он приветливо, как старой знакомой улыбнулся ей. Ольга стала припоминать, где же она видела этого человека. Соколов подошел к архиерею и, попрощавшись с ним, спросил Щедрину:

— Вас подвезти?

Ольга в нерешительности остановилась. Архиерей сказал ей:

— Вы можете не опасаться, это исключительно порядочный и честный человек.

— Вам куда ехать? — спросил Соколов.

— В Государственную Думу, — ответила Щедрина.

Соколов искренне рассмеялся, Ольга в недоумении посмотрела на него.

— Нам с вами по пути, — пояснил Соколов. — А вы случайно не монашенка? — спросил он, когда они сели в машину.

— Нет, — ответила Ольга; — А что, в Думу ездят только монашенки?

— А что может делать красивая женщина в Думе? — ушел от ответа Соколов. — Какие у нее могут быть там дела?

Щедрина промолчала. В это время машина проезжала мимо Белого Дома. Ольга в задумчивости произнесла:

— Какое холодное здание, страшное, и веет от него смертью.

Соколов посмотрел на Белый Дом и ответил:

— Дом как дом, мне нравится. Кстати, у меня там был кабинет.

Ольга с удивлением спросила:

— Был? А сейчас?

— А сейчас… Сейчас там сидит Чубайс, — ответил Соколов.

Машина неслась по московским улицам.

— Так вы что же, в правительстве работаете? — поинтересовалась Щедрина.

— Работал, когда-то…

— А вы имеете какое-то отношение к церкви?

— Особого отношения не имею, но помогаю по мере возможности.

— А я как раз приехала в Москву по этому вопросу. Мы начинаем строительство часовни в Волгограде и получили, наконец, благословение от Патриарха.

— Хорошее дело. Если понадобится мое содействие, то я к вашим услугам, — сказал Соколов и дал Ольге свою визитную карточку.

— Благодарю вас, — ответила Щедрина. — Я обязательно зайду к вам.

— Буду очень рад, — сказал Соколов.

Машина остановилась у здания Государственной Думы на Охотном ряду. Ольга вышла, а Соколов отправился дальше.

Подъехав к небольшому особняку, Соколов зашел в здание. На входе спросил у дежурного:

— Давно началось?

— Нет, — ответил дежурный. — Минут пять.

Соколов прошел в актовый зал. Там сидели директора оборонных предприятий, некоторые губернаторы, промышленники. В президиуме он увидел Рохлина. Выступал Щербаков:

— Вы на практике знаете о ситуации в оборонном комплексе страны. Появился лидер, который защищает наши интересы и которого мы должны поддержать. Кто за то, чтобы мы вошли в Движение генерала Рохлина, прошу проголосовать…

Все директора предприятий проголосовали «за». По окончании совещания присутствовавшие вышли из зала, и Соколов увидел Платова:

— Николай, задержись. У тебя есть сейчас свободное время?

— Да, есть.

— Тогда берем с собой генерала и поехали.

Затем Платов подошел к Щербакову, который стоял неподалеку и беседовал с Рохлиным:

— Сергей Владимирович, можно у вас «похитить» генерала? Я хочу познакомить его с одним человеком.

— Я в твоем распоряжении, — сказал Рохлин, завершая разговор с Щербаковым.

Машина миновала московскую кольцевую дорогу и через полчаса остановилась у дома, окруженного густой зеленью. Охранник открыл ворота. Машина въехала на зеленую аллею. Перед домом, в беседке, был накрыт столик.

— Лев Яковлевич, я думаю, Александра Григорьевича Лукашенко представлять не надо, — сказал Соколов увидев, что к ним навстречу идет президент Белоруссии.

Рохлин, подойдя к Лукашенко, пожал ему руку.

— Я вас видел только по телевизору Знакомство с вами большая честь для меня, — искренне сказал он.

— Я тоже давно хотел с вами познакомиться, — ответил на приветствие Лукашенко. — Слышал о вас, генерал, очень много.

Все расселись за столиком, продолжая разговор.

— Значит вы планируете добиться отставки правительства и смены политического курса? — без предисловий спросил Лукашенко у Рохлина, — Ну, а программа-то у вас есть? В каком направлении, вы намечаете, должно работать новое правительство? Какая политика должна быть? Какая идеология?

— А вот, — Рохлин показал на Платова, — чем не идеолог? У него, кстати, есть весьма любопытные мысли.

— Главная ошибка большинства российских правительств, — вступил в разговор Платов, — и российских реформаторов была в недооценке национально-государственного и соборно-коллективисткого начала народа. Если бы горбачевская перестройка началась под лозунгом национального возрождения, а не обновления социализма, ситуация могла бы развиваться в совершенно ином направлении. Сегодня Россия, утратив прежнее могущество, снова пребывает в поисках своей государственности. Но для этого необходимо поставить реалии конца двадцатого века на прочный культурно-национальный фундамент российских традиций. Достижение этих целей в переломные эпохи, как правило, обеспечивается возрождением сильной власти и государственности. Психология российского общества такова, что ослабление государства, устранение его от многовековой обязанности проявлять заботу о своих поданных всегда влечет за собой смуту. И напротив, укрепление центра, восстановление управляемости сверху донизу вселяет уверенность и благотворно сказывается на всех сферах жизни. Важнейшим резервом нашего государства является историческая универсальность Православия, оно выступает как бы естественным соединяющим звеном с другими народами и цивилизациями. Социальные и рыночные ценности могут и должны развиваться под контролем государства. Именно государство было и остается наиболее надежным гарантом частных интересов. Что еще? Исторический опыт показывает, что преодоление тяжких последствий национального предательства невозможно без радикального обновления политической элиты. Духовно-нравственные ориентиры, которые определяли существование людей в прошлом, должны вновь вернуться в нашу жизнь.

Заложить фундамент народного хозяйства можно лишь при одновременном проведении земельной, денежной и налоговой реформ. Для этого нужно все сельскохозяйственные угодья, природные и энергетические ресурсы оставить в общенародной собственности и использовать на благо всех граждан России.

Первые шаги, которые надо сделать, это ускорить создание союза России с Белоруссией, создать условия для привлечения в этот союз Украины и Казахстана.

Во внутренней политике необходимо преодолеть раскол общества и формировать общественные организации, укрепляющие единство власти и народа.

Конечно, все это сложно, слишком далеко зашел процесс разложения, но дорогу осилит идущий. Сейчас невидимая линия раздела пролегла в России за будущее всего мира. И конечная победа будет зависеть от каждого из нас.

Соколов зевнул, а Лукашенко покачал головой:

— Какие вы умные, ребята. Да если бы такое кто осуществил, ему памятник при жизни можно поставить и не бояться, что его когда-нибудь снесут.

— Наливай, — сказал Соколов. — За это и выпьем.

Александр Григорьевич поднял рюмку:

— За Россию!

В саду уже стемнело, и только над беседкой горел фонарь.

Утром Рохлин, Платов и Щербаков едва успели на волгоградский рейс. В салоне самолета, рассаживаясь на свои места, они увидели нового губернатора Волгоградской области Николая Кирилловича Максюту. Иван Петрович Шабунин на губернаторских выборах стал жертвой политических интриг. С одной стороны, против него выступили Чубайс и Черномырдин, с другой стороны, жители области, проголосовавшие против Ельцина, автоматически проголосовали и против Шабунина как представителя действующей власти. Как говорится, метили в Ельцина, а попали в Шабунина. Николай Кириллович Максюта стал губернатором не потому, что он отличался хозяйственными способностями, а потому, что был кандидатом от КПРФ…

Рядом с губернатором сидел его заместитель.

— Понимаешь, какой раз лечу, а привыкнуть не могу, — сказал своему соседу Максюта. — В детстве в автомобильную аварию попал, так с тех пор всей этой техники боюсь. Наш Владыка мне машину освятил, начальник УВД «мигалку» дал, но все равно как-то не по себе. Каждый раз еду и боюсь, что что-нибудь случиться. А самолета боюсь еще больше.

Николай Кириллович тем временем с опаской обвел взглядом салон самолета и увидел Рохлина, сидящего неподалеку от него.

— Лев Яковлевич? Какими судьбами?! — радостно воскликнул он. — Летите в родные пенаты?

— Вот лечу на пятидесятипятилетие корпуса. Кстати, там мои должны были к вам обратиться за помощью, — ответил Рохлин.

— Какая тут помощь? — перебил его губернатор. — Все горит, «бабок» нет, меня все подставили. Центр денег не дает, потому что я «красный». А тут еще жара, земля горит все лето, я же — погорелец! Урожай накрылся…

Рохлин, терпеливо дослушал тираду Максюты:

— Я вас приглашаю на праздник…

— Какой праздник. Лев Яковлевич? Я же сейчас езжу по Москве, ковры в правительстве топчу. Три дня в министерстве финансов пороги обивал. Поеду отосплюсь, и опять в Москву. Вы уж без меня празднуйте, а вот Вася мой к вам поедет, поздравит от меня, — Максюта толкнул в бок заместителя. — Правда, Вась?

Василий Галушкин, улыбнувшись, посмотрел на губернатора и кивнул. В последнее время, когда губернатор топтал московские ковры и смешил столичных чиновников, Галушкин тянул всю черновую работу.

— А мэр сейчас в Волгограде? — спросил Рохлин.

— Мэра сейчас нет, — ответил Максюта и добавил. — А впрочем, есть ли мэр в городе или нет, есть ли Максюта в области или нет, народу это до лампочки. Как власть относится к народу, так и народ относится к власти. Люди сейчас больше заняты самовыживанием. А мы что им можем дать, кроме лозунгов?

Николай Кириллович откинул голову на спинку кресла и замолчал.

Спустившись с трапа самолета, Рохлин увидел встречающего их Быстрова. На его машине они подъехали к небольшому зданию.

— Товарищ генерал, по вашему приказанию люди собраны, — доложил Быстров.

— Кто здесь собрался? — спросил Рохлин.

— Командиры частей. Все наши, лично проверял, — ответил Быстров.

В последнее время Рохлин стал посещать воинские части. Зачастую после официальной встречи группы отобранных офицеров выезжали с ним на природу, где можно было поговорить и обсудить насущные армейские проблемы. Не забывал генерал свой родной восьмой гвардейский корпус. Чтобы снять все подозрения, собрания часто организовывали под видом совместного похода в баню.

Они зашли в просторную комнату, где сидела группа офицеров. При входе Рохлина все, как по команде; встали.

— Вы как на разбор явились, — пошутил генерал. — А я, грешным делом, думал, меня в баню пригласили.

— Так это и есть баня.

— Так в чем же дело? Пошли греться.

Генерал начал раздеваться. За ним начали раздеваться другие. А после, напарившись в бане, сели за столик.

— Ну, как там Москва, стоит? Будут ли изменения? А то жить становится невмоготу, — спросил один из офицеров.

Рохлин отпил пиво и неожиданно ответил вопросом на вопрос:

— А на Москву слабо пойти?

Воцарилась тишина.

— Ельцина сейчас никто защищать не будет, армия против армии не пойдет, — продолжал Рохлин. — Сможете здесь на площадь выйти с развернутым боевым знаменем? С требованием отставки правительства? А потом приехать в Москву и пикетировать правительственные здания?

— А казаки нас поддержат? — спросил кто-то.

— Да, мы договорились, чтобы атаманы собрали Большой круг. Мы рассчитываем на их поддержку.

— А внутренние войска? — спросил Приходченко.

— Договоримся. Ну как, готовы еще раз послужить Родине? — задал главный вопрос Рохлин. Ответом ему было молчание. — Ну, тогда будем продолжать сидеть в дерьме.

После встречи с офицерами корпуса Лев Яковлевич решил навестить отца Алексия. Машина с Рохлиным подъехала к храму Казанской Божьей Матери. Генерал вышел из машины и направился в трапезную. Священник был там.

— Спасибо, что не забываете, — сказал он. — Вы же теперь большой человек, занятый, вас только по телевизору и можно увидеть.

— Как живете, батюшка? — Рохлин пожал ему руку.

— Слава Богу, Лев Яковлевич! Я слышал, вы против президента выступили?

— А откуда вам это известно?

— Ну, что же, вы думаете, если священник, то и телевизор не смотрю? — улыбнулся Алексий. — Нам тоже небезразлична ситуация в стране. Только я вам скажу, что президент такой, какой он есть, дан России сейчас не просто так. Вы никогда не задумывались, что было много моментов, когда его могли не избрать, сместить? Однако этого не случилось ни в девяносто первом году, ни в девяносто третьем, ни на выборах всяческих. Кажется, вот он, держится на волоске, ан нет, опять живой и невредимый, вас это не удивляет?

— Честно говоря, я думал об этом, что он непотопляемый какой-то. Наверное, жажда власти большая и удача на его стороне…

— Так-то оно так, но мне видится другое. И хаос, и развал, пришедшие вместе с ним, — это указующий перст Господень. Вся власть от Бога, и потому ни малейшего события в жизни не совершается без воли Божией. Но нельзя все видеть в одном цвете, Борис Николаевич выполняет большую миссию — очистительную! Откуда родом наш президент? Из Свердловска, оттуда он послан нам. А ведь именно там, в Екатеринбурге, было совершено страшное преступление: убиение Помазанника Божьего — царя и всей его семьи. Именно там совершилось предательство народа нашего. С этого момента Россия погрузилась во тьму, отреклась от царя и от Бога. Так что Ельцин не просто сам по себе такой, он выбран, чтобы народ задумался о корнях своих несчастий и покаялся. Пока мы этого не поймем, не будет нам помощи, — Алексий говорил очень уверенно и спокойно.

— Россия погибнет, если за нее не бороться, батюшка, — возразил Рохлин, — времени совсем не осталось. Мы должны сделать все для возрождения России.

— А Россия ведь никогда и не умирала, Лев Яковлевич. Я вот вам хотел по этому поводу рассказать одну быль.

— Я слушаю, — сказал Рохлин.

— В начале 1918 года это было. Один из почитателей прозорливого старца Михаила Прудникова сказал ему: «Отец Михаил, Россия гибнет, а мы, дворяне, ничего не делаем!» На это отец Михаил ответил резко: «Никто ничего поделать не может до тех пор, пока не окончится мера наказания, назначенного Богом русскому народу за грехи, а когда окончится мера наказания, назначенного русскому народу за грехи, тогда Царица Небесная сама помилует, а что помилует, я знаю». Из церкви все трое пошли к отцу Михаилу пить чай. Пользуясь старой дружбой, то же лицо стало спорить с протоиереем, говоря: «Позвольте, вот ведь Деникин уже подходит к Москве, Колчак, Юденич — все успешно действуют». На это отец Михаил опять резко, как бы даже с гневом сказал: «Все это ни к чему. Зря только кровь проливают, ровно ничего не выйдет. А Россия еще будет спасена. По предсказаниям православных старцев, вся Россия сделается тюрьмой, и надо много просить Господа о прощении, каяться в грехах и бояться творить и малейший грех, а стараться творить добро, хотя бы самое малое. Ведь и крыло мухи имеет вес, а у Бога весы точные. И когда и малейшее на чаше добра перевесит, тогда и явит Бог милость свою над Россией».

Генерал внимательно выслушал батюшку и сказал:

— Пока наш народ прозреет и придет к покаянию, столько воды утечет. России к тому времени не будет… Некому будет каяться…

— Опять же, какому риску себя подвергаете, Лев Яковлевич, и ближних ваших, — ответил Алексий.

— Смерти я не боюсь, — сказал Рохлин. — Что такое жизнь одного человека в сравнении с судьбой страны и ее народа?

— Очень много, Лев Яковлевич, очень много! В свое время, Смутное, в 1612 году, Святитель Гермоген, призывая на спасение Москвы, говорил: «Помилуйте свою душу». Не говорил: спасите Россию, а помилуйте свою душу! Без покаяния, молитвы и церковности всей жизни душу не спасти. А какая польза от нас России, если даже души своей мы спасти не желаем? Можем ли мы дать другим людям и России что-либо доброе, если всякое добро в нас самих только от Господа, а без него в нас только смесь добра со злом, истины с ложью? И дело ведь не только в вас, но и тех, кто пойдет с вами, а вам верят тысячи людей. И вы за них отвечаете.

— Я понимаю, — ответил Рохлин, — Но относиться спокойно к тому, что сейчас делают с Россией и русским народом, я не могу.

Он попрощался с батюшкой и уехал. А отец Алексий подошел к иконе Казанской Божьей Матери и стал молиться:

— Пресвятая Богородица, спаси раба твоего Льва…

Из Казанского Собора Рохлин направился на хутор Ляпичев. Он подъехал к покосившемуся домику, явно отжившему свой срок. Уютный дворик утопал в зелени, сад со старыми деревьями спускался прямо к Дону. На фоне такого живописного пейзажа были расставлены накрытые столы, гости уже собрались.

— Здравствуйте, Лев Яковлевич, мы уже заждались вас! — Надежда в белом подвенечном платье и Алексей в парадной форме, хромая на непривычном еще протезе и опираясь на палку, вышли навстречу генералу.

— Извините, что задержался, дела. Зато теперь я в вашем распоряжении до утра, — слегка рассеянно сказал Рохлин, все еще прокручивая в голове разговор с отцом Алексием.

Они прошли за сад. Молодые сели в центре стола. Рядом с Надеждой села Ольга Щедрина. Рядом с Алексеем посадили Рохлина. Среди гостей Лев Яковлевич увидел атамана Кудинова, Платова, офицеров корпуса с женами. Главе сельской администрации Петру Павловичу Леонтьеву — невысокого роста мужчине, с копной черных вьющихся волос, благодаря его природной способности к народному юмору, выпало исполнять роль тамады.

Рохлину как опоздавшему дали слово.

— Тут без меня, наверное, много тостов произносили за ваше семейное счастье, я к ним присоединяюсь, и хочу, от слов перейти к делу — передать вам ключи от новой квартиры.

Все восторженно зааплодировали. Рохлин достал ключи и вручил Надежде. Та со слезами на глазах от радости обняла генерала. Сидящий рядом с Алексеем светловолосый офицер в морской форме сказал:

— Царский подарок!

— Не мой это подарок, — возразил Рохлин. — Так офицеры корпуса решили.

— Лев Яковлевич, познакомьтесь, мой школьный друг Геннадий, — представил Алексей моряка. — Он на своей подводной лодке бороздит просторы океанов.

— А с какого флота? — спросил Рохлин.

— С Северного, Лев Яковлевич, — ответил Геннадий.

— А у меня тоже есть друг, который служил на Северном флоте «морским котиком». Его любимая поговорка «все пропьем, но флот не опозорим».

— Есть такая поговорка на флоте, — улыбнулся Геннадий.

— Я всю жизнь испытываю трепетное отношение к десантникам и подводникам, есть у них какой-то ореол романтики, я бы так не смог, — сказал Рохлин.

— Приезжайте к нам, мы вас посвятим в подводники, — предложил Геннадий.

Затем слово взял Алексей.

— У России только два союзника — это ее армия и флот. Так в свое время говорил государь Александр Третий. Так оно есть и сейчас. Давайте за этот союз и выпьем!

Все встали и подняли бокалы.

Засиделись заполночь. Петр Павлович принес баян и густым баритоном затянул казачью песню:

Подари мне, сокол, на прощанье саблю, Вместе с саблей ты мне пику подари…

Со стороны Дона задул легкий прохладный ветерок. Платов накинул на плечи Ольги свой пиджак и присоединился к Петру Павловичу, тихо подпевая.

Дуэт прервал неожиданно раздавшийся шум подъехавшей к дому машины. В калитку влетел запыхавшийся Быстров.

— Товарищ генерал, приехал командующий округом! Внутренние войска блокируют части гарнизона. Офицеров вызывают в штаб, ищут вас.

— Поехали, — сказал Лев Яковлевич.

Попрощавшись со всеми, они вышли со двора и сели в машину.

— Давай сразу в Москву, — приказал Рохлин Быстрову.

Недалеко от дома, скрываясь за деревьями, стояли «Жигули». Как только «Волга» с генералом тронулась с места, машина отправилась следом.

— У нас хвост, — резюмировал Быстров, сделав несколько поворотов.

— Грубо работают, — откликнулся Рохлин, — Оторвемся. Сначала они выехали к Калачу и петляли по его окрестностям. Наконец Быстров, определив манеру преследователей, с ходу въехал в неприметный дворик. Машина преследователей пронеслась мимо. Быстров вырулил на трассу Волгоград — Москва и помчался к столице.

На следующее утро в штабе корпуса сидел Лихой, а перед ним полковник особого отдела штаба Северо-Кавказского военного округа.

— Ну, как попарились?

— Спасибо, хорошо.

— О чем вы говорили с генералом в бане?

— О чем могут говорить в бане? О паре, о вениках.

— Ты мне зубы не заговаривай. Свой полк хотел вывести на площадь с требованиями отставки правительства?

— Да я вам что, декабрист какой-то? — возмутился Лихой.

— Думаешь, нам ничего неизвестно? Нам все известно.

— Ну, если известно, то чего спрашиваете? Арестовывайте.

— Когда нужно будет, сделаем и это, — пообещал особист. — Но тогда будет другой разговор.

А в это время Владимир Иванович Сухов докладывал Андрею Андреевичу:

— Только что звонил командующий округом генерал Казанцев, информировал о готовящемся заговоре генерала Рохлина против президента: офицеры корпуса собирались в бане.

— В бане? — откинувшись на спинку стула, с интересом переспросил Андрей Андреевич. — В древнем Риме в банях решались государственные вопросы. Банный заговор — это ложный след, характерный для Рохлина. Пусть он считает, что мы клюнули на него. А Казанцев пусть считает, что раскрыл заговор.

Подумав немного, Андрей Андреевич приказал:

— Разворачивайте компанию в СМИ против Рохлина. Но без переборов, а то еще «раскрутим» его своими руками, а ему только это и надо.

Анатолий Сергеевич Куликов был приглашен в некогда принадлежавший ему кабинет министра МВД.

Степашин, покинувший пост директора ФСК после кровавого рейда Басаева на Буденновск, недолго был без дела. Поработав некоторое время в администрации президента, Сергей Вадимович вскоре занял кресло министра юстиции, а по-том перешел в министерство внутренних дел.

— Как здоровье, Анатолий Сергеевич? — приветствовал он Куликова.

— Спасибо, не жалуюсь.

— Видите, все осталось, как в вашу бытность. Продолжаем традиции.

Куликов внимательно посмотрел на министра:

— Полагаю, что вы меня пригласили не для того, чтобы это засвидетельствовать.

— Анатолий Сергеевич, — перешел к делу Степашин, — я пригласил вас, чтобы обсудить два вопроса. Первое: группа Чубайса настаивает, чтобы был уволен ряд офицеров МВД, и я хотел согласовать с вами вопрос об их перемещении. И еще… — Сергей Вадимович сделал паузу, — у Льва Рохлина поехала крыша. Он готовит военный переворот.

— Я против решения проблемы силовым методом, — ответил Куликов.

— Хорошо, давайте посмотрим один сюжет, — сказал Степашин и включил видеомагнитофон.

На экране Куликов увидел себя и генерала Рохлина на собственной даче. Они сидели на террасе и разговаривали.

— …Анатолий Сергеевич, если войска войдут в Москву, вы сможете повлиять на МВД и внутренние войска, чтобы они сохранили нейтралитет? — неожиданно после какого-то пустячного разговора спросил Рохлин.

— Я, конечно, могу повлиять на ситуацию, но не вижу смысла. Яблоко и так уже дозревает, и скоро упадет совсем, — ответил Куликов, — а вы здесь рискуете головой.

— Я не боюсь, вы же знаете.

— Но за вами стоят тысячи людей, а я знаю, что это такое, я уже проходил через это…

— Ну, как кино? — спросил Степашин, выключив видеомагнитофон.

— Сделано профессионально, — ответил Куликов.

— Как говорил папаша Мюллер, генерал у нас под колпаком. Я думаю, вы меня правильно поняли.

Садясь в машину, Анатолий Сергеевич, сказал своему помощнику:

— Немедленно предупреди генерала Рохлина, что каждый его шаг контролируется.

Атаман Кудинов одним из первых откликнулся на призыв Рохлина прибыть в столицу. Он завел свой «Жигуленок» и помчался в Москву. Недалеко от Тамбова неожиданно задергался руль. Машину потянуло в сторону. Кудинов нажал на тормоз, поняв, что проколол колесо. Он свернул в первое попавшееся по дороге село. У первой же избы спросил хозяев, где находится ближайшая авторемонтная мастерская, и ему указали на дом, где жил дед, занимающийся ремонтом машин.

Кудинов подъехал к дому. Дед, увидев его, спросил:

— Белогвардеец?

— Я не белогвардеец, я казак, — ответил Кудинов.

— Ты мне зубы не заговаривай, — сказал дед. — Ты за кого: за наших или за тех?

— Я еду арестовывать Ельцина, дед, очень спешу, — сказал Кудинов.

— О-о, значит, за наших! Значит, будем чинить, — обрадовался дед, — Ксенофонт меня зовут, — представился он и крикнул: — Бабы! Тут наши прибыли, идите посмотреть на живого казака!

Из дома вышли две молодые женщины и старуха:

— Казак, а где же твоя сотня?

— Сотня уже в Москве.

— Картошки загрузите ему. Им там, в Москве, чай, и есть-то нечего. Бензином заправьте, — давал распоряжения Ксенофонт.

Женщины засуетились, а дед пошел заменять колесо. Когда все было готово, Кудинов попрощался и сел за руль.

— Ждем тебя с нашей победой, — сказал Ксенофонт, прослезившись.

— И с сотней казаков, — добавила молодая женщина. — А то в деревне и мужиков-то не осталось.

Как только машина с Кудиновым скрылась за поворотом, дед взял свою берданку и буркнул бабке:

— Ну, и я пошел арестовывать нашего «ельциноида».

— Куда ты, старый? — возмутилась бабка. — Твой «ельциноид» уже третий сон видит. Посмотри, который час на дворе, завтра арестуешь. Пойдем, я тебе лучше самогонки налью.

Ксенофонт подумал и решил:

— «Ельциноид» никуда не денется. Пойдем, старая…

Зюганов стоял у окна на девятом этаже здания Государственной Думы и смотрел на суету Охотного ряда. Его терзали сомнения. Взгляд метался между пятиконечными звездами кремлевских башен и крестами храма Христа Спасителя.

В зал начали входить люди, на два часа было назначено совещание фракции. Когда депутаты заполнили кабинет, Зюганов сел за стол и обратился к собравшимся:

— Я пригласил вас всех сюда, чтобы посоветоваться, что будем делать дальше. Ситуация выходит из-под контроля. Рохлин, не считаясь с нашим мнением, ускоряет события. Он развернул такую деятельность, что наши первичные организации в регионах массово переходят под его знамена. Мы можем потерять партию. Схема, которую готовит Рохлин, не наша схема, неизвестно чем она закончится, а ответственность делить придется вместе с ним. Мы потеряем в одночасье все, что наработали за эти годы. Вы знаете: он вышел из НДР и создал Движение в поддержку армии. По пакетному соглашению между фракциями пост председателя Комитета по обороне за НДР Если мы проголосуем за оставление Рохлина на посту председателя, то нарушим все пакетные договоренности.

— Генерала любят, он популярен в народе, и нас никто не поймет, — высказался председатель Комитета Госдумы по безопасности Виктор Илюхин. — Во многом он прав. Нам нужны новые силы, новая политика.

— Виктор Иванович, не стоит вмешивать вашу личную дружбу с Рохлиным в политику партии, — недовольным тоном вмешалась в разговор Апарина. — У всех разное отношение к генералу. Лично у меня он доверия не вызывает.

Стараясь побыстрее закруглить неприятный для него разговор, Зюганов предложил:

— Давайте приходить к решению. Голосуем.

Большинство проголосовало за то, чтобы сохранить договоренности с правыми фракциями. Против проголосовали двое.

Так было обозначено отношение коммунистической партии к деятельности Рохлина. Та же Апарина на собрании актива волгоградской областной организации КПРФ уже проводила политику партии в жизнь.

Закончив свое выступление, она объявила:

— Теперь можно задавать вопросы.

Руку поднял какой-то старичок:

— Алевтина Викторовна, обрисуйте нам, пожалуйста, ситуацию вокруг генерала Рохлина. Почему его сняли с должности председателя Комитета по обороне?

— Я не понимаю вашего вопроса, — резко ответила Апарина. — Если бы Рохлин был нашим единомышленником, то он давно бы вступил в нашу партию, — и добавила, — а вас никто и ничто не должно интересовать, кроме интересов партии. И вообще, что касается генерала Рохлина, то его деятельность — это провокация администрации президента против нас, защитников интересов народа и патриотов. Это они его привели в Думу, в политику, чтобы расколоть патриотические силы в своих интересах.

Забрав в «Экспрессе» заказанные накануне фотографии, Ольга Щедрина шла по Новому Арбату. Только что прошел теплый летний дождь, и Ольга наслаждалась запахом свежей зелени. Рядом с ней резко притормозил «Мерседес» с мигалкой. Из машины вышел элегантно одетый мужчина в строгом темном костюме. Это был сотрудник президентской администрации Владимир Иванович Сухов.

— Ольга Владимировна, разрешите вас подвезти, — предложил он, выглянув из машины.

Щедрина остановилась и недоуменно посмотрела на него:

— Спасибо, мне недалеко.

— Вы меня не так поняли, мне нужно с вами поговорить, буквально несколько минут, — настойчиво продолжил Владимир Иванович.

— Я сейчас позову милицию.

— А вот и милиция, — улыбаясь, кивнул Владимир Иванович на стоящих недалеко двух офицеров милиции, и показал Ольге свое удостоверение.

— Хорошо, — глянув на удостоверение, сдалась она и села в машину.

— Поехали, — велел Владимир Иванович водителю и обернулся к Щедриной: — Неужели вы думаете, что на машинах с правительственными номерами ездят бандиты?

— Именно на таких машинах бандиты и ездят, — резко ответила она.

Машина притормозила у ресторана «Прага». Владимир Иванович, полусогнувшись и раскрыв ладонь, пригласил Ольгу выйти. Швейцар любезно открыл им дверь. Они прошли в зал. Владимир Иванович провел ее к кабинке у окна, где за столиком сидел моложавый мужчина, одетый в хорошо сидящий на нем костюм. Из-под очков в дорогой оправе он внимательно смотрел на Щедрину холодными проницательными глазами. Владимир Иванович оставил их вдвоем и вышел. Незнакомец представился:

— Андрей Андреевич, — и предложил Ольге сесть. — Вы извините, что мы похитили вас на улице. Я думаю, наш разговор надолго не затянется. Угощайтесь, — он показал на фрукты на столе и налил ей бокал шампанского. — Перехожу сразу к делу. Ольга Владимировна, нас устраивает деятельность вашего центра. Его цели и задачи полностью соответствуют государственным интересам. Мы готовы оказать вам поддержку, но давайте начистоту! Зачем вы ведете дела с генералом Рохлиным? Он же дуболом и еврей, — сделав паузу, Андрей Андреевич уловил реакцию Щедриной и добавил, — по отцу.

— Во-первых, он не дуболом, и вы это знаете не хуже меня, — мягко, но настойчиво сказала Ольга, — а достаточно интеллигентный человек; во-вторых, вы тоже производите впечатление интеллигентного человека, а Евангелие не читали. А там сказано: «Нет ни эллина, ни иудея».

— Браво, браво, один ноль в вашу пользу! — рассмеялся Андрей Андреевич.

Затем разговор приобрел для Щедриной неожиданный оборот. Андрей Андреевич начал ненавязчиво расспрашивать о генерале.

Ольга с непосредственностью верующего человека стала защищать генерала, сказала, что все последние разговоры о нем не больше чем сплетни, связанные с его обращением к президенту.

— Извините, — прервал ее Андрей Андреевич, — все сплетни исходят как раз из интеллигентной среды, и вы это прекрасно знаете. Мы с вами заканчивали один университет, правда, факультеты разные. Но дело в другом. Как, например, вы относитесь к Андропову?

— Нормально, — ответила Ольга.

— Так вот он, будучи председателем КГБ, обладая всей полнотой информации, вынужден был терпеть, приспосабливаться, пока не настал его звездный час. Вы думаете, нам неизвестно, что творится в стране, и мы в восторге от всего этого? Но мы тоже вынуждены терпеть. Придет время, и мы исправим положение. Генерал хороший военный, но плохой политик. У нас с генералом разная методология, хотя думаем одинаково и порой делаем одно дело.

— А вы не боитесь, что про наш разговор я сообщу в ФСБ?

— Нет, у меня там друзья, — улыбнулся Андрей Андреевич. — Как говорится, все схвачено, — и сухо добавил: — Генералу передайте: не надо торопить историю. Если он не остановится, то ему никто не сможет помочь. Даже мы.

— Я могу идти? — спросила Щедрина.

— Да, конечно. Но подумайте над моими словами.

Выйдя из ресторана, Ольга отправилась в Думу. Разыскав в конце коридора табличку с фамилией генерала, она постучалась в дверь. Услышав знакомый голос, приоткрыла дверь и удивленно спросила:

— Лев Яковлевич, а почему в этом кабинете?

— Спасибо Зюганову, хоть этот кабинет дали, а не кладовку какую-нибудь, — улыбаясь, ответил Рохлин. — Я бы предпочел тот мой подвал на консервном заводе в Грозном, но и этот сойдет. Я, Оленька, за годы службы привык, ибо нет ничего вечного. — Рохлин глубоко вздохнул. — Жаль, что жизнь прошла, а личной жизни вроде бы как и не было. Что поделаешь, судьба военного — греться у походных костров. Я привык подчиняться и подчинять себе других. На моих глазах, в том числе и по моему приказу, умирали люди. Но я всегда был готов, что и со мною может случиться то же самое. Новее равно меня не покидает ощущение: что-то важное прошло мимо. Говорят, ударения неправильно ставлю. Чаще всего приходилось штудировать «Боевой устав», разные наставления и инструкции. Вся жизнь — сапоги да лампасы.

— Что-то не нравится мне ваше настроение, — насторожившись, сказала Щедрина.

— Да это я вас увидел и почему-то вспомнил Пушкина, который жалел о чудных мгновениях жизни. Но сегодня печаль моя светла. Так расскажите, чем вы сейчас занимаетесь?

— По вашей просьбе я узнала, что в детских учреждениях в 1945 году детей-сирот было семнадцать тысяч, а в 1995 году — уже сто сорок шесть тысяч, — начала Ольга. — Естественно, ни для кого не секрет, что в детских домах существует масса проблем, которые так же, как беспризорность, калечат детские души. На начало 1995—1996 учебного года только официально было зарегистрировано почти полмиллиона детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей. Некоторые специалисты считают, что через пять лет это число удвоится. Эти дети являются базой для детской преступности, — она протянула генералу папку: — Здесь подробные цифры. Но я не знаю, зачем вам это надо, Лев Яковлевич? Вы же совершенно другим занимаетесь.

— Армия — это, прежде всего люди, — сказал Рохлин. — Поэтому, чем сильнее социальная и физическая деградация молодежи, которая происходит сейчас у нас в России, тем хуже обстоит дело с кадрами в армии. И потом: от того, какое растет поколение, зависит будущее не только армии, но и промышленности, культуры, судьба всей страны. Я сейчас готовлю доклад по этой теме. Надо принимать меры. Хочу выступить на пленарном заседании Думы. Чаем тебя угостить?

Щедрина в очередной раз удивилась способности генерала мгновенно менять настроение и тему разговора.

— Не откажусь, — ответила она.

Рохлин налил две чашки чая:

— Оля, тебе следует на днях съездить в Волгоград.

— Зачем? — удивилась она. — Что-нибудь случилось?

— Нет, там ничего не случилось. Здесь, в Москве, скоро все решится. А тебе лучше пока уехать. И если что — помоги там нашим ребятам. Держитесь вместе.

— А как же вы? С вами тоже может случится, что угодно?

— Я — командир. А где должен быть командир? Впереди, на лихом коне.

— Все будет нормально. Давай лучше позвоним Саше.

Рохлин набрал телефон Волкова.

Александр и Галина купались в живописном озере в Волга-Ахтубинской пойме. Был жаркий летний полдень. На берегу стояла «Волга», неподалеку молодой мужчина варил раков на костре. В машине зазвонил телефон. Мужчина подошел к машине, снял трубку и позвал:

— Александр Васильевич, вас срочно к телефону.

Волков вышел из воды, взял трубку и услышал голос Рохлина:

— Как дела, Саша?

— Великолепно! С любимой женщиной нахожусь на нашем с тобой озере. Ты не возражаешь, что я ее сюда привез?

— Рад за тебя. Тут Ольга Щедрина рядом сидит и тоже тебе привет передает.

— И ей привет! Рад тебя слышать.

— Я тут собираюсь в ваши края.

— Это было бы здорово! — воскликнул Волков. — Отдохнули бы, порыбачили.

— Разгребу все свои дела и подъеду. До встречи!

В последнее время у Рохлина стало много встреч, бесед с разными людьми. Ему стало катастрофически не хватать времени. Особенно часто генерал встречался с Валерием Андреевичем Стрелецким. Обычно такие встречи происходили в одном из баров в центре Москвы. Встречая, официант сказал ему:

— Лев Яковлевич, вас ждут.

Рохлин прошел в кабинет, где его ждал Стрелецкий.

— Что это ты выбрал такое место для разговоров? — рассмеялся Рохлин.

— Это проверенное место. Да и перекусить не мешает, — ответил Стрелецкий. — Лев Яковлевич, после серии отставок я не знаю, кому, кроме вас, можно передать накопившиеся у меня материалы по коррупции…

— Подожди, вот мы говорим: коррупция, коррупция. Объясни ты мне лучше, что это? — спросил Рохлин.

— Коррупция в переводе с латинского означает «подкуп», например, государственного аппарата, — усаживаясь за столик пояснил Стрелецкий. — Если возможна сверхприбыль в сто, двести процентов, то ее можно получить только с помощью госаппарата. Чиновников в нынешней России примерно один миллион. Миллион человек, которые могут что-то разрешить или что-то не разрешить. Россия сейчас входит в десятку самых коррумпированных стран мира. Исследования выявили страшную цифру: семьдесят процентов российских чиновников коррумпированы. Именно на их подкуп коммерческие структуры выделяют от двадцати до пятидесяти процентов своей прибыли. В ФСБ, МВД и Генеральной прокуратуре имеется достаточно материалов, по которым можно привлекать к уголовной ответственности министров и других чиновников разных мастей, без лишних разговоров. Проблема не только в том, что никто не хочет бороться с коррупцией, вопрос гораздо сложнее. Государство должно заботиться и защищать интересы всех слоев общества — это аксиома. Но в нынешней России власть служит лишь одному слою: тем, кого называют «денежные мешки», а если говорить точнее, она им просто продалась. Крупный капитал, словно пиявка, присосался к государству. Он купил всю власть, всех чиновников. Мало того, сам вошел во власть в лице своих представителей. Все смешалось, как в доме Облонских: не поймешь, где чиновник, где банкир. Я не знаю ни одного министра, не имеющего крупного капитала и не контролирующего в интересах этого капитала какую-то отрасль экономики. Поэтому не удивительно: вчера человек был министром, сегодня уже президент или вице-президент какой-нибудь корпорации, и наоборот.

Богатство не свалилось на «новых русских» с неба. Они сколотили себе состояние за счет бюджетных денег. Именно после победы «демократии», когда предприимчивые дельцы принялись растаскивать лакомый пирог госсобственности, и начался процесс криминализации власти. Подкуп чиновников стал таким же обычным делом, как мытье посуды и стирка белья. Здесь материалы на высших должностных лиц страны, в том числе, и на семью президента, — Стрелецкий передал Рохлину толстую папку, — К сожалению, у нас сегодня нет возможности довести эти дела до конца. Единственной службой, которая попыталась стать на пути всепоглощающей коррупционной экспансии, была Служба безопасности президента. Потому-то и было сделано все возможное, чтобы уничтожить нас. Вал обвинений, потоки лжи и клеветы. Спору нет, они добились своего — мы ушли. Сегодня уже никто не в силах остановить этих жадных до денег и власти новых реформаторов и старых партократов. То, что происходит сейчас в стране, иначе как царством тьмы и невежества в экономике, культуре и науке назвать нельзя. Одним словом — мракобесие!

Валерий Стрелецкий раньше работал в МВД. Еще там он усвоил одну истину, что можно оставаться независимым человеком до тех пор, пока к твоим рукам не прилипла ни одна копейка. Взятка делает человека податливым и зависимым. Она как ручеек размывает человека, превращая его в песок. Конечно, за все надо платить. И рядом с тобой люди, у которых очень много проблем. Часто они решаются при помощи денег. Все ходоки, которые едут в Москву, стараются решить, прежде всего, финансовые дела. Но в последнее время, чтобы их решить, поставить необходимую печать, подпись, московские чиновники требуют деньги. Так было всегда, но особенно пышно расцвело в последнее время. И их везут сумками, чемоданами и коробками. Некоторых стали называть просто: Гриша, Миша — три процента. Это означало, с любой сделки гони законных три процента. Как в ресторане чаевые. Столица всегда была законодательницей мод. Глядя на Москву, таким же образом поступала и провинция. «Что мы рыжие?» — говорили на местах. И уже размытыми становились не только люди, а вся государственная машина. Чиновник диктует, проситель платит. А куда ему деваться: до Бога высоко, до Царя далеко. Недаром было подмечено, что бедные охотнее расстаются с деньгами, чем богатые, поскольку человек может долго жить на деньги, которые ждет.

«Власть развращает, но отсутствие власти развращает абсолютно», — подметил один из американских президентов.

В Завидово, где, как сообщали средства массовой информации, отдыхал и работал президент, было тихо и спокойно. Выполнив все необходимые, назначенные врачами процедуры, Ельцин, поудобнее устроившись в кровати, иногда просматривал вечерние новости и после, выключив телевизор, засыпал. Но в последнее время он перестал включать телевизор: опять показывали горбатый мост и шахтерский пикет на нем. Давно кануло в лету то время, когда вот так же приезжали шахтеры и, стуча касками по бетону, поддерживая его — Ельцина, требовали отставки Рыжкова, Горбачева, Хасбулатова. Но особенно раздражал Ельцина Рохлин. Всей своей интуицией он чувствовал исходившую от него опасность. Таких людей, прошедших «огонь, воду и медные трубы», кому все было нипочем, Ельцин боялся и не любил. Каждый день ему докладывали о поведении генерала и успокаивали, что особо волноваться не следует. И все же, Ельцин, привыкший чувствовать опасность за версту, волновался. А в последнее время его стали одолевать неприятные сны.

Видел он, как люди в камуфляже и масках ведут обыски в офисах олигархов и производят аресты. А после привиделось такое, отчего он проснулся в холодном поту. Во сне он увидел зал суда, полный народу и журналистов. На скамье подсудимых будто бы сидит он, Борис Николаевич, а председатель суда объявляет:

— Международный суд рассматривает дело гражданина Ельцина Бориса Николаевича — бывшего президента России, — и обращается к нему: — Подсудимый, вы признаете свою вину?

— Я не виноват! — выкрикивает Ельцин. — Меня подставили.

— Вызвать свидетелей, — продолжает председатель суда. Появляется юркий Березовский.

— Я ни в чем не виноват, — бормочет он. — Президент добровольно отдавал мне собственность. Он создал такие условия, при которых грех было не взять, грех…

Следом за Березовским появляется чеченский генерал Дудаев:

— Все началось с того, что президент сказал: «Берите столько суверенитета, сколько хотите». Мы и взяли. А чем мы хуже Прибалтики или Украины?

Вышел и Грачев:

— Я не приказывал стрелять по Белому Дому, это приказал президент — Верховный Главнокомандующий, вот документ!

Потом появился Кравчук:

— Инициатором развала СССР выступил президент России. Мы вынуждены были согласиться.

Вслед за Кравчуком, в качестве свидетеля, выступил председатель Международного валютного фонда:

— С попустительства президента разворовываются все кредиты, которые мы выделяем на развитие России. Где наши деньги?

Выслушав свидетелей, председатель суда зачитывает приговор:

— Международный суд, рассмотрев дело гражданина Ельцина, признает его виновным по всем статьям обвинения. Суд объявляет Ельцина Бориса Николаевича преступником и приговаривает его…»

Борис Николаевич сел на кровати. Смахнув пот с лица, он подумал: «Какую ночь снится одно и тот же! Совсем нервы сдают. Надо проверится у психолога. Впрочем, снится то, о чем я думаю и о чем знаю: все они меня сдадут, все будут тыкать в меня пальцем».

Он нажал кнопку вызова. Вошел офицер охраны.

— Вызвать сюда всех руководителей силовых структур, — приказал президент.

— Сейчас три часа ночи, Борис Николаевич. Когда им прибыть?

— Я сам знаю, что сейчас три часа ночи! Они должны быть здесь ровно через час, — настойчиво повторил Ельцин. И неожиданно ему пришла простая и ясная мысль: «Может быть, выбрать удобный момент, покаяться и уйти в отставку? Русский народ добр и отходчив…»

После пленарного заседания Государственной Думы, Рохлин вошел в свой кабинет и тут же раздался звонок. Он взял трубку и услышал голос Стрелецкого:

— Лев Яковлевич, тут у меня появились новые данные о том, как наши общие друзья хотят распределять средства от кредита МВФ.

— Встретимся через час в условленном месте, — ответил Рохлин и пошел к председателю Комитета по безопасности Виктору Илюхину.

— Лев Яковлевич, ты уже, наверное, понял: по Конституции возможности Думы ограничены, — начал разговор Илюхин. — Это в лучшем случае трибуна. Реальная власть не здесь, в Кремле. Депутаты — на коротком поводке. Говоря по-военному, мы здесь стреляем холостыми патронами. Шуму много, а толку мало. Ты знаешь, почему расстреляли Верховный Совет? У него, в отличие от нас, была реальная власть. Вот за это и расстреляли. Нас расстреливать не будут. Закроют двери на замок, выставят охрану и все.

— Но надо что-то делать, — сказал Рохлин. — В армии идут необратимые процессы, она разваливается на глазах. Пройдет еще немного времени, и те же чеченцы возьмут нас голыми руками, не говоря о противниках более серьезных. На мой взгляд, надо брать шире. Да, я создал Движение в поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки, но нужны последующие шаги. Было обращение к президенту. Теперь не мешало бы обратиться к народу. Давай, я набросаю обращение. Было бы неплохо, если бы его одновременно подписали Селезнев и Строев. Тогда, я думаю, президент не отмахнется.

— Плохо ты знаешь нашего президента, — сказал Илюхин. — Замотает, забудет или опять завалится в больницу.

— Ничего, мы его заставим действовать. Тем более надвигаются выборы. С чем-то он должен выйти к народу. Теперь я на своей шкуре убедился: стучать в двери, писать письма — бесполезно. Везде отписки, везде глухая стена, — продолжал Рохлин.

— Нужно организовывать движение протеста, — предложил Илюхин. — Надо ехать к шахтерам. Надо поднимать рабочих оборонки.

— Я думаю, надо поднимать офицерский корпус, — ответил Рохлин. — Посмотри, мне подготовили справку. Сотни офицеров из-за бытовых неурядиц, отсутствуй перспектив в службе, стреляются. Такого не было в нашей истории. Если мы и дальше будем проводить такую политику, мы потеряем Северный Кавказ. А это станет началом развала всей России. Я пытался узнать, почему во время боев за Грозный, когда у нас не хватало боеприпасов, выходила из строя устаревшая техника, в это же время в Армению самолетами перебрасывалась самая новейшая техника, ракеты, артиллерийские системы и боеприпасы. Я скрипел зубами, когда видел, как горят наши мальчики в незащищенных танках. Я пытался понять, сделало ли руководство страной из того выводы? Выступил на съезде НДР Все в пустоту!

— Надо начинать процедуру отречения Ельцина от должности, — сказал Илюхин. — Только так можно спасти ситуацию. Не знаю, насколько нам это удастся, но мы сможем показать народу вину президента в развале страны, армии. И за войну в Чечне.

— Ты знаешь, Виктор, устал я, — неожиданно признался Рохлин. — Когда прежде смотрел на депутатские сборища, думал: вот жизнь — лучше не придумаешь. Но такого дурдома, как этот — поискать надо. Недавно приглашение дали, фокусы Копперфильда посмотреть. Так ты не поверишь, через пять минут после начала представления уснул. И проспал до конца. Тамара, правда, потом, все мне рассказала про эти фокусы. Отдыхаю только в машине да в самолете.

Машина с Рохлиным остановилась у тротуара. В нее сел Коржаков. Он оглядел генерала и неожиданно сделал ему комплимент.

— Ну и костюмчик на вас, Лев Яковлевич! Никак от «Валентина»? Шикарный костюмчик. Поди, баксов шестьсот за него отвалили? Как же вы в таком перед шахтерами выступать будете? Сочтут за нового русского.

Рохлин некоторое время с подозрением смотрел на Коржакова, затем с улыбкой махнул рукой.

— Купил в Белоруссии, — сказал он. — Поехал я на встречу с батькой. Вечером нагладил костюм, рубашку и, чтоб не помялся, спрятал в чехол. Утром сел в машину в спортивном костюме. Приезжаем в Минск, прошу достать костюм. А мои ребятки глаза вытаращили — нет костюма, в Москве оставили. А через час официальная встреча. Я выматерился, затем спрашиваю: сколько у кого денег? Набрали полторы тысячи. Заехали в универмаг, и представляешь, купил этот костюм, рубашку и галстук. Вот такие у батьки цены. И размер подобрали, и рост. Хочу добавить: порядок у него не только в магазинах. Вся земля обрабатывается. Не то, что у нас.

— Вот видите, ребята у вас хорошие, а прокололись, — думая о чем-то своем, сказал Коржаков. — Я хочу вас предупредить, Лев Яковлевич, будьте осторожны. Я получил информацию, что на вас готовится покушение… Если вам нужна помощь, у меня есть люди, которые обеспечат надежную охрану.

Девятого мая в Москве традиционно состоялась праздничная демонстрация. Впереди колонны офицеров шел генерал Рохлин. После выступления на Лубянке его окружили офицеры. Среди них были Рогоза, Савельев, Лихой. К ним подошла Варя. На ней был белый плащ и голубой шарфик.

— Ребята, как я вас рада видеть! — сказала она.

— Святой день, хорошая погода! Вон сколько народу собралось, — сказал Рохлин.

— Вот что, может, ко мне зайдем? — предложила Варя, — День-то действительно святой. Помянем дедов наших и отцов. Заодно ребят, кто в Афгане и Чечне погибли. Я здесь недалеко живу. Предупреждаю, вода сегодня не течет. И свет есть. И закусить найдется.

— А что, действительно, давайте сходим! — сказал Рохлин. — Все свои, поговорим и песни попоем. Когда еще таким составом соберемся. Давайте так: я беру к себе в машину Варю, а остальные — на метро.

— Товарищ генерал, отпустите машину, — попросила Варя. — Я вам как врач советую ходить пешком.

— А что, давайте пойдем пешком, — согласился Рохлин. — Рогоза, одна нога здесь, другая в магазин! Купи все, что надо. Идем к Варваре Семеновне в гости.

Оживленно переговариваясь, они медленно двинулась по улице. Неожиданно Варю остановил незнакомый парень и что-то быстро и тихо сказал ей. Затем так же быстро и неожиданно скрылся в толпе. Варя догнала компанию.

— Ты узнал его? — спросила она у Савельева.

— Нет, — пожал плечами Савельев.

— Помнишь пивной бар и драку с омоновцами? Это один из тех, кто дрался с нами. Так вот, я его узнала, и он меня — тоже. Говорит, что за генералом установлено наблюдение. Сейчас нас кто-то сопровождает.

— Ну и что из этого? Нас здесь вон сколько. Мы генерала в обиду не дадим.

— Все равно его надо бы предупредить.

— А он и так знает. Говорит, что находится под двойной охраной…

В зимнем саду богато обставленного клуба Рохлин встретился с Березовским.

— Генерал, вы, наверное, видели, что я только что вернулся из Чечни и привез оттуда трех солдат из вашего корпуса, которые попали в плен еще в 1995 году.

— Я вам благодарен, — сухо сказал Рохлин.

— Но я просил встречи с вами, чтобы поговорить о другом, — продолжал Березовский. — Я наблюдаю за вами давно, генерал. Я восхищен вами, вашим мужеством! Любимец президента, без пяти минут министр обороны. И вы от всего отказываетесь! Для этого надо иметь мужество. Оказывается, в России есть еще настоящие русские офицеры!

— У каждого своя роль, главное — чтобы жить в ладу со своей совестью, — спокойно ответил Рохлин.

— Вы, наверное, удивлены, почему я все это говорю вам? Да, я — еврей, но никуда не собираюсь отсюда уезжать. Здесь я — уважаемый человек, здесь мой бизнес, здесь прислушиваются к моему мнению и власть, и лидеры оппозиции. Они меня хоть и клеймят, но, скажем так, считаются. Я даю деньги всем и не считаю это зазорным. Кто дает, тому и Бог помогает.

— И на оружие боевикам? — резко прервал его Рохлин. — Вы же прекрасно понимаете, что война не была нужна ни нам, ни чеченцам.

— А, это клевета! — отмахнулся Березовский. — Эти слухи, чтобы меня опорочить, распространяют мои враги. Вы думаете, их у вас нет? Я согласен с вами, что бизнес, почти всегда безнравственен. А война? Конечно, лучше торговать, чем воевать. Россия продает оружие за рубеж. Кто даст гарантию, что из него не будут убивать наших солдат? Вы пытались замирить Чечню своими средствами, я — своими. Поверьте, у меня нет особой любви к сепаратистам и террористам. Но нельзя делать их изгоями. Они тогда становятся в тысячу раз опаснее. С привязанным, занятым хоть каким-то делом человеком легче разговаривать. Вот у вас есть готовый рецепт в национальном вопросе? Нет! И у меня нет. Но я, по крайней мере, его ищу. Мы могли бы это делать вместе. Я хотел сказать вам, что вы можете на меня рассчитывать, я с уважением отношусь к вам как к личности. Да и враги у нас с вами общие. Я имею в виду Чубайса.

— А как на подобные рассуждения посмотрит Семья?

— Генерал, я прагматик и привык работать на перспективу. С Семьей я имею дела, исходя из реалий сегодняшнего дня.

— А какую перспективу вы связываете с моей персоной?

— Ваши идеи, с которыми вы выступаете, уже стучатся в двери. Они будут непременно востребованы. Мне бы хотелось наладить с вами контакт. Я готов дать вам, вашему движению деньги — мы обречены на сотрудничество.

— Кем только меня ни называли: самодуром, дуроломом, показушником, — не обращая внимания на восклицания Березовского, продолжил Рохлин. — Мне приходилось посылать на смерть людей, быть жестким. И они шли, потому что знали: если они не пойдут, то первым пойду я. И я никогда не взвешивал на весах: выгодно это мне или нет? В таких делах людей не обманешь. Признаюсь, самой высшей наградой для меня стало, когда я случайно узнал, что за глаза офицеры и солдаты стали называть меня папой. И мне не надо клясться в любви к России. А ваше предложение принять не могу.

— Жаль, очень жаль, что не договорились, — сказал Березовский, прощаясь с генералом, а про себя подумал, глядя ему вслед: «Такие, как он, в России долго не живут…»

Через несколько дней Рохлин, выступая в офицерском собрании, сделал неожиданное заявление, которое повторили почти все средства массовой информации. В президиуме сидело несколько генералов.

— Не может быть процветающей армии и оборонной промышленности в нищей и голодной стране. Невозможно изменить положение в деле обороны и безопасности страны, не изменив в целом политический курс руководства, — сказал Рохлин. — Невозможно добиться этого изменения, действуя неполитическими методами. Нынешний режим не только не собирается идти на компромиссы, но не хочет даже вести диалог с оппонентами. Режим потерял чувство реальности. Время лицемерия закончилось, режим снял маску. Теперь мы имеем полное право спросить с президента и потребовать его ухода. Шесть лет — срок более чем достаточный, чтобы перестать кивать на ошибки предшественников. Мы требуем сформировать правительство народного доверия и подготовить условия для новых свободных выборов. Россия погибнет, если за нее не бороться. И последнее, что я хотел сказать вам. Мне известно, что на меня готовится покушение. Это будет подано как бытовуха.

Эти последние его слова и стали причиной той шумихи, которая поднялась в прессе. О личной жизни генерала знали только самые близкие ему люди. Было известно, что у него есть замужняя дочь. И что на руках жены несовершенно летний больной сын. Что, переехав в Москву, генерал купил в Подмосковье дачу, и летом его семья жила там. «Почему он употребил слово “бытовуха”?» — удивлялись журналисты.

В кремлевский кабинет Андрея Андреевича вошел Геннадий Зюганов. Был он приглашен, чтобы обсудить политическую ситуацию и наметить, если это возможно, пути взаимодействия. Увидев Зюганова, Андрей Андреевич улыбнулся, вышел из-за стола, пожал гостю руку и пригласил за небольшой столик, где стояла бутылка минеральной воды и два стакана.

— Давайте сразу, без дипломатии, Геннадий Андреевич, — сказал Андрей Андреевич, — шеф недоволен вашим союзом с генералом Рохлиным. Надеюсь, вы, как и мы, не хотите повторения ситуации 1993 года? Мы — за развитие демократии и не хотим запрета никаких оппозиционных партий, в том числе и вашей.

— Мы готовы идти на открытый диалог с властью на взаимоприемлемых условиях, — ответил Зюганов. — Но и власть должна прислушиваться. На последних выборах за нас проголосовало сорок миллионов человек. Вы съездите на Горбатый мост. Там сидят шахтеры. Нельзя доводить людей до ручки. Иначе получите бунт — кровавый и беспощадный. Я только что вернулся из поездки по Сибири. Обстановка критическая. Люди доведены до отчаяния. Крупнейшие и авторитетнейшие ученые и производственники предупреждают, что если дело будет так продолжаться, то страну ждет коллапс.

— Геннадий Андреевич, не надо сгущать краски, — прервал его Андрей Андреевич. — Как видите, и в этом деле мы ищем точки соприкосновения. Мы не против, чтобы кто-то от вас был в правительстве. Это вы должны были прийти ко мне с этим разговором, а не ждать моего приглашения, ибо вы больше нас должны быть заинтересованы в том, чтобы дистанцироваться от генерала. Увидите, он подомнет вас и задушит в своих объятиях. Вы знаете, что мы всегда пытались сохранить баланс. Будем считать, что разговор состоялся?

Зюганов нехотя кивнул и протянул руку Андрею Андреевичу.

— Рад был встрече.

Как только за Зюгановым закрылась дверь, к Андрею Андреевичу вошел Владимир Иванович и сказал, что Рохлин в Подмосковье в одной из воинских частей встречался с членами Совета Федерации. Те обещали поддержать его в акции, которую генерал планировал в Москве. Затем Владимир Иванович положил на стол листок бумаги. Андрей Андреевич быстро пробежал его глазами. В донесении говорилось, что генерал Рохлин только что вернулся из Киева, где в тридцати километрах от украинской столицы у него состоялась встреча с высшими офицерами Генерального штаба Украины, Таджикистана и Казахстана.

За Рохлиным было установлено тройное наблюдение: ФСБ, ГРУ и еще одной частной охранной фирмы. Но Волков провел отвлекающий маневр, и Лев Яковлевич на пару дней исчез из поля зрения спецслужб. Заместитель начальника военной контрразведки негодовал на своих подчиненных. Неожиданно зазвонил телефон, и кто-то посоветовал посмотреть канал «НТВ». Там показывали встречу Рохлина в зале министерства обороны Грузии. А через несколько дней его принимал президент Азербайджана Гейдар Алиев.

На Киеве, во время обеда в столовой генерал Полищук сказал, что во времена СССР Украина жила более благополучно, чем Российская Федерация.

— Сейчас украинцы задают вопрос: где то сало, которое не съели москали? Ведь доходило до того, что нас прямо спрашивали: вы готовы воевать с Россией? Нам больно смотреть, как украинские парни едут на заработки в Москву, а девушки становятся проститутками. Никто из украинского народа, кроме политиков типа Кравчука, не выиграл.

Генерал Ашуров из Таджикистана сказал, что в 1992 году Таджикистан хотел войти в состав России на правах автономии. Гражданская война унесла жизни тысяч таджиков. Теперь же они едут в Россию, как люди четвертого сорта.

— А почему четвертого? — спросил Рохлин.

— Высший сорт — олигархи, первый — москвичи, второй — россияне, третий — славяне, четвертый — «чурки», то есть мы. Я всегда говорил, мы должны жить вместе с Россией. Когда я видел надписи на заборах: «Русские не уезжайте, нам нужны белые рабы и белые проститутки», то я воспринимал это как личную боль, как личное оскорбление. Русские уехали, и вся наша экономика рухнула. Вот многие говорят: мусульмане, иная вера. В 1917 году к губернатору Тобольска пришли вооруженные татары. Они сказали, что готовы идти освобождать «белого царя». Губернатор был поражен и ответил, что освобождать никого не надо. «На все воля божья, — сказал он. «Россия погибла», — сказали татары и ушли. Для стабильности в наших странах нужен «белый царь».

Прочитав донесение, Андрей Андреевич достал папку «Генерал» и подшил листок к делу.

В малом зале Государственной Думы несколько иностранных журналистов брали интервью у генерала Рохлина. Рядом с ним сидел Аксенов. Корреспондент «Вашингтон пост» задал вопрос.

— Господин генерал, почему вы выступаете против того, чтобы МВФ предоставил России угольный транш?

— Ни один американский налогоплательщик не заинтересован в бесконтрольной растрате его денег, — ответил Рохлин. — МВФ выделил транш на реструктуризацию угольной отрасли. Деньги разворованы чиновниками. Голодные шахтеры сидят на Горбатом мосту. Вот она — реальность сегодняшнего дня. Так что я защищаю интересы не только своего, но и американского народа.

— Вы не проясните, за что вас сняли с поста председателя Комитета по обороне?

— Видимо, я кому-то там очень мешал, — сказал Рохлин. — Но защищать армию я не перестану.

— Господин генерал, вы выступаете против президента, — задал очередной вопрос корреспондент «Нью-Йорк Таймс», — но ведь Ельцин — гарант демократии в России?

— Президент, который расстрелял парламент и развязал кавказскую войну, человек, который не способен управлять страной, не может и не имеет права быть гарантом. Сейчас российская государственная власть создала условия для социального недовольства и социального взрыва. Американские политики должны подумать и о завтрашнем дне. Плохи те политики, которые живут одним днем.

— А не возродится ли после Ельцина сталинизм или тоталитаризм?

— После Ельцина начнется национальное возрождение. И мы, — Рохлин коротко глянул на Аксенова, — со всеею Россией пойдем своим путем. Не надо жить штампами вчерашнего дня: холодная война, сталинизм. Мы обречены на сотрудничество с Соединенными Штатами. Но только на взаимовыгодных условиях.

Рохлин вышел из Думы. Он торопился на встречу со Стрелецким. Его догнал Аксенов:

— На Стрелецкого совершено покушение. Сбит неопознанной машиной.

— Что с ним?!

— В тяжелом состоянии доставлен в больницу. Помните, что вам говорили о вашей безопасности? Вы мне же сами показывали документ.

— Ладно, прорвемся, — отмахнулся Рохлин. — Куда Стрелецкого отвезли?

Аксенов протянул ему листок с адресом больницы, и генерал направился к машине.

Уже в больнице от Стрелецкого Рохлин узнал, что произошло все достаточно банально, как в зарубежных кинофильмах. Стрелецкий, отключив мобильный телефон, пошел по направлению к парку, к условленному месту встречи с Рохлиным. Времени было еще достаточно, и он, купив мороженое, спокойно прогуливался по парку.

Неожиданно на дороге появилась машина «Скорой помощи». Набирая скорость она помчалась на Стрелецкого. Он совсем не ожидал такого поворота и не успел отпрыгнуть в сторону. Сбив его, машина исчезла также быстро, как появилась. Стрелецкий остался лежать на обочине.

— Лев Яковлевич, вы хотели съездить в Балашиху. А потом слетать в Мурманск. Я бы вам не советовал делать этого, — неожиданно прошептал Стрелецкий, когда Рохлин собрался уходить от него.

— Как это: не надо? — удивленно спросил Рохлин.

— Чувство у меня нехорошее, — сказал Стрелецкий.

— Петр, — позвал Рохлин сопровождающего его Рогозу. — Кто спросит, скажи: улетел в Мурманск.

В лесочке, на повороте во Внуково стоял джип. В нем сидели крепкие, коротко стриженные молодые люди. Время от времени они разговаривали с кем-то по сотовому телефону. А в это время генерал Рохлин уже мчал на машине по трассе Москва — Волгоград.

Рохлин не боялся смерти. Тысячу раз он видел ее так близко, что казалось, при надобности мог бы потрогать ее руками. После того, как его крестили, он стал, при случае, говорить, что все в руках Господа Бога. Насмотревшись на тех, кому он многие годы служил и кому подчинялся, и вспомнив тех, кто был с ним рядом и кто отдал жизнь выполняя его приказы, генерал понял, что они шли на смерть веря ему, Рохлину, а не Ельцину и Грачеву «Единственное, что можно сделать, так это лишить меня жизни. Но что моя жизнь по сравнению с теми миллионами, которые создавали, строили и, умирая, защищали Россию. Ни-че-го!»

Юрий Михайлович Лужков встал из-за стола, приветствуя Рохлина. В щелочках глаз угадывалась глубоко запрятанная улыбка.

— В прошлый раз вы с нами крепко ругались, но отстояли-таки кладбище, — сказал мэр.

Рохлин пожал ему руку.

— Юрий Михайлович, кладбище — это же святыня, память о героях Первой мировой войны. Помните, Суворов сказал: «Пока последний солдат не будет похоронен, война считается неоконченной»? В Ростове еще целые вагоны стоят не захороненных солдат и офицеров, ‘и мне бы очень не хотелось, чтобы в будущем на месте могил моих солдат и офицеров строили увеселительные заведения или рынки.

— Мы разобрались с той ситуацией, — заверил его Лужков. — Скоро начнется строительство мемориального комплекса героям Первой мировой войны. Ну, а сейчас с чем пожаловали?

— Юрий Михайлович, я планирую организовать массовые акции протеста. В Москву съедутся около двадцати тысяч человек — шахтеры, казачество, отставники. Хочу согласовать наше с вами взаимодействие по обеспечению порядка.

— Я думаю, здесь вопросов не будет, мы согласуем со всеми службами.

— Юрий Михайлович, страна висит над пропастью. Сейчас все исчисляется не годами, а днями.

— Да, ситуация катастрофическая, — согласился мэр.

— Если бы правительством руководили такие люди, как вы, а не «киндер-сюрпризы», то Россия от этого только выиграла бы, — сказал Рохлин. — Пора уже объединять все государственно-патриотические силы.

— Я всегда готов сотрудничать со всеми конструктивными силами, — сказал Лужков, прощаясь с Рохлиным.

Юрий Михайлович был трезвым и дальновидным политиком. Обладая солидным хозяйственным опытом, приобретенным еще в советское время, он плавно и органично сменил на посту руководителя Москвы Гавриила Попова. В девяносто втором году Лужков привел на Красную площадь шоферов-дальнобойщиков с целью оказания давления на съезд народных депутатов и, выступая в Кремле перед депутатами, занял пропрезидентскую позицию. Отличился он и при разгоне первомайской демонстрации: Но Ельцин не терпел вокруг себя самостоятельных людей, и вскоре Лужков это почувствовал на себе. В сложившейся ситуации он вел себя достойно. Упрекнуть его было можно, но отрицать очевидное было нельзя. Юрий Михайлович не лез в политики российского масштаба, ему было достаточно своего города. Он потихоньку обустраивал Москву: прокладывал дороги, реставрировал вокзалы, и это было известно многим. Его поддержка моряков Черноморского флота, позиция вокруг Севастополя, восстановление Буденновска были замечены военными, и они не раз высказывали ему свою признательность. В свою очередь, Лужков мог себе позволить чувствовать себя в столице хозяином и встречаться с теми, кого он хотел видеть, а не на кого ему укажут.

Рохлина Юрий Михайлович уважал и не скрывал этого. Когда генерал поднялся, чтобы попрощаться с ним, мэр неожиданно протянул ему ключи.

— Лев Яковлевич, хочу выполнить приятную для меня миссию. Правительство Москвы решило подарить вам джип.

— Мне уже казаки подарили коня, — начал отказываться генерал. — Меня и так обвиняют, что генерал Рохлин, мол, хочет въехать в Кремль на белом коне.

В лето девяносто восьмого года Москва задыхалась от жары. Рядом с Горбатым мостом, на лужайке возле забора раскинулся шахтерский палаточный городок. Раздетые по пояс здоровые, крепкие мужики стучали касками по брусчатке у Дома правительства. Над головами у них развевалось черное знамя, на котором были написаны слова «Шахтерская армия спасения». Это уже были не те шахтеры, которые в комфортабельных поездах на деньги профсоюзных боссов в девяносто втором году приезжали воздействовать на съезд народных депутатов. Те, постучав касками о брусчатку Красной площади, шли в московские гостиницы и рестораны и гуляли на всю ивановскую. Но весной девяносто восьмого на Транссибирскую магистраль вышли уже другие люди: доведенные до отчаяния сибирские шахтеры. Они перекрыли дорогу и потребовали отставки Ельцина и правительства. На разблокировку дороги Ельцин направил дивизию МВД. Целую неделю страна была на волоске от гражданской войны. Президента спас губернатор Аман Тулеев. Шахтеры ему поверили и ушли с дороги. Но положение оставалось прежним, в шахтах продолжали гибнуть люди, врачам и учителям не выдавалась заработная плата. Шахтеры протестовали против закрытия шахт. Увидев, что их требования игнорируются, для пикетирования правительства, горняки направили в Москву своих представителей. Они разбили свои палатки у Дома правительства. И тут к ним зачастили эмиссары. Одним хотелось, чтобы горняки побыстрее убирались из Москвы и не оскорбляли своим видом столицы. Другие видели в шахтерах поднимающийся рабочий класс России, который своим давлением отправит в отставку правительство. Несколько раз к шахтерам приезжал Рохлин. В свой последний визит он приехал, взяв с собой атамана Кудинова. Они вышли из машины.

Рохлин через мегафон обратился к шахтерам:

— Ребята, продержитесь немного, недолго уже вам осталось. Мы организовали штаб в вашу поддержку. Вы знаете, представители шахтерских регионов работают в Думе. Скоро вам на подмогу подъедут казаки, офицеры-отставники. Более двадцати тысяч — это солидная сила! Власти тогда будут разговаривать с нами по-другому. Я думаю, скоро всем нашим мучениям придет конец, сколько можно издеваться над людьми?

— Правильно, давно пора, натерпелись уже! — закричали шахтеры.

Рохлин попрощался с шахтерами и под приветственное постукивание касок о брусчатку вернулся к машине.

У входа в Госдуму Рохлина ждала Ольга Щедрина. Генерал пригласил ее навестить своих старых друзей, Савельева и Варю у которых сегодня было новоселье. Рохлин вместе с атаманом Платовым, который нес букет цветов, вышел из дверей. Увидев Щедрину, Платов протянул ей цветы. Ольга, глянув на генерала, смущенно улыбнулась. Понимающе улыбнувшись, Рохлин пригласил ее в машину. Там, на заднем сидении лежал еще один букет. Машина тронулась в сторону Лубянской площади. Платов посмотрел в зеркало заднего обзора, увидел сияющие глаза Ольги и неожиданно для самого себя начал читать стихи:

Скрипят и плачут сани расписные. Поют крещенским звоном бубенцы. Вся чистая, вся звездная Россия Во все края одна, во все концы…

— Это чьи? — спросила Ольга.

— Павла Шубина, — ответил Платов. — Написаны во время войны. После школы я, пожалуй, первый раз читаю стихи. Будто про наше время написано. Странно, но, глядя на вас, Оленька, у меня возникает такое чувство, что я знаю вас всю свою жизнь. А когда вас нет, то я один-одинешенек. На меня валится стена, и я один пытаюсь удержать ее.

Ольга посмотрела на Платова.

— Вы, Николай Александрович, не один. Атмосфера нынче такая, что человек, оставшись наедине с собою, чувствует себя одиноко. Поэтам дано предвидение. Вот, например, игумен Роман написал такие стихи:

Как часто я слышу: Россия — Забытая Богом страна, Бессилен Христос и Мессия, И только власть денег сильна. Вступлюсь обличающим слогом За честь изможденной страны: Забыта Россия не Богом, Россию забыли сыны!

Рохлин еле заметно улыбнулся:

— «Нас не нужно жалеть, ведь и мы б никого не жалели», — процитировал он и, повернувшись к Ольге, добавил: — Каждое поколение хочет передать следующему свои переживания и ощущения.

Платов удивленно посмотрел на Рохлина. Все знали, что генерал никогда не читал стихов. А он, оказывается, знал стихи замечательного поэта Семена Гудзенко. Платов и Щедрина ждали, что Рохлин продолжит читать, но он, погруженный в свои мысли, смотрел куда-то вперед. Ольга улыбнулась атаману и он, ободренный, вновь начал читать Шубина.

Розовые свечи на каштанах, Розовые мальвы на баштанах, Вечера, наполненные светом. Наших встреч, тревожных и нежданных…

— Дальше ничего не помню, вроде бы как ничего и не было, — откашлявшись, сказал он. — Но с самой юности после этих строк осталось ощущение тепла и нежности.

Машина подъехала к многоэтажному дому. Платов вылез из машины с букетом цветов, подал руку Щедриной. Они вошли в подъезд, поднялись на лифте.

— Кажется, дом только что сдали, — оглядевшись по сторонам, сказала Ольга.

— Ты не ошиблась, — ответил Рохлин.

Все трое вышли на площадку, Рохлин нажал кнопку звонка. Открылась дверь, и на пороге в белом свадебном платье они увидели Варю, а за нею в черном костюме — Савельева. Дальше маячили веселые лица Лихого и Николая Никищенко. Они были уже навеселе. А далее была видна скучная физиономия Захарова. На груди у него на розовой ленточке висела закрытая соской детская бутылка с молоком.

Вновь прибывших пропустили в комнату. Лихой быстро сунул Савельеву гармонь и все, сомкнувшись, по отмашке неожиданно громко запели.

В честь нашего вождя, В честь нашего народа, Мы радостный салют В полночный час дадим!

— Оленька, у нас сегодня такой радостный день! — сказала Варя. — Мы ведь уже не одни, — она провела рукой по своему округлившему животу, — по такому случаю решили свадьбу сыграть.

— Как я рада за вас!

— Меня как-то поразили слова батюшки Алексия о катастрофической демографической ситуации, — улыбаясь, сказал Рохлин. — Я понял: победы куются не только на поле брани. Надо создавать крепкие дружные семьи, рожать детей.

— И чем он только ее взял? — вслух, шутя, спрашивал себя Захаров.

— Гармошкой и ватными штанами, — рассмеялась Варя. — А вообще-то — песнями и лаской.

Раздался телефонный звонок. Варя взяла трубку и тут же передала Рохлину. Генерал услышал взволнованный голос Илюхина:

— Лев Яковлевич, надо бы срочно встретиться! Тут пошли нестыковки. Шахтеры приходили, говорят, против них готовятся силовые акции. Надо бы съездить к ним, успокоить.

— Хорошо, через полчаса буду, — ответил Рохлин.

В это время Захаров, встав во главе стола, затянул любимую песню моряков Северного флота.

Прощайте скалистые горы, На подвиг Отчизна зовет Мы вышли в открытое море, Суровый и дальний поход

— О-о-о! Флот, оказывается, может не только города брать, — сказал Рохлин, — но и песни хорошие запевать.

Перед тем как попрощаться, генерал поднял рюмку. Все встали и ждали, что скажет командир. Рохлин окинул их взглядом, затем напряженным громким голосом сказал.

— За вас, боевые мои друзья! За Россию! И — с Богом!

Андрей Андреевич вызвал к себе в кабинет Владимира Ивановича Сухова и заместителя начальника военной контрразведки ФСБ.

— Ну что, известен план акции? — спросил Андрей Андреевич.

— Да, известен, — ответил контрразведчик. — Десять автобусов с офицерами едут в Москву на поддержку шахтеров. Примерно столько же автобусов едут из Ростова с казаками. Другие добираются на поездах и прочими способами. Мы их всех контролировать не можем. Рохлин планирует собрать у Белого дома двадцать тысяч человек с лозунгами отставки президента и правительства.

— Источник надежный?

— Да, человек этот близок к Рохлину. Но генерал своих намерений и не скрывает.

— Двадцать тысяч здоровых мужиков в центре Москвы. Вы представляете себе, что это такое? — продолжал Андрей Андреевич. — И сколько они будут стоять у Белого дома? Мы даже не знаем, что сейчас с шахтерами делать.

— По решению бытовых вопросов он заручился поддержкой мэрии. С Юрием Михайловичем у него сложились хорошие, деловые отношения. Он генералу даже джип подарил. Что бы ни говорили, но Рохлину симпатизируют многие. А вообще, мы предполагаем, что акцию он планирует завершить в течение трех дней.

— А когда назначена акция?

— Сразу по окончании спартакиады. Автобусы из Волгограда мы думаем блокировать в районе Тамбова.

— А что вы будете делать с туляками, смолянами? Он ведь хочет поднять работников оборонной промышленности. И какими силами их останавливать? ГАИ? Милицией? Или привлечете армию?

— План операции здесь изложен, — контрразведчик положил папку на стол.

— Я ознакомлюсь.

Оставшись наедине с Суховым, Андрей Андреевич поделился с ним своими размышлениями:

— Я изучил планы боевых операций Рохлина, и меня заинтересовала одна вещь: в Чечне, например, у него было разработано три ложных маршрута, Генштаб знал только о двух, а он пошел четвертым, никому не известным. Везде его ждали, а появился он под стенами Грозного неожиданно. Рохлин закончил Академию Генштаба, знает работу с агентурой, владеет конспирацией. Помнишь, как он в Грузию и Азербайджан летал? Через Киев. Там оторвался от нашей «наружки». Ребята чуть не плакали. Он их, профессионалов, как малолеток провел. И после этого, думаешь, он стал проще?

— Но военная контрразведка ходит за ним по пятам.

— Брось, — Андрей Андреевич скептически ухмыльнулся. — Он с ней играет. А они клюнули. Странно, что их не смущает даже та легкость, с которой они получают информацию. Уверен, генерал готовит нам какой-то неприятный сюрприз. Но какой?

— Никакой другой информации нет, — Владимир Иванович пожал плечами. — «Прослушка» не дает ничего конкретного. Одни общие слова. Только и знаем, что жена его пилит: то ли правда ревнует, то ли капризничает. Кстати, Щедрина почему-то не рассказала ему о встрече с вами…

— Логика женщины, — Андрей Андреевич на минуту задумался. — Впрочем, будем считать, что она просто не успела переварить информацию. Мы сейчас схватились за шахтеров, за волгоградский корпус, за оппозицию, а главные силы генерала, похоже, состоят из других людей и сосредоточены они где-то в другом месте. Везде у него почерк одинаковый — и в Афганистане, и в Чечне: ввести противника в заблуждение. На этом он всегда выигрывал. Кстати, мы мало знаем о его связях с частями Московского военного округа.

— «Особисты» докладывают,' что командиры московских и подмосковных частей после контактов с ним, тут же докладывают о состоявшихся разговорах куда надо. О генерале и о его возможностях отзываются скептически.

— Очень уж показная эта скептика. Задницу прикрывают, только и всего. Здесь может быть скрыт второй вариант его действий. А может иметься и третий, и четвертый. Рохлин — Близнец по восточному гороскопу Это значит, что может и раздваиваться, и расстраиваться. Кроме того, сторонников, разделяющих его взгляды, полно и в Генеральном штабе, и в МВД, и на Лубянке. Идеи его привлекательны. Я сам, готов подписаться под каждым его словом.

— Но что они могут? Все заняты личными проблемами. Массового выступления не получится.

— Массового, конечно, нет. Но небольшую спецгруппу он может сколотить. И даже не одну. А потом просто взять под арест Ельцина. И приближенных к нему олигархов — тоже. Тут много людей не надо. Остальные сделают вид, что ничего не заметили или не успели. А поведение нашей номенклатуры после этого легко прогнозируется: окажется, что Конституция народу навязана, материалы референдума подтасованы, а выборы Ельцина в президенты — фарс.

— Фантазируете, Андрей Андреевич. Последние годы не прошли даром. Сколочены капиталы, сформировались конкретные интересы…

— Это как посмотреть. Бисмарк, вроде бы, говорил: дайте мне захватить территорию, и я найду историков, политиков и публицистов, которые обоснуют мою правоту. Тоже самое и с властью. В такую интересную игру мне еще не приходилось играть. Аж дух захватывает. Виртуоз! Уважаю. Даже проиграть не стыдно.

Историческая справка

Слова, сказанные Государем Николаем Вторым в день отречения в 1917 году, — «кругом измена, трусость и обман», — на протяжении всех десятилетий XX века не раз оказывались судьбоносными для русского народа.

Русский царь предан, и предали его те, кто давал присягу государю и Родине верно служить. Сотого момента Россия отреклась от своей души.

Особенно пышно расцвело предательство в 30-е и 50-е годы. За судьбой каждого репрессированного — чей-то донос, и, как правило, из близкого окружения — родственников, сослуживцев, соседей. В годы Великой Отечественной войны наряду с массовым героизмом и беспримерными подвигами около миллиона граждан Советского Союза одели форму вражеского государства. Но что говорить о простых людях, когда акты предательства совершались высшими руководителями страны. Хрущев участвовал в заговоре Берии против Маленкова и в заговоре Маленкова против Берии. Ликвидация Варшавского договора, вывод советских войск из Германии, сдача друзей-союзников — все это называлось не иначе, как «новое политическое мышление». А предательство старшего поколения вообще не имеет аналогов в истории. Мало того, что средства массовой информации твердили, что их жизнь прошла даром, что на них лежит вина за всю историю СССР, старшее поколение было поставлено на грань вымирания. Свершился величайший грех: государство и общество отвернулись от них.

В чеченской компании предательство стало обычным бизнесом: на протяжении всей войны находились люди, готовые «за тридцать сребреников» продать информацию главарям боевиков.

Но в самом акте предательства уже заложен приговор. Генерал Рузский, сыгравший главную роль в насильственном отречении царя и измене присяге, был зарублен чекистами на пятигорском кладбище. Вожди Белого движения сами стали жертвами предательства, а сама Белая армия познала горькую судьбу эмиграции. В годы войны военные трибуналы не церемонились в отношении предателей, будь то рядовой или генерал. Те же, кто ушел от расплаты, постоянно жили в страхе.

Не стал исключением и Лев Рохлин, предательство не обошло и его жизнь…

Через некоторое время Рохлин еще раз приехал в Волгоград, чтобы встретиться со своими сослуживцами.

В бане, где обычно собирались офицеры корпуса, на столе стояли полные кружки пива и нетронутая закуска. Разговор шел напряженный, все были серьезны и сосредоточены. Генерал инструктировал:

— Готовность номер один, — он кивнул на Быстрова, — Ты, Николай, со своими выезжаешь в назначенное время на автобусах. Подъедешь к Болотину, он поможет организовать тебе провизию в дорогу, заправит вас бензином. Твои, Дмитрий, — обратился Рохлин к Лихому, — выходят на площадь с развернутым знаменем и требуют отставки правительства и президента. А ты со своими ребятами, — обратился он к Приходченко, — персонально отвечаешь за порядок акции. С сегодняшнего дня личный контакт прекращается до начала акции. Никто меня нигде не ищет.

В двух километрах от бани, в степи у ерика, среди деревьев, расположился наблюдательный пункт. Двое крепких ребят вели наблюдение за происходящим в бане и прослушивание с помощью специальной аппаратуры. Недалеко от них за ближайшими кустами послышался шум подъехавшей машины. Хлопнула дверца, и, мешая украинский с русским, заговорили мужские голоса. Приехавшие начали устанавливать палатку, собирать дрова для костра.

— Этих нам только не хватало, — насторожились наблюдатели. — Рыбаки, похоже.

Один из прибывших побежал в кусты по нужде и наткнулся прямо на наблюдательный пункт.

— Мужики, а вы че здесь робите? — с любопытством спросил он, разглядывая аппаратуру. — Кино, что ли, снимаете?

— Да, передача «В мире животных», — ответил старший. — А ты откуда?

— А мы с Миколаева, нас тут трое, мы на заработки при-ихалы, — пояснил рыбак, — раньше мы лодки ремонтировали.

— Подводные? — уточнил незнакомец.

Рыбак хмыкнул:

— За подводные лодки штаны себе не купишь. Моторные, для бракуш. А який же фильм ночью-то? Вот интересно…

— Значит, ты хохол будешь? — уточнил тот, что помоложе, с холодным щупающим взглядом. — А сало-то у тебя есть?

— А як же? Хохол без сала, шо птица без крильев.

— Ау нас водочка имеется. Украинское сало, да к русской водочке. Как, годится? Нет возражений?

— Да это я мигом организую, — обрадовался рыбак и пошел звать своих. — Хлопцы, идите сюды, здесь кино снимают!

Подошли еще двое. Один из них, самый высокий и плотный, с кучерявой шевелюрой, представился:

— Я — Микола, — протянул он руку. — Я старшой в бригаде, это мой первый зам Васятка, — показал он на чернявого парня. — Вот никак не женим его, хотим женить на казачке. А это Витек, он тоже из руководящего состава нашей бригады, — представил он того, кто первым обнаружил наблюдателей.

— Ну, давайте, хлопцы, за знакомство! — предложил тост старший наблюдатель, не посчитав нужным представиться гостям, и разлил всем водку. Рыбаки выпили залпом, сам он и его напарник лишь сделали вид, что пригубили стаканы.

Минут через пять рыбаки захмелели и попадали на землю. Старший приказал напарнику:

— Облей бензином и подожги.

Тот достал канистру из замаскированной поблизости машины, облил тела и поджег. Сев в машину, они быстро выехали из лесочка.

Машина с Рохлиным мчалась по кольцевой дороге. Въехав в Московскую область, он завернул в воинскую часть. У КПП его ждал командир.

— Я только на пять минут, — сказал Рохлин, — времени нет.

— Лев Яковлевич, а я вам обед приготовил, — расстроился командир.

— Ну, давай за обедом и обсудим наши вопросы.

На полянке, мимо которой они шли, тренировались солдаты. Командир показал на них:

— Это уже не те мальчики, которых бросили в пекло в девяносто четвертом году. Мы теперь выполним любую боевую задачу. За одного битого двух небитых дают.

— Сергей, я свои акции начну после спартакиады, будь готов к этому моменту. Если со мной что случится, про тебя никто ничего не знает. На контакт не выходи. Я сам свяжусь по установленному каналу, — Рохлин посмотрел на часы. — Мне пора, — и направился к машине.

— Лев Яковлевич, а обед? — спохватился командир.

— В следующий раз обязательно проверю, чем ты солдат кормишь. А сегодня у меня день рождения сына.

Машина с генералом помчалась дальше. Вдруг Рохлин попросил водителя:

— Останови у этих березок. Дай, дыхну свежим воздухом.

Он вышел из машины. В магнитоле из кабины слышалась песня: «Я сын России, сын твоих берез, я землю русскую от недругов сберег…»

Лев Яковлевич сел на траву, задумчиво глядя на зеленую крону молодых березок. Неожиданно вспомнилось детство.

В приморском городке Аральске, где он родился и вырос, промышляли, в основном, рыбной ловлей. Оставшись без отца, он с раннего детства чувствовал себя помощником матери по хозяйству, и часто выходил в море, чтобы обеспечить пропитание семье. Однажды он попал в сильный шторм, лодку крутило на волнах так, что, казалось, перевернет. Тогда он оказался один на один с разбушевавшейся стихией. Было страшно, но так закалялся характер. Ему никогда ничего не давалось легко, разве что учеба всегда приносила удовольствие. Все остальное приходилось одолевать трудом.

Вспомнилась мать, которой так не хватало сейчас, и сестра Лида, к которой он был привязан чрезвычайно. Именно ей приходилось заменять мать и в детстве, и сейчас, когда матери не стало. Однажды в детстве он привел сестру в отчаяние: ей нужно было отправляться в школу на экзамен, а он убежал на берег моря. Она, в слезах, отыскала его там, он сидел один у самой воды на песке, на пустынном берегу.

Море всегда влекло его своей неведомой силой. По окончании школы он вместе с другими выпускниками поехал в Чарджоу поступать в филиал Одесского института морского флота. Но ему была уготована другая судьба…

…Утром 3 июля 1998 года все телеканалы и информационные агентства страны передали сообщение: депутат Государственной Думы генерал Лев Яковлевич Рохлин был убит выстрелом в голову на своей даче в подмосковной деревне Клоково минувшей ночью… Генеральная прокуратура предъявила обвинение в убийстве Тамаре Павловне Рохлиной…

Эпилог

На веранде охотничьего дома в Завидово сидел Борис Николаевич и лидеры думских фракций. Рядом на полянке горел костер, на нем варилась уха.

— Мужики, нам ведь делить нечего, — говорил президент. — Россия большая, всем места хватит. Что мы все боремся между собой, ведь договориться всегда можем? Давайте наши встречи у костерка сделаем традиционными. Мы должны держаться вместе. В любой стране есть оппозиция. Я же' понимаю, что оппозиция должна быть. Я доволен, что оппозиция у нас конструктивная, мы всегда можем обеспечить согласие, понимаешь.

Зюганов предложил тост:

— За единую и неделимую Россию!

Затем он отвел Андрея Андреевича в сторонку:

— Андрей Андреевич, а что будем делать с импичментом?

— Геннадий Андреевич, теперь берите инициативу в свои руки. Вы опять остались единственным реальным лидером. Готовьте осеннее наступление трудящихся. Чтобы пшика не получилось, как вы любите говорить.

Неопределенно хмыкнув, Зюганов направился обратно к костру. Андрей Андреевич долго и пристально смотрел ему вслед…

Президент Ичкерии Аслан Масхадов работал в кабинете с документами. Вошел помощник:

— Аллах акбар! Только что получили известие из Москвы. Убит Рохлин.

— Как убит? — опешил Масхадов.

— Подробности неизвестны. Говорят, на бытовой почве. Вроде бы как жена. Но очень вовремя для власти она это сделала.

— Это после стольких лет совместной жизни? — вслух подумал Масхадов. — Верится с трудом. У нее же на руках больной сын. Муж — единственный в семье кормилец.

— А кто их разберет, этих русских баб, — пожал плечами помощник. — Прокуратура возбудила уголовное дело. Аслан, Аллах сделал для нас великое дело! Рохлин в Кремле стал бы для нас самым худшим вариантом. Пусть лучше будет этот алкаш. С ним у нас есть шансы. А генерал стал бы наводить порядок железной рукой.

Как только за помощником закрылась дверь, Масхадов тяжело вздохнул. Ситуация в Чечне и вокруг нее складывалась неблагоприятно для бывшего полковника Советской Армии. Из Москвы в Грозный доставлялось оружие, но попадало оно не в руки президента Ичкерии, коим стал Масхадов после вывода федеральных войск и выборов, в которых он одержал безусловную победу. Оно текло в руки полевых командиров: Басаева, Радуева, Хоттаба. Его неоднократные обращения к президенту, правительству и министерству обороны России оставались без ответа. А тут еще похищения иностранцев. Мировое сообщество отвернулось от Чечни, международные организации свернули свою деятельность на ее территории. Уже не было того ореола борцов за независимость, который сопровождал чеченский народ в войну Масхадов строил светское государство, и хотел сделать из Чечни второй Кувейт. Но этому постоянно что-то мешало.

Молчание Кремля подтолкнуло его искать контакт с Рохлиным. Когда первый раз его эмиссары вышли на Рохлина, генерал послал их. по-русски. Но Масхадов упорно добивался встречи. Рохлин потребовал сдать всех его информаторов в Генеральном штабе и ФСБ и указать все источники денежных потоков в Чечню. Конечно, эти условия были неприемлемы для Масхадова, но что касается участия Березовского и поставок оружия Басаеву, эту информацию он не скрывал.

И вот Рохлина не стало. Зато остались до зубов вооруженные полевые командиры, не контролируемые Масхадовым, которые устремляли свои взоры на Дагестан; Удугов, который стремился к созданию исламского государства на Кавказе, международные террористические центры, делающие из Чечни полигон; униженная Хасавюртовскими соглашениями Российская Армия; нестабильная ситуация в России и олигархи, готовые поживиться за счет Чечни… Достаточно одной искры, чтобы ситуация взорвалась.

«Быть еще одной войне», — подумал Масхадов.

— У русских теперь не осталось настоящих генералов, — сказал своим боевикам Шамиль Басаев. — Да они только и умеют, что убирать с дороги своих. — И вспомнив бои в Грозном, добавил: — Той зимой Рохлин не спал. А в Москве на секунду расслабился и вот результат. Спящего Льва растерзали шакалы. Но мы спать не будем.

Когда Квашнин приехал в Генеральный штаб и зашел к себе в кабинет, он уже знал об убийстве Рохлина. Генеральный штаб гудел, как улей, обсуждая эту новость.

Квашнин знал, что это должно было произойти. Неважно — когда, где и как. Рано или поздно это случилось бы, Лев Яковлевич фатально шел к своей гибели. Нельзя же быть таким прямолинейным здесь, в Москве!

Анатолий Васильевич открыл бар, заполненный коньяками и импортными винами. «А я ведь остался должен Льву ящик коньяка», — вдруг вспомнил он разговор в Моздоке накануне штурма Грозного. Ему захотелось выпить водки. Он спросил адъютанта:

— У нас водка есть?

— Никак нет, товарищ генерал.

— Почему?

Адъютант пожал плечами:

— К вам приезжают люди все больше уважаемые…

Анатолий Васильевич налил себе рюмку коньяка, выпил залпом и задумался. Рохлин всегда критически относился к нему: и тогда, в Грозном, и здесь, в Москве. Когда, став начальником Генерального штаба, Квашнин подготовил план реформы армии, Рохлин спросил его: «А вы не боитесь, что получится, как в Чечне? Тогда ведь на бумаге тоже вроде все был правильно?» Квашнин ответил тогда: «Мы все спланировали правильно и не виноваты, что правительство не дает денег на реформы в армии».

Сколько перепалок было между ними, а сейчас Анатолий Васильевич почувствовал пустоту. Что-то важное ушло вместе с Рохлиным…

Сообщение адъютанта вывело Квашнина из задумчивости:

— Товарищ генерал, звонили из администрации президента, рекомендовали разослать директиву, чтобы действующие военнослужащие воздержались от участия в похоронах Рохлина.

Квашнин сказал рассеянно:

— Да-да, готовьте директиву.

На похороны Квашнин все-таки поехал. Он увидел там офицеров и генералов, которых он помнил по Чечне и знал по работе в Генштабе. Здесь были бывшие министры обороны Язов, Моисеев, Родионов, командующий ВДВ Шпак, Стаськов. Многие игнорировали его директиву. В том числе, он сам. Начальник Генштаба почувствовал, что стал выше в своих собственных глазах. Это чувство усилилось, когда он вспомнил, что министр обороны Игорь Сергеев рано утром отправился в госпиталь, сказавшись больным. Главный военный госпиталь имени Бурденко был в трех минутах езды от Дома офицеров Московского военного округа, где шло прощание с генералом Рохлиным.

Огромная очередь пришедших проститься с Львом Рохлиным протянулась от Дома офицеров до самой набережной Яузы. Весь парк перед Домом офицеров тоже был забит людьми. Под деревьями развевалось шахтерское знамя. Все пикетчики пришли проститься с генералом. Минуло обеденное время. Солнце клонилось к закату. Руководитель похоронной комиссии, заместитель председателя Государственной Думы Артур Чилингаров уже назначил время выезда на кладбище, но люди все шли и шли. Милиция перекрыла подходы к зданию. Позднее Артуру Николаевичу придется доказывать своим избирателям, что он не пытался сокращать траурные мероприятия. Ему не поверят, и он вынужден будет просить членов похоронной комиссии подтвердить это письменно…

На похороны приехали известные деятели культуры, люди разных политических взглядов.

— Последний раз я видел здесь столько народа, когда хоронили маршала Жукова, — делился своими наблюдениями старик, проживающий по соседству. — И ведь тоже никого не приглашали. Молчали. В опале он был.

— Такие люди всегда в опале, — откликнулся другой старик. — Их или поганят, или молчат про них. Но народ-то знает, кто чего стоит.

К зданию Дома офицеров подъехал мэр Москвы, и бывший соратник Ельцина Михаил Полторанин, толпа анпиловцев начала выкрикивать:

— Ельцин — убийца!

«А мне-то зачем это кричать? — подумал Юрий Михайлович. — Ельцину и кричите».

Пройдя мимо гроба с телом генерала, мэр оказался в окружении лидеров оппозиции, которые наперебой старались пожать ему руку, и создавалось впечатление, что, несмотря на невысокий рост Лужкова, окружившие его политики будто бы заглядывали ему в лицо снизу вверх. Широко шагая, к нему подошел Зюганов и крепко со значением пожал мэру руку. Встав с Лужковым рядом и рассматривая проходящую мимо гроба публику, он спросил у московского градоначальника:

— Юрий Михайлович, а как идет подготовка к спартакиаде?

— По плану, — сдержанно ответил Лужков, удивившись не к месту и не ко времени заданному вопросу.

17-го июля, в день восьмидесятилетия убиения царской семьи, в Санкт-Петербурге хоронили останки, которые Русская Православная церковь не признала царскими. А по всей России шли панихиды и Крестные ходы.

На Славянской площади в Москве начался большой Крестный ход. Когда он проходил мимо Старой площади, Чубайс наблюдал за ним из окна здания администрации президента. Березовский, проходивший по коридору здания, увидел Чубайса, стоящего у окна, подошел к нему и спросил:

— Что вы там разглядываете, Анатолий Борисович?

— Да опять православные куда-то идут Крестным ходом.

— Судьба у них такая, Анатолий Борисович, — ответил Березовский. — Что им еще остается? А нам делами нужно заниматься. У нас еще много дел в России…

Ольга Щедрина зашла в старинное здание, выстроенное в державном стиле, в центре Москвы и поднялась в приемную Соколова.

— Игорь Николаевич ждет вас, — сказала секретарша.

Ольга зашла в просторный кабинет. Соколов приветливо вышел из-за стола и пригласил ее к маленькому столику в углу кабинета. Он достал бутылку вина и разлил в фужеры:

— Сто лет с вами не виделся.

— Я только что с Крестного хода. Была рядом и решила зайти, — сказала Щедрина. — Знаете, у нас случилась беда, Игорь Николаевич.

— Что же? — озабоченно спросил Соколов.

— Убили нашего земляка, генерала Рохлина.

Соколов поставил фужер, лицо его стало серьезным:

— Конечно, знаю. Это беда не только у вас, это беда всех. Он единственный из высшего офицерского корпуса, кто прямо назвал причины бедственного положения страны и реально начал делать то, чтобы исправить ситуацию. Россия могла бы пойти совсем другим путем. Вокруг него группировались, казалось бы, несовместимые друг с другом, здоровые силы общества. Он должен был сделать то, что не сделали мы: выгнать команду Чубайса и Березовского, ввести в Правительство государственно мыслящих людей, и начать работу в интересах национальной экономики и развития страны. Я же работал в правительстве и знаю, кто там сегодня пытается сделать что-то полезное, и этот кто-то всякий раз получает по рукам. Там они защищают свои, чьи угодно, но только не интересы собственной страны. А ведь Россия может существовать только как великая держава. В этом ее суть. И править в ней могут только те, кто сознает эту суть, кто способен на великий и бескорыстный труд.

— Вы знаете, какое чудо произошло сегодня на Крестном ходе? — остановила его Щедрина. — Только прочитали акафист Державной иконе Божией Матери и государю, на глазах у всех икона царя с семьей преобразилась: была бледной, почти бесцветной, и в один момент лики обагрились, появились ярко-красные следы на ликах царевен, похожие на кровь, и все стали прикладываться к иконе. Я поняла и думаю, то же самое ощущали все присутствующие, — это Господь дает нам знак, что главное еще впереди. Меня же предупреждали! — неожиданно прервала она себя. — Человек из администрации президента. Я должна была его предупредить! Почему я этого не сделала? Почему?!

— Теперь это уже не имеет ни какого значения, — Соколов взял бокал и выпил его до дна: — Он и без вас знал, что может с ним произойти…

В Волгограде шло расформирование 8-го армейского гвардейского корпуса, наследника легендарной 62-й, впоследствии 8-ой гвардейской армии, защищавшей Сталинград, прошедшей Курскую дугу, освобождавшей Киев, штурмовавшей Берлин, в течение пятидесяти лет стоявшей на западных рубежах Варшавского Договора. Корпуса, прошедшего ад Чечни и не посрамившего честь русского оружия.

Верховный Главнокомандующий в услугах корпуса больше не нуждался. Сотни молодых офицеров, имеющих опыт боевых действий в современных условиях, увольнялись в запас. В то время, когда на Северном Кавказе оставался тлеющий очаг войны, которая в любой момент могла вспыхнуть вновь, из армии ушли профессионалы, имеющие за плечами достаточный багаж успешных военных действий именно там.

Быстрова, Лихого, Кузнецова и Павловского уволили сразу по возвращении с похорон. Новый командир корпуса генерал Владимир Булгаков запретил офицерам ехать в Москву на похороны. Но они не послушались.

— Да что сделал Рохлин для армии? — возмущался Булгаков. — Отсиживался в подвалах консервного завода в Грозном? Сделали из него героя, понимаешь!

Конечно же, Булгаков понимал роль Рохлина в те грозные для страны и армии дни. В глубине души он завидовал Льву Яковлевичу, понимая: сколько бы он не прогибался перед властью, ему не заслужить того народного признания, каким был отмечен Рохлин. Что поделаешь, зависть есть не лучшая черта русского народа и еще не нашлось того генерала, того врача, которые сумели бы победить этот недуг…

Приходченко, не дожидаясь решения о своей дальнейшей судьбе, написал рапорт об увольнении, молча положил его на стол Булгакову и уехал в Москву. Вскоре уволился и Волков. Он тоже уехал в Москву и женился на Галине. А других разослали служить в самые отдаленные российские гарнизоны.

Боевое знамя корпуса было сдано в музей-панораму Сталинградской битвы. О корпусе осталась только память.

В сороковой день гибели генерала над Волгоградом пронесся ураган. Он задрал крышу на здании областной администрации.

В Соборе Казанской Божией Матери, где собрались офицеры и казаки, отец Алексий вел панихиду. По окончании панихиды он обратился к собравшимся с проповедью:

— Вечна духовная брань. Кто готов к ней, тот принимает путь крестный, а без воли Божией ничего не получится. Пророк Иоанн Креститель боролся за правду, и ему отрубили голову. Так и наш Лев — боролся за правду, за нее и пострадал. Так что не гневайтесь, и так бывает: кто за правду, тот страдает и получает за это венец Божий на небесах.

После панихиды все отправились на Мамаев курган. Платов предложил:

— Ну что, помянем Льва Яковлевича?

Все выпили и закусили черным хлебом с салом.

— Было у меня сегодня ночью видение, — сказал отец Алексий. — Пришел ко мне генерал и говорит: «Не успел я, батюшка, при жизни построить часовню Петра и Павла, о чем сейчас жалею. Передайте моим друзьям боевым, зачем они медлят? Россию спасать нужно, потеряем ведь скоро Россию. Пусть срочно строят часовню Петра и Павла, и каждого офицера, каждого воина — через эту часовню проведут». Чувствую я, ребята, скоро с ним встречусь.

Платов посмотрел на батюшку, и ему пришла в голову неожиданная мысль: «Все сейчас только и говорят о том, кто убил Рохлина. Обществу всегда интересны подробности преступления, личной жизни, а не сам человек, как будто если назовут имя преступника, то человек воскреснет. А может быть, последние, земные мгновения таких людей должны оставаться тайной? Жил ярко и погиб загадочно… Как в названии старого фильма «Только погибший ответит»…»

— «Папы» нет, и никто ничего не сделает теперь, — сказал Быстров.

— А зачем на кого-то надеяться? — спросил Лихой. — Если не мы, его боевые товарищи, то кто же тогда?

— Серафим Саровский пророчествовал, — не торопясь, глядя куда-то вдаль, за волжские степи, сказал отец Алексий, — Господь помилует Россию и спасет, и через страдания приведет к великой славе. — И наложив крестное знамение, добавил: — С Богом!

Через три дня он скончался. Но за сутки до этого он успел благословить Ольгу Щедрину и Николая Платова. Свадьбу они не справляли: собрались только самые близкие люди, с которыми их когда-то познакомил генерал Рохлин.

Семнадцатого августа разразился финансовый кризис. Страна узнала слово «дефолт». Номинальные потери России от ГКО и других финансовых пирамид составили четыреста миллиардов рублей. Дефолт повлек за собой спад производства, сокращение бюджетных расходов, разрушение экономического пространства страны, вследствие чего понесли урон субъекты федерации. Россия утратила доверие инвесторов, произошла глубокая дестабилизация экономики, трехкратная инфляция, девальвация рубля, снижение доходов и уровня жизни населения. Под угрозой оказалась экономическая независимость России и ее национальная безопасность.

Решения принимались премьер-министром Сергеем Кириенко и председателем Центрального банка Сергеем Дубининым при участии экспертов, привлеченных Егором Гайдаром и Анатолием Чубайсом. Привлечение экспертов противоречило национальным интересам России, так как вело к раскрытию информации для иностранных коммерческих фирм, которые использовали ее в своих интересах. Усилился отток капиталов из России, банковская система страны потеряла доверие населения.

Временная комиссия Совета Федерации по расследованию причин, обстоятельств и последствий принятия решений Правительства Российской Федерации и Центрального банка Российской Федерации от 17 августа 1998 года о реструктуризации государственных краткосрочных обязательств, девальвации обменного курса рубля, введения моратория на осуществление валютных операций капитального характера приняла обращение к президенту и субъектам Федерации, в котором предлагалось привлечь к ответственности лиц, участвовавших в решениях 17-го августа. Но это обращение осталось без внимания. Во все времена в России существовали два главных вопроса: «кто виноват?» и «что делать?». И каждый раз оказывалось, что виноватых нет, но все знают что делать. Не нашлось виновных и в дефолте.

Выводить страну из кризиса премьером поставили Евгения Примакова. Через некоторое время его сменил Сергей Степашин, но и он пробыл в этом кресле недолго. Вновь о себе дала знать Чечня, и он уступил дорогу Владимиру Путину. Именно ему было суждено решать вопросы сохранения территориальной целостности России на Северном Кавказе, воссоздавать престиж России в мире и серьезно заниматься реформированием армии. Для решения последнего вопроса был назначен качественно новый тип министра обороны — Сергей Иванов: интеллигент, интеллектуал, тонко чувствующий проблемы военного строительства.

…Путин стал первым руководителем государства за последние восемьдесят лет, который носит крест и искренне почитает православные святыни России…

В Москву Ольга и Николай Платовы возвращались вместе с Кудиновым.

Атаман вел машину. Профессиональный автогонщик, он, как всегда, мчался по трассе с большой скоростью. Ольга сидела впереди, а Николай, откинувшись на заднем сидении, погрузился в размышления. Он думал: «Отчего все так случилось, где истина и где ложь? Лев Яковлевич был беззаветно предан Отечеству, армия для него была жизнь. В некотором смысле судьба его — это судьба армии 90-х годов: от советской идеологии ушли, а к русской по духу еще не пришли. Лев Яковлевич тоже проходил свой тернистый путь от звезды к кресту, приняв крещение в 50 лет. Он был на взлете, когда его настигла пуля, и он уже не успел осознать, что крестный путь России состоит в исполнении Промысла Божьего…» Вспомнились Николаю и когда-то давно прочитанные слова преподобного Серафима Саровского: «Дело благое, да не по времени, не только не угодно Богу, но и грех есть». Может быть, действительно, русский народ допивает последние капли горькой чаши, и еще не подошел срок? И Россия, по Божьему Промыслу возведенная на Голгофу, испытала еще не все страдания, требуемые для очищения души народа и осознания им своей судьбы? Ему казалось, что в генерале Рохлине воплощаются его собственные надежды, но Господь распорядился иначе…

Платов очнулся от резкого торможения машины.

— Заправиться надо, — сказал Кудинов, останавливаясь у бензоколонки.

Всю жизнь Николай Платов верил, что спасение России придет через сильную личность. В святость царя Николая Второго он верил потому, что считал его воплощением духовной силы. Он надеялся, что через покаяние за государя и его семью Россия вернет себе эту силу. Что через это Бог даст народу жизненные ориентиры, уважение к себе, к своим корням, к своей истории, поможет изгнать слепую жестокость, поселившуюся в душах людей.

Неожиданно для всех Николай сказал задумчиво:

— Да, все еще впереди… Вы знаете, государь Николай Второй через год после отречения записал в дневнике: «Сколько еще времени будет наша несчастная Родина терзаема и раздираема внешними и внутренними врагами? Кажется иногда, что дольше терпеть нет сил, даже не знаешь, на что надеяться, чего желать? А все-таки никто как Бог, да будет воля Его Святая!..»

Россия вступила в XX век под грохот орудий на Дальнем Востоке и закончила век под грохот бомб на Северном Кавказе.

За минувшее столетие Вооруженные Силы принимали участие в многочисленных войнах и конфликтах, вся тяжесть которых легла на плечи русского солдата и офицера.

Не раз менялась политическая власть в стране, но русский солдат выполнил свой долг перед Отечеством.

Армия в войнах и военных конфликтах XX века потеряла:

Русско-японская война (1904–1905) — 52 500 человек;

Первая мировая война (1914–1918) — 2 254 369 человек;

Конфликт на КВЖД (1929) — 28 человек;

Война в Испании (1936–1939) — 189 человек;

Военная помощь Китаю (1925–1941) — 227 человек;

Конфликт у озера Хасан (1938) — 960 человек;

Конфликт у Халхин-Гола (1939) — 9703 человека;

Советско-Финляндская война (1939–1940) — 126 875 человек;

Великая Отечественная война (1941–1945) — 8 668 400 человек;

Война в Корее и Китае (1945–1953) — 315 и 936 человек соответственно;

Интернациональная помощь Кубе (1961) — 69 человек;

Арабо-израильский конфликт (1967–1973) — 52 человека;

Подавление мятежа в Венгрии (1956) — 1540 человек;

Помощь чехословацкому народу (1968) — 87 человек;

Конфликт на Даманском (1969) — 58 человек;

Война в Афганистане (1979–1989) — 15 051 человек;

Конфликт в Нагорном Карабахе (1991) — 51 человек;

Война в Приднестровье (1992) — 24 человека;

Гражданская война в Таджикистане (1992) — 302 человека;

Абхазо-Грузинский конфликт (1992–1993) — 119 человек;

Чеченская война (1994–1996) — 5552 человека.

Вечная память солдатам и офицерам, павшим за Отечество! Они погибли с верой в Россию, в лучшую долю ее народа.

И рядом с солдатами всегда были генералы. Были и генералы-изменники, и генералы-бездарности, но их имена вычеркнуты из памяти. Но мы всегда будем помнить генералов и адмиралов — патриотов Отечества, вместе с солдатами и матросами разделившими их участь.

И ни один из них, по настоящему талантливых, честных, любимых своими солдатами и чтимых народом, не был обласкан российскими вождями и политиками. Но всякий раз, в тяжелую годину, их звали на помощь. Без них не могли одолеть врагов, без них не было спасения.

Мы навсегда сохраним в наших сердцах имена этих людей и слова, на протяжении XX века звучавшие для тех, кого воинские эшелоны увозили на войну: «По вагонам!» И звуки духового оркестра, исполняющего «Прощание славянки»…

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

БРАТ МОЙ

ПРОЛОГ

ЧАСТЬ 1 СТАЛИНГРАДСКИЙ РУБЕЖ

Часть 2 ГРОЗНЫЕ ДНИ

Часть 3 МОСКОВСКИЙ УРАГАН

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg