«В море Травкин»

В море Травкин (fb2) - В море Травкин 897K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Федорович Макеев

Владимир Федорович Макеев В море Травкин

На флоте боевая тревога

— В давние времена Петр Первый заложил города. Один на Неве, другой на острове Котлин. А на пути между ними, ближе к месту переправы, отставной матрос Мартышка построил постоялый двор. Заезжали туда, перед тем как тронуться в Кронштадт через море, и люди торговые, и люди служивые чайку попить, отдохнуть до утра или переждать непогоду.

В честь Петра Великого город назвали Петербургом, а именем оборотистого моряка поселок — Мартышкино. Матрос давно свое отхлопотал, за давностью лет затерялись его потомки, а поселок живет. Никто его не минует: ни кто по шоссейной дороге едет, ни кто по железной.

Так рассказывал Иван Васильевич Травкин жене Лидии Александровне о большом зеленом поселке Мартышкино, по которому ходили они, подыскивая на лето сносную по условиям и цене дачку.

В 1941 году, сняв домик здесь, под Ораниенбаумом, служивший в Кронштадте командир подводной лодки Травкин и его жена думали побыть в это лето поближе друг к другу. Ленинград, где находилась квартира, в двух часах езды на пароходе, еще час добираться по городу. До Ораниенбаума же от Кронштадта всего полчаса ходу на катере, и Иван Васильевич сможет чаще навещать семью в выходные дни.

Как было задумано, так и получалось. И 21 июня удалось приехать к жене и детям. Наутро Иван Васильевич по корабельной привычке рано встал, пошел искупаться на Финский залив. У Мартышкина он мелкий. Травкин шел по воде, берег отдалялся, а глубины прибывали медленно. Он смотрел по сторонам и радовался встававшему над морем неяркому утреннему солнцу, посветлевшей ласковой воде, блеску засеребрившейся под лучами солнца травы и деревьев. Уходило дремотное состояние, в мускулы вливались бодрость и сила.

И все же что-то встревожило Ивана Васильевича. Проплыв подальше от берега и снова оглядевшись, он понял, чем вызвано это беспокойство. Залив бороздило слишком много для раннего утра и воскресного дня судов и катеров, словно видел он не входы в кронштадтские гавани, а растревоженный муравейник. Чувство беспокойства пригасло, когда заметил рейсовые пароходики. Они шли навстречу друг другу: один из Ораниенбаума в Кронштадт, другой из Кронштадта в Ораниенбаум. Подумалось: «Если бы что серьезное, их, наверно, не выпустили, впрочем, все равно потороплюсь…»

Иван Васильевич набросил на плечи рубашку, тщательно причесал назад гладкие после купания волосы — даже в этой мелочи проступала его привычка делать все основательно, надежно — и по хрустевшему под ногами песку поспешил к уютному дачному домику. На крыльце стояла Лидия Александровна, озабоченная, встревоженная. Напротив нее — высокий незнакомый краснофлотец. Он отдал честь и вручил командиру белый конверт. Иван Васильевич торопливо разорвал его и прочитал предписание немедленно явиться в часть.

— В девять ноль-ноль, — сказал посыльный, — от пирса в Ораниенбауме будет отходить катер.

— Что это, Ваня? — затревожилась Лидия Александровна. — Неужели война?

— Полно тебе! Учение какое-нибудь… — стал успокаивать Травкин жену, хотя подумал о том же.

— Разрешите, — краснофлотец понизил голос и разъяснил: — Война, товарищ старший лейтенант. Это точно. В Кронштадте все подняты по тревоге.

Лидия Александровна не сводила глаз с мужа. Среднего роста, рядом с высоким поджарым рассыльным он казался даже маленьким. Ему недавно исполнилось тридцать три года, но, подтянутый, спортивного телосложения, в скромной светлой рубашке, он выглядел ненамного старше матроса срочной службы. А сердце подсказывало женщине, что не скоро увидит она мужа и лихое надвигается время. Стараясь не расплакаться, спросила:

— Нам в город вернуться или здесь быть?

— Пока здесь. Может, когда и выскочу. — Он поцеловал спавших дочерей Эллу и Маину. — Береги детей!

— С ними все в порядке будет. Себя береги!..

Недолог путь от Ораниенбаума до Кронштадта, но за полчаса многое воскрешает память. Травкин вспомнил, что слышал слова: «Береги себя» еще мальчишкой, когда его мать Александра Матвеевна провожала отца Василия Николаевича на войну в 1916-м. Было тогда Ивану восемь годков. Жили Травкины неподалеку от Москвы в Наро-Фоминске. В семье было восемь детей, и поэтому тридцатисемилетний Василий Николаевич имел право на освобождение от службы. Призвали его, не считаясь с установленным порядком, как активного участника забастовки текстильщиков. Прямо с фабрики группу рабочих под конвоем угнали в уездный город Верею.

Вспомнилась темная ночь в ноябре, когда отец неожиданно снова появился в старой длинной шинели, в тяжелых, подкованных железом солдатских сапогах, серых обмотках и серой папахе на стриженной наголо голове. Старшие дети радостно закричали, младшая — Полина — не узнала отца, разревелась на всю небольшую каморку — их скромное жилье в бараке.

— Вот пришел без разрешения, чтобы попрощаться, — как-то виновато стал объяснять отец.

— Ты бы по-хорошему попросился, — ответила мать.

— Просился, толку-то…

Не прошло и часа, как в дверь громко постучали. Пришли урядник и два городовых. Мать заплакала, следом и вся громкоголосая детвора. Старший брат Николай бросился на городового с кулаками, когда тот стал скручивать отцу руки. Тринадцатилетнего паренька отбросили в угол.

Отца повели в полицейский участок. Мать, торопливо накинув на плечи платок, побежала следом за ним, за нею увязался и Иван. У двери участка отец хотел обнять на прощание сына, но жандарм пнул его ногой и бросил в снежный сугроб. На следующий день вместе с другими солдатами отца отправляли на запад. Иван с матерью провожали его — поникшего, осунувшегося. Когда отправлялся эшелон, на перроне стоял такой неистовый плач провожающих, что Иван не выдержал, убежал. Он был уже далеко от станции, а в ушах звучало материнское:

— Береги себя, Василий!

В тихом Наро-Фоминске в начале века была всего одна текстильная фабрика. Со дня основания на ней работали все в семействе Травкиных и их родственники. При фабрике была единственная в городе начальная школа, где и учился Иван. Рабочий день продолжался по 12 часов в сутки, поэтому мать-ткачиха уходила рано, возвращалась поздно, дети оставались без надзора.

Вспомнилось, как однажды его хотели выгнать из школы. На уроке закона божьего Иван спросил у батюшки:

— Если Христос такой всемогущий, сможет ли он сделать камень, который сам не поднимет?

Тут же он получил звонкую затрещину, и батюшка, выгнав паренька из класса, распорядился на уроки богохульника больше не пускать, без родителей в школу не являться. Несколько дней Иван не ходил на занятия, пришлось рассказать доброй к детям бабушке о школьных бедах, просить матери ничего не говорить, не расстраивать ее. Бабушка сходила в школу, низко поклонилась батюшке, снесла два десятка яичек, сказала, что крепко «всыпала дитю неразумному». Тем дело и кончилось.

Страшно трудными оказались для семьи годы гражданской войны и разрухи. Нечего было есть, не во что было одеться. Мать и работала, и стирала на людей, мыла полы, лишь бы дети не умерли с голода. Иван с младшим братом ходили на вокзал, просили у солдат с проходивших эшелонов хлеба, сухариков. Он часто пропускал занятия в школе и в третьем классе остался на второй год.

Группа рабочих-текстильщиков, собрав какие удалось вещи, отправилась на Украину обменять их на продукты. Травкина с сыном Иваном тоже поехала. На станции Белая Церковь на эшелон напали бандиты. Они врывались в вагоны, забирали и выбрасывали вещи. Но грабеж не удался. В одном из вагонов ехали матросы. Вспомнилось, как один из моряков, по прозвищу Грач, черный, рослый, косая сажень в плечах, вышвырнул из вагона, где ехали Травкины, троих бандитов. Иван с восторгом смотрел на богатырей в черной форме. Они метко стреляли, побеждали бандитов в рукопашной. Поезд продолжал движение. В тот день и дал Иван себе слово, что, когда вырастет, пойдет служить на флот.

Долгие годы прошли, пока исполнилась эта мечта, а в сознании Ивана Васильевича они сейчас пробегали в те короткие минуты, за которые он вспоминал отрывочные эпизоды прошлого.

В 1922-м окончил пятилетнюю школу и поступил работать на ткацкую фабрику. Вступил в комсомол. Жизнь фабричных комсомолят была кипучей: то разъясняли текущий момент, то выявляли самогонщиков, то вели борьбу с кулаками.

Когда пришло время служить, в Наро-Фоминском военкомате попросился на флот, но в 1930-м не оказалось «морской» разнарядки, и он попал в армию во второй стрелковый полк Московской Пролетарской стрелковой дивизии.

От воспоминаний Ивана Васильевича отвлек басовитый голос командира, по знакам различия в петлицах — артиллериста:

— Первый блин у фашистских летчиков комом получился. Доложили нам в штаб в Ленинград, что зенитчики и летчики рано утром отбили налет авиации на Кронштадт.

…Служба в образцовой части была нелегкой. Занятия по технике стрельбы, политучеба, строевая подготовка до отказа заполняли дни. И все-таки не уходили думы о флоте. При каждом удобном случае в беседах с командиром роты, с политработниками он просил посодействовать переводу на флот. Обещали просьбу уважить.

Летом 1931-го дивизия стояла в лагерях. В один из июньских дней ротный писарь, держа за спиной какую-то бумагу, подмигнул:

— Пляши!

Иван Васильевич отбил чечетку. Писарь поздравил: «Поедешь на экзамены в Высшее военно-морское училище имени Фрунзе». Стало радостно и боязно. Ведь не было у Травкина нужного для поступления в училище среднего образования. За плечами пять классов и учеба в техникуме. Примут ли?

В конце XVII века Петром Первым была создана Школа математических и навигацких наук. В ней готовились специалисты для русского военно-морского флота. Школа могла принять 200 человек, как указывалось в царском указе, «добровольно хотящих, иных же паче и со принуждением». Богатые и знатные дворяне не хотели учить детей, тем более вместе с «кухаркиными последышами». В 1710 году Петру пришлось подписать указ: уклоняющихся от государственной службы направлять бить сваи в строящемся Петербурге.

После указа в школу записалось около 500 учеников в возрасте от 15 до 33 лет. Но дворянство высказывало недовольство совместным обучением с простолюдинами. Пришлось пойти на некоторую уступку. В 1715 году в Петербурге на базе Навигационной школы создали Морскую академию, преобразованную в 1752 году в Морской кадетский корпус.

В октябре 1918 года в здании бывшего Морского кадетского корпуса на набережной Лейтенанта Шмидта открылись Курсы командного состава флота. В июле 1919-го их переименовали в Училище командного состава флота. С 1922 года оно стало называться Военно-морским, а с 1926-го — ему присвоили имя Михаила Васильевича Фрунзе.

Училище восприняло все лучшее из сделанного за два века воспитанниками Морского корпуса.

В жарких боях с иноземцами прославили наш флот и русскую державу боевые адмиралы Ф. Ф. Ушаков, Д. Н. Сенявин, П. С. Нахимов и другие. На картах мира, как признание огромного вклада в науку его выпускников, записаны имена А. И. Чирикова, С. И. Челюскина, Д. Я. Лаптева, Х. П. Лаптева, И. Ф. Крузенштерна, Ф. Ф. Беллинсгаузена, Ю. М. Шокальского.

Но царизм даже привилегированное учебное заведение не смог отгородить от народа. Зрело революционное сознание и молодого офицерства. Тридцать выпускников Морского корпуса оказались среди участников движения декабристов. Воспитанник Морского корпуса П. П. Шмидт руководил восстанием моряков на Черноморском флоте в годы первой русской революции…

Травкин внимательно рассматривал полотна В. В. Верещагина, И. К. Айвазовского. Позже, побывав в оперном театре, услышав оперу выпускника Морского корпуса Н. А. Римского-Корсакова, прочел книги его выпускников К. М. Станюковича, Леонида Соболева, Сергея Колбасьева. А труды почетного курсанта училища В. И. Ленина стали его настольными книгами на всю жизнь…

Двух двоек на вступительных экзаменах было достаточно для отчисления или, как оказалось, для беседы с начальником училища.

— Красноармеец, член партии, отличные характеристики, — начал он беседу.

— И всю жизнь мечта о море. С тех пор, как моряков в горячем деле увидел, — сказал Травкин.

И оказалось, не зря сказал. Когда он закончил рассказ, начальник училища заметил:

— То, что от преподавателей будет зависеть, сделают. А вам пусть помогут мечта и упорный труд.

Приняли Травкина не на первый, а на подготовительный курс. За год надо «преодолеть» и «догнать». Это слова из лексикона командира роты их курса, в которой секретарем парторганизации избрали бывшего красноармейца. Но что такое преодолеть себя, он на практике узнал еще мальчишкой, когда, переборов страх, догнал в темном переулке жандарма, ударившего его брата, и запустил тому камнем в голову, целя поточнее, чтобы удар пришелся ниже фуражки.

Тогда можно было убежать, спрятаться. А вот от трудностей, от себя не убежишь, не спрячешься. В училище приходилось сидеть над учебниками по 10–12 часов в сутки, не считаясь с отдыхом, с выходными. Много помогали преподаватели, товарищи по учебе. За год удалось догнать лучших. Стыдно секретарю парторганизации ходить даже в середнячках.

Разумеется, не только секретарю, коммунисту. Кандидатом в члены партии его приняли в 1929 году в родном городе. Одно из первых серьезных партийных поручений оказалось трудным. Коммунистов Осикина и Травкина направили в деревню Мачихино — принять участие в организации колхоза. После бурного собрания поздно вечером двинулись к месту ночлега. По дороге на активистов напали кулацкие сынки, едва отбились… Первое серьезное поручение выполнили… В Московской Пролетарской дивизии постоянным партийным поручением была работа секретарем парторганизации роты, в которую входили десятки коммунистов…

Училище закончил в 1936-м. Экзамены сдал успешно. Назначен штурманом на подводную лодку «Щ-303» на Краснознаменный Балтийский флот.

Легко спрыгнув с катера на гранитный причал у пристани в Петровском парке Кронштадта, Травкин поторопился на корабль. Когда он подошел к своей лодке, помощник командира М. С. Калинин доложил, что установлена боевая готовность № 2. Краснофлотцы окружили командира.

Сетования личного состава корабля на свою судьбу можно было понять. Как уже много послуживших моряков, людей в годах, часто назначают на берег — готовить кадры для флота, так поступают и с кораблями-ветеранами. Одну из старейших на Балтике, их «Щ-303» еще до войны передали в учебный дивизион. Но как старый воин в минуту опасности для родной страны вновь становится в боевой строй, так и лодке Травкина, называвшейся «ершом», предстояло сделаться острозубой «щукой». Ее ожидали ремонт и модернизация.

В полдень экипажи кораблей, выход которых в море не планировался, собрались на площади, слушали выступление В. М. Молотова — наркома иностранных дел СССР. На митинге моряки поклялись быстро подготовить корабли к походам и боям, бдительно нести вахту на своих постах и в гарнизоне.

Что могли сделать в условиях войны Травкин и его товарищи? Прежде всего ускорить ремонт и испытание механизмов. В первые же дни войны фашистские самолеты сбросили у Кронштадта магнитные мины. Поэтому, чтобы избежать подрыва на них, часть испытаний «щуки» провели не на большой водной акватории, а на рейде. Выявилась необходимость многих работ. Чтобы выполнить их, требовалось поставить корабль на стапель. Но враг приближался к Ленинграду. Иван Васильевич все чаще смотрел на карты. Не на морские, на сухопутные, где вдруг появились направления — Нарвское и Псковское.

Иван Васильевич от души завидовал командирам, имевшим готовые к боевым делам корабли. Знал, многое успела сделать в предвоенные годы наша партия, чтобы их было больше. Незадолго до войны состоялось заседание Главного Военного совета ВМФ. На него приглашались командующие и члены Военных советов флотов и флотилий, командиры и комиссары ряда соединений и кораблей. Травкин, как и другие командиры подводных лодок, был проинформирован о том, что происходило в Кремле.

Заседания проходили под общим руководством члена Главного Военного совета ВМФ секретаря ЦК ВКП(б) А. А. Жданова. В его докладе отмечались успехи моряков в боевой учебе, говорилось о том, что флот получил новые корабли, ставилась задача овладения техникой, значительного увеличения масштабов подготовки кадров.

На заключительном заседании присутствовали И. В. Сталин, К. Е. Ворошилов, А. А. Жданов и другие руководители партии и правительства. Выступили представители наркомата ВМФ, командующие и члены Военных советов флотов и флотилий, участники боевых действий в Испании. Сталин останавливал ораторов, уточнял детали, давал указания.

Из информации особенно запомнилось Травкину то, что было связано с подводниками. Командира бригады подводных лодок Черноморского флота Героя Советского Союза И. А. Бурмистрова спросили о достоинствах и недостатках наших лодок, поинтересовались, что следует сделать, чтобы увеличить их надводную и подводную скорость, какие нужны усовершенствования для повышения их боеспособности.

Вечером в Кремле состоялся правительственный прием. В адрес военных моряков были сказаны добрые напутственные слова. Партия и народ верили в них, в их новые славные дела во имя Отчизны. Последовало приглашение в кинозал. Демонстрировался фильм «Если завтра война». Сталин изредка комментировал показанное на экране. Видя, как легко и быстро побеждают наши войска, заметил, что не так будет на войне, не так просто. Об этом тоже не раз думал Травкин: война всегда трудна.

Когда участники совещания в Кремле вернулись в базы и на корабли, состоялись совещания и собрания под девизом «Будем работать по-новому». Для флота открылись благоприятные перспективы. Краснознаменный Балтийский флот к сорок первому году стал могучей силой. И вот теперь фашисты делали все, чтобы уничтожить наш флот ударами авиации и минным оружием, добивались «сухопутной смерти» флота на Балтике, старались захватить базы и корабли.

И немецкие войска приближались к Ленинграду. Разрушенные города и деревни, пылающие пожарища оставались на их пути. Ожесточенные бои завязались на дальних подступах к городу. Мужчины уходили на фронты, женщины и подростки становились к станкам на фабриках и заводах, строили оборонительные сооружения.

Травкин и его товарищи работали с утра до ночи, пока могли стоять на ногах. Ему и инженеру-механику лодки Петру Ильину приходилось заставлять людей уходить отдохнуть, чтобы восстановить силы. Больше стало дел и на берегу. Надо дежурить в части за ушедших в море. Надо посылать моряков в городские наряды. Надо активнее вести ремонт. Много для командира «щуки» и его экипажа оказалось этих «надо».

И все-таки главное — ремонт, который краснофлотцы не хотели прерывать даже при вражеских воздушных налетах. Так поступали и рабочие морского завода, трудившиеся вместе с экипажем.

21 августа в ленинградских газетах было опубликовано воззвание Военного совета Северо-Западного направления, Ленинградского горкома партии и горсовета к населению. В нем говорилось, что над городом Ленина нависла непосредственная угроза нападения немецко-фашистских войск. Воззвание призывало организованностью, выдержкой, смелостью и беспощадным истреблением фашистских убийц предотвратить грозную опасность, нависшую над городом, защитить Ленинград от врага.

Военный комиссар «Щ-303» Николай Александрович Костылев — человек пожилой, из старых балтийских матросов, пользовавшийся огромным уважением экипажа, — прочитал текст воззвания, подчеркнул, что призыв партии: сражаться до последней возможности, до последней капли крови — каждым будет понят сердцем и выполнен. Краснофлотцы и старшины заявили, что станут отважно сражаться на море, а если потребуется, и на суше, умножат усилия на ремонте своего корабля.

В конце августа Балтфлот оставлял отрезанную врагом свою главную базу — Таллин, прорывался в Ленинград и Кронштадт. Опустел кронштадтский рейд, малые корабли — тральщики, морские охотники, спасательные суда вышли навстречу идущим с запада кораблям. В гавани остались лишь унылые, пустые баржи, над которыми плавали серебристыми рыбами аэростаты воздушного заграждения. Вечером 28 августа Травкин, миновав у двери штаба часового, тщательно проверявшего пропуска при свете тусклой синей лампочки, поднялся к дежурному. Хотел узнать новости о находившихся в море кораблях. Но информация была скудной: идут, есть потери.

Происходившее на переходе он понял, увидев таллинские корабли и суда. Некоторые из них имели значительные повреждения, другие — обгорелые с заметными в бортах дырами — шли на буксире. С третьих прибыли лишь спасенные моряки.

В сложной обстановке, идя через минные поля, отражая атаки самолетов и торпедных катеров, подавляя огонь батарей противника, корабли прорывались из Таллина в Кронштадт. Крейсер «Киров» и лидер «Минск» уничтожили несколько торпедных катеров. Особенно тяжелым оказался прорыв для транспортов и вспомогательных судов, часть из них погибла. Но сохранилось ядро флота — основные боевые корабли. Фашистское командование, которое сделало все, чтобы уничтожить наш флот на переходе морем, не добилось своих целей.

Из более чем ста боевых кораблей погибло лишь несколько, подорвавшихся на минах. Ни один корабль не был потоплен авиацией, несмотря на многочисленные атаки пикирующих бомбардировщиков. Умелым оказалось маневрирование командиров, меток огонь зенитной артиллерии. Спасение основной части гарнизона Таллина, активно включившегося в оборону Ленинграда, является серьезной заслугой Балтийского флота…

Так высоко и оценил результаты перехода нарком Военно-Морского флота Н. Г. Кузнецов, встретившись в Кронштадте с руководителями перехода.

— Вы, конечно, много пережили, — сказал он. — Я не был с вами и не во всем еще разобрался, но, видимо, вы сделали все, что было в ваших возможностях. Управление флотом было твердое, надежное.

Крупная морская операция завершилась успешно. Ленинград получил пополнение в людях, а боевые корабли встали на его защиту.

Взбешенный враг, не достигнув своей цели — уничтожить флот на переходе, решил сделать это в гавани. В середине сентября из района Петергофа по стоявшим в Кронштадте кораблям ударила артиллерия. Тут же ответили орудия крупных кораблей и фортов. С лодки Травкина были видны яркие вспышки выстрелов на «Марате», пока облака пороховых газов не окутали корабли. Вражеские орудия были подавлены. Погода в сентябре в Ленинграде и Кронштадте стояла чудесная. Солнце заливало дома, парки, раскрашивало золотом увядающие листья на деревьях. Но нерадостно было в сердцах моряков. Пользуясь отличной видимостью, противник усилил удары по кораблям.

21 и 23 сентября враг бросил на корабли и город большую группу самолетов. В одиннадцать утра 21 сентября на флоте была объявлена воздушная тревога. 180 самолетов, шедших к Ленинграду, развернулись и пошли на Кронштадт. Травкин стоял на мостике лодки. Он приказал зарядить пушку и при подходе «юнкерсов» открывать огонь. «Голос» корабельной сорокапятки утонул в грохоте крупных орудий линкоров и эсминцев. Рев моторов, кипящая от взрывов бомб вода, непрестанный грохот на берегу — все смешалось в едином кромешном аду. Но пушка лодки стреляла, и Травкин не ушел с мостика, даже когда от близкого разрыва тонны воды и поднятого со дна гавани ила обрушились на корабль.

— Обсохнем! — сквозь вой самолетов и грохот разрывов закричал Травкин и стал отряхивать фуражку.

Лодка вела огонь, пока не улетели вражеские самолеты. А Травкин покинул мостик, когда на сигнальной башне штаба флота опустили флажное сочетание «два твердо» — воздушная тревога и не подняли сигнал об ее отмене.

Через два дня последовал новый, еще более сильный налет. 270 самолетов бросил враг на корабли и морской завод. Снова закипела вода, стонала земля. С мостика лодки Травкин увидел, как над линкором «Марат» поднялся высокий столб огня. Послышался сильный взрыв. Над палубой корабля поднялась громадная, многотонная трехорудийная башня главного калибра. Грузно упала в воду и высоченная фок-мачта со многими людьми на ее мостиках и площадках. Дым и брызги на какое-то время закрыли линейный корабль. Иван Васильевич не отводил глаз от места его стоянки и понял, что корабль жив. Позже выяснилось, что авиабомба, пробив палубу, взорвалась в погребе с боеприпасами. Получили повреждения и некоторые другие корабли. На морском заводе бомбы разрушили два цеха и здание штаба МПВО, причальную стенку. Это был самый сильный налет за всю войну. Частичный успех достался фашистам дорогой ценой. 25 самолетов противника сбили зенитчики и истребители.

Налеты и обстрелы продолжались до конца месяца.

На Кронштадтской теплоэлектростанции снарядом обрубило верхнюю часть 64-метровой трубы. Узнав об этом, Травкин позвонил своему другу Родиону Максимовичу Джанашия — начальнику электростанции:

— Рад слышать твой голос. Я жив и здоров. У тебя как?

— Жив и здоров, чего о моих вещах не скажешь. Обломки трубы с большой высоты падали, квартиру разрушили.

Через час-полтора на электростанции появился Иван Васильевич.

— Держи, носи на здоровье!

Травкин передал приятелю белье, китель, другие вещи.

— Зачем? Мне скоро получать!

— У тебя же беда…

К беспокойству Ивана Васильевича за город и корабли прибавилась тревога за свою большую семью. Он полагал, что жена, ее мать, бабушка, а также его дочери и племянница эвакуировались. Но тут из Ленинграда пришло письмо. Жена сообщала, что их эшелон не отправили, фашисты разбомбили, а затем и захватили железнодорожную станцию, через которую шла эвакуация.

Чтобы обезопасить от авиационных и артиллерийских ударов подводные лодки, ускорить их ремонт, командование решило перебазировать подводные корабли в Ленинград. В начале октября Травкин получил приказание перевести лодку на позицию на Неве. В то время сделать это было непросто. В ближайших пригородах — Петергофе, Лигове, Стрельне — стояли вражеские орудия и били по кораблям, идущим по заливу. Практически под их огнем приходилось преодолевать весь путь. Ночью Травкину все же удалось незаметно провести корабль по морскому каналу.

Пришвартовались к «Полярной звезде» — бывшей царской яхте-пароходу, стоявшей у набережной между Кировским и Республиканским (ныне Дворцовым) мостами, напротив Эрмитажа. Во время штурма Зимнего дворца на ней размещался Центральный комитет революционного Центробалта во главе с матросом-большевиком Павлом Ефимовичем Дыбенко, возглавлявшим балтийцев. «Полярка» (как с любовью называли корабль) участвовала в героическом Ледовом переходе флота из Гельсингфорса (Хельсинки) в Кронштадт еще в гражданскую. В годы войны с белофиннами на этом корабле находился походный штаб руководства Краснознаменного Балтийского флота. Теперь на нем располагался штаб бригады подводных лодок.

Командир «Полярной звезды», внешне заметный, крупный Константин Евсеевич Сазонов, позаботился об удобном размещении экипажа. Травкину отвел каюту, отделанную красным деревом, с окнами вместо обычных на кораблях кругляшек-иллюминаторов. Уютные кубрики получила команда. Матка-плавбаза стала кормить, снабжать водой и электроэнергией лодку.

Закончив дела на корабле, Иван Васильевич поднялся на плавбазу. С ее высокого борта он увидел набережные и улицы Ленинграда совсем другими, чем они были несколько месяцев назад. Дома стали похожими друг на друга однообразно наклеенными крест-накрест полосками бумаги — так лучше сохранялись стекла при обстрелах.

Чтобы враг не имел точных ориентиров для стрельбы из дальнобойных орудий, на позолоченный шпиль Адмиралтейства альпинисты надели темный чехол. Над Петроградской стороной взметнулись в небо аэростаты воздушного заграждения. Но город был по-прежнему красив, он стал лишь строже, как воин в строю.

Стемнело. Командир «Щ-303» заслушал помощника и боцмана, прошел по помещениям личного состава. Все оказалось в полном порядке. Он решил посмотреть на вечерний город. Не горели уличные фонари. Затемненные дома уходили от реки какими-то нежилыми коробками. До Кировскому мосту прошел непривычный, с синими, едва заметными лампочками, трамвай. Узкие лучики фар освещали путь редким автомобилям.

Было грустно, грызли думы о городе, семье. Затухающей, мрачной показалась жизнь. И вдруг на набережной послышались голоса краснофлотцев, девичий смех, зазвучала гитара. Знакомый мотив показался лучшей музыкой, какую Травкин когда-либо слышал. Выходит, война не отменила, не выхолостила ни личных чувств, ни добрых отношений. Жизнь продолжалась. Это был простой, но так нужный командиру вывод…

В Ленинграде все хуже становилось с продовольствием. К началу блокады в городе и пригородах проживало 2887 тысяч человек — половина из них старики, дети, инвалиды — люди нетрудоспособные. Враг бомбил, обстреливал, стремился поджечь дома, учреждения, склады. Только за 8 сентября вспыхнуло 180 пожаров. Больше шести часов бушевало пламя на Бадаевских складах. Сгорело 3 тысячи тонн муки, 2,5 тысячи тонн сахара.

Попытки прорвать блокаду не завершались успехом. А на 1 ноября 1941 года в Ленинграде оставалось всего на 15 дней муки, на 16 — крупы. К 9 ноября продуктов было всего на шесть дней. Доставка их по воздуху и Ладожскому озеру была ничтожно малой. 13 ноября в четвертый раз снизились нормы. Рабочим стали выдавать по 300 граммов хлеба в сутки, иждивенцам и детям — по 150.

Беда, как тень, стояла за каждым человеком. Из-за шторма ни одно судно не могло пройти в Ленинград по Ладоге. Поэтому с 20 ноября вновь уменьшились нормы выдачи хлеба населению и войскам фронта. Рабочие стали получать 250, иждивенцы и дети — 125 граммов хлеба в день. Уже в ноябре от голода умерли десятки тысяч человек.

На заседании Военного совета фронта обсудили сложившуюся обстановку. А. А. Жданов, секретарь горкома А. А. Кузнецов, председатель облисполкома Н. В. Соловьев, председатель Ленгорисполкома П. С. Попков говорили, что нет другого решения, кроме как передать на снабжение населения неприкосновенные запасы продуктов. Мера была рискованной, могли случиться любые неожиданности, и все же риск отступал на второй план перед угрозой прекращения выдачи пайка миллионам ленинградцев. Моряки доставили продукты, помогали рабочим, детям, женщинам, старикам.

Ремонт — наша война

День 6 ноября был холодным, вечер — ясным, прозрачным. Ярко мерцали звезды, казалось, полнеба занимала луна. Этим и решил воспользоваться враг, совершивший очередной воздушный налет на Ленинград. Его отбили метко стрелявшие зенитчики. После налета в голодном, упорно сражавшемся городе, затаив дыхание, слушали речь И. В. Сталина на торжественном заседании в честь 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Председатель Государственного Комитета Обо-роны сказал о причинах временных неудач Красной Армии, говорил о полном провале немецкого плана молниеносной войны против СССР, о растущей мощи нашей страны, о развертывании всенародной партизанской борьбы в фашистском тылу, о том, что надо сделать для разгрома ненавистного врага.

Вместе с другими командирами Травкин сидел у репродуктора. Сердце наполнялось уверенностью в нашей победе. Он никогда ни минуты не сомневался в этом. Сейчас подумалось о том, что ведь ленинградцы не только голодают и переносят лишения, ни снаряды, ни бомбы, ни голод не сломили их, город успешно обороняется, приближая время, когда погонят фашистов с нашей земли. «Поговорить надо с людьми о блокаде, о положении в городе», — решил Травкин…

В полночь надводные корабли повели огонь по заранее пристрелянным вражеским объектам. Взлетали в воздух немецкие землянки, блиндажи, рушились командные пункты — таким стал ответ балтийцев на призыв Родины усилить удары по захватчикам.

Разговор с моряками о положении в Ленинграде был, конечно, не первым и не последним, но этот, связанный с годовщиной Октября, с оценкой партией положения на фронтах, с раздумьями о своем наболевшем, запомнился Ивану Васильевичу, многим морякам на всю жизнь. Травкин кратко напомнил о торжественном заседании в Москве, затем поведал то, о чем думал.

— Военная служба — труд, — говорил он, — тяжелый труд. В блокадные месяцы вдвойне тяжелый. Мне сейчас кажется, что трапы на плавбазе стали круче, чем раньше. Лед при обкалывании лодки — металл, не лед.

Многим морякам командир напомнил о том, о чем думалось не раз.

— Гражданским людям куда голоднее и холоднее, — продолжил Иван Васильевич. — На улице я слышал фразу: «Умрешь, блокада и война кончатся». Да, для тебя война кончится. А разве так ее надо кончать? Только победой. Когда она придет, от нас тоже зависит. Дотопим больше транспортов и кораблей фашистов, на минуты, пусть на секунды ее приблизим.

Что надо для этого, дорогие товарищи? Прежде всего подготовить корабль к боям и походам. Добьемся, чтобы каждый механизм и прибор работали как часы. Сделай свое, помоги голодному рабочему. Сделай за себя и за товарища, если он в наряде или на вахте. Сделай возможное и невозможное. Сделай, проверь и еще раз проверь.

Время такое. Ремонт — это наша война…

Да, ремонт был их войной. Тяжелой, изнурительной, не знавшей выходных дней. Основное оборудование судостроительных заводов было эвакуировано. Кадровые рабочие уехали на восток или ушли защищать город. В холодных, промерзлых цехах трудились старые люди да ослабевшие подростки. Обстрелы, взрывы бомб, пожары в цехах, которые нечем было тушить — водопровод повсюду замерз, делали и без того тяжелый труд невыносимо тяжелым. Завод выделял очень мало рабочих на «Шуку», основное делали сами.

В отсеках чадили печки-времянки, сооруженные из железных бочек. Но мало было дров. К выстывшему металлу примерзали загрубевшие пальцы. Быстро иссякали силы у людей. Травкин старался помочь там, где, казалось ему, был нужнее. Вечерами уединялся в каюте, вносил в записную книжку пометки о событиях дня.

19 ноября 1941 года. Трудно. Флот заперт в Ленинграде. Наши подводные лодки скованы крепким невским льдом. И все-таки верю: настанет наш час!

Возвращался из штаба флота. Пока дошел, попал в две воздушные тревоги. Первую отсидел под аркой на Песочной улице. Вторая застала на Литейном мосту. Били наши зенитки. Осколки с визгом падали кругом. Добрался благополучно.

20 ноября. Инженер-механик Петр Михайлович Ильин предлагает форсировать ремонтные работы. Говорит, что мотористы уложатся за два месяца. Нужны только запасные части и материалы. Посоветовался с военкомом Николаем Александровичем Костылевым и секретарем партийной организации корабля Борисом Георгиевичем Бойцовым. Решили вопрос о ходе ремонта вынести на открытое партийное собрание.

21 ноября. Только что закончилось партийное собрание. Кажется, уже хорошо знаю своих людей, а сегодня точно по-новому увидел их. Голодные, истощенные, продрогшие, усталые и — такая внутренняя сила! Постановили: ремонт закончить к первой подвижке льда. «Душа горит. Нет терпенья дождаться дня, когда выйдем в море топить врага», — сказал старшина команды мотористов коммунист А. Н. Лебедев.

22 ноября. Конец дня. Отбой. Ушли с лодки на «Полярную звезду». Не впустую вчера шел разговор. Сегодня за день сделали больше, чем за три предыдущих. Откуда у людей столько выносливости? Инженер-лейтенант Ильин после такого трудного дня еще проводит занятие со своими мотористами. Штудируют теорию двигателей внутреннего сгорания.

23 ноября. Работа идет отлично. А вот завтра что будем делать? Ни у нас, ни на плавбазе нет ни одного прутика бронзы нужного диаметра, и марки. Матросы обшарили весь завод, сейчас рыщут по всем складам и свалкам. Нельзя допускать простоя!

В этот день поступило радостное известие: 22 ноября по льду Ладожского озера к осажденному Ленинграду прошла первая колонна автомашин с продуктами.

24 ноября. 21.30. Отбой двух тревог — воздушной и артиллерийской: одновременно нас бомбили фашистские самолеты и обстреливали вражеские дальнобойные орудия. Снаряды и бомбы падали близко от подводной лодки. Экипаж продолжал работать, находясь все время в боевой готовности. В промежутке между обстрелами рассказывал товарищам о положении в городе и на Ленинградском фронте. Каждое слово о героизме советских людей выслушивается моряками с жадностью. Душа у ребят жаждет подвига. Это радует больше всего…

Лед сковывал Неву и корабли. Чтобы не повредило корпус, команде «Шуки» пришлось обкалывать лед вокруг корабля. В ноябре метель намела сугробы на панелях, пешеходы ходили по проезжей части улиц. Через Неву потянулись тропинки, сокращавшие путь для слабеющих от голода людей.

Злой, беспощадный голод и усиливающийся день ото дня холод объединились против горожан. Не было воды, прекратилась подача электроэнергии, не хватало дров. В хлебе было больше жмыха, чем муки. У пробитых моряками прорубей — молчаливые очереди ленинградцев с бидонами, кувшинами и банками. Сил носить ведра у людей уже не было.

Приметы войны Травкин все явственнее видел и на лодке. Плохо стало с питанием. Люди получали по 250 граммов хлеба в день. Частые тревоги стерли грани между днем и ночью. Моряки измотались из-за постоянных дежурств, занятий штыковым боем. За лучшую долю считалось попасть на фронт. Травкину пришлось убеждать некоторых моряков, что служить надо там, где определило командование.

Изредка Ивану Васильевичу удавалось вырваться домой. Голод и холод пришли и в его квартиру на канале Грибоедова. Становилось больно, когда видел не по-детски малоподвижных, серьезных ребятишек. Приносил, что сберег от скудного блокадного пайка (питались моряки по береговой, уже сильно урезанной норме). Вспомнилось, совсем недавно нарезанный хлеб лежал на тарелках горками, даже не верилось, что так было. Жена на Мальцевском рынке купила сухие кишки. Вскоре вообще ничего не стали продавать, только меняли. Картины известных художников и старинный фарфор отдавались за пайку хлеба. За золотой браслет предлагали кусок жмыха и несколько кочерыжек.

В конце ноября к «Полярной звезде» пришла жена Ивана Васильевича:

— Совсем плохо, Ваня, все запасы давно кончились. В сентябре в магазинах продавали только желатин, цикорий да обойный клей. Взяла немного. Еще пошла, все уже разобрали. Варила, экономила. Да только шесть ртов. Есть-то рабочим и фронтовикам не хватает. Из нашей аптечки касторка, глицерин — все ушло.

Иван Васильевич смотрел на бледное лицо Лидии Александровны, усталые, запавшие глаза, острые, выступающие из-под кожи скулы, а она со слезами продолжала:

— По карточкам забрала все за три дня вперед. Больше не дают. Кормить ребят нечем. Девочки просят есть. Все время просят. Малыши же! Одной полтора, другой два с половиной, третьей четыре, не понимают, плачут. Чувствовать беспомощность очень страшно, страшнее смерти.

Травкин представлял, что тяжело семье, по чтобы настолько, что с трудом узнаешь жену, не мог предполагать. А голодные детишки, наверно, надеются на него — большого, всегда приветливого, приносившего гостинцы, папу и дядю. Дядей он приходился Виолетте, родители которой работали в нашем посольстве в фашистской Германии, где их застала война. Не было известно, живы ли они. Да, все равно ответственность за девочку и у него, и у жены не меньшая, чем за своих… Иван Васильевич пошел в каюту, собрал до последней крохи все, что удалось сэкономить за три недели, что не был дома, попросил выдать хлеб за ужин. Вынес немного сухарей, несколько кусков сахара, отрезы на шинель и китель — может, жене на съестное удастся обменять.

Проводив Лидию Александровну, Травкин призадумался. Что еще можно сделать? Часть пайка сберегать и дальше. Откуда ждать помощи? А когда помощь была предложена, Травкин категорически отказался от нее.

Это случилось на другой же день. Краснофлотцы видели, какой приходила Травкина, знали, что дома у командира жена, две старушки и трое детей, и все поняли. Когда он зашел в кубрик на плавбазе, там как раз шел разговор о помощи его семье. Его спросили: почему скрывал от команды бедственное положение семьи? Объявили решение краснофлотцев: отдавать всем понемногу детям командира.

— Прежде всего спасибо, дорогие друзья, — тихо ответил Травкин. — Но не делайте этого. Положенный паек каждый должен съедать сам. Таков мой приказ. Что касается семьи, то не одна она такая в Ленинграде. Своим пайком всем не поможете. А вот поскорее начать бить врага и тем самым приблизить снятие блокады — это мы можем и обязаны. И для этого нам надо быстрее подготовить корабль к походам, вот о чем давайте поговорим…

И еще от кого-то пришла помощь. Наверное, от Костылева, комиссара корабля, хотя он в этом и не признался. Придя в каюту, Иван Васильевич увидел на столике сборник «Ленинград смеется». Он посмотрел на пахнувшую типографской краской книжку, открывающуюся стихами Ольги Берггольц:

Свирепый враг стоит у стен, Остервенело в город рвется. Грозит бедой… Но между тем — Балтфлот смеется…

И это было написано и издано в такое неимоверно трудное время в осажденном городе. Под бомбами, снарядами подготовлено и отпечатано голодными людьми. Совет был ясным: «Ты бы, командир, почаще, хотя бы на минутку забегал к семье. Сэкономленные продукты семья равномернее, как приварок, получала, взбадривал бы посещениями да хорошими добрыми словами семью, может, и почаще улыбались твои девчонки. А улыбка жизненный тонус поднимает…»

— Все верно, спасибо, — проговорил Травкин, закрывая книжку. — Человек с улыбкой живет дольше, к мрачным чаще приходят болезни и страх…

1 декабря Иван Васильевич записал: По набережной около Литейного моста согнувшиеся, едва живые люди на саночках везут мертвых. Умерших хоронят без гробов (дерево, дрова на вес золота!), заворачивают в одеяла, в какие-нибудь лохмотья. Умирают от голода мужчины, женщины, дети.

5 декабря. Утром отправился на Адмиралтейский завод. Хотел произвести разведку насчет запасных частей. Добираться до завода не так-то просто. Трамваи стоят. Несколько раз возобновлялся артиллерийский обстрел, приходилось пережидать в укрытии. На заводе тяжелая картина. Стены цехов походят на обледенелые скалы. Кажется, жизнь на заводе замерла. Двор засыпан снегом, из-под которого торчат какие-то балки, рельсы, станины, чугунный лом, ржавые стальные прутья. В цехах холодище, мрачно и темно. И все-таки завод живет. У обмерзших станков копошатся закутанные в самые различные одеяния люди. Землистые лица, согнутые плечи. Полумертвые, а трудятся. Готовят корпуса для гранат и снарядов.

9 декабря. Получил письмо от матери. Пишет, как выбиралась из Наро-Фоминска. 1 декабря война докатилась и до моего родного города. А ведь это — Подмосковье. Как же Москва?

10 декабря. Вчера советскими войсками освобожден Тихвин. Моряки собрались в кубрике. Посветлели все, заулыбались. Может, это начало?

16 декабря. С утра экипаж корабля занимался сухопутной боевой подготовкой. Отрабатывали приемы штыкового боя. Матросы учатся с увлечением. Во время перекура комиссар сообщил радостную весть: наши войска под Москвой остановили фашистов. Не видать врагу Москвы как своих ушей! Мало того, наши погнали фашистов все дальше от столицы. Начинают гитлеровцы в полную меру ощущать силу нашего народа. Это им не прогулка по Европе!

18 декабря. Наши войска заняли Калинин! Дорога от Тихвина до Волхова тоже свободна! Возможно, скоро удастся вывезти семью. Скорее бы!

19 декабря. Рабочие, как и мы, получают по 250 граммов хлеба. Служащие и иждивенцы — по 125. Да и то не каждый день. Городской транспорт остановился. Обессилевшим от голода рабочим приходится добираться до завода подчас пешком через весь город. Сколько их гибнет в пути от холода, истощения и фашистских снарядов. А идут, работают, изготовляют снаряды и мины, ремонтируют танки и корабли. Настоящие герои. Настоящие советские люди.

Немецкая артиллерия сегодня особенно неистовствует. Бьют по городу. Часть снарядов попадает в Неву. Несколько разорвались вблизи наших подводных лодок, но особого вреда не причинили.

20 декабря. Обстрелы и бомбежки. Много домов разрушено. Целые районы без света, без воды. Топлива нет.

Недалеко от «Полярной звезды» матросы сделали в толстом невском льду прорубь. Горожане спускаются сюда, черпают воду, на салазках возят ее — водопровод в городе не работает. Едва передвигающие ноги люди сползают с набережной на лед, чтобы зачерпнуть полведерка воды. Нередко здесь их и настигает смерть, они так и остаются на льду. Много людей умирают прямо на улице. И все-таки ленинградцы верят в победу.

21 декабря. Выступал у нас штурман подводной лодки «Щ-323» лейтенант Геннадий Трофимович Кудряшов, мой земляк. Он рассказал об осеннем походе, в котором их «Щука» потопила танкер и два транспорта. Подводникам помогала скрытность действий. Фашистское командование считало, что суда подрываются на минах, и приказывало прокладывать курсы судов мористее, подальше от берега. Нашим подводникам только того и надо было — атаки их стали еще успешнее. Все моряки «Щ-323» награждены орденами. На груди у моего земляка поблескивает новый орден Ленина. Рассказ Кудряшова сильно подействовал на матросов. Скоро ли мы будем рассказывать друзьям об успехах? Дни бегут быстро, а время тянется. Скорее бы весна, скорее бы в поход…

С 21 декабря завоз продуктов через Ладогу стал превышать их дневной расход. 24-го Военный совет фронта решил увеличить нормы выдачи хлеба. 25-го весть о прибавке норм (рабочим на 100 граммов, служащим, детям и иждивенцам — на 75 граммов) облетела город. Несмотря на сильный мороз, люди вышли на улицы и площади. Незнакомые люди обнимали друг друга, плакали. В этот день в Ленинграде торжествовала надежда. Впереди были еще многие испытания, ведь до полного снятия блокады оставалось еще больше двух лет…

25 декабря Травкин записал: Много ли человеку нужно для радости! Вбежал ко мне в каюту на плавбазе политрук с соседней лодки В. Быко-Янко. «Прибавили, — кричит, — прибавили!» И сияет, как солнце. Хлебную норму увеличили. Теперь рабочий получает триста пятьдесят граммов хлеба, а служащие и иждивенцы — по двести.

26 декабря. Опять начались воздушные тревоги. Бомбежки и обстрелы заставляют ленинградцев перебираться в нижние этажи и подвалы. Небольшая прибавка хлеба — существенная моральная поддержка, но может ли она помочь тем, кто так истощен? Везут и везут мертвых в морг на санях, на листах фанеры. Стоят сильные морозы. В блокированном городе они переносятся особенно тяжело.

Кругом развалины, сугробы снега на улицах, а в райкомах партии и райисполкомах уже готовят планы восстановления города. Удивительный народ — советские люди!

27 декабря. Сообщение Ленинграда со страной налажено по льду Ладожского озера. Вереницы машин везут сюда муку, крупу, сахар, мясо, табак, медикаменты. Везут, несмотря на близость врага, несмотря на бомбежки. Герои-шоферы трудятся без отдыха. Из Ленинграда этим же путем (действительно Дорога жизни!) вывозят больных и раненых, женщин и детей.

28 декабря. Освобожден родной мой Наро-Фоминск!

31 декабря. Вечером мы с военкомом Костылевым собрали людей в кубрике плавбазы, поздравили с Новым годом. Пусть он станет годом расплаты с врагом, годом наших боевых успехов, годом побед над фашистами!..

Травкин не раз листал книжку «Балтфлот смеется», вспомнил о ней и перед самым Новым годом, когда штабной грузовичок вез его по набережной, по темному пустынному проспекту 25-го Октября (с 1944 года Невский проспект) к каналу Грибоедова. Впереди — ночь дома, встреча с женой, утром — с детьми. Банка мясных консервов, дневной паек хлеба. Все это в Ленинграде — целое богатство, будет пир.

— Балфлот смеется! — бросил он жене с порога.

Та не поняла, Иван Васильевич стал объяснять. Спросил о детях.

— Спят, утром праздновать будем.

Ребятня поднялась рано. В восемь утра уже сели завтракать всей семьей. Радость детей, улыбки растрогали Ивана Васильевича. Заставили потупиться и загрустить слова старшей дочери:

— Папа, когда еще будет праздник?

— Будет, обязательно будет. Вот увидите!

На корабль Иван Васильевич возвращался пешком. Не спеша прошел мимо Казанского собора. Прошагал мимо сгоревшего Гостиного двора. Миновал Аничков мост, совсем непохожий на довоенный: коней на пьедесталах не было, их надежно укрыли в земле. На углу одной из улиц Травкин увидел прислонившегося к стене дома мужчину, он громко рыдал. Иван Васильевич спросил: в чем дело, не может ли он помочь? Но помочь оказалось невозможно: он потерял продовольственные карточки, а еще только первое число.

Потерять тогда в Ленинграде карточки было равносильно смерти. Один из матросов рассказывал, что у соседки по дому, матери троих детей, украли карточки. Мужчина с нижнего этажа отдал им свои, снабжавшиеся по рабочей норме: «Многие мужчины мрут, меня это ждет не в этом месяце, так в следующем. Хочу, чтобы дети выжили». Моряк говорил, выжили. Теперь вот норму прибавили.

А мужчина умер. Подал руку помощи. Ведь как в Ленинграде сейчас: иди и не падай. Не каждый подаст руку, чтобы ты поднялся, потому что иначе человек тоже упадет и не встанет — нет сил. Другой протянет руку, поможет встать, и глядишь, останется жив человек.

В январе 1942 года на «Полярной звезде» состоялась встреча подводников с директором Государственного Эрмитажа Иосифом Абгеровичем Орбели. С работниками Эрмитажа экипажи кораблей связывали дружеские отношения. От плавбазы в некоторые кабинеты провели электропроводку. Осенью, когда в ленинградских пригородах заготавливали еловые и сосновые ветки для приготовления экстракта против цинги, моряки поделились ими с научными работниками. Помогали медикаментами, водой.

Решив поблагодарить моряков, Орбели попросил дать ему возможность выступить. Физически это далось ему нелегко. Травкин видел, что академика принесли в кают-компанию на руках. Исхудавший бородатый ученый полулежал в кресле, сидеть ему было тяжело. Но это не помешало Иосифу Абгеровичу выступить горячо, страстно. Когда он заговорил, Иван Васильевич вдруг увидел в кресле не угасающего, немощного старика, а вдохновенного борца с сияющими, зажигающими глазами.

Орбели говорил о героизме нашего народа в борьбе с иноземными захватчиками, о зверствах и разрушениях, которые враг принес в красивейшие, овеянные историей пригороды Ленинграда. Дворцы Петергофа и Пушкина превращены в развалины. Сожжен Монплезир — петергофский дворец, построенный в эпоху Петра Первого. Уничтожены фонтаны Петергофа. Жемчужины пригородов Большой Самсон и Янтарная комната вывезены в Германию. Вырублено немало ценных деревьев в парках в Петергофе, Пушкине, Павловске.

Академик сказал и об огромных бедах, выпавших на долю ленинградцев, о том, как он постарался хоть что-то сделать для них: «У нас одна лошадь была, сдали в фонд города».

Иван Васильевич удивился, как этот ослабший человек нашел в себе силы весело, с забавными подробностями рассказать о том, что несколько дней назад — 31 декабря — сотрудники подарили ему, заядлому курильщику, тарелочку спичек.

Прощаясь, директор Эрмитажа сказал:

— Помните, что вы призваны защищать город Ленина, очаг мировой культуры, от немецкого изверга… В ваших руках судьба тысяч женщин, детей, стариков Ленинграда, которых вы должны спасти… Родина не оставит нас, согреет своим дыханием…

Просто и мудро говорил ученый с мировым именем. Его слова звали в бой.

Но как будет воевать заблокированный врагом флот? Об этом думали и рядовые краснофлотцы, и командиры, и высшие руководители флота и фронта. В. Ф. Трибуц завел разговор с А. А. Ждановым о перспективах боевых действий.

— Заходите, потолкуем, — ответил Андрей Александрович. — За зимой идет весна.

Вице-адмирал понял, что нужны обоснованные предложения по предстоящим действиям флота, их готов выслушать и изучить Военный совет фронта.

При встрече Трибуц сказал командующему эскадрой вице-адмиралу В. П. Дрозду, решив услышать и его мнение:

— Воевать в море будут подводники.

— Подводники могут прорываться, — согласился тот и заговорил о важности для обеспечения выходов подводных лодок взаимодействия всех родов сил флота.

Это были наметки по использованию флота. Полнее они сложились в беседе командующего с начальником штаба флота Ю. Ф. Раллем и начальником политического управления В. А. Лебедевым.

— Общие задачи флота ясны, — начал Трибуц.

— Но надо бы конкретно поставить задачи на сорок второй по соединениям, — заметил Владимир Алексеевич Лебедев.

— Ремонт кораблей, учеба, — стал перечислять командующий.

— А для чего? Кто и где будет плавать? — напрямую поставил вопрос начальник политуправления.

Мягкий, деликатный Ралль поначалу не вмешивался в разговор, хотя уже не раз думал о будущем. Все трое понимали, что флот заперт в базах, прорыв в море для боя крайне затруднителен и нелегко ответить на такие вопросы.

Командующий улыбнулся и, глядя на начальника штаба, высказал предложение, по которому ему важно было узнать мнение штаба и политуправления.

— Воевать в открытом море на подводных лодках! А всем остальным — надводным кораблям, авиации и береговой артиллерии — обеспечивать успех подводников и решать, конечно, другие боевые задачи, — кратко сформулировал основное Трибуц.

По лицам Ралля и Лебедева он понял, что его мысли верны, он не переоценил силы подводников.

Начальник штаба и начальник политуправления флота говорили, что полностью разделяют такую точку зрения и готовы сделать все, чтобы высказанное в беседе стало планом боевой учебы, судоремонта, а потом и практическими делами в операциях балтийцев в 1942 году…

5 января Иван Васильевич записал: С утра продолжается артиллерийский обстрел города. Часто снаряды падают у Литейного моста в непосредственной близости к подводным лодкам и плавбазе «Полярная звезда». Одна смена стоит в боевой готовности, остальные моряки заняты ремонтными работами.

6 января. Ильин ходит именинником. В полдень доложил мне: «Кормовые и носовые горизонтальные рули при перекладке берут нормальную электронагрузку». Это большой успех. Электрики и рулевые долго бились над рулями, пока не заставили их нормально вращаться вокруг своих осей. Страшно капризными оказались механизмы.

На лодку стало приходить пополнение. Вместо ушедших осенью на фронт прибывали другие люди. «Чем больше знаешь, тем больше умеешь. Лучше знаешь, увереннее действуешь. Хорошо позаботишься о корабле, он тебе отплатит тем же», — напутствовал пришедших Травкин. Отношения между людьми были искренними, сердечными, поскольку делали как надо и что надо.

Ремонтные работы шли с утра до позднего вечера. Одновременно изучали механизмы — в разобранном виде, когда все, как на ладони. Иван Васильевич вместе с инженером-механиком лодки с вечера определял объем работ, стремился побывать там, где труднее, где похуже шли дела. Через несколько часов наступала усталость, но Иван Васильевич бодрился, такое настроение передавалось экипажу.

У командира много своих обязанностей: организация службы, быта, питания, кадровые дела, тактическая подготовка, изучение документов, работа в штабе. Но заниматься приходилось самым разным: получать запчасти и «выбивать» автомашину. Что командиру делать и чего не делать — блокада все перемешала. Но Иван Васильевич умел держать руку на пульсе жизни, хотя однообразными, похожими друг на друга были дни и недели…

Военным советом Ленинградского фронта 9 января 1942 года было принято постановление, в котором говорилось, что производство зимнего судоремонта и подготовку кораблей к весенним боевым действиям считать главной боевой задачей Краснознаменного Балтийского флота и ленинградской судостроительной промышленности. Об этом решении командиров проинформировал командир дивизиона подводных лодок капитан 2-го ранга Гольдберг. Травкин любил его за человечность, доступность, простоту, умение не опекать по мелочам подчиненных, выдержанность и чуткость к людям. В чем-то старался ему подражать. В выступлении комдив заметил, что это решение показывает, что с наступлением весны флот перейдет к активной борьбе на море.

Чтобы решать некоторые вопросы судоремонта, Травкину пришлось бывать на ремонтирующихся кораблях и заводах. Об увиденных там лозунгах «Введем в строй корабль досрочно!», «Нас мало, но мы балтийцы!» Иван Васильевич рассказал на партийном собрании лодки, предложил завершить ремонт корабля к 23 февраля — к 24-й годовщине Красной Армии и Военно-Морского Флота, Такое решение и было принято.

На собрании обсуждались и вопросы приема в партию. Чем сложнее становилась обстановка, тем активнее тянулись к партии люди. До сравнению с июнем 1941 года в 1942 году число коммунистов на «Щ-303» выросло в четыре раза — с 5 до 19 человек. Среди принятых в ряды ВКП(б) были помощник командира корабля М. С. Калинин, гидроакустик И. С. Мироненко, другие лучшие специалисты, люди беспредельно преданные Родине и народу.

22 января в записной книжке появились строчки: Мороз сорок градусов. Горожане ломают на дрова последние деревянные изгороди и постройки. Матросы прорубают во льду лунки, из которых жители берут воду. Всю зиму подводники шефствуют над этим «водоснабжением»: подрубают, очищают снег со ступеней набережной, прокладывают тропки в сугробах, иной раз помогают ослабевшему человеку выбраться на набережную с саночками, нагруженными ведерками с водой. Возвращаются матросы с этих встреч на льду взволнованными и хмурыми. Разговоры все больше вращаются вокруг одного вопроса: скоро ли, скоро ли пойдем бить врага?

23 января. Сегодня довелось побывать дома. В комнате стужа. Окна забиты фанерой, занавешены половиками. Стены почернели от дыма железной печурки. Мать жены не выдержала нервных потрясений, потеряла рассудок, говорит что-то несвязное, то плачет, то смеется. Жена, исхудавшая, с потемневшим лицом, глубоко запавшими глазами, едва передвигается по комнате. Девочки с серыми дряблыми личиками дистрофиков, закутанные в платки и одеяла, сидят рядом на кровати и едят суп из столярного клея. А на улице то и дело грохают разрывы снарядов.

25 января. Не найти на нашем корабле моряка, кому фашисты не причинили бы горя. Старшина 2-й статьи Борис Бойцов прочел мне письмо от матери: гитлеровцы зверски замучили его брата. Старшина торпедистов Федькин узнал, что фашисты превратили его родное село в груды пепла, уничтожили почти всех жителей.

29 января. Сегодня проводил семью в эвакуацию. Попрощались на Финляндском вокзале. Жена обеспокоена: доедет ли мать — уж очень плоха. А я дрожу за всех них: сегодня ладожская Дорога жизни сильно обстреливалась фашистской артиллерией.

11 февраля. Дни становятся длиннее. Чувствуется недалекая весна. Снова прибавка хлебной нормы. С сегодняшнего дня мы стали получать по восемьсот, рабочие — по пятьсот, служащие и иждивенцы — по триста граммов хлеба.

Отлегло от души. Получил подтверждение, что семья добралась успешно.

Делая запись о том, что у него отлегло от души, Иван Васильевич еще не знал, что произошло в дороге. Эшелон с эвакуированными шел медленно, подолгу стоял на станциях и полустанках, пропуская воинские поезда на фронт и санитарные — в тыл. На одной из станций Лидия Александровна пошла за водой. В это время умерла ее мать, ее унесли. Сама Лидия Александровна ходила медленно, едва передвигая ноги. Они опухли, пришлось разрезать валенки, чтобы снять их.

В Ульяновске, куда прибыла семья, хозяйка отгородила занавеской часть комнаты — самим было тесно. Мир не без добрых людей. Когда в очереди за хлебом Лидия Александровна сказала, что только что из Ленинграда, все, кто был у прилавка, отдали ей свой хлеб. А ведь приварка у самих тоже не было, основным, а часто единственным продуктом питания был полученный по карточкам хлеб…

А Ленинград был по-прежнему в тисках блокады. Трудно приходилось морякам, но как могли помогали жителям города. Экипажам кораблей определили дома, которые надо было обойти, посмотреть, кто жив, забрать в детприемники детей, оставшихся без родителей. Как-то после обеда военком Костылев предложил Травкину вместе пройти на Васильевский остров, побывать в домах, закрепленных за их кораблем.

Падал крупный, задумчивый снег. Хлопья летели, казалось, из самой глубины неба. За снежной стеной угадывались массивные черные колонны Исаакиевского собора, очертания здания Сената, пустой камень статуи Медного всадника. За мостом Лейтенанта Шмидта затарахтел грузовик. Травкин и Костылев увидели стоявших в кузове полураздетых людей. Их волосы развевались на встречном ветру, подрагивали, словно приветствуя встречных, руки и головы. Мертвые руки и головы — грузовик вез трупы. Иван Васильевич вытащил из кобуры пистолет и выстрелил. Грузовик затормозил, и из его кабины вышел опухший от голода шофер.

— Брезент у тебя сполз. Давай вместе людей укроем, — предложил Иван Васильевич водителю.

На Среднем проспекте Травкин и Костылев зашли в один небольшой дом, в другой. Везде было пусто, многие квартиры стояли открытыми. Наконец, в третьем доме на втором этаже, посветив фонариком, увидели на полу какую-то зашевелившуюся груду тряпья. Костылев поднял край одеяла и увидел двоих детей. Старшему было лет шесть, младшей — годика четыре.

— Где мама? — спросил Иван Васильевич.

— Мамочка в кроватке лежит, — ответил старший.

На узкой железной кровати лежала не женщина, а какая-то высохшая мумия. Видно, женщина старалась побольше отдать детям, надеясь, что хоть они выживут. Теперь, с приходом Травкина и Костылева, ее надежда исполнялась. Детей предстояло отвести в детприемник, где их подпитают, подлечат и отправят на Большую землю.

— Слышь, ты сам их отведи, — проговорил Травкин, обращаясь к военкому. — Я не могу, все своих представляю…

Но такими были лишь отдельные задания. Время командованием выделялось главным образом на основное — ремонт и учебу, о чем свидетельствуют записи Травкина.

17 февраля. Целый день проходила командирская учеба. Отрабатывали на приборах приемы торпедной стрельбы. Приятно: я ни одной атаки не сорвал. По вычерченным графикам все торпеды попали в цель.

23 февраля. День Красной Армии. Обязательство выполнили — ремонт корабля закончен.

24 февраля. Телеграмма от жены: «Прибыли в Ульяновск. Мать умерла в дороге. Бабушка отстала от поезда в Горьком. Я отморозила ноги, предлагают ампутировать обе ступни. Жду твоего согласия. Дети живы и здоровы. Целую. Лида». Холодный пот выступил на лбу. Пошел за советом к полковнику медицинской службы Тихону Алексеевичу Кузьмину. Мы его все уважаем. Знает дело, заслуженный врач РСФСР. Выслушал меня и продиктовал телеграмму Лиде — целую инструкцию, как и что делать. Все меры принять, но ноги сохранить!

26 февраля. Отрабатываем организацию службы на корабле. Проводим одиночные, частные и общелодочные учения. Люди не жалеют сил, чтобы довести до совершенства свое мастерство и общую слаженность экипажа. Провели собрание личного состава. Воля экипажа едина — скорее в бой, скорее отомстить врагу за страдания ленинградцев!

4 марта. Учеба все напряженнее. Калинин и Ильин целыми днями проводят занятия и тренировки, настойчиво и педантично, не выпуская из виду ни одну мелочь, готовят корабль к боевым действиям.

23 марта. Письмо от жены: здоровье улучшилось, начинаю понемногу двигаться (ну, Тихон Алексеевич, спасибо за консультацию!). Бабушка умерла. Лида, значит, теперь одна с детьми. Как она управляется: ведь сама больная?

30 марта. Температура воздуха держится выше ноля. Теплый ветер. Весна стучится в дверь. Ленинградцы усиленно наводят чистоту в городе. Улицы и площади освобождаются от снега и мусора…

На сборах командиров кораблей предупредили о подготовке врагом операции против кораблей флота. Немецкое командование рассчитывало до вскрытия Невы, пока корабли еще скованы льдом, нанести по ним одновременный удар с воздуха и артиллерией. На льду озера Ильмень немецкие солдаты сажей и углем нарисовали изображения наших кораблей в натуральную величину. На них «юнкерсы» произвели небезуспешные учебные налеты.

На льду все проходило гладко, но, когда в весенний вечер 4 апреля группы самолетов противника приблизились к городу Ленина, зенитчики встретили их дружным точным огнем. Утром 5 апреля начался усиленный артиллерийский обстрел Ленинграда, районов стоянок кораблей. Решив, что зенитная артиллерия подавлена, противник бросил на корабли до ста самолетов. Немецкой воздушной армаде не удалось осуществить свой план. Налет отбили, причем за два дня летчиками и зенитчиками было сбито 26 бомбардировщиков.

Во время налета Травкин находился на мостике корабля. Предупрежденный, как и другие командиры, о налете, он лично проследил за готовностью оружия. Бомбы и снаряды рвались около «Полярной звезды» и лодки, поднимая столбы воды и мелких льдинок, сотрясая корпус корабля. Кислый запах тротила плыл вдоль Невы и, казалось, пронизывал весь воздух. Когда вражеские самолеты были отогнаны, Травкин приказал осмотреть корабль и продолжать ремонт, достал полученное утром и еще не прочитанное письмо жены.

Лидия Александровна сообщала, что с ногами все в порядке. Дали комнату. Работает в детском саду. Дети живы и здоровы. Именно о таком письме он мечтал с самого дня их отъезда. Пришло успокоение, вспомнился новогодний разговор с женой. Он пожелал ей спокойной ночи, в ответ услышал:

— Мы, Ванечка, забыли эти слова, потому что ночь несет обстрелы, тревоги, бомбежки. И ни на минуту не покидает забота о хлебе насущном.

Теперь она, наверно, говорит детишкам: «Спокойной ночи!» Оказывается, и в этом есть своя радость…

Раньше обычного — во второй половине апреля — по Неве прошел лед с Ладоги. Он напомнил Травкину о спасавшей ленинградцев Дороге жизни то возвышавшимся над льдом разбитым кузовом, то придорожной вехой, то вмерзшей в лед шинелью…

В мае создались условия для отработки задач непосредственно на воде, в Неве. Но перед описанием этого — одно небольшое свидетельство бывшего моряка с «Щ-303», относящееся в основном к началу мая 1942 года. Бывший торпедист «щуки» Александр Владимирович Нечуняев рассказывал:

— Я, как и Травкин, до призыва в армию работал мастером на ткацкой фабрике. Иван Васильевич не раз расспрашивал, какие станки у нас стояли, как трудились, что за ткани выпускали. Видно, работа на «гражданке» совсем от себя не отпускала, вспоминались юные годы и ему, и мне. Еще мы оба до службы играли в городских футбольных командах нападающими. О футболе часто говорили. Играли во время физподготовки, когда ее проводили на берегу. Сильные были перед войной команды у подводников, на миноносцах, в электромеханической школе.

Из игроков этих команд и была составлена сборная, которая играла с динамовцами Ленинграда в начале мая 1942 года. За все время войны Травкину удалось побывать на футболе один раз. Но это был матч в блокированном городе, где еще умирали от дистрофии люди…

У запасного поля стадиона «Динамо», что на Крестовском острове, стояли зенитные пушки, в небе барражировали истребители, и под шум их моторов игра транслировалась на весь Советский Союз.

На прибывших прямо с фронта, с боевых кораблей исхудавших футболистах обеих команд форма сидела мешковато. И далеко не все игроки из довоенных команд дожили до этого дня. Не быстро перемещались футболисты по полю, зато играли старательно, часто били по воротам. Победили динамовцы, но Иван Васильевич не расстроился из-за поражения своей команды, его радовало, что теперь в Ленинграде совсем иначе идут дела, чем зимой, футбольная встреча еще одно тому подтверждение. Живет и побеждает любимый город. Футбольным репортажем это сказано всей стране, всему миру!

В мае на Неве лодки начали выполнять первые задачи, связанные с плаванием. Новый командир бригады подводных лодок Андрей Митрофанович Стеценко и военком Илья Аронович Рывчин выбрали для отработки задач район реки между Литейным и Охтинским мостами — там были наибольшие глубины.

«Щ-303» после погружения ходила под перископом. Скорость течения Невы в районе достигала трех узлов, поэтому фактическое перемещение лодки против течения ходом 3–3,5 узла было медленным. Наблюдая в перископ движение пешехода, Травкин делал вывод: человек идет быстрее, чем подводная лодка. Под водой проводились тренировки рулевых, одиночная и залповая стрельба из торпедных аппаратов воздухом.

Впервые на реке отрабатывался маневр срочного погружения лодки, когда требуется за считанные секунды увести ее на глубину. Ведь в боевых условиях это значило сохранить невредимым корабль, использовать его основное качество — скрытность. Условия для срочного погружения были исключительно сложные: небольшие глубины, быстрое течение, чуть не рассчитаешь — врежешься в грунт.

Травкину вспомнилось, как во время учений на этой же лодке, когда Иван Васильевич был ее штурманом, во время срочного погружения на глазах у многих моряков произошел конфуз. В октябре 1936 года дивизион подводных лодок шел в кильватерном строю (корабли начиная со второго двигались строго в линию за предыдущим). Флагман дал сигнал срочного погружения. «Щ-303» вдруг наклонилась на нос. Дифферент (наклонение корабля в продольной плоскости; измеряется дифферентометром) нарастал, никто не знал, что же произошло, подводная лодка проваливалась на глубину. Разлился электролит из аккумуляторов, за шкалу вышел пузырек дифферентометра.

Наконец, командир понял, что случилось, приказал застопорить моторы и дать воздушный пузырь на нос, чтобы максимально облегчить его: подводный корабль выровнялся и всплыл. Оказалось, кормовые горизонтальные рули заклинило в положении на погружение.

Всплыли и другие лодки. По линии с флагмана передали семафор: «Экипажам всех кораблей дивизиона обедать, а «Щ-303» отрабатывать срочное погружение». Так вот вместо обеда ныряли и всплывали…

Запомнился тогда Травкину шум в центральном посту. Много слов, лишние команды. «А как у нас, хотя, конечно, условия куда сложнее? Да, тоже шумно в центральном посту, — думал он. — Надо добиться, чтобы люди с полуслова, а то и без слов понимали друг друга». И этого добились. Каждый на «Щуке» расторопно выполнял команды, действовал безошибочно. Ивану Васильевичу удавалось совершать маневр, не ударяясь о грунт, а дно было рядом и срочное погружение являлось опасным для корабля маневром.

«Щ-303» отлично выдержала все испытания и была признана командованием бригады готовой к выполнению боевых задач. Пропуск в плавание был получен.

В море блокады нет

Так уж повелось, что короток век корабля. Он может погибнуть, принеся славу своей стране, может уйти на дно бесславно, не успев применить оружие против врага. А бывает и так, что мощный корабль устаревает, не сделав ни одного выстрела, идет на слом, хотя его техника не износилась, а оружие почти новое. Можно спорить, судьба каких кораблей счастливее, но никогда нельзя забывать одного очень важного обстоятельства: даже само существование боевого корабля — немаловажный фактор в межгосударственных отношениях и в мирное, и тем более в военное время.

В самом факте существования балтийских подводных лодок фашисты видели огромную угрозу своему судоходству на Балтийском море. Чтобы обезопасить себя, в Финском заливе враг поставил минно-сетевые заграждения. Почти год ушел на создание этих линий смерти. Чтобы выйти через них в открытую Балтику, надо было преодолеть 270 миль. Враг хвастливо заявлял, что скорее английские подводные лодки смогут прорваться в Балтийское море через датские проливы, нежели советские подводные лодки выйдут из Кронштадта. Немецкие военные газеты писали, что пока их армии остаются на занятых рубежах, нечего думать, что советские подводники выйдут в море, балтийских подводников надо снять со счета.

Слово было за самими подводниками. В начавшейся кампании 42-го года командование флота готовило наступление лодок через минные поля и сетевые заграждения в открытое море. Планировали выход трех групп по 10–12 лодок в каждой. В первый эшелон включили корабли с наиболее подготовленными экипажами и командирами. Сюда была отнесена и «Щ-303»— лодка Ивана Васильевича Травкина.

Первым 3 июня 1942 года в боевой поход провожали корабль Якова Павловича Афанасьева. У любого судна своя история и своя судьба. Но и среди наиболее ярких страниц историй кораблей, пожалуй, удивляет своей необычайностью «жизнь» подводной лодки «Щ-304». Известно, что создание нового военного корабля держится в секрете. А вот о постройке «Комсомольца» Травкин узнал еще будучи гражданским, далеким от флота человеком.

В январе 1930 года пленум ЦК ВЛКСМ обратился к комсомольцам, к молодежи с призывом собрать средства на постройку подводной лодки для подшефного Ленинского комсомола Военно-Морского флота. В те дни газета «Комсомольская правда» опубликовала стихотворение Владимира Маяковского «Подводный комсомолец»:

Пугая         вражьи корабли, гудком        разиньте глотку, на комсомольские рубли мы     выстроим подлодку.

Горячо откликнулись на призыв юноши и девушки, отчисляли из скромной зарплаты трудовые рубли, устраивали воскресники и субботники. Травкин тоже внес несколько рублей.

23 февраля — в день рождения Красной Армии и Флота — состоялась закладка корабля. В 1933 году лодка под номером «Щ-304» вступила в состав Краснознаменного Балтийского флота.

В первый учебный поход корабль провожали известные советские писатели Александр Фадеев и Всеволод Вишневский. Экипаж попросил:

— Скажите ЦК комсомола, что свой долг мы выполним!

Теперь пришло время доказать это и боевыми делами…

Провожая «Комсомолец» в море, Травкин знал, сколь трудные задачи предстоит решать: разведать границы противолодочных рубежей, охраняющие их силы и средства, найти проходы в минных полях и, передав эти данные в штаб для других кораблей, развернуть боевую деятельность против вражеских судов.

12 июня с нашей передовой базы — острова Лавенсари — «щука» Афанасьева двинулась на запад. Вскоре по обшивке корпуса заскрежетали минрепы — стальные тросы, удерживающие мины на заданных углублениях. Командир увел корабль поближе ко дну. В течение суток на максимальной глубине лодка форсировала четыре линии минных заграждений. А чтобы экономно расходовать электроэнергию аккумуляторной батареи, необходимую для плавания под водой, экипаж добровольно отказался от приготовления горячей пищи на электрической плите. И это сделали люди, пережившие голодную зиму!

Незадолго до полудня 15 июня вахтенный командир срочно вызвал Афанасьева к перископу. Он обнаружил следующий в сторону Таллина транспорт в охранении пяти сторожевых катеров. На палубе судна была хорошо различима боевая техника. Афанасьев удачно атаковал транспорт. Над ним взметнулся столб воды, пара и дыма, и он быстро пошел ко дну. Фашистские корабли вскоре начали тралить район, решив, что судно подорвалось на мине, не поверили, что это дерзкий торпедный удар советских подводников.

16 июня лодка нанесла еще один, на этот раз артиллерийский удар по транспорту противника. На следующий день всплыли для зарядки батарей, но появление фашистского самолета заставило погрузиться. А вскоре загремели взрывы глубинных бомб, это подоспели сторожевые катера. Семь часов они преследовали лодку, но успеха не добились…

19 июня, уклоняясь от врага, «щука» наткнулась на каменистую гряду. Воды корабль набрал немного, но необходимо было понадежнее заделать пробоину и откачать воду. Шесть часов люди трудились в частично затопленном отсеке.

Заделали пробоину и продолжили поход. Чрезвычайно опасный для «щуки», находившейся в надводном положении.

Но корабль не только вел разведку, наносил удары и уклонялся от вражеских кораблей и их оружия, он жил в общем-то обычной жизнью. Под руководством военного комиссара старшего политрука В. С. Быко-Янко — в довоенные годы комсомольского вожака на московском заводе «Красный пролетарий»— прошли два партийных собрания, обсудивших вопросы выполнения коммунистами долга перед Родиной, несколько человек было принято в партию.

Под покровом тумана произвели полную зарядку аккумуляторов. Получив ход, «щука» форсировала противолодочные рубежи и вернулась на базу, пройдя в общей сложности около 500 миль.

Так «Комсомолец» первым открыл боевой счет балтийских подводников и проложил путь на запад и с запада на восток через Финский залив в навигации 1942-го — самой трудной для моряков за всю историю Балтики…

Светлыми летними вечерами — в Ленинграде начались белые ночи — командиры лодок подолгу засиживались друг у друга, обсуждая дела фронтовые и флотские. На этот раз собрались у Исаака Соломоновича Кабо — человека спокойного, одаренного моряка, которого Травкин знал еще с училища. Исаак Соломонович Кабо — в прошлом разнорабочий металлургического завода — на флоте за год после училища выдвинулся от штурмана до командира подводной лодки. Его каюту на плавбазе всегда можно было отличить от кают других командиров. В ней царствовала скрипка. Не потому, что она висела на видном месте, а потому, что в свободные минуты командир корабля играл. Происходило это поздними вечерами, когда завершались несрочные работы. Лились звуки музыки по командирскому коридору плавбазы, и шли товарищи в каюту к Кабо.

— Какое твое любимое произведение? — спросил его однажды Травкин.

— А ты послушай!

Исаак Соломонович взял скрипку, и полилась чарующая «Крейцерова соната». «Бетховен воюет вместе с нами», — подумал тогда Иван Васильевич…

Но в этот вечер Кабо не играл. Командиры разговаривали. Смелый в суждениях, Исаак Соломонович доказывал Дмитрию Клементьевичу Ярошевичу — худощавому красивому брюнету, что арифметика войны — точная наука. Из его слов следовало, что в сорок втором фашисты будут сильно побиты и флот в этом большая подмога армии. Травкин соглашался с Исааком Соломоновичем.

Вдруг дверь каюты резко открылась, вошел Евгений Яковлевич Осипов — высокий блондин, человек порывистый, эмоциональный. На его лице — озабоченность:

— В море иду. Получил боевой приказ.

Засиделись допоздна. Давали советы молодому командиру (Осипов командовал лодкой около полугода), как лучше пройти минные заграждения, что следует использовать из опыта походов в 1941-м подводных лодок И. М. Вишневского, Ф. И. Иванцова, А. И. Мыльникова, успешно выполнявших задания в море.

Тогда лодка-малютка «М-97» А. И. Мыльникова, скрытно пробравшаяся в Таллинскую бухту, торпедировала транспорт. «Щ-320» И. М. Вишневского — в прошлом матроса с линкора «Парижская коммуна»— успешно форсировала минные заграждения и произвела разведку. «Щ-323» Ф. И. Иванцова потопила два танкера. Подходившую к плавбазе лодку этого, наиболее отличившегося командира в начале ноября 1941 года встречал командующий флотом, все командиры подводных кораблей. Сейчас как раз и говорили о их полезном опыте атак, разведки, форсирования минных заграждений…

«Щука» Осипова отходила от плавбазы вечером 13 июня, чтобы в короткие часы ночной полутьмы миновать опасный район Стрельны и Петергофа. Командир дивизиона Гольдберг, командиры кораблей Травкин, Ярошевич, Кабо пожелали Осипову успеха, он бросил короткое «к черту», хотя при командире дивизиона говорить такого не стоило. Гольдберг, человек простой, доступный, весьма далекий от формализма, не обратил на черта внимания, вместе с Травкиным подошел к носовым швартовым. Кабо и Ярошевич взялись за кормовые. Такова традиция — уходящим на боевое задание особый почет.

Осипов скомандовал:

— Отдать швартовы!

Через несколько часов Травкин зашел в штаб:

— Что слышно об Осипове?

— Провел лодку под огнем. Уже в Кронштадте. Ни единой царапины.

23 июня «Щ-406» начала форсировать Финский залив. Во время зарядки аккумуляторов самолет противника обнаружил лодку. Он спикировал на корабль, ведя пулеметный огонь, сбросил бомбы. Несколько бомб разорвалось у кормы с левого борта. Погас свет, вышло из строя электрическое управление горизонтальными и вертикальными рулями, в трюмах появилась вода. Из-за повреждения перископа корабль «ослеп». Штурманский электрик старшина 2-й статьи Лапшонков скоро исправил один из перископов.

Несколько суток Евгений Яковлевич вел разведку, изучал район. Когда Осипов подвел корабль к границе, отведенной ему для поиска зоны, вахтенный командир обнаружил в перископ конвой. Транспорты следовали в охранении сторожевых кораблей и катеров.

— Я сразу определил курс и скорость движения цели и лег на боевой курс, — рассказал по возвращении Осипов Травкину. — Решил стрелять с предельной дистанции по шедшему первым судну. Но вдруг моя цель изменила курс и дистанция стала возрастать. Идти ближе? Мало воды под килем. Надо стрелять. Кстати, транспорты хотя и на дальней дистанции, но были на углу упреждения. Самое выгодное положение для нас. Дал залп двумя торпедами.

Взрывы Осипов услышал будучи под водой и на секунды поднял перископ. Он увидел: сторожевики и катера подбирали тонущих солдат. Включив трансляцию, командир поздравил экипаж с победой — потоплением крупного транспорта противника.

На следующий день в корабельном вахтенном журнале появилась запись: «В 13.00 обнаружили конвой транспортов под охраной сторожевых кораблей. Легли на курс сближения. В 14.28 залп торпедами». После этого «Щ-406» одержала еще три победы. Все 100 процентов выпущенных Осиповым торпед попали в цель. Это был феноменальный успех…

Говорят, тяжело в учении, легко в бою. Не ставя под сомнение точность и жизненность этого правила, все же следует добавить, что и в бою приходится тяжело. Для экипажа Травкина бой начался вскоре после того, как лодка вышла из Невы. Время было ночное, но это — ленинградские белые ночи, когда, как сказал поэт, «одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса».

Обнаружив под прозрачным пологом белой ночи наш корабль, фашистские батареи открыли огонь. Фонтаны взрывов окружили лодку, вот-вот окажешься в вилке. Травкин не допускал этого, маневрировал, изменяя скорость хода. Подготовленные к боям, еще в блокадном Ленинграде привыкшие к обстрелам, моряки действовали спокойно, четко. Выводившие лодку катера поставили дымовую завесу, орудия кораблей и кронштадтских фортов заставили замолчать вражеские батареи в Стрельне и Петергофе.

Несколько дней «Щ-303» простояла в Кронштадте…

Те, кто учился в школе в тридцатые годы, помнят, что тогда геометрию изучали по учебнику П. Н. Рыбкина. Книга излагала достаточно сложный для детей материал, но излагался он популярно, доступно, в задачах при желании мог разобраться любой.

Когда в Доме пионеров города Кронштадта мы, ребята, впервые встретились с Петром Николаевичем, седым, худощавым, одетым в далеко не новый синий китель без нашивок, никак не верилось, что занимаемся по учебнику этого человека. Почему-то казалось, что знаменитые люди живут где-то вдалеке, не рядом с нами. А Рыбкин жил в нашем городе на улице Урицкого, где и произошла во время войны его встреча с Травкиным. Но об этом чуть позже…

Что же говорил тогда нам известный радиоинженер, что знал о нем Иван Васильевич до встречи с ним?

Неторопливо, глуховатым голосом Рыбкин рассказывал об изобретателе радио, преподавателе Минного офицерского класса в Военно-морской школе Кронштадта А. С. Попове, их совместной работе.

Петр Николаевич служил тогда лаборантом Минного офицерского класса, был сотрудником и помощником в работах Попова над изобретением. Весной 1897 года вместе с Поповым он провел опыт радиотелеграфирования, установив связь между крейсерами «Россия» и «Африка», стоявшими в 640 метрах друг от друга. Это была первая в истории передача текста с записью на ленту. После усовершенствования приборов летом того же года связь поддерживали уже на 5 километров, а в январе 1900 года — на 50.

В 1899 году Рыбкин обнаружил возможность приема телеграфных сигналов на слух, изобрел «приемник депеш, посылаемых с помощью электромагнитных волн» (телеграф).

В январе — феврале 1896 года А. С. Попов сконструировал рентгеновскую установку. Именно благодаря его деятельности на крупнейших кораблях русского военно-морского флота впервые в мире устанавливались рентгеновские аппараты. В период русско-японской войны старший врач крейсера «Аврора» проводил рентгенографию раненым.

Так рассказывал собравшимся ребятам Петр Николаевич Рыбкин, глядя на нас из-под очков добрыми, внимательными глазами. Он показал фотографии и схемы первого в мире радиоприемника: на дне ящика — радиолампа на пружинных растяжках, на стенке — другие радиодетали, их соединяли провода.

После ухода Попова с флота (1901 год) и скорой кончины (в 1905 году) Рыбкин совершенствовал радиотехнику и внедрял ее во флотскую практику. На протяжении полувека Рыбкин руководил подготовкой радистов в Военно-морской школе — Школе связи имени А. С. Попова в Кронштадте. Встреча с ним — для меня память на всю жизнь. Такой же памятной оказалась последняя встреча с известным ученым и для Травкина.

В первых числах июля Иван Васильевич шел от Кронштадтских ворот к Купеческой гавани по улице имени Урицкого. У двухэтажного дома из красного кирпича он увидел человека почтенного возраста (в 1942 году Рыбкину исполнилось 78 лет) в синем морском кителе, висевшем на его худом теле словно на вешалке. На нем была фуражка и старенькие черные брюки, ноги — в галошах на босу ногу. Травкин с трудом узнал в этом человеке давно знакомого ему ближайшего помощника А. С. Попова, поздоровался.

У стены дома стояла лопата. Оказалось, что Петр Николаевич вышел окучивать картошку, устал и сейчас отдыхал.

— Давайте помогу, — предложил Травкин.

— Каждый, кто проходит, предлагает помочь. Так и самому дел не останется.

— Поле-то большое.

— Посадил много, да мне зачем столько? Пусть моя картошка людям послужит, поделюсь, кому туго придется.

Шаркая по земле галошами, Рыбкин пошел к полю, Иван Васильевич за ним. У края огорода они обогнули уже вскопанные рядки. Травкин взял у ученого лопату и стал окучивать зеленую ботву. Показалось, что далеким детством повеяло от этого картофельного участка… Игрушек у многих мальчишек — сверстников Травкина — не было. К куску кирпича или старой галоше привязывали бечевку и таскали за собой, как автомобиль или паровоз. Галоша была, конечно, лучше, в нее можно было посадить пассажиров — палочки или камушки, чем не настоящая машина!..

Командира подводной лодки подменили проходившие мимо краснофлотцы. Ученый старомодно поклонился:

— Заходите, когда урожай сниму!

Не зашел тогда больше Иван Васильевич, постеснялся. Позже, на похоронах Рыбкина в 1948 году, он узнал, что тогда, в сорок втором, за образцовое выполнение боевых заданий Петр Николаевич был награжден орденом Красная Звезда. До этого он был удостоен ордена Ленина. Подумалось: «Видно, не все я знал о заслугах старого моряка перед отечественным флотом. И по приглашению не зашел зря, да только ведь не вернешь былого…»

Завершалась подготовка «Щ-303» к походу. «Не зная броду, не суйся в воду», — говорится в русской пословице. А лодке предстояло пройти сотни километров через минные поля в обстановке, когда оба берега Финского залива заняты сильным и грозным противником. На Балтике минная опасность оказалась особенно велика из-за небольших глубин и узких фарватеров. Эффективно действовали донные магнитные и акустические мины, которые взрывались при прохождении над ними кораблей, антенные, взрывавшиеся при касании корпусом корабля тонкого провода антенны.

Чтобы обезопасить корабль, Иван Васильевич дотошно изучал карты походов других кораблей. В каждом из них было свое. Конечно, если вернулась из сложнейшего похода лодка, значит, все делали правильно. Но все же не всегда и не все. К тому же меняется обстановка, враг применял новые способы действий. Все надо учитывать, взвешивать.

Иван Васильевич встретился с Афанасьевым. Вместе с Яковом Павловичем колдовали над картой, советовались о районах зарядки батарей, думали, как удачнее пройти минные поля.

— У меня на лодке за борта выходит буртик, обшитый толстой резиной. Отводить, думаю, будет минрепы, а антенные мины от корпуса лодки изолировать.

— Нужно ли это? Скорость, наверно, снижается. А польза? Не очень я в нее верю, — ответил Афанасьев. До сорокового года Яков Павлович был командиром минно-торпедной боевой части корабля. Мины и средства борьбы с ними знал.

«Время покажет…»— решил Травкин. А его главный вывод из бесед с командирами и штабными работниками был оптимистичным: «Опасностей много, но они преодолимы, топить врага можно…»

Подъем флага для Травкина был всегда священным ритуалом. В день начала первого похода — 4 июля 1942 года — он стал особенно торжествен. Вся команда неотрывно смотрела на поднимающееся над кораблем знамя. Под этим бело-голубым флагом предстояло идти в бой, преодолевать любые испытания…

В 22 часа командир «щуки» приказал:

— По местам стоять, со швартовов сниматься!

Лодка двинулась в надводном положении под дизелями. Впереди нее — тральщики, оберегавшие корабль от мин, по сторонам — катера охранения. Над кораблями барражировали наши истребители… Миновали Толбухин маяк, Шепелевский… Прощай, Кронштадт, моряков столица!

Иван Васильевич вспомнил, что Леонид Соболев назвал длинный и узкий остров Котлин, на котором расположен Кронштадт, восклицательным знаком. «Наверно, так можно назвать Кронштадт не только за форму, прежде всего за громкие боевые дела, говоря о которых ставят восклицательный знак, — подумал он. — Нам бы так сходить в плавание, чтобы об экипаже говорили с восклицательным знаком: Здорово! Молодцы! Настоящие подводники!»

На следующий день лодка пришла к Лавенсари, заросшему соснами и елями зеленому острову, откуда подводники уходили к вражеским берегам. Травкин и шедший с ним в поход командир дивизиона Гольдберг получали последние инструкции и сведения об обстановке в море.

Во время стоянки на острове военный комиссар корабля М. И. Цейшер собрал моряков на политинформацию о выполнении боевых задач. Травкин тоже решил послушать комиссара. Ему показалось, что говорить тот начал слишком приземленно — не о долге и доверии страны, а о том, что уже несколько недель моряки получают отличный паек: мясо и ветчину, кофе и шоколад. И это в Ленинграде, где по-прежнему сложно с продовольствием, такого не имеют даже дети. Забота о подводниках, о нашем здоровье у Родины на первом плане. Лотом комиссар сказал и высокие слова о том, чем мы ответим Отчизне и народу на заботу. Конечно, боевыми победами, самоотверженным выполнением обязанностей, задач похода.

Все было правильно. От частного военком шел к общему, от простого и очевидного — слов о питании к задачам защиты Ленинграда, всей страны. По лицам моряков Иван Васильевич видел, сколь близко к сердцу принимают они мысли комиссара. Последовали не вопросы, а небольшие выступления: клянемся биться с врагом, не щадя сил и самой жизни.

Иван Васильевич с гордостью подумал, что экипажу и ему везет на политработников. Такие беседы — большой вклад в боевые успехи. Неоспоримый и существенный.

Финский залив начали форсировать в подводном положении. Ночью было светло так же, как днем, и подводную лодку на поверхности могли в любую минуту обнаружить дозорные корабли противника. Всплывать даже для зарядки аккумуляторной батареи было опасно.

Вот лодка вошла в зону минных заграждений. Люди приумолкли. В сигарообразной «щуке» отсеки: торпедные, дизельный, аккумуляторный, центральный. В походе они отделены друг от друга водонепроницаемыми переборками, общение между членами экипажа — по переговорным трубам.

По переговорной трубе и доложил командир отделения торпедистов Алексей Иванов:

— По левому борту скрежет минрепа о корпус!

В центральном отсеке услышали скрежет троса. Словно ржавая пила заерзала по твердому металлу. Трос, соединяющий мину с ее якорем, с леденящим душу скрипом полз от носовых горизонтальных рулей к корме. Все, кто находился в центральном отсеке, вслушивались в этот скрежет, поворачивали головы вслед за звуком.

Травкин испытывал то же, что и другие моряки, но у него было меньше времени на эмоции. Чтобы стальной трос не намотало на винт, он приказал застопорить левый электродвигатель, переложил руль влево. Лодка медленно отвернула и продолжала двигаться вперед.

Когда скрежет прекратился, люди повеселели. Из дверей радиорубки высунулся матрос Широбоков. Он подмигнул боцману и потихоньку пропел:

Что же ты, моя старушка, приумолкла у окна?

Все заулыбались. Боцман погрозил Широбокову и показал палец, что означало один наряд вне очереди — картошку чистить. Травкин ничего не сказал. Боцман — начальник над всеми краснофлотцами и старшинами, ему виднее, хотя мог бы и совсем иначе отреагировать.

Поход продолжался. Слышался скрежет то с левого, то с правого борта, стопорили то левый, то правый электродвигатель. На «щуке», как сострил кто-то из командиров, мины «освоили». Но, разумеется, от этого они не стали безопаснее или путь через гогландскую позицию, которую удалось успешно преодолеть, короче. Все же возросла уверенность в силах, в неуязвимости корабля.

Подводные корабли лишь строго ограниченное время могли находиться в подводном положении. Лодке Травкина на самом малом ходу энергии для двигателей хватало на семьдесят часов. Это не считая работы других агрегатов, электроприводов рулей и плиты на камбузе.

Травкин стремился всегда иметь аккумуляторную батарею заряженной. Пусть в ущерб скорости передвижения, времени перехода. Подчас он даже рисковал, чтобы вовремя зарядить аккумулятор. Так, через сутки после ухода с острова Лавенсари, он, пользуясь недолгой темнотой, решил в надводном положении пройти рядом с дозорами немецких сторожевиков и финских катеров. Враг не ожидал такой дерзости, не проявлял особой бдительности, этим и пользовался командир «Щ-303». Конечно, на вахте стояли самые опытные и глазастые сигнальщики. Они сразу же докладывали о замеченных вражеских кораблях, и лодка уклонялась от них.

— Смело, — с удовлетворением сказал старший лейтенант Калинин, когда «щука» в который раз отвернула от катеров.

— Мы — корабль малозаметный, — ответил Травкин. — Меня другое беспокоит.

— Что, Иван Васильевич?

— Услышат супостаты гул двигателя, по воде он далеко плывет, всполошатся.

— Уклонимся, успеем. Сначала ведь за свой корабль сочтут.

Травкин и сам был уверен, что успеет уклониться и от кораблей, и от глубинных бомб, иначе он не пошел бы на такой риск. Говорят, смелым всегда везет. Наверно, не всегда, но это был тот случай, когда везло дерзким, уверенным в успехе морякам. К утру «Щ-303» завершила зарядку электроэнергией и сжатым воздухом.

Но не бывает, чтобы везло бесконечно. Поздним вечером 11 июля враг обнаружил лодку. Точнее, сначала вахтенный командир Калинин заметил две темные точки на горизонте — приближающиеся самолеты.

— Самолеты противника! Всем вниз! — приказал он.

Экипаж не зря тренировался так упорно, готовясь к походу. Вахтенные с верхней палубы стремительно бросились в лодку. Мотористы остановили дизели, задрали шахты, включили гребные электродвигатели электрики. Рулевые уводили корабль на глубину. Низко летевшие самолеты успели открыть пулеметный огонь с дальней дистанции. Пули крупного калибра не смогли пробить прочного корпуса лодки.

— Вот дьяволы фашистские, чуть мне фуражку не сбили! — заметил с улыбкой Травкин.

Вблизи от лодки разорвались бомбы. Погас свет, из строя вышли электроприводы рулей. Перешли на ручное управление. Электрики старшие краснофлотцы Василий Савельев и Иван Гримайло вскоре устранили повреждения.

Западнее острова Гогланд есть островок, на котором расположен маяк Вайндло. Гитлеровцы кое-как восстановили взорванный маяк и держали около него дозорные катера. Видимо, на них заметили или услышали, что «Щ-303» всплыла и начала зарядку аккумуляторов. Катера направились к нашему кораблю. «Щука» погрузилась, послышались взрывы глубинных бомб. В тот же вечер противник сообщил по радио о потоплении советской лодки. А она продолжала действовать.

Около полуночи «щука» всплыла. Наблюдатель В. Толмачев обнаружил транспорт. Сблизившись с ним до двадцати кабельтовых[1], увидели, что судно водоизмещением около 7 тысяч тонн идет в охранении трех малых кораблей. Вот и настал момент, когда все, чему учились командир и личный состав, можно было вложить в точный залп.

Чтобы подойти ближе к цели, Иван Васильевич увеличил скорость. Помощник, штурман и сам командир рассчитывали данные для атаки. Дело упрощалось тем, что враг находился на выгодных для удара по нему пеленге и дистанции. Лодка легла на боевой курс. В это время она должна идти строго прямолинейно, чтобы словно по ниточке пошли торпеды с тремястами килограммами взрывчатки каждая. Пусть в корабль стреляют, его бомбят, но нельзя сворачивать с боевого курса, иначе торпеды не попадут в цель.

Но «щука» оставалась незамеченной. Только когда после залпа рядом с транспортом поднялся смерч огня и воды и он стал тонуть, катера охранения повернули в сторону лодки. По сигналу «срочное погружение» она исчезла под водой, оставив на поверхности моря лишь расходящиеся круги. Да и они вскоре успокоились, словно и не было тут никакого корабля. Но сторожевики засекли место погружения «щуки». Ударила серия глубинных бомб. За ней — вторая, третья. Несколько раз лодку тряхнуло, кое-где полопались электрические лампочки.

— Осмотреться в отсеках! — приказал Травкин.

Иван Васильевич считал, что эта команда действует на подводников ободряюще. Относил это к тому, что поскольку команда поступает из центрального поста, значит, лодка живет, можно бороться. Это, конечно, так, дело не только в этом. Немаловажны личный авторитет командира, вера в него моряков. Командир в ответе за корабль и людей перед Родиной. Он управляет, определяет момент, когда разить врага. От него во многом зависит, вернутся ли из похода люди, увидят ли родители сыновей, жены — мужей, невесты — своих суженых, друзья — друг друга. Командир и жизнью рискует наравне со всеми членами экипажа. У него и подчиненных общая судьба, общая доля. Но он больше знает, умеет, и то, что он жив и продолжает управлять, командовать, ассоциируется с благополучием на всем корабле, заставляет верить, что все в порядке…

Из отсеков в центральный пост доложили, что все нормально. Травкин положил корабль на дно, приказал выключить механизмы. Лодка замерла, прижавшись к мягкому песку.

А на катерах знали, что где-то рядом советский корабль, уничтоживший крупное судно, и не хотели упускать «верную добычу». Гидроакустик «щуки» Иван Мироненко слушал море — шумы винтов кораблей врага не уходили. Так продолжалось целые сутки.

Чтобы найти нашу лодку, противник подвез электрический кабель и пустил его по дну. Приборы показали место, где находится корабль. Вновь посыпались глубинные бомбы. Травкин решил уходить. Начали маневрировать на малых ходах, в лодке соблюдали тишину. Только Иван Мироненко, сидя перед темно-серой коробкой гидроакустической станции, плотно прижимал массивные резиновые наушники, докладывал об изменении хода и направления движения неприятельских кораблей.

Известно, что человек лучше всего познается там, где он делает свое главное дело. Травкина еще во время стоянки лодки на Неве обрадовало отношение Мироненко к службе. Он старался прослушать шумы винтов всех проходивших мимо кораблей и судов. Изучая шумы, он определял типы «целей», скорость движения и стремглав несся из своего «закутка» на мостик — проверить правильность определения. Настойчивость, острый слух помогли ему стать отличным акустиком. О Мироненко на корабле говорили, что слышит он топот ног на соседнем судне и звон разбитой посуды на камбузе. А уж такие шумы, доносившиеся из гидрофона, как треск рвущейся бумаги (в действительности шум волны в прибрежный песок) или треск разрываемого картона (удары воды о борт корабля) для него никогда не были секретом.

И на этот раз в многоголосых шумах моря, поющего будто десятки музыкальных инструментов, гидроакустик точно указывал Травкину, где враг, откуда исходит угроза для их корабля. Командир мгновенно реагировал на изменения обстановки.

Тяжело приходилось людям, а бомбежка глубинными бомбами продолжалась. Травкин то стопорил, то убыстрял ход. Замедляли или ускоряли свой бег и катера. Казалось, лодка в ловушке: с одной стороны остров, с другой — электрокабель, рядом — минное поле. И само море против подводников — полный штиль, не высунешь перископ, чтобы сориентироваться, на морской глади его сразу же заметят.

Иван Васильевич думал, что же предпринять? Как спасти корабль? Неожиданно вспомнились слова какого-то зарубежного автора: море — враг. Сегодня оно могло оказаться не только опасным противником, но и могилой. А если сделать его своим союзником и врагом фашистов?

— Курс на минное поле? — попросил Травкин подсказать угол поворота у штурмана, ведущего прокладку.

— Правильно, хороший выход, — горячо одобрил тот решение командира.

Корабли противника, убоявшись собственных мин, не пошли за «щукой», отстали. Травкин начал форсирование второй линии заграждений — найссар-порккала-удскую минно-сетевую позицию. (От острова Найссар, что у берегов Эстонии, до финского полуострова Порккала-Уд Балтика была перегорожена врагом противолодочными сетями и минами). Такие заграждения Иван Васильевич старался пройти на большой глубине. Минное поле оказалось довольно-таки плотным. Минрепы скрежетали по корпусу лодки, приходилось стопорить, снова пускать двигатели, обходя затаившуюся смерть…

Заканчивался третий час напряженного перехода, когда над лодкой взорвалась антенная мина. Эта мина рвется не при непосредственном ударе о ее корпус, а при касании кораблем длинного, идущего от якоря до самой мины троса-антенны. Лодку сильно тряхнуло, словно содрогнулось от внезапного удара током живое существо. Нарушилась герметизация банок аккумуляторной батареи. Из них стал выделяться водород. А если в воздухе его свыше трех процентов, это уже гремучий газ — взрывоопасная смесь.

Не зря говорят, что беда одна не приходит. Появилась и другая. Из первого отсека торпедисты доложили, что слышат какой-то необъяснимый шум. Гидроакустик дополнил их непонятный доклад: «Булькает за кормой». «Значит, что-то тащится за лодкой, — понял Травкин. — Очевидно, сигнальная сеть. Минное поле кончилось, возможно, здесь уже дежурят вражеские корабли. Надо погрузиться глубже, чтобы они не увидели сигнальные буйки, показывающие место нахождения лодки».

Наконец, наступила долгожданная ночь, когда можно всплыть, освободиться от сети, провентилировать лодку, зарядить аккумуляторы. Когда «щука» поднялась на поверхность, на надстройке увидели обрывок сигнальной сети. Работа по освобождению от нее довольно опасна. И не только тем, что разгулявшиеся волны могли смыть моряка, работающего с сетью, за борт. Тогда его можно поднять. Опаснее другое. Если появится вражеский самолет, лодка должна немедленно погрузиться.

Травкин поручил резать сеть матросу Федору Крутковскому. Знал его как человека отважного, решительного, доброго, активного комсомольца.

— Вы представляете, на что добровольно идете? — спросил командир лодки.

— Я все сделаю. Успею.

Крутковский, привязав к рукам инструмент, забрался на надстройку. А Иван Васильевич подумал, что он мог бы приказать любому и приказ выполнят. Но если на такое дело идут добровольно, тут как бы объединяются две силы — сила приказа и внутренняя убежденность, что лучше и быстрее никто не сделает. А с уверенностью: «Если не я, то кто же!» — легче работаешь и, наверно, идешь на подвиг…

Предпринимать какие-либо крайние меры не потребовалось. Вражеские силы противолодочной обороны не появились. Умелый и сильный Крутковский довольно быстро сбросил в море сигнальную сеть. Удалось полностью зарядить и аккумуляторы. Ночью продолжили путь на запад.

Спустя двое суток корабль пришел, на указанную штабом позицию. «Щ-303» вела разведку района, искала противника. Дотекли, похожие друг на друга однообразием вахт, задач и… безуспешным поиском противника, дни.

Чтобы точнее определиться, 17 июля Травкин направил лодку в район маяка Родшер. Здесь вахтенному командиру удалось обнаружить судно. Начали выходить в атаку, но в последний момент Иван Васильевич рассмотрел, что транспорт стоит не на якоре, а сидит на мели и покинут экипажем. На «покойников» тратить боезапас не следовало.

Командир решил перейти к местам формирования конвоев. В середине дня 19 июля «щука» вышла на фарватер в районе рейда Утё. Наблюдения в перископ помогли сделать вывод о путях движения вражеских конвоев между портами Германии и Финляндии. Глубины оказались недостаточными, стрельба торпедами затрудненной. Дело в том, что торпеда, выйдя из аппарата, вначале погружается и лишь потом всплывает и идет к цели. Она делает, как говорят подводники, мешок. В таком мешке можно оставить драгоценную «сигару» — торпеду. И хотя были видны транспорты на рейде Утё, но атаковать их было невозможно из-за малых глубин. Надо подождать, когда пойдет очередной караван судов с моря и атаковать его на больших глубинах.

Ждать пришлось недолго. 20 июля обнаружили два транспорта и шесть сторожевиков. Транспорты везли вооружение для войск. Травкин решил поймать «самую крупную рыбу»— атаковать головной транспорт водоизмещением 8 тысяч тонн.

— Атакую первый, — доложил Травкин, командиру дивизиона капитану 2-го ранга Гольдбергу. — На палубе танки, орудия. К ним наверняка есть и боезапас.

— Давай взгляну!

Григорий Алексеевич припал к резиновому окуляру перископа.

— Смотри, командир, даже заклепки видны в борту. Цель верная. Стыдно промахнуться.

Конечно, Травкину о промахе и не думалось. Ради атак и побед готовились в базе, прорывались в открытое море. Комдив напомнил о возможной неудаче в «чисто воспитательных» целях, чтобы точнее стреляли. И командир «щуки» маневрировал, занимал выгодную позицию для залпа, подходил поближе к цели.

Вот сделаны расчеты, лодка легла на боевой курс. Гольдберг понимал чувства командира, который шел к атакуемому кораблю на пистолетный выстрел, и предупредил:

— Взрывы будут близкими, увидим настоящую войну.

Это был совет командиру не увлекаться.

Приближалось время залпа, вдруг в перископе место транспорта занял один из сторожевых кораблей, закрыл судно своим корпусом. Возникла угроза срыва атаки. Травкин нашел выход, повернул на транспорт, чтобы он раньше оказался в прицеле и торпеды успели проскочить перед носом сторожевика.

Иван Васильевич последний раз на мгновение поднял перископ и произвел залп двумя торпедами. Когда они вышли, облегченная лодка слегка вздрогнула и устремилась к поверхности. Чтобы она не всплыла, скорее уходила под воду, заполнили цистерну быстрого погружения. Через несколько десятков секунд раздались близкие оглушительные взрывы. В отсеках погас свет, с подволока посыпались крошки пробки. «Щуку» тряхнуло и подняло так, что ее рубка показалась над водой. Цистерну быстрого погружения продолжали заполнять и лодка стала стремительно проваливаться ко дну. В этом месте на карте указывалась глубина 75 метров, поэтому Травкин не останавливал погружения. Вдруг корабль ударился носом о грунт. Глубиномер показывал всего 22 метра. Или на карте была ошибка, или неточно определили истинное место корабля. Выход оставался один — уходить мористее и как можно быстрее. Секунды промедления могли стать роковыми.

Перед лодкой слева и справа от нее загремели взрывы. Уйти от них можно рассчитанными маневрами, но после удара о грунт лодка плохо слушалась рулей, нарастал дифферент на нос. Инженер-механик Ильин все же сумел выровнять лодку.

Оторваться от преследования долго не удавалось. Как докладывал гидроакустик, на смену отбомбившимся кораблям подходили другие. Наконец, взрывы смолкли. Травкин подумал, что удалось уйти от противника, приказал увеличить ход, но тут акустик доложил о приближении двух сторожевиков с левого борта. Быстро ушли на глубину, но один из кораблей повторял все маневры лодки — влево, вправо.

Шло время, перемещались корабли, но их положение относительно друг друга не менялось. Сторожевики двигались в пяти-семи кабельтовых за лодкой, но не атаковали. Калинин вопросительно посмотрел на командира, Ильин чересчур внимательно — на приборы. Лицо боцмана Рашковецкого обильно покрылось потом, не поймешь, то ли от напряжения, то ли от физических перегрузок. Травкин и сам не понимал, в чем дело: откуда враг знает положение лодки? Приборами его столь точно не установишь и почему не бомбят? Чего выжидают?

— Не знаю, кому как, а мне уже надоела эта волынка, — отрываясь от приборов, заметил Ильин. И тут же подбодрил трюмного Алексея Гусева, который стоял у станции погружения и всплытия бледный, закусив губу. — Ничего, пройдет. Скоро стемнеет, всплывем, глотнем свежего воздуха, и все будет хорошо.

Гусев улыбнулся вымученной улыбкой:

— Тяжело дышать, товарищ лейтенант.

— Через тридцать минут выйдем из шхерного района. Там, на просторе, легче запутать следы.

И тут грянули взрывы, судя по их раскатистости и гидравлическому удару по лодке, недалекие.

— Уходить на глубину шестьдесят метров, — приказал Травкин.

В этот момент еще более сильный взрыв тряхнул корабль. Командира бросило к штурманскому столику, рядом с которым свалился и его помощник. Ильин держался за ушибленную голову (он ударился о перископ) и еще сумел пошутить: «Прибор остался цел и невредим». Гусев сразу вскочил и принялся маневрировать маховиками клапанов. Гидроакустик бесстрастно, словно на учении, доложил:

— Два сторожевых корабля следуют за нами, не изменяя скорости. Дистанция прежняя. Других шумов не слышно.

«Судя по силе взрыва и положению кораблей, рванула не глубинная, а авиационная бомба, — понял Иван Васильевич. — Сторожевики ожидали самолеты и указали им место «щуки». Но почему они его так точно определили? Нет ли каких-то наших следов на поверхности моря? Это могут быть соляр или воздух. Значит, повреждена или топливная, или воздушная система. Надо, чтобы Ильин проверил».

Инженер-механик нашел в одном из трубопроводов утечку воздуха и перекрыл всю группу баллонов, чтобы вырывавшийся из системы воздух не демаскировал лодку.

Снова взорвалась бомба. Корму подбросило, да так резко, что вышли из строя электромоторы перекладки рулей. Перешли на ручное управление. Особенно туго ходил вертикальный руль. Для помощи рулевому Крутковскому поставили самых сильных из экипажа — трюмного Панкратова, моториста Косых и кока Тимофеева. Вчетвером они едва поворачивали рулевой штурвал.

— Это тебе не у плиты, тут погорячее, — пошутил Крутковский.

Его сатирический монолог прервал взрыв. Но более далекий, видно, точное место «Щ-303», когда перекрыли воздух, враги не знали. Пока бомбы рвались близко, люди забыли о недостатке кислорода, теперь это чувствовалось особенно остро. Все равно моряки трудились изо всех сил. За неимением других дел в радиорубке Широбоков перекладывал спички из одного кармана в другой — по количеству услышанных взрывов.

Мироненко, сравнительно долго молчавший, доложил:

— Сторожевики повернули на нас. Быстро приближаются.

Разрывы послышались справа за кормой.

— Поди, последние, — прокомментировал Широбоков. — Больше у них не хватит пороху.

Каждому, кто слышал слова радиста, очень хотелось, чтобы он оказался прав, пусть скорее кончится у противника боезапас, хотя бы на время наступила передышка.

Произошло то, что казалось сначала невероятным, радист был прав. Сторожевики, сбросив кабельтовых в двадцати от «щуки» последнюю серию бомб, «приумолкли». Мироненко, бодро, словно не было на лодке страшной, изнуряющей духоты, доложил, что сторожевые корабли удаляются.

Воздух в лодке застоялся, дышать стало тяжело. После пребывания на поверхности запасенного кислорода хватает для дыхания экипажа на 15–20 часов, затем воздух регенерируют с помощью специальных патронов, впитывающих углекислый газ, и добавляют кислород из баллонов. Но живительный кислород надо экономить, на лодке его ограниченное количество. И это приходится учитывать командиру. Травкин смотрел на моряков, видел, что они часто дышат, обливаются потом, с огромными усилиями делают обычные и привычные дела и, когда ушли вражеские корабли, разрешил регенерировать воздух. Легче стало дышать, работать.

Наконец, в полночь всплыли. Прохладный влажный ветер хлынул внутрь корабля. Каждый дышал полной грудью, впитывая морской воздух с такой жадностью, словно им можно было запастись до конца похода. Травкин понимал, сколь велика в этом районе угроза от противолодочных средств, поэтому повел лодку на запасную позицию. Помня об ударе о грунт, он приказал осмотреть форштевень и крышки торпедных аппаратов. Но наблюдатели сообщили о приближении патрульных самолетов, пришлось срочно уходить на глубину.

Путь корабля обычно исчисляется пройденными милями. Но в годы войны подводники измеряли его прежде всего преодоленными рубежами, а когда они пройдены, встречами с противником.

Вечером 23 июля неподалеку от острова Даго (Хиума) Травкин увидел в перископ группу кораблей. Гольдберг попросил дать и ему взглянуть. Шел крейсер типа «Эмден» в сопровождении пяти миноносцев. Заманчивая цель приближалась. Решили ударить по крейсеру.

Расстояние до врага сокращалось довольно быстро. Чтобы опускающаяся на море вечерняя дымка не мешала лучше видеть корабли, Иван Васильевич опустил перископ до самой воды. В тридцати пяти кабельтовых от крейсера легли на боевой курс. Вражеский корабль хорошо просматривался на фоне окрашенного заходившим солнцем в темно-красный цвет залива. «Щ-303» шла на сближение с противником, а доклада о готовности торпедных аппаратов все не было. Вдруг бледный, растерянный командир отделения торпедистов Алексей Иванов прибежал на центральный пост:

— Товарищ командир! Крышки торпедных аппаратов не открываются!

— Был удар о грунт, а проверить не удалось, — с досадой бросил Травкин. — Но вины торпедистов нет.

Крейсер и миноносцы ушли. Травкин приказал всплыть и осмотреть лодку. Наружный осмотр показал, что сильно повреждены крышки торпедных аппаратов. Алексей Иванов и его товарищи несколько часов пытались исправить повреждения, но они оказались слишком велики, требовались специальное оборудование и запасные части.

Ночью 24 июля старшина группы радистов Иван Алексеев принял сводку Советского информбюро и передал радиограмму командованию бригады о потоплении второго транспорта и серьезном повреждении. Комбриг распорядился: «Щ-303» вернуться в базу.

Война, поход никогда не бывают сплошным путем побед. Два уничтоженных транспорта оказались неплохим результатом первого выхода, хотя, конечно, Ивану Васильевичу хотелось, как он выразился, «трахнуть всеми носовыми по крейсеру». Но теперь надо было думать, сосредоточить внимание экипажа на главном: прорыве через «суп с клецками»— усеянный минами Финский залив.

27 июля начался сложный обратный путь. У бортов лодки пели грозную песню минрепы. Травкин командовал и удачно уходил от «рогатой смерти». Прорвавшись через вражеские минные позиции и линии корабельных дозоров, «щука» всплыла подзарядить аккумуляторную батарею. То ли враг увидел нашу лодку, то ли услышал шум ее двигателей, но вдруг над морем взмыла сигнальная ракета. Неподалеку от нашего корабля взорвался снаряд. В артиллерийский бой подводному кораблю с надводным ввязываться не следует. С пробоиной в борту на глубину не уйдешь, так как сильное забортное давление воды затопит поврежденную лодку.

Травкин сразу повел «щуку» на глубину. Когда глубиномер показал 20 метров, раздались взрывы. За ночь всплывали несколько раз, но противник обнаруживал лодку, загонял ее под воду. Думать же о том, чтобы без подзарядки добраться до базы, не приходилось, для этого не хватало энергии аккумуляторной батареи…

— Закон огурца знаешь? — спросил у Травкина Гольдберг.

— Бутерброда, что всегда падает на костюм намазанной стороной, помню. Про огурец не слышал. А ты про свежий или соленый?

— Свежий. По этому закону горечь всегда в концах этого уважаемого овоща.

— Понимаю, конец похода, горечь может полной мерой на нас вылиться, — ответил Травкин. — Будем опровергать этот закон. Не всегда прямой путь самый короткий. Пойдем на зарядку в другой район.

— Разумно, — одобрил командир дивизиона.

Иван Васильевич попросил по радио встречать его в Нарвском заливе морским охотникам и тральщикам в течение двух ночей — 4 и 5 августа. В ночь на 4-е «щука» всплыла в назначенном месте. Наблюдатели едва разглядели в темноте силуэты кораблей. Вдруг между ними завязалась перестрелка. Произошла неожиданная встреча наших и фашистских кораблей. Травкин приказал погрузиться и покинул район морского боя.

Днем подводная лодка лежала на грунте. Ожидали следующей ночи. Воспользовавшись появившимся свободным временем, провели партийное собрание. Обсуждался вопрос о приеме в партию отличившихся в походе моряков Голованова, Иванова, Гримайло. Это были товарищи, проверенные неимоверными трудностями блокады, испытанные походами и боями. Они делами доказали свое право быть в рядах ВКП(б). Единодушно проголосовали за прием.

5 августа снова пришли в условленное место встречи с нашими кораблями. Пришли не только потому, что так намечалось накануне. Прежний план подтвердила радиограмма из штаба: «Лодку будут встречать в условленном месте наши катера и тральщики». Когда всплыли, Травкин и командир дивизиона поднялись на мостик. В темно-серой мгле виднелись корабли.

— Что будем делать, Григорий Алексеевич? Как бы опять на супостатов не нарваться, — обратился Иван Васильевич к Гольдбергу.

— Штаб ведь предупреждал о встречающих!

— А их могли сюда не пустить.

— Могли.

— Все же проверим. Может, не все огурцы горькие.

— Проверь, командир, проверь.

Иван Васильевич приказал сигнальщику передать фонарем свои позывные. Тут же, прощупывая огоньками тьму, к лодке потянулись пулеметные трассы. Взвились в воздух разноцветные ракеты. Корабли оказались вражескими. «Щука» срочно погрузилась, и тут же загрохотали глубинные бомбы. Прибавив обороты электромоторам, Травкин повел лодку на большие глубины. Поступил тревожный доклад из первого отсека:

— В отсек поступает вода!

Оказалось, что она поступала из дефферентной цистерны. К счастью, пробоину удалось быстро заделать.

— Над нами три катера! — доложил гидроакустик.

Мироненко слушал шумы кораблей и каждые две-три минуты сообщал о маневрах противника, хотя по его барабанным перепонкам били многократно усиленные гидрофонами подводные взрывы. И так два с половиной часа.

— Ничего, все равно уйдем, — успокаивал Травкин подчиненных.

Когда лодку нужно срочно загнать под воду, стремятся уравнительную цистерну заполнить побыстрее, порой и с «перебором». Главное ведь скорее оторваться от противника. Так случилось с кораблем Ивана Васильевича. При срочном погружении в уравнительную цистерну набралось воды свыше нормы.

Следует отметить, что вахта на горизонтальных рулях наиболее трудная на лодке. Рулевой-горизонтальщик (это обычно многоопытный боцман) удерживает корабль на заданной глубине: не дает касаться дна или, когда он, облегченный после выпуска торпед, норовит всплыть на поверхность.

И вот на «щуке» создалась угроза, что она начнет «цеплять» дно, поднимутся ил, песок — это демаскирует корабль. Чтобы облегчить лодку, следовало откачать воду из уравнительной цистерны, но никак не удавалось запустить турбонасос. Отказало пусковое устройство. Тут четко сработал старшина 2-й статьи Борис Бойцов. Коммунисты не случайно избрали Бойцова секретарем партийной организации корабля. У него особое чутье и уменье оказываться там, где он нужнее всего, рядом с человеком, который в настоящий момент больше всех нуждается в помощи.

Борис быстро разобрался в неисправности и на этот раз. Через считанные минуты турбонасос закрутился. Но командир корабля понимал, что шум откачивающего воду агрегата услышат вражеские гидроакустики, поэтому приказал включать его только в те минуты, когда будет рваться очередная серия глубинных бомб.

Так под одобрительный аккомпанемент вражеских кораблей откачивали лишнюю воду из уравнительной цистерны. Лодка стала хорошо управляться. Это облегчило положение, но за «щукой» по-прежнему следовали корабли. Неподалеку от нее рвались бомбы. Лодку бросало из стороны в сторону. Все старались держаться за что придется, чтобы не упасть, не разбиться самому, не разбить какой-либо прибор.

Командир дивизиона Гольдберг, предоставив свободу действий опытному командиру, беседовал с одним из матросов о Ленинграде. «Его ход» Травкину понятен — пусть понимают люди: к базе идем, все туда хотят. Благополучно прибудем, командир опытный, комдив не вмешивается ни во что.

Очередная серия бомб рванула неподалеку от лодки. Все попадали, устоял на ногах один Гольдберг. Он сразу увидел первую же появившуюся неисправность, показал трюмному на привод кингстона цистерны быстрого погружения:

— Подожмите, подожмите скорее.

Из аккумуляторной ямы запахло сернистым газом. Это выплеснувшийся из банок электролит смешался с проникшей в трюм забортной морской водой. После следующего сильного взрыва на правой ходовой электростанции произошло короткое замыкание, возник пожар. Электрик старший краснофлотец Гримайло голыми руками срывал с проводов горящую изоляцию и успевал выполнять команды об изменении скорости хода.

Противолодочные корабли вцепились в «Щ-303», словно голодные акулы в долгожданную добычу. Вокруг корабля рвались бомбы — 96 за 40 минут… Гас свет, метались стрелки приборов, сыпалась с потолка пробка. Из своей рубки выглянул радист Широбоков:

— Мое терпение кончается, у врага бомбы тоже.

Но не кончились у сменявших друг друга преследователей бомбы. От ударов избавило то, что Травкин сумел вывести лодку на большие глубины.

Тринадцать суток подводная лодка находилась в боевом соприкосновении с противником. Она прошла 330 миль под водой. Моряки часто не получали горячей пищи. Но все то, что произошло, не казалось таким уж страшным. Никто не убит, не ранен. Все же беспокойство не уходило.

— Если нас так и дальше будут встречать, — сказал Травкин Гольдбергу, — ни я, ни корпус лодки не выдержим.

— А я железный? Что предлагаешь?

— Возвращаться в базу самостоятельно, не ожидая тральщиков и катеров.

— Я на твоем месте поступил бы так же!

Травкин увел корабль из опасного Нарвского залива и, попросив комдива управлять кораблем, нашел Гримайло. Не успевший умыться, черный, закопченный, с наскоро перебинтованными руками, он широко улыбался, словно хотел спросить: «Приняли меня в походе в партию. Оправдал я доверие?»

— Вы настоящий, коммунист и настоящий подводник! — сказал ему Иван Васильевич.

Это была, наверно, высшая похвала в устах требовательного командира «щуки».

За ночь 7 августа «Щ-303» прошла гогландскую минно-сетевую позицию противника и добралась до острова Лавенсари. Гольдберг и Травкин доложили старшему морскому начальнику о завершении похода. Оказалось, тральщики и морские охотники дважды выходили встречать лодку, но натыкались на превосходящие силы противника, уходили.

Когда «щука» находилась в Нарвском заливе, подвергалась беспрерывным атакам, Травкин собирался немало высказать «этим окопавшимся в тылу на Лавенсари». Но понял, что люди делали все, что могли, а так называемый тыл — Лавенсари, самая западная точка Советского Союза в тот период, — тоже фронт. «Щуке» под завывание сирен приходилось погружаться на дно, а на берегу рвались бомбы, сброшенные с фашистских стервятников. Тыл был такой, что поскорее хотелось из него выбраться. На «Щ-303» все обрадовались, когда двинулись в сопровождении катеров к Кронштадту. Вместе с кораблем Травкина с острова шла и «Щ-406» — лодка Е. Я. Осипова.

Переход от Лавенсари в Кронштадт для всего конвоя прошел без особых происшествий. Лишь в одном месте батареи с финского берега открыли огонь, пришлось катерам прикрыть лодки дымовой завесой. 9 августа на горизонте показался остров Котлин — восклицательный знак с точкой-маяком на его западной оконечности. Иван Васильевич вспомнил, о чем думал, уходя в море: вернуться, чтобы оценка была с восклицательным знаком.

Такую оценку и получила его и Осипова боевая деятельность. Это было видно по торжественности встречи. На пирсе бывшей Купеческой гавани замер строй моряков. Среди них экипажи лодок Я. П. Афанасьева и И. М. Вишневского, вернувшиеся с победами несколько дней назад. Корабли встречали командующий Краснознаменным Балтийским флотом В. Ф. Трибуц, члены Военного совета.

Первый докладывал командир «Щ-406» Осипов. В кожаной куртке, с лицом, заросшим рыжими бакенбардами и бородой, он был похож на летчика прошлого десятилетия. Выслушав рапорт, Трибуц обнял командира.

Командующий — худощавый, высокий, чуть сутулившийся, — повернулся к Травкину, тоже отпустившему бороду (он так и носил ее до конца войны), широко улыбнулся, от чего разгладились морщинки на его усталом лице, обнял командира «Щ-303», крепко его расцеловал:

— Молодцы! С благополучным возвращением, с победами!

Он сказал именно о благополучном возвращении, хотя видел покрытый огненно-рыжей ржавчиной корпус лодки, уходившей в море сине-зеленой (по цвету балтийской воды), скользнул взглядом по изуродованной взрывами надстройке, пробитому крупнокалиберными пулями козырьку мостика, вмятине и пробоинам на легком корпусе, свернутом в сторону форштевне — свидетельствам тех ударов, которые пришлось испытать подводникам.

Руководители флота побывали на лодках, заслушали краткие доклады командиров. Трибуц заметил, что подводники накопили ценный опыт, важно передать его собирающимся в море экипажам.

— Ради общего дела, — подчеркнул командующий, — надо возможно скорее представить подробные отчеты с картами и схемами маневрирования при атаках.

Когда закончилось построение, краснофлотцы и старшины, бледные, осунувшиеся, но счастливые, сели на траву, читали письма — дорогие весточки от матерей, отцов, любимых.

В столовой для вернувшихся с моря приготовили праздничный обед. Здесь снова услышал Травкин: «Здорово! Молодцы! Настоящие подводники!» Такие слова зря друзья не говорят.

Командующий флотом раньше казался Ивану Васильевичу весьма строгим, суховатым человеком, а тут он увидел его другим. Адмирал чуть надтреснутым голосом пел вместе с краснофлотцами и командирами о героическом «Варяге» и его славной доле. Командующий сел за пианино и проиграл несколько морских песен.

Травкину принесли газеты за все время похода. В «Красном Балтийском флоте» в День Военно-Морского Флота — 26 июля 1942 года — он прочитал: «Краснознаменный Балтийский флот с честью выполняет боевую задачу на ответственном участке Великой Отечественной войны с немецко-фашистскими захватчиками, зорко охраняет морские подступы к Ленинграду и оказывает мощную поддержку войскам Ленинградского фронта с моря, суши и воздуха». Далее говорилось о мужественной борьбе балтийцев и стояла подпись А. А. Жданова. В газете было напечатано и приветствие Военного совета фронта в связи с праздником. Иван Васильевич прочитал эти материалы и передал Цейшеру, чтобы провел политинформацию.

Радостным было известие о награждении экипажа государственными наградами. Пять человек удостоились ордена Ленина, еще пятеро — ордена Красного Знамени, остальные — ордена Красной Звезды. Рубку лодки украсила звезда с цифрой «2» — по числу побед экипажа. На корабле Осипова появилась цифра «5».

Цифра «3» украсила надстройку подводной лодки «Щ-320» капитана 3-го ранга Вишневского, потопившего три транспорта. Травкин зашел к Ивану Макаровичу, напомнил:

— Твои краснофлотцы моим цветы при встрече вручали, спасибо.

— Июль, за городом ромашки и колокольчики буйствуют, полэкипажа просились на такое задание, — заметил Вишневский. — Не с этим же пришел?

— За это спасибо. Расскажи мне про ягодки, что на дно отправил, — попросил Травкин.

— Ты помнишь, выходили из Ленинграда 10 июня. Маневрировали за дымовой завесой. Через сутки доложил командующему, что готов в море. Восточнее маяка Порккалан-Каллбода обнаружили транспорт. На якоре он стоял. Дал залп с двенадцати кабельтовых и скоро услышал взрыв, а в перископ увидел, что транспорт накренился и опрокинулся.

5 июля неподалеку от косы Курише-Нерунг увидели пароход в сопровождении двух транспортов. Пароход утопил. Начали меня преследовать. За двое суток противолодочные корабли сбросили почти сотню глубинных бомб. Ушел в новый район. А там повезло: увидев, как тралят фарватер, догадался, что поведут транспорт с важным грузом. Скоро он показался. Большой, с войсками. Торпеда разворотила носовую часть судна, тут же оно скрылось в водовороте.

— Ты так рассказываешь, словно тебе легко победы достались.

— Знаешь, Иван, не легко. Особенно последнее судно. Оно сидело в воде так глубоко, что казалось, плывут отдельно носовая и кормовая надстройки. Мористее его шло охранение — два тральщика и сторожевой корабль. Со стороны берега не подойдешь — мелковато. Стрелять из-за кораблей охранения — можно мазануть или в них попасть. Решил я поднырнуть под корабли. Точность нужна была ювелирная, иначе под таран попадешь.

— Тут ясно, глубины малые, а в один момент нужно и лодке, и кораблю пройти, — заметил Травкин, мысленно представляя положение.

— Мы со штурманом все рассчитали. Наконец, он сказал: «Можно», и я всплыл на перископную глубину. Увидел близко борт судна, на нем матросов в темных бушлатах. Сразу выпустил торпеды. Близкий взрыв оказался таким сильным, что лодку выбросило на поверхность. Полтора часа потом гонялось за нами охранение.

Как стало известно позже, лодка Вишневского потопила транспорт «Анна Катерина «Фритуен» и плавучую базу «Мозель», укоротив радиус действия многих немецких подводных лодок.

— От имени всех ленинградцев тебе, тезка, твоим орлам кланяемся.

Иван Макарович говорил о недавнем походе, а Травкину вновь вспомнилась неудачная атака на крейсер и миноносец. Рассказал об этом Вишневскому. Тот махнул рукой:

— Не расстраивайся, будут у тебя еще и транспорты, и боевые корабли. Лучше скажи, зачем нам пятнадцатого в Смольный?

15 августа В. Ф. Трибуц, члены Военного совета флота Н. К. Смирнов и А. Д. Вербицкий, командиры подводных лодок И. М. Вишневский, Е. Я. Осипов, И. В. Травкин, С. П. Лисин и военкомы кораблей М. Д. Калашников, В. С. Антипин, М. И. Цейшер и В. К. Гусев прибыли в Смольный. Их принял секретарь Центрального Комитета, областного и городского комитетов ВКП(б), член Военного совета Ленинградского фронта А. А. Жданов.

Андрей Александрович поздравил подводников с успешными боевыми действиями в море и благополучным возвращением.

— Садитесь, товарищи. Рассказывайте, как фашистов бьете, — предложил он.

То, что доложили Осипов и Вишневский, Травкин уже знал из бесед с ними, а вот рассказ командира «С-7» Сергея Петровича Лисина был для него в новинку.

Сначала лодку преследовали неудачи: то корабли врага загоняли ее под воду, то атакованные транспорты в последний момент успевали отвернуть от торпед. (Напомним, что из торпедных аппаратов торпеды выталкивались сжатым воздухом. Вместе с самодвижущейся миной к поверхности воды поднимался заметный издалека пузырь, а от стреляющего корабля к цели тянулась пенистая дорожка в метр-полтора шириной. До следу торпеды, особенно заметному в тихую, штилевую погоду, противник мог обнаружить лодку и отвернуть от ее торпед. Это — одна из причин того, что подводники стреляли несколькими торпедами, чтобы от них труднее было уклониться, стремились атаковывать ночью.)

На лодке Лисина случалось и хуже. Из-за близких разрывов глубинных бомб отказывала материальная часть. Но настойчивость, желание непременно добиться победы были вознаграждены: удалось торпедировать большой транспорт. Другой расстреляли из маленькой сорокапятимиллиметровой пушки — большая «сотка» была повреждена вражескими бомбами и, как позже определила комиссия, не подлежала восстановлению.

Травкин коротко доложил о потопленных кораблях, сказал об обстановке на заливе, растущем противодействии противника, необходимости совершенствования способов действий. Заверил Военный совет, что экипаж готов выполнить любые задачи.

После командиров лодок выступил командующий Краснознаменным Балтийским флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц.

— Потери противника на море только от действий наших подводников к началу августа составили 20 потопленных и поврежденных транспортов, — сказал он. — К этому надо добавить потери от авиации. Наши подводники успешно форсировали противолодочные рубежи и другие препятствия, обманывая врага, внезапно появлялись в его глубоком тылу и методично пускали на дно транспорт за транспортом.

Первые удары, нанесенные советскими подводными лодками на важнейших балтийских коммуникациях, переполошили фашистское морское командование. Иностранная пресса недоумевает: «Чьи же подводные лодки наносят такие серьезные потери фашистским кораблям?» Мы с гордостью здесь говорим: «Наши!»

Жданов сказал, что гитлеровцы рекламируют свои мнимые победы и хвастливо заявляют, что будто потопили в Балтийском море 30 подводных лодок.

— Выходит, каждого из вас потопили уже по несколько раз, — заметил Андрей Александрович, обращаясь к командирам лодок.

От имени партии и правительства Жданов поблагодарил за отличные боевые действия и попросил еще раз напомнить экипажам кораблей, что каждый транспорт противника, потопленный в Балтийском море, лишает фашистские войска, блокирующие Ленинград, свежих резервов, срывает их планы взять город штурмом.

Вернувшись на корабль, Травкин рассказал морякам о заседании Военного совета.

— Родина знает о нашем нелегком труде, высоко его ценит, — сказал он. — Давайте быстрее завершать ремонт нашей подводной лодки, чтобы быть готовыми к новым боевым походам.

Снова в поход

«Щ-303» требовала большого ремонта. Предстояло исправить форштевень, очистить винты от обрывков сигнальных сетей, заделать пробоины от осколков и пуль, отремонтировать торпедные аппараты и волнорезы. Лодку поставили в док.

Ивана Васильевича вызвал командир бригады капитан 1-го ранга А. М. Стеценко. Сразу заговорил о ремонте:

— Командующий флотом приказал увеличить число подводных лодок в море. Поэтому мне надо знать, сколько вам потребуется времени на ремонт?

— По подсчетам специалистов суток сорок, — ответил Иван Васильевич и подал ремонтную ведомость.

Комбриг прочитал ее пункт за пунктом и сказал:

— Больше двадцати пяти суток никак нельзя. «Щ-303» должна выйти в числе первых лодок третьего эшелона…

Срок для ремонта «щуки» установили предельно жесткий. Было понятно стремление командования иметь больше лодок в море, активнее бить врага, но успешно воевать можно только на добротно отремонтированном корабле, где четко работают механизмы, выверен каждый прибор. Чтобы добиться такого состояния техники, предстояло, казалось, невозможное сделать возможным.

Травкин встретился с начальником завода инженер-капитаном 2-го ранга Б. М. Волосатовым, рассказал о требованиях командования произвести ремонт меньше, чем за месяц.

— Трудно, — сказал Волосатов, — но сделаем. Давайте конкретно по срокам и объектам.

В том, что он встретит полное понимание экипажа, Иван Васильевич ни минуты не сомневался. На партийном собрании он рассказал о сокращении срока ремонта. Это известие встретили с воодушевлением. В решении собрания записали: «Привести корабль в полную боевую готовность досрочно. При артиллерийских обстрелах работу не прекращать!»

Такое же решение приняли на своем собрании комсомольцы.

Нелегко сочетать скорость и качество работы. Это удается лишь тем, кто отлично знает технику, помнит прежде всего не о личных нуждах, а об общем деле. Такие люди и были в экипаже. Ремонт они завершили досрочно…

Пока корабли третьего эшелона готовились к новым боям, врага атаковывали лодки второго эшелона балтийских подводников. Первая из них — минный заградитель «Л-3» под командованием П. Д. Грищенко — 17 августа на подходе к шведским шхерам обнаружила крупный вражеский конвой. 12 транспортов шли в охранении миноносцев и катеров противолодочной обороны. Командир «Л-3» нанес удар с близкой дистанции. Корабли врага яростно бомбили нашу лодку. Всплыть под перископ удалось только ночью. Грищенко увидел на фоне черных моря и неба пылающий танкер, пораженный его торпедой. Горящее топливо разливалось по поверхности моря. Когда танкер взорвался, «Л-3» перешла в другой район.

Лодки серии «Л» строились как минные заградители, и «Л-3» предстояло поставить мины. Для этого была избрана Померанская бухта, находящаяся на меридиане Берлина. Здесь враг чувствовал себя в полной безопасности: ярко полыхали береговые огни, без затемнения ходили корабли и суда. На самых оживленных транспортных путях поставили мины. Позже стало известно, что на них подорвались и погибли два транспорта и шхуна.

Поставив мины, «Л-3» смогла более активно действовать как торпедная лодка. Удалось повредить миноносец, затем четырехторпедным залпом ударить по двум судам.

Грищенко в условиях большой отдаленности от своих баз и близости противника соблюдал радиомолчание. Сроки возвращения корабля истекли, кое-кто заговорил о его гибели. Командующий флотом приказал в случае получения известий от «Л-3» докладывать ему в любое время. Однажды ночью ему позвонил командир бригады подводных лодок А. М. Стеценко:

— Живы! Все в порядке! Запрашивают перед входом в Финский залив. Семь побед! Слышите? Семь…

В этот далекий и опасный поход на «Л-3» ходил писатель-маринист Александр Зонин — автор довольно известных произведений: «Жизнь адмирала Нахимова», «Капитан «Дианы», «Морское братство» и других. Наверно, в блестящих победах экипажа был и его вклад — в прошлом политработника, который часто рассказывал морякам об истории нашей Родины, славных традициях ее флота…

Успешно действовал и корабль второго эшелона «Щ-309». Вот что рассказывал сам командир счастливой «щуки» И. С. Кабо об атаке, проведенной им 25 августа:

— В перископе у меня сначала маячил самолет, а уж потом появились последовательно тральщик, транспорт и эсминец. Строй кильватера — это ясно. Но никак не определю скорость основной цели — транспорта. А тут еще кто-то шепчет: «Ох, задаст нам задачку после атаки этот эсминец». Не от испуга шепчет, а будто ждет удовольствия. Думаю: значит, все спокойны, и надо поддержать общее настроение, царившее в центральном посту…

Хотя и говорят, что за двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь, я решил стрелять разом и по транспорту, и по эсминцу. Во-первых, уж если топить, так топить, а во-вторых, от преследователя избавимся. Дал залп… Погрузились, но и за шумом воды в балластных цистернах отчетливо донеслись взрывы обеих торпед.

Через несколько дней «Щ-309» торпедировала транспорт. Но потом морякам не повезло. Они промахнулись и сами попали под жестокую бомбежку, ушли с трудом. 37 раз Кабо пересекал линии минных заграждений…

Успех выпал и на долю «Щ-310», которой командовал капитан 3-го ранга Д. К. Ярошевич (в послевоенные годы начальник штаба Тихоокеанского флота). Штурманом на ней был Г. М. Егоров, ныне член Президиума Верховного Совета СССР, председатель ЦК ДОСААФ. Лодка потопила вражеский транспорт сухогруз «Франц-Рудольф». Вот что написал об этом бое сам Георгий Михайлович: «Мы сблизились с транспортом на 3 кабельтова. Это пятьсот с лишним метров. И вот новый залп из двух торпед.

Раздался сильнейший взрыв. Мощный толчок сбил с ног тех, кто не успел за что-нибудь ухватиться. Наша торпеда взорвалась в районе ходового мостика транспорта… Увидел картину, которая не могла не порадовать глаз: полыхая огромным факелом, судно погружалось в пучину…»

Герой Советского Союза Адмирал флота Г. М. Егоров в послевоенные годы командовал флотом, был начальником Главного штаба Военно-Морского Флота. Однажды он сказал о И. В. Травкине:

— Мы все росли на его примере. И как моряки, и как подводники…

Успешно действовали и другие корабли второго эшелона, хотя нелегко давались победы. Когда подводная лодка «Лембит» утопила два транспорта, враг нанес по ней такой удар бомбами, что вскипело море. Из помещения, где установлен лаг (прибор для определения скорости и пройденного кораблем пути), внутрь корабля хлынула вода. Близкими взрывами разбило аккумуляторную батарею. Из-за короткого замыкания произошел взрыв водорода, возник пожар.

Когда командир «Лембита» капитан-лейтенант А. М. Матиясевич (сын известного командарма М. С. Матиясевича, который командовал в годы гражданской войны 3-й армией, громившей Колчака. Постановлением Совета Рабочей и Крестьянской Обороны она была преобразована в 1-ю революционную армию труда, начальником одной из дивизий в ней служил В. К. Блюхер) рассказывал о походе, Травкин представил развороченные взрывом аккумуляторные батареи, вздутый палубный настил, всюду клубящийся дым от пожара и пар от воды, людей, десять часов в отравленном воздухе боровшихся с огнем и водой.

При взрыве Матиясевич сильно ударился о трап, болело ушибленное тело, кружилась голова. Это и от удара о железный трап, и от тяжелых дум: не повреждены ли рули, иначе не всплывешь, сможет ли лодка двигаться от энергии уцелевшей группы аккумуляторов, удастся ли фельдшеру привести в чувство боцмана — мастера управления кораблем…

К счастью, обошлось. Выучка и мужество моряков победили огонь и воду. Травкин вспомнит об этом горьком уроке, когда попадет примерно в такое же положение в сорок четвертом…

А сейчас, готовясь к походу, Иван Васильевич тщательно по отчетам и картам изучал опыт плавания, встречался с командирами кораблей, побывал в разведотделе флота. Выводы не были одобряющими. Враг, усиливая противолодочную оборону, дополнительно направил на Балтику корабли с севера, для борьбы с подводными лодками стали использовать все, что можно, даже учебные суда. «Больше сложностей, значит, лучше надо готовиться и действовать, — понимал командир «Щ-303». — В том числе в мелочах».

Это вывод из опыта «Л-3». Она находилась в надводном положении в районе острова Готланд. Вдруг увидели рыбацкую шлюпку нейтральной страны. Было ясно, что и на ней заметили лодку. Но имущество рыболовов не осмотрели, какие-то дополнительные меры предосторожности сочли излишними. На шлюпке оказался радиопередатчик. Тут же за лодкой устремились сторожевые катера. За ночь они четыре раза загоняли «Л-3» под воду, не дали ей зарядить аккумуляторы. Дорого могла обойтись такая «мелочь».

Для действия наших лодок противник создал большие трудности. Значительное количество мин он поставил дополнительно, развернул наблюдательные посты по всему побережью и на островах. И еще одно обстоятельство осложняло действия. Без согласования с высшим военным командованием Красной Армии с мая по ноябрь 1942 года англичане поставили в Данцигской и Померанской бухтах 147 мин. Объявив эти районы опасными для плавания, английское адмиралтейство до конца войны, несмотря на запросы Главного штаба Военно-Морского флота, так и не дало Советскому Союзу точных координат своих минных постановок на Балтике.

К чему приводит отсутствие данных о минных заграждениях? Немецкая флотилия миноносцев, погрузив в Хельсинки мины, 17 августа вышла в Нарвский залив для минирования уже протраленных балтийцами фарватеров. Неточность нанесения на карты предыдущих минных постановок привела к тому, что корабли попали на свое же минное поле. Подорвалось и затонуло три миноносца, четвертый получил повреждения. Наши сторожевые и торпедные катера подняли из воды 107 матросов и офицеров. Был взят в плен и командир флотилии. Наши союзники на словах восхваляли советский флот, СССР, в действительности старались усложнить задачи тралящих сил, рассчитывали на подрыв на минах и подводных лодок, и надводных кораблей, и транспортов…

Говорят, что у солдат острая память, потому что зазубрины на ней сделаны снарядами и пулями, ранами и утратами. Травкин уходил в новый поход в один день с командиром «Щ-320» И. М. Вишневским. Сидя вместе в каюте перед походом, Иван Васильевич не мог знать, что видит боевого товарища в последний раз, в последний раз посмеивается над его забавной привычкой поглаживать волосы перед тем, как что-то сказать. Выпили по бокалу вина из подводного рациона «за прочность прочного корпуса»— тоже последний раз в жизни. Никто не видит, как тонут подводники. Они просто перестают быть рядом с нами. У них нет могил на суше, одна братская на всех — в одной лодке…

Дотошный, привыкший вникать во все мелочи, Травкин побывал на станции, где заряжали лодочные аккумуляторы. У приземистого здания он заметил человека, в котором угадывались черты давнего знакомого, но слишком худым был этот моряк. Тот тоже внимательно смотрел на Ивана Васильевича и молчал. Так длилось минуты две.

— Иван, с трудом тебя узнаю, бороду отпустил, — услышал Травкин.

Теперь он узнал этого человека, начальника Кронштадтской электростанции Родиона Максимовича Джанашия. Его, исхудавшего, с ввалившимися глазами, можно было действительно узнать только по голосу. И, пожалуй, еще коротко подстриженные усики напоминали о некогда красивом, холеном лице, которое Иван Васильевич привык видеть.

— Далась тебе эта борода, не идет же, — сказал он, продолжая рассматривать Ивана Васильевича.

— Знаешь, в походе возни с бритьем меньше.

— А начальства не опасаешься?

— На что-то намекаешь?

— Пример вспомнил… Группа подводных лодок собиралась в плавание. Командирам было приказано построить личный состав на верхних палубах. В строю одним из последних стоял недавно прибывший инженер-механик с черной, волнистой бородой. В общем, самому архиерею на зависть, такой на всей Балтике, наверно, не было. Пришел комбриг, строй обходит. Не мне тебе объяснять, что палуба на лодке узкая, полному командиру бригады вдоль строя бочком приходилось передвигаться, чтобы стоявших в строю не задеть. Засмотрелся начальник на новенького и с восхищением сказал:

— Вот это да!

Чтобы лучше разглядеть бороду, он сделал шаг назад и рухнул за борт в студеную воду.

«Человек за бортом!»— скомандовал дежурный по кораблю. В воду полетели спасательные круги, двое матросов на выручку командиру бригады бросились. Он вынырнул, не стал брать спасательные круги, не поплыл к спасателям-добровольцам, а приподнял голову и зычно крикнул:

— Бороду сбрить сегодня же!

Травкин рассмеялся.

— Чего ржешь, как конь ретивый? Не боишься, что прикажут таким же манером сбрить?

— Я и сам сбрею. Сразу после войны!..

Перед выходом в море Травкин вместе с начальником штаба бригады Л. А. Курниковым обошел лодку.

Подтянутый, худощавый, он казался гораздо моложе своих сорока трех лет, но Травкин знал, что Лев Андреевич прошел большую жизненную школу. На флоте с 1922-го по комсомольской путевке. Служил в морской авиации, на эскадренном миноносце. Но его истинным призванием оказались подводные лодки. Дублер командира лодки, командир корабля, командир дивизиона, начальник штаба бригады — такие нелегкие ступени прошагал он по крутой служебной лестнице.

— Хорошо потрудились, — сказал Курников Травкину. — Все не только отлично работает, блестит, как новенькое. Со вкусом сделали.

— Здесь наш дом, товарищ капитан первого ранга.

— Вот и сберегайте этот дом для себя. Противник усилил оборону, поэтому лучше надо использовать плохую погоду. Всплывайте при свежем ветре и крутой волне, когда силы противолодочной обороны возвращаются в базы. Не появляйтесь на поверхности в светлое время суток и ночью в полосе лунного освещения. Осенняя Балтика за вас!

Вопреки ожиданиям море встретило корабль Травкина и выводившие его тральщики отличной погодой, не по-осеннему ласково улыбалось солнце, о чем-то тихо шептались друг с другом ворчливые волны. Быстроходные тральщики проложили безопасный путь до Лавенсари, дальше лодка двигалась самостоятельно.

Иван Васильевич решил прорываться через гогландскую противоминную позицию между островом Большой Тютерс и банкой Виколла. Верно сказал начальник штаба бригады о капризах осенней погоды. Задул порывистый ветер, принесший резкое похолодание, по палубе загуляли крупные волны. Под покровом ночной темноты зарядили аккумуляторы и перед рассветом погрузились.

Говорят, что на того, кто мнит себя матерым морским волком, качка совершенно не действует. В действительности даже привычный к морю человек после перерыва в плавании ощущает качку. Такова природа нашего организма. На глубине прекратилась изнуряющая качка. Теперь экипажу можно было перекусить. Не валилась со стола посуда, не вылился из тарелок суп, а из кружек компот.

— Что такое компот для моряка, — начал объяснять боцману радист Широбоков. — Блюдо номер один. Лично я за компот пошел во флот.

— Вы не одиноки, — ответил ему боцман. — Мой старший коллега с «Барса» еще в царские времена за чарку водки пошел служить. Да, будучи под градусом, вовремя иллюминаторы не задраил, корабль утонул.

— Внимание, — прервал их пикировку Травкин. — Идем к черту в зубы. Повысить бдительность.

«Щ-303» приблизилась к острову Большой Тютерс, Иван Васильевич рассчитывал пройти мимо вражеских береговых гидроакустических установок в их мертвой зоне. Он вел лодку самым малым ходом, при котором корабль способен управляться. Так винты создают меньше шума, труднее обнаружить лодку.

Расчет оказался верным, но якорные мины стояли и здесь. Минрепы ползли по борту корабля, угрожающе скрипели и лишь после умелых маневров Травкина уходили за корму — ждать другой жертвы. Кругом мели, движение должно быть выверенным по картам и фактическим глубинам, поэтому несколько раз приходилось определять место лодки.

Помощник командира старший лейтенант Калинин и новый штурман лейтенант Магрилов несколько раз просили поднять лодку под перископ, чтобы поточнее определиться. Это грозило подрывом на минах верхнего яруса. Чтобы уменьшить опасность, Травкин стопорил ход, и «щука» поднималась к поверхности вертикально.

В середине следующего дня позади осталась гогландская минно-сетевая позиция. Аккумуляторная батарея разрядилась. Чтобы дождаться темноты, двинуться дальше ночью в надводном положении и зарядить батарею, Травкин положил лодку на грунт в районе острова Родшер. У приборов остались только вахтенные, и у них работы было немного: следить за показаниями индикаторов.

Свободные от вахт спали, читали. Трое краснофлотцев заспорили, кому легче воевать: холостым или женатым. Федор Крутковский толковал:

— Не прошел бы командир по-умному, в мертвой зоне гидролокаторов, фашисты бы послали катера с острова, и нам ау. Холостому что, никого несчастным не оставит, дети по лавкам не плачут.

— А женатому легче служится. Его ждут. Помнишь: «Жди меня, и я вернусь», — возражал Владимир Толмачев. — А какая встреча на берегу! Слов не хватит ее описать даже у всей редколлегии нашего боевого листка.

Матросы засмеялись и обратились к Травкину:

— Кому легче, товарищ капитан третьего ранга?

Что же, и на такие вопросы приходится отвечать командиру. В первый момент хотелось сказать: «Тому, кто лучше технику знает и вахту несет». Но это был уход от прямого ответа и, подумав, Травкин ответил:

— Кого сильно любят и кто по-настоящему любит.

Моряки призадумались, значит, ответ попал в самую точку.

— Идите вы в другое место толковать про любовь, отвлекаете, — взмолился старший лейтенант Калинин. — Вас слушаешь, а прокладка стоит. Мы-то с Магом и Волшебником (так Михаил Степанович назвал Магрилова) не волшебствуем.

— Дискуссию заканчиваем. Принимается точка зрения командира, — отозвались моряки.

Калинин и Магрилов склонились над прокладкой. Лейтенант впервые в походе. Готовился тщательно, теоретические знания хорошие. Калинин в боевом походе в третий раз, берется помочь товарищу:

— Пока не дойдем до устья залива, навигационную прокладку, пожалуй, буду вести я. А вы (это Магрилову) будете работать параллельно, для практики.

Травкин согласился с таким решением, пусть лейтенант набирается опыта. Чтобы не мешать «штурманцам», Иван Васильевич пошел отдохнуть в спою каюту, прилег, но сон не шел. Думалось о том, что же изменилось со времени июльского похода. «Усилилась противолодочная оборона противника — это ясно. А использование нашего оружия? До войны готовились стрелять одиночными торпедами. Так и стреляли в первом походе. Кроме лодки Осипова, у всех расход боеприпасов на потопленный корабль оказался большим. Стали стрелять двумя-тремя торпедами, результаты улучшились. Оказалось, залповый удар несколькими торпедами перекрывает ошибки в определении курса и скорости вражеских кораблей, затрудняет им возможности для уклонения от нашего оружия».

Размышления Ивана Васильевича прервал громкий голос вахтенного командира:

— Миноносец с левого борта!

Травкин поторопился в центральный пост, но гидроакустик уже докладывал:

— Шум винтов удаляется.

Командир корабля решил пройти по отсекам. Ведь впереди прорыв очередной минно-сетевой позиции. Следовало поговорить с краснофлотцами и старшинами, поднять их настроение. Задержался во втором отсеке, где увидел парторга корабля Бойцова. Борис улыбался, в глазах лукавинка. Едва заметным движением руки он показал в угол, где на коробке из-под галет сидел вестовой (матрос, обслуживающий кают-компанию) краснофлотец Титов и что-то внимательно читал.

— Вы только посмотрите, товарищ командир, на «родненького».

Иван Васильевич понял, что речь идет именно о Титове. Тот в обращении к товарищам часто употреблял слово «родненький», и, как бумеранг, оно вернулось, прилипло к нему самому. Вестового так и стали звать — «родненький». Травкин поинтересовался, что читает Титов. Это был учебник моториста, а изучаемый раздел — о дизельных установках.

— Иванов и Голованов внушили Титову, что нельзя же всю жизнь с подносом ходить, — рассказывал Бойцов. — Решил вестовой мотористом стать.

— А мы хоть с голода пропади! — засмеялся Травкин.

Но в душе он был рад за матроса. К хорошему делу приобщается, и еще одно: такая уверенность у всех, что поход закончится благополучно, не могла не радовать.

И снова командира попросили прийти в центральный пост. Дело на этот раз оказалось посерьезнее. Гидроакустик Мироненко доложил о шуме винтов подводной лодки, находящейся в подводном положении. Иван Васильевич одел вторые наушники. Предположения акустика подтвердились. Их выслеживала подводная лодка. Травкин стал изучать карту и понял, что вражеская субмарина затаилась в районе, рекомендованном нашим подводникам для зарядки батарей. Видимо, он стал известен фашистам.

— Лодка застопорила ход! — доложил акустик.

— На грунт легла, — заметил инженер-механик Ильин и высказал то, о чем думал командир. — Выявили фашисты район зарядки, вот и охотятся здесь.

Ни наша, ни вражеская лодка в светлое время суток не всплывала. Когда стемнело, Травкин приказал подняться с грунта, и малым ходом двинулись на запад. Мироненко услышал лодку противника, когда «Щ-303» ушла уже довольно далеко. Можно было догадаться, что момент скрытого ухода нашей лодки враг не заметил.

Опасность миновала, Травкин приказал всплыть и идти под дизелями. Вместе с командиром вахту несли Калинин, наблюдатель Крутковский, выше других — на первой тумбе перископа, и Толмачев, примостившийся пониже, на откидной площадке тумбы второго перископа.

Ночь проходила спокойно. Травкин, как и все на мостике, устал, продрог, хотелось поскорее спуститься вниз, в теплое чрево корабля. Из рубочного люка доносился манящий аппетитный запах жареного мяса (обедали по ночам, когда работает вентиляция и можно готовить на энергии генераторов, не расходуя аккумуляторную батарею).

К четырем часам утра на надстройке было две смены вахтенных. Травкин требовал, чтобы новая смена поднималась наверх за 15 минут, тогда глаза у моряков до заступления на посты привыкают к темноте и прибывшие дальше видят, хорошо разбираются в обстановке. Подвахтенные ушли. Командир остался на мостике.

Приближался холодный рассвет. Вахтенные по-прежнему внимательно всматривались в бескрайнее море. Вдруг послышался взволнованный голос наблюдателя:

— Прямо по курсу, дистанция шестьдесят метров, плавающая мина!

Капитан 3-го ранга Травкин мгновенно отреагировал:

— Лево на борт!

Черный зловещий шар покачивался на волнах, то всплывая на гребни, то опускаясь в пучину. Он прошел в десятке метров от корабля. Наверху все облегченно вздохнули. Травкин полез в карман за папиросой. Почему-то очень захотелось курить. В документе — вахтенном журнале — появилась короткая запись: «Правым бортом разошлись с плавающей миной»…

Рассвело, и Травкин увидел в перископ очертания острова Готска Санде. Здесь, севернее Гогланда, поточнее определили свое место по маякам, чтобы проложить кратчайший путь в отведенный район. Едва Иван Васильевич оторвался от перископа, как вахтенный командир доложил:

— Вижу транспорт!

Дошли на сближение. Травкин разглядел на судне флаг нейтральной Швеции. Малым ходом обошли судно. Не нужно, чтобы кто-нибудь обнаружил лодку, даже нейтрал. Урок с рыбацкой шхуной не забылся.

Ложной оказалась и вторая боевая тревога. Снова заметили на судне флаг нейтральной страны. Наши подводники всегда уважительно относились к нейтральному флагу, беспрепятственно пропускали такие суда.

Вот и отведенная лодке позиция в северной части Балтики. Здесь пролегала дорога немецких транспортов, снабжавших свои войска в Финляндии. Когда ночью всплыли, Иван Васильевич вспомнил совет начальника штаба бригады о зарядке во время плохой погоды. Противника не было видно, действительно, его небольшие противолодочные корабли укрылись в базах от шторма. Со всех сторон от лодки громоздились холмы пенящихся волн. Корабль то резко опускался во впадины между крутыми волнами, то забирался на высокие гребни. Многих, даже бывавших в разных переделках моряков укачало, верхнюю команду беспрерывно накрывало волнами. Но все продолжали с усердием исполнять обязанности.

— Варит в кипящей воде, словно мы не лодка, а рак с клешнями. Заглатывает, потом убедится, что мы еще не сварились, опять выплюнет, — критиковал морскую стихию Михаил Калинин.

— Да, врага буря загоняет в гавани, нас под воду. Никакого сочувствия к нашему пролетарскому происхождению, — засмеялся Травкин.

— Как бы такая остервенелая болтанка бед не наделала. Уходить под воду надо, — предложил Калинин, словно предчувствуя свалившиеся вскоре на лодку несчастья.

— Ладно. Полежим на грунте. В такую погоду за механизмами смотри и смотри, все на перегрузках и при перекосах работает. За меня в центральном посту останетесь. Хочу с людьми потолковать о нашей службе и флотской дружбе.

Положив корабль на грунт и немного отдохнув, Травкин пошел по кораблю. Он открыл дверь-люк в пятый отсек и услышал громкие голоса. Увидев командира, моряки замолчали, встали по стойке «смирно».

— О чем спор?

— Мы не спорим. Мы согласные, — за всех ответил боцман.

— По пословице «Согласного стада волк не берет», так?

— Волк — это шторм, а несогласное стадо — мы с боцманом? — засмеялся Широбоков.

— Догадливый, — показал на радиста Иван Васильевич.

— Вумный как восемь вуток, — сразу поддержал его Рашковецкий, который всегда стремился внести лепту в воспитание радиста.

Травкину не очень понравился тон разговора, и он перевел беседу в другое русло:

— Что касается волка, то была в русском флоте подводная лодка с таким названием. Удивительно удачливый корабль времен первой мировой войны. 17 мая 1916 года «Волк» потопил три немецких транспорта. Такой славной охоте способствовала стрельба с минимальной дистанции. Этот опыт от «Волка» мы себе возьмем.

О шторме вы правильно. Ну а какое же вы несогласное стадо? Шпильки друг другу пускаете, бывает и таким манером дружба рождается. В шторм, как в бою, и техника, и характеры проверяются. Всех нас до единого. Общую ведь задачу решаем, — командир это сказал уже погромче, видя, что подошли многие моряки, открыта дверца и в другой отсек: — Одну славу и судьбу делим, одинаковые невзгоды переносим. Особенность жизни и службы такая.

От каждого все зависит. Значит, хоть дождь, хоть снег, пусть тебя качка выматывает, ветер пронизывает до костей, — не об этом думай, а о корабле, о боевых друзьях, о том, что ты делаешь в данный момент и как лучше именно эту работу сделать…

О дружбе и взаимопомощи говорю потому, что труден, архитруден наш поход. Боремся и с врагом, и со стихией. Не знаешь, от кого сильнее удар получишь. Тут без взаимной поддержки и самоотверженности каждого ничего не выйдет. Надо бы выдержать нам, а техника, надеюсь, выдержит. Ведь на дне не отлежишься. Задача — искать врага и бить. Так?

Наперебой заговорили краснофлотцы:

— Мы докажем, что друзья настоящие. Выдержала бы старушка наша лодка, мы-то выдержим!

Травкин был уверен: люди не подведут, когда в следующий вечер поднял лодку на поверхность. Буря продолжалась. Крен корабля доходил до 30 градусов. Вдали прошел крупный транспорт. Атаковывать было бесполезно, волны собьют торпеды с курса. Завершив зарядку, снова погрузились и здесь услышали результаты губительной работы моря.

Не выдержала шторма техника. В корме слышался скрежет металла. Сначала подумали, что минреп, но леденящий сердце звук не стихал. Увеличили ход, и он усилился.

Ночью пришлось всплывать. По-прежнему штормило. Инженер-механик доложил, что ударами волн сорвало съемные листы легкого корпуса. Часть из них унесло, а один развернуло, он встал вертикально между антеннами. Угроза была двойной: повредишь антенны, останешься без связи, да и, кроме того, своим грохотом лист мог выдать вражескому акустику точное местонахождение корабля. Поэтому устранять неисправность необходимо было немедленно, даже при штормовом ветре и захлестывавшей лодку волне.

Выход в надстройку был опасен. В случае срочного погружения те, кто в ней работал, уже не смогли бы вернуться на корабль. Значит, туда должны идти люди, разумом и сердцем понимавшие необходимость срочного выполнения работ и имевшие для этого достаточные навыки и физические данные, и обязательно добровольцы. Ведь если посылают, приказывают что-то и не получилось, ошибся командир, переоценил возможности подчиненного. А вызвавшись на сложное и опасное дело добровольно, человек берет на себя дополнительные обязанности, значит, уверен — справится. Когда мнение командира и смельчака совпадают, результаты обычно оказываются наилучшими.

Отлично понимая все это, Травкин пришел в центральный отсек и включил трансляцию:

— Говорит командир… Кто хочет пойти в надстройку…

Добровольцами оказались многие. Иван Васильевич поручил работу старшему лейтенанту Калинину и командиру отделения трюмных Гусеву. Почему именно им? Калинин — помощник командира лодки, может принять быстрое и ответственное решение. Это разумный, крепкий человек. Калинин не был неженкой, «маменькиным сынком». К иному приучили его с детства родители. На него можно было во всем положиться. Алексей Гусев отлично знал и выполнял слесарные работы, он был физически сильным, надежным, смекалистым человеком.

Калинин и Гусев обвязались пеньковыми веревками и пошли через бушующий водоворот. Волны то накрывали их с головами, то уходили, давая отдышаться и поработать. Смельчаки сумели поставить съемный лист на место и хорошо его закрепить.

Но это была не единственная неисправность. На лодках стремились иметь в походе побольше топлива — соляра, чтобы увеличить время нахождения в море. Для хранения дополнительных запасов топлива использовались булевые балластные цистерны (они располагаются в булях — округлых бортах легкого корпуса лодки). Моряки перебросили трубопровод от булевых цистерн к расходной системе питания дизелей. Сейчас — в штормовую погоду — в неприспособленных для топлива цистернах соляр перемешивался с водой.

Травкин и Ильин собрали мотористов и трюмных, рассказали о новой проблеме, попросили совета. Старшина команды мотористов Виктор Лебедев предложил, пока работают дизели, ни один клапан на главной водяной магистрали не открывать, на поверхности в темное время суток перед пуском дизелей закрывать кингстоны (клапана) булевых цистерн. Все мотористы поддержали предложение, хотя для них это создавало немалые трудности.

Мотористы старшина 2-й статьи Николай Суханов и старший матрос Виктор Голованов даже при срочном погружении успевали закрывать кингстоны цистерн, не допуская попадания в них воды. Таким образом удалось использовать дополнительные запасы соляра и продлить срок пребывания лодки в море. В дальнейшем этот опыт получил распространение и на других кораблях.

11 октября встретились и разошлись со «старым знакомым» — шведским пассажирским судном, которое Иван Васильевич хорошо знал с довоенных времен, Не раз попадалось оно на балтийских просторах, когда лодка плавала далеко от дома. Травкин даже знал его постоянный маршрут: побережье Швеции — остров Готланд, и цель плавания — перевозка курортников.

«Было же время, когда люди ездили на курорт, в них не стреляли, их не бомбили и не топили. А еды и воздуха — сколько хочешь, без всяких карточек, аттестатов и патронов регенерации воздуха, — думал Травкин. — И воды сколько хочешь. Вот сейчас, хотя кругом, сверху, снизу вода, вдоволь ее нет. Пресная идет на питье и приготовление пищи. Умываться приходится морской, соленой, в ней мыло не мылится. С песочком бы хорошо стирать, да он глубоко на дне. Эх, в бане бы помыться, ничего больше не надо, никакого санатория. А то фельдшерские примочки да притирки только грязь размазывают…»

— О чем призадумался? — обратился к командиру Цейшер.

— На курорте побывал. До чего хорошо. Так бы и умер в санатории.

— До курортов домечтался. Разморило тебя однообразие.

— Что я. Мне скоро тридцать пять. Молодым каково по «местам… скучать».

— Это ты нашу команду «По местам стоять!» переделал. Молодым краснофлотцам побольше заботы уделим, им еще к нашему «санаторию» привыкать и привыкать…

Травкин помнил совет начальника штаба бригады в лунные ночи действовать с опаской, но все ночи подряд были лунными, к тому же давно не наблюдали вражеских транспортов. И он приказал всплыть. Штурман брал секстаном высоты звезд, быстро записывал показания прибора и время, чтобы точнее определить место лодки. Вахтенный командир лейтенант Олег Васильевич Филиппов и сигнальщик старший краснофлотец Николай Ивлечев всматривались в морскую гладь, щедро посеребренную белой, словно выплавленной из благородного металла, луной.

Травкин размышлял о том, что далеко, за тремя линиями сетевых заграждений, за минными полями, Родина… Под Ленинградом бои. У врага не хватает сил покорить город, у нас — сломать мучительную блокаду. Но теперь город снова копит силы для удара. Помочь бы ему хорошим торпедным залпом. Каждый день ждем, какое сообщение придет из-под Сталинграда. Может быть, правильно парторг Бойцов говорит, что судьба города на Волге и в наших руках. Ведь в них же судьба страны и войны, значит, и Сталинграда.

— На горизонте — курсовой двадцать правого борта — белый огонь, — громко доложил Ивлечев, прервав раздумья командира.

Появившийся яркий свет вдруг исчез. Повернули на мигнувший огонь. Наконец, в серой плывущей над морем дымке показались два транспорта в охранении пяти сторожевых кораблей.

— Стоп зарядка! Оба дизеля вперед! — приказал капитан 3-го ранга.

Действовать надо было быстро, решительно, пока при свете луны враг не заметил «щуку». Когда пеленг на транспорт водоизмещением 10–12 тысяч тонн стал залповым, Травкин приказал выстрелить. Примерно через минуту раздались два взрыва. Яркое зарево поднялось над небом и морем. Головной транспорт тонул, задирая к нёбу корму. Сторожевые корабли открыли артиллерийский огонь. «Щука» сразу ушла под воду.

— Глубина двадцать пять метров, — доложил Рашковецкий.

Тут же грянул взрыв глубинных бомб. Травкин уводил корабль так, чтобы сторожевые корабли оказывались за кормой. Но против одного нашего гидроакустика было пятеро на немецких кораблях. Сторожевики пытались окружить лодку. Она вздрагивала от частых взрывов бомб. Все зависело от того, чьи акустики лучше. И Мироненко превзошел вражеских специалистов! Он успевал следить за движением всех сторожевиков, найдя проход между ними, доложил о нем командиру. Воспользовавшись тем, что после сброса глубинных бомб корабли теряют контакт с лодкой, Травкин направил «щуку» в коридор между сторожевиками и нырнул под транспорт.

Из-за перегородки высунулся Широбоков и, ни к кому не обращаясь, нараспев, выдал:

— А ты, дурочка, боялась!

Если бы Травкин не читал «Василия Теркина» Александра Твардовского, наверно, высказал бы радисту «пару ласковых». Он посмеялся вместе со всеми и по трансляции поздравил моряков с первой победой в новом боевом походе.

Он подошел к Мироненко. Хотелось сказать ему ласковые, теплые слова, но они почему-то не находились. Махнул рукой, чего уж там, погладил по волосам, словно сына.

Из рук в руки на «Щ-303» передавали боевой листок с заголовком: «Счет мести растет!» Радист Широбоков и рулевой-сигнальщик Толмачев подали Борису Бойцову заявление с просьбой принять в ряды Коммунистической партии. Обещали еще активнее громить фашистских агрессоров…

Известно, что ошибки, просчеты не возникают сами по себе, из ничего. Они обязательно следствие определенных причин, иногда внешних, незаметных, скрытых под покровом каких-то неувязок, чьих-то недоработок, самоуверенности или утраты кем-то навыков. К этому надо добавить, что на подводной лодке в плавании царит рабочая, спокойная обстановка. Но она однообразна. Мерно поют электромоторы, сладко убаюкивает гирокомпас. Из плафонов многочисленных электрических лампочек льется мягкий желтый свет. Каждый человек и каждая вещь на своем месте. Долгими часами, из которых складываются сутки, долгими сутками, из которых образуются недели похода, все одинаково, однообразно. Это утомляет и излишне успокаивает, и, наверно, это сказалось и на результатах атаки, проведенной 20 октября.

На рассвете Иван Васильевич услышал доклад гидроакустика: «Горизонт чист». Он поднял перископ. Над морем вставал холодный рассвет. Вскоре на северо-востоке увидели дым. Устроившись поудобнее на разножке, Иван Васильевич прильнул к перископу. Различались иглы мачт. Опасаясь ударов подводных лодок, транспорт шел противолодочным зигзагом, отворачивая от основного курса то в одну, то в другую сторону. Травкин по секундомеру засек время от одного поворота судна до другого, определил угол его маневрирования. Штурман проложил ниточку-курс на карте, рассчитав направление движения транспорта. Казалось бы, все предусмотрено, выверено, подготовлены к выстрелу торпедные аппараты, но… Над морем гуляла крутая волна, и боцман Рашковецкий не удержал лодку под перископом. На последней перед выпуском торпед циркуляции, он загнал «щуку» на большую глубину. Дока выбирались под перископ, транспорт прошел залповый пеленг. Атака сорвалась.

Травкин отругал боцмана, но тут же подумал, что очень легко переложить вину на другого человека. Он и сам виноват. Не решился ведь выпустить торпеды из глубины. Конечно, не видя объект удара, можно и не добиться успеха. Чтобы его достичь, нужны тренировки. А с управлением не справился весь центральный пост — избаловал прошлый летний поход в тихую погоду…

Шли дни, похожие друг на друга. Каждый в экипаже делал то, что следовало по боевому расписанию. Наблюдатели вглядывались в морскую даль, но лишь за перископом тянулся едва заметный бурун — единственный пенный след на море. Нигде не было фашистских кораблей — словно почуяв затаившуюся угрозу, они ушли, попрятались по базам и якорным стоянкам.

Тогда не знал Травкин, почему море такое пустынное, понял позже, вернувшись из похода. А дело в том, что подводная лодка «Д-2» капитана 3-го ранга Р. В. Линденберга — командира расчетливого, смелого — 14 октября отправила на дно судно «Якубус Фрицен». Через пять дней с лодки обнаружили большой конвой. Два переправочных парома охраняли вспомогательный крейсер и пять сторожевых кораблей. Командир «Д-2» понял, что перевозки важные, пустые паромы так усиленно не берегут. Держась поближе ко дну, лодка незаметно для противника прошла кольцо охранения и прорвалась к железнодорожному парому. Чтобы наверняка добиться успеха, Рувим Владимирович приказал стрелять двумя торпедами. В результате удара был тяжело поврежден железнодорожный паром «Дойчланд». На судне находились солдаты, и взрыв уничтожил около 900 фашистов. Погиб и заместитель премьер-министра Норвегии по руководству национал-социалистической партией предатель норвежского народа Лунде, возвращавшийся в свою страну после встречи с Гитлером.

Встревоженный происшедшим, командующий немецким флотом гросс-адмирал Дениц приказал всем немецким судам укрыться в ближайших портах. На несколько суток было парализовано движение на Балтике.

Мироненко доложил о шуме, похожем на работу винтов подводной лодки. Травкин приказал идти переменными курсами и менять глубины, а сам взял второй наушник — послушать море. Решил тоже, что это лодка.

Шум то усиливался, то пропадал. Подвсплыли. Вахтенный офицер в перископ заметил дым и верхушки мачт судна. Дистанция до противника сокращалась, но тонкая нить горизонта и спички-мачты то и дело закрывались наплывшим с севера туманом.

Нанося пеленги на корабль и лодку на карте, штурман прислушивался к каждому слову, доносившемуся по переговорной трубе из акустической рубки. Волнуясь, он сказал Калинину:

— Немецкая лодка, наверно, сейчас сближается с нами.

Тот спокойно ответил:

— Ну и что же? Ее дело сближаться с нами. А мы будем топить транспорт, потому что это — наше дело.

«Калинин сказал так штурману, чтобы не отвлекался, и мне дал совет внимательно следить за вражеской лодкой. За совет спасибо, но я ее ни на секунду из вида не упускаю», — подумал Травкин. Он приказал акустику поточнее брать пеленги на транспорт и лодку, чтобы сразу реагировать на изменения обстановки, боцману — через каждые две минуты изменять глубину погружения на 15 метров, чтобы противник не мог прицельно выпустить торпеды.

Иван Васильевич пристально посмотрел на карту с прокладкой. На ней словно была отображена сцена охоты. «Щ-303» нацеливалась на транспорт, а вражеская субмарина — на «щуку». Кто же окажется искуснее, расчетливее, сумеет переиграть другого, превзойдет в тактическом мышлении? Ставка в этой игре была максимальной — людские жизни.

Ход мысли командира немецкой лодки для Травкина был в общем-то ясен. По маневрам нашего корабля он видел, что «щука» выходит в атаку на транспорт. Ему надо было утопить советскую лодку раньше, чем она выпустит торпеды. Нанести свой удар неотразимо, наверняка.

«Щ-303» продолжала сближение с транспортом (огромным лесовозом). Успех атаки был в ее неожиданности для противника, скрытности, точности удара: подводная лодка врага не дала бы повторить атаку. Но, если с судна заметят перископ, транспорт успеет отвернуть. Угроза атаки с вражеской субмарины заставляла все делать быстрее, точнее. Травкин присел перед тумбой на корточки и, едва высунув перископ из воды, привставал вслед за окулярами. За короткое время Иван Васильевич уточнил данные и передал их помощнику.

— А если… — в раздумье произнес Травкин и показал Калинину на карте, что неплохо бы ударить по транспорту со стороны берега. — Лодку мы, наверняка, запутаем, а лесовоз никуда не денется.

Помощник понял замысел с полуслова. Командир немецкой лодки видит, что «щука» выходит в атаку на транспорт, считает, что стрелять она будет со стороны моря, а тут новый вариант.

Травкин распорядился увеличить скорость, чтобы пересечь под водой курс транспорта. Завершая маневрирование, Иван Васильевич взглянул на сосредоточенные лица помощника и штурмана. Калинин завершал новые расчеты для атаки, Магрилов прокладывал курсы кораблей на карте. Лица у обоих сосредоточенные, посуровевшие.

Лодка легла на боевой курс, капитан 3-го ранга скомандовал:

— Залп двумя торпедами! Носовые аппараты — товьсь!.. Залп!

И сразу:

— Право руля! Боцман, ныряем на глубину пятьдесят метров!

У бортов «Щ-303» нарастал пронзительный свист — шум винтов торпед. К счастью, они прошли мимо. Враг, так и не разгадавший маневра Травкина, не сумел нанести прицельного удара, стрелял, как говорят в таких случаях, наудачу.

Выждав некоторое время, Иван Васильевич поднял лодку под перископ. Транспорт уже тонул. На воде плавали шлюпки. Сторожевики нашу лодку не бомбили, видимо, опасались нанести удар по своей. Иван Васильевич положил лодку на грунт, чтобы дать отдых команде и торпедисты могли перезарядить аппараты.

Боевые действия временно прекратились, «безработные» Широбоков и Рашковецкий, как видно, решили их продолжить… Один против другого. Поскольку обед был прерван сигналом тревоги, о нем и пошла речь.

— На второе кое у кого был лесовоз с мачтами, можно этого товарища дальше не кормить! — высказал радист свою оценку событий, посматривая на боцмана.

Тот, не думая, отпарировал:

— Вы, гнилая морская интеллигенция, прекратите когда-нибудь свои плоские, как телеграфный бланк, разговорчики?

Термин «морская интеллигенция» прилип к радистам с момента появления на кораблях радиоаппаратуры. И не по причине особой теоретической подготовки радистов, хотя, разумеется, ими становились грамотные люди, а потому, что они освобождались от тяжелых физических работ, чтобы не сбить руку.

О нарядах вне очереди, как это было в начале похода, Рашковецкий уже не вспоминал, поскольку отрабатывать их было негде. Картошка кончалась, другой «черной работы» пока не предвиделось…

— Товарищ боцман, — не унимался Широбоков, — что же мне делать, коли я такой разговорчивый уродился. И потом, это не совсем честно: я же ваши ошибки никуда не записываю.

Намек был ясен — сорванная однажды по вине боцмана атака… Боцман насупился, покраснел. Широбокову, как видно, стало его жаль: все же старший по должности и возрасту, уважаемый человек, и он начал «спускать напряжение»:

— Хотя я такой уродился, но это не значит, что таким всю жизнь буду. Сменю в горле шестерню на другую — с редкими зубцами…

После обеда Иван Васильевич зашел в каюту, присел на койку и уснул таким крепким сном, словно провалился в небытие. Он привык спать в любых условиях, даже когда ревут и грохочут двигатели, над самым ухом громко разговаривают или поблизости играют на музыкальных инструментах, но мог просыпаться и по заказу, через столько часов, сколько самому себе отвел на отдых.

На этот раз он проснулся через три часа, когда дежурная смена торпедистов сделала необходимую работу по подготовке торпед: установила глубину хода, отрегулировала гирокомпасы, удерживающие торпеды на курсе, проверила системы, ввернула капсюли-детонаторы.

И не зря говорят: «Утро вечера мудренее», имея в виду, что у отдохнувшего человека острее ум, цепче память, продуманнее действия. На свежую голову отдохнувший Травкин и принял решение вернуться к острову Готска Санде, уйдя из района, где его корабль усиленно разыскивался врагом.

У острова он намеривался точно определить подводную и надводную скорость своего корабля. Для этого Травкин выбрал участки между маяками и несколько раз провел лодку между ними. Расстояние поделили на время по секундомеру и определили, на что способна «щука». Знание скорости во многом предопределило точность плавания при прорыве через заграждения.

Приняли сводку Советского Информбюро. В ней говорилось об ожесточенных боях под Сталинградом. Травкин и Цейшер побывали во всех отсеках корабля, рассказывали о боях Красной Армии, говорили о своих задачах. В беседах участвовал молодой коммунист уроженец Сталинграда Евгений Панкратов. Он рассказывал товарищам о родном городе, его промышленных предприятиях, о славных боевых традициях Царицына-Сталинграда. Человек, влюбленный в свой город, он нарисовал его план: здесь Волга, здесь центр, а вот тут тракторный завод. «Поможем, обязательно поможем сталинградцам обороняться точными торпедными ударами», — заявляли моряки…

Новиков-Прибой как-то назвал подводную лодку маленькой, чуть заметной стрункой в грохочущем концерте войны. Наверно, это было вполне справедливо, по отношению к лодкам периода первой мировой войны — плохо вооруженным, плававшим лишь в прибрежных водах. В годы второй мировой войны лодки стали могучим оружием. Они могли теперь сами устроить довольно громкий концерт. Но чтобы его начать, нужно было обязательно найти того, для кого он в первую очередь предназначался, — неприятеля.

Лодка Травкина как раз и продолжала поиск вражеских судов, курсируя в утренней полутьме неподалеку от чужих военных баз. Мерно стучали двигатели, буграми вздымалась у бортов темная вода, которая журча обтекала лодку и убегала за корму — холодная, безразличная. Командир «щуки» делал над собой усилия, чтобы не задремать. Решил вспоминать забавные случаи из флотской жизни…

Царский адмирал спросил у матроса: «Почему у меня большой живот?» Тот не растерялся, сказал, что от ума, весь ум у его превосходительства в голове не помещается… Другой матрос, по специальности электрик, зазубривший разные премудрые термины, вместо ваше превосходительство назвал адмирала ваше электричество… Происходившее в давние времена виделось словно наяву. Иван Васильевич рассмеялся, сонливое состояние прошло. Подумалось, что вот так незаметно подкрался рассвет, поздний он в конце октября, неприятный, с моросящим дождем. На глубину пора идти, ложиться на грунт. В это время вахтенный сигнальщик доложил:

— Правый борт. Курсовой двадцать. Судно.

Нелегко было его рассмотреть в окутывающей лодку водяной пыли. Иван Васильевич шарил биноклем по поверхности моря, но мелкие капли дождя плотно закрывали горизонт. Все же он разглядел две трубы над низкой палубой. Это оказался миноносец. Травкин решил атаковать, пока их не видит враг. Но над кораблем вдруг взвилась белая ракета. Значит, противник тоже готовился к атаке. Миноносец для лодки очень опасен, поэтому, словно испуганная рыба, она рванулась на глубину. Стрелка глубиномера показывала: 5… 8… 10 метров.

Неожиданно лодка, резко кренясь на нос, стала проваливаться в пучину. Как бешеная, неслась стрелка глубиномера по шкале: 20, 30, 40 метров. На шестидесяти, поняв в чем дело (рули заклинило в положении на погружение), Травкин приказал пустить сжатый воздух в носовую цистерну и остановить электромоторы. Лодка выровнялась.

Миноносец сбросил бомбы и ушел. Убедившись, что поблизости нет противника, всплыли. Рулевые и электрики сдвинули с места рули, отремонтировали их. Травкин подумал, что теперь можно отдохнуть. Он пошел в пятый отсек, где у электромоторов всегда тепло и не слишком шумно, но вахтенный офицер объявил торпедную атаку. Капитан 3-го ранга срочно вернулся в центральный пост.

Калинин уже отдавал распоряжения и, не отрываясь от перископа, доложил, что не может определить тип обнаруженного судна. К перископу прильнул Травкин. Действительно, плохая видимость не давала возможности рассмотреть противника. Всплывать, чтобы получше его разглядеть, или же подойти поближе было опасно: вдруг лодку разыскивает тот же самый миноносец? До очереди разглядывали «супостата». Наконец, определили, что идет тихоходный буксир с двумя пустыми баржами. Тратить торпеды на них не следовало.

В походе встретили последний месяц осени — ноябрь, холодный, туманный, сумрачный. Небо и море по цвету ночью сливались, казалось, не существует горизонта, только беспросветная чернота и йодистый запах моря. Под стать погоде было и настроение у Травкина, словно что-то давило на сердце, хотя на здоровье он никогда не жаловался и врачи писали во время диспансеризации «здоров», не добавляя своего излюбленного «практически». Но он сразу повеселел, когда 2 ноября получил радиограмму. Штаб бригады сообщил, что через позицию, возможно, пройдет танкер с горючим. Оживились люди. Проложили курс в район предполагаемой встречи. «Щука» вышла в атаку на танкер, но крутые волны сбили торпеды с курса.

Снова поиск, и снова шторм. Травкин решил увести лодку в северную часть моря, к плавучему маяку Калбодагрунд. Чтобы за ночь провентилировать отсеки, отрыли рубочный и дополнительный люки дизельного отсека. Вдруг прозвучал доклад наблюдателя:

— Три корабля справа тридцать градусов!

Значит, ждали их здесь. Над головой слышалось «чух-чух», словно спешил по рельсам трудяга-паровоз, — такой звук издают винты сторожевых кораблей. Загрохотали глубинные бомбы. Пришлось уходить из мелководного района, прижимаясь к грунту, как ящерица к песку. Чтобы подбодрить товарищей, Иван Васильевич сказал окружающим:

— Уйдем, как колобок от бабушки и дедушки.

Лодка ушла, но не без приключений. Инженер-механик Ильин с тревогой сообщил, что не может удержать лодку на заданной глубине, она все время тяжелеет. Через несколько минут стала ясна причина. В дизельный отсек через нижнюю крышку люка поступала вода. Крышку укрепили подпорками, течь прекратилась. Когда корабли противника потеряли лодку, всплыли. Выяснилось, что от взрыва выскочила из своего желоба уплотнительная резина. Моряки быстро устранили дефект.

Многое делает командир корабля, чтобы подготовить удар по врагу. Но есть в этом деле главное. И это главное, думается, — умение рассчитать и выжидать, долго подкарауливать противника, нести бесконечные вахты, выполнять изо дня в день однообразные действия, спать урывками, к тому же одетым, узнавать время только по часам и почти не видеть день, потому что лодка в светлое время прячется под водой, мерзнуть на верхней вахте так, что часами зуб на зуб не попадает, оставаться на мостике насквозь промокшим во время дождя и при свисте пронизывающего ветра, неделями сидеть на консервах и сухарях, слышать зловещий скрежет минрепов, удары глубинных и авиабомб. Такова участь командира лодки. Какое же в самом деле ему нужно терпение, чтобы все это переживать, переносить из дня в день и оставаться в добром настроении и высочайшей боевой готовности.

Но выдержки и терпения Травкину было не занимать. Ночью 4 ноября Иван Васильевич стоял на мостике и жадно курил. Вспомнилось, что в позапрошлом году праздник Великого Октября встречал дома, в Ленинграде. Крохотная дочка долго не могла уснуть, капризничала. Жена все время уходила к ней из-за стола. Скомкался праздничный ужин, и испортилось настроение. Он уехал в Кронштадт не совсем довольный. Если бы те дни можно было повторить! Сейчас все виделось бы иначе. Радостно встретила жена, счастливо улыбалась старшая дочка, а писклявый голосок младшей — чарующая музыка для отца. Сколько аппетитной еды стояло на столе! Оказывается, прошлое представляется нам по-разному, смотря какими глазами на него смотреть… «А какой увижу я через год нынешнюю 25-ю годовщину Октября? Без победы над врагом, без потопленного судна она не запомнится ни мне, ни другим морякам».

Наверно, об этом же думал и старший лейтенант Калинин, когда, чтобы пораньше заметить противника, забрался на тумбу перископа. Травкин посмеялся, что на минуту раньше «супостата» увидит, а промокнет быстрее. Но Калинин с тумбы зорко всматривался в черный горизонт. И ему повезло. В общем-то не ему одному, всему экипажу. В полночь Михаил Степанович заметил несколько силуэтов судов. Шли два транспорта и два сторожевых корабля. Впереди самый большой — водоизмещением свыше десяти тысяч тонн.

Для верности удара Травкин приказал готовить трехторпедный залп. Конвой повернул влево и перестроился в кильватерную колонну, когда корабли идут один за другим. Во главе ее оказался сторожевик. Иван Васильевич решил атаковать с носовых курсовых углов из надводного положения и довернул лодку, совмещая нить прицела с форштевнем судна. Вот она подошла к фок-мачте.

— Аппараты, пли!

Через каждые пять секунд вздрагивал корпус лодки — это выходили торпеды, сразу запевавшие для врага траурную песню. Как оказалось, не только для транспорта. Одна из самодвижущихся мин взорвалась у борта сторожевика, другая — транспорта. На мостике лодки услышали взрывы, по глазам резанул отсвет белого пламени. Раздался третий, чуть запаздывающий по звуку раскат — это на транспорте сдетонировали боеприпасы. При ярком свете пожара было видно, как тонул переломившийся сторожевик, а из-за горящего транспорта показался второй сторожевой корабль, разворачивавшийся на лодку.

При срочном погружении трюмные Гусев и Панкратов действовали быстро, четко. Вражеский корабль «прочавкал» над местом, где несколько десятков секунд назад была лодка.

Подарок к празднику получился, да какой — двойной! Радостным пошел Травкин в первый отсек, обнял каждого торпедиста. Командующему флотом он направил радиограмму: «Боезапас израсходован. Потоплены четыре вражеских корабля». — «Поздравляю с победой. Возвращайтесь в базу», — ответил комфлота.

«Щ-303» взяла курс на восток, чтобы засветло подойти к маяку Ристна и точно определить свое место. Это было необходимо. Слишком дорогой может оказаться ошибка, когда идешь через минные поля.

Радист принял приказ Народного комиссара обороны СССР от 7 ноября. И. В. Сталин призвал бойцов Красной Армии и Флота усилить удары по врагу. Можно было перед решающим этапом похода дать команде отдохнуть, отметить праздник. Собрались все свободные от вахты. М. И. Цейшер прочел приказ. Его слушали, не пропуская ни слова. Беседу никто не планировал, но она состоялась. Моряки говорили о любви к родной стране, о готовности победить в нелегкой борьбе. Старший электрик Савельев — он родом из Ульяновска — рассказал о местах города, связанных с Владимиром Ильичем Лениным.

Вечером был праздничный ужин. Хотя к этому времени в распоряжении кока Тимофеева оставался ограниченный ассортимент продуктов, но все равно ужин получился на славу. После него Гримайло и Панкратов стали читать стихи. «Над седой равниной моря ветер тучи собирает», — прочитал Панкратов, а Травкин думал о других тучах — тучах и ветрах войны, что испытывают на прочность его боевых друзей, его флот, его Родину…

Во время одной из бесед с Травкиным я спросил: была ли на лодке художественная самодеятельность? Как удавалось готовиться к выступлениям? Ведь летом ремонтировались и плавали, а в боевом походе не до веселья. Иван Васильевич с гордостью ответил:

— Одной маленькой лодкой давали большой концерт.

Вспомнил он, как после потопления транспорта и сторожевого корабля лег спать в пятом отсеке, но сон не шел. Думалось о предстоящем переходе тревожно: не закроет ли враг известные нашим подводникам проходы в заграждениях? Потом он задремал, а проснувшись, услышал тихий разговор друзей — Гримайло, Панкратова и Голованова. Виктор Голованов вытащил из футляра баян — подарок рабочих морского завода, — пробежал пальцем по клавишам.

— Тихо, — остановил его Панкратов.

Голованов продолжал щелкать по клавишам, не растягивая меха.

— Перестань, командира разбудишь!

— Его сейчас ничем не поднимешь, намаялся. Да я без всякого шума, просто, чтобы пальцы размять. А вообще-то хорошо бы сейчас сыграть да спеть потихонечку.

— Порепетировать не мешало бы. В базу придем, непременно выступать придется, — согласился Евгений Панкратов.

Травкин понял настрой людей, заглянул через люк в кубрик:

— Песню бы сейчас послушать. «Вечер на рейде», допустим…

Друзья взяли музыкальные инструменты, чинно расселись по местам, и полилась мелодия песни. В отсек потянулись моряки, молча слушали.

Подошло время сниматься с грунта. Травкин дал сигнал к всплытию. Экипаж занял боевые посты. В сумерках того же дня «щука» подошла к острову Осмуссар — одному из группы Моонзундских островов. Западнее него фашистские минные заградители ставили мины. «Значит, мин тут пока мало, — подумал Иван Васильевич, — будем здесь прорываться».

Действительно, и у острова, и к востоку от него прошли нормально, лишь несколько раз касались минрепов. Но в районе банки Виколла «щуку» обнаружили противолодочные корабли. И тут, как и в первом походе, после стольких пройденных испытаний, почти у самого дома, за лодкой гонялся и ожесточенно бомбил ее враг. Вдруг загрохотали мощные взрывы. Боевым друзьям помогли балтийские летчики, которые нанесли бомбовой удар по противолодочным кораблям. «Щ-303» всплыла и вскоре подошла к острову Лавенсари.

Путь до Кронштадта показался длиннее обычного — каждому не терпелось поскорее завершить нелегкий поход. На берегу — толпа встречающих, оркестр играл марш. Нетвердо ступали на землю привыкшие ходить по палубе ноги. Подводников обступили товарищи, друзья.

Оценивая этот поход, газета бригады «Подводник Балтики» писала: «Подводная лодка «Щ-303» в двух боевых походах потопила пять транспортов и боевой корабль противника. Общее водоизмещение потопленных кораблей составляет около пятидесяти тысяч тонн…»

Почти одновременно с Травкиным вернулась из похода лодка Е. Я. Осипова. В море подводники узнали о награждении «Щ-406» орденом Красного Знамени и присвоении ее командиру звания Героя Советского Союза. В этот день «Правда» писала: «Родина с любовью и гордостью смотрит на вас, сыны Военно-Морского флота. Новыми подвигами, новыми ударами по врагу ответьте на эту любовь». В отсеках состоялись краткие митинги. «Теперь мы краснознаменцы, воевать должны еще лучше» — таково было единодушное решение экипажа.

26 октября «Щ-406» потопила судно. Через три дня торпедировала крупный транспорт. 1 ноября отправила на дно третий. Этот поход Осипова был по времени намного короче первого, но отраден результатом. Боевой счет лодки увеличился на три транспорта.

Из шестнадцати кораблей третьего эшелона отличились многие. О лодках «Д-2» и «Щ-406» уже рассказывалось. «С-9», которой командовал капитан-лейтенант А. И. Мыльников, потопила транспорт и танкер. «С-12» капитана 3-го ранга В. А. Тураева уничтожила три судна. Поход «С-12» оказался самым продолжительным, он длился 58 суток.

Кампания 1942 года подходила к концу, когда начался новый поход «Щ-304» — «Комсомольца» под командованием Я. П. Афанасьева. Во второй половине ноября, в условиях осенней непогоды и штормов лодка двинулась в северную часть Балтийского моря. Известно, что экипаж корабля дерзко и решительно атаковывал вражеские суда, утопил минный заградитель, уничтожил и повредил несколько транспортов. Но «Комсомолец» не вернулся в родную базу…

Шли дни, недели, но напрасно береговые радисты вызывали подводный корабль. Когда истекли все сроки ожидания, был издан приказ об исключении «Щ-304» из списков флота. Но не знали многие друзья, жены, дети и матери подводников о приказе. А если бы и знали, все равно приходили бы к пирсу и ждали, ждали… Где лодка? Что случилось с «Комсомольцем»? Какая трагедия произошла с моряками? Эти секреты седая Балтика хранит и сегодня…

Боевые действия у вражеских берегов третьего эшелона лодок нанесли значительный ущерб флоту противника. Шли ко дну транспорты с оружием и боеприпасами, с горючим и продовольствием, с танками и солдатами. Не могли перевозить грузы многие суда, потому что при появлении наших лодок получали приказ укрыться в портах до особого распоряжения. Действия наших подводников в районах боевой подготовки противника приводили к тому, что его силы наносили удары по своим лодкам (за годы войны на Балтике из 65 потерянных фашистским флотом подводных лодок свыше 20 потоплены в результате атак своими силами ПЛО и столкновений со своими же кораблями).

24 октября 1942 года «Правда», оценивая действия подводников, писала: «…В сложных условиях ведет свою изумительную борьбу Краснознаменный Балтийский флот. Его корабли в трудных условиях наносят врагу страшные по своей силе удары, достают его в самых потаенных местах». В кампании 1942 года подводники Балтики уничтожили и повредили 60 транспортов и несколько боевых кораблей.

На совещании в гитлеровской ставке 22 декабря 1942 года отмечалось, что «даже если Ленинград будет полностью уничтожен огнем артиллерии, то все же будет существовать подводная опасность, поскольку Кронштадт остается базой. Каждая подводная лодка, которая прорывается через блокаду, является угрозой судоходству на всем Балтийском море и подвергает опасности немецкий транспортный флот, которого и так едва хватает…»

Да, гитлеровцы так и не стали хозяевами на Балтике…

Наступила зима. Финский залив покрылся льдом. В Кронштадте остались зимовать всего три лодки. Среди них вставшая на ремонт «Щ-303».

Травкин собрал личный состав, чтобы обсудить два вопроса: итоги боевого похода корабля и план предстоящего ремонта. Иван Васильевич отметил, что командование высоко оценило результаты боевых действий «щуки». Командующий флотом назвал их гвардейцами Балтийского моря. Травкин перечислил отличившихся в походах, призвал их щедро делиться опытом с товарищами, говорил и о недостатках. Капитан 3-го ранга завершал доклад, когда прозвучал сигнал воздушной тревоги. К городу шли фашистские бомбардировщики. Вынужденный перерыв длился недолго. Кронштадтские зенитчики и истребители отогнали врага.

После отбоя тревоги продолжили собрание. Докладчик по второму вопросу старший инженер-лейтенант Ильин сказал, что на днях он побывал на заводе. Там видел хороший призыв: «Убьем врага выработкой!» Речь, конечно, идет о высокой выработке. Думаю, мы присоединимся к этому мнению заводских рабочих. Дел множество, но они нам по плечу.

Команда «щуки» и заводские рабочие приступили к ремонту корабля, а И. В. Травкину пришлось на некоторое время оставить его. Причина оказалась весьма необычной: вызов командира в общем-то устаревшего по технике корабля, к тому же из блокированного Ленинграда, в Москву, в Наркомат Военно-Морского флота.

Оказалось, что боевой опыт Травкина, его анализ боев, тактических приемов привлекли внимание специалистов соответствующего направления и к тому же за мужество и умелые боевые действия ему предстояло получить иностранную награду, которой его отметили наши бывшие союзники по войне, — английский военный орден.

Травкин летел в Москву на самолете с героем летчиком Е. Н. Преображенским, человеком широко известным в годы Отечественной. В августе-сентябре 1941 года он водил бомбардировщики Краснознаменного Балтийского флота на Берлин, бомбил фашистскую столицу. За 9 налетов его соколы сбросили на военные объекты вражеского города более 300 бомб. В дороге познакомились, поговорили. Подремали. В наркомат надо прибывать со свежей головой. К сожалению, мы не располагаем материалами о проходивших там встречах и беседах, а Травкин рассказывал об этом коротко:

— Говорил, как воюем. Вручили орден и отпуск разрешили. Представляете, во время войны отпуск! В Ленинграде об этом не смел ни думать, ни мечтать.

В Ульяновске, где в эвакуации жила семья, Иван Васильевич довольно быстро нашел нужную улицу и дом. Помог рассказ и детальный план, который нарисовал матрос Василий Савельев, попросивший низко поклониться его родному городу. Жена и дети обрадовались, не ждали такого радостного события. В то время гораздо чаще, чем фронтовики приезжали в отпуск, приходили на них похоронки.

Лидия Александровна на радостях поплакала, дети Элла и Маина никак не могли понять, почему мама плачет, когда все так хорошо… Своей маленькой племянницы, которая жила с ними в Ленинграде, Иван Васильевич уже не застал: ее забрали вернувшиеся из Германии родители (к тому времени нашим работникам удалось окружным путем через нейтральные страны возвратиться на Родину).

Время отпуска пролетело быстро, как один самый длинный и, может быть, самый счастливый в жизни день. В разговорах Травкину и его жене никак не удавалось втиснуть прошедший в разлуке год в его календарные рамки. Меньше говорили о пережитом в сорок втором, больше вспоминали прекрасное довоенное время. Только не заглядывали в будущее, в разговорах обходили его, словно это была запретная тема.

Прощаясь, Лидия Александровна пообещала:

— Как начнут из эвакуации назад возвращаться, первая приеду…

Не близко было это время, а когда оно настало, она и в самом деле вернулась в Ленинград среди первых из жен офицеров-подводников…

В начале нового, 1943 года погода в Ленинграде и Кронштадте стояла мягкая, в отличие от первой военной зимы, не было суровых морозов, на небе часто для северной широты появлялись голубые просветы. Активизировала деятельность авиация. Но фронт оставался неподвижным. Советские войска готовились к наступательным боям. Травкин заметил это по ряду признаков. Пристреливали цели батареи, тренировались войска, сосредоточивались резервы. 12-го началось наступление.

К вечеру 18 января в высокую боевую готовность была приведена часть артиллерии базировавшихся в Кронштадте кораблей и фортов. У орудий находились расчеты. Они готовы были нанести удар по противнику, если он откроет огонь по Дому флота, где в этот вечер шла пьеса Александра Корнейчука «Фронт». Когда стемнело, через мостики у Петровского дока и у Кронштадтского футштока (от него отсчитывают абсолютные высоты точек земной поверхности и глубины акватории) к желтому зданию у Итальянского пруда — Дому флота — поспешили люди, гражданские и военные.

Иван Васильевич с утра почистил пуговицы на кителе и сразу после ужина вместе с другими офицерами направился в Дом флота. По широкой мраморной лестнице он поднялся на второй этаж, где до войны висели картины известных русских художников. Вспомнилось, что полотно страстного певца моря Айвазовского пытался заполучить весьма известный музей. Отказали. Догадался художник написать на картине, что это дар офицерам флота, а подарки отбирать не принято…

Зал был переполнен. Травкин увидел многих знакомых из штаба базы, из охраны водного района, по-дружески обнялся со старым знакомым командиром сторожевого корабля «Аметист» Сашей Казанковым. Слышались солидный говор командиров, веселые шуточки краснофлотцев, сдержанный женский смех. И в миг все стихло, когда началось представление. Пьеса никого не оставила равнодушным, потому что в ней остро ставился вопрос: почему мы отступаем, оставляем врагу нашу землю?

Травкин и раньше читал «Фронт» в газете «Правда». Иван Васильевич понимал, что, когда центральный орган партии публикует пьесу, высказывается не только мнение редакции. В пьесе подчеркивалось, что в происходящем виноваты крупные командиры, которые не поняли веления времени, не научились воевать по-современному. Думалось о Ленинградском фронте. Отозвали Ворошилова. Освободили от должности Хозина. Назначили Жукова и Говорова. Дело действительно улучшилось. Но в этом ли вся причина неудач? Во всяком случае, пока не принято было говорить о чем-то другом. Ну а на флоте тот же командующий. Моряки его ценят. А что мы, рядовые войны? Для нас нет предела перегрузкам. Пределом может быть, наверно, только смерть в бою.

Но что это? Пьеса кончилась, а всех попросили задержаться. На сцену вышел старший политрук — представитель политотдела базы. Его лицо сияло радостью.

— Сегодня, 18 января, — объявил он, — соединились войска Ленинградского и Волховского фронтов. Прорвана вражеская блокада. Неделя понадобилась советским бойцам и командирам, чтобы сокрушить «неприступную», «железную» вражескую оборону. Ленинград снова связан с родной страной по суше…

Травкин пришел в казарму, где жили его подчиненные, и сообщил им о прорыве блокады Ленинграда. Моряки стали поздравлять друг друга.

— Жаль, без нас обошлось, — заметил кто-то.

— Разве? — спросил Травкин. — А то, что гитлеровцы недосчитались потопленных нами транспортов и не было среди обороняющихся тех пушек, танков и солдат, что мы потопили, не участие? Ускорим ремонт, скорее в общее наступление включимся.

Иван Васильевич не случайно сказал о ремонте. Командование бригады не скрывало от командира «Щ-303», что его лодку собираются в новой навигации использовать среди первых, торопило с работами.

С этим было связано и появление на «щуке» старого знакомого Ивана Васильевича начальника Кронштадтского морского завода инженер-капитана 2-го ранга Волосатова.

— Вот получил указание форсировать ремонт вашей лодки, — сказал он Травкину.

— Ну и как?

— К сроку все сделаем. Вы наш рабочий класс знаете. Все же трудновато придется. Многие на фронт ушли. Дети-ремесленники на многих участках работают. Норму выполняют, а в обеденный перерыв в игрушки играют. Без ваших матросов, одним словом, туго придется. Давайте вместе дело двигать.

— Давайте, не впервой же!

В феврале в связи с 25-летием героического «Ледового похода» кораблей Балтийского флота из Прибалтики и Финляндии, где они базировались, в Кронштадт на кораблях и в береговых частях прошли политинформации и беседы об этом выдающемся в истории флота событии. Травкин был знаком с командирами старшего поколения, участниками беспримерного в биографиях флотов всего мира перехода, не раз встречался с ними, слушал выступления, выступил и сам.

В 1918 году немецкие империалисты решили захватить наши корабли и суда в Гельсингфорсе, Ревеле и других базах в восточной части Финского залива. Международный империализм рассчитывал лишить Советскую страну флота, нанести этим непоправимый удар обороне Петрограда. Уверенные в полном успехе, оккупанты везли с собой даже немецкие флаги, чтобы поднять их на русских кораблях.

По личному указанию В. И. Ленина в феврале — марте из западной в восточную часть Финского залива перешло 211 кораблей. Среди них 6 линкоров, 5 крейсеров, 54 эскадренных миноносца, 12 подводных лодок. Их провели через широкие ледовые поля и метровые торосы не имевшие опыта плавания в таких условиях моряки. Именно энергией и самоотверженностью матросов и командиров был спасен Балтийский флот.

Тогда в 1918-м, черноморцы были вынуждены взорвать свой флот. Балтийцы сохранили, что имело впоследствии решающее значение для морских сил Советского государства. В период гражданской войны и после нее Балтика смогла обеспечивать другие флоты и флотилии кораблями, техникой, кадрами…

Краснофлотцы «щуки» смеялись, когда узнали, на какие только ухищрения не шел коварный враг, чтобы отсрочить выход кораблей и судов и захватить их.

В базу флота, в которой стояли эсминцы «Гарибальди», «Изыльметьев», дивизион тральщиков и госпитальное судно «Ариадна», в глухую темную ночь привезли три вагона под пломбами. На корабли враги сумели передать: «Вагоны с коньяком, в таможенной — бочки с вином, бутылки с шампанским». Это сообщение сопровождалось призывами: «Пей, братва! Гуляй, братишки!» Команды обоих эсминцев собрались на митинг и решили: выставить к вагонам и к таможенной караул, после подъема флага приступить к уничтожению спиртного.

Утром вагоны вскрыли, увидели коньяк со шведской короной — не поскупились враги революции. Моряки стали вытаскивать ящики из вагонов и бросали бутылки в левый борт стоявшего поблизости госпитального судна. Экипажи «Гарибальди» и «Изыльметьева» соревновались, кто больше разобьет бутылок, скорее утопит в море злодейские планы врагов.

Картина уничтожения спиртного привлекла немало зрителей из местных жителей. Рабочие-финны одобрительно говорили: «Матрос оказался трезв и крепче гранита, бьет о судно бутылки с коньяком. Матрос ценит свою революцию и не отдаст корабли».

В беседах и мыслях о «Ледовом переходе» революционное прошлое переплеталось с боевым настоящим, оно не только звало балтийцев «шагать левой», как писал В. Маяковский, в ногу со старшим поколением, но и обогащало их опытом преодоления льдов, что пригодилось в 1944 году при перевозках войск для прорыва блокады Ленинграда со стороны Ораниенбаума и перехода той же зимой финскими шхерами.

Первый весенний день 1943 года стал памятным и для И. В. Травкина, и для всех балтийских подводников. Вечером, когда зазвучали позывные Москвы, Иван Васильевич подошел к репродуктору. Краснофлотцы предложили ему табуретку, отказался: «Хочу еще подрасти». Так стоя и слушал сообщение:

— За проявленную отвагу в боях за Отечество с немецкими захватчиками, за стойкость и мужество, за высокую дисциплину и организованность, за беспримерный героизм личного состава удостоены гвардейского звания…

Диктор Всесоюзного радио, как всегда, отлично, с подъемом читавший текст, назвал надводные корабли, части морской авиации, удостоенные гвардейского звания. Затем по алфавиту фамилий командиров подводных кораблей он начал перечислять подводные лодки:

— Подводная лодка «Л-3» — командир подводной лодки капитан второго ранга Грищенко Петр Денисович. Подводная лодка «Щ-309» — командир подводной лодки капитан третьего ранга Кабо Исак Соломонович. Подводная лодка «Щ-303» — командир подводной лодки капитан третьего ранга Травкин Иван Васильевич…

Травкин подошел к группе моряков, развел руки в стороны, обнял сразу несколько человек, значит, весь экипаж:

— Спасибо, гвардейцы!..

Больше ничего не сказал, хотя не стеснялся, будучи вообще-то немногословным человеком, говорить о долге, чести и отваге моряков.

Нужные слова скажет при вручении награды высокое начальство, а при частом употреблении они — даже самые красивые — блекнут…

Эти слова были сказаны руководителями флота 22 марта — в день весеннего равноденствия, который многие считают началом полноправной весны, радостного, преобразующего природу времени года. Двойной праздник был в этот солнечный день у экипажей стоявших в Кронштадте подводных лодок «Щ-303» и «Л-3». На пирсе — гости: экипажи других кораблей, представители партийных и советских организаций Ленинграда и Кронштадта, друзья подводников. На лодках выстроились моряки в наглаженной форме, в каждой пуговице — само солнце.

Командующий, члены Военного совета с пирса перешли на «Л-3». Ее экипаж в 1942 году побывал на меридиане Берлина, рядом с центральной частью Германии, потопил несколько кораблей и судов. Моряки нанесли немалый ущерб врагу, десятки раз пересекали минные заграждения, успешно уклонялись от преследования противолодочных сил. Но все это было хорошо знакомо Ивану Васильевичу. Его восхищало другое: после тарана лодки вражеским кораблем на «Ленинце» оказались поврежденными оба перископа, все же экипаж сумел привести в базу «слепой» корабль, на расстояние в 500 миль, словно по струнке, точно.

Сейчас, после перевода П. Д. Грищенко в штаб, на лодке новый командир В. К. Коновалов. Он четко доложил командующему флотом о сборе личного состава. Вице-адмирал В. Ф. Трибуц прочитал приказ народного комиссара Военно-Морского флота о присвоении кораблю гвардейского звания. Заключительные слова его речи: «Пусть же заблистают величием свершенных подвигов знамена, нагрудные знаки, гвардейские ленты советских моряков», — утонули в громком «ура!».

К прежним подвигам в последующем экипаж добавил новые, Владимир Константинович Коновалов стал Героем Советского Союза…

Поздравив экипаж «Л-3», Трибуц, член Военного совета Балтийского флота направились на «Щ-303». Травкин встретил высоких гостей у трапа. Командующий поздоровался с экипажем, затем зачитал приказ наркома о присвоении кораблю гвардейского звания. Он тепло поздравил экипаж с высокой наградой Родины и сказал:

— Наши подводники делами своими опровергли ложь фашистов о том, что Краснознаменный Балтийский флот уничтожен. Несмотря ни на какие трудности, вы в течение всей летней кампании выходили в суровую Балтику и топили вражеские суда на огромном пространстве от Ботнического залива до предпроливной зоны. Свыше шестидесяти потопленных вражеских транспортов и боевых кораблей — таков боевой счет наших подводников за навигацию прошлого года.

Но успехи не должны кружить нам голову. Враг еще силен, его надо бить, бить до тех пор, пока на Балтике не останется ни одного судна под фашистским флагом. Вас тем более обязывает к этому славное гвардейское звание.

В. Ф. Трибуц вручил командиру «Щ-303» гвардейский флаг. Травкин преклонил колено, поцеловал край корабельного знамени, затем вместе с экипажем произнес клятву гвардейцев.

— Любимая Родина, слушай нас! — обратился Иван Васильевич к боевым друзьям, ко всей многомиллионной Советской стране. — Принимая гвардейское знамя, клянемся!

— Клянемся! — заверили Родину и народ гвардейцы.

— Клянемся тебе жестоко мстить фашистским мерзавцам за кровь и страдания, за горе и слезы наших отцов, матерей и детей.

— Клянемся! — повторили моряки.

— Клянемся настойчиво, без устали, ночью и днем искать и топить корабли врага, истреблять их до полной победы.

— Клянемся! — прогремело над заливом.

— Клянемся высоко держать гвардейское знамя, свято хранить и умножать военные традиции балтийцев…

От моряков лодки выступил ветеран корабля старшина команды мотористов В. Н. Лебедев. Он пришел на «щуку» вместе с Травкиным в 1936 году, пользовался большим уважением всего экипажа. Лебедев поблагодарил командование, Военный совет флота за высокую оценку нелегкого труда подводников, затем сказал:

— Я вспоминаю первую блокадную зиму в Ленинграде. На наших глазах умирали от голода и вражеских бомб женщины и дети. И не будет нам покоя, пока сполна не рассчитаемся с фашистами за страдания, кровь и слезы нашего народа.

Экипаж получил множество писем и телеграмм. Дружески поздравили боевых друзей моряки других кораблей, бывшие сослуживцы. В тот день получил письмо из Сталинграда Панкратов. Мать писала Евгению:

«Наш город весь разрушен, но от этого он стал нам дороже. Когда мы подплывали по Волге к городу, сердца наши пылали злобой к проклятому врагу. Враг сломал здесь свой хребет, а город наш есть и будет, и слава о нем пройдет по всей земле…»

Перед походом на корабль пришли новые люди: старшие лейтенанты Бутырский — командиром минно-торпедной части и Пенькин — помощником командира, торпедист Фомичев, ставший мичманом и прослуживший затем на лодке более десяти лет, гидроакустик Васильев. Стоял вопрос о списании Мироненко с лодки. Ожесточеннейшие вражеские бомбежки не прошли для него бесследно, он потерял слух.

Мироненко пришел к Травкину, хотел начать разговор, но молчал, мял в руках ленточки бескозырки. Иван Васильевич поспешил помочь ему начать разговор:

— Не хочется уходить с корабля?

— Не могу с него уйти, товарищ командир.

— Вам же лечиться надо.

— Все, что могли, врачи сделали, теперь время меня будет лечить и еще присутствие товарищей. Не могу я без вас.

— А ведь мы идем на опасное дело. Зачем вам-то рисковать?

— Поэтому и прошусь, что, может, сгожусь. Я ведь и у орудия смогу, и акустику помочь, если…

Травкин убедил командование бригады, что Мироненко ему необходим, и он остался на родном корабле. Весь экипаж одобрил этот шаг командира. Моряки любили корабль и хорошо понимали попавшего в беду товарища.

Возвращение из ада

После неудач 1942 года немецко-фашистское командование стремилось заблокировать балтийские подводные лодки в Ленинграде и Кронштадте. Весной 1943 в Финском заливе противник выставил сплошные минные поля (8500 мин). На занятых островах противник оборудовал шумопеленгаторные станции, на море поставил дополнительные сетевые заграждения. Как отмечал в мемуарах «Война на море» немецкий адмирал Фридрих Руге: «…весной 1943 г. соединение сетевых заградителей перегородило Финский залив двойной противолодочной сетью, доходившей до дна». У заграждений противник держал значительные противолодочные силы — до 300 кораблей и судов, в воздухе почти круглосуточно висели его самолеты.

Тогда все это не было известно командованию Балтийского флота, и оно намеревалось использовать подводные лодки в борьбе на коммуникациях. Дравда, разведка установила, что гитлеровцы сохранили прежние противолодочные позиции — гогландскую и порккала-удскую.

Гогландская позиция, простиравшаяся по меридиану островов Гогланд — Б. Тютерс, состояла из антенных, донных и якорных мин, системы наблюдения, береговых батарей, двух шумопеленгаторных станций и групп противолодочных кораблей. Но основной противолодочный рубеж теперь был в самом узком месте Финского залива — между островом Найссар и полуостровом Дорккала-Уд. Здесь враг выставил два ряда сетевых бонов (подвешенная на поплавках и притянутая ко дну якорями сеть из троса, каждая сторона ячейки которой равнялась четырем метрам).

«Щ-303» было поручено найти рубежи противолодочных заграждений, отыскать, где можно пройти лодкам. Командование флота и бригады не скрывало, что задача эта чрезвычайно трудная, что вернуться с такого задания шансов немного. Отлично представляя сложность задания, Травкин готовился к походу особенно тщательно. Часами он просиживал над картами, отчетами командиров о походах, лоцией моря. Все надо учитывать, многое заранее предусмотреть и рассчитать. Не рассчитывал он только на везение. Может повезти раз, другой, но, в конечном счете, все определяет расчет и разум. «Лучше подготовиться, делать все идеально, не спешить, лучше на сутки-двое позже с моря прийти, но думать перед каждым новым шагом», — таким было его правило.

И еще у Ивана Васильевича была своя карта. К тем, что давались в штабе, добавлялись сведения, полученные из бесед с другими подводниками, с работниками разведотдела. Кто-то, возможно, посчитает такую карту излишне детализированной, перегруженной подробностями, но, как говорится, запас карман не тянет. Очень старательно командир «Щ-303» изучал силы ПЛО и ПВО противника — какие у него корабли и самолеты, какова их скорость, маневренность, приемы атак.

Пунктиком, особой чертой Ивана Васильевича было беспокойство о запасах электроэнергии, о наибольшей плотности аккумуляторных батарей. Впереди были белые ночи, когда корабль на поверхности может быть легко обнаружен, не успев запастись электроэнергией. Вместе с инженером-механиком Ильиным и парторгом Бойцовым Иван Васильевич решил провести техническую конференцию, поговорить о том, что может сделать каждый для экономии электроэнергии. Доклад поручили молодому коммунисту электрику Гримайло, содоклад Савельеву. Выступили многие моряки. Высказывались и электрики, и мотористы, и штурманские специалисты. У каждого нашлось, что сказать. Предлагали, спорили, принимали или отклоняли различные соображения. Слово имеет вес только тогда, когда становится делом. Предложения моряков на технической конференций вылились в сэкономленные в новом походе киловатты электроэнергии.

В апреле запланированный поход не состоялся. Опасаясь наших лодок, враг заминировал фарватеры у Кронштадта, сбросив значительное количество магнитно-акустических мин. Их траление, в том числе подрывом глубинными бомбами, продолжалось всю первую неделю мая. Противник вел артогонь по тралящим кораблям, по гаваням, но моряки продолжали выполнять свой долг, пока не завершили операцию.

Перед походом к начальнику штаба бригады пригласили двоих: командира «Щ-303» И. В. Травкина и командира «Щ-408» П. С. Кузьмина. Капитан 1-го ранга Курников рассказал об обстановке в море, вручил обоим командирам боевые приказы. Травкину он сказал:

— Вы уже не раз преодолевали противолодочную оборону немцев. Сейчас командование поручает вам провести в море первые лодки. Но если это сделать окажется невозможным, то хотя бы изучите и исчерпывающе доложите штабу соединения обстановку в районе противолодочных позиций.

Прорываться, думается, следует на больших глубинах на минимальной скорости и лишь в темное время суток. Если лодка застрянет в сетях, то, воспользовавшись темнотой, всплывать и освобождаться от них.

В разговоре с начальником штаба бригады было обусловлено, что, форсировав гогландскую позицию, Травкин укажет в донесении точный путь прохода через минные поля, район зарядки батарей, передаст сведения о кораблях противолодочной обороны врага. После получения данных от командира «Щ-303» из базы выйдут другие лодки. Затем Травкин будет пробиваться через найссар-порккала-удскую позицию. Когда это удастся, также будет передано донесение, и можно будет по разведанным маршрутам идти другим кораблям.

Вечером 7 мая на «Щ-303» прибыли командующий флотом и командир бригады. В. Ф. Трибуц провожал в поход не каждую лодку. Но тут был особый случай. И командующий флотом, и командир бригады, и командир «Щ-303» понимали, что есть боевые задачи, которые вряд ли выполнимы. В то же время они сознавали, что Травкин постарается сделать все, что окажется в его силах, готов к подвигу ради общего дела. Командующий снова «прошелся» по карте, говорил о деталях. На прощание Трибуц крепко обнял командира лодки, тепло попрощался с экипажем.

В ночь на 8 мая «Щ-303» и «Щ-408» в сопровождении пяти тральщиков и звена катеров морских охотников двинулись к Лавенсари. Как только корабли вышли из гавани, вражеские батареи открыли артиллерийский огонь. Наши катера поставили плотную дымзавесу, а орудия Кронштадта заставили замолчать фашистские батареи.

Вот и знакомый остров Лавенсари, еще не такой зеленый, каким был прошлым летом, но гостеприимный, ждавший лодку. Здесь сделали последние уточнения на карте по свежим разведданным. В светлое время суток лодка ложилась на грунт. Свободные от вахт моряки читали книги, играли в домино, в шахматы. Упорно проходили встречи между радистом Иваном Алексеевым и боцманом Григорием Мироновичем Рашковецким. Боцман играл очень сильно, поэтому все старались помогать, подсказывали радисту. На возражения боцмана дружно кричали:

— Шахматы — игра коллективная!

Но и подсказки не помогли. Рашковецкий, довольный победой, громко объявлял:

— Шах и мат интеллигенции!..

11 мая «Щ-303» покинула остров и взяла курс на запад. «Щ-408» осталась ждать первого сообщения от Травкина. На гогландской позиции наибольшую опасность представляли магнитные и противокатерные мины. Часть из них немецкие моряки связывали проволокой и притапливали, чтобы лодка намотала трос и проволоку на винт и подорвалась. Обнаружить же мины под водой было невозможно, поэтому лодка Травкина продвигалась медленно, делала 2–2,5 узла (примерно 3,5 километра в час). Но благодаря этому снижался шум винтов и при касании минрепа можно успеть отвести в сторону винты корабля.

В полдень 14 мая по переговорной трубе старший лейтенант Бутырский доложил из первого отсека:

— Справа по носу скрежет минрепа!

Травкин услышал, как из носовой части леденящий душу звук передвигался в район рубки. Знакомый скрежет, но к нему все-таки трудно было привыкнуть.

— Право руля! — быстро среагировал капитан 3-го ранга.

Минреп с миной отошел от корпуса.

И вот снова минрепы, еще и еще. Порой казалось, что невозможно преодолеть это заграждение, но, анализируя пройденный путь, Иван Васильевич заметил, что минные линии отстоят друг от друга на расстоянии полукилометра, а мины в них — в сорока-пятидесяти метрах. Можно было сделать кое-какие расчеты, облегчившие дальнейший путь корабля.

Когда Травкин производил расчеты, ему вспомнились слова английского флотоводца Нельсона: «Умейте считать». Дело, конечно, не только в подсчете, сколько перед тобой кораблей врага или какие взяты трофеи. Все гораздо глубже и нужнее: считать свои возможности, вычислять врага, зная его тактику, уклоняться в соответствии с расчетами, сделанными впрок, заранее и во время боя. «А я и считаю», — соглашаясь с мыслью адмирала, высказался вслух наш командир…

Настало время поворота на новый курс. Маневр опасный на минном поле, так как при циркуляции увеличивается вероятность встречи с миной. Заканчивали поворот, когда из первого отсека доложили, что с правого борта слышны глухие удары. Травкин приказал переложить руль вправо.

Стук продолжался, приближался к корме. Командир лодки понял, что случилась беда: корабль тащит за собой мину, и она стучит по корпусу. При каждом следующем ударе может грянуть взрыв. К счастью, удары вскоре прекратились, оторвалась, наконец-то, грозная мина. Все облегченно вздохнули. Про себя Травкин отметил другое: в критической ситуации все члены экипажа действовали четко, слаженно.

Пройдя минное заграждение, всплыли. Обстановка была спокойной. Травкин и Калинин, неторопливо покуривая, разговаривали.

— Когда теперь вернемся, увидим купол Кронштадтского морского собора, — заметил Травкин.

— А знаете, Иван Васильевич, к слову пришлось, скажу: мой отец в двадцатые годы чуть комендантом Кронштадтской крепости не стал, — сказал Калинин, раньше не рассказывавший об отце.

— Он же сухопутчик? — удивился Травкин. — Насколько я помню, он командовал дивизией, был помощником командующего округом.

— Должность коменданта ему предлагали после окончания Высших академических курсов. Отец отказался, поехал командовать дивизией. На курсах с ним вместе учились известные военачальники: Тимошенко, Гай, Фабрициус, Вострецов.

Калинин помолчал и продолжил:

— Интересная деталь. По рассказам отца, Вострецов своеобразным человеком был, прекрасным психологом. В девятьсот двадцать восьмом он командовал дивизией под Одессой. Состояние дел в соединении было хорошее, и кругом порядок, и вдруг при проверке комдив нашел в пирамиде для оружия грязную винтовку. Вот как бы вы, Иван Васильевич, поступили в таком случае?

— Вызвал и взгрел по первое число нерадивого бойца! Может, даже через его командира приказал устранить непорядок.

— Я бы тоже так сделал. Поэтому мы с вами и не знаменитые пролетарские военачальники, что часто по шаблону поступаем, — засмеялся Михаил Степанович.

— А что же Вострецов?

— Он вызвал бойца-неряху, при нем разобрал оружие, устранил какую-то мелкую неисправность, смазал винтовку и передал ее красноармейцу, сказав, что оружие надо любить и беречь пуще глаза, с неисправным оружием боец — не боец.

— А красноармейца он наказал? — спросил Травкин, думая, что оригинальный способ воздействия на подчиненных нашел командир дивизии.

В тот же день об этом факте определенно знала вся дивизия. Каждый внимательнее стал смотреть за оружием.

— Нет, сказал ему, что, если повторится подобное, накажет.

— Понятно. Случай, чтобы за тебя комдив винтовку чистил, исключительный, в десять раз памятнее любого наказания.

Травкин достал пачку «Беломорканала», хотел снова закурить, раздумал и, убрав папиросы, сказал:

— Вы, Михаил Степанович, скромный человек. Сколько служим, не помню, чтобы об отце подробно рассказывали, а ведь второго подводника, у которого отец командующий округом, на Балтике нет.

— Округ небольшой, Приволжский, — попытался отшутиться Калинин.

— Ну а если серьезно?

— Не хочу жить отцовскими заслугами, хотя сам их чту. Ведь от солдата царской армии до высших должностей дошагал.

— И правильно, что не хотите, — согласился Травкин. — Я вел бы себя, как и вы. Но раз об отце речь, скажите: он встречался с Лениным?

— Два раза. Первый в апреле тысяча девятьсот семнадцатого года. Тогда отец и еще четверо солдат были приняты Владимиром Ильичем. Расспрашивал о фронтовой жизни, говорил о необходимости покончить с войной, передать землю крестьянам, самим солдатам бороться за мир и землю.

Отец и его товарищи уехали из Петрограда на фронт окрыленные, теперь четко знали, что надо делать для победы революции.

Другая встреча состоялась летом тысяча девятьсот девятнадцатого года. Отец был командиром бригады войск внутренней охраны в Пензе, боролся с белогвардейщиной, бандитизмом. Тогда и пригласили его на соединенное заседание ВЦИК, Московского Совета рабочих и красноармейских депутатов, Всероссийского совета профессиональных союзов и представителей фабрично-заводских комитетов Москвы. На заседании Владимир Ильич Ленин выступил с докладом «О современном положении и ближайших задачах Советской власти». Доклад этот я не раз перечитал. Ильич говорил о сложном международном положении, необходимости бдительности, дисциплины и организованности, преданности революции.

— С личным составом бы побеседовали — вопросы бдительности и организованности на первом плане в походе. Да и о Вострецове, Фабрициусе, Гае.

— Не только о них можно. Отец хорошо знал Фрунзе да и других весьма заслуженных людей.

— Тем более, вам, как говорится, и карты в руки…

13 мая лодка вышла в западную часть Нарвского залива. Мин не было. Всплыли для зарядки батарей. Не прошло и часа, как вахтенный доложил о появлении самолета. Пришлось срочно уходить на глубину. Травкин думал: заметили ли лодку с самолета? Вскоре понял, заметили и оповестили надводные корабли, потому что неподалеку послышались взрывы глубинных бомб.

Посоветовавшись с офицерами, Иван Васильевич решил перейти к северо-восточной части острова Вайндло. Всплыв в этом районе, он передал в штаб бригады донесение, что гогландскую позицию кораблю удалось преодолеть.

Теперь предстояло форсировать или хотя бы разведать опасный район — найссар-порккала-удский рубеж. «Щука» пошла вдоль заграждения с юга на север. Временами Травкин стопорил ход, подвсплывал и наблюдал в перископ. В 50–70 метрах друг от друга виднелись буи и бочки противолодочных сетей. Стало ясно, что поставлены стационарные сети. Время от времени лодка касалась минрепов, значит, рядом с сетями — мины.

Перед тем как прорывать позицию, следовало полностью зарядить аккумуляторы, и это удалось сделать в следующую ночь. Теперь необходимо было решить: расходовать ли энергию на разведку найссар-порккала-удской позиции — второго вражеского рубежа, как предписывалось плановой таблицей перехода, или сразу начать его форсирование. Кстати, этот путь был Травкину знаком по походам 1942 года. Решил действовать по предписанию штаба.

Уже при переходе ко второму рубежу в районе банки Ксмадалик вахтенный офицер заметил пять вражеских противолодочных кораблей. Они охраняли восточную сторону заграждения. Командиру «щуки» стало ясно, что строго по инструкции дальше действовать нельзя, как и руководствоваться своим прежним опытом. Обстановка во многом изменилась, поэтому Травкин решил предварительно разведать район и повел лодку с юга на север.

Через каждые полчаса он стопорил ход и поднимал лодку под перископ. Картина виделась безрадостной, даже угрожающей — впереди в пятидесяти-семидесяти метрах друг от друга в два ряда тянулись буи и бочки. Так было по всей позиции от острова Найссар до маяка. Поркканаа-Каллбода. По бортам «щуки» иногда скрежетали минрепы. Значит, мины были установлены перед заграждением и, несомненно, в самих сетях.

Открытой, свободной от сетей воды по всему рубежу не было. Оставалось одно — пройти под сетями в самом глубоком месте залива, куда, возможно, не доставали коварные ячейки. Чтобы не стать добычей жадного фашистского рыболова, пробираться следовало по дну, прижимаясь к нему, как морская придонная рыба. Но поскольку опасность попасть в сети была велика, а всплывать, выпутываться из них безопаснее ночью, Травкин стал дожидаться темноты.

Он положил лодку на грунт и пошел по кораблю, поговорить с людьми, что-то подсказать, кого-то подбодрить. Начал с первого отсека, где служил комсорг корабля командир отделения торпедистов Алексей Иванов. Он, конечно, знал настрой товарищей.

— Как молодежь себя чувствует? — спросил Травкин.

— Все в порядке, товарищ командир. Помните довоенную песню: «Кронштадт мы не сдадим — моряков столицу, через море перейдем, станем на границах»? Готовы перейти через море!

— Молодцы!

Похвала капитана 3-го ранга относилась не только к настрою подчиненных, а и к порядку в отсеке. Торпеды закреплены, при ударах взрывов и кренах не стронутся с места, приготовлен аварийный инструмент. Все моряки в опрятной рабочей форме.

— Хорошо, что настроение у вас бодрое. Сегодня ожидается веселая ночь. Готовьтесь!

— Есть готовиться! Когда весело, тоже неплохо.

С теми, кто уже бывал в походах, дело оказалось ясным и верным, им не впервой. А что молодой Василий Васильев? Ведь и пост у него ответственный. Иван Васильевич зашел в гидроакустическую рубку. Васильев встал, заулыбался, но, видимо, нелегко ему далась эта улыбка.

— В первый раз в первый класс, товарищ Васильев? Как дела?

— Без привычки немного страшновато, товарищ командир. Но все, что от меня требуется, выполню, уж вы не беспокойтесь.

— Я и не беспокоюсь. У вас прекрасный наставник. Мироненко товарищи уважают, уверен, вы станете отличным акустиком.

Все были готовы к прорыву, и, когда стемнело, корабль снялся с грунта. Шли со скоростью два узла, глубина — максимально возможная, но так, чтобы не цеплять дно и проскочить под сетями. Толща воды над подводной лодкой сжимала стальной прочный корпус так, что он потрескивал.

На боевых постах все были предельно внимательны. Это показал первый же доклад гидроакустика:

— Слышу неясный звон!

— Слышу звон, не знаю, где он? — проговорил Травкин. — Стоп дизели. Ложимся на дно.

Возможно, кто-то другой усомнился бы в докладе молодого специалиста: мало ли что зазвенит у него в ушах. Да не такой человек командир «щуки». Он поверил акустику и, по существу, выполнил его команду остановиться и осмотреться. Затем зашел в рубку к Васильеву и взял у него наушники. Действительно, слы-шался тихий звон, словно где-то вдали звенели десятки разноголосых колокольчиков. Травкин догадался, в чем дело. Волны покачивали буйки и поплавки, то поднимали, то опускали сети, и их оттяжки — куски цепей — позвякивали, сливаясь в этот унылый звон.

Но задачу надо выполнять. Лодка снялась с грунта и самым малым ходом двинулась вперед. Не прошло и десяти минут, как боцман доложил, что нарастает дифферент на нос, лодка не слушается горизонтальных рулей. Из первого отсека сообщили о скрежете за бортом. Капитан 3-го ранга приказал застопорить электродвигатели и дать задний ход. С трудом оторвались от сетей и снова пошли вдоль многоголосо звенящей изгороди.

Опять попробовали поднырнуть под сеть, но застряли еще крепче. Давали средний ход назад, создавали дифферент то на нос, то на корму, но сеть крепко держала корабль. При очередной попытке вырваться из ее цепких объятий раздался взрыв. Это сработал сетевой патрон.

И тут произошло то, что в общем-то ожидал и больше всего боялся командир лодки. Гидроакустик доложил о приближении группы кораблей. К счастью, в сети, где находилась лодка и где можно было ее бомбить, они не пошли, побоялись подорваться на своих же минах.

Посоветовавшись с Ильиным, Иван Васильевич распорядился дать полный ход назад. Лодка задрожала, как человек, который поднимает слишком большую ношу, резко осела на корму и вырвалась из железных объятий.

Снова двинулись вдоль сетей. На карте Травкин нашел самое глубокое место в районе. Попробовал здесь пройти у дна, но крупные ячейки из тросов снова захватили лодку.

— Полный назад! — приказал Травкин.

И тут из дизельного отсека ему доложили, что не смогут выполнить указания: разрядилась батарея. Нашли другой вариант. Водой заполнили кормовую дифферентную цистерну, давали рывками ход назад. Сеть дергалась вместе с лодкой, звенела всеми своими цепями, но не отпускала корабль.

Травкин решил пока прекратить попытки вырваться, обдумать положение. Ведь, если батарея разрядится совсем, придется всплыть, постараться освободиться от сети в надводном положении. На это и рассчитывают вражеские корабли. Командир собрал в центральном отсеке небольшое совещание. Заместитель по политической части Цейшер, другие офицеры, парторг Борис Бойцов, члены партбюро, комсорг Алексей Иванов, посоветовавшись, решили проявлять выдержку, показывать пример стойкости, но, если враг попытается захватить лодку, взорвать ее.

Краснофлотцы понимали, о чем идет совет у командира. Из дизельного отсека передали:

— Мотористы постановили: драться до конца, лучше смерть, чем плен.

Подобные сообщения пришли и из других отсеков. «Щ-303» была подготовлена к взрыву.

— Положение не является безнадежным, пока ты сам этого не признаешь, — сказал Травкин. — Попытаемся еще раз вырваться из сети.

До пятнадцати градусов довели дифферент на корму. Мотористов Иван Васильевич попросил сделать один рывок электродвигателями, но сильный. Рванулась лодка и покатилась под уклон, коснулась кормой дна и осела на грунт…

Не хватало воздуха, в отсеках становилось все труднее дышать. Фельдшер С. К. Андреенков доложил, что скопилось очень много углекислоты. Иван Васильевич приказал включить патроны регенерации. Инженера-механика Ильина тревожило то, что запаса сжатого воздуха осталось всего на одно всплытие.

Естественно, в таком состоянии прорываться через заграждение не представлялось возможным. Чтобы выполнить задачу, надо было зарядить батарею и заполнить баллоны сжатым воздухом. Для этого прежде всего подыскать достаточно тихое место, где можно всплыть и несколько часов оставаться в надводном положении незамеченным врагом. В поисках «тихой заводи» Травкин развернул «щуку», повел ее от сетей, и сразу же последовал доклад Васильева:

— За кормой шум винтов!

Большими сериями стали рваться глубинные бомбы. От близкого взрыва отошел клапан вентиляции уравнительной цистерны, она заполнялась водой. Неуправляемая лодка уходила все глубже в пучину. Ильин не растерялся, сумел привести подводный корабль к нулевой плавучести. Лодка зависла в воде, словно лежала на грунте.

Вокруг стало удивительно тихо. Противник перестал бомбить, хотя и не потерял «щуки». Это было видно по тому, что он шел по пятам, но не бомбил, видимо, ждал — не всплывет ли лодка.

— За горло берут, — определил создавшееся положение старший инженер-лейтенант Ильин.

— Уж лучше бы бомбили, — согласился помощник, — глядишь, и оторваться сумели бы.

Травкин был согласен с подчиненными. Во время бомбежки, из-за ударяющих в гидрофоны взрывов, вражеские гидроакустики перестают слышать лодку. Легче запутать их, уйти. Это уже не раз удавалось «щуке». А вот сейчас враг шел следом, как привязанный какими-то незримыми нитями. Лодка медленно двигалась вперед, меняла курс, но неизменным оставалось «капиталистическое окружение», как назвал Иван Васильевич тесное кольцо преследующих их кораблей. Враг догадывался о тяжелом положении нашего корабля, наверно, предполагал, что это агония. Что же бомбить и топить, если вот-вот советская подлодка окажется у них в руках?

Под ногами скрипело битое стекло, пересыпалась мелкая пробка. Некоторые приборы оказались развороченными, часть инструмента сорванной с места. Все труднее дышалось людям, воздух стал прямо-таки плотным из-за углекислоты. Заместитель по политической части Цейшер и секретарь комсомольской организации Иванов прошли по отсекам, подбодрили товарищей, заверили, что командование принимает все меры, чтобы обмануть врага и спасти корабль.

Примерно через час Васильев доложил, что шумы большинства окружавших лодку кораблей не прослушиваются. За ней следуют лишь два катера-охотника. «От двух, конечно, удрать легче, чем от стаи, — думал Травкин. — Давайте попробуем, кто кого обманет». Он повел корабль вправо, застопорил ход, повел влево. Если посмотреть прокладку на карте, то это не путь корабля, а балансирование эквилибриста на раскачивающейся проволоке. Впрочем, примерно таким и было положение лодки, и баланс пока складывался не в пользу нашего экипажа.

Когда человек не движется, лежит, он потребляет меньше кислорода. Для его экономии Травкин приказал всем свободным от вахты лечь и не двигаться. Все равно тяжело, часто дышали люди. Отсеки не вентилировались сорок пятый час. Один затрясся, как в лихорадке, другой начал заговариваться, кто-то лежал в полуобморочном состоянии. Но те, кто нес вахту, крепились, изо всех сил старались держаться.

Когда командир «щуки» пошел по отсекам, он увидел, чего это стоило дежурным и вахтенным. Во втором отсеке командир отделения трюмных Михаил Макаров двинулся навстречу капитану 3-го ранга, чтобы отдать рапорт, но упал, тут же поднялся и доложил, что в отсеке полный порядок. У воздуходувки, несколько раз покрутив головой, чтобы согнать сонливость, навстречу с трудом поднялся командир отделения рулевых Ивличев. Тут у самого Травкина слиплись глаза, и он пошатнулся. Сопровождавший командира Ильин поддержал его и заметил:

— Идите поспите. Вы же трое суток на ногах. Свалитесь. Обстановка спокойная, лодка на грунте, особых дел нет.

В походе в надводном положении Травкин все время находился на мостике. «Начальник должен брать большую ношу, чем его подчиненные», — считал он. В данном случае особых дел действительно не было.

На флоте говорят: «Если хочешь спать в уюте, спи всегда в чужой каюте». И хотя Травкин спал в «чужой каюте»: примостившись рядом с дизелем в пятом отсеке, всем известно было его место отдыха. Туда и отправился вахтенный офицер Магрилов, чтобы доложить, что в 15 часов 35 минут (это было 21-го мая) акустик услышал шумы винтов многих кораблей.

Травкин едва смог поднять голову от подушки. Но вдруг дремоту как рукой сняло. Раздался сигнал аварийной тревоги, погас свет. Без приказания командира лодка вдруг стала всплывать. Иван Васильевич бросился в центральный отсек, но попасть туда не смог. Стальная дверь, ведущая в четвертый отсек, оказалась наглухо закрытой. Травкин и Магрилов колотили кулаками в дверь и переборку. Но это оказалось тщетным. Никто им не открывал. Через смотровой глазок в двери было видно, что в центральный пост из рубочного люка падает яркий свет.

Стучали и из другого отсека, который также оказался изолированным. Иван Васильевич не отрывал глаз от отверстия в переборке. Наконец, он увидел, что из радиорубки выскочили Мироненко и Алексеев. Они открыли люки в отсеки.

В центральный пост прибежали Цейшер и Ильин. Травкин приказал им готовить корабль к срочному погружению, а сам по скоб-трапу вскарабкался на мостик. Увиденная картина заставила его содрогнуться. Вокруг лодки на различном удалении от нее стояли вражеские корабли и наводили жерла пушек на «щуку». Но это было еще не все.

На носу старшина трюмных Галкин размахивал белой тряпкой.

— Не могу больше, — кричал он. — Все равно погибнем.

«Значит, Галкин закрыл двери из центрального отсека в носовую и кормовую части корабля и, поскольку он хорошо знает лодку, всплыл, чтобы сдаться врагу, — понял Травкин. — Но он забыл о радиорубке. Там услышали громкий стук и открыли двери переборок. Галкин — предатель. Моряки говорили, что смерть лучше, чем позорный плен, а этот тип посчитал иначе… Теперь все встало на свои места. Но что же делать?»

Иван Васильевич решил не спешить со срочным погружением. Пусть пока проветривается лодка, подышат, придут в себя люди. Иван Васильевич, выигрывая драгоценные минуты, крикнул на ближайший корабль:

— Эй, на катере! Кто говорит по-русски?

Никто не ответил. Но на корабле стали спускать в воду шлюпку. Было видно, что готовится команда гребцов, подходят матросы с оружием, собираясь принимать капитуляцию советской субмарины. Но вот лодка немного провентилировалась, отдышались люди. Из центрального отсека доложили о готовности к погружению. Травкин быстро вскочил в рубку и захлопнул за собой люк. Лодка стремительно ушла под воду, лишь Галкин остался барахтаться на поверхности.

Командир «щуки» сразу повел ее под немецкий катер, находившийся ближе всех. Он воспользовался тем, что корабли противника стояли и с места, не имя хода, не могли бомбить лодку. В этом случае взрывы глубинных бомб угрожали и им самим. Пока на кораблях заработали машины, пока преследователи подготовили оружие, лодка отошла и легла на грунт.

Корабли метались в районе погружения «Щ-303». Взрывы были столь близкими, что от сильных гидравлических ударов по кораблю валились с ног люди, лопались плафоны лампочек. Электрик Савельев включил аварийное освещение. К счастью, серьезных повреждений не было. Но подводники пока не могли увести свой корабль куда-то подальше. Им оставалось только ждать, насколько благосклонной на этот раз окажется фортуна…

Лодка на грунте. Запасы электроэнергии на исходе. Вражеские корабли бомбят уже в стороне. Значит, противник потерял лодку. Травкин стал обходить корабль, чтобы побыть с людьми, убедиться самому, какой вред нанесла бомбежка. Во втором отсеке услышал всхлипывания. Плакал матрос Гусев — трюмный из отделения Галкина.

— Что, Гусев?

— Обидно, товарищ командир. Его же русская мать родила. Он же с нами вместе русские песни пел!

— В семье не без урода, но, конечно, обидно, что не разглядели такого мерзавца.

Подошли другие моряки, послышались их реплики:

— Может, утонул?

— А поднимут — придут наши в Германию, накажут. (Так оно и было. Когда наши войска вступили на немецкую землю, Галкин попал в руки нашего правосудия и получил по заслугам).

— Иногда считают, что человека только в разведке по-настоящему можно узнать. Мы были поставлены в такое положение, что каждый виделся, как на ладони. Не нашлось у гада сообщников. Во всем экипаже, я уверен, каждый в любой момент готов выполнить боевую задачу.

Разговор прервали новые взрывы глубинных бомб. Они рвались совсем близко. Было слышно, как одна из них ударилась о палубу, но не взорвалась, скатилась на грунт. Через сальники и некоторые, не выдержавшие жестких ударов швы внутрь корпуса стала проступать вода. Полопалась часть аккумуляторных баков.

Два часа, обозленный тем, что его обманули, враг бомбил лодку. Усталые, измотанные, задыхающиеся от недостатка кислорода, люди продолжали бороться. Электрики Гримайло, Савельев и Бойцов быстро отключили лопнувшие баки аккумуляторов, ни один из них из-за короткого замыкания не загорелся. Немедленно прекращалось поступление воды.

Травкин понимал, что от дальнейших попыток прорыва сетевого заграждения следует отказаться. Доставленная задача уже выполнена. Главное — вернуться и доложить командованию о заграждениях. Но для этого требовалось прежде всего спасти корабль.

У гитлеровцев бомб было так много, что частые взрывы не позволяли врагу услышать работу помп, которые пришлось пустить, чтобы откачать лишнюю воду, удифферентовать корабль. Самым малым ходом ушли с прежнего места. Взрывы стали отдаляться. Повеселели люди. Широбоков, по которому Иван Васильевич судил о настроении команды, высунулся из радиорубки и запел один за трех поросят: «Нам не страшен серый волк…»

В центральном посту засмеялись. Подумалось, что самое страшное уже позади.

Когда кораблей противника не стало слышно, Травкин поднял лодку под перикоп и тут же увидел четыре дозорных катера. С тралами за кормой они ходили над местом, где недавно на грунте лежала «щука». Наверно, считали лодку потопленной и хотели окончательно убедиться в этом. Травкин повернул перископ и увидел еще четыре корабля. Они шли в сторону лодки. Чтобы не быть обнаруженными, нырнули поглубже, ушли с их курса и затаились.

Дума у командира об одном: скорее бы стемнело. Наконец, пришел этот союзник лодки — долгожданная темнота. Шума винтов кораблей гидроакустик не прослушивал.

— Горизонт чист, — доложил Васильев.

Травкин поднял перископ. Вокруг темно, ни огоньков, ни других признаков противолодочных кораблей. Но когда всплыли и Травкин выскочил на мостик, с его высоты сразу же увидел несколько вражеских катеров. Они заметили лодку и дали ход. «Щука» устремилась на предельную глубину, чтобы поскорее лечь в ближайшую подводную впадину.

А пока гремели раскатистые взрывы, лодку раскачивало и швыряло, гас свет. Сбились механизмы заполнения цистерн. Лодка, словно оглушенная взрывом, измученная рыба, клонилась на нос, тяжелела. Но запустить откачивающую воду помпу было нельзя: шум выдал бы место корабля. Травкин приказал всем свободным морякам перейти в корму. Словно колеблющаяся чаша весов, поднялся нос лодки, и она выровнялась. Иван Васильевич подумал, что вот так колеблются на весах их жизни и судьбы. Но не надо быть фаталистом, важно бороться за жизнь и делать свою судьбу самим. Своими руками и разумом.

Он положил лодку на грунт, обошел посты. Так и сказал морякам:

— Всем замереть, приструнить нервы.

«А себе? Себе и труднее, и легче. Ведь крепче стал за время войны, вжился в нее. Кажется, научился глубже анализировать и, несомненно, терпеливо ждать. Спокойнее и легче переношу бессонные ночи, бомбежки, жару и холод, многими часами могу не курить, а могу выкурить три папиросы подряд. Приобретены выдержка и опыт. Впрочем, копаться в своей душе времени нет…»— размышлял Травкин.

Вражеские корабли продолжали сбрасывать бомбы. Но взрыватели устанавливались неточно или, возможно, глубины здесь оказались больше, чем на вражеских картах. Во всяком случае, бомбы рвались над лодкой, только осколки глухо стучали, падая на палубу.

Наконец, шум винтов стих. На лодке замерли. Полная тишина, никто даже не разговаривал. Чтобы при ходьбе не шуметь, матросы обмотали ноги тряпками, накрыли ветошью палубу. Давало о себе знать наступающее удушье. Уснул электрик Савельев. На губах выступила розовая пена. Даже фельдшер Андреенков, человек закаленный, бессмысленно бродил по отсеку. Уперся в закрытую дверь, снова лег.

«Когда задохнутся люди? — подумал Травкин. — По расчетам, это должно было случиться через трое суток пребывания на глубине. А идут уже четвертые. И некоторые держатся бодро. Например, в дизельном отсеке Ильин. Замполиту Цейшеру невзгоды тоже вроде нипочем. Распределил, чтобы основные вахты на постах несли коммунисты…»

Во второй половине дня акустик услышал шум винтов. Уходили два корабля. Но все ли противолодочники ушли? Травкин зашел в гидроакустическую рубку. Васильев рассказывал опытному Мироненко, как он воспринимал бой:

— Слышу, как катятся бомбы по палубе катера, падают, шипят в воде. Сейчас взрыв! Тогда я сбрасываю наушники, чтобы не оглушило, а потом снова надеваю и слушаю.

— Правильно, я же говорил, чтобы ты мой горький опыт использовал, и с ушами все в порядке будет.

Травкин взял у акустика наушник. Было тихо. Он приказал готовиться к всплытию, откачивать из уравнительной цистерны воду. Делать это с перерывами, слушать, не привлек ли шум насоса вражеские корабли. Когда откачали семь тонн воды, командир «щуки» приказал всплывать и двигаться малым ходом назад. Но тут новое испытание: лодка не отрывалась от грунта. Дали средний ход. Задрожали переборки, запрыгали стрелки приборов. Только показания глубиномеров оставались прежними.

Бывает так: на илистом грунте засасывает лодку, не сразу оторвешь. Что же предпринять? Полностью осушили уравнительную цистерну, откачали часть воды из дифферентных, работали электродвигатели, но лодка не двигалась, словно держал ее щупальцами гигантский спрут. Травкин приказал еще раз все проверить. Оказалось, что тубусы[2] входных люков залиты водой. Произошло это потому, что из-за близких взрывов потекли верхние крышки люков. Эту воду вместе с лодкой тоже предстояло поднять на поверхность. Иван Васильевич решил пожертвовать почти всей питьевой водой, откачав ее за борт.

Когда, наконец, всплыли, увидели залив, на котором не было ни морщинки, и безоблачное тихое небо. Оба берега хорошо просматривались. Вдали виднелись вражеские катера ПЛО. К счастью, лодку они пока не увидели. Начали зарядку батареи под увеличенной силой тока, так называемую форсированную. Травкин послал командующему флотом телеграмму об обстановке на корабле, о том, что прорваться через вторую линию заграждений не удалось.

Все же в прозрачной белой ночи вражеские корабли заметили «щуку» и, открыв артиллерийский огонь, устремились к нашему кораблю. Бомбили они в стороне, точное место лодки не засекли.

Три ночи «щука» пыталась зарядить батарею, и каждый раз корабли противолодочной обороны противника загоняли лодку под воду. Таял запас электроэнергии. Моряки давно не пробовали горячей пищи, не кипятили чай. Выдача пресной воды была тоже ограничена.

На корабле получили приказ возвращаться в Кронштадт, но чтобы сделать это, следовало зарядить батарею. Травкин работал в тесном контакте с людьми. Хотя лодка разбита на отсеки, они изолированы друг от друга. Моряки всегда ощущали незримое присутствие рядом командира. На многое они смотрели его глазами, оценивали события и факты мерой его требований. В полном духовном единстве командира и экипажа и заключалось самое важное, именно то, что обусловливало нравственный климат на корабле, делавший людей смелее, увереннее в себе, чище душой. Иван Васильевич и решил в этот неимоверно трудный час обратиться к подчиненным:

— Я не раз говорил вам, что малосущественных боев не бывает. Но есть такой бой — последний, решительный. Домните: «Последний парад наступает»? Вот и у нас такое положение. Преодолеем ли мы трудности, выиграем ли последний решительный бой, от нас с вами зависит. Я надеюсь на вашу поддержку.

Обещаю, что, как бы трудно ни было, все равно приведу лодку в базу. Что я решил для этого сделать? Направить наш корабль на минное поле. Северо-восточнее маяка Кери минные заграждения состоят только из гальваноударных мин, и они не очень плотны. Враг не решится идти на него, а мы пойдем. Конечно, это немалый риск, да не вижу другого выхода.

— Товарищ командир, мы верим вам, как себе. Доверие свое поддержим делом, — заявили моряки.

«Щ-303» благополучно прошла на середину минного поля, один лишь раз задев минреп. Ночью всплыли и приступили к зарядке батарей. На поверхности удалось побыть часа полтора. Их заметил самолет и загнал под воду. Когда всплыли в следующую ночь, лодку атаковали два самолета. То же произошло и на третью. Десять суток пробыла «Щ-303» на минном поле, и каждую ночь появлялись самолеты. Все же за десять дней удалось значительно повысить плотность батареи. Теперь можно было идти к Лавенсари.

Перед последним этапом похода Травкин решил дать команде отдохнуть и набраться сил. Ведь уже почти 20 суток корабль находился в море, две недели люди не получали горячей пищи. А перед возвращением инженер-механик раздобрился, как он выразился, «для восстановления жизненного тонуса» разрешил приготовить обед на электроплите. Точно в двенадцать дня раздалась команда:

— Отсеки приготовить к обеду.

Когда Травкин пришел в кают-компанию, то увидел, что стол накрыт белой скатертью и украшен так, словно лодка и не в море. В центре стола красовался торт с цифрой «35».

Тут-то Иван Васильевич и вспомнил: сегодня у него день рождения.

Командира поздравляли офицеры, старшины, матросы. Он стоял смущенный, улыбающийся и повторял:

— Спасибо, спасибо, спасибо!

Сам забыл, а боевые друзья помнили. Поговорили о Ленинграде, о семьях. Но главной темой было: лодка цела, они живы, хотя за двадцать дней на них сброшено почти две тысячи бомб, в среднем по сотне каждый день, или по полсотни на каждого, экипаж выполнил ответственное задание и возвращается в базу…

«Щ-303» удачно прошла по минному полю, но у его границы лодку атаковали вражеские катера. Ударили по корпусу гидролокаторы, загрохотали глубинные бомбы, вновь пришлось уходить на минное поле. Травкин повел по нему корабль, чтобы выйти с другой стороны. Здесь, к счастью, не оказалось противника, и 7 июня лодка пришла в Нарвский залив…

Теперь впереди была вторая за поход встреча с Гогландской минно-сетевой позицией. Учитывая, что, когда форсировали ее в мае, много раз касались минрепов, Иван Васильевич решил идти не по середине минного поля, а по его кромке. Но здесь тоже было немало мин, приходилось преодолевать целый частокол минрепов. На большой глубине маневрировали, уклоняясь от мин, то вправо, то влево.

Идти дальше в подводном положении значило «загнать» аккумуляторы. Травкин послал в штаб флота телеграмму, чтобы лодку встретили наши корабли. В районе встречи и легли на грунт, чтобы дождаться условленной встречи. Когда подошло назначенное время, услышали взрывы. Всплывать Травкин не стал: не хватало еще, вырвавшись из самого ада, погибнуть здесь, на пороге родного дома.

Что же происходило над водой? Лодку встречали десять морских охотников под прикрытием семи торпедных катеров. В тралах охотников стали рваться мины. Корабли застопорили ход и по звукоподводной связи вызывали лодку, но она не отвечала (не приняла их сигналы). Из-за взрывов мин получили повреждения два катера. Приближался рассвет, и, поскольку враг был рядом, надводным кораблям пришлось возвращаться.

Травкин дождался, когда стихнут взрывы. Лодка всплыла и, пользуясь туманной погодой, начала заряжать батареи. Плотность электролита в батареях аккумулятора несколько повысилась, и «щука» самостоятельно перешла поближе к Лавенсари. Во время сеанса связи Травкину сообщили о новом районе встречи. После полуночи 9 июня Васильев услышал шумы винтов кораблей. На лодке приняли и передаваемые им сигналы. Всплыли. Травкин вышел на мостик, пошатнулся и поспешил опереться на ограждение рубки. Сигнальщик, поднявшийся наверх вслед за командиром, упал в обморок. Сказались результаты длительного кислородного голодания.

Командир встречавшего «щуку» отряда капитан 1-го ранга Ю. В. Ладинский, подойдя к лодке, крикнул обычное в таких случаях: «С благополучным возврате…» — и не договорил последнее слово, потому что понял, что возвращение не совсем благополучное. Многие предполагали, что «Щ-303» погибла. На торпедном катере подошел давний друг Ивана Васильевича командир дивизиона торпедных катеров Сергей Осипов.

— Что вчера не встретил? — крикнул ему Травкин. — Нас же бомбили.

— Иван, тебя никто не бомбил, — ответил он. — Это мы сами подрывались на минах.

Под прикрытием кораблей и флотских истребителей лодка подошла к Лавенсари. Иван Васильевич смотрел на своих и на встречавших матросов. Его товарищи были бледными, бородатыми, но сиял у них в глазах огонь радости и жизни. Встречавшие офицеры и матросы радовались их возвращению. К Травкину подошел знакомый еще с военно-морского училища командир дивизиона тральщиков капитан 3-го ранга М. А. Опарин.

— Здравствуй, Иван! Очень рад, что жив!

Боевые друзья не преувеличивали опасность, не льстили Травкину, говоря так, чтобы приподнять его подвиг. Дело в том, что долгое время он не мог дать знать о себе, а в это время фашистское радио несколько раз сообщало о потоплении лодки.

После выхода Финляндии из войны Травкину пришлось беседовать с офицером немецкой противолодочной обороны. Он показывал на карте Финского залива:

— Вот здесь была потоплена советская лодка «Щ-303» днем двадцать первого мая, после того, как она всплыла. А для преследования и уничтожения других лодок были организованы специальные отряды.

Значит, противник считал, что в мае вторую линию сетевого заграждения пытались прорвать несколько лодок и их удалось уничтожить. В действительности в этом районе действовала тогда одна лодка — «щука» Травкина. Сколько раз объявляли, что она потоплена, а она продолжала сражаться. Цейшер как-то заметил:

— Надо же, настоящие большевики и с того света возвращаются!

Если бы всегда было так…

В 1943-м пять балтийских лодок прорывались в открытое море. Почти одновременно с «Щ-303» вышла с Лавенсари «Щ-408» капитан-лейтенанта Павла Семеновича Кузьмина. Трое суток корабль маневрировал в районе маяка Вайндло, пытался всплыть, чтобы произвести зарядку батареи. Ночью 22 мая в штаб флота с лодки пришло сообщение: «Противник непрерывно бомбит, не дает возможности всплыть для зарядки. Прошу оказать помощь авиацией». Наши штурмовики утопили один сторожевик и несколько кораблей повредили. Но самолеты не могли находиться в районе непрерывно. На четвертые сутки, чтобы не задохнуться, не погибнуть бесцельно на глубине, командир приказал всплыть и принять артиллерийский бой с десятком вражеских сторожевых катеров. Один катер удалось потопить, двум нанести повреждения. Получила пробоины и «щука». В прочный корпус поступала вода. Подняв на флагштоке словосочетание: «Веду бой, но не сдаюсь», лодка вместе с экипажем ушла под воду.

Никто не знает времени и места гибели «Щ-406» Героя Советского Союза Евгения Яковлевича Осипова. Из всех не вернувшихся с моря командиров он был Травкину ближе всех. Помнилось, как любила его команда, старалась не подвести ни в чем. Рассказывали, что на его лодке в 1942 году один из краснофлотцев из-за обстрела не смог прибыть на корабль к его выходу. Он успел прибежать на мост лейтенанта Шмидта, когда лодка проходила под ним, прыгнул с высокого моста на рубку. Он рисковал, но успел на выходивший в море корабль. Осипова спросили: был ли такой случай? Он улыбнулся. Теперь спросить об этом было не у кого…

Вечером 9 июня «Щ-303» покинула Лавенсари. Теперь на душе у Травкина было спокойно. Впереди шли пять базовых тральщиков, очищавших фарватер от мин. В охранении — боевые катера. Погода благоприятствовала плаванию. На море стоял штиль, по небу плыли редкие облака.

Этим и решил воспользоваться враг. Ночью 10 июня с кораблей увидели «Хейнкель-111» — немецкий разведчик. Его обстреляли, но он ушел вперед и сбросил прямо по курсу конвоя четыре шашки, испускавшие заметный издали белый дым. Травкин подумал, что дается ориентир для вражеских самолетов и кораблей. Так и случилось. В районе острова Сескар на эскорт бросились вражеские торпедные катера. Морской охотник, на котором находился командир дивизиона капитан 3-го ранга И. А. Бачанов, повернул навстречу противнику и открыл огонь. Пришлось фашистам выпустить торпеды с большого расстояния. В светлой белой ночи были видны следы торпед, и Бачанов направил корабль наперерез им, чтобы корпусом охотника прикрыть лодку. Заметив, что Травкин увидел торпеды и отвернул, Бачанов снова изменил курс и ушел от смертоносного пенящегося следа.

Во втором часу ночи из темной части горизонта вынырнули два «юнкерса». Они атаковали головные тральщики. Травкин видел, как на пути самолетов встала завеса огня зенитных орудий. Один бомбардировщик напоролся на огненный кинжал, взорвался и развалился в воздухе. Вместе со всеми на кораблях командир «щуки» закричал громкое «ура!».

Через десять минут, Травкин отметил это по часам, из-за облаков вынырнула тройка «юнкерсов». Два бомбардировщика не отважились идти сквозь завесу зенитного огня, отвернули. Третий сбросил бомбы и ушел со снижением к вражескому берегу: видимо, он был поврежден. Но его бомбы сделали злое дело. Тральщик приподнялся над водой — под его днищем взорвалась авиабомба.

Ивана Васильевича, внимательно следившего за боем, беспокоил взрыв на тральщике. На нем находился его друг Опарин, с которым только что говорили на Лавенсари. А в это время Опарин возглавлял борьбу за живучесть корабля. Особая опасность исходила от артпогреба, где загорелись ящики с боеприпасом. Огонь удалось сбить. Одновременно корабль вместе с другими вел бой с новой группой вражеских самолетов.

Прилетели наши истребители и отогнали фашистских коршунов. Опарин и его товарищи еще три часа боролись и вышли из этой схватки победителями. У Шепелевского маяка по конвою ударила вражеская артиллерия. Кронштадтские форты открыли огонь для ее подавления, а катера прикрыли лодку дымами.

В Кронштадте тепло встретили героев «Щ-303». Травкин доложил о результатах разведки и высказал мнение: подводным лодкам через заграждения не прорваться. К сожалению, с его мнением не сразу посчитались. Уже в августе для прорыва в открытое море были посланы «С-9» (командир капитан 3-го ранга А. И. Мыльников) и «С-12» (командир капитан 3-го ранга А. А. Бащенко). Обе лодки вместе с их экипажами погибли.

Нарком Военно-Морского флота запретил посылать балтийские лодки для прорыва. Тяжесть борьбы на коммуникациях в сорок третьем приняла на себя флотская авиация.

На бригаде говорили: «Травкин в рубашке родился». Но дело, думается, не только в везении. Лодка избежала гибели, в первую очередь, благодаря хорошей подготовке к походу, мастерству командира и мужеству экипажа.

В январе 1944 года воздух в Ленинграде, как выразился однажды Травкин, пах наступлением. Возможно, так казалось не всем, а тем, кто в какой-то мере был осведомлен о происходящей подготовке. Бывая в конце 1943-го в штабе флота, участвуя в совещаниях, Иван Васильевич знал, что его товарищи с надводных кораблей перевозят войска на Ораниенбаумский плацдарм. А когда стало известно, что туда выехал командующий флотом, понял: вот-вот должно начаться долгожданное.

Утром 14 января медленно поднялись вверх жерла орудий на крупных кораблях и фортах и застыли, готовые к бою. Словно неведомый исполин натянул гигантский лук, гибкая шестидесятикилометровая дуга которого проходила по Ораниенбаумскому плацдарму от Старого Петергофа до Лебяжья и тетива — по Кронштадту и его могучим фортам.

В 9 часов 35 минут к вражеским позициям понеслись огненные стрелы с белесыми газовыми хвостами — реактивные снаряды. Над немецкими укреплениями взметнулись клубы черного дыма, заполыхали ослепительные вспышки, застонала промерзшая земля. Еще не успели рассеяться газовые клубы у реактивных установок, как раскатисто, басовито заговорила артиллерия кораблей и фортов. Залпы орудий сотрясали морозный воздух над Кронштадтом и докатились до Ленинграда.

Травкин понял, что наступление началось под Ораниенбаумом, где пошла вперед при поддержке флотской артиллерии и авиации 2-я Ударная армия И. И. Федюнинского. На другой день, 15 января, после почти двухчасовой артиллерийской подготовки, прижимаясь к огневому валу — частым разрывам снарядов, двинулись на Пулковские высоты части 42-й армии командарма И. И. Масленникова.

Больше двух лет немецко-фашистские войска создавали укрепления под Ленинградом. Сеть траншей прикрывалась широкими минными полями, противотанковыми рвами и надолбами. Десяток, а то и полтора дотов и дзотов защищали каждый километр фронта. «Неприступным северным валом», «стальным кольцом» называли свою оборону гитлеровцы. И все это «неприступное», «стальное», «долговременное» было сокрушено нашими воинами фактически за два-три дня. На пятый день наступления юго-восточнее Ропши соединились войска 2-й и 42-й армий, образовав единый фронт наступления.

27 января 1944 года Ленинград торжественно праздновал победу. На набережную Невы, у которой стояла «Щ-303», вышли десятки тысяч ленинградцев. Люди поздравляли друг друга, улыбались, плакали от радости, весело переговаривались. Репродукторы передали приказ войскам Ленинградского фронта о разгроме гитлеровцев у стен города Ленина: «Мужественные и стойкие ленинградцы! Вместе с войсками Ленинградского фронта вы отстояли наш родной город. Своим героическим трудом и стальной выдержкой, преодолевая все трудности и мучения блокады, вы ковали оружие победы над врагом, отдавая для дела победы все свои силы…»

На корабле И. В. Травкина все высыпали на палубу, слушали приказ, смотрели и запоминали.

В двадцать часов яркий луч прожектора пересек Неву и осветил шпиль Петропавловской крепости. После многомесячного затемнения город залился, казалось, безбрежным светом. Лучи прожекторов чуть сбоку от «щуки» образовали гигантский светящийся шатер. В небо взметнулось разноцветье ракет. Стреляли из ракетниц. Радостные ленинградцы кричали «ура!» Кричали «ура» и все моряки. Голос Травкина тонул среди других. После светового фейерверка ударили орудия салюта. Иван Васильевич считал выстрелы, хотя знал, что их будет двадцать, как определено приказом фронта. Волнуясь, как и каждый ленинградец, он наблюдал картину народного торжества. Когда оно закончилось, Иван Васильевич собрал моряков.

— Мы были среди тех, кто завоевывал победу, — сказал он боевым друзьям. — Будем гордиться этим и сделаем все для полного разгрома врага.

В результате успешного наступления войск Ленинградского, Волховского и 2-го Прибалтийского фронтов во взаимодействии с Краснознаменным Балтийским флотом с 14 по 30 января противник был отброшен на 60–100 километров. Продолжая наступление, наши войска вышли на старую Государственную границу…

Вызов в штаб бригады для командира подводной лодки — дело в общем-то обычное. Необычным оказалось то, что сказал новый командир соединения капитан 1-го ранга С. Б. Верховский. Небольшого роста, полный, но очень подвижный, он легко поднялся навстречу Ивану Васильевичу и начал разговор без предисловия, с главного:

— Вы назначены на новую большую лодку.

Комбриг ждал, что Травкин обрадуется повышению, но он угрюмо молчал. В его сознании не укладывалось только что услышанное. Всей душой он любил свой корабль, послушную, верную, столько раз вызволявшую из грозных бед старушку лодку, которой был обязан жизнью. Для моряка корабль — дом родной, и в этом доме прожито восемь лет, почти три из них — годы войны. Уйти с корабля — что уйти из дома. Но корабль это не только его надежный корпус и отлаженные механизмы, точные приборы и грозное оружие, главное — его люди. С ними рисковал и побеждал, делил радость и горе, им верил, как себе, сроднился с ними. Голодные, измученные непосильным трудом, моряки готовы были отдать его семье последний кусок хлеба, что был тогда на вес, нет, даже дороже золота.

Все это Иван Васильевич и высказал Верховскому. В сердце еще теплилась надежда, что можно что-то изменить, поправить, и он добавил:

— Прошу оставить меня на «Щ-303» до конца войны.

— Приказ уже подписан. Вам пять суток, чтобы сдать лодку другому командиру.

После этих слов надежда на то, что удастся «уломать» комбрига ушла безвозвратно, как скрывается за кормой корабля любимый город.

— Кому прикажете передать «Щ-303»?

— Капитан-лейтенанту Игнатьеву Евгению Александровичу. За лодку можете быть спокойны. Моряк он опытный. И вам давно пора на повышение. О сдаче дел доложите. Примете новый корабль — «К-52».

За хлопотами быстро пролетела пятидневка. Новый командир «Щ-303» подписал приказ по кораблю о вступлении в должность. Травкину предстояло самое трудное: проститься с экипажем. «Щука» стояла у пирса, вмерзшая в лед. На корабле построился экипаж. Иван Васильевич сказал то, о чем думал в кабинете комбрига — и о корабле, и о его людях. У многих, кто не дрогнул ни в одном бою, не пролил ни слезинки, когда смотрел в лицо смерти, повлажнели глаза. И сам командир, человек в общем-то не сентиментальный, на минуту-другую отвел взгляд в сторону. К каждому подошел, пожал руку. Не сладкая была служба, а расставаться еще горше.

— Уверен, что вы добьетесь новых побед в борьбе с ненавистным врагом, — сказал Травкин. — До свиданья, родной корабль!

Помогать экипажу «Щ-303» добиваться этих побед пришлось самому Травкину. В декабре 1944 года ему было приказано обеспечить переход «щуки» из Кронштадта в финский порт Турку для действий в незамерзающей части Балтийского моря и проверить подготовленность корабля и его командира к боям.

Нелегким оказалось это поручение штаба бригады. И не потому, что надо было вести лодку через толстый лед по пробитому ледоколом незнакомому фарватеру, а по причинам и морального плана. Радовала встреча с сослуживцами, с кем столько пережил, одержал блистательные победы. Но никаких скидок на прежнее делать было нельзя, как и допустить чрезмерную требовательность к новому командиру корабля: ведь всегда кажется, что при тебе было «море ровнее и луна круглее».

Как только Иван Васильевич оказался на лодке, его окружили бывшие сослуживцы. Словно из рога изобилия посыпались вопросы:

— Как служится?

— Нормально.

— Как ваша семья?

— Все в порядке у них. Девочки растут.

— Без нас скучаете?

— Скучаю.

Понял Травкин, что помнят и любят его на лодке. Но дружба дружбой, а служба службой. Все в общем-то обошлось легче, чем предполагал Травкин. Экипаж порадовал и старого, и нового командиров. Конечно, каждый смотрит на происходящее со своих позиций, у каждого собственный масштаб, но, даже измеряя положение дел на лодке масштабом самой высокой требовательности, Иван Васильевич отметил, что корабль может успешно продолжать боевые действия.

— К выходам готовы. Уверен, что добьются новых побед, — доложил он в штаб бригады.

Верно предвидел опытный командир. Прежние успехи не стали последними для экипажа.

В феврале 1945-го начался новый боевой поход «Щ-303» и продолжался в марте. Однажды ночью в районе между портами Либава и Клайпеда наблюдатели обнаружили группу из шести кораблей и судов: два транспорта шли в охранении четырех сторожевиков. Командир лодки Игнатьев выпустил четыре торпеды. Две из них попали в крупный транспорт, и он быстро затонул. Счет потопленных «щукой» судов увеличился до семи…

И ныне живут славные традиции гвардейской лодки «Щ-303». Ее боевое знамя — гвардейский флаг — носит одна из современных лодок Советского Военно-Морского флота.

На борту «К-52»

Под стать настроению, с которым Иван Васильевич покидал «Щ-303», была и февральская погода. Порывистый, злой ветер гнал с Ладоги низкие темные облака. Вдоль пустынной набережной крутила поземка. Густой колкий снег нещадно хлестал по лицу, слепил глаза. Ноги по щиколотку проваливались в глубокие сугробы. В сотне шагов ничего нельзя было разглядеть. Но у плавбазы «Иртыш», к которой подошел Травкин, погода показалась другой. Унялся снег. Теплый воздух, поднимавшийся от жилья моряков, подхватывал редкие снежинки, поднимал вверх, словно защищая корабль от пикирующих на него белых мух.

Иван Васильевич сразу увидел и хорошо рассмотрел свой новый корабль, прильнувший к высокому борту «Иртыша». Даже на фоне огромной плавбазы он не казался маленьким, как его прежняя лодка рядом с «Полярной звездой». «Катюша» была в три раза больше «щуки». Громадный корпус подводного крейсера, широкий и просторный мостик. Четыре тщательно зачехленных орудия, из них два стомиллиметровых. Но это, знал Травкин, не главное оружие. Десять торпедных аппаратов, расположенных в носу и корме, могли пустить на дно несколько транспортов и кораблей — подводный крейсер и существует для того, чтобы наносить эти удары. Сейчас подлодка замерла на стоянке, но в море может развить скорость свыше 20 узлов — словно быстрый миноносец.

Пока Иван Васильевич стоял на широкой палубе «Иртыша», с которой краснофлотцы начали сметать снег, спускался по крутому трапу на лодку, угас злой ветер и повеселел хмурый день. Поднялось настроение Травкина.

— Смирно! — громко скомандовал дежурный по кораблю и четко отдал рапорт.

Иван Васильевич понял, что знают его и ждут на «К-52». Ее прежнего командира Е. Г. Шулакова назначили командиром дивизиона. Евгений Георгиевич был человеком высоким, грузным. «На большой лодке соответственно и командир», — подумал Травкин. Старый командир хорошо знал людей, слыл человеком разговорчивым, общительным. И здесь, более замкнутый, строгий, с внешне суровым взглядом, Травкин ему проигрывал.

Знакомство с экипажем непосредственно на боевых постах авторитета и уважения новому командиру не прибавило. Будто чем-то он был недоволен: по-прежнему суровый вид, а тут еще проскользнуло недоверие к людям.

— Николай Шведенко, — показал Шулаков на одного из краснофлотцев. — Лучший наш сигнальщик.

Шведенко по выражению лица нового командира понял, что эту оценку новый командир всерьез не воспринял. Евгений Георгиевич тоже уловил недоверчивый взгляд и, когда они с Травкиным отошли от боевого поста, заметил:

— Зря вы так. Отличное, особое у него зрение. К тому же моряк с «Пантеры».

Эту подводную лодку балтийцы называли и легендарной, и прославленной. В период иностранной военной интервенции и гражданской войны — в августе 1919 года — «Пантера» потопила новейший английский эскадренный миноносец «Витториа», открыв боевой счет советских подводников. Лодка участвовала в героическом «Ледовом походе» балтийских кораблей, когда по указанию В. И. Ленина, чтобы спасти флот от захвата немцами, через льды выводили их из Ревеля (Таллина) и Гельсингфорса (Хельсинки) в Кронштадт. В годы Отечественной войны у «Пантеры» не было столь громких успехов. Устаревшая лодка в 1942 году была переоборудована в станцию для зарядки аккумуляторов подводных кораблей. Моряков перевели на другие корабли, вот и попал Шведенко на «К-52».

Евгений Георгиевич рассказывал Травкину о подводном крейсере, об экипаже и почти всех хвалил, не жалея самых сильных эпитетов. В то же время он отмечал, что личный состав вместе с рабочими достраивал корабль, не участвовал в походах и не имеет боевого опыта. Травкин сказал, что рад встретить хороших специалистов, но вот характер у него дотошный: привык полагаться на факты, в море все проверит.

Позже моряки «К-52» узнают, что за внешней суровостью прячется большая душа, что Иван Васильевич простой, доступный, немногословный человек. Отличный командир. Во время атак, в бою не суетящийся, расчетливый, будто выполняющий обычную работу. В минуты смертельной опасности спокойный, выдержанный. Лаконичный и твердый при отдаче и выполнении приказов. Добрый, но не добренький. Поймут, что Травкин настоящий товарищ, у него, что называется, в крови тяга к людям, стремление помочь прежде всего тем, кому труднее всех. Первым, наверно, это почувствовал краснофлотец Магницкий.

С борта плавбазы «Иртыш» Травкин увидел, что несколько человек переносят мешки с картошкой из подвала жилого дома за рекой Фонтанкой на корабль. Дело обычное. Но его внимание привлек молодой краснофлотец, с трудом тащивший пятидесятикилограммовый мешок. Маленький, худощавый, моряк сам весил не больше тяжелой ноши.

— Кореш, пошевеливайся, — покрикивал шедший за юношей крепкий моряк.

— А ведь упадет в воду, — заметил кто-то, когда молодой краснофлотец пошел по шаткому трапу «Иртыша». — Как есть «сыграет».

— Бросьте мешок, — приказал Травкин, как только краснофлотец ступил на палубу корабля. — Грыжу нажить хотите?

— Салагой будут называть — это лучше? Я выполняю приказ командира подводной лодки «К-52».

— Теперь я ваш командир!

Мешок опустился на палубу. Краснофлотец Магницкий, который еще не знал о передаче дел командирами, впервые так близко увидел Ивана Васильевича и с восхищением рассматривал прославленного подводника. А Травкин положил руку на уставшее плечо и добавил:

— Постарше да посильнее послать можно. Сколько вам лет?

— Семнадцать.

Травкин махнул рукой и уже не расслышал последних слов молодого краснофлотца:

— Уважает матросов.

В первой же беседе с новыми подчиненными Иван Васильевич, заметив, что подводниками не рождаются, ими становятся, подчеркнул, что нужно для этого: мастерское владение техникой, оружием. Именно мастерское. Троечники на подводном корабле — обуза. Даже хорошее — враг отличного.

С такой меркой требовательности он подходил прежде всего к себе. На лодках есть прекрасная традиция: каждый должен досконально знать корабль. И не только свою специальность, а устройство всего корабля, его систем и оружия. Травкин за месяц изучил новый корабль. Помогал ему весь экипаж: в торпедных отсеках — торпедисты, в дизельном — мотористы, в аккумуляторном — электрики, в центральном посту — помощник и штурман… Особенно много — старшина команды трюмных машинистов П. П. Перевозчиков, служивший на лодке с момента ее закладки.

Такой без лишнего часа отдыха личный труд нового командира уже «работал» на его авторитет. А строгость? В эти дни моряки корабля поняли: если гайки надежно, крепко подкручены, каждой шестеренке вращаться легче и ход ее точнее…

Без строгости на флоте нельзя. Это знают моряки еще с Морского устава Петра Первого. Одна из его статей гласила: «Во время чищения кораблей и починки всякий мусор должно вывозить, чтобы ничего на дно не упало. А кто из своих то учинит, сам, ежели офицер, за всякую лопату (имеется в виду лопата мусора) первый раз лишается месяц жалования, за второй раз — полгода, а за третий — будет оштрафован отнятием чина и записан в рядовые. А рядовым за третий — в Сибирь на каторжную работу».

В период изучения Травкиным новой подводной лодки он обстоятельно побеседовал с каждым членом экипажа. Вот что вспоминает о таких беседах В. А. Магницкий: «Иван Васильевич приказал мне принести лодочный сейф с документами. Мы закрылись в его каюте.

— Ну, учите меня своей премудрости.

Я удивился. Чему учить командира? На его лодке «Щ-303» был шифровальщик, и, конечно, Травкин в курсе всех премудростей. Дело было в другом. Он хотел проверить, что я за специалист, можно ли верить в точность расшифровки радиограмм, которые поступят на корабль. Просто для беседы была избрана не ущемляющая самолюбия форма. Вот какой к нам пришел командир…

Иван Васильевич стал составлять тексты радиограмм. В них лодке приказывалось занять или поменять позицию, сообщалось о конвоях противника, причем каждый раз фигурировали широта и долгота. Мою работу командир фиксировал по секундомеру. Травкин затем стал вычеркивать цифры из радиограмм и наблюдал, как я восстанавливаю правильный текст.

В работе мне помогали морские карты, разложенные тут же на диване. Напоследок командир составил радиограмму, в которой приказывалось нашей лодке покинуть район действий на сутки из-за прохождения по позиции катеров. Отойти предписывалось к острову Гогланд. Я сказал, что этого не может быть, так как Гогланд находится в Финском заливе, а мы действуем в Балтийском море. По всей вероятности, лодке следует отойти к острову Готланд.

— Соображаешь, колдун! — одобрительно заметил Иван Васильевич.

Представьте, какой похвалой прозвучали для меня эти слова опытнейшего командира».

В это время ни военных комиссаров, ни заместителей по политической части на подводных лодках по штату не было. Партийной работой руководил не освобожденный от своих основных обязанностей парторг. На «К-52» им был Иван Константинович Середин. Воинское звание у него было невысокое — старший краснофлотец, но пройденный путь — немалый. На лодку пришел в 1940 году. В сентябрьские дни 1941 года, когда партия призвала: «Все на защиту города Ленина!» — добровольно ушел в морскую пехоту, жег бутылками с горючей смесью вражеские танки на подступах к Ленинграду, перенес блокаду с ее первого до последнего дня. Когда Военный совет Ленфронта принял решение о возвращении флотских специалистов на корабли, из 27 человек, ушедших на сухопутье с этой лодки, вернулось четверо. Середин один из них…

Шулаков относился к Ивану Константиновичу с исключительным уважением. А тут вдруг после смены командиров во время утреннего осмотра и проворачивания механизмов из центрального поста дежурный передал:

— Секретаря партийного бюро Середина просит зайти командир корабля.

Никогда раньше ни к кому из начальников секретаря партбюро так не вызывали. Ведь было сказано не старшему краснофлотцу, а именно секретарю партийного бюро. Несколько озадаченный, Середин зашел во второй отсек, где расположена каюта командира. Травкин извинился, что не так сделали объявление, предложил познакомиться поближе. Начал он со слов, которые сразу заставили забыть о форме вызова.

— Слышал о вас немало. Хорошо, что такой у нас секретарь, — начал Иван Васильевич. — Мы с вами равны. Вы первым отвечаете за корабль перед партией, я первым — перед страной и командованием.

«Ничего себе равные: один старший краснофлотец, другой капитан 3-го ранга, один старший специалист трюмных машинистов, другой командир корабля, — подумал Середин. — Впрочем, ведь Травкин говорит не об этом, а о равной ответственности за дела на корабле и сейчас, и в бою. Тут все правильно».

Потом они работали дружно. Секретарь партбюро всегда чувствовал поддержку опытного, зрелого коммуниста, а командир знал, на кого в первую очередь опереться.

Летом 1944 года «К-52» стояла на якоре на Неве неподалеку от Летнего сада. Лодки этой серии были на уровне последних достижений мирового кораблестроения, а по ряду тактико-технических данных превосходили иностранные корабли. «Катюшами» постоянно интересовались союзники по антигитлеровской коалиции. Побывавшие в то время в Ленинграде английская и американская миссии посетили лодку Травкина.

Даже привычные к порядку и чистоте английские моряки, пройдя по лодке, с удивлением отмечали, что люди бодры, торпедные аппараты и дизеля сверкают чистотой, койки заправлены так, словно на них никогда и не спали. Все осмотрели гости, и тут Травкин спросил:

— Не хотят ли представители союзников погрузиться, посмотреть людей и механизмы в действии?

Переводчик с улыбкой передал ответ пожилого адмирала:

— Я в свое время командовал линкором и предпочитаю оставаться над водой…

Американцы оказались развязными и шумливыми. Неподдельный интерес у них вызвало 100-миллиметровое орудие. Это наводило на мысль, что американцы и англичане подобных систем не имеют. В общем, гости уехали довольные визитом и командиром.

Летом 1944 года советские войска полностью освободили Ленинградскую область, часть Эстонии, Карельский перешеек. У наших подводных кораблей появилась возможность заниматься боевой учебой в восточной части Финского залива.

Перед выходом в море партбюро корабля решило провести открытое партийное собрание о готовности боевых постов к выходу в море и решению задач. Если можно так выразиться, практика на этом собрании сильно довлела над теорией. За несколько часов до собрания Травкин объявил боевую тревогу, вместе с секретарем партбюро и командирами боевых частей побывал во всех отсеках.

На собрании по свежим фактам шел строгий разговор о личном примере коммунистов, содержании ими техники, умении учить и воспитывать подчиненных.

— Учитесь сейчас усерднее, в бою это будет поздно делать, — подчеркнул в выступлении Травкин.

«К-52» начала отработку задач в Лужской губе. В походе Иван Васильевич изучал корабль и его людей.

Помощник командира старший лейтенант Геннадий Трофимович Кудряшов был земляком Травкина — тоже родился и вырос в Наро-Фоминске. Он даже внешне был в чем-то похож на Ивана Васильевича: среднего роста, неторопливый, коренастый, правда, Травкин был худощавее. Общие знакомые, воспоминания о родных краях значили немало. Но главное, что сближало их, — это одинаковое понимание задач, высокая требовательность к себе и экипажу. Кудряшов имел и некоторый боевой опыт: уже воевал на Балтике штурманом подводного корабля.

Старательным, до тонкости знающим лодку специалистом оказался вновь прибывший на корабль инженер-механик гвардии инженер-капитан 3-го ранга Михаил Андронникович Крастелев (впоследствии вице-адмирал-инженер начальник Севастопольского Высшего Военно-Морского инженерного училища). Гвардейского звания он был удостоен за боевые походы на подводном минном заградителе «Л-3», до перевода к Травкину участвовал во всех успешных походах «Ленинца».

Штурман лейтенант Евгений Александрович Жолковский в конце 1942 года окончил Высшее военно-морское училище имени М. В. Фрунзе. Среднего роста, живой, подвижный, энергичный человек, он отлично знал и навигацию, и корабельные приборы, был настолько аккуратен в прокладке на картах, что командиру, в прошлом штурману, почти никогда не приходилось высказывать претензий к нему.

С момента закладки корабля служил на нем старшина группы трюмных машинистов мичман Павел Петрович Перевозчиков. Устройство лодки он знал, что называется, до последнего винтика, самое сложное умел объяснить просто и доходчиво. Его ценил и любил весь экипаж. И другие моряки показывали себя трудолюбивыми и старательными.

Отработка задач в Лужской губе продолжалась ежедневно почти все светлое время суток. Но, если, к примеру, новый самолет испытывают опытные, специально подготовленные летчики-испытатели, корабль испытывает его экипаж. Каждый на нем не пассажир, хозяин механизмов, оружия, систем. Хозяин и повелитель. Такими и показали себя люди в первых же походах. Но как для самолета, для летчика самое трудное взлет и посадка (даже малоопытный пилот может неплохо вести машину в горизонтальном полете), так и для подводников самое трудное — погружение и всплытие. И эти сложные эволюции экипаж отрабатывал успешно, пока не последовала команда Травкина:

— Срочное погружение!

Лодка не ушла на глубину.

— В чем дело, инженер-механик? — обратился Иван Васильевич к Крастелеву.

— Надо заполнить уравнительную цистерну!

Травкин подал команду, и вдруг корабль камнем пошел под воду. Его погружение удалось остановить на тридцатиметровой глубине. Иван Васильевич с неудовлетворением заявил командирам, что при таком «срочном погружении» можно погрузиться навечно. Атакующий корабль протаранит лодку форштевнем или прочный корпус разобьется о грунт.

Снова команда «Срочное погружение!» — и опять те же результаты. В команде заговорили о заводских дефектах. Иван Васильевич вместе с инженером-механиком и помощником разобрались в причинах странного поведения лодки. Все системы оказались исправными и действующими надежно, а вот экипажу не хватало опыта в управлении кораблем.

— Не с техники, с людей всегда следует начинать, — внушал Травкин офицерам.

Он беседовал с командиром отделения рулевых-сигнальщиков старшиной 2-й статьи Александром Солодовым, рулевыми-сигнальщика ми Николаем Шведенко, Николаем Климовым, Михаилом Гусаровым, другими подводниками.

— Плавали вы еще мало, знания пока больше теоретические. Вы отлично изучили технику своих постов, но не чувствуете лодки в целом. Здесь не ваша вина, а ваша беда… Что, не так?

— Все правильно, товарищ командир, — ответил рулевой Морозов.

Травкин обрадовался, что это сказал именно Василий Петрович. В морском деле он не новичок, плавал рулевым на танкере на Каспийском море. С 1942-го на Балтике. Рулевой старательный, авторитетный, понимает значение отменной, без всяких скидок выучки. К нему сразу и обратился Иван Васильевич:

— Предложения?

— Учиться и в базе, и в море хоть круглыми сутками. Перестать даже в каком-то уголке головы держать мысль, что виновата техника. Помнить, какой прекрасный нам дали корабль. Таких раньше не было!

Не щадили себя люди. Иван Васильевич работал больше всех, понимал — это верный путь к сердцам трудяг-моряков. Парторг корабля И. К. Середин собрал коммунистов. Человек немногословный, в коротком выступлении на собрании он остро поставил вопрос: хотим скорее начать воевать — надо быстрее завершить все испытания. Говорят, что учение и труд все перетрут. Так было и на «катюше». Испробовали все механизмы в различных режимах, все шло гладко. Каждый моряк становился уже не только частью экипажа, но и частью лодки. Можно было докладывать командованию о полной боевой готовности к походам и боям…

В августе сорок четвертого с Северного флота пришла скорбная весть о гибели талантливого подводника командира дивизиона лодок И. И. Фисановича. Израиля Ильича знали на флотах и как командира прославленного гвардейского корабля, и как автора публикации «Истории одной «малютки». В августе — сентябре сорок первого он потопил три крупных транспорта, а в апреле сорок второго удостоен звания Героя Советского Союза.

— Вы, товарищ командир, видели его? — спросил комсорг корабля Васин.

— В одном классе в училище учился. Талантливый человечище. Память изумительная. Как-то на спор он на уроке читал книжку и слушал преподавателя. На самоподготовке почти слово в слово пересказывал нам и лекцию и книгу. Но вообще-то талант — это труд. При исключительных способностях Фисанович старательно занимался, немало самостоятельно работал.

Талант, он во всем проявляется, в точном расчете тоже. Израиль Ильич заходил во вражеские порты и с расстояния пистолетного выстрела расстреливал транспорты противника. Помнится, штук десяток за два года потопил и повредил. Новое в атаки внес.

— Товарищ командир, а вы не только мне, всем комсомольцам о североморских подводниках расскажите. Я на эту тему беседу запланирую.

— Поймал меня комсорг. Я думаю, что он только интересуется, а он со мною тренировочку провел, чтобы я перед его комсомольцами лучше выступил, — засмеялся Травкин. — Ладненько, сам такой был, завтра соберемся.

Иван Васильевич рассказал молодежи о борьбе на коммуникациях Баренцева моря, о командирах лодок Северного флота И. А. Колышкине, В. Г. Старикове, И. И. Фисановиче, их боевых друзьях, опыте использования оружия, техники.

— Израиль Ильич Фисанович о нашей службе стихи написал, — сказал Травкин. — Не знаю, как с поэтической точки зрения, а с моей, моряцкой, в самую точку попал:

Нет выше счастья,                    чем борьба с врагами, И нет бойцов, подводников                                           смелей, И нет нам тверже                         почвы под ногами, Чем палубы                     подводных кораблей.

Враг был изгнан почти со всей территории нашей страны. Штаб и политуправление Балтийского флота вернулись в главную базу флота — Таллин. В сентябре 1944 года «капитулировала маннергеймовская Финляндия. Для подводных лодок дорога в море стала шире, хотя и шла по узким шхерам, в обход минно-сетевых заграждений.

Первыми 28 сентября Травкин и его товарищи провожали подводные лодки капитан-лейтенанта С. Н. Богорада («Щ-310»), капитана 3-го ранга Л. А. Лошкарева («Щ-318») и капитана 3-го ранга П. И. Бочарова («Щ-407»). 5 октября отправилась вторая группа: «Л-3» (капитана 3-го ранга В. К. Коновалова), «Д-2» (капитана 2-го ранга Р. В. Линденберга), «Лембит» (капитана 3-го ранга А. М. Матиясевича), «С-13» (капитана 3-го ранга А. И. Маринеско). 8 октября выходили: «Щ-309» (капитана 3-го ранга А. Н. Филова), «Щ-307» (капитан-лейтенанта М. С. Калинина) и «С-4» (капитан-лейтенанта А. А. Клюшкина).

Вскоре отличилась «Щ-310». Ее командир С. Н. Богорад обнаружил группу транспортов и утопил головное судно. Через двое суток Богорад «отправил к Нептуну» сторожевой корабль, вскоре еще один транспорт. 6 октября «Щ-407» неподалеку от Клайпеды обнаружила два транспорта, шедшие в сильном охранении. Капитан 3-го ранга Бочаров торпедировал один из транспортов, а еще через несколько дней крупное судно «Леда».

Подводники уничтожали врага не только торпедами. «Лембит» А. М. Матиясевича поставил мины западнее банки Штольпе. Вскоре на лодке услышали взрывы — подрывались фашистские суда. Затем Матиясевич обнаружил и уничтожил транспорт. А. А. Клюшкин лишь недавно прибыл с должности помощника командира лодки с Тихоокеанского флота и в первом же походе одержал победу.

Утром 28 октября начальник штаба бригады капитан 1-го ранга Курников вручил Травкину боевой приказ: выйти в Данцигскую бухту для нанесения ударов по врагу. Иван Васильевич собрал офицеров:

— Минно-сетевые позиции мы обойдем, но не ждите легких походов, — говорил он. — Фашисты сосредоточили в Южной Балтике корабли с радио- и гидролокацией. Над морем патрулируют вражеские самолеты. Бдительность для нас не призыв, а вопрос жизни и боевых успехов.

Через несколько часов корабль развернулся в тесной Купеческой гавани Кронштадта и в сопровождении катеров-охотников направился в Хельсинки, где находилась временная база балтийских лодок. 9 ноября «К-52» вышла из Хельсинки, чтобы занять позицию в Данцигской бухте (ныне Гданьский залив).

Травкин прошел по кораблю, всматриваясь в лица моряков, шедших в первый бой. На них он видел спокойствие и уверенность в корабле, в себе, наверно, и в командире. Спросил у старшины торпедистов мичмана В. А. Крестина:

— С каждой милей ведь уходим от дома. Как самочувствие?

— Торпедисты считают, что, хотя мы и идем на запад, к дому все ближе. Песню недавно слышали: «И каждый знал, дорога к ней ведет через войну». К ней — это и к матери, и к жене, и к девушке, и к родной деревне.

— Разумно, в самую точку.

— Скоро, товарищ командир? — Травкин понял: это о бое.

— Через несколько часов будем в нужном районе. От нас зависит, как быстро врага найдем.

— Мы постараемся. У нас торпеды не только в мази, но и на мази, — говорили торпедисты.

Но быстро врага обнаружить не удалось. Трое суток искали противника в Данцигском заливе, встречались лишь катера, на которые торпеды тратить не стоило.

Море заштормило. Сильно качало даже на двадцатипятиметровой глубине. Вечером 15 ноября Травкин приказал всплыть и поспешил на мостик. Увидев, что горизонт чист, он наклонился над люком — вызвать наверх вахтенного офицера и наблюдателей. В этот момент огромная волна обрушилась на корабль. Она сбила Ивана Васильевича с ног и бросила внутрь лодки. Как он летел метров пять от верхнего рубочного люка до стального настила центрального поста, запомнил плохо. Очнувшись, спросил:

— Что с лодкой?

С кораблем все оказалось в порядке, с его командиром дело обстояло хуже. Видимо, он получил легкое сотрясение мозга. Мутилось сознание, оказалась сломанной правая рука, сильно болел глаз. Фельдшер посоветовал отлежаться, и Иван Васильевич сдал командование шедшему на «К-52» командиру дивизиона капитану 2-го ранга Шулакову.

Сдать командование просто, а вот ответственность за корабль, за его боевые успехи передать невозможно. И хотя тяжелым было состояние Травкина, когда узнал о преследующем лодку большом мотоботе, он встал. Шулаков и Травкин поняли, что это — судно-ловушка. На вид рыболовный траулер, но на нем стоят средства обнаружения. Установив контакт с подводным кораблем, он по радио, несомненно, уже вызвал противолодочные силы. Шулаков приказал резко отвернуть в сторону и увеличить ход. Маневр удался. Противник потерял лодку и отстал.

До 21 ноября «катюша» искала на морских дорогах крупные транспорты, но они не попадались. Ночью 21 ноября лодка шла в надводном положении, заряжая аккумуляторы. Неожиданно остановились дизели: крутая волна захлестнула воздушную шахту, вода попала в цилиндры двигателя. Ход был потерян, и тут вдруг прозвучал взволнованный голос наблюдателя:

— Курсовой… Сторожевые корабли!

Четыре вражеских сторожевика полным ходом шли к лодке. Раздалась команда «срочное погружение», но звука обычного в этих случаях ревущего гудка не было. Травкин приподнялся на койке и стал смотреть на глубиномер. На двадцатипятиметровой глубине послышался глухой удар по корпусу, лодка накренилась. Заскрежетал металл, зазвенело разбитое стекло, зажурчала врывающаяся вовнутрь корабля под сильным давлением вода. На глубине около ста метров лодка ударилась о грунт.

Фельдшер помог Ивану Васильевичу перебраться в центральный отсек, откуда можно командовать кораблем, и он распорядился:

— Слушать мою команду! Осмотреться в отсеках!

Несколько человек из экипажа «К-52» написали мне, что прошло много лет, плохо помнятся отдельные события, но всем памятен драматический момент, когда поврежденная лодка лежала на глубине и неизвестно было, что ее ждет. Командир группы торпедистов В. Д. Закаржевский вспоминал: «В это время подавал различные команды и Шулаков. Иван Васильевич, сохраняя спокойствие, приказал личному составу выполнять только его команды». На корабле хозяин командир, а не присутствующие на нем офицеры и даже адмиралы.

Знакомый, спокойный голос командира приободрил людей. Доклады из отсеков не вселяли оптимизма. Наиболее сложным оказалось положение в четвертом отсеке. Разбита часть аккумуляторов. Хлынувший из поврежденной топливной системы соляр залил аккумуляторную яму. Это грозило коротким замыканием и пожаром. Из пробоины под огромным давлением хлестала вода. Прийти на помощь было нельзя. В лодке поврежденный отсек изолирован стальными водонепроницаемыми переборками и дверями. Открыть дверь-люк значило поставить под угрозу затопления весь корабль.

Насколько велика пробоина? Хватит ли сил у находившихся в отсеке инженера-механика М. А. Крастелева, старшины команды электриков Владимира Клюкина, краснофлотцев Виктора Жмакова, Савелия Соколинского, которые по очереди ныряют в ледяную воду, смешанную с соляром, заделать пробоину, а у электрика Ивана Чугая, рулевого Михаила Гусарова, кока Ивана Лихобабы, сбивающих в кровь руки, отсоединить аккумуляторные батареи?

Вопросы, вопросы… На них у Ивана Васильевича был один уверенный ответ: люди должны выдержать…

Несколько отвлекаясь от основного повествования, сообщим читателю, что в 1942 году в английском флоте произошел случай, когда был спасен экипаж подводной лодки, пораженной глубинными бомбами. Поскольку у подводников не было никакой возможности всплыть, послали в базу сигнал бедствия (SOS) с помощью оказавшихся на корабле голубей. Их выбросили через торпедный аппарат на поверхность в специальной капсуле, прикрепив к лапкам записки с сообщением о координатах погибшей лодки. До базы долетела одна голубка. Вовремя пришедшая помощь спасла людей. И ныне в Англии есть памятник крылатому курьеру…

Но экипаж той субмарины спасли неподалеку от своих берегов. «К-52» лежала на дне в районе, контролируемом врагом. Надо было обмануть противника и всплыть, спасти и экипаж, и корабль, рассчитывая только на свои силы. А над нашей лодкой продолжали рваться глубинные бомбы. Ее спасало то, что противник не предполагал, что советский корабль находится на такой огромной глубине, и ставил взрыватели на бомбах на меньшее углубление.

Взрывы то уходили в сторону, то приближались к кораблю. Слышались писклявые щелчки по корпусу — гидролокаторы врага вели непрерывный поиск, поэтому следовало уйти из района. Морякам из четвертого отсека пока не удавалось полностью заделать пробоину. Вода продолжала просачиваться в лодку. А всплыть нельзя, не откачав воду. И откачать нельзя. В ней соляр, который сразу расплывется по поверхности воды большим демаскирующим пятном.

Что делать? Решай, командир. У тебя наибольший боевой опыт. Ты отвечаешь за весь экипаж, за корабль. Наконец, в твоих руках и твоя жизнь, так нужная и флоту, и семье…

Травкин решил ждать. Приказал выключить все шумящие механизмы. Даже регенерационные патроны, хотя дышать было тяжело. Только гирокомпас пел однообразную тихую песню. Через два часа Иван Васильевич приказал включить водооткачивающие помпы. Как только они заработали, гидроакустик снова услышал нарастающий шум винтов.

Затаившиеся корабли выжидали. Мгновенно были остановлены помпы, враг не успел обнаружить лодку.

Наконец, радостный гидроакустик доложил, что слышит затухающий шум винтов кораблей. Они ушли, можно было без боязни откачивать воду из поврежденного отсека. Помпы работали на полную мощность, но вода убывала медленно. Оказалось, приемные патрубки то и дело забивались мелкими обломками аккумуляторных батарей. Стали пускать помпы по очереди: одна откачивала воду, другую чистили.

Когда в лодке осталось уже немного забортной воды, Травкин решил всплывать. Принял меры предосторожности: вдруг поблизости без хода затаились вражеские корабли. Приказал артиллеристам готовиться к бою, бросив короткое:

— Стрелять так, как комендор Богов!..

Моряки знали, о ком идет речь. В 1919 году Советская республика находилась во вражеском кольце. В тот период на Петроград наступала армия белогвардейского генерала Юденича, поддерживаемая английской эскадрой — 12 крейсерами, 20 эскадренными миноносцами, 12 подводными лодками и другими кораблями. Наша морская оборона опиралась на минно-артиллерийскую позицию и боевые корабли Балтийского флота.

4 июня в Капорском заливе эскадренные миноносцы «Азард» и «Гавриил» приняли бой с четырьмя английскими эсминцами и подводной лодкой. Наблюдатели с эсминцев заметили следы двух торпед и показавшуюся из воды рубку подводной лодки. Наши корабли уклонились от торпед, а комендор с «Азарда» Богов послал снаряд точно в рубку вражеской субмарины. Потеряв управление, она вошла на минное поле, подорвалась и затонула.

Советские эскадренные миноносцы перенесли огонь на эсминцы врага, один из них повредили, остальных заставили уйти.

В 1928 году наши моряки подняли потопленную почти десятилетие назад лодку, останки интервентов вернули англичанам. «Л-55» вошла в строй советского военного флота под тем же названием, чтобы напоминать бывшей «владычице морей» о ее интервенции против Советского Союза и о позорном бегстве ее кораблей сначала в Капорском заливе, затем и со всей Балтики.

Лодка всплыла на поверхность. Травкин первым выскочил на мостик. Горизонт был чист. Невыгодная для подводного корабля дуэль, к счастью, не состоялась. Заработали дизели, им надо было дать прогреться. Вдруг опять показались вражеские корабли. Иван Васильевич приказал дать форсированный ход. Делать это при непрогретых двигателях по инструкции нельзя, но командир лодки решил таким путем уйти от противника, имевшего меньшую скорость. Это был единственный выход. Погружаться рискованно, масляное пятно выдало бы место лодки.

У бортов стали падать снаряды. Травкин, не меняя скорости, маневрировал, сбивал врагу прицел. Вскоре на лодке с облегчением вздохнули. Орудия сторожевиков перестали доставать до «катюши».

Травкин понимал, что корабли вызовут авиацию. Рассвело, и, уклонившись от прежнего курса, «К-52» легла на грунт. Под давлением забортной воды через заглушенные отверстия в четвертом отсеке усилились протечки воды. У Ивана Васильевича болели голова и рука, казалось, на исходе последние силы. И его, и измученного борьбой с водой и неисправностями экипажа.

Командир прошел в четвертый отсек.

— Молодцы! — похвалил он мотористов и электриков. — Что будем делать, комиссар? — это уже секретарю партийной организации Ивану Константиновичу Середину.

— Одна голова хорошо, много — куда лучше, — ответил тот. — Соберем коммунистов и комсомольцев, посоветуемся.

На собрании М. А. Крастелев доложил, что в аварии виновата не техника, а стечение обстоятельств. Во время срочного погружения мотористы продували дизели, в них попала вода. Команда на срочное погружение не была дана ревуном, как это должно делаться при всплытии, поэтому действия моряков оказались неоперативными. Огромным давлением воды и разорвало топливную цистерну, вода пошла в отсек.

— Что-то могли предотвратить и люди, — заметил Травкин. — Снова не хватило опыта.

Вырисовалась общая безотрадная картина: из-за полученных повреждений корабль не сможет воевать.

Поднялся с места высокий, стройный Михаил Гусаров:

— Как же мы вернемся, не потопив ни одного вражеского судна? Это позор на весь флот.

У молодежи, жаждавшей немедленных побед, его слова вызвали полное одобрение. Травкин понимал, люди давно рвались в море, хотели громить врага, и вдруг их надежды оказались напрасными. Обидно, но экипаж уже совершил своего рода подвиг: спас корабль, увел от грозного противника. Об этом Иван Васильевич и сказал на собрании.

Какой меркой измерить то, что он, раненый, передвигаясь с помощью фельдшера, несколько дней руководил людьми?..

Подводя итоги прениям, Иван Васильевич сказал:

— Возвращаться необходимо. Постараемся после расквитаться с фашистами.

Ночью 23 ноября лодка всплыла. Прежде всего следовало понадежнее заделать течь. Мотористы Виктор Жмаков и Константин Лаврентьев спустились в аккумуляторную яму. Вокруг трещины в прочном корпусе они просверлили отверстия, нарезали в них резьбу, наложили на место поступления воды резину и металлическую заплату, крепко прижали их болтами. Когда Жмаков и Лаврентьев трудились в яме, к ним несколько раз подходил Травкин, хвалил и изредка поторапливал:

— Скорее, скорее, ребята, скоро будет светать, а нам до рассвета надо от этого места подальше уйти. Получили разрешение на возвращение в базу.

Все, что было в их силах, сделали мотористы, но в месте повреждения прорывалась вода. Ее непрерывно откачивали, и, идя в надводном положении, лишь к концу месяца добрались до Кронштадта. Так неудачно сложился первый поход.

В море командир корабля не может собрать весь личный состав. Нельзя оставить без управления и присмотра многие механизмы и приборы. В базе такая возможность есть, и Травкин поспешил ею воспользоваться. Он начал разговор с примеров пусть далеких, но поучительных, сказал, почему погибали корабли, хотя никакой критической обстановки для них не возникало. Один немножко недосмотрел, другой чуть-чуть поторопился, третий понадеялся на товарища.

Французская подводная лодка «Фарвадэ» выполняла пробное погружение. Последний спускавшийся в надстройку моряк не закрыл люк. В корабль хлынула вода, и «Фарвадэ» погибла. Новая английская субмарина «К-13» утонула на ходовых испытаниях из-за незакрытых вентиляционных отверстий машинного отделения. У англичан же лодка «М-2» полностью еще не всплыла, но кто-то поспешил открыть рубочный люк. На русской лодке «Дельфин» не задраили вентиляционные отверстия, а прошедший вблизи ее пароход развил сильную волну. Корабль тоже оказался на дне.

— Катастроф могло и не быть, если бы каждый не только знал и понимал свои обязанности, но и выполнял все, что предписано инструкциями, чего требует сама жизнь. У нас, конечно, далеко до таких страшных вещей, но думается, на собраниях коммунисты и комсомольцы обмозгуют что к чему, сделают выводы…

2 декабря состоялось партийное собрание, на котором рассматривался вопрос об ускорении ремонтных работ. Деловые, самокритичные выступления радовали командира.

— Наше заведование не нуждается в ремонте, — говорил старшина группы мотористов Спиридон Егорович Андреев, человек спокойный, обстоятельный. — Мы посоветовались с товарищами и решили помочь трюмной группе — у них дел больше всего. А со своими заботами мы справимся в вечерние часы.

Старшина команды торпедистов мичман Василий Крестин сказал, что торпедисты помогут электрикам, поскольку у тех огромная работа по ремонту аккумуляторов.

— Давайте работать под лозунгом ленинградцев: «Тебе трудно, помоги товарищу, и тебе станет легче», — предложил парторг Середин.

Приняли единодушное решение отремонтировать лодку за полтора месяца, а не три, как планировал завод.

Говорят, что человек предполагает, а жизнь располагает. Случилось так, что на уходившей в боевой поход «К-56» не хватало специалистов. На нее в разгар ремонта взяли людей с корабля Травкина. К новому месту службы отбыл помощник командира Кудряшов. Несмотря на все это, 15 января 1945 года — ровно через полтора месяца, — готовая к боям и походам «К-52» стояла у пирса в Кронштадте. «Пределы есть у техники, сила человеческого разума, наша работоспособность — беспредельны», — думал Травкин. Вернулись и моряки, участвовавшие на «К-56» в потоплении трех вражеских транспортов в Южной Балтике.

Подводники настигали противника не только в море, топили вражеские суда и в гаванях. Так, командир «Щ-307» М. С. Калинин зашел на внешний рейд порта Вентспилс и одновременным залпом четырех торпед уничтожил два вражеских транспорта. Травкин тепло поздравил своего бывшего помощника и ученика с присвоением звания Героя Советского Союза.

Позже при личной встрече Михаил Степанович так рассказал своему воспитателю и наставнику об этом походе:

— Обнаружили мы три транспорта. Цель завидная, но идти в атаку опасно — рядом сторожевики. И глубина малая: временами лодка уже касалась грунта. Но вспомнил я нашу атаку в сорок втором на мелководье. Ведь тогда получилось! И рискнул. Быстро довернул и выпустил сразу четыре торпеды. Машины на «стоп». Притаились на грунте. Два взрыва почти одновременно. Не выдержал я, подвсплыл под перископ. Вижу: двух транспортов нет, только спасательные шлюпки снуют в том месте. Можешь представить нашу радость. Уверенности, сил прибавилось. Мы в том походе четыре транспорта потопили…

Но были не только победы. Не вернулась с моря «С-4». Капитан 3-го ранга А. А. Клюшкин 1 января 1945 года донес в штаб флота о потоплении транспорта. Что же случилось потом? Об этом узнать не удалось. Никаких сообщений о ее потоплении, как выяснилось после войны, не оказалось и во вражеских документах…

Январь в сорок пятом был холодным, морозным. Но и суровая зима не смогла удержать в базах балтийских подводников. «Щ-318» капитана 3-го ранга Л. А. Лошкарева 3 февраля уничтожила транспорт. «Л-3» торпедировала вражеский миноносец. В. К. Коновалов потопил также два транспорта. Один из них «Гойя» перевозил до десяти тысяч гитлеровцев, удиравших из окружения в районе города Хель. Второй транспорт тоже был набит фашистскими солдатами. Капитан 3-го ранга В. К. Коновалов был удостоен звания Героя Советского Союза…

В феврале начинался новый боевой поход «К-52».

Перед походом на «К-52» вернулись многие моряки. Не было только шифровальщика. Магницкого направили на «Щ-309», но он заболел, остался на плавбазе «Иртыш» в Хельсинки, а в поход на «щуке» ушел другой специалист. Магницкий стал трудиться на штабном корабле.

Когда Травкин появился на «Иртыше», увидел Магницкого. Удивился, почему не в походе? Магницкий объяснил.

— Вот что. Сегодня я ухожу в Кронштадт на тральщике. Забираю с собой вас.

— Мне следует доложить об этом начальству?

— Ни в коем случае. Пока суд да дело, а мне что, в море идти с другим специалистом?

— Ругаться будут, товарищ командир!

— Ничего, отругаются и перестанут. В двадцать три будь готов. Сходни с тральщика уберут, прыгай через фальшборт. Оставь записочку, чтобы зря не искали.

Уже в походе Травкин сказал Магницкому:

— Есть радиограмма насчет вашей персоны… Объяснился…

Чтобы выйти в открытые воды, лодке предстояло преодолеть обширную область льдов. На корабль надели «намордник» — прочный стальной щит, предохранявший от ударов льдин форштевень, носовые горизонтальные рули и торпедные аппараты. Командир лодки назначил дополнительную вахту, чтобы отпорными крюками отталкивать крупные льдины.

Шли за двумя ледоколами. В узких шхерных проходах лед оказался толщиной свыше полуметра. Чтобы быть в струе чистой воды, Травкин приказал укоротить буксирный трос. Это было небезопасно, создало дополнительные трудности, так как ледокол часто менял скорость хода и подводная лодка то стремительно наползала на него, то вдруг неимоверно натягивался трос — вот-вот лопнет. Но Иван Васильевич верил в экипаж, в свой глазомер, в корабль. Двигались медленно, в иные сутки всего по несколько миль. На ночь приходилось останавливаться, и лед сковывал корабль. Вахтенные коченели на ветру. Мокрая одежда превращалась в холодный панцирь, прилипал к рукам выстывший металл. Корпус корабля изнутри облицован пробковой крошкой, но все равно от него шел сильный, как говорили располагавшиеся в концевых отсеках торпедисты, «зверский» холод. В носовом и кормовом отсеках стенки корпуса покрывал иней. Моряки спали, надев на себя «весь аттестат».

И все же корабль настойчиво продвигался вперед. Чем западнее он уходил, тем тоньше становился лед. Наконец, вышли в открытое море. Травкин обрадовался: уйдет лодка на глубину, станет теплее, уютнее. Но у него по коже побежали мурашки от первого же после погружения доклада вахтенного офицера:

— За лодкой след соляра!

Оказалось, что одна из межбортовых цистерн злополучного четвертого отсека пропускает топливо. Течь образовалась от ударов льдин. Соляр стал проникать в аккумуляторную яму.

— Что будем делать, инженеры? — с досадой спросил Иван Васильевич у М. А. Крастелева и командира группы движения А. В. Сулоева.

Александр Владимирович Сулоев предложил возвращаться для ремонта. В принципе это было разумно, и Крастелев промолчал. Травкин внешне казался спокойным, только побелели губы, выдававшие его волнение. Само слово «ремонт» стало для него ненавистным, он же моряк, а не ремонтник. Возвращаясь из предыдущего похода, краснофлотцы говорили о позоре на весь флот. Но это по молодости. Теперь он и сам так считал.

— Может, вы и правы, — сказал командир корабля. — Нам действительно следовало бы вернуться в базу. Нас никто за это не осудит, но проситься второй раз домой без боевого успеха хуже смерти! Подумайте, посоветуйтесь!

Командира поддержал парторг корабля Середин:

— Наши товарищи, кто давно на лодке, помнят начало сорок второго года. Положение было куда труднее. Порой оно казалось просто отчаянным. Голодно, холодно, воды нет, не работает водопровод. А дать городу воду было необходимо, думаю, важнее в сто раз, чем решить ту задачу, что стоит сейчас перед нами.

В те незабываемые дни пришли к нам на лодку член Военного совета Ленинградского фронта секретарь горкома ВКП(б) А. А. Кузнецов, председатель Ленгорисполкома П. С. Попков. Во втором отсеке нашей «катюши» собрали они коммунистов. Кузнецов высказал просьбу быстро отремонтировать насосы водонапорной башни, ввести в действие другие системы, так как начинается весна, воду из Невы брать опасно, могут возникнуть эпидемии, случится что — от болезней погибнет множество ослабевших людей.

Мы решили создать две бригады. Одну возглавил мичман Леонович, другую я. Но бригады не сменяли друг друга, а работали параллельно, круглосуточно, отдыхая по 1,5–2 часа. Член Военного совета фронта приезжал к нам ежедневно. На десятый день, на полсуток раньше установленного жесточайшего по времени срока, насосы городской водокачки стали давать воду городу.

А. А. Кузнецов, помнится, сказал тогда подводникам: «Родина и Ленинград никогда не забудут ваш подвиг!» Давайте еще совершим, пусть не подвиг, просто нужное дело сделаем: здесь, в районе боевой позиции, введем лодку в строй. Золотые руки у многих. У мичмана Андреева, например.

— Да я хочу выступить, — поднялся с места старшина группы мотористов С. Е. Андреев. — Мои товарищи предлагают в первую очередь расходовать топливо из поврежденной цистерны, а ее швы из четвертого отсека зачеканить. Поработаю под ленинградским девизом: «Что может быть сделано, будет сделано. Что не может быть сделано, все равно будет сделано».

И он действительно совершил своими золотыми руками почти невозможное, то, что в пору доверить только заводу. Лодка была снова готова к бою. Снова, в который раз, помогла вера в людей.

Травкину, всем морякам хотелось достойно отметить 27-ю годовщину Красной Армии и Флота. Об этом говорили и думали, когда 21 февраля вышли на позицию в Данцигской бухте. Враг словно ждал «К-52». Его корабли и самолеты двое суток беспрестанно гонялись за лодкой, то обнаруживали, то теряли ее, бомбили, вытесняя из района.

Причина оказалась вот в чем…

Подводная лодка «С-13», которой командовал Александр Иванович Маринеско, 30 января в Данцигской бухте атаковала и потопила шедший в сильном охранении траспорт «Вильгельм Густлов», водоизмещением свыше 25 тысяч тонн. На нем находилось 6 тысяч гитлеровцев, в том числе 3700 подводников. Ими можно было бы укомплектовать десятки экипажей подводных кораблей. Через несколько дней лодка с «несчастливым» номером отправила на дно транспорт «Генерал Штойбен» водоизмещением 14 660 тонн с тремя тысячами гитлеровцев. Всего Маринеско и его боевые друзья уничтожили до 10 тысяч фашистских солдат и офицеров — целую вражескую дивизию. Гитлер приказал расстрелять командира конвоя. Все это стало известно Травкину значительно позже…

Зимний шторм обрушился на Южную Балтику. В такую погоду не могли плавать вражеские корабли, и они ушли в базу. К концу дня 23 февраля — словно это был подарок подводникам — шторм стих. Лодка смогла идти в надводном положении на большой скорости и скорее отыскать цель. Травкин не сходил с мостика. Из рубки к нему торопливо поднялся радист. В радиограмме штаб бригады подводных лодок сообщал о конвое противника, направлении его движения, скорости. Иван Васильевич приказал изменить курс корабля, идти на сближение с противником.

Штурман лейтенант Жолковский доложил, что по расчетам встреча с конвоем произойдет в полночь в районе пересечения путей следования вражеских судов, идущих из Прибалтики к Померанской бухте (сейчас Поморская бухта). Когда приближалось расчетное время, командир «К-52», все находившиеся наверху моряки стали еще внимательнее вглядываться в ночную февральскую тьму.

— Товарищ командир, — снова доложил радист, — недалеко от лодки слышны переговоры на ультракоротких волнах.

— Стоп дизели, — распорядился Травкин. — Акустикам внимательно прослушать горизонт.

Через несколько минут гидроакустик Михаил Козловский доложил:

— Правый борт, курсовой тридцать, слышу шум винтов.

Командир лодки приказал повернуть на вражеский конвой, который, как оказалось, состоял из транспорта в 8–9 тысяч тонн водоизмещением и охранения — миноносцев и сторожевиков. Чтобы незаметнее подойти к конвою, Травкин решил атаковать из темной части горизонта на большой скорости.

— Три носовых торпедных аппарата, товсь! — приказал он.

Маневр «К-52» позволил ей остаться незамеченной. Пузыри воздуха — следы торпед — не видны ночью. Травкин неотрывно смотрел на светящуюся стрелку секундомера. «Как же медленно тянется время. Прошло 30 секунд, а кажется, много больше. Личные чувства — плохой хронометр», — думал он. На семидесятой секунде грянул взрыв на транспорте, на семьдесят пятой — на сторожевике. Это был блестящий удар. Одним залпом удалось торпедировать два корабля. Над морем запылали факелы. Иван Васильевич понаблюдал, как тонут чужие корабли, и приказал погружаться.

Победа в море не приходит сама. За нее борется весь экипаж во главе с командиром. Побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто умнее, кто лучше знает обстановку и творчески использует закономерности боя. Так было в этом маленьком эпизоде большой всенародной войны.

Растерявшийся противник пришел в себя, и минут через пятнадцать за кормой лодки загрохотали взрывы глубинных бомб. Травкин резко развернул лодку влево, корабли противника прошли прежним курсом, шум их винтов удалялся, взрывы гремели далеко от «катюши». В центральном посту, видел Травкин, напряжение на лицах сменилось улыбками.

Капитан 3-го ранга подошел к переговорной трубе и обратился к экипажу:

— Поздравляю с боевым успехом. Потоплены транспорт и сторожевой корабль противника. Наша победа — отличный подарок 27-й годовщине Красной Армии и Флота. Отмечаю мастерские действия торпедного расчета первого отсека во главе с лейтенантом Бузиным и гидроакустика Козловского. Спасибо всем, товарищи, за службу!

Командир отделения гидроакустиков старшина 2-й статьи М. А. Козловский отличился и в последующие дни. На мою просьбу рассказать о событиях тех дней и о И. В. Травкине Михаил Андреевич ответил довольно подробным письмом:

«Чтобы стать хорошим гидроакустиком, прежде всего нужны музыкальный слух и большой труд. Все корабли при движении «поют» различно, как певцы, имеющие каждый свою «окраску» голоса, свой тембр. Гидроакустик — это упорная и длительная подготовка, изучение всех классов кораблей по их шумам, определение их скорости и расстояния до них. Я тренировался при любом удобном случае, когда лодка находилась на плаву.

Каждый выход в море для меня был ответственным событием. Радовался, что мне доверен грозный корабль. И. В. Травкин прислушивался к просьбам, понимал роль нашей службы. Как-то я сказал командиру корабля, что в надводном положении при работающих механизмах и волне более трех баллов очень трудно обнаружить цель на большом расстоянии. Попросил по моей просьбе останавливать дизели и давать возможность прослушивать горизонт. Иван Васильевич согласился. Такой способ наблюдения полностью себя оправдал. Из надводного положения потоплены несколько вражеских кораблей. Умел командир оценивать дельные предложения».

На помощь надводным кораблям немецкое командование послало подводную лодку. Гидроакустик обнаружил ее на значительной дистанции, и быстроходная «катюша» оторвалась от врага. Это был единственный выход, так как Травкин знал, что противолодочные фашистские субмарины недавно вооружены самонаводящимися торпедами, идущими на шум винтов. От таких торпед уклоняться крайне сложно. «К-52» атаковывали и вражеские самолеты. Пришлось уйти в запасной район.

Наступила весна, но март не принес тепла. По-прежнему стояла холодная, ветреная погода. По небу плыли черные, тяжелые облака, словно весенний март взял взаймы несколько дней у зимнего декабря. Лодку качало на крутой волне. Ночью Травкин разрешил раздавать обед (ужин выдавался утром, перед погружением лодки). Вдруг гидроакустик попросил не греметь посудой, соблюдать тишину. Вскоре он доложил:

— Девяносто градусов правого борта, шум винтов. Предполагаю транспорт. Слышны также другие шумы.

Травкин увеличил скорость корабля и всплыл на перископную глубину. Огромные волны подхватили лодку и легко, как палочку тростника, подняли к поверхности моря. Иван Васильевич снова увел корабль на глубину. Атаковать не удавалось. Выныривающую над волнами лодку могли обнаружить корабли охранения. Командир «катюши» решил произвести бесперископную атаку на самую крупную цель по данным гидроакустической станции.

Козловский дал первый пеленг на транспорт. Затем доклады следовали через каждую минуту. Дивизионный штурман Наполеон Наполеонович Настай и корабельный — Евгений Александрович Жолковский делали расчеты по таблицам и на логарифмических линейках, остро отточенными карандашами прокладывали линии на карте, вели их к значкам, обозначавшим вражеские корабли.

И вдруг тревожный доклад акустика о шуме винтов подводной лодки. Уклоняться или продолжать атаку? Командиру часто трудно даются решения. Это было тоже не из легких. Травкин быстро взвешивал «за» и «против»: «До момента выпуска торпед, когда транспорт окажется на залповом пеленге, времени осталось уже немного. Неприятельская лодка пока на значительном удалении…» Решил продолжать атаку.

Был ли риск в таком решении? Конечно, и немалый. Ошибись гидроакустик в определении положения вражеской субмарины — можно получить торпеду в борт. Или просчитайся в чем-то штурман — неприятельский транспорт уйдет безнаказанно. Иван Васильевич верил в команду, в успех, и это определило успех боя.

— Аппараты, пли!

Три торпеды пошли к цели. В эти секунды командир еще раз мысленно проверил, все ли верно сделал. Выходило, что верно. Но ведь это их первая бесперископная атака, поэтому он волновался. Успокоился, когда лодку тряхнуло и все услышали взрывы.

Уводя корабль с прежнего курса, Травкин нажал кнопку подъема перископа. Теперь он меньше боялся быть обнаруженным — дело-то сделано, да и надо бы увидеть результаты удара. Электромотор повел цилиндрическую штангу прибора вверх. Капитан 3-го ранга прильнул глазом к резиновой оправе окуляра. Транспорта не было видно. На месте его гибели ходили сторожевики, видимо, подбирая людей.

Гидроакустик с тревогой сообщил о шуме винтов двух подводных лодок. Это была серьезная угроза, и Иван Васильевич поспешил увести корабль в другой район — к банке Южная Средняя. Там он положил корабль на грунт. Можно было перезарядить торпедные аппараты, дать отдохнуть экипажу, поесть и поспать самому.

Травкин сел у овального стола кают-компании, сделал записи о происшедшем за сутки и прошел в свою, располагавшуюся рядом каюту. Увидев, что кают-компания свободна, в нее зашли комсорг корабля Иван Васин, старший торпедист Александр Тарасенко и штурманский электрик Олег Баронов — готовить боевой листок. Он получился на славу: хорошо иллюстрированным, содержательным. Особенно понравилась командиру заметка моториста Ивана Никишина — его впечатления о бое.

Позже и Жолковский напишет о походе лодки:

Все пройдем, считая мили, Курс на вест положит штурман, Через штормы и туманы, Через минные поля. Л потом радиограммы Шлем с позиции далекой, В них торпедные удары, Счет потопленным врагам…

Утром 3 марта радист доложил командиру радиограмму о новом конвое. Лодка легла на курс сближения с ним, расчеты штурмана и командира показывали, что встреча с противником должна произойти в 17 часов. Но ни в 17, ни в 20, ни в 22 часа вражеский конвой не был обнаружен. Видимо, он зашел в какую-то базу.

На другой день наблюдатели заметили сторожевой корабль. Такая цель не была заманчивой для Травкина. Торпеды следовало расходовать расчетливо, чтобы нанести противнику наибольший урон. Об этом думал командир «К-52», пропуская сторожевик. Но не только об этом. «Почему корабль идет на восток? Возможно, он встречает конвой? Тогда сторожевик и выведет нас к нему. Ведь штаб не дает никаких новых данных… Наверно, в сложившихся условиях больше ничего не придумаешь».

Лодка пошла за сторожевиком, а когда стемнело, всплыла. Травкин ни на минуту не покидал мостик. Вдруг корабль противника сбавил ход. «Не заметили ли на нем чего, ведь шум работы двигателей на море разносится далеко», — подумал капитан 3-го ранга. Он увидел, что на сторожевике открылась дверь каюты и свет, скользнув по палубе, упал на заблестевшие волны. «Значит, не заметили, — с удовлетворением подумал Иван Васильевич. — Иначе бы строже соблюдали светомаскировку».

Здесь предоставим слово человеку, который обнаружил этот сторожевой корабль и наблюдал за ним, сигнальщику Николаю Александровичу Шведенко, в характеристику которого, как отменного сигнальщика, не поверил Травкин, когда принимал «К-52»: «4 марта перед полуночью над морем стояла густая темнота. Радист Иван Горюнов доложил, что слышит переговоры по радио, но неприятельские корабли обнаружить не удалось.

Я продолжал всматриваться в темноту и в разрыве между полосками тумана на гребне волны увидел продолговатый силуэт транспорта размером со спичечную коробку. Доложил командиру. Он и сам обладал прекрасным зрением, но увидел судно, когда подошли поближе. Взглянув в мою сторону, он сказал:

— Ну и глазищи!

С этого момента он полностью убедился в правоте Шулакова, стал в сложных и ответственных ситуациях меня на мостик вызывать».

Вскоре Травкин увидел второй транспорт. Сторожевик действительно привел лодку к конвою. Обстановка для атаки была самой благоприятной. «Катюша» не обнаружена, транспорты неплохо просматривались в светлой части горизонта.

Иван Васильевич прильнул к прицелу. Когда цель и визирная нитка ночного прибора торпедной стрельбы совпали, скомандовал:

— Залп!

Через минуту над транспортом выше его мачт поднялся огненный столб, послышался сильный взрыв. Теперь надо было уходить. Срочно погрузились, и почти сразу же акустик сообщил о шуме винтов сторожевого корабля и подводной лодки. Травкин приказал повернуть на лодку и увеличить глубину погружения. Таким маневром он уже не раз уходил от вражеских кораблей. Сторожевик, видимо, знает, где своя лодка, вряд ли там будет бомбить. Фашистские подводники тоже не ожидают, что наша лодка пойдет «к черту в зубы»…

Так «К-52» сумела вырваться и ушла в более спокойный район — к банке Южная Средняя, чтобы перезарядить аппараты, подготовиться к новым боям. К боям ночным. Так получилось, что во время похода лодка атаковывала противника только ночью. Объясняется это тем, что, опасаясь нашей авиации, враг проводил караваны судов из Либавы (Лиепаи) в Померанию только в темное время суток и при солидном охранении.

Ночь на 7 марта выдалась безлунной, темной, холодной. О таком времени говорят: «Не видно ни зги». Вся надежда на акустика. И он не подвел.

— Прямо за кормой миноносцы! — доложил Козловский.

Вражеские корабли были обнаружены в то время, когда продрогший Травкин спустился в кают-компанию выпить горячего кофе. В считанные секунды он снова оказался на мостике. Строем фронта шли три вражеских корабля. Иван Васильевич решил оторваться от противника и затем атаковать. Приказал готовить к стрельбе и носовые, и кормовые торпедные аппараты. Лодка заняла выгодную позицию и легла на боевой курс. Когда первый миноносец попал в прицел, капитан 3-го ранга скомандовал:

— Кормовые аппараты, пли!

Но не всегда получается так, как задумано. Командиру вдруг доложили, что торпеды вышли из носовых аппаратов. Что же произошло? С этим Травкин решил разобраться позже. Быстро сманеврировав, он приказал произвести залп из кормовых аппаратов и срочно уходить на глубину. В лодке капитан 3-го ранга увидел, как уверенно старшина группы Павел Перевозчиков орудует маховиками клапанов, устраняя дифферент. Травкин тронул мичмана за плечо:

— Спасибо, Павел Петрович!

Подорванный вражеский миноносец потерял ход. Другие корабли ПЛО пошли неподалеку друг от друга и непрерывно бомбили. Иван Васильевич понял: вытесняют его лодку из района. Атаковать их он не мог. «К-52» была безоружной. Он передал в штаб радиограмму о появившихся шести транспортах, их курсе и скорости, положил корабль на грунт для перезарядки торпедных аппаратов и стал разбираться, почему дали залп с носа, а не с кормы.

Оказалось, что поручили свободному во время атаки фельдшеру, обладателю зычного голоса, дублировать команды. Тот пришел из экспедиции по подъему затонувших кораблей перед походом, еще не усвоил организацию службы на лодке. Как пошутил кто-то из экипажа, знал только, что не надо выписывать дров для топки компаса. Он то ли не понял, то ли не расслышал команды, толково объяснить происшедшее не смог.

Травкин начал распекать фельдшера, но вспомнил еще об одном случае с этим полным, медлительным человеком. Однажды по команде: «Срочное погружение!»— все, кто был наверху, на палубе, бросились к рубочному люку. От того, как скоро уйдут в лодку люди, зависит быстрота погружения, значит, жизнь корабля и экипажа. Фельдшер первым оказался в люке и застрял. Сверху на него давили два сигнальщика и вахтенный офицер. К тому же медик зацепился бушлатом за какой-то выступ. Под тяжестью четырех тел бушлат порвался, и неудачник грохнулся на металлический настил. Пострадавшему пришлось самому себе оказывать помощь.

С тех пор фельдшер проскакивал рубочный люк побыстрее самых резвых краснофлотцев. Дело, конечно, не только в «моральном факторе», пришлось изрядно потренироваться.

Теперь, наверно, он ждал еще каких-то резких слов от командира, но тот заулыбался, махнул рукой: хорошим подводником за один поход не станешь…

А те, кто были хорошими, бывалыми подводниками, кто в боях с врагом заслужил честь эту, в походах становились коммунистами. К маю 1945 года в этом походе, где было одержано четыре победы, партийная организация приняла в свои ряды еще 7 человек: командира отделения Александра Солодова, электриков Василия Чубакова, Ивана Васина, моториста Алексея Кондрашова, комендора Николая Обозного и других. Все молодые коммунисты поклялись оправдать доверие, не жалеть сил и знаний для скорейшего разгрома врага.

На заседании выступил член партийного бюро И. В. Травкин. Он говорил о том, что день вступления в партию, членом которой состоял великий Ленин, это память навсегда, на всю оставшуюся жизнь. Текущий год для вступающих в партию особый. Год 75-летия со дня рождения В. И. Ленина, год предстоящей победы над фашистской Германией, ведь наши войска на подступах к Берлину.

— Особо хочу сказать, — добавил капитан 3-го ранга, — о нашем комсорге Васине. Принимая его, мы не просто открываем двери в наш партийный дом еще одному достойному человеку, этим мы укрепляем связь парторганизации с корабельной комсомолией, людей более зрелого возраста с молодежью. Поэтому готов голосовать за принятие в наши ряды Ивана Васина обеими руками…

Еще в марте в районе, где находилась лодка Травкина, фашисты, провели сильное «профилактическое» бомбометание. С разных сторон из кипящего от взрывов моря подходило к подводному кораблю эхо грозных ударов. Пришлось уходить. Необходимо было перезарядить также торпедные аппараты и поточнее определить свое место для того, чтобы лечь на грунт.

На походе сменились вахтенные, и сигнальщик Шведенко направился отогреться. В пятом отсеке у дизелей всегда, когда лодка идет в надводном положении, тепло. Сюда, к карте района похода, собирались те, у кого выдавалась свободная минута. Поскольку сигнальщики находятся на мостике, видят и знают обстановку, они желанные гости в чреве корабля. Вот и Шведенко, сменившись, пошел в пятый отсек. Не успел отогреться — прибыть на мостик к командиру.

— Для точного определения надо обнаружить огонь маяка на Готланде, — поставил задачу Травкин. — В вас верю.

Шведенко забрался на самую высокую точку лодки — ее высота 11 метров, держался на полукруглой обледенелой палубе рубки, уцепившись за поручни обтекателя. Шторм достигал восьми баллов. Моряка обдавало ледяной водой, сквозь одежду к телу пробирался ветер. Травкин дал команду чаще менять сигнальщику перчатки. Оказалось, что снять их, обледеневшие, скользкие, не так просто. Ночь была мглистая, быстро двигались облака.

Сейчас Шведенко не помнит, сколько сменил пар перчаток, помнит, что больше всего боялся сорваться, подвести командира и товарищей. Он заметил проблески сначала на низких облаках. По указанному им курсу пошли к острову, сориентировались по маяку, определили поточнее свое место и легли на грунт.

Перезарядив торпедные аппараты, лодка вернулась в отведенный ей для действий район. Плыли в надводном положении. На мостике — Травкин, вахтенный офицер и помощник командира корабля старший лейтенант Н. И. Пенькин. Неотрывно смотрели вокруг сигнальщики старший матрос Николай Шведенко и матрос Николай Климов.

— Товарищ командир, вы не забыли, что сегодня Восьмое марта? — убедившись, что все спокойно, спросил Шведенко. — Хорошо бы преподнести боевой подарок нашим женщинам. Торпедисты уже написали на торпедах: «За славных советских женщин!»

— Помню, Шведенко, о празднике, помню. Если найдем противника, то подарок нашим труженицам обязательно преподнесем. Зорче наблюдайте, от вас ведь очень многое зависит.

Высокий Шведенко выпрямился, словно для того, чтобы дальше видеть, и приставил к глазам бинокль. Иван Васильевич вспомнил блокадные месяцы. Он с шофером ехал по заснеженным улицам Ленинграда неподалеку от военно-морского госпиталя. Руку подняла, остановила машину женщина в широком темном пальто, до пояса укутанная поверх него серым платком. Несмотря на такую одежду, нетрудно было определить, что она в положении.

— Куда вам? — спросил Травкин.

— В госпиталь к мужу. Тяжело ранило его, повидаться хочу.

— Куда уж вам, дома бы сидели! — глядя на худющее, изможденное лицо, сказал Иван Васильевич. — Чем вы ему поможете…

— Нет, надо его подбодрить. Я-то все вытерплю.

Женщина прикрыла глаза. Отдыхала. У госпиталя Травкин тронул ее за руку.

— Вот и приехали. Вам помочь?

Рука была холодная. Вдвоем с шофером они вынесли незнакомую женщину из машины. Снежинки падали на ее лицо и не таяли — на мертвых лицах снег никогда не тает.

«И за эту женщину, за другую жизнь, что погибла в чреве матери, — подумал он. — Надо мстить и мстить. Все правильно написали на торпедах моряки… А как мои родные женщины — жена, дочки? С моря письмо не пошлешь. Поди, сильно беспокоятся».

От размышлений командира оторвал рулевой-сигнальщик Шведенко:

— Правый борт, курсовой сорок, силуэты кораблей!

Иван Васильевич повел лодку в темную часть горизонта, одновременно приближаясь к конвою. В походном ордере шли три транспорта в охранении четырех сторожевых кораблей. Перед тем как атаковать, «катюша» двинулась параллельно конвою, чтобы точнее определить его курс и скорость…

Судно в четыре — пять тысяч тонн водоизмещением приближалось к нити ночного прицела. Когда она пришлась на переднюю мачту, Травкин скомандовал:

— Носовые аппараты, пли!

Взрыв прогремел через семьдесят семь секунд. Над транспортом поднялся столб огня и пара. Лодка быстро погрузилась и увеличила скорость. Все же вражеские сторожевики сумели найти ее. Вокруг «К-52» загремели взрывы. Корабль сильно тряхнуло. Рос дифферент на нос, полетели по палубе все не закрепленные предметы.

Иван Васильевич боялся за подготовленные к зарядке в аппараты торпеды. Сдвинувшись с мест, они могли ударить по дифферентной цистерне и пробить ее. Тогда лодка окончательно потеряет остойчивость, может случиться катастрофа. Но этого не произошло. Рискуя быть придавленными, старшина команды торпедистов Василий Крестин и торпедист Александр Тарасенко намертво закрепили семиметровые двухтонные сигары.

Травкин мгновенно сориентировался, что делать: приказал дать воздух в носовую группу цистерн, чтобы облегчить нос лодки, и обоими двигателями работать «полный назад». Лодка выровнялась. Причина дифферента оказалась в том, что от близких взрывов глубинных бомб горизонтальные рули заклинило в положении на погружение. Рулевой-горизонтальщик Морозов стал управлять вручную.

Когда корабли охранения потеряли «катюшу», она всплыла на поверхность Балтики. Иван Васильевич поднялся на мостик и подставил ветру лицо. Прохладный влажный воздух бодрил, словно прибавил сил. Травкин направил командиру бригады телеграмму: «Потоплено пять кораблей противника. Торпедирован миноносец. Боезапас на исходе. Прошу указаний». Комбриг поздравил с победой и разрешил следовать в Хельсинки.

От экипажа капитан 3-го ранга всегда требовал при возвращении с моря проявлять особую бдительность, не думать, что прход окончен, хотя и ушли с позиции. В беседах с моряками командир не раз приводил примеры, когда корабли блестяще выполняли задания, люди возвращались в базу усталые, снижали внимание при несении вахт. До дома-то близко. А ближе оказывалось дно. Помня все это, моряки «катюши» не позволяли себе расслабляться и сумели предотвратить беду.

Утром 11 марта, когда «К-52» уже подходила к шхерам, глазастые сигнальщики вовремя и на значительном расстоянии обнаружили рубку подводной лодки. Травкин в тот же момент увеличил скорость и повернул на противника. Пенящиеся струи винтов торпед прошли вдоль бортов его корабля. Метко выстрелили фашистские подводники, но еще лучше сманеврировал наш командир.

В базе, будто по заказу, ласково, приветливо сияло солнце. Моряки «К-52» давно не видели его — всплывали ночью, днем находились под водой. Торжественно встречали на берегу победителей. Когда Травкин доложил новому комбригу Курникову о походе, Лев Андреевич слегка прищурил глаза, словно в них заглянуло не весеннее, мартовское, а летнее, июньское солнце, спросил:

— Не жалеете, что в прошлом году настояли на вашем переводе с «щуки»?

— Солдат место службы не выбирает. А вот с кем служить… Люди на обеих лодках отличные, настоящие советские. Что же теперь жалеть.

— Ну и прекрасно. Собирайтесь в Кронштадт. Там сейчас командующий флотом, вызывает вас.

Владимир Филиппович Трибуц дружески обнял Травкина, поздравил с победами, попросил подробнее рассказать об атаках. Командир «К-52» понимал, сколь дорого командующему время, знал и другое — его опыт будет принят на вооружение другими кораблями, поэтому довольно подробно рассказал о походе.

Адмирал Трибуц лишь изредка уточнял детали, спрашивал о боевых качествах нового корабля, о тактических приемах. Как понял Травкин, командующий был доволен беседой.

— Что помогало побеждать? — спросил он.

— Побеждали люди, их мастерство и выучка. И еще, может, это не для командующего флотом, но скажу. Мы были уверены, что останемся живы.

— Почему же не для комфлота? — улыбнулся Трибуц. — Кто в себя не поверил или испугался, наполовину бой проиграл. Моральный фактор это и по моей части.

Иван Васильевич промолчал, а Трибуц продолжил:

— Засчитываю вашему экипажу потопление четырех транспортов и одного боевого корабля. На рубке можете написать цифру пять. Весь экипаж наградим орденами. Будем завершать войну, — закончил беседу адмирал.

В послевоенные годы Владимир Филиппович Трибуц напишет в своих мемуарах «Балтийцы сражаются»: «С победой вернулась из боевого похода и подводная лодка «К-52»… Травкин «был большой мастер подводных атак. Любая его атака представляла тактический интерес, изобиловала множеством интересных деталей, по которым нетрудно представить себе творческий портрет ее автора. Так было и в данном случае».

Не правда ли, весьма высокая оценка скупого на похвалу командующего Балтийским флотом!

Последний поход

Лидия Александровна Травкина рассказывала:

— После снятия блокады наша семья вернулась в Ленинград. В апреле приехала в Кронштадт, проводить Ваню и его товарищей в поход. Стояла у трапа, думала одно, чтобы живыми вернулись. Понятно ведь, что скоро конец войне и разлукам. Вдруг Ваня вспомнил, что на плавбазе забыл папиросы. Самому ему с корабля уже отлучаться нельзя, все готово к отходу. Кричит мне: «Лида! Выручай!» Побежала, как могла быстро, забыла, что ноги недавно сильно болели, тащу. Трап снимали, все ж забежала на лодку, мужа-то надо выручать. На стенке кто-то неодобрительно говорит: «Быть беде, женщина на корабле — плохая примета». Беда была бы мужу без курева. А ведь из похода Иван Васильевич вернулся Героем Советского Союза. Вот вам и женщина на корабле!..

А у Травкина перед выходом в море вдруг возникло такое ощущение, что и он, и его экипаж делают все для войны в последний раз. Не придется им больше загружать боевые торпеды, изучать противника, прокладывать курс к берегам враждебной страны. Это было какое-то предчувствие скорой победы. «Наверно, и у других моряков так. Все ж это не должно расхолаживать людей, нужно полное понимание того, что война продолжается, а раненый зверь всегда опасен, — размышлял Иван Васильевич. — В этом плане переговорю с командой. С чего бы начать? Со сводки Совинформбюро. Она и о победах, и о том, что предстоит серьезная борьба».

Сводка Советского Информбюро сообщала, что войска 3-го Украинского фронта при содействии 2-го Украинского фронта после уличных боев овладели столицей Австрии городом Вена стратегически важным узлом обороны немцев, прикрывавшим пути к южным районам Германии. Войска 2-го Украинского фронта овладели городом Годонин — важным узлом дорог и сильным опорным пунктом на берегу реки Моравы.

Газеты помещали статьи и корреспонденции, подробно рассказывавшие об ожесточенных боях по расширению плацдармов на реке Одере и реке Нейсе — это уже на подступах к Берлину, о падении Кенигсберга, завершающих боях за эту крепость…

После блестящей операции 3-го Белорусского фронта, в результате которой был взят Кенигсберг, объявленный Гитлером лучшей немецкой крепостью за всю историю Германии, в Восточной Пруссии осталась лишь одна группировка войск — на Земландском полуострове. 11 апреля командующий фронтом Маршал Советского Союза Василевский обратился к немецким генералам, офицерам и солдатам на Земланде с требованием о капитуляции.

В обращении говорилось, что помощи им никто не окажет, что морские пути на запад перерезаны русскими подводными лодками. «Вы — в глубоком тылу русских войск. Положение ваше безвыходное», — отмечалось в документе. В числе лодок, перекрывших пути врагу и делавших безвыходным его положение, была и «К-52»— подоспевший к месту боевых действий корабль под командованием Травкина.

Его последний поход начался успешно. В полдень 21 апреля гидроакустик Михаил Козловский доложил о шуме винтов судна. Травкин поднял лодку под перископ, прильнул к его овальному резиновому окуляру. Большой сухогруз — тысяч на шесть водоизмещением — шел в охранении двух быстроходных сторожевиков.

«К-52» начала маневрировать для определения скорости противника, его курсового угла и дистанции. Травкин увеличил ход, поднырнул под сторожевик, и его корабль оказался между транспортом и охранением. Лодка пошла за транспортом и выстрелила тремя торпедами. Вырвавшийся из торпедных аппаратов на поверхность воздух заметил сторожевой корабль и резко повернул на подводную лодку. Скорее на глубину! Травкин, весь экипаж действовали молниеносно.

Взрыв торпеды Иван Васильевич услышал, когда лодка была уже на тридцатиметровой глубине. «Уклонюсь в район, где помельче море. Меньше вероятность, что будут там искать», — решил командир корабля. Действительно, сторожевики сбрасывали глубинные бомбы далеко за затонувшим транспортом, мачты которого торчали из воды. Фашисты усиленно искали лодку, а ее, передав радиограмму о победе, капитан 3-го ранга увел в другой район.

По данным разведки Иван Васильевич знал, что в связи с успешным наступлением советских войск вражеским судам все труднее пробираться из района Либавы и Восточной Пруссии в порты Померании, что объемы вражеских перевозок возросли и противник значительно усилил охрану судов. Против наших лодок действовала целая армада миноносцев, сторожевиков и тральщиков, самолеты, летчики которых были натренированы в ночных поисках подводных лодок. Значит, речь снова шла не о том, кто сильнее, это совершенно ясно, а о том, кто умнее, хитрее, обладает большим боевым опытом и мастерством.

С рассветом 22 апреля вахту в центральном посту нес старший лейтенант М. И. Бузин — командир минноторпедной боевой части. Он был словно рожден для службы в подводном флоте — человек среднего роста, крепкий, энергичный, зоркий, очень требовательный к себе и людям. Около 9 часов утра Бузин обнаружил в перископ самолет и вовремя увел корабль на глубину. Послышались отдаленные взрывы авиабомб. Через час все повторилось снова. Стоило всплыть — над лодкой оказывался самолет.

Когда начало темнеть, Травкин, искавший вражеские суда по данным акустической станции, решил всплыть на перископную глубину и увидел корабли. Предложил взглянуть остроглазому Бузину.

— Вижу транспорт в охранении миноносца и сторожевиков.

Капитан 3-го ранга Травкин удовлетворенно кивнул. Настойчивость тоже немаловажное дело при поиске врага, и она была вознаграждена. По идущему вдоль берега транспорту было послано три торпеды. Увидеть результаты удара Иван Васильевич не смог. Лодку снова атаковал самолет, к ней ринулись миноносец и сторожевик. Взрывов на лодке не услышали. Видимо, с транспорта заметили торпеды и отвернули…

Весь следующий день «катюшу» преследовали и бомбили корабли и самолеты. К ночи люди устали, физически сильный командир от переутомления тоже с трудом удерживался на ногах. И вдруг… Неожиданности бывают разные — неприятные и приятные. То, что Травкин прочитал в радиограмме, сняло сонливость и усталость. Командующий и член Военного совета флота поздравляли командира и экипаж с награждением корабля орденом Красного Знамени.

Когда лодка легла на грунт, взяв радиограмму, Травкин пошел по отсекам. Он поздравлял рулевых, электриков, торпедистов, каждому пожелал новых успешных боевых дел.

С командиром отделения мотористов Виктором Веригиным, человеком рослым, крепким, мотористом Александром Костяным, пришедшим из морской пехоты, и другими краснофлотцами в дизельном отсеке разговорились.

Костяной что-то проехался насчет аппетита Веригина и добавил, дескать, в остальном он хороший человек.

— А таких не бывает! — заметил Травкин.

Матросы уставились на командира непонимающими глазами. Лодка краснознаменной стала, а тут такое сказать…

— Подумайте, что такое хороший человек? — овладев общим вниманием, заговорил Травкин. — Он что, добр и к друзьям, и к противнику? К честным людям и жуликам? Всех готов простить и обнять?

— Не в этом смысле, — возразил Костяной.

— Погоди, доскажу. Слышал я как-то историю (может, и легенда это, не в том суть), которая произошла в те дни, когда в сорок втором ленинградцев из блокадного кольца через Ладогу на судах и самолетах перевозили. У эвакуируемых вещей понемногу, только самое необходимое, все люди бросали. А у одного типа, заметили летчики, чемодан хоть и небольшой, да тяжелый. В полете попросили открыть, не захотел. Сами летчики вскрыли замок и поразились — чемодан был забит золотыми вещами. Открыл один из авиаторов дверь и говорит этому гаду: «Прыгай!» Без парашюта, конечно, но высота небольшая: может, дескать, удачно упадешь, жив останешься. Чтобы ни с кем не объясняться о происшедшем, и чемодан в Ладожское озеро сбросили. Хорошие летчики люди?

— Отличные, товарищ командир, — в один голос одобрили их действия моряки.

— Я тоже этих ребят понимаю, ведь кто с голодухи мрет, а кто на людском горе и смертях наживается. Но не все тут просто. Порядок должен быть, и под схему опять же всего в жизни не загонишь.

— Так-то оно так, — заметил Александр Костяной, — а что же такое на нашей лодке хороший человек?

Иван Васильевич не стал делать каких-то выводов или навязывать мнение:

— Вот подумайте, думать никогда не вредно…

Следующий день оказался похожим на предыдущий.

Вражеские корабли беспрерывно бомбили. Но не лодку, а район, надеясь вытеснить из него подводные силы. «Боеприпасов не жалеют, — подумал Иван Васильевич. — Не иначе, как хотят провести большой или важный конвой. Будем считать, что нас не вытеснили, а помогли сориентироваться…»

Козловский доложил о шуме винтов конвоя. Вражеские суда были еще далеко, Травкин приказал всплыть в надводное положение и вышел на мостик. Разрезая темную ночную воду, корабль стремительно двигался на сближение с конвоем. Из рубочного люка послышался радостный голос помощника:

— Товарищ командир! Получена радиограмма. Вам присвоено звание Героя Советского Союза.

Капитан 3-го ранга оторвал от глаз бинокль и ответил коротким «есть». На душе стало радостно, хотелось запеть, сплясать, поскорее получить высшую награду Родины. Но не об этом надо было думать — впереди бой.

— Товарищ командир, вас просят спуститься вниз. Команда хочет вас поздравить, — передали из центрального поста.

В это время вахтенный увидел силуэты судов конвоя — три транспорта, один из них водоизмещением в 10 тысяч тонн, в охранении 5 сторожевиков и нескольких катеров. Наносить удар следовало немедленно, пока лодку не заметили, не загнали под воду. И конечно, по самому крупному судну. Вместо согласия на поздравления внизу услышали:

— Боевая тревога! Торпедная атака!..

Обе выпущенные торпеды попали в транспорт. На «К-52» услышали два взрыва. Лодку не преследовали. Немецкие корабли не решились оставить без прикрытия два оставшихся транспорта. Этим и решил воспользоваться Травкин. Он повел «катюшу» за вражеским конвоем.

Иван Васильевич выбрал для атаки второй по размеру после потопленного транспорт. Тут сигнальщики заметили, что на лодку повернул сторожевик. Пришлось выпустить торпеды с большой дистанции. Взрывов не последовало, очевидно враг сумел уклониться от нашего оружия. Травкин прошел по кораблю. Теперь не он, а его поздравляли с высокой наградой.

— Ну так кто хороший человек на лодке? — улыбаясь, спросил капитан 3-го ранга, увидев Костяного.

— Тот, кто хорошо служит, отменно знает дело, кто в любой обстановке остается верным товарищем!

— И я так думаю, — согласился Герой Советского Союза И. В. Травкин.

Отвечая на мой вопрос, что он испытывал, став героем нашей страны, Травкин достал карту района Балтики, где сражались подводники, и показал:

— В тот период фашистское командование вывозило войска из Восточной Пруссии в Северную Германию, чтобы там упорнее сражаться с наступающими советскими дивизиями. Потопление транспорта водоизмещением в 10 тысяч тонн означало, что уничтожено несколько тысяч солдат и офицеров с оружием или 80–90 тяжелых танков, или 5–6 тысяч тонн других грузов. Кстати, это двухмесячный паек для 4–5 дивизий. Танкер примерно такого же водоизмещения мог обеспечить заправку тысячи «юнкерсов».

Радости, если так можно выразиться, было две. Я же не случайно вам о транспорте в 10 тысяч тонн толкую, мы такой потопили. Попробуйте же 80–90 «тигров» на суше остановить и уничтожить! Это первое радостное событие. Геройское звание — второе, но дело это больше личное, ну, может быть, внутриэкипажное. Внутрисемейное, конечно же, — вспомнил он блокадные беды и своих исхудавших девчонок.

Не знаю, стоит ли об этом, но из песни слова не выкинешь. Готовили представление к этому званию, когда Травкин командовал «щукой». Помешала история с Галкиным. Поистине от трусости до предательства один шаг. Но такова командирская доля. Атаки — итог труда всего экипажа, а награда прежде всего командиру. Если чрезвычайное происшествие — виноват опять же в первую голову командир. Все верно и мудро…

На другой день на рассвете, когда лодка заряжала аккумуляторы, еще не успела спрятаться под толщей воды от своих злейших врагов — самолетов, рулевой-сигнальщик Михаил Гусаров услышал шум авиационных моторов.

Корабль срочно уходил под воду, а около него рвались бомбы. Словно могучая богатырская рука, взрыв легко поднял лодку с ее многотонными двигателями и свинцовыми аккумуляторами, десятью торпедными аппаратами и четырьмя пушками, с шестью десятками человек команды, и снова корабль провалился в пучину. Тряхнуло так, что полопались лампочки электрического освещения. Стало темно, но каждый подводник мог действовать в абсолютной темноте. Рулевые увели лодку на глубину. Электрики наладили освещение. Командиры отсеков доложили, что повреждений нет.

Следующая серия бомб упала в стороне. Но на этом не кончились испытания для корабля и экипажа. Гидроакустик доложил о приближении трех сторожевых кораблей — их навел самолет, как охотничья собака указывает хозяину добычу. Охотников было трое, поэтому не просто от них увернуться. Травкин уменьшил скорость корабля, приказал выключить все вспомогательные механизмы. Не помогло. И без акустики слышалось пощелкивание по корпусу лодки импульсов-посылок гидролокатора, словно на железо бросали мелкую щебенку.

Искусство командира, его умение уклоняться определяет в таких случаях судьбу лодки. Тут важны и общие правила, и точный расчет, и даже достигаемая опытом интуиция. Этих качеств Травкину было не занимать. Он приказал увеличить ход и отвернуть так, чтобы держать сторожевики за кормой, поскольку глубинные бомбы у них сбрасывались с кормы. То звонче, то глуше рвались бомбы, а Иван Васильевич вел «катюшу» генеральным курсом на восток, в район банки Южная Средняя, где глубины достигали 70 метров, чтобы положить лодку на грунт и затаиться.

Командиру было трудно, но он знал: еще труднее Козловскому. Резкие, усиленные аппаратурой взрывы звенящими молотками били его по барабанным перепонкам. Он терпел и продолжал непрерывно докладывать о положении атакующих кораблей. Нелегко приходилось и штурману лейтенанту Жолковскому. Он быстро учитывал каждый маневр, каждое движение лодки и вражеских кораблей, подсказывал командиру курс к впадине у спасительной банки.

Когда легли на грунт, фельдшер сосчитал вытащенные из коробков спички — по числу взрывов глубинных бомб. Их оказалось «истраченных» более сотни штук. Злая, ожесточенная была эта «охота», но «К-52» не стала вражеской добычей. Обманул, перехитрил охотников ее командир.

Сторожевые корабли еще пошныряли по району, но найти лодку так и не смогли. Семь часов они «утюжили» беспокойное море, а на «катюше» приводили в порядок технику, очередная смена отдыхала, появился настрой и для шуток.

— Товарищ командир, разрешите ознакомить вас с шифрограммами за сутки, — вошел в каюту шифровальщик матрос Магницкий, самый молодой на лодке.

«Экипаж узнал содержание телеграммы раньше меня, — был недоволен Травкин. — Опять этот Магницкий». Вспомнилось, как однажды, когда лодка стояла на рейде, его и Магницкого вызвали в штаб бригады. Краснофлотец сидел в тузике (маленькой лодке) на веслах, Травкин — на корме.

— Как попали на флот? — поинтересовался Иван Васильевич.

— Флотом бредил с пеленок. В школе посещал морской кружок. Дома хранилась бескозырка, подаренная мне одним краснофлотцем. В сорок первом году окончил семь классов, поступил в среднее мореходное училище, но началась война. В пятнадцать лет пошел на завод точить мины.

— А до суппорта доставал, — засмеялся Травкин.

— Подставлял ящик для мин. Пробовал попасть в школу юнг на Соловки, из фронтового Ленинграда не принимали. В сорок третьем повезло, добровольцем на флот взяли.

Когда возвращались обратно, Травкин спросил:

— Что будете делать с документами в критический момент?

— Согласно инструкции я должен их уничтожить, но чем и как, в инструкции не написано. У меня в сейфе есть личное изобретение, жахнет — ничего не останется.

— Что за изобретение? — насторожился Иван Васильевич.

— Изобретение — это метод уничтожения документов, а чем — вещь известная — граната.

— Какая граната?

— «Лимонкой» называется!

— Запал в ней? Гребите быстрее!

Магницкий вскрыл сейф, и Иван Васильевич увидел коробку из картона. «Лимонка» и запал лежали отдельно.

— Что же будем делать? Ведь боезапас должен быть учтен. Надо указать, с какого склада прибыл.

— С Ладоги. Я был туда откомандирован во время Видлицкой операции.

— Кто знает об «изобретении»?

— Вы и я. В критической ситуации не только мне, всему экипажу документов не съесть, могут попасть к врагу.

В День Победы Иван Васильевич выбросил гранату и запал отдельно друг от друга в море, заметив: «Пусть ни люди, ни рыбы не гибнут!»— и написал матери Магницкого, что ее сын отважно воевал в период Великой Отечественной войны. Вот уже больше сорока лет это письмо хранится в семье Магницких как самая дорогая реликвия…

Но тогда, в походе, Травкин думал, как поступить с Магницким. Иван Васильевич, прочитав принесенные бумаги, придал лицу строгость и сказал:

— Придется, товарищ Магницкий, вас наказать за разглашение тайны. О нашей награде знает весь экипаж. Как же получилось, что экипаж узнал об этом раньше командира?

Магницкий, стараясь быть серьезным, сказал:

— Я никому не говорил об этом, кроме помощника. А матросам и говорить ничего не надо было: они все прочли по выражению моего лица.

На другой день, когда наступили сумерки, убедившись, что поблизости нет вражеских кораблей, Травкин приказал всплыть. Необходимо было зарядить аккумуляторы. Верхняя вахта зорко оглядывала горизонт. Стоявшие на мостике офицеры негромко разговаривали.

— А ведь скоро Первое мая, — напомнил инженер-механик Михаил Андронникович Крастелев. — Люблю я этот праздник. Солнечный всегда такой, радостный.

— Да, приближается Первомай, — сказал Бузин. — Нынче он будет особенно светел. Не за горами день нашей победы над фашизмом. Война-то к концу подходит. Вот уж праздник будет, когда отгремят последние пушки!

Травкин и Крастелев промолчали, и Бузин заговорил о другом:

— Хорошая в этом году весна. Но очень уж долго тянутся сумерки. Самые неприятные для нас часы: наверху опасно, а в перископ ничего не видно.

— Вас понял, — откликнулся Травкин. — Рановато всплыли. Уходим на глубину. Поиск продолжим.

И поиск увенчался успехом. Гидролокатор обнаружил вражеские корабли. Всплыли, когда уже стемнело. Травкин и вахтенный офицер Бузин впились глазами в горизонт. После полуночи Иван Васильевич услышал долгожданное:

— Вижу конвой!

В ночной бинокль капитан 3-го ранга изучал строй вражеских кораблей. Пять транспортов шли в окружении сторожевых кораблей. Впереди самая заманчивая цель: двухтрубное судно. «К-52» начала сближаться с ними по кратчайшему пути — курсом, перпендикулярным конвою. Одновременно готовили расчеты для торпедного залпа.

В отличие от подводной надводная атака проходит на большой скорости, требует особой внимательности и расторопности, успех зависит от умелых, точных действий каждого. Так и было при этой атаке. Мотористы Виктор Веригин и Александр Костяной обеспечили четкую работу дизелей. Торпедисты готовились выпустить торпеды. Словно по ниточке вели корабль рулевые Василий Морозов и Александр Солодов. Предельно собранна верхняя вахта — Николай Шведенко и Николай Климов, готовые мгновенно отреагировать на любое изменение обстановки.

Надводная атака требует также исключительного самообладания. Даже у Травкина, человека смелого, привычного к риску, промелькнуло в сознании: «Не уйти ли под воду?»— когда к лодке стал приближаться сторожевик. Иван Васильевич сказал себе: «Надо выдержать, обязательно выдержать. У командира должны преобладать не эмоции, а рассудок. Отвернет СКР, это же галс зигзага». Прав оказался командир, обладавший железной волей, сторожевик изменил курс, не заметил «катюши».

Три торпеды устремились к двухтрубному транспорту, но как раз в это время он отвернул. Пришлось начинать атаку сначала. Появился фашистский самолет. Он сбросил на «К-52» бомбы, но промахнулся. Травкину снова захотелось увести лодку под воду, он снова сдержал этот порыв. Корабли лодку не атакуют, самолет куда-то скрылся — можно и повременить с погружением.

Поскольку самый большой транспорт уже прошел, Травкин решил атаковать другой, тоже не маленький — тысяч семь водоизмещением. Три торпеды послали в борт второго по величине судна конвоя, оно почти мгновенно затонуло. Лодка скрылась на глубине. Ее бросились искать, находили и бомбили сторожевые корабли и самолеты. Иван Васильевич умело и расчетливо уводил «катюшу» из-под ударов. Он подныривал под конвой, благо это позволяли сделать глубины, и немецкие акустики теряли лодку среди шумов винтов многих кораблей.

Торпеды были израсходованы, лодка получила «добро» на возвращение «домой».

Как оказалось, это были последняя атака и последний потопленный транспорт. К сожалению, не последнее смертельное испытание для экипажа. Оно ждало их у финских шхер. В утренней мгле рулевой-сигнальщик Шведенко обнаружил плавающую мину. Она качалась на волнах метрах в пятидесяти перед кораблем.

— Руль лево на борт! — в считанные секунды отреагировал Травкин.

Великолепная выучка экипажа позволила молниеносно воспринять и выполнить приказы командира. Лодка резко накренилась и прошла в двух метрах от рогатой смерти.

— Да, так бы и не встретили Первомай, — грустные слова с несоответствующей их смыслу радостью сказал вахтенный офицер лейтенант Владимир Демьянович Закоржевский.

«Не зря учили и требовали. Достигнута выучка, взаимопонимание с людьми во всем и каждую минуту», — с удовлетворением подумал Иван Васильевич.

29 апреля у границы шхер «К-52» встретил тральщик.

На подводных лодках существовало правило: при встрече с кораблями и судами давать свисток — прерывистый, хорошо слышимый, вроде милицейского. Означало это взаимное приветствие, пожелание счастливого плавания. Свисток хранился у командира. А тут Травкин куда-то затерял свисток, все в каюте переворошил — злосчастный свисток будто в воду канул.

Вспомнил Иван Васильевич об умельцах мотористах. Поручили работу В. М. Жмакову. Он еще «на гражданке» работал слесарем 8-го разряда, мастерство показывал в сложнейших условиях. Однажды (еще до прихода Травкина на «К-52») сломался вал регулятора у дизеля. Это вал высокой точности и значительной сложности. На двух заводах побывали представители корабля, но на них не взялись за такую ювелирную работу. Попросили сделать вал Виктора Жмакова и высококвалифицированного токаря Константина Лаврентьева. Для работы моряки пришли на завод к ночи, когда закончилась смена и свободным было оборудование в цехе. Моряки выточили вал, просверлили продольные и косые отверстия для смазки, отшлифовали вал.

Инженер-механик А. П. Барсуков оценил работу высшим баллом:

— Вы же, дорогие, такие мастера, что можете весь двигатель сделать!

Александр Петрович сам был отменным специалистом. Его знают многие подводники послевоенного поколения. Инженер-капитан 1-го ранга стал начальником кафедры, профессором в Военно-Морском инженерном училище имени В. И. Ленина…

«Дизель можем сделать, а тут свисток», — с такой мыслью взялся за работу Жмаков. Виктора предупредили, что скоро встреча с нашей подводной лодкой, следует поторопиться, не признаваться же, что свисток потеряли! И моторист очень спешил. Травкин переживал: успеет ли? Успел. Чтобы звук получался прерывистым, вставил в свисток пробковый шарик. Иван Васильевич попробовал — «свиричит». И вот встретились с другой лодкой. Как видно, командир переусердствовал, дунул с такой силой, что шарик вылетел из резервуарчика свистка и улетел вовнутрь. Получилось, не поприветствовали, а освистали боевых товарищей. Травкин в сердцах зашвырнул новый свисток в воду и заворчал на Жмакова.

— Освистали вот боевых друзей. Теперь остряки со всей бригады прохода не дадут. Мне этих свистков знаете сколько надарят. Вместе с приветственными речами о пользе свиста для воспитания моториста.

Иван Васильевич и через сорок лет не хотел вспоминать этот эпизод. На мой вопрос о свистке отшутился:

— На другую квартиру переезжали, видно, жена выбросила.

Значит, тогда подарил все-таки кто-то…

30 апреля лодка подошла к рейду у финской столицы — Хельсинки. Когда корабль приблизился к плавбазе «Иртыш», там проходило торжественное собрание личного состава бригады, посвященное 1-му Мая. Его пришлось на некоторое время прервать, чтобы встретить краснознаменный экипаж. Травкина и его боевых друзей тепло поздравили с победами. За март и апрель их было девять! (Утоплено 7 транспортов и сторожевой корабль, поврежден эскадренный миноносец.)

2 мая пал Берлин. Воины-победители начертали свои автографы на стенах рейхстага. Был среди них один и от Балтфлота: «Мы — из Кронштадта!» Дошел попавший с корабля в пехоту моряк до центра фашистского логова!..

Командир бригады подводных лодок капитан 1-го ранга Л. А. Курников поздравил Травкина с присвоением звания Героя Советского Союза и благополучным возвращением. Командир лодки доложил о выполнении задач и потопленных судах.

Одна из основных черт, которые отмечают в Травкине все его бывшие подчиненные, — справедливость. Не было у него любимчиков и нелюбимых людей, «беленьких» и «черненьких». Труд каждого оценивался по заслугам.

После похода на заседании партийного бюро, куда пригласили командиров боевых частей, рассматривался вопрос о награждении личного состава орденами и медалями. Некоторые считали, что не стоит награждать моряка, побывавшего в свое время в штрафном батальоне (не будем через 45 лет называть его фамилию). Слова попросил Иван Васильевич:

— Человек уже один раз наказан за поступок. Зачем же его во второй раз наказывать? Достоин, значит, достоин. Нам ордена не по совокупности заслуг, а за конкретные боевые дела дают!

Большинство присутствующих поддержало Травкина.

9 мая, в День Победы, «К-52» пришла в Кронштадт. Травкин увидел на рейде украшенные флагами расцвечивания корабли.

Празднично, весело было в этот день на корабле. Поздравив боевых друзей с великой Победой, Иван Васильевич сказал:

— Война кончилась. Наша жизнь продолжается. Вот чтобы каждому так упорно бороться за добро и справедливость, как в атаку ходили!

Побыв с командой, Иван Васильевич уехал домой, в Ленинград. С женой не виделись с того дня, как принесла она ему в спешке забытые папиросы. Героем Советского Союза, потопившим 12 транспортов и 2 боевых корабля, возвращался он в Ленинград. И в такой счастливый день…

Годы, как птицы

Закончилась Великая Отечественная война, смолкли жестокие бои на суше и на море. То, чем жили вчера, что еще вчера было главным, стало историей, которую Иван Васильевич и его боевые друзья делали своими руками.

Началась другая, послевоенная жизнь. На самую мирную в условиях Вооруженных Сил работу был назначен И. В. Травкин: готовить кадры для флота. Должность — начальника штаба дивизиона учебных кораблей. Командовал частью не менее известный подводник Николай Александрович Лунин, удостоенный звания Героя Советского Союза еще в апреле 1942 года за атаку на лодке «К-21» немецкого линкора «Тирпиц». Ворвавшись в походный строй вражеской эскадры, Лунин нанес торпедный удар по линейному кораблю, помешал эскадре напасть на брошенный англичанами на произвол судьбы союзный конвой. Торпедированный линкор был поставлен на длительный ремонт и уже не мог угрожать нашим коммуникациям.

Когда капитан 2-го ранга И. В. Травкин принимал корабли, он встретился со своей «Щ-303». Лодку перевели из боевых в учебные. Корабли стареют ведь куда быстрее, чем люди… Восемь лет вместе. Достоял, посмотрел. Додумалось о том, что, сколько бы ни жил человек, в его памяти всегда остается война, погибшие боевые друзья. Но прошлое не исчезает бесследно — это же опыт. Память становится помощником, когда бережно хранят этот опыт…

Вот и подсказала Ивану Васильевичу старушка лодка одно из основных направлений работы: пропаганда боевого опыта подводников. Другим направлением деятельности было обучение моряков, овладение ими техникой и оружием. «Именно знания несут и смелость и уверенность в успехе», — не уставал повторять подчиненным командир учебного дивизиона.

И есть одна наука, которая пронизывает другие, определяет методику, освещает особым светом содержание всех наук, — это марксизм-ленинизм. К трудам В. И. Ленина Травкин обращался постоянно с первых дней пребывания в училище. И на новом месте службы Иван Васильевич глубоко, обстоятельно, с присущим ему старанием изучал ленинские труды, материалы партийных съездов и пленумов.

Травкина на флоте знали и любили — и моряки, и гражданские люди, кто так или иначе был связан с морем. Его избрали депутатом Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся. Работ и забот сразу прибавилось. Трудно было с жильем. Часть жилого фонда требовала основательного ремонта, а часть оказалась вообще разрушенной. Количество материалов для ремонта было крайне ограниченным. Вот и думайте, депутаты, как и куда имеющиеся крохи использовать. То ли отремонтировать разрушенный дом, то ли починить крышу на детском садике, то ли привести в порядок школу.

Порой приходилось обращаться к руководителям города. Те обычно помогали. И в горкоме партии и горисполкоме Травкина знали не только как Героя и отважного подводника, но и упрямого, дотошного человека, который все равно своего добьется, с половины дороги не вернется, для людей расстарается.

Иван Васильевич помогал в трудоустройстве демобилизованным морякам. К нему шли, надеясь на участие и помощь, малознакомые, а подчас и далекие от флота люди…

Учитель, говорят, славен своими учениками. Некоторые в прошлом подчиненные офицеры обошли Травкина в служебном росте. Адмиралами стали его воспитанники того периода А. М. Гонтаев, А. В. Горожанкин, С. Г. Егоров, Ю. С. Руссин. Иван Васильевич радовался, видя, как растут его бывшие подчиненные; значит, верно учил их идти в оценках до максимума, перепроверять себя, даже если сделал хорошо, мог ли лучше…

Вскоре после войны бывший секретарь партбюро «К-52» И. К. Середин был направлен парторгом на плавбазу «Иртыш» — повышение несомненное, размах работы во много раз больший. Но понимал Иван Константинович, что без образования не сможет трудиться с наибольшей пользой. Надо было учиться. Об этом Середин сказал в политотделе. Его кандидатуру предложили для учебы в Военно-Морском политическом училище. Ивана Константиновича вызвали в политическое управление флота.

— С охотой идете в политическое училище? — спросил начальник политуправления.

Ожидал услышать «да» или «охотно», а услышал совсем другое:

— Я с детства мечтал о Московском государственном университете имени Ломоносова.

— А кто будет служить? — спросил присутствовавший на беседе работник отдела кадров.

— Идите подумайте, через три дня скажете свое окончательное решение, — предложил начальник политуправления.

Это был трудный момент в жизни Середина. Перед ним ясная, прямая дорога. Отказаться, сойти с нее легко, но неизвестно, когда будут демобилизовывать людей его возраста. Да и хватит ли сил и способностей поступить в университет? Проблемы серьезные. Середин поехал к своему бывшему командиру.

Они крепко пожали друг другу руки, вспомнили боевые походы, людей с «К-52». Травкин понимал, что не решается спросить о чем-то главном его боевой товарищ, и сам помог ему:

— Иван, не сказал ты: что же душу гложет?

Иван Васильевич впервые назвал Середина по имени. В устах такого человека, каким он был, это звучало, можно сказать без преувеличения, признанием в любви. Середин, волнуясь, рассказал о своих заботах и думах.

— Если нервы сдают, надо идти на гражданку, — улыбнулся Травкин. — А теперь по существу. Думаешь, что в части скажут. Что кадровики… Иди туда, куда лежит душа. Ведь война-то кончилась. Заслужил ты все, о чем мечтал… Если меня прибило к флоту, я больше никуда не пойду… У тебя другое. А поступить поступишь. Знания и память хорошие…

В письме ко мне Иван Константинович написал, что предсказал ему хорошую судьбу бывший командир. С 1 сентября 1948 года он начал учиться в МГУ имени Ломоносова. Позже закончил Высшую партийную школу. Работал председателем райисполкома и секретарем райкома партии. Ныне на пенсии, но по-прежнему крепко связан с людьми — преподает политэкономию, участвует в работе партийной комиссии при райкоме КПСС…

Соскучившись во время войны по театрам, Травкины зачастили в Большой Драматический театр имени Горького, благо он был близко от их дома. На его сцене тогда с успехом шел «Разлом» Бориса Лавренева. Революционные события прошлого неразрывными нитями переплетались с недавними военными, каждое поколение совершало свой подвиг. О его истоках нередко задумывался Иван Васильевич, и не случайно его любимой литературой стали исторические романы, именно то, что помогало познавать душу и сердце народа.

— Говорят, что миром правит золото, — заметил Травкин однажды. — Это не так. Миром правит свинец. Но не тот, что в пулях, а что в буквах, из которых составляются книги. Они несут свет, знания, жизнь…

Мыслями о подвигах, рассказами о боевых друзьях Травкин щедро делился с ветеранами и молодежью, выступая в Москве и Ленинграде, в Донбассе и в Таджикистане, в Североморске и Кронштадте, рассказывал о своих походах, о людях, с кем довелось служить, и почти столько же времени отвечал на вопросы. Мне запомнилось то выступление. Вопросов было много, и Иван Васильевич разрешил тем, кому некогда, «следовать своим курсом», но никто из аудитории не ушел. Мы, слушатели, как-то совсем забыли о времени…

Перелом руки и разрыв связок, полученные при падении на настил на «К-52», дали о себе знать. В 1957 году сравнительно молодым капитан 1-го ранга И. В. Травкин ушел из Вооруженных Сил в связи с резко ухудшившимся состоянием здоровья. Государство назначило ему солидную пенсию. Но усидеть дома было свыше его сил. Да и не дали давние боевые друзья. Они пригласили Ивана Васильевича поработать в редакции Морского атласа, а затем в Министерстве морского флота СССР.

…Часы только идут, минуты уже бегут, а годы летят. По ветеранам это особенно заметно. Тем, кто в годы Великой Отечественной войны командовали полками и кораблями, как И. В. Травкин, уже под 80. Уходят на пенсию и двадцатилетние солдаты войны.

Новое поколение становится в строй. Иван Васильевич от души радовался, что оно успело сделать больше предыдущего. Его представители проложили путь к звездам, прошли на атомоходах под водой вокруг земного шара, покорили целину, осуществляют невиданный технический прогресс. И ему присущи лучшие черты фронтовиков: оно умеет бороться за марксистско-ленинские убеждения, самоотверженно работать, крепко дружить, преодолевать невзгоды и трудности.

Травкин уезжал в санаторий в Архангельское. Я дружески распрощался с ним, чтобы через месяц встретиться и продолжить беседы. Шутя, он сказал Лидии Александровне:

— Зря отказалась от путевки. Раньше не ездила, дети свои были, не пускали. Теперь внуки. Надо же когда-то и о себе подумать.

В новом, купленном по случаю «появления на отдыхе на людях», костюме он выглядел молодцом, во всяком случае для своих 77 лет, бодрился. Правда, просматривая свежую газету и увидев некролог, заметил:

— Мы уходим, наше поколение уходит, но все равно мы счастливые.

Этот разговор с Иваном Васильевичем происходил 9 июня, 14-го его не стало…

Говорят: «Жизнь прожить — не поле перейти», подчеркивая этим, что не просто перейти поле, особенно вспаханное или поросшее высокой растительностью, но еще сложнее достойно прожить жизнь. Ну а если не просто даже идти по полю, то куда сложнее идти по ратному полю, над которым свистят снаряды, гудят самолеты, рвутся бомбы. Это в тысячу раз труднее. Но приходит такой грозный час, что надо идти по нему навстречу опасностям для блага Родины. Вот по такому полю и шел многие годы Иван Васильевич Травкин, достойно проживший большую жизнь. Большую и славную.

Примечания

1

Кабельтов равен 185,2 метра.

(обратно)

2

Тубус — широкая труба, отделяющая верхнюю крышку люка от нижней, вмещает несколько тонн воды.

(обратно)

Оглавление

На флоте боевая тревога

Ремонт — наша война

В море блокады нет

Снова в поход

Возвращение из ада

На борту «К-52»

Последний поход

Годы, как птицы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg