«Ленин (американский вариант)»

Ленин (американский вариант) (fb2) - Ленин (американский вариант) (пер. Иван Штангенциркуль) 541K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Марк Александрович Алданов

Перевод с английского языка выполнен по изданию 1922 года, доступному по адресу:

#page/n5/mode/2up

и выверен по тексту французского издания 1920 года, доступного по адресу:

Все цитаты на русском языке даны по первоисточникам, доступным в сети.

Предисловие автора

Данная книга преследует две цели.

Во-первых, она описывает чрезвычайно сильную и очень интересную личность. Ни один человек, даже Пётр Великий, не оказал такого влияния на судьбу России. Ни один человек, даже Николай II, не причинил России столько горя. Рассуждая о деспоте, я естественным образом вынужден сравнивать его с деятелями того же толка.

Россия подарила миру великих гениев и глубоких мыслителей. Никто из них однако, не имел такого влияния на западный мир, которое приобрёл этот, по всей видимости, не слишком умный, доктринёр. Печальный факт, оказавшийся возможным по стечению двух трагических обстоятельств: войны и социальной революции. Два мировых бедствия проложили путь великим разрушителям – Людендорфу и Ленину.

Во-вторых, данная книга представляет собой исследование в области социальной философии, главная тема которого – идея коммунистической революции. В попытке проследить зарождение большевистской доктрины мы обращаемся в прошлое к воззрениям Карла Маркса, Михаила Бакунина и Жоржа Сореля. После суровых испытаний 1914-1919 годов их теории предстают в новом свете.

С самых первых строк я хотел бы определённо заявить позицию, которой придерживался при написании книги, чтобы читатель, исходя из своих политических убеждений, мог решить, следует ли ему знакомиться с содержанием или лучше сразу отложить книгу в сторону.

Автор данной книги по своим убеждениям социалист[1], однако при этом контр-революционер и анти-милитарист. Оба этих понятия автор использует не в том приблизительном и отвлечённом смысле, который им придают салонные ораторы, а в точном и строгом буквальном значении. Можно быть анти-милитаристом и не требовать сожжения государственных знамён. Можно быть контр-революционером, не разделяя убеждений Столыпина. Автор использует два этих обозначения в следующем смысле:

Мы против войн и революций, как в настоящем, так и в будущем. Мы были свидетелями войны и революции, и не желаем их повторения. Война и революция почти неразличимы с точки зрения морали и с позиции человеческого прогресса. Война и революция имеют все черты родственного сходства. Война и революция – худшее, что может случиться со свободными народами.

Все европейские страны, кроме России, имеют в своём распоряжении механизмы разрешения политических противоречий без необходимости воздвигать баррикады и расстреливать оппонентов. Поэтому мы надеемся, что революция, которая низвергнет тиранию большевиков, окажется последней. Если мы ошибаемся в своих надеждах, тем хуже для России!

В своей предыдущей книге «Армагеддон», написанной по-русски в 1914-1917 гг., я пытался показать, что Мировая война означает ужасное потрясение (а возможно и гибель) принципов, которыми руководствовались и охранители, и потрясатели старой цивилизации. С определённым удовольствием я встретил ту же мысль в недавней статье Гильельмо Фереро[2]. Известный историк проводит параллель между современными событиями и кризисом III века н. э. Тогда в результате гражданских войн после смерти Александра Севера Римский Сенат утратил власть, и окончательно сформировалась диктатура. Тот кризис погубил античную цивилизацию. Выживет ли наша? Существуют ли у нас принципы, на которых можно основать устойчивый социальный порядок? Если нет, то сможем ли мы найти эти принципы? Вот неотступные проблемы нашего времени. Следует помнить, что поиском спасительных принципов мы заняты в обществе деятелей, развязавших мировую войну и теперь подталкивающих нас к пропасти мирового большевизма.

Кошмар, начавшийся в 1914 году, ещё не закончился. Грустно сознавать, что нам предстоит погашать неоплатные долги наших безрассудных предшественников. На этот раз без возможности отсрочки или прощения долга.

Глава I Жизненный путь Ленина

У меня нет намерения излагать подробную биографию Ленина. Некоторые события его жизни я всё-таки вынужден описать для подкрепления своей общей идеи. Все факты я взял из большевистских источников, прежде всего из книги Зиновьева, которую близкий друг и соратник нынешнего правителя России посвятил Ленину[3]. Интонация священного благоговения, пронизывающая всю его книгу потрясает. Очевидно, каждый Дон Кихот получает того Сачно Пансу, которого заслуживает!

Я позволю себе начать с перечисления основных вех на жизненном пути Ленина. Описанию политических взглядов большевистского вождя, возникновению и развитию его идей будут отведены последующие главы.

Владимир Ильич Ульянов, который за последние годы приобрёл всемирную известность под псевдонимом Ленин, родился 10 апреля 1870 года в Симбирске. Его отец действительный статский советник занимал пост инспектора народных училищ Симбирской губернии. Эта должность означала достаточно высокое положение в иерархии прежнего министерства образования. Занимая эту должность, чиновник приобретал право именоваться превосходительством.

Ленин происходит из потомственного дворянства. Сейчас распространяются легенды, преувеличивающие древность и богатство рода Ульяновых. Зиновьев, однако, возможно подделываясь под демократические ожидания аудитории, говорит о крестьянском происхождении Ильи Ульянова. В любом случае трудно проследить влияние среды и наследственности на личность Ленина и на его деяния. Характер Ленина демонстрирует удивительное сочетание дворянского чванства и крестьянской практической сметки.

Когда Ленин учился в школе, Россию потрясла трагедия, слишком ожидаемая в общем революционном возбуждении эпохи. Одну из главных ролей в этой трагедии сыграл его старший брат. В то время полиция практически уничтожила подпольную партию Народная Воля[4], ответственную почти за все революционные действия в последние годы царствования Александра II. Народная Воля организовала несколько покушений на жизнь русского царя, последнее из них 1 (13) марта 1881 года достигло цели. Многие народовольцы были повешены. Последний руководитель партии Герман Лопатин[5] был арестован и заточён в Шлиссельбургскую крепость.

Казалось, что неравная борьба между горсткой интеллектуалов и могущественной самодержавной властью завершилась. Суровый реакционер Александр III и самый близкий из его советников Победоносцев торжествовали. Однако, идеи Народной Воли, особенно мысль о необходимости насильственной борьбы с абсолютизмом, не потеряли привлекательности в глазах русских интеллектуалов. Главный теоретик Народной Воли Николай Михайловский (публицист, социолог, литературный критик) впоследствии настаивал, что террористические акты не достигли цели – политической свободы в России, не потому, что были чрезмерными, а потому, что были недостаточны. Впечатление от убийства Александра II в России было чрезвычайным. Александр III по сравнению с погибшим отцом был ретроградом. Если бы, несмотря на все предосторожности реформированной и усиленной полиции, его постигла бы судьба отца, реакционный режим, скорее всего, не выдержал бы второго удара такого масштаба. Так рассуждали юные участники революционного кружка, к которому принадлежал Александр Ульянов – старший брат Владимира Ленина. Александр руководил маленькой группой студентов, готовившей новое покушение, теперь уже на Александра III. Удар был назначен на 1 марта 1887 года в годовщину предыдущего цареубийства. В царя должны были бросить бомбу на Невском проспекте. Заранее предупреждённая полиция сумела схватить заговорщиков с поличным: с готовыми бомбами, и предотвратила покушение. Александра Ульянова и четырёх его товарищей повесили во дворе Шлиссельбургской крепости. Эта трагедия, известная как дело вторых первомартовцев, оказалась смертельным ударом для Народной Воли.

Народная Воля разделяла идеи, известные в истории русской мысли как народничество. Народники думали, что Россия может избежать капиталистической стадии экономического развития, переживаемой всеми европейскими странами. Народники надеялись, что русский народ, минуя все промежуточные стадии, сможет войти непосредственно в царство всеобщего благоденствия, считалось, что русское крестьянство от природы обладает социалистическими инстинктами. В своём возвышенном идеализме народники учили, что долг образованного русского класса состоит в том, чтобы посвятить всю свою жизнь нуждам обездоленных масс, на вековой бедности которых покоится благополучие небольшой группы цивилизованного сословия. Народники не разделяли учение экономического материализма. Теоретик народничества Михайловский подверг теорию экономического материализма суровой критике. Не разделяя идей научного социализма, предполагавших захват власти пролетариатом, народники не считали, что пролетаризация крестьян служит делу общего прогресса.

К началу 90-х годов смесь утопических и здравых практических идей, которым служили многие русские люди, подверглась жесточайшим нападкам со стороны нового поколения, воспитанного на идеях Карла Маркса. Михайловский и его последователи были вынуждены бороться с марксистами, от имени которых выступали прежде всего Плеханов, глава Социал-Демократов, и Струве, который сейчас занимает крайне правую позицию в Кадетской партии. Нашумевшая борьба народников и марксистов не окончена до сих пор. Даже сегодня две социалистические партии России: Трудовая Народно-Социалистическая и Социалистическая Революционная, — следуют идеям Николая Михайловского, отказавшись, разумеется, от положений, опровергнутых самой жизнью[6]. Тогда как марксизм составляет теоретическую основу Социал-Демократической партии.

Насколько можно судить, Александр Ульянов принадлежал к поколению народников, знакомому с идеями Карла Маркса. Как раз накануне покушения 1 марта 1887 года он обсуждал с М. Кольцовым публикацию «Социалистической библиотеки», в первый выпуск которой должен был войти его перевод статьи Маркса о философии Гегеля[7].

По окончании гимназии Владимир Ульянов (Ленин) отправился изучать право в Казанском университете. Там он часто посещал небольшие кружки молодёжи, изучавшей народническую литературу, однако он покинул стан народников, как только познакомился с марксизмом. Из университета Ульянова отчислили за участие в революционной агитации. В дальнейшем он отправился в Петроград[8], где выдержал государственный экзамен на юридическом факультете, то есть по русским меркам приобрёл статус, аналогичный лиценциату права.

«Карьера адвоката, - пишет Зиновьев. – не привлекала товарища Ленина. Владимир Ильич часто с юмором описывал свои недолгие дни у судебного барьера». Почти сразу Ленин оставил юридическую практику и сделался «профессиональным революционером». Россия – единственная страна, в которой революция остаётся профессией, и это не самый последний фактор в судьбе страны. Громадное большинство политиков, сыгравших ведущие роли в событиях 1917-1919 годов, были профессиональными революционерами и никогда не знали никакого другого дела.

«После исключения из Казанского университета, - продолжает Зиновьев. – Ленин отправился в Петроград. Уже заразившийся идеями Маркса в Самаре Ленин рыскал по Петрограду в поисках марксистов. Однако безрезультатно. Народники оставались преобладающей силой. Рабочий класс только начинал интересоваться политическими идеями. В такое ситуации, молодой товарищ Ленин меньше чем за два года создал кружок рабочих и собрал вокруг себя небольшую группу интеллектуалов-марксистов».

В начале 90-х годов Ленин участвовал в создании Союза борьбы за освобождение рабочего класса. «Действуя от имени этого Союза, Ленин организовал наши первые стачки и написал свои первые простые и непритязательные листовки – они распространялись по городу в мимеографических копиях – в листовках излагались экономические нужды рабочих Петрограда. Дни и ночи проводил Ленин в рабочей среде. Полиция преследовала его. У Ленина было всего несколько друзей, он не пользовался расположением тогдашних самодовольных революционеров. В то время народники ополчились на первых марксистов, народники даже сожгли марксистские сочинения Плеханова, по которым учился Ленин».

Приведённая цитата показывает любовь к красивому слогу (как сказано где-то у Гоголя), характерную для литературного таланта г. Зиновьева, и склонность к преувеличениям (художественные преувеличения вообще типичны для стиля Зиновьева). Под его пером Ленин оказывается непризнанным пророком, гонимым суровыми народниками, а народники по смыслу рассказа ещё и действуют в союзе с полицией!

На самом деле в Петрограде Ленин занимался тем же, чем и сотни его современников. Он не привлекал внимания властей и «тогдашние самодовольные революционеры» уделяли ему очень мало внимания. Заметим кстати, что тюремное заключение Ленина (как, между прочим, и Зиновьева) было весьма краткосрочным и не сопоставимым[9] с мученичеством, выпавшим на долю многих народников, которых большевистские власти теперь выставляют реакционерами!

Вышеописанные гонения загадочных народников на Ленина с сожжением книг Плеханова полностью принадлежат области вымысла. Скорее наоборот, наступала эпоха, которую сам Ленин назвал «медовым месяцем легального марксизма в России». «…в это время выходили  — по словам Ленина. — одна за другой марксистские книги, открывались марксистские журналы и газеты, марксистами становились повально все, марксистам льстили, за марксистами ухаживали, издатели восторгались необычайно ходким сбытом марксистских книг[10]».

В конце 90-х Ленина арестовали и отправили в ссылку. С этого времени он стал эмигрантом и прожил за границей с небольшими перерывами до 1917 года.

В 1901 году совместно с Мартовым и Потресовым Ленин основал газету «Искра», которая сыграла важную роль в истории революционного движения в России. Через два года Российская Социал-Демократическая Партия, основанная в 1898 году, раскололась на две фракции большевистов и меньшевистов. Ленин вышел из редколлегии меньшевистской «Искры» и основал первое большевистское издание «Вперёд». В 1905 году состоялся «первый исторический съезд, с которого берёт начало коммунистическая партия в нынешнем виде» (третий съезд Социал-Демократической Партии). Подготовкой и проведением съезда руководил Ленин. После раскола партии на две фракции, Ленин оказался непререкаемым вождём и главным оратором большевиков.

В 1905 году началась первая русская революция. Зиновьев описывает роль Ленина в этой революции как «ведущую и решающую». Собственно он прав, ведь в этой революции Ленин потерпел поражение!

Ленин тогда выступал за следующие меры: бойкот Думы, борьба против кадетской контр-революции, организация вооружённого восстания для установления революционной демократической диктатуры. Мы ещё выскажемся о перечисленных идеях, когда речь пойдёт о памфлете «Две тактики социал-демократии». Ленин неверно оценивал соотношение сил двух противоборствующих сторон. Меньшевики называли его ошибку преступной, однако, события 1917 года показали, хотя обстановка 1917 года решительно отличалась от 1905 года, что меньшевики вероятно преувеличивали возможности консервативных сил в России.

С точки зрения стороннего наблюдателя Ленин в революции 1905 года выступал на вторых ролях. Совет Рабочих Депутатов Петрограда возник по инициативе меньшевиков и находился под их влиянием. Первым председателем совета был Хрусталёв-Носарь, вторым Троцкий. В работе совета Ленин участия не принимал.

Зиновьев утверждает, что «Ленин побывал в Петроградском Совете один или два раза в 1905 году. Товарищ Ленин рассказывал, как посетил заседание Совета в помещении Вольно-Экономического Общества. Он сидел за кулисами, невидимый для публики, и впервые наблюдал работу Совета Рабочих Депутатов. Ленин находился в Петрограде нелегально, и партия запретила ему появляться на людях. Официальным представителем нашего Центрального Комитета в Совете был А. А. Богданов. Когда распространились слухи о планах по аресту Совета, мы запретили товарищу Ленину участие в историческом последнем заседании, чтобы не подвергать Владимира Ильича опасности. Ленин видел Совет только один или два раза в 1905 году, однако я думаю, что тогда, наблюдая ‘парламент трудящихся’ из-за кулис Вольно-Экономического Общества, Ленин впервые задумался о важности Советов».

В 1907 году Ленин вновь уехал за границу.

Зиновьев пишет: «Ленин дважды побывал в изгнании. Он провёл многие годы за границей. Несколько товарищей, среди которых был и я, разделили с ним второе изгнание. Если нам приходилось грустить и печалиться, особенно к концу нашей жизни на чужбине во время войны, когда мы пали духом (тот, кому подобно нам довелось жить на чужбине, знает, каково это, годами не слышать ни слова на родном языке)[11], товарищ Ленин обычно повторял: ‘что же вы жалуетесь, коллеги? Думаете, вы знаете, что такое настоящее изгнание? Плеханов, Аксельрод жили в настоящем изгнании. Им пришлось ждать на чужбине двадцать пять лет, прежде чем они увидели первого рабочего-революционера!’

Владимир Ильич в эмиграции страдал как пойманный лев. Он не находил применения своей великой и неистощимой энергии. Ленин спасался, занимаясь тем же, чем в подобных обстоятельствах занимался Маркс. Каждый день Ленин проводил по пятнадцать часов в библиотеке, отчасти в результате этого Ленин стал наиболее эрудированным марксистом современности и одним из наиболее начитанных людей нашей эпохи».

Господин Зиновьев без сомнения компетентный судья в данном вопросе.

За границей Ленин опубликовал ряд брошюр и редактировал несколько большевистских изданий. В 1912 году он обосновался в Кракове чтобы быть ближе к большевистскому движению в России. В то время его верным другом и доверенным сотрудником был депутат Думы от Социал-Демократической партии Малиновский.

Малиновский был агентом тайного отделения полиции. В его тёмном прошлом были случаи грабежа и разбоя, хорошо известные полицейскому руководству. Полицейские выразили готовность закрыть глаза на грешки Малиновского, если он направит свои таланты на деятельность по тайному осведомлению. Малиновский принял предложение. У полиции хватило наглости выдвинуть Малиновского на выборы в Думу. Его избрали, вероятно, благодаря двойной поддержке большевиков и тайной полиции. В качестве главы парламентской фракции большевиков Малиновский произносил ультра-революционные речи по любому поводу. Некоторые его речи были написаны под влиянием Ленина, а иногда прямо Лениным и продиктованы, во время частых наездов Малиновского в Краков. Другие выступления Малиновского были написаны директором департамента полиции Белецким, одним из наиболее выдающихся полицейских деятелей в царской России, обычно не знавшей недостатка в хороших служащих по данному ведомству. Малиновский оказался слугой двух господ. Благодаря ему и ещё писателю Черномазову, издававшему официальный печатный орган большевиков газету «Правда», а также служившему в департаменте тайной полиции, Белецкий не только знал всё, что происходит в большевистской штаб-квартире, но и мог при необходимости оказывать тайное влияние на революционную политику. Малиновский пользовался абсолютным доверием Ленина и Зиновьева. Когда Бурцев обвинил третьего по степени известности большевика Житомирского[12] в работе на департамент полиции, Ленин отправил к Бурцеву Малиновского с требованием предъявить доказательства. В то же самое время Белецкий поручил Малиновскому выяснить у Бурцева источники его информации об агентах тайной полиции. Возможно, Бурцев инстинктивно почувствовал недоверие к Малиновскому, может быть были другие причины, но, несмотря на все старания, Малиновский у Бурцева ничего не выяснил[13].

В 1914 году товарищ министра внутренних дел В. Ф. Джунковский выяснил, что в состав законодательного собрания входит агент тайной полиции. Считая подобную ситуацию недопустимой, Джунковский ради сохранения доброго имени государственных институтов Российской Империи потребовал немедленного удаления агента из Думы. Малиновский подчинился и даже покинул Россию. Никаких официальных заявлений по этому делу не появлялось, однако экстраординарный случай измены бурно обсуждался в обществе и в прессе. Ленин и Зиновьев поддерживали Малиновского даже после открытых обвинений, формально выдвинутых против него Бурцевым в декабре 1916 года. Вожди большевиков не принимали доказательств, до тех пор, пока уже после революции не были опубликованы официальные свидетельства о работе Малиновского агентом-провокатором[14].

Через Малиновского и Черномазова, а также благодаря искренним большевикам, постоянно посещавшим Краков ради ленинских инструкций, подобно католикам посещающим Ватикан, Ленин приобрёл огромное влияние на большевистское движение в России. Возможно также, что тайные воззрения Белецкого были созвучны экстремистским убеждениям Ленина. Мы ещё вернёмся к этой теме в следующих главах.

Война застала Ленина в маленькой деревушке в Галиции. Сначала его арестовали местные власти, однако, в центральном австрийском правительстве сразу сообразили, Австрии гораздо выгоднее предоставить полную свободу действий русскому подданному такого сорта. Ленин получил свободу и отправился в Швейцарию. Достаточно известна роль Ленина в тогдашней пропаганде вообще, и в частности на конференции сначала в Циммервальде, а затем в Кинтале. Известны и сами эти конференции. На циммервальдской конференции Ленин выступал с крайне левых позиций. На конференции в Кинтале Ленин предложил всеобщий саботаж и вооружённое восстание с целью захвата власти и превращения войны между странами в войну между классами. Его предложение поддержал Радек.

В марте 1917 Ленин с разрешения Германских властей отправился в Россию в знаменитом «пломбированном вагоне», изолированность этого вагона от внешней среды была, однако, сильно преувеличена. Сенсационное путешествие привлекло к Николаю Ленину внимание всего мира. К тому времени, обладая громадным авторитетом в узком революционном кругу, Ленин со своими идеями был практически неизвестен среди образованного класса в России, не говоря уже о рабочих массах, которые о Ленине и не слыхивали. Само слово большевик, впоследствии столь распространившееся, в то время было знакомо только очень немногим. В России стояли дни новорожденной свободы и патриотического опьянения. Люди изумлённо задавались вопросом: зачем русский деятель возвращается на родину через Германию? Почему русский революционер обращается за разрешением в Имперскую Канцелярию? И особенно, по какой причине канцлер Германии спешит удовлетворить ходатайство революционеров? Без преувеличения можно сказать, что первое пятно на свою репутацию Ленин получил после истории с пломбированным вагоном.

Первое выступление Ленина оказалось неудачным. В начале апреля 1917 года на заседании Совета Рабочих и Солдатских Депутатов Ленин изложил программу партии большевиков (впоследствии осуществлённую). Ленин подвергся нападкам, особенно ожесточённым со стороны будущих коллег и соратников. Так Стеклов, в настоящее время главный редактор печатного органа советского правительства газеты «Известия», заявил, например, что программа Ленина это программа анархии, и что Ленин явно претендует на опустевший трон Бакунина. Полагаю хорошо известным, что среди социал-демократов не было обвинения ужасней, чем анархизм, и ничего не могло быть страшнее сравнения с Бакуниным. Политическая программа Ленина оказалась в блистательной изоляции.

Троцкий к тому времени ещё не вернулся из Америки. Ему ещё предстояло объединиться с большевиками[15]. Во время войны он много писал (как и народный комиссар образования Луначарский) под псевдонимом Антид Ото для газет «Киевская мысль» и «День», хотя эти газеты не были ни пораженческими, ни безусловно пацифистскими, ни даже циммервальдскими по направлению. Впоследствии эти газеты были запрещены как контр-революционные правительством, главные посты в котором занимали их бывшие корреспонденты. Единственным неизменным союзником Ленина оставался Зиновьев. Их имена были неразделимы. Хотя через некоторое время сочетание Ленин-Троцкий совершенно вытеснило ранее всем привычное Ленин-Зиновьев. По капризу жестокой и переменчивой судьбы привлекательная фигура председателя Петроградской Коммуны совершенно отошла в тень.

Ещё меньше большевики были известны за рубежом. Карл Либкнехт в Германии и Александр Блан превосходили Ленина несопоставимо. Что касается всевозможных Шапиро, Коричнеров и Бэла Кунов они ещё даже не появились и не имели ни малейшего значения.

Продолжение этой истории всем известно. Со дня возвращения в Россию 4 апреля 1917 года каждый шаг Ленина сопровождался рекламой всемирного размаха. История его деяний 1917-1919 годов ещё не может быть написана. Основные вехи – напоминаем, что мы говорим только о вехах – таковы: бешеная кампания по всеобщей дезорганизации в России, провозглашаемая с балкона особняка Кшесинской и со страниц «Правды»; неудачная попытка переворота в июле 1917 года и бегство в Финляндию, возвращение из Финляндии в октябре и триумфальное появление во главе правительства народных комиссаров в Смольном; перемирие с Германией, заключение мира в Брест-Литовске; эксперименты с коммунизмом и небывалое царство террора, третий интернационал, «диктатура пролетариата», хаос, гражданская война, полная разруха.

Его подвиги снискали всемирную славу. В 1918 году большевики торжественно принимали у себя на конгрессе иностранных, чтобы не сказать экзотических, посланников из Индии, из Афганистана, из Занзибара из Тридесятого Царства, прибывших поприветствовать от имени коммунистических организаций своих стран великую Республику Советов и её понтифика Ленина на радость всем юмористам и к мрачному удовольствию циников. Но в дураках оказались юмористы и циники. Потому что теперь мы видим социалистические партии Италии и Норвегии, решительно вступающие в Третий Интернационал. А вот итальянская газета «Аванти» выпускает большую медаль с портретом Ленина «в профиль и анфас» с надписью «ex oriente lux»[16]. Вот газеты обсуждают всеобщую забастовку в Италии в честь дня рождения русского диктатора[17], а итальянские рабочие называют его именем детей! В Германии парламентарий-идеалист Карл Либкнехт, который двадцать лет называл себя социал-демократом, покидает партию, основанную ещё его отцом, и становится коммунистом, потому что коммунисты ближе Ленину. Другой парламентарий-идеалист во Франции Жан Лонге всерьёз говорит об «излучении Русской революции[18]», а официальное издание Французской Социалистической Партии приходит в экстаз от «гения», философской «новизны», «сверхъестественной проницательности», «чудесного революционного духа», «величайшего государственного деятеля эпохи[19]». Наконец, английский литератор, говоривший о «страницах истории, написанных большевиками», осмеливается рассуждать, что «перед судом потомства они будут так же чисты, как снега России[20]».

Неужели так же чисты, господин Артур Рэнсом?

Глава II Сочинения Ленина с 1894 по 1904 гг.

Литературная карьера Ленина началась с небольшой брошюры, адресованной рабочим Петрограда и озаглавленной «Оплата труда[21]». Вот факт, которого достаточно, чтобы показать, что Ленин, уже написавший очень много, никогда писателем не был. Ленин всегда остаётся политическим пропагандистом, пишет ли он об оплате труда наёмных рабочих или о философии Беркли. Обе темы он раскрывает совершенно одинаково, у Ленина это выходит совершенно естественно, так как идеи Беркли интересуют его с той же точки зрения, что и оплата наёмного труда. Этот подход, тем не менее, нельзя назвать недостатком, когда речь идёт о сочинениях такого необыкновенного автора. Ленин явно не претендует на сочинение бессмертных строк. Такую личность, во всём устремлённую к единственной цели, редко встретишь за оградой сумасшедшего дома. Эта его единственная цель, настолько захватывающая, что её следовало бы назвать одержимостью, придаёт своему носителю чрезвычайную силу, на примере Ленина это ясно видно.

Литературная и политическая деятельность Ленина заключалась в трёх важных задачах: борьба с народниками, борьба против легальных марксистов в России и ревизионистов в Германии, раскол Социал-Демократической партии.

В борьбе с народниками Ленин, вопреки утверждениям Зиновьева, сыграл весьма незначительную роль. Этот большевистский Босуэлл описывает впечатление, которые якобы производили ранние 1895 года статьи Ленина (они появлялись под псевдонимом Тулин), рассказ содержит следующие эффектные пассажи: «Некто мудрый и могучий сметает мелкобуржуазное уныние. Повеяло свежестью. Над горизонтом возвысился новый колосс. Его фигура выражает недовольство. В воздухе движение и обновление!»

Перед нами очередной образец зиновьевской любви к красивому слогу. Ранние статьи Ленина остались совершенно незамеченными. Дискуссии народников и марксистов велись в области политической экономии и философии. Ленин тогда ещё не был знаком с политической экономией, в области философии он сохранил полную некомпетентность до сих пор. Струве превосходил его познаниями. Плеханов литературным талантом (что не так много). Эти деятели и вели главную полемику с народниками. Важнейшая статья Ленина «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве» (1895) не содержит ничего нового в отношении теорий народничества. Всё самое интересное в статье относится к личности Струве. В этой связи, следует отметить, что Струве занимал совершенно особое положение в литературной деятельности Ленина. Для большевистских вождей Струве был с позволения сказать пугалом. Добрую четверть века Ленин не упускал ни одного повода, чтобы приписать любое измышленное им прегрешение отцу русского марксизма. С Лениным состязался Троцкий, он даже счёл необходимым развенчать это чудовище в специальной брошюре «Пётр Струве в политике».

Осенью 1894 года Ленин прочёл в небольшом кружке в Петрограде статью, направленную против Струве  «Отражение марксизма в буржуазной литературе». Сам Струве присутствовал среди слушателей. Та статья уже содержала некоторые из нынешних большевистских идей. Ленин подчёркивает тат факт, что в сочинениях Маркса переход от современного общественного строя к будущему должен произойти внезапно, то есть непременно подразумевает катастрофическое обрушение капиталистической системы. Вслед за Зомбартом Ленин высказывает весьма характерное для него убеждение, что «в самом марксизме от начала до конца нет ни грана этики». Он возражает против оценки Струве, что: «Маркс и его последователи увлеклись слишком далеко в отрицании государства». Статья Ленина была по его собственным словам «предупреждением Струве от революционных Социал-Демократов[22]». С другой стороны, Ленин согласился со Струве, признав «необходимость, неизбежность и прогрессивный характер русского капитализма», что было выпадом против народников с их утопией. Интересно отметить, что сейчас тот же самый марксист-Ленин пытается вывести Россию из капиталистической стадии развития, в которую Россия едва вступила, и сразу выстроить блаженный коммунистический порядок. Конечно же, со времён того выступления прошло двадцать пять лет! Утопист Ленин, однако, превзошёл утопистов-народников в убеждении, что страна с населением 150 миллионов человек на 80% крестьянского, страна со всё ещё не развитой промышленностью при гигантских природных богатствах, такая страна будто бы может за 25-30 лет преодолеть капиталистическую стадию развития и построить коммунизм!

Позднее Ленин посвятил ещё одну статью Струве, который к тому времени сделался одним из лидеров умеренного либерализма в России «Гонители земства и аннибалы либерализма». Пожалуй, эта статья стала наилучшим высказыванием большевицкого вождя на тему политической теории. Ленин цитирует слова своего либерального антагониста, обращённые к правителям царской России: «С глубокой скорбью мы предвидим те ужасные жертвы и людьми и культурными силами, которых будет стоить эта безумная агрессивно-консервативная политика, не имеющая ни политического смысла, ни тени нравственного оправдания». Последующие события полностью подтвердили справедливость этих слов, Ленин, однако, добавляет: «Какую бездонную пропасть доктринерства и елейности приоткрывает такой конец рассуждения о революционном взрыве! У автора нет ни капельки понимания того, какое бы это имело гигантское историческое значение, если бы народ в России хоть раз хорошенько проучил правительство». Вот слова настоящего Ленина. Возможно, даже сейчас он преисполнен желания «хорошенько проучить» капиталистический строй! К сожалению, подобный эксперимент в области социальной педагогики не позволяет разобраться, кого подвергают наказанию, кто наказывает и кто извлекает урок!

Более того, в то время ни у кого даже не возникало мысли о разрушении капиталистической системы. Напротив, Ленин убеждённо говорит о союзе с либералами. «Сумеют либералы сорганизоваться в нелегальную партию, – тем лучше, мы будем приветствовать рост политического самосознания в имущих классах, мы будем поддерживать их требования, мы постараемся, чтобы деятельность либералов и социал-демократов взаимно пополняла друг друга. Не сумеют – мы и в этом (более вероятном) случае не «махнем рукой» на либералов, мы постараемся укрепить связи с отдельными личностями, познакомить их с нашим движением, поддержать их посредством разоблачения в рабочей прессе всех и всяких гадостей правительства и проделок местных властей, привлечь их к поддержке революционеров. Обмен услуг подобного рода между либералами и социал-демократами происходит и теперь, он должен быть только расширен и закреплен. Но, будучи всегда готовы на этот обмен услуг, мы никогда и ни в каком случае не откажемся от решительной борьбы с теми иллюзиями, которых так много в неразвитом политически русском обществе вообще и русском либеральном обществе в частности. Мы освободились от иллюзий анархизма и народнического социализма, от пренебрежения к политике, от веры в самобытное развитие России, от убеждения, что народ готов для революции, от теории захвата власти и единоборства с самодержавием геройской интеллигенции».

Так он писал в 1901 году. Какие бы политические перемены не произошли с тех пор, невозможно читать эти строки в статье Ленина без изумления! «Обмен услуг между либералами и Социал-Демократами!»… Одни либералы в 1918-1919 годах заплатили жизнью, другие свободой за то внимание, которое Ленин и его присные из Чрезвычайной Комиссии, им уделил. Многие, подобно Струве, вынуждены были бежать от большевистских палачей[23]. Ещё интереснее узнать, что Ленин называет мысль о готовности народа к революции «опасным заблуждением».

Статья «Задачи русских Социал-Демократов», опубликованная в 1897 году за рубежом, создала Ленину репутацию в Социал-Демократических кругах. Сейчас неистовый противник Народных Комиссаров, П.Б. Аксельрод,  враждебно настроенный и к Ленину лично[24], тогда написал к статье лестное предисловие. Вышло целых три издания. Причины шумного успеха данной статьи непонятны. Она написана грубо (как, впрочем, и большинство ленинских сочинений), и вся состоит из общих мест.

Работы Ленина по политической экономии более чем заурядны. Он лишён литературного дарования. Ценность его сочинений невелика, но без сомнения он чрезвычайно много прочёл в области экономических наук. Пожалуй, в данной теме он наиболее компетентен. Его главная работа по экономике «Развитие капитализма в России» написана с целью доказать, что в России уже сложился капиталистический строй. Ленин также написал ряд статей по аграрному вопросу в России.

Нет необходимости повторять, что в аграрном вопросе Ленин всегда был одним из самых крайних анти-ревизионистов. При этом он неоднократно менял свои позиции. В статье «К деревенской бедноте[25]» он объявляет себя сторонником абсолютной свободы для крестьян и полного права распоряжаться землёй, в том числе свободной купли-продажи. С присущим ему мастерством демагогии Ленин осаживает своих противников Социал-Революционеров, которые выступали за национализацию земли, упрёком в тираническом отношении к сельским жителям, которое заключается в лишении их права абсолютной собственности на землю. Однако, очень скоро Ленин отказался от свободного обращения земли и стал отстаивать идею земельной национализации. Всего через несколько лет с той же лёгкость он написал статью, отстаивающую противоположную точку зрения. После 1905 года Ленина нисколько не интересовало право крестьян продавать и покупать земельные наделы. Вместо этого, он объявлял: «крестьяне с необходимостью доходят и дошли уже, в лице передовых своих представителей, до требования отмены всей частной собственности на землю вообще[26]».

В 1898 году состоялся первый съезд Социал-Демократов, на котором была основана Социал-Демократическая Рабочая партия. Была сформулирована программа борьбы преимущественно за экономические права пролетариата. Против этой тактики, впоследствии названной экономизмом, немедленно выступил Ленин. Ранее в 1902 году за границей он опубликовал знаменитую статью «Что делать?», с которой началась необыкновенно острая полемика и которая, вплоть до 1917 года, была самым известным сочинением Ленина. В статье Ленин предлагает сформировать организацию профессиональных революционеров, сделать революцию профессией, а также профессионально овладеть навыками борьбы против тайной полиции.

Ленин даёт подробное и живописное описание революционного движения 90-х годов: «…мы своим кустарничеством уронили престиж революционера на Руси. Дряблый и шаткий в вопросах теоретических, с узким кругозором, ссылающийся на стихийность массы в оправдание своей вялости, более похожий на секретаря тред-юниона, чем на народного трибуна, не умеющий выдвинуть широкого и смелого плана, который бы внушил уважение и противникам, неопытный и неловкий в своем профессиональном искусстве, – борьбе с политической полицией, – помилуйте! это – не революционер, а какой-то жалкий кустарь.

Пусть не обижается на меня за это резкое слово ни один практик, ибо, поскольку речь идет о неподготовленности, я отношу его прежде всего к самому себе. Я работал в кружке, который ставил себе очень широкие, всеобъемлющие задачи, – и всем нам, членам этого кружка, приходилось мучительно, до боли страдать от сознания того, что мы оказываемся кустарями в такой исторический момент, когда можно было бы, видоизменяя известное изречение, сказать: дайте нам организацию революционеров – и мы перевернем Россию! И чем чаще мне с тех пор приходилось вспоминать о том жгучем чувстве стыда, которое я тогда испытывал, тем больше у меня накоплялось горечи против тех лжесоциал-демократов, которые своей проповедью ‘позорят революционера сан’, которые не понимают того, что наша задача – не защищать принижение революционера до кустаря, а поднимать кустарей до революционеров».

Никто не станет отрицать, что Ленин превратил себя в абсолютный образец профессионального бойца. Те, кому довелось увидеть своими глазами плоды агитации, распространяемой в 1917 году с балконов особняка Кшесинской и со страниц «Правды», те, кому довелось увидеть разложение армии и деморализацию народа под действием той же агитации, те по достоинству оценят редкий дар Ленина – талант всесокрушающей демагогии.

Однако, восхищение следует прервать. Как только Октябрьская революция привела большевиков к власти, Ленин, этот изощрённый агитатор, снова сделался кустарём и провозгласил эру кустарного социализма. В его окружении было очень мало профессиональных революционеров. Основная масса ленинских последователей состояла из искренних, но неискушённых коммунистов, перемешанных с авантюристами самого разного толка, любителями ловить рыбу в мутной воде, и просто с уголовными преступниками. Политические дилетанты, кустари социализма и дельцы известного толка составили большевистскую гвардию.

На втором съезде Социал-Демократической партии в августе 1903 года наметился её раскол на большевиков и меньшевиков[27]. Разногласие было связано с чисто техническими вопросами организации. Сейчас расхождение между большевиками и меньшевиками гораздо более глубокое. Многие из его тогдашних оппонентов сейчас выступают его ближайшими соратниками, чего только стоит пример Троцкого. С другой стороны, Плеханов, формально не присоединившийся к большевикам в 1903 году, по большинству вопросов поддерживал Ленина, однако со временем стал его непримиримым врагом. При чтении материалов второго съезда: статей, докладов, обзоров, трудно проследить связь тогдашних и сегодняшних взглядов одних и тех же политиков. Связь, конечно же, есть, но слишком неуловимая для неискушённого читателя. Споры на съезде носили сектантский, талмудический характер. Два заседания потратили на обсуждение первой статьи устава партии. Ленин желал утвердить следующую формулировку: «Членом партии считается всякий, признающий её программу и поддерживающий партию как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций».

Лидер меньшевиков Мартов со своей стороны предложил другой вариант: «Членом Российской социал-демократической рабочей партии считается всякий, принимающий её программу, поддерживающий партию материальными средствами и оказывающий ей регулярное личное содействие под руководством одной из ее организаций»

Различие между «в организации» и «под руководством организации» обсуждали Ленин, Плеханов, Мартов, Троцкий, Аксельрод, Мартынов, Акимов, Либет, Попов, Брукер и все остальные два дня, и ещё два года спорили в печати. Память устало подсказывает какой-то Вселенский Собор в Константинополе: Сын подобосущ (όμοιούσιος) Отцу или единосущ (όμοούσιος)? Называть ли Бога-Отца Творцом или Творцом Неба и Земли? Если верные Социал-Демократы настаивают на серьёзной практической разнице между формулами Ленина и Мартова, Григорий и Нектарий, должно быть, имели все основания спорить о своих разногласиях в Константинополе.

Все препирательство второго съезда по словам Ленина свелись к борьбе революционных Социал-Демократов, получивших большинство и признавших его лидерство, против оппортунистических элементов по его же словам «не так сильно связанных теорией и принципами». С другой стороны Мартов и его союзники видели в этих иссушающих дебатах «бунт против ленинизма».

Глава III Идеи и политика Ленина во время Первой Русской Революции (1905-1906)

В мае 1905 года в Лондоне проходил третий съезд Социал-Демократической партии, или, если говорить точнее, первый съезд Партии Большевиков, так как в съезде принимали участие только большевики. Меньшевики в то же время заседали в Женеве. Расхождения между двумя фракциями в партии достигли небывалой остроты в связи событиями Первой Русской Революции. Ленин, безусловно заправлявший на съезде в Лондоне, написал целую книгу о расколе. Сейчас эта книга особенно интересна в связи с его нынешними словами и действиями[28]. Основные идеи лондонского съезда, сам Ленин сформулировал следующим образом:

«непосредственные интересы пролетариата, так и интересы его борьбы за конечные цели социализма требуют возможно более полной политической свободы, а следовательно, замены самодержавной формы правления демократической республикой;

осуществление демократической республики в России возможно лишь в результате победоносного народного восстания, органом которого явится временное революционное правительство, единственно способное обеспечить полную свободу предвыборной агитации и созвать, на основе всеобщего, равного и прямого избирательного права с тайной подачей голосов, учредительное собрание, действительно выражающее волю народа[29]»

Это собственные слова человека, который через тринадцать лет жестоко разогнал Учредительное Собрание, созванное на основе всеобщего, равного, прямого избирательного права с тайной подачей голосов, и который успел познакомить нас с полной политической свободой.

«Марксисты безусловно убеждены в буржуазном характере русской революции. Что это значит? Это значит, что те демократические преобразования в политическом строе и те социально-экономические преобразования, которые стали для России необходимостью, – сами по себе не только не означают подрыва капитализма, подрыва господства буржуазии, а, наоборот, они впервые очистят почву настоящим образом для широкого и быстрого, европейского, а не азиатского, развития капитализма, они впервые сделают возможным господство буржуазии как класса[30]».

«Реакционна мысль искать спасения рабочему классу в чем бы то ни было, кроме дальнейшего развития капитализма. В таких странах, как Россия, рабочий класс страдает не столько от капитализма, сколько от недостатка развития капитализма. Рабочий класс безусловно заинтересован поэтому в самом широком, самом свободном, самом быстром развитии капитализма. Поэтому буржуазная, революция в высшей степени выгодна пролетариату. Буржуазная революция безусловно необходима в интересах пролетариата[31]».

Из этих рассуждений Ленин делает практический вывод: «ставя задачей временного революционного правительства осуществление программы-минимум, резолюция (лондонского съезда – М.А.) тем самым устраняет нелепые полуанархические мысли о немедленном осуществлении программы-максимум, о завоевании власти для социалистического переворота. Степень экономического развития России (условие объективное) и степень сознательности и организованности широких масс пролетариата (условие субъективное, неразрывно связанное с объективным) делают невозможным немедленное полное освобождение рабочего класса. Только самые невежественные люди могут игнорировать буржуазный характер происходящего демократического переворота; – только самые наивные оптимисты могут забывать о том, как еще мало знает масса рабочих о целях социализма и способах его осуществления[32]».

Следует предположить, что степень экономического развития России (условие объективное) и степень сознательности и организованности широких масс пролетариата (условие субъективное, неразрывно связанное с объективным) чудесным образом возросли после 1905 года! Трудно оценить субъективные условия, так как оценка неизбежно окажется субъективной, но мы располагаем сведениями по объективным показателям. Война и революция значительно замедлили экономическое развитие России[33]. Российская промышленность отчасти разрушена, отчасти парализована. Сравнение убеждений Ленина в 1905-1906 гг. и его действий в 19017-1918 при таких объективных показателях весьма поучительно.

Не следует, однако, думать, что программа Ленина в 1905 году была логичной и непротиворечивой. Уже тогда он говорил о диктатуре пролетариата и крестьянства. Как диктатура может сочетаться с Учредительным собранием и политическим либерализмом, было и по сю пору осталось личным секретом Ленина. Разгадка этого секрета известна только большевикам. Возможно, что-то прояснит следующая цитата:

«…это будет, разумеется, не социалистическая, а демократическая диктатура. – пишет Ленин. — Она не сможет затронуть (без целого ряда промежуточных ступеней революционного развития) основ капитализма. Она сможет, в лучшем случае, внести коренное перераспределение земельной собственности в пользу крестьянства, провести последовательный и полный демократизм вплоть до республики[34], вырвать с корнем все азиатские, кабальные черты не только из деревенского, но и фабричного быта, положить начало серьезному улучшению положения рабочих и повышению их жизненного уровня, наконец, last but not least[35] – перенести революционный пожар в Европу. Такая победа нисколько еще не сделает из нашей буржуазной революции революцию социалистическую[36]»

Цели, намеченные Лениным в 1905 году в части «революционной демократической диктатуры», за исключением пункта «last but not least», были с избытком выполнены Временным Правительством 1917 года. Оно ввело восьмичасовой рабочий день, провозгласило государственные ограничения промышленности (гораздо лучшие, чем умеренная формула Ленина «улучшение условий труда и жизни рабочих»). Вырвало с корнем «все азиатские, кабальные черты» русской жизни, хотя и ненадолго, так как большевики ввели им на смену порядки, немыслимые ни при старом режиме, ни в Азии! Все были согласны с необходимостью проведения глубоких аграрных реформ[37] и разработки радикальной демократической конституции. Учредительное собрание занялось бы этой работой без необходимости устанавливать диктатуры. Ленин жестоко критиковал Временное Правительство, которое выполняло программу, гораздо более радикальную, чем его собственные планы «демократической диктатуры» 1905 года.

Верно ли, что «в лучшем случае» эта диктатура сможет распространить революционный пожар на всю Европу? Здесь происходит внезапный скачок лихорадочной мысли. «Мы не должны бояться полной победы социал-демократии в демократической революции, т.е. революционной демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, — пишет Ленин. — ибо такая победа даст нам возможность[38] поднять Европу, а европейский социалистический пролетариат, сбросив с себя иго буржуазии, в свою очередь поможет нам совершить социалистический переворот». Ленин вдруг забывает всё, что ранее говорил о необходимости всеобъемлющего свободного развития капитализма в России, и отбрасывает рассуждения об объективных и субъективных условиях, на которых только что настаивал. Мысль о немедленной социалистической революции «глупая», «полу-анархическая» и прежде всего «реакционная» внезапно становится практической, если социалистическую революцию привносит европейский пролетариат ради спасения русских трудящихся. Выраженные здесь мессианские ожидания, на которых всегда строилась большевистская вера, особенно обострились сейчас. Дела в России идут плохо? Нам поможет Карл Либкнехт! Карла Либкнехта больше нет? Нам поможет Бэла Кун! И т.д., и т.д., и т.д.!

В качестве верного марксиста Ленин тогда думал, что промышленные рабочие и крестьяне могут действовать совместно только в рамках борьбы с реакционным классом. «Наступит время. – пишет Ленин. – кончится борьба с русским самодержавием – минет для России эпоха демократической революции – тогда смешно будет и говорить о «единстве воли» пролетариата и крестьянства, о демократической диктатуре и т.д. Тогда мы подумаем непосредственно о социалистической диктатуре пролетариата[39]».

Сейчас борьба с самодержавием кончена, а пролетариат и крестьянство пока ещё выступают единой силой. Народные комиссары вопреки воле всех крестьян и большинства промышленных рабочих называют себя Правительством Рабочих и Крестьян. Изобретательные большевистские пропагандисты сначала пытались приписать себе поддержку батраков (безземельных крестьян), затем советов крестьянской бедноты, потом они записали на свой счёт комитеты середняков. Сейчас большевики просто и без затей говорят, что их поддерживает всё крестьянство. Получается, что сейчас сохраняется единство интересов пролетариата и крестьян, о котором было «смешно говорить» в 1905 году. Не стоит пояснять, что это единство обеспечено личностью Ленина. Воистину, нет ничего невозможного для «научного социализма»!

В статье Ленина, написанной в 1905 году, есть ещё один особенно интересный вопрос, и касается он отношения к террору: «Удастся решительная победа революции, – тогда мы разделаемся с царизмом по-якобински или, если хотите, по-плебейски. «Весь французский терроризм, – писал Маркс в знаменитой «Новой Рейнской Газете» в 1848 г., – был не чем иным, как плебейским способом разделаться с врагами буржуазии, с абсолютизмом, феодализмом и мещанством» (см. Marx’ Nachlass, издание Меринга, том III, стр. 211). Думали ли когда-нибудь о значении этих слов Маркса те люди, которые пугают социал-демократических русских рабочих пугалом «якобинизма» в эпоху демократической революции?»

«Якобинцы современной социал-демократии, – хотят, чтобы народ, т.е. пролетариат и крестьянство, разделался[40] с монархией и аристократией «по-плебейски», беспощадно уничтожая врагов свободы, подавляя силой их сопротивление, не делая никаких уступок проклятому наследию крепостничества, азиатчины, надругательства над человеком[41]».

Вот доказательство лицемерия большевиков, уверяющих, что разгул террора стал всего лишь ответом на интервенцию империалистических сил Антанты, на действия Социалистов-Революционеров, на вмешательство Чехословакии[42].

В действительности большевистский террор был воплощением намерений, высказанных Лениным ещё 15 лет назад. Деятельность Чрезвычайной Комиссии, расстрелы, расправы с заложниками, убийство царевича и дочерей Николая II, массовые казни аристократов со всеми семьями, жестокость и пытки – всё это входило в планы Ленина по «расправе» якобинским или плебейским способом, и было заявлено ещё в 1905 году. Давние злодейские планы выглядят ещё более циничными на фоне притворных сожалений о «надругательстве над человеком» и жалоб на «азиатчину».

Кажется странным, но весьма характерным для старого порядка, что книга, которую я сейчас цитирую, была свободно издана в Польше 1908 году, когда у власти был Столыпин, а Столыпин был чем-то вроде полубога русской реакции. В любой свободной стране подобную книгу не смогли бы запретить, но столыпинская Россия была далека от идеалов свободы. Писатель Мережковский подвергся преследованиям за недостаточно почтительное изображение императора Александра I в романе, хотя Александр умер в 1825 году[43]. Известный автор Короленко был привлечён к суду за публикацию в журнале «Русское богатство» неизданной при жизни повести Льва Толстого «Посмертные записки старца Фёдора Кузьмича», в которых содержится нелестный портрет не более и не менее, Екатерины II. Опасными считались последователи Льва Толстого. Их преследовали, ссылали, заключали в тюрьмы. Случалось, что жгли книги самого Толстого.

Напрашивается вопрос: как возможно официальное разрешение[44] книги с прямым призывом к вооружённому восстанию и к осуществлению террора? Неужели так глупо было царское правительство? Вполне возможно. Глупость всегда была отличительной чертой старого порядка в России! Хотя могли быть и более вероятные причины. Многочисленные источники свидетельствуют, что Департамент Полиции намеренно позволял большевикам публиковать свои материалы в Петрограде. Издатель, без всякого сомнения, был полицейским агентом, что не делало его книги менее большевистскими, менее экстремистскими. Одновременно с этим власти преследовали издателей гораздо более умеренных газет и журналов, налагали разорительные штрафы, и даже приговаривали к тюремному заключению.

Вероятно, полицейские руководители намеревались повторить опыт вооружённого восстания по образцу московского 1905 года, которое закончилось триумфом полицейских сил. Восстание, организованное по указаниям лондонского съезда (то есть лично Ленина), предоставило царскому правительству повод всего за несколько дней решительно расправиться со всеми революционными силами. Очень может быть, что полицейское отделение готовилось к повторной операции такого рода, и попустительствовало большевистской пропаганде, исходя из своего видения благожелательного исхода восстания.

Многие политики, включая Плеханова, считали тактику Ленина в 1905 году преступлением против революции. Следует, однако, помнить, что обе стороны поставили на исход дела всё. Ленин обладает ценным стратегическим качеством. Он никогда не преувеличивает силы своих противников. Наполеон говорил, что безрассудство побеждает так же часто, как и проигрывает, а шансы на победу и поражение в жизни всегда одинаковы – и Наполеон знал, о чём говорил. И Ленин, и Департамент Полиции сделали ставку. Вооружённое восстание могло погубить дело революции, как в 1905 году, но могло и низвергнуть монархию, как это и случилось в 1917.

Глава IV Философские взгляды Ленина

После поражения Первой Русской революции марксистская мысль в России переживала кризис. Многие Социал-Демократы, и большевики, и небольшевики испытывали потребность найти своим социалистическим убеждениям иное философское обоснование за рамками материализма Энгельса, Меринга, Лафарга или Плеханова. Одна за другой появлялись философские статьи Социал-Демократических авторов: Луначарского, Базарова, Богданова, Юшкевича и других.

Зиновьев пишет, что в то время «восторжествовало литературное мародёрство, началось неслыханное прежде разграбление литературы. Все[45] хотели навязать трудящимся давно прогнившие буржуазные идеи под вывеской марксизма».

Ленин немедленно обратил гневное внимание на происходящее, заметив опасность. Раньше Ленин никогда не углублялся в философию и думал, что для верного Социал-Демократа нет такой философской проблемы, которою ещё не разрешили Маркс и Энгельс. Попытки отказа от материализма приводили Ленина в бешенство. Социал-Демократов, поднявших бунт (бунт, впрочем, был на коленях) против диалектического материализма Маркса и Энгельса, следовало привести в чувство!

Ленин затворился в Национальной Библиотеке в Париже и принялся изучать буржуазную философию. Я слышал от одного из друзей Ленина, что буржуазную философию тот выучил (!) за шесть недель. Впрочем, Зиновьев утверждает, что Ленин посвятил изучению философии два года. В любом случае, Ленин сочинил пространную книгу, напечатанную в 1908 году. Зиновьев восхваляет эту книгу, как «великий теоретический труд и серьёзный вклад в философию, заложивший основы Коммунизма».

Книга, действительно, чрезвычайно любопытна, но скорее с психологической, чтобы не сказать с психопатологической, точки зрения. Ленинский способ обращаться с философскими вопросами поражает. Работы самых отвлечённых мыслителей Ленин читает с большевистской точки зрения и рассматривает их в качестве средства посрамления своих политических соперников. Бедные мыслители прошлого не могли бы представить, что Ленин сможет вычитать из их сочинений.

Ленин цитирует вполне безобидную статью Блея «Метафизика в политической экономии» из Vierteljahrsschrift für wissenschaftliche Philosophie и сопровождает свои цитаты такой ремаркой: «Читатель, вероятно, негодует на нас за то, что мы так долго цитируем эту невероятно пошлую галиматью, это квазиученое шутовство в костюме терминологии Авенариуса. Но – wer den Feind will verstehen, muß im Feindes Lande gehen: кто желает знать врага, тот должен побывать во вражеской стране. А философский журнал Р. Авенариуса – настоящая вражеская страна для марксистов».

Отсюда ясно, что Ленин интересовался философией как врагом. Он «изучал», а скорее просматривал шкафы философских книг из тех же соображений, из которых офицеры немецкого генерального штаба изучали (и гораздо добросовестнее) русский язык.

Стиль цитаты характеризует всю книгу. Вот только несколько случайно подобранных примеров:

«В философии – поцелуй Вильгельма Шуппе ничуть не лучше, чем в политике поцелуй Петра Струве или г. Меньшикова[46]». … «Мах здесь так же приближается к марксизму, как Бисмарк приближался к рабочему движению, или епископ Евлогий[47] к демократизму». … «Луначарский говорит[48]: ‘… дивная страница религиозной экономики’. Скажу так, рискуя вызвать улыбку нерелигиозного читателя». Каковы бы ни были ваши благие намерения, товарищ Луначарский, ваши заигрывания с религией вызывают не улыбку, а отвращение». … «И вот эдакие-то немецкие Меньшиковы (Ленин пишет о Шуберте-Зольберне. – М.А.), обскуранты ничуть не менее высокой пробы, чем Ренувье, живут в прочном конкубинате с эмпириокритиками». … «Что автор такого рассуждения (Анри Пуанкаре – М.А.) может быть крупным физиком, это допустимо. Но совершенно бесспорно, что брать его всерьез, как философа, могут только Ворошиловы-Юшкевичи. … Ошибаетесь, г. Пуанкаре: ваши произведения доказывают, что есть люди, которые могут мыслить только бессмыслицу». … «Ограничусь только изложением статьи нашего известного философского черносотенца г. Лопатина[49]. … Истинно русский философский идеалист г. Лопатин относится к современным европейским идеалистам примерно так же, как «Союз русского народа» к западным реакционным партиям». … «Герман Коген … доходит до того, что проповедует введение высшей математики в школы – для ради внедрения в гимназистов духа идеализма, вытесняемого нашей материалистической эпохой. … Конечно, это – вздорное мечтание реакционера. … Но в высшей степени характерно, … какими утонченными средствами пытаются представители образованной буржуазии искусственно сохранить или отыскать местечко для фидеизма[50], который порождается в низах народных масс невежеством, забитостью и нелепой дикостью капиталистических противоречий». … «Русский физик, г. Хвольсон[51], отправился в Германию, чтобы издать там подлую черносотенную брошюрку против Геккеля».

Читая философское сочинение подобного содержания, можно испытывать самые разные эмоции. Я испытываю ужас от мысли, что написавшей такое человек видит себя апостолом будущего, на деле обладая психологией средневекового проповедника, а сейчас он стал абсолютным властелином над сотней миллионов душ.

Критика «философской системы Ленина» была бы ребячеством. Ленин, собственно и не претендует ни на какую самостоятельность в этой области, и всё время подчёркивает свою приверженность доктрине «диалектического материализма[52]».

Библией диалектического материализма принято считать сочинение даже не Маркса, а Энгельса под названием «Анти-Дюринг» (Herrn Eugen Dühring’s Umwälzung der Wissenschaft). Ленин считает эту книгу первым и последним словом человеческой мудрости. К вящей славе перелицованного на большевистский манер диалектического материализма Ленин развенчивает таких философов как Юм, Кант, Беркли, Авенариус и Ренувье. Критикует Ленин и естествоиспытателей: «немца Маха, француза Анри Пуанкаре, бельгийца П. Дюгема[53]» за компанию с русскими изменниками делу материализма.

Общий тон ленинских разглагольствований таков: Беркли, Юм, Кант, Мах, Пуанкаре и другие прислужники буржуазии специально выдумывают доктрины, противоречащие здравому смыслу, чтобы держать в подчинении пролетариат. Ленин упоённо цитирует тираду против этих философов, обессмертившую своего автора – Поля Лафарга (ученика Энгельса).

«Рабочий, который ест колбасу и который получает 5 франков в день, знает очень хорошо, что хозяин его обкрадывает и что он питается свиным мясом; что хозяин – вор и что колбаса приятна на вкус и питательна для тела. – Ничего подобного, – говорит буржуазный софист, все равно, зовут ли его Пирроном, Юмом или Кантом, – мнение рабочего на этот счет есть его личное, т.е. субъективное, мнение; он мог бы с таким же правом думать, что хозяин – его благодетель и что колбаса состоит из рубленой кожи, ибо он не может знать вещи в себе…»

Есть, однако, софистика и софистика. Ленин находит некоторое оправдание Канту, Которого считает промежуточным звеном между идеализмом и материализмом. «Когда Кант допускает, что нашим представлениям соответствует нечто вне нас, какая-то вещь в себе, – то тут Кант материалист. Когда он объявляет эту вещь в себе непознаваемой, трансцендентной, потусторонней, – Кант выступает как идеалист». То есть Кант выступает чем-то вроде буржуазного центра примерно как Кадетская Партия (сравнение, разумеется, принадлежит Ленину). «Махисты критикуют Канта справа, а мы – слева». С точки зрения Ленина Мах – гораздо худший софист: «Философия естествоиспытателя Маха относится к естествознанию, как поцелуй[54] христианина Иуды относился к Христу». К собственным партийным соратникам Ленин так же суров, если замечает у них малейшее оправдание доктрины «фидеизма».

Вот он грозно одёргивает Луначарского, который «опустился до позорных вещей», «будь это прямой и обычный, т.е. непосредственно фидеистический смысл … подобные заявления не приравнивали бы всецело Анатолия Луначарского к Петру Струве» (как я уже отмечал, Ленин никогда не упускает возможности сделать выпад против Струве).

Изложение Ленинской философии было бы неполным без ссылок на ещё одну философскую книгу, опубликованную почти одновременно с ленинской. Эта книга написана примерно в том же духе товарищем Ленина по партии В. Шулятиковым[55]. Книга Шулятикова гораздо интереснее ленинской. Прежде всего она гораздо академичнее. Ленин мечет в буржуазных философов громы и молнии. Шулятиков не позволяет себе ни одного грубого слова. Спокойно и методично он развенчивает великих мыслителей, с научным спокойствием списывает их одного за другим. Ленин по-преимуществу имеет дело с философами-современниками. Шулятиков погружается в прошлое до самого Декарта (почему бы не побеспокоить старого реакционера?). К тому же, по сравнению с Лениным, Шулятиков гораздо более целостный мыслитель, насколько это вообще возможно, что прибавляет патологической привлекательности его книге. Идеи и методы обоих авторов, впрочем, вполне сопоставимы.

«Предполагать, что философия – вещь очень невинная. – начинает Шулятиков. — …не следует, что надо видеть в ней оружие, выкованное против рабочего класса. Придерживаться изложенного взгляда значит впадать в наивную, прискорбнейшую ошибку. Философия не составляет счастливого исключения: на умозрительных «высотах» буржуазия остается, верна себе. Она говорит не о чем ином, как о своих ближайших, классовых выгодах и стремлениях, но говорит очень своеобразным, трудно понимаемым языком. Все без остатка философские термины, с которыми она оперирует, все эти «понятия», «идеи», «воззрения», «представления», «чувства», все эти «абсолюты», «вещи в себе», «ноумены», «феномены», «субстанции», «модусы», «атрибуты», «субъекты», «объекты», все эти «духи», «материальные элементы», «силы», «энергии» служат ей для обозначения общественных классов, групп, ячеек и их взаимоотношений». Всё это «условные знаки».

Подобно тому, как военные посвящают годы расшифровке тайных кодов противника, Шулятиков посвятил себя изучению тайного кода буржуазной философии и срыванию покрова тайны с её инструментов, с помощью которых подкупленные капиталом философы веками дурачат пролетариат. В книге действительно раскрываются наиболее бережно хранимые секреты буржуазной философии.

Например, пролетарии могут узнать, что «мир в системе Декарта, организован по типу мануфактурного предприятия. Декартово понятие о человеке, в свою очередь, воспроизводит организацию мануфактурной мастерской». Концепция времени того же философа связана с промышленными нововведениями, представление о которых можно почерпнуть из описанного неким Нейдерфером в XVI веке типографского предприятия неких Кобергеров, а на этом предприятии трудящиеся должны были начинать работу «в известный час». Ещё хуже в книге представлен Спиноза: «Спинозовское миропонимание – песнь торжествующего капитала – капитала, всё поглощающего, всё централизующего.  … Величественная, очаровательная система! такова почти всеобщая оценка спинозовского миропонимания. Наиболее далекий от всяких «мирских помыслов» человек, идеальнейший тип мыслителя, исключительно преданного чистому умозрению – такова всеобщая оценка личности Спинозы. Но… когда Спиноза умер, то, как известно, погребальную колесницу, везшую его останки, с большой помпой провожать fien fleur[56] голландской буржуазии. А если мы познакомимся поближе с кругом его знакомых и корреспондентов, то опять встретимся с fien fleur’ом – и не только голландской, но и всемирной – буржуазии. ... Буржуазия чтила в Спинозе своего барда».

После такого, читатель уже не удивится, узнав, что «Бог Лейбница – собственник образцово поставленного предприятия», и что «философия Лейбница – апофеоз организационного строительства мануфактуристов». Но наиболее зловещими представителями мануфактурного мышления были Юм и Кант. «поскольку эластичность немецкого мануфактурного капитала в XVIII ст. не велика и, постольку идеолог немецкой буржуазии (Кант – М.А.) находит возможным защищать статическое представление о душе». Шулятиков походя разгадывает загадку силлогизмов Фихте: «Это – славословие в честь всеспасющей специализации. Дифференцируйте профессии и функции и строго соразмерьте их!»

Шулятиков не скрыл от читателя того факта, что вся современная философия служит оправданию капитализма. «Учение Авенариуса о принципиальной координации, учение Эрнста Маха об отношении психического к физическому, учение Вундта о представлениях-объектах – все эти учения одного порядка, все это примеры разрешения одной и той же проблемы, поставленной перед идеологами авангарда капиталистической буржуазии, примеры попыток передать с помощью философских символов отношение означенной буржуазии к факту роста и, вместе с тем, «поражения» кадров исполнителей-организаторов».

Читатель, погружаясь в эту тарабарщину, должно быть испытывает вспышки тоскливого веселья. Не забудем, однако, что мы в данном случае наблюдаем признаки мании преследования, которая в определённых политических условиях может утратить безобидность. До тех пор, пока разоблачают Спинозу и Лейбница, всё это не так серьёзно. Вспомним, однако, что Россия сейчас управляется Шулятиковыми, и что Ленин это тот же Шулятиков, и Чрезвычайная Комиссия – кроме самых обычных бандитов – состоит ещё из многочисленных Шулятиковых. Я не преувеличиваю, когда говорю, что тысячи русских были расстреляны по обвинениям в контр-революционных заговорах, доказательства которых были столь же весомы, как доказательства союза Спинозы и мировой буржуазии, или доказательства мануфактурного характера философии Лейбница и Канта.

Не навязывая Ленину ответственности за философские писания Шулятикова, мы однако видим сходный тип мышления у двух этих авторов. Становится понятно, что приход к власти человека, способного написать подобную книгу, представляет опасность тридцати векам цивилизации. В чём собственно состоит разница между Лениным и Халифом Омаром, приказавшим сжечь Александрийскую Библиотеку? «Если в этих книгах написано то же, что в Коране, они бесполезны. Если же в них написано что-то другое, они вредны». Если вместо Корана подставить в это высказывание «Анти-Дюринг», мы получим точное описание ленинского образа мыслей. Сам Ленин как-то сказал: «Книга проигрывает социальную революцию», и он был совершенно прав. Если бы Ленин захотел быть абсолютно последовательным, и если бы его в той или иной степени не сдерживали более просвещённые соратники, такие как Луначарский, каким ещё большим испытаниям он не подверг бы и без того несчастную Россию? В Советской России если и терпят пока естественные науки, то лишь по случайности. Если Иуда Мах не сможет использовать там науку в целях реакционной дедукции, то математики, сплошь заражённые вирусом идеализма, могут представлять опасность. Философия и гуманитарные науки будут совершенно запрещены, поскольку Юм и Кант не имеют другой цели, кроме обмана трудящихся к удовольствию нанимателей, оплачивающих деятельность Юма и Канта. Что же до Авенариусов, Шубертов-Зольдернсов и Меньшиковых, то им место в тюрьме… Если только их не расстреляют, как собственно расстреляли Меньшикова. Делом подлеца Хвольсона и черносотенца Лопатина займётся Чрезвычайная Комиссия, привычная к борьбе с контр-революцией, спекуляцией и философией. Профессорам позволят преподавать только то, что написано в «Анти-Дюринге». Что же касается искусства, то оно по своей природе «фидеистично», поэтому его милосердно запретят!

Не следует думать, что здесь преувеличены взгляды Ленина. К каким ещё умозаключениям может прийти тот, кто знает всю правду, всю высшую правду, и который считает всё, несогласное с его правдой, безумным, реакционным, подлым. Шекспировское воображение Эрнеста Ренана рисовало видение ужасного дикаря, угрожающего цивилизации. Опьянённый Калибан, разрушающий всё, что встаёт у него на пути. Большевизм – сбывшееся видение Ренана. Калибанство философии. Калибанство политики. Вот дар Ленина миру.

Глава V Предсказания вообще и предсказания Ленина в частности

Я сознаю, что сейчас мне придётся развенчать легенду, которая кажется неопровержимой. Для многих, даже весьма далёких от почитания Ленина людей, он остаётся человеком, который всегда всё предвидит.

Недавно газета французский социалистов «Humanité» опубликовала следующее высказывание, демонстрирующее определённый этап добровольного ослепления, легкоразличимого в парижском культе русских героев: «Ещё год назад, когда виконт Грей выступил со статьёй о положении Лиги Наций, народный комиссар Ленин разоблачил его, как марионетку англосаксонской плутократии. Ленин обладает даром видеть незаметные связи между фактами, хотя, мрачный характер ленинских предсказаний наряду с их ошеломляющим содержанием сначала провоцирует у многих недоверие. Однако по мере развития событий мы узнаём всё больше о мыслях и убеждениях этого великого человека. Следует признать, что помимо глубокой и всесторонней философской эрудиции Ленин обладает интеллектуальным даром, делающим его одним из самых выдающихся политиков современности. Приводимая ниже статья из «Times» полностью подтверждает ленинское пророчество».

После такого, совершенно необычайного предуведомления следует статья «Times», в которой сказано, что России предстоит выбор между местом в общеевропейской семье народов и падением в полную зависимость от Германии. Не затрагивая содержания статьи, выразим некоторое удивление тем, что разоблачение буржуазной сущности идей виконта Грея, которое в годы войны было общим местом в социалистической прессе Германии, преподносится как доказательство «ленинской гениальности», «могучего мыслительного аппарата», «философских озарений» и «мыслительного дара». Все восхваления политической прозорливости, свойственной большевистскому вождю, имеют такой же характер.

Когда почитателей Ленина просят привести пример его предсказаний, обычно в ответ они говорят, что вождь большевиков предсказал перерастание войны в революцию.

Я не подвергаю сомнению его долю славы (если допустить, что такая доля есть), и не оспариваю его проницательности в некоторых узких вопросах. Замечу только, что Ленин проявил свои блистательные качества совсем в других делах, например в умении возглавить большевистское движение, а не в этом знаменитом предсказании.

Что собственно означало предсказать, что война перерастёт в революцию? Что означало заявить, что «пролетариат всех стран направит своё оружие совсем не в том направлении, в котором желают агрессоры из стана империалистической буржуазии»?

Это означало вспомнить общие места революционной риторики, знакомой всем ещё до войны по многочисленным агитационным статьям, по выступлениям на социалистических митингах. Подобные мысли высказывались по любому поводу, стоило только заговорить о капиталистической политике, о колониализме, о гонке вооружений, о разоружении, о шовинизме буржуазии или братстве пролетариев. Сам Ленин вспоминал эту идею множество раз ещё до начала Мировой Войны. Вот этим-то небольшим усилием памяти – согласен, что на этот раз воспоминание по случайности совпало с реальным развитием событий – поклонники Ленина теперь и доказывают его бессмертную славу. Ради справедливости заметим, что Ленин делит репутацию провидца с Зиновьевым[57], хотя верный спутник большевистского вождя постоянно на практике доказывает скромность своих способностей к политическим предсказаниям.

Предсказания, независимо от авторства, в отношении величайшей трагедии, начатой 1 августа 1914 года можно разделить на три группы:

1. Большинство свидетелей драмы, независимо от политической принадлежности и интеллектуальных склонностей, считали, что война будет происходить по образцу всех прочих войн с победами и поражениями, с победителями и побеждёнными, с тайной дипломатией и гласной дипломатией, что сначала заключат перемирие, потом подпишут мирный договор, а затем начнётся мирная жизнь, такая же, как была до войны. Мнения только расходились в том, на стороне какой из двух коалиций будет победа. К тому же никто не ожидал, что война продлится так долго.

Среди мыслящих так деятелей (и в союзнических, и в прогерманских кругах) были свои преобладающие идеи и свои отщепенцы. Большинство верило – и вполне искренне – в возможность «правой победы» и «правого мира». Четырнадцать пунктов ещё не были сформулированы, но политики по обе стороны фронта разделяли надежды, позднее нашедшие выражение в плохо написанной программе президента Вильсона. Согласия не было только в вопросе, чья сторона представляет «правое дело», но существование самого «правого дела» сомнению не подвергалось.

Существовало и меньшинство, «не желавшее быть одураченным». Меньшинство не беспокоилось о «правом деле». Оно считало, обычно не выражая этого своего убеждения открыто, что победа будет за сильнейшим, а мир после войны будет точно таким же, как всегда, то есть его условия будут определяться алчностью победившей стороны. Это меньшинство молчаливо полагало, что жизнь в очередной раз посрамит благородный дух, взыскующий полудня в два часа дня и справедливости в бренном мире.

Как известно, нет никого остроумнее Вольтера, за исключением всех и каждого. С учётом всего произошедшего правы были все. Война, как предсказывали во всех политических лагерях, принесла победы и поражения, переговоры и перемирия, и, наконец, Версальский договор, служивший, по мнению примерно половины мира, «правому делу», и не без предсказанных циниками подробностей вроде Брест-Литовска, Франкфурта, Кампо-Формио. Парижская конференция с таинственным Советом Четырёх и таинственным Советом Десяти ничем не уступала другим конференциям такого рода. Она продолжала традиции Венского конгресса, вот только без роскоши бальных нарядов.

Тем не менее, и большинство, и меньшинство скорее ошиблись. Никто не оценил верно масштаба войны. Никто предвидел большевизма, гражданской войны, террора. Независимо от того, как скоро и каким способом Европа избавится от этих неслыханных бедствий, в той или иной степени проникнувших повсеместно, прежней Европы уже никогда не будет.

2. Были и другие деятели, рассматривавшие Мировую Войну совсем с иных позиций. Они не думали о войне как о «правом деле», но не разделяли и старого подхода к войне. Они ожидали, что война породит революцию, столь же неистовую и столь же кровавую, как сама война. Не разделяя убеждённости во вселенской миссии пролетариата, он считали, что мировое столкновение только умножит общее количество дикости. Они просто не могли допустить, что катастрофа Мировой Войны может иметь хоть какие-то благие последствия, ожидаем ли мы, что в результате революционной смены экономического строя наступит братство народов или повысится всеобщее благосостояние. С их точки зрения идеалисты, ожидающие, что жесточайшая в истории бойня приведёт к братству народов, так же одурачены, как реалисты разных имперских школ, каждый из которых ожидает, что военная победа обогатит его страну. Ожидать, что из пятилетнего одичания произойдёт всеобщее братство, так же наивно, как ожидать, что строительство железнодорожной линии Берлин-Багдад окупит все расходы Мировой Войны.

Время показало, что именно сторонники этой точки зрения были ближе всех к истине. Я полагаю, что имею право на констатацию факта, хотя сам я принадлежал именно к данной группе[58].

Они были правы, утверждая, что у мировой катастрофы не может быть благих последствий, и что в случае решительной победы одной из сторон победитель жестоко навяжет побеждённым свою волю, нимало не беспокоясь о справедливости или национальных границах. Они были правы, когда говорили, что животная жестокость в человеке, лишённая узды с 1914 года, неизбежно внесёт ужасные черты в проистекающие из войны события, которые на языке ораторов в Циммервальде принято называть освободительными революциями. Они были правы, называя высшей точкой немецкого военного успеха действия Гинденбурга у Шато-Тьерри в 1918 году, ожидая вслед за хрупким триумфом полного разлада выстроенной Бисмарком политической машины. Да, вопреки общему мнению они думали, как Ленин, что революция чрезвычайно вероятна в стране, наиболее пострадавшей от войны. Ближайшее будущее докажет, как они правы, когда вопреки Ленину предсказывают, что коммунистические режимы не смогут укорениться в разорённых и опустошённых странах Европы, и что пресловутая социальная революция, «последняя из революций» была такой же бессмысленной, но гораздо более дикой и жестокой, чем «последняя из войн».

Гордится тем, что наши пророчества в отдельных аспектах или в целом сбылись, не приходится. Я считаю настоящие буквальные политические предсказания, за исключением редких ситуаций, невозможными. До тех пор, пока философы не нашли способа устранить из политических прогнозов его величество случай, ему принадлежит самая весомая доля во всех делах человеческих! Поэтому, когда мы слышим, что кто-то с первого дня войны предсказал всё-всё, мы, безусловно, имеем дело с легендой.

3. Ленин со своими немногими единомышленниками в 1914 году составлял особую группу. Он верил, что Мировая Война перерастёт в мировую революцию, которая свергнет капиталистический строй и начнёт коммунистическую эпоху.

С первых дней войны Ленин выражал своё отношение к событиям следующим образом: «Война – не случайность, не «грех», как думают христианские попы (проповедующие патриотизм, гуманность и мир не хуже оппортунистов), а неизбежная ступень капитализма, столь же законная форма капиталистической жизни, как и мир. Война наших дней есть народная война. … Отказ от военной службы, стачка против войны и т.п. есть простая глупость, убогая и трусливая мечта о безоружной борьбе с вооруженной буржуазией, воздыхание об уничтожении капитализма без отчаянной гражданской войны или ряда войн. Пропаганда классовой борьбы и в войске есть долг социалиста; работа, направленная к превращению войны народов в гражданскую войну, есть единственная социалистическая работа в эпоху империалистического вооруженного столкновения буржуазии всех наций. Долой поповски-сентиментальные и глупенькие воздыхания о «мире во что бы то ни стало»! Поднимем знамя гражданской войны! …

II Интернационал умер, побежденный оппортунизмом. … III Интернационалу предстоит задача организации сил пролетариата для революционного натиска на капиталистические правительства, для гражданской войны против буржуазии всех стран за политическую власть, за победу социализма![59]»

Что касается непосредственной причины катастрофы, Ленин считал, кроме общих обвинений против международного капитализма, что война со стороны Германии была оборонительной, так как на Германию нападали со всех возможных сторон: «Мы знаем, что десятилетиями трое разбойников (буржуазия и правительства Англии, России, Франции) вооружались для ограбления Германии. Удивительно ли, что два разбойника напали раньше, чем трое успели получить заказанные ими новые ножи?[60]»

Поэтому социалисты должны сражаться с двумя шайками разбойников сразу. Этой общей идеей руководствовался Ленина на крайне левом фланге в Циммервальде и в Кантале, где достиг наибольшего влияния. В теории Ленин последовательно придерживался своей идеи, а на практике он действовал в интересах Германии, поскольку его деятельность по общему разложению государства достигла необычайного успеха в России.

Повторим, однако, что теория Ленина была общим местом довоенных революционных статей. За настоящими предсказаниями – я напоминаю упомянутую ранее легенду – за настоящими предсказаниями, хотя бы самыми общими и неясными, следует обратиться к сочинениям Ленина того периода. Однако поиски будут напрасными. Ленин раздаёт указания, но ничего не прогнозирует. Он даже не пытается прогнозировать развитие политических событий, хотя и надеется, что происходящее в мире приведёт к революции. Он даже не рассчитывает, что пролетариат последует за ним: «Мы не можем – и никто не может – усчитать, какая именно часть пролетариата идет и пойдет за социал-шовинистами и оппортунистами. Это покажет только борьба, это решит окончательно только социалистическая революция. Но мы знаем с достоверностью, что «защитники отечества» в империалистской войне представляют лишь меньшинство[61]».

Совершенно неверно утверждать, что Ленин с первых дней войны предвидел исход событий. Он даже не предвидел отношения западных социалистов к катастрофе. Зиновьев вспоминает, что спорил на эту тему с Лениным. Ленин доказывал, что немецкие социалисты проголосуют против военных ассигнований. Сам Зиновьев ожидал, что немецкие социалисты воздержатся от голосования. События показали, что немецкие социалисты в парламенте проголосовали за военные ассигнования.

Так как Ленин был бесконечно далёк от истины в оценке политических перспектив Второго Интернационала, возможно, он ошибается и в отношении внутренней устойчивости Третьего Интернационала? Среди горы его писаний за 1914-1917 годы, опубликованных в Швейцарии, а теперь и в России, не так много предсказаний, и все они ошибочны. Так известно его предсказание, что война окончится братанием солдат на фронтах. Русская армия разложилась в 1917 году. Болгарская, Австрийская, Турецкая и Немецкая армии разложились годом позже, но сколько-нибудь многочисленных братаний между врагами никогда не было. Солдаты побеждённых армий всегда улепётывали от победителей.

Собственно, нет нужды обвинять Ленина в ошибочных предсказаниях. Я только проясняю вопрос, так как нам настойчиво повторяют, что Ленин «всё предвидит». Ленин доказал свой политический талант, не предсказаниями, а умением обернуть себе на пользу ненависть масс, порождённую войной.

Глава VI Личность Ленина

Ленин сочетает в себе веру в идеи, которым по его убеждению принадлежит будущее, со средневековым типом мышления.

Сначала, однако, разделаемся с одним клеветническим утверждением в адрес Ленина, как разделались ранее с легендой. Многие считают или делают вид, что считают Ленина платным агентом Германии. Ленин сделал для Германии больше, чем все платные агенты вместе взятые, вспомним хотя бы Брест-Литовский мирный договор, но платным агентом он никогда не был. Ленин никогда не действовал в интересах Германии ради Германии (не обо всех его соратниках и последователях можно сказать то же самое).

Нисколько не сомневаюсь, что он не брал немецких денег для себя. Да и зачем Ленину деньги? Он всегда жил скромно, чтобы не сказать бедно. Люди, хорошо знавшие Ленина в течение многих лет, не замечали у него ни малейшей тяги к богатству и роскоши. Сейчас, когда в распоряжении большевиков миллиарды[62], и когда о его соратниках распространяются скандальные, но совершенно достоверные слухи, никто даже не пытается обвинить в злоупотреблениях Ленина. В стаде паршивых овец Ленин остаётся «большевиком, который не обогащается», этот факт общепризнан.

Брал ли он немецкие деньги на пропаганду?

Должен сказать, что в 1917 году социалисты давно с Лениным знакомые, а в прошлом даже с ним дружившие (я мог бы перечислить несколько весьма известных имён), не скрывали, что это не только возможно, но и весьма вероятно. Один из них высказался вполне определённо: «Для дела Ленин при необходимости украдёт кошелёк. Ленин ни перед чем не остановится, если решит, что так нужно для революции». Вот такой полуанонимный отзыв человека, который в частной жизни считает Ленина совершенно бескорыстным.

Возможно, со временем история ответит на этот вопрос. Беспристрастность требует от нас отметить два обстоятельства, ослабляющих немецкие обвинения.

Сейчас все немецкие архивы, все документы о зарубежных тратах[63], как военных, так и гражданских властей, находятся в распоряжении нынешнего немецкого правительства, которое имеет серьёзные причины не любить большевиков. Если их архивы содержат документы, способные скомпрометировать Ленина, почему Шейдеманн, Бауэр, Давид и Мюллер не воспользуются возможностью? Почему они оберегают репутацию такого опасного противника?[64]

Более того, Людендорф, который в качестве диктатора должен был знать об этих делах, в мемуарах ничего не говорит о деньгах, в получении которых у немцев обвиняют Ленина. Он даже считает ошибкой гражданских властей нашумевший пропуск лидера большевиков в марте 1917[65].

Нам могут возразить, что Шейдеманн и Бауэр, как и Людендорф, слишком высоко ценят столь важные государственные секреты, чтобы так просто их раскрывать. Так как ещё не выяснилось окончательно, что прошедшая война была последней, возможно Германия в будущем ещё будет нуждаться в помощи разного рода тайных агентов. С подобной точки зрения было бы неразумно из каких бы то ни было соображений раскрывать имена людей, послуживших Германии. В самом деле, насколько я знаю, правительство демократической Германии не предпринимало никаких действий в отношении многочисленных агентов из разных стран, служивших интересам империалистической Германии[66].

Итак, хотя роль Германии в развитии большевистского движения в России[67] несомненна, нельзя утверждать, что Ленин получал деньги от правительства Вильгельма II.

Можно уверенно утверждать, что в своей политической деятельности до и после революции Ленин проявляет абсолютную безнравственность.

Для него не существует ничего, кроме идеи. Никакие правила поведения не действуют на Ленина, если они не служат делу коммунизма. Недобросовестность, которую Ленин так часто проявлял в оппозиционные времена, сопоставима только с изменчивостью его взглядов во главе большевистского правительства. Как только не нападал Ленин на Керенского, решившего сохранить смертную казнь для дезертиров с фронта. Спустя всего несколько месяцев Ленин сам без особых приказывает расстреливать десятки тысяч людей. Уверенный, что вековое невежество русского народа позволяет свободно обращаться с правдой, Ленин не затрудняется с глупейшими[68] и ожесточённейшими обвинениями противников.

Сошлюсь на факт обвинений, высказанных Лениным против Конституционно-Демократической Партии (Кадетов), в организации пьяных погромов – разграблении  винных складов Петрограда. Чтобы оценить ленинские обвинения достаточно вспомнить имена руководителей этой партии: Милюков, Набоков, Винавер, - юристы, университетские профессора! Председателя Кадетской партии Ленин в одном выступлении охарактеризовал «абсолютно безнадёжно невежественным человеком». Замечательный человек Павел Николаевич Милюков вероятно обладает разными недостатками, но я впервые сталкиваюсь с упрёком его в невежестве. Ленин не раз говорил, что считает клевету допустимым оружием политической борьбы.

Но этот клеветник ещё и деспот, и всегда был деспотом. Сегодня он как самодержец правит страной в сто миллионов человек, а вчера железной рукой в Швейцарии управлял дюжиной русских изгнанников. Собственные друзья и коллеги часто упрекали его в произволе и властных замашках. В одной из своих старых статей он с иронией перечислил эпитеты, которыми его награждали товарищи по партии: самодержец, бюрократ, формалист, центрист, односторонний, несговорчивый, упрямый, подозрительный, асоциальный[69].

Я не могу отказать себе в удовольствии процитировать мнение человека, которого нельзя заподозрить в антибольшивизме, так как это мнение в прошлом высказывал не кто иной, как сам г. Троцкий. Хорошо известно, что блистательный заместитель председателя Совета Народных Комиссаров ненавидит своего руководителя, хотя и расточает в его адрес самые изысканные комплименты. Взаимная ненависть началась не вчера, но в последнее время она обострилась, особенно со стороны честолюбивого Троцкого.

Передо мной лежит статья Троцкого, посвященная второму съезду Социал-Демократической партии, а точнее Ленину. Приведу несколько цитат:

«История с безжалостностью шекспировского Шейлока требует фунт живой плоти у живого организма партии. Увы! Нам придётся заплатить[70]».

«Мы говорим об отсутствии личного начала в истории. Однако не стоит заходить слишком далеко и снимать личную ответственность с товарища Ленина. На втором съезде Социал-Демократической Рабочей партии этот человек всей своей энергией и всеми умениями выступил разрушителем партии (стр. 11).

«Осадное положение, на котором настаивает Ленин, требует авторитарного режима. Практика узаконенного подозрения требует железной руки. Системе террора[71] требуется Робеспьер».

«Товарищ Ленин мысленно озирает состав партии и приходит к заключению, что необходимая железная рука – его и только его, в чём он прав. Гегемония Социал-Демократии в борьбе за свободу означает по самой логике осадного положения гегемонию Ленина в Социал-Демократии» (стр. 20).

«Объясняя съезду назначение Центрального Комитета товарищ Ленин продемонстрировал кулак (говорю без метафор) как политический символ Центрального Комитета. Не помним, была ли эта пантомима, изображающая централизацию, отражена в стенограмме съезда. Большое упущение, если не была. Кулак достойно увенчает эту политическую структуру» (стр. 28).

Товарищ Ленин превратил скромный Совет в могущественный Комитет Общественного Спасения, чтобы играть роль неподкупного Робеспьера (стр. 29).

Со своей стороны Ленин, как известно, не входит в число поклонников Троцкого. Не повторяя здесь эмоциональных эпитетов, которыми Ленин награждал Троцкого перед войной и во время войны, скажем только, что в 1918 году при заключении Брест-Литовского мира Ленин написал статью под псевдонимом Карпов о секте революционных фразёров, возглавляемой Троцким.

Деспотизм Ленина и полная аморальность его политики, иногда принимающая формы совершенно рокамболевские[72], последовательно отвратило от него всех независимых членов Социал-Демократической партии. Когда-то Ленина связывала нежнейшая дружба с Плехановым[73], со временем сменившаяся смертельной враждой. Аксельрод, Потресов, Алексинский, Мартов были очень близки к Ленину, но никто, кроме послушных посредственностей, подхалимов и льстецов вроде Зиновьева не может сколько-нибудь продолжительное время сохранять расположение Ленина.

Даже сейчас Ленин обращается с самыми выдающимися из своих сподвижников как с лакеями. В 1918 году социал-революционная газета «Народное дело» напечатала беспримерный выговор Ленина, адресованный председателю Петроградского Совета Зиновьеву за допуск буржуазного журналиста в святилище большевиков Смольный Институт. Ленин обращается с этим высокопоставленным большевиком, как Пётр Первый обходился со своими придворными.

При этом Ленин прекрасно терпит рядом с собой самых ужасных личностей. Сейчас он окружён самыми настоящими уголовными преступниками, преимущественно грабителями. Порядочный человек, он прекрасно себя чувствует в обществе подлецов. Интересны в этом свете его отношения с Малиновским. Если верить Бурцеву[74], Малиновский признался Ленину в своих преступлениях и заявил, что не может оставаться членом Думы, так как слишком скомпрометирован. Ленин прервал его, не желая выслушать до конца, и заметил только, что для настоящего большевика подобные вещи не имеют значения. История вполне вероятная. Известно, что видный большевик Радек, изгнанный ещё до войны из Социал-Демократической партии Германии начал карьеру с кражи часов. Мы, впрочем, отказываемся верить, что Ленин знал или догадывался о работе Малиновского тайным агентом, несмотря на заверения на этот счёт самого Малиновский[75].

Слабость большевистского вождя к авантюристам худшего толка легко объяснима. Подлинная сила Ленина, сила, которая сделала его пророком в пучине революции, коренится в его способности обращаться к худшим человеческим качествам. Совершенный мизантроп не стал бы относиться к революции так, как этот старый революционер. К делу всеобщего разрушения, ради которого установлен большевистский режим, Ленин мастерски применяет грозное социальное оружие ненависти. Ради своих целей он раздувает ненависть к любой жизненной несправедливости, ещё и преумноженной сейчас войной: ненависть рабочего к капиталисту, ненависть наёмного сотрудника к работодателю, ненависть крестьянина к землевладельцу, ненависть бедного латыша к латышу богатому, ненависть китайца к колониалисту, ненависть еврея к антисемиту, ненависть солдата и матроса к офицеру, поддерживающему строгую дисциплину. Ненависть, ненависть, только ненависть! Вот тот архимедов рычаг, который позволил Ленину с необычайной лёгкостью захватить власть. Однако невозможно построить прочное здание на фундаменте одной только ненависти. Раньше или позже Ленин окажется жертвой Франкенштейна, которого сам сконструировал из разрозненных деталей для захвата власти над Россией.

Было бы несправедливо недооценивать выдающиеся качества этого человека.

Говорят, что политика делается словом и пером. Ленин всегда был публицистом и оратором, хотя никогда не поднимался выше среднего уровня. Его статьи написаны дурно и неряшливо. К сожалению, перевод на другие языки не может передать заурядности его стиля. Он пользуется самыми известными метафорами, шаблонными фразами, и позволяет себе крайне грубые выражения в адрес оппонентов[76]. Сочинения Ленина скучно и трудно читать, даже несмотря на психологический интерес, вызванный его сектантским мышлением.

Как уже было сказано, Ленин мало что знает за рамками политической экономии. Русская и Европейская цивилизация ему незнакомы. Ленин во всём видит проявления капитализма, который ненавидит с ядом и яростью, на какую только может быть способен человек с таким узким мышлением. Максим Ковалевский сказал, что из Ленина мог бы выйти хороший профессор. Может и мог бы, в области политической экономии, если бы только Ленин не отбрасывал категорически любую мысль, не отвечающую его убеждениям.

Ленин пишет резко, но не умеет придать фразе благозвучие, его язык лишён остроумия и живой выразительности. Троцкий и некоторые другие большевистские вожди превосходят его как оратора. Однако я слышал от одного рабочего-большевика, что простая манера Ленина нравится ему больше, чем искусное пение партийных соловьёв. Пожалуй, Ленин хороший оратор, не обладающий красноречием. Я думаю, дело в том, что Ленин очень хорошо понимает свою аудиторию. Ленин – большой специалист в массовой психологии.

Без сомнения, Ленин прирождённый лидер. Повелитель от природы. Мне много раз доводилось наблюдать, как люди подпадают под его влияние, особенно те, кто по своему характеру, жизненному опыту и общественному положению вряд ли могли бы стать жертвами большевистской пропаганды. Позволю себе привести два случая, впечатлившие меня в наибольшей степени. Оба они произошли в первые дни большевистского триумфа в 1917 году, а люди, о которых пойдёт речь сильно отличаются от тех, кто впоследствии был очарован личностью Ленина.

Первый случай произошёл с механиком Петроградского завода, человека примерно пятидесяти лет, труженика, отца семейства, обладателя невозмутимого темперамента, не очень развитого, плохо образованного, но при всём при том абсолютно порядочного. Он называл себя, а впрочем, и был, Социалистом-Революционером, но, как и все рабочие Петрограда, с весны 1917 подвергался хорошо организованной массированной большевистской пропаганде. Завод, на котором он работал, был очень старым, большинство рабочих не были специалистами, скорее это были крестьяне, устроившиеся на завод во время войны. У большинства из них просто не могло быть последовательных политических убеждений, но многие называли себя меньшевиками или революционерами-социалистами. Две эти партии были самыми умеренными из тех, к которым обычно принадлежали рабочие. Не принадлежать ни к одной партии было тогда в своём роде дурным тоном. Как, однако, всё изменилось. Сейчас рабочие в России отказываются от участия в любых политических партиях, и по вполне понятной причине. Большевики тогда были немногочисленны, но они составляли организованную группу и постоянно получали тактические указания и могли затравить любого. Важная подробность: большевики заставили подписаться на свою газету «Правда» всех рабочих и служащих завода. Возглавлял их очень молодой, высокомерный рабочий, умевший очень хорошо позаботиться о своих интересах. До вступления в большевики, он принадлежал к Союзу Русского Народа, то есть к Чёрной Сотне!

Сразу после большевистского переворота рабочие завода провели митинг, где «поклялись в верности новому режиму». Была принята торжественная резолюция с весьма причудливым правописанием, но совершенно ясным содержанием: бывшие Социалисты-Революционеры и меньшевики приветствовали власть советов, диктатуру пролетариата, немедленное заключение мира «без аннексий и контрибуций» и так далее – всё по инструкции, полученной большевистской ячейкой завода. Сотни таких резолюций появились на заводах и в военных частях Петрограда.

Человеку, о котором я говорю, поручили доставить резолюцию митинга в Смольный Институт, где располагалось большевистское правительство. Он пришёл в Смольный и сразу попал на приём к Ленину, чего совершенно не ожидал. Демагог, который был слишком занят и не принимал иностранных послов, который перепоручил встречу с послом всемогущей Германии графом Мирбахом Свердлову, назвав того не без иронии высшим должностным лицом Советской Республики, этот хитрец располагал временем, чтобы принять неизвестного механика, доставившего резолюцию митинга на незначительном заводе. Пусть поклонники большевиков умиляются демократизму председателя Совета Народных Депутатов. Я со своей стороны восхищаюсь превосходным демагогическим жестом. Такими поступками завоёвывается популярность в стране, в которой к простым людям веками относились как к быдлу[77].

Я встретил этого рабочего сразу после его возвращения c неожиданной встречи. Он был совершенно потрясён и не похож на себя. Обычно спокойный и невозмутимый он находился в своего рода экстазе. «Какой человек! – он всё время повторял. – Какой человек! За такого человека я отдам жизнь! С таким человеком теперь наступит новая жизнь! Вот если бы таким был царь! Тогда не была бы нужна революция!» Эта последняя фраза была до того необычна, что я запомнил её совершенно точно. Бедный рабочий, сам того не зная, процитировал Шекспира: «Убит был Цезарь. … Пусть (его убийца) станет Цезарем[78]».

Потом, когда он немного успокоился, я спросил, что же ему сказал Ленин, и получил самый неопределённый ответ. «Всё должно принадлежать народу» или что-то в этом роде. «Всё должно принадлежать вам – народу! Забирайте всё! Пролетариат – хозяин мира! Не верьте никому, кроме нас! У трудящихся нет других друзей: только мы заботимся о трудовом народе!»

Старый рабочий, должно быть, слышал подобные фразы, с обещаниями райской жизни вместо нужды и забот, сотни раз. Подействовала на него инфекция истовой веры? Он подпал под гипноз сильной личности? Фразы обрели для него смысл[79].

Вторая история совсем другого рода. Молодой человек двадцати лет хорошей обеспеченной семьи, умный и образованный, сложный по характеру, наделённый тактом, одарённый поэт, студент Политехнической школы, в то время курсант артиллерийского училища, случайно в ночь, следующую за большевистским переворотом, оказался в зале Смольного Института, где Ленин появился на публике впервые после провала июльского путча. То была ночь большевистского триумфа. Вожди большевиков произносили пламенные речи перед взбудораженными группами солдат, не соблюдавших никакой дисциплины. Ни Троцкий, ни другие вожди не произвели впечатления на моего знакомого, чего нельзя сказать о Ленине, встреченном грандиозной овацией.

«Это даже не было политическим выступлением. – рассказывал мне знакомый. – Это был крик измученной тридцатилетним ожиданием души. Я как будто бы услышал голос самого Джироламо Савонаролы!» А ведь этот человек не был большевиком и не обратился в их сторонника той ночью. Это был несчастный Леонид Каннегисер[80]. Год спустя он застрелил петроградского палача, большевика Урицкого.

Савонарола? Очень может быть. В Ленине было много черт Савонаролы, но гораздо больше в Ленине было от многочисленных религиозных фанатиков, известных по истории русских сект. С нравственной точки зрения Ленин наследует Савонароле в той же степени, что и Тартюфу. Личность его одновременно сложная и бедная. Сложность не всегда означает духовное богатство. Хитрый, как все сумасшедшие, начётчик и духовидец, ничего не понимающий в человеке знаток масс, примитивная личность составной природы, смесь простейших черт: примитивного фанатизма, примитивной хитрости, примитивного ума, примитивного безумия. Возможно, в этом и состоит его сила. Что может быть примитивнее недоучки, всколыхнувшего в России народные массы?

Писатель-социалист рассказывал о разочаровании, которое испытал, когда впервые услышал, как выступает вождь большевиков. Ленинское красноречие производит впечатление на юных поэтов и на старых рабочих, но оставляет равнодушными людей с научным складом ума. «Я ожидал социологического анализа ситуации, а услышал только крики ярости и вопли ненависти: ‘Схватить капиталистов! Бросить их в тюрьму!’ Я не верил собственным глазам и ушам. Неужели этот маньяк и есть тот самый Ленин?»

«А как его принимали слушатели?» - спросил я.

Он пожал плечами: «Ему устроили грандиозную овацию… Quod erat demonstradnum[81]. Чего ещё можно было ожидать? Все его тезисы просты и прямолинейны. ‘Долой войну! Арестовать капиталистов! Трудящиеся России, берите всё, что можете.’ Но с помощью таких призывов, именно этих самых, он захватил власть над Россией».

Фома Аквинский сказал «Timeo homines unius libri[82]». Но человек одной газеты гораздо опаснее человека одной книги. Особенно, если газета называется «Правда». Простота большевистских схем – первый источник ленинской силы. Я уже называл второй источник – это крайняя мизантропия ленинского поведения. Третий источник – вера Ленина в эффективность своих методов и в самого себя: нищий эмигрант, возглавляющий кучку таких же беженцев, никогда не терял веры в возможность покорить Россию, Европу, целый мир.

Эрнест Ренан в «Доне Луиджи Тости» пишет: «Как отвечает ожиданиям простолюдина, как сочетает впечатление мятежа и значимости, как наполнен – силой, мужеством и стоицизмом – главными качествами великих итальянских душ». Это описание прекрасно подходит Ленину. Ему приписывают мечтательную натуру, по общему мнению иностранных авторов составляющую главное отличительную особенность славянской души. Я не люблю обобщений касательно национальных или расовых черт, обычно такие обобщения сводятся к нестерпимым банальностям, к тому же нестерпимо неверным банальностям. Тем не менее, признаю, что Ленин это русский характер, хотя и противоположный пресловутой славянской душе, по крайней мере в том смысле, в котором о славянской душе говорят специалисты по национальной психологии. Принято думать, что славяне слабы. Ленин обладает железной волей. Славянская душа будто бы романтична. В Ленине нет и следа эмоциональности. Славянская душа склонна к метафизике. Никто не интересуется абстрактными вопросами так мало, как Ленин. Если он мечтает, то его мечта – апогей общего места: казарма, управляемая большевиками.

В чём состоит цель его политической деятельности? Во-первых, в грандиозном социальном эксперименте. Это человек – сошедший с ума экспериментатор. Как бы он ни верил в себя и в свои идеалы, неужели он может всерьёз верить в немедленный и окончательный успех удивительного эксперимента в Кремле (или лучше сказать в Бисетре?). В его окончательно убеждённости позволительно усомниться. Два месяца назад он сказал Максиму Горькому, мне это известно от одного французского знакомого, который слышал эти слова от самого Горького, что «самое удивительное во всём этом деле то, что нас ещё не снесли».

Неужели ничего не стоит отрицательный результат этого эксперимента in anima vili[83]? Независимо от результатов эксперимента, коммунизм преподал миру важный урок. Кажется, именно в этом заключается мнение кремлёвских обитателей. «Если мы не справимся, - сказал один из известнейших большевиков. – Мы просто отложим нашу работу на будущее. Вот и всё. Социальная революция победит в другой раз». Всё это так просто, если поразмыслить! Разрушение государства, уничтожение народа, миллионы погибших. Всё это не имеет ни малейшего значения для человека с такими возвышенными целями.

Каким будет окончательный результат ленинской деятельности? Стойкая ненависть русского народа ко всему, связанному с идеями социализма.

«Современные события несомненно являют полное торжество идеи забитой и загнанной буржуазии: ее победители буржуазнее, чем она сама».

«Ленин прав: жизнь, взбаламученная «социалистической революцией», принесет в деревню «кодекс новой правды». Только это кодекс, вероятно, будет — с небольшими поправками — Десятый Том Свода Законов. Он освятит сложившееся положение вещей, закроет на многое глаза и назовет благоприобретенным награбленное».

«Штык создал в России новые высшие классы: плутократов современности, капиталистов в маскировочных костюмах, приобретателей в красных колпаках. Я видел танцульки, устроенные этими людьми во дворцах Раевских и Победоносцевых. Нынешние аристократы танцуют хуже прежних, но гораздо лучше защищают свои права».

«Любителям исторической телеологии предлагается ответ на вопрос: для чего нужен Ленин? Для торжества идеи частной собственности. Если верить К. Пруткову, то «и терпентин на что-нибудь полезен». Но такое назначение большевистского терпентина представляет, несомненно, одну из самых злых шуток истории».

«Протопопов[84] компрометировал реакцию и подготовлял революцию. Ленин компрометирует революцию и подготовляет реакцию. Кого из них двоих мы выберем?»

«Ленин законный наследник Николая Николаевича. Поход на капиталистический строй, по замыслу и подготовке, стоит похода на Карпаты. Где будут при отступлении ‘заранее подготовленные позиции’?»

«В Парижском Люксембургском музее есть прекрасная скульптура Тюргона: слепой ведет парализованного. Московитская Совнаркомия должна была бы украсить свой герб изображением этой статуи»[85].

Глава VII Теории социальной революции: Маркс, Бакунин и Сорель

Интересный факт, имеющий прецедент разве только в истории христианства - содержание ожесточённой политической борьбы, разгоревшейся сейчас в четырёх сторонах Европы, полностью восходит к одному человеку: Карлу Марксу. В Германии Шейдеманн и Гассе, Носке и Либкнехт, Давид и Ледебур, Эберт и Роза Люксембург; в России Ленин и Плеханов, Троцкий и Потресов, Мартов и Церетели, Каменев и Дан!

Даже буржуазные теоретики, доказывающие невозможность установления коммунистического строя в России, не смущаются ссылаться на автора «Капитала».

Со строго теоретической точки зрения так сложилось уже очень давно. Двадцать лет назад в знаменитой полемике Каутского и Бернштейна обе стороны ссылались (с большим или меньшим успехом) на сочинения Маркса, так же, как во время старинных религиозных диспутов все участники обращались к Библии для доказательства или опровержения любых заявлений. Двадцать лет назад произошла примечательная полемика между изданиями «Neue Zeit» и «Sozialistische Monatshafte» в духе социалистического съезда, и обе стороны обменивались более или менее находчивыми цитатами in verba magistri[86]. Сегодня те споры выплеснулись на улицы Берлина, Мюнхена и Дрездена, к силлогизмам добавились пулемёты и штыки.

Кто прав? С кем согласились бы Маркс и Энгельс, если бы дожили до наших дней? Проистекает ли большевизм логически из марксизма, или большевизм есть отрицание всей марксистской теории? Каждую строчку, вышедшую из-под пера Маркса и Энгельса, подвергли самому тщательному изучению, начиная с сочинений ранней молодости и вплоть до переписки с Зорге, Кугельманом, Лассалем. Самые добросовестные исследователи не могут согласиться ни по одному из связанных с марксизмом вопросов. Я не стану ни углубляться в дискуссии, ни даже поверхностно описывать столкновения между жоресистами и гёдистами во Франции, между ортодоксальными марксистами и ревизионистами в Германии, между большевиками и меньшевиками в России[87], поскольку все их споры сводятся к клятвам in verba magistris. Было, однако, точно доказано, что сам Маркс далеко не всегда был сторонником идеи насильственного захвата власти и диктатуры пролетариата. Так как мы не марксисты, нас в этом не надо и убеждать. Завершая нашу мысль, заметим, что сочинения Маркса предоставляют и экстремистам и умеренным материал для обоснования самых разных идей. Самые противоречивые утверждения можно подкрепить страницами и страницами из основоположника. Можно проследить закономерность, что ранние сочинения Маркса[88] имеют более экстремистский характер, а более поздние его работы, особенно с 1859 года[89], так же, как и последние статьи Энгельса, содержат гораздо более умеренные идеи. Хотя, в этом правиле есть и примечательные исключения. Вообще трудно понять, какая может быть окончательная определённость в убеждениях Маркса, если только не поддаваться самообману.

Марксистская теория по самой своей природе не свободна от противоречий? Предстоит ли большевизму развитие в сторону умеренности? Я тоже не знаю, как ответить на эти вопросы. Настойчивые ссылки на явно противоречивые цитаты показывают невозможность для последователей и комментаторов различить, где истинные идеи основоположника, а где ложное истолкование неверно понятых страниц.

Можно согласиться, что большевизм не во всём следует марксизму, однако некоторые ранние идеи Маркса вполне последовательно развиваются большевиками, с добавлением отдельных элементов анархизма и синдикализма. Роза Люксембург как-то сказала, что марксистская теория была порождением буржуазной науки, и что рождение этого ребёнка стоило жизни его матери. Гораздо более верна мысль, что большевизм был незаконным ребёнком марксизма и анархизма, что он уже принёс много бед своим родителям и продолжает вредить им.

Рассуждения Карла Маркса были ясны и понятны, пока он говорил о прошлом и настоящем, однако становились гораздо менее определёнными и уверенными, когда речь заходила о будущем. Возможно, Маркс думал, что знает, чем закончится капиталистическая эпоха. События показали, что он ошибался. Неудача этого великого ума ещё раз доказывает обречённость исторических предсказаний. Что Маркс потерпел неудачу как пророк, сейчас уже достаточно ясно.

Говоря всё это, я не обращаюсь к статистическим данным о росте благосостояния с 1850 по 1900 год, собранным Эдвардом Бернштейном и его школой. Бернштейн обнаружил, что вопреки предсказаниям Маркса количество собственников в Англии, Франции и Германии за указанный период возросло; а увеличение общего благосостояния не сопровождалось уменьшением количества капиталистических магнатов, напротив, капиталистов всех масштабов тоже стало больше; что индустриализация, возникновение крупномасштабных предприятий не подорвало жизнеспособность средних и мелких предпринимателей; что количество средних и мелких производителей в сельском хозяйстве европейских стран увеличилось, а крупных уменьшилось; что марксистская теория общих кризисов капиталистической системы не подтвердилась и т.д. Предположим, что все эти данные были опровергнуты Каутским[90], Розой Люксембург[91], Плехановым[92], Лениным[93] (что далеко не так), достаточно того, что в области политической предсказания Карла Маркса были полностью опровергнуты историей, особенно в отношении социальной революции.

Достаточно сравнить блестящий анализ экономических данных в первом томе «Капитала» с политическими пророчествами Маркса, а они всегда были ошибочны, чтобы понять, как опасны однозначные предсказания, даже для таких великих умов.

В «Манифесте коммунистической партии» 1847 года мы читаем: «буржуазная революция может быть лишь непосредственным прологом пролетарской революции» два года спустя Маркс доказывал Лассалю, что пролетарская революция непременно произойдёт в ближайший год. В 1850 году Маркс исповедовал идею перманентной революции: «До того дня, пока власть государства не будет свергнута пролетариатом, и до тех пор, пока производительные силы (по крайней мера главные) не будут сосредоточены в руках пролетариата».

В 1862 году Маркс писал Кугельману: «Мы достоверно находимся на пороге революции. Я никогда не сомневался в этом с 1850 года».

В 1872 году в письме Зорге Маркс настаивал, что: «пожар разгорается по всей Европе».

Энгельс в свою очередь писал ещё тридцать лет назад: «царское правительство этот год уж не протянет, а когда уж в России начнется — тогда ура!»

Здесь можно заметить, что вера есть вера, даже если она представляется наукой.

Я не упоминаю предсказания Маркса и Энгельса в области международных отношений. Достаточно вспомнить, что Маркс считал Бисмарка простым инструментом (bloße werkzeug) в руках Петербургского кабинета, а Энгельс в письме Сорелю: «В случае войны можно предсказать с абсолютной точностью, что после нескольких столкновений Россия столкуется с Пруссией за счёт интересов Австрии и Франции: и та, и другая пожертвует своим союзником».

Разве недостаточно того, что основа «научного социализма» — теория тотального кризиса капиталистической системы обратилась в ничто событиями последних пяти лет. В начале 1918 года я писал:

«Развитие капиталистического строя происходит по определенным законам, в силу которых капитал концентрируется во все меньшем числе рук, а широкие массы населения подвергаются процессу пролетаризации. С другой стороны, производство товаров растет быстрее, чем потребление, и все резче обозначается недостаточность рынка для великих промышленных стран, находящая выражение в империализме. Рано или поздно, но неизбежно должен наступить момент хронического перепроизводства, справиться с которым неустойчивое, неорганизованное капиталистическое хозяйство будет совершенно не в состоянии. Экономическая анархия повлечет за собой социальную революцию. Огромная масса пролетариата, прошедшего на гигантских заводах школу революционной дисциплины, легко справится с противостоящей ей кучкой магнатов капитализма. Произойдет экспроприация экспроприаторов: огромные богатства, накопленные благодаря прогрессу науки и неутомимому труду сотен миллионов людей, будут обобществлены и начнется новая эра в истории человечества».

«Творцы научного социализма не описывали, в какие формы непосредственно выльется социальная революция и как быстро она справится с эксплуататорами. Впрочем, Фр. Энгельс еще в 40-х годах XIX века думал, что крушению капиталистического строя будет предшествовать великая война. Сходный взгляд высказывал в свое время и Карл Каутский».

«Можно сделать, конечно, предположение, что в июле 1914 г. наступило предсказанное Марксом перепроизводство ценностей, которое повлекло за собой мировую войну и тем самым определило катастрофический момент социальной революции.

Нетрудно, однако, убедиться в том, что за последние четыре года европейской истории «имманентные законы развития капиталистического хозяйства» перестали, очевидно, быть имманентными, и проявились тенденции, действующие как раз в противоположном направлении.

Здесь уместны некоторые историко-статистические сопоставления.

Трехлетняя война 1812—1815 гг. стоила России 155 миллионов рублей. Теперь подобная сумма уходит в три дня. В битве при Колензо, которую один из историков называет величайшим поражением Великобритании в XIX веке, англичане потеряли 1200 человек и 10 пушек. Теперь такая битва, быть может, не была бы упомянута в сообщении генерального штаба. Сто лет назад война еще могла стать выгодным делом для нации, так как она стоила в сто раз дешевле; и теперь иная колониальная экспедиция может до известной степени способствовать росту «национального богатства». Но современная европейская война никоим образом, ни при каких условиях не может обратиться в удачный business и — обстоятельство весьма любопытное — многие из реальных политиков нашего фантастического времени проявляют ныне бескорыстный идеализм — сами того не зная.

В самом деле, какие «рынки», какие «пути», какие «выходы» могут окупить фантастические потери, понесенные всеми воюющими странами во время великой войны, этой чудовищной, бессмысленной, иррациональной исторической катастрофы? С большой вероятностью позволительно предположить, что, когда статистика подведет общий итог стоимости четырех лет войны, впервые с тех пор, как существует мир, в финансовую науку проникнет слово триллион (по немецкой математической терминологии — биллион, то есть 1000 миллиардов). До сих пор триллионы существовали только в астрономии. Министерства финансов воюющих держав обратились в издательские фирмы. В средние века один из королей Англии, для поправления государственных финансов, вынужден был продавать свои поцелуи богатым вдовам. К каким героическим средствам придется прибегать после заключения мира правительством так выгодно и дешево повоевавшей Европы?

Отсюда вытекает вопрос. Если даже предположить, что в июле 1914 г. наступило в Европе общее перепроизводство ценностей, определяющее момент социальной революции, то можно ли без горькой усмешки говорить о перепроизводстве ценностей и о недостаточности рынка теперь, когда в самых богатых из воюющих стран нет предметов первой насущной необходимости?

Следует также принять во внимание, что и другие имманентные процессы развития капиталистического хозяйства подверглись ограничению или даже вовсе сошли на нет в течение последнего четырехлетия. Война вряд ли способствовала концентрации европейского капитала. Правда, за это время составилось немало крупных состояний. Но в общем в течение войны денежные «богатства» распределились между огромным числом людей: обилие печатных денег у крестьян, не говоря о бесчисленных поставщиках, приемщиках, ходатаях, посредниках, ни для кого не составляет тайны. Материальные же богатства подверглись самому беспощадному уничтожению, и в итоге за счет войны не нажилась даже и буржуазия.

Таким образом, если все чего-то не предвидели, то одного обстоятельства не предвидели и марксисты: из тупика перепроизводства, к которому ведет тенденция развития капиталистического мира, нашелся второй, запасной выход «на случай пожара»: вместо обобществления ценностей произошло их разрушение в невиданном и неслыханном масштабе. Когда настала долгожданная пора экспроприации экспроприаторов, неожиданно, на беду, оказалось, что экспроприировать нечего, хотя «капиталистов» очень много. Миру, основывающемуся на новом принципе, ныне остаются в наследство разоренные страны, лежащие на морском дне корабли, расстрелянные снаряды, сожженный порох, обязательство кормить десятки миллионов инвалидов и сирот, да еще несколько сот миллиардов неоплатного государственного долга».

«В частности, у нас в России единственным орудием производства является в настоящее время штык. В сущности, пугачевщина 18-го века открывала перед нами почти такие же возможности социализма, как нынешние апокалипсические времена».

«Совершенно очевидно, что после войны социализм должен все больше становиться проблемой развития производительных сил. Но так как an und für sich он все же является проблемой перераспределения, то в будущем весьма вероятен, особенно в связи с колониальным вопросом, ряд конфликтов мучительного, быть может, даже трагического свойства. Научной мысли придется много поработать над этими конфликтами, и не надо терять надежды, что она найдет более или менее приемлемое решение».

Год спустя я получил удовольствие встретить мысли, совпадающие с выраженными в этих строках, в статье Карла Каутского. Вот что сказал выдающийся марксистский теоретик (цитирую по итальянской публикации[94]):

«Социализм должен был возникнуть на экономической основе процветания, созданной капитализмом, при которой было бы возможно построение общества всеобщего благосостояния. Материальное благополучие было, однако, полностью разрушено пятью годами войны, в результате экономическая основа социализма уничтожена».

«Часть пролетариата не может претендовать на политическую власть, так как значительная часть пролетариев сейчас нуждается в экономической поддержке, к тому же невозможной в современных условиях. Другая часть рабочего класса устала от непомерных политических требований, и не видит способа добиться их воплощения. Утратив представление об экономической ситуации, наши трудящиеся не могут выработать программу. Поэтому рабочие устраняются от политической борьбы, вместо того чтобы деятельно требовать реформ, сейчас, по причине всеобщего обнищания, более, чем когда-либо необходимых».

«Война и революция оставили после себя гораздо худшее наследие, чем нищета, это привычка к насилию. Долгая война приучила пролетариат пренебрегать экономическими законами и уповать на сильную руку. Дух спартаковцев этот тот же дух Людендорфа. Так же, как Людендорф не только разорил Германию, но и усилил дух милитаризма в других странах, особенно во Франции, так и Спартаковцы ведут страну к разрушению и приучают большинство к насилию. Носке выступает естественным противовесом спартаковцам».

Сейчас в оценках Каутского невозможно не увидеть признания того, что прогнозы научного социализма оказались несостоятельными. Признание это тем важнее, что исходит оно от видного теоретика в данной области. Если правда, что Карл Каутский по сообщениям анти-социалистической печати отошёл от некоторых марксистских постулатов, казавшихся неприступными[95], то он сделал это под впечатлением неожиданных итогов мировой войны.

Неужели социалисты не предвидели войну? Ставить вопрос так было бы не совсем верно. Верно, что многие социалисты повинны в некотором ужасном непонимании. В знаменитой фразе «Коммунистического манифеста»: «Рабочие не имеют отечества» они увидели констатацию вместо призыва (сознавал ли сам Маркс императивный характер некоторых своих мессианских идей?). Мировая война принесла социалистам горькое разочарование. Оказалось, что у рабочих есть отечество. Хорошо это было или плохо, но так случилось. К лучшему или к худшему, но немецкие рабочие вместо того, чтобы ополчиться на немецких капиталистов, выступили против французских рабочих и капиталистов. Но утверждать, что социалисты не предвидели войны, нельзя. Социалисты неустанно предупреждали весь мир об опасности войны – в печати, на съездах (в Брюсселе в 1891 году, в Цюрихе в 1893 году, в Штутгарте в 1907 году, в Базеле в 1912 году). Но чего социалисты, и особенно марксисты не предвидели, это влияния, которое война окажет на их теорию и политическую судьбу. Они не понимали, как, впрочем, и все остальные, учёные и практики, жестокость и глубину экономических последствий мировой войны. Они не понимали незыблемость государственного патриотизма, восторжествовавшего в 1914 году. Не понимали массовой психологии, заразившей своими настроениями даже независимых деятелей. Герман Мюллер в Париже совершенно искренне заверял своих французских товарищей, что социалисты Германии не будут голосовать за военные ассигнования, а через несколько дней проголосовал за них. Возможно, и Карл Маркс проголосовал бы. Энгельс голосовал бы наверняка.

Война принесла хаос. Хаос в идеях и хаос в жизни. Сейчас хаос царствует больше, чем когда-либо раньше. Не так давно Гаазе, Шейдеманн и Либкнехт были друзьями и товарищами. Они составляли «величайшую в мире и наилучшим образом организованную партию», собиравшую четыре миллиона голосов на выборах. У партии было блистательное теоретическое основание, интеллектуальное и логически безупречное. Увы, сегодня одно и то же теоретическое основание позволяет им убивать друг друга. Марксистские газеты обвиняют марксиста Шейдеманна в отправке наёмного убийцы к марксисту Курту Эйснеру. Марксист Гаазе называет марксиста Носке палачом. Марксист Гоффман расстрелял марксистов Левина и Ландауэра. И всё это во имя марксизма! Какой стыд, и какой крах!

Ленин, однако, этот крах предвидел.

«То, что теперь мы переживаем зачастую только идейно, - писал он в 1908 году в статье против ревизионистов. – споры с теоретическими поправками к Марксу, – то, что теперь прорывается на практике лишь по отдельным частным вопросам рабочего движения, как тактические разногласия с ревизионистами и расколы на этой почве, – это придется еще непременно пережить рабочему классу в несравненно более крупных размерах, когда пролетарская революция обострит все спорные вопросы, сконцентрирует все разногласия на пунктах, имеющих самое непосредственное значение для определения поведения масс, заставит в пылу борьбы отделять врагов от друзей, выбрасывать плохих союзников для нанесения решительных ударов врагу[96]».

Урок истории состоит в том, что судьба неизменно опровергает тех, кто считает, что им известна полная правда. «Научный социализм» славен тем, что дал социальным наукам новые методы исследования. Но ошибка научного социализма заключалась в том, что его последователи использовал метод Маркса в качестве философского камня, и произвели столько же золота, сколько обладатели обычных камней.

Карл Маркс – великий утопист научного социализма – проповедовал приход нового мессии: пролетариата. Сегодня опыт судит нового мессию. Ожидания экономического спасителя в лице пролетариата оказались вопиюще ошибочными. Теперь пролетариату приписывают особую моральную роль. Марксисты думали, что класс пролетариев предоставит убежище цивилизации, интеллекту, добродетели истине. Хотя сам Маркс так не думал. Пророк социализма вообще очень мало верил в человеческую природу. Сегодня большевики в России, спартакисты в Германии, экстремисты во Франции и Германии уже не думают о социальном мессианстве пролетариата, но только о нравственном. Реальность, однако, посрамляет их убеждения. Опыт показывает, что пролетариат стоит решительно ниже буржуазии по уровню интеллектуального развития. Нравственный облик пролетариата в лучшем случае равен буржуазному, но уж конечно не выше. Пролетариат более трудолюбив, менее эгоистичен (точнее, имеет меньше поводов для проявления эгоизма), чем буржуазия. Пролетариат более склонен к риску, так как ему нечего терять. Пролетариат при этом имеет нравственные пороки, проистекающие из слабого интеллектуального развития. Исходя из всех обстоятельств, можно заключить, что ожидание пролетариата в роли нового мессии у западных марксистов с большой вероятностью приведёт к жестокому разочарованию, как это уже произошло у наиболее искренних марксистов в России. Никакие нравственные или интеллектуальные преимущества социалистического строя пока не подтвердились. У нас есть больше причин для пессимизма, чем у Шиллера в 1973 году.

***

Известно, что Тургенев описал Михаила Бакунина, с которым был хорошо знаком, в образе Рудина – «лишнего», безвольного человека, хотя и красноречивого, совершенно не способного на решительные действия. Этот факт очень интересен, если учесть, что до Ленина Бакунин был единственным русским, сыгравшим значимую роль в европейском революционном движении. Результаты его размышлений и действий сохраняют значение до сих пор, через пятьдесят лет после смерти.

Бакунин не был ни философом, ни теоретиком. Без сомнения он был литературно одарён, но писал очень мало и вопреки собственным наклонностям. Его сочинения всегда живые и, несмотря на многие недостатки, интересные, противоречивые и полные отступлений. Большая их часть осталась неоконченной, почти все они появились в печати только после смерти автора. Часто Бакунин к величайшему недоумению читателей совершенно изменял своё мнение по ходу написания статьи. Как литератор Бакунин совершенно противоположен своему вечному оппоненту Карлу Марксу, строго логические сочинения которого похожи на математические трактаты.

Ленин не обладает широкой натурой Бакунина, и очень уступает ему дарованиями. Ленин пришёл бы в ужас от перспективы стать в чём-то похожим на великого анархиста. Тем не менее, сходство межу двумя этими людьми поражает. Многие излюбленные мысли Ленина восходят к Бакунину, для нас сейчас не имеет значения, осознанно Ленин заимствовал идеи Бакунина или нет.

Основная идея всех политических действий Ленина с конца 1917 года – отказ от принципа всеобщего избирательного права. По его мнению Учредительное собрание это орган диктатуры буржуазии[97].

Такова излюбленная мысль Бакунина: «Пока избирательное право будет осуществляться в обществе, где народ, рабочая масса экономически подчинены меньшинству, владеющему собственностью и капиталом, насколько бы независимым или свободным ни был или скорее ни казался народ в политическом отношении, выборы никогда не могут быть иными, как призрачными, антидемократическими, и абсолютно противоположными нуждам, инстинктам и действительной воле населения[98]».

В свою очередь Бакунин повторяет знаменитый лозунг Прудона из «Революционных идей»: «Всеобщее избирательное право есть другое название контр-революции». Следует добавить, что Бакунин именно в этом лозунге видел своё главное отличие от Маркса. Он писал: «Марксисты – добрые немцы, они от природы почитают государство, они неизбежно боготворят политическую и общественную дисциплину, с верху до низу подчиняются распорядку – всё это во имя всеобщего избирательного права и власти народных масс, которым дозволяется избирать себе повелителей и подчиняться им[99]».

Ленин, однако, шёл гораздо дальше Бакунина. Бакунин отвергал всеобщее избирательное право только до тех пор, пока «неравенство экономических и социальных условий преобладает в устройстве общества». Сейчас неравенство, как все знают, подавлено в России энергичными усилиями большевиков, но нет и речи о восстановлении всеобщего избирательного права. Ленин находит систему советов гораздо для себя удобнее, и он прав!

То же справедливо в отношении «Билля о правах». «В капиталистических странах, – говорит Ленин. – не существует общая демократия, там есть только буржуазная демократия. В буржуазной республике свобода слова, свобода собраний это только бессмысленные фразы[100]. А вот слова Бакунина: «В самых свободных, наиболее демократических странах, таких как Англия, Бельгия, Швейцария, Соединённые Штаты свобода, права, которыми якобы располагают массы, не более чем фикция[101]».

Наконец Бакунин почти воспроизводит любимое Ленинское преувеличение, когда говорит, что для вступления в Интернационал следует «признать, что состоятельные, эксплуатирующие, правящие классы никогда добровольно, ни из щедрости, ни из чувства справедливости, не пойдут на уступки пролетариату. Какими бы насущными или ничтожными не были эти уступки. Потому что уступки шли бы против общей человеческой природы, и против природы буржуазии в особенности. … это означает, что трудящиеся смогут добиться освобождения и получить права, достойные человечества, только в результате великой борьбы, проделанной организованными рабочими всего мира против капиталистов и землевладельцев-эксплуататоров всего мира[102]».

Важнее всего факт, что Бакунин и Ленин имели одинаковое представление об условиях возникновения революции.

Бакунин был твёрдо убеждён, что революция возможно где угодно в любое время.

«Просто предположите, - писал он в 1872 году итальянским друзьям. – что во всех деревнях Италии вдруг поднимется вопль: ‘война дворцам, мир хижинам!’ Как это было во время восстания крестьян в Германии в 1520 году. Или призыв, гораздо более выразительный: ‘землю тем, кто её обрабатывает!’ Неужели вы думаете, что многие крестьяне в Италии сохранят спокойствие? Сожгите сразу как можно больше официальных документов и социальная революция станет свершившимся фактом».

Мечта о социальной революции, совершаемой сельской беднотой всегда владела воображением Бакунина. Он возвращался к этой мысли во многих своих сочинениях. Это убеждение по мнению самого Бакунина принципиально отличало его от Маркса. По Бакунину «все нации, цивилизованные и нецивилизованные» могут освободиться одним ударом и сразу перейти к коммунизму без повторения «скупо определённых Марксом стадий медленного освобождения трудящихся, которое можно будет завершить очень-очень нескоро».

По важному вопросу сохранения или разрушения государства идеи анархиста Бакунина однозначны: «Говоря государство, мы говорим насилие, угнетение, эксплуатация, несправедливость – все встроенные в систему и составляющие принципиальное условие существования общества[103]»

«Говоря: Международная Ассоциация Трудящихся (Интернационал), мы отрицаем существование государства[104]».

«Средство и условие, если не главная цель революции, это — уничтожение принципа власти во всех его возможных проявлениях; это полное уничтожение политического и юридического Государства[105]»

Мысли Ленина на эту тему запутаны и противоречивы. Мы всё же нашли в том же докладе, сделанном на Съезде Третьего Интернационала параграф, в котором сказано:

«Уничтожение государственной власти есть цель, которую ставили себе все социалисты, Маркс[106] в том числе и во главе. Без осуществления этой цели истинный демократизм, т.е. равенство и свобода, неосуществим. А к этой цели ведет практически только советская, или пролетарская, демократия, ибо, привлекая к постоянному и непременному участию в управлении государством массовые организации трудящихся, она начинает немедленно подготовлять полное отмирание всякого государства».

Однако в других параграфах того же документа уже нет и речи об уничтожении государства, наоборот сказано об усилении государственной машины, сплочением широких масс с правительством.

Тем не менее, Бакунин и Ленин полностью согласны в вопросе отношения к административному аппарату. Бакунин считал, что в 1870 году во время Парижской Коммуны совершилось величайшее преступление. «Педантичные юристы и профессора, образовавшие Правительство Национальной Обороны не разрушили полностью, пока это было в их силах, административный аппарат вооружённой Франции».

Ленин гордился, что разнёс административный аппарат России в щепки. «Только организация государства через советы способна раз и навсегда уничтожить старую буржуазную бюрократию, которая неизбежно сохранялась при капиталистическом режиме даже в самых демократических республиках, и которая была величайшим препятствием на пути к истинной демократии промышленных рабочих и крестьян. Парижская Коммуна сделала первый исторический шаг в этом направлении, Русская Республика Советов делает второй».

Некоторые практические идеи, доставившие успех Ленину были не более чем плагиатом бакунинских схем. Выезды красноармейцев и фабричных рабочих в деревни были именно реализацией бакунинского замысла.

При этом, было бы неверно утверждать, что Бакунин и Ленин имели одинаковое представление об общем характере революции. Два этих политика слишком отличались как люди и их воззрения просто не могли совпадать.

Бакунин считал, что революция способна на всё, даже на сокрушение иностранных армий. В этом он был верным последователем якобинцев 1793 года. Никогда его уверенность в необходимости революции во Франции не была сильнее, чем после Седана. Он был убеждён, что социальная революция французских крестьян, руководимая фрайкорами[107], сможет одолеть армию Мольтке и сорвать империалистические планы Бисмарка. Все его сочинения того времени демонстрируют абсолютную веру в этот план[108].

Известно, что Ленин не был таким дикарём. Его не вдохновляли воспоминания о Вальми и Жемаппе. Ленин помнил Калуш и Тернополь и нисколько не верил в военные способности революции. Бакунин в 1871 году хотел «обратить всю страну в одно большое кладбище, чтобы похоронить пруссаков». Он проповедовал «войну до смерти, варварскую войну, войну ножом, если нужно, зубами». Ленин предпочёл заключить Брест-Литовский мир. Сейчас держаться упорные слухи, что на тайных заседаниях в Кремле Ленин всегда выступает за соглашение и компромисс с Антантой. Ленин сознаёт, что война была слишком тяжела для царя и для Керенского, поэтому боится не совладать с войной сам. Он последовательно просит о мире, ещё раз показывая себя гораздо лучшим стратегом, в сравнении с Троцким и другими соратниками.

С другой стороны, он гораздо энергичнее Бакунина, когда речь идёт о беззащитных. Он проповедует и применяет самый безжалостный террор. Бакунину довелось встретить серьёзный отпор. Его дважды приговаривали к смерти, много лет он провёл в крепости Оломоуц на цепи, а также в Петропавловской крепости и в Шлиссельбурге, где потерял зубы от цинги. При этом Бакунин никогда не проповедовал террор. Жестокость была отвратительна его щедрой натуре.

И снова в отличие от Ленина Бакунин не был честолюбив и не стремился к власти. В его книгах нет размышлений о диктатуре пролетариата, хотя социальная основа революции в его понимании та самая, на которую сейчас опирается Ленин. Хотя Ленин никогда этого не понимал, Бакунин сформулировал проблему самыми грубыми словами:

«Под ‘цветом пролетариата’ я понимаю великую массу, миллионы людей нецивилизованных, некультурных, не обладающих никаким наследием, погрязших в нищете, тех, которых Энгельс и Маркс предпочитают подчинить патерналистскому строю с самым сильным правительством[109] ради их собственного блага поскольку, как всем известно, любое правительство правит в интересах масс. Под ‘цветом пролетариата’ я понимаю многочисленную чернь, сброд, который совершенно свободен от груза буржуазной цивилизации, и несёт в себе, в своих страстях, инстинктах, надеждах, во всех нуждах и страданиях, неотделимых от его положения в обществе, — несёт зародыш будущего социализма. Этот сброд взятый сам по себе достаточно силён в настоящую минуту, чтобы начать социальную революцию и привести её к триумфальной победе![110]»

***

По моему мнению Жорж Сорель был главным образом теоретиком пролетарской всеобщей стачки. В этом была его ошибка, Сорель слишком много вложил в посредственные сочинения, доказывающие его идею, тогда как после войны революционеры в России, Германии, Австрии и Венгрии эту идею отбросили. Тем не менее, именно Сорель стал духовным отцом синдикализма. Он единственный из всех социалистов был философом, психологом и, если угодно, поэтом «творческого насилия». Карл Маркс был только социологом и в этом качестве без сомнения превосходил Сореля, но Марксу вероятно никогда не пришло бы в голову всерьёз рассматривать теорию насилия с психологической точки зрения. В этом вопросе, больше чем в каком-либо ещё, мы видим духовное родство Сореля и Ленина.

Теоретик и вождь большевиков позаимствовал у Маркса (часто искажая его мысли, хотя, как мне кажется, в целом достаточно верно) теорию классовой борьбы, идею о мессианской роли пролетариата – «научный» социализм, замысел диктатуры пролетариата и ожидание катастрофического краха капитализма. У Бакунина он принял веру в возможность коммунистической революции как угодно, когда угодно, где угодно, и эту веру объединил, Бог знает, как, со своим пониманием марксизма. Наконец он обнаружил у Сореля, который не принадлежит к его любимым авторам, глубокое убеждение в необходимости и святости насилия.

Не стану излагать в подробностях теорию всеобщей пролетарской стачки, которая по Сорелю является теорией самой социальной революции. Думаю, что с его теорией знакомы все, просто процитирую некоторые места из его гимна «творческому насилию», очень злободневного сейчас в свете нашего опыта Мировой Войны и большевистской революции:

«Пролетарское насилие не только делает возможной грядущую революцию, но и представляет собой, по всей видимости, единственное средство, которым располагают отупевшие от гуманизма европейские нации, чтобы вновь обрести прежнюю энергию. Такое насилие заставляет капитализм вернуться к своей чисто материальной роли и помогает ему возвратить себе те воинственные качества, которыми он некогда обладал. Растущий и хорошо организованный рабочий класс может принудить класс капиталистов продолжать вести ожесточенную промышленную борьбу. Если навстречу богатой, истосковавшейся по победам буржуазии поднимется сплоченный революционный пролетариат, то капиталистическое общество достигнет своего исторического совершенства. … Опасность, угрожающая будущему мира, может быть устранена, если пролетариат станет упрямо придерживаться революционных идей с тем, чтобы воплотить в жизнь Марксово учение, насколько это будет в его силах. … Пролетарское насилие, осуществляемое как чистое проявление чувства классовой борьбы, предстает, таким образом, как нечто возвышенное и героическое. … Те, кто внушает народу, что он должен на пути к будущему исполнять некий бесконечно идеалистический мандат правосудия, заслуживают лишь отвращения. Эти люди способствуют, в сущности, укреплению того взгляда на государство, который и был причиной всех кровавых сцен 1793 года, тогда как идея классовой борьбы помогает очистить понятие насилия. … идея всеобщей стачки, непрерывно обновляемая чувствами, которые возбуждает пролетарское насилие, порождает героическое настроение[111]».

Сорель – мыслитель очень личного характера, кроме того, он называет себя самоучкой. Такие качества были безусловно необходимы, чтобы создать философию насилия и миф всеобщей стачки. При его обширной начитанности Сорель подпал под особенное влияние трёх авторов: Маркса, Ренана и Бергсона – самое странное сочетание, какое только можно вообразить. «Капитал», «Молитва в Акрополе», «Время и свобода воли» и в результате синдикализм! К списку следует добавить Дарвина, Ницше и Гартманна.

Интеллектуальная лаборатория в голове у Сореля синтезировала причудливую амальгаму на удивление целостную, оригинальную, очень личную и во многом интересную. Изучая его систему, особенно сегодня, невольно задаёшься вопросом, почему Сорель избрал всеобщую стачку высшим проявлением насилия. Его доводы с гораздо большим основанием можно применить к военному мятежу или гражданской войне. Кажется, на Сореля произвело большое впечатление поражение Первой Русской революции. Интересно, теперь, когда мы наблюдали целый рад успешных революций, взялся бы Сорель ещё раз сочинять «Размышления о насилии»? Держался бы по-прежнему за провалившуюся идею всеобщей стачки? Может быть, он разработал бы новый миф гражданской войны? Я нисколько не иронизирую. Можно констатировать факт, что всеобщая стачка не играет в системе Сореля важной роли.

По Сорелю «нормальное развитие всеобщей стачки» подразумевает «цепочку актов насилия», необходимых для поддержания морального духа революционного синдикализма. Такая цепочка обладает непреодолимой привлекательностью для Сореля, особенно когда речь заходит о буржуазных нанимателях, удерживающих работников в нужде.

Революция в России совершенно точно произошла без малейших признаков всеобщей пролетарской стачки, а её последствия превзошли самые смелые фантазии Сореля. «Цепочка актов насилия» в результате революции оказалась бесконечно внушительнее, чем та, что предполагалась в теории всеобщей стачки. Так как опыт показывает, что сейчас очень возможна ещё и гражданская война, я должен констатировать, что от мифологии всеобщей пролетарской стачки решительно ничего не осталось.

Вот что совершенно непостижимо в сорелевском понимании будущего. Согласимся, что переход от капитализма к социализму свершился раз и навсегда в катастрофических обстоятельствах, непредвидимых человеческим разумом. Но что дальше? Какое применение уже после революции мы по Сорелю найдём грубой стихии ненависти и насилия, высвобожденной и раздутой в ожесточённой борьбе буржуазии и пролетариата? Изучение «Размышлений о насилии» не даёт ответа на этот вопрос. Да и мог ли Сорель что-нибудь ответить? Сам он утверждал, что его социологические ожидания исключительно пессимистические. Значит, от него не приходится ожидать обещаний рая на Земле сразу после падения капитализма. Но если классовая борьба по Сорелю разгорится, а после падения капитализма должна будет сразу же исчезнуть, при этом всеобщая пролетарская стачка будет невозможна в обществе без классов, то что же произойдёт с Его Величеством Насилием, облачённым к выходу, когда идти ему решительно некуда? Потребуется ли в срочном порядке выдумать новую мифологию вместо всеобщей пролетарской стачки? Можно ли ожидать, что инстинкт насилия, один из самых примитивных в человеке, прежде сдерживаемый, будет вскормлен, взращён, распалён (как предполагают синдикалисты) а потом вдруг исчезнет после таинственной катастрофы, которая разрушит капитализм и заменит его социализмом? Ожидать внезапного усмирения насилия слишком наивно просто с психологической точки зрения. Наивно настолько, что Сорель, вероятнее всего, ничего такого и не предполагал. Но какой другой выход может быть из сорелевских построений? Возможно, провозглашаемый им агностицизм избавлял его от необходимости отвечать на этот вопрос.

Так как всеобщая пролетарская стачка по Сорелю с практической точки остаётся лишь мифом, я воздержусь от критики его теории, тем более, что возражали ему более чем достаточно. Замечу только, что в революционных событиях в России и Германии пролетарская стачка или всеобщая стачка вообще не сыграли никакой роли, по той простой причине, что в обеих странах революцию произвели солдаты, а совсем не рабочие. Такой вариант развития событий Сорель не предвидел. Не предусмотрели роли военных и другие социалисты.

С другой стороны Сорель очень точно предсказал, какой будет политика революционного правительства: «Опыт неизменно показывал, что как только наши революционеры добиваются власти, они сразу начинают ссылаться на государственный интерес, сами отправляют полицейские функции, и рассматривают правосудие как оружие, которым они могут злоупотреблять в борьбе с противником[112]. … если наши парламентские социалисты случайно попадут в правительство, то они проявят себя достойными наследниками инквизиции, Старого Режима и Робеспьера ... Благодаря этой реформе государство снова восторжествует в роли карающего палача[113]».

Не знаю, можно ли назвать Ленина и Троцкого парламентскими социалистами, к которым Сорель не питал симпатии, могу только сказать, что это мрачное пророчество, пессимизм которого можно было считать преувеличенным, пока не случилась большевистская революция, это мрачное пророчество буквально сбылось. Большевики точно восстановили методы инквизиции, Старого Режима, Робеспьера. Им даже не было необходимости учреждать революционный трибунал. Ленин расстреливает людей вообще без суда, без слушаний, без формальностей. В самом деле, так гораздо удобнее!

Сорель полагал, что война, символом которой выступает пролетарское насилие, возвысится над средствами и методами «парламентских социалистов», захвативших власть. «Всё, что произойдёт, будет сделано без ненависти и без чувства мести».

Не стану подвергать сомнению сравнение пролетарского насилия с убийством на войне, замечу только, что Сорель не был свидетелем войн в прошлом, и не предвидел характера войны, которую нам всем пришлось пережить, породившей с логической неумолимостью большевистскую революцию.

Государственная политика Ленина полностью оправдывается сорелевской верой в насилие и спасительную мощь насилия. Ленин, однако, соглашается с Сорелем не только в этом отдельном вопросе. Проблема государства поставлена в «Размышлениях о насилии» следующим образом: «Синдикалисты отнюдь не задаются целью реформировать государство, как предполагали передовые умы XVIII века, - они хотят уничтожить его, потому что стремятся осуществить мысль Маркса о том, что социальная революция не должна привести к замене одного правящего меньшинства другим».

Ленин, который заявляет, что взял власть от имени большинства рабочих и крестьян[114] (результаты выборов в Учредительное собрание и в местные органы власти не подтверждают его слов), полностью согласен с Сорелем. Он считает, что его задача с неизбежностью заключается в продолжающемся систематическом разрушении, по крайней мере пока. «Бывают исторические моменты, когда для успеха революции всего важнее накопить побольше обломков, т.е. взорвать побольше старых учреждений[115]».

Со своей задачей Ленин блестяще справился. Блестяще настолько, что когда позднее он решил заняться ««прозаической» (для мелкобуржуазного революционера «скучной») работой расчистки почвы от обломков», его ожидал полный провал. Никогда не было власть настолько абсолютной, как у большевиков. И всё-таки нынешняя Россия это не государство. «Тяжелы великие, веками неподвижные тела! Грузно и страшно их внезапное паденье! Эти громады слишком трудно восстанавливать, если они рухнули, трудно даже удержать их от падения, если они расшатаны, и падение их сокрушительно[116]».

Вот ещё одна сорелевская идея, занимающая Ленина: «Большую опасность для синдикализма представляет любая попытка подражать демократии. Лучше для него было бы на некоторое время ограничиться слабыми и хаотическими организациями, чем подпасть под влияние профсоюзов, копирующих буржуазные политические реформы[117]». Теперь обратимся к докладу Ленина на I Всероссийском съезде представителей финансовых отделов Советов 18 мая 1918 г. в Москве: «Есть мелкобуржуазная тенденция к превращению членов Советов в «парламентариев». Бороться с этим надо».

Интеллектуально Сорель и Ленин нисколько друг на друга не похожи. Мысли Сореля, непоследовательные и плохо согласованные, гораздо интереснее и оригинальнее, но менее логичны. Их недостатки, вероятно, связаны с тем, что Сорель опирается на обширную, но плохо усвоенную, эрудицию. Как и Ленин, Сорель неоднократно совершает нападки на «буржуазную науку», но серьёзная критика не по силам автору, который на каждой странице даёт по две-три ссылки на несоциалистические источники.

Ленин бесконечно лучше Сореля подготовлен к борьбе с «капиталистической наукой» и «капиталистической философией». В своих сочинениях он цитирует почти исключительно «партийных» авторов, но как! К выгоде Сореля следует заметить, что для Ленина Бергсон «буржуазен» и «религиозен»!

Что же касается практического воплощения русского большевизма, оно подверглось осуждению вот в этом отрывке из Сореля, который я процитирую полностью, несмотря на его объём:

«Я уже обращал внимание читателей на ту опасность, которая грозит в будущем цивилизации от революций, происходящих во время экономического упадка. Но не все марксисты отдают себе ясный отчет в том, что думал об этом Маркс. Он полагал, что великой социальной катастрофе будет предшествовать грандиозный экономический кризис — но не нужно смешивать такого рода кризис с упадком. Кризисы представляются ему результатом безответственного хозяйствования, создавшего производительные силы, с которыми не удается совладать при помощи естественных регулирующих сил, доступных капитализму в данную эпоху. Такая безответственность предполагает, что будущее считается принадлежащим самым мощным предприятиям, а идея экономического прогресса в данную эпоху безусловно господствует. Чтобы средние классы, которые при капиталистическом режиме еще могут рассчитывать на сносные условия жизни, присоединились к пролетариату, нужно, чтобы производство в будущем могло казаться им таким же блистательным, каким некогда завоевание Америки казалось английским крестьянам, покинувшим старую Европу, чтобы ринуться в жизнь, полную приключений».

Хотелось бы знать, где в сегодняшней Европе, не говоря уже о России, когда долги государств исчисляются миллиардами, в этот самый момент избранный Лениным, существуют блистательные экономические перспективы, по мнению автора «Размышлений о насилии» необходимые для успешной революции.

Глава VIII Некоторые основополагающие идеи большевизма

Перейдём к коммунистической доктрине в её современном состоянии. Газета «Humanité» недавно опубликовала[118] большую речь Ленина на съезде Третьего Интернационала в Москве. «Перед нами важнейший документ, в котором сильнейший теоретик выдвигает идеи в форме предложений по противоречивым вопросам диктатуры пролетариата и буржуазной демократии».

Документ действительно интересный. Сильнейший или нет, но Ленин без сомнения единственный теоретик большевистского учения. У большевиков есть ораторы, как Троцкий и Зиновьев. Литераторы, как Луначарский, Каменев, Воровский, Стеклов. Свои деловые люди, как Красин, и даже свои идолы, как Максим Горький. Но философ и теоретик у большевиков только один – Ленин[119]. Очевидно, что авторство этой речи и её официальный характер[120] придают ей необычайное значение. Можно утверждать, что данная речь содержит наиболее авторитетное последнее слово большевистского учения.

Ленин начинает с того, что говорить о демократии вообще, не уточняя, о каком классе идёт речь, означает «высмеивать идею социализма и особенно идею классовой борьбы». Почему всеобщее право голоса, которое даёт равные права по закону и на практике для формирования органов законодательной власти пролетариату, буржуазии, крестьянам, является «буржуазной демократией», Ленин не объясняет. Он преподносит эту мысль как аксиому со ссылкой на Маркса (что можно оспорить) и на исторический опыт Парижской Коммуны.

«Парижская Коммуна, переполненная притворными социалистами (потому что они знали, что имя социалистов завоюет им великую и искреннюю симпатию трудящихся масс), показала с сокрушительной силой случайный, очень относительный характер буржуазного парламентского управления и буржуазной демократии – учреждений, которые носили прогрессивный характер после мрака средних веков, но теперь, когда перед нами разворачивается пролетарская революция, требуют радикального изменения. Тем не менее, сейчас, когда движение Советов продолжает дело Коммуны, предатели социализма забывают все практические уроки Парижской Коммуны и заводят буржуазную песню об общей демократии. Парижская Коммуна, друзья мои, была непарламентским учреждением!»

Какая внезапное пристрастие к Парижской Коммуне! А вот что Ленин писал о той же самой Коммуне четырнадцать лет назад:

«… рабочее правительство, которое не умело и не могло тогда различить элементов демократического и социалистического переворота, которое смешивало задачи борьбы за республику с задачами борьбы за социализм, которое не сумело решить задачи энергичного военного наступления на Версаль, которое ошибочно не захватило французского банка. … Одним словом, – сошлетесь ли вы в своем ответе на Парижскую или на какую иную коммуну, наш ответ будет: это было такое правительство, каким наше быть не должно[121]».

Так что же такое советское правительство? Это правительство так вдохновилось Парижской Коммуной, что полностью избегает сходства с ней, как хотелось Ленину в 1905 году? Или напротив, это правительство продолжает дело Парижской Коммуны, как утверждает Ленин в 1919?

Ни в каком другом вопросе лицемерие большевиков не проявляется так ярко, как в деле организации правительства. Многие годы они прославляли идею Учредительного Собрания. Мы уже видели, как Ленин защищал эту идею в «Двух тактиках Социал-Демократии». Мы знаем, что резолюция первого съезда большевиков в Лондоне в мае 1905 года, выработанная прежде всего Лениным, громко заявляла необходимость «учреждения временного революционного правительства, которое одно только способно обеспечить полную свободу агитации и созвать действительно выражающее верховную волю народа учредительное собрание, избранное на основе всеобщего, прямого и равного избирательного права с тайной подачей голосов». Более того, Троцкий написал множество статей, тоже требуя скорейшего созыва Учредительного Собрания. До войны, когда политическая ситуация имела совсем другой характер, добиться этого не удалось. В 1917 году большевики были неизменно сторонниками созыва Учредительного Собрания. Они обвиняли министров временного правительства князя Львова и Керенского в ужаснейшем преступлении: саботаже Учредительного Собрания и затягивании выборов под разными предлогами[122]. Хотя большевики не отказывались от идеи советов, они требовали немедленного созыва Собрания[123].

И только к концу 1917 года, когда появились однозначно антибольшевистские результаты выборов, проходивших под контролем советов и подвергавшихся самому жестокому давлению, большевистская пресса начала кампанию, сначала робко и неуверенно, а потом вполне вероломную не столько против принципа Учредительного Собрания, сколько против самого Собрания. Большевики явно прощупывали почву. Они ещё не знали, встанет ли народ на защиту своих представителей. Затем они постепенно усилили нажим. Стало ясно, что народ слишком устал от противостояния, и вооружённого сопротивления ни в коем случае не будет. Большевики были уверены в верности полков, расположенных в Петербурге, купленных твёрдым обещанием не направлять их на фронт. Большая часть армии была связана военными действиями, и солдаты желали только мира. Они поддержали бы любую силу с любыми лозунгами и планами, если бы эта сила обещала им прекратить войну на каких угодно условиях. Ленин поставил на кон всё. Учредительное Собрание было разогнано самым жестоким образом. В этом коммунистическом 18 брюмера роль Бонапарта сыграл матрос Железняков. Большевики немедленно заговорили в самой демагогичной манере о несостоятельности принципа всеобщего избирательного права. Сегодня у большевиков есть все основания считать, что народ их ненавидит, и что на свободных всеобщих выборах подавляющее большинство проголосует против них. Они высказывают свои опасения и изумительной откровенностью. В знаменитой речи Ленин объясняет откровенно: «Учредительное собрание – это то же самое, что диктатура буржуазии».

Сейчас в России нет ничего несоветского. Всё, что существует в России непременно именуется советским. Слово и понятие прогремели на весь мир. Слово вошло во все языки, а понятие пытаются позаимствовать последователи большевиков. Но кто же изобрёл советы? Ленин? А вот и нет[124]!

Их выдумал пресловутый Парвус.

Если угодно, Ленин сам признал это в статье, появившейся в «Munchner Post» в ноябре 1918 года. Тогда Ленин был настроен крайне враждебно к советизму, который называл изобретением меньшевиков. В ответ на ленинские выпады Парвус сформулировал следующие положения:

1. Рабочие и солдаты будут преданы делу революции, только если сами получат власть над революционным движением.

2. По этой причине в революции будут преобладать интересы пролетариата.

3. В результате революция поднимется из трясины межпартийной борьбы и сектантских споров до высоты революционного движения.[125]

Я говорю об этом только для уточнения фактов. Не Ленин изобрёл советскую власть – великую революционную идею, захватывающую мир. Её придумал Парвус. Тот самый приспешник султана и кайзера Вильгельма II. Парвус – спекулятор. Парвус, наживающийся на войне[126]. Наконец, Парвус – выдающийся немецкий пропагандист, который в этом качестве изобрёл ещё и гениальный довод, неотразимый для социалистов, что Германия имеет право на победу, поскольку обладает самым сильным пролетариатом и наиболее развитую промышленность, и которой по этой причине предстоит выполнить основную работу в мировой революции!

Конечно же, тот факт, что советскую власть выдумал Парвус, никак не компрометирует саму эту идею, и не бросает никакой тени на Ленина. Значение имеет только то обстоятельство, действительно ли радикальным образом переменил свои убеждения Ленин? Уверовал ли он со всей искренностью в советскую власть, как раньше верил в Учредительное Собрание? К сожалению, Ленин не верил искренне ни в ту, ни в другую идею. Вот горькая пилюля, которую придётся проглотить всем поклонникам Ленина и советской власти. Я позаимствовал её в источнике, который для меня стоит выше всяких подозрений, из биографии Ленина, написанной Зиновьевым. Коммунистический Боссуэл, не подозревая, какой вред он может причинить в будущем своему другу и господину, излагает мысли Ленина сразу после провала большевистского мятежа в июле 1917 года: «Мы переживали время, когда наше дело казалось полностью проигранным. Товарищ Ленин даже думал, что советы, коррумпированные соглашателями[127], показали свою несостоятельность. Он даже пытался намекать, что нам придётся захватить власть через голову советов[128]».

Как это всё восхитительно! Мы должны поблагодарить г. Зиновьева за ценные сведения! Таковы принципы политических самозванцев. Они защищают идею всеобщего избирательного права, пока рассчитывают получить большинство голосов, немедленно отказываются от Учредительного Собрания, как только узнают, что оно настроено резко против них. Затем они объявляют святым принцип советской власти, но стоит заподозрить, что советы коррумпированы антибольшевиками, сразу высказывается мысль, что лучше захватить власть без советов. Советскую власть в этой фразе можно заменить любым другим словом. Диктатура большевистского ЦК? Возможно. Диктатура Ленина? Почему бы и нет? Можно быть уверенным, что любое предложение поклонники большевиков по всему миру, неизменно благоговеющие над своим кумиром, сразу примут с восторгом и изумлением. Всё обстоит очень просто.

Совершенно ясно, что Ленин стремился захватить власть с любыми лозунгами, которые обеспечили бы ему такой захват. Ему требовалось удовлетворить свою манию по организации социального эксперимента. Все его знаменитые идеи, старательно изучаемые сейчас многими людьми, все тезисы, предложения, преамбулы, параграфы – Ленин неистощим на канцелярскую канитель – всё это, всё была словесная шелуха, создаваемая каждый раз под конкретную ситуацию, и ничего больше!

Ленин, натурально, быстро сообразил, что вместо «политики без советов», ему выгоднее выхолостить популярные лозунги, обезвредить их, и поставить на службу своей пародийной демократии.

Русские люди, живущие под властью советского строя, не могут не смеяться, когда читают «Конституция (в Советской России обычно говорят основной закон) Российской Социалистической Федеративной Советской Республики», принятая Пятым Съездом Советов 10 июля 1918 года.

Не так важно, что документ написан вульгарно и неряшливо, логически не связан и демонстрирует полное правовое невежество авторов. В конце концов, логика это буржуазный предрассудок. Никто не станет всерьёз ожидать правовых познаний от людей, которые очевидно только-только научились читать и писать. Есть, однако. забавный контраст между напыщенным тоном статей, параграфов, разделов, пунктов и той реальностью, которую они скрывают[129]. Требуется чрезвычайная наглость, чтобы утверждать, что члены советов избираются народом. С самого сотворения мира ещё не было такой циничной пародии на выборы, если учесть, что в России нет свободы слова и печати ни для кого, кроме большевиков. На выборах постоянно применяются вещи гораздо худшие: запугивание, шантаж, террор, фальсификация результатов голосования. Весь процесс выборов сводится к выдвижению кандидатов. В Российской Социалистической Федеративной Советской Республике больше на выборах ничего не происходит. А выдвигают кандидатов большевистские комитеты!

Большевики даже не отрицают этот факт, или, по крайней мере, отрицают его очень неумело. Вот резолюция, принятая на съезде Третьего Интернационала:

«На основании этих тезисов и докладов делегатов различных стран конгресс Коммунистического Интернационала заявляет, что главная задача коммунистических партий во всех странах, где еще не существует Советской власти, заключается в следующем:

1) Выяснение широким массам рабочего класса исторического значения, политической и исторической необходимости новой, пролетарской, демократии, которая должна быть поставлена на место буржуазной демократии и парламентаризма.

2) Распространение и организация Советов среди рабочих всех отраслей промышленности и среди солдат армии и флота, а также среди батраков и бедных крестьян.

3) Основание внутри Советов прочного коммунистического большинства[130]».

Некоторые наивные читатели спросят, каким образом можно гарантировать прочное большинство при соблюдении принципе свободных выборов? Но те, кому посчастливилось наблюдать эти выборы, не задают подобных вопросов. Мы слишком хорошо знаем, как гарантируется результат. Поэтому не станем придавать слишком большого значения, ограничится только знакомством со статьей IV, главой XIII, параграфом 65, пунктами а – ж:

«Не избирают и не могут быть избранными, хотя бы они входили в одну из вышеперечисленных категорий:

а)?лица, прибегающие к наемному труду с целью извлечения прибыли;

б)?лица, живущие на нетрудовой доход, как-то проценты с капитала, доходы с предприятий, поступления с имущества и т. п.;

в)?частные торговцы, торговые и коммерческие посредники;

г)?монахи и духовные служители церквей и религиозных культов;

д)?служащие и агенты бывшей полиции, особого корпуса жандармов и охранных отделений, а также члены царствовавшего в России дома;

е)?лица, признанные в установленном порядке душевно-больными или умалишенными, а равно лица, состоящие под опекой;

ж)?лица, осужденные за корыстные и порочащие преступления на срок, установленный законом или судебным приговором».

Добавлю ради справедливости, что предыдущий параграф (§64) перечисляет так же подробно, но немного в других выражениях тех, кто имеет право избирать и избираться в советы. Так что читателю не стоит удивляться тому, что среди не имеющих права голоса не названы, например, дети. Предыдущий параграф утверждает, что правом голоса обладают граждане, «коим ко дню выборов исполнилось восемнадцать лет». При этом «Местные Советы могут с утверждения Центральной власти понижать установленную в настоящей статье возрастную норму[131]». Вся глава XIII об избирательном праве, с постоянными повторениями «и т.п.», так превосходно написана, что, если бы вся конституция, со всеми её статьями, включая параграфы 64 и 65, не была бессмысленной бумажкой, то властям стоило бы всё-таки определить, кто же из граждан Российской Социалистической Федеративной Советской Республики имеет право голоса, а кто нет.

Укажу только самые абсурдные фразы из двух параграфов:

Хотя вся промышленность в России национализирована, параграф 65 пункт б) лишает права голоса лиц, живущих на доходы с предприятий. Также национализирована вся торговля (преимущественно на бумаге, разумеется), однако пункт в) называет частных торговцев, торговых и коммерческих посредников. Лица, живущие на проценты с капитала, поступления с имущества. Как это собственно понимать? Вот земля, которая была «национализирована» сейчас находится в распоряжении крестьян. Доход крестьянина, который работает с семьёй на участке «национализированной» земли следует отнести к доходу от труда или доходу от земельной собственности? Есть у крестьянина право голоса или нет?

Если вознамериться перечислить все глупости в конституции, можно смело выбирать любой абзац. Я рассказал о главах, связанных с выборами, потому что меня поражает мысль, что, если буквально применить нормы конституции, больше всего пострадают сами большевики. За исключением «членов царствовавшего в России дома», все остальные лица, перечисленные в пунктах а – ж параграфа 65, представлены среди руководства большевиков. Под знамёнами большевизма собрались в бесчисленном количестве разнообразные авантюристы и любители ловить рыбку в мутной воде. Некоторые высокопоставленные большевики нажили такие состояния, что бедный Бэла Кун позеленеет от зависти. Этот достойный господин по выходе в отставку захватил с собой пустяковую сумму в пять миллионов крон. Лица, осужденные за корыстные преступления, не являются редкостью в большевистском правительстве. Из тысяч преступников осуждён был только один, что ж, огромное спасибо[132]! Кто ещё? «Служащие и агенты бывшей полиции, особого корпуса жандармов и охранных отделений». Среди большевиков их не пересчитать. Сами комиссары часто жалуются на этого «червя, выедающего изнутри, - как они выражаются. - ростки большевистского строя». Умалишённые? Сколько пожелаете, в особенности садисты. Например, можно ли назвать психически здоровым человеком Петерса? Монахи? Вопрос только в том, какого ордена. Некоторые большевики, пожалуй, самые лучшие, обладают психологией и рассудком наших старых схимников[133].

Конституция также содержит попытку дать юридическое определение идее диктатуры пролетариата. Авторство этой идеи бесспорно принадлежит Марксу, он неоднократно описывал её, особенно в ранних сочинениях. Известно, что некоторые марксисты, например Акимов, предпринимали попытки истолковать Маркса совсем в другом смысле[134] . Акимов пытался доказать, что для Маркса диктатура пролетариата была синонимом демократического правительства.

Доводы Акимова не лишены убедительности. Парижская Коммуна, которую Маркс и Энгельс считали образцом диктатуры пролетариата, на самом деле была, даже в описании Маркса и Энгельса, правительством, избранном на основе всеобщего избирательного права парижанами и жителями парижских пригородов. Акимов указывает, что Маркс в «Классовой борьбе во Франции» и в «18 брюмера Луи Бонапарта» обвиняет буржуазию в отказе от всеобщего избирательного права и создании «классового парламента узурпаторов». Акимов также указывает, что диктатура пролетариата никогда не входила в программу марксистских социалистических партий Западной Европы. Программы Эрфуртской и Венской конференций, партийные программы социалистов Бельгии, Швеции, Италии, статут Первого Интернационала – все эти документы не содержат отсылок к диктатуре пролетариата. Впервые упоминание диктатура пролетариата появляется в декларации Российской Социал-Демократической Партии. В заключение Акимов цитирует данное Марксом описание диктатуры буржуазии (следует признать, что нынешний строй в России далеко превзошёл все ужасы из статьи Маркса) и замечает:

«Так вот что значит диктатура! Неужели пролетариат призывают бороться и умирать ради этого? Неужели достаточно заменить слово буржуазия на слово пролетариат, чтобы получить описание желаемого всем нам будущего идеального государственного порядка?

Как уже было сказано, для нас сейчас не имеет значения вопрос, выступал Маркс или нет за диктатуру пролетариата. Независимо от убеждений Маркса, политическая концепция диктатуры пролетариата ничего не теряет и не приобретает на фоне явного провала этой идеи в русском эксперименте.

События в России показали, что диктатура пролетариата на самом деле оказалась диктатурой над пролетариатом. Никогда в истории не было парламента более слабого, бессильного, устранённого от дел, до такой степени лишённого достоинства, чем порабощённый большевиками Совет Рабочих и Солдатских депутатов. Вспомним, что Центральный Совет приветствовал овацией сообщение о заключении постыдного Брест-Литовского мира, хотя против этого договора возражали даже многие из народных комиссаров. Совершенно ясно, что большевики не придают большого значения своему парламенту. Деградация парламентаризма объясняется с одной стороны низким уровнем образования рабочего класса в России, и соответственно уровнем рабочих делегатов, а с другой стороны описанным выше устройством избирательной системы.

Двадцать лет назад Эдвард Бернштейн сказал[135], что при современном уровне морального и интеллектуального развития рабочего класса диктатура пролетариата непременно обратиться в засилье уличных краснобаев и газетных писак. Его наблюдение, сделанное ещё до практического опыта наших дней, свидетельствует о мудрости этого теоретика. Те из нас, кто пожил при описанной диктатуре, могут рассказать куда больше. Например, мы можем утверждать, что наблюдение Бернштейна справедливо для больших городов, таких как Москва и Петроград. В маленьких городах и деревнях диктатура пролетариата это власть разного рода бандитов. Все преступные элементы общества: разбойники, грабители, проходимцы, бездельники, — появляются из своих берлог, чтобы терроризировать крестьян, рабочих, честных обывателей. Ужасы этой власти ещё ждут своего Достоевского. Диктатура уличных краснобаев в больших городах, диктатура бандитов в провинции и сочетание обоих видов диктатуры в городах небольшого размера, а также засилье учреждений типа Чрезвычайной Комиссии – вот что такое на практике диктатура пролетариата.

Насколько можно судить, практические результаты подобного социального эксперимента не будет другими в самых цивилизованных странах Европы.

Мы заключаем, что любой социалистической партии, намеренной сохранить ясное точное мышление и желающей решительно избавиться от любых форм демагогии, следует пристально рассмотреть теорию диктатуры пролетариата и отказаться, наконец, от этой зловещей идеи. В России Социалистическая Рабочая партия определённо объявила, что безусловно не признаёт никакой диктатуры, независимо от класса, социального положения или личности диктатора. Было бы хорошо, если бы социалистические партии Запада последовали этому примеру.

В демократических странах, где пролетариат составляет большинство населения, всеобщее избирательное право даёт трудящимся решающий голос во всех политических вопросах. Если в этих странах социалистические партии не пришли к власти, это означает просто, что не все трудящиеся разделяют социалистические идеалы. В такой ситуации диктатура пролетариата, даже при самом добросовестном подходе (то есть, если это не будет диктатура небольшой политической группировки) будет означать тиранию малой части рабочего класса над всем пролетариатом и над большинством населения. В такой стране как Россия пролетариат составляет малую часть населения. Диктатура пролетариата превращается в худшую форму самодержавия и в конце концов вызывает ненависть большей части населения, особенно крестьян, к промышленным рабочим и к социалистическим идеям. Такое положение дел не только не справедливо, но и чрезвычайно опасно в долгой перспективе. Большевики нанесли социалистической идее вред, от которого почти невозможно оправиться. Урок для всех социалистов заключается в необходимости полного отречения от теории диктатуры пролетариата.

Пойдут ли социалисты на такой шаг? Пока он представляется маловероятным. Человечество учится только на жестоких и дорогостоящих примерах.

Глава IX Ленин и французская революция

На открытии Конгресса Коммунистического Интернационала Ленин говорил не только о диктатуре пролетариата, он затронул ещё два важных вопроса: свободу собраний и свободу слова. Вот что он сказал:

«…рабочие прекрасно знают, что «свобода собраний» даже и в наиболее демократической буржуазной республике есть пустая фраза, ибо богатые имеют все лучшие общественные и частные здания в своем распоряжении, а также достаточно досуга для собраний и охрану их буржуазным аппаратом власти. Пролетарии города и деревни и мелкие крестьяне, т.е. гигантское большинство населения, не имеют ни того, ни другого, ни третьего. Пока дела стоят таким образом, «равенство», т.е. «чистая демократия», есть обман. Чтобы завоевать настоящее равенство, чтобы осуществить на деле демократию для трудящихся, надо сначала отнять у эксплуататоров все общественные и роскошные частные здания, надо сначала дать досуг трудящимся, надо, чтобы охраняли свободу их собраний вооруженные рабочие, а не дворянчики или капиталисты-офицеры с забитыми солдатами».

Ленин очевидно умеет использовать в своих интересах несправедливость капиталистического строя. Никто не станет отрицать, что в современном мире много самой ужасной несправедливости. Тем не менее, вся речь Ленина лжива и лицемерна.

Свобода собраний в буржуазных странах никак не пустое слово. Ленин, проводивший митинги в Париже, Цюрихе и Женеве знает это лучше, чем кто-либо другой. «Дворянчики» и «капиталисты-офицеры», охранявшие его митинги в довоенное время, были представителями гражданской полицейской службы. Они не интересовались содержанием речей на митингах и не пытались мешать ораторам. Может быть, старожилы могут припомнить отдельные случаи, когда полиция нарушала свободу слова. Но даже они должны будут признать, что речь всегда шла о крайне редких случаях из области политического анахронизма. Я лично не могу вспомнить ни одного случая насильственного препятствия свободе слова. В Манеже Святого Павла, в Саль Ваграм, в Гайд-Парке мне доводилось слышать самые возмутительные тирады против существующего порядка, против капитализма, против правительств вообще и против конкретного правительства: царя Николая II или Аристида Бриана. Я слушал анархистов и цареборцев, я был на выступлениях Себастьяна Фора и испанских анархистов. Никогда полицейские, присутствующие тут же или охраняющие снаружи у дверей, с выражением согласия или осуждения на лицах, никаким образом не вмешивались.

В Лондоне полицейские подчас охраняют свободу слова с риском для жизни, защищая от насилия разгневанной толпы революционных ораторов, резко выступающих против властей и против той же полиции. Я видел примеры насильственного разгона митингов только в России при царе и в начале[136] большевистского правления. Скажу ещё, что вооружённые рабочие под руководством большевистских молодцов действуют гораздо более жестоко, чем жандармы царского правительства с «дворянчиками» во главе.

«Но, — говорит Ленин. — богатые имеют все лучшие общественные и частные здания в своем распоряжении». Самые замечательные из этих зданий без сомнения парламенты. Так что же? В Палэ-Бурбон, в Палате Общин, в Рейхстаге все ораторы, богатые и бедные, располагают совершенно одинаковой свободой слова. Единственное исключение, как обычно, составляет Таврический Дворец в Петрограде. «Забитые солдаты» посещали его трижды. Первая и Вторая Думы были распущены указом царя, при этом без необходимости забаррикадировали вход во дворец до открытия заседания. Третьим случаем был разгон Учредительного Собрания ленинскими матросами. Эта сцена была неслыхана по грубости и жестокости. Моряки осыпали депутатов нецензурной бранью, оскорблениями, грозили им оружием под благосклонным наблюдением самого Ленина – этого великого защитника свободы от буржуазных притеснений.

А что же другие помещения, кроме парламентских? Не могу отрицать, что богатые устроены лучше, чем бедные. Но никто не станет чистосердечно утверждать, что бедняки не могут устроить собрание по отсутствию у них помещения в так называемой буржуазной республике. На деле богачи и бедняки проводят свои собрания в одних и тех же местах, совершенно бесплатных, как Гайд-Парк, или в доступных любому кошельку, как Зал Учёных Собраний и Саль Ваграм в Париже, где по очереди митингуют L’Action Francaise и Социалистическая партия. Что касается «досуга для собраний», известно, что социалистические митинги всегда более многочисленны, чем митинги богачей. Просто потому, что митинги социалистов привлекают больше энтузиазма, больше энергии на них затрагивается гораздо больше самых разнообразных проблем.

Другая проблема, которую Ленин однозначно разрешает в своём выступлении, свобода печати:

«‘Свобода печати’ является тоже одним из главных лозунгов «чистой демократии». Опять-таки рабочие знают, и социалисты всех стран миллионы раз признавали, что эта свобода есть обман, пока лучшие типографии и крупнейшие запасы бумаги захвачены капиталистами и пока остается власть капитала над прессой, которая проявляется во всем мире тем ярче, тем резче, тем циничнее, чем развитее демократизм и республиканский строй, как, например, в Америке.

Чтобы завоевать действительное равенство и настоящую демократию для трудящихся, для рабочих и крестьян, надо сначала отнять у капитала возможность нанимать писателей, покупать издательства и подкупать газеты, а для этого необходимо свергнуть иго капитала, свергнуть эксплуататоров, подавить их сопротивление. Капиталисты всегда называли «свободой» свободу наживы для богатых, свободу рабочих умирать с голоду.

Капиталисты называют свободой печати свободу подкупа печати богатыми, свободу использовать богатство для фабрикации и подделки так называемого общественного мнения. Защитники «чистой демократии» опять-таки оказываются на деле защитниками самой грязной, продажной системы господства богачей над средствами просвещения масс, оказываются обманщиками народа, отвлекающими его посредством благовидных, красивых и насквозь фальшивых фраз от конкретной исторической задачи освобождения прессы от ее закабаления капиталу.

Действительной свободой и равенством будет такой порядок, который строят коммунисты и в котором не будет возможности обогащаться на чужой счет, не будет объективной возможности ни прямо, ни косвенно подчинять прессу власти денег, не будет помех тому, чтобы всякий трудящийся (или группа трудящихся любой численности) имел и осуществлял равное право на пользование общественными типографиями и общественной бумагой».

Перед нами череда риторических трюков от не слишком щепетильного фокусника. Никто не станет отрицать существования ужасных злоупотреблений по отношению к журналистам со стороны богачей, но выводить из этого заключение о совершенном отсутствии в обществе свободы печати, значит делать чрезмерные выводы. При всех пороках капитализма, с которыми можно и должно бороться (я подробнее остановлюсь на этом вопросе в последней главе), в демократических республиках, таких как Франция и Швейцария, и даже в конституционных монархиях, таких как Великобритания и Италия, антикапиталистическая печать располагает достаточными средствами для выживания и для проведения самых ожесточённых кампаний против своих правительств и против капитализма.

На то имеются две причины. Во всех странах есть социалистически настроенные капиталисты и даже большевиствующие капиталисты, которые по тем или иным соображениям желают снабжать деньгами издания, созданные специально для того, чтобы нападать на класс, к которому эти филантропы принадлежат[137]. Более того, общественная подписка делает возможным существование и развитие социалистических органов. Только недавно газета «Humanité» получила по подписке пятьсот тысяч франков. Такие подписки осуществляются во всех свободных странах. В Германии «Vorwärts» и «Freiheit», в Италии «Avanti!», во Франции «Humanité» располагают средствами в сотни тысяч. До войны эти газеты не подвергались никаким ограничениям. Даже сейчас при всех злоупотреблениях и глупостях послевоенной реакции издания, наиболее враждебные существующим властям: «Avanti!» в Италии или «Populaire» в Париже, занимающие почти большевистскую или даже пробольшевистскую позицию, располагают полной свободой высказывать любое угодное им мнение[138]. Думаю, все те, кто хотел бы читать «Humanité» или «Populaire», если бы эти издания располагали «общественными типографиями и общественной бумагой», как требует Ленин, и без того имеют возможность их читать.

Председатель советского правительства проявляет величайшую наглость, когда обвиняет буржуазные республики в неспособности уважать свободу слова. Большевистская власть подавляет малейшие проявления свободной печати с жестокостью, напоминающей времена даже не Николая II, а скорее Николая I.

Наглость Ленинского выступления проявилась ещё больше, когда речь зашла о терроре:

«Убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург является событием всемирно-исторической важности не только потому, что трагически погибли лучшие люди и вожди истинного пролетарского, Коммунистического Интернационала, но и потому, что для передового европейского – можно без преувеличения сказать: для передового в мировом масштабе – государства обнажилась до конца его классовая сущность. Если арестованные, т.е. взятые государственной властью под свою охрану, люди могли быть убиты безнаказанно офицерами и капиталистами, при правительстве социал-патриотов, следовательно, демократическая республика, в которой такая вещь была возможна, есть диктатура буржуазии.

Люди, которые выражают свое негодование по поводу убийства Карла Либкнехта и Розы Люксембург, но не понимают этой истины, обнаруживают этим лишь либо свое тупоумие, либо свое лицемерие. «Свобода» в одной из самых свободных и передовых республик мира, в германской республике, есть свобода безнаказанно убивать арестованных вождей пролетариата. И это не может быть иначе, пока держится капитализм, ибо развитие демократизма не притупляет, а обостряет классовую борьбу, которая, в силу всех результатов и влияний войны и ее последствий, доведена до точки кипения».

Убийство несчастных Карла Либкнехта и Розы Люксембург было непростительным преступлением. Однако правительство Шейдеманна не только не одобряло этого убийства, правительство немедленно приняло меры к наказанию виновных. Немецкому правительству «социалистических патриотов», у большевиков, разумеется, нет веры. Даже при Николае II власти делали всё от них зависящее, чтобы найти и наказать убийц Герценштейна и Иоллоса. Ленин нагло говорит неправду, когда заявляет: «‘Свобода’ в одной из самых свободных и передовых республик мира, в германской республике, есть свобода безнаказанно убивать арестованных вождей пролетариата».

А вот в Советской России правительство не только терпит убийства политических противников, но и само приказывает их совершать, и это совершенная правда. Происходят такие убийства ежедневно. Я сейчас говорю не только о таких оставшихся безнаказанными преступлениях, как убийство Шингарёва и Кокошкина – а расправа с ними была гораздо отвратительнее, чем немецкие убийства, хотя бы потому, что два депутата не были боевиками, арестованными с оружием в руках как Карл Либкнехт и Роза Люксембург. Шингарёв и Кокошкин были мирными, беззащитными людьми, к тому же нездоровыми. Их подло убили в больнице! Правительству Ленина имена убийц были хорошо известны, их даже публиковали в газетах. Ленин не осмелился или даже не пожелал наказать убийц, хотя от преступления отмежевался. Происходило это в первые дни большевистского строя, когда правительство было ещё относительно мирным. Сейчас аресты происходят ежедневно, люди берутся «государственной властью под свою охрану», только для того, чтобы быть бесчестно и цинично убитыми сотнями по приказу советского правительства, без суда, часто без предъявления формальных обвинений в чём бы то ни было, их участь не фиксируется ни в каких документах. Перед лицом таких событий глава советского правительства смеет лицемерно обвинять немецкое демократическое правительство «социалистических патриотов» в убийстве Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Это вершина цинизма!

Цитаты из ранних сочинений Ленина, приведённые выше, доказывают ложность его утверждений, что террор был ответом большевиков на преследования (несчастнейшие люди!), на заговор империалистов и на контр-революционные действия. Ленинский террор с самого начала был предумышленным. Но какова же его ценность?

Я не настолько наивен, чтобы думать, что бесстыдство большевиков может им повредить в глазах безразличной публики или «перед судом истории». Политическая жестокость никогда не подвергается осуждению, если достигает цели. В наши дни ненависти и насилия, в нашем мире железа и крови осуждают разве что тех, кто жесток недостаточно. Пролившие больше всего крови удостаиваются звания великих, настоящих, могучих. Сумевшие же обойтись без кровопролития запоминаются слабыми, неспособными, бессильными. Обычный упрёк в адрес князя Львова и Керенского заключается в том, что они не расстреляли Ленина, как только он впервые открыл рот. Сам Ленин не понимает такой глупости с их стороны, и даже ненавидит их за это.

Нет, история не осудит большевиков за десятки тысяч погибших граждан, так же как история не осудит тех, кто выкупит Россию из плена ценой жизни десятков тысяч большевиков. Генерала Маннергейма – героя, который получил русский Георгиевский крест и немецкий Железный крест в одной и той же войне, не дискредитировал расстрел пяти тысяч рабочих. Так же никакие дела не дискредитируют Урицкого и Ленина. «Исторические обвинения» проходят по разряду словесных игр для интеллектуальной публики, все политики знают это. За последние два года я встречал бесчисленное множество маленьких Робеспьеров и Наполеонов в буржуазном или социалистическом оперенье, которые открыто гордились своими зверствами «во искупление России» и скорее примеряли жестокость для более эффектного позирования на будущих исторических литографиях.

Нам действительно всё время возражают при помощи одного и того же довода: во время Французской революции, оказавшей сильнейшее влияние на воображение всех демагогов нашего времени, происходили убийства, преступления, зверства не уступающие нынешним! Очень нравится этот аргумент и Ленину: «Вы упрекаете нас в жестокости? Но в 1793 году буржуазия была жестока ничуть не меньше нас!

В истории нет недостатка зловещим прецедентам большевистского террора. Массовые убийства в Париже были так же ужасны, как ужасны массовые убийства в Петрограде нашего времени. Массовые затопления в Нанте ничуть не лучше затоплений в Кронштадте и в Севастополе. Сансон со своей гильотиной ничуть не лучше китайских расстрельных команд на службе в ЧК.

И всё-таки массовые расправы большевиков вызывают гораздо больше негодования, чем казни той великой эпохи. Прежде всего они отталкивают потому, что имеют характер целенаправленной имитации. Большевики сознательно стараются воспроизвести все худшие деяния великих мужей французского террора: после тех массовых казней эти массовые казни, после тех заложников эти заложники, после тех утоплений эти утопления. Они устроили свою сентябрьскую резню, свой революционный трибунал, свою общую могилу, своего Людовика XVI, свою Марию-Антуанетту, своего дофина, своих «бывших», своих Маратов, своих Карье, своих Фукье-Тенвилей. Не хватает только гильотины, Троцкий – великий позёр большевистского правительства, в первые дни намеревался внедрить её. Извечная отсталость русских технологий принудила большевиков наводить порядок при помощи китайских пулемётов и латышских штыков. В событиях русской революции явно не хватает энтузиазма толпы вокруг эшафота. Простой народ таращится на тюрьмы Чрезвычайной Комиссии, но с мрачным выражением ужаса на лицах.

Не правда ли, у нас были основания полагать, что человечество усвоит кое-какие уроки века просвещения? Фанатизм террориста Робеспьера, также как и фанатизм католика Торквемады, всё-таки имел достоинство искренности. Но кто мог представить, что в Европе новая инквизиция воздвигнет новые костры? Последователям Карла Маркса следовало бы превзойти в чём-то последователей Жан-Жака Руссо. Неужели марксисты не знали, к чему привёл террор 1793 года?

Увы, не превзошли и не знали. И эти люди называют себя социалистами. До самого последнего времени социализм не подвергался такому жестокому экзамену на деспотизм. Пожалуй, можно вспомнить только события Парижской Коммуны, слишком непродолжительные и неопределённые по теоретическим результатам. До сих пор у социалистов были свои апостолы и жертвы, теперь среди них есть инквизиторы и палачи. Большевики называют себя социалистами, и многие люди находят удобным им верить. Что бы ни говорили социалисты, на социалистической идее теперь вечно лежит тень кремлёвской Варфоломеевской ночи. Беспристрастный наблюдатель всегда может сказать социалистам: «Вы не лучше остальных».

Большевики со своей точки зрения были правы, стараясь как можно точнее воспроизвести опыт Французской революции. Ничто не причинило России и противникам большевиков больше вреда, чем сопоставление двух революций, основанное на поверхностном сходстве. Внешние аналогии вдохновили многих интеллектуалов Европы, начиная с Ромена Роллана, который, кажется, согласился сделаться Кантом коммунистической революции, и заканчивая президентом Вильсоном, не пожелавшим стать герцогом Брауншвейгским для большевиков[139]. В результате многие люди, узнающие о событиях в России только из газет, прониклись симпатией к большевистской революции. Не побоюсь парадоксального утверждения, что ненависть к зверствам большевиков, которую высказывают определённые издания в Европе, только помогает Ленину – так прочно установлена репутации этих изданий. Влиятельный член британской партии лейбористов сказал А.А. Титову и мне, что британские рабочие сочувствуют большевикам потому, что британская печать их ругает.

Внешнее сходство Французской революции и событий в России во многих отношениях действительно поражает. Совпадает последовательность событий: всеобщее воодушевление, вспышки насилия, гражданская война, террор, хаос. Слабый монарх под влиянием иностранной и крайне непопулярной супруги. Либеральная аристократия во главе первого периода революции[140]. Свержение и преследования Жиронды. Победы и триумфы Горы. Вандея (Россия превзошла Францию в этом отношении, у нас появились две Вандеи). Помощь контр-революционерам от зарубежных политиков, желающих утопить революцию в её собственной крови. Жалкие эмигранты, устроившие в нынешнем Париже новый Кобленц, умоляют реакционных военных об иностранной интервенции. Героические революционеры, подобные гигантам Конвента, потрясают мир своей энергией, собирают армии, одерживают победы, осаждают мятежные города и громят их (Ярославль прекрасно сгодился на роль Тулона).

Но как по другому воспринимается спектакль, если вы занимаете место в первом ряду и к тому же хорошо знаете жизнь актёров вне сцены. Во-первых, жалкий Русский Кобленц: какие странные элементы составляют банду реакционеров, которая наносит большевистской России удары в спину! Русские графы д’Артуа и русские герцоги Кондэ. Да кто же они такие, в конце концов? Плеханов, Кропоткин, Чайковский, Лопатин, бабушка русской революции госпожа Брешковская, Аксельрод, Засулич, Вера Вигнер, Иванов. Все старые бойцы. Старые герои социализма и демократии. Все, чьи имена по праву внесены в летописи революционной борьбы[141]. Среди них великий писатель Короленко. Мякотин, Пешехонов. Потресов – публицист с безупречной репутацией, известный и ценимый в разных странах. Среди них девять десятых людей, хоть что-то значащих для современной русской культуры. Какие лозунги у алчных слуг реакции? Может быть «Да здравствует король», как у эмигрантов в Кобленце? Нет, они призывают к созыву Учредительного Собрания на основе всеобщего избирательного права, и этим вызывают гневное недовольство большевиков.

С другой стороны в истории Французской революции трудно найти что-нибудь подобное дружбе большевиков с иностранными врагами[142]. Выше я уже объяснил, почему не считаю Ленина платным агентом германских империалистов. Тем не менее, правда, что немцы сыграли огромную роль в Октябрьском перевороте, сначала в захвате власти, а затем в деятельности большевистского правительства. Известно, что за несколько дней до большевистского путча Австро-Венгрия предложила правительству России сепаратный мир. Могло ли правительство Вильгельма II узнать о планах Австро-Венгрии из секретных источников? Мог ли Вильгельм II поторопить большевиков с проведением переворота? Неужели всё происшедшее было чистым совпадением? В будущем историки смогут распутать тайные нити, соединяющие Вильгельмштрассе через Парвуса и Ганецкого со Смольным институтом. В то время жители Петрограда могли наблюдать собственными глазами открытую деятельность немецких агентов, почти без утайки приобретавших оружие у подкупленных военных. Кому ещё, кроме немецких агентов, могли в тот момент понадобиться пулемёты и пушки?

Большевики утверждают, что с позиций интернационализма было вполне допустимо принимать помощь у немецких империалистов, не для того, разумеется, чтобы помочь Германии, а в качестве военного средства для достижения своих собственных интересов[143]. Мы приводим эти рассуждения в том виде, в каком они высказываются Лениным. Говорить о прецедентах в истории Французской революции, разумеется, не приходится. Не могу представить, чтобы Робеспьер получал деньги у Питта, тем более не могу вообразить, чтобы Дантон подписал договор в Брест-Литовске. Для них самоуважение нации не было, как для Ленина «предубеждением мелкопоместных дуэлянтов». Их договоры не были, как у Троцкого в мрачной комедии Брест-Литовска возможностью удовлетворить так называемое революционное честолюбие при подлинно буржуазном любезном обмене услугами с графами и князьями.

В истории сепаратного мира с Германией судьба была весьма благосклонна к большевикам. Если после всего случившегося они ещё пользуются симпатией во Франции, Англии или Италии, им явно благоприятствуют звёзды. Кто в конце 1917 года мог предвидеть, что союзники одержат решительную победу над Германией без помощи России? Только не большевики. Троцкий в речи 15 февраля 1918 года заявил во всеуслышание, что совершенно не ожидал триумфа союзников. В какой степени мир в Брест-Литовске[144] был разумным и изящным манёвром? Насколько правдиво теперешнее утверждение большевиков, что они обманули немцев? Правды в их утверждении нет. Кульманы и Чернины знали, что делали. Брест-Литовский мир был, если воспользоваться словами Ленина, «передышкой» для немцев гораздо в большей степени, чем для большевиков. Этот мир чрезвычайно усилил позиции Германии, так как силы, высвобожденные после распада русской армии, были переброшены на западный фронт[145].

Что если бы Германия одержала решительную победу до прибытия в Европу американского подкрепления? Доставка американских военных сил в нужное время была серьёзной технической проблемой. Возможность её успешного решения не предвидели специалисты, гораздо более компетентные, чем большевики, Людендорф и Гинденбург. С падением европейских демократий немецкий империализм не позволил бы большевистскому режиму сохраниться и на двадцать четыре часа. Воспользовавшись большевиками для своих целей, немцы избавились бы от них без малейших церемоний, как они поступили с прогерманскими правительствами Украины и Финляндии. В Москве нашлись бы свои Скоропадские и Маннергеймы.

По тысяче разных причин всё сложилось по-другому. Людендорф допустил стратегическую ошибку и опоздал с доставкой войск в Салоники, так что там смогли высадиться союзники. Затем, он не создал резервов, достаточных для отражения натиска союзников в апреле 1918 года. Этот натиск был грандиозным усилием промышленного и военного механизмов демократических стран. В результате блокады в Германии разразился голод, пали Болгария и Турция. Непредвиденные события происходили без счёта. Среди этих непредвиденных событий была и развернувшаяся в Германии большевистская пропаганда, которая сама по себе имела очень небольшое значение и не оказала бы влияние на события без участия других факторов. Всю ситуацию большевики не видели. Брест-Литовск сослужил немецкому империализму отличную службу, но её оказалось недостаточно, и никакой службы не было бы достаточно, для победы Германии. Триумф Германии означал бы гибель демократии, гибель социалистических идей и, без всякого сомнения, гибель большевиков.

Заключение Брест-Литовского мира было изменой и с пролетарской, и с патриотической точки зрения. Сейчас после победы союзников дело выглядит совсем иначе, чем в июне 1918 года, когда немцы стояли у Шато-Тьери, с учётом перспективы установления немецкого военного правительства в Париже по образцу большевистского. Интересно, что бы тогда говорил Жан Лонге?

Германия в Брест-Литовске, как показали дальнейшие события, заключила крайне невыгодную сделку. Падение России не спасло Германию от решительного военного поражения и полной капитуляции. Германии было бы выгодно, чтобы на послевоенной конференции в Париже наравне с делегациями Франции и Великобритании выступали представители русского демократического правительства. Без сомнения, обладая правом голоса, представители демократической России настояли бы на иных условиях мирного договора. Исходя хотя бы из собственных интересов, демократическое правительство России не позволило бы навязать немецкой стороне тот вариант договора, который в итоге был подписан. Никто не может предвидеть всего. Политические ожидания германских империалистов исходили из вероятной победы или своего рода ничейного результата. Не доказывает ли это, что большевики заблуждаются, когда приводят пример Брест-Литовского мира в качестве мастерского удара, свидетельствующего о мудрости Ленина? Обычная любовь большевиков к Французской революции не позволяет им слишком гордиться этим мастерским ударом Ленина. «Мудрость» Ленина в данной истории скорее замалчивают, и поступают совершенно правильно. Никто из столь любимых большевиками деятелей Конвента не совершал подобной измены.

Есть ещё одно принципиальное отличие между революциями во Франции и в России. Во Франции революция породила войну. В России война породила революцию.

Расцвет либеральных идей XVIII в сочетании с экономическим развитием привёл к Французской революции. Накопленная веками потенциальная энергия французского народа нашла выход. Последовавшие двадцать пять лет общеевропейских войн были возможны только благодаря избытку сил французского общества. Не только Вальми и Маренго, но и Аустерлиц и Иена свершились, хотя бы отчасти, энтузиазмом революционных идей. Солдаты, умиравшие за Наполеона, верили, что умирают за свободу.

Насколько же отличается революция в России! Мало того, что у неё было прерванное неудачное начало в 1905-1907 годах, породившее разочарование и усталость у целого поколения, русский народ встретил победную революцию 1917 года, измождённый тремя годами войны. В России лишения войны сказывались гораздо в большей степени, чем в других странах Антанты[146]. Моральный и материальный эффект лишений был крайне опустошительным. Жизнь была расстроена ещё до революции. Все ужасные проявления хаоса, которые обычно приписывают революции, и которые, несомненно, с революцией усилились: разруха, злоупотребления, фантастическое обогащение и разорение, экономический распад, нарушение железнодорожного сообщения, остановка заводов и фабрик – всё это происходило ещё при царе. Позднее эти явления приписали революция с ожидаемыми преувеличениями.

Сама по себе война была ужасающей революцией, она поглотила энергию русского народа и посеяла семена будущего упадка духа. К моменту революции мы уже мало во что верили. Вопреки общему мнению, упадок духа в России был связан не только с военными неудачами, иначе революция разразилась бы ещё в 1915 году после величайшего отступления с оставлением Ковно, Брест-Литовска, Ивангорода. В первые три года войны в России совершенно не было ощущения поражения. К тому же события на других фронтах почти не отличались от того, что происходило на Русском фронте. К тому же были и большие победы: завоевание Восточной Галиции, Русский флаг поднялся над Эрзурумом и Трапезундом. Стратегическое положение России в феврале 1917 было не самым худшим. Но вера иссякла. Интеллектуальные настроения в России с самого начала войны хорошо описываются словами Виктора Гюго, сказанными о Франции 1870 года:

В туманном будущем смесились два удела — Добро и зло. Придет ли Аустерлиц? Империя созрела Для Ватерло[147].

С определённой точки зрения можно сказать, что революция совершилась механически. В стране было ещё достаточно сил, чтобы расправиться со старым порядком. Грандиозного энтузиазма, способного обеспечить две великие задачи войну и революцию, не было, как и не было способа его возбудить. Даже в Германии не удалось совершить то, что предстояло совершить в России. Революция очень быстро выродилась. Проблема вышедшей из подчинения армии, требовавшей немедленной демобилизации, затмила всё.

Глава X Полубольшевики: платформа французской социалистической партии

Ленин описал основополагающую идею большевизма и свою практическую программу следующим образом:

«Соединение диктатуры пролетариата с новой демократией для трудящихся, – гражданской войны с широчайшим вовлечением масс в политику[148]».

Следует похвалить большевистского вождя. Он выражается с откровенностью и ясностью, несвойственной туманным высказываниям большинства сегодняшних социалистов.

Заслуживает прочтения анкета «Вопросы о большевизме», проведённая журналом «L’Avenir[149]». Самых крайних из социалистов попросили ответить на ряд вопросов. Например, первые два были такими:

«Возможно ли в настоящее время революционное преобразование капиталистического строя в социалистический? Если да, то какие признаки указывают на такую возможность, и в чём это преобразование будет заключаться?»

«Может ли революционная власть действовать без демократической санкции и каким образом?»

Ответы сами по себе не очень содержательны, если изучать их по отдельности, но взятые в целом, они более чем интересны.

Например, госпожа Луиза Сомоно из комитета по восстановлению международных связей – она отвечала на анкету первая – сказала: «Социалистическая партия самым решительным образом отказывается от любых попыток представить революцию недостаточно назревшей, а пролетариат недостаточно подготовленным к исполнению властных обязанностей. … Только революция может принести быстрое и полное решение общемировых проблем социалистического переустройства».

Так думает социалистическая партия, от лица которой говорит Луиза Сомоно, однако, другого мнения придерживается Андре Лебэ, который принадлежит к той же партии, и ответы которого следуют сразу за ответами Луизы Сомоно. Вот его слова: «Безумно, преступно и абсурдно утверждать, что задача пролетариата сегодня – немедленно взять власть в свои руки. Вы не хуже меня знаете, что рабочий класс по-прежнему очень плохо образован. Он всё-ещё отстаёт в интеллектуальных и материальных возможностях. Когда капиталистическое общество достигнет максимального развития и распространит свои блага повсеместно, только тогда будет необходимо революционная перемена. Устраивать её загодя незачем[150]».

С другой стороны в новой статье Альбера Тома можно прочитать: «Представители класса собственников, которые увеличили своё богатство и власть, и которые даже во время войны восполняли свои материальные потери при помощи новоизобретённых методов, могли бы сохранить новое настроение, одушевлявшее их с 1914 по 1918 год, и признать, что занимаются предпринимательством не только для себя, но ради всеобщего блага. Мы надеялись, что собственники смогут увидеть в управлении капиталами форму общественного партнёрства, преследующего общие интересы, а в своих наёмных работниках – коллег, равных сотрудников при обсуждении деловых вопросов и переговорах. Наши надежды иллюзорны? Неужели, твёрдый союз союз ради общих целей, поднимающийся над частным эгоизмом, теперь невозможен? Я со своей стороны отказываюсь так думать[151]».

Госпожа Сомоно хочет немедленной революции. Господин Лебэ считает революцию немного преждевременной. Господин Тома не хочет революции вообще. В ядре партии существует три разных мнения по одному важному вопросу. Кто же выражает официальную позицию партии? Следует ли требовать революции сегодня вместе с госпожой Сомоно, или мысль о революции «безумна, преступна, абсурдна», как настаивает господин Лебэ?

Казалось бы, задача согласовать две эти позиции явно превосходит человеческие возможности, однако внеочередной национальный съезд в апреле 1919 доказал обратное. Съезд подтвердил единство партии и ответил на роковой вопрос:

«Социалистическая партия заявляет твёрже, чем когда-либо, с уверенностью, ещё подкреплённой последними ужасными уроками, что цель, к которой мы стремимся, - социальная революция».

«Социальная революция означает не более и не менее, как замену существующего экономического строя, укоренённого в капиталистической частной собственности и соответствующего определённому периоду истории, ныне исчерпанному, на строй коллективного производства и распределения продукции со справедливым обменом товарами».

«Только будущее покажет, каким образом произойдёт эта смена, которая и будет революцией, произойдёт ли это через легальную передачу власти в ходе избирательного процесса или вследствие применения силы организованным пролетариатом[152]».

В статье «Комментарии к платформе Социалистической партии» Леон Блюм эту позицию «прямой постановкой вопроса без лицемерия и неопределённости». Надеюсь, мне позволят не согласиться с Леоном Блюмом. Те, кто привык называть вещи своими именами, в приведённых цитатах обнаружат только словесную эквилибристику. С формальной точки зрения платформа партии, вероятно, корректна. Нет никакого сомнения, что легальную смену существующего режима тоже можно назвать революцией. В таком же смысле говорят о революции в химии или революции в ботанике. К сожалению, вопрос заключается в другом. Суть вопроса в том, произойдёт ли смена режима «легально в ходе свободных всеобщих выборов» или «вследствие применения силы организованным пролетариатом». Платформа социалистической партии не содержит ответа, кроме скромного замечания «только будущее покажет», а господин Блюм в своём «Комментарии» призывает товарищей «не путать цель и средство».

Что всё это означает? Весь мир в огне. Европа вероятно на грани смерти. В Москве начат ужасный эксперимент, а его авторы не находят ничего лучше, чем добиваться возможности повторить опыт в Париже и Лондоне. Народ запутался. Напряжение в массах велико. А Социалистическая партия полагает, что время располагает к заявлениям в пророческом тоне с интонацией первооткрывателей того, что уже говорилось тысячи раз. Окончательная цель социализма состоит в смене строя, эта смена и есть революция!

Любой прохожий на улице имеет право сказать депутатам съезда:

«Господа, об этом вас никто не спрашивает. Мы всё это знали ещё сорок лет назад. Мы хотим знать вот что: собираетесь ли вы, подобно политикам из Москвы, организовать силовые действия в ближайшем будущем, и рассчитываете ли на нашу помощь? Вот что нам нужно узнать на случай, если планируется воздвигать баррикады, чтобы решить, на чьей стороне сражаться».

Вот и ответ: «Пролетариат не должен отказываться ни от одного военного средства в битве за приобретение политической власти».

Военного средства! Пулемёт – прекрасное военное средство. Русский опыт (открытый Николаем II и Лениным) показал, что при помощи пулемётов меньшинство может навязывать большинству свою волю очень долго. Такой ответ из «Политики и платформы» должен нравиться Александру Блану, который называет себя большевиком. Может быть, именно поэтому такая фраза и появилась в резолюции съезда. Но может ли французский пролетариат, должен ли французский пролетариат с целью приобрести власть отказаться от всеобщего избирательного права, или даже бороться против всеобщего голосования или революционный пролетариат должен ждать, пока не станет большинством?

Вот ответ: «У социалистической революции нет ни малейшего шанса на успех, если она начнётся не в должное время, до того, как назреют её условия в материальном и умственном положении общества. Партия всегда предостерегала трудящихся от попыток преждевременного движения и демонстраций под влиянием минутных побуждений».

Такие рассуждения адресованы Андре Лебэ и Альберу Тома, что также служит интересам партии. Наш прохожий с улицы снова недоумевает: «Если меня призывают не сегодня, то может быть завтра? Когда именно?»

«Социалистическая партия не назначает времени и не определяет форму предстоящей революции».

От чего же зависят время и форма?

«Форма революции будет зависеть от последнего анализа обстоятельств (!), в особенности от того, какое сопротивление встретят попытки освобождения. Социалистическая партия не упустит ни малейшей возможности, предоставленной ей ошибками буржуазии».

Понятно, что всеобщее избирательное право здесь попадает в разряд «обстоятельств». При этом неясно, как именно сопротивление буржуазии повлияет на окончательное решение. Следует ещё учесть, что буржуазия тоже будет исходить из обстоятельств (и это без сомнения). Если буржуазия решит, что обстоятельства требуют отказаться от всеобщего избирательного права, даже не возникает вопроса, что Социалистическая партия вправе ответить на насилие насилием. При таком развитии событий получится, что буржуазия устраивает революцию, а социалистическая партия не несёт за это никакой ответственности. В ситуации, когда избирательному праву граждан ничего не угрожает, могут ли они, должны ли они, будут ли они применять силу? Вот в чём заключается вопрос. Прохожий с улицы всё ещё ждёт ответа съезда.

В платформе говорится: «Социалистическая партия не назначает времени». Леон Блюм задаёт вопрос: «Как можно предвидеть форму будущей революции?» Вне зависимости от того, назначит партия время революции или нет, предвидит партия форму будущей революции или не предвидит, на вопрос, сформулированный газетой «L’Avenir» всё-таки придётся ответить: подходит ли данный момент для установления строя коллективного производства, распределения и разумного обмена благ? Если не подходит, Социалистическая партия должна объявить это прямо, несмотря на разочарование, ожидающее Луизу Сомоно и Александра Блана. Если момент подходящий, партия должна сказать об этом, не щадя чувств Альбера Тома и Андрэ Лебэ. В той же степени важно ответить на второй вопрос «L’Avenir»: будет ли революция действовать без демократической санции? Здесь конкретный ответ бесконечно важнее общих рассуждений о конечных целях Социалистической партии и социализма вообще, который будет (кто бы мог подумать?) заменой одной формы собственности на другую.

Пока платформа Французской Социалистической партии ничего не говорит о вероятности успеха различных форм социалистической революции, Леон Блюм позволяет себе обмолвиться несколькими важными утверждениями по этому поводу, заслуживающему гораздо большего внимания: «Если одна, хотя и не самая вероятная из рассмотренных нами гипотез, осуществится. Если переход власти к пролетариату будет конституционным процессом, то есть социалисты при условиях, которые ещё предстоит определить, получат большинство в парламенте своей страны, и если у них будет возможность совершить действия, отвечающие революционной повестке, например, радикальное изменение статуса собственности, то, несмотря на легальный характер перемен, несмотря на конституционную форму нововведений, происходящее всё равно будет революцией!» В публикации «Комментария» эта увлекательная фраза сопровождается ремаркой «аплодисменты». Полагаю, что аплодисменты съезда были вызваны преимущественной новой сенсационной идеей, что основная цель социализма заключается и изменении статуса собственности и что такое изменение по содержанию полностью соответствует революции! Никак не могу предположить, что аплодисменты относились к оценке вероятности «одой из рассмотренных нами» гипотез. Совершенно непостижимо, что при сложившихся сейчас в мире условиях, вопрос такой важности обходится молчанием в «Платформе» Социалистической партии и только кратко упоминается в подчинённом предложении где-то в «Комментарии». Социалисты ещё не получили большинства ни в парламенте, ни в стране. Французский народ, как и французский пролетариат вправе ожидать, что Социалистическая партия ясно изложит политические цели, на поддержку которых она претендует.

Ещё более лаконична «Платформа» в другом важнейшем вопросе. В вопросе диктатуры пролетариата. Там сказано:

«В какой бы форме не совершилась революция, переход власти к пролетариату вероятно приведёт к периоду диктатуры».

Мысль выражена ясно, и мы можем только поздравить Французскую Социалистическую партию с извлечением выгоды из прекрасного опыта Русской Революции. Французские большевики приступили к заимствованию русских идей, после того, как эти идеи оказались окончательно скомпрометированы, чем напомнили мне тех умных египтян, которые сидели тихо, как мыши, пока все силы Британской Империи были поглощены Мировой войной, и устроили революцию сразу после капитуляции Германии.

«История ясно демонстрирует значение этой формулы, так горько искажаемой современными реакционерами. История доказывает, без всяких вопросов, что новый строй, политический или социальный не может быть установлен только правовыми механизмами предшествующего строя, замена которого должна свершиться. Революции XIX века добивались успеха или терпели поражение в зависимости от того, как они следовали данному принципу. ‘Диктатура пролетариата’ это не более чем переход от старого порядка, который отбрасывается, к новому, который выстраивается на своих собственных основаниях».

Леон Блюм продолжает в «Комментарии»: «Когда новый строй, нет никакой разницы политический или социальный, разрушает существующий порядок, он заранее обречён на неудачу, если для оправдания своего появления он с самых первых шагов зависит от свергаемых политических, экономических или социальных структур (аплодисменты)».

«Могут сказать, что в данном вопросе речь идёт о правиле профессиональной техники. Революции побеждают или проигрывают в зависимости от того, освободились они или нет от юридических формальностей в период перехода от старого режима к новому, другими словами в промежуточный этап диктатуры. Когда речь идёт о социальной революции, диктатура не подразумевает чьей-то личной власти, а только правление пролетариата, по примеру прошлых революций, когда появлялись диктатуры роялистов, бонапартистов или республиканцев».

Ни этот довод в «Платформе», ни его пересказ в «Комментарии» (или здесь «Платформа» пересказывает «Комментарий»?) на мой взгляд ничего не доказывает. Леон Блюм пишет: «Все революции XIX века добивались успеха или терпели поражение в зависимости от того, был ли в них переходный период диктатуры». Мне бы очень хотелось узнать, как господин Блюм классифицирует революции XIX века, и какие из революций он считает успешными. Однако, автор «Комментария» не балует нас примерами, его явно не привлекает роль профессора исторических наук. Ему достаточно единственного примера – «последней случившейся во Франции революций – свержением империи и установлением республики в 1870-1871 годах».

В чём собственно состоял конфликт между Гамбеттой и остальным правительством национальной обороны? Перед лицом приближающихся выборов, ранняя дата которых была оговорена в условиях перемирия, Гамбетта попытался установить настоящую диктатуру на демократических основаниях. Во-первых, он настаивал, чтобы официальные лица рухнувшей империи не могли участвовать в выборах. Его решение было антиконституционным. Гамбетта заявил: «Это не имеет значения. Я осуществляю диктатуру. Если я этого не сделаю, республика и демократия погибнут». Действительно, два или три года спустя, поскольку Гамбетта больше не мог занимать должность и фактически осуществлять диктатуру, «реакционное Собрание организовало заговор с целью восстановления монархии».

Прежде всего, я не понимаю целей этого поучительного отрывка, и не вижу смысла в словосочетании «демократическая диктатура». Означают ли эти слова что-нибудь, кроме универсального принципа всеобщего избирательного права? Если, к примеру, в соответствии с конституцией Третьей Республики принцы бывшей правящей династии были изгнаны из Франции, означает ли это, что французский народ уже пятьдесят лет живёт под властью диктатуры? Но даже если не заострять внимания на таких моментах, пока я пытаюсь следовать рассуждениям Леона Блюма до конца и всё-таки понять смысл исторического урока, на который он ссылается, но только запутываюсь. Итак, «Гамбетта больше не мог занимать должность и фактически осуществлять диктатуру». Так как все революции XIX века проигрывали, если не соблюдали правило Леона Блюма о «промежуточном периоде диктатуры», я предполагаю, что Третья Республика пала и на её место пришла Империя. На самом деле события развивались не настолько трагично. Всего только «реакционное Собрание организовало заговор с целью восстановления монархии». Дальше этого дело не пошло. Оказывается, что неумолимое правило Леона Блюма не так неумолимо. Революция, провозгласившая Третью Республику и ставшая, пожалуй, самой успешной революцией в Европе, так как установленный ею строй уже просуществовал добрые полвека, по собственным утверждениям Блюма обошлась без промежуточного этапа диктатуры. Если остальные примеры, которые мог бы привести Леон Блюм в подтверждение своей теории, столь же убедительны, он поступает очень предусмотрительно, избегая роли «профессора исторических наук».

Я не захожу так далеко, чтобы формулировать свой собственный закон истории, противоположный указанному в «Платформе», а именно я не стану утверждать, что всякая революция, прибегнувшая к диктатуре, непременно проигрывает. Любая революция представляет собой слишком сложное явление, чтобы её судьба зависела от какого-то одного условия, которое в свою очередь само является производным тысячи других факторов самой разной природы. К тому же, как я уже упоминал, революции почти невозможно разделить на успешные и неудачные. Я остановлюсь на том, что идея диктатуры пролетариата не только одна из самых опасных, но и одна из самых непоследовательных политических идей.

Леон Блюм продолжает: «Новый порядок, задуманный пролетариатом, будет установлен одним классом, но на благо всего человечества. Подобно новому правовому порядку, которой она предшествует и которую она подготавливает, коллективная диктатура пролетариев[153] осуществляется от лица и в интересах всего человечества (или по крайней мере целой нации)».

Здесь нет необходимости что-либо говорить! Со времён Адама и Евы ни одна диктатура личная или коллективная не устанавливалась не в интересах всего человечества. Откровенные и честные диктаторы (дело всегда только в откровенности и честности) никогда этого и не отрицали. Наполеон говорил: «Возьмите за правило общее благо, и вы можете делать всё, что угодно».

«При этом переходный период должен быть настолько кратким, насколько позволят обстоятельства. Его продолжительность будет зависеть от экономического положения, степени подготовки и организации пролетариата, от природы и интенсивности встреченного сопротивления[154]».

Поскольку здесь мы рассматриваем диктатуру преимущественно как противоположность демократии, основанной на всеобщем избирательной праве, мы задаём вопрос: каким образом диктатура завершится по своей собственной логике? Если диктатура отменит себя так быстро, как только позволят обстоятельства, что придёт ей на смену? Анархия? Всеобщее избирательное право? В последнем случае можем ли мы надеяться на полную смену общественного мнения, просвещённого удивительным экспериментом, успешно завершённым пролетариатом, и массовые настроения перейдут от деспотизма к демократии? Я тоже не претендую на роль профессора истории, но мне было бы легко показать, что никакая диктатура, ни личная, ни коллективная – а коллективная ещё больше, чем личная[155] – не может подготовить подданных к жизни в демократическом обществе. Все диктатуры оказывали обратное влияние на общественное мнение. Вот почему ни одна диктатура не была упразднена по своей собственной логике. Леон Блюм может ответить, что диктатура пролетариата будет в этом отношении, как и во всех остальных, отличаться от диктатур до сих пор существовавших в истории. Он может даже сослаться на пример Москвы. Господину Блюму, как и всем остальным западным социалистам, следовало бы побывать в России[156] при условии, что большевики дозволят ему такое путешествие, а вот это дозволение весьма сомнительно, так как с точки зрения большевиков их французский почитатель относится к числу буржуазных лицемеров. Он бы узнал на собственном опыте, что русский народ думает о большевиках, и, соответственно, о малой вероятности появления «обстоятельств, позволяющих…» Ленину вернуться к принципу всеобщего избирательного права после «…переходного периода». Переходный период длится уже более четырёх лет, но Ленин о таких обстоятельствах даже и не думает. Наши рассуждения, безусловно, носят чисто академический характер. Все знают, как заканчиваются диктатуры в реальности. Режим Ленина, хотя он и отвечает полностью правилу Леона Блюма (в самом деле, трудно было бы найти более совершенную диктатуру и более полный отказ от юридических форм предшествующего строя), не станет исключением.

«Во время переходного периода диктатура будет осуществляться пролетариатом, организованным политически и экономически».

«Правда, что с этой позиции в соответствии со своей традиционной тактикой Социалистическая партия понимает, что политические и экономические органы рабочего класса должны определить основные направления своей политики».

Мы снова оказались во мраке. Что в действительности означает «организованный политически и экономически пролетариат»? Это Общая Конфедерация Профсоюзов или всего только Конституция Советов, опубликованная недавно совместным изданием Социалистической партии и Humanité? Если верно второе, следует добавить несколько слов о беднейших крестьянах, которым следует отправляться в советы депутатов от ‘батраков’ и ‘середняков’, или даже организовать свои собственные ‘комитеты бедноты’ в соответствии с последним криком моды из Москвы.

Более чем вероятно, что эксперимент социальной революции среди лучше образованных жителей Западной Европы не будет сильно отличаться от того, что получилось в России. Мир только что пережил пять лет войны, что обострило все человеческие инстинкты, а в особенности инстинкты ненависти и разрушения. Сам тон дискуссий во французских газетах (впрочем, как и в других странах) способен зародить сомнения в мирном характере возможной революции во Франции[157]. Все партии одинаково склонны к брани, одинаковы всеобщие обвинения в коррупции и измене. Признаки морального и умственного истощения очевидны во всех странах. Не стоит думать, что Социалистическая партия избежала общей участи. Два депутата-социалиста Басли и Кадо недавно предложили парламенту билль, требующий смертной казни, приводимой в исполнение в двадцать четыре часа, для монополистов, барышников и спекуляторов. Две крайние газеты одобрили это предложение. «Humanité» назвала эту меру здоровой республиканской традицией. «Разве во время Великой революции барышники не вздёргивались на ближайшем фонаре?[158]»

Газета «Action Francaise» написала: «Только невежественные люди удивятся тому, что роялисты приветствуют воскрешение «жарящих пчёл[159]» и весёлых виселиц, при помощи которых наши короли держали чернь в подчинении более девяти добрых веков[160].

Даже не испытывая симпатии к барышникам, спекуляторам и монополистам, можно надеяться, что современное цивилизованное правительство располагает иными средствами решения экономических проблем, чем революционная бритва и королевские огненные палаты.

Почти трогает единение таких разных политических традиций как большевики и роялисты[161], хотя мы почти каждый день читаем, как господин Доде требует гильотины для Кайо, а господин Бротто из газеты «Populair» требует того же парикмахера почтенным сединам маршала Жоффра[162]. Я хорошо понимаю, что перед нами журналистские игры. Не стоило бы упоминать газетную брань всерьёз в нормальное время, но стоит во Франции разразиться революции[163] и подобные шутки обернутся тем, чем они обернулись в России: виселицами, гильотиной, и, кто знает, может быть и огненной палатой. Большевики своё не упустят.

Нам следует беспокоиться не только о моральном состоянии человечества. «Платформа» Социалистической партии, которая совсем не заботится о моральном состоянии общества, перечисляет обстоятельства «благоприятствующие успеху социальной революции». Упомяну только два из них: «Во-первых, тесное единство Международной Социалистической партии, во-вторых, материальное процветание, особенно в отношении запасов сырья, провианта, текстильных материалов, станков и транспортных средств». Первое условие не то чтобы обязательно, но не лишено значения. Второе кажется мне абсолютно необходимы. Верит ли Социалистическая партия, что оба этих условия уже достигнуты? Думаю, все согласятся, что сегодня мы гораздо дальше от выполнения этих условий, чем мы были накануне войны в 1913 году, когда вопрос социальной революции даже не поднимался на фоне тогдашних злободневных событий. Не лучше ли отказаться от подгонки к умозаключениям на данную тему некий агностицизм, мало совместимый с искренним догматизмом марксистской веры. Не будет ли честнее просто сказать французским трудящимся, что «пролетарский час» не пробьёт ни сегодня, ни завтра.

Неужели освобождение от агностицизма в той или иной форме подразумевает раскол пресловутого единства (единства!) Французской Социалистической партии? Это единство сможет ли пережить первый же кризис революции? При условии, что оно переживёт момент самой революции. Французские социалисты обязаны вечной благодарностью министрам, деятельность которых хорошо ли, плохо ли, позволяет их партии сохранять целостность: Компер-Мобель якшается с Лонге, Тома с Бланом, Лебэ с Раффен-Дюжаном.

Август Бебель на социалистическом съезде в Амстердаме высказался о политике Жореса следующим образом: «После каждого голосования во Французском парламенте мы видим раскол жоресистской партии на две или три фракции. Чтобы увидеть нечто подобное где-то ещё, надо отправиться в Германию и понаблюдать за самой отвратительной капиталистической партией, Национал-Либералами. Сегодня часть пролетарской партии во Франции оказывается склонной к той же тенденции, что компрометирует и деморализует всё движение[164]». Поскольку военный кризис во Франции уже закончился, а революционный ещё не наступил, Социалистическая партия ежедневно устраивает печальные представления, которые так проклинал Бебель. Не знаю, повысился ли интеллектуальный и моральный престиж французской «единой» партии, что на одном фланге её парламентской фракции заседает господин Блан, прямо называющий себя большевиком, а на другом фланге господин Тома, который столь же прямо настаивает, что «борьба с большевизмом это не предательство дела социализма, а, совсем напротив, служба ему[165]». По моему мнению, им обоим было бы логично разойтись каждому по своей партии и предоставить остальных их собственной судьбе, так как «единство» совершенно не показывает эффективности. Я, однако, искренне надеюсь, что французским социалистам не доведётся увидеть того, что увидели социалисты в России и Германии: баррикад на улицах родной страны.

Глава XI Социализм ближайшего будущего: Жан Жорес

Благодаря таланту, силе характера, цельности политической и личной жизни, глубине обширных познаний (которыми он сравнялся, если не превзошёл Карла Маркса), а также благодаря ясности политического мышления Жан Жорес принадлежит к самым достойным представителям человеческого рода.

Начну эту главу с выражения одной из главных идей всей книги. Принципом всех демократических деятелей наших дней должен стать призыв: «Вернёмся к Жоресу».

Слово «вернёмся» не совсем верно передаёт мою мысль. Несмотря на огромное влияние и исключительный престиж французского трибуна, в политике демократическая и социалистическая мысль никогда по-настоящему не проникалась его идеалами. Прошлое безраздельно принадлежит Марксу. Настоящее (увы!) Ленину. Выражу робкую надежду, что будущее принадлежит Жоресу.

Могу говорить только о робкой надежде. К сожалению, сегодня ничто не даёт оснований надеяться на триумф жоресовских идей в ближайшем будущем. Оклеветанный противниками, часто неверно понимаемый друзьями, превозносимый нынешними властителями в Москве, Жорес ещё не скоро дождётся признания человечества.

Судьба Жореса глубоко трагична: его убил фанатик, а большевики воздвигли ему памятник! Газета, которую Жорес с необыкновенной энергией и талантом редактировал в течение десяти лет, опубликовала воодушевлённый репортаж с Московской церемонии открытия памятника Жоресу. Журналисты не видят в воздвигнутой скульптуре оскорбления памяти великого борца за права человека, хотя памятник появился в двух кварталах от Лубянки, местоположения Чрезвычайной Комиссии, где пытают заключённых, и недалеко от Петровского парка, где без всякого суда массово расстреливают контр-революционеров.

Троцкий произнёс красивую речь на открытии. Он не соглашался с методами французского трибуна, но воздавал должное способностям великого человека. Когда-нибудь пролетариат всего мира извинит Жоресу неучастие в партии большевиков – такой была общая интонация в выступлении Троцкого. Когда Лев Толстой умер, Николай II, ценивший его таланты (так же, как Троцкий ценит способности Жореса), просил Бога помиловать великого грешника[166]. Троцкий, восхваляющий Жореса со сдержанными ругательствами, составил идеальную пару деспоту из династии Романовых.

Когда во Франции совершилась знаменитая судебная ошибка, жертва которой не была ни пролетарием, ни социалистом, Жорес посвятил три года жизни делу офицера-миллионера, против которого был вынесен несправедливый вердикт. Один этот факт должен убедить последователей Жореса не делать из него единомышленника и друга деятелей, убивающих буржуазию за принадлежность к буржуазии и офицеров за принадлежность к офицерам[167]. Среди всех политиков, проводивших подлинную антимилитаристскую работу в последние двадцать лет (антимилитаристскую по определению, данному в предисловии к этой книге), Жорес сделал больше всех для развенчания войны и для предупреждения её будущих бедствий.

Вот что сказал Жорес в Палате Представителей 7 апреля 1895 года:

«…повсеместное ожесточенное колониальное соперничество, которое обнажает саму первопричину больших воин между европейскими нациями, ибо достаточно возникнуть конфликту между двумя конкурирующими фирмами или двумя группами коммерсантов, чтобы создалась угроза миру в Европе. Как же не опасаться после этого, что война между нациями может вспыхнуть каждый день? Как не считать ее возможной в любую минуту, когда в нашем обществе, где царят бесконечный хаос конкуренции, классовый антагонизм и политическая борьба (за которой нередко скрывается именно борьба социальная), вся жизнь человеческая, в сущности, не что иное, как непрерывная цепь битв и сражений».

Жорес повторил ту же мысль в статье для «La Petite République» (17 ноября 1898 года):

«Если война разразится, она будет всеохватывающей и жестокой. Впервые в истории война затронет все страны, все континенты. Экспансия капитализма превратила в поле битвы, залитое человеческой кровью, весь мир. Самое ужасное обвинение, которое можно выдвинуть против капитализма, состоит в том, что капитализм удерживает человечество в непрерывном и неотступном страхе войны. Одновременно с расширением горизонта человеческих возможностей небо всё больше затягивают тёмные тучи войны. Их грозная тень ложится на все поля с обработанной почвой, на все города с производством и торговлей, на все моря с навигацией. Человечество избавится от одержимости бойней и катастрофой только когда подчинится закону мира вместо войны и закону социалистического порядка вместо капиталистического хаоса».

За три года до гибели 20 декабря 1911 года Жорес снова выступил с тем же призывом перед потрясённым парламентом:

«Мы часто говорим легкомысленно о возможности такой ужасной катастрофы. Мы, однако, забываем, что завтрашняя война масштабом ужаса и глубиной разрушений будет беспримерна в человеческой памяти.

Нам предлагают представить краткую войну, продолжительностью в несколько ударов грома и несколько проблесков молнии. Не позвольте одурачить себя. Схватка будет затяжной, столкновения враждующих сил будут сменять друг друга, превосходя ужасом маньчжурские боевые действия между Японией и Россией. Человеческие массы ждёт разложение в болезнях, страданиях, горе. Беспримерные по жестокости залпы артиллерийского огня будут уничтожать всё живое. Моровая язва будет сражаться с лихорадкой за оставшихся в живых. Торговля прекратится. Заводы и фабрики остановятся. Морские горизонты, когда-то украшенные пароходным дымом, вернутся к временам зловещего ненарушаемого спокойствия.

Да, нам предстоит ужасное представление, которое возбудит все человеческие страсти. Подумайте об этом, господа. Прислушайтесь к предупреждению человека, преданному идеалам своей партии, который убедился, что для достижения справедливости и мира в человечестве следует изменить форму собственности, но который превыше всего ставит благородный характер политики мирной эволюции без необходимости высвобождать разрушительную ненависть, до сих пор бывшую главной движущей силой всех социальных движений.

Заметьте также вот что: во время зарубежных военных кампаний – вторжения в Брауншвейг, бельгийской революции, французской катастрофы 1870 года или русского поражения в войне с Японией, — все воинствующие инстинкты нации сосредотачиваются на общественных вопросах, а сам факт войны облегчает переход к насилию. Вот почему консерваторы всех классов должны быть больше всего заинтересованы в сохранении мира. Война неумолимо влечёт за собой высвобождение всех сил общественного разрушения».

Но неужели только шовинисты, только националисты и единомышленники Деруледа легкомысленно рассуждали о возможности европейской войны? Разве Жюль Гёд, крайний марксист, часто противостоявший Жоресу, не возлагал в прошлом великих надежд на плодотворную войну? Жорес выразил своё отношение к такой странной форме интернационализма следующим образом:

«Столь же бессильна, столь же запутана внешняя политика Гёда. Нет необходимости говорить, что господин Гёд интернационалист. С самого начала он боролся против шовинизма Деруледа и других патриотов, он ясно показал, в какие ловушки заманивают общественное мнение преисполненные энтузиазма воинствующие шарлатаны. Однако, и его интернационализм это не интернационализм мира, который позволил бы европейскому пролетариату обрести свободу и с её помощью власть, сосредоточить все интеллектуальные, моральные и материальные ресурсы, которые сегодня тратятся на войну или на вооружённый мир, а также на решение проблем, незначительных по сравнению с необходимостью изменить статус собственности. Не из роста пролетариата, не из развития демократий ожидает он избавления наёмных трудящихся, но от глубокого потрясения, которое разбудит революционные силы, как глубокая вспашка пробуждает силы плодородной почвы. Чем сильнее будет катастрофа, тем лучше будет результат. Нет, однако, катастрофы ужаснее, чем кровопролитный конфликт великих народов, уже заражённых лихорадкой надвигающихся социальных войн. В таких конфликтах, где национальные организации мирового капитализма разрушают друг друга, все оковы, в обычных условиях сдерживающие пролетариат, падут, а на обломках капитализма и государственных структур, разбитых шоком войны, расцветёт интернационал трудящихся.

Какой катастрофой, каким счастливым стечением обстоятельств для мировой революции было бы столкновение России и Великобритании с взаимным разрушением! Россия на огне самодержавия, Великобритания на огне капитализма. И та, и другая удушают мировой пролетариат. Обе преграждают путь мировой революции.

Если верить Гёду, Россия это не только казак, угрожающий республиканским и конституционным свободам Запада. Принуждая Германию, своего ближайшего соседа, всё время стоять на цыпочках, Россия в значительной степени оправдывает германский милитаристский империализм, залог немецкой независимости. Немецкий пролетариат опасается бороться против империи, понимая, что при всех ужасах гражданской войны гораздо хуже возможность для царского режима напасть на ослабленную Германию с целью превращения её в ещё одну Польшу. Так же угрожает мировому пролетариату и Англия. Позволив своим трудящимся до некоторой степени разделить плоды экономического господства над миром, Англия удерживает свой пролетариат в состоянии капитализма или робких реформ. Падение царизма освободит Социал-Демократию в Германии. Падение капитализма в Англии позволит английскому пролетариату присоединиться к мировому революционному движению. Вот почему Гёд приветствовал тесные отношения, установившиеся между Англией и Россией в 1885 году по поводу Афганистана, и прославлял войну, как величайшее благословение.

Мрачное предзнаменование гигантской дуэли между европейскими правительствами это не мрачная туча на революционном горизонте, а добрый сигнал западному социализму вне зависимости от того, какое из двух «цивилизованных» государств подорвёт в войне свои силы. Лучше всего будет, если смертельное ранение получат оба противника.

Поражение России в Центральной Азии будет означать конец царизма, которое пережило убийство царя, но не сможет выдержать поражения военной машины. Царизм тесно смыкается со своей военной структурой. Власть царя и военный аппарат – части одного механизма. Классы аристократии и буржуазии слишком трусливы, чтобы действовать в согласии, что позволяет нигилистам взрывать бомбы, но именно аристократы и буржуазия проникнут в новую власть, уже конституционную, уже парламентскую, уже западническую. Первым и неизбежным результатом политической революции в Санкт-Петербурге станет освобождение рабочего класса в Германии. Свободная от московского кошмара, уверенная, что казаки больше не придут по приказу Александра на помощь драгунам Вильгельма, социалистическая демократия в Германии сможет торжествовать, устроив пролетарский восемьдесят девятый год на развалинах империи железа и крови. При этом поражение царизма – и царские газеты вынужденно это признают – будет означать не только банкротство России, но и в гораздо большей степени пошатнёт основы всего капиталистического миропорядка.

Ура войне! Пусть исчезнут последние опасности мира! Да свершится судьба! Через несколько дней, в крайнем случае через несколько недель русский милитаризм и английский меркантилизм вцепятся друг другу в глотки. И пусть в их битве проиграют обе стороны![168]»

При всём уважении к личности Жюля Гёда и его несомненным талантам следует сказать, что этой сагой он сыграл дурную шутку и над самим собой и над социализмом. Через тридцать лет Гёд (и я последний упрекнул бы его в этом) стал министром в коалиционном кабинете Священного Союза и Национальной Обороны, сформированного для ведения войны, в которой Франция сражалась бок о бок с «московским милитаризмом» и «английским меркантилизмом» против империалистического милитаризма Германии, единственного гаранта германской независимости (выражения Жюля Гёда дословно совпадают с манифестом 93 немецких учёных и содержанием реакционных изданий по другую сторону Рейна на всём протяжении войны). Это, конечно же, личная проблема Гёда, но и всё остальное содержание приведённой выше цитаты столь же здраво, начиная с пророчества «через несколько дней, в крайнем случае через несколько недель русский милитаризм и английский меркантилизм вцепятся друг другу в глотки», и заканчивая моральной позицией, по которой социализм ставится вровень с монархизмом, оппортунизмом и радикализмом: пока радикализм, монархизм и оппортунизм кричат «катастрофа» ещё до начала ужасных проявлений конфликта, социализм радостно ожидает «революционного танца», приветствует войну и заявляет с удовлетворением, что «последние опасности мира исчезли».

Худший враг социализма не мог бы скомпрометировать социализм больше. К счастью, подобные рассуждения не так часть встречаются в социалистической литературе. Следует, однако, заметить, что в сочинениях Маркса и Энгельса, особенно в их частной переписке, отдельные периоды оживлены тем же духом, который направлял перо Жюля Гёда – одного из чистейших марксистов. Отцы-основатели тоже любили время от времени обронить слово катастрофа, иногда в национальных интересах, иногда в интересах «революционного танца».

Ленин распознал правду в рассуждениях о разных классах войны и объявил себя сторонником мнения Карла Маркса. В 1915 году Ленин писал: «Прежние войны, на которые нам указывают, были «продолжением политики» многолетних национальных движений буржуазии, движений против чужого, инонационального, гнета и против абсолютизма (турецкого и русского). Никакого иного вопроса, кроме вопроса о предпочтительности успеха той или другой буржуазии, тогда и быть не могло; к войнам подобного типа марксисты могли заранее звать народы, разжигая национальную ненависть, как звал Маркс в 1848 г. и позже к войне с Россией, как разжигал Энгельс в 1859 году национальную ненависть немцев к их угнетателям, Наполеону III и к русскому царизму[169]». С другой стороны Ленин возразил Гарденину, указавшему на то, что он назвал реакционным шовинизмом Маркса в 1848 году: «Мы марксисты всегда были за революционную войну против контр-революционных государств». Ленин и Зиновьев[170] во всей своей швейцарской пропаганде опирались на доказательство принципиальной разницы между «империалистической» войной 1914-1918 годов и «национально-освободительными» войнами прежних дней, в особенности войной 1870 года, когда «проведённая унификация Германии сыграла важную и исторически прогрессивную роль» (Зиновьев)[171].

Абсурдность подобного способа рассуждать поражающе очевидна. Если возможны «прогрессивные войны», война 1917-1918 годов, освободившая Польшу, Чехословакию, Югославию была без малейшей тени сомнения гораздо более прогрессивна, чем война 1870 года, которая никого не освободила и поработила Эльзас. Милитаризм Вильгельма II был опаснее милитаризма Наполеона III. Клемансо, Ллойд Джордж, Вильсон гораздо меньше реакционеры, чем Бисмарк.

Подобная линия рассуждений была принципиально чужда Жоресу. Он не верил ни в какую войну. Его не веселили «революционные танцы», обещанные мировым столкновением. Более того, он никогда не пытался (в отличие от Энгельса) раздувать патриотическую ненависть даже против угнетателей. Они никогда не приветствовал войн, как Жюль Гёд. В этом отношении система Жореса гораздо выше марксизма[172].

«Европейская война может породить революцию. Правящим классам было бы хорошо запомнить это. Однако, такая война вызовет, и на достаточно долгое время, контр-революционный кризис, бешеную реакцию, озлобленный национализм. Война породит разрушительные диктатуры, чудовищный милитаризм и положит начало долгой цепи насилия, даст богатую почву ненависти, мстительным репрессалиям, унижающему рабству. Мы, со своей стороны, отказываемся принимать ту или другую сторону в этой варварской игре слепого случая. Мы отказываемся подвергать риску кровавой лотереи уверенность, что труженики со временем будут свободны, что страны обретут почётную независимость под сенью европейской демократии. Будущее сохраняет эту уверенность для всех народов, несмотря на любые деления и расколы[173]».

Вот слова не только великого оратора, но и пророка. При этом Жорес всегда верил, что человечество избежит мировой войны. «Такая война была бы слишком большой глупостью, - говорил Жорес. – поэтому мировой войны не будет». Шопенгауэр в подобном случае рассуждал бы следующим образом: «Это было бы слишком большой глупостью. Именно поэтому так и будет!» Анатоль Франс писал: «Жорес хорошо знал, что война была бы полезна его партии, но не хотел победы своих самых заветных принципов такой ценой[174]».

Сомнения здесь вполне уместны. Война помогла социализму в том смысле, что широкие народные массы прониклись ненавистью к своим правительствам, войну развязавшим. В то же время война помешала социализму в гораздо большей степени, разрушив моральные и материальные основания, на которых следовало строить социализм. Именно предчувствие и ожидание такого разрушения заставляло Жореса предпринимать так много попыток предотвратить с войну. Жорес был слишком прав, и не добился успеха. Единственной наградой за его труды стала смерть. «Вот какая судьба выпала Жоресу: его душа, прекрасная как мир, умерла одновременно с гибелью мира» - написал Франс.

Часто говорят о трёх этапах политической карьеры Жореса-социалиста. Его считали революционером в 1893-1898 годах, с момента вступления в социалистическую партию до вхождения в правительство Вальдека-Руссо-Мийерана. Затем его считали оппортунистом и реформистом с 1898 по 1904 год до съезда в Амстердаме. Потом Жорес снова стал революционером в период объединённого социализма, но тут разразилась война, и Жорес был убит.

Описание всех перемен в политической позиции Жореса было бы слишком длинным, так как великому французскому оратору приходилось согласовывать свои действия с внешними условиями политической обстановки. При этом доктрина Жореса, его строй мыслей всегда сохраняли последовательность и единство. Даже очень молодым политиком, занимая центральную позицию в Парламенте и поддерживая Жюля Ферри, Жорес придерживался убеждений, почти не отличающихся от тех, к которым пришёл в последние годы. Жорес с полным правом заявил[175]: «Я всегда был республиканцем и социалистом. Моим идеалом всегда была социальная республика, республика организованного суверенного труда. Я всегда боролся за такую республику, даже в самом начале при всей наивности и неопытности моей молодости».

«Утверждают неправду, что я оставил платформу Левого Центра ради доктрины социализма. Также утверждают неправду, что я с 1893 по 1898 год отстаивал методы насильственной революции и общался с экстремистскими республиканскими кругами, а затем с затухающим ‘реформизмом’ приспособил революционные идеи к вечно отстающему эволюционному развитию. Действительно, к энтузиазму первого великого социалистического успеха в 1893 году у меня иногда примешивалась надежда на полную, немедленную, лёгкую победу наших идеалов. В пылу борьбы против системных реакционных министров, которые нас не замечали, запугивали, пытались изгнать из политической жизни республики, объявить вне закона, исключить из народа, я взывал к великой силе пролетариата. Я снова обращусь к пролетариату завтра, если власть попытается помешать свободной, легальной эволюции коллективизма, законному искуплению рабочего класса. Однако, во всех своих речах в ту эпоху бури – и я до сих пор чувствую горечь того времени – можно легко увидеть основы нашей сегодняшней социалистической политики: то же беспокойство о соединении социализма с подлинной любовью к родине, дополнить демократию в политике демократией в жизни, во всём опираться на закон, если только законом не злоупотребляет безрассудство реакционных партий, и если изменнический класс не искажает закона».

В этой речи весь Жорес, все великие уроки его теории и практики. Социальная демократия как логический и необходимый итог политической демократии. Прогрессивные реформы везде, где есть возможность свободного столкновения мнений перед судом общественного мнения. Угроза насильственной революции там, где нет возможности реформ. Отказ от идеи революции самой по себе.

К такой программе современная политическая мысль, обогащённая опытом 1914-1918 годов, не может добавить ни слова. Это программа на сегодня. Это программа на завтра.

В 1904 году в Реймсе и Амстердаме Жорес уступил в дискуссии доводам Жюля Гёда, Вaльяна, Бебеля и Каутского. По какому вопросу? По вопросу работы социалистов в составе буржуазных правительств. Прекрасно! В 1915 году Жюль Гёд стал министром в кабинете Бриана, Рибо и Дениса Кошена, а Вальян его напутствовал. Что касается немецких бескомпромиссных, Бебель, если бы дожил до наших дней, без сомнения стал бы государственным канцлером, если не президентом Немецкой Республики. Каутский, хотя и сохраняет критический настрой, в настоящее время выступает вполне искренним сторонником правительства и даже готов принять портфель.

События показали, что неучастие социалистов в правительстве не является вопросом принципа и не определяется партийной верой. Вопрос этот имеет чисто тактический характер и зависит только от конкретных обстоятельств. Жорес скорее допустил ошибку, поддерживая участие Мильерана, в то время социалиста, в правительстве Вальдека-Руссо-Галиффе. Но с принципиальной точки зрения он был прав.

Отношение Жореса к делу Дрейфуса было вторым политическим вопросом, по которому Жорес разошёлся с Гёдом и Вальяном. Сейчас позиция Жореса совершенно не вызывает вопросов. Сегодня всеми признана справедливость высказывания: «Жорес работой в газете «Affair» спас честь французского социализма». Более того, так как Жюль Гёд впоследствии был министром в военном кабинете, все его обвинения Жореса в защите профессионального военного[176], просто потеряли смысл.

Кроме двух этих тактических вопросов были ещё и теоретические разногласия между сторонниками Жореса и Гёда, нисколько не потерявшие интереса с тех пор. Это теоретические разногласия в отношении двух проблем, хотя их можно считать разными сторонами одной проблемы, а именно классовой борьбы и революции.

Социалисты, ориентированные на путь постепенных реформ, традиционно страдают от недопонимания, в котором отчасти виноваты сами. Это непонимание связано с их отношением к классовой борьбе. Принято думать, что различие между сторонниками революции и сторонниками постепенных реформ состоит том, что революционеры признают классовую борьбу, а реформаторы нет. Недопонимание проистекает, как это обычно бывает, из неопределённого в данном контексте смысла слова «признают». По моему мнению, данное противопоставление не имеет смысла.

Классовая борьба это явление, которое ни один человек в здравом уме не станет отрицать. Кто-то вслед за Марксом возлагает на классовую борьбу преувеличенные ожидания. Само существование классовой борьбы весьма печально. Печаль по этому поводу выражают, например, христиане, но само явление отрицать нельзя.

Гармоничное сосуществование классов в наше время по общему правилу относится к области утопических ожиданий. Русская революция показала, что буржуазия в своих требованиях склонна к такому же максимализму, как пролетариат в своих. Одна сторона в борьбе желает получить всё, другая сторона ничем не хочет поступиться. Поражающие пример глупости и максимализма буржуазии я наблюдал своими глазами на Украине, когда Германия изгнала большевиков и поставила во главе страны подконтрольного генерала Скоропадского. Пример глупости: банкиры, фабриканты, землевладельцы – все как будто бы верили[177] в прочность ненавистного режима казацкого генерала, посаженного во главе страны иностранной армией. Пример максимализма: временное большинство ухватилось за шанс отомстить рабочим и крестьянам за все обиды, испытанные в короткое правление большевиков. Сегодня, разумеется, ситуация развернулась кардинально. Драгоннады землевладельцев сменились крестьянской жакерией. Кто имеет право обвинять рабочих и крестьян в максимализме и недостатке ума, если класс образованных состоятельных людей был ничуть не лучше? Могу заверить читателя, что русская буржуазия в умственном отношении уступает всей европейской.

Не следует пренебрегать полученным уроком. Гармоническое сосуществование взаимно благожелательных классов ещё долго останется несбыточной мечтой. Однако, никто ещё не доказал, что классовая борьба не может протекать в рамках мирного выборного процесса и парламентского соперничества. Революции слишком дорого обходятся буржуазии, чтобы буржуазия легкомысленно отвергала идею всеобщего избирательного права, хотя многие деятели, выступающие от лица буржуазии, всеобщего избирательного права опасаются. Тем не менее, есть основания надеяться, что обе стороны признают всеобщее избирательное право фундаментом будущей борьбы.

Такова в моём понимании основная идея Жореса. Некоторые его высказывания можно процитировать и в доказательство противоположной точки зрения. Жорес был незаурядно деятельным человеком. Он невероятно много писал и ещё больше выступал. Он сам понимал, что часто вынужден был писать и выступать без возможности тщательно выверять каждое слово, поэтому было бы нечестно оценивать его убеждения по случайно вырвавшимся в пылу полемики утверждениям. В его исторических трудах также легко, смею сказать, слишком легко, отыскать крайние взгляды. Многие страницы его «Социалистическая истории Французской революции» меня отталкивают. Эта книга, конечно же, даёт пример колоссальный пример труда и эрудиции, восхитительного красноречия, не без тонкости и остроумия. Книга ещё и достаточно беспристрастна, несмотря на слово «социалистическая» в заглавии. Я, однако, не люблю «монтаньяра» Жореса, также, как не люблю «товарища» Анатоля Франса. Мне не нравится жоресовское преклонение перед Дантоном, с которым у Жореса не было ничего общего, кроме ораторских способностей. Как при этом отличается аттическое красноречие Жореса от грубой демагогии Дантона. Мне также не нравится, что этот дрейфусар сурово судит жирондистов, которые «во дни, когда общее революционное сознание должно быть безупречно чистым, единым и преисполненным энтузиазма, спровоцировали сентябрьские убийства, индивидуальную ответственность партий и политиков за которые невозможно определить».

Случайные обмолвки никогда не собьют с толку тех, кто честно и добросовестно старается выяснить мировоззрение Жореса. Шарль Раппопорт, автор по убеждениям не умеренный и не реформатор, в своей жёсткой и умышленной книге о великом ораторе называет его образ мысли в период до и в период после амстердамского конгресса[178] «органически реформистским». Он также называет Жореса «Прометеем эволюции».

Предоставим слово самому Жоресу:

«Будущая революция свершится только просвещением и только легальными методами. Организация пролетариата в классовую партию ни в коем случае не подразумевает обращения к насилию. В этом нет ничего несовместимого с идеей эволюции и конституционным процессом борьбы за всеобщее избирательное право. Пролетариат знает, что обращение к насилию только усложняет дело, так как насилие сеет панику.

Нельзя ожидать ничего хорошего от потрясений, проникающих до самых основ общества. После плачевных шатаний ситуация вновь вернётся к нынешнему равновесию или по меньшей мере приблизится к нему. Пролетариат придёт к власти не вследствие счастливого поворота политической смуты, а в результате легального планомерного сосредоточения своих сил.

Более того, если внезапный переворот окажется успешным, успех не будет долгим, у него не будет завтрашнего дня. Мелкие собственники есть повсеместно, даже в деревнях. Если захватившее власть меньшинство отменит право собственности, ядра сопротивления возникнут повсюду. Только в ходе осторожного и тщательно спланированного перехода, при котором права мелких собственников будут гарантированы, эти мелкие собственники подчинятся переходу от капиталистического к социалистическому строю. Операцию такой сложности возможно будет совершить только после самого спокойного обсуждения и в форме юридически выраженной воли большинства населения страны.

Не обсуждая заключительный кризис, предсказать который будет невозможно до его возникновения, а после возникновения невозможно будет урегулировать, мы можем указать только одну суверенную тактику современного социализма: легальное получение большинства. Революционеры, призывающие к насилию, совершают величайший обман нашего времени».

Жаль, что большевики не высекли эти слова на памятнике, который они воздвигли Жоресу в Москве.

Глава XII Мёртвые теории и живые идеи

Сегодня политические теоретики должны разбираться в противоречивых событиях последних пяти лет, самых необычных лет человеческой истории. От того, какие уроки будут извлечены из последних событий, зависит будущее всего человечества.

Истина очень редко рождается в спорах, и почти никогда в политических спорах. Те немногие, кто честно и с надеждой ищет истины, могут научиться многому у самой жизни. Такой метод обучения был бы всем хорош, если бы не его запредельная цена.

Будущие историки, без сомнения, будут описывать наше время как кризисное. В справочниках наше время поместят в разделе «кризисные периоды», может быть, даже сделают его образцом исторического кризиса. Ни одна общая идея, ни одна политическая теория, ни одно общественное установление не избежало потрясений 1914-1919 годов. Многое в европейской жизни было разрушено и даже исчезло, не скажу навсегда (слово навсегда в социологических рассуждениях следует запретить), но на очень долгое по любым меркам время.

Несомненно, в группу исчезнувших навсегда понятий следует включить самодержавие и деспотично-средневековое, как у Николая II, и просвещённо-модернизированное, как у Вильгельма II. В качестве политической идеи самодержавие мертво. Ему не найти разумных защитников. Время Бональда, Шталя, де Местра, Победоносцева прошло. Их духовные потомки не рискуют заходить дальше британского конституционализма. Божественное право больше не в моде. Чтобы сделать его сколько-нибудь терпимым, к нему приходится подмешивать то или иное количество демократии. Ближайшее будущее покажет, будет ли эта смесь привлекательной для новых поколений.

Другим злосчастным политическим идеям повезло больше. Судьба некоторых из них далеко не решена. Трудно решить с определённостью, какой мерой постоянства наделён идол под смутным названием империализма. Ни одно другое слово за последние пять лет войны не было настолько дискредитировано в сознании масс. Ни одна идея не доказала с такой наглядностью своей живучести. Империализм Германии с одной стороны и империализм Антанты с другой были заклеймены насилием, только для того, чтобы запечатлеться в договорах Брест-Литовска и Версаля. Судьба постаралась предоставить час решающей победы и той и другой стороне, и обе стороны продемонстрировали, на что способны. Как бы ни была велика сила слов (и сила лицемерия) в этом лучшем из возможных миров, настанет время, когда идол империализма будет либо пользоваться всеобщим почтением, либо будет разбит на части. Из двух возможных вариантов второй более вероятен, хотя ничто не доказывает, что такое время настанет. А что же война, главное последствие империализма? Её идея мертва? Теоретически, да. Победа есть великий обман. Сейчас это стало достаточно ясно. Все вовлечённые в войну страны подверглись разрушению и опустошению. Германия чуть больше, Франция чуть меньше. Но кто рискнёт утверждать, что эта война была последней?

Наконец, капитализм. Многие социалисты, даже слишком многие социалисты, недооценивали силу и гибкость существующего экономического строя. Многое привычно говорилось о свойственной ему внутренних противоречиях, так что многие уверовали в неспособность капитализма выдержать сколько-нибудь серьёзные испытания. Тем более, что последовавшие в реальности потрясения были гораздо тяжелей и ужасней, чем можно было предвидеть. Что же они показали?

Они показали, без всякого сомнения, нравственное и умственное банкротство нашей гордой цивилизации. Это банкротство в полной мере можно приписать и капиталистическому строю. Увы, с тем же основанием можно говорить о банкротстве всего человечества. В глазах идеалистов, для которых человек добр и прекрасен, сама человеческая природа показала несостоятельность, продемонстрировав свои ужасные, отвратительно ужасные стороны.

Отбросим нравственную и умственную стороны вопроса. Каковы сила и устойчивость существующего экономического строя? Ответ не вызывает сомнений. Следует признать, что капитализм показал себя более устойчивой и бесконечно более гибкой системой, чем думали его сторонники (здесь не приходится говорить о его противниках). Капиталистический строй смог без надрыва пережить обрушившуюся на него катастрофу, которую сам, по меньшей мере, частично и без жизненной необходимости спровоцировал. Капиталистический строй выжил, потому что обладает значительной гибкостью и способностью приспосабливаться к новым обстоятельствам, способностью искусно изменяться с невероятной смелостью и головокружительной стремительностью. Один только военный социализм в Германии даёт поразительный пример такой способности к изменениям[179]. Капиталистический строй вынужден был совершить всё это. Без героического усилия по социализации капитализма ни одна страна не смогла бы выдержать войну. Если бы в условиях блокады Германия поддерживала старую систему «свободной игры экономических сил», страна погибла бы через несколько недель. При этом война была и глубочайшим кризисом капитализма. Враги капитализма повсеместно поднялись, чтобы последовать его примеру, однако оказались неспособны или не готовы измениться вслед за капитализмом. У Ратенау был последователь по имени Ленин[180], хотя ученик оказался не так ловок, как учитель.

Роковой час чистого капитализма, как и роковой час божественного права, пробил 1 августа 1914 года. Настало время смешения. По сути, социализированный капитализм гораздо логичнее сочетания божественного права с парламентаризмом.

Четвёртое. Что же произошло с демократией? В последнее время немало было сказано о кризисе демократической теории. Ужасный опыт только что прошедших лет показал крайнюю неустойчивость, переменчивость убеждений широких народных масс. Пример России в этом отношении был наиболее показательным. Милитаристский шовинизм в 1914 году, краткие дни патриотического и либерального упоения в марте 1917, большевистский вариант пацифизма, возобладавший к концу того же года, полная прострация настоящих дней – общественное мнение в России пережило все эти стадии за очень короткий промежуток времени. Если бы в России ежегодно проводились выборы на основе всеобщего права голоса, результаты каждый раз были бы несопоставимы с предыдущими. В других странах подобные противоречия проявлялись в меньшей степени, тем не менее, значительный психологический перелом выявился повсеместно. Достаточно просто сравнить немецкие или американские газеты 1914 года с теми же газетами в 1917 или 1919 году. Социалистические издания, как и рядовые члены социалистических партий, также пережили эволюцию взглядов. «Vorwärts» (или «Humanité») сегодня говорит совсем на другом языке по сравнению с первыми днями войны.

Во всех странах массы были вовлечены в войну с необычайной лёгкостью, неожиданной даже для самых циничных пророков. Оказалось, что массы не способны сопротивляться заражению искренними или притворными идеями. Влияние прессы и правительства перевесило здоровые инстинкты и надежды. От знаменитого «политического обучения» старых парламентских деятелей не осталось ничего кроме праха. Так было.

Тем не менее, можно ли сейчас говорить о кризисе демократии? Я так не думаю. Прежде всего, те политические формы, которые противостояли демократии, продемонстрировали свою несостоятельность в гораздо большей степени. С учётом всех обстоятельств, всеобщее избирательное право при всех колебаниях и заблуждениях общественного мнения в целом доказывает способность выявлять здравые идеи. Решение о начале войны принималось не всеобщим голосованием. Войну начала германская исполнительная власть. Правительства и народы были поставлены перед свершившимся фактом. Что они могли поделать? В Германии они особенно жизнерадостно и легкомысленно встретили известие о войне. Когда Мировая Война уже началась, единственным реалистичным способом остановить её было довести её до победы. Война была величайшим бедствием, ничего весёлого в ней не было. Однако, чтобы не проиграть войны, чтобы не попасть в рабство, было необходимо возбудить в народе энтузиазм и веру в победу. Законодательные собрания всех стран предприняли максимальные усилия для возбуждения энтузиазма среди народных масс и уверенности в себе среди политических деятелей. Во многом можно обвинить немецких парламентских деятелей, но во время войны они действовали логичным образом, защищая своё положение.

После появления новой опасности, после предложения народам ужасного соблазна большевизма всеобщее избирательное право доказало самым убедительным образом наличие здравого смысла у народных масс. Не случайно народные комиссары в России и Венгрии, а также их подражатели в Германии выдвигают лозунг «Вся власть советам!» Выборы на основе всеобщего права голоса приносят большевикам только разочарование. Даже в России выборы на Учредительное Собрание, проведённые после октябрьского переворота и под жёстким контролем большевистских властей, принесли подавляющее большинство противникам большевиков. В Германии по результатам голосования большевики вылетели из парламента. Какими бы ни были недостатки у демократии на основе всеобщей избирательной системы, она не обманывает возложенные на неё надежды.

Поклонники Лейбница скажут, что существует своего рода предустановленная гармония между сознанием народа, выраженным в ходе всеобщего голосования, и объёмом реформ, которые можно провести на данном отрезке времени. Германское Конституционное Собрание запустило реформы, возможно, потому, что экономическое состояние Германии в настоящее время позволяет осуществить: демократическую республиканскую конституцию, налоговую реформу, возлагающую основное налоговое бремя на имущие классы, конфискация военных барышей, социализация отдельных областей промышленности, крайне либеральное трудовое законодательство и т.д.

Самому тяжёлому испытанию всеобщее избирательное право в ближайшем будущем подвергнется в России. Если русский народ, который при всех своих достоинствах до сих пор составляет самую отсталую нацию Европы, сможет воспользоваться всеобщим избирательным правом без падения после всего пережитого в реакцию или монархию, если в ходе выборов народ сохранит свободу, федеральную конституцию, республиканскую форму правления, то победа демократических принципов будет без преувеличения решающей.

В-пятых, кризис сегодня переживают принципы социализма, хотя все соображения, заставляющие наших современников думать о провале социализма, скорее должны наводить на обратное умозаключение. Несмотря на все ошибки, допущенные повсеместно социалистами (как, впрочем, и всеми остальными), в современной политической философии достигнуто согласие относительно двух несомненных фактов:

а. война продемонстрировала пороки старого мира, о которых социалисты говорили давно.

б. революция показала необходимость социальных реформ, соответствующих программам социалистических партий.

В этих обстоятельствах, какими бы ни были ошибки и заблуждения его последователей, социалистическое учение выдержало испытание временем лучше любой другой теории.

В-шестых, сейчас более чем позволительно утверждать, по крайней мере, в теории, полный крах революционной идеи. Пример России уничтожил великую и славную легенду. Думаю, нет необходимости после всего сказанного в этой книге рассуждать о характере большевистской революции. Могу предложить только один вопрос: ведёт ли революция с неизбежностью к плачевному исходу?

Ответ положительный! Ужасное бремя войны и нравственная невозможность для политических вождей первой половины 1917 года заключить сепаратный мир, сделали неизбежной большевистскую стадию Русской Революции. Многочисленные дорогостоящие ошибки ускорили крах и падение власти в руки Ленина. Заключение сепаратного мира с Германией было, по всей видимости, единственным средством избежать такой развязки. Устроивший ленинскую карьеру соблазн мира был слишком силён для народа, истощённого тремя годами войны.

Если революция в Германии приняла совсем другое направление по сравнению с событиями в России (сходство нравственной атмосферы обеих революций, тем не менее, весьма велико), то это не связано с разницей национальных характеров или различным уровнем цивилизации в двух странах. Причина различий заключается в неодинаковом соотношении войны и порождённой ею революции. В России Львов, Савинков и Керенский хотели продолжать войну, и даже вынуждены были это делать. Троцкий и Ленин обещали массам немедленный мир и победили всех своих противников. В Германии ноябрьская революция 1918 года сразу ставила целью немедленное заключение мира. Люди, которые пришли к власти в результате германской революции, начали с того, что предложили мир собственному народу и зарубежным странам. Спартакисты не скрывали желания развязать гражданскую войну, выгоды которой уже были показаны Русской Революцией. В отношении внешней политики спартакисты придерживались двусмысленной позиции и доходили даже до призывов к «священной войне» в союзе с русским пролетариатом против капиталистической Антанты. Превосходство большевистской тактики по сравнению со спартакистской очевидно. Ленин только после структурирования своей власти шаг за шагом разыграл козыри гражданской войны. Вся его деятельность с апреля по октябрь 1917 года вдохновлялась идеей немедленного мира с Германией. Спартакисты не могли привлечь к себе симпатии широких масс обещанием мира, так как власть уже заключила перемирие. Тогда спартакисты не нашли ничего лучше, чем терроризировать народ, воскрешая давно дискредитированный призрак гражданской, и заодно «священной», войны. Самые глупые из них доходили даже до того, что обещали появление на берегах Рейна чудесной армии Троцкого для борьбы с империалистами Антанты. Измождённые войной люди не увлеклись подобными соблазнами и поспешили поддержать тех, кто пообещал мир в стране и за рубежом.

Если Русская Революция была обречена закончиться большевизмом, значит ли это, что люди, устроившие революцию, совершили ошибку или может быть даже преступление?

На этот крайне неудобный вопрос есть несколько ответов. Можно сказать, и не раз уже было сказано, что никто не устраивает революцию. Революция свершается сама. Отчасти это верно. Также не раз говорилось, что революцию подготовили те, кто стал её первыми жертвами: царь со своими министрами. И это тоже верно. Говорилось, что при всех последовавших за ней бедствиях революция была лучше бесконечного гниения старого порядка. Такое мнение в личном дневнике выразил несчастный Шингарёв, кадетский депутат, без всякой причины брошенный в тюрьму большевистским начальством и убитый в больнице рядовыми большевиками. И в этом мнении есть доля правды. Можно сказать, что с национальной точки зрения революция была величайшим бедствием и преступлением, она повергла Россию в руины и принесла неслыханные страдания. Так ответил бы современный Бёрк, современный консерватор, современный умеренный либерал. Мы же выскажем другое мнение.

История вынесет оценку Русской Революции не на основании современного положения дел. Важнее будет урок, извлечённый из сегодняшних событий в будущем. Я бы сформулировал будущие выводы следующим образом:

Нравственный и политический расчёт революции, уничтожившей деспотический строй, почти всегда получает положительный итог, несмотря на неизбежность самых серьёзных затрат. Сами деспотические режимы медленно подводят общество к революции и несут большую часть ответственности за настигающий их крах. В странах, где всеобщее избирательное право и свобода слова гарантированы, два этих политических инструмента достаточны для изменения жизни к лучшему. Любая революция в такой стране становится катастрофой, а любой призыв к революции будет преступлением.

На современном этапе нравственного и интеллектуального развития человечества революция подразумевает такое количество самых ужасных преступлений, такое количество жертв и разрушений, такой взрыв ненависти, такую циничную демагогию, что вызывает только отвращение к тем идеям, которые намеревается воплотить. Цели революций очень часто важны, однако заканчиваются революции неизбежно массовыми убийствами, одичанием и общим упадком политической жизни. Такой подход можно использовать для оценки революций прошлого и будущего.

Русская Революция в марте 1917 года была благом, так как упразднила самый один из худших деспотизмов в истории. Германская революция так же была благом, так как заменила свободным республиканским строем настоящее самодержавие[181] Вильгельма II, который устроил всей Европе кровавую баню. При этом революция большевиков и движение спартакистов были великими бедствиями и преступлениями, так как выступили против властей, опиравшихся на власть народа, и уничтожили все гарантии свободного выражения мнений и политической борьбы.

«Хорошо, если революционная идея, как вы утверждаете, провалилась, что можно предложить вместо революции для продвижения человечества к лучшей доле? Неужели вы сведёте всё к старомодной и наивной, если не сказать лицемерной, идее сотрудничества классов? Богачи во власти никогда не согласятся отказаться от древних привилегий ради блага общества. Мысль о возможности освободиться от капитализма без гражданской войны совершенно утопична. Неужели вы думаете, что капиталисты склонятся, не затаив ответного удара, перед убедительностью наших доводов?» (Ленин)

Я совсем не думаю, что произойдёт что-то подобное, но я также не думаю, что от капитализма можно освободиться при помощи гражданской войны, так как гражданские войны в длительной перспективе укрепляют идеи социального консерватизма. Это книга строится главным образом на последовательном разделении того, что есть, и того, что мы желаем. Что касается пресловутого сотрудничества классов, оно, без всякого сомнения, весьма и весьма желательно. Просто по правилу, что согласие всегда лучше раздора. Однако, в настоящее время я вижу только немногие исключительные случаи сотрудничества классов, в целом слишком редкие, чтобы послужить основой для политического и социального учения. Нравственное и умственное состояние человечества сегодня также не позволяет всерьёз надеяться на возможность такого сотрудничества в ближайшем будущем. Что касается более отдалённых перспектив, никто, кроме безответственных болтунов, не может знать, что судьба нам предуготовляет.

У меня не больше веры в добрую волю и справедливость миллионеров, чем у Ленина. У меня при этом не больше веры в добродетельность и великодушие пролетариата, так восхваляемого Лениным. Я вообще не думаю, что серьёзное политическое учение может быть основано на предположении чьих-то добродетельности и великодушия. Исходя из здравого смысла и даже эгоистического интереса, можно ожидать, что политическое учение должно высказаться. К сожалению, опыт показывает, что не всякому политическому учению посчастливится быть выслушанным. Человечество ведут древние инстинкты, волны заражающих эмоций. Теория экономического материализма всегда игнорировала этот факт. Последняя война продемонстрировала его с ужасающей наглядностью. Доводы рассудка обычно опаздывают, как полицейский обычно появляется уже после преступления. Хотя и не доказано, что человечество совершенно не извлекает уроков из опыта, всё же самые тяжёлые жизненные уроки дают человечеству очень немного.

Тот, кто сегодня попытается вытеснить классовую борьбу классовым сотрудничеством, совершенно точно окажется утопистом. Недостаточно, однако, только признать, что классовая борьба существует и сохранится в будущем. Следует решить, в каких формах будет проходить классовая борьба. Я убеждён, что в продолжение значительного времени, начиная прямо с этого момента, прогрессивные граждане демократических стран будут разделяться в зависимости от того, какую форму борьбы они предпочитают.

Сегодняшнее распутье заключается в следующем: будет ли классовая борьба происходить в форме насильственной революции со всем, что подразумевает это ужасное слово? Если для вас ответ положительный, вы разделяете позицию Третьего Интернационала, Интернационала Ленина. Если ваш ответ отрицательный, вы враг большевиков.

Слово революция в свободной демократической стране означает всё, что содержится в принципах Третьего Интернационала: решение конфликтов насильственными методами, полный отказ от всеобщего избирательного права, диктатура пролетариата, конституция советов, гражданская война, отказ от прав человека и гражданина, а при необходимости террор.

Очевидно, что напрашивается удивлённый вопрос: почему социалистические партии, называющие себя анти-большевистскими, и действительно анти-большевистские, говорят в своих программах о диктатуре пролетариата, а в пропаганде призывают к революции, подразумевая, естественно, что революция откладывается на неопределённое будущее[182]. Дилемма чрезвычайно проста: либо революция состоит в исполнении идеалов и надежд большинства, в таком случае в демократической стране с действующим всеобщим избирательным правом революция относится к области политического абсурда. Либо революция заключается в навязывании большинству воли меньшинства, в таком случае подразумевается отказ от всеобщего избирательного права и (как принято утверждать) диктатура пролетариата, вместо парламентской системы советы, и так далее по всем пунктам ленинской программы.

«Но, — скажет нам социалист школы Каутского. — вы забыли сопротивление собственников, великую инерцию капитализма. Неужели вы считаете принцип народовластия священной незыблемой догмой буржуазии? Идолу народовластия курили ладан, пока буржуазии это было выгодно. Как только Законодательное Собрание, созванное на основе всеобщего избирательного права, попытается отнять у буржуазии привилегии, вы увидите, как она на самом деле ценит всеобщее избирательное право и примат конституционного порядка. В подобный момент насильственная революция будет необходима».

Я никогда не утверждал, что большевики существуют только среди сторонников Ленина. Очень может быть, что свои большевики есть у буржуазии. Возможно, в кризисной ситуации для сохранения того, чем они обладают, они обратятся к ленинским методам. Возможно, против них придётся бороться силовыми методами, как только силовыми методами можно победить нынешних хозяев Кремля. Но и в этом случае перед нами будут большевики контр-революции – большевики буржуазии. В любом случае, я не думаю, что таким будет фатальный и неизбежный итог наших социальных противоречий. Прежде всего, я не думаю, что будущие социальные конфликты будут происходить в форме волшебного мгновенного превращения, которое вдруг, цитируя известную пропагандистскую формулу, в один день «экспроприирует экспроприаторов». Скорее всего, нас ждёт процесс долгих медленно разворачивающихся глубоких реформ, каждая из которых потребует больших уступок со стороны привилегированных классов в пользу большинства. Высшая буржуазия имела возможность поразмыслить над уроками последних лет. Пока ещё не доказано, что богачи непременно прибегнут к силе, с учётом всех возможных рисков силового решения вместо подчинения воле народа. Богачам есть что вспомнить о судьбе правителей, желавших действовать в интересах меньшинства вопреки большинству и только кулаками. Участь Николая II, судьба Вильгельма II, возможно вскоре к ним добавится пример самого Ленина.

В наших обстоятельствах не следует отчаиваться в возможности прогресса без насилия и революций. Столкновение идей при условии равной свободы для всех, классовая борьба, пускай даже ожесточённая, но без ножей и пулемётов – борьба двадцати пяти солдат Гуттенберга и всеобщего голосования – вот моя программа.

«Но, — возразит нам скептик. – вы уверяли, что чётко различаете то, что есть, и то, что хочется. Очевидна, что предлагаемая вами программа привлекательна, но она даже близко не соответствует тому, что происходит в реальности. В мире правят ножи, и, увы, пулемёты. Повсеместно распространяются революционные идеи. Как всегда будут войны, так всегда будут и революции».

Не думаю, что смогу опровергнуть скептика. Скептики, как и циники, бывают правы чаще, чем заслуживают. Тем не менее, я полагаю, что мир не всегда будет во власти пулемётов. У этого умного оружия есть такая слабость, а точнее такая сила, что человечество со временем непременно от него откажется. Два года, пять лет, десять лет, а затем даже самые упрямые и самые тупые пресытятся бойней. Возможно, войны и революции будут всегда, но, отвечая скепсисом на скепсис, скажем, что это ещё надо доказать. В любом случае, многое зависит от того, какие убеждения защищают образованные люди разных стран. Русская Революция выявила, насколько важную роль в политических событиях может сыграть интеллигенция. Думаю, что интеллигенция во всём мире (говорю только об анти-большевиках) злоупотребляет лозунгом социальной революции. О социальной революции было легко говорить, когда не было необходимости уточнять, каким образом, где и особенно когда она произойдёт. Час социальной революции настал и даже прошёл. Эксперимент проведён. Мы узнали, что такое социальная революция. Само это слово отныне должно исчезнуть из политического словаря. Этого идола следует развенчать, и не от имени консерватизма, как это часто пытались сделать, а во имя свободы.

Завершая своё исследование, я хотел бы кратко и не в отрицательной форме сформулировать позицию, с которой я критикую Ленина.

Сегодня социализма это вопрос не только производства, но и распределения благ. Наиболее важная задача современности во всех странах заключается в увеличении производства. В России, столь богатой природными ресурсами, которые ещё мало используются, увеличение национального продукта можно достигнуть легче, чем где бы то ни было. Старым народам: Франции, Германии, Англии – решить эту проблему не так просто. Жителям этих стран придётся либо эмигрировать, либо полагаться на новые изобретения, подобные тем, которые так много внедрялись во время войны.

По этой причине первой задачей умного правительства (при условии, что такие правительства существуют) должно стать щедрое финансирование науки, как практической, так и теоретической, так как никогда нельзя предсказать практическую ценность самых отвлечённых исследований. К сожалению, в жизни происходит прямо противоположное. Любое правительство начинает экономию с сокращения университетских бюджетов. Великий физик с мировым именем заявил недавно, что на средства, которые ему отпускаются, он едва может нанять лаборанта. О новом оборудовании и дорогостоящих экспериментах ему не приходится и думать.

Просвещённое правительство, независимо от состояния казны, должно давать не миллионы, а сотни миллионов науке. Следует открывать новые школы, учреждать новые профессорские должности. Следует создавать лаборатории, где работать смогут не только студенты, но все, кто имеет склонность к научным изысканиям. В каждой стране следует прилагать усилия к тому, чтобы общее настроение в обществе располагало молодёжь к занятиям наукой. До сих пор в Европе наиболее талантливые личности устремляются в политику, что выгоднее с материальной точки зрения, и даёт гораздо больше возможностей честолюбию. Учёным следует платить по-королевски (до сих пор им платят по-республикански, то есть очень плохо). Следует учреждать награды и премии за работу в области чистой науки. Правительство должно покупать научные патенты и финансировать научные издания, чтобы защитить исследователей от эксплуатации капиталистами.

Затраты на материальное обеспечение научной работы будут не так велики. Хорошо известно, что учёные (как и политики) работают только ради достижения поставленных перед собой целей. События последних лет зародили сомнения в благородстве человеческих побуждений. Кажется, что война истощила запасы идеализма у наших современников. Поэтому, мы думаем, что солидное вознаграждение и высокое жалование не помешают. Хорошая зарплата искателю научной истины станет гораздо лучшим вложением капитала, чем заливание деньгами, как это до сих пор было, тех людей, которым мы обязаны нынешним состоянием мирового хаоса. Мы щедро тратим миллиарды на таких людей как гинденбурги и людендорфы, неужели у нас не найдётся миллионов для эдисонов и пастеров? У нас просто не получилось бы потратить деньги лучше.

Другой, гораздо более важный вопрос перед законодателями во всех странах мира заключается в обучении новых поколений. Поколение, прошедшее через события 1914-1919 годов, при всём доказанном героизме, далеко не достигало должного уровня образования. Можно только повторить слова Шиллера, написанные в 1793 году:

«Попытки французского народа заново учредить себя в священных правах человека и достичь политической свободы обнаружили только полную неспособность сделать это. … по причине указанной неспособности не только сама несчастная Франция, но и значительная часть Европы, да и вся цивилизация были отброшены к временам варварства и рабства. Момент благоприятствовал освобождению, но застал испорченное поколение, не заслуживающее свободы. Это поколение не могло подняться ради открывшейся перед ним прекрасной возможности. Его неудача показала, что человеческий род ещё не вышел из детского состояния и опирается на насилие. Время свободной власти разума ещё не настало. Мы ещё не способны укрощать сокрытую в нас грубую энергию. Мы ещё не созрели для гражданской свободы, нам ещё не достаёт гуманности.

Человек проявляется в своих действиях. Какое отражение мы видим в зеркале современности? Вот самый дикий бунт. Вот его крайняя противоположность – бездействие. В низших классах грубые анархические инстинкты, которые, избавившись от оков общественного порядка, направляются на удовлетворение зверских желаний в неукротимой ярости. Мы видим, что ранее взрыв предотвращали не внутренние нравственные силы, а только внешнее принуждение. Французы не были нацией свободных личностей, угнетаемых государством. Они были дикими животными на цепи у королей. С другой стороны образованный класс показал ещё более отвратительное зрелище полного бессилия, слабости духа, упадка характера, хотя мог бы стать наиболее революционной частью общества, сыграть самую важную роль в революции.

Я спрашиваю себя, то ли это человечество, права которого обосновала философия, благо которого заботит самых благородных мужей мира, и ради которого новый Солон должен установить новую конституцию свободы? Сомнения терзают меня. … Французская республика исчезнет так же стремительно, как появилась. Республиканская конституция исчезнет раньше или позже в анархической стихии. Единственное, на что останется надеяться нации, это на появление могущественного человека, не имеет значение, какого происхождения, который успокоит бурю, восстановит порядок и крепко возьмёт в свои руки бразды правления государством. Пусть же он, если нужда в нём появилась, станет абсолютным правителем не только Франции, но и большей части Европы!»

Эти слова восхищают в качестве пророчества, но не предлагают решения проблемы. Наполеон не спас французскую нацию. Он погрузил народ в новый кризис. В сегодняшних условиях было бы надеяться на спасение цивилизации человеком на коне. Поколение, пережившее эти четыре ужасных года, нельзя увлечь военными лаврами. Единственная надежда на улучшение связана с полной переменой нравственного и умственного воспитания человечества.

Что касается социальных реформ, нужно делать всё возможное, чтобы свобода и благополучие трудящихся было сопоставимо с той важностью, которую имеет производство для существования современной цивилизации. Именно с этой двойной точки зрения следует рассматривать и решать вопрос обобществления промышленности. Обобществление промышленности не должно привести к свёртыванию производства. Только практический эксперимент позволит решить, каким образом сделать это. Страны будут учиться на примере друг друга, также помогут эмпирические построения. Девизом практического эксперимента должно стать создания наиболее благоприятных условий для трудящихся и действия не в интересах капитала, который сам по себе безличен, а в интересах производства.

Изыскания в данной области следует проводить по всему миру, как это было с введением восьмичасового рабочего дня. Вспомним, какие проклятия высказывались при каждом упоминании этого «пагубного» нововведения, и как охотно его повсеместно приняли в 1919 году, когда убедились в его необходимости. Хотелось бы, чтобы здравый смысл правящих классов восторжествовал в вопросе международных отношений. Возможно, люди осознают, что сохранение европейской цивилизации настоятельно требует, чтобы кошмар 1914-1918 годов забылся, и была создана подлинная Лига Наций, представляющая собой не союз завоевателей, а парламент наций, где ставятся и решаются важные для всего человечества вопросы.

Пять лет цензуры, какой Европа не знала уже многие годы, дали нам возможность осознать настоящую ценность свободы мысли. Те, особенно, кто жили под властью большевиков, очень подумают, прежде чем нападать на завоевания буржуазного либерализма, хотя опыт был равно показательным со стороны злоупотреблений капитала. Некоторые представители капиталистической прессы во время войны принесли неисчислимый вред, сея ненависть, распространяя ложь, ничем не отличаясь от большевистской и полубольшевистской печати. Почти в каждой стране мы видели поучительные примеры подкупа солидных газет иностранными врагами для продвижения своих интересов. Мы хотим свободы выражения мнений для всех, но нельзя допускать переход газет в собственность дельцов и спекуляторов, располагающих миллионами и получающих возможность воздействовать на общественное мнение в интересах своих махинаций, систематически развращающих журналистов и отравляющих массовое сознание.

Здесь необходимы серьёзные реформы, перечислить их все сейчас нет возможности. Возможно, правительству следует финансировать несколько газет, чтобы они исполняли роль свободных политических форумов. Эта идея гораздо менее фантастична, чем кажется. Так как новости в государственных газетах будут правдивыми и объективными, такие газеты не будут служить целям политических интриг или наживы спекуляторов. Колонки в таких газетах могут по очереди вести видные представители всех политических направлений. Организованные таким образом газеты будут информировать читателей гораздо лучше существующих сейчас. На читателя будут влиять издания, не полностью подчинённые воле своих владельцев, а создаваемые честными деятелями самых разных взглядов, общественное мнение по любому вопросу при этом будет формироваться в результате обсуждения всех доводов за и против. Практические трудности в проведении такой реформы можно преодолеть, если передать средства на издание в распоряжение писательских организаций, которые выберут редакторов из числа самых выдающихся литераторов современности. Если же им нельзя доверить даже рубрику литературы и искусства в ежедневных газетах, общественную нравственность и массовые вкусы уже ничем не исправить.

Семена будущего положения дел можно видеть в организации некоторых социалистических газет, например «Humanité», для которой по очереди пишут Тома, Александр Блан, Ренодель, Лонге, Семба и Фроссар. Присутствие носителей таких разных политических убеждений в руководстве одной партии вредно и глупо, однако, в газете ситуации совсем другая, так как цель газеты состоит в том, чтобы представлять обществу разные мнения, существующие по каждому вопросу. Государственные газеты должны стать парламентским форумом, где каждый оратор сможет высказываться свободно без оглядки на издательскую политику. Пожалуй, стоило бы сохранить только взаимную вежливость, до сих пор характерную для парламентских обсуждений и совершенно исчезнувшую из современной печати. В таких газетах не будет выражаться официальная позиция министерств, для этого существуют ведомственные издания, напротив, новые государственные газеты предоставят место для самых яростных нападок на государственных деятелей, также как французский правительственный «Journal Officiel» размещает точные стенографические отчёты всего, что говорится во время парламентских дебатов. Нет никаких сомнений в будущем обобществлении прессы. Одновременно с издаваемыми на государственный счёт свободными форумами, все существующие сейчас типы изданий будут существовать в прежнем виде. Сотрудники существующих изданий будут зарабатывать на жизнь в своих газетах, а государственные издания предоставят шанс тем, кто не нашёл своего места в традиционной прессе. Возможно, есть необходимость обобществить популярные издания, так называемую бульварную прессу, которая расходится фантастическими тиражами и воздействует на общественное мнение не меньше серьёзных политических органов. Непоследовательно провозглашать монополию государства в области образования и не обращать внимания на бульварные издания, которые формируют общественное мнение и оказываются в тысячу раз влиятельнее школ, хотя скорее развращают общество, чем информируют. Если новые государственные газеты будут управляться литературными союзами, они будут так же независимы, как академии и университеты, существующие в большинстве стран на средства государства. «Конфискация» бульварных газет должна произойти на таких условиях, чтобы не вдохновить профессиональных смутьянов на устройство новых изданий подобного толка. При таком устройстве печати, издавать газеты будут только те, кто не рассчитывает использовать прессу в качестве инструмента финансовых интриг, а намеревается добросовестно представлять политическую мысль. У меня нет возможности предложить подробный план данной реформы печати, однако, я уверен, что решение проблемы подлинной свободы прессы будет найдено на этом направлении. Большевики предъявили миру подлое и бесстыдное положение, в котором вся печать «национализирована» в интересах единственной партии, а любое независимое мнение цинично уничтожается. Нынешний беспорядок в печати западных стран, без всякого сомнения, несопоставимо лучше ситуации в Республики Советов. Во Франции и Англии свободно высказываются любые политические взгляды, однако власть денег злоупотребляет своими возможностями и ставит в привилегированное положение людей, заслуживающих доверия в наименьшей степени. Предложенная здесь система гарантирует гораздо большую свободу и равенство, без ущерба интересам каких-либо общественных групп, за исключением кучки финансистов.

Последняя тема, которую я здесь затрону, пожалуй, самая важная. Это вопрос о земле. Урок Русской Революции в земельном вопросе наихудший.

Не вызывает никакого сомнения факт: крестьяне хотят получить землю в собственность, они не хотят никакого обобществления, никакого ограничения права распоряжаться той землёй, которую они возделывают. Одна из трагедий интеллигентных агитаторов в старой России заключалась в приписывании другим и даже самим себе убеждений, которых на самом деле они не разделяли. В 1917 году парадоксальным образом мы должны были убеждать русский народ, что он хочет продолжения войны, хотя в действительности народ хотел немедленного прекращения войны любыми средствами. По этому вопросу народ полностью согласился с большевиками, что обеспечило победу Октябрьского переворота. В этом случае наша обязанность была действовать вопреки собственному здравому смыслу, но неужели мы до сих пор должны настаивать на ошибочном убеждении, что крестьяне стремятся отказаться от частной собственности на землю? Если мы не изменим своей позиции, нам придётся снова столкнуться с жестокой реальностью. Так как крестьяне в России составляют 80% населения противоречия между чистой демократией и социальным подходом неизбежны, если только не допустить, что идеи социализма совместимы с частной собственностью на землю.

В прошлом марксисты возлагали большие надежды на «закон» концентрации земельной собственности и на «пролетаризацию» крестьянских масс. Школа Бернштейна показала ошибочность марксистских ожиданий в данном вопросе. Мировая война в целом скомпрометировала репутацию Маркса-предсказателя. Поэтому необходимо уяснить два обстоятельства: во-первых, невозможно насильно навязать коммунистические принципы и наше представление о счастье крестьянам, составляющим подавляющее большинство населения России и многих других стран, а во-вторых, пролетаризация крестьянства есть мечта, и мечта не самих крестьян. В такой ситуации социалистам следует искать решения проблемы в примирении их общей теории с принципом частной собственности на землю – частной собственностью, ограниченной необходимыми законами, понятными крестьянскому здравому смыслу. Большие социалистические и демократические партии, особенно в России, опирающие преимущественно на поддержку крестьян, главного класса-производителя, должны изменить свою политику в направлении данного примирения. В нём нет ничего невозможного.

***

«Революция является одной из форм того охватывающего нас со всех сторон явления, которое мы называем ‘Неизбежностью’.

Ввиду этого таинственного сочетания благотворных и вредных явлений возникает извечный вопрос истории: «почему?», на что возможен только один ответ: «потому».

Вот ответ невежды, но таков же ответ мудреца.

Эти периодические катастрофы, приносящие с собой разрушение, но в то же время и оживляющие цивилизацию, неудобно рассматривать в подробностях. Порицать или хвалить людей за результаты – это почти то же, что порицать или хвалить цифры слагаемых за полученную в итоге сумму. То, что должно проходить, – проходит, то, что должно дуть, – дует.

Истина и справедливость остаются поверх революции, подобно тому, как звездное небо остается раскинутым над бурей[183]».

Ясная философия Виктора Гюго не подходит современному миру, я даже не уверен, что она вообще подходит человеку.

«Порицая» действующих сегодня людей мы (почему же мы станем их хвалить?), мы тем самым подчиняемся неизбежности.

Перед лицом двойной катастрофы, которая разрушила цивилизацию, а, может быть, теперь оживит её, нам не следует бояться суждения.

Землетрясение в Мессине имело благоприятные последствия. Когда старый город был разрушен, выжившие вынуждены были построить новый, гораздо лучший, более подходящий для жизни город. Однако, независимо от воли высших сил, по тем или иным причинам определяющим человеческую судьбу, мы прекрасно могли бы обойтись без землетрясения. Неужели двести тысяч погибших и неисчислимые материальные потери необходимы для улучшения старого города, или даже для постройки нового?

Европейская война и Русская Революция обновили цивилизацию так же, как землетрясение обновило Мессину. Не думаю, что десять миллионов человек должны были погибнуть, и достижения многих поколений должны были обратиться в прах, чтобы учредить жалкую и бессильную Лигу Наций.

Я также не думаю, что мир должен рухнуть в пропасть ленинизма, чтобы убедить государственных деятелей (а часто и общественное мнение) в необходимости глубоких общественных преобразований. Позволим себе надежду, какой бы неопределённой она ни была, на преодоление всего, что мы увидели, и что нам пришлось пережить в эти годы. «Истина и справедливость остаются поверх революции, подобно тому, как звездное небо остается раскинутым над бурей!»

Слово переводчика

«Vient de Paraître. Enfin le livre qu’on attendait». Вермандуа выругался.

Марк Алданов

Холм, который считается парком, потому что под таким углом не принимается капуста.

Роман Шмараков

тем, у кого хватило терпения дочитать книгу до конца

Все говорят: Кремль, Кремль давно уже я узнал, что ещё в революционные годы мой любимый писатель Марк Алданов выпустил книгу «Ленин». Коммунистическая власть книгу, разумеется, изъяла и сразу уничтожила, сохранилось только французское издание. Удивительным образом, найти «Ленина» в России оказалось невозможным. Один раз его даже перевели с французского языка, и напечатали. Тем не менее, все попытки найти это русское издание никуда не вели. Книги Марка Алданова после отмены коммунистической цензуры и до обвала книгоиздательства успели напечатать огромными советскими тиражами, найти их в продаже можно сколько угодно, с непременной пометкой «книги в идеальном состоянии, ни разу не открывались», и только книги «Ленин» нигде нет. Не появился «Ленин» и в сетевых библиотеках, как будто бы никогда его не было. Даже в центральных библиотеках, где соответствующее издание по закону должно быть обязательно, его нет. Более того, даже в библиотеках, где «Ленин» значится в каталоге, его тоже нет. С некоторых пор я начал думать, что книга «Ленин» Марка Алданова это литературная мистификация вроде «Слова о полку Игореве». Наконец, я подумал, если «Ленин» был издан за границей, надо искать иностранное издание. Сейчас я понимаю, что эта мысль была слишком простой, чтобы прийти в голову срузу. Через некоторое время я нашёл запись в блоге, где Lenin by Aldanov упоминался. Там же была ссылка на форум с обсуждением ленинских дел, а уже на форуме была ссылка на французское и американское издания «Ленина». Следует сказать, что элемент мистификации в этой истории всё-таки был. Большевики изъяли и уничтожили другую книгу Марка Алданова «Армагеддон», а «Ленин» был опубликован во Франции и даже был написан сразу на французском языке. Для американского издания книгу перевели на английский язык, причём Марк Алданов отредактировал перевод, в основном сокращая текст. Этот английский перевод я и перевёл теперь уже на русский язык, сверяясь в некоторых не очень понятных мне местах с французским текстом.

Читая книгу «Ленин», не следует забывать, что она была написана в 1919 году. Марк Алданов был умнейшим из русских писателей, уступая в этом отношении разве что Льву Толстому. Большую часть жизни он потратил на то, чтобы научиться писать просто, проще, ещё проще. Язык первых книг Алданова бесконечно далек от простого и ясного слога его поздних сочинений. «Армагеддон», например, написан очень сложно и тяжёл для восприятия. Сравнивать его с кристальной ясностью «Повести о смерти», например, не приходится. «Ленин» был написан сразу после «Армагеддона», излишняя сложность его стиля дополняется некоторой склонностью к газетному штампу, правда французскому, первосортному. Также книга несёт явные признаки политических амбиций, по всей видимости, Алданов ещё надеялся на возможность политической карьеры в России. Боюсь, что мой перевод не сильно помог литературному стилю книги.

После падения коммунистического режима на читателя хлынули волны сенсаций: про жизнь Ленина, про его характер, про его политику. Тем неприятнее убедиться, что в 1918 году уже было известно всё! Всё абсолютно и про личность Ленина, и про его политическую роль. И с коммунистической теорией тоже всё было понятно: почему будет, как будет; и почему не может быть по-другому, и с такими подробностями, какие самые смелые вольнодумцы советской эпохи не могли вообразить.

Даже с будущей коллективизацией всё было понятно уже в 1918 году! Алданов прямо указывает правовые противоречия в советском законодательстве, которые в будущем поставят крестьян в положение вне закона.

Алданов в 1919 году пишет, что будет, если большевики останутся у власти. В 1919 году! У него получается фантасмагория, и очень заметно, что ему самому не нравится, потому что получается неправдоподобно. В тексте прямо видно отчаянье от понимания, что никого не удастся ни в чём убедить. А пишет он следующее: естественные науки запретят, потому что физики занимаются реакционной дедукцией, математики сплошь - идеалисты, философию будут преподавать только в рамках «Анти-Дюринга».

К нашему общему ужасу следует констатировать, что всё сбылось буквально, и даже гораздо хуже. Действительно разгромили генетику, иммунологию, кибернетику и множество других наук, и разгромили именно за идеализм и за реакционную дедукцию. И философию преподавали (впрочем, до сих пор преподают) буквально так! По «Анти-Дюрингу»!

Марк Алданов всегда имел репутацию скептика и пессимиста, но даже и он не мог представить, насколько ужасным будет будущее. Алданов, например, не мог вообразить тотального уничтожения крестьянства в форме коллективизации и индустриализации, а также ничем не прикрытых репрессий. В этой книге Алданов рассуждает о будущем, исходя из того, что любая власть в России вынуждена будет считаться с интересами крестьян. Много позднее, уже во время Второй Мировой войны Алданов написал, между прочим, от имени персонажа-большевика: «дядя Митяй остался в своей деревне, да, в сущности, почти и не изменился, хоть записался в колхоз. … Вероятно, в конце концов всё выйдет, как хочет дядя Митяй, – да будет его святая воля» В это время последние крестьяне, ещё не уничтоженные коллективизацией и индустриализацией, погибали под командованием советских маршалов.

Алданов не мог представить и всепроникающего тоталитаризма. Рассуждая в другой главе о будущем, Алданов замечает, как о само собой разумеющемся факте, что Академия наук и Университет всегда сохранят самостоятельность и независимость. Это его случайное замечание сейчас не вызывает даже усмешки.

Так совпало, что главу о всеобщем избирательном праве в Советской России я переводил во время конфликта вокруг недопуска кандидатов к выборам в Московскую Думу. Лента новостей идеально иллюстрировала размышления Алданова. Главу о свободе собраний я переводил в день большого московского митинга. Ничто не указывало, что я перевожу текст, написанный ровно сто лет назад.

К образу Ленина Марк Алданов вернулся ещё раз много лет спустя в книге «Самоубийство». Своим политическим взглядам он в конце жизни посвятил главу в философском сочинении «Ульмская ночь».

Я не оставляю надежду найти уже существующий перевод книги «Ленин».

Выражаю глубокую признательность Ольге Тефнут, Майе Шмидт, Александру Глазырину, Никите Зайцеву

Иван Штангенциркуль 

Примечания

1

Автор принадлежит к Рабочей партии, возглавляемой Мякотиным и Пешехоновым, бывшими соратниками Михайловского и Чайковского, сейчас работающими в правительстве Северной области в Архангельске. Наша партия, кажется, единственная в России придерживается исходной позиции из следующих пунктов: национальная оборона, свободная от шовинизма и империализма; соблюдение союзнических обязательств; демократический билль о правах; учредительное собрание; союз любых сил, признающих приоритет всеобщего избирательного права; максимально возможные в легальном поле социальные преобразования. Наша партия также выступила с инициативой проведения конференции для учреждения Союза Освобождения России (в него вошли Социалисты-Революционеры, Трудовая Народно-Социалистическая партия, Социал-Демократы и Левые Конституционные демократы).

(обратно)

2

Гильельмо Фереро «Руины античной цивилизации» «Revue de deux Mondes» 15 сентября 1919.

(обратно)

3

Г. Зиновьев. «Н. Ленин. В. И. Ульянов» Петроград 1919.

(обратно)

4

 Обращаем внимание читателей на двойной смысл слова воля: воля - способность самостоятельно управлять своей жизнью,  и воля — свобода.

(обратно)

5

Герман Лопатин – знаменитый революционер, близкий друг Карла Маркса, высоко ценимый Герценом и Тургеневым, умер в 1919 году. Несмотря на крайнюю нищету, в которой он провёл последние дни, Лопатин упорно отказывался от материальной помощи ненавистного ему большевистского правительства.

(обратно)

6

Сам Михайловский признал, что в России невозможно избежать капиталистической стадии общественного развития.

(обратно)

7

Д. Кольцов «Конец Народной Воли и начало социал-демократии. 80-е».

(обратно)

8

Так в оригинале. Санкт-Петербург был переименован в Петроград 18 (31 августа) 1914 года. – примечание переводчика.

(обратно)

9

То же относится и к Троцкому, Луначарскому, Каменеву и другим большевистским вождям.

(обратно)

10

Н. Ленин. Что делать?

(обратно)

11

Согласитесь, неожиданно узнать, что Зиновьев так страдал в женевских кофейнях, «годами не слыша ни слова на родном языке». Очевидно, здесь проявляется та самая любовь Зиновьева к красивому слогу. Весь рассказ адресован товарищам, не знавшим эмиграции, годами не слышавшим вокруг себя никаких слов, кроме русских.

(обратно)

12

Данное обвинение полностью доказано. После революции были обнаружены документы, подтверждающие, что Житомирский был агентом-провокатором.

(обратно)

13

Владимир Бурцев. «Ленин и Малиновский» №№ 9-10 «Борьба за Россию»17 мая 1919. Бурцев получал сведения о Малиновском из нескольких источников. В заключении в Петропавловской крепости при большевиках Бурцев оказался в одной камере с Белецким, впоследствии расстрелянным. Бывшему директору департамента тайной полиции было уже нечего скрывать. Он поведал все разветвления удивительной детективной интриги. Методы работы Белецкого далеко превосходят самые смелые фантазии Конан-Дойля.

(обратно)

14

Во время войны Малиновский занимался большевистской пропагандой в лагере для российских подданных. Он вернулся в Россию после амнистии под своим именем и был расстрелян по распоряжению Ленина.

(обратно)

15

В статьях, написанных в Швейцарии, Ленин постоянно разоблачал оппортунистические, буржуазные идеи Троцкого.

(обратно)

16

«Avanti» Милан, июнь 1919.

(обратно)

17

«Daily Mail», апрель 1919.

(обратно)

18

«Le Populaire», 20 июня 1919.

(обратно)

19

«Humanité», 1 августа и 2 сентября 1919.

(обратно)

20

Arthur Ransome “For Russia. A Letter to Americans.”

(обратно)

21

Надо ли говорить, что Зиновьев называет это непримечательное сочинение классическим примером «ясной марксистской мысли, изложенной для простого народа»?

(обратно)

22

Н. Ленин. «Двадцать лет» Том I. Стр. iii, 76, 63, 62, 44.

(обратно)

23

В этой связи следует вспомнить, что Струве неоднократно имел возможность оказывать Ленину услуги личного характера. Зиновьев в биографии вождя пишет: «Струве был другом Ленина и оказывал неоценимые услуги ему лично и всей Социал-Демократии». Мне приходилось слышать подтверждение этих слов от самого Струве».

(обратно)

24

«Аксельрод, — возмущённо пишет Зиновьев. – рассказывает каждому, кто пожелает его выслушать, что Ленин сделается вторым Нечаевым, что в борьбе с партийными стариками он руководствуется только личным честолюбием.

(обратно)

25

Н. Ленин «К деревенской бедноте. Объяснение для крестьян, чего хотят Социал-Демократы» Петроград, 1905.

(обратно)

26

Н. Ленин «Пересмотр аграрной программы рабочей партии» Петроград, 1906 г.

(обратно)

27

Название партийных фракций связано с соотношением голосов на съезде.

(обратно)

28

«Две тактики социал-демократии в демократической революции».

(обратно)

29

Резолюция лондонского съезда. Май 1905.

(обратно)

30

Н. Ленин «Две тактики Социал-Демократии» в «Двенадцать лет». Том I стр. 410.

(обратно)

31

Там же, стр. 411.

(обратно)

32

Там же, стр. 397.

(обратно)

33

См. книгу Рауля Лабри о большевистской промышленности.

(обратно)

34

Данное замечание бессмысленно, так как очевидно, что «революционная демократическая диктатура» может установиться только после падения монархического режима.

(обратно)

35

Последнее, но не менее важное.

(обратно)

36

Н. Ленин. Там же, стр. 416.

(обратно)

37

Аграрная программа Ленина была тогда очень умеренной. Впоследствии он признавал «ограниченность» своих требований.

(обратно)

38

Здесь становится ясно, что речь идёт не о «в лучшем случае». Ленин уверен в своём предсказании.

(обратно)

39

Н. Ленин. Там же, стр. 436.

(обратно)

40

Перевод на другие языки не передаёт силы ленинского выражения.

(обратно)

41

Н. Ленин. Там же, стр. 417-418.

(обратно)

42

Сам Ленин недавно повторил те же оправдания в интервью корреспонденту Юнайтед Пресс: «Террор стал ответом пролетариата на действия буржуазии, составившей заговор с капиталистами Германии, Америки, Японии и Франции». «Humanité» 6 августа 1919.

(обратно)

43

Мережковский доказал в суде несостоятельность обвинений.

(обратно)

44

Мне говорили, что книгу, в которой была опубликована статья Ленина, впоследствии изъяли из продажи, но без правовых последствий. Я в своё время купил её в книжном магазине в Петрограде. Тот факт, что издатели смогли напечатать и распродать значительный тираж, весьма показателен.

(обратно)

45

Среди этих «всех» были Луначарский, теперь коллега Ленина и Зиновьев по Совету Народных Комиссаров. Поэтому Зиновьев не уточняет формулировку.

(обратно)

46

Русский реакционный публицист, недавно расстрелянный большевиками.

(обратно)

47

Прелат, известный реакционными взглядами.

(обратно)

48

С ужасом, достойным господина Омэ, Ленин пишет: «Луначарский, договорившийся до религии». Какова бы ни была ценность размышлений Луначарского о «религиозной экономии», примечательно, что Ленин доверил портфель министра образования столь опасному клерикалу. Решение столь же неосмотрительное, как назначение Троцкого министром иностранных дел. Хотя Ленин ещё в 1915 году называл Троцкого буржуазным оппортунистом.

(обратно)

49

Профессор Лопатин столь же известен в России, как Шуппе, Шуберт-Зольдерн, Мах и Коген в Германии.

(обратно)

50

«Фидеизм, - поясняет Ленин. — есть учение, ставящее веру на место знания или вообще отводящее известное значение вере». Ленин даже не догадывается, что сам выступает величайшим фидеистом.

(обратно)

51

Профессор физики в Петербургском университете Хвольсон вступил в дискуссию с Эрнестом Геккелем по вопросам научной философии, не имевшую, при этом, никакого отношения к политике.

(обратно)

52

Следует воздать Ленину должное, он не гонится за последним словом, как большинство его соратников, стилю которых одержимость последним словом очень подходит. Большевики в массе своей едва умеют читать и писать, но в живописи они кубисты, в литературе футуристы, ничто не задевает их так, как упрёк в старомодности их вкусов и взглядов.

(обратно)

53

Вероятно, для симметрии Ленин называет знаменитого выходца из Бордо бельгийцем.

(обратно)

54

Упоминание поцелуя – излюбленный художественный приём Ленина.

(обратно)

55

«Оправдание капитализма в западноевропейской философии (от Декарта до Маха)». Москва 1908.

(обратно)

56

Утончённые цветы (цвет общества).

(обратно)

57

В 1918 году Ленин и Зиновьев издали в Петрограде совместный сборник статей, написанных в Швейцарии во время войны. Огромный том озаглавлен «Против течения». Имя Зиновьева на обложке стоит первым.

(обратно)

58

Я изложил эти идеи в статье «Дракон», написанной в начале войны. Указанная статья стала частью книги «Армагеддон» (1918).

(обратно)

59

Н. Ленин. Социал-Демократ №39, 11 ноября 1914 года.

(обратно)

60

Н. Ленин. «Русские Зюдекумы». Социал-Демократ. 1 февраля 1915.

(обратно)

61

Н. Ленин «О лозунге разоружения». Социал-Демократ №2 октябрь 1916.

(обратно)

62

Так во французском тексте, в английском миллионы. – Примечание переводчика.

(обратно)

63

Для тех, кто знаком с немецкими порядками, не может быть никакого сомнения, что тайные расходы подвергались строжайшему учёту.

(обратно)

64

Не стоит и говорить, что немецким властям нет никакой выгоды компрометировать Ганецкого или любую другую мелкую сошку из большевистской партии. Публикация улик против них не послужит никакой разумной цели. Было бы явной ошибкой разоблачать продажность мелких большевистских агентов.

(обратно)

65

Вот каково совершенно справедливое суждение генерала Людендорфа на этот счёт: так как великие услуги, оказанные Лениным, не спасли Германию от распада и поражения, для Германии было бы лучше не заходить так далеко в отношении России.

(обратно)

66

Только по счастливой случайности телеграмма фон Ягова, послужившая основой для обвинения против Жуде, попала в руки союзных сил. Кроме того в данном деле Германии удалось добиться перевода всей истории в направление, неприемлемое для французских националистов, её заклятых врагов.

(обратно)

67

Троцкий с деланным простодушием описывает состояние русского фронта накануне большевистского переворота («Приход большевизма», стр. 63): «Среди солдат распространялись многочисленные самодельные листовки, которые призывали покидать окопы, не дожидаясь первого снега». Самодельные листовки! Большевики и германское правительство были не при чём.

(обратно)

68

В глупости обвинений с ним может соперничать только Троцкий. Вот пример: русские солдаты, прибывшие в 1916 году в Марсель, убили своего офицера полковника Краузе. В вещах одного из убийц была найдена газета «Наше слово», издававшаяся тогда Троцким в Париже. По этой, впрочем, не только по этой, причине Троцкого выслали из Франции. Был ли Троцкий обескуражен? Нисколько! Он сделал сенсационное заявление о случившемся: «Российское правительство организовало во Франции убийство руками своих тайных агентов, чтобы придать вес обвинениям в мой адрес». (См. «Двадцать писем Льва Троцкого» Париж, 1919, стр. 20). Предположение, что царское правительство могло убить своего офицера, чтобы получить повод выслать Троцкого в Испанию, доказывает только манию величия у этого революционера.

(обратно)

69

Н. Ленин. «Шаг вперёд, два назад». Женева, 1904 г. Стр. 137. 

(обратно)

70

Красноречие Троцкого нисколько не изменилось за прошедшие годы. Никакая аудитория не устоит перед витиеватостью аптекарского Мирабо. 

(обратно)

71

Все эти страшные слова относятся к вопросу внутренней организации Социал-Демократической партии и имеют, с позволения сказать, ироническое и символическое значение. Мог ли подумать Троцкий, что настанет время, когда террор для него и для Ленина уже не будет символом?

(обратно)

72

Для примера можно вспомнить пикантную историю одного наследства, в конце концов поступившего в распоряжение большевиков, то есть Ленина. Ещё раз подчеркну, что речь не идёт о личной непорядочности Ленина. Распоряжаюсь всеми средствами партии, Ленин всегда жил очень скромно.

(обратно)

73

По словам Зиновьева Ленин «был влюблён» в Плеханова.

(обратно)

74

Бурцев «Ленин и Малиновский». «Борьба за Россию» № 9-10, май 1919. Стр. 139.

(обратно)

75

Согласно Малиновскому Ленин не мог не понимать, что тёмное прошлое делает Малиновского марионеткой жандармов, тайным агентом. Там же, стр. 139.

(обратно)

76

Я попытался сосчитать, сколько раз в одной из последних статей Ленин называет лакеями буржуазии меньшевиков и Социалистов-Революционеров, многие из которых провели годы в тюрьмах, но очень скоро сбился со счёта.

(обратно)

77

Мне рассказывали, что в 1918 году Ленин с женой часто посещали организованные большевиками танцевальные вечера, где обычно собирались слуги, матросы, извозчики. Ленин появлялся там как Гарун аль Рашид, только не инкогнито.

(обратно)

78

Шекспир «Юлий Цезарь», III акт, вторая сцена. Перевод М. Зенкевича. – примечание переводчика.

(обратно)

79

Мне следует описать, какие последствия для этого завода имела встреча Ленина с рабочим делегатом. Данный случай, пожалуй, типичен. Можно не говорить, что меньшевики и социалисты-революционеры завода немедленно сделались большевиками. Спустя несколько дней произошла жестокая выходка с насилием против директора завода, порядочного человека либеральных убеждений. Затем рабочие буквально выполнили совет Ленина и «всё забрали». Они стали продавать инструменты, оборудование и сырьё скупщикам. В январе 1918 года завод прекратил существование. Выходцы из сельской местности покинули город. Так как война закончилась, они больше не боялись военного призыва. Конечно, никто из них не ожидал гражданской войны. Квалифицированные рабочие зарегистрировались как безработные. Некоторые поступили в красную гвардию.

(обратно)

80

Несчастный молодой человек, благородный и прекрасно одарённый, подававший большие надежды, был расстрелян большевиками. В столице ходили упорные слухи, что перед расстрелом его пытали.

(обратно)

81

Что и требовалось доказать (лат.)

(обратно)

82

Меня страшит человек одной книги (лат.)

(обратно)

83

На незначительном существе (лат.). В переносном смысле означает крайнее пренебрежение к тем, чьи интересы затронуты экспериментом.

(обратно)

84

Русский министр, крайне непопулярный на закате старого режима.

(обратно)

85

Ландау-Алданов «Армагеддон», Петроград, 1918.

(обратно)

86

Обращение в споре к авторитету учителя.

(обратно)

87

Я не хочу сказать, что эти группировки из разных стран идентичны, и что дискуссии разных лет совсем не различаются. 

(обратно)

88

Статьи в «Nachlass», «Нищета философии» (1847), «Манифест коммунистической партии» (1847), «Классовая борьба во Франции» (1850-1851), «Революция и контр-революция в Германии» (1851).

(обратно)

89

Работа «К критике политической экономии» с знаменитым предисловием появилась в 1859 году.

(обратно)

90

Карл Каутский «Бернштейн и Социал-Демократическая программа». Штутгарт

(обратно)

91

Статьи в газете «Leipziger Volkszeitung»

(обратно)

92

Г. Плеханов-Бельтов. «Критика наших критиков». Петербург.

(обратно)

93

В. Ильин (псевдоним Ленина) «Аграрный вопрос», Петербург, 1907.

(обратно)

94

«Corriere della Sera» Милан, 14 апреля 1919.

(обратно)

95

Так как во Франции в настоящее время затруднительно получать политические издания из Германии, я вынужден черпать сведения о новых идеях Каутского из пересказов его статей в других изданиях.

(обратно)

96

Н. Ленин «Марксизм и ревизионизм». Памяти Маркса (сборник статей). Второе издание. Петроград, 1919.

(обратно)

97

Ленин «Доклад на первом съезде коммунистического интернационала», 31 июля 1919 года.

(обратно)

98

Михаил Бакунин «Кнуто-Германская Империя», 1871 год. Сочинения. Том II, стр. 311.

(обратно)

99

Бакунин Письмо в брюссельскую газету «La Liberte», 1872 год. Сочинения, том II, стр. 345.

(обратно)

100

Ленин. «Humanité» 29-30 июля 1919.

(обратно)

101

Бакунин «Рукопись, подготовленная в Марселе» (1870). Сочинения, том IV, стр. 190.

(обратно)

102

Курсив Бакунина. «Отрывки» (1872). Сочинения, том IV, стр. 423.

(обратно)

103

Михаил Бакунин «Письмо к Французу», 1870 год. Сочинения. Том IV, стр. 54.

(обратно)

104

Там же. Том IV, стр. 45.

(обратно)

105

Михаил Бакунин «Кнуто-Германская Империя», 1871 год. Сочинения. Том II, стр. 344.

(обратно)

106

Следует ли говорить, что это обращение к авторитету Маркса весьма рискованно? Бакунин считал своего антагониста «почитателем государства».

(обратно)

107

Участниками полувоенных патриотических формирований.

(обратно)

108

Бакунин. Сочинения, том IV, стр. 247.

(обратно)

109

Таковы собственные слова Энгельса в подробном разъяснительном письме нашему другу Каффиеро. – Примечание Бакунина.

(обратно)

110

Бакунин. «Отрывки». Сочинения, том IV, стр. 414.

(обратно)

111

Жорж Сорель «Рассуждения о насилии» стр. 128, 130, 161, 388.

(обратно)

112

Там же. Стр.156.

(обратно)

113

Там же. Стр. 160.

(обратно)

114

Н. Ленин «Очередные задачи советской власти». Стр. 4.

(обратно)

115

Там же. Стр. 40.

(обратно)

116

Декарт «Рассуждение о методе».

(обратно)

117

Сорель. Там же. Стр. 268.

(обратно)

118

20, 30, 31 июля 1919.

(обратно)

119

Личные характеристики большевистских деятелей можно найти в очень интересной книге Этьена Антонелли «Русские большевики». Париж, 1919.

(обратно)

120

В Третьем Интернационале представлены все народы, вплоть до индусов и патагонцев. Францию представляли Садуль и Паскаль. Не знаю имён немецких делегатов. Карл Радек, который обычно представляется немцем, если не представляется австрийцем, поляком, русским или украинцем, не мог присутствовать на съезде, так как был задержан в Берлине.

(обратно)

121

Ленин «Две тактики социал-демократии». Женева, 1905. Курсив принадлежит Ленину.

(обратно)

122

Троцкому хватило наглости повторить эти обвинения после разгона Учредительного Собрания большевиками. «Наступление большевизма», Париж, 1919. Стр. 48.

(обратно)

123

Что не мешает Ленину спокойно писать сегодня в «Воззвании к Германским независимым»: «Абсурдная попытка совместить советскую систему (диктатуру пролетариата) с Учредительным собранием (диктатурой буржуазии) явно демонстрирует интеллектуальную нищету сблизившихся Социалистов и Социал-Демократов, их узколобый, буржуазный, реакционный взгляд, их трусливое отступление перед нарастающей силой новой демократии пролетариата».

(обратно)

124

Я уже говорил в первой главе этой книги, что Ленин, если верить его биографии, написанной Зиновьевым, побывал только на двух или трёх заседаниях Петроградского Совета в 1905 году и только как зритель на местах для публики. Понятно, что если бы он тогда был сторонником идеи советов, он не терялся бы на фоне событий. Он бы председательствовал вместо Хрусталёва-Носаря, Троцкого или Парвуса.

(обратно)

125

Буиссон «Большевики». Париж, 1919. Стр. 55.

(обратно)

126

Парвус утверждал, что нажил миллионы на торгах во время войны.

(обратно)

127

Сторонники компромисса с умеренными политическими силами.

(обратно)

128

Зиновьев «Н. Ленин». Петроград, 1918. Стр. 58-59.

(обратно)

129

Я уверен, что Ленин, Луначарский, Каменев и Воровский – единственные большевистские вожди, получившие хоть какое-то образование. Троцкий, как видно из его писаний, необразован, хотя умён и для журналиста талантлив. Что же касается Зиновьева, Урицкого, Володарского, Петерса, Дзержинского, Свердлова, Калинина, Жуковского, все они невежественные люди в самом строгом смысле слова.

(обратно)

130

«Humanité» 31 июля 1919.

(обратно)

131

Местные советы, судя по всему, не знакомы с конституцией и предоставленными им правами, особенно с этим конкретно правом, хотя все административные органы и комиссариаты переполнены сотрудниками, не достигшими совершеннолетия.

(обратно)

132

Недавно Луначарский, народный комиссар образования, заявил молодой француженке, попытавшейся получить свои ювелирные украшения, оставленные на хранение в банке и пропавшие, которая прошла все бюрократические инстанции и в конце концов получила отказ от высшего чиновника: «Чего же вы хотите мадмуазель? Вам не повезло. Вы дошли до честного человека, может быть единственного у нас. Запомните его имя! Он жемчужина редкого достоинства!» Robert Vaucher, L’Enfer bolchevik a Petrograd, Paris, 1919, p. 217.

(обратно)

133

Прекрасный пример - французский офицер Паскаль, откомандированный в Россию и внезапно обратившийся в большевистскую веру. Я имел удовольствие быть с ним знакомым во времена, когда он был верным католиком. С тех пор прошло всего два года.

(обратно)

134

Акимов «К вопросу о работах второго съезда Российской Социал-Демократической Рабочей партии». Женева, 1904. Стр. 36-53.

(обратно)

135

Бернштейн «Теоретический социализм и практическая Социал-Демократия», стр. 297-298.

(обратно)

136

Я пишу здесь «в начале», только потому, что позже с наступлением террора небольшевистские митинги вообще не дозволялись. Любое антибольшевистское выступление на официально организованном коммунистическом митинге немедленно привело бы к аресту или скорее расстрелу за саботаж и контр-революционную агитацию.

(обратно)

137

Красин – один из трёх диктаторов в России, даёт пример большевика-миллионера.

(обратно)

138

Ни один честный демократ не станет отрицать, что цензура оказывается самым глупым и неэффективным учреждением в мире. Надеемся, что со временем все издания в мире обретут полную свободу.

(обратно)

139

В прошлом господин Вильсон высказывал весьма суровые суждения в отношении Французской революции, касательно не только событий, но и её идей.

(обратно)

140

Кажется, это является обязательным условием революций. Их начинают титулованные аристократы: маркиз Лафайет и князь Львов, Максимилиан Баденский и граф Каройи.

(обратно)

141

Среди большевиков нет ни одного человека сопоставимого с представителями доблестной плеяды их противников.

(обратно)

142

Интересные рассуждения на эту тему приведены в книге Charles Dumas «La vérité sur les bolshéviks», Paris 1919.

(обратно)

143

Те же самые большевики обвиняют интервентов в получении военной помощи от демократических союзников.

(обратно)

144

 Большевики гордятся тем, что перехитрили немецких империалистов, которые принудили их капитулировать в Брест-Литовске, но сами не ожидали в Германии революции, устроенной большевиками. Без сомнения большевики давали огромные денежные средства спартакистам с целью свержения Вильгельма II, но своими действиями в России большевики сделали гораздо больше для сохранения власти кайзера. Их злокозненное воздействие на русскую армию и страх, внушаемый в Германии примером большевистской революции, затянули существование германского милитаризма на целый год. Ландау-Алданов «Мир народам» стр. 96.

(обратно)

145

В 1916 году на Русском фронте находились 137 дивизий противника, ими командовали три наиболее компетентных немецких генерала: Гинденбург, Людендорф, Макензен. В августе 1917 накануне падения Керенского дивизий было 146. Сколько же осталось после Брест-Литовска? Одного этого факта достаточно, чтобы оправдать русских, сохранивших верность Антанте, в том, что они восприняли как оскорбительное предательство приглашение союзниками «всех русских сил» на конференцию в Принкипо.

(обратно)

146

Россия провела в условиях блокады более пяти лет, при этом блокада была гораздо более строгая, чем в Германии. И хотя Россия два или три года получала помощь от союзников по узкому каналу Сибирской железной дороги, а также через север, в Германию поступало гораздо больше ресурсов, не только от участников коалиции, но также из Швейцарии, Нидерландов, Дании, Скандинавских стран, Италии, Румынии (некоторое время), из захваченных Германией богатых районов Франции, Бельгии и Польши. К тому же, если Германия подошла к полному краху после четырёх лет блокады, несмотря на превосходную организацию, что можно сказать о России, с её всегда неэффективным управлением, к тому же ещё ухудшившимся после октября 1917 года? То, что Россия вообще выдержала, доказывает природное богатство страны и жизненную стойкость русского народа при его беспримерной покорности. Сколько бы продержалась Англия в условиях подобной блокады?

(обратно)

147

Перевод М. Лозинского.

(обратно)

148

Н. Ленин «Письмо к американским рабочим». Стр. 11.

(обратно)

149

№37 стр. 223, май 1919.

(обратно)

150

Повторю, что цитирую здесь ответы только на первые два вопроса. Остальное содержание анкеты вполне им соответствует.

(обратно)

151

Альбер Тома «Большевизм или социализм», 1919. Стр. 13-14.

(обратно)

152

Политика и платформа Социалистической партии. Стр. 6.

(обратно)

153

Жорж Сорель писал в 1907 году: «В социалистической литературе очень часто поднимается вопрос о будущей диктатуре пролетариата, по поводу которой, впрочем, не любят давать подробных объяснений. Иногда это выражение уточняют, прибавляя к существительному диктатура эпитет безличная, но, в сущности, ничего этим не проясняют» (Размышления о насилии. Стр. 250). Похоже, что авторы «Платформы» извлекли из небытия этот эпитет с целью понравиться Жоржу Сорелю, чтобы он мог получить больше, чем обычно, удовольствия от «интеллектуалов, нашедших себе профессию в размышлениях от лица пролетариата».

(обратно)

154

«Платформа», стр. 8.

(обратно)

155

Кардинал Мазарини совершенно справедливо настаивал, что люди покончат с абсолютизмом короля, даже основанного на жесточайшей тирании, но никогда ничего не смогут поделать с десятью тысячей крепостников, рассеянных по всему миру. По той же самой причине диктатура десяти тысяч большевистских комиссаров, терроризирующих сегодня Россию, превосходит жестокостью все власти когда-либо существовавшие в России. Нынешняя диктатура гораздо хуже старого порядка, так как деспотизм жандармов был по крайней мере ограничен законом. Всё было бы гораздо хуже, если бы 99% нынешних комиссаров не были продажны. Сегодня в России взяточничество – единственная гарантия сохранения личных свобод.

(обратно)

156

В ответе господина Бусатона на анкету «L’Avenir» (№38, стр. 285) мне слышится крик утопающего: «Россия могла бы пролить свет на проблему, но нам практически невозможно узнать, что там происходит. … Нам нужны доказательства! Если исходить из моральной и гуманитарной точек зрения, то мы просто не знаем, чему верить».

(обратно)

157

Говорю о Франции, как об одной из самых цивилизованных стран мира.

(обратно)

158

«Humanité», 11 июля 1919.

(обратно)

159

Огненные палаты – суды, приговаривавшие к сожжению.

(обратно)

160

«L’Action Francaise» 11 июля 1919.

(обратно)

161

Пять лет назад, несмотря на «здоровую революционную традицию», социалист высказавшийся в поддержку смертной казни был бы изгнан из партии.

(обратно)

162

«Populair» 12 июля 1919.

(обратно)

163

«Ибо в эпоху революции классовая борьба неминуемо и неизбежно принимала всегда и во всех странах форму гражданской войны, а гражданская война немыслима ни без разрушений тягчайшего вида, ни без террора». Н. Ленин «Письмо к американским рабочим», стр. 7.

(обратно)

164

Бебель. Речь 19 августа 1904 года на заседании съезда в Амстердаме. Что бы сказал Бебель, который тогда был так суров к французским социалистам, по поводу нынешних ежедневных спектаклей немецких социалистов?

(обратно)

165

Альбер Тома «Большевизм или социализм», стр. 7.

(обратно)

166

«Бог будет ему милосердным судьёй» - сказал Николай II, когда Столыпин сообщил ему о смерти Льва Толстого.

(обратно)

167

После покушения на жизнь Ленина были расстреляны 512 заложников из числа буржуазии и офицеров (сведения из официальных сообщений большевиков) в качестве возмездия по распоряжению советского правительства. Жорес был бы счастлив за своих почитателей!

(обратно)

168

Шарль Раппопорт «Жан Жорес» второе издание 1916. Стр. 369-371. Я цитирую Жореса по этой книге.

(обратно)

169

Н. Ленин «Крах Второго Интернационала», «Коммунист» №№1-29 (1915).

(обратно)

170

Зиновьев «О мародёрстве» «Социал-Демократ» №39 (1915).

(обратно)

171

Было бы интересно узнать, что те французские социалисты, которые заигрывают с большевизмом, думают о «принципиальной разнице» войн 1914 и 1870 годов. Считают ли они войну 1870 года «исторически прогрессивной».

(обратно)

172

Замечу мимоходом, что Жорес наивно восхищался одарённостью и интеллектуальной силой Маркса. Не думаю, всё же, что моральный и интеллектуальный облик этого великого борца мог по-настоящему привлекать Жореса. Поль Бонкур писал в воспоминаниях о Жоресе: «Я узнал, что он читает переписку Маркса с Энгельсом. Жорес часто ‘прочёсывал’ подобные источники социалистических доктрин. Преисполненный полного доверия, что всегда придавало ему детскую свежесть восприятия, он сказал мне, указывая пальцем на тяжёлые страницы: «Насколько же эти парни были поглощены своей священной ‘доктриной’, как неумолимы они были в антипатиях, как безразличны ко всему, что не касалось их столкновений в данную минуту. Я часто думаю, что не будет слабостью, не ослабит позиции в споре, попытаться, как я всегда пытаюсь, понять другую точку зрения, и испытывать богатство других эмоций, а не только связанных непосредственно с политической и социальной борьбой»». Действительно, здесь очевидна громадная разница между характерами Маркса и Жореса. Автор «Капитала» обладал обширными познаниями, но его эмоции пробуждались только в политической и социальной борьбе, и только в той степени, в которой были затронуты его личные идеи, и в которой события подтверждали или опровергали его убеждения. С такой точки зрения Ленин очень близок к Марксу, гораздо больше, чем к Жоресу. Ленин вообще ни о чём не может думать, кроме большевизма.

(обратно)

173

Жорес. Июль 1915. Конференция по вопросам милитаризма. Опубликовано в «Vorwärts» и процитировано Шарлье Раппопортом в книге о Жоресе.

(обратно)

174

Анатоль Франс «Жорес» в «Humanité» 26 марта 1919.

(обратно)

175

Жорес. Парламентские дебаты. 1904.

(обратно)

176

Вот, говорят нам, особая жертва, заслуживающая специальной кампании в свою пользу с нашей стороны и освобождения нашими руками, что составит исключительный случай в социальной политике. Эта жертва принадлежит к правящим классам. Это кадровый офицер. Богатый от рождения грабежом трудящихся, которых эксплуатировали его родители. Он имел свободу стать полезным человеком. Он имел свободу обратить знания, приобретённые его миллионами, на пользу человечеству. Он, однако, выбрал то, что называет военной карьерой. Он говорит: я использую свою прекрасное образование, свою необыкновенную умственную подготовку для убийства своих собратьев. Какая интересная жертва, не правда ли? (громкие аплодисменты) О, я очень хорошо понимаю, что вы рабочие, вы крестьяне, которых оторвали от станка и плуга, одели в военную форму и снарядили орудием под притворным предлогом, что вы нуждаетесь в защите страны, имеете право, и даже несёте обязанность взывать к нам, к организованному пролетариату, когда вас обесчестила эта ужасная военная юстиция. Вы оказались в казарме не по своей воле. Вы никогда не принимали добровольно ни военных правил, ни военной иерархии, ни так называемой военной юстиции, с которой теперь имеете дело. Но он-то знал, что делал, когда избрал карьеру военного. Он осознанно ступил на этот путь. Военные суды вполне устраивали его, пока он думал, что в такие суды попадаются только бедняки. Со временем он надеялся занять должность командующего, который сам будет приводить колёсики этой слепой, тайной и безжалостной юстиции в движение против бедняков! Вот такова жертва, в пользу которой пытаются поднять все силы социалистов и пролетариев!» (Жюль Гёд «Речь на Лилльском ипподроме»).

Я процитировал такое длинное высказывание полностью, потому что оно даёт прекрасный пример всех составляющих сектантского социализма, от которого не отказался бы сам Ленин: лёгкая и красноречивая демагогия, воззвание к инстинктам ненависти на фоне простейшей мысленной схемы. Судьба жестоко наказала Жюля Гёда, искреннего и совестливого человека, заставив его под притворным предлогом, что он нуждается в защите страны, работать в 1914-1915 году в сотрудничестве с презренными кадровыми офицерами. Он смог убедиться, что жизнь гораздо сложнее, чем могут выразить простые сектантские схемы. Насколько уступает его узколобость великому и благородному кругозору Жореса.

(обратно)

177

У большинства вера была неколебима, почти религиозной природы, говорю это как очевидец. Акции и ценные бумаги мгновенно взлетели до головокружительных высот, и, никто не собирался продавать бумаги, все хотели приобрести, а владельцы ожидали дальнейшего подъёма. Спустя несколько месяцев разразился полных крах. Полубольшевики под командой Петлюры. Большевики под командой Раковского. Наконец, крайние большевики под командой Григорьева. Многие состоятельные люди потеряли всё средства, не говоря о тех, кто потерял жизнь.

(обратно)

178

Шарль Раппопорт. Указ. соч. стр. 59 и 372. Почтение, которое Раппопорт испытывал к Жоресу не мешает Раппопорту считать социальную революцию единственной панацеей. См. статью в «Journal du Peuple» 30 июля 1919 года.

(обратно)

179

На седьмой день после начала войны в Германии уже был сформирован Центральный Индустриальный Комитет.

(обратно)

180

В 1917 году Ленин прочёл в Швейцарии лекцию, которая показывает, до какой степени Ленин был под впечатлением практических успехов германского военного социализма.

(обратно)

181

В Германии была значительная свобода печати и всеобщее избирательное право. Однако, избираемый Рейхстаг имел весьма ограниченные полномочия. Громадные полномочия Кайзера, не говоря уже о всей структуре электоральной системы в Пруссии, обращали власть народа в миф.

(обратно)

182

Двадцать лет назад Каутский мог легко ответить Бернштейну: «Вопрос диктатуры пролетариата можно спокойно отложить на будущее. Догматические споры на эту тему сегодня были бы напрасны». Такое удобное уклонение от проблемы к сожалению больше невозможно.

(обратно)

183

В. Гюго «Девяносто третий год», перевод Н. Кисилёва.

(обратно)

Оглавление

Предисловие автора

Глава I Жизненный путь Ленина

Глава II Сочинения Ленина с 1894 по 1904 гг.

Глава III Идеи и политика Ленина во время Первой Русской Революции (1905-1906)

Глава IV Философские взгляды Ленина

Глава V Предсказания вообще и предсказания Ленина в частности

Глава VI Личность Ленина

Глава VII Теории социальной революции: Маркс, Бакунин и Сорель

Глава VIII Некоторые основополагающие идеи большевизма

Глава IX Ленин и французская революция

Глава X Полубольшевики: платформа французской социалистической партии

Глава XI Социализм ближайшего будущего: Жан Жорес

Глава XII Мёртвые теории и живые идеи

Слово переводчика Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg