«На переломе»

1003

Описание

Автор этой книги — известный советский военачальник, прошедший большой боевой путь. В годы Великой Отечественной войны В. И. Казаков командовал артиллерией корпуса, армии, фронта. В своих воспоминаниях он делится с читателем впечатлениями о битвах под Москвой и на Волге. С любовью пишет о боевых друзьях — генералах и офицерах, о мужестве солдат. Больше всего в книге рассказывается об артиллерии, которой В. И. Казаков посвятил десятки лет своей жизни Книга рассчитана на широкие массы читателей.



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

На переломе (fb2) - На переломе 757K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Василий Иванович Казаков

Василий Иванович Казаков На переломе

В. И. К а з а к о в

К ЧИТАТЕЛЮ

Около двух десятилетий прошло с тех пор, когда произошло окружение и уничтожение 330-тысячной группировки немецко-фашистских войск, прорвавшейся к Волге. Но опыт, уроки этой великой битвы не утратили своего значения.

Контрнаступление, начатое 19 ноября 1942 года тремя фронтами и завершенное Донским фронтом, оказало огромное влияние на весь дальнейший ход Великой Отечественной войны. Вскоре Советская Армия перешла в решительное наступление на всех фронтах. Нанося врагу сокрушительные удары, она погнала его на запад.

Я безмерно счастлив, что мне довелось быть активным участником Сталинградской битвы. Убежден, что своим успехом у стен волжской твердыни мы во многом обязаны большому опыту, который накопился в тяжелых боях первого года войны. Поэтому прежде, чем рассказывать о событиях на Дону и Волге, считаю не лишним хотя бы в общих чертах поделиться воспоминаниями и о боях начального периода Великой Отечественной войны.

Главное, что я стремился показать, — это роль нашей артиллерии в описываемых боях и операциях, многочисленные трудности, которые ей пришлось преодолевать, и огромный ратный труд славных советских артиллеристов, их преданность Родине, партии.

Помимо своих личных воспоминаний о всем виденном и пережитом я использовал и архивные документы. Некоторые сведения мне сообщили мои соратники по 16-й армии и Донскому фронту, за что приношу глубокую благодарность генералам Г. Д. Пласкову, Н. К. Ефременко, Н. П. Сазонову и А. Н. Янчинскому, полковникам А. М. Смыслову и А. И. Телегину.

Особую признательность выражаю полковнику Е. И. Левит, оказавшему мне большую помощь в работе над книгой.

В. КАЗАКОВ

НА СМОЛЕНЩИНЕ И В ПОДМОСКОВЬЕ

1

Для каждого из нас война начиналась по-разному. Меня она застала в Москве. Я тогда занимал должность начальника артиллерии 7-го механизированного корпуса. Части и соединения корпуса были расквартированы в Московской области. В его составе насчитывалось около 1000 танков, до 500 орудий и минометов.

С 13 по 20 июня 1941 года штаб корпуса по разработанному ранее плану проводил рекогносцировку в районе Калуги и Тулы. Рекогносцировкой руководил командир корпуса генерал-майор В. И. Виноградов. Участвовали в ней начальник политотдела корпуса полковой комиссар И. И. Михальчук, начальник штаба корпуса полковник М. С. Малинин, заместитель командира корпуса по танковому вооружению инженер-полковник В. И. Борейко, начальник оперативного отдела Н. И. Жиряков и другие офицеры штаба, командир калужской танковой дивизии генерал-майор танковых войск Ф. Т. Ремизов с группой офицеров штаба дивизии. Участвовал в ней и я с начальником оперативного отделения штаба артиллерии корпуса майором Н. П. Сазоновым.

Вечером 20 июня мы получили приказание возвратиться в Москву, а утром 21 июня последовало новое распоряжение, которое насторожило нас. Командиру корпуса было приказано срочно вывести части из лагерей, а артиллерии прекратить учебные боевые стрельбы на полигоне в Алабино и возвратиться в пункты своей постоянной дислокации. Кроме того, командир корпуса получил приказание выделить мотоциклетную роту, обеспечив ее боеприпасами, для укомплектования штаба одного из фронтов. Приказания отдавались поспешно, во всем чувствовалась нервозность. Начинало пахнуть порохом.

По подразделениям поползли тревожные слухи, вызывающие взволнованные разговоры и различные догадки. О войне офицеры думали и говорили по-разному. Молодежь вообще мало верила в реальность военной опасности, а старшие и наиболее дальновидные офицеры понимали, что война назревает, но и они не теряли надежды на возможность избежать ее. Только в одном, пожалуй, все были единодушны: если грянет война, то она будет короткой и завершится полным разгромом врага. Так уж мы были воспитаны.

Командование корпуса не получило ни информации об обстановке, ни указания привести соединения и части в боевую готовность.

Вечер был субботний. Большинство офицеров, отдав необходимые распоряжения младшим командирам, разошлись по домам или уехали за город, намереваясь провести выходной день на лоне природы. О том, что началась война, они узнали только в полдень 22 июня из правительственного сообщения, переданного по радио. Каждый без вызова поспешил в штаб. Весь офицерский состав собрался только к 17 часам. Здесь были и офицеры запаса, приписанные к штабу и частям корпуса. Их вызвали еще к 15 июня для прохождения сборов.

Спустя сутки после начала войны части корпуса были приведены в боевую готовность. Но три дня они оставались на своих местах. Напряжение и беспокойство с каждым днем нарастало. Положение усугублялось нервозностью штаба округа. Дело порой доходило до курьезов. Например, отправкой в распоряжение Ленинградского военного округа лишь одной зенитной батареи 37-миллиметровых орудий в течение дня через каждые 20–30 минут интересовались то из штаба Московского военного округа, то из Генерального штаба. Теперь это может вызвать улыбку: батарею отправили с курьерским поездом.

Наконец вечером 24 июня корпус получил задачу. Он должен был войти в состав резерва Ставки и сосредоточиться в районе Гжатска.

Свой первый марш к фронту мы совершали по автостраде Москва — Минск. Управление корпуса и танки перевозились по железной дороге. В голове колонны шла мотострелковая дивизия, которой командовал полковник Я. Г. Крейзер. Танковые дивизии вели на фронт генерал-майор Ф. Т. Ремизов и полковник И. Д. Васильев.

Гжатск миновали без задержки, так как при подходе к городу через офицера связи Генерального штаба получили новое распоряжение: сосредоточиться в районе Вязьмы. Но и в Вязьме мы не задержались. В пути получили третье распоряжение: продолжать марш на Ярцево и далее на Смоленск.

Корпус двигался безостановочно, делая только привалы для отдыха. Распоряжения, которые мы получали одно за другим, вызывали невеселые мысли, тревогу, сомнения. И как не сомневаться, если видишь, что высшее командование не знает твердо, куда нас направить? Такую махину в течение суток назначают уже в третье место! Хорошо, что не пришлось менять направление движения. Так мы думали в те дни, будучи еще неискушенными в войне, не зная, что творилось в первые дни на фронтах. Позже мы могли вернее определить причины трехкратного изменения задач нашего корпуса. Причина, думаю, была одна: быстрое продвижение вражеских войск. Обстановка резко менялась и неизбежно вызывала частые изменения решений командования.

Конечным пунктом нашего назначения была Орша. Но обстановка вновь изменилась. Впереди скопилось много воинских эшелонов, преградивших нам путь. В ночь на 26 июня штаб корпуса прибыл отдельным поездом на станцию Смоленск и дальше следовать не мог. Там и пришлось нам выгружаться, организовывать управление дивизиями. А дивизии находились где-то впереди.

В Смоленске нас встретил командующий 20-й армией генерал-лейтенант Ф. Н. Ремезов, начальник штаба генерал-майор Т. Ф. Корнеев и начальник артиллерии генерал-майор артиллерии В. С. Бодров. Штаб этой армии был сформирован на базе бывшего Орловского военного округа и прибыл в Смоленск незадолго до нас.

Командарм сообщил, что наша мотострелковая дивизия должна занять оборону западнее Орши. Остальные дивизии корпуса предназначались для обороны участка Витебск — Рудня — Богушевск — Орша. Правее от Полоцка, в направлении Витебска, занимала оборону стрелковая дивизия полковника Н. А. Гагена. Слева от Орши никаких войск не было. Наш разведывательный полк под командованием полковника Н. И. Труфанова должен был вести разведку от Орши до Могилева.

А где находится противник, каковы его силы хотя бы на этом направлении, какие войска ведут бой с ним? Нам, как никогда раньше, требовалось знать сложившуюся обстановку. И как же мы были удивлены и разочарованы, не получив ясного ответа ни на один вопрос! Командарм не знал, как идут боевые действия на том направлении, где ему предстояло руководить войсками. Он даже не знал, где расположен штаб Западного фронта, в состав которого входила его армия.

Штаб фронта не смог еще наладить устойчивую связь с армиями, а армии не имели связи между собой. Поэтому информация сверху вниз и между соседями первое время была совершенно неудовлетворительной.

Столкнувшись с таким положением, невольно пришлось вновь задуматься над всем происходившим. В сознании никак не укладывалось, что командующий армией ставит корпусу задачи, не имея никакого представления об обстановке на фронте.

Настроение мое не улучшилось и после разговора с начальником артиллерии армии генералом Бодровым. Кто, как не он, мог бы дать мне исчерпывающие указания о порядке пополнения боеприпасами!.. Сейчас трудно даже поверить, но тогда — это было действительно так: генерал Бодров и начальник штаба полковник Н. П. Любимов не знали, где находятся артиллерийские склады.

Тут уже мне стало ясно: нужно действовать самостоятельно. Ведь если начнется бой, подчиненные мне артиллеристы и танкисты будут требовать боеприпасов не от генерала Бодрова, а от меня. Офицеры артиллерийского снабжения корпуса, имевшие на это дело особое чутье, конечно, разыскали склады с боеприпасами и вооружением. Находились эти склады не так уж далеко. Однако факт оставался фактом: осведомленность армейского командования даже в самых насущных вопросах была до обидного ничтожной.

По боевому составу и вооружению наш корпус был вполне способен отразить наступление передовых частей противника, дать ему по зубам. Но в обороне мы не засиделись. Через несколько дней произошла смена армейского командования. На должность командующего 20-й армией прибыл генерал-лейтенант П. А. Курочкин. Корпус без мотострелковой дивизии, оставшейся под Оршей, получил новую задачу. Вместо того чтобы использовать преимущества заблаговременно подготовленной обороны и условия, при которых можно подготовить достойную встречу врагу, нам приказали наступать.

Сейчас, спустя много лет, мне трудно сказать, чем руководствовалось командование фронта, принимая такое решение, но его печальные последствия запомнились навсегда. По замыслу командования мы должны были наступать на Бешенковичи, Лепель, Сенно. И вот корпус опять на колесах, опять в движении.

О результатах первого нашего боя тяжело и горестно вспомнить. Хорошо организованная воздушная разведка противника обнаружила выдвижение частей корпуса. Поэтому враг заблаговременно подготовился к отражению нашего наступления.

Надо заметить, что переход к обороне на этом направлении был выгоден для врага. К тому времени тылы немецко-фашистских войск растянулись и не могли в достаточной степени снабжать наступавшие части горючим.

Противник господствовал в воздухе, а мы ни разу не видели своей истребительной авиации над районом действия корпуса. Единственным средством борьбы с вражескими самолетами были зенитные дивизионы танковых и механизированных дивизий. Но в каждой из них было по одному 12-орудийному дивизиону, вооруженному 37-миллиметровыми пушками. Этого оказалось совершенно недостаточно, чтобы хоть как-нибудь защитить войска от вражеской авиации.

Наземных войск у нас было столько же, сколько у противника. Конечно, такой силы для наступления недостаточно. К тому же местность благоприятствовала врагу. Он притаился, замаскировался и до поры до времени не открывал огня. Наши танки были видны ему как на ладони,

Таким образом, мы как бы поменялись ролями с противником, добровольно отдав ему свои преимущества.

В начале наступления корпуса я и майор Сазонов находились на наблюдательном пункте вместе с командиром 14-й танковой дивизии И. Д. Васильевым, комиссаром И. М. Гуляевым и начальником артиллерии Е. П. Липовским. И все мы видели, как начался бой. Дивизия наступала на Бешенковичи. Танкисты бесстрашно ринулись вперед, без пехоты, при очень слабой артиллерийской поддержке. Ведь дивизия имела только 24 122-миллиметровых гаубицы. Когда танки приблизились на дальность прямого выстрела, противник открыл по ним сильный артиллерийский огонь. Головные танки начали отвечать, но вражеские орудия быстро поразили их. На поле боя становилось все больше наших подбитых танков, многие из них горели. Все же танкисты, волна за волной, продолжали наступление. Некоторые танки даже вклинились в оборону противника. Но в воздухе появилась вражеская авиация. Ее сильные бомбовые удары еще более увеличили наши потери.

Большой урон понесла и дивизия генерала Ремизова, наступавшая на Сенно. О ее действиях я узнал позже из докладов своих офицеров и рассказов очевидцев.

Командиры дивизий доложили командиру корпуса об обстановке. По их твердому убеждению, дальнейшее наступление было бесполезно, оно могло только увеличить и без того тяжелые потери в людях и танках. Начальник штаба М. С. Малинин, комиссар И. И. Михальчук и я были того же мнения.

Мы настойчиво просили В. И. Виноградова прекратить наступление и донести командующему армией о сложившейся обстановке. Но командир корпуса не принял во внимание ни докладов командиров дивизий, ни настоятельных просьб своих ближайших помощников. Он приказал продолжать наступление. Соединение еще около трех дней вело кровопролитные бои, которые, как мы и предвидели, не принесли успеха. Остатки корпуса 13–15 июля были выведены в район Вязьмы на формирование.

Анализируя проведенные бои, мы выявили серьезные недостатки в организации и действиях наших танковых частей. Нам было ясно, что в составе танковых соединений нужно иметь более мощные артиллерийские и минометные подразделения. Требовалось и достаточное количество зенитных средств для надежной борьбы с воздушным противником.

Одним из наиболее крупных недостатков оказалось слабое управление артиллерией. У нас не хватало средств связи. А главное, у офицеров штаба артиллерии корпуса еще не было боевого опыта. Обо всем этом пришлось серьезно задуматься.

2

Начальник штаба Западного фронта В. Д. Соколовский 21 июля передал штабу нашего корпуса приказание командующего фронтом прибыть к утру следующего дня в Ярцево в подчинение генерал-майора К. К. Рокоссовского. Там 17 июля была создана так называемая группа войск Рокоссовского, у которой своего штаба еще не было. Мы-то и должны были составить ее штаб.

Глубокой ночью 22 июля командир корпуса, начальник штаба, начальник разведки и я прибыли в окрестности Ярцево. Начали разыскивать Рокоссовского. Нам сказали, что он находится где-то блиндаже, в расположении штаба 38-й стрелковой дивизии. Ночь была темная. Автомашины с потушенными фарами медленно ползли от одной рощи к другой. В темноте чуть не столкнулись со встречной машиной. Кто-то властным голосом спросил:

— Что за люди?

М. С. Малинин в тон незнакомцу ответил:

— Мы тоже хотим знать, с кем имеем дело.

К нам приблизился генерал-лейтенант в сопровождении двух офицеров с карабинами наготове. И мы вспомнили, что уже видели его несколько дней назад. Тогда наш корпус отходил к Вязьме. На одной из переправ через реку Вопь образовалась большая пробка. И там неизвестно откуда появился этот генерал. Он пытался навести порядок в частях и расчистить себе дорогу. Это не удалось, и генерал быстро уехал искать для себя другой маршрут.

Представившись, командир корпуса доложил, кто мы и кого ищем. Оказалось, что и генерал едет к Рокоссовскому.

Вскоре совместные поиски увенчались успехом. Нам посчастливилось встретить какого-то офицера, который знал, где находится Константин Константинович, и проводил к нему. Нельзя сказать, что будущий наш командующий устроился с комфортом. Он спал в своей легковой машине ЗИС-101.

Прибывший с нами генерал бесцеремонно разбудил Рокоссовского. Тот спросонок спросил, кто и зачем его будит. Тогда генерал почти ласково сказал:

— Вставай, вставай, Костя!

Рокоссовский выбрался из машины, и на наших глазах оба генерала дружески обнялись. Мы оказались невольными свидетелями их разговора. Ночного гостя интересовало, какие части находятся в распоряжении Рокоссовского. Затем последовало указание, что нужно вести активные действия в районах Соловьевской и Ратчинской переправ. Из их разговора мы узнали, что где-то на правом фланге действует 101-я танковая дивизия, а в распоряжении Рокоссовского находятся еще 38-я и 108-я стрелковые дивизии. Кроме того, группа его войск пополнялась всеми, кто выходил из «окружения».

В 1941 году, особенно в первые месяцы войны, нам не раз приходилось слышать об «окружении», являвшемся чаще всего плодом больного воображения трусов и паникеров. В действительности же окружение наших войск случалось далеко не так часто, как о нем говорили. Но нередко после прорыва противником нашей обороны в его тылу оказывались некоторые подразделения советских войск, потерявшие связь с командованием. Вот такие-то подразделения и части, стремившиеся вновь соединиться со своими войсками, и попадали в группу Рокоссовского.

Вскоре деловой разговор сменился воспоминаниями о совместной службе до войны где-то на Дальнем Востоке и в Белоруссии. Пошли расспросы о семьях. И тут Рокоссовский рассказал, что он даже не знает, где находятся его жена и дочь. Перед войной он командовал 9-м механизированным корпусом, штаб которого находился в Новоград-Волынском. Там жили и все семьи офицеров управления корпуса. Когда началась война, Рокоссовский вскрыл мобилизационный пакет и сразу же выступил с корпусом на Ровно, Луцк, Ковель. Как и многие офицеры, он не успел даже попрощаться с семьей.

В то время когда корпус выдвигался к Ковелю, немецкие войска параллельными дорогами шли на Новоград-Волынский, Житомир, Киев. В сложившейся обстановке Рокоссовский вынужден был повернуть свое соединение обратно, на восток. Тем временем немецко-фашистские войска успели захватить беззащитный Новоград-Волынский, и частям корпуса пришлось отвоевывать его. Враг был выбит и понес при этом немалые потери. Но семей офицеров в городе уже не было, и никто не мог толком сказать, где они. В первые месяцы войны таких человеческих драм было очень много, и мы хорошо понимали, как тяжело должно быть нашему новому командующему.

Незнакомый генерал-лейтенант заторопился. Он уехал, не сказав нам ни слова. Попрощался только с Рокоссовским. Командир корпуса Виноградов представился новому командующему, представил всех нас, доложил о задаче, полученной от начальника штаба фронта В. Д. Соколовского, и о состоянии своего штаба.

После официальной части нашего разговора, выбрав удобный момент, я спросил у Рокоссовского о незнакомом генерал-лейтенанте. Только тогда мы узнали, что это был заместитель командующего Западным фронтом А. И. Еременко, который, однако, пробыл на этой должности очень недолго, и нам больше не пришлось встречаться с ним.

Первая встреча с Рокоссовским оставила у нас какое-то двойственное впечатление. Константин Константинович был сдержан и уравновешен. Выводы о создавшейся обстановке он делал ясные, определенные и неопровержимые по своей логике. Высокий, стройный и подтянутый, он сразу располагал к себе открытой улыбкой и мягкой речью с чуть заметным польским акцентом.

Но первое наше впечатление испортил не очень радушный прием. В разговоре с ним мы уловили настороженность и даже признаки недружелюбия. Сначала было непонятно, в чем дело, но вскоре все объяснилось. Рокоссовский ждал, что к нему пришлют штаб 44-го стрелкового корпуса, и сомневался, сможет ли штаб механизированного корпуса справиться с управлением войсками. Но его опасения были напрасны. Не боясь показаться нескромным, могу сказать, что штаб нашего корпуса был хорошо подготовлен, слажен и имел достаточный опыт в управлении даже общевойсковыми соединениями. В новых условиях он сразу начал четко работать и за короткий срок завоевал прочный авторитет в войсках и симпатию Рокоссовского.

Мое мнение имеет убедительное подтверждение. Группа войск Рокоссовского просуществовала недолго, а сам он в августе был назначен командующим 16-й армией, членом Военного совета которой был генерал А. А. Лобачев. Армия уже участвовала в боях и, естественно, имела свой штаб. Однако Рокоссовский добился назначения представителей нашего штаба на основные руководящие должности. Так, начальником штаба 16-й армии стал полковник М. С. Малинин, начальником оперативного отдела — полковник И. В. Рыжиков; я был назначен начальником артиллерии, а майор Н. П. Сазонов — начальником оперативного отделения штаба артиллерии армии. Это окончательно выявило отношение к нам Рокоссовского, с которым Михаил Сергеевич Малинин и я уже не расставались почти до конца войны.

3

Кадровые артиллерийские полки 16-й армии были хорошо подготовлены в мирное время и успешно справлялись с боевыми задачами в сложной обстановке. Хорошими организаторами показали себя начальники артиллерии 38-й и 108-й стрелковых дивизий полковники Сиваков и Корольков. Уже в первых частных операциях, которые проводились в районе Ярцево, Сущевской и Соловьевской переправ, огонь нашей артиллерии наносил большой урон противнику.

В конце июля к нам прибыла 16-я батарея «катюш» под командованием старшего лейтенанта И. Т. Денисенко. Впервые мы увидели это новое и грозное оружие. Хотя прислали всего одну батарею (четыре установки), хлопот и забот с ней было очень много. Тогда «катюши» считались секретным оружием и использовались в бою с невероятными предосторожностями.

Достаточно сказать, что доступ к этим «недотрогам» разрешался только командующим армиями и членам военных советов. Даже начальнику артиллерии армии не разрешалось их видеть. Таково было распоряжение фронта. На позиции установки выезжали под специальной охраной. Произведя залп, боевые машины немедленно давали задний ход и мчались в тыл.

Сейчас такие меры предосторожности могут вызвать улыбку. А тогда это не только раздражало, но и очень мешало правильному использованию гвардейских минометных частей.

К счастью для дела, К. К. Рокоссовский оказался человеком решительным и не терпящим формализма. Взяв на себя ответственность, он поручил мне организовать залп «катюш». Первый удар гвардейские минометы нанесли по ярцевскому вокзалу. 64 мины понеслись в расположение врага. Скорость их полета была небольшой, и мы хорошо видели в воздухе темные снаряды с огненными хвостами. Через несколько десятков секунд раздался грохот, подобный раскатам грома. Участок обстрела покрылся шапками разрывов. Эффект превзошел все ожидания. Гитлеровцы побежали даже со смежных участков. А в зоне обстрела мы позже увидели множество трупов. В течение нескольких часов со стороны противника не было слышно ни одного выстрела. Наши пехотные части без боя захватили вокзал и школу. Взятые на этом участке пленные, когда их спрашивали, как им понравились наши «катюши», только восклицали:

— О-о-о!!!

А глаза лучше всяких слов говорили, какого страху мы нагнали на фашистов.

В нашем присутствии производились залпы и по Соловьевской переправе. Результат был потрясающий. Оставшиеся в живых фашисты бросили боевой участок и в течение двух суток не решались приблизиться к нему.

За это время наши части, отходившие от Смоленска, успели переправиться через реку и выйти в указанные им районы.

В августе и начале сентября армия занимала оборону под Ярцево и наступательных действий не вела. В то время мы получили указание командующего фронтом И. С. Конева разработать план артиллерийской контр-подготовки, что для всех нас было тогда малознакомым делом. Правда, в специальной литературе кое-что было написано об опыте артиллерийской контрподготовки под Верденом в 1916 году. Очень немного и весьма расплывчато говорилось о ней и в нашем уставе. Но нам тогда было не до литературы, а практическим применением этих уставных положений мы никогда раньше не занимались. Пришлось действовать самостоятельно, по своему разумению. В тяжелых муках мы вынашивали свои решения и дерзали.

В полосе нашей армии наиболее вероятным было наступление противника на правом фланге, вдоль автострады Минск — Москва, на стыке с 19-й армией. Поэтому сюда, в полосу действий 101-й танковой дивизии и правого фланга 38-й стрелковой дивизии, мы выдвинули всю артиллерию резерва Верховного Главнокомандования — пять полков. Кроме того, к участию в контрподготовке были привлечены артиллерийские полки 101-й танковой, 38-й стрелковой дивизий, часть артиллерии соседней 64-й стрелковой дивизии.

Организуя контрподготовку, мы стремились к наиболее эффективному использованию огня всей артиллерии армии в сочетании с огнем пехотного оружия. Так как орудий и минометов у нас оказалось недостаточно, а авиации не было совсем, пришлось изыскивать какой-то особый метод одновременного подавления всех важных объектов в расположении противника.

Поступив против всяких правил, мы решили начинать контрподготовку огневым налетом по вражеской артиллерии и другим объектам, удаленным на 6–8 километров от переднего края. После этого намечалось переносить огонь из глубины по рубежам скачками через 300–400—500 метров и таким образом сближать его с огнем пехотного оружия. Командарм утвердил этот план.

Искушенные артиллеристы сейчас могут сказать, что наши приемы вовсе не обеспечивали «достижения реши

тельной цели». Но тогда мы были очень довольны своим творчеством, тем более что оно принесло нам успех. Больше того, наша самодеятельность сыграла значительную роль в октябре при отражении наступления немцев на Москву.

Проведенная нами 2 октября артиллерийская контрподготовка заставила противника отказаться от наступления на нашем участке, вдоль автострады. Фашистское командование было вынуждено искать обходные пути, теряя дорогое время. Свой удар противник перенес севернее, в направлении города Белый.

Сейчас я далек от мысли считать непогрешимым свое решение, принятое под Ярцевом. Но в те дни мы гордились достигнутыми результатами. Видимо, действовавшие перед нашей армией немецкие дивизии, опьяненные первыми успехами и сравнительно быстрым продвижением на восток, не ожидали встретить такое сопротивление нашей армии. К тому же артиллерийский огонь оказался мощным и действенным благодаря своей точности и внезапности. Все это привело противника в замешательство. Еще бы! Как тут не растеряться: рассчитывали победно шествовать в Москву, до которой было рукой подать, и вдруг попали под шквал губительного артиллерийского огня! Это явно противоречило геббельсовской пропаганде, которая изо дня в день возвещала о «почти полном разгроме» Красной Армии, о «скором захвате» Москвы и «победоносном окончании войны».

Свой рубеж мы удерживали более двух месяцев, преграждая противнику путь к столице. Наши войска сумели нанести ему такой сильный удар, что он вынужден был отказаться от дальнейших попыток к активным действиям на этом направлении.

4

Потерпев неудачу 2 октября, противник подтянул свежие силы и перешел в наступление на других направлениях. К вечеру 4 октября наши 19, 16 и 20-я армии оказались глубоко охваченными с обоих флангов вражескими войсками. Штаб фронта находился в Касне, севернее Вязьмы. Командный пункт неоднократно перемещался, пренебрегая элементарными требованиями маскировки, в течение трех месяцев пользовался открытой связью. Это привело к тому, что его обнаружила вражеская воздушная разведка. Налет авиации нанес штабу большие потери. Связь его с армией стала неустойчивой, а 4 октября совершенно прекратилась.

Вечером 4 октября в блиндаже у Рокоссовского собрались член Военного совета армии А. А. Лобачев, начальник штаба М. С. Малинин, начальник особого отдела В. С. Шилин и я. Только что мы начали обсуждать создавшееся положение, как в блиндаж вошел заместитель командующего армией по военно-воздушным силам и с ним летчик, приземлившийся в районе нашего командного пункта.

Летчик привез распоряжение, подписанное И. С. Коневым, по которому мы должны были к исходу 5 октября выйти на восточную окраину Вязьмы, сдав свой участок 20-й армии. При этом сообщалось, что в распоряжение 16-й армии будут переданы в районе Вязьмы пять стрелковых дивизий. 16-я армия должна была наносить удар через Юхнов и уничтожить противника, прорвавшегося к Калуге. Распоряжение было написано на клочке бумаги, и уж только одно это говорило, что творится в вышестоящем штабе.

Последующие события показали, что, ставя нам такую задачу, командование фронтом имело скудное представление о сложившейся обстановке и совершенно не учитывало реальных возможностей войск. Но эти выводы родились позже. А в тот вечер, получив распоряжение фронта, все мы стремились к одному: выполнить приказ как можно быстрее и лучше. И если нам не удалось решить поставленную задачу, то уж, во всяком случае, не по вине командования армии.

Прибыв в указанный район, штаб армии расположился восточнее Вязьмы и все еще не имел связи со штабом фронта. Дивизии, которые должны были войти в подчинение 16-й армии, выдвигались на рубеж западнее города. Помню, когда наш штаб сосредоточивался под Вязьмой, к нам еще до наступления темноты заехал начальник оперативного управления фронта генерал-лейтенант Г. К. Маландин. Сведения об обстановке в армиях у него были весьма неопределенные. Подтвердив решение фронтового командования нанести удар по противнику в направлении Калуги силами 16-й армий, он уехал разыскивать штаб фронта.

Рокоссовский и Лобачев решили поехать в Вяземский районный комитет партии и оттуда связаться с Москвой, чтобы уточнить общую обстановку и задачу армии. Но через какие-нибудь пять минут после их приезда в райком в городе появились немецкие танки. Это были передовые части 3-й и 4-й вражеских танковых групп. 7 октября к Вязьме подошли и главные силы противника, отрезав наши войска, находившиеся западнее и юго-западнее города. Это явилось для нас крупной неудачей в первые дни битвы под Москвой.

Рокоссовский и Лобачев, не задерживаясь, объехали занятые немцами улицы и вернулись в штаб.

Не стало связи ни со штабом фронта, ни с войсками, оборонявшимися западнее Вязьмы. Между штабом армии и ее дивизиями действовали войска противника. Рокоссовский собрал ближайших помощников и объявил свое решение послать в войска офицеров штаба. Они должны были пробраться через занятую немцами территорию и поставить дивизиям задачу на прорыв в северо-восточном направлении. Штаб армии командующий решил перевести в Туманово, расположенное в 8—10 километрах от автострады — между Вязьмой и Гжатском.

Назначенные начальником штаба М. С. Малининым офицеры отправились в дивизии. Штаб армии переехал в Туманово и оставался там до утра, ожидая донесений от войск. Связи все еще не было, хотя начальник связи армии полковник П. Я. Максименко делал настойчивые попытки установить ее. А пока мы сидели в Туманово, до нас стороной дошли сведения, что немцы уже в Гжатске. Западнее Вязьмы нам удалось связаться с 18-й ополченской дивизией Ленинградского района Москвы под командованием генерал-майора П. Н. Чернышева. Дивизия, получив задачу, начала пробиваться в направлении Туманово, к нам.

Утром 7 октября Рокоссовский приказал выслать несколько групп разведчиков в направлении Гжатска и на автостраду восточнее Туманово. Подойдя к автостраде, разведчики наткнулись на немецких автоматчиков. Завязалась перестрелка. Наши бойцы вернулись к середине дня и доложили, что на автостраде уже хозяйничают немцы.

К. К, Рокоссовский созвал расширенный Военный совет. Собрались мы в полуразрушенном блиндаже в лесу, где до нас располагались какие-то тыловые части. Шел мелкий холодный дождь. Перекрытие блиндажа кое-где протекало. Было сыро и неуютно. Но с временными неудобствами можно было мириться. Мы ведь не собирались задерживаться в Туманово.

Беспокоило другое. Дожди не сулили ничего хорошего. Нам предстояло двигаться по проселочным и лесным дорогам, которые очень скоро стали труднопроходимыми. А это предвещало новые беды.

Экстренное заседание Военного совета было примечательно противоречивостью мнений его участников. Первым обсуждалось предложение организовать сильный отряд из личного состава штаба и полка связи и с боем прорываться по автостраде на Гжатск. Многие надеялись найти там штаб фронта. Рокоссовский с едва уловимой улыбкой спокойно слушал каждого говорившего, и нельзя было понять, как он относится к этому плану. Кстати, член Военного совета Лобачев накануне тоже считал, что штаб фронта находится в Гжатске, и пытался лично убедиться в этом. Он поехал в Гжатск на броневике, минуя автостраду. Но вблизи города его обстреляли из малокалиберной противотанковой пушки. В броневик попало три снаряда. Один из них угодил под сиденье, замотался в ветоши и не взорвался. Хотя дивизионному комиссару повезло, все же нетрудно догадаться, как он себя чувствовал.

Но вернемся к заседанию Военного совета. Некоторые предлагали оставаться на месте и ждать подхода наших дивизий из-под Вязьмы, а когда они прибудут, начать активные действия.

Все ждали, что скажет командующий, какое из двух предложений он примет. Но Рокоссовского не удовлетворило ни одно из них.

В воцарившемся молчании он спокойно и уверенно объявил свое решение, простое, ясное и, пожалуй, единственно правильное в создавшейся тогда обстановке.

Константин Константинович отверг план прорыва к Гжатску по автостраде, так как это не сулило ничего, кроме бесславных жертв и разгрома штаба. Судя по данным разведки, количество войск противника на автостраде и в самом Гжатске с каждым часом увеличивалось. Сидеть же на месте и пассивно ждать, когда подойдут наши дивизии, командарм не хотел. В такой запутанной и быстро менявшейся обстановке это означало надеяться на авось, что было не в характере Рокоссовского.

Командующий решил отвести штаб на 20–30 километров от автострады и обойти Гжатск с севера, рассчитывая выйти в расположение своих войск. По решению Рокоссовского были организованы три колонны из личного состава штаба и рот полка связи. Центральную колонну возглавлял сам командующий. Вместе с ним отправлялись член Военного совета А. А. Лобачев и начальник штаба М. С. Малинин. Левой колонной командовал, кажется, командир полка связи. Командовать правой колонной было приказано мне.

Мы выступили 7 октября, примерно в 7–8 часов вечера. А через два-три часа передовая разведка центральной колонны встретила генерал-майора П. Н. Чернышева с его штабом и передовыми частями дивизии, которые двигались примерно в том же направлении, что и наш штаб. Командующий подчинил эту дивизию себе, и наши силы умножились.

Если встречу с дивизией Чернышева многие из нас считали счастливой случайностью, то для Рокоссовского она не была неожиданной. Как выяснилось позже, определяя направление движения колонн нашего штаба, он учитывал, что если дивизия П. Н. Чернышева не натолкнется на серьезные препятствия, то она встретится с нами.

Перечитывая эти строки, ловлю себя на мысли: как неузнаваемо изменились тогда многие понятия, каким новым содержанием наполнились когда-то такие привычные и вполне мирные выражения, как «маршрут движения», «направление движения колонн» и т. п. Бывало, при выезде на учения или на боевые стрельбы, выбирая маршруты, мы заботились главным образом о том, чтобы дорога была получше, а путь покороче. Кроме соблюдения графика марша, самой большой заботой командиров было предотвратить какие бы то ни было несчастные случаи, или, как у нас принято говорить, ЧП. Вопрос о горючем тоже не очень волновал, потому что его всегда было достаточно. Настоящие Трудности приходилось испытывать только во время движения по дорогам, занесенным снегом или размытым дождями.

На войне же было не так. Появилось новое реальное понятие: противник — и все стало другим. И вот, выбирая маршруты для колонн нашего штаба, мы уже заботились не о качестве дорог, а о безопасности движения. Учитывали и господство противника в воздухе, и близость его наземных войск. Поэтому, стремясь обойти стороной наиболее опасные районы, мы невольно удлиняли маршрут.

При той неразберихе и сумятице, которые создались в районе действий нашей армии, положение со снабжением стало вообще очень тяжелым. Когда немцы прорвались к Гжатску, тылы оказались отрезанными от войск. Снабжение на некоторое время совершенно прекратилось. Многие артиллерийские части из-за полного отсутствия горючего вынуждены были при отходе сжигать или приводить в негодность тракторы с орудиями и автомашины, чтобы они не достались врагу. Во время передвижения никогда не исключалось столкновение с противником.

Положение, в котором оказался штаб 16-й армии, было не из легких. На территории, по которой мы тогда шли, уже побывали немецкие части. Мы в любой момент могли столкнуться с противником и, следовательно, вступить в бой при самых неожиданных обстоятельствах. Казалось бы, что об этом говорить? Бой на войне — явление обычное, естественное. Но ведь наши «войска» состояли из офицеров различных родов войск и служб, в том числе снабженцев, финансистов. Кроме них было немало делопроизводителей, медиков и большое количество писарей. В лучшем случае многие из них умели прилично стрелять из винтовки и пистолета. Но все они были совершенно не подготовлены к ведению боя, да еще в таких своеобразных условиях.

Однако нам сопутствовала удача. Правда, в двух колоннах при встречах с небольшими группами противника несколько раз складывалось довольно тяжелое положение. А колонна, которой командовал я, только один раз столкнулась с группой вражеских мотоциклистов. Это было рано утром 8 октября при переходе через дорогу Гжатск — Ржев. Офицеры и солдаты, шедшие в голове колонны, сначала услышали стрекотание моторов, а потом увидели и самих мотоциклистов. Их было восемь или десять. Вражеские мотоциклисты чувствовали себя не очень уверенно и двигались медленно, с оглядкой. Этим и воспользовались наши товарищи. Человек сорок успели залечь у дороги и открыть огонь из винтовок, автоматов и даже из пистолетов.

Лично я видел один мотоцикл. Потеряв водителя, он свалился в кювет. Но офицеры штаба уверяли меня, что удалось удрать только двум мотоциклистам. Тогда нам некогда было заниматься подробностями этого «сражения». Я подал команду, и колонна, быстро перевалив через дорогу, продолжала свой путь.

Пройдя более 50 километров по проселочным и лесным дорогам, наши колонны переправились через реку Гжать в районе совхоза Пречистое, обошли Гжатск с севера и начали сосредоточиваться в деревне Федюково. Мост через Гжать оказался занятым немецкими мотоциклистами. Но охрана его была слабой. Наши разведчики в коротком бою быстро справились с ней и таким образом расчистили путь колоннам штаба.

Наш штаб остался без войск, если не считать 18-ю дивизию народного ополчения. Не было у нас и артиллерии, застрявшей где-то в районе Вязьмы. Многие полки, оказавшись отрезанными от своих тылов, не могли перемещаться из-за отсутствия горючего.

На путях отхода мы видели оставленную нашими войсками технику. В 18 километрах севернее Вязьмы, недалеко от Туманово, наткнулись на беспомощно стоявшие 203-миллиметровые гаубицы с исправными тракторами, но без горючего. Орудия принадлежали 544-му артиллерийскому полку 24-й армии. При них находились расчеты, которые на что-то еще надеялись. Они ждали, что вот-вот подвезут горючее и можно будет выводить орудия.

В тот день в штаб артиллерии армии явился перепачканный маслом, начавший обрастать непонятного цвета бородой тракторист 544-го артиллерийского полка (имени его, к сожалению, никто не запомнил). Со слезами на глазах он стал просить горючее для своего трактора. Пришлось дать ему бочку солярки. Но не прошло и часа, как к нам заявились еще пять или шесть трактористов этого полка и тоже настойчиво добивались горючего. По личному распоряжению К. К. Рокоссовского им были отданы последние наши запасы. Позже, в декабре 1941 года, когда 544-й полк прибыл в состав нашей армии, мы узнали, что благодаря настойчивости и инициативе трактористов все орудия удалось вывезти из-под Вязьмы и полк сохранил боеспособность.

Немало и других печальных картин довелось повидать нам на дорогах отхода. Но и тогда случались у нас маленькие радости фронтовых будней. Для нас, артиллеристов, радостными были те дни, когда удавалось огнем своих орудий отражать яростные атаки врага, наносить ему тяжелые потери. Радостно было своими глазами видеть, как от прямых попаданий снарядов загораются немецкие танки, взлетают в воздух обломки блиндажей и машин.

Заканчивая описание событий, связанных с отходом нашего штаба, хочется отметить одно примечательное явление, которому мы не могли не порадоваться. Я уже говорил, что в первые месяцы войны очень часто употреблялось слово «окружение». Это было отвратительное, паническое по своему содержанию слово, а не военный термин, уместный только в определенных случаях.

Случалось так, что паникеры, услышав пулеметные очереди или даже винтовочные выстрелы в каком-нибудь направлении, кричали: «Нас окружили!», «Мы окружены!» В подобных случаях, если не находилось твердой командирской руки, подразделения теряли волю к борьбе, поддавались панике и становились легкой добычей врага.

В этой связи мне хочется с чувством особого удовлетворения отметить, что когда наш штаб оказался в тяжелом положении, когда почти со всех сторон были враги, я ни разу не слышал, чтобы офицер или боец произнес паническое слово «окружение». В колоннах царили полное спокойствие и возможный в тех условиях порядок.

Я глубоко убежден, что в этом большая заслуга К. К. Рокоссовского, который в самых сложных ситуациях не терял присутствия духа, неизменно оставался 24

невозмутимым и удивительно хладнокровным. Окружающие заражались его спокойствием и чувствовали себя уверенно. В его присутствии совершенно невозможно было проявить признаки беспокойства или, что еще хуже, растерянности. Было просто стыдно. Рокоссовский покорял всех своей изумительной чуткостью и справедливостью. Будучи строгим, он никогда не унижал достоинства человека. Все эти качества Константина Константиновича благотворно влияли на весь личный состав штаба. Его по-настоящему любили и глубоко уважали.

В сохранении спокойствия и уверенности личного состава штаба армии и находившихся с нами подразделений связи, саперов и других большая заслуга принадлежала партийно-политическому аппарату. Все офицеры политотдела армии находились в подразделениях, на самых трудных и опасных участках. Члены Военного совета и политический аппарат армии неустанно работали с коммунистами, комсомольцами, всеми бойцами и командирами, вдохновляя людей, вселяя в них веру в победу.

5

13 октября штаб армии прибыл в район Можайска. В городе находился новый командующий фронтом генерал армии Г. К. Жуков, который приказал Рокоссовскому принять можайский боевой участок. Но утром 14 октября Рокоссовский получил от него новое распоряжение: выйти со штабом в район Волоколамска и подчинить себе все части, расположенные на широком фронте от Московского моря до Рузы. Можайский боевой участок мы передали 5-й армии, которой в те дни командовал Д. Д. Лелюшенко.

Начиная с этого времени, для нас кончилась пора скитаний. Выйдя на волоколамское направление, 16-я армия начала действовать в обновленном составе.

Прибыв 15 октября в Волоколамск, штаб артиллерии армии разместился в здании райфинотдела. В городе оставались почти все жители, которые надеялись, что мы дальше не пустим немцев. Работали магазины и учреждения. Но длинные очереди за хлебом, озабоченные лица перебегавших улицы людей, раскрытые настежь двери комнат в райисполкоме и райкоме партии, сидевшие там работники в верхней одежде и многое другое — все это говорило о том, что город стал прифронтовым и готовится к эвакуации.

Случайно мне довелось наблюдать большую группу женщин, пришедших к секретарю райисполкома просить о выдаче положенных им пенсий. Многие из них были с детьми на руках, которые, видимо, чувствовали, что творится что-то непонятное, страшное, и заливались

С. И. Младенцев слезами. Но силен оказался дух формализма у сидящего перед ними чиновника. Был неприемный день, и секретарь райисполкома отказал просительницам. Пенсии были выданы только после вмешательства райкома партии. А через несколько часов, оставив в открытом столе печати и штампы, секретарь райисполкома навсегда покинул свой кабинет.

Признаюсь, тяжело было видеть большую человеческую беду, страшную трагедию города.

Армия готовилась к упорной обороне, в ее состав помимо 18-й ополченской дивизии вошли кавалерийские соединения генералов Л. М. Доватора, И. А. Плиева, К. С. Мельника и 316-я стрелковая дивизия генерала И. В. Панфилова. Дивизия Панфилова была полнокровная и хорошо обеспеченная всем необходимым. В ее подчинении находился полк курсантов пехотного училища имени Верховного Совета Союза ССР под командованием Героя Советского Союза полковника С. И.Младенцева.

Армии были приданы 289-й и 296-й истребительно-противотанковые артиллерийские полки, 138-й и 528-й пушечные артиллерийские полки, два дивизиона Московского артиллерийского училища, два полка и три дивизиона «катюш». По тому времени артиллерии у нас оказалось не так уж мало, и мы воспрянули духом.

Нужно было выяснить, что за части прибыли и какова их боеспособность. С этой целью все мы, офицеры штаба артиллерии, выехали в полки. Меня особенно интересовали истребительно-противотанковые части, которым предстояло первыми принять удар вражеских танков. Полки майора Ефременко и капитана Алешкина порадовали меня. Больше половины их личного состава уже участвовало в боях. Артиллеристы горели желанием драться с врагом, не подпускать его к Москве.

Так же, по-боевому, были настроены и люди тяжелого пушечного артиллерийского полка капитана З. Г. Травкина. Они заверили, что будут сражаться до последнего снаряда, до последнего вздоха.

Во всех полках прошли митинги, партийные и комсомольские собрания, сыгравшие огромную роль в моральной подготовке личного состава к боям за Москву. Мне довелось побывать на одном из этих собраний, в полку капитана Травкина. Коммунисты выступали немногословно, но горячо и убежденно. Все они говорили о самом главном — о своем месте в бою. Говорили не вообще, а конкретно, в зависимости от специальности каждого. Сурово, с особым волнением звучали их слова о защите столицы нашей Родины.

Мне были очень понятны чувства и мысли, владевшие ими. Московское море, Волоколамск, Руза… Все эти дорогие сердцу места становились полем жестокого сражения, до них докатилась война! И совсем, совсем близко Москва! Эта мысль была невыносимо тягостной и заставляла нас действовать решительней, чем когда-либо. И мы, несмотря на постигшие нас неудачи в начале войны, не сомневались, что не отдадим Москву врагу.

Получив новые войска, штаб 16-й армии энергично взялся за организацию обороны на волоколамском направлении. Мы знали, что противник сосредоточил здесь до 20 танковых и моторизованных дивизий, но для продолжения наступления у него не хватало сил и средств. Главной причиной этого были огромные потери в живой силе и боевой технике. Кроме того, вражеские тылы оказались чересчур растянутыми и в войсках ощущался острый недостаток горючего и боеприпасов. Противнику понадобилось некоторое время, чтобы пополнить свои дивизии и подготовиться к дальнейшему наступлению.

Мы должны были воспользоваться передышкой и подготовиться к отпору. У артиллеристов оказалось особенно много работы. На нашем рубеже имелся всего один противотанковый ров, да и то лишь на левом фланге армии. Поэтому вся тяжесть и ответственность за противотанковую оборону ложилась на артиллерию, которой для этой цели при столь широком фронте оказалось не очень много. Имевшиеся средства приходилось использовать экономно.

Наиболее танкоопасным направлением мы считали стык с 5-й армией в районе совхоза Болычево, Красная Зорька, Федосьево, куда и направили основные усилия. Но как мы ни изворачивались, а достаточно надежную и прочную противотанковую оборону создать нам не удалось.

Из имевшихся трех истребительно-противотанковых артиллерийских полков один (525-й) придали 1075-му стрелковому полку 316-й дивизии для усиления рот первого эшелона. На танкоопасных направлениях каждой стрелковой роте других полков придали не более четырех — шести орудий. Конечно, для боя с многочисленными танками их было недостаточно.

Мы понимали, что предстоят неравные бои, так как противник располагал большим количеством танков. Тем не менее артиллеристы делали все возможное, чтобы достойно встретить врага. Расчеты тщательно оборудовали огневые позиции: отрыли глубокие окопы и щели, создали перед своими орудиями минные поля.

По распоряжению Рокоссовского командир 316-й стрелковой дивизии генерал Панфилов оставил в своем резерве 296-й истребительно-противотанковый полк для отражения особенно сильных танковых атак на опасных направлениях. 289-й полк составил армейский резерв. Таким образом, мы имели возможность усилить противотанковую оборону, где это понадобится в ходе боя.

Противник не заставил себя долго ждать. В середине дня 16 октября он начал наступление на левом фланге нашей армии, нанося удар в направлении совхоза Болычево. Было ясно, что он стремится попасть в стык между нашей и 5-й армиями, рассчитывая на его уязвимость.

На этом участке вражеское командование ввело в бой до 60 танков с батальоном моторизованной пехоты. Удар пришлось принять 5-й роте 1075-го полка 316-й стрелковой дивизии. Роте было придано пять противотанковых пушек, расположенных на западной и южной окраинах Болычево. Артиллеристы встретили первую атаку организованным огнем.

О подробностях этого тяжелого боя мне рассказывали позже его непосредственные участники. Кроме того, я получал очередные боевые донесения и выслушивал доклады по телефону. Все это позволило мне достаточно ясно представить, как сражались артиллеристы.

В очень короткий срок наши пушки подбили шесть танков и три орудия. Два танка подорвались на минах, а один свалился с моста при переправе через реку Колоповка. Остальные танки, а вместе с ними и мотопехота, встреченные столь негостеприимно, откатились назад.

Первая атака была отбита. Вражеские танкисты начали ее очень лихо, уверенные в превосходстве своих сил, а следовательно, и в легком успехе. Но стоило им увидеть свои задымившиеся машины, как их боевые порядки дрогнули. А когда на поле боя запылали или застыли на месте почти десять танков, вражеские танкисты сочли за благо покинуть поле боя. Мы поняли, что меткий огонь наших артиллеристов производит сильное впечатление на противника.

В 17 часов гитлеровцы вновь начали наступление на том же направлении, бросив в бой 50 средних и тяжелых танков и батальон моторизованной пехоты. 30 бронированных машин окружили 5-ю стрелковую роту с ее пятью противотанковыми орудиями. Рота организовала круговую оборону и вступила в неравный бой. Опять вся тяжесть боя с танками легла на плечи артиллеристов. До наступления темноты они успели подбить и поджечь еще 8 танков. Видя безуспешность своих атак на этом направлении, немцы вторично отошли, и 5-я стрелковая рота несколько улучшила свое положение.

На следующий день враг усилил нажим в другом месте, стремясь обойти совхоз Болычево. По-видимому, он счел его прочным узлом сопротивления.

В середине дня 17 октября на позиции наших подразделений двинулось до 100 танков. Противнику удалось овладеть населенными пунктами Красная Зорька и Федосьево. Пытаясь продвинуться дальше, он натолкнулся на организованный огонь противотанковой батареи. Судьба этой батареи сложилась трагично. 25 вражеских танков с бронемашинами зашли ей в тыл. Нашим четырем орудиям пришлось действовать на два фронта, не имея никакого пехотного прикрытия. Артиллеристы, сражаясь исключительно стойко и мужественно, подбили несколько танков. Тогда на горстку смельчаков обрушился огонь со всех сторон. Вражеские танки подавляли батарею огнем орудий и пулеметов. Самолеты обстреливали ее из пулеметов с воздуха. Три наши пушки были подбиты. Расчеты с одним уцелевшим орудием попытались отойти в восточном направлении. Но путь на восток преграждал противотанковый ров. Все же, преодолевая неимоверные трудности, остатки батареи к исходу дня вышли из боя. Батарея потеряла двух офицеров, одного сержанта и шестнадцать солдат.

Стремясь во что бы то ни стало добиться успеха, враг с каждым днем наращивал силу удара. 18 октября он предпринял атаку в направлении Игнатково, Жилино, Осташево, введя в бой до 150 танков с полком моторизованной пехоты. Навстречу этой массе танков был брошен 296-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк и две батареи 357-го артиллерийского полка 316-й дивизии.

На этот раз артиллеристам пришлось особенно туго. Всю тяжесть боя они приняли на себя, так как пехота 1075-го стрелкового полка начала отходить в направлении Становища. Лишившись прикрытия, артиллеристы вынуждены были вести бой не только с танками противника, но и с его пехотой.

В этом бою противник за очень короткий срок потерял 29 танков. Но и наши артиллеристы понесли немалые потери в людях. Кроме того, огнем противника было уничтожено 9 наших орудий и 9 тракторов.

Противник имел превосходство в силе и наступал, не считаясь с потерями. Ему удалось занять Бражниково, Жилино, Иваньково, а в ночь на 19 октября форсировать реку Руза и овладеть Осташевом. Затем утром, стремясь развить свой успех, он бросил в направлении Спасс-Рюховское 35 танков. Наша разведка установила, что на южном берегу Рузы, в районе Жилино, сосредоточилось еще свыше 100 танков.

Было ясно, что противник не собирается останавливаться на достигнутом. Однако и мы не сидели сложа руки, а приняли необходимые меры. Уже к утру на этом направлении развернули армейский противотанковый резерв и установки «катюш».

Командир 289-го полка Н. К. Ефременко и комиссар С. Ф. Немиров прибыли в Спасс-Рюховское еще вечером 18 октября. Позже они рассказывали мне, что весь этот большой населенный пункт был сплошь забит пехотой 316-й стрелковой дивизии и им с трудом удалось разыскать генерала Панфилова, чтобы ознакомиться с обстановкой и получить задачу.

Я прибыл в Спасс-Рюховское рано утром 19 октября, когда оно уже опустело. Пехота отошла, и в селении хозяйничал один Ефременко. Николай Карпович доложил мне, что провел с подчиненными командирами рекогносцировку, в течение ночи расставил на наиболее танкоопасных направлениях свои батареи и надежно оборудовал их боевые порядки.

Признаюсь, я не поверил этому. Но, проверив, убедился в правдивости его доклада. Стало ясно, что Ефременко очень опытный артиллерист, сумевший быстро организовать надежную противотанковую оборону. По телефону я переговорил со всеми командирами батарей, и от всех услышал четкие доклады о полной готовности.

Надежность противотанковой обороны на этом участке подтвердилась в боях. При первой же попытке приблизиться к Спасс-Рюховскому противник потерял 7 танков.

Отличились и «катюши» капитана И. Н. Анашкина. Они дали залп по Жилино и подбили там около 20 танков.

В тот день противотанковая артиллерия отбила несколько атак. Во время одной из них 3 вражеских танка прорвались на батарею капитана Л. А. Шипневского и начали «утюжить» ее. Затем 2 танка направились к наблюдательному пункту командира полка, а один остался на батарее.

Казалось, у орудий никого не осталось в живых. У остановившегося па батарее танка открылся люк, и вражеские танкисты вылезли из машины с явным намерением посмотреть на результаты своей работы. И произошло неожиданное. Из окопов, по которым много раз прошли гусеницы фашистских танков, выскочили батарейцы и в упор расстреляли ошеломленных гитлеровцев.

Да, еще и еще раз пришлось убедиться в значении глубокого окопа. Наши бойцы оказались неуязвимыми для танков противника. Самообладание, мужество и воинское мастерство позволили им выйти победителями в неравном бою.

До наблюдательного пункта два неприятельских танка не добрались. Разведчики полка подорвали их гранатами.

На этом участке не было сплошного фронта, чем и воспользовался противник. 20 октября под прикрытием тумана несколько его танков прошли незамеченными через боевые порядки нашей пехоты и проникли на южную окраину Спасс-Рюховсжого. Но здесь их встретил огонь орудий 289-го полка. Артиллеристы тут же подбили один танк, и он свалился в кювет у дороги, а два других были уничтожены противотанковыми орудиями пехоты. Остальные повернули обратно.

Враг больше не решался наступать на этом направлении.

Только через пять дней противник возобновил наступление. На этот раз он направил удар севернее. После ввода в бой до 120 танков ему удалось сломить упорное сопротивление наших войск и 25 октября овладеть станцией Волоколамск. На этом направлении героически сражалась панфиловская дивизия вместе с 525, 296 и 289-м истребительно-противотанковыми артиллерийскими полками. В тот день огнем противотанковых орудий было подбито и сожжено 53 танка, уничтожено более батальона пехоты противника. Но и наши потери были велики.

Мне удалось восстановить некоторые, далеко не полные, данные о потерях артиллерии, которые в какой-то мере дают представление о напряженности и кровопролитное™ этих боев. 296-й полк потерял убитыми и ранеными 108 человек, 12 орудий и 4 трактора. В 289-м полку было разбито 12 орудий. В этом полку пришлось взорвать 13 тракторов, их невозможно было вывести с огневых позиций. В 525-м полку по той же причине взорвали 7 пушек. Почти вся противотанковая артиллерия была потеряна. Положение становилось катастрофическим.

Вечером я доложил Рокоссовскому, что на следующий день некому будет вести борьбу с вражескими танками. И это было действительно так. Рокоссовский тут же позвонил Жукову. Разговор с ним был не из приятных, но за ночь к нам перебросили из Московской зоны обороны три зенитных артиллерийских полка, вооруженных 37-миллиметровыми пушками.

С утра 26 октября танки противника снова пошли в наступление, но после жестокого боя отошли в исходное положение, понеся значительные потери. Присланные ночью зенитные полки сослужили нам большую службу. Но, причинив большой ущерб врагу, они сами почти полностью потеряли боеспособность. Опять надо было докладывать Жукову. Рокоссовский поручил этот неприятный разговор мне. Я же счел за благо не обращаться непосредственно к командующему фронтом, а позвонил командующему артиллерией фронта генералу И. П. Камера. Пришлось выслушать очень много упреков и грозных слов, но к утру мы все же получили еще два полка 37-миллиметровых зенитных пушек. Нельзя сказать, что они представляли собой очень надежное средство борьбы с танками, но нам ничего не могли дать другого. Мы и такой помощи были рады.

Оборонительные бои под Москвой продолжались в ноябре и частично в декабре. Чем ближе подбирался враг к столице, тем упорнее дрались наши войска. Огнем с места, непрерывными контратаками, которые предпринимались силами полков и дивизий, а иногда и контрударами армии, мы вынуждали противника замедлять темпы его наступления.

Артиллерийские части понесли большие потери. В некоторых противотанковых полках уцелело лишь пять — семь орудий. Но до Москвы оставались считанные километры. Враг подступал уже к районному центру Ново-Петровское и занял Скирманово. Командующий армией принял решение организовать сильную контратаку и выбить немцев из этого населенного пункта.

Командир 523-го пушечного артиллерийского полка капитан З. Г. Травкин создал разведывательную группу, которая ночью проникла в Скирманово и уточнила расположение вражеских огневых средств. Добытые разведчиками сведения были использованы при планировании огня и во многом способствовали успеху контратаки.

За день до этого к нам прибыл майор Томилин, который еще 7 октября был послан из Туманово в артиллерийские части для передачи им распоряжения об отходе. Ему удалось тогда пробраться в эти полки, но вывести их он не смог. Его уж не чаяли видеть, и вдруг он предстал перед нами. С большой бородой, но в своей форме, со всеми документами и личным оружием!

Майор рассказал о путях движения колонн, о численности и расположении сил противника в Скирманово. Он сообщил еще одну важную подробность: немцы не могли продолжать наступление из-за отсутствия горючего. Эти сведения были очень важны для нас.

Контратака прошла удачно. После короткой артиллерийской подготовки наша пехота выбила противника из Скирманово и захватила 20 орудий, 26 танков, несколько автомашин, много стрелкового оружия. Танки и машины были забиты награбленными дамскими сорочками, детским бельем, трикотажем, игрушками. После «разгрузки» танки пошли на вооружение бригады М. Е. Катукова.

Таким образом, в полосе нашей армии противник лишился возможности развивать наступление на Москву по кратчайшему пути. И все же, несмотря на этот успех, положение 16-й армии оставалось очень напряженным, особенно на правом фланге.

В течение ноября противник яростно рвался к Москве, но, встречая всюду упорное сопротивление, нес большие потери. Поэтому он часто менял направление своих ударов, стараясь найти уязвимые места в нашей обороне. Чтобы приблизить руководство к войскам, штаб нашей армии очень часто менял свое местоположение в зависимости от направления активных действий противника. За полтора месяца он перемещался девять раз.

В связи с этим нельзя не вспомнить с благодарностью многих тружеников войны. Когда речь заходит о боях, то обычно говорят о подвигах и героизме пехотинцев, танкистов, артиллеристов, летчиков. При этом часто забывают, что успехи и победы во многом зависят от скромного и по-настоящему героического труда связистов, саперов и многих других специалистов.

Совместные действия войск не могут быть успешными, если между ними нет постоянно действующей, устойчивой связи. Без такой связи немыслимы и успешные действия артиллерии.

В дни боев на волоколамском направлении из-за частого перемещения штаба армии нашим связистам пришлось свернуть и вновь проложить в общей сложности сотни километров провода. Какое же физическое напряжение потребовалось от тружеников связи! Но ведь недостаточно только установить связь, надо еще непрерывно следить за ее работой и вовремя устранять всевозможные неисправности!.. Основной же неисправностью линий связи в боевой обстановке являлись ее порывы, которые солдатам приходилось устранять сплошь и рядом под огнем противника, с риском для жизни.

Поскольку разговор зашел о связистах, не могу не вспомнить случай с одним из связистов батареи 289-го истребительно-противотанкового артиллерийского полка, происшедший во время тяжелых боев за Спасс-Рюховское. Об этом эпизоде подробно рассказали мне командир полка Н. К. Ефременко и очевидец — член Военного совета армии А. А. Лобачев.

…Бой был в самом разгаре. Батарея старшего лейтенанта Капацына уже подбила 17 танков. Но противник все возобновлял атаки. В критический момент боя замолчало одно орудие. Командир батареи послал связиста младшего сержанта Стемасова узнать, в чем дело.

Прибежав туда, Стемасов увидел пушку, лафет которой засыпало землей. Из орудийного расчета остался в живых только наводчик Неронов. Ему, как умел, помогал тракторист Чоботов. Все трое начали откапывать лафет и тут выяснили, что орудийная панорама разбита. Наводчик побежал за запасной панорамой. В это время показались вражеские танки… Сохраняя присутствие духа, младший сержант решил стрелять по ним. Он ведь был артиллерийским связистом, а хорошие командиры и телефонистов обучали действовать у орудий. Правда, Стемасов раньше не стрелял из пушки, но со стороны наблюдал и знал, как ведут огонь по танкам. И он начал действовать. Для пробного выстрела через ствол навел орудие в стоявший невдалеке стог. Выстрел получился удачный. Тогда Стемасов стал наводить орудие в приближавшийся танк. С помощью Чоботова зарядил орудие и произвел выстрел. Танк судорожно дернулся и замер на месте. В следующее мгновение из него вырвались языки пламени. Затем младший сержант подбил еще танк.

Но вот наводчик вернулся с панорамой, и орудие стало полностью боеспособно. Три смельчака за короткий срок подбили еще семь танков.

В пылу боя они не заметили, что группа танков, зашла им в тыл. Но и в эти критические минуты Стемасов и его товарищи не растерялись. На их счастье, трактор не пострадал от обстрела, и Чоботов быстро «слетал» за ним. Через лес, без дороги он вывел свое орудие из опасной зоны. По пути смельчаки подобрали нескольких раненых.

Командир полка майор Н. К. Ефременко представил Стемасова к награждению орденом Красного Знамени. Однако член Военного совета армии А. А. Лобачев, присутствовавший при разговоре со Стемасовым, более высоко оценил его действия. Он сказал, что Стемасов совершил выдающийся подвиг и вполне заслужил высшую правительственную награду. Вскоре был объявлен Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Петру Дмитриевичу Стемасову звания Героя Советского Союза.

7

В конце ноября крайне сложная, чреватая тяжелыми последствиями обстановка сложилась и на клинско-солнечногорском направлении. Утром 21 ноября К. К. Рокоссовский с группой офицеров штаба выехал на правый фланг армии, где наступление превосходящих сил противника сдерживали кавалеристы и курсанты школы ВЦИК.

В районе Клина шли тяжелые бои, и Рокоссовский счел нужным самому присутствовать на этом участке, чтобы лично руководить боевыми действиями. К исходу следующего дня он передал по телефону распоряжение М. С. Малинину, чтобы утром 23 ноября я прибыл в Клин для организации противотанковой обороны, перебросив туда необходимое количество артиллерии.

Мне пришлось для этой цели снять с истринского направления 289, 296-й истребительно-противотанковые и 138-й пушечный артиллерийские полки. Командиры полков получили от меня приказание срочно сняться с позиций и, проехав за ночь по маршруту Истра, Тушино, Сокол, Химки, Солнечногорск, к 7 часам утра 23 ноября прибыть в Клин. За ночь артиллеристам предстояло покрыть расстояние более чем в 150 километров.

На рассвете 23 ноября и я выехал по тому же маршруту. Часов в 6 или 7 утра, подъехав к Солнечногорску, увидел на шоссе походные колонны наших артиллерийских полков, хотя, по моим расчетам, они должны были находиться уже в Клину. На шоссе стояло много пехоты и артиллерии. На фронт шли только что сформированные части: все солдаты в новеньком обмундировании, орудия свежей покраски. По всему было видно, что они не собираются двигаться дальше и чего-то ждут. Я заподозрил неладное.

Командир 289-го полка Н. К. Ефременко доложил, что в Солнечногорске находится генерал Ревякин и подчиняет себе все подходящие к городу части, а дальше двигаться не разрешает. Сам генерал с какими-то офицерами расположился в помещении почты.

Я знал В. А. Ревякина еще до войны, когда он был комендантом Москвы. Мы не раз встречались, особенно в дни подготовки к парадам, в которых регулярно участвовала наша Пролетарская дивизия. На этот раз он был особенно обрадован встрече со мной.

Командующий фронтом приказал ему организовать оборону Солнечногорска силами двух батальонов укрепленного района и артиллерии. Ревякин просил помочь организовать противотанковую оборону.

Странные дела происходили на некоторых участках фронта! Ведь В. А. Ревякин знал, что я являюсь командующим артиллерией армии и у меня своих забот полон рот. И тем не менее он считал, что я должен был бросить дела первостепенной важности, прекратить выполнение приказа своего командующего и заняться другим делом.

Пришлось разочаровать его. Я доложил, что тороплюсь в Клин, где меня ждет мой командарм К. К. Рокоссовский. Ответ командующего обороной Солнечногорска чрезвычайно удивил меня. Ревякин сказал, что Клин уже занят противником и Рокоссовского там нет.

Не доверять Ревякину не было оснований, и меня охватила тревога за судьбу Рокоссовского и Лобачева. Я терялся в догадках относительно их местопребывания и решил пока дальше не ехать, а заняться организацией противотанковой обороны Солнечногорска. По моему мнению, это было в интересах нашей армии, которая действовала в той же полосе. Не теряя дорогого времени, срочно созвал командиров артиллерийских полков, поставил им боевые задачи. Сроки установил жесткие: не более двух часов на рекогносцировку, развертывание и приведение полков в полную боевую готовность на новых рубежах.

За эти два часа я решил получше разобраться в обстановке. В городе оказалось много госпиталей, переполненных ранеными. Какие-то старшие санитарные начальники стремились быстрее эвакуировать их поглубже в тыл

По улицам сплошным потоком двигались машины, военные повозки и крестьянские телеги, переполненные ранеными. Сплошного фронта севернее и западнее Солнечногорска не было. Мы не слышали ни одного выстрела. Ревякин считал, что противник находится в 20–30 километрах и сможет подойти к городу не ранее, чем завтра утром.

Тем временем сопровождавший меня офицер штаба артиллерии армии майор Виленский занялся хозяйственными делами. Кстати, я обратил внимание на то, что С. Ф. Немиров в книгах о войне действующие лица почти никогда не едят, и иной раз складывается впечатление, что они вообще живут «святым духом». А ведь мы существа земные, и ничто земное нам не чуждо. И на войне нужно питаться. Но у офицеров и генералов, выполнявших оперативные задания, регулярность питания, конечно, часто нарушалась.

Так получилось и с нами в Солнечногорске. Последний раз я, Виленский и шофер Курбатов ели накануне вечером. Виленский почувствовал голод и шепнул командиру 289-го полка Ефременко, что мы со вчерашнего дня ничего не ели. Этого было достаточно, чтобы хлебосольный хозяин начал действовать. Было немногим больше 12 часов, когда он явился ко мне и предложил позавтракать в тылах полка, разместившихся в небольшой деревеньке в двух километрах от города. Там нас пригласили в чистенькую хатку, и мы, не раздеваясь, уселись за стол. Нас оказалось четверо: я с Виленским, Ефременко и комиссар полка С. Ф. Немиров.

Подъехать к домику было трудно, и шофер Курбатов отказался оставить машину без присмотра на дороге. Ему принесли поесть в машину.

Завтрак продолжался не более 20–30 минут. Я уже подумал, что успею Побриться. В последние три дня на эту процедуру не хватало времени, и я изрядно зарос жесткой щетиной. Но побриться не удалось. Где-то недалеко послышался треск автоматных очередей и ружейных выстрелов. Немиров, ближе всех сидевший к выходу, выскочил на крыльцо, но почти сразу же вбежал обратно. На его лице застыло выражение не то тревоги, не то удивления, а может быть, и того и другого. Он прокричал неестественно громко, словно все мы были глухие:

— По огородам идут немецкие автоматчики!

Смысл такого неожиданного сообщения не сразу дошел до сознания. Нам казалось это совершенно невероятным. Но достаточно было посмотреть в маленькое оконце, чтобы рассеялись всякие сомнения. Вражеские автоматчики были уже совсем близко. Продвигались они медленно, воровато, осматривались и, уперев в животы свои лейки-автоматы, поливали свинцовым дождем впереди лежащую местность.

Кроме нас, в деревне уже никого не осталось. В 1941 году на фронте случалось и такое!

Мешкать было нельзя. Прячась за хатами и сараями, мы по огородам и садам пробрались к моей машине. Курбатов был наготове. Он даже не стал дожидаться, когда мы рассядемся. Машина рванулась вперед с открытыми качающимися дверцами. Каждая потерянная секунда могла стать для нас роковой. Пули угрожающе посвистывали уже совсем близко.

Автомашина благополучно выбралась на Ленинградское шоссе, и мы попали в деревню Пешки, в 6–8 километрах южнее Солнечногорска. К этому времени противник почти без боя овладел городом, но дальше не пошел. Думаю, что у него не было достаточных сил продолжать наступление, да и разведка его, пожалуй, знала далеко не все, что у нас делалось на этом участке. А дела наши были, прямо скажем, плохи. Южнее города наших войск почти не было.

По шоссе из Москвы к Солнечногорску двигалось немало военных и гражданских машин. Мы организовали заслон и начали задерживать все автомобили, идущие из Москвы. Старшие машин и отдельные водители пытались протестовать против нашего «самоуправства». Никто из них не верил, что фашистские войска так быстро захватили Солнечногорск.

Мое положение — начальника артиллерии без артиллерии — было незавидным. Связи ни с кем не было, и я не знал, что делается на других участках фронта. Будучи старшим по званию, решил задерживать всех военнослужащих с оружием, все разрозненные подразделения и организовать хоть какую-то оборону в районе Пешки. К 17 часам мне удалось собрать до батальона пехоты, эскадрон кавалерии из дивизии генерала Плиева и десять орудий из полка Ефременко. Три батареи (двенадцать орудий) этого полка застряли где-то между Солнечногорском и Клином и оказались во вражеском тылу.

Н. К. Ефременко беспокоился за судьбу артиллеристов и долго ломал голову над тем, как выручить их из беды. Обдумав решение такой нелегкой задачи, он послал в батареи несколько наиболее надежных тягачей и небольшую группу солдат для охраны. Командовал этой группой заместитель командира полка майор В. Л. Краснянский. Храбрый и энергичный офицер блестяще справился с порученным делом. К вечеру он привел помимо трех батарей полка еще четыре немецких орудия с приличным запасом снарядов.

По своей скромности Краснянский мало рассказывал о подробностях этой экспедиции. На вопрос, как все это ему удалось, он отвечал немногословно:

— Проскочил на полном газу у немцев под носом, потому что водители у нас орлы, а фрицы — шляпы. Вот и вся стратегия.

Почти весь полк Ефременко был в сборе. Для обороны небольшого участка это — большая сила.

В результате общих усилий на окраине Пешки была организована оборона. Ответственность за нее я возложил на старшего по званию и наиболее опытного офицера Н. К. Ефременко. До утра за этот участок можно было оставаться спокойным. Мы по опыту знали, что фашисты не решатся наступать ночью. С наступлением темноты я выехал в штаб армии. Нужно было срочно доложить командованию фронта о положении в районе Солнечногорска.

Рокоссовский и Лобачев все еще не вернулись. Поэтому я пошел к М. С. Малинину и без прикрас рассказал о создавшемся положении под Солнечногорском. М. С. Малинин очень хорошо понимал, что творится на Ленинградском щоссе. Он тут же позвонил начальнику штаба фронта В. Д. Соколовскому и доложил обо всем, что слышал от меня.

Соколовский не поверил. Заявил, что в Солнечногорске генерал Ревякин, у которого достаточно сил, чтобы отразить наступление противника.

Положив трубку, Михаил Сергеевич попросил меня еще раз подробно рассказать о положении под Солнечногорском. Меня это разозлило. Я еще раз повторил все, о чем уже говорил, и ушел к себе поесть чего-нибудь. Ведь без малого 12 часов некогда было даже подумать о еде.

Не успел я сесть за стол, как прибежал адъютант Малинина и доложил, что меня срочно вызывают в штаб. Когда я вошел к начальнику штаба, он разговаривал по ВЧ с фронтом, а увидев меня, знаками подозвал к себе и доложил по телефону:

— Товарищ командующий, передаю трубку Казакову.

Без энтузиазма взял я трубку и представился. Услышал властный недовольный голос командующего фронтом Г. К. Жукова. Командующий был очень резок и разносил меня на чем свет стоит. Он назвал меня паникером, упрекнул, что я отсиживаюсь в штабе армии, обстановки не знаю и вообще ничего не понимаю в военном деле. Наконец Жуков уверенно заявил, что Солнечногорск надежно обороняется под руководством Ревякина. Когда он выговорился, я, с трудом сдерживая себя, доложил, что действительно в 12 часов в городе был Ревякин, но мне совершенно точно известно и то, что примерно с 14 часов там находятся немцы. На этом наш разговор закончился. Жуков приказал позвать к телефону Малинина, и я не без удовольствия передал ему трубку.

Из дальнейшего разговора Малинина с Жуковым я понял, что вера Жукова в Ревякина поколеблена. Командующий фронтом приказал Малинину срочно направить к Солнечногорску все резервы армии, но Михаил Сергеевич вынужден был огорчить его, доложив, что все резервы армии уже задействованы, их нет даже в стрелковых дивизиях и полках.

Несмотря на достаточно четкий доклад Малинина, командующий фронтом потребовал принять любые меры, чтобы предотвратить распространение противника от Солнечногорска к Москве. Нам с Михаилом Сергеевичем пришлось изрядно потрудиться и поломать голову, чтобы собрать хоть немного войск для отправки под Солнечногорcк. На нашем левом фланге положение тоже было сложное. В районе Истры вели тяжелые бои 9-я гвардейская стрелковая дивизия генерала Белобородова и 11-я гвардейская стрелковая дивизия генерала Чернышева. И все-таки нам удалось, как говорят, «с кровью» оторвать с истринского направления два стрелковых батальона и один истребительно-противотанковый артиллерийский полк, направив их под Солнечногорск.

Рокоссовский и Лобачев появились в штабе только глубокой ночью. Мы сразу оживились и буквально накинулись на них с расспросами. Но Константин Константинович сразу же отразил нашу «атаку»:

— Товарищи, не до сантиментов сейчас. Михаил Сергеевич, доложите обстановку на фронте.

Константин Константинович был полон энергии и решимости. Глядя на него, трудно было догадаться, что последние двое суток он провел в непрерывном нервном напряжении и почти без сна.

Выслушав доклад, Рокоссовский сказал, что обстановка еще сложнее, чем мы представляем. Помимо Клина и Солнечногорска враг овладел Рогачевом, и его танки рвутся к каналу Москва — Волга.

Около 3 часов ночи раздался телефонный звонок. На этот раз по ВЧ командарма вызывала Ставка Верховного Главнокомандования. Спрашивали об обстановке в полосе нашей армии. Рокоссовский доложил о ее сложности, об отсутствии сплошного фронта и необходимых резервов. Мы узнали еще об одной беде. Немцы заняли Красную Поляну. Местные жители успели сообщить по телефону, что там устанавливаются дальнобойные орудия для обстрела Кремля. Ставка требовала от армии держаться и обещала к утру прислать свежие части. Перед артиллерией была поставлена задача воспретить обстрел Кремля.

Во время этого разговора у Рокоссовского созрело четкое решение. Он распорядился задержать на марше два батальона и артиллерийский полк, посланные под Солнечногорск, и направить их в район Черной Грязи, в 6 километрах от Красной Поляны. Мне он приказал к рассвету направить в тот же район два пушечных артиллерийских полка резерва Верховного Главнокомандования и два-три дивизиона «катюш», которые должны были в 7 часов

24 ноября открыть огонь по Красной Поляне. Артиллерийским полкам предстояло пройти за ночь большой и трудный путь. Дорога была каждая минута. На счастье, связь с ними работала хорошо, и мне удалось отдать необходимые распоряжения по телефону.

Все пришло в движение. Полки двинулись в новый район. Офицеры штаба разъехались для контроля марша частей и встречи их в пунктах назначения.

В 4 часа из штаба фронта передали, что к утру в распоряжение 16-й армии прибудут танковая бригада Ф. Т. Ремизова, артиллерийский полк Л. И. Кожухова и четыре дивизиона «катюш». Рокоссовский приказал мне и начальнику бронетанковых войск армии Г. Н. Орлу выехать в район Черной Грязи и там лично принять эти части, поставив им задачи. Не задерживаясь, мы отправились туда и прибыли вовремя. Искусные водители сумели темной ночью, не зажигая фар, довольно быстро проехать по фронтовым дорогам Подмосковья, забитым идущими на фронт войсками.

Танковая бригада начала выдвигаться к Красной Поляне еще до рассвета. Около 7 часов ее разведка была обстреляна огнем артиллерии и танков противника. Но как раз в это время заговорила наша артиллерия. На врага, засевшего в Красной Поляне, обрушился мощный огонь наших орудий и «катюш». В его расположении начали рваться снаряды, загорелись машины. Противник открыл ответный огонь из орудий и танков, но на этот раз бесспорное огневое превосходство было на нашей стороне. Огонь его артиллерии начал заметно ослабевать, но сопротивление пехоты и танков было сильное. Бой продолжался весь день. С наступлением темноты наши танкисты при поддержке артиллерии ворвались в Красную Поляну, захватили много пленных, машин и орудия, предназначавшиеся для обстрела столицы. Противник вынужден был отойти на 4–5 километров.

Н. П. Сазонов, побывавший в Красной Поляне, рассказывал, как ликовали местные жители, которым посчастливилось очень быстро избавиться от оккупантов. Ликовали и наши пехотинцы, танкисты, артиллеристы, радуясь, что удалось отогнать врага подальше от родной Москвы и не позволить ему вести обстрел древнего Кремля.

В тот же день мне довелось вместе с К. К. Рокоссовским и А. А. Лобачевым вновь побывать в деревне Пешки, под Солнечногорском. Командующий фронтом приказал нашему командарму организовать там отпор врагу. Добираться до места пришлось кружными путями, так как далеко не все дороги были свободны от противника. Константин Константинович считал, что распоряжение фронта поступило слишком поздно, но ехал к Солнечногорску с большим желанием сделать все возможное, чтобы выполнить приказ.

Однако нам недолго пришлось быть в Пешках. Вскоре после нашего приезда противник начал обстреливать деревню, а затем на ее северной окраине появились вражеские танки. День клонился к концу. Из деревни мы выбирались огородами, потом спустились в неглубокую лощину, а оттуда пошли к оставленным невдалеке машинам.

Немцы открыли бешеную стрельбу трассирующими пулями. Кругом рвались снаряды. К. К. Рокоссовский шел впереди, то и дело приговаривая — Не отставать, держаться вместе… Если кого ранит, выносить на себе.

Он, как всегда, был спокоен, в его голосе не было ни тени тревоги. Мы благополучно добрались до своего штаба.

8

Хотя наши войска наносили врагу тяжелые потери, но под натиском превосходящих сил вынуждены были отходить к Москве. Войска 16-й армии сначала отступили на рубеж западного берега Истринского водохранилища и реки Истры, а затем на рубеж Новоселки, Клушино, Матушкино, Крюково, Нефедьево, Ленино.

С отходом наших войск к. Истре связано воспоминание об одном немаловажном случае. Это произошло после оставления нами Волоколамска. Командующий фронтом Жуков вызвал Рокоссовского в район Истры и предложил ему принять командование вновь создававшейся конной армией. Константин Константинович не хотел оставлять свою, полюбившуюся ему, 16-ю армию и высказал мнение, что командовать конной армией можно назначить кого-либо другого, а он согласен принять ее в свое оперативное подчинение. Командующего конной армией тогда так и не назначили, а ее уже сформированный штаб все же был подчинен Рокоссовскому. Командующий артиллерией этой армии полковник П. С. Семенов некоторое время исполнял роль моего заместителя.

Рокоссовский предложил командованию фронта свой план использования свежих кавалерийских соединений и некоторых танковых частей. Он считал необходимым расположить их во второй линии на рубеже Истринского водохранилища, создав таким образом глубину обороны на этом направлении. План этот не был принят. Кавалерийские и танковые части использовались для усиления войск 16-й армии. В результате такого решения рубеж Истринского водохранилища не был занят нашими частями, и при отходе соединений 16-й армии в ее тылу не оказалось войск, готовых оказать сопротивление. Поэтому противник сравнительно легко овладел этим рубежом.

Трудно, конечно, утверждать, но я убежден, что, если бы план Рокоссовского был тогда принят, вряд ли немцам удалось бы добиться такого успеха. И как знать, может быть, на этом направлении вся обстановка сложилась бы иначе… К счастью, отход на рубеж Крюково, Ленино был последним. К началу декабря враг обессилел.

Несмотря на непрерывные и тяжелые бои, наши войска нашли в себе достаточно сил продолжать активные действия. Части прославленной дивизии Панфилова 3 декабря начали бои за возвращение Крюково, которые в дальнейшем переросли в общее контрнаступление на всем фронте нашей армии. Организовать и осуществить контрнаступление было нелегко. В ноябрьских боях наши части очень поредели и устали. Наступление с решительными целями без помощи фронта и Ставки было немыслимо. И эта помощь пришла.

К первым числам декабря в составе нашей армии имелось довольно значительное количество войск: шесть стрелковых и одна кавалерийская дивизия, кавалерийский корпус, четыре танковые и четыре стрелковые бригады. Что же касается артиллерии, то ее у нас было больше, чем в любой армии, сражавшейся в те дни под Москвой: семь полков стрелковых дивизий и пятнадцать полков резерва Верховного Главнокомандования. Кроме того, армии было придано семь дивизионов реактивной артиллерии. Всего у нас насчитывалось более 900 орудий и минометов и 70 установок «катюш». Очень плохо обстояло дело только с зенитными средствами. У нас имелось всего два зенитных дивизиона.

К тому времени на наше направление прибыли из резерва Ставки 1-я ударная и 20-я армии, имевшие в своем составе новые, полнокровные соединения. Это предвещало важные перемены на фронте. Людей охватило воодушевление, все они горели одним желанием — наступать!

Командующий армией 6 декабря отдал приказ о переходе армии в общее наступление. В бой за Крюково вступили 17-я стрелковая, 1-я гвардейская танковая бригады, а потом и 44-я кавалерийская дивизия. Поддерживали их три артиллерийских полка, что позволило сосредоточить на одном километре фронта более 40 орудий и минометов. По тому времени это составляло значительную плотность артиллерии. Основной удар наносился двумя стрелковыми полками, наступавшими в два эшелона на километровом фронте.

В первые дни нашего наступления бои за Крюково и некоторые другие населенные пункты носили особенно ожесточенный характер. В районах Рождествено, Нефедьево, Снигири, Ленино противник несколько раз переходил в контратаки и вынуждал наши части отходить с потерями. Но эти контратаки стоили ему дорого. Например, в боях за Крюково и Каменку фашисты потеряли много пехоты, 54 танка, 77 автомашин, 7 бронемашин и 9 орудий. Огромный урон понесли они от огня нашей артиллерии. В Нефедьево после наших огневых налетов было найдено более 1000 трупов вражеских солдат. В те дни особенно успешно действовали «катюши». Немцы называли их «пушками смерти». В Лунево и Владычино огнем 523-го пушечного артиллерийского полка было уничтожено около 400 вражеских солдат, несколько минометных батарей, 2 орудия и 7 автомашин с боеприпасами. Наши пехотные части овладели этими пунктами, не встретив сопротивления.

В течение 6, 7 и 8 декабря наши войска сбили противника с занимаемых им рубежей, и он начал стремительный отход. В те дни артиллеристам было нелегко. Нам стало ясно, что в организации широкого наступления у нас еще нет достаточного опыта. В этот ответственный период артиллерия усиления и даже часть дивизионной артиллерии начала отставать от пехоты. Что же случилось? Дело в том, что многое мы не предусмотрели, не успели сделать, а в некоторых случаях у нас просто не хватило необходимых средств.

На дорогах в те дни царил досадный беспорядок. Расчистка их была организована плохо, и даже на Волоколамском шоссе имелась только одна снежная колея. Регулирование движения частей хромало. Из-за этого образовывались пробки. Много хлопот доставляли заминированные участки, потому что у нас не хватало средств для обезвреживания мин.

При отступлении немцы взорвали истринскую дамбу, что вызвало повышение уровня воды в реке. Переправы строились под огнем вражеской артиллерии, работа шла медленно. К началу преследования противника удалось построить только одну переправу близ истринского городского музея. Поэтому даже артиллерия стрелковых дивизий смогла переправиться на другой берег через один — три дня после своих стрелковых частей. О быстрой переправе артиллерии усиления мы могли только мечтать.

Три пушечных артиллерийских полка отстали настолько, что смогли вступить в бой только 23 декабря, когда противник откатился на рубеж реки Руза.

Но не следует думать, что артиллерийское командование оставалось пассивным или просто смирилось с создавшимся положением. Офицеры штаба артиллерии, не зная ни сна ни отдыха, носились по фронтовым дорогам, чудом проскакивали или объезжали бесчисленные пробки, разыскивали отставшие части и помогали им продвигаться за войсками.

Наступление… Многие склонны подразумевать под этим словом только наступающую густыми цепями пехоту, несущиеся впереди танки, бесчисленное множество разрывов снарядов и мин, гул самолетов, бомбовые удары. Но это, если можно так выразиться, только лицевая сторона медали. Надо взглянуть на ее обратную сторону, чтобы получить приблизительное представление о наступлении в целом. Оно может развиваться успешно и без задержек, если за передовыми частями неотступно следуют их вторые эшелоны с многочисленными тыловыми подразделениями и артиллерия. В то же время должны выдвигаться на исходные рубежи танковые и кавалерийские корпуса, предназначенные для развития успеха. Все это значит, что за передовыми частями должен хлынуть поток войск, представляющий собой десятки тысяч людей, тысячи автомашин и повозок, большое количество орудий, 48 танков… Если сказать образно, весь этот поток до определенного времени как бы замкнут в отдельных водоемах (в районах сосредоточения или на позициях), связанных с основным руслом реки наступления небольшими каналами (проселочными, полевыми и лесными дорогами). Для достижения успеха необходимо, чтобы поток войск, устремляющийся за наступающими частями, набирал силу из этих водоемов в определенной последовательности, подчиненной основному замыслу. Но само по себе в жизни так получиться не может. Для этого нужна четкая организация и непрерывное руководство, управление всей массой войск.

С началом нашего наступления все части и тылы быстро выходили из занимаемых ими районов и устремлялись вперед, чтобы не отстать от наступавших соединений. При таких благих намерениях, но при отсутствии четких планов и регулирования они вместо быстрого продвижения вперед мешали друг другу, создавали заторы на дорогах, отставали от передовых частей. В результате этого наступавшая пехота, лишаясь поддержки вторых эшелонов, бесперебойного пополнения боеприпасами, горючим и продовольствием, снижала темпы наступления и несла тяжелые потери. Наступление в целом могло захлебнуться. В то же время сгрудившиеся на дорогах соединения второго эшелона, артиллерия и тыловые части нередко становились беззащитной жертвой авиации противника. Жизнь преподала нам тяжелые уроки, но они пошли на пользу.

В середине января 1942 года, в разгар наступательных боев, произошло знаменательное событие. В нашу армию приехал Секретарь Президиума Верховного Совета СССР А. Ф. Горкин. По поручению Президиума Верховного Совета СССР он вручил правительственные награды многим командирам, политработникам и бойцам, в том числе и артиллеристам, отличившимся в боях под Москвой. Медаль «Золотая Звезда» и орден Ленина были вручены и Герою Советского Союза младшему сержанту 289-го истребительно-противотанкового артиллерийского полка П. Д. Стемасову.

Весть о правительственных наградах с большой быстротой разнеслась по частям и еще выше подняла боевой дух войск. Наступление продолжалось.

Примерно 20 января 1942 года штаб нашей армии, без войск, был переброшен под Сухиничи. Нам предстояло принять там часть фронта 10-й армии вместе с несколькими ее дивизиями. Фронт этой армии был большой — до 150 километров. С нашим прибытием он сократился вдвое.

В районе Сухиничей мы встретились с командующим 10-й армии генерал-лейтенантом Ф. И. Голиковым и командующим артиллерией армии генерал-майором артиллерии Г. Д. Пласковым.

Это была моя первая встреча с Пласковым. Впоследствии нам довелось долго воевать вместе, и у меня было много случаев убедиться в подлинном героизме этого человека.

Г. Д. Пласков хорошо знал свой участок, артиллерию армии и многое уже сделал для подготовки операции.

Знакомясь с новыми войсками, я завидовал Пласкову. Да и как было не завидовать, если в 10-й армии артиллерия стрелковых дивизий и все артиллерийские части резерва Верховного Главнокомандования были совершенно свежие, полностью укомплектованные и боеспособные!..

Ко времени нашего приезда в составе армии действовало восемь стрелковых дивизий, а в ее артиллерии насчитывалось более 1000 орудий и минометов.

Заботами Г. Д. Пласкова и его начальника штаба полковника И. В. Плошкина артиллерийская подготовка была уже тщательно спланирована. Достаточно имелось и боеприпасов. Словом, все было подготовлено для нанесения мощного артиллерийского удара.

И вдруг мы столкнулись с неожиданностью. Несмотря на то что артиллерийская подготовка проводилась четко, пехота не имела успеха. Генерал Пласков тяжело переживал неудачу и поделился со мной своими мыслями. Его мнение совпало с моим.

Дело в том, что накануне наступления выпало много снегу. В поле намело огромные сугробы. А наши пехотинцы шли в атаку в полушубках и валенках, нагруженные вещевыми мешками и оружием. Они еле передвигали ноги. Быстрого броска не получилось. Тем временем противник пришел в себя и оказал сильное сопротивление.

Следующий день принес новую, но уже приятную неожиданность. Из дивизий сообщали, что противник оставил свои позиции и отошел на 6–7 километров к западу, на рубеж Попково. Сначала непонятно было, в чем дело. Казалось, в действиях противника не было никакого смысла. Лишь впоследствии выяснилось, почему это произошло.

Оказывается, до немцев дошел слух, что под Сухиничи прибывает армия Рокоссовского, имя которого уже получило у них достаточную известность. Но, не имея точных сведений, они не знали, что прибыл только штаб 16-й армии, а количество войск оставалось прежним. И вот, боясь мощного удара двух армий, немецкое командование сочло за благо без боя отвести свои части на другой рубеж.

После взятия Сухиничей наши армии в условиях снежной и холодной зимы продолжали наступать с большим или меньшим успехом. Штаб расположился в Сухиничах. И здесь нас постигло несчастье. 8 марта был тяжело ранен К. К. Рокоссовский. Надо же было так случиться! Константин Константинович зашел в домик к начальнику штаба М. С. Малинину. Там же были А. А. Лобачев и я. В это время противник начал артиллерийский обстрел города. Один из крупных осколков влетел в окно и попал К. К. Рокоссовскому в спину. Ранение оказалось тяжелым, и нам не без труда удалось перенести командарма в блиндаж. С большими предосторожностями Константина Константиновича перевезли в армейский госпиталь в Козельск, а оттуда во фронтовой госпиталь, размещавшийся в здании Тимирязевской академии в Москве. Все мы тяжело переживали отсутствие своего командарма. Больше всего нас беспокоило его здоровье. Ведь, он был очень плох, когда его отправляли в госпиталь.

Усилия врачей принесли вскоре свои плоды. Почувствовав себя лучше, Константин Константинович начал писать нам теплые письма. Он интересовался жизнью армии, ставшей ему родной и близкой, и делами каждого из нас. Мы подробно отвечали, и он постоянно был в курсе всех армейских событий.

В конце мая Рокоссовский возвратился на фронт, в свою армию. Но в июне, совершенно неожиданно для нас, Ставка отозвала его и назначила командующим войсками Брянского фронта. Не успели встретиться — и вновь пришлось расставаться! К счастью для многих из нас, расставались мы ненадолго.

Сразу же по приезде на новое место Константин Константинович позвонил в 16-ю армию и спросил Малинина и меня, согласны ли мы ехать к нему, чтобы и дальше воевать вместе. Его предложение взволновало и обрадовало пас. Нетрудно догадаться, что мы без колебаний согласились. Однако не все прошло гладко с нашим новым назначением. Ставка согласилась с Рокоссовским, но командование Западного фронта почему-то возражало. Константину Константиновичу стоило немалых усилий выдержать «бой» за нас. Все же вопрос решился положительно. Первым на Брянский фронт выехал М. С. Малинин. Вслед за ним и я поехал на новое место.

На должность командующего 16-й армией прибыл генерал-лейтенант И. X. Баграмян, выросший к концу войны в крупного полководца, хорошо известного всей стране. Новый командарм оказался высокообразованным и культурным человеком. 16-й армии везло на командующих!

Иван Христофорович быстро вошел в курс дел и понял, что штаб армии сколочен, дружен и имеет уже свои традиции. Поэтому он не стал менять установившиеся порядки, что сразу же должным образом оценили офицеры и генералы. Но мне не пришлось вместе с ним участвовать в сколько-нибудь значительных делах. Надо было собираться в дорогу. Мне предстояли встречи с новыми людьми, новые дела.

Во время переезда к месту назначения я много думал, с чего начать свою деятельность на новой должности и с какими трудностями придется мне встретиться. Я старался осмыслить все, что мне было известно о работе командующего артиллерией Западного фронта опытного генерала И. П. Камера и его штаба. Перебрал в памяти все значительные события с начала войны. И оказалось, что за весь этот немалый срок мы, командующие артиллерией армий, не получали от фронта никаких указаний по использованию артиллерии. Вспомнилось только указание об артиллерийской контрподготовке под Ярцевом.

Каждый командующий артиллерией армии действовал по-своему, в меру своих способностей и знаний. Нами нередко допускались ошибки и просчеты, за которые на войне расплачиваются кровью.

Обо всех наших действиях мы доносили командующему артиллерией фронта и не получали никаких замечаний. Создавалось впечатление, что множество различных оперативных документов, получаемых от штабов артиллерии армий, штаб артиллерии фронта проглатывал не разжевывая и не разбирая вкуса. Никогда мы не видели у себя и офицеров штаба артиллерии фронта. Сейчас это может показаться неправдоподобным, но почти за год пребывания в составе Западного фронта мы единственный раз видели в войсках нашей армии начальника оперативного отдела штаба артиллерии фронта полковника Г. Д. Барсукова. Он приезжал контролировать отвод артиллерии от Волоколамска.

От чего все это зависело? У меня сложилось мнение, что так получилось по двум причинам. Во-первых, И. П. Камера находился в плену старых представлений. Я знал его еще по мирному времени, когда он был начальником артиллерии 10-го стрелкового корпуса. Тогда он был отличным организатором, энергичным, опытным артиллеристом. Но в те времена существовало мнение, что штабы артиллерии армии — это органы распределения артиллерии и снабжения ее всем необходимым для ведения боя. Никто не учил нас, командующих артиллерией стрелковых корпусов, — и тем более наши штабы — управлять артиллерией, планировать ее огонь. А на войне с первого дня это стало насущной и основной задачей. И вот мы учились в боях, варились в собственном соку, не получая помощи от командующего артиллерией фронта.

Во-вторых, И. П. Камера совершенно игнорировал свой штаб и не использовал его по прямому назначению. Насколько можно было тогда судить, он великолепно обходился без штаба. Вся «оперативная документация» умещалась в записной книжке, с которой мы видели его в войсках. За год у него сменилось четыре начальника штаба. Некоторые из них были хорошо подготовленные, образованные штабные офицеры. Любой командующий артиллерией фронта мог только мечтать о таких начальниках штаба.

Конечно, недостатки человека со стороны виднее. И вообще-то критиковать, подмечать ошибки других много легче, чем самому избегать их. Но анализ всегда полезен. И я сделал для себя определенные выводы.

Справедливости ради должен отметить, что командующий артиллерией Советской Армии Н. Н. Воронов и его начальник штаба Ф. А. Самсонов вопросами применения артиллерии занимались куда больше, чем И. П. Камера. По многим вопросам мы получали из Москвы очень полезные указания.

Командованию артиллерии Советской Армии принадлежит большая заслуга в разработке нового метода действий артиллерии в наступательных операциях. По указанию Н. Н. Воронова этот метод был подробно разработан лично Ф. А. Самсоновым.

10

Направляясь к новому месту назначения, я заехал в Москву, побывал у командующего артиллерией Советской Армии генерал-полковника артиллерии Н. Н. Воронова. Встреча была теплой. Мы знали друг друга много лет по совместной службе в Московской Пролетарской дивизии. Николай Николаевич дал много полезных советов и указаний, а на прощание выделил мне виллис, оказавшийся очень нужным на дорогах Брянской области. На этом виллисе я с адъютантом старшим лейтенантом А. Я. Свинцицким и прибыл утром 20 июля в штаб Брянского фронта. Штаб располагался в большой деревне Нижний Ольшанец в 15 километрах восточнее Ельца.

Знакомясь с офицерами штаба артиллерии, я с удовольствием констатировал, что попал в сколоченный и хорошо подготовленный коллектив. Штаб артиллерии Брянского фронта четко руководил действиями артиллерии. Стиль его работы был заложен еще первым начальником штаба полковником Ф. А. Самсоновым, назначенным впоследствии начальником штаба артиллерии Советской Армии.

К моему приезду начальником штаба артиллерии фронта был полковник С. Б. Софронии, высококультурный штабной офицер, накопивший к тому времени немалый боевой опыт. Он ввел меня в курс дел, обстоятельно ответил на все вопросы и подробно охарактеризовал офицеров штаба.

Из его слов я узнал, что все офицеры штаба участвовали в боях с первых дней войны, в отделах не отсиживались и часто выезжали в войска на самые беспокойные участки. Следовательно, они знали обстановку и состояние артиллерии не только по донесениям и отчетам, но и по личным наблюдениям.

Отделы штаба размещались в хатках. Во дворе одной из них, где помещался штаб оперативного отдела, Софронии завел меня в небольшой сарай. Там я впервые встретил подполковника Е. И. Левита. В этом «рабочем кабинете» он примостился у небольшого грубо сколоченного столика и писал отчет о действиях артиллерии фронта в июне 1942 года.

Меня заинтересовал этот отчет. Дело в том, что в июне немцы осуществили прорыв на стыке Брянского и Воронежского фронтов. Удар вражеских танков пришелся по левому флангу 13-й армии, в которой служил тогда Левит. Разработка плана противотанковой обороны и вообще действий артиллерии происходила при его участии. Армейский план составлялся так, как указывала директива бывшего командующего артиллерией фронта генерал-майора артиллерии М. П. Дмитриева.

Спросив, какие выводы делаются в отчете, я заметил, что задел больное место. Левит начал горячо доказывать, что артиллерию в этих боях использовали неправильно, а директива командующего артиллерией фронта была ошибочной. Докладывал он убежденно, обнаруживая правильное понимание сущности боя с танками и задач артиллерии в обороне. Должен заметить, что взгляды его совпадали с моими.

В штабе артиллерии фронта я встретил и других толковых и грамотных офицеров: полковника Д. К. Кузьмина, с которым учился на курсах усовершенствования еще в 1928 году, подполковника Н. И. Колоярцева, майора В. А. Венедиктова и других. Со всеми этими офицерами мне пришлось впоследствии сталкиваться в различной боевой обстановке, и они всегда оправдывали мое мнение, сложившееся при первой встрече.

Состав штаба я изучал очень внимательно. Мне на опыте войны пришлось убедиться, что непрерывно и гибко управлять подчиненными войсками можно только тогда, когда есть работоспособный, оперативный штаб. При хорошем штабе всякое решение или распоряжение будет своевременно исполнено и доведено до частей.

Должен признать, что в больших успехах действий артиллерии огромная заслуга принадлежала штабу, хотя ее часто приписывали моему личному руководству. И, если уж быть откровенным, я считал своей заслугой то, что, пожалуй, больше многих других начальников ценил работу офицеров своего штаба и уделял серьезное внимание их подбору, сколачиванию работоспособного коллектива. И вообще мне кажется, что штабные офицеры заслужили теплое слово благодарности. Их труд на войне был сложен, порой изнурителен. Выполняя будничную работу, они много раз проявляли подлинный героизм, рисковали жизнью и при самых тяжелых обстоятельствах оставались верными долгу, самоотверженно выполняли свою задачу.

Штаб артиллерии пользовался авторитетом. К его помощи часто прибегали оперативный и разведывательный отделы штаба фронта. Единственно чем был я недоволен, — между обоими штабами не чувствовалось тесных взаимоотношений. Артиллеристы были во многом ущемлены. Достаточно сказать, что штаб артиллерии почему-то размещался на отшибе, вдали от основных отделов штаба фронта и от узла связи. Далеко не все офицеры штаба допускались на узел связи для выполнения своих прямых обязанностей. А если они и допускались, то пользовались средствами связи в последнюю очередь. Из-за этого затруднялось управление артиллерией.

Тут вспомнилась 16-я армия. Благодаря влиянию Рокоссовского в ней установились хорошие отношения между нашими штабами. И я решил добиться такого же взаимодействия на Брянском фронте. Это мне удалось без особого труда, потому что я получил полную поддержку Рокоссовского и Малинина. М. С. Малинин дал строгое указание начальникам отделов и коменданту штаба создать необходимые условия для штаба артиллерии, и при первом же переезде на новое место мы разместились намного удобнее. Коренным образом изменилось и отношение к нам на узле связи. Вскоре все убедились в пользе этого, и взаимодействие штабов значительно улучшилось.

На Брянском фронте мне предстояло иметь дело с артиллерией четырех армий, в состав которых входило восемнадцать стрелковых дивизий, два кавалерийских корпуса и пять стрелковых бригад. Здесь я впервые встретил соединение совершенно новой для меня организации — 2-ю истребительную дивизию под командованием полковника Н. Ф. Михайлова. Она состояла из двух бригад, и каждая из них имела один противотанковый полк, роту противотанковых ружей, батальон автоматчиков и другие подразделения.

В составе фронта насчитывалось около 70 артиллерийских и минометных полков различных типов, из которых половину составляли полки резерва Верховного Главнокомандования. Всего имелось около 2 тысяч орудий и минометов всех калибров и более 100 установок полевой реактивной артиллерии «катюш». По тому времени такая группировка артиллерии считалась значительной. Протяженность фронта составляла более 300 километров, а штаб фронта находился в почтительном удалении, примерно в 100 километрах от переднего края.

Мне хотелось поскорее выбраться в войска, проверить состояние артиллерии и ее штабов, выяснить характер местности, на которой предстояло действовать. Общая обстановка была вполне благоприятна для этого. На фронте наступило так называемое затишье. Лишь некоторые армии предпринимали частные операции, не вносившие существенных изменений. Немцы после прорыва на Касторное закреплялись на занимаемых рубежах.

Объезжая армии, я знакомился с новыми людьми. Командующие артиллерией и их штабы производили хорошее впечатление. Но характерным для них было отсутствие опыта в организации и проведении крупных наступательных операций. С начала войны их печальной участью были непрерывные отходы, порой беспорядочные, под натиском превосходящих сил врага. Этим армиям приходилось вести тяжелые оборонительные бои, не имея достаточного количества артиллерии. Войска познали и горечь окружения в Брянских лесах, из которого, впрочем, они с честью вышли, хотя и понесли большие потери. Год войны многому научил артиллеристов Брянского фронта, но еще многое предстояло им познать. На смену отходам и многочисленным оборонительным боям приближалась пора долгожданных наступательных операций. К ним-то и надо было готовиться. Но, как выяснилось на деле, готовность к выполнению огневых задач во многих артиллерийских частях была недостаточной.

Помнится такой случай в 3-й армии. Мы прибыли с командующим артиллерией армии М. М. Барсуковым на наблюдательный пункт командира одной из батарей 420-го армейского пушечного артиллерийского полка. Командир батареи показал нам очень красиво исполненную схему огня в обороне. Карта была испещрена условными знаками, изображавшими участки подвижного и неподвижного заградительного, сосредоточенного огня. Казалось, сунься противник на этом участке, так он и щели не найдет, не сможет безнаказанно приблизиться к нашему переднему краю. Всюду его поразит заранее подготовленный огонь артиллерии.

Все это мне понравилось. Но я захотел проверить, как быстро откроет батарея огонь и какова будет его точность. Надо сказать, что по нашим артиллерийским порядкам время на открытие подготовленного, или, как у нас говорят, планового, огня должно исчисляться секундами и уж никак не минутами.

Каково же было мое удивление и негодование, когда батарея не смогла своевременно открыть огонь по указанному мною участку! На вызов «подготовленного» огня командир батареи затратил столько времени, что уже не было смысла попусту расходовать снаряды. После первой неудачи, думая, что произошло какое-то недоразумение, я приказал открыть огонь по другому участку. И опять потянулись минуты томительного ожидания. Командующий артиллерией армии генерал Барсуков и командир полка подполковник Подольский чувствовали себя очень неловко, хотя до этого печального факта они держали себя достаточно уверенно, чтобы не сказать больше.

Начали разбираться, в чем дело. Оказалось, что, передав командиру батареи разработанную схему, ни один из старших начальников ни разу не удосужился проверить выстрелом точность и быстроту открытия огня. Этот случай насторожил меня и послужил серьезным уроком для многих. Лично я наглядно убедился и прочно усвоил, что нельзя доверять без проверки даже самым красиво исполненным документам. Штаб артиллерии фронта упустил такой важный вопрос, как постоянная боевая готовность артиллерии. Здесь считали, что этим делом в полной мере занимается армейское командование.

Как ни странно, а затишье на фронте в какой-то мере даже мешало нам наводить жесткий порядок в частях. Наши указания выполнялись в армиях медленно или, во всяком случае, не так быстро, как хотелось. Многие офицеры думали, что над ними, как говорится, не каплет, и действовали не очень энергично, даже с прохладцей. Но общими усилиями командующих артиллерией и их штабов нам удалось расшевелить наши части. Дела пошли лучше. Мы наметили новые меры повышения боевой готовности артиллерии фронта, но многие из них не удалось претворить в жизнь. Новое назначение разрушило все мои планы.

К. К. Рокоссовский 1 октября 1942 года был назначен командующим войсками Донского фронта, куда одновременно. с ним убыл и его бессменный начальник штаба М. С. Малинин. 3 октября вслед за ними и я выехал к новому месту назначения.

Итак, на Брянском фронте я пробыл совсем недолго, всего два с половиной месяца, но узнал много нового, получил первый опыт работы командующего артиллерией фронта. Здесь я познакомился с интересными людьми — командующим 13-й армией генералом Н. П. Пуховым, командующим 38-й армией генералом Н. Е. Чибисовым и другими генералами. Но пожалуй, самое сильное впечатление оставили встречи с командирами танковых корпусов и в особенности с волевым, энергичным и решительным командиром танкового корпуса генералом П. А. Ротмистровым. Позже мне снова довелось встретиться с ним, и я убедился, что первое впечатление не обмануло меня.

За короткий срок пребывания на Брянском фронте я успел не только привыкнуть, но и сродниться с коллективом штаба артиллерии. Искренне жаль было покидать боевых товарищей. Но я надеялся, что со многими из них расстаюсь ненадолго.

НАКАНУНЕ БОЛЬШИХ СОБЫТИЙ

1

И о пути к новому месту назначения я должен был заехать в Москву и побывать в Управлении Командующего артиллерией Красной Армии.

Прошло совсем немного времени после моего последнего пребывания в Москве, и вот я опять в родной столице… Но как здесь все изменилось по сравнению с тем, что было в октябре — ноябре 1941 года! От вида прифронтового города не осталось и следа. Это была военная Москва, но не мрачная и притихшая, а строгая и кипучая.

Погода стояла пасмурная — осень входила в свои права, но человеку, попавшему в Москву с фронта, это не могло омрачить радостного чувства. Проезжая на машине по московским улицам, я жадно вглядывался в жизнь города, такую близкую, но несколько непривычную старому москвичу.

Быстро промелькнули улицы и переулки, и вот мы уже спустились от площади Дзержинского к Китайскому проезду, въехали через распахнувшиеся чугунные ворота во двор Управления командующего артиллерией. Кипучая жизнь города осталась позади, по ту сторону высокой ограды. Входя в подъезд огромного старинного здания, я уже думал о предстоящих встречах и делах.

Николай Николаевич Воронов, как всегда, принял приветливо, но, когда разговор зашел о Донском фронте, заметно помрачнел. Он только что прилетел оттуда и, находясь под свежими впечатлениями, подробно обрисовал положение дел на фронте. Обстановка там сложилась тяжелая. Видимо, поддаваясь настроению, Н. Н. Воронов высказал недовольство работой командующего артиллерией и его штаба. Нелестно отозвался и начальник управления кадров генерал-майор артиллерии П. В. Гамов. Все это не предвещало ничего хорошего, и я, получив необходимые указания, заручившись обещаниями Николая Николаевича и его начальника штаба генерала Ф. А. Самсонова помогать мне на первых порах на трудном участке, поехал на аэродром, где меня ждал готовый к полету бомбардировщик.

…Мы летели над приволжской степью. Под нами проплывал унылый, однообразный и непривычный пейзаж. На расстилавшейся внизу темно-бурой местности, казалось, не было ни бугорка, ни одного светлого пятнышка, радующего глаз. Но вот самолет несколько изменил курс, лег на левое крыло. Внизу показалась серебристая лента красавицы Волги, вдали угадывался Сталинград, окутанный предутренним туманом. Трудно было примириться с мыслью, что война докатилась до берегов матушки Волги…

Самолет начал снижаться. Садимся на аэродроме. Погрузили в машину несложный багаж и тронулись в путь. Решил по дороге заехать в артснабжение.

День выдался солнечный, теплый, безветренный. Дождей здесь давно не было. Мы неслись по гладко укатанной степной дороге, и за нами оставался длинный шлейф пыли.

Местность, по которой мы проезжали, сильно отличалась от Подмосковья и Брянщины. Не было видно ни единой рощицы. Равнина, изрезанная оврагами. Населенные пункты попадались редко.

Лишь беспрерывный поток войск нарушал однообразие пейзажа и радовал душу. К линии фронта шли стрелковые дивизии и маршевые роты для пополнения преимущественно 24-й и 66-й армий Донского фронта.

В Ольховке разыскали домик, занятый первым отделом артиллерийского снабжения. Я решил задержаться здесь, познакомиться с офицерами и их работой. Невольно получилось так, что мое ознакомление с новым фронтом началось посещением тылов, хотя в Москве я строил несколько иные планы. Но это не так уж плохо. В тот вечер я встретился с подполковником Н. А. Шендеровичем, майорами И. В. Степанюком, И. А. Поповичем и Г. Ф. Горячкиным. Начальника артиллерийского снабжения полковника Н. А. Бочарова на месте не оказалось. Он выехал в штаб фронта по вызову члена Военного совета фронта генерала А. С. Желтова.

Вечерний разговор с этими товарищами несколько улучшил мое настроение. Из обстоятельных, толковых докладов я понял, что имею дело с хорошо подготовленными, опытными, любящими свое дело офицерами. Значит, с кадрами дело обстояло не так плохо, как мне говорили в Москве; это радовало и обнадеживало. В тот же вечер я узнал много важных подробностей об условиях работы артиллерийского снабжения и понял, что с первых же дней пребывания на Донском фронте мне встретится немало трудностей.

Из бесед с офицерами артснабжения я узнал, что фронт получает достаточное количество боеприпасов, но в войска их перевозят очень медленно, с большим трудом. Артиллеристы испытывают порой настоящий снарядный голод. Укатанные степные дороги при первом же дожде превращаются в месиво. Транспорта мало, и он сильно изношен. Большинство артиллерийских частей едва справляется с подвозом продовольствия, и то в очень ограниченных количествах. Горючее они получают с перебоями. А грузы приходится перевозить на большие расстояния. Фронт растянулся почти на 500 километров, а склады боеприпасов, горючего и продовольствия — далеко во фронтовом тылу за 200 и более километров. Орудий и минометов поступало достаточно. Но в артиллерийских полках резерва Верховного Главнокомандования не хватало средств для их перевозки.

Еще хуже дело обстояло в стрелковых дивизиях. В тяжелых боях стрелковые дивизии понесли большие потери и ощущали острый недостаток в артиллеристах и минометчиках. Из-за этого большое количество орудий, и особенно минометов, временно хранилось на складах.

Фронт располагал значительными силами. Шесть его армий насчитывали 39 стрелковых дивизий. Это в два с лишним раза больше, чем на Брянском фронте. В составе артиллерии фронта действовали 102 артиллерийских и минометных полка, в том числе 50 полков резерва Верховного Главнокомандования, и 13 зенитных артиллерийских полков. Всего насчитывалось около 3 тысяч орудий и минометов и 218 установок «катюш».

Получив общее представление об артиллерии фронта, я понял, как тяжело было А. А. Гусакову справляться со всей этой махиной, и мысленно посочувствовал ему. Теперь этим сложным хозяйством предстояло заниматься мне. Я очень внимательно слушал все, о чем мне рассказывали Шендерович, Степанюк, Попович. В конце беседы поинтересовался, не вернулся ли полковник Бочаров. Когда я заговорил о нем, на лицах моих собеседников промелькнуло выражение, насторожившее меня. Чутьем я уловил, что с начальником у них не все ладно. Перевел беседу в неофициальное русло, и мои собеседники разоткровенничались. В конечном счете они сказали, что с Бочаровым работать очень трудно, особенно после такого мастера своего дела, как И. И. Волкотрубенко, с которым им довелось служить раньше. Но я не торопился с выводами. Жизнь научила меня никогда не делать их по односторонним заявлениям.

Была уже глубокая ночь, когда закончилась беседа. Откровенно высказав свое удовлетворение и поблагодарив товарищей за обстоятельные доклады, я выразил уверенность, что мы безусловно сработаемся и совершим вместе много славных боевых дел. Тогда я оказался пророком. С этими тремя офицерами мы вместе прошли трудными дорогами от Волги до Берлина. И после войны еще долго служили вместе.

2

Мне не спалось. Мысли то и дело возвращались к разным подробностям беседы с офицерами артиллерийского снабжения. Промаявшись кое-как до рассвета, я разбудил адъютанта, и мы, не прощаясь с хозяевами (не хотелось их тревожить так рано), поехали в штаб фронта. Утро выдалось холодное, и поездка в открытом виллисе не доставила особого удовольствия. Завернувшись в казачью бурку, не раз выручавшую меня в непогоду, я наблюдал окружающую местность и думал о своем.

В Ольховке мне сказали, что фронтовое командование находится на передовом командном пункте недалеко от станции Котлубань — меньше чем в десяти километрах от передовых частей. Значит, нам предстояло проехать почти 150 километров. Ехали быстро. Шофер хорошо знал дорогу. И это было очень важно, потому что на открытой степной местности трудно ориентироваться.

К линии фронта подъехали, когда совсем рассвело. Впереди, примерно в километре, на бреющем полете пронеслось звено вражеских истребителей. Вскоре послышались пулеметные очереди.

Шофер, бывалый солдат, «успокоил» нас, сказав, что здесь фашистские самолеты гоняются даже за отдельными машинами. На этот раз мы познакомились с ними издали. Но не всем и не всегда это удавалось. Незадолго до моего приезда от пулеметного огня с фашистских самолетов на этих фронтовых дорогах погибли генерал-лейтенант артиллерии В. П. Корнилов-Другов и заместитель начальника Главного артиллерийского управления генерал-лейтенант артиллерии Т. Н. Мышков.

Передовой командный пункт фронта разместился в неглубокой балке. В ее берега были врыты добротные блиндажи и землянки. Фронтовой КП оказался ближе к переднему краю, чем штабы армий. И в этом был виден «почерк» Рокоссовского, всегда старавшегося быть поближе к войскам.

Приехали мы вовремя. В блиндаже начальника штаба застали К. К. Рокоссовского, М. С. Малинина, члена Военного совета фронта А. С. Желтова и начальника Политического управления фронта С. Ф. Галаджева. Они только что начали завтракать. Рокоссовский и Малинин тепло встретили меня, представили Желтову и Галаджеву и тут же усадили за стол.

После обычных вопросов фронтовиков о Москве и о последних столичных новостях мне рассказали о недавнем приезде сюда по поручению Ставки Г. К. Жукова, А. М. Василевского, Н. Н. Воронова, И. Т. Пересыпкина, Я. Н. Федоренко. У Жукова и Василевского сложилось нехорошее мнение о некоторых артиллерийских начальниках. В частности, они высказали соображение, что следует снять с работы заместителя командующего артиллерией фронта по зенитной артиллерии генерала В. Г. Позднякова. Не зная генералов и офицеров своего нового управления, я настоятельно просил командующего фронтом не принимать окончательного решения и позволить мне самому разобраться в людях, в делах. Командующий не возражал.

К. К. Рокоссовский сообщил мне и приятные новости. Из 16-й армии на Донской фронт были переведены начальник бронетанковых и механизированных войск полковник Г. Н. Орел и начальник связи генерал-майор П. я. Максименко. С ними я сохранил фронтовую дружбу до конца войны. Прибыл на Донской фронт и заместитель Константина Константиновича в 16-й армии генерал К. П. Трубников.

Ожидался приезд П. И. Батова и А. С. Жадова с Брянского фронта. Они были назначены командующими 65-й и 66-й армиями. Батова я знал давно, еще по службе в Московской Пролетарской дивизии, когда он командовал стрелковым полком. Тут же я узнал, что 24-й армией командует генерал И. В. Галанин, который тоже служил с нами в одной дивизии и командовал полком по соседству с П. И. Батовым. Кстати, и здесь они оказались соседями: их армии соприкасались флангами. В общем, старых знакомых оказалось немало. Это было очень приятно. Что ни говорите, а радостно бывает встретиться на фронте и воевать бок о бок со старыми боевыми товарищами, которых хорошо знаешь, которым веришь.

После завтрака Рокоссовский не задерживал меня, и я решил познакомиться с артиллеристами, находившимися на передовом командном пункте. Вышел из блиндажа и, прежде чем разыскивать артиллеристов, поднялся на берег балки, осмотрелся. Снова перед глазами открылась однообразная равнинная местность. Кое-где темными полосами виднелись балки, которых там великое множество. Они-то и служили основным естественным укрытием для войск. Пейзаж несколько оживляли серые строения на станции Котлубань и едва приметная деревенька вдали.

Спускаясь в балку, я еще издали заметил генерала и двух офицеров, которые, видимо, поджидали меня. Они подошли и представились. Это были генерал В. Г. Поздняков, полковник Ю. Г. Богдашевский и майор А. М. Курбатов.

Позднякова и Богдашевского я знал еще до войны. В 1933–1939 годах мы с Поздняковым командовали полками в Москве — он зенитным, а я артиллерийским. После Позднякова тем же полком командовал Богдашевский.

Генерал Поздняков был в подавленном состоянии. Не лучше чувствовал себя и Богдашевский. Сразу было видно, что обоим этим зенитчикам изрядно досталось от приезжавшего начальства. Бодро выглядел лишь майор Курбатов. Высокий, крепко сложенный офицер с умными серыми глазами располагал к себе с первого взгляда.

Поздоровавшись, я отпустил офицеров, а Позднякова попросил доложить о состоянии дел. Погода стояла хорошая, и мы ходили около блиндажей, благо никто не мешал. Василий Георгиевич уже знал, что ему угрожает снятие с должности, и именно с этого начал свой доклад. Он волновался, и я понимал, как тяжело боевому генералу переживать свалившуюся на него беду.

— Вы, товарищ Поздняков, успокойтесь, — сказал я ему. — Сейчас надо думать о том, как наладить дело. Что же касается вас, то вопрос окончательно не решен и мне поручено во всем подробно разобраться. Так что рано вам опускать руки, мы еще повоюем вместе.

Поздняков несколько успокоился. Разговор принял деловой характер. Затем мы зашли в просторный блиндаж зенитчиков, где полковник Богдашевский очень толково, с глубоким знанием дела доложил о состоянии и боевых действиях зенитной артиллерии.

Внимательно во всем разобравшись, я пришел к выводу, что не так уж виноваты фронтовые зенитчики в тех смертных грехах, которые им приписали. Их можно было обвинить в недостаточной изобретательности и решительности, но обстановка сложилась так необычно, что любой другой на их месте мог оказаться в таком же затруднительном положении. Авиация противника господствовала в воздухе, а наша немногочисленная зенитная артиллерия была недостаточно маневренна из-за тяжелого положения со средствами тяги.

Поздняков показался мне опытным генералом, а Богдашевский хорошо подготовленным, грамотным и способным зенитчиком. Учитывая все это, я и решил, что большого толку от смены руководства зенитной артиллерией может и не получиться, а эти товарищи, хорошо знающие свои части и особенности местных условий, если правильно руководить ими, принесут немало пользы. Короче говоря, я добился, чтобы их оставили на прежних должностях, и не пожалел об этом. Мы сработались и провоевали вместе до полной победы над врагом.

Закончив разговор с зенитчиками, я начал подробно расспрашивать майора Курбатова об общей обстановке и о состоянии артиллерии фронта. Хотя Курбатов и не испортил первого впечатления о себе, но узнал я от него очень немного. В штаб артиллерии фронта он попал недавно и общую обстановку знал понаслышке. Зато, беседуя с ним, я понял, что штаб артиллерии недостаточно сколочен и не все офицеры четко представляют свои обязанности. Самое же главное — в штабе артиллерии царит какая-то растерянность, вызванная, должно быть, последним приездом высокого командования из Москвы.

На другой день, 7 октября 1942 года, все мы во главе с К. К. Рокоссовским переехали в штаб фронта, который тогда находился в деревне Малая Ивановка, в 50–70 километрах от переднего края.

з

В штабе артиллерии я застал только начальника оперативного отдела Д. Р. Ермакова. Генерал А. А. Гусаков и полковник Г. С. Надысев уехали в войска.

Ермаков работал над составлением отчетного доклада о действиях артиллерии фронта в сентябре. Мы познакомились. Помня московские отзывы о штабе артиллерии фронта, я был сдержан и, признаюсь, не очень приветлив. Хотя сам Ермаков произвел хорошее впечатление, его творчество мне не понравилось. Отчет представлял собой переписанные армейские сводки без всякого анализа фактов и каких-либо выводов. Он не отражал общей картины происшедших событий и действий артиллерии. А писать было о чем.

В сентябре, когда вражеские войска рвались к Волге, артиллеристы работали самоотверженно. Своим сокрушительным огнем они сдержали натиск танковых полчищ и нанесли им большой урон. О напряжении боев можно судить хотя бы по тому, что артиллерия 63, 24 и 66-й армий с 17 по 30 сентября израсходовала более 600 тысяч снарядов и мин всех калибров.

Да! Первый прочитанный документ не удовлетворил меня. И вообще многое мне не понравилось в штабе: ни порядок в рабочих помещениях, ни внешний вид офицеров. На Брянском фронте все было иначе. Я упускал из виду, что там обстановка была спокойнее и потому работу штаба было наладить легче. Вынужден признаться: не войдя еще в курс дел на Донском фронте, я судил о вещах без учета местных условий.

К концу беседы с Ермаковым, несмотря на то что сам он оказался вполне осведомленным, мысленно я уже решил, что не оставлю его на этой должности. Конечно, меня можно упрекнуть в поспешности выводов. И упрек был бы справедлив. Много позже я и сам убедился, что Ермаков дельный, одаренный штабной офицер. Но тогда, соответствующим образом настроенный в Москве, я считал, что поступаю правильно. Нам предстояло решать трудные задачи и поэтому хотелось укомплектовать штаб офицерами, на которых можно было бы положиться с первого дня. Все же я сразу не решил окончательно, как поступить с Ермаковым, и в общих чертах изложил ему свои требования к штабу, и в частности к оперативному отделу. Ермаков подробно доложил о состоянии артиллерии. Рассказал, как распределена между армиями артиллерия резерва Верховного Главнокомандования, где находятся ее боевые порядки и многое другое. Данные были нерадостные. Привожу несколько коротких выдержек из прочитанного мною отчета за сентябрь 1942 года:

«…Вновь сформированные 5-й и 7-й гвардейские и 648-й пушечные артиллерийские полки РВГК укомплектованы тракторами из народного хозяйства, которые требуют среднего и капитального ремонта; запасные части отсутствуют. В результате полки, имея по 22–25 тракторов, не могут перевозить орудия в один рейс и буксируют по 2 орудия одним трактором».

«99-й пушечный артиллерийский полк, начатый формированием 12 сентября 1942 года, к концу месяца личным составом укомплектован только на 40 процентов, матчасть и тракторы имеет полностью, автомашин нет».

«13-я истребительная бригада имеет 30 процентов личного состава и полностью только минометное вооружение. Ее дальнейшее формирование приостановлено из-за отсутствия личного состава, материальной части артиллерии и автомобильного транспорта. Возбуждено ходатайство об отводе ее в резерв Ставки для доукомплектования».

Приведенные выдержки характеризовали только те части, которые формировались. Состояние же действовавшей артиллерии, как выяснилось позже, было еще хуже.

Генерал Гусаков и полковник Надысев должны были приехать на следующий день. Но обстановка не позволяла откладывать прием дел до их приезда. К тому же А. А. Гусакову предстояло, не задерживаясь, выехать к новому месту назначения. Он должен был занять мою должность на Брянском фронте.

Приема и сдачи дел у нас так и не получилось. Когда мой предшественник прибыл в штаб, нам сразу же пришлось прощаться. Мы едва успели обменяться весьма общей взаимной информацией о состоянии артиллерии Донского и Брянского фронтов. Перед отъездом Александр Алексеевич все же успел дать мне несколько полезных советов. Мы дружески распрощались, искренне пожелав друг другу успехов.

Полковник Надысев, по-видимому, был не очень доволен сменой начальников и держался настороженно. Его манера говорить, отдавать распоряжения создавала впечатление энергичного, знающего свое дело офицера. Но характер Надысева показался мне несколько строптивым. Впрочем, меня это не очень беспокоило. Я знал, что уживусь с любым характером, лишь бы его обладатель был честным, добросовестным и хорошо знал свое дело. Первое время в наших отношениях чувствовалась некоторая натянутость, чему были свои причины.

Дело в том, что 8 октября я связался по ВЧ с Н. Н. Вороновым и просил помочь мне обновить состав штаба артиллерии фронта. Мне хотелось, чтобы на должность начальника оперативного отдела назначили из 16-й армии командующего артиллерией дивизии Н. П. Сазонова, который к тому времени был уже полковником. На должность начальника штаба артиллерии и разведывательного отдела я просил перевести с Брянского фронта моих сослуживцев полковника С. Б. Софронина и подполковника Е. И. Левита. Полностью осуществить этот план не удалось. Н. Н. Воронов без колебаний согласился перевести Сазонова, но категорически отказался откомандировать сразу двух офицеров с Брянского фронта. Он сказал, что можно прислать только одного, причем я должен сам определить, кого именно. Этот вопрос я решил не сразу. Находясь в круговороте фронтовых событий, присматривался к работе штаба и все больше убеждался, что полковник Надысев — незаурядный начальник штаба. Он оказался на редкость энергичным, работоспособным человеком и великолепным организатором.

Придя к таким выводам, я не стал больше затягивать решение вопроса о новых назначениях, тем более что в наших отношениях с Г. С. Надысевым не все было благополучно. Для него не было секретом мое стремление произвести некоторую замену офицеров штаба, он воспринял это болезненно. И пожалуй, он думал не столько о себе, сколько о Ермакове, которого я из-за предвзятого мнения не сумел разглядеть и оценить по заслугам.

Итак, я решил просить о переводе с Брянского фронта подполковника Левита, а начальником штаба оставить Г. С. Надысева. О своем решении мне ни разу не пришлось пожалеть.

Георгий Семенович сколотил впоследствии великолепный штаб артиллерии, завоевавший признание в войсках. Сам он не гнушался черновой работой и часто брал на себя львиную долю дел начальников отделов, когда те выезжали в войска. 15 октября к нам прибыл полковник Сазонов, и оперативный отдел получил опытного руководителя, а начальник штаба — хорошего помощника.

Итак, штаб оказался в надежных руках. Убедившись в этом, я стал чаще выезжать в войска, где знакомился с частями, руководящими артиллерийскими генералами и офицерами и на различных участках изучал местность.

4

Октябрь прошел в напряженной работе. Пришлось решать много разнообразных и сложных задач. Уже тогда начиналась подготовка к крупной наступательной операции, замысел которой знали очень немногие. Вместе с тем необходимо было выполнять боевые задачи, вытекающие из общей обстановки. На левом крыле фронта, в полосе 66-й армии, происходила перегруппировка частей, которые готовились к наступлению в направлении Орловки, чтобы соединиться с северной частью сталинградского гарнизона. 17 октября решением Ставки была расформирована 1-я гвардейская армия. Ее соединения и части вошли в состав 24-й и 66-й армий, а управление было выведено в резерв для нового формирования.

20 октября войска 66-й армии и левого фланга 24-й армии перешли в наступление. Но соединиться со сталинградским гарнизоном им не удалось. Бои продолжались до 28 октября.

Причин этой неудачи было много. На мой взгляд, главное заключалось в том, что не хватало средств для осуществления операций. Да и командование фронта, занятое подготовкой крупного контрнаступления, не уделило ей достаточного внимания.

По решению Ставки началась крупная перегруппировка войск на правом крыле Донского фронта с целью сокращения его протяженности и выделения части войск на формирование нового Юго-Западного фронта, предназначенного для выполнения главной задачи в предстоявшем большом наступлении. Перегруппировка происходила с 27 по 31 октября. В состав нового фронта перешли 63-я и 21-я армии с частями усиления и участками обороны.

В конце октября представители нашего и Юго-Западного фронтов съехались в район Клетской, на стык 21-й и 65-й армий. Приехали Н. Ф. Ватутин и К. К. Рокоссовский, И. М. Чистяков и П. И. Батов. От нашего фронта для решения артиллерийских вопросов прибыл я, а от Юго-Западного фронта — командующий артиллерией 21-й армии генерал-майор артиллерии Герой Советского Союза Д. И. Турбин.

В тот день мы договорились о многих деталях наступления. Многое нам стало ясно и относительно общего замысла операции. В общих чертах он заключался в нанесении ударов силами Юго-Западного, Донского и Сталинградского фронтов по сходящимся направлениям с задачей окружения и уничтожения всей группировки немецко-фашистских войск.

Замысел операции поражал своими масштабами. Боевые действия предполагалось развернуть более чем на 600-километровом фронте. Активное и непосредственное участие в них должны были принять 7 армий, 9 танковых, механизированных и кавалерийских корпусов, 19 стрелковых и танковых бригад и небывало большое по тому времени количество артиллерии.

Основные удары планировались по флангам вражеской группировки. С плацдармов на правом берегу Дона — из районов Серафимовича и Клетской — должны были наступать 5-я танковая и 21-я армии Юго-Западного фронта, а из района северной группы Сарпинских озер — 51, 57 и 64-я армии Сталинградского фронта. Войскам обоих фронтов ставилась задача соединиться в районе Советского и таким образом завершить окружение основных сил противника.

Наш фронт получил задачу нанести два вспомогательных удара. Один удар намечался силами правого фланга 65-й армии из района восточнее Клетской на юго-восток с целью ликвидации обороны противника на правом берегу Дона. Другой удар предусматривался силами правого фланга 24-й армии из района Качалинской на юг, вдоль левого берега Дона, в общем направлении на Вертячий с целью отсечения вражеских войск в малой излучине Дона от основной их группировки. Задача эта была сложная и в то же время очень смелая. После тяжелых потерь наших войск в оборонительном сражении не каждый мог поверить в возможность большого наступления, да еще с такими решительными целями.

Противник был убежден, что в ближайшее время советское командование не сможет предпринять крупных наступательных операций на юге. В те дни, когда создавался Юго-Западный фронт и начиналась активная перегруппировка наших войск, немецкое командование, оценивая обстановку в полосе своих армий, отмечало: «Противник не намеревается в ближайшем будущем предпринимать крупные наступательные операции на Донском фронте, в районе 21-й и 65-й армий». Самоуверенное утверждение вражеского командования касалось именно того участка, на котором уже шла активная подготовка к большому наступлению.

Помимо перегруппировки и сосредоточения войск на отдельных участках Донского фронта велись и активные действия, также связанные с подготовкой ноябрьской операции. На правом крыле фронта 65-я армия 24 октября провела успешную частную операцию по овладению Клетской и созданию плацдарма на правом берегу Дона, с которого должно было развернуться наступление ударной группировки армии.

Артиллерии фронта предстояли большие дела. И конечно, требовалось к ним тщательно подготовиться. Вторая половина октября у нас была заполнена беспрерывными поездками в войска. И с каждым выездом я все больше понимал, какие неимоверные трудности ждут нас, артиллеристов, когда начнется большая наступательная операция.

Правый берег Дона, местами возвышающийся над левым до 60–80 метров, позволял немцам в ясную погоду просматривать местность на 30–40 километров. 6о своих наблюдательных пунктов они могли видеть наши войска как на ладони. А наши наблюдатели не могли видеть расположение противника, скрытое высоким берегом. В таких условиях развертывать войска днем на открытой и безлесной местности было совершенно невозможно. Даже небольшие наши группы не могли пройти незамеченными. Поэтому части передвигались исключительно ночью.

А дороги были очень плохие. Тракторы и автомашины ехали по ним медленно и часто выходили из строя. Горючего расходовалось много, а доставка его чрезвычайно затруднялась. Можно себе представить, к чему приводило все это. Переброска артиллерийского полка резерва Верховного Главнокомандования на какие-нибудь 150 километров занимала пять-шесть суток. Помню, 7-й гвардейский пушечный артиллерийский полк 26 октября начал перемещаться в новый район, отстоявший всего на 160 километров, а прибыл на место лишь 3 ноября. В нормальных условиях такой марш можно совершить за шесть-семь часов.

Но это еще не все. Надо было разместить боевые порядки многочисленных артиллерийских частей на открытой местности, почти лишенной растительности. Маскировка и оборудование позиций были сопряжены с большими, а порой неразрешимыми трудностями. Не так-то легко было устроить даже обыкновенные землянки для укрытия личного состава от непогоды.

У нас тогда все было сложно. Многие артиллерийские полки на конной тяге неделями не получали фуража. Жалко было смотреть на лошадей. Когда-то сильные артиллерийские кони стали клячами и едва передвигали ноги. Где уж им было везти пушки и гаубицы по размытым дорогам! Артиллеристы впрягались вместе с лошадьми и по-бурлацки, на лямках, выбиваясь из сил, метр за метром тянули вперед свои орудия.

Во время поездок в войска я знакомился с командующими артиллерией армий. Первые встречи с ними произвели какое-то расплывчатое впечатление.

Командующим артиллерией 65-й армии был тогда полковник А. П. Столбошинский, прослуживший много лет в артиллерийском училище. По-моему, он так и остался хорошим преподавателем, но не сумел применить свои обширные теоретические знания в боевой обстановке. На бумаге у него все получалось хорошо и даже красиво. Но, выехав в части, мы сразу увидели много таких недостатков, которые говорили о слабости руководства командующего артиллерией и его штаба. Не всегда можно доверять красивой документации!

Этой армии предстояло наносить главный удар, и я решил уделить ей особое внимание. А когда пришло время конкретно решать вопросы артиллерийского обеспечения наступательных операций, я снова выехал туда помогать в подготовке к боевым действиям.

Командующий артиллерией 24-й армии генерал-майор артиллерии Д. Е. Глебов был опытным артиллеристом, но мягким и не очень требовательным начальником, к тому же еще медлительным. Но все же его штаб был подготовлен удовлетворительно и при хорошем руководстве мог справиться с предстоящими задачами.

Командующий артиллерией 66-й армии полковник В. Г. Полуэктов показался мне человеком совершенно другого склада. Это был подтянутый, энергичный офицер. На меня он произвел хорошее впечатление, но командующий армией генерал А. С. Жадов был не очень доволен им и даже ставил передо мной вопрос о замене его. Я все же предложил пока воздержаться от столь крайнего решения и, оказалось, не напрасно. Впоследствии полковник Полуэктов сумел сработаться с командармом и успешно справился со своими обязанностями.

Артиллерии предстояло действовать в очень сложных условиях. Местность нам не благоприятствовала. Высокий правый, берег Дона скрывал от наших наблюдателей расположение войск противника. Между тем необходимо было, независимо ни от каких трудностей, во что бы то ни стало полнее разведать вражескую оборону. Иначе сколько бы мы ни привлекли артиллерии, все равно не смогли бы надежно подавить оборону противника и, следовательно, не создали бы условий для решительного и быстрого успеха пехоты и танков. А с разведкой дело шло не очень успешно. Начальника разведывательного отдела штаба артиллерии фронта все еще не было, и это отрицательно сказывалось на работе подчиненных штабов и частей. Подполковник Левит еще не прибыл с Брянского фронта, хотя туда была послана шифровка с приказом Н. Н. Воронова о его новом назначении, а прежний начальник отдела подполковник П. Н. Значенко находился в госпитале.

В разведывательном отделе, и без того очень малочисленном, в течение всего октября оставались старший помощник начальника отдела подполковник В. Н. Петухов, помощник начальника отдела майор А. Ф. Воронин, машинистка А. П. Балакина и чертежник лейтенант Е. А. Максимов. Отделом временно руководил подполковник Петухов, который едва справлялся с текущей работой в штабе и очень мало выезжал в армии. А если он и бывал там, то никак не мог добраться до наблюдательных пунктов. Петухова и Воронина засосало болото бумажных дел, из которого им трудно было выбраться. Если же Г. С. Надысев чуть не насильно выпроваживал своих разведчиков в войска, то они действовали там неуверенно, без инициативы. Ожидая со дня на день приезда нового начальника, подполковник Петухов упустил дорогое время и сделал очень немного для улучшения артиллерийской разведки.

Малочисленные штабы артиллерии армий, перегруженные работой, связанной с перегруппировкой, организацией материального обеспечения и боевой подготовкой частей, очень мало внимания уделяли разведке. Они ограничивались лишь общими указаниями, а в штабе артиллерии 65-й армии дошло даже до того, что офицеров разведывательного отделения использовали для выполнения поручений общего порядка. Со всеми этими явлениями я повел самую решительную борьбу.

С последних чисел октября в составе фронта осталось только три армий, и я рассчитывал за короткий срок навести во всем должный порядок. Эти дни были особенно напряженными. О предстоявшей операции штабам артиллерии армий стало известно только 27 октября.

К этому времени в штабе фронта основное планирование было закончено. Задачу выполнял Н. П. Сазонов. К. К. Рокоссовский приказал поручить это дело одному человеку и до поры до времени никого не посвящать в нее. Даже Г. С. Надысев некоторое время оставался неосведомленным и, естественно, был уязвлен. Из-за этого чуть было не испортились его отношения с Сазоновым. Мне тогда не хотелось отрывать Г. С. Надысева от больших текущих дел, но все же правильнее, пожалуй, было бы, не делать для него тайны из того, чем занимался его ближайший помощник.

Дальнейшая подготовка к наступлению проводилась также в большой тайне, и для этого принимались необходимые меры. До особого распоряжения запрещалось давать какие бы то ни было письменные указания, за исключением отдельных, наиболее важных, да и то только шифровками.

Даже распоряжения на перегруппировку в то время отдавали через ответственных офицеров штаба устно и непосредственно частям, минуя командующих артиллерией армий. Командиры полков лишь докладывали им об убытии, не указывая, куда и по какому маршруту. Такой порядок не только обеспечивал скрытность, но и намного ускорял процесс перегруппировки: распоряжения миновали многие инстанции и попадали сразу же к непосредственным исполнителям.

По вопросам артиллерийского обеспечения предстоявшего наступления первые указания армиям были даны 28 октября. С этой целью я выехал в 65-ю армию, а в 24-ю и 66-ю армии — Надысев и Сазонов.

5

К началу ноября штаб артиллерии фронта был окончательно укомплектован и заработал в полную силу. Последним 1 ноября прибыл подполковник Левит. Представившись полковнику Надысеву и получив от него необходимые для начала указания, он с места в карьер включился в работу. Это происходило уже в большой деревне Солодча, куда штаб фронта переехал 30 октября.

На новом месте я не успел осмотреть, как расположились отделы штаба, а о том, как устроился разведывательный отдел, узнал случайно.

Было раннее утро. Я умывался и тут услышал в соседней комнате негромкий разговор Левита с моим адъютантом Свинцицким:

— Саша, я тут еще никого не знаю, да и дел у меня по горло, а ты уже осмотрелся, поди все ходы и выходы знаешь, и работой Василий Иванович тебя, наверное, не очень перегружает, видно, боится, что ты, не дай бог, похудеешь…

По голосу и манере говорить я узнал Левита, с которым Свинцицкий был уже хорошо знаком на Брянском фронте. Меня заинтересовало, какие неотложные дела так рано привели сюда моего разведчика. Вряд ли он надеялся получить у Свинцицкого достоверные сведения о противнике. Разговор продолжался, и все стало ясно.

— Мне, Саша, позарез нужна кровать. Понимаешь? Простая железная солдатская кровать. На худой конец, она может быть даже с сеткой, как у тебя.

— А почему бы вам, товарищ подполковник, не обратиться к начальнику АХО майору Чернорыжу? У него в

хозяйстве найдется что-нибудь подходящее для начальника отдела.

По тону Свинцицкого нетрудно было понять, что его совершенно не прельщают поиски кровати, но и отвертеться ему было не так-то просто.

— Знаешь, Саша, ты не очень упрямься. Кровать нужна не мне, а нашей машинистке Антонине Петровне. К моему большому стыду, она спит на полу, на соломе. Ни к какому Чернорыжу я не пойду, а если к шестнадцати часам не достанешь кровать, сам будешь спать на полу, а свою отдашь Антонине Петровне. Ты же не можешь допустить, чтобы дама спала на соломе! Я ведь тебя знаю.

— Я вас тоже немного знаю, товарищ подполковник. Видно, мне действительно придется заниматься устройством вашей машинистки, а то житья от вас не будет.

— Вот и отлично, Сашенька, я же знал, что ты галантный молодой человек и к тому же давно отвык спать на полу и не захочешь опять привыкать к этому.

Разведывательный отдел занимал домик из трех комнат. В первой, куда вела дверь прямо из холодных сеней, поместилась машинистка. Все убранство комнаты состояло из старенького столика, на котором стояла пишущая машинка, табурета и большой охапки соломы в углу. Во второй комнате стояли грубо сколоченный дощатый стол, два табурета и короткая плохо оструганная скамья. Третья комната, очень маленькая, была совершенно пуста. Все это сразу бросилось в глаза новому начальнику отдела, но в тот день у него не дошли руки до хозяйственных дел. О вопросах быта он вспомнил только поздно вечером после первого доклада начальнику штаба.

Вернувшись в отдел, он застал следующую картину. В первой комнате на соломе, покрытой плащ-палаткой, устроилась ночевать Антонина Петровна, а во второй его поджидали подполковник В. Н. Петухов и майор А. Ф. Воронин. Осведомившись, как прошел доклад и какие указания дал начальник штаба, Петухов предложил укладываться спать, тоже на соломе, покрытой плащ-палаткой. Проявляя гостеприимство, он предоставил новому начальнику возможность выбрать себе место в середине или с краю. Вот тогда-то начальник отдела и пристыдил обоих офицеров за отсутствие всякой заботы о своем быте. Особенно досталось Петухову за то, что он не смог по-человечески устроить машинистку, единственную женщину в отделе. В ту ночь, как и много раз раньше, офицеры спали не раздеваясь, сняв только снаряжение и сапоги. Укрылись шинелями.

Рано утром Левит вновь вернулся к вопросу о быте и категорически потребовал, чтобы Петухов сделал к вечеру все то, что надо было давно сделать без указаний начальников. А требовалось немногое: организовать получение в хозяйственной части постельных принадлежностей, приказать ординарцам набить матрацы и подушки соломой (о пухе и пере думать не приходилось), сколотить топчаны.

На следующий день я выбрал время и обошел отделы штаба, размещенные в нескольких домиках. Везде уже были созданы вполне приличные условия для работы и отдыха. Устроившись на новом месте, штаб артиллерии приступил к деятельной подготовке предстоявшей операции.

На нас навалилось множество больших и малых дел. Если бы я попытался только перечислить их, и то ушла бы не одна страница.

Труднее всего было организовать артиллерийскую разведку.

На участках прорыва 65-й и 24-й армий (10,5 километра по фронту) было развернуто более 400 наблюдательных пунктов командиров батарей, дивизионов и полков. Если считать, что на каждом наблюдательном пункте одновременно вели разведку только два наблюдателя, то получится, что за противником неотрывно следили около тысячи пар глаз, вооруженных биноклями и стереотрубами.

Оказалось, что разместить большое количество наблюдательных пунктов на участках прорыва не так-то просто. Я уже отмечал, что местность не благоприятствовала нам. Почти все командные высоты находились в руках противника. Только на отдельных участках, притом с очень немногих точек, еще можно было как-то просматривать вражескую оборону. Поэтому, вместо того чтобы размещать наблюдательные пункты по всей полосе прорыва, пришлось скучивать их на отдельных небольших высотах, с которых хоть что-нибудь можно было увидеть. Я не собираюсь вдаваться в тонкости артиллерийской разведки, но должен все же сказать: артиллеристам пришлось проявить немало настойчивости, инициативы и изобретательности, чтобы в столь сложных условиях выполнить поставленные задачи.

В обычных условиях такая широкая сеть наблюдательных пунктов позволяет без особых ухищрений вести разведку обороны противника. А нам пришлось всячески изворачиваться. Со всеми разведывательными группами, которые высылались от стрелковых частей (им тоже нелегко доставались сведения о противнике), командиры артиллерийских полков старались посылать и своих разведчиков.

Многие артиллерийские командиры вынуждены были ночью, незадолго до рассвета, высылать разведчиков в нейтральную зону, на те участки, которые не просматривались с наблюдательных пунктов. Разведчики подбирались поближе к расположению противника и там тщательно маскировались.

В условиях открытой степной местности это было делом не только сложным, но и опасным. Свою неприметную, но героическую работу эти люди начинали с рассветом и заканчивали только поздним вечером. Под покровом темноты они возвращались к своим командирам и докладывали о результатах наблюдений.

Обо всем этом легко рассказывать. Но нужно представить, каким мужеством и умением, какой выносливостью должен обладать человек, способный один, совершенно беззащитный, прикрывшись разве что каким-нибудь кустиком, неподвижно пролежать 12–15 часов в 40–50 метрах от проволочных заграждений противника! А ведь все это было!.. И тогда подобные действия даже не считались очень уж героическими. Да и сами разведчики не находили, что они делали что-то особенное.

Мне приходилось беседовать с очень многими, вернувшимися из такого путешествия. Большинство без всякой рисовки уверяло, что дело это привычное и не такое уж опасное, как некоторые думают. Помню, один разведчик — молодой московский рабочий, — придя поздно вечером из нейтральной зоны, очень толково доложил о разведанных целях и поведении противника. На мой вопрос, не страшновато ли было, он ответил без всякого притворства:

— А что же тут страшного? Когда в первый раз ходил, верно, страшновато было, а теперь что! Я еще днем высмотрел несколько местечек подходящих: вороночки,

там кустарничек. Ну а дальше все как по нотам. Примерно за часик до рассвета я добрался до своей берлоги, устроился как следует и не удержался, даже вздремнул до рассвета. А потом пошла обычная работа, как на НП: гляжу, записываю да на ус наматываю. А вот то, что нельзя ни повернуться, ни размяться, ни покурить, — это действительно трудновато.

Только и всего! Тут за него командиры и товарищи целый день беспокоились, нервничали, а ему, видите ли, показалось неудобным только то, что покурить нельзя было! Таких отважных и дельных разведчиков у нас было очень много.

Когда я пишу эти строки, невольно перебираю в памяти многочисленные посещения наблюдательных пунктов командиров дивизионов, батарей. Не раз я молча восхищался искусством и поразительной наблюдательностью наших разведчиков. Многие из них знали, что и где находится у противника, пожалуй, не хуже, чем иная хозяйка знает расположение мебели в своей квартире. Стоило только спросить такого разведчика, что делается на его участке, и он с готовностью начинал знакомить со своим «хозяйством». Можно было узнать не только где и какая цель обнаружена — пулемет, наблюдательный пункт, блиндаж или еще что-либо в этом роде, — но и подробную историю каждой цели.

От взора опытного разведчика не ускользало ни малейшее изменение на наблюдаемом участке. Появившаяся едва заметная полоска свежей земли, легкий дымок, вьющийся из-за бугорка, и многое другое — все это немедленно вносилось в журнал разведки. По каждому, на первый взгляд незначительному, изменению опытный наблюдатель делал безошибочные выводы о смысле действий противника. В общем, побывав на наблюдательных пунктах и побеседовав с такими вот смельчаками, можно было узнать многое. Но если рядовые разведчики действовали неплохо, то в отношении офицеров нельзя было сказать этого. Очень многие офицеры неправильно понимали свои обязанности, считая, что их дело — только руководить разведкой. Лишь некоторые сами вели наблюдение.

Неважно обстояло дело и с анализом результатов наблюдений. Не только офицеры, но даже не все штабы умели сопоставлять полученные из разных источников данные о противнике и делать правильные выводы.

Нетрудно понять, что с таким состоянием разведки никак нельзя было мириться. Ведь ценные данные, добытые тяжелым трудом, должны накапливаться в штабах и после тщательного изучения стать не только основой для планирования огня артиллерии, но и важным подспорьем в принятии общевойсковых решений. Оказалось совершенно необходимым заставить командиров и начальников всех степеней вплотную заняться этим важным делом. Вместе с тем надо было многому учить офицеров штабов и артиллерийских частей.

Кроме войсковой артиллерийской разведки, которая велась с наблюдательных пунктов командиров, была у нас еще и инструментальная разведка. Она проводилась силами специальных дивизионов, которые состояли из подразделений звуковой, фотограмметрической, топографической и других видов разведки. В условиях, создавшихся у нас, особую роль играли батареи звуковой разведки. Только они, вооруженные специальной аппаратурой, были способны определять по звуку выстрелов расположение артиллерийских и минометных батарей противника, невидимых с наземных наблюдательных пунктов. Фотобатареи мы не могли использовать из-за отсутствия аппаратуры.

Нечего было и думать, что один разведывательный отдел штаба артиллерии фронта сумеет быстро наладить дело. Он нуждался в помощи, и я решил для начала привлечь к этой большой и очень важной работе весь оперативный отдел. На первых порах всем нам нужно было заняться разведкой. К тому времени оперативный отдел успел многое сделать в интересах предстоящей операции: разработал планы перегруппировки артиллерии, отдал необходимые распоряжения частям. Командующим артиллерией армий были разосланы основные указания по подготовке к наступлению.

И вот в 65-ю армию выехала большая группа наших офицеров. Помню, подполковник Петухов, выходя из домика разведывательного отдела, бросил небрежно чертежнику Максимову:

— Чтобы тебя зря не тревожили, повесь на дверях надпись, да покрупнее: «Отдел не работает. Все ушли на фронт».

Не так уж неправ был Петухов. Такой надписи пришлось бы висеть очень часто и подолгу. «Дома» разведчики появлялись редко. Примерно такое же положение было и в оперативном отделе, потому что для него работы в войсках оказалось еще больше.

На другой день я закончил свои срочные дела и вслед за офицерами выехал в 65-ю армию. Занимаясь там неотложными вопросами с командующими артиллерией армии и стрелковых дивизий, я имел возможность лично проверить, что делают офицеры штаба фронта.

— Ну, за своих офицеров вы можете быть спокойны. — В голосе полковника Столбошинского звучали одобрение и едва уловимые нотки зависти. — Где вы только отыскали таких орлов? Они тут взяли моих офицеров в такую работу, что те не знали, куда деваться от стыда, и едва успевают поворачиваться.

— Чем же они вам так приглянулись? Небось в бумагу зарылись, а вы и рады!

— Какое там! С бумагами они разобрались в два счета; с моего согласия взяли с собой всех разведчиков, операторов и укатили в дивизии. Сегодня они хотели поработать в штабе артиллерии 214-й стрелковой дивизии и успеть еще побывать на наблюдательных пунктах. Из офицеров остался со мной только начальник штаба артиллерии армии полковник А. М. Манило, да и тому не сидится здесь.

— Я тоже не собираюсь засиживаться у вас. Вот разберемся с вами кое в чем, зайдем к командующему — и тоже махнем в дивизию.

В тот же день, еще засветло, мы со Столбошинским прибыли в штаб артиллерии 214-й стрелковой дивизии. Командующий артиллерией этой дивизии подполковник Пиленко встретил нас примерно так же, как Столбошинский. Произошел почти такой же диалог относительно офицеров штаба артиллерии фронта. Мы со Столбошинским даже переглянулись и, должно быть думая об одном и том же, невольно улыбнулись. В штабе артиллерии дивизии мои офицеры оставили еще большее впечатление. Подполковник Пиленко признался, что с разведкой в дивизии дело обстояло неважно. Только после приезда наших офицеров он понял, что чересчур полагался на своего начальника штаба. Офицеры из фронтового артиллерийского штаба здесь не засиделись; захватив с собой начальника штаба артиллерии дивизии и его помощника по

разведке, выехали на наблюдательные пункты дивизионов и батарей.

Значит, офицеры нашего штаба немного расшевелили армейских и дивизионных начальников! По всему чувствовалось, что здесь подул свежий ветерок.

Вечером мы занялись с командующими артиллерией дивизий, которые собрались у Пиленко. У них появилось много вопросов, в которые нужно было внести полную ясность. И все же это было только началом. Хотелось увидеть, что делается непосредственно на наблюдательных пунктах.

Рано утром 5 ноября все мы в сопровождении подполковника Пиленко выехали в район наблюдательных пунктов. Побывали на пунктах командира артиллерийского полка, дивизионов и батарей. И куда бы мы ни приехали, на вопрос, где офицеры штаба артиллерии фронта, получали один и тот же ответ: «Только недавно были здесь и отправились дальше». Хотя я и был доволен бурной деятельностью Сазонова и Левита, но мне уже начинала надоедать бесконечная погоня за ними. Наконец узнали точно, что оба они, взяв проводниками связистов, ушли на передовые наблюдательные пункты командиров двух соседних батарей. К слову сказать, передовые наблюдательные пункты батарей и дивизионов, как правило, располагались в боевых порядках пехоты, в первой траншее или недалеко от нее, т. е. в непосредственной близости к противнику. Пробираться туда днем было не безопасно. Кто-то из присутствовавших с укоризной высказал мнение, что никогда офицеры фронтового штаба не лезли на передовые наблюдательные пункты, и вообще им там нечего делать.

— А вы сами-то были хоть раз на каком-нибудь передовом наблюдательном пункте? — спросил я.

— Никак нет, товарищ генерал, но собираюсь, — скороговоркой, смущенно ответил мой собеседник.

— Ну вот, фронтовым офицерам там делать нечего, а вы только собираетесь! Так вы долго не наладите разведку. Вот мы сейчас вызовем этих самых фронтовых офицеров, которые, как вы говорите, без дела лезут на передовые наблюдательные пункты, и послушаем, что они нам расскажут. А что касается вас, то я не уверен, знаете ли вы, где находятся даже основные пункты ваших командиров батарей.

Телефонисты вызвали ко мне Сазонова и Левита. Те явились минут через тридцать. По внешнему виду их никак нельзя было принять за офицеров фронтового штаба. Ни дать ни взять окопные офицеры с передовой! Шинели покрыты сырым песком, о сапогах и говорить нечего, а руки явно скучали по мылу. Не в диковину было им ползать по траншеям переднего края. Подходя к нашему наблюдательному пункту, они только привычно отряхнулись, от чего, правда, шинели не стали чище.

Доклад Сазонова и Левита был малоутешителен. Присутствовавшим артиллерийским начальникам пришлось не только краснеть, но и над многим задуматься. Выяснилось, что большинство наблюдательных пунктов на этом участке плохо оборудовано и совершенно непригодно для полноценной работы. А уж об отдыхе свободных от смен разведчиков и связистов там нечего было и думать…

Самое же страшное заключалось в неудачном расположении наблюдательных пунктов. С них совершенно не просматривалась местность в расположении противника. В наблюдении было много недостатков, с которыми я и сам уже не раз сталкивался. Работу на наблюдательных пунктах приходилось перестраивать, и Левит уже начал действовать, не дожидаясь моего приезда. Он разослал в артиллерийские части от имени начальника штаба первое свое самостоятельное приказание по разведке. Наиболее важным и категорическим было требование сменить те наблюдательные пункты, с которых по условиям видимости невозможно вести наблюдение за противником. Когда он высказывал это требование, командиры артиллерийских полков пытались доказать, что на данной местности нельзя сделать ничего лучшего. Левит не настаивал на своем, а вызвался вместе с командирами батарей найти новые места для тех наблюдательных пунктов, которые он забраковал. Сазонов составил им компанию и, порыскав по местности, они нашли, что искали. После этого командиры полков и дивизионов перестали упрямиться и активно взялись за налаживание разведки.

Действия Сазонова и Левита как по форме, так и по содержанию полностью отвечали моим требованиям. И я еще раз убедился, что им вполне можно доверять самостоятельное решение всех возникающих в войсках текущих вопросов. Надо было только раз и навсегда определить взаимоотношения начальников отделов штаба артиллерии фронта с офицерами подчиненных штабов и частей. Я предупредил командующего артиллерией армии и всех присутствовавших офицеров, что все распоряжения начальников отделов, не говоря уже о начальнике штаба артиллерии фронта, должны рассматриваться, как мои личные приказания.

Начинало уже смеркаться, когда мы закончили разговор о разведке. Решили возвратиться на ночь в штаб артиллерии армии, подвести итоги своей работы. После этого штабам и частям надо было дать хоть двое-трое суток для выполнения полученных указаний.

В то же время и в штабе артиллерии накопилось много дел, требовавших присутствия начальников отделов. Короче говоря, по приезде в штаб артиллерии армии я объявил своим офицерам, что на другой день они могут возвратиться в штаб фронта, привести в порядок текущие дела, а через два-три дня, получив указания полковника Надысева, вернуться в войска и вновь заняться там своими делами.

Признаюсь, была еще причина, по которой я решил отправить офицеров «домой». Некоторым она может показаться неуважительной, праздной, но ничего не попишешь — дело было сделано. У меня был приготовлен небольшой сюрприз офицерам.

Перед моим отъездом в 65-ю армию полковник Надысев задал мне совершенно неожиданный вопрос:

— Товарищ командующий, а как вы думаете отмечать 25-ю годовщину Октябрьской революции? Все-таки дата знаменательная — четверть века Советской власти исполняется.

Я оказался не подготовленным к решению праздничных вопросов. В тот момент мне было совсем не до юбилеев. Просто как-то и не подумал об этом.

— Собственно, как же мы должны отметить этот юбилей? Хорошо было бы, конечно, по-артиллерийски ознаменовать это событие: начать, к примеру, большое наступление и устроить противнику хороший артиллерийский «концерт». Но раз мы не приурочили ничего такого к этой дате, каждому придется отмечать праздники там, где он окажется. Вы, Георгий Семенович, встретите его в штабе, я, скорее всего, в 65-й армии, а наши офицеры — в дивизиях и полках. Ничего другого я вам посоветовать не могу.

— Тогда разрешите мне сделать предложение по этому вопросу.

— Что же, если вы придумали что-нибудь оригинальное и интересное…

— Ничего оригинального, нового и интересного я и не собирался придумывать. А вот в том, что это будет полезно, я не сомневаюсь.

— Интересно! Слушаю вас.

— У нас, товарищ командующий, много новых офицеров. Я думаю, что для сплочения коллектива было бы очень хорошо по такому торжественному случаю собраться всем отделам штаба вместе и провести вечер в товарищеском кругу. Надо же и нашим людям дать почувствовать праздник! Они ведь тоже человеки…

Против его доводов я не стал возражать. Мы так и решили: если непредвиденные обстоятельства не помешают, дадим возможность нашим товарищам провести праздничный вечер вместе.

6

Итак, рано утром 6 ноября все наши офицеры выехали в штаб фронта. У меня же были еще кое-какие дела, и я немного задержался в армии. Здесь уместно рассказать о некоторых новых требованиях к артиллерии, с которыми в большом масштабе мне пришлось иметь дело впервые.

В 1942 году появилось новое понятие о действиях артиллерии, так называемое артиллерийское наступление. Не буду рассказывать всей истории вопроса, но понятие это и новый термин впервые появились в январе 1942 года после одного знаменательного для артиллеристов письма Верховного Главнокомандующего.

Артиллерийское наступление! Как много воспоминаний связано с ним!.. Теперь оно, как понятие, уже отжило свой век, но в годы Великой Отечественной войны артиллерийское наступление играло очень большую роль.

Думаю, что не каждый может себе представить, в чем оно заключалось. Поэтому попытаюсь рассказать о нем самое главное, не обременяя читателя специальными терминами. Основной смысл его заключался в сосредоточении к участкам прорыва основной массы артиллерии, имеющейся во фронте (армии), которая своим огнем должна была сначала подготовить атаку, а потом оказывать непрерывную поддержку наступающим войскам — пехоте и танкам, сочетая свой огонь с их движением. Чтобы придать артиллерийскому наступлению определенную стройность, его расчленили на три периода: артиллерийская подготовка атаки, поддержка атаки и сопровождение пехоты и танков при бое в глубине.

Такой порядок требовал большой подготовки и высокой организованности действий. К участкам прорыва стягивались тысячи орудий и минометов, которые нужно было принять, распределить между армиями и дивизиями, расположить на местности, обеспечить боеприпасами.

Во время подготовки атаки вся эта масса артиллерии должна была обрушить десятки тысяч снарядов и мин на голову врага, надежно подавить его оборону. А подавить — это значит нанести противнику такие потери, так воздействовать на него морально, чтобы он лишился способности к сопротивлению хотя бы на короткое время, достаточное для успешной атаки нашей пехоты и танков.

Нетрудно понять, что эффективность артиллерийской подготовки была в прямой зависимости от результатов разведки и точности огня. Все это требовало длительной, напряженной работы тысяч разведчиков, топографов и многих других специалистов. Артиллерийские штабы должны были руководить всей этой сложной работой и планировать огонь артиллерии.

За мощной артиллерийской подготовкой следовал период поддержки атаки, во время которого артиллерия помогала пехоте и танкам овладеть первыми траншеями противника и продвинуться на 4–6 километров в глубину его обороны. Для этого артиллерия ставила плотную завесу огня перед фронтом наступавших войск, затем по мере продвижения пехоты последовательно переносила огонь в глубину, как бы ведя ее за собой. В этот период артиллерия выполняла и многие другие задачи. Она подавляла огонь орудий и минометов противника, воспрещала подход его резервов и отражала контратаки. Прямой наводкой артиллерия уничтожала цели, мешающие продвижению пехоты и танков. В этот период требовалось, чтобы штабы непрерывно следили за своевременным передвижением артиллерии вперед, вслед за пехотой, с которой поддерживалась постоянная связь. При этом артиллерия должна была иметь снаряды и горючее.

Третий период — артиллерийское обеспечение боя в глубине обороны противника — был самым сложным с точки зрения его организации и проведения. Когда наши войска глубоко вклинивались в оборону противника, расширяли фронт прорыва и развивали стремительное наступление, требовалось, чтобы артиллерия непрерывно поддерживала, сопровождала своим огнем наступавшие части. Тут уж каждый полк и дивизион, каждая батарея получали большую самостоятельность. Артиллерийские подразделения часто вынуждены были действовать в отрыве от соседей, не имея связи со старшими штабами и тылами. В этих условиях управлять артиллерией и снабжать ее всем необходимым становилось очень сложно; требовалась четкая и напряженная работа командующих артиллерией, их штабов и командиров всех категорий.

На первый взгляд все, что было сказано об артиллерийском наступлении, может показаться простым и понятным делом. Но в жизни это оказалось много сложнее, чем предполагалось. С появлением новых требований к артиллерии даже старшие артиллерийские начальники не сразу поняли их сущность. Потребовалось время, чтобы осмыслить все и проверить на практике. Поначалу нашлось немало общевойсковых и даже артиллерийских начальников, которые без долгих размышлений восприняли новый термин так: раз артиллерийское наступление, значит, и наступать должна артиллерия. Просто и ясно! Встречались и такие ретивые артиллеристы, которые начали замышлять даже самостоятельные артиллерийские операции.

Жизнь, конечно, отмела все это как наносное и надуманное. Но чего это стоило! Прошли многие месяцы войны, насыщенные многочисленными большими и малыми операциями, прежде чем артиллерийское наступление приобрело необходимую стройность. В ноябрьские же дни 1942 года нам еще многое было неясно, о многом еще нужно было серьезно подумать. А время не ждало, и мы работали с большим напряжением.

Многое вызывало беспокойство: состояние дорог, средств тяги и транспорта, недостаток в частях горючего и фуража, сложность подвоза боеприпасов и кое-что другое. Мы уже и так запаздывали с подготовкой к операции. Первоначально наступление войск Юго-Западного и Донского фронтов было назначено на 8 ноября. Но ввиду задержки сосредоточения войск, и в частности артиллерии, Ставка отложила наступление наших фронтов на 19, а Сталинградского фронта — на 20 ноября.

На нашем фронте задерживалась переброска артиллерийских полков 27-й гвардейской и 258-й стрелковых дивизий, которые имели конную тягу, но были совершенно лишены фуража. Им предстояло совершить марш на расстояние около 250 километров. А в создавшихся условиях этот марш проводился невероятно медленно, нарушая все намеченные графики.

Не лучше было положение и в некоторых артиллерийских полках резерва Верховного Главнокомандования. С сосредоточением в новых районах запаздывали 272-й гаубичный, 156, 671 и 99-й пушечные артиллерийские полки.

В особенно тяжелом положении оказались 671-й и 99-й полки. Они имели изношенные тракторы ЧТЗ-60 и ЧТЗ-65, полученные из народного хозяйства, без запасных частей. Обладая вообще черепашьей скоростью четыре-шесть километров в час, эти видавшие виды машины двигались еще медленнее. То и дело приходилось делать длительные остановки, чтобы хоть как-нибудь подремонтировать их, лишь бы они вообще могли двигаться. Вот так и ползли некоторые наши тяжелые пушечные полки.

Все это, конечно, очень тревожило и меня, и всех наших офицеров. Я знал, что командиры и комиссары полков, их штабы и тылы, весь личный состав принимали самые энергичные меры, чтобы выполнить поставленные перед ними задачи. Тем не менее мы постоянно были заняты мыслью, чем еще помочь полкам.

Думая обо всем этом по дороге в штаб, я начал сомневаться, правильно ли поступил, разрешив в столь горячее время устраивать празднество, пусть даже по поводу такого большого события, как 25-я годовщина Советской власти. Но когда я возвратился в штаб, мои сомнения рассеялись.

7

Накануне праздника у меня скопилось много дел. Поэтому я был лишен возможности провести весь вечер с нашими офицерами. Но и то, что я увидел, очень порадовало.

Признаюсь, многое поразило меня тогда. Ветхое жилище штабных офицеров дышало чистотой и какой-то непередаваемой праздничностью, даже уютом, хотя ни ковров, ни мягкой мебели, ни шелковых абажуров не было и в помине. И все же это была не та серая, запущенная хата, в которую совсем недавно въехали новые «жильцы». От свежевымытого пола, над которым хорошо потрудились чьи-то руки, шел едва уловимый запах сосны. Из сеней виднелась часть комнаты, которая после фронтовых землянок и блиндажей поражала глаз своим мирным и нарядным видом.

Первым, что бросилось в глаза, был серпантин. Представьте себе, настоящий серпантин, нависший над праздничным столом многоцветным ажурным шатром! Серпантин «выдумали» устроители вечера. У знакомых связисток было добыто несколько катушек телеграфной ленты. И вот эту ленту с помощью разноцветной туши не без труда превратили в серпантин.

Особенно потрудились наши хозяйки над сервировкой стола. По фронтовой традиции скатертью служила свежая простыня. С посудой дело обстояло неважно. И тем не менее всем показалось, что стол выглядел очень нарядно. Невесть где добытые граненые стаканы и стаканчики симметрично чередовались с эмалированными и алюминиевыми кружками. Право же, они тогда вполне заменили хрусталь. Закуски состояли из того, чем богата была наша столовая и чем помог Военторг.

Кстати, о Военторге. Я предвижу, что читатель, побывавший на фронте, улыбнется при упоминании о нем. Уж слишком его ругали во время войны. И чего только ни сочиняли о нем! А он, этот Военторг, невзирая ни на какие обиды, делал очень много, чтобы облегчить, а порой и украсить наши фронтовые будни. Нет, я категорически не поддерживаю тех, кто при всяком удобном случае ругал Военторг и чуть ли не в нем одном видел причины всех фронтовых бед!

Однако в тот вечер больше всего поразили меня преобразившиеся люди. Я никогда не видел их такими. Наши девушки были неузнаваемы. Из чемоданчиков или вещевых мешков они извлекли чудом сохранившиеся пестрые платья, тонкие чулки и изящные туфельки. Помню, все они тогда показались нам изумительно нарядными. Офицеры наши тоже не подкачали. Сапоги у всех были начищены, обмундирование тщательно отутюжено. Конечно, все безукоризненно побрились, глаза светились какой-то большой внутренней радостью.

Только из-за одного того, чтобы увидеть радость всех этих скромных тружеников войны, стоило устроить им этот небольшой праздник! Я тепло подумал о Надысеве, который так позаботился о своих подчиненных, и радовался, что праздничный вечер состоялся.

В этот вечер многие по-новому узнавали друг друга. С интересом оглядывая нарядную комнату, мы с Надысевым обменивались впечатлениями. Разговор наш прервался, когда мы услышали, как приятный и очень чистый баритон с большим чувством, не в полный голос, пел: «Когда я на почте служил ямщиком…» Это был майор А. М. Курбатов. Много позднее я узнал, что он не только способный офицер, но и прекрасный певец, рассказчик, художник. Да, он был одаренный человек. Много нового я узнал в тот вечер и о других офицерах, убедился, что в штабе есть разносторонние таланты.

Но вот нас пригласили к столу. Помимо стандартной казенной снеди появились и некоторые неожиданные лакомства: вяленая дыня и еще какие-то восточные сладости — дары тружеников Средней Азии.

Незадолго до праздника к нм приехала большая делегация Таджикской республики и привезла фронтовикам много подарков. Большая часть делегатов направилась в те дивизии, которые формировались в Таджикистане. Чуткие представители далекого тыла и нашему штабу прислали две коллективные посылки, которые тронули нас до глубины души. Родным теплом и заботой веяло от них!

В одной посылке оказались такие полезные предметы, как теплые перчатки, рукавицы и носки. Были в ней и носовые платки с вышивкой, сделанной явно неопытной детской рукой, и пачки махорки с курительной бумагой, и многое другое.

Вторая посылка была продовольственная. С этой посылкой произошел небольшой курьез. Майор А. Ф. Воронин распаковал ее и вдруг радостно провозгласил:

— Товарищи! Радуйтесь! Получено серьезное подкрепление. Теперь с «горючим» все будет в порядке!

Радость его была понятна. Самым узким местом этого вечера было именно «горючее». И вдруг такая неожиданность!

В посылочной коробке Воронин обнаружил маленькую бутылку портвейна и четыре запечатанные пол-литровые бутылки с желтой жидкостью коньячного вида. Воронин ликовал, извлекая бутылки, и с интересом рассматривал их на свет.

— Портвейн для дам, а сия живительная влага для мужичков. Позвольте, товарищи, мне дегустировать этот напиток, дабы знать, чем вас потчую!

С этими словами Воронин вскрыл одну из бутылок и при торжественном молчании присутствующих сделал большой глоток прямо из горлышка. И вдруг глаза его расширились, он закашлялся и стремглав выбежал в сени, утащив с собой бутылку. Сначала мы были в недоумении, но все объяснилось очень скоро. Через две-три минуты Воронин вернулся. Покачивая головой и как бы посмеиваясь над собой, он пробурчал:

— Ну и угостили! Да ведь это подсолнечное масло! Раздался дружный хохот. Недоразумение с «коньяком» нисколько не омрачило вечер. Наоборот, оно внесло еще большее оживление.

Весело начался ужин. На первый взгляд казалось, что всеми владеет легкомысленное настроение. Но так только казалось. Слушая первые здравицы, я понял, что царившее оживление не заслоняло главного. В тот вечер вдохновенно произносились волнующие слова, идущие от самого сердца. Были произнесены тосты за Родину, за Партию, за полную победу над врагом. В них звучала глубокая вера в силу нашей армии, нашего народа.

Если поначалу еще чувствовалось некоторое стеснение, то вскоре оно стало проходить, и постепенно за столом создалась непринужденная товарищеская обстановка. Тем не менее было видно, что дальнейшее мое присутствие совершенно не обязательно. Да я и не мог дольше задерживаться. В 21 час мне нужно было явиться к Рокоссовскому.

После моего ухода праздник продолжался. Но ему не суждено было долго длиться. Меньше чем через два часа, в самый разгар торжества, Надысев вызвал к себе начальников отделов и нескольких офицеров. Посерьезневшие, как будто и не было у них никакого веселья, офицеры внимательно слушали указания своего начальника штаба. Им предстояло сейчас же, ночью, выехать в разных направлениях, проверить, как осуществляется перегруппировка артиллерии. В ту ночь много артиллерийских полков находились на марше, и нам важно было знать, как выполняется намеченный график движения и в чем нуждаются части.

С проводившейся в те дни перегруппировкой артиллерии у меня связаны воспоминания, причем о некоторых интересных подробностях почти ничего не сказано даже в специальной литературе.

На левом крыле нашего фронта 66-я армия наступательными действиями сковала дивизии противника. Боясь прорыва войск 66-й армии к городу, немецкое командование ничего не подозревало о подготовке нами удара в совершенно противоположном направлении и начало перебрасывать в полосу этой армии свои наиболее боеспособные дивизии, состоявшие целиком из немцев. А перед участками, где намечался наш прорыв, остались менее стойкие румынские части. Больше того, немецкое командование сняло часть своих дивизий с участков перед фронтом 5-й танковой и 21-й армий Юго-Западного фронта и перебросило их в полосу 66-й армии. Таким образом, создалось очень интересное и не часто встречающееся на войне положение. В то время когда наши войска передвигались с левого крыла фронта на правое, противник перемещал свои лучшие дивизии в обратном направлении, не ведая о том, что он ослабляет свою оборону именно на тех участках, где намечался прорыв наших войск.

Все это убедительно подтверждает, что нашему командованию удалось полностью скрыть от противника подготовку к наступлению.

В ночь на 7 ноября прямо из-за праздничного стола на один из маршрутов движения нашей артиллерии выехал и Г. С. Надысев. Он хотел иметь собственное представление об условиях, в которых проводилась перегруппировка частей.

Вернувшись утром в штаб, Надысев в своем докладе нарисовал довольно безотрадную картину. Накануне шел дождь, дороги развезло. А ночью ударил мороз, подул сильный ветер, образовалась гололедица. Снежная пыль била солдатам в лицо. Надысев встретил на марше 54-й артиллерийский полк 27-й гвардейской стрелковой дивизии. Полк был на конной тяге. Отощавшие, с ввалившимися боками, плохо подкованные лошади, едва передвигая ноги, натужно тащили пушки. Помогая изо всех сил, орудийные расчеты тянули и толкали орудия вперед. Плащ-палатки на солдатах и офицерах намокли под дождем, а потом замерзли и торчали колом. От этого люди зябли еще больше.

Надысев решил просмотреть всю колонну полка, но оказалось, что она растянулась на многие километры. Обычно расстояние между орудиями на марше колебалось в пределах 25–50 метров, а Надысев проехал около 3 километров, прежде чем встретил второе орудие. Оно не двигалось. Командир орудия вынужден был сделать остановку, чтобы лошади передохнули. Если говорить точнее, обессилевшие лошади сами остановились. Изнуренные, голодные, они низко опустили головы и, разбивая копытами корку льда, пытались захватить губами сухую траву.

Тщетно пытаясь согреться, солдаты прижались друг к другу и стояли вплотную к лошадям с подветренной стороны. Поблизости не было никакого укрытия. Какие же сильные, истинно русские характеры были у наших людей, если они и в такой обстановке сохранили бодрость духа! Надысев с восторгом, смешанным с удивлением, рассказал, что, когда он подошел к группе солдат и спросил о настроении, какой-то балагур, выглянув из-под капюшона плаща, весело ответил:

— Настроение у нас подходящее, товарищ полковник. Вот только коняг жалко. Не приучены они у нас без овса да без сена обходиться, вот и скучают. А нам что, нас ветрюгой не проймешь, мы двужильные!

— Нам бы только до фрица добраться, — сказал другой солдат, — тогда и сами согреемся, и ему жару дадим!

Этот случай, как и многие другие, говорил о высоком моральном духе, неиссякаемом оптимизме и глубокой вере бойцов в нашу победу. В то же время из доклада Надысева я еще и еще раз убеждался в крайне тяжелом состоянии артиллерийских частей и трудности условий, в которых осуществлялась перегруппировка.

Мало того что сосредоточение артиллерии оказывалось под угрозой срыва, частям угрожало не меньшее зло — падеж лошадей. Не могли же мы допустить этого! Были приняты самые энергичные меры. В дело вмешались командующий и член Военного совета фронта. Работники тыла почувствовали сильный нажим, но только развели руками. Да, не приходилось завидовать тыловикам. Они должны были ежедневно подвозить огромное количество грузов многочисленным частям, а возможности были крайне ограниченные.

Положение создалось такое, что многие части сидели на полуголодной норме. Жизнь неумолимо требовала творческого решения задач снабжения и решительного отказа от формального следования уставу. Есть широко известное военным людям правило: снабжение войск осуществляется сверху вниз. Это значит, что фронт своим транспортом должен подвозить грузы армиям, армии дивизиям и т. д. Ну а что было делать, если не хватало транспортных средств? И вот мы вынуждены были осуществлять снабжение войск по обратной схеме, зачастую через голову многих инстанций.

Полки высылали свой транспорт не в дивизии, а на армейские и даже фронтовые склады. При этом часто приходилось серьезно рисковать. Из-за недостатка грузовых автомашин для подвоза боеприпасов, горючего и продовольствия мы вынуждены были использовать орудийные тягачи. Это — крайняя мера, но другого выхода не было. Местное население мобилизовало весь свой гужевой транспорт для перевозки грузов в части армии.

В эти горячие дни в центре внимания оказались наши неутомимые шоферы, которые почти сутками не отрывались от своих баранок. По трудным дорогам, в любую погоду они беспрерывно доставляли войскам сотни и тысячи тонн ценнейшего груза. Их труд был подвигом.

В оставшиеся до наступления дни все наши усилия были направлены на своевременный вывод артиллерии в назначенные районы и подготовку ее к наступлению. Одновременно мы следили за подвозом боеприпасов, уточняли последние разведывательные данные, вносили необходимые исправления в планы артиллерийского наступления. Большую часть времени офицеры фронтового штаба артиллерии проводили в 65-й армии, на ее правом фланге. Полковник Сазонов со своими офицерами, забыв про сон и отдых, работал в стрелковых дивизиях и артиллерийских полках, помогая им в последних приготовлениях к удару по врагу:

Офицеры оперативного отдела находились на наблюдательных пунктах командиров батарей, на огневых позициях, чтобы еще и еще раз проверить, как подготовлены артиллерийские части к выполнению огневых задач. Офицеры разведывательного отдела тщательно изучали последние данные о противнике.

На правом фланге 65-й армии, в двух километрах от переднего края, на высоте с отметкой 90,8 разместился наблюдательный пункт командующего армией и командующего артиллерией. В день наступления здесь должны были находиться К. К. Рокоссовский, Г. Н. Орел, С. И. Руденко, я и некоторые другие старшие офицеры штаба фронта. Поэтому требовалось подготовить блиндаж генералам и офицерам штаба фронта и все необходимое для наблюдения за полем боя.

Своей связи у командующих артиллерией фронтов тогда еще не было, и мне пришлось довольствоваться связью командующего артиллерией армии и одного из артиллерийских полков. Наблюдательный пункт этого полка размещался поблизости.

За три-четыре дня до начала операции Е. И. Левит, А. Я. Свинцицкий и один из помощников Сазонова — майор И. И. Кипровский с утра до вечера находились на наблюдательном пункте, где шли последние приготовления. Здесь произошел случай, который едва не закончился трагически, но, к счастью, обернулся курьезом. Я хочу рассказать о нем вовсе не для того, чтобы развлечь читателя, а чтобы помочь ему понять и почувствовать обстановку тех боевых будней. Даже офицеры штаба фронта, о которых порой говорили как о людях далекого тыла, могли стать жертвой несчастного случая, каких на войне были тысячи.

Вот что рассказал мне майор Кипровский. Левит позвал его в блиндаж покурить, укрывшись от ветра. Свинцицкий остался на наблюдательном пункте. Только друзья закурили в блиндаже, как вдруг услышали крик:

— Летит! Летит!

Через какие-то секунды раздались один за другим два сильных взрыва. Это был очередной налет вражеских бомбардировщиков.

Одна бомба разорвалась где-то поблизости, а вторая угодила прямо по блиндажу. Казалось, при таких обстоятельствах мало что могло остаться от Левита и Кипровского, но они оказались счастливчиками. В месте разрыва бомбы перекрытие рухнуло и завалилось, а над головами наших офицеров уцелело. Получилось, что оба они оказались как бы под односкатной крышей. Их сильно тряхнуло и оглушило, изрядно посыпало песком. Но они остались невредимы.

В ином положении был Свинцицкий. Выбравшись из-под обломков, Кипровский и Левит увидели медленно бредущего к ним по ходу сообщения бледного, растерянного товарища. Его шинель и брюки были изодраны в клочья. Местами виднелось белье со следами крови.

— Саша, как это тебя так разукрасило? — сочувственно спросил Кипровский.

Свинцицкий рассказал. Он увидел летевшие с самолета бомбы и, понимая, что не успеет добраться до блиндажа, ничком лег на дно траншеи. Одна бомба разорвалась совсем близко, но от взрывной волны пострадало только обмундирование. Лишь один небольшой осколок зацепил Свинцицкого. Хотя рана оказалась неопасной, все же она вывела его из строя на несколько дней. Офицер неделю пролежал во фронтовом госпитале.

С наибольшим напряжением в те дни трудились работники артиллерийского снабжения. В сложной обстановке только благодаря опыту и энергии таких офицеров, как Шендерович и Степанюк, удалось обеспечить подвоз боеприпасов в войска. А это была нелегкая задача. Чтобы читатель хоть приблизительно представил себе объем их работы, приведу несколько скучных, но о многом говорящих цифр. Для подвоза только одного боевого комплекта снарядов и мин требовалось более 5 тысяч полуторатонных автомашин. А нам к началу операции нужно было подвезти до трех боевых комплектов.

Следовательно, только для подвоза боеприпасов требовалось более 15 тысяч машин. Кроме того, нужно было подвозить продовольствие, горючее и другие важные грузы. Легко понять, что кроме сил и энергии при решении таких больших задач потребовались и незаурядные организаторские способности офицеров артиллерийского снабжения. Жизнь показала, что они обладали этими качествами. Войска своевременно получили необходимое количество снарядов и мин, которые можно выразить весьма внушительной цифрой. Достаточно сказать, что только один боевой комплект составлял около 700 тысяч снарядов и мин, не считая 50-миллиметровых мин, зенитных снарядов и снарядов полевой реактивной артиллерии.

К началу операции нам нужно было иметь около 3 миллионов снарядов и мин только на одном нашем фронте! А ведь в окружении и уничтожении вражеской группировки принимали участие войска еще двух фронтов…

Иной читатель, пожалуй, задаст вопрос: а что, 3 миллиона снарядов — это очень много? Отвечу сравнением: к началу наступления на трех фронтах было сосредоточено не менее 8 миллионов снарядов и мин, а во всей царской армии к началу первой мировой войны имелось в наличии только немногим более 7 миллионов снарядов всех калибров. Думаю, что эти цифры не нуждаются в комментариях.

…За два дня до начала наступления я закончил проверку готовности артиллерии к операции и вернулся в штаб фронта. Нужно было вместе с командующим и начальником штаба фронта решить некоторые важные вопросы. Пристрелка и последние уточнения планов наступления в то время возлагались на командующих артиллерией армий. Начальники отделов штаба артиллерии фронта со своими помощниками остались в войсках.

Казалось, было сделано все необходимое для успеха операции. Но, находясь последние два дня в штабе фронта, я никак не мог избавиться от беспокойных мыслей, хотя и был уверен, что командующие артиллерией армий, дивизий, а также офицеры штаба артиллерии фронта сделают все, что от них требуется.

К вечеру 18 ноября с наблюдательного пункта приехал Левит и коротко доложил — все, что нужно, сделано. От сердца немного отлегло. Мне предстояло провести последнюю тревожную ночь.

ОГНЕННОЕ КОЛЬЦО

1

И вот настал долгожданный день, к которому мы так тщательно готовились. Тогда никто не предполагал, что он будет вписан яркой страницей в летопись Великой Отечественной войны, а дата эта станет знаменательной и особенно дорогой нам, артиллеристам.

Трудно сказать, как спалось кому-нибудь в штабе фронта в ту ночь, но задолго до рассвета все были уже на ногах. Выезд на наблюдательный пункт был назначен на 5 часов 30 минут. Предстояло проехать 110–120 километров.

Минут за десять до назначенного срока мы собрались близ домика командующего у машин. Их было пять или шесть, точно не помню. С Рокоссовским на наблюдательный пункт выезжали: командующий 16-й воздушной армией С. И. Руденко, командующий бронетанковыми войсками Г. Н. Орел, начальник инженерных войск А. И. Прошляков, я и группа офицеров оперативного и разведывательного отделов штаба фронта. Когда вышел командующий и, поздоровавшись, спросил, кто поведет колонну, я предложил Левита, который только накануне приехал с наблюдательного пункта и лучше всех знал дорогу. Рокоссовский одобрил мой выбор.

Прозвучала негромкая команда: «По машинам!» Пока все рассаживались по местам, Левит успел выехать на своем виллисе в голову колонны и, наполовину высунувшись из открытой машины, ждал знака командующего. Рокоссовский, да и все мы любили быструю езду, и наш проводник это хорошо знал. Машины, соблюдая дистанцию, понеслись по хорошо укатанной снежной дороге. Стрелка спидометра на моей машине подбиралась к 60 милям.

Туман густой пеленой застилал местность. Видимость была очень плохая, и это меня беспокоило. Если к началу артиллерийской подготовки туман не рассеется, то многое в наших планах будет нарушено. Авиация не сможет подняться в воздух из-за нелетной погоды, и тогда вся тяжесть обеспечения прорыва ляжет на артиллеристов.

Но и для артиллерии туман был плохим союзником. Ведь предусматривалось разрушить большое количество оборонительных сооружений в ближайшей глубине обороны противника. Для этого нужно хорошо наблюдать цели. Только тогда можно было рассчитывать на успех. Не случайно старые артиллеристы говорили: «Не вижу — не стреляю». Скоро я понял, что надеяться на улучшение погоды бессмысленно. Мы не проехали и трети пути, как повалил крупными хлопьями снег. Однако до приезда на наблюдательный пункт нельзя было принимать конкретные решения, и я наблюдал за дорогой и окружающей степью, которая быстро покрывалась пушистым белым ковром.

Первый час пути пролетел быстро. Мы приближались к Дону. Дорога начала петлять, но машины неслись вперед, не снижая скорости. На поворотах периодически я видел головную машину своего разведчика. Он часто оглядывался. Я подумал, что ему и его шоферу несладко приходится в открытой машине. Мы сидели в виллисах, подготовленных к зиме: их покрыли кузовами с дверками. А вот нашему «штурману» доставалось. Его машина только сверху была покрыта легким брезентом, а с боков ее продувал холодный ветер. Хорошо, что наши офицеры уже достаточно закалились и притерпелись к неудобствам фронтовой жизни!

Время бежало. Мы уже проскочили знакомые населенные пункты Зимовский и Лебяжий. По моим расчетам, вот-вот должны были проехать Коловертинский, а оттуда до наблюдательного пункта оставалось не более 15 минут езды. Но никаких признаков населенного пункта не было и в помине. Я начал с беспокойством следить за головной машиной. Она по-прежнему, не снижая скорости, неслась вперед, но проводник наш чаще, чем раньше, высовывался из машины, причем меньше следил за нами, а больше посматривал по сторонам. Я заподозрил неладное. Не заблудился ли он? Вообще очень опасно бывает сбиться с пути на фронтовых дорогах, да еще недалеко от переднего края. Того и гляди заедешь к противнику. Такое случалось во время войны. Но в данном случае подобная неприятность исключалась. Нас надежно страховал от этого начинавший замерзать Дон. Беспокоило другое: до начала артиллерийской подготовки оставалось 30 минут, а проводник наш явно стал плутать; доберемся ли мы за это время до наблюдательного пункта?

Видимо, и Левит начал беспокоиться о том же. Но вместо того чтобы остановиться и внимательно осмотреться, он несся вперед еще быстрее. Все мы мчались за ним сломя голову со скоростью, доходившей до 90 километров в час. До открытия огня оставалось всего 20 минут. Я уже хотел было посигналить, чтобы остановить колонну, но машина выехала из-за холма и впереди мы увидели знакомую высоту, на которой расположился наблюдательный пункт 6б-й армии. Головная машина резко затормозила и остановилась. Наш проводник, изрядно промерзший и явно смущенный, подскочил к К. К. Рокоссовскому и доложил о прибытии на место. Командующий отпустил какую-то шпильку по поводу странного маршрута и поспешил на пункт. Его встретил командующий армией П. И. Батов. Очень я рассердился тогда на Левита, но у меня не оставалось времени отругать его. Ну а позже, когда острота впечатлений прошла, мы не раз подшучивали над нашим разведчиком.

Все же, справедливости ради, надо признаться, что ориентироваться на степной местности не так уж просто. Тем более если едешь на машине с большой скоростью, да еще в туман и снегопад. Главное, что мы вовремя приехали. На наблюдательном пункте многие уже начали беспокоиться о нас.

Погода не улучшалась. И все же С. И. Руденко связался по радио со своим штабом, чтобы проверить метеорологическую обстановку в районе наших аэродромов. Он пытался использовать малейшую возможность и поднять самолеты в воздух, но этого сделать было нельзя. Ему ничего не оставалось, как доложить командующему, что в ближайшие часы использовать авиацию не удастся.

К. К. Рокоссовский приказал начинать артиллерийскую подготовку в назначенное время. Так как авиация не могла действовать, успех прорыва вражеской обороны во многом зависел только от артиллерии, от ее организованности, мощности и точности огня. Предстояло боем проверить качество всей работы, проделанной нами в подготовительный период, и все мы, конечно, волновались, хотя всячески старались казаться спокойными. Да и как не волноваться в такие ответственные минуты!

Еще до нашего приезда на пункт артиллерийские командиры сверили часы. Для того чтобы добиться одновременного открытия огня всей имеющейся артиллерии, мы ввели некоторые неуставные команды, которые прижились и применялись до конца войны. Примерно за 5 минут до начала артиллерийской подготовки была подана команда: «Оперативно», означавшая прекращение переговоров по всем линиям связи. Затем было передано: «Зарядить!» За одну-две минуты до открытия огня прозвучало: «Натянуть шнуры!» — команда, родившаяся на фронте. Тысячи расчетов застыли у орудий в ожидании волнующей команды: «Огонь!» За 20 секунд до назначенного времени прозвучала и эта долгожданная команда. Ее дублировали сигнальные ракеты.

Ровно в 7 часов 30 минут 19 ноября 1942 года в тишину туманного утра ураганом ворвался гром артиллерийской канонады. В тот день всем нам впервые довелось быть свидетелями артиллерийской подготовки такой силы. Воздух наполнился грохотом многих тысяч выстрелов и вторивших им разрывов. Подумать только: во время первого огневого налета каждую минуту производилось 5–6 тысяч выстрелов. Мы различали на слух резкие выстрелы пушек, глуховатое уханье гаубиц и частое покрякивание минометов. Артиллерия усердно перепахивала оборону противника. Там поднимались столбы пыли и земли, взлетали в воздух обломки вражеских наблюдательных пунктов, блиндажей и землянок. Мы как завороженные смотрели на эту феерическую картину.

В этот день на нашем фронте наступала только 65-я армия. Что же касается 24-й и 66-й армий, то они оставались на месте, сковывая противника огнем и частыми атаками.

Я уже отмечал, что в наступлении наш фронт, и в частности 65-я армия, играл вспомогательную роль.

Основную же задачу решали 5-я танковая и 21-я армии Юго-Западного фронта — наши непосредственные соседи справа. Можно представить, что творилось во время артиллерийской подготовки в полосах действий этих армий, где артиллерии было намного больше, чем у нас!

Возвращаясь к событиям на участке 65-й армии, я должен признаться, что, несмотря на великолепное начало, 80-минутная артиллерийская подготовка прошла хуже, чем хотелось. Из-за плохой видимости огонь на разрушение целей не дал большого эффекта. К тому же последний огневой налет, не в пример первому, оказался не таким мощным и сокрушительным, каким планировался. К концу артиллерийской подготовки темп огня должен был повышаться, но так не получилось. Недостаточно тренированные орудийные расчеты не выдержали установленного темпа.

И все же, несмотря на эти существенные недостатки, артиллерийская подготовка оказалась в общем эффективной, благодаря большой точности и силе первого огневого налета. Уже к середине артиллерийской подготовки многие подразделения противника начали оставлять окопы и блиндажи, спасаясь в глубине своей обороны. Благодаря этому атака нашей пехоты, начавшаяся в 8 часов 50 минут, была успешной. Сильное сопротивление противник сумел оказать только в Мело-Клетском, где он имел много опорных пунктов, оставшихся неразрушенными и недостаточно подавленными.

Однако дальнейшее наступление развивалось медленно. Отошедшие части противника закрепились на заранее подготовленном рубеже и оказали упорное сопротивление. Опять слово должна была взять артиллерия. Большое количество орудий, было выдвинуто непосредственно в боевые порядки пехоты, в ее передовые цепи. Артиллеристы расстреливали врага в упор. Тяжелые полки оставались на месте и поражали противника огнем с закрытых позиций.

В результате совместных усилий пехоты и артиллерии к исходу дня была прорвана первая линия обороны противника. Части 65-й армии продолжали развивать наступление на Венцы.

Находясь в течение дня на одном пункте с П. И. Батовым, я впервые оказался свидетелем его руководства войсками в бою. Этот небольшого роста, стройный и подтянутый человек обладал внушительным голосом, чуть ли не басом, громоподобно рокотавшим при отдаче многочисленных распоряжений и приказаний.

Павел Иванович хорошо знал командиров своих дивизий, неплохо ориентировался на новой для него местности и прекрасно чувствовал пульс боя. Он очень быстро реагировал на малейшие изменения в обстановке, быстро принимал необходимые решения. Помимо личного наблюдения за полем боя он широко пользовался телефоном и радио. Связь работала безотказно. Командарм имел возможность быстро получать сведения об обстановке и столь же быстро доводить свои решения до исполнителей.

Есть одно распространенное и довольно образное выражение, которым характеризуют командиров, четко руководящих подчиненными. О таких говорят: «Они держат свои части на вожжах». Это в полной мере можно отнести и к П. И. Батову. То и дело можно было слышать, как он, получив доклад или донесение командира дивизии о положении дел, тут же указывал, как действовать дальше. Он то и дело поторапливал командиров дивизий, требуя от них энергичных действий, более быстрого продвижения частей.

Но, торопя свои дивизии, Павел Иванович не отказывал им в помощи. Он очень своевременно выдвигал вперед дивизии второго эшелона, требовал от командующего артиллерией армии массирования огня на том или ином участке и т. д. Достигнутые за день результаты в значительной мере были итогом четкого руководства боем со стороны командарма.

В первый день наши дивизии продвинулись только на три — пять километров. Это нас не удовлетворяло, тем более что у правого соседа — 21-й армии — успех был куда больше. Офицеры нашего штаба, осуществляя взаимную информацию, находились в курсе дел армий Юго-Западного фронта. К концу дня стало известно, что 21-я армия прорвала оборону врага на 10–12 километров, а танковые корпуса, введенные в прорыв, продвинулись на 30–35 километров. Правда, перед Юго-Западным фронтом оборонялись только румынские дивизии, а перед частями 65-й армии — немецкие. Но успех соседа неоспорим;

Наступательный дух наших пехотинцев был очень высок, боевые действия не прекращались даже ночью. Нам же, старшим артиллерийским начальникам, пришлось использовать ночь для того, чтобы спланировать и обеспечить действия артиллерии на следующий день.

2

С рассветом 20 ноября мы снова были на наблюдательном пункте 65-й армии. Чувствовали себя бодро, у всех было приподнятое настроение. Глядя на нас, никто не сказал бы, что мы провели бессонную ночь в напряженной работе. Видимо, все держались на нервах. Усталости никто не чувствовал, да и думать о ней просто не было времени. Всеми владела только одна мысль: вперед!

Погода не улучшилась. Как и накануне, стоял густой туман, и мокрый снег крупными хлопьями опускался на землю, покрывая белой пеленой следы вчерашнего боя. Второй день наступления опять начался без участия авиации. Теперь это было не так опасно, как накануне, когда мы прорывали главную полосу вражеской обороны. Но отсутствие в воздухе нашей авиации было очень ощутимо. Кому довелось в минувшей войне участвовать в наступательных операциях, тот хорошо знает, как радостно бывало на душе у всех, особенно у пехотинцев, когда они видели свою авиацию в воздухе. А какой подъем вызывали в войсках наши бомбардировщики, проплывавшие волнами над их боевыми порядками в сторону врага! Эти глубокие воздушные рейды сопровождались звуками, ласкавшими слух, как музыка: сначала угрожающий рокот множества моторов, а потом отзвуки мощных разрывов авиационных бомб где-то в глубине вражеской обороны. И вот такой сильной огневой и моральной поддержки были лишены наши войска в первые дни наступления. Если это обстоятельство не имело такого решающего значения, как в первый день, — то, во всяком случае, намного ослабляло силу нашего удара. Восполнить образовавшийся пробел могла в какой-то мере только артиллерия, нанося мощные огневые удары, круша оборону врага. Независимо от погоды, наша пехота не могла обойтись без ее непрерывной поддержки, и мы делали все, что было в наших силах.

После короткой артиллерийской подготовки войска 65-й армии возобновили наступление. Мело-Клетский, этот твердый орешек, так и не был взят нами накануне. Но в течение ночи сюда, на открытые позиции, было выдвинуто большое количество орудий для уничтожения огневых точек прямой наводкой. Испытанное средство не подвело. Сильный опорный пункт, очень мешавший наступлению нашего правого фланга, быстро пал под соединенными ударами пехоты и артиллерии.

После этого наступление развивалось успешнее. Армия наносила удар правым флангом и центром, а левый фланг оставался на месте, занимая прочную оборону. Противник нес большие потери, но, отходя, продолжал отчаянно сопротивляться, цеплялся за каждый населенный пункт, за каждую высотку. То на одном, то на другом участке фронта разгорались ожесточенные схватки. Наступление вызвало необычайный подъем в войсках, но наступать было нелегко. Части противника оставались еще достаточно боеспособными, и преодоление каждой сотни метров достигалось ценой больших усилий и немалых жертв.

Но не только враг мешал нашему наступлению. Были и другие, свои трудности, о которых нельзя умалчивать, если мы хотим правдиво отобразить события тех незабываемых дней. Если в подготовительный период мы остро ощущали недостаток средств тяги и транспорта, тяжелые дорожные условия и многое другое, то в ходе наступления все это начало сказываться еще больше.

Страшно артиллеристу оставаться без снарядов в бою. А такая угроза не раз нависала то над одной, то над другой частью. Снаряды расходовались куда быстрее, чем подвозились. И это понятно. Тысячи снарядов в напряженные периоды боя расходовались за какие-нибудь два-три часа. И все же ценой огромных усилий, благодаря неиссякаемой солдатской сметке снаряды своевременно доставлялись к орудиям. Порой в самые критические минуты, когда уже не оставалось никаких надежд, боеприпасы все же попадали по назначению. Я не случайно выразился, что снаряды доставлялись, а не подвозились. Именно доставлялись. Их подносили или подтаскивали на волокушах, на плащ-палатках и других подручных средствах. И все это делали наши безвестные герои под вражеским огнем, ежеминутно подвергаясь смертельной опасности.

Страшно было и пехотинцу остаться в бою без артиллерийской поддержки. А такая угроза тоже назревала не раз. По мере продвижения стрелковых частей некоторые артиллерийские полки резерва Верховного Главнокомандования и даже стрелковых дивизий начали отставать от наступавших войск. Причины тому были разные. Еще 16 ноября авиация противника разрушила переправу большой грузоподъемности, а наши саперы не успели восстановить ее к началу наступления.

Но меньше всего в этом были повинны саперы, эти героические труженики войны. В безлесных донских степях каждое бревно было на вес золота, и не так-то просто оказалось раздобыть и доставить материал для восстановления переправы. И вот не на чем было переправлять тяжелую артиллерию через Дон. Она оставалась на месте и поддерживала наступавшую пехоту, пока хватало дальности стрельбы орудий. Некоторые части могли бы перейти через Дон по переправам меньшей грузоподъемности, но нечем было тянуть орудия. Командиры артиллерийских полков доходили до того, что собирали все имевшиеся тягачи, чтобы сделать хоть один дивизион способным передвигаться. Конечно, это — крайняя мера, но иного выхода не нашлось.

Вся тяжесть непрерывной огневой поддержки пехоты легла на батальонную, полковую, частично на дивизионную артиллерию и на истребительно-противотанковые полки. Правда, и для этой артиллерии не хватало средств тяги, но тут дело было поправимо. Орудия батальонной и полковой артиллерии не так уж тяжелы — каких-нибудь 600–900 килограммов. По сравнению с орудиями, вес которых колебался в пределах от 3 до 9 тонн, это были действительно легкие пушки. Но понятия о легкости весьма относительны. Даже самую легкую 45-миллиметровую пушчонку, весившую немногим меньше тонны, тащить на себе порой не так уж просто. По гладкой дороге ее сравнительно легко может перекатывать орудийный расчет из шести-семи человек. Но в бою дороги попадаются разные. Чтобы не отстать от боевых порядков пехоты, артиллеристы тянули свои пушки по снежному полю, изрытому траншеями, окопами и множеством больших и малых воронок от разрывов наших снарядов и мин. Все эти препятствия им приходилось преодолевать под постоянным огневым воздействием противника. А ведь нужно было не только тащить орудия вперед. То и дело расчетам приходилось останавливаться и вести огонь по врагу, подносить самим снаряды, а потом вновь и вновь перекатывать орудия. Люди выбивались из сил и только усилием воли заставляли себя преодолевать усталость, неотступно продвигаться за пехотой, поддерживать ее своим огнем.

Но не в одной усталости было дело. Усталость можно перебороть. От огня противника расчеты несли потери, и нередко у орудий оставалось по четыре, а то и по три человека. В таких случаях орудия могли стрелять, но они неизбежно отставали от пехоты. Поредевшим расчетам становилось не под силу передвигать даже легкие пушки. И тут на помощь «богу войны» приходила «царица полей».

Пехотинцы заменяли выбывших из строя артиллеристов. Это стало неписаным законом взаимной выручки в бою. Вместе с артиллеристами они впрягались в лямки, наваливались на колеса и тащили орудия вперед. Только вперед! Орудия сопровождения пехоты не должны были отставать — и не отставали.

Справедливости ради следует сказать, что такое содружество наблюдалось в ротах и батальонах и распространялось только на орудия сопровождения. Без их огневой поддержки пехота не смогла бы преодолеть сопротивления врага. Зато в полках и особенно в дивизиях об артиллерии заботились мало. О ней вспоминали только тогда, когда требовался ее огонь. Некоторые общевойсковые командиры плохо знали положение дел не только в приданных, но и в штатных артиллерийских полках.

Дело доходило до того, что в некоторых дивизиях из артиллерийских полков брали специалистов для пополнения, стрелковых подразделений. Такими непродуманными действиями наносился тяжелый удар по боеспособности артиллерийских частей.

Обо всем этом я пишу, чтобы полнее обрисовать обстановку тех дней. Мало того что приходилось преодолевать большие трудности в снабжении, надо было следить, чтобы артиллерийские полки не превращались в резерв пехоты.

В ожесточенных боях пехота несла немалые потери, ряды бойцов таяли. Поэтому командирам дивизий приходилось очень туго, и они шли на крайность, допускать которую все же было нельзя. Пополняя стрелковые роты и батальоны за счет артиллерийских полков, командиры дивизий подрубали сук, на котором сами сидели. Такая практика наблюдалась не только на нашем фронте. В это дело вынуждены были активно вмешаться Ставка и военные советы фронтов.

Но никакие наши трудности не спасали противника. Хотя наступление продолжалось медленнее, чем всем нам хотелось, все же наши войска продвигались вперед и враг терял одну позицию за другой. С каждым часом над ним все больше нависала угроза окружения. К концу дня войска 65-й армии продвинулись правым флангом и центром на 8—12 километров, а сосед справа — 21-я армия — почти на 20 километров. Чтобы ускорить продвижение войск 21-й армии, уже в 9 часов утра 20 ноября в ее полосе в прорыв вошел 4-й танковый корпус генерала А. Г. Кравченко, который очень быстро продвинулся в глубину вражеской обороны.

Этот день принес противнику особенно большие неприятности. К началу нашего наступления значительная часть его резервов была сосредоточена против войск Сталинградского фронта и нашего левого крыла. 19 ноября, когда войска Юго-Западного фронта и наша 65-я армия перешли в решительное наступление, немецкое командование начало поспешно перебрасывать к участкам нашего прорыва часть своих резервов с волжского берега. Это в полной мере соответствовало общему замыслу советского командования. Предвидя именно такие действия противника, было решено начать наступление армий Сталинградского фронта на сутки позже войск Юго-Западного и Донского фронтов.

По рассказам очевидцев, в полосе Сталинградского фронта, у Волги, туман был еще гуще, чем на нашем фронте. Видимо, это обстоятельство и побудило командующего фронтом генерал-полковника А. И. Еременко задержать начало артиллерийской подготовки. Вопреки намеченному плану, его армии перешли в наступление не одновременно. И пожалуй, несмотря на нарушение плана, это не испортило дела. Если одновременный переход трех армий в наступление сулил успех благодаря силе удара, то и в вынужденном варианте были свои преимущества. Нетрудно представить положение противника, получившего неожиданные удары с разных направлений. Оказавшись в таких условиях, он начал метаться, стремясь закрыть бреши, и неизбежно распылял резервы. Его сильный «кулак» разжимался, и он начинал действовать «растопыренными пальцами».

И вот когда врагу начинало казаться, что удалось ликвидировать прорыв, по его обороне наносился еще удар, и опять на новом направлении. В таких случаях, если наступающие войска действуют энергично, а артиллерия наносит мощные и точные удары, оборона противника начинает трещать по всем швам. Так получилось и в данном случае. Войска Сталинградского фронта с каждым часом все больше проникали в глубину вражеской обороны. Наибольшего успеха добились соединения 57-й армии под командованием Ф. И. Толбухина, которые к 17 часам прорвали оборону противника на всю тактическую глубину.

К концу второго дня нашего наступления у врага не должно было оставаться никаких сомнений относительно замыслов советского командования. Он уже не мог не видеть грозившего ему окружения и отчаянно сопротивлялся. Но никакие усилия не принесли ему успеха.

В течение 21 ноября армии трех фронтов продолжали теснить врага. Танковые и механизированные корпуса, введенные в бой в полосах армий Юго-Западного и Сталинградского фронтов, обогнали пехоту и, ломая вражеское сопротивление, устремились вперед, на соединение друг с другом. Противник неоднократно предпринимал контратаки, но наши пехотинцы, артиллеристы и танкисты везде отбивали их. Из многих наблюдений и донесений составлялось общее представление о самоотверженности советских солдат, сержантов и офицеров. Но, к нашему стыду, многие интересные подробности, героические дела и имена тысяч отважных патриотов так и не установлены. Видимо, у нас не было достаточного опыта в этом деле. Мы едва успевали справляться с руководством боевыми действиями и следить за бесперебойным снабжением артиллерии. К счастью, так

было только в первые дни наступления. Потом мы все же поняли, что каждый героический боевой эпизод — это не только подвиг, но и неоценимый опыт, который мы должны тщательно изучать, если хотим стать еще более сильными.

На следующий день — 22 ноября — в 8 часов 30 минут, после часовой артиллерийской подготовки, перешла в наступление и 24-я армия нашего фронта. По данным наблюдения и показаниям пленных, артиллерийская подготовка дала хорошие результаты. Почти все дзоты, блиндажи и огневые точки на северной окраине села Верхнее Гнилое и на укрепленных высотах были разрушены или подавлены. Телефонные провода, проложенные в окопах, оказались во многих местах перебитыми. Противник понес тяжелые потери в живой силе.

И все же 24-я армия успеха не имела. Некоторые части дошли только до проволочных заграждений, а иные захватили ряд окопов, но дальше продвинуться не смогли. С утра этого дня я находился на наблюдательном. пункте вместе с командармом И. В. Галаниным и командующим артиллерией Д. Е. Глебовым, был свидетелем всего происходившего. На мой взгляд, причина неудачи скрывалась только в одном. После артиллерийской подготовки пехота замешкалась, действовала очень нерешительно и медленно, потеряв порядочно времени. Противник успел оправиться от ударов артиллерии и оказал сопротивление нашим наступавшим частям.

Многие склонны были винить артиллерию, но с этим трудно согласиться. И тогда, на Волге и Дону, и в более поздние периоды Великой Отечественной войны многие общевойсковые командиры высказывали мнение, что артиллерийская подготовка может быть признана удовлетворительной в том случае, если после нее пехота наступает беспрепятственно. Некоторые даже утверждали, что после хорошей артиллерийской подготовки пехота может атаковать в полный рост, идти вперед не пригибаясь, почти как на параде. Но все это лишь досужие вымыслы, не имевшие ничего общего с действительностью.

Большой ошибкой было бы считать, что после артиллерийской подготовки противник полностью и надолго теряет способность к сопротивлению. Для решения подобной задачи потребовалось бы такое количество артиллерии, и особенно боеприпасов, которого в те годы не могла дать никакая промышленность. Да такую задачу никто и не ставил перед артиллерией. Слов нет, артиллерия обязана была надежно подготовить атаку нашей пехоты. Но что это значит? Это значит, что артиллерия должна нанести большой урон живой силе противника, разрушить его штабы, узлы связи, оборонительные сооружения и подавить огневые средства. Подавить противника — значит лишить его возможности сопротивляться на какой-то короткий отрезок времени.

Кто бывал под сильным артиллерийским огнем противника, тот сам хорошо знает, что в течение этого времени приходится укрываться в окопах, щелях, блиндажах. После прекращения огня проходит еще несколько минут — две-три, а иногда и больше, — прежде чем приходишь в себя и вновь обретаешь способность к действиям. В таком же состоянии оказывается и противник после нашей артиллерийской подготовки. Поэтому атака всегда приносит успех, если она проводится в тот период, когда враг еще не оправился от артиллерийского удара. В умении использовать этот момент и заключается искусство атаки.

Пехота должна была наступать за огнем артиллерии, не боясь разрывов своих снарядов и не отставая от них. Но этой выучки явно не хватало частям 24-й армии, имевшим в своих рядах много необстрелянных солдат. В бою многому не научишь. Тут уж надо действовать, принимать все меры, чтобы помочь пехоте выполнить поставленную задачу. Поэтому в середине дня с разрешения К. К. Рокоссовского я распорядился к вечеру передать 24-й армии несколько артиллерийских полков из 65-й армии, которой они были меньше нужны.

С утра 23 ноября вновь проводилась артиллерийская подготовка, но пехота опять не имела успеха. Причиной тому была не только недостаточная обученность и сколоченность частей армии. Чувствовалась и более жесткая, чем на других участках, оборона. Перед 24-й армией занимали рубежи достаточно боеспособные немецкие части.

Командующий армией решил ввести в бой 16-й танковый корпус генерала Н. П. Маслова, но и это не улучшило положения. Маневр танков был ограничен минными полями и многочисленными балками. Танки начали атаку медленно и нерешительно. Артиллерия активно поддерживала их и делала все, что было в ее силах. Для корректировки огня в танках находились заранее выделенные и подготовленные артиллерийские офицеры. Эти горячие головы, видя медлительность танкистов и желая заставить их действовать активнее, вырвались на своих машинах вперед, начали утюжить, давить гусеницами пехоту и огневые точки противника. Два смельчака погибли, а один был ранен.

Для непосредственного сопровождения танков, или, как было принято говорить, для сопровождения их огнем и колесами, были выделены подразделения полковой и противотанковой артиллерии, люди которых проявили не только мужество, но и боевую сметку. Помню такой случай. Командир 1-й батареи истребительно-противотанкового артиллерийского дивизиона 84-й стрелковой дивизии старший лейтенант Кулаков организовал тесное взаимодействие с танкистами. Не надеясь на свои изношенные тягачи, он уговорил танкистов прицепить орудия к танкам, а расчеты посадить на броню. По выходе в расположение противника артиллеристы отцепили орудия и приступили к выполнению боевой задачи. Батарея действовала слаженно и, как только вступила в бой, подбила 3 неприятельских танка.

И все же, несмотря на большие усилия пехотинцев, танкистов и артиллеристов, 24-й армии не удалось прорвать оборону противника. Армия топталась на месте.

За это время войска 65-й армии совместно с 3-м гвардейским кавалерийским корпусом охватили с юга вражескую группировку в малой излучине Дона. К исходу 23 ноября они выдвинулись на рубеж Большенабатовский, Ближняя Перекопка и преградили противнику отход на запад.

Войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов добились еще большего успеха. К 23 ноября части 26-го и 4-го танковых корпусов Юго-Западного фронта овладели Калачом — важным опорным пунктом противника на правом берегу Дона. За 5 дней эти корпуса прошли с боями около 120 километров. Введенный в бой 4-й механизированный корпус Сталинградского фронта вышел к 12 часам 22 ноября в район Советского. Меньше чем за трое суток он продвинулся в глубину обороны противника на 80–90 километров. Это были замечательные рейды наших танкистов. Правее 13-й механизированный корпус Сталинградского фронта вышел 22 ноября на реку Червленая.

С занятием нашими танкистами Калача и Советского расстояние между войсками Сталинградского и Юго-Западного фронтов составило немногим более 10 километров. Немецкое командование всячески пыталось не допустить соединения наших танковых и механизированных корпусов. С этой целью оно перебросило к Советскому и Калачу свои 24-ю и 16-ю танковые дивизии. Но это не могло изменить положение.

Части 4-го танкового и 4-го механизированного корпусов 23 ноября соединились в районе Советского. К 25 ноября стрелковые дивизии обоих фронтов закрепили достигнутый успех и создали плотное кольцо окружения вражеской группировки.

С 25 по 30 ноября войска всех трех фронтов вели бои, стремясь сжать кольцо окружения. И в этом они достигли немалого успеха. К исходу 30 ноября занятая окруженной группировкой площадь уменьшилась более чем вдвое.

Завершив окружение вражеской группировки, мы были еще далеки от самого главного. Основной задачей, поставленной перед нами Верховным Главнокомандованием, было уничтожение окруженной группировки. Предстояло еще много трудностей.

Конечно, нельзя было думать, что гитлеровское командование примирится с фактами и не попытается спасти свои войска. И на этот счет ни у Верховного Главнокомандования, ни у военных советов фронтов не было никаких сомнений. Дело в том, что уже в последние дни ноября противник начал перебрасывать к Волге свои резервы с запада. Было ясно, что если не создать внешний фронт окружения, то враг окажется в благоприятных условиях и постарается выручить свои окруженные войска.

Поэтому часть стрелковых и подвижных соединений Юго-Западного и Сталинградского фронтов начала выдвигаться к рекам Чир и Аксай для создания внешнего фронта окружения и надежного обеспечения флангов наших ударных группировок. Выдвигаясь на свои рубежи, эти соединения вели упорные бои с прибывшими резервами противника.

В ноябрьских боях артиллерия сыграла огромную роль. Надо по достоинству оценить ее действия. Но как рассказать все то, что было сделано за 12 дней ноября — первых дней разгрома крупнейшей группировки противника?! Мне кажется, здесь уместно опять прибегнуть к языку цифр. Вот некоторые данные. Артиллерия только Донского фронта за 12 дней выпустила свыше полумиллиона снарядов и мин. Это — более 3,5 тысячи тонн металла и взрывчатого вещества. Для подвоза такого количества боеприпасов одним рейсом понадобилось бы около 14 тысяч полуторатонных автомобилей. А длина автомобильной колонны растянулась бы на 400 километров.

Израсходовав такое большое количество боеприпасов, артиллерия Донского фронта нанесла противнику тяжелые потери: уничтожила более 1300 различных целей, в том числе 50 артиллерийских и минометных батарей, 370 станковых и ручных пулеметов, 570 дзотов и блиндажей, а также много живой силы. Кроме того, в ходе наступления было подавлено большое количество таких целей, как артиллерийские и минометные батареи, отдельные орудия и пулеметы.

Велика была и роль зенитной артиллерии, которая вместе с истребительной авиацией не позволяла вражеским самолетам безнаказанно нападать на наши войска и тылы. К началу операции группировка нашей зенитной артиллерии на всех трех фронтах значительно усилилась, а ее действия стали более решительными и целеустремленными. И не по собственной воле враг вынужден был в семь раз сократить свои налеты. Действия наших зенитчиков обошлись ему в 125 сбитых самолетов.

Все приведенные мною данные говорят только о физических, материальных результатах огня артиллерии. Но есть еще и тактические результаты, трудно измеримые, но часто имеющие очень большое значение. Чтобы меня правильно поняли, упомяну только об отражении контратак пехоты и танков противника и о воспрещении подхода его резервов.

Из наземных войск только артиллерия способна сорвать или максимально ослабить подготовку противника к атаке. Это Достигается своевременным открытием огня. Иногда нам совершенно невозможно было установить, какие потери понес враг. Да и не в этом было главное. Нам, артиллеристам, важно было только то, что контратака не состоялась, наша пехота не понесла потерь и продолжает успешно наступать. Тут нет никаких единиц измерения. Но грамотному военному человеку должно быть ясно, что иногда привычная формулировка: «Отбита контратака противника силою до батальона с 30 танками», имеет куда большее значение, чем донесение об уничтожении сотен вражеских солдат, десятков пулеметов и т. п.

Теперь о воспрещении подхода резервов противника. Большую роль в этом играла авиация, а из наземных войск такие задачи способна была решать только артиллерия, обладающая большой дальностью стрельбы.

Используя средства воздушного наблюдения или заранее подготовленные данные, артиллерия производила так называемые дальние огневые нападения. В этих случаях она держала под обстрелом дороги, разрушала мосты и наносила врагу потери, расстраивала его ряды. Не всегда мы могли выяснить результаты огневых нападений. Но если они были успешны, нашей пехоте удавалось занимать нужные рубежи, а вражеские резервы запаздывали и к тому же подходили изрядно потрепанными.

Об этой стороне деятельности артиллерии, носящей тактический, а иногда и оперативный характер, у нас мало говорили и еще меньше задумывались. Только стремление полнее показать роль артиллерии в бою, ее огромную, неоценимую помощь наступавшим войскам заставило меня заниматься столь подробными рассуждениями. Хочется верить, что все сказанное расширит представление читателя о месте в бою рода войск, которому я отдал более 40 лет жизни.

Под ударами наших войск враг начал терять стойкость. С первых же дней сталинградского контрнаступления появились пленные. Многие из них сдавались добровольно. Чтобы не грешить против истины, нужно отметить, что поначалу заметно большая тяга к плену наблюдалась среди румынских войск, что отнюдь не характеризует их как плохих воинов. У румынских солдат, офицеров и генералов были серьезные причины для отказа сражаться под черными знаменами со свастикой.

А в более поздние периоды сражения сдача в плен не только румынских, но и немецких солдат и офицеров приняла массовый, катастрофический для врага характер.

Первой крупной ласточкой была сдача в плен румынского армейского корпуса в полном составе во главе с его генералами. Вот как это было. Еще 21 ноября части 52-й гвардейской, 96-й и 333-й стрелковых дивизий окружили крупную группировку румынских войск в районе Распопинской, Базковского, Белонемухина. Окруженные румынские войска получили у нас наименование распопинской группировки. С утра 22 ноября наши дивизии вели бой на уничтожение этих войск, и судьба их была уже предрешена. У румын оставался только один разумный выход из положения — капитуляция. И вот в 18 часов 22 ноября из Распопинской пришли румынские парламентеры, сообщившие о решении их командования сдаться в плен. Стороны договорились, что в 23 часа 30 минут по сигналу «Белая ракета» румынские войска, прекратив сопротивление, сложат оружие.

В переговорах принимал участие заместитель командира 26-го артиллерийского полка 63-й стрелковой дивизии майор Н. Д. Чевола. Он и рассказал мне некоторые подробности, достоверность которых подтверждается сохранившимися документами. Ровно в 23 часа 30 минут румынские войска по установленному сигналу строем двинулись на левый берег Дона. Впереди на машинах ехали генералы и старшие офицеры, а за ними следовали колонны войск. Очевидцы утверждали, что шли они бодрее, чем воевали. Оружие и другое боевое имущество складывалось в указанных местах. Майор Чевола, возглавлявший прием артиллерийского имущества, рассказывал о горах сложенных телефонных аппаратов, катушек с телефонным кабелем, биноклей и других артиллерийских приборов. В память об этом событии у многих наших офицеров появились румынские бинокли в черных эбонитовых футлярах.

Всего в составе распопинской группировки было взято в плен 27 тысяч солдат и офицеров с оружием и снаряжением. Так румынская армия потеряла свой 5-й армейский корпус, но сохранила жизнь тысячам сыновей румынского народа.

3

Наступил декабрь, начались устойчивые морозы. Зима полностью вступила в свои права. Дон окончательно сковало прочным льдом. Участились снежные метели, после которых приходилось в течение нескольких дней расчищать фронтовые дороги, затрачивая усилия сотен и тысяч людей. В условиях приволжских степей суровая зима создавала особые трудности при размещении войск и устройстве их быта. Единственным укрытием от пронизывающих насквозь ветров, не считая немногочисленных деревень, были балки, к которым тянулось все живое.

В населенных пунктах хватило места лишь немногим высшим штабам и их тыловым учреждениям. Помню, долгое время штаб 66-й армии размещался в балке с очень высокими берегами. И в этих берегах на разной высоте приютились землянки, с первого взгляда напоминавшие множество ласточкиных гнезд. К землянкам вели вырытые в склонах ступеньки. Наиболее радивые хозяева покрыли эти «парадные» лестницы узкими досками и устроили даже перила из жердей. После дождей или в оттепель глинистая земля становилась настолько скользкой, что подняться по земляным ступенькам иной раз было равносильно исполнению сложного циркового трюка. И даже доски с перилами почти не помогали.

Дороги замело снегом, и ориентироваться на местности было чрезвычайно трудно, особенно ночью.

Помню, с комиссаром нашего управления полковником Сунцовым произошел такой случай. Как-то ночью в начале декабря, когда подморозило и густо падал снег, он ехал в штаб 66-й армии. Ночные путешественники никак не могли найти въезд в балку. Шофер вел машину медленно и очень осторожно, что и спасло их от серьезной аварии. Водитель не заметил, что подъехал к обрыву. Передние колеса на какое-то мгновение зашли за край обрыва, и машина поползла вниз. К счастью, берег оказался не очень крутым, водителю удалось удержать машину от свободного падения. Но добираться до дна балки не пришлось. Через каких-нибудь 8—10 метров машина наткнулась на препятствие и остановилась.

Сунцов и водитель осторожно выбрались из машины и осмотрелись. Оказалось, что они приехали в ту самую балку, где размещался штаб армии. Автомашина остановилась на крыше входа в одну из землянок. Сунцов решил оставить машину на месте до утра и, позаботившись об устройстве шофера в землянке, пошел разыскивать нужных ему армейских начальников.

Утром обитатели балки увидели «эмку», невесть какими путями забравшуюся на «верхотуру». К тому же и землянка находилась выше остальных. И вот сейчас, почти 20 лет спустя, я вспомнил об этом эпизоде, когда начал описывать размещение штабов и войск в то время.

В безлесных степях с большим трудом приходилось добывать топливо. Каждая щепка была на вес золота. Далеко не всем удавалось раздобыть материал, чтобы сделать двери для землянок и блиндажей. Вместо дверей использовались плащ-палатки, хоть как-то прикрывавшие вход.

У немцев с устройством жилых землянок дело обстояло, пожалуй, несколько лучше. Они без зазрения совести грабили и разрушали городские квартиры, магазины, учреждения. Магазинные прилавки, библиотечные стеллажи и книжные шкафы, театральные зеркала, мебель из квартир и многое другое — все это они тащили в свои блиндажи и землянки, чтобы создать максимально возможные удобства.

Но все равно им не удавалось в полной мере спасаться от русских морозов. Одеты они были совсем не по сезону. Румынские солдаты имели хоть высокие бараньи шапки, а немецкое «воинство» с каждым днем все больше теряло солдатский облик. В ход пошли награбленные у местного населения женские теплые платки, кацавейки и прочее тряпье, которое могло как-то защитить от холода. Немецкие солдаты зябко кутались во все это, забыв о чести мундира, и становились похожими на огородные чучела.

Да! Наши солдаты выглядели иначе. Советский народ, несмотря ни на какие трудности, хорошо позаботился о своей армии. К наступлению зимы мы получили все необходимое. Нашим солдатам и офицерам не страшны были морозы и ветры. Они имели теплое белье, стеганые ватные шаровары и телогрейки, отличные полушубки, шапки-ушанки, валенки, рукавицы.

Морозы и ветры были нам не так уж страшны, но сам театр военных действий создавал серьезные трудности при расположении боевых порядков войск, и особенно артиллерии. Выбор огневых позиций и. наблюдательных пунктов вырос в большую проблему. В условиях степной местности единственным подходящим местом для огневых позиций были все те же балки, и без того забитые до отказа штабами, соединениями вторых эшелонов, бесчисленными тылами. В них, этих спасительных балках, размещались танки, тракторы, автомашины, кухни, склады, ютились люди и кони.

Каждая балка была хорошей мишенью для вражеской авиации, но Истребители и зенитчики бдительно охраняли свои войска. В этом отношении нашим союзником оказалась и погода, часто не очень милостивая к авиации. Наконец, и положение Для противника создалось, как говорят у нас, «не до жиру, быть бы живу». В ту пору все помыслы немецкого командования были направлены на использование своей авиации для снабжения армии Паулюса по воздуху.

Как же выходили из положения артиллеристы? Очень немногие батареи располагались в неглубоких балках. Большинство же находилось на гладкой, как стол, местности в специально оборудованных снежных окопах. Такое расположение оставалось безнаказанным только потому, что окруженные вражеские войска сидели на голодном пайке по всем видам довольствия. Они были вынуждены беречь ничтожные запасы снарядов и мин до крайнего случая.

Нелегко нам было и с выбором наблюдательных пунктов. При отходе противнику удалось оторваться от наших войск и закрепиться на выгодных рубежах. Опять многие командные высоты оказались в его руках. Нам пришлось расположить изрядное количество наблюдательных пунктов до лучших времен на небольших высотках — «пупках», с которых хоть как-то можно было вести наблюдение.

Некоторые армии предприняли частные операции с целью улучшить свои позиции. Делались и попытки наступления с более решительными целями, но жизнь показала, что для этого еще не пришло время. Наши войска были не только утомлены прошедшими боями, но и ослаблены в результате понесенных потерь, без которых, к сожалению, не обходятся и победоносные операции. Требовалось время, чтобы всесторонне подготовиться к полному уничтожению окруженных войск противника.

Декабрь ушел на пополнение поредевших дивизий людьми, материальной частью, транспортом и тягой. Усилился подвоз необходимых грузов. Транспорт работал с большим напряжением. Вовсю развернулся и ремонт техники.

Частные операции, предпринятые некоторыми армиями, имели целью не только улучшить позиции. Попутно решались и другие задачи. Мы проверяли прочность обороны противника и дезориентировали его относительно предполагаемого направления главного удара наших войск. Сжимая кольцо окружения, мы ближе подводили артиллерию к переднему краю для обстрела аэродромов и воспрещения посадки вражеских транспортных самолетов в кольце. Огонь нашей артиллерии систематически уничтожал живую силу противника и подавлял его волю к сопротивлению. К тому же в ходе боев немцы были вынуждены расходовать боеприпасы, которые с большим трудом доставлялись в условиях воздушной блокады.

Частные операции наших войск имели свои особенности и, к сожалению, неоднократно кончались неудачами. Наиболее типичными были операции 21-й и 65-й армий, проведенные с целью овладения Пятью курганами, Мариновкой и Казачьим курганом. Бои за них были столь же упорны, сколь и безрезультатны.

Достаточно сказать, что соединения 21-й армии, вошедшей в ноябре в состав Донского фронта, три дня с переменным успехом вели бои за Пять курганов. И все же высота осталась у противника. После двухдневного перерыва наступление на высоту возобновилось, но и на этот раз наши части не добились решительного успеха.

Перипетии этой небольшой операции, думаю, полностью сохранились в памяти ее участников. Первоначально выбить противника с Пяти курганов было поручено 293-й стрелковой дивизии, которая перед этим понесла большие потери в ходе нашего контрнаступления. Ее усилили семью артиллерийскими полками всех типов и двумя полками «катюш». Такого большого количества артиллерии, пожалуй, не получала ни одна дивизия даже в более поздних операциях. И все же эта дивизия не выполнила поставленную задачу, а только увеличила свои потери. У нее совершенно не осталось сил для активных боевых действий, и она была выведена в тыл для пополнения и приведения в порядок.

На смену пришла 252-я стрелковая дивизия под командованием полковника Анисимова. Это было примерно 14–15 декабря. С первого дня пребывания на новом участке командир дивизии начал обдумывать, как лучше подойти к неподатливым курганам. В его распоряжении осталась вся артиллерия усиления, сведенная в одну группу, во главе с командиром 275-го гаубичного полка энергичным и решительным подполковником А. И. Телегиным.

Анисимов решил посоветоваться с артиллеристом и вызвал Телегина к себе в штаб.

— Я, товарищ Телегин, человек здесь новый, а вы старожил, можно сказать, и хлебнули уже горя с этими курганами, — начал Анисимов. — Как, по вашему мнению, лучше подступиться к ним? Мне командарм всякое рассказывал, как вы брали высоту, но я думаю, не так страшен черт, как его малюют.

— Если хотите знать мое мнение, охотно доложу, товарищ полковник, — сказал Телегин. — На опыте прошедших боев я убедился, что мы действовали неправильно, непродуманно и совершенно не сообразуясь со своими возможностями. 293-я дивизия вела бой без предварительной тщательной разведки, не имея достаточных сил. Ведь на каждого пехотинца приходилось чуть ли не по 3–4 орудия. И вот такая ослабленная дивизия пыталась овладеть одновременно всеми Пятью курганами. Хотя артиллерии было много, использовалась она, прямо скажем, плохо. Цели не были достаточно разведаны, и дивизионы полков вели огонь по площади, да к тому же распыляли его по всему фронту. По всем этим причинам огонь артиллерии и не дал должного эффекта… Ну и последнее, пожалуй: если хочешь овладеть каким-то рубежом, то подумай и о том, как удержать его. А этого сделано не было. Ведь подразделениям дивизии, какие бы они там ни были, все же удавалось овладеть высотой, а вот удержаться они не смогли, немец выбивал. А насчет того, как брать курганы, я думаю так. Сможете вы собрать полнокровную роту?

— Это мы сделаем, — ответил Анисимов.

— Я думаю, одной такой роты будет достаточно. И не нужно брать сразу все пять курганов. Самый трудный и важный — левый. Вот его и нужно захватить, а остальные потом и сами не удержатся. Для поддержки роты я выделю одну тяжелую батарею 152-миллиметровых гаубиц, и снарядов не пожалею. Да очень много снарядов и не потребуется. Будем бить по конкретным целям, а их-то мы уже знаем. И я готов голову дать наотрез, что не усидит немец на высоте, не выдержит, сбежит. А там уж пусть ваши орлы не зевают. Нужно будет быстро заминировать все подступы к кургану и подготовиться к отражению контратак. Уж в том, что будут контратаки, можете не сомневаться.

На этом разговор закончился. А 17 декабря все произошло примерно так, как предполагал Телегин.

Назначенная командиром дивизии рота хорошо подготовилась к выполнению задачи. Не подвел и Телегин: выделил для поддержки стрелков 1-ю батарею своего полка под командованием старшего лейтенанта Нетудыхатко, очень удачно выбрал для нее огневую позицию и наблюдательный пункт.

В назначенное время батарея открыла огонь по кургану. Артиллеристы обстреливали противника методично, не торопясь, и все время корректируя огонь. С наблюдательного пункта было хорошо видно, как тяжелые снаряды вспахивали курган. Уже через 20–30 минут немцы начали покидать свои блиндажи и траншеи, ища спасения где-то за высотой.

Батарея вела огонь около часа и израсходовала всего 60 снарядов. Этого оказалось достаточно. Еще не рассеялся дым от последних разрывов, а пехота уже поднялась в атаку. Наши солдаты продемонстрировали незаурядную выучку и через 20 минут уже хозяйничали на кургане, не потеряв ни одного человека.

До вечера на этом участке противник не проявлял активности, а с наступлением темноты предпринял решительную контратаку силами пехоты, танков и самоходных орудий. Но время было упущено. Новые хозяева кургана успели заминировать подступы к своему расположению и хорошо подготовились к встрече врага. Контратаки не имели успеха.

С захватом нашей пехотой левого кургана положение противника на остальных четырех курганах стало опасным и крайне неустойчивым. Вскоре с Пятью курганами все было покончено. И теперь даже не верится, что рота с помощью всего лишь одной батареи сумела за день сделать то, чего не сделала дивизия в течение нескольких дней… Вот уж когда действительно били противника не числом, а умением!

Не менее поучительны были и бои за Казачий курган. Попытки овладеть этой высотой делались 5, 9 и 19 декабря, но все они закончились безуспешно. В этом отношении вина ложится и на командование фронтом. Дело в том, что тогда мы уже вплотную занимались разработкой плана генерального наступления, находились в постоянных разъездах, да и в штабе фронта шла напряженная работа. Проведение всех частных операций было возложено на командование армий. Жизнь показала, что в то время командующие армиями еще нуждались в помощи и добром совете.

Вместе с К. К. Рокоссовским мы попали в 65-ю армию к вечеру 19 декабря, когда третья попытка овладеть Казачьим курганом не увенчалась успехом. И командующий армией П. И. Батов, и его начальник штаба И. С. Глебов видели причину всех неудач в неправильном использовании артиллерии. И за это они упрекали командующего артиллерией И. С. Бескина, сменившего к тому времени Столбошинского. Тут была доля правды, но, конечно, не следовало сваливать всю вину на артиллеристов. Я противник односторонних обвинений. Кстати сказать, в случае неуспеха всегда больше других доставалось артиллерии, ее считали главной виновницей. Слов нет, неточный и несвоевременный огонь не способствует успеху. Но могу с уверенностью сказать, что чаще всего артиллерия производила очень полезную для пехоты и танков работу.

Пожалуй, главной причиной неудачи у Казачьего кургана было то, что к проведению операции приступили без тщательной подготовки, не имея достаточно полных и точных данных о силе и характере обороны противника. В результате получилось так, что командующий артиллерией армии без всякой нужды львиную долю всех орудий использовал для стрельбы прямой наводкой. Тем самым он ослабил удар артиллерии с закрытых позиций. Тут еще раз приходится согласиться с П. И. Батовым, но это далеко не все.

Во время артиллерийской подготовки пехоту не подвели на исходный рубеж. С начала атаки ей пришлось преодолеть большее расстояние, чем следовало бы. А за это время ожили огневые точки противника. Можно было бы подавить их всей мощью оружия ближнего боя. Но командиры стрелковых подразделений считали, что всю эту работу должна выполнять только артиллерия. Это была неправильная, вредная точка зрения. Наконец, ни командиры стрелковых подразделений, ни артиллерийские начальники не продумали, как удержать высоту, если она будет взята.

Командующий фронтом, разобравшись во веем этом, приказал прекратить всякие попытки к наступлению без тщательной подготовки.

Мы порекомендовали вместе с пехотой выдвигать вперед несколько орудий, которые с захватом высоты должны были «оседлать» ее и подготовиться к отражению контратак прямой наводкой. На этот раз к захвату злополучного Казачьего кургана наши части готовились 8 дней.

После нескольких досадных неудач, которые дорого обошлись нам, 28 декабря высота наконец была взята, и почти без потерь. Одновременно с пехотой на захваченный рубеж было выдвинуто 16 орудий для стрельбы прямой наводкой. 28, 29 и 30 декабря противник предпринимал отчаянные попытки отбить высоту и проводил по шести — восьми атак в день. Но все они были отбиты с большими для него потерями.

Особенно досадной была неудача операции по овладению Мариновкой и Атаманским, которую 21-я армия проводила 19 декабря с целью срезать тактически выгодный клин и вплотную подойти к основному рубежу обороны противника. В ней участвовали 51-я, 52-я гвардейская и 96-я стрелковые дивизии, 1-я артиллерийская дивизия в составе семи полков и отдельный 648-й пушечный артиллерийский полк.

На узком участке фронта было сосредоточено 172 орудия. Большую часть их — 139 орудий — командующий артиллерией армии Д. И. Турбин приказал выставить

Для стрельбы прямой наводкой. Он был большим поборником такого использования артиллерии и потому назначал для этой цели куда больше орудий, чем требовала обстановка. Никакого плана действий артиллерии он не составил, видимо считая его излишним при столь ограниченной задаче. И это привело к печальным результатам. Почти полторы сотни орудий не получили конкретных задач. В результате некоторые орудия без всякой нужды стреляли по одним и тем же целям, только мешая друг другу. В то же время многие важные цели оказались без всякого огневого воздействия.

Операция закончилась очень быстро. После двадцатиминутной артиллерийской подготовки пехота и танки еще не подошли к исходному рубежу для атаки. Пришлось продлить огонь еще на десять минут. С самого начала потеряв темп наступления, пехота, встреченная огнем уцелевших фашистских автоматчиков, не пошла в атаку, хотя отдельные бойцы уже ворвались в Мариновку. Из 26 танков только 5 прорвались до Атаманского, а остальные из-за различных неисправностей не смогли принять. участие в наступлении. Действия артиллерии, пехоты и танков были настолько несогласованными, что невольно возник вопрос о непродуманное™ и поспешности в подготовке операции.

Нетрудно понять нашу досаду, чтобы не сказать больше, когда мы узнали, что артиллерийский огонь нагнал страху на немцев и многие из них бежали, а оставшиеся на месте покорно ждали плена!.. Мариновку мы прозевали в полном смысле этого слова. Вот что значит вести бой без непрерывной разведки! И виною тому, безусловно, были артиллеристы, в первую очередь сам Д. И. Турбин.

За все эти ничем не оправданные промахи командующим армиями пришлось держать суровый ответ. Думаю, что разговор по этому поводу с командующим фронтом они запомнили надолго.

4

В начале декабря немецко-фашистское командование приступило к реализации планов выручки своих войск, окруженных под Сталинградом. Непосредственного участия в операциях по срыву этих планов мы не принимали, но были хорошо информированы обо всем происходившем на внешнем фронте.

Память человеческая несовершенна. Поэтому, чтобы избежать искажения исторических фактов, не всегда полагаются на нее и обращаются к первоисточникам — архивным документам. Так поступил и я, чтобы не стать жертвой ошибки собственной памяти.

Решительное наступление котельниковской группировки противника началось 12 декабря после сильной авиационной и артиллерийской подготовки. Удар наносился на участке 51-й армии с общей целью прорвать фронт нашей обороны, соединиться с войсками у Волги и таким образом вызволить их из окружения.

Следует оговориться, что относительно цели этой операции у верховного немецкого командования и командования группы армий «Дон» мнения разошлись. Гитлер, вопреки здравому смыслу, никак не хотел согласиться на отвод армии Паулюса от Волги. Он настаивал на прорыве кольца окружения только для того, чтобы восстановить оборону на Дону и до лучших времен удерживать этот район. Вновь назначенный командующий группой армий «Дон» фельдмаршал Манштейн более трезво оценивал обстановку и не закрывал глаза на действительное положение вещей. Он считал, что при создавшемся положении единственно разумным решением были прорыв фронта окружения и вывод из «котла» остатков армии Паулюса.

По замыслу Манштейна его котельниковская группировка должна была прорвать внешний фронт наших войск. Прорыв же внутреннего фронта предполагалось осуществить силами части армии Паулюса. Так мыслилось соединение вражеских войск, действовавших на внешнем фронте, с войсками, находившимися в окружении. Но этому плану не суждено было осуществиться.

Начавшееся 12 декабря вражеское наступление в первые дни развивалось успешно. Но к 16 декабря нашим войскам удалось приостановить его на рубеже реки Аксай. И здесь с 16 по 18 декабря шли ожесточенные бои. Подтянув свежую 17-ю танковую дивизию, противник с утра 19 декабря возобновил наступление и в тот же день прорвался к реке Мышкова. Это был последний рубеж, достигнутый дивизиями Манштейна ценой больших потерь. Паулюс, находясь между молотом и наковальней (Гитлером и Манштейном), не решился организовать встречный прорыв.

На правом берегу реки Мышкова заблаговременно развернулись наши 300-я стрелковая дивизия 5-й ударной армии, 38-я стрелковая дивизия, прибывшая из 64-й армии, и один полк 87-й стрелковой дивизии, ранее действовавший на этом направлении. Туда же к этому времени подошли головные дивизии 2-й гвардейской армии, которая должна была войти в состав Донского фронта и предназначалась для нанесения главного удара по окруженным войскам. Армией командовал тогда генерал-лейтенант Р. Я. Малиновский.

Помню, еще 16 или 17 декабря вечером, когда соединения 2-й гвардейской армии совершали марш в отведенные им районы, у меня собрались заместитель командующего артиллерией Советской Армии генерал-лейтенант артиллерии М. Н. Чистяков, Г. С. Надысев и командующий артиллерией 2-й гвардейской армии генерал-майор артиллерии С. А. Краснопевцев.

Разговор шел о предстоявших задачах армии и ее артиллерии. Тут меня вызвал к себе К. К. Рокоссовский и проинформировал о сложившейся обстановке в армиях Сталинградского фронта, которые действовали на внешнем фронте. Он сказал, что 2-я гвардейская армия передается Сталинградскому фронту, а ее дивизии уже получили задачу двигаться в новом направлении. Мне не оставалось ничего другого, как распрощаться с Краснопевцевым, пожелать ему успеха и пожалеть об уходе от нас такой полнокровной, сильной армии.

В период с 16 по 31 декабря войска Юго-Западного фронта, осуществив успешное наступление, разгромили 8-ю итальянскую, 3-ю румынскую армии и всю тормосинскую группировку противника, которая тоже предназначалась для деблокирования окруженной армии Паулюса. После полного сосредоточения 2-й гвардейской армии 24 декабря с рубежа реки Мышкова перешли в наступление и другие армии Сталинградского фронта. В ожесточенных боях они к 31 декабря полностью разгромили котельниковскую группировку противника, и в результате этих операций внешний фронт отодвинулся от кольца окружения на 100 и более километров к западу. После такого крупного поражения у немецкого командования не осталось никаких надежд на спасение армии Паулюса. Она была обречена.

За рубежом появилось много мемуарной литературы, посвященной событиям второй мировой войны. За перо взялись и бывшие гитлеровские генералы. При описании операций начального периода войны против Советского Союза эти авторы, не жалея красок, рассказывают об успехах гитлеровской армии. Когда же дело доходит до печальных страниц истории похода на Восток, авторы заметно меняют тон. Это и понятно, так как факты — вещь упрямая и спорить с ними бесполезно. И тем не менее, стремясь обелить себя или же как-то подсластить очень уж горькие факты, многие авторы пытаются помягче рассказать о них, срезать острые углы и сделать компромиссные выводы.

Я не собираюсь рецензировать книги Манштейна и Дёрра: «Утерянные победы», «Поход на Сталинград» и многие другие, но хочу заметить, что при описании ряда фактов эти авторы явно грешат против истины. Когда дело доходит до оценки некоторых важных фактов и явлений, они фальсифицируют историю.

Пожалуй, такие, мягко говоря, неточности преследуют одну цель: умалить роль Советской Армии и всего советского народа в достижении побед на фронтах Великой Отечественной войны. Сколько раз немецкие генералы пытались объяснить свои поражения чем угодно, только не силой советского оружия! То им мешали русские морозы, то они сетовали на наши дороги (дороги во многих районах боевых действий и в самом деле были неважные)… Но очень редко они признавали, что причины поражений заключались в силе ударов советских войск.

Описывая бои котельниковской группировки в декабре 1942 года, Манштейн в общем верно излагает ход боевых действий. Но он очень односторонне объясняет причины печального для него события — провала попытки прорваться к окруженной группировке Паулюса. Автор, конечно, прав, утверждая, что огромная вина за судьбу немецких войск на берегу Волги ложится на Гитлера. Но, если быть объективным, так надо признать и то, что в разгроме его армий «повинны» прежде всего наши войска. Однако автор не хочет быть объективным. И когда заходит речь о действиях наших войск, ему как будто изменяет память. Дёрр оказался справедливее и не раз упоминал о силе ударов Советской Армии, о хорошо организованном у нас взаимодействии между родами войск, о надежности противотанковой обороны и т. д. А вот бывший генерал немецко-фашистской армии Меллентин, автор книги «Танковые сражения», стремясь скрасить факты поражения немецких войск, пишет почти изысканно: «К 26 декабря от 57-го танкового корпуса почти ничего не осталось; он буквально «скоропостижно скончался». Это действительно так, но очень жаль, что автор оставляет читателя в неведении относительно «болезни», которая оказалась способной уносить с полей сражения целые корпуса.

Объясняя причину своего поражения, Манштейн сетует на то, что Гитлер отклонил его план действий и не разрешил Паулюсу прорваться из кольца ему навстречу. Это-де позволило советскому командованию непрерывно снимать войска с внутреннего фронта окружения и бросать их на котельниковское направление — против его дивизий. Возможно, Манштейн будет удивлен, если ему станет известно, что до последнего дня наступления его войск только одна наша 384-я стрелковая дивизия была переброшена из 64-й армии на рубеж реки Мышкова. Так что мы вовсе не воспользовались пассивностью Паулюса и не в этом была причина поражения Манштейна. Тут уж, как говорится, нашла коса на камень. Лишь в самый критический момент наша 2-я гвардейская армия, предназначавшаяся для Донского фронта, действительно была брошена против котельниковской группировки. Но так было сделано не столько для противодействия этой группировке, сколько для ее разгрома.

Слов нет, активные действия армии Паулюса в декабре могли осложнить обстановку на внутреннем фронте окружения, но вряд ли это могло существенно изменить положение. Нет, не следовало Манштейну опускать такого важного фактора, как сила и организованность ударов наших армий, которые и определили окончательный исход сражений на внешнем фронте.

Теперь о снабжении армии Паулюса по воздуху. И тут Манштейн и другие авторы упорно не хотят взглянуть правде в лицо. Все они признают, что снабжение этой армии было сорвано, но приводят только две причины постигшей их неудачи: недостаток транспортной авиации и плохую погоду. О действиях нашей зенитной артиллерии и истребительной авиации авторы «скромно» умалчивают. Так, Манштейн пишет: «Больше чем противник, снабжению армии Паулюса по воздуху мешали недостаток транспортной авиации и плохие погоды в районе Сталинградского театра военных действий».

В плохой организации снабжения окруженных все авторы обвиняют Геринга. Он, дескать, дал Гитлеру обещание бесперебойно снабжать по воздуху войска Паулюса всем необходимым и в достаточном количестве, но не сдержал слова. В этом есть какая-то доля правды. Но в общем дело обстояло далеко не так, как описывают немецкие генералы.

Активные действия транспортной авиации противника по доставке грузов окруженной армии начались с 28 ноября. Нам не составляло труда определить, что вражеские самолеты пролетали в «котел» главным образом с запада и юго-запада, так как их основные аэродромы на внешнем фронте базировались в Тацинской, Морозовском, Миллерово. На этих направлениях и сосредоточили свои основные усилия наши зенитная артиллерия и истребительная авиация. Вражеская авиация начала нести потери от их ударов. Контуры воздушной блокады тогда уже обозначились, но из-за большой протяженности фронта окружения плотность огня зенитной артиллерии была еще невысокой. Во всяком случае, в декабре снабжение «котла» по воздуху уже было затруднено и уже тогда грузы поступали к Паулюсу в крайне ограниченном количестве.

К концу декабря, когда наши войска на внешнем фронте после успешного наступления захватили и Тацинскую и Морозовский, противнику пришлось перебазировать свои аэродромы дальше на запад. Самые же трудные для врага времена пришли с началом нашего наступления — с 10 января 1943 года. С каждым днем кольцо окружения сжималось и воздушная блокада становилась все плотнее. У противника росли потери самолетов. И, чтобы восполнить их, он перебрасывал новые части транспортной авиации с других направлений. Вскоре после начала нашего наступления была переброшена из Берлина в Таганрог группа 1-й эскадры особого назначения, которая до этого базировалась на Сицилии и обеспечивала снабжение африканской армии Роммеля. Об этом нам стало известно из допроса членов экипажа сбитого самолета.

С первых дней наступления лучшие аэродромы на окруженной территории в Большой Россошке и Питомнике попали под обстрел нашей артиллерии, и поэтому производить на них посадку траспортных самолетов стало практически невозможным делом. 16 и 17 января наши войска уже захватили оба эти аэродрома и еще аэродром в Басаргино. С того времени в распоряжении противника оставались только аэродром в Гумраке и Центральный аэродром. Но и они с 21 января попали под интенсивный обстрел нашей артиллерии, а 24 января аэродромный узел Гумрак был захвачен нашими войсками. С этого дня противник лишился возможности совершать посадку транспортных самолетов в кольце. Он вынужден был продолжать снабжение окруженных войск лишь путем сбрасывания грузов на парашютах и даже без парашютов.

По подсчетам немецкого командования, для снабжения армии Паулюса всем необходимым, хотя бы в крайне ограниченном количестве, нужно было ежесуточно доставлять в «котел» от 1000 до 1200 тонн различных грузов. И это при таких суточных нормах снабжения, как 1 килограмм 225 граммов продовольствия на человека, 10 снарядов на орудие и горючего на 10 километров. Но в течение всей операции обреченным войскам Паулюса в среднем ежесуточно доставлялось только 94 тонны различных грузов. Это — в 10–12 раз меньше голодной нормы снабжения, предусмотренной Манштейном.

Большой помехой для немецкой авиации, особенно транспортной, были истребительная авиация и зенитная артиллерия советских войск. Их умелые действия, право же, нанесли противнику вреда больше, чем Геринг. Но я не собираюсь никого убеждать в этом, только хочу рассказать, что мне доподлинно известно, и предоставить самому читателю делать выводы.

Гитлеровские генералы стыдливо умалчивают, что плотность нашего зенитного огня увеличивалась и вынудила самолеты противника при хорошей видимости совершать полеты на высоте до четырех-пяти километров. Поэтому немало сброшенного груза попадало на нашу территорию. Отмечались и такие случаи, когда фашистские летчики, опасаясь за свою жизнь, не решались входить в зону кольца плотного зенитного огня и предпочитали сбрасывать груз где-либо в стороне. Иногда грузы сбрасывались на весьма почтительном расстоянии от кольца, например, в районе Качалино, Пичуга и даже в Иловле. Это происходило в лунные ночи, при наличии таких надежных ориентиров, как крупные реки и железнодорожные линии. Так что нельзя заподозрить немецких летчиков в потере ориентировки. Наши бойцы, свидетели такого «точного» грузометания, и изголодавшиеся и обносившиеся местные жители недавно освобожденных деревень охотно пользовались этими щедротами немецких летчиков.

В те дни не обошлось и без печальных для противника курьезов. Однажды был захвачен в плен немецкий офицер, в полевой сумке которого мы обнаружили таблицу световых сигналов ракетами для обозначения места сбрасывания груза.

Нетрудно догадаться, что в течение всего времени действия этих сигналов ни один парашют с грузом не опустился в кольце окружения.

Теперь о погоде. Манштейн и все другие немецкие генералы в своих воспоминаниях очень настойчиво и на все лады проклинали погоду, которую они выставляют чуть ли не главной виновницей, мешавшей работе транспортной авиации. Но странное дело! Просматривая отчеты зенитчиков Донского фронта за декабрь 1942 и январь 1943 года, я пришел к выводу, что ссылки Манштейна и других авторов на погоду не так уж основательны.

Не зная, как немецкие генералы будут описывать сталинградские события через полтора десятка лет, наши зенитчики бесхитростно констатировали факты. В их отчете я нашел раздел, в котором они отмечали режим работы транспортной авиации противника. Оказывается, когда воздушная блокада усилилась, немцы изменили тактику действий своей транспортной авиации.

Дневные полеты к «котлу» немецкие летчики совершали только в облачную погоду. Они пролетали в облаках или еще выше, ориентировались и совершали посадку, пользуясь пеленгами своих радиостанций, на окруженной территории. Значит, «плохие погоды» не так уж мешали немецким летчикам! Скорее, они были их союзниками и защитниками от огня нашей зенитной артиллерии и истребительной авиации.

В ясную погоду немцы предпочитали летать ночью. Число ночных вылетов к «котлу» резко увеличилось и составило 80 процентов от общего числа полетов.

Таковы упрямые факты. И, думается мне, бесконечные ссылки на тяжелые метеорологические условия делались Манштейном и другими авторами только с одной целью: хоть чем-нибудь оправдать перед немецким народом, перед историей свои тяжелые поражения.

И как бы ни пытались все эти авторы умалять роль Советских Вооруженных Сил, они все же кое-где проговариваются. Рассуждая о потерях своих войск на Волге и Дону, Манштейн признает, что немецкая авиация потеряла там 488 самолетов и до 1000 человек летного состава. Даже если верить таким данным, нельзя не признать значительность цифр. Они объективно свидетельствуют, что наши зенитчики и летчики-истребители не сидели сложа руки.

КОНЕЦ АРМИИ ПАУЛЮСА

1

Начало операции по уничтожению окруженных вражеских войск было назначено на 10 января 1943 года. Донской фронт еще в декабре активно готовился к решительному наступлению, которого с огромным нетерпением и понятным волнением ждал весь наш народ. Более целеустремленная подготовка началась примерно с середины декабря. Тогда уже определились основные черты общего замысла операции и наиболее вероятное направление главного удара, который должны были наносить 65-я армия генерала П. И. Батова, а также смежными с ней флангами 21-я армия генерала И. М. Чистякова и 24-я армия генерала И. В. Галанина.

С середины декабря 1942 года штаб артиллерии нашего фронта приступил к конкретному планированию артиллерийского обеспечения намеченной операции, а затем занялся штабами артиллерии армий и дивизий, артиллерийских полков и дивизионов. Наблюдая за работой штаба артиллерии фронта, я не раз мысленно отмечал, как быстро наши офицеры совершенствуются и становятся мастерами своего дела. Ведь для того чтобы в мирных условиях подготовить и, как мы говорим, сколотить штаб артиллерии фронта, понадобились бы многие месяцы, а то и годы. А тут прошло всего два с половиной месяца — и родившегося на моих глазах штаба уже нельзя было узнать.

Опыт накапливался незримо, и не всегда легко объяснить этот сложный процесс, тем более что у каждого он протекал по-своему. Бесспорно было одно: каждая допущенная ошибка, каждый, даже небольшой, промах немедленно наказывался жизнью. Ведь за ошибками следовали какие-то неудачи, а в бою они стоили крови. В условиях боевой обстановки чувство ответственности достигало предельной остроты, и это способствовало быстрому росту мастерства офицеров штаба. Конечно, многое зависело от их личных качеств, от общего уровня подготовки, от умения руководителей. Если с этих позиций подходить к оценке деятельности нашего штаба, то она окажется очень высокой. Тут, пожалуй, в первую очередь нужно отдать должное начальнику штаба артиллерии фронта Г. С. Надысеву. Георгий Семенович с завидной быстротой распознал сильные и слабые стороны каждого подчиненного. И это позволяло ему распределять работу между офицерами штаба так, чтобы они справлялись с ней наилучшим образом.

Пожалуй, самая сложная и ответственная работа ложилась на плечи оперативного отдела, офицеры которого должны были обладать разносторонними знаниями, чтобы решать многообразные задачи. Если бы мне задали вопрос, что должны знать офицеры оперативного отдела, и особенно начальник отдела, то я затруднился бы ответить. Правильнее был бы вопрос: а могут ли они чего-нибудь не знать, если это хоть как-то связано с боевой деятельностью артиллерии? А ведь на фронте артиллерии было немало! В стрелковых дивизиях насчитывалось 39 артиллерийских полков, не считая батальонной и полковой артиллерии. Своя артиллерия была у танковых, механизированных, кавалерийских корпусов и стрелковых бригад. Помимо этого фронт имел 86 артиллерийских и минометных полков резерва Верховного Главнокомандования.

В 65-й армии была создана самая большая группировка — почти половина всех полков резерва Верховного Главнокомандования. В перегруппировке и сосредоточении в новых районах участвовали 35 артиллерийских полков. И вот опять мы столкнулись с теми же трудностями, что и во время подготовки к наступлению 19 ноября 1942 года.

Нет слов, наша суровая зима, да еще в степных условиях, была тяжелым испытанием для противника. Но и нам она принесла не меньшие трудности. Оборудование боевых порядков артиллерии требовало значительно больших затрат труда и времени, чем в октябре — ноябре. Земля настолько промерзла, что пришлось отложить лопаты и взяться за ломы, за кирки-мотыги. Без этих инструментов немыслимо было рыть окопы для орудий, щели и пр.

Очень острой стала проблема топлива. Люди еще бережливее относились не только к бревну или полену, но и к каждой щепочке. На особый учет брали все, что могло служить топливом или материалом для оборудования фронтового жилья.

Положение с транспортом стало еще труднее. В ходе ноябрьских и декабрьских боев у нас не обошлось без потерь. А кому не ясно, что потери восполняются не всегда так быстро, как хотелось бы и как требует обстановка?! Состояние автомобильного и тракторного парка ухудшилось. Ветхие тракторы и изрядно поношенные машины не выдерживали зимней нагрузки и выходили из строя. Ремонт их, как правило, затягивался, а порой становился даже невозможным.

Таким образом, многие полки, принимавшие участие в боях с начала контрнаступления, оказались в очень тяжелом положении. Но их командиры и не думали проситься в тыл для приведения подразделений в порядок. Личный состав этих частей был готов на любые трудности, лишь бы скорее покончить с окруженным противником. В воспитании боевого наступательного духа личного состава большую роль играла повседневная партийно-политическая работа. Но особенно большое влияние оказывала наша печать, начиная от «Правды» и «Красной Звезды» и кончая дивизионными газетами. Кто из фронтовиков не помнит гневных статей Ильи Эренбурга, Бориса Полевого и многих других писателей и журналистов-фронтовиков? Взахлеб читали их солдаты и офицеры в окопе, блиндаже, на марше. У многих бойцов можно было найти в нагрудных карманах газетные вырезки со статьями, которые волновали, звали в бой за спасение Родины.

2

Если при подготовке ноябрьского контрнаступления Ставка основное внимание уделяла Юго-Западному фронту, который, как известно, выполнял главную и самую сложную задачу, то с приближением завершающей операции это внимание было перенесено на нас. В середине декабря к нам прибыл командующий артиллерией Советской Армии генерал-полковник артиллерии Н. Н. Воронов с большой группой генералов и офицеров, составлявшей его оперативный штаб.

Среди прибывших находились знакомые мне генералы А. К. Сивков и И. Д. Векилов, полковники К. П. Казаков, М. В. Ростовцев и Я. Е. Сиваков, подполковник Д. Р. Ермаков, майор В. П. Ободовский. Д. Р. Ермаков после отъезда с Донского фронта был назначен в штаб артиллерии Советской Армии и успешно справлялся с обязанностями старшего помощника начальника оперативного отдела.

Получилось, что в Заварыкино, куда мы переехали еще 30 ноября, собрались три штаба: штаб фронта, штаб Василевского и штаб Воронова. От такого большого наплыва людей в деревне стало тесно. Начальник штаба фронта М. С. Малинин хотел очень просто разрешить жилищную проблему: переселить штаб артиллерии фронта в Малую Ивановку, за 40 километров от Заварыкино. Я, конечно, не мог согласиться с таким «мудрым» решением. Оно лишило бы нас всякой оперативности в работе. Пришлось побороться, но не уступить. Все немного потеснились, и никого не пришлось выселять из деревни.

Перед приездом к нам Н. Н. Воронова близилась к концу наша разработка плана артиллерийского наступления. Особенно большое внимание мы уделили построению артиллерийской подготовки, так как нас не удовлетворило то, что мы делали 19 ноября прошлого года. Мы стремились создать более четкий график артиллерийского огня, чтобы надежнее поражать противника и экономнее расходовать боеприпасы.

Продолжительность артиллерийской подготовки была определена нашим штабом в 50–60 минут. Об этом я и доложил Н. Н. Воронову и К. К. Рокоссовскому. Было принято решение проводить артиллерийскую подготовку 55 минут. Так сказать, была взята золотая середина. Разговор этот состоялся ночью, а утром я выехал в дивизии, поручив Г. С. Надысеву разработать график артиллерийской подготовки.

Вернулся я поздно. Не успел еще отдышаться с дороги, как услышал новость. Ко мне примчался Г. С. Надысев и доложил, что моего распоряжения выполнить не сумел, так как помешали представители Н. Н. Воронова. Вскоре после моего отъезда к Георгию Семеновичу прибыли генералы Сивков и Векилов и, действуя от имени Воронова, потребовали разработки графика артиллерийской подготовки из расчета ее продолжительности в 2 часа 30 минут. Они предложили при этом свой вариант, в который включали не оправдавшие себя паузы, ложные переносы и другие периоды. При этом расход боеприпасов они оставляли тот же, какой был намечен на 55 минут. Даже непосвященному легко понять, что если уж решили увеличить продолжительность артиллерийской подготовки в три раза, то нужно соответственно больше и боеприпасов!..

Я не мог согласиться с таким решением, тем более что этот вопрос уже обсуждался и предложенная нами продолжительность артиллерийской подготовки была утверждена. По-моему, генералы Сивков и, особенно, Векилов находились в плену старых представлений об артиллерийской подготовке и мало считались с уроками, которые нам давала война.

Если в ходе первой мировой войны в подавляющем большинстве случаев артиллерийская подготовка в крупных наступательных операциях была большой продолжительности, то к этому имелись веские основания. При относительно небольшом количестве артиллерии, которой располагала армия царской России, это оправдывалось. Артиллерийские уставы Красной Армии тоже ориентировали нас на продолжительную артиллерийскую обработку обороны противника перед наступлением. Но и это понятно: наши довоенные уставы разрабатывались с учетом опыта первой мировой войны. Тогда считалось, что плотность артиллерии в 35–50 орудий на 1 километр фронта достаточна для проведения наступательной операции. Другого опыта ведения большой войны в то время у нас не было.

С совершенно новыми явлениями мы столкнулись в ходе Великой Отечественной войны. У обеих сторон на полях сражений действовала совершенно новая боевая техника — танки и авиация. К тому же количество нашей артиллерии непрерывно возрастало. В декабре 1941 года в армиях, принимавших участие в контрнаступлении под Москвой, количество орудий и минометов исчислялось сотнями, а в контрнаступлении на Волге и Дону в ноябре 1942 года — тысячами. К 10 января 1943 года количество артиллерии в армиях ударного направления должно было стать еще большим. Все это коренным образом меняло старые понятия и нормы и требовало разработки новых методов боевого применения артиллерии.

Мне хорошо запомнился урок первой наступательной операции в июне 1942 года, когда я был начальником артиллерии 16-й армии. Тогда наша армия наступала на Жиздру. В наступлении участвовали 5-й гвардейский стрелковый корпус, 1-я гвардейская мотострелковая дивизия и 10-й танковый корпус. Войск для задуманной операции имелось достаточно, а вот артиллерии, как показала жизнь, оказалось мало. Мы с трудом создали плотность в 42 орудия на 1 километр фронта. Боеприпасов у нас было около трех боевых комплектов, и мы считали, что этого вполне достаточно. Огонь артиллерии планировался продолжительностью в 2 часа 30 минут, потому что требовалось значительное время для подавления разведанных целей и всей системы обороны противника.

Составленный нами план после доклада начальнику артиллерии фронта генералу И. П. Камера был утвержден командармом К. К. Рокоссовским. В свою очередь командарм докладывал об этом плане командующему фронтом Г. К. Жукову и начальнику артиллерии Красной Армии Н. Н. Воронову, и оба они одобрили его. Видимо, и все наши старшие начальники считали, что созданной нами плотности артиллерии вполне достаточно для достижения успеха. Но в жизни все получилось не так, как мы предполагали. Взять Жиздру нам не удалось. Из-за малого количества артиллерии и ограниченного количества боеприпасов плотность огня оказалась далеко не достаточной, и мы не могли надежно подавить систему обороны противника. С большим трудом нашим войскам удалось продвинуться на 6–8 километров. На этом операция и закончилась.

Еще тогда у меня возникла мысль: будь у нас больше орудий и минометов, мы смогли бы в более короткий срок подавить вражескую оборону. Тогда же стало ясно, что в современных условиях нужно создавать более высокую плотность артиллерии.

И я, и офицеры штаба артиллерии фронта старались быть самокритичными. Мы, не стесняясь, обсуждали, осмысливали свои действия в проведенных операциях и, если находили их неправильными, ошибочными, искали новых, более целесообразных решений. Воюя, мы непрерывно учились.

Оценивая опыт артиллерийской подготовки 19 ноября

1942 года, мы пришли к выводу, что ложные переносы огня (а они у нас проводились) в условиях применения большого количества артиллерии себя не оправдывают. Они никого не обманывали, если не считать их авторов. Отказались мы и от пауз, и от расчленения артиллерийской подготовки на многочисленные периоды. И вот ко всему этому вновь тянули нас генералы Сивков и Векилов.

Планируя артиллерийское наступление на 10 января 1943 года, мы отказались от нескольких ложных переносов огня, но один все же оставили — и напрасно. В остальном наш график был прост. Оценивая характер обороны и моральное состояние вражеских войск (оно было много ниже, чем к 19 ноября), мы решили, что удар артиллерии должен быть очень сильным, но более коротким. Этот вопрос я обсуждал не только со своим штабом, но и с Бескиным и Турбиным. Образно говоря, мы намеревались сбить противника с ног одним ударом увесистого кулака, а не тратить время на слабенькие пощечины, от которых можно быстро оправиться.

Не считая себя непогрешимым, я все же был крайне недоволен вмешательством Сивкова и Векилова и решил твердо отстаивать разработанный вариант, считая его более целесообразным. В ту же ночь, часа в 2–3 (это было 21 или 22 декабря), я доложил обо всем Рокоссовскому. Он меня поддержал, и мы вместе еще раз доложили этот спорный вопрос Н. Н. Воронову. Наконец наше предложение было окончательно утверждено.

Из разговора с Н. Н. Вороновым мы поняли, что он не одобряет план, предложенный Сивковым и Векиловым, и те действовали по своей инициативе. Так или иначе, но инцидент был исчерпан и мы продолжали свою работу уже без серьезных столкновений с генералами и офицерами оперативной группы Н. Н. Воронова. И если уж быть объективным, то нужно признать, что они оказали нам неоценимую помощь в период подготовки к решающим боям. Наравне с офицерами штаба артиллерии фронта они выезжали в армии и там, поделив «сферы влияния», кропотливо и бесстрашно трудились в частях. Представители Ставки помогали артиллеристам не только понять план их действий, но и тщательно подготовиться к его выполнению.

Работа генералов и офицеров группы Воронова и нашего штаба начиналась в штабах артиллерии армий и заканчивалась на огневых позициях и наблюдательных пунктах частей. Пусть никто не думает, что работа штабных офицеров — чисто бумажное дело. Всякие нелестные эпитеты, как-то: «Канцелярская крыса», «Бумажная душа» и т. п., которыми не раз награждались офицеры штабов в мирное время, а иногда и на фронте, не только оскорбительны, но и несправедливы. Многие офицеры даже высших артиллерийских штабов сложили головы или получили ранения отнюдь не в тиши штабных хат и землянок. Да и в самих штабах, даже удаленных от линии фронта, «бумажная» работа не всегда оказывалась безопасной. Не боясь преувеличения, могу утверждать, что при выполнении заданий в войсках от штабных офицеров часто требовались не только большие знания и мужество, но и подлинный героизм. В память о тех, кто, не щадя крови и самой жизни, повседневно выполнял свои нелегкие штабные обязанности, я и пишу эти строки.

Кстати, если говорить о бумажной стороне дела, надо сказать, что штабные документы, особенно оперативные, могут разрабатывать только офицеры, обладающие солидными знаниями, большим боевым опытом и необходимыми навыками. Подбор кадров штабных офицеров и их подготовка — нелегкое дело, и далеко не каждого офицера можно назначить на штабную должность.

Должен заметить, что до Великой Отечественной войны у нас почти не было достаточно подготовленных офицеров для армейских и фронтовых штабов. Эти кадры выковывались в ходе войны, в огне сражений. Примерно к середине 1942 года то в одном, то в другом месте начали появляться вполне подготовленные и работоспособные штабы артиллерии фронтов и армий. Всем нам необходимо было непрерывно учиться, совершенствовать способы управления артиллерией, чтобы еще лучше использовать ее в бою.

Поначалу офицерам нашего штаба было не очень легко работать, так как их во многом ущемляли. Как и на Брянском фронте, мне пришлось постоять за них. В этом снова помогли мне К. К. Рокоссовский и М. С. Малинин. На наше счастье, в штабе фронта нашлись разумные и толковые руководящие офицеры оперативного и разведывательного отделов, которые очень быстро поняли, что тесное взаимодействие с отделами штаба артиллерии приносит большую пользу общему делу. У наших разведчиков общий язык был найден очень быстро. Это и понятно, потому что они, больше чем кто-либо другой, совершенно не могли обходиться друг без друга. Справедливости ради нужно отметить, что и до моего приезда между разведывательными отделами обоих штабов был установлен очень тесный контакт. Так что в этом отношении новому начальнику разведывательного отдела было много легче. А вот полковнику Сазонову не сразу удалось добиться признания в оперативном отделе штаба фронта. Начальник оперативного отдела В. М. Крамар и его заместитель Л. П. Казаков не сразу наладили нужные отношения с нашими операторами и довольно долго приглядывались к ним. Зато, когда взаимное понимание было достигнуто, между офицерами обоих оперативных отделов установились очень тесные взаимоотношения, и не только деловые, но и товарищеские. В последующие годы войны эти отношения переросли в хорошую фронтовую дружбу.

Итак, со второй половины декабря началась деятельная подготовка к операции по уничтожению окруженной армии Паулюса. Еще 13 декабря 1942 года штаб артиллерии фронта дал указания об использовании артиллерии в армейских наступательных операциях. Спустя две недели, 27 декабря, армии фронта получили подробную директиву о применении артиллерии.

Кое-кто неодобрительно высказывался о наших директивах, считая, что мы чересчур увлекаемся и обременяем подчиненные штабы и части лишними документами. Но мы были другого мнения. Дело в том, что далеко не во всех штабах и частях имелись нужные уставы и наставления, да и они во многом устарели. В ходе боевых действий возникали все новые и новые проблемы, для решения которых мы искали наиболее правильные пути. В этом смысле штаб артиллерии фронта являлся не только органом управления, но и своеобразной научной лабораторией, в которой непрерывно велась большая творческая работа.

В последних числах декабря офицеры штаба артиллерии, закончив разработку руководящих оперативных документов, устремились в войска, в части, на передовую. В те дни офицеры всех штабов — от дивизионных до фронтового — трудились почти круглосуточно, забывали о сне и едва успевали поесть. Каждый считал, что ему повезло, если он заставал на огневой позиции или наблюдательном пункте солдатскую кухню или термосы с обедом. Но чаще всего приходилось довольствоваться постоянным спутником — фронтовым сухарем. Если кому-нибудь за сутки удавалось хотя бы урывками вздремнуть два-три часа, тот считал, что отдохнул прилично. Помню, какому-то штабному офицеру задали вопрос, что, по его мнению, самое страшное на войне. К общему удивлению, он без всякой рисовки ответил, что самое страшное — это когда двое-трое суток кряду некогда поспать.

Между тем работы с каждым днем действительно становилось все больше и больше, хотя бы потому, что у нас намного прибавилось артиллерии. К 1 января 1943 года были переданы в состав Донского фронта 62-я армия под командованием прославленного полководца, ныне Маршала Советского Союза В. И. Чуйкова, 64-я армия под командованием генерал-лейтенанта М. С. Шумилова и 57-я армия под командованием генерал-лейтенанта Ф. И. Толбухина. Эти армии входили раньше в состав Сталинградского фронта и участвовали в операции по окружению войск Паулюса. Сталинградский фронт, остальные армии которого действовали на котельниковском направлении, был переименован в Южный фронт.

Таким образом, всего за 10 дней до начала нашего генерального наступления в подчинение К. К. Рокоссовского вошли еще 14 стрелковых дивизий, 7 стрелковых бригад со своей артиллерией и 24 артиллерийских полка резерва Верховного Главнокомандования. Численность артиллерии Донского фронта увеличилась почти на 3 тысячи орудий и минометов.

Разработав план операции в штабе фронта, К. К. Рокоссовский и мы, его ближайшие помощники, командующие и начальники родов войск, находились главным образом в 65-й и 21-й армиях. В эти горячие дни нужно было вырвать время и побывать в трех новых армиях, и не просто с визитом вежливости, а для ознакомления армейского командования с планом операции.

Ставка Верховного Главнокомандования обещала усилить нашу группировку еще двумя артиллерийскими дивизиями по 8 полков в каждой и семью отдельными артиллерийскими полками. Нужно было готовиться к приему этих частей, а это дело — очень хлопотное. Получилось, что после 1 января 1943 года количество артиллерийских частей фронта должно было увеличиться на 14 артиллерийских полков стрелковых дивизий и 47 полков резерва Верховного Главнокомандования. В контрнаступлении 19 ноября 1942 года в составе Донского фронта действовало всего 53 артиллерийских полка и немногим больше 4 тысяч орудий и минометов. К 10 января 1943 года у нас должно было действовать более 120 полков и около 7,5 тысячи орудий и минометов. Еще больше возросло количество наших «катюш». Это новое для того времени оружие с ласковым прозвищем было крайне неласково к врагу. «Катюши» и их старшие братья «андрюши» — рамы, посылавшие на голову противника тяжелые 300-миллиметровые мины, — были очень грозным оружием. Количество этих боевых установок в битве за Москву в ноябре и декабре 1941 года исчислялось только десятками. В 1942 году счет их пошел уже на сотни. В частности, у нас на Донском фронте к 19 ноября

1942 года насчитывалось 424 установки. А к 10 января 1943 года на нашем фронте было уже 1656 таких боевых единиц. Один их залп составлял более чем 15 тысяч мин. И вот всю эту армаду — артиллерию, минометы и полевую реактивную артиллерию — нужно было подготовить к решению больших задач. Требовалось организовать четкое управление ими в бою.

Обо всем этом легко сейчас говорить. Но не будь тогда за моими плечами опыта командования артиллерией 16-й армии в сражениях под Москвой, недолгого командования артиллерией Брянского фронта и большого экзамена на аттестат зрелости в ноябре 1942 года на Донском фронте, трудно сказать, как бы я справился со своими задачами. Мне не раз приходилось наблюдать даже в 1944 и 1945 годах растерянность некоторых командующих артиллерией армии, попадавших после длительного пребывания на относительно «тихих» участках фронта на активное направление. Они не только терялись, но порой проявляли даже какую-то беспомощность, не имея опыта в руководстве большим количеством артиллерии.

Поездка в новые армии была для меня особенно важна. Мне хотелось главным образом выяснить, в какой мере командующие артиллерией и их штабы способны самостоятельно решать задачи по управлению артиллерией. К их чести могу отметить, что все мои тревоги были напрасны. А тревоги возникли не случайно. Когда мы получали указания о передаче в наш фронт 62, 64 и 57-й армий, я вспомнил разговор с начальником управления кадров генералом П. В. Гамовым во время моего недолгого пребывания в Москве перед отъездом на Донской фронт. Павел Васильевич тогда очень нелестно отозвался о генерале Н. М. Пожарском, исполнявшем обязанности командующего артиллерией 62-й армии. И вот, объезжая новые армии, мне пришлось убедиться, что не так уж хорошо изучил он свои кадры.

Н. М. Пожарский оказался очень дельным и храбрым генералом. Он хорошо знал всех командиров полков, великолепно ориентировался в обстановке, быстро схватывал все новое и умело руководил действиями армейской артиллерии. Ему неутомимо помогал очень толковый, знающий и энергичный начальник штаба подполковник В. Ф. Хижняков.

Особенно запомнилось посещение 64-й армии. Все мы, начальники родов войск, приехавшие с К. К. Рокоссовским, собрались в домике командарма М. С. Шумилова. Там находились член Военного совета армии генерал 3. Т. Сердюк, заместитель командующего артиллерией Советской Армии генерал М. Н. Чистяков, начальник штаба армии генерал Н. М. Ласкин. Начальник артиллерии армии Н. С. Петров болел, и вместо него присутствовал начальник штаба артиллерии полковник А. Н. Янчинский.

Перед заслушиванием докладов армейского командования К. К. Рокоссовский очень коротко, но достаточно полно обрисовал обстановку на Донском фронте и подробно остановился на задачах 64-й армии. Мне он поручил проинформировать присутствовавших по всем артиллерийским вопросам.

Полковник Янчинский доложил об артиллерийском обеспечении наступления. Доклад был четкий, а план не вызвал серьезных замечаний и не нуждался в существенных поправках или изменениях. После уточнения некоторых деталей он был утвержден.

Пока я был занят у командарма, Сазонов и Левит познакомились с офицерами штаба артиллерии и с их работой. Сазонов вручил начальнику оперативного отделения все необходимые фронтовые документы и подробно разъяснил наши требования. Левит передал армейским разведчикам разведывательные документы. На армейскую разведывательную карту он нанес все обнаруженные нами аэродромы и другие данные о противнике в полосе 64-й армии, о которых здесь еще не знали.

Полковник Янчинский выразил удовлетворение таким методом, работы начальников отделов штаба артиллерии фронта и заявил, что раньше у них такого не было. Окончательно он был покорен оперативностью нашего штаба и управления артиллерийского снабжения. Через считанные дни в армию были доставлены дефицитные материалы для разведывательных дивизионов, без которых те не могли выполнить многие важные задачи.

Артиллерийские части новых армий находились примерно в таком же состоянии, что и наши. Но они имели большой боевой опыт и на них можно было вполне положиться. Однако средств тяги и транспорта, особенно в артиллерии стрелковых дивизий, было очень мало. С разрешения К. К. Рокоссовского мы вынуждены были пойти на крайние меры. Пришлось пойти даже на то, чтобы временно использовать тягачи и автомашины для усиления артиллерийских частей первого эшелона за счет дивизий второго эшелона.

Поставив задачи этим трем армиям, мы возвратились на главное направление, в 65-ю армию. В ее полосе на каждый километр фронта приходилось по 135 орудий и минометов. В других же армиях плотность артиллерии была много меньше.

Последние дни перед наступлением были в этой армии напряженными. Командующему артиллерией и его штабу пришлось выполнить большую и сложную работу по планированию огня. Сложность этой задачи заключалась в том, что в войсках новые требования к артиллерии только еще начинали осваивать и осмысливать. К тому же в полосе 65-й армии впервые было решено осуществить поддержку атаки пехоты и танков огневым валом. О таком методе мы знали еще до войны, но на фронте многие старшие артиллерийские начальники почему-то побаивались его: они считали, что организация огневого вала очень сложна. Для этого требуется много артиллерии и снарядов. Но сложности мы не боялись, а боеприпасов к 10 января 1943 года в этой армии, во всяком случае, было достаточно.

Избранный нами метод поддержки атаки требовал затраты большого труда. Но зато он обещал более надежную поддержку пехоты и танков. По этому методу с началом атаки пехота и танки должны были наступать, имея перед собой надежную завесу огня. Такая завеса должна была последовательно перемещаться вперед и как бы вести пехоту за собой, прикрывая ее от огня и контратак противника.

Метод этот был действительно самым надежным. Но, чтобы он дал желаемый результат, требовалась идеальная организованность. Кроме того, артиллеристам предстояло научиться четко выполнять таблицу огня, вовремя переносить его по сигналам и т. д. Вместе с тем надо было и пехоту научить двигаться за разрывами снарядов своей артиллерии, не боясь поражения осколками и не отставая от огневого вала. Артиллеристы провели большую разъяснительную работу в пехотных частях, показывая, как надо наступать за огневым валом.

Большую дополнительную нагрузку создало в эти дни запоздание обещанной Ставкой 11-й артиллерийской дивизии под командованием полковника А. Д. Поповича. Эта дивизия могла прибыть не раньше чем за сутки до начала наступления. Пришлось для ее восьми полков силами имевшихся в армии частей выбирать и оборудовать боевые порядки. Кроме того, надо было заблаговременно выполнить и все топографические работы.

Когда эта дивизия прибыла к нам, ее встретили на станциях выгрузки специальные группы, в состав которых входили и топографы, работавшие на участках. Они являлись основными проводниками и сразу же после выгрузки сопровождали полки в назначенные им районы, указывали частям огневые позиции и наблюдательные пункты. Командирам подразделений были тут же вручены координаты этих точек. Благодаря принятым мерам дивизия успела вовремя развернуться и произвести пристрелку.

Перегруппировка и сосредоточение артиллерии, как и других родов войск, производились только ночью и со всеми мерами маскировки. За пять дней до начала наступления артиллерия всех армий производила методический круглосуточный обстрел противника на глубину досягаемости ее огня. Делалось это с целью изнурения противника и обмана его относительно направления главного удара наших войск.

3

Если в декабре 1942 года в армии Паулюса еще теплилась какая-то надежда на спасение, то в январе никто (во всяком случае, руководящие генералы и офицеры) уже не питал больше никаких иллюзий на этот счет. К концу декабря 1942 года у окруженного противника не могло быть сомнений, что он охвачен железным кольцом наших войск, из которого ему не вырваться. Тем не менее моральное состояние немецко-фашистских войск почти до конца декабря во многих частях оставалось высоким.

Поддержание бодрости немецких солдат достигалось постоянным обманом. Даже после разгрома нашими войсками котельниковской группировки немецкие офицеры продолжали рассказывать своим солдатам, что прославленный полководец Манштейн приближается к «котлу» и вот-вот прорвет вражеское кольцо, спасет окруженных.

Помимо этого пряника в арсенале фашистских офицеров был и кнут. Они жесточайшими мерами добивались повиновения своих солдат, дисциплина которых к концу декабря начала заметно падать. Вообще же эта печальная страница истории похода на Восток тщательно скрывалась и от немецкого народа в самой Германии, и от немецких солдат на фронте. Но разве шило в мешке утаишь? Как ни пытались обмануть немецкого солдата, тревожный слух полз и просачивался в войска. Да и время делало свое дело. Шли дни, а обещанной помощи все не было, и жизнь в «котле» с каждым днем становилась тяжелее и безнадежней.

Общее состояние немецких соединений было плачевное. К концу декабря 1942 года многие вражеские дивизии были изрядно потрепаны и от них остались только номера. На многих участках начали действовать сводные отряды, состоявшие из солдат чуть ли не всех родов войск. В боях на Казачьем кургане 27 декабря из 14 солдат, взятых в плен, оказалось 3 танкиста, 4 артиллериста, 2 связиста, 2 сапера, 2 солдата из команды аэродромного обслуживания и только 1 пехотинец.

В артиллерийских частях окруженных войск положение было не лучше. Артиллерия в своем большинстве осталась без средств тяги и без боеприпасов. Орудия таких частей были оттянуты в глубину кольца на западную окраину города и целые артиллерийские подразделения действовали как пехота.

Уже во второй половине декабря гитлеровцам пришлось подтянуть животы. Единственный путь снабжения по воздуху едва обеспечивал жизнь впроголодь. Нормы выдачи хлеба сократились до 150–250 граммов в сутки, а о жирах и говорить нечего.

В румынских дивизиях дело обстояло и того хуже. Поначалу суточный рацион состоял из 200 граммов хлеба и 25 граммов конины. К концу же декабря он снизился до 50 граммов хлеба. Никакого мяса румынские солдаты не получали.

К 1 января почти весь конский состав был съеден. Правда, немецкое командование предпочитало начинать с румынских лошадей, что отнюдь не способствовало сплочению войск хозяев и их сателлитов. Немецкие офицеры, доживая последние дни и пользуясь еще правом сильного, бесцеремонно отбирали лошадей у румын: сначала из обозов, потом перешли к офицерским и, наконец, подобрались к генеральским. Никакие протесты не помогали, и трудно сказать, удалось ли румынским генералам отведать своей конины.

Из показаний пленного командира 20-й румынской пехотной дивизии генерала Димитриу Ромулуса стало известно, что в результате высоких хозяйственных способностей офицеров 6-й немецкой армии «из 6500 лошадей, имевшихся в соединении, к первым числам января 1943 года не осталось ни одной. Жизнь была ужасной». Кстати, Димитриу был молодым командиром 20-й дивизии и молодым генералом. 15 января командир 20-й пехотной дивизии генерал Тытырану и его начальник штаба подполковник Пыдуряну улетели в Бухарест, и место командира дивизии занял полковник Димитриу. Но он недолго оставался в этом звании. 17 января 1943 года по радио известили о присвоении ему генеральского звания. В «котле» так уже повелось: для поддержания бодрости духа руководящих офицеров и генералов очередные и внеочередные звания присваивались по радио. Это выглядело подачкой, которая должна была служить стимулом к дальнейшей бесплодной борьбе.

Перед фронтом 24-й и 66-й армий оборона противника была достаточно развита, так как в полосах этих армий ни в ноябре, ни в декабре существенного продвижения наших войск не было. И дивизии противника на этих участках были менее потрепаны. Зато перед фронтом 21-й и 65-й армий вражеская оборона была организована наспех. Оборонявшиеся на этом направлении части ослабли в результате больших потерь в ноябрьских и декабрьских боях. Именно в полосах 21-й и 65-й армий Мы и собирались нанести главный удар 10 января 1943 года.

Но советское командование не хотело напрасных жертв и стремилось склонить командование окруженных войск к капитуляции. Во избежание напрасного кровопролития, 8 января командованию окруженных войск был предъявлен ультиматум с предложением прекратить бессмысленное сопротивление. Это был акт высокой гуманности. Но противник не принял ультиматума.

Отказом от капитуляции немецко-фашистское командование подписало смертный приговор десяткам тысяч солдат и офицеров 6-й немецкой армии.

Впервые идею послать парламентеров в «кольцо» высказал во второй половине декабря 1942 года начальник европейского отдела по информации Главного политического управления Красной Армии полковник А. Е. Евсеев. Он даже успел договориться с начальником информационного отделения разведывательного отдела штаба фронта майором А. М. Смысловым, чтобы тот пошел с ним в логово врага. Но тогда представитель Ставки Н. Н. Воронов и К. К. Рокоссовский сочли это преждевременным. В первых числах января такой вопрос возник вновь. На этот раз предложение послать парламентеров выдвинул начальник нашего разведывательного отдела полковник И. В. Виноградов. Оно было принято.

Для выполнения такого ответственного задания были назначены инструктор 7-го отдела политического управления фронта подполковник Н. В. Дятленко и майор А. М. Смыслов. Начальник АХО штаба майор Л. С. Чернорыж снабдил обоих парламентеров новыми погонами, привезенными из Москвы. Это были первые погоны на нашем фронте, и майор Смыслов, щеголяя в них, приковывал к себе общее внимание офицеров штаба, которые продолжали носить петлицы, хотя приказ о введении погон всем уже объявили.

Парламентерам вручили пакет с ультиматумом на имя командующего 6-й армией Паулюса. Было решено перейти линию фронта в полосе 24-й армии, в районе разъезда Конный. Наших посланцев сопровождала большая группа во главе с начальником разведывательного отдела 24-й армии подполковником Т. Ф. Воронцовым. По балкам, под сильным минометным обстрелом, они благополучно прошли на участок минометного взвода, где Н. В. Дятленко и А. М. Смыслов должны были перейти линию фронта.

Командир минометного взвода, молодой кавказец и бывалый фронтовик, доложил, что на этом участке вряд ли удастся не только пройти, но даже высунуть голову из окопа. В подтверждение своих слов он поднял над бруствером свою шапку-ушанку, и, несмотря на белый флаг над окопом, она немедленно была пробита пулей немецкого снайпера.

Парламентерам стало не по себе, но они ничем не выдали своих чувств. Однако, просидев некоторое время в окопе, почти под непрерывным обстрелом, все пришли к выводу, что на этом участке перейти линию фронта не удастся. Обозленные и неудовлетворенные, продрогшие и усталые, Смыслов и Дятленко возвратились в штаб фронта. Но первая неудача не заставила командование фронта отказаться от идеи передачи ультиматума немецкому командованию через парламентеров. Решено было сделать еще одну попытку.

Может быть, такое решение и не приняло бы наше командование, если бы знало об одном приказе Паулюса, изданном в конце декабря 1942 года. Но этот приказ был захвачен только 20 января 1943 года на участке 64-й армии. В нем говорилось:

«За последнее время русские неоднократно пытались вступить в переговоры с армией и с подчиненными ~ей частями. Их цель вполне ясна: путем обещаний в ходе переговоров о сдаче в плен надломить нашу волю к сопротивлению. Мы все знаем, что грозит нам, если армия прекратит сопротивление: большинство из нас ждет верная смерть, либо от вражеской пули, либо от голода и страданий в позорном сибирском плену. Но одно точно — кто сдастся в плен, тот никогда больше не увидит своих близких! У нас есть только один выход: бороться до последнего патрона, несмотря на усиливающиеся холода и голод. Поэтому всякие попытки вести переговоры следует отклонять, оставлять без ответа, а парламентеров прогонять огнем. В остальном мы будем и в дальнейшем твердо надеяться на избавление, которое находится уже на пути к нам.

Главнокомандующий Паулюс».

И вот, не зная требований Паулюса в отношении наших парламентеров, Смыслов и Дятленко 9 января около 8 часов утра прибыли В полосу 21-й армии, в район Мариновки, где намечался переход через линию фронта. К ним в качестве трубача-сигналиста примкнул капельмейстер одного из полков 96-й стрелковой дивизии. О путешествии в стан врага мне рассказал А. М. Смыслов.

Видимо, в те дни уже далеко не во всех частях приказы немецкого главнокомандующего выполнялись столь ревностно, как в былое время. Так или иначе, но когда был поднят белый флаг, а три наших смельчака выбрались из траншеи и двинулись в сторону противника, в морозном воздухе не раздалось ни одного выстрела. Больше того, казалось, все кругом вымерло, и не было замечено никаких признаков, говорящих, что в расположении противника кто-нибудь видит наших офицеров. Вот тут-то и пригодился капельмейстер-трубач. Пройдя метров сто, парламентеры остановились. Капельмейстер призывно протрубил какой-то сигнал, и группа двинулась дальше.

Так пришлось останавливаться и трубить два или три раза. Вдруг впереди, метрах в ста, они увидели в окопе двух немцев и остановились. Оглядевшись, увидели еще две пары немецких солдат, наблюдавших за ними из траншей справа и слева. В этом месте изгиб траншеи образовывал как бы вмятину в оборону противника, и наши парламентеры оказались в полукольце. Сложив руки рупором, Смыслов крикнул по-немецки:

— Идите к нам!

Дятленко размахивал флагом и жестами звал немцев к себе.

Навстречу вышли трое: обер-лейтенант, лейтенант и унтер-офицер. Приблизившись к нашим посланцам, обер-лейтенант спросил, что им нужно. Смыслов заявил, что имеется пакет на имя их главнокомандующего. При одном упоминании имени Паулюса вся немецкая тройка вытянулась, как по команде «Смирно». Нашим представителям завязали глаза, предварительно отобрав у них пистолеты. Зная о неизбежности этой процедуры, парламентеры запаслись чистыми повязками и избавились таким образом от грязных тряпиц, которые держали немецкие офицеры.

Взяв парламентеров под руки, немцы повели их к себе. Путь был не очень легким. Пришлось спуститься на дно балки и подняться на противоположный берег с завязанными глазами. Не видя дороги, парламентеры скользили и неоднократно падали, увлекая за собой конвоиров. После недолгого путешествия с препятствиями наших представителей привели в блиндаж и там с них сняли повязки. Блиндаж был малоопрятен. На стене висели ходики нашего 2-го государственного часового завода, а в углу стоял грязный мешок с картошкой. Вид обитателей блиндажа нельзя было назвать бодрым.

Осмотревшись, наши офицеры заявили обер-лейтенанту, что они должны доставить пакет командующему 6-й армией. Обер-лейтенант предложил парламентерам подождать в блиндаже, а сам отправился с докладом к своему командиру дивизии. Отсутствовал он долго, а когда вернулся, начал говорить что-то не очень убедительное. По его словам, командир дивизии согласен отвезти парламентеров к Паулюсу, но боится, что они сами откажутся от этой крайне рискованной поездки, так как русская артиллерия вот уже четвертый день ведет непрекращающийся обстрел многих районов. Далее офицер сказал, что особенно опасно на станции Карповка, через которую лежит «единственный путь в штаб армии». Парламентеры выслушали его с нескрываемым удивлением.

— Пусть господин генерал не беспокоится за нас, — заявил А. М. Смыслов. — Мы имеем приказ своего командования, и огонь артиллерии, чей бы он ни был, не может явиться нам помехой. Доложите, господин обер-лейтенант, своему генералу, что мы готовы ехать немедленно.

Обер-лейтенант, несколько растерянный, поспешил обратно к командиру дивизии. Но на этот раз он вернулся намного скорее.

Поняв, что наших офицеров артиллерийским огнем не испугаешь, командир дивизии без обиняков сообщил, что немецкое командование отказывается принять парламентеров. Тогда наши представители потребовали расписки на пакете. Но и в этом было отказано.

Парламентеров с завязанными глазами повели обратно к переднему краю. Смыслова бережно вел под руку унтер-офицер чех Юзек. Когда оба они чуть отстали от остальных, Юзек тихо заговорил на вполне приличном русском языке:

— А что за бумагу вы принесли в этом пакете? Нам, наверное, сдаваться надо. Да?

Дальше он стал рассказывать, что у него есть жена, дети и что война всем осточертела. Юзеку очень хотелось еще поговорить с советским офицером и отвести душу, но вся группа уже приблизилась к тому месту, где произошла первая встреча наших парламентеров с немецкими офицерами. Советским офицерам развязали глаза, обер-лейтенант вернул им пистолеты, вежливо откозырял и приказал не оборачиваясь следовать к себе. У наших парламентеров возникли опасения. Уж очень непонятно и нелогично было требование не оборачиваться! Ведь ничего нового они увидеть не могли. Направляясь ровным шагом к своим окопам, наши отважные офицеры каждую минуту ожидали предательского выстрела в спину. К счастью, все обошлось благополучно. Не ускоряя шагов, они дошли до нашей первой траншеи. Там их радостно встретил начальник разведывательного отдела фронта И. В. Виноградов.

Но мало что изменилось из-за отказа вручить пакет Паулюсу. Об ультиматуме советского командования было хорошо известно не только Паулюсу, но и офицерам и даже солдатским массам. Огромное количество листовок с текстом ультиматума было сброшено 8 января над вражескими войсками, и они попали по назначению.

4

Рано утром 9 января я выехал в армии Батова и Чистякова. Хотелось еще раз проверить, все ли готово к наступлению, не забыто ли, не упущено ли что. В другие армии по моей просьбе Н. Н. Воронов послал генералов и офицеров своей группы, которые оказали нам неоценимую помощь. Помню, в 64-ю армию поехал М. Н. Чистяков, в 57-ю — И. Д. Векилов и в 66-ю — А. К. Сивков.

За день я успел побывать с командующими артиллерией 21-й и 65-й армий на наблюдательных пунктах частей, еще раз просмотреть оборону противника и наш передний край, сделать последние уточнения по отдельным вопросам. Начальники артиллерии этих армий Д. И. Турбин и И. С. Бескин были очень энергичны, знали свое дело и свои части. Мы хорошо понимали друг друга. Они заверили меня, что намеченный план действий выполнят — полностью и точно.

Накануне наступления во всех частях и подразделениях проводились партийные и комсомольские собрания, оказавшие большое влияние на ход боевых действий. На этих собраниях разъяснялись задачи, место и роль коммунистов и комсомольцев на каждом боевом участке. Собрания явились источником огромного боевого подъема. В тот день сотни и тысячи беспартийных солдат и офицеров подали заявления о вступлении в ряды Коммунистической партии. Заявления были короткие, но необычайно выразительные. Каждый хотел идти в бой коммунистом.

…Перед моим возвращением в штаб фронта из артиллерийских частей возвратились начальники оперативного и разведывательного отделов. Они доложили, что во всех проверенных ими частях пристрелка закончена и указания о подготовке боеприпасов и орудийных расчетов выполнены с большой тщательностью.

Несколько слов об этих указаниях. Для того чтобы точно соблюсти график артиллерийской подготовки, я приказал у каждого орудия на огневых позициях заранее разложить боеприпасы в определенном порядке. Для каждого периода артиллерийской подготовки предусматривался расход установленного количества снарядов и мин. Полученные на каждый такой период боеприпасы укладывались отдельными штабелями. Во избежание какой-либо путаницы каждый штабель обозначали специальной табличкой с соответствующей надписью. Не могу утверждать, что этого не детали и на других фронтах, но такая идея родилась в нашем штабе, и тогда мы считали себя первооткрывателями.

Мы потребовали, чтобы на щите каждого орудия имелись четко записанные установки для стрельбы на период артиллерийской подготовки. Это требование было отнюдь не ново для кадровых офицеров. В мирное время о нем знали даже младшие командиры и наводчики. Но и такими мелочами приходилось заниматься штабам артиллерии фронтов и армий. Ведь на фронт попадало немало вновь сформированных частей, в составе которых находились молодые и малоопытные офицеры, необстрелянные и недостаточно подготовленные солдаты. Вот и приходилось учить элементарным вещам. И я не считаю зазорным, что штабы артиллерии фронтов и армий занимались порой делами такого мелкого масштаба. Тут уж, как говорится, лучше пересолить, чем недосолить.

Говоря о подготовке артиллерии к большой операции, нельзя не вспомнить добрым словом тружеников войны — офицеров артиллерийского снабжения фронта и армий. К началу нашего наступления на огневых позициях артиллерии было выложено от одного до полутора боевых комплектов. Это — более миллиона снарядов и мин. А сколько их предстояло еще подвезти!..

Начальники отделов артиллерийского снабжения Н. А. Шендерович и И. В. Степанюк проявили очень полезную инициативу. Учитывая огромные трудности, связанные с большим удалением фронтовых складов, плохими дорогами и недостатком транспорта, они создали подвижные армейские и даже фронтовые склады на незначительном удалении от районов огневых позиций. Немало было сделано ими и для снабжения общевойсковых соединений всеми видами оружия и боеприпасами к ним. Отделы и отделения артснабжения занимались, кроме того, ремонтом вооружения. И со всеми этими задачами управление артиллерийского снабжения успешно справилось.

Поздно вечером, возвратившись в штаб фронта, я доложил представителю Ставки Н. Н. Воронову и командующему фронтом К. К. Рокоссовскому, что артиллерия фронта готова к проведению артиллерийского наступления.

Наконец-то закончилась пора изнурительного периода подготовки к этой операции, связанной с бесконечными разъездами, бессонными ночами и многочисленными заботами о больших и малых делах! Но не следует делать поспешный вывод, будто период боев автор считает более легким и менее утомительным. Это далеко не так. Наоборот, с началом боевых действий физическое напряжение непрерывно возрастало и характер деятельности каждого из нас менялся неузнаваемо.

Уже перевалило за полночь, когда все мы разошлись, чтобы хоть немного отдохнуть перед началом решительного наступления. Остаток ночи пролетел быстро, и еще не рассвело, когда все были готовы к выезду в 65-ю армию, в полосе которой основная группировка артиллерии наносила главный удар.

И вот наступило долгожданное 10 января 1943 года. В 7 часов 30 минут командующий фронтом, его заместители — командующие и начальники родов войск — прибыли на наблюдательный пункт генерала П. И. Батова. Приехал и представитель Ставки маршал артиллерии Н. Н. Воронов.

Попутно замечу, что по условиям местности наблюдательный пункт П. И. Батова был до предела приближен к переднему краю и находился на одном рубеже с наблюдательными пунктами командиров стрелковых дивизий. Перед нами открылась несколько однообразная, но в то же время торжественная (это, наверное, от приподнятого настроения) панорама зимнего степного пейзажа. Были хорошо видны передний край и ближайшая глубина обороны противника, несколько подбитых вражеских танков, приспособленных под огневые точки.

Оглядываясь по сторонам, мы могли хорошо видеть огневые позиции нескольких минометных, пушечных и даже гаубичных батарей и дивизионов, разместившихся на совершенно открытом месте. Орудийные окопы для маскировки были обложены крупными снежными брусками.

В другое время подобное расположение огневых позиций артиллерии сочли бы по меньшей мере легкомысленным. Но мы знали: противник испытывал снарядный голод и берег каждый выстрел на самый крайний случай.

Н. Н. Воронов задал несколько вопросов Батову и Бескину и, получив удовлетворившие его ответы, не стал больше отвлекать их от хлопотных дел. На пункте командарма царило обычное в такие дни оживление. Мы тоже не стали в последние минуты мешать командарму, уверенные, что все нужное своевременно сделано.

20 минут нашего пребывания на наблюдательном пункте пролетели незаметно, и мы услыхали знакомые волнующие команды. В 7 часов 50 минут по телефонным линиям с пункта командарма, растекаясь по черным змейкам проводов, понеслось: «Оперативно! Сверить часы!» Потом, после небольших пауз, одна за другой над притихшей степью прозвучали команды: «Натянуть шнуры!» и, наконец, «Огонь!» Ровно в 8 часов 5 минут залп тысяч орудий разорвал тишину морозного утра.

В 65-й армии много потрудились, чтобы добиться одновременного открытия огня всей артиллерии, что вполне удалось. Артиллерия заработала необыкновенно дружно. 55 минут без малейшего перерыва, то немного утихая, то вновь усиливаясь, бушевал огонь. В расположении противника творилось что-то невообразимое. Такого не наблюдалось и 19 ноября. На этот раз мы имели артиллерии куда больше, да и огонь ее был организован лучше. Мощные огневые налеты сменялись периодами разрушения. После этого на противника вновь обрушивался ураган очередного огневого налета.

Орудийные расчеты работали с огромным напряжением. С наблюдательного пункта было хорошо видно, как артиллеристы сбрасывали мешавшие им полушубки и шинели. Наши офицеры, находившиеся в это время на огневых позициях, рассказывали, что, несмотря на мороз, у солдат на гимнастерках выступала соль, а лица были мокрые от пота.

На пункте командарма собралось очень много наблюдателей, даже повернуться было трудно. Поэтому, взяв с собой начальников отделов, я перешел на ближайший дивизионный наблюдательный пункт. Оттуда было еще лучше видно, как артиллерия вспахивала оборону противника на глубину 4,5 и даже больше километров. И вот тогда мне вспомнились события, происшедшие четверть века тому назад. В моей памяти возникла картина артиллерийской подготовки, которую проводили немцы 17 августа 1917 года под Ригой. Та подготовка, длившаяся 6 часов, по-моему, была менее страшна, чем теперь наша, хотя она длилась всего 55 минут. Во время боев под Ригой я был пулеметчиком и хорошо чувствовал на себе артиллерийский огонь противника.

Вспоминая о тех далеких днях, я удивлялся методу, которым пользовались тогда немецкие артиллеристы. Они последовательно обрабатывали сначала первую, потом вторую, третью и четвертую траншеи. От такой артиллерийской подготовки легко было уберечься. Когда немецкая артиллерия открывала огонь по первой траншее, в остальных все уже знали, что нужно уходить в укрытия. И когда огонь доходил до них, его эффективность была не так уж велика. Немцы не использовали такой фактор, как внезапность открытия огня по всем траншеям и другим объектам обороны. Кроме того, мы знали, что после обработки траншеи огонь артиллерии не вернется назад. Нам можно было спокойно и уверенно готовиться к отражению вражеских атак. И мы отражали их успешно. У немцев во всем сказывались присущие им аккуратность и верность шаблону, весьма вредному в бою.

Да, наша артиллерия действовала совсем иначе, и от ее губительного огня не так-то легко было уберечься. Такого мощного огня артиллерии нам еще не приходилось наблюдать. Даже Н. Н. Воронов, которому довелось побывать на многих фронтах и наблюдать не одну артиллерийскую подготовку, после первого огневого налета сказал, что никогда еще не видел такой мощности и организованности огня. Короче всех, но достаточно убедительно высказывались солдаты: «Вот это огонь!» И действительно, после первого же налета вся огневая система противника была подавлена. Ответный огонь — открыли не более двух-трех батарей и несколько минометов на всем десятикилометровом фронте. Но после второго нашего налета и они замолчали.

Минут через 40–45 все находившиеся на наблюдательном пункте начали проявлять нетерпение. Несмотря на то что до конца артиллерийской подготовки оставалось еще 10–15 минут, каждому казалось, что ее уже пора кончать, что артиллерия уже сделала свое дело. С волнением ждали начала атаки. Особенно суетилась единственная женщина на наблюдательном пункте — санитарный инструктор штаба дивизии. Маленькая, худенькая, в валенках, в ладно пригнанном белом полушубке и лихо сдвинутой на ухо шапке-ушанке, она, несмотря на свой малый рост, выглядела воинственно.

Я сначала не понял, почему она все время топчется около стереотрубы и просительно поглядывает на молодого офицера, внимательно следившего за полем боя. Но скоро все стало ясно. Наблюдательный пункт был глубокий, и через его амбразуры в бинокль могли наблюдать только высокие офицеры, да и то подставив что-нибудь под ноги. А в нашу артиллерийскую двурогую стерео-трубу можно наблюдать людям и небольшого роста. Заботливые офицеры не разрешили медицинской сестре выходить из укрытия, желая уберечь ее от шальной пули или случайного снаряда. Такая трогательная забота только злила храбрую девушку, уже не раз побывавшую в боях.

Но вот начался последний огневой налет, показавшийся нам еще более мощным, чем первый. В расположении противника бушевало грозное море разрывов. Вместе с густыми клубами и столбами дыма в воздух взлетали фонтаны земли, бревна от развороченных блиндажей и землянок. В последние секунды канонады слух уже улавливал рокот моторов и лязг танковых гусениц. Танки выдвигались в исходное положение для атаки.

Наконец взлетели сигнальные ракеты, «катюши» произвели последний залп перед атакой и небо прочертили огненные хвосты реактивных мин. Вслед за этим из первой траншеи быстро выскочили наши пехотинцы. Почти одновременно над грохотавшей степью понеслось мощное раскатистое «ура!», а стена огня переместилась на 200 метров с переднего края в глубину немецкой обороны. Это артиллерия начала поддержку атаки огневым валом. Вперед устремилась волна танков, готовая обогнать цепи стрелков и прикрыть их своими стальными телами.

В это же время наша авиация волнами по 9—12 самолетов, угрожающе урча моторами, начала бомбить штабы, аэродромы и скопления войск противника внутри кольца. Со всех сторЪн враг получал мощные удары.

Не успели мы и оглянуться, как пехота, поддержанная танками, ворвалась в первую траншею, ведя огонь из всех видов своего оружия. Она продвигалась вперед и вперед. Из некоторых траншей выскакивали уцелевшие вражеские солдаты. Несколько танкистов, развернув свои машины вдоль фронта, давили их гусеницами и расстреливали из пулеметов. Я внимательно наблюдал за полем боя и не заметил, что маленькая медицинская сестра завладела стереотрубой и приникла к ее окулярам. Дотянуться до них ей было все же трудно, и она очень изобретательно устроила себе живую подставку, встав на валенки разведчика-лейтенанта, который терпеливо сносил это временное неудобство. Не отрывая глаз от окуляров, она возбужденно приговаривала, рассекая воздух своим маленьким кулаком:

— Вот здорово! Молодцы танкисты! Так им, так им, давите их, гадов!

Может быть, сейчас, много лет спустя, кому-нибудь это покажется жестоким и грубым. Но девушку, которой вместо университетской аудитории пришлось пройти по дорогам войны, увидеть сожженные села и разрушенные города, смерть товарищей и подруг и самой не раз смотреть в глаза смерти, можно было понять. Ведь она увидела наконец, да еще так близко, как били ненавистного врага, как он расплачивался за свои злодеяния!

Во время артиллерийской подготовки произошел надолго запомнившийся мне случай, который послужил серьезным уроком на будущее. Обычно до начала артиллерийской подготовки и после ее окончания в ходе всего наступления непрерывно велась разведка, в том числе и артиллерийская. А вот когда начиналась артиллерийская подготовка и расположение противника затягивалось сплошной завесой дыма и огня, разведка как-то сама собой на время прекращалась. Многие считали, что при таком задымлении все равно ничего не увидишь, а противник, прижатый огнем к земле, ничего не сможет предпринять. Все занимались созерцанием весьма эффектного зрелища, которое в общем-то не так уж часто приходится наблюдать. И вот почти под носом у нас после первого налета одно чудом уцелевшее отделение вражеских стрелков переползло из первой траншеи в нейтральную зону и укрылось в воронках от разрывов снарядов. Все они были в белых (хотя и грязных) маскировочных куртках, и никто не заметил их маневра. Когда наша пехота поднялась в атаку, это злополучное отделение открыло огонь из автоматов и нанесло ей потери. С горсткой смертников покончили очень быстро. Но после такого печального случая мы до конца войны самым жестким образом требовали ни на минуту не прекращать наблюдения за противником даже во время артиллерийской подготовки.

В памяти и в документах сохранилось много эпизодов, говорящих о тесном взаимодействии между пехотинцами и артиллеристами, о взаимной выручке и взаимопомощи. Например, сразу же после артиллерийской подготовки командир батареи 7-го гвардейского артиллерийского полка капитан Шабельник заметил, что стрелковый батальон, действия которого он должен был поддерживать огнем, не вышел из траншей. Тогда он пополз к командиру батальона, а добравшись до него, увидел, что тот убит. Быстро оценив создавшееся положение, Шабельник сам поднял стрелков в атаку. Смелым броском батальон прорвал оборону противника на первой позиции и продвинулся на 3 километра. Лишь после того как полностью обозначился успех, Шабельник передал командование батальоном одному из командиров рот, а сам вернулся в батарею. Артиллеристы продолжали подавлять огневые точки и пехоту противника, мешавшие продвижению батальона. Таких примеров на фронте были не десятки и сотни, а многие тысячи.

Начавшееся наступление развивалось успешно. В первый же день войска 21-й и 65-й армий прорвали передний край обороны противника на всем фронте. Правофланговые дивизии 65-й армии продвинулись в глубину вражеской обороны до 6 километров. Однако на левом ее фланге продвижение было незначительно. На этом направлении действовала 11-я артиллерийская дивизия, которая прибыла на наш фронт с опозданием и к началу общего наступления едва успела занять боевые порядки. Естественно, командование дивизии не успело даже как следует изучить противника. Огонь 11-й дивизии был менее эффективен по сравнению с другими частями, заблаговременно развернувшимися на своих участках. Эта дивизия была вновь сформирована и в ее составе находились полки, ранее не участвовавшие в боях. Многие солдаты, сержанты и офицеры до прибытия на Донской фронт еще не нюхали пороху. Думаю, что все эти обстоятельства существенно повлияли на ход боевых действий левофланговых соединений 65-й армии.

10 января перешли в наступление и все остальные армии фронта. В нем участвовала и героическая 62-я армия генерала Чуйкова, вынесшая на своих плечах основную тяжесть ожесточенных оборонительных боев за Сталинград. Несмотря на большие потери и невероятную усталость личного состава, ее соединения сумели выбить противника, укрепившегося в развалинах зданий, и освободить несколько улиц многострадального города.

На других направлениях наши армии продвинулись в тот день не больше чем на 1,5–2 километра. Они имели меньше артиллерии и наступали на более сильную оборону противника. Тем не менее эти армии сковали врага на всем фронте кольца окружения и лишили его возможности маневрировать резервами.

Наша артиллерия в первый день наступления выпустила около 350 тысяч снарядов и мин. По скромным подсчетам, ее огнем было уничтожено более 100 орудий и минометов, более 200 пулеметов и разрушено около 300 дзотов и блиндажей. Продвигаясь за наступавшими войсками, мы имели возможность убедиться, как велики потери противника. На направлении главного удара 65-й армии местность была буквально усеяна вражескими трупами.

5

Боевые действия не прекращались и ночью. Пехота отдельными группами проникала между вражескими узлами сопротивления и опорными пунктами и внезапными атаками овладевала ими, уничтожая оборонявшиеся гарнизоны. Действия таких групп поддерживались отдельными орудиями.

В ночь на И января артиллерия 65-й армии сменила боевые порядки и заняла огневые позиции на рубеже бывшего переднего края Наблюдательные пункты расположились непосредственно в боевых порядках пехоты, в тех районах, которые вчера еще были заняты противником.

Всю ночь лихорадочно работали наши штабы, организуя управление артиллерией на новых рубежах. Штабы других родов войск так же напряженно готовились к следующему боевому дню.

На утро все было готово. На картах четко обозначилось положение пехоты, многочисленных артиллерийских полков и их штабов и, конечно, все, что известно о противнике.

Я не преувеличу, если скажу, что работа в артиллерийских штабах, особенно высших, была в своем роде искусством. Ведь для того чтобы успешно продолжать наступление, мало было знать, где к утру окажутся подчиненные части. Надо было точно знать, в каком они состоянии и в чем нуждаются. Тут-то и приходилось не только делать расчеты потребности в боеприпасах, горючем и т. д., но и принимать самые энергичные и разнообразные меры, чтобы своевременно получить все это.

Трудности, порой совершенно неожиданные, подстерегали нас на каждом шагу. То выяснялось, что в какой-то части кончилось горючее, а в другой вышли из строя автомашины, то заносило снегом дороги, то не оказывалось нужных снарядов на ближайших складах. И всем этим приходилось заниматься штабам, хотя в материальном обеспечении артиллерии первую скрипку играли отделы и отделения артиллерийского снабжения. Надо сказать, они великолепно справлялись со своими нелегкими обязанностями. С большой благодарностью вспоминаю прибывшего к нам в конце ноября 1942 года нового члена Военного совета фронта генерала К. Ф. Телегина. Он отдал много сил, труда и подлинно большевистского вдохновения для организации снабжения войск и сумел добиться четкой работы органов фронтового тыла, несмотря на крайне тяжелые условия. К. Ф. Телегин повседневно помогал и нашему управлению артиллерийского снабжения.

В течение 11–12 января войска противника, оказывая сопротивление на всех участках, начали отходить в глубь кольца. Но их упорство с каждым днем возрастало. И это понятно. Кольцо окружения сужалось, а фронт сокращался, что позволяло противнику уплотнять боевые порядки своих войск и даже выкраивать некоторые резервы. Кроме того, на мой взгляд, тут действовало еще одно важное обстоятельство. Недаром же говорят, что утопающий хватается за соломинку… А противник в те дни оказался в положении утопающего и для него соломинкой было ожесточенное сопротивление на каждом рубеже. Типичным примером может служить оборона немцев на реке Россошка, где они подготовили сильный оборонительный рубеж. Мы столкнулись с ним на третий день наступления.

В ходе боев 11 и 12 января наметился успех в полосе 21-й армии. В связи с этим было решено усилить ее артиллерией для развития удара. В ночь на 13 января ей были переданы из 65-й армии 1-я и 4-я артиллерийские дивизии, 99, 156 и 671-й пушечные полки и 318-й гаубичный полк большой мощности. Вообще перегруппировка такого количества артиллерии требует много времени, но у нас она была произведена очень быстро. Еще при планировании операции мы предусматривали возможность переноса усилий с участка 65-й армии в полосу 21-й. Поэтому еще тогда мы приняли меры для быстрого переподчинения артиллерии. В частности, боевые порядки полков 4-й артиллерийской дивизии размещались на стыке обеих армий. Командир этой дивизии Н. В. Игнатов, поддерживая 65-ю армию, имел связь и с командующим артиллерией 21-й армии. Поэтому даже не нужно было перемещать боевые порядки. Дивизия, не потеряв времени, переключилась на поддержку другой армии.

Получив усиление, 21-я армия смогла очень быстро — уже 14 января — сбить противника с рубежа Россошки. Нас заинтересовала система обороны противника, и мы решили осмотреть этот рубеж. И вот что мы увидели. Вдоль низкого берега замерзшей речушки через каждые 15–20 метров были отрыты одиночные окопы, а точнее — колодцы, где во время боя находились автоматчики или пулеметчики. О том, с каким упорством оборонялся каждый из них в своей яме-могиле, мы могли судить по огромному количеству стреляных гильз. Почти в каждом колодце обнаруживали труп немецкого солдата. Видно было, что здесь стояли насмерть. Правда, из показаний пленных нам стало известно, что насмерть здесь стояли не столько по патриотическим побуждениям, сколько под страхом смерти. Каждому солдату, самовольно оставившему свой окоп, была обещана офицерская пуля.

Здесь же мы смогли убедиться и в точности огня нашей артиллерии. Осмотренный нами рубеж был сплошь изрыт воронками снарядов и мин. Именно огонь артиллерии сломил сопротивление противника на Россошке, похоронив там немало немецких солдат.

Уже в первые дни наступления наши артиллеристы показали не только свое боевое мастерство, но и высокие моральные качества. В бою героизм стал массовым.

Каждый пройденный с боями километр требовал от бойцов подлинного мужества, героизма, мастерства. Но на миру, говорят, и смерть красна, а мне известны многие примеры героизма одиночек шоферов, трактористов и даже артиллерийских техников, которым сидеть бы в тылу, в своих мастерских, и заниматься ремонтом вооружения…

Тракторист 3-й батареи 275-го гаубичного полка сержант Белов вез снаряды на огневую позицию и попал под артиллерийский обстрел. Загорелся трактор. Белов хорошо понимал, какая опасность ему угрожает, если пламя доберется до боеприпасов. Не раздумывая долго, он бросился разгружать тяжелые ящики и сумел предотвратить неминуемый взрыв. Покончив с разгрузкой снарядов, бросился к горевшему трактору. А противник не прекращал обстрела. Сержант был контужен, но не оставил свою машину. Потушив пламя, он тут же начал ремонтировать ее. Вдохновляемый высоким чувством ответственности и воинского долга, Белов погрузил снаряды. Одному это сделать не так-то легко! Снаряды были доставлены на огневые позиции, где их ждали с нетерпением. Командир полка подполковник А. И. Телегин, боевой офицер, хорошо знавший цену подобным поступкам, представил сержанта Белова к награждению орденом Красного Знамени. Но по милости какого-то чиновника отдела кадров сержанта наградили орденом Красной Звезды. Награда эта, конечно, немалая. Но, я думаю, командир полка достойнее оценил подвиг тракториста.

А вот другой, на первый взгляд заурядный случай. В 501-м истребительно-противотанковом артиллерийском полку, который все время действовал в боевых порядках пехоты, оказались поврежденными пять 76-миллиметровых пушек. В таких случаях орудия отправляют в тыл и там, в артиллерийских мастерских, ремонтируют. Но начальник артиллерийского снабжения полка старший техник-лейтенант Щуко и начальник артиллерийской мастерской техник-лейтенант Бреусенко решили изменить обычный порядок. Они понимали, что в бою дорог каждый час, а перевозка орудий в оба конца связана с большой затратой времени. Щуко и Бреусенко выехали в боевые порядки полка и там, прямо на огневых позициях, в бою, под постоянным артиллерийским, минометным и даже пулеметным обстрелом, в течение трех суток отремонтировали поврежденные орудия, вернули их в строй.

Тогда никому и в голову не приходило, что Щуко и Бреусенко сделали что-то особенное. Подумаешь! Приехали, отремонтировали и уехали. Только и всего. А ведь это был подвиг. Выезжая для ремонта пушек непосредственно на передовую позицию, где шли непрекращающиеся бои, оба техника рисковали жизнью. И они шли на это сознательно, руководимые чувством долга, мало заботясь о своей безопасности. Шли добровольно, по своей инициативе, хотя и могли оставаться в своих мастерских, где и ремонтировать удобнее, и опасности особой нет.

Чтобы в полной мере оценить подобные поступки, надо понять один психологический момент. Кто длительное время был на передовой, тот привыкал к артиллерийскому и пулеметному обстрелу, к вражеским атакам и ко всему, что связано с боевой обстановкой. Бывалый фронтовик не только привыкал к подстерегавшей на каждом шагу опасности, но и познавал, как лучше уберечься от нее. Что же касается тыловиков, ненадолго попавших в боевые порядки войск, то их положение было незавидно. Психологически они были совершенно не подготовлены к пребыванию под огнем противника. Все творившееся вокруг им казалось совершенно непонятным и превращалось в тяжелое испытание нервов и воли. Из такого испытания далеко не всем удавалось выйти с честью. Так что мужественный поступок тыловых офицеров, совершенный на передовой, приобретает особую окраску.

Запомнился еще один случай, который произвел сильное впечатление даже в те дни, когда нас не так-то легко было чем-либо удивить. 1180-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк, которым командовал очень храбрый и инициативный майор М. А. Маз, был назначен для сопровождения одного из танковых корпусов. На вооружении полка были 45-миллиметровые пушки, а тягачами служили известные всем виллисы с хорошей проходимостью, большой скоростью и малыми габаритами. Полк обладал высокой маневренностью, что как нельзя лучше помогало выполнению задач в рейде с танковым корпусом. Но майор Маз понимал, что у противника осталось не так уж много танков и поэтому полку не избежать встреч с вражеской пехотой. Он и хотел, чтобы при каждой такой встрече полк наносил максимальные потери противнику. Трудно сейчас сказать, у кого впервые возникла смелая идея, но, когда полк выходил в исходное положение и выстраивал свои батареи за колоннами танкового корпуса, зрелище было необычное. Думаю, что так никогда еще не выглядел ни один противотанковый артиллерийский полк.

У виллисов ветровые стекла были сняты, тенты убраны, а на капотах виднелись надежно укрепленные пулеметы. Сзади же, как и полагается, находились прицепленные орудия. Таким образом полк получил возможность бороться не только с танками, но и с пехотой противника, как сильная пулеметная часть.

Очевидцы восторженно рассказывали мне о рейде этого полка по вражеским тылам. Когда танки врывались в расположение врага, полк Маза развертывался и на ходу или с коротких остановок расстреливал из пулеметов вражескую пехоту. А как только появлялись танки противника, виллисы разворачивались на 180 градусов, орудия быстро отцеплялись и открывали огонь по бронированным целям. Если впереди не было танков, два с половиной десятка виллисов неслись вперед, напоминая пулеметные тачанки времен гражданской войны, но с современной техникой. При появлении же танков полк вновь становился артиллерийским.

Так могли действовать только подлинные герои-патриоты. Героем был каждый офицер, руководивший такими необычными действиями, каждый шофер, проведший сквозь огонь свою открытую быстроходную машину, каждый боец орудийного расчета, метко разивший танки противника. 1180-й полк нанес противнику огромный урон, покрыв свое боевое знамя поистине неувядаемой славой.

К середине дня 15 января войска фронта прорвали оборону противника на бывшем среднем сталинградском обводе и продвинулись на многих участках до 8—12 километров. С развитием наступления особое значение приобрели орудия сопровождения: батальонная и полковая артиллерия, пушечные батареи дивизионных артиллерийских полков, подразделения легких и истребительно-противотанковых артиллерийских полков резерва Верховного Главнокомандования. Все эти орудия действовали непосредственно в боевых порядках пехоты, расчищали ей путь и наступали вместе с ней.

В эти дни вновь и с большей силой проявилось боевое содружество пехоты и артиллерии. Малочисленным орудийным расчетам приходилось передвигать свои орудия по глубокому снегу, обильно выпавшему в январе 1943 года. Порой это было им совершенно непосильно, но пехотинцы не бросали артиллеристов в беде и вместе с ними перекатывали, тащили вперед орудия. Они же помогали подтаскивать снаряды, а то и вести огонь по врагу.

Но все же во время преследования противника немалое количество артиллерии начало отставать от пехоты, лишая ее своей огневой поддержки. Причины тому были разные. Порой артиллерия отставала из-за плохой организации управления, т. е. просто по вине соответствующих начальников. Например, 15 сентября вся артиллерия 120-й стрелковой дивизии, кроме одного дивизиона, не разведав предварительно пути, втянулась в балку Яблоновая. Незадачливые начальники рассчитывали быстро и в большей безопасности продвинуться вперед за наступавшими полками. Но получилось не так, как им хотелось.

Балка эта, с очень крутыми берегами, простирается в длину чуть ли не на 10 километров. Так что, если бы понадобилось развернуться для боя, не пройдя всей балки, это оказалось бы очень непростой задачей. Не оправдались и расчеты на быстрое движение по дну балки, так как она оказалась изрядно забитой войсками. Там были еще какие-то части, множество машин реактивной артиллерии и артиллерии резерва Верховного Главнокомандования. Находившиеся здесь войска сами едва пробивались вперед, преодолевая пробки. Кроме всего этого, балка была загромождена брошенной техникой противника.

Артиллерийские подразделения 120-й стрелковой дивизии сразу же наткнулись на все эти препятствия, и движение почти полностью приостановилось. День клонился к концу. Ко всем бедам прибавилась еще одна — нарушилось управление частями.

Утром 16 января командующий артиллерией дивизии решил все же вывести свою артиллерию и направить ее вперед колонными путями, параллельно балке, через Питомник. Но при выходе из балки тракторы начали буксовать и даже сползать назад по крутому обледеневшему скату. Ослабевшие лошади оказались не в состоянии тянуть орудия. Артиллерия еще больше отстала от пехоты и в тот день плохо помогала ей своим огнем. К сожалению, подобные явления наблюдались и в других дивизиях. Между тем 21-я армия 17 января подошла к внутреннему сталинградскому обводу, где противник имел хорошо подготовленный оборонительный рубеж. Здесь наступление приостановилось. Необходимо было подтягивать артиллерию и тылы.

К этому времени определился успех войск 57-й армии. Но 64-я армия несколько отстала, хотя и имела в своем составе мощную 19-ю Сталинградскую тяжелую артиллерийскую дивизию. Необходимо было усилить 57-ю армию. При дальнейшем продвижении ее войска могли выйти в тыл противнику, который вел бой с 64-й армией. Действия этой армии могли создать угрозу для фланга группировки противника перед фронтом 21-й армии. Было решено усилить 57-ю армию, и ей передали из 64-й армии 19-ю артиллерийскую дивизию под командованием полковника В. И. Дмитриева вместе с некоторыми другими частями. Командующего артиллерией 57-й армии полковника Ю. М. Федорова я знал еще плохо и поехал к нему со своими офицерами, чтобы помочь подготовить удар большого количества артиллерии. Должен отметить, что полковник Федоров и его штаб под руководством подполковника Г. К. Дьячана прекрасно справились с задачей. А вот в 21-й армии артиллеристы подвели.

Командующий артиллерией 21-й армии генерал Д. И. Турбин и его штаб недооценили возможности противника и, несмотря на то что у них было достаточно времени, не подготовились как следует к прорыву очередного оборонительного рубежа. В частях заметно снизилась активность разведки, а штаб артиллерии армии, планируя огонь, не использовал даже тех скудных данных о противнике, которые собрали наши части. Короче говоря, на этот раз огонь артиллерии армии был спланирован, по меньшей мере, бездумно. Поэтому артиллерийская подготовка атаки прошла неорганизованно. Очень многие цели и узлы сопротивления противника остались неподавленными. Пехота успеха не имела. Видимо, рановато генерал Турбин и его ближайшие помощники и советчики похоронили противника. Противник все еще был жив и продолжал отчаянно сопротивляться. К сожалению, печальный урок все же ничему не научил командующего артиллерией армии. На следующий день повторилось примерно то же самое.

Выручила 57-я армия, вышедшая во фланг вражеской группировки. Противник, опасаясь полного окружения и разгрома, начал отходить. Этим и воспользовалась 21-я армия. Одновременно 65, 24 и 66-я армии сужали на своих участках кольцо и продвигались к внутреннему сталинградскому обводу. 62-я армия медленно наступала в западном направлении, навстречу остальным армиям фронта, шаг за шагом очищая от противника улицы города.

С 22 по 24 января в полосах 57-й и 21-й армий разгорелись жаркие бои. Войскам 57-й армии путь к станции Воропоново преграждали сильные узлы сопротивления противника в районе Песчанки и Алексеевки. Оценив положение, командующий артиллерией 57-й армии полковник Федоров приказал сосредоточить по Песчанке огонь трех полков 19-й Сталинградской артиллерийской дивизии. Мощным огневым налетом и стремительной атакой пехоты сопротивление врага было сломлено. Части 57-й и 64-й армий подошли к станции Воропоново. Но тут они вновь встретили упорную оборону в поселке Алексеевка. На этот раз удар артиллерии был еще сильнее. 19-я артиллерийская дивизия сосредоточила поэтому пункту огонь пяти своих полков. Противник понес огромные потери. Советские войска взяли Воропоново.

Не менее сильное сопротивление встретили наши части в районе Гумрак — в полосе 21-й армии. Здесь 24 января атака нашей пехоты не удалась. Тогда был произведен мощный огневой налет силами пяти полков 4-й артиллерийской дивизии под командованием полковника Н. В. Игнатова. Противник не выдержал удара и бежал, оставив большое количество убитых и раненых.

С каждым днем все более реально ощущалась близкая победа, и потому росла активность наших войск. К 24 января, преследуя врага, части 64-й и 57-й армий подошли к юго-западной и западной окраинам города. С утра 25 января начались ожесточенные уличные бои. Засевший в каменных домах противник оказывал упорное сопротивление, ведя главным образом ружейно-пулеметный огонь. Чем же можно было выкурить противника из таких прочных укрытий, как не артиллерией? И она вновь пришла на помощь пехоте. Артиллеристы выявляли огневые точки противника в зданиях, а затем уничтожали их огнем прямой наводки. К исходу 26 января часть города к югу от реки Царица была полностью занята соединениями 64-й и 57-й армий.

В эти же дни части 21-й армии, сломив сопротивление противника северо-западнее города, вышли в район знаменитого Мамаева кургана и соединились там с наступавшей им навстречу ударной группой 62-й армии. Основная группировка окруженных немецко-фашистских войск оказалась рассеченной на две части: южную и северную. Южная группировка оборонялась в юго-западной части города, а северная — в районе заводов «Баррикады» и Тракторный.

Не давая противнику опомниться, войска 57-й армии 27 января после короткой артиллерийской подготовки начали новый штурм города в северном направлении. Четыре дня шли ожесточенные уличные бои. Это была агония врага. К утру 31 января его сопротивление было сломлено, а в 13 часов, после пленения Паулюса и его штаба, южная группировка немецко-фашистских войск полностью прекратила сопротивление.

Может сложиться представление, что войска противника на всех участках проявляли большую стойкость и упорство в бою. Но это не совсем так. Многие гитлеровские части действительно сражались с необыкновенным упорством, об источниках которого уже было сказано. В то же время мы каждый день сталкивались и с явными доказательствами падения дисциплины, не только в рядах солдат, но и среди офицеров.

Командир 1-й артиллерийской дивизии полковник В. Н. Мазур рассказал мне об интересном случае пленения трех немецких офицеров. Это было в одной из балок, близ станции Воропоново. Продвигаясь за пехотой, Мазур со своим адъютантом, старшим лейтенантом Винокуровым, с разведчиками и связистами спустился в эту балку, чтобы наметить место для своего штаба. Там оказалась целая улица землянок, аккуратно врытых в берега. В одной землянке слышалась музыка — явление совершенно необычное для той обстановки. Старший лейтенант Винокуров бросился туда. Рванув на себя дверь, он с пистолетом в руке вошел в помещение, и все через открытую дверь увидели неожиданную картину. За небольшим столиком сидели три немецких офицера. Перед ними стояла бутылка с каким-то зельем и стаканы. Играл патефон, звучала бравурная музыка. Офицеры развлекались.

Увидев Винокурова, все трое вскочили с поднятыми руками, а один из них, сделав вид, что он страшно удивлен, воскликнул:

— О, рюсс?!

И хотя представители гитлеровского офицерства пытались казаться испуганными, было все же видно, что они довольны встречей с советскими офицерами. На допросе пленные откровенно признались, что сознательно остались в своей землянке, с целью сдаться в плен и остаться живыми. Это был не единичный случай сдачи в плен вражеских офицеров. Что же касается солдат, то они начали сдаваться сотнями.

Было время, когда для захвата пленных, или, как принято было говорить, для добычи «языка», нами прилагались немалые усилия. Но положение изменилось. Десятки перебежчиков сами шли к нам, не желая умирать голодной смертью или быть убитыми.

Однажды под вечер в сильную метель линию фронта перешел румынский солдат. Никто его не задержал, и он, углубившись в наше расположение, набрел на солдатскую кухню. У котла возился повар в белом халате поверх полушубка. Вид у него был внушительный. Исхудавший и продрогший перебежчик попросил чего-нибудь поесть.

— Уйди! — грубовато, но без тени враждебности пробурчал кашевар. — Не видишь что ли, своих еще не кормил.

Озадаченный и расстроенный, румынский солдат поплелся дальше. Он страстно мечтал о теплом угле. Так, бредя по открытому полю, по возможности защищаясь от пронизывающего ветра, он наконец попал в неглубокую балочку и заметил вход в землянку, завешенный плащ-палаткой. Сквозь нее скорее угадывался, чем пробивался тусклый свет фронтовой коптилки. Бедняга откинул угол плащ-палатки и в нерешительности остановился. Бушевавший в степи ветер ворвался в землянку. Из глубины убежища раздался сердитый окрик:

— Кого там еще черт принес?! Закрывай быстрее дверь!

Приглашения войти не последовало, и солдат побрел дальше, не зная, что делать. Не столкнись он с каким-то нашим офицером, замерз бы в открытой степи. Но с ним встретился дежурный по части и разобрался, в чем дело. Офицер водворил нежданного гостя в натопленную землянку комендантского взвода, приказав накормить его и обогреть. Военная карьера румынского солдата благополучно закончилась.

7

В самые последние дни операции по уничтожению окруженной группировки советское командование снова попыталось прекратить напрасное кровопролитие. Командующий 57-й армией генерал-лейтенант Ф. И. Толбухин еще 27 января, прежде чем начать последний штурм, от своего имени послал парламентера к Паулюсу с ультиматумом о капитуляции. Но Паулюс не внял разумному и гуманному предложению. Он даже не принял армейского представителя, заявив, что согласен вести переговоры только с представителем штаба фронта и только с генералом. Паулюс старался оттянуть неприятные минуты капитуляции, а у нашего командарма уже не оставалось времени на донесение во фронт и на ожидание новых переговоров. Войска 64-й и 57-й армий приступили к ликвидации вражеской группировки в южной части города.

Рано утром 31 января подразделения 38-й мотострелковой бригады 64-й армии подошли к зданию универмага. Командир бригады полковник И. Д. Бурмаков от пленных узнал, что в подвале этого дома размещен штаб 6-й немецкой армии и там же находится Паулюс. У здания универмага противник поднял белый флаг, и Бурмаков послал туда для переговоров капитана Гриценко, старшего лейтенанта Ильченко и лейтенанта Межирко. Старший лейтенант Ильченко вступил в предварительные переговоры с генералами Роске и Шмидтом об условиях капитуляции южной группировки. Роске командовал пехотной дивизией, и Паулюс назначил его командующим южной группой своих войск, а Шмидт был начальником штаба армии Паулюса.

В результате этих переговоров были определены в принципе условия капитуляции, но представители Паулюса остались верными себе и на этот раз. Они заявили, что официальные переговоры согласны вести только с представителем штаба фронта. Опять командование 6-й армии начало тянуть время! Но отсрочка оказалась очень небольшой. Бурмаков донес о переговорах командарму М. С. Шумилову, и тот немедленно направил к Паулюсу начальника штаба армии генерала Н. М. Ласкина, возложив на него функции представителя командующего фронтом. С К. К. Рокоссовским это было согласовано.

Около 9 часов утра 31 января генерал Ласкин в сопровождении Бурмакова прибыл в штаб Паулюса, где уже находились офицеры штаба 64-й армии и 38-й мотострелковой бригады. Генерал Ласкин сообщил Шмидту и Роске, что он является представителем Рокоссовского и уполномочен вести переговоры о капитуляции немцев. Шмидту фамилия Ласкина была знакома, и он заявил, что готов приступить к переговорам, вести которые поручил ему фельдмаршал Паулюс. Оказалось, только накануне Гитлер присвоил Паулюсу это звание, о чем было сообщено по радио.

Миссию генерала Ласкина принято считать переговорами о капитуляции, но я лично рассматриваю ее несколько иначе. Ведь к приезду генерала Ласкина командование 6-й армии было уже в наших руках, а сам Паулюс находился в соседней комнате под охраной наших солдат. Так что, по существу, все они были уже пленены и генерал Ласкин, по сути дела, диктовал условия капитуляции. Отказаться от них было уже не во власти Паулюса. Но все требования Ласкина были выполнены только относительно южной группы войск. С северной группой у немецкого штаба связи не имелось, и там по назначению Паулюса командовал войсками генерал-полковник Штреккер.

Вместе с Паулюсом были пленены еще пять генералов, среди которых оказался один артиллерист — начальник артиллерии армейского корпуса Ульрих фон Вассоль. Паулюса и Шмидта Ласкин сам отвез в штаб 64-й армии, а пленением остального состава вражеского штаба занялась 38-я мотострелковая бригада.

Днем 31 января Паулюс предстал перед командующим 64-й армией генерал-лейтенантом М. С. Шумиловым, который вновь предложил ему отдать распоряжение

о капитуляции северной группы войск. Паулюс отказался, но мотивом его отказа было не отсутствие связи. Он заявил, что пленный не может отдавать никаких приказов, а решать такие вопросы может только тот, кто фактически командует в настоящее время войсками, т. е. генерал-полковник Штреккер.

О содержании своего разговора с Паулюсом генерал Шумилов доложил по телефону К. К. Рокоссовскому, и командующий фронтом приказал доставить пленного фельдмаршала к нему в Заварыкино. Для приема Паулюса и ознакомления на месте с его показаниями в штаб 64-й армии выехали заместитель командующего фронтом генерал К. П. Трубников и начальник разведывательного отдела фронта полковник И. В. Виноградов.

Паулюса привезли в Заварыкино к ночи 31 января. Н. Н. Воронов и К. К. Рокоссовский поджидали пленного фельдмаршала в просторном доме. Все мы — начальник штаба фронта и начальники родов войск — находились там же. Наконец появился генерал Трубников и доложил Н. Н. Воронову, что Паулюс доставлен на место и ждет вызова в первой комнате — в «приемной». Он сообщил также, что Паулюс изъявил готовность отвечать на любые вопросы, но только Воронову и Рокоссовскому. При других генералах и тем более при корреспондентах он вообще отказывается разговаривать.

Н. Н. Воронов предложил всем нам удалиться, и мы прошли в соседнюю комнату. Старались сидеть там тихо, чтобы не пропустить интересного, волновавшего нас разговора. Нам нельзя было выдавать свое присутствие, чтобы не поставить в неловкое положение Воронова и Рокоссовского. Так что мы попали в положение школьников, забравшихся в запретное место.

В большой комнате остались Н. Н. Воронов, К. К. Рокоссовский и два переводчика. Ввели Паулюса. Он вошел, сняв на пороге шапку-ушанку из какого-то темного меха. На нем была простая серо-зеленая шинель, подбитая мехом, а на ногах, к общему удивлению, простые серые валенки, не очень аккуратно обшитые кожей, как бурки. Ему предложили снять шинель и сесть к столу. Не смогу воспроизвести весь разговор, происходивший в соседней комнате, так как за далью времени кое-что уже забыто и я могу допустить неточности.

Опять перед фельдмаршалом был поставлен вопрос о капитуляции северной группы немецких войск. Паулюса предупредили, что если он не даст соответствующих указаний войскам, то гибель многих тысяч немцев останется на его совести: утром 1 февраля по остаткам 6-й армии будет нанесен сокрушительный удар. Но Паулюс упорно стоял на своем, повторяя то, что уже говорил Шумилову. Приказ пленного командарма, заявил он, не имеет силы. Тогда ему предложили написать письмо Штреккеру. Но и на это Паулюс ответил отказом, заявив, что не хочет толкать бывшего подчиненного на преступление.

Такой «верности» долгу, за которую расплачиваются тысячами жизней своих солдат, трудно сочувствовать, ее трудно понять и вряд ли можно одобрить. Но у нашего командования совесть была чиста, оно сделало все возможное, чтобы предотвратить бессмысленное кровопролитие.

Убедившись в бесполезности дальнейших уговоров, К. К. Рокоссовский после ухода Паулюса вызвал М. С. Малинина и приказал передать командармам, что поставленные ранее задачи остаются в силе. Войска должны были выполнять их с утра следующего дня, т. е. 1 февраля.

Еще 30 января, когда было принято решение о скорейшей ликвидации последнего очага сопротивления противника в северной части города, мы в последний раз произвели перегруппировку. Главный удар предстояло нанести силами 65-й армии, и она получила наибольшее количество артиллерии. Дополнительно передали ей из 21-й армии 4-ю артиллерийскую дивизию и три отдельных артиллерийских полка. Вспомогательные удары справа и слева наносили 21-я и 66-я армии. В 21-й армии оставалось достаточно артиллерии, а 66-й армии были переданы 1158-й пушечный артиллерийский полк и 406-й тяжелопушечный артиллерийский дивизион.

В результате проведенной перегруппировки на фронте 65-й армии протяжением в 6 километров средняя плотность артиллерии составила более 170 орудий и минометов на 1 километр фронта. На участке же 27-й гвардейской стрелковой дивизии плотность артиллерии была доведена до небывалых размеров: 338 орудий и минометов на 1 километр фронта.

Командующий фронтом приказал мне еще раз проверить готовность артиллерии, а 1 февраля не позже 8 часов быть на наблюдательном пункте П. И. Батова. К. К. Рокоссовский одновременно утвердил один из предложенных мною вариантов артиллерийской подготовки. Перед последним штурмом артиллерия должна была произвести 15-минутный огневой налет.

Еще не наступила полночь, когда Сазонов и Левит на своих виллисах выехали в армии для передачи последних указаний и проверки готовности артиллерии к нанесению завершающего удара. А я в ту ночь, пожалуй, впервые перед большим днем, спал совершенно спокойно. У меня была полная уверенность, что наша артиллерия с честью выполнит и последнюю боевую задачу.

Ранним утром 1 февраля из Заварыкино выехала солидная колонна легковых машин, взявших курс на город. Все мы сознавали, что подготовили удар очень большой силы и он станет последним. Увидеть картину боя ехали многие из тех, кому не удалось побывать на каком-либо наблюдательном пункте в день начала большого наступления. Некоторые были наслышаны о мощных ударах артиллерии и хотели хоть раз посмотреть необыкновенное зрелище.

День выдался тихий, морозный и ясный. Машины быстро неслись по расчищенной и хорошо укатанной дороге. Настроение было ровное. Впервые, направляясь на наблюдательный пункт, я не испытывал никакого беспокойства. Битва подходила к концу, и в голове роились мысли о будущем: долго ли еще придется оставаться у этого города, на какой участок фронта могут направить наш штаб и т. д.

Вскоре после выезда из Заварыкино нам стали попадаться длинные колонны пленных. Они черной змеей извивались по дороге и в белоснежной степи были видны издалека. Вид у пленных был ужасный, но у меня не хватит слов для описания этой картины. Давно не мытые истощенные лица походили на серые маски; фигуры согбенные, скрюченные от холода; стоптанные сапоги и грязное изодранное обмундирование… Многие шли без шинелей, закутавшись в какое-то тряпье. Были и такие, которые уже не могли идти самостоятельно, и им помогали товарищи, сами обессилевшие от истощения, готовые каждую минуту упасть на снег. И как бы для контраста всю эту бывшую гордость фашистской армии конвоировали краснощекие, пышущие здоровьем солдаты и сержанты в теплых шапках-ушанках, светлых полушубках и добротных валенках.

Подъезжая к району наблюдательных пунктов, мы увидели справа и слева от дороги множество огневых позиций артиллерии крупных калибров. Внушительные стволы, угрожающе направленные на город, замерли в ожидании своего часа. Некоторые из них уже вели огонь согласно плану предварительного разрушения.

На наблюдательном пункте нас встречали Батов, Бескин, Игнатов, Сазонов и другие офицеры. Воронов, Рокоссовский, Телегин остановились с Батовым, а я собрал артиллеристов, в присутствии которых Сазонов подтвердил доклады Бескина и Игнатова о полной готовности артиллерии.

До открытия огня оставалось 15–20 минут, и можно было осмотреться. В этот очень памятный день все стало здесь необычно. Почти все наблюдательные пункты расположились в насыпи железнодорожной линии, удаленной от северной части города на один-два километра. Они были врыты в насыпь как пещеры. Из проделанных отверстий между шпалами высовывались объективы стереотруб. Поднявшись на насыпь и посмотрев вдоль железнодорожной линии, можно было увидеть целый лес стереотруб.

На полянах под прикрытием насыпи в этот утренний час было необыкновенно людно. Настроение у всех праздничное, словно каждый ждал чего-то большого и торжественного. Под насыпью, в своих «пещерах», оставались только дежурные разведчики, телефонисты и радисты. Но и их не раз подменяли, и они могли видеть, что творится вокруг. А посмотреть было на что.

Мы поднялись на насыпь, и перед нами открылась совершенно необычная картина. Даже бывалым людям не часто доводилось видеть такое. На нас в упор смотрел разрушенный, превращенный в руины город. В домах зияли проломы, словно незажившие раны. Над ними вилась серая дымка, более густая и темная в тех районах, которые обстреливала наша артиллерия.

Прямо перед нашими пунктами раскинулось большое белое плато, густо усеянное темными пятнами. Это были окопы, в которых стояли наготове минометы и орудия. Все плато до отказа было забито артиллерией.

Ровно в 8 часов 30 минут заговорили тысячи наших орудий, минометов и «катюш». Воздух наполнился грохотом выстрелов, которым, как эхо, вторили звуки разрывов в расположении противника. Земля дрожала под ногами так, что наблюдать за полем боя в бинокль было совершенно невозможно: все плясало перед объективом. Пришлось без помощи приборов обозревать местность, кипевшую в море огня.

15 минут длился огневой налет, и этого было достаточно. Враг не выдержал. Как только утихла огненная буря, по балкам и кустарникам нескончаемым потоком потекли к нам вереницы немецких солдат. Остатки вражеских войск шли сдаваться в плен. И все они в один голос заявляли, что их «взяла артиллерия». Первый допрошенный пленный, еще не оправившийся от потрясения, сказал, что во время огневого налета «целые батальоны опускались на колени и молились богу, прося о спасении от огня русской артиллерии».

На наблюдательных пунктах было настоящее ликование. Хотя бои не совсем еще закончились, всем стало уже ясно, что с окруженным врагом покончено. Н. Н. Воронов и К. К. Рокоссовский поздравили нас с победой, и все мы поздравляли друг друга. В те незабываемые минуты об артиллерии говорили восторженно.

А в это время наша славная пехота, не обращая внимания на встречные потоки пленных, устремилась к городу для полной ликвидации некоторых уцелевших и все еще пытавшихся сопротивляться вражеских подразделений. Со стороны Волги приближались части героической 62-й армии генерала В. И. Чуйкова.

Артиллерии после мощного огневого налета уже нечего было делать. Только отдельные орудия поддерживали пехоту, ворвавшуюся в город. Я собрал артиллерийских начальников, находившихся на пункте П. И. Батова, еще раз поздравил их и отдал предварительные распоряжения о свертывании артиллерии. Около 14 часов Н. Н. Воронов, К. К. Рокоссовский и К. Ф. Телегин, покинув наблюдательный пункт, поехали в Заварыкино. Мы тоже выехали в свой штаб. На душе у нас было легко и радостно.

В штабе артиллерии фронта мы занялись делами ликвидационными. Начальник оперативного отдела Сазонов засел за карту и составлял распоряжения частям. Но он планировал не огонь артиллерии, а порядок вывода частей в районы сосредоточения — для отдыха и подготовки к переезду на новые направления. Начальник разведывательного отдела Левит допрашивал пленных артиллерийских генералов и офицеров, а офицеры его отдела занялись подведением итогов работы органов артиллерийской разведки. Всеми этими делами руководил опытный дирижер — начальник штаба, тогда уже генерал-майор артиллерии Г. С. Надысев.

Работали по-прежнему много, а настроение у всех было отличное. Все радовались достигнутой победе. Вскоре подоспели приказы из фронта и Указы Президиума Верховного Совета СССР о награждении особо отличившихся в боях по окружению и уничтожению 6-й немецкой армии. Более полутора тысяч артиллеристов получили высокие правительственные награды, что служит ярким свидетельством признания выдающейся роли артиллерии в беспримерной битве. Среди награжденных были также офицеры нашего штаба и артиллерийского снабжения. У нас нашлось время сфотографироваться всем вместе, и этот снимок напоминает мне теперь о делах давно минувших дней.

8

Под вечер 2 февраля я зашел в разведывательный отдел, где допрашивали пленных артиллеристов. Характер и смысл вопросов был несколько своеобразен. Раньше нас интересовали в первую очередь сведения о силах и средствах противника, о расположении его передовых частей, вторых эшелонов, резервов и т. п. Теперь же все эти вопросы отпали сами собой. Нам очень хотелось знать, как противник использовал свою инструментальную артиллерийскую разведку, особенно звуковую, какая звукозаписывающая аппаратура находилась у них на вооружении и многое другое.

Мы полагали, что на все эти вопросы получим квалифицированные и исчерпывающие ответы. Ведь перед нами сидел начальник артиллерии армейского корпуса генерал Ульрих фон Вассоль. Уж кто-кто, а такой артиллерийский начальник должен знать многое.

Генерал Вассоль, воспитанник академии генерального штаба, занимавший до войны высокие посты, несмотря на перенесенные лишения, имел весьма респектабельный вид. Держал он себя несколько подобострастно, даже угодливо, и в начале допроса заявил, что охотно будет отвечать на все вопросы. Но очень скоро выяснилось, что его осведомленность может пригодиться разве только общевойсковому разведывательному отделу. Мы были разочарованы и удивлены: начальник артиллерии корпуса очень слабо разбирался в артиллерийских делах. Левит даже высказал недоумение по поводу того, что Вассоля назначили на такую ответственную должность.

— Чем же вы, собственно, занимались, как начальник артиллерии? — спросил я.

Вассоль почтительно повернулся ко мне. По его манере держаться и говорить можно было думать, что в светском обществе он чувствовал себя куда лучше, чем на своей должности.

— Я занимался главным образом двумя вопросами, — ответил этот генерал, — распределял имевшиеся в моем распоряжении дивизионы между дивизиями и заботился о своевременном получении боеприпасов. Иногда писал распоряжения о необходимости подготовить огонь на том или ином направлении.

Он был явно доволен тем, что смог членораздельно ответить хоть на этот вопрос. Такого «образованного» генерала у нас и на пушечный выстрел не подпустили бы к руководству артиллерией!

Определенный интерес представлял разговор с пленным командиром артиллерийского полка, фамилию которого восстановить не удалось.

Перед нами сидел мужчина средних лет, мрачный, с опущенной головой. Его видавший виды френч украшала ленточка «За поход на Москву». Стало быть, старый знакомый! Фашистом этот офицер не был, но когда мы сказали ему, что Красная Армия громит гитлеровцев на всех фронтах, он заплакал. Мы подумали, что перед нами патриот, тяжело переживающий поражения своей армии, и… ошиблись!

— У меня нет больше цели в этой войне, — горестно сказал он. — На Украине мне была обещана земля, а теперь с этим все кончено…

Вот что манило его на Восток!

9

Н. Н. Воронов 3 февраля, распрощавшись с нами, улетел в Москву. Вслед за ним покинули штаб фронта генералы и офицеры его оперативной группы. К. К. Рокоссовский предложил мне осмотреть город и памятные места недавних боев. И вот рано утром 4 февраля мы выехали на знакомую дорогу.

Машины ехали по местам недавних боев. В районе крупного населенного пункта Питомник на огромной площади чернели тысячи немецких автомашин всех марок — богатые трофеи наших войск. На аэродроме Гумрак замерли десятки исправных немецких самолетов, оставшихся без горючего. Они не смогли вылететь из «кольца».

Недалеко от города увидели свежую братскую могилу и сразу догадались, что здесь похоронены артиллеристы. На деревянном памятнике с пятиконечной звездочкой поблескивала медная эмблема артиллерии — скрещенные стволы орудий. По углам могилы были врыты головки снарядов. Так оставшиеся в живых чтили память погибших.

Часов в 10 утра мы въехали в притихший город. Как-то непривычно казалось здесь. Не слышалось разрывов снарядов, крякающих выстрелов минометов и пулеметных очередей. Когда-то ровные, красивые улицы были завалены обломками разрушенных зданий и изрыты воронками. Местами дорогу вдруг преграждали баррикады или сожженные немецкие танки.

На центральной площади над городским Советом гордо развевалось Красное Знамя.

Мы направились к большому зданию бывшего универмага. Спустившись в подвалы, очутились в помещении, где были пленены Паулюс, его генералы и весь личный состав штаба 6-й немецкой армии. Там и духа не осталось от этого штаба.

На одной из улиц наше внимание привлекло совершенно разрушенное здание. Нам показалось, что там есть какая-то жизнь, и мы не ошиблись. Каким-то чудом в подвале уцелел немецкий госпиталь. К. К. Рокоссовский решил осмотреть его, и мы спустились в подвал. Нас встретил обросший майор, оказавшийся главным врачом. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы убедиться в плачевном положении раненых. Все они ужасно грязные, запущенные и до предела истощенные.

Главный врач этого жалкого подобия медицинского учреждения очень робко доложил Рокоссовскому о состоянии и нуждах госпиталя. Мы оба поняли, что он мало надеялся на улучшение положения своих подопечных. Каково же было его удивление, когда командующий фронтом отдал распоряжение перевести госпиталь в более подходящее помещение, обеспечить раненых медикаментами и регулярным питанием… Когда перевели это распоряжение на немецкий язык, на глазах у доктора показались слезы. Это были слезы благодарности.

Истощенные раненые слышали весь этот разговор и не верили своим ушам. Ведь их пугали зверствами русских, страшной Сибирью, и вдруг — помощь, человеческая забота! Думаю, что обитатели госпиталя по достоинству оценили характер и гуманность русских людей. Даже матерые фашистские генералы в своих мемуарах не смогли умолчать об этих качествах советских солдат, офицеров и генералов.

Поездка по городу утомила нас. Настало время возвращаться «домой». Почти всю дорогу мы ехали молча, изредка обмениваясь короткими фразами. Каждый думал о своем.

А в Заварыкине нас ожидала большая новость. Была получена директива Ставки о переезде нашего штаба в район Ельца для образования там нового, Центрального фронта. Начались уже подготовка к переезду. 6 февраля первым эшелонам предстояло отправиться в путь.

Рокоссовский 5 февраля вылетел в Москву для доклада Верховному Главнокомандующему об итогах операции и получения новых задач.

Близ города в разных районах оставалось много артиллерийских частей, которые нужно было пополнять, переформировывать и отправлять в новые районы по распоряжениям Ставки. Штаб артиллерии фронта заниматься этим не мог, так как сам готовился к переезду. Началась уже погрузка.

По моему вызову в Заварыкино приехал начальник штаба артиллерии 64-й армии полковник А. Н. Янчинский. Я передал ему карту дислокации артиллерийских частей и поручил отправить их к месту назначения. А. Н. Янчинский добросовестно выполнил мое распоряжение, и о нем у меня сохранились самые лучшие воспоминания. Перед отъездом в Елец я сердечно попрощался с ним, навсегда унося в памяти операции Донского фронта на волжском берегу, длившиеся 75 дней.

Оглавление

  • К ЧИТАТЕЛЮ
  • НА СМОЛЕНЩИНЕ И В ПОДМОСКОВЬЕ
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   7
  •   8
  •   10
  • НАКАНУНЕ БОЛЬШИХ СОБЫТИЙ
  •   1
  •   2
  •   з
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  • ОГНЕННОЕ КОЛЬЦО
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  • КОНЕЦ АРМИИ ПАУЛЮСА
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   7
  •   8
  •   9 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

    Комментарии к книге «На переломе», Василий Иванович Казаков

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства